«Спасти Рашидова! Андропов против СССР. КГБ играет в футбол»

Спасти Рашидова! Андропов против СССР. КГБ играет в футбол (fb2) - Спасти Рашидова! Андропов против СССР. КГБ играет в футбол 3369K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Федор Ибатович Раззаков

Фёдор Раззаков Спасти Рашидова! Андропов против СССР. КГБ играет в футбол

Моему деду-узбеку, не вернувшемуся с войны, посвящаю эту книгу

Пролог

13 апреля 1983 года, среда. Швейцария, Лозанна, стадион «Олимпик де да Понтес», товарищеский матч по футболу Швейцария — СССР

Заместитель директора Разведывательного управления ЦРУ Майкл Харрис с интересом наблюдал за очередной атакой советских футболистов на ворота хозяев поля, когда на пустующее место рядом с ним сел его хороший знакомый — сотрудник британской внешней разведки МИ-6 Гленн Солсбери. Они сидели на самой верхотуре Северной трибуны, причем в таком уединенном месте, рядом с которым не было любопытных глаз. Впрочем, уединиться им было не трудно — 50-тысячный стадион сегодня был заполнен меньше, чем на четверть.

— Не устаю поражаться вашей оригинальности, Майкл — назначать место встречи не где-нибудь в уютном кафе, а на стадионе, — не скрывая своего раздражения, произнес англичанин.

— А я удивляюсь вашей беспечности, Гленн — с недавних пор вы активно вовлечены в войну против русских, но совсем не интересуетесь их пристрастиями, — не поворачивая к гостю головы, ответил американец. — Нельзя понять психологию врага, чураясь его привычек или увлечений. Разве ваш отец вам об этом не говорил?

Родителем Гленна был видный работник Форин-офиса Милфорд Солсбери, в 50-е годы служивший помощником посла Великобритании в Москве.

— Говорил, но меня всегда отпугивали от России ее трескучие морозы — мне ближе знойная Африка.

— Морозы закаляют человека, а жара, наоборот, размягчает. Для профессионального разведчика последнее подобно смерти.

— Насколько я знаю, вы тоже специализировались на жарких странах, — напомнил американцу его недавнее прошлое Солсбери.

Он имел в виду, что Харрис на протяжении нескольких лет занимался республиками Средней Азии, работая в Центре оценки иностранных государств ЦРУ. Но после реорганизации этой структуры в 1981 году и переименования ее в Разведывательное управление, Харрис пошел на повышение — был назначен заместителем начальника управления, курирующим все советское направление. С Солсбери он познакомился недавно — всего лишь несколько месяцев назад, когда того назначили сменщиком другого представителя МИ-6, с которым Харрис работал бок о бок более двух лет в рамках операции «Фарадей». Последняя курировалась министерствами обороны Великобритании и США и преследовала сразу несколько целей на афганском направлении: создание тренировочных лагерей (в том числе, на территории Пакистана и в Шотландии); засылку американских и британских диверсантов из частей спецназа для ведения разведки в районах Кандагар — Баграм — Кабул; организацию поставок оружия, боеприпасов и минно-взрывных средств; инструктирование афганских моджахедов по тактике диверсионной деятельности. ЦРУ и МИ-6 в этой операции отвечали за агентурную разведку и снабжение моджахедов деньгами и оружием.

— Да будет вам известно, Гленн, в Узбекистане, который входил и до сих пор входит в сферу моих интересов, проживает самая большая русская диаспора — около полутора миллиона человек, — парировал выпад своего собеседника американец. — Так что мне пришлось глубоко изучать не только менталитет узбеков, но и русских. Кстати, и футбол в Узбекистане активно развивался благодаря деятельности последних.

— Это так важно?

— В работе разведчика важны любые детали. Вы, например, в курсе, кто из артистов сегодня особенно популярен в России?

— Плисецкая?

— Это балет, а он всегда относился к элитарному искусству. Поэтому Майю Плисецкую в России хорошо знают, но не любят так, как, например, исполнительницу эстрадных песен Аллу Пугачеву. Или футболиста Олега Блохина, который сейчас атакует ворота швейцарцев.

В это время упомянутый нападающий советской сборной ворвался в штрафную площадь хозяев поля и, получив мяч от своего партнера по киевскому «Динамо» Андрея Баля, пробил в незащищенный угол ворот. На электронном табло тут же возник счет — 1: 0.

— Не спорю, этот русский нападающий действительно хорош, — согласился с собеседником англичанин.

— Он не столько русский, сколько украинец.

— Это принципиально? — продолжал удивляться Солсбери.

— Конечно, если учитывать тот факт, что Москва и Киев являются тайными соперниками во многих сферах жизнедеятельности советского общества. Причем не только в футболе, но и в политике. Что имеется в виду? У русских сейчас на поле играет одиннадцать игроков. Как и у вас, англичан, они тоже собраны из разных клубов. Но есть и серьезное различие — эти игроки представляют разные республики и национальности. Например, в воротах у них стоит мусульманин — татарин Ринат Дасаев. В защите и полузащите играют два грузина — Тенгиз Сулаквелидзе и Александр Чивадзе, трое украинцев — Анатолий Демьяненко, Андрей Баль, Владимир Бессонов, в нападении трое русских — Николай Ларионов, Федор Черенков и Сергей Родионов, и, наконец, еще один украинец — уже упоминавшийся Олег Блохин. При этом в регулярном чемпионате СССР их клубы соревнуются не только в спортивном плане, но и в политическом — практически за каждым из них стоит руководитель республики. Например, за украинским «Динамо» из Киева — член Политбюро Владимир Щербицкий, а за «Динамо» из столицы Грузии города Тбилиси — кандидат в члены Политбюро Эдуард Шеварднадзе. Эти политики, принадлежа к разным властным группировкам, конкурируют друг с другом, в том числе и посредством влияния на ситуацию через свои футбольные клубы. И наша с вами задача, Гленн, зная об этом, всячески разжигать эту конкуренцию.

— По части разжигания вы, американцы, можете дать фору любому европейцу, — не скрывая своего сарказма, заметил англичанин.

— Если это идет на благо нашему общему делу, почему бы и нет? — улыбнулся Харрис и впервые за время разговора взглянул на собеседника. — Мы же сумели разжечь пожар войны в Афганистане и заманить туда русских. И теперь это идет во благо общих целей наших с вами стран. А цель у нас с вами одна, Гленн — поражение коммунизма.

— А я думал, поражение советской сборной, — пошутил Солсбери.

— Они сегодня выиграют и, кстати, поделом, — не меняя серьезного выражения лица, ответил американец. — Однако итогом всего это марафона для них должен стать их невыход в финальную стадию будущего чемпионата Европы. Если они соберутся бойкотировать нашу Олимпиаду в Лос-Анджелесе, мы отомстим русским тем же — не пустим на главный футбольный праздник в Европе, посмей они дойти до финала отборочных игр.

— У вас есть для этого рычаги?

— В нашем арсенале много чего есть — например, прикормленные чиновники из ФИФА, штаб-квартира которой, как вы знаете, находится в соседнем с Лозанной Цюрихе, — ответил Харрис.

Англичанин, конечно же, лукавил — он был прекрасно осведомлен о том, что ЦРУ вот уже не одно десятилетие достаточно активно действует в Швейцарии, имея на ее территории три основные точки размещения: в посольстве США в Берне, в консульстве в Цюрихе и миссии США при европейском отделении Организации Объединенных Наций в Женеве, которая была самой крупной резидентурой ЦРУ в Швейцарии. Это подразделение отвечало за усилия управления по проникновению в ООН и другие международные организации в Женеве, в частности в МОТ и международные профсоюзы, которые имеют свои штаб-квартиры в этом городе. Кроме работы против специализированных учреждений ООН в Женеве и штаб-квартир других международных организаций в Швейцарии все три точки ЦРУ имели также и другие задачи. Так, резидентура в Берне была ответственна за операции по проникновению в швейцарское правительство, поиск влиятельных агентов и за связь со службами безопасности Швейцарии. Эта резидентура также отвечала за операции против советского посольства в Берне и против посольств других социалистических стран. Одни из этих операций могли осуществляться совместно со швейцарскими службами, другие — без их ведома. Причем проникновение в швейцарские спецслужбы и другие влиятельные структуры этого небольшого европейского государства всегда являлось одной из приоритетных задач для ЦРУ.

— Кстати, о рычагах, ради которых я, собственно, и пригласил вас на эту встречу, — продолжал свою речь американец. — У вас ведь есть выходы на французских политиков, которые контролируют поставку наркотиков через Марсель?

— Естественно, — кивнул головой Солсбери.

— В таком случае, вам не составит труда свести их с нами — нам надо договориться о расширении поставок наркотиков из Афганистана через французов. Скоро этот поток значительно расширится.

— Вам понадобились дополнительные деньги для поддержки моджахедов?

— Сразу видно, что в этих делах вы сечете лучше, чем в советском футболе, — теперь уже настала очередь шутить американцу.

— В этом нет ничего сложного — втянув русских в Афганистан, вы теперь всеми силами хотите их там удержать, а для этого надо разжигать пожар войны. И без больших денежных вливаний здесь не обойтись.

— Можно подумать, что вы, англичане, преследуете в Афганистане совершенно иные цели?

— Цели у нас с вами одинаковые, иначе мы бы не были в этом союзниками. Однако после недавнего инцидента с «Интерармз компани» мы не хотели бы слишком активно высовываться.

Англичанин имел в виду историю месячной давности, когда на территории Афганистана силами советского КГБ и его афганского аналога ХАДа были задержаны несколько участников операции «Фарадей». После чего стал известен один из организованных ЦРУ каналов поставки оружия: созданная на территории Великобритании фирма «Интерармз компани оф Манчестер», которая обеспечивала доставку оружия и боеприпасов из Манчестера в Карачи, а оттуда — на перевалочные пункты в Пешаваре и Парачинаре в районе пакистано-афганской границы.

— Мы понимаем ваши опасения, но без вас нам будет сложнее удержать русских в Афганистане, — этот комплимент вырвался из уст американца не случайно.

После шумных разоблачений деятельности ЦРУ в годы правления Джимми Картера, американское общество стало с раздражением реагировать на тайные операции своего разведывательного ведомства. Все это привело к тому, что ЦРУ стало напрямую обращаться к союзникам, и в первую очередь к Англии, с просьбой об оказании помощи в осуществлении таких тайных операций, которые оно не могло провести через комиссии Конгресса, в том числе комиссии по наблюдению за разведывательной деятельностью.

— Спасибо за комплимент, но ситуация меняется не в лучшую сторону и по другим направлениям, — заметил англичанин. — Например, две недели назад Андропов встречался с главой ООН Куэльяром и там, насколько мне известно, речь шла о возможном выводе советских войск из Афганистана.

— Это всего лишь предварительные договоренности, — поморщился Харрис.

— Но Андропов чекист и большой дока в такого рода делах.

— Я не умаляю его способностей, но именно этого доку мы втянули в Афганистан, подсунув ему дезинформацию про Хафизуллу Амина, выдав его за нашего агента. И Андропов эту дезу заглотил, убедив военных сунуться в нашу ловушку.

Англичанин прекрасно знал эту историю, когда в конце 70-х ЦРУ буквально завалило КГБ горами дезинформации. В этот «грязный поток» входили сведения о том, как премьер-министр Афганистана и генсек ЦК НД ПА Амин регулярно посещает резидентуру ЦРУ в американском посольстве, что во время учебы в США он состоял в руководстве землячества афганских студентов, а оно функционировало под контролем ЦРУ, что он согласен разрешить размещение в приграничных с СССР провинциях Афганистана американских средств технической разведки и что ищет пути сближения с Пакистаном и Ираном и у него уже достигнута договоренность с пакистанским лидером Зия-уль-Хаком о приеме в конце декабря 1979 года в Кабуле личного представителя главы пакистанской администрации.

— Но, кажется, теперь Андропов прозрел и хочет выбраться из ловушки? — высказал вполне резонное предположение англичанин. — И у него в этом деле появились весьма влиятельные союзники буквально накануне очередного раунда переговоров в Женеве.

Имелась в виду деятельность заместителя генсека ООН Диего Кордовеса, который вот уже почти год предпринимал отчаянные попытки добиться вывода советских войск из Афганистана. Причем Андропов в этом плане играл одну из важнейших ролей — он был согласен решить эту проблему положительно. Как написала в начале марта этого года газета «Таймс», «Андропов реально готовил пути для возможных дипломатических шагов в Афганистане, впервые официально признав в печати то, о чем раньше говорили шепотом: что «наши ребята в Афганистане гибнут от пуль повстанцев и что силы сопротивления настолько мощны и опытны в ведении боевых действий в горах, что в состоянии эффективно действовать против советской пехоты и танков».

После этого оставалось только одно — уговорить американцев, которые согласились участвовать в женевских переговорах 17–24 июня с.г. Причем кое-кто из них был готов согласиться на советские предложения. Например, Кордовеса поддерживал посол США в Пакистане Рональд Спайерс, который заявил, что Советский Союз искренне стремится найти пути решения афганского конфликта.

— Забудьте про союзников русских, — усмехнулся Харрис. — Кордовес сломается на «линии Дюранга», которую педалирует Пакистан и которую никогда не примет руководство Афганиста, опасаясь обострения националистического движения в стране. А что касается нашего посла в Пакистане Рональда Спайерса, то не забывайте, что два года назад он был послом в Турции и именно при его активном участии мы совершили там военный переворот. Неужели вы думаете, что его сегодняшняя позиция по Афганистану искренняя? Он же профессиональный разведчик и умеет запутывать людям мозги. И меня удивляет, что в эти его заявления поверили вы — его коллега?

— А если я не поверил, а всего лишь зондирую почву? — спросил Солсбери.

— Тогда другое дело, — не скрывая своего удовлетворения, произнес Харрис.

В это время судья на поле просвистел об окончании первой половины матча и зрители, заполнившие трибуны стадиона, потянулись в подтрибунные помещения. Однако наши собеседники даже не двинулись со своих мест и продолжили свой разговор.

— Андропов никогда не выберется из нашей западни, поскольку мы не дадим ему этого сделать, — продолжал американец. — Более того, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы он втянулся в эту ловушку еще глубже. Ведь нам не хочется повторять ваших ошибок, когда более полувека назад Великобритания потерпела поражение в Афганистане. Вы же потому и помогаете нам, что хотите с нашей помощью взять реванш. У нас с вами общие цели — нам одинаково выгодно не выпустить русских из Афганистана, чтобы обескровить их в этой войне. В противном случае они оставят в Кабуле марионеточное правительство и будут всячески его поддерживать, чтобы закрепиться в регионе. Рано или поздно, но они расширят свое влияние на юг, после чего пойдут дальше — на восток в сторону Пакистана и на запад — к Ирану. Все это грозит нам потерей контроля над ближневосточной нефтью.

— И что конкретно вы предлагаете, чтобы затянуть русских в эту ловушку еще сильнее?

Прежде чем ответить, американец придвинулся к собеседнику почти вплотную и стал излагать свой план:

— Нам надо значительно расширить территорию производства опийного мака в Афганистане. Вы же понимаете, что торговля наркотиками не позволит афганцам стабилизировать сельское хозяйство, чего добивается СССР для власти Бабрака Кармаля. Чем глубже увязнут афганцы в наркотрафике, тем сильнее будет у них нестабильность, с которой именно русским и придется бороться. Не оставят же они своих афганских братьев в беде, если уже сунулись в это пекло? Однако сохранить плантации наркотика на юге страны легко — там проходит граница с Пакистаном, который играет на нашей стороне. Не плохие шансы у нас и в центральных регионах, где действуют полевые командиры, получающие от нас деньги и оружие. Но на севере действуют войска узбека Рашида Дустума, которого поддерживает лидер советского Узбекистана Шараф Рашидов. Среди среднеазиатских лидеров он единственный, кто давно и настойчиво ставит под сомнение присутствие советских войск в Афганистане. Он прекрасно понимает, что дальнейшая эскалация этой войны грозит расколом в исламском мире и угрозой пожара в самой Средней Азии. Да и проблема проникновения наркотиков из Афганистана на территорию Узбекистана тоже не дает покоя Рашидову, поскольку может внести раскол не только в узбекскую, но и во всю среднеазиатскую элиту.

— Вы опасаетесь, что Рашидов сможет сплотить вокруг себя всех азиатов? — предположил англичанин.

— Вот именно, Гленн, — согласно кивнул головой американец. — В свое время он сумел убедить индийцев и пакистанцев закончить братоубийственную войну. Это никому не удалось, а у него получилось. Правда, при помощи Москвы, но одной из ключевых фигур там был все-таки Рашидов. С тех пор прошло семнадцать лет, и за это время его авторитет в мусульманском мире вырос еще больше. Только в семидесятые годы он десятки раз выезжал с официальными визитами практически во все ключевые страны Среднего и Ближнего Востока: в Афганистан, Индию, Пакистан, Сирию, Иран, Ирак и так далее. Что, если он сумеет погасить и пламя афганской войны, заручившись поддержкой влиятельных мусульманских лидеров, как в самом СССР, так и за его пределами? Если это случится, нам от этого удара долго не оправиться. Как мы тогда сможем влиять, например, на тех же саудитов, которые вместе с нами спонсируют афганскую войну?

— Неужели вы хотите ликвидировать Рашидова? — вырвался из уст англичанина вопрос, который напрашивался сам собой.

— Мы хотим, чтобы он слетел с шахматной доски, а каким образом это произойдет не столь важно. Может быть, его отправят в отставку и без нашей помощи. Главное — Рашидов должен уйти в ближайшее время.

— Неужели его позиции в Москве столь шаткие?

— Он, конечно, может найти себе союзников в Центре, но все это временно, поскольку большая часть советской партийной и государственной номенклатуры ориентирована на Запад, а не на Восток. За последние пятнадцать лет мы все-таки сумели воспитать советскую элиту в выгодном для нас духе. Жажда потребительства — вот что подточит основы советской системы и она падет к нашим ногам, как гнилое яблоко. Вот почему Рашидову, по сути, суждено повторить историю, случившуюся в прошлом году с генералом Далла Кьеза в Италии. Надеюсь, помните эти события?

Конечно же, Солсбери прекрасно знал, о чем идет речь. Об убийстве в сентябре 1982 года в итальянском городе Палермо префекта этого города, который приехал, чтобы бороться с мафией. Но в итоге оказался тем самым «одним в поле воином», которого предали все. И в своем последнем интервью для римской газеты «Республика» Кьеза в открытую заявил об этом, сказав следующее: «Мне кажется, я понял новые правила игры. Теперь человека при власти убивают только в том случае, когда обнаруживается некое фатальное совпадение: он становится слишком опасен и совсем не пользуется поддержкой правительства».

Вскоре после этого генерал был расстрелян прямо на улице Палермо вместе с молодой женой и телохранителем. В Советском Союзе, конечно, невозможно было себе представить такой способ расправы с неугодным политиком, однако все остальные способы вполне могли быть осуществимы. Именно об этом и говорил теперь Харрис:

— Против Рашидова не только лично Андропов, но и мощный кавказско-закавказский клан, одним из лидеров которого является Эдуард Шеварднадзе.

— Тот самый, футболисты которого сейчас бегают по полю?

— Совершенно верно. В этот же клан входят и армяне, но единственный их представитель в сегодняшней советской сборной сидит сейчас на скамейке (американец имел в виду нападающего Хорена Оганесяна).

— Вы забыли про другую кавказскую республику — Азербайджан. Он на чьей стороне в этом раскладе?

— Наивный вопрос, учитывая, что азербайджанцы — такие же мусульмане, как и узбеки. Но их лидер Гейдар Алиев сегодня Рашидову уже не помощник. Его не зря полгода назад вырвали из Азербайджана и перевели в Москву, бросив на хозяйственные дела. Так что его голова сегодня забита другими проблемами, а не помощью своему единоверцу.

— А как же его соратники в Азербайджане?

— Там у власти Кямран Багиров — ставленник Алиева, но он ему не чета. Поэтому кавказскому клану он не опасен. А вот Рашидов иное дело. Кавказцы крайне заинтересованы в том, чтобы в самой передовой среднеазиатской республике вместо сильного правителя воцарился слабый и, главное, послушный как их воле, так и воле Кремля. Причем этот новый правитель должен быть из противоположного самаркандцам лагеря — ферганского.

— Это так важно?

— Для нас особенно, учитывая место Ферганской долины в наших раскладах относительно наркотрафика. Там существует так называемой триграничье — проходят границы сразу трех республик: Узбекистана, Таджикистана и Киргизии. Вам это ничто не напоминает, Гленн?

— Имеете в виду Бразилию, Аргентину и Парагвай, где начинает складываться наркотрафик кокаина? — догадался англичанин.

— Совершенно верно! Именно это же самое можно сделать и в Ферганском триграничье. Если нам, конечно, удастся сбросить Рашидова и поставить вместо него человека послабже.

— Неужели Андропов этого не понимает, учитывая, что в афганском вопросе Рашидов играет на его стороне?

— Конечно, понимает. Но он видит и другое — то, что Рашидов реально мешает ему в его внутренних притязаниях. Андропов задумал серьезную территориальную реформу — хочет упразднить союзные республики и разбить страну на 41 административный регион по примеру наших американских штатов. В этом новообразовании ведущими будут те республики, где наиболее восприимчивы к рыночным отношениям, где наиболее развита теневая экономика.

— Разве в Узбекистане ее нет? — удивился англичанин.

— Конечно, есть, но она крутится в основном вокруг хлопка, куда кавказцам хода нет.

— А в чем смысл хлопковых махинаций?

— О, это весьма ловкая придумка московских чиновников, — не скрывая своего восхищения, ответил Харрис. — С ее помощью они кормят свою бюрократию и держат на крючке тех же узбеков, да и других хлопкоробов тоже. В двух словах это выглядит так. Москва спускает в хлопкосеющие республики специально завышенные планы по сбору хлопка. Например, те же узбеки могут реально сдавать около пяти миллионов тонн, а им ставят задачей собрать на миллион тонн больше.

— А если они откажутся? — перебил очередным вопросом рассказ собеседника англичанин.

— Сразу видно, что вы совсем не знаете специфику советского государственного управления, — усмехнулся Харрис. — Любое распоряжение из Москвы — закон для республик. Правда, не для всех. Ведь Советский Союз — это «империя диаспор». У кого они сильнее, тот и правит балом. И представители Кавказа и Закавказья на этом балу с давних пор выступают в качестве тех, кто заказывает музыку. Вот почему для Грузии с Арменией, а также прибалтийских республик или Украины, особенно ее западной части, не каждое распоряжение из столицы России является законом.

— Почему? — продолжал вопрошать англичанин.

— Потому что грузины и армяне для советских властей, что для наших те же евреи. Они так же сплоченны, максимально капитализированы и имеют сильное лобби как внутри советской системы, так и далеко за ее пределами — возьмите тех же армян, у которых мощные диаспоры во многих странах мира, в том числе и у нас, в Америке, а также в соседней Канаде и европейской Франции. Заметьте, это все — мощные государства, делающие погоду в мировой политике. Та же ситуация и у прибалтов, при этом они пользуются еще и тем, что их республики являются этакими витринами социализма, поэтому обижать их тоже не рекомендуется. Вот почему кавказцы и прибалты чувствуют себя в сонме советских республик более свободно, чем остальные. Хотя в бюджет страны вкладывают значительно меньше, чем другие. Например, в Армении продукцию производят на душу населения в два раза меньше, чем в России, а съедают в два с половиной раза больше. В Эстонии потребление на душу населения превышает уровень той же России в три раза. Но лучше всего живут в Грузии — она в три с половиной раза богаче России и вообще богаче, чем кто бы то ни был в Советском Союзе! Естественно, кавказцы и прибалты хотят сохранить этот статус-кво, а для этого им по-прежнему нужны доноры. Например, тот же Узбекистан, где девятнадцать миллионов населения, причем преимущественно сельского. На денежных счетах узбеков лежат огромные средства, которые надо отобрать. Если не все, то хотя бы частично. Но пока у власти самаркандец Рашидов, который сумел объединить вокруг себя все тамошние группировки, сделать это будет проблематично.

— Это я понял, но вы не дорассказали историю про хлопковые приписки — зачем это нужно Москве, — напомнил Харрису о его прерванном рассказе англичанин.

— Это потому что вы перебивали меня своими вопросами, — оправдался американец, после чего продолжил: — Узбекистан и другие республики Средней Азии весьма зависимы от Москвы, поскольку у них нет там сильного лобби, как у тех же кавказцев. Вот почему любое распоряжение оттуда для узбеков закон. В том числе и в отношении количества сдаваемого хлопка. Вы спрашиваете, зачем Москве нужен этот недостающий миллион тонн белого золота? А для того, чтобы узбеки его приписали — то есть, сдавали вместо него некачественный хлопок в виде его отходов — линта и улюка. Но чтобы в Москве эти отходы приняли как качественный хлопок, узбеков заставляют везти в столицу России взятки. Тем самым, и волки сыты — московские чиновники, и овцы целы — узбекские хлопкоробы.

— Так уж и заставляют? — усомнился в услышанном англичанин.

Прежде чем ответить, американец вновь взглянул на футбольное поле, где к тому времени начался второй тайм — в атаке опять были советские футболисты, которые наступали широким фронтом. Однако хозяева поля сумели отбиться — выбили мяч в аут. Едва это произошло, как Харрис вновь вернулся к разговору:

— Ваши сомнения, Гленн, не беспочвенны. Узбеки тоже заинтересованы в этом процессе. Но по объективным причинам. Я уже говорил, что у них нет своего сильного лобби в Москве, как у тех же кавказцев и закавказцев. Вот они таким образом и пытаются его купить. В противном случае им не удастся выбить из Москвы те же фонды — то есть, продукцию, которая пользуется повышенным спросом у населения. И пока был жив Брежнев, у узбеков это получалось, поскольку покойный генсек был из интернационалистов.

Да и с мусульманами у него всегда были хорошие отношения — одно время он даже руководил Казахстаном. Но Андропов вылеплен совершенно из другого теста. Он наполовину еврей, который родился по соседству с Северным Кавказом — на Ставрополье. Поэтому он всегда больше тяготел к кавказцам. Кстати, и к либералам он относится лучше, чем к почвенникам именно по тем же причинам. Но это другая тема, поэтому вернемся к узбекам. Будучи главой КГБ, Андропов вел досье на большинство советских коррупционеров, в том числе и от хлопка. В нужный момент он всегда может извлечь эти материалы на свет. И извлекает. С помощью этого компромата Андропов либо отправляет неугодных ему чиновников в отставку, ставя вместо них угодных лично ему и его клану, либо попросту подвешивает их на крючок, делая из них своих агентов.

— Кажется, теперь я понимаю, какой рычаг будет использовать Андропов против Рашидова, — прервал плавную речь собеседника англичанин. — Он обвинит его в коррупции, в потворствовании теневой экономике в системе сбора хлопка.

— Браво, Гленн, вы делаете успехи! — рассмеялся Харрис в ответ на это заявление. — Совершенно верно: вместо того, чтобы основательно зачистить элиты Москвы или Кавказ с Закавказьем, он обрушит удар своей дубины на Узбекистан. Ведь тот менее капитализирован и масштабы его теневой экономики не идут ни в какое сравнение с кавказскими, где существует целая цепочка заинтересованных агентов: парт-и госуправленцев, теневиков и криминалитет. Заметьте, что в среде последнего практически нет воров в законе узбекской национальности — почти все они либо славяне, либо представители кавказских народностей — грузины или армяне. Если конкретно, то на данный момент шестьдесят пять процентов воров в законе являются выходцами с Кавказа или Закавказья, в том числе тридцать один процент из них грузины, восемь процентов армяне и около трети составляют славяне.

— Кто такие воры в законе? — задал очередной вопрос англичанин.

— Это доны корлеоне по-советски — воротилы уголовного мира. Они обложили налогом цеховиков — владельцев подпольных предприятий, которые производят дефицитный товар. Причем заметьте — этот товар из тех же Грузии и Армении расходится по всей стране, что является отличным средством для подкупа как центральных, так и региональных элит. Особенно в этом преуспели грузины. Они контролируют цветочный рынок, винный, табачный, чайный, цитрусовый, минеральной воды, а также продажу целлофановых пакетов, которые очень популярны в Советах. У узбеков с их хлопком таких широких возможностей в деле подкупа нет. Как нет у них и сепаратизма, который в очень широких формах присутствует на Кавказе и в Закавказье, где население моноязычно, а значит, менее интернационально.

В это время на футбольном поле швейцарцы организовали атаку, на острие которой оказался их нападающий Раймонде Понте. Однако в момент совершения удара по мячу футболист поскользнулся на мокром газоне, из-за чего удар получился неточным — мяч пролетел мимо ворот. И Харрис, досмотрев этот эпизод до конца, продолжил свою речь:

— Важную роль играет и религиозный фактор. У трех авраамических религий — иудаизма, христианства и ислама — есть общие признаки для сближения, но есть и различия, которые этому сближению мешают. Ближе всего друг к другу иудаизм и христианство, потому что у христианства есть Ветхий Завет, который есть в иудаизме. А вот с исламом сложнее — он труднее поддается перекодировке. Андропов это понимает, хотя в этом вопросе он разбирается хуже всего. Ислам всегда его пугал, наводя на него тихий ужас. Этим и надо пользоваться: сначала мы втравили его в Афганистан, а теперь надо то же самое проделать и с Узбекистаном. И когда его дубина обрушится на эту среднеазиатскую республику, это поможет нам перетасовать одни кланы (исламские) в угоду другим (кавказским), с которыми нам значительно легче работать. Ведь именно сепаратизм Кавказа, Закавказья и Прибалтики поможет нам в будущем расшатать Советы. Все-таки Советский Союз — многонациональное государство. Как верно сказал однажды один из наших политиков: «И Советский Союз, и США, если исходить из их национального состава, можно уподобить яичнице. Только СССР — это глазунья, которую можно разделить на части, а США — это омлет, где все нации настолько перемешаны, что разделить их невозможно». Когда Андропов начнет «чистку» Узбекистана, где проживает множество разных народностей, ему волей-неволей придется оградить своих союзников от этих репрессий. А ведь в Узбекистане проживает более сорока тысяч тех же армян и около пяти тысяч грузин.

— То есть, он возьмет их под защиту?

— Не всех, конечно, а тех из них, кто участвует в теневой экономике. А таких там предостаточно. В отличие от Андропова, у Рашидова возможностей для маневра гораздо меньше. По сути, он попадет в те же самые клещи, в которые уже угодили Советы с еврейским вопросом. Ведь евреи в далеком семнадцатом году активно помогали рушить царскую Россию. И с тех пор стали занимать в Советском Союзе весомое место. Причем не только благодаря своему участию в строительстве нового государства, но и благодаря своим влиятельным связям за его пределами. Та же ситуация и с армянами. Их элита имеет мощное лобби внутри СССР, а также связана с зарубежными диаспорами. Именно это когда-то стало поводом для узбекских властей позволить им укрепиться в Узбекистане. Таким образом, они пользовались связями армянской элиты, чтобы обеспечить своей республике хорошие преференции. Однако в нынешней ситуации армянское лобби будет играть против Рашидова в силу изменившейся ситуации. Так же, как еврейское стало играть против советского. И мы не будем стоять от этого в стороне — мы активно разжигаем еврейскую проблему и точно так же разыграем и армянскую карту.

— Чтобы разжечь пламя межнациональной розни? — догадался о том, куда клонит его собеседник, англичанин.

— Именно. И хотя узбеки очень толерантный народ и с теми же грузинами или армянами всегда жили дружно, однако в новых условиях недовольство с их стороны вполне может возникнуть. И мы должны это недовольство всячески разжигать, подыгрывая кавказцам. Они полагают, что избавившись от власти Москвы, смогут выжить самостоятельно, опираясь на собственные ресурсы и на нашу помощь. Нам такое заблуждение очень даже выгодно. Наша задача — подогревать в них эти настроения и подталкивать их к разрыву с Россией. Когда этот разрыв произойдет, мы возьмем их голыми руками.

— Но тогда получается, что Андропов готов пожертвовать своим афганским союзником Рашидовым ради союзников кавказских? — удивился англичанин.

— Именно так, — кивнул головой Харрис. — Власть внутри страны для него сегодня важнее внешних факторов. Поскольку кавказцев он трогать не может, да и не хочет, он бьет по другим. И в первую очередь он устраняет сильных противников, вроде Щелокова и Рашидова для того, чтобы расчистить поле не только для себя, но и для своих будущих преемников. И вот тут мы с вами подошли к другой важной теме нашей сегодняшней встречи. Я хочу обратиться к вам еще с одной деликатной просьбой: устройте мне встречу с вашим отцом.

— На предмет чего? — насторожился Солсбери.

— На предмет одного важного разговора, — был короток американец.

— Вы обращаетесь ко мне с просьбой о конфиденциальной встрече с моим родителем, но в то же время явно мне не доверяете?

Взгляд, который бросил на своего собеседника англичанин, говорил сам за себя. Поэтому Харрис предпочел не таиться, чтобы не потерять расположение собеседника:

— Я уполномочен переговорить с вашим отцом относительно одной кандидатуры, которую мы хотели бы видеть на месте Андропова.

Поймав еще один вопросительный взгляд собеседника, Харрис продолжил:

— Дело в том, что Андропов не жилец и долго в кресле генерального секретаря не протянет — максимум год-полтора.

— Откуда у вас такая информация? — продолжал удивляться англичанин.

— Поверьте моему слову — информация самая надежная. Поэтому мы уже подбираем кандидатуру возможного преемника Андропова, с которым можно будет иметь дело.

— Вы можете назвать имя этого человека или это опять тайна?

— Отчего же — это Михаил Горбачев.

— Кажется, он занимается у русских сельским хозяйством и не сильно в этом деле преуспел? — наморщив лоб, произнес Солсбери.

— Именно этим он нас и привлекает. Советский Союз падет, когда во главе его встанет не гигант мысли, а фигура диаметрально противоположная. К тому же Горбачев является выдвиженцем все того же кавказского клана. Ставропольский крайком, который он долгие годы возглавлял, как я уже говорил, граничит с Северным Кавказом. И именно на Горбачева делает ставку партия так называемых реформаторов, с которыми у нас давние контакты по линии их спецслужб и партаппарата. И они уже во всю двигают во власть своих людей. Например, несколько дней назад поставили своего человека во главе очень важного отдела ЦК — организационно-партийного, который занимается расстановкой кадров по всей стране. И вот уже не далее как позавчера государственный комитет спорта возглавил еще один их выдвиженец — кстати, земляк Горбачева.

— Опять мы вернулись к футболу, — отреагировал на эту новость англичанин.

— Вы зря иронизируете, Гленн, — не меняя серьезного выражения лица, ответил американец. — Еще раз повторяю — футбол в Советском Союзе является самым политизированным видом спорта. И эту его особенность надо использовать.

— Вы снова имеете в виду свои рычаги, только теперь уже на территории Советов?

— А вы разве сомневаетесь в том, что деньги любят не только чиновники из ФИФА? — усмехнулся американец. — Их в равной степени обожают и советские спортивные функционеры. Некоторые из них за бумажки с изображением наших президентов готовы продать родную мать.

Тем временем матч неумолимо двигался к своему завершению. Причем во втором тайме инициатива перешла к хозяевам поля, а гости лишь оборонялись. Однако мокрый газон мешал и без того малотехничным швейцарцам продемонстрировать свое мастерство. Вот и в том моменте, который сейчас происходил на поле, скользкий мяч после удара их нападающего Манфреда Брашлера, несколько минут назад заменившего на поле Петера Цвиккера, пришелся мимо ворот. Глядя на это, англичанин резюмировал:

— Кажется, ваш прогноз относительно поражения хозяев поля полностью сбывается.

— Главное, что нас с вами должно сейчас волновать — чтобы не потерпели поражения наши с вами планы. Итак, вы устроите мне встречу с вашим отцом? — и Харрис снова перевел взгляд с игрового поля на собеседника.

— Вам придется подождать несколько дней, пока я не вернусь в Лондон, — ответил англичанин.

— Ничего, мы ждали и дольше. На Востоке на этот счет есть хорошая поговорка: «Терпение горько, но приносит сладкие плоды».

Сказав это, американец еще некоторое время наблюдал за матчем, после чего поднялся со своего места, всем видом показывая, что происходящее на поле его уже мало интересует. Следом за ним встал и его собеседник, для которого этот матч с самого начала не представлял никакого интереса. То, ради чего он сюда пришел, англичанин услышал, и теперь ему предстояло все это тщательно проанализировать, причем не одному, а с его отцом, влиятельным сотрудником Форин-офиса, имевшим выходы на высшие правительственные круги Великобритании.

27 апреля 1983 года, среда. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

Помощник генерального секретаря Павел Лаптев вошел в кабинет своего шефа без стука, как он делал это сегодня уже неоднократно. Андропов сидел в соседней с кабинетом комнате отдыха и смотрел телевизор. Сегодня на стадионе имени Ленина в Лужниках проходил отборочный матч чемпионата Европы по футболу — играли сборные СССР и Португалии. Была середина первого тайма и счет был минимальный — 1: 0 в пользу советских футболистов. Тот первый гол, забитый Федором Черенковым на 16-й минуте игры, Лаптев успел застать — в этот момент он как раз находился перед телевизором. Олег Блохин после стремительного рывка по флангу обыграл у углового флажка португальского защитника Минервина Пьетру и сделал великолепную передачу верхом на дальнюю штангу. Вратарь Паулу Бенту покинул ворота, пытаясь прервать передачу, но опоздал. Первым к мячу подоспел Черенков и, находясь под острым углом к воротам, мягким ударом вытянутой вперед ноги послал мяч точно в сетку ворот.

Войдя в комнату отдыха, Лаптев застал Андропова сидящим в кресле с чашкой чая в руке. На экране цветного «Рубина» разворачивалась очередная атака советской сборной. С мячом был капитан команды Александр Чивадзе, который выдал точный пас прямо на ход Хорену Оганесяну. В это время Андропов краем глаза заметил в дверях своего помощника и бросил на него вопросительный взгляд. Было видно, что появление помощника его интересовало больше, чем очередная атака советских футболистов.

— Все нормально, Юрий Владимирович, операция проходит успешно — Музаффаров арестован.

Имелась в виду секретная операция КГБ, которая в эти самые минуты проходила в далекой Бухаре — областном центре Узбекской ССР. Там силами местных и московских чекистов затевалось дело, которое чуть позже получит название «узбекского». Главной его целью был вовсе не арест мелкой сошки — главы бухарского ОБХСС, а «подкоп» под 1-го секретаря ЦК Компартии Узбекистана Шарафа Рашидова.

Лаптев работал с Андроповым вот уже на протяжении четверти века. Они познакомились во второй половине 50-х, когда будущий генсек возглавлял Отдел ЦК КПСС по связям с социалистическими странами, а Лаптев служил у него референтом по Албании. Затем, став в 1967 году шефом КГБ, Андропов взял туда и Лаптева, устроив его на должность начальника Секретариата, который был сродни Общему отделу ЦК КПСС — то есть, концентрировал в себе все секреты ведомства. Так Лаптев стал самым доверенным человеком председателя КГБ, хранителем секретов. А с февраля 1979 года он стал личным помощником Андропова как члена Политбюро ЦК КПСС. И все эти годы Лаптев не переставал поражаться способности своего шефа мастерски плести паутину интриг против своих потенциальных противников, большинство из которых даже не подозревали о том, какую участь готовит им Андропов. Вот и лидер Узбекистана пребывал в неведении относительно того, какую каверзу приготовил ему его соратник по Политбюро. И со спокойной душой еще вчера отбыл в Афганистан, чтобы участвовать в торжествах по случаю пятилетия Апрельской революции. Домой Рашидов должен был вернуться лишь завтра — как раз к тому моменту, когда основные фигуранты операции «Эмир» были бы уже нейтрализованы. Именно от них должна была потянуться ниточка непосредственно к Рашидову, который, принадлежа к самаркандскому клану, был тесно связан с представителями клана бухарского. Именно поэтому, собственно, Андроповым и была выбрана Бухара, как место главного удара в операции «Эмир». Впрочем, выбирал не только Андропов — деятельное участие в этом принимал и Лаптев, который, еще со времен своего «албанского» прошлого, тоже умел плести такого рода паутину. С тех пор вместе с Лаптевым Андропов разработал несколько подобных операций — в Азербайджане в 1969 году (против Вели Ахундова), в Грузии в 1972 году (против Василия Мжаванадзе), в Краснодарском крае в 1981 году (против Сергея Медунова), в Москве в 1982 году (против Виктора Гришина) и так далее.

Во всех этих делах главным элементом разоблачения было обвинение в коррупции. Это был беспроигрышный вариант, поскольку никто лучше КГБ не знал о том, где и в каких масштабах распространилось это зло. Ведь именно Лубянка не только собирала компрометирующий материал на всех высокопоставленных советских чиновников в стране (причем в обход негласного запрета, который нарушался по велению самого же высшего руководства страны), но и непосредственно участвовала в вовлечении многих из них в коррупционные сети для того, чтобы иметь потом рычаг давления на них. Широкой же общественности эти разоблачения подавались под видом системной борьбы с коррупцией. Хотя на самом деле это были всего лишь клановые войны, должные сместить с шахматной доски неугодные высшим руководителям страны политические фигуры.

С воцарением в Кремле Юрия Андропова первым в этой клановой войне пал бывший глава МВД Николай Щелоков. Следом должны были пасть Сергей Медунов, глава Московского горкома и член Политбюро Виктор Гришин (для его компрометации с осени 1982 года КГБ начал в столице облаву на нечистых на руку махинаторов от торговли) и глава Узбекистана Шараф Рашидов. Причем к каждому из них у Андропова были свои претензии, но было одно обстоятельство, которое их объединяло — все они мешали либо лично Андропову, либо кому-то из приближенных к нему людей в их притязаниях на высшую власть. Например, Щелоков мог занять пост заместителя Председателя Совета Министров СССР или даже секретаря ЦК КПСС, а Медунов, будучи главой Краснодарского края, который был главным конкурентом Ставропольского края, где властвовала андроповская креатура Михаил Горбачев, мог стать главой правительства РСФСР. Случись это, и Андропову пришлось бы иметь дело сразу с двумя сильными личностями, занявшими весомые посты и никогда не скрывавшими своих антипатий к шефу КГБ.

Та же история была с Гришиным и Рашидовым. Причем первый был опасен для Андропова особенно — даже еще больше, чем Щелоков и Медунов. Ведь Гришин был членом Политбюро, который вот уже более полутора десятка лет возглавлял самую влиятельную в масштабах страны вотчину — Московский горком, в партийной организации которой состояло большинство членов Политбюро, а также министров и других влиятельных чиновников из партийногосударственного аппарата. Чтобы осадить Гришина в его возможных притязаниях на пост генсека и была задумана «Операция “Мосторг”». По задумке Андропова, человек, который допустил разгул коррупции в столице СССР, просто не имел права претендовать на высший пост в стране.

Что касается Рашидова, то до поры до времени лидер Узбекистана не представлял для Андропова никакой угрозы в его притязаниях на высшую власть. Ведь Рашидов даже не был членом Политбюро, на протяжении 21 года (единственный случай в истории!) обитая в его «предбаннике» — оставаясь все это время всего лишь кандидатом в высший партийный ареопаг. Но в самом начале 1982 года все вдруг резко изменилось.

Ретроспекция 23 марта 1982 года, вторник. Ташкент, гостевая резиденция Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева

Когда Шараф Рашидов вошел в просторный кабинет, выделенный для Брежнева, тот лежал на диване, накрытый пледом и смотрел в потолок. Но едва генсек услышал шаги на пороге, как взгляд его переместился сначала на гостя, а затем на стул, который стоял напротив дивана. Это было беззвучным приглашением гостю занять пустующее место. Несколько минут назад на этом стуле сидел личный врач генсека Михаил Косарев, который провел очередной осмотр Брежнева, около двух часов назад пережившего страшное событие — аварию на ташкентском заводе имени В. П. Чкалова. Во время осмотра предприятия на делегацию во главе с Генеральным секретарем обрушилась металлическая конструкция с людьми, в результате чего Брежнев и сопровождающие его лица (в их числе был и Рашидов) едва не погибли. К счастью, все обошлось благополучно (серьезно пострадал лишь один человек — прикрепленный (охранник) генсека Владимир Собаченков), однако медицинский осмотр, проведенный в резиденции, обнаружил травму и у Брежнева — у него была сломана правая ключица. Врачи предложили ему немедленно завершить визит в Узбекистан и срочно вернуться в Москву, однако генсек эту рекомендацию отмел с порога. И на это у него были веские причины. Во-первых, он должен был лично наградить республику орденом Ленина за большой вклад в народное хозяйство страны. А во-вторых (и это было главным в его визите), ему надо было переговорить с Рашидовым на весьма конфиденциальную тему, которая не терпела отлагательств. И так получилось, что этот разговор Брежневу пришлось вести, будучи не в самом лучшем состоянии. Именно с этого генсек и начал свой разговор с Рашидовым, едва тот уселся на стул:

— Вот видишь, Шараф, я планировал поговорить с тобой тет-а-тет по завершении моей поездки, а вышло так, что сделаю это в ее начале. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Леонид Ильич, вам бы отдохнуть как следует — поспать, — сделал осторожную попытку возразить генсеку Рашидов.

— Не до сна мне теперь, Шараф, — вздохнул Брежнев. — Боюсь не успеть перед тем, как засну вечным сном. Мне ведь недолго осталось землю топтать.

— Что вы говорите, Леонид Ильич, — в голосе Рашидова генсек уловил не деланную, а подлинную тревогу за свое здоровье.

— Я знаю, что говорю, — продолжил Брежнев. — Мы с тобой люди уже не молодые, поэтому можем говорить без всяких красивостей. Жить мне осталось немного, поэтому мне не безразлично, в чьи руки попадет наше общее хозяйство — наша с тобой страна.

— У вас на этот счет есть какое-то беспокойство?

— Конечно, есть, как и у тебя, кстати, тоже. Наш чекист закусил удила и всерьез нацелился на мое место.

Рашидов прекрасно понял, о ком именно идет речь — о Юрии Андропове.

— А если он придет к власти, то я не уверен в том, что нашей стране это пойдет во благо, — продолжил свою речь Брежнев. — Этот аскет, обозленный на весь мир, может загубить все дело, которому отдавали столько сил как мы, так и наши предшественники.

— Может быть, это к лучшему? — сорвался с губ Рашидова вопрос, который давно не давал ему покоя.

Услышав эти слова, Брежнев на какое-то время опешил. Он как-то по-старчески начал жевать губами, после чего спросил:

— Ты это о чем, Шараф?

— О том, что все течет, все меняется, как говорил Гераклит. Может быть, пришло время начать менять и нашу систему?

— Я разве против изменений? — искренне удивился Брежнев. — Я как раз к тебе и приехал, чтобы обсудить будущие перемены. Но во главе их должен стоять не Андропов и его команда, а совсем другие люди. Этот чекист втянул нас в эту авантюру с Афганистаном, он за нашими спинами начал вести сепаратные переговоры с западными элитами, об истинной цели которых мы с тобой ничего не знаем, но можем только догадываться. Он тянет наверх разных прохиндеев, которые прикрываются партийными билетами, а сами спят и видят, как бы подороже продаться врагам социализма.

— Если все, что вы говорите, правда, почему вы своей властью до сих пор не остановили Андропова? — глядя в глаза собеседнику, спросил Рашидов.

— К сожалению, Шараф, ты не можешь знать всего расклада сил, который за последние несколько месяцев сложился в Москве, — отведя взгляд в сторону, сообщил Брежнев. — А объяснять тебе это подробно я не могу — нет у нас с тобой на это времени. Если бы не сегодняшний инцидент, мы с тобой посидели бы часа три-четыре за моим любимым пловом и чашкой зеленого чая и обсудили всю ситуацию подробно. Но теперь на такие чаепития у нас времени не осталось. Могу сказать только одно: чекисты обложили нас со всех сторон. Даже в Политбюро, где совсем недавно у меня было большинство сторонников, голоса начинают распределяться не в мою пользу. Даже в самом КГБ, в котором у меня было двое проверенных людей возле Андропова — Цинёв и Цвигун — остался только один, так как Цвигун, как ты знаешь, два месяца назад вдруг взял и застрелился. Впрочем, это я так раньше думал, что он застрелился, а теперь у меня есть в этом сомнения.

— Полагаете, что его убрали?

— А ты думаешь, что у Андропова и его людей рука дрогнет, если речь идет о власти? — вновь перевел взгляд на собеседника Брежнев. — Впрочем, и у меня бы не дрогнула — чего уж лукавить. Я в свое время Никитку Хруща собирался на тот свет отправить, предложив Семичастному устроить авиакатастрофу. Да тот в штаны наложил — отказался. Так что все мы здесь одним миром мазаны. Но среди нас всех именно Андропов опасен тем, что в этих подковерных штучках большой дока. Уж я-то это больше вас всех знаю, поверь мне на слово.

— Я в этом никогда и не сомневался, — честно признался Рашидов. — Только кто же его взрастил на нашу голову?

— Упрек принимаю, но только отчасти, — возразил Брежнев. — У меня ведь почему другого выхода не было? За Андроповым сам Отто Куусинен стоял. А он еще со сталинских времен заведовал нашей международной партийной разведкой. Все тайные пружины наших взаимоотношений с социалистическими и западными компартиями на нем замыкались. Он все ходы и выходы там знал, все финансовые потоки курировал. И Андропова именно он своим учеником сделал, а потом Хрущу его рекомендовал. А затем уже и я эту эстафету принял. Поскольку нельзя нам было без Андропова — он после смерти Куусинена в 64-м все его связи за рубежом наследовал. Потому и на Лубянку его отправили — чтобы ему было легче всем этим хозяйством заведовать, валюту для нашей страны зарабатывать на разного рода тайных операциях. Он и заведовал, а попутно мускулы стал наращивать, чтобы мое кресло в будущем занять.

Здесь Брежнев замолчал, чтобы перевести дыхание. Было видно, что долго говорить ему все еще трудно, но и не делать этого он не мог — ему надо было обязательно открыться перед Рашидовым, поскольку другой такой возможности могло и не представиться. Что касается его собеседника, то он предпочитал лишь слушать генсека, хотя не со всем, что он говорил, был согласен. Рашидов всегда удивлялся, почему Брежнев так долго (дольше всех остальных генсеков) держит Андропова на посту председателя КГБ — пятнадцать лет! Если бы он каждые пять лет назначал на этот ключевой пост разных людей, то сегодня ситуация была бы совершенно иной. Впрочем, Рашидов догадывался о тайных пружинах того, почему Андропов превратился в фигуру непотопляемую. Судя по всему, он нужен был Брежневу, как человек, который помогал самому генсеку оставаться на своем посту. Не случайно в структуре КГБ именно Андропову генсек поручил курировать два важнейших подразделения — внешнюю разведку (выход на западные элиты) и охрану парт- и госноменклатуры (сбор компромата на нее). И теперь, когда Брежнев внезапно «прозрел», хватит ли у него сил и возможностей, чтобы переиграть хитрого чекиста? Вот о чем думал Рашидов, сидя перед больным генсеком. А тот между тем продолжал свою речь:

— То, что Андропов на мое место нацелился, мне стало окончательно понятно после того, как он нас в афганскую авантюру затянул. Я ведь почему на нее клюнул? Во-первых, Афганистан нам нужен как наш союзник, а во-вторых — там наркотики выращивают, а наша разведка хотела на этот трафик руку наложить, чтобы валюту в бюджет страны зарабатывать. Расчет был, что мы быстро порядок там восстановим и сможем этот трафик контролировать. А вышло вон как — уже третий год идет, как мы оттуда выйти не можем. Да и значительную часть валюты от наркотиков кто-то явно из наших себе прикарманивает. А это колоссальные деньги. Если так дальше пойдет, они на эти деньги сдадут страну с потрохами. Вот во что Андропов нас всех втянул. Да и вояка Устинов ему в этом деле здорово подсобил.

— Получается, зря вы его в свое время вместо Гречко на министерство обороны бросили, — посетовал Рашидов.

— Кто бы кого учил, — покачал головой Брежнев. — Ты сам-то боевого партизана Эдьку Нордмана из своего КГБ убрал, чтобы вместо него Мелкумова посадить. А он теперь на стороне Андропова играет — против тебя компромат собирает.

На этот упрек Рашидов не нашелся чем ответить — это было истинной правдой. В начале 1978 года он приложил все силы, чтобы выдавить из республики председателя КГБ Узбекской ССР Эдуарда Нордмана. Рашидов пошел на этот шаг под влиянием Левона Мелкумова — первого заместителя Нордмана в КГБ, который предоставил главе республики, казалось бы, весомые факты против своего шефа. Как выяснилось чуть позже, эти факты были липой. Но поезд, как говорится, уже ушел — Нордмана отправили работать старшим офицером связи при окружном УМГБ в ГДР.

После этого короткого экскурса в прошлое с взаимными упреками разговор вновь вернулся к прежней теме.

— Что же вы задумали, Леонид Ильич? — после короткой паузы первым нарушил молчание Рашидов.

Прежде, чем ответить, Брежнев сделал легкое движение рукой, приглашая собеседника поближе к себе. Что Рашидов и сделал, подавшись всем телом вперед.

— На ноябрьском пленуме я хочу провести серьезные перестановки, чтобы отодвинуть Андропова от власти, — начал свою речь Брежнев. — Я введу новый пост Председателя партии, который займу сам. На место Генерального секретаря, который будет ведать политическим руководством, поставлю Володю Щербицкого. А в кресло Первого секретаря ЦК посажу либо тебя, либо Гейдара Алиева. При таком раскладе Андропов останется всего лишь секретарем ЦК, отвечающим за идеологию. А это лишь четвертая по значимости должность в нашей партийной иерархии. Убрать этого чекиста вообще я пока не могу. Единственное, что я смог — это после смерти Суслова сделал его всего лишь секретарем, а не вторым секретарем ЦК, хотя он очень этого добивался.

В этот миг в дверь постучали. Следом за этим в дверном проеме появилась фигура Владимира Медведева — одного из руководителей личной охраны Брежнева.

— Леонид Ильич, только что позвонили из больницы — с Володей Собаченковым все хорошо, — сообщил важную новость шефу телохранитель.

— Спасибо, Володя, передай ему от меня привет, — ответил Брежнев.

Едва дверь закрылась, генсек снова перевел взгляд на Рашидова:

— Ну, как ты смотришь на мой план, Шараф?

— Почему вы выбрали нас с Гейдаром? — вопросом на вопрос ответил Рашидов.

— Потому что за Андроповым стоят кавказцы, — ответил Брежнев. — Как мне сообщил Цинёв, грузинские и армянские цеховики активно выводят деньги за границу и часть из этих средств участвует в афганской войне на стороне моджахедов. Спрашивается, зачем? Кавказцам выгодно, чтобы война в Афганистане продолжалась, чтобы мусульмане убивали друг друга. А тут еще Иран со своей исламской революцией, давшей под зад американцам. Вот они и нашли подход к кавказским диаспорам у себя, а заодно и на наших вышли. К тому же ты же знаешь, что происходит в Грузии и Армении по части интернациональной дружбы — там она осталась только на словах. Боюсь, рано или поздно главы этих республик взорвут страну. То ли дело в Азербайджане или здесь у вас, в Узбекистане. Да и могут ли узбеки вести себя иначе, если они в войну столько миллионов советских людей у себя приютили?

— Спасибо, Леонид Ильич, — и ладонь Рашидова легла на руку генсека.

— Не за что, Шараф, мы с тобой фронтовики, а таких среди нас мало осталось — раз, два и обчелся. Тот же Андропов всю войну в Петрозаводске отсиживался, прикрываясь больными почками.

Сказав это, Брежнев отвел взгляд в сторону, и какое-то время лежал молча. А Рашидов не хотел его беспокоить — было видно, что генсек заметно устал и держится из последних сил. Наконец, генсек снова обратил свой взор к собеседнику и продолжил:

— Андропов нас всех переживет и на наших костях пляски устроит, если мы ему в этом не помешаем. Зашлет, к примеру, сюда своих архаровцев под видом чистки авгиевых конюшен.

— Я бы и сам здесь чистку начал, так ведь вы не даете, — посетовал Рашидов.

— Начнешь, Шарафчик, обязательно начнешь — только не сейчас, — встрепенулся Брежнев. — Нельзя нам раньше времени раскрываться. Вот проведем ноябрьский пленум, введем тебя в Политбюро, тогда и прижмешь хвост своим мздоимцам. Никто возражать не будет, если мы в очередной раз почистим партию от хапуг и карьеристов. Короче, ты согласен с моим планом?

— Могли бы и не спрашивать, Леонид Ильич, — не медля ни секунды, ответил Рашидов.

— Вот и отлично, — не скрывая своего удовлетворения, произнес Брежнев. — Я, как только рука заживет, с Володей Щербицким на связь выйду. А в сентябре к Гейдару заеду — у меня по плану официальный визит в Азербайджан намечен. И с божьей помощью одолеем мы этого чекиста.

27 апреля 1983 года, среда. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

О том, что во время своего визита в Узбекистан Брежнев имел встречу тет-а-тет с Рашидовым, Андропов узнал практически сразу — как только генсек вернулся в Москву. Однако о подробностях этой беседы Андропов осведомлен не был. Но чутьем опытного спецслужбиста и царедворца он сразу учуял, что за этой беседой стоит нечто большее, чем простой визит вежливости со стороны главы республики по отношению к престарелому гостю, который едва не погиб в твоей вотчине. После того, как в январе 82-го Брежнев вытащил Андропова из КГБ и сделал его всего лишь секретарем, а не вторым секретарем ЦК, бывший главный чекист понял — началась подготовка к тому, что именно в этом году решится вопрос о том, кто наследует кресло Генерального секретаря. И судя по той информации, которой тогда обладал Андропов, ситуация складывалась отнюдь не в его пользу.

В конце мая 82-го к Андропову на прием напросился глава московского УКГБ Виктор Алидин. Сообщение, которое он принес, было ошеломляющим. Оказывается, в обстановке строжайшей секретности Брежнев вылетел на несколько часов в Киев (Алидину сообщил об этом начальник подразделения управления, оперативно обслуживающего Внуковский аэропорт). И это случилось спустя всего лишь два месяца после поездки генсека в Узбекистан! А когда в самом начале сентября (2-4-го) Брежнев еще один раз слетал в Киев и эти поездки нигде в официальных отчетах не упоминались, вот тогда Андропову стало окончательно понятно, что все эти вояжи имеют под собой определенную цель — таким образом Брежнев пытается изменить расположение фигур на шахматной доске в свою пользу. Причем Андропову в этом раскладе не светит ничего хорошего. Стало окончательно понятно, для чего Виталия Федорчука вызвали из Киева и назначили председателем КГБ — для того, чтобы в будущем сложился тандем Щербицкий — Федорчук. А чуть позже к Андропову поступило еще одно агентурное сообщение, из которого явствовало, что одним тандемом (украинским) дело не ограничится. Что на горизонте маячит еще один тандем — мусульманский. В сообщении говорилось, что во время сентябрьской поездки Брежнева в Азербайджан он собирается привлечь на свою сторону Гейдара Алиева, сделав его членом Политбюро, как и Рашидова. И все это должно было произойти на ноябрьском Пленуме ЦК КПСС. При этом если «украинский» крен в стратегии Брежнева был не новым, то «мусульманский» (в обход кавказскому) был совершенно неожиданным и таил в себе радикальное преобразование всего будущего расклада политических сил на кремлевском Олимпе. Естественно, согласиться на такой расклад бывший шеф КГБ никак не мог. Он еще готов был стерпеть украинца Владимира Щербицкого на посту Генсека, но вынести двух мусульман еврей Андропов был не в силах. Это нарушало все тайные договоренности, которые существовали у него с западными партнерами, как по линии спецслужб, так и по линии партаппарата. Надо было срочно осуществлять мероприятия самого радикального характера.

В итоге буквально накануне ноябрьского Пленума ЦК КПСС Брежнев оставил этот бренный мир. И все его задумки, которые он активно претворял в жизнь на протяжении последних нескольких месяцев, канули в лету вместе с ним. По сути, зеркально повторилась история тридцатилетней давности, когда после смерти Сталина было похоронено его желание резко омолодить высший партийный ареопаг. То же самое сделал и Андропов, став новым Генеральным секретарем ЦК КПСС. Он пресек любые поползновения к тому, чтобы ввести в партии новые должности, сосредоточив всю власть в единственных руках — в своих. После чего начал процесс по устранению своих главных противников из когорты брежневских выдвиженцев. Сначала пал всесильный глава МВД Николай Щелоков, теперь наступила очередь и лидера Узбекистана Шарафа Рашидова. Причем «заход» в его вотчину начался издалека и с территории все того же ведомства Щелокова — операция «Эмир» была закамуфлирована под борьбу с нечистыми на руку милиционерами. От них ниточка должна была потянуться к работникам торговли и партийным деятелям, с помощью которых планировалось выбить компромат на Рашидова и его окружение. А широким массам все это должно было быть преподнесено, как борьба с нечистыми на руку мздоимцами. Даже самое массовое из искусств, кино, было привлечено к этому делу. И с февраля по апрель 1983 года на советские экраны вышли сразу несколько фильмов, герои которых борются с коррупцией: французские «Жертва коррупции», «Черная мантия для убийцы» и итальянский детектив с выразительным названием «Следствие с риском для жизни». И хотя в этих картинах речь шла о западных коррупционерах, однако люди, дающие «добро» на выход этих фильмов на советский экран скопом (а такого плотного потока фильмов на эту тему до этого еще не бывало) прекрасно отдавали себе отчет в том, какие мысли будут посещать зрителя после просмотра этих картин. И мысли эти лежали на поверхности: не пора ли и нам не только говорить о коррупции в полный голос, но и бороться с ней? Короче, Андропов и его команда все правильно просчитали и действовали по тщательно разработанному плану.

Ретроспекция. 21 февраля 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

Практически весь февраль выдался для Юрия Андропова жарким — события, одно другого важнее, следовали, как из рога изобилия. И на все надо было реагировать, чтобы не выпустить инициативу из своих рук. Причем работать приходилось на двух направлениях сразу — как на внешнем, так и на внутреннем.

Именно в феврале по каналам внешней разведки Андропову доложили, что американцы готовятся подложить ему «большую свинью» — собираются начать разрабатывать систему стратегической оборонной инициативы. Она подразумевала под собой завоевание господства в космосе, создание противоракетного «щита» США для надежного прикрытия всей территории Северной Америки посредством развертывания нескольких эшелонов ударных космических вооружений, способных перехватывать и уничтожать баллистические ракеты и их боевые блоки на всех участках полёта. Если эта программа осуществится (а на ее внедрение американцы собирались затратить более 25 миллиардов долларов), то это создаст большие проблемы для советской экономики, которая однозначно не сможет вынести бремя адекватного ответа. Впрочем, дело было не только в деньгах, но и в технологическом аспекте, поскольку Москве попросту не хватит соответствующих ресурсов, не хватит технического потенциала. Ведь Советский Союз на десять лет отставал от Америки в области электроники и компьютеров, а также значительно опаздывал в других наиважнейших технологиях третьей революции — электрооптических приборах, компьютерной технике, использовании сигналов для уменьшения возможности засекать летающие объекты радарами и термолокаторами, а также в системах дальней связи.

Аналитические службы докладывали Андропову, что стремительное развитие технологии уже дважды в прошлом вызвало военные «революции». Первая датирована 20-ми годами XX века, когда на смену кавалерии пришли корабли и самолеты. Вторая революция произошла в 50-е годы, когда ядерные боеголовки, размещенные в баллистических ракетах, пришли на смену обычным бомбардировщикам и обычным бомбам. В обоих случаях боевое оружие поднималось на новую ступень развития. И во всех случаях Москве почти удавалось догнать Запад. Но с третьей революцией все обстояло иначе. Использование новых технологий — микроэлектроники и компьютеров в военных системах — несло еще больший вызов, поскольку подталкивало к высокому качеству производства, а это не было самой сильной стороной Советского Союза. А тут еще американцы создали секретный Комитет разведки по делам передачи технологий с базой в штаб-квартире ЦРУ Лэнгли. Единственным заданием Комитета и его 22-х отделов было следить за закупками технологий странами советского блока.

Между тем на одной программе СОИ дело не замыкалось. Как доложили Андропову, американцы стали еще активнее, чем раньше, интересоваться советским экспортом нефти, поскольку он приносил СССР огромные доходы. Именно нефть являлась для Кремля самым большим источником экспортных поступлений, принося порой половину советского дохода твердой валюты. И вот, как стало известно Андропову в начале 1983 года, министерство финансов США в течение полугода провело тайные исследования способов установления цен на мировом рынке нефти. В документе сообщалось, что оптимальная цена нефти для США должна быть около 20 долларов за баррель, то есть значительно ниже 34 долларов, обязательных для 1983 года. В то время США ежегодно тратили 183 миллиарда долларов для закупки 5,5 миллиарда баррелей нефти. В том числе на импорт приходилось 1,6 миллиарда баррелей. Падение цен на мировом рынке до 20 долларов уменьшало бы американские расходы на энергию на 71,5 миллиарда долларов ежегодно. Это означало бы прибавку к доходу американским потребителям на уровне одного процента существующего роста национального дохода. В докладе утверждалось, что если бы Саудовская Аравия и другие страны «с доступными нефтяными ресурсами увеличили производство и добычу с 2,7 до 5,4 миллиона баррелей ежедневно, то это вызвало бы падение цен на нефть на мировом рынке на 40 процентов, что в итоге было бы полезно для Соединенных Штатов и катастрофично для СССР».

В той же секретной справке внешней разведки, легшей на стол Андропова, сообщалось, что в начале февраля этого года два сотрудника департамента энергетики США отправились в Лондон, где встретились с английским министром энергетики Нигелем Лоусовом. Целью визита было склонить к официальному понижению цен нефти и увеличению ее добычи в Северном море. Ведь очень скоро Москва должна была пустить газ по газопроводу в Европу и если цена нефти не понизится, то Европа переключится на газ. Это была бы неслыханная прибыль для Кремля. Поэтому американцы видели Англию в роли катализатора, который мог бы понизить цены на нефть. Запасы Северного моря могли бы значительно повлиять на это.

Кроме этого, в справке сообщалось, что в конце февраля шейх Бандар из Саудовской Аравии должен встретиться с несколькими высшими чиновниками из администрации Рейгана, в том числе с директором ЦРУ Биллом Кейси и министром обороны Каспаром Уайнбергером. Саудовцам было бы желательно, чтобы их интересы понимались в контексте ситуации на Ближнем Востоке. Ливан лежит в руинах, а кровавый ирано-иракский конфликт висел над регионом как дамоклов меч. Сирия и Израиль в любую минуту могли начать войну. Надо всем регионом также висела угроза хомейниизма. Манипулируя этими проблемами, американцы вполне могли уговорить саудовцев на то, чтобы те играли по «их правилам» на нефтяном рынке.

Все эти события вынуждали Андропова на поиски адекватных контрмер с целью изыскания любых возможностей, чтобы снизить риски финансовых расходов. Именно для этого практически весь февраль Главнокомандующий Объединёнными Вооружёнными Силами государств — участников Варшавского Договора Виктор Куликов разъезжал по социалистическим странам и договаривался с их лидерами по поводу ситуации в Польше. Там с декабря 1981 года действовало военное положение, которое Андропов намеревался в скором времени отменить. По его задумке, это помогло бы в его отношениях с лидерами Западной Европы и, в частности, с ФРГ. Именно для этого их канцлер Гельмут Коль должен был в июле (в момент отмены военного положения) приехать на переговоры в Москву и Киев. И тогда же Андропов собирался предложить Колю маршрутную карту по, ни много ни мало, возможному будущему объединению двух Германий. Тем самым советский лидер убивал сразу двух зайцев: улаживал вопрос с газопроводом в Западную Европу и вбивал клин между ФРГ и Америкой.

А в конце марта Андропов собирался провести в Москве переговоры с генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром. И снова генсек из Кремля намеревался потрясти мир своими инициативами — он готов был начать серьезное обсуждение вопроса о выводе советских войск из Афганистана, что чрезвычайно повысило бы рейтинг Андропова в мире и позволило СССР перестать тратить миллиарды рублей на эту войну.

В этом же русле лежали и инициативы Андропова во внутренней политике. В начале февраля он вызвал к себе своего помощника по экономике Аркадия Вольского (с 1969 года тот работал в ЦК КПСС — в частности, в секторе автомобильной промышленности в отделе машиностроения, и имел тесные связи с итальянцами по линии концерна «Фиат») и поставил перед ним задачу: «У нас слишком много субъектов СССР. Давайте сведем их все в 15–16 экономических регионов и сделаем их, как штаты в США. Ведь разделение по национальному признаку не характерно ни одной стране мира, кроме нашей! Образующая нация должна быть погашена. Так что вы продумайте и начертите мне карту этих регионов!».

Нечто подобное в начале 60-х собирался осуществить Хрущев, но ему этого сделать не позволили — отправили в отставку. И вот теперь Андропов решил вернуться к прежней задумке. Согласно этому, СССР дробился на 41 «штат». В 1983 году население СССР составляло около 270 миллионов человек, на каждый штат могло приходиться не более 7 миллионов. В Молдавии проживало 4 миллиона, в Прибалтике — 8 миллионов, в Закавказье — 15 миллионов, в Белоруссии — 10 миллионов, в Казахстане — 15 миллионов, в Средней Азии — 28 миллионов, на Украине — 50 миллионов, в России — 140 миллионов человек. Таким образом, планируемая реформа должна была привести к децентрализации главным образом двух республик: России (около 20 штатов) и Украины (7–8 штатов).

Советские «штаты» должны были иметь свою конституцию и свои законы, то есть иметь такой же статус, как и союзные республики. И главное — Андропов собирался создать межрегиональные рынки, которые должны были стать субъектами рыночных отношений. То есть, это была попытка капитализировать советскую систему. Причем, учитывая, что некоторые из 15 республик уже были весьма серьезно капитализированы (три кавказско-закавказские республики, три прибалтийские и Западная часть Украины), надо было создать условия для такой капитализации и в остальных республиках. И здесь особое место в планах Андропова занимала Средняя Азия и особенно — Узбекистан. Почему именно он? Во-первых, это была самая густонаселенная мусульманская республика — в ней проживало 17,5 миллионов человек, значительная часть которых относилась к трудовому населению. Во-вторых, ее лидер Шараф Рашидов совсем недавно котировался (в планах Брежнева) в качестве возможного руководителя всего СССР и, значит, продолжал представлять собой опасность, как для Андропова, так и для Запада (а с его мнением советский генсек не считаться не мог), которые боялись прихода к власти мусульманина. И, наконец, в третьих, Рашидов имел возможность влиять на ситуацию в соседнем Афганистане, поскольку там проживала большая узбекская диаспора (четвертая по численности в этой стране). И, учитывая плохие отношения Андропова с Рашидовым, советский генсек не хотел, чтобы именно этот человек имел возможность говорить с ним на равных в этом вопросе (впрочем, как и в остальных тоже). Поэтому в планах Андропова было убрать Рашидова с его поста, разгромить его клан (самаркандский) и привести к власти в Узбекистане более покладистых людей из другой группировки, которые не мешали бы генсеку превратить всю Среднюю Азию в донора для ведущих рыночных «штатов» Советского Союза. Именно для этого и была задумана операция «Эмир», для обсуждения которой в Москву был вызван председатель КГБ Узбекской ССР Левон Мелкумов.

— Я познакомился с вашей запиской, Левон Николаевич, и считаю предложения, изложенные в ней, вполне разумными, — обратился Андропов к главному чекисту Узбекистана, когда тот занял свое место напротив генсека. — Но у меня возник вопрос: вы хотите начать операцию с Бухары, а не с Самарканда, потому что вы сами родом из последнего?

Мелкумов был коренным самаркандцем, появившемся на свет в 1924 году в семье торгового работника. В среде чекистов это был нонсенс — чтобы выходец из торговой среды был принят на службу в КГБ. Но это случилось еще при жизни Сталина — в 1950 году, когда два влиятельных клана — кавказский (Л. Берия) и закавказский (А. Микоян) усиленно тянули наверх своих людей. Вот Мелкумов тогда и поднялся, перейдя на работу в МГБ из комсомольских рядов (он занимал должность секретаря Самаркандского обкома ЛКСМ по кадрам).

Между тем среди самаркандского клана Мелкумов все равно считался чужаком. Собственно, именно поэтому Андропов и протащил его в 1978 году на должность председателя КГБ Узбекистана — как своего возможного союзника в будущем. Рашидов же был вынужден согласиться на его назначение только потому, что у Мелкумова были прочные связи с армянской элитой в Узбекистане, а через нее он имел выход и на номенклатуру в самой Армении. Однако руководитель Узбекистана тоже прекрасно понимал, на чьей стороне будет играть этот «чужак» в случае, если ситуация в республике вступит в зону политической турбулентности. Так оно и вышло.

— Бухара более провинциальный город, Юрий Владимирович, поэтому, нанеся удар там, мы не рискуем вспугнуть наших клиентов раньше времени, — ответил на вопрос генсека Мелкумов. — К тому же, как я написал в своей записке, «бухарцы» являются союзниками «самаркандцев» и с их помощью мы легко выйдем на последних.

— А если они успеют сгруппироваться и пойдут в отказ?

— Мы постараемся, чтобы этого не случилось. Мы же не зря выбрали работников ОБХСС — там есть к чему придраться. Через них выйдем на облторг, а оттуда — на обком партии, глава которого Каримов является ставленником Рашидова. А попутно забросим сети и в столицу — в Ташкент, в республиканское МВД, которое курируется «самаркандцами».

— Каримов является номенклатурой партии, поэтому на первоначальном этапе трогать его я не разрешаю, — предупредил гостя Андропов, который не хотел прямого столкновения с Константином Черненко, контролировавшим партаппарат. — Вы можете только обозначить его как возможного фигуранта нашей операции — то есть, послать сигнал Рашидову, но не более. А вот министра внутренних дел Эргашева трогать можно. Но из вашей записки я так и не понял, у вас серьезный компромат на него или нет?

— У нас есть материалы на людей из его ближайшего окружения, которые мы собираемся использовать в нужном нам направлении. Эти же материалы выводят нас и на Юрия Чурбанова.

— Его тоже пока трогать не будем, — таким же категоричным тоном, как и в случае с Каримовым, возразил на эти слова Андропов. — Наши главные клиенты — Рашидов и его люди. Если у вас не хватает материалов на кого-то из них, мы вам поможем. Я дам распоряжение товарищу Лаптеву, и он позаботится об этом. Вы лучше скажите мне, как отнесутся узбеки к тому, что мы выведем из сферы наших интересов предпринимателей кавказского происхождения, которые не должны пострадать? В вашей записке об этом ни слова.

— Узбеки очень толерантный народ, поэтому больших проблем с этим быть не должно.

— Я бы на вашем месте за весь народ не отвечал, — постукивая карандашом по поверхности стола, произнес Андропов. — Поэтому я разрешаю захватить в наши сети и кое-кого из кавказских. Но из числа мелкой сошки — чтобы не было лишних разговоров. А чтобы вам в этом вопросе было полегче, мы пришлем к вам из Москвы нескольких человек. Они усилят вашу группу, а заодно дадут понять нашим клиентам, что Москва держит руку на пульсе этого дела.

— Спасибо, Юрий Владимирович, — поблагодарил генсека Мелкумов.

— Благодарить будете после завершения дела, — ответил Андропов и добавил: — Причем, удачного завершения. Наша задача создать вокруг Рашидова такую ситуацию, чтобы к июньскому Пленуму он понял, что его дни во власти сочтены. Его отставка позволит нам «зачистить» и его соратников, которые, я надеюсь, после его отставки не будут слишком строптивыми.

— Но я продолжаю сомневаться в Грекове — не подкачает ли? — высказал неожиданное сомнение Мелкумов.

Речь шла о втором секретаре ЦК КП Узбекистана Леониде Грекове, который работал в этой республике вот уже седьмой год.

— Не волнуйтесь, не подкачает — у него в этом деле есть свой интерес, — ответил Андропов. — Ему обещано, что в случае падения Рашидова, он, наконец-то, покинет так надоевший ему Узбекистан. Ведь вы же не хуже меня знаете обстоятельства его попадания туда.

Мелкумов знал эту историю. В 1976 году Греков занимал должность 2-го секретаря Московского горкома и однажды, когда его шеф Виктор Гришин был в отпуске, неожиданно приехал на заседание Президиума исполкома Моссовета. И застал там его главу Виктора Промыслова… крепко спящим прямо в президиуме. Участники заседания, пользуясь этой «отключкой», занимались, кто во что горазд, превратив важное мероприятие черт знает во что. Грекова это, естественно, возмутило и он поставил перед Гришиным вопрос об отставке Промыслова. Но он не знал, что жена последнего дружила с супругой Брежнева. В результате этого пострадал вовсе не Промыслов, а сам Греков — его отправили в ссылку — в Узбекистан. Ехать туда он не хотел из-за тамошнего жаркого климата, но и отказаться тоже не мог, следуя партийной дисциплине. Однако все эти годы он лелеял мечту выбраться из этой республики. И теперь этот шанс у него появился. Перед ним поставили конкретную задачу: помочь сместить Рашидова, после чего его вернут обратно в Москву с повышением. Если же он с этим заданием не справится, то столицы ему не видать — в лучшем случае, отправится куда-нибудь послом.

— А если все же Рашидов встанет в позу и не захочет уходить — может, ударить по нему с хлопковой стороны? — предложил неожиданный вариант Мелкумов. — Этот удар «самаркандцы» вряд ли переживут — ведь они традиционно отвечают за сельское хозяйство.

— А это не отразится на сдаче хлопка стране? — не сводя настороженного взгляда с собеседника, спросил Андропов.

— Я думаю, вряд ли, учитывая, что Усманходжаев, которого вы рассматриваете как преемника Рашидова, человек весьма исполнительный.

Андропов на какое-то время задумался, все так же негромко постукивая карандашом по столу. Наконец, он вновь поднял глаза на гостя:

— Нет, рисковать не будем — хлопковый компромат прибережем на будущее. Он пригодится, когда мы исчерпаем все другие возможности. Нельзя с первого же захода выбрасывать на стол все свои козыри.

Часть первая Капкан Андропова, или Зубы дракона

15 июня 1983 года, среда. Москва, проспект Калинина, Московский Дом книги

Вот уже два дня в Кремлевском Дворце Съездов проходил Пленум ЦК КПСС, на который съехались несколько тысяч делегатов из всех союзных республик. Первый секретарь ЦК КП Узбекистана Шараф Рашидов был одним из них и, как кандидат в члены Политбюро, занял сегодня свое законное место в президиуме этого представительного форума. Между тем за пределами Дворца Съездов Рашидова терпеливо дожидались двое его помощников: водитель правительственной «Чайки» Андрей Леонидов из кремлевского гаража и прикрепленный (сотрудник охраны) Батыр Каюмов. И пока первый коротал время за чтением газеты «Советский спорт», второй решил прогуляться по городу. Миновав два поста охраны возле Троицкой и Кутафьей башен Кремля, Каюмов двинулся в сторону проспекта Калинина, раскинувшего свои владения буквально по соседству — на противоположной стороне. Было утро среды, разгар рабочего дня, поэтому на улицах города было немноголюдно.

Каюмов шел по правой стороне проспекта, не оглядываясь назад, поэтому не видел, как следом за ним шел молодой человек, стартовавший вместе с ним от Кутафьей башни. Это был сотрудник 7-го управления КГБ (наружное наблюдение), входивший в мобильную группу из четырех человек, специально прикрепленную к Рашидову и его окружению. Остальные участники группы — женщина и мужчина — в эти мгновения находились в автомобиле «Волга», которая, обогнав Каюмова, двигалась на средней скорости в потоке машин, направляясь в сторону метро «Арбатская».

Поравнявшись с магазином «Военторг», Каюмов остановился у стеклянной витрины и бросил взгляд на прохожих, которые шли за ним. Их было трое: пожилая женщина с хозяйственной сумкой в руках, юноша, уминавший мороженое и мужчина, на ходу куривший сигарету. Именно он и был сотрудником «наружки» — топтуном. Когда Каюмов спустя несколько десятков метров снова бросил взгляд назад, ни женщины, ни юноши видно не было, зато мужчина по-прежнему шел за ним, но уже без сигареты, которую он успел докурить.

Тем временем «Волга» доехала до Гоголевского бульвара и оба сотрудника наружки выбрались из автомобиля и рассредоточились — женщина осталась на углу у киоска «Союзпечати», а ее напарник прошел чуть вперед до Дома связи, зайдя внутрь него и заняв позицию за стеклянными дверями. Находясь на своих позициях, они должны были дождаться своего первого напарника, чтобы принять от него объект — Каюмова, который не спеша двигался прямо в их сторону. Первой это должна была сделать женщина, которая делала вид, что изучает прессу, выставленную за стеклом киоска. Такая слежка на языке «наружников» называлась «каруселью».

Когда Каюмов поравнялся с киоском «Союзпечати», первый сопровождающий свернул на Гоголевский бульвар, а его напарница стартовала от киоска и пристроилась за Каюмовым, двигаясь в пятнадцати метрах от него. Когда он прошел Дом связи, женщина свернула в его двери, а наблюдение за Каюмовым уже продолжил третий «топтун» — тот, что все это время стоял внутри Дома связи. Он и довел объект наблюдения до Дома книги — огромного книжного магазина, открытого в год пятидесятилетия Великого Октября в 1967 году. Входя внутрь, Каюмов еще раз обернулся, но мужчину, сопровождавшего его от «Военторга» не увидел, что несколько успокоило его. Поднявшись на второй этаж, он зашел в отдел книг по искусству. Следом за ним поднялся и «топтун», который остановился у соседнего отдела, откуда ему были прекрасно видны действия объекта наблюдения.

Постояв у прилавка, Каюмов попросил продавщицу показать ему увесистый фолиант, посвященный средневековой живописи. Это была дорогая книга за сорок пять рублей, что равнялось половине средней зарплаты советской медсестры или уборщицы. Положив книгу на прилавок, Каюмов стал медленно ее листать, делая вид, что с интересом разглядывает иллюстрации. Вскоре в середине фолианта он нашел небольшой клочок бумаги, который полчаса назад для него оставил человек, тоже бравший эту книгу для просмотра. И в тот момент, когда продавщица отошла к другому покупателю, Каюмов скомкал бумажку в кулаке, после чего поблагодарил работницу магазина и вернул ей книгу, сопроводив это действие словами:

— Хорошая книга, но дороговата для моего бюджета.

После этого Каюмов для вида обошел еще несколько отделов и даже взял для просмотра еще пару книг. Но, так и не купив ни одну из них, он покинул магазин, взяв обратный курс на Кремль. Задание, которое ему поручили, он выполнил. В записке было обозначено время и место экстренной встречи Рашидова с его московским информатором, у которого появилась срочная необходимость встретиться с первым секретарем для конфиденциального разговора особой важности.

15 июня 1983 года, среда. Москва, Орехово-Борисово, конспиративная квартира на Домодедовской улице

Старший инспектор уголовного розыска 160-го отделения милиции города Москвы Алексей Игнатов сидел на тесной кухоньке конспиративной квартиры и, глядя в окно на втором этаже обычной панельной девятиэтажки, ждал прихода своего агента. В это время по радио передавали последние известия. Строгий голос диктора сообщал, что сегодня закончил свою работу Пленум ЦК КПСС, на котором были произведены серьезные кадровые перестановки. Сообщалось, что Пленум вывел из состава ЦК КПСС бывшего министра внутренних дел Николая Щелокова и бывшего первого секретаря Краснодарского обкома КПСС Сергея Медунова за допущенные ошибки в работе. Последние слова в сообщении буквально резали слух — давно уже советские люди не слышали подобных формулировок в отчетах о работе Пленумов ЦК КПСС. Впрочем, Игнатова это сообщение не удивило, поскольку о тех тучах, которые сгустились над головой Щелокова, он знал не понаслышке. Более того, он и сам пострадал от них же.

Еще в декабре прошлого года, когда после смерти Леонида Брежнева министра внутренних дел сняли с его должности и отправили в отставку, начались полномасштабные чистки непосредственно в самом МВД. Туда был прислан новый глава — недавний «главный чекист» страны Виталий Федорчук, который по приказу нового генсека Юрия Андропова устроил в щелоковской вотчине настоящий кадровый погром, увольняя со службы даже не десятки, а сотни людей. Попал под эту «метлу» и Алексей Игнатов, который почти полтора десятка лет прослужил в «убойном» отделе Московского уголовного розыска, дослужившись до звания майора и должности замначальника отдела с прекрасной перспективой в будущем возглавить это подразделение. Но с приходом Федорчука ему стало реально светить не повышение, а увольнение со службы вчистую, как это было, например, с самим начальником МУРа Олегом Еркиным. Однако, благодаря титаническим стараниям кадровиков с Огарева, 6, Игнатова оставили в милиции, переведя (или сослав) на работу поближе к его дому — в 160-е отделение милиции района Орехово-Борисово (сюда он переехал с Цветного бульвара шесть лет назад вместе с матерью, которая недавно скончалась, оставив сына одного). И вот уже полгода Игнатов работал на «земле» по своему прежнему профилю — ловил душегубов, которых, в некогда безопасной Москве, становилось все больше и больше. Например, пару недель назад недалеко отсюда, в доме на Ореховом бульваре, был убит неизвестными ветеран войны Николай Кузьмич Лиознов, у которого были похищены его боевые награды — два ордена Красной Звезды, два ордена Славы, один орден «За отвагу» и ряд других ценных наград времен войны. С тех пор Игнатов буквально «рыл носом землю» в поисках убийц, но пока, увы, безрезультатно. Впрочем, сегодняшняя встреча с агентом Вячеславом Цыплаковым по прозвищу Цыпа могла внести определенные коррективы в эти поиски. Цыпа, вернувшись с «зоны» полтора года назад, где он мотал срок за угоны автомобилей, обладал обширными связями в криминальной среде и вполне мог нарыть нечто интересное и по факту убийства ветерана войны. Во всяком случае, Игнатов на это сильно надеялся.

Тем временем новости по радио закончились, и начался вечерний концерт легкой эстрадной музыки. Открыла его композиция популярной латвийской группы «Зодиак», музыка которой весьма импонировала Игнатову. Однако насладиться любимыми ритмами сыщику было не суждено — в дверь позвонили условным звонком: три коротких и один длинный. Пришлось вставать со своего места и идти открывать.

Первое, на что обратил внимание Игнатов при виде долгожданного гостя, был стильный портфель-дипломат из натуральной кожи в его руке, который до этого он никогда у него не видел. Дипломат был обычный, отечественный, однако в руках у Цыпы выглядел инородной вещью, которая входила в явную дисгармонию с внешностью его обладателя — Цыпа был небольшого роста, имел пивной живот, который он сам называл «мозолью», и большие залысины. Поэтому первое, что произнес Игнатов, закрывая за гостем дверь, было:

— Цыпа, тебе впору носить рюкзак или авоську, но вовсе не дипломат.

— Вы, как всегда, правы, начальник — это не моя «чемодана», — ответил Цыпа, проходя в прихожую.

— Ты хочешь сказать, что ты его у кого-то одолжил? — не скрывая своего удивления, спросил Игнатов.

— «Одолжил» — не то слово, — продолжая держать дипломат в руках, ответил Цыпа. — Правильным будет сказать, что я его скоммуниздил. Но бог мне свидетель, я просто не смог удержаться. Я ведь, как с зоны откинулся, ни разу в руки отмычку не брал — повода не было. А тут по дороге к вам увидел возле «Белграда» роскошный «мерседес» голубого цвета. Верите — не машина, а сказка. Причем явно не из нашей округи — я бы такой сразу заметил. Вот и захотелось проверить — не отвыкли ли мои пальчики от работы. И вы представляете, начальник, я вскрыл эту немецкую «банку», быстрее, чем наши «Жигули» — за полминуты. Даже сигнализация не сработала. А тут, как назло, на заднем сиденье, вот этот красавчик. Ну, я и прихватил его машинально.

— Цыпа, ты же знаешь, что это 144-я статья — тайное похищение чужого имущества, — процитировал гостю статью из уголовного кодекса РСФСР Игнатов. — А если этот дипломат принадлежит еще и иностранному подданному, то это отягчает наказание.

— Да не хрена он ему не принадлежит, — отмахнулся Цыпа. — Хозяин этой штуковины явно наш подданный, а не иностранный. В этом чемодане, которому кто-то дал красивое название «дипломат», шаром покати — кроме говеной газеты «Советский спорт» и такой же кассеты с фотопленкой ничего больше нет. И такие люди ездят у нас в «мерседесах» — куда катится мир?!

— Тогда понятно, почему ты с ходу сознался в краже — по причине отсутствия в дипломате материальных ценностей, — высказал догадку Игнатов.

— Не только поэтому, начальник, — мотнул головой Цыпа. — Я же мог его выбросить по дороге, чтобы не светиться. Но не сделал этого. А все почему? Вас вспомнил. Вы завтра отнесете его к себе на работу и получите поощрение за оперативное раскрытие кражи. Но только без упоминания имени вора. Мы же с вами одно дело делаем как-никак.

— Ладно, оставь дипломат в прихожей и проходи в комнату — нам делом надо заниматься, а не лясы точить, — приказал гостю Игнатов и первым прошел в гостиную, где уселся в кресло.

Следом за ним прошествовал и Цыпа, который опустил свое бренное тело в соседнее кресло и первое, что сделал, достал из кармана рубашки пачку «Примы». Но Игнатов не дал ему извлечь на свет сигарету:

— Курить не будем — хозяйка запретила.

Обладателем этой конспиративной квартиры была пенсионерка, которая полжизни прослужила в милиции и теперь подрабатывала таким вот образом — предоставляла свою жилплощадь бывшим коллегам для тайных встреч с агентурой. Сама хозяйка на это время уходила из дома к своей дочери, жившей неподалеку, под предлогом свидания с внучкой.

— Ну, что расскажешь, Цыпа, по нашему делу? — спросил Игнатов.

— Рассказывать особо и нечего, — возвращая пачку обратно в карман, ответил Цыпа.

— Так прямо и нечего? — усмехнулся Игнатов.

— Ну, есть одна новостишка, которую мне сорока на хвосте принесла.

— Тогда рассказывай — не тяни кота за хвост.

И в тот самый миг, когда Цыпа собирался поделиться своей важной новостью, в прихожей снова раздалась трель дверного звонка. На этот раз вполне себе обычная — одинарная. Игнатов взглянул на свои наручные часы — до возвращения хозяйки было еще добрых полтора часа. Значит, это была не она. Тогда кто? Не успел он об этом подумать, как звонок раздался снова. Стало понятно, что это не ошибка — кто-то явно хотел попасть в квартиру. Цыпа собрался было встать со своего места, но Игнатов остановил его резким движением руки и тихим шепотом:

— Сядь и не дергайся!

После чего сыщик поднялся с кресла и, осторожно ступая, подошел к двери. И в тот миг, когда он к ней приблизился, в дверь стали стучать. Затем снова раздались звонки, причем неоднократные. Ситуация создавалась опасная — этот шум мог привлечь внимание соседей. А этого Игнатов как раз и не хотел. Поэтому, когда в дверь снова стали стучать, сыщик принял решение — повернул ручку дверного замка.

На пороге он увидел мужчину средних лет с челкой, свисавшей на лоб, и кривым боксерским носом.

— Вам кого, товарищ? — спросил у незнакомца Игнатов.

— Если ты хозяин, то тебя, — ответил мужчина.

После чего его взгляд скользнул вниз и уперся в дипломат, лежавший на тумбочке.

— Разве тебя не учили, что чужие вещи брать нехорошо? — снова переведя взгляд на Игнатова, спросил незнакомец.

— А вас не учили обращаться к незнакомым людям на вы? — вопросом на вопрос ответил Игнатов.

— Учили, — кивнул головой мужчина, после чего взгляд его колючих глаз несколько подобрел. — Извините покорно, но тот дипломат, который лежит у вас за спиной, полчаса назад принадлежал мне.

— Надо же, как удачно все вышло — а я собирался завтра утром отнести его в милицию, — расплылся в улыбке Игнатов. — Представляете, нашел его на улице, лежащим на газоне.

— Вообще-то он лежал у меня в машине, но это неважно, — улыбкой на улыбку ответил незнакомец. — Главное, что он нашелся. Можно мне его забрать?

— Конечно, можно, если вы точно его хозяин, — Игнатов продолжал закрывать дверной проем, не впуская гостя в квартиру.

— Вы хотите, чтобы я вам это доказал? — вскинул брови вверх мужчина. — Пожалуйста. В нем находятся сегодняшний номер газеты «Советский спорт» и кассета с фотопленкой. Я жену с ребенком фотографировал и эти фотографии мне очень дороги. Не будь их, я бы про этот дипломат чертов и не вспомнил.

Услышав это, Игнатов сделал шаг в сторону и впустил нежданного визитера в прихожую.

— Большое спасибо, — произнес мужчина, забирая кейс с тумбочки. — Разрешите раскланяться?

— Интересно, а как вы меня нашли? — не скрывая своего удивления, поинтересовался Игнатов.

— А разве это так важно? — улыбнулся незнакомец и тут же продолжил: — Добрые люди помогли.

«Интересно, какие такие люди могли навести его на эту конспиративную квартиру?» — подумал Игнатов.

Однако, чтобы узнать об этом, требовалось расспросить незнакомца.

— Можно взглянуть на ваши документы? — спросил сыщик, делая шаг вперед и снова заслоняя собой выход из квартиры.

— Это еще зачем? — насторожился незнакомец. — Я ведь назвал вам вещи, которые находятся в дипломате.

— Но это вовсе не означает, что данные вещи принадлежат именно вам, — продолжал быть непреклонным Игнатов. — В отличие от паспорта, который убедит меня в вашей добропорядочности.

— Не буду я показывать вам свои документы, — решительно заявил незнакомец. — И вы не милиционер, чтобы требовать от меня этого.

— Вот здесь вы не угадали, — и Игнатов извлек на свет свое служебное удостоверение, раскрыв его перед лицом незнакомца.

Взглянув на «корочку», мужчина заметно напрягся — на его скулах заходили желваки, глаза прищурились. В этот миг Цыпа встал со своего места и тоже вышел в прихожую, встав за спиной у незнакомца. Заметив это, мужчина покачал головой:

— Двое на одного — нехорошо.

— Боже упаси — просто покажите документы и идите себе на здоровье, — как можно миролюбивее произнес Игнатов.

В глубине души он все еще надеялся, что ситуация разрешится самым мирным образом. Но он ошибся.

Рука незнакомца скользнула во внутренний карман пиджака, чтобы достать искомый документ. Но вместо этого наружу было молниеносно извлечено нечто совершенно иное — нож с выкидным лезвием. В следующую секунду незнакомец сделал шаг назад и с разворота полоснул ножом по лицу Цыпы. Тот захрипел и, обливаясь кровью рухнул на пол. А незнакомец сделал выпад вперед, пытаясь достать ножом уже Игнатова. Но тот был начеку — не зря столько лет прослужил в убойном отделе и исправно посещал занятия в спортивном зале, где их обучали не только боевому самбо, но и другим единоборствам. Левой рукой отбив выпад противника, он кулаком правой руки нанес незнакомцу резкий удар в голову. От неожиданности тот выронил из рук «дипломат», однако с ножом не расстался. И попытался вновь вонзить его в сыщика, на этот раз уже снизу, целясь в живот. Но Игнатов и здесь не оплошал — наложив ладони одна на другую, сделал «вилку», с помощью которой перехватил руку противника в запястье и крутанул ее снизу вверх. Ноги незнакомца взмыли в воздух, и он рухнул на пол, выронив нож. В ту же секунду Игнатов сделал попытку поднять его с пола, но мужчина сильным ударом ноги в грудь отбросил сыщика к двери. Ударившись затылком о дверной косяк, Игнатов на долю секунды потерял концентрацию, и этого мгновения хватило его противнику, чтобы одним броском вскочить на ноги. Поднимать нож у него не было времени, поэтому он обрушил на сыщика град ударов кулаками, целясь в голову. Но Игнатов умело отбивал эти выпады, выставляя блоки, а затем и сам пошел в атаку. Ударом ноги по бедру противника, он заставил его слегка пригнуться, после чего нанес ему еще один мощный хук — на этот раз снизу в подбородок. От этого удара незнакомец буквально улетел в комнату, по пути споткнувшись о хрипящего Цыпу и спиной завалившись на пол. Не давая ему опомниться, Игнатов в три прыжка очутился в комнате и сделал попытку нанести удар ногой. Но незнакомец успел перехватить его ступню в полете и, вывернув ее в сторону, отбросил сыщика в угол. А сам вскочил на ноги и попытался выскочить в коридор. Но в это время Цыпа, который все еще был в сознании, схватил его рукой за брючину. Этих мгновений хватило Игнатову, чтобы настигнуть незнакомца и, схватив его за ворот пиджака, втянуть обратно в комнату. Мужчина попытался достать сыщика ударом локтя, но тот уклонился в сторону, успев опрокинуть противника на пол подсечкой. Однако падая, незнакомец увлек вместе с собой и Игнатова.

Оказавшись на полу, сыщик схватил с журнального столика вазу и швырнул ее в мужчину. Но тот ловко перехватил ее в миллиметре от своей головы и, вскочив на ноги, попытался использовать вазу как ударный инструмент. Игнатов ловко уворачивался от ударов, отступая в коридор, но затем улучил момент, подпрыгнул и ударом ступни в голову отбросил незнакомца в дальний угол комнаты — туда, где было окно на улицу. Уходя из дома, хозяйка оставила его открытым, чем и воспользовался незнакомец. Одним махом он запрыгнул на подоконник и сиганул вниз, благо это был всего лишь второй этаж. Игнатов бросился было за ним, но когда оказался на подоконнике, то услышал за спиной хрипы Цыпы. Всего лишь секунду он раздумывал, как ему поступить дальше, после чего спрыгнул с подоконника и бросился к истекающему кровью агенту. Удар ножа угодил в шею, поэтому, стянув с себя рубаху, Игнатов обмотал ее вокруг раны, а сам бросился на кухню к телефону, чтобы вызвать «скорую». Промедление в этом деле равнялось цене человеческой жизни.

15 июня 1983 года, среда. Ташкент, водный Дворец спорта имени Митрофанова

Сидя на лавке и вытирая полотенцем мокрую голову, Геннадий Красницкий с интересом наблюдал за тем, как в бассейне, из которого он сам пару минут назад выбрался, несколько мальчишек устроили стайерский заплыв. Как выяснилось вскоре, самым быстрым из них оказался смуглый узбечонок с выбритой наголо головой, который с помощью ловкого брасса обставил всех своих конкурентов, оторвавшись от них уже посередине заплыва.

— В былые годы мы с тобой, Геннадий, плавали не хуже, — раздался рядом с Красницким, хорошо знакомый ему голос.

Он принадлежал другу его детства Виктору Звонареву, с которым они, будучи такими же вот мальчишками, устраивали длительные заплывы в канале Анхор.

Встав со своего места, Красницкий обнял друга, после чего они уселись на лавку, стоявшую в самом углу бассейна, где почти не было посетителей. Звонарев вытянул вперед правую ногу, которую он повредил еще в юности, а инкрустированную трость, с которой никогда не расставался, пристроил рядом, прислонив ее к скамейке.

— Мы бы и сейчас могли дать фору этим мальчишкам, — продолжил Красницкий тему, начатую его приятелем.

— Не знаю как ты, Красный, а я уже старый, чтобы тягаться с молодыми, — покачал головой Звонарев.

— Что-то ты рано списываешь себя со счетов, Звонарь — нам с тобой слегка за сорок, — и Красницкий перевел взгляд на приятеля.

— Ты забываешь про мою ногу, которая с возрастом здоровее не становится.

— Для футбола она и в самом деле малопригодна, но не для плавания, — продолжал гнуть свое Геннадий.

— Ты же знаешь, что футбол я всегда любил больше всего на свете, — напомнил другу о своем главном пристрастии Звонарев. — Помнишь, как мы с утра до вечера гоняли мяч примерно на этом же самом месте?

В годы их детства на месте сегодняшнего водного Дворца спорта находился стадион «Динамо», который чуть позже, когда стадион с таким же названием возник в другом месте Ташкента, переименовали в «Пищевик». Именно здесь и играли в футбол в далекие 50-е годы ташкентские мальчишки, среди которых были будущая звезда ташкентского «Пахтакора» и сборной СССР Геннадий Красницкий и его школьный приятель Виктор Звонарев.

Ретроспекция. 24 мая 1953 года, воскресенье. Ташкент, стадион «Пищевик»

— Ну что, «сквер», по гривеннику за проигрыш не слабо? — спросил у 13-летнего Красницкого рыжий паренек его же возраста из района Кашгарка, имея в виду, что в случае поражения проигравшая команда должна будет заплатить победителю по десять копеек с каждого проигравшего.

Вместо ответа Красницкий, который вместе со Звонаревым сегодня играл за команду, защищавшую знамена ташкентского микрорайона, расположенного рядом с центральным сквером имени Революции, подставил рыжему свою развернутую ладонь. Тот ударил по ней рукой, что означало — сделка состоялась. В каждой из команд играло по восемь человек, значит, выигрыш должен был составить восемьдесят копеек. Для взрослого это были не самые большие деньги (после недавнего апрельского снижения цен десяток яиц стал стоить 8 рублей 35 копеек, килограмм говядины — 12 рублей 50 копеек, а бутылка водки — 22 рубля 80 копеек), однако для подростков, которые выпрашивали мелочь у родителей, это была вполне приличная сумма. Но любовь к футболу у них была сильнее денег.

Судить игру должен был Анвар — студент физкультурного института, который частенько приходил на «Пищевик» в качестве практиканта — набирался опыта для будущей работы педагогом-физкультурником. Судил он честно, без мухлежа в какую-либо сторону, что, естественно, нравилось далеко не всем. Та же «Кашгарка», например, не любила проигрывать, поэтому частенько наседала на Рустама, требуя от него большей снисходительности в свою сторону. Но тот был непреклонен. Вот и теперь, прежде чем дать свисток к началу игры, он подозвал капитанов команд — Красницкого и рыжего — и заявил им прямо:

— Играем честно. Увижу мухлеж, прощать не буду и апелляции не принимаю.

Игра началась с яростных атак кашгарских, которые стали наседать на ворота «сквера» с левого фланга, где играл рыжий — самый активный их игрок. Но первый же удар, нанесенный им, был ловко перехвачен вратарем оборонявшихся. После чего тот одним броском переправил мяч точно на ногу Звонареву, который играл оттянутого хавбека. Искусно обыграв одного, а затем и второго «кашгарца», Виктор поднял голову и увидел набегающего по центру Красницкого. Последовал филигранный по точности пас прямо в ноги набегающему, и Красницкий, не мешкая ни секунды, ударил по мячу, вложив в этот удар всю свою силу. И выпущенный, будто из пушки мяч, устремился в правый от вратаря верхний угол ворот. Отчаянный бросок юного голкипера не сумел прервать этот прицельный удар из разряда неберущихся. Толпа зрителей, болевших за команду «сквера», вскочила со своих мест, оглашая стадион радостными криками.

«Кашгарцы» начали с центра, но теперь их атака развивалась по правому флангу, где у них играл рослый парень примерно на год старше всех остальных своих партнеров. Он ловко обыграл на замахе защитника из «сквера», но вместо того, чтобы пробить самому, навесил мяч в центр штрафной, куда успел переместиться рыжий парень. И тот, подпрыгнув выше всех, ударом по мячу головой направил его в левый от вратаря угол. Однако голкипер команды из «сквера» оказался более прыгучим, чем его коллега из противоположных ворот, и в длинном прыжку сумел зафиксировать мяч в руках. После чего ребята из «сквера» начали атаку. И снова она шла через тандем Звонарев — Красницкий, которые действовали настолько слаженно, что защита «кашгарцев» опять оказалась бессильна перед их действиями. Получив мяч от своего партнера, Красницкий в один прием виртуозно обыграл «кашгарского» защитника и, выйдя один на один с вратарем, не мудрствуя лукаво, одним движением перебросил мяч через его голову в сетку ворот. Счет стал 2: 0 в пользу «сквера».

Весь остаток первого тайма «кашгарцы» предпринимали отчаянные попытки отквитать хотя бы один мяч, но сделать это им так и не удалось. После чего раздался свисток Анвара, возвестившего о том, что первая половина игры закончена. Игроки обеих команд потянулись к стоявшей возле трибун металлической бочке с питьевой водой, чтобы утолить жажду. Как только Красницкий со Звонаревым сделали это, к ним подошел парень, которого знала вся местная публика — это был Колька-фиксатый. Жил он на Кашгарке, на улице Навои, и пользовался дурной славой отъявленного хулигана, дружившего с уголовниками. Более того, его отец сидел в тюрьме за разбой и недавно пронесся слух, что он вскоре должен вернуться домой, согласно бериевской амнистии.

— Брысь сюда, длинный, — жестом позвал Красницкого Колька.

Геннадий обменялся взглядом со своим другом, после чего они подошли к фиксатому вместе.

— Еще одну «банку» нашим забьете, я вас на ножи поставлю, ясно? — пригрозил ребятам Колька, смачно сплюнул им под ноги и отправился на свое место на трибуне стадиона.

Глядя ему вслед, Звонарев спросил у друга:

— Что будем делать?

— Играть, как играли, — ответил Красницкий и сплюнул на землю точно так же, как это сделал до него фиксатый.

В результате вторая половина матча опять прошла при полном преимуществе ребят из «сквера», которые забили еще три мяча, пропустив в свои ворота всего лишь один. При этом два мяча у «сквера» забил Красницкий, а третий был на счету Виталия Суюнова.

Едва прозвучал свисток арбитра об окончании игры, как Красницкого подозвал к себе незнакомый мужчина средних лет.

— Тебя как зовут, парень? — спросил он у Геннадия.

Когда юный футболист назвал свои имя и фамилию, мужчина сделал то же самое:

— Я Иван Сергеевич Зубарев — футбольный тренер. Видел твою игру — впечатляет. Только вот в пас играть не любишь — сам норовишь гол забить. Но это дело поправимое, если серьезно футболом заниматься будешь. Хочешь попробовать?

— В каком смысле?

— В самом прямом — я тебя в нашу команду приглашаю.

— Я один не пойду, — мотнул головой Красницкий.

— То есть? — удивился тренер.

— Только со Звонарем, — ответил Геннадий и кивнул головой в сторону своего приятеля, который стоял в сторонке и молча наблюдал оттуда за всем происходящим.

— Ах, вот ты о чем, — улыбнулся тренер. — Ну, хорошо, приходите вместе. В воскресенье, в десять утра у нас здесь начнется тренировка.

Всю дорогу до дома друзья бурно обсуждали это событие. И так увлеклись этим делом, что не заметили, как впереди на пустынной улочке им навстречу вышли трое рослых ребят во главе с Колькой-фиксатым.

— Ну, что, шантрапа, решили со мной в дурочку поиграть? — играя желваками, произнес Колька, приближаясь к друзьям. — Сейчас мы вас учить будем старших слушаться. A-то я смотрю…

Однако договорить Колька не успел. Красницкий внезапно сорвался с места и, подбежав к фиксатому, схватил его за ворот рубашки и с помощью подсечки опрокинул на землю, успев крикнуть другу только два слова:

— Звонарь, беги!

Но Виктор не стал спасаться бегством. Схватив с земли камень, он запустил им в одного из друзей фиксатого. Бросок оказался таким же точным, как те пасы, которые Звонарев отдавал сегодня на футбольном поле. Схватившись за лицо, хулиган рухнул на пыльную улочку. А Виктор, не теряя времени, бросился с кулаками на второго хулигана. Но тот не стал искушать судьбу и пустился наутек. Воспользовавшись этим, Звонарев поспешил на выручку своему другу, которого Колька к этому времени успел повалить на землю и уже занес кулак для удара в голову. И тут в лицо ему полета горсть песка, брошенная Звонаревым. Ослепленный этим, Колька сделал шаг назад, оступился и повалился спиной на землю. А когда он, спустя несколько секунд, снова оказался на ногах и выхватил из брючного кармана складной нож, его противников рядом уже не было — они скрылись за ближайшим поворотом.

15 июня 1983 года, среда. Ташкент, водный Дворец спорта имени Митрофанова

— Жизнь невозможно повернуть назад и время ни на миг не остановишь, — продекламировал Красницкий слова из популярной песни Аллы Пугачевой, которая стала всесоюзным шлягером всего лишь полтора года назад.

Воспоминания о далеком прошлом, которым они с другом неожиданно предались, как нельзя лучше соответствовали словам из этой песни.

— Кстати, Пугачева в конце августа собирается приехать в Ташкент — будет выступать здесь на творческих вечерах Ильи Резника, — сообщил другу неожиданную новость Звонарев. — Если хочешь, могу достать билеты.

— Спасибо, но боюсь, что в августе меня не будет в Ташкенте, да и мысли мои будут заняты другим, — ответил Красницкий. — Кстати, именно об этом я и хотел с тобой поговорить, приглашая на эту встречу.

— Я так и подумал, что ты не ради экскурсов в прошлое пригласил меня в это место, — признался Звонарев. — Итак, я слушаю.

— Несколько дней назад меня вызывал к себе Рашидов, — после небольшой паузы начал свой рассказ Красницкий. — Он предложил мне возглавить «Звезду».

Речь шла о футбольной команде из родного города Шарафа Рашидова — Джизака, которая выступала в Первой лиге чемпионата СССР. Будучи ярым футбольным болельщиком, лидер Узбекистана особенно сильно переживал за успехи двух узбекских команд: родной для него «Звезды» и не менее родного ташкентского «Пахтакора», у истоков создания которого он стоял в далеком 1956 году.

— Как ты, наверное, знаешь, «Звезда» сейчас скатилась почти в конец турнирной таблицы, занимая восемнадцатое место, и может легко вылететь в низший дивизион, — продолжил свой рассказ Красницкий. — А в лидерах там ходит алма-атинский «Кайрат» — вечный раздражитель для узбеков. Сам понимаешь, для Рашидова такая ситуация не из приятных.

— Вообще-то у него сейчас голова должна болеть о другом, — не скрывая своего удивления, заметил Звонарев. — Чуть ли не вся республиканская элита говорит о том, что Москва собирается устроить нам публичную порку, а у нашего лидера, оказывается, футбол на уме. И вообще, ты же спишь и видишь себя в роли тренера родного «Пахтакора».

— Глупо на это надеяться, если там не плохо все ладится у Иштвана Секеча.

Под руководством этого обрусевшего венгра «Пахтакор» в прошлом году повторил свой рекорд двадцатилетней давности — занял шестое место в чемпионате СССР. А в этом году поставил целью и вовсе совершить невозможное — стать либо чемпионом, либо войти в тройку призеров. И судя по тому, как складывалась ситуация в чемпионате страны, шансы на подобный успех у «Пахтакора» были вполне реальные. Несмотря на то, что он пока занимал лишь седьмое место, однако отставание от лидера, одесского «Черноморца», составляло всего-то три очка. Поэтому мысли поменять Секеча на другого тренера ни у кого в Спорткомитете Узбекистана не было и в помине. Кстати, Звонарев об этом был осведомлен лучше, чем кто-либо другой — он в этом самом Спорткомитете как раз и работал, и именно в отделе футбола. В то время как Красницкий трудился в должности начальника отдела футбола, но только в республиканском ДФСО профсоюзов.

— А вот у Тихонова в «Звезде» дела явно не ладятся, — продолжил свою речь Красницкий.

Речь шла о нынешнем тренере «Звезды» Викторе Тихонове, с которым Красницкий в конце 50-х начинал свою футбольную карьеру в «Пахтакоре». Затем Тихонов играл в команде с таким же названием из Ташкентской области, а в конце 60-х ушел на тренерскую работу: тренировал команды «Чегарачи» и «Автомобилист» из Термеза. А в прошлом году возглавил «Звезду».

— И когда же ты собираешься отбыть в Джизак? — поинтересовался Звонарев.

— В августе, а пока Рашидов попросил меня о другом одолжении — надо съездить в Афганистан.

— На предмет чего? — насторожился Звонарев.

Прежде чем ответить, Красницкий придвинулся поближе к другу и, глядя ему в глаза, сообщил:

— Рашидов сообщил мне по секрету одну новость, которую я никому, кроме тебя, еще не говорил. Но ты как-никак мой самый близкий друг. В июле в Кабуле состоятся некие мероприятия, которые должны способствовать примирению двух враждующих правительственных партий — «Парчам» и «Хальк». Туда собираются пригласить и Рашидова, который, как ты знаешь, имеет большой авторитет среди местных узбеков. И для него эта поездка чрезвычайно важна для укрепления его позиций не только в Кабуле, но и в Москве.

— А ты тут причем? — продолжал удивляться Звонарев.

— При том, что на этих мероприятиях будет устроен футбольный турнир, в котором примут участие три команды: сборная Афганистана, наша «Звезда» и душанбинский «Памир».

Услышав эту новость, Звонарев по достоинству оценил задумку организаторов этого спортивного мероприятия. В Афганистане проживали большие диаспоры узбеков и таджиков, которые с удовольствием должны были наблюдать за противостоянием трех этих команд. Вряд ли бы этот турнир способствовал еще большему сближению этих диаспор, но пропагандистский эффект от него может иметь большой международный резонанс.

— Значит, ты поедешь на этот турнир в качестве тренера «Звезды»? — поинтересовался Звонарев.

— В том-то и дело, что нет. У «Звезды» и «Памира» на данный момент есть тренеры, а вот у афганцев он отсутствует. Ты же, наверное, в курсе, какая сложная там ситуация с футболом?

Звонарев, естественно, об этом знал. Самыми популярными видами спорта в Афганистане всегда считались национальная борьба и травяной хоккей. Причем в последнем афганцы считались сильнейшими в Азии, уступая лишь хоккеистам Индии. На третьем месте по популярности значился футбол, хотя первенство Афганистана по футболу никогда не разыгрывалось. Ведь подобные соревнования всегда связаны с переездами команд из города в город, а железных дорог в Афганистане нет. Зато регулярно проводились игры на первенство Кабула, в котором участвовали порядка 15 клубных команд. Сильнейшими среди них считались «Арионет», «Маореф» и команда Кабульского университета.

Что касается международных успехов, то и здесь похвастаться особо было нечем. На мировой арене афганский футбол появился в 1922 году, когда была создана их Футбольная федерация. Однако с 1930 года и до сего дня афганская сборная ни разу не смогла пробиться на чемпионаты мира, не сумев преодолеть групповой этап. И самое лучшее выступление афганской сборной было в 1951 году на Азиатских играх, на которых команда заняла четвертое место. А с тех пор, как случилась апрельская революция 1978 года и в стране вспыхнула гражданская война, афганцам стало вовсе не до футбола, поэтому на мировой арене они вообще не котировались. Да и внутри страны этот вид спорта с тех пор был заброшен и за последние пять лет о нем мало кто вспоминал.

— Чья же это инициатива позвать именно тебя на пост тренера сборной Афганистана — неужели Рашидова? — после небольшой паузы задал очередной вопрос Звонарев.

— А ты помнишь такого футболиста Амредина Кареми?

Эта фамилия тут же воскресила в памяти Звонарева события далекого 1961 года, когда в Ташкент приезжали сразу несколько футбольных команд из Афганистана, чтобы провести ряд товарищеских встреч с «Пахтакором». Это были два клуба из Кабула — «Арионет» и «Маореф», а также олимпийская сборная. Именно в составе последней и выступал защитник Амредин Кареми, о котором сегодня вспомнил Красницкий.

Ретроспекция. 27 августа 1961 года, понедельник. Стадион «Пахтакор», товарищеская встреча «Пахтакор» — олимпийская сборная Афганистана

Переполненный до отказа стадион буквально замер в ожидании. После сноса на подступах к штрафной площадке афганцев лучшего бомбардира ташкентцев Геннадия Красницкого, судья назначил штрафной удар. Как это было заведено, исполнять его должен был сам пострадавший, у которого был один из самых мощных ударов не только в Узбекистане, но и во всем Советском Союзе. К тому моменту чемпионат СССР уже перевалил за свой экватор и «Пахтакор» успел сыграть двадцать матчей. И в них на долю Красницкого выпало больше всех забитых мячей в команде — пятнадцать. Причем в двух играх он отметился хет-триками (забил по три мяча) — против московского ЦСКА (второй матч сезона) и минской «Беларуси» (четвертый матч). При этом три мяча были забиты Красницким с пенальти (за всю свою футбольную карьеру он пробьет их несколько десятков и только лишь один (!) раз промажет) и еще несколько со стандартов — со штрафных, по части которых этот футболист тоже был большой мастак. Иной раз в одном матче он мог пробивать их по 8-ю штук и один обязательно забивал. Красницкий в команде выполнял роль выдвинутого вперед центра нападения, и защитники соперников в основном вступали в единоборство с ним возле линии своей штрафной площади. Естественно, много фолили, чем и объяснялось такое большое количество штрафных, которые выполнял Красницкий.

В первом матче против кабульского «Арионета», который состоялся два дня назад и где была зафиксирована ничья 2:2, было назначено несколько штрафных. Красницкий пробил четыре из них, однако голами так и не отметился (у ташкентцев забили Идгай Тазетдинов и Юрий Беляков). И вот теперь в матче против олимпийской сборной Афганистана на долю Красницкого выпал первый штрафной, который мог оформиться в первый гол в этом поединке (на тот момент на табло красовались цифры о: о). Во всяком случае, практически весь стадион ждал от своего лучшего бомбардира именно этого события — гола.

Красницкий взял мяч в руки и аккуратно положил его на траву ниппелем вверх, а дольками покрышки вертикально. Это был его традиционный маневр, который он совершал всегда, когда пробивал штрафной. Именно таким способом он закручивал мяч в сетку ворот. Разобравшись с мячом, Красницкий отошел на несколько метров назад, при этом внимательно наблюдая за действиями соперника. Оценке нападающего была подвергнута «стенка» (как поставлена), позиция вратаря (где стоит). Наконец, когда все эти действия были произведены и судья дал свисток для удара, Красницкий начал свой разбег. Он бежал к мячу, целиком сосредоточившись на нем и не глядя на ворота. Поскольку стенка была выстроена правильно, и вратарь занял самую удобную для себя позицию, Красницкий решил не подрезать мяч ударом внутренней стороной стопы, а «зарядить» по нему пыром — на силу. Расчет был на то, что стенка дрогнет, расступиться и тогда мяч, как пушечное ядро влетит в ворота точно под перекладиной.

Все так и вышло, как рассчитал Красницкий. Стенка, действительно, дрогнула и расступилась. Однако в последний момент один из игроков афганцев — защитник Амредин Кареми — сначала сделав шаг в сторону, затем внезапно бросился навстречу мячу, выставив вперед свою грудь. И кожаный мяч, превращенный энергией мощного удара в подобие пушечного ядра, буквально впечатался в грудную клетку футболиста, отбросив его на несколько метров назад. Мяч был отбит и в ворота не попал, однако защитник так и остался лежать на газоне, не подавая признаков жизни. Всем присутствующим стало понятно, что случилось нечто экстраординарное.

Первым к своему товарищу бросились афганские футболисты, которые практически сразу стали громко звать к себе врача команды. И тот мгновенно вскочил с тренерской лавочки и бросился на этот зов. Когда он подбежал к Кареми, то сразу определил, что тот находится без сознания. Послушав у него пульс, врач стал приводить в чувство футболиста. Игроки обеих команд столпились вокруг лежащего коллеги, с тревогой наблюдая за происходящим. И ближе всех к Кареми стоял Красницкий, который больше всех чувствовал свою вину за происшедшее. Хотя, естественно, никто и не думал обвинять его в случившемся — ведь все участники этого инцидента были мужчинами, играющими в достаточно жесткую игру под названием футбол.

Наконец, манипуляции врача возымели положительный эффект — пострадавший открыл глаза. А спустя еще несколько минут уже поднялся с газона и сам пожал руку Красницкому, тем самым снимая последние вопросы по поводу его возможной вины в произошедшем. И игра возобновилась снова, причем Кареми наотрез отказался садиться на скамейку запасных и доиграл матч до конца. Он завершился победой ташкентцев со счетом 4:1, причем третий гол забил со штрафного Красницкий. Правда, на этот раз он не стал пугать соперников очередным ударом на силу, а воспользовался «крученым», послав мяч чуть выше стенки в незащищенную вратарем «девятку».

15 июня 1983 года, среда. Ташкент, водный Дворец спорта имени Митрофанова

— А причем здесь этот парень, которого ты в шестьдесят первом едва не отправил на тот свет? — поинтересовался Звонарев.

— Он теперь возглавляет отдел футбола в афганском спорткомитете и специально приехал к Рашидову, чтобы просить его за меня. Ты ведь знаешь, какое большое значение Шараф Рашидович придает нашим отношением с Афганистаном.

Вопрос был риторическим, поскольку всем было известно, что именно Рашидов был тем мостиком, который связывал советское руководство с руководителями этой мусульманской страны. Ведь именно в Ташкенте находился штаб Туркестанского военного округа, откуда координировались основные боевые действия советских войск на территории Афганистана (штаб Среднеазиатского военного круга, располагался в Алма-Ате). Именно из Ташкента исходили почти все инициативы и в мирных взаимоотношениях с Афганистаном: сюда приезжали афганские лидеры на переговоры, здесь в большом количестве учились афганские студенты, отсюда на днях должен был начать летать ближайший пассажирский самолет до Кабула (всего полтора часа лета на Ту-154).

— Короче, ты согласился и теперь хочешь узнать мое мнение? — спросил друга Звонарев.

— Не только. Конечно, желание Рашидова для всех здесь закон, но ты сам сказал, какие времена нынче на дворе. Поэтому, если в Спорткомитете кто-то будет тормозить мое назначение в Джизак, вставлять палки в колеса, поспособствуй моему возвращению на тренерскую работу. Ты же знаешь, как я устал от этой канцелярской волокиты — хочу опять к реальному футболу вернуться.

— Видимо, ты во мне сомневаешься, если лично просишь об этом одолжении? Как будто без этой просьбы я бы играл не на твоей, а на чужой стороне?

Красницкий ожидал этого вопроса, но ответил на него не сразу. Сложив вчетверо уже успевшее высохнуть полотенце, он какое-то время наблюдал за плескавшимися в бассейне детьми, после чего, наконец, ответил приятелю:

— В последние годы, Звонарь, ты изменился — стал каким-то чужим.

— А ты не изменился? — вопросом на вопрос ответил Звонарев.

— Наверное, и я тоже, — согласно кивнул головой Красницкий. — Мы все меняемся с возрастом, особенно если судьба возносит нас на вершину власти. А ты, в отличие от меня, вхож в большие кабинеты и рано или поздно можешь возглавить Спорткомитет. Видимо, это заставляет тебя несколько дистанцироваться от былых привязанностей. Но я не в обиде на тебя — жизнь есть жизнь. Я прошу только об одном — в память о нашем общем детстве помочь мне вернуться в большой футбол.

Сказав это, Красницкий повернул голову, чтобы посмотреть другу в глаза. Но тот предпочел не встречаться с ним взглядом. Хотя с ответом не задержался:

— Красный, я, конечно, человек далеко не идеальный, но про наше детство и юность вспоминаю так же часто, как и ты. И ничего из того времени не забыл. Поэтому я постараюсь выполнить твою просьбу. Так что смело поезжай в Афганистан и ни о чем не беспокойся.

— Спасибо, Звонарь, — поблагодарил друга Красницкий и, первым поднявшись со скамейки, направился в раздевалку.

Если бы он вдруг обернулся, то заметил бы пристальный взгляд своего друга, направленный ему в спину. И этот взгляд не сулил бывшему футболисту ничего хорошего.

15 июня 1983 года, среда. Пакистан, Равалпинди, посольство США, резидентура ЦРУ

Резидент ЦРУ в Пакистане Говард Хант достал из большой коробки, стоявшей на массивном трюмо в его кабинете, гаванскую сигару, с помощью щипчиков откусил у нее головку и щелкнул зажигалкой. Спустя несколько секунд по всему кабинету распространился изысканный аромат отборного табака, выращенного на плантациях далекой от Пакистана Гаваны.

— Знаете, Хью, в чем заключен секрет особенного аромата кубинской сигары? — спросил Хант у своего заместителя Хью Лессарта, возвращаясь в кресло. — Ее начиняют тремя типами листьев — воладо, сэко и лихеро. Этот наполнитель называется бонча и его скрепляет еще один тонкий лист — капа. При этом наиболее важным и создающим основной аромат сигары является средний лист — сэко или форталеса. Именно его мы сейчас с вами и вдыхаем, получая истинное наслаждение.

— Наслаждаетесь вы, мистер Харт, поскольку я человек некурящий и вынужден все это терпеть, чтобы не нарушать субординацию, — ответил шефу его заместитель.

— С каких это пор вы стали некурящим? — искренне удивился Харт.

— С прошлой недели, — и Лессарт извлек из кармана своего пиджака коробочку с леденцами, которые помогали ему бороться с табачным искушением.

— Знаете, что написал по этому поводу Марк Твен? — спросил Харт и тут же продекламировал: — «Бросить курить легко, да я и сам делал это раз сто».

Сказав это, шеф ЦРУ рассмеялся и демонстративно выпустил кольцо дыма в потолок. После чего лицо его стало серьезным, и он вернулся к главной теме их разговора, ради которой, собственно, его заместитель к нему и пришел.

— Итак, Хью, что там за важное сообщение пришло к нам из Кабула?

Речь шла о шифровке, присланной отделом Агентства национальной безопасности (АНБ), расположенным в посольстве США в Кабуле. Это подразделение занималось перехватом линий и средств связи иностранных государств, дешифрованием и обработкой перехваченных материалов. Для этого использовалась сложная электронная аппаратура, установленная на разведывательных спутниках Земли, на кораблях и самолетах специального назначения, на военных базах и других объектах Соединенных Штатов, раскинутых по всему миру, и в зданиях многих дипломатических представительств США за границей. С тех пор как советские войска вошли в Афганистан, кабульское отделение АНБ разработало специальную программу перехвата радиорелейных и радиотелефонных линий связи находящихся в Афганистане вооруженных сил СССР и формирований афганских правительственных войск, действующих против моджахедов. Курировал этот процесс в афганской столице Джек Робертс, который до этого работал в таком же подразделении АНБ в Москве, где он выдавал себя за сотрудника аппарата атташе по вопросам обороны. В сферу его компетенции там входили программы АНБ — ЦРУ — РУМО (разведка Пентагона) под кодовым названием «Кобра эйс» и «Гамма гуппи», нацеленные на «просвечивание» средствами радиоразведки Москвы и Подмосковья. Но год назад Робертс был переброшен в Кабул, где продолжил свою деятельность в качестве электронного разведчика. Перехваченная его подразделением в американском посольстве в Кабуле информация оперативно передавалась Межведомственной пакистанской разведке (ISI) и моджахедам.

Прежде чем ответить шефу, Лессарт извлек из кожаной папки, лежащей перед ним на столе, некий документ, который он передал Харту. Но тот не стал его читать, положил перед собой и произнес:

— Не хочется ломать глаза, дружище. Будет лучше, если вы в общих чертах обрисуете мне смысл этой депеши, если, конечно, в ней действительно есть нечто серьезное. А то я заметил, что в последнее время наши кабульские коллеги кормят нас всякой ерундой, не стоящей и выеденного яйца.

— На этот раз донесение стоящее, мистер Харт, — ответил Лессарт. — В нем сообщается, что наши коллеги из АНБ перехватили разговор Бабрака Кармаля по секретной телефонной линии с советским послом Фикрятом Табеевым. Кармаль сообщает, что в июле они планируют организовать в Кабуле торжества под названием «Сплоченность и единство», чтобы показать стране и всему миру, что раскол между «Парчамом» и «Хальком» успешно преодолен.

Речь шла о давней вражде между двумя крыльями Народно-демократической партии Афганистана — «Парчам» (Знамя) и «Хальк» (Народ). На первый взгляд в основе этого раскола лежали теоретические различия. Однако на самом деле все было куда более сложнее и серьезнее. Корни этих разногласий лежали практически не в теории, а в традиционных «культурных источниках», а именно — в этнических, социальных, классовых, национальных различиях, в прочном взаимном презрении между кабульцами и провинциалами, в личной приверженности отдельным лидерам (весьма характерная черта у афганцев) и в борьбе за власть между этими лидерами. Так, парчамисты в большинстве своем представляли зажиточные слои населения, были выходцами из процветающих семей, большей частью из интеллигенции. Вот и их лидер Бабрак Кармаль был пуштуном (их среди парчамистов было большинство) и сыном армейского генерала.

Что касается халькистов, то они в основном были уроженцами периферийных районов, причем тоже в большинстве своем пуштуны (меньшинство составляли таджики). Не будучи столь зажиточными, как парчамисты, халькисты были более активными, имели тесные связи с народом и демократическими слоями общества. Среди них чаще встречались служащие низших рангов госаппарата и учебных заведений, инженерно-технические работники предприятий государственного сектора, офицеры младшего состава (особенно ВВС и танковых частей). Халькисты считали себя настоящими революционерами, а парчамистов — выразителями интересов буржуазии.

— И что, это мероприятие действительно может сплотить этих пауков, сидящих в одной банке? — поинтересовался Харт.

— Конечно же, нет — это всего лишь очередная попытка закамуфлировать эту проблему с помощью косметики, — ответил Лессарт. — Видимо, Кармаль пошел на нее, чтобы помочь Андропову в его попытках умиротворить ООН — показать, что Афганистан вполне может справиться со своими внутренними проблемами без активной помощи Советов.

Но все сведущие люди прекрасно понимают, что это неуклюжая попытка выдать желаемое за действительное.

— Тогда что такого ценного в этом сообщение АНБ? — удивился Харт, выпуская изо рта очередную порцию дыма.

— Дело в том, что на эти торжества в Кабул афганское руководство намечает пригласить лидера Узбекистана Шарафа Рашидова и его афганского соплеменника генерала Рашида Дустума.

Этот 29-летний узбек из Афганистана, родившийся в бедной семье дехканина в кишлаке Ходжадукух уезда Шибирган провинции Джаузджан, в 1980 году проходил учебу в СССР. А когда вернулся на родину, начал службу в органах госбезопасности просоветского афганского правительства. В 1979 году Дустум вступил в НДПА — во фракцию «Парчам». И тогда же стал командиром 53-й дивизии правительственных войск, состоящей преимущественно из узбеков. Эта дивизия контролировала почти весь север Афганистана, граничивший с Узбекистаном.

Услышав фамилии двух этих влиятельных узбеков, Харт на секунду застыл с сигарой в зубах. После чего придвинул кресло поближе к столу и, взяв в руки донесение АНБ, быстро пробежал его глазами. Затем вновь перевел взгляд на своего помощника и спросил:

— Значит, в определенный день сразу двое важных узбеков и Бабрак Кармаль вкупе со своими сподвижниками окажутся в одном и том же месте?

— Совершенно верно, — кивнул головой Лессарт. — В апреле Рашидов был в Кабуле один, а здесь он будет с Дустумом. И у нас есть возможность прихлопнуть их всех одним ударом.

— Но ведь Рашидов и Кармаль стоят на разных позициях по вопросу вывода советских войск из Афганистана, — напомнил своему помощнику известный факт шеф ЦРУ. — Если Рашидов ратует за этот вывод, то Кармаль против него. Поэтому, какой резон нам в таком случае убирать последнего?

— Кармаль пьяница и многим уже надоел — как афганцам, так и русским. Но в Москве не решаются его убрать — там идет борьба за него между КГБ и армией. Ведь вы же знаете, что за Кармалем и его парчамистами стоит КГБ, а за халькистами, которых большинство в афганской армии, стоят советские генералы. Чекисты хотят остаться в Афганистане, военные — в большинстве своем нет. И пока Кармаль жив, этот спор за него может продолжаться вечно. Но если мы его прихлопнем, то возникнет угроза хаоса. При таком раскладе чекисты приведут к власти своего человека — главу афганской госбезопасности Наджиба. Ведь только ХАД огнем и мечом сможет гарантировать сохранение порядка внутри афганского руководства. А это означает, что советские войска останутся в Афганистане еще на достаточно продолжительный срок.

— Толково мыслите, Лессарт, — похвалил своего помощника Харт, вновь откинувшись на спинку кресла.

Его сигара за это время успела потухнуть, поэтому он снова щелкнул зажигалкой. Он был доволен услышанным, поскольку это позволяло ему доложить в Лэнгли план операции по уничтожению сразу трех нежелательных деятелей из числа врагов США и выдать этот план за свой собственный. О своем заместителе Харт в эти минуты не думал. Впрочем, длилось это недолго, поскольку шеф ЦРУ не услышал от Лессарта деталей предстоящей операции. А они у него наверняка были — в этом Харт не сомневался, прекрасно зная аналитические возможности своего заместителя.

— Дружище, вы наверняка уже прикинули приблизительный план этой ликвидации, — вновь обратился к Лессарту его шеф.

— Если вы обратили внимание на донесение, там упоминается футбольный турнир «Дусти», по-афгански «Дружба», на кабульском стадионе Гази, на финале которого должны присутствовать интересующие нас объекты, — продолжил свой доклад Лессарт. — Я навел справки. Этот стадион находится в центре города, вместимость — более тридцати тысяч зрителей. Кстати, в 1963 году на нем давал свой концерт Дюк Эллингтон в рамках своего турне, спонсируемого нашим госдепартаментом. Но это так, к слову. Короче, лучшего места для того, чтобы одним ударом накрыть всю верхушку, придумать трудно.

— Но ведь стадион будет охраняться не двойным, а тройным кольцом охраны, — резонно предположил Харт.

— Значит, надо попытаться подобраться к ним не снаружи, а изнутри стадиона.

— И у вас уже есть план, как это сделать?

— Пока нет, но у нас есть в запасе ровно месяц — достаточное время для того, чтобы детально обсосать эту акцию.

— Ну, что же, Хью, вы славно поработали, — похвалил своего заместителя Харт. — Ступайте и обсасывайте эту идею дальше. А я пока пососу свою сигару.

«Лучше бы ты пососал мой член», — выругался про себя Лессарт, поднимаясь со стула. Он прекрасно знал, что его шеф наверняка сразу после его ухода свяжется с Лэнгли, чтобы приписать все лавры этой операции себе. Но Лессарту было на это наплевать. В отличие от своего шефа, который родился в семье инженера, а в Пакистан был прислан из Ирана, где он участвовал в неудачной операции по освобождению американских заложников, Лессарт был потомственный разведчик, для которого интересы дела всегда были важнее почестей и наград.

16 июня 1983 года, четверг. Москва, Орехово-Борисово, Домодедовская улица, 160-е отделение милиции.

Начальник отдела уголовного розыска майор Илья Белоус внимательно разглядывал, разложенные на столе фотографии, которые принес Алексей Игнатов. На снимках было изображение японской миниатюрной скульптуры, похожей на брелок. Изделие было изображено одно и то же, но с самых разных ракурсов и различной величины. Скульптура представляла собой композицию, на которой некий мужчина восседал верхом на черепахе.

— Где-то я подобное уже видел, — разглядывая очередную фотографию, произнес Белоус.

— Судя по всему, в кино, Илья Максимович — три года назад по телевидению прошел детский телефильм «Каникулы Кроша», где речь шла именно о таких вот скульптурках, — напомнил начальнику события недавнего прошлого Игнатов. — Нэцкэ называются.

— Да, точно — с сыном как раз это кино и смотрели, — подтвердил слова сыщика майор. — Получается, из-за этих вот фотографий тот неизвестный мужик отправил Цыпу в реанимацию, да и тебя едва не подрезал?

— Я тоже так считаю, поскольку делать это из-за газеты «Советский спорт» смысла нет никакого, — согласился Игнатов.

— Кстати, про газету — в ней что-то интересное имеется? — поднял глаза на подчиненного майор.

— Судя по всему, она была куплена не в киоске, — сообщил Игнатов. — Внизу на первой странице есть карандашная пометка из двух цифр — шесть и двенадцать. Так делают почтальоны, указывая номер дома и квартиры, где обитает подписчик газеты. Она, кстати, свежая — номер от 13 июня. Есть еще одна любопытная пометка на третьей странице — там, где указаны результаты футбольных матчей за прошедший тур. Так вот один матч выделен — обведен шариковой ручкой. Это игра между ереванским «Араратом» и ташкентским «Пахтакором» от 11 июня. Узбеки победили 2:1.

— Где играли?

— В том-то и дело, что в Ереване. Ташкентцы в этом сезоне отменно выступают — вполне могут и чемпионами стать.

— Значит, владелец этой газеты болельщик «Арарата» или «Пахтакора». Это нам что-нибудь дает?

— Дает — что иголку придется искать в бо-о-ольшом стогу сена, — усмехнулся Игнатов. — Впрочем, в дипломате была еще одна штуковина, которая гораздо интереснее всего остального.

Произнеся это, сыщик расстегнул пуговицу на нагрудном кармане рубашки и извлек на свет небольшой предмет из пластмассы, который был похож на большую пуговицу, и положил его на стол. Взяв предмет в руки, Белоус стал внимательно его разглядывать. После чего вопросительно посмотрел на Игнатова.

— Как мне объяснили эксперты из нашего РУВД, это радиомаяк, — дал свое пояснение сыщик. — Он был спрятан в боковом кармашке чемодана-дипломата.

— А про пальчики на дипломате эксперты ничего не говорили?

— Их там вагон и маленькая тележка, но результаты по ним, сами понимаете, будут не сразу.

Майор снова взял в руки радиомаяк и после небольшого осмотра задал Игнатову очередной вопрос:

— Что думаешь по поводу этой штуковины? Как я знаю, в наших магазинах она не продается.

— Вот именно, — согласно кивнул головой Белоус. — Это импортная вещица, которую обычно используют за границей для поиска пропавших предметов. Иногда ими оснащают даже домашних животных, чтобы найти, например, пропавшую кошку. А порой и детей такими штуками метят, чтобы далеко от дома не убегали. Вы же знаете, какая там преступность — киднеппинг называется.

— Лично я не знаю — не бывал, — честно признался майор, после чего добавил: — Но газеты регулярно почитываю, особенно рубрику «Два мира — две преступности».

Положив радиомаячок на стол, майор поднялся со стула и подошел к раскрытому настежь окну, выходящему на проезжую часть Домодедовской улицы. Достав из кармана кителя пачку «Пегаса», Белоус извлек из нее сигарету, отправил ее в рот и щелкнул зажигалкой. Сделав глубокую затяжку и выдохнув дым в окно, майор вновь обернулся к Игнатову и спросил:

— Получается, этот неизвестный с ножиком вычислил вас по радиомаячку?

— Да, есть такой приборчик — радиопеленгатор называется, — ответил Игнатов. — Действует в радиусе километра. А приехал этот неизвестный на «мерседесе» — это мне Цыпа успел рассказать в момент своего прихода.

— Как он, кстати? — поинтересовался судьбой пострадавшего Белоус.

— Пока без сознания в Склифе, — сообщил Игнатов. — Но врачи говорят, что надежда есть.

— Значит, будем надеяться на нашу медицину — самую бесплатную в мире, — резюмировал Белоус. — А вот что касается этого бандюгана, то он, судя по всему, по заграницам мотается, если у него в дипломате был импортный радиомаячок, а сам дипломат он оставил в машине иностранного производства.

— Судя по внешнему виду, на иностранца или дипломата он не тянет, — высказал свои сомнения Игнатов. — Разве что на спортсмена.

И сыщик взял со стола фоторобот преступника, который он лично помогал создавать вчера поздно вечером эксперту. С фотографии на него смотрело лицо, почти стопроцентно похожее на вчерашнего незнакомца.

— Но спортсмены как раз по заграницам частенько разъезжают, — продолжал делиться своими соображениями Белоус. — Да и аэропорт Домодедово у нас под боком. Ты запрос в ГАИ подавал — в Москве таких машин все-таки немного?

Вместо ответа Игнатов кивнул головой, а сам тем временем спрятал радиомаячок в карман и стал собирать в стопку фотографии со стола.

— Кстати, и эти нэцкэ тоже указывают на то, что хозяин этих фотографий может иметь выходы на заграницу, — возвращаясь от окна к столу, произнес Белоус. — Здесь явно коллекционеры завязаны — нэцкэ-то, видать, не простое. Может, «конторских» подключить — чего нам с этим бандюганом возиться?

— У меня после увольнения из МУРа к чекистам серьезные претензии, — возразил на это предложение начальника Игнатов. — Сам попробую разобраться. Начну с нэцкэ — у меня через два часа как раз встреча с одним коллекционером назначена. А потом, даст бог, и другие результаты нарисуются — из ГАИ и про пальчики на дипломате.

16 июня 1983 года, четверг Ташкент, парк имени Тельмана

Найдя одинокую скамейку на дальней парковой аллее, Виктор Звонарев опустился на нее и блаженно вытянул вперед правую ногу, которая изрядно устала, пока ее хозяин шагал по достаточно обширной территории парка. Последний был открыт в 1934 году и назван в честь знаменитого немецкого коммуниста Эрнста Тельмана, казненного во время войны фашистами в концлагере Бухенвальд. В годы своей юности Звонарев частенько приходил сюда со своими друзьями, чтобы покататься на аттракционах и поиграть в шахматы. А еще здесь был зоопарк, который тоже привлекал к себе толпы ташкентской ребятни. Однако с тех пор утекло много воды, и Звонарев уже успел забыть, когда в последний раз он бродил по тенистым аллеям этого парка, вдыхая аромат, который источали растущие здесь липы, каштаны и акации. Поэтому, когда его куратор из КГБ назначил ему местом встречи именно этот парк, Звонарев в глубине души обрадовался возможности оказаться в тех местах, которые он помнил с детства. Вот почему он пришел сюда на полчаса раньше — чтобы успеть подольше побыть наедине со своими воспоминаниями.

Опершись на трость, на которую он примостил руки, а на них подбородок, Звонарев настолько погрузился в свои мысли, что не заметил, как рядом с ним на лавку присел мужчина с убеленными сединой висками.

— Добрый день, Виктор Сергеевич, — поздоровался мужчина. — Извините, что помешал вашим детским воспоминаниям.

— Добрый, Игорь Васильевич, — кивнул головой Звонарев. — Как вы угадали, о чем я думаю?

— Очень просто — я сам, пока сюда шел, вспоминал свое детство. Вы, например, знаете, что в сорок втором году вот в том месте справа от нас, где сейчас стоит пустующая беседка, снимали финал знаменитого фильма «Два бойца»?

— А вам откуда это известно? — удивился Звонарев.

— Будучи мальчишками, мы прибегали сюда и наблюдали за съемками. Помните, там в финале герой Марка Бернеса со своим однополчанином отбиваются в доте от полчищ наседающих на них фашистов? Так вот эту атаку снимали именно здесь. А песню «Темная ночь» запечатлели в кинотеатре «Ватан», который в те годы был превращен в съемочный павильон.

— Интересные подробности, — поблагодарил за услышанное своего собеседника Звонарев. — Но я позвал вас сюда не для того, чтобы мы смогли поделиться друг с другом нашими детскими воспоминаниями. Мне хватило их вчера, когда я встречался в бассейне с Геннадием Красницким.

— Он что-то заподозрил? — насторожился чекист.

— Не думаю, но он заметил, что я изменился. Причем, по его словам, не в лучшую сторону.

— Это всего лишь обобщение, — не скрывая своего удовлетворения, заметил Игорь Васильевич. — Я же грешным делом подумал, что он сумел докопаться до более глубинных вещей в ваших взаимоотношениях.

— Рано или поздно, но он это сделает.

— Если вы ему не поможете, то вряд ли. Не смог же он вас раскусить за эти два десятка лет.

— Вот именно, что двадцать лет я живу в этом аду. И втянули меня в эту историю вы, — голосом полным негодования, обратился к собеседнику Звонарев.

— Ошибаетесь, — покачал головой чекист. — Вы попали в поле нашего зрения уже сформировавшимся негодяем. Не лгите самому себе, Виктор Сергеевич.

— Я был тогда слишком молод, — продолжал негодовать Звонарев. — А вы, вместо того, чтобы вразумить меня, воспользовались моим тогдашним состоянием.

— А мы не благотворительная организация, чтобы всем помогать. Впрочем, вам-то мы как раз и помогли — наверх вы вознеслись благодаря нашей помощи.

— Но чем я за это расплатился?

— А вы разве не знаете, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке? Впрочем, у вас был выбор, и вы его сделали. Вас вела зависть, а завистливое око, как известно, видит далеко. Соглашаясь на сотрудничество с нами, вы прекрасно понимали, что потеряете и что приобретете. И последнее в итоге перевесило. Чего же теперь убиваться? Или это у вас возрастное? Как там Алишер Навои говорил о вашем брате-завистнике: «Скряга погибает от того, что мучит сам себя, а завистник болеет из-за своих поступков».

— А у вашего брата-чекиста, значит, ничего не болит?

— Случается, мы же тоже люди, — кивнул головой Игорь Васильевич. — Однако нюни мы стараемся не распускать. Так что забудьте про ваше проклятое прошлое — оно вам только жить мешает.

— А если не получается забыть? — сказав это, Звонарев поднялся со скамейки и, опираясь на трость, сделал несколько шагов вперед.

Чекист остался на своем месте, понимая чутьем профессионала, что в таком состоянии его собеседника лучше не трогать. Пусть лучше он немного побудет наедине со своими мыслями.

Ретроспекция. 8 сентября 1957 года, воскресенье. Ташкент, стадион «Пищевик»

Звонарев догнал Красницкого на выходе из раздевалки, когда уже вся команда «Пищевика» во главе с новым тренером Геннадием Васильевичем Ермаковым выбежала на поле.

— Красный, подожди, разговор есть, — обратился Звонарев к другу, касаясь рукой его локтя.

Красницкий остановился и выразительно посмотрел на приятеля: дескать, ну что, говори.

— Поговори с Василичем — пусть поставит меня сегодня в пару с тобой.

Эта просьба была не случайной. На сегодняшней игре должен был присутствовать тренер Давид Берлин, который отбирал талантливых футболистов в молодежную сборную Узбекистана — ей в октябре предстояло выступать во Фрунзе на Спартакиаде республик Средней Азии и Казахстана. Красницкого туда уже отобрали, а для Звонарева это был последний шанс пробиться вслед за другом в эту же сборную.

— Звонарь, ты же знаешь, что мое слово вряд ли может что-то решить, — развел руками Красницкий. — К тому же ты сам виноват. В последних играх ты здорово сдал, а Стас Стадник наоборот прибавил. Мы с ним на пару в трех последних играх двенадцать мячей наколотили. Неужели ты думаешь, что Василич разрушит такую связку?

— Но ты мне друг или не друг? — продолжал гнуть свою линию Звонарев.

— Друг, конечно, — кивнул головой Красницкий. — Но что-то ты поздно об этом вспомнил. Когда я тебя по-дружески попросил не пропускать тренировки, ты что мне ответил? Что тебя и без тренировок из команды никто не отчислит. Тебя и правда не отчислили, но место твое Стасу досталось. И он, в отличие от тебя, за это место землю грызет зубами. Поэтому ты сам виноват, что в сборную взяли его, а не тебя.

— Значит, он тебе дороже стал, чем я?

— Дурак ты, Звонарь, — беззлобно произнес Красницкий и, проведя рукой по стриженой голове друга, отправился к команде.

Спустя минуту к нему присоединился и Звонарев. Только он занял место не на поле, на своем привычном месте полузащитника за спиной Красницкого, а на лавке для запасных игроков. И на поле в той игре он так и не вышел. Более того, когда счет на табло был уже 6:1 в пользу «Пищевика», причем четыре гола были на счету Красницкого, которому ассистировал Стадник, Звонарев поднялся со своего места и уныло побрел в раздевалку. На этот его демарш никто не обратил внимания.

Переодевшись, Звонарев покинул стадион и пешком побрел домой. Вдруг сзади его кто-то окликнул. Он обернулся, и увидел Зою — девушку, которая с недавних пор встречалась с Красницким.

— Привет, Витя! — поздоровалась девушка.

По ее раскрасневшемуся лицу было видно, что она куда-то торопилась.

— Что, игра уже закончилась? — спросила Зоя, имея в виду футбольный матч, в котором «Пищевик» встречался с командой «Трудовых резервов».

— Нет, еще играют, — ответил Звонарев.

— Тогда почему ты здесь? — удивилась девушка.

— А что мне там делать — твоему Генке Стас Стадник «снаряды» подносит. Уже на четыре гола поднес.

— Долго еще играть будут? — поинтересовалась Зоя.

— Только второй тайм начался.

— Значит, я еще успею концовку посмотреть, — и, махнув Звонареву рукой, девушка побежала к стадиону.

Глядя на ее изящную фигурку, удаляющуюся от него, Звонарев подумал: «Везет же Красному — он и в сборную попал, и такую деваху себе отхватил. А мне, получается, шиш с маслом».

Размышляя над превратностями своей судьбы, Звонарев вышел на Пролетарскую улицу и стал переходить дорогу. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как из-за поворота выскочил «Москвич» зеленого цвета, водитель которого стал отчаянно ему сигналить. Услышав этот звук, Звонарев инстинктивно подался назад и, очутившись на полосе встречного движения, угодил под колеса серебристой «Победы». Удар пришелся по правому бедру Звонарева и был настолько сильным, что парня отбросило на несколько метров вперед. Теряя сознание, Звонарев успел только подумать: «Все, отыгрался».

16 июня 1983 года, четверг. Ташкент, парк имени Тельмана

Постояв несколько минут спиной к чекисту, Звонарев, наконец, вернулся на свое место на лавке. Поглаживая рукой правое колено, которое разболелось от долгого стояния на одном месте, Звонарев задал собеседнику вопрос, который давно его мучил:

— Вы никогда не говорили мне о том человеке, который тогда, в начале шестидесятых, помог вам выйти на меня. Кто он?

— Мы не разглашаем имен наших агентов, Виктор Сергеевич, — откидываясь на спинку скамейки, ответил чекист. — Да и зачем вам его имя? Вам что, станет от этого легче?

— Просто хочу понять, как вы выходите на таких людей, как я.

— У нас давно отработанная технология.

— Но откуда вы узнали, на чем меня можно зацепить?

— Мы весьма внимательно изучали вашу биографию.

— Но в ней ничего не сказано о моих взаимоотношениях с Красницким. Значит, вам о них сказал кто-то из близких мне людей. Кто? Если вы мне назовете его имя, я обещаю вам, что о нашем разговоре не узнает ни одна живая душа. Даже этот человек.

— Зря стараетесь, Виктор Сергеевич, — доставая из кармана пиджака пачку сигарет, ответил чекист. — Успокойтесь вы на этот счет, в конце концов. Считайте, что этот человек давно умер. И лежит себе спокойно на Боткинском кладбище. Зачем тревожить души умерших?

— А как быть с моей душой?

— Сходите в церковь и помолитесь, — отправляя сигарету в рот, произнес чекист. — Но я полагаю, что это не поможет. Слишком много грехов вы успели совершить, чтобы суметь их так быстро замолить. Как и я, впрочем. Поэтому прекратите валять дурака. Более двадцати лет назад вы изъявили желание работать на нас. А побудительным мотивом к этому стала ваша зависть к Красницому и желание доказать ему и всем остальным, что вы, даже став инвалидом, сумеете выбиться в люди. Вы это доказали — стали весьма влиятельным спортивным функционером. И произошло это при нашей активной помощи и поддержке. Так что грехи у нас с вами общие и сегодняшним днем исчерпаны быть не могут. Или, может, вы решили выйти из игры? Отречься от своего высокого положения, достатка и переквалифицироваться в управдомы?

Ответом на эти слова чекиста было молчание со стороны его собеседника.

— Вот об этом и речь, — щелкая зажигалкой, заметил чекист. — Так что переходите лучше к делу, Виктор Сергеевич — мы с вами уже битый час здесь сидим, а вы мне так и не объяснили, зачем я вам так срочно понадобился? Я надеюсь, не ради ваших рефлексий.

— Я вчера виделся с Красницким, — после короткой паузы сообщил Звонарев.

— Это вы мне уже говорили в начале нашей встречи, — напомнил собеседнику о его же словах чекист.

— Он сообщил мне, что Рашидов предложил ему стать тренером джизакской «Звезды», а перед этим отправиться в Афганистан и на короткое время принять к руководству афганскую сборную по футболу.

— Что за блажь нашла на Шарафа Рашидовича? — искренне удивился чекист.

— Дело в том, что в июле в Кабуле должен состояться футбольный турнир, приуроченный к каким-то торжествам по случаю примирения «Парчама» и «Халька». И они там должны присутствовать.

— Под словом «они» вы кого имеете в виду?

— Как кого — Рашидова и Красницкого.

Сообщив это, Звонарев взглянул на собеседника, но тот молчал, затягиваясь сигаретой. Затем, выпустив дым, чекист произнес:

— За информацию спасибо, но мы бы и без вас об этом узнали. Кстати, как вы смотрите на то, чтобы и самому отправиться туда же?

— В каком смысле?

— В самом прямом. Если там будет Рашидов, нам нужен будет информатор возле него. Лучше вашей кандидатуры вряд ли кого-то можно себе представить, учитывая ваши приятельские отношения с Красницким.

— Я об этом не думал.

— А вы подумайте на досуге, только побыстрее — как я понял, отъезд Красницкого уже не за горами. Это все, что вы хотели мне сегодня сообщить или есть что-то еще?

— Есть, — кивнул головой Звонарев. — Ваши коллеги всерьез копают под Рашидова, и я хочу вам кое-что посоветовать. Он очень любит футбол, особенно команду «Пахтакор».

— Это мы тоже знали и без вас.

— Но вы наверняка не думали о том, что если ударить по «Пахтакору», то бумерангом этот удар придется и по Рашидову.

— Что значит ударить? — насторожился чекист. — Однажды его уже ударили — вся команда разбилась в авиакатастрофе.

— Я не это имел в виду. Дело в том, что в этом сезоне Рашидов поставил перед Секечем задачу войти в тройку призеров, а при удачном стечении обстоятельств побороться и за золотые медали. И «Пахтакор» с этой задачей успешно справляется — отстает от лидера всего лишь на три очка.

Если вы договоритесь с московскими функционерами, то «Пахтакор» можно вообще выбросить из высшей лиги, тем более, что в прошлом году истек трехлетний срок, в течение которого команда была защищена от вылета. Для Рашидова это будет серьезным ударом. И, учитывая его проблемы с сердцем…

Звонарев не стал завершать свою мысль, которая и без того была понятна.

Не докурив сигарету, Игорь Васильевич отбросил ее в траву и поднялся со скамейки. И первым протянув руку для прощального рукопожатия, обратился к Звонареву:

— Я вас услышал, Виктор Сергеевич. И вы меня тоже услышьте — перестаньте терзать себя прошлым. Иначе это пагубно скажется на вашем настоящем и, главное, будущем.

Пожав протянутую ему руку, чекист не спеша двинулся по асфальтовой дорожке в сторону выхода из парка.

16 июня 1983 года, четверг. Москва, Неглинная улица, ресторан «Узбекистан»

Выбираясь из представительской «Чайки», которая остановилась прямо у входа в ресторан «Узбекистан», Шараф Рашидов внезапно вспомнил, когда он в первый раз посетил это заведение. Случилось это в самом начале 50-х, когда он работал Председателем Президиума Верховного Совета Узбекской ССР, а ресторан только-только открылся. Приехав в Москву для участи я в переговорах с индийской делегацией, Рашидов пригласил высоких гостей в заведение на Неглинной, чтобы попотчевать их узбекской кухней. «Надо же, как быстро летит время — три десятка лет пролетели, как одно мгновение», — выбираясь из автомобиля, подумал Рашидов. На этот раз он приехал в ресторан как частное лицо в обеденный перерыв между заседаниями Совета Союза и Совета Национальностей, которое проходило в Кремлевском Дворце Съездов, в сопровождении только двух своих прикрепленных (телохранителей) — молодых ребят, которых в начале 50-х еще даже не было на свете. С Рашидовым они работали с марта 80-го, оба были узбеками, которым он доверял безоговорочно. Последнее было немаловажным фактором в той ситуации, в которой Рашидов оказался в последнее время, когда Москва открыла на него настоящую охоту. Собственно, и в «Узбекистан» сегодня он приехал вовсе не для того, чтобы откушать плова и выпить пиалу зеленого чая — рестораны он не жаловал и сегодняшнее посещение было лишь прикрытием. На самом деле в ресторане у него должна была состояться важная конфиденциальная встреча с весьма дорогим для него и не менее надежным, чем его прикрепленные, человеком.

Когда Рашидов вошел в вестибюль ресторана, там его уже дожидался заместитель директора этого заведения Шухрат Ибраев, которого он знал более двадцати лет. Он тоже входил в число надежных людей, на которых лидер Узбекистана мог положиться, как на себя самого. Вместе с ним и двумя прикрепленными Рашидов прошел в банкетный зал, который в эти часы был практически пуст. А ведь каких-нибудь несколько месяцев назад один из самых популярных в Москве ресторанов был забит битком даже в дневное время в любой будний день. Но с тех пор, как к власти в стране пришел Юрий Андропов, объявивший борьбу за дисциплину труда, все увеселительные заведения столицы в дневное время практически обезлюдили. Рашидову сегодня это было только на руку — меньше любопытных глаз могло наблюдать за его приходом в ресторан. Впрочем, будучи достаточно искушенным в политике человеком, он отнюдь не заблуждался на тот счет, что любопытные глаза и уши в любом случае должны были сопровождать его сегодняшнее посещение «Узбекистана». Ведь даже у себя на родине он с недавних пор перестал чувствовать себя в безопасности, чего уж говорить о Москве, где Андропов и его люди были полновластными хозяевами. Зная об этом, Рашидов никогда бы не решился на эту встречу, чтобы не засветить преданного ему человека, однако обстоятельства складывались таким образом, что обойтись без этого рандеву было нельзя. Информатор Рашидова настоял на этой встрече, оповестив об этом вчера в записке, которую принес из Дома книги прикрепленный первого секретаря Батыр Каюмов. Поэтому обе стороны постарались обставить ее таким образом, чтобы исключить любую возможность расконспирации. Ведь всем было известно, что этот элитный ресторан давно находится под колпаком у КГБ и комната для высоких гостей, где должна была состояться трапеза, наверняка прослушивается и проглядывается «слухачами» с Лубянки. Однако для них был приготовлен сюрприз, который хранился в небольшом чемоданчике, находящемся сейчас в руках у Батыра Каюмова.

В разгар трапезы, спустя десять минут после ее начала, Каюмов нажал на кнопку специального прибора, который находился во внешнем кармане его пиджака, после чего в чемоданчике включился мини-генератор, импульс с которого вносил серьезные помехи, как в «жучки», так и видеокамеры, скрытые в этом кабинете от посторонних глаз. Спустя минуту после этого Рашидов поднялся со своего места и в сопровождении Ибраева через специальную дверь, спрятанную за бухарским ковром, висевшем на стене, вышел в коридор, ведущий в подсобные помещения ресторана. Следуя по этому коридору, Рашидов и его сопровождающий вскоре дошли до двери в комнату, в которой и должна была состояться встреча с нужным человеком. В это помещение узбекский лидер вошел один, оставив Ибраева в коридоре.

В комнате, куда попал Рашидов, его встретил статный мужчина примерно сорока с небольшим лет в вельветовом костюме. При его виде Рашидов не просто поздоровался с ним за руку — он крепко обнял его, что явно указывало на предельную степень близости между этими людьми. Затем, слегка отстранившись от мужчины, но все еще держа его руками за плечи, Рашидов произнес:

— Сашенька, как же ты стал похож на своего отца. И особенно — глаза!

— А мама говорит, что я больше похож на нее, — улыбнулся мужчина.

— Извини, дорогой — как здоровье мамы? — встрепенулся Рашидов, который, будучи восточным человеком, всегда в первую очередь интересовался здоровьем близких людей того человека, с которым встречался. Но весь антураж сегодняшней встречи, ее конспиративный характер, на какое-то время выбили Рашидова из колеи.

— С мамой все хорошо, она сейчас отдыхает на даче под Москвой, — ответил мужчина, жестом приглашая гостя сесть на стул, стоявший у небольшого стола в углу кабинета.

— Ты не говорил ей о нашей встрече? — задал новый вопрос Рашидов, присаживаясь на стул.

— Я никому о ней не говорил, — ответил мужчина, усаживаясь по другую сторону стола.

— Да, да, я понимаю, — кивнул головой Рашидов. — Кто бы мог подумать, что такие времена наступят.

— Вам ли удивляться этому, Шараф-ака — человеку, прошедшему войну и столько лет отдавшему политике? — не скрывая своего удивления, заметил человек, которого Рашидов ласково назвал Сашенькой.

Для такого обращения у узбекского лидера были все основания. Человек, с которым он сегодня встречался, был сыном его фронтового товарища, с которым они вместе ушли на войну поздней осенью грозного 1941 года.

Ретроспекция. Август 1941 года. Фрунзе, Киргизская ССР

В бывший Бишкек, который в советские годы получил название Фрунзе и с 1936 года стал столицей Киргизской ССР, Шараф Рашидов попал не по своей воле. Он в ту пору работал в Самарканде в должности ответственного секретаря газеты «Ленин йули» («Ленинский путь»), но с началом войны, как и миллионы других советских людей, был демобилизован в Красную Армию. И в августе 1941 года оказался во Фрунзе, где на базе пехотных курсов усовершенствования начсостава запаса Среднеазиатского военного округа было сформировано пехотное училище, в котором начали спешно готовить призывников к отправке на фронт. Срок обучения был установлен в шесть месяцев, а для лиц с высшим образованием (как у Рашидова, который буквально накануне призыва закончил филологический факультет Самаркандского университета) и студентов — в четыре месяца. Именно там Рашидов познакомился со своим земляком — Рустамом Касымовым, который до призыва на фронт работал школьным учителем в кишлаке Денау Бухарской области Шафирканского района. Последнее обстоятельство и стало поводом для сближения двух молодых людей, распределенных в одну роту в 3-м батальоне, поскольку до своего журналистского поприща Рашидов успел закончить еще и Джизакский педагогический техникум и какое-то время преподавал в одной из самаркандских школ.

Вообще ощущения войны в те дни во Фрунзе еще не было. Несмотря на то, что фронтовые сводки были достаточно тревожными (к тому времени фашисты заняли Гомель, Херсон и ряд других городов, начали осаду Киева и Ленинграда), однако в Киргизии люди продолжали жить мирной жизнью, полностью уверенные в том, что неудачи Красной Армии — временные, и что очень скоро враг будет бит и покатится обратно на Запад. И хотя в пехотной учебке преподаватели каждый день старались привить слушателям мысль о том, что война — штука страшная, но молодость все равно брала свое. Едва слушатели оказывались в увольнительной, как мысли о где-то идущей войне улетучивались. Да и как могло быть иначе, если вокруг все дышало мирной жизнью. Особенно это ощущалось на базарах. На них бушевало яркое изобилие, открытые лавочки ломились от всевозможных фруктов, на мангалах дымились шашлыки, прилавки были завалены овощами, рисом, орехами и разноцветным изюмом. И продавцы в черных тюбетейках и дорогих халатах, подпоясанных ниже талии оранжевыми, красными расшитыми платками, в которых были завернуты толстые пачки денег, зычно зазывали покупателей отведать их товар. Глядя на все это, Рашидов с Касымовым вспоминали родной Самарканд, где всего-то несколько недель назад они видели практически то же самое.

Однако с каждой новой тревожной сводкой Совинформбюро война незримо приближалась и к этим безмятежным местам. Особенно это было заметно по эвакуированным, число которых во Фрунзе росло день ото дня. Эти люди приносили с собой живые впечатления о войне, делились теми новостями, о которых не сообщали в военных сводках. И большинство из этих новостей были малоутешительными. Между тем, в числе эвакуированных были не только законопослушные граждане, но и разного рода криминальные личности, которые также спасались от войны, перемещаясь в безмятежную и хлебную Среднюю Азию. И уже очень скоро с этим специфическим контингентом придется столкнуться лоб в лоб и героям нашего рассказа.

Начальником фрунзенской «пехотки» был подполковник Вадим Николаевич Кораблев. Профессиональный военный, который начал служить в Красной Армии еще в Гражданскую войну — в 1918-м. После ее окончания, закончил Высшую пехотную школу, а чуть позже и Химические курсы усовершенствования командного состава РККА. Нрава он был по-военному сурового, но в то же время и понимал, что спустя несколько месяцев все подопечные его училища отправятся на фронт, где их ждет отнюдь не легкая прогулка, а кровавая мясорубка, в которой уцелеют немногие. Поэтому в увольнения он отпускал курсантов регулярно, чтобы они хотя бы напоследок надышались мирной жизнью.

В то солнечное воскресенье, которое Шараф Рашидов запомнит на всю оставшуюся жизнь, все было, как обычно. Они с Касымовым, будучи в увольнительной, погуляли в парке «Звездочка», после чего отправились в кино — в кинотеатре «Авангард» (в будущем — «Ала-Too») показывали «Трактористов» с Николаем Крючковым и Мариной Ладыниной в главных ролях. Зал, рассчитанный на боо мест, был заполнен почти полностью, несмотря на то, что фильм был не новый и многими уже не раз виденный. Но каждый раз, когда на экране возникала очередная смешная коллизия, зрители живо реагировали на происходящее, оглашая зал дружным смехом.

Примерно посередине фильма в зал внезапно вошли двое молодых парней, которые были явно навеселе. Усевшись на свободные места сбоку, они стали громко комментировать происходящее на экране, отпуская сальные шуточки по адресу героев фильма.

— Как вам не стыдно! — попыталась воззвать к совести парней пожилая женщина, сидевшая на ряд выше их.

— Стыдно, у кого видно, — ответил женщине один из парней, после чего оба они разразились громким гоготом, похожим на конское ржание.

Вдоволь насмеявшись, парни принялись грызть семечки, а шелуху громко сплевывали на пол. К ним подошла молоденькая билетерша, которая тоже попыталась призвать парней к порядку, но с ней они обошлись еще более бесцеремонно, чем с пожилой женщиной. Тот самый парень, который нагрубил бабуле, внезапно схватил девушку за руку и силой усадил ее себе на колени.

— Будешь сидеть со мной, — приказал он билетерше, обхватив ее обеими руками.

И в этот самый миг чья-то сильная рука схватила парня за шиворот и буквально вытряхнула из кресла. Это была рука Рашидова, который все это время наблюдал за проделками парней, думая, что они угомонятся. А когда стало понятно, что добровольно это не случится, Рашидов первым поднялся со своего места. Следом за ним то же самое сделал и его друг. Вдвоем они набросились на хулиганов и, схватив их за шиворот, буквально выволокли из зала на улицу. Самое интересное, но получив неожиданный отпор, хулиганы разом присмирели и, увидев, что им противостоят двое рослых и крепких парней в курсантской форме, предпочли спешно ретироваться с поля боя.

— Спасибо вам большое, — раздался за спиной друзей женский голос.

Обернувшись, они увидели ту самую юную билетершу, которая едва не пострадала от хулиганов.

— Нет, это вам спасибо за то, что не испугались призвать этих хулиганов к порядку, — улыбнулся в ответ Рашидов.

— Да что вы, я так испугалась, — отмахнулась девушка. — Я ведь случайно здесь оказалась. Моя бабушка ушла на рынок продавать старые вещи, а я вызвалась ее подменить.

— Кем же вы работаете? — подал голос Касымов.

— Я не работаю, я учусь — в педагогическом техникуме, на последнем курсе.

— Кажется, в нашем полку учителей прибыло, — заметил Рашидов и… рассмеялся.

Когда они объяснили девушке в чем дело, она тоже рассмеялась и назвала свое имя — Светлана. Друзья назвали свои. На что девушка отреагировала неожиданным вопросом:

— Рустам — это по-русски Роман. А Шараф?

— Наверное, Шурик, Александр, — предположил Рашидов.

В этот миг девушка вдруг заметила, что у Касымова порван рукав на гимнастерке.

— Как же вы в таком виде вернетесь в свое училище?

И тут же нашла выход из ситуации:

— Мы с бабушкой живем в пяти минутах отсюда. Пойдемте к нам, я зашью вам гимнастерку.

— А мы не стесним вас? — забеспокоился Касымов.

— Ерунда, пойдемте. К тому же кино уже почти кончилось, а это последний сеанс.

И спустя несколько минут друзья оказались в гостях у Светланы — в ее тринадцатиметровой комнате в коммуналке, окна которой выходили на зеленые аллеи бульвара Дзержинского. И первое, что поразило в этом жилище Рашидова — большой книжный шкаф с книгами, стоявший в углу. И пока хозяйка, усевшись на диван, взялась зашивать гимнастерку его друга, Рашидов достал из шкафа томик со стихами Пушкина.

— Вы любите поэзию? — спросила у гостя девушка, заметив, чью именно книгу он взял с полки.

— Кто же не любит Пушкина? — улыбнулся Рашидов. — Впрочем, мне еще далеко до моего друга Рустамжона, который знает все стихи Александра Сергеевича практически наизусть.

— Неужели все? — с явным недоверием в голосе спросила девушка.

— Давайте проверим, — ответил Рашидов и, открыв томик посередине, зачитал первые строки одного из стихотворений:

— Весна, весна, пора любви, Как тяжко мне твое явленье…

На этом месте Рашидов прервал чтение и взглянул на друга, ожидая от него продолжения. И тот с ходу продекламировал:

— Какое томное волненье В моей душе, в моей крови… Как чуждо сердцу наслажденье…

— Здорово! — всплеснула руками Светлана и тут же попросила: — А еще?

Рашидов полистал книгу и нашел новое стихотворение:

— В отдалении от вас С вами буду неразлучен…

Едва он замолчал, как Рустам тут же продолжил:

— Томных уст и томных глаз Буду памятью размучен; Изнывая в тишине, Не хочу я быть утешен, — Вы ж вздохнете ль обо мне, Если буду я повешен?

— Печальная концовка, — вздохнула Светлана и вновь взглянула на Рашидова: — А есть ли что-то оптимистическое?

И Рашидов нашел новое стихотворение:

— Если жизнь тебя обманет, Не печалься, не сердись!..

И снова Рустам продолжил практически с ходу:

— В день уныния смирись: День веселья, верь, настанет. Сердце в будущем живет; Настоящее уныло: Всё мгновенно, всё пройдет; Что пройдет, то будет мило.

— Действительно, мило! — радостно захлопала в ладоши Светлана. — Вы пушкинист?

— Нет, он учитель литературы, который обожает творчество Александра Сергеевича, — ответил за друга Рашидов, возвращая книгу на ее законное место в шкафу.

Спустя несколько минут гимнастерка была благополучно зашита и вновь оказалась на ее хозяине. Пришла пора прощаться. Хозяйка проводила гостей до парадной двери и, пожимая каждому из них руку, как-то по особенному взглянула на Рустама. И этот взгляд не укрылся от Рашидова. Он понял, что его друг произвел на девушку сильное впечатление не столько своей внешней статью, сколько внутренней. А если в женщине задеты именно эти струны, значит, она без пяти минут как влюбилась.

Кстати, то же самое произошло и с самим Рустамом. Всю дорогу до училища он только и делал, что говорил о Светлане.

— Ты заметил, какие у нее глаза? А как она держит голову, когда разговаривает? А какая у нее улыбка, осанка?

— Судя по всему, ты просто влюбился, — смеялся Рашидов, слушая восхищенные рулады своего друга.

— А разве это плохо? — удивился Рустам.

— В любое другое время нет, но только не сейчас — ведь идет война. Представляешь ее состояние, когда тебя отправят на фронт? — произнеся это, Рашидов даже остановился.

— Но мы же не знаем, что с нами случится в будущем. Вдруг нас убьют? Почему же мы не можем напоследок отдаться во власть любви перед смертью? Тем более что я так и не успел еще никого по-настоящему полюбить.

— Я тоже не успел, — признался другу Рашидов. — Но я считаю, что о любви надо думать после войны. Вот вернемся…

— А я не хочу так долго ждать, — прервал монолог друга Касымов. — Если мы со Светланой понравились друг другу, значит так тому и быть. А ты можешь меня осуждать.

— Дурачок, и вовсе я не собираюсь этого делать, — улыбнулся Рашидов и обнял друга за плечи. — Люби, если любится. Вот кончится война, я на вашей свадьбе такой плов сделаю — пальчики оближите.

И так, обнявшись, они дошли до училища. Никто из них в тот момент даже не мог себе представить, что их дружбе суждено будет продлиться не так долго — еще лишь четыре месяца. Поздней осенью 1941 года из-за тяжелой ситуации на фронте три батальона курсантов и весь сержантский состав Фрунзенской «пехотки» погрузят в эшелоны и отправят в действующую армию. Рашидов и Касымов попадут в разные места. Первый окажется под Москвой, на Калининском фронте, а второй — под Ленинградом, на Волховском фронте, где очень скоро, во время оборонительной операции под Тихвином, Рустам Касымов угодит в списки пропавших без вести. Но это будет еще не конец той истории, которая завязалась поздним летом 1941 года во Фрунзе.

Десять лет спустя, когда Шараф Рашидов был уже Председателем Президиума Верховного Совета Узбекской ССР, к нему на прием пришла молодая женщина, в которой он узнал… Светлану. Оказывается, она увидела портрет Рашидова в газете и сразу узнала в нем того курсантика, с которым познакомилась в августе 41-го. Рашидов знал, что до последних дней своей короткой жизни Рустам поддерживал связь с любимой девушкой посредством полевой почты, правда, за все это время он успел получить от нее всего лишь одно-единственное послание. А когда Рустам пропал без вести, Рашидов написал Светлане письмо с этим скорбным известием. Однако ответа от нее он так и не дождался. То ли послание не дошло до адресата, то ли девушка сама решила на него не отвечать, потрясенная ужасным сообщением. И только десять лет спустя Рашидов узнал правду о том, что же тогда случилось.

Оказывается, вместе с бабушкой девушка уехала на Урал и уже там узнала, что беременна. Это был ребенок Рустама, которого она зачала буквально накануне ухода ее возлюбленного на фронт. Однако успев получить скорбную весть о том, что отец ее ребенка пропал без вести (об этом ее бабушке сообщил в письме кто-то из их фрунзенских соседей по коммуналке), Светлана посчитала, что он погиб. А ответного послания Рашидову она так и не написала, потрясенная этим сообщением. А потом молодость взяла свое. Вскоре за девушкой стал ухаживать статный военный и она, под давлением бабушки, которая была уже почти при смерти, согласилась выйти за него замуж, чтобы обрести надежный тыл. Тем более что он согласился усыновить ее ребенка и дал ему свою фамилию — Бородин.

— Значит, вы рожали сына в Свердловске, а я в это же самое время был там на лечении в госпитале, — сообщил Рашидов своей собеседнице, внимательно выслушав ее рассказ. — Я лечился в городе Ревда, что в сорока километрах от Свердловска.

— Превратности судьбы, — улыбнулась в ответ Светлана.

— Как зовут вашего сына? — после небольшой паузы возобновил разговор Рашидов.

— Александр, — ответила женщина и добавила: — По-узбекски — Шараф.

Потрясенный Рашидов встретился глазами с собеседницей и она, прочитав в этом взгляде немой вопрос, ответила:

— Сначала я хотела назвать сына Романом — в честь отца. Но моя бабушка всегда была суеверным человеком. И перед смертью сказала мне, что называть ребенка именем родителя, который погиб молодым, плохая примета. И тогда я вспомнила о вас. Вы же были самым близким другом Рустама, и он, узнай о моем решении, никогда бы не обиделся на мой выбор. Тем более что и любимого поэта Рустама тоже звали Александром.

— Спасибо, Светлана, — поблагодарил женщину Рашидов.

После чего отвернулся, чувствуя, что его глаза предательски увлажняются. Но он быстро взял себя в руки и спросил:

— Почему же вы не привели с собой сына?

— Он сейчас отдыхает в пионерском лагере, в «Артеке». Но я обещаю вам, что в следующий раз обязательно возьму его с собой.

— На кого он похож?

— Поначалу был моей копией, но с возрастом в нем начинают проступать и черты его отца.

— Значит, восточная кровь берет свое, — улыбнулся Рашидов.

После этой встречи они не виделись два года, изредка созваниваясь по телефону. Но в 1954 году Светлана приехала с сыном на отдых в Узбекистан, и Рашидов устроил их в лучший совминовский дом отдыха под Ташкентом. Тогда-то Рашидов впервые и увидел сына своего фронтового друга — 12-летнего Сашу Бородина, который и в самом деле был сильно похож на своего отца. Хотя на тот момент мальчик считал своим родным отцом полковника Терентия Бородина, служившего начальником штаба в Уральском военном округе. Но Светлана обещала Рашидову, что когда мальчик станет взрослым, она обязательно расскажет ему об его настоящем родителе. А пока попросила Рашидова никому об этом не говорить. Это было разумно, учитывая тот факт, что Терентий Бородин очень хорошо относился к мальчику и считал его своим родным сыном. На этом основании Рашидов решил до поры до времени не открывать правду и родственникам Рустама, проживавшим под Шафирканом. На тот момент оба родителя его друга уже скончались и у него в живых оставались брат и сестра. А затем сама жизнь внесла коррективы в дальнейшее развитие событий.

После окончания школы Александр Бородин поступил на учебу в институт иностранных языков и, будучи студентом, стал сотрудником КГБ. А закончив вуз, он под видом журналиста был отправлен по линии внешней разведки в одну из стран Ближнего Востока. При этом кадровики с Лубянки считали его сыном генерала армии Терентия Бородина, даже не догадываясь о том, кто его подлинный отец. Собственно, тогда это было неважно, но в дальнейшем это обстоятельство сыграет значительную роль в тех событиях, в которые окажется вовлечен Александр Бородин.

О том, кто его подлинный отец, он узнает лишь в середине 70-х, когда из жизни уйдет его второй родитель — Терентий Бородин. Именно тогда Светлана, наконец, откроется перед сыном. К тому времени он уже будет вынужден прекратить зарубежные командировки по состоянию здоровья и перейдет работать в ЦК КПСС — в Отдел административных органов, который курировал весь силовой блок страны. Александру, учитывая его прежнее место работы, достался сектор госбезопасности, где он курировал структуры КГБ среднеазиатского региона. Когда об этом узнала его мама, она произнесла лишь одну фразу: «Это твой настоящий отец с того света постарался». С этого момента Александр стал периодически наведываться в Узбекистан, где, наконец, близко познакомился с фронтовым другом своего родителя — Шарафом Рашидовым. И первое, о чем он его спросил, было:

С этого момента Александр стал периодически наведываться в Узбекистан, где, наконец, близко познакомился с фронтовым другом своего родителя — Шарафом Рашидовым. И первое, о чем он его спросил, было:

— Шараф-ака, каким человеком был мой отец?

— Хорошим, — последовал немедленный ответ. — Честным, справедливым, образованным. Он, например, наизусть знал всего Пушкина.

— Да, мама рассказывала мне об этой истории. Кстати, прекрасная память мне, видимо, досталась именно от него.

— Почему «видимо»? — удивился Рашидов — Именно от него. Как и внешность, и многие черты характера.

— Шараф-ака, а можно вас попросить об одном одолжении? — после короткой паузы спросил Александр.

— Конечно, говори, не стесняйся.

— Будет лучше, если никто из посторонних людей не будет знать, какая связь между нами существует.

— Почему? Ты чего-то стесняешься? — искренне удивился Рашидов.

— Не столько стесняюсь, сколько боюсь. Боюсь того, что не смогу вам помочь, если вдруг откроется мое инкогнито.

— Не понимаю — объясни, пожалуйста, — продолжал удивляться Рашидов.

— Дело в том, Шараф-ака, что я больше пользы принесу вам в качестве постороннего человека, чем соплеменника. Пусть в Москве думают, что я чистокровный русский, а не узбек. В таком случае я не попаду под подозрение и смогу быть вам полезен, когда времена, не дай бог, изменятся.

И только после этих слов Рашидов внезапно понял, о чем именно идет речь. И вынужден был полностью согласиться с этим доводом, поскольку принадлежал он не кому-нибудь, а профессиональному разведчику. С этого момента у лидера Узбекистана в Москве появился очень надежный и преданный ему лично информатор.

16 июня 1983 года, четверг. Москва, Неглинная улица, ресторан «Узбекистан»

И теперь, сидя перед сыном своего фронтового друга и вспоминая перипетии того давнего разговора с ним, Рашидов поймал себя на мысли, что Александр оказался прав — времена изменились и его помощь теперь может оказаться как нельзя кстати.

— Шараф-ака, вы, наверное, ломаете голову, по какому поводу вас завтра собираются вызвать в ЦК? — глядя в глаза собеседнику, спросил Александр.

Вопрос был не случаен. Приехав в Москву три дня назад для участия в Пленуме ЦК КПСС, Рашидов остался в столице еще на два дня, чтобы в качестве члена Президиума Верховного Совета СССР и депутата принять участие в открывшейся сегодня 8-й сессии Верховного Совета СССР. И именно там ему вдруг сообщили, что завтра, сразу после закрытия сессии, ему надлежит прибыть на Старую площадь в ЦК КПСС для встречи с новым заведующим Отделом организационно-партийной работы Егором Лигачевым.

Однако вопрос Александра не застал его собеседника врасплох.

— Ты же сам сказал, что я давно в политике и кое-что в ней понимаю, — улыбнулся Рашидов. — Поэтому догадываюсь, что вызвали меня вовсе не для того, чтобы по головке погладить. Прошедший пленум, да и события в Бухаре и Ташкенте, которые до сих пор продолжаются, не дают мне повода думать о хорошем.

— Однако всех деталей вы не знаете, а я их узнал буквально вчера, — продолжил разговор Александр. — Поэтому и настоял на этой встрече, чтобы вы были во всеоружии. Лигачев собирается сделать вам предложение об отставке.

— Об этом я и сам догадываюсь, но пока плохо понимаю детали — кто за всем этим стоит. Понятно, на верху пирамиды Андропов, но кто ему помогает, помимо Лигачева? Мне это важно знать, чтобы правильно выстраивать стратегию обороны. Хотя, может быть, я не прав и надо сразу подать в отставку? Ведь если дело только во мне, я готов уйти, чтобы не пострадали другие. Как ты считаешь, сидя здесь, в Москве, мне следует поступить?

— Если честно, Шараф-ака, то шансов победить у нас с вами не очень много, — покачал головой Александр. — Времена меняются и, увы, не в лучшую сторону. Но у человека всегда есть выбор. Помните древнее изречение: «Времена изменились, и тот, кто изменился вместе с ними — выжил»?

— Я предпочитаю в любом времени оставаться самим собой, — глядя в глаза собеседнику, ответил Рашидов. — «И я сжег все, чему поклонялся» — это не про меня.

— Другого ответа от вас я и не ожидал, — улыбнулся Александр. — К тому же, если мы сдадимся, нас ждет незавидная участь. Вы же знаете, как в политике относятся к слабым — их бьют особенно изощренно. А целью Андропова и его команды являетесь не только вы, но и ваши соратники в Узбекистане. Замышляется широкомасштабная чистка в республике. Поэтому, если не сопротивляться, то разгром начнется уже завтра. Наша задача — попытаться его остановить, если не получится — сберечь хотя бы часть кадров, чтобы использовать их в будущем.

— В Узбекистане, как я вижу, процесс разгрома направляют Греков и Мелкумов?

Рашидов назвал имена двух людей, которые давно стали для него большой проблемой. Леонид Греков был вторым секретарем республиканского ЦК (глаза и уши Старой площади), а Левон Мелкумов (Мелкумян) возглавлял узбекистанский КГБ (глаза и уши Лубянки).

— Да, они координируют действия Центра прямо на месте. В случае вашего падения Грекову обещано возвращение в Москву, а Мелкумову — звание генерал-полковника. В республиканском КГБ ему помогает его первый заместитель Логунов — его не зря после смерти Брежнева перебросили из Ферганы в Ташкент.

Речь шла о Валентине Логунове — бывшем партийном работнике из Горьковского обкома, который в 1970 году был направлен на работу в КГБ и заведовал горьковской контрразведкой. А в 1978 году, когда ферганец Инамжон Усманходжаев возглавил Президиум Верховного Совета Узбекской ССР, Логунова направили в Фергану руководить местным УКГБ. После того, как в конце 1982 года он стал первым зампредом КГБ Узбекистана, стало понятно, кого именно Андропов готовит на смену самаркандцу Рашидову — ферганца Усманходжаева.

— Здесь, в Москве, этой команде помогают «калининские», — продолжил свою речь Бородин.

Объяснять Рашидову, кто это такие, тоже было не нужно. Это была целая группа деятелей ЦК КПСС, которые когда-то работали либо в Калининском обкоме, либо в Калининском райкоме Москвы, после чего в разные годы проходили партийную службу в Узбекистане или же были кураторами этой республики от Старой площади. Это были Владимир Карлов, Виктор Смирнов, Владимир Ломоносов и тот же Леонид Греков. Карлов и Смирнов в 60-е годы работали в Калининском обкоме КПСС, после чего Карлов был назначен вторым секретарем ЦК КП Узбекистана (1962–1965), а Смирнов в 75-м дослужился до должности заведующего сектором среднеазиатских республик в том самом Отделе организационно-партийной работы, который теперь возглавил Лигачев. А Ломоносов и Греков в те же 60-е трудились в Калининском райкоме КПСС в Москве, после чего первый был переведен в Ташкент в качестве второго секретаря ЦК КП Узбекистана, а второй в 1976 году пришел ему на смену. Причем для Рашидова это была замена из разряда «шило на мыло». Ведь это он настоял на отзыве Ломоносова, на что Москва отреагировала своеобразно — прислала человека, который являлся единомышленником отозванного. И вот теперь Греков, в течение нескольких лет ждавший своего часа, пригодился Андропову в качестве человека, готового выступить против Рашидова.

— Я никогда не заблуждался относительно отношения Андропова ко мне, — продолжил разговор Рашидов. — Но особенно эти отношения испортились после того, как я однажды высказал свое негативное мнение относительно присутствия наших войск в Афганистане. Андропов, видимо, этого не забыл. Однако с недавних пор он и сам, наконец, осознал, что совершил тогда, в семьдесят девятом году, ошибку. А ведь если бы он посоветовался с нами, главами мусульманских республик, то этой ошибки можно было избежать. Но лично я, будучи кандидатом в члены Политбюро, узнал о решении ввести наши войска в Афганистан постфактум — мне прислали в Ташкент уже готовое решение узкого собрания членов Политбюро. Но это же абсурд — принимать столь эпохальное решение по мусульманской стране без совета с нами, мусульманами! Да и ученых-афганистов, насколько я знаю, Андропов не услышал. Как мне поведали недавно, единственный из советских ученых, с кем советовались, был заведующий отделом Института Востоковедения Ганковский, который после некоторых колебаний под давлением другого ученого — Ульяновского — поддержал решение о вводе войск. Так же опрометчиво в свое время поступили англичане и всем известно, чем это в итоге закончилось. Неужели история нас ничему не учит?

— Просто в вас, Шараф-ака, говорит бывший учитель, — улыбнулся на эти слова Александр, имея в виду тот факт, что до войны Рашидов преподавал историю в одной из самаркандских школ. — А в нашем Политбюро историков отродясь не водилось — сплошь одни партработники, военные, на худой конец юристы. А людей, которые знают и понимают ислам, там тоже давно уже нет. Говорят, недавно Андропов попросил принести ему Коран в русском переводе. Прочитав в нем несколько страниц, он бросил эту затею, заявив, что ни черта не понимает, что там написано. Но началось-то это отнюдь не сегодня. К мнению мусульман в Политбюро перестали прислушиваться еще два десятка лет назад. Помните, вы мне когда-то рассказывали историю о том, как на двадцать втором съезде партии в шестьдесят первом году узбекская делегация выступила резко против выноса тела Сталина из Мавзолея, и что по этому поводу сказал Анастас Микоян. Если мне не изменяет память, дословно он сказал следующее: «Вы нам здесь свои мусульманские порядки не насаждайте!». Как будто у армян на этот счет существуют иные порядки. Просто Микоян с какого-то момента перестал ощущать в себе голос крови. Собственно, именно поэтому он и продержался в составе Политбюро больше всех — более тридцати лет. А вас по этой же причине более двадцати лет в это самое Политбюро не пускают.

— И теперь, судя по всему, уже и не пустят, — произнеся это, Рашидов грустно улыбнулся. — Да и аллах с ним, с этим Политбюро! Я хочу понять, какие планы вынашивает Андропов, готовя мою отставку и чистки в нашей республике? У тебя есть какая-то информация на этот счет?

— Судя по всему, здесь многое намешано — в том числе и личное, — после небольшой паузы ответил Александр. — Андропов никогда не простит вам той беседы с Брежневым в марте восемьдесят второго в Ташкенте.

— Ты думаешь, он знает ее подробности? — удивился Рашидов.

— Вряд ли, но суть ее ему хорошо известна. И он не хочет, чтобы подобная ситуация с вами возникла снова — ни для него, ни для его преемников, которых он наверняка готовит. То есть, вляпавшись однажды в Афганистане, он теперь рискует повторить эту же ошибку, но теперь уже в Узбекистане. Однако и выбора у него, судя по всему, нет. Ведь дело идет к трансформации нашей политической системы. Андропов не зря многие десятилетия имел дело с внешней разведкой — сначала по линии Международного отдела, потом в КГБ. За эти годы к нему стекалась информация со всего мира, плюс донесения нашей контрразведки о внутренней ситуации в стране. Замечу: правдивая информация, а не пропагандистская туфта.

— Но он же вчера на Пленуме заявил, что мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, — напомнил Рашидов собеседнику слова Андропова.

— Это он притворяется, — и по губам Александра пробежала едва уловимая усмешка. — На самом деле именно люди из разведки, а я многих из них хорошо знаю лично, давно определились с тем, что у нас за система построена. В Институте социологии целый закрытый сектор создали в шестьдесят седьмом году, где работают офицеры КГБ — изучают наши систему изнутри. И все свои выводы направляют лично Андропову. Так что ему ли не знать, что за систему мы построили? Поэтому планы у него реформаторские, другое дело, в какую степь заведут нас эти реформы.

— И в какую же, по твоему мнению?

— Понимаете, Шараф-ака, мне один мой коллега с Лубянки однажды по секрету сообщил про одну фразу, которую он лично слышал от Андропова на узком совещании в КГБ. Так вот, он заявил, что «мы проиграли экономическое соревнование капиталистическому способу производства». Понимаете, проиграли! И теперь, став генсеком, Андропов заставит нашу систему либо отступать перед Западом, либо капитулировать.

— По мне, лучше бы отступать, — заметил Рашидов.

— По мне, тоже, но не все зависит от Андропова, — продолжил свою речь Александр. — В недрах нашей системы вырос монстр — теневая экономика. Победить ее нельзя, поскольку она проникла во все поры нашей системы, включая и заоблачные верхи. Началось это еще во времена Хрущева, а теперь достигло своего апогея. Таким образом, закончился цикл коммунитарного развития — эпоха коммуны — и начался поворот в сторону частного, или либерального предпринимательства. И у этого процесса есть объективные причины. Первое — это смещение огромного количества людей из сельской местности в города, которое несет в себе и изменение психологии этих людей в сторону потребительства. Во-вторых, значительная часть нашей красной буржуазии хочет конвертировать свою власть в обладание фантастическими богатствами нашей страны — ее недрами. И большим подспорьем им в этом служит поддержка мировой финансовой элиты, с которой тот же Андропов давно установил связи, будучи прилежным учеником коминтерновца Отто Куусинена. В этих условиях у него есть только один путь — легализовать теневой капитал путем перехода к многоукладной экономике. Таковы запросы части нашей элиты и мировых финансовых кругов.

— Может быть, ты, Александр, сгущаешь краски? — в голосе Рашидова сквозило явное сомнение. — Я, конечно, человек не наивный и прекрасно вижу недостатки нашей системы, но то, что я услышал сейчас от тебя…

Прежде чем ответить Рашидову, Александр всем телом подался вперед и посмотрел в глаза собеседнику:

— Шараф-ака, вот в эти самые минуты, когда мы с вами здесь беседуем, на загородной даче под Москвой работает целая группа консультантов Андропова. Это директор института США и Канады Георгий Арбатов, политобозреватель «Известий» Александр Бовин, новый директор ИМЭМО Александр Яковлев и еще ряд других деятелей. Они готовят новую редакцию Программы КПСС, где впервые будут опущены слова Ленина о том, что мелкое товарное производство рождает капитализм ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе. Это ленинское положение всегда включалось во все предыдущие Программы как предупреждение тем, кто ратует у нас за «рыночный социализм» без соответствующего контроля и направляющего воздействия государства. То есть, андроповская команда готовит плацдарм для ближайшего радикального поворота нашей системы на рельсы полномасштабной капитализации.

— Но это же веление времени, — заметил Рашидов.

— Не спорю, но весь вопрос, как ему следовать. Андропов надеется перехитрить своих западных партнеров, но выйдет все наоборот, потому что он опирается не на тех союзников. Вместо вас он выбрал кавказцев, прибалтов. А это путь к капитуляции. Вот почему в этом процессе Узбекистану уготована роль того самого слуги, которого барин собирается выпороть розгами в назидание остальным.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что капитализация Узбекистана отстает от других регионов, вроде Кавказа с Закавказьем или Прибалтики. Вся ваша теневая экономика в основном сосредоточена на хлопковом производстве, куда кавказцы доступа не имеют. Вот они и хотят руками Андропова изменить ситуацию в свою пользу. Ударят по хлопку и под этим соусом перераспределят ваши активы. Причем не только в экономике, но и в парт- и госаппарате.

— Что ты подразумеваешь под словом удар? — напрягся Рашидов.

— Вскроют массовые приписки, на которые сами вас когда-то и обрекли. Теперь они этим воспользуются как дубиной, чтобы выкосить те кадры в республике, которые не устраивают Москву. А заодно прикроют проект переброски сибирских рек в Среднюю Азию под предлогом того, что узбекам, как хлопковым махинаторам, эта вода не впрок не пойдет. Короче, весьма опасную игру затеяла команда Андропова. Ведь развитие теневой экономике в ряде союзных республик — на том же Кавказе с Закавказьем и в Прибалтике — создает там иллюзию того, что эти регионы «самодостаточны». Дескать, они имеют более высокий жизненный уровень, чем РСФСР, и вполне могут существовать и развиваться вне Союза. Все это создает благоприятную почву для сепаратистских движений в этих республиках. А с такими настроениями и до развала страны недалеко. Так что Узбекистану при таком раскладе придется несладко. Не надо было вам, Шараф-ака, пять лет назад соглашаться на выдвижение Мелкумова в руководство КГБ, а Усманходжаева в председатели Верховного Совета. Все это было звеньями одной цепи — плана Андропова по расстановке нужных ему кадров в республиканских организациях. Ведь не случайно в том же 1978 году союзный КГБ стал самостоятельным органом, сбросив с себя бремя приставки «при Совете Министров СССР». С этого момента у вас полезли наверх Мелкумов с Усманходжаевым, а в «предбанник» Политбюро допустили «кавказцев» — Горбачева и Шеварднадзе.

— Ты многого не знаешь, Саша, о той ситуация, в которой я тогда оказался, — возразил собеседнику Рашидов. — Выдвижение Усманходжаева было выгодно мне, поскольку тот является слабым человеком, зависимым от чужого мнения, в том числе и от моего. К тому же он представитель «ок суяк» — «белой кости» — а это немаловажный фактор в той системе, которая существует в Узбекистане. Его отец по прозвищу Ишанбува боролся с басмачами, возглавлял Ферганскую область, затем был начальником Управления эксплуатации Большого Ферганского канала. За этим кланом стоят весьма влиятельные силы, союз с которыми мне был необходим. А что касается Мелкумова, то его мне насоветовали люди, которых, как теперь выясняется, просто не надо было слушать. Но я послушал, в чем теперь раскаиваюсь.

— Шараф-ака, я вас ни в чем не обвиняю, просто напоминаю, что в нынешней ситуации Мелкумов будет активно выполнять все директивы из Москвы, копая под вас и ваших людей. И выбора у него нет — кавказские диаспоры у нас и на Западе внимательно следят за его деятельностью. Кстати, две недели назад в Москву приезжал видный представитель мировой финансовой элиты — американец Аверелл Гарриман, который, насколько я знаю, педалировал перед Андроповым, в числе прочих, именно этот вопрос.

Ретроспекция. 3 июня 1983 года, пятница. Москва, Кремль, Сенатский Дворец, 3 этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

— Юрий Владимирович, вы знаете, откуда пошла традиция бросать в виски кусочки льда? — бросая лед в свой бокал с «бурбоном», спросил у Андропова директор Института США и Канады Георгий Арбатов.

— Откуда мне знать, если виски я не пью? — удивился Андропов, восседая на диване с бокалом, в котором был апельсиновый сок.

— А вот мистер Гарриман мне это когда-то объяснил, — продолжил свою речь Арбатов, кивая на сидевшего на том же диване рядом с Андроповым седовласого мужчину в элегантном костюме. — Оказывается, эту традицию придумали хитрецы-бармены. Таким образом они недоливали клиенту спиртное, поскольку визуально объем порции со льдом не изменялся.

Услышав это объяснение, Андропов взглянул на Гарримана, ища у него подтверждения этим словам. И тот, держа в руках бокал с тем же «бурбоном», улыбнулся и согласно кивнул головой. Он действительно рассказал эту байку Арбатову, когда тот посетил его дом в аристократическом уголке Вашингтона Джорджтауне.

Вся троица вот уже более получаса восседала в специальной комнате отдыха в Кремле, ведя конфиденциальный разговор в непринужденной обстановке, поскольку это была неформальная встреча. Американец прилетел в Союз несколько дней назад вместе со своей женой Памелой, которая до этого была супругой сына самого Уинстона Черчилля. Вчера состоялась их официальная встреча с Андроповым, на основании которой было подготовлено стандартное коммюнике для прессы. А сегодня было решено встретиться в сугубо мужской компании для разговора без «лишних глаз и ушей». В качестве тамады выступал Арбатов, который давно был знаком с Авереллом Гарриманом — весьма влиятельным американским общественным деятелем, имевшим выходы на высшие круги американского истеблишмента еще с довоенных времен. А в годы войны Гарриман был специальным представителем президента США в Великобритании и СССР, отвечая за межсоюзническое взаимодействие по ленд-лизу. Затем он в течение трех лет работал американским послом в Москве и в течение этого периода часто встречался со Сталиным.

Именно тогда Андропов о нем впервые и узнал из советских газет. Но это была сугубо официальная информация. А вот информацию конфиденциального характера о Гарримане, которая ни в каких газетах никогда не публиковалась, до Андропова донес его наставник Отто Куусинен. И было это уже в 50-е годы. Согласно этой информации, Гарриман принадлежал к тайному Ордену «Череп и кости», который появился на свет еще в девятнадцатом веке в Йельском университете и объединял в своих рядах представителей совершенно разных слоев высшего света: политиков, военных, бизнесменов, религиозных деятелей, интеллектуалов и т. д. Во главе этого Ордена стояли богатейшие американские семьи: Рокфеллеры, Дэвидсоны, Пэйны, Гарриманы, Фелпсы, Уитни, Буши и другие, под контролем которых находились и находятся ведущие отрасли промышленности и крупные компании. Десятилетиями расширяя сферу своего влияния в институтах власти, в Белом доме, в средствах массовой информации, в политических, общественных и религиозных организациях, в судебных органах, Орден стал создавать собственные фонды и мозговые центры, свои исследовательские, консультативные и властные структуры. Среди последних значились: государственный Совет по международным связям, Трехсторонняя комиссия, Бильдербергский клуб, Атлантический совет и другие структуры. С некоторыми из них Андропов установил негласную связь еще до своего прихода на Лубянку в 1967 году. А шефом КГБ его сделали для того, чтобы он эти связи упрочил и расширил.

К тому времени Андропов слыл большим специалистом по части закулисных отношений с западными элитами, поэтому его кандидатура никем не оспаривалась. Ни кремлевской элитой, ни западной. Ведь еще в пору своего ученичества у Куусинена Андропов понял, что существующая ситуация в мире преднамеренно создана западной властной элитой путем манипуляций «правыми» (капиталистическими) и «левыми» (коммунистическими) элементами. Не заблуждался он и на счет того, зачем это делалось. Подобные «управляемые конфликты» помогали тому же Ордену достигать своих целей, а именно — управлять миром. А поскольку Советский Союз после смерти Сталина стал все активнее интегрироваться в мировое сообщество, ему не оставалось ничего иного, как принять условия этой игры. Именно в ее процессе Орден делал все возможное, чтобы создать на Западе вокруг личности Андропова, возглавившего СССР, положительное мнение, расписывая его в СМИ как либерала и западника, обожающего джаз. Но так длилось недолго — лишь первые несколько месяцев правления Андропова. Затем тональность подобных публикаций стала меняться в худшую сторону.

Собственно, именно с этого и начался сегодняшний разговор Андропова и Гарримана. Американец специально привез с собой несколько западных изданий, где за последние несколько месяцев вышел целый ряд критических публикаций об Андропове. Впрочем, сюрприза не получилось. Едва Гарриман выложил перед генсеком эти издания, как Андропов поступил таким же образом — бросил на журнальный столик идентичные номера этих же газет и журналов, показывая тем самым, что он внимательно следит за подобного рода публикациями. Свой жест он сопроводил всего лишь одной фразой:

— Я всегда говорил, что насильно мил не будешь.

А когда Гарриман бросил на него недоуменный взгляд, Андропов пояснил:

— Западному обывателю больше нравится Андропов-злодей, чем Андропов-ковбой. И это закономерно, учитывая, что в роли ковбоя у нас теперь выступает Рональд Рейган. Кстати, бывший актер из вестернов.

— К чему вы клоните, мистер Андропов? — спросил Гарриман.

— Обстоятельства толкают нас с вашим президентом к тому, о чем когда-то повествовал знаменитый американский фильм «Моя дорогая Клементина». Помните его, мистер Гарриман?

Естественно, американец хорошо помнил этот классический вестерн Джона Форда 1946 года выпуска. Речь в нем шла о том, как представители закона — братья Эрпы — вступили в вооруженное столкновение с бандой братьев Клэнтонов и Маклори. Решающее столкновение между ними произошло в местечке О’кэй Коралли, где братья-бандиты были биты. В американской истории считается, что в тот день 26 октября 1881 года на Дикий Запад пришли закон и порядок.

— В таком случае, кем вы числите себя, мистер Андропов — кем-то из Эрпов или Клэнтонов? — спросил Гарриман.

— Странный вопрос в свете того, как определил мою страну ваш президент в марте этого года, — усмехнулся Андропов.

Речь шла о выступлении Рейгана в городке Орландо во Флориде перед Национальной евангелической ассоциацией, где он назвал Советский Союз «империей зла». А затем в контексте этого упомянул о своих дочерях, сказав следующее: «Я люблю моих дочерей больше всего на свете. Но я бы предпочел, чтобы мои маленькие дочери умерли сейчас, продолжая верить в Бога, чем увидеть их растущими при коммунизме и оканчивающими свой жизненный путь не верящими в Бога».

Кстати, эта история подвигла советских пропагандистов найти в Америке девочку — Саманту Смит, с которой Андропов вступил в переписку и пригласил ее посетить Советский Союз. Этот визит должен был состояться в скором времени — в начале июля.

— Значит, вы готовы проиграть новому Эрпу, как когда-то это случилось с Клэнтонами? — слетел очередной вопрос с губ американца.

— Кто знает, может быть, в этот раз будет взят реванш, — глядя в глаза собеседнику, ответил Андропов.

— Учитывая реалии сегодняшних дней, а именно — наличие у обеих сторон не шестизарядных «кольтов», а ядерного оружия, реванш может быть ужасен, — вновь вступил в разговор Арбатов.

— Я полагаю, что до ядерного Армагеддона не дойдет, но спираль конфликта будет раскручиваться все сильнее и сильнее, — заметил Гарриман. — Ведь воинственная риторика нашего президента вызывает положительную реакцию у большинства граждан нашей страны, которые откровенно соскучились по настоящим ковбоям в Белом доме. Кстати, это обоюдный процесс — ваша воинственная риторика, мистер Андропов, тоже импонирует большинству советских граждан.

— Хотите сказать, что у нас в Кремле тоже давно не было настоящих ковбоев? — губы Андропова вновь тронула еле уловимая усмешка.

— Ваш предшественник явно на него не тянул, даже несмотря на то, что ему нравились наши вестерны с участием Чака Коннорса.

В 1973 году, когда Леонид Брежнев был с официальным визитом в США, ему устроили специальную встречу с этим популярным американским актером, который подарил советскому генсеку ковбойскую шляпу «стетсон» и две кобуры с сувенирными «кольтами».

— Может быть, ковбоем Леонид Ильич был никудышным, однако в политике разбирался неплохо, — заметил Андропов, пригубив из своего стакана апельсиновый сок. — Поэтому все время своего нахождения на посту генерального секретаря сумел неплохо взаимодействовать с вашими президентами. А их, если мне не изменяет память, за годы его правления сменилось четверо.

— Боюсь, с нынешним, пятым, он бы не справился, — ответил на это заявление Гарриман. — Собственно, именно поэтому история отправила его в небытие, а вас, наоборот, вознесла на свою вершину. Вы нужны ей как важный составной элемент в наступающей эпохе, которая сменила детант — разрядку, как принято у вас ее называть.

— То есть, я ей удобен, как лицо конфликтное? — вскинул брови Андропов.

— Именно, — согласно кивнул головой американец. — Мы с вами являемся представителями белой расы, а ее культуре свойственна агрессия. Это ее краеугольный камень, несущая конструкция. Если эту агрессию вынуть, то все начнет разваливаться и рассыпаться. Что у нас с вами и происходило в прошлом десятилетии, когда у нас правили Никсоны, форды и картеры, а у вас Брежнев. Но афганский конфликт открыл ящик Пандоры — именно с него взяла старт новая эпоха не локальных, а больших конфликтов между двумя нашими системами. Кстати, уверен, что решение о вводе ваших войск в Афганистан принимал не столько Брежнев, сколько вы и ваши коллеги по силовому блоку.

— Но сейчас мы готовы эти войска оттуда вывести, — напомнил о своих последних шагах в афганском вопросе Андропов.

— Вы не столь наивны, мистер Андропов, чтобы не понимать — эти попытки обречены на неудачу. Именно в свете наступившей эпохи больших конфликтов. Мы живем уже в другой реальности, чем десятилетие назад.

— Судя по выражению вашего лица, мистер Гарриман, вам эта реальность нравится, — вновь подал голос Арбатов, который внимательно слушал этот диспут.

— Я не заметил какого-либо испуга или недовольства и на вашем лице, мой друг, — ответил Гарриман. — А все потому, что нам с вами, как представителям элиты, выгодна эта ситуация. Ведь любыми конфликтами можно управлять в своих интересах. Помните Гегеля и его постулат о том, что всякое действие вызывает противодействие? Так вот конфликт между двумя действиями приводит к синтезу.

— Вы уповаете на то, что вам и вашим друзьям удастся балансировать на гребне нашего конфликта с Рейганом? — спросил Андропов.

— Почему бы и нет — раньше ведь это нам удавалось, — улыбнулся Гарриман. — Вспомните, как мы в тридцатые годы одновременно поддерживали и вас, и нацистскую Германию. А потом разожгли между вами конфликт, на гребне которого и поднялись, став первой державой в мире.

— Мистер Гарриман забыл упомянуть и свою деятельность тех лет, когда он занимался ленд-лизом, обеспечивая приток технологий и продуктов США в нашу страну, — снова вступил в разговор Арбатов. — Ведь вы нарушали действующий закон США, который предусматривал поставку только военного снаряжения. А вами фактически также в огромном количестве поставлялось промышленное оборудование и валютные типографские платы, с помощью которых мы имели возможность свободно печатать доллары США.

— У вас прекрасная память, мистер Арбатов, — сказав это, Гарриман салютовал собеседнику своим наполовину пустым бокалом с виски, после чего продолжил. — В этом мире ничто не ново под луной.

— Если я вас правильно понял, мистер Гарриман, вы и ваши друзья собираетесь способствовать усилению конфликта, чтобы достигнуть синтеза более высокого уровня? — поставив свой опорожненный стакан на журнальный столик, спросил Андропов. — При этом ядерного Армагеддона вы постараетесь не допустить?

— Вы правильно меня поняли, мистер Андропов, — согласно кивнул головой Гарриман. — Несмотря на множество различий между нами, мы с вами похожи в одном — мы с вами столпы общества, мы управляем миром. Нашим решениям вынуждены подчиняться не миллионы, а миллиарды людей во всем мире, которыми мы управляем с помощью различных технологий: политических, религиозных, культурных. Зачем нам развязывать самоубийственную ядерную войну друг с другом, про которую Альберт Эйнштейн сказал: «Я не знаю, каким оружием будут сражаться в третьей мировой войне, но в четвертой войне будут сражаться палками и камнями». Чтобы не брать снова в руки палки, мы всегда можем договориться за круглым столом, как, например, сегодня. Ведь раньше нам договариваться удавалось. Однако вы должны признать, что если раньше в ваших руках было больше козырей, то теперь ситуация несколько иная. В эту стадию переговоров вы вступаете, стоя на более слабых позициях, чем мы.

— Это почему? — вскинул брови Андропов.

— Потому что ваше общество находится в состоянии кризиса, из которого вы ищете выход. Ваша религия — так называемая коммунистическая идеология — завела вас в тупик, из которого вам будет очень трудно выбраться. Если, конечно, вы не внесете серьезные изменения в свою доктрину. Например, не признаете, что ваш экономический, а с ним и идеологический базисы требуют серьезных изменений в сторону их трансформации. И вы этот процесс, судя по нашим наблюдениям, уже начали. Что нами только приветствуется — это гарантирует продолжение вашего проекта в нужном направлении. Я уполномочен вам сообщить, что мы контролируем этот процесс и предлагаем вам двигаться в русле наших рекомендаций.

— А если говорить конкретно? — обратился к гостю Арбатов.

— Пожалуйста. Например, мы сорвем ваши попытки посредством ООН договориться о выводе ваших войск из Афганистана, но сумеем воздействовать на афганских моджахедов и они до конца этого года не будут предпринимать больших наступлений на вашу армию. Естественно, войск афганского правительства и сил царандоя, милиции, это не касается. Также мы не будем перекрывать вам каналов доставки наркотиков из Афганистана в Западную Европу, но вы в свою очередь не будете подвергать бомбовым ударам те афганские территории, где эти наркотики выращиваются для нас.

Андропов без лишних слов догадался, кто именно стоит за последним предложением — вице-президент США Джордж Буш, который возглавлял комиссию по борьбе с международной наркоторговлей. Особо посвященные люди знали, что Буш с 1948 года, еще когда он был студентом Йельского университета, вступил в тот же Орден, в котором состоял и Гарриман — «Череп и кости». Однако свои мысли на этот счет Андропов предпочел оставить при себе, а вслух задал другой вопрос:

— Как будут обстоять дела с нашими транзакциями в западных банках?

— Ситуация статус-кво — все остается в силе, как было и раньше.

— А как быть с новой программой «звездных войн», о которых в марте заявил ваш президент? — продолжал задавать вопросы Андропов.

— Здесь ситуация сложнее, поскольку за этим стоит Пентагон и его структуры. Это засекреченная программа, но мы оставляем за вами право на адекватный ответ. В конце концов, ваши оборонщики тоже заинтересованы в новых заказах. Да и нашей теории конфликтности это будет только в подспорье.

— А проблема Китая? — этот вопрос принадлежал уже Арбатову.

— Поднебесная входит в сферу наших обоюдных интересов, но это очень крепкий орешек. На данный момент он оказался не по зубам ни вам, ни нам. И знаете почему? Их религия непонятна ни вашему, ни нашему сознанию. Конфуцианство чуждо как христианству, так и иудаизму с исламом. Поэтому наши с вами системы имеют шансы на сближение, а вот с Китаем ни вам, ни нам никогда близко не сойтись. Но это нас тоже устраивает. У вас на этот счет есть хорошая поговорка: нет худа без добра. Поэтому мы видим в Китае новую супердержаву конфликтного по отношению к вам характера.

— Этакий новый заменитель нацистской Германии? — догадался Андропов.

— Пусть будет так, — согласно кивнул головой Гарриман.

— Но Китай — ядерная держава, — напомнил американцу известный факт Арбатов.

— Не беспокойтесь, мы не допустим разрастание конфликта между вами до такой степени, — последовал ответ американца.

Сказав это, Гарриман допил виски и подставил бокал под новую порцию «бурбона», который ему услужливо налил из бутылки Арбатов. Пока он это делал, американец вновь обратился к генсеку:

— Мистер Андропов, мы внимательно следим за вашими действиями не только на международной арене, но и внутри страны, и у моих друзей возникло некоторое беспокойство на этот счет.

— И в чем же оно выражается? — не скрывая своего удивления, спросил Андропов.

— В ваших действиях на территории одной среднеазиатской республики. Мы прекрасно понимаем для чего вам это понадобилось и полностью одобряем ваши действия. Эта золотодобывающая республика является главным валютным цехом вашей страны и вам, как ее лидеру, нужны во главе такого стратегически важного региона свои люди. Полагаю, что все это происходит в рамках функционирования системы концессионных обязательств Советского Союза перед нашими финансовыми структурами, заключенными ровно шестьдесят один год назад сроком на семьдесят лет. Впрочем, это обоюдный процесс — благодаря этому, ваше сырье попадает на мировой рынок через заранее определенный, и достаточно узкий, список мировых монополий. Однако, возвращаясь к ситуации, которая складывается в той среднеазиатской республике, хочу напомнить вам, мистер Андропов, что это многонаселенная территория, на которой проживают люди разных национальностей.

— Вы напрасно думаете, что мне это неизвестно, — прервал плавную речь американца генсек. — Однако, как я догадываюсь, вас волнуют проблемы с представителями конкретной национальности?

— Проблем пока нет, но они могут возникнуть, учитывая возможные действия ваших людей, а также противостояние тамошних кланов, которые в пылу борьбы друг с другом могут наломать дров. На территории этой республики проживает много кавказских народов — в частности, грузин, и особенно армян. Многие из этих людей вовлечены в предпринимательскую деятельность и нам бы не хотелось, чтобы они пострадали, как это произошло в начале 60-х годов с евреями. Все-таки вы не волюнтарист Хрущев, мистер Андропов — вы человек цивилизованный.

Американец имел в виду события 1961–1963 годов, когда по приказу Хрущева началась широкомасштабная борьба с расхитителями социалистической собственности, а именно — с владельцами подпольных цехов («цеховиками»), среди которых было много евреев. В итоге только с ноября 1962 по июль 1963 года (то есть за 9 месяцев) в СССР прошло более 80 «хозяйственных» процессов, на которых было вынесено 163 смертных приговора. И чуть ли не половина этих «смертников» были евреями. И когда эта информация дошла до Запада, там поднялась волна возмущения. Весной 1963 года известный английский философ и математик, Нобелевский лауреат (1950) Бертран Рассел написал открытое письмо Хрущеву, где возмущался вышеприведенными приговорами в отношении евреев. Кремлевский лидер вынужден был ответить ему тоже публично на страницах главной газеты страны «Правда» (l марта 1963 года). После чего волна арестов «цеховиков» еврейского происхождения не прекратилась, но несколько снизилась. И вот, спустя ровно два десятка лет, ситуация зеркально повторялась, только теперь речь шла уже не о евреях, а в качестве заступника выступал не англичанин, а американец.

— Спасибо за комплимент, — поблагодарил американца Андропов. — И прежде чем ответить, хочу внести небольшое уточнение. У нас есть Кавказ и Закавказье. Так вот, упомянутые вами грузины относятся к кавказским народам, а армяне — к закавказским. Но вам это простительно, поскольку вы американец. А теперь непосредственно о вашей просьбе. Мне кажется, я догадываюсь, кто именно может стоять за ней. Однако, если я прав, то меня это несколько удивляет. Ведь именно этот человек писал ту самую речь Рейгану, где он назвал нас «империей зла».

Андропов имел в виду личного спичрайтера американского президента Кеннета Хачикяна, который считался одним из важнейших звеньев армянского лобби в США. Он родился в 1944 году в семье армян — выходцев из древнего города Кайсери в Западной Армении. Закончив Нью-Йоркский университет, Хачикян некоторое время работал в научно-исследовательском центре Нью-Йорка в качестве помощника бывшего председателя Совета управляющих Федеральной резервной системы США — Алана Гринспена. А затем вдруг решил заняться политикой. В конце 60-х он написал письмо кандидату в президенты США Ричарду Никсону, в котором выразил свою готовность участвовать в избирательной кампании как волонтер. В итоге по приглашению Пэта Бьюкенена Хачикян присоединился к избирательной кампании Никсона. А когда тот стал президентом страны, то Хачикян был назначен личным помощником Герберта Клейна, который занимал должность главного советника президента. С этого момента Хачикяну было поручено писать не только аналитические доклады, но и первые речи для самого президента Никсона. А в 1980 году то же самое он стал делать и для Рейгана по его личной просьбе. Поэтому неслучайно известный американский политолог Энтони Йорк назвал Хачикяна главным архитектором штаба Рейгана: «Нет сомнений, что Хачикян на тот момент был лучшим политтехнологом страны и мозговым центром в президентских кампаниях Рональда Рейгана».

— В данном конкретном эпизоде у вас неверная информация, мистер Андропов — Хачикян к упомянутой вами речи отношения не имеет, — опроверг предположение генсека Гарриман. — Но в остальном я отдаю должное вашей информированности — просьба исходит именно из этих кругов. В частности, речь идет о Джордже Докмеджяне.

Андропов был достаточно наслышан и об этом человеке, который, как и Хачикян, был близок к Рейгану. Более того, они были давними приятелями. Докмеджян родился в 1928 году в городке Албани в штате Нью-Йорк в семье выходцев из Западной Армении (как и Хачикян). В 1949 году он окончил Сиенский колледж, в 1952-м — юридический факультет Нью-Йоркского университета Сент-Джон. После чего был принят сначала в Нью-Йоркский, а в 1956 году в калифорнийский судебный аппараты. Работал в компании «Тексако» в Париже, а потом в Лос-Анджелесе. В 1962 году он победил на выборах Палаты Депутатов штата Калифорния, а четыре года спустя стал сенатором штата Калифорния. Год спустя (1967) губернатором этого штата стал Рональд Рейган. С 1979 года Докмеджян был Генеральным прокурором штата Калифорния, а с января 1983 года — губернатором этого же штата.

Когда в конце 1980 года Рейган стал президентом США, он предложил своему армянскому другу пост вице-президента, но тот отказался. Что было неудивительно, поскольку он полагал, что на посту губернатора он принесет больше пользы своим соплеменникам (самая многочисленная армянская диаспора в США находилась именно в Калифорнии — там тогда проживало почти 82 тысячи армян). Впрочем, как понял теперь Андропов, интересы этого человека распространялись не только на американских армян, но и на его соплеменников в Советском Союзе. И это было закономерно, учитывая сплоченность этой нации.

А вообще Рональд Рейган был одним из самых проармянски настроенных президентов США, поскольку долгие годы имел отношение к Калифорнии. Еще в период своего губернаторства в этом штате (1966–1974), он стал одним из первых влиятельных американских политиков, призывавших Белый Дом официально признать геноцид армянского народа, со всеми вытекающими для Турции последствиями. А наиболее показательным стал апрель 1969 года, когда Рейган и ряд высокопоставленных чиновников впервые официально посетили мемориал памяти жертвам геноцида армян в Монтебелло. Там Рейган произнес проникновенную речь, где сказал следующее:

«Я горд и тронут тем, что сейчас нахожусь здесь рядом с великим армянским народом. Сегодня мы вспоминаем жертв одной из самых ужасных трагедий в истории человечества — геноцида армян. Мы не имеем морального права забывать трагедию армянского народа, который внес бесценный вклад в сокровищницу мировой науки и культуры»

Вот почему, когда Рейган стал президентом, все американские армяне радовались этому, как дети. И не обманулись. Именно Рейган в апреле 1981 года стал первым президентом Америки, который озвучил декларацию № 4838, где признавался факт геноцида армян.

Естественно, зная обо всем этом, Андропов не мог всего этого не учитывать. Ведь кавказцы и закавказцы (главным образом армяне и грузины) были его союзниками в борьбе за власть. И он не был бы самим собой, если бы не предпринял нужных действий при планировании высадки «десанта» в Узбекистане. Еще в феврале 1983 года, когда разрабатывалась операция «Эмир», в Москву были вызваны два влиятельных чекиста-армянина: председатель КГБ Узбекистана Левон Мелкумов (Мелкумян) и его коллега из Армении Юлиус Юзбашян. Первый должен был взять под контроль защиту интересов кавказской диаспоры в Узбекистане, второй, учитывая его многолетнюю деятельность во внешней разведке на ниве нелегальной работы (в Управлении «С»), должен был забросить удочки в США. Удочки он забросил, причем успешно, но сегодняшний разговор с Гарриманом лишний раз убедил Андропова в том, что кавказцы и закавказцы из Узбекистана проделали то же самое, чтобы иметь лишние (и более весомые) гарантии своей неприкосновенности.

— Итак, что мне передать моим друзьям в Америке? — после того, как он сделал несколько глотков из своего бокала, обратился к Андропову Гарриман.

— По-вашему, у меня есть выбор? — вопросом на вопрос ответил генсек.

— Честно говоря, нет, учитывая тот факт, что об этом прошу вас не только я.

Андропов не удивился этой осведомленности американца. Дело в том, что за минувшие четыре месяца разговор на эту тему с ним заводил еще один человек — министр внешних сношений Франции Клод Шессон, который во второй половине февраля приезжал с официальным визитом в СССР. Именно во Франции существовала самая большая армянская диаспора в Западной Европе, которую связывали тысячи, как видимых, так и невидимых нитей с их советскими соплеменниками. Поэтому Шессон и зондировал почву перед Андроповым в тот самый момент, когда взяла свой старт операция «Эмир» в Узбекистане. И вот теперь о том же самом с генсеком завел разговор Аверелл Гарриман. Все это преследовало одну цель: дать понять генсеку, на какие силы внутри страны ему стоит опираться, чтобы иметь возможность строить нужные ему отношения с западными политическими кругами. Ведь давление на СССР со стороны Запада усиливалось, и Андропову было важно иметь на той стороне не только врагов, но и союзников. Особенно во Франции, которая в начале апреля совершила беспрецедентный демарш — выслала из страны 47 советских дипломатов (двух журналистов и 45 сотрудников КГБ), тем самым сделав своеобразный подарок Рональду Рейгану. В ответ Андропов не стал никого высылать из СССР, чтобы не нагнетать лишнее напряжение.

— Если у меня нет выбора, то мой ответ будет коротким: все находится под контролем, — ответил, наконец, Андропов.

Сказав это, он улыбнулся, что позволило американскому гостю сделать вывод о том, что его просьба услышана. Впрочем, он и не сомневался в том, что ответ будет именно таким. Ведь не зря месяц назад Андропов вернул из Канады Александра Яковлева, который будучи долгое время (и лет) послом в этой стране, установил тесные отношения с представителями тамошней армянской диаспоры, имеющей выходы на США, Англию и ту же Францию: с потомками известного американского миллионера Гюльбекяна, английского миллионера Гукасяна и иранского миллионера Акопяна.

Но когда в тот же день поздно вечером, перед сном, Гарриман поделился деталями этой встречи со своей женой Памелой, она скептически заметила:

— Ты веришь в искренность этого чекиста?

— Ты же знаешь, Пэм, что я не верю никому, кроме тебя, — улыбнулся Гарриман. — Но Андропов сегодня находится не в той ситуации, чтобы диктовать свои условия и не прислушиваться к моим советам. Так что нашу поездку нельзя назвать неудачной.

16 июня 1983 года, четверг. Москва, Неглинная улица, ресторан «Узбекистан»

— Информация про Гарримана пришла к тебе из надежного источника? — не скрывая своего удивления от услышанного из уст Бородина сообщения, спросил Рашидов.

— Естественно, не из первых рук, а окольными путями, — ответил Александр. — Но этой информации стоит доверять.

Тем более что базируется она на реальных фактах. Там вырисовывается сложная конфигурация, на которую завязаны, как внутренние, так и внешние силы. Если коротко: это грузинские и армянские власти, связанные с цеховиками и криминальным миром, имеющие выходы, как на Узбекистан, так и на Запад — в Америку и Западную Европу. Именно поэтому Андропов не посмеет разворошить этот улей. Ведь в недалеком будущем он может помочь его преемнику в восхождении к власти.

— Если все так серьезно, то, может, не стоит всему этому сопротивляться? — вновь вернулся к своим сомнениям Рашидов. — Говоря откровенно, я так устал от такой жизни, Сашенька. Помнишь у поэта: «Я один, все тонет в фарисействе». Все время опасаешься ударов — либо от своих, либо из Москвы. Иной раз еду по Ташкенту или где-то по республике, смотрю на простых своих земляков и дико им завидую. Они живут обычной жизнь, наслаждаются каждым ее мигом. А я все время в напряжении, особенно в последнее время. А ведь годы берут свое. Хочется уйти от всего этого, понянчить внуков на старости лет, побыть подольше с женой.

— Я понимаю вас, Шараф-ака, — живо откликнулся на этот крик души Бородин. — Я и сам частенько переживаю такие же чувства. Но следом за ними тут же приходят иные мысли. Не дадут вам спокойно уйти в отставку и почивать потом на лаврах. Не для того к власти пришел человек из спецслужб, чтобы жизнь успокоилась — его задача заключается в ином. И удар по Узбекистану — это не только личная атака на вас, это еще и атака на самую интернациональную республику. В свете того, что я уже говорил о проекте капитализации нашей системы, это вполне закономерно. Лидеры моноэтнических диаспор хотят нанести удар по лидерам интернациональных, чтобы в сложившейся ситуации им было легче укрепиться во власти. Я лично видел у себя в отделе списки людей, которые должны были отправиться с Лубянки в Узбекистан в составе «десанта». Так вот, там фигурирует полковник Аркадий Габрилянов, который наделен полномочиями контролировать и разрешать любые проблемы с теми «кавказцами», которые заведуют теневой экономикой на территории Узбекистана.

— Знакомая фамилия, — наморщив лоб, произнес Рашидов, пытаясь вспомнить, где он слышал эту фамилию.

— Габрилянов участвовал в операции против Медунова, — напомнил Рашидову события трехлетней давности его собеседник. — Сочинско-краснодарское дело, которое затеял Андропов, чтобы не допустить перевода в Москву Медунова. Его место в итоге досталось Михаилу Горбачеву — давнему конкуренту Медунова и любимчику Андропова. Так что место Краснодара теперь заняла Бухара. И там не случайно первой жертвой пал начальник ОБХСС — человек из ведомства Щелокова. Вам, как кандидату в члены Политбюро, приходила записка о злоупотреблениях бывшего министра внутренних дел?

— Конечно, — подтвердил этот факт Рашидов, — Ужасные факты там расписаны: что Щелоков заполучил в личное пользование несколько служебных «Мерседесов», не брезговал забирать к себе домой и на дачу, а также раздавать близким родственникам арестованные милицией вещественные доказательства и конфискованные произведения искусства и антиквариата. Даже какой-то магазин организовал для своих людей, где реализовывались те самые вещи из конфиската. И еще меня поразило то, что Щелоков и члены его семьи занимались обменом в сберкассах огромных сумм в ветхих рублях. Неужели все это правда?

— В том-то и дело, что практически все — чистейшая ложь, — ответил Бородин. — «Мерседесы» он не «прикарманивал», вещдоки тоже, хотя такой закрытый магазин существует, но Щелоков и члены его семьи ни разу там не бывали. А что касается ветхих денег, то их действительно меняли по просьбе людей, которые в составе правительственных делегаций выезжали в соцстраны — там к оплате принимают только новые деньги в банковских упаковках. Однако эта ложь сработала — Щелокова вчера вывели из состава членов ЦК КПСС. И я могу сказать, что будет с ним дальше — его продолжат дискредитировать, а вместе с ним и его ведомство, которое он возглавлял семнадцать лет. Таким образом Андропов убирает с шахматной доски те фигуры, которые мешают ему самому и могут помешать его будущему преемнику.

— Но ты свел это дело к бухарским событиям — почему?

— Потому, что ваша возможная дискредитация будет происходить по тому же плану, что и дискредитация Щелокова. Ведь вы не менее сильная фигура, чем он. И в вашем окружении будут искать «замазанных» — тех, кто нечист на руку, как это, например, случилось с начальником хозяйственного управления МВД Калининым. И, благодаря показаниям таких людей, будут стягивать петлю на вашей шее, как это происходит сейчас со Щелоковым или с его женой, которая не далее как четыре месяца назад застрелилась. Вот почему нельзя сидеть сложа руки и ждать, когда эта петля затянется. Лучше сложить голову на поле брани, чем вечно каяться и ждать милости от победителя. Вот Щелоков, например, решил сложить оружие и добром для него это не закончится.

— В таком случае, как ты относишься к тому, что мы попытаемся разворошить этот улей? — задал неожиданный вопрос Рашидов.

И поймав удивленный взгляд собеседника, пояснил:

— Мы создадим свою группу в КГБ, которая займется махинациями в ташкентской торговле. Дело в том, что одним из ее руководителей является супруга Мелкумова.

— Понимаю: хотите следовать старинной поговорке «Только железо режет железо», — после небольшой паузы, которая понадобилась ему для того, чтобы обдумать это предложение, ответил Бородин. — Дело рискованное, но стоящее. Как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Правда, есть одно «но»: найдутся ли у вас люди, которые пойдут на подобный риск — схватку с Мелкумовым, за которым стоит Москва?

— Если я включу в состав этой группы своего сына Ильхома, то сторонники у меня найдутся.

Услышав это заявление, Бородин с нескрываемым удивлением взглянул на собеседника. Не каждый родитель мог бы бросить своего отпрыска в пекло политических разборок, прекрасно понимая, чем это может ему грозить. Рашидов такое желание продемонстрировал, что лишний раз говорило о его порядочности. Рискуя жизнями других, он не хотел выводить из-под обстрела своего сына — офицера КГБ.

— Хорошо, Шараф-ака, попытайтесь зайти к нашим врагам с тыла, памятуя о моем предостережении, — согласился, наконец, с предложением Рашидова его собеседник. — Но главное, что вам надо сделать — это завтра под любым предлогом отклонить или, на худой конец, отсрочить свою отставку. Найдите любую причину — например, сошлитесь на то, что на носу хлопковая страда, а вы не можете пустить это дело на самотек. Да и двухтысячелетний юбилей Ташкента, который состоится в сентябре, тоже припомните — это все-таки событие не республиканского, а мирового масштаба. Одновременно с этим выйдите на прямой контакт с Черненко и потребуйте убрать из республики Грекова и Мел кумова. Черненко очень зол на Андропова за то, что тот оттесняет его от власти. Полгода назад, как известно, отобрал у него Общий отдел. И хотя заведующим там остался человек Черненко — Клавдий Боголюбов, однако все это явно временно. А Общий отдел, сами знаете, это средоточие всех партийных тайн. Поэтому в этой борьбе Черненко будет на нашей стороне. Пусть он теперь и не заведует Общим отделом, но рычаги воздействия на партаппарат еще не потерял. А у Андропова хорошие позиции по линии КГБ, но в партаппарате его многие недолюбливают. Этим и надо воспользоваться.

— А на кого еще в данный момент я, по-твоему, мог бы положиться в Политбюро? — задал очередной вопрос Рашидов.

— На Алиева и Кунаева — они все-таки мусульмане. Впрочем, у Алиева руки связаны — не зря его оторвали от Азербайджана и перебросили сюда. И в тамошнем КГБ теперь всеми делами заправляет не его ставленник — выходец из контрразведки Юсиф-Заде, а глава разведки Гусейнов, который еще с пятидесятых годов является соперником Алиева. Можно еще положиться на Гришина, на которого Андропов тоже усиленно ищет компромат руками московского управления КГБ. А вот Громыко, Устинов, Романов и Горбачев играют на стороне Андропова.

— Про этих я знаю. Но ты не назвал украинцев — Щербицкого и Тихонова?

— Тихонов всегда был близок Черненко. Так что не изменит ему и в новых условиях. А вот с Щербицким дело сложнее. Его самого обложили, как будто в капсулу засунули. И хватит ли у него духа, чтобы сопротивляться — большой вопрос. Хотя здесь надо будет прощупать почву, чем я вскоре и займусь. А вы пока, Шараф-ака, вернувшись домой, попробуйте серьезно поговорить с главами областей на предмет создавшейся ситуации. Это подвигнет ваших сторонников сплотиться вокруг вас, а противников — искать выходы на Москву. И в этой ситуации мне будет легче узнать про их планы. И попытайтесь через того же Черненко добиться замены министра финансов. Поставьте на эту должность надежного человека, который возьмет в свои руки финансовые потоки республики и сможет уберечь важнейшие активы от чужих поползновений. Надеюсь, у вас на примете есть такой человек?

— Ислам Каримов, — назвал Рашидов имя человека, к которому он давно приглядывался. — И вообще, я уже наметил круг людей, которые в будущем смогут заменить старую когорту. Мы, увы, не вечны, а республика должна жить, несмотря ни на что.

— Золотые слова, Шараф-ака.

Сказав это, Александр взглянул на часы. И это не было бестактностью с его стороны. Именно он был инициатором этой встречи и рисковал после нее больше всего тоже он. Поэтому ему и выпала обязанность следить за продолжительностью этого рандеву из соображений собственной безопасности. А поскольку Рашидов относился к нему как к сыну, было бы глупо с его стороны пренебрегать этим чрезвычайно важным обстоятельством.

16 июня 1983 года, четверг. Москва, Черемушки, улица Гарибальди

Доехав в метро до станции «Новые Черемушки», Алексей Игнатов поднялся наверх и вышел на площадь имени Брежнева. Свернув на улицу Гарибальди, сыщик прошел несколько сот метров, и оказался в нужном дворе, где обитал человек, с которым у него была назначена встреча.

Звали этого человека Константин Кораллов — он был специалистом по японскому декоративно-прикладному искусству. Найдя нужный подъезд, сыщик пешком поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка нужной ему квартиры. Буквально сразу после этого за дверью послышался шум — лай собаки и крики ребенка. Это означало, что в квартире есть ее обитатели. Главным теперь было, чтобы среди последних был тот человек, с которым у Игнатова была назначена встреча. Вести диалог с ребенком, а тем более с собакой в планы Игнатова не входило.

Спустя минуту после того, как Игнатов позвонил, в двери, наконец, щелкнул замок и на пороге появился пожилой мужчина в спортивном костюме синего цвета.

— Вы товарищ Игнатов? — спросил мужчина у сыщика и, получив утвердительный ответ, расплылся в улыбке. — Люблю пунктуальных людей. А то ведь последние пять минут внук и собака меня буквально одолели: дескать, пойдем, дед, гулять. А как я могу пойти, если я жду гостя? Если бы вы опоздали минут на пять, даже не знаю, как бы я с ними справился.

Во время этого монолога в дверном проеме нарисовались те, о ком говорил хозяин квартиры — симпатичный мальчуган лет шести и рыжая собачонка породы карликовый пудель. Увидев их, хозяин квартиры представил домочадцев гостю:

— Прошу любить и жаловать: мой внук Ванечка и собачка Фанечка.

— Трудно вам, наверное, с ними приходится — зовете одного, а бежит другая, — заметил Игнатов.

— Да уж, как в оперетте «Летучая мышь» с собакой Эммой, — улыбнулся на эту шутку коллекционер.

После чего взял собачку на руки, а внуку приказал надеть на голову кепочку и разрешил выйти из квартиры. Спустя пять минут внук и собачка уже резвились на детской площадке, а коллекционер и сыщик уселись на лавочку неподалеку, чтобы углубиться в беседу. Начал ее Игнатов, который извлек из внутреннего кармана пиджака пачку фотографий с нэцкэ, где был изображен мужчина верхом на черепахе.

— Константин Михайлович, посмотрите, пожалуйста, на эту нэцкэ — вам она знакома? — спросил Игнатов у коллекционера, передавая ему фотографии.

Прежде чем ответить, Кораллов извлек из заднего кармана своих спортивных штанов футляр с очками и водрузил окуляры себе на нос. И только после этого взял в руки фотографии.

— Боже мой, откуда у вас это? — вырвался из уст коллекционера возглас, едва он взглянул на первую же фотографию.

— Вы имеете в виду нэцкэ или фотографии? — не понял сути вопроса Игнатов.

— Во-первых, это не нэцкэ, уважаемый, — тут же поправил сыщика Кораллов. — Нэцкэ — это брелок со сквозным отверстием, который обычно крепится к кимоно. Такового отверстия на ваших изображениях нет. Поэтому это — оки-моно, миниатюрная скульптура, предназначенная для украшения интерьера. А герой скульптуры, которая изображена на ваших фотографиях — рыбак Урасимо Таро. Есть такой вымышленный персонаж и главный герой одной японской легенды. Красивая, кстати, легенда, которая считается одним из ранних примеров истории о путешествии во времени. Вот эта черепаха, на которой восседает Урасимо — это на самом деле дочь морского царя Отохимэ, которая временно приняла облик черепахи, чтобы доставить Урасимо на дно морское, в свой дворец Рюгудзё, где они стали мужем и женой. Но затем рыбак затосковал по своему земному дому, по матери и решил вернуться назад. Принцесса дала ему в дорогу коробочку, наказав ни в коем случае ее не открывать. Но когда рыбак узнал, что на земле с момента его отсутствия прошло порядка семисот лет и никого из тех, кого он знал, давно уже нет в живых, он с горя открыл коробочку. После чего тут же состарился и умер.

— Действительно, красивая легенда, — согласился с коллекционером Игнатов. — Но что вас так удивило в этих фотографиях?

— Дело в том, что данное окимоно считается утерянным с сентября 1941 года, — сообщил сыщику неожиданную новость коллекционер. — С того самого момента, когда в Харькове пострадал после фашистской бомбежки Исторический музей, где хранилось несколько десятков редчайших окимоно. Сколько лет вашим фотографиям?

— Что значит лет — они свежие, сделанные совсем недавно.

— Вы в этом уверены?

— Ну, конечно, наши эксперты установили, что пленка, с которой сделаны эти фотографии свежая — ей от силы полгода.

— В таком случае, я вас поздравляю, молодой человек — у вас в руках уникальное окимоно, которому нет цены.

— Не спешите нас хвалить, Константин Михайлович, пока у нас в руках находятся лишь эти фотографии.

— А окимоно где? — искренне удивился коллекционер.

— Пока неизвестно, но мы над этим работаем, — успокоил собеседника Игнатов, после чего спросил: — Вот вы сказали, что это окимоно бесценно. Но все-таки, какая у него может быть цена в денежном эквиваленте?

— На Западе за него могут дать не одну сотню тысяч долларов. Ведь у этого окимоно редкая родословная. Ее автором является знаменитый мастер Асахи Гёмудзан, который жил в эпоху революции Мэйдзи — во второй половине девятнадцатого века. У него много замечательных работ, но именно эта славна тем, что она была подарена российскому императору Николаю Второму — правда, тогда он еще был цесаревичем — во время его поездки в Японию в 1891 году. Это окимоно он потом всегда носил в кармане в качестве амулета или оберега.

— Насколько я знаю из истории, от смерти он его все-таки не спас, — напомнил Игнатов собеседнику про печальную участь императорской семьи.

— В том-то и дело, что в момент гибели этого амулета с царем не было.

— Откуда это известно?

— Из описи вещей, которая была тогда составлена. Как оказалось, царь оставил свой амулет в Александровском дворце Царского села под Петроградом, а сам вместе с семьей отправился в Тобольск. Именно эти обстоятельства чрезвычайно увеличивают стоимость этого окимоно. Только вам-то зачем знать о том, сколько оно теперь стоит?

— Не бойтесь, не для того, чтобы продать, — улыбнулся Игнатов. — Просто, зная его цену, можно предположить, на что способны люди, которые захотят завладеть этим предметом преступным путем.

— А что, такая возможность существует?

— В нашем обществе, в котором все отчетливее стала звучать мелодия чистогана, всякое возможно.

— Это вы хорошо сказали, — согласно кивнул головой Кораллов.

— А как вы думаете, зачем могли быть сделаны эти фотографии? — задал очередной вопрос Игнатов.

— По разным причинам, — пожал плечами коллекционер. — Например, чтобы показать их кому-то для оценки или для фиксации наличия этого кимоно, в свете того, что оно считается утерянным. Это первое, что лично мне приходит в голову.

— А для определения того, что это, например, подделка?

— По фотографии это определить невозможно — нужно держать окимоно в руках.

— А много в Москве специалистов, вроде вас?

— Чуть больше десяти. Еще в Ленинграде есть четверо, трое в Волгограде. Остальные находятся за пределами РСФСР.

В это время раздался звонкий лай пуделя Фанечки, которая таким образом отреагировала на то, что внук коллекционера устроил гонки по детской площадке с девочкой, примерно одного с ним возраста.

— Ваня, смотри не упади! — крикнул внуку его дедушка.

— Забавные у вас внучата., - произнес Игнатов, глядя на то, как резвятся дети вместе с собакой.

— А у вас, простите за бестактность, семья есть? — поинтересовался коллекционер.

— На данный момент уже нет, — коротко ответил Игнатов. — И детей, кстати, тоже. Как там у Есенина:

…Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один… И разбитое зеркало…

— «Черный человек», — выказал свои познания в поэзии коллекционер. — Кстати, Есенин любил собак. Помните, его «Посвящение собаке Качалова» или пронзительную «Песнь о собаке»? Последнюю без слез читать невозможно:

…И глухо, как от подачки, Когда бросят ей камень в смех, Покатились глаза собачьи Золотыми звездами в снег.

— Если вы любите Есенина, обязательно должны завести себе собаку, — дал неожиданный совет сыщику коллекционер. — Очень советую пуделя — добрейшее и умнейшее создание. Среди всех собак он на втором месте по своему интеллекту.

— А на первом кто?

— Колли. Но они крупные собаки, а вот пудели совсем как дети — всегда скрасят ваше одиночество.

— Спасибо, но с моей сумасшедшей работой заводить домашних животных не резон. Вы лучше подскажите, как нам выйти на обладателя этого окимоно. У нас ведь кроме этих фотографий ничего больше нет.

— У вас два пути: либо обойти всех названных мною российских коллекционеров — а их, помимо меня еще семнадцать человек. Может, они что-то и знают. Либо связаться с одним лишь человеком, который живет в Харькове. Это директор того самого Исторического музея, который пострадал во время бомбежки — Сидор Ефимович Ковальчук. Ему уже за семьдесят, но держится он еще молодцом. И память сохранил отменную.

— А почему его кандидатура перевешивает все остальные? — удивился Игнатов. — Ведь с момента пропажи коллекции прошло уже более сорока лет?

— Дело в том, что он специалист именно по Асахи Гёмудзану, который является автором интересующего вас окимоно. Вполне возможно, он обладает дополнительными данными об экспонатах той коллекции, которая погибла в сентябре 1941 года. Впрочем, теперь, исходя из вашей информации, ее гибель можно поставить под сомнение.

— А координаты его у вас есть?

— Увы, — развел руками Кораллов. — Но вы не отчаивайтесь. Вам надо связаться с украинским министерством культуры и там вас наверняка выведут на Ковальчука. Он личность известная — музейным делом занимается более полувека. Вернее, занимался — сейчас он на пенсии. Вот все, чем я могу вам помочь.

— И на том спасибо, — ответил Игнатов, поднимаясь с лавочки и протягивая на прощание ладонь своему собеседнику.

— А про пуделя все-таки подумайте, — пожимая руку сыщику, напомнил о своем предложении коллекционер.

16 июня 1983 года, четверг. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

Время было уже позднее, но Андропов не торопился закончить свой рабочий день, который начался для него с важного события. На сегодняшней сессии его избрали Председателем Президиума Верховного Совета СССР. То есть, к должности генерального секретаря ЦК КПСС Андропов добавил еще и пост президента, тем самым сосредоточив в своих руках все нити управления страной. Отсидев положенное время на сессии в Кремле, Андропов затем отправился в свой кабинет на Старой площади, который раньше принадлежал Брежневу и поражал всех своими габаритами — 10 метров в ширину и 30 в длину. Там Андропову предстояло встретиться с его помощником Павлом Лаптевым, который приберег для него важное сообщение. Оказывается, сегодня днем Шараф Рашидов, приехавший в Москву на Пленум ЦК КПСС и сессию Верховного Совета и задержавшийся здесь еще на некоторое время по указанию ЦК для важного разговора, побывал в ресторане «Узбекистан». Вроде бы, рядовое событие, но Лаптев сообщил шефу, что Рашидова в ресторане интересовала вовсе не узбекская кухня.

— Тогда что? — взглянув на своего помощника поверх очков, спросил Андропов.

Вместо ответа Лаптев положил на стол перед шефом видеокассету, на которой «технари» с Лубянки сделали видеоотчет об этом посещении. Какое-то время Андропов молча взирал на кассету, после чего поднялся и направился в соседнюю комнату отдыха, где находились телевизор и видеомагнитофон марки «Sony». Лаптев отправился следом, предварительно забрав кассету со стола. В комнате отдыха он вставил ее в видеомагнитофон и, дождавшись когда его шеф удобнее устроится в кресле, включил телевизор. На экране возникло изображение помещения, которое, как понял Андропов по его убранству, являлось одной из гостевых комнат ресторана «Узбекистан». Вскоре в нее вошли четверо мужчин, в одном из которых генсек без труда узнал Шарафа Рашидова. По поводу личностей трех остальных он тут же получил комментарий своего помощника:

— Двое молодых людей — это прикрепленные Рашидова, а тот, что постарше — это заместитель директора ресторана.

Тем временем на экране происходило следующее. Все четверо посетителей уселись за стол, и между ними начался неторопливый разговор, в котором Андропов не уловил ничего подозрительного. Замдиректора, разлив из чайника в четыре пиалы чай, стал задавать стандартные вопросы о самочувствии Рашидова после перелета, о делах республики. Лидер Узбекистана отвечал на эти расспросы вполне доброжелательно, на его лице не было ни тени какого-либо напряжения или беспокойства. Также вели себя и двое прикрепленных, которые все это время молчали, занятые поглощением чая. В это время в кабинет вошли двое официантов, которые принесли на подносах еду: круглые лепешки, фрукты и большую тарелку с дымящимся пловом.

— А вы говорили, что их не интересует узбекская кухня, — удивился Андропов, бросив короткий взгляд на своего помощника.

— Это для антуража, Юрий Владимирович — самое интересное будет впереди, — ответил Лаптев.

И спустя несколько минут действительно произошло нечто интересное — изображение на экране пропало, а вместо него появились черные полосы. Вместе с изображением исчез и звук.

Андропов снова взглянул на помощника.

— Как мне объяснили «технари», эти помехи могли возникнуть по вине мини-генератора, который включил кто-то из присутствующих, — пустился в объяснения Лаптев. — Как мы видели, у одного из прикрепленных в руках был «дипломат», куда вполне мог уместиться такого рода генератор. Для чего это понадобилось, тоже не секрет — видимо, для того, чтобы Рашидов имел возможность провести какое-то важное мероприятие, у которого не должно быть лишних свидетелей.

— Намекаете на встречу с кем-то? — спросил Андропов.

— Полагаю, что именно так, — подтвердил догадку шефа его помощник. — Видимо, к ним присоединился кто-то пятый.

— А я думаю, что вряд ли, — не согласился с помощником Андропов. — Зачем показывать его такому количеству людей, если можно сделать это наедине где-нибудь в подсобном помещении. Там ведь их много?

В качестве ответа Лаптев согласно кивнул головой.

— Сколько лет существует это заведение? — продолжал свой допрос Андропов.

— С пятьдесят первого года.

— Получается, что за эти тридцать два года наши «технари» не удосужились напичкать ресторан своей аппаратурой?

— Она есть во всех его залах, но только не в подсобных помещениях, — развел руками Лаптев. — Ведь никто не мог подумать, что в подсобках ресторана может происходить что-то для нас интересное.

— Как видим, именно в подсобке это самое интересное сегодня и случилось, — не скрывая своего недовольства, заметил Андропов. — Рашидов встретился с неким неизвестным, причем это явно не шеф-повар этого заведения, которому наш высокий гость высказывал свои претензии по поводу качества приготовленного им плова. Этот неизвестный — птица очень высокого полета. Причем заметьте, что эта встреча произошла в самом центре города, да еще у нас на глазах. О чем это говорит? Только о том, что Рашидов и этот неизвестный пошли на серьезный риск. Значит, отложить эту встречу они не могли — она им была необходима в виду каких-то чрезвычайных обстоятельств. Догадываетесь каких, Павел Павлович?

— К гадалке не ходи, — коротко ответил Лаптев.

— А что сообщает наша доблестная «наружка»? — после короткой паузы возобновил разговор Андропов.

— В течение нескольких часов она записала на видеопленку всех выходящих из ресторана людей, но эту информацию надо еще обработать.

— Вы полагаете, что этот неизвестный настолько глуп, чтобы покинуть ресторан через главный выход? — усмехнулся Андропов. — Он наверняка сделал это с «заднего кирилица», как говорит наш великий сатирик Аркадий Райкин. Но там, как я понял, представителей нашей доблестной «наружки» не было?

Молчание помощника лишь подтвердило догадку Андропова.

— Теперь понятно, зачем прикрепленный Рашидова заходил вчера в Дом книги — у них там канал связи, — сделал вывод Андропов, вспомнив еще одну видеозапись, которую ему показали. — Видимо, вчера «крот» назначил Рашидову встречу, а сегодня они благополучно пересеклись в ресторане прямо у нас под носом. Поэтому, Павел Павлович, слушайте мой приказ: бросьте на поиски этого инкогнито наших лучших оперативников. Кровь из носу, но он должен быть найден как можно быстрее. В противном случае мы рискуем провалить дело, которое столь тщательно готовилось. Сами понимаете, история нам этого не простит.

17 июня 1983 года, пятница. Пакистан, Исламабад, озеро Раваль

Отогнав моторную лодку на середину озера, Хью Лессарт заглушил мотор и повернулся к своему собеседнику, сидевшему напротив него — итальянцу Франческо Розарио. Тот откинулся на спинку сиденья, держа в одной руке бокал с виски, а в другой сигарету.

Лессарт знал этого человека уже четыре года. В конце 70-х американец работал в резидентуре ЦРУ в Риме и отвечал за контакты с неаполитанской мафией — каморрой. И его сегодняшний собеседник был ее представителем, принадлежавший к клану Казалези. С недавних пор этот клан обратил свои взоры на Афганистан, откуда на юг Италии шли поставки наркотиков. На тот момент существовало два основных маршрута транспортировки опийных наркотиков (опия-сырца, морфия и героина): западный (Джелалабад — Кандагар — провинция Гильменд — Захедан — Тегеран — Тебриз — Стамбул — Европа) и южный (Пешавар — Карачи — морем или самолетом в Европу — на Ближний Восток — в Азиатско-Тихоокеанский регион). Самым популярным был южный маршрут, поскольку, в Пакистане проживала большая пуштунская диаспора (порядка 3 миллионов человек), тесно связанная со своими родственниками в Афганистане. Ведь в первую очередь, выращиванием опийного мака и ректификацией опиума занимались в районах, населенных таджикским и пуштунским населением — в Гильмендской долине, а также в районе городов Файзабад, Кундуз, Кандагар, Джелалабад и Фарах. Эти районы были удобны тем, что находились под контролем моджахедов и пакистанской армии. Дальнейшая переработка афганского опиума в морфий и героин осуществлялась в соседних странах, обладающих соответствующей химической промышленностью — Пакистане, Турции, Иране (до середины 1980-х), а также европейских странах — Франции и Италии.

Выбрав в качестве места встречи это живописное озеро, где в эти часы было малолюдно и достаточно прохладно, Лессарт взял напрокат моторную лодку и в течение часа обсуждал с итальянцем ситуацию с поставкой наркотиков в Неаполь. И когда эта тема была досконально обговорена со всех сторон, американец перешел к другой, которую он специально приберег на конец их встречи. Причем для ее обсуждения он загнал лодку на самую середину озера, что не укрылось от глаз итальянца.

— Мы забрались так далеко от берега, чтобы обсудить нечто еще более секретное, чем поставка наркотиков? — спросил Розарио, стряхивая за борт пепел от сигареты.

— Ты как всегда проницателен, Фрэнки, — называя собеседника на американский манер, ответил Лессарт. — Хочу попросить тебя об одной услуге, памятуя, что за тобой тянется должок еще со времен моего пребывания в Риме.

Речь шла о событиях лета 1980 года, когда Лессарт предупредил Розарио о том, что люди из соперничающего клана готовили покушение на него и членов его семьи. В результате итальянец и его домашние остались живы, чего нельзя было сказать о заказчиках покушения — их живьем бросили в бочки, залили сверху бетоном и утопили в море. С тех пор Лессарт ждал удобного случая, чтобы обратиться к Розарио с ответной просьбой об услуге. И вот сегодня этот момент настал.

— Ты ведь у нас большой специалист по части футбола, в отличие от меня, — продолжил свою речь американец.

Это была сущая правда — Розарио был страстным болельщиком самого любимого для всех неаполитанцев футбольного клуба «Наполи». Более того, именно Розарио, как член своего клана, занимался вопросами субсидирования этой команды из «черной кассы» каморры. В свое время именно Розарио ввел в курс своего американского приятеля относительно участия мафии в футбольных делах. Он объяснил ему, что самый простой способ заработать на футболе деньги — это договорные матчи. С их помощью букмекерские конторы и подпольные тотализаторы приносят мафии огромный доход. На втором месте по прибыльности — отмывка денег с помощью футбольных трансферов. На третьем — продажа билетов, когда мафия забирает себе разницу между заявленной и фактической суммой выручки за билеты.

В сегодняшнем разговоре Лессарта интересовали трансферы — покупка игроков. Он знал, что его итальянский собеседник, выезжая за пределы Италии, частенько ходит на футбольные матчи в разных странах и приглядывается к талантливым молодым игрокам, которые могли бы подойти его любимому клубу «Наполи», либо в другие итальянские клубы, причем не обязательно именитые. Это была еще одна статья дохода для Розарио. И именно на эту тему американец и перевел теперь разговор, спросив у итальянца напрямую:

— Ты ведь хорошо знаешь местный футбол — есть здесь стоящие игроки?

— С каких это пор ты стал интересоваться футболом? — искренне удивился Розарио.

Удивление итальянца было настолько сильным, что его рука с бокалом, из которого он собирался сделать очередной глоток, замерла в воздухе.

— Считай, что с сегодняшнего, — ответил Лессарт. — Но ты не ответил на мой вопрос.

— Стоящих игроков европейского уровня в Пакистане нет, — сделав, наконец, глоток из бокала, ответил итальянец. — Хотя в футбол здесь на профессиональном уровне играют с 1948 года — через год после обретении Пакистаном независимости от Великобритании. Ведущих клубов несколько, но чемпионами в последние годы становились «летчики» в позапрошлом году и «банкиры» в прошлом. Оба клуба из Карачи. Я видел эти команды в деле, но взять кого-то на заметку так и не смог — мелковаты ребята.

— Но пакистанский футбол сильнее афганского? — продолжал задавать вопросы Лессарт.

— Конечно, посильнее, учитывая то, что происходит в Афганистане вот уже пять лет — сплошные перевороты и войны. Но зачем тебе это?

Однако американец оставил этот вопрос без ответа и вместо этого задал свой:

— Значит, если взять хорошего пакистанского футболиста и переместить его в афганские условия, там он не будет мелковат?

— Там он может стать королем, — коротко ответил итальянец.

— В таком случае, сделай мне одолжение — найди мне такого игрока. Ты ведь еще неделю собираешься здесь задержаться?

— Собираюсь, но о каком игроке конкретно идет речь — из тех команд, которые я тебе перечислил?

— Ни в коем случае! Мне нужен игрок-любитель, который еще нигде не успел засветиться. Этакий самородок, который сможет произвести фурор в Афганистане. Такого здесь можно найти?

— Найти-то можно, но не за неделю же, — развел руками Розарио.

— Понимаю твои сложности, но мне нужен такой человек как можно быстрее. Сделай мне одолжение, как когда-то сделал тебе я. Прошерсти лагеря для беженцев на границе с Афганистаном — там много молодежи.

— Почему именно там?

— Я забыл тебе сказать, что этот парень должен быть пуштуном, у которого есть родственники в Афганистане. Так легче будет его адаптировать в той среде.

— Ты хочешь заполучить разведчика в виде футболиста?

— Что-то вроде этого, — уклончиво ответил Лессарт, не желая раскрывать всех карт перед итальянцем. — Если ты управишься за неделю, я уступлю тебе пять процентов с нашей сегодняшней сделки по наркотикам.

— А если я попрошу десять?

— А это уже наглость, Фрэнки, — покачал головой американец. — Ты и твоя семья все-таки мне жизнью обязаны.

Однако заметив, как поник его собеседник, который был неравнодушен к двум вещам в жизни — деньгам и женщинам — Лессарт продолжил:

— Но поскольку мы с тобой друзья, я готов остановиться на семи процентах. По рукам?

И он первым протянул итальянцу свою раскрытую ладонь, которая была принята без каких-либо раздумий.

17 июня 1983 года, пятница. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 3-й этаж, кабинет заведующего Отделом организационно-партийной работы Егора Лигачева

За долгие годы своей партийной работы Шараф Рашидов многократно бывал в этом кабинете, но никогда он не чувствовал себя здесь столь неуютно. Во-первых, по причине того, что он знал истинную подоплеку его сегодняшнего вызова сюда. А во-вторых, его смущала личность его собеседника, который был не только ниже его по своему партийному статусу, но и моложе на три года. То ли дело Иван Капитонов — предыдущий руководитель Отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС. Он был на два года старше Рашидова, однако в партию они вступили почти одновременно — в конце 30-х, да и сроки начала партийной работы у них тоже совпадали: Капитонов в 1943 году занял пост секретаря Краснопресненского райкома в Москве, а Рашидов годом позже был выдвинут на должность секретаря Самаркандского обкома по кадрам. Да и отношения у них с Капитоновым, после того как он в 1965 году возглавил Отдел оргпартработы, всегда были ровные, товарищеские. С Егором Лигачевым, учитывая то, кто именно поставил его на этот пост, таких отношений у Рашидова не могло быть в принципе. Даже не смотря на то, что вновь испеченный руководитель проявил сегодня учтивость — вышел в приемную, чтобы лично проводить гостя в свой кабинет. Но Рашидов понимал, что все это делается неискренне, что все это аппаратные игры, не более. И подтверждение этому он нашел практически сразу, едва вошел в кабинет.

Его цепкий взгляд сразу заметил на столе у Лигачева стопку писем, о содержание которых он сразу догадался — скорее всего, это были жалобы людей на существующие в его республике недостатки. Причем, отталкиваясь от своего многолетнего опыта партийной и государственной работы, Рашидов прекрасно знал, каким образом появляются на свет такого рода послания. Часть из них действительно имела подлинное происхождение — то есть, была написана реально существующими людьми, которых возмущали разного рода недостатки, в основном в социально-бытовой сфере. А вот другая часть писем была состряпана в недрах партаппарата подставными лицами с целью дискредитации тех руководителей, вотчины которых упоминались в этих посланиях. Короче, это были все те же аппаратные игры. Единственное, что не мог взять в толк Рашидов, опускаясь на стул перед Лигачевым, зачем их пускают в дело против него — человека, который «съел» не одну собаку в этом деле? Может, у его недоброжелателей притупился нюх? Или же они готовы опуститься даже на такой уровень, лишь бы побыстрее вынудить его уйти в отставку?

Между тем разговор начался с банальных расспросов о положении дел в республике. Рашидов отвечал коротко, не торопясь, догадываясь о том, что их разговор наверняка записывается «слухачами» с Лубянки и уже сегодня эта запись будет лежать перед Андроповым. Точно так же, как вчера подобная же запись наверняка была ему преподнесена по факту посещения Рашидовым ресторана «Узбекистан».

Исчерпав весь запас банальностей, Лигачев, наконец, перешел к тому, ради чего, собственно, весь этот разговор и затевался.

— Шараф Рашидович, в ЦК поступает много писем о безобразиях в республике, — положив ладонь на стопку писем, лежавших на краю стола, произнес хозяин кабинета. — Люди жалуются, притом основательно, все больше и больше. Мы пересылаем письма вам для проверки, но вы и ваши товарищи отвечаете, что факты не подтверждаются. Трудно в это поверить. Вот посмотрите, сколько писем. А ведь здесь только малая толика. ЦК буквально завален письмами из Узбекистана.

— Только оттуда? — задал неожиданный вопрос Рашидов.

— В каком смысле? — насторожился Лигачев.

— В том смысле, что в других республиках у нас тишь да гладь, да божья благодать?

— А при чем здесь другие республики?

— При том, что у меня создается такое впечатление, что кое-кто именно из Узбекистана хочет сделать козла отпущения. Это опасная практика, поскольку у нас многомиллионная республика и большая партийная организация. У нас одних только русских людей проживает около полутора миллионов человек.

Все эти слова Рашидов произносил громко, адресуя их не столько Лигачеву, сколько тому человеку, который будет слушать этот разговор в записи.

— Успокойтесь, Шараф Рашидович, никто в ЦК не ставит целью нападать на Узбекистан, — произнес Лигачев, убирая руку со стопки писем. — В других республиках тоже имеются недостатки, но говорить о них я буду с их руководителями. А пока я уполномочен провести эту беседу именно с вами.

«Вот именно, что уполномочен, — подумал Рашидов, глядя в лицо собеседнику. — Человек ты, видать, честный, но тюфяк. Твоей честностью хотят воспользоваться весьма циничные люди, которые привыкли загребать жар чужими руками. Ты будешь носом рыть землю, не догадываясь, что тобой просто пользуются. Впрочем, может быть, я ошибаюсь относительно твоей неосведомленности?».

Заметив, что его собеседник ушел в себя и разговор теряет остроту, Лигачев решил открыться:

— Шараф Рашидович, дело серьезное. О письмах доложено Юрию Владимировичу Андропову. Я беседую с вами по поручению Генерального секретаря.

«Вот с этого и надо было сразу начинать», — подумал Рашидов, а вслух спросил:

— И какие меры вы собираетесь принимать, отталкиваясь от этих писем?

— Отдел будет вносить предложение направить в Узбекистан авторитетную комиссию из ЦК.

— Для чего?

— Как для чего? — брови Лигачева взметнулись вверх. — Для того, чтобы изучить те жалобы, которые к нам пришли, на месте.

— Это я понял, — согласно кивнул головой Рашидов. — Я спрашиваю, какую конечную цель вы преследуете?

Лигачев с удивлением уставился на собеседника, не зная, что ответить. Тогда Рашидов продолжил:

— Егор Кузьмич, мы с вами уже немолодые люди и не один год состоим в партии. Зачем нам ходить вокруг да около — давайте говорить начистоту. Вы добиваетесь моей отставки?

— Ну, зачем вы так, Шараф Рашидович, — развел руками Лигачев. — Мы с уважением относимся к вам, как преданному делу партии человеку. Просто вам надо пересмотреть ваши взгляды на некоторые явления.

— Какие именно?

— Ну, например, на то, что ваша партийная организация засорена недостойными людьми. От них надо решительно избавляться.

— В начале июля мы готовимся провести республиканский Пленум ЦК, на котором выведем из состава нашего Центрального комитета двух человек за допущенные ошибки в работе — Хикматова и Эльбаева.

— Хорошо, но этого мало, — сказал, как отрубил Лигачев.

— Сколько же вам нужно наказанных — сотни или, может быть, тысячи? Тогда пришлите разнарядку. Но вы не почему-то не желаете доверить это дело нам самим и собираетесь прислать комиссию.

— Потому что на те жалобы, которые накопились, вы не реагируете.

— А если я дам вам слово, что мы учтем все ваши пожелания и в кратчайшие сроки разберемся со всеми жалобами, которые к вам пришли — в том числе и с теми, которые сейчас лежат у вас на столе. Республика у нас большая, население — более семнадцати миллионов человек, и это естественно, что от многих из них приходят жалобы. Для этого в нашем ЦК и других ведомствах работают специальные отделы по работе с такими заявлениями. И на протяжении стольких лет, пока я руковожу республикой, нам всегда удавалось справляться с такими жалобщиками. Только в прошлом году по жалобам в жилищной сфере мы выделили квартиры восьми тысячам человек. А еще пяти тысячам человек мы помогли сделать бесплатный ремонт.

— Здесь жалобы не только по поводу недостатков в жилищной сфере, — сообщил Лигачев. — Много нареканий о работе органов власти и правоохранительной системы.

— Мы готовы и здесь самым беспощадным образом спросить с руководителей: кого надо уволим, а кто заслуживает самого сурового взыскания — с того взыщем. Если я и мои товарищи по работе пообещаем руководству партии, что в течение месяца разберем все жалобы и устраним недостатки, которые в них упоминаются, мы можем рассчитывать на то, что вы отзовете комиссию?

Говоря это, Рашидов смотрел прямо в глаза своему собеседнику, и от него не укрылось, каким растерянным стало выражение его лица. Правда, длилось это всего лишь несколько секунд. После чего Лигачев взял себя в руки и произнес:

— Комиссия уже назначена и я не уполномочен ее отменять.

«Что и следовало доказать, — подумал Рашидов, откидываясь на спинку стула. — Ты всего лишь рядовой исполнитель, несмотря на весь пафос, который пытаешься здесь источать».

Вслух же он произнес следующее:

— Вы собираетесь прислать к нам комиссию накануне сбора хлопка, даже не подумав о том, что это может плохо отразиться на наших показателях. Вы даже не задумываетесь о том, что в этих письмах может быть очень много наветов. Или вы потому и не хотите передать эти письма нам, что боитесь вскрытия этих наветов?

— Что вы себе позволяете? — от возмущения лицо Лигачева даже покраснело.

Но Рашидов не обратил никакого внимания на этот выплеск и продолжил свою речь, как ни в чем не бывало:

— Мы обязаны защищать наших руководителей и дать им возможность спокойно работать. Мы все-таки передовая республика, а не отстающая. Сегодня на сессии Верховного Совета выступал наш товарищ — ветеран войны Саматова, которая сообщила, что за прошедшие два года выпуск промышленной продукции в нашей республике увеличился на десять процентов, а сверх плана ее реализовано более чем на полмиллиона рублей. Помимо этого, мы берем на себя повышенные обязательства по сдаче стране хлопка. Узбекистан должен давать стране именно его, а не, понимаешь… письма.

— Здесь в ЦК очень высоко ценят Узбекистан, — сменив гнев на милость, начал оправдываться Лигачев. — И здесь понимают, что узбекский народ при огромной помощи всей страны совершил поистине подвиг, освоив в прошлом засушливые, пустынные земли, выращивая на них хлопок. И это вовсе не общие, как говорят, дежурные слова, я действительно считаю освоение пустыни народным подвигом. Однако тем более недопустимо, чтобы на самопожертвовании народа паразитировали коррумпированные слои.

— Я и говорю, что конечной целью вашей комиссии должна стать моя отставка, — усмехнулся Рашидов. — Иначе слово «коррупция» вряд ли бы слетело с ваших уст. Однако я хочу сказать следующее.

Рашидов снова подался вперед, после чего продолжил:

— Я с уважением отношусь к моим коллегам по партии — членам вашей комиссии. Но к каким бы выводам они не пришли, я все равно останусь на своем посту, чтобы достойно провести уборочную страду и юбилей города Ташкента.

Когда спустя полтора часа Юрий Андропов слушал этот разговор в записи, он поймал себя на мысли, что Рашидов ни разу за всю беседу не потерял самообладания. Было видно, что он прекрасно осведомлен о тайной подоплеке этого разговора и людях, которые за ним стоят. И своим демонстративным нежеланием уйти в отставку, лидер Узбекистана как бы бросал вызов этим людям. Так мог себя вести только сильный человек, у которого за спиной есть влиятельные союзники. И одним из них был тот таинственный незнакомец, который встречался вчера с Рашидовым в ресторане «Узбекистан».

«Меня одолевает дикое любопытство узнать, кто же скрывается под личиной этого инкогнито, — размышлял Андропов, стоя у окна своего кабинета на Старой площади. — Из каких недр выплыл этот человек: из КГБ, МВД, МИДа или, может быть, отсюда — из ЦК КПСС? В любом случае, пока он существует, Рашидов имеет возможность узнавать наши планы и опережать нас на шаг. Значит, надо еще раз поторопить Лаптева — пусть ускорит процесс поимки этого опасного «крота»».

17 июня 1983 года, пятница. Москва, Орехово-Борисово, Домодедовская улица, 160-е отделение милиции

— Список не самый внушительный — за сутки можно обежать, — констатировал майор Илья Белоус, изучив фамилии владельцев «мерседесов» голубого цвета, прописанных в Москве.

В этом списке, который начальнику отдела угро только что предоставил Алексей Игнатов, фигурировало всего лишь четыре человека: работник МИДа Максим Ларионов, популярный актер Арчил Гомиашвили, директор универмага Алла Костанди и работник союзного спорткомитета Вячеслав Бровин.

— Учитывая, что актер вот уже третью неделю находится с гастролями в городе Горьком, куда он укатил на своем личном автотранспорте, фигурантов остается всего лишь трое, — внес важное уточнение в размышления начальника Игнатов.

— Тогда почему ты до сих пор здесь, а не бегаешь по Москве в поисках этих фигурантов? — удивился майор.

— Я скинул это дело Васе Зайцеву — он парень молодой и хваткий, — сообщил Игнатов. — А мне бы в это время надо в Харьков слетать на встречу с бывшим директором музея.

— Ты же знаешь, как тяжело теперь стало командировочные выбивать, когда «конторские» в нашей «конюшне» начали порядок наводить, — напомнил Игнатову о сложившейся в МВД ситуации Белоус. — Это, во-первых. А во-вторых — на тебе еще убийство ветерана войны Лиознова висит. Ордена-то его до сих пор нигде так и не всплыли.

— Всплывут, куда они денутся, — отмахнулся Игнатов. — Это же не ордена Ленина или Героя Соцтруда, в которых чистое золото 99-й пробы весом в 29 грамм. Вот с ними сложнее — с них, как известно, снимают эмаль и переплавляют в слитки. А все остальные ордена обычно стараются продать. Да и моя поездка в Харьков не обещает быть долгой — за сутки должен обернуться.

— Скажи уж честно, что хочется обстановку сменить, — отправляя в рот сигарету, заметил Белоус. — Ведь далеко не факт, что твой директор музея владеет какой-то ценной информацией. Как-никак, но с начала войны больше сорока лет прошло.

— Не спорю, но и рубить эту ниточку тоже было бы расточительно. Лучше пусть Вася Зайцев в Москве ее кончик попытается ухватить, а я зайду со стороны Харькова.

— А если я захочу, чтобы Василий вместо тебя туда сгонял? Он, как ты сам говоришь, парень молодой и хваткий.

— Не получится, — покачал головой Игнатов.

— Это почему же?

— Ты же сам говоришь, что с командировочными туго стало. А у Васи молодая семья — жена и грудной ребенок — ему каждая копейка для семейного бюджета дорога. А я мужик холостой и вполне могу пожертвовать своим червонцем на билет до Харькова.

— Неужели кровные отдашь?

— А чего не сделаешь ради дела.

— Было бы дело стоящее, а тут какая-то нэцкэ.

— Во-первых, это окимоно. А во-вторых, она одна несколько сотен тысяч стоит. Заметь, не наших, а долларов. Теперь смекаешь, почему этот боксер с ножичком так энергично бился за эти фотографии? Он явно не хотел, чтобы они к нам попали. Да и потом — не люблю я, когда моих агентов ножом по горлу чикают.

— Рассчитываешь, что тебе с этих сотен тысяч что-то на пенсию перепадет?

— Мне о пенсии думать рано.

— Тогда понятно — мечтаешь снова на Петровку вернуться?

— Чем черт не шутит. В общем, оформляй мне командировку. И про положенные тринадцать рублей в сутки вставить не забудь.

— Ты же сказал, что свои кровные выложишь.

— Я и не отказываюсь! Но будет лучше, если все будет по закону. Кажется, к этому нас призывает с высоких трибун наш новый Генеральный секретарь? А он, как известно, слов на ветер не бросает.

17 июня 1983 года, пятница. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Следователь союзного КГБ Аркадий Габрилянов налил из графина воду в стакан и протянул его мужчине, который сидел напротив него на другом краю стола. Мужчина принял от следователя стакан и стал жадно пить, утоляя мучавшую его все время допроса жажду. Глядя на двигающийся кадык пьющего, Габрилянов достал из кармана рубашки платок и вытер со своего лица обильно струившийся пот. Несмотря на работающий на всю мощь вентилятор и раскрытое настежь окно, в кабинете было жарко, как в парилке, из-за установившейся в городе сильной жары, которая по-узбекски называлась чилля.

— Ну, что, Саматов, будем признаваться или нет? — обратился следователь к мужчине, когда тот, осушив стакан до донышка, поставил его на стол. — Вас изобличают сразу двое ваших хороших знакомых — Суюнов и Макхамов, а вы все упорствуете. Нехорошо.

— А если они меня оговаривают? — вытирая рукой губы, предположил Саматов. — Я же вам уже сто раз говорил, что этих людей видел всего лишь один раз в приемной министра Эргашева. Знакомство у нас было шапочное — длилось всего лишь две-три минуты. Какой смысл этим людям передавать мне такие огромные деньги — двадцать тысяч рублей?

— А вот Суюнов и Макхамов утверждают, что знают вас давно — около года, — продолжал настаивать на своем Габрилянов. — И вообще, согласитесь — если против вас дают показания сразу двое людей, это говорит не в вашу пользу. Зачем им вас оговаривать?

— Не знаю, гражданин следователь, — прижимая обе руки к груди, ответил Саматов. — Может, они делают это от страха?

— Вы хотите сказать, что здесь их запугали до такой степени, что они готовы лжесвидетельствовать? — грозно сверкая очами, спросил следователь.

— Аллах меня сохрани — ни в коем случае! — замотал головой Саматов. — Но пусть они придут сюда и скажут мне это в глаза.

— Вы хотите очной ставки? Мы вам ее устроим. Но если они подтвердят свои письменные показания, вы признаетесь в том, что получали от них взятки?

— Они так не скажут — у них совести не хватит заявить подобное, глядя мне в глаза.

— Вы верите в наличие у этих людей совести? — искренне удивился Габрилянов. — Да они мать родную продадут, если возникнет такая необходимость.

— Вот и я о том же, гражданин следователь — нельзя верить таким людям, — согласился с выводом следователя Саматов.

— Но мы вынуждены им верить, поскольку они дают одинаковые показания против вас. Вы же их читали. Поэтому у нас есть все основания привлечь вас к уголовной ответственности как взяткополучателя. Ведь вы взяли эти деньги, чтобы способствовать этим людям в получении ученых степеней, будучи членом экспертного совета. И они эти степени получили, по сути, обманув государство.

— Но это было без моего участия, я вам много раз об этом говорил. Я не знаю этих людей!

— Опять двадцать пять! — всплеснул руками Габрилянов. — Что вы заладили, как попугай: не знаю, не знаю! Зато мы это знаем и сделаем все необходимое, чтобы вы отправились за решетку вместе с ними. Если вы, конечно, не захотите нам помочь.

— Чем помочь? — голосом полным отчаяния, спросил Саматов.

— Вывести на чистую воду преступников, которых мы вам укажем.

— И что это за люди?

— Нехорошие люди, Рахим Салимович. Они опозорили честное звание коммунистов и должны понести за это наказание. Вы ведь знаете академика Ильхомова?

— Хасана Курбановича? Конечно, знаю!

— По нашим сведениям, он был в одной шайке с министром внутренних дел Эргашевым и его людьми. Они за взятки делали протекцию разным людям, продвигая их на высокие посты — один в МВД, другой в Академии наук. И нам надо вывести их на чистую воду. Но для этого нам нужна обширная доказательная база. И мы хотим, чтобы вы нам в этом помогли.

— То есть, я должен дать изобличающие показания против Хасана Курбановича?

— Совершенно верно!

— Но у меня нет никаких сведений о том, что товарищ Ильхомов брал взятки. И про Кудрата Эргашевича Эргашева я тоже ничего плохого сказать не могу. Его вообще отправили на заслуженный отдых, вручив медаль «За доблестный труд».

— Эти награды мы у него скоро отнимем, — тут же отреагировал на эти слова Габрилянов. — У нас накопилось достаточно показания о том, что за преступная шайка окопалась в здешнем МВД и ряде других министерств. И если вы не хотите понести ответственность вместе с этими людьми, от вас требуется лишь одно — помочь следствию.

— То есть лжесвидетельствовать?

Прежде чем ответить, Габрилянов снова достал из кармана платок и вытер со лба, обильно струившийся пот. После чего встал со своего места, обошел стол и подошел к Саматову. И, глядя ему в глаза, спросил:

— Вы фильм «Место встречи изменить нельзя» смотрели?

— Кто же его не смотрел? — искренне удивился Саматов.

— Значит, помните слова Высоцкого о том, что вор должен сидеть в тюрьме? Нас прислали сюда из Москвы, чтобы мы очистили вашу республику от воров. И мы хотим, чтобы все честные люди нам в этом помогали.

— Но не таким же способом!

— Плевать нам на способы! Главное: вор должен сидеть в тюрьме! А Ильхомов и ему подобные — воры. Вы ведь и сами об этом знаете, но боитесь себе в этом признаться. Вот скажите, в экспертном совете, в котором вы заседаете, есть взяточники? Люди, которые берут деньги за то, чтобы раздавать нужным людям ученые степени?

— Наверное, есть, — кивнул головой Саматов.

— Не наверное, а точно есть. Это распространенное явление, причем не только в вашей республике — по всему Союзу подобное происходит. Наверняка и вам предлагали в этом участвовать. Ведь предлагали?

— Ну, было как-то пару лет назад, — подтвердил догадку следователя Саматов.

— Вот видите! — не скрывая своей радости, воскликнул Габрилянов. — И кто же это был?

— Профессор Ганишвили Тенгиз Сократович. Но я категорически отказался от этого предложения.

Услышав фамилию профессора-взяточника, следователь стушевался, что не укрылось от внимания Саматова. И в этот миг он понял, что совершил бестактность — невольно затронул земляческие чувства своего собеседника, который был родом из Закавказья. За этим демаршем обязательно должна была последовать вспышка ярости, и она последовала.

— Вы лжете, Саматов! — чуть ли не закричал Габрилянов. — Мы проверяли — профессор Ганишвили честный человек. А вот ваш Ильхомов — взяточник! И если вы будете его покрывать, то сами окажетесь вместе с ним на скамье подсудимых. А у вас, насколько я знаю, парализованная мать. Если вас не станет, кто будет ее содержать и ухаживать за ней? Вы об этом подумали? Вам что судьба каких-то взяточников дороже судьбы вашей матери, которую вы можете больше не увидеть?

Выдав этот монолог, Габрилянов вернулся на свое место, придвинув вентилятор чуть ли не вплотную к себе.

— Можно еще воды? — после некоторой паузы попросил у следователя Саматов.

Габрилянов снова наполнил стакан и передал его собеседнику. Осушив его, Саматов вновь взглянул на следователя и спросил:

— А если я дам вам нужные показания, меня отпустят?

— Не сразу, — мотнул головой Габрилянов. — Но то, что на следующей неделе вы будете дома рядом с матерью, я вам гарантирую.

— Тогда что я должен написать?

Однако ответить Габрилянов не успел, поскольку в кабинет вошел его заместитель — следователь Алексей Жаров. Судя по выражению его лица, он был явно чем-то озабочен. Поэтому Габрилянов нажал кнопку вызова под столом и когда в кабинет вошел конвойный, попросил его отвести Саматова в камеру предварительного заключения, пообещав последнему новую встречу уже в скором времени. Когда дверь за Саматовым закрылась, Жаров спросил:

— Ну что, по-прежнему выкаблучивается?

— Уже нет — сломался, — ответил Габрилянов. — Да и куда ему деваться, когда на него такая махина навалилась — в порошок сотрет.

Жаров подошел к раскрытому окну и достал из заднего кармана брюк пачку сигарет «Мальборо».

— Как ты можешь курить в такую жару? — искренне удивился Габрилянов.

— А что ты предлагаешь, если она здесь длится до сентября — вообще курить бросить? — спросил Жаров, отправляя сигарету в рот. — Надо «колоть» этих чурок побыстрее и мотать обратно в Москву.

— Не волнуйся, до сентября мы здесь не задержимся, — успокоил коллегу Габрилянов. — Если все будет складываться удачно, через месяц-полтора нам светит отпуск. И вернемся мы сюда уже холодной осенью. Если вообще вернемся. Но чтобы уехать со спокойной душой, нам надо заарканить как можно больше фигурантов, причем не рядовых.

— Твоими бы устами да мед пить, — усмехнулся Жаров. — Если твой Саматов сломался, то мой Максумов играет в несознанку. И голыми руками его не возьмешь — идейный, сука!

— А ты помаринуй его хорошенько в изоляторе и замордуй ночными допросами. Тебя что, учить надо? — удивился Габрилянов.

— Пробовал — не получается. Может, мы вдвоем его расколем? — пуская дым в окно, спросил Жаров.

— Алексей, мне Саматова дожать надо, пока он тепленький, — вытирая платком пот с лица, ответил Габрилянов. — А тут еще вечером в аэропорт ехать — сын-балбес прилетает.

— Что он здесь потерял в таком пекле?

— Лучше здешнее пекло, чем то, в какое он угодил в Тбилиси.

— Так это не Ленчик?

— Нет — Баграт, — ответил Габрилянов, имея в виду своего отпрыска от первого брака. — Парень связался с «золотой молодежью», а те его вовлекли в какую-то темную историю. Отчим с трудом его из нее вытащил, но оставаться там ему нельзя — все может повториться. Вот моя бывшая супруга и отправила его сюда в надежде, что здесь он будет в безопасности.

— А в Армению нельзя было его отправить? — продолжал удивляться Жаров.

— Чудак, из Еревана до Тбилиси всего три с половиной часа на автомобиле. А вот до Ташкента — больше суток. Есть разница? Хочу пристроить его в местный политехнический институт, он ведь у меня в технике хорошо сечет. Да и армян здесь тоже хватает — не дадут парню пропасть. Я ему уже и место в общежитии подыскал.

В это время зазвонил телефон, стоявший на столе. Габрилянов снял трубку и практически тут же ее положил, сообщив коллеге, что ему надо срочно подняться на третий этаж. Это означало, что его хочет видеть сам председатель КГБ Узбекской ССР Левон Мелкумов.

Когда спустя пять минут Габрилянов вошел в кабинет председателя, тот встретил его сидя за столом с пиалой горячего зеленого чая в руке. Поскольку кабинет был оборудован импортным кондиционером, в нем царила приятная прохлада, которая подействовала на гостя самым благотворным образом. И когда хозяин кабинета пригласил его за стол и налил ему в пустую пиалу чаю, тот не стал отказываться и заметил:

— Раньше я удивлялся, как это узбеки могут пить горячий чай в жару, а теперь и сам к нему привык.

— Потому что у зеленого чая двойной эффект: он одновременно тонизирует и снижает потребность организма в жидкости, — тут же среагировал на реплику гостя Мелкумов. — Они и чапаны одевают неспроста — зимой в нем тепло, а жарким летом прохладно. Этакий эффект термоса.

После того, как гость сделал несколько глотков из пиалы, хозяин кабинета приступил к разговору, ради которого он, собственно, и позвонил Габрилянову.

— Только что поступило сообщение из Москвы — Рашидов отказался подавать в отставку, — сообщил хозяин кабинета.

Услышав эту новость, Габрилянов сделал еще один глоток из пиалы, поставил ее на стол и произнес:

— Крепкий орешек этот ваш Шараф Рашидович.

— А я сразу предупредил об этом Юрия Владимировича — добровольно он со своего поста не уйдет.

— Ну да бог с ним — мы же не только его спихнуть собираемся, у нас задача шире. Просто его отказ несколько затянет нашу миссию.

Произнеся это, Габрилянов извлек на свет пачку сигарет и закурил, даже не соизволив спросить об этом у человека, который был старше его не только по званию, но и по возрасту. Хозяина кабинета это задело, но он предпочел не делать замечаний гостю. Он знал, что тот находится в фаворе у высшего начальства и входит в категорию «новых выдвиженцев», которые заслужили доверие нового генсека и его команды особым рвением в борьбе с их политическими оппонентами. Некогда и сам Мел кумов был таким же «новым выдвиженцем». Правда, давно это было — еще четверть века назад, когда его привлекли к «делу Дежана» — вербовке посла Франции в СССР Мориса Дежана, которого заманили в «медовую ловушку». И одним из тех, кто выступил в роли «змея-искусителя» был Левон Мелкумов. Именно этим он и обратил на себя внимание московских деятелей, хитро подведенный к ним человеком, которого называли «главным армянином Советского Союза» — Анастасом Микояном. Благодаря его протекции Мелкумов через два года после «дела Дежана» (1960) был назначен заместителем начальника УКГБ Узбекской ССР по Самаркандской области. Важнейшая должность в номенклатуре республики, учитывая, что всей полнотой власти в ней тогда обладал представитель самаркандского клана Шараф Рашидов. А Мелкумов должен был курировать взаимоотношения армянской диаспоры с различными узбекскими кланами и особенно с «самаркандцами», «ташкентцами» и «ферганцами». Одновременно с этим тот же Микоян продвигал своих земляков и в других регионах. Например, «главным чекистом» Армении стал Георгий Бадамянц, переведенный туда из «витрины социализма» — Латвии, а директором созданного в 1956 году Института мировой экономики и международных отношений был выдвинут Анушаван Арзуманян.

Впрочем, и судьба самого Аркадия Габрилянова, как знал Мелкумов, тоже была связана с Микояном и его людьми из «Спюрка» (Община) — так в армянской диаспоре негласно называли неформальную разведку, созданную Микояном еще в 30-е годы, когда он конкурировал с грузином Лаврентием Берия за расположение Сталина. И если Берия активно тянул во власть своих земляков, то Микоян — своих. Причем судьба «хитрого мингрела» закончилась весьма плачевно сразу после смерти Сталина — Берия был расстрелян, а вот Микоян сумел продержаться после этого еще целых 25 лет. Он умер в октябре 1978 года, успев к тому времени создать обширнейшую сеть «Спюрка», причем не только в СССР, но и далеко за его пределами. Самые лучшие представители армянской нации целенаправленно внедрялись в руководящие структуры советской системы, в том числе и в союзную Прокуратуру. Аркадий Габрилянов и был таким выдвиженцем образца середины 70-х. Его «лебединой песней» стало «сочинско-краснодарское дело» 1978–1981 годов, направленное на дискредитацию хозяина Краснодарского края Сергея Медунова, вставшего поперек дороги Михаилу Горбачеву (хозяину соседнего края — Ставропольского), который пользовался особым доверием Юрия Андропова. Это дело вел непосредственный наставник Габрилянова — его земляк Андрей Хоренович Кежоян. И когда в семьдесят девятом году тот внезапно скончался, завершал это дело Габрилянов. После чего его перевели в следственное управление союзного КГБ.

Зная обо всем этом, Мелкумов вел себя с Габриляновым соответствующим образом — настороженно-уважительно. Тем более что они являлись земляками и, волею судьбы, были впряжены в одну упряжку — выполняли общее дело.

— Может, все-таки передать это дело в ведение союзной Прокуратуры? — первым прервал возникшую паузу в разговоре хозяин кабинета. — Ведь после того, как Рашидов отказался подавать в отставку, фигуранты нашего дела наверняка уйдут в глухую оборону — будут играть в несознанку. А Москва это совершенно иной уровень.

— В ваших словах есть сермяжная правда, Левон Николаевич, — согласился с этим доводом Габрилянов. — И мы обязательно так и сделаем, но только чуть погодя — когда соберем достаточную доказательную базу. Да и вряд ли Москва согласится с вашим предложением — ведь сначала сюда должна приехать инспекция от ЦК КПСС, а уже потом к этому делу подключат союзную Прокуратуру. У меня нечто подобное уже было, когда я два года назад работал по «краснодарскому делу». Там ведь тоже нашей задачей было собрать компромат на хозяина края — Медунова. А за ним ведь стоял не кто-нибудь, а сам Леонид Ильич Брежнев. И нам этот компромат собрать удалось. Правда, не сразу.

— Каким образом?

— Обычным, многократно применяемым и до нас — с помощью страха. Большинство людей существа трусливые, а уж люди во власти — тем более, поскольку им есть, что терять. И если их ловят даже на мелком правонарушении, готовы под давлением оговорить кого угодно. Впрочем, разве я открываю для вас истину? Ведь в контрразведке, в которой вы столько лет прослужили, часто используют те же самые методы вербовки, играя именно на низменных чувствах людей.

Мелкумов пришел на работу в органы госбезопасности в апреле 1950 года из армии, где его последней должностью была должность помощника командира учебного взвода Саратовского военно-политического училища. Закончив Высшую школу МГБ, Мелкумов был определен на работу в контрразведку, дослужившись в итоге до должности начальника 2-го отдела (контрразведка) КГБ при Совете министров Узбекской ССР (1968–1970). После чего, став заместителем председателя республиканского КГБ, Мелкумов курировал все те же контрразведывательные органы.

— Перед нами поставлена конкретная задача — подготовить почву для дискредитации Рашидова и его людей, — продолжал вещать Габрилянов. — Узбекистан республика большая, ее парторганизация насчитывает, если я не ошибаюсь, свыше полумиллиона человек. Неужто мы не найдем среди них, особенно среди его высшего руководства, людей нечистых на руку? Конечно же, найдем. Ведь такие люди есть везде, но нам с вами дали задание провести зачистку именно этой республики. Схема у нас простая — нам надо выстроить своего рода пирамиду, одну большую цепочку: от отделения милиции, колхоза или совхоза к соответствующим министерствам. Под эту схему мы и будем подгонять наши доказательства, даже тогда, когда их нет. И помогать нам в этом будет элементарный человеческий страх.

— Однако пока он довлеет не над всеми фигурантами нашего дела, — внес необходимую поправку в рассуждения гостя хозяин кабинета. — Сподвижники министра Эргашева до сих пор играют в несознанку.

— Зато Саматов сломался, а через него мы выйдем на верхушку Академии наук, что тоже неплохо, поскольку среди милицейских генералов есть люди с учеными степенями, — сообщил генералу последние новости Габрилянов. — Что касается остальных, то их очередь не за горами. Кстати, Рашидов не обладает ученой степенью?

— Нет, он именитый писатель.

— Это я знаю. Как и про тиражи его книг, которые должны ему приносить приличные гонорары. Ведь так?

— Здесь к нему не подкопаешься — все свои гонорары он отдавал и отдает на различные благотворительные цели. Например, перечисляет в детские сады и школы или в Фонд мира.

— А кино по его книгам снимали? Может, там что-то можно нарыть?

— Снимали, но и там все законно. А недавно он отказался от экранизации двух своих книг на «Мосфильме» — отозвал заявку.

— Причина?

— Он объяснил это слабостью сценария. Причем деньги, полученные за него, он тоже перечислил в детские сады.

— Может, он шикарно живет, нарушая нормы партийной жизни?

— Его семья обитает в обычном панельном доме недалеко отсюда — на Германа Лопатина.

— Тогда дети — их же у него много?

— Четыре дочери и один сын — все уже взрослые, имеют свои семьи. Однако тоже ни в чем предосудительном не замечены. Дочки пошли по научной стезе, а сын Ильхом, по-русски Владимир, работает здесь, в КГБ.

— Это я тоже знаю и призываю вас, Левон Николаевич, быть к нему чрезвычайно внимательным — он ведь не будет сидеть сложа руки, когда вокруг его отца затевается такая история.

— Могли бы и не напоминать, — с явной укоризной в голосе произнес Мелкумов.

— Ни в коем случае не хотел вас обидеть, — приложив руки к груди, ответил Габрилянов.

Затем он стряхнул пепел с сигареты в стоявшую перед ним пепельницу и продолжил свою речь:

— У Рашидова есть какие-то серьезные увлечения, которые помогают ему скрашивать его будни, отвлекая от политики? Надавив на эти места, можно заметно осложнить ему жизнь.

— Он любит футбол, и мы уже об этом думаем.

— В каком смысле?

— Один из наших источников из местных спортивных функционеров посоветовал использовать его привязанность к команде «Пахтакор».

— Отличная идея, тем более что в «краснодарском деле» была похожая история, — оживился Габрилянов. — Медунов был активным болельщиком футбольной «Кубани» и помог ей в 1979 Г°ДУ войти в высшую лигу. А мы, в свою очередь, в прошлом году помогли ей из этой самой лиги вылететь, послав «черную метку» Медунову. И это при том, что «Кубань» после первого тура занимала высокое место — шестое. А какое сейчас у «Пахтакора»?

— Позавчера сыграли вничью с торпедовцами из «Кутаиси» и занимают седьмое место.

— Видите, как все сходится! — не скрывая удовлетворения, произнес Габрилянов. — Москву озадачили этим фактом?

— Собираемся сегодня дать шифровку.

— Тогда не буду вас отвлекать, — и Габрилянов, вдавив недокуренную сигарету в пепельницу, поднялся со стула.

17 июня 1983 года, пятница. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Начальник контрразведки Григорий Григоренко сидел в комнате отдыха по соседству со своим кабинетом и смотрел видеозапись, транслируемую по телевизору. На экране были эпизоды будущего многосерийного телефильма (целых десять серий) по книге Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен заявить». Эту ленту на Киностудии имени Горького вот уже год снимал режиссер Владимир Фокин, приняв бразды правления от своего коллеги — Бориса Григорьева. Именно последний начинал работу над этим проектом, но спустя несколько месяцев работы автор произведения забраковал результаты его деятельности и добился назначения другого постановщика — Фокина. Тот набрал новую группу (в том числе и актерскую) и уже без всяких приключений стал снимать очень даже добротное, ни на что не похожее кино. Во всяком случае, тот материал, который теперь смотрел Григоренко (а было уже снято больше половины фильма) его вполне удовлетворял. Единственное, он никак не мог привыкнуть к тому, что замечательный актер Михаил Глузский, который играл роль генерала КГБ Петра Георгиевича Федорова, это есть он сам — Григорий Федорович Григоренко. Впрочем, в кадре этот герой появлялся редко, поэтому сей факт не слишком тяготил начальника контрразведки во время просмотра.

До конца видеозаписи оставалось несколько минут, когда в дверь комнаты отдыха постучали, и на пороге возник секретарь Григоренко.

— Григорий Федорович, все уже собрались, — сообщил секретарь, напоминая своему начальнику об экстренном оперативном совещании, которое было назначено на это время.

Выключив трансляцию, Григоренко поднялся с дивана и вышел в свой рабочий кабинет. Он был еще пуст, поскольку люди, пришедшие на совещание, находились в приемной и ожидали сигнала зайти. Их было четверо, все — бывалые контрразведчики, которых спешно собрали в единую группу по приказу Андропова, объединив (в виду необычности этого дела) усилия сразу двух управлений — 2-го и Следственного. И все для того, чтобы отыскать «крота», имевшего вчера встречу в ресторане «Узбекистан» с Шарафом Рашидовым. Вполне возможно, что это была разовая встреча, не имеющая дальнейшего продолжения, однако интуиция подсказывала Григоренко, что Андропов прав, придавая этому событию столь пристальное внимание — здесь могла быть длительная связь, которая таила в себе серьезную угрозу интересам не только нового генсека, но и людей, которые за ним стояли. И еще Григоренко понимал, что это может быть для него последнее серьезное задание в ранге главы контрразведки, которым он был последние тринадцать лет. Дело в том, что его сильно поджимали разведчики — конкуренты из Первого главка (внешняя разведка), которые давно хотели поставить во главе контрразведки своего человека. И с приходом Андропова, который всегда благоволил к разведке, эти мечты имели все основания воплотиться в жизнь.

В сегодняшнем совещании у Григоренко, помимо него, участвовало еще четыре человека — руководители отделений оперативной группы, которой предстояло найти рашидовского «крота». Старшим среди них был подполковник Виталий Литовченко, который хорошо проявил себя во время операции против другого «крота» — американского, обнаруженного в МИДе на Смоленской шесть лет назад. Того самого Александра Огородника, о котором написал свой роман «ТАСС уполномочен заявить» Юлиан Семенов. Именно к Литовченко первым и обратился Григоренко, когда оперативники расселись за столом:

— Ну, с чего собираетесь начать, Виталий Леонтьевич?

— Скакать надо от печки — от ресторана «Узбекистан», — ответил Литовченко. — И в первую очередь надо брать Шухрата Ибраева — заместителя директора ресторана. Судя по всему, именно он является оператором между Рашидовым и «кротом».

— У вас есть веские основания так считать? — усомнился в услышанном Григоренко. — Из той записи на видеокассете, которую я видел, явная причастность Ибраева не просматривается. Он пришел с Рашидовым в комнату отдыха, они начали общение и в разгар их разговора запись прервалась. Но из этого вовсе не следует, что Ибраев мог иметь отношение к возможному контакту Рашидова с «кротом».

— Мы познакомились с биографией Ибраева — он около двадцати лет знаком с Рашидовым, — сообщил Литовченко. — В начале шестидесятых он работал заведующим столовой в ЦК Компартии Узбекистана в Ташкенте. А пять лет назад его перевели сюда. Так что у них с Рашидовым тесные связи. Кроме этого, мы побывали в ресторане и обследовали комнату отдыха, которую посетил Рашидов. Там сбоку за занавеской есть неприметная дверца, которая ведет в подсобные помещения. Я, конечно, допускаю, что Рашидов мог выйти туда без Ибраева, но что-то мне подсказывает, что проводником высокого гостя был именно он.

— Хорошо, соглашусь, — кивнул головой Григоренко. — Но если он от всего откажется? Ведь он наверняка просчитал, что мы первым делом выйдем на него и можем задержать. Значит, продумал и свое поведение на случай ареста. Вы об этом подумали?

По той паузе, которая возникла в разговоре, было видно, что Литовченко подобный исход не предусмотрел. И тогда в разговор вступил майор из Следственного управления (2-й отдел, дела по шпионажу) Антон Котов:

— Если на Ибраева хорошенько поднажать, то он наверняка сломается.

— Что значит поднажать? — перевел взгляд на майора шеф контрразведки.

— Я имею в виду «Савелия Прохоровича», перед которым ему не устоять. Ведь если дана команда найти «крота» в кратчайшие сроки, то без его помощи нам не обойтись. В противном случае все рискует затянуться на непредсказуемые сроки.

Под личиной «Савелия Прохоровича» скрывался медицинский препарат психоактивного воздействия, известный как «сыворотка правды», который в служебных инструкциях проходил под грифом «СП-117» («Специальный препарат»). Его производила специальная лаборатория КГБ на улице академика Варги в Москве. «Сыворотку правды» использовали в исключительных случаях, когда речь шла о серьезных преступлениях. Например, в последний раз ее применяли, когда расследовали диверсию на Вильнюсском станкостроительном заводе «Жальгирис» в этом же 1983 году. Но то диверсия, а здесь поиски «крота». Поэтому Григоренко и задумался, услышав это неожиданное предложение от своего подчиненного. Молчание хозяина кабинета длилось меньше минуты. Наконец, Григоренко вновь поднял глаза на собравшихся и спросил у Литовченко:

— А вы что думаете по этому поводу Виталий Леонтьевич?

— Я считаю этот вариант преждевременным, — ответил подполковник. — К тому же, уверен, что и Юрий Владимирович его не одобрит. Сочтет это за наше желание не перетруждаться и спихнуть все на медицину.

— Согласен, — кивнул головой Григоренко. — Поэтому давайте пока отложим этот вариант напоследок, а пока отработаем другие. Какие будут мысли на этот счет?

— Мне кажется, что местом обитания «крота» могут быть несколько учреждений, — вновь подал голос Котов. — Это ЦК КПСС, МИД, союзное МВД, ГРУ и наше родное ведомство, включая и ту территорию, что в лесу.

— Думаете, он забрался так высоко? — задал резонный вопрос Григоренко.

— Это прямо вытекает из объекта его связи — Шарафа Рашидова, — объяснил свою версию Котов. — Рядовые служащие вряд ли вынудили бы узбекского лидера обставить эту встречу столь секретным образом.

— Все остальные разделяют эту точку зрения? — спросил у других участников совещания Григоренко.

Трое оперативников лишь кивнули головами.

— Тогда как собираетесь его искать?

— Проще всего, зная точное время встречи, поднять все журналы прихода-ухода в названных учреждениях, — предложил свой вариант действий еще один участник совещания — майор из 2-го главка Игорь Томский. — Нам в подспорье то, что после инициатив Генерального, направленных на поднятие дисциплины труда, подобные журналы стали вестись гораздо аккуратнее, чем раньше. Это поможет нам выявить тех людей, кто в интересующее нас время отсутствовал на рабочем месте и сколько это длилось.

— Но таких людей может набежать не один десяток, — предположил Григоренко.

— Об этом и речь, Григорий Федорович, — вновь вступил в разговор Котов. — На проверку этих людей может уйти не одна неделя. И это при том, что мы сузим круг поисков до тех персон, кто непосредственно посвящен в секреты, которые интересуют в первую очередь Рашидова. Ведь наивно предполагать, что его «крот» вырыл себе нору в промышленном отделе или отделе культуры ЦК.

— К этому списку стоит приплюсовать и ближайший круг связей Ибраева, — подал голос четвертый оперативник — майор из Следственного управления (2-й отдел, дела по шпионажу) Леонид Шумов. — В первую очередь сюда входит его молодая жена, которая сейчас находится на восьмом месяце беременности. В этот же круг могут войти и люди, которые являются его близкими друзьями.

— А какой национальности у него жена? — задал неожиданный вопрос Григоренко.

— Узбечка, зовут Гульнара, — сообщил Шумов.

— Тогда отсюда вытекает естественный вопрос: к какой национальности может принадлежать наш «крот»? — продолжил свою мысль Григоренко. — Ведь Шараф Рашидов у нас узбек, Шухрат Ибраев и его супруга — тоже. Получается, что «крот» также может быть их соплеменником.

— Не обязательно, он может быть любой национальности, — высказал сомнение Шумов.

— Согласен, страна у нас интернациональная, — кивнул головой Григоренко. — Но я бы на месте Рашидова в той ситуации, в которой он оказался, больше доверял бы своим соплеменникам.

— Но узбеков в тех учреждениях, которые перечислил Зотов, не так уж и много, — предположил Литовченко. — Если они вообще есть.

— У узбеков национальность определяется по отцу, — напомнил своим подчиненным важную деталь Григоренко. — Поэтому у этого «крота», если моя версия верна, отцом должен быть обязательно узбек, а вот мама может быть любой национальности. И поскольку в паспортах наших подозреваемых может фигурировать национальность любого из родителей, нам предстоит поднять их личные анкеты, чтобы найти ту ниточку, которая приведет нас к «кроту». Скорее всего, этот человек либо сам узбек, либо долгое время жил и работал в Узбекистане.

— Может, подключить к этому делу людей, которые хорошо знают узбекскую специфику — например, тех сотрудников, которые работали в этой республике? — предложил Литовченко.

— Согласен, — коротко ответил Григоренко. — Но сначала надо тщательно поработать с нашей агентурой в самом ресторане. Сколько там людей у нас на связи?

— Пятеро, но их показания ничего существенного пока не дали, — сообщил Литовченко.

— Тогда надо пройтись по маршруту доставки продуктов в ресторан, — продолжил свою речь Григоренко. — Наверняка на этом пути работают узбеки, которые могут представлять для нас интерес. Ведь должен же «крот» каким-то образом передавать свою информацию Рашидову в Узбекистан. Делать это по телефону опасно, учитывая, что телефоны Рашидова находятся под нашей прослушкой. А теперь, когда мы возьмем под свой контроль и междугородние звонки, этот канал отпадает сам собой. Впрочем, наивно было бы предполагать, что канал связи может существовать только посредством телефонных звонков и только в ресторане — есть еще обычные граждане, которые перемещаются между Москвой и Ташкентом на поездах и самолетах «Аэрофлота». Короче, работы у нас непочатый край. Так что приступайте к поискам, а я буду выходить на Генерального по вопросу возможного участия в этой операции «Савелия Прохоровича».

Спустя час Григоренко был уже на Старой площади в кабинете у Андропова. Нарушение субординации, когда вместо того, чтобы в первую очередь уведомить о своих планах председателя КГБ Виктора Чебрикова, либо его первого заместителя, опекавшего контрразведку, Григоренко вышел напрямую на генсека, объяснялось тем, что дело было сверхважным и курировал его лично Андропов. Тем более что с Григоренко они были знакомы давно — с 1956 года, когда оба работали в Венгрии: Андропов был там послом, а его сегодняшний собеседник — заместителем старшего советника КГБ. И у обоих те события оставили неизгладимый личный след: у Андропова там заболела жена, заработав расстройство психики, а Григоренко был тяжело ранен в голову во время подавления вооруженного мятежа. Впрочем, с тех пор утекло много воды.

Выслушав сообщение главного контрразведчика, Андропов удивленно посмотрел на него из-под очков и спросил:

— Ваши люди боятся перетрудиться?

— Они боятся, что эта история может затянуться на неопределенный срок, — объяснил ситуацию Григоренко. — Помимо Ибраева у нас на данную минуту нет никаких других зацепок, а на поиски таковых уйдет время.

— А с «Савелием Прохоровичем» есть гарантия, что это время существенно сократится?

— Точно никто сказать не может, но у нас может появиться шанс быстрее идентифицировать личность «крота».

— Это в том случае, если этот Ибраев его действительно знает, а не является всего лишь «попкой», сидящей на связи.

— Но он может дать нам хотя бы направление поисков тех людей, кто действительно знает «крота». Конечно, мы может выйти на них, применяя иные методы — на данный момент Ибраев уже взят нами в кольцо: за ним установлено наблюдение, телефон поставлен на прослушку. Поднята на ноги и наша агентура в самом ресторане «Узбекистан». Но она никакой информацией, которая помогла бы нам пролить свет на личность «крота», не располагает. Директор ресторана сейчас в отпуске, отдыхает в Болгарии, поэтому его место занимает Ибраев. Но, повторяю, наблюдение за ним потребует времени. Если оно у нас есть, мы можем и не вызывать «Савелия Прохоровича».

— Но если его, как вы выразились, вызывать, риски подобного вызова вами просчитаны?

— Если вы отдадите приказ, то наши специалисты уже сегодня возьмутся за изучение медицинской карты Ибраева. О результатах их выводов я могу доложить вам позже.

На какое-то время Андропов ушел в себя. Он не был сторонником столь экстремальных методов, но порой его работа толкала его на подобного рода действия. Однако для принятия решения ему не хватало внутренней убежденности в правоте своих действий. Поэтому он не спешил с ответом и задал собеседнику новый вопрос:

— Как вы думаете, Григорий Федорович, этот «крот» на самом деле птица высокого полета или это случай, когда у нас от страха глаза велики?

— Интуиция мне подсказывает, что это крупная птица, Юрий Владимирович. Все детали этой встречи, которыми мы располагаем, говорят именно об этом. Впрочем, мы ведь не со всеми деталями ознакомлены, как я понимаю?

— Вы правильно понимаете, — улыбнулся на это предположение Андропов. — Но от вас мне скрывать нечего. Встреча в ресторане произошла накануне принципиальной беседы с Рашидовым здесь, в ЦК КПСС.

— В таком случае «крот» мог знать детали этой встречи, что уже говорит о многом. Имя человека, с кем встречался Рашидов, вы можете мне назвать? Ведь утечка информации к «кроту» может исходить именно из его окружения.

— Это новый заведующий отделом организационно-партийной работы Егор Лигачев. Узнав об этом, вы собираетесь сосредоточиться на поисках нашего клиента именно здесь, на Старой площади?

— Ни в коем случае, — категоричным тоном заявил контрразведчик. — Аппарат сотрудников ЦК КПСС входит в сферу наших предполагаемых поисков вместе с другими учреждениями: КГБ, МВД, МИД и Главное разведывательное управление Минобороны. Это те места, где, на наш взгляд, существует самая большая вероятность обитания нашего «крота».

— Отрадно, что мы думаем одинаково, — заметил Андропов. — А что касается «Савелия Прохоровича» — пусть ваши специалисты изучат медицинскую карту Ибраева, а вы мне потом доложите об их выводах. На основе этого и будет вынесено окончательное решение.

18 июня 1983 года, суббота. Подмосковье, Истра, база отдыха

Кирилл Каплун сидел на удобном плетеном стульчике на берегу живописного водоема с удочкой в руках и ловил рыбу. Рядом с ним стояло пластиковое ведерко, где лежала пойманная им сегодня озерная живность — несколько карасей и одна плотвичка.

— Стоит ради такой мелочи сидеть весь день на берегу в такой прекрасный солнечный день, — раздался за спиной рыбака мужской голос с ярко выраженным грузинским акцентом.

Подошедшим был хороший знакомый любителя рыбной ловли — грузинский вор в законе Георгий Аравидзе по прозвищу Гога Апшеронский. Он специально приехал на эту базу для встречи с Каплуном, который работал помощником секретаря Президиума Верховного Совета СССР.

— Ты прав, Гога — улов сегодня небольшой, — согласился с подошедшим Каплун. — Как говорят бывалые рыбаки: «Пришел июнь — на рыбу плюнь». Но я хожу на рыбалку не ради рыбы.

— А ради чего? — удивился Аравидзе.

— Мне так лучше думается. Согласись, при моей работе это немаловажный аргумент в пользу рыбалки.

— А мне лучше думается, когда я поимел красивую бабу, лежу рядом с ней и курю сигарету, — усаживаясь в свободное кресло, заметил Аравидзе.

— Не знаю, как тебе, но мне еще молчаливые бабы не попадались. Кстати, в прошлый раз ты прислал ко мне именно такую — языком треплет, как помелом машет.

— Хорошо, генацвале, больше ты ее не увидишь — пришлю тебе не болтливую.

— Глухонемую, что ли? — скосил взгляд на собеседника Каплун.

— Нет, я ей предварительно язык отрежу, — и Аравидзе громко рассмеялся, довольный своей шуткой.

— Замолчи, Гога, ты мне всю рыбу распугаешь, — беззлобно попросил Каплун, не оценив юмор своего собеседника.

На какое-то время в их разговоре возникла пауза, которую вскоре нарушил Аравидзе, задав неожиданный вопрос:

— Как здоровье шефа?

— Твоими молитвами, — коротко ответил Каплун, продолжая пристально следить за поплавком, сиротливо торчащим из воды.

Каплун почти десять лет был помощником двух последних секретарей Президиума Верховного Совета СССР. Первый ушел из жизни в конце прошлого года и на его место пришел новый, причем тоже грузин. И Каплун пригодился обоим, поскольку в его жилах, помимо украинской, текла еще и грузинская кровь — по материнской линии. Поэтому, закончив школу в Украине, Каплун затем переехал в Тбилиси и за годы своей жизни в этой закавказской республике сумел обрасти множеством полезных связей. Начинал Каплун свое восхождение наверх в республиканском комсомоле, где трудился под началом Эдуарда Шеварднадзе — нынешнего партийного главы республики. Затем Каплун оказался в Отделе легкой и пищевой промышленности ЦК КП Грузии, где познакомился со своим нынешним шефом. И когда того перевели на работу в Москву, он не стал менять секретаря своего покойного предшественника, а оставил прежнего, поскольку хорошо его знал.

Что касается Аравидзе, то с ним у Каплуна была негласная связь, которая зародилась еще в конце 70-х на почве взаимных интересов. В ту пору Гога Апшеронский наладил поставку цветов и цитрусовых в российские регионы, в том числе и в Москву, и именно Каплун помог ему выйти на тех людей во власти, кто за взятки готов был устроить для Гоги и его людей режим наилучшего благоприятствования в его бизнесе. А недавно Гога взял под свою «крышу» известного в Грузии «цеховика», который выпускал на своей фабрике различный ширпотреб, начиная от футболок с изображением популярных западных и советских артистов и заканчивая джинсами и женским нижним бельем с этикетками самых ходовых европейских торговых марок. И снова без содействия Каплуна дело не обошлось — он свел Гогу с нужными людьми из союзного министерства легкой промышленности, которые имели связи в любой республике. Он же помог Гоге достать два оверлока — швейные машинки, которые позволяли делать так называемый внешний шов, когда ткань подгибается внутрь и обметывается стежками. Для советских модников именно наличие такого шва служило верным признаком настоящей фирменной вещи, пошитой на Западе. Весь внутренний «самострок» был с плоским швом, сделанным на обычных швейных машинках советского производства — той же подольской «Чайке». А цеховики, которых «крышевал» Гога, отныне могли шить свои изделия на настоящих промышленных оверлоках. Сырье они доставали тоже при посредничестве Каплуна — через его связи в Эстонии. Там было две трикотажные фабрики, откуда можно было отгружать неучтенную продукцию. А в соседней Латвии был подпольный цех, где изготавливали трикотажную ткань. Так что Каплун для Гоги был не просто нужным, а позарез необходимым человеком, без которого его бизнес не имел бы шансов на развитие.

На сегодняшней встрече настоял Гога, и Каплун, отправляясь на нее, не знал толком, о чем именно пойдет у них речь. Но поскольку синоптики обещали в эти дни хорошую погоду, а Каплун давненько не сидел с удочкой в руках, он согласился на это незапланированное рандеву без какого-либо сопротивления. И не прогадал. Несмотря на скромный улов, все остальное было на высшем уровне — прекрасная погода и уединенное место, которое располагало к умиротворенным размышлениям. Впрочем, с появлением Гоги это течение мыслей было невольно нарушено, но Каплун отнесся к этому как к неизбежному злу.

— Про Узбекистан слышали? — первым нарушил тишину Аравидзе и его собеседник, наконец, узнал, ради чего его сюда позвали.

— Конечно, слышал, — ответил Каплун, после чего поинтересовался: — А почему это тебя так интересует — просто так или…?

— Или, генацвале, или, — кивнул головой Аравидзе. — Мои кореша попросили узнать, есть ли опасность их бизнесу в новых условиях?

— А где конкретно в Узбекистане у них бизнес?

— В разных местах: в Ташкенте, Бухаре, Самарканде.

— Горячие точки, — усмехнулся Каплун.

— Вот именно об этом и речь, — встрепенулся Аравидзе. — От «конторских» ведь всего можно ожидать.

— Можно, но только не сейчас и не в Узбекистане, — ответил Каплун, переведя взгляд на собеседника. — Передай своим корешам, чтобы не волновались — никто их не тронет. «Щупать» будут всех, кроме кавказцев.

— Это проверенная информация? — с недоверием в голосе спросил Аравидзе.

— Гога, я когда-нибудь тебя обманывал? — с укоризной посмотрел на собеседника Каплун.

Услышав это, Аравидзе откинулся на спинку сиденья и радостно потер руки. Но следующие слова Каплуна вернули его с небес на грешную землю:

— Рано радуешься, Гога. Если в Узбекистане у твоих корешей проблем не будет, то вот в Москве могут возникнуть. «Шестая управа» готовит операцию по зачистке столицы и прилегающих окрестностей.

Под «шестой управой» скрывалось Шестое управление КГБ, созданное в конце 1982 года и занимавшееся преступлениями в сфере экономики.

— Мой бизнес может пострадать? — тревожно спросил Аравидзе.

— Цветы и фрукты мы отстоим, а вот поставки ширпотреба пока придется приостановить. Ты доклад Андропова на последнем Пленуме ЦК читал? Там черным по белому сказано, что борьба против чуждых нам западных идей будет усилена. Кумекаешь, на что я намекаю? У тебя ведь ширпотреб западную моду пропагандирует. Значит, его первым делом и прищучат.

— Дедис тхна! — вырвалось из уст вора грязное ругательство по-грузински.

— Маму товарища Андропова трогать не надо, тем более что она, по слухам, была еврейкой, — урезонил собеседника Каплун. — Ты лучше подумай, кого из известных тебе «цеховиков» можно сдать «конторским».

— Зачем? — удивился Аравидзе.

— Это будет твое откупное, неужели непонятно? Ведь должны же «конторские» кого-то взять за жопу. Так вот, чтобы это была не твоя задница, лучше сдать чужую. У тебя ведь есть такие на примете? Одна-две, больше не надо.

— Надо прямо сейчас назвать?

— Не обязательно, день-другой можешь мозгами пораскинуть. Но главное — это должны быть не кавказцы и за ними должны стоять чиновники во власти, а еще лучше — менты. Последнее обстоятельство в текущий момент очень ценится. Есть такие?

— Найдутся, хотя после прошлогодней сходки их, конечно, больше не стало, — кивнул головой Аравидзе.

Речь шла о сходке воров в законе летом прошлого года, где речь шла о более глубоком проникновении лидеров криминального мира во властные структуры страны.

27 июля 1982 года, вторник. Грузия, Мцхета, ресторан «Салобие»

— Признайся, Нестор, ты ведь знал, что сегодняшний матч закончится вничью? — хлопая по плечу Нестора Гулия по прозвищу Нестор Понтийский (в его жилах вместе с грузинской текла и греческая кровь) спросил его коллега по воровскому сану — русский вор в законе Василий Коньков, или Конёк.

— Конечно, знал, Василий — мы же с армянами братья, — расплываясь в широкой улыбке, ответил грузинский законник.

Речь шла о матче чемпионата СССР по футболу между тбилисским «Динамо» и ереванским «Араратом», который только что закончился на стадионе имени Ленина в столице Грузии. В присутствии более шестидесяти четырех тысяч зрителей была зафиксирована ничья 1:1. Голами отметились ереванец Хорен Оганесян и тбилисец Тенгиз Сулаквелидзе. Эта игра позволила «Арарату» остаться на втором месте в турнирной таблице с двадцатью двумя набранными очками, а «Динамо» закрепилось на пятом месте, набрав на четыре очка меньше, чем их армянские братья.

Между тем на этом матче присутствовало более трех десятков влиятельных воров в законе из трех кланов: грузинского, армянского и славянского. Причем их приезд в Тбилиси был вызван вовсе не любовью к футболу (хотя многие из них искренне его любили), а рабочей необходимостью. Под «соусом» этой игры советские законники решили провести важную сходку, которая давно уже напрашивалась. В качестве места проведения специально был выбран Тбилиси, поскольку грузинское МВД более лояльно относилось к подобному мероприятию, чем любое другое республиканское министерство внутренних дел. Впрочем, меры предосторожности все равно были приняты: все участники сходки добирались в столицу Грузии поодиночке, либо по двое, а в качестве прикрытия был выбран футбольный матч. При этом большую часть приехавших составляли грузинские и армянские воры. Славянских законников было меньше всего — около десятка, поскольку значительная их часть на тот момент находилась в местах заключения. Однако они прислали на сходку малявы (письма), в которых выразили свое мнение по поводу вынесенных в повестку сходки вопросов.

После окончания футбольного матча участники сходки расселись по автомобилям и эта кавалькада тронулась в путь. Конечным пунктом движения была древняя столица Грузии город Мцхета, что в семи километрах от Тбилиси. Сходка должна была пройти на территории ресторана «Салобие» — уютного заведения, появившегося на свет более десяти лет назад и пользовавшегося большой популярностью по причине своей прекрасной кухни (многие посетители утверждали, что лучшее лобио в Грузии готовили именно здесь). Для участников сходки был полностью снят второй этаж, доступ куда другим посетителям был воспрещен. Плотно закрыв двери и выставив в дверях охрану, участники сходки расселись за длинным столом, на котором кроме бутылок боржоми и пустых бокалов ничего больше не было. Взявший на себя функции тамады Нестор Гулия, объяснил сей факт следующим обстоятельством:

— Братья, предлагаю сначала обсудить наши проблемы, после чего нас ждет прекрасный ужин, сделанный нашими поварами из блюд восхитительной грузинской кухни. Все согласны?

Поскольку возражений не последовало, Гулия продолжил свою речь, сразу перейдя к сути вопроса:

— Ровно три года минуло с того дня, когда мы с вами, братья, почти таким же составом встречались в Кисловодске. Хорошая получилась тогда встреча и, главное, полезная.

Речь шла о судьбоносном для теневой экономики страны мероприятии, когда воры в законе на совместной сходке с цеховиками договорились о том, что отныне за крышевание нелегального предпринимательства криминалитет будет взимать с цеховиков десять процентов от их прибыли. Такое решение не было случайностью, а прямо вытекало из существующих реалий. Практически все 70-е годы число цеховиков в Советском Союзе неуклонно росло, что не могло укрыться от криминального мира. В результате параллельно росту цеховиков стремительно росло и число вымогателей, которые этих самых цеховиков «трясли». А поскольку последние не желали так легко сдаваться на милость бандитам, всё чаще между ними стали происходить вооруженные разборки. В итоге ситуация приобрела угрожающий характер: обе стороны несли потери, вместо того чтобы сообща делать деньги. Чтобы расставить все точки над «Ь> в этом конфликте, и был брошен клич собраться где-нибудь на юге и мирно «перетереть» возникшие проблемы. Так летом 1979 года оформился союз воров в законе и теневых предпринимателей.

Между тем та сходка выявила и серьезный раскол в воровском движении. Дело в том, что часть воров в законе из числа «правильных» (тех, кто старался придерживаться старых правил, которые подразумевали под собой «босяцкий» образ жизни или нестяжательство — в основном это были славянские воры в законе) была против заключения сделки с цеховиками, так как видела в этом угрозу разложения воровского мира. Но эта точка зрения потерпела поражение, поскольку большинство кавказских воров придерживались иных позиций. И когда сходка в Кисловодске привела к возникновению союза между ворами и цеховиками, самый авторитетный вор в законе среди славян — Владимир Бабушкин (Вася Бриллиант) — предупредил своих коллег, что одним таким союзом дело не закончится. «Неужели вы не понимаете, что за этим союзом стоит продажная власть, — заявил Бабушкин. — Это она толкает воров на дальнейшее разложение, чтобы оно стало всеобщим. Пройдет немного времени и нас, воров, поставят перед выбором: вступить в союз не только с цеховиками, но и с продажной властью».

Как показало время, Бабушкин оказался прав. Прошло всего лишь три года после кисловодской сходки, как кавказские воры затеяли провести новую встречу, причем на своей территории — в Тбилиси. И главным вопросом в повестке дня должен был встать именно тот, о котором предупреждал когда-то Бабушкин. Именно с этого и начал свое выступление Нестор Гулия:

— Многие из тех, кто не верил в пользу кисловодских решений, теперь осознали свою ошибку. Помните, перед кисловодским сходом они говорили, что наш союз с цеховиками может привести к разложению наших рядов. Но время доказало, что те решения не разложили нас, а сделали только сильнее. Хабар мы поимели хороший — лавэ потекло к нам со всех сторон, причем лавэ огромное. С его помощью мы не только имеем возможность «греть» зоны, где мотают сроки наши братья, нуждающиеся в нашей помощи, но и покупать судей, адвокатов, мусоров. Среди этой продажной братии иной раз попадались и большие партийцы. Их было немного, но все течет, все меняется, как говорили когда-то греки. Власть с каждым годом становится все продажнее, и не пользоваться этим было бы большой ошибкой с нашей стороны. Ведь лавэ у нас есть, и лавэ, как я говорил, немалое. До недавнего времени некоторые из нас покупали политиков, чтобы те помогали нашему делу. Но происходило это нечасто, поскольку у этой практики есть противники из числа наших же братьев. И поскольку мы решаем все сообща, на толковище, было решено собраться сегодня всем вместе, чтобы раз и навсегда решить этот вопрос: оставить этот процесс на откуп одиночкам или разрешить это делать всем.

Произнеся свой спич, Гулия опустился на стул, предоставляя возможность остальным участникам сходки высказать свои мнения. И первым на это откликнулся славянский вор в законе Василий Коньков, который сидел по правую руку от Гулия:

— Ты все правильно сказал, Нестор, в части того, что лавэ у нас стало много — очень много. Но ты забыл сказать, что лавэ не должно быть мерилом босяцкой жизни. Если это произойдет, то чем мы будем отличаться от той же продажной власти? Мы уже пришли к тому, что за лавэ стали давать звание законника. Если раньше его нужно было заслужить, мотая срок на зоне, то теперь это святое звание можно купить. А если мы станем активно контачить с партийными, то процесс нашего разложения пойдет еще дальше — нас просто затянут в политическую конюшню. И из честных бродяг мы рискуем превратиться в ссученных.

— Конёк, у тебя есть конкретная предъява, кто из нас купил звание законника? — грозно сверкая очами, спросил армянский вор в законе Артур Геворгян по прозвищу Алик Ереванский.

— Я разве такое говорил? — вопросом на вопрос ответил Коньков. — Никто из здесь сидящих звание законника за лавэ не покупал. Но среди нас есть такие, кто это звание купить помогал. Назвать имена?

— Братья, мы не для того здесь собрались, чтобы делать друг другу предъявы, — вступил в этот спор Гулия, не желавший разрастания конфликта. — Мы здесь собрались для другого. Мнение Конька мы уже услышали. А ты Леша, что по этому поводу скажешь?

— Я за то, чтобы покупать партийных, — ответил Геворгян. — Лавэ на то и лавэ, чтобы капать на жало. Если можно купить мусора или шлюху, почему нельзя купить партийных, тем более, что многие из них стали со шлюхами одного поля ягоды.

— Ты ошибаешься, Леша, — подал голос еще один участник сходки — славянский законник Владимир Ермаков по прозвищу Штырь. — Шлюха тебя может только трепаком наградить, а партийный — орденом. Тогда чем ты будешь отличаться от партийного? Может, нам теперь всем в партию вступить?

Последняя реплика вызвала небольшое оживление в зале, но длилось оно недолго. Слово снова взял Гулия:

— Не хочу читать вам лекцию, братья, но кое-что напомню. Куда ездил главный партиец в начале этого года? В солнечный Узбекистан. Куда он собирается съездить этой осенью? В соседний с нами Азербайджан. А это, если кто забыл, две мусульманские республики. Думаете случайно престарелый вождь партийцев, который уже на ладан дышит, привечает мусульманскую братию? Нет, братья, не случайно. Там, наверху, идут какие-то серьезные подвижки, которые могут иметь серьезные последствия, в том числе и для нас. И если мы не хотим попасть на вилы, нам уже сейчас надо искать выходы на нужных нам партийцев. Завтра может быть уже поздно.

— Может ты, Нестор, и на место главного партийца кого-то уже подыскал? — вновь вступил в разговор Коньков.

— Не строй из себя рогатого, Василий, ты же умный мужик, — вновь обратил свой взор на соседа справа Гулия. — Если «ящик» не смотришь, то газеты-то читаешь. Не видишь, что в стране происходит? Жить главному партийцу недолго осталось, а это, значит, что наверху серьезные разборки могут начаться. И если мы хотим в цвет попасть, нам надо уже сейчас свои ставки делать.

— Ты тоже, Нестор, следи за трассой и горбатого нам не лепи, — глядя в глаза собеседнику, заявил Коньков. — Сдается мне, что ты давно с партийцами контачишь, а теперь хочешь и всю братву под это дело подписать.

— А чем продажный партиец отличается от продажного мусора? — в голосе грузинского законника впервые зазвучали стальные нотки. — Если партийца можно подмазать, и он тебе за это поможет хабар получить, что в этом плохого? Вся братва давно так живет — что в Чикаго, что в Палермо. А мы чем хуже?

— В аль капоны заделаться хочешь? Забыл, чем он кончил? — напомнил всем о печальной судьбе чикагского гангстера Коньков.

— Зато его братья процветают, потому что не кексовали в нужный момент, не метали икру, а попали в цвет. Вот и мы, если кексовать будем, останемся с голой жопой на морозе. Ведь понятно же, что когда главный партиец коньки отбросит, другая жизнь начнется. И чтобы в нее вписаться, надо уже сейчас мозгами шевелить.

— И в самом деле, Конёк, можно косяк запороть, если будем баланду травить, — вступил в разговор грузинский законник Вахтанг Кочинава по прозвищу Буба. — Многие цеховики давно под партийцами ходят, поэтому и нам все равно от этого не отвертеться. Время диктует базар, а не наоборот.

— Вы меня, братья, не агитируйте — я своего слова не изменю, — продолжал стоять на своем Коньков. — Думаю, и остальные братья-славяне меня поддержат. А те из них, кто на зоне парится, малявы со мной прислали.

Сказав это, Коньков приложил ладонь к тому месту, где у него на пиджаке был нагрудный карман.

— Тогда огласи малявы, — подал голос армянский законник Ерванд Спандарян по прозвищу Тижо Ленинаканский.

Коньков не стал просить уговаривать себя дважды — извлек из кармана несколько писем от влиятельных воров в законе славянского происхождения, кто не смог приехать на сходку по причине своего нахождения в местах заключения. И стал одно за другим называть имена авторов писем и их решения по главному вопросу сходки:

— Вася Бриллиант — нет, Санька Монгол — нет, Вася Бузулуцкий — нет, Савоська — нет, Япончик — нет, Лева Генкин — нет.

— Спасибо, Конёк, что донес до нас голоса наших братьев, — поблагодарил Гулия своего коллегу, взявшего на себя роль добровольного почтальона. — Но будет несправедливо, если мы не услышим голоса других наших братьев, тоже мотающих срок на зоне.

Гулия обратил свой взор на Вахтанга Кочинаву. Тот как будто ждал этого момента и тут же достал из кармана своего пиджака несколько писем от грузинских воров в законе, сидящих в данный момент в колонии. И тоже зачитал вслух их решения:

— Хаджарат — да, Писо — да, Чита Безуха — да.

— Трое против шести, — произвел несложное арифметическое действие Коньков.

— Да, но мы еще не слышали голоса тех, кто находится в этом зале, — справедливо заметил Гулия.

И едва он это сказал, как взоры всех присутствующих обратились к человеку, который скромно сидел на другом конце стола и беззвучно сосал курительную трубку, которая не была зажжена. Звали этого законника Алеша Аттттуни по прозвищу Камо. Эту кличку он получил еще в детстве, поскольку ходили слухи, что он был дальним родственником знаменитого революционера Симона Тер-Петросяна, или Камо (такое прозвище ему придумал Сталин), которого царские власти четырежды приговаривали к смертной казни, но в итоге помиловали и упекли за решетку по случаю 300-летия дома Романовых. Среди собравшихся в ресторане «Салобие» законников Камо был самым старым — ему шел 69-й год, но у него была светлая голова и он пользовался безоговорочным авторитетом у всех своих коллег, невзирая на то, к какому бы клану они не относились. Поэтому всегда, прежде чем выносить какой-либо вопрос на голосование сходки, слово предоставляли Камо, чтобы узнать его мнение. Не была нарушена эта традиция и сегодня.

— Бог навстречу, братья, — приветствовал собравшихся Камо, прежде, чем перейти к своему монологу. — Я внимательно выслушал разные стороны и должен сказать, что у каждой есть свои серьезные резоны. Нестор прав, когда повторяет за древними расхожий постулат, что все течет, все меняется. Мы на самом деле стоим на пороге большого шухера. По мне, лучше бы его не было. Но, к сожалению, «котлы» истории тикают без нашего участия. А это вам не «котлы» в кармане у фраера, по которым можно шарахнуть кулаком, чтобы они остановились. Поэтому Нестор прав, когда говорит, что надо постараться соломку подстелить, чтобы больно не было, когда этот шухер случитея. А такого развития событий исключать нельзя. Однако прав и Вася Конёк, говоря от себя и от лица всех наших славянских братьев. Не слишком ли мы торопимся? Главный партиец еще жив и когда точно богу душу отдаст неизвестно. А если и отдаст, то уже понятно, кто на его место прыгнет — скорее всего, главный «конторский». А он нам, кавказским, не чужой человек будет. Поэтому трогать нас вряд ли осмелится. А вот за продажных партийных наверняка возьмется, чем легко может и нас задеть, если мы с ними активно контачить начнем. Так что здесь торопливость нам не в подмогу — головняк нам не нужен. Всего три года прошло, как мы в Кисловодске большую сходку собирали, а сегодня опять перед нами маячит важное решалово. Поэтому я считаю, что надо малость обождать. Пусть те наши братья, которые с партийными уже связи установили, продолжают быть с ними накоротке. Всем остальным лучше быть от партийных подальше. Как долго, пока сказать не могу. Но сердцем чую верняк: «котлы» истории очень скоро дадут нам ответ на этот вопрос.

18 июня 1983 года, суббота. Узбекистан, Ташкентская область, дорога к совхозу «Политотдел»

Едва правительственная «Чайка» вырвалась за пределы Ташкента и взяла курс на знаменитый на весь Союз совхоз «Политотдел», Шараф Рашидов обратился к водителю:

— Сережа, сверни, пожалуйста, на обочину — мы с Бойсом Хамидовичем немного воздухом подышим.

Речь шла о начальнике охраны Рашидова полковнике Бойсе Иргашеве, который сидел на переднем сиденье рядом с водителем.

Покинув салон автомобиля, Рашидов и Иргашев отошли от «Чайки» и сопровождающей ее «Волги» с охраной на почтительное расстояние, где их можно было видеть, но нельзя было услышать. Именно для того, чтобы у этого разговора не было лишних ушей, Рашидов и выбрался на свежий воздух. Ему нужно было переговорить с комиссаром охраны тет-а-тет, поскольку в совхозе «Политотдел», куда он направлялся для плановой проверки этого хозяйства, такой возможности могло и не возникнуть.

— Боисжон, вы знаете, как я вам доверяю и всегда стараюсь прислушиваться к вашим советам, — первым начал этот разговор Рашидов. — Так вот, сейчас возникла такая ситуация, когда мне снова понадобился ваш совет. В Москве я имел беседу с новым заведующим отделом оргпартработы Лигачевым. Он сообщил мне, что встретиться со мной его попросил Андропов, после чего показал целую кипу писем отсюда, в которых люди жалуются на недостатки, которые существуют в республике.

— Вам предложили подать в отставку? — глядя в глаза шефу, спросил Иргашев.

— Не прямо, но я понял, что именно этого от меня и ждут. Иначе не стали бы грозить тем, что собираются прислать сюда инспекционную комиссию.

— И что вы ответили? — продолжал вопрошать Иргашев.

— Отказался, — коротко ответил Рашидов.

— Категорически или все же оставили им шанс?

— Сказал, что обязан провести хлопковую страду и юбилей Ташкента. А потом видно будет.

— Вы решили это самостоятельно или…

— Или, — кивнул головой Рашидов, подтверждая догадку Иргашева.

Дело в том, что начальник охраны был одним из немногих, кто знал о том, что сотрудник ЦК КПСС Александр Бородин является тайным информатором Рашидова. В их разговорах он никогда не проходил под своим настоящим именем, а был зашифрован как Джура (Друг).

— И он посоветовал вам ответить Лигачеву отказом?

— Именно. Впрочем, я и сам не собирался уходить, памятуя о том, что может здесь начаться, если случится моя быстрая отставка.

— Но вы же понимаете, Шараф-ака, что шансов победить у нас не так уж и много? — выдержав небольшую паузу, задал новый вопрос Иргашев.

— Понимаю, но сопротивляясь, мы сможем выиграть время для того, чтобы успеть перегруппировать свои силы и выторговать для себя лучшие позиции. В противном случае нас попросту зачистят.

— И теперь вы затеяли этот разговор, чтобы выслушать мое мнение?

— Не только, Боисжон, — произнеся это, Рашидов сделал шаг навстречу своему собеседнику и, заглянув ему в глаза, произнес: — Вы всегда были одним из моих самых преданных друзей. Но я был бы плохим другом, если бы не предупредил вас о той опасности, которая может вас ожидать в случае, если вы последуете за мной. Короче, у вас есть шанс все хорошенько обдумать.

— Я уже давно все обдумал, — не отводя взгляда, ответил Иргашев.

— Спасибо, иного ответа от вас я и не ждал, — сказав это, Рашидов отвернулся, однако возвращаться в машину не торопился.

В течение некоторого времени собеседники молчали, погруженные в свои мысли. Наконец, Иргашев первым нарушил молчание:

— О вашей встрече с Джурой наверняка в тот же день стало известно Андропову.

— Ваши ребята нас подстраховали, но такая опасность действительно существует, — кивнул головой Рашидов. — Однако будем уповать на удачу — до этого она Джуру никогда не подводила. Кстати, он посоветовал искать поддержки у Черненко — у того сейчас напряженные отношения с Андроповым. Это поможет и вас сохранить при вашей должности — рядом со мной. А то ведь кое-кто давно хочет спровадить вас на пенсию.

Иргашев ничего на это не ответил, продолжая смотреть куда-то вдаль, где виднелись очертания домов совхоза Политотдел.

— О чем задумались, Боисжон? — спросил у охранника Рашидов.

— Войну вспомнил. Там было все предельно ясно: наши по эту линию фронта, а по другую враги — фашисты. А в этой сегодняшней войне все перепуталось — коммунисты воюют с коммунистами.

Рашидов хоть и был удивлен подобным сравнением, но оспаривать его не стал, поскольку оно было не далеко от истины. Он и сам, будучи фронтовиком, порой ловил себя на подобной мысли.

Несмотря на то, что Иргашев был на четыре года моложе Рашидова, однако на фронт они попали почти одновременно: Рашидов оказался там в конце 1941 года, а Иргашев — в январе следующего года. Причем оба призывались из Самарканда. И в то время, как Рашидов сражался на Волховском фронте, а затем был комиссован в результате ранения, то будущий командир его охраны воевал на нескольких фронтах — Юго-Западном, Сталинградском, Донском, снова Юго-Западном, 3-м Украинском в составе 847-го (с 3 января 1943 года — 132-го гвардейского) артиллерийского полка 278-й (с 3 января 1943 года — 60-й гвардейской) стрелковой дивизии. И если Рашидов за свои подвиги был награжден двумя орденами Красной Звезды, то Иргашев стал Героем Советского Союза, отличившись при форсировании Днепра в районе города Запорожье и в боях на захваченном плацдарме на острове Хортица. Историю его подвига Рашидов прекрасно знал, но только не из уст самого командира (тот не любил этим хвастаться), а из его служебной характеристики, с которой он познакомился, когда Иргашев должен был занять пост начальника его охраны.

Эта история началась в ночь на 26 октября 1943 года, когда разведчик Иргашев в составе десанта 185-го гвардейского стрелкового полка переправился через Днепр на остров Хортица, чтобы вместе со связистами проложить телефонную линию от позиций пехоты на острове до командного пункта артиллерийского полка. Однако фашисты несколько раз обстреливали береговую полосу и выводили линию связи из строя, в результате чего Иргашеву приходилось неоднократно преодолевать реку, чтобы восстанавливать порванный кабель. Кроме этого, в течение всего дня вместе со стрелковыми подразделениями ему приходилось отражать многочисленные контратаки противника. А когда фашисты приблизились к советским позициям почти вплотную, Иргашев и его однополчане ринулись в рукопашную атаку. В этой схватке бесстрашный узбек убил штык-ножом троих фашистов, а из автомата скосил еще полтора десятка немецких солдат. Однако и сам не уберегся — в результате разрыва минометного снаряда получил контузию и потерял сознание. А когда спустя несколько часов очнулся, то наступало уже утро следующего дня.

К тому времени фашисты сумели закрепиться на наших позициях и взяли под прицел берег, где должен был высадиться советский десант. И так получилось, что один из пулеметов оказался неподалеку от того места, где находился Иргашев. И когда началась высадка десанта, этот пулемет стал поливать советских солдат свинцовым дождем, не давая им поднять головы. Увидев это, Иргашев бросился к огневой точке врага. Вооруженный автоматом, он несколькими короткими очередями уничтожил весь пулеметный расчет. После чего развернул оружие в сторону фашистов и открыл по ним шквальный огонь. Увидев это, поднялся в атаку советский десант, который в течение нескольких минут очистил от вражеской пехоты важный плацдарм. За этот подвиг указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1944 года гвардии старшине Бойсу Хамидовичу Иргашеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

Вернувшись с войны, Иргашев в 1947 году окончил Высшую партшколу при ЦК КП Узбекистана, был секретарем Самаркандского областного комитета ВЛКСМ. Чуть позже он окончил Ташкентский юридический институт. Работал заведующим отделом газеты «Узбекистан сурх», инструктором ЦК КП Узбекской ССР (1952–1956), начальником отдела кадров Министерства социального обеспечения Узбекской ССР (1956–1968). В 1968 году Бойс Иргашев перешел на работу в КГБ, возглавив охрану Шарафа Рашидова.

— Джура считает, что Андропов готовит почву для капитализации нашей системы, — первым вновь нарушил молчание Рашидов. — И взял себе в союзники кавказцев, которых активно поддерживают в этом зарубежные диаспоры.

— Судя по деятельности Мелкумова, в этом предположении есть доля истины, — согласился с услышанным Иргашев.

— Вот я и подумал, что было бы неплохо нанести по самому Мелкумову удар из стен его же ведомства, — сообщил Рашидов.

— Разумное решение, учитывая тот факт, что неуязвимых людей не бывает. Однако это опасная затея, Шараф-ака.

— Именно поэтому я вам об этом и сообщаю — вы же мой главный прикрепленный, — с легкой улыбкой на устах, ответил Рашидов.

После чего первым направился к «Чайке», водитель которой все это время сидел в салоне с открытой дверью и, потягивая сигарету, внимательно следил за разговором своего шефа с начальником охраны. Три года назад московский КГБ завербовал этого человека и внедрил в окружение Рашидова. Главной ценностью этого агента было то, что его родная сестра родилась глухонемой, поэтому он с детства прекрасно владел жестовым языком. И сейчас, наблюдая за разговором Рашидова с Иргашевым, в те моменты, когда они поворачивались к водителю лицом, он имел возможность по движениям их губ понять, о чем именно они разговаривают. И теперь перед водителем стояла единственная задача — донести суть этого разговора до нужных людей.

18 июня 1983 года, суббота. Узбекистан, Ташкент, улица Навои, дом 13, Политехнический институт

Припарковав автомобиль неподалеку от входа в институт, Аркадий Габрилянов выбрался из салона. В этот известный вуз следователь приехал не один, а со своим восемнадцатилетним сыном Багратом, который вчера вечером прилетел в Ташкент из Тбилиси. Целью этого визита была встреча с проректором политеха на предмет зачисления туда сына следователя. Предварительный разговор на эту тему состоялся несколько дней назад, а сегодня должно было быть вынесено окончательное решение. Причем в его положительном исходе Габрилянов не сомневался, поскольку проректор был прекрасно осведомлен о том, кем именно является отец абитуриента и какими ветрами его занесло в Узбекистан. Поэтому, когда отец и сын вошли в кабинет проректора, тот встретил их с распростертыми объятиями и с услужливой улыбкой на широком лице.

— Так вот как выглядит ваш сын, Аркадий Вазгенович, — семеня навстречу гостям, радостно молвил проректор. — Настоящий йигит, да еще и красавец! Как тебя зовут?

— Баграт, — ответил юноша, пожимая руку проректору.

— Как тебе наши края? — продолжал забрасывать вопросами гостя хозяин кабинета.

— Жарковато, — ответил Баграт.

— А ты как думал — на то он и солнечный Ташкент, — рассмеялся в ответ проректор, жестом приглашая гостей присаживаться за стол.

Когда гости последовали его совету, проректор вернулся на свое место во главе стола.

— Документы у тебя с собой? — вновь обратился хозяин кабинета к юноше.

Вместо ответа тот достал из небольшой спортивной сумки, с которой он пришел, диплом об окончании школы.

— Еще понадобится твое заявление и три фотокарточки три на четыре, — сообщил проректор.

— Заявление надо сейчас написать? — спросил Баграт.

— Не обязательно, можешь принести его чуть позже вместе с фотографиями.

— А экзамены когда? — задал очередной вопрос юноша.

— Ты не будешь сдавать экзамены, — ответил за проректора Габрилянов.

— Как не буду? — глядя с удивлением на отца, спросил будущий студент.

— Так, не будешь — тебя зачисляют без экзаменов.

— Почему?

— Потому что я так хочу, — тоном, не терпящим возражений, ответил Габрилянов.

— А я хочу, чтобы меня принимали, как всех — с экзаменами, — глядя в глаза родителю, заявил юноша.

— Ты будешь учить отца? — в голосе следователя послышались стальные нотки.

— Нет, не буду, — ответил юноша и обратил свой взор на проректора: — Верните мне, пожалуйста, диплом — я передумал к вам поступать.

От удивления лицо проректора вытянулось, рот приоткрылся. Не зная, как ему поступить, он вопросительно посмотрел на следователя.

— Не отдавайте ему диплом, — грозно насупив брови, приказал проректору Габрилянов, после чего вновь обратил свой взор на сына. — А ты будешь делать то, что я тебе скажу.

— Не буду! — и юноша вскочил со стула.

— Товарищи, не надо ссориться! — буквально возопил хозяин кабинета. — Если юноша хочет сдавать экзамены, то пусть сдает — мы пустим его с основным потоком.

И он так посмотрел на следователя, что тот понял его хитрость — экзамены будут формальными. Но этот взгляд не укрылся и от юноши, который в ультимативной форме заявил:

— Если я увижу, что экзаменаторы играют со мной в поддавки, я заберу диплом.

— Хочешь показать, что ты уже взрослый и не нуждаешься ни в чьей опеке? — спросил Габрилянов. — Хорошо, будь взрослым. Только потом пеняй на себя.

После этих слов юноша вновь опустился на свое место.

— На какой факультет ты хочешь поступить? — задал очередной вопрос абитуриенту проректор.

— Что-нибудь связанное с электроникой. Я после школы почти год работал наладчиком электронных машин.

— Прекрасно — у нас как раз есть два подходящих факультета: конструирование и производство электронно-вычислительной аппаратуры, а также электронно-вычислительных машин.

— Давайте последний — ЭВМ.

— А у тебя какая была итоговая оценка по математике?

— Пятерка.

Проректор заглянул в диплом и, убедившись в правоте слов юноши, с удивлением произнес:

— Да ты круглый отличник! А если ты что-то подзабыл, то наши преподаватели тебя подтянут. У нас знаешь, какие замечательные педагоги — один Яков Павлович Абрамян по начертательной геометрии чего стоит! Так что не бойся.

— Я и не боюсь, однако экзамены буду сдавать вместе со всеми, — вновь твердым голосом повторил юноша.

— Выйди в коридор и подожди меня там, — обратился к сыну Габрилянов.

И когда тот вышел, следователь обратился к хозяину кабинета:

— Надеюсь, вы понимаете, что будет, если мой сын не поступит в ваш институт?

— Не волнуйтесь, Аркадий Вазгенович, поступит — он же круглый отличник, да еще после производства. Мы ему и отдельную комнату в общежитии выделили — комендант уже предупрежден, вот адрес.

И проректор протянул следователю небольшой клочок бумаги.

Когда Габрилянов вышел из кабинета, он нашел сына стоящим у окна и наблюдающим за тем, как группа абитуриентов играет во дворе института в «козла», прыгая друг через друга.

— Ты зачем устроил этот спектакль? — спросил отец у сына.

— А ты зачем унижаешь людей? — вопросом на вопрос ответил юноша.

— Кого это я унижаю?

— Например, этого проректора. Думаешь, если у тебя есть «корочка» следователя КГБ, тебе все позволено?

— Попридержи язык, щенок! — грозно сверкая очами, произнес Габрилянов. — Я забочусь о тебе, олухе царя небесного. Меня могут отсюда отозвать, а ты останешься. Так вот, чтобы тебя уважали…

— Кого боятся, тех не уважают, — резко ответил юноша.

— Много ты понимаешь в жизни. Людей надо держать за горло, иначе они тебе на шею сядут и будут тобой понукать. Ты хочешь быть вечной шестеркой?

— Я хочу быть обычным человеком.

— Я в твои годы тоже хотел, но потом жизнь меня научила. В тебе говорит юношеский максимализм, а во мне богатый жизненный опыт. Так что слушай лучше своего отца — он плохому не научит. А пока вот, держи, — и Габрилянов протянул сыну купюру в двадцать пять рублей.

— Не надо, у меня есть деньги, — мотнул головой юноша.

— Откуда?

— Мама дала.

— А это тебе отец дает. Или, может, ты меня за отца не считаешь?

Эти слова решили исход дела — Баграт взял деньги, чтобы не обижать своего родителя, который хоть и оставил их с матерью двенадцать лет назад, однако всегда помогал им материально и, как мог, заботился о сыне. Здесь ничего плохого про своего отца юноша сказать не мог.

18 июня 1983 года, суббота. Украина, пригород Харькова, поселок Покотиловка

— Только что произвел посадку самолет компании «Аэрофлот», прибывший рейсом номер восемнадцать из Москвы, — раздался в громкоговорителе, установленном в зале аэропорта, приятный женский голос.

Старший лейтенант милиции Захар Корниенко закрыл газету, которую он читал все время ожидания и, оставив ее на скамейке, отправился к зоне, где встречали гостей. Ждать ему пришлось недолго. Прилетевший из Москвы налегке Алексей Игнатов вошел в аэропортовские двери одним из первых и сразу узнал своего встречающего, поскольку тот был единственный из всех присутствующих облачен в милицейскую форму. Обменявшись крепкими рукопожатиями, коллеги отправились на стоянку, где Корниенко оставил свои подержанные «Жигули» третьей модели. Пока они шли к транспортному средству, лейтенант сообщил, что ехать им придется в пригород Харькова — Покотиловку, где находилась дача бывшего директора харьковского Исторического музея, на встречу с которым и прибыл московский гость.

— В минкульте дали именно этот адрес — сказали, что старик давно уехал из города на природу, — объяснил гостю ситуацию Корниенко. — Впрочем, если вы устали, то мы можем сначала заехать ко мне и отобедать — жена у меня мастерица по части наваристых борщей с пампушками.

— Нет уж, коллега, в первую очередь — дело, а пампушки потом, — вежливо отказался от заманчивого предложения Игнатов. — Ехать-то долго?

— Да нет — за двадцать минут управимся.

— Видишь, как все удачно — глядишь, и на пампушки успеем, — не скрывая удовлетворения, заметил Игнатов.

Когда они тронулись в путь, гость задал вопрос, который давно вертелся у него на языке:

— Как тут у вас на Украине дела с «конторскими» — лютуют?

— Не особенно, ведь Федорчук из нашенских, — ответил Корниенко, имея в виду нынешнего министра внутренних дел СССР Виталия Федорчука, который до своего отъезда в Москву более десяти лет руководил украинским КГБ. — Министр у нас прежний — генерал-лейтенант Иван Гладуш, который сел в свое кресле еще при Леониде Ильиче — летом восемьдесят второго. Они же земляки — днепропетровские. Гладуш всю жизнь там и проработал, начав службу в ГАИ в качестве инспектора. Да что там говорить — у нас и главный «конторский» тоже днепропетровский — Муха Степан Нестерович. И замы у нашего министра тоже не поменялись.

А генерал Василий Дурдинец даже из простого зама стал первым.

— А местный начальник? — продолжал вопрошать Игнатов.

— Тут тоже без изменений — уже девятый год нами руководит генерал-майор Михайлюк Николай Тимофеевич. Вполне себе нормальный мужик — мы не жалуемся.

— Получается, у вас здесь оазис мира и благоденствия? — удивился Игнатов.

— Не совсем, — не согласился с этим выводом Корниенко. — У Щербицкого дела не ахти какие хорошие — он как подвешенный. Говорят, в Киев вскоре должна инспекция из Москвы приехать — шерстить будут по полной. Если он после этого со своего поста слетит, тогда и нас это тоже наверняка коснется. А пока, я слышал, за узбеков взялись. У меня приятель несколько дней назад оттуда вернулся и рассказывает, что там министра сняли и его окружение трясут.

— А ты сам-то бывал в Узбекистане? — поинтересовался Игнатов.

— Не довелось. Но у нас в армии, под Красноярском, трое узбеков служили. Отличные ребята! А вы бывали, товарищ майор?

— Тоже нет, но земля, как говорится, круглая.

Так, за разговорами, они доехали до нужного адреса. Как оказалось, бывший директор харьковского Исторического музея Сидор Ефимович Ковальчук жил в одноэтажном кирпичном доме, утопающем в зелени и огороженном деревянным забором голубого цвета. Калитка оказалась закрытой, поэтому гостям пришлось вызывать хозяина звонком, который висел тут же — справа от двери. Ждать пришлось недолго — не прошло и минуты, как на дорожке, ведущей от дома к калитке, показался невысокий седой мужчина, облаченный в спортивный костюм, поверх которого был накинут фартук.

— Кого это черт принес в гости, да еще в субботу? — беззлобно спросил мужчина, приближаясь к калитке.

А когда увидел человека в милицейской форме, вдруг опешил и спросил:

— Вы случаем адресом не ошиблись?

— Если вас зовут Сидор Ефимович Ковальчук, тогда нет, — ответил Корниенко.

— И зачем интересно я понадобился доблестной милиции? — открывая калитку, продолжал вопрошать хозяин дома.

— Вот до вас человек из самой Москвы приехал, — ответил лейтенант, кивая на своего спутника. — Хочет поговорить с вами по важному делу. Поэтому негоже столь высокого гостя держать на пороге.

— А я разве держу? — удивился Ковальчук и тут же посторонился, пропуская гостей внутрь. — Только не вовремя вы — я клубнику перебираю. Жена к соседям за банками пошла, а мне велела ягодой заниматься.

— Так, может, втроем это легче будет сделать, чем одному? — предложил хозяину неожиданный выход из положения Игнатов.

— Ну, если вам не в тягость, тогда милости просим в наш сад, — произнес Ковальчук и повел нежданных визитеров за собой.

Хозяин привел гостей к деревянному столу, на котором стояли два тазика, доверху наполненные клубникой.

— Добрый урожай, — похвалил старика Игнатов.

— Спасибо на добром слове, — ответил Ковальчук и продолжил: — Значит, так: крупную ягоду кладем в пустой тазик, а мелкую — в ведро. Все понятно?

— Не все, — вступил в разговор Корниенко. — Вы сами-то, Сидор Ефимович, в фартук облачились, а нам, значит, предлагаете в парадно-выходном клубничным соком мараться?

Вместо ответа хозяин сходил в дом и вскоре вернулся с двумя фартуками, которые вручил гостям. Одев их на себя, те сели на лавку и, вслед за хозяином, принялись за работу. Наконец, Ковальчук вновь нарушил тишину, задав вопрос, который витал в воздухе:

— Итак, чем обязан приходу столь неожиданных гостей, один из которых примчался по мою душу из самой Москвы?

Прежде чем ответить, Игнатов вытер руки о полотенце, которое лежало перед ним на столе, и достал из спортивной сумки, с которой он пришел, стопку фотографий с окимоно, где был изображен рыбак на черепахе.

— Боже мой, откуда у вас это? — вырвалось у хозяина дома, едва он взглянул на первую фотографию. — Это же Урасимо Таро верхом на черепахе-принцессе.

— Эти фотографии достались нам совершенно случайно от человека, который сбежал от нас, так и не успев объяснить их происхождение, — сообщил Игнатов. — Но сведущие люди объяснили нам, что на них изображено окимоно, которое числится в числе пропавших аж с осени сорок первого года.

Заинтригованный этим сообщением, лейтенант тоже вытер руки полотенцем и взял со стола одну из фотографий.

— Совершенно верно, числится, — подтвердил слова Игнатова хозяин дома. — Но этим фотографиям явно не сорок лет — они выглядят как новые. Что это значит?

— Видимо, то, что это окимоно снова объявилось, — ответил Игнатов.

— А остальные? — вопросительно взглянул на сыщика Ковальчук.

— А сколько их было в той коллекции?

— Двенадцать штук — одна другой великолепнее. Но самой ценной была именно эта — с черепахой-принцессой. Она ведь была в качестве оберега у самого Николая Второго.

— Да, я слышал эту историю, — откликнулся на это сообщение Игнатов. — Однако в момент расстрела этой вещицы с царем, увы, не оказалось. Что касается остальных окимоно, то на данный момент о них ничего неизвестно. Но нам хотя бы выяснить историю этой черепахи-принцессы. При этом важны любые детали, которыми вы, Сидор Ефимович, обладаете.

— Я обладаю, увы, немногим, — развел руками хозяин дома. — Люди, которые вас посылали, разве не сообщили вам, что я уже более сорока лет ничего не знаю об этой коллекции.

— Но разве вы не являетесь знатоком творчества Асахи Гёмудзана, к которому часто обращаются по поводу его работ?

— Здесь вас не обманули, хотя в Москве тоже есть специалисты такого же профиля — например, Леонид Аркадьевич Широков.

— Однако лишь вы последним видели воочию ту самую коллекцию, которая погибла в начале войны.

— Я видел ее не последним. Впрочем, давайте я расскажу вам все по порядку. Я вступил в должность директора харьковского музей весной сорокового года. Эта коллекция окимоно там уже присутствовала. А попала она туда по завещанию известного коллекционера Павла Грохольского примерно за три года до моего прихода. А в сентябре сорок первого во время одной из бомбежек та часть музея, где находилась эта коллекция, сгорела.

— Однако слоновая кость, из которых сделаны окимоно, не могла сгореть, — внес свое уточнение в этот рассказ Игнатов. — Кто-нибудь проводил расследование этого инцидента, искал коллекцию на пожарище?

— В момент пожара я находился в Киеве и меня в музее замещал мой заместитель — Олег Сергеевич Тычина, — вновь пустился в воспоминания Ковальчук. — Вот он-то и видел коллекцию последним, когда она была еще целой. Я ее таковой уже не застал. И когда я вернулся, то нам уже было не до разбора пожарищ. Фашисты подошли вплотную к городу, и началась срочная эвакуация многих учреждений, в том числе и нашего музея. А подробности о пожаре я узнал именно от Тычины. Он рассказал, что в западную часть музея угодило несколько авиационных бомб, после чего значительная часть экспонатов погибла. В их числе и коллекция окимоно. О том, что кто-то занимался разбором завалов после пожарища, разговора не было, да и не могло быть — не до этого всем тогда было. Впрочем, там, кажется, проводилось первоначальное расследование, поскольку погиб музейный сторож.

— Это случилось во время бомбежки? — поинтересовался Игнатов.

— Я не знаю подробностей, поскольку не вникал в них — голова была забита эвакуацией.

— А товарищ Тычина знал эти подробности, с ним можно поговорить? — подал голос, все это время молчавший Корниенко.

— К сожалению, несколько лет назад Олег Сергеевич скончался, — развел руками Ковальчук.

— Хорошо, это события военных лет, но в наши дни к вам не поступало никакой информации по поводу пропавшей коллекции? — задал очередной вопрос хозяину дома Игнатов.

— Нет, не поступало, — после некоторой паузы ответил Ковальчук.

В это время рядом послышались чьи-то шаги и когда сидящие за столом повернули головы на этот шум, они увидели приближающуюся пожилую женщину с двумя трехлитровыми банками в руках.

— Прошу любить и жаловать — моя супруга Татьяна Валентиновна, — представил гостям свою жену хозяин дома.

— Что же ты гостей во дворе держишь, вместо того, чтобы в дом пригласить? — пожурила своего благоверного женщина.

— Так они согласились мне помочь клубнику перебрать, — попытался оправдаться хозяин дома.

— То-то я и вижу, что у тебя как было два полных тазика, так они до сих пор такими и остались, — улыбнулась хозяйка. — Зови, Сидор, гостей в дом, там удобнее, да и прохладнее.

— Так и здесь у вас не Средняя Азия, — улыбнулся на эти слова Корниенко.

Едва он это произнес, как хозяин дома внезапно стукнул ладонью по столу и радостно сообщил:

— Вспомнил один случай, который произошел несколько лет назад. Как только про Азию заговорили, так сразу и вспомнилось. В министерстве культуры, во время какой-то выставки, ко мне подошел человек и поинтересовался сегодняшней возможной стоимостью исчезнувшей в годы войны коллекции окимоно. Я его спросил: дескать, а вам зачем это нужно? А он отделался какой-то дежурной фразой, после чего задал еще один странный вопрос: какая из всей коллекции самая дорогая скульптура. Я ему ответил, мол, вся коллекция бесценна. А он не унимается: дескать, и все-таки, какая же самая ценная. Ну, я и назвал ему принцессу-черепаху. Он поблагодарил и быстро удалился.

— А причем здесь Азия? — удивленно спросил Корниенко.

— Так этот незнакомец азиатом был — лицо смуглое, говорил с сильным акцентом.

— А из какой республики не разобрали? — поинтересовался Игнатов.

— Не разбираюсь я в этом — они для меня все на одно лицо, — виновато улыбаясь, ответил Ковальчук.

— Гости дорогие, ходите в дом — я вам стол накрою, — вновь позвала сыщиков хозяйка, которая за это время успела поставить банки на стол и дойти до крыльца.

— Неудобно, Татьяна Валентиновна, — попробовал было отказаться Игнатов.

— Неудобно штаны через голову надевать, — поддержал супругу хозяин дома. — Пойдемте, у нас как раз наваристый борщ с пампушками готов, а к нему и горилка имеется.

— Ну, если с пампушками, тогда другое дело! — улыбнулся Игнатов и, поднимаясь с лавки, незаметно подмигнул своему коллеге.

Ведь час назад он тоже звал его к себе в гости, обещая такое же точно меню, разве что без горилки. Видимо, в этих краях каждая хозяйка потчевала гостей наваристыми борщами с пампушками.

18 июня 1983 года, суббота. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

Несмотря на субботний день, Юрий Андропов с утра был на своем рабочем месте, чтобы успеть завершить те дела, которые он не успел закончить за неделю. В течение дня он собирался встретиться с разными людьми, которые должны были доложить ему о тех проблемах, которые возникли на их участках работы. И первым среди этих посетителей был генерал-майор Владимир Кузьмин — первый заместитель председателя КГБ Грузинской ССР. В этой должности он пребывал недавно, всего лишь несколько месяцев, и вот уже напросился на прием к Андропову, что было необычно.

Но, учитывая важность региона, в котором работал Кузьмин, генсек согласился принять его первым.

Кузьмин пришел не с пустыми руками. С ним была кожаная папка, в которой он принес докладную записку, где описывал свои впечатления о ситуации в Грузии. И эти впечатления были далеко не радужными, о чем Андропов догадался практически сразу, взглянув на озабоченное лицо генерала. Однако, приняв от него эту докладную, генсек не стал ее читать, а положил на край стола и произнес:

— Владимир Георгиевич, я обязательно ознакомлюсь с вашими выводами. Однако предварительно мне хотелось бы услышать лично от вас подробный рассказ о ситуации в республике. Как говорится, лучше один раз услышать рассказ очевидца, чем сто раз прочитать его доклад. Вы согласны со мной?

— Конечно, Юрий Владимирович, — согласился с доводом генсека генерал. — Поэтому сразу хочу сообщить, что в республике сложилась нездоровая обстановка. Процветают кумовство, взятки, подпольная деятельность различных предпринимателей, которых принято называть цеховиками. Многие из них имеют покровителей в структурах партийной власти вплоть до Центрального комитета. Об этом знают все, в том числе и руководство республики во главе с Эдуардом Шеварднадзе.

— А как относится к этому второй секретарь? — перебил плавный рассказ генерала Андропов.

— Геннадий Васильевич Колбин, как я понял, старается не вмешиваться в эти дела, заняв позицию стороннего наблюдателя.

Колбин работал в Грузии с 1975 года, переведенный туда из Свердловска, где он работал с 1970 года сначала секретарем, затем вторым секретарем местного обкома партии. По сути следующей ступенькой в его карьере должна была стать должность Первого секретаря. Однако вышло иначе. Колбина отправили в Грузию, а место Первого секретаря Якова Рябова, которого перевели на работу в Москву, сделав секретарем ЦК КПСС по военно-промышленному комплексу, занял Борис Ельцин. Возвышение последнего удивило тогда многих, поскольку произошло в нарушение абсолютно всех норм существовавшей партийной субординации.

— Такую же позицию занимает и председатель КГБ Алексей Инаури, — продолжал свой рассказ Кузьмин. — Мне кажется, Юрий Владимирович, что этот человек засиделся в своем кресле и в новых условиях, когда наша жизнь стремится к обновлению, вряд ли может быть полезен.

Генерал-полковник Алексей Инаури на тот момент был рекордсменом-долгожителем в КГБ — он занимал пост республиканского председателя 29 лет. Однако смещать его Андропов вовсе не торопился, поскольку тот имел поддержку не только у всех грузинских кланов, но и у армян, которые проживали в Грузии (а их тогда в республике было более 400 тысяч, причем многие из них занимали руководящие посты). Кузьмин этих нюансов, видимо, не знал, хотя, конечно, мог догадываться, поскольку не первый год работал в КГБ. Но, видимо, вдохновленный теми инициативами, которые публично провозглашал с высоких трибун Андропов, надеялся, что его рекомендации найдут должный отклик у генсека. Но он ошибался — Андропов готов был идти только до определенной черты, которую он сам же себе и очертил, причем давно. Если бы он поступал иначе, он бы никогда не смог дорасти до столь высоких постов в партийногосударственной иерархии.

— А вы не сгущаете краски, Владимир Григорьевич? — глядя в глаза собеседнику, спросил Андропов.

— Я могу привести множество фактов, которые говорят в мою пользу, — все тем же бесстрастным тоном продолжал вещать генерал. — Эти факты я изложил в своей докладной. Они указывают на то, что ситуация в республике нездоровая и во многих своих проявлениях русофобская. В высших органах власти Грузинской ССР очень мало русских людей, а тех, кто остался, пытаются оттуда выжить. Достаточно сказать, что в нашем Комитете из заместителей председателя лишь я один русский. Все остальные — грузины: Майсурадзе, Зардалишвили, Джорбенадзе, Хатиашвили. Я ничего не хочу сказать плохого про их профессиональные качества, но такая диспропорция в национальном представительстве не может не настораживать. Та же ситуация сложилась и в МВД, где министром является Гурам Гветадзе, его первым заместителем Шадури, а среди трех заместителей все грузины — Горгодзе, Хазалия и Кванталиани.

— Но в закавказских республиках так было всегда, — напомнил собеседнику азбучную истину Андропов. — Такова специфика этого региона.

— Это нехорошая специфика, Юрий Владимирович, — не согласился с генсеком генерал. — Может быть, раньше она могла нас удовлетворять, но сегодня мы обязаны с этим что-то делать. При прежнем руководстве страной эти дела запустили, но теперь-то кто нам мешает начать эту ситуацию выправлять? Если мы этого не сделаем, то это может привести к плачевным результатам. Ведь эта ржа из Грузии распространяется почти по всей стране.

Поймав недоуменный взгляд генсека, Кузьмин поспешил объяснить смысл своей последней фразы:

— С момента прихода к власти в республике Шеварднадзе из Грузии стали активно выдавливать подпольных предпринимателей.

— Что же в этом плохого? — теперь уже вслух удивился Андропов.

— Плохое заключается в том, что на их место приходят другие — прикормленные той номенклатурой, которую выпестовал лично Шеварднадзе. Это бывшие работники МВД и комсомола, где он когда-то сам работал. И если при прежнем руководителе Мжаванадзе сумма взяток выражалась в одних цифрах, то теперь она возросла вдвое, а то и втрое. Но и это еще не все. Выдавливание неугодных теневиков разлагает атмосферу в тех республиках, где они оседают. И я подозреваю, что Шеварднадзе об этом знал с самого начала и делал это специально, тем самым намеренно капитализируя нашу экономику.

— Вы понимаете, какие обвинения вы выдвигаете против человека, который является кандидатом в члены Политбюро? — в голосе Андропова явно читалась угроза. И она была не случайной.

Дело в том, что Шеварднадзе пришел к власти в Грузии благодаря стараниям… Андропова. И выдавливание теневиков из республики было их общим планом именно в целях более широкой капитализации советской экономики. Всех этих людей андроповский КГБ брал «на карандаш», чтобы затем легче было ими манипулировать, подвесив на «крючок». Кстати, та же ситуация была и с грузинскими ворами в законе, которые после прихода Шеварднадзе тоже разлетелись по всей стране, беря многие ее регионы под свой контроль. Ничего нового в этом не было. Точно так же когда-то и сицилийская мафия взяла под свой контроль не только Италию, но и США. Вот почему Грузию многие сведущие люди негласно называли «советской Сицилией». Однако признаваться в этом своему сегодняшнему собеседнику Андропов, естественно, не собирался, поэтому и разыгрывал перед ним возмущение. Но Кузьмина оно не испугало, а даже наоборот — заставило еще активнее отстаивать свою точку зрения:

— Юрий Владимирович, я член партии с тысяча девятьсот сорок третьего года. Меня принимали в партию перед боем, когда шансов на то, что я успею заплатить свои первые членские взносы, были почти равны нулю. В том бою из моей роты в живых осталось только четверо, включая меня. Поэтому мне бояться не пристало. Я говорю с вами начистоту, потому что вы Генеральный секретарь нашей партии. Я повторяю: в Грузии сложилась взрывоопасная обстановка. Воры в законе и теневики — вот кто реально пытается управлять республикой, а вовсе не партия. Через три дня в Москве начнутся дни Грузии в РСФСР, в рамках которого мы собираемся открыть в Москве величественный монумент «Дружба навеки», посвященной трехсотлетней дружбе России и Грузии. Об этом пишут все газеты, ежедневно вещают по телевидению и радио. Но это лишь фасад наших межреспубликанских отношений. На самом деле существует два разных Кавказа. Один будет открывать памятник в центре Москвы, а другой…

Здесь Кузьмин внезапно запнулся, увидев, каким недобрым взглядом смотрит на него генсек. Но Андропов хотел услышать продолжение монолога и поэтому произнес:

— Продолжайте, что же вы замолчали?

— …а другой Кавказ приватизировал власть и собственность, ждет реванша и формирует националистические и экстремистские группы. Грузия давно превратилась в обособленный регион, который живет по своим собственным законам. И на всем этом воспитывается молодое поколение. Прежде всего, это дети местной элиты — так называемая «золотая молодежь». Значительная ее часть стоит на откровенно антисоветских позициях. А ведь это дети партийной и хозяйственной номенклатуры, дети коммунистов. С них обязаны брать пример рядовые граждане.

— У вас есть какие конкретные имена и фамилии людей, о которых идет речь? — задал очередной вопрос Андропов.

— Например, Иосиф Церетели — сын членкора Академии наук Грузии и профессора Тбилисского университета Константина Церетели. Вокруг него сформировалась группа молодых людей, которые откровенно бравируют своими антисоветскими взглядами и прозападными настроениями. В эту группу входят сын известного врача, отпрыск управляющего строительным трестом «Интуриста», сын директора проектного бюро и даже один молодой, но уже достаточно известный киноактер киностудии «Грузия-фильм». Он, кстати, сейчас снимается в фильме, о котором я тоже упоминаю в своей докладной.

— А кино каким боком здесь нарисовалось? — удивился Андропов.

— Кино в Грузии тоже совсем не интернациональное. Например, в этом году там сняли семь фильмов, так вот только в одном из них играет несколько русских актеров, да и то только потому, что фильм посвящен российско-грузинской дружбе. А в остальных картинах, снятых на «Грузия-фильме», снимаются сплошь одни грузины. Такого национального перекоса нет больше ни в одной нашей республике. Более того, грузинские кинематографисты еще и в политику лезут, о чем я и хочу вас предупредить. Я имею в виду фильм, который снимает известный кинорежиссер Тенгиз Абуладзе, а речь в нем идет о сталинских репрессиях. Главный герой фильма несет в себе черты сразу трех людей: Гитлера, Муссолини и, извините, Лаврентия Берия. Наша партия давно осудила культ личности Сталина, поэтому я не понимаю, зачем надо опять возвращаться к этой теме — чтобы взорвать ситуацию? Тем более, что это кино снимается чуть ли не полуподпольно.

— То есть? — вскинул брови Андропов.

— О нем осведомлен небольшой круг людей, в который входит и Шеварднадзе — он лично патронирует фильм. И он нашел способ, как обойти цензуру. У грузинского телевидения есть два свободных часа, которые не подлежат цензуре отсюда, из Москвы. Этот промежуток времени может субсидировать республиканское руководство. Для этого они хотят оформить фильм как телевизионный, и деньги на это должны быть выделены местные.

— И все это есть в вашей записке? — спросил Андропов.

— Да, я в подробностях обо всем написал, — согласно кивнул головой Кузьмин.

Андропов взял в руки упомянутый доклад и сделал вид, что углубился в чтение. На самом деле он хотел взять паузу для того, чтобы поразмыслить о том, как себя вести дальше. Ведь разрешение на фильм Абуладзе нынешний генсек давал лично, причем в этом самом здании, только в другом кабинете. И было это чуть больше года назад, когда Андропов был переведен из КГБ в секретари ЦК КПСС по идеологии.

Ретроспекция. 28 мая 1982 года, пятница. Москва, Старая площадь, кабинет секретаря ЦК КПСС по идеологии Юрия Андропова

Андропов всегда любил кино и неплохо в нем разбирался. Особенно он привечал кино зарубежное и главным образом проблемное, социальное. Комедии или мелодрамы смотрел редко — они его в большинстве своем мало вдохновляли. А вот какие-нибудь острые вещички от тех же Стэнли Крамера, его тезки Кубрика, Артура Пенна или Дамиано Дамиани по-настоящему будоражили его сознание и порой держали так крепко, что он размышлял над их сюжетами в течение нескольких дней. Поэтому Андропов всегда отдавал себе отчет в том, какое воздействие может оказывать кино на массовую аудиторию и каким образом его можно использовать в определенных целях. Например, когда во второй половине 70-х он уже окончательно определился с тем, что рано или поздно должен занять пост генсека, он стал активно лоббировать выход на советские экраны зарубежных фильмов (в основном европейских) о борьбе с коррупцией. Сделать это было нелегко, поскольку этому противился главный идеолог партии Михаил Суслов. Но поскольку «Совэкспортфильмом» еще с момента его создания в 1945 году заведовал КГБ, особо противостоять этому натиску Суслов был не в силах. Да и Брежнев не видел ничего предосудительного в том, что на советские экраны будут выходить фильмы, разоблачающие западную продажную элиту. А доводы Суслова о том, что советский зритель мог ассоциировать (и часто ассоциировал) этих коррупционеров с советскими, на Брежнева никакого впечатления не производили.

Между тем, когда в январе 1982 года Суслов скончался и его кабинет на Старой площади занял Андропов, он практически сразу взялся за советский кинопрокат. Он посадил в кресло руководителя «Совэкспортфильма» своего человека — Олега Руднева. Тот давно был на хорошем счету у чекистов, да и у Брежнева тоже, поскольку, как и он, родился на Украине. В молодые годы он был вторым секретарем ЦК комсомола Латвии, а затем дорос до должности первого секретаря Юрмальского горкома партии. И это именно при нем Юрмала превратилась в курортную «жемчужину» Советского Союза, куда с удовольствием ездили отдыхать все — как сливки общества, так и простые советские граждане. За годы руководства Юрмалой Рудневым в городе было построено 95 санаторно-курортных учреждений: 23 санатория, 13 пансионатов, 7 домов отдыха и 52 детских учреждения. Ежегодно по путевкам в них отдыхали и лечились более 240 тысяч человек.

В 1976 году Олег Руднев был переброшен на другой участок, но в той же Латвии — его назначили главой местного комитета по кинематографии. Эту административную должность он успешно совмещал с творческой — писал сценарии. Один из них прогремел на всю страну — по нему был снят многосерийный (7 серий) телефильм «Долгая дорога в дюнах». Очень популярный и весьма смелый в освещении некоторых исторических фактов в истории советской Прибалтики фильм. И смелость эта объяснялась просто — ее лично одобрил Юрий Андропов, которому об этом проекте рассказал Борис Пуго — тогдашний председатель КГБ Латвийской ССР. Тот приятельствовал с Рудневым еще с комсомольских времен: в первой половине 60-х, когда Руднев был вторым секретарем ЛКСМ Латвии, Пуго тоже во всю активно комсомолил — был 1-м секретарем Пролетарского райкома комсомола Риги, а с июля 1963 года занимал должность заместителя заведующего сектором организационного отдела ЦК ВЛКСМ. А когда в 1976 году Руднев возглавил кинокомитет Латвии, Пуго стал работать в КГБ, возглавив отдел (контрразведка) в Инспекторском управлении КГБ СССР. А в июне 1977 года Пуго вернули на родину, где он стал 1-м заместителем председателя КГБ. Именно в это время Руднев и засел за написание сценария «Долгая дорога в дюнах».

Итак, Андропов доверил руководство «Совэкспортфильмом» Олегу Рудневу, который тут же озаботился расширением ассортимента зарубежных фильмов, повествующих о коррупции. И если до этого на советских экранах шел один-два фильма на эту тему (а в иные годы и вовсе их не было, как, например, в олимпийском 1980 году, когда был поставлен рекорд по выпуску зарубежных фильмов в СССР — 147 картин, но фильмов о коррупции среди них не было ни одного). В итоге только в 1982 году на советских экранах демонстрировалось шесть фильмов, где речь шла о продажных западных политиках, мафиози и террористах. Так унавоживалась почва для скорого прихода к власти бывшего председателя КГБ Юрия Андропова.

На этой волне его внимания к кинематографу был дан ход и грузинскому фильму «Покаяние» Тенгиза Абуладзе. Его сюжет родился из одной истории, которую поведал Абуладзе один из его знакомых. Дело происходило в Западной Грузии: кто-то выкопал из могилы покойника и прислонил тело к калитке дома. Был громкий скандал. Было назначено расследование, которое повергало людей в еще больший шок. Выяснилось, что покойный в свое время занимал должность прокурора. А выкопавший тело стал его жертвой — семья несчастного была фактически уничтожена. Отца арестовали и расстреляли, мать покончила жизнь самоубийством.

Несмотря на то, что дело происходило в современной Грузии, Абуладзе решил перенести эту историю в 30-е годы, чтобы рассказать с экрана о репрессиях 1937 года. И хотя в роду Абуладзе не было репрессированных, но он был евреем, да еще советским, что просто не оставляло ему шансов остаться в стороне от этой темы. Не смог остаться в стороне от нее и Шеварднадзе, у которого были свои резоны. Во-первых, личные — его жена Нанули и ее сестра были из числа жертв репрессий. На глазах у маленьких девочек когда-то арестовали отца, и этот момент оставил в их памяти неизгладимый след. Во-вторых — Шеварднадзе в те годы сделал весомый шаг на пути к властному Олимпу. Осенью 1978 года он стал кандидатом в члены Политбюро, причем его назначение произошло после того, как в апреле того же года чуть ли не весь Тбилиси взбунтовался против проекта новой Конституции Грузинской ССР, где государственным языком признавался лишь русский. В итоге грузинские депутаты на своей сессии решили оставить пункт 75 Конституции ГССР без изменений, то есть признать за грузинским языком статус государственного. Напуганный Кремль решил пойти еще дальше — разрешил Шеварднадзе войти в «предбанник» высшего партийного ареопага и стать кандидатом в члены Политбюро (кстати, вместе с другим «кавказцем» — Михаилом Горбачевым).

24 мая 1982 года Пленум ЦК КПСС официально утвердил Юрия Андропова в должности главного идеолога, а спустя четыре дня к нему на прием заявился Эдуард Шеварднадзе, привезший с собой из Тбилиси сценарий фильма «Покаяние». Книжица была довольно пухлая — 120 страниц, поэтому Андропов взяв ее в руки и полистав, задал закономерный вопрос:

— О чем кино, Эдуард?

— О сталинских беззакониях, Юрий Владимирович, — ответил Шеварднадзе.

— Я так и понял — с рядовой темой ты бы ко мне на прием не напросился, — с легкой улыбкой на устах, произнес Андропов и тут же поинтересовался. — А режиссер кто?

— Наш лучший постановщик — Тенгиз Абуладзе.

— Как он себя чувствует? — задал новый вопрос Андропов и сделал он это не из праздного любопытства.

Даже в Москве было известно, что четыре года назад Абуладзе попал в страшную автокатастрофу, в которой его водителю оторвало голову. Но сам режиссер выжил.

— Спасибо, с ним все нормально, иначе бы он не смог написать такую потрясающую вещь. Это дань памяти всем безвинно погибшим от сталинского произвола людям. Мы, грузины, должны в первую очередь покаяться перед всем миром за эти преступные деяния.

— А нового тбилисского бунта не будет? — продолжая держать сценарий в руках, спросил Андропов, имея в виду волнения в грузинской столице в марте 1956 года, когда Хрущев выступил на XX съезде партии со своим знаменитым докладом «О культе личности Сталина». Во время тех событий было убито 15 человек, еще 54 человека были ранены, из которых 7 умерло в больницах, более 300 человек арестовано.

— Не будет, Юрий Владимирович — Грузия уже не та, что четверть века назад.

«Это верно — Грузия теперь уже не та, — подумал про себя Андропов. — Впрочем, и в других республиках тоже народилось и выросло уже совершенно иное поколение, чем было до них. Эти ребята кровь проливать за идеалы своих предшественников явно не станут».

Однако вслух Андропов сказал иное:

— Хорошее дело вы затеяли, Эдуард. Инерция сталинского мышления и в самом деле продолжает владеть многими из наших людей, в том числе и в партийной среде. А такого рода произведениями мы сможем заставить этих людей разоблачиться и поставить их перед жестким выбором: либо вы с нами идете по пути демократии, либо — нет, и тогда отправляйтесь на свалку истории.

Затем, положив сценарий на стол, Андропов сделал небольшую паузу, чтобы поправить очки и спросил:

— В каком жанре будет решен фильм?

— Сюжет будет обобщенным, в нем не будет конкретики. Все имена вымышленные, но главный герой, благодаря своему сходству с Берия, будет легко узнаваем. Это будет, скорее, философское кино. Короче, в духе Абуладзе — он мастер на такого рода произведения.

— Тогда передайте ему мой горячий привет и успокойте — такое кино нам необходимо. Пусть товарищи продолжают работу. Но у меня будет одно пожелание, Эдуард. До поры до времени не надо широко распространяться об этом фильме. Вы же понимаете, что противников у него будет предостаточно, как здесь, так и у вас на родине. Договорились?

После того разговора прошло полгода. К тому моменту Андропов уже стал генсеком и, честно говоря, забыл о «Покаянии». Как вдруг сам Шеварднадзе напомнил ему о нем. Сразу после декабрьского Пленума ЦК КПСС он подошел к Андропову и вновь завел разговор о фильме. Дескать, подготовительный процесс закончен, актеры и места для натурных съемок найдены — можно ли начинать? И Андропов, похлопав грузинского лидера по плечу, ответил:

— Конечно, можно — я же теперь главный. С этого момента вам некого бояться.

18 июня 1983 года, суббота. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

Вспоминая теперь перипетии истории с запуском фильма «Покаяние», Андропов размышлял о том, что ему ответить генералу Кузьмину. Естественно, раскрывать перед ним свое участие в продвижении этого проекта он не собирался, но и оставить без ответа опасения генерала он не мог. Здесь надо было придумать такой ответ, который с одной стороны успокоил бы генерала, а с другой — не вызвал бы у него какие-либо подозрения.

— Насколько я понял из вашей записки, фильм уже почти наполовину снят, — нарушил, наконец, тишину Андропов, доставая из кармана пиджака носовой платок.

— Совершенно верно, — подтвердил этот вывод генсека Кузьмин.

— Мне кажется, если мы сейчас остановим его производство, то это только усложнит ситуацию, — протирая очки платком, произнес Андропов. — Разумнее будет дать им доснять оставшееся, а потом положить эту картину на полку. Это обычная практика, поэтому она не вызовет столь бурную реакцию, как остановка съемок. Вы согласны со мной?

— Согласен. Но как быть с остальным? Бросать это дело на самотек никак нельзя. Тем более на фоне других событий.

— Что вы имеете в виду? — возвращая очки на нос, спросил Андропов.

— В нашей среде много разговоров о событиях в Узбекистане, — после короткой паузы ответил Кузьмин. — Но я много раз бывал в этой республике и хорошо знаю тамошнюю ситуацию. И скажу вам честно — это всего лишь цветочки.

— А где же ягодки?

— В Грузии и Армении — вот где надо в первую очередь наводить порядок, если мы не хотим потерять страну. Именно там пышным цветом расцветает коррупция под сенью национализма, а то и сепаратизма. Не узбекская элита имеет прямые выходы сюда, в Москву, а прежде всего кавказская. Это настоящая мафия по-советски — симбиоз из партийных деятелей, цеховиков и воров в законе. И эти коррупционные связи закладывают бомбу под сам фундамент нашего многонационального государства. Там уже практически сформировались три источника и три составные части будущих национальных потрясений.

— О каких таких источниках идет речь? — продолжал с удивлением вопрошать Андропов.

— Это национальная бюрократия, националистическое диссидентское движение и теневая экономика — этакая национальная квазибуржуазия, — продолжил свою речь Кузьмин. — В частностях они могут расходиться и даже соперничать друг с другом, но в главном они уже начинают находить общую платформу. И когда они окончательно сомкнутся, тогда нашу страну ждут серьезные потрясения.

— И вы можете привести примеры, когда они смыкаются?

— Конечно. Например, контроль над Абхазией стремятся сохранить как ЦК Компартии Грузии, так и грузинские диссиденты. А в Армении в «карабахском вопросе» единым фронтом выступают и лидеры подпольной Национальной объединенной партии Армении, и высшая партийная и государственная номенклатура республики. А вот в Узбекистане этого нет.

— Чего именно?

— Тех трех источников, о которых я говорил. Там присутствует только два из них: национальная бюрократия и теневики — квазибуржуазия. А вот диссидентское движение, ориентированное на Запад, фактически отсутствует. Именно поэтому логичнее было бы начинать чистку «авгиевых конюшен» на Кавказе, а не в Средней Азии. Тем более, что это достаточно просто сделать. Например, в экономике Грузии существуют массовые приписки в чайном производстве, в виноделии, где очень много фальсификата, который выдается за настоящее вино и продается потом по всему Советскому Союзу. Сумма приписок исчисляется миллионами рублей ежемесячно.

Генерал выпалил этот монолог на одном дыхании и потому, как он это сделал, было видно, что чувства его были искренними. Именно это и испугало Андропова. Он понял, что если он продолжит разговор, то ему будет трудно убедить этого честного служаку в своей правоте. Поэтому Андропов демонстративно взглянул на часы, стоявшие у него на столе, и сообщил:

— Спасибо, Владимир Георгиевич — я вас услышал. Мне надо внимательно познакомиться с вашей запиской, а также переговорить с другими людьми, которым знакома ситуация в республике. О своих выводах я сообщу вам позже.

Едва за генералом закрылась дверь, Андропов откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, погрузился в размышления: «А этот служака не дурак — быстро разобрался в ситуации, сложившейся в республике. И оперативно оформил свои выводы в виде докладной. И ведь не боится, что результат может быть нулевой, или что об этом могут узнать в Грузии. Может, отозвать его от греха подальше? Впрочем, лучше оставить все, как есть. Такой человек рядом с Инаури и Шеварднадзе мне еще пригодится. Честными людьми всегда удобно манипулировать. А про Узбекистан он здорово завернул: мол, там цветочки, а ягодки на Кавказе. Это я и без него знаю. Эх, служака, служака, не знаешь ты всей правды, потому что знать тебе этого не надо — не положено. А правда в том, что Щелокова я уже сковырнул, теперь очередь за Рашидовым. Мешают они мне. А Шеварднадзе с Демирчаном не мешают — они на моей стороне играют. И пусть они оба по уши в коррупции и национализме погрязнут, трогать их нельзя. Как верно когда-то выразился американский президент Рузвельт по поводу никарагуанского диктатора Сомосы: «Он, конечно, сукин сын, но это наш сукин сын».

19 июня 1983 года, воскресенье. Киев, железнодорожный вокзал

Когда Алексей Игнатов увидел в окне поезда, в котором он провел более семи часов, направляясь из Харькова в Киев, очертания вокзала, он взял с полки свою спортивную сумку и направился в тамбур. Спустя пять минут поезд, наконец, остановился и дородная проводница в униформе, ловко открыв тамбурным ключом дверь, первой сошла по ступенькам на платформу вокзала.

— До побачення! — по-украински простился с проводницей Игнатов, когда его ноги коснулись бетонного покрытия.

— Бувайте! — ответила женщина и махнула на прощание рукой.

Игнатов забросил спортивную сумку на плечо и быстрым шагом двинулся в сторону здания вокзала. Однако не успел он сделать и нескольких десятков шагов, как увидел впереди крепкого мужчину примерно одного с собой возраста, семенившего быстрым шагом ему навстречу.

— Здорово, москаль! — радостно изрек мужчина, добежав до Игнатова и заключив его в свои объятия.

Причем такие жаркие, что тот едва не выронил из рук сумку.

— Здорово, хохол! — с не меньшей радостью отозвался на это приветствие сыщик и тут же добавил. — И хватит меня тискать на глазах у всего вокзала!

— Ничего, не развалишься, — ответил мужчина, но страстные объятия все-таки разжал.

Мужчиной был Влас Оленюк, с которым Игнатова свела судьба почти десять лет назад. Они тогда вместе расследовали серию убийств, начало которых было положено в Киеве, а конец ниточки протянулся до Москвы. Это было громкое дело, в эпицентр которого оказались вовлечены сильные мира сего, а также влиятельные футбольные функционеры, делавшие большие деньги на подпольном тотализаторе. Дело было успешно расследовано, после чего сыщики вынуждены были расстаться: Оленюк вернулся в Киев, а Игнатов остался в Москве. И с тех пор они смогли увидеться лишь однажды — несколько лет назад, когда вместе проводили свой отпуск в санатории МВД под Кисловодском.

— Как здоровье Нонны Сергеевны? — поинтересовался Игнатов, имея в виду супругу Оленюка, с который тот познакомился во время расследования все того же громкого «футбольного» дела.

— Я тебе вчера по телефону не хотел говорить, но Нонка в больнице лежит на сохранении, — ответил Оленюк.

— Все-таки довел бабу до роддома, — покачал головой Игнатов.

— Старик, это наш последний шанс — Нонке уже за сороковник, — вздохнул Оленюк. — Если сейчас не родит, тогда амба.

— А врачи что говорят?

— А что они могут сказать — успокаивают. Только на душе все равно как-то неспокойно.

— А ты не беспокойся, — поддержал приятеля Игнатов и тут же сообщил: — Я ведь у родителей тоже был поздним ребенком — они меня после сорока на свет произвели. И, как видишь, все обошлось.

— Кстати, как твоя матушка? — тут же отреагировал на это сообщение Оленюк.

— Скончалась полгода назад после инсульта, — ответил Игнатов.

— Не мучилась?

— Нет, сразу ушла — инсульт был обширный.

— Пусть земля будет ей пухом, славная была женщина, — с грустью в голосе произнес Оленюк. — Помнишь, как душевно мы с ней беседовали в вашей квартире на Цветном бульваре?

— Теперь я живу в Орехово-Борисово, — сообщил приятелю свой новый адрес Игнатов.

— Нехай будэ Борисово, — улыбнулся Оленюк и спросил: — Так я вчера так и не понял, когда разговаривал с тобой по телефону, какая напасть тебя привела в наши края?

— Мы с тобой здесь будем это обсуждать, посреди вокзала, или все-таки куда-нибудь отойдем? — искренне удивился Игнатов.

В ответ на этот справедливый вопрос Оленюк рассмеялся и, хлопнув приятеля по плечу, повел его на стоянку, где он оставил свои «Жигули». Это была престижная красная «шестерка», что соответствовало статусу ее обладателя — Оленюк вот уже несколько лет работал заместителем начальника республиканского уголовного розыска.

— Давно приобрел этого «коня»? — усаживаясь на сиденье, поинтересовался Игнатов.

— Полгода назад — дошла, наконец, очередь, — похвалился Оленюк.

— Где же ты денег наскреб на такую роскошь — взятки берешь?

— Ты забыл, где у меня Нонка работает — она же из торговли. И вообще, я, в отличие от тебя, своего места работы не терял. А в скором времени рассчитываю и вовсе место начальника занять.

— Да, я слышал, что ветры андроповских перемен до вас еще не докатились, — откликнулся на эту новость Игнатов.

— Ты лучше расскажи, какие ветры тебя к нам забросили? — вернулся к тому, на чем прервался их разговор на вокзале, Оленюк.

И Игнатов в течение пяти минут ввел приятеля в курс того дела, которое заставило его покинуть Москву.

— Запутанное дело, — вынес свое резюме из услышанного, Оленюк. — И как же ты собираешься его распутывать?

— Хочу покопаться в вашем Центральном архиве. Там ведь должны сохраниться материалы по харьковскому пожару сорок первого года.

— А в самом Харькове концов нельзя было найти?

— Там сообщили, что все материалы давно отослали сюда, в Киев.

— Хорошо, завтра устрою тебе это посещение, — заводя автомобиль, пообещал Оленюк.

— Ты не понял, Олесь — мне надо это сделать сегодня.

— Чудак-человек, сегодня же воскресенье! Да и допуск тебе надо оформлять — на это тоже время нужно.

— А ты у нас на что такой крутой, да еще на «шестерке»? — усмехнулся Игнатов. — Я ведь командированный, у меня каждая минута наперечет. Это у вас здесь, на Украине, «конторские» мышей не ловят, а наши только тем и занимаются, что отслеживают каждый наш шаг: чем занимаешься, куда поехал, а если поехал, бережешь ли трудовую минутку? Ты хочешь, чтобы меня теперь и с «земли» турнули?

— Ничего я не хочу, просто у людей сегодня законный выходной.

— А мне все сотрудники архива и не нужны — ты только одного вызови, который нужным отделом заведует.

Какое-то время Оленюк молчал, слушая, как работает мотор у его «шестерки». После чего, наконец, очнулся:

— Хорошо, сейчас заедем ко мне домой — перекусим. А уже потом я сделаю звонок, куда надо, по поводу твоего архива.

— На перекус у тебя случайно, не борщ с пампушками? — спросил Игнатов.

— Нет, макароны по-флотски с киевскими котлетами. А что, тебе пампушки подавай?

— Да нет, я их в Харькове вдоволь натрескался — больше не вынесу, — улыбнулся Игнатов, после чего попросил: — Ну, давай уже, трогай — у меня со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было.

19 июня 1983 года, воскресенье. Ташкент, улица Шота Руставели

Вот уже второй день Баграт Габрилянов находился в Ташкенте и был вполне доволен своим пребыванием в этом месте. Город ему очень понравился, даже несмотря на царящую в эти дни жару. Да и в общежитии, куда он вселился вчера, условия проживания были идеальными. Баграту досталась двухместная комната, где он обитал один, поскольку общежитие на тот момент было почти полупустым.

Еще вчера, когда Баграт ездил с отцом в институт, Габрилянов-старший обещал сыну провести воскресенье с ним, чтобы показать город, но затем выяснилось, что насущные дела по работе не отпускают родителя. Чему Баграт чрезвычайно… обрадовался, поскольку не хотел лишний раз встречаться с отцом после того инцидента, который случился в институте. Ему легче было проводить время одному, не опасаясь, что кто-то будет стоять у него над душой и учить жизни.

Хорошенько выспавшись, Баграт наскоро перекусил стаканом кефира и калорийной булочкой за восемь копеек, после чего отправился на прогулку по центральной части города. Ташкент в эти часы уже проснулся и жил обычной воскресной жизнью, когда люди никуда не спешат, а просто отдыхают, копя силы для новой рабочей недели, которая должна была начаться завтра.

Купив в палатке на углу улицы Шота Руставели эскимо «Ленинградское» за двадцать одну копейку, Баграт развернул обертку и, отойдя в тенек, стал с удовольствием уплетать холодное лакомство. У него было прекрасное настроение, и жизнь впереди казалась долгой и счастливой. Он, наконец-то, вырвался из-под домашней опеки, был предоставлен самому себе и впервые за долгое время мог распоряжаться своей жизнью так, как ему заблагорассудится. А чего еще надо молодому человеку в восемнадцать лет? Разве что красивую девушку, которая могла бы скрасить его одиночество. Именно об этом Баграт и подумал, стоя в тени развесистого дерева и глядя на проходящих мимо него людей. И в это самое мгновение в нескольких метрах от него, на светофоре, остановился трамвай, в окне которого Баграт увидел девушку неземной красоты. Это была смуглая узбечка с модной прической «каре» под Мирей Матье, тонкими, красиво изогнутыми губами и миндалевидными глазами, заглянув в которые юноша сразу в них утонул. Самое интересное, но девушка тоже обратила внимание на симпатичного парня, который буквально впился в нее глазами. Поначалу этот пристальный и изучающий взгляд смутил ее, но затем она внезапно стала… смеяться. Удивленный подобной реакцией, Баграт в первые секунды опешил. Но затем девушка стала жестами показывать ему куда-то вниз. Юноша опустил глаза и увидел, что мороженое, которое он держал в руке, капает ему на рубашку. Вот чем обернулись для него те несколько минут, когда он, забыв про лакомство, разглядывал незнакомку. В этот самый момент трамвай тронулся с места, увозя красавицу-узбечку в сторону парка имени Кирова.

Какое-то время Баграт неподвижно стоял на своем месте, провожая взглядом удаляющийся от него трамвай. Но длилось это недолго. Затем юноша очнулся и, выбросив недоеденное эскимо в урну, бросился догонять транспортное средство, увозящее от него незнакомку. Однако как бы быстро не несли юношу его молодые ноги, угнаться за трамваем, набравшим скорость, было невозможно. И вот спустя какое-то время бегун окончательно выдохся и остановился, тяжело дыша через раз. Тем временем трамвай скрылся из вида. Но отступать Баграт не собирался. Отдышавшись, он сошел с тротуара и, вытянув вперед руку, стал ловить попутку. Однако никто не останавливался. И только спустя несколько минут перед юношей тормознуло такси, водителем которого был молодой человек, ненамного старше своего пассажира.

— Куда едем? — спросил таксист у Баграта, когда тот открыл дверцу.

— Надо догнать трамвай, — коротко ответил юноша.

— Девятку, что ли?

— Номер я не знаю, но он пять минут назад ушел отсюда.

— Честно говоря, трамваи я еще не догонял, — улыбнулся таксист, после чего добавил: — Ну, чего встал — садись. Попробуем догнать твоего «рогатого».

Они тронулись с места и через какое-то время впереди обозначились контуры искомого трамвая.

— Вот он твой родимый, — радостно оповестил пассажира таксист. — Ты в нем что-то забыл?

— Да, девушку, — честно признался Баграт.

Таксист от удивления даже присвистнул и спросил:

— Наверное, красоты неземной, если ты за ней так гонишься?

— Угадал — я таких никогда в жизни не видел, — ответил Баграт.

— Тогда давай обгоним трамвай, и я высажу тебя на следующей остановке.

Так они и сделали. Расплатившись с таксистом, который пожелал пассажиру удачи, Баграт дождался трамвая и вбежал в переднюю дверь. И каково же было его удивление, когда он увидел, что то место, которое совсем недавно занимала прекрасная незнакомка, теперь пустовало. Но на соседнем сиденье сидела пожилая женщина, к ней юноша и обратился:

— Извините, с вами только что сидела девушка. Вы не знаете, где она сошла?

— На предыдущей остановке — у базара, — последовал ответ.

Поблагодарив женщину, Баграт выскочил из трамвая и вновь побежал — теперь уже в обратную сторону. Шансов на то, что он сумеет найти незнакомку у него было мало, но в груди его теплилась надежда — а вдруг она ушла не домой, а заглянула перед этим на базар?

Как и положено в выходной день, торговые ряды в эти часы были полны народа. Найти в этой сутолоке человека было нелегко, но Баграт не отчаивался и, двигаясь вдоль рядов, пристально вглядывался в покупателей, пытаясь отыскать девушку в белом платье. Так прошло минут десять, а результат был нулевой. И когда уже отчаяние все сильнее стало охватывать юношу, взгляд его внезапно выхватил в толпе знакомое платье. Вглядевшись в ее хозяйку, Баграт узнал в нем ту, которую искал. Девушка стояла всего лишь в нескольких десятках метров и о чем-то оживленно разговаривала с пожилым продавцом, у которого она только что купила фрукты. Баграт решил не беспокоить девушку, пока она не отойдет от прилавка. И в этот самый момент он заметил еще одного человека. Это был худосочный парень примерно одного с ним возраста в синей тенниске, который встал рядом с девушкой и, пока она общалась с продавцом, незаметным движением руки открыл ее сумочку, которая висела на плече. В следующее мгновение цепкие пальцы парня извлекли из сумочки дамское портмоне, которое тут же перекочевало в брючный карман похитителя. После чего парень повернулся и направился к выходу с базара. Баграту хватило всего лишь несколько секунд, чтобы принять решение.

Бросившись наперерез вору, Баграт догнал его в следующем торговом ряду, выскочив ему навстречу. И хотя он ничего не успел сказать парню, но тот мгновенно понял, чего от него хотят — настолько злым был взгляд Баграта. Поэтому парень одним махом перепрыгнул через торговый ряд, сметая с него овощи и фрукты, и бросился наутек. Баграту не оставалось ничего другого, как броситься за ним в погоню. Вслед им неслись проклятия торговцев, чье безмятежное существование они нарушили столь бесцеремонным образом.

Выскочив с базара, парень свернул в первый же переулок, надеясь там оторваться от преследователя. Но ему не повезло — за ним гнался человек, который не имел права упустить его, поскольку тот поднял руку на девушку, которая ему очень понравилась. И после пятиминутной погони преследователь настиг беглеца, когда тот попытался перемахнуть через деревянный забор в одном из дворов. Парень успел занести над забором лишь одну ногу, когда Баграт схватил его за вторую брючину и рывком сбросил на землю, осыпая его голову увесистыми тумаками. Парень пытался защищаться, но сила гнева его противника была настолько велика, что это сопротивление было быстро подавлено.

— Отдай мне то, что ты взял! — грозно потребовал Баграт, держа воришку за ворот его тенниски.

Парень безропотно отдал требуемое — похищенное портмоне. Забрав его, Баграт быстрым шагом направился к базару, надеясь, что незнакомка еще там. Однако на прежнем месте девушки не оказалось. Тогда Баграт обратился к продавцу, с которым она несколько минут назад разговаривала:

— Вы не знаете, куда ушла та девушка, что покупала у вас фрукты?

— Какая девушка? — удивился продавец.

— В белом платье, очень красивая.

— Ах, Тамилла? Ушла, дорогой — груши с абрикосами купила и ушла.

— А вы не знаете, где она живет?

— А тебе зачем знать ее адрес? — насторожился продавец.

— Она одну вещь потеряла, а я хочу ей вернуть, — ответил Баграт и показал продавцу портмоне.

Увидев ту самую вещь, которую он до этого видел в руках у девушки, продавец покачал головой:

— Ах, как жалко, расстроится бедняжка. Но адреса ее я не знаю — первый раз ее сегодня видел.

— Откуда же вы ее имя знаете?

— Обижаешь, дорогой — как у такой красавицы имя не спросить? Но она не из нашего квартала — я здесь всех знаю.

— А до милиции отсюда далеко? — задал очередной вопрос Баграт.

— А тебе зачем милиция нужна? — насторожился продавец.

— Как зачем — портмоне надо же хозяйке вернуть!

— А много там денег, ты смотрел?

Вместо ответа Баграт открыл портмоне и заглянул внутрь. В одном его отделении лежало пять рублей одной купюрой, а другое было застегнуто на молнию. Расстегнув ее, Баграт обомлел — там лежала целая пачка купюр по сто рублей каждая. Пересчитав их все, Баграт поднял глаза на продавца и сообщил:

— Тысяча рублей!

— Сколько? — не поверил своим ушам продавец. — Это очень большие деньги. Ты, конечно, можешь их в милицию отнести. Но я тебе вот что скажу. В милиции всякие люди работают, а ты, я вижу, парень честный. Поэтому ты должен сам эту девушку найти и деньги эти ей вернуть. Так будет очень правильно.

— Но в милицию мне все равно надо пойти — вдруг она туда обратится? — высказал резонное предположение Баграт.

— А вот это верно — сходи, — согласился продавец. — Может, там ее адрес и узнаешь. Здесь недалеко — десять минут идти.

Выяснив у продавца маршрут, Баграт сунул портмоне в брючный карман и отправился в отделение милиции, надеясь там найти свою беглянку. Но когда он был на месте и обратился к дежурному с вопросом, не обращался ли кто-то по поводу пропавшего дамского портмоне, дежурный ответил отрицательно. Это было странно, учитывая, что с момента ограбления прошло уже около часа. Может, девушка еще не успела обнаружить пропажу?

— А вы не подскажите, смогу ли я с вашей помощью найти девушку, если знаю только ее имя — Тамилла? — вновь обратился к дежурному Баграт.

— А сколько ей лет?

— Примерно моего возраста — лет 17–18.

— Таких девушек в нашей районе может быть не один десяток — наш участок обслуживает несколько тысяч человек. Кроме этого, на нашей территории целых два института — педагогический и текстильный. А она точно из нашего района?

— Не знаю, — пожал плечами Баграт.

— Тогда, брат, это поиски иголки в стоге сена. Но тебе-то это зачем?

— Хочу ей одну вещь вернуть — потерянную.

— Сам ты ее вряд ли найдешь. Поэтому самый лучший вариант: оставь эту вещь у нас, а мы уж сами постараемся ее разыскать, — посоветовал дежурный.

Этот ответ не застал Баграта врасплох — он ожидал его услышать. Однако он колебался, помня о разговоре с продавцом. В это время у дежурного зазвонил телефон, и он вынужден был отвлечься на звонок. А Баграт, воспользовавшись случаем, вышел на улицу — ему надо было все тщательно взвесить.

«Если я оставлю портмоне здесь, его вполне могут вернуть владелице. Но могут и не вернуть, как предупреждал продавец. К тому же, если я его оставлю, как я узнаю адрес девушки? Вряд ли кто-то из милиционеров станет заморачиваться моим оповещением. Если только сама девушка не захочет сказать мне спасибо. А если не захочет? Тогда какой мне смысл ее искать, тем более когда экзамены на носу? Может, плюнуть на все и оставить портмоне здесь? Но уж больно хороша эта Тамилла — глаз не оторвать! Неужели я никогда ее больше не увижу?».

Эта мысль, как острая игла пронзила сердце Баграта, и он принял окончательное решение — искать девушку самостоятельно.

19 июня 1983 года, воскресенье. Афганистан, Кабул

Самолет Ту-154 Ташкент — Кабул, на котором летел Геннадий Красницкий, преодолев за полтора часа расстояние в 930 километров, приближался к столице Афганистана. Была середина дня, и в иллюминаторе открывался восхитительный пейзаж. При абсолютно безоблачном небе горные вершины Гиндукуша, одного из высочайших горных массивов в мире, сверкали ослепительной белизной. И поскольку аэропорт Кабула был расположен в горной котловине, то самолет заходил на посадку не прямо, а кругами. Наконец, его шасси ударились о бетонку, и спустя несколько минут стальная птица остановилась невдалеке от здания аэропорта.

Когда Красницкий сходил по трапу, он заметил того, кто должен был его встречать — руководителя футбольного отдела местного спорткомитета Амредина Кареми, с которым они были знакомы без малого двадцать два года. Поэтому едва ноги гостя коснулись бетонного покрытия, он тут же попал в крепкие объятия встречающего.

— Как долетел, шурави Геннадий? — первым делом спросил афганец на вполне сносном русском языке.

— Замечательно, Амредин, — сказал Красницкий, отвечая улыбкой на улыбку.

Затем они прошли к белой «Волге», которая дожидалась их при входе в аэропорт.

— У тебя есть багажный талон, чтобы мой человек забрал твои вещи? — поинтересовался Кареми, прежде чем они сели в машину.

— Весь мой багаж со мной, — ответил Красницкий, кивая на свою спортивную сумку «Адидас», которую он держал в руках.

Кареми подал знак своему шоферу и тот, забрав сумку, положил ее в багажник. После чего они все уселись в автомобиль и выехали с территории аэропорта через специальный КПП, который охраняли вооруженные солдаты царандоя — афганской милиции.

— Долго нам ехать? — поинтересовался Красницкий, удобно расположившись на заднем сиденье.

— За двадцать минут доберемся, — ответил афганец, занявший место рядом с гостем.

— Тогда, чтобы не терять зря времени, расскажи мне, как проходит комплектование команды, — попросил Красницкий. — Сколько человек уже набрали?

Вопрос был не случайный. Собираясь сюда, Красницкий успел навести кое-какие справки и узнал, что за годы войны многих афганских футболистов раскидало в разные стороны: кто-то погиб, а кто-то покинул страну, перебравшись в соседний Пакистан и другие страны. И поскольку времени до турнира оставалось немного — чуть больше месяца — Красницкому предстояло собрать полноценную команду хотя бы из пятнадцати профессиональных игроков, которые не должны были выглядеть посмешищем в глазах высоких гостей, собиравшихся посетить это мероприятие.

— Пока удалось набрать примерно полкоманды — семь человек, — сообщил Кареми. — Это хорошие игроки, большая часть из которых выступала за кабульские клубы. Зато мне удалось подыскать тебе помощника, которого ты должен помнить — он приезжал вместе со мной в шестьдесят первом году к вам в Ташкент. Это Хабиб Асар — наш бывший левый крайний полузащитник.

— Со шрамом на лбу? — тут же вспомнил того, о ком шла речь, Красницкий.

— Да, он самый! — рассмеялся афганец. — Шрам он заработал еще в детстве, когда жил в горном кишлаке и упал с повозки. Мы в команде над ним все время шутили: дескать, хорошо что ноги остались целы, а то как бы он тогда играл в футбол.

Тем временем автомобиль уже двигался в черте города, в котором Красницкий в последний раз был около пятнадцати лет назад — когда он играл в «Пахтакоре» и приезжал сюда на товарищеские игры. Однако тогда это была еще мирная страна, где к советским людям местные жители относились доброжелательно. Но в последние годы, после того, как в Афганистан вошли советские войска, это отношение изменилось на противоположное. Конечно, не у всех афганцев, но у значительного их числа это точно.

Впрочем, сам Кабул с тех далеких пор, когда в нем побывал Красницкий, мало изменился. Улицы города были запружены людьми, а движение транспорта оставляло желать лучшего. Их «Волга» двигалась в общем потоке, где можно было увидеть велосипеды, трехколесные мопеды или моторикши, двухколесные ручные тележки «Карачи» для перевозки груза. Также в общем потоке двигались и вьючные животные — ослы и даже верблюды. Здесь же сновали разносчики воды, которые в кожаных бурдюках из шкуры барана разносили питьевую воду в районы, где не было водопровода. Собственно, нечто подобное (пусть и не в таком виде) можно было увидеть и в Ташкенте, но только сорок лет назад, когда Красницкий был еще ребенком. С тех пор Узбекистан разительно изменился, а вот Афганистан как будто застыл в своем развитии, оставшись в прошлом.

Внезапно на одной из улочек дорогу их «Волге» преградил высокий мужчина в форме «болотного цвета», в белой фуражке, с белым поясом и портупеей. Как понял Красницкий, это был местный гаишник. Наклонившись к водителю, он через открытое окно что-то сказал ему и тот свернул с прямой дороги в какую-то улочку.

— Что-то случилось? — поинтересовался Красницкий.

— Да, бандиты что-то взорвали на рынке, — коротко ответил Кареми, перебросившись парой фраз с водителем.

— И часто такое у вас случается? — спросил Красницкий.

— Редко, но, как говорят у вас, надо держать уши острыми, — улыбнулся афганец.

— Не острыми, а востро, — поправил друга Красницкий. — Надеюсь, турнир они нам не сорвут?

— Можешь не волноваться — меры безопасности в городе будут предприняты самые жесткие, — успокоил гостя афганец. — К тому же, я уверен, что наши власти сумеют договориться с полевыми командирами, чтобы те в это время не предпринимали никаких вылазок.

— Такое возможно? — удивился Красницкий.

— Сразу видно, что ты давно не был в Афганистане, — произнеся это, Кареми улыбнулся.

Спустя несколько минут «Волга» приехала к месту назначения — в микрорайон, застроенный панельными домами советского образца, изготовленных кабульским домостроительным комбинатом. В этом месте обитали афганские чиновники и большая часть советских специалистов, работавших в Кабуле. Здесь Красницкому, а также Виктору Звонареву, который должен был прилететь в Кабул чуть позже, выделили трехкомнатную квартиру, обставленную простейшей металлической мебелью. В доме было центральное отопление и горячая вода, правда, включалась она несколько раз в неделю по несколько часов в день. Но учитывая, что Красницкий в быту был человеком не слишком прихотливым, эти условия проживания можно было назвать идеальными.

19 июня 1983 года, воскресенье. Пакистан, Равалпинди, посольство США, резидентура ЦРУ

Хью Лессарт сидел в своем кабинете, когда в дверь постучали. Пришедшим был шифровальщик, который положил перед Лессартом только что присланную из Кабула шифровку. В ней агент «Мустафа» сообщал, что два часа назад в Афганистан из Ташкента прилетел Геннадий Красницкий, который был приглашен афганскими властями в качестве главного тренера сборной Афганистана по футболу, участвующей в июльском турнире «Дусти». Дважды прочитав шифровку, Лессарт поднял телефонную трубку и вызвал к себе своего помощника Ларри Дигана. Когда тот явился, Лессарт вручил ему шифровку и приказал:

— Дружище, подготовьте мне подробную справку об этом русском тренере: кто такой, чем занимался и занимается. Короче, вытрясите мне его с потрохами.

19 июня 1983 года, воскресенье. Москва, Крылатское, Осенняя улица

Александр Бородин лежал в постели и с восхищением смотрел на стройное тело своей немолодой любовницы Кристины Лозовой, которая в чем мать родила стояла у окна и, глядя на улицу, дымила сигаретой. После того, как они около часа активно занимались любовью, настало время отдыха от изнурительного секса, ради которого они раз в неделю и встречались здесь — в трехкомнатной квартире, которая принадлежала брату Кристины. Он работал в МИДе и полгода назад отбыл с семьей в служебную командировку в Латинскую Америку, оставив квартиру на попечение сестры. Впрочем, Бородина гнало сюда не только здоровое сексуальное влечение, которое свойственно многим мужчинам, желающим разнообразить свою семейную жизнь, особенно если она благополучно перевалила за второй десяток лет. У Бородина был еще и служебный интерес, без которого не может обойтись жизнь профессионального разведчика, даже если он ушел от активной разведдеятельности и оказался приписан к рутинной канцелярской работе. Дело в том, что Лозовая работала не где-нибудь, а в Аналитическом управлении Второго главка КГБ (конттрразведка), дослужившись к своим сорока четырем годам до должности начальника отдела секретного делопроизводства. То есть, через ее руки проходили если не все, то большинство секретных бумаг, которые курсировали в стенах этого подразделения, созданного чуть больше десяти лет назад. И когда два года назад Бородин затевал с этой женщиной любовную интрижку, он держал в голове этот факт, имея в виду, что рано или поздно, но это обстоятельство ему еще пригодится. И он не ошибся — с того момента, как в начале этого года взяло свой отсчет «узбекское дело», Бородин стал вытягивать из своей любовницы нужную информацию, мотивируя это тем, что она поможет ему сделать карьеру — занять кресло заведующего сектором органов государственной безопасности отдела административных органов ЦК КПСС. Впрочем, для самой Лозовой эта мотивация не была главной. Она была по-настоящему влюблена в Александра и готова была ради него не только наплевать на свою карьеру, но и разрушить семью — уйти от опостылевшего ей высокопоставленного мужа-военного, с которым они воспитали взрослого сына, учившегося в МГИМО. Но самого Бородина такой поворот не устраивал, поэтому он всячески оттягивал момент серьезного объяснения с влюбленным в него человеком, хотя прекрасно понимал, что рано или поздно ему придется выбирать между семьей, где у него были любимая жена и десятилетняя дочь и этой женщиной, к которой он хорошо относился, но не любил, даже несмотря на то, что у нее было прекрасное для ее возраста тело и она была очень искусной любовницей.

— Когда твои уезжают в деревню? — спросила Кристина, не поворачивая головы к любовнику.

Речь шла о жене и дочке Бородина, которые на днях должны были уехать отдыхать к его теще.

— Завтра, — соврал Александр, поскольку его родные уехали еще неделю назад.

— Значит, твой серьезный разговор с женой опять откладывается до начала осени? — продолжала вопрошать женщина.

— Крис, мы с тобой уже обсуждали эту тему, — стараясь, чтобы его голос звучал как можно более миролюбиво, ответил Александр.

— Прости, но мне все труднее становится изображать из себя преданную жену. Видимо, я плохая актриса.

— Твой муж стал о чем-то догадываться? — насторожился Бородин.

— Вряд ли, учитывая, что у него у самого шашни с какой-то молоденькой студенткой, — вдавливая сигарету в пепельницу, стоявшую на подоконнике, сообщила Кристина.

После этого она быстро преодолела расстояние от окна до постели и легла рядом с любовником.

— Если ты на мне когда-нибудь женишься, ты тоже будешь бегать по студенткам?

— К тому времени я уже буду стариком и мне будет не до молоденьких, — глядя в глаза любовнице, ответил с улыбкой на устах Бородин.

— Ах, ты, засранец! — беззлобно произнесла женщина и попыталась обеими руками схватить своего возлюбленного за шею, имитируя его удушение.

Но Александр оказался проворнее. Он перехватил руки любовницы и, навалившись на нее всем телом, слился с ней в горячем поцелуе. После чего они снова предались любви. Только на этот раз все завершилось куда быстрее, поскольку время их свидания неумолимо подходило к концу, а Бородину еще надо было расспросить возлюбленную о ее работе.

— У тебя есть какая-то свежая информация для меня? — устало откинувшись на спину, спросил Бородин.

— Кажется, нашего начальника вскоре должны отправить в резерв, — все еще тяжело дыша, сообщила Кристина.

— Фабричникова?

Имелся в виду Аркадий Фабричников, который с 1976 года возглавлял Аналитическое управление.

— Нет — начальника главка, — ответила женщина, имея в виду главу контрразведки Григория Григоренко.

— Откуда тебе это известно, если даже до нас эта информация еще не дошла? — удивился Александр.

— Я краем уха слышала разговор Фабричникова с Новиком.

Речь шла о Николае Новике — заместителе начальника Аналитического управления. Новик был чекистом с почти пятидесятилетним стажем — в органы он пришел в начале 1937 года, как раз накануне больших «чисток» в НКВД. Сначала он работал по линии контрразведки в Казахстане, потом в Белоруссии, а в июне 1949 года его перевели в Москву, в 5-е управление (секретно-политическое). В конце 50-х его отправили резидентом КГБ в Вену, а в начале 60-х назначили начальником 3-го отдела Второго главка (контрразведка против ФРГ). Короче, это был весьма влиятельный и хорошо информированный чекист, который многое знал.

— Интересно, чем это Андропову не угодил Григоренко? — задал очередной вопрос Бородин.

Сам он имел соображения на этот счет, но хотел услышать и мнение своей любовницы, которая могла обладать более обширной информацией, чем он.

— Засиделся на своем посту — без мало тринадцать лет сидит в своем кресле, — ответила Кристина. — А тут еще и ребята из внешней разведки подпирают вместе с Бобковым.

Одним из самых влиятельных людей на Лубянке был бывший начальник Пятого управления (идеология) Филипп Бобков, который служил в органах почти сорок лет — с 1945 года. В январе этого года он пошел на повышение — стал зампредом КГБ.

— И кого же прочат на место Григоренко? — поинтересовался Головин, нежно лаская грудь своей любовницы.

— Ивана Маркелова.

Это был человек Бобкова, который проходил в его замах более пяти лет (1974–1979). Затем он четыре года был первым замом у Владимира Крючкова — начальника Первого главка (внешняя разведка) — и вот теперь собирался запрыгнуть в кресло главного контрразведчика. Учитывая, что Григоренко считался человеком первого зампреда КГБ Георгия Цинёва, а Маркелов — человеком Бобкова, который находился в антагонизме с Цинёвым и мечтал его «подсидеть», на этом противоречии можно было сыграть, о чем теперь и размышлял Бородин, услышав от своей любовницы эту важную информацию.

— А что слышно по поводу Узбекистана? — после небольшой паузы спросил Бородин.

— Слушай, в Средней Азии четыре республики, но тебя больше всего интересует именно эта — почему? — повернув голову к любовнику, спросила Кристина. — У тебя там что — бывшая любовь?

— Тебе везде мерещатся мои бывшие любови, — улыбнулся Александр. — Между тем все очень просто. Дела в Узбекистане на сегодняшний день в главном фокусе не только Лубянки, но и Кремля. Если я буду знать о тамошнем раскладе раньше моего шефа, это поможет мне во взаимоотношениях с вышестоящим руководством. Или ты не хочешь, чтобы твой будущий супруг стал начальником и занял пост заведующего сектором?

— Ох, и хитрец же ты, Сашка! — всплеснула руками Кристина. — Знаешь, чем можно меня взять. А что до Узбекистана, то только позавчера из главка пришло распоряжение, составить анализ тамошней политической ситуации.

— Но не далее, как в прошлом месяце, ты мне уже говорила о подобной справке? — удивился Бородин.

— Правильно, а теперь с нас требуют новую — более глубокую и всестороннюю. Мы будем готовить их ежемесячно, причем с участием наших смежников из Пятого и Шестого управлений.

— А они тут причем?

— Ребята из «пятки» — это второй отдел, который занимается национализмом, — ударилась в объяснения Кристина. — Видимо, их подключили, чтобы найти новые подходы к представителям ферганского и других кланов. Слушай, как же там все запутано — с этими кланами. Там и самаркандский, и ферганский, и ташкентский, и бухарский. И все они при Рашидове каким-то образом уживаются. Что же будет теперь, когда его собираются сместить?

— Драка может вспыхнуть, причем очень серьезная, — мрачно резюмировал Бородин.

— Тогда зачем Андропов это затевает — это же отсюда все идет?

— Там сразу несколько факторов задействованы — как внутренние, так и внешние. Внутренний — это желание ферганцев вернуть себе утраченную еще в пятидесятые годы власть. Здесь этим решили воспользоваться, поскольку у Андропова на Рашидова большой зуб вырос, еще когда Брежнев был жив. А внешний фактор — это Афганистан. Видимо, Андропов решил с опорой на ферганских договориться с радикальными исламистами в Узбекистане, Таджикистане и самом Афганистане. К тому же и ленинабадский, или ходжентский клан в Таджикистане, который давно прибрал власть в свои руки, не прочь, чтобы в соседнем Узбекистане к власти пришли ферганцы — их ближайшие соседи. Но это длинный разговор, а ты не дорассказала мне про смежников из Шестого управления.

— Они будут заниматься экономикой — в частности, хлопковыми делами. Судя по всему, Рашидов оказался крепким орешком, который никак не удается расколоть. Поэтому готовят плацдарм для его «вскрытия» другими методами.

— Будут приписки искать, — догадался Бородин. — Вот как интересно получается. Таджикистан ведь тоже хлопковая республика и там тоже наверняка есть приписки. Но их лидер Рахмон Набиев из ходжентского клана — союзника ферганцев. Поэтому ни его самого, ни Таджикистан никто трогать не будет. И вообще, я уже заранее догадываюсь, как будут бить по Рашидову и Узбекистану в целом, обвиняя в чудовищных приписках. Как говорил Геббельс: «Чем чудовищнее ложь, тем охотнее в нее поверят». И делать это будет наша с тобой «контора» — Отдел дезинформации. Только сегодня он завышает размеры приписок и разных других безобразий в капиталистических странах, снабжая этими цифрами газетчиков, а дадут ему другую команду — то же самое будет выдавать и по Узбекистану.

— Ты сказал, что у Андропова на Рашидова большой зуб вырос — но по какому поводу, что они не поделили? — вернулась Кристина к теме, которая, судя по всему, ее сильно заинтриговала. — Ведь и я не дурочка, чтобы поверить в то, что Узбекистан у нас чуть ли не главный центр коррупции. Я, например, в прошлом году была в Грузии, так там даже таксисты — миллионеры. Причем легальные, а не подпольные.

Бородин хотел было подробно объяснить своей любовнице истинную причину этого противостояния, но вовремя себя сдержал. Да и времени у него не было, чтобы в деталях объяснять, сложившуюся в кремлевских верхах ситуацию. Вместо этого он обнял Кристину и, положив ее голову себе на грудь, произнес:

— Будет время, я обязательно тебе расскажу историю про то, как поссорились Юрий Владимирович и Шараф Рашидович. А пока обещай мне, что ты больше никому, кроме меня, не будешь задавать подобных вопросов. И в ближайшее время не будешь мне звонить — если надо, я тебе сам позвоню. Обещаешь?

— Ты подозреваешь, что мой благоверный нас расшифровал? — глядя в глаза Бородину, спросила женщина.

— Еще не смог, но может, — соврал Александр и переспросил: — Так ты обещаешь?

Вместо ответа Кристина кивнула головой и еще сильнее прижалась к своему любовнику.

19 июня 1983 года, воскресенье. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

В виду чрезвычайности дела о поисках рашидовского «крота» контрразведчики вынуждены были работать без выходных. И пока все бригады, работавшие по этому делу, в поте лица трудились на своих направлениях, подполковник Виталий Литовченко докладывал начальнику контрразведки Григорию Григоренко о предварительных результатах проделанной работы.

— Согласно журналам учета входящих и выходящих сотрудников в пяти интересующих нас учреждениях — КГБ, МВД, МИД, ГРУ и ЦК КПСС — мы составили списки тех людей, которые шестнадцатого июня в обеденный перерыв покидали свои здания и уезжали в город, — докладывал Литовченко, держа перед собой открытую папку со списком. — В итоге у нас образовалось следующее количество фигурантов: КГБ, включая и Первое управление в Ясенево — тридцать четыре человека, МВД — двадцать девять, МИД — сорок один, ГРУ — тридцать шесть, ЦК КПСС — сорок два. Итого — сто восемьдесят два человека.

— Внушительный список, — покачал головой Григоренко.

— Да, но он выглядит значительно скромнее, когда из него изъять людей, которые вернулись на свои рабочие места в течение часа, а то и раньше. Между тем нам известно, что Рашидов пробыл в ресторане «Узбекистан» чуть более часа. Значит, мы делаем вывод, что его информатор обязательно должен был опоздать после встречи с ним, в каких бы учреждениях из пяти названных он ни работал.

— А какое точное время движения от ресторана до всех интересующих нас точек? — поинтересовался Григоренко.

— Ближе всего к Неглинной улице наше здание на Лубянке, МВД на Огарева и наши соседи из ЦК КПСС на Старой площади — время езды на автомобиле от нас составляет пять минут, от них — шесть минут с учетом светофоров. Далее идет МИД на Смоленской площади — расстояние до ресторана покрывается оттуда за девять минут. От грушников на Хорошевском шоссе до ресторана — двадцать минут. Еще дальше ехать от наших коллег в Ясеневе — более получаса.

— Получается, что, скорее всего, наш «крот» засел в первых трех учреждения — здесь, в МВД или на Старой площади, — высказал предположение Григоренко.

— Это с учетом того, что он угодил в наш список, — внес необходимую ремарку Литовченко. — А так — все верно.

— Но ты говорил, что есть второй список, — напомнил подполковнику о его же словах Григоренко.

— В нем фигурируют люди, которые задержались во время обеденного перерыва и прибыли на свои рабочие места с опозданием — кто-то на пять минут, а кто-то на десять и более. Таких набралось семьдесят четыре человека.

— Тоже немало, но уже не сто восемьдесят два, — улыбнулся Григоренко.

— Из этого списка мы временно исключили еще пятьдесят одного человека, поскольку сфера их деятельности почти не соприкасается с той, что должна интересовать Рашидова. Например, в нашем департаменте это хозяйственники, транспортники, финансисты, бухгалтера. Та же история с МВД и работниками ЦК КПСС.

— На Старой площади сколько всего отделов? — поинтересовался Григоренко.

— По нашему списку там тридцать два отдела, из которых мы исключили двадцать семь — вряд ли их сотрудники могут иметь доступ к той информации, которая очень важна для Рашидова, — сообщил Литовченко.

— Значит, остается пять отделов. Какие?

— Идеологический, Общий, сельскохозяйственный с сектором Средней Азии, организационно-партийной работы и административных органов.

— А сколько всего получилось людей, на кого стоит обратить первостепенное внимание?

— Двадцать три — вот эти люди, — и Литовченко протянул своему начальнику листок со списком.

В течение нескольких минут Григоренко внимательно изучал документ, после чего поднял глаза на полковника:

— Я вижу, что здесь всего лишь два фигуранта с мусульманскими фамилиями.

— Совершенно верно, но они татары, — ответил Литовченко. — Это Наиль Абзалов, он работает в отделе кадров МВД, и Рашид Хайруллин со Старой площади, который трудится в организационно-партийном отделе, причем в секторе среднеазиатских республик.

— Насколько я знаю, в Узбекистане проживает достаточно много татар.

— Седьмые по численности в республике, их там примерно четыреста тысяч человек, — сообщил последние данные Литовченко.

— Значит, эти деятели вполне могут быть тем «кротом», которого мы ищем. Поэтому возьмите их в разработку немедленно. Кстати, вчерашняя шифровка из Ташкента от наших коллег, что-то к нашим поискам добавляет?

Речь шла о сообщении, в котором указывалось, что в результате наблюдения за Рашидовым и начальником его охраны речь в их разговоре шла о неком человеке из Москвы, которого фигуранты разговора называли Джура.

— Джура по-узбекски это «друг», — сообщил Литовченко. — Но это прозвище нам мало что дает — разве только то, о чем мы и так догадываемся: что это очень преданный Рашидову человек.

— Может, он его родственник? — высказал предположение Григоренко. — Например, дальний и поэтому носит другую фамилию, в том числе, может, и русскую.

— Вполне допускаю такой вариант, — согласился с начальником подполковник. — Однако в любом случае узнать это мы сможем только после того, как внимательно изучим биографии всех наших фигурантов.

— Сколько времени на это может уйти?

Литовченко на какое-то время задумался, после чего ответил:

— От трех до четырех дней.

— Даю вам два дня, — возвращая список подполковнику, произнес Григоренко, после чего задал очередной вопрос: — Что с Шухратом Ибраевым?

— Пока ничего — ведет себя вне всяких подозрений: после работы ни с кем не встречается, а вечером гуляет с беременной женой рядом с домом.

— А каналы доставки продуктов в ресторан?

— Тоже проверяем. Их поставляют из Узбекистана два раза в месяц и привозят на продуктовую базу в Медведково. Заведует этим товаровед ресторана Наум Ильич Кантор, а на базе с ним в контакте замдиректора Матвей Евгеньевич Шпагин. По узбекской линии с этим дуэтом работает Хасан Равшанович Убайдуллаев из тамошнего министерства торговли. Всех проверяем, но пока похвастаться нечем.

— А на московских рынках в ресторан что-то покупается?

— Нет, продукты доставляются только с базы. Но на Пятницком рынке вчера была супруга Шухрата Ибраева — Гульнара. Муж был на работе, поэтому она купила разную мелочевку — зелень и помидоры с огурцами.

— У кого купила?

— У узбека, — ответил Литовченко и, заглянув в свою папку, уточнил: — Пазлиддина Ирматовича Гаипова. Живет в Москве уже восемь лет, прописан с семьей в Коробейниковом переулке.

— Это где же такой? — поинтересовался Григоренко.

— Рядом с Остоженкой.

— А где у нас находится представительство Узбекистана?

— В Курсовом переулке, в доме номер семнадцать — на втором этаже у Рашидова есть рабочий кабинет, где он принимает посетителей. Постпредом там вот уже почти три года сорокадвухлетний Эркин Турсунов, секретарем — Надежда Ивановна Гусева. Там же часто бывает и Рахим Султанов — представитель узбекского Гостелерадио в Москве. Все взяты под наше наблюдение.

— Так это же напротив Остоженки, — сообщил Григоренко неожиданную новость. — Вы об этом думали? Проверьте эту версию и возьмите этого Пазлиддина под такую же плотную опеку. Не смею больше задерживать, — закончил беседу глава контрразведки.

Однако когда подполковник уже взялся за дверную ручку, Григоренко его остановил:

— Сделайте мне, пожалуйста, копии с обоих ваших списков — я на досуге их внимательно изучу.

19 июня 1983 года, воскресенье. Киев, Центральный архив МВД Украинской ССР и Водопарк, проспект Ворошилова

— Меня зовут Анастасия Петровна Шувалова, а это моя дочка Олеся! — представила себя и свою пятилетнюю девочку симпатичная женщина, которая подошла к Алексею Игнатову в фойе Центрального архива.

Некоторое время назад Влас Оленюк привез своего московского приятеля в это учреждение, а сам укатил к своей жене в роддом, предварительно взяв с друга слово никуда без него не уходить, закончив работу. Пожимая теперь теплую руку женщине, которая вынуждена была в свой выходной примчаться в архив, прихватив с собой еще и ребенка, Игнатов почувствовал себя крайне неловко. И женщина, заметив его смятение по растерянному взгляду, внезапно произнесла:

— Вы зря переживаете, поскольку я хочу сказать вам спасибо за этот вызов. Только вы ни о чем меня не спрашивайте — все равно я вам ничего не скажу. Договорились?

Вместо ответа, Игнатов улыбнулся той улыбкой, которая, как он знал, всегда нравилась женщинам, с которыми когда-то сводила его судьба. После чего они втроем направились к лифту, чтобы подняться на третий этаж — в отдел, где работала Шувалова.

— А вообще вам повезло — я ведь с завтрашнего дня должна уйти в отпуск, — сообщила Шувалова, когда они втроем вошли в лифт. — Вместо меня должна выйти новенькая, которая работает у нас четыре месяца и еще не успела полностью войти в курс дела. Поэтому меня и вызвали.

— А вы, значит, уже матерый архивист? — поинтересовался Игнатов.

— Мама здесь работает уже восемь лет, — серьезным тоном ответила за Шувалову ее дочка.

В этот миг двери лифта отворились, и они очутились на нужном этаже. А спустя полчаса Игнатов уже сидел за конторским столом, обложенный толстыми папками, относящихся к харьковским событиям сентября 1941 года. Папок было около десятка и в какой-то из них должны были храниться записи, посвященные пожару в Историческом музее.

— Жаль, что вы не знаете точной даты тех событий, — посетовала Шувалова, кладя на стол последнюю папку. — Но если хотите, я могу вам помочь отыскать нужные страницы.

— А как же ваша дочка? — спросил Игнатов.

— Олеся у меня не по годам серьезная девочка и приучена к самостоятельности, — ответила женщина.

Впрочем, Игнатов и сам это успел заметить. Едва они пришли в архив, как девочка, у которой в руках был небольшая пластмассовая кукла, уселась на диван и стала играть, не обращая внимания на взрослых.

— Вы только скажите мне, что мне надо искать, если это, конечно, не секрет, — вновь обратилась Шувалова к сыщику.

И глядя в бездонные глаза зеленого цвета, Игнатов почувствовал непреодолимое желание открыться перед этой женщиной. Ведь в противном случае она бы попросту оставила его одного, удалившись к своему ребенку. А так у Игнатова был шанс задержать ее рядом с собой подольше. И он рассказал ей подробности того дела, которое привело его на Украину. А в подтверждении своих слов сыщик извлек из сумки фотографии окимоно с изображение рыбака верхом на черепахе-принцессе.

— Какая увлекательная история, — не скрывая своей заинтересованности, произнесла Шувалова, перебирая снимки. — Завидую вам.

— Почему? — удивился Игнатов.

— Вы узнаете ее конец, в отличие от меня, — ответила женщина и положила фотографии на стол. — Ну, что, начнем работать?

И они вдвоем приступили к осмотру папок. Работали они сосредоточенно, осторожно листая пожелтевшие от времени страницы, пытаясь найти среди них нужные. При этом Игнатов изредка бросал осторожные взгляды на свою помощницу, любуясь ее точеным профилем на фоне закатного солнца, лучи которого проникали в архив через окно. Так прошло около часа, а необходимого результата все не было.

— Может, устроим небольшой перекур? — первой нарушила тишину Шувалова.

— А вы что, курите? — удивился Игнатов.

— Я о вас беспокоюсь, — улыбнулась женщина.

— Спасибо, но год назад я окончательно завязал с этой вредной привычкой, — сообщил Игнатов. — Если хотите, можете отдохнуть.

Но женщина вместо ответа вновь склонила голову над архивной папкой. Игнатов волей-неволей тоже вынужден был последовать этому примеру. Так прошло еще полчаса.

— Кажется, я нашла, то, что нам нужно, — внезапно сообщила Шувалова и передала свою папку сыщику.

Игнатов стал читать и понял — это именно то, что они искали. Архивистка нашла донесение начальника линейного отделения милиции на имя заместителя начальника Харьковского УНКВД капитана госбезопасности Павла Павловича Тихонова. В документе сообщалось, что 15 сентября 1941 года, во время налета фашистской авиации, в западное крыло Исторического музея угодило две бомбы. В результате взрывов часть здания была разрушена. От возникшего пожара загорелось и соседнее крыло, в котором находились особо ценные экспонаты, в том числе и коллекция японских изделий, представлявшая большую историческую ценность. И далее, чуть ниже этого донесения, шло дополнение, в котором указывалось, что на месте пожара был обнаружен труп гражданина Яремчука Кузьмы Исаевича, 1886 года рождения, служившего при музее сторожем. В качестве причины смерти этого человека указывались почему-то не последствия пожара, а повреждение затылочной части черепа в следствии удара тупым тяжелым предметом.

— Может быть, на него какая-то горящая балка упала? — высказала предположение Шувалова, когда Игнатов закончил читать.

— Трудно сказать определенно, а уточняющих фактов ни в самом донесении, ни после него нет, — ответил Игнатов, пролистав папку на несколько страниц вперед.

В это время в дальнем конце хранилища зазвонил телефон. Отвечать на звонок отправилась Шувалова, а Игнатов вновь вернулся к милицейскому донесению. В это время он услышал, как его спутница на повышенных тонах разговаривает с кем-то по телефону. И, судя по интонации, говорила Шувалова с близким человеком — возможно, мужем.

— Вы накажете нашего папу? — раздался внезапно рядом с Игнатовым тонкий девичий голосок.

Обернувшись, сыщик увидел дочку Шуваловой — Олесю.

— Почему я должен его наказать? — удивился сыщик.

— Потому что он обижает мою маму, — ответила девочка, прижимая к груди куклу.

В этот самый момент к столу вернулась Шувалова и, не говоря ни слова, взяла дочку за руку и отвела ее обратно на диван. Затем женщина вернулась к Игнатову и произнесла:

— Не обращайте на нее внимания. Итак, на чем мы с вами остановились? Ах да, на том, что в донесении нет никаких подробностей смерти сторожа. А вы сами, что думаете на этот счет, вы же сыщик?

— Конан Дойла начитались? — улыбнулся Игнатов. — Я думаю, что хорошо бы послушать самого автора этого донесения или, на худой конец, его адресата. Но, думаю, что их уже нет на этом свете.

— Но сделать запрос все равно не помешает, чем черт не шутит, — предложила Шувалова. — Как там звали этих милиционеров?

Игнатов достал из сумки записную книжку и аккуратно выписал из архивной папки имена, фамилии и звания людей, причастных к упомянутому донесению. После чего спрятал книжку и произнес:

— Давайте собираться в обратный путь — поздно уже.

И хотя он прекрасно помнил свой уговор с Оленюком, однако и не проводить женщину он тоже не мог, особенно после случая с ее дочерью и разговором по телефону на повышенных тонах. Да и женщина не стала возражать против того, чтобы их проводили. Каким-то внутренним чутьем Игнатов догадался, что он ей тоже понравился.

Выйдя на улицу, они отправились на автобусную остановку, которая находилась неподалеку. Однако, едва они подошли к ней, рядом с ними тормознуло такси, водитель которого в открытое окно сообщил:

— Долго ждать придется, молодые люди — по воскресеньям этот автобус ходит два раза в час.

— Спасибо, мы подождем, — ответила Шувалова.

Однако дочка взяла женщину за руку и громко произнесла:

— Мама, я хочу на машинке покататься.

Что и решило исход дела. Игнатов шагнул к такси и открыл заднюю дверцу, приглашая маму с дочкой занять места в салоне.

— У вас что, много денег, вы же командированный? — спросила женщина, не двигаясь с места.

— Об этом не беспокойтесь, — коротко ответил Игнатов, сопроводив свои слова улыбкой.

Той самой, которая так нравилась женщинам.

— Куда едем? — поинтересовался таксист, когда пассажиры заняли места в его автомобиле.

— Водопарк, проспект Ворошилова, дом двенадцать, — опередив свою маму, первой отозвалась на этот вопрос Олеся, всем своим видом показывая, что она очень хочет быть похожей на взрослую.

— Слушаю и повинуюсь, — ответил водитель и, подмигнув девочке в зеркальце, висевшее у него над головой, тронул автомобиль с места.

Когда спустя пятнадцать минут такси остановилось возле нужного дома, Игнатов достал из внутреннего кармана пиджака портмоне и отсчитал сумму, которую выбил счетчик. На что Шувалова заметила:

— Вам же удобней на этом же такси вернуться обратно.

Это было разумное предложение, но Игнатов не хотел так быстро расставаться с женщиной, которая ему понравилась.

— Ничего, это же не единственное такси в Киеве, — ответил сыщик.

— Командир, если не долго, то я могу подождать, — откликнулся на эти слова таксист.

Это предложение вполне устраивало Игнатова и он, договорившись с водителем, выбрался из салона на тротуар, где его уже дожидались его спутницы.

— Спасибо вам, Алексей, за сегодняшнюю встречу — было очень интересно, — протягивая сыщику ладонь для прощального рукопожатия, произнесла Шувалова.

— И вам спасибо за помощь, Настя, — ответил сыщик, пожимая руку даме.

В это время Олеся стала теребить маму за край юбки. А когда женщина взглянула на девочку, та вдруг сообщила:

— Мама, там папа с какими-то дядями.

Взглянув туда, куда показывала девочка, Игнатов увидел компанию из трех мужчин, которые сидели на лавочке возле подъезда, где жила Шувалова.

— Давайте я все-таки провожу вас, — принял внезапное решение Игнатов.

Однако женщина, сделав шаг вперед, буквально вцепилась в руку сыщика и выдохнула:

— Прошу вас не надо — он на все способен.

Вместо ответа Игнатов взял свою спутницу под руку, а девочке протянул свободную ладонь, за которую та тут же взялась. И они втроем направились к подъезду.

Когда они поравнялись с лавочкой, с нее поднялся мужчина в светлой рубашке с закатанными рукавами, недобрый взгляд которого с прищуром и спичка в уголке рта не сулили ничего хорошего. Профессиональным взглядом человека, который почти четверть века служил в уголовном розыске, Игнатов сразу оценил ситуацию, как критическую. Из этого следовало, что драки не избежать, и, исходя из этого, надо было определить боевую мощь противника. Самым опасным, судя по его внешнему виду, был поднявшийся с лавки — видимо, супруг Шуваловой. Под легкой рубашкой угадывалось натренированное тело, которое явно было хорошо знакомо со спортом. Двое его приятелей на спортсменов явно не тянули, поэтому их Игнатов удостоил лишь мимолетным взглядом, сосредоточив все свое внимание на их вожаке.

— Я смотрю ты, Настька, времени зря не теряешь — хахаля себе нашла, — жуя спичку, обратился мужчина к Шуваловой.

Из этих слов Игнатов понял, что подошедший к ним, скорее всего, из бывших — то есть, в данную минуту уже не является официальным супругом женщины, которую вызвался проводить сыщик. Это несколько меняло ситуацию — руки Игнатова оказывались развязанными.

— Олег, прошу тебя, уходи, — голосом, полным мольбы, обратилась женщина к своему бывшему.

— Папка, не надо, — подала свой голос и Олеся.

Однако все эти просьбы возымели на мужчину обратное действие — обозлили его еще сильнее. Как верно определил Игнатов, бывший супруг был из породы ревнивцев, а такие люди к голосу разума обычно не прислушиваются. Да и как было услышать этот голос, когда у тебя за спиной есть подмога в виде двух твоих приятелей. В такой ситуации никакая «корочка» в виде служебного удостоверения сотрудника милиции Игнатову помочь была не в силах, а могла лишь усугубить ситуацию, так как стала бы той самой красной тряпкой, которой дразнят быка. Понимая, что ситуация может выйти из-под контроля в любую минуту и свидетелем этого конфликта может стать девочка, для которого этот ревнивец, каким бы он не был, является отцом, Игнатов сделал шаг вперед по направлению к «бывшему».

— Позволь дамам удалиться, а мы с тобой поговорим отдельно, — обратился сыщик к Олегу.

— Я никуда не пойду! — решительно заявила Шувалова.

— Иди, Настька, домой, и девочку прихвати, — не поворачивая головы к женщине, произнес Олег.

В его голосе было столько неприкрытой угрозы, что женщина испугалась — не за себя, за ребенка. И, взяв дочку за руку, быстрым шагом повела ее к подъезду. И как только за ними закрылась дверь, Олег первым нанес удар сжатым кулаком в лицо своему противнику. Но Игнатов ждал этого удара, твердо решив про себя, что первым драку начинать не будет. И когда кулак «бывшего» взмыл вверх, сыщик встретил его «блоком» — выставленной вперед левой рукой со сжатым кулаком. Отведя удар противника, Игнатов нанес свой удар. Но не кулаком, а ногой — по бедру чуть выше левого колена. От этого удара Олег слегка присел, чего и добивался Игнатов. В следующую секунду его сжатый кулак ударом снизу вверх врезался в подбородок «бывшего». В вечерней тишине громко клацнули зубы Олега, после чего он взмахнул руками и рухнул спиной на землю. По тому, как он это сделал, Игнатов понял, что его противник «словил» нокаут и в течение ближайшей минуты ему не опасен. Этого времени сыщику вполне должно было хватить для того, чтобы разобраться с приятелями «бывшего». Те же, увидев, что стало с их вожаком, резко вскочили со скамейки и бросились на Игнатова. Причем у одного из них в руке блеснуло выкидное лезвие ножа. Это обстоятельство определило дальнейшие действия сыщика. Подпрыгнув вверх, он выбросил вперед правую ногу и нанес одному из нападавших — тому, что был без оружия — удар в грудь. Удар оказался настолько сильным, что мужчина отлетел на несколько метров назад и, натолкнувшись на лавку, перелетел через нее, упав плашмя на землю. И пока он приходил в себя, сыщик успел разобраться и с третьим противником. Сделав шаг назад и, позволив нападавшему выбросить вперед руку с ножом, Игнатов сумел перехватить запястье противника и резким движением вывернул его наружу. От сильной боли мужчина взвыл и выронил холодное оружие на землю. После чего получил сильный удар под дых, а когда согнулся от него пополам, еще и удар ребром ладони по шее.

Подняв с земли нож и положив его себе в карман, Игнатов внезапно услышал сзади чьи-то шаги. Обернувшись, он увидел подбегающего таксиста, в руках у которого была монтировка.

— Командир, тебе помочь? — спросил водитель, грозно сверкая очами.

— Спасибо, я уже сам управился, — ответил Игнатов, кивая себе за спину, где лежали его поверженные противники.

В это время пришел в себя бывший супруг Шуваловой, который сидел на земле и трогал рукой свою пострадавшую от удара челюсть. Подойдя к нему, Игнатов склонился над поверженным соперником и произнес:

— Еще раз увижу кого-нибудь из вас с этой женщиной, пеняйте на себя. А сейчас проваливайте, пока я добрый.

Сказав это, Игнатов направился в подъезд, где, как он догадывался, дожидались исхода поединка его спутницы. Он не ошибся — мама и дочка стояли возле почтовых ящиков, при этом девочка уткнулась маме лицом в юбку и тихонько всхлипывала. Но услышав звук открывшейся двери, девочка повернула голову на шум и, увидев, кто пришел, рванула от мамы к Игнатову, огласив подъезд радостным возгласом:

— Дядя Леша!

Сыщик подхватил девочку на руки и вместе с ней подошел к ее маме.

— У вас пиджак по шву порвался, — произнесла женщина.

— Значит, есть повод зайти к вам в гости, — улыбнулся Игнатов. — Примите?

— Могли бы и не спрашивать, — улыбкой на улыбку ответила женщина.

В это время в подъезд заглянул водитель такси.

— Командир, тебя ждать или как? — спросил он у Игнатова.

Вместо ответа сыщик поставил девочку на пол, а сам подошел к водителю и, достав портмоне, отсчитал ему необходимую сумму за проезд.

— Я тебя не обидел? — спросил сыщик у таксиста.

— Меня-то нет, а вот тех, кто сейчас во дворе в себя приходят, очень сильно. Так что будь осторожен.

И махнув на прощание рукой, таксист удалился, так же быстро, как и появился.

20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, улица Германа Лопатина, Резиденция 1-го секретаря ЦК КП Узбекской ССР Шарафа Рашидова

Как и просил его Александр Головин, вернувшись из Москвы Шараф Рашидов собрал в своей резиденции руководителей всех 12 областей Узбекистана под предлогом обсуждения итогов недавнего Пленума ЦК КПСС. На самом деле Рашидов хотел обрисовать перед собравшимися ту тревожную ситуацию, которая складывалась в республике в связи с работой здесь мелкумовской команды и московского «десанта». На тот момент их деятельность затронула уже не только Бухару, но и переместилась в столицу — в Ташкент. Так, с конца апреля в Бухаре были арестованы начальник УВД Бухарского облисполкома Дустов, начальник областного управления материально-технического снабжения Д. Шарипов, сотрудники ОБХСС Б. Гафаров и Н. Джумаев, председатель райпо М. Базаров. А буквально на днях в Ташкенте была проведена операция против орудовавших на ташкентских бензоколонках расхитителей и связанных с ними работников милиции. И вместе с «бухарским делом» возникло ещё и «ташкентское», нити которого напрямую вели в МВД Узбекской ССР к министру К. Эргашеву и его заместителям. Были арестованы два высокопоставленных сотрудника МВД — С. Закиряев и А. Мадаминов. Однако, как успел узнать Рашидов из надежных источников, несмотря на все попытки «расколоть» их на признания против Эргашева (что он получал от них взятки), арестованные хранили молчание. Во всяком случае, пока. Как могли развиваться события дальше никто предсказать не мог, но, учитывая желание Москвы во что бы то ни стало «разобраться» с Рашидовым, впереди республику ожидали тяжелые времена. Однако свою речь перед собравшимися лидер республики, восседая во главе длинного стола, начал не с этого, а со своей последней поездки в союзную столицу, при этом речь свою он произносил по-узбекски:

— Только что я вернулся из Москвы, где имел встречу с новым заведующим Отделом организационно-партийной работы товарищем Лигачевым. Не буду передавать все содержание нашего разговора и скажу лишь главное: в Москве вынашивают идею отправить меня на заслуженный отдых. Но я принял иное решение: вопрос об отставке не поднимать, во всяком случае до конца уборки хлопка и празднования юбилея Ташкента. Однако Москва собирается прислать к нам инспекционную комиссию, которая будет разбираться с многочисленными жалобами, поступившими в столицу отсюда. Оказывается, ЦК КПСС завален подобного рода жалобами.

— Неужели нельзя эти жалобы разобрать на месте? — удивился глава Кашкадарьинского обкома.

— То же самое я спросил у товарища Лигачева, но внятного ответа на свой вопрос не получил, — сообщил Рашидов. — Видимо, нам не доверяют. Что вполне закономерно, учитывая те события, которые происходят сейчас у нас в Бухаре и Ташкенте. Надеюсь, все присутствующие осведомлены, о чем именно идет речь.

Ответом Рашидову было дружное молчание, которое ясно указывало на осведомленность собравшихся о последних событиях.

— Собственно, мы должны только радоваться тому, что наш КГБ и товарищи из Москвы наводят порядок, — после короткой паузы возобновил свою речь Рашидов. — Людям, которые позорят честь коммуниста и погрязли в коррупции, не место в наших рядах. И если многие из вас помнят, то я неоднократно на таких же, как сегодняшнее совещаниях, говорил о том, что мздоимцев рано или поздно выведут на чистую воду. Что в Москве на каждого из нас собирается досье, куда скрупулезно заносятся все наши поступки — как благочестивые, так и наоборот. И эти досье ждут своего часа, когда их откроют и предъявят каждому из нас соответствующий счет. Например, относительно себя я спокоен. Мне можно предъявить претензии за то, что я ошибался в выборе некоторых людей на руководящие посты, или что я совершал определенные ошибки в экономике или культурной политике. В конце концов, все мы люди, а людям свойственно ошибаться. Но то, что я нечист на руку, этого никто сказать не может. Все знают, что даже деньги, которые я получаю в виде гонораров за свои литературные произведения, я все до копейки отдаю в бюджет республики. Каждый из вас знает, как скромно живу лично я и члены моей семьи. Однако может ли каждый из вас сказать то же самое о себе?

— Вы нам не доверяете, Шараф Рашидович? — подал голос глава Самаркандского обкома.

— Как я могу вам не доверять, если я лично утверждал вас на ваших должностях? — Рашидов поднялся со своего места и стал ходить взад-вперед возле своего места во главе стола. — Но с момента этих назначений прошло достаточно времени. У кого-то это три года, у кого-то пять, а у кого-то и все десять. За это время могло измениться многое, в том числе и каждый из вас. Оставаясь профессиональными руководителями, кто-то из вас мог дать слабину — принимать незаконные подношения, мухлевать с приписками. Если это сейчас вскроется, вы должны понимать, что тем самым вы подставляете не только себя или меня, но и всю республику.

— Так уж и всю? — искренне удивился глава Сурхандарьинского обкома.

Прежде чем ответить, Рашидов сделал несколько шагов к тому, кто задал этот вопрос и, глядя ему в глаза, произнес:

— Именно всю, поскольку у Узбекистана есть не только доброжелатели, но и недруги.

— Где, в Москве? — раздался еще один недоуменный вопрос с другого конца стола — от главы Наманганской области.

— А вы разве этого не знали? — вопросом на вопрос ответил Рашидов. — Они были при покойном Леониде Ильиче, а после его смерти их стало еще больше. Я разве открываю в этом вопросе Америку?

Произнеся это, Рашидов обвел взглядом собравшихся, а сам мысленно перенесся на два года назад — к весьма драматическим событиям, которые оставили неизгладимый след в его душе.

19 февраля 1981 года, четверг. Москва, Кремль, 3-й этаж, Ореховая комната

Всю дорогу, пока Рашидов летел в Москву, где 21 февраля должен был открыться 26-й съезд КПСС, он мучительно размышлял над своим последним разговором с командующим Туркестанским военным округом генерал-полковником Юрием Максимовым. Их беседа состоялась в зале ташкентского аэропорта буквально за час до вылета Рашидова в Москву. Генерал сообщил своему собеседнику ужасную новость. Оказывается, неделю назад в Афганистане советские военнослужащие совершили зверское преступление: убили одиннадцать мирных афганцев, среди которых было три женщины, двое стариков и шестеро детей в возрасте от шести до десяти лет. А поводом к этому преступлению послужило желание солдат поесть… шашлыков. Одиннадцать военнослужащих разведбатальона пришли в один из кишлаков под Джелалабадом за овцами. Но в ходе конфискации позарились еще и на молодых женщин, после чего решили убить как их, так и всех свидетелей, кто видел это насилие. Однако военная прокуратура достаточно быстро и квалифицированно расследовала это жуткое преступление и доложило о нем в Москву. А там мнения разделились. Одни предлагали закрыть на него глаза, списав это убийство на душманов, переодетых в советскую военную форму, а другие проявили принципиальность и требовали наказать виновных по всей строгости закона.

— Я слышал, что в Москве собираются провести заседание Политбюро по этому факту, — сообщил Максимов. — Меня туда не позвали по понятным причинам. Ведь поначалу я поверил в то, что за этим преступлением стоят душманы, но после телефонной беседы с главным военным советником в Афганистане генералом армии Александром Михайловичем Майоровым склоняюсь к тому, что это сделали наши. Поэтому хочу предупредить вас, Шараф Рашидович — будьте осторожны, когда на Политбюро поднимут этот вопрос. Андропов и Устинов хотят замять это преступление.

И теперь, направляясь в Москву, Рашидов анализировал полученную информацию и пытался понять, в какую сторону могут развернуться события, если эта тема действительно всплывет на заседании высшего партийного ареопага. «Интересно, какую позицию занимает Леонид Ильич?» — задавал себе вопрос Рашидов и никак не мог найти на него ответа. А ведь от позиции Брежнева многое зависело при разрешении этого поистине экстраординарного дела. Однако ответ на этот вопрос Рашидов узнал уже очень скоро.

Прямо из аэропорта его повезли в Кремль, где его уже дожидался Брежнев. Оказалось, что заседание Политбюро назначено на два часа дня и до этого времени оставалось еще полчаса. Поэтому генсек решил ввести Рашидова в курс дела, на что тот сообщил ему, что он уже все знает.

— Откуда? — удивленно вскинул брови Брежнев.

— От Максимова, — ответил Рашидов.

— Вот и хорошо — не надо тратить время на объяснения, — с удовлетворением отметил генсек, после чего продолжил: — Военные с Андроповым хотят замять это дело, но я против этого. Поэтому хочу спросить тебя, Шараф, прямо: ты с кем?

— С вами, Леонид Ильич, — ответил Рашидов практически без промедления. — И вообще давно надо поговорить о той ситуации, которая складывается в Афганистане.

— Ты это о чем? — вновь удивился Брежнев, но тут же сам себя и одернул: — Впрочем, ладно, не говори — не выплескивай все раньше времени. На заседании все и скажешь.

На заседании присутствовал весь состав Политбюро вместе с кандидатами. О ситуации доложил министр обороны Дмитрий Устинов. Свой рассказ он закончил следующими словами:

— Военный советник Майоров убежден, что это преступление совершили наши военнослужащие, а представитель КГБ Воскобойников склоняется к тому, что это дело рук душманов, переодетых в советскую форму.

— А ты сам, что думаешь на этот счет, Дмитрий? — спросил у министра обороны Брежнев.

— Я склоняюсь ко второй версии, — ответил министр.

— Дмитрий Федорович забыл сообщить, что эту же версию о душманах разделяют и другие товарищи, — подал голос Юрий Андропов. — Например, наш посол Табеев, командующий сороковой армией Ткач, начальник Генштаба Огарков и целый ряд других высокопоставленных деятелей. Да и командующий Туркестанским военным округом товарищ Максимов тоже стоит на этой же позиции. И наши афганские товарищи также склонны считать, что это сделали душманы.

— Можно я внесу поправку, — вступил в разговор Рашидов. — Перед вылетом сюда я беседовал с товарищем Максимовым. Он сообщил мне, что изменил свою позицию после телефонного разговора с Майоровым и теперь склонен считать, что это преступление совершили мерзавцы, которые недостойны носить высокое звание советских воинов. К тому же Майоров сообщил Максимову одну важную деталь, которая здесь не упоминалась. Преступление удалось столь оперативно раскрыть благодаря показаниям живого свидетеля — выжившего после этой бойни мальчика. Именно он опознал того сержанта, который командовал в том кишлаке и был зачинщиком расправы.

— Юрий Владимирович, был мальчик? — спросил у Андропова Брежнев.

— Мальчик был, но он с перепугу мог напутать, — ответил глава КГБ.

— А сколько мальчику лет? — вступил в разговор Михаил Суслов.

— Двенадцать, он брат одной из убитых женщин, — ответил Рашидов.

— По моим данным, ему гораздо меньше, — внес поправку Устинов.

— Мы можем уточнить этот вопрос у товарища Майорова, — предложил Рашидов.

— Какая разница сколько ему лет, — вновь вступил в разговор Андропов. — Я же говорю, что мальчик мог со страха напутать — он был в шоке. И вообще, такого рода провокации часто применяются душманами против наших военнослужащих. Именно из этого и надо исходить.

— А может, просто кому-то хочется сберечь честь мундира? — высказал предположение Виктор Гришин.

— Вы на что намекаете? — не скрывая своего возмущения, спросил Устинов.

— Товарищи, мундир в данном случае у нас с вами сейчас один — мы члены одной партии, — напомнил собравшимся о непреложном факте Михаил Суслов. — И мы должны подумать о том, как мы будем выглядеть накануне съезда в глазах не только наших товарищей по коммунистическому движению, но и всего мира. Ведь если мы, предположим, признаем тот факт, что это зверство совершили советские солдаты, вы представляете, что из этого раздует буржуазная пропаганда?

— А если мы скроем этот факт, как мы будем выглядеть в своих собственных глазах? — не согласился с этим заявлением Рашидов. — И еще: представьте себе, как наше решение будет воспринято в Афганистане. Если это преступление совершили наши солдаты, а мы их оправдаем, как это отразится на остальных военнослужащих? Не развяжет ли это руки другим подобным мерзавцам?

— Что вы хотите этим сказать? — вновь подал голос Андропов.

— Я хочу сказать, что это преступление должно стать для нас серьезным уроком, — глядя в глаза главе КГБ, заявил Рашидов. — Мы должны, наконец, серьезно обсудить ситуацию, сложившуюся вокруг афганской проблемы. Мы все сильнее втягиваемся в этот конфликт, который приобретает характер затяжного. Насилие с обеих сторон становится неконтролируемым. А ведь когда все это начиналось, нас уверяли, что обстановка в Афганистане быстро стабилизируется и афганские власти сами наведут у себя порядок. А вместо этого война расширяется, насилие растет и уже более миллиона афганцев покинули свою страну и стали беженцами. Все это негативно сказывается на имидже нашей страны, поскольку значительная часть мусульманского мира начинает осуждать нас. Разве этого мы добивались, когда вводили наши войска в Афганистан?

— Не переводите эту проблему в плоскость межэтнических разногласий, — перебил Рашидова министр обороны.

— Это почему же? — в разговор вступил глава Казахстана Динмухамед Кунаев, который был таким же нацменом в составе Политбюро, как и Рашидов. — Шараф Рашидович поднял важную проблему — о наших взаимоотношениях с мусульманским миром. Я периодически выезжаю с официальными визитами в разные страны, в том числе и мусульманские, и вижу — отношение к нам изменилось там не в лучшую сторону. Нам надо что-то с этим делать.

— Товарищи, это тема для другого обсуждения, а мы сегодня собрались по конкретному случаю, — вновь вернулся в разговор Брежнев, который внимательно следил за ходом этого обсуждения.

Он вовсе не хотел, чтобы в преддверие съезда Политбюро раскололось по национальному признаку. Он хотел другого — осадить силовиков, которые слишком уверовали в то, что генсек ослаб и плохо контролирует ситуацию. Именно поэтому он выбрал сегодня сторону тех, кто был склонен считать, что зверство в Афганистане совершили отщепенцы в советской военной форме.

— Я поддерживаю выводы генерала армии Александра Михайловича Майорова и прошу этого и от вас, — подвел черту под этой дискуссией генсек. — Надо привлечь этих негодяев к суду. Я сам фронтовик, как и Шараф Рашидович, и прекрасно знаю, что такое война и как там реагируют на подобного рода эксцессы. У нас в 18-й армии был похожий случай. Мы освобождали Чехословакию и там двое наших солдат изнасиловали и убили молодую чешку. Так их нашли и публично расстреляли перед строем, чтобы другим неповадно было. Сегодня, конечно, такое показательное наказание невозможно, но и спускать насильникам и убийцам с рук их деяния тоже нельзя. Поэтому я ставлю вопрос на голосование: кто за то, чтобы предать суду мерзавцев, опозоривших звание советского солдата?

И Брежнев первым поднял руку. Вслед за ним это сделали и все остальные — все до единого. Вскоре после этого все одиннадцать преступников были осуждены: зачинщиков приговорили к расстрелу, а остальных к максимальным срокам тюремного заключения.

20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, улица Германа Лопатина, Резиденция 1-го секретаря ЦК КП Узбекской ССР Шарафа Рашидова

Вспоминая иногда перипетии того заседания, Рашидов прекрасно осознавал, что Андропов с Устиновым вряд ли простят ему его принципиальность и, когда представится такая возможность, обязательно отыграются. Что, собственно, и произошло, когда один из них занял пост генсека.

Рашидов вернулся во главу стола и вновь опустился в кресло. После чего продолжил:

— Если бы эти недруги были только в Москве, это было бы полбеды. Но они есть и здесь, в Узбекистане.

Они как тот Троянский конь, который помог данайцам одолеть троянцев. Помните: «Бойтесь данайцев, дары приносящих»? Наши с вами «данайцы» спят и видят, чтобы благое дело искоренения коррупции в нашей республике повернуть против нас. Вот почему они добиваются моей отставки, поскольку именно я на протяжении двух десятков лет являюсь гарантом сплоченности нашей партийной организации. Эти люди не понимают, что выступая против меня, они обрекают на незавидную участь и себя. Ведь сказано: «Если хочешь отомстить, то не забудь вырыть две могилы — для своей жертвы и себя». Так и будет, поскольку эти люди являются орудием в чужих руках.

— А товарищ Андропов об этом знает? — задал вполне резонный вопрос глава Андижанского обкома.

Вместо ответа Рашидов в течение нескольких секунд молча смотрел в глаза задавшему вопрос и этот взгляд говорил больше, чем какие-либо слова.

— Товарищи, мы должны уяснить для себя одну очень важную вещь, — продолжил свою речь Рашидов, вновь обращая свой взор ко всем сидящим. — Мы стоим на крутом переломе, когда речь идет о том, как будут развиваться дальше дела в нашей республике. Мы должны действовать не разобщенно, а сплотиться. Даже те из вас, кто относится ко мне не слишком хорошо, должны понять — только вместе мы сможет противостоять проискам недругов. Как говорили наши предки: «Ручьи сливаются в реки, а люди соединяются в силу». Поэтому я призываю слиться в одну реку самаркандцев и ферганцев, ташкентцев и бухарцев, а также всех остальных. Троянский конь уже вступил на землю нашей республики и от каждого из нас теперь зависит, откроются наши ворота навстречу беде или останутся закрытыми.

20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, улица Шота Руставели

Вот уже более трех часов Баграт Габрилянов колесил на трамвае № 9 по Ташкенту в надежде обнаружить прекрасную незнакомку, которую он потерял вчера. Маршрут у сыщика-любителя был приличный: трамвай начинал свой путь из двадцать второго квартала в районе Чиланзара, затем шел по Фархадской улице, выходил на улицу Шота Руставели у вокзала и двигался мимо парка Кирова, текстильного института и гостиницы «Россия», затем делал поворот и снова шел к Чиланзару. Весь этот путь занимал более часа, так что Баграт успел за эти более чем три часа совершить три внушительных круга. Все это время он внимательно вглядывался в людей, которые входили в трамвай, в надежде, что среди них появится его Тамилла. Однако люди входили и выходили десятками, но не было среди них той, которую искал Баграт. Более того, перед его взором проходило множество молодых и красивых узбечек, но ни одна из них по своей красоте не могла сравниться с Тамиллой. «Угораздило же меня влипнуть в эту историю, — размышлял про себя Баграт. — Надо же было такому случиться: приехать из столицы Грузии и на улице, носящей имя великого грузинского поэта встретить девушку, которая исчезнет в неизвестном направлении, не оставив ни имени, ни адреса».

Безуспешно отмотав на трамвае три круга, Баграт вышел из него в районе базара, где он вчера в последний раз видел Тамиллу. Теперь он решил обойти окрестные дворы и порасспросить о девушке местных жителей — вдруг она жила где-то поблизости. В первом же дворе юноша заметил на лавочке двух пожилых женщин, которые мирно беседовали между собой, краем глаза наблюдая за тем, как в детской песочнице копошатся их внуки. К этим бабушкам и направился Баграт.

— Добрый день, — поздоровался он с женщинами, после чего спросил: — Не подскажите, нет ли в вашем дворе девушки по имени Тамилла?

— А тебе она зачем? — настороженно спросила одна из женщин, ближняя к нему, чем вселила в сердце юноши пусть легкую, но надежду на то, что он на правильном пути.

— Она одну вещь потеряла, а я хочу ей вернуть, — ответил Баграт, и в подтверждении своих слов достал из спортивной сумки, которая висела у него на плече, дамское портмоне.

— А вон ее окно, — сообщила женщина и указала рукой на открытые ставни окна в угловой комнате на первом этаже.

Поблагодарив женщину, Баграт подошел к окну и заглянул внутрь. Однако комната была пуста.

— Да ты покричи ей, она услышит, — посоветовала все та же женщина.

Баграт так и сделал. И спустя примерно полминуты в комнату вошла девушка в цветастом домашнем халате. У нее было смуглое миловидное лицо, но это была не его Тамилла.

— Вам кого? — спросила девушка, глядя широко распахнутыми глазами на Баграта.

— Я ищу девушку, ее тоже зовут Тамилла, чтобы вернуть ей утерянную вещь, — сообщил юноша. — Вы не знаете, у вас нет тезки где-нибудь поблизости?

— Нет, Тамилла в ближайшей округе я одна, — ответила девушка, с интересом разглядывая собеседника.

— Тогда извините, — произнес Баграт и не спеша направился со двора.

Он вышел на залитую солнцем улицу Шота Руставели и буквально нос к носу столкнулся… с тем самым вором, который вчера залез в сумку к Томилле. Парень был во все той же синей тенниске и мятых джинсах. Эта встреча была настолько неожиданной для обоих, что они встали, как вкопанные, и в течение нескольких секунд смотрели друг на друга. Наконец, первым опомнился воришка, который стал медленно пятиться назад и уже готов был развернуться для того, чтобы дать деру. Но Баграт его опередил:

— Подожди, парень, я тебе ничего не сделаю.

И сказано это было таким миролюбивым тоном, что молодой человек замер на месте.

— Ну, чего тебе? — спросил вор, приняв, наконец, окончательное решение никуда не бежать.

— Хочу спросить тебя о той вчерашней девушке, — не двигаясь с места, произнес Баграт.

— А ты что, до сих пор ее не нашел? — удивился парень.

— Нет, она в милицию не заявляла.

— А ты?

— Я тоже.

Этот ответ окончательно растопил сердце парня. Он извлек из кармана пачку «Родопи» и, достав из него сигарету, протянул пачку Баграту. Но тот отрицательно мотнул головой: мол, не курю. Тогда парень закурил сам и, выпустив дым в сторону, спросил:

— Ты хоть имя ее знаешь или наобум ищешь?

— Тамилла.

— А тебя самого как зовут?

— Баграт.

— А я Денис, — и парень протянул руку для приветствия. — Ты где живешь?

— Я вообще-то не местный — приехал из Тбилиси учиться в вашем политехе. А ты, как я понял, специалист по чужим сумкам?

— А чем не работа? — искренне удивился парень. — Я с малолетства к этому приобщился — еще когда в детдоме жил.

— Так ты детдомовский? А родители где?

— В Караганде, — беззлобно ответил Денис и сплюнул в сторону. — Может, в пивную сходим — ты же теперь при деньгах?

— Я пиво не пью. Да и времени нет — надо Тамиллу найти. Я поэтому тебя и остановил, чтобы узнать — ты случайно не в курсе, где ее можно найти?

— Она мне свой адрес не оставляла, — улыбнулся Денис. — А если бы оставила, я бы на ней вперед тебя женился. Ты ведь ее не просто так ищешь — с интересом? Баба она, конечно, красивая, спору нет.

— Прежде чем жениться, ее найти надо.

— А ты в «Академкнигу» зайди — я ее там однажды видел, она с продавщицей лясы точила. Может, та что-то знает.

— А где эта «книга»?

— Здесь недалеко — пойдем, покажу.

Спустя пять минут они уже были в упомянутом магазине, где Денис подошел к прилавку и спросил у девушки, стоявшей у полок с книгами:

— Не подскажите, как нам найти одну вашу коллегу — она в этом отделе работает? Такая курносая симпатичная блондиночка.

— Зойка что ли? — догадалась продавщица. — Так она сегодня выходная — завтра приходите.

— Нам завтра нельзя, нам сегодня надо, — покачал головой Денис. — Мой приятель приезжий, завтра уезжает, а Зоя ему позарез нужна. Может, адресок ее чирканете?

— А чего чиркать-то, если она через дом живет — во дворике? — удивилась продавщица. — По этой же стороне, в квартире семь.

Спустя еще пять минут парни стояли возле нужной квартиры и, нажав на звонок, стали терпеливо ждать ответа. Ждать пришлось недолго. Вскоре за дверью послышались чьи-то шаркающий шаги, после чего щелкнул замок и на пороге возник мужчина в майке и тренировочных штанах с оттянутыми коленками. Судя по его помятому лицу, он явно с утра не успел опохмелиться.

— Добрый день, папаша, нам бы Зою, — обратился к мужчине Денис.

— А вы кто будете — дружбаны ее, что ли? — спросил мужчина.

— Вроде того, — кивнул головой Денис.

— Ну, проходите, — произнес мужчина и впустил парней в коридор.

Там он осмотрел их пристальным взглядом с ног до головы, после чего внезапно спросил:

— Мелочью не выручите?

— В каком смысле? — не понял вопроса Денис.

— В смысле целковый не подбросите на опохмел — с утра трубы горят?

— Откуда у бедных студентов такие деньги? — искренне удивился Денис.

— Это ты-то студент? — усмехнулся в ответ мужчина. — Судя по твоему виду, по тебе, скорее, тюрьма плачет.

— Тем более, откуда у нас деньги, — продолжал стоять на своем приятель Баграта.

Сам Баграт все это время молчал, с нескрываемым изумлением глядя на все происходящее. Он всего лишь несколько дней был в Ташкенте, а с ним за это время успело произойти столько приключений, что впору было возвращаться обратно. Впрочем, здешние приключения не шли ни в какое сравнение с тбилисскими, поэтому воспринимались Багратом всего лишь как увеселительная прогулка и не рождали в его голове мыслей о возвращении назад.

— Значит, не хотите выручить мужика? — вновь нарушил тишину хозяин квартиры. — Ну, хорошо, ждите.

Сказав это, мужчина удалился в комнату, оставив гостей в коридоре. Те молча переглянулись, так и не поняв, дома ли та, кого они пришли навестить или же отсутствует? Однако ответа ждать пришлось недолго. Вскоре мужчина появился снова, причем не один — в руках он держал двуствольное охотничье ружье. Направив его на гостей, мужчина произнес:

— А ну-ка, парни, раскошеливайтесь, пока я добрый.

— Ты чего, папаша, белены объелся? — первым отреагировал на этот приказ Денис. — Сказано же тебе, что мы бедные студенты и денег у нас нет. На вот, сам смотри, — и он вывернул оба своих брючных кармана наружу.

Из них на пол упали несколько семечек, которые парень не успел когда-то догрызть.

— А твой приятель чего всю дорогу молчит — немой что ли? — все так же держа ружье наизготовку, спросил мужчина. — Пусть покажет, что у него в сумке.

Только тут до Баграта дошло, в какую серьезную передрягу они угодили. Ведь в сумке у него было дамское портмоне, в котором помимо пяти рублей лежала еще целая тысяча. И, глядя в недобрые глаза мужчины, Баграт живо себе представил, какую реакцию может вызвать у него эта куча денег. Поэтому отдавать ему сумку юноша не собирался. Вместо этого он не спеша снял ее с плеча, после чего сделал резкий шаг вперед и, выбросив руку с сумкой, ударил ею по кончику ствола. Не ожидавший такого маневра мужчина, выронил ружье из рук и оно с диким грохотом упало на пол.

— Ноги! — крикнул Баграт своему партнеру по несчастью, и они стремглав выскочили из квартиры.

Сбежав вниз по лестнице, парни выскочили во двор и едва не сбили с ног девушку, которая собиралась войти в подъезд.

— Осторожней! — крикнула девушка, выставив вперед руки.

— Ба, так это же Зоя собственной персоной! — воскликнул в ответ Денис, опознав ту самую продавщицу, которую они искали.

— Я-то Зоя, а вот вы кто такие? — с недоверием глядя на парней, спросила девушка.

— Мы простые ташкентские ребята, которых только что не укокошил из ружья какой-то чудак из вашей квартиры, — оповестил девушку Денис. — Вы врачу показывали своего папашу?

— Он мне не папаша, он мне отчим, — сообщила девушка. — Он что денег у вас просил?

— Просят по-другому — без ружья, — вступил в разговор Баграт.

— Так оно не настоящее — сувенирное, — улыбнулась девушка. — Вы разве не заметили?

— Нам не до этого было, у нас все штаны мокрые, — ответил Денис и… тоже улыбнулся.

— А зачем вы меня ищете? — после короткой паузы поинтересовалась девушка.

— Вот мой товарищ буквально сбился с ног в поисках девушки, с которой вы как-то общались в магазине, — ответил Денис. — Красивая такая узбечка с прической под «каре», Тамиллой зовут. Знаете такую?

— Не знаю, — пожала плечами девушка.

— Как не знаете, если вы с ней разговаривали? — удивился Баграт.

— Разговаривала, у меня работа такая — я все-таки продавщица, а она у меня книги покупала. Я ее и видела-то всего один раз.

— А какие книги? — поинтересовался Баграт.

— Вроде, по узбекской народной музыке, — после небольшой паузы вспомнила девушка. — Кажется, про дастаны.

— А что это такое? — продолжал вопрошать Баграт.

— Это такие эпические сказания лирико-героического содержания, — объяснила девушка. — Короче, это устное музыкально-поэтическое творчество узбеков. Не слышали?

— Откуда, он же только недавно в Ташкенте, — ответил за Баграта его компаньон. — А вот я, можно сказать, коренной ташкентец. Вы сегодня вечером, что делаете, Зоя?

— А что? — перевела свой взгляд на Дениса девушка.

— Может, на сквер сходим, в кафе-мороженом посидим? Меня, кстати, Денисом зовут.

— Можно, я сегодня вечером свободна, — кивнула головой девушка, бросая оценивающий взгляд на будущего кавалера.

Несмотря на свой не слишком презентабельный внешний вид, на лицо он был вполне себе ничего — симпатичным.

— Тогда в семь вечера я вас жду у курантов, — объявил Денис и добавил: — Если можно, без отчима.

Девушка в ответ улыбнулась, оценив по достоинству шутку, и упорхнула в подъезд.

— Благодаря тебе я девушку «склеил», — хлопнув Баграта по плечу, объявил его компаньон.

— Ты «склеил», а я свою никак найти не могу, — вздохнул в ответ Баграт.

— Ничего, еще не вечер, — подбодрил его Денис. — Тебе же Зойка сказала, что она дастанами интересуется — значит, из культурной среды. Советую в Институт культуры заглянуть — может, она там учится.

— А где он находится?

— Массив Высоковольтный, недалеко от Ботанического сада. Не ближний свет, конечно, но волка, как известно, ноги кормят. Пойдем, я тебе объясню, как до него добраться.

И они двинулись со двора в сторону улицы Шота Руставели.

20 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР

Вот уже несколько дней группа Виталия Литовченко буквально сбивалась с ног в поисках «крота», которого предстояло отыскать среди нескольких десятков человек, попавших под подозрение. Устанавливать наблюдение за каждым было нереально, в виду отсутствия времени на это, поэтому было решено начать вызывать их по несколько человек на Лубянку, чтобы получить от них предварительную информацию — где именно они находились в тот промежуток времени, когда произошла встреча Рашидова с «кротом» в ресторане «Узбекистан». Майору КГБ Антону Котову из Следственного управления в тот день первым выпало допрашивать Рашида Хайруллина, который работал в организационно-партийном отделе ЦК КПСС.

Хайруллин явился на допрос без опозданий, что было, в общем-то, несложно, учитывая близкое расстояние, разделявшее два этих учреждения — КГБ и ЦК КПСС. Но по выражению лица приглашенного было видно, что он обескуражен этим вызовом, хотя и старается не выдать своего волнения. Котов это сразу заметил и решил не тянуть кота за хвост и начать разговор с главного.

— Рашид Хасанович, мы оба с вами люди занятые, поэтому умеем дорожить своим рабочим временем, — начал свою речь чекист. — Я надеюсь, что вы быстро ответите на мои вопросы и вернетесь к своим делам. Поэтому расскажите, пожалуйста, что вы делали шестнадцатого числа, в четверг, в свой обеденный перерыв.

Услышав этот вопрос, Хайруллин наморщил лоб и, подумав несколько секунд, ответил:

— Я обедал.

— Где?

— В столовой возле Историко-архивного института.

— А почему не у себя в цэковской?

— Дело в том, что я практикую иногда обедать в других местах. Еда, которая подается в нашей столовой, порой приедается и хочется попробовать чего-нибудь другого.

— Например?

— Что, например? — и Хайруллин с удивлением уставился на чекиста.

— Я имею в виду, что вы заказали в тот день на обед в городской столовой?

Было заметно, что этот вопрос застал гостя врасплох и он какое-то время никак не мог собраться с мыслями. Наконец, с его губ сорвался ответ:

— Я взял борщ, солянку и компот.

— Из каких фруктов был последний?

— Кажется, с яблоками.

Выслушав гостя, Котов поднял трубку с телефонного аппарата, который стоял у него на столе и набрал какой-то номер. Когда на другом конце провода ответили, чекист попросил:

— Леночка, это Котов, сделай, пожалуйста, одолжение — посмотри для меня номер телефона столовой, что возле Историко-архивного института. Да, на 25 лет Октября.

После этого последовала пауза, во время которой Котов ждал ответа, тихонько постукивая шариковой ручкой по столу. Наконец, выслушав коллегу, он записал нужный номер в листок, после чего позвонил снова — на этот раз уже в столовую. Там тоже трубку подняли достаточно быстро.

— Добрый день, вас беспокоят из Комитета государственной безопасности, майор Антон Котов. С кем имею честь разговаривать? Очень приятно, Екатерина Степановна. Извините за беспокойство, но не подскажите, какое меню было в вашей столовой шестнадцатого числа этого месяца? Да, в четверг. Хорошо, я подожду.

В кабинете снова наступила тишина, которую можно было назвать звенящей — пролети здесь муха, и этот звук был бы подобен раскатам грома. Хайруллин сидел на стуле ни жив, ни мертв, боясь даже пошевелиться. По его лицу было видно, что он с напряжением ждет результатов этого телефонного разговора. Наконец, на другом конце провода снова заговорили, и чекист вновь стал записывать ответ в листок, лежащий перед ним.

— Извините, а солянка в тот день была? А компот из каких ягод? Это точно? Спасибо вам огромное, Екатерина Степановна!

Попрощавшись с женщиной, Котов положил трубку на аппарат и, взяв в руки листок, посмотрел на Хайруллина.

— В минувший четверг в столовой, где вы изволили, якобы, отобедать, не было ни солянки, ни компота из яблок, — сообщил чекист своему гостю. — В тот день на второе давали картофельное пюре со шницелем, гречку с азу, а на третье был компот из сухофруктов. Что на это скажете?

Хайруллин ответил не сразу. Сначала он беззвучно хлопал глазами и облизывал пересохшие от волнения губы. После чего, наконец, произнес:

— Можно воды… пожалуйста.

Котов поднялся со своего места, подошел к окну, где стоял графин с водой и, налив полстакана, передал его гостю. Тот залпом осушил содержимое стакана, после чего поставил его на стол. И только потом ответил:

— Я не был в столовой.

— Это я уже понял, — ответил Котов, возвращаясь на свое место. — Так где же вы были?

— Я не могу этого сказать, поскольку это касается не только меня.

— Вы в своем уме, Рашид Хасанович? — удивленно вскинул брови Котов. — Вы сейчас в первую очередь должны думать о себе, а не ком-либо еще.

— Но этот человек… женщина. Вы понимаете меня?

— Вы хотите сказать, что были у любовницы? — догадался Котов.

— Да, — с трудом выдавил из себя этот ответ Хайруллин.

— Кто она такая, где живет? — и Котов снова взял в руки авторучку.

— Ее зовут Марина, она наша бывшая машинистка, живет недалеко от здания ЦК КПСС — на Богдана Хмельницкого.

И гость назвал точный адрес, где проживает его возлюбленная.

— И давно вы практикуете сексотерапию вместо обеда? — продолжал интересоваться Котов.

— Уже почти год, но это случается не часто — раз или два в неделю. Но вы понимаете, я женат, у меня есть ребенок, и я не хотел бы, чтобы об этом факте стало известно. Вы же тоже мужчина, вы должны это понимать!

— К вашему сведению, я женат, но любовницы у меня нет, — сообщил немаловажный факт из своей жизни чекист. — Надеюсь, про Марину вы сказали мне правду?

— Клянусь!

По тому, как это было сказано, Котов понял, что его не обманывают. А вслух произнес:

— Хорошо, мы это проверим. Однако специфика нашей работы такова, что мы обязаны сообщить о вашем увлечении вашему руководству. Вы все-таки член партии, ответственный работник ЦК КПСС и амурные связи на стороне не красят вас ни с какой стороны. Так что не обессудьте.

20 июня 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, ЦК КПСС

Александр Бородин всегда был уверен, что любая случайность есть закономерность. Что в этой жизни ничего случайно не происходит, а прямо вытекает из поступков человека. В зависимости от того, как он поступает — правильно или наоборот — то и случайности в его жизни имеют свойство возникать либо в виде награды, либо в виде наказания. В этом Бородин убедился давно — еще когда служил в разведке. И вот сегодня эта аксиома явила себя во всей своей красе снова. Александр, вроде бы, совершенно случайно, проходя мимо отдела кадров, увидел, выходящего из его дверей Виталия Литовченко — своего бывшего однокашника по Школе №ioi («лесная») ПГУ КГБ СССР, в которой они вместе постигали азы разведки в середине 60-х. Поскольку тогда школа еще не была преобразована в институт (это случится в 1968 году), срок обучения в ней был два года. За это время «школьники» (ежегодно их поступало 200 человек) успевали пройти весь курс спецдисциплин (разведывательное искусство, информационная работа и т. д.), а также страноведение, иностранные языки, основы дипломатической службы, политические науки. При школе также действовала модель резидентуры «Вилла». Кроме этого дважды в год — зимой и летом — проводились практические занятия в городских условиях: осуществлялись игры против бригад наружного наблюдения из Седьмого управления. Кстати, по этим играм у Бородина и Литовченко всегда были оценки «отлично».

С тех пор прошло достаточное количество лет, и жизнь успела раскидать бывших однокашников в разные стороны: Бородин, прослужив в разведке более пятнадцати лет, оказался здесь, на Старой площади, а Литовченко осел в контрразведке, дослужившись до должности начальника отдела. Виделись они с тех пор редко, несмотря на то, что жили в одном городе и места их работы отделяло друг от друга не такое уж большое расстояние — менее километра. Однако, как это часто в жизни случается, именно это порой и является преградой для частых свиданий между некогда близкими друзьями. Поэтому их последняя встреча случилась более года назад, когда Литовченко, будучи по делам в отделе админорганов, заглянул к своему однокашнику буквально на несколько минут. Их разговор тогда оборвался на полуслове и теперь, случайно встретив Виталия, Бородин хотел было его окликнуть, чтобы продолжить тот прерванный разговор, но что-то его удержало от этого шага. Может быть, слишком уж сосредоточенное лицо бывшего однокашника и его порывистые движения, которые явно указывали на то, что контрразведчик явно куда-то торопится и ему сейчас не до досужих разговоров. Поэтому, проводив приятеля долгим взглядом, Бородин не стал его окликать, а отправился по своим делам. Но на полпути внезапно остановился. Ему в голову пришла та самая случайная мысль, которая никогда случайно не приходит. И Бородин повернул обратно.

Он вошел в отдел кадров и первым человеком, кого он там увидел, была кадровичка Елена Ивановна Белоглазова, с которой у него были давние теплые, дружеские отношения. Это была женщина предпенсионного возраста, для нее единственной в жизни отдушиной был внук Егор, которому в этом году предстояло идти в школу. Поэтому, каждый раз, когда они встречались, Бородин обязательно интересовался делами ее внука. Вот и сегодня он не изменил этому правилу, после приветствия обратившись к женщине с вопросом:

— Как дела у вашего Егорки — в школу идти не передумал?

— Если бы, — улыбнулась кадровичка. — Уже всех нас достал вопросом, когда будет первое сентября.

— Ничего, второго сентября он будет говорить обратное, — пошутил Бородин, после чего спросил: — Вы Виталия Литовченко здесь не видели — мой шеф его обыскался?

— Был пять минут назад, — сообщила женщина.

— Надеюсь, вы ему дали все, что нужно? — стараясь, чтобы в его голосе не была заметна чрезмерная заинтересованность, спросил Бородин.

— Да, я лично подобрала ему карточки на пятерых сотрудников из разных отделов, — ответила женщина. — В них, кстати, и вы фигурируете, Александр. Интересно, зачем вы им понадобились?

— Я думаю, что скоро пойду на повышение, — снизив голос до заговорщицкого, ответил Бородин.

— Здесь или на Лубянке?

— Честно говоря, я согласен на любой вариант.

— Жаль будет с вами расставаться, — не скрывая своего сожаления, произнесла кадровичка.

— Какое может быть расставание, если от нас до Лубянки пять минут хода, — улыбнулся Бородин и, прощаясь, произнес: — А будущему первокласснику передавайте от меня привет.

Когда Александр вышел из отдела кадров, он свернул за угол и не спеша направился по коридору в сторону своего корпуса. Он шел и напряженно думал о словах, которые только что услышал из уст кадровички. «Итак, Виталий приходил сюда со списком в пять человек. Среди них фигурирует и моя фамилия. Что это означает? Судя по всему, только одно — контрразведка начала шерстить людей, которые попали в прицел ее внимания после моей встречи с Рашидовым в ресторане. Быстро работают, черти! Впрочем, я же нечто подобное и ожидал — все-таки не первый год замужем. Как бы я действовал на месте Виталия? Выделил бы несколько влиятельных учреждений, сотрудники которых могут поставлять Рашидову ценную информацию. ЦК КПСС с КГБ должны фигурировать в этом списке на первом месте. Например, здесь работают свыше тридцати отделов, среди которых только четыре-пять могут попасть под подозрение контрразведки. И мой отдел в этом списке опять же один из приоритетных. Что делает Виталий далее? Он изучает журналы прихода-ухода сотрудников с работы, акцентируя внимание на том времени, когда произошла встреча Рашидова с неким неизвестным. Это обеденный перерыв, значит, количество фигурантов может перевалить не за один десяток. Но, учитывая, что Виталия в первую очередь интересуют сотрудники пяти отделов, он сужает круг поисков до минимального. Затем он идет в наш отдел кадров и берет учетные карточки тех самых пятерых сотрудников. В них расписаны все наши биографии в подробностях. Зачем ему это нужно? Он хочет выяснить, нет ли у кого-то из нас пересечения с Узбекистаном. У меня с этим делом все чисто.

Приезжал я туда по служебной необходимости, долго никогда не задерживался, с Рашидовым личных контактов не поддерживал. А в отпуск всегда ездил в другие регионы. И по родительской линии у меня тоже все чисто: отец и мать русские, с Узбекистаном никак не связанные. А то, что генерал Терентий Бородин является моим отчимом, а не родным отцом, про это ни одна живая душа, кроме посвященных людей, число которых минимально, не знает. Так что моя биография Виталию ничего не даст. Другое дело мое алиби».

Дойдя до этого места в своих размышлениях, Бородин замедлил шаг и в итоге остановился у окна, выходившего на улицу Куйбышева. И, глядя на людей, спешащих по своим делам, продолжил свои умозаключения: «Алиби у меня тоже имеется, хотя и не безупречное. Впрочем, большого выбора у меня не было — спасибо и на том, что и такое алиби нарисовалось. И если Виталий не будет его слишком дотошно копать, то оно вполне сумеет меня прикрыть. Итак, исходя из этого алиби, в означенный обеденный перерыв я ходил в соседний с нами «Детский мир», где в тот день должны были продавать школьную форму для девочек. Во всяком случае, так я об этом сообщил шефу, предупредив его, что могу немного задержаться. Как возникло это алиби? Накануне моя жена узнала о будущей распродаже и, отпросившись с работы, приехала в «Детский мир». Отстояла очередь и получила талон под номер сорок два. А поскольку на второй день ее могли с работы не отпустить — а именно в этот день в магазин должны были привезти школьную форму — она попросила об этом меня. Что сделал я? Вечером накануне распродажи я зашел в «Детский мир» после работы и нашел там женщину — заведующую секцией, которая торгует школьной формой. Показал ей свое служебное удостоверение и вежливо объяснил, что мне нужна форма на девочку такого-то размера. Что у нас с женой есть талон, который я не смогу отоварить завтра днем, но готов зайти за формой вечером после окончания трудового дня. Завсекцией оказалась женщиной с пониманием, да и как тут не понять, когда с тобой разговаривает инструктор ЦК КПСС. Короче, она согласилась отложить мне форму. При этом я ее вежливо попросил в случае, если кто-то будет ее спрашивать о том, в какое время я отоварил талон, она назвала именно обеденное время. Дескать, мы хоть и работники ЦК, но тоже ходим под дамокловым мечом андроповской борьбы за дисциплину труда. И завсекцией это пообещала, войдя в мое положение. Так что форму я благополучно получил, порадовав тем самым и жену, и дочку. А также и Шарафа-ака, с которым я успел встретиться в тот же день. Так что, если жену кто-то спросит, кто купил форму для дочери, она без колебаний укажет на меня. Только вот дойдет ли Виталий до этой стадии — допроса моей жены, которая, кстати, ему когда-то очень нравилась? Или, памятуя о нашей дружбе, ограничится лишь констатацией факта? Здесь я точного ответа найти пока не могу».

Подумав об этом, Бородин в последний раз взглянул на пейзаж за окном, после чего продолжил свой путь к рабочему месту — в соседний корпус, находившийся в Ипатьевском переулке.

20 июня 1983 года, понедельник. Киев, Главпочтамт и госпиталь МВД Украинской ССР

— Алексей Игнатов из Москвы, пройдите в пятую кабинку! — раздался строгий женский голос из динамика, висевшего в зале междугородных телефонных переговоров на киевском Главпочтамте.

— Это тебя, — Оленюк ткнул локтем в бок Игнатова, который никак не отреагировал на оповещение из динамика.

Вскочив со своего места, Алексей быстрым шагом направился в пятую кабинку. И сняв трубку телефона, услышал на другом конце провода знакомый голос майора Ильи Белоуса, который был явно на взводе:

— Алексей, ты куда пропал, едрить тебя в коромысло! Может, ты уже в киевский уголовный розыск устроился?

— Рад бы, Илья, да не берут, — прервал гневный монолог своего начальника Игнатов. — Извини, что так вышло, но неожиданные обстоятельства нарисовались — пришлось малость подзадержаться.

— Не фига себе малость — вместо суток, ты уже третий день там торчишь, — продолжал бушевать Белоус. — А здесь вот-вот комиссия из главка обещает нагрянуть. Ты что забыл, что убийство ветерана у них на контроле?

— Не волнуйся, раскроем мы эту «мокруху», а заодно и здешнее дело тоже, — оправдывался Игнатов.

— Ты что-то там «намыл» дельное?

— Вот именно, но по телефону всего рассказать не могу.

— Но в любом случае даю тебе еще сутки. Тем более, что здесь Цыпа оклемался и очень хочет тебя лицезреть.

Эта новость по-настоящему ошеломила Игнатова.

— Давно он очнулся?

— Вчера вечером и сразу затребовал тебя к себе. Больше, говорит, ни с кем разговаривать не буду.

— Хорошо, скоро приеду, — пообещал Игнатов и первым повесил трубку.

Выйдя на Крещатик, друзья направились к припаркованным неподалеку «Жигулям» Оленюка.

— А далеко до этого госпиталя ехать? — поинтересовался Игнатов.

— За десять минут управимся, — ответил Оленюк. — А ты куда-то торопишься?

— Хотел успеть Настю с работы встретить.

— Может, ты женишься на ней и здесь останешься? — то ли в шутку, то ли всерьез спросил Оленюк.

— Мне легче ее с собой в Москву забрать. Ведь бывший супруг наверняка ее здесь в покое не оставит, а милицейский пост у ее квартиры не поставишь.

— Хочешь, я с ним лично поговорю? — предложил Оленюк.

— А что толку? С ним участковый уже раз пять беседовал и все без толку. И ведь почти год прошел, как они расстались, а этому бывшему все неймется.

Так, за разговором, они дошли до автомобиля. Им предстояла поездка в госпиталь МВД, где в данную минуту находился единственный из выживших милиционеров, которые были фигурантами харьковского пожара 1941 года. Это был бывший начальник УНКВД Украинской ССР по Харьковской области Павел Тихонов. Было ему уже семьдесят четыре года и последние тринадцать лет он находился на пенсии, уйдя на нее в звании генерала-майора, а в госпитале проходил ежегодный профилактический осмотр.

Когда друзья приехали в госпиталь, Тихонова в палате не оказалось. Как сказала медсестра, он коротал время за чтением прессы на одной из госпитальных аллей. Туда и направились гости.

Они нашли ветерана МВД сидящим на лавочке и читающим журнал «Новый мир», первый номер за этот год. Генерал был так увлечен чтением, что даже не заметил, как рядом с ним на лавочку присели двое мужчин.

— Что-то интересное читаете, Павел Павлович? — поинтересовался у генерала Оленюк.

Тихонов поднял глаза на нежданных гостей и ответил вопросом на вопрос:

— С кем имею честь?

Друзья извлекли из карманов свои служебные удостоверения и показали их генералу.

— Коллеги, значит, — улыбнулся ветеран. — Очень приятно. А читаю я воспоминания Леонида Ильича Брежнева. Все правильно пишет покойный.

— Что именно? — спросил Игнатов.

— Я же говорю, что все: и предвоенные годы, и военные. Я же сам в то время был уже взрослым человеком, поэтому все хорошо помню. Правда, жил я тогда не на Украине, как Леонид Ильич, а в Ленинграде — работал на Ижорском заводе мастером. Потом стал парторгом, секретарем парткома завода. Именно оттуда меня в органы и направили. Берия тогда стал министром, вернее, наркомом, стал ежовские завалы разгребать, вот новые люди ему и понадобились. Направили меня в Центральную школу НКВД, а в январе тридцать девятого отправили сюда, на Украину — в город Харьков, на должность заместителя начальника тамошнего УНКВД.

— Именно по этому поводу мы к вам и пришли, Павел Павлович, — сообщил генералу о цели их визита Оленюк.

— Интересно, — не скрывая своего удивления, откликнулся на эту новость генерал и даже закрыл журнал.

— Мы пришли узнать подробности пожара в харьковском Историческом музее в сентябре сорок первого, — продолжил свою речь Оленюк. — Вот товарищ Игнатов специально приехал из Москвы по этому поводу.

Увидев, как взметнулись вверх от удивления брови генерала, Игнатов поспешил с объяснениями:

— Нас интересует погибшая во время пожара коллекция японских скульптур окимоно. Дело в том, что она никак не могла погибнуть, в виду материала, из которого была сделана — это слоновая кость. Однако она с тех пор числится как пропавшая, а совсем недавно одна из этих скульптур объявилась в Москве.

И Игнатов извлек из кармана стопку фотографий с изображением упомянутого окимоно. Взяв их в руки, генерал в течение минуты внимательно рассматривал снимки.

— Да, был такой пожар, — нарушил, наконец, молчание Тихонов. — Я даже помню его точную дату — шестнадцатого сентября. Почему запомнил? В этот самый день вышел приказ ГКО о начале эвакуации предприятий и населения Харькова и Харьковской области. Поэтому всем было не до этого пожара — надо было срочно начинать эвакуацию и минировать стратегически важные объекты и коммуникации.

— Но вам же докладывали об этом пожаре — в архиве я нашел донесение лейтенанта из местного отделения милиции на ваше имя? — задал очередной вопрос Игнатов.

— И это я тоже помню, — подтвердил сведения сыщика генерал. — И запомнилось это донесение прежде всего тем, что там была одна странная деталь: гибель музейного сторожа. Причем не от пожара или взрыва авиационной бомбы, а в следствии удара тупым предметом по голове. То есть, его попросту убили. И вообще там было много неясности с этим пожаром в корпусе, где находилась ваша коллекция, как вы говорите, японских скульптур.

— Что именно? — подал голос Оленюк.

— Во-первых, убийство этого сторожа, — начал перечислять генерал. — Во-вторых, исчезновение коллекции, которая, как вы правильно сказали, товарищ Игнатов, не могла сгореть физически. Но она все-таки пропала. Значит, ее могли похитить, воспользовавшись бомбежкой и суматохой, которая возникла в результате нее.

— Но у вас есть предположения, кто мог стоять за этим похищением? Следствие велось? — вновь вступил в разговор Игнатов.

— Следственные действия должно было вести местное отделение милиции, — ответил генерал. — Но я же говорю, что всем тогда было не до этого. Тут фашисты подошли вплотную к городу, а вы говорите про какие-то японские скульптуры! А что касается моих предположений о возможном заказчике этого похищения, то у меня такие подозрения имеются.

Произнеся эти слова, генерал вернул стопку фотографий Игнатову, взяв в разговоре мхатовскую паузу. Но видя, как напряглись его собеседники, Тихонов не стал их больше томить и продолжил:

— Начальником отделения милиции, на территории которого находился Исторический музей, был майор Фарман Исидор Давыдович. В начале сентября вышел приказ о снятии его с должности и переводе в Москву. И что самое интересное, покинул он город аккурат на следующий день после того музейного пожара.

— Но это вовсе не повод подозревать его в этом преступлении, — выразил свое сомнение в услышанном Оленюк.

— Согласен, если бы не одна важная деталь. Летом пятьдесят третьего года Фарман проходил по «делу Берии» — мне рассказывал об этом один коллега, который отдыхал в Мацесте, где я был уполномоченным Совета Министров СССР по этому курорту. Так вот у Фармана была конфискована большая коллекция антиквариата и драгоценностей. Что и навело меня на мысль: а не мог ли Фарман заинтересоваться и коллекцией японских миниатюр, учитывая ее ценность. Заполучить ее официально он никак не мог, а вот умыкнуть под шумок наступления немецких войск — элементарно.

— Но ведь конфискованную коллекцию должны были вернуть музею, — высказал предположение Оленюк.

— Не обязательно, — возразил генерал. — Ее, например, мог прикарманить кто-то из конфискантов. А то и вовсе ее к тому времени в руках у Фармана могло и не быть. Ведь пропала она в сорок первом, а арестовали его почти двенадцать лет спустя. За это время он мог ее продать, подарить — да мало ли что еще мог с ней сделать.

— А вы не знаете, где эти двенадцать лет до ареста служил Фарман? — задал Игнатов вопрос, который напрашивался сам собой.

— Кажется, в Узбекистане — он был одним из заместителей тамошнего председателя НКГБ Михаила Баскакова.

— Тогда все сходится, — произнес Игнатов и добавил: — Я имею в виду то, что сообщил мне бывший директор Харьковского музея. Дело в том, что некоторое время назад у него была встреча с неким азиатом, который активно интересовался возможной сегодняшней стоимостью исчезнувшей коллекции и, в частности, того самого окимоно, которое изображено на моих фотографиях.

— В таком случае, я вам не завидую, — усмехнулся генерал. — В Узбекистане сейчас самое что ни на есть пекло.

20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, Комитет народного контроля Узбекской ССР

Выбравшись из «Волги», подъехавшей к самым дверям Комитета народного контроля, Габрилянов вошел в здание и, предъявив милиционеру свое служебное удостоверение, поинтересовался, как ему попасть к товарищу Яхъяеву — заместителю председателя. Выслушав ответ, Габрилянов поднялся на лифте на третий этаж и оказался в приемной зампреда. По случаю того, что на календаре был понедельник, и время было утреннее, в приемной уже толпился народ. Однако Габрилянов уверенным шагом подошел к секретарше и снова извлек на свет свою «корочку». Увидев, к какому ведомству принадлежит владелец удостоверения, секретарша побледнела, попросила гостя подождать, а сама встала со своего места и быстрым шагом направилась в кабинет к своему начальнику. Спустя минуту она вернулась и, обращаясь к Габрилянову, попросила его пройти в кабинет. Что он и сделал под удивленные взгляды посетителей.

Хозяином кабинета был Хайдар Яхъяев, который в 1964–1979 годах возглавлял узбекистанское МВД и поэтому был человеком, посвященным в тайны здешнего «бургундского двора». И явившись к нему на прием без всякого предупреждения, Габрилянов надеялся на то, что ему удастся эти тайны у него выведать. Однако никакого страха в глазах зампреда он не заметил, как и привычного подобострастия, которое обычно охватывало людей самого разного ранга, с которыми Габрилянова сводила судьба за время его почти двухмесячного нахождения в Узбекистане. Впрочем, зная послужной список этого человека (а до своего прихода в МВД Яхъяев почти двадцать лет проработал в системе КГБ) и получив некоторые отзывы о нем от его бывших сослуживцев, Габрилянов предполагал, что с этим деятелем ему придется повозиться — нахрапом его не возьмешь.

— Чем обязан столь неожиданным визитом, товарищ… — и хозяин кабинета выразительно посмотрел на гостя.

— Габрилянов Аркадий Вазгенович, старший следователь КГБ СССР, — представился вошедший, усаживаясь на стул напротив стола, за которым восседал Яхъяев.

— С Лубянки, значит, — произнес бывший министр и его губы тронула легкая усмешка.

— Чему вы усмехаетесь, Хайдар Халикович? — поинтересовался Габрилянов, заметив столь неожиданную реакцию на свой приход.

— Тому, что моя скромная персона вдруг заинтересовала следователя союзного КГБ.

— Бросьте скромничать, у вас это плохо получается. Вы человек, до сих пор обладающий большим авторитетом во многих здешних властных кабинетах. Поэтому я к вам и пришел.

— Чаю не хотите? — спросил Яхъяев, следуя канонам восточного гостеприимства.

— Нет, не хочу, поскольку беседа у нас будет деловая и, надеюсь, недолгая. И начну я ее без всяких предисловий: помогите нам в нашей миссии.

— А ваша миссия, извините, в чем заключается?

— В наведении порядка в вашей республике.

— А вы считаете, что в ней беспорядок?

— Именно так.

— Странно слышать это от человека, который в нашей республике без году неделя, а если быть точным — около двух месяцев, — показал свою осведомленность бывший министр.

— Во-первых, посылали меня сюда люди, которые давно наблюдают за Узбекистаном. А во-вторых, мне и двух месяцев хватило, чтобы понять, как у вас здесь все запущенно. Особенно по части коррупции.

— Понятно, фильмов насмотрелись про итальянскую мафию, — и по губам Яхъяева снова пробежала усмешка. — Их в последнее время стали много показывать в кинотеатрах — видимо, неспроста. Только здесь вам не Италия, а Ташкент совсем не Палермо. Кажется, там у нас недавно произошло очередное громкое убийство.

Речь шла о гибели 30 апреля депутата от коммунистов Пио Ла Торре, убитого на палермской улице за то, что он был автором закона, направленного против мафии и предусматривающего конфискацию всего имущества у друзей, сообщников и членов «Коза ностры». Вместе с депутатом был убит и его шофер.

— Если не начать наводить у вас порядок, то Ташкент тоже очень быстро может превратиться в Палермо, — парировал выпад хозяина кабинета его гость. — Ведь с момента вашей отставки утекло много воды — четыре года. И при новом министре Эргашеве ситуация в республике в криминальном смысле заметно ухудшилась.

— Вы этим заявлением хотите меня купить? — глядя в глаза собеседнику, спросил бывший министр.

— Не купить, а предложить сотрудничество. Ведь это же Эргашев, заручившись в Москве поддержкой брежневского зятя Юрия Чурбанова, способствовал вашему смещению с поста министра. Теперь Эргашев смещен, а люди из его окружения дают показания в следственном изоляторе КГБ. Но многие из его коллег, замешанных в коррупции, остались на своих местах и нам нужны к ним подходы.

— А от этих людей вам потом понадобятся подходы к Шарафу Рашидову?

— С чего вы это взяли?

— С того, что я более тридцати лет вращаюсь в коридорах власти. И прекрасно понимаю, какая нужда заставила Андропова пригнать вас сюда. Ему нужен вовсе не Эргашев и его люди — для него это мелкие сошки. Ему нужна голова Рашидова и тех людей, кто вместе с ним строил Узбекистан последние два десятка лет.

— Допустим так, — все так же глядя в глаза собеседнику, произнес Габрилянов. — Но двадцать лет, согласитесь, это большой срок. Люди, которые так долго находятся у власти, успевают закостенеть, становятся тормозом для дальнейшего развития. Образно говоря, они перестают ловить мышей. Разве не так?

— Согласен, — кивнул головой бывший министр. — Но смотрите, что получается. В шестьдесят девятом году примерно такая же ситуация сложилась в Азербайджане. Там Вели Ахундов находился у власти десять лет и Москва решила его сменить, перетряхнув все его окружение. При этом, зная, что это многонациональная республика, к власти был приведен местный чекист Гейдар Алиев, который с опорой на внутренние силы, привел к руководству свой нахичеванский клан. Далее была Грузия — уже мононациональная республика, где Василий Мжаванадзе находился у власти девятнадцать лет. Его тоже сместил местный кадр — Эдуард Шеварднадзе, но опять же с опорой на внутренние силы. А что мы видим сейчас в Узбекистане? Следственные действия ведет местное КГБ, но из Москвы присылают десант — вас и еще нескольких ваших товарищей. Зачем?

— Чтобы не спустить это дело на тормозах.

— То есть в Азербайджане и Грузии можно было разбираться, положась на местные кадры, а в нашем случае нельзя. Почему?

— Потому что Узбекистан многонациональная республика и Москва боится разжечь здесь пожар. Разве непонятно?

— А каким образом вы будете этот пожар сдерживать? Заводя уголовные дела только на узбеков?

— Почему вы так решили?

— Потому что я вижу, что именно здесь происходит. Вот у меня есть список, арестованных вами людей, — и Яхъяев извлек из ящика стола лист бумаги, — из которого явствует следующее. В апреле-мае вами были арестованы в Бухаре следующие фигуранты: начальник местного ОБХСС Музаффаров, его водитель Буранов, директор горпромторга Кудратов, начальник местного УВД Дустов, начальник областного управления материально-технического снабжения Шарипов, сотрудники ОБХСС Гафаров и Джумаев, председатель райпо Базаров. А в этом месяце уже в Ташкенте арестованы: начальник ГАИ Ташкента Мадаминов и директор автозаправочной станции Закиряев, которые, якобы, давали взятки бывшему министру внутренних дел республики Эргашеву. Таким образом, из десяти арестованных сплошь одни узбеки. Вы что, стряпаете узбекское дело?

— Вы в своем уме? — от возмущения Габрилянов даже приподнялся со стула.

— Я-то в своем, а вот те, кто вас сюда посылал, видимо, не в своем. Четыре года назад Андропов способствовал тому, чтобы наши войска вошли в Афганистан. А теперь он осознал свою ошибку и встречается с руководителями ООН, договариваясь о том, чтобы эти войска оттуда вывести.

В качестве подтверждения Яхъяев схватил со стола свежий номер газеты «Правда» и чуть ли не ткнул им в лицо собеседнику. После чего продолжил свою речь, не сбавляя накала:

— Но афганского урока ему мало, так он теперь надумал пошуровать в другой мусульманской республике — Узбекистане. Являющемся, кстати, соседом Афганистана — у нас 120-километровая совместная граница. Кто его надоумил на такую авантюру?

— Прекратите молоть чепуху или я вас арестую! — закричал Габрилянов, вскакивая со стула.

— Арестуйте, и в вашем списке будет одиннадцатый узбек. Однако вы мне так и не ответили, почему в вашем списке арестованных фигурируют одни мусульмане, но нет, к примеру, тех же кавказцев или евреев? Разве среди них нет интересующей вас публики? Или все дело в том, что они не могут напрямую вывести вас на Рашидова? Ведь вас интересует именно он и никто иной. Молчите? В таком случае, вы просто сумасшедшие люди, которые не видят дальше своего носа! Под видом борьбы за порядок, вы этот самый порядок, который кровью и потом создавали наши предшественники, разрушаете. Закладываете мину под межнациональные отношения, арестовывая одних, а других выводя из-под удара. Можете передать это Андропову лично. Так и скажите: бывший министр Яхъяев сказал вам это в лицо.

— Значит, вы не хотите помочь очистить вашу республику от коррупционеров? — упираясь руками в стол и вонзив свой взгляд в лицо бывшего министра, выпалил Габрилянов.

— Идите к черту — я вам уже все сказал!

— Тогда пеняйте на себя. Я думал, что вы разумный человек и не станете лезть в бутылку. Но вы в нее сами залезли, добровольно. В таком случае не обессудьте — получите по полной.

— Не пугайте — ничего у вас против меня нет, — отмахнулся от гостя, как от назойливой мухи, хозяин кабинета. — Я все пятнадцать лет своей работы в министерстве работал на благо республики и страны. При мне снижалась преступность, появилась конная милиция, а на улицах — девушки-регулировщицы. У людей двери по ночам не закрывались — никто никого не боялся. А после вас здесь будет разгром и разорение, как в Афганистане — вот чего вы добьетесь. И вообще, мне работать надо, а вы меня отвлекаете.

Произнеся это, Яхъяев нажал кнопку вызова. И когда спустя несколько секунд в дверях появилась секретарша, хозяин кабинета обратился к ней:

— Галочка, приглашай ко мне следующего.

Понимая, что он здесь лишний, Габрилянов развернулся и стремительно покинул кабинет, едва не сбив на пороге ни в чем не повинного посетителя.

20 июня 1983 года, понедельник Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

В середине рабочего дня Александра Бородина внезапно вызвал к себе в кабинет его непосредственный шеф Вилен Игнатьевич Шеленцов. И едва Александр успел занять место на другом конце стола, как хозяин кабинета сообщил ему новость, которую он давно знал, но никому на этот счет не распространялся:

— Рашидов отказался уходить в отставку.

Изобразив на лице удивление, Бородин высказал вполне обоснованное предположение:

— Видимо, он надеется на то, что у него здесь есть союзники.

— Правильно мыслите, Александр Терентьевич, — согласился с этим выводом Шеленцов. — И я полагаю, что мы с вами знаем имя этого возможного союзника — Черненко. Другое дело, захочет ли последний протянуть руку помощи, уже фактически приговоренному к восхождению на эшафот, человеку.

— Все зависит от того расклада сил, который на данную минуту сложился в верхах. А там ситуация не стабильная.

— Именно за этим я вас к себе и пригласил — чтобы вместе разобраться в этом раскладе, — сообщил гостю о цели его вызова хозяин кабинета.

Это признание не было неожиданным для Бородина. Дело в том, что он входил в так называемую «команду Шеленцова» в секторе госбезопасности. Они оба когда-то служили в первом главке КГБ (внешняя разведка), причем на одном направлении — ближневосточном. И когда Бородина направляли работать в админотдел ЦК, главной целью этого направления было усиление позиций «ближневосточников». Поэтому он достаточно быстро сблизился с шефом, который видел в нем надежного союзника, всегда готового подставить ему свое плечо в борьбе с не менее влиятельной гэбэшной группировкой — «европейцами». Эти две неформальные структуры сложились в разные времена: «европейцы» — в сталинские (туда входили работники разведки, несшие службу в Европе), а «ближневосточники» — в хрущевские, когда началось активное расширение советского влияния на Ближний Восток (в эту группу входили и сотрудники, работавшие на юго-азиатском направлении, поэтому их еще называли «азиатами»). На данный момент группировки возглавляли два именитых чекиста, занимавшие должности заместителей главы внешней разведки Владимира Крючкова — Виктор Грушко («европеец») и Вадим Кирпиченко («ближневосточник»). Причем, если последний был первым заместителем главы ПГУ, то первый — просто заместителем, что выглядело нонсенсом. Однако эта дискриминация рано или поздно должна была закончиться, о чем, собственно, и сообщил Бородину его шеф после короткого предисловия:

— Готовится распоряжение о назначении Грушко первым заместителем. А Маркелова собираются сделать первым замом начальника второго главка. Догадываетесь, к чему ведет этот расклад?

Бородин утвердительно кивнул головой. Эти возможные перестановки указывали на то, что Андропов пытается уравнять позиции «азиатов» и «европейцев», поскольку на фоне американского давления европейское направление во внешней политике для него становится еще более приоритетным, чем раньше. Не случайно в феврале этого года в Москву приезжал министр внешних сношений Франции Клод Шессон, а в июле должен был приехать канцлер ФРГ Гельмут Коль. Вот почему Грушко из простого заместителя стал первым.

Иная ситуация была с Иваном Маркеловым. Он начинал свою работу в органах госбезопасности еще при Сталине (в 1938 году) как контрразведчик. Однако в 1979 году был переведен в ПГУ, причем сразу на должность первого заместителя Крючкова. Это было связано с усилением еще одной гэбэшной группировки — той, что возглавлял глава «Пятки» или 5-го управления (идеология) Филипп Бобков, первым заместителем которого Маркелов прослужил в течение пяти лет (1974–1979). И вот теперь Маркелов должен был возглавить всю контрразведку КГБ, которой в данный момент руководил Григорий Григоренко — креатура начальника Третьего главка (военная контрразведка) Георгия Цинёва, являющегося давним соперником Юрия Андропова. Если эта рокировка состоится, то генсек тем самым нанес бы ощутимый удар по своему главному врагу в КГБ, а через него и по Черненко.

— Если Маркелов станет во главе второго главка, то очень скоро и Бобков может пересесть из кресла простого заместителя в кресло первого зампреда КГБ, — продолжал делиться своими умозаключениями Шеленцов. — Причем очень даже может быть, что на место Цинёва. Отсюда следует, что нам с вами, Александр Терентьевич, тоже надо внести лепту в этот расклад и поддержать нашего генсека. Вам следует нацелиться на то, чтобы сориентировать наших среднеазиатских коллег из республиканских «контор» не поддерживать Рашидова. Но надо быть крайне осторожным, поскольку не все будут с этим согласны и особенно выходцы из среды «аппаратчиков».

Речь шла о сотрудниках КГБ, пришедших в органы из партаппарата и поэтому поддерживавших его сегодняшнего вожака — Черненко. Из этого заявления Бородин сделал вывод, что чекистам пока так и не удалось перетянуть на свою сторону заведующего админотделом Николая Савинкина, который возглавлял этот орган пятнадцать лет и был ставленником партаппарата.

— Вы же лучше меня знаете сегодняшнюю ситуацию в республиканских органах, — вновь обратился к Бородину завсектором. — Как там настроение у руководства — на кого можно опереться в наших раскладах? Естественно, Узбекистан мы не берем — там все понятно.

Последняя реплика не была случайной. Только в руководстве КГБ Узбекской ССР был нацмен, да и тот не узбек, а армянин Левон Мелкумов, который к тому же был кадровым чекистом. В трех остальных среднеазиатских республиках в креслах председателей восседали славяне: в Таджикистане это был Евгений Первенцев (с октября 1975 года), в Киргизии — Николай Ломов (с апреля 1978-го) и в Туркмении — Алексей Бойко (с декабря 1978-го). Причем если в этих трех республиках хотя бы первые заместители председателя были представителями коренных народов, то в Узбекистане и здесь царила дискриминация.

— Из всех троих только Николай Ломов пришел в «контору» из партаппарата, — сообщил шефу Бородин. — Он до этого заведовал партийными органами в Саратовском обкоме. Поэтому он менее надежен. Впрочем, как и Алексей Бойко, который практически все время прослужил среди мусульман, хоть и кавказских — сначала в течении семи лет в Чечено-Ингушетии, где он был зампредом, потом семь лет возглавлял «контору» в Дагестане и теперь вот в Туркмении. В итоге наиболее надежный среди них Евгений Первенцев — кадровый чекист с 1950 года, который шесть лет возглавлял периферийный Комитет, но в Якутии.

— Всегда поражался вашей памяти, Александр Терентьевич, — не скрывая своего восхищения, заметил Шеленцов. — А что касается ваших выводов, то согласен с ними. Кроме одного: не думаю, что условный чеченец Бойко будет поддерживать узбеков. Как вы знаете, в годы войны чеченцев депортировали, но поселили их не в Узбекистане, где и без того было много эвакуированных, а в соседнем Казахстане. А он всегда был конкурентом Узбекистана. Кстати, а как у нас обстоят дела с казахами?

— Там гиблый вариант — вы же знаете, что их председатель Закаш Камалиденов является матерым партаппаратчиком и ставленником лидера республики Кунаева. И в «контору» он пришел с должности второго секретаря Целиноградского обкома только четыре года назад.

— Это я знаю, но пока не слышно, чтобы Кунаев поддерживал Рашидова.

— Правильно, он выжидает, наблюдая за противоборством Андропова и Черненко. Но он же прекрасно понимает, что если Рашидов падет, то следующим на очереди будет он, поскольку он единственный мусульманин в Политбюро. Кавказцы просто не оставят ему шансов.

— Отсюда следует вывод, что он вполне может переметнутся на сторону Рашидова, уступив нажиму Черненко. Ведь так?

— Вполне, — согласился с этим выводом Бородин. — Хотя у Камалиденова в первых заместителях с прошлого года ходит Василий Кухлиев, а он из Ставрополя — земляк Михаила Горбачева. А тот, как мы знаем, играет в команде Андропова. Так что в Казахстане не все однозначно.

— Значит, в наших раскладах надо делать ставку на Кухлиева. Короче, Александр Терентьевич, подготовьте мне, пожалуйста, подробную справку о расстановке сил в среднеазиатских «конторах», а заодно и в Казахстане. Буду выходить с ней на руководство.

20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, массив Высоковольтный, сектор 3, дом № 127а, Институт культуры и площадь Дружбы народов

Баграт Габрилянов шел по пустынному коридору Института культуры и дергал за ручки каждую дверь, которая попадалась ему на пути. Но все они были закрыты. И когда он дошел до последней двери, и та тоже оказалась закрытой, сзади его внезапно окликнули:

— Молодой человек, вы что ищите?

Обернувшись, юноша увидел пожилого мужчину, который годился ему в дедушки. Подойдя к нему, Баграт объяснил:

— Я ищу девушку, которая, возможно, учиться в вашем институте.

— Фамилия, факультет на котором она учится? — поинтересовался мужчина.

— Я знаю только ее имя — Тамилла.

— Этого недостаточно, — покачал головой, убеленный сединами незнакомец.

— Я и сам это понимаю, но мне обязательно надо ее найти. Она потеряла большую сумму денег, а я ее нашел и собираюсь вернуть.

— Благородная миссия, — похвалил юношу пожилой человек. — Но не лучше ли обратиться в милицию?

— Я там был, но испугался, что… — на этом месте Баграт запнулся, не решившись продолжить свою мысль.

Но незнакомец легко догадался, о чем хотел сказать юноша, и спросил:

— Но здесь вы на что надеетесь?

— Я хотел бы взглянуть на списки студентов вашего института и их фотокарточки — я знаю, как выглядит девушка.

— Списки такие есть, но вам их сейчас никто не покажет — все уже ушли. К тому же, кто вам сказал, что эта девушка учится именно в нашем институте?

— Я так предположил, поскольку она увлекается дастанами.

Мужчина на секунду задумался, после чего кивнул головой:

— Вполне возможно она действительно является нашей студенткой. Хотя дастанами может увлекаться кто угодно.

— Но тогда как же мне быть — подскажите.

— Я могу сказать лишь одно: здесь вы сегодня точно ничего не найдете. Но вы не отчаивайтесь. Если ваша девушка образованный человек, она обязательно должна появляться в определенных местах, где собирается такого рода публика. Таких мест в Ташкенте не так много, поскольку наш город — это такая большая деревня.

— Как Тбилиси? — улыбнулся юноша.

— Ах, вы из Грузии? Тогда вы меня поймете. В общем, наша образованная публика страсть как любит светские мероприятия, вроде кино и театральных премьер или гастроли популярных коллективов. Вы, к примеру, знаете, что вчера в Ташкент с гастролями приехала балетная труппа Большого театра? У нас будут выступать его ведущие солисты: Надежда Павлова, Вячеслав Гордеев, Александр Богатырев, Борис Акимов и другие. На эти представления обязательно соберется наша культурная интеллигенция. Почему бы не предположить, что там может быть и ваша Тамилла, увлекающаяся дастанами?

— А где это все будет происходить? — поинтересовался Баграт.

— Во Дворце дружбы, в полвосьмого вечера. Вчера там давали «Индийскую поэму» Мусаева, а сегодня покажут «Жизель» Адана. Так что у вас еще есть время — до начала представления осталось три часа, — и незнакомец постучал пальцем по своим наручным часам.

Когда спустя полчаса Баграт подъехал к Дворцу дружбы имени Ленина, он сразу заметил большую толпу людей, собравшуюся у служебного входа. Это были страждущие, не сумевшие достать билеты на спектакль, но стремившиеся хотя бы взглянуть на именитых московских гастролеров, которые неизвестно когда еще приедут в Ташкент.

Подойдя к этой толпе, Баграт стал внимательно вглядываться в лица людей, пытаясь отыскать среди них девушку, которую он безуспешно искал вот уже вторые сутки.

— Зря напрягаешься, приятель — они еще не приехали, — услышал Баграт рядом с собой чей-то насмешливый голос.

Он обернулся и увидел парня, примерно одного с собой возраста в светлой рубашке и джинсах.

— Кто не приехал? — удивленно спросил Баграт.

— Артисты. Ты же их выглядываешь?

— Вообще-то не их, а девушку — зовут Тамилла. Тебе, случайно, это имя ничего не говорит?

— Конечно, говорит — мою однокурсницу так зовут, — улыбнулся парень и крикнул в толпу: — Тома, тут тебя разыскивают!

На этот призыв из толпы выбралась девушка — очень симпатичная, но вовсе не та, которую искал Баграт.

— Кто меня ищет? — глядя на парней, поинтересовалась девушка.

— Вот этот молодой человек, — кивнул на Баграта парень. — Говорит, жить без тебя не может.

— Ваш приятель шутит, — улыбнулся в ответ Баграт. — Я ищу девушку по имени Тамилла, у нее прическа под каре. Может, знаете такую?

— Среди нас такой нет, — пожала плечами девушка, и снова скрылась в толпе.

— Не отчаивайся, приятель, — вновь обратился к Баграту парень. — Если хочешь, айда с нами в «Тридцатку» — может, там найдешь свою Тамиллу.

— А что такое «Тридцатка»?

— Ты что, не местный? — удивился парень.

— Нет — из Тбилиси.

— Тогда понятно. «Тридцаткой» мы называем кинотеатр «Тридцать лет комсомола». Там на вечерних сеансах показывают редкое кино. Сегодня, например, покажут «Сталкер» Тарковского.

— А во сколько сеанс? — поинтересовался Баграт.

— В одиннадцать, так что времени навалом. А пока дождемся московских знаменитостей — они вот-вот должны приехать.

И, как бы в подтверждении этих слов, к служебному входу подъехал вместительный «Икарус», в котором находились артисты Большого театра, приехавшие на спектакль. Толпа у входа тут же зашевелилась и, двинувшись навстречу автобусу, увлекла в свой водоворот и Баграта.

20 июня 1983 года, понедельник. Москва, улица Удальцова

От места работы в Ипатьевском переулке до 12-этажного цэковского дома на улице Удальцова Александр Бородин добрался на своих «Жигулях» без каких-либо происшествий за привычные двадцать пять минут. Оставив машину на стоянке, Бородин вошел в подъезд и первое, что сделал — заглянул в почтовый ящик, который утром, уходя на работу, он так и не успел проверить. Забрав из него газеты, Александр вызвал лифт и поднялся на седьмой этаж.

Вот уже несколько дней Бородин наслаждался одиночеством в своей трехкомнатной квартире, где он был прописан с женой и пятилетней дочкой. Однако неделю назад жена и дочь уехали на все лето в Рязанскую область — в деревню, где проживала теща Бородина. И этот отъезд оказался как нельзя кстати, учитывая вовлеченность Александра в события, которые закрутились в Узбекистане.

Войдя в квартиру и бросив газеты на тумбочку в прихожей, Бородин прошел на кухню. Открыв холодильник, он достал оттуда треугольный пакет молока и, отрезав ножницами уголок, налил содержимое пакета в стакан. Затем он взял из хлебницы половину буханки белого хлеба и со всем этим набором прошел в свой кабинет. Оставив продукты на столе, Бородин подошел к окну, выходившему во двор, и плотно задернул шторы. Затем он включил торшер, стоявший в углу рядом со столом, и сдвинул в сторону картину с морским пейзажем, которая висела на стене за торшером. Его взору предстал небольшой сейф, вмонтированный в стену, дверцу которого он открыл с помощью ключа — его он всегда носил с собой, никогда не оставляя дома. На верхней полке сейфа лежала книга, за которую его с полным правом могли уволить с работы без выходного пособия. Это был биографический справочник под названием «Руководство КГБ СССР» на английском языке, изданный для сотрудников ЦРУ. Бородину он достался в качестве подарка от одного из агентов, работавших на КГБ, несколько лет назад — в ту пору, когда Александр был сотрудником внешней разведки. Он редко обращался к этой книге, но сегодня она должна была ему помочь в его будущих действиях, которые он собирался предпринять в связи с «узбекским» делом. Дело в том, что работая на среднеазиатском направлении, Бородин имел возможность запрашивать через свой сектор дела только на тех руководителей КГБ, которые имели отношение к Средней Азии. На других деятелей он имел выход только в том случае, если на это было разрешение вышестоящего начальства. Таким образом, у инспекторов отсекалась любая возможность залезать без спроса в чужие «епархии». Именно поэтому Бородин и разжился незаконным источником — цэрэушным справочником, который позволял ему значительно «расширить кругозор» и быть уверенным, что это расширение не станет достоянием гласности.

Положив книгу на стол, Бородин сел в удобное кресло и включил преемник, который стоял перед ним. Из него тут же полилась приятная мелодия в исполнении инструментального оркестра. Убавив звук до среднего, Бородин откусил от буханки приличный кусок, который запил молоком из стакана. После чего открыл верхний ящик стола и извлек на свет чистый лист бумаги и папку, где у него были записаны все руководители высшего и среднего звена союзного КГБ. Этот список он в течение нескольких недель составлял на работе, тайком выписывая фамилии из специального справочника для внутреннего пользования, который он периодически брал у своего шефа Владлена Шеленцова якобы для текущей работы. На самом деле эти фамилии ему были необходимы как приложение к тому справочнику, который он привез из-за границы. Ведь справочник был издан несколько лет назад и за это время некоторые его фигуранты могли либо потерять работу, либо быть перемещены на другие должности.

Вооружившись шариковой ручкой, Бородин одним движением поделил чистый лист бумаги пополам, проведя ровную линию посередине. На одной половине листа он вывел надпись «Команда Андропова», на другой — «Команда Цинёва». После чего стал аккуратно вписывать в эти «команды» фигурантов, не спеша листая биографический справочник и иногда сверяясь со своим списком. Эта работа длилась около полутора часов. Все это время из чрева преемника лилась тихая музыка, которая была как нельзя кстати — под нее работа двигалась более споро. За это время был осушен стакан молока и съедена до последней крошки краюха хлеба.

Наконец, выписав всех фигурантов, Бородин взял листок в руки и, откинувшись на спинку кресла, стал внимательно изучать написанное, прикидывая в уме план своих дальнейших действий. В основном он был связан с людьми из команды Георгия Цинёва — первого заместителя председателя КГБ СССР. Эти люди могли стать союзниками Бородина в его действиях против фигурантов из команды Андропова, которых в списке было большинство. Что, в общем-то, было неудивительно — за пятнадцать лет своей работы на посту шефа КГБ Андропов сумел протащить на руководящие посты многих своих ставленников. У его антагониста Георгия Цинёва таких больших возможностей не было, поэтому его команда выглядела пожиже. Если люди Андропова (а главным среди них был нынешний шеф КГБ Виктор Чебриков) курировали большинство ключевых управлений, среди которых были: внешняя разведка (Виктор Крючков), аналитическое (Аркадий Фабричников), наружное наблюдение (Владимир Пирожков, как куратор, и Евгений Расщепов, как руководитель), охрана (Юрий Плеханов), идеология (Филипп Бобков, как куратор, и Иван Абрамов, как руководитель), отдел кадров (Гений Агеев), Инспекторское управление (Сергей Толкунов), то люди Цинёва в основном были сосредоточены вокруг нескольких структур. Это была военная контрразведка (Цинёв возглавлял ее в 1966–1967 годах, а теперь был ее куратором, в то время, как ее шефом являлся Николай Душин), контрразведка (Григорий Григоренко), комендатура Кремля (Сергей Шорников). Все эти люди, как гласил цэрэушный справочник, в разное время работали под началом Цинёва и, значит, как сделал вывод Бородин, должны были входить в его команду.

Например, комендант Кремля Шорников сменил Цинёва на посту начальника контрразведки в Штабе ракетных войск (в 1965 году), Григоренко был первым заместителем Цинёва в пору его начальствования в контрразведке в 1967–1970 годах), Душин работал под началом Цинёва в военной контрразведке (в 1967–1970 годах) и благодаря его протекции возглавил потом это управление (в 1974 году).

Несмотря на то, что Инспекторское управление возглавлял ставленник Андропова — Сергей Толкунов (он же и сподвижник Горбачева — они сошлись, когда Толкунов возглавлял УКГБ Ставропольского края в 1967–1968 годах), однако одним из заместителей у Толкунова был Евгений Чукрин, который в 1960–1964 годах работал под началом все того же Цинёва в Спецуправлении. Инспекторскому управлению в раскладах Головина отводилось существенное место. Там существовал второй отдел, который контролировал и курировал КГБ союзных республик. С его подачи можно было попытаться сместить Левона Мелкумова, который являлся одной из ключевых фигур в той игре, которую затеял в Узбекистане Андропов.

В эту же цинёвскую команду Бородин внес еще двух влиятельных персон из смежных чекистским структур. Первый среди них — начальник Главного разведывательного управления Петр Ивашутин, который был знаком с Цинёвым еще с военных времен: они воевали на 3-м Украинском фронте, где Цинёв был начальником политотдела, а Ивашутин — начальником СМЕРШа. Войну оба закончили в Австрии в мае 1945 года. И хотя грушники имели выход на Узбекистан в основном по «афганской» линии, однако и это направление Бородин держал в голове на всякий случай. Второй человек из головинского списка — глава союзного МВД Виталий Федорчук, знакомство которого с Цинёвым датировалось началом 50-х годов, когда оба служили в Австрии, где Цинёв был заместителем Верховного комиссара от СССР, а Федорчук — сотрудником особого отдела МВД по Центральной группе войск. Когда в 1967 году Цинёв перешел с поста начальника 3-го главка КГБ (военная контрразведка) во 2-й (контрразведка), именно он рекомендовал на свое прежнее место Федорчука. Учитывая вражду последнего с Андроповым, можно было сыграть на этом в той комбинации, которую задумал осуществить Бородин. Главным теперь было выйти на Цинёва, что являлось делом весьма непростым, учитывая ту ситуацию, в которой оказался Александр — высовываться ему было крайне опасно, поскольку охота за ним велась уже по всем направлениям. Но такова уж была специфика его работы, где без риска никак нельзя было достичь нужного результата.

21 июня 1983 года, вторник. Ташкент, Ленинградская улица, 9, КГБ Узбекской ССР

— Еще раз повторяю: вы зря теряете со мной время — я вам ничего не скажу, — откидываясь на спинку стула, заявил Исмаил Джавлонов.

Вот уже полчаса его, одного из руководителей ташкентского горторга, допрашивал в своем кабинете следователь Мардан Мукамов — сотрудник ташкентского УБХСС, которого прикрепили к созданной на днях специальной группе Шестого (экономического) управления республиканского КГБ. Возглавлял эту группу полковник Роман Ивановский, который несколько лет назад служил в охране Рашидова и считался одним из преданных ему людей.

— Зря упорствуете, Исмаил Икрамович, показаний на вас выше крыши, — ответил на эту реплику Джавлонова следователь. — Пять человек уже дали свои показания против вас на предмет того, что вы на протяжении шести лет, пока занимали свою должность, проворачивали различные махинации. Вот вы утверждаете, что не знаете такого человека, как Борис Гойфер. Но у нас есть показания трех разных людей, которые документально подтверждают, что именно Гойфер снабжал вас иранской тканью, а вы ее реализовали в Ташкенте через свои торговые точки, существенно занизив в ведомостях реальную стоимость этой ткани. В итоге у вас получился неплохой навар — порядка тридцати тысяч рублей. А это, как вы знаете, хищения в особо крупных размерах, что влечет за собой тюремный срок от восьми до пятнадцати лет с конфискацией имущества, либо смертную казнь, опять же с конфискацией.

— Вышкой меня пугаете, а кишка у вас не тонка? — не меняя позы, спросил Джавлонов.

— Вы хотите проверить ее на прочность? — вопросом на вопрос ответил Мукамов. — Или опять затянете старую песню о том, как люди, вроде вас, помогают ослабить дефицит потребительских товаров в стране?

— А почему бы мне ее не затянуть, если это действительно так? Кому стало плохо от того, что дефицитная иранская ткань оказалась в домах у тысяч узбекских покупателей? Ведь из Центра порой не дождешься хороших и качественных товаров, вот и приходится идти на различные ухищрения, вступая в сделку с дьяволом — разными гойферами.

— Но вы же прикарманили на этой афере тридцать тысяч рублей?

— Вы не учитываете, что из этих денег мне надо было отстегнуть порядка пятнадцати тысяч разным посредникам.

— Все равно у вас на руках остается ровно половина, а «вышку» мы даем за хищения свыше десяти тысяч, — вновь напомнил следователь своему собеседнику о соответствующей статье уголовного кодекса.

— Дай вам волю, вы всю страну расстреляете! — не сдержался Джавлонов. — Вы лучше спросите у наших больших начальников в Москве, почему их плановая экономика не может обеспечить народ качественными товарами?

— Но вы же член партии с почти двадцатилетним стажем — вот сами бы и спросили у них!

— Спрашивал, когда был молодым, а потом понял, что это бесполезно. Эту махину не сдвинуть!

— Поэтому вы решили воровать?

— Еще раз повторяю — я не называю это воровством. Я помогаю людям приобрести дефицитные вещи, беря за это премиальные. И вообще, наш горторг постоянно ходит в передовиках, моя фотография висит на Доске почета в центре Ташкента!

— Ничего, мы ее снимем, — пообещал следователь. — А премии за свою работу вы должны получать от государства, а не в результате махинаций.

— Двадцать пять рублей в квартал? Не смешите людей. Сама наша экономика вынуждает людей идти на махинации.

— Вы хотите сказать, что в нашей торговле все такие же махинаторы, как вы? — продолжал возмущаться следователь. — Однако я уже почти пятнадцать лет работаю в ОБХСС и могу сказать вам с полной ответственностью, что это не так.

— А я более четверти века в торговле, причем не только в Узбекистане, и могу заявить диаметрально противоположное. Наша экономика больна, ее надо лечить, а вы вместо этого тормозите это лечение.

— Каким же образом?

— Своей антирыночной ментальностью. Вы бьете по рукам самых талантливых и предприимчивых людей!

— Не спорю, Джавлонов, что вы, действительно, талантливы. Но вы — талантливый расхититель, который позорит звание члена партии. И ваша фотография должна висеть на другой Доске почета и не в нашем городе, который скоро отметит свой двухтысячелетний юбилей. Ведь даже знаменитый немецкий философ Макс Вебер говорил, что расхитители олицетворяют собой «наживу любой ценой», которая не имеет ничего общего с подлинным капиталистическим предпринимательством. Значит, мы правильно делаем, что боремся с такими, как вы.

— Ничего у вас не получится — во всяком случае, со мной! — заявил Джавлонов.

— Это почему же? — удивился следователь. — Уж не потому ли, что вас прикрывает сама Шахиня?

В Ташкенте практически все знали, кто скрывался под этим прозвищем — супруга председателя КГБ Узбекистана Левона Мелкумова. Она была одним из влиятельных людей в системе городской торговли и имела, благодаря своему мужу, весьма высоких покровителей, причем не столько в Узбекистане, сколько в Москве.

— А хотя бы и она! — дерзко глядя в глаза следователю, заявил Джавлонов. — Я же говорю, что у вас кишка тонка, чтобы упечь меня за решетку. Для этого вам придется потревожить Шахиню, а подобная деятельность для вас чревата большими неприятностями. Это же надо додуматься — бросить вызов самому Мелкумову!

— Кстати, вы обратили внимание, в каком именно учреждении вы сейчас находитесь? Этажом выше как раз расположен его кабинет, но это не мешает мне вести ваш допрос.

— Ну и что? — искренне удивился Джавлонов. — Думаете, я не понимаю, что угодил в жернова противоборства двух сил? Однако я предпочитаю выбрать сторону Мелкумова, за которым стоит сам Андропов. Уж его-то вам никак не одолеть.

— Вы полагаете, что наш генсек будет покрывать махинаторов, вроде вас?

— Не иронизируйте, я не глупый человек, — отмахнулся от следователя Джавлонов. — Я прекрасно понимаю, что Андропову до меня дела нет. Но мои показания могут навредить супруге Левона Николаевича, а я этого не хочу. Повторяю еще раз: вам ни за что не удастся свалить Мелкумова, поэтому очень скоро я окажусь на свободе. А вас выбросят с работы с волчьим билетом. И когда вы придете ко мне за помощью, то я не возьму вас даже обычным сторожем на склад.

— А если ваш благодетель все-таки падет — вы об этом не думали?

— Думал, потому и заявляю — ничего у вас не выйдет. В этой схватке двух бульдогов победу одержит не Рашидов, а Андропов. Поэтому Гойфера вы, может быть, и посадите — он мелкая сошка. А вот меня придется отпустить и фотографию мою на Доске почета вернуть на место. Я же говорю вам, что такие, как я, являемся будущим нашей системы, а такие, как вы, ее рудиментом.

— Хорошо, только потом не обижайтесь, что ваша ставка оказалась проигрышной — обратного хода уже не будет.

И Мукамов вызвал конвойного, который должен был сопроводить подследственного в следственный изолятор.

***

— Вы в курсе, что в данную минуту группа Ивановского допрашивает Джавлонова? — первое, что спросил у Мелкумова, входя в его кабинет, Габрилянов.

— Естественно, знаю, — ответил главный чекист Узбекистана, отрываясь от своих бумаг.

— Я только не могу понять, как они сумели так быстро сориентироваться — с момента создания этой группы прошло всего лишь несколько дней? — продолжал сыпать вопросами гость, усаживаясь на стул и доставая сигарету. — Между тем уже арестовано шесть человек.

— Они идут по старым адресам, — последовал ответ, который для Габрилянова оказался полной неожиданностью.

Что и зафиксировало его удивленное выражение лица. Поэтому Мелкумов вынужден был пуститься в объяснения:

— Ровно три года назад в Ташкенте работала следственная группа из союзной Прокуратуры во главе со старшим помощником Генерального прокурора Алексеем Бутурлиным. Надеюсь, вы знаете такого?

Вместо ответа Габрилянов кивнул головой, поскольку Бутурлин, будучи русским, был не менее близок и кавказцам — в 70-е годы он работал прокурором в Карачаево-Черкесии и хорошо зарекомендовал себя на этом поприще. Эта деятельность помогла Бутурлину перейти на работу в союзную Прокуратуру, и она же стала для него поводом для поездки в Узбекистан.

— Мы вместе с Бутурлиным пытались раздобыть компрометирующие материалы на бывшего министра внутренних дел Яхъяева, а заодно осадить и его сменщика Эргашева, — продолжал свою речь Мелкумов.

— Неужели по собственной инициативе? — усмехнулся Габрилянов, щелкая зажигалкой.

— Конечно же нет — это была задумка Андропова взять через нас за горло Щелокова. Но тот пожаловался Брежневу, а уже он потом связался с Рашидовым. В итоге Эргашев стал собирать компромат на меня. Вернее, на мою супругу, которая работает в горторге.

— Клин клином вышибают, — догадался о сути этой контроперации Габрилянов. — И что — вышибли?

— Да, вскоре бригаду Бутурлина отозвали обратно в Москву.

— Теперь мне понятна оперативность группы Ивановского. Что собираетесь делать?

— Я уже дал приказ жене и ее людям не высовываться.

— Можно подумать, что это остановит группу Ивановского, — не скрывая иронии, произнес Габрилянов. — Ведь сегодняшняя ситуация не чета той, что была три года назад. Тогда все-таки сохранялся некий паритет между враждующими группировками в Кремле, а сегодня игра идет ва-банк — кто кого. Значит, давление на вас через супругу продолжится в любом случае. Ведь цель у них одна — выкинуть вас из этого кресла. А заодно и второго секретаря сменить — Грекова.

— Но если Рашидов идет ва-банк, значит, он надеется на то, что в Москве его кто-то прикроет, — высказал предположение Мелкумов. — Неужели он нашел таких людей? Может, вам надо связаться с Москвой и выяснить ситуацию?

— Попробую, — кивнул головой Габрилянов. — А вы пока не спускайте глаз с группы Ивановского. И хорошо бы внедрить в нее нашего человека

— Мы уже думаем над этим, хотя сделать это будет чрезвычайно трудно — людей туда отбирали под микроскопом.

— А вы все-таки попробуйте, — и Габрилянов, поднявшись со стула, вдавил недокуренную сигарету в стеклянную пепельницу.

21 июня 1983 года, вторник. Пакистан, Исламабад, пригородный стадион

Сидя на трибуне небольшого стадиончика, Хью Лессарт отпил теплого пива, сделав глоток прямо из бутылочного горлышка. Рядом с ним с такой же бутылкой восседал Франческо Розарио, который, собственно, и привел своего приятеля в это место.

— Обрати внимание вон на того парня с бритой наголо головой, — обратился итальянец к Лессарту и показал рукой, с зажатой в ней бутылкой, на противоположную сторону футбольного поля, где разминался участник будущего матча — низкорослый парень в белой майке, темных шортах и кедах. — Его зовут Махмуд Кудуз. Он пуштун из Афганистана и весьма недурно играет в футбол.

До начала матча между двумя любительскими командами, в которой играли афганские беженцы, оставалось еще несколько минут, поэтому у Лессарта было время внимательно рассмотреть парня. Честно говоря, он ему не очень понравился — маленький, щупленький, больше похожий на подростка.

— А сколько ему лет? — поинтересовался Лессарт, делая очередной глоток.

— Девятнадцать, но ты не волнуйся — если его подкормить, он будет выглядеть лучше, — ответил Розарио, как будто прочитав мысли своего приятеля.

Вскоре началась игра, во время которой американец буквально не спускал глаз с афганца. Тот носился по своему флангу как угорелый, и если к нему попадал мяч, старался не пасовать своим партнерам, а финтил, пытаясь обыграть противника. Иногда у него это получалось, но чаще всего нет, после чего мячом завладевали игроки противоположной команды. И вот в ней внимание Лессарта привлек другой игрок — высокий парень в свободных шароварах и с голым торсом, который играл в центре поля на позиции нападающего. Он так ловко управлялся с мячом, обводя сразу нескольких соперников, и так прицельно бил по воротам, что несколько раз был близок к тому, чтобы забить гол.

— А по мне лучше твоего кандидата играет вон тот парень из другой команды, который бегает в центре, — сообщил итальянцу свое мнение Лессарт.

— Обманчивое впечатление, — не согласился с этим выводом Розарио. — Твой центр не такой юркий и слишком надеется на силу своего удара, пытаясь издали застать вратаря врасплох. А мой все время финтит и пытается обострить игру, идя в обводку. Если с этим парнем хорошенько поработать, то из него выйдет толк.

— А с моим, значит, толка быть не может? — продолжал стоять на своем Лессарт.

— Послушай, Хью, кто из нас лучше разбирается в футболе — ты или я? — итальянцев повернул голову к собеседнику. — Я говорю тебе дело — бери щупленького, не прогадаешь. К тому же, как я понял, тебе прежде всего нужен шпион, а не новый Марадона.

— Но если он такой талантливый, почему ты не возьмешь его себе? — глядя в глаза приятелю, спросил Лессарт.

— Потому что ты мне друг. Ты попросил меня подыскать тебе хорошую кандидатуру, вот я и подыскал.

— А мне сдается, Фрэнки, что здесь другое, — и по губам американца пробежала лукавая улыбка. — Ты хочешь впарить мне этого щупленького, поскольку сам положил глаз на высокого. Я угадал?

Итальянец, который все это время смотрел в глаза собеседнику, здесь предпочел свой взгляд отвести. И по одному этому американец понял, что попал в точку.

— Как зовут этого высокого и кто он такой?

— Возьми лучше щуплого, — продолжал стоять на своем Розарио, но уже не так убедительно.

— Кто он такой, Фрэнки? — повторил свой вопрос Лессарт, но уже более настойчиво.

— Тоже пуштун из Афганистана — Арьян Ширвани двадцати одного года, — сдался, наконец, итальянец.

— Значит, ты хотел меня обмануть?

— Я бы тебя обманул, если бы вообще никого не нашел, — и Розарио снова перевел взгляд на приятеля.

— Но ты хотел подсунуть мне некачественный товар, забрав себе качественный. Так друзья не поступают.

— Хью, но ты же сам сказал, что тебе прежде всего нужен шпион, а не виртуоз футбольного дела. А этот центровой может принести мне хорошие дивиденды в моем бизнесе. Отдай мне его.

— Нет, Фрэнки, не отдам, — твердо заявил Лессарт. — Тем более сейчас, когда он забил гол.

Итальянец взглянул на футбольное поле и увидел, как центр нападения, радостно вскинув руки вверх, бежал в окружении своих партнеров по команде. Только что он с дальнего расстояния, пробивая штрафной, послал мяч в незащищенный верхний угол ворот своих соперников. А всего в этой игре он забил два мяча, принеся своей команде заслуженную победу со счетом 2:1.

Когда матч закончился, и усталые игроки покидали поле, Лессарт окликнул Арьяна Ширвани и жестом попросил его подняться к ним на трибуну. Что молодой человек и сделал.

— Ты хорошо играешь в футбол, — похвалил парня американец, когда он присел на скамейку. — Где научился?

— В Мазари-Шарифе — я недалеко от него родился.

— А как сюда попал?

— Как и все — бежал от войны.

— Один или с родственниками? — продолжал свой допрос Лессарт.

— Один — хотел здесь продолжить учебу.

— Так ты студент?

— Я проучился три курса в нашем исламском университете. Теперь хочу продолжить учебу здесь, в Исламабаде.

— А родные у тебя есть?

— Остались в кишлаке — дедушка Хамид и сестренка Ариана.

— Что за кишлак?

— Гарсалай, в горах под Мазари-Шарифом.

— Не боишься за родственников — там ведь русские зверствуют?

— Боюсь, — кивнул головой парень. — Но дедушка не смог бросить кишлак — он уже старый. Пришлось оставить с ним сестренку. Но я обещал им, что как устроюсь, обязательно попытаюсь их забрать. Но для этого нужны деньги.

— Сколько?

— Десять тысяч долларов.

— Большая сумма, — покачал головой американец. — Где же ты их найдешь?

— Пока не знаю, но я их обязательно найду, чего бы это мне ни стоило.

По тону, каким была сказана эта фраза, Лессарт понял, что этот парень не робкого десятка. И это американца устраивало.

— Я могу тебе помочь, — вновь обратился американец к парню.

Услышав это, афганец с удивлением посмотрел сначала на Лессарта, а затем на Розарио.

— Он не врет — мистер Лессарт действительно может тебе помочь, — подтвердил слова приятеля итальянец.

— Я мог бы дать тебе не десять, а сорок тысяч долларов, если ты согласишься работать на меня, — продолжил свою речь американец.

— Работать на вас? А кто вы?

— Мы работаем против русских и ищем надежных людей, которые ненавидят их так же, как и мы. Ты ведь из этого числа? Или предпочитаешь поддерживать, так называемое, народное правительство?

— Я ненавижу русских, но мне надо учиться, чтобы получить хорошее образование.

— Если ты будешь с нами, то у тебя будет все, что ты пожелаешь, — продолжал соблазнять парня американец. — Более того, мы поможем тебе перевезти сюда твоих родственников. Сколько лет твоей сестренке?

— Восемь.

— Вот видишь — ей ведь тоже надо учиться. Итак, ты согласен?

— А в чем заключается моя работа? — продолжал сомневаться афганец.

— Тебе надо будет вернуться на родину и кое-что для нас сделать.

— На родину?! — лицо парня вытянулось от удивления.

— Но ты же хочешь получить сорок тысяч долларов и перевезти своих родственников сюда? Значит, для этого надо постараться. Согласись, но таких денег, которые предлагаю тебе я, ты здесь вряд ли быстро заработаешь — на это может уйти несколько лет. А так у тебя будет все: ты станешь учиться в университете, твоя сестренка в школе, а ваш дедушка будет дожидаться вас, сидя на лужайке возле вашего собственного дома. Разве не об этом мечтают миллионы твоих соплеменников, кто сбежал сюда от войны?

Лессарт знал, что говорил. Только за прошлый год в Пакистан прибыло около миллиона афганских беженцев. Пакистанское правительство с трудом справлялось с этим потоком и держало ситуацию под контролем только благодаря помощи своих союзников, которые помогали им средствами. Первое место среди доноров занимала Саудовская Аравия и другие мусульманские страны (они выделяли около 400 миллионов долларов в год), второе — США (200 миллионов), затем шли Япония и Китай, но последние вносили в общую копилку меньше всего. Комиссариат по делам беженцев должен был регистрировать каждого мигранта лично, фотографировать и выдавать удостоверение. Каждый беженец должен был получать по 50 рупий в месяц, но не более 500 рупий на семью. Однако далеко не все финансовые средства и гуманитарная помощь поступали по назначению. Например, по официальным данным Конгресса США, из одного миллиардов долларов, выделенных за 1980–1982 годы на содержание беженцев, 700 миллионов были попросту украдены. «Исчезновение» средств подозрительно совпало с обогащением ряда пакистанских военных, которые «внезапно» стали миллионерами. И хотя американцы пытались с этим бороться (только в 1982 году из Комиссариата по делам беженцев было уволено около двух тысяч сотрудников за незаконное использование средств, предназначенных афганцам), но хищения все равно продолжались.

Вот почему, когда Лессарт предложил свою помощь афганцу и назвал сумму в сорок тысяч долларов, у того попросту перехватило дух. Но в то же время он колебался, чувствуя некую угрозу, исходящую от этих людей.

— Что ты решил? — прервал, наконец, затянувшуюся паузу Лессарт.

— Я не готов возвращаться на родину, — ответил афганец. — К тому же один человек из Комиссариата по делам беженцев обещал мне помочь переправить сюда моих родных. Но для этого нужно некоторое время.

Было видно, что парню неловко отказывать людям, которые проявили к нему свое сочувствие. Но Лессарт был опытный разведчик, чтобы не понимать — давить на парня в данную конкретную минуту не стоит. Лучше взять небольшой тайм-аут, чтобы зайти с другой стороны.

— Хорошо, Арьян, я дам тебе время подумать. А чуть позже мы вернемся к нашему разговору.

И американец первым протянул руку для прощания.

Когда афганец ушел, Розарио закурил и задал вопрос, который напрашивался сам собой:

— Как я понял, этот парень теперь мой?

— Ты ошибаешься, Фрэнки, — допивая пиво, ответил Лессарт.

— Но он же не согласился — разве это не понятно?

— Я не бросаю начатое на полдороги.

— Как же ты его убедишь?

— Мне помогут его родные.

— Ты собираешься доставить их сам?

— Слово «доставить» я бы заменил другим.

И Лессарт так посмотрел на приятеля, что у того по спине поползли мурашки, хотя итальянец всегда считал себя человеком не самого робкого десятка.

21 июня 1983 года, вторник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, сектор госбезопасности

Александр Бородин находился на своем рабочем месте и наслаждался одиночеством — его сосед по кабинету со вчерашнего дня отбыл в отпуск. И теперь, глядя в окно, выходящее в Ипатьевский переулок, Бородин напряженно размышлял о том, какие действия предпринимает сейчас контрразведка, пытаясь выйти на «крота» и все ли правильно он сделал, «подчищая» за собой следы после встречи с Рашидовым. «Единственная серьезная зацепка для них — это Шухрат Ибраев, — думал Бородин. — Но он им не по зубам, да и знает он про меня мало. Про остальных и говорить нечего — к ним у контрразведки дорога длинная и тернистая. Если, конечно, она не придумает нечто экстраординарное. Но даже если это и случится, произойдет это не скоро. Во всяком случае, у меня должно хватить времени для того, чтобы мобилизовать здесь силы для помощи Шарафу-ака».

В тот самый миг, когда он об этом подумал, в дверь постучали. Разрешив войти, Бородин отвел взгляд от окна и увидел на пороге… Виталия Литовченко. «Надо же — на ловца и зверь бежит», — мысленно поразился Александр этому визиту, а вслух произнес:

— Сколько лет, сколько зим, пропащая душа!

И, поднявшись со стула, он шагнул навстречу гостю. Друзья обнялись, после чего сели напротив друг друга.

— Как жена, как сын? — спросил у друга Бородин.

— Спасибо, живы-здоровы, — с улыбкой на устах, ответил Литовченко. — Твои как?

— И мои так же — отправил их отдыхать на деревню к теще.

— Чтобы не мешали? — продолжая все так же улыбаться, спросил Литовченко.

— Вроде этого. Как у тебя в «конторе»?

— Настоящий цейтнот, — разом посерьезнел гость. — Я, кстати, именно за этим к тебе и пришел.

— Я так и понял — просто поболтать, видимо, времени нет.

— Если честно — в эти дни полная запарка. Но как только освобожусь, обязательно встретимся. Можем даже семьями.

— Ловлю на слове, Виталий, — шутливо пригрозил пальцем другу Александр. — Ну, выкладывай, зачем пришел?

— Прости, Саня, но мне нужно узнать у тебя, где ты был в один из прошедших дней.

— Даже так? — вскинул брови Бородин. — «Контора» меня в чем-то подозревает?

— Боже упаси! Просто мы ищем одного человека, вот и приходится просеивать через сито десятки других. И ты оказался в этом самом списке.

— Что за документ, изволь спросить?

— Список людей, которые шестнадцатого июня в обеденный перерыв покидали территорию этого здания. Ты ведь уходил?

— Если это был четверг, тогда да — покидал стены этого совсем не богоугодного заведения, — кивнул головой Бородин. — Отметился внизу на вахте и выскочил на часок.

— Куда, если не секрет?

— Да здесь недалеко — в «Детский мир». В тот день школьную форму для девочек выбросили. Жена накануне талон взяла под номером сорок два, а я на следующий день его отоварил. Правда, пришлось немного опоздать из-за толкучки. Ты, кстати, своему сыну форму уже достал?

— Он в этом году в старой походит — новую не заслужил, — усмехнулся Литовченко.

— Понимаю, с пацаном строгость нужна, тем более в переходном возрасте. А у нас, сам знаешь, девочка и до трудного возраста у нее еще есть несколько лет. Что тебе еще рассказать?

— Достаточно, Саня, — и Литовченко откинулся на спинку стула. — Ты даже не знаешь, как я рад.

— Чему, позволь спросить?

— Тому, что ты купил дочери школьную форму.

— То есть, идя сюда, ты думал, что я могу быть тем типом, которого вы ищите? Кстати, кто он — агент ЦРУ или Моссада?

— Типун тебе на язык, — отмахнулся Литовченко. — Так, один деятель.

— Понимаю, видимо, злостный алиментщик. Ваша «контора» теперь этим братом занимается?

— Да нет, здесь нечто иное, — было видно, что гостю крайне неловко скрывать от друга служебную информацию. — Ты только не обижайся, ты же сам из нашей среды.

— Я и не обижаюсь, — улыбнулся Бородин, причем так искренне, что его друг не мог этого не заметить.

Поднявшись со стула, Литовченко подошел к приятелю и крепко его обнял. После чего направился к двери. Но на самом пороге обернулся и произнес:

— А про встречу семьями не забывай. Ориентировочная дата — в один из выходных в сентябре, когда твои уже вернутся. А пока будь здоров, Саня!

«И ты не болей, Виталька, — подумал про себя Бородин, глядя на то, как за другом закрывается дверь. — И дай бог, чтобы ты подольше не нашел того, кого ищешь».

21 июня 1983 года, вторник. Ташкент, сквер имени Октябрьской Революции и у парка имени Тельмана

Чем больше Баграт Габрилянов находился в Ташкенте, тем сильнее он ему нравился. И даже изматывающая жара чилля, которая в эти дни стояла в городе, не могла испортить того настроения, которое произвел на Баграта этот солнечный и жизнерадостный мегаполис. Единственное, что огорчало — Тамиллу он пока так и не нашел, даже близко не приблизившись к разгадке ее исчезновения. Но юноша не отчаивался и продолжал свои поиски, благо времени у него было в избытке и никто его не отвлекал. Отец, который должен был опекать здесь сына, с головой был погружен в свою работу, что только развязывало юноше руки. Он, еще будучи в Грузии, устал от родительской опеки и было бы совсем грустно, если бы она продолжилась и здесь.

Этим солнечным утром Баграт пришел в сквер имени Октябрьской Революции, где, как он уже знал, собиралась местная молодежь, особенно студенческая. Ведь на дворе был разгар лета, каникулы, поэтому сквер был заполнен молодыми людьми, мирно сидящими на лавочках с учебниками или неспешно прогуливающихся под развесистыми чинарами. Помимо этого, они тусовались у памятника Карлу Марксу, а также у местных общепитовских заведений — у кафе «Дружба», «Лотос», «Зарафшан». Купив себе в киоске эскимо на палочке, Баграт тоже стал тусоваться у этих заведений, внимательно вглядываясь в лица прохожих и посетителей, надеясь найти среди них ту, которая так взволновала его сердце и так стремительно пропала, растворившись в миллионном городе. Так пролетело более двух часов, но результаты поисков были нулевые.

К полудню жара вступила в свои законные права, хотя в тени под чинарами было не так жарко. Съев еще одно мороженое, Баграт вышел из сквера и отправился в пешую прогулку по городу все с той же целью — отыскать красавицу Тамиллу. Миновав гостиницу «Узбекистан», юноша спустя несколько минут оказался возле парка имени Тельмана и заметил на одной из улиц толпу людей, которые стояли у какого-то ограждения и с интересом наблюдали за тем, что происходит внутри него. Баграт подошел к толпе и увидел, что люди наблюдают за археологическими раскопками, которые проводила группа из десяти человек. На большом щите, который возвышался рядом с ограждением, было написано: «Институт археологии и истории Узбекской ССР, группа профессора Сабирова Ш. Т., раскопки «Минг-Урикские горки».

Встав чуть в стороне от толпы, Баграт с интересом наблюдал за действиями археологов, которые с помощью специальных инструментов осторожно копали землю, снимая ее слой за слоем. В этой группе юноша сразу выделил девушку примерно одного с ним возраста в стройотрядовской униформе, которая из всей группы была самой молодой. И когда она в один из моментов отошла от своих коллег, чтобы глотнуть воды из эмалированного чайника, стоявшего на раскладном столике, Баграт подошел к ней и спросил:

— Извините, а что такое Минг-Урикские горки?

Услышав этот вопрос, девушка смерила любопытствующего строгим взглядом, после чего спросила:

— А вас на самом деле это интересует или вы таким образом знакомитесь с девушками?

— Честное слово, интересует, — глядя в широко распахнутые глаза археолога, ответил Баграт. — Я с детства люблю историю, поэтому и спрашиваю.

— А вы поступайте в наш институт и будете удовлетворять свою любовь, сколько душе влезет, — ответила девушка, наливая в металлическую кружку воду из чайника.

— А в каком институте вы учитесь?

— В педагогическом, а здесь прохожу практику.

— К сожалению, я уже поступаю в другой вуз — в политехнический.

— Странно это — говорите, что любите историю, а сами идете в технический.

— Одно другому не мешает, — развел руками Баграт. — Так вы не ответили на мой вопрос про Минг-Урикские горки.

Прежде чем ответить, девушка сделала глоток из кружки и, поправив сбившуюся на лоб челку, ответила:

— Минг-Урик — это древнее городище эпохи раннего средневековья. На этом месте в ту пору был город Шахристан и Минг-Урик является одной из его частей. Здесь, судя по всему, находился абрикосовый сад, отсюда и возникло название.

— Какое название?

— Тысяча абрикосов. Вы узбекский язык знаете?

— Нет, я приезжий из Тбилиси.

— То-то я вижу, что вы такой любопытный, — и девушка впервые за время их разговора улыбнулась. — Кстати, меня зовут Оксана.

— Очень приятно, а меня Баграт. Раз уж вы сами назвали меня любопытным, можно я задам вам еще один вопрос?

— Можно, — согласно кивнула головой девушка.

— Нет ли у вас знакомой по имени Тамилла?

Прежде чем ответить, Оксана с удивлением взглянула на собеседника, после чего, наконец, произнесла:

— Так вы свою девушку потеряли?

— Угадали.

— Странные у вас отношения, если вы ищете ее на археологических раскопках. Ей сколько лет?

— Она наша ровесница.

— Увы, но среди моих знакомых девушки с таким именем нет.

В это время к столику подошел еще один сотрудник археологической группы — мужчина средних лет, который тоже захотел утолить жажду.

— Что, Ксюша, уже кавалера успела себе на работе завести? — спросил он у девушки.

— Если бы, Сергей Иванович, — изображая на лице сожаление, ответила Оксана. — У молодого человека другая зазноба имеется — Тамиллой зовут. Только он ее найти не может. Кстати, среди ваших знакомых нет персоны с таким именем?

— Почему же нет — есть, — отпив воды и вытирая мокрые губы тыльной стороной ладони, ответил мужчина. — Мою соседку по подъезду именно так и зовут.

— А сколько ей лет? — сразу напрягся Баграт.

— Примерно столько же, сколько и вам — лет двадцать. Она студентка музыкального училища.

— А выглядит как? — продолжал задавать вопросы юноша. — У нее прическа не под «каре», случайно?

— А это что такое? — не скрывая своего удивления, спросил мужчина.

— Это как у Мирей Матье, — подала голос Оксана.

— Не могу сказать точно, но стрижена она коротко, — сообщил мужчина.

— А где вы живете? — поинтересовался Баграт.

— На Куй люке, прямо рядом с базаром.

— Это далеко отсюда?

— На автобусе за полчаса доберешься, — не скрывая своего удивления, ответил мужчина. — А если очень припекло и деньги водятся, можешь и на такси сгонять — за пятнадцать минут добросят. Только ты это серьезно, парень?

— Конечно, мне этой девушке надо потерянную вещь вернуть.

— Так вы у нас благородный рыцарь, — улыбнулась на это заявление Оксана. — Как жаль, что я ничего не теряла — меня бы тоже сейчас с таким же рвением искали.

— К сожалению, Ксюша, археологов никто не ищет — они сами этим занимаются, — философски заметил мужчина, после чего назвал Баграту свой домашний адрес.

21 июня 1983 года, вторник. Афганистан, Кабул, стадион Гази

Тренировка футболистов, которой руководили Геннадий Красницкий и его помощник Хабиб Асар, была в самом разгаре, когда на стадионе появилась представительная делегация, возглавлял которую Мирзоалим Ибрагимов — председатель Госкомитета Узбекской ССР по физкультуре и спорту. Он прилетел в Кабул из Ташкента полчаса назад и прямо из аэропорта направился на стадион Гази, где, как ему сообщили, Красницкий проводил тренировку, буквально созданной за считанные дни сборной Афганистана. Вместе с Ибрагимовым прилетел и Виктор Звонарев, который должен был помогать Красницкому в его контактах с чиновниками из футбольной секции местного спорткомитета.

Был здесь и руководитель этой секции Амредин Кареми, который встречал Красницкого в аэропорту.

— Как дела, Геннадий Александрович? — пожимая руку Красницкому, первым делом поинтересовался Ибрагимов.

— Идут помаленьку, Мирзаолим Ибрагимович, — ответил футболист, приглашая гостей присесть на тренерскую лавочку.

— А вот Амредин мне по дороге успел рассказать, что у вас есть трудности, — сообщил Ибрагимов, так и не приняв приглашение присесть. — У вас что, не хватает игроков?

— Откуда им взяться, если в футбол здесь давно уже не играют, — ответил Красницкий. — К тому же часть бывших футболистов разбежалась из страны, а некоторые и вовсе погибли.

— Сколько же вы набрали людей на сегодняшний день? — продолжал интересоваться Ибрагимов.

— Все они сейчас бегают по полю, — ответил Красницкий.

На футбольном газоне в этот момент находилось семь игроков. Посчитав их по головам, Ибрагимов снова обратил свой взор на Красницкого и спросил:

— Может, нам добавить к ним игроков из числа наших футболистов?

— Что вы имеете в виду? — с удивлением глядя на министра, спросил Красницкий.

— Я имею в виду игроков джизакской «Звезды», которые будут участвовать в турнире. Думаю, пару-тройку игроков, которые сидят в запасе, мы можем у них одолжить. Как вы считаете, Виктор Сергеевич?

И Ибрагимов перевел свой взгляд на Звонарева, который все это время молча наблюдал за этим диалогом.

— Я думаю, что это разумное решение, — кивнул головой Звонарев.

— А вот я считаю иначе — нельзя этого делать, — возразил Красницкий. — Это все-таки сборная Афганистана, которая будет выступать у себя дома. И разбавлять ее посторонними игроками, которые даже не афганцы, ни в коем случае нельзя. Я полагаю, что Амредин меня поддержит.

— Я согласен с Геннадием, — подтвердил правоту этих слов афганец.

— Но до турнира остается все ничего — чуть больше трех недель, а у вас в команде всего лишь семь футболистов, — продолжал стоять на своем Ибрагимов. — Где наберете остальных? Или будете отлавливать на улице случайных прохожих? Учтите, это должны быть люди, которые не ударят лицом в грязь перед товарищами Рашидовым и Кармалем, а также другими гостями этого праздника.

— Постараемся не ударить, — заверил министра Красницкий. — Время еще есть, поэтому будем искать.

— Но эти-то футболисты играть умеют? — спросил у новоявленного тренера Звонарев.

— На уровне нашей второй лиги вполне, — ответил Красницкий. — А если их еще потренировать, то вполне могут дорасти и до первой лиги. Как я понимаю, большего от них и не требуется?

— Но лидер среди них есть? — вновь вступил в разговор Ибрагимов.

— А вот с этим напряженка, — честно признался Красницкий. — Защищаться ребята умеют, вратарь неплохой, а вот с нападением беда. Есть один крайний, но он, честно говоря, на лидера не тянет. Мне бы центра поля за это время отыскать и, считай, дело сделано.

— Где же вы его найдете, если, как вы сами говорите, здесь в футбол давно уже не играют? — удивился Ибрагимов. — Может, все-таки возьмем хотя бы одного игрока из «Звезды» на эту позицию?

— Как вы не понимаете, Мирзаолим Ибрагимович, что лидером в команде должен быть именно афганец, — с укоризной глядя на министра, ответил Красницкий. — В противном случае никто из местных за эту сборную болеть не будет.

— Вы не волнуйтесь, товарищ Ибрагимов, время еще есть — укомплектуем команду, — заверил гостя Кареми.

— А что остается делать — только верить вам на слово, — развел руками Ибрагимов. — Но ситуацию я буду лично держать под контролем даже из Ташкента. А пока вместо меня здесь останется Виктор Сергеевич. Договорились, Геннадий Александрович?

И Ибрагимов протянул ладонь для прощального рукопожатия.

За всем этим с дальней трибуны наблюдал человек в традиционной афганской одежде. Охрана Ибрагимова, которая состояла из сотрудников спецназа КГБ «Омега», сразу обратила на него свое внимание, однако никаких действий не предпринимала, поскольку он вел себя вполне адекватно — мирно сидел на трибуне и наблюдал за игрой футболистов. На самом деле игра его волновала мало — большую часть времени он следил за действиями людей, которые общались с Красницким. И когда эти люди покинули стадион, очень быстро поднялся со своего места и этот человек.

21 июня 1983 года, вторник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

Как только Бородин увидел своего шефа Вилена Шеленцова входящим в столовую, он допил компот и, оставив грязную посуду на столе (на этом этаже работали официантки), поднялся со своего места. В результате долгих наблюдений за своим начальником, Бородин точно знал, сколько времени тот тратит на обед — от двадцати минут до получаса. Этого времени Александру вполне должно было хватить на одно рискованное мероприятие, которое он задумал осуществить.

Поднявшись на лифте на седьмой этаж, Бородин быстрым шагом двинулся по длинному коридору. Свернув за угол, и краем глаза увидев, что за ним никто не идет, он подошел к кабинету своего начальника. После чего достал из кармана пиджака дубликат ключа, который он некоторое время назад сумел сделать с настоящего ключа от этого кабинета. В следующую секунду Бородин вошел внутрь и плотно закрыл за собой дверь. Затем он взглянул на свои наручные электронные часы марки «Сейко» и засек время. С момента, когда он поднялся из-за стола в столовой и оказался здесь, прошло почти десять минут. Значит, у него в запасе было еще минимум пятнадцать, максимум двадцать минут.

Бородин подошел к столу, где стоял ряд телефонов. Это были не аппараты ВЧ, или «вертушки», где абонентов связывали друг с другом телефонистки, а аппараты прямой связи — они были серого цвета и с красной крышкой вместо наборного диска. Один из этих аппаратов соединял хозяина кабинета с председателем КГБ Виктором Чебриковым, остальные — с его заместителями. На каждом из них внизу была наклейка с фамилией абонента. Александр снял трубку с того, на котором значилась фамилия Георгия Цинёва — первого заместителя Чебрикова. Набрав нужный номер, Бородин стал ждать, мысленно моля Всевышнего, чтобы на том конце провода ему ответили. И с небес его услышали.

— Я вас слушаю, — раздался в трубке глухой мужской голос.

— Добрый день, Георгий Карпович. Вам звонит человек, который не может назвать свое настоящее имя, и время мое ограничено. Вы согласны меня выслушать?

На том конце провода молчали, видимо, обдумывая поступившее предложение. Секунды проходили, а ответа все не было. И когда Бородин уже отчаялся было услышать положительный ответ, в трубке раздалось:

— Я вас слушаю.

— У меня есть для вас конфиденциальная информация, которая позволит вам узнать о ближайших планах ваших недоброжелателей. Вернее будет сказать, ваших и моих недоброжелателей.

— Можете смело говорить — эта линия не прослушивается.

Бородин прекрасно знал об этом. С тех пор, как три года назад Цинёв стал первым заместителем председателя КГБ, он позаботился о том, чтобы его внутренний рабочий телефон вышел из-под «прослушки» 12-го отдела, которым руководили люди Андропова — сначала это был Юрий Плеханов (теперь он возглавлял 9-е управление — охрану), потом — Евгений Быстров. Однако у Бородина не было достаточного времени, чтобы в подробностях изложить свою информацию перед собеседником. О чем он не преминул ему сообщить.

— Что же вы предлагаете? — спросил Цинёв.

— Надо встретиться, Георгий Карпович.

— Откуда мне знать, что вы не блефуете? — высказал справедливое опасение генерал.

— Если я звоню вам по этому телефону, глупо считать, что это блеф — я серьезно рискую.

— Где вы хотите встретиться?

— На тридцатом километре Минского шоссе есть поваленный столб. Остановитесь там и попросите шофера выйти из автомобиля. Как только он выйдет, я к вам подойду.

— Когда и во сколько?

— Завтра, в девять часов вечера.

— Договорились, — и Цинёв первым повесил трубку.

Следом то же самое сделал и Бородин. После чего он достал из брючного кармана платок и тщательно протер поверхность телефонной ручки. Затем подошел к двери и, слегка приоткрыв ее, выглянул в коридор. Он был пуст. Выйдя из кабинета, Бородин закрыл дверь на ключ и направился по пустому коридору на свое рабочее место. Дело было сделано.

21 июня 1983 года, вторник. Киев, Водопарк, проспект Ворошилова

— Имей в виду, Алексей, у нас с тобой не так много времени — надо еще регистрацию пройти, — предупредил Игнатова Оленюк, останавливая автомобиль возле подъезда дома, где жила Анастасия Шувалова с дочкой.

Они специально приехали сюда по дороге в аэропорт, чтобы Игнатов успел попрощаться с людьми, которые вдруг стали ему столь дороги. Вбежав в подъезд, он вызвал лифт, который быстро поднял его на нужный этаж. На звонок дверь открыли сразу, поскольку обитатели квартиры были уже предупреждены об этом визите по телефону.

— А мы с мамой вам в дорогу пирожков с капустой напекли, — буквально с порога сообщила гостю дочка Шуваловой — Олеся.

Вместо ответа Игнатов поднял девочку на руки и вместе с ней прошел в квартиру.

— Когда самолет? — спросила хозяйка, которая еще не успела снять с себя фартук.

— Через два часа — время еще есть, — ответил Игнатов, опуская девочку на пол.

— А когда ты вернешься, дядя Леша? — спросила Олеся, держа сыщика за руку.

Прежде чем ответить, Игнатов сел на диван, привлек к себе девочку и, глядя ей в глаза, спросил:

— А ты не хочешь, чтобы мы расставались?

— Не хочу, — замотала головой девочка.

— А ты в Москве когда-нибудь была?

— Нет.

— А хочешь поехать?

— Хочу.

— Тогда уговори маму поехать вместе со мной, — и Игнатов перевел взгляд на хозяйку.

Та стояла посреди комнаты с фартуком в руках и с изумлением смотрела на Игнатова. Это предложение было для нее, как гром среди ясного неба. И хотя в глубине души она переживала его скорый отъезд, однако поездка в Москву вместе с ним явно не входила в ее ближайшие планы. Поэтому, глядя в глаза Игнатову, она заявила самым категоричным тоном:

— Это исключено, Алексей!

— Почему? — удивился сыщик.

— По кочану, да по капусте, — уклонилась от прямого ответа Шувалова.

— Но все-таки, что тебя удерживает? — не отставал Игнатов.

— Многое.

— Например? Ты же в отпуске, Олеся тоже дома.

— Я забрала ее из садика, потому что мы собираемся поехать в деревню.

— А далеко отсюда деревня?

— А какое это имеет значение? — удивилась женщина.

— Наша деревня называется Жорновка, туда ехать ровно час на машине, — ответила за маму Олеся.

— А кто вас ждет в этой деревне? — обратился к девочке Игнатов.

— Там живет мама нашего папы, но она нас не любит — она говорит, что мы разрушили семью.

— И к этому человеку вы хотите поехать отдыхать? — поднял глаза на хозяйку Игнатов. — Хороший у вас получится отпуск. А если туда еще заявится… Олег.

— Не заявится, — ответила Шувалова, но сделала это как-то нерешительно, что не могло укрыться от глаз сыщика.

— Зачем вам ехать в эту Жорновку, где вас никто не ждет? — Игнатов поднялся с дивана и, подойдя к хозяйке, взял ее за руку. — Не лучше ли провести время отпуска подальше от этих людей? До Москвы почти девятьсот километров, а до Жорновки сколько — пятьдесят? Нас никто там не побеспокоит.

— Алексей, но это так неожиданно — я не готова! — продолжала сопротивляться Шувалова.

— Настя, такие вещи надо принимать сердцем, а не умом. Спроси у своего сердца: оно хочет поехать со мной? Ведь хочет?

И Игнатов взял женщину за плечи и посмотрел ей в глаза. Но Шувалова отвела взгляд и продолжала колебаться. И не потому, что этот человек был для нее чужим — наоборот, за эти несколько дней он стал ей ближе всех мужчин на свете — но именно поэтому она и сопротивлялась, потому что боялась стать ему обузой.

— Алексей, езжай один, у нас ведь даже билетов нет, — прижавшись к Игнатову, произнесла Шувалова.

— Билеты ерунда, я позабочусь. В крайнем случае, поедем на поезде.

В это время с улицы послышались гудки автомобильного сигнала. Это Влас Оленюк торопил друга — до отправления самолета оставалось уже полтора часа, а еще надо было доехать до аэропорта и пройти регистрацию. И тут к взрослым подошла Олеся и, взяв их руки в свои ладошки, произнесла:

— Мама, поехали с дядей Лешей в Москву — он хороший.

Эта фраза решила исход дела — Шувалова сдалась. Поняв это, Игнатов тут же взял инициативу в свои руки.

— Быстро собираем чемодан с вещами — даю вам десять минут. А я пока выйду на балкон — предупрежу Власа.

И тут же в квартире началась суетливая беготня, во время которой Шувалова заметалась в поисках необходимых вещей, а Олеся радостно прыгала и хлопала в ладоши, предвкушая восхитительную поездку в главный город огромной страны — в Москву, где она еще ни разу до этого не была.

21 июня 1983 года, вторник. Ташкент, Куйдюк, возле базара

Баграт подъехал к базару на Куйлюке на такси и, расплатившись с водителем, вошел во двор пятиэтажного дома, выходящего окнами на площадь. Теперь надо было найти нужный подъезд, в котором на третьем этаже проживала девушка по имени Тамилла. Конечно, не факт, что это была имена та особа, которую вот уже третий день разыскивал Баграт, но и не проверить эту версию юноша не мог — ведь эта девушка училась в музыкальном училище. Поэтому он и ухватился за эту идею.

На детской площадке во дворе сидела компания из четырех молодых парней, один из которых бренчал на гитаре и пел песню, которую знали даже в Тбилиси — «Тополя все в пуху». Услышав теперь это произведение дворового фольклора, Баграт невольно поразился актуальности ее стихов лично для себя: речь в песне шла о том, как юноша потерял свою девушку и в отчаянии беседовал об этом с тополями.

Войдя в нужный подъезд и поднявшись на третий этаж, юноша надавил на кнопку звонка квартиры, в которой должна была проживать девушка. Однако на его зов никто не откликнулся. Нажав на звонок еще несколько раз и так и не получив ответа, Баграт вышел во двор. Компания молодых людей на детской площадке, которая сразу заметила приход в их двор незнакомца, теперь с интересом наблюдала за тем, как он стоял у подъезда. Наконец, один из парней — тот, что бренчал на гитаре — спросил у Баграта:

— Кого ищем, юноша?

Ответ последовал незамедлительно:

— Мне нужна девушка вот из этого подъезда — Тамиллой зовут.

Молодой человек тут же прекратил терзать струны гитары и с удивлением воззрился на своего товарища, который сидел напротив него — смуглого корейца, курившего сигарету. То же самое сделали и двое других парней.

— А ты кто ей будешь? — спросил кореец, выплевывая на землю сигарету и поднимаясь с лавочки.

— Никто, просто она одну вещь потеряла, а я хочу ее вернуть.

— Что за вещь? — поинтересовался кореец, подходя к Баграту.

— А тебе зачем это знать? — удивился юноша.

— Тамилла — моя девушка, — сообщил кореец, и его правая рука полезла в карман.

Баграт заметил это движение и, наученный тбилисским опытом дворовых драк, догадался, что там у корейца либо нож, либо кастет. Поэтому покрепче прижал к себе спортивную сумку, которая висела у него на плече. После чего спросил:

— Если она твоя девушка, то опиши мне ее.

— В каком смысле? — удивился кореец.

— Ну, как она выглядит? Я ищу девушку, у которой прическа под «каре» и она три дня назад потеряла свое портмоне на улице Руставели.

— Томка уже неделю как уехала в Бухару к тетке, — сообщил парень с гитарой, который тоже поднялся с лавки и встал рядом с корейцем.

— Тогда это не моя Тамилла, — объявил Баграт, поняв, что и в этот раз ступил на ложный след.

— Много башлей в портмоне? — продолжал интересоваться кореец.

— Извини, брат, но тебя это не касается, — стараясь быть вежливым, ответил Баграт и сделал шаг в сторону, намереваясь обойти парней.

Но к тому моменту к корейцу и гитаристу присоединились двое их товарищей, тем самым полностью перекрыв дорогу. Стало понятно, что миром это противостояние не закончится. Но Баграт не испугался. Он вырос в старом Тбилиси возле Коджорской улицы, где одно время жил сам Сергей Есенин — тот еще забияка. Это был район тбилисских холигани (хулиганов), которых по старинке называли «кинто». Поэтому Баграт с детства умел драться, и теперь ему даже стало интересно проверить, чем ташкентские хулиганы с Куйлюка отличаются от тбилисских с Коджорской. Однако он все же сделал последнюю попытку разрешить назревающий конфликт мирным путем.

— Ребята, вы знаете поговорку «Не буди лихо, пока оно тихо»? — обратился он к парням.

— Это ты что ли лихо? — расплылся в самодовольной улыбке кореец и вытащил из кармана руку, в которой был зажат свинцовый кастет.

Понимая, что время разговоров закончилось и началось время действий, Баграт перекинул через голову ремень сумки, переместив ее за спину. Теперь он был готов к отражению любой атаки. И она не заставила себя долго ждать. Кореец сделал шаг вперед и попытался нанести удар кулаком с зажатым в нем кастетом Баграту в голову. Но тот ловко уклонился от выпада и произвел ответный удар, куда более успешный — кулаком в левый бок нападающему. И когда тот присел от боли, добил его хлестким хуком в голову.

Увидев, что их вожак повержен, парни бросились на его обидчика. Первым вперед вырвался гитарист, что сыграло в пользу обороняющегося. Поскольку парень держал в левой руке гитару, собираясь свободной рукой нанести удар, Баграт нырнул вниз и, ударив ребром ладони по запястью парня, завладел его гитарой. И тут же использовал ее как ударный инструмент, обрушив его на голову гитариста. В следующую секунду раздался громкий хруст покореженного дерева и еще один противник был повержен на землю. А вошедший в раж Баграт принялся наносить такие же размашистые удары гитарой и по остальным парням. Одного он ударил инструментом в живот, а другому удар пришелся в голову, которую тот в последний момент все же успел прикрыть руками. После последнего удара гитара окончательно разлетелась на куски, однако в руке у Баграта оставался ее гриф, который был не менее грозным оружием. Им юноша вновь свалил с ног корейца, который, придя в себя после хука, собирался было подняться на ноги, но гитарный гриф не позволил ему этого сделать, снова вернув его в горизонтальное положение.

Разделавшись со своими врагами, Баграт отбросил обломок гитары в сторону и покинул двор тем же путем, каким он сюда пришел. Погони он не боялся, поскольку был уверен, что после его ударов противники еще не скоро придут в себя. Он шел к автобусной остановке и на ходу размышлял: «Может, хватит с меня этих приключений и пора идти в милицию? Впрочем, сегодня еще раз заеду в Институт культуры, и если там ничего не получится, тогда обращусь в органы». И Баграт отправился уже по известному ему маршруту в массив Высоковольтный. Однако там его ждало разочарование. В деканате, куда он обратился с просьбой дать ему возможность взглянуть на личные карточки студентов, дородная дама со старомодной халой на голове удивилась:

— А вы кто такой, молодой человек, чтобы допускать вас до карточек наших студентов? Мало ли что вы нашли — вы лицо неофициальное. Вот обратитесь в милицию, оттуда к нам придет человек с запросом, и ему мы позволим работать с карточками.

Так в итоге разрешилась эта дилемма — идти Баграту в милицию или не идти.

22 июня 1983 года, среда. Москва, Каширское шоссе, 7-я горбодьница

Подойдя к палате, где лежал Вячеслав Цыплаков, он же Цыпа, Алексей Игнатов показал свое служебное удостоверение милиционеру, сидевшему на стуле у дверей. В это время из палаты вышел врач, который осматривал Цыпу. Увидев Игнатова, на котором не было белого халата, он поначалу возмутился, но когда узнал, кто он и зачем пришел, немного подобрел.

— Больной еще плохо себя чувствует, поэтому общение разрешаю в течение десяти минут. А халат вы все-таки наденьте, — закончил свои наставления врач и, подозвав молодую медсестру, приказал ей принести гостю халат. Что и было немедленно исполнено.

Когда Игнатов вошел в палату, Цыпа лежал с закрытыми глазами в постели, обвешанный какими-то проводами. Услышав шум, больной открыл глаза и, увидев, кто к нему пришел, улыбнулся и произнес:

— А я думал, что тебя грохнули.

— Типун тебе на язык, — ответил Игнатов, присаживаясь на стул возле постели больного и кладя на тумбочку сетку, в которой лежали яблоки, купленные им на Каширском рынке.

— Ты где пропадал? — поинтересовался Цыпа.

— Как тебе известно, следака руки кормят, а опера — ноги. Вот и я, вместо того, чтобы бумажки писать, съездил в пару мест.

— Как я понял, того парня с ножом так и не поймали? — продолжал любопытствовать Цыпа.

— Не волнуйся, поймаем, — заверил больного Игнатов. — Ты лучше времени зря не теряй, а то врач выделил мне всего лишь десять минут. Так что давай ближе к делу, Цыпа.

— Дело так дело, — согласился осведомитель и начал свой рассказ: — Есть такой чувак Алексей Косов по прозвищу Косой. Он нумизмат, но помимо монет интересуется еще и орденами. Так вот я краем уха слышал, что ему в начале месяца предлагали купить два ордена Красной Звезды и орден Славы, вкупе с орденом «За отвагу». Те самые, которые, как ты говорил, раньше принадлежали тому ветерану, которого грохнули на Ореховом бульваре. В качестве продавца выступал мужик, которого Косой назвал регбистом.

— Почему регбистом? — прервал плавный рассказ Цыпы сыщик.

— Говорит, что он его когда-то видел на поле — он в регби играл. Тогда они, собственно, и познакомились.

— В какой команде?

— А я почем знаю? — искренне удивился Цыпа. — Ты же знаешь, что я даже футболом не интересуюсь, а тут какое-то регби. Знаю только, что играли местные команды — московские.

— Ладно, проехали — давай дальше.

— А чего дальше? Косой сказал, что они по цене не сговорились — больше они не виделись.

— А где Косой обитает, знаешь?

— В основном он тусуется у магазина «Нумизмат» на Таганке, а живет на Делегатской улице, недалеко от кукольного театра Сергея Образцова. Но точного адреса я не знаю.

— Ничего, «пробьем» без тебя, — отмахнулся Игнатов. — Еще что-нибудь есть?

— По орденам все, а вот по «мерсу» могу кое-что подбросить. Вы же его, вроде, найти не можете.

— А ты откуда знаешь? — удивился Игнатов.

Пока он был в отъезде, его коллеги прошлись по владельцам всех трех «мерседесов» голубого цвета (четвертый давно был вне пределов Москвы), однако у всех было твердое алиби — в прошлую среду во второй половине дня они находились далеко от Домодедовской улицы.

— Приходил ко мне вчера один из ваших, но я его раньше в глаза не видел, поэтому предпочел при нем не распространяться, — признался Цыпа. — А вот при тебе распространюсь. Я ведь по автомобильной части много чего знаю, в том числе и по иномаркам. Так вот, тот «мерс» был новье. Я это по его салону сразу понял. Да и обшивка блестела, как новая. Поэтому, я полагаю, хозяева его недавно приобрели — от силы пару-тройку недель. Причем купили не в n-й секции комиссионки в Южном порту, а привезли из-за бугра. Поэтому в старой базе данных его может и не быть.

— А ты голова, Цыпа! — похвалил своего осведомителя Игнатов.

Это была толковая мысль. Сыщик знал, что в союзном управлении ГАИ недавно сняли начальника — генерал-лейтенанта Валерия Лукьянова, который прослужил на этой должности без малого четырнадцать лет. По слухам, которые курсировали в милицейских кругах, замену ему нашли в Белоруссии — генерал-майора Виктора Пискарева, который долгое время возглавлял ГУВД Минска. Эта рокировка вполне могла внести сумятицу в гаишные ряды и стать причиной того недосмотра, о котором сказал Цыпа.

В это время в палату вошли врач и медсестра, у которой в руках были емкости с новым раствором для капельницы.

— Молодые люди, закругляемся, — объявил врач, тем самым подведя итог разговору сыщика с его осведомителем. Однако все, что ему было нужно, Игнатов к этому моменту уже узнал.

22 июня 1983 года, среда. Пакистан, Равалпинди, посольство США, резидентура ЦРУ

Как только резидент ЦРУ Говард Хант закурил свою гаванскую сигару, Хью Лессарт отправил в рот леденец, который помогал ему поддерживать табачное воздержание.

— Ей богу, Хью, вы как малое дитя с этими конфетками, — пошутил резидент, выпуская под полоток табачный дым. — Впрочем, каждый впадает в детство по-своему. Итак, с чем пришли, дружище?

— Я нашел парня, который поможет нам осуществить задуманное — совершить теракт в отношении Кармаля, Рашидова и Дустума, — сообщил шефу свежую новость Лессарт. — Это пуштун из Афганистана Арьян Ширвани, ему двадцать один год и он отменно играет в футбол, что для нас немаловажно.

— Отличная новость, Хью! — не скрывая своего удовлетворения, воскликнул Хант. — За такой короткий срок отыскать нужного человека — на это не каждый способен. Но лично я никогда в вас не сомневался. Теперь дело за малым — отправить его в Кабул, причем, чем раньше мы это сделаем, тем лучше, поскольку до встречи этой троицы остается меньше месяца. Когда мы отправим парня в это пекло?

— На это уйдет несколько дней, шеф.

— Сколько конкретно?

— Пока я этого не знаю, поскольку надо решить одну проблему.

По тому, с каким удивлением посмотрел на него шеф, Лессарт понял, что требуются дополнительные пояснения. И он продолжил:

— Парень колеблется, поскольку имеет другие цели: осенью он хочет поступить в университет и перевезти из Афганистана свою семью. На родине у него остались дед и малолетняя сестренка.

— Значит, он не согласен на наше предложение? — и рука с сигарой, которая двигалась к губам Ханта, застыла в воздухе.

— Не волнуйтесь, он согласится, — голосом, полным уверенности, заявил Лессарт.

— Вы что-то придумали, дружище? — встрепенулся резидент. — Не томите, я же по вашим глазам вижу, что у вас что-то есть.

— Вырисовывается один план, на осуществлении которого понадобится несколько дней, — начал излагать свою идею Лессарт. — Надо просто взять и убрать родню этого парня.

Услышав это, Хант так и застыл с сигарой в зубах. Наконец, его секундное замешательство прошло, и он спросил:

— Что значит убрать?

— Ликвидировать, шеф. Как говорится, нет людей — нет проблемы.

— И как вы собираетесь это сделать?

— Родня Ширвани живет в кишлаке под Мазари-Шарифом. А между ним и Хайрабадом действует группа нашего спецназа во главе с Азизом.

— Этим русским парнем? — удивился Хант.

— Он лишь наполовину русский — по матери. А отец у него латыш — отпрыск человека, который когда-то охранял вождя русских коммунистов Ленина, — внес уточнение Лессарт.

Речь шла о Валдисе (Валентине) Карлиныне. Он был призван на действительную военную службу с территории Латвии в 1980 году и сразу попал в Афганистан. И спустя три месяца был захвачен в плен душманами. Должен был погибнуть, однако в отряде, который взял его в плен, инструктором был американец. Он предложил парню перейти на их сторону. И тот, не раздумывая, принял это предложение. После чего его отправили в тренировочный лагерь под Карачи в Пакистане, где он прошел полный курс бойца спецназа. И затем был снова заброшен в Афганистан под именем Азиз, где начал воевать против своих недавних товарищей — советских солдат. И достиг на этом поприще больших успехов. Переодеваясь в форму советского воина, он проникал в расположение разведбатов и давал их командованию ложные ориентиры, которые приводили разведчиков в засады. Когда эта тактика была раскрыта, Азизу доверили диверсионный отряд, который совершал рейды в различных районах северного Афганистана, сея смерть среди советских военнослужащих.

— И вы хотите, чтобы Азиз уничтожил старика и девочку? — продолжал вопрошать Хант.

— Именно, — кивнул головой Лессарт. — Потом мы представим Ширвани это убийство как дело рук советских солдат и возьмем его тепленьким. Ради мести эти афганцы на многое способны.

— А если он все же не согласится? — продолжал сомневаться резидент.

— Поверьте моему опыту — согласится, — заверил шефа Лессарт.

Хант на несколько секунд ушел в себя, обдумывая только что услышанное, после чего произнес:

— Хорошо, я одобряю ваш план. Идите и свяжитесь с Азизом.

Когда за Лессартом закрылась дверь, Хант выдохнул из себя струю табачного дыма и, обращаясь в пустоту, произнес:

— Вот тебе и любитель конфеток — даже старика с ребенком не пожалеет.

22 июня 1983 года, среда. Ташкент, отделение милиции

Когда Баграт Габрилянов пришел в то же самое отделение милиции, в котором он побывал в минувшее воскресенье, на месте дежурного восседал уже другой милиционер.

— Я хочу подать заявление о находке женского портмоне с деньгами, — обратился к стражу порядка Баграт.

— Ты что ли нашел? — спросил дежурный, смерив юношу оценивающим взглядом.

Вместо ответа Баграт кивнул головой. В это время мимо проходил еще один милиционер в звании капитана, к которому дежурный и обратился:

— Семен, забери с собой этого парня — он хочет найденную вещь оформить.

Капитан кивком рыжей головы, стриженной под «ежик», позвал посетителя за собой и повел его на второй этаж. Там они вошли в кабинет, где кроме них никого больше не было. Расстегнув две верхние пуговицы на рубашке, капитан включил старенький дребезжащий вентилятор, стоявший на подоконнике, а сам уселся за стол, предложив гостю сесть на свободный стул напротив.

— Ну, парень, показывай, что нашел.

Баграт достал из своей спортивной сумки портмоне и положил перед капитаном на стол. Милиционер взял находку в руки и, открыв, заглянул внутрь.

— Тут только пять рублей, — поднял он глаза на Баграта.

— Вы в боковом кармашке посмотрите, — посоветовал юноша.

Милиционер последовал совету, после чего пересчитал деньги и присвистнул.

— И ты хочешь эти деньги вернуть владельцу? — задал очередной вопрос капитан.

— Хочу, тем более, что я видел этого человека.

И Баграт вкратце рассказал историю о том, как в его руки попало данное портмоне. Правда, в той части, где речь шла о его похищении, он соврал, выдумав историю про то, как вор, прыгая через забор, выронил похищенное.

— Как выглядел этот вор, ты запомнил? — спросил милиционер.

— Рыжий парень чуть старше меня в белой рубашке и темных брюках, — снова соврал Баграт.

Капитан на какое-то время задумался, после чего объявил:

— Что-то я на нашем участке таких не припомню. Ну да ладно, разберемся. А ты сам-то откуда будешь?

— Я приезжий, из Тбилиси, приехал в ваш политехнический институт поступать. Живу в общежитии.

— Значит, ты гость нашего города? И как он тебе?

— Красивый, — честно ответил Баграт.

— Еще бы — в сентябре его двухтысячелетний юбилей справлять будем. Тут ты вовремя приехал. А девушку, значит, Тамиллой зовут?

— Да, я же вам уже говорил.

— Говорить, парень, мало, надо будет заявление написать, — и милиционер достал из стола чистый лист бумаги, авторучку и все это положил перед заявителем. — Опиши в подробностях все, что ты мне здесь рассказал. А я пока пойду, твой приход оформлю.

Сказав это, капитан вышел из кабинета. Однако ничего оформлять он не стал, а вместо этого вышел на улицу и закурил. Выкурив сигарету, он вернулся в кабинет, где Баграт уже заканчивал писать заявление.

— Не забудь в верхнем правом углу написать имя того, кому ты адресуешь свое заявление, — предупредил юношу капитан. — А именно: начальнику отделения милиции Мусатову Хамиду Нигматовичу.

Когда заявление было написано, капитан взял его в руки и внимательно прочитал. После чего положил его на край стола и вновь обратил свой взор на Баграта.

— Спасибо за сознательность, будем искать твою Тамиллу, — объявил милиционер.

— А сколько времени на это может уйти? — поинтересовался Баграт.

— Трудно сказать что-то определенное, — пожал плечами капитан. — Сначала надо связаться с другими отделениями милиции, может, там потерявшая портмоне оставила заявление. Если нет, тогда придется шерстить кучу народа. Ты знаешь, сколько в Ташкенте проживает жителей? Один миллион восемьсот тысяч. Из них наверняка несколько сот девушек носит имя Тамилла. Их всех надо будет проверить. И это в том случае, если она, к примеру, не приезжая. Тогда вообще труба — поиски могут сильно затянуться.

— А, может, дать объявление в газете? — предложил Баграт.

— Ты еще предложи показать сюжет в программе «Время» или нашем «Ахбороте», — усмехнулся капитан.

— Но я могу рассчитывать на то, что когда вы ее найдете, то сообщите мне об этом?

— Вот это я тебе твердо обещаю, — приложив руку к груди, ответил капитан. — К тому же девушка, узнав, кто именно принес сюда ее деньги, сама захочет посмотреть в глаза своему благодетелю. Так что не волнуйся — твоя Тамилла никуда от тебя не денется.

И капитан, встав из-за стола, протянул руку Баграту для прощального рукопожатия.

Едва за юношей закрылась дверь, капитан взял его заявление и еще раз внимательно прочитал. Затем порвал его на мелкие кусочки и выбросил в мусорное ведро, стоявшее в углу за столом. После чего отправил туда же и портмоне, предварительно вынув из него все деньги. Затем достал из пачки сигарету, закурил и, сделав глубокую затяжку, блаженно откинулся на спинку стула и продекламировал знаменитую строчку из песни, звучавшую в детском фильме «Приключения Буратино»:

— Пока живут на свете дураки, Мы прославлять судьбу свою должны.

В эти минуты капитан милиции Семен Кухарчук был уверен, что провернул хорошенькое дельце, пополнив свой бюджет более чем на тысячу рублей. Он был большим докой в такого рода темных делах и еще ни разу не ошибался. Поэтому представить себе, что этот приезжий молодой кавказец, живущий в их городе на птичьих правах, может представлять для него какую-либо опасность, он просто не мог. В его голове подобная мысль даже не возникала.

22 июня 1983 года, среда. Киев, Владимирская улица, дом 15, у здания ГУВД и пивбар на Крещатике

Олег Шувалов успел выкурить уже несколько сигарет, а человек, которого он все это время ждал, никак не выходил из здания столичного управления внутренних дел. А выйти оттуда он должен был, поскольку таким был их уговор — в обеденный перерыв капитан милиции Платон Марчук должен был встретиться с Шуваловым, с которым они когда-то учились в одном классе 104-й киевской школы. Но минуло уже десять минут с начала обеденного перерыва, а Марчука все не было. Выбросив, докуренную почти до фильтра сигарету, Шувалов извлек из пачки другую и уже собирался отправить ее в рот, как из широких дверей здания ГУВД вышел тот, ради которого он, собственно, сюда и пришел. Вернув сигарету обратно в пачку, Шувалов помахал приятелю рукой и пошел ему навстречу.

— Извини, Олежек, начальство задержало, — извиняющимся тоном произнес милиционер, пожимая руку приятелю. — Но учти, у меня времени в обрез — до конца обеда.

— Мне много и не надо, — улыбнулся Шувалов. — Пойдем, зайдем в пивбар на углу Крещатика — я угощаю. Там обо всем и поговорим.

И они двинулись к указанному месту, до которого было рукой подать.

В эти часы в пивбаре было немноголюдно, поскольку андроповские инициативы по укреплению дисциплины дошли и до этих мест. Поэтому друзья легко выбрали свободный столик у окна с видом на Крещатик и заказали себе по кружке пива. После чего Шувалов сообщил:

— Платоша, выручай — моя Настька, прихватив дочку, умотала в Москву с каким-то хахалем.

— Олежка, ты о чем это — вы с Настей уже год как развелись? — не скрывая своего удивления, спросил Марчук, сдувая пену с наполненной до краев кружки с прозрачным пивом, которую поставила перед ним официантка.

— Но ты же знаешь, что я хочу все переиграть назад, а Настька кочевряжится, — продолжал жаловаться Шувалов. — И ведь у нас уже все на мази было — они вдвоем должны были на днях к моей матери отдыхать поехать. Следом и я должен был приехать, чтобы уговорить Настьку начать все заново. И тут, как назло, этот москаль объявился.

— Кто такой? — задал вполне резонный вопрос Марчук.

— Мент какой-то, приехал в служебную командировку на пару дней.

— И сразу твою Настасью охмурил? — искренне удивился милиционер. — Значит, не хочет она к тебе возвращаться, если так быстро сдалась. Ну и плюнь ты на нее, Олежка. Я же всегда тебе говорил: с бабами никогда не надо забывать, что кроме них есть другие бабы.

— Как же забыть, когда там у меня дочка растет — Олеся?

— Ничего, будешь с ней встречаться.

— Где — в Москве?

— Ах да, я же забыл, куда они уехали, — встрепенулся Марчук. — И чего ты от меня хочешь?

— Пробей адрес этого москаля — я хочу к ним смотаться и уговорить Настьку вернуться.

— А если у них там все по-серьезному?

— Олежек, я тебя умоляю — какое там серьезное! — всплеснул руками Шувалов. — Просто захотелось бабе ребенку Москву показать. Вот и все! Она же даже мою фамилию до сих пор не сменила. И вообще, какая вообще может быть нормальная жизнь с ментом?

— Ты поосторожней с нашим братом, — напомнил приятелю о своей собственной принадлежности к милицейскому сословию Марчук. — Хотя, если по правде, жизнь у нас и в самом деле поганая. Особенно в свете того, что в Кремле затеяли.

— Вот и я о том же. Ну как, поможешь с адресом?

— Как же я тебе помогу, если у меня никаких координат этого парня нету?

— А я тебе их назову. Он приезжал в Киев и в Центральном архиве работал. Там с Настькой и познакомился. Он же наверняка формуляры какие-то заполнял — это же режимное учреждение.

— Это верно, — согласился с этим выводом Марчук. — Только ты точно никакой каверзы не задумал — это же мент все-таки?

— Я же говорю, что хочу только с Настькой поговорить — заставить ее одуматься, — ответил Шувалов, хотя на самом деле его ревнивое нутро буквально клокотало от гнева к человеку, сумевшему за какие-то пару дней охмурить женщину, за которой он ухаживал почти год. Однако говорить об этом своему приятелю Шувалов не стал, опасаясь, что тот откажется ему помогать.

— Ладно, «пробью» твоего москаля по своим каналам, — согласился, наконец, Марчук.

— Тогда, может, еще по кружечке? — не скрывая радости, спросил Шувалов.

Однако милиционер взглянул на свои наручные часы и ответил:

— Нет, Олежка, пора идти. Да и две кружки пива, когда рабочее время еще не закончилось, это будет перебором.

Я же тебе говорю, что жизнь ментовская сильно изменилась, когда власть в Кремле поменялась.

— Разве только ментовская? — тяжело вздохнул в ответ Шувалов и полез в карман за деньгами, чтобы расплатиться.

22 июня 1983 года, среда. Москва, Делегатская улица

На углу Самотечной улицы и Оружейного переулка Алексей Игнатов встретился с участковым милиционером из 64-го отделения, чтобы вместе с ним отправиться к Алексею Косову по прозвищу Косой. За час до этого Игнатов посетил магазин «Нумизмат» на Таганке, но тамошние коллекционеры ему сообщили, что Косой был здесь с утра, а час назад отправился домой на Делегатскую. Связавшись с местным отделением милиции, Игнатов решил навестить нумизмата в его квартире.

Как выяснилось, Косой обитал в пятиэтажном доме дореволюционной постройки с лифтами-«стаканами», выходившими на улицу. Поднявшись на нужный этаж и подойдя к двери, за которой обитал нумизмат, сыщик и участковый прислушались. Из квартиры не доносилось ни единого звука. Рука участкового потянулась к кнопке звонка, как вдруг Игнатов заметил, что дверь закрыта не плотно. Он потянул за ручку и дверь… открылась.

— Есть кто живой? — спросил сыщик, заглянув в квартиру.

Ответом ему была все та же тишина. Тогда он ступил за порог и, пройдя короткий коридор, оказался в гостиной. И первое, что он увидел — тело мужчины, который лежал на полу. По луже крови, которая медленно растекалась у него под головой, сыщик сразу определил, что лежащий, скорее всего, уже труп, который стал им буквально только что. И в следующую секунду эта мысль нашла свое подтверждение — в соседней комнате раздался какой-то шум. Бросившись туда, Игнатов увидел, как некий мужчина стоит на подоконнике раскрытого настежь окна, расположенного на пятом этаже. Когда незнакомец обернулся, сыщик обомлел — это был тот самый мужчина со сломанным носом, который едва не зарезал его в доме на Домодедовской улице. Тот тоже узнал сыщика, грязно выругался и в следующую секунду прыгнул с подоконника куда-то в сторону. Когда Игнатов выглянул в окно, он увидел, что незнакомец допрыгнул до края лифта-«стакана» и, стоя на его металлическом ободке, руками ухватился за каменный выступ, обрамлявший последний этаж этого старинного дома. Минуло еще несколько секунд и беглец, ловко подтянувшись на руках, как заправский скалолаз, перекинул тело на крышу. Не рискуя повторить этот трюк, Игнатов предпочел иной вариант погони. Он выскочил из квартиры, при этом едва не сбив с ног участкового, и бросился наверх — к двери, ведущей на чердак. К его счастью, она не была закрыта на ключ, поэтому уже спустя минуту сыщик выбрался через чердачное окно на крышу. И сразу увидел беглеца, который уже достиг конца дома и теперь стоял на краю крыши, обдумывая свои дальнейшие действия. Не мешкая, Игнатов бросился к нему, что, естественно, не укрылось от незнакомца. И он принял отчаянное решение — сделал короткий разбег и прыгнул на крышу соседнего дома, который стоял почти впритык к этому и был ниже его на этаж. Прыжок оказался удачным — беглец благополучно приземлился, после чего вскочил на ноги и продолжил бегство.

Добежав до того места, где только что стоял незнакомец, Игнатов мгновенно оценил ситуацию. Понимая, что если и в этот раз он опять предпримет обходной маневр, то беглеца наверняка упустит, сыщик тоже сделал короткий разбег и прыгнул вниз. И его прыжок также оказался успешным, после чего погоня продолжилась.

Через окно на крыше беглец оказался на чердаке, а оттуда уже в подъезде. Следом тот же путь проделал и Игнатов, только уже опаздывая на несколько минут. Этого времени преследуемому вполне хватило, чтобы выскочить на улицу, где на него натолкнулся… участковый. Однако силы противников оказались неравными — тщедушного вида милиционер ничего не мог противопоставить против натренированного беглеца. Поэтому, едва страж порядка обхватил его сзади руками, когда тот выскочил из подъезда, как беглец сумел тут же вывернуться и нанести милиционеру сильный удар кулаком в голову, от которого участковый упал навзничь. Но этих нескольких секунд Игнатову хватило, чтобы преодолеть последние два лестничных этажа и выскочить на улицу в тот момент, когда беглец еще не успел скрыться за углом. Однако и тот увидел, что погоня за ним продолжается. И вынужден был предпринять решительные действия. Он выскочил на середину улочки прямо под колеса «Москвича», за рулем которого был убеленный сединами пенсионер. В последнюю секунду тот успел нажать на тормоз, что решило его судьбу не в самую лучшую сторону. Беглец распахнул переднюю дверцу и буквально вышвырнул водителя из салона, а сам занял его место. Взвизгнули шины, и автомобиль рванул с места. И в этот самый миг Игнатов выбежал на улицу и успел ухватиться за ручку «Москвича» с противоположной стороны. Дверца распахнулась и сыщик, не сумевший устоять на ногах, повис на двери, не желая разжимать руки.

— Какой же ты упертый, ментяра! — закричал преступник и прибавил скорости. — Отцепись, сука!

Но Игнатов продолжал держаться за дверцу. И только когда он увидел, что навстречу им движется самосвал, в сторону которого начал смещаться «Москвич», он понял, что счет его жизни пошел на секунды. Поэтому он вынужден был разжать руки, и оказался на асфальте. В следующую секунду за его спиной раздался визг тормозов, а затем по его адресу послышались такие отборные ругательства, которые он редко от кого слышал, несмотря на свой немалый стаж работы в милиции. В роли ругавшегося выступал таксист, который вез пассажира — пожилую женщину с хозяйственной сумкой в руках. Вскочив на ноги, Игнатов бросился к такси, на ходу доставая из кармана пиджака свое служебное удостоверение.

— Надо догнать вон тот зеленый «Москвич!», — приказал таксисту сыщик, запрыгивая на свободное переднее сиденье.

— Но мне бабусю надо на Селезневку довезти, — сообщил водитель.

— Делайте, что я сказал! — ответил на этот возглас Игнатов, при этом так посмотрел на собеседника, что тот предпочел не спорить и снова уселся за руль.

Когда они выскочили с Делегатской на Самотечную улицу, они сразу увидели уходящий на большой скорости «Москвич».

— Он что натворил? — поинтересовался таксист у сыщика, прибавляя газу.

— Убил человека, — сообщил Игнатов и добавил: — Так что упустить мы его с вами не должны.

Тем временем беглец свернул на Селезневскую улицу — на ту самую, куда таксист должен был доставить пассажирку.

— Бабушка, вам куда надо? — поинтересовался Игнатов.

— В баню, сынок, — сообщила пассажирка.

— Хорошо, сейчас мы вас высадим, только вы постарайтесь, пожалуйста, выйти побыстрее, — ответил сыщик, давая тем самым приказ водителю.

И когда они поравнялись с Селезневскими банями, автомобиль притормозил и бабушка, как могла быстро, выбралась из машины. После чего такси продолжило погоню. Впрочем, длилась она недолго. Возле метро «Новослободская» беглец остановил «Москвич» и, выскочив из него, бросился в двери метрополитена. При этом турникеты он миновал, даже не подумав бросить туда положенные пять копеек — он просто перепрыгнул их, как заправский бегун-стайер. То же самое спустя минуту сделал и Игнатов, который успел вбежать в последний вагон метропоезда, в то время как беглец забежал в его середину.

На станции «Проспект мира» преступник выбежал из поезда и, расшвыривая в сторону людей, мешавших ему убегать, бросился к эскалатору. Игнатов отставал от него на несколько десятков метров, но те секунды, которые тратились беглецом на препятствия, позволили ему в итоге у начала эскалатора догнать-таки незнакомца. И когда тот забежал на поднимающиеся вверх ступени, сыщик прыгнул ему на спину. И они оба упали на эскалатор, после чего между ними началась яростная борьба, которая стала продолжением той, что не была закончена в доме на Домодедовской улице.

Нанося удары в голову, лежащего под ним противника, Игнатов старался попасть в затылок, чтобы одним ударом вырубить беглеца. Но это оказалось делом весьма трудным — у незнакомца был такой мощный затылок, что он выдержал целую серию ударов. После чего преступник изловчился и так саданул локтем в живот Игнатову, что тот отлетел назад. Это позволило незнакомцу вскочить на ноги и нанести удар ступней прямо в грудь поднимающегося к нему сыщика. От этого удара Игнатов снова упал и скатился на несколько ступеней вниз. А беглец, воспользовавшись этим, бросился бежать вверх по эскалатору. Спустя несколько секунд следом за ним побежал и Игнатов.

Выскочив из метро на оживленный проспект Мира, преступник увидел, что от остановки отходит троллейбус. Он тут же устремился в его сторону и успел заскочить на заднюю подножку в самый последний момент. А вот Игнатов это сделать опоздал, поэтому вынужден был догонять «рогатого» на своих двоих. Поскольку троллейбус только начал свой разгон, сыщику удалось догнать его через несколько десятков метров и ухватиться за лесенку на его «спине». При этом в заднем окне он успел заметить, как преследуемый, расталкивая пассажиров, пробирается к передней двери. И тогда сыщик поднялся по ступенькам вверх и, ухватившись за тросы, сбросил «рога» троллейбуса с контактной линии. После чего громоздкая махина тут же остановилась. Расчет был на то, что водитель выйдет из троллейбуса, забыв открыть входные двери. Но тот поступил по-своему — двери открыл, поскольку до ближайшей остановки оставались считанные метры. Этим и воспользовался преступник — выскочив из передней дверцы, он перебежал улицу и скрылся в ближайшем дворе. То же самое собирался сделать и Игнатов, но в тот момент, когда он выбежал на проезжую часть, сзади на него наехала «Волга»-ГАЗ-24. И хотя удар был не сильным, однако сыщик упал на землю и потерял драгоценное время. А когда он, наконец, оказался в том дворе, куда несколько минут назад нырнул беглец, от того уже и след простыл. Он исчез, растворившись в кривых улочках огромного мегаполиса.

22 июня 1983 года, среда. Москва, Минское шоссе

Спрятавшись за деревьями в лесопосадке, которая обрамляла Минское шоссе с обеих сторон, Александр Бородин внимательно следил за вечерней дорогой. В эти часы оно было пустынным и идеально подходило для конфиденциальной встречи. Даже если бы тот, с кем сегодня здесь было назначено свидание, привел за собой «хвост», его бы сразу можно было различить, поскольку шоссе, в еще не начавшихся сумерках, идеально просматривалось в обе стороны. Наконец тот, кого поджидал Бородин, появился на черной «Волге», которая остановилась ровно в нескольких метрах от поваленного столба на противоположной от Александра стороне шоссе. Затем из автомобиля вышел водитель, который отошел на почтительное расстояние от «Волги» и закурил. Как только он это сделал, Бородин еще раз внимательно осмотрел трассу в обе стороны и, не заметив ничего подозрительного, вышел из своего укрытия. Преодолев те несколько метров, что отделяли его от автомобиля, он забрался в салон. Причем сел на заднее сиденье, в то время как его собеседник, Георгий Цинёв, восседал на переднем.

— Доброй ночи, Георгий Карпович, — поздоровался инициатор встречи с генералом.

— Доброй… не знаю, как вас называть, — ответил Цинёв.

— Зовите меня Михаилом, — ответил на эту реплику Бородин.

Называть свое настоящее имя он не планировал, как и показывать собеседнику свое подлинное лицо. Бородин пришел на эту встречу с измененной внешностью: под кепкой у него был парик с длинными волосами, на глазах красовались очки с темными стеклами, а под носом топорщились накладные усики — экипировка, которая досталась ему еще со времен его службы во внешней разведке.

— Итак, Михаил, я вас внимательно слушаю, — закончив с предисловием, сразу перешел к делу генерал.

— Вам известно, что над головой вашего человека, начальника контрразведки Григоренко, сгустились тучи? — спросил Бородин.

— Я догадываюсь об этом, — совершенно лысая голова генерала слегка качнулась вперед.

— Но вы пока не знаете, кто претендует на его место. Я могу вам это сообщить.

— И кто же?

— Иван Маркелов.

— Откуда вам это известно? — все так же, не поворачивая головы к собеседнику, спросил генерал.

— Можете не сомневаться, информация пришла из надежного источника. Более того, этот же источник сообщает, что генерал Бобков планирует в скором времени занять ваше место первого зампреда. И назначение Маркелова во главе контрразведки — это один из предварительных шагов на этом пути.

— Что еще вы хотите мне сообщить? — после небольшой паузы спросил у собеседника генерал.

— Следующим шагом ваших недоброжелателей может быть отставка еще одного вашего человека — Виталия Федорчука, — продолжил свою речь Бородин. — Дело, которое Андропов затеял в Узбекистане против тамошней милицейской номенклатуры, это не только удар по Щелокову — это почва и для удара по Федорчуку.

— Каким образом?

— Вы же поддержали создание Управления «В» в структуре военной контрразведки, которое будет заниматься контрразведкой в органах МВД? Однако своего человека во главе этого подразделения вам поставить не удастся — он уже найден. Это Василий Сергеев, который почти двадцать лет проработал в органах в Ставропольском крае. Догадываетесь, кто стоит за его назначением?

— Горбачев?

— Он самый — любимчик Андропова, человек который рано или поздно планирует сменить его на посту генсека. Так вот управление «В» для Сергеева — это ступенька к креслу начальника третьего главка и структура для сбора компромата на Федорчука и защиты кавказских интересов.

Помимо того, что Сергеев возглавлял Ставропольский КГБ, он еще более четырех лет (1973–1977) руководил КГБ в Кабардино-Балкарии — регионе, где процветало «цеховое братство».

— А если вы ошибаетесь?

— Может быть, — согласился с предположением генерала Бородин. — «Эрраре хуманум ест», или «Человеку свойственно ошибаться». Только сдается мне, что любимчик вашего врага вряд ли сможет стать вашим другом.

— И что вы в таком случае предлагаете? — после короткой паузы, понадобившейся ему для того, чтобы обдумать услышанное, спросил генерал.

— Ничего нового, поскольку все уже изобретено до нас. Поэтому я предлагаю действовать по старому и хорошо проверенному принципу: «Враг моего врага — мой друг».

— И кто является моим другом в этой ситуации?

— Совсем недавно это мог быть Щелоков, но он уже битая карта. А вот Рашидов еще не пал.

— Но это только дело времени.

— В таком случае, следом падете и вы.

— Мы все когда-то падем, уважаемый Михаил, — в голосе генерала его собеседник услышал нотки обреченности.

— Ладно, если падем только мы, а если вместе с нами падет и страна, за которую вы, насколько я знаю, проливали свою кровь на фронте? — прибег к последнему аргументу Бородин. — Неужели вы не видите, куда Андропов и его команда могут затащить страну под видом реформ?

— Куда?

— В пропасть! Андропов так активно сеет зубы дракона, что рано или поздно они дадут страшные всходы.

— Что вы имеете в виду?

— Из строя выбиваются наиболее преданные кадры, да еще прошедшие войну, чтобы на их место пришла поросль молодых волков, готовых загрызть кого угодно. Если вы этого не понимаете, тогда советую перечитать одну очень мудрую книгу, которой мы все зачитывались в детстве — «Остров сокровищ». Помните, что сказал капитан Джон Сильвер: «Смейтесь, разрази вас гром, смейтесь! Через час вы будете смеяться по-иному. А те из вас, кто останется в живых, позавидуют мертвым!».

И Бородин взялся за ручку двери, чтобы выбраться из автомобиля.

— Подождите, — остановил его генерал, все так же не поворачивая головы. — Спасибо вам за этот разговор — я вас услышал. Не знаю, кто вы и сколько вам лет, но вы меня приятно удивили. Надеюсь, что мы с вами еще встретимся, но уже при других обстоятельствах и в другой обстановке. Ступайте, и… берегите себя.

23 июня 1983 года, четверг. Афганистан, гарнизон и кишлак Гарсалай под Мазари-Шарифом.

Сержанту Ивану Сараеву (в обиходе — Сарай) оставалось до дембеля чуть больше ста дней. Будь это где-нибудь в любой точке Союза и не было бы никаких забот — жди появления в конце сентября приказа министра обороны Дмитрия Устинова, и в ус не дуй. Но в Афгане все было иначе — здесь каждый день мог стать твоим последним днем. Поэтому, когда сегодня под вечер пацаны предложили Сараю отправиться в самоволку — сходить за бакшишем (подарками) в дальний кишлак Гарсалай, он поначалу хотел отказаться. Но когда узнал, что его одногодок и такой же «дед», как и он, Петр Хомутов (в обиходе — Хомут) подбил на это дело двух салабонов (солдат из младшего призыва, прибывших несколько месяцев назад из учебки в Термезе), один из которых был Сараеву «зёмой» — земляком из Ногинска, он решил присоединиться к этой «экспедиции». Зная говеный характер Хомута, который всегда отыгрывался на слабых, Иван просто не смог бросить салабонов на произвол судьбы.

Кишлак Гарсалай был средним по размерам населенным пунктом в здешних горах. Однако обитала в нем лишь половина жителей — остальные сбежали в Пакистан, спасаясь от ужасов войны. Несколько дней назад гарнизонные разведчики пустили слух, что в кишлак должен прийти караван из Пакистана, собранный беженцами для своих оставшихся родственников. И хотя слух был непроверенный, однако соблазн разжиться бакшишем был большим. Вот Хомутов и подбил пятерых солдат (трех «дедов» и двух салабонов) на эту вылазку. Таким образом, Сараев оказался седьмым в этой группе, включившись в нее в самый последний момент.

— Мы прямо, как «великолепная семерка», — сострил Хомутов, когда группа, под покровом темноты выдвинулась из спящего гарнизона в направлении кишлака.

Шли налегке, прихватив с собой лишь «калаши» и облегченные РД (рюкзаки десантника), где кроме нескольких «магазинов» с патронами и пары-тройки банок тушенки ничего больше не было. Обернуться предполагали к утру, объяснив свою вылазку начальству разведкой местности. Впрочем, если бакшиш окажется хорошим, то комбату можно было в качестве откупного презентовать ценный сувенир в виде магнитофона «Трайдент» или еще чего-то похожего.

Хомутов шел впереди, заломив панаму на затылок, а руки положив на «калаш», который висел у него на груди. Весь его вид указывал на то, что их ждет легкая прогулка, а не опасное приключение. Он вообще относился к своей жизни пофигистски, впрочем, как и к чужим тоже. Он вырос в детдоме, где царило право сильного, поэтому свои детдомовские привычки перенес и в армию. Боец он был отважный, ничего и никого в бою не боялся, однако жестокий нрав делал его опасным не только для врагов, но и для своих же сослуживцев. Поэтому Сараев, когда они двинулись в путь, подошел к двум салабонам и посоветовал им держаться поближе к нему, если они хотят вернуться назад живыми.

Где-то ближе под утро группа подошла к кишлаку со стороны виноградников. Впереди зримо маячили кишлачные дувалы, освещаемые ярким полумесяцем, висевшем на фиолетовом небе. Бойцам оставалось преодолеть последние несколько сот метров, когда звенящую тишину стали внезапно сотрясать многочисленные автоматные выстрелы, доносившиеся из кишлака. Услышав эту пальбу, бойцы пригнулись и предпочли вернуться под укрытие виноградных кустов.

— Что за херня там происходит? — выругался Хомутов, сдвигая панаму на лоб.

— Может, это наши разведчики «духов» засекли? — высказал предположение Константин Урюпин, еще один «дед», призванный сюда из Магнитогорска.

— А ты что скажешь, Микола? — обратился Хомутов к рослому украинцу Николаю Мироненко, который всю дорогу вертел в руках свою любимую игрушку — штык-нож, с которым он умел обращаться так, как никто из здесь присутствующих.

— Кто бы там ни был, но нам туда соваться пока не стоит, — ответил Микола, продолжая выделывать пассы холодным оружием.

— Сарай, ты тоже так думаешь? — Хомутов бросил взгляд на Сараева.

— Микола говорит редко, но метко, — последовал ответ, который решил исход этого короткого совещания.

А стрельба и крики в кишлаке не прекращались. Было понятно, что кто-то истребляет тамошних жителей, не жалея патронов. Но кто это был, до сих пор оставалось неясным. Впрочем, эта неизвестность длилась недолго. Вскоре со стороны кишлака по направлению к виноградникам устремились два четких силуэта. По мере приближения к солдатам, эти силуэты трансформировались в двух людей — седого старика и девочку лет семи-восьми. Причем последняя бежала быстрее своего напарника и периодически останавливалась, когда расстояние между ними становилось слишком большим. Между тем вскоре за спинами беглецов нарисовались еще два силуэта. Они что-то кричали на ходу и стреляли из «калашей» по убегавшим. Стало понятно, что это погоня. А когда два преследователя подбежали поближе, стало, наконец, ясно, кто устроил бойню в кишлаке. На преследователях была типичная одежда «духов» (душманов) — на теле пайран тюмбан (рубаха и штаны), на голове паккуль (душманка), на лицах бороды, в руках «калаши», из которых они палили по убегающим.

Беглецы были уже почти у цели — до кустов виноградника оставалось пару десятков метров, когда спину старика пронзила длинная очередь из «калаша». Старик взмахнул руками и рухнул на землю лицом вниз. Заметив это, девочка бросилась к упавшему и, схватив его за безжизненную руку, попыталась поднять. Но старик лежал без движения, уткнувшись лицом в землю. Тем временем преследователи были уже совсем близко. Один из них, тот, что бежал первым, присел на одно колено и, выставив вперед автомат, стал целиться в девочку. Однако выстрелить он не успел — его опередил Сараев. Выскочив из виноградника, он нажал курок своего автомата и накрыл духов таким плотным огнем, что спустя несколько секунд все было кончено — оба душмана, прошитые пулями, рухнули на землю.

— Инжибю! Иди сюда! — крикнул девочке Сараев и для пущей убедительности взмахнул рукой.

Девочка колебалась, все еще держа в руке ладонь своего погибшего деда. Но в этот момент со стороны кишлака показалась целая орава «духов», которые оглашали воздух криками и палили из автоматов. Они бежали к виноградникам, привлеченные звуками стрельбы. Увидев эту толпу, девочка вскочила на ноги и бросилась на зов Сараева.

— На хера тебе эта душманка? — закричал Хомутов и вскинул автомат, направив его на девочку.

Но Сараев ударом ладони по стволу поднял оружие вверх и пули ушли в небо.

— Она пойдет с нами! — выдохнул в лицо озверевшему напарнику Сараев и, схватив перепуганную афганку за руку, потащил ее за собой, вглубь виноградников — в ту сторону, откуда они недавно пришли.

Вся группа бросилась следом за ними, поскольку пули бегущих к ним «духов» уже ложились буквально им под ноги.

Спустя несколько минут солдаты выскочили из виноградника на пыльную дорогу и первое, что увидели — новую толпу душманов, которые бежали им навстречу. Стало понятно, что дорога к гарнизону перерезана — штурмовать всемером превосходящего тебя чуть ли не вдвое противника было смерти подобно. Единственное, что оставалось — это уходить в горы по тропе, которая простиралась справа. Туда солдаты и бросились, на бегу отстреливаясь от преследователей.

23 июня 1983 года, четверг. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

По озабоченному лицу, с каким вошел в его кабинет Павел Лаптев, Андропов сразу догадался, что произошло что-то экстраординарное. И генсек не ошибся.

— Юрий Владимирович, вчера поздно вечером наша «наружка» засекла, как Цинёв, в сопровождении одного лишь водителя, выехал на «Волге» со своей дачи и отправился на Минское шоссе. Там он свернул на пустынный участок трассы и на тридцатом километре остановился. Наша «наружка» побоялась близко сунуться — могла засветиться. Назад цинёвская «Волга» проехала спустя примерно полчаса. А сегодня утром Георгий Карпович напросился на прием к Черненко и пробыл у него больше часа. О чем они говорили неизвестно.

— А вот мне известно, — отреагировал на это сообщение Андропов.

И, поймав на себе удивленный взгляд своего помощника, генсек пояснил:

— Я не имею в виду, что у меня есть стенограмма этого разговора, но аналитические способности я еще не растерял. И уверен, что говорили они о том, как противостоять нашим действиям. Или у вас есть какие-то иные размышления на этот счет?

Лаптев в ответ отрицательно качнул головой. А Андропов продолжал вопрошать:

— Надеюсь, вы догадываетесь, зачем Георгий Карпович, вместо того чтобы парить перед сном ноги в тазике с горячей водой, сорвался на пустынное Минское шоссе?

— Полагаю, что он с кем-то встречался.

— Может, вы знаете с кем?

— Думаю, с «кротом»-узбеком.

— Отрадно, что мы с вами думаем одинаково, Павел Павлович, — сказав это, Андропов поднялся из-за стола и подошел к окну. — Вот именно, что Цинёв, скорее всего, имел тайное рандеву с человеком, которого Рашидов ласково называет Джурой. И представляете, что именно тот ему мог наговорить, если спустя несколько часов после этой встречи Цинёв бежит к Черненко? И вообще — вы можете себе представить уровень этого «крота», если он имеет выход на первого зампреда КГБ? Это значит, что он свил себе гнездо буквально у нас под носом, а мы до сих пор ничего про него не знаем. Как идут дела с его поисками, в конце концов?

— Люди Григоренко работают день и ночь, Юрий Владимирович, — бросился в объяснения Лаптев. — Однако проверке подлежат несколько десятков человек, поэтому дело движется не так быстро, как этого бы нам хотелось.

— Но с момента, когда мы засекли этого «крота» прошло уже больше недели, а воз и ныне там! Между тем этот Джура времени не теряет — добрался уже до Цинёва. Следующим его шагом, судя по всему, будет встреча с самим Черненко.

Выплеснув свои эмоции, Андропов замолчал и, отвернувшись от помощника, уставился в окно. Постояв так около минуты, генсек, наконец, вновь нарушил тишину:

— Вызовите ко мне Григоренко.

Когда Лаптев ушел, Андропов вернулся за стол и, откинувшись на спинку кресла, задумался. «Судя по всему, без участия «Савелия Прохоровича» это дело с мертвой точки долго не сдвинется, — размышлял генсек, глядя на морской пейзаж, изображенный на картине, висевшей на противоположной стене кабинета. — Ничего не поделаешь, но обстоятельства сильнее нас. Надо брать этого Ибраева и привозить к нам. Кстати, этот ход может помочь нам нащупать подходы к «кроту» и с другой стороны. Ведь жена этого ресторатора, как я помню, молодая женщина, да к тому же еще и беременная. Наверняка после того, как ее супруг окажется у нас, она начнет волноваться и в таком состоянии может совершить кучу ошибок. Например, бросится за помощью если не к «кроту», то к людям, которые могут поддерживать с ним связь. Ведь не может такого быть, чтобы жена не была посвящена в круг знакомых своего супруга. Короче, надо скорее решать вопрос с Ибраевым».

23 июня 1983 года, четверг. Ташкент, Комсомольское озеро

Вот уже минула почти неделя, как Баграт Габрилянов приехал в Узбекистан, а жара здесь не спадала — ртутный столбик показывал почти сорок градусов. Для жителя Тбилиси, где в июне средняя температура обычно держалась в пределах 26–28 градусов тепла, эти лишние десять градусов, которые держались здесь даже вечером, были большим испытанием. Но Баграт стоически переносил это неудобство, тем более, что оно было единственным — все остальное ему здесь категорически нравилось. А теперь, когда он отнес злосчастное портмоне с деньгами в милицию, с его плеч упала такая гора, что на душе стало легко и спокойно. И даже приближающиеся экзамены в Политех, до которых оставалось чуть больше месяца, его не сильно напрягали — в своих знаниях Баграт был уверен на все сто процентов. «В крайнем случае, если не поступлю, снова пойду работать — мне не привыкать», — думал юноша, лежа под палящими лучами солнца на пляже Комсомольского озера, куда он пришел сегодня освежиться вместе с сотнями других ташкентцев.

С места, на котором лежал Баграт, открывался прекрасный пейзаж на озеро и его окрестности. Прямо по курсу возвышались два горбатых моста, под которыми плескались люди и бороздили водную гладь прогулочные лодки, а справа виднелось здание ДСО «Спартак», за которым было кафе «Отдых» и пекарня, откуда легкий ветерок доносил вкусные запахи печеного теста. Запахи были настолько дурманящими, что Баграту захотелось чего-нибудь поесть. Поэтому, в последний раз окунувшись в воду, он быстро оделся и отправился в кафе, чтобы заморить червячка. Однако дойти туда не успел. Где-то на полдороги кто-то так хлопнул его сзади по плечу, что он едва не упал, споткнувшись о дорожный бордюр на асфальте.

— Куда чешешь, зёма? — услышал он радостный возглас за спиной.

Обернувшись, Баграт увидел того самого воришку с базара на улице Шота Руставели — Дениса.

— В кафе чешу, — не менее радостным голосом ответил Баграт.

Он и в самом деле был несказанно рад снова встретить этого парня, учитывая тот факт, что за это время он был единственным человеком, с кем Баграт по-настоящему близко сошелся.

— А ты почему один — где твоя Тамилла? — продолжал удивляться Денис.

— Ты тоже, как я вижу один — где твоя Зоя? — вопросом на вопрос ответил Баграт.

— Моя Зойка сейчас на работе — продает книжки, — сообщил Денис. — А вот твоя, насколько я понял по твоей физиономии, бесследно исчезла.

— Почему бесследно — следы всегда остаются.

— И ты пришел их искать на это озеро?

— Нет, я передоверил это дело милиции, — ответил Баграт. — Она у нас за это деньги получает.

— То есть, ты хочешь сказать, что найденные башли, в размере «куска», ты отнес в милицию? — искренне удивился Денис.

— А куда еще я должен был их отнести — тебе что ли?

— Дурачок, у меня бы они целее были, — доставая из кармана пачку сигарет «Родопи», ответил Денис. — А теперь пиши пропало.

— Это почему же? — насторожился Баграт.

— Ты их, случаем, не в то отделение отнес, которое за парком Кирова?

— В него.

— И кому сдал?

— Капитану Семену Кухарчуку.

Услышав эту фамилию, Денис едва не поперхнулся сигаретой, которую он успел уже отправить себе в рот.

— Ты чего? — удивился Баграт.

— Ничего, ты оказывается не просто дурачок, а идиот клинический. Ты про меня ему что-нибудь говорил?

— Не бойся, я ему приметы другого парня назвал, — успокоил приятеля Баграт. — А почему ты назвал меня идиотом?

— Потому что Кухарчук, или Кухарка, как его называют, самый продажный мент во всей округе. Угораздило же тебя именно на него нарваться! Что в тот день другие менты не работали?

— Так уж получилось, — пожал плечами Баграт.

— Да ладно, не переживай — деньги-то все равно не твои, — закурив, наконец, сигарету, произнес Денис. — Как говорится, бог дал, бог взял.

— Какой, к черту, бог, если они, как ты говоришь, этой Кухарке достались? — не скрывая своего возмущения, заявил Баграт. — А ты не врешь на счет него — может, у тебя к нему личные счеты?

— Не вершишь? Имеешь право. Ты у нас человек приезжий, а я его уже почти десять лет знаю. Надо будет, Кухарка свою мать продаст, выкупит, а потом снова продаст — еще дороже. А если не веришь, ступай в ментовку, и поинтересуйся у Кухарчука, где тот «кусок», что ты ему принес. Он его давно себе в карман положил, а портмоне выбросил за ненадобностью. Как и твое заявление, которое ты ему накатал. У вас что, в Тбилиси, продажных ментов не бывает, что ты такой доверчивый?

— Я думал, в Ташкенте с этим делом по-другому, — честно признался Баграт.

— Это на тебя так наше солнце подействовало. Ташкент, конечно, город расчудесный и люди в нем живут прекрасные. Но после землетрясения сюда ведь не только цвет нашей страны приехал. Сюда и разные кухарчуки понаехали. Вот на одного из них ты и нарвался.

Заметив, как погрустнел после этих слов его приятель, Денис понял, что переборщил и, выпустив изо рта дым, положил руку Баграту на плечо и попытался его успокоить:

— Ладно, не переживай. Пойдем лучше в кафешку — я угощаю.

Однако Баграт вежливо снял ладонь друга со своего плеча и, глядя ему в глаза, произнес:

— Ты уж извини, но я все-таки пойду и проверю — вдруг ты не прав?

— Пожалуйста, я не держу, — ответил Денис. — Но с тобой пойти не могу — меня там каждая собака знает.

23 июня 1983 года, четверг. Афганистан, горы под Мазари-Шарифом

После очередного короткого боя на горной тропе «духи», понеся потери в виде трех убитых, отступили за каменную гряду, где затаились. Было понятно, что отдышавшись, они снова полезут в атаку. Да и как не полезть, если их предводитель Азиз пообещал за голову девочки хорошую сумму в американских долларах.

Сараев лежал за валуном и изредка выглядывал наружу, проверяя, что делают духи. Но с их стороны никакого движения не было. Рядом с Сараевым лежала девочка и двое салабонов, которые с самого начала этого похода держались Ивана. Было видно, что они напуганы, но вида старались не подавать, тем более находясь рядом с ребенком.

— Эсм шома чист (Как тебя зовут)? — обратился к девочке Сараев.

Та поняла вопрос, но вместо ответа стала показывать себе пальцем в рот и мотать головой.

— Да она немая, — догадался один из салабонов — Виктор Лосев, тот самый земляк Сараева из Ногинска. — Слышать слышит, а говорить не может.

— На хера ты ее тащишь? — вновь завел старую пластинку Хомутов, лежавший неподалеку за соседним валуном.

— Хомут, она ребенок, — не поворачивая головы, ответил Сараев.

— Это она сейчас ребенок, а лет через пять станет душманской подстилкой и родит на свет несколько маленьких душманчиков, — и Хомутов передернул затвор своего автомата. — Забыл, как Лешку Кутепова двенадцатилетний душманский выкормыш из «калаша» в спину уделал? Забыл?

— Ничего я не забыл, но девчонка тут ни при чем! — ответил Сараев, с ненавистью глядя в глаза Хомутову: — Так что заглохни!

— Еще поглядим, кто из нас первым заглохнет, — и Хомутов смачно сплюнул в сторону Сараева.

В это время на стороне душманов началось какое-то движение. А затем оттуда к солдатам кто-то обратился, причем на чистейшем русском языке:

— Пацаны, не стреляйте — разговор есть.

— Ты что, русский? — после секундного замешательства первым среагировал на этот призыв Хомутов.

— Да, русский. Если слово дадите, что стрелять не будете, я к вам подойду для разговора.

— Хорошо, подходи — мы в парламентеров не стреляем, — ответил Хомутов.

И в следующую секунду из-за камней на той стороне встал молодой мужчина в афганской одежде. Когда он подошел ближе, солдаты разглядели его лицо. Оно было европейского типа, окаймленное небольшой бородой белесого цвета. Остановившись в нескольких метрах от позиции советских солдат, незнакомец (а это был никто иной, как Азиз, он же Валдис (Валентин) Карлинын) произнес:

— Отдайте нам девчонку, и мы вас не тронем — гуляйте на все четыре стороны. Нам только она нужна, а вы нам по херу.

— А тебя как зовут, служивый? — спросил Сараев, поднимаясь из-за валуна.

— Зови меня Азизом.

— Ты что имя сменил? — не скрывая удивления, задал очередной вопрос Сараев.

— Имя и веру, — кивнул головой Азиз.

— Как же тебя угораздило? — подал голос Леонид Сохнин, который был пятым «дедом» в этой группе.

— Жить хотелось, — коротко ответил Азиз.

— И как же тебе теперь живется? — поинтересовался Сараев.

— Как видишь, нормально.

— Где же нормально, если ты своих же русских пацанов убиваешь? — возмутился Сохнин. — Хороших хозяев ты себе выбрал.

— Не хуже ваших. Мои мне хотя бы платят хорошо, а ваши что вам дают — ежедневную политинформацию в ленинской комнате? Послали вас на смерть, а сами в Кремле отсиживаются? Что вы здесь делаете, ребята? У вас что, дома проблем мало, что вы в чужие свой нос суете? Вы бы лучше у себя на родине со своими кремлевскими старперами разобрались. Только у вас кишка тонка им это в лицо сказать. Вы лучше афганцев убивать будете.

— Пока не мы, а вы весь кишлак замочили, а теперь вот и за головой этой девчонки охотитесь, — справедливо заметил Сараев, кивнув в сторону той, из-за которой вся эта заварушка и закрутилась.

Девочка стояла в сторонке не жива и не мертва, и во все глаза смотрела на Сараева, который в ее понимании здесь был единственным человеком, кто мог ее спасти.

— А вы чем хороши — зачем в кишлак приперлись? — негодовал Азиз. — Наверняка афганцев потрясти хотели — бакшиш с них содрать. А если бы кто-то стал сопротивляться, вы бы ему глотку быстро перерезали. Разве не так?

— А на фига тебе девчонка? — задал Сохнин вопрос, который у всех присутствующих давно вертелся на языке.

— Не вашего ума это дело — отдайте и все, — все так же зло ответил Азиз. — На хер вам жизни свои класть за эту афганку. Вы же, небось, уже дембеля, скоро домой поедете. А с этой девчонкой у вас больше шансов на тот свет попасть, чем на родину. Мы от вас все равно не отстанем.

— А если отдадим, отстанете? — спросил Константин Урюпин.

— Слово даю, что отпустим вас на все четыре стороны. У нас заказ только на нее одну.

После этих слов в разговоре повисла пауза, во время которой каждый из присутствующих обдумывал услышанное. Наконец, первым принял решение Сараев. Направив свой автомат на Азиза, он произнес:

— Не отдадим мы вам ребенка.

— А ты почему за всех решаешь, Сарай? — возмутился Урюпин. — Если тебе хочется Александра Матросова из себя корчить, то другим жить охота. Я уже дембельский альбом сделал. Короче, пацаны, я умываю руки.

И Урюпин закинул автомат себе на плечо и, обращаясь к Азизу, спросил:

— Если я с тобой пойду, отпустишь меня?

— Без вопросов, — кивнул головой Азиз. — А остальные?

Однако из солдат больше никто не захотел последовать примеру своего товарища. И трудно было сказать, чего было больше в этом их поступке — стремление положить свою жизнь за эту девчонку, или нежелание принять помощь от этого презренного, перекрасившегося в другую веру человеку.

— Ладно, пацаны, тогда не обижайтесь, — развел руками Азиз и, кивком головы позвав с собой Урюпина, отправился к своим.

Когда они оказались среди душманов, Азиз спросил у солдата:

— Тебя как зовут?

— Константин.

— Откуда родом, Костя?

— Из Магнитогорска.

— Далековато, — покачал головой Азиз и, сделав шаг вперед, вонзил острое, как бритва, лезвие ножа в грудь солдата.

Урюпин ойкнул и, вытаращив изумленные глаза на своего убийцу, медленно осел на землю. Азиз наклонился и вытер окровавленное лезвие о гимнастерку убитого. Все это происходило не только на глазах у душманов — это видели и товарищи убитого. Этой показательной казнью Азиз посылал им недвусмысленный сигнал — переговоров больше не будет, вас ждет такая же, а может быть, и более мучительная смерть.

23 июня 1983 года, четверг. Москва, Старая площадь, кабинет члена Политбюро ЦК КПСС Константина Черненко

Когда Владимир Окунский вошел в кабинет Черненко, тот встал из-за стола и, шагнув навстречу, первым протянул руку для рукопожатия.

— Как добрались, Владимир Викторович? — поинтересовался хозяин кабинета, жестом приглашая гостя занять место за столом.

— Спасибо, Константин Устинович, хорошо, — ответил Окунский, присаживаясь на стул.

Он прилетел в Москву из Ташкента час назад и сразу из аэропорта направился к Черненко, который специально выкроил время для аудиенции с ним. Они давно знали друг друга — около пятнадцати лет. А познакомил их Брежнев, который в конце 60-х взял Черненко с собой в Узбекистан, чтобы лично ознакомиться с восстановленным после землетрясения Ташкентом. Владимир Окунский как раз этим восстановлением и занимался, будучи первым секретарем Ленинского района — больше всего пострадавшего от природной стихии. Высокие гости пробыли в Узбекистане несколько дней и для них это было незабываемое время. После осмотра Ташкента их повезли на озеро Тузкан, где устроили роскошную охоту на уток, памятую о том, что Брежнев был заядлым охотником. И пока генсек всю дорогу общался с Рашидовым, досуг Черненко скрашивал Окунский. Тогда они близко и сошлись. И сидя за одним столом за бутылкой охлажденной «Старки», много говорили о жизни, вспоминая молодость. Именно тогда Черненко и узнал многие факты из жизни своего собеседника, которые не уместились в его анкете. Например, о том, как Окунский, родившись на Житомирщине, в годы войны 15-летним мальчишкой сражался в партизанском отряде — был разведчиком. А когда война закончилась, поступил учиться в железнодорожный техникум. А в Узбекистан он попал чуть позже, в 50-е — по комсомольской путевке его отправили работать на Ташкентский вагоноремонтный завод. И в итоге Окунский так прикипел душой и сердцем к этим краям, что решил остаться в них навсегда. На заводе он прошел путь от мастера кузнечного цеха до заместителя директора. А затем его выдвинули на партийную работу.

Когда в 1981 году Рашидов рекомендовал Окунского на пост заведующего отделом организационно-партийной работы (ключевого органа в структуре ЦК, мозга партии, отвечающего за ротацию ее кадров), Черненко эту инициативу поддержал, хотя у этого назначения были серьезные противники, как в самом Узбекистане, так и в Москве. Но тогда это сопротивление удалось преодолеть. И вот теперь, когда над головой уже самого Рашидова сгустились тучи, он отправил в Москву именно Окунского, чтобы тот встретился с Черненко и заручился его поддержкой.

— Как здоровье Шарафа Рашидовича? — спросил Черненко, усевшись за стол напротив гостя.

— Не очень, учитывая ту ситуацию, что сложилась вокруг него, — честно признался Окунский.

— Надеюсь, оно станет лучше, когда он узнает, что его просьба об отзыве товарища Грекова в Москву удовлетворена, — сообщил хозяин кабинета новость, ради которой Окунский и приехал в столицу. — Мы также не против, чтобы место Грекова занял товарищ Осетров. Мы давно знаем Тимофея Николаевича как принципиального и честного коммуниста, тем более о нем ходатайствует сам Шараф Рашидович.

— Ваши слова, как бальзам на душу, — улыбнулся Окунский. — А как на счет Мелкумова?

— С этим дело сложнее, — сразу помрачнел Черненко. — Это вотчина Андропова, а он, как известно, теперь еще и Генеральный секретарь. Однако мы работаем над этим, хотя сказать точно, когда будет принято решение по этой кандидатуре, пока сказать нельзя.

— Но есть ли шансы на положительный исход? — с надеждой в голосе спросил гость.

— Надежду терять никогда не стоит, Владимир Викторович, — и лицо Черненко снова просветлело. — Я знаю, что Шараф Рашидович тоже предпринимает определенные шаги в этом направлении, и мы его в этом поддерживаем. С этой компанией надо бороться ее же методами.

— Понятно, передам, — кивнул головой Окунский.

— Передайте также, что в начале июля надо будет провести в Ташкенте совещание по вопросам укрепления законности и правопорядка. Мы пришлем туда товарища Виталия Васильевича Федорчука, который расскажет Шарафу Рашидовичу о сложившейся здесь ситуации и объяснит, как ему поступить дальше. И еще, Владимир Викторович…

Сказав это, Черненко придвинулся к гостю и, наклонив голову, сообщил:

— За вашим человеком, который работает в Москве, ведется охота.

— Каким человеком? — искренне удивился Окунский, который не знал о существовании Джуры.

— Судя по всему, вы человек непосвященный, — по реакции гостя Черненко догадался о его неведении в этом вопросе. — Но вы передайте Шарафу Рашидовичу мои слова. Пусть он будет максимально осторожен в своих действиях на этом направлении. А также передайте мою личную просьбу о том, что может возникнуть такая ситуация, когда мне понадобится узнать имя этого человека. Все запомнили?

Окунский кивнул головой, мысленно представив себе реакцию Рашидова на это сообщение. Вряд ли оно ему понравится, но сможет ли он отказать самому Черненко, который столько делает в нынешней ситуации для него лично и Узбекистана в целом? Для Рашидова эта дилемма могла стать поистине неразрешимой.

Спустя час после этой беседы Черненко пригласил к себе председателя КГБ Виктора Чебрикова. И когда тот уселся перед ним, спросил его напрямик:

— Виктор Михайлович, что происходит в Узбекистане?

— Ничего не происходит, Константин Устинович, — пожал плечами главный чекист.

— А вот мне сообщают, что тамошний председатель КГБ товарищ Мелкумов превышает служебные полномочия — арестовывает вместе с взяточниками невиновных людей.

— Это клевета, которую распространяют люди, заинтересованные в том, чтобы преступники остались безнаказанными.

— Вы в этом так уверены? — глядя в глаза чекисту, спросил Черненко. — Вы давно сами были в Узбекистане?

— Несколько лет назад.

— А речь идет о нынешней ситуации. Вы можете послать туда людей, которые на месте проверили бы эти факты?

Задавая этот вопрос, Черненко прекрасно понимал, что такая экспедиция была бы всего лишь формальностью, поскольку Чебриков работал на Андропова. Однако сам факт подобного демарша дал бы лишний повод сторонникам Рашидова убедиться в том, что здесь в Москве не все поддерживают Генерального секретаря в его политике на узбекском направлении.

— В Узбекистане уже почти два месяца работает группа наших людей, — сообщил Чебриков новость, которую Черненко прекрасно знал.

— Значит, надо послать других людей, которые проверили бы работу этой группы. Ведь у вас в Следственном управлении есть такие подразделения?

Речь шла о 3-м и 4-м отделах, которые выполняли кураторство над следственными подразделениями территориальных органов КГБ. Кроме этого, на Лубянке было еще и Инспекторское управление.

— Это ваше личное поручение или всего Политбюро? — Чебриков задал вопрос, который напрашивался сам собой.

— Вы хотите спросить, знает ли об этом Генеральный секретарь? Отвечаю: не знает. Но вы можете ему об этом доложить и сообщить, что члены Политбюро обеспокоены ситуацией, складывающейся в Узбекистане. И на ближайшем заседании мы попытаемся об этом поговорить.

23 июня 1983 года, четверг. Афганистан, Кабул, район Колола-Пушта

Геннадий Красницкий сидел в своем кабинете в подтрибунном помещении рядом с раздевалкой и изучал список футболистов, которых он на тот момент отобрал для сборной Афганистана. Тут же находился и Виктор Звонарев, который внимательно следил за тем, что делает его приятель.

— Мне кажется, тебе надо взять кого-то из тех ребят, кого ты вчера смотрел в Кабульском университете, — обратился к другу Звонарев.

Вчера они вместе ездили в этот вуз и смотрели за игрой студенческих футбольных команд. Однако Красницкому там никто из игроков не приглянулся. Вот и теперь, оторвав свой взгляд от тетради, он повторил то же, что сказал и вчера:

— Это дворовый футбол, а мы возрождаем сборную. А эти ребята даже для нашей третьей лиги не годятся.

— Но времени остается все меньше, а у тебя в команде некомплект, — напомнил о сложившейся ситуации Звонарев.

— Ничего, еще не вечер, — коротко ответил Красницкий, снова склоняя голову над тетрадкой.

В этот миг в помещение без стука вошел Амредин Кареми вместе с переводчиком — Абдуллой Рахманом, который на протяжении нескольких лет жил в Советском Союзе и хорошо знал русский язык.

— Геннадий, наши люди нашли еще одного футболиста, — сообщил с порога Кареми. — Хороший игрок, выступал за кабульский клуб «Маореф» почти пять лет.

— Как зовут? — машинально спросил Красницкий.

— Хазрат Паштун, живет на севере Кабула — в районе Колола-Пушта.

— Почему же вы его не привезли? — удивился Красницкий.

— Он отказывается играть — боится. К тому же у него жена вот-вот должна родить.

— Дети это хорошо, но футбол этому не мешает, — закрывая свою тетрадь, произнес Красницкий. — Далеко до него ехать?

— Примерно полчаса.

— Тогда едем немедленно, — и Красницкий поднялся из-за стола.

Следом то же самое сделал и Звонарев.

Несмотря на то, что афганская столица находилась под контролем правительственных и советских войск, однако в городе было неспокойно. Во многих районах действовало антиправительственное подполье, поэтому Красницкому была выделена охрана из восьми вооруженных солдат царандоя, а передвигался он на БТР-70, в котором находилось еще четверо бойцов советского спецназа во главе с командиром — Анатолием Калиной.

Поскольку на кабульских улицах БТР пользовался правом беспрепятственного проезда, колонна из трех транспортных средств добралась до нужного района раньше, чем за полчаса. Красницкий выбрался из БТРа и в сопровождении Звонарева, Кареми, переводчика и четверых спецназовцев отправился по нужному адресу. Остальные сопровождающие остались у своих транспортных средств дожидаться возвращения ушедших.

Футболист жил в обшарпанной пятиэтажке на третьем этаже. Звонка в двери не было, поэтому Кареми пришлось стучать. На стук дверь открыла женщина в афганской одежде, под которой угадывался большой живот. Как понял Красницкий, это была жена футболиста, которая стала кричать на Кареми, явно недовольная его приходом. На крик из комнаты в коридор вышел сам глава семейства — мужчина средних лет в спортивных штанах и майке с надписью на английском «Coca-Cola». Судя по выражению его лица, он тоже не слишком обрадовался очередному появлению в его доме Кареми. Тогда бразды правления в общении с хозяевами дома взял на себя Красницкий. Вместе с переводчиком он вошел в коридор и обратился к футболисту:

— Уважаемый, Хазрат, я советский тренер Геннадий Красницкий. Я приехал в вашу страну, чтобы заново собрать сборную Афганистана по футболу. В нашей команде уже есть десять игроков, не хватает одиннадцатого — хорошего центрального нападающего. Я приехал сюда, чтобы предложить это место вам, учитывая ваш богатый опыт игры в футбол за команду «Маореф».

Все это время, пока гость говорил, хозяин квартиры пристально смотрел на говорящего, буквально не сводя с него глаз. После чего внезапно ушел в комнату. Поначалу никто не мог понять, почему он это сделал, поэтому все обескуражено молчали. Однако спустя минуту хозяин появился снова, причем не с пустыми руками — он держал фотографию, которую протянул Красницкому. Тот взглянул на нее и… улыбнулся. На ней был запечатлен эпизод какого-то матча с участием «Пахтакора». Правда, какого именно Красницкий отгадать не смог, но он узнал на фото своих бывших товарищей по команде — Берадора Абдураимова и Вячеслав Солохо. А вот изображенные на снимке соперники были ему неизвестны. И тогда слово взял хозяин квартиры:

— Это фотография сентября тысяча девятьсот семидесятого года. Я играл в молодежной сборной Афганистана, и мы приехали в Ташкент, чтобы сыграть товарищеский матч с «Пахтакором». Вот я на снимке, — и хозяин ткнул пальцем в изображение молодого человека, рвущегося к мячу. — Но вас, уважаемый, на поле в тот день не было. Почему — вы же были лучшим игроком?

— Я повесил бутсы на гвоздь в апреле того же семидесятого, — ответил Красницкий. — Потому и не мог играть в том матче. Как, кстати, он закончился?

— Мы проиграли 6:0, — ответил Паштун, и его лицо расплылось в улыбке.

Это означало, что то поражение оставило в его памяти вовсе не грустные воспоминания. Впрочем, если бы дело обстояло иначе, вряд ли бы он решился показать фотографию именитому гостю.

— Это большая честь для моей семьи, что сам Геннадий Красницкий пришел в наш дом, — вновь заговорил Паштун. — Проходите, мы угостим вас, чем богаты.

Прожив долгие годы на Востоке, Красницкий прекрасно знал, чем является для восточных людей гость — самым желанным человеком. Поэтому отказать в этом приглашении он не мог. Гости прошли в гостиную и расположились за круглым столом. Хозяйка принесла дастархан, на котором лежали лепешки. Затем она удалилась за горячим чаем. А Красницкий, пользуясь моментом, снова обратился к хозяину:

— Нашей команде очень не хватает такого игрока, как вы, Хазрат. Поэтому ответьте, что вы решили. Если вы согласитесь, правительство вашей страны готово щедро вам за это заплатить. За участие в предстоящем турнире вы получите… — и Красницкий перевел взгляд на Кареми.

— Около пятнадцати тысяч афгани, — закончил за тренера его речь футбольный чиновник.

По здешним меркам, это были хорошие деньги — более одной тысячи советских рублей. В это время с чайником в руках в комнату вошла хозяйка и, услышав названную сумму, замерла на месте. Было видно, что эти деньги произвели на нее сильное впечатление. То же самое произошло и с хозяином дома. Поэтому, приняв из рук жены чайник и разлив напиток в пиалы, он ответил коротко:

— Я почту за честь играть в команде, которую тренирует Геннадий Красницкий.

23 июня 1983 года, четверг. Ташкент, отделение милиции

Первое, что сделал Баграт Габрилянов, когда пришел в отделение милиции, так это поинтересовался у дежурного, у себя ли капитан Семен Кухарчук.

— Нет его, когда будет, не знаю, — последовал ответ дежурного, который в этот миг отвечал кому-то еще и по телефону.

— А начальник отделения? — задал следующий вопрос Баграт.

— Тоже нет — уехал на совещание. А тебе он зачем? — кладя трубку на аппарат, спросил дежурный.

Баграт хотел было поведать причину, ради которой он сюда пришел, но в это время раздался очередной телефонный звонок и милиционер снова поднял трубку. Понимая, что в такой обстановке нормального разговора не получится, Баграт вышел на улицу. Там по-прежнему было жарко, поэтому он предпочел остаться под козырьком у входа в отделение и попытаться дождаться Кухарчука здесь — вдруг ему повезет и тот вернется в отделение до конца рабочего дня. Шансов, конечно, на это было мало, но уходить отсюда, не получив нужного ответа, Баграт тоже не мог — разговор с Денисом буквально растревожил его душу. В итоге так пролетело около часа, мимо Баграта проходили разные люди, но нужного человека среди них не было. И, когда юноша совсем было уже отчаялся, и собирался уходить, он увидел того, ради которого сюда пришел. Причем Кухарчук тоже заметил Баграта и, когда приблизился, заговорил первым:

— Ты чего, парень, здесь делаешь?

— Вас жду.

— Это зачем, интересно?

— Как это зачем — хочу узнать, как продвигаются дела с поиском хозяйки портмоне.

— Ах, ты об этом! — всплеснул руками милиционер. — Пока результатов никаких. Но чего ты, брат, ожидал — прошли всего лишь сутки после твоего прихода.

— А деньги где?

— Как где — в сейфе, хозяйки дожидаются, — не скрывая своего удивления, произнес Кухарчук. — Да ты, парень, не сомневайся — найду я твою девушку. Я уже запросы в другие отделения отправил — не сегодня, так завтра все они отчитаются. Вполне возможно, в каком-то из них лежит ее заявление. Так что не беспокойся — иди и учи экзамены. У тебя сейчас голова об учебе должна болеть, а заботы о девушке предоставь мне. Давай, ступай.

И милиционер напутственно похлопал юношу по плечу. И так естественно это у него получилось, что Баграт в это мгновение пожалел, что поверил словам своего приятеля. И хотел было уже отправиться домой, в общежитие. Но в последний момент, когда Кухарчук подходил к дверям отделения, юноша внезапно обернулся и, обращаясь к милиционеру, спросил:

— А я ведь должен был зарегистрировать свое заявление?

Услышав этот вопрос, милиционер, который уже взялся за дверную ручку, остановился и, повернув голову к Баграту, ответил:

— Я же тебе говорил, что сам все зарегистрировал.

— Но я же должен был расписаться.

— Твоей росписи хватит и на заявлении.

— А если не хватит? — продолжал упорствовать Баграт.

— Слушай, парень, чего ты хочешь? — явно теряя терпение, спросил милиционер. — Я же сказал тебе, что все под контролем. Иди и готовься к экзаменам.

— Я пойду, но сначала хочу убедиться в том, что мое заявление действительно зарегистрировано, — твердо заявил Баграт — И еще я хочу посмотреть на деньги.

Услышав это заявление, Кухарчук вернулся к юноше и, глядя ему в глаза, спросил:

— Ты мне не доверяешь? Мне — представителю закона?

— Я вам доверяю, но хочу убедиться. Вам что, трудно показать мне портмоне с деньгами?

Какое-то время они стояли друг против друга и буравили друг друга глазами. Причем от юноши не могло укрыться, что взгляд милиционера, совсем недавно излучавший доброжелательность, теперь стал злым и колючим.

— Послушай, парень, иди отсюда по добру по здорову, — выдавил, наконец, из себя страж порядка. — И не мешай мне работать. А будешь выступать, я сделаю так, что тебя из института вышибут.

— Теперь мне все понятно, — отступая на шаг, произнес Баграт. — Значит, мне правду сказали, что вы можете присвоить себе эти деньги.

— Кто сказал? — грозно сверкая очами, спросил милиционер.

— Не важно. Главное то, что вы не хотите мне показывать деньги, потому что вы их присвоили. И я сейчас пойду в отделение и обо всем там расскажу.

— Ступай, — ответил Кухарчук и даже демонстративно уступил юноше дорогу. — Только кто тебе поверит? Заявление твое я порвал, регистрировать его не ходил. Денег твоих здесь, кроме меня, никто в глаза не видел. А я скажу, что вижу тебя в первый раз. Так что шансов у тебя, парень, никаких. Поэтому я предлагаю тебе договориться миром. Вот тебе червонец — иди, и пригласили какую-нибудь чувиху в кафе.

И милиционер достал из нагрудного кармана рубашки десятирублевую купюру и протянул Баграту. Но тот сделал еще один шаг назад, и с ненавистью глядя в глаза стражу порядка, произнес:

— Ну и сволочь же вы!

— Будешь оскорблять меня, я тебя в кутузку закатаю. Пошел вон отсюда, щенок!

И спрятав купюру в карман, милиционер повернулся и, уже не оборачиваясь, направился в отделение.

Спустя пять минут Баграт дошел до первой же телефонной будки и набрал рабочий номер своего отца. Однако на другом конце провода ему ответил незнакомый мужской голос, который, услышав, кто именно спрашивает Аркадия Габрилянова, ответил, что тот на рабочем месте отсутствует.

— А когда он будет? — поинтересовался Баграт.

— Поздно будет — дел невпроворот, — и мужчина первым повесил трубку.

23 июня 1983 года, четверг. Москва, Федерация регби СССР

Пока председатель всесоюзной Федерации регби Владимир Ильюшин разговаривал с кем-то по телефону, Алексей Игнатов, усевшись в удобное кресло напротив стола, осмотрелся. Кабинет представлял из себя типичное помещение спортивного толка. На полках, которые тянулись вдоль стен, стояли многочисленные кубки, которые советские регбисты завоевали на различных турнирах, как внутри страны, так и за ее пределами.

— Любуетесь нашими регалиями? — оторвал гостя от его визуальной экскурсии хозяин кабинета, который закончил свой телефонный разговор. — Это все мы завоевали за последние пятнадцать лет, когда была создана наша Федерация. Вы вообще регби интересуетесь?

— Честно говоря, я люблю футбол, — признался Игнатов.

— Конечно, по популярности регби с футболом не сравнить, — согласился с этим заявлением Ильюшин. — Я и сам раньше регби не понимал — я ведь профессиональный летчик, продолжатель династии (Игнатов знал, что его собеседник является сыном знаменитого авиаконструктора Сергея Ильюшина). Но потом, когда стал изучать этот вид спорта, проникся. Это же игра для настоящих мужчин — сильных, выносливых. И очень даже зрелищная. Хотите, я достану вам билеты на какой-нибудь интересный матч?

— С моей работой это невозможно, — улыбнулся Игнатов.

— Тогда пусть ваши родные сходят. У вас сын есть?

— Нет, у меня… — Игнатов на секунду запнулся, вспомнив про Оксану, которую он вместе с ее мамой привез вчера из Киева — у меня девочка.

— Сколько ей лет?

— Шестой идет.

— Да, в таком возрасте ребенку смотреть регби еще рановато, — разочарованно произнес хозяин кабинета. — Впрочем, мы с вами отвлеклись. Что привело ко мне инспектора уголовного розыска? Скажу прямо, в этом кабинете люди вашей профессии еще ни разу не бывали.

— Значит, я буду первым, — улыбнулся Игнатов и, достав из внутреннего кармана пиджака фоторобот «регбиста», протянул его Ильюшину. — Мы разыскиваем вот этого человека. Может, вы его узнаете — он когда-то играл в одной из московских команд. Правда, рисунок — это не фотография, сходство не буквальное, но у этого человека есть отличительная деталь — перебитый нос.

Председатель федерации взял в руки фоторобот и стал внимательно разглядывать, изображенного на нем человека.

— Нет, эта личность мне незнакома, — возвращая фоторобот сыщику, произнес Ильюшин. — Да и как я могу знать в лицо всех игроков — их более двухсот. А что он натворил, если не секрет?

— Он проходит по делу об убийстве, — коротко ответил Игнатов.

— Серьезное дело, — покачал головой Ильюшин. — А он точно из наших?

— Мы так предполагаем, — уклончиво ответил Игнатов.

— И что вы хотите от меня?

— У вас ведь в Федерации должны быть личные карточки игроков московских команд с их фотографиями? Мне хотелось бы на них посмотреть.

— А какие команды вас интересуют?

— Из двух лиг — высшей и первой. Их там сколько?

— В высшей четыре: «Локомотив», «Фили», «Слава» и еще летчики «ВВА» из Монино. А в первой три: «Спартак», «Автомобилист» и МАИ.

— Получается семь команд, — подвел общий баланс Игнатов. — А сколько игроков в каждой из них?

— Чуть больше тридцати.

— Что так много? — удивился сыщик.

— А вы как думали — это вам не футбол, — улыбнулся Ильюшин. — По два полузащитника, восемь трехчетвертных защитников, пять полузащитников и примерно двадцать нападающих — игроков схватки. Так что вам придется повозиться. Только сегодня это уже вряд ли получится. Дело в том, что карточки у нас хранятся не здесь, а в другом месте. Время уже идет к вечеру, поэтому давайте перенесем это дело на завтра.

— Я вижу, вы куда-то торопитесь, — догадался Игнатов, поскольку его собеседник во время разговора пару раз взглянул на настенный часы.

— Угадали — еду на концерт группы «Спэйс» в «Олимпийский». Обожаю эту музыку, поэтому не могу себе позволить пропустить такое мероприятие. Вы, кстати, как относитесь к этой группе?

Игнатов, как и большинство москвичей, конечно же, был наслышан о том, что в столице уже третий день выступал этот популярный французский музыкальный коллектив во главе с композитором и солистом Дидье Маруани. Но сыщик относился к их музыке весьма спокойно — ему больше нравился отечественный «Зодиак». Однако в этот миг он подумал не о себе, а о своих гостьях, которые наверняка были бы благодарны ему, если бы он сводил их на это грандиозное представление. Поэтому он решил попытать удачу:

— Сам я не большой фанат этой музыки, но вот мои домашние наоборот. Если бы вы помогли мне достать билеты, я был бы вам очень признателен. Если это, конечно, возможно, учитывая тот ажиотаж, который сопутствует этому представлению — вся Москва буквально с ума сходит.

— Если бы я не был главой регбийной Федерации, я бы и сам вряд ли попал на это мероприятие. Но поскольку замдиректора «Олимпийского» сам заядлый регбист, то он легко достал мне билеты. Думаю, может это сделать и для вас. Вам сколько надо?

— Три штуки, — не веря своей удаче, ответил Игнатов.

— Хорошо, я сегодня же сделаю ему звонок и завтра вам сообщу, — произнес Ильюшин, поднимаясь со своего места. — Вы же теперь завтра у нас объявитесь? Я сейчас распоряжусь, а вы утром подъедете, куда надо, и спокойно поищете своего гражданина с фоторобота. Вас такой вариант устроит?

— Вполне, тем более, что я обещал своим домашним, что постараюсь приехать сегодня пораньше. Заодно обрадую их новостью про концерт Маруани.

Игнатов тоже поднялся со стула и протянул на прощание руку.

23 июня 1983 года, четверг. Москва, сад имени Баумана

Припарковав автомобиль в Гороховском переулке рядом с Институтом геодезии и картографии, Александр Бородин направился к находившемуся неподалеку саду имени Баумана. Пока шел, мысленно удивлялся историческим параллелям. Здесь неподалеку (в трехстах метрах, если идти по правой стороне улицы Карла Маркса) до войны жил знаменитый советский разведчик Николай Кузнецов, который именно в этом саду назначал свидания своим источникам. Об этом Бородину и его товарищам рассказывали в гэбэшной Школе №ioi («лесная»), ставя им в пример Кузнецова, как образцового агента. И вот сегодня самому Головину предстояло встретиться здесь с человеком, которого он хотел попросить выполнить одно его деликатное поручение. Звали этого человека Исаак Киршман, он был профессором того самого Института геодезии, рядом с которым Бородин оставил свой автомобиль. Когда-то Александр был знаком с его братом-близнецом Моисеем Киршманом, трудившемся в Институте водных проблем и иногда выполнявшим для него не менее деликатные задания. Однако три года назад он погиб в автокатастрофе и вот теперь оперативная нужда заставляла Бородина обратиться к его брату.

Фигуру сутулого мужчины в старомодной кепочке и очках, вышагивающего с заложенными за спину руками по аллее рядом с летним кинотеатром, Александр заметил сразу, как только свернул от касс налево. Несколько лет назад они уже мельком виделись во время встречи Бородина с Моисеем Киршманом, поэтому теперь им не надо было тратить лишнее время на знакомство. Собственно, Исаак Киршман потому и согласился встретиться в этот теплый летний вечер с Бородиным, что прекрасно знал и помнил, как его брат относился к этому человеку — с уважением. Что касается покойного Моисея, то он сошелся с Александром на почве любви к Узбекистану — в годы войны семья Киршманов была эвакуирована в Ташкент, где прожила без малого тридцать лет. Затем, после смерти родителей, братья Киршманы вернулись в Москву, чтобы уже здесь продолжить свою служебную деятельность.

— Давно ждете, Исаак Леонидович? — поинтересовался Бородин, пожимая мягкую, как у женщины, руку профессора.

— Полчаса, но вы не огорчайтесь — я специально вышел пораньше, чтобы подышать свежим воздухом, — добродушно улыбаясь, ответил Киршман. — Вот уже три дня, не разгибаясь, я работаю над новой книгой с условным названием «Геометрия Земли», а ваш вчерашний звонок стал для меня настоящим спасением. В противном случае, когда бы я нашел время выбраться в этот чудесный сад. Заметьте, живу я неподалеку, а проклятая работа не оставляет мне времени вдоволь прогуляться по его аллеям.

— В таком случае, я предлагаю не стоять на месте или сидеть на лавочке, а обсудить наш вопрос, гуляя по саду, — предложил Бородин, после чего они, не спеша, двинулись в сторону грота «Бельведер», за которым виднелась макушка летней эстрады.

— Вы в курсе того, над чем работал ваш брат в последние несколько лет? — поинтересовался Александр у профессора.

— Конечно — он занимался проблемой возможной переброски части стока сибирских рек в Среднюю Азию.

— И как вы, будучи ученым человеком, относитесь к такой идее?

— Как я могу к ней относиться, кроме как положительно? — искренне удивился профессор.

Речь шла о грандиозном проекте, над которым вот уже более десяти лет работали сотрудники 26 проектных институтов по всей стране. Он подразумевал, что канал длиной 2,5 тысяч километров соединит Обь с засушливыми районами среднеазиатских республик. Причем вода должна была подниматься наверх с помощью нескольких насосных станций — таковы были особенности рельефа. Положительной особенностью этого проекта было то, что вода — это не нефть, запасы которой подходят к концу, а возобновляемый ресурс. И с облаками и паводковыми водами «товар» должен был возвращаться обратно в Обь, то есть его можно было бы снова продавать.

— Я почему об этом вас спросил? Вы же знаете, что у этого проекта масса недоброжелателей, в том числе и в научной среде, — продолжил свою речь Бородин.

— Естественно, знаю, как знал об этом и Мотя. И, признаюсь вам, в аргументах скептиков есть некий резон. Проект, действительно, таит в себе серьезные экологические риски, а также потребует больших денежных вложений — порядка восемнадцати миллиардов рублей. Но положительный эффект у этой идеи все-таки больше. Ведь этому проекту уже более ста лет. Еще в 1868 году выпускник Киевского университета Яков Демченко впервые высказал подобную идею — перебросить воду из бассейна Оби и Иртыша в бассейн Аральского моря. Он даже потом книгу на эту тему написал под характерным названием «О наводнении Арало-Каспийской низменности для улучшения климата прилежащих стран». Обратите внимание: «об улучшении». Но тогда банкирам были невыгодны долгосрочные программы развития России, поэтому эта идея не была реализована.

— В наши дни палки в колеса этому проекту ставят уже не банкиры, а другие люди, но цель у них все та же — не дать развиваться уже не России, а всему Советскому Союзу, — уведомил собеседника, о сложившейся вокруг этой проблемы ситуации, Бородин. — Цинизму этих людей просто поражаешься. Сначала они отсюда, из Москвы, обязали Узбекистан наращивать производство хлопка, из-за чего там произошла экологическая катастрофа — фактически высыхает Аральское море, нанесен серьезный урон почве. А теперь, когда узбеки просят поделиться с ними водой, эти люди показывают им жирный кукиш. Тем самым эти деятели хотят угробить не только Узбекистан, но и всю страну.

— Что вы хотите этим сказать? — удивился профессор и, глядя в глаза собеседнику, застыл на месте.

— Дело в том, что для таких больших стран, как наша, всегда были важны большие государственные программы, — тоже остановившись, пустился в объяснения Бородин. — Они связывают страну тем, что обеспечивают перемещение в пространстве людей, материалов, энергии и информации. Это всем выгодно, и это делает для каждого человека полезной и важной каждый кусочек страны. Короче, большая идея объединяет миллионы людей, заряжая их положительной энергией. Ведь изъятие мизерной доли стока Оби — а речь идет о трех-четырех процентах от годового стока этой реки — никоим образом не угрожает экологии сибирского региона, зато позволит дать воду плодородным, но безводным землям Средней Азии, где можно было бы выращивать кукурузу на зерно и сою — столь необходимые для животноводства фуражные культуры. Кроме этого, проект может значительно укрепить геополитические и экономические связи между республиками СССР. Благодаря сибирской воде узбеки, казахи, туркмены, киргизы будут выращивать не только кукурузу, зерно и сою, но еще и хлопок, овощи, фрукты и другие культуры, и значительная часть этой продукции будет поставляться во все регионы нашей необъятной Родины. Однако людям, которые не хотят развития страны, а мечтают об ее разрушении, подобные программы будто острый нож в спину. Срывая их, они наносят сильнейший удар по идее единого народнохозяйственного комплекса, а затем и существования Советского Союза как целостного единого государства.

— Неужели такие люди существуют? — продолжал искренне удивляться профессор, поправляя сползшие с переносицы очки.

— К сожалению, да, — развел руками Бородин. — Это говорит вам человек, который имеет прямые выходы на наши высшие руководящие сферы.

— Но зачем им это нужно?

— Здесь целый комплекс задач, но главная — желание пойти навстречу Западу с тем, чтобы выторговать у него определенные преференции. Дело в том, что в нашем высшем руководстве есть люди, которые считают, что Советский Союз, как сообщество республик, устарел, что это сообщество стало нерентабельным и его нужно упразднить. И здесь их цели с Западом впервые за долгие годы совпадают. А разрушение больших стран всегда сопряжено с попытками разрушить, расчленить, парализовать связывающие их большие системы, вроде той, о которой мы с вами сейчас говорим и над которой работал ваш брат. Вспомните, когда англичане захватили Индию, очень развитую по тем временам страну, не знавшую голода, что они сделали в первую очередь? Они разрушили большую ирригационную систему, поддержав сепаратизм отдельных князьков и добившись отката назад в государственном устройстве — к раздробленности, при которой большая оросительная система не могла больше существовать. То же самое хотят проделать у нас и наши, условно говоря, «англичане» с опорой на князьков-сепаратистов.

— Вы говорите страшные вещи! — потрясенный услышанным, выдавил, наконец, из себя профессор. — Но это же преступление, как перед живущими, так и перед умершими.

После этого в их разговоре наступила пауза, которая понадобилась профессору, чтобы придти в себя. Наконец, он снова поднял глаза на собеседника и спросил:

— А вы не сгущаете краски?

По этому вопросу Бородин понял, что его собеседник ему еще не до конца доверяет. Тогда он взял профессора под локоть и, возобновив неспешную прогулку по аллее, спросил:

— Вы в курсе того, что на днях потерял свою должность вице-президента Международной комиссии по водным ресурсам Международного геофизического союза Григорий Васильевич Воропаев — директор Института водных проблем, где работал ваш брат?

— Нет, я впервые об этом слышу, — ответил профессор.

— Так вот, сняли его буквально накануне международной конференции в Берне, посвященной проблемам использования мировых водных ресурсов. На этом мероприятии Воропаев должен был выступить с докладом на тему, о которой мы с вами сейчас беседуем — о переброске части стока сибирских рек в Среднюю Азию. Он хотел привлечь к этой проблеме мировое внимание, чтобы заручиться поддержкой научной общественности тех стран, которые разделяют его точку зрения. Это бы помогло ему в борьбе со здешними врагами этого проекта. Однако Воропаева сняли с поста вице-президента и на конференцию он теперь не поедет. Вот я и подумал, если бы был жив ваш брат, как бы он отнесся к этому событию?

— Конечно, с негодованием! — воскликнул профессор. — Узбекистан стал для нашей семьи второй родиной. Впрочем, разве только для нас — для миллионов людей, которым он когда-то предоставил еду и кров.

— Именно поэтому я сегодня с вами здесь и встречаюсь, Исаак Леонидович.

— Но чем я могу вам помочь? — и профессор снова встал, как вкопанный. — В Берн, вместо Воропаева, я отправиться не могу в любом случае.

— Этого от вас и не требуется, — глядя в глаза собеседнику, произнес Бородин. — Но съездить в другое место вы бы вполне могли, поскольку мне из Москвы сейчас не вырваться. А вам это не в тягость, учитывая, что вы находитесь в отпуске.

— Но я работаю над книгой, — сделал робкую попытку возразить профессор.

— А что вам мешает взять рукопись с собой? К тому же эта поездка отнимет у вас от силы дня два. Командировочные я вам оплачу.

— И куда мне надо съездить и зачем?

— В Ригу. Там живет академик Матвей Сидорович Шмарук — слышали про такого?

— Это который диссидент?

— Он самый, — подтвердил догадку профессора Бородин. — Он когда-то работал вместе с вашим братом в Институте водных проблем, но затем был уволен за свои диссидентские взгляды и вернулся к себе в Ригу. Так вот, он тоже приглашен на эту конференцию в Берн ее устроителями и не выпустить его наши власти не имеют право, в виду боязни большого международного скандала. И я хотел бы, чтобы вы отправились к нему и уговорили его выступить там с докладом Воропаева.

— Но откуда я возьму сей документ?

— Я принес его с собой, — и Бородин протянул профессору кожаную папку, которую он все это время держал в руках.

— А если он не согласится взять доклад? — продолжал сомневаться профессор.

— Значит, вам придется применить все свое красноречие и выложить перед ним все свои убойные аргументы, чтобы он согласился. Впрочем, я полагаю, что делать это вам не придется — Шмарук согласится и без этого, едва вы покажите ему этот документ. Это настоящая бомба, из-за которой Воропаева и сняли с поста вице-президента и не выпустили на конференцию.

Сказав это, Бородин продолжал стоять перед собеседником, с вытянутой рукой, в которой находилась папка. А профессор все еще сомневался. Однако упоминание об его покойном брате, которого он всегда искренне любил, перевесило чашу весов в его размышлениях. В итоге он взял папку и спросил:

— Когда мне надо выехать в Ригу?

— Вчера, — ответил Бородин, тем самым подчеркнув, что времени на раскачку у них не осталось и все надо делать быстро.

23 июня 1983 года, четверг. Афганистан, горы под Мазари-Шарифом

Увидев, как один из «духов» привстал из-за камня и откинул назад руку, в которой была зажата граната, Иван Сараев прицельно выстрелил из «калаша», послав пулю точно в лоб бросавшему. От этого выстрела голова «духа» дернулась назад, пальцы разжались, и граната упала ему прямо под ноги. В следующую секунду раздался взрыв, который разнес на куски не только самого «духа», но и задел нескольких его товарищей, лежавших за соседними валунами.

В этот момент у кого-то из сослуживцев Сараева не выдержали нервы, и он стал лупить по «духам» длинными очередями. Приподняв голову, Сараев увидел, что это был Леонид Сохнин.

— Ленчик, ты охренел? Лупи одиночными — береги патроны! — закричал ему Сараев.

— Тут береги, не береги, а конец все равно будет один, — ответил Сохнин. — Ты посмотри, что они, суки, нам готовят.

Сараев перевел взгляд на позиции «духов» и увидел, что за спинами, лежавших за валунами душманов, двое их товарищей устанавливают 82-миллиметровый миномет типа «Поднос». Из такого оружия достать советских солдат было гораздо проще, при этом можно было не идти в атаку, а просто ждать, когда их всех поубивают минометные снаряды. И бежать было бессмысленно — стоило только солдатам подняться из-за своих укрытий, как по ним бы открыли огонь притаившиеся за валунами «духи». Единственная надежда была на сгущающиеся сумерки, но время настоящей темноты еще не наступило. Поэтому надо было срочно что-то предпринять, чтобы сорвать душманам их планы. И тогда Сараев повернулся к лежавшему рядом с ним «салабону» — рядовому Андрею Решетникову, у которого была 7,62-миллиметровая винтовка СВД с оптическим прицелом.

— Решето, твой выход, — обратился к рядовому Сараев. — От твоих действий сейчас наша жизнь зависит.

— Мне отсюда их не достать — валуны мешают, — сразу догадался, о чем его просят, Решетников.

— А ты на пригорок справа от себя поднимись, а я тебя прикрою, — посоветовал Сараев.

Повторять два раза ему не пришлось. Решетников поднялся со своего места и, пригнувшись в три погибели, побежал к пригорку. А Сараев открыл огонь из своего «калаша» по позициям «духов». То же самое стали делать и его товарищи. Длилось это недолго. Как только Решетников достиг пригорка, стрельба закончилась. Однако одновременно с этим раздался и первый выстрел из миномета. Снаряд пролетел над солдатами и разорвался у них за спиной. Затем еще один, и еще. Но четвертого выстрела не последовало — двумя точными выстрелами Решетников уложил минометчиков наповал. И держал на мушке остальных «духов», не позволяя им приблизиться к миномету.

Между тем и у солдат были потери. Один из осколков минометного снаряда угодил в Сохнина — точнехонько ему в поясницу, задев позвоночник. Когда это случилось, раненый закричал так громко, что окрестные скалы содрогнулись от этого крика.

— Соху ранили, — сообщил Хомутов, лежавший с ним рядом.

— Сильно? — спросил Сараев.

— Тяжелый, сам не пойдет, — последовал ответ.

Это была плохая новость — с тяжелораненым уйти от «духов», которые буквально дышали в затылок, было нереально. А время отхода неумолимо приближалось с наступлением сумерек. В это время Сохнин пришел в себя и стал звать к себе Сараева. Когда тот подполз к нему, Сохнин прошептал:

— Сарай, уводи людей пока не поздно. Оставь мне лишний магазин — я их задержу. И «неразлучницу» мне оставь — живым я им не дамся.

— Ты все хорошо обдумал, Ленчик? — глядя в глаза товарищу, спросил Сараев.

— А чего тут думать, все и так ясно — обуза я для вас, — все так же, не повышая голоса, ответил Сохнин. — Если меня с собой возьмете, всем хана. А так, пока я живой, у вас есть шанс от них оторваться. Ты только Ленке моей напиши, как все было.

— Если выберемся, не сомневайся, — коротко ответил Сараев.

После этого он достал из подсумка магазин к «калашу» и положил рядом с товарищем. А также пристроил рядом с ним и «неразлучницу» — гранату Ф-i. Так ее прозвали солдаты за то, что ее всегда оставляли на случай окружения и возможности попадания в плен. А попадать в него мало кто хотел, зная о том, как «духи» зверски мучают пленных перед смертью.

Спустя пять минут пятеро солдат и девочка-афганка покинули свои позиции, а старослужащий Советской Армии Леонид Сохнин, которому до дембеля оставалось каких-то сто дней, остался. Лежа за каменным валуном, он прижимал к себе автомат и, глядя на вражеские позиции, молча ждал начала атаки.

* * *

Валдис Карлинып, он же Азиз, уже готов был отдать приказ о начале нового штурма позиций русских, когда ему позвонили по спутниковому телефону. На другом конце был Хью Лессарт, которого Азиз знал как «мистера Икса», а тот звал его Карлом.

— Как дела, Карл? — задал американец вопрос, который он ожидал от него услышать.

— Пока все по-прежнему — цель не поражена, мистер Икс.

— Что-то ты затянул это дело, — посетовал Лессарт.

— Издержки ситуации — никто не знал, что в кишлаке вместе с нами объявятся нежданные гости. Но в ближайшее время мы решим эту ситуацию.

— Я очень на это надеюсь, Карл. Цель должна быть уничтожена во что бы то ни стало.

И американец первым дал отбой. Как только это случилось, Азиз отдал приказ своим людям начинать атаку. Душманы поднялись в полный рост и по ним тут же был открыт огонь с советской позиции. Только теперь вместо шести точек огонь велся из одной — той, где за валуном прятался Леонид Сохнин. И слыша эти выстрелы, его товарищи, убегая вверх по тропе, молили бога, чтобы этот бой продолжался как можно дольше.

24 июня 1983 года, пятница. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Вот уже около часа Виталий Литовченко и Антон Котов вели допрос Шухрата Ибраева, а воз и ныне был там — допрашиваемый категорически отрицал факт того, что шестнадцатого июня этого года Шараф Рашидов при его участии встречался в ресторане «Узбекистан» с неким неизвестным, которого чекисты называли Джурой. Доставленный на Лубянку рано утром прямо от дверей своего служебного кабинета, Ибраев не стал устраивать скандала из этого задержания и вел себя на удивление спокойно, отвечая на все вопросы коротко и без тени какого-либо беспокойства на лице. Всем своим видом он как будто говорил, что ни в чем не виноват и бояться ему нечего. Однако и чекисты тоже были не лыком шиты. За долгие годы своей работы в КГБ они провели не один такой допрос, а сотни, поэтому могли с большой долей вероятности определить, где человек темнит, а где говорит правду. Ибраев, по их мнению, темнил и говорить правду не хотел, уверенный в том, что никаких серьезных улик против него у чекистов нет и быть не может. В последнем он не ошибался, однако отпускать его никто не собирался. Сверху поступило жесткое распоряжение во что бы то ни стало вытрясти из него сведения о неуловимом «кроте», который бросил вызов самому Андропову и весьма в этом деле преуспел. Вот почему, когда стало ясно, что часовой допрос дал нулевой результат, Литовченко снял трубку с телефонного аппарата и вызвал в кабинет людей, которым предстояло начать вторую стадию этого допроса. Этими людьми были двое врачей из секретной лаборатории, в которой создавали психоактивное вещество СП-117, известное как «сыворотка правды». Один из врачей катил впереди себя специальное кресло, а другой — столик с медицинскими инструментами.

— Что это такое? — спросил у чекистов Ибраев, и в его голосе впервые за все это время послышались нотки беспокойства.

— Почему вы так испугались? — удивился Литовченко. — Вы же сами говорите, что ни в чем не виноваты, значит, должны быть спокойны. Или вы все-таки хотите нам что-то рассказать?

— Я уже неоднократно говорил вам, что мне ничего неизвестно, — взял себя в руки Ибраев.

— Тогда вам нечего бояться, Шухрат Тураевич, — улыбнулся Литовченко. — Прошу вас, пересядьте, пожалуйста, сюда.

И чекист указал рукой на медицинское кресло, которое оказалось слева от Ибраева. Но тот колебался, не решаясь последовать этому приказу.

— У вас еще есть шанс рассказать нам правду, не сходя со своего места, — вновь повторил свою просьбу Литовченко.

Эта фраза решила исход дела — Ибраев пересел в медицинское кресло. После этого врач попросил его положить обе руки на подлокотники и защелкнул на них специальные ремни. Точно так же он поступил и с ногами Ибраева. Затем врач измерил пульс на руке у пациента и кивнул головой Литовченко — дескать, все нормально. После чего принял от своего коллеги шприц, наполненный какой-то бесцветной жидкостью, и встал справа от Ибраева.

— В последний раз предлагаю вам, Шухрат Тураевич, рассказать нам об интересующем нас человеке, — вновь обратился к Ибраеву Литовченко.

Но тот в ответ отвел взгляд в сторону. И чекист кивнул врачу, чтобы тот начинал. Поскольку пациент был в рубашке с короткими рукавами, это облегчило эскулапу его действия — он воткнул иглу в периферическую вену пациента у локтевого сгиба. После чего стал осторожно вводить препарат. Сделав дело, врач вытащил из вены шприц и, обработав ранку ватным тампоном с раствором, отошел в сторону. А спустя несколько секунд взгляд Ибраева начал затуманиваться, рот приоткрылся. Литовченко подвинул к нему стул и, усевшись на него, начал задавать один вопрос за другим:

— Как вас зовут?

— Шухрат Ибраев, — без запинки ответил допрашиваемый.

— Сколько вам лет?

— Сорок четыре.

— У вас есть жена?

— Да.

— Как ее зовут?

— Гульнара.

— А есть ли у вас друг по имени Джура?

— Есть.

— Это его настоящее имя?

— Нет, это его прозвище.

— Назовите его подлинное имя.

— Я знаю его только как Джуру.

— Может, вы знаете его фамилию?

— Не знаю.

— Где он работает?

— На площади.

— На какой площади?

— Просто на площади.

— Может, это площадь Дзержинского? Или Старая площадь? Смоленская? Какая?

— Просто на площади.

Литовченко бросил взгляд на своего напарника Антона Котова, который стоял поблизости и внимательно следил за происходящим. В его ответном взгляде читалось, что допрос движется в правильном направлении — круг поисков чекистов теперь однозначно мог сузиться с пяти объектов до трех, поскольку только центральные здания КГБ, ЦК КПСС и МИД были расположены на городских площадях.

— Может вы знаете его должность? — продолжил допрос Литовченко.

— Не знаю. Но он среди нас.

— Как среди нас? Что это значит? Он что, сотрудник КГБ?

— Может быть — я не знаю.

— Вы знаете, где живет Джура?

— Нет, я никогда не был у него дома.

— Может, вы знаете район, где он живет?

— Не знаю.

— Как давно вы знакомы с Джурой?

— Два года.

— Кто вас познакомил — Рашидов?

— Нет, Джура сам на меня вышел, позвонив по домашнему телефону.

— Как он выглядит?

— Он вашего возраста. Но он меняется.

— Изменяет внешность?

— Наверное.

— Может, у него есть какие-то особые приметы — шрамы на лице, наколки на руках?

Однако на этот вопрос ответа не последовало. Вместо этого Ибраев внезапно напрягся и попытался встать с кресла. Но скованный по рукам и ногам, не смог этого сделать и после нескольких безуспешных попыток освободиться, вдруг обмяк и стал… плакать. Литовченко с удивлением взглянул на врача. Тот подошел к Ибраеву и, измерив ему пульс, сообщил:

— У вас есть еще пять-десять минут, после чего действие препарата начнет ослабевать.

Как только врач отошел от Ибраева, Литовченко возобновил допрос, повторив последний вопрос:

— У Джуры есть какие-то особые приметы?

— Нет, он обыкновенный человек.

— Может, у него есть какие-то увлечения?

— Он любит футбол.

— За какую команду болеет?

— За «Спартак» и «Пахтакор».

— Почему за «Пахтакор» — он что узбек?

— Да, он наш.

— Значит, он узбек по паспорту?

— Нет, он русский, но узбек.

— Как это возможно — где он родился?

В этот момент с Ибраевым снова произошла та же история, что и несколько минут назад — он сделал попытку вырваться из пут, а когда это не удалось, обмяк и стал плакать. Подождав, когда он успокоится, Литовченко возобновил допрос:

— Откуда родом Джура?

— Из России. Но он наш.

— Кто-то из его родителей узбек?

— Не уверен — кажется, отец. У него два отца. Я не знаю точно.

— Хорошо, успокойтесь. Как вы встречаетесь с Джурой?

— Он сам на меня выходит — обычно звонит по телефону.

— Домашнему?

— Да, и служебному.

— Это часто происходит.

— Нет, редко.

— А кроме вас у него в Москве есть друзья?

— Есть, но я их не знаю.

— Когда вы встречались с ним в последний раз?

— Шестнадцатого.

— В ресторане?

— Да.

— Вы знаете, о чем они говорили с Рашидовым?

— Я не присутствовал.

— Что было после их встречи?

— Джура попросил меня слетать в Ригу.

— Зачем?

— Встретиться с академиком Матвеем Шмаруком. Джура хотел передать ему доклад, чтобы он выступил с ним в Берне.

— Что за доклад?

— О переброске сибирских рек в Среднюю Азию.

— Что вы ему ответили?

— Я не смог ему помочь.

И Ибраев снова заплакал, но в этот раз уже без попытки освободиться от пут. Было видно, что он уже основательно измочален этим допросом и держится из последних сил. Однако Литовченко надо было задать ему еще несколько важных вопросов.

— Вы не смогли поехать в Ригу, но кого-то он нашел?

— Нашел.

— Кого?

— Не знаю.

— Но когда вам надо было поехать в Ригу?

— Надо было застать Шмарука за день до его отлета в Берн.

— А когда он вылетает?

— Завтра, рейсом до Стокгольма.

Литовченко бросил взгляд на Котова, но тот и без этого все понял. Он стремительно вышел из кабинета, чтобы немедленно связаться с главой контрразведки Григорием Григоренко и локализовать эту проблему — дать знать в Ригу местным чекистам, чтобы те предприняли все необходимые меры для встречи курьера от Джуры, который был уже в пути. А Литовченко тем временем продолжил допрос:

— Ваша жена знает Джуру?

— Она видела его только один раз — он помог ей достать билеты.

— Куда именно?

— На концерт французской группы.

— Когда он пройдет?

— Вечером в воскресенье.

— Вы идете на него вдвоем?

— Нет, жена пойдет с подругой.

— А Джура там будет?

— Может быть, я не знаю. Но моя жена здесь ни при чем, она ждет ребенка, — заволновался Ибраев.

Он снова попытался освободиться от пут, причем на этот раз принялся делать это гораздо интенсивнее. Кресло под ним заходило ходуном и в следующую секунду опрокинулось на правый бок. Врачи бросились к пациенту и вдвоем вернули кресло в первоначальное положение. Однако Ибраев к тому моменту уже отключился. Его глаза были закрыты, рот приоткрыт, а на губах появилась белая пена, которая явно указывала на то, что с пациентом случилось нечто экстраординарное и продолжать допрос уже невозможно.

24 июня 1983 года, пятница. Афганистан, горы под Мазари-Шарифом

Вот уже больше часа Иван Сараев и его товарищи, освещая себе дорогу армейскими фонарями КФС-I и выстроившись цепочкой, осторожно двигались вперед, пытаясь выйти из пещеры. В эти подземные лабиринты их привела девочка-афганка, когда они убегали от погони по горной тропе. Это она схватила Сараева за руку и, беззвучно указывая рукой на растущий над тропой куст, потянула солдата в ту сторону. А когда Иван в недоумении встал на месте, не понимая, чего от него хочет афганка, девочка оставила его на тропе, а сама ловко взобралась на скалу и шмыгнула за куст. А спустя секунду выглянула оттуда и помахала солдатам рукой: мол, поднимайтесь сюда. И бойцы один за другим стали взбираться на скалу. Как оказалось, за кустом был вход в пещеру, которая вела на другую сторону горной гряды. Видимо, девочка, прекрасно зная эти места, бывала в этом убежище неоднократно. И теперь привела сюда своих спасителей, чтобы отплатить им той же монетой — спасти их самих от душманской погони.

Спустя час после того, как солдаты оказались в пещере, впереди наконец забрезжил долгожданный свет. Все с облегчением вздохнули и погасили фонари, которые и без того светили из последних сил из-за подсевших батарей. Первым к выходу из пещеры устремился один из салабонов — Игорь Панарин, который всю дорогу больше всех сомневался в том, что девчонка сумеет вывести их из этих катакомб. А когда впереди показался свет, он радостный устремился вперед, мечтая первым глотнуть свежего воздуха. Но не довелось.

На самом выходе из пещеры откуда-то сбоку на солдата метнулось что-то огромное и лохматое, которое извергло из себя такой оглушительный рев, что стены пещеры содрогнулись. В следующую секунду раздался уже крик Панарина, который был опрокинут на каменный пол пещеры этим лохматым чудовищем и, так и не успев понять, что же случилось, оказался растерзан на глазах у своих товарищей. Все произошло настолько молниеносно, что никто из солдат даже не смог броситься на помощь своему сослуживцу. А когда лохматое существо, покончив со своей жертвой, развернулось окровавленной мордой к бойцам, все увидели, кто был этим монстром — афганский снежный барс. Вкусив человеческой крови, он не собирался останавливаться на единственной жертве. И обнажив клыки, снова бросился в атаку на бойца, который стоял к нему ближе всего. Им был Николай Мироненко. У того автомат висел за спиной, поэтому времени на то, чтобы перенести его на грудь и взять на изготовку уже не было. Однако в гарнизоне все знали, что лучше, чем с автоматом, Николай обращается с ножом. К этому холодному оружию его в детстве приобщил дед, работавший лесником. Поэтому, выхватив из ножен свое грозное оружие, Мироненко выставил вперед левую руку и когда в нее вонзились клыки разъяренного зверя, он, падая вместе с ним на землю, правой рукой всадил ему в шею отточенное лезвие ножа, потом еще раз, еще и еще. В тот же миг стены пещеры огласил рев смертельно раненного животного, тело которого разом обмякло и рухнуло на каменный пол. И только после этого от боли застонал и Николай, рука которого оказалась прокушенной практически до кости.

Сараев первым бросился к сослуживцу, на ходу доставая из своего РД перевязочный бинт. А Хомутов, скинув с плеча автомат, всадил для верности пулю в безжизненное тело животного. И тут все услышали в углу чей-то жалобный визг. Подойдя ближе, солдаты увидели детеныша барса, забившегося от страха между камнями. Сразу стало понятно, почему была столь агрессивна его мать — она защищала свое дитя. Хомутов снова вскинул автомат, собираясь отправить следом за матерью на тот свет и детеныша. Но в этот момент к зверю метнулась афганка и буквально заслонила его собой. Какое-то время солдат и девочка смотрели в глаза друг другу, после чего Хомутов… опустил автомат. Даже в его, донельзя озлобленном на этой войне сердце, все же сохранилась частичка сострадания.

В тот самый миг, когда солдаты вышли из пещеры, с другой стороны в нее вошли душманы. Потеряв много времени с отбивавшимся до последнего патрона Леонидом Сохниным, который в итоге подорвал себя гранатой, они потом долго шли по тропе следом за солдатами. Но затем их проводник обнаружил, что следы солдат на тропе исчезли. Стали искать их в ближайших окрестностях и вскоре обнаружили вход в пещеру. Войдя в нее, душманы прошли тот же путь, который проделали и солдаты. И на выходе нашли тела растерзанного Игоря Панарина и снежного барса. По запекшейся крови проводник сумел определить время, когда здесь были солдаты — чуть больше часа. Не такая уж большая фора, чтобы суметь далеко оторваться, да еще на территории, где на сотни километров не было ни одного советского солдата или бойца царандоя.

24 июня 1983 года, пятница, Ташкент, Ленинградская улица, у здания КГБ Узбекской ССР и в отделении милиции.

Аркадий Габрилянов подъехал к зданию КГБ Узбекской ССР на улице Ленинградская к началу рабочего дня — к девяти утра. Оставив автомобиль на стоянке, он поднялся по ступенькам к входным дверям и первое, что увидел — своего сына Баграта, который стоял чуть в сторонке от входа.

— Ты что здесь делаешь? — искренне удивился Габрилянов-старший, даже не поздоровавшись с сыном. — Или ты уже успел все выучить перед экзаменами?

— Отец, нам надо серьезно поговорить, — делая шаг навстречу родителю, ответил Баграт. — Ты можешь уделить мне несколько минут?

— Ты что, опять во что-то влип? — пристально вглядываясь в лицо сына, спросил Габрилянов.

— Можно сказать и так, — честно признался юноша.

— Снова что-то серьезное?

— Это не совсем то, что ты думаешь, это другое.

— Что значит другое, черт возьми! — Габрилянов уже не сдерживал эмоций. — Ты можешь толком объяснить, что случилось?

— Давай отойдем в сторонку, и я тебе все расскажу, — попросил отца Баграт и первым направился в сторону от входа.

Габрилянов собрался было последовать за сыном, но в этот миг его кто-то окликнул. Он обернулся, и увидел своего коллегу Алексея Жарова, который поднимался по лестнице. Поздоровавшись с ним за руку, Габрилянов подозвал к себе сына и представил его своему коллеге.

— Наслышан о тебе, — пожимая руку парню, сообщил Жаров. — Меня зовут Алексей Иванович, я товарищ твоего отца. А ты что такой озабоченный — случилось что-то?

Однако вместо сына ответил его отец:

— Ты извини, Алексей, но нам с Багратом надо кое о чем переговорить. У него нелады с учебой — никак не может на экзаменах сосредоточиться.

— Понимаю, сам когда-то был студентом, — ответил Жаров и, махнув на прощание рукой, оставил отца с сыном наедине.

И те, отойдя на почтительное расстояние от входа, смогли, наконец, спокойно пообщаться. Там Баграт принялся рассказывать родителю историю о том, как к нему попали деньги девушки по имени Тамилла и их последующие злоключения. На протяжении всего рассказа Габрилянов-старший внимательно слушал сына, не прерывая его и лишь нервно куря. Наконец, когда рассказ был закончен, отец выбросил недокуренную сигарету в сторону и задал сыну первый вопрос:

— Фамилию этого милиционера ты запомнил?

— Семен Кухарчук.

— Он составил рапорт по факту твоего заявления, выдал копию последнего, зарегистрировал твой приход?

— Ничего он мне не выдавал. А по поводу регистрации — да, он выходил для этого из кабинета.

— Что значит выходил? Лично ты ставил свою подпись в журнале регистрации?

— Нет, только на заявлении. А теперь он утверждает, что никакого заявления я не писал, и что он меня знать не знает.

— Естественно, он же должен каким-то образом прикарманить эти деньги.

Сказав это, Габрилянов вновь достал из кармана пачку сигарет, однако в следующую секунду передумал закуривать и вернул пачку на место — в задний карман брюк. После чего взглянул на свои часы и снова обратился к сыну:

— Дорогу знаешь до этого отделения? Тогда ступай сейчас к моей машине и жди меня там. А я быстро поднимусь к себе — надо отдать кое-какие распоряжения. Ну, что встал, как вкопанный — ступай, олух царя небесного.

Спустя десять минут отец и сын тронулись в путь на служебной «Волге», и достаточно быстро добрались до нужного места. Войдя в отделение милиции, Габрилянов подошел к окошку, за которым сидел дежурный и резко спросил:

— Ваш начальник на месте?

— А вы, гражданин, кто будете? — вместо ответа спросил дежурный.

Габрилянов извлек из кармана рубашки свое служебное удостоверение и буквально впечатал его в стекло, чтобы милиционер смог его прочитать. Когда тот это сделал, Габрилянов снова спросил:

— Итак, где ваш начальник?

— На втором этаже, кабинет номер двадцать пять, товарищ Габрилянов, — уже совсем другим тоном ответил дежурный.

Когда чекист в сопровождении сына вошел в кабинет начальника отделения милиции полковника Хамида Мусатова, тот разговаривал с кем-то по телефону. Увидев непрошенных гостей, он сделал возмущенное лицо и жестом приказал им удалиться и не мешать ему разговаривать. Однако Габрилянов и не думал выполнять это требование. Вместо этого он подошел к столу и, положив ладонь на телефонный аппарат, прервал разговор.

— Вы что себе позволяете? — грозно насупив брови, произнес начальник, поднимаясь с кресла с телефонной трубкой в руке.

— Я себе это могу позволить, — ответил Габрилянов и снова извлек на свет свое удостоверение.

Увидев теперь, кто к нему пожаловал, начальник мгновенно сник и, положив трубку на аппарат, предложил гостям сесть. И те тут же последовали этому совету. Правда, если Баграт уселся на приставной стул у стены, то его отец взгромоздился на край стола, демонстрируя тем самым, кто здесь хозяин.

— В вашем отделении работает такой сотрудник — Семен Кухарчук? — спросил Габрилянов у начальника.

Вместо ответа милиционер кивнул головой.

— И как он характеризуется по работе?

— Исполнительный, добросовестный, — ответил полковник.

— Тогда пригласите этого добросовестного в свой кабинет — я хочу выразить ему благодарность.

Полковник снял с телефонного аппарата трубку и, набрав нужный номер, связался с капитаном и попросил его немедленно зайти к нему. Что и было сделано буквально спустя пару минут.

Когда Кухарчук вошел в кабинет, Габрилянов, не меняя позы, повернул к нему голову и спросил:

— Капитан, тебе знаком этот молодой человек?

Милиционер хотел было отреагировать вопросом на вопрос — спросить «Кто вы такой?» — но по тому, как вел себя этот незнакомец в кабинете его начальника, и даже как он сидел — на столе! — было понятно, что это большая шишка. И, судя по всему, не из милиции — либо из КГБ, либо из ЦК Компартии. Однако и сходу признаваться в содеянном Кухарчук не собирался — он был человек ушлый. Поэтому на вопрос незнакомца ответил коротко:

— Впервые вижу.

Не успел он это сделать, как Габрилянов встал со своего места и, подойдя к капитану, произнес:

— Ты хочешь сказать, что мой сын лжец?

— Я хочу сказать, что я его не знаю — он обознался, — продолжал стоять на своем милиционер.

— В конце концов, вы можете объяснить, что здесь происходит? — вмешался, наконец, в этот разговор хозяин кабинета.

— Конечно, можем, — живо отреагировал на эту просьбу Габрилянов. — Несколько дней назад капитан Кухарчук принял у себя в вашем отделении моего сына Баграта. Тот принес ему дамское портмоне, найденное им на базаре. В нем находилась одна тысяча пять рублей советскими деньгами. Капитан взялся отыскать владелицу этого портмоне, но до сих пор этого так и не сделал. А когда мой сын поинтересовался у него, как идут поиски, попросту послал его на хер, заявив, что никаких денег он в глаза не видел. Тем самым совершив должностное преступление, присвоив себе чужые денежные средства, используя свое служебное положение.

Согласно уголовному кодексу СССР, подобное деяние наказывается штрафом, либо лишением права занимать определенные должности, либо лишением свободы на срок до пяти лет. Я ничего не напутал?

— Семен, ты брал эти деньги? — перевел свой взгляд на подчиненного полковник.

Кухарчук молчал, с ненавистью глядя исподлобья на Габрилянова.

— Конечно, брал, неужели не видно? — ответил за капитана чекист. — И теперь я лично позабочусь, чтобы гражданин Кухарчук вылетел из милиции, как пробка из бутылки, поскольку таким людям не место в рядах нашей правоохранительной системы. А если понадобится, то я все ваше отделение разгоню к едреной матери. Где деньги, сука? — уже не сдерживая себя, заорал в лицо капитану Габрилянов.

От этого крика буквально содрогнулись стены кабинета и задребезжали стекла. Разом побледневший Кухарчук, дрожащей рукой расстегнул карман на форменной рубашке и извлек оттуда пачку денег.

— Здесь все? — принимая купюры, поинтересовался Габрилянов.

— Пятьдесят рублей потратил, — ответил капитан.

— Значит, завтра вернешь, если не хочешь, чтобы я упек тебя за Можай, — пригрозил Габрилянов и передал деньги сыну.

После чего чекист повернулся к хозяину кабинета:

— Оформляйте служебное дело на гражданина Кухарчука об увольнении из органов. Уголовным делом на него я займусь сам. И еще: выделите толкового человека, который сделает то, что не сделал бывший капитан милиции Кухарчук — разыщет владельца этих денег. А я лично буду держать это дело на контроле.

24 июня 1983 года, пятница. Пакистан, Исламабад, пригородный стадион

Хью Лессарт положил свою ладонь на голову, рыдающего Арьяна Ширвани и, заглушая его рыдания, произнес:

— Война штука жестокая, но русские превзошли даже мои представления об этой жестокости.

Полчаса назад он пришел в раздевалку, где Ширвани переодевался после очередного футбольного матча и показал ему американскую газету, на первой странице которой была опубликована большая статья под заголовком «Зверства советских солдат в Афганистане». В ней сообщалось, что вчера в результате налета советских солдат на кишлак Гарсалай под Мазари-Шарифом были уничтожены все его жители. В качестве доказательства под статьей была размещена фотография: на одной из улочек в кишлаке лежали три трупа: двое были жителями Гарсалая (одним из них был дед Ширвани, специально запечатленный крупным планом) и советский солдат (им был Константин Урюпин), убитый, как сообщалось в сноске под фотографией, кем-то из жителей во время самообороны. Этот снимок, как и сообщение об этом побоище, сделал американский журналист Стенли Абрамс, который находился в отряде Валдиса Карлиньша (он же Азиз) по приказу Лессарта. И если Азиз должен был уничтожить родственников Арьяна Ширвани (а заодно и всех их земляков, проживавших с ними в одном кишлаке), то перед журналистом ставилась цель запечатлеть все это на бумагу и пленку и передать потом эти фото по спутниковой связи. Что касается самого разработчика этой акции — Хью Лессарта — то перед ним стояла не менее важная задача: убедить молодого афганца в том, что эти убийства есть плоды деятельности советских солдат.

Вытирая рукавом рубашки слезы, Ширвани снова взял в руки газету и взглянул на фотографию.

— А что стало с моей сестренкой? — задал он вопрос, который американец ожидал услышать.

— В статье сообщается, что погибли все жители твоего кишлака, — сообщил Лессарт. — А то, что девочки нет на фотографии понятно — нельзя публиковать трупы детей даже в нашей, привыкшей ко всему прессе. Видимо, твоя сестренка была убита самым жестоким образом.

Не успело стихнуть эхо от этих слов в раздевалке, как Ширвани вскочил со своего места и, разрывая газету на мелкие куски, закричал:

— Я их ненавижу, ненавижу! Я буду их душить голыми руками — всех душить, всех!

Эффект, на который рассчитывал американец, был достигнут. Он заполучил в свои руки человека, который убьет любого русского, на кого Лессарт только покажет. И единственное, что теперь предстояло американцу — научить парня, как это лучше сделать.

Подождав, когда Ширвани успокоится и займет свое прежнее место на лавке, Лессарт положил ему руку на плечо и произнес:

— Можно убить сто советских солдат, а то и тысячу, и не достигнуть нужного результата.

— О каком результате вы говорите? — обратил свой взор на американца афганец.

— О таком, который поможет выиграть не одно сражение, а целую войну. Ведь гораздо важнее убить в стане врага одного полководца, чем сотню рядовых.

— И что это за полководец? — не скрывая своей заинтересованности, спросил Ширвани.

— Я собираюсь убить не одного, а сразу нескольких полководцев. Ты ведь слышал про Шарафа Рашидова и Рашида Дустума? В следующем месяце они приезжают в Кабул, чтобы участвовать в партийном празднике. Там же будет и афганский руководитель Бабрак Кармаль. Все они соберутся в одном месте и в одно время. Это редкий случай.

— Дальше можете не продолжать, — перебил рассказ американца афганец. — Лучше скажите, как мне к ним подобраться.

24 июня 1983 года, пятница. Москва, Арбатская площадь, Министерство обороны СССР

Советский министр обороны Дмитрий Устинов сидел за столом в своем кабинете на Арбатской площади и молча перебирал кипу газет, вышедших сегодня утром в разных странах. Это была американские, английские, французские и пакистанские издания, первые страницы которых украшала статья на одну и ту же тему — о массовой резне в афганском кишлаке Гарсалай под Мазари-Шарифом. И в каждой из этих публикаций утверждалось, что совершили это преступление советские солдаты из мазари-шарифского гарнизона.

Подняв трубку телефона спецсвязи, Устинов попросил соединить его с командующим 40-й армией в Афганистане Виктором Ермаковым. И когда на другом конце провода ему ответили, министр спросил:

— Виктор Федорович, вы в курсе, что произошло вчера под Мазари-Шарифом?

— Да, Дмитрий Федорович — это провокация.

— Такая же, как под Джелалабадом в феврале восемьдесят первого?

— Нет, теперь это точно дело рук моджахедов.

— А фотография советского солдата?

— Какая фотография? — удивился командующий.

— В западных газетах — мне их целую кипу принесли. Во всех фигурирует фотография советского солдата, якобы, убитого в том самом кишлаке.

— Я пока не видел этих газет, но догадываюсь о чем идет речь, — ответил Ермаков. — Дело в том, что накануне этого происшествия из мазари-шарифского гарнизона ушли в самоволку семеро наших солдат. Один из них — Константин Урюпин — был найден нами убитым в кишлаке Гарсалай. Остальные пропали.

— Что вы имеете в виду?

— Их нигде нет — ни в кишлаке, ни в его окрестностях, которые мы прочесали. Они как сквозь землю провалились.

— И что вы думаете по этому поводу?

— Я полагаю, что эти солдаты оказались в эпицентре какой-то провокации. Один из них погиб, чем и воспользовались провокаторы. А вот остальные могли сбежать с места происшествия.

— Почему тогда они не вернулись в расположение своей части? — продолжал удивляться министр.

— Видимо, у них не было такой возможности.

— В таком случае, расширьте территорию поисков. Пустите в дело «вертушки», в конце концов.

— Я уже отдал такой приказ, но это сопряжено с большим риском. Эта территория нам неподконтрольна — там много «диких» племен, которые воюют не только против нас, но и против моджахедов. Но мы делаем все возможное, Дмитрий Федорович.

— Хорошо, держите меня в курсе дела, — и министр первым повесил трубку.

24 июня 1983 года, пятница. Латвийская ССР, Рига, улица Яуниэла (Новая)

В Ригу Исаак Киршман прилетел утром и, взяв такси, попросил отвезти его на улицу Суворова, где располагалась гостиница «Аврора». Взяв у портье ключи от своего 28-го номера, Киршман поднялся на нужный этаж и вошел в одноместные апартаменты. И первое, что сделал — принял душ. После чего открыл небольшой чемодан, откуда извлек рукопись своей новой книги «Геометрия Земли», в которой он рассказывал о глобальных смещениях блоков земной коры. Рукопись была написана наполовину и, приехав в Ригу на два дня, Киршман собирался и здесь написать несколько страниц, чтобы не тратить время впустую. Вот и сейчас, взглянув на настенные часы и убедившись, что у него есть еще пара часов до оговоренной по телефону встречи с академиком Матвеем Шмаруком, проживавшим неподалеку от гостиницы — на улице Яуниэла — Киршман решил поработать над рукописью. Так, за работой, незаметно пролетели почти два часа.

Поставив точку в очередной главе, Киршман блаженно потянулся и, оставив рукопись открытой на столе, еще раз взглянул на часы и, прихватив с собой кожаную папку с докладом Воропаева, покинул номер. Выйдя из гостиницы, он прошел по Суворова до Привокзальной площади и свернул на бульвар Райня, откуда взял курс на улицу Ленина, от которой до Яуниэля было рукой подать. Киршман шел не спеша, любуясь красотами старого города, в котором он не был без малого два десятка лет. Несмотря на столь продолжительный отрезок времени, город почти не изменился и был таким же тихим и уютным, как и тогда, когда профессор был в нем последний раз. На душе у Киршмана было тихо и покойно, поскольку он был уверен в том, что его миссия закончится благополучно. Он знал, какие аргументы привести академику, чтобы тот взял доклад и озвучил его в Берне на конференции. Единственное, чего не знал профессор, так это того, что когда он летел в Ригу, контрразведка КГБ в Москве уже узнала о его миссии и сумела привести нужные пружины в действие. Глава контрразведки Григорий Григоренко лично позвонил своему латвийскому коллеге Янису Кирштейну и, обрисовав ему ситуацию, попросил встретить Киршмана. И в тот момент, когда профессор шел на Яуниэла, его уже ждали там чекисты, прибывшие туда из здания КГБ Латвийской ССР, находящегося по соседству — на улице Ленина. Вот почему, когда профессор нажал на кнопку звонка нужной квартиры на пятом этаже дома дореволюционной постройки, дверь ему открыл вовсе не Шмарук, которого он знал по фотографии, показанной ему Головиным, а неизвестный мужчина средних лет, представившийся родным братом академика Андреем Сидоровичем.

— А где хозяин? — поинтересовался Киршман, не решаясь войти в квартиру.

— Он отошел буквально на полчаса и вот-вот должен вернуться, — последовал ответ, который и решил исход дела — гость вошел в квартиру и был проведен в гостиную.

— Чай, кофе? — поинтересовался «брат» академика, который на самом деле был майором местного КГБ Иваром Думписом.

— Если можно, кофе, — ответил профессор, присаживаясь на диван и кладя папку рядом с собой.

И пока радушный гость хлопотал на кухне, гость внимательно осмотрел комнату, которая представляла из себя некое подобие антикварной лавки — она была вся обставлена раритетными вещами, а на противоположной стене висела большая картина с обнаженной женщиной с рубенсовскими формами. Профессор не знал, что в соседней комнате, дверь в которую была закрыта, находились трое сотрудников латвийского КГБ — двое стояли у двери, готовые в любую минуту ворваться в гостиную и помочь своему напарнику в случае непредвиденной ситуации, а третий сидел за столом и записывал весь разговор на магнитофон с помощью микрофона, спрятанного в цветочную вазу, стоявшую на тумбе рядом с диваном, где сидел Киршман.

— Как добрались? — спросил гостя хозяин, ставя на журнальный столик поднос с кофейником и двумя чашками.

— Спасибо, прекрасно, — ответил профессор. — Пока летел, обдумывал новые главы своей новой книги. А когда прилетел, даже успел написать одну главу прямо в гостинице.

— Я вижу, вы времени зря не теряете, — улыбнулся хозяин квартиры, разливая кофе по чашкам. — Завидую вам — мне бы такую собранность.

— А вы, простите, чем занимаетесь? — поинтересовался Киршман, беря дымящуюся чашку с подноса.

— Я работаю в научно-исследовательском институте и занимаюсь твердыми сплавами.

— Это для меня темный лес, — честно признался профессор. — Сам я специализируюсь на геодезии.

— Да, Матвей мне о вас кое-что рассказал, — кивнул головой чекист. — Мы только так и не смогли понять, что вас, геофизика, привело сегодня в наш дом? Если вы прилетели из самой Москвы, значит, у вас к нам нечто важное?

— У меня есть серьезный разговор к вашему брату, — уклончиво ответил Киршман, доставая из кармана платок и протирая им очки.

— Насколько мы поняли, это касается его поездки в Берн?

— Вы угадали, но я бы хотел обсудить это с Матвеем Сидоровичем, — пряча в карман платок и берясь за чашку с кофе, произнес профессор.

— А вы зря думаете, что я не в курсе дел своего брата, — с легкой досадой в голосе произнес мнимый брат академика. — Мы с ним соратники и странно, что тот человек, который вас сюда отправлял, ничего об этом вам не сказал.

— Нет, он ничего не говорил мне о вас, — покачал головой Киршман.

— Кстати, как его здоровье — некоторое время назад, насколько я знаю, он болел?

— Во время нашей последней встречи он выглядел прекрасно, — ответил профессор, не заподозрив в этом вопросе подвоха.

— Я почему спрашиваю — у него очень опасная работа, которая плохо сказывается на нервной системе. Ему надо быть крайне осторожным.

— Мне кажется, он и сам это понимает.

— А где вы с ним встречались?

— В Саду имени Баумана.

— Он живет где-то поблизости?

— Нет, рядом живу я.

— У нас тут тоже рядом целых два парка — имени Коммунаров и Кирова. Вы там еще не были?

— Нет, я сразу из аэропорта отправился в гостиницу работать. А потом пришел к вам.

— А в аэропорт провожал вас тоже он?

— Да, мы приехали на его автомобиле.

— У него есть машина? Какой марки?

— «Жигули», а почему вас это так интересует? — ставя пустую чашку вместе с блюдцем на поднос, спросил Киршман.

— Просто я заядлый автолюбитель — у меня самого автомобиль этой же марки. Кстати, по возвращении он тоже будет вас встречать в аэропорту?

— Нет, такого уговора у нас не было. Я должен вернуться через два дня, а он свяжется со мной по телефону. Но где же ваш брат, в конце концов, полчаса уже прошли?

— Видимо, он задерживается, — пожал плечами чекист и спросил: — Хотите еще кофе?

— Нет, спасибо. Может, мне зайти чуть позже — например, вечером?

— Вы что, торопитесь?

— Я хочу основательно поработать над рукописью. Пока шел к вам, мне в голову пришли кое-какие задумки.

— А ваш знакомый знает, что вы пишите книгу? — вновь свернул на прежнюю тему чекист.

— Конечно, я сам ему об этом сказал.

— А как вы с ним познакомились?

— Через моего брата — но зачем вам это? — в голосе профессора впервые за время разговора послышались недовольные нотки.

Стало понятно, что продолжение разговора на тему его знакомства с человеком, которого разыскивал КГБ, может спугнуть профессора. Однако и отпускать его никто не собирался — он попал в клетку, из которой мог выйти только в одном случае — если бы назвал имя того, кто его сюда послал. Отпускать его восвояси было нельзя, поскольку он обязательно рассказал бы по телефону об этой встрече «кроту» и тот сразу бы обо всем догадался. Не было надежды и на Матвея Шмарука, который категорически отказался участвовать в этом спектакле, поэтому его здесь и не было.

— Знаете, давайте я зайду к вам вечером, — взглянув на свои наручные часы, произнес профессор. — А вы передайте брату, чтобы он обязательно меня дождался. Надеюсь, вечером у него не будет никаких других дел?

И Киршман, взяв в руки папку, поднялся с дивана. Вместе с ним это сделал и чекист.

— Извините, Исаак Леонидович, но вы никуда отсюда не уйдете, — глядя в глаза гостю, произнес Думпис.

— В каком смысле? — удивился профессор.

— В прямом, — и чекист извлек на свет свое служебное удостоверение и показал его гостю. — Поэтому я советую вам вести себя благоразумно.

— Так вы из КГБ? — не скрывая своего удивления, произнес Киршман, и вновь опустился на диван. — А я-то удивлялся, почему вы так себе ведете? И что вам от меня надо — я ничего предосудительного не совершал?

— Мы и не хотим вас долго задерживать. Вы только расскажите нам о том человеке, который вас сюда послал.

— Для чего он вам?

— Мы хотим задать ему несколько вопросов.

— На предмет чего?

— На предмет его поведения.

— Он сделал что-то нехорошее?

— Вроде этого.

— Вы лжете.

— В каком смысле?

— В прямом — этот человек делает доброе дело. А вот вы…

— Исаак Леонидович, остановитесь — я сотрудник Комитета государственной безопасности, — твердым голосом заявил чекист. — Я стою на страже наших государственных интересов, а вот ваш знакомый им вредит. Поэтому расскажите нам о нем и возвращайтесь к себе домой. Вы же советский человек, именитый ученый.

— Вы что не понимаете, что толкаете меня на подлость? — продолжал упорствовать профессор. — Вы предлагаете мне совершить предательство — назвать вам того, кто мне доверился? Как порядочный советский человек я не могу этого сделать.

— Но мы ничего плохого ему не сделаем — проведем лишь профилактическую беседу.

— Вы опять держите меня за дурака, — не сдавался профессор. — Если бы вы хотели ему хорошего, вы бы не разыграли сейчас этот спектакль. Я вам ничего не скажу.

— Тогда мы сейчас проедем в Комитет и допросим вас официально, — сообщил профессору порядок своих дальнейших действий чекист. — И уж тогда, если вы будете упорствовать, пеняйте на себя — вашей научной карьере будет нанесен существенный урон.

— Бог с ним с карьерой, главное для меня — моя совесть, — обреченно ответил Киршман.

Чекист позвал в гостиную своих коллег и спустя несколько минут они вывели профессора из квартиры, забрав у него его папку. Лифта в доме не было, поэтому они спускались по лестнице. Шагая по ступеням, Киршман мучительно размышлял о том, что будет, когда он окажется в стенах местного Комитета госбезопасности. Он никогда не считал себя сильным духом человеком, каким был его брат. И в нем не было уверенности, что во время изнурительных допросов он не сломается — не раскроет перед чекистами инкогнито того человека, который его сюда послал. А это означало, что окончательное решение о своей судьбе Киршман должен был принять прямо сейчас, пока они не сели в автомобиль. «А как же моя книга? — пронзила сознание профессора неожиданная мысль. — Кто ее закончит без меня? Впрочем, какое значение теперь это имеет? И вообще, зачем мне нужна будет моя книга, если меня заставят совершить предательство? Смогу ли я потом ужиться со своей совестью? Нет, уж лучше сделать это прямо сейчас».

Едва эта мысль пришла ему в голову, Киршман распрямил свою сутулую спину и, резко оттолкнув от себя чекиста, который шел рядом с ним со стороны перил, выбросил свое тело в лестничный проем. В последнее мгновение Думпис в каком-то невероятном прыжке успел схватить профессора за рукав его пиджака и встретился взглядом с самоубийцей. И он увидел в нем такое спокойствие, что ужаснулся.

— И все-таки он был прав, — произнес Киршман, глядя в глаза чекисту.

— Кто он, кто? — закричал Думпис.

В этот миг рукав пиджака выскользнул из его пальцев, и тело профессора полетело вниз. Еще мгновение — и раздался глухой стук, от которого у всех, кто его слышал, по спине пробежали мурашки. Чекисты перегнулись через перила и увидели внизу распростертое тело профессора, под головой которого медленно расползалось большое кровавое пятно.

24 июня 1983 года, пятница. Москва, Медведково, учетный стол Федерации регби СССР

Вот уже около двух часов Алексей Игнатов сидел в отдельном кабинете и скрупулезно «шерстил» учетные карточки всех игроков московских регбийных команд. Несмотря на то, что команд было всего лишь шесть, однако карточек надо было просмотреть более сотни, поскольку в этот список вошли игроки за разные годы. В нескольких случаях Игнатову показалось, что он уже нашел человека, которого искал, но затем, внимательно приглядевшись к фотографиям, размеры и качество которых были далеки от идеальных, он понял, что ошибся — это был не его регбист. У одного нос, хоть и был перебит, но оказался скошенным в другую сторону, у другого уши были слишком оттопырены и нос не перебит, а вдавлен. Короче, после двух часов непрерывных поисков, Игнатов решил передохнуть. А чтобы не терять времени даром, потянулся к телефонному аппарату, который стоял на подоконнике рядом со столом, где он сидел. Ему захотелось услышать голос любимой женщины — Анастасии Шуваловой, которая вот уже третий день вместе с дочкой Олесей жила в его квартире на Ясеневой улице в Орехово-Борисово. Сегодня утром они должны были отправиться на экскурсию по Москве — посетить Красную площадь, а затем заехать в зоопарк. А в качестве гида с ними вызвалась поехать Лена — семнадцатилетняя внучка игнатовской соседки по лестничной площадке — Зинаиды Сергеевны Полянской, которая была закадычной подругой матери Игнатова. Время клонилось к вечеру, поэтому, как рассчитал сыщик, экскурсанты должны были уже вернуться домой. Так оно и оказалось — трубку на другом конце Москвы взяли практически сразу.

— Здравствуй, любимая, — приветствовал женщину Игнатов. — Как съездили?

— Спасибо, дорогой, все было замечательно, — ответила женщина. — Олеся в восторге и от Красной площади, и от зоопарка.

— А ты?

— Я тоже, хотя все это уже неоднократно видела.

— Чем же вы теперь занимаетесь? — продолжал вопрошать Игнатов.

— Я на кухне ужин готовлю, а Лена в комнате Олесе книжку читает.

— Какую? — удивился Игнатов, который знал, что в его доме детских книжек отродясь не водилось, а были взрослые книги из библиотеки его матери.

— Представь себе, «Анну Каренину». И знаешь, она ей нравится.

— Конечно, это же классика, — нашелся, что ответить, Игнатов.

— А ты откуда звонишь — из отделения? — наступила очередь женщины задавать вопросы.

— Нет, из одной конторы. Представляешь, опять сижу в архиве и копаюсь в бумагах, как тогда с тобой в Киеве.

— А молодой архивистки рядом с тобой нет?

— Есть, но она пожилая и ушла в другой кабинет, чтобы мне не мешать.

— Тогда я спокойна. Во всяком случае, ты сидишь, а не гоняешься, высунув язык, за преступниками.

— Дорогая, я же тебе уже говорил, что работа у меня в основном бумажная — сиди себе, пиши отчеты и ковыряйся в архивах.

— Ну, да, а позавчера ты откуда такой весь измазанный и рваный пришел?

— Это я в отделении с лестницы упал — я же рассказывал.

— Видно, крутая у вас лестница, если ты не только коленки на брюках ободрал, но и рубашку в двух местах порвал. Впрочем, будем считать, что я тебе поверила. Тебя когда ждать?

— Думаю, еще часик-другой здесь проваландаюсь, — ответил Игнатов, а сам машинально возобновил просмотр учетных карточек.

— Значит, к ужину успеешь?

— Постараюсь, — обнадежил женщину Игнатов.

И в этот момент в его свободной руке оказалась карточка, с которой на него глядела фотография того самого регбиста, что сбежал от него позавчера на проспекте Мира.

— Дорогая, договорим после, — наскоро простился с любимой Игнатов и повесил трубку.

Сомнений быть не могло — с фотографии размером три на четыре на него смотрел мужчина, которого он видел уже дважды: больше недели назад на конспиративной квартире на Домодедовской улице и позавчера в квартире убитого нумизмата. У мужчины был тот же колючий взгляд, широкий лоб с ниспадающей на него челкой, прижатые к вискам уши и тяжелый подбородок. Вот только нос был нормальный, не сломанный. Но этот факт мог объясняться легко — фотография могла быть сделана до того, как регбисту сломали нос. Вот и текст в карточке указывал на это — мужчина числился в команде «Фили» с 1976 по 1980 год в качестве игрока, после чего перешел на административную должность. Значит, фотография была сделана около пяти лет назад, когда нос у него еще был нормальный. Звали мужчину Тарас Казимирович Левко, он родился 2 ноября 1953 года во Львове. В Москве проживал по адресу улица Кулакова, дом 7.

Игнатов снова потянулся к телефонному аппарату. Но на этот раз он позвонил не домой, а в родное 160-е отделение милиции, а если быть точным — в свой кабинет, который он делил с инспектором угро Василием Зайцевым. На удачу, тот оказался на месте.

— Василий, салют, как самочувствие? — поинтересовался Игнатов.

— Спасибо, твоими молитвами, — ответил Зайцев. — Но ты же не только для этого звонишь, чтобы моим здоровьем поинтересоваться?

— Всегда ценил тебя за проницательность. Пробей, пожалуйста, где у нас улица Кулакова?

— А чего пробивать, я и так знаю — в Строгино. У меня там неподалеку теща обитает.

— Это та, про которую анекдоты сочиняют?

— Про мою не сочиняют — она золотая женщина. А тебе зачем эта улица понадобилась?

— Давай бери ноги в руки и шуруй туда — я, кажется, лежбище нашего регбиста нашел. И ствол прихватить не забудь. Встретимся у выхода из метро. Кстати, какая станция там ближайшая?

— «Молодежная». Может, подмогу из РУВД запросить — чего одним соваться?

— Пока они зашевелятся, уже завтра наступит. Так что придется самим его брать.

— А про голубой «мерс» спросить не хочешь? — коллега напомнил Игнатову о деле, которым он занимался последние два дня — пробивал по спецканалам возможного владельца того «мерседеса», который засветился возле конспиративной квартиры на Домодедовской улице.

— А что, уже есть результаты? — удивился Игнатов, после чего объявил: — Тогда расскажешь о них, когда встретимся у метро.

Игнатов положил трубку на аппарат и, сложив учетную карточку регбиста вчетверо, засунул ее в задний карман брюк. Надо было торопиться, хотя шансов застать этого человека на месте было не много — после погони на проспекте Мира он вполне мог сменить место жительства. Но надежда всегда умирает последней.

24 июня 1983 года, пятница. Афганистан, Кабул, стадион Гази

Геннадий Красницкий давал в раздевалке последние наставления команде перед выходом на поле, когда в помещение буквально ворвался Амредин Кареми и радостно сообщил:

— Собрался почти полный стадион — около двадцати тысяч зрителей! Невероятно!

— Почему же, Амредин — просто люди в Афганистане соскучились по футболу, — тоже не скрывая своей радости, ответил Красницкий.

Сегодня должен был состояться дебют его команды — вновь собранной сборной Афганистана по футболу. Правда, соперником у нее была любительская команда студентов Кабульского университета, но такова была специфика сложившейся в стране ситуации — собрать еще одну профессиональную футбольную дружину в период гражданской войны было невозможно. Поэтому было решено провести контрольный матч с заведомо слабым соперником, но особо его не «мутузить» — игра ведь товарищеская. Причем были сомнения, придет ли на эту игру рядовой зритель. А вышло вон как — собрался почти полный стадион!

Когда команды вышли на зеленый газон (правда, с большими проплешинами в виду отсутствия должного ухода), трибуны взорвались громоподобными аплодисментами. Среди зрителей были люди разных возрастов — и дети, и молодежь, и даже седобородые старики. А на самой верхотуре стадиона пристроился тот самый человек, который внимательно наблюдал за тренировкой «сборников» во время приезда к ним узбекского министра спорта Мирзоалима Ибрагимова. Сегодня он тоже не менее пристально наблюдал за происходящим и даже что-то записывал в маленький блокнот, который держал на коленях.

Между тем особенный восторг у публики вызвали игроки сборной Афганистана, облаченные в уже утвержденную местным Спорткомитетом официальную форму — зеленые майки с красной звездой на левой стороне груди и черные трусы с продольной красной полосой по бокам. Эти цвета и звезда были выбраны не случайно — они фигурировали и на национальном гербе Афганистана, утвержденном три года назад.

После короткого приветствия команд, судья дал свисток к началу поединка. И практически с первых же секунд инициативу в свои руки взяли «сборники» и достаточно легко доставив мяч в штрафную площадь своих соперников, забили первый гол. Причем отличился игрок, который всего лишь второй день был в составе сборной — центральный нападающий Хазрат Паштун. Легко обыграв сразу двух защитников, он вышел один на один с вратарем и послал мяч в незащищенный угол ворот.

— Хорошего игрока ты нашел в центр поля, — наклонившись к Красницкому, произнес, сидевший с ним на тренерской лавке, Виктор Звонарев.

— Не каркай, игра только началась, — отмахнулся Геннадий.

Однако дальнейший ход игры доказал правоту слов Звонарева. Именно Хазрат Паштун выступал инициатором большинства атак своей команды, а когда она теряла мяч, то успевал отойти и в оборону, грамотно подстраховывая своих партнеров по защите. Общий итог матча, как и предполагалось, оказался в пользу сборной — она победила 7:2. И пять голов были на счету Хазрата Паштуна. И когда судья возвестил об окончании матча, Красницкий окончательно понял — его сборная полностью укомплектована и на турнире, до которого оставалось всего три недели, имеет все шансы не ударить в грязь лицом. А именно эту задачу и ставил перед собой Красницкий, еще когда принимал предложение отправиться в Афганистан — доказать свою тренерскую состоятельность. Ведь предложение Рашидова о передаче джизакской «Звезды» в руки Красницкого оставалось в силе и обязывало его показать хороший результат и здесь, в Афганистане.

24 июня 1983 года, пятница. Афганистан, под Мазари-Шарифом

Спустя час после того, как они выбрались из пещеры, Иван Сараев, трое его сослуживцев и девочка-афганка вышли к какому-то кишлаку, раскинувшему свои владения в долине, окруженной зелеными зарослями. Стоя на небольшом пригорке и глядя на глинобитные дувалы неизвестного населенного пункта, солдаты раздумывали, что им делать.

— Надо обойти кишлак стороной, — предложил Хомутов.

— Это большой крюк, а у нас на хвосте орава «духов», — возразил товарищу Сараев.

— Но и идти туда тоже не резон — там этих «духов» может быть не меньше, — продолжал стоять на своем Хомутов.

— Может, разведку послать? — подал голос самый младший из всех — «салабон» и земляк Сараева из Ногинска Виктор Лосев.

— Опять время потеряем, — стоял на своем Сараев. — Нет, надо спускаться всем вместе, а там будь, что будет. Что эти «духи», что задние — не одна ли херовина.

И они стали спускаться вниз, держа наизготовку свои автоматы. Сзади шла девочка-афганка, которая прижимала к груди пятнистого детеныша барса, которого она пожалела оставить одного в пещере. Так, идя друг за другом, они достигли первых дувалов, между которыми простиралась улочка, ведущая в кишлак. Она была подозрительно пуста — на ней не было ни души и даже звуков никаких не раздавалось.

— Странно, ни людей не видать, ни собак не слышно, — удивился происходящему Хомутов. — Вымерли они все что ли?

Ступив на улочку, солдаты дошли до дверей, ведущих во двор крайнего дома. Заглянув внутрь, гости никого там не обнаружили.

— Витька, глянь внутрь — может, они все по домам попрятались.

Приказ, который отдал Хомутов, адресовался Лосеву. Он беспрекословно отправился его исполнять. Обойдя все помещения, он вскоре вышел обратно во двор и сообщил:

— Нет никого — везде пусто. И вещей никаких нет.

— Может, это брошенный кишлак — таких здесь много, — предположил Николай Мироненко.

Он оказался прав — кишлак, действительно, был заброшенный. Несколько месяцев назад все его жители, опасаясь советских бомбардировок, как мести за помощь душманам, собрали свои нехитрые пожитки и двинулись к пакистанской границе от греха подальше.

— Здесь даже жратвой разжиться нельзя, — подытожил осмотр кишлака Хомутов.

— Ничего, зато воевать ни с кем не пришлось, — ответил на эту реплику Сараев.

Они вышли из кишлака, чтобы углубиться в заросли. И тут Лосев внезапно закричал:

— Смотрите, «духи»!

Все посмотрели в ту сторону, куда он указал, и увидели большой отряд душманов, который вышел на тот самый пригорок, на котором некоторое время назад стояли и они сами. Это был отряд Азиза, идущий по их следу.

— Догнали все-таки, суки! — выругался Хомутов и сплюнул себе под ноги.

— Уходим в заросли, — приказал Сараев.

— Подожди, Сарай, — остановил всех Николай Мироненко. — Гиблое это дело — через полчаса нас догонят и перережут, как баранов.

— А ты что предлагаешь? — не скрывая своего удивления, спросил Сараев.

— Надо кому-то здесь остаться, чтобы «духов» задержать, — предложил Мироненко. — Тогда у остальных хоть какой-то шанс останется.

После этих слов возникла пауза — все понимали, чем грозит оставшемуся этот шаг. Даже девочка-афганка замерла в страхе, догадываясь, перед какой дилеммой оказались поставлены ее спутники.

— Хорошо, вы идите, а я останусь, — первым нарушил тишину Сараев.

— Пускай лучше «салабон» останется — мы свой долг этой гребаной родине уже отдали, а он только начинает, — предложил Хомутов.

— Я же сказал, что останусь, — твердо заявил Сараев.

— Нет, Ваня, пусть все будет по справедливости, — возразил Мироненко. — Жребий тянуть будем.

И Николай здоровой рукой (левая у него была перебинтована) достал из кармана гимнастерки коробок со спичками.

— Кто длинную вытянет, тот здесь и останется.

Отвернувшись от друзей, Мироненко сломал три спички, а одну оставил нетронутой. После чего зажал их в кулаке здоровой руки, выставив наружу только спичечные головки. И вновь повернулся к товарищам: дескать, тяните.

Первым это сделал Сараев, вытянувший обломок спички. Девочка-афганка с ужасом обвела взглядом солдат, не догадываясь о результате, который выпал ее спасителю. Но когда за очередной спичкой потянулся Хомутов, она улыбнулась — значит, все обошлось. Между тем Хомутову тоже достался обломок спички. Тот же результат выпал и «салабону» — Виктору Лосеву.

— Все правильно — я предложил, мне и оставаться, — произнес Мироненко и отбросил оставшуюся спичку в сторону. — Бегите, ребята, а я с ними без вас побеседую.

Однако, прежде чем уйти, солдаты по очереди обняли своего товарища, а Сараев вручил ему дополнительный магазин с патронами для «калаша». А «неразлучница» — граната Ф-I — у Мироненко имелась своя. Как и нож — его верный спутник еще с детских лет. Последней к солдату подошла девочка-афганка, которая посмотрела ему в глаза и нежно погладила по перебинтованной руке.

— Будь счастлива, афганка, — произнес солдат и ответным жестом провел ладонью по голове девочки.

Затем он взмахнул на прощание рукой и направился к ближайшему полуразрушенному дувалу, с которого открывался прекрасный обзор на тот участок местности, с которого должны были появиться «духи».

24 июня 1983 года, пятница. Москва, Кремль, 3-й этаж, Ореховая комната

Во второй половине дня, после очередной сессии Верховного Совета РСФСР, было намечено экстренное заседание Политбюро. Примерно за час до его начала в Ореховой комнате встретились Юрий Андропов и Константин Черненко. Инициатором этой встречи выступал генсек, который в свете последних событий хотел прояснить позицию своего коллеги по целому ряду вопросов. Поэтому начал разговор именно Андропов:

— Костя, зачем ты помогаешь Рашидову?

— Юра, я исхожу из старого принципа, что враг моего врага — мой друг, — ответил Черненко, расположившись за столом напротив своего оппонента.

— Но разве Рашидов может быть для тебя другом? — искренне удивился Андропов.

— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил Черненко. — Ты же выбрал себе в друзья кавказцев. Чем они лучше узбеков?

— Ты рискуешь жестоко ошибиться, — продолжая буравить собеседника колючим взглядом из-под очков, произнес Андропов. — Мы уже старые люди с тобой и нам немного осталось жить на этом свете. Но надо думать о том, что будет со страной после нас.

— Именно этим как раз я и занимаюсь. И я считаю, что те люди, на которых делаешь ставку ты, приведут нашу страну к краю гибели. Если вообще не сбросят ее в пропасть.

— А Рашидов, значит, не сбросит?

— Я его знаю достаточно много лет, поэтому могу сказать с уверенностью — ему незачем разрушать нашу страну. Пока он работает в Узбекистане, за этот регион можно быть спокойным. Он цементирует свою элиту, не дает ей перегрызться друг с другом.

— Но там царят воровство, приписки, — напомнил собеседнику факты последних проверок Андропов.

— Юра, ты сам только что сказал, что мы с тобой пожилые, много повидавшие люди, — голосом, в котором сквозила усталость, заметил Черненко. — Поэтому давай не будем говорить языком газетных передовиц. В нашей стране, где ни копни, везде можно найти воровство и приписки. Разве в твоем ведомстве на Лубянке нет этого самого воровства или тех же приписок? Тогда ответь мне, сколько чекистов за эти годы переметнулось к врагу и сколько еще переметнется? А сколько валюты ушло по вашим каналам в различные западные банки за это же время, не попав в наш бюджет? Кстати, не об этом ли ты недавно разговаривал с Гарриманом во время его последнего визита в Москву?

Последняя фраза буквально потрясла Андропова — получалось, что Черненко мог знать о деталях его разговора с американцем. Впрочем, Черненко, будучи опытным партаппаратчиком, мог просто догадываться о сути этого разговора, что тоже таило в себе немалую опасность для Андропова. Поэтому он постарался не подавать вида, что его эта фраза как-то задела, и не стал заострять внимание на этой теме.

— Мне нужна голова Рашидова, чтобы расплатиться ею с кавказцами, — после небольшой паузы продолжил речь Андропов. — Эта гарантия того, что Узбекистан останется в сфере наших интересов и его элита не перегрызет друг друга.

— А если клан Рашидова не захочет идти на заклание? — спросил Черненко. — Это чревато серьезным катаклизмом в этом регионе. Ведь Восток — дело тонкое. Тем более на фоне афганских событий. Разумнее было бы приструнить кавказцев.

— За ними стоят их западные соплеменники, — признался Андропов. — И именно об этом я говорил с Гарриманом.

Таким образом Андропов решил приоткрыть часть своих карт перед собеседником, чтобы доказать ему свою искренность и перетянуть на свою сторону. Но Черненко не был столь наивен — все-таки семнадцатилетняя работа на посту руководителя самого секретного подразделения ЦК КПСС — Общего отдела, который раньше не случайно назывался Секретно-политическим — не прошли для него даром. Поэтому в расставленную для него ловушку он предпочел не заходить.

— Западные кавказцы далеко, а наши близко, — напомнил собеседнику о сегодняшних реалиях Черненко. — Неужели у тебя нет возможностей на них влиять так же, как на узбеков? Другое дело, что у тебя, видимо, нет для этого желания. Ты же у нас сам почти с Кавказа — из Ставрополья. А я, насколько тебе известно, три года жил среди мусульман — служил на пограничной заставе Хоргос в Казахстане, в Талды-Курганской области. Гонялся там за бандой Бекмуратова в ущелье Чебортал. Так вот за это время я мусульман хорошо изучил. Они нам, русским, близки по своему менталитету, поскольку у них мышление коллективистское. Вот почему в том же Узбекистане так много проживает русских. А кавказцы всегда были индивидуалистами — им своя рубашка ближе к телу. Поэтому я тебя и предупреждаю — делая на них ставку, как руководитель страны, ты закладываешь бомбу под ее фундамент. Придет час, они первыми нашу страну и взорвут.

— Наша страна взорвется, если продолжать ее держать только в рамках коллективистского мышления, — возразил коллеге Андропов. — Мир меняется и наша страна вместе с ним. Нашей экономике нужны изменения и они лежат в плоскости рыночного индивидуализма. Ты же сам это прекрасно видишь.

— Конечно, вижу, — подтвердил последние слова своего собеседника Черненко. — Но мне кажется, Юра, что ты слишком круто забираешь. Мягкости тебе не хватает — конфликтен ты. Поэтому и враги тебе везде мерещатся. Видимо, те полтора десятка лет, что ты возглавлял КГБ, не прошли для тебя даром. Только врагов ты не среди тех людей ищешь.

В это время в дверь постучали и, когда Андропов ответил на этот стук, в комнату вошел один из его помощников, который сообщил, что начали собираться остальные члены Политбюро. Попросив помощника задержать прибывших на пять минут, Андропов вновь обратил свой взор на Черненко.

— Значит, мы с тобой, Костя, так ни о чем и не договорились?

— Получается, что так, — развел руками Черненко.

— Тогда учти, что я пойду до конца, — предупредил Андропов. — И если отставку Грекова ты сумел продавить, то Мелкумова тебе убрать не удастся.

— Но он копает под партийные кадры?! — возмутился Черненко.

— Он вычищает щелоковские конюшни.

— Не держи меня за дурака, Юрий. Начав с милиции, ты потом перекинешься на партийные кадры, чтобы перетасовать колоду. Ты и Рашидова хочешь выбить из кандидатов в Политбюро, чтобы протолкнуть туда своего человека. Но я опять тебе повторяю: это опасная игра, которая может плохо кончиться. Мало нам Афганистана?

Это был конкретный упрек Андропову, который более всех был повинен в том, что советские войска вошли в эту страну. В то время как военные сомневались в эффективности подобного шага, чекисты более всех настаивали на нем, опираясь на данные своей разведки. В итоге Политбюро вынуждено было поверить этим сведениям.

— Значит, будем считать, что мы с тобой не договорились, — буравя собеседника тяжелым взглядом из-под очков, произнес Андропов, подводя черту под этим принципиальным разговором.

24 июня 1983 года, пятница. Узбекистан, Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Динамо» (Киев)

Несмотря на почти сорокоградусную жару, установившуюся в Ташкенте, посмотреть на эту игру пришло более сорока пяти тысяч зрителей, что было рекордом в этом сезоне. И этот повышенный интерес был не случаен. Во-первых, матчи двух этих команд всегда вызывали ажиотаж среди зрителей, а во-вторых — на тот момент обе команды буквально дышали в затылок друг другу: киевляне занимали в турнирной таблице 6-е место (16 очков), а ташкентцы — 8-е (15 очков). Дополнительный интерес к этому противостоянию придавало то обстоятельство, что киевляне девять матчей подряд не знали поражений и были полны решимости не уступить сопернику и в десятом поединке. Правда, учитывая тот факт, что играли они на выезде, а также при такой жаре, гости избрали оборонительную тактику и в первом тайме даже не выпустили своего главного форварда — Олега Блохина (на его позиции играл Леонид Буряк). Между тем тренер ташкентцев Иштван Секеч выставил на эту игру свой ударный состав в лице вратаря Александра Яновского и полевых игроков — Пахрутдина Исламова, Мустафы Белялова, Александра Журавлёва, Геннадия Денисова, Алексея Петрушина, Сергея Бондаренко, Андрея Якубика, Ислама Ахмедова, Константина Новикова и Марата Кабаева.

Между тем шла десятая минута матча, счет был ничейный — о: о, когда в ложе для гостей, откуда за игрой следил Шараф Рашидов, появился первый заместитель председателя Совета Министров Узбекистана Тимофей Осетров. Он опустился на пустующее кресло рядом с Рашидовым и, после короткого приветствия, спросил:

— Какую тактику сегодня избрали наши ребята?

— Наступательную, — ответил Рашидов. — А вот киевляне удивили — у них нет в воротах Виктора Чанова. А ведь он их не покидал вот уже двенадцать матчей подряд. Нет и Олега Блохина, а Андрея Якубика персонально опекает Александр Заваров.

— Я слышал, что Чанов получил травму, — откликнулся на эти слова Осетров. — А что касается Заварова, то ничего у него не получится. И сегодня мы с вами, Шараф Рашидович, можем стать свидетелями того, как наш Якубик войдет в клуб Григория Федотова.

Чтобы стать членом этого клуба, футболисту надо было забить сто голов, а у Якубика их пока было на два меньше.

Не успело стихнуть эхо этих слов, как Якубик и в самом деле забил. Получив пас от Петрушина, он стремительно ворвался в штрафную площадь соперника, и прицельным ударом послал мяч в сетку ворот. Вратарь киевлян Михаил Михайлов не смог отразить этот удар. Шла только тринадцатая минута игры.

— У вас легкая рука, Тимофей Николаевич — не успели прийти, как наши уже забили, — не скрывая своего удовлетворения от забитого гола, произнес Рашидов. — Кстати, именно за это ваше качество я попросил вас прийти сегодня на этот матч.

— Вы сомневались в том, что без моего присутствия наши ребята смогут выиграть? — удивился Осетров.

— Нет, я имел в виду другое — что с вашей легкой руки мы сумеем справиться с той ситуацией, которая сложилась сейчас в республике. Надеюсь, вы понимаете, о чем именно я говорю?

Вместо ответа Осетров кивнул головой, тем самым показывая, что он в курсе текущих событий. В партийных структурах Узбекистана вот уже почти два месяца царила нервозная обстановка в связи с деятельностью мелкумовской бригады, усиленной «десантом» из Москвы. Все понимали, что все это могло быть предвестием большой чистки, которую собирался устроить здесь Юрий Андропов.

— Есть мнение, Тимофей Николаевич, рекомендовать вас вторым секретарем республиканского ЦК, — продолжил свою речь Рашидов.

— Это ваше мнение или оно согласовано с Москвой? — поинтересовался Осетров.

— Москва не против вашей кандидатуры — вы же знаете, как к вам там относятся.

Рашидов был прав — Осетрова в Москве ценили за его организаторский талант и умение находить контакт с людьми. Именно за эти его способности в 1954 году Осетрова перевели из Челябинска, где он был первым секретарем окружного комитета ВЛКСМ, в столицу и сделали инструктором ЦК КПСС. А спустя пятнадцать лет он уже дослужился до должности заведующего сектором. С этого поста в 1970 году его и перебросили в Узбекистан, сделав первым зампредом Совета Министров. А также введя в состав членов Центральной Ревизионной Комиссии, которая отвечала за финансовую отчетность партии и ревизию касс и предприятий КПСС (туда входили партийные школы, издательства и т. д.). Осетров был в хороших отношениях с главой ЦРК Геннадием Сизовым, имевшем выходы не только на главных столпов из Политбюро, но и на теневых обитателей Старой площади, в руках у которых были многие рычаги управления не только партаппаратом, но и страной. Впрочем, с приходом к власти Андропова конфигурация фигур на политической доске менялась стремительно, поэтому Осетров не был уверен в том, что его кандидатуру на должность второго секретаря утвердят. Что он и попытался донести до своего собеседника.

— Каким бы не было отношение ко мне в Москве, без сильных покровителей мое выдвижение могут быстро переиграть, — после небольшой паузы возобновил разговор Осетров.

— Не волнуйтесь, Тимофей Николаевич, такие покровители у нас есть, — ответил Рашидов. — От вас требуется лишь одно — принципиальное согласие на мое предложение. Вы согласны?

Осетров ответил не сразу. В этот момент в футбольной игре произошел очередной интересный момент. Пахтакоровец Марат Кабаев, обыграв сразу двух защитников, сильным ударом послал мяч в ворота противника, но на этот раз вратарь киевлян в длинном прыжке сумел обеими руками отбить мяч в строну от ворот.

— Хорош Кабаев! — не скрывая своего восхищения, произнес Осетров.

— Старается, Марат — хочет голом отметить рождение ребенка, — ответил Рашидов.

— И кто же у него родился? — поинтересовался Осетров.

— Дочка, назвали Алиной, — сообщил Рашидов.

— Жалко, что не сын — был бы продолжателем футбольной династии, — посетовал Осетров.

— Я уверен, что в спортивной семье Кабаевых и для дочки найдется достойное применение. Но вы не ответили на мой вопрос, Тимофей Николаевич.

— Разве? — и губы Осетрова тронула лукавая улыбка.

Заметив это, улыбнулся и Рашидов. После чего произнес:

— Тогда у меня к вам будет первое поручение — надо съездить в Бухару и выступить на сессии областного совета. Пусть люди видят, что никакой паники в наших рядах нет, и мы контролируем ситуацию. И еще: сообщите бухарскому активу, что именно вы будете назначены на пост второго секретаря ЦК. Это тоже позволит вселить в наших товарищей уверенность.

— А как быть с теми, кто уже арестован? — спросил Осетров.

— Если их арестовали за дело, пусть отвечают по всей строгости закона — нас они не волнуют. Нас должна волновать судьба других — тех, кого хотят «пристегнуть» к этому уголовному делу, чтобы любыми способами выбить из них показания на наш партхозактив. Вы же понимаете, что без этих показаний не получится широкого развертывания этого дела. Ваш приезд и выступление вселят уверенность в людей и выбьют козыри из рук наших противников.

— Когда мне надо быть в Бухаре? — спросил Осетров.

— Прямо сейчас, — последовал неожиданный ответ. — Да, да, Тимофей Николаевич, досмотреть игру и насладиться очередным голом Якубика вам не удастся. Время, увы, играет не в нашу пользу.

— Хорошо, Шараф Рашидович, — кивнул головой Осетров и добавил: — Тем более, что в победе наших ребят я был уверен еще до начала этого матча.

И пожав руку первому секретарю, Осетров поднялся со своего места и направился к выходу из гостевой ложи. Интуиция его не обманула — «Пахтакор» в тот день победил киевское «Динамо» со счетом 3:0, выйдя на шестую позицию в турнирной таблице.

24 июня 1983 года, пятница. Москва, Строгино, улица Кулакова

Когда Игнатов вышел на улицу из вестибюля станции метро «Молодежная», его напарника Василия Зайцева там еще не было. У того, в отличие от Игнатова, был личный автомобиль «Жигули», но это не помогло добраться до места назначения быстрее. В итоге Алексею пришлось прождать еще минут десять. Все это время он стоял у киоска «Союзпечати» и разглядывал выставленные за стеклом газеты и журналы. Наконец, он заметил знакомый «Жигуленок» и направился к нему.

— Итак, что ты выяснил по поводу «мерса»? — первое, что спросил у напарника Игнатов, усаживаясь в автомобиль.

— Он принадлежит Елизавете Олеговне Семчуковой — супруге работника МИДа Евгения Семчукова, — ответил Зайцев, трогая автомобиль с места и беря курс на Крылатскую улицу, откуда потом можно было попасть на проспект маршала Жукова, а с него до улицы Кулакова было рукой подать. — Автомобиль был ввезен в страну три недели назад, пошлина уплачена.

— Ты с ней уже встречался?

— Сегодня хотел, но ты меня сюда сорвал.

— Правильно, поскольку взять регбиста — главная наша цель. Ствол прихватил?

— Даже два — тебе тоже выхлопотал, — и Зайцев указал на бардачок, где лежал «Макаров» для напарника.

— Спасибо за заботу, — пряча пистолет в карман брюк, произнес Игнатов. — Но будем надеяться, что они нам не понадобятся.

— Судя по тому, что было с тобой позавчера, нам двух стволов может даже не хватить, — недобро пошутил Зайцев.

— Ладно, не каркай — по ходу дела разберемся.

— Слушай, интересная заковыка получается, — вновь нарушил тишину Зайцев. — Выходит, что этот регбист имеет отношения и к убийству Лиознова и к нападению на вас с Цыпой на Домодедовской? Правда, на вас он с ножом нападал, а ветерана шнуром от электропроводки задушили. Получается, он почерки меняет? И интересуют его не только ордена, но и эти японские скульптурки. Забыл, как они называются?

— Окимоно, — напомнил Игнатов.

— Отсюда делаем вывод, что эти ребята играют по-крупному, — продолжил свои размышления Зайцев. — И если к этому присовокупить голубой «мерс», который принадлежит супруге мидовского работника, то само собой напрашивается вопрос: а не дадут ли нам с тобой по шапке с самого верха?

— Что — очко завибрировало? — бросив на напарника насмешливый взгляд, спросил Игнатов.

— Не знаю, как у тебя, но у меня оно не железное, — честно признался Зайцев.

— А может, ты, Вася, заблуждаешься и наговариваешь на себя? — спросил Игнатов. — Вот мы сейчас приедем на место и проверим, из какого материала сделано твое очко.

Тем самым он однозначно дал понять своему напарнику, что приказа к отступлению не будет.

Спустя пятнадцать минут они подъехали к нужному дому на улице Кулакова. Оставив машину во дворе, сыщики поднялись на лифте на восьмой этаж, и подошли к нужной квартире. За дверью было тихо. Игнатов нажал на кнопку звонка, а другую руку сунул в карман, где лежал «Макаров».

— Тарас, это ты? — раздался за дверью звонкий женский голос.

— Да, — ответил Игнатов, про себя отметив, что нужный им Тарас Левко действительно проживает именно здесь.

Дверь отворилась и на пороге возникла женщина средних лет в домашнем халате.

— Вы кто? — с удивлением спросила она у сыщиков.

Вместо ответа Игнатов зашел в квартиру и, понизив голос до шепота, произнес:

— Мы из милиции. Хозяин дома?

— Нет его, он только что ушел.

— Как ушел, мы его не видели? — удивился Зайцев.

— Вы, наверное, на лифте поднимались, а Тарас привык пешком ходить, — ответила женщина.

— Как он одет? — спросил у хозяйки Игнатов.

— Джинсы, белая рубашка, на голове бейсболка.

— Он на машине? — продолжал интересоваться Игнатов.

— Да, белая «Нива». А в чем дело?

Но сыщики не стали отвечать на этот вопрос, а заскочили в лифт и поехали вниз, надеясь успеть перехватить Левко во дворе. Но они опоздали буквально чуть-чуть. В тот момент, когда они выскочили из подъезда, белая «Нива» уже выезжала со двора в сторону улицы маршала Катукова. Сыщики бросились к своим «Жигулям», чтобы успеть сесть на «хвост» регбисту. Когда им это удалось, Зайцев спросил:

— Ну что, догоняем его?

— Подожди, проверим, куда он едет — может, выведет нас на подельников, — предложил Игнатов.

Вняв этим словам, Зайцев сбавил скорость, не выпуская «Ниву» из поля зрения. Она миновала улицу маршала Катукова, доехала до Новощукинской улицы, свернула направо у метро «Щукинская» и, проехав еще несколько сот метров, остановилась у Щукинского парка. Здесь регбист вышел из автомобиля и, осмотревшись по сторонам, перешел улицу и присел на скамейку на одной из парковых аллей.

— Кажется, он кого-то дожидается, — высказал предположение Игнатов.

— Это тот мужик, который напал на вас на Домодедовской и убегал позавчера? — задал резонный вопрос Зайцев.

— По фигуре точно он, а лицо отсюда не разобрать, — ответил Игнатов.

В это время к регбисту подошел мужчина средних лет и присел рядом с ним на лавочку. И они стали о чем-то разговаривать. При этом периодически мужчина поглядывал по сторонам, явно проверяя, не следят ли за ними. Но вокруг было не души, а автомобиль сыщиков стоял слишком далеко, чтобы обратить на него внимание. Наконец, разговор на лавочке закончился и регбист, прощаясь, передал собеседнику какой-то небольшой сверсток, который мужчина спрятал во внутренний карман пиджака. Затем он встал, и быстрым шагом направился в сторону метро «Щукинская». Видимо, на эту встречу он приехал на подземном транспорте.

— Что будем делать? — глядя на удаляющегося мужчину, спросил Зайцев?

Игнатов думал не долго:

— Давай шуруй за мужиком, а я постараюсь взять регбиста.

— Мне моего тоже брать? — поинтересовался Зайцев.

— Нет, «положи в адрес» — взять мы его всегда успеем. Главное — повязать регбиста.

— А ты один с ним справишься? — высказал резонное сомнение Зайцев.

— У меня же ствол, — ответил Игнатов и для убедительности хлопнул себя по карману.

И они выбрались из автомобиля, чтобы разделиться — Зайцев побежал за мужчиной, а Игнатов направился к регбисту, который двигался к своей «Ниве». Когда он подошел к автомобилю и взялся за ручку дверцы, Игнатов его окликнул:

— Мужчина, огоньком не выручите?

Регбист повернулся к нему лицом, и сыщик буквально обомлел — он узнал и одновременно не узнал своего беглеца. Лицом он был — вылитый тот самый человек, которого он видел дважды — на Домодедовской и Делегатской улицах. Но вот нос у него был совершенно правильной формы без какого-либо изъяна. «Не мог же он за эти два дня успеть сделать себе пластическую операцию», — подумал про себя Игнатов, а вслух спросил:

— Вас зовут Тарас Левко?

— Совершенно верно, — кивнул мужчина. — С кем имею честь беседовать?

Вместо ответа Игнатов извлек свое служебное удостоверение и показал его регбисту.

— Вас не затруднит присесть на лавочку и ответить на ряд моих вопросов? — предложил сыщик.

Мужчина пару секунд раздумывал, после чего сунул ключи от машины в карман и отправился к той лавочке, на которой он некоторое время назад уже сидел, но с другим человеком.

— Вам никто не говорил, что вы очень похожи на одного человека? — едва они присели, задал собеседнику вопрос Игнатов.

Как ни странно, тот нисколько не удивился этому вопросу и ответил:

— Судя по всему, речь пойдет о моем брате-близнеце? — догадался о теме разговора регбист.

— Видимо, да, если у вас такое зеркальное сходство, — подтвердил догадку Игнатов. — Правда, носы у вас немного разные.

— Правильно, нос моему брату сломали три года назад во время игры с каунасским «Стаклесом».

— Кстати, как его зовут? — поинтересовался Игнатов.

— Никита. Только вы зря ко мне пришли — я с ним уже больше года не поддерживаю никаких отношений.

— Почему, он же вам родной брат?

— А это ни о чем не говорит, — усмехнулся регбист. — Бывают в жизни такие ситуации, когда родные люди становятся чужими.

— А если поконкретнее?

— Не с теми людьми он связался.

— Вы их знаете?

— Не знаю и знать не хочу. Впрочем, мой брат всегда тянулся к разного рода мерзавцам.

— А вы сами, значит, из честных?

— Вы это о чем? — искренне удивился регбист.

— О том человеке, с которым вы до меня встречались на этой же лавке.

— Так вы, значит, и по мою душу тоже?

— Пока только нас интересует ваш брат, — успокоил собеседника Игнатов. — Но интуиция матерого опера мне подсказывает, что ваши помыслы тоже не слишком чисты.

— Здесь совсем другое, — отвел взгляд в сторону регбист. — Но если вы будете допытываться, то я не буду говорить с вами о моем брате.

— То есть, вы ставите мне ультиматум? — удивился Игнатов. — Однако это смело с вашей стороны. Посудите сами, вдруг вы обсуждали с этим человеком какое-то серьезное преступление, а я оставлю это без своего внимания. Представляете, что меня за это ждет?

— Ничего вас не ждет, — решительно заявил регбист. — Это дело не в вашей компетенции, если вы, конечно, не из… Впрочем, я не знаю, кто у вас занимается такого рода делами.

— Какими именно?

— Какой же вы дотошный.

— Работа такая, — усмехнулся сыщик. — Итак, что это за человек?

— А вы дадите мне слово, что это останется между нами? — задал неожиданный вопрос регбист. — Если дадите, то я вам все расскажу, плюс удовлетворю ваше любопытство по поводу моего братца.

И Левко снова перевел взгляд на сыщика. Но Игнатов молчал, обдумывая это неожиданное предложение. Наконец, он согласно кивнул головой.

— С этим человеком мы обсуждали завтрашний матч с участием моей и его команд, — сообщил регбист.

— А в свертке, который вы ему передали, были, как я понимаю, деньги? — спросил Игнатов. — Если это так, то я, кажется, догадываюсь о том, за что он их получил. За «договорняк»?

Регбист с изумлением посмотрел на сыщика, не ожидая от него такой прозорливости. Его вытянувшееся лицо всем своим видом буквально вопрошало: как вы об этом догадались? Поэтому Игнатов пустился в объяснения:

— Просто когда-то я занимался одним делом, где речь шла о футбольных махинациях с подпольным тотализатором. В регби, оказывается, тоже есть нечто подобное?

— Нет, тотализатора там нет, но матчи иногда продаются, — ответил регбист. — Но вы обещаете мне, что это останется между нами?

— Но вы ничего не сообщили мне про своего брата, — напомнил сыщик своему собеседнику о его же условии. — Где его можно найти?

— Он что-то серьезное натворил?

— А вы как думаете, если с вами беседует сотрудник «убойного» отдела угро? — вопросом на вопрос ответил Игнатов.

— Вот ведь гадина какая, — вздохнул регбист. — Только я же вам говорю, что больше года с ним не общаюсь. Когда мы с ним виделись в последний раз, он жил в Бауманском районе — снимал там комнату у какой-то бабульки. Точного адреса я не знаю.

— То есть, в Москве он всегда жил на птичьих правах?

— Конечно — мы же с ним приезжие. В семьдесят шестом перебрались сюда из Львова после смерти родителей, чтобы играть в команде «Фили». Жили на съемной квартире, которую нам выделила команда. Только я сумел закрепиться в составе, а он нет.

— Почему?

— Из-за одного крупного скандала, о котором вся регбий-ная Москва потом судачила. Неужели не слышали?

— Я же говорю, что футболом увлекаюсь.

— Это случилось субботним днем семнадцатого июля того же семьдесят шестого, — начал свой рассказ регбист. — Мы играли в Люблино против столичного «Локомотива» и «горели» 3:10. Нервы были на пределе. И когда судья дал свисток о завершении игры, наш играющий тренер Борис Гаврилов не сдержался и ударил кулаком в лицо одного из железнодорожников — Владимира Свиридова по прозвищу «бронепоезд». После этого началась такая заварушка, что даже зрители в нее втянулись. А мой братец любит такие побоища — его хлебом не корми, но дай кулаками помахать. Короче, кого-то из болельщиков он здорово приложил — тот в больницу угодил. Обоих тренеров сняли с их постов, а моего братца выгнали из команды.

«Так вот почему его карточки не было в учетном столе», — догадался Игнатов, но произносить вслух не стал, а спросил о другом:

— И куда он после этого подался?

— Продолжил играть, только уже не здесь — погнался за длинным рублем сначала в Грузию, а затем в Узбекистан. Играл в тбилисском «Локомотиве», ферганском «Факеле» и шаватской «Звезде». Правда, и там не прижился — в основном сидел на лавке в качестве запасного. А чуть больше года назад вернулся обратно в Москву. С регби завязал, а связался с какими-то темными личностями. Он и меня пытался к себе переманить, но я не захотел. Мне на моей административной должности тоже не плохо «капает».

— А чем занимались эти темные личности?

— Кажется, что-то с подпольной нумизматикой. Но вы так и не ответили мне: я могу рассчитывать на то, что вы не станете никому разглашать о моей сегодняшней встрече здесь с тем человеком? Уверяю вас, он никакого отношения к моему брату не имеет.

— Хорошо, про «договорняк» я буду молчать, — пообещал Игнатов. — Но вы в свою очередь, должны мне пообещать, что в случае, если рядом с вами снова объявится ваш брат, вы дадите мне знать. Я оставлю вам номер моего служебного телефона.

Сказав это, Игнатов извлек на свет авторучку, записную книжку и, сделав запись, вырвал листок и передал его регбисту. После чего спросил:

— У вас случайно дома фотографий вашего братца нет — уже с перебитым носом?

— Были, но я их потом все уничтожил.

— Это почему?

— Было за что. Короче, я засек, что он к моей жене «клеится».

— Какой разносторонний у вас братец — везде поспевает, — покачал головой Игнатов, но развивать эту тему дальше не стал.

Наскоро простившись с регбистом, он отправился к «Жигулям» своего напарника, которые дожидались его неподалеку.

25 июня 1983 года, суббота. Афганистан, под Мазари-Шарифом

После того, как они полночи шли по руслу обмелевшей реки, пытаясь тем самым запутать следы, Иван Сараев и трое его спутников вышли к какому-то ущелью. Здесь решено было сделать короткий привал. И пока солдаты, привалившись спинами к холодным камням, отдыхали, девочка-афганка беззаботно играла с детенышем снежного барса.

— Ты так и не объяснил нам, Сарай, на хера тебе сдалась эта душманка? — спросил Хомутов, наблюдая за этими играми.

— У меня дома сестренка осталась такого же возраста, — коротко ответил Сараев.

— Вот видишь, как плохо быть к кому-то привязанным, — усмехнулся Хомутов. — Все-таки прав я был тогда, в кишлаке, когда хотел ее грохнуть. Из-за этой соплячки столько наших ребят полегло. И еще поляжет.

— Почему из-за нее? — удивился Сараев.

— А из-за кого же? Это же за ее головой «духи» охотятся, а не за моей.

— Ты свою голову, Хомут, не выгораживай — это ведь ты нас в тот день в кишлак привел, — напомнил Сараев товарищу предысторию их злосчастной самоволки. — Если бы не ты, сидели бы мы сейчас в гарнизоне.

Услышав эти слова, Хомутов взглянул на товарища. Но не было в этом взгляде ни ненависти, ни злости — одна лишь пустота и усталость.

— Тоже верно, — на удивление легко согласился с услышанным Хомутов. — Но если бы я верил в бога, я бы сказал, что на все его воля. А поскольку я в него не верю, я скажу иначе: пропади оно все пропадом.

Сказав это, Хомутов полез в свой РД, откуда достал банку тушенки.

— Оставь на вечер — последняя же, — посоветовал товарищу Сараев.

— Иди ты к черту — до вечера никто из нас не доживет, — огрызнулся Хомутов, открывая банку.

Насадив на острие ножа увесистый шмат мяса, солдат отправил его в рот. В этот самый миг детеныш барса, учуяв запах качественной армейской тушенки, подбежал к солдату. И тот не пожадничал — бросил ему солидный кусок.

— Сегодня какой день? — поинтересовался Хомутов, быстро добив тушенку.

— Вроде бы, суббота, — ответил Виктор Лосев.

— Значит, в нашем поселке сегодня вечером будут танцы, — блаженно закатив глаза, произнес Хомутов. — Девки придут в коротких юбочках и на высоченных каблуках. Будут танцевать под итальянцев и крутить шуры-муры.

— А вы из какого поселка? — спросил Лосев, который практически ничего не знал о Хомутове.

— Не важно — ты все равно о таком не слыхал, и, вряд ли, когда услышишь.

— Он из Ростовской области, из казаков, — ответил за товарища Сараев, после чего поднялся на ноги, показывая тем самым, что время привала закончилось.

Лосев поднялся следом за товарищем, а вот Хомутов так и остался сидеть на земле, привалившись к камню.

— Уходим, Хомут, — обратился к нему Сараев.

— Скатертью дорога, — последовал неожиданный ответ.

— В каком смысле? — удивился Сараев.

— В прямом — устал я бегать, как кролик. Здесь мое место — оно мне нравится.

— Ты хорошо все обдумал? — продолжал вопрошать Сараев.

— Лучше некуда, — ответил Хомутов, глядя в глаза товарищу. — У меня в подъезде один дедок жил — парализованный. Его каждое утро и вечер супружница во двор на каталке вывозила воздухом подышать. А дома с ложечки кормила. Так вот мне не хочется быть таким же овощем. Помирать надо молодым, Сарай — в здравом уме и рассудке. К тому же кто-то ведь должен остаться, вот я им и буду, чтобы лишний раз спички не тянуть. А вы уходите — может, вам повезет. Будешь в моих краях, передавай привет детдому номер восемь. Бывайте!

— Ну, давай, хотя бы обнимемся, — предложил Сараев.

— Не надо — я злой должен быть, а не слюнями измазанный. Сказано же — бывайте!

И Хомутов демонстративно отвернулся от товарищей. В этот момент его глаза предательски увлажнились, но никто этого не увидел.

25 июня 1983 года, суббота. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

После того, как Андропов внимательно выслушал запись допроса Шухрата Ибраева, которую принес ему Григорий Григоренко, генсек откинулся на спинку кресла и, внимательно, посмотрев на главу контрразведки, спросил:

— Итак, что думаете по этому поводу, Григорий Федорович?

— Думаю, что зацепок немного, но они есть, — ответил Григоренко. — Например, понятно, что Джура работает в учреждении, которое располагается на площади. Таких в нашем списке три: Старая площадь, Смоленская и наша — Дзержинского. Таким образом, Ясенево и Хорошевское шоссе отпадают.

— Вы забыли, что отдел административных органов располагается в Ипатьевском переулке, — внес дополнение в эти рассуждения генсек.

— Полагаю, что это все равно проходит как Старая площадь — это же один комплекс зданий, только входы-выходы разные.

— Согласен, — после короткого размышления, кивнул головой генсек. — А что вы думаете по поводу фразы «он среди нас»?

— Либо это просто обобщающая фраза, либо Джура все-таки один из нас — то есть, сотрудник КГБ.

— Либо бывший сотрудник, — внес свое уточнение Андропов. — Продолжайте, пожалуйста.

— Как видно, система связи у них чаще всего односторонняя — на контакт выходит Джура. Тем самым он минимизирует свои риски. Хотя наверняка есть и такие каналы связи, когда необходима срочная связь с ним. Но Ибраев ни разу это не применял — для этого существуют другие люди.

— Получается, что у них здесь, в Москве, весьма разветвленная шпионская сеть? — генсек задал вопрос, который напрашивался сам собой.

— Не думаю, что разветвленная, но она, действительно, есть и ее мы будем выявлять.

— Возраст Джуры нам что-то дает?

— Ибраев сказал, что Джура одного возраста с Литовченко — выходит, ему около сорока лет. Получается, что родился он во время войны, в крайнем случае — сразу после ее окончания. Это уже хорошо, поскольку мы сможем выкинуть из наших списков людей, которым уже за пятьдесят, а то и все шестьдесят. А это несколько десятков человек.

— А национальность его отца — что это такое, когда Ибраев говорит, что у Джуры их целых два? — продолжал вопрошать генсек.

— Значит, один может быть приемным отцом. То есть, биологический отец у него узбек, а приемный — русский.

— Либо наоборот, — предположил Андропов.

— Согласен. Но на данный момент в тех анкетах, которые мы изучили, такое двойное отцовство пока не просматривается.

— Значит, надо копнуть эти анкеты глубже — вы что, не знаете, как иногда работают наши кадровики? Что еще?

— Джура любит футбол, но пока эта зацепка нам мало что дает. Разве только то, что он может посещать футбольные матчи с участием «Спартака» и «Пахтакора». И мы, установив наблюдение за фигурантами нашего списка, можем этот факт зафиксировать.

— А когда у нас ближайшие матчи этих команд в Москве?

— «Спартак» вчера играл с земляками из «Торпедо», но мы с этим матчем уже опоздали. А вот в среду, двадцать девятого, он встречается в Лужниках опять же с земляками — с ЦСКА. Вы же знаете, Юрий Владимирович, что эти игры всегда вызывают ажиотаж, поскольку в них встречаются принципиальные соперники. Поэтому уверен, что Джура туда обязательно должен пойти. А что касается «Пахтакора», то он приезжает в Москву на следующей неделе — первого июля у него игра с «Торпедо», а шестого с ЦСКА.

— До шестого июля прорва времени, — покачал головой Андропов. — За это время этот Джура много вреда может нам принести.

— Понимаю, поэтому постараемся взять его до июльских матчей.

— Вашими бы устами да мед пить, — усмехнулся Андропов, после чего задал очередной вопрос. — Как чувствует себя Ибраев?

— У него случился криз, поэтому врачи пока не советуют его отпускать — он под их наблюдением в стационаре.

— Но его жена не делала никаких попыток с кем-то связаться?

— Дело в том, что она уже третий день лежит на сохранении в роддоме у метро «Электрозаводская».

— Но если Ибраев не сможет ее навещать, она заподозрит неладное?

— Мы что-нибудь придумаем, Юрий Владимирович, — заверил генсека контрразведчик. — Пока она круглосуточно находится под нашим наблюдением — одна из медсестер наш человек, а также мы собираемся пристроить к ней в палату еще одну нашу сотрудницу. Кроме этого, внизу, на входе, тоже дежурят наши люди. Ведь если Джура узнает, где находится жена Ибраева, то он вполне может там объявиться.

— Логично, — кивнул головой Андропов, после чего задал новый вопрос. — А что это за концерт, о котором говорил Ибраев?

— В Москве начались гастроли французской группы «Спэйс», — сообщил Григоренко.

— Это те, которые хотели выступить на Красной площади? — вспомнил Андропов.

Несколько месяцев назад к нему по этому поводу обращались из Министерства культуры. Запрос заключался в том, что лидер группы «Спэйс» Дидье Маруани просит разрешить ему сделать один концерт на Красной площади во время гастрольного тура в Москве. Тем самым это помогло бы сближению французского и советского народов, а также показало бы всему миру миролюбивую политику Советского Союза, поскольку такой концерт можно было бы провести под лозунгом «Мир во всем мире!». Однако Андропов такого разрешения не дал — Красная площадь была святым местом и не могла перестать им быть даже на короткое время и даже для такого важного дела, как сближение народов во имя мира.

— Если Гульнара Ибраева сейчас лежит в роддоме, то, значит, она не сможет попасть на концерт французов? — высказал разумное предположение Андропов.

— Вы полагаете, что Джура все-таки может там объявиться?

— Я исхожу из того, что он сумел достать билеты на это грандиозное мероприятие для посторонних людей, а сам, получается, на него не пойдет? Где логика? — продолжал развивать свою мысль Андропов. — Поэтому, как и в случае с футбольным матчем, надо проследить за тем, кто из тех людей, которые фигурируют в нашем списке, как подозрительные, посетит данное мероприятие. Это, конечно, улика не из убойных, но все-таки улика. Согласитесь, если кто-то из наших фигурантов дважды за короткое время побывает сразу на двух мероприятиях, это кое о чем, но говорит. Тем более в контексте нашего разговора о том, что ждать до июля нам не резон.

— Я согласен с вами, Юрий Владимирович, — кивнул головой Григоренко.

— Что с этим самоубийцей из Риги — Киршманом? — после короткой паузы возобновил разговор Андропов.

— Там есть некоторые зацепки по Джуре — например, сообщение, что у него имеются «Жигули». Но машина такой марки в большом ходу у многих фигурантов из нашего списка. Кроме этого, мы тщательно изучаем биографию его брата Моисея, с которым был знаком Джура. Но пока говорить о чем-то серьезном нет оснований — процесс только запущен.

Выслушав этот ответ, Андропов снял очки и стал тереть переносицу пальцами. После чего снова взгромоздил очки на нос и произнес:

— И все же плохо мы с вами работаем, Григорий Федорович — медленно. Прошло больше недели с момента встречи Джуры с Рашидовым, а мы даже близко к нему не подошли — ни одного конкретного подозреваемого. Я понимаю, что вы делаете все возможное, но я уверен, что даже вас лично эти результаты мало удовлетворяют. Что уж говорить обо мне. Короче, сделайте, пожалуйста, соответствующие выводы.

Григоренко расценил это заявление как плохой знак. Он знал, что тучи над его головой сгустились и что его вот-вот могут отправить в отставку. Это, конечно, не прибавляло ему энтузиазма в поисках «крота», хотя мысль о том, что в случае его поимки отставка может и не случиться, тоже приходила ему в голову. Но как его поймать? Этот Джура, судя по всему, был профессионалом, поэтому выйти на него было не так-то просто. Андропов это тоже понимал, но он исходил из других интересов, которые с интересами Григоренко почти никак не пересекались.

25 июня 1983 года, суббота. Ташкент, отделение милиции

Капитан Семен Кухарчук достал из кармана пятьдесят рублей и передал их Аркадию Габрилянову. Тот положил купюру на стол перед собой и, выпустив сигаретный дым изо рта, спросил:

— Значит, ты, капитан, деньги любишь?

— Кто же их не любит? — усмехнулся милиционер.

— Любить можно по-разному — с умом или без оного. Ты, судя по всему, подпадаешь под последнее определение, если решился прикарманить чужие деньги внаглую.

— Кто же знал, что этот парень ваш сын? — продолжал удивляться капитан. — Если бы не это, все было бы тип-топ.

— Я же говорю, что у тебя с мозгами не совсем в порядке. Рано или поздно это должно было произойти — так всегда происходит с теми, кто теряет чувство меры и перестает оглядываться. Теперь же тебе тюрьма светит. Откуда ты вообще такой взялся? В Ташкенте давно обитаешь?

— С шестьдесят шестого — сразу после землетрясения.

— Значит, в тот момент, когда вся страна в едином порыве приехала сюда, чтобы протянуть руку помощи узбекскому народу, ты приехал, чтобы деньги сшибать таким вот образом? Ну, ничего, теперь тебя самого так трясанет, что мало не покажется.

— И ничего нельзя сделать?

— Почему нельзя — можно, — делая очередную затяжку, ответил Габрилянов. — Ведь из любой ситуации есть выход. Вот и у тебя он тоже есть.

— И сколько это будет мне стоить?

— Ты, видимо, совсем рехнулся, если взятку мне предлагаешь. Тут деньгами не откупишься, тут придется другим заплатить.

— Чем же?

— Ты «Фауста» читал — помнишь, чем там главный герой расплатился?

— Душой что ли?

— Вот именно. Дашь подписку о сотрудничестве и не поедешь на «красную зону».

Услышав это предложение, капитан понуро опустил голову. Было видно, что он мучительно размышляет над этим предложением. Становиться чекистским агентом он не хотел, но и в тюрьму садиться тоже. В то же время он прекрасно понимал, что ответ на это предложение он должен будет дать именно сейчас, не выходя из стен своего кабинета.

— И на сколько вы подпишите меня своим агентом? — вновь поднял глаза на чекиста Кухарчук.

— Как в «Фаусте» — на двадцать четыре года, — и по губам Габрилянова пробежала злорадная усмешка.

— А как же мое увольнение?

— Ты что дурак — какое увольнение, если ты будешь работать на нас?

— Но как вы объясните это моему начальству?

— Не бойся, я найду что сказать. Короче, кончай ломаться, капитан — ты не девочка. Поэтому сейчас ты мне дашь подписку и расскажешь, кто в вашем отделении берет взятки. Такие ведь есть?

Вместо ответа капитан кивнул головой.

— Например, ваш начальник берет мзду?

— Хамид Нигматович? Нет, он честный мент — никогда этим не занимался.

«Жаль, можно было крупное дело здесь замесить», — подумал про себя Габрилянов, пуская дым под потолок, а вслух задал новый вопрос:

— Тогда кто берет?

— Его заместитель — Алибек Махмудов.

— И на чем же он специализируется?

— Дела уголовные закрывает. Неделю назад одного наркомана «отмазал». Только Махмудова вам не взять.

— Это почему же?

— У него дядя большая шишка в районной прокуратуре.

— Значит, его наверняка будут тянуть на место вашего Хамида Нигматовича?

— Вполне, — согласился с этим предположением Кухарчук.

«Уже неплохо, — подумал Габрилянов. — Человек, который подсиживает другого, да еще нечист на руку, всегда удобная мишень для вербовки».

— А в республиканском МВД у кого-то из ваших мздоимцев есть родственники? — продолжал свой допрос чекист.

— Хотите против Эргашева компромат нарыть? — догадался капитан.

— Не твоего ума дело, что мы хотим, — грубо оборвал милиционера Габрилянов. — Твое дело маленькое — сидеть и на мои вопросы отвечать. Итак, есть кто-то?

— Нет никого, — мотнул головой капитан. — У нас, кроме Махмудова, только еще зам по снабжению блатной — у него мать в горисполкоме работает. Но я про него ничего не знаю.

— Значит, теперь узнаешь, если в тюрьму сесть не хочешь. Иначе, на хер ты нам такой нужен? Короче, бери ручку, лист бумаги и пиши подписку о сотрудничестве.

Сказав это, Габрилянов сделал еще одну глубокую затяжку, после чего щелчком отбросил недокуренную сигарету в дальний угол кабинета, в очередной раз демонстрируя, кто здесь хозяин.

25 июня 1983 года, суббота. Афганистан, под Мазари-Шарифом

Затаившись между камней и наблюдая за действиями «духов», которые отлеживались перед очередной атакой, Хомутов мысленно прикидывал, сколько он еще может продержаться. В магазине у него оставалось половина патронов, плюс к этому у него было три гранаты, одну из которых он собирался оставить для себя. Прослужив почти два года в Афгане, он прекрасно знал, как «духи» издеваются над пленными советскими солдатами. Они, конечно, и над трупами могут измываться не менее изощренно, но это уже значения для Хомутова не имело — главное, не пережить это, будучи живым.

— Эй, зёма, давай договоримся, — услышал Хомутов с позиции «духов» голос их главаря — Азиза.

— Манда с ушами тебе зёма, — тут же ответил солдат.

— Ладно, не кипятись, я же по-хорошему к тебе обращаюсь, — не меняя тона, продолжал вещать Азиз. — Ты герой, мы это знаем. Еще пяток моих людей положишь, а потом взорвешь себя гранатой. Мы это уже проходили. Только на хер тебе сдались эти афганцы — я тебе себя предлагаю. Ты же хочешь меня грохнуть?

— Хотелось бы, — честно признался Хомутов. — Только ведь ты, сука, за спинами своих шакалов прячешься.

— Вот я и предлагаю тебе — давай вдвоем решим наши проблемы. Я сейчас выйду из-за камней без автомата — только с ножом. И ты сделаешь то же самое.

— Ну да, нашел дурака — я выйду, а твои шакалы меня грохнут.

— Никто тебя пальцем не тронет — это же мужские разборки, — заверил солдата Азиз. — Здесь это все понимают. Убьешь меня и будешь дальше геройствовать. Ну, так как — договорились?

— Хорошо, выходи, — согласился Хомутов.

После этих слов Азиз поднялся из-за камня и сделал с десяток шагов вперед. В руках у него, действительно, ничего не было — свой автомат он оставил на земле. Увидев это, во весь рост встал и Хомутов — тоже без автомата, но с ножом, который был заткнут за пояс.

— Ты смелый парень и все больше мне нравишься, — вновь заговорил Азиз. — Неужели тебе охота помирать вдали от родины?

— На херу я вертел эту родину, — грубо ответил Хомутов.

— Тем более странно — переходи к нам.

— Ты меня с собой не равняй, — усмехнулся Хомутов. — Я — русский, у меня предками были вольные казаки, в Донской армии воевали. А твой, небось, у красных комиссарил.

— Чего же ты за красных кровь теперь проливаешь? — продолжал удивляться Азиз.

— Я за себя кровь проливаю — больше не за кого.

— Сирота, что ли?

— Вроде этого, — кивнул Хомутов. — Только хватит лясы точить — может, делом займемся?

— Делом, так делом, — согласился Азиз и, достав из ножен лезвие, спросил: — Узнаешь, чей резак?

Хомутов хорошенько пригляделся, и узнал нож, который раньше принадлежал его товарищу — Николаю Мироненко.

— Хороший солдат был твой кореш, — усмехнулся Азиз. — Только жизнь короткая.

— У нас у всех здесь жизнь не слишком долгая, — ответил Хомутов и первым бросился на врага.

Азиз отскочил в сторону и, выбросив руку с ножом, попытался нанести режущий удар по руке противника, но тот ловко ее убрал, при этом чиркнув лезвием по лезвию противника.

— А ты хорош, — похвалил солдата Азиз. — Где научился?

— Детдом всему научит, — ответил Хомутов и сделал новый выпад — на этот раз не режущий, а колющий.

Азиз отбил и этот удар, после чего резко ушел в сторону и совершил секущий выпад, попытавшись достать до горла противника. Удар едва не достиг цели — в последнюю секунду Хомутов отклонился назад и клинок врага разрезал гимнастерку у него на груди, задев и кожу. На просаленной материи тут же проступила кровь. Пользуясь моментом, Азиз попытался нанести добивающий удар, но Хомутов отскочил влево, продолжая все время перемещаться из стороны в сторону и делая вращательные движения руками. Глядя на его действия, Азиз сразу определил, что его противник хорошо знает о том, что баланс в движении — главный принцип ведения боя на ножах. Точно такой же вывод о своем сопернике сделал и Хомутов.

Их бой длился уже пять минут и все это время душманы, сгрудившись за камнями, с интересом следили за этим поединком. Они верили в своего командира, который у них на глазах победил не в одном десятке подобных схваток. За плечами Хомутова, конечно, не было такого количества ножевых боев, но кое-чему за годы своего детдомовского детства и юности, а также за два года боевых действий в Афгане, он все-таки научиться успел. Поэтому сдаваться на милость врагу не собирался. Тем более, когда тот фехтовал ножом его боевого товарища, убитого им же.

Во время очередного выпада Азиза Хомутов отвел его руку с ножом в сторону и сумел прилипнуть к его руке своим предплечьем. Затем он нанес удар ножом, но Азиз ушел в сторону и, уходя, сумел достать своим лезвием плечо солдата. Раздался звук рвущейся материи и на землю брызнула кровь — столь глубокой оказалась рана. Хомутов скорчился от боли и Азиз, не давая ему опомниться, снова пошел в атаку. Но солдат сумел сгруппироваться, отбил очередной выпад и сделал подсечку — подсек правую ногу противника. Азиз повалился на землю и, падая, выронил нож. Хомутов бросился на врага сверху, целясь клинком в шею врага. Но Азиз выставил перед собой согнутую в локте руку, не давая солдату дотянуться ножом до его шеи. И тогда Хомутов стал бить свободной рукой по рукоятке клинка, пытаясь вбить его в ненавистную шею с торчащим наружу кадыком. Еще немного и лезвие достигло бы цели. В это поверили даже моджахеды, поскольку один из них тут же взял на мушку своего «калаша» голову русского и готов был уже нажать на курок. Но в следующую секунду Азиз сунул руку в карман своих спецназовских брюк и, выхватив, спрятанный там нож с выкидным лезвием, вонзил его в левый бок солдата. От резкой боли тот подался в сторону, чем и воспользовался Азиз. Оттолкнув от себя Хомутова, он двумя режущими ударами по правой руке заставил его выронить оружие, а потом, перекатившись по земле, оказался у него за спиной. Вскочив на ноги, Азиз схватил солдата за волосы, задрал голову вверх и полоснул по горлу отточенным лезвием своего ножа.

Когда все было кончено, сразу несколько моджахедов поднялись со своих мест, обнажив ножи и намереваясь подойти к поверженному солдату. Однако Азиз одним движением руки остановил их и жестко произнес:

— Этот русский останется нетронутым. Вы меня поняли?

Вместо ответа моджахеды спрятали свои ножы в ножны и почтенно склонили свои головы перед командиром.

25 июня 1983 года, суббота. Москва, роддом у метро «Электрозаводская»

Лежа в постели, Гульнара Ибраева листала журнал «Огонек» недельной давности. В двухместной палате, где она лежала, больше никого не было, поскольку ее соседку час назад перевели в другое место, не объяснив причину подобного перемещения. На самом деле это было сделано не случайно. Вскоре сюда должна была вселиться «наседка» — женщина, работающая на контрразведку КГБ, главной целью которой стала бы «раскрутка» Ибраевой на откровенный разговор на интересующие Лубянку темы. А пока подбирали «наседку», к Ибраевой пришел другой чекист — Юрий Шиманский, который представился женщине должностным лицом из треста столовых, ресторанов и кафе города Москвы.

— Гульнара Олеговна, я пришел к вам по просьбе вашего мужа, — сообщил женщине неожиданную новость гость, присаживаясь на стул рядом с ее кроватью. — Он вынужден был срочно отправиться в служебную командировку в Болгарию. Вы в курсе, что его шеф находится там на отдыхе? Так вот буквально несколько часов назад с ним случился инфаркт, он угодил в софийский госпиталь и вашему мужу предстоит навестить его там на предмет возможной транспортировки в столичную клинику.

— А почему Шухрат мне даже не позвонил? — искренне удивилась женщина, откладывая в сторону журнал.

— Все произошло так неожиданно, что у него просто не было времени, — развел руками гость. — К тому же он звонил, но у дежурной на вашем этаже был постоянно занят телефон, поэтому он и попросил меня заехать к вам и объяснить ситуацию.

— А когда он вернется? — продолжала вопрошать женщина.

— Я думаю, его командировка продлится день-два, — успокоил собеседницу гость. — А пока, чтобы вы не скучали, я позаботился, чтобы к вам положили соседку, а также принесли переносной телевизор. Вы знаете, что завтра в «Утренней почте» будут показывать группу «Спэйс»? Они сейчас дают концерты в «Олимпийском».

— Конечно знаю, я ведь должна была завтра туда пойти, — не скрывая своего сожаления, ответила женщина.

— Да что вы говорите? — всплеснул руками гость. — А мы с женой почти целый месяц пытались достать туда билеты, но так и не смогли этого сделать. Впрочем, шанс был — один знакомый из Госконцерта предложил нам купить два билета за… Знаете за сколько? За пятьдесят рублей! Представляете?! Но мы отказались — пожалели деньги. А вы каким образом разжились билетами?

— Нам помог один знакомый, только он достал их нам по номиналу — по пять рублей за штуку.

— Наверное, какой-то меценат?

— Нет, он приятель моего мужа.

— Из нашего треста?

— Нет, он из другого ведомства, но какого именно я не знаю.

— Может, познакомите меня с ним — я готов заплатить ему по десять, а то и пятнадцать рублей за билет, лишь бы попасть на «Спэйс». Ведь завтра они дают два последних концерта в Москве и после этого тю-тю — уезжают в Ленинград, а потом в Киев.

— Я совсем не знаю этого человека — видела всего лишь один раз, да и то мельком, — сконфуженно произнесла Гульнара. — Вам лучше с моим мужем об этом переговорить.

— Да как же я успею это сделать, если он уже в Болгарии? — удивился гость. — Может, все-таки вы поможете? Вы только намекните, где можно найти этого мецената, а дальше уже я сам.

— Честное слово, я бы рада, но я даже имени его не знаю. Мы встретились на улице, причем я стояла в стороне, а они с мужем общались минуты три-четыре. Вот и все мое знакомство с ним.

— А как он выглядит — молодой, пожилой?

— Примерно вашего возраста, тоже симпатичный.

— Спасибо за комплимент, — улыбнулся гость. — Очень жалко, что вы не можете мне помочь. Вернее, даже не мне — жена обожает Дидье Маруани и очень хочет увидеть его вживую. А где ваш муж с ним встречался — может, этот человек там поблизости работает?

— На Смоленской площади, возле гастронома.

В этом месте женщина намеренно соврала. На самом деле их встреча произошла на площади Дзержинского, у «Детского мира», но она хорошо запомнила, что когда они с мужем возвращались домой после этой встречи, то он попросил ее никому о ней не распространяться. И сейчас, поймав себя на мысли, что она не выполнила этой просьбы — слишком разговорилась, женщина решила хоть в чем-то, но последовать совету супруга.

— Так там же рядом МИД — может, он дипломат? — продолжал свой допрос мужчина. — Тогда понятно, почему он сумел достать билеты на «Спэйс».

— Может, и дипломат — одет он был очень даже прилично. На нем были шикарные джинсы «Ливай Страусс». Такие на толкучке стоят двести пятьдесят рублей. И то, не всегда еще достанешь. Я еще подумала: вот бы и моему мужу купить такие.

— Эти дипломаты могут достать все, что угодно, — согласно кивнул головой гость. — Разъезжают по миру, скупают там дефицитные вещи, а здесь их продают. Впрочем, к вашему знакомому это, судя по всему, не относиться — билеты же он вам уступил по-божески. Кстати, наверняка и для себя он тоже один приберег. Вы не знаете, он сам на концерт пойдет?

— Не могу сказать точно, но, кажется, должен, — после короткой паузы ответила женщина. — Во всяком случае, мой муж что-то об этом говорил.

— А вы свои билеты уже пристроили? — задал очередной вопрос мужчина.

— К сожалению, да — отдала подруге и ее мужу.

— Наверное, хорошие места им достались?

— Да, на верхнем ярусе прямо перед сценой — первый ряд, места восемнадцатое и девятнадцатое. Очень удобный обзор. Я им дико завидую, но вырваться отсюда не могу — врачи не отпускают.

— Ничего, сегодня вам принесут сюда телевизор — посмотрите «Спэйс» в записи.

Сказав это, мужчина еще какое-то время пробыл в палате, после чего простился. А когда оказался за дверью, то сунул руку в карман пиджака и выключил диктофон, который все время разговора был включен и записал всю беседу от начала и до конца.

25 июня 1983 года, суббота. Пакистан, Исламабад, посольство СССР

Советский посол в Пакистане Виталий Смирнов сидел в своем кабинете и читал очередную депешу из Москвы, когда к нему без стука буквально ворвался его помощник и с порога сообщил:

— Виталий Степанович, там внизу какой-то афганец требует встречи с вами.

— Сергей Петрович, вы толком можете объяснить — какой еще афганец и почему я должен его принять? — поднимая голову от бумаг, удивленно спросил посол.

— Он утверждает, что является уроженцем того самого кишлака, жителей которого вчера уничтожили неизвестные.

— Для подобного рода просителей у нас есть другие службы, — продолжал удивляться посол. — Вас что, надо учить субординации?

— Но он хочет сделать важное заявление о том, что наши солдаты здесь ни при чем. Что это сделал, кто угодно, но не Советская Армия.

— А вы его документы проверили — вдруг он какой-то самозванец или сумасшедший?

— Вот его паспорт, — сообщил помощник и передал послу документ, который принадлежал никому иному, как Арьяну Ширвани.

Посол взял в руки паспорт и, открыв его на нужной странице, прочитал, что обладатель сего документа родился в кишлаке Гарсалай в афганской провинции Балх, административным центром которого был город Мазари-Шариф.

— И что, он действительно заявляет о том, что наши солдаты не виноваты в этой бойне? — вновь поднимая глаза на помощника, спросил посол.

— Вот именно — категорически. И просит немедленной встречи с вами.

Какое-то время посол раздумывал, продолжая держать в руках чужой паспорт, после чего, наконец, принял решение:

— Хорошо, пригласите его ко мне. И сами тоже приходите — будете переводить.

Спустя пять минут в кабинет, в сопровождении все того же помощника, вошел высокий и симпатичный молодой парень в потертых джинсах и светлой рубашке с короткими рукавами. Посол предложил ему сесть на свободный стул напротив стола, за которым он сидел. И когда гость сделал это, посол спросил:

— Как давно, уважаемый Арьян, вы находитесь в Пакистане? И что вас сюда привело?

— Я приехал сюда три месяца назад, — стараясь скрыть свое волнение, ответил юноша, а помощник посла перевел его слова. — Я три курса проучился в мазари-шарифском исламском университете и теперь хочу продолжить учебу здесь, в Исламабаде.

— А в Гарсалае у вас кто-нибудь остался?

— Да — дедушка Хамид и сестренка Ариана. Фотографию деда я видел вчера в местной газете «Дейли Янг» среди убитых жителей моего кишлака. А про судьбу сестренки мне ничего неизвестно. И я прошу вас помочь мне ее отыскать.

— Но вы ведь сами говорите, что читали местные газеты. А там написали, что все жители кишлака Гарсалай убиты — в том числе и дети.

— Читал, но моей сестренки нет на фотографиях.

— Это еще ни о чем не говорит, — ответил посол, продолжая держать в руках паспорт гостя. — Впрочем, надежды, терять не стоит. Мы, конечно, можем попытаться вам помочь, но все зависит от вас. Мой помощник мне сообщил, что вы не верите в то, что это зверство сотворили наши солдаты. Он правильно вас понял?

— Совершенно верно, — кивнул головой Ширвани. — Я несколько раз бывал в советском гарнизоне в Мазари-Шарифе и знал ваших солдат. И могу сказать, что им незачем было убивать моих земляков.

— Тогда кто, по-вашему, это мог сделать? — поинтересовался посол.

— Кто угодно, но только не ваши солдаты.

— И вы можете это заявить публично — например, перед телекамерами?

— В любой день и час, — ответил юноша словами, которые ему вложил в уста Хью Лессарт.

Посол обменялся взглядами со своим помощником, после чего вновь обратился к гостю:

— В таком случае, я предлагаю в понедельник утром провести в нашем посольстве пресс-конференцию, на которой вы, уважаемый Арьян, скажите то, что заявили здесь нам. Вы согласны?

— Согласен, — не раздумывая ни секунды, ответил Ширвани. — Но вы не ответили на мой вопрос — вы поможете мне вернуться в Афганистан, чтобы я мог узнать о судьбе моей сестренки?

— Если вы поможете нам разоблачить ложь наших недругов, то мы отплатим вам тем же — поможем вернуться на родину, — ответил посол и протянул гостю его паспорт.

Забрав свой документ, Ширвани пожал послу руку и вместе с помощником вышел из кабинета. Очередная акция, которая была частью хитроумного плана, придуманного Хью Лессартом, прошла успешно. Причем одновременно с этим не менее успешно развивалась и другая часть операции — в Кабуле.

25 июня 1983 года, суббота. Афганистан, Кабул, базар у Колола-Пушта

Футболисты сборной Афганистана жили в небольшом коттедже неподалеку от стадиона Гази вместе с тренером, который переехал к ним буквально вчера. Очередная тренировка уже закончилась и теперь Геннадий Красницкий сидел в своем кабинете и рисовал тактические схемы, где пытался найти оптимальные варианты расположения на разных позициях игроков сборной, когда в дверь постучали. Разрешив войти, тренер увидел на пороге своего лучшего игрока — Хазрата Паштуна.

— Уважаемый тренер, нельзя ли мне на полдня съездить домой — навестить беременную жену? — обратился игрок к своему наставнику.

Красницкий раздумывал недолго. Ведь он был дома у Хазрата, видел его красавицу-жену и теперь просто не мог отказать ему в этой законной просьбе.

— Хорошо, Хазрат, бери моего водителя, и поезжайте вдвоем — так будет спокойнее. Но к ужину мы ждем тебя обратно.

— Договорились, тренер, — прижимая руку к груди, ответил футболист.

От стадиона до дома футболиста в районе Колола-Пушта было менее получаса езды. Однако муж не мог приехать домой к своей благоверной, да еще и беременной супруге, с пустыми руками. Поэтому Хазрат попросил водителя заехать на базар. Когда они остановились на площади и вышли из автомобиля, последний тут же облепили мальчишки, которые стали заглядывать через стекла в салон, залезать на капот. А когда водитель бросился их отгонять, то дети облепили уже самого водителя, прося у него денег. И пока он от них отбивался, Хазрат прошел на рынок и остановился у мясного ряда. В это время к нему подошел афганец — тот самый, который был на стадионе во время тренировки «сборников» и их контрольной игры со студентами.

— Вы же тот самый футболист, который играет в нашей новой сборной? — спросил афганец у Хазрата.

— Да, но я очень спешу — дома меня ждет жена, — стараясь не обидеть земляка, вежливо ответил футболист.

— Я не собираюсь вас долго задерживать, — сложив руки на груди, произнес афганец. — Вы хотите купить мяса, но самое лучшее мясо на этом рынке в моем ряду. Причем я готов уступить его вам по самой низкой цене в знак моей благодарности за вашу игру. Вы забили пять мячей и каждый из них достоин быть занесенным в книгу пророка. Не откажите в любезности вашему поклоннику.

И афганец так посмотрел в глаза футболисту, что сердце того дрогнуло.

— А далеко ли ваш ряд?

— Буквально за углом, — ответил афганец.

И они отправились в ту сторону, в которую указал незнакомец. Но никакого мясного ряда там не было. Едва они зашли за угол, как афганец нанес сильный удар футболисту по голове, спрятанной в просторной одежде короткой палкой, после чего вместе с вынырнувшим откуда-то крепким мужчиной они затащили Хазрата за хозяйственную постройку. В это время мимо них пробежал водитель, который вот уже пять минут бегал по базару в поисках исчезнувшего футболиста. Однако найти его он так и не сумел.

25 июня 1983 года, суббота. США, Лэнгли, штаб-квартира ЦРУ

Войдя в кабинет своего начальника, заместитель директора Разведывательного управления ЦРУ Майкл Харрис застал патрона за чтением свежих сводок. Взглянув на настенные часы и удостоверившись в том, что его заместитель пришел вовремя, директор отложил сводки в сторону и, дождавшись когда его подчиненный занял место в кресле, произнес:

— Я вас слушаю, Майкл.

— Наш агент Мефисто в Москве просит помощи, — начал свой доклад Харрис. — Не пугайтесь, шеф, он не на грани провала, а даже наоборот. Если мы ему поможем, то он вполне может значительно улучшить свои служебные позиции. Но для этого ему необходима кое-какая информация от нас.

— Мы должны помочь русским проникнуть в Белый дом? — пошутил директор.

— Нет, все куда проще, — все с тем же серьезным выражением лица произнес Харрис. — В Москве ищут некоего «крота», который работает на узбекского лидера Рашидова. Это «крот» окопался где-то на самом верху и снабжает Ташкент важной информацией. В свете развернувшейся в Кремле борьбы подобная деятельность сильно мешает Андропову — ведь Рашидов опирается на противников Генерального секретаря.

— А мы тут причем? — продолжал удивляться директор.

— Мы можем помочь Мефисто вычислить этого «крота» и предстать перед своим начальством в ореоле героя.

— Каким образом мы можем это сделать?

— С помощью нашего спутника-шпиона «Кристалл», который мог пролетать над тем местом в Москве, где «засветился» этот самый неуловимый «крот».

Директору Разведывательного управления не надо было объяснять, что такое спутник-шпион «Кристалл». Это был разведывательный спутник KH-II KENNAN, так же известный под кодовыми названиями 1010 и «Key Hole» («Замочная Скважина»), который запускался Национальным управлением военно-космической разведки США вот уже более семи лет — с 1976 года. Изготовленный Lockheed Corporation в калифорнийском Саннивейле, КН-II стал первым американским спутником-шпионом, который использовал оптико-электронную цифровую фотокамеру и передавал полученные изображения практически сразу после фотографирования. К этому моменту были запущены уже четыре спутника-шпиона на борту ракет-носителей Титан III-D и 34-D, с одним аварийным пуском. Аппарат КН-II заменил фотографические спутники КН-9 Hexagon и по своим размерам и форме напоминал космический телескоп «Хаббл», так как их отправляли в космос в одинаковых контейнерах. Данные с КН-II передавались через спутниковую систему передачи данных (Satellite Data System), принадлежащую вооружённым силам США. Зная об этом, директор Разведуправления ЦРУ задал вполне резонный вопрос:

— Военные пойдут нам навстречу в нашей просьбе?

— Я для этого и пришел к вам, поскольку моего запроса будет недостаточно, — ответил Харрис.

— Как быстро нам нужен ответ?

— Мефисто готов подождать, но недолго. Дело в том, что Андропов рвет и мечет, поэтому было бы очень кстати, если бы мы помогли Мефисто решить эту проблему, пока это не сделал кто-то другой.

— Хорошо, я сегодня же свяжусь с Пентагоном и попытаюсь их уломать. Если не поможет, тогда придется обращаться за помощью к нашему руководству, у которого с Кэпножом давняя дружба.

Под этим прозвищем скрывался нынешний министр обороны США Каспар Уайнбергер, который был удостоен его еще в начале семидесятых. Он тогда занимал пост директора Административно-бюджетного управления и принимал жесткие решения по урезанию бюджетных расходов. Тогда же он близко познакомился с нынешним директором ЦРУ Уильямом Кейси — тот в ту пору тоже входил в команду Ричарда Никсона и работал сначала председателем Комиссии по ценным бумагам и биржам, а затем стал заместителем госсекретаря США по экономическим делам.

— Какие конкретно данные нам необходимо установить? — после короткой паузы задал уточняющий вопрос директор.

Вместо ответа Харрис достал из папки, с которой он пришел на прием, лист бумаги и положил его на стол перед шефом. Взяв этот документ в руки, директор углубился в чтение. Затем поднял глаза на своего заместителя и произнес:

— Сегодня же наш запрос будет отправлен по назначению. Если военные нас порадуют нужными нам данными, то Мефисто может покупать шампанское — его работу в Москве оценят по достоинству.

25 июня 1983 года, суббота. Афганистан, под Мазари-Шарифом

Вот уже больше часа, как стихли раскаты автоматных очередей, которые доносились из ущелья до ушей Ивана Сараева, Виктора Лосева и девочки-афганки. Они то бежали, то шли быстрым шагом по горной дороге, пытаясь уйти от погони, которая наверняка, преодолев очередное препятствие в лице Петра Хомутова, теперь точно так же, не останавливаясь, двигалась по их следам. Наконец, когда они достигли очередного поворота, возле которого лежала большая груда камней, удобная для того, чтобы за ней занять позицию, Сараев остановил процессию и обратился к Лосеву:

— Витя, дальше вы пойдете одни. Видишь, внизу лежит долина — до нее примерно полкилометра. Дойдете до нее и, может, там выйдите на наших. Сдашь девчонку и расскажешь, что произошло в кишлаке. Ну, и про нас тоже.

— А если внизу нет наших? — высказал разумное сомнение Лосев.

— Не волнуйся, они там есть, — положив руку на плечо земляку, ответил Сараев, хотя сам в глубине души тоже в это почти не верил. Просто ему надо было напоследок вселить уверенность в этого парня, который никогда еще в такие передряги не попадал.

Все это время девочка-афганка с детенышем снежного барса на руках стояла рядом и внимательно следила за разговором. Она еще не понимала в чем дело, но в ее маленькое сердце уже закралась страшная догадка. И когда Сараев подошел к ней и положил свою руку на ее хрупкое плечо, она все поняла. И слезы градом потекли из ее глаз. Она начала рыдать, от чего Сараеву на душе стало еще муторней. Он понимал, что без него они могут погибнуть, но в случае, если он останется здесь, у них появится пусть небольшой, но все же шанс на спасение. А так максимум через полчаса «духи» настигнут их на пути к долине и убьют всех, включая и девочку.

— Прости, сестренка, но я должен остаться, — обратился Сараев к ребенку по-русски, а потом добавил на дари: — Хода хафез! (До свидания!). Сафар бахайр! (Счастливого пути!).

Но девочка не хотела уходить без своего спасителя. Отпустив барса, она обеими руками вцепилась в Сараева, продолжая громко рыдать и что-то мычать в унисон рыданиям. Прощание затягивалось, хотя каждая секунда была дорога.

— Витя, возьми девчонку, — силой отцепив от себя ребенка, обратился Сараев к земляку.

Лосев схватил афганку за руку и потащил за собой. Та упиралась изо всех сил, но поделать ничего не могла — солдат был намного сильнее. И в это время раздался выстрел, после которого Лосев… рухнул, как подкошенный, в дорожную пыль с простреленной головой. От испуга девочка приникла к земле, закрыв голову руками. Сараев вскинул автомат и посмотрел в ту сторону, откуда раздался выстрел. И увидел в ста метрах от себя, на горном склоне, большую группу моджахедов. Солдат попытался найти среди них их русского главаря, но его среди них не оказалось. Значит, это был совершенно другой отряд «духов». Понимая, что на этом ровном пятачке он и девочка станут прекрасными мишенями для этих людей, Сараев бросил автомат на землю.

26 июня 1983 года, воскресенье. Подмосковье, Рублево-Успенское шоссе, дача Юрия Андропова

Когда глава Четвертого управления Минздрава Евгений Чазов поднялся на веранду генсековской дачи, он увидел ее хозяина сидящим в плетеном кресле и с явно усталым выражением лица.

— Что-то вы плохо выглядите, Юрий Владимирович, — вместо приветствия произнес Чазов и первое, что сделал — взял руку Андропова и стал мерить ему пульс.

— Зря стараетесь, пульс у меня нормальный, — сообщил генсек. — Просто вы спортом не увлекаетесь, поэтому вам меня не понять.

— Опять хоккей по телевизору смотрели? — догадался о причинах нездорового вида хозяина дачи Чазов.

— Хоккеисты сейчас отдыхают — у них чемпионат закончился, — ответил Андропов. — А вот у футболистов в самом разгаре.

— Насколько я помню, вы раньше футболом не увлекались. К тому же футбольное «Динамо», насколько я знаю, это епархия МВД.

— Правильно, только с недавних пор эту епархию Лубянка взяла под свою опеку. А тут еще в этом году у общества «Динамо» юбилей — шестьдесят лет стукнет. Сами понимаете, негоже в такой славный год портить настроение своим болельщикам.

— Чем же они портят? — продолжал удивляться Чазов.

— Третий матч подряд проигрывают! — посетовал Андропов. — Сначала харьковскому «Металлисту», потом киевлянам и вот вчера уступили ЦСКА 1:2. Скатились на пятнадцатое место с одиннадцатью очками — того и гляди, вылететь могут из высшей лиги!

— А кто на первом? — поинтересовался Чазов, присаживаясь на свободное кресло напротив генсека.

— Представляете, одесский «Черноморец». «Все смешалось в доме Облонских», как писал Лев Толстой.

— В его годы футбола не было, — заметил Чазов. — И вам, Юрий Владимирович, я давно советую завязывать с просмотрами спортивных состязаний. А если не можете, то хотя бы держите себя в руках — это же всего лишь игра, и не более.

— Что поделаешь, если я человек азартный, — развел руками генсек. — К тому же спорт — это единственная для меня отдушина среди этой чертовой работы. Вы лучше помогите динамовцам, чем нотации мне читать.

— Чем же я могу им помочь — сам, что ли, на поле выйду? — искренне удивился Чазов.

— Нет, с вами они еще крупнее проигрывать будут, — улыбнулся на это заявление Андропов. — Вы им, как врач помогите. Помните, вы как-то по моей просьбе достали динамовским хоккеистам ампулы с американским лекарством, которые позволяют человеку долгие часы быть активным?

— Помню, но это же допинг, а он запрещен! — еще сильнее удивился врач.

— Да бросьте вы, кто его будет искать, тем более у нас, — отмахнулся Андропов. — С хоккеистами же это дело получилось — никто ничего не узнал, а они стали лучше играть, даже чуть чемпионами не стали. Почему бы не попробовать и с футболистами? Поэтому я завтра же пришлю к вам динамовского тренера, и вы передадите ему эти ампулы. Договорились?

— Хорошо, если вы на этом настаиваете, — согласился Чазов, правда, без особого энтузиазма.

А сам про себя подумал: «Вряд ли он оторвал меня от отдыха ради своих футбольных пристрастий. Наверняка, есть что-то более серьезное». И врач оказался прав.

— Евгений Иванович, у меня есть к вам конфиденциальный разговор, который должен остаться между нами, — после небольшой паузы возобновил беседу Андропов.

— Кажется, я вас никогда еще не подводил, — ответил на это заявление Чазов и был прав.

Они близко сошлись еще в середине шестидесятых, когда Андропов возглавлял Отдел ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран, а Чазов был директором Института кардиологии. Их сблизила история, которая произошла в 1966 году. Тогда в Кремле обострилась борьба за власть между Леонидом Брежневым и Александром Шелепиным. А поскольку Андропов был близок к первому, то Шелепин решил убрать его из политики руками кремлевских врачей. И те поставили новому шефу КГБ ложный диагноз: инфаркт миокарда (хотя его давно мучили больные почки) — и почти насильно уложили в его Бакулевский институт сердца. И стали методично готовить его к инвалидности, всерьез уверяя, что он одной ногой уже в могиле. После этого сообщения Андропов сначала упал духом, но затем, будучи умным и достаточно искушенным в политических интригах человеком, решил перестраховаться. Он связался с Чазовым и попросил приехать и осмотреть его. В итоге Чазов силами своего Института провел тщательное обследование Андропова и обнаружил, что никакого инфаркта у него в помине нет.

С тех пор он стал личным врачом Андропова и именно тот в конце того же шестьдесят шестого «пробил» в верхах назначение Чазова на важнейшее в системе власти учреждение — Четвертое управление Минздрава, которое именовалось «кремлевским» (оно следило за здоровьем руководителей государства, а подспудно — собирало на них врачебный компромат). И именно ради этого сегодня Андропов и пригласил Чазова к себе на дачу, а не ради любимого им футбола.

— Евгений Иванович, вы в курсе того, какое здоровье у Шарафа Рашидова? — Андропов задал гостю вопрос, который тот от него никак не ожидал услышать.

— Не очень хорошее, учитывая то, что он немолодой человек — ему уже шестьдесят пять, — после секундного замешательства ответил врач.

— Это я и сам понимаю, поскольку всего лишь на три года старше его, — кивнул головой Андропов. — Но вы знаете о его болячках?

— Насколько я помню, он инфарктник — в пятьдесят седьмом пережил его в первый раз, десять лет назад был последний. Он тогда больше двух недель провалялся в постели. Его наблюдал директор нашего Института кардиологии академик Игорь Шхвацабая, который был в Ташкенте проездом. А вообще эти инфаркты — следствие ранения, которое Рашидов получил на фронте.

— А куда он был ранен? — поинтересовался генсек.

— Кажется, в плечо. Тяжелое ранение, после которого он был комиссован. Вы же сами фронтовик, знаете, как это тогда происходило.

На самом деле Андропов никогда не был на фронте, хотя Чазову когда-то рассказал, что почки застудил во время пребывания в партизанском отряде. Однако по свидетельству очевидцев, Андропов всю войну просидел в тылу на комсомольской работе. И, в отличие от многих его сверстников, которые рвались на фронт, он никогда не просился послать его на войну, в подполье или партизаны. Более того, он часто жаловался на больные почки. И вообще на свое слабое здоровье. Был у него и еще один довод для отказа отправить его в подполье или в партизанский отряд: в Беломорске у него жила жена, которая недавно родила ребенка. А его первая супруга, жившая в Ярославле, забрасывала ЦК ЛКСМ Карело-Финской ССР, где Андропов занимал должность первого секретаря, письмами с жалобой на то, что ее бывший муж мало помогает их детям, что они голодают и ходят без обуви, оборвались. Все это, вместе взятое, и не давало морального права начальникам Андропова (в их числе был и первый секретарь ЦК КП Карело-Финской ССР Геннадий Куприянов) послать его в партизаны, руководствуясь партийной дисциплиной. Им как-то неудобно было сказать ему: «Не хочешь ли повоевать?». Однако всего этого Чазов не знал.

— А помимо инфаркта, какие у него еще есть болячки? — продолжал допытываться Андропов.

— В начале пятидесятых у него был вырезан желчный пузырь, поэтому он сидит на диете. Правда, иногда ее нарушает.

— Это серьезное заболевание?

— Вкупе с предрасположенностью к инфарктам, разумеется. Но почему это вас интересует?

— Мы предложили Рашидову подать в отставку, а он не захотел — сослался на то, что здоровье ему еще позволяет работать, — соврал гостю Андропов. — Вот я и хочу понять, сколько он еще сможет потянуть. Может, воздействовать на него через вас, врачей? Как за ним наблюдают в Узбекистане?

— Если честно, то не очень, поскольку сам Рашидов пациент непослушный. Помнится, у них десять лет главой Четвертого управления минздрава был Субханкул Арипов, при котором за здоровьем Рашидовым удавалось следить должным образом. Но два года назад Арипова перевели в Самарканд ректором пединститута. С тех пор Рашидов плохо выполняет рекомендации врачей. Вы же, наверное, видели, как и в чем он ходит: носит обувь со шнурками, пуговицы на рубашке застегивает до последней, да еще туго затягивает галстук. А климат в Узбекистане, сами знаете какой. А тут еще и его рвение в работе — он ведь настоящий трудоголик.

— То есть, если так и дальше пойдет, то он и вовсе может умереть?

— Все мы ходим под Богом, Юрий Владимирович, — вздохнул Чазов.

— Что-то я раньше не замечал за вами веру в бога, — усмехнулся Андропов. — Впрочем, я и сам в последнее время ловлю себя на мысли, что что-то в этом есть — в этой самой вере. Наверное, чем ближе человек подходит к порогу смерти, тем чаще он вспоминает о боге. Видимо, страшно представить, что жизнь конечна и ничего там, за ее порогом, не существует. А вера в Бога сохраняет хоть какую-то надежду. А Рашидов, как вы думаете, человек верующий?

— Мусульмане практически все верующие, вне зависимости от того партийные они или нет.

— Да, я слышал об этом, — кивнул головой генсек. — Значит, когда придет его последний час, ему уходить будет легко. А вот мне, видимо, не очень. Сколько мне еще осталось, Евгений Иванович?

— Вы это о чем? — в голосе Чазова читалось искреннее удивление.

— О моем последнем часе. Долго до него ждать?

— Вы, конечно, человек не самый здоровый, но о смерти вам думать еще рано.

— Это вы так говорите, потому что на пятнадцать лет меня моложе. И вам о старухе с косой, действительно, думать еще рановато. А вот мне — в самый раз. Я даже тут на досуге стихотворение по этому поводу сочинил. Хотите, прочту?

Вместо ответа, Чазов молча кивнул головой. После чего Андропов, отведя взгляд в сторону, начал декламировать:

Да, все мы смертны, хоть не по нутру Мне эта истина, страшней которой нету. Но в час положенный и я, как все, умру, И память обо мне сотрёт святая Лета. Мы бренны в этом мире под луной: Жизнь — только миг; небытие — навеки. Крутится во вселенной шар земной. Живут и исчезают человеки. Но сущее, рождённое во мгле, Неистребимо на пути к рассвету. Иные поколенья на Земле Несут всё дальше жизни эстафету.

— Не сочтите за лесть, Юрий Владимирович, но мне кажется, что это очень хорошие стихи, — похвалил генсека Чазов.

— Главное, что они искренние, — отреагировал на похвалу Андропов. — Но вернемся к теме нашего разговора. Вы можете составить мне справку о здоровье Рашидова с указанием его слабых мест. Хочу показать ее членам Политбюро, которые все еще не верят в то, что Рашидов серьезно болен.

На самом деле эта справка была нужна генсеку для другого, о чем, собственно, Чазов сразу догадался — он был не менее искушенным в политике человеком, чем его собеседник. Все-таки шестнадцать лет во главе управления, которое лечило всю советскую высшую номенклатуру, не могли пройти бесследно и давали о себе знать.

26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, площадь Дзержинского,  КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Глава контрразведки Григорий Григоренко стоял у окна в новом здании КГБ и, глядя на старое здание Комитета, обставленное строительными лесами (там шла реконструкция), слушал доклад подполковника Виталия Литовченко:

— Директор Института водных проблем Григорий Воропаев утверждает, что не знает, как его доклад о переброске части стока сибирских рек в Среднюю Азию попал в руки к Исааку Киршману. По словам Воропаева, оригинал доклада находится у него, а тот экземпляр, что был у Киршмана — это копия с него, отпечатанная на ротапринте, которых в Институте водных проблем восемь штук. Кто именно сумел воспользоваться оригиналом доклада и сделать с него копию, пока неизвестно.

— А где Воропаев хранил оригинал? — не поворачивая головы к собеседнику, спросил Григоренко.

— Он утверждает, что документ хранился в ящике его стола в рабочем кабинете. Доступ к нему имеет секретарша, а также два заместителя Воропаева. Все они взяты нами под контроль.

— А что с покойным братом Исаака Киршмана — Моисеем? — поинтересовался Григоренко.

— У него были очень обширные связи как в стенах самого института, так и вне его. На проверку этих людей тоже уйдет много времени. Однако пока ни один из тех, кто фигурирует в нашем списке предполагаемых «кротов», в окружении Моисея Киршмана не засветился. Но есть другая зацепка, Григорий Федорович.

Услышав об этом, Григоренко отошел от окна и, усевшись в свое кресло, вопросительно посмотрел на докладчика.

— На папке, с которой Исаак Киршман приехал в Ригу, имеются отпечатки пальцев, — сообщил Литовченко. — Одни из них принадлежит Киршману, а вот вторые…

В этом месте Литовченко запнулся, не зная, как сообщить эту новость шефу.

— И кому же принадлежат вторые отпечатки пальцев? — не скрывая своей заинтересованности, спросил Григоренко.

— Первым делом мы проверили эти отпечатки с имеющимися в нашей базе данных отпечатками сотрудников нашего учреждения. И в итоге выяснилось, что они принадлежат бывшему сотруднику нашего первого главка, а ныне инструктору сектора госбезопасности отдела административных органов ЦК КПСС Александру Бородину. Тому самому, который фигурирует и в нашем списке.

— Насколько я знаю, именно вы навещали его, Виталий Леонтьевич? — напомнил Литовченко его же собственный доклад глава контрразведки. — И тогда к нему никаких претензий не возникло?

— Совершенно верно — я был у Бородина на Старой площади. Алиби у него железное: в те часы, когда Рашидов был в ресторане «Узбекистан», он находился в «Детском мире», где покупал школьную форму для дочери.

— Это он вам сам сказал?

— Да, но я в тот же день был в «Детском мире» и заведующая секцией, где продавали школьную форму, подтвердила мне его рассказ.

— Ошибки быть не может?

— Если только между ними не было сговора. Однако завсекцией произвела на меня хорошее впечатление.

— А как о нем отзываются его непосредственные руководители — тот же завсектором Николай Ефимович Челноков? — продолжал вопрошать Григоренко.

— Бородин работает на среднеазиатском направлении, где его шефом является Вилен Игнатьевич Шеленцов. Он отзывается о нем только положительно: умен, инициативен, находчив, выдержан. Да я и сам его давно знаю — еще со времен нашей совместной учебы в «лесной» школе, где он был одним из лучших.

— Если вы так близко с ним знакомы, то должны знать его родословную. Те нюансы, которые могли не войти в его официальную биографию.

— В том-то и дело, что никаких пересечений с Узбекистаном там нет, — уверенно заявил Литовченко. — Его отец, покойный генерал-лейтенант Терентий Сергеевич Бородин, служил в Уральском военном округе, потом был переведен в Москву — в Генштаб. Русский до седьмого колена. Мать Александра — Светлана Ивановна Бородина, в девичестве Авдеева, тоже чистокровная русская.

— А когда они поженились? — спросил Григоренко.

— В сорок втором году. И тогда же на свет родился их единственный сын — Александр.

— Ошибки быть не может — вдруг он усыновленный, как его именитый однофамилец? — высказал предположение Григоренко.

И заметив в глазах подполковника немой вопрос, пояснил:

— Про композитора Александра Бородина из «Могучей кучки» слышали? Он родился от внебрачной связи грузинского князя Луки Гедианова и Авдотьи Антоновой и при рождении был записан сыном крепостного слуги князя — Порфирия Ионовича Бородина и его жены Татьяны Григорьевны. До 8 лет мальчик являлся крепостным своего отца, который перед смертью дал ему вольную и купил четырёхэтажный дом для него и его матери. А все это потому, что в те годы внебрачные связи не афишировались, поэтому имена родителей скрывались, и незаконнорожденного Бородина представляли как племянника его собственной матери.

— Я про эту историю ничего не слышал, — честно признался Литовченко. — Но что касается нашего Бородина, то подобный вариант исключать нельзя, хотя сам он ни разу об этом нигде даже не заикнулся. Да и наши кадровики не должны были упустить такой нюанс, если бы он существовал.

— А когда Бородин попал в нашу систему?

— Как и я — в шестьдесят четвертом.

— Время хрущевского бардака, — усмехнулся Григоренко. — Если мне не изменяет память, начальником кадров тогда у нас был Петр Иванович Васильев, пришедший к нам из комсомола по «шелепинскому набору». Надо потрясти его, либо кого-то из его заместителей — пусть вспомнят, кто занимался тогда вашими анкетами. Да и мать Бородина можно озадачить этой же проблемой. Она жива?

— Да, живет на даче под Москвой.

— Пускай Котов к ней съездит — поговорит по душам, он это умеет. А еще пусть поднимет ее анкету на предмет пересечений с Узбекистаном. Ну, а сами-то вы, что думаете на этот счет — может Бородин быть «кротом»?

— Я в это не верю, — категорично заявил Литовченко.

— А его пальчики на папке как тогда объяснить? Кстати, на самом докладе их нет?

— Нет, только на папке. На бумаге множество отпечатков, которые могли появиться еще до того, как доклад был отпечатан. А что касается следов Бородина на папке, то я их происхождение объяснить не могу — у меня это в голове не укладывается.

— А где живет Бородин?

— На улице Удальцова.

— Так это же в двадцати минутах езды от Минского шоссе — места, где «крот» встречался с Цинёвым.

— Именно это и настораживает. Ведь если это был Бородин, то он, учитывая его опыт, выбрал бы другое место — подальше, а не стал бы так подставляться.

— А если он сделал это специально, полагая, что мы будем думать именно так, как рассказали только что вы? — высказал разумное предположение Григоренко.

После этого в разговоре возникла пауза, но длилась она недолго. Затем начальник контрразведки взглянул на настенные часы и подвел черту под этим обсуждением:

— Пусть наши ребята сегодня понаблюдают за Бородиным, а завтра с утра вызовите его ко мне — я сам его прощупаю.

26 июня 1983 года, воскресенье. Ташкент, общежитие Политехнического института

Вот уже который день Баграту Габрилянову снился один и тот же сон. Как он догоняет уходящий от него по улице Шота Руставели трамвай № 9 с красавицей Тамиллой внутри. Баграт на бегу кричал во все горло, пытаясь привлечь к себе внимание девушки, но та не реагировала на эти крики, будто не слыша их. Потом юноша начинал в отчаянии стучать кулаками по стеклу в окне, за которым сидела девушка, но и эти действия не привлекали внимания красавицы. А Баграт все стучал и стучал, не понимая, как же можно не слышать этот гром из звуков, от которых даже его ушные перепонки чуть ли не лопались. И в этот самый миг юноша открыл глаза — в дверь настойчиво стучали. Причем так сильно, что стены ходили ходуном.

— Кто там? — отрывая голову от подушки, спросил юноша.

— Баграт Габрилянов здесь проживает? — раздался за дверью мужской голос. — Открой, это из милиции.

Услышав последнюю фразу, юноша вскочил с постели и бросился к двери. Открыв ее, он увидел на пороге милиционера с погонами старшего лейтенанта.

— Ну и горазд же ты спать, парень — я уже все кулаки себе отбил, — произнес страж порядка, переступая порог комнаты.

В руках он держал папку, которую положил на стол, а сам уселся на стул. Потом достал из кармана брюк платок и вытер им шею — полуденная жара уже давала о себе знать.

— А вы кто? — натягивая на ноги штаны, спросил юноша.

— Дед Пихто, — улыбнулся милиционер. — Это ведь ты девушку ищешь, которая целую тысячу рублей посеяла и не объявляется?

— Правда, ищу, — кивнул головой Баграт. — Значит, вы тот самый милиционер, который будет теперь этим делом заниматься?

— Он самый — старший лейтенант Пулат Рахимов, — представился гость. — Ну, давай, рассказывай все по порядку об этой девушке.

И Баграт в очередной раз рассказал историю, которую он некоторое время назад поведал другому милиционеру — Семену Кухарчуку. Выслушав парня, Рахимов, продолжая вытирать шею и грудь носовым платком, заметил:

— А про воришку ты ведь соврал — нет у нас клиентов с таким описанием. Ну, да, аллах с ним — он нам особо и не нужен. А остальное хоть честно рассказал?

Вместо ответа, смущенный Баграт кивнул головой. После чего спросил:

— А вы правда ее найдете или…

Но милиционер не дал ему возможности договорить, прервав на полуслове:

— Ты, парень, зря думаешь, что у нас в милиции одни кухарчуки работают. Их, кстати, у нас меньшинство. Тебе просто не повезло вот и все. Ты вот уже какой день в Ташкенте, а много ты плохих людей здесь видел? А если и видел, то, наверняка, хороших было больше. Так что ты не сомневайся — найдем мы твою беглянку.

— И как же вы это сделаете? — поинтересовался Баграт.

— Сначала дадим запросы во все отделения милиции — не было ли подано там заявления по факту пропажи женского портмоне с деньгами. Если не поможет, тогда я объявление в газете размещу. Есть у нас одно издание, которое почти все читают — «Вечерний Ташкент» называется. Рано или поздно, либо сама девушка, либо кто-то из ее окружения это объявление прочитают.

— Я предлагал это сделать Кухарчуку, — отреагировал на эти слова Баграт. — Его, кстати, уволили?

— Да нет — ходит себе и в ус не дует, — сообщил милиционер.

— Как же так — его должны были в шею выгнать? — не скрывая своего удивления, воскликнул юноша.

— Видно, крепкая у него оказалась шея, — усмехнулся Рахимов, но тут же обратился к юноше с просьбой: — Про этого типа больше не вспоминай, будто и не было его — договорились?

Баграту не оставалось ничего иного, как дать стражу порядка такое обещание. Тем более, что этот милиционер, как успел заметить юноша, был полной противоположностью Семену Кухарчуку.

26 июня 1983 года, воскресенье. Афганистан, провинция Саманган

С крепко завязанными за спиной руками Иван Сараев стоял перед группой моджахедов, которые восседали вдоль стены в гостевой зале глинобитного дома в кишлаке, куда солдата и девочку-афганку привели вчера. При этом Сараева сразу поместили в зиндан — глубокую яму, сверху закрывающуюся деревянной решеткой, до которой нельзя было дотянуться рукой, а девочку куда-то увели. И вот сегодня пленника, наконец, вывели из его заточения, чтобы он предстал перед глазами своих мучителей.

— Кто ты такой и зачем тебе девочка? — задал первый вопрос бородатый афганец, которого Сараев сразу определил, как курбаши — главаря.

Его вопрос на сносном русском языке перевел афганец, который сидел справа от курбаши.

— Я советский солдат из гарнизона в Мазари-Шарифе, а девочку мы нашли в кишлаке Гарсалай, который вырезали неизвестные нам люди, — начал не спеша отвечать на заданный вопрос Сараев. — Их возглавляет бывший советский солдат, которого теперь зовут Азизом. Ему нужна голова девочки.

— Вас было двое? — последовал новый вопрос.

— Нет, нас было семеро, но пятеро погибли, когда прикрывали наш отход.

— Погибли ради девочки? — в голосе курбаши и переводчика пленный услышал искреннее удивление.

— Мы с детьми не воюем, — ответил Сараев.

— Не воюешь ты, но твои русские собратья убивают всех подряд. Зачем вы пришли в кишлак?

— Это был обычный рейд, — соврал Сараев, понимая, что скажи он правду, это перечеркнет не только его предыдущие ответы, но и саму его жизнь.

— Ты врешь, солдат — вы пришли в кишлак, чтобы грабить, — голос переводчика задрожал от гнева. — Но наш курбаши Хаятулло справедливый человек — он никого не убивает понапрасну. Он предлагает тебе стать одним из нас — смени веру и ты останешься в живых.

— Я верой не торгую, — практически не раздумывая, ответил Сараев.

— Ты смелый воин, курбаши уважает таких, поэтому ты умрешь не сегодня — у тебя будет время подумать, — сообщил переводчик. — Но учти, что наше терпение не безгранично.

В этот момент в помещение вошел еще один афганец с автоматом в руках, который, сняв у входа обувь, прошел к главарю и что-то шепнул ему на ухо. Курбаши кивнул головой, после чего вошедший удалился, чтобы спустя минуту появиться снова, но уже не один — впереди него шел… Азиз. Увидев Сараева со связанными руками, он усмехнулся и, сняв обувь, вошел в помещение.

— Приветствую тебя, Хаятулло! — обратился Азиз к курбаши на хорошем дари и склонил голову.

Курбаши жестом предложил гостю сесть напротив себя, а один из его нукеров налил из чайника в пиалу чай и передал Азизу.

— Кто ты и что привело тебя в наши края? — спросил гостя курбаши.

— Меня зовут Азиз, я командир отряда, который сражается с шурави, — начал свой рассказ гость. — Солдат, который стоит у меня за спиной, три дня назад пришел со своим отрядом в кишлак Гарсалай, чтобы разграбить его. Мы помешали ему, но он с друзьями бежал, прихватив с собой девочку-афганку. Мы хотим вернуть ее родственникам, которые беспокоятся о ее судьбе.

— А солдат говорит, что вы убили всех жителей кишлака и то же самое хотите проделать и с девочкой, — ответил на слова гостя курбаши. — Кому из вас верить?

— Я мусульманин, а он неверный, — напомнил Азиз о факте, который мог помочь ему перевесить чашу весов в свою сторону.

— Не спорю, ты совершил поступок, угодный Аллаху, — кивнул головой курбаши. — Но я никому не подчиняюсь — ни твоим хозяевам, ни шурави.

— Мы можем заплатить вам два миллиона афгани, если вы отдадите нам девочку и этого шурави, — предложил Азиз, рассчитывая на то, что денежный вопрос решит исход дела.

— Хорошие деньги, но зачем тебе этот солдат? — удивился курбаши.

— Он убил много моих людей.

— Месть — благородное дело, — кивнул головой курбаши. — Но в плену у шурави находится мой брат, на которого я могу обменять этого солдата.

— Но ты можешь выкупить его на наши деньги — шурави тоже их любят.

— Не всегда, — не согласился с этим доводом курбаши. — Некоторые из них чтут свою идею. Кстати, этот солдат тоже из них, из идейных. Ты разве этого не понял? А, может, именно поэтому ты хочешь его убить?

Азиз не стал отвечать на этот вопрос. Вместо этого он допил свой чай и, перевернув пиалу донышком вверх, положил ее на дастархан, что означало — он собирается уходить. Но прежде, чем это сделать, он задал последний вопрос:

— Что вы решили, курбаши?

— Когда ты сможешь заплатить нам деньги за девчонку? — вопросом на вопрос ответил Хаятулло.

— Мы можем перевести их прямо сейчас в какой-нибудь из западных банков, — предложил Азиз.

— Нет, я хочу наличные, — возразил курбаши.

— В таком случае это случится через несколько дней — когда наш человек привезет их прямо сюда.

— Значит, мы закончим этот разговор после того, как я увижу деньги, — подвел итог беседе курбаши.

После этого Азиз поднялся со своего места и, поклонившись на прощание, молча вышел из помещения. Следом за ним двое вооруженных моджахедов вывели и Сараева, сопроводив его в ставшее для него теперь привычным место — в зиндан.

26 июня 1983 года, воскресенье. Подмосковье, Пушкинский район, дача Бородиных

Светлана Бородина сидела на широкой веранде и пила чай из блюдца, когда за их воротами раздался звуковой сигнал автомобиля.

— Верочка, открой, пожалуйста, ворота — гости приехали, — обратилась хозяйка к своей домработнице, которая хлопотала в саду.

Под гостями подразумевался сотрудник свердловского филиала Музея Советской Армии Петр Карповский, который два часа назад позвонил Бородиной и попросил о встрече. Он сообщил, что дело, с которым он приехал в Москву, касается покойного супруга Светланы Ивановны — генерал-лейтенанта Терентия Бородина, память о котором в Уральском военном округе лелеют и чтут. Естественно, услышав об этом, женщина не смогла отказать визитеру. Она даже не могла себе вообразить, что в действительности под личиной гостя скрывался сотрудник контрразведки КГБ майор Антон Котов, который приехал, чтобы разузнать дополнительные сведения о биографии генерала и его супруги, могущие пролить свет на личность их сына Александра.

Когда бежевые «Жигули» въехали во двор дачи, из них выбрался статный мужчина в элегантном костюме синего цвета с роскошным букетом хризантем в руках. С этим подарком гость прошел на веранду и вручил его хозяйке, после чего галантно поцеловал ей руку.

— Вы очень любезны, Петр Андреевич, — принимая цветы, поблагодарила гостя Бородина. — Прошу присаживаться — будем пить чай с ежевичным вареньем и пирогом моего собственного приготовления. Кстати, тоже ежевичным.

Отдав букет домработнице, хозяйка налила из самовара, стоявшего посередине стола, кипяток в чашку, после чего передала ее гостю, подвинув к нему и фарфоровый чайник с заваркой. Затем женщина вооружилась ножом и отрезала от пирога большой кусок, который уложила на тарелку и поставила перед собеседником.

— Итак, что же вас привело в наши края? — поинтересовалась Бородина, едва гость пригубил чай из чашки. — По телефону вы мне так ничего толком и не объяснили.

— Я приберег это для личной беседы, — улыбнулся чекист, вооружаясь ложкой, чтобы отведать варенье.

Отправив его в рот, гость блаженно закатил глаза и сообщил:

— Чудесный вкус!

— Вам действительно нравится? — тут же откликнулась на эту похвалу женщина. — Тогда я дам вам в дорогу баночку. Вернетесь домой и будете вкушать это лакомство, которое очень полезно при ОРЗ и пневмонии. А еще оно способствует укреплению стенок сосудов.

— Спасибо вам, Светлана Ивановна, за заботу о моем здоровье, — улыбнулся чекист и, отложив ложку, перешел непосредственно к делу: — По телефону я вам сообщил, что представляю свердловский филиал московского Музея Советской Армии. Осенью мы собираемся открыть новый стенд, где будут выставлены экспозиции, касающиеся вашего супруга — Терентия Сергеевича Бородина. Мы расскажем о его боевом пути, покажем редкие фотографии, которые собраны в наших запасниках. Однако у нас не хватает материалов.

— Вы имеете в виду фотографии? — не скрывая своей заинтересованности, спросила хозяйка.

— Нет, их у нас как раз в избытке, поскольку Терентий Сергеевич долгие годы служил в Свердловске. У нас ощущается нехватка в некоторых фактах из его биографии — там есть некоторые пробелы. Когда мы это обнаружили, то первым делом вспомнили про вас, Светлана Ивановна, так как именно вы на протяжении долгих десятилетий были верной подругой боевого генерала.

— Спасибо за комплимент, — поблагодарила гостя хозяйка. — Что конкретно вас интересует из биографии моего мужа?

Однако прежде чем начать свои расспросы, гость достал из кармана небольшой диктофон и, положив его на стол перед собой, спросил у хозяйки:

— Вы не будете против, если нашу с вами беседу я запишу на пленку? Чтобы ничто из рассказанного не пропало всуе?

— Конечно, записывайте — это же для дела, — кивнула головой Бородина, не подозревая, для какого именно дела нужна эта запись.

— В таком случае, давайте начнем, — и гость нажал на кнопку «пуск» на своем диктофоне. — Как вы познакомились с Терентием Сергеевичем?

— Это было в конце тысяча девятьсот сорок первого года, — начала свой рассказ хозяйка. — А если быть точным — пятнадцатого ноября. Я пришла на танцы в окружной дом офицеров в Свердловске и там меня увидел мой Тереша. Все было банально, как у всех: он пригласил меня на танец, потом еще на один, потом еще. А по окончании вечера вызвался проводить. Он тогда был всего лишь лейтенантом двадцати одного года от роду, а мне было девятнадцать. Так закрутились наши отношения.

— А вы давно жили в Свердловске?

— Нет, мы с бабушкой приехали туда в самом начале ноября того же года — там у нее жили хорошие знакомые.

— А откуда вы приехали, если не секрет?

— Из Киргизии, из города Фрунзе.

— А там вы у кого жили?

— Мы снимали комнату рядом с кинотеатром «Авангард», где бабушка работала билетером, а я училась на последнем курсе педтехникума.

— И долго вы там прожили?

— Около трех лет. Потом перебрались в Свердловск — техникум я как раз перед отъездом закончила.

— И уже на Урале у вас случилось прибавление семейства? — зачерпывая ложкой варенье, спросил чекист, стараясь, чтобы его вопрос звучал естественно и не выделялся среди остальных.

— Да, в июне сорок второго на свет появился Сашенька, — с улыбкой на устах ответила хозяйка.

Увлеченная рассказом, она не заметила, как напрягся ее собеседник, услышав эту новость. С помощью нехитрой арифметики Котов легко подсчитал, что между днем, когда познакомились будущие супруги, и днем рождения их ребенка прошло всего-то чуть больше семи месяцев. Впрочем, подобное иногда бывало — семимесячные дети далеко не редкость. Однако это следовало проверить.

— Богатырем, наверное, уродился? — задал очередной вопрос чекист.

— Что вы, война ведь шла, пусть и далеко от нас, — взмахнула рукой хозяйка. — Время было тяжелое, голодное. Вот и Сашенька у нас родился семимесячным, недоразвитым. Думали, что умрет, а он взял и выжил. Теперь вот на большой должности служит.

— Неужели пошел по стопам отца? — поинтересовался интервьюер.

— Нет, это немного другая сфера деятельности, — уклончиво ответила хозяйка, и гость понял, что она не хочет заострять внимание на этой теме.

— У меня у самого отец военный, а я вот пошел в музейные работники, — соврал Котов, чтобы продолжить разговор о младшем Бородине. — Правда, музей наш связан с военным делом. Так что меня можно в какой-то мере назвать продолжателем династии.

— Мой Саша тоже защищает Родину, как и его отец, только в другой области, — слегка приоткрыла завесу секретности над профессией своего сына Бородина. — И все это стало возможным, благодаря тому воспитанию, которое дал сыну Терентий Сергеевич. Он воспитал его честным человеком, патриотом своей страны. Но мы ведь не о нем сегодня говорим, а об его отце?

— Почему же — в нашей экспозиции будет представлен широкий спектр жизни и деятельности генерала Бородина. И в ней найдется место и для членов его семьи. Если вы, конечно, не против.

— Мне бы хотелось, чтобы главным в вашей экспозиции была все-таки судьба моего мужа. Он ведь почти всю жизнь прослужил в ваших краях.

— Но мы же не можем оставить без внимания и его боевую подругу — вас, Светлана Ивановна. Тем более, что вся родня вашего супруга погибла во время войны в Смоленске и с той стороны опросить, увы, уже некого. Вы, кстати, кем работали в Свердловске?

— По своей профессии — я же закончила педтехникум. Поэтому всю жизнь проработала учителем русского языка и литературы.

— А как вы проводили свои семейные отпуска, куда ездили отдыхать?

— В разные места, но чаще всего в Крым — в район Судака. Там замечательная природа.

— А места своей юности вы не навещали? Я имею в виду город Фрунзе, где вы учились?

— Была один раз — году этак в шестьдесят пятом, — кивнула головой хозяйка. — Даже сходила в кино в кинотеатр «Авангард», что на улице Сталина. Правда, теперь и улица сменила название, и кинотеатр называется по-другому — «Ала-Too». Там вообще многое изменилось, да и людей, которых я знала, уже не было в живых. Короче, приехала я оттуда грустная. Помните, как у Геннадия Шпаликова:

По несчастью или к счастью, Истина проста: Никогда не возвращайся В прежние места.

Котов прекрасно знал это стихотворение, поэтому легко его продолжил к вящему восторгу его собеседницы:

— Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне…

— А еще мне нравятся другие стихи на эту же тему — у Омара Хайяма, — произнес Котов и снова принялся декламировать:

Возвращаться нет уже смысла. Даже если там те же глаза, В которых тонули мысли. Даже если тянет туда…

— Я, кстати, несколько лет назад был в Бухаре и Самарканде — посетил медресе, где когда-то учился Хайям, — снова соврал Котов своей собеседнице, чтобы вывести ее на интересующую его тему — о Средней Азии.

— Завидую вам, я там никогда не была, — не поддалась на эту уловку хозяйка.

Впрочем, она не врала — будучи несколько раз в Узбекистане, она никогда не посещала эти медресе. Однако ее ответ ясно дал понять гостю, что эту тему развивать с ней бессмысленно.

Спустя час после этого посещения Светлане Ивановне позвонил сын. Она как раз смотрела по телевизору передачу «Русская речь», которая, как и визит недавнего гостя, снова навеяла ей воспоминания о годах молодости — когда она работала учительницей русского языка и литературы в школе. Поэтому первое, о чем мать сообщила сыну — о своей беседе с гостем из Свердловска.

— А он показал тебе какой-нибудь документ, удостоверяющий его личность? — спросил Бородин у матери.

— Сынок, мне было неудобно его об этом спрашивать, — не скрывая своей растерянности, ответила Светлана Ивановна.

— И чем он интересовался? — продолжал вопрошать Бородин.

— Многим, но в основном расспрашивал про Терентия Сергеевича. А еще мы читали стихи: я ему Геннадия Шпаликова, а он мне — Омара Хайяма.

— Это в контексте вашего разговора о Средней Азии? — догадался Александр.

— Да, но на эту тему мы почти не разговаривали — я не захотела.

— Спасибо, мама, и спокойной ночи. На днях увидимся, — и Бородин первым положил трубку.

«Нет в Свердловске никакого филиала Музея Советской Армии, но моя матушка этого, естественно, не знает, — размышлял Александр, сидя у телефонного аппарата с трубкой в руке. — Но будем надеяться, что она ничего существенного этому липовому музейному работнику не сообщила. Однако сам факт его прихода говорит о многом. Дыхание гончих, идущих по моему следу, начинает обдавать мне затылок».

26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, Орехово-Борисово, Ясеневая улица

Оставив своих домашних в квартире прихорашиваться, Алексей Игнатов выбежал из дома и отправился на оживленную Ясеневую улицу, чтобы поймать такси. Сегодня он собирался сделать своим дамам роскошный подарок — сводить их на концерт известной французской группы «Спэйс» в спорткомплексе «Олимпийский». До концерта было еще добрых два с половиной часа, поэтому времени для того, чтобы поймать такси и доехать до центра города, было в избытке. А тут еще и такси удалось поймать достаточно быстро — не прошло и пяти минут. Оставив машину у подъезда, Игнатов пулей поднялся на свой пятый этаж, где его уже дожидались Анастасия Шувалова и ее дочь Олеся.

В тот момент, когда сыщик скрылся в подъезде, к такси подошел мужчина — это был Олег Шувалов, который только сегодня приехал в Москву из Киева и, имея на руках адрес Игнатова (приятель из киевского ГУВД постарался), примчался в Орехово-Борисово. И, как оказалось, успел вовремя — его бывшие жена и дочка еще были на месте.

— Командир, до аэропорта не подбросишь? — спросил Шувалов у таксиста.

— Я уже занят, да и не по пути нам — еду в центр.

— Кого везешь? — поинтересовался Шувалов.

— Семейку одну, на концерт едут. Везучие, едрить их в корень — в первом секторе сидеть будут!

— Что за концерт такой, что ты обзавидовался? — удивился Шувалов.

— Ты что, с Луны свалился? — глаза таксиста округлились. — Группа «Спэйс» в «Олимпийском» вот уже почти неделю выступает. Сегодня вечером последний концерт дают в Москве и завтра в Питер уезжают.

— Я не с Луны, но, действительно, приезжий — потому ничего и не знаю, — сообщил Шувалов и отошел в ближайшую арку, откуда продолжал наблюдать за такси.

В это время из подъезда вышли Игнатов и его дамы, сели в автомобиль и отправились на концерт. А Шувалов бросился искать другое такси, чтобы поехать следом — в его голове созрел план, с помощью которого можно было заполучить своих женщин обратно.

Тем временем таксист, с которым он только что разговаривал, сообщил своим пассажирам:

— Представляете, только что разговаривал с одним мужчиной, так он не знает, что в Москве «Спэйс» гастролирует!

— Может, просто не интересуется такой музыкой? — высказал предположение Игнатов.

— Да нет, он приезжий — в аэропорт едет, — ответил таксист, выезжая на Ясеневую улицу и поворачивая направо — к Каширскому шоссе, откуда была прямая дорога к центру города.

26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, улица Удальцова

Слегка отодвинув занавеску на окне, Александр Бородин выглянул во двор. День клонился к своему завершению, но вечерние сумерки еще не наступили, поэтому из окна на седьмом этаже открывался прекрасный обзор на то, что творилось во дворе. Бородина интересовали автомобили, которые стояли внизу. Все местные машины, принадлежавшие жильцам его подъезда, Александр знал наизусть — память профессионального разведчика позволяла ему держать в голове не только все марки этих автомобилей, но даже номера и характерные приметы на корпусе, вплоть до мелких повреждений. Сейчас во дворе находилось восемь автомобилей, семь из которых принадлежали жильцам, а один — бежевая «Волга»-ГАЗ-24 — была «пришлой». Конечно, она вполне могла стоять здесь на законных основаниях — мало ли кто мог на ней приехать к обитателям этого цэковского дома, но жизнь разведчика научила Бородина ничему не доверять. Поэтому он сразу предположил, что в этой «Волге» могут сидеть «топтуны» — сотрудники 7-го управления КГБ, занимающиеся наружным наблюдением. И следить они могли не за кем-нибудь, а именно за Бородиным.

Отойдя от окна, Александр подошел к столу и взял в руки билет в спорткомплекс «Олимпийский» на концерт группы «Спэйс». Держа его в руках, он мучительно размышлял, что ему делать — остаться дома или отправиться на представление. С одной стороны ему не хотелось рисковать — «топтуны» вполне могли засечь его отсутствие именно в период проведения концерта. Ведь Шухрат Ибраев, мало что зная о личности Бородина (у них был односторонняя связь — на нее выходил Александр), обладал лишь косвенной информацией. Но среди этой информации было знание о том, что именно Бородин достал им с женой билеты на концерт группы «Спэйс» и сам тоже мог на него пойти. Значит, его появление на этом мероприятии было нежелательным. И он готов был остаться дома, даже несмотря на свою любовь к музыке Дидье Маруани. Но с другой стороны Александра волновала судьба жены Шухрата Ибраева — Гульнары. Сегодня он провел один эксперимент. Из города позвонил по телефону (предварительно надев на руки перчатки) на квартиру Ибраевых и, услышав в трубке чужой мужской голос, тут же прервал разговор и вышел из будки. Перейдя на другую сторону улицы, он зашел в подъезд ближайшего дома и стал терпеливо ждать. Его ожидание было вознаграждено. Спустя пять минут к таксофону подъехал автомобиль «Волга», из которого вышли трое мужчин. Они зашли в будку, тщательно исследовали ее и удалились. Это однозначно указывало на то, что КГБ взял чету Ибраевых «в оборот». И если за главу семейства Бородин был спокоен — он знал его как мужественного человека, то вот за его жену переживал — ведь она была на последних месяцах беременности. И все эти события могли повлиять на нее и ребенка самым негативным образом. И невольным виновником всего этого оказался бы он — Александр Бородин. Поэтому ему и не терпелось поехать на концерт и лично убедиться в присутствии на нем Гульнары. А если бы ее там не оказалось, то он хотя бы предпринял попытку узнать, где она и что с ней у тех людей, которые заполучили ее билеты. Если они, конечно, не достались сотрудникам КГБ, но их бы Бородин сразу вычислил своим профессиональным взглядом.

В результате всех этих размышлений, Александр, наконец, принял решение. Положив билеты на стол, он отправился в ванную — готовиться к выезду. И эта подготовка была не из самых быстрых и простых мероприятий. Ведь Бородину предстояло пойти на концерт, изменив свою внешность буквально до неузнаваемости.

Первое, что он сделал — достал из потайного сейфа в своем рабочем кабинете пузырек и баночку. На пузырьке было написано «Аспирин», на баночке — «Ночной крем». На самом деле надписи не соответствовали тому, что находилось в этих емкостях. Так, среди таблеток аспирина лежало и несколько похожих, но, в то же время, и отличных от аспириновых, таблеток. Одну из них Бородин и проглотил в ванной, запив с ладони водой из-под крана. Это была уникальная таблетка, которая досталась ему от прежней работы — когда он служил во внешней разведке. Проглотив такой препарат, человек через несколько минут менял внешность — его лицо приобретало отечный вид, морщины разглаживались.

Разобравшись с таблеткой, Бородин открыл баночку с кремом, который тоже обладал уникальными свойствами воздействовать на человеческую кожу — он делал ее значительно смуглее и этот эффект мог длиться несколько часов. Втерев эту мазь себе в лицо, Бородин закрыл баночку и вместе с пузырьком вернул их в сейф. Теперь оставалось ждать нужного эффекта. А пока, чтобы не терять времени даром, Александр извлек из того же сейфа хитрое приспособление. Оно состояло из двух раскладных металлических штырей, между которыми была протянута леска, а на ней висела длинная материя черного цвета. Установив штыри в разных концах кабинета, Бородин включил таймер, который был приделан к одному из штырей. Каждые полчаса кусок материи начинал движение по леске от одного штыря к другому, что при включенном в комнате торшере (и выключенной люстре) создавало с улицы иллюзию, что в комнате кто-то есть и этот кто-то не сидит на одном месте, а двигается.

Закончив с приспособлением, Бородин вернулся в ванную и взглянул на себя в зеркало. Оттуда на него смотрело лицо незнакомого ему человека — одутловатое, смуглое, без единой морщины. А спустя еще пять минут, когда Александр надел на голову парик, кепку и нацепил на нос «профессорские» очки в толстой роговой оправе, он уже окончательно перестал себя узнавать. Родными для него в этом лице оставались лишь глаза — умные и проницательные. Впрочем, и они под линзами очков едва угадывались. Покажись он в таком виде перед родной матерью или женой с дочерью, никто бы из них его не узнал. Чего он, собственно, и добивался.

Взяв из сейфа новые документы с фотографией человека, в которого он несколько минут назад превратился (фото, естественно, было сделано заранее, поскольку в этого человека он уже пару-тройку раз перевоплощался), Александр покинул квартиру, оставив в своем рабочем кабинете включенным только торшер, который ровно в одиннадцать часов должен был автоматически отключиться, создавая иллюзию у наблюдателей, что хозяин квартиры лег спать. Поднявшись на последний, 12-й этаж, Бородин извлек из кармана брюк ключ и открыл им замок, висевший на двери, ведущей на крышу. Пройдя по ней до следующей двери, Александр открыл ее (замок на ней он предварительно снял еще несколько дней назад, когда начались события вокруг Рашидова) и оказался на последнем этаже уже противоположного подъезда. Из которого он и вышел спустя несколько минут, абсолютно незамеченный «топтунами», сидевшими в «Волге». Теперь ему оставалось пройти несколько десятков метров до проспекта Вернадского и там поймать такси, которое должно было довезти его до спорткомплекса «Олимпийский».

26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, спорткомплекс «Олимпийский», кабинет генерального директора

Генеральный директор спорткомплекса «Олимпийский» Эдуард Бобровников сидел в своем кабинете, когда дверь открылась и без всякого стука в помещение вошел высокий статный мужчина в строгом костюме. Это был подполковник КГБ Виталий Литовченко, который некоторое время назад звонил Бобровникову и предупредил его о своем приходе. Поэтому, поняв, кто перед ним, директор встал из-за стола и вышел навстречу гостю.

— Рад вас видеть, Виталий…

— Леонтьевич, — подсказал свое отчество подполковник.

— Чем обязан? — поинтересовался о цели столь неожиданного визита директор, поскольку по телефону об этом разговора не было.

— Сегодня на концерте наши службы будут проводить спецмероприятие, — сообщил Литовченко. — Сотрудники милиции обо всем предупреждены, поэтому очередь за вами, Эдуард Николаевич.

— Что-то серьезное? — насторожился директор, для которого подобное мероприятие на концерте происходило впервые за три года его нахождения на этой должности.

Бобровников был первым директором «Олимпийского», назначенный сюда в момент его открытия — в олимпийское лето 1980 года.

— Вообще-то КГБ несерьезными делами не занимается, — заметил Литовченко. — Поэтому будьте начеку — держите все свои службы наготове. Много ваших сотрудников будет сегодня на концерте?

— Около полусотни, Виталий Леонтьевич. Обслуживающий и технический персонал, административная группа. Все уже на местах. Впрочем, концерты идут уже неделю, поэтому мы успели приноровиться. Слава богу, никаких ЧП пока не происходило. Надеюсь, что и сегодня все пройдет гладко.

— Сплюньте через левое плечо, — посоветовал подполковник и улыбнулся.

— Я не суеверный, — отмахнулся от этого совета директор.

Контрразведчики, которых на этом концерте было около четырех десятков, рассредоточились по всему концертному залу, заняв места в разных его концах. У всех были портативные рации, которые они держали в руках. Особое внимание было уделено двум зонам, находившимся в разных местах. Первая из зон находилась в партере перед сценой — ряд 12-й, места 20-е и 21-е. На них должны были сидеть супруги Катковы — Иннокентий Сергеевич и Сюзанна Арнольдовна. Чекистов интересовал Катков — работник МИДа, который значился в списке Литовченко под номером 18. Из всех фигурантов этого списка он был единственный, кто именно сегодня пришел на концерт группы «Спэйс» (ряд других сделали это в предыдущие дни). Под особое подозрение он угодил после того, как Гульнара Ибраева сообщила, что человек, в котором чекисты подозревали «крота»-узбека, может работать на Смоленской площади — месте, где расположен МИД. Это подозрение подкреплялось еще и тем, что Иннокентий Катков, служивший в отделе Ближнего Востока, несколько лет назад работал во внешнеторговом объединении и выезжал в командировки в Среднюю Азию, в том числе и в Узбекистан. По тому описанию, что дала Гульнара, он был очень похож на человека, которого она видела у смоленского гастронома. Конечно, легче всего было бы показать его фотографию Гульнаре, но это было бы слишком прямолинейно и раскрыло бы карты чекистов, да и не было гарантии, что женщина опознала бы на фото «крота», которого она видела издали. Поэтому было решено внимательно понаблюдать за Катковым на концерте. Как и за другой семейной парой — Ольгой и Игорем Злобиными, которые пришли на концерт по билетам, ранее принадлежавшим супругам Ибраевым. Они сидели на первом верхнем ярусе прямо напротив сцены — очень удобные места. Несколько чекистов расположились поблизости — один сел за их спиной, а четверо других расположились в проходе на лестнице. До начала концерта оставались считанные минуты.

26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, спорткомплекс «Олимпийский», концерт группы «Спэйс» (Франция)

Такси привезло Алексея Игнатова и его дам к «Олимпийскому» за двадцать минут до начала концерта. Выбравшись из салона, они быстрым шагом направились к входу в спорткомплекс, влившись в толпу таких же, как и они зрителей, которых здесь были тысячи. А спустя пару минут недалеко от этого же места высадился из другого такси и Олег Шувалов. И тоже побежал к входу. Билета на концерт у него не было, но он, пока ехал, придумал выход, как ему выкрутиться из этой ситуации. Поэтому, подбежав к дверям, ведущим в спорткомплекс, он тут же выделил взглядом молодого человека в стильном джинсовом костюме фирмы «Рэнглер», который один стоил две ежемесячные зарплаты среднего советского инженера.

— Билеты есть? — поинтересовался Шувалов у парня, снизив голос до шепота.

— Есть, полтинник за штуку, — ответил парень, который был никем иным, как типичным советским спекулянтом.

— Беру, — кивнул головой Шувалов и сунул руку в карман брюк.

Но затем осмотрелся по сторонам и предложил:

— Может, отойдем от греха подальше? Я, когда сюда шел, видел, как одного из ваших менты повязали…

Поскольку времена на дворе стояли строгие, андроповские, парень поверил в это сообщение и решил от греха подальше подстраховаться. И они с Шуваловым пошли вправо от входа, огибая спорткомплекс по кругу. Когда они отошли на приличное расстояние, то парень нырнул за каменный выступ и позвал туда покупателя. А тот этого только и ждал. Сунув руку в карман, он вместо денег достал кастет и саданул им по голове спекулянта. Обливаясь кровью, парень рухнул на землю. А грабитель осмотрелся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, стал шарить по карманам лежащего. И извлек оттуда сразу пять билетов на разные места, а также несколько купюр по сто рублей каждая. Воздав хвалу небесам, которые послали ему такую удачу, Шувалов побежал обратно к центральному входу. И там весьма умело распорядился своей добычей. Один билет оставил себе, а остальные продал страждущим по божеской цене (по червонцу за штуку), тем самым выручив сорок рублей, присовокупив их к тем трем сотням, которые он забрал у спекулянта. Провернув эту операцию, Шувалов с легким сердцем отправился на концерт, до которого оставалось чуть больше пяти минут.

* * *

Александр Бородин подъехал к «Олимпийскому» тоже на такси за десять минут до начала концерта. Расплатившись с водителем, он влился в толпу людей, которые плотным потоком шли в направлении спорткомплекса. Спустя пять минут Бородин был уже внутри концертной арены и вошел в зал в тот самый момент, когда представление уже началось. В луче мощного прожектора на тросе откуда-то сверху на сцену опускался человек в красном комбинезоне без рукавов. Это был лидер группы «Спэйс» Дидье Маруани. Достигнув, наконец, пола, он сел за синтезатор и открыл концерт — заиграла одна из лучших композиций этой группы под названием «Париж-Франция», написанная в прошлом году. Под звуки этой пятиминутной сюиты Бородин пробрался на свое место и сел в кресло. Чуть ниже него, справа, на тех местах, где должны были находиться супруги Ибраевы, сидели другие люди — мужчина и женщина. Однако, когда в зале после первой композиции был включен дополнительный свет, Бородин их опознал — однажды он видел эту пару на улице, разговаривавшую с Гульнарой Ибраевой. Из чего он сделал однозначный вывод, что к КГБ эти двое отношение не имеют. Это обнадеживало, но расслабляться в любом случае было нельзя. Чутьем матерого разведчика Александр чувствовал разлившуюся вокруг него опасность и сразу определил, что крепкий мужчина в темном пиджаке, расположившийся прямо за спинами тех двоих, что сидели на местах супругов Ибраевых, был никем иным, как чекистом. К ним же Бородин причислил и еще нескольких крепких мужчин, которые стояли в лестничном проходе и вместо того, чтобы смотреть на сцену, изучали зрителей. Взгляд одного из них даже скользнул по Бородину, но долго на нем не задержался — представить себе, что этот невзрачный мужчина с одутловатым лицом и в аляповатых очках в толстой роговой оправе является тем самым «кротом», которого они ищут, было совершенно невозможно.

А концерт тем временем набирал обороты. Каждая композиция сопровождалась лазерным шоу, которое добавляло лишнего эффекта к и без того прекрасной музыке этой группы, играющей в стиле синтипоп. Забыв на какое-то время о своих треволнениях, Головин целиком отдался этой космической музыке.

* * *

Парень, которого Шувалов саданул по голове кастетом, очнулся и, потрогав рукой рану на голове, поднялся на ноги. Голова гудела, а перед глазами плыли круги. Площадь вокруг была пуста, что ясно указывало на то, что концерт уже начался. И тут парень стал осматривать свои карманы и обнаружил, что все они вычищены, что называется, подчистую — в них не было ни билетов, ни денег в сумме трехсот рублей. Это был весь сегодняшний навар спекулянта, который он успел заработать во время двух концертов (первый состоялся еще днем). Держась за голову, парень направился к центральному входу. И там нос к носу столкнулся с майором милиции, который приходился ему… родным дядей. Именно он, майор Степан Полетов, имея блат в кассах «Олимпийского», снабжал своего племянника Леонида Кислякова билетами на концерты группы «Спэйс», чтобы тот «впаривал» их втридорога, а львиную долю с этих операций отдавал дяде-милиционеру. И так продолжалось на протяжении почти недели, пока шли концерты, принося организаторам этой аферы приличные деньги. Однако сегодня, во время последнего концерта, случилось ЧП. Это майор понял сразу, едва увидел перед собой окровавленного племянника.

— Что случилось, Ленчик? — играя желваками, спросил майор.

— Дядя Степан, какой-то хмырь меня ограбил, — честно признался парень.

— Когда это случилось?

— За пять минут до начала концерта. Он, наверное, внутрь забежал.

— Там сейчас тридцать пять тысяч зрителей — как ты его найдешь, дурень? — у майора буквально чесались руки, чтобы набить морду своему родственнику, но его останавливало то, что тот и без того выглядел неважно — кровью было залито не только лицо, но и дорогой джинсовый костюм.

— Много башлей у тебя было? — спросил майор после короткой паузы.

— Триста рублей плюс пять билетов.

— Едрить тебя через коромысло! — выругался милиционер и даже с досады ударил себя ладонью по ляжке.

— Мы можем его найти, — вновь подал голос Леонид.

— Каким образом — по громкой связи вызвать его на сцену?

— Нет, по моим билетам. Их у меня было пять штук, и я хорошо запомнил, на какие именно сектора они были.

— А номера рядов с местами ты случайно не помнишь? — с издевкой спросил у племянника его дядя.

Но слегка поразмыслив и поняв, что это единственный шанс найти грабителя, майор вынужден был согласиться с предложением родственника. Майор почти тридцать лет служил в милиции, много кого за это время успел «кинуть», но чтобы его вот так внаглую лишили трех сотен рублей, такое с ним происходило впервые. И спускать это какому-то пройдохе он не собирался.

— Ладно, сейчас пойдем в зал и будем обходить все секторы, которые ты запомнил. Только кровь утри — смотреть тошно!

И майор всучил племяннику платок, после чего они отправились в спорткомплекс искать грабителя, который лишил их неправедно заработанных денег.

К тому времени концерт был в самом разгаре — музыканты играли третью композицию. Искать грабителя майор и парень начали с первого сектора. Правда, едва они оказались в лестничном проходе и Леонид принялся пристально вглядываться в зрителей, к ним подошел мужчина в костюме и с рацией в руке. Это был один из контрразведчиков.

— В чем дело, майор? — спросил чекист у милиционера.

— Да вот у молодого человека деньги отнял кто-то из зрителей перед концертом — пытаемся отыскать, — честно ответил милиционер.

— Вы в своем уме — как вы его здесь отыщете — тут более тридцати тысяч человек? — искренне удивился чекист. — Давайте заканчивайте с этим делом.

— Еще пять минут и мы уйдем, — попросил майор.

Чекист еще какое-то время постоял рядом, после чего поднялся по ступеням наверх, тем самым разрешив продолжить поиски.

— Ну, что, Ленчик, не видать Красной армии? — спросил у племянника майор.

Тот лишь развел руками.

— Тогда пойдем в другой сектор — может в нем эта гнида сидит.

Однако и там незадачливый спекулянт никого не обнаружил. После этого они посетили еще три сектора, но и там их ждал все тот же результат. Оставался еще один, последний сектор. Именно там и сидел Олег Шувалов, причем его место находилось рядом с лестничным проходом. И если бы майор с племянником успели дойти до этого сектора, они бы наверняка обнаружили того, кого так усердно искали. Но им не повезло — в это самое время закончилось первое отделение концерта. После чего огромный зрительный зал разразился аплодисментами, провожая группу на перерыв. И тысячи людей поднялись со своих мест, чтобы размять ноги — кто-то отправился в буфет, кто-то в курительную комнату, а кто-то заспешил к туалетам.

* * *

Когда закончилось первое отделение, Игнатов и его спутницы встали со своих мест, поскольку Олеся захотела чего-нибудь покушать. В буфете продавали бутерброды и напитки, поэтому троица направилась именно туда. Пока Игнатов занимал очередь, Анастасия Шувалова решила сходить в дамскую комнату и пригласила с собой дочку. Но Олеся отказалась идти, поскольку все свои дела успела сделать дома перед отбытием на концерт. В итоге она осталась с Игнатевым, очередь которого уже приближалась. Наконец, купив несколько бутербродов и бутылку лимонада, Алексей с девочкой встали у свободного столика. Игнатов разлил в три бумажных стакана напиток и взял в руки бутерброд, когда внезапно увидел в толпе знакомое лицо. Присмотревшись, он узнал в проходящем мужчине… того самого регбиста, за которым столько времени безуспешно гонялся — Никиту Левко. Он был один и, пробираясь сквозь толпу людей, подозрительно оглядывался. Игнатов бросил взгляд в сторону дамской комнаты, надеясь, что Шувалова уже возвращается. Но ее, как назло, не было. А фигура регбиста тем временем уже скрывалась за спинами людей. И тогда Игнатов принял единственное правильное, как он считал, решение.

— Олеся, девочка, обещай мне, что ты никуда отсюда не уйдешь и подождешь маму, — обратился он к девочке.

— А вы куда, дядя Леша — тоже в туалет? — спросила девочка.

— Правильно, умница, — кивнул головой Игнатов и, погладив ребенка по голове, бросился вдогонку за регбистом.

И не успел он скрыться из вида, как к девочке подошел… ее отец — Олег Шувалов.

— Доченька, здравствуй! — поздоровался он с ребенком.

— Папка? Как ты нас нашел? — удивилась девочка, застыв с бутербродом в руке.

— Я специально приехал из Киева, чтобы увидится с вами. Я только что видел маму, она сказала, чтобы я тебя забрал с собой, — соврал Шувалов, который, давно наблюдая за троицей, прекрасно знал, куда ушла его бывшая супруга.

— А мама уже вернулась из туалета? — продолжала удивляться девочка, озираясь по сторонам.

— Нет, ей стало там плохо, и она решила уйти. Она ждет нас на улице. Пойдем, я отведу тебя к ней, — и Шувалов протянул к девочке руку.

Но Олеся, ошеломленная услышанным, никак не могла принять нужное решение. Все произошло так стремительно — побег дяди Леши, появление папы и долгое отсутствие мамы, что девочка, в силу своего возраста, просто не в силах была адекватно среагировать на происходящее. Тогда решение за нее принял отец. Он взял девочку за руку и потянул за собой. И малышка безропотно пошла за отцом.

Когда спустя минуту к этому месту подошла Шувалова, она не нашла ни Игнатова, ни дочери. Посчитав, что они, не дождавшись ее, отправились на свои места, она со спокойной душой отправилась в зал. Она даже не могла себе представить, что с этой минуты спокойная жизнь для нее закончилась.

В это самое время Игнатов метался среди зрителей в коридоре, пытаясь отыскать регбиста. Но тот будто сквозь землю провалился. Пробегав так около пяти минут и все безрезультатно, он вынужден был вернуться к той буфетной стойке, где оставил Олесю. Но ни девочки, ни ее матери там не оказалось. И также, как и пять минут назад у Шуваловой, и тени беспокойства не зародилось в душе у сыщика. И он отправился досматривать концерт, надеясь на то, что его дамы уже ждут его на своих законных местах.

* * *

Почти весь перерыв Бородин ходил неподалеку от четы, которая сидела на местах супругов Ибраевых, но все никак не мог улучшить момент, чтобы подойти и заговорить с ними. Во-первых, в качестве собеседника он хотел выбрать женщину, но ее спутник всегда был рядом, а во-вторых, он опасался попасться на глаза «топтунам», которые крутились неподалеку. В результате быстро пролетели пятнадцать отпущенных на антракт минут, а общение с дамой у Бородина так и не состоялось. Но он не терял надежды. И когда антракт закончился, и толпа людей направилась на свои места в зале, Александр пристроился по правую руку от дамы. В тот момент, когда они оказались в подтрибунном проходе, Бородин обратился к даме с вопросом:

— Извините, вы случайно не подруга Гульнары Ибраевой?

Женщина с удивлением посмотрела на незнакомца, но поскольку тот назвал имя ее подруги, ответила утвердительно:

— Случайно подруга, а вы кто?

— Я тоже ее приятель, — не поворачивая к собеседнице головы, ответил Бородин: — Вы не в курсе, куда она подевалась?

— Она легла на сохранение — несколько дней назад.

— В какой роддом, если не секрет?

— У метро «Электрозаводская».

— Спасибо, приятного вам просмотра, — простился с женщиной Бородин и свернул в сторону своего сектора.

Все, что ему требовалось узнать у этой женщины, он узнал.

Когда он усаживался на свое место, то обратил внимание на двух зрителей — мужчину и женщину, которые сидели чуть ниже него. Они о чем-то бурно разговаривали, после чего вскочили со своих мест и стали пробираться к выходу.

«Странная парочка — уходят с концерта «Спэйс» на половине представления», — подумал про себя Бородин, провожая уходящих взглядом. После чего сразу забыл о них, поскольку на сцене Дидье Маруани и его коллеги возобновили представление, начав исполнять очередную композицию — легендарную «Просто синий».

27 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Не успел Бородин приехать на работу и войти в свой кабинет, как на его столе зазвонил телефон. Подняв трубку, он услышал на другом конце провода знакомый голос Виталия Литовченко, который был явно чем-то озабочен:

— Привет, Саня, — поздоровался контрразведчик с другом, после чего спросил: — Слушай, тебя не затруднит зайти к нам сегодня на Лубянку?

— Хорошо, после работы буду, — стараясь сохранять спокойствие, ответил Александр.

— Нет, вечером будет поздно — надо прямо сейчас.

— Горит у вас что-то? — попытался пошутить Бородин, а сам мучительно размышлял о том, где он мог проколоться. Вчера на концерте или им удалось-таки каким-то образом разговорить Шухрата Ибраева.

— Еще не началось, но может, — продолжал вещать на том конце провода Литовченко. — Короче, тебя хочет видеть мой шеф.

— Хорошо, через десять минут буду, — пообещал Бородин и положил трубку на аппарат.

После чего в течение примерно минуты он неподвижно стоял у стола и, глядя в одну точку, прикидывал в уме план своих ближайших действий. Ведь если его хотел видеть сам начальник контрразведки Григорий Григоренко, дело принимало самый серьезный оборот. «Спокойно, Саня, попытайся рассуждать разумно, — попытался успокоить себя Бородин. — Почему ты решил, что тебя раскусили? Потому что тебе назначил рандеву сам шеф контрразведки? Так мало ли какие вопросы могут возникнуть у него к сотруднику сектора госбезопасности. Ведь если бы тебя раскусили, то вряд ли бы Виталий сюда позвонил. Тебя бы привели к Григоренко под белы рученьки пятеро дюжих молодцов, благо от Лубянки до нас пять минут пешим ходом. Так что успокойся и приди к Григоренко с холодной головой и без дрожи в коленках».

Придя к такому выводу, Бородин вышел из кабинета и закрыл его на ключ.

Когда спустя десять минут он вошел в другой кабинет — к начальнику контрразведки КГБ, тот сидел за столом и что-то писал. Увидев гостя, он поднялся со своего места и, подойдя к нему, поздоровался за руку.

— Извините за столь неожиданный вызов, Александр Терентьевич, но служба есть служба, — оправдываясь перед гостем, произнес главный контрразведчик.

— Я не в обиде, лишь бы толк был, — ответил Бородин.

— Толк будет, — сразу посерьезнел хозяин кабинета и тут же перешел к сути дела: — Вас не затруднит пройти со мной в одно место?

— Если ваша служба этого требует, то почему бы и нет? — согласился Александр.

Они вышли из кабинета и, дойдя до лифта, спустились на самый нижний уровень — на тот этаж, который располагался под первым. Это обстоятельство сразу насторожило гостя, поскольку он знал, что здесь находились кабинеты для допросов. Но виду он не подал.

Пройдя по длинному коридору, они вскоре вошли в один из тех самых кабинетов, про которые подумал Бородин. Это был небольшой бокс, где у стены стоял стол и два металлических стула, ножки которых были привинчены к полу. Предложив гостю сесть на дальний стул, сам Григоренко занял место во главе стола. И первое, что он сделал после этого — выдвинул верхний ящик стола и достал на свет кожаную папку. Ту самую, которую Бородин несколько дней назад передал Исааку Киршману и где был воропаевский доклад о переброске стока сибирских рек в Среднюю Азию.

— Вам знакома эта папка, Александр Терентьевич? — спросил Григоренко, глядя в глаза собеседнику.

В этот миг ни единый мускул не дрогнул на лице Бородина, который за долгие годы работы в разведке был научен держать себя в руках в самых экстремальных ситуациях — в 101-й школе КГБ их этому учили не один месяц. Поэтому он взял в руки папку, внимательно осмотрел ее со всех сторон и, вернув на стол, ответил:

— Эту папку я вижу в первый раз, Григорий Федорович.

— А вот этот доклад? — и Григоренко извлек из того же ящика листы с отпечатанным на машинке текстом.

И снова Бородин взял в руки извлеченный из стола вещдок и, полистав его, дал такой же отрицательный ответ.

— Тогда как вы объясните, что на этой папке, которую вы видите в первый раз, обнаружены ваши отпечатки пальцев? — задал главный контрразведчик вопрос, который Головин уже ожидал услышать, после всего увиденного здесь.

— В этом факте есть состав преступления? — искренне удивился Бородин.

— Его не было бы, если бы это была обычная папка и обычный доклад, коих существуют тысячи. Но дело в том, что это серьезные вещдоки, которые попали к нам в руки в ходе поисковой операции против одного особо опасного «крота».

— Ошибки быть не может? — глядя в глаза собеседнику, спросил Бородин.

— Вам ли не знать, Александр Терентьевич, что наши эксперты не ошибаются.

— Тогда на вашем месте, Григорий Федорович, я бы не верил ни одному моему слову.

Эта фраза, сказанная гостем так, как будто он признал свою вину и готов был принять самое суровое наказание, подействовала на Григоренко смягчающе. Его взгляд подобрел, уголки губ дрогнули.

— Поймите меня правильно, Александр Терентьевич, и не обижайтесь, — после короткой паузы возобновил разговор контрразведчик. — Я ознакомился с вашей анкетой и могу сказать, что она безупречна. Вы всегда были на хорошем счету в Комитете. Однако наличие ваших пальчиков на этой папке может перечеркнуть все ваши прежние заслуги.

— Неужели эта кожаная вещица действительно влипла в столь серьезную историю? — спросил Бородин.

— В очень серьезную, — кивнул головой контрразведчик. — И если вы не сумеете объяснить мне, каким образом на ней «нарисовались» ваши пальчики, ваше дело плохо.

— Я должен сделать это прямо сейчас, сию минуту?

Вместо ответа Григоренко взглянул на свои наручные часы и только потом произнес:

— У меня через двадцать минут начнется совещание. Поэтому у вас есть два часа, чтобы вспомнить историю ваших взаимоотношений с этой папкой. Если хотите, я могу распорядиться, чтобы вам принесли чай и бутерброды.

— Спасибо, но перед отъездом на работу я успел позавтракать.

— В таком случае, встретимся через два часа.

Сказав это, Григоренко забрал со стола папку с докладом и направился к двери. Но на самом пороге Бородин его окликнул:

— Григорий Федорович, поправьте ваши часы — они отстают ровно на четыре минуты.

Контрразведчик с удивлением посмотрел на Александра, после чего кивнул головой и вышел из кабинета, оставив гостя наедине со своими мыслями.

«Кажется, я влип, причем капитально, — подумал про себя Бородин, едва дверь за контрразведчиком закрылась. — И если за два часа я не найду выхода из этой ситуации, меня ждет провал. И Шараф-ака останется без ценного источника в тот самый момент, когда на кону не только его судьба, но и судьба всей республики».

27 июня 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

Генеральный секретарь сидел за столом и что-то писал, когда в дверь кабинета постучали. Это был Павел Лаптев, который пришел без вызова и явно не без дела — он принес генсеку несколько важных документов на подпись. Подписывал их Андропов не глядя, а Лаптев по ходу дела давал комментарии — сообщал, что за документ подписывается. Когда Андропов взялся за последний документ, на котором была «шапка» КГБ, Лаптев сообщил:

— С Лубянки пришел запрос на празднование 95-летия Андрея Павловича Федорова. Просят помочь выбить через Совмин дополнительные средства и осветить это дело в СМИ — на радио, по телевидению и в печати.

— Федоров, это который? — подняв глаза на помощника, спросил генсек.

— Тот, который участвовал в операции «Синдикат-2». Помните, с ее помощью наши коллеги сумели выманить сюда из Парижа Бориса Савинкова.

Услышав это имя, Андропов, естественно, сразу все вспомнил. Это была знаменитая контрразведывательная операция ГПУ, которая прямо вытекала из другой такой же операции — «Трест». Целью обеих было создание в Советском Союзе фальшивой организации антибольшевистского подполья «Монархическое объединение Центральной России» (МОЦР), чтобы выявить в СССР настоящих монархистов и антибольшевиков. Длились эти операции около пяти лет (1921–1926) и чекист Андрей Федоров играл в «Синдикате-2» одну из ключевых ролей. Именно он отправился за границу под видом члена центрального комитета партии «Либеральные демократы» Мухина, чтобы убедить Савинкова в существовании дееспособной подпольной организации в СССР и склонить его к сотрудничеству. При этом он проявил исключительную смелость, находчивость и самообладание, выдержав неоднократные проверки, в том числе под дулом пистолета, которые устраивал ему ближайший помощник Савинкова — бывший белогвардейский офицер Сергей Павловский, он же Серж, человек, которого даже его товарищи называли зверем за его жестокость.

Поставив свою подпись на последнем документе, Андропов откинулся на спинку кресла и, взглянув на Лаптева, произнес:

— А ведь это идея, Павел Павлович.

— Вы это о чем, Юрий Владимирович, — убирая документы в папку, спросил помощник.

— Я про эврику, которая меня посетила в связи с юбилеем Федорова. А что если и нам провести против Рашидова новую операцию «Трест» или «Синдикат» — назовите их как хотите?

— Предлагаете создать фальшивую организацию? — догадался Лаптев.

— Именно! — кивнул головой Андропов. — Чем мы хуже наших далеких предшественников? Они, конечно, были виртуозами своего дела, но и мы не лыком шиты. Как вы полагаете?

— Я думаю, что не лыком, — улыбнулся Лаптев.

— Тогда свяжитесь с Григоренко и обрисуйте ему наш замысел. Надо попытаться заманить Рашидова в этот капкан, с помощью которого мы попытаемся его дискредитировать, а также сделаем попытку добраться и до Джуры. Если у Григория Федоровича будут какие-то вопросы, тогда свяжите меня с ним. Впрочем, думаю, вопросов ко мне у него не будет — операцию «Трест» прекрасно знают все наши контрразведчики. И как это до сих пор эта идея не пришла нам в голову?

— Лучше поздно, чем никогда, — ответил Лаптев и добавил: — А вообще надо сказать спасибо Андрею Павловичу Федорову.

— Мы и скажем, достойно проведя его юбилей. Когда он, кстати?

— В конце августа.

— Надеюсь, что к тому времени наш собственный «Трест» завершится успехом.

27 июня 1983 года, понедельник. Пакистан, Исламабад, посольство СССР

В посольском конференц-зале яблоку негде было упасть — таким оказался интерес к выступлению Арьяна Ширвани, которое было заявлено как сенсационное. Впрочем, пришли в посольство не все — журналисты большинства ведущих западных газет, аккредитованные в столице Пакистана, демонстративно отказались приходить, поскольку уже прослышали, чем пахнет эта сенсация — разоблачением той «утки», которую эти самые издания запустили два дня назад. Поэтому основную часть СМИ представляли газеты коммунистической или левой направленности, как из Восточного блока (в том числе и из Советского Союза), так и из Западного. Последний был представлен такими изданиями, как французская «Юманите», итальянская «Унита», английская «Морнинг стар», американская «Дэйли уорд», шведская «Пролетарен», финская «Канзан уутисет», голландская «Ваархайд», вьетнамская «Нхан дан» и др.

Местное телевидение отказалось транслировать это мероприятие, однако Кабульское ТВ такое желание изъявило, как и ряд других телевизионных каналов все той же коммунистической направленности. По этому случаю в Кабуле перед телевизором собралось Политбюро ЦК НДПА во главе с Бабраком Кармалем, поскольку разоблачение фальшивки, которую запустил Запад, било не только по советским властям, но и по афганским.

Ровно в назначенное время советский посол Виталий Смирнов открыл пресс-конференцию, начав ее с предыстории того события, из-за которого, собственно, и было собрано это мероприятие:

— Уважаемые товарищи, дамы и господа! Мы собрали вас сегодня для того, чтобы рассказать правду о событии, которое случилось два дня назад в кишлаке Гарсалай на севере Афганистана. Как известно, западные СМИ раструбили на весь мир историю о том, что этот населенный пункт был атакован солдатами ограниченного контингента советских войск. В результате этой атаки погибли все жители данного кишлака — пятьдесят четыре человека, из которых двадцать пять человек — это мужчины средних лет и пожилого возраста, десять подростков от двенадцати до пятнадцати лет, двенадцать женщин от двадцати до шестидесяти лет и семеро детей от пяти до десяти лет. Многие из погибших зверски изуродованы, поэтому установить их личность весьма сложно. Во всяком случае в отношение шестнадцати человек это сделать до сих пор не удалось. Среди убитых оказался и один советский солдат — Константин Георгиевич Урюпин, тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения. Это обстоятельство и послужило поводом к тому, чтобы западные СМИ заявили о причастности к этой варварской акции Советской Армии. Но мы с самого начала отвергали такую возможность, упирая на то, что эту провокацию устроили враги законного афганского правительства — так называемые, моджахеды. Цель этой провокации понятна — дискредитация органов законной власти и частей ограниченного контингента советских войск, которые помогают этой власти строить и налаживать новую жизнь в стране.

Сделав короткую паузу для того, чтобы промочить горло минеральной водой из стакана, посол продолжил свою речь:

— Вчера в наше посольство обратился молодой житель кишлака Гарсалай Арьян Ширвани, который несколько месяцев назад покинул свой дом и перебрался в Исламабад, чтобы учиться здесь в Исламском университете. В кишлаке у него остались престарелый дедушка Хамид и несовершеннолетняя сестра Ариана. Судя по нашей информации, они погибли во время зверского нападения на кишлак. Сегодня Арьян Ширвани изъявил желание выступить перед широкой общественностью с заявлением по поводу того, кто может стоять за этим нападением. Я передаю ему слово.

И посол взглянул на сидевшего справа от него Ширвани, приглашая того к выступлению. И первое, с чего начал свой рассказ молодой человек — поднял над головой свой паспорт. Одновременно с этим на большом экране, который возвышался за его спиной, была воспроизведена та страничка из документа, где было указано, что его обладатель действительно является жителем упомянутого кишлака.

— Я — Арьян Ширвани, который родился в кишлаке Гарсалай, — объявил собравшимся молодой человек на хорошем английском языке. — Я покинул свой дом три месяца назад, надеясь на то, что вскоре перевезу сюда и своих родственников. Но два дня назад я узнал, что они убиты. Западные журналисты сообщили, что это дело рук шурави — советских солдат. Но я в это не верю. Я много раз бывал в мазари-шарифском гарнизоне и видел советских солдат своими глазами — они не способны на такое зверство. Они много раз приходили в наш кишлак, и никогда между нами не возникало каких-либо трений, разве что мелкие недоразумения, которые легко объяснить тем, что шурави гости в нашей стране и не знают наших обычаев. Поэтому я еще раз заявляю: это сделали не шурави.

Произнеся это, Ширвани замолчал, поскольку после этого вступления, как его предупредил посол, должно было начаться время вопросов со стороны собравшихся. И первым со своего места встала высокая и миловидная женщина в белом платье. Взяв в руки микрофон, она первой задала вопрос, обращаясь на английском языке:

— Я корреспондент газеты «Морнинг стар» Синди Томсон. У меня вопрос к господину Ширвани: кто, по-вашему, способен на такое зверское преступление?

— Кто угодно, но только не шурави — советские солдаты, — заявил Ширвани. — В моей стране идет жестокая гражданская война, когда брат идет на брата, сын на отца. Шурави помогают законному правительству наладить мирную жизнь, они не заинтересованы в этом зверстве. Искать надо среди тех, кто хочет эту мирную жизнь разрушить.

Следующий вопрос задал журналист французской газеты «Юманите»:

— Меня зовут Клод Франсуа, я хочу спросить господина Ширвани: как он собирается поступить дальше — останется здесь или вернется на родину, чтобы помогать новому правительству налаживать мирную жизнь?

— Я уже говорил, что приехал сюда, чтобы продолжить свое обучение, — ответил афганец. — Но после случившегося, я не собираюсь сидеть сложа я руки. Я хочу вернуться на родину: посетить свой разоренный кишлак и приехать в Кабул. Если, конечно, мне будет предоставлена такая возможность.

В это время в Кабуле, который разделяли с Исламабадом около пятисот километров, за этой трансляцией внимательно наблюдали члены Политбюро ЦК НДПА. Услышав это заявление из уст молодого афганца, лидер НДПА Бабрак Кармаль внезапно нарушил тишину в зале заседаний и обратился к своим коллегам по Политбюро:

— Как, товарищи, пойдем навстречу Арьяну Ширвани — поможем ему вернуться на родину?

— Конечно, поможем, — ответил за всех Гулям Панджшири, который возглавлял Союз писателей Афганистана. — Мне кажется, двух мнений на этот счет быть не может — такие люди нужны нашей стране.

Все члены афганского Политбюро, собравшиеся у телевизора, зашумели — и это был гул всеобщего одобрения. Никто из них не мог себе представить, что в эти же самые минуты пресс-конференцию смотрел заместитель резидента ЦРУ Хью Лессарт, который был доволен происходящим точно так же, как и члены афганского Политбюро. Операция, которую он назвал «Ала-ад-Дин», в честь тюрко-афганского султана, развивалась строго по задуманному им плану.

27 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Бородин стоял в углу запертого на ключ кабинета-бокса и мучительно размышлял о своем незавидном положении: «Итак, можно с уверенностью констатировать, что миссия Исаака Леонидовича Киршмана провалилась. Видимо, не зря я сомневался в этом человеке — не подходил он даже для такого не слишком сложного задания. Это не его брат Моисей, который обладал куда более решительным характером и осмотрительностью. Не случайно, видимо, он и на свет появился первым — вылез из мамки на пару минут раньше своего брата. Эх, Исаак Леонидович, что же вы наделали? Кстати, что с ним стало? Если бы он был где-то поблизости, то его наверняка свели бы со мной для очной ставки, чтобы не городить огород с моими пальчиками. Но его здесь нет. Тогда где он? В Риге? Но оттуда лету всего два часа. В больнице — лежит в коме? Или, может быть, в морге? Но если он погиб, то каким образом? Был убит при попытке к бегству? Или покончил с собой? Если это так, то я снимаю перед вами шляпу, Исаак Леонидович, и прошу у вас прощения. Ваша возможная смерть перевешивает любые ваши прегрешения».

Подумав об этом, Бородин подошел к столу и, присев на стул, достал из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет «Мальборо». Сам он никогда не курил, но сигареты постоянно носил с собой с конкретной целью — иногда они помогали ему завязать разговор с интересующими его людьми. Но теперь они пригодились ему для другого — помогали думать. Высыпав сигареты на стол, Бородин принялся сооружать из них некое подобие домика, громоздя одну сигарету на другую. Громоздил, а сам в это время продолжал размышлять о создавшейся ситуации:

«Мои пальчики на папке остались тогда, когда я передавал ее Киршману в Саду имени Баумана. В тот момент я и подумать не мог, что миссия Исаака Леонидовича может закончиться провалом. Ведь о ней никто не мог знать. Никто, кроме… Шухрата Ибраева. Вот и чекисты вчера на концерте «Спэйс» тоже объявились не случайно. Неужели ему все-таки сумели развязать язык? Что же с ним для этого проделали, если даже такой человек-кремень сломался? Может, воспользовались ситуацией с его беременной женой? Или проделали нечто иное? Впрочем, какая теперь разница, если мои пальчики на папке потянут меня на дно ровно через — и Бородин взглянул на свои часы — один час сорок минут. Если, конечно, за это время я не сумею найти достойного оправдания. Как же его найти?».

В этот миг монументальная конструкция из сигарет, воздвигнутая Бородиным на столе, развалилась. И он принялся сооружать ее снова, попутно продолжая свои размышления:

«Надо в подробностях припомнить, что происходило со мной в те несколько дней до отъезда Киршмана в Ригу. Может, в этих подробностях я сумею найти зацепку для своего оправдания. Но зацепка должна быть убойная, поскольку здесь не дураки сидят — они в туфту не поверят. Их на мякине не проведешь и за понюшку табака не купишь. Ведь на меня не кто-нибудь, а сам главный контрразведчик Григорий Федорович Григоренко «наехал». А это человек легендарный — с достойной биографией. Впрочем, стоп!..»

В этом месте Бородин буквально оцепенел, поймав себя на том, что ему в голову внезапно пришла мысль, которая может быть той самой соломинкой, за которую хватается утопающий. Он даже прекратил мастерить конструкцию из сигарет и, встав со стула, принялся размеренно ходить по кабинету, продолжая размышлять уже на ходу:

«А ведь до Григоренко я сам кое на кого наехал. Причем не в фигуральном виде, а в самом что ни на есть настоящем. Было это, если мне не изменяет память, как раз за день до нашей встречи с Киршманом в Саду имени Баумана. Я в тот вечер должен был встретиться с Цинёвым на Минском шоссе, поэтому торопился с работы домой — надо было переодеться и изменить внешность. Я ехал по Китайскому проезду и поворачивал на Москворецкую набережную у гостиницы «Россия». И тут на дорогу, напротив церквушки, прямо мне под колеса, выбежал пожилой мужчина. Я едва успел затормозить, но правым бампером все-таки слегка задел бедолагу. Он упал, я выскочил из автомобиля и бросился к нему на помощь. К счастью, все обошлось — бедняга даже царапины не заработал, отделавшись лишь дыркой на левой брючине. К нам подошел гаишник, дежуривший возле гостиницы. Я в это время помогал пострадавшему собирать его вещи на асфальте. У него в руках был чемодан-дипломат, который после падения открылся. Вещей было немного, какая-то мелочевка. Но почему бы среди них не оказаться кожаной папке? Тем более, что милиционер подошел уже в самом конце и видеть всех вещей никак не мог. Точно — у пострадавшего была папка! Я ее поднял с асфальта и положил в дипломат. После чего гаишник объяснил пострадавшему правила уличного движения: дескать, негоже перебегать улицу в неположенном месте. Милиционер, как мне помнится, молодой парень лет двадцати пяти, причем он слегка картавил. Именно так — у него была слабая дислалия. Я еще подумал, что картавь он сильнее, и не видать бы ему службы в органах. Он взглянул на мои документы, отдал честь и отпустил с богом. Если понадобится, то найти этого парня не составит большого труда. А вот пострадавшего уже не найдешь — он упорхнул, даже не представившись и не показав стражу порядка своих документов. Слава богу, что милиционер не стал его мурыжить, пойдя навстречу его пожилому возрасту. Поэтому скажем этому незнакомцу огромное спасибо. Если бы не он, то шансов выбраться отсюда у меня не было бы никаких».

Головин снова уселся на стул и, уже ни на что не отвлекаясь, вновь начал создавать из сигарет одному ему понятную конструкцию. До прихода главного контрразведчика оставалось чуть больше часа.

27 июня 1983 года, понедельник. Австрия, Вена, дворец Хофбург и особняк у Стефансплац

Старейший сотрудник английского Форин-офиса Милфорд Солсбери стоял в одном из залов сокровищницы замка Хофбург (бывшей зимней резиденции австрийских Габсбургов) и разглядывал главную достопримечательность — святой артефакт христиан Копье Судьбы. Согласно Евангелию от Иоанна, именно это копье римский воин Лонгин вонзил в подреберье Иисуса Христа, распятого на кресте. Рядом с Солсбери остановился мужчина примерно одного с ним возраста в строгом двубортном костюме и вслух, на чистейшем английском, произнес строки из Евангелия от Иоанна:

— Но, придя к Иисусу, как увидели его уже умершим, не перебили у него голеней…

А закончил эту строку уже Солсбери:

— … но один из воинов копьем пронзил ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода.

Это был пароль, с помощью которого его обладатели узнали друг друга. После этого англичанин, не поворачивая головы к незнакомцу, спросил:

— Как мне вас называть?

— Зовите меня генерал Волков, — ответил мужчина, явно назвав не подлинное свое имя.

После этого они оба двинулись к выходу из сокровищницы.

Выйдя на улицу со стороны Национальной библиотеки, они двинулись по площади святого Иосифа к церкви августинцев.

— Давно не бывали в Вене? — первым возобновил разговор англичанин.

— Около десяти лет, — ответил генерал. — Но Вена это город, который мало меняется.

Генерал впервые посетил столицу Австрии в середине 50-х, когда работал заместителем начальника здешней резидентуры КГБ (им тогда был Федор Шубняков, который действовал под прикрытием должностей начальника отдела информации аппарата Верховного комиссара СССР в Австрии, затем — советника посольства СССР). А десять лет назад генерал Волков приезжал в Вену в качестве инспектора — проверял нелегальные резидентуры КГБ в Австрии, Италии, Швейцарии, Франции и Бельгии под видом американского антиквара. Солсбери об этом знал, поскольку МИ-5 оперативно снабдила его этой информацией, и свой вопрос он задал не случайно — хотел проверить, будет ли его собеседник этот факт от него скрывать. Но тот ответил честно, что понравилось англичанину. Впрочем, была еще одна поездка генерала Волкова в Вену, недавняя — она случилась в феврале этого года, но про нее в МИ-5 ничего не знали и, значит, не знал про нее и Солсбери.

— Подышим воздухом или сразу отправимся на встречу? — спросил англичанин.

— Думаю, дело не ждет, а свежий воздух от нас никуда не денется, — ответил генерал.

И они зашагали к серебристому «Вольво», который дожидался их за углом церкви августинцев.

Ехать оказалось недолго. Англичанин привез гостя в трехэтажный особняк неподалеку от Стефансплац. Они поднялись на второй этаж, где их уже дожидались двое других участников встречи. Это были американцы — сенатор Колин Стаффорд и заместитель директора Разведывательного управления ЦРУ Майкл Харрис. Они сидели в креслах возле незажженного камина и о чем-то тихо беседовали. При виде вошедших, они поднялись и за руку поздоровались с каждым. После чего все четверо расселись у камина и англичанин, взяв с передвижного столика бутылку русской водки, отвинтил с нее крышку и произнес:

— Поскольку среди нас человек из России, предлагаю отметить эту встречу доброй чаркой русской водки.

На что Волков ответил:

— Советую много не наливать, поскольку разговор у нас пойдет серьезный.

Все улыбнулись этой шутке и, выпив свои символические порции, приступили к беседе.

— Генерал, как самочувствие мистера Андропова? — задал англичанин вопрос, который интересовал всех участников этой встречи.

— Пока без изменений, но это дело ближайшего времени, — ответил Волков. — Подагра, которой он страдает вот уже не одно десятилетие, способствовала полной деструкции обеих почек и полному прекращению их функций. Все идет к тому, что Андропову, чтобы продлевать себе жизнь, придется применять аппарат «искусственная почка» уже не эпизодически, а постоянно. И недавно этот аппарат ему был доставлен из заграницы.

— Насколько я сведущ в медицине, но на свете существует множество людей, которые не только живут, но еще и путешествуют с таким аппаратом в течение пяти, а то и семи лет, — отреагировал на это сообщение Стаффорд.

— Андропов — это совершенно иной случай, — переводя взгляд на американца, ответил Волков. — Поэтому на днях было принято решение пригласить к нему из Америки профессора Рубина.

Услышав эту новость, американцы обменялись короткими взглядами, что не укрылось от внимания генерала — он понял, что это сообщение стало для них открытием.

— Получается, что до конца года Андропов может и не дожить? — спросил Харрис.

— Такой вариант не исключен, — кивнул головой генерал. — Максимум это может случиться в начале следующего года.

— Уже есть кандидат на его место? — вновь вступил в разговор англичанин.

— Партаппарат ставит на Константина Черненко, — сообщил Волков.

— Но он же старше Андропова на три года, да и со здоровьем у него дела тоже обстоят неважно, — заметил Стаффорд.

— У Черненко слабые легкие — его мучает застарелая астма, — ответил генерал. — Однако дела у него в этом плане обстоят намного лучше, чем у Андропова.

— Значит, нашего человека протащить на пост генерального секретаря пока не удастся? — задал новый вопрос англичанин.

— Если вы имеете в виду Михаила Горбачева, то мой ответ будет отрицательным, — практически с ходу ответил генерал. — Мы тоже ставим на эту кандидатуру, но консервативная часть аппарата, напуганная действиями Андропова, не позволит в ближайшее время привести к власти молодого кандидата. Тем более, что он птенец гнезда Юрия Андропова.

— Но удастся ли это сделать после ухода Черненко? — вновь подал голос Харрис.

— В наше время ни в чем нельзя быть уверенным, но у него больше шансов стать генсеком, чем, к примеру, у Григория Романова, — перевел свой взгляд на американца генерал. — Впрочем, одно я могу сказать уверенно: мы не допустим того, чтобы Романов пришел к власти.

— Это обнадеживает, — улыбнулся на эти слова англичанин. — Тем более, что значительная часть нашего истеблишмента ждет прихода к власти именно такого человека, как Горбачев. Мы достаточно хорошо его изучили и он нас устраивает. Поэтому вы можете передать своим коллегам, которые готовят его пришествие, что здесь их действия найдут самое глубокое понимание и поддержку. Я полагаю, что и наши американские партнеры разделяют эту точку зрения.

Произнеся это, англичанин взглянул на американцев, и те в ответ согласно кивнули головами. Между тем Солсбери продолжил:

— Однако у власти в Кремле пока находится Андропов и очень важно, чтобы он тоже подготовил удобную почву для нашего кандидата. Мы пристально наблюдаем за его действиями и в основном они не вызывают у нас беспокойства.

— А вот мистер Гарриман думает иначе, — прервал плавную речь англичанина Стаффорд. — По нашим сведениям во время своей последней встречи с Андроповым он высказал ему некоторые претензии.

— Мистер Гарриман влиятельный политик, но он играет в свою игру, — ответил на эту реплику Солсбери. — Те круги, которые за ним стоят, на данный момент не являются нашими союзниками, но они также не являются и нашими противниками. Более того, если ситуация будет развиваться так, как нам обрисовал ее мистер Волков, то у нас больше шансов стать с Гарриманом союзниками, чем врагами. Ведь Черненко вряд ли их устроит на посту генсека. А вот Андропов и его «птенцы», как верно заметил генерал, их вполне могут устраивать.

— Согласен, — кивнул головой Волков. — К тому же, если даже Гарриман и его круги станут нам врагами, всегда можно исходить из изречения Фридриха Ницше: «Лучшее оружие против твоего врага — это другой враг».

— Однако вернемся к Андропову и его деятельности, — вновь заговорил Солсбери. — Как вы относитесь, генерал, к тому, что он делает во внутренней политике? Способствует ли это унавоживанию почвы для прихода к власти Горбачева и его команды? Спрашиваю вас об этом потому, что вы наблюдаете за этим изнутри в отличие от нас, вынужденных взирать за этим со стороны.

— Я уверен, что деятельность Андропова идет во благо именно Горбачеву, а не консервативно настроенному партаппарату, — тут же отреагировал на вопрос Волков. — Консерваторы хотят заморозить ситуацию, оставить все, как есть. Андропов пытается что-то изменить, но действует строго в рамках своих эмпирических воззрений. Вообще последним марксистом, возглавляющим нашу партию, был Сталин. Все остальные ее руководители — это чистые эмпирики, не знающие марксизма и полагающиеся исключительно на меры административного характера. Вот и Андропов из их числа. Все его действия, направленные на укрепление производственной дисциплины, борьбу с коррупцией — это все, как у нас говорят, мертвому припарки. Эффект от этого незначительный и краткосрочный. Не решается главная задача — выбор технической основы для совершенствования планового производства. В свое время академиком Глушковым был предложен проект единой системы управления народным хозяйством на базе вычислительной техники — ОГАС. Но эту идею похерили и сегодня даже реформатор Андропов о ней не вспоминает. Вместо этого он объявляет борьбу с коррупцией, но бьет вовсе не в том месте, в которое надо бить.

— Вы имеете в виду его направление удара в сторону Средней Азии? — прервал плавную речь генерала Харрис.

— Именно. Наша теневая экономика более всего развита не в центральных регионах, а на периферии. Доля доходов от нее по приблизительным подсчетам составляет около тридцати процентов всех доходов городского населения в масштабах страны. При этом в Российской Федерации она приближается к среднему значению по стране, а в таких регионах, как Белоруссия, Молдавия и Украина среднее ее значение варьируется в пределах сорока процентов. А вот на Кавказе и в Закавказье эта цифра достигает пятидесяти процентов. В одной Армении среди этнических армян этот показатель равен шестидесяти пяти процентам — колоссальная цифра.

— Насколько я знаю, Средняя Азия тоже не отстает в этом плане, — внес свою ремарку Солсбери.

— Правильно, но там значительная доля теневой экономики опять же принадлежит кавказцам и людям из их круга, — сообщил Волков. — А Андропов, давая команду начать чистки в Узбекистане, поставил целью кавказцев не трогать, чтобы не посягать на их разветвленные связи, как внутри страны, так и за ее пределами. Вместо этого он собирается основательно почистить высшую номенклатуру Узбекистана, чтобы расчистить плацдарм для ее широкой капитализации. Кавказ и Закавказье он трогать не будет, что нас вполне устраивает — ведь Горбачева поддерживают именно представители этих регионов.

— Но Черненко, как мы знаем, решил поддержать Рашидова, — вернулся в разговор Стаффорд. — У него есть на кого опираться?

— За него выступает часть партаппарата и ряд силовиков — военная контрразведка и некоторые высшие чины Министерства обороны. Не скрою, это серьезная сила, которая вполне может перевесить чашу весов в сторону победы Рашидова. Но если это случится, то это будет пиррова победа.

— Почему? — почти одновременно спросили оба американца.

— Как только Андропов уйдет, Черненко встанет перед дилеммой — чью сторону взять. Если он продолжит поддерживать узбеков, тогда придется браться за кавказцев, а, значит, и за Горбачева. И вот здесь решающее значение будут иметь ваши действия. Если вы его поддержите, Черненко и его люди не посмеют свернуть атаку на узбеков.

— Мы же сказали, что наша поддержка Горбачеву будет безоговорочна, — напомнил свои слова, сказанные им еще в начале беседы, Солсбери. — Тем более, что мусульманский фактор очень актуален в сегодняшнем миропорядке. Мусульмане должны стать тем жупелом, которым мы в будущем будем пугать наших детей.

— Значит, на волне узбекских разоблачений Горбачев придет к власти. И получит возможность пользоваться этим на протяжении долгого времени, тем самым убивая двух зайцев сразу: отведет удар от своих союзников и продолжит дальнейшую капитализацию страны, сводя ее к более радикальной версии.

— Для последнего есть предпосылки? — задал новый вопрос Стаффорд.

— Я же вам говорил, что Андропов активно унавоживает для этого почву. На его даче под Москвой работает целая группа людей, которая верстает планы по этой самой капитализации. Кроме этого, видный экономист Степан Ситарян из союзного Госплана с целой группой экспертов отправился в Польшу, чтобы заимствовать их опыт и заодно способствовать скорейшей отмене военного положения в этой стране.

— А кто входит в андроповскую «дачную» группу? — поинтересовался Харрис.

— Вы их всех хорошо знаете: Арбатов, Бовин, Яковлев.

— Последний — это не тот, что работал послом в Канаде? — вскинул брови Солсбери.

— Он самый.

— Это хороший знак, — расплылся в улыбке англичанин. — С этим человеком можно иметь дело. Было бы очень хорошо, если бы он вошел в команду Горбачева.

— А он в нее и так входит — это же именно Горбачев посоветовал Андропову вернуть его из Канады в Москву, — сообщил генерал новость, которую англичанин, судя по всему, не знал.

Что касается американских участников разговора, то для них эта новость не была секретом, о чем, кстати, генерал догадывался. Он был прекрасно осведомлен о том, что ЦРУ «вело» Яковлева еще со времен его стажировки в Колумбийском университете в 1959 году. Андропов об этом знал, но предпочел не отправлять Яковлева в отставку, а ввел его в круг своих единомышленников.

— За эту новость обязательно стоит выпить, — предложил англичанин, и его рука вновь потянулась к бутылке с русской водкой.

И все участники этой конфиденциальной беседы данную инициативу охотно поддержали.

27 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Спустя ровно два часа после своего ухода Григоренко снова появился в кабинете-боксе, где все это время находился Бородин. Как заметил Александр, шеф контрразведки выглядел озабоченным — видимо, совещание, на котором он присутствовал, поставило перед ним новые проблемы. Впрочем, свою озабоченность сам Григоренко объяснил иначе, задав Бородину неожиданный вопрос:

— Александр Терентьевич, с вами так бывает — вы встаете утром, а к вам привязывается какая-то мелодия, которая неотвязно следует за вами потом весь день?

— Конечно, бывает — например, сегодня меня с утра преследует песня Аллы Пугачевой «Миллион алых роз», — охотно откликнулся на этот вопрос Бородин. — Просто с ума меня сводит. А вас какая мелодия донимает?

— Название этого коллектива я не знаю — не специалист, — присаживаясь на стул, сообщил Григоренко. — Вчера смотрел «Утреннюю почту», а там как раз одну из ее композиций показывали. Этот ансамбль у нас в Москве гастролирует — кажется, он из Франции.

— Так это группа «Спэйс» Дидье Маруани, — сразу догадался Бородин, причем он также понял, что таким образом собеседник перекидывает мостик, чтобы попытаться прощупать его относительно возможного вчерашнего посещения спорткомплекса «Олимпийский». И он не ошибся, поскольку Григоренко спросил:

— Вы так быстро сориентировались — видимо, являетесь большим поклонником такой музыки?

— Обожаю «Спэйс», даже их пластинку купил — «Волшебный полет» называется, — охотно согласился с этим выводом Бородин. — Однако на их концерт вырваться так и не смог — именно на этой неделе работы было выше крыши. Поэтому все последние вечера пришлось провести дома. Вы же знаете моего шефа Владлена Игнатьевича — с ним не забалуешь.

— Да, я наслышан о строгости вашего руководителя, — кивнул головой Григоренко.

После чего обратил внимание на конструкцию, которую соорудил на столе из сигарет Бородин.

— А это что за архитектурное сооружение? — не скрывая своего удивления, поинтересовался шеф контрразведки.

— А это вы сами виноваты, Григорий Федорович, — улыбнулся Бородин. — Задали мне такую головоломку, что мне пришлось, дабы сосредоточиться, сложить сию конструкцию.

— И каковы успехи? — перевел взгляд на собеседника Григоренко.

— Как видите, дом стоит, а, значит, и мои умственные потуги тоже оказались не напрасными. Я вспомнил, при каких обстоятельствах мои пальчики могли нарисоваться на той злополучной папке.

— И что же вы вспомнили?

— Чтобы подтвердить мою версию вам придется вызвать сюда инспектора ГАИ, который дежурил вечером в минувшую среду, двадцать второго июня, на углу Китайского проезда и Москворецкой набережной, — начал свой рассказ Бородин. — Я возвращался по этому привычному маршруту с работы домой и под колеса моего «Жигуленка» внезапно бросился какой-то пожилой мужчина, перебегавший улицу в неположенном месте. Реакция у меня хорошая, поэтому в последний момент я успел затормозить, но правым бампером слегка все-таки задел бедолагу. Он упал, я выскочил из машины ему на помощь. К счастью, у него даже ссадин не было — все обошлось лишь дыркой на коленке. Но у мужчины был в руках дипломат, который упал на землю и от удара открылся. Из него выпали какие-то вещи, в том числе, насколько я помню, и какая-то папка. Вполне возможно, это была та самая, что показали мне сегодня вы — я ее тогда не очень запомнил, учитывая мое волнение в связи с произошедшим инцидентом. В этот момент к нам подошел гаишник. Молодой парень лет двадцати пяти в форменном кителе. И я запомнил, что он слегка картавил — такая легкая степень дислалии. Он сделал мужчине замечание и отпустил его с миром, так как тот был человеком в возрасте и куда-то очень торопился. Я показал милиционеру свои документы, перекинулся с ним парой фраз и уехал. Вот такая история. Единственная, которая произошла со мной в последние дни и могущая объяснить происхождение моих пальчиков на той злополучной папке. Больше я ничего вспомнить не могу в свое оправдание.

Закончив свой рассказ, Бородин замолчал и, глядя на своего собеседника, стал ожидать его реакции. Она последовала достаточно скоро.

— А вы не обратили внимание, милиционер не потребовал у того бедолаги документы? — спросил шеф контрразведки.

— По моему, потребовал, — соврал Бородин, чтобы оставить надежду своему собеседнику и заставить его поспешить с поисками гаишника. — Впрочем, точно я не помню, поскольку я в этот момент закрывал дипломат, а замок никак не закрывался, и мне пришлось с ним повозиться. А милиционер в это время занимался тем бедолагой.

Выслушав это объяснение, Григоренко задумался, уставившись на конструкцию из сигарет. Наконец, он снова взглянул на Бородина и подвел итог их разговору:

— Ну, что же, давайте поищем того гаишника, тем более, что сделать это будет не так трудно. Но вы уж извините меня, Александр Терентьевич, только вам придется еще какие-то время посидеть в этом кабинете. Если хотите, я распоряжусь по поводу бутербродов.

— И еще, если можно, кофе, — попросил Бородин. — Под него мне будет легче построить еще какой-нибудь сигаретный новострой.

27 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Не успел Исмаил Джавлонов войти в кабинет и сесть на стул, как сотрудник ташкентского ОБХСС Мардан Мукамов взял со стола газету и протянул ее вошедшему, сопроводив этот жест словами:

— Вы ведь давно прессу не читали, Ислам Икрамович?

— А что мне там вычитывать — как наша страна семимильными шагами топает в коммунизм? — усмехнулся Джавлонов.

— Про уверенную поступь в светлое будущее можете не читать, а прочтите то, что я пометил для вас фломастером, — продолжал настаивать Мукамов, держа газету в вытянутой руке.

Джавлонов еще какое-то время сидел неподвижно, после чего все-таки взял газету в руки и принялся читать то место, которое было помечено специально для него. Это было краткое сообщение о том, что на сессии облсовета в Бухаре побывал и выступил с речью второй секретарь ЦК КП Узбекистана Терентий Осетров. Дважды прочитав эту фамилию и должность, которую занимал ее обладатель, Джавлонов, наконец, поднял глаза на следователя.

— Если не верите, то можете посмотреть еще на дату — это свежая газета, — внес следователь уточнение, которое развеивало окончательные сомнения его собеседника. — Так что мое утверждение о том, что Грекова снимут, как видите, сбылось. Теперь очередь за Мелкумовым.

— А его, значит, еще не сняли? — бросая газету на стол, спросил Джавлонов.

— Когда его снимут, будет уже поздно — вас «закатают» по полной программе без скидок на ваши чистосердечные признания. Поэтому начните это делать сейчас, пользуясь моей снисходительностью.

— А времени подумать вы мне, значит, больше не предоставите?

— Правильно мыслите, — кивнул головой Мукамов. — Итак, вы будете говорить или я оформляю вас по 86-й статье как злостного расхитителя соцсобственности, которому грозит «пятнашка» или «вышка»?

— И с чего мне лучше начинать?

— Я же говорил вам в прошлый раз — нас интересуют пути выхода на Шахиню и ее окружение.

— Но эти люди завязаны на кавказскую и закавказскую номенклатуру.

— Здесь или вне пределов Узбекистана?

— В основном в Грузии и Армении.

— Говорите яснее, Ислам Икрамович.

— Я имею в виду армянское министерство легкой промышленности и грузинский минторг.

— Вплоть до самих министров?

— А что вы имеете против того же Артема Кеворкяна? — искренне удивился Джавлонов. — Нам бы такого министра легпрома иметь не помешало. Он уже тринадцать лет в руководстве, так при нем трикотажное производство буквально расцвело. Столько филиалов фабрик в республике открылось, нам такое и не снилось.

— Эти, как вы выразились филиалы, а по-нашему — левые цеха — скупают за взятки у государственных предприятий сырье и штампуют из него «левый» ширпотреб и чаще всего не лучшего качества, — заметил Мукамов.

— Но покупатель, лишенный в магазинах и этого, рад и такому товару.

— Опять вы за старое, Джавлонов, — покачал головой следователь. — Вернитесь лучше к Геворкяну.

— А чего к нему возвращаться — он на короткой ноге с самим Брежневым. Они же вместе служили в годы войны в 18-й армии и Геворкян даже был ранен под Новороссийском. Так что забудьте про него.

— Тогда про кого мне надо вспомнить — кто завязан непосредственно на наших узбекских цеховиков?

— Один из заместителей министра — Варданян. Только и он недосягаем.

— А этот почему — тоже сослуживец Леонида Ильича?

— Нет, но его в семьдесят четвертом наградили орденом Ленина. В том году Армения стала победителем во всесоюзном соревновании легпромовских министерств, переместившись с пятнадцатого места аж на первое.

— За взятки что ли?

— Не без этого, конечно, но главным было не это — объем валовой продукции отрасли в оптовых ценах вырос тогда в три раза, в том числе и за счет «левака», который проходил как госзаказ. То есть цеховики тоже внесли свою лепту в этот процесс.

— И откуда вы так хорошо знаете армянские реалии?

— Я бывал там неоднократно и видел все собственными глазами. Можно мне водички?

И Джавлонов кивнул в сторону графина с водой, который стоял на подоконнике рядом с вентилятором. Следователь поднялся со своего места и, налив в стакан воды, протянул его допрашиваемому. Утолив жажду, тот поставил стакан на стол и продолжил:

— В Ереване есть шелковый комбинат, а здесь в Ташкенте живет цеховик Саркис Мурадян, который имеет выходы на Шахиню. Так вот, на комбинате выпускают нейлоновую ткань для производства парашютов. Но из этой же ткани можно производить и дефицитные нейлоновые рубашки и женские жакеты, которые в наших магазинах днем с огнем не сыщешь. Мурадян через Шахиню вышел на армянских чиновников из легпрома, которые помогают ему сбывать этот товар здесь, в Узбекистане. К примеру, они сдают в розницу двести рубашек, а директора магазинов указывают в накладных пятьдесят. Разницу в наличных отдают Мурадяну, а тот по цепочке энную часть этих денег отправляет в Ереван.

— Откуда они берут сырье? — прервал рассказ Джавлонова следователь.

— Как обычно — из неучтенной или якобы бракованной продукции.

— А в Армении эта цепочка как далеко простирается?

— Вплоть до республиканского ЦК — до его отдела легпрома, а то и выше.

— А МВД в этом замешано? — задал очередной вопрос Мукамов, прилежно записав показания Джавлонова в протокол.

— Естественно — я же говорил, что это почти государственная программа, только негласная.

— Кроме Мурадяна кого еще можете назвать?

— Вахтанга Георгадзе, который возглавляет отдел в нашем «Автоматторге» и отвечает за снабжение Ташкента газированной водой, квасом и пивом.

— Это тот Георгадзе, у которого отец был секретарем ЦК Компартии Грузии? — поинтересовался Мукамов, поднимая голову от протокола.

— Он самый, — согласно кивнул Джавлонов. — В прошлом году он заказал на рижском стекольном заводе «Коммунар» стаканы, дно и стенки которых на несколько миллиметров толще обычных. Это позволяет в двухсотграммовом стакане экономить двадцать грамм воды. Помимо этого, люди Георгадзе поменяли настройки дозаторов сиропа в автоматах и вместо пяти граммов сиропа автоматы теперь добавляют два-три грамма. На этих махинациях в месяц зарабатываются тысячи рублей, которые растекаются по всей республике, прилипая ко многим рукам.

— Ничего, эти руки мы скоро укоротим, — ставя точку в протоколе, произнес Мукамов. — А пока подпишите ваши показания, Ислам Икрамович, и идите отдыхать. А после обеда мы с вами встретимся снова, чтобы продолжить наше плодотворное сотрудничество.

И, протягивая Джавлонову шариковую ручку, Мукамов одновременно подвинул навстречу ему и протокол допроса, лежавший перед ним на столе.

27 июня 1983 года, понедельник. Москва, Орехово-Борисово, Ясеневая улица, квартира Алексея Игнатова

Открыв дверь ключом, Игнатов прошел в квартиру и застал Анастасию Шувалову в гостиной, сидящей на диване. Вот уже почти сутки женщина пребывала в подавленном состоянии после исчезновения своей пятилетней дочери Олеси. Все это время Алексей Игнатов, главный виновник этого происшествия, буквально места себе не находил, подняв на ноги чуть ли не всю московскую милицию. Да и сам он постоянно курсировал между домом и родным для него 160-м отделением милиции, пытаясь держать руку на пульсе этих поисков. И вот, в очередной раз вернувшись домой, он пришел не с пустыми руками. Присев на диван рядом с любимой женщиной, сыщик обнял ее за плечи и сообщил:

— Нашли буфетчицу, которая видела, как Олесю уводил какой-то мужчина. Судя по ее описаниям, это никто иной, как твой бывший — Олег Шувалов. Видимо, он приехал из Киева, каким-то образом узнал мой адрес и отследил нас в спорткомплексе. Так что успокойся — это никакой не маньяк.

— Но зачем он это сделал? — не скрывая своего удивления, спросила женщина.

— Наверное, таким образом он хочет вернуть вас обратно.

— Тогда почему он до сих пор не вышел с нами на связь? Или он увез ее обратно в Киев и хочет, чтобы я поехала следом?

Едва эта мысль пришла женщине в голову, как он тут же вскочила со своего места и заявила:

— Я должна срочно вернуться в Киев.

— Его там нет, — сообщил Игнатов. — Я еще вчера связался с Власом Оленюком, и он буквально час назад мне отзвонил — ся. Они проверили все адреса, где может быть твой бывший, но его нигде нет. Судя по всему, он еще здесь — в Москве или ее окрестностях.

— Но чего он хочет?

— Видимо, чего-то ждет. Или просто хочет нас помучить. Учитывая то, что ты мне о нем рассказывала, это вполне в его характере.

— И что же нам делать, Лешенька? — женщина снова опустилась на диван, с мольбой глядя на Игнатова.

— Ждать, Настенька, — взяв в свою руку ладонь возлюбленной, ответил сыщик. — С Олесей он ничего не сделает — она все-таки его дочь. Поэтому рано или поздно мы его обнаружим, либо он сам выйдет с нами на связь.

Не успело эхо от этих слов улетучиться, как в коридоре зазвонил телефон. Игнатов бросился к аппарату и, поднеся к уху трубку, услышал в ней голос Шувалова:

— Привет, мент — не устал меня искать?

— Я не тебя ищу, а девочку, — стараясь быть спокойным, ответил Игнатов.

— Она не имеет к тебе никакого отношения, поэтому брось свои поиски, — продолжал вещать Шувалов. — Это моя дочь, как и Настька, моя жена.

— Бывшая, — уточнил Игнатов.

— Теперь снова будет настоящая, — зло произнес похититель. — Так что передай ей, чтобы она хорошенько подумала — вернется она ко мне или останется с тобой, но без ребенка.

— Что ты хочешь этим сказать? — напрягся Игнатов.

— Так я тебе сразу и открылся, — не скрывая злорадства, произнес Шувалов. — Пока помучайтесь, а я вам еще позвоню, когда время придет.

И на другом конце провода послышались гудки, возвестившие об окончании разговора.

27 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Александр Бородин сидел в кабинете Григория Григоренко в окружении трех сотрудников контрразведки. Полчаса назад его снова привели сюда из подвального бокса, чтобы проверить его показания относительно того ДТП, которое произошло возле гостиницы «Россия». Для этого на Лубянку были вызваны двое сотрудников ГАИ, которые вечером во вторник двадцать второго июня несли дежурство возле гостиницы. Причем произошло это в разное время — один гаишник дежурил с четырех до семи часов, а второй — с семи до десяти. И хотя под описание Бородина подходил один из них, на всякий случай вызвали обоих.

Первым в кабинет вошел тот милиционер, который сменился с дежурства за несколько минут до того, как рядом с его постом объявился Бородин. Поэтому, когда гаишник стал внимательно вглядываться в лица четырех, сидевших перед ним мужчин, он никого из них не узнал. Григоренко, который руководил этим опознанием, поблагодарил стража порядка и, отпустив его, пригласил в кабинет другого. И когда тот вошел, Бородин сразу узнал в нем того самого парня, с которым он объяснялся по поводу своего случайного наезда на неизвестного мужчину.

— Вот этого человека я знаю, — осмотрев всех четверых сидевших перед ним мужчин, заявил гаишник, указав на Бородина.

— При каких обстоятельствах вы с ним познакомились? — поинтересовался Григоренко, стоявший неподалеку.

— В прошлый вторник я только заступил на дежурство, как на углу, напротив церквушки, произошло ДТП — этот мужчина сбил пожилого человека, который пытался перебежать дорогу в неположенном месте.

— Вы уверены в том, что это именно этот человек сидел за рулем?

— Уверен, — практически без запинки ответил гаишник. — Он ехал на светлых «Жигулях» и правым бампером ударил того человека. Я проверил у водителя документы — он был инструктором ЦК КПСС. К сожалению, его имя и фамилию я не запомнил, но вот лицо — очень хорошо. Да вы спросите его самого, — и гаишник повернулся голову к Григоренко.

— Мы его уже спросили — ваши показания сходятся, — кивнул головой шеф контрразведки. — Но вот что стало с пострадавшим?

— А ничего не стало — он отряхнулся и побежал дальше.

— И вы не стали проверять у него документы?

— Он очень торопился, к тому же был трезв и не вызывал серьезных нареканий, — пожал плечами милиционер.

— А как он выглядел, вы запомнили?

— Лет шестидесяти, среднего роста, седой и в очках. Чем-то похож на ученого.

— Чем же? — вскинул брови Григоренко.

— Такой же рассеянный.

— Если я вам покажу его фотографию, вы сможете его опознать?

В этом месте разговора Бородин впервые за это время сильно напрягся, хотя внешне это напряжение не было заметно — лицо Бородина по-прежнему оставалось бесстрастным.

— Я, конечно, попытаюсь, хотя не уверен, — ответил на вопрос контрразведчика гаишник.

Григоренко прошел к своему столу и, достав из его верхнего ящика фотографию Исаака Киршмана, протянул ее милиционеру. Тот в течение нескольких секунд смотрел на человека, изображенного на фото, после чего произнес:

— Вроде бы, похож.

— Так вроде бы или все-таки он? — продолжал допытываться Григоренко.

— Да, это он, — определился, наконец, с окончательным ответом гаишник.

— В таком случае, спасибо и не смею больше никого задерживать, — подвел итог этому мероприятию Григоренко.

Однако, когда все присутствующие направились к двери, шеф контрразведки произнес:

— А вас, Александр Терентьевич, я попрошу остаться еще буквально на пять минут.

Когда дверь за ушедшими закрылась, Григоренко подошел к Бородину и, глядя ему в глаза, произнес:

— Примите мои извинения за доставленные неудобства. Сами понимаете — служба.

— Понимаю, — кивнул головой Бородин.

— Перед своим начальством можете не отчитываться — я уже это сделал, — сообщил Григоренко.

— Спасибо, это очень кстати, учитывая нынешние строгие времена, — улыбнулся Бородин. — Я могу идти, Григорий Федорович?

— Конечно, до свидания, — и шеф контрразведки первым протянул руку для прощального рукопожатия.

Направляясь к двери, Бородин буквально затылком чувствовал, что хозяин кабинета буравит его спину своим проницательным взглядом. И этот взгляд однозначно говорил о том, что история взаимоотношений двух этих людей еще далека от своего завершения.

27 июня 1983 года, понедельник. Подмосковье, Рублево-Успенское шоссе

Правительственная «Чайка» мчалась по бетонному шоссе мимо лесного массива, над которым сияло закатное солнце. Андропов сидел на заднем сиденье у окна и, погруженный в свои мысли, молча наблюдал за этим пейзажем. Как вдруг на последнем повороте перед выездом на трассу, ведущую к даче генсека, Андропов заметил сиротливо стоявшего на обочине дороги седого старика в несуразном для этого времени года длинном, до пят, одеянии — балахоне. Он стоял, опершись обеими руками на кривой посох и выглядел так, как будто только что сошел с полотна древнего живописца. На какое-то мгновение взгляд Андропова встретился с взглядом старика, и будто молния пронзила сознание Генерального секретаря.

— Алексей, останови машину, — попросил Андропов водителя, берясь за ручку двери.

В следующую секунду он выбрался из «Чайки», а на порыв своих прикрепленных последовать за ним, остановил их легким взмахом руки. После чего неспешным шагом подошел к старику.

— Доброго дня вам, отец, — обратился генсек к старцу. — Куда путь держите?

— Неисповедимы пути Господни, сын мой, — ответил старик, не меняя позы. — Мой путь мне известен, а вот знаешь ли ты свой?

— Не знаю, отец, расскажите, если знаете.

— Видишь солнце, которое клонится к закату? — спросил старик, указывая кривым пальцем в небо. — Так и твой путь уже на излете. Он мог быть длиннее, но ты из тысячи возможных решений выбрал самое неверное.

— Какое же, отец?

— Ты разбудил ветер с Востока, который очень скоро сметет тебя с ладони Господней. А те, кого ты выбрал своими учениками, окажутся недостойными этого звания.

— И ничего нельзя изменить?

— Можно, если тебе удастся повернуть реки вспять и путь солнца на небе. Тебе это по силам?

— Нет, отец.

— Значит, оставь все, как есть. Ты уже заглянул в вечность и оставил свой след на ладони Господней.

— Спасибо, отец, я все понял, — и Андропов почтительно склонил голову перед стариком.

Все, что ему надо было узнать, он узнал.

27 июня 1983 года, понедельник. Узбекистан, Ташкентская область

Правительственная «Чайка» мчалась по бетонному шоссе мимо бескрайних хлопковых полей. Рашидов сидел на заднем сиденье у окна и, погруженный в свои мысли, молча наблюдал за вечерним пейзажем. Как вдруг на одном из поворотов, когда автомобиль сбавил скорость, его взгляд выхватил, сиротливо стоявшего на обочине дороги седого старика в поношенном стеганом халате. Он стоял, опершись обеими руками на кривой посох и выглядел так, как будто только что сошел с полотна древнего живописца. На какое-то мгновение взгляд Рашидова встретился с взглядом старика, и будто молния пронзила сознание первого секретаря.

— Николай, останови машину, — попросил Рашидов водителя и тут же добавил, обращаясь к охраннику, сидевшему на переднем сиденье: — Садулложон, останься на месте.

В следующую секунду Рашидов выбрался из «Чайки» и неспешным шагом подошел к старику.

— Салам аллейкум, ота, — обратился первый секретарь к старцу. — Куда путь держите?

— Неисповедимы пути Всевышнего, сын мой, — ответил старик, не меняя позы. — Мой путь мне известен, а вот знаешь ли ты свой?

— Не знаю, ота, подскажите, если знаете.

Прежде чем ответить, старик нагнулся и зачерпнул ладонью горсть горячего песка с обочины.

— Мы всего лишь песчинки на ладонях Всевышнего, — протягивая руку с песком в сторону собеседника, изрек старик. — Взгляни на этот песок — в нем мелкие песчинки перемешаны с крупными. Но дунет ветер, и сметет все эти песчинки с ладони в пустоту без разбора. Так и люди — все уйдут в вечность, независимо от своей величины.

— Я понял вас, ота, — кивнул головой Рашидов. — Но долог ли мой путь до того момента, когда Всевышний сметет меня со своей ладони?

— Это написано в твоих глазах, сын мой, — высыпая песок на землю, ответил старик. — Они полны тревоги, которая понятна — ты уже почувствовал на себе дуновение вечности. Но тебе не стоит бояться этого — ты уже оставил свой след на ладони Всевышнего.

— Спасибо вам, ота, — и Рашидов почтительно склонил голову перед стариком.

Все, что ему надо было узнать, он узнал.

Часть вторая И один в поле воин, или На ладони Всевышнего

1 июля 1983 года, пятница. Ташкент, улица Германа Лопатина, ЦК КП Узбекистана, кабинет Шарафа Рашидова

Взглянув сначала на фотографию в служебном удостоверении, а затем на человека, который сидел напротив, Рашидов удостоверился, что его сегодняшний посетитель — полковник Олег Петрович Овсянников — действительно является заместителем начальника Особого отдела КГБ по Туркестанскому военному округу.

— И давно вы работаете в этой должности? — спросил Рашидов, возвращая удостоверение его владельцу.

— С прошлого года — с тех пор, как мой предшественник Михаил Яковлевич Овсеенко отбыл в командировку в Афганистан. Но я хорошо знал нашего общего знакомого — Степана Ефимовича Белоножко, с которым мы служили в Сирии в шестьдесят седьмом. Когда потом мы с ним встречались, он всегда хорошо о вас отзывался.

Упоминание о Белоножко растопило лед недоверия между Рашидовым и его неожиданным посетителем, пришедшим к нему без всякого предупреждения. Даже сейчас, несмотря на пять лет, которые минули со дня смерти боевого генерала, который почти восемь лет (1970–1978) возглавлял Туркестанский военный округ, в памяти Рашидова навсегда запечатлелись строки (все до единой!) из предсмертного письма на его имя. В этом послании генерал писал:

«Дорогой брат Шараф Рашидович!

Дорогие Хурсана Гафуровна, Володя, Ваши дочери и зять, вся прекрасная большая семья! В этом последнем предсмертном письме я еще раз хочу сказать, что думаю и что говорил при жизни 10 лет, которые мы с Вами прошли рука об руку.

Дорогой Шараф Рашидович! В Узбекистане нет равных Вам по масштабам мысли, работоспособности, уму, развитию, таланту, умению организовать и повести за собой массы. Вы вышли из самой гущи народа и, как никто, цените дружбу и любите людей.

За 10 лет я убедился, как легко с Вами решать сложные вопросы, с какой заботой и любовью Вы относитесь к людям в военной одежде. В истории Узбекистана Вы оставите глубокий след, неизгладимый и незабываемый. Вы как океанский айсберг, только часть которого на поверхности.

Вся Ваша семья может служить примером и гордостью. Пусть Володя, которым я восхищаюсь, Хурсана Гафуровна и все Ваши близкие почитают это письмо, пусть помнят дети и внуки, какого я мнения был об их отце до последнего биения моего сердца.

Мне безгранично жаль, что приходиться прощаться с Вами. Но это неумолимо и неизбежно. Таков рок судьбы. Прощайте, самый дорогой мой человек, прощайте, вся Ваша семья.

По мне звонят колокола. А Вам и Вашей семье желаю огромных успехов, здоровья, счастья. Перед Вами грандиозные задачи, одна из которых повернуть воды Севера в наши края.

Обнимаю, Ваш С. Е. Белоножко».

— Какая проблема привела вас ко мне, Олег Петрович? — задал Рашидов вопрос, который его гость ожидал услышать.

Прежде чем ответить, полковник придвинулся поближе к столу и, понизив голос, сообщил:

— У меня деликатная проблема, которая касается ваших взаимоотношений с Москвой. Ваших напряженных с ней отношений, Шараф Рашидович. Мы знаем, что вам было предложено подать в отставку, но вы ее отклонили.

— Извините, кого вы подразумеваете под словом «мы»? — прервал речь гостя Рашидов.

— Мы — это люди, которые не одобряют избиения преданных делу партии людей. И речь идет не только о вас, Шараф Рашидович, но и других коммунистах, которые уже пострадали — были изгнаны за последнее время, как из нашей системы военной контрразведки, так и из других силовых структур, вроде МВД и Министерства обороны.

— Вы что — заговорщик? — напрягся Рашидов.

— Если вам так удобно меня называть, то я не против. Хотя на самом деле, мы люди, которые верно служим своей Родине и не хотим, чтобы это служение было разом перечеркнуто по воле недальновидных политиков. Кстати, ваше служение тоже могут перечеркнуть.

— Я кандидат в члены Политбюро и ни в каких заговорах не участвую, — твердым голосом заявил гостю Рашидов. — Поэтому я предлагаю вам покинуть мой кабинет и обещаю, что никому не стану говорить об этом нашем разговоре.

— Идя сюда, я предполагал подобный ответ, — продолжая сидеть на своем месте, ответил полковник. — Но прежде, чем уйти, я хочу вас предупредить — люди, которые жаждут вашей отставки в Москве и являются истинными заговорщиками. И они собираются нанести вам удар в самое уязвимое место — по вашей семье.

Услышав это, Рашидов невольно вздрогнул, однако собрал всю свою волю в кулак, и спросил:

— Что вы хотите этим сказать?

— Готовится покушение на вашего сына.

— На Ильхома? Откуда вам это известно? — и Рашидов всем телом подался вперед.

— Вы забываете, где я служу и на какой должности. По нашим каналам стало известно, что ваши противники собираются устроить вашему сыну автомобильную аварию. Точных сроков мы не знаем, но это должно случиться в ближайшее время. И еще. Над вашим человеком в Москве нависла не менее серьезная угроза — его жизнь тоже висит на волоске. Поэтому я и пришел к вам, чтобы предложить сотрудничество. Чтобы победить в этом противостоянии, вам необходимо опираться на любых союзников, которые готовы вам помочь. В противном случае, вас сомнут. Говорю вам это, как опытный контрразведчик.

Выдав этот монолог, гость замолчал, продолжая пристально смотреть на Рашидова. Но тот молчал, потрясенный услышанным. Тогда гость заговорил снова:

— Я понимаю, что вам трудно дать ответ сразу. Поэтому я сейчас уйду, а вы хорошенько подумайте над тем, что я вам сказал. И помните — время играет не за, а против вас. До свидания, Шараф Рашидович.

И полковник вышел из кабинета, оставив потрясенного Рашидова одного. Однако оцепенение первого секретаря длилось недолго. Затем он снял с телефонного аппарата трубку и набрал служебный номер своего сына Ильхома, который служил в КГБ. Не прошло и нескольких секунд, как на другом конце провода Рашидов услышал родной голос.

— Слава Богу! — вырвался из уст звонившего возглас облегчения.

— В чем дело, ота? — удивился Ильхом.

— Ты сегодня приехал на машине? — вместо ответа спросил Рашидов.

— Да, на ней. Но что с вами? — продолжал удивляться сын.

— Не задавай лишних вопросов и слушай меня внимательно, — обратился Рашидов к сыну. — Скоро я пришлю к тебе людей, чтобы они проверили твой автомобиль. Есть подозрение, что с ним могли что-то сделать. Так что в любом случае к нему не приближайся до приезда наших людей. Ты все понял?

— Хорошо, все сделаю, как вы сказали, — ответил Ильхом голосом, который выдавал в нем сильное волнение.

Положив трубку, Рашидов нажал кнопку селекторной связи, соединяющей с его секретарем и попросил:

— Майя Спиридоновна, пригласите ко мне Бойса Хамидовича. Немедленно!

И спустя несколько минут начальник охраны Рашидова сидел перед ним на том же стуле, на котором до этого восседал контрразведчик. И хозяин кабинета пересказал Иргашеву суть состоявшегося между ним и полковником разговора.

— Ильхома я уже предупредил, теперь надо то же самое сделать и с Джурой, — уведомил собеседника Рашидов.

— Может, это все-таки провокация, Шараф-ака? — высказал внезапное предположение Иргашев.

— Я тоже так сначала подумал и даже попытался выставить его из кабинета, — кивнул головой Рашидов. — Но потом решил, что какая-то правда в его словах есть. Ведь военную контрразведку возглавляет Цинёв, который давно находится в противостоянии с Андроповым.

— Но это же знают и люди, которые могли затеять эту провокацию, — продолжал сомневаться Иргашев.

— Не спорю, но они сорвали покушение на Ильхома.

— Мы еще не знаем, было ли оно на самом деле.

— Вот именно поэтому надо послать на Ленинградскую людей и тщательно осмотреть автомобиль моего сына. Если с ним что-то сделали, то это уже не шуточки — это игра по-серьезному.

— И все равно инсценировку нельзя исключать, — продолжал стоять на своем телохранитель.

— А если это все-таки правда, а мы не предупредим Джуру — это же будет на нашей совести, — покачал головой Рашидов. — А во-вторых, можно попросить его проверить информацию об этой подпольной организации — мифическая она или настоящая. Ему в Москве это легче установить. Так что сделай звонок Дервишу — пусть свяжется с Джурой.

В знак согласия Иргашев кивнул головой и встал со своего места, чтобы покинуть кабинет.

Весь этот разговор, от начала до конца, слушали на другой стороне улицы, сидевшие в автомобиле «Рафик» с тонированными стеклами полковник Олег Овсянников и двое людей из мелкумовской команды. Возможным это стало благодаря «жучку», который полковник, сидя перед Рашидовым, сумел ловко приладить к его столу с обратной стороны. И когда разговор в кабинете первого секретаря закончился, Овсянников снял наушники и, обращаясь к своим коллегам, с удовлетворением произнес:

— Кажется, колесо завертелось.

1 июля 1983 года, пятница. США, Лэнгли, штаб-квартира ЦРУ

Когда Майкл Харрис вошел в кабинет своего шефа — директора Разведывательного управления, тот стоял у оперативной карты и внимательно на ней что-то разглядывал. Заметив приход своего заместителя, директор вернулся в свое кресло и, пригласив гостя сесть напротив, протянул ему папку, сопроводив этот жест словами:

— К сожалению, я ошибался относительно того, что военные быстро пойдут нам навстречу. Впрочем, они уверяют, что задержка произошла по техническим причинам — им пришлось потратить много времени на розыск снимков того района Москвы, который запрашивал Мефисто.

Харрис взял в руки папку и, открыв ее, стал читать документ, лежавший сверху. В нем сообщалось, что шестнадцатого июня этого года спутник-шпион КН-II (он же «Замочная скважина») пролетал над Москвой в районе 13.40–14.00 часов по московскому времени. Того самого периода, о котором вел речь в своей шифровке агент ЦРУ Мефисто, работавший в Москве. Спутник-шпион сделал множество снимков, в число которых попал и район улицы Неглинная, где располагался ресторан «Узбекистан». Эти снимки лежали в папке под объяснительным документом, и Харрис принялся внимательно их рассматривать.

— Как я понял, Мефисто интересует тот человек, который вышел из здания ресторана? — спросил директор, заметив, что его заместитель перестал читать документ и добрался до фотографий.

— Именно так, — кивнул головой Харрис, рассматривая снимок, на котором был изображен некий мужчина, выходивший из запасного выхода ресторана и направлявшийся в противоположную от ресторации сторону. Однако куда именно он шел, так и не было понятно, поскольку других снимков, объясняющих это, в папке не было. Видимо, в это время спутник-шпион переместился в другом направлении.

— Будет ли Мефисто достаточно этих изображений, ведь лицо этого человека видно не четко? — вновь подал голос директор.

— Как говорят русские: «Чем богаты, тем и рады», — ответил Харрис, закрывая папку. — В любом случае, эти снимки надо в кратчайшие сроки переслать в Москву. Если этот человек и есть тот самый «крот», которого ищет русская контрразведка, то Мефисто и без четкого изображения лица этого человека — по другим внешним приметам — сумеет разоблачить его инкогнито.

1 июля 1983 года, пятница. Москва, Старая площадь, ЦК КПСС

Всю дорогу до Старой площади, куда его вызвал один из помощников Юрия Андропова — Владимир Шаповалов, председатель Комитета по физической культуре и спорту при Совете министров СССР Марат Грамов терялся в догадках, чем мог быть вызван этот визит. Телефонный звонок с вызовом случился вчера вечером, поэтому у Грамова было достаточно времени, чтобы глубоко поразмыслить на эту тему. Однако сколько он не напрягал свой ум, однако докопаться до причин своего сегодняшнего вызова так и не смог. Он даже хотел позвонить Михаилу Горбачеву — своему близкому приятелю еще со времен их совместной ставропольской жизни и человеку, который, собственно, и бросил его на спорт, переместив с должности заместителя заведующего Отделом пропаганды ЦК КПСС — чтобы выведать у него подробности этого вызова. Но вспомнив их последний разговор, где Горбачев призвал приятеля к большей самостоятельности на новом посту, Грамов решил его не беспокоить. «В конце концов, ничего вопиющего за эти два с половиной месяца, пока я сижу в новом кресле, не произошло, поэтому бояться мне нечего», — подумал Грамов. Однако порог кабинета помощника генсека он все же переступил с некоторым волнением, которое внешне, впрочем, ни в чем не выражалось.

Хозяин кабинета, мужчина примерно одних лет с Грамовым, восседал за широким письменным столом и читал свежую прессу. Как заметил вошедший, это была «Литературная газета». Поздоровавшись с гостем кивком головы, помощник жестом пригласил его сесть, после чего спросил:

— Вы сколько времени возглавляете спорткомитет, Марат Владимирович?

— С начала апреля, — последовал немедленный ответ.

— Значит, к статье Юрия Роста в «Литературке» отношения не имеете?

После этих слов у Грамова отлегло от души, поскольку упомянутая статья ему была знакома, но вышла она за два месяца до его прихода в Спорткомитете — в конце января. Называлась она «Игра в футбол» и речь в ней шла о возможных махинациях с результатами некоторых матчей чемпионата СССР с участием команд, которые претендовали на медали первенства.

— Вы помните подробности этой публикации или она вам незнакома? — задал очередной вопрос хозяин кабинета.

— Я, конечно же, читал ее, но с тех пор прошло много времени… — начал было отвечать Грамов, но собеседник жестом остановил его речь, после чего вновь взял в руки газету и принялся вслух зачитывать из упомянутой статьи наиболее острые места:

— «Порой мне кажется, что футболисты, тренеры, судьи и футбольные администраторы, играя между собой, нет-нет, да и превращают футбол в игру с нами, сидящими (все реже) на трибунах или у экрана телевизора. Смотришь игру и думаешь: если кому-то что-то известно о том, как игра должна закончиться, скажите нам сразу! Мы не будем тогда тратить время, следя за событиями, исход которых заранее решен…

Были открытия, были радости. Но были и загадки. Ну какой, скажите, оракул мог предсказать результаты двух последних особенно веселых туров чемпионата, когда выигрывали именно те, кому это было нужно? Абсурдной покажется любому уважающему себя предсказателю мысль, что «Черноморец» (которому в таблице ничто не угрожало) сознательно не сопротивлялся «Арарату». Что «Арарат», забив в ворота одесситов 6 голов и обеспечив себе пятое место, не особенно напрягался в матче с динамовцами Киева, которым нужна была только победа (киевляне и выиграли 3:2). Тем временем минчане чуть ли не впервые выйдя на искусственное поле, где постоянно тренируются их соперники, разгромили московских одноклубников со счетом 7:0, вызывающим, мягко говоря, смущение у оракулов.

Финальный матч «Спартак» — минское «Динамо», тоже 7 голов. Команда Лобановского ждала его исхода, закончив в Ереване матч на час раньше. В случае, если питомцы Бескова выигрывают, киевляне становятся чемпионами. Но «Спартак» не выиграл на своем поле. И в результате Эдуард Малофеев увел свою команду тоже с необходимой победой 4:3, опередив Лобановского на одно очко.

Наши замечательные спортивные телекомментаторы тем не менее обсуждали эти веселые матчи со всей серьезностью, не высказав никакого удивления их результатами. Чемпионат, как всегда, закончился на мажорной ноте».

Закончив чтение, помощник генсека отложил газету в сторону и, вновь обратив свой взор на гостя, произнес:

— Согласитесь, Марат Владимирович, статья острая, а вот реакции на нее со стороны футбольных чиновников до сих пор так и не последовало. А ведь наши люди привыкли к тому, чтобы на острые публикации следовали вразумительные ответы.

— Вы хотите, чтобы этим вопросом занялся Спорткомитет? — спросил Грамов.

— Именно так, — кивнул головой Шаповалов. — Пропесочьте руководство управления футбола и лично товарища Колоскова. Надо дать ему понять, что его ошибки не имеют срока давности и найдут суровую оценку даже постфактум.

— Может, заменить его другим человеком? — предложил Грамов неожиданный выход из этой ситуации.

С первых же дней своего нахождения на этом посту он невзлюбил Колоскова и теперь решил воспользоваться ситуацией, чтобы снять его с должности чужими руками.

— А вот с этим делом спешить не будем, — возразил гостю хозяин кабинета. — У товарища Колоскова большой опыт аппаратной работы, который тоже не стоит сбрасывать со счетов. И он всегда правильно реагировал на критику. А вот если это качество у него вдруг исчезнет, вот тогда мы подыщем на его место другого человека.

«Если Колосков им еще нужен, значит, это далеко не конец разговора», — сделал вывод из услышанного, Грамов. И он не ошибся.

— Марат Владимирович, мы с вами люди опытные и не один год на партийной работе, — продолжил свою речь помощник генсека. — Вы сколько лет проработали в этих стенах?

— С шестьдесят седьмого, когда попал сюда из Ставрополя на должность инструктора отдела пропаганды.

— Значит, отработали здесь шестнадцать лет — солидный срок. Поэтому буду с вами откровенен. Ваш предшественник товарищ Павлов слетел со своего поста, в том числе, и благодаря этой публикации. Проще говоря, он подставился — перестал ловить мышей. Согласитесь, когда даже посторонние люди видят ваши махинации, это явный прокол в работе. Значит, вам предстоит работать тоньше, если вы не хотите последовать вслед за товарищем Павловым. Вы в курсе, где он теперь работает?

В качестве ответа Грамов кивнул головой. Всем было известно, что Павлова отправили послом в Монголию — не в самую желанную страну для отбывания подобного рода ссылки.

— Футбол является одним из самых любимых видов спорта в нашей стране, поэтому мы не имеем права пустить его на самотек, — вновь вернулся к теме сегодняшнего разговора хозяин кабинета. — У нас в стране плановая экономика и футбол, как зрелище, является одним из ее составляющих элементов. То есть, он тоже должен развиваться по плану. Собственно, так обстоит дело везде. Просто на Западе футболом управляют через большие деньги, а у нас — через большую политику. Поэтому вы, Марат Владимирович, как министр спорта, должны это понимать. А теперь, после небольшого вступления, я позволю себе перейти к главной теме нашего разговора.

Сказав это, хозяин кабинета достал из той же газетной стопки, которая лежала на краю стола, еще одну газету. Как заметил Грамов, это был еженедельник «Футбол-Хоккей». Открыв его на нужной странице, помощник генсека продолжил свою речь:

— Вот передо мной свежая турнирная таблица чемпионата СССР по футболу. И что я вижу? На первом месте расположился одесский «Черноморец» с двадцатью двумя очками. На два очка от него отстает ташкентский «Пахтакор». Далее идут сразу три команды, набравшие по девятнадцать очков — минское «Динамо», ленинградский «Зенит» и вильнюсский «Жальгирис».

— Насколько я знаю, это результаты после четырнадцатого тура, а всего их у нас будет тридцать четыре, — внес нужное пояснение в эти размышления Грамов.

— Да, я понимаю, что впереди еще много игр и все может измениться, — кивнул головой помощник генсека. — Но все же позволю вас спросить: а если вдруг часть этих команд все-таки сохранит лидерство? Так ли нужны нам «Черноморец» или «Жальгирис» в качестве чемпионов страны или призеров? Ведь им в таком случае придется представлять нашу страну на международной арене.

— А кто тогда, по-вашему, может быть таким представителем? — задал прямой вопрос Грамов.

— Команды, регионы которых вносят значительный вклад в нашу экономику и политику, — ответил Шаповалов. — И Одесса с Вильнюсом в этот список явно не входят. Впрочем, есть мнение, что и московский «Спартак» тоже не должен стать чемпионом.

Это заявление не удивило Грамова. Он хоть и недавно занял пост главного спортивного руководителя страны, но царедворцем был искушенным. И прекрасно знал, кто негласно курирует «Спартак» в кремлевских верхах — Константин Черненко и Виктор Гришин. Люди, которые в составе Политбюро были главными оппонентами действующего генсека Юрия Андропова. Отсюда следовало, что этому клубу в текущем году чемпионом страны не стать, даже если он будет этого достоин. Как и киевскому «Динамо», куратор которого Виктор Щербицкий при Андропове угодил в опалу и боялся поднять головы. По слухам, в ближайшие дни на Украину должен был отправиться с инспекторской проверкой новый заведующий отделом оргпартработы Егор Лигачев, что явно не сулило Щербицкому ничего хорошего. Между тем Грамов пока не услышал от своего собеседника и названия той команды, которая должна была эти самые золотые медали завоевать. И хотя гостя подмывало спросить об этом напрямую, однако он счел за лучшее не торопиться. И был вознагражден за свое терпение — хозяин кабинета сам вывел разговор на эту тему:

— Думаю, будет перебором второй год подряд отдавать пальму первенства минскому «Динамо». Конечно, Белоруссия вносит большой вклад в нашу экономику, но есть и другие регионы, которые в этом году достойны быть отмеченными. Например, Днепропетровск.

В этом городе находился завод Южмаш, который относился к оборонному комплексу — на нем производилась ракетно-космическая техника. В частности, выпускались межконтинентальные ракеты, которые в свете последних событий в мире, а именно — размещения американских ракет «Першинг-2» в Западной Европе — приобретали особую актуальность. Поэтому упоминание этого города помощником генсека не вызвало удивления у Грамова. К тому же он знал, что днепропетровская группировка, несмотря на смерть своего лидера Леонида Брежнева, по-прежнему была в силе и не собиралась уступать своих позиций. Андропов был осведомлен об этом и вынужден был с этим считаться. Ведь даже в родном для него КГБ в руководителях ходили днепропетровцы: председателем был Виктор Чебриков, а его первым заместителем — Георгий Цинёв.

— Насколько я знаю, у «Днепра» в этом году подобрался неплохой состав, поэтому их восхождение по ступеням турнирной таблицы не должно вызвать лишних вопросов, — заметил хозяин кабинета. — А тех, кто будет ему явно в этом мешать, следует отсечь. Кто у нас на данный момент его опережает?

И хозяин кабинета снова обратился к еженедельнику:

— Московское «Торпедо» и донецкий «Шахтер». Ну, эти команды вряд ли смогут составить ему достойную конкуренцию. А вот «Пахтакор» может. Он на сегодняшний момент вообще претендует на чемпионство — занимает второе место. Последние две игры у себя дома выиграл с разгромным счетов — 3:0 у киевского «Динамо» и 4:1 у харьковского «Металлиста». Как ему это удается?

— В Ташкенте сейчас стоит жара под сорок градусов, вот он этим и пользуется, — сообщил Грамов.

— Вы хотите сказать, что в нормальную погоду он сдуется? — искренне удивился Шаповалов.

— Я хочу сказать, что в иных погодных условиях, да еще не на своем стадионе, где его поддерживают земляки, он уже не сможет показывать такие результаты. Вот, например, он сегодня играет здесь, в Москве, с «Торпедо» и наверняка игра не будет для него легкой прогулкой.

— То есть, они проиграют?

— Я этого не сказал, — возразил Грамов. — Просто шансов победить у них будет меньше. Но вообще-то в этом году узбеки всерьез настроены впервые в своей истории войти в группу призеров.

— А вот этого как раз допустить нельзя! — сказал, как отрезал помощник генсека. — В Узбекистане выявлены большие нарушения, поэтому было бы чрезмерным поощрять узбеков победой на футбольном поприще. Достаточно того, что они сумели занять шестое место в прошлом году. И вообще было бы неплохо, если бы в этот раз они отправились в первую лигу — для острастки. Для этого есть возможности?

— Учитывая то, как «Пахтакор» играл в этих четырнадцати турах, сделать это будет крайне сложно, — покачал головой Грамов.

— Ну, хорошо, пока поставим задачу минимум — не допустить узбеков в число призеров и отбросить их подальше от прошлогоднего шестого места. Посоветуйтесь со своими помощниками, как это можно проделать таким образом, чтобы не наследить. Например, переманите сюда их тренера. Забыл, как зовут этого венгра?

— Иштван Секеч, — подсказал Грамов.

— Он ведь вот уже сколько лет тренирует периферийные команды и наверняка мечтает перебраться сюда, в столицу. Какой клуб ему можно здесь предложить?

— Я думаю, ЦСКА вполне бы подошел, учитывая, что Секеч в конце шестидесятых играл за него.

— Вот и отлично — пусть будет ЦСКА, — согласился Шаповалов. — У них там как раз какая-то ерунда с игрой происходит — все из рук вон плохо получается. Поэтому переход Секеча не вызовет каких-либо подозрений. Так что идите и работайте, Марат Владимирович. В противном случае, вас ждет незавидная участь — сами понимаете, монголий у нас еще хватает.

1 июля 1983 года, пятница. Афганистан, Кабул, Дворец Арк, резиденция Генерального секретаря ЦК НДПА

Когда самолет Ту-154 подрулил к зданию кабульского аэропорта и остановился, для его встречи на бетонку вышли несколько человек, возглавлял которых помощник генерального секретаря ЦК НДПА Бабрака Кармаля. К дверям самолета был подан трап, по которому первым спустился советский посол в Пакистане Виталий Смирнов, а следом за ним в дверях показался и виновник всего происходящего — Арьян Ширвани, прилетевший в Кабул по личному приглашения афганского генсека. Последний ожидал гостя в своей резиденции во Дворце Арк, поэтому встреча была короткой — гость и встречающие обменялись крепкими рукопожатиями, сели в машины и внушительный кортеж из восьми автомобилей в сопровождении двух БТРов двинулся в город. И спустя полчаса Ширвани с советским послом уже входили во дворец, где их встретил верзила-полковник — адъютант генсека. И повел их в кабинет Бабрака Кармаля, расположенный за библиотекой. Поднимаясь туда, Ширвани обратил внимание на то, что на каждом этаже дворца было много охраны — по несколько советских и афганских десантников с автоматами наизготовку. Наконец, они вошли в роскошный кабинет генерального секретаря, обставленный мебелью из мореного дерева.

— Как добрались, уважаемый Арьян? — идя навстречу гостю с протянутой рукой, спросил мужчина, в котором Ширвани сразу узнал человека, которого он неоднократно видел по телевизору, а его фотографиями пестрели даже пакистанские газеты.

— Спасибо, замечательно, рафик (товарищ) Кармаль, — расплываясь в широкой улыбке, ответил Ширвани, пожимая протянутую ему руку.

То же самое сделал и посол, который про себя отметил, что генсек нарушил субординацию — в первую очередь поздоровался не с ним, а с гостем. Все это наглядно демонстрировало, какое большое значение придавал Кармаль приезду этого молодого афганца, которого он собирался задействовать в акциях контрпропаганды.

Когда они уселись в кресла напротив друг друга, Кармаль сообщил гостю:

— Не удивляйтесь, что я беседую с вами один — все члены нашего Политбюро соберутся в зале заседаний для встречи с вами через час. А пока я хотел бы немного ввести вас в курс дела. Нам очень понравилось ваше выступление в советском посольстве, за что огромное спасибо Виталию Степановичу. Однако было бы непростительно с нашей стороны, если бы этим одним выступлением все и закончилось. Поэтому мы бы хотели, уважаемый Арьян, чтобы вы активно включились в пропагандистскую компанию и у себя на родине — то есть, здесь.

— Я с удовольствием готов это сделать, рафик Кармаль, — тут же откликнулся на это предложение Ширвани.

Перед отлетом сюда он был тщательно проинструктирован Хью Лессартом на предмет того, как себя вести и что говорить.

— В таком случае, я вкратце изложу вам то, что мы хотели бы от вас получить, — продолжил свою речь Кармаль. — Вы ведь в течение нескольких месяцев находились среди афганских беженцев в Пакистане. Поэтому, не могли бы вы выступить в наших средствах массовой информации с призывом к вашим соотечественникам? В первую очередь, к местным — чтобы они не покидали своей родины. И во вторую очередь, к уехавшим — чтобы они возвращались обратно.

Таким образом, мы сможем разрушить тот неприглядный образ, который враждебная нам пропаганда создала вокруг правительства Афганистана за рубежом.

План, который изложил перед гостем Кармаль, был подсказан ему советской стороной. Дело в том, что в последнее время в западных СМИ появился целый ряд публикаций, в которых утверждалось, что советское руководство специально широко применяет насилие в Афганистане, чтобы вынудить афганцев к массовому бегству из страны и осложнить ситуацию в Пакистане. Ведь такой огромный наплыв беженцев больно бьет по пакистанской экономике. А публичные заявления молодого афганца, который сначала покинул родину, а затем решил на нее вернуться и теперь через правительственные афганские СМИ призывает своих соотечественников не покидать свою родину, опроверг бы заявления западной стороны.

— Я согласен с вами, рафик Кармаль — те пакистанские средства массовой информации, с которыми я имел возможность познакомиться, на самом деле рисуют ваше правительство исключительно в черных тонах, — живо откликнулся на слова генсека Ширвани. — И это несправедливо, ведь вы по мере сил стараетесь улучшить жизнь простых афганцев. Проводите ту же земельную реформу, о которой наслышаны даже в Пакистане.

Эти слова пролились настоящим бальзамом на душу генсека, чего, собственно, и добивался Ширвани по подсказке Лессарта.

— Спасибо вам за эти высказывания, уважаемый Ширвани, а вам, Виталий Степанович, за то, что нашли этого парня, — расплываясь в улыбке, произнес Кармаль. — Может быть, вы проголодались с дороги и хотите перекусить?

— Спасибо, рафик Кармаль, но мы в полете плотно позавтракали, — ответил Смирнов. — У этого парня, как вы выразились, весьма зверский аппетит.

Поскольку посол говорил на дари, Ширвани все прекрасно понял и не преминул ответить:

— Мой хороший аппетит объясняется просто — я же, во-первых, студент, а во-вторых — спортсмен.

— И в каком же виде спорта вы специализируетесь? — тут же поинтересовался Кармаль.

— Я с детства играю в футбол. Моя мечта стать хорошим футболистом и пригодиться своей родине на этом поприще. Ведь будет несправедливо, если новый Афганистан, который сейчас строится, окажется лишен такого прекрасного зрелища, каким является футбол.

— Какие замечательные слова! — восхитился услышанным генсек. — Вы просто прирожденный оратор, уважаемый Ширвани. А что касается вашего увлечения футболом, то я готов вам предложить место в нашей новой сборной. Вы, наверное, еще не слышали о такой?

Поймав на себе вопросительный взгляд гостя, генсек продолжил:

— Через две недели здесь, в Кабуле, намечается большой всенародный праздник, посвященный единству наших рядов. На нем будет проведен футбольный турнир с участием трех команд — двух из Советского Союза и одной нашей. Я имею в виду вновь созданную сборную Афганистана. Возглавляет ее некогда замечательный советский футболист, а ныне тренер Геннадий Красницкий. Насколько я знаю ситуацию, он испытывает острую нехватку хороших футболистов и если вы, уважаемый Ширвани, изъявите желание попасть в состав этой команды, то я за вас похлопочу.

— Я был бы только счастлив принести пользу своей родине не только в идеологических акциях, но и на футбольном поле, — живо откликнулся на этот спич генсека гость.

— Тогда считайте, что вы уже зачислены в состав нашей сборной, — заявил Кармаль и рассмеялся.

Следом за ним то же самое сделали и его гости. И самым счастливым среди них был Ширвани. Все, что они с Лессартом задумали, благополучно исполнялось. Во всяком случае, пока.

1 июля 1983 года, пятница. Афганистан, провинция Саманган

Решетка на яме, в которой сидел Иван Сараев, отодвинулась и вниз была спущена лестница, по которой узник должен был подняться наверх. Это был привычный ритуал, который повторялся три раза в день утром, днем и вечером. Это означало, что Сараева поведут опорожняться в туалет после приема пищи. В качестве последней постоянно фигурировала жидкая похлебка без мяса и других ингредиентов, причем жидкости наливалось в алюминиевую тарелку меньше половины. Как понял Сараев, делалось это не случайно — таким образом ему не давали возможности набраться сил для побега.

Туалет находился на отшибе кишлака, где расположился отряд Хаятулло. В качестве сопровождающего выступал один из моджахедов, причем, как отметил Сараев, охраняли его посменно четверо постоянных охранников, которые сменяли друг друга через каждые восемь часов. Внимательно приглядываясь к каждому из них (а времени для этого у солдата было в избытке — он находился в плену уже шестой день), Сараев отметил, что если трое его охранников ведут себя крайне осторожно и не позволяют себе расслабляться во время сопровождения пленного, то четвертый, тот, что сопровождал его сейчас, более беспечен, чем его товарищи. Иногда он слишком близко приближается к пленнику, тыча его дулом автомата в спину, а иногда и вовсе перекидывая этот автомат себе через плечо, уверенный в том, что находится в полной безопасности. Поэтому, как решил Сараев, если ему предстоит предпринять попытку к побегу, то лучше всего это сделать во время дежурства именно этого охранника. А самым удобным временем для этого является вечер, когда кишлак затихает, готовясь ко сну. И хотя на нескольких постах выставлялась охрана, которая вечером всегда была усиленной, однако, как заметил Сараев, это усиление касалось того поста, что выходил на единственную дорогу, ведущую к кишлаку со стороны гор. С той самой стороны, откуда мог появиться со своими людьми Азиз. Однако последние четыре дня от последнего не было ни слуху, ни духу. Но это вовсе не означало, что тот бросил свою затею захватить девочку-афганку и ушел в горы. Сараев это прекрасно знал, поскольку во время беседы Хаятулло и Азиза сумел разобрать некоторые слова, произнесенные ими. Из них выходило, что за девочку будет заплачен выкуп, а его, судя по всему, хотят обменять на брата курбаши, который находится в советском плену. Отсюда вытекало, что деньги за девочку еще не пришли, поэтому Азиз и не обнаруживает себя. Но длиться вечно это затишье, конечно же, не могло.

Несколько раз за эти дни Сараев видел и девочку-афганку, которую он спас. Ее тоже держали под охраной, но не такой строгой, как в случае с ним. Афганка жила в домике метрах в двухстах от ямы под присмотром бородатого охранника с автоматом и вечно возилась со своей живой игрушкой — детенышем снежного барса. Судя по всему, ей строго-настрого было запрещено подходить к пленнику, поэтому она выражала свои чувства жестами — радостно махала солдату рукой, и он в ответ делал то же самое. По сути, они оба были пленниками с одним лишь различием — за Сараевым следили куда более строго.

Иногда рядом с пленницей Иван видел еще одного ребенка — девочку лет двенадцати-тринадцати. Однажды Сараев заметил, как с ней общался Хаятулло — он нежно гладил ее по голове, и это однозначно указывало на то, что они близкие друг другу люди. И хотя в Афганистане девочек могли выдать замуж и в двенадцать лет, но Сараев больше склонялся к тому, что между этими людьми существовала иная связь — по родительской линии. То есть, эта девочка была дочкой курбаши и, живя рядом с ним, не посещала другие дома в кишлаке. Как понял Сараев, именно она готовила для него похлебку, поскольку каких-нибудь других женщин он здесь никогда не видел.

Добравшись до туалета, Сараев открыл скрипучую дверь, сколоченную из кривых досок, и вошел внутрь. Это был типичный для этих месть туалет, сложенный из глины. Посередине глиняного пола зияло небольшое отверстие, над которым Сараев и присел. Сквозь щели в двери он видел, как охранник, убедившись в том, что пленник ничем предосудительным не занимается, а использует нужник по своему прямому назначению, отошел в сторону. Едва это произошло, как Сараев, сделав свое дело, встал и, протянув руку вверх, стал пальцами расковыривать, уже покрытую трещинами, глиняную кладку на потолке. Вскоре в том углу, где он это делал, показался хворост, который был сложен на крыше туалета. Выбрав один из толстых прутьев, Сараев осторожно потянул его на себя. Когда прут вылез на длину примерно в два пальца, солдат переломил его и спрятал в карман брюк. После чего вышел из туалета к вящему удовольствию своего охранника, который сопроводил его обратно в яму.

1 июля 1983 года, пятница. Ташкент, отделение милиции

Когда Баграт Габрилянов поднялся на второй этаж уже хорошо знакомого ему отделения милиции, первым, кого он увидел, был Семен Кухарчук. Тот входил в свой кабинет, но, заметив, Баграта остановился на пороге и… улыбнулся. После чего скрылся за дверью. Обескураженный этой встречей, юноша вошел в соседний кабинет — к старшему лейтенанту Пулату Рахимову.

— Ты чего такой смурной? — первое, что спросил милиционер у гостя.

— Видел Кухарчука — улыбается, — ответил Баграт, усаживаясь на стул напротив стола.

— А чего ему не улыбаться, если он, как работал, так и продолжает работать, — усмехнулся Рахимов. — Только мы ведь с тобой договорились имени этого человека даже не упоминать. Или ты забыл?

— Почему, помню, — согласно кивнул головой Баграт.

— Вот и отлично — тогда перейдем к нашему делу, — и милиционер отложил в сторону бумаги, с которыми только что работал. — Ситуация с твоей девушкой по имени Тамилла следующая. Во всех отделениях милиции города Ташкента заявлений о пропаже одной тысячи рублей не обнаружено. Нет откликов и на заметку в газете «Вечерний Ташкент», которую я разместил три дня назад. Конечно, шансы у нас еще остаются, что кто-то на эту публикацию откликнется, но пока ситуация именно такая. Поэтому я тебя сегодня и вызвал. Вспомни еще раз, как выглядела эта девушка.

— Я же уже рассказывал, — удивился Баграт.

— Все верно, но что-то здесь не сходится. Если ты считаешь, что девушка произвела на тебя впечатление порядочной, то почему она не заявила о пропаже? Ведь это очень большая сумма — такие деньги на дороге не валяются, согласись. Или у вас в Тбилиси тысяча рублей это мелочь?

— Для кого-то, вполне может быть — у нас в Грузии полно миллионеров.

— И как они себя ведут? Я имею в виду, скрывают это или не очень?

— А чего им это скрывать — у нас это почти легально.

— А вот у нас в Ташкенте ситуация иная. Поэтому мне в голову и пришла одна мысль. Если девушка, которую ты описал, как вполне себе обычную девушку-студентку, не заявляет о пропаже большой суммы денег, значит, дело здесь необычное.

— Что вы под этим подразумеваете? — насторожился Баграт.

— То, что это могут быть криминальные деньги.

Услышав это, юноша с удивлением уставился на собеседника, пораженный этим заявлением.

— Как это понять? — выдавил, наконец, из себя гость.

Прежде чем ответить, Рахимов встал со своего места и, подойдя к раскрытому настежь окну, за которым шумел город, закурил сигарету. После чего ответил:

— Вполне может быть, что твоя девушка — курьер у криминальных личностей. Видимо, она везла эти деньги в определенную точку, но попала впросак — сама стала жертвой воришки.

— Этого не может быть — она выглядела порядочным человеком, — возразил Баграт.

— Именно таких на роли курьеров и подбирают — чтобы никто не догадался об их истинном предназначении, — выпуская дым в окно, заметил милиционер. — Но меня смущает в этой истории лишь одно: почему ее хозяева не ищут эти деньги?

— Как вы может об этом знать — ищут или не ищут? — продолжал удивляться Баграт.

— В таком случае шум от этих поисков давно бы до нас докатился — у нас везде есть свои глаза и уши.

— Значит, Тамилла не из этих кругов.

— Тогда из каких? Если она обычная студентка, то давно должна была прибежать к нам с криками: «Найдите мои деньги!». Но что-то не слышно этих криков.

— И все равно я в это не верю, — продолжал стоять на своем юноша.

— Это потому, что она тебе сильно понравилась, — резонно предположил милиционер. — Впрочем, у нас есть возможность проверить, кто из нас прав. Расскажи мне правду о том воришке, который стащил у нее портмоне на базаре. Ты ведь соврал мне, когда описывал его. А если расскажешь честно, то у меня есть шанс его отыскать.

— А зачем вам этот парень?

— Вполне возможно, что подлинные хозяева этих денег выходили на него в поисках пропажи. В криминальном мире все друг друга хорошо знают. Если он подтвердит мою правоту, тогда мы со спокойной душой спишем эти деньги в доход государства.

— Я лучше сам его об этом спрошу, — после небольшой паузы, которая понадобилась ему для того, чтобы обдумать предложение милиционера, ответил Баграт.

— Тебе он в этом вряд ли признается, а вот мне, представителю власти, расскажет все, как миленький, — гася сигарету о дно пепельницы, заметил Рахимов.

— И все-таки я сделаю это сам, — вставая со своего места, голосом, не терпящим возражений, ответил юноша.

— Воля твоя — попробуй, — развел руками милиционер, подводя итог этому разговору.

1 июля 1983 года, пятница. Киев, Владимирская улица, дом 15, ГУВД

Капитан милиции Платон Марчук находился в своем кабинете, когда дверь внезапно отворилась, и без всякого приглашения в помещение вошел статный полковник милиции. Марчук тут же встал со своего места, стоя приветствуя старшего по званию.

— Долго же я вас искал, товарищ Марчук, а вы оказались так близко, — присаживаясь на стул, произнес нежданный визитер.

— В каком смысле, товарищ полковник? — все так же стоя, спросил капитан, не скрывая своего удивления.

— В том смысле, что мы работаем с вами в одной системе, а искал я вас в другом месте, — объяснил гость, после чего добавил: — Вы садитесь, в ногах правды нет.

Как только капитан опустился на свое место, гость представился:

— Моя фамилия Оленюк, я из управления уголовного розыска. А вы — капитан Платон Марчук, если я не ошибаюсь?

Вместо ответа хозяин кабинета молча кивнул головой, после чего гость задал новый вопрос:

— Гражданин Олег Шувалов вам знаком?

— Да, это мой школьный приятель. А в чем дело?

— Это вы «пробивали» по его просьбе адрес майора Алексея Игнатова из Москвы?

Услышав эту фамилию, капитан похолодел — он сразу догадался, что его приятель попал в какую-то нехорошую историю. В противном случае вряд ли бы этот полковник столь бесцеремонно вошел бы к нему в кабинет и вел себя в нем, как хозяин.

— Он меня попросил, я сделал, — после короткой паузы, ответил, наконец, Марчук.

— А он вам не объяснил, зачем ему нужен этот адрес?

— Объяснил — он хотел объясниться со своей бывшей женой, которая уехала с этим Игнатовым в Москву.

— То есть, вы даже подумать не могли, что ваш дружок может затеять нечто нехорошее?

— А что он натворил, товарищ полковник? — практически с ходу спросил капитан.

— Он украл свою дочку и до сих пор где-то с ней скрывается. Вы не знаете где?

— Откуда же я могу это знать, если мы с ним с тех пор больше не виделись.

— С тех пор это когда?

— С прошлой среды.

— А в Москве у него есть друзья или знакомые? — продолжал допрос Оленюк.

— Кажется, нет.

— А поконкретнее нельзя, капитан? — впервые за время этого разговора в голосе гостя послышались металлические нотки. — Вы что до сих пор так и не поняли, что серьезно влипли с вашим дружком? И если мы его в ближайшее время не найдем и не вернем ребенка матери, то вам тоже несдобровать.

— Но я-то тут причем? — искренне возмутился Марчук. — Не я же воровал ребенка!

— Вы способствовали этому, предоставляя вашему приятелю информацию, которую не имели права предоставлять. Если вы этого не понимаете, то какого черта вы вообще служите в милиции? Итак, вспоминайте — у кого ваш дружок может остановиться в Москве или в ее окрестностях?

— Но, может, он уже здесь, на Украине? — высказал разумное предположение Марчук.

— Здесь он пока не объявлялся — мы все проверили.

— Но в Москве у него тоже никого нет. Хотя…

И Марчук запнулся, явно что-то вспомнив. Поймав на себе вопросительный взгляд гостя, капитан продолжил:

— Он до Насти крутил любовь с одной девчонкой. Она была студенткой, приехала в Киев из Москвы со стройотрядом. Пока здесь была, встречалась с Олегом. Потом уехала, и он переписывались какое-то время. Но затем она вышла замуж, родила ребенка — сына, его Макаром зовут.

— Если она замужем, на каких правах Шувалов может к ней заявиться?

— В том-то и дело, что она пару лет назад разбежалась со своим благоверным. Во всяком случае, так мне сказал Олег. Живет она с ребенком где-то за городом, в то время как ее бывший обитает в городе.

— Имя-фамилию этой женщины и место ее проживания знаете?

— Откуда мне знать ее фамилию? — искренне удивился Марчук. — Я и имени ее толком не знаю — Олег ее все время Галкой звал. Может, производное от Галины, а, может, и от фамилии — Галкина. А обитает она где-то за городом.

— Где именно?

— Я не помню. Впрочем, Олег какую-то картину вспоминал по этому поводу. Все шутил: дескать, надо съездить к этой девахе, чаи с ней погонять.

— Картина, случайно, не «Чаепитие в Мытищах» называется? — предположил Оленюк.

— Точно — она самая! — радостно воскликнул Марчук.

— Видать, ты плохо в школе учился, капитан, если знаменитую картину Василия Перова вспомнить не можешь, — с грустью произнес Оленюк, поднимаясь со стула.

Однако, прежде чем уйти, гость еще раз взглянул на собеседника и на прощание произнес:

— Моли бога, капитан, чтобы в Москве все добром обошлось. Я, конечно, человек не кровожадный, но при другом раскладе твою помощь этому мерзавцу спускать не стану.

1 июля 1983 года, пятница. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Начальник контрразведки Григорий Григоренко стоял у окна и, глядя на то, как на противоположной стороне улицы строители по-прежнему занимаются реконструкцией старого здания КГБ, слушал доклад подполковника Виталия Литовченко. Тот докладывал о результатах последних наблюдений за людьми, один из которых, возможно, и был тем самым «кротом»-узбеком, что вот уже две недели водил за нос контрразведчиков.

— На данный момент только работник МИДа Иннокентий Катков побывал на двух мероприятиях: на концерте группы «Спэйс» в спорткомплексе «Олимпийский» и футбольном матче в Лужниках между «Спартаком» и ЦСКА, — докладывал Литовченко. — Все остальные посетили либо одно из этих мероприятий, либо вообще никакого.

— А за какую команду болеет Катков, выяснили? — не поворачивая головы к собеседнику, поинтересовался Григоренко.

— За «Спартак», Григорий Федорович. И «Жигули» в личном пользовании у него есть. То есть все на нем замыкается.

Он и концерт с футбольным матчем посетил, и за краснобелых чуть ли не с детства болеет. Плюс еще и в Узбекистане неоднократно бывал по линии внешнеторгового объединения.

— По каким делам конкретно выезжал, выяснили?

— По хлопковым. В частности, он несколько раз посещал хлопкоочистительный комбинат, расположенный в Джизакской области — на родине Рашидова.

— Но ведь на данный момент он не обладает доступом к информации, которая может быть интересна Рашидову? — возвращаясь к столу, произнес Григоренко. — И Катков, насколько я знаю, сейчас занимается делами Ближнего Востока.

— Но у него могут быть связи в разных структурах, которые он использует для передачи нужной информации в Узбекистан.

— Однако мы его уже неделю плотно опекаем, а ничего серьезного не обнаружилось, — усаживаясь в кресло, заметил Григоренко.

— Это тоже объяснимо: почувствовал слежку и приостановил свою деятельность. Ведь по описанию Гульнары Ибраевой, он очень похож на человека, которого она видела на Смоленской.

— Насколько я знаю, там не он один подходит под это описание — вы, например, тоже. И вообще, надо найти возможность показать Ибраевой фотографии людей, которых мы больше всего подозреваем в работе на Рашидова. Есть такая возможность?

— Постараемся что-нибудь придумать, хотя гарантировать ничего нельзя — она вся на взводе.

— Даже после записки от супруга? — удивился Григоренко, но тут же добавил: — Впрочем, беременным это свойственно.

Два дня назад чекисты уговорили Ибраева, который лежал у них в стационаре, написать пару слов своей жене, чтобы она не беспокоилась. Он сообщил ей, что вынужден задержаться в Болгарии еще на некоторое время по неотложным делам. Он обещал ей обязательно позвонить, но до сих пор этого не сделал, поэтому женщина и пребывала в состоянии тревожного ожидания.

— А что слышно по поводу доклада, который Киршман привез в Ригу? — возобновил разговор Григоренко.

— Судя по всему, его авторство принадлежит Моисею Киршману. Он же его и отпечатал на своей печатной машинке «Ундервуд», которую мы обнаружили у него дома. В Институте водных проблем ничего про этот доклад не знают — Киршман работал над ним самостоятельно, собирая материал из разных источников. Каким образом Киршман связался с Джурой непонятно. Хотя, скорее всего, инициатива этого знакомства могла исходить от Джуры. И вот здесь лично у меня снова в памяти возникает личность Каткова — он раньше занимался хлопковыми проблемами.

— Хорошо, продолжайте за ним наблюдать, — отреагировал на последнее заявление Григоренко. — Хотя интуиция мне подсказывает, что он «крот» из разряда маловероятных — все-таки Узбекистан в его биографии был всего лишь эпизодом. И Смоленская площадь далека от секретов, которые интересуют Рашидова.

— Тогда кто к ним близок, по-вашему?

— Либо наша «контора», либо Старая площадь. Мне вот уже который день не дает покоя Бородин.

— Вы же его лично прощупали? — искренне удивился Литовченко.

— Именно поэтому и нет мне покоя, — вздохнул Григоренко. — Я видел его глаза — он как будто сказать мне что-то хотел, но не мог. У меня на фронте был такой случай. Мы задержали немца, который оказался нашим агентом. Однако признаться нам в этом он не мог, поэтому просил встречи с особистами. Так вот, у него был точно такой же взгляд, как у Бородина.

— Все правильно — это у него профессиональное, поскольку он разведчик.

— Вот и я о том же — разведчик, но на чьей стороне? И к Средней Азии он имеет непосредственное отношение по работе. Чем не идеальная кандидатура на роль «крота»? К тому же и на своего отца-генерала он мало похож — больше на мать. И вообще есть в чертах его лица что-то азиатское.

— Я вас не понимаю, Григорий Федорович, — развел руками Литовченко. — Мы проверяли Бородина и ничего за ним не нашли. В обеденный перерыв шестнадцатого июня он был в «Детском мире» — покупал школьную форму для дочери. На концерте «Спэйс» он не был — наши люди за ним следили: он весь вечер пробыл в своем кабинете, а в одиннадцать вечера лег спать. Во время футбольного матча он был у матери на даче — там и смотрел игру по телевизору. Его пальчики на папке Киршмана тоже нашли свое объяснение, которое он лично вам и предъявил. Что остается еще ему вменить — его особенный взгляд и сходство с матерью, а не отцом? А что касается его азиатских черт, то в большинстве из нас есть что-то от азиатов — все-таки триста лет под татарами провели.

— Все вы правильно говорите, Виталий Леонтьевич, — согласился с подполковником Григоренко. — Но неужели вы до сих пор не поняли, что наш «крот» — это особенный случай? В своем роде уникальный? Чтобы его изобличить, надо мыслить нестандартно. Надо стать по сути таким же «кротом», как и он, только еще лучше. Короче, возвращайте на это направление Котова.

— Вы же его сами остановили, когда он собирался браться за кадровиков? — напомнил шефу об его же собственном распоряжении Литовченко.

— Правильно, но это случилось после того, как Бородин объяснил мне происхождение своих пальчиков на папке Киршмана. Однако теперь я понимаю, что мы, возможно, поторопились. Мне очень симпатичен Бородин, но мы с вами контрразведчики и наша первая обязанность — доверять, но проверять. Каким бы симпатичным этот человек нам не казался. Поэтому давайте отработаем эту линию до конца.

— Значит, мы берем Бородина в плотную оперативную разработку?

Однако Григоренко ответил на этот вопрос не сразу. Он какое-то время молчал, тщательно обдумывая этот вопрос, после чего ответил:

— Учитывая, что Бородин является сотрудником ЦК КПСС и на его прослушку надо будет спрашивать разрешение на самом верху, ограничимся пока наружным наблюдением. Пусть наши люди по-прежнему сопровождают его на работу и обратно, приглядывают за домом.

— Скрытно?

— В открытую. Пусть он видит, что мы по-прежнему его проверяем и будет всегда начеку. Посмотрим, как он себя поведет в такой ситуации — будет нервничать или наоборот, останется хладнокровным. Ведь если он и есть тот самый «крот», то станет нервничать, поскольку снабжать Рашидова информацией ему надо постоянно. А тут мы все время висим у него на «хвосте». Ну, а если мы ошибаемся… — здесь Григоренко пристально посмотрел в глаза собеседнику, после чего закончил:

— То я первым попрошу у вашего однокашника по «лесной школе» прощения.

1 июля 1983 года, пятница. Москва, Орехово-Борисово, Домодедовская улица, 160-е отделение милиции

— Я понимаю, что у тебя сейчас голова забита только одним — поисками ребенка, но Вася Зайцев один не справляется, — обратился майор Илья Белоус к Алексею Игнатову, когда тот уселся на стул напротив него.

— А сам он где? — поинтересовался Игнатов.

— На выезде, — коротко ответил майор. — Но вот его докладная.

И Панкратов протянул исписанный листок Игнатову. Но тот, вместо того, чтобы его прочитать, повертел листок в руках и вернул обратно на стол, сопроводив этот жест словами:

— Мне легче выслушать твой пересказ.

— А что там пересказывать? Владелица «мерса» гражданка Елизавета Семчукова уверяет, что ее автомобиль пятнадцатого июня весь день находился в гараже по адресу Лесная улица, дом десять.

— А что говорит ее супруг — дипломат?

— Он уже десять дней как в отъезде — бороздит просторы Африки по линии МИДа.

— К Цыпе в больницу Зайцев ездил — фотографию «мерса» показывал? — продолжал вопрошать Игнатов.

— Ездил, показывал — Цыпа уверяет, что «мерс» тот самый.

— Может, ошибается?

— Ты же знаешь Цыпу — он спец по автомобилям.

— Значит, кто-то из них неправ — либо Цыпа, либо мадам Семчукова. И я склоняюсь к тому, что темнит именно мадам.

— И что нам с этим прикажешь делать? — теперь уже стал вопрошать Панкратов.

— Копать дальше. Я думаю, что Семчукова кого-то выгораживает.

— Что ты имеешь в виду?

— Свой «мерс» она кому-то давала, но называть его не хочет. Догадываешься, кто это может быть?

Вместо ответа майор пожал плечами.

— Вспомни анекдот под названием «Муж уезжает в командировку».

— Любовник что ли? — догадался Белоус.

— Не факт, конечно, но что-то похожее вполне может быть.

— И как нам этого ловеласа взять за вымя?

— Элементарно Ватсон — поговорить с соседями Семчуковых.

— А если этот ловелас принимает эту даму у себя?

— Но «мерс»-то он забирал из ее гаража. И вообще так не бывает, чтобы любовники встречались только на одной половине.

— У тебя есть собственный опыт? — то ли в шутку, то ли всерьез спросил майор.

— Не собственный, а оперативный, — без тени улыбки на лице ответил Игнатов. — И вообще интуиция мне подсказывает, что мы на верном пути. Вспомни про дипломат, где лежали фотографии окимоно. Там же был радиомаячок — вещь редчайшая для нашего обывателя. А вот для семейства Семчуковых, где имеется дипломат, вполне себе обычная. Наши эксперты установили, что радиомаяк импортного производства. Сечешь, кто его мог привезти?

Выслушав этот монолог, Белоус взял со стола пачку «БТ» и, достав из нее сигарету, отправил ее в рот. После чего закурил, выпустил дым и спросил:

— Может, все-таки поможешь Зайцеву найти этого ловеласа?

— Не могу, и ты знаешь почему.

— Как, кстати, дела с поисками девочки?

Однако ответить Игнатов не успел. В этот миг зазвонил телефон, стоявший на столе Белоуса. Майор взял трубку и практически сразу передал ее Игнатову: дескать, это тебя. Приложив трубку к уху, сыщик услышал голос Власа Оленюка, звонившего из Киева:

— Алексей, привет. Я нашел приятеля этого урода — это он снабдил его твоим московским адресом. Так вот, он рассказал, что у Шувалова в ваших краях есть пассия, которую он называет Галкой. То ли это производное от имени Галина, то ли от фамилии — Галкина. Они познакомились несколько лет назад, когда та работала в Киеве в составе стройотряда. Потом она вернулась к себе в Москву, вышла замуж, родила ребенка — сына Макара. Но вскоре развелась и живет где-то под Москвой. Скорее всего, в районе Мытищ — Шувалов на этот счет однажды проговорился, вспомнив картину «Чаепитие в Мытищах». Эта информация тебе что-то дает?

— Конечно, дает, дружище! — воскликнул Игнатов, вскочив со стула. — Спасибо за новость, бегу ее проверять.

Бросив трубку на аппарат, Игнатов наскоро пожал руку Белоусу и стремительно покинул кабинет.

1 июля 1983 года, пятница. Москва, улица Удальцова

Еще на подъезде к станции метро «Проспект Вернадского» Александр Бородин заметил того, с кем у него была здесь назначена встреча. Мужчина его возраста в строгом костюме серого цвета стоял у кромки тротуара и внимательно вглядывался в проезжавшие мимо него автомобили. И когда Бородин притормозил возле него, мужчина открыл дверцу и плюхнулся на переднее сиденье, сопроводив это действие одной-единственной фразой:

— Ты как всегда пунктуален, Сашок.

Этим человеком был старинный приятель Александра — Вячеслав Гросс. Они познакомились еще в середине 60-х, когда учились в 101-й («лесной») школе КГБ. Будущие разведчики очень быстро сошлись в силу схожести своих характеров — оба были коммуникабельными людьми. Кроме этого, Бородину импонировало в его приятеле то обстоятельство, что он был родом из Узбекистана. Дед Вячеслава, австриец, попал в Туркестан в годы Первой мировой войны в качестве военнопленного — он был солдатом австровенгерской армии. Женившись на узбечке, он навсегда осел в тех краях, родив двух детей. Один из них потом произвел на свет Вячеслава, который во второй половине 50-х перебрался с родителями в Саратов, где закончил десятилетку и поступил в Московский институт иностранных языков имени Мориса Тореза. По его окончании он был принят на службу в КГБ с конкретной целью — чтобы работать на немецко-австрийском направлении. Поэтому, когда они закончили «лесную школу», то разлетелись в разные стороны: Бородин отправился на Ближний Восток, а Гросс — в ГДР, где был прикреплен к местной спецслужбе «Штази». В начале семидесятых Гросс был направлен в Австрию, где легализовался под видом немецкого коммерсанта Вольфганга Хорста, торгующего антиквариатом. На родину он приезжал крайне редко, однако каждый раз, когда это происходило, он непременно встречался с Бородиным, от которого узнавал все свежие новости, в том числе и со своей родины — из Узбекистана. Вячеслав был единственным человеком среди всех коллег Бородина, который знал о его настоящем, узбекском происхождении. Александр открылся перед ним несколько лет назад, поскольку был искренне уверен — этот человек никогда его не предаст в силу своих узбекских корней.

Свернув с проспекта Вернадского на улицу Удальцова, Бородин проехал несколько сот метров и въехал во двор своего элитного цэковского дома. «Волга» с «топтунами» стояла на привычном месте, а «Жигули», которые «пасли»

Бородина от Старой площади, отстали от него еще на въезде во двор — на проспекте Вернадского. Но Александра это не пугало — он давно понял, что его «пасут» демонстративно, рассчитывая на то, что он начнет волноваться и где-то «проколется». Однако, когда они с Вячеславом поднялись на седьмой этаж и подошли к квартире Бородина, тот внимательно осмотрел дверь, чем вызвал удивление у приятеля:

— Тебя что — «пасут»?

— Осторожность никогда не помешает, — уклончиво ответил Бородин и, найдя на своем месте нетронутую «детальку», которая в случае проникновение в квартиру посторонних должна была отсутствовать, вставил, наконец, ключ в замок.

Войдя внутрь, Александр провел гостя на кухню и дал ему задание: помыть и порезать помидоры с огурцами, пока он будет жарить на плите яичницу. О том, что в виду отъезда супруги и дочери на отдых в деревню, он уже третью неделю ведет холостяцкий образ жизни, Бородин предупредил друга еще в автомобиле.

— А ты, небось, счастлив, что отправил своих домашних подальше отсюда, — обратился к другу Гросс, перебирая овощи, которые ему предстояло помыть.

— Есть малость, — уклончиво ответил Александр. — Но ты мне зубы не заговаривай — выкладывай, с чем приехал. Я же по одному твоему голосу в телефонной трубке просек, что у тебя для меня что-то ценное припасено.

Вместо ответа Гросс полез во внутренний карман пиджака, откуда достал портативный диктофон и положил его на стол.

— Что это? — с интересом глядя на аппарат, спросил Бородин.

— Там пленка, на которой записан один очень важный разговор некоего генерала Волкова с тремя западными фигурантами — англичанином из Форин-офиса и двумя американцами — сенатором и разведчиком.

— Что за Волков — не слышал о таком? — наморщил лоб хозяин дома.

— Фамилия, судя по всему, не настоящая — прикрытие. Но очень важная персона в свете того, что приехал он в Вену из Москвы как уполномоченный провести встречу с западными кругами на предмет возможного прихода к власти у нас Михаила Горбачева.

— Сепаратные переговоры? — догадался Бородин.

— Почему ты так решил? — удивился Гросс.

— Потому что происходят за спиной ЦК нашей партии.

— Может, нашей партии и не стоит многого знать?

— Именно это, вероятней всего, ее и погубит, — резюмировал Бородин. — Откуда к тебе попала эта запись?

— Один мой ценный источник из австрийской военной контрразведки раздобыл. Не за бесплатно, естественно — пришлось раскошелиться. Они заинтересовались этой встречей и, зная о том, где она произойдет, заранее установили там «жучки».

— И как они собираются распорядиться этой записью?

— Никак — они же не дураки, чтобы ставить палки в колеса Горбачеву, которого поддерживает Запад. Я же тебе рассказывал, кто такой Кирхшлегер.

Рудольф Кирхшлегер вот уже девять лет был президентом Австрии. В годы войны он воевал на Восточном фронте против советских войск в составе фанен-юнкеров, входивших в вермахт. Был тяжело ранен в ногу. В конце 60-х он был послом Австрии в Чехословакии и во время ввода войск Варшавского договора в эту страну в августе 1968 года был на стороне восставших. Несмотря на жесткое распоряжение из Вены, он выдавал выездные визы для чешского населения, которое хотело уехать из страны. Эта его позиция стала поводом к тому, чтобы два года спустя Кирхшлегер был назначен министром иностранных дел Австрии.

— И долго пробыл в Вене этот мнимый генерал Волков? — продолжал задавать вопросы Бородин.

— Один день — ровно столько, сколько понадобилось для встречи. После чего отправился в Лондон. Легко догадаться, с кем он там встречался. И ведь все это делается за спиной Андропова. Или все-таки нет — ты как думаешь?

— Вполне допускаю, что это многоходовка, у которой и название может быть соответствующее. Например, «Сканворд» — чтобы люди, вроде нас с тобой, головы сломали в потугах разгадать эту интригу. Хотя на поверхности, вроде бы, все понятно.

Тем временем яичница, в которую Головин накрошил помидоров, достигла нужной кондиции и Бородин, сняв сковородку с плиты, поставил ее на стол, водрузив на деревянную подставку.

— Кушать подано, садитесь жрать, — оповестил он друга, вспомнив крылатую фразу из популярного фильма.

Когда они уселись за стол и разлили по рюмкам холодную водку, извлеченную хозяином из холодильника, Гросс произнес:

— Первый тост за Узбекистан — пусть живет и процветает.

Они чокнулись рюмками и опрокинули их содержимое в себя. Потом закусили — сначала помидорами, затем взялись и за яичницу.

— Скучаешь по Ташкенту? — спросил у друга Бородин.

— Очень, иногда просто невмоготу бывает, — кивнул головой Вячеслав. — Ночью иногда просыпаюсь, а во рту вкус плова. В Австрии нет узбекских ресторанов, только турецкие. Но их кухне с нашей не сравниться.

— Ты прямо как Штирлиц, который втихаря жарил картошку и ностальгировал по России, — улыбнулся Александр.

— Ему было легче — картошка везде есть, а вот плова или мантов в Австрии днем с огнем не сыщешь. Я, как сюда приехал, первым делом рванул в ресторан «Узбекистан» — наелся до отвала.

— Смотри, как бы ожирения не было, — разливая водку по рюмкам, предупредил друга Бородин.

— Коммерсантам ожирение не возбраняется, — ответил Вячеслав.

Они еще выпили, после чего гость заговорил снова:

— На записи речь шла о деятельности Андропова в Узбекистане. Он что, решил всерьез взяться за Рашидова?

— Серьезней не бывает, Славка, — подтвердил догадку друга Бородин, не боясь, что их кто-то подслушивает — целостность «детальки» на входной двери это гарантировала. — Сеет зубы дракона, расчищая дорогу своим клевретам, полагая, что те будут действовать во благо страны. А с чего это им вдруг о нашем благе заботиться, если они всеми помыслами уже там, на Западе? Их только к власти допусти, они тут же ее по миру и пустят — они же все давно безыдейные. Вон в твоей Вене даже институт для них открыли — прикладного системного анализа называется. Захотелось, видишь ли, Андропову новые кадры для советской экономики подготовить под крылом у буржуазных экономистов. Вот они их и научат, как своей страной торговать. Скажи, разве я не прав?

— Резон в твоих словах, конечно, есть, — кивнул головой Гросс. — Только и выхода особого у Андропова нет — экономика наша в ее нынешнем состоянии долго не протянет. Вот он и пытается ее оживить, посредством перевода на капиталистические рельсы.

— Так я не против этого перевода, если он самой нашей жизнью продиктован. Но беда в том, кто этими процессами в итоге управлять будет. Андропов долго не протянет — это факт. Значит, вместо него придет кто-то другой — тот же Горбачев, за которого этот мнимый генерал Волков ратует. А этот субъект, приди он к власти, будет выступать уже не в роли ведущего, как Андропов, а ведомого — его самого вести будут. В итоге под его крылом вся шваль и развернется в полную мощь. Все эти специалисты, которые сейчас в Вене обучаются, нам такой капитализм по-советски устроят, что никому мало не покажется. Они и на узбеков теперь ополчились, поскольку те не вписываются в их планы по распродаже страны по кусочкам. Ведь кто в том венском институте стажировку проходит, ты знаешь?

— Знаю — дети из номенклатурных семей, в основном еврейского происхождения, — ответил Гросс. — Во-первых, у них изначально мозги устроены, как у коммерсантов, а во-вторых — на Западе к ним доверия больше. И вообще, Сашка, здесь наглядно проявляется парадокс нашего времени. У нас в КГБ евреев практически не осталось — их еще при Сталине всех оттуда вычистили. Однако за нужными идеями мы именно к ним чаще всего и обращаемся. У меня, например, была та же история. Когда я пытался с антикварным бизнесом в Европе развернуться, первые два года я был банкротом — не шли у меня дела. И меня наша «контора» вынуждена была из своего бюджета субсидировать. А потом взяла и в подмогу ко мне одного еврея прислала — он до этого в Голландии на этой же ниве работал. И под его чутким руководством дела мои пошли в гору. Мы новый магазин открыли, клиентов богатых заимели. И теперь я уже без него справляюсь — вот уже пять лет.

— А еврей куда подевался? — поинтересовался Бородин.

— Умер от инфаркта. Но мне его сын иногда помогает — полезные советы дает и клиентов подкидывает, поскольку он тоже на нашу «контору» завязан. Кстати, он с армянами в Париже хорошо развернулся — они элитными коврами торгуют. И в клиентах у них ходят не только богатые парижане, но и высокопоставленные. Представляешь, какую информацию от таких покупателей можно вытягивать?

— Вот и я о том же, Славка — евреи и те же кавказцы сумели хорошо в нашу тайную политику встроиться, а вот узбекам не повезло. Именно поэтому их сегодня и «мочат», делая козлами отпущения. Но разве это справедливо?

— Но Черненко, как я понял, поддерживает Рашидова, — вновь вернулся к магнитофонной записи Гросс. — И генерал Волков даже намекает, что шансы на победу у нашего Шарафа от этого повышаются.

— Шансы есть, и я над этим работаю, — согласно кивнул головой Бородин. — Правда, трудно мне одному в этом…

Он не закончил фразу, но его друг без всяких слов понял, какого рода определение едва не сорвалось с губ его приятеля. И не мог на это не отреагировать:

— Мне бы сюда вернуться, да кто же меня отпустит.

— Ты, Славка, и на своем месте хорош, — сказав это, Бородин кивнул в сторону диктофона, лежавшего на краю стола. — Так что возвращайся назад и продолжай собирать информацию. Ведь эта война не сегодня закончится — она, брат, надолго затевается.

— Как в сорок первом?

— Думаю, что дольше. Хотя от ее исхода, как и тогда, тоже будет зависеть судьба нашей с тобой страны.

И рука Бородина непроизвольно потянулась к бутылке, поскольку в его голове уже родился следующий тост.

2 июля 1983 года, суббота. Афганистан, провинция Саманган

Услышав шум автомобильного мотора, Азиз и его верный подручный Асадулла взяли наизготовку автоматы. Они заняли позицию за камнями, откуда хорошо просматривалась вся дорога. Вскоре они увидели источник шума — по дороге ехал автомобиль «Тойота». В салоне находилось двое мужчин, которых и дожидались Азиз и его подручный. Когда автомобиль приблизился к месту, где его поджидали, Азиз вышел на дорогу, а Асадулла остался за камнем, взяв в прицел своего «калаша» находившихся в машине людей.

Едва автомобиль остановился, как из него вышел высокий мужчина европейской внешности, которого Азиз однажды уже видел у Хью Лессарта — это был сотрудник ЦРУ Джек Маски, работавший под прикрытием 2-го секретаря в посольстве США в Кабуле. Он должен был привезти Азизу два миллиона афгани, которые требовались для выкупа сестренки Арьяна Ширвани — Арианы.

— Долго же вы добирались, — первым протягивая руку американцу, произнес Азиз.

— Пришлось задержаться в Пули-Хумри из-за проверки документов, — ответил Маски, пожимая протянутую руку. — Но теперь все треволнения позади — деньги достигли адресата.

— Кстати, где они? — поинтересовался Азиз.

— Не волнуйтесь, в машине. Мы должны были удостовериться, что это вы, а не люди этого «дикого» моджахеда.

— А кто с вами в машине? — поинтересовался Азиз.

— Проводник-афганец — без него я бы до вас не добрался. Телефон у вас с собой, а то у моего батарея села. Надо отзвониться Лессарту, что деньги дошли до адресата.

— Позвоним, но сначала заберем деньги.

Услышав это условие, американец вернулся к автомобилю и достал из салона две сумки с деньгами.

— Здесь все два миллиона? — спросил Азиз, принимая сумку.

— Не волнуйтесь, деньги, которые нам понадобились на взятки, чтобы нас не трогали, мы брали из другой поклажи, — улыбнулся американец.

Азиз открыл обе сумки и заглянул внутрь — они были набиты купюрами афганского происхождения.

— Так где телефон? — задал все тот же вопрос американец.

— Здесь, — ответил Азиз и сунул руку в карман своей полевой куртки.

Однако вместо требуемого аппарата он внезапно извлек… пистолет и выстрелил в голову американцу. Тот, как подкошенный, рухнул на пыльную дорогу. Увидев это, сидевший за рулем «Тойоты» афганец встрепенулся, но сделать ничего не успел — Азиз в два прыжка достиг автомобиля и через открытую дверцу расстрелял и водителя.

В это время к Азизу подбежал его подручный — Асадулло.

— Ты что наделал? — первое, что слетело с его губ.

— Ничего особенного — убил двух ненужных нам людей, — спокойно ответил Азиз, пряча пистолет в карман.

— Зачем? — продолжал удивляться подручный.

— Затем, что мне мало головы одной девчонки — мне нужен еще и русский. Неужели ты думаешь, что убив всех его друзей, я оставлю его в живых? Поэтому отдашь эти деньги нашим людям — они их заслужили.

И Азиз передал обе сумки своему подручному.

— Но как же Лессарт — что ты ему скажешь? — продолжал вопрошать Асадулло.

— Хорошо, что ты про него вспомнил.

Азиз извлек из другого кармана аппарат спутниковый связи и набрал номер Хью Лессарта. Когда тот откликнулся, Азиз спросил:

— Это Карл — где ваш гонец?

— Как, разве он до вас еще не добрался? — не скрывая своего удивления, произнес Лессарт. — Странно, он еще вчера должен был выехать к вам из Пули-Хумри. Я сейчас ему позвоню.

Наступила пауза, во время которой американец попытался выйти на связь с Маски, но так и не сумел этого сделать.

— Он не отвечает, — вновь подал голос Лессарт. — Может, что-то случилось?

— Может, и случилось, — обыскивая карманы убитого им американца, произнес Азиз. — Только ждать уже больше нельзя — надо действовать.

— Что ты предлагаешь? — спросил Лессарт.

— Взять кишлак Хаятулло штурмом. Мои люди уже засиделись без работы.

На том конце провода наступило молчание. Однако длилось оно не долго. Вскоре Лессарт снова взял слово:

— Подожди еще два дня. Если мой гонец не придет, действуй на свое усмотрение. И учти: девчонка не должна остаться в живых.

Приказав это, Лессарт первым повесил трубку.

2 июля 1983 года, суббота. Подмосковье, Мытищинский район.

— Посмотри, Галка, как наши дети хорошо играют, — лежа в кровати у раскрытого настежь окна, произнес Олег Шувалов.

Лежавшая рядом с ним женщина — Галина Оболенская, выглянула в окно и, действительно, увидела, как ее шестилетний сын Макар с игрушечным пистолетом в руке бегает на лужайке возле дома за пятилетней дочкой Шувалова — Олесей.

— Ты мне зубы не заговаривай, Олег — твоя дочка все время мамку вспоминает, — снова откидываясь на подушку, произнесла женщина.

— Она еще слишком мала, чтобы по-настоящему скучать, — ответил Шувалов. — К тому же с твоим Макаркой ей гораздо веселее.

— И все равно это не по-людски — мать там убивается, а ты ребенка прячешь, — продолжала удивляться Галина.

— Никто там не убивается — я же им по телефону позвонил.

— Так с тех пор уже сколько дней прошло.

— Хорошо, сегодня вечером еще раз позвоню — успокою, — и Шувалов обнял женщину за плечи. — А пока давай делом займемся.

— Ночью уже занимались, — и Галина попыталась вырваться из объятий, но те были слишком крепкими.

Возбудившись от этого сопротивления еще сильнее, Шувалов навалился на Галину всем телом.

— Ты что, очумел — дети же могут увидеть, — попыталась привести последний аргумент женщина.

— Ничего они не увидят — им не до этого, — и Шувалов стал осыпать лицо партнерши страстными поцелуями.

Тем временем детям и в самом деле было не до родителей — они бегали на лужайке, играя в войну. При этом Макар стрелял в девочку из пистолета, а она кидалась в него ветками, которые подбирала с земли. Однако в какой-то момент оружие у мальчика сломалось — переломился пластмассовый курок. Обескураженный этим обстоятельством, мальчик прекратил игру и стал ковыряться в своем оружии.

— Плохой у тебя пистолет — не настоящий, — объявила мальчику Олеся, подойдя к нему и, узнав, что случилось. — А вот у моего дяди Леши пистолет настоящий — он никогда не сломается.

— А он кто у тебя — военный? — спросил Макар, продолжая чинить оружие.

— Нет — он милиционер. И он обещал мне дать подержать его пистолет.

— Врешь ты все — маленьким настоящее оружие давать нельзя.

— Во-первых, я уже не маленькая, — серьезным тоном заявила девочка. — А во-вторых, я никогда не вру. А если ты мне не веришь, то мы можем поехать в Москву, и ты сам все увидишь.

— Как же мы поедем — вдвоем, что ли? — поднял голову мальчик.

— А ты что — боишься? — поджав губы, язвительно спросила Олеся. — Без мамки никуда выйти не можешь?

Прежде чем ответить, мальчик взглянул в сторону родительского дома и, увидев в окне торчащую макушку головы их нового постояльца, снова взглянул на девочку и сообщил:

— Ничего я не боюсь. Только как мы поедем — ты же адреса не знаешь?

— А вот и знаю. Дядя Леша живет в Орехово-Борисово в белом доме на пятом этаже. Ты лучше скажи, далеко отсюда до электрички идти?

— Не очень, — ответил мальчик.

— А ты проводить меня можешь?

Макар еще раз взглянул в сторону дома, после чего сунул пистолет в карман своих шортиков и ответил:

— Могу — пойдем.

И они отправились в сторону железнодорожной станции, до которой и в самом деле идти было недалеко — всего-то десять минут. Если бы они пробыли на лужайке еще какое-то время, то они бы увидели, как с противоположной улицы к их дому осторожно крадутся несколько человек, среди которых был и «дядя Леша» — Алексей Игнатов. Подняв на ноги чуть ли не всю подмосковную милицию, он достаточно оперативно вычислил адрес Галины Оболенской — той самой женщины, с которой у Шувалова когда-то были романтические отношения, так и не вылившиеся в нечто серьезное. И теперь дело было за малым — застать Шувалова врасплох и взять, что называется, тепленьким.

Когда оперативная группа осторожно подкралась к дому Оболенской, они услышали, как из раскрытого окна доносятся весьма характерные звуки — стоны и всхлипы. Направив двух своих коллег к входным дверям, Игнатов решил проникнуть в помещение через распахнутое окно. Тем более, что он догадался — одним из тех, кто издавал звуки, был никто иной, как Олег Шувалов. И когда эти звуки стихли, возвестив о том, что любовный акт, наконец, благополучно завершился, Игнатов поставил ногу на деревянный выступ и, заглянув в окно, приставил дуло пистолета «Макаров» к затылку Шувалова и произнес:

— Дернешься, я тебе башку снесу.

— Нашел меня все-таки, ментяра, — не скрывая сожаления, произнес в ответ Шувалов.

В это время в дом ворвались и двое других оперативников.

— Где девочка? — спросил Игнатов у Галины, которая лежала под своим любовником и с испугом наблюдала за происходящим.

— Во дворе с моим сыном играют, — последовал немедленный ответ.

— Нет там никого, — сообщил сыщик.

И увидел, как глаза женщины становятся еще шире от охватившего ее ужаса.

В эти самые мгновения Олеся и Макар входили в вагон электрички. Но дети не знали, что этот поезд направлялся не в Москву, а в противоположную сторону.

2 июля 1983 года, суббота. Москва, Старая площадь, ЦК КПСС, спортзал

Вот уже шестой год Александр Бородин работал в аппарате ЦК КПСС и за это время сумел хорошо адаптироваться в этой системе. Видимо, потому, что пришел он сюда из организации, где «командный дух» тоже не особо приветствовался. В КГБ, где до этого работал Александр, всякие сближающие социальные практики, вроде совместных торжеств или семейных выездов на природу, особо не поощрялись. И когда Бородин попал в систему аппарата ЦК КПСС, он лишь некоторое время чувствовал себя не в своей тарелке, а затем, поняв, что к чему, быстро адаптировался.

В отделе, где он работал, было несколько секторов, которые курировали весь силовой блок страны, включая КГБ, МВД, Прокуратуру и Министерство обороны. Штат сотрудников отдела административных органов насчитывал около ста человек, однако среди них у Бородина не было ни одного близкого друга. И не потому, что он имел изъяны по части своей коммуникабельности — просто так здесь было заведено. Ведь даже на дни рождения друг к другу они не ходили, за исключением юбилеев — то есть, раз в пять-десять лет. И в самом здании ЦК КПСС общались лишь по работе, а если и «кучковались», то исключительно во время обеденного перерыва, когда они вместе ходили в столовую и садились за один стол. В зданиях на Старой площади и в Ипатьевском переулке даже курилок не было — именно по причине того, чтобы работники аппарата ЦК не имели возможности собираться вместе. Поэтому курить можно было только в собственном кабинете, где обычно сидели по двое сотрудников.

Впрочем, были неофициальные мероприятия, во время которых сотрудники разных отделов имели возможность пересекаться друг с другом вне рабочей повестки. Например, спортивные состязания. Так, Бородин играл в футбольной команде своего отдела, которая по выходным участвовала в любительском турнире, где играли команды из разных отделов. И сегодня соперником «админов» была команда «культоргов» — сотрудников отдела культуры. Причем в последнем был сектор спорта, в котором работали в том числе и бывшие спортсмены, среди которых были и футболисты. Поэтому «культорги» считались сильными соперниками и часто выигрывали цэковские турниры. Вот и на этот раз «админы», достойно посопротивлявшись в первом тайме, во втором были сломлены «культоргами» и побеждены с общим счетом 7:3.

Приняв душ и вернувшись в раздевалку, Бородин присел на лавку рядом с игроком команды «культоргов» — Вячеславом Изотовым. Тот привалился спиной к стене и, блаженно прикрыв глаза, вытирал полотенцем мокрую голову.

— Хочешь угадаю, о чем ты сейчас мечтаешь? — обратился к нему Бородин.

— Ну, попробуй, — кивнул головой Изотов.

— О кружке холодного кваса из бочки, что стоит на углу Степана Разина.

— Угадал, — улыбнулся Изотов, и тут же пошутил: — Тебе бы в синоптики пойти, а то они вечно со своими прогнозами впросак попадают. Вчера, например, дождь обещали, а на улице ни дождинки.

— А ты поменьше слушай Гидрометеоцентр, — посоветовал Бородин. — Раньше люди без него прекрасно обходились, внимательно наблюдая за природой. Например, если вороны и галки громко кричат и каркают — быть дождю. Или если в полдень солнечные лучи становятся темными и мутными — значит, вечером сильно ливанет.

— Интересно, а в футболе ты такой же Нострадамус? — поинтересовался Зотов. — Кто, например, в этом году станет чемпионом?

— Тот, у кого бутсы фирмы «Адидас», а не фабрики «Скороход», — пошутил Бородин. — А вообще-то это твоя обязанность, Вячеслав, чемпиона страны угадывать — это ты в отделе спорта работаешь, а не я. Итак, кто будет чемпионом?

— Не бойся, не «Черноморец», который пока на первом месте обосновался.

— Это почему же?

— Силенок не хватит весь турнир на одной волне провести. Законное место Одессы — в середине таблицы.

— А мой «Спартак» как финиширует? — продолжал вопрошать Бородин. — Он пока на седьмом месте застрял.

— А вот спартачам вполне по силам за чемпионство побороться, — ответил Зотов. — А то, что они неудачно сезон начали, так это объяснимо. У них в линии защиты произошли серьезные перестановки, появилась несыгранность, которая помешала красно-белым победить в нескольких важных матчах. Но все это пройдет и твоя команда обязательно заиграет. Страж ворот у вас отменный — Ринат Дасаев, да и в нападении есть кому блистать — тем же Юрию Гаврилову и Федору Черенкову. Так что можешь особо не волноваться.

— Спасибо, успокоил, — улыбнулся на эти слова Александр. — А вот мне тебя успокоить нечем — твое московское «Динамо» торчит на шестнадцатом месте и имеет все шансы вылететь в первую лигу.

— Не вылетит, — не согласился с этим предположением Зотов.

— Это почему же?

— Не дадут.

— Даже несмотря на тот шмон, который мои «конторские» устроили в МВД?

— Шмон шмоном, но в этом году общество «Динамо» юбилей справляет — шестьдесят лет. Это его и спасет. А вот вылета надо другой команде бояться — «Пахтакору».

В этом месте Бородин напрягся, но лишь внутренне — внешне на его лице это заявление никак не отразилось. И он, не поворачивая к собеседнику головы, напомнил:

— Но ташкентцы на сегодняшний день в лидерах ходят — второе место занимают.

— Да, хороший сезон узбеки проводят и вполне могли бы и чемпионами стать, если бы…

В этом месте Зотов замолчал, явно колеблясь, стоит ли ему продолжать эту тему или нет. А Бородин на него не давил, чтобы не выдать своей заинтересованности в услышанном. Долгие годы работы в разведке научили его выуживать нужную ему информацию из людей исподволь, ненавязчиво. Он хорошо знал своего собеседника и давно заметил за ним одну слабость — он любил показать себя информированным человеком. Эта черта дала о себе знать и в этот раз. Придвинувшись поближе к собеседнику, Зотов сообщил:

— Наверху решили «слить» ташкентцев. Ты же знаешь, что сейчас происходит в Узбекистане?

— Конечно — «мочат» Рашидова, — Бородин специально подыграл собеседнику, чтобы вызвать у него доверие.

— Вот именно, а при таком раскладе его любимой команде мало что светит.

— Но это твои предположения или…

— Или, дорогой, — прервал фразу Александра собеседник. — Грамова вызывали наверх и поставили перед фактом.

— Может, сплетни?

— Нет, помощник Грамова вчера проболтался в парилке моему знакомому, который сегодня у нас в воротах стоял. И уже начали подыскивать судей, которые будут сливать ташкентцев. Вроде, среди кавказцев. Вдобавок еще и пахтакоровскому тренеру Секечу хотят сделать выгодное предложение — перейти в ЦСКА. Но это, сам понимаешь, строго между нами.

И Зотов отодвинулся от собеседника, продолжив вытирать, уже высохшую голову, полотенцем.

— Мог бы и не предупреждать, — отреагировал на последнюю реплику Бородин, после чего добавил: — А вообще-то грустно смотреть на то, во что превратили наш футбол.

— Что ты имеешь в виду? — напрягся Зотов.

— Как только его смешали с политикой, он превратился в предмет купли-продажи.

— Так это давно началось — еще до войны, — отреагировал на этот вывод Зотов. — С тех пор, как Берия, став наркомом, начал протежировать родное ему тбилисское «Динамо».

— Это единичный случай, а я имею в виду время, когда это стало приобретать масштабы катастрофы.

— И каким временем ты датируешь этот период? — поинтересовался Зотов.

— Шестидесятым годом — когда чемпионат страны стал по-настоящему всесоюзным, и число его участников увеличилось с двенадцати до двадцати двух. То есть, если раньше были представлены всего четыре республики, то теперь — уже двенадцать.

— Так это закономерный процесс, — удивился Зотов.

— А я и не спорю, — согласился Бородин. — Только у этого явления, как показало будущее, была не только положительная сторона, но и отрицательная. Ведь почти за каждой командой стояли руководители республик, которые и запустили этот процесс купли-продажи. Футбол стал их любимой игрушкой, с помощью которого они стали удовлетворять свои личные и политические амбиции. Кстати, во многом именно это и мешает нам до сих пор добиться весомых результатов в мировом футболе. Ведь это здесь главы республик могут договориться между собой и по-братски поделить очки, а за пределами нашей страны так дела не решаются. Вот и не могут наши футболисты, приученные дома частенько обтяпывать свои делишки с помощью «договорняков», обыграть даже заурядных европейских коллег. Разве я не прав?

— Слушай, если ты так сечешь в футболе, переходи к нам в отдел спорта, — сделал лестное предложение собеседнику Зотов.

— Спасибо, я пешком постою, — отделался шуткой Бородин, а сам продолжил размышлять на футбольную тему. — Вот смотри, что получается. В прошлом году пять наших команд участвовали в европейских кубках. И чего достигли? В Кубке чемпионов киевское «Динамо» дошло до одной четвертой финала и уступило там «Гамбургу». Московский «Спартак» в Кубке УЕФА дошел до одной восьмой финала и вылетел после двух игр с «Валенсией». А московское «Торпедо» в Кубке обладателей Кубков сдулось еще на стадии одной шестнадцатой, не сумев пройти «Баварию». В этом же розыгрыше московское и тбилисское «Динамо» и вовсе дошли лишь до одной тридцать второй: москвичи не смогли пройти польский «Шленск», а тбилисцы — итальянское «Наполи». Нечем нам похвалиться и на уровне сборной, которая в прошлом году впервые за эти двенадцать лет попала на чемпионат мира, но выбыла из борьбы еще на предварительной стадии, сыграв безрезультативную ничью с поляками. Кстати, ты не знаешь, это был не договорный матч?

— В каком смысле? — искренне удивился Зотов.

— В том, что кому-то из нашего высшего руководства могло прийти в голову не обижать поляков. Помнишь, какая ситуация была прошлым июлем в Польше? Из-за военного положения арестовали более пяти тысяч диссидентов, на что Запад ответил экономическим бойкотом — перестал поставлять полякам комплектующие на заводы. Те в результате этого встали. В стране царила напряжение, которое нельзя было обострять. Вот я и думаю: не могло ли наше руководство дать возможность полякам порадоваться — пропустить их в одну вторую финала? Уж больно безвольно наши ребята тот матч провели.

— Мне об этом ничего неизвестно, — пожал плечами Зотов. — А вот вам чекистам с вашей колокольни должно быть видней.

— Как видно не все, если именно ты мне рассказал про возможную судьбу «Пахтакора». А вообще-то это хорошо.

— Что именно? — бросая полотенце на лавку, спросил Зотов.

— То, что для моего «Спартака» одним сильным конкурентом станет меньше, — тем самым Бородин хотел дать понять, что судьба московской команды его интересует гораздо больше, чем ташкентской, хотя это было не так. — Хорошо бы в первую лигу и минское «Динамо» сплавить, которое моим спартачам на пятки наступает.

— Я же сказал, что общество «Динамо» никто трогать не будет — юбилей все спишет.

И Зотов первым поднялся с лавки и отправился к своему шкафчику, где была сложена его одежда. А Бородин остался сидеть, напряженно размышляя над тем, что он здесь услышал.

2 июля 1983 года, суббота. Ташкент, улица Германа Лопатина, ЦК КП Узбекистана, кабинет Шарафа Рашидова.

До Пленума ЦК Компартии Узбекистана, посвященного итогам июньского Пленума ЦК КПСС, оставалось всего лишь два дня, поэтому Шараф Рашидов времени зря не терял — усиленно трудился над текстом своего доклада. По сути, он уже был готов, но Рашидов чувствовал, что чего-то в нем все-таки не хватает. В нем было много правильных слов об экономике и политике, а также о культурном строительстве в республике. А ссылок на выступления генсека партии Юрия Андропова, как того и требовали реалии нового времени, в тексте доклада присутствовало значительно меньше, чем это было принято при прежнем руководителе страны — Леониде Брежневе. И все же чего-то в этом докладе не хватало — той самой «вишенки на торте», которая могла бы украсить его и выделить из сонма других подобных докладов. И только вчера вечером Рашидов, наконец, понял, чего именно не достает его тексту. А подтолкнула его к этой догадке… телевизионная трансляция. По первой программе ЦТ, в самое смотрибельное время — в 19.50 — был показан итальянский кинофильм известного режиссера Дамиано Дамиани «Сова появляется днем». Никогда раньше Рашидов не видел этого фильма, хотя кто-то из его домашних ему вчера объяснил, что эта старая картина, еще 1968 года выпуска, и в советском прокате она уже демонстрировалась — осенью шестьдесят девятого. И вот теперь добралась, наконец, и до телезрителя. И, как понял Рашидов, увлекшись просмотром, выход этой ленты на телевизионный экран не был случайностью. Все это четко укладывалось в русло андроповских реформ, а если конкретно — в компанию по наведению в стране законности и порядка. Ведь фильма Дамиани повествовал о борьбе с мафией, правда, итальянской. Его действие происходило в небольшом сицилийском городке, где капитан полиции, расследуя дело об убийстве руководителя строительной компании, внезапно обнаруживает, что все, кого он допрашивает, не желают ничего говорить. В итоге капитан приходит к выводу, что за этим убийством стоит влиятельный местный депутат, он же — глава мафии.

Любому мало-мальски сведущему советскому зрителю было понятно, зачем ему показывают такого рода кино. Чтобы намекнуть, что и у нас, в стране развитого социализма, существует мафия, которая может иметь выходы на самые большие «верхи». И что теперь настало время, когда руководство страны начинает борьбу с этим злом, чтобы не дать ему стать повсеместным. И недавно прошедший Пленум ЦК КПСС уже обозначил двух фигурантов, на которых народная молва тут же навесила ярлыки главных советских мафози — это бывший глава союзного МВД Николай Щелоков и бывший руководитель Краснодарского крайкома ЦК КПСС Сергей Медунов. Они выведены из состава ЦК, на них вот-вот должны были завести персональные дела с тем, чтобы исключить их из партии и, возможно, в будущем отдать под суд. Таким образом, сакральные жертвы были найдены и брошены на жертвенный алтарь, однако, как показывала действительность, Андропов и его команда не собирались останавливаться лишь на этом коротком списке. События, которые Рашидов наблюдал у себя в республике, ясно указывали на то, что следующей жертвой закусивших удила охотников должен стать он сам. И, как ни странно, этот факт его совсем… не пугал. Как человек, достаточно проживший и много повидавший не только в политике, но и в жизни, он готов был смириться с этим и принять сложившуюся ситуацию, как данность, как волю Всевышнего. Если бы не одно «но». Он прекрасно понимал, что его жертва будет напрасной, поскольку охоту на него объявили люди, гораздо более достойные жертвенного алтаря, чем он.

«В прошлом месяце в Москве открыли огромную стелу в честь 300-летней дружбы России и Грузии, — думал Рашидов, сидя у погасшего экрана телевизора после того, как трансляция фильма завершилась. — Но ведь то, что сегодня происходит в Грузии, не имеет никакого отношения к этому. О какой дружбе между русскими и грузинами можно говорить, если за последние два десятилетия русские практически выдавлены из этой республики? Их почти нет ни в высшем руководстве (за исключением, разве что второго секретаря ЦК), ни в министерствах, ни в других ведомствах. Из пяти с половиной миллионов населения русские составляют лишь триста тысяч и почти не влияют на принятие решений в этой республике. Там всем заправляют грузины. Они разговаривают с Москвой языком ультиматумов, но их лидер Эдуард Шеварднадзе по прозвищу «Хитрый лис» на хорошем счету в Кремле, ему там открыты все двери. И это при том, что Грузию называют родиной советских миллионеров, там почти легально работают сотни разнообразных цехов по выпуску «левой» продукции и все это под носом у партийной власти.

Та же ситуация и в соседней Армении, где под патронажем местных властей бурно развивается теневая экономика и одновременно процветает такой же национализм, что и в Грузии. В республике проживает чуть больше трех миллионов человек, из которых русские составляют лишь два процента — семьдесят тысяч. И опять же они почти не представлены в руководящих органах власти Армении, где всеми делами в основном заправляют армяне. Зато в Узбекистане проживает самая большая диаспора русских — более полутора миллионов. Мы самая интернациональная республика — тех же армян у нас проживает более пятидесяти тысяч, грузин — около пяти тысяч. Мы всем рады, всем найдем и кров, и еду. Мы снабжаем страну хлопком, золотом и никогда не ставим Москве ультиматумов, однако именно меня, как руководителя республики, ставят перед фактом, что дела у нас идут неважно, что пора уходить на покой. И все ради того, чтобы перетрясти местные кадры и найти «козла отпущения» — сделать именно из нас доноров для тех же Закавказья и Прибалтики. Для тех самых регионов, которые из-за попустительства Центра могут первыми воткнуть нож ему в спину. Или, может быть, прав Сашенька — кому-то в Москве это попустительство только на руку? Что есть люди в нашем руководстве, кому мешает наш союз из пятнадцати республик, и они готовы пожертвовать им ради того, чтобы понравиться Западу? И Андропов либо пляшет под их дудку, либо сам в эту дудку и дудит, поскольку хорошо знает ситуацию не только изнутри, но и снаружи? Но если последнее верно, тогда что ждет страну в недалеком будущем? А мою республику? Вот именно поэтому я и не могу пока уйти в отставку — это будет позорная капитуляция, которая может дорого обойтись Узбекистану. Тем более, что в Москве еще есть люди, на кого можно опереться. На того же, Черненко, например».

И в этом месте Рашидов внезапно поймал себя на мысли — в его докладе на предстоящем Пленуме нет отсыла к человеку, о котором он только что вспомнил. Там есть упоминания об Андропове, как ритуальный реверанс по адресу генсека и одновременно дымовая завеса для него же, должная скрыть истинные замыслы Рашидова. Но нет в докладе упоминания имени ближайшего друга и сподвижника Леонида Ильича Брежнева — главного сегодняшнего оппонента нынешнего генсека, человека, на которого Рашидов теперь очень рассчитывал. А ведь подобный спич мог подать сигнал многим из тех, кто еще колеблется и не успел выбрать чью-либо сторону в развернувшейся борьбе на политическом Олимпе. «Как же я раньше об этом не подумал? — корил себя перед телевизором Рашидов. — Надо увязать именно с личностью Константина Устиновича сегодняшнюю борьбу с негативными проявлениями в стране. Не с именем Андропова, а с именем Черненко. И сведущие люди сразу все поймут, поскольку моя «сова» тоже появится днем».

Вот почему утром следующего дня Рашидов приехал в свою резиденцию — чтобы поискать в работах Черненко те самые слова, которые следовало включить в доклад, с которым в понедельник предстояло выступить на Пленуме. И спустя час такие слова были найдены. Это была всего лишь короткая фраза, прозвучавшая в устах Черненко на июньском Пленуме ЦК КПСС, но она позволила родить на свет целый абзац в докладе. В окончательном варианте это выглядело следующим образом: «Ну нас в республике, говоря словами товарища К.У. Черненко, встречаются проявления «высотной болезни»; приходится встречаться с фактами зазнайства, грубости и волокиты. Мы строго следим и будем следить за тем, чтобы у нас постоянно повышалась ответственность за порученное дело, решительно искоренялись должностные злоупотребления, чтобы стоял крепкий заслон посягательствам на социалистическую собственность, спекуляции и взяточничеству, показухе и очковтирательству, иждивенчеству, чванству, недобросовестности и стяжательству».

Весьма довольный проделанной работой, Рашидов откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. И в этот самый миг в дверь внезапно постучали. Когда хозяин кабинета откликнулся на этот стук, на пороге вновь возник… полковник Олег Овсянников, заместитель начальника Особого отдела КГБ по Туркестанскому военному округу.

— Я не помешал, Шараф Рашидович? — спросил нежданный гость, плотно закрывая за собой дверь.

— Вы что, за мной следите? — не скрывая своего удивления, отреагировал вопросом на вопрос Рашидов.

— А разве это плохо, когда друзья страхуют друзей? — усаживаясь на стул, заметил полковник. — Ведь именно наша наблюдательность помогла нам предотвратить возможную гибель вашего сына.

— Как благодарный человек, я хочу сказать вам за это спасибо, — при упоминании об этом факте голос Рашидова заметно подобрел. — Тормоза у автомобиля Ильхома, действительно, были кем-то намеренно выведены из строя, и могла случиться трагедия.

— Надеюсь, теперь ваш сын в безопасности?

— Да, мы уже отправили его за пределы республики, — сообщил Рашидов гостю новость, которую тот уже прекрасно знал. — Но кто мог организовать это покушение — Мелкумов?

— Наивно считать, что только этот человек считает вас своим врагом.

— Тогда кто? Неужели это сделали люди из моего окружения или, может, из самой Москвы?

— На человека, который работал с автомобилем вашего сына, нас вывел один из наших агентов — причем совершенно случайно. Сейчас мы восстанавливаем всю цепочку, чтобы выйти на организаторов этого покушения. Но для этого необходимо время.

— Значит, сегодня вы пришли за чем-то другим? — догадался Рашидов. — Снова хотите предложить мне свою дружбу?

— Не понимаю, что в этом плохого? — пожал плечами полковник. — Вас обложили со всех сторон, и глупо пренебрегать лишней помощью. Если таковая в вашей ситуации вообще может быть лишней.

— Но зачем вам необходимо мое сотрудничество? Должна же за этим скрываться какая-то корысть.

— Здесь все просто: вы очень влиятельный человек, причем не только в пределах своей республики.

— Опять вы говорите недомолвками.

— Можно и конкретней. Седьмого июля вы собираетесь встретиться с Бабраком Кармалем, который сделает здесь остановку по пути в Монголию. А спустя неделю после этой встречи вы сами собираетесь посетить Афганистан, чтобы участвовать в празднике, посвященном сплочению «Парчама» и «Халька». Это убедительно говорит о том, что ваше влияние на афганские события весьма велико.

— Это ни для кого не является секретом — все-таки узбеки в Афганистане занимают четвертое место по численности.

— Именно поэтому вас и выбрали в качестве мишени люди, которые являются и нашими врагами тоже.

— Не хотите ли вы сказать, что знаете о тайных пружинах атаки на меня? — насторожился Рашидов.

— Я все-таки военный контрразведчик и раскрывать чужие тайны — моя профессия, — ответил полковник и, придвинув стул поближе к столу, продолжил: — Мы обладаем информацией, которая наверняка до вас еще не доходила. Вас хотят убрать потому, что вы не вписываетесь в новую стратегию Андропова на исламском направлении.

Поймав на себе вопросительный взгляд собеседника, полковник продолжил:

— Помните старинное изречение: «Если не можешь победить врага — возглавь его»? Именно это и положено в стратегию Андропова. Он хочет привести к власти в Узбекистане ферганцев, чтобы с их помощью взять под «колпак» радикальных исламистов Ферганской долины, а через них и Таджикистана. Вы не в курсе, а я, к примеру, обладаю секретной информацией о том, что недавно директор ЦРУ Кэйси встречался в Испании с королем Саудовской Аравии Фахдом. И они договорились о возможном переносе афганской войны сюда — на территорию Средней Азии. И главный упор при этом будет сделан на радикальных исламистов.

— Но это же чистая авантюра! — воскликнул Рашидов, для которого эта информация и в самом деле была, как гром среди ясного неба.

— Это вы о ком — о Кэйси с Фахдом?

— Нет — об Андропове.

— Мы тоже так считаем, хотя и отдаем должное его смелости. Видимо, он и люди, которые этот план ему предложили, исходят из того, что с помощью своей агентуры в рядах исламистов они смогут контролировать процесс. Впрочем, учитывая те атаки, которым подвергается со всех сторон наша страна, подобный авантюризм вполне объясним.

— Если это так, то они глупцы. Получается, Андропов, настояв на вводе наших войск в Афганистан, способствовал радикализации исламистов и теперь собирается тушить этот пожар с помощью бензина — заигрывает с радикальным исламом?

— Повторяю, мы тоже считаем, что этот план сущая авантюра, но он претворяется в жизнь. С одновременной атакой на вас начался зондаж ситуации в Таджикистане — там собираются провести тайную встречу руководителей исламских организаций с тем, чтобы уговорить их не поддерживать политику саудитов. За это исламистам обещают существенные послабления в их религиозных делах. Вот и ваша возможная отставка — это тоже попытка доказать радикальным исламистам, что Москва готова играть по-крупному.

Произнеся этот спич, полковник замолчал, ожидая реакции Рашидова. Но тот молчал, буквально потрясенный тем, что он только что услышал. За эти две недели он прокрутил в своей голове множество различных версий о возможных причинах атаки Андропова на себя, но то, что ему сейчас сообщил полковник Овсянников, стало для него настоящим открытием. Причем эта версия выглядела вполне правдоподобно. Из этого вытекало, что этот полковник дважды реально помог Рашидову — в первый раз, когда предотвратил покушение на его сына, и во второй — сейчас, когда открыл глаза на тайную стратегию Андропова.

— Чего вы ждете взамен вашей помощи? — вновь возобновил разговор Рашидов.

— Было бы хорошо, если бы вы дали знать в Москву о нашем существовании товарищу Черненко.

— А разве у вас нет выходов на его людей по вашим каналам?

— Конечно, есть, но ваше авторитетное слово не будет лишним. Кроме этого, мы готовы снабжать ценной информацией вашего человека в Москве через наши каналы в Главном разведывательном управлении. Вы же в курсе, что Ивашутин и Цинёв играют в одной команде?

Естественно, Рашидов об этом знал — про это ему сообщил Джура. Он же рассказал и о том, откуда тянулась эта дружба — еще со времен войны, которую Глава ГРУ и первый зампред КГБ закончили в Австрии в составе одного фронта — 3-го Украинского. Однако предложение полковника вывести его людей на Джуру требовало раздумий — в одиночку такое решение Рашидов принять не мог. О чем он и сообщил своему собеседнику. Тот воспринял это с пониманием.

— Конечно, посоветуйтесь со своими товарищами, — согласился Овсянников. — И сообщите им, что мы имеем возможность выхода на круги Министерства обороны, где сейчас активно обсуждается тема рокировок в афганском правительстве. Вам, Шараф Рашидович, эта информация очень бы пригодилась в свете ваших предстоящих контактов с Бабраком Кармалем.

— Что это за рокировки? — не скрывая своей заинтересованности, спросил Рашидов.

— Вы же в курсе, что министерство обороны отдано на откуп Абдулу Кадиру — члену фракции «Парчам»? Так вот, среди наших генералов сложилось мнение, что пора его менять, как и начальника Генштаба. На эти должности хотят назначить членов фракции «Хальк».

— Их имена известны? — напрягся Рашидов.

— По нашим сведениям, Генштаб должен возглавить Назар Мухаммед — нынешний главком ВВС. Что касается главы Минобороны, то там идет большая драчка, поскольку Кармаль не хочет отдавать это ключевое ведомство «халькистам». Впрочем, он и Генштаб не хочет отдавать, опираясь на мнение Рашида Дустума. Как вы знаете, нынешний глава Генштаба генерал Бабаджан — выходец из северного Афганистана, где проживают ваши соплеменники узбеки. Так что во время вашей встречи с Кармалем разговор наверняка зайдет и об этом. Афганский лидер попробует прощупать вас на предмет возможной помощи в этом вопросе.

— Спасибо, что предупредили, — поблагодарил собеседника Рашидов, после чего добавил: — Мы будем думать над вашим предложением.

Спустя час после этого разговора Рашидов уже беседовал в том же кабинете с Бойсом Иргашевым. Рассказав ему в мельчайших подробностях о встрече с полковником, первый секретарь ждал ответа от начальника своей охраны.

— Не знаю, как у вас, Шараф-ака, но у меня этот человек не вызывает доверия, — после некоторой паузы, произнес Иргашев.

— Но он же оперирует очень ценной информацией, которая играет на нас, — возразил на это Рашидов. — Если бы он был подослан Андроповым, то стал бы он говорить мне такие вещи?

— Вы плохо знаете работу контрразведки, — покачал головой телохранитель. — Именно, чтобы втереться в доверие к человеку, они и должны выложить перед ним нечто убойное.

— Хорошо, согласен — ты лучше меня знаешь специфику такой работы. Но как тогда проверить — говорит он правду или врет? Ведь если мы ошибаемся, то можем оттолкнуть от себя носителя очень важной для нас информации. А в нашем положении подобное расточительство может стать губительным.

— По тем данным, которые я сумел навести о полковнике Овсянникове, я пока не могу сделать окончательный вывод о подлинной сущности этого человека — нужны дополнительные сведения, — вновь заговорил Иргашев. — И предоставить их может только один человек — Джура. Надо ждать, когда он снова выйдет с нами на связь. Но и контактов с Овсянниковым прерывать пока тоже не будем.

2 июля 1983 года, суббота. Подмосковье, Пушкинский район

По обочине автомобильной трассы, которая тянулась от города Пушкино в сторону Москвы шли двое детей — девочка и мальчик. Это были Олеся Шувалова и Макар Оболенский. Причем девочка шла чуть впереди и постоянно оборачивалась назад, чтобы поторопить своего спутника. Полчаса назад они вышли из электрички, узнав о том, что она увозит их все дальше от Москвы, хотя им надо было в другую сторону — в столицу. Усевшись на лавочке, чтобы дождаться обратного электропоезда, они безуспешно прождали его около двадцати минут, после чего по громкоговорящей связи было объявлено, что следующая электричка в столицу объявится здесь только через два часа.

— Я домой хочу, к маме, — стал канючить Макар, которого эта поездка уже изрядно утомила — так далеко от дома он еще никогда не уезжал.

Однако Олеся была непреклонна — она не хотела возвращаться обратно к отцу и все ее теперешние помыслы были о маме и дяде Леше, которых она не видела вот уже несколько дней. Поэтому она решительно взяла своего поникшего спутника за руку и увела его с железнодорожной платформы на шоссе — добираться до города на автобусе. Они успели пройти лишь несколько десятков метров, когда рядом с ними остановился «Москвич-412», за его рулем которого сидел мужчина средних лет.

— Ребятки, вы куда направляетесь? — обратился незнакомец через открытое окно к ребятишкам.

— Нам нужно в Москву, — ответила Олеся.

— Во-первых, она находится в другой стороне, а во-вторых — где ваши родители?

— Мы как раз к ним и едем — они нас ждут в Москве, — продолжала объяснять девочка.

— Моя мама не в Москве, моя мама в Мытищах, — подал голос Макар, после чего… расплакался.

Мужчина выключил мотор и выбрался из автомобиля.

— Давайте знакомиться — меня зовут дядя Толя, — представился хозяин «Москвича».

— Меня зовут Олеся, а это Макар, — ответила за себя и за своего спутника девочка.

— Поскольку ты здесь за старшую, позволь мне разговаривать именно с тобой, Олеся, — продолжил свою речь дядя Толя. — Ты знаешь, где в Москве живут твои родители?

— Знаю — в Орехово-Борисово.

— Так называется район и он очень большой. Чтобы найти твой дом, нужно знать название улицы и номер дома с квартирой.

— Этого я не знаю, но дядя Леша живет в большом белом доме у дороги.

— Кто такой дядя Леша?

— Он очень хороший и привез нас с мамой из Киева.

— А твой папа куда подевался? — продолжал допытываться дядя Толя.

— Мой папа с нами разведен. Но он забрал меня с концерта и привез в Мытищи, к Макару.

— А Макар тебе кто — братик?

— Нет, он чужой мальчик, но его мама любит моего папу.

— А ты сказала своему папе, что собралась навестить дядю Лешу и маму?

— Она ничего никому не сказала, — вытирая слезы кулаком, ответил за девочку мальчик.

— Теперь мне все понятно, — и лицо дяди Толи осветила добродушная улыбка. — Однако одним вам до Москвы не добраться, поэтому я предлагаю вам свою помощь — садитесь ко мне в машину.

— Мама не разрешает мне знакомиться с незнакомыми людьми, — тут же отреагировала на это предложение Олеся.

— Твоя мама правильно говорит, но я же назвал вам свое имя, — продолжал настаивать дядя Толя.

— Правда, Олеся, я устал — поедем на машине, — снова включился в разговор мальчик.

— Правильно, Макар — иди, занимай место на заднем сиденье, — поддержал мальчика мужчина и даже подтолкнул его рукой.

И уже спустя несколько секунд Макар сидел в салоне автомобиля. Однако Олеся последовать за спутником не захотела, и собралась было продолжить свой путь пешком. Но мужчина схватил ее за руку и силой потащил к машине. А поскольку силы были явно неравны, девочка вскоре тоже оказалась в салоне.

— Будете сидеть тихо, и все будет хорошо, — предупредил детей дядя Толя и, закрыв двери на фиксаторы, уселся за руль.

В следующее мгновение взревел мотор, и автомобиль тронулся с места, взяв курс в противоположную от столицы сторону.

* * *

Сидя за рулем своих «Жигулей», Александр Бородин ехал на дачу под Пушкино, чтобы навестить свою маму. Периодически он бросал короткие взгляды в боковое зеркальце и видел, как в двухстах метрах от него следует «хвост» — автомобиль «Волга» ГАЗ-24, с тремя «топтунами» в салоне. Это была та самая «Волга», которая «паслась» возле подъезда Бородина на улице Удальцова. Судя по тому, как вела себя «наружка», задание у нее было вполне определенное — опекать объект слежки в открытую, не таясь. Это означало, что Бородин все еще находится под подозрением у КГБ.

На самом подъезде к Пушкино, Александр обратил внимание на «Москвич-412», в заднем окне которого он увидел лицо девочки лет шести, которая что-то кричала и отчаянно била ладошками по стеклу, явно пытаясь привлечь к себе внимание. Встретившись с ней взглядом, Бородин буквально похолодел — столько страха читалось во взгляде ребенка. И тут в его памяти всплыл недавний разговор с его матерью. Женщина рассказала, что к ним приходил поселковый участковый, который предупредил всех обитателей дачного поселка, чтобы не отпускали своих детей далеко со двора. Оказывается, некоторое время назад в соседнем поселке пропала девочка — вышла погулять и больше ее никто не видел. Поскольку дочка Бородина отдыхала далеко отсюда, он тогда не придал этому сообщению большого значения. Но теперь оно невольно всплыло в его памяти.

Прибавив скорости, Бородин догнал «Москвич» и обратился к его водителю через открытое окно:

— Мужчина, остановите, пожалуйста, машину.

— А в чем, собственно, дело? — стараясь быть невозмутимым, спросил водитель «Москвича».

— Вы остановитесь, а я вот потом объясню, — продолжал настаивать на своем Бородин.

— Ничего я не остановлюсь — мы торопимся, — и мужчина прибавил газу.

Однако и Бородин сделал то же самое, а когда снова поравнялся с «Москвичом», спросил:

— Кто у вас в салоне?

— Это мои дети, — последовал немедленный ответ.

И в этот миг девочка стала так громко кричать, что крик ее разнесся по всей трассе:

— Это не наш папа, не наш!

Ответом на этот отчаянный вопль было то, что водитель «Москвича» врубил предельную скорость и стал стремительно удаляться, лавируя между ехавшими впереди автомобилями. Бородину не оставалось ничего иного, как броситься в погоню. Кинув взгляд в боковое зеркало, он заметил, что и «Волга» прибавила скорости, стараясь не отстать от его «Жигуленка».

Тем временем «Москвич» свернул налево в сторону железнодорожной ветки. Вскоре он выскочил на тот ее участок, который находился недалеко от платформы «Пушкино». На переезде был опущен шлагбаум, поскольку к станции приближался товарный поезд. Машин на переезде было немного, но «Москвич» не собирался пристраиваться им в хвост — у него самого на «хвосте» висели преследователи. Поэтому, выскочив на встречную полосу, «Москвич» ринулся прямо на шлагбаум. Разбив его вдребезги, автомобиль проскочил вперед и помчался по дороге в сторону Заводской улицы. «Жигули» с Бородиным отставали метров на сто, а «Волга» успела проскочить переезд буквально перед самым носом «товарняка», который отчаянно сигналил, оглашая своим пронзительным гудком всю округу.

Проехав Заводскую улицу, «Москвич» свернул направо — на Гончарную. И только тут Бородин понял, куда рвется беглец — в Северный лесопарк, где можно было спрятаться, если не с детьми, то хотя бы самому. Поэтому Бородин надавил на педаль газа, пытаясь настичь мерзавца до того, как он достигнет лесопарка. Следом мчалась «Волга», которая сигналила встречным автомобилям, чтобы они уступили ей дорогу. Впереди уже показалась парковая зона, до которой «Москвич» добрался первым. Едва это произошло и автомобиль остановился, как из него выскочил беглец и бросился в спасительный лес. Спустя минуту рядом тормознули «Жигули», а затем и «Волга».

— Присмотрите за детьми, — крикнул «топтунам» Бородин, а сам бросился в погоню за беглецом — теперь уже пешую.

Добежав до аллеи, Бородин остановился и внимательно прислушался, пытаясь по звукам определить, в какую сторону мог скрыться преследуемый. Вскоре в зарослях справа послышался хруст сломанных под ногами веток, и Бородин бросился на этот звук. Спустя несколько секунд он увидел спину беглеца, который пробирался сквозь чащу вглубь леса. Вскоре спина скрылась за густыми ветками, и когда Бородин достиг того места, где совсем недавно был беглец, в зарослях никого уже не было. Сделав несколько шагов вперед, Бородин прислушался — вокруг стояла тишина. Это ясно указывало на то, что беглец никуда не побежал, а затаился где-то поблизости. Тогда Бородин присел на карточки и, как их учили в «лесной школе», стал изучать место, где только что находился преследуемый. Вскоре по сломанным веткам он вычислил направление, в котором тот мог скрыться — оно вело налево, к деревьям, которые могли стать прекрасным убежищем. Туда Бородин и направился, ступая как можно осторожнее.

За первым деревом, до которого добрался преследователь, никого не оказалось. Та же история повторилась и со вторым деревом. А когда Бородин приблизился к третьему, оттуда на него набросился беглец, в руках у которого был… кухонный тесак. Его лезвие просвистело буквально в сантиметре от уха Александра, который инстинктивно успел отклонить голову в сторону. В следующую секунду Бородин сумел перехватить руку нападающего, держащую нож, и сильно вывернуть ее внутрь в районе запястья. От резкой боли нападающий завопил что есть мочи, а Бородин, сильно потянув его руку вниз, одновременно поставил ему подножку. Мужчина выпустил нож из рук и повалился на землю, увлекая за собой и своего преследователя. Падая, Александр сначала оказался над противником, но тот ловко сумел вывернуться и в следующую секунду сам оказался сверху. Он обеими руками схватил Бородина за шею, пытаясь задушить, и в этот самый миг мощный удар кулаком в затылок опрокинул его навзничь. Бородин поднял глаза вверх и увидел над собой того самого «топтуна», который выскочил из «Волги» первым.

2 июля 1983 года, суббота. Афганистан, Кабул, Спорткомитет

Виктор Звонарев сидел в кабинете Амредина Кареми, замещая его — тот уехал по срочному вызову. И в тот момент, когда Звонарев, сделав несколько звонков в различные инстанции, и сам собирался уехать, в дверь внезапно постучали. И следом за этим на пороге возник средних лет афганец, облаченный в приличный костюм. Жестом пригласив его присесть на стул, Звонарев спросил у гостя на вполне приличном дари, который он успел выучить во время своих прежних приездов в эту страну:

— Чем могу служить, уважаемый?

— Мне нужен рафик Кареми, — ответил гость.

— Он уехал по делам, но я его замещаю. Меня зовут Виктор Сергеевич Звонарев, я мушавер — советник из Советского Союза по вопросам спорта. А как мне обращаться к вам?

— Хазрат Аюби, — представился гость. — Я бывший футболист, выступал за кабульскую команду «Маореф».

— Что-то фамилия у вас знакомая, — наморщил лоб Звонарев. — Вы, случайно, не родственник тому Аюби, который в начале шестидесятых играл в команде «Арионет»? Наш «Пахтакор» неоднократно встречался с ней, в том числе и здесь, в Кабуле?

— Это мой старший брат, но он уже давно в футбол не играет, — ответил афганец. — А я в последний раз выходил на поле шесть лет назад и хочу предложить вам свои услуги в качестве игрока.

— Это очень здорово, — изображая радость, заявил Звонарев. — Нам как раз не хватает футболистов, а до начала турнира остались считанные дни. Вы на какой позиции играли?

— Центрального полузащитника.

— Прекрасно, значит, сможете переместиться и в центр атаки.

Сказав это, он взял со стола несколько бумаг и, встав со своего места, отнес их в шкаф, стоявший у противоположной стены. Эта манипуляция ему понадобилась, чтобы сделать паузу и обдумать создавшуюся ситуацию. Несмотря на радость, которую изобразил хозяин кабинета, приход этого человека был весьма некстати. Звонарев вовсе не был заинтересован в том, чтобы в команде, которую тренировал Красницкий, наконец, закрылась бы образовавшаяся брешь — появился центральный нападающий. По задумке Звонарева, идеальным вариантом был бы провал Красницкого на посту тренера сборной Афганистана. И поскольку произошло бы это на глазах у Рашидова, то и его последующее назначение на должность тренера джизакской «Звезды» тоже оказалось бы под вопросом. Поэтому теперь надо было срочно придумать, как бы выпроводить этого некстати объявившегося футболиста восвояси.

— Вы в курсе условий, которые вам надлежит выполнять, если мы включим вас в сборную? — спросил Звонарев у гостя, вернувшись за стол.

— Я знаю, что вы платите футболистам хорошие деньги — порядка пятнадцати тысяч афгани, — ответил Аюби.

— Это верно, но это плата за риск. У вас есть семья?

— Конечно — жена и трое детей.

— Вот об этом и речь. Вы же знаете, что идет война, которая каждый день уносит сотни человеческих жизней. Вот и у нас на днях случилась трагедия. Бесследно пропал наш центральный нападающий, у которого осталась беременная жена.

— Он что, сбежал?

— Я же говорю, что произошла трагедия. Судя по всему, до него добрались моджахеды, поскольку мы не в силах обеспечить каждому игроку должную охрану. Поэтому я вынужден предупредить вас об опасности, которая может вам угрожать.

Произнеся это, Звонарев внимательно следил за гостем. И заметил, что лицо афганца от услышанного заметно побледнело. Значит, надо было еще слегка на него поднажать, чтобы решить эту проблему окончательно. И Звонарев продолжил свою речь:

— Мы, конечно, предпринимаем все возможное, чтобы отыскать пропавшего, уверяя его беременную жену, что все обойдется. Но, сами понимаете, рано или поздно ей придется узнать эту страшную правду. Даже не знаю, как мне придется ей об этом сообщить.

Едва Звонарев закончил говорить, как гость поднялся со своего стула и заявил:

— Извините, что отнял у вас ваше время. Мне надо еще подумать, прежде чем я приму окончательное решение.

И несостоявшийся футболист вышел из кабинета, причем так быстро, что было понятно — больше сюда он никогда не вернется.

Не успела за ним закрыться дверь, как на пороге возник сам хозяин кабинета — Амредин Кареми.

— Кто это выскочил от тебя с перекошенным от страха лицом? — спросил афганец.

— Не обращайте внимания — парень просто ошибся адресом, — отмахнулся от этого вопроса Звонарев.

— Тогда собирайтесь — едем на стадион, — сообщил Кареми. — Кажется, сам Бабрак Кармаль отыскал для сборной нового нападающего. И ничего не спрашивайте — времени в обрез, поэтому расскажу обо всем по дороге.

Когда они прибыли на стадион Гази, Звонарев уже знал всю историю о том, как лидер НДПА вышел на Арьяна Ширвани. И сегодня должна была состояться презентация этого парня, который добровольно изъявил желание играть за сборную Афганистана. Как поняли вновь прибывшие, смотрины прошли более чем успешно. Не успели Звонарев и Кареми подойти к Красницкому, как он радостно вскочил с лавки и сообщил:

— Вы только посмотрите на этого парня — это же просто клад, а не игрок. Как он обращается с мячом, как видит поле — это же вылитый Геннадий Красницкий в молодости.

Звонарев взглянул на поле и увидел молодого парня, который в этот самый момент ловко обыграл двух защитников и метров с двадцати нанес мощный удар, после которого мяч как пушечное ядро влетел в левый от вратаря верхний угол ворот. «Везучий же ты, гаденыш», — подумал Звонарев про своего друга, но внешне вынужден был изобразить радость, крепко пожимая протянутую ему руку.

2 июля 1983 года, суббота. Москва, улица Удальцова

Сидя на диване в гостиной у включенного телевизора, по которому шла программа «Время», Александр Бородин дремал. Ему снилась сегодняшняя погоня, причем в качестве пленницы фигурировала его собственная дочка, которая билась на заднем сиденье «Москвича» в беззвучном крике, а Бородин никак не мог догнать этот проклятый автомобиль. К счастью, сон был не глубокий. Сквозь дремоту Бородин слышал, как мерно работал телевизор, а ровно в 21.50 он проснулся — у него на руке заиграл будильник в электронных часах фирмы «Сэйко». В программе «Время» в этот момент как раз шли новости культуры с Нинель Шаховой — она рассказывала о новой экспозиции картин в Третьяковской галерее. Однако досматривать сюжет до конца Бородин не стал. Он выключил телевизор и перебрался в свой кабинет. Там он включил другой аппарат — радиолу «Ригонда-102», которую настроил на волну Ташкента. И в 22.00 сел слушать концерт «Вечерние мелодии». Эта получасовая передача интересовала его не только с музыкальной точки зрения — это был сеанс очередной конспиративной радиосвязи Джуры с Узбекистаном. Каждые вторник и субботу в десять вечера Головин настраивал свой приемник на ташкентскую волну, чтобы в музыкальной передаче услышать необходимую ему информацию. Она содержалась в песне, что завершала радиоконцерт. Поскольку в Москве ранее было выбрано более десяти мест под «закладки» (так назывались тайники, в которые закладывались сообщения, присылаемые из Ташкента специально для Бородина), то каждому из них соответствовала определенная песня в исполнении разных исполнителей — как узбекских (Шурали Джураев, Кабулжон Юсупов, Рано Шарипова, ансамбль «Ялла»), так и других (Алла Пугачева, София Ротару, Лев Лещенко, Олег Анофриев и др.). На протяжении последних трех недель сообщений о «закладках» не было — ни один из нужных артистов со своей песней в финале концерта не звучал. Но сегодня Бородин буквально кожей чувствовал, что ему обязательно придет сообщение об очередной «закладке». Та тревожная ситуация, что складывалась вокруг Узбекистана и самого Бородина, буквально вопила об этом. Поэтому, включая «Ригонду-102» и удобно устраиваясь на диване, Александр внутренне был готов к тому, что финал концерта не будет для него проходным, как это происходило последние три недели. Так оно и вышло.

Финальным аккордом «Вечерних мелодий» стало выступление вокально-инструментального ансамбля «Ялла», исполнившего популярную на просторах всего Советского Союза песню «Уч кудук» («Три колодца»). Слушая данную композицию в эти вечерние часы, миллионы советских радиослушателей даже не подозревали, что для одного человека на улице Удальцова в Москве она содержала скрытую информацию огромного значения. В названии этой песни было обозначено место в столице, где завтра будет сделана «закладка» — положен контейнер, в котором содержится важное сообщение. Под «тремя колодцами» было зашифровано место в старой Москве в районе Разгуляя, где на одном перекрестке сходились сразу три переулка — Гороховский, Токмаков и Денисовский. Поэтому, когда последние аккорды песни растворились в вечернем эфире, Бородин еще долго сидел на диване и мысленно прокручивал различные варианты своего завтрашнего появления на указанном ему месте. И хотя этот район он знал досконально, однако элемент форс-мажора (непредвиденной ситуации) никогда нельзя было исключить. Тем более в той опасной деятельности, в которую Бородин был вовлечен.

3 июля 1983 года, воскресенье. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Увидев, с каким сияющим лицом вошел к нему в кабинет Виталий Литовченко, глава контрразведки КГБ Григорий Григоренко понял, что произошло нечто экстраординарное.

— Судя по вашему виду, наша машина завертелась? — спросил хозяин кабинета, жестом приглашая гостя присесть.

— Да, Григорий Федорович, «Трест-2» сработал, — сообщил шефу приятную новость Литовченко. — Позавчера вечером мы засекли звонок из Ташкента на квартиру Пазлиддину Гаипову.

— Того самого, который торгует на Пятницком рынке? — продемонстрировал свою отменную память шеф контрразведки.

— Именно, — согласно кивнул головой подполковник. — Звонивший никак не представился и сделал вид, что ошибся номером. Он только спросил: «Это почта номер четыре?», Гаипов ответил, что абонент ошибся и повесил трубку. А на следующий день, в субботу вечером, Гаипов отправился на Главпочтамт, где получил заказную бандероль, отправленную до востребования. Что в ней мы не знаем, но можно догадаться. Судя по всему, это срочная депеша от Рашидова для Джуры. А два часа назад Гаипов сделал «закладку» — оставил депешу на перекрестке трех переулков — Токмакова, Гороховского и Денисовского.

— Это где? — вскинул брови Григоренко.

— Недалеко от центра — рядом с Разгуляем, от которого до станции метро «Бауманская» десять минут пешим ходом. Видимо, пароль «почта номер четыре» подразумевает под собой посылку на почтамте и «закладку» у перекрестка, где средоточие четырех дорог. Я принес фотографии этого района и место «закладки».

— А текст самой депеши? — не скрывая удивления, спросил шеф контрразведки.

— Наши люди на месте не смогли открыть контейнер. Для этого его нужно транспортировать к нам, но это займет время. Поэтому мы ждем ваших указаний, Григорий Федорович, — и Литовченко пристально взглянул на своего начальника, ожидая указаний.

Григоренко задумался, но его раздумия длились недолго.

— Учитывая, что «крот» может явиться за «контейнером» в любую минуту, оставим его нетронутым, — произнес Григоренко. — Но это означает, что упустить «крота» мы не имеем права. Надеюсь, это вам понятно?

Вместо ответа Литовченко кивнул головой. А Григоренко взял в руки фотографии.

— Судя по снимкам, место весьма удобное, малолюдное, поэтому зоркий глаз всегда сумеет заметить подозрительную активность, — сделал вывод глава контрразведки. — Где вы расставили людей?

— Трех человек разместили в старинной усадьбе Белавина — оттуда напрямую видно место, где лежит «закладка» в виде камня. Кстати, на фото они зафиксированы — и место, и «закладка».

Григоренко нашел упомянутые фотографии. Местом для «закладки» был выбран участок с правой стороны Денисовского переулка, где за возвышающимся на несколько десятков сантиметров бордюром был травяной газон, в котором «закладка» в виде камня не привлекала постороннего внимания. А сам «камень» представлял из себя профессионально сработанный из специального материала контейнер, в который легко помещался средней величины предмет или свернутые листы бумаги.

— Четверо «наружников» сидят в «рафике», который мы спрятали за кирпичным домом-башней со стороны Гороховского переулка — это в ста метрах от места «закладки», — продолжил свою речь Литовченко. — Еще троих мы разместили во дворе на противоположной стороне, а двое других дежурят на улице за усадьбой. Как только люди в последней засекут объект, они свяжутся со всеми по рации и дадут сигнал к началу операции.

— У вас отработаны все варианты того, как объект может забрать «закладку»?

— Вариантов не слишком много. Первый — он придет туда пешком. Если будет именно так, то далеко ему не уйти — мы его блокируем практически со всех сторон. В нашей бригаде четыре человека профессиональные бегуны — любой норматив по бегу перевыполнят. А если объект приедет на машине, то и здесь мы все предусмотрели. За усадьбой дежурит «Волга» ГАЗ-24-24 с форсированным двигателем «У-8», плюс «рафик».

— Значит, с момента оставления «закладки» прошло уже более двух часов? — взглянув на свои наручные часы, спросил Григоренко. — Полагаю, что объект объявится с минуты на минуту. Ведь вечер воскресенья удобное время для отхода с места облавы на автомобиле — движение на дорогах в этот период минимальное.

— Но и для погони тоже удобно, — заметил Литовченко.

— Здесь все будет зависеть от того, кто лучше ориентируется в городских магистралях — мы или этот Джура. Он хоть и узбек, но Москву, судя по всему, знает не хуже нашего. А, может, даже и лучше. Короче, с ним надо держать ухо востро.

3 июля 1983 года, воскресенье. Москва, улица Академика Волгина, спортзал

Окрыленный тем, что Олесю удалось разыскать целой и невредимой, и вернуть под материнское крыло, Алексей Игнатов с удвоенной энергией вернулся к прежней работе — раскрытию убийства ветерана войны Николая Кузьмича Лиознова. Тем более, что буквально на днях раскрытие этого преступления взял под свой личный контроль министр внутренних дел СССР Виталий Федорчук. Сначала он хотел отдать это дело в МУР, но когда начальник Красногвардейского РУВД пообещал ему, что дело будет раскрыто в ближайшее время и что расследует его недавний сотрудник московского угро, Федорчук поставил это расследование на контроль и дал сыщикам еще две недели, в противном случае пообещав сорвать с них погоны и выгнать из органов с волчьим билетом. Поэтому возвращение в это дело Игнатова было как нельзя кстати.

Он вернулся в тот момент, когда расследование забуксовало. Его коллега Василий Зайцев выяснил, что у владелицы голубого «Мерседеса» Елизаветы Семчуковой, действительно, есть любовник, но когда сыщик попытался вызвать женщину на откровенность, она предпочла пойти в несознанку — стала все отрицать. И вызвать ее на откровенность Зайцеву не удалось. Поэтому на новую встречу с упертой женщиной отправился Игнатов. Узнав, что по выходным она проводит время в спортзале на улице Академика Волгина на юго-западе Москвы, сыщик приехал туда в самый разгар занятий. Причем ничего подобного он ранее еще не видел. В большом спортзале около двух десятков женщин разных возрастов, вырядившись в весьма откровенные наряды, плотно обтягивающие тела, выделывали разного рода акробатические «па» под ритмичную музыку иностранного происхождения.

Стараясь не привлекать к себе внимание занимающихся, Игнатов осторожно пробрался вдоль стенки к лавочке, на которой восседала женщина средних лет в новеньком спортивном костюме фирмы «Адидас». Судя по тому, как она отдавала команды танцующим, Игнатов догадался, что это их тренер.

— Извините, пожалуйста, а чем это вы здесь занимаетесь? — поинтересовался Игнатов, присаживаясь на лавочку.

— Можете не надеяться, мужчин мы сюда не берем, — не поворачивая головы к гостю, ответила женщина.

— Я и не надеялся, просто никогда подобных занятий еще не видел.

— Это аэробика — ритмическая гимнастика, — сообщила тренер. — Весь Запад ею уже два года занимается.

— И вы полагаете, что у нас это приживется? — продолжал вопрошать Игнатов.

— Еще как — глазом не успеете моргнуть, как вся страна будет этим заниматься. Разве это не красиво? — и женщина впервые за время их короткого разговора взглянула на собеседника.

— Я бы сказал — сексуально, — коротко ответил Игнатов, после чего задал вопрос, ради которого сюда и пришел: — А где среди ваших подопечных Елизавета Семчукова?

— Вон та — в самых красивых легинсах, — и тренер указала рукой на стройную женщину в обтягивающем наряде оранжевого цвета.

— Можно ее оторвать на несколько минут? — попросил сыщик.

— А вы, собственно, кто?

— Я из ГАИ по поводу автомобиля гражданки Семчуковой, — соврал Игнатов. — Есть вопросы по поводу его регистрации.

Услышав это объяснение, тренер позвала Елизавету, а сама поднялась с лавки и принялась руководить танцующими стоя.

— Вы кто? — тяжело дыша после энергичного танца, спросила Семчукова у сыщика.

— Я из уголовного розыска — к вам от нас уже приходили, — сообщил Игнатов.

— Вашему товарищу я уже все объяснила, — недобро глядя на Игнатова, произнесла женщина, собираясь вернуться к занятиям.

— Давайте выйдем на пять минут в коридор — это в ваших же интересах, — произнес сыщик, причем таким тоном, что женщина предпочла, пусть нехотя, но подчиниться.

Когда они вышли из зала, Игнатов плотно закрыл дверь и, глядя в глаза собеседницы, сообщил:

— Хочу сразу предупредить, что я не буду с вами деликатничать, как мой молодой коллега. Ваш автомобиль замешан в тяжком преступлении, поэтому если вы не хотите его лишиться, а также сами сесть в тюрьму, то лучше говорите правду.

— У вас кишка тонка отобрать у нас машину, а тем более меня посадить, — все так же зло глядя на сыщика, заметила женщина.

— Рассчитываете на связи своего супруга? Зря надеетесь. Когда он узнает, кого вы выгораживаете, он собственноручно подпишет любую бумагу, расторгающую его брак с вами. Еще раз повторяю: ваш автомобиль использовали преступники, которые причастны к целой серии убийств. Когда мы их задержим, у вашего супруга могут быть серьезные неприятности на работе, поскольку это дело лично курирует министр внутренних дел Федорчук. И он, если надо, дойдет до самого Громыко.

Услышав две эти фамилии, женщина побледнела и, прислонившись спиной к стене, произнесла:

— Но если мой муж узнает, кому я давала наш автомобиль, он в любом случае может подать на развод.

— Не факт, ведь ваша любовная связь с этим человеком известна только нам с вами.

— Вы хотите сказать, что вы не станете сообщать об этом мужу? — с надеждой в голосе спросила женщина.

— Не сообщим, если вы сообщите нам имя вашего любовника.

— Его зовут Леонид Широков, — после небольшой паузы ответила Семчукова.

— Что-то знакомая фамилия, — наморщил лоб Игнатов. — Этот Широков, случайно, по отчеству не Аркадьевич?

— Да, а вы что знакомы? — искренне удивилась женщина.

— Пока только заочно, — ответил Игнатов. — Где он живет и работает?

— Живет он на Полянке, а работает старшим научным сотрудником в Институте Востока, что на улице Обуха. Только сейчас его в Москве нет — он уехал.

— Куда, если не секрет? — насторожился Игнатов.

— В Ташкент.

— С супругой на отдых отправился? — предположил сыщик.

— Нет у него никакой супруги — он один живет. А поехал по работе.

— И когда он туда отбыл?

— Кажется, вчера.

— Один?

— Нет, со своим помощником.

— Имя и фамилия у этого помощника есть?

— Мне это неизвестно, но тип он весьма неприятный.

— Как выглядит?

— Крупный мужчина спортивного телосложения с перебитым носом — он у него слегка скошен на сторону.

«Круг замкнулся, — подумал про себя Игнатов, услышав эти подробности. — Хочешь, не хочешь, но придется лететь в Узбекистан. В самое пекло, как верно заметил товарищ Тихонов из Киева».

3 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, кафе «Уголок»

В течение двух дней Баграт Габрилянов пытался разыскать Дениса. Единственным человеком, который мог на него вывести, была Зоя — продавщица из магазина «Академкнига» на улице Шота Руставели. Однако в субботу она не работала, а дома Баграт ее не застал — девушка уехала в пионерский лагерь в Кибрае, чтобы навестить там младшего брата-пионера. И только в воскресенье юноше, наконец, повезло — он застал Зою дома. От нее он и узнал, где можно сегодня до обеда найти Дениса — в кафе «Уголок».

— А где это? — спросил Баграт.

— Ты что, столько дней в Ташкенте, а ни разу не был в «Уголке»? — искренне удивилась девушка. — Это напротив сквера — надо только дорогу перейти. У Дениса там с утра какая-то деловая встреча.

Зоя не обманула — когда Баграт вошел в кафе, он сразу заметил того, кого искал — тот сидел за дальним столиком слева с каким-то парнем. Заметив вошедшего приятеля, Денис что-то сказал своему компаньону, после чего тот молча поднялся и покинул кафе. А на освободившееся место уселся Баграт.

— Ты чего такой озабоченный? — спросил Денис.

— Будешь тут озабоченный — второй день тебя ищу.

— А зачем я тебе понадобился? Впрочем, подожди отвечать. Ты здесь уже бывал?

— Нет, сегодня в первый раз.

— Значит, ты еще не пробовал лучших в Союзе цыплят-табака?

— Вообще-то, лучших цыплят делают в Тбилиси на Пушкинской улице, — заметил Баграт.

— Ты это говоришь, потому что не пробовал здешних. Подожди минутку, — и Денис сорвался со своего места, побежав к стойке раздачи.

Вскоре он принес две тарелки, на которых лежали дымящиеся цыплята-табака. Одну порцию он поставил перед приятелем, а вторую взял себе. И первым начал жадно есть горячее мясо, разрывая его руками и отправляя в рот, при этом успевая и говорить:

— Наши цыплята тем хороши, что здесь их поливают специальным соусом, секрет приготовления которого не знает никто. Так что ешь, давай, и оценивай. А потом о делах покалякаем.

Баграт так и поступил — осторожно взял в руки цыпленка и откусил первый кусок. Проглотив его, он улыбнулся и сообщил:

— Действительно, вкусно.

— То-то, Ташкент — город хлебный, — расплылся в довольной улыбке Денис. — Теперь давай рассказывай, зачем я тебе понадобился.

— Я опять по поводу тех денег. Дело о розыске ее владелицы передали другому милиционеру — Пулату Рахимову.

— Пулатику? — вскинул брови вверх Денис и даже перестал жевать. — Хороший мужик — честный. Теперь можешь быть спокоен — этот мент отыщет твою Тамиллу. Но он про меня спрашивал?

— Да, но я сказал, что сам тебя найду. И, как видишь, нашел. Рахимов прошерстил все отделения милиция на предмет заявления о пропаже денег, но ничего не нашел. Никто не откликнулся и на объявление, которое он разместил в «Вечернем Ташкенте». Вот Рахимов и предположил, что эта Тамилла может иметь отношение к вашему миру.

— Какому нашему? — напрягся Денис.

— Криминальному. Дескать, эти деньги принадлежат каким-то темным личностям, а она была у них курьером. Такое может быть?

— Может, — согласно кивнул головой Денис и снова взялся за цыпленка. — Например, это могли быть «цеховые» деньги — какого-нибудь здешнего цеховика. А могли быть и «общаковские» — из воровского общака. Но последнее вряд ли. Если бы это был общак, то шухер поднялся бы сразу. Но его до сих пор нет. Кстати, спасибо тебе, что ты меня тогда отмудохал и деньги отнял. За то, что я на общаковские деньги посягнул, мне бы пришлось потом перед братвой ответ держать.

— Ты же сам сказал, что эти деньги не общаковские?

— Сказал, но кто его знает, как дело дальше повернется. Так что спасибо я тебе говорю на всякий случай. Ты где, кстати, так драться научился?

— В Тбилиси, там и не такому научат, — ответил Баграт, вновь принимаясь за забытого им цыпленка.

— У меня приятель три года назад пытался у вас корни пустить — не дали. Еле ноги оттуда унес.

— А здесь не так, что ли?

— Здесь попроще — узбеки народ толерантный, не то, что у вас в Грузии. Вот где вся наша мафия окопалась — у вас на Кавказе и в приграничных областях. Но главная мафия, конечно, в Москве обитает.

— Ты на что намекаешь? — остановив руку с недонесенным ко рту куском мяса, спросил Баграт.

— Не намекаю, а говорю прямым текстом — вся наша мафия находится в Кремле. Там есть главный пахан — Генеральный секретарь, а все члены Политбюро — это его обслуга, которая для него дань с народа собирает. У каждого свой участок: кто-то сельским хозяйством заведует, кто-то — промышленностью и так далее. Практически, то же самое, что и у нас, среди воров. С единственным, но весьма существенным отличием. Знаешь, каким? Мы честно людям говорим, что занимаемся воровским ремеслом, а эти, из Кремля, туман напускают — сладкие песни поют про грядущий коммунизм и все такое прочее.

— Так уж прям в Кремле все и воруют? — с недоверием в голосе, спросил Баграт.

— А что остается делать, если вся наша жизнь — это сплошное воровство? Я вон по карманам шмонаю, а простые работяги с заводов тырят — их несунами называют. Врачи мзду берут, чтобы больного вылечить, а таксисты — чтобы с ветерком пассажира до дома довезти. Все кругом повязаны воровством. И в Кремле такая же система, только там не сотни или тысячи рублей тырят, а миллионами ворочают. Это же в традиции всех восточных народов, поскольку все мы вышли из уклада Византии и Золотой Орды.

— Так Андропов, вроде бы, хочет порядок навести, — напомнил приятелю о последних инициативах генсека Баграт.

— И ты этому веришь? — искренне удивился Денис. — Если да, то тогда ты настоящий мудило. Я тебе как вор с большим стажем скажу: никакой порядок он навести не собирается. Там же у них клановая система, как и у нас, у воров. Андропов хочет свой клан поднять, а другие, наоборот, опустить, чтобы место свое знали и на союзный общак еще энергичнее работали.

— А что за клан он представляет? — продолжал вопрошать Баграт, для которого все эти сведения были, как гром среди ясного неба.

— Как какой — кремлевский, завязанный на кавказский. Он же родом из Ставрополя, а это граница с Северным Кавказом. Теперь, когда он до кресла генсека добрался, у него одна задача — место расчистить для своего будущего преемника. Он-то сам уже старенький, не долго протянет, вот и старается «поляну зачистить» для более молодого. Сюда, например, своих архаровцев прислал, которые вместе с местными «конторскими» будут узбеков уму-разуму учить. У узбеков же таких связей в Москве, как у кавказских, отродясь никогда не было — вот и отдуваются.

— Так Рашидов же член Политбюро, — напомнил приятелю Баграт.

— Не член, а всего лишь кандидат — а это большая разница. К тому же он интеллигент — книжки пишет. А время таких деятелей проходит. Теперь матерые торгаши к власти рвутся. Эти всех продадут, причем не единожды. У нас, у воров, то же самое происходит. Все «честняги», кто старые традиции соблюдал, постепенно уходят, а на их место воры-коммерсанты приходят. Вот и нацелились на Узбекистан — здесь ведь не только хлопок выращивают, но и золото добывают — в Мурунтау. Очень много добывают.

— А при чем здесь золото?

— При том, что оно всегда в цене будет, дурачок. Дела у нашей экономики, видимо, совсем херовые, вот это золото и пригодится, чтобы им с господами капиталистами расплачиваться.

— Так это золото и раньше ваш Узбекистан в союзную копилку сдавал.

— Правильно, но при каких условиях? Вот поэтому Рашидова и собираются сплавить, чтобы более сговорчивых поставить. Они сначала будут под дудку Андропова плясать, а потом и под дудку его сменщика.

— А кто им будет?

— Я же сказал, что это клановая система. Андропов «поляну зачищает» для кого-то из своих. Значит, он должен быть его земляком. Только помяни мое слово, нахлебаемся мы с этим преемником.

— Это почему?

— Потому что, когда у нас говорят про наведение порядка, значит, будут либо народ отстреливать, либо его грабить. А то и всю страну по миру пустят.

— Тебе-то чего бояться — это же твоя профессия по карманам тырить? — искренне удивился Баграт.

— Одно дело тырить, когда кругом все устаканилось, и другое — когда все дыбом встанет. Ты представляешь, сколько всякой шелупони повылазит — мама не горюй! А тем, кто наверху ничего не будет — они уже выше крыши всего нахапали, а вот здесь, внизу, такая дележка начнется, что под раздачу каждый может угодить. Я это уже третий месяц жопой чувствую.

— Почему только третий?

— С тех пор, как здесь ментовских «шишек» шмонать начали. Но это только начало — следом и за партийных наверняка возьмутся. У наших воров по этому случаю сходняк был. Так там прямо говорили: кавказских трогать не будут, а всех остальных — за милую душу. А я от кавказских всегда в стороне старался держаться. Но теперь, судя по всему, чтобы выжить, придется к ним на поклон идти — иначе не выжить. Если уж сама Москва за этим стоит.

— Может, ты преувеличиваешь — у страха, как известно, глаза велики.

— Я же тебе говорю, что «контора» сюда своих московских бульдогов прислала, чтобы они за кавказских радели. Какой-то полковник Габрилянов их возглавляет.

Услышав эту фамилию, Баграт едва не поперхнулся куском мяса, которое он только что отправил в рот.

— Ты чего? — уставился на него Денис.

— Слишком большой кусок откусил, — соврал Баграт и, взяв со стола стакан с минеральной водой, сделал несколько глотков.

— Везет же тебе на «куски» — сначала в портмоне его отхватил, теперь вот здесь, — усмехнулся Денис. — Ну, ничего, не дрейфь — найдется твоя Тамилла. Женишься на ней, детишек наделаете. Ведь кто бы к власти не пришел, жизнь все равно никто не отменит.

— Это верно, — согласился с приятелем Баграт и стал спешно прощаться.

Вечером, когда он сидел в своей комнате в общежитии и читал учебник по ЭВМ, к нему внезапно зашел отец и с порога заявил:

— Собирайся, в город поедем — развеемся.

— Не хочу, мне к экзаменам готовится надо, — ответил Баграт, не отрывая взгляда от учебника.

— Ерунду не говори — тебя и так примут, — заявил отец.

— Я же сказал, что сам буду поступать — без твоей протекции.

— Хорошо, сам, — согласился родитель, — но ты же и без учебника все прекрасно знаешь. К тому же пара-тройка часов роли не играют. Поэтому собирайся.

Однако Баграт продолжал лежать на диване с учебником в руках. Он лишь перевел взгляд на отца и спросил:

— А чем ты здесь занимаешься?

— С тобой разговариваю — уговариваю тебя пойти отдохнуть, — искренне удивился отец.

— Я не про это тебя спрашиваю. Чем ты занимаешься в Ташкенте?

Судя по тому, как посмотрел на сына родитель, было видно, что этот вопрос застал его врасплох. Но это длилось лишь мгновение. Затем отец присел на диван у ног отпрыска и спросил:

— А почему тебя это вдруг стало интересовать?

— Я все-таки твой сын, к тому же старший. Так чем ты здесь занимаешься?

— Порядок навожу, — после небольшой паузы ответил, наконец, отец.

— А в чем заключается этот порядок?

— В том, чтобы разного рода казнокрады сидели в тюрьме, а не в теплых креслах.

— Тогда почему этот самый порядок ты не наводишь, например, в Грузии? Там этих казнокрадов не меньше, чем здесь.

— В Грузии другие люди будут наводить порядок.

— Когда?

— А я откуда знаю? — продолжал удивляться отец.

— Но ты не задумывался над этим — почему в Узбекистане наводят порядок, а в Грузии даже не собираются? А ведь там чуть ли не вся милиция берет взятки. Отец моего приятеля, Шалва, сын заместителя министра внутренних дел, который инспектирует экономику. Так ему взятки каждый месяц несут местные цеховики. Но его не трогают, потому что на эту должность он попал благодаря своим связям с Шеварднадзе. Об этом вся Грузия знает.

— Замолчи! — закричал Габрилянов-старший и даже замахнулся на сына. — Мы тебя с матерью не для того вытащили из Грузии, чтобы ты теперь уже здесь угодил в какую-то историю из-за своего длинного языка. Заруби себе на носу: есть такие дела, куда лучше не соваться. Неужели тбилисская история тебя, олуха, ничему не научила?

Выпалив этот монолог, отец встал с дивана и подошел к окну. Достав из кармана пачку сигарет, он хотел было закурить, но сын не дал ему этого сделать:

— Здесь не курят! И вообще, не мешай мне готовиться к экзаменам.

Какое-то время Габрилянов-старший стоял с незажженной сигаретой у окна и смотрел на сына. Затем он вернул сигарету обратно в пачку и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова. Но разговор этот он запомнил.

3 июля 1983 года, воскресенье. Москва, улица Большая Ордынка

Держа в руке чашку с чаем, Антон Котов сделал несколько глотков, после чего взял из блюдца печенье и слегка его надкусил. Он не был голоден, но и обижать хозяина дома тоже не хотелось, поскольку от этого разговора многое зависело. Чекисту предстояло расспросить бывшего кадровика КГБ, а ныне персонального пенсионера Матвея Ивановича Карпова, который почти два десятка лет назад брал на службу в КГБ Александра Бородина. Они сидели в уютной трехкомнатной квартире кадровика с окнами, выходящими на Большую Ордынку, и прежде чем начать разговор, внимательно друг друга изучали.

— Вы, Матвей Иванович, наверное, задаете себе вопрос, почему мне посоветовали встретиться именно с вами? — спросил у кадровика Котов, ставя чашку на стол.

— Нет, Антон Сергеевич, не задаю, поскольку прекрасно знаю ответ на этот вопрос, — сидя в мягком кресле с высокой спинкой, ответил хозяин дома. — Вас послали ко мне, поскольку у меня феноменальная память. У вас есть с собой какой-нибудь документ?

— В смысле? — вскинул брови вверх Котов.

— Например, паспорт. Откройте его на третьей странице, где справа фотография.

Котов полез в карман пиджака и извлек на свет упомянутый документ.

— А теперь откройте его передо мной и, посчитав до трех, закройте.

Котов послушно исполнил и это. И едва он успел закрыть паспорт, как хозяин стал наизусть воспроизводить прочитанное:

— Дата рождения — десятое сентября тысяча девятьсот сорок седьмого года. Место рождения — город Омск. Национальность — русский. Кем выдан паспорт — отделом внутренних дел Октябрьского райисполкома города Омска. Дата — 14 июня 1976 года.

— Действительно, феноменально, — не скрывая своего восхищения, констатировал Котов, пряча паспорт. — Надеясь, с таким же успехом вы расскажите о том, что меня интересует. Можно мне начинать? Тогда ответьте, пожалуйста, на первый вопрос: вы помните такого человека — Александра Терентьевича Бородина?

— Прекрасно помню, — кивнул головой кадровик. — Это сын прославленного генерала Терентия Бородина. Я зачислял его в штат «лесной школы» в мае тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Школой тогда руководил, если мне не изменяет моя память, генерал-майор Арсений Васильевич Тишков. Увы, сегодня его с нами уже нет — он скончался почти четыре года назад.

— А кто проверял анкетные данные Бородина?

— Виктор Близнюк, но и его тоже нет в живых — погиб в автокатастрофе два года назад.

— А вы не знаете, у Бородина в анкете не было каких-то нестыковок? Я имею в виду, его родство с генералом Бородиным?

— Намекаете на то, что они не родные? Нет, таких нестыковок не было, и быть не могло. Если бы они были, то я бы об этом знал.

— А Близнюк не мог что-то упустить?

— Виктор Семенович был очень добросовестным работником. Хотя, конечно, все мы люди, все мы можем ошибаться. Близнюк тоже мог ошибиться, но только в какой-либо мелочи. Крупную ошибку я исключаю.

— Помните поговорку, что дьявол кроется в мелочах?

— Под дьяволом вы что подразумеваете — что мы пропустили иностранного шпиона?

— Боже упаси! — всплеснул руками Котов, после чего задал очередной вопрос: — Вам не доводилось слушать, что Александр Бородин каким-то образом связан с Узбекистаном?

Услышав этот вопрос, кадровик с удивлением посмотрел на своего гостя, после чего улыбнулся и, взяв в руки чайник, произнес:

— Хорошо, что вы об этом спросили. Я ведь про вашу чашку совершенно забыл — она у вас почти пустая. А вот у узбеков есть прекрасная традиция наливать в чашку чаю понемногу и делать это постоянно по мере того, как гость ее осушает. Знаете, почему они так делают? Чем меньше чая узбек налил в чашку гостю, тем желаннее тот для него. Поэтому каждый раз, доливая напиток в чашку, он тем самым выражает свое уважению к гостю. Я, слушая вас, про эту традицию забыл, поэтому плохой из меня получился узбек.

— Но вы не ответили на мой вопрос, — вновь обратился к кадровику Котов.

— Но я про него не забыл, поэтому отвечаю: Бородин с Узбекистаном не был связан никак. И пока он учился в «лесной школе», никто не слышал о том, чтобы эта тема у него всплывала. На их курсе был только один человек, который имел отношение к Узбекистану — Вячеслав Гросс. Вот он родился именно там и прожил в тех краях около пятнадцати лет. Его дед, военнопленный австро-венгерской армии, попал в Туркестан во время Первой мировой войны. Да там и остался, женившись на узбечке. У них родилось двое детей, от одного из которых потом и появился на свет Вячеслав Гросс. Но мы взяли его в «лесную школу» в виде исключения.

— То есть?

— В шестьдесят четвертом году вышло послабление для немцев Поволжья, которых, как известно, депортировали оттуда во время войны в Казахстан. Автономию им не вернули, но кое в чем пошли навстречу. Причем не только поволжским, но и остальным нашим немцам тоже. Вот Гросс этим и воспользовался. Кроме этого, он прекрасно владел немецким языком, а тогда это тоже очень сильно ценилось. Я имею в виду «берлинский кризис» шестьдесят первого года, когда нам в разведке очень нужны были немецкоговорящие кадры. Хотя то, что он наполовину узбек, было минусом. Но немецкая кровь перетянула чашу весов.

— А с чем был связан минус?

— Опять же с политическими причинами. В октябре шестьдесят первого года узбекская делегация во главе с их главой Мухитдиновым выступила против выноса тела Сталина из Мавзолея, после чего Мухитдинова вывели из состава Президиума ЦК КПСС и с тех пор ни один узбек в этот высший партийный ареопаг допущен не был. Разве что Рашидов, да и тот до сих пор топчется в «предбаннике» — вот уже двадцать два года является всего лишь кандидатом в члены Политбюро.

— А с кем дружил Гросс в «лесной школе»? — задал очередной вопрос Котов.

— Как раз с Бородиным. А третьим у них был Виталий Литовченко. Но поскольку тесная дружба у нас не поощряется, то их потом и отправили служить в разные места:

Гросса в ГДР, Бородина на Ближний Восток, а Литовченко сначала служил в Чехословакии, а затем был возвращен в центральный аппарат — в контрразведку.

— А на какой почве они сдружились, вы не знаете?

— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками кадровик. — Хотя по своим характерам они были люди совершенно разные, и что их сблизило можно лишь догадываться. Вы почему чай не пьете — невкусный?

— Наоборот, я люблю индийский чай. Просто мне кажется, что я утомил вас своими вопросами.

— Вы меня не можете утомить по двум причинам, — улыбнулся кадровик. — Во-первых, я недавно похоронил свою старуху и остался один. А во-вторых, ваши вопросы возвращают меня в славные времена, когда я служил своей Родине.

И взяв в руки чайник, хозяин дома снова разлил чай по чашкам. Разговор впереди предстоял еще долгий.

3 июля 1983 года, воскресенье. Москва, район Разгуляя и Денисовский переулок

Покинув свою квартиру по тому же маршруту, как это было во время концерта группы «Спэйс» (через чердак) и с той же измененной до неузнаваемости внешностью, Александр Бородин дошел до станции метро «Проспект Вернадского» и, спустившись под землю, сел в электричку. Спустя полчаса он уже снова выбрался на поверхность — на станции метро «Бауманская». Здесь он легко поймал такси, за рулем которого сидел пожилой водитель, что и требовалось Бородину. Открыв дверцу, он обратился к водителю с просьбой, которая, как он знал, не должна была вызвать удивление, а даже наоборот — одобрение:

— Добрый день, уважаемый. Двадцать лет не был в Москве — со времен студенческой юности. Сегодня у вас проездом и через три часа улетаю на Дальний Восток. Очень хочу проехаться по местам юности — не откажите?

— А вы где учились, любезный? — живо откликнулся на эту просьбу таксист.

— Недалеко отсюда — в строительном институте на Разгуляе. Но у меня времени в обрез, поэтому и хочу проехаться по-быстрому.

— Нет вопросов — садитесь.

Когда Бородин занял свое место в салоне, таксист пустился в воспоминания:

— Я сам родом из Ленинграда, а учился здесь, в автомеханическом. Он потом стал заводом-втузом при заводе Лихачева. Поэтому иногда тоже люблю пройтись по местам своей юности — повспоминать своих студенческих друзей-товарищей. Правда, лет десять уже этим не занимаюсь — с рождением внука лишнего времени совсем не остается.

Они быстро доехали до Разгуляя и свернули налево — на Доброслободскую улицу.

— Вот он, ваш МИСИ, — сообщил таксист, кивнув головой в сторону величественного здания из красного камня и с колоннами. — Остановимся?

— Времени нет, — ответил Бородин, изобразив на лице сожаление. — Лучше поедем по Доброслободской и свернем в Денисовский переулок, а оттуда по Гороховскому. Мы по этому маршруту любили с однокурсниками гулять.

— Понимаю — хорошие места, тихие, — кивнул головой таксист и направил машину по маршруту, который обозначил пассажир.

На самом деле Бородину понадобилась эта поездка, чтобы провести рекогносцировку на местности — он должен был убедиться в том, что возле места «закладки» нет «топтунов» из КГБ. Но, как выяснилось, они там были. Опытный разведчик Бородин достаточно быстро вычислил «наружников», поскольку хорошо знал эти места и сам выбрал когда-то эту точку для возможной «закладки». Поэтому, когда они остановились на перекрестке трех переулков у светофора, Бородин сначала бросил взгляд налево — на старинную усадьбу, окна которой выходили как раз на противоположную сторону переулка, где располагался газон. Александр сразу заметил в окне первого этажа отблеск от окуляра — прибора, с помощью которого один из «наружников» следил за ситуацией возле «закладки». Кстати, ее Бородин тоже заметил, бросив взгляд направо, в сторону газона. Контейнер, закамуфлированный под камень, лежал в траве в удобном месте — в нескольких сантиметрах от бордюра. Пешеходу достаточно было протянуть руку, чтобы дотянуться до «камня».

Когда такси проезжало перекресток в сторону Гороховского переулка, то Бородин обратил внимание, что за усадьбой стоит автомобиль «Волга» ГАЗ-24, в салоне которой сидели трое мужчин. А когда такси въехало в переулок и проезжало мимо кирпичного дома-«башни», возвышавшегося с правой стороны, от внимательного взгляда Бородина не укрылось и другое — во дворике притулился микроавтобус «рафик» с затемненными стеклами. Таким образом, стало понятно, что «закладка» обнаружена КГБ и, значит, появляться здесь опасно. Во всяком случае, самому Бородину. Но поскольку до «закладки» необходимо было добраться во что бы то ни стало, значит, надо было придумать такой ход, который позволял бы перехитрить «наружников».

Проехав по Гороховскому переулку, такси оказалось на улице Карла Маркса в том самом месте, где совсем недавно Бородин уже был — это был район Сада имени Баумана, где он встречался с Исааком Киршманом. Свернув направо, такси вновь взяло курс на Разгуляй. Там Бородин попросил остановиться и, протягивая таксисту деньги, сообщил:

— Хочу зайти к приятелю — повидаться перед отлетом.

— Так, может, вас подождать? — предложил таксист.

— Не стоит. К тому же у него есть машина, — и Бородин выбрался из салона.

Когда такси уехало, Александр свернул на Доброслободскую улицу и вскоре оказался в одном из тихих двориков на правой стороне улицы. Пройдя его насквозь, он вышел в следующий двор и осмотрелся. Тот был пуст и лишь на детской площадке крутился паренек лет тринадцати, который сидел на лавочке и что-то чертил на земле, сломанным прутом. Подойдя к нему, Бородин присел на лавочку рядом и спросил:

— Скучно без приятелей, дружище? Небось, все разъехались по пионерским лагерям и дачам?

— Угадали, — кивнул головой паренек, искоса взглянув на собеседника.

— А ты что же не поехал? — продолжал задавать вопросы Бородин.

Но паренек предпочел не отвечать на этот вопрос, из чего Александр сделал вывод, что у парня, видимо, какие-то нелады в семье.

— Тебя как зовут? — после небольшой паузы поинтересовался Бородин.

— Паша, — ответил мальчик.

— А меня Михаил, — соврал Бородин и протянул парню ладонь, которую тот тут же несмело пожал.

Едва это произошло, как Александр придвинулся поближе к мальчику и спросил:

— Ты фильмы про шпионов любишь?

— Еще бы, — искренне удивился подросток.

— А хочешь сам на время стать шпионом?

— Это как? — прутик в руках мальчишки, все это время елозивший по земле, замер.

— Понимаешь, Паша, мы с друзьями играем в одну игру — нечто вроде «казаков-разбойников». Мои друзья из моей команды оставили для меня «закладку», в которой содержится важное сообщение. Однако подойти к ней я не могу — наши враги из другой команды выставили вокруг «закладки» свои посты и ждут меня там. Так вот я подумал: а что если эту «закладку» для меня заберешь ты.

— Так меня же сразу задержат? — резонно предположил мальчик.

— Если ты плохой шпион, то задержат. Но это же скучно — быть плохим шпионом. Гораздо интереснее перехитрить своих противников. Ты как считаешь?

— А как их перехитрить? — явно заинтригованный происходящим, спросил подросток.

— У тебя дома велик есть?

— Конечно.

— Тогда выноси его во двор, а я тебе потом все объясню.

Услышав это предложение, паренек тут же отбросил в сторону прут и побежал за велосипедом. И спустя пять минут уже стоял во дворе со своим «железным конем».

— «Орленок»? Хорошая машина, — похвалил парня Бородин и продолжил: — Ты знаешь перекресток у трех переулков — Токмакова, Гороховского и Денисовского? Это в пяти минутах отсюда. Так вот на травяном газоне справа лежит камень. На самом деле это вовсе не камень — это «закладка». Мы с друзьями придумали такую штуковину, как в фильмах про шпионов. Внутри этого «камня» хранится документ, который мне надо забрать. Вернее, теперь уже тебе, Паша. Твои действия будут такие. Ты на велике подъезжаешь на перекресток, хватаешь камень и кладешь его вот в этот пакет, который будет висеть у тебя вот здесь.

И Бородин собственноручно повесил на руль небольшой холщовый пакет с двумя ручками, после чего продолжил свою речь:

— Забрав «камень», ты врубаешь пятую скорость на своем «Орленке» и газуешь направо — прямо по Токмакову переулку.

— В сторону школы? — спросил мальчишка.

— Точно — 346-й. А ты, случайно, не в ней учишься?

— Учился до пятого класса, а потом меня в соседнюю перевели — в 325-ю.

— Это которая чуть дальше по Гороховскому переулку?

Бородин прекрасно знал эти места еще по временам своей учебы в «лесной школе». Они тогда вообще излазили весь центр города и прилегающие к нему окрестности, когда играли в «прятки» — участвовали в играх с «наружкой» из 7-го управления.

— Угадали, — радостно ответил своему взрослому собеседнику подросток, лицо которого осветила широкая улыбка.

Судя по этой реакции, будущее приключение его здорово увлекало, и он буквально в нетерпении перебирал ногами, как тот самый конь на ипподроме, который ждет, не дождется старта скачек. Но Бородин не торопился махать «флажком», поскольку не все еще сообщил мальчишке:

— Сразу за белой девятиэтажкой и поворотом к школе есть дом с аркой. Знаешь такой? Так вот, нырнешь в эту арку и выедешь во двор. Я буду стоять справа от арки, кинешь мне пакет, а сам гони дальше дворами к Разгуляю. За тобой будет погоня, так что не обращай на нее внимания — крути педали, как только можешь сильнее.

— Крути педали, пока не дали? — пошутил в ответ паренек, у которого от предвкушения скорой авантюры буквально горели глаза.

— Если тебя эти дядьки поймают, можешь рассказать им про меня без стеснения — это же игра, — продолжал напутствовать мальчишку Бородин. — Скажешь, так, мол, и так, какой-то патлатый дядька в кепке и в очках попросил поиграть в игру про шпионов. Но про деньги им ничего не говори.

— Про какие деньги? — удивился мальчишка.

— Вот про эти, — Бородин достал из кармана пять рублей и протянул их мальчишке. — Тебе ведь родители таких денег не дают, наверное, а я выручу. Сходишь в кино, мороженое купишь.

— Спасибо, не надо, — замотал головой подросток.

— Ты поговорку такую знаешь: «Бьют — беги, а дают — бери?» — сделал строгое лицо Бородин. — Так что бери и не спорь. Эта пятерка тебе сердце согреет, когда ты от погони удирать будешь. Ну, как, Паша, ты готов?

Вместо ответа паренек радостно кивнул головой и, спрятав деньги, вскочил на своего «железного коня». Однако прежде чем его отпустить, Бородин дал еще одно напутствие:

— Поедешь не сейчас, а через десять-пятнадцать минут. А поскольку часов у тебя нет, сделаешь ровно пять кругов вокруг своего дома. Я за это время успею занять место у арки.

Сказав это, Бородин ласково взъерошил волосы на голове у мальчишки и направился туда, где он должен был встретить своего юного помощника. А тот, как и напутствовал его Бородин, сделал пять кругов вокруг дома, после чего направил свой велосипед к нужному перекрестку, до которого от его двора было рукой подать — метров четыреста.

Когда мальчишка подъехал к газону у перекрестка, он сразу заметил в траве ту самую вещь, о которой ему говорил Бородин — серый камень средней величины. Притормозив у бордюра, паренек одним движением руки схватил «камень» и ловко бросил его в сумку, висевшую на руле. После чего сорвал велосипед с места и, свернув направо, как заправский велогонщик рванул по прямой к дому с аркой. Увидевшие эти манипуляции чекисты, находившиеся в старинной усадьбе, тут же дали знать об этом своим товарищам. И первой за мальчишкой стартовала «Волга», взяв буквально с места в карьер. Однако в силу запоздалого старта, она все равно отставала от беглеца метров на двести. И этого времени мальчишке вполне хватило, чтобы завернуть в арку, пулей промчаться по ней на велике и на выходе сбросить сумку направо — туда, где в кустах притаился Бородин. Тот тут же забрал сумку и вернулся на прежнее место — в заросли. И в этот самый миг из арки выехала «Волга», которая преследовала беглеца. Когда она скрылась, Бородин еще какое-то время просидел в своем укрытии, после чего выбрался наружу и, переложив сумку в полиэтиленовый пакет с надписью «Миру — мир!», неспешным шагом направился в сторону, противоположную от Разгуляя.

Придя домой и, разгримировавшись, Бородин достал из книжного шкафа томик со стихами Алишера Навои и, усевшись за стол в своем кабинете, принялся за расшифровку ташкентской депеши. Работа предстояла кропотливая.

4 июля 1983 года, понедельник. Москва, улица Огарева, дом 6, МВД СССР

Когда Алексей Игнатов вошел в огромный кабинет министра внутренних дел СССР Виталия Федорчука, последний сидел за столом и что-то писал. Увидев гостя, он жестом пригласил его присесть на свободный стул, а сам продолжил заниматься своими делами. Усевшись на стул, Игнатов огляделся. Несмотря на то, что в милиции он служил уже более полутора десятка лет и неоднократно бывал в этом здании, построенное еще в бытность министром Лаврентия Берия, который доверил это строительство немецким военнопленным, однако в этом министерском кабинете Игнатов был впервые.

Наконец, оторвавшись от своих бумаг, министр снова взглянул на гостя и неожиданно спросил:

— За что вас сослали на «землю»?

— Мне этого не сказали, — ответил Игнатов, решив не говорить всей правды.

На самом деле кадровик, который его увольнял, сослался на негласный приказ нового министра Федорчука, который, якобы, на каком-то совещании, стоя у карты Советского Союза, махнул рукой от Москвы в сторону Урала и произнес: «Всех — за Урал». Под эту раздачу угодили тысячи сотрудников милиции, в том числе и Игнатов. Но ему, в отличие от многих, повезло — за безупречную многолетнюю работу его решили оставить в столице, но отправить на «землю» — опером в отделение милиции.

— Однако работаете вы и на новом месте весьма неплохо, — продолжил свою речь министр. — Я тут познакомился с вашим личным делом — сплошь одни благодарности за раскрытия преступлений. Хотите опять вернуться в МУР?

— Если вернут, почему же нет? — честно признался Игнатов.

— Не волнуйтесь, вернут — это в моей компетенции. Но и вам тоже надо постараться. Что вы можете сказать по делу об убийстве ветерана войны Николая Кузьмича Лиознова? Дело в том, что нас постоянно теребят из Совета ветеранов по этому поводу. Погибший был очень уважаемым человеком, участником войны, орденоносцем, его многие знали с самой лучшей стороны. Поэтому я взял это дело под свой личный контроль. Докладывайте!

Поскольку Игнатов прекрасно знал, по какому поводу именно его, а не начальника их отделения милиции, вызвал к себе сам министр, он успел подготовиться, поэтому отвечал без запинки:

— Нами установлено, что к убийству Лиознова причастен Никита Левко, тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения, уроженец города Львова. Он же имеет отношение и к другому убийству, совершенному на днях в Москве с целью запутать следы убийства ветерана войны. Здесь, в столице, у него проживает брат-близнец, который больше года назад прекратил с ним всяческие отношения и дал нам о нем некоторые данные, касающиеся его прошлого. Оказалось, что Никита Левко в недавнем прошлом был спортсменом — играл в регби, но затем занялся преступной деятельностью на ниве нумизматики. Судя по всему, он всего лишь «шестерка», или «чистильщик», на службе у неких людей, которые занимаются похищением орденов и медалей с целью их последующей перепродажи, возможно иностранцам.

— Почему вы так решили?

— В этом деле внезапно возник работник МИДа Евгений Семчуков — сотрудник ближневосточного отдела. У него есть автомобиль «Мерседес» голубого цвета, который периодически использовал в своих преступных целях Никита Левко.

— Получается, дипломат и этот регбист — одна шайка-лейка?

— Пока это не установлено. Но мы знаем другое. У жены дипломата, Елизаветы Семчуковой, есть знакомый — Леонид Аркадьевич Широков, который служит старшим научным сотрудником в Музее Востока в Москве. Судя по всему, он является одним из главарей этой, как вы выразились, шайки-лейки. Так вот именно Семчукова, а не ее супруг, иногда разрешала пользоваться «Мерседесом» Широкову.

— Он что, ее любовник? — глядя исподлобья на сыщика, спросил министр.

— Знакомый, — не отводя взгляда, ответил Игнатов, помня об обещании, которое он дал Семчуковой.

— А чем занимается этот Широков в своем музее? — продолжал допытываться министр.

— Он является специалистом по японским миниатюрным скульптурам окимоно, которые тоже высоко ценятся в кругу профессионалов. И два дня назад Широков в компании с Левко отправились в Ташкент.

— Зачем? — вскинул брови министр.

— По моим сведениям, это связано с одной редкой коллекцией окимоно, которая пропала в годы война, а теперь внезапно снова обнаружилась. Видимо, Широков отправился в Узбекистан, чтобы оценить эту коллекцию и привезти ее в Москву с целью дальнейшей перепродажи, может быть, и заграницу.

— А что говорят в Музее Востока — может, это они отправили Широкова в Ташкент?

— Нет, там это категорически отрицают. Говорят, что Широков взял неделю отпуска за свой счет и еще одну неделю в счет отгулов — они набежали у него во время работы на овощной базе, куда его посылали от родного учреждения.

— С узбекскими коллегами вы связывались? — продолжал задавать вопросы министр.

— Да, они прислали ответ, что Широков, действительно, прилетел в Ташкент рейсом из Москвы, но ни в одной из гостиниц не останавливался. Видимо, он живет где-то на частной квартире.

— Почему же вы до сих пор не вылетели в Узбекистан? — удивился министр.

— Не разрешили в главке — объяснили, что недавно я уже уезжал в служебную командировку. Поэтому приказали взять под наблюдение квартиру Широкова и ждать его там.

— Они что, совсем охренели? — возмутился министр. — А если эти архаровцы еще кого-нибудь убьют, но теперь уже в Ташкенте?

Игнатов не стал вступать в полемику по этому вопросу — решил, что себе дороже. Ведь все инициативы, которые спускали им из главка, в основном рождались здесь, в министерстве.

— Вам повезло, товарищ Игнатов — я послезавтра тоже лечу в Ташкент, — после короткой паузы сообщил неожиданную новость хозяин кабинета. — Через три дня там будет проведено одно важное совещание, которое без моего участия обойтись не может. Поэтому полетите со мной. Убийство Лиознова — дело не рядовое, а весьма серьезное. И ваш сегодняшний доклад лишний раз убедил меня в этом. Ваш прилет вместе со мной поможет вам сразу обрести в Ташкенте нужных сторонников, что скажется на оперативности вашего расследования.

«Или наоборот — поможет мне приобрести дополнительных врагов», — подумал Игнатов, но вслух эти мысли произносить не стал. Однако и отказаться от этого предложения он тоже не мог — все-таки озвучил его не кто-нибудь, а сам министр, который славился своим крутым нравом. Даже небольшого недовольства с его стороны достаточно было для того, чтобы Игнатов не только не смог вернуться обратно в МУР, но и легко мог вылететь со своей нынешней должности.

4 июля 1983 года, понедельник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

Когда запись в диктофоне закончилась, Александр Бородин нажал на кнопку «стоп» и взглянул на шефа — Вилена Шеленцова. Только что они прослушали запись переговоров, которые вел в Вене с представителями западных кругов высокопоставленный сотрудник КГБ, представлявшийся «генералом Волковым». Судя по выражению лица Шеленцова, он был одновременно и потрясен, и обескуражен услышанным. Поэтому Бородин не прерывал размышлений шефа, терпеливо ожидая его словесной реакции. Но начал тот издалека:

— Откуда у вас эта запись?

— Пришла окольными путями — из третьих рук, — уклончиво ответил Александр, показывая тем самым, что он не готов открывать инкогнито своего источника. Впрочем, Шеленцов особо и не настаивал, а вопрос задал потому, что хотел взять лишнее время перед серьезным обсуждением услышанного.

— Не знаю, как вы, Александр Терентьевич, но я считаю, что это провокация, — высказал, наконец, свое предположение Шеленцов.

— Полагаете, что Юрий Владимирович решил таким образом прощупать западных партнеров? — тут же отреагировал на этот вывод Бородин. — Допускаю. Хотя столько же шансов и у другой версии — что эта встреча готовилась за спиной Юрия Владимировича.

— Сепаратные переговоры? — вскинул брови Шеленцов. — С какой целью?

— Там же ясно сказано, чтобы подготовить почву к приходу к власти Горбачева.

— Но он же является выдвиженцем Андропова.

— Правильно, — согласился Бородин. — Но в то же время может вести и самостоятельную игру. Он же понимает, что поддержки внутри страны ему не хватает, вот и засылает эмиссара, чтобы прощупать Запад. Видимо, здоровье Юрия Владимировича и в самом деле ухудшается и это стало поводом к тому, чтобы форсировать события.

— Андропов, конечно, человек не совсем здоровый, но я не слышал, чтобы дело шло к печальному исходу, — покачал головой Шеленцов.

— Но вы же слышали, как отзывался о его самочувствии генерал Волков. И я думаю, что он знает больше нашего.

— Кто он вообще такой? — задал Шеленцов вопрос, который давно напрашивался.

— Предполагаю, что он наш коллега — с Лубянки, — ответил Бородин. — Скорее всего, из внешней разведки.

— По голосу я его определить не смог, — размышлял Шеленцов. — Судя по нему же, ему от пятидесяти до шестидесяти пяти лет.

— Было бы желание, а установить это можно.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Шеленцов.

— То, что этого человека можно найти и понять, кто за ним стоит и что с этим делать. Вы ведь не собираетесь, Владлен Игнатьевич, относить эту запись Андропову?

— Почему бы и нет?

— Потому что в таком случае от нас мокрого места не останется, — глядя в глаза шефу, ответил Бородин. — Ведь если это провокация, устроенная Юрием Владимировичем, то ему не понравиться, что о ней стало известно третьим лицам — нам с вами. Это значит, что произошла утечка. А за такое по голове не гладят — ее рубят. Это первое. А второе — если эта встреча носит формат сепаратных переговоров, о которых Андропов даже не догадывается, тогда нас тоже ждет незавидная участь. Узнав об этой записи, нас прижмут к стене уже с другой стороны.

— А если не узнают?

— Узнают, поскольку в стане Юрия Владимировича, судя по всему, не все ему верны, поэтому ни за кого нельзя поручиться.

— Куда вы клоните, Александр Терентьевич? — откидываясь на спинку кресла, задал прямой вопрос Шеленцов.

— Я предлагаю сыграть в свою игру — расследовать, кто затеял эти сепаратные переговоры и вывести их на чистую воду, предоставив Юрию Владимировичу неопровержимые улики.

— Значит, вы все-таки склоняетесь к тому, что Андропов к этим переговорам отношения не имеет?

— Склоняюсь, — кивнул головой Бородин. — Уж больно с упоением генерал Волков рассказывал о болячках нашего генсека — как будто желал ему не выздоровления, а скорой смерти.

— И какими силами вы хотите провести это расследование?

— Только нашими с вами, поскольку в этом деле третий лишний. Чем меньше людей будут об этом знать, тем целее будут наши головы.

— И с чего именно вы хотите начать? Ведь вы уже наверняка, идя сюда, продумали план действий на случай моего согласия.

— А вы согласны, Вилен Игнатьевич?

— Вы сначала изложите свой план, — уклончиво ответил Шеленцов.

— Мне необходим допуск к учетным карточкам людей из внешней разведки, а также возможность изучить списки тех, кто в последние месяц-полтора выезжал за кордон, в основном в европейские страны.

Услышав эту просьбу, Шеленцов задумался. По его сосредоточенному лицу было понятно, что он мучительно размышляет, стоит ли встревать в эту историю или лучше остаться в стороне. И Бородин прекрасно понимал шефа, хотя в его интересах было, чтобы тот согласился. Ведь таким образом Бородин мог получить допуск не только к секретным делам людей, имевших отношение к атаке на Рашидова, но и заручиться поддержкой и заступничеством Шеленцова на случай непредвиденных обстоятельств, связанных все с той же атакой на Рашидова. Поэтому Бородин буквально не сводил глаз с шефа, ожидая его решения. Наконец, Шеленцов вновь поднял глаза на собеседника и спросил:

— Сколько времени может понадобиться на эту операцию?

— Полагаю, что одной недели мне вполне хватит, — ответил Александр, по душе которого разлилась приятная истома — он понял, что шеф, кажется, согласился.

И он не ошибся.

— Хорошо, вы получите доступ к необходимым материалам, — сообщил Шеленцов.

— Тогда, чем быстрее, тем лучше — например, сегодня это возможно? — решил взять быка за рога Бородин.

— Вполне, — после небольшой паузы ответил начальник. — Нам в подспорье, что начальник режима в отпуске, а его заместитель из наших, из «ближневосточников». Но учтите, Александр Терентьевич, что вы сами назвали этот срок — одна неделя. Больше времени у вас не будет.

«Больше мне и не надо», — подумал Бородин, но вслух эту мысль предпочел не озвучивать.

4 июля 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка).

Когда Антон Котов вошел в кабинет главы контрразведки Григория Григоренко, первое, о чем тот спросил гостя, было:

— Неужели вы уже установили личность Джуры?

Вопрос не был случайным — слишком мало времени прошло с того момента, когда Котов получил задание повнимательнее присмотреться к биографии Александра Бородина. Собственно, и сам Котов догадывался, что Григоренко спросит его об этом, поэтому, даже не успев присесть, ответил:

— Личность Джуры я еще не установил, но пришел не только за этим.

— Тогда присаживайтесь, Антон Петрович, — и хозяин кабинета жестом пригласил гостя сесть на свободный стул. — Я вас слушаю.

— Того ли человека мы ищем, Григорий Федорович? — глядя в глаза шефу, внезапно спросил Котов.

Вопрос был настолько неожиданным, что Григоренко в первую секунду опешил. Но быстро пришел в себя и поинтересовался:

— Вы обнаружили нечто неожиданное?

— Обнаружил, и считаю, что наши поиски стоит немного расширить. Я вчера был у кадровика, который сообщил мне, что в «лесной школе» было трое закадычных друзей: Александр Бородин, Вячеслав Гросс и Виталий Литовченко. Из них только Гросс был тесно связан с Узбекистаном — он там родился в семье немца и узбечки. Прожил в Ташкенте пятнадцать лет, после чего перебрался с родителями в Саратов. Закончил там школу и отправился покорять Москву. Покорил успешно — оказался в инязе имени Мориса Тореза, после чего попал к нам. Сейчас он, вот уже более десяти лет, работает в Западной Европе по линии Первого главка — выдает себя за коммерсанта, торгующего антиквариатом. Место его постоянного проживания — Австрия.

— Но он явно не подходит под нашего Джуру, — перебил доклад Котова глава контрразведки.

— А я вовсе не его имею в виду. Я предлагаю начать проверку в отношении… Виталия Литовченко.

— Вы в своем уме? — пораженный этим заявлением, спросил у докладчика Григоренко.

— В своем, Григорий Федорович, и попытаюсь вам это сейчас доказать, — и Котов слегка подался всем телом вперед, после чего продолжил: — Кадровик мне рассказал, что эта троица крепко дружила, хотя все трое по характеру были разными людьми. Но что-то их связывало. После окончания «лесной школы» их всех разбросали в разные места: Гросс попал в ГДР, Бородин — на Ближний Восток, а Литовченко — в Чехословакию. Но я выяснил через архив Первого главка, что несколько раз Гросс и Литовченко пересекались по служебным делам: один раз на территории ГДР и два раза на территории Чехословакии. А буквально на днях Гросс приехал на несколько дней в Москву. Мы засекли его визит к Бородину — он пробыл у него более трех часов, после чего вернулся в гостиницу «Интурист». Однако вот что я подумал: наверняка Гросс навестил и Литовченко.

— К чему вы клоните?

— К тому, что если бы Бородин был Джурой, то вряд ли бы он так открыто принимал у себя дома человека, который имеет узбекские корни. Наверняка бы поостерегся это делать и встретился бы с ним в другой обстановке. А вот Литовченко мог ничего не бояться — наша «наружка» его не опекала.

— Но это не повод подозревать его в том, что он «крот», — продолжал удивляться Григоренко.

— Я вам еще не все свои доводы изложил, — ответил Котов и продолжил: — В те часы, когда Джура беседовал с Рашидовым в ресторане «Узбекистан» шестнадцатого июня, Литовченко был на оперативном мероприятии: встречался с агентом. Но сколько именно продолжалась эта встреча мы не знаем. Поэтому теоретически Литовченко вполне мог успеть и с агентом встретиться, и с Рашидовым. Идем дальше. Помните, во время допроса Шухрата Ибраева на вопрос о личности Джуры тот ответил: «Он среди нас»? Мы тогда подумали, что это может быть либо обобщенная фраза — дескать, он живет среди нас, либо указывает на то, что Джура — один из нас, то есть, чекист. А что если речь шла о другом: о том, что Джура находился с нами в кабинете во время допроса?

— Но Литовченко за все время общения с Ибраевым ни разу не прокололся, — напомнил Котову непреложный факт глава контрразведки.

— Что лишний раз доказывает нам, что перед нами настоящий профессионал. К тому же вспомните, как он противился использовать «Савелия Прохоровича».

— И все равно это еще ни о чем не говорит, — все с тем же сомнением в голосе произнес Григоренко. — Да и сам Ибраев дал нам ниточку, ведущую к отцу Джуры — что их у него могло быть два. А у Литовченко был один отец, да и тот погиб на фронте.

— Но мы не знаем про других мужчин его матери, которые могли быть, но с которыми она не заключала официальных браков.

— А что говорит по этому поводу кадровик?

— Ему эти сведения неизвестны. Однако в биографии Литовченко присутствует «узбекская» линия, о которой даже кадровик не знал.

— А вы, значит, узнали?

— Так точно, поскольку копнул поглубже — в школьные годы Литовченко. Сегодня утром я встречался с его одноклассником — Игорем Леоновым. Так вот он рассказал мне, что в десятом классе у Литовченко был любовный роман с женщиной на три года старше его. Она была студенткой тимирязевской сельхозакадемии, по национальности — киргизка. Зовут ее Арафат Кияшева. Отучившись в Москве, она потом уехала к себе на родину, поскольку родители Литовченко ее отвергли. Но я решил проверить, чем она занимается сегодня. Шансов сделать это быстро у меня было мало, поскольку она могла выйти замуж и сменить фамилию. Но мне повезло. Выяснилось, что Кияшева действительно была когда-то замужем, но теперь живет одна под своей прежней фамилией. Но главное, что и помогло мне ее так быстро разыскать, она не рядовая служащая — она старший помощник заместителя председателя Совета Министров Узбекистана Михайлова, назначенного на этот пост буквально два месяца назад. Когда я связался с нашими киргизскими коллегами и попросил их отыскать эту женщину, они практически сходу назвали мне ее нынешнее место пребывания и должность, едва лишь услышали фамилию этой дамы. Оказывается, женщин-киргизок, которые работают в соседнем Узбекистане на таких должностях раз-два и обчелся.

— Ошибки быть не может — вдруг они полные тезки?

— Не может — Кияшева из узбекского Совмина тоже окончила сельхозакадемию в Москве в те же самые сроки. И отчество у нее такое же — Суйменкуловна. Более того, два месяца назад, сразу после своего назначения, она приезжала на несколько дней в Москву.

— И вы полагаете, что Литовченко может поддерживать с ней связь?

— Чем черт не шутит. Однако для проверки этого факта необходимо дополнительное время.

— Это все ваши факты или есть еще?

— Есть еще ряд подозрительных моментов, Григорий Федорович. Например, у Литовченко имеются светлые «Жигули» и болеет он за команду «Спартак», об этом у нас все знают. Он в детстве посещал секцию легкой атлетики этого самого общества — подавал большие надежды как бегун на длинные дистанции. И если он на самом деле Джура, то он легко мог быть и на концерте группы «Спэйс», и на футбольном матче «Спартак» — ЦСКА, не вызывая у нас никаких подозрений. А еще Исаак Киршман проживал на Новой Басманной улице, а Литовченко живет на Краснопрудной — это в десяти-пятнадцати минутах ходьбы друг от друга. Вот теперь, кажется, все.

После этого в разговоре возникла пауза, которая нужна была хозяину кабинета для того, чтобы тщательно проанализировать услышанное. Конечно, львиная доля фактов, которые вывалил перед главой контрразведки Котов, не были из разряда убойных, однако и игнорировать их тоже было нельзя — слишком много их накопилось. Впрочем, один факт проходил по категории серьезных: это возможная связь Литовченко с киргизкой, не просто проживающей в Узбекистане, а работающей в его Совете Министров. Значит, у нее могла быть прямая связь с Рашидовым. Что если чувства к этой женщине внезапно возобладали у Литовченко, и он согласился на то, чтобы стать «кротом»? Как говорится, первая любовь не ржавеет. Но в любом случае все это надо было тщательно проверять.

— Что вы предлагаете? — наконец, первым нарушил тишину Григоренко.

— Включить в список проверяемых и Литовченко. Трудно, конечно, себе представить, что он может быть тем самым «кротом», но чего в нашей профессии только не бывает.

— Это точно, — согласился с этим выводом глава контрразведки.

Он вспомнил, как во время войны, когда он служил старшим оперуполномоченным 3-го отдела Главного управления контрразведки «Смерш», они разоблачили фашистского агента в Штабе фронта. Им оказался майор Андрон Белоглазов — брат героя гражданской войны. В списках подозреваемых он вообще не значился, и когда его арестовали, никто не мог в этот факт поверить. Командующий фронтом даже приезжал к начальнику «Смерша» Виктору Абакумову, чтобы лично от него услышать правду. Белоглазов потом согласился сотрудничать с советской разведкой и активно помогал в радиоиграх с немцами. Этим он спас себе жизнь — его не расстреляли, а отправили на десять лет в колымские лагеря.

— Как я понимаю, вы сами хотите заняться проверкой Литовченко? — спросил Григоренко.

— Если это возможно, Григорий Федорович.

— Но сможете ли вы оперативно заниматься сразу двумя проверками — ведь с Бородина подозрения тоже никто не снимал? Кстати, на какой стадии находится проверка его личности?

— Я считаю, что плясать надо от печки — от его родителей, а именно — от матери.

— Почему не от отца? — удивился Григоренко.

— Во время встречи с матерью, я обратил внимание на то, что она во время войны находилась с бабушкой в Средней Азии — в городе Фрунзе. А это соседняя с Узбекистаном республика. Между тем как в биографии отца Бородина никаких пересечений с этим регионом нет. Вот я и подумал — может, надо проверить мать Бородина — вдруг ниточка тянется оттуда. Я дал запрос нашим коллегам во Фрунзе, чтобы они постарались разыскать кого-то, кто помнил мать Бородина по тем временем.

— И как успехи?

— Пока никаких — ищут.

— Однако если такие люди обнаружатся, кто туда полетит? — задал резонный вопрос глава контрразведки. — Ведь в свете того, что вы мне сейчас рассказали о Литовченко, два разработки одновременно вам вести будет несподручно.

— Согласен, — кивнул головой Котов. — Поэтому предлагаю подключить к этому делу капитана Богдана Севрука. Вы его знаете по делу Коптева — он толковый розыскник. А я, с вашего позволения, вплотную займусь Литовченко. Подключать к этим делам еще кого-то считаю нецелесообразным по причинам безопасности — из-за возможной утечки информации.

— Хорошо, уговорили, — согласился Григоренко, который все еще продолжал пребывать под впечатлением от этого разговора и хотел, оставшись один, тщательно все обдумать.

Ведь если выяснится, что полковник Литовченко «крот», то возможная отставка главы контрразведки будет не просто громкой, она будет по-настоящему скандальной.

4 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, Кабул, стадион Гази

После того как закончилась очередная тренировка, Геннадий Красницкий собрал всех футболистов в центре поля и, как всегда, устроил «разбор полетов» — высказал свое мнение об игре каждого из игроков. Делал он это всегда доброжелательно и не торопясь, чтобы переводчик, который переводил его слова, сумел донести смысл сказанного до футболистов. А закончил свое выступление Красницкий очередным напоминанием:

— Турнир у нас будет скоротечным — он продлится всего лишь три дня. Если мы выиграем первую игру, то выходим в финал. Таким образом, всего мы можем сыграть два матча. Вроде бы, немного, но это для кого как. Ведь у нас с вами совершенно необстрелянная команда, у которой за плечами нет вообще никакого игрового опыта. А у наших соперников он есть. Конечно, на турнир приедут не самые ведущие команды из Советского Союза. Это два клуба, которые выступают не в высшей, а в первой лиге. Но все равно это достаточно сильные команды — узбекская «Звезда» из Джизака и таджикский «Памир» из Душанбе. Их обыграть непросто, а уж новичкам и подавно. Единственная наша надежда — на удачу, и на то, что все вы во время матчей будете беспрекословно выполнять установки главного тренера. Кроме этого, большим подспорьем для вас будут родные стены. Ведь на этот стадион придут в основном ваши земляки, для которых попадание в финал турнира возрожденной сборной их страны и станет той кульминацией праздника, ради которой все и затевалось. Если вы будете об этом помнить, это и станет для вас тем главным стимулом, ради которого вы будете биться на этом поле не ради денег, а ради идеи — сделать вашу страну по-настоящему счастливой.

После того, как футболисты, выслушав своего тренера, стали расходиться, к Красницкому подошел новичок команды — Арьян Ширвани. И, попросив переводчика перевести его слова, спросил:

— Какие слабые места у «Памира», с которым нам предстоит играть в первую очередь?

Выслушав этот вопрос, тренер улыбнулся. Во-первых, потому, что ему нравился этот молодой парень, который манерой своей игры чем-то напоминал его самого в молодости, а во-вторых — вопрос явно указывал на то, что ведущий игрок старается не формально подойти к делу, а основательно. Красницкому даже в голову не могло прийти, что этот вопрос — часть стратегии, которую выработал вовсе не футболист, а американец Хью Лессарт, для того, чтобы Ширвани удалось как можно лучше втереться в доверие к тренеру.

— Я уже говорил, что «Памир» достаточно сильная команда, — начал свою речь Красницкий с констатации факта, о котором он только что уже упоминал. — Однако в этом году они проводят не самый лучший свой сезон, поэтому слабых мест у них предостаточно. Например, в июне они сыграли семь матчей, но победили только в трех, в двух матчах уступили и два сыграли вничью. Баланс по мячам у них ю: ю. То есть, забивать им можно — их защита позволяет это сделать.

— А что у них за вратарь? — поинтересовался Ширвани.

— Владимир Тростенюк, но он уже возрастной — ему пошел тридцатый год. Рост у него один метр восемьдесят сантиметров, поэтому «складываться» ему иногда бывает трудно. Чем и пользуются соперники, посылая мяч низом. Значит, и тебе, Арьян, надо действовать также. Впрочем, у них есть второй вратарь и он помоложе — Андрей Мананников, которому девятнадцать лет. Вполне вероятно, именно он и встанет в ворота. Он тоже не коротышка, но игрового опыта у него все-таки поменьше.

— А кто в «Памире» голы забивает? — продолжал вопрошать Ширвани.

— Лидером среди бомбардиров у них Валерий Турсунов. Если его наши защитники закрыть не смогут, он нам не меньше пяти мячей назабавивает — так любит это дело. В прошлом году он двадцать один мяч забил.

— А «Звезда» из Джизака?

— До нее нам еще дойти надо — то есть, первый матч обязательно выиграть. Если это сделаем, тогда и «Звезду» обыграть сумеем. У них в воротах стоит очень возрастной вратарь — тридцати четырехлетний Владимир Филатов. Он много пропускает — в прошлом году почти шестьдесят мячей пропустил. Он в свое время пять лет в «Пахтакоре» играл, теперь вот второй год в «Звезде» выступает. Если в финал на них выйдем, я тебя научу, как его обманывать.

— Но ведь Джизак — это родина вашего Рашидова, — напомнил тренеру Ширвани. — Разве он простит вам, если вы на его же глазах обыграете команду из его родного города?

— Чудак, Рашидов не такой человек, чтобы обижаться на такие пустяки, — улыбнулся Красницкий. — Я его знаю больше двадцати лет, и главным для него всегда было дело. Если он увидит, что мы сильнее, то лично пожмет каждому из нас руку.

— И мне тоже?

— Конечно, — сказав это, Красницкий рассмеялся. — Хочешь, я дам тебе слово: если мы выйдем в финал и там обыграем «Звезду», то я лично позабочусь о том, чтобы Шараф Рашидович пожал тебе руку и поздравил с победой?

— Хочу, — кивнул головой Ширвани.

— Тогда дело за малым — выйти в финал и сотворить там чудо.

Сблизиться с Рашидовым, а через него и с остальными высокими гостями этого турнира — Бабраком Кармалем и Рашидом Дустумом — было главной целью Ширвани. И сегодня он, кажется, сделал первый шаг к тому, чтобы это сближение состоялось.

4 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, Кабул, район Алауддин, ХАД (Служба государственной безопасности)

Глава службы ХАД (аналога советского КГБ) генерал-лейтенант Мохаммад Наджибулла вызвал к себе своего первого заместителя Рахима Дауда и, когда тот явился, спросил:

— Вы в курсе того, что к нам на днях прибыл гость, принятый самим рафиком Кармалем?

— Речь идет об Арьяне Ширвани? — с ходу догадался, о ком идет речь, Дауд.

— Именно, — кивнул головой Наджибулла. — Мы, афганцы, всегда рады гостям, но здесь случай особый. Этот гость прибыл из враждебного нам Пакистана и собирается принять участие в празднике, на котором будут присутствовать посланцы из Советского Союза. Поэтому это обстоятельство накладывает на нас особую миссию — мы должны быть уверены в этом человеке. Лично я в нем пока не уверен, а вы?

— Я тоже, — согласился с мнением своего начальника заместитель.

— Тогда необходимо его проверить, чтобы никто не смог потом предъявить нам претензии. И учтите: об этом задании должно знать ограниченное число людей. Я, вы и начальник нашей разведки, с которым вам предстоит работать в тесном контакте. Вам все понятно?

Вместо ответа Дауд поднялся со своего стула и, кивнув головой, вышел из кабинета. Спустя пять минут он уже был у начальника Управления внешней разведки («Феда») Тарика Бармака, чем сильно его удивил — обычно первый зам всего вызывал его к себе. Коротко изложив ему свой разговор с главой ХАДа, Дауд спросил:

— Сколько времени вам понадобится, чтобы проверить Ширвани?

— С учетом того, что придется задействовать нашу агентуру в Исламабаде, не менее недели.

— Почему так долго? — удивился Дауд.

— Обстановка в городе сложная — пакистанская контрразведка активизировала свои действия. Вчера были арестованы сразу двое наших агентов, после чего под угрозой провала сразу оказалась целая ячейка. Поэтому придется действовать крайне осторожно.

— Хорошо, пусть будет неделя, — согласился Дауд. — Но учтите, что в стенах нашего ведомства знать об этой операции должны только три человека: рафик Наджиб, я и вы. И имейте в виду, что до намеченного праздника осталось чуть больше десяти дней — времени на раскачку у нас не осталось. О ходе операции держите меня в курсе постоянно.

Закончив свою речь, Дауд вышел из кабинета, оставив его хозяина наедине со своими мыслями.

4 июля 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, спецархив

Для того, чтобы попасть в спецархив ЦК КПСС, Александру Бородину пришлось спуститься на первый уровень — в подвальный этаж — и по специальному подземному ходу перейти на территорию комплекса зданий ЦК КПСС на Старой площади. Еще когда в 30-е годы поблизости строилась станция метро «Дзержинская» (в двухстах метрах от Старой площади), под зданиями ЦК КПСС появилось это огромное подземелье, расширенное за счет подвалов, которые остались еще со времен Ивана Грозного. В этом подземном квартале разместились многочисленные помещения, принадлежавшие самым разным отделам ЦК КПСС. Но самыми «режимными» (закрытыми) были комнаты, принадлежавшие двум отделам: Международному и Загранкадров. Например, у «международников» здесь были лаборатории по изготовлению фальшивых документов для различных поездок за границу, а также специальные гримерные для изменения внешности. Допуск в эти помещения был ограниченным — многие сотрудники Международного отдела никогда здесь не бывали и даже не догадывались о существовании таковых. Бородину повезло — он несколько раз посещал лабораторию фальшивых документов, где ему делали загранпаспорта для нелегального выезда за рубеж по линии Отдела админорганов.

Вновь оказавшись в этом подземелье, Бородин дошел до поста охраны, где его зарегистрировали как посетителя, выдали специальный пропуск с допуском № 1, после чего один из охранников проводил его в спецархив, имеющий отношение к учетным делам сотрудников КГБ, выезжающих за границу. Эти дела направлялись сюда из Отдела загранкадров ЦК КПСС, размещавшегося здесь же, на Старой площади. Точно такая же бухгалтерия велась и в самом КГБ, а в ЦК происходило дублирование с целью возможной проверки этих данных инспекторскими структурами, независимыми от Лубянки. В этот особый сектор спецархива имели допуск только три категории людей: действующие сотрудники КГБ высокого ранга, сотрудники инспекционных органов и бывшие сотрудники КГБ, работающие в данный момент в секторе госбезопасности Отдела админорганов и в должности не ниже замзава. Именно к последним и принадлежал Бородин. Поскольку его интересовали материалы за короткий период — за последние два месяца — суровый архивист с белой как лунь головой принес и поставил перед ним на стол всего лишь три ящичка средней величины с карточками. Их и предстояло в первую очередь обработать Бородину. Личные карточки интересующих его людей гость собирался просмотреть позже. Причем из-за того, что делать какие-либо записи было строжайше запрещено, Бородину предстояло надеяться исключительно на свою память. Но это его не пугало, поскольку с этим делом у него никогда не возникало каких-либо серьезных проблем — память у него была отменная.

В каждом из трех ящичков находилось по двадцать карточек. На внешней стороне каждой из них были указаны подлинные имя, отчество и фамилия фигуранта карточки, а на оборотной стороне — его зарубежные поездки и те вымышленные имена, под которыми он туда приезжал. Изучать эти карточки Бородин начал с внешней стороны, а внутреннюю решил приберечь на потом — на тот момент, когда он, определив для себя круг основных подозреваемых, должен будет более тщательно вникнуть в цель их поездок за границу. В итоге, в результате двухчасовой работы и обработки пятидесяти двух карточек, Бородин остановился на пяти фигурантах, которые в минувшие два месяца посещали Западную Европу и, в частности, Вену, по линии КГБ, прикрываясь фиктивными документами и подходили под возрастные параметры «генерала Волкова» — 50–65 лет. Позвав к себе архивиста, Бородин показал ему отобранные карточки и попросил принести ему личные дела этих людей, которые он собирался изучить. Ждать пришлось около пятнадцати минут, после чего на стол перед гостем легли пять тоненьких папок, которые он тут же стал внимательно изучать, пытаясь среди данных фигурантов отыскать нужного ему человека. При этом главным критерием в этих поисках было пересечение биографических данных с данными другого фигуранта — Михаила Горбачева, от лица которого, как предположил Бородин, и могли вестись сепаратные переговоры в Вене. Конечно, это был не самый надежный критерий, и среди этих пяти фигурантов могло и не быть такого человека. Но Бородин чутьем опытного разведчика почему-то был уверен, что он на правильном пути и нужный ему человек обязательно должен обнаружиться именно в этом списке. И, как выяснилось очень скоро, интуиция его не подвела.

«Вот он, родименький! — едва не сорвался с губ Бородина радостный возглас, когда последнее, пятое, личное дело оказалось в его руках, и он взялся за его изучение. С фотографии на него смотрело, испещренное морщинами лицо умудренного жизнью человека. Это был генерал-майор КГБ Степан Иванович Корнаков, 1925 года рождения, уроженец хутора Боровский Новоалександровского района Ставропольского края. «Интересно, сколько километров разделяет Новоалександровский район от Красногвардейского района, где родился и долгое время жил Михаил Горбачев?» — задался естественным вопросом Бородин, который был хорошо знаком с биографией Горбачева, почерпнув ее из американского ежегодника ЦРУ «Кто есть кто в советском руководстве». И тут его осенило.

— Извините, у вас нет подробной карты Советского Союза с областями и районами? — обратился он к архивисту, сидевшему в дальнем углу за столом с включенной лампой.

Архивист без слов встал со своего места, подошел к одному из шкафов у стены и вскоре выложил перед гостем сразу несколько нужных карт — выбирай любую. Бородин открыл первую же и спустя несколько минут выяснил, что два нужных ему района — ближайшие соседи, а расстояние между городами Новоалександровск и Красногвардейск (от него до села Привольное, где родился Горбачев, было рукой подать) составляет всего-то 46 километров или 43 минуты езды на автомобиле. По сути, совсем ничего. «Получается, что Корнаков и Горбачев земляки. Это уже кое-что», — с удовлетворением отметил Бородин, вновь углубившись в текст личного дела Степана Корнакова, а также положив перед собой и его «маршрутную» карточку. И уже спустя минуту набрел на новый интересный факт, который усилил его подозрения. Факт свидетельствовал о том, что провоевав три года на фронтах Великой Отечественной войны, Корнаков вернулся на родину, в Новоалександровск, где пошел работать по комсомольской линии: сначала был секретарем комитета ВЛКСМ совхоза Боровский, а затем был переведен в Ставрополь на должность инструктора сельхозотдела Ставропольского крайкома ВЛКСМ. Последний перевод произошел в 1948 году и в Ставрополе Корнаков проработал четыре года. «Стоп: а что делал в это время Горбачев? — вновь оторвался от досье Бородин и стал вспоминать биографию другого, интересующего его фигуранта. — Если мне не изменяет моя еще не дырявая память, Михаил Сергеевич с пятнадцати лет работал помощником комбайнера МТС и в сорок девятом году за ударный труд на уборке зерновых был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Награду ему в торжественной обстановке вручали в крайкоме ВЛКСМ. Из этого вполне может вытекать, что к ордену его представлял Корнаков, который работал как раз в сельхозотделе. Может, даже и орден к лацкану пиджака прикреплял ему все тот же Степан Иванович. А если и не вручал, то в любом случае должен был хорошо знать 18-летнего передовика-орденоносца Горбачева. И, кстати, мог приложить руку и к другому событию — спустя год рекомендовать парня в члены КПСС, поскольку без рекомендации из крайкома ВЛКСМ вступление в партию произойти никак не могло. Отметим этот факт и вернемся к биографии Степана Ивановича».

Из нее следовало, что Корнаков три года (1951–1953) учился на спецфакультете Военного института иностранных языков. Окончив его, был распределен в военную прокуратуру Группы советских войск в Германии. В 1958 году был направлен на работу в органы госбезопасности СССР. Работал переводчиком в Особом отделе КГБ 8-й армии в той же Германии, затем был переведен в Потсдамский гарнизон, где служил начальником группы переводчиков, а его заместителем там был капитан О.П. Овсянников.

«Саша, стоп! — вновь остановил себя Бородин. — А ведь эту фамилию и инициалы я уже где-то встречал, причем буквально на днях. Впрочем, почему на днях — вчера и встречал. В «закладке», которую я с такими приключениями заполучил у «трех колодцев» — на перекрестке у трех переулков — фигурировала именно эта фамилия: Овсянников. Имя и отчество — Олег Петрович. Этот человек предложил свои услуги Шарафу-аке в Ташкенте, назвавшись заместителем начальника Особого отдела КГБ по Туркестанскому военному округу. По словам этого Овсянникова, он с некими коллегами по работе создали чуть ли не подпольную организацию, члены которой недовольны реформами Юрий Андропова и на этом основании предложили свои услуги Рашидову. И от меня требуется разузнать, кто такой этот Овсянников и что стоит за его предложением. Впрочем, может, это совпадение — и потсдамский Овсянников является полным тезкой ташкентского? В жизни всякое бывает, но что-то мне подсказывает, что в моем случае это не совпадение. Эта та самая удача, которая приходит к тем, кто не жалея сил и времени, роет землю носом. И разве я именно этим и не занимаюсь вот уже который день? Если я прав насчет этого Овсянникова, то это означает, что он хорошо знаком с Корнаковым — возможным «генералом Волковым». Этому знакомству вот уже почти четверть века — солидный срок. Интересно, пересекутся ли эти люди дальше?».

И Бородин снова вернулся к личному делу Корнакова. Из него следовало, что после службы в Потсдаме он был возвращен на родину и переведен во внешнюю разведку. В 1963 году он закончил, хорошо знакомую Бородину «лесную» школу КГБ № 101, после чего был отправлен заместителем резидента в Канаду. Пробыв там три года, Корнаков два года работал заместителем начальника Первого управления (внешняя разведка), после чего снова покинул пределы Союза — отправился заместителем Главного резидента в Вашингтон по линии «политической разведки». Объектом разработки для последней являются политические силы, средства, планы и секреты противника, а также его неохраняемые сведения внутриполитического и внешнеполитического характера. Учитывая, что США давно уже являются главным стратегическим противником СССР, это назначение было весьма знаковым — оно ясно указывало на то, что земляк Горбачева «далеко пошел».

Пребывание в США для Корнакова продлилось пять лет. В 1975 году, после того как в ПГУ пришел новый начальник — Владимир Крючков — и была объявлена «разрядка», Корнаков отправился заместителем резидента в ФРГ. В страну, которая является одним из главных союзников американцев в Европе. Там он пробыл до конца 1982 года — то есть, до смерти Брежнева. После чего был возвращен в Москву и возглавил западноевропейское направление в ПГУ. Причем именно с этого момента в его карточке зарубежных поездок, которая лежала перед Бородиным, одна запись стала следовать за другой. В итоге с декабря 82-го по июнь 83-го Корнаков совершил шесть поездок — фактически каждый месяц. Это были европейские страны, где он побывал под различными вымышленными именами: Смирнов, Вазов, Кобелев, Игнатьев, Михайлов, Лемешев. Под последней фамилией он в феврале посетил Вену в компании с неким Игорем Гореликом, обозначенным как заместитель директора Института системных исследований. «Так это же тот самый институт, который был создан Андроповым в июне семьдесят шестого, как советский филиал Международного института прикладного системного анализа в Вене, — тут же всплыла в памяти Бородина соответствующая информация. — Учредителями этого МИПСА, основанного за четыре года до нашего ПСИ, выступили США, СССР, Канада, Япония и ряд стран Западной Европы. По сути это был совместный проект нашей и западных разведок. Цель — способствовать дальнейшей капитализации Советского Союза. Директором ПСИ, как я помню, был назначен Джермен Гвишиани — сын генерала из сталинского МГБ. Про последнего нам рассказывал в «лесной школе» преподаватель, служивший с ним в одном отделе. По его словам, это был толковый специалист. Видимо, сынок пошел в своего папу. Но зачем Корнаков и Горелик вместе ездили в Вену? Впрочем, тут все понятно: один навещал своих научных шефов, а другой — шефов из разведки. Видимо, все это как-то связано с той «дачной» группой, которая по заданию Андропова корпит над новой экономической программой по ползучей капитализации советской системы. Ладно, оставим зарубку на этот счет в своей памяти и вернемся к нашему «барану» — то бишь, Корнакову».

Как следовало из его «маршрутного» досье далее, три недели назад он отправился в свое последнее (на текущий момент) турне, которое включало посещение нескольких важных в стратегическом плане городов и стран. Это были: ФРГ (Бонн), Австрия (Вена) и Англия (Лондон). А за полтора месяца до этого Корнаков совершил еще одну поездку, которая развеяла последние сомнения Бородина относительно подлинной личности «генерала Волкова». Во второй половине мая Корнаков побывал в Канаде — там, где он когда-то работал заместителем резидента. Причем отправился он туда не один, а в компании с тем же О.П. Овсянниковым. И если последний выехал туда с паспортом на имя Сергея Петровича Гречихина, то Корнаков значился, как… Андрей Иванович Волков.

Самое интересное, в эти же самые дни, как прекрасно был осведомлен Бородин, в этой стране с официальным визитом побывал и Михаил Горбачев. Именно после этой поездки он и рекомендовал Андропову вернуть в Москву своего единомышленника — Александра Яковлева. «Получается, что Корнаков и Овсянников тоже входили в состав этой делегации, только не проходили по официальным спискам и фигурировали под вымышленными именами и фамилиями. Из этого следует, что «генерал Волков» — это никто иной, как Иван Степанович Корнаков, а Олег Петрович Овсянников является его близким товарищем и коллегой. И оба они входят в команду Михаила Горбачева, который, в свою очередь, является выдвиженцем и ближайшим сподвижником Андропова. Юрий Владимирович и Михаил Сергеевич — одного поля ягода, это понятно, как божий день. Именно Горбачева и никого иного Андропов видит своим будущим преемником, поэтому именно под него «зачищает» пространство: убирает с шахматной доски наиболее сильные фигуры, готовит соответствующие экономические реформы, подтягивая под это дело нужных людей, ищет контакты на Западе. Поэтому «генерал Волков» был отправлен в Вену на сепаратные переговоры, как человек Горбачева, и посланец Андропова. И Овсянников из этой же когорты. Поэтому в операции против Рашидова он — волк, напяливший на себя овечью шкуру. Что и требовалось доказать».

Придя к этому выводу, Бородин захлопнул личное дело Корнакова, а его «маршрутную» карточку вложил в ячейку ящичка. И с чувством выполненного долга покинул спецархив. Теперь дело было за малым — надо было найти возможность передать эти сведения Рашидову в Ташкент. Но именно это малое и таило в себе самую большую сложность — надежных каналов связи у Бородина не осталось.

4 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, провинция Саманган

Вытянув ноги и прислонившись спиной к стене, Иван Сараев сидел в яме и, прикрыв глаза, терпеливо ждал, когда его выведут на вечернюю прогулку до туалета. Сегодня он намеревался решить исход дела разом: либо погибнуть, либо, убив охранника, пробраться в дом, где находилась девочка-афганка и вместе с ней попытаться сбежать из кишлака. Шансов на удачный исход этой операции было немного, однако и ждать дальше Сараев не мог — он знал, что Азиз со своим отрядом где-то поблизости и ждет прибытия тех самых денег, о которых у него был уговор с Хаятуллой. Когда деньги прибудут, девочку ждет неминуемая смерть. Но гонец почему-то задерживался, поэтому ожидание затянулось. «Видимо, тяжело дается гонцу дорога из Кабула, — думал Сараев. — Она в основном контролируется нашими и афганскими войсками, и надо очень постараться, чтобы благополучно миновать все блокпосты и перебраться через перевал Саланг в Пули-Хумри и дальше сюда, в Саманган».

О том, что они находятся именно в этой провинции, а не в Балхе, где в Мазари-Шарифе размещался их гарнизон, Сараев узнал случайно. Вчера, когда его выводили на дневную прогулку, он услышал разговор охранника с другим «духом», в котором они несколько раз произнесли название города Айбак, находившегося на территории Самангана. «Вот, значит, куда мы забрели, спасаясь от отряда Азиза, — догадался Сараев. — Видимо, до Айбака не так уж и далеко, а там, как я знаю, находится «Мусульманский батальон», подчиненный ГРУ. А под Пули-Хумри, в Келагайской долине, наши разместили армейские склады, которые охраняет большой гарнизон. Говорят, он насчитывает порядка шести-восьми тысяч человек. Если нам удастся сбежать, то добираться надо именно туда. И хорошо бы для этого разжиться автотранспортом — микроавтобус «Тойота», который есть у Хаятулло, нам здорово бы пригодился».

В этот момент размышления Сараева были прерваны. Охранник отодвинул решетку и спустил вниз деревянную лестницу. По ней солдат выбрался наружу. На улице уже было темно, и только одинокая луна сиротливо светила на усыпанном звездами небе. Дойдя до туалета, Сараев прикрыл дощатую дверь и быстро оправился. После чего сунул руку в карман и извлек на свет кусок палки, которым он разжился здесь же несколько дней назад. Один конец ее был заточен (пригодились крепкие зубы солдата) и должен был стать тем самым орудием убийства, с помощью которого Сараев собирался расправиться с охранником. Важно было сделать все быстро — нанести удар точно в шею «духу», одновременно другой рукой зажав ему рот. Спрятав оружие в руке, солдат собирался было выйти из туалета, как в это самое мгновение ночную тишину разрезали автоматные очереди. Они раздавались не в кишлаке, а где-то в низине — видимо, на одном из постов, который охраняли люди Хаятулло. Это ясно указывало на то, что Азиз, наконец, решился на крайние меры — атаку на курбаши. И именно это нарушило планы Сараева. В тот момент, когда он собирался выскочить из туалета и наброситься на охранника, к последнему подбежали еще двое «духов», которые, что-то громко говоря ему, заставили вывести русского из туалета и, толкая дулами автоматов в спину, погнали его к дому, где жил Хаятулло.

Когда Сараева доставили к месту назначения, он увидел, что курбаши стоит у своего микроавтобуса, в котором уже находились его дочь, пленница и несколько «духов». Еще одним пассажиром суждено было стать и самому Сараеву — его усадили между двумя дюжими «духами» с «калашами» в руках. После этого Хаятулло занял место на переднем сиденье возле водителя и, едва это произошло, как автомобиль тронулся с места и взял курс в противоположную сторону от поста, где продолжал идти бой. Как понял Сараев, курбаши решил спастись сам и забрать с собой своих пленников, которые могли ему еще пригодиться.

5 июля 1983 года, вторник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, сектор госбезопасности.

Александр Бородин сидел в своем кабинете и читал газету «Правда». Это издание никогда не входило в число его любимых, но оно было обязательным для чтения — в нем иногда содержалась нужная Бородину информация. Вот и сегодня было именно так. В газете была помещена краткое сообщение о состоявшемся вчера в Ташкенте Пленуме ЦК Компартии Узбекистана, посвященному выполнению решений июньского Пленума ЦК КПСС. В этой заметке внимание Бородина больше всего привлек список членов Бюро ЦК КП Узбекистана. Выглядел он так: Е.А. Айтмуратов, И.Г. Анисимкин, Ю.П. Максимов, В.К. Михайлов, М.М. Мусаханов, Т.Н. Осетров, Ш.Р. Рашидов, А.У. Салимов, И.Б. Усманходжаев, Н.Д. Худайбердыев, Н.М. Махмудова, Л.Н. Мелкумов, У.У. Умаров.

В этом списке не было Леонида Грекова — бывшего второго секретаря, место которого теперь занял Тимофей Осетров. Эта рокировка ясно указывала на то, что старания Бородина не пропали даром. Черненко не дал Андропову развернуться в Узбекистане в полную мощь и помог Рашидову провести важную ротацию — убрать андроповского клеврета, заменив его человеком из своего круга. Впрочем, успех был достигнут неполный — председателем КГБ Узбекистана и членом Бюро продолжал оставаться Левон Мелкумов. Значит, почивать на лаврах было еще рано.

В те самые минуты, когда Бородин читал газету, в вестибюль здания, где располагался Отдел административных органов ЦК КПСС, вошел Алексей Игнатов. Подойдя к окошку регистрации, где сидел прапорщик КГБ, он протянул ему свой паспорт и сообщил:

— Мне назначено на сегодня.

Прапорщик взял в руки документ, открыл его и стал сверяться с записями в своем журнале. Найдя нужную фамилию, он сделал в журнале пометку, после чего вложил паспорт в специальную ячейку над столом, а взамен выдал Игнатову временный пропуск, сопроводив это словами:

— При выходе вернете пропуск и получите обратно свой паспорт. Поднимайтесь на седьмой этаж в кабинет номер семьсот пять.

Поблагодарив охранника, Игнатов направился к лифту. И спустя пять минул уже стучал в дверь нужного кабинета, где его дожидался Александр Бородин. Для последнего эта встреча хоть и была запланированной, но, в то же время, являлась и неожиданной. Игнатов, разыскав его координаты, настоял на ней, чтобы выразить Бородину сердечную благодарность лично от себя и от Анастасии Шуваловой за спасение Олеси. Ведь если бы не он, то участь девочки и ее спутника была бы незавидной — дети угодили в лапы маньяка, который в течение последнего месяца держал в страхе практически все Пушкино и его окрестности. Поэтому первое, что сделал Игнатов, когда вошел в кабинет — крепко пожал руку Бородину и сказал:

— Спасибо вам огромное, Александр, за то, что вы сделали. Мы теперь перед вами в неоплатном долгу. Просите все, что угодно — сделаем.

— Я понимаю ваши чувства, Алексей, но мне, право дело, неловко, — ответил Бородин. — Ведь на моем месте каждый нормальный человек поступил бы точно таким же образом.

— Нет, не всякий, — не согласился с этим выводом гость. — В тот день столько людей было на трассе, но только вы обратили внимание на то, как вела себя Олеся. И вообще я в милиции работаю, поэтому вижу, что отзывчивости среди людей становится все меньше.

— Неужели везде? — удивился Бородин.

— За всю страну говорить не берусь, но в Москве — точно.

— И с чем, как вы думаете, это связано?

— Со всепроникающим мещанством, едрить его в корень, — ответил Игнатов и… улыбнулся.

— Что же вы стоите — садитесь, — опомнился хозяин кабинета и жестом пригласил гостя присесть на стул. — К сожалению, контора у нас серьезная, поэтому угостить вас ничем не могу — даже чаем.

— Ничего, обойдусь, — улыбнулся Игнатов и, присев на стул, окинул взором кабинет, который по существу мало чем отличался от его бывшего кабинета в МУРе — два одинаковых стола, несколько стульев, шкаф для документов и сейф в углу.

— А вы давно в милиции работаете? — поинтересовался Бородин.

— Более пятнадцати лет. Сначала в Московском уголовном розыске двенадцать лет отпахал, а теперь вот сослан на «землю» — в районное отделение милиции.

— Сослали, как я понял, недавно, в связи с приходом нового министра? — догадался Бородин.

— Угадали. Правда, тот же министр вчера обещал мне скорое возвращение, если я сумею раскрыть одно серьезное дело.

— Возвращение к любимой работе дело хорошее, но не стоит забывать и знаменитые строки Грибоедова: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…», — отреагировал на это сообщение Бородин.

— Я был рад забыть про барскую любовь, но не получается, — развел руками Игнатов. — Дело, которое мне досталось, на контроле у министра. Более того, мне завтра предстоит вместе с ним лететь в Узбекистан. Вы не в курсе, что там за мероприятие намечается?

Услышав эту новость, Бородин напрягся, но виду не подал. И, стараясь не выдать своей чрезмерной заинтересованности, ответил:

— Вы, наверное, слышали, что в этой республике начались чистки в рядах МВД? Это совещание как раз и посвящено укреплению социалистической законности и правопорядку. Федорчук должен выступить там с докладом. Только непонятно, каким образом вы там оказались? Или вас хотят привести в качестве положительного примера?

— Здесь все просто — в деле, о котором я упомянул, появилась узбекская ниточка.

— Что-то серьезное, ведущее на самый верх?

— Пока непонятно, — не стал вдаваться в подробности Игнатов. — Однако, как подсказывает мне моя интуиция, весь «верх» у этого дела сосредоточен здесь, в Москве.

Сказав это, Игнатов бросил мимолетный взгляд на настенные часы, что не укрылось от внимания хозяина кабинета.

— Вы, наверное, торопитесь? — спросил Александр и тут же предложил: — Тогда разрешите вас проводить, тем более, что мне надо потом заскочить к моему начальству.

На самом деле никуда заходить Бородин не собирался. Просто в его голове созрела идея, которую он намеревался претворить в жизнь за стенами этого кабинета. Идея была дерзкой и в то же время опасной, однако, учитывая тот переплет, в который угодил Бородин, иного выхода у него не было. Суть задуманного была простой: Александр собирался доверить Игнатову информацию, которую тот должен был донести до Рашидова. «Самому мне это сделать в ближайшее время явно не удастся — все каналы связи перекрыты, — закрывая дверь на ключ, размышлял Бородин. — Ибраев на Лубянке, а Гульнара и Пазлиддин под «колпаком». Наверняка взяты на контроль и все телефонные звонки в Узбекистан. А этот Игнатов вполне себе хороший парень из породы честных ментов. В противном случае, вряд ли бы он стал тратить свое время на то, чтобы искать меня и выражать свою благодарность. Мог бы сделать это по телефону, а он специально приехал, чтобы пожать мне руку. Нет, на него можно положиться — интуиция на людей у меня хорошая».

Оказавшись в коридоре, мужчины направились в сторону лифта. Однако, когда до него оставалось несколько метров, Бородин вновь обратился к гостю:

— Алексей, что если я попрошу вас об одной услуге?

— В свете того, что вы для меня сделали, я ваш должник и выполню все, что вы попросите, — практически мгновенно отреагировал на прозвучавший вопрос Игнатов, но при этом добавил. — Правда, если это в моих силах.

— В ваших, — ответил Бородин и, взяв собеседника под локоть, подвел его к окну, выходившему в Ипатьевский переулок. — Моя просьба возникла в связи с тем, что вы летите в Узбекистан. Там у меня живут друзья, которые ждут от меня очень важного сообщения. Позвонить им я не могу, поскольку это конфиденциальная информация.

Произнося свой монолог, Александр внимательно наблюдал за собеседником. И заметил, что во взгляде сыщика не появилось ни капли смятения или страха. Что придало решительности Бородину, который продолжил:

— Адресатом моей информации является Шараф Рашидов или близкий к нему человек — начальник его охраны Бойс Иргашев. Только им двоим вы должны передать, сказанное мною. Больше ни один человек эту информацию знать не должен. Вы готовы это выполнить, учитывая, что эта просьба таит в себе большую долю риска?

— Про риск могли бы не говорить — я все-таки опер с пятнадцатилетним стажем, — заметил Игнатов. — Что я должен передать?

— Всего лишь несколько слов: «Овсянников не тот, за кого себя выдает, а Секеча хотят переманить». Запомнили?

— Не волнуйтесь, память у меня хорошая, — обнадежил собеседника Игнатов.

И тут же, чтобы не было никаких сомнений в его словах, повторил услышанное. После чего спросил:

— Но как мне им представиться, чтобы они поверили?

— Скажите, что вас попросил об этом одолжении Джура — они поймут.

— Не волнуйтесь, все сделаю, как надо, — пообещал Игнатов и улыбнулся.

И эта улыбка сразу отмела остатки сомнений, которые оставались в душе Бородина. И, глядя в глаза человеку, которого он посвятил в святая святых — свои секреты — Александр спросил:

— Вы ранее бывали в Узбекистане?

— Нет, еду впервые, — честно признался Игнатов.

— Тогда я вам завидую.

— Чему — говорят там сейчас самое пекло?

— Когда вы увидите красоты этой республики и познакомитесь с людьми, которые там живут, жара покажется вам досадным недоразумением. Так что, как говорят узбеки: Ок йул — счастливого пути!

5 июля 1983 года, вторник. Москва, Старая площадь, ЦК КПСС, кабинет члена Политбюро Константина Черненко.

— Что происходит, Константин? — спросил у Черненко глава Совета Министров Николай Тихонов, усаживаясь в кресло.

— В каком смысле? — удивился Черненко, уставившись на гостя.

— Боголюбову первого зама прислали — Лукьянова.

Речь шла о заведующем Общим отделом Клавдии Боголюбове, у которого появился новый первый заместитель — Анатолий Лукьянов. Он был креатурой Михаила Горбачева, с которым у Тихонова давно были натянутые отношения.

— Ах, ты об этом, — вздохнул Черненко. — Ты сначала расскажи, как прошли переговоры.

Имелся в виду визит нового канцлера ФРГ Гельмута Коля, который приехал вчера с официальным визитом в Москву. Сегодня Тихонов участвовал в переговорах с ним, и Черненко было интересно узнать об их результатах.

— Ничего хорошего сказать не могу, — ответил Тихонов. — Торговые отношения остались на прежнем уровне, а вот американские ракеты у себя они, судя по всему, размещать будут. Но ты мне зубы не заговаривай — что с Лукьяновым?

— А что тебя пугает? — удивился Черненко.

— Не пугает, а настораживает — ты же знаешь, что я не из пугливых.

Реплика была более чем уместной. В кремлевских верхах до сих пор в ходу была история, которая приключилась с Тихоновым в июне 1977 года. Он тогда был первым замом предсовмина и проводил совещание с врачами по поводу выделения средств на медицину. Во время прений слово взял президент Академии медицинских наук, микробиолог Владимир Тимаков. Но он успел произнести всего лишь несколько слов, как внезапно схватился за сердце и в следующую секунду рухнул, как подкошенный на пол. Присутствующие бросились ему на помощь, но было уже поздно — академик умер в считанные секунды от разрыва сердца. Естественно, кто-то предложил отложить совещание, чтобы сообщить родным покойного эту скорбную новость. Однако Тихонов, взглянув на часы, ответил:

— У нас слишком мало времени, чтобы откладывать этот вопрос на потом. Садитесь — продолжим наше совещание.

И всем пришлось подчиниться.

Вспомнив эту историю, Черненко извинился перед собеседником и заметил:

— Твоя настороженность понятна, но я контролирую ситуацию.

— А что докладывает твоя разведка? — продолжал вопрошать Тихонов.

Речь шла о спецслужбе, которая существовала при Общем отделе, и которую долгие годы возглавлял Черненко, будучи на протяжении восемнадцати лет главой этого отдела. Ее сотрудники следили за работниками партаппарата, собирали на них досье, прослушивали телефоны. Когда Андропов сместил Черненко с этого поста, тот сделал все возможное, чтобы отдел возглавил его человек — Клавдий Боголюбов (его первый зам). При таком раскладе Черненко в значительной мере оставлял в своих руках рычаги управления как отделом, так и спецслужбой. Однако теперешнее назначение на должность первого заместителя Общим отделом Лукьянова ясно указывало на то, что Андропов собирается в дальнейшем именно ему передать бразды правления этим важнейшим подразделением в системе партаппарата.

— Моя разведка докладывает, что Андропов расчищает поле для своего любимчика — Горбачева, — честно ответил Черненко.

Темнить перед Тихоновым он не мог, поскольку оба они были из одной брежневской (или днепропетровской) команды.

— А что твоя разведка сообщает о возможных телодвижениях на моем фронте? — не унимался Тихонов. — Меня кто собирается подсидеть?

— Ты и сам, наверное, догадываешься — Николай Рыжков.

Названый деятель долгие годы работал на «Уралмаше», дойдя до должности генерального директора. В семьдесят пятом году его перевели в Москву и сделали заместителем министра тяжелого и транспортного машиностроения. А четыре года спустя Рыжков стал первым зампредом Госплана СССР. С воцарением в Кремле Юрия Андропова в ноябре восемьдесят второго года Рыжков стал секретарем ЦК и одновременно заведующим Экономическим отделом ЦК КПСС.

— Наше время проходит, Николай, надо уступать дорогу молодым, — закончил свою мысль Черненко.

— Я бы рад-радешенек отойти в сторону, если бы был уверен в этой молодежи, — живо отреагировал на это заявление Тихонов. — Собственно, ты сам, Константин, не шибко в нее веришь.

— Не верю, но другой у нас нет, — с печалью в голосе резюмировал Черненко. — Сами ее воспитали, сами и ответ будем держать, если она напортачит.

— Что-то рано ты руки сложил, Константин, — покачал головой Тихонов. — Не факт, что эта молодежь нас, стариков, передюжит. Да и Андропов не богатырь — обе почки почти не работают. Так что, если мы поднатужимся, то не видать Мишке-меченому кресла генсека.

— Это ты зря, Николай, грешишь на меня — никакие руки я не складывал, — с обидой в голосе произнес Черненко. — И также, как и ты, не хочу, чтобы Горбачев в генеральные пролез. Просто стараюсь смотреть на вещи объективно. Хитрый он, бестия, ко всем в друзья набивается — даже на Запад уже мостки мостит. А ты же знаешь, что у нас больше половины партаппарата скрытые западники. А тут еще их чекисты с комсомольцами поддерживают.

— Если ты твердость проявишь, то большинство тебя поддержит, а не их, — продолжал увещевать собеседника Тихонов. — Мне узбекский пред Совмина Худайбердыев звонил из Ташкента — интересовался обстановкой. Не в открытую, конечно, а с разными недомолвками. Я сказал, чтобы не волновался. Я прав — мы Рашидова будем поддерживать?

— Будем, — кивнул головой Черненко. — Мы им Щелокова с Медуновым на съедение отдали, с них и этого хватит. А Рашидов — кандидат в члены Политбюро, нам его поддержка тоже пригодится, когда Андропов начнет на свою сторону людей переманивать. Надо подумать — может, Рашидова членом Политбюро сделать, чтобы лишний голос заполучить.

— Вряд ли это получится, — засомневался Тихонов. — Я, конечно, не против, но вот остальные. Пойдут разговоры, что третий мусульманин в Политбюро — это перебор.

Двумя другими были казах Динмухамед Кунаев и азербайджанец Гейдар Алиев.

— А вот по мне, лучше бы мусульманин Рашидов, чем христианин Шеварднадзе, — заметил Черненко. — Я ведь в семьдесят восьмом году говорил Леониду Ильичу, не торопимся ли мы делать Шеварднадзе кандидатом в члены Политбюро? Но Брежнев меня не послушал. Если ты помнишь, в том году, в марте, чуть ли не вся Грузия восстала против русского языка и заставила нас признать грузинский язык государственным. Шеварднадзе тогда, якобы, сумел удержать республику от хаоса. А я думаю, что все там было заранее продумано — сам Шеварднадзе это все и затеял, чтобы выставить себя перед нами героем. Мы на эту хитрость клюнули — сделали его кандидатом в члены Политбюро. Что называется, запустили лису в курятник.

Тихонов по достоинству оценил эту игру слов — в Грузии за Шеварднадзе закрепилось прозвище «хитрый лис».

— Вся эта «комсомольская» молодежь — Горбачев, Шеварднадзе и им подобные — это не мы с тобой, комсомольцы тридцатых, — продолжил свою речь Черненко. — Эти люди за наши идеалы, за которые пролиты реки крови, сражаться уже не будут. Хотя с трибун, конечно, неустанно говорят обратное. Вон и теперь петушатся по поводу новой инициативы Андропова.

— Что за инициатива? — с интересом спросил Тихонов, который не мог знать всех инициатив, затеваемых в недрах ЦК КПСС.

— Ты про нее знаешь, мы ее на Политбюро обсуждали. Я имею в виду большую встречу с ветеранами партии — старыми большевиками, приуроченную к 80-летнему юбилею Второго съезда РСДРП. Хочет Андропов показать молодым, что не прерывается наша связь с великим прошлым.

— Я и на Политбюро говорил, что это хорошая инициатива, — заметил Тихонов.

— Рано радуешься, Николай, поскольку не все еще знаешь — нас с тобой туда не позовут, — тут же остудил пыл собеседника Черненко. — На торжественном собрании, конечно, поприсутствуем, а вот на саму встречу с ветеранами партии в ЦК, как я выяснил, нас не пустят — рылом не вышли. Там Андропов собирается в окружении молодых погарцевать — с Горбачевым, Романовым, Рыжковым. А заодно и всем остальным в партаппарате показать, за кем идти надо. Так что зря ты говоришь, что я руки опустил. Они у меня буквально чешутся — так драться хочется.

Слушая эту речь, Тихонов впервые за время их разговора почувствовал внутреннее облегчение. Он понял, что зря сомневался в Черненко — тот все еще полон решимости продолжать борьбу против Андропова и его единомышленников.

5 июля 1983 года, вторник. Фрунзе, КГБ Киргизской ССР и село Арчалы

Самолет Ил-62, на борту которого находился капитан КГБ Богдан Севрук, приземлился в аэропорту города Фрунзе в два часа дня. Прямо на взлетной полосе прилетевшего чекиста встретил помощник председателя КГБ Киргизской ССР, с которым гость прошествовал в представительскую «Волгу» и уже спустя сорок минут входил в кабинет главы киргизского КГБ генерал-лейтенанта Николая Ломова.

— Как долетели, Богдан Ефимович? — здороваясь с гостем за руку, поинтересовался хозяин кабинета.

Еще вчера ему позвонили из секретариата председателя КГБ СССР и попросили обеспечить товарищу Севруку не только достойный прием, но и конфиденциальность его вояжа — о прилете московского гостя должен был знать ограниченный круг должностных лиц. Многолетняя партийная привычка (а Ломов пришел в КГБ в 1964 году с должности заведующего отделом партийных органов Саратовского сельского обкома КПСС) научила его не задавать лишних вопросов, поэтому о цели этого визита он знал не очень много. Некоторое время назад из Москвы ему поступило указание разыскать людей, которые в начале войны могли знать некую Светлану Авдееву, учившуюся в те годы во фрунзенском педагогическом техникуме и проживавшую тогда же на бульваре Дзержинского вместе с бабушкой Алевтиной Кузьминичной Сырцовой, работавшей билетером в кинотеатре «Авангард». Зачем Москве понадобились эти люди, Ломов не знал и знать не должен был, что ясно указывало на то, что дело это — чрезвычайно большой секретности и за его раскрытием стоят весьма влиятельные люди, возможно, вплоть до самого генсека. Поэтому гостю был оказан самый радушный прием.

— Вам зарезервирован номер в гостинице «Кыргызстан», поэтому, если хотите, то можете немного отдохнуть с дороги, — оповестил гостя глава КГБ.

— Спасибо большое, Николай Петрович, но я еще не успел устать, — улыбнулся Севрук. — Поэтому, если это возможно, нельзя ли устроить мне встречу с людьми, которых мы просили вас разыскать.

— Людьми — это громко сказано, — приглашая гостя присесть, ответил Ломов. — Дело в том, что с тех пор прошло достаточно много лет. Значительная часть домовых книг начала войны утеряны, поэтому пришлось очень постараться, чтобы найти хотя бы какие-то из них. Вот с чем была связана столь долгая пауза, которую мы взяли. Однако, как в песне поется, кто ищет — тот всегда найдет. Вот и нам повезло. Мы разыскали женщину, которая в указанные вами сроки жила в одной коммунальной квартире с Авдеевой и Сырцовой. Это Айгуль Асанбековна Кыдыкеева, которая сейчас проживает под Фрунзе — в селе Арчалы.

— Тогда позвольте мне немедленно ее навестить, — поднимаясь со стула, попросил Севрук.

— Хорошо, мой помощник, с которым вы приехали из аэропорта, вас отвезет куда надо, — ответил Ломов и тут же отдал соответствующее распоряжение.

И спустя час Севрук и его сопровождающий входили во двор частного дома, где проживала Айгуль Кыдыкеева. Это была седовласая старушка, которая, несмотря на свой преклонный возраст — а было ей уже за восемьдесят — еще была достаточно активна. Во всяком случае, когда к ней пришли нежданные визитеры, она собственноручно выбивала скалкой красивый туркменский ковер ручной работы, висевший на толстой веревке, которая была растянута между двух деревьев. Попросив сопровождающего подождать его в машине, Севрук подошел к старушке и поздоровался:

— Добрый день, Айгуль Асанбековна. Давайте я вам помогу.

— Ни в коем случае, сынок, — отмахнулась хозяйка. — У меня в доме два внука есть, так даже им я не разрешаю мне помогать. Моя мама прожила сто три года, потому что всегда работала, а не сидела сиднем.

— Но мне неудобно как-то — вы работаете, а я буду вам вопросы задавать.

— А какое такое дело тебя ко мне привело? — удивилась старушка.

— А вам разве не говорили, что к вам придет сотрудник жилищного управления? Мы занимаемся восстановлением утерянных домовых книг, которые пропали в годы войны.

— А зачем их восстанавливать? — продолжала удивляться хозяйка, прекратив выбивать ковер.

— Как зачем — людям, при оформлении разных документов, нужна информация с прежних мест проживания.

Услышав это объяснение, старушка присела на лавку, стоявшую тут же и, положив на нее скалку, пригласила присесть и гостя.

— Ладно, задавай свои вопросы, — произнесла хозяйка. — Только у меня все документы в порядке.

— А мы не по вашу душу. Нас интересуют ваши соседи по коммунальной квартире на бульваре Дзержинского, — сообщил гость.

— Это какие такие соседи — у меня их много было за тридцать лет тамошнего проживания?

— Вы помните Алевтину Кузьминичну Сырцову и ее внучку Светлану Авдееву, которые жили с вами в начале войны?

— Как же не помнить, если с Алевтиной мы вместе работали билетерами в кинотеатре «Авангард», а ее внучка нас иногда подменяла, — не скрывая радости, сообщила старушка. — Только они недолго у нас жили — года три, кажется. Потом уехали куда-то на Урал.

— Они вдвоем жили или с кем-то?

— У них комната небольшая была, всего тринадцать метров, вдвоем там и проживали.

— А жениха у Светланы разве не было?

— Чтобы с ними жил, не было. А так она с кем-то встречалась — буквально перед самым отъездом.

— И как его звали? — стараясь ничем не выдать своего чрезмерного любопытства, спросил Севрук.

— А вам-то он зачем, если этот парень не был прописан в нашей коммуналке? — удивилась старушка.

— Дело в том, что мы ищем Светлану Агееву, чтобы внести в домовую книгу, вот и собираем о ней разную информацию.

— Ах, за этим? Звали этого парня Рустамом — он, кажется, узбеком был. Хорошенький такой солдатик-курсантик — обходительный. Помню, со мной всегда здоровался. Однажды помог мне шкаф на кухне передвинуть.

— Фамилию его не помните?

— А зачем мне его фамилия, мне и имени было достаточно.

— У них со Светланой серьезные были отношения или чисто мимолетные?

— Нравился он ей сильно, — после небольшой паузы ответила старушка. — А уж как там у них дальше сложилось, мне неизвестно.

— Вы говорите, он курсантом был — какого училища?

— Я в этих делах не разбираюсь, — пожала плечами хозяйка.

— Откуда же вы знаете, что он был именно им?

— Так он сам мне и сказал: мол, я курсант, скоро на фронт попаду.

— И как, попал?

— А куда ему деваться было — все курсанты от нас на фронт потом уходили. Думаю, и он ушел. Только как Алевтина со Светланой от нас уехали, больше я того курсантика и не видела.

Когда Севрук возвращался назад во Фрунзе, он поинтересовался у сопровождающего его помощника Ломова:

— Как вы думаете, куда могли переместить архивы военных училищ, которые находились во Фрунзе в годы войны?

— Наша территория тогда входила в Среднеазиатский военный округ, — сообщил помощник. — Значит, эти архивы могли попасть в Ташкент. А копии, скорее всего, можно найти в Центральном военном архиве, что в Подольске.

«Ехать в Ташкент ближе, — подумал Севрук. — Но там возможна утечка информации, поскольку наверняка приезд человека из Москвы не останется без внимания со стороны местных архивистов. А вот в Москве по этому поводу можно быть спокойным. Впрочем, в любом случае, надо будет запросить мнение моего руководства — как оно решит, так и сделаю. Но найти этого курсантика Рустама необходимо во что бы то ни стало. Вполне вероятно, что это и есть та самая ниточка, потянув за которую можно вытянуть всю цепочку».

5 июля 1983 года, вторник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

Стоя у массивного окна, выходящего в Ипатьевский переулок, Вилен Шеленцов смотрел на улицу и в то же время внимательно слушал доклад Александра Бородина, который сидел у него за спиной и подробно излагал результаты своего визита в спецархив. Когда Бородин закончил, хозяин кабинета, повернувшись к гостю, произнес:

— Отличная работа, Александр Терентьевич! Всего лишь за сутки вы установили, кто может скрываться под личиной «генерала Волкова» — Степан Иванович Корнаков. Я почти не знаю этого человека, однако, учитывая его послужной список, вынужден с вами согласиться. Как говорится, неисповедимы пути Господни.

Сказав это, Шеленцов вернулся за стол и, усевшись в кресло, продолжил:

— Таким образом, мы выяснили, что Горбачев за спиной Андропова ведет сепаратные переговоры с Западом. Впрочем, может, это все-таки их совместная акция и Корнаков сознательно темнит — не хочет выпячивать личность Андропова? Логика в этом есть. Ведь на Западе к Юрию Владимировичу такое же отношение, как когда-то к Гиммлеру — он проходит по категории душителя свобод, инициатора создания психушек и тому подобного.

— Мы же с вами уже говорили об этом, — напомнил шефу их предыдущий разговор Бородин. — Исключать подобный сговор, конечно, нельзя, но уж слишком неуважительно вел себя «генерал Волков» по отношению к Андропову. Если бы он был с ним заодно, можно было это сделать и помягче. Все-таки тема возможной скорой смерти Юрия Владимировича — это явный перехлест.

Бородину было выгодно, чтобы его шеф поверил именно в эту версию — что Горбачев и его люди интригуют за спиной генсека.

— А если это собственная инициатива Корнакова, чтобы произвести нужное впечатление? В нашей работе порой и не на такое приходится идти.

— В любом случае установить это доподлинно мы с вами сейчас не сможем — слишком мало у нас было для этого времени. Именно поэтому я и предлагаю продолжить нашу деятельность по сбору информации об этих людях.

— Каких людях? — насторожился Шеленцов.

— Корнакове и Горбачеве, — ответил Бородин, хотя подумал еще и о третьем — полковнике Олеге Овсянникове.

— Но какова конечная цель этого сбора информации? — продолжал вопрошать Шеленцов.

— Наше будущее, Вилен Игнатьевич. Нам надо понять, на кого в КГБ будет опираться Горбачев, если станет генеральным секретарем — на нас, «ближневосточников», или на «европейцев». Корнаков, как мы видим, именно из последних. Значит, он будет подтягивать своих, а также смежников — «американцев» во главе с Ивановым.

Бородин имел в виду генерал-лейтенанта КГБ Бориса Иванова — весьма влиятельного человека на Лубянке и в кремлевских верхах. В органы госбезопасности он попал в годы «больших чисток» — в 1937-м. Служил в войсках НКВД, участвовал в советско-финской войне. Затем служил в Вологодском НКВД, пока в 1949 году не попался на глаза знаменитому сталинскому чекисту Евгению Питовранову, который перевел его в Москву, в центральный аппарат. С этого момента Иванов стал работать на американском направлении. Он был резидентом в Нью-Йорке (1955–1959 и 1962–1964), начальником 1-го отдела (американского) в преддверии «Карибского кризиса» (1960–1962), а в 70-е фактически возглавлял Первое главное управление, курируя все Западное полушарие (США и Латинскую Америку). Он же был известен и тем, что побывал во многих «горячих точках»: принимал активное участие в событиях в Венгрии (1956), Чехословакии (1968), а также был одним из инициаторов ввода советских войск в Афганистан в декабре 1979 года. Иванов участвовал в переговорах и подписании договоров OCB-I (1972), ОСВ-II (1979) и заключительного акта СБСЕ (1975). С 1982 года он возглавил группу консультантов при председателе КГБ СССР. От позиции этого человека многое зависело, поэтому за его расположение боролись как «европейцы», так и «ближневосточники».

Шеленцов на какое-то время ушел в себя, обдумывая услышанное. В словах его подчиненного был явный резон, поскольку внутриведомственное противостояние в среде чекистов играло существенную роль в их дальнейшей карьере. А Шеленцов на пенсию пока уходить не собирался и, чтобы не угодить под чью-то горячую руку, должен был все предусмотреть. Поэтому пренебрегать советом своего заместителя, которого он ценил за его аналитические способности, было бы верхом неосмотрительности.

— Хорошо, будем собирать информацию дальше, — согласился с предложением Бородина хозяин кабинета. — И вот вам еще несколько свежих фактов в общую копилку.

Во-первых, готовится смещение управляющего делами ЦК КПСС — Георгия Сергеевича Павлова. И на его место прочат Николая Кручину — человека Горбачева.

Бородин знал, что Павлов был креатурой Брежнева — в 30-е годы они работали в городе Днепродзержинске Днепропетровской области. Затем они одновременно учились в местном металлургическом институте, причем Павлов — на курс младше Брежнева. С тех пор они часто пересекались по работе, при этом будущий генсек выступал в роли протеже Павлова. Именно Брежнев и сделал его управделами ЦК КПСС в 1965 году — вскоре после того, как сам стал генсеком. А вот биографию будущего сменщика Георгия Сергеевича Бородин не знал. Поэтому поинтересовался об этом у своего шефа. И тот охотно пустился в объяснения:

— Кручина знаком с Горбачевым с начала шестидесятых, когда работал заведующим отделом сельской молодежи в ЦК ВЛКСМ, а Михаил Сергеевич в ту пору занимал пост первого секретаря Ставропольского крайкома комсомола. А в семьдесят восьмом Кручина был назначен первым замзавом Сельскохозяйственного отдела ЦК КПСС, а Горбачев тогда же стал секретарем ЦК, ведающим теми же сельхоз-проблемами. С этих пор они сошлись еще ближе.

— Полагаю, если Кручина станет управделами, их близость достигнет степени кровного родства, — пошутил Бородин. — Ведь в ведении управделами не только все союзные цековские активы, но и те, что находятся на счетах в зарубежных банках. А это миллиарды долларов. То есть, это будет ключевое назначение, которое станет очередным весомым аргументом в пользу того, кого именно Андропов готовит себе в преемники. А что вы хотели мне сообщить во-вторых?

— Вы помните генерал-майора Левона Мкртычевича Вартаняна? — прежде чем ответить, спросил Шеленцов.

— Того, который вот уже четыре года служит в Инспекторском управлении КГБ заместителем начальника? — практически сразу ответил Бородин, лишний раз продемонстрировав свою великолепную память.

— Теперь уже не служит — его отправили в отставку, — сообщил Шеленцов, после чего, поймав на себе вопросительный взгляд собеседника, продолжил: — Вартанян недавно побывал с инспекторской проверкой в Ставропольском КГБ и нашел там кучу недостатков, начиная от финансовых махинаций и заканчивая провалами агентуры и темными делишками вокруг наркотрафика. Вартанян честно доложил об этом в Москву. Однако глава ставропольского КГБ Алешин и первый секретарь крайкома Мураховский пожаловались Горбачеву. Тот, судя по всему, вышел на Андропова. И Юрий Владимирович отправил в Ставрополь новую комиссию — теперь уже из ЦК КПСС. Но цэковские встали на сторону местных. В итоге в отставку отправили Вартаняна, а не всю эту шатию-братию. Даже Толкунов ничего не смог сделать.

— Полагаете, он пытался? — усмехнулся Бородин.

Шеленцов намек понял. Ведь начальник Инспекторского управления Сергей Васильевич Толкунов тоже был из горбачевской команды — они сошлись еще в конце 60-х, когда Толкунов возглавлял Ставропольское КГБ. Поэтому, по мнению Бородина, наивно было предполагать, что в этой коллизии Толкунов возьмет сторону своего заместителя, а не Горбачева. Впрочем, мнение Толкунова в этой истории не было решающим — здесь все решал Андропов, который давно, что называется, «прикипел душой» к Горбачеву. Они впервые воочию увиделись в апреле 1969 года, когда Юрий Владимирович приехал отдыхать в Ставропольский край и лечил свои больные почки в санаториях Кисловодска («Красные камни») и Железноводска («Дубовая роща»). А в апреле 70-го Горбачев уже стал 1-м секретарем Ставропольского крайкома и сделал все возможное, чтобы сблизиться с Андроповым еще ближе во время его визитов в родные края. По сути они стали дружить семьями, учитывая, что шеф КГБ приезжал на лечение вместе со своей женой Татьяной Филипповной, которая тоже имела проблемы со здоровьем. С этого момента Андропов и взял под свою опеку услужливого персека, который лез из кожи вон, чтобы понравиться главному чекисту. Впрочем, Горбачев и других высоких деятелей обслуживал по высшему разряду — например, главу Совета Министров Алексея Косыгина, который тоже частенько вместо Крыма предпочитал отдыхать в Кисловодске. Особенно широко Горбачев развернулся в 1973 году, когда был построен новый санаторий в Архызе, который стал любимым местом отдыха Андропова. Причем средства на его содержание брались не только из госбюджета, но и из кошельков «теневиков», которые в большом количестве стали появляться в тех краях в 70-е годы. Естественно, Андропов об этом знал, однако закрывал на это глаза, поскольку теневая экономика к тому времени уже превратилась по сути в некий филиал экономики официальной. Не случайно знаменитая воровская сходка, на которой воры в законе официально договорились с «цеховиками» о том, что отныне ставка налога за крышевание подпольных цехов со стороны воровского сообщества будет составлять 10 %, прошла именно в Кисловодске в 1979 году.

Исходя из этого, наивно было бы предполагать, что инспекторская проверка, прошедшая в Ставропольском КГБ и установившая факты злостных нарушений, могла иметь положительный отклик у Андропова. Нет, как генсек он, конечно, должен был на нее отреагировать — послать туда свою инспекцию, но все это было не больше, чем фикция, учитывая ту борьбу, которую Андропов вел против Черненко и где каждый ценный кадр ценился на вес золота. Тем более, такой кадр, каким был для генсека Михаил Горбачев.

Вообще Бородин хорошо знал этого человека — Горбачев неоднократно выступал перед сотрудниками ЦК КПСС на различных мероприятиях, в том числе и в неформальной обстановке, так сказать, «без бумажки». И каждый раз Бородин поражался тому, что нашел в нем Андропов. Зная бывшего шефа КГБ как умного и образованного человека, Бородин не мог понять, как он мог «прикипеть душой» к этому «колхознику», для которого потолок — это руководство областью или краем. Он же типичный пустобрех, который любит говорить, но все его речи — это переливание из пустого в порожнее. А его сделали секретарем ЦК КПСС, а теперь и вовсе тянут в Генеральные секретари огромной и многонациональной страны. А он слово «Азербайджан» выговорить не может — произносит его, как «Азебарджан». Вроде бы, мелочь, но дьявол именно в таких мелочах и кроется. Однако чуть позже Болдин догадался о тайной стратегии Андропова по отношению к Горбачеву. Именно такими пустобрехами и легко управлять — манипулировать ими, оставаясь за их спиной, в тени. Это была типичная чекистская «разводка». Вот почему Андропов всегда недолюбливал умных людей вроде Косыгина, Щелокова или Рашидова — он боялся конкуренции с их стороны и того, что ими трудно или невозможно управлять. Он опасался, что они затмят его самого, а тем более его любимчиков, вроде пустобреха Горбачева.

«Именно поэтому все так теперь и складывается, — размышлял Бородин. — Одного армянина — Вартаняна, выходца из крестьян — увольняют из органов, чтобы его разоблачения ненароком не задели Горбачева, а земляка Вартаняна — Мелкумова, сына торгового работника — наоборот, оставляют на плаву, да еще всячески его лелеют и холят. Вот она, нынешняя справедливость — справедливость по-андроповски». Однако вслух эти мысли Бородин предпочел не озвучивать, а вместо этого произнес:

— Таким образом, мы уже можем сложить некий пасьянс под названием «горбачевские рокировки». Из него следует, что Горбачев активно готовит плацдарм для своего восхождения на пост генсека, расставляя на ключевые посты в разных областях своих клевретов. Среди них: Егор Лигачев — заведующий отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС, или главный кадровик партии, Василий Сергеев — начальник новоявленного управления «В», ведающего контрразведкой в МВД, или главный «чистильщик» в органах внутренних дел, Николай Кручина — управделами ЦК КПСС, или главный партийный завхоз, Анатолий Лукьянов — первый заместитель заведующего Общим отделом ЦК КПСС, или второй человек в секретной партийной канцелярии, Александр Яковлев — директор Института мировой экономики и международных отношений, или главный связник с международными экономическими и политическими структурами. Всех перечислил?

— Включите в этот список еще и Марата Грамова — нового главу Госкомспорта, — подсказал Шеленцов. — Все-таки спорт в наше время идет рука об руку с политикой.

«Согласен, особенно в свете того, что эти чинуши задумали сделать с ташкентским «Пахтакором», — подумал Бородин, но опять предпочел свои мысли вслух не произносить.

5 июля 1983 года, вторник. Афганистан, провинция Баглаи, город Пули-Хумри

Связанный по рукам и ногам и с кляпом во рту, Иван Сараев лежал в грязном мешке под задним сиденьем микроавтобуса, который мчался по дорогам Афганистана. В этот мешок его затолкали полчаса назад, когда автомобиль выехал на горную трассу, ведущую куда-то на восток страны. Куда именно они держали путь, Сараев не знал, но догадывался — скорее всего, это был город Пули-Хумри, который был центром провинции Баглан. И вскоре его догадка нашла свое подтверждение. Через некоторое время автомобиль остановился и пленник услышал чью-то речь. Люди говорили на дари, причем один голос принадлежал курбаши Хаятулло, а вот голос второго говорившего Сараеву был неизвестен. Но речь шла о деньгах, из чего он сделал вывод, что их остановил патруль на блокпосту при въезде в город. Причем службу на нем несли солдаты афганского царандоя, с которыми было легче договориться проехать в город за взятку. Так оно и вышло. Спустя несколько минут автомобиль снова тронулся в путь, что означало только одно — неприятностей с патрульными у беглецов не возникло. «Интересно, к кому именно направляется курбаши в Пули-Хумри? — размышлял Сараев, лежа в мешке, в котором так сильно пахло луком, что дышать можно было с трудом. — Скорее всего, это кто-то из его племенной родни. Кому-то другому курбаши вряд ли бы доверился».

Спустя какое-то время автомобиль остановился и кто-то из обитателей микроавтобуса вышел из салона. Отсутствовал он несколько минут, после чего снова вернулся и следом за этим послышался звук открываемых металлических ворот. И автомобиль куда-то заехал — видимо, во двор дома. «Слава богу, приехали», — подумал Сараев, поскольку дышать в грязном мешке становилось все труднее и труднее. И едва он успел об этом подумать, как чьи-то сильные руки выволокли его из автомобиля и бросили на землю. Затем мешок развязали, и Сараев с облегчением вдохнул в себя свежий утренний воздух и осмотрелся. Он, действительно, находился в каком-то дворе, за высокими глиняными стенами которого простирались горы. Видимо, это была самая окраина Пули-Хумри — место, где поблизости не было ни одного блокпоста ни советских, ни афганских войск.

Пленную девочку-афганку увели куда-то в дом, а Сараева, толкая в спину дулом автомата, повели в глинобитный сарай, где пол был усыпан овечьим пометом, что ясно указывало на то, кто совсем недавно здесь обитал. Теперь здесь предстояло неизвестно сколько времени прожить Сараеву. В этом помещении было всего лишь одно узенькое окошко, выходившее в горы. Но солдат и этому был рад, поскольку это окно отныне было его единственным выходом в мир.

Подойдя к двери, Сараев прильнул к небольшому отверстию между кривыми досками и увидел, что охранник, вооруженный «калашом», сидит неподалеку на глиняном выступе у стены. Это был совсем другой человек, до этого не входивший в охрану пленника. Поэтому понять, как он будет себя вести, было пока невозможно. Но в любом случае мысль о побеге по-прежнему занозой сидела в голове у Сараева. И теперь, глядя на охранника, он сжимал в кармане брюк заостренный на одном конце обломок палки — единственное его оружие, которое могло ему помочь вырваться из этого плена.

5 июля 1983 года, вторник. Афганистан, провинция Саманган

Сидя на том самом месте, где совсем недавно восседал курбаши, Азиз зубами рвал кусок мяса и смотрел на пленника — бородатого мужчину из отряда Хаятулло. Тот сидел перед ним на коленях с завязанными за спиной руками, и с ненавистью глядя в лицо своему захватчику, молчал. Здоровенный охранник стоял у него за спиной, готовый при первом же неверном движении пленника вонзить ему в шею нож.

— Что ты молчишь, будто язык проглотил? — спросил Азиз, прожевав кусок мяса. — Я же тебя спросил: где твой хозяин?

Вместо ответа пленник набрал в рот слюны и плюнул в лицо своему истязателю. Но плевок не долетел до адресата и угодил прямо в пиалу с чаем, которая стояла рядом с большой тарелкой, на которой дымилось мясо. Азиз взял в руки пиалу и выплеснул оплеванный чай себе за спину — на стену. После чего встал со своего места и подошел к пленнику. Охранник отошел в сторону, понимая, что его господин собирается сам осуществить возмездие за дерзкий поступок. И он не ошибся. Азиз извлек из-за пояса длинный кинжал и, схватив одной рукой пленника за волосы, другой рукой, с зажатым в нем оружием, полоснул несчастного лезвием по горлу. После чего ударом ноги отбросил хрипящее тело в сторону и приказал привести другого пленного. Им оказался молодой парень с выпученными от ужаса глазами. Когда он увидел своего товарища с перерезанным горлом и содрогавшегося в предсмертных конвульсиях, все его тело затряслось и он, упав на колени, пополз на них к Азизу.

— Пощадите меня, умоляю! — запричитал пленник, уткнувшись лбом в ноги захватчика.

Азиз ударом ноги по подбородку приказал парню поднять голову. После чего спросил:

— Куда направился твой курбаши?

— А вы сохраните мне жизнь? — вопросом на вопрос ответил пленник.

— Не играй со мной в эти игры, лучше отвечай, — буравя несчастного суровым взглядом, произнес Азиз.

— Он отправился в Пули-Хумри — там живет его младший брат Парвиз.

— Где именно он живет?

— Я не знаю.

— Не знаешь или не хочешь говорить? — и Азиз положил свою стопу на плечо пленника.

— Клянусь, Аллахом, я говорю вам правду, — запричитал пленник. — Курбаши никогда не говорил нам, где именно живет его брат. Об этом знали лишь трое его телохранителей и дочь. Но они все уехали с ним.

— Значит, от тебя уже нет никакого проку, — произнес Азиз и, кивнув своему охраннику, вернулся на свое место.

Когда он снова уселся на курпачу, охранник уже завершил свою экзекуцию с пленником — перерезал ему горло. И глядя на то, как несчастный лежит и истекает кровью, Азиз взял в руки недоеденный кусок мяса и стал снова рвать его зубами. Жир стекал по его губам к подбородку, будто кровь по шее умирающего на его глазах пленника.

5 июля 1983 года, вторник. Москва, Арбатская площадь, дом 1, Министерство обороны СССР.

Когда начальник Генерального Штаба Николай Огарков вошел в кабинет министра обороны Дмитрия Устинова, тот сидел в кресле за широким столом и просматривал последние сводки из Афганистана. Не поднимая головы, он жестом предложил гостю сесть, после чего снова вернулся к просмотру документов. Огарков присел на стул, и стал молча ждать, когда министр соблаговолит обратить на него внимание. К такому отношению к себе он уже успел привыкнуть — черная кошка между этими людьми пробежала давно, еще во второй половине семидесятых. А после того как в декабре семьдесят девятого Огарков резко высказался против ввода советских войск в Афганистан, Устинов стал считать Огаркова чуть ли не своим личным врагом. И практически при каждой встрече обязательно это показывал, как, например, сегодня.

— Что это вы затеяли строить в Хамовниках? — нарушил, наконец, тишину хозяин кабинета, все так же склонив голову над бумагами.

— О чем это вы, Дмитрий Федорович? — вопросом на вопрос ответил Огарков.

Устинов поднял голову и, взглянув на гостя, уточнил:

— Я говорю о том строительстве, которое Генштаб проводит в Хамовниках.

— Там строится спортивный зал для наших сотрудников.

— Для каких таких сотрудников, черт возьми! — взвился Устинов и даже хлопнул ладонью по столу. — Есть Министерство обороны, которое имеет целый спортивный комплекс на Ленинградском проспекте. Называется ЦСКА — Центральный спортивный клуб армии. Слышали о таком? Так вот, там все военные и занимаются спортом. Там должен заниматься и ваш Генштаб, поскольку он тоже входит в Министерство обороны. Поэтому никаких отдельных спортзалов я не потерплю. Ясно?

— Нет, не ясно, — все так же спокойно отвечал Огарков. — Мы строим небольшой спортивный комплекс неподалеку от рабочего места. Там каждое управление Генштаба может отлично заниматься дважды в неделю по два часа. Спортивный зал будет открываться в восемь утра и закрываться в десять вечера, а в субботу будет открыт для всех желающих. Что в этом плохого?

— Вы что, издеваетесь надо мной? — продолжал негодовать министр. — У вас в Афганистане черте что творится, а вы занимаетесь какими-то спортзалами!

— Не у меня творится, а у вас. Четыре года назад, если помните, именно я возражал против этой авантюры. Но вы меня не услышали. А теперь хотите с больной головы переложить на здоровую? Зачем вы поддерживаете Юрия Владимировича в том, что сейчас происходит в Узбекистане?

— Что вы имеете в виду? — вскинув брови вверх, спросил Устинов.

— Я имею в виду возможную отставку Рашидова.

— Ему пора на покой — засиделся! — сказал, как отрубил, Устинов.

— Но почему именно сейчас — в самый неподходящий для этого момент? Он двадцать четыре года возглавляет республику, которая является плацдармом в Туркестанском военном округе. Заметьте — воюющем округе! Вы же сами видите, какая тяжелая обстановка складывается в Афганистане. В этом году моджахеды впервые приняли решение воевать с его территории, не уходя в Пакистан. Они активно окапываются, строят постоянные базы в горах. Активизируется радикальное исламистское подполье в Средней Азии.

По информации нашего разведывательного управления недавно прошло совещание глав мусульманских государств Персидского залива, где принята директива на разжигание межнациональной розни в наших южных республиках. И в этот самый момент затевается отставка Рашидова. Для чего?

— Это не вашего ума дело!

— Я уже однажды это слышал — в декабре семьдесят девятого, когда возражал против нашего вхождения в Афганистан.

— Значит, услышите это еще раз, поскольку лезете не в свои дела. Ваша обязанность — воевать, а не совать свой нос в политику. Там и без вас советчиков хватает. А если будете продолжать совать, то мы найдем другого начальника Генштаба.

— С этого бы и начинали, а не городили бы огород со спортзалом. Кстати, поздно спохватились — его строительство уже заканчивается.

Какое-то время Устинов буравил гостя своим недобрым колючим взглядом, после чего, вновь склонив голову над бумагами, пробурчал:

— Вы свободны, я вас больше не задерживаю.

Поднимаясь со стула, Огарков поймал себя на мысли, что этот разговор министр не забудет и обязательно использует, продвигая его возможную отставку. Но с другой стороны начальник Генштаба понимал, что убрать его из Генштаба будет трудно. За него горой стоял Черненко, которому в его противостоянии с Андроповым лишний «штык» никогда не помешает.

6 июля 1983 года, среда. Москва, Кремль, Совет Министров СССР

Глава Совмина Николай Тихонов сидел в своем кабинете и подписывал документы, когда у него на столе включилась громкая связь и секретарша напомнила, что приема ждет первый зампред Совета Министров Украинской ССР Евгений Качаловский. Тихонов тут же ответил:

— Пусть войдет.

Не успело стихнуть эхо этих слов, как в кабинет вошел украинский гость, которого Тихонов прекрасно знал, поскольку оба они были из Днепропетровска. А уроженцы этого города и области, родины Леонида Брежнева, образовали во власти большой и сплоченный клан, который даже после смерти генсека продолжал играть ведущую роль в политике.

— А я как раз только что подписал все необходимые для вас документы, Евгений Викторович, — сообщил вошедшему Тихонов, откладывая в сторону ручку и протягивая ладонь для рукопожатия. — Все необходимые средства для нашей с вами области будут отпущены в срок. Единственный вопрос, почему товарищ Бойко сам не обивает пороги кабинетов, а присылает вместо этого вас?

Речь шла о Викторе Бойко, который в феврале этого года сменил Качаловского в кресле первого секретаря Днепропетровского обкома.

— У него дел невпроворот, Николай Александрович, — ответил гость, усаживаясь в кресло. — Только что на бюро обкома приняли «Программу застройки и благоустройства сельской местности» и, засучив рукава, работают над ее выполнением. Средства, которые мы просили у вас, пойдут на массовое асфальтирование дорог и улиц, строительство больниц, дворцов культуры и жилья для перспективных специалистов. Надеемся с вашей помощью уже в следующем году по обеспечению газоснабжения, строительству дорог и жилых домов в сельских районах вывести нашу Днепропетровщину в общесоюзные лидеры. А в самом Днепропетровске хотим реализовать проект создания центральной набережной и ввести в эксплуатацию жилой массив «Победа» к 40-летнему юбилею Великой Победы.

— Ну что же, планы грандиозные и теперь дело за малым — их реализовать, — улыбнулся в ответ на эти реляции Тихонов. — Однако это все перспективы пусть недалекого, но будущего. А вот как обстоят дела с нашим настоящим, Евгений Викторович?

— Что вы имеете в виду? — с удивлением воззрился на предсовмина Качаловский.

— Футбол, батенька, вот что. Как дела у нашего «Днепра» — средств хватает, чтобы он уже в этом году стал чемпионом страны?

— Ах, вот вы о чем, — теперь уже настала очередь улыбаться и гостю. — Команда на подъеме, вот уже который тур идет без поражений. Думаю, что у нас есть все шансы побороться за золотые медали. Если, конечно, нам не будут палки в колеса вставлять.

— О чем это вы? — и только что добродушное лицо Тихонова стало серьезным.

— О том, что до нас доходят слухи, будто новый глава Госкомспорта может затеять какие-то интриги против нас.

— Ерунда, вас вводят в заблуждение, — отмахнулся от этих слов хозяин кабинета. — Наоборот, делается все возможное, чтобы именно наш «Днепр» не притесняли. От вас лишь требуется одно: зарядить игроков на выполнение этой сложной, но почетной миссии — стать чемпионами. Сможете?

— Да с такой поддержкой мы готовы хоть горы свернуть, — ответил гость и вновь расплылся в довольной улыбке.

6 июля 1983 года, среда. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

Сидя в удобном кресле в своем кабинете Юрий Андропов читал одну из любимых своих книг — «Государя» знаменитого итальянского мыслителя Никколо Макиавелли. Во многих местах зная это произведение чуть ли не наизусть, Андропов любил иной раз перечитывать отдельные главы. В этот раз он читал главу «О жестокости и милосердии и о том, что лучше: внушать любовь или страх»:

«Однако новый государь не должен быть легковерен, мнителен и скор на расправу, во всех своих действиях он должен быть сдержан, осмотрителен и милостив, так чтобы излишняя доверчивость не обернулась неосторожностью, а излишняя недоверчивость не озлобила подданных. По этому поводу может возникнуть спор, что лучше: чтобы государя любили или, чтобы его боялись. Говорят что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх. Ибо о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернуться. И худо придется тому государю, который, доверясь их посулам, не примет никаких мер на случай опасности. Ибо дружбу, которая дается за деньги, а не приобретается величием и благородством души, можно купить, но нельзя удержать, чтобы воспользоваться ею в трудное время. Кроме того, люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно…».

В тот самый момент, когда Андропов дочитал абзац до конца, в дверь постучали. Получив положительный ответ, на пороге возник помощник генсека Владимир Шаповалов. Плотно прикрыв за собой дверь, он прошел к столу, где сидел Андропов, и сообщил:

— Вчера наши «слухачи» засекли звонок из Ташкента. Звонил глава узбекского пред Совмина Худайбердыев. Его абонент — союзный предсовмин Тихонов. Худайбердыев пытался выяснить обстановку в здешних верхах. Тихонов его успокоил: дескать, все под контролем. И вскоре после этого звонка отправился на прием к Черненко. Пробыл у него около часа. О чем говорили неизвестно, но представить себе можно.

— Сплачиваются наши оппоненты, — захлопнув книгу, резюмировал Андропов. — Судя по всему, Худайбердыев звонил не по собственной инициативе — его попросил об этом Рашидов. А Тихонов хорош. Вчера утром, во время переговоров с канцлером Колем, был сама обходительность, шутил со мной. А спустя несколько часов уже перемывал мои косточки у Черненко. Вполне возможно, тем же самым занимается и сейчас.

— В эти минуты он принимает в Кремле зампредсовмина Украины Качаловского — тот выбил средства на развитие родной для них Днепропетровской области, — сообщил шефу последнюю информацию Шаповалов.

— Качаловский ведь у нас футбольный болельщик, — повернул разговор в неожиданную сторону Андропов. — Наверняка они обсуждали и эту тему. Вы же тоже у нас специалист в этой области — как там обстоят дела у «Днепра»?

— Хорошо, Юрий Владимирович — команда рвется в фавориты. Несколько дней назад обыграли лидера — одесский «Черноморец», а вчера разгромили кишиневский «Нистру» 6: 0. Теперь днепропетровцы занимают пятое место, но отрыв от лидера всего лишь три очка.

— А «Пахтакор» на каком месте?

— Идет следом за «Днепром» — у них по двадцать очков.

— Вы не в курсе, когда они играют друг с другом? — продолжал задавать вопросы генсек.

— Кажется, на следующей неделе, — наморщив лоб, вспомнил Шаповалов.

— И где играют?

— В Ташкенте.

— Что вы говорите! — вырвался невольный возглас из уст Андропова. — А ведь это шанс, Владимир Сергеевич.

— Для чего? — с удивлением спросил помощник.

— Для того, чтобы вспомнить тактику французского генерала Юбера Лиотэ, который, воюя в Марокко, стравливал друг с другом местные племена. Почему бы и нам не стравить Рашидова с Тихоновым? Хватит нам осторожничать, пора и натиск применить. Как там у Макиавелли?

И Андропов открыл, лежавшую перед ним книгу и, быстро найдя нужное место, зачитал его вслух:

— «Натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна — женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать — таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, — подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают…».

Дочитав до конца, Андропов захлопнул книгу и, вновь переведя взгляд на помощника, спросил:

— Ну что, Владимир Сергеевич, уподобимся Лиотэ и поверим Макиавелли, — попинаем фортуну, чтобы она была с нами более покладистой? Тогда слушайте меня внимательно…

6 июля 1983 года, среда. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Аркадий Габрилянов находился в своем кабинете, когда ему позвонили снизу, из «дежурки», и сообщили, что к нему пришел посетитель.

— Какой еще посетитель? — удивился следователь. — Я никого не жду. Объясните ему, что я занят.

— Я бы объяснил, но это уважаемый человек, — сообщил дежурный. — Лучше вам самому спуститься вниз и все объяснить ему самому.

Мысленно чертыхаясь, Габрилянов бросил трубку на аппарат и вынужден был спуститься вниз. И увидел того, кто к нему пришел. Это был убеленный сединами армянин с тростью в руке, облаченный в мешковатый черный костюм, который был почти весь увешан… орденами и медалями. Такого количества наград Габрилянов еще никогда воочию не видел, поэтому в первые секунды заметно стушевался перед посетителем. Но затем, взяв себя в руки, спросил:

— Добрый день, что вас привело ко мне?

— Это вы Габрилянов Аркадий Вазгенович? — вопросом на вопрос ответил старик.

Вместо ответа следователь извлек на свет свое служебное удостоверение и протянул его посетителю. Ознакомившись с ним, старик вернул документ его хозяину и представился:

— Самвел Мартиросович Бадалян, ветеран войны и труда. Могу ли я с вами переговорить наедине?

— Конечно, можете, — ответил Габрилянов и провел посетителя через пост охраны.

Спустя пять минут они уже сидели в кабинете следователя. Габрилянов сразу включил вентилятор, стоявший на подоконнике, чтобы его гостю было не жарко пребывать в душном кабинете, облаченным в костюм. Затем следователь по инерции хотел было закурить, но вовремя опомнился и положил пачку с сигаретами на стол. На что старик заметил:

— Если хотите курить, то спокойно можете это делать. Я сам много лет этим грешил, но несколько лет назад бросил, а к табачному дыму по-прежнему отношусь хорошо.

Услышав это, Габрилянов сунул в рот сигарету, однако закурил ее не за столом, а встав у раскрытого настежь окна.

— Вы где родились, если не секрет? — спросил внезапно старик, когда его собеседник сделал первую затяжку.

— В Ереване, — ответил следователь.

— А вот я здесь, в Ташкенте, — сообщил старик. — Мои родители из Армении, приехали сюда еще в начале века, спасаясь от геноцида. Спустя год у них появился я — их первенец. Назвали меня Самвелом в честь деда — он был закройщиком в Сардарапате, нынешнем Октемберяне. А в сорок первом году, двадцати пяти лет от роду, я от здешнего Ленинского военкомата ушел добровольцем на фронт. Воевал минометчиком. В нашем расчете было пять человек. Я был наводчиком, Вася Луков — заряжающим, Сабир Юлдашев — снарядный, а Шота Георгадзе и Микола Гончаренко — подносчиками. Видите, сколько национальностей в одном минометном расчете воевало — сразу пять: армянин, русский, узбек, грузин и украинец. И так было почти везде — во всех расчетах и во всем дивизионе. Да что говорить — во всей нашей армии так было. Потому мы и победили фашистов, что все пятнадцать республик были собраны в единый кулак.

— Зачем вы мне это рассказываете, отец — это все знают? — стоя к гостю вполоборота, спросил Габрилянов.

— Видимо, не все — кто-то об этом сегодня забывает, — не согласился со следователем старик. — В Узбекистане живут люди разных национальностей. Например, наших с тобой земляков, сынок — армян, здесь проживает более сорока тысяч. Вот я всю жизнь живу на улице Малясова. Так меня со всех сторон окружают армяне — и на Кренкеля, и на Обсерваторской, и на Ширшова, и на Федорова они живут. В моем классе в 43-й школе учились шестеро армян, семеро узбеков, восемь русских, два еврея, два таджика, один грузин, один татарин, один украинец и один молдованин. И никто из нас не попрекал другого его национальностью.

— Так и сейчас так же, отец, — вновь подал голос Габрилянов.

— Нет, дорогой, после того, как вы приехали, другие разговоры пошли.

— В каком смысле? — и Габрилянов впервые за время их беседы повернулся к гостю лицом.

— А в том, что люди теперь говорят: приехали московские, главным у которых армянин. И начали хватать узбеков.

— Мы воров хватаем, отец, понимаешь — воров!

— Может и воров, я не спорю, но почему главным на это дело поставили тебя, сынок — армянина? Неужели нельзя было найти русского или украинца? Или, может быть, правильно люди говорят?

— А что они говорят? — напрягся Габрилянов.

— А ты сходи, сынок, на любой базар или в магазин и послушай. А говорят они, что армянина специально главным прислали, чтобы он здешних армян, нечистых на руку, покрывал. Ведь здесь не только одни узбеки воруют.

— Не туда ты лезешь, отец — это большая политика. Не могу я тебе всего рассказать.

— А что тут рассказывать — все и так понятно. Сговорились там наверху товарища Рашидова в отставку отправить, вот и прислали вас, якобы, порядок наводить. А ведь при Рашидове мы здесь неплохо живем. Его дети, кстати, в той же 43-й школе учились, на Малясова. Я их всех знаю — нормальные выросли дети. И отец у них достойный. Он председателем родительского комитета в школе был. В ней больше сотни учеников сражались на фронте, восемьдесят восемь из них назад не вернулись вместе с Виктором Малясовым, чье имя теперь и школа, и наша улица носит. Так товарищ Рашидов помог их память увековечить. А там, между прочим, и наши земляки армяне были. А теперь, значит, ты, сынок, приехал, чтобы товарища Рашидова в отставку отправить? А почему ты, например, в Армению не поехал — неужели там не воруют?

— Там и без меня есть кому порядок наводить, — ответил Габрилянов и снова отвернулся к окну.

— Нет, сынок, некому. К тому же представь себе, как бы там посмотрели на то, если к ним порядок приехал наводить узбек или русский — что бы там началось?

— Не бойся, отец, ничего здесь не начнется, — Габрилянов затушил сигарету в пепельнице и вернулся за стол.

— Тебе легко так говорить, потому что ты пришлый. А мы здесь все одной семьей бок о бок живем вот уже не один десяток лет, — продолжал возмущаться старик. — Мы хотим в мире жить, а вы нас поссорить хотите. О чем там в Москве думают непонятно. Он что, этот Андропов, ничего не понимает?

— Я у него не спрашивал, — развел руками Габрилянов.

— А надо было спросить, когда ты свое согласие давал сюда приехать. Или вас как тех цепных псов сюда запустили?

— Ну, знаешь что отец!.. — не скрывая своего возмущения, воскликнул Габрилянов.

— А ты не бойся, говори, что думаешь, — все так же сидя на стуле и опираясь обеими руками на трость, произнес старик. — Я же не боюсь говорить тебе правду. Я на фронте ничего не боялся, а здесь, в родном для меня городе, и подавно никого не боюсь. Смелости у вас нет, у нынешнего поколения — измельчали вы. Вас для плохих дел используют, а вы не можете прямо в лицо сказать негодяю, что он негодяй. Ну, ничего, если вы не можете, то я сам до Москвы доберусь и скажу вашему Андропову в лицо все, что думаю. Пусть ответит, почему он вражду между людьми сеет, узбека против армянина настраивает, русского против еврея. Я молчать не буду!

Сказав это, старик поднялся со своего места и направился к двери. Но на самом пороге остановился и, обернувшись к хозяину кабинета, произнес:

— Ты человек не молодой, у тебя, наверное, и дети уже взрослые. Попомни мои слова: настанет день, когда тебе будет стыдно им в глаза посмотреть. Вспомни старую армянскую поговорку: «Чем сломать свою честь, лучше сломай свою кость».

Когда дверь за стариком закрылась, Габрилянов достал из пачки сигарету, и хотел было отправить ее в рот. Но вместо этого скомкал ее в кулаке и со всей злости вышвырнул в окно.

6 июля 1983 года, среда. Москва, Лермонтовская площадь

Присев на скамейку рядом с памятником Михаилу Лермонтову в сквере у станции метро, которая носила имя этого же поэта, Антон Котов достал из пачки сигарету и закурил. До встречи с нужным человеком оставалось еще несколько минут, поэтому можно было немного расслабиться. Последние два дня Котов потратил на то, чтобы найти московские связи киргизки Арафат Кияшевой. Для этого ему пришлось посетить сельхозакадемию имени Тимирязева, где она училась во второй половине пятидесятых годов. Раздобыв список ее одногруппников, Котову затем пришлось искать их по адресной базе данных, чтобы найти тех из них, которые после окончания института жили и остались работать в Москве. Таковых оказалось шесть человек. Трое из них на данный момент оказались за пределами Москвы и трудились в других республиках. А вот другие трое проживали в столице. Встретившись вчера с двумя из них, Котов узнал, что самой близкой подругой Кияшевой в студенческие годы была третья из списка москвичей — Алевтина Забелина, которая поддерживала с ней отношения по сию пору. Она работала начальником отдела в Министерстве сельского хозяйства СССР, раскинувшее свои владения напротив станции метро «Лермонтовская». И теперь Котов, удобно устроившись на лавочке, ждал встречи именно с этой женщиной, которая должна была подойти сюда с минуты на минуту. Он успел сделать лишь несколько сигаретных затяжек, когда рядом с ним раздался чей-то низкий голос, с характерной для курящего человека хрипотцей:

— Дико извиняюсь за опоздание, но дамам это не возбраняется.

Повернув голову на голос, Котов увидел рядом с собой на лавочке женщину средних лет в деловом костюме.

— Вы Алевтина Николаевна Забелина? — поинтересовался Котов.

— Совершенно верно. А вы Антон Петрович Котов? Тогда угостите, пожалуйста, даму сигаретой — в спешке забыла свои на работе.

Котов протянул женщине пачку и, когда она извлекла из нее сигарету, щелкнул зажигалкой.

— У меня на работе ужас что творится — полная запарка, — сделав затяжку и выпустив дым изо рта, произнесла Забелина. — Вы, извините, какой чай дома пьете?

— Индийский, — ответил Котов, с удивлением глядя на собеседницу.

— Видимо, имеете возможность где-то его доставать по блату, — уверенно констатировала женщина факт того, что этот сорт чая в магазинах было почти не найти. — А вот миллионы наших граждан, которые ходят мимо нас по этим улицам, в основном должны ежедневно вливать в себя пойло, которое именуется грузинским чаем. Причем совсем недавно это был очень качественный напиток, а сегодня превратился в откровенный суррогат.

— Вы занимаетесь чайным производством? — догадался Котов о специфике работы его собеседницы.

— Именно, причем вот уже более четверти века, — кивнула головой женщина. — Вы, наверное, не знаете, но еще в двадцатые годы в нашей стране чай начали массово выращивать в трех регионах: Грузии, Азербайджане и Краснодарском крае. Однако постепенно Грузия выбилась в лидеры, и чаеводство стало там стратегической отраслью. Например, в 1956 году совокупная площадь чайных плантаций там достигла более шестидесяти шести тысяч гектаров. А производство чайного листа возросло с восьмидесяти четырех тысяч до ста восьмидесяти шести тысяч тонн. Чай тогда собирали вручную, привлекая к уборке даже учащихся школ и студентов. Но в семидесятые годы начали внедряться машины, ручные аппараты и механические средства, в результате чего спрос на неосновных работников сократился, из-за чего и началось снижение качество чая. А тут еще и политика вмешалась.

— То есть? — не скрывая удивления, спросил Котов.

— Начался форменный саботаж со стороны грузинского руководства, — сделав очередную затяжку сигаретой, ответила женщина. — Оно намеренно стало сокращать ручные сборы чайного листа, дающие самые высокие сорта, мотивируя это тем, что ручной труд в нашей стране унижает человеческое достоинство. То есть, узбекам или таджикам собирать хлопок вручную было не зазорно, а грузинам чай — уже непотребно. Между тем во всем мире чай собирают именно вручную — будь то Индия, Япония или тот же Китай.

— А почему же Москва молчала? — продолжал удивляться Котов.

— Лично мы в Минсельхозе не молчали, — тут же ответила женщина. — Но высшее руководство пошло на поводу у грузинского. Как же, маленькая республика, а таких обижать не рекомендуется. К тому же сюда такие деньги везли за проталкивание грузинских интересов, что у многих от этого голова закружилась. Ведь грузины почему с ручной сборкой чая решили расстаться? Они освобождали свое население, которое свой чай, кстати, почти не пьет, предпочитая ему вино, чтобы то ориентировалось на выращивание цитрусовых.

— Тоже неплохое дело, — резонно заметил Котов.

— Не спорю, только из недавнего импортера чая наша страна превратилась в экспортера. А тут еще надо учитывать и политический момент, о котором мало кто у нас наверху думает. Ведь Грузия дотационная республика и когда ей все время идут на уступки, у других республик это вызывает, мягко говоря, недоумение. Ведь нас буквально завалили письмами возмущенные граждане: дескать, чем вы нас поите? Мол, раньше грузинский чай был одним из лучших в мире, а теперь его пить невозможно. В той же Средней Азии всегда пили зеленый чай, произведенный в Грузии. А теперь и туда поставляется суррогат.

— Ну, положим, в Средней Азии тоже существуют свои проблемы — с тем же хлопком, — заметил Котов.

— Это с какой стороны посмотреть, — усмехнулась Забелина. — Без того же узбекского хлопка те же Грузия или Армения давно бы пошли по миру — их легкая промышленность на этом и стоит. В том числе, кстати, и теневая экономика с ее «цеховым» производством.

— Кстати, хорошо, что вы вспомнили про Среднюю Азию, — отбрасывая в сторону недокуренную сигарету, произнес Котов. — Я ведь пришел сюда не столько о чайном производстве поговорить, сколько о вашей студенческой подруге из Киргизии.

— Об Аришке? — встрепенулась женщина.

— Вообще-то ее зовут Арафат Кияшева, но пусть будет Аришка, — согласно кивнул головой Котов. — Вы давно с ней встречались?

— А почему ею заинтересовалось ваше ведомство? — поинтересовалась женщина.

— Как почему — она же недавно была назначена старшим помощником заместителя предсовмина в Узбекистане, вот мы и собираем о ней разную информацию, — соврал Котов. — Итак, когда вы видели ее в последний раз?

— Два месяца назад здесь, в Москве, — ответила Забелина практически без заминки. — Она приезжала по каким-то служебным делам на несколько дней и остановилась у меня. Я, к вашему сведению, женщина одинокая, разведенная.

— А я, увы, женат, — сразу внес ясность в этот вопрос Котов и задал очередной вопрос. — Какие служебные дела она здесь решала?

— Хлопковые — она же специалист в этой области.

— Чем она занималась в Москве, помимо служебных дел — например, встречалась ли с кем-то кроме вас?

Задав этот вопрос, Котов не сводил взгляда с собеседницы, и от него не укрылось то, что женщина на секунду стушевалась, а сигарета в ее руке дрогнула. Но затем она вернулась к прежнему состоянию и ответила:

— Кроме меня она ни с кем не встречалась. Да и с кем ей здесь встречаться — с бывшими однокурсниками мы отношений не поддерживаем.

— А мне кажется, вы мне врете, Алевтина Николаевна, — с явной укоризной в голосе произнес Котов. — И вы зря это делаете, учитывая то, какое именно учреждение я представляю. Вам же не хочется иметь неприятности по работе? Или все-таки хочется?

— Не хочется, — честно призналась женщина.

— Тогда говорите мне правду: с кем, помимо вас, встречалась в Москве Арафат Кияшева.

— С одним мужчиной — ее давней любовью еще по годам студенчества.

— Кто он такой?

— Я знаю только его имя — Виталий. Работает в какой-то серьезной организации, но в какой Аришка мне не говорила. Да я и не интересовалась — зачем мне лишние заботы?

— Вы его лично видели?

— Всего лишь один раз — когда подвозила Аришку на машине к Парку Горького, где у них была встреча.

— У них было одно свидание или несколько?

— При мне только одна, а как там на самом деле было, мне неизвестно.

— И она ничего об этих встречах вам не рассказывала — об их тематике?

— Да какая может быть тематика у таких встреч, мы же все взрослые люди? — искренне удивилась Забелина.

— Вы имеете в виду секс?

— Именно его и имею. Слышали, наверное, такую поговорку: «В сорок пять — баба ягодка опять?». Климакс-то у нас еще, слава богу, не наступил.

— Посмотрите, пожалуйста, на эту фотографию — это не тот человек, с кем встречалась Кияшева? — и Котов показал собеседнице фото, на котором был изображен Виталий Литовченко.

— Он самый, — кивнула головой женщина, едва взглянула на снимок. — Вполне себе представительный мужчина. Я бы и сама с таким не прочь встречаться.

«Надо закругляться, — подумал про себя Котов, убирая фотографию в карман. — А то эта женщина, у которой на почве проблем в чайной отрасли разыгрался сексуальный аппетит, переключится на меня. А она, честно говоря, не в моем вкусе».

Подумав об этом, Котов наскоро простился с Забелиной и, перейдя дорогу, направился к входу на станцию метро «Лермонтовская».

6 июля 1983 года, среда. Ташкент, общежитие Политехнического института, отделение милиции и 1-я городская больница

Лежа на диване в своей комнате в общежитие, Баграт Габрилянов листал учебник по электронно-вычислительным системам. В это время в дверь постучали, после чего на пороге возникла дежурная с первого этажа и сообщила, что юношу просят к телефону. Спустя несколько минут Баграт был уже внизу и, взяв в руки трубку, услышал на другом конце провода голос милиционера Пулата Рахимова:

— Бери ноги в руки и чеши к нам! Через час ко мне должна прийти женщина, которая заявила права на найденные тобой деньги.

Этого сообщения оказалось достаточно, чтобы юноша пулей вернулся в свою комнату, быстро переоделся и выскочил из общежития. Спустя пять минут он поймал попутную машину, которая доставила его к отделению милиции, где его уже практически все знали.

— Вы нашли Тамиллу? — первое, что спросил у Рахимова юноша, когда вбежал к нему в кабинет.

— Никого я еще не нашел, — остудил пыл парня милиционер. — Просто позвонила некая женщина, которая сообщила, что она имеет отношение к этим деньгам.

И страж порядка кивнул на конверт, который лежал у него на столе. Не успел он это сделать, как в дверь постучали. И следом за этим на пороге возникла миловидная женщина лет пятидесяти, в руках у которой была газета «Вечерний Ташкент». Тот самый номер, где было размещено объявление Пулата Рахимова о найденных деньгах. И единственное, что было непонятно в этом визите — почему так долго этот номер шел к адресату? Однако женщина, которая представилась, как Халима Максумова, тут же внесла ясность в этот вопрос.

— Я вчера была на рынке — покупала фрукты. Продавец завернул их мне вот в эту самую газету. А дома я совершенно случайно увидела в ней ваше объявление. Если бы не эта случайность, ничего бы я не узнала.

— Можно, пожалуйста, ваш паспорт, — обратился к женщине Рахимов.

И когда гостья передала ему документ, он внимательно его изучил и, возвращая женщине, сообщил:

— Вы должны понимать, Халима Саидовна, что одного вашего заявления мало. Расскажите нам подробно, как пропали эти деньги.

— Их потеряла моя дочка Тамилла, — начала свой рассказ гостья. — Она взяла их у нашего общего знакомого взаймы. Везла домой, но на базаре, что на улице Шота Руставели, они у нее пропали из сумочки. Видно, кто-то их стащил. Дочка пришла домой вся в слезах и все мне рассказала.

В этом месте женщина внезапно сама заплакала. Достав из сумочки, которая была у нее на коленях платок, она стала утирать им слезы. Увидев это, Рахимов встал из-за стола и, подойдя к окну, где на подоконнике стоял графин, налил в стакан воды и передал его гостье. Та сделала несколько глотков, после чего продолжила:

— Дочка так переживала эту пропажу, что на следующий день наглоталась таблеток снотворного и едва не умерла — ее чудом спасли. И теперь она вот уже который день лежит в коме в Первой городской больнице.

— Почему же она так поступила? — потрясенный услышанным, спросил Баграт.

— Так это ведь чужие деньги, она их заняла, — искренне ответила женщина.

— Для чего? — вновь вступил в разговор Рахимов.

— Этого я вам сказать не могу, — комкая в руках платок, произнесла гостья.

— Видимо, из-за этого вы и не заявляли о пропаже? — догадался милиционер.

Вместо ответа женщина снова заплакала. Было видно, что эта тема ее угнетает, однако открыться до конца она не может — то ли из-за страха, то ли по какой-то иной причине.

— Может, все-таки откроетесь нам, Халима Саидовна — мы все-таки милиция, — вновь обратился к женщине Рахимов.

— В этом деле вы нам не помощники, — вздохнула в ответ гостья. — Лучше верните нам деньги — я еще должна навестить дочку.

— В любом случае мы поедем с вами, — ответил Рахимов. — Вот этот парень, который нашел ваши деньги, должен опознать вашу дочку. Это всего лишь формальность, но выполнить ее я обязан. Вы согласны?

Вместо ответа гостья молча кивнула головой.

— Тогда подождите, пожалуйста, в коридоре, пока я не составлю протокол, — попросил Рахимов.

Когда женщина вышла, милиционер покачал головой и резюмировал:

— Видно, в серьезную историю влипли эти люди, если девушка едва не покончила с собой, а ее мать боится нам открыться.

— Думаете, это криминальные деньги?

— Чего зря гадать — все равно не отгадаем, — ответил Рахимов и, вооружившись ручкой, взялся писать протокол.

Спустя двадцать минут они втроем спустились вниз и, сев в автомобиль Рахимова, отправились в больницу. Ехать было недолго — меньше получаса. Там они поднялись на второй этаж, где в одной из палат лежала Тамилла, до сих пор находившаяся без сознания. Едва Баграт на нее взглянул, он тут же узнал в ней ту самую девушку, которую он видел в трамвае и безуспешно искал все эти дни. Причем даже в таком состоянии она была настолько красива, что Рахимов тоже не остался к этому равнодушен.

— Теперь я понимаю, почему ты так настойчиво ее искал, — шепнул милиционер на ухо Баграту, когда они стояли в палате.

Едва они все втроем вышли в коридор, милиционер извлек из папки протокол, составленный им в отделении милиции, и протянул его Максумовой, сопроводив этот жест словами:

— Распишитесь, пожалуйста.

Женщина покорно исполнила эту просьбу. После чего Рахимов передал ей конверт с деньгами, которые вот уже в течение двух недель никак не могли найти своего законного владельца.

— Пересчитайте деньги, — попросил милиционер.

— Что вы, я вам верю, — улыбнулась женщина и спрятала конверт в сумочку, которую все это время держала в руках.

6 июля 1983 года, среда. Москва, метро «Площадь Революции» и ГУМ

Сотрудник ЦРУ Генри Стокманн приехал в Москву два дня назад под видом туриста вместе с большой группой гостей столицы. Они поселились в гостинице «Интурист» на улице Горького и периодически выходили в город небольшими группами. Все это время Стокманн вел себя как законопослушный турист, который впервые приехал в столицу первого в мире государства рабочих и крестьян — он исправно посещал все значимые московские места, в которых бывает любой турист, и активно их фотографировал. Попутно Стокманн пытался определить, ведется ли за ним наружное наблюдение со стороны КГБ. В итоге на вторые сутки американец пришел к выводу, что «хвоста» за ним нет. Это была более чем радостная новость, поскольку Стокманну предстояла важная миссия — он должен был передать агенту ЦРУ Мефисто весьма значимую информацию. Она содержалась в небольшой капсуле, в которой лежала микропленка с фотоснимками с американского спутника-шпиона, на которых был запечатлен человек, выходящий из запасного выхода ресторана «Узбекистан» шестнадцатого июня этого года. Заполучив эти снимки, Мефисто собирался выйти на «крота», работающего на узбекского лидера Шарафа Рашидова.

На вторые сутки своего пребывания в Москве Стокманн, как обычно, позавтракал со своей группой в ресторане «Интуриста», после чего в одиночку отправился гулять по столице, пользуясь картой города, которая была у него в наличии. Он прошел по улице Горького пешком до кинотеатра «Россия», после чего спустился вниз, в метро, и поехал на Ленинские горы. Там он активно снимал панораму города, после чего снова спустился под землю и на том же метро доехал до станции «Площадь Революции», где принялся снова щелкать затвором фотоаппарата — запечатлевал на пленку своего «Кодака» монументальные бронзовые скульптуры, стоявшие по обе стороны платформы. При этом американец продолжал внимательно приглядываться к окружающим людям, активно сновавших мимо него в разных направлениях. И опять ни в ком из них он не заподозрил «топтунов» — сотрудников КГБ из управления наружного наблюдения.

Пробыв под землей почти около часа, Стокманн поднялся на поверхность и, пользуясь все той же картой, отправился к ГУМу, где у него должна была состояться мимолетная встреча с Мефисто. Во время этого стремительного рандеву Стокманну вменялось в обязанность незаметно вложить в руку агенту капсулу и тут же покинуть магазин. Правда, произойти это должно было только после того, как еще один сотрудник ЦРУ, незаметно наблюдающий в течение длительного времени за Мефисто со стороны, подал бы Стокманну условный сигнал, возвещающий о том, что за его объектом нет слежки. Узнать об этом лже-турист должен был у фонтана в центре ГУМа — именно там наблюдатель обязан был стоять с газетой «Известия» в руках. Если бы печатное издание было сложено и в таком виде покоилось в руках, то это означало — «все нормально, встреча состоится». Но если бы наблюдатель газету читал, то это возвещало об ином — «внимание: опасность, встреча не состоится».

Войдя в ГУМ со стороны первой линии, Стокманн не спеша направился к фонтану, попутно заглядывая в разные отделы этого самого популярного у советских людей магазина. Спустя несколько минут американец, наконец, добрался до фонтана, где сразу заметил мужчину с газетой «Известия» в руках. Стокманну хватило одного взгляда, чтобы прочитать условный сигнал — газета была развернута, и ее обладатель делал вид, что читает в ней нечто интересное. Не подавая вида, Стокманн прошествовал мимо своего коллеги, направляясь к противоположному выходу — он вел на ту сторону Красной площади, где возвышался памятник Минину и Пожарскому. Встреча с агентом Мефисто в тот день так и не состоялась.

6 июля 1983 года, среда. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

Глава контрразведки Григорий Григоренко сидел в кресле перед экраном телевизора, а Антон Котов, вставив в видеомагнитофон кассету, показывал своему шефу свежую видеозапись, которая была сделана два часа назад в ГУМе, и сам же ее комментировал:

— Вот Литовченко идет пешком отсюда, от площади Дзержинского, в сторону ГУМа и периодически проверяет, нет ли за ним «хвоста».

На экране было видно, как Виталий Литовченко проходит мимо гостиницы «Метрополь» и сворачивает налево — к станции метро «Площадь Свердлова». У киоска «Союзпечати», возле входа в метро, он остановился и стал делать вид, что рассматривает, развешанную за стеклом прессу. На самом деле, он пытался определить, нет ли за ним слежки, используя стекло, как зеркало заднего вида в автомобиле. Затем Литовченко снова двинулся в путь. Он поднялся по лестнице перехода наверх и вскоре вышел к ГУМу со стороны улицы 25 лет Октября. В магазин он вошел с первой линии и, проходя мимо тумбы с зеркалом, на несколько секунд задержался — поправил прическу. Затем он прошел мимо фонтана и, свернув направо, вскоре оказался на втором этаже.

— Он идет к отделу, который торгует обувью, — продолжал комментировать видеозапись Котов.

Зайдя в отдел, который в эти минуты, был пуст, Литовченко стал выбирать на полках нужную обувь. Остановив свой выбор на осенних туфлях, он подозвал к себе продавщицу и попросил принести ему нужный размер. Когда девушка исполнила его просьбу, Литовченко присел на скамейку и стал примерять обновку. Однако остался чем-то недоволен, и вернул туфли продавщице. После чего покинул отдел, но не этаж. Он прошел чуть дальше и вошел в отдел рубашек, который в эти минуты был переполнен.

— Сегодня в ГУМе выбросили на прилавок венгерские батники по двадцать пять рублей за штуку, поэтому такой ажиотаж, — объяснил, происходящее на экране Котов. — Судя по всему, Литовченко специально выбрал этот отдел — в такой толкучке легко пересечься с «контактом».

— Откуда же он узнал, что в это время будет модная распродажа? — удивился Григоренко.

— Она длится уже не один день, Григорий Федорович, — объяснил Котов. — Вчера, например, продавали югославские батники за двадцать два рубля, и людей было не меньше. Видимо, люди, которые назначали ему встречу, прекрасно об этом знали.

Пробыв в отделе около десяти минут, но так ничего и не купив, Литовченко выбрался наружу и, спустившись вниз, покинул магазин, направившись к месту работы — на площадь Дзержинского.

Когда экран телевизора погас, Григоренко перевел взгляд на собеседника и спросил:

— Ну, и что мы имеем — контакта не было?

— Судя по всему, нет, — ответил Котов, извлекая кассету из видеомагнитофона. — Видимо, что-то их спугнуло.

— Кого это их? — не сводя взгляда с подчиненного, задал очередной вопрос шеф контрразведки.

Вместо ответа Котов вставил в видеомагнитофон другую кассету и вновь включил запись, сопроводив ее пояснением:

— Сегодня глава узбекского представительства в Москве Эркин Турсунов тоже был в ГУМе в то же самое время, что и Литовченко. Вот видите, Турсунов выходит из представительства и пешком идет по Пречистенской набережной и выходит на другую набережную — Кремлевскую.

На экране было видно, как мужчина в светлом костюме не спеша идет по улице, наслаждаясь прекрасным солнечным днем. С Кремлевской набережной он вскоре свернул налево — к Васильевскому спуску, после чего обогнул с правой стороны Храм Василия Блаженного и вышел к ГУМу. Войдя в магазин, он зашел в один из отделов на первом этаже.

— Здесь он купит себе часы марки «Победа», — объяснил суть происходящего Котов.

Произведя покупку, мужчина спрятал коробочку с часами во внутренний карман пиджака и поднялся на второй этаж, где в это время в отделе рубашек во всю царил ажиотаж. Однако войти внутрь мужчина не решился и направился к противоположному выходу из магазина — со стороны Исторического музея. И в это время Котов остановил запись, зафиксировав ее на одном из эпизодов и снова выступив с пояснениями:

— Вот видите, Турсунов и Литовченко пересеклись на втором этаже, двигаясь навстречу друг другу в разных направлениях.

Григоренко слегка подался вперед и, действительно, узнал в одном из мужчин в толпе знакомое лицо — это был Литовченко. А Турсунов в этом эпизоде был зафиксирован видеокамерой «наружки» со спины.

— И правда, Литовченко, — откидываясь на спинку стула, произнес Григоренко. — Однако контакт между ними не зафиксирован.

— Тактильный нет, но визуальный вполне мог иметь место, — возразил Котов.

— Но вы ведете Турсунова вот уже много дней и ни разу он не был заподозрен ни в чем подозрительном, — продолжал сомневаться шеф контрразведки.

— Значит, сейчас время для этого пришло.

— Для чего? — вскинул брови Григоренко.

— Для чего-то серьезного, причем ради этого понадобилось бросить в дело человека, который до этого ходил в «спящих».

Аргументов, чтобы возразить против этого, у Григоренко не нашлось. После короткого молчания он объявил:

— Надо снимать наблюдение с Бородина и плотно заняться Литовченко.

— А что с Севруком — тоже отзывать? — задал резонный вопрос Котов.

Шеф контрразведки опять на какое-то время ушел в себя, после чего ответил:

— Нет, пусть работает дальше — отработаем это направление до конца.

6 июля 1983 года, среда. Московская область, Подольск, улица Кирова, дом 74, Центральный военный архив Министерства обороны СССР

Когда Богдан Севрук, вернувшийся по приказу руководства из Киргизии в Москву для продолжения поисков, пришел в нужное хранилище и изложил перед архивистом свою просьбу, тот спросил:

— А какое именно училище во Фрунзе вас интересует?

— Точно я не знаю, оперирую только временем — лето-осень сорок первого года.

Услышав это, архивист подошел к одному из шкафов у стены и стал медленно просматривать соответствующие карточки, сопровождая эти поиски рассказом:

— В связи с нехваткой в составе действующей армии военнослужащих различных специальностей, на территории Среде-Азиатского военного округа были развернуты в спешном порядке многочисленные профильные военные учебные заведения для подготовки как младшего командного состава, так и подготовки офицеров-специалистов. Ускоренный период подготовки составлял шесть-восемь месяцев, иногда и один год. Эти училища готовили сержантов — командиров отделений по шестимесячной программе, офицеров (младших лейтенантов) — по десяти-двенадцатимесячной. Действовало это до конца сорок пятого года — то есть, до Победы.

Наконец, архивист нашел то, что искал, и сообщил Севруку необходимую информацию:

— В интересующий вас период во Фрунзе были развернуты два учебных заведения: пехотное училище, сформированное на базе пехотных курсов усовершенствования начсостава и окружные интендантские курсы. Какое будете смотреть?

— Все два, если можно.

— Можно, конечно, только вам придется подождать. Посидите здесь, журнальчики полистайте, а я пока схожу в другое хранилище.

Сказав это, архивист удалился, а Севрук уселся в старенькое кресло в углу и взял с журнального столика первый же попавшийся журнал — это был «Советский воин». И хотя до этого он никогда не интересовался подобными изданиями, здесь ему пришлось это сделать, чтобы убить время. Так пролетело около получаса. После чего архивист вернулся, держа в руках два вместительных ящичка. Поставив их на столик перед гостем, он сообщил:

— Это учетные карточки личного состава окружных интендантских курсов. Начните с них, а я пока поищу остальные.

Отложив в сторону журнал, Севрук достал из портфеля, с которым он пришел в архив, блокнот и, придвинув к себе первый ящик, начал методично просматривать карточки курсантов. Его целью было найти всех носителей имени Рустам. В результате часовой работы таковых оказалось трое. Еще столько же Рустамов оказалось в числе курсантов пехотного училища, карточки которых архивист принес чуть позже. Причем, изучая списки последних, Севрук сделал неожиданное открытие. Изучая карточки на букву «р», он обнаружил курсанта Рашидова Шарафа Рашидовича, 1917 года рождения, уроженца города Джизака, призванного на действительную военную службу в августе тысяча девятьсот сорок первого года. «Так это же тот самый Рашидов, который теперь возглавляет компартию Узбекистана, — осенила Севрука внезапная догадка. — Получается, что кто-то из этих Рустамов, которые учились с ним в пехотном училище, вполне мог быть его другом. Интересно, кто же именно из них: Суюнов, Махмудов, Касымов или Саидов?»

Спустя два часа Севрук уже был в кабинете главы контрразведки Григория Григоренко, где изложил ему свою догадку:

— Рашидов мог быть другом этого Рустама, а тот, в свою очередь, встречался со Светланой Авдеевой. Потом она забеременела, а Рустам ушел на фронт. И, видимо, погиб. Но ребенок-то остался. Теперь нам предстоит установить две вещи: кто именно из этих четырех Рустамов является интересующей нас личностью и второе — действительно ли Авдеева родила от него ребенка.

— И как вы собираетесь это установить? — поинтересовался Григоренко.

— По первому пункту я уже начал проверку. Оставил в архиве Минобороны запросы на этих четверых Рустамов — мне вскоре должны дать информацию об их дальнейшей судьбе. Нас интересуют те из них, которые погибли.

— А если представить себе, что он остался жив, но отказался от ребенка? — предположил Григоренко.

— Такое тоже может быть, но это весьма сомнительно — узбеки от своих детей не отказываются. Тем более от мальчиков.

— Принимается, — согласился с этим доводом глава контрразведки. — Что дальше?

— Установив, кто из них погиб, надо будет посетить места их гибели и захоронений. Вполне вероятно, что Авдеева вместе с сыном тоже могли когда-то приезжать туда с целью навестить эту могилу. А по второму пункту предстоит слетать в Свердловск — в город, где Авдеева рожала своего ребенка. И найти там людей, которые помнят это событие. Лучше всего — людей из роддома.

— Трудная задачка, учитывая, сколько времени с тех пор прошло, — покачал головой Григоренко. — Да и времени на это уйдет не один день. Однако и останавливаться на полпути негоже. Поэтому продолжайте свои поиски и держите меня в курсе.

6 июля 1983 года, среда. Ташкент, аэропорт

Всю дорогу до столицы Узбекистана города Ташкента Алексей Игнатов думал о превратностях судьбы. Еще в начале этого года он был переведен из МУРа на «землю» по причине широкомасштабных чисток, которые затеял в правоохранительных органах новый министр Виталий Федорчук. А теперь Игнатов летит с этим самым министром в Узбекистан на одном самолете и имеет все шансы вернуться в МУР на «белом коне». Правда, для этого надо было сильно постараться — раскрыть убийство ветерана войны. Однако, глядя на белые облака, которые проплывали мимо него за стеклом иллюминатора, Алексей почему-то был уверен, что это дело он обязательно раскроет. А еще сыщик постоянно повторял фразу, которую ему надлежало сообщить Шарафу Рашидову, как послание от Джуры. При этом душу Игнатова терзало беспокойство — удастся ли ему выбрать такой момент, чтобы узбекский лидер в это время был один. «Если он прилетит в аэропорт, чтобы встретить нас лично, смогу ли я передать ему эти слова втайне от Федорчука и остальных? — размышлял Игнатов. — А если мне это не удастся, тогда придется записываться к нему на прием. На это уйдет время, а сообщение, как я понял, срочное, не терпящее отлагательств. Да, задал ты мне задачку, Александр Бородин. Но решить ее я должен, просто обязан».

Как и предполагал Игнатов, в аэропорту их встречала представительная делегация, возглавлял которую сам Шараф Рашидов. При этом, пожимая руку Федорчуку, он извинился перед ним, что не сможет сопроводить его до города.

— Через час мне надо встречать еще одну делегацию, — сообщил Рашидов. — Поэтому вас, Виталий Васильевич, проводит наш новый министр внутренних дел Ниматжан Ибрагимович Ибрагимов.

Названного человека Федорчук видел впервые, хотя три недели назад сам подписывал приказ о его назначении вместо прежнего министра — Кудрата Эргашева. Его отправили в отставку в ходе начавшегося «узбекского дела» и местные чекисты, вкупе с присланными из Москвы кураторами, активно под него «копали», пытаясь дискредитировать не столько его, сколько высшее руководство республики во главе с Рашидовым. Но поскольку Федорчук входил в команду Константина Черненко, который занял сторону Рашидова, ему предстояло объясниться с узбекским лидером, причем, не откладывая это в долгий ящик. Поэтому, взяв Рашидова под локоть, Федорчук произнес:

— Поскольку у нас с вами есть целый час, я предлагаю уединиться для конфиденциального разговора.

Рашидов все понял правильно. Приказав своей свите располагаться в гостевом зале, он вместе с Федорчуком прошел в отдельное помещение и плотно закрыл за собой дверь.

Наблюдавший за всем этим Игнатов, поймал себя на мысли, что лично ему подобная возможность уединиться с Рашидовым вряд ли представится. И все же надежды на благополучный исход не терял.

— Ваши друзья в Москве внимательно наблюдают за тем, что здесь происходит, — первым начал беседу Федорчук, когда они с Рашидовым вместе уселись на мягкий диван. — И меня просили вам передать, чтобы вы не падали духом, Шараф Рашидович. Пока все идет по плану: Греков отправлен в отставку, теперь очередь за Мел кумовым. Правда, его сковырнуть не так просто.

— Я это и сам прекрасно понимаю, — честно признался Рашидов.

— За ним стоит не только Андропов — его прикрывает мой заместитель Лежепеков, которого вы хорошо знаете.

Рашидов и в самом деле знал генерала КГБ Василия Лежепекова. Тот в 1963 году был инспектором Среднеазиатского бюро ЦК КПСС, которое создал Хрущев. Именно тогда Лежепеков и познакомился с Мелкумовым, возглавлявшим в ту пору контрразведку в Самаркандской области. Бюро просуществовало не долго — до отставки Хрущева поздней осенью шестьдесят четвертого. После этого Лежепеков вернулся на партийную работу в Белоруссию, а в шестьдесят девятом был переведен в КГБ — в пограничные войска. В семьдесят четвертом его назначили на ключевую должность — начальника Управления кадров союзного КГБ, где он проработал почти девять лет. После чего в марте этого года Лежепекова перебросили в союзное МВД, сделав и там главным «кадровиком», чтобы он основательно зачистил щелоковские «авгиевы конюшни». Так что решение о замене Эргашева на Ибрагимова принимал именно он, а Федорчуку оставалось лишь согласиться.

— В Москве наслышаны о том, что вы хотите прижать Мелкумову хвост через его супругу, — продолжил свою речь Федорчук. — Но это опасная затея, требующая тщательного отбора фигурантов для ваших ударов. Ошибаться здесь нельзя. Вы это понимаете?

— Вы намекаете на связи Мелкумова с людьми за пределами Узбекистана? — догадался Рашидов.

— Именно, — кивнул головой Федорчук. — Вы помните, с кем почти одновременно Мелкумова назначили председателем КГБ?

Рашидов и это прекрасно знал — с Мариусом Юзбашяном. Если Мелкумов возглавил КГБ Узбекской ССР в марте семьдесят восьмого, то Юзбашян занял такой же пост, но только в Армении, спустя четыре месяца. После этого связи между «теневиками» двух этих республик только усилились. Более того — эти связи достигли берегов США и Канады, где проживали большие армянские диаспоры. Все это время Рашидов собирал необходимую информацию о движении денежных потоков в двух этих направлениях, однако пресечь их не мог — Москва ему этого не позволяла. И только теперь, когда в столице возникло противостояние между Андроповым и Черненко, начались кое-какие подвижки в этом направлении. Да и то, как верно заметил Федорчук, действовать приходилось крайне осторожно, поскольку можно было ненароком задеть и побочные связи в этой мелкумовско-юзбашяновской цепочке.

— Все риски, которые могут у нас возникнуть, мы учитываем, — ответил Рашидов. — Мы хотим только знать, есть ли возможность убрать отсюда Мелкумова и его людей? У нас есть достаточно материалов, которые изобличают его окружение в махинациях по линии УБХСС. Эти связи, действительно, выходят за пределы Узбекистана — на Кавказ и в Закавказье. Если бы вы прислали сюда инспекторскую комиссию, она бы нам очень помогла.

— На данный момент сделать это весьма сложно, поскольку начальник УБХСС Михаил Юрков сам ходит под дамокловым мечом увольнения со стороны все того же Лежепекова, — сообщил Федорчук. — И вообще, если бы дело было только в Мелкумове и его кадрах — это было бы полбеды. Опасаться надо того, что даже с их уходом давление на вас не прекратится. И в Москве хотят знать, готовы ли вы стоять до последнего?

— Мне кажется, во время моей беседы с Лигачевым я высказался об этом однозначно.

— Тогда вы должны быть готовы к любым неожиданностям, но при этом всегда помнить — в Москве есть люди, которые будут за вас. В том числе и я, поскольку Андропов затеял в вашей республике опасные игры — он потворствует националистам. А я, если вы знаете, вычищал эту заразу каленым железом еще в бытность мою на Украине.

Рашидов и об этом был хорошо наслышан. В шестидесятые годы, когда Украиной руководил Петр Шелест, там во всю стали поднимать голову националистические силы. Именно поэтому Шелеста в семьдесят втором году отправили в отставку и вместо него назначили Владимира Щербицкого. А помогать ему должны были Валентин Маланчук и Виталий Федорчук. Первый стал секретарем ЦК по идеологии, который ненавидел националистов по зову крови — бандеровцы зверски убили его отца, работавшего секретарем Лопатинского райкома КПУ на Западной Украине. А Федорчук, тоже родившийся на Западной Украине (под Житомиром) и воевавший в органах СМЕРШа, прибыл из Москвы, где три года возглавлял военную контрразведку и тоже имел опыт борьбы с националистами.

— Кстати, во время вашей завтрашней беседы с Бабраком Кармалем попробуйте заручиться и его поддержкой, — продолжил свою речь Федорчук. — У него у самого ситуация тревожная — есть силы, которые спят и видят, чтобы убрать его с должности председателя и поставить вместо него афганского чекиста Наджиба. Если Кармаль поймет, что вы его поддерживаете, он, в свою очередь, поддержит и вас. Ведь узбеки в Афганистане не последняя спица в колесе.

— Спасибо, этот разговор я уже давно вынашиваю, — ответил Рашидов. — Но Кармаль хитрый политик и предпочитает принять сторону сильного.

— А вы ему намекните, что в сегодняшних московских раскладах вовсе не факт, что сильным является Андропов. Он, кстати, серьезно болен и неровен час надолго сляжет, а то и вовсе отдаст богу душу. И то, что вы до сих пор не отправлены в отставку, тоже должно стать для него показателем того, что Андропов не всесилен. Да, в вашей республике имеются недостатки, но они не будут поводом к вашему уходу. И завтрашнее совещание, на котором я выступлю с большим докладом, должно показать всем: порядок здесь мы будем наводить вместе с вами, а не вопреки вам.

— Но арестованных людей вынуждают давать показания против высшего руководства республики, — сообщил Рашидов. — Если этот компромат не собираются использовать сейчас, значит, используют в будущем.

— Вы же не первый год в политике, Шараф Рашидович и должны знать — это обычная практика спецслужб. Андропов занимался этим все годы своего нахождения на посту председателя КГБ. Почему он должен прекратить это, став генсеком? Я потому вас и предупредил — эта борьба вдолгую. Вот почему есть вероятность того, что вскоре дела, которые затеял здесь Мелкумов, передадут в союзную Прокуратуру. А она, и вы это прекрасно знаете, «ходит» под Андроповым.

Речь шла о том, что в бытность генеральным прокурором СССР Романа Руденко, его ведомство долгое время не было послушным орудием в руках КГБ. Однако по мере проблем со здоровьем у Руденко (он был 1907 года рождения и прокуратуру возглавлял с 1953 года), Андропов постепенно оттеснял его от власти, направляя туда своих людей. В итоге первым заместителем Руденко в 1976 году был поставлен Александр Рекунков — человек Андропова. А год спустя еще одним заместителем Руденко и начальником следственного управления Прокуратуры стал другой протеже шефа КГБ — Василий Найденов. И практически тут же было затеяно «краснодарское дело» против Сергея Медунова, который был давним соперником андроповского любимчика Михаила Горбачева. В итоге, благодаря «краснодарскому делу» Медунов был дискредитирован, а Горбачев, у которого в Ставропольском крае царила не меньшая (если не большая) коррупция, наоборот, был вознесен — началось его стремительное восхождение на высший партийный Олимп. Та же история теперь повторялась и в случае с Рашидовым, против которого и было затеяно «узбекское дело», причем, как явствовало из слов Федорчука, подключиться к нему должны были все те же руки — из союзной Прокуратуры. Причем теперь Рекункову в стенах Прокуратуры уже никто помешать не мог — Руденко два года назад отправился в мир иной, оставив на него свое хозяйство.

— Скажу вам больше, Шараф Рашидович, — продолжил свою речь Федорчук. — Управление по надзору за следствием и дознанием в органах МВД в союзной Прокуратуре возглавляет Герман Каракозов — армянин. А ведь, как известно, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Если уйдет армянин Мелкумов, то в дело бросят его соплеменника — Каракозова.

— Если в Москве об этом знают, почему не предпримут нужных действий? — задал естественный вопрос Рашидов.

— Вы забываете, что генсеком у нас стал Андропов, а не, к примеру, Щербицкий, — ответил министр.

После чего взглянул на часы, показывая тем самым, что разговор пора завершать. Да и Рашидову надо было уже закругляться — вот-вот должны были объявить о прилете другой делегации.

Когда Рашидов и Федорчук вышли из комнаты в зал ожидания, первое, что сделал министр — жестом подозвал к себе Алексея Игнатова, который стоял неподалеку.

— Вот, Шараф Рашидович, хочу вам представить одного из лучших наших сыщиков — Алексея Игнатова, — представил Рашидову своего подчиненного министр. — В свое время с ним поступили несправедливо, перевели из МУРа в низовое отделение милиции, но мы эту несправедливость скоро исправим. А к вам он прибыл, чтобы расследовать одно дерзкое преступление, совершенное недавно в Москве. Какие-то сволочи убили заслуженного человека, ветерана войны, а нити этого преступления ведут к вам.

— Это сделали жители Узбекистана? — не скрывая огорчения, спросил Рашидов.

— Нет, но эти люди, видимо, имеют здесь какие-то личные интересы, — ответил за министра Игнатов.

— Поэтому я прошу вас, Шараф Рашидович, обеспечить товарищу Игнатову максимальную поддержку в его расследовании, — вновь вступил в разговор Федорчук.

— Конечно, можете в этом не сомневаться, — заверил министра Рашидов. — Может, у вас есть какие-то просьбы, товарищ Игнатов?

В этот самый миг к ним подошел министр внутренних дел Узбекистана Ниматжан Ибрагимов. И Федорчук, взяв его под локоть, отвел в сторону, чтобы обсудить завтрашнее мероприятие. Стояли они неподалеку и вполне могли услышать то, что Игнатов собирался сказать Рашидову конфиденциально. Но поскольку лучшей возможности для подобного разговора могло и не представиться, сыщик все-таки решился. Глядя в глаза Рашидову и понизив голос, Игнатов произнес:

— Вам передает привет Джура. Он так же просил передать вам одно сообщение: «Овсянников не тот, за кого себя выдает, а Секеча хотят переманить».

Услышав эти слова, Рашидов какое-то время с недоумением смотрел на собеседника, после чего спросил:

— А кто такой Джура?

— Я понимаю ваше недоверие, но у нас слишком мало времени, — ответил Игнатов. — Джура — это Александр Бородин. На днях он очень сильно меня выручил, поэтому я у него в большом долгу. И именно сейчас я этот долг ему и возвращаю. В противном случае он бы мне не доверился.

Рашидов не зря столько лет провел в политике, поэтому в людях умел разбираться. Бывало, конечно, когда чутье его подводило, и он ошибался в человеке, но только не в этом случае. Глядя в глаза сыщику, Рашидов не заметил в них ни тени лукавства или намека на какой-то обман. Да и как можно было сомневаться в услышанном, когда Игнатов назвал не только псевдоним, но и истинные имя и фамилию того, кто под ним скрывался.

— Спасибо большое, Алексей, я вас услышал, — ответил, наконец, Рашидов и протянул сыщику свою раскрытую для рукопожатия ладонь.

Стоявший рядом Федорчук, увидев этот жест, только порадовался — значит, дело, ради которого вместе с ним прилетел в Узбекистан сыщик, теперь будет спориться. Об истинной подоплеке этого рукопожатия министр знать не мог и даже не догадывался.

6 июля 1983 года, среда. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Член-корреспондент Академии наук Узбекской ССР Саид Максумов сидел напротив следователя Алексея Жарова и, глядя ему в глаза, думал: «И откуда только такие люди берутся? Как они попадают в наши органы правосудия, которые должны стоять на страже законности? Впрочем, подобное уже было в нашей истории. Вот точно такой же вахлак в тридцать седьмом году допрашивал моего отца, большевика-ленинца, и во время допроса сломал ему челюсть. Отец потом всю жизнь мучился этой травмой. Перед самой войной его освободили из тюрьмы, вернув все регалии. А того следователя, говорят, расстреляли. Более сорока лет минуло с тех пор и вот, кажется, опять все возвращается — теперь уже я арестован по ложному обвинению. Челюсть мне пока еще не сломали, но если так дальше будет продолжаться, то за этим, судя по всему, дело не станет».

— Максумов, что вы молчите? — вынимая сигарету изо рта, спросил Жаров.

— Я уже вам все давно сказал — я невиновен, — устало ответил допрашиваемый.

— Это я уже неоднократно слышал, — не скрывая раздражения, произнес следователь. — И с тем, что вы невиновны, я готов согласиться. Но только в одном-единственном случае — если вы честно признаетесь, где находится коллекция японских окимоно, которую мы разыскиваем.

— И об этом я тоже неоднократно вам говорил — не знаю.

— Врете, Максумов — знаете. И вы зря надеетесь на то, что нам ничего неизвестно. Вы получили эту коллекцию два месяца назад от помощника Эргашева — Самата Камилова. Он вручил ее вам буквально на смертном одре — за день до своего ухода из жизни. И та скульптурка, которую мы обнаружили у вас дома во время обыска, подтверждает нашу догадку — коллекция находится у вас и где-то припрятана. И никто, кроме вас, не знает где именно. Даже ваша жена рада бы нам помочь, да не может.

— Потому что здесь, на Востоке, не принято посвящать женщин в мужские дела. Но вы лучше скажите, кто вас на меня навел — кто-то из окружения Эргашева?

— Неважно, кто это сделал, Максумов — важно то, что мы все про вас знаем. И если вы будете упорствовать, то мы упечем вас за решетку, о чем я неоднократно уже предупреждал.

— За что, если я невиновен? Взяток я не брал и не давал их никому, жил честно.

— Вы укрываете от государства ценную коллекцию.

— А я вам в сотый раз повторяю: я готов ее вернуть, но только не вам.

— Почему?

— Извините, но вы не внушаете мне доверия.

— Чем интересно?

— Своими методами ведения следствия.

— То есть, другим людям вы эту коллекцию вернете?

— Смотря, что это будут за люди.

— Например, Леонид Аркадьевич Широков. Вам эта фамилия о чем-то говорит?

— Если он из московского Музея Востока, тогда говорит — я о нем наслышан.

— Он несколько дней назад прибыл из столицы специально, чтобы встретиться с вами. Он готов дать вам гарантии, что если вы передадите эту коллекцию ему, то он отвезет ее в Москву и она будет выставлена в его музее.

— Но эта коллекция ранее принадлежала другому учреждению — харьковскому, — внес уточнение Максумов.

— Какая разница, если мы с вами живет в единой стране под названием Советский Союз. Ну, так что, согласны на встречу?

— Я должен подумать.

— Сколько можно думать? — сорвался на крик следователь. — Вы уже три недели водите нас за нос. Вы что, специально испытываете наше терпение?

— Я просто пытаюсь понять, зачем вы меня арестовали, — все тем же спокойным тоном ответил Максумов. — И прихожу к единственному ответу: вам понадобилась эта коллекция. Вот почему вы пытаетесь навесить на меня все эти вздорные обвинения во взяточничестве — чтобы прижать к стенке. Вот почему перестали пускать ко мне моих родственников. Вы задумали что-то нехорошее и Широков вам подыгрывает.

«А этот гаденыш весьма проницателен для азиата, — подумал про себя Жаров, закуривая сигарету. — Впрочем, его мозгов все равно не хватит для того, чтобы докопаться до истинных причин того, почему нам понадобилась эта коллекция».

Ретроспекция. 29 мая 1983 года, воскресенье. Москва, ресторан гостиницы «Измайлово»

Открутив крышку у бутылки водки «Пшеничная», Алексей Жаров разлил напиток по двум рюмкам — себе и своему собеседнику Юрию Куркову, с которым он в конце 50-х учился в Институте иностранных языков КГБ в Ленинграде. После его окончания судьба раскидала однокашников в разные стороны: Курков продолжил службу в органах внешней разведки (закончил школу № 101 — «лесную»), а Жаров, окончив Военно-юридическую академию, попал в Следственное управление КГБ, в 1-й отдел, который занимался расследованием дел по вредительству, антисоветской агитации и пропаганде. Несколько дней назад Курков позвонил Жарову и предложил встретиться ради, как он сам выразился, «очень важного дела». У Жарова как раз подходила к концу его трехдневная отлучка из Ташкента (ему разрешили навестить больную мать, угодившую в больницу), а Курков тоже находился в Москве проездом — он был в плановом отпуске (вот уже три года он служил в резидентуре КГБ в Брюсселе, где располагалась штаб-квартира НАТО).

— За встречу! — провозгласил первый тост Жаров, взяв со стола наполненную до краев рюмку.

Выпив, друзья закусили, взяв с тарелки по бутерброду с красной икрой. Надкусывая свой, Курков осмотрел огромный зал, больше чем наполовину заполненного посетителями ресторана, и констатировал:

— Ничего ресторанчик отгрохали.

Он был здесь первый раз, в отличие от Жарова, который любил это заведение, попав сюда впервые еще летом 1980 года — оно специально было открыто к началу Олимпийских игр в Москве.

— Я думаю, что в Брюсселе такие заведения на каждом шагу, — тут же отреагировал на реплику друга Жаров.

— А как обстоят дела с этим в Ташкенте? — поинтересовался Курков.

— Мы обедаем в столовке цэковской гостиницы «Октябрьская», — сообщил Жаров. — Антураж там, конечно, не такой, как здесь, но зато кухня — пальчики оближешь. Ты когда-нибудь настоящий узбекский плов пробовал?

— Честно говоря, меня на эту встречу привел совсем иной интерес — не кулинарный, — ответил Курков. — Ты в Узбекистан когда возвращаешься?

— Послезавтра.

— Дело одно сможешь для меня сделать?

— Смотря какое, — уклончиво ответил Жаров, снова берясь за бутылку.

— Скажу честно — рискованное. Но зато прибыльное.

— А ты, я смотрю, стал коммерсантом, — усмехнулся Жаров.

— Работа такая — я ведь не в Монголии работаю, а в сердце загнивающего капитализма. Если это дело у меня выгорит, то я на повышение пойду — своего шефа подсижу, который в своем кресле уже давно мхом зарос.

— Ты не тяни — выкладывай, что за дело, — поднимая, наполненную рюмку, произнес Жаров.

— У меня ценный агент наклевывается — сотрудник Британского управления Генерального секретариата НАТО. У нас в этой структуре ни одного своего агента нет. Вернее, есть один, но он от «Штази» работает, а те уже нам от него информацию сливают.

Речь шла о супружеской чете Руппов — Райнере и Анне-Кристине, которые работали на восточногерманскую разведку непосредственно в Штаб-квартире НАТО в Брюсселе. Райнер Рупп (агентурное имя «Топаз») был сотрудником Ситуационного центра НАТО, где занимались вопросами стратегического планирования. Его деятельность взял под свой личный контроль шеф «Штази» Маркус Вольф. Только он и еще несколько лиц, приближенных к нему, знали о том, кто именно скрывался под псевдонимом «Топаз». А Анна-Кристина трудилась секретарём начальника Британского управления Генерального секретариата НАТО и почти каждый рабочий день приходила домой с набитой документами сумочкой. Например, она умудрилась вынести сверхсекретный документ «План МС 161» — сравнительный анализ вооружений стран Организации Варшавского договора и НАТО, и это при том, что сам генсек НАТО получал этот доклад под подпись и не имел права выносить его куда-либо из специального кабинета. Получив этот документ, Москва и Берлин имели полную картину того, что известно натовцам, в чём они видят своё преимущество и слабые стороны, наиболее уязвимые места. Однако, пользуясь услугами агентов «Штази», Москва спала и видела, как бы ей самой заполучить собственного агента (или агентов) в высших структурах НАТО. Ведь вероятность того, что Берлин делится с Москвой не всей своей информацией, всегда присутствовала. Именно об этом и вел речь Курков, когда рассказывал приятелю о своем плане.

— Представляешь, что будет, если я такого агента заполучу? — продолжал вещать Курков. — Но он, сука, денег не берет.

— Золотишком промышляет? — предположил Жаров.

— Если бы. Он коллекционер-японист и интересуется ихними миниатюрными скульптурками — окимоно называются.

— Никогда не слышал, — честно признался Жаров, опрокинув в себя водку и подцепляя вилкой тонко нарезанную финскую колбасу салями, аккуратно выложенную на тарелке.

— Я тоже до встречи с ним о таких не слышал, — продолжил свою речь Курков. — Но этот гаденыш готов вербануться, если у него в коллекции появятся двенадцать скульптурок японского мастера Асахи Гёмудзана.

— Где же ты их найдешь? — удивился Жаров.

— Не я найду, а ты, Леша, — глядя в глаза другу, произнес Курков. — Оказывается, коллекция пропала во время войны из Харьковского музея. Но совсем недавно этот брюсселец получил информацию, что следы коллекции ведут в Узбекистан. Якобы она находится у кого-то из помощников тамошнего министра внутренних дел, которого недавно сняли.

— Эргашева? — догадался Жаров.

— Точно, у этого самого, — кивнул головой Курков. — Вроде бы, кто-то от него зондировал почву на Западе на предмет продажи этой коллекции. Но потом дело заглохло — от узбеков больше никаких телодвижений не было. Вот я и подумал про тебя. Ты ведь как раз в Узбекистане находишься. Причем работаешь конкретно по тамошнему МВД — чистишь эту «конюшню». Что если ты трясанешь этого помощника и вытрясешь из него эту коллекцию, припугнув какими-нибудь темными делишками — там ведь их много нарыть можно?

— А почему бы тебе не выйти с этим делом к своему начальству? — резонно заметил Жаров. — Во-первых, это законно, а во-вторых — за такую инициативу тебя в любом случае поощрят.

— Я уже об этом думал, — сообщил Курков, беря с тарелки очередной бутерброд с красной икрой. — У нас заместителем начальника Первого управления по Европе вот уже более двух лет работает Виктор Грушко. Он, кстати, за несколько лет до нас с тобой учился в том же гэбэшном ленинградском инязе. Потом работал в ГДР со «Штази», затем возглавлял третий отдел — англо-скандинавский. Я его хорошо знаю — он авантюры не любит. Поэтому, если я наверх об этом деле доложу, то там ответ будет коротким: действовать соответственно закону. А это значит, что этого владельца коллекции попросят добровольно отдать ее в пользу государства — то есть, на благо оперативных нужд КГБ. Дескать, интересы страны, интересы родины требуют… и так далее, и тому подобное. А какой нормальный обладатель подобной коллекции захочет, чтобы она уплыла из страны, а ему за это шиш с маслом — только грамота на стену или именные часы фирмы «Победа» обломятся? Короче, шансов на то, чтобы законным путем заполучить эту коллекцию и вербануть ценного агента равны нулю.

— А у незаконного пути, значит, шансов больше? — продолжал сомневаться Жаров.

— Конечно. Вы же «колуны» — кого угодно расколете. Припугнешь владельца коллекции тюрьмой за какие-нибудь темные делишки, и дело в шляпе. Ведь для него лучшим вариантом будет потерять коллекцию, чем париться на зоне лет десять. А тебе за это хороший куш обломиться в валюте — я позабочусь.

— А ты, Юрий, махинатор похлеще узбекских, — покачал головой Жаров.

— Эх, Лешка, по правде говоря, за яйца должны брать нас, а не узбеков, — подавшись всем телом вперед, заметил Курков. — Через наши руки такие денежные потоки в валюте «налево» уходят, что мама не горюй. Только кто же нас за яйца схватит, если наш человек генсеком стал? Кстати, это и тебе в помощь будет — кто посмеет спорить с человеком, которого прислали в Узбекистан по поручению самого Генерального секретаря? Да с такими полномочиями вы там можете хоть всю местную компартию арестовать — вам ничего не будет.

— Ну, это ты лишку хватил, — отмахнулся от друга Жаров, но затем добавил: — Хотя, может, ты и прав — чистка в Узбекистане, кажется, намечается грандиозная. Если, конечно, ее здесь в Москве не обломают.

— Не обломают, поскольку тут и слепому все видно — хотят на узбеков все союзные грехи повесить, — продолжал увещевать друга Курков. — Поэтому надо пользоваться моментом, если тебя к этому делу пристегнули. Если у нас все выгорит, то мы оба с этого хорошо поимеем. Я в начальники выбьюсь, а ты — валютой разживешься, да и лишнюю звезду на погоны можешь получить. Ну, как — по рукам?

Жаров еще какое-то время раздумывал над предложением друга, но в итоге согласился — авантюрист он был не меньший. К тому же в его голове тут же созрел собственный план, согласно которому эту ценную коллекцию можно было бы пристроить в иные руки, а не в руки его однокашника и поиметь с этого значительно больше. Однако приятелю об этом он, естественно, предпочел ничего не говорить. Тем временем Курков, чрезвычайно довольный согласием своего друга, примерил на себя обязанности тамады — взяв со стола бутылку и наполнив рюмки до краев, он произнес короткий, но весьма лаконичный тост:

— За успех нашего общего дела!

6 июля 1983 года, среда. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Вспомнив этот эпизод месячной давности, Жаров вновь обратился к Максумову:

— Я еще раз вам повторяю: если вы мне все расскажете, то вернетесь домой и с лихвой насладитесь обществом ваших родственников. Поэтому в последний раз вас спрашиваю: вы будете нам помогать?

— Я готов сотрудничать со следствием, если мне поменяют следователя.

— Никого менять не будут — забудьте об этом, — подавшись всем телом вперед, произнес Жаров. — Вы арестованы как взяточник — против вас дали показания сразу трое ваших подельников. Если вы не скажете, где коллекция, я упеку вас за решетку лет на десять. Неужели вы не понимаете, что происходит вокруг вас и в самой республике вообще?

— Я об этом и говорю — происходит нечто нехорошее.

— Тогда будьте благоразумным человеком, у вас же семья. Зачем вам рисковать своей свободой из-за какой-то чертовой коллекции японских безделушек?

— Я дал слово покойному Самату Камилову, что верну эту коллекцию в руки достойных людей.

«Какой же он, сука, упертый! — мысленно негодовал Жаров, ерзая на стуле. — Еще похлеще тех ментов, которых мы взяли за убийство офицера КГБ на станции метро «Ждановская».

То преступление потрясло всю Москву. В декабре 1981 года в метро был забит до смерти милиционерами работник центрального КГБ Афанасьев. Он возвращался вечером домой с вечеринки, был навеселе и привлек к себе внимание милиционеров, дежуривших в метро. Они доставили пьяного мужчину в опорный пункт подземки и там стали избивать. А когда выяснилось, что это чекист и он может заявить на них куда следует, стражи порядка решили от него избавиться — ликвидировать. Расследование этого преступления взял под свой личный контроль Юрий Андропов, который с его помощью убивал сразу двух зайцев: и честь мундира защищал, и ведомство ненавистного для него Николая Щелокова дискредитировал.

Жарова подключили к этому делу в самом конце — когда надо было арестованных преступников «раскрутить» на дачу показаний против высокого милицейского начальства, а именно: заместителя начальника ГУВД генерала Виктора Пашковского и начальника МУРа Олега Еркина, которых КГБ хотел представить, ни много, ни мало организаторами убийства сотрудника КГБ. А когда арестованные милиционеры заявили, что они таких высоких начальников ни разу в глаза не видели, Жаров показывал им фотографии и предлагал опознать их на очной ставке. Но когда стало понятно, что на суде эта версия не «прокатит», от нее решили отказаться. А убийцы и без этого получили «вышку».

Сегодняшний допрос Максумова чем-то напомнил Жарову перипетии того дела, хотя его нынешний подследственный никого не убивал и изначально был человеком честным. Впрочем, сам Жаров всегда считал, что честных людей априори не существует — каждый человек имеет за душой какие-то грехи, просто их надо выявить. Другое дело, что с одними этот процесс занимал короткое время, а с другими мог тянуться бесконечно. В случае с Максумовым был именно второй вариант.

— Ну, все — мое терпение лопнуло! — вдавив недокуренную сигарету в пепельницу, воскликнул Жаров. — Либо вы называете мне место, где спрятана коллекция, либо я за себя не ручаюсь. Будете говорить?

— Нет! — выдохнул в лицо следователю Максумов.

Жаров уже собирался было вскочить со своего места, но в этот самый миг у него на столе зазвонил телефон. Сделав паузу, чтобы унять свой гнев, следователь, наконец, поднял трубку. Выслушав абонента на другом конце провода, он вернул трубку на аппарат и, взглянув на Максумова, произнес:

— Ваше счастье, что мне надо срочно отлучиться. Но имейте в виду, что наш разговор не окончен. И будет лучше, если вы ответите мне утвердительно. В противном случае вас ждут большие неприятности. Причем не только вас, но и ваших родственников. Видит бог, я не хотел их трогать, но вы сами вынуждаете меня на это.

7 июля 1983 года, четверг. Пакистан, Исламабад

Агентесса афганской внешней разведки «Феда» Шарбат Пайман вот уже третий год работала в Пакистане под видом сотрудницы Комиссариата по делам беженцев Эшиты Казим. Несколько дней назад она получила срочное задание от своего руководства в Кабуле — провести проверку Арьяна Ширвани, который недавно наделал столько шума, вернувшись из Пакистана к себе на родину, в Афганистан. Зная о том, что парень собирался поступать в местный исламский университет, Пайман пришла в это учебное заведение и зашла в деканат, где в эти часы кроме секретарши никого больше не было.

— Я работаю в Комиссариате по делам беженцев, — представилась гостья, показав свое удостоверение. — Нас интересует Арьян Ширвани — тот самый парень, который вернулся на родину.

— А мы тут причем? — удивилась секретарша, которая была наслышана об этом скандале. — Он у нас даже не учился.

— Но он собирался к вам поступать, а в результате предпочел уехать. Мы хотим выяснить причины, чтобы удержать других его сверстников из числа афганцев от подобного шага. Вы не знаете его здешних друзей?

— Все его так называемые друзья околачивались вместе с ним на стадионе в районе Мера Сангала — играли там в футбол, — явно не желая вступать в долгую дискуссию на эту тему, ответила секретарша, вновь вернувшись к своей работе — продолжила стучать на печатной машинке.

Пайман не стала ее больше отвлекать — все, что ей было необходимо, она узнала. И, выйдя из здания института, села в свой «Шевроле» и отправилась на указанный стадион. Приехала она туда как нельзя вовремя — футбольный матч между двумя командами подходил к концу. Едва он закончился, и игроки стали расходиться, Казим стала подходить к каждому из них и интересоваться, не знал ли кто-то из них Арьяна Ширвани. Так продолжалось до тех пор, пока один из молодых людей не признался в том, что был приятелем афганца и назвал свое имя — Джума. Тогда Пайман показала ему свое удостоверение сотрудницы Комиссариата и попросила парня задержаться для небольшой беседы. А когда заметила, что тот мнется, извлекла из кармана двадцатидолларовую купюру, которая и решила исход дела. Парень взял деньги и уселся на скамейку стадиона.

— Ты не знаешь, почему Арьян решил все-таки вернуться на родину? — первым делом спросила у парня Пайман.

— Он же сам об этом заявил, когда убили всех жителей его кишлака вместе с дедом и сестренкой, — удивился афганец.

— Это официальная версия, но, может, тебе известна другая причина его возвращения.

— Не было другой причины, — пожал плечами парень. — Более того, мы все его отговаривали, а он твердил только одно: я должен узнать правду. А ведь его не только мы уговаривали.

— Кто еще? — насторожилась женщина.

— Был тут один итальянец, который футболом занимается — отбирает перспективных игроков для их последующего устройства в хорошие команды. Так вот он на Арьяна сразу глаз положил.

— А ты видел этого итальянца?

— Видел пару раз, когда он на наши игры приходил.

— Он один был или с кем-то?

— Лично я чаще всего видел его одного. Хотя однажды с ним был какой-то представительный иностранец — по виду американец.

— Почему ты так решил?

— Я в Кабуле жил рядом с американским посольством и могу отличить европейца от американца, — усмехнулся парень.

— Значит, итальянец предлагал Арьяну сделать карьеру в Европе?

— Где точно не знаю, но что предлагал — это факт.

— Как звали итальянца знаешь?

— Не знаю. Но вы со служащими стадиона поговорите — он с ними часто общался.

Женщина последовала этому совету и уже спустя полчаса узнала имя и фамилию этого итальянца — Франческо Розарио. Теперь дело было за малым — установить его точное место нахождения. Если, конечно, он уже не успел покинуть Пакистан.

7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, аэропорт

Вот уже больше часа Алексей Игнатов и двое его помощников из Управления уголовного розыска МВД Узбекской ССР — Талгат Агзамов и Игорь Локтев — находились в аэропорту и опрашивали таксистов, которые вечером второго июля работали здесь и могли видеть прилетевших из Москвы Леонида Широкова и его спутника-регбиста Никиту Левко. Для опознания этих людей Игнатов прихватил с собой из Москвы фотографию Широкова, взятую в музее, где он работал, и фоторобот регбиста. Однако ни один из таксистов этих людей не опознал. Впрочем, опрошены были не все водители — некоторые из них на момент опроса находились в рейсе, поэтому дать показания могли чуть позже. Между тем времени у сыщиков было достаточно, чтобы выполнить еще одно важное мероприятие в пределах того же аэропорта. Через час из Москвы должен был прилететь самолет, экипаж которого выполнял и рейс второго июля. И сыщикам предстояло опросить стюардесс — может, кто-то из них мог рассказать что-то интересное о разыскиваемых людях.

Между тем полуденное солнце начало припекать во всю силу и непривычный к такому климату Игнатов отошел в тенек — под аэропортовский козырек. Платок, которым он то и дело вытирал пот со лба и шеи, был уже насквозь мокрым, поэтому помогал мало.

— Как я понимаю, пора сделать перекур, — предложил Талгат Агзамов, подойдя к Игнатову. — Давайте сделаем так, Алексей. Мы с вами сейчас отойдем в ресторан и перекусим, а Игорь побудет здесь — подождет других таксистов.

— Неудобно оставлять его одного, — справедливо заметил Игнатов.

— Неудобно штаны через голову надевать, — пошутил Агзамов. — Вы наш гость, а это на Востоке главное.

— И все равно неудобно, — продолжал упорствовать Игнатов.

— Тогда сделаем так: Игорь поработает с таксистами, а стюардесс мы возьмем на себя, освободив его от этой нелегкой миссии.

— А вы хитрец, Талгат — «малинник» себе оставляете, — улыбнулся Игнатов.

— Не себе, а гостю, — тут же нашелся, что ответить Агзамов. — Ну, что — договорились?

В качестве ответа Игнатов кивнул головой. Ему действительно требовался пусть небольшой, но отдых для того, чтобы привыкнуть к этому пеклу. И они, оповестив напарника, отправились в ресторан. Однако на полдороги Агзамова внезапно окликнули:

— Тезка, куда путь держим?

Сыщики обернулись на это обращение, и увидели рядом с собой статного красавца, в котором Игнатов без труда узнал популярного узбекского артиста Талгата Нигматулина, три года назад прогремевшего на весь Союз своей ролью коварного пирата, мастерски владеющего приемами каратэ в боевике «Пираты XX века». Теперь актер, видимо, куда-то улетал или, наоборот, откуда-то прилетел — на плече его висела модная спортивная сумка с надписью «Adidas».

— Талгатик, сколько лет, сколько зим, — раскрывая свои объятия навстречу актеру, произнес Агзамов. — Вот познакомься — мой коллега из Москвы. Знаменитый сыщик, не хуже Шерлока Холмса — Алексей Игнатов.

Смущенный такой характеристикой, московский гость пожал актеру руку.

— Слушай, мы сейчас идем в ресторан — хотим перекусить, — вновь обратился к актеру Агзамов. — Пойдем с нами, за жизнь поговорим — в кои-то веки увиделись.

— Не могу, тезка, опаздываю на самолет, — развел руками Нигматулин.

— И куда же ты путь держишь, если не секрет? — поинтересовался Агзамов.

— Во Фрунзе — мы там новый фильм снимаем, у меня главная роль. Называется «Волчья яма».

— Ох, какое нехорошее название Талгатик, — покачал головой Агзамов. — Почему так назвали?

— Там мой герой попадает в дурную компанию и погибает в волчьей яме.

— Я же говорю, что нехорошее название, — продолжал сокрушаться сыщик. — Прошу тебя, Талгат, уговори режиссера его поменять.

— Мнительный ты стал какой-то, тезка, — рассмеялся в ответ актер и, взмахнув на прощание рукой, побежал к стойке регистрации.

Никто из сыщиков еще не знал, что видят этого человека в последний раз, поскольку через полтора года он погибнет, на самом деле угодив в «волчью яму» — только уже наяву, а не в киношных фантазиях.

— Сразу предупреждаю, что расплачиваюсь только я, — произнес Агзамов, когда они усаживались за столиком в ресторане. — Не волнуйтесь, деньги не мои, а представительские — на вас выделена определенная сумма из бюджета министерства. И вообще приезжайте к нам почаще, Алексей — на вас наше начальство денег не жалеет. Даже выделило под вас роскошный БМВ и денег на бензин приказало не считать.

— К сожалению, если я прилечу к вам еще раз, то уже без министра, — ответил Игнатов.

— А это уже не важно — в сознании наших начальников вы успели зафиксироваться, как очень высокий гость, — глубокомысленно заметил Агзамов и тут же спросил: — Вы какой шашлык больше любите — кусковой или кюфту?

Но заметив вопросительный взгляд гостя, пояснил:

— Кюфта — это мясной фарш. Если у вас проблемы с зубами, то это самое лучшее блюдо.

— У меня нет проблем с зубами, поэтому я согласен на оба вида шашлыка, — ответил Игнатов, который к этому моменту успел здорово проголодаться.

— Как говорят у нас на Востоке: «Худые живут дольше, но хуже», — снова пошутил Агзамов.

Этот человек все больше нравился Игнатову, который и сам не прочь был пошутить. А тут еще выяснилось, что его ташкентский коллега пришел в уголовный розыск практически одновременно с ним — в конце шестидесятых.

— Я окончил хорошую розыскную школу — у Виктора Ильича Селиверстова, — сообщил Агзамов. — Он в ту пору был начальником всего узбекистанского угрозыска. У него все наши лучшие розыскники постигали азы профессии.

— А моим наставником был Владимир Федорович Корнеев — тогдашний начальник МУРа, — охотно подхватил эту тему Игнатов. — Он тоже был знаменитым асом нашего дела — начинал службу в угро еще в тридцатые годы. Теперь таких оперов днем с огнем не сыщешь.

— Так вы в самом МУРе работаете? — поинтересовался Агзамов, который до этого из-за своей деликатности так и не успел расспросить своего коллегу о его служебной биографии.

— Работал когда-то, а сейчас нахожусь в почетной ссылке на «земле» — в районном отделении милиции.

— Как же вы с самим министром на одном самолете прилетели? — удивился Агзамов.

— Превратности судьбы, — хитро улыбнулся Игнатов. — Теперь вот министр пообещал меня назад в МУР вернуть, если я это дело, ради которого сюда прилетел, сумею расколоть.

— Расколете, — уверенно заявил Агзамов и добавил: — С нашей помощью обязательно расколете. И назад полетите уже в ранге восстановленного. В отличие от многих из нас.

— Это вы о чем? — насторожился Игнатов.

— Федорчук-то не случайно к нам в Ташкент прилетел — пистоны нашим генералам вставлять будет. Кстати, в это самое время он перед ними в нашем МВД выступает на совещании по правопорядку. Министра нашего, Эргашева, уже сняли и, говорят, усиленно под него «копают». Вернее, даже не столько под него, сколько под Рашидова. А это о чем говорит? О том, что у нас здесь большие чистки намечаются. Поэтому и говорю: вас восстановят, а из нас могут шашлык сделать. Кстати, куда наш-то шашлык запропастился?

И Агзамов хотел было уже идти на поиски ушедшего официанта. И в этот самый момент по громкоговорителю внезапно объявили, что из Москвы прибыл тот самый рейс, который ожидали сыщики.

— Что за черт, они же должны были прилететь только через полчаса, — чертыхнулся Агзамов, взглянув на часы. — Впрочем, может, мы еще успеем перекусить, пока они садятся?

— По громкой объявили, что они уже сели, — внес уточнение Игнатов, поднимаясь с места. — Поэтому давайте отложим обед на потом — он от нас никуда не денется. А вот стюардессы могут разъехаться по городу.

Это было справедливое замечание, которое и решило исход дела. И спустя пятнадцать минут сыщики уже встречали на бетонке трех стюардесс из нужного экипажа, которые шли в здание аэропорта. Объяснив девушкам, кто они и что их интересует, сыщики попросили уделить им несколько минут. После чего Игнатов показал стюардессам фотографию и фоторобот разыскиваемых людей. Каждая из девушек внимательно их посмотрели, после чего только одна из них сообщила, что помнит этих людей:

— Я трижды их обслуживала, когда они просили еду и напитки.

Сыщики переглянулись друг с другом, после чего отпустили двух других девушек, а третью, которую звали Викторией, оставили для продолжения разговора.

— Что-нибудь интересное про этих людей вы можете рассказать? — спросил Игнатов.

— Люди как люди, — пожала плечами стюардесса. — Вели себя прилично, никому не мешали. Правда, я в основном общалась с тем, что поинтеллигентнее — он ближе к проходу сидел. А второй, с перебитым носом, сидел у иллюминатора и в основном молчал и читал газету.

— Какую, не заметили? — вновь поинтересовался Игнатов.

— Кажется, «Советский спорт». Даже что-то в ней подчеркивал карандашом.

— Может, вы слышали какие-то обрывки их разговора? — вступил в беседу Агзамов.

— Вроде, нет, — после короткой паузы, ответила девушка, но тут же спохватилась: — Хотя постойте… Когда я однажды к ним подходила, тот, что поинтеллигентней, спросил у своего спутника: «На твоего Жорика из Юнусабада можно положиться?». Но ответ я не услышала. Тот, что с носом, заметил, как я подошла, и промолчал. Видимо, ответил после моего ухода. Вот и все, что я могу вам рассказать.

— Спасибо и на этом, — поблагодарил девушку Игнатов, после чего отпустил ее догонять своих подруг.

— Юнусабад — это город? — спросил Игнатов у напарника, когда девушка удалилась.

— Это район в Ташкенте, — уточнил Агзамов. — Один из самых больших в городе — почти двадцать кварталов, в каждом проживает около тысячи человек, а то и больше. Так что найти этого Жорика будет нелегко.

— А если я дам наводку? — тут же отреагировал на эту новость Игнатов. — Вспомнилось, когда стюардесса упомянула газету «Советский спорт». Вы только скажите, у вас здесь принято, чтобы почтальоны на газетах, которые разносят по домам, ставили карандашные пометки с указанием номеров домов и квартир?

— Это везде так делают — во всем Союзе, — улыбнулся Агзамов. — А почему вы об этом вспомнили?

— К нам в Москве попал один номеров этой же газеты, который, вполне вероятно, мог иметь ташкентские корни. Там на первой странице, внизу, есть две цифры: шесть и двенадцать. Если это адрес дома и квартиры того самого Жорика, который нам нужен, тогда найти его будет легче.

— Не спорю, хотя потрудиться все равно придется, — согласился с этим доводом Агзамов.

После этого они вернулись в ресторан, чтобы, наконец, перекусить. Но едва к ним вновь подошел официант и, приняв заказ, отошел, как в ресторане появился напарник сыщиков — Игорь Локтев.

— Я нашел таксиста, который подвозил наших фигурантов, — сообщил он коллегам, усаживаясь за стол. — Только вез он их полдороги. Потом у него мотор забарахлил и они нашли другого водителя. Какого он не разглядел — слишком далеко от него это было.

— А где он их высадил? — поинтересовался Агзамов.

— У Малой кольцевой дороге на подъезде к Юнусабаду.

После этих слов стало окончательно понятно, что все нити сходятся именно в этом ташкентском районе.

7 июля 1983 года, четверг. Афганистан, Кабул, стадион Гази

Вот уже несколько дней Арьян Ширвани находился в Кабуле и числился игроком сборной Афганистана по футболу. Все шло в соответствии с планом, который они разработали вместе с Хью Лессартом в Пакистане. Можно было только радоваться тому, что все так удачно складывается, однако на душе у Ширвани было неспокойно. И поводом к этому были его отношения с рядом футболистов — товарищами по команде. Как выяснилось, некоторые из них вовсе не горели желанием биться на поле за новую власть — их заставила пойти на это исключительно нужда, желание заработать. В душе они не любили новое правительство, которое опиралось на советские штыки, поэтому с радостью играли бы за сборную другого Афганистана — например, прежнего, шахского. Но поскольку выбора в новых условиях у них не было, а деньги были нужны, чтобы содержать свои многочисленные семьи, они согласились участвовать в этом турнире. В душе они презирали себя за это малодушие, но еще сильнее ненавидели Ширвани, который, пойдя на такой же компромисс, как и они, в открытую этим бравировал, раздавая интервью и даже был принят самим Бабраком Кармалем. Особенно негодовал по этому поводу центральный полузащитник Аббас Сабит — единственный из недоброжелателей Ширвани, который не боялся говорить ему это прямо в лицо. Еще в первый же день, когда Арьян только знакомился с игроками, Сабит подошел к нему и заявил:

— Как ты можешь верить тому, что твоих земляков в кишлаке убили не советские солдаты, а борцы за веру?

Потрясенный тем, что этот вопрос ему задают именно здесь, в команде, которую тренировал тренер из Советского Союза, Ширвани на какое-то время потерял дар речи. Более того, он даже подумал: а не открыться ли перед этим парнем и не сказать ли ему, кто он есть на самом деле, и какое задание ему поручено. Но затем, взяв себя в руки, Ширвани ответил:

— Я уже все сказал на пресс-конференции и в интервью.

— Значит, ты такой же лжец, как и наше правительство.

— А ты не боишься говорить мне такие вещи? — поинтересовался Ширвани.

Вместо ответа Сабит смерил его взглядом, полным неприкрытого презрения и пошел восвояси. Видимо, он и в самом деле ничего не боялся. Ведь к команде был приставлен сотрудник ХАДа — Зарар Самадзай, который и должен был выявлять подобного рода настроения.

О том, что между Ширвани и Сабитом пробежала «черная кошка» вскоре догадался и Красницкий. И однажды после тренировки он вызвал обоих игроков к себе в кабинет и попытался выяснить причину их неприязни друг к другу.

— Почему вы не разговариваете между собой и даже не здороваетесь — вы же оба пуштуны? — спросил тренер у футболистов.

— У нас личные разногласия, рафик тренер, — нашелся, что ответить Сабит.

— Но вы играете в одной команде и должны забыть про свою неприязнь, — продолжать беспокоиться Красницкий.

— Обещаем, что на турнире она нисколько не скажется, — вступил в разговор Ширвани.

— Тогда пожмите друг другу руки, — потребовал тренер.

Игроки обменялись взглядами — они явно не ожидали такого поворота событий. Но длилось это недолго. Затем Ширвани первым протянул своему недоброжелателю ладонь. И Сабит, пусть нехотя, но пожал, протянутую ему руку. Но когда они вышли из кабинета, он тут же сообщил:

— Не радуйся — я сейчас пойду и смою грязь с моей ладони.

И действительно направился в туалетную комнату в подтрибунном секторе.

А сегодня их вражда получила новую подпитку. Ширвани проходил мимо врачебного кабинета, когда внезапно услышал внутри него какие-то странные звуки, похожие на стоны. Он заглянул внутрь и стал свидетелем вопиющего факта — Сабит напал на юную медсестру-таджичку Хабибу. Крепко зажав ей рот ладонью, футболист пытался расстегнуть пуговицы на ее халате. Хрупкая девушка пыталась сопротивляться, но ее сил явно было недостаточно, чтобы противостоять мускулистому спортсмену. И тогда на помощь к медсестре бросился Ширвани. Схватив насильника за волосы, он оттащил его от жертвы и ударом кулака в челюсть отбросил в угол кабинета. Опрокинув на пол ширму, Сабит упал на пол, и какое-то время находился в прострации — настолько сильным был удар. Затем он медленно поднялся на ноги и, с ненавистью глядя на обидчика, двинулся ему навстречу, готовый продолжить драку.

— А ты готов пожертвовать деньгами, которые нам обещали за выступление на турнире? — внезапно спросил Ширвани.

Этого вопроса оказалось достаточно, чтобы Сабит остановился. Его семья действительно сильно нуждалась в деньгах, которые он мог получить, только выступая за сборную. В любом другом месте такой суммой разжиться было нельзя. И если бы в результате этой драки кто-то из ее участников получил серьезную травму, то этот случай мог стать поводом, если не к отчислению виновников инцидента из команды (в виду нехватки игроков), то к наложению штрафных санкций. А это несколько тысяч потерянных афгани.

Постояв еще некоторое время со сжатыми кулаками, Сабит, наконец, принял решение. Толкнув ногой ширму, лежащую на полу, он молча покинул кабинет. Едва дверь за ним закрылась, как Ширвани нагнулся и вернул ширму в привычное состояние.

— Спасибо вам, — обратилась к нему девушка, застегивая пуговицы на халате.

Вместо ответа юноша улыбнулся, и хотел было уйти, как Хабиба внезапно воскликнула:

— У вас ссадина на руке.

Ширвани посмотрел на тыльную сторону ладони, которой он ударил Сабита и заметил на ней кровь.

— Ерунда, — отмахнулся было футболист, но девушка взяла его за руку и усадила на стул.

После чего открыла шкаф с медикаментами и извлекла оттуда пузырек и ватный тампон. И принялась аккуратно обрабатывать рану своему заступнику. Но заметив, как тот смотрит на ее грудь, слегка обнажившуюся под халатом, тут же застегнула верхнюю пуговицу.

— А вы хорошо играете в футбол, — заметила девушка, закончив с раной. — Где научились?

— В Мазари-Шарифе, — ответил Ширвани.

— А я местная — родилась в кишлаке Исталиф под Кабулом, — сообщила девушка, возвращая пузырек обратно в шкаф. — Год назад окончила медицинский техникум и одно время работала в больнице.

— А сюда как попали?

— Вместе с нашим врачом Видой Сурбай. Ее направили сюда, а уже она взяла меня в помощницы.

— Видимо, она хорошо к вам относится.

— Да, я для нее как младшая дочка, — живо откликнулась на эти слова девушка. — У нее муж служил в царандое и погиб в прошлом году в Баглане. Дети у нее живут отдельно, поэтому она частенько приглашает меня к себе в гости. Ей тоже нравится, как вы играете. Она даже говорит, что у вас большое будущее.

— Никто не может знать, каким будет наше будущее, — ответил Ширвани.

— Вы так говорите, потому что у вас случилась трагедия? — догадалась девушка. — Но верить в лучшее все равно надо, ведь жизнь продолжается.

— Как видно, вы врачуете не только физические, но и душевные раны, — улыбнулся на эти слова юноша. — Если разрешите, то я буду иногда заглядывать к вам на такое лечение.

— Могли бы и не спрашивать, я всегда буду рада вас видеть, — ответила девушка и, смутившись от своей смелости, отвела взгляд в сторону.

Этот парень понравился ей сразу и безоговорочно в тот самый момент, когда она впервые увидела его на футбольном поле во время тренировки. Виртуозно обыгрывая одного соперника за другим, он рвался к воротам с таким неуемным желанием забить гол, что не залюбоваться им было просто невозможно. А теперь и сам Ширвани ощутил приятное томление в груди, которое так присуще молодым людям, когда им сильно нравятся представительницы противоположного пола. Однако одновременно с этим в сердце футболиста вошла и тревога. Ведь вовсе не для того, чтобы встретить здесь свою любовь он прибыл в Кабул. Его задачей было совершить справедливое возмездие, став шахидом — то есть, пожертвовать собственной жизнью. И любовь в эту миссию никак не вписывалась. Во всяком случае, в раскладах автора этой затеи — Хью Лессарта.

7 июля 1983 года, четверг. Москва, площадь Дзержинского, «Детский мир»

Вот уже полдня Виталий Литовченко был сам не свой. Сегодня утром он, агент Мефисто, получил сигнал «Аларм» от своих хозяев из Лэнгли — они оповещали его, что за ним ведется слежка. Именно поэтому, как понял Литовченко, вчера в ГУМе не смогла состояться его встреча с агентом ЦРУ. Видимо, его прикрытие засекло слежку за Литовченко и дало сигнал отбоя. Но почему его начали «пасти» Литовченко никак не мог понять. «Где, в каком месте я прокололся? — в сотый раз за эти несколько часов спрашивал себя он и не мог найти нужного ответа. — Ведь на протяжении трех лет все было идеально, и ни один мой коллега с Лубянки не сумел бы меня расколоть. Что же произошло теперь, как на меня вышли?».

Однако, что бы он не думал, и к каким бы выводам не пришел, но сигнал об опасности, который сегодня он прочитал на одном из объектов по дороге на работу (это был специальный знак, нарисованный на стене дома) однозначно приказывал ему «рвать когти» — уходить в побег, воспользовавшись помощью своих хозяев из ЦРУ. В противном случае эти игры в «кошки-мышки» с коллегами с Лубянки могли закончить только одним исходом — арестом и расстрельным приговором, поскольку такое предательство здесь не прощается. И когда Литовченко это окончательно осознал, он решил действовать.

Во время обеда он отпросился на полчаса, чтобы сбегать в соседний «Детский мир», якобы для покупки канцелярских принадлежностей. Эта точка была обозначена в сегодняшнем сигнале «Аларм» — в нем фигурировала аббревиатура этого универмага. Это означало, что побег надо осуществлять прямо здесь — под носом у чекистов — по плану, который был отработан агентом Мефисто и цэрэушниками, еще на заре их сотрудничества.

Зная о том, что на улице его должны были «пасти» ребята из 7-го управления, Литовченко старался вести себя естественным образом — без суеты. Зайдя внутрь универмага, он купил нужные ему предметы, после чего заскочил в туалет на первом этаже. Он знал, что по инструкции следом за ним должен войти «топтун», а его коллега займет позицию недалеко от входной двери, чтобы принять объект на выходе. Поэтому, когда в туалет за ним зашел мужчина, первое, что сделал Литовченко, занявший позицию за дверью, набросился на него сзади и закрыл ему нос платком, предварительно смоченным специальной жидкостью. Спустя несколько секунд мужчина обмяк, что позволило Литовченко волоком оттащить его в одну из кабинок и усадить на унитаз. Подспорьем нападавшему было то, что в эти дневные часы мужской туалет был абсолютно пуст.

Зайдя в соседнюю кабинку, Литовченко открыл крышку унитаза и извлек на свет два пакета, которые час назад ему заботливо оставил кто-то из его сообщников из ЦРУ. В первом пакете лежали парик, очки в роговой оправе и накладные усы, во втором — спортивные штаны и легкая ветровка зеленого цвета. Быстро скинув с себя верхнюю одежду, Литовченко облачился в новые одеяния, после чего нахлобучил на голову парик с волосами до плеч, на нос водрузил очки, а под носом прикрепил усы. И в таком виде вышел из туалета. Он знал, что сотрудник «наружки» будет ждать выхода своего коллеги и, не дождавшись этого, забьет тревогу. Но этого времени Литовченко должно было хватить, чтобы уйти из-под наблюдения. Для этого ему предстояло бегом преодолеть расстояние до боковой двери, которая выходила к гостинице «Берлин». Там, на углу, Литовченко поджидало такси, где сидел цэрэушник, участвовавший в этом побеге.

В итоге все прошло как по нотам. Литовченко оторвался от наблюдения, выбежал на улицу, вскочил в такси и был таков.

7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Достав из сумочки конверт с деньгами, Халима Максумова положила его на стол перед Алексеем Жаровым. А тот одним движением руки смахнул конверт в верхний ящик стола, который он тут же и закрыл.

— Теперь вы поможете моему мужу? — спросила женщина.

— Сделаю все, что в моих силах, — пообещал следователь. — Хотя это будет трудно — против него дали показания сразу несколько человек, обвинив во взяточничестве. Но у него есть шанс выбраться отсюда и вернуться домой. Для этого ему надо признаться, где находится та самая коллекция, о которой я уже вам рассказывал во время нашей первой встречи.

— Но я в глаза ее не видела, — прижав руки к груди, сообщила женщина. — У нас была только та самая скульптурка с черепахой, которую подарил моей дочери Самат Нигматович Камилов. Будь она неладна, эта безделушка! Если бы не она, в наш дом не пришла бы эта беда.

Произнеся это, женщина внезапно заплакала. Жаров тут же поднялся со своего места, подошел к окну, где стоял графин с водой и, наполнив стакан, подал его Максумовой. И та сделала несколько судорожных глотков. После чего поставила стакан на стол и достала из сумочки платок.

— Если бы вы снова поговорили со своим мужем и уговорили его не упрямиться, эту проблему давно можно было решить, — возвращаясь к столу, произнес Жаров.

— Я уже вам говорила, что муж не допускает меня в свои дела.

— Может, все-таки, вы догадываетесь, где может храниться эта коллекция? — продолжал гнуть свое Жаров. — Мы хотим вернуть ее государству, а ваш муж упрямится. Мы даже пригласили из Москвы видного специалиста из Музея Востока, но он и ему не доверяет.

— Я вам в этом не помощница. И вообще у меня уже нет сил выносить все это — одно горе за другим.

— А что за беда у вас еще приключилось? — вскинул брови Жаров.

— Наша дочь вот уже две недели лежит в коме, наглотавшись лекарств. Это все из-за ареста ее отца.

— Что же вы молчали, Халима Саидовна? — разыгрывая перед женщиной сочувствие, воскликнул следователь. — Может, хотя бы эта история подействует на вашего мужа в лучшую сторону?

— Я уже ни во что не верю и прошу вас об одном — облегчите участь супруга. Вы же мне обещали.

— Да, да, конечно, сделаю все, что в моих силах, — ответил Жаров и, подвинув к себе временный пропуск, по которому Максумова прошла в здание КГБ, одним росчерком пера подписал его. — Я вас больше не задерживаю.

Едва за женщиной закрылась дверь, как Жаров поднял трубку телефона и позвонил во внутренний изолятор КГБ, приказав через час доставить к нему на допрос Саида Максумова.

Между тем, убитая горем женщина вышла из здания КГБ и, спускаясь по лестнице, нос к носу столкнулась с Багратом Габриляновым. Тот приехал к своему отцу, чтобы попросить у него денег для оплаты общежития в новом месяце. Увидев мать Тамиллы, юноша поначалу опешил, а когда разглядел ее заплаканные глаза, взволнованно спросил:

— Почему вы плачете — что-то случилось с Тамиллой?

— Нет, с ней все в порядке — она жива, — поспешила успокоить парня женщина. — А плачу потому, что здесь находится ее отец, которого несправедливо обвиняют в том, чего он не совершал. Но видимо некому заступится за нашу семью.

На глазах женщины снова проступили слезы и она, достав из сумочки платок, приложила его к лицу. Взяв ее под локоть, Баграт повел женщину через площадь к скамейке, стоявшую в тени раскидистого тополя. Когда они уселись на скамейку, юноша спросил:

— За что же арестовали вашего мужа?

— Я же говорю, что ни за что, — вытирая слезы платком, ответила Максумова. — Его обвиняют в том, что он получал взятки, хотя он за всю жизнь не совершил ни одного бесчестного поступка. Уж я-то его знаю. Просто кому-то понадобилась коллекция японских миниатюрных скульптурок, которую мужу подарил один его хороший знакомый — помощник бывшего министра внутренних дел. Это очень редкая и ценная коллекция. Ее место в музее, а эти люди задумали ее присвоить.

— Какие люди?

— Те, что арестовали моего мужа — московские. Их тут все боятся, вот они и делают все, что им вздумается — им тут никто не указ. Из-за них и жизнь нашей Тамиллочки буквально висит на волоске. Это ведь она для следователя те деньги везла — чтобы он помог ее отцу. Потому я и не могла открыться перед вами тогда, в милиции.

— А откуда эти люди узнали про коллекцию? — задал Баграт вопрос, который напрашивался сам собой.

— Видимо, кто-то из наших знакомых им об этом рассказал. Еще до того, как помощник министра передал ее мужу, он подарил одну скульптурку Тамилле на день рождения. А она ее везде с собой носила, как талисман — она же маленькая, удобная. А когда у нее ее забрали, да еще и отца безвинно арестовали, тут у Тамиллы весь мир в глазах поблек. Вот она и бросилась те деньги собирать — хотела отцу помочь. А вон как все обернулось — и себя не уберегла, и отцу не помогла.

И женщина снова заплакала. Слушая ее рыдания, Баграт мучительно размышлял о том, что он здесь услышал. У него не было ни малейших сомнений в том, кто именно скрывался под личинами тех людей, которых мать Тамилла назвала «московскими». И теперь надо было решить, как себя повести в сложившихся обстоятельствах. Ведь за короткий период знакомства с этой женщиной и ее дочерью, эти люди стали для Баграта по-настоящему близкими. И ему было особенно больно, что к их беде причастен его отец — один из тех «московских», о ком вела речь Халима Максумова. Но если его отец в чем-то виноват, то долг его сына эту вину искупить. Но как это сделать юноша пока не знал и, нежно поглаживая рыдающую женщину по плечу, мучительно размышлял над этой дилеммой.

7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, проспект Горького, Штаб Туркестанского военного округа

Заместитель начальника Особого отдела КГБ ТуркВО полковник Олег Овсянников сидел в кабинете своего начальника, который выехал в срочную командировку в Афганистан. В последние дни там сложилась тревожная обстановка — моджахеды предприняли массированный штурм города Хоста, поэтому для отражения этого наступления к месту событий были стянуты крупные силы советских и афганских войск (сорбозы). Чтобы координировать действия разведки, в Афганистан и отправился «главный особист» округа, а вместо него на «хозяйстве» в Ташкенте остался Овсянников. Он как раз стоял у оперативной карты и внимательно изучал ситуацию, складывающуюся вокруг Хоста. В это время на столе включилась громкая связь и секретарша сообщила, что пришел Бойс Иргашев — начальник охраны Шарафа Рашидова. Услышав это сообщение, Овсянников закрыл карту занавеской и пригласил нежданного гостя в кабинет. И встретил его у порога с протянутой навстречу рукой.

— Честно говоря, Бойс Хамидович, не ожидал вашего прихода, — признался полковник.

— Я и сам несколько часов назад не думал, что мне придется с вами встречаться, — ответил Иргашев, пожимая протянутую ему руку и присаживаясь на стул. — Но Шараф Рашидович встретился с Бабраком Кармалем и ситуация изменилась.

Овсянников знал, что сегодня в Ташкенте с кратким визитом по пути в Монголию, побывал лидер Афганистана. Естественно, у него должна была состояться встреча с Рашидовым. Однако о чем они говорили, Овсянников если и знал, то только приблизительно, да и то не все. Визит Ирга-шева мог приоткрыть хоть какую-то завесу над этим.

— Вы помните ваше предложение о сотрудничестве, которое вы сделали Шарафу Рашидовичу? — спросил Иргашев и, когда хозяин кабинета согласно кивнул головой, продолжил: — В таком случае, мы хотим попросить вас об одной услуге, о которой должны знать немногие. Вы готовы меня выслушать?

— Я же сказал товарищу Рашидову, что готов стать его самым преданным союзником, — не раздумывая, ответил полковник.

— Мы хотим провести одну операцию, для осуществления которой понадобится ваша помощь, Олег Петрович, — продолжил излагать свою мысль Иргашев. — Рашиду Дустуму в Афганистане нужна наша помощь. Он собирается со своей 53-й дивизией совершить атаку на Мармольское ущелье, где окопался курбаши Забибуло. Вы, наверное, слышали о таком?

Овсянников и в самом деле был в курсе того, кем являлся этот главарь моджахедов. Набеги на советские и афганские колонны он стал осуществлять еще три года назад, окопавшись в ущелье с большим отрядом, насчитывающим почти полторы тысячи человек. Душманы чувствовали себя настолько свободно, что даже организовали там учебный центр, где их бойцы проходили серьезную подготовку для ведения боевых действий. А совсем недавно Забибуло объявил себя командующим всем Северным фронтом.

— Для этой атаки Рашиду Дустуму необходимо много оружия, которого у него, к сожалению, на данный момент нет, — продолжил свою речь Иргашев. — Обращаться к нашим военным он не может — те не хотят ему помогать в свете той политики, которую проводит сейчас Андропов против Шарафа Рашидовича. Ведь им невыгодно, чтобы его афганский союзник Дустум одержал громкую победу. Поэтому единственные силы, на которые генерал может опереться внутри Афганистана в этой операции — это «сарбозы», правительственные войска. Однако лишнего оружия у них тоже нет. Вот мы и надумали провести одно секретное мероприятие. У Дустума скопилась большая партия наркотиков, изъятых у местных пуштунов и таджиков. Этот товар можно обменять на оружие, и мы уже договорились у кого именно — у турок. Есть у них в Минобороны генерал Абзал, который давно занимается этим, с которым у нас есть связь через КГБ Азербайджана. Вот мы и подумали — а почему бы и вам не подключиться к этой акции?

— А в чем вы видите мое участие? — задал резонный вопрос полковник.

— Транспортный самолет с наркотиками должен прибыть в Ташкент из Мазари-Шарифа. Здесь мы перегрузим товар в другой самолет, в котором будут химические удобрения — мы их регулярно поставляем в Турцию. Путь этого спецборта должен будет пролечь в Одессу, из порта которого товар должен отправиться в турецкий Трабзон уже морским путем — на судне. От вас потребуется обеспечить движение товара из Ташкента в Одессу, поскольку наших возможностей для этого сейчас не хватает. А у вас, как руководителя военной разведки, полномочий для этого предостаточно — ведь груз проходит, как военный.

— Когда вы собираетесь провести эту операцию? — поинтересовался полковник. — Я спрашиваю об этом, чтобы понять, сколько времени у меня есть на подготовку.

— Сейчас у нас четверг, значит, груз должен прибыть к заказчику в начале следующей недели. Позже нельзя — Дустум уже обговорил с Кармалем и начальником Генштаба Бабаджаном сроки начала операции — это будет конец недели.

— Получается, что наши из Минобороны ничего об этом не знают?

— Даже если и догадываются, то про доставку оружия они ничего знать не должны. Вы же понимаете, что на кону реноме не столько Кармаля, сколько Шарафа Рашидовича? Ведь такие вещи, в случае их обнаружения, без ответа не остаются.

— Почему же он идет на такой риск?

— А что ему прикажете делать в сложившейся ситуации? Союзников в Москве у него не много, но и тем нужны подтверждения его влияния в этом регионе. А в случае успеха военной операции Дустума, лавры этой победы достанутся и Рашидову. Да и Кармаль и его окружение готовы поддержать Шарафа Рашидовича в случае успеха. Ведь эта победа ясно укажет на то, что сами афганцы вполне могут противостоять душманам, а что как не это важно сегодня для Андропова, который лоббирует через ООН возможность вывода наших войск из Афганистана. Так что риск вполне оправдан.

Этот довод был настолько логичен, что у полковника иссяк весь запас его вопросов. И он, поднимаясь с места, объявил:

— Передайте товарищу Рашидову, что я согласен.

Едва за гостем закрылась дверь, Овсянников снова подошел к карте Афганистана и, отодвинув занавеску, взглянул на то место, где Дустум собирался провести свою операцию. Полковник неоднократно бывал в Мазари-Шарифе (благо от узбекского Термеза он располагался всего лишь в 58 километрах) и однажды пролетал и над районом будущих военных действий. Он знал, что Мармольское ущелье представляло из себя узкий проход в горном хребте, простирающимся от Шадианского ущелья на западе (в 18 километрах южнее Мазари-Шарифа), далее на северо-восток до ущелья Ташкурган и затем резко поворачивало на юго-восток к городу Айбак. В этом горном хребте имелись три естественных прохода: в Шадианское, Ташкурганское и Мармольское ущелье. Прилегающая к этому горному хребту местность от Гури-Мара (в 6 километрах северо-восточнее аэропорта Мазари-Шариф) и до входа в ущелье на всем протяжении маршрута движения холмистая. А непосредственно вблизи устья ущелья пологие склоны резко переходят в отвесные скалы, которые встают сплошной стеной. Сам проход в ущелье представлял собой словно прорубленную в скалах горловину, шириной 10–12 метров, с каменистым ложем речки Тангимармоль, которое с обеих сторон стиснуто отвесными скалами. По обеим сторонам самого ущелья в отвесных скалах на различной высоте были вырублены пещеры, которые были превращены моджахедами в долговременные огневые точки и одновременно служили им укрытиями. Именно эти позиции и предстояло брать штурмом генералу Дустуму. Задача, прямо скажем, не из легких. Однако Овсянникова сейчас больше волновало не это. Более того, он в своих мыслях был на стороне… моджахедов, поскольку в его планы вовсе не входило, чтобы Дустум, а с ним и Рашидов, одержали победу в предстоящем сражении. Полковника включили в операцию «Трест-2» с совершенно противоположной целью — подставить Рашидова, чтобы у Андропова появились лишние козыри для его смещения. Именно об этом сейчас и думал полковник, стоя у оперативной карты и рассматривая, нанесенные на нее отметки.

7 июля 1983 года, четверг. Москва, концертный зал «Россия»

Выйдя из здания в Ипатьевском переулке Александр Бородин и его спутник направились к повороту на улицу Степана Разина, чтобы уже оттуда взять курс на ГЦКЗ «Россия», в котором сегодня открылся 13-й Московский международный кинофестиваль. Поход туда не был запланирован заранее — все вышло спонтанно. Утром Бородина вызвал к себе его шеф Вилен Шеленцов и сообщил, что в Москву из Ташкента приехал заместитель заведующего Отделом административных органов ЦК КП Узбекистана Дмитрий Усов и надо организовать его досуг. Вот Бородин и предложил: дескать, сегодня по соседству с нами откроется МКФ, почему бы не сводить гостя туда?

— И что там сегодня будут показывать? — поинтересовался Шеленцов.

— Совместную ленту «Избранные» режиссера Сергея Соловьева, — ответил Бородин.

— Совместную с кем? — поинтересовался Шеленцов.

— С Колумбией. Вы же знаете, что мы вышли на новый виток взаимоотношений с этой страной.

Шеленцов об этом знал — буквально на днях, в конце июня, в Москву приезжал председатель Национального конгресса этой республики Бернардо Герра Серна и об этом визите раструбили во всех советских СМИ.

— И о чем же это кино? — продолжал интересоваться Шеленцов, видимо, опасаясь, что там может быть какой-то сомнительный подтекст, который гостю показывать не стоит.

— Про любовь одного европейца к латиноамериканке в эпоху сороковых, — ответил Бородин, не сообщая шефу всей правды.

На самом деле, как он уже был наслышан, фильм повествовал о приспособленце и конформисте, который предал не только свои идеалы, но и любимую женщину.

— Надеюсь, никакой откровенной похабщины в нем не показывают? — продолжал сомневаться Шеленцов.

— Какая похабщина, Вилен Игнатьевич — фильм снят по роману бывшего президента Колумбии, — ответил Бородин, чем снял последние сомнения у своего шефа, который объявил:

— Вот и прекрасно — свяжитесь с оргкомитетом и закажите два билета для себя и гостя.

Бородин облегченно вздохнул и поспешил выполнить, данное ему поручение. Он был крайне заинтересован в этом походе — ему надо было прощупать гостя по поводу целей его приезда в столицу. Впрочем, не успели они выйти на улицу, как Усов сам завел разговор на эту тему:

— Александр Терентьевич, ваш шеф не слишком многословен на тему ситуации, которая сложилась здесь вокруг узбекских событий. Может быть, вы просветите меня, что происходит?

— С удовольствием, если вы Дмитрий Анатольевич, поделитесь со мной вашими мыслями по поводу того, что происходит в Узбекистане, — тут же отреагировал на просьбу гостя Бородин.

— А вы хитрец, батенька, — улыбнулся Усов и по этой улыбке было понятно, что он согласен провести подобный бартер. Видимо, люди, которые посылали его в Москву, были крайне заинтересованы в той информации, которую он должен был им привезти.

В этот момент они дошли до улицы Разина и свернули направо, после чего Бородин продолжил беседу:

— Здесь у нас товарищ Андропов никак не может одолеть товарища Черненко. Последний, хотя и лишился поста главы Общего отдела, однако бразды правления партаппаратом из рук пока не выпустил. И в силовом блоке у него тоже есть свои люди: Лубянку он контролирует через Цинёва, а МВД — через Федорчука. Кстати, последний в данную минуту находится у вас в Ташкенте, где вселяет в товарища Рашидова и его людей уверенность в том, что не все еще потеряно.

— И это действительно так — не все еще для них потеряно?

— А вы сами как считаете, Дмитрий Анатольевич? — задал встречный вопрос Бородин.

— Я полагаю, что падение Рашидова — дело времени.

— Это почему?

— За Андроповым стоят куда более мощные силы, чем за Черненко.

— Согласился бы с вами, если бы не одно «но» — среди двух этих деятелей здоровее на данный момент является Черненко.

Поймав, более чем вопросительный взгляд своего спутника, Бородин продолжил:

— Вы же наверняка знаете, что Андропов давно мучается больными почками. Так вот на фоне всех этих треволнений болезнь обострилась до такой степени, что пришлось приглашать специалиста из-за рубежа. Именно этим, кстати, и объясняется то, что многие из тех, кто по сию пору колебался в своем выборе между Андроповым и Черненко, теперь приняли сторону последнего.

Бородин намеренно драматизировал ситуацию с болезнью генсека и при этом серьезно рисковал, выдавая эту информацию своему собеседнику. Но этот риск стоил того. Если бы Усов поверил в услышанное и донес бы это до своих узбекских коллег, то он бы посеял сомнения в рядах тех, кто еще не определился, кого поддерживать — Андропова или Рашидова. Ведь в этом противостоянии каждый «штык» был на вес золота и мог решить исход всего сражения.

— Неужели болезнь Андропова зашла так далеко? — после небольшой паузы, спросил Усов.

— А вы вспомните каким более-менее активным он был на официальном уровне в начале этого года и каким стал теперь, — сообщил Бородин. — В апреле у него была всего лишь одна встреча с зарубежным деятелем, да и тот был издателем журнала «Шпигель». В мае он встречался дважды — с немцем Хонеккером и ангольцем душ Сантушем, а в минувшем июне принял лишь американца Гарримана с его супругой. Все это не случайно — болезнь дает о себе знать.

После этого они какое-то время шли молча и Бородин не тревожил своего собеседника, давая ему возможность «переварить» услышанное. Наконец, когда они свернули направо, к гостинице «Россия» и одноименному концертному залу, Бородин спросил:

— Среди ваших коллег в Ташкенте кого больше — тех, кто ждет падения Рашидова или наоборот?

— Я не считал, но многие рассчитывают на его отставку.

— Почему?

— Им кажется, что при новом руководителе начнется какое-то оживление в аппаратной среде.

— Но в вашем отделе админорганов два года назад уже поменяли руководителя — Архангельского. И что, при новом шефе этого оживления не произошло?

— Он из той же колоды, — коротко ответил Усов.

— Как я понял, вы тоже принадлежите к этим многим?

— Вы догадливы, Александр Терентьевич, — кивнул головой Усов.

— Мне кажется, что вы заблуждаетесь, Дмитрий Анатольевич.

— В чем? — задав этот вопрос, гость невольно замедлил свой шаг.

— В том, что если вместо Рашидова придет, например, Усманходжаев, то возникнет движение в правильном вообще и для вас, в частности, направлении. Поверьте моему слову, но не вас назначат на место вашего нынешнего шефа.

— А кого? — задал вопрос Усов, который выдал его с головой — сразу стало понятно, ради чего именно он приехал в Москву.

— Я не могу разглашать эту информацию, но поверьте мне на слово — это не вы.

Бородин откровенно врал, поскольку не знал о возможных перестановках в Отделе админорганов Узбекистана, но делал это намеренно — он понял, что его собеседник обычный карьерист, а с такими надо было себя вести соответствующим образом. Вот Бородин этим и занимался — напускал туману, чтобы за его завесой решить свои задачи, а его собеседник не должен был об этом догадаться.

— И что вы предлагаете, исходя из вашего видения этой ситуации? — задал очередной вопрос Усов.

— Я бы на вашем месте вспомнил слова Конфуция: «Сиди спокойно на берегу реки, и мимо обязательно проплывет труп твоего врага». Короче, не высовывайтесь — целее будете. Тем более, что у вас для этого есть наглядный пример.

— Какой?

— В моем лице.

Услышав это, Усов не смог удержаться и громко рассмеялся. По этой реакции Бородин понял, что он достиг цели — этот человек, вернувшись в Узбекистан, не только остережется участвовать в каких-либо коалициях против Рашидова, но еще и своих коллег будет удерживать от этого.

7 июля 1983 года, четверг. Афганистан, город Пуди-Хумри

Набрав в два ведра воды из колодца-качалки, Иван Сараев поднял обе емкости и осторожно, чтобы не расплескать воду, двинулся в ту половину огромного двора, где содержались домашние животные — коровы и козы. За пленным неотлучно следовал его охранник с автоматом наперевес. Сараев нес ведра, а сам всей грудью вдыхал пьянящий запах афганского хлеба, который распространялся по двору от тандыра, стоявшего в углу двора. В это самое время пожилая женщина, сидя на корточках, раскатывала на специальных досках тесто, из которых она потом лепила круглые лепешки и засовывала их в раскаленный тандыр. Здесь же находились дочь Хаятулло и девочка-афганка, которую спас Сараев — они помогали старушке укладывать горячие лепешки в мешки, которые относили в дом. Глядя на все это, Иван мечтал только об одно — ощутить во рту вкус горячей лепешки. Все эти дни его кормили пустой похлебкой с куском черствого хлеба — той же самой лепешкой, только двухдневной давности.

Засмотревшись на то, как старушка ловко орудует скалкой и специальной палкой, с помощью которой она наносила на лепешки нехитрый рисунок, состоявший из многочисленных точек, Сараев внезапно споткнулся и упал, выронив из рук ведра. Вода тут же разлилась по земле. Возмущенный охранник, не давая пленнику подняться, принялся бить его ногами, выкрикивая грязные ругательства. Сараев лежал на земле и руками прикрывал голову, по которой норовил попасть охранник. В это время к последнему подбежала девочка-афганка и стала бить его маленькими кулачками по спине, пытаясь защитить своего спасителя. Однако получалось это у нее плохо — охранник не обращал внимания на эти тычки, продолжая свое дело — наносил удары ногами по пленнику. Тогда девочка от бессилия начала плакать, растирая слезы руками по лицу. Но даже это не остановило мучителя, который получал от этой экзекуции удовольствие. Так продолжалось до тех пор, пока в дело не вмешалась дочка Хаятулло. Девушка в приказном порядке что-то громко крикнула охраннику, после чего он остановился. А девочка-афганка подошла к Сараеву и, нежно гладя его по голове, помогла ему подняться на ноги. Вытирая кровь с губы, пленник поднял ведра и снова направился к качалке. Девочка проводила его взглядом, после чего вернулась к тандыру, чтобы продолжить свою работу.

В это самое время в нескольких километрах от этого места, на базаре, Азиз искал людей, которые могли бы помочь ему отыскать в этом городе того самого родственника Хаятулло — его младшего брата Парвиза, который мог приютить курбаши и его людей с пленниками. Задача была не из легких, поскольку надо было сделать так, чтобы эти поиски сохранились в тайне. Поэтому, следуя от одного торгового ряда к другому и делая вид, что он выбирает товар, Азиз внимательно приглядывался к торговцам, пытаясь выбрать среди них нужного. Наконец, он остановился возле седого старика, который торговал изюмом. Остановившись у мешков с товаром, Азиз взял несколько изюмин и стал их пробовать.

— Какой изюм тебя интересует, сынок? — спросил торговец, наблюдая за манипуляциями покупателя.

— Для плова, — ответил Азиз.

— Тогда бери вот этот — темный, — и старик, зачерпнув рукой изюм в ближнем к нему мешке, протянул их на ладони покупателю.

Взяв с руки несколько изюмин, Азиз попробовал их и покачал головой:

— Действительно, хорош. Только мне нужна большая партия — пять мешков.

— Зачем так много? — удивился продавец.

— Для свадьбы, отец — брат женится.

— Видно, богатый брат, — поцокал языком старик. — Только у меня здесь один мешок, а остальные в сарае.

— Далеко отсюда?

— Нет, близко, сынок — сразу за базаром.

— Тогда пойдемте, отец — покажете. Если товар понравится, я полторы цены дам, — и для убедительности, Азиз похлопал себя по карману.

Старик поднялся с места и, подозвав к себе какого-то молодого человека, приказал ему остаться вместо него. А сам повел покупателя в сарай, который заменял собой склад. Идти было, действительно, недалеко — каких-то несколько сот метров, с учетом того, что шли они не через центральный вход на базар, а окольными путями — напрямик.

На дверях сарая висел большой амбарный замок, который старик открыл ключом, извлеченным из-под полы халата. Когда они вошли внутрь, Азиз закрыл дверь и последовал за стариком. В дальнем углу стояли несколько мешков с изюмом, завязанные сверху бечевкой. Старик попросил спутника самому развязать мешки, чтобы убедиться в наличие товара. Однако Азиз не спешил этого делать. И, глядя старику в глаза, спросил:

— Отец, вы слышали что-нибудь про курбаши Хаятулло?

— Если он из Самангана, то кто же про него не слышал.

— Он самый. У него здесь есть родственники?

— А зачем тебе его родня?

— У меня к ней одно важное поручение.

— Если оно важное, то почему же ты не знаешь их адреса? — резонно заметил старик и добавил: — Не обманывай меня, сынок.

— Тогда не спрашивайте меня ни о чем и просто назовите их адрес.

— А если я не сделаю этого?

— Тогда вы умрете.

— Я слишком стар, чтобы бояться смерти.

— Но ее наверняка боятся ваши родные — дети или внуки.

Старик посмотрел в глаза своему собеседнику и ужаснулся — в них не было ничего, кроме звериной жестокости.

— У Хаятулло в Пули-Хумри живет младший брат Парвиз, — сообщил старик. — Но я не знаю его адреса — знаю, что работает на цементном заводе.

— Вы все мне рассказали? — после небольшой паузы спросил Азиз.

— Разве этого мало, чтобы найти человека в нашем городе? — удивился старик и уточнил: — Ты убьешь меня?

— Разве у меня есть выбор? Только покойник молчит бесплатно.

— Тогда дай мне помолиться, — попросил старик.

Когда Азиз кивнул ему головой, старик отвернулся и, встав на колени, стал молиться. Он делал это не спеша и все это время его убийца стоял у него за спиной и терпеливо ждал окончания молитвы. Когда она закончилась, Азиз подошел к старику и, зажав его шею в стальной зажим, задушил. Затем он оттащил безжизненное тело за мешки и вышел наружу. Он не заметил, что с обратной стороны сарая сквозь дыру в глинобитной стене за его экзекуцией следила пара любопытных глаз. Это был мальчишка, промышлявший кражами на базаре.

7 июля 1983 года, четверг. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

Генеральный секретарь сидел в своем кресле и внимательно слушал доклад шефа контрразведки Григория Григоренко. Тот сообщал, что сегодня днем из-под опеки сотрудников наружного наблюдения скрылся подполковник КГБ Виталий Литовченко.

— Именно на этого человека в последнее время падали подозрения в том, что он является информатором Рашидова, — закончил свой доклад главный контрразведчик.

— Ошибки быть не может — это именно Джура? — спросил Андропов.

— К сожалению, мы не сумели схватить его за руку и узнать это от него самого, но многие факты говорят за то, что это именно тот самый «крот», — ответил Григоренко. — Да и сам его побег указывает на это. Всего лишь вчера в ГУМе мы засекли его визуальный контакт с главой узбекского представительства в Москве. В прямой контакт они не вступили, видимо, заподозрив слежку. И вот сегодня Литовченко сбежал. Все это, несомненно, звенья одной цепи.

— Помимо этого контакта, что говорило о том, что Литовченко связан с узбеками? — продолжал допытываться генсек.

— Мы засекли его связь с помощником заместителя председателя Совета Министров Узбекской ССР Арафат Кияшевой. Они знакомы еще с ее студенческих лет, а Литовченко тогда заканчивал школу. Их тогда связывали близкие отношения. Но затем Кияшева покинула Москву, чтобы спустя какое-то время снова вступить в контакт с Литовченко.

— Любовный контакт? — вскинул брови Андропов.

— Полагаем, что не только. Дело в том, что Кияшева занимается хлопковыми проблемами в узбекском Совмине — как раз то поле деятельности, которое интересовало и Джуру. Вспомните историю с Исааком Киршманом и докладом о переброске стока сибирских рек. Таким образом, можно предположить, что Литовченко и Кияшева были не только любовниками, но и лазутчиками.

— Вот именно, что мы только предполагаем, а не располагаем, — с грустью в голосе резюмировал генсек. — Поэтому я и не знаю, как мне поступить: то ли объявить вам и вашим людям благодарность за то, что вы, как сами заявляете, добрались-таки до Джуры, а с другой стороны — наложить на вас взыскание, поскольку Джура благополучно сбежал. Впрочем, учитывая, что в таком состоянии он вряд ли сможет быть полезен Рашидову, вашу работу можно назвать успешной. Благодарю вас, Григорий Федорович.

Однако произнесено это было таким тоном, что шеф контрразведки понял — эта благодарность сродни взысканию. И она еще сильнее приблизила его к возможной отставке.

7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Увидев издали отца, который шел через площадь к входу в здание КГБ, Баграт Габрилянов направился ему навстречу.

— Ты что здесь забыл? — удивился отец при виде сына.

— Уже неделя прошла с начала месяца, а я еще не заплатил за общежитие, — ответил юноша.

— Сколько надо? — тут же поинтересовался отец и полез в карман за бумажником.

— Пятнадцать за общежитие и столько же мне на житье-бытье — мамины деньги еще не пришли.

— С собой у меня только восемь, — заглянув в бумажник, ответил отец. — Остальные деньги лежат в сейфе в гостинице. Однако возвращаться назад я не могу — нет времени. Тебе срочно нужны эти деньги?

— Я же говорю, что уже неделя прошла с начала месяца.

Габрилянов-старший какое-то время стоял в раздумьях, после чего предложил:

— Тогда пойдем со мной — одолжим у Жарова, а вечером я ему эту сумму верну.

И они направились в здание КГБ. На входе отец заказал для сына временный пропуск и они поднялись на нужный этаж. Пройдя по длинному коридору, Габрилянов-старший открыл одну из дверей и вместе с сыном зашел внутрь. Там Алексей Жаров вел допрос Саида Максумова.

— Алексей, можешь на несколько минут прерваться? — обратился Габрилянов к коллеге.

— Могу, а в чем дело? — спросил Жаров.

— Давай выйдем в коридор, — попросил Габрилянов, поскольку просить взаймы денег при постороннем счел делом неуместным.

Они вышли из кабинета, а Баграт остался внутри, чтобы не мешать деловому разговору. Тем более, что он догадался, кто именно выступает в роли допрашиваемого и, пользуясь случаем, хотел перемолвиться с ним парой слов и подбодрить его. По инструкции, Жаров не должен был оставлять подследственного одного с посторонним человеком, но здесь ситуация была неординарной — этим посторонним был не просто сын его товарища, а начальника.

— Как дела с Максумовым? — спросил у коллеги Габрилянов, едва они вышли в коридор.

— Представляешь, вроде бы, сломался — согласился сотрудничать, — не скрывая удовлетворения, произнес Жаров. — Буквально перед вашим приходом и согласился.

— Выходит, мы тебе всю малину обосрали? — усмехнулся Габрилянов. — На чем же он сломался?

— Я совершенно случайно узнал от его жены, что их дочь в тяжелом состоянии лежит в больнице. Вот и сообщил ему об этом.

— Не гуманно, Алексей, — покачал головой Габрилянов, но тут же, хитро прищурившись, заметил: — Но чего не сделаешь ради дела. Теперь, если он сломался, то никуда уже от тебя не денется. А если опять будет артачиться, то я тебе, так и быть, помогу. Я со своими завалами, кажется, разобрался.

— Что-то незаметно, судя по твоему лицу, — заметил Жаров. — Случилось что-то?

— Это к нашему делу никакого отношения не имеет. Сыну надо за общежитие заплатить, а у меня больших денег с собой нет — все в гостиничном номере осталось. Вот я и зашел к тебе за помощью.

— Много надо?

— Тридцать рублей.

— Так у меня с собой тоже только мелочь на обед в столовой, — сообщил Жаров.

На самом деле пару часов назад он разжился еще и взяткой от жены Максумова, но там в конверте были одни сотенные купюры, которые он не мог светить. Однако выход он все-таки нашел:

— Кажется, в моем сейфе в кабинете какие-то деньги имеются. Ты здесь подожди, а я тебе вынесу.

Тем временем, пока чекисты общались между собой, то же самое делали и двое, оставшиеся в кабинете.

— Вы отец Тамиллы? — спросил Баграт у мужчины.

— Да, а вы кто? — не скрывая удивления, ответил Максумов.

— Я ее друг — Баграт.

— Сын Габрилянова? — догадался Максумов.

Когда юноша молча кивнул головой, мужчина задал новый вопрос:

— Правда, что моя дочь в больнице?

— Да, но вы не волнуйтесь — с ней все в порядке. Я час назад разговаривал с вашей женой — она вам тоже поможет.

— Я о себе я сейчас не думаю — о дочке переживаю, — вздохнул Максумов. — Вы не могли бы сделать для меня одно дело?

— Любое, — живо откликнулся на эту просьбу Баграт.

— В столе у следователя сейчас лежит миниатюрная скульптурка — очень ценная и редкая вещь. Это мой подарок дочери. Вы не могли бы забрать эту вещицу и хранить у себя, пока Тамилла не выйдет из больницы? Вы же сын Габрилянова — вам они ничего сделать не смогут.

Баграт не стал дважды переспрашивать, подскочил к столу и, открыв верхний ящик, действительно, увидел там маленькую скульптурку, чем-то напоминавшую брелок. Еще секунда — и вещица перекочевала в карман юноши. А еще через секунду он уже снова был у двери. Как оказалось, вовремя. В следующий миг дверь отворилась, и в кабинет вновь вошел Жаров. Он прошел к сейфу, который стоял в углу и, достав из кармана ключи, открыл дверцу. После чего извлек оттуда деньги и протянул их Баграту:

— Держи, приятель — ровно тридцатка. Беги, заплати за свое общежитие.

— Спасибо, — поблагодарил следователя Баграт и, взяв деньги, вышел из кабинета.

— Ты вечером сегодня, что делаешь? — спросил сына отец, все еще стоявший в коридоре.

— К экзаменам буду готовиться, — ответил юноша, которому теперь было вовсе не до разговоров.

— Может, сходим куда-нибудь — например, в сквер? — продолжал вопрошать отец.

— Здесь говорят не в сквер, а на сквер, — поправил отца Баграт, который за время своего нахождения в Ташкенте сумел многое о нем узнать.

— Ну, так пойдем?

— Вряд ли, — махнув на прощание рукой родителю, ответил юноша и со всех ног припустился по коридору, направляясь к лифту.

Надо было успеть покинуть это здание до того момента, когда Жаров обнаружил бы пропажу. И парню повезло — следователь, заняв привычное место за столом, не стал заглядывать внутрь него, что позволило Баграту беспрепятственно миновать пост охраны и, выскочив из здания КГБ, броситься прочь от этого здания.

7 июля 1983 года, четверг. Москва, памятник покорителям космоса у ВДНХ

Еще издали, приближаясь к монументу с ракетой, устремленной вверх, Александр Бородин заметил одинокую женскую фигуру, в которой он сразу узнал свою тайную возлюбленную и по совместительству информатора — Кристину Лозовую. Эта встреча не была запланирована заранее, а произошла спонтанно. Сегодня утром, по пути на работу, Бородин заметил на бетонной тумбе возле метро «Фрунзенская», нарисованную мелом стрелу, устремленную вверх. Это был условный сигнал о встрече, который оставила Кристина. Подобная сигнальная система была разработана ими заранее для тайных встреч друг с другом в определенном месте и в строго определенное время. Поэтому сегодня вечером, приехав домой с работы, Бородин не стал гримироваться и, слегка перекусив, покинул дом ставшим привычным для него в последнее время путем — через чердак и соседний подъезд. До станции «ВДНХ» он доехал на метро, придя к месту встречи за пять минут до назначенного времени. Но, как оказалось, Кристина пришла еще раньше, что было ей не свойственно. И Бородин по одному этому факту догадался, что их сегодняшняя встреча будет скоротечной. И не ошибся.

— Дорогой, у меня времени в обрез, — чмокая Александра в щеку, объявила женщина. — Мой благоверный уехал на встречу с одноклассниками, но к ночи должен вернуться. Поэтому у нас с тобой от силы полчаса. Вот держи!

И Кристина извлекла из сумочки, которая висела у нее на плече, тонкую папку, в которой лежали какие-то документы.

— Что это? — забирая папку, поинтересовался Бородин.

— Это по твоей Средней Азии, а конкретно — по Узбекистану. Наше руководство заказывало «дезинформщикам» составить приблизительный план мероприятий по дискредитации узбеков на хлопковом направлении.

Речь шла о сотрудниках Службы «А» (бывший Отдел «Д» — дезинформация), который был создан в 1959 году в недрах Первого главка (внешняя разведка) для дискредитации западных противников. В структуре этого отдела существовало четыре направления: политическое, экономическое, оперативное и военно-политическое. Каждое из них разрабатывало свои схемы дискредитации противника, в том числе и по линии общественного мнения. Например, «экономисты» на основе публикаций западной прессы сочиняли статьи, где искажали подлинную ситуацию в тамошней экономике, представляя ее в невыгодном для противника свете. Эти статьи потом публиковались как в советской, так и в зарубежной прессе. Видимо, то же самое теперь должно было быть осуществлено и в отношении Узбекистана.

— Это уже утвержденный план или предварительный?

— Это наметки плана на ближайшую и дальние перспективы, — ответила Кристина. — Судя по всему, Рашидов нашел здесь в Москве союзников и не хочет сдаваться. Вот ведь какой упертый мужик — никак не желает последовать примеру Щелокова.

«Потому и не хочет, что видит, чем для последнего это закончилось — гибелью жены», — подумал про себя Бородин, но вслух сказал другое:

— Спасибо тебе, Кристиночка — ты настоящее золото!

— Расплатишься, когда мы с тобой в постели окажемся, — ответила женщина и, взглянув на свои наручные часы, засобиралась домой.

Причем, несмотря на то, что оба они добирались до места встречи своим ходом и возвращаться должны были на том же метро, однако отправились они к нему разными дорогами в целях конспирации: Бородин направился к той же станции, из которой недавно вышел — рядом с гостиницей «Космос», а Кристина взяла курс на кинотеатр с тем же названием, чтобы там поймать такси (так ей было быстрее добираться до дома).

Войдя в полупустой вагон метро и, заняв место в самом углу, Бородин открыл папку и прочитал название документа, отпечатанное жирным типографским шрифтом: «План операции «ХлоК пок». Ниже следовал следующий текст:

«Во всех союзных республиках всегда имелись факты приписок в отчетности. Но за последние двадцать лет эти приписки стали встречаться значительно чаще, чему в значительной мере способствуют процессы в самой советской экономике, начатые еще в середине 60-х, когда был введен показатель рентабельности предприятий и колхозов и их руководители получили право распоряжаться прибылью. В итоге перекосы в советской экономике привели к дисбалансу в отчетностях едва ли не повсеместно. Соответствующие органы регулярно пытаются навести в этой сфере порядок (см. Письмо ЦСУ СССР от 3 декабря 1976 г. № 18–07 «О порядке исправления отчетных данных в случаях выявления приписок и других искажений в статистической отчетности»), однако, как говорится, воз и ныне там. И если перед нами стоит задача поймать за руку конкретных республиканских руководителей, уличив их в приписках в отчетности, то здесь надо действовать крайне осторожно, чтобы не дать повода нашим врагам за рубежом использовать эти факты для дискредитации всей советской экономики, а через нее и всей системы в целом. Поэтому в рамках операции «ХлоК пок» следует подавать информацию таким образом, чтобы, дискредитируя номенклатуру конкретной республики, не подставлять под удар другие республики и их руководство, а также и ЦК КПСС, где функционирует Сельскохозяйственный отдел, плотно завязанный на эти процессы. Ведь приписки в системе хлопковых заготовок характерны и для многих других отраслей сельского хозяйства и всей нашей экономики в целом…».

В этом месте Бородин отвлекся от текста, обратив внимание на то, что в вагон вошла девушка, которая села на соседнее сиденье и, открыв сумочку, достала оттуда учебник по экономике. «Видимо, студентка, готовится к экзаменам, — догадался Бородин. — А ведь если ей, к примеру, показать то, что я сейчас читаю, у нее волосы на голове встанут дыбом — так эта информация входит в противоречие с тем, что сообщается в ее учебнике. Поэтому знать всего этого девушке не следует. Как говорится, Богу — богово, а кесарю — кесарево».

Подумав об этом, Бородин снова вернулся к тексту документа, который держал в руках:

«Учитывая то, что целью операции «ХлоК пок» является максимальное нанесение ущерба — дискредитация конкретного руководителя (Ш. Рашидова) и представителей его группировки, необходимо представить дело таким образом, чтобы у подавляющего количества людей сложилось о них превратное мнение — как о людях нечестных, запятнавших своими действиями светлый облик коммунистов. При этом вся информация должна подаваться таким образом, что они являются исключением из правил, нехарактерным для всей советской системы в целом. И здесь важно аккуратно пройти между Сциллой и Харибдой — соблюсти тот баланс, о котором говорилось выше: предъявляя общественности факты возможных приписок, следует сконцентрировать все внимание конкретно на Узбекистане, не выходя за его пределы. При этом необходимо раздуть масштабы приписок до невероятных, добиваясь сразу нескольких целей. Во-первых, чем невероятнее ложь, тем быстрее в нее поверят (а с учетом экономической некомпетентности большинства населения нашей страны эта поговорка актуальна вдвойне), во-вторых — раздув масштабы приписок (и денежных взяток), можно быть уверенным, что у фигурантов нашего удара не будет возможности противостоять этому натиску (они будут попросту парализованы). Из самого Ш. Рашидова необходимо сотворить антипода Рашида аль Гаруна из сказки «1001 ночь». Если тот, будучи богатым человеком, щедрой рукой раздавал свои богатства простым людям, то из его антипода предстоит создать тип человека, нажившего несметные богатства исключительно нечестным путем и совсем не жертвователя. При умелом вбросе соответствующей информации непосредственно в гущу народа (лучше всего подобные слухи на Востоке распространяются на базарах), а также в средства массовой информации, можно рассчитывать на положительный эффект такого рода операций как в самом Узбекистане, так и далеко за его пределами. Здесь надо использовать менталитет большинства наших людей, которые знают о Востоке исключительно понаслышке — из «1001 ночи», «Али-Бабы…» и т. д. — то есть, представляющие этот регион краем несметных и сказочных богатств, зинданов (тюрем), гаремов с наложницами и т. п.».

В этом месте Бородин снова отвлекся от чтения, уйдя в свои собственные мысли: «Узнаю набитую руку наших ушлых «дезинформщиков». Эти ребята даром свой хлеб не едят — отрабатывают его основательно. Только раньше они работали в основном против внешнего врага, мастерски его дискредитируя. Помнится, директора ФБР Эдгара Гувера они представляли, как покровителя крайне правых организаций, вроде Общества Джона Берча и Ку-клукс-клана, а также как тайного гомосексуалиста, который пытался внутри ФБР организовать сеть из единомышленников-гомосексуалов. А борца за права чернокожих Мартина Лютера Кинга за то, что он отказался принять коммунистическую программу для движения за гражданские права, наши «дезинформщики» обвиняли в тайном сговоре с правительством США и в том, что президент Джонсон при неявном одобрении Кинга принял секретные меры к тому, чтобы обеспечить сохранение подчиненного положения черных. Кстати, про Джонсона мы тоже распространяли дезу о том, что он был скрытым гомосексуалистом. И все для того, чтобы он вновь не стал президентом.

Теперь наши «дезинформщики» добрались и до своих — до родных коммунистов. Впрочем, разве это началось только сегодня? Помнится, в семьдесят втором году они точно так же «топили» грузинского лидера Василия Мжаванадзе, представив его в СМИ, как патологического стяжателя, да еще и не одного, а вместе с его супругой. Зато его сменщик Эдуард Шеварднадзе предстал в общественном сознании в облике борца с коррупцией. И, судя по тому, с какой прытью этот деятель лезет наверх, потолка своего он еще не достиг. Ведь для того, чтобы его достичь, надо утопить конкурентов. Например, Григория Романова, которого обвинили в том, что он устроил свадьбу своей дочери в Таврическом дворце, хотя ее там и близко не было. Или того же Шарафа Рашидова. Представляю, как эти «дезинформщики» выставят его перед всем миром в свете визитов Брежнева в Узбекистан — как придворного лизоблюда. Зато с Шеварднадзе, который принимал «дорогого Леонида Ильича» с еще большим размахом, как с гуся вода».

И снова Бородин вернулся к тексту документа:

«Операция «ХлоК пок» потребует привлечения к ней большого количества исполнителей. Однако подавляющая часть ее участников должна использоваться втемную. То есть, они ничего не должны знать об истинной подоплеке этой операции, искренне считая, что вовлечены в правое дело — восстанавливают справедливость. Рекомендуется отправлять в Узбекистан следователей из разных республик и лучше всего таких специалистов, которые никогда там раньше не были и не знают местных обычаев и законов. Руководителями следственных бригад должны быть люди, которые прекрасно осведомлены об истинной подоплеке этой операции и умеют хранить молчание. В таком случае будет соблюден баланс интересов и каждый будет занят своим делом, а на выходе будет достигнут общий положительный результат…».

В этом месте Бородин вновь отвлекся от текста на собственные мысли: «Жаль тех рядовых следователей, для которых уже заранее расписаны их роли в этом спектакле. Что-то мне это напоминает, причем, виденное совсем недавно. Вспомнил: спектакль «Мы, нижеподписавшиеся…» по пьесе Александра Гельмана. Видел его в МХАТе вместе с супругой пару месяцев назад. В главной роли — Александр Калягин. Он играл Леню Шиндина — честного парня, который пытается в одиночку остановить неправое дело в отношении своего начальника. Тот руководит хлебозаводом, где, как и везде, есть недостатки. Вот недруги этого начальника, воры и хапуги, посылают на завод проверочную комиссию, специально поставив во главе ее честного мужика, бывшего военного. И тот, естественно, найдя недостатки, едет в Москву, чтобы к вящей радости воров и хапуг, поставить вопрос о снятии директора завода с должности. А Шиндин это дело пытается остановить — открывает глаза председателю комиссии, кто за всем этим стоит. С Рашидовым происходит похожая история. Другое дело, найдется ли у него свой Леня Шиндин или вся эта свора цепных псов разорвет его на части?».

С грустью констатировав этот факт, Бородин вновь углубился в чтение:

«Кроме этого, в рамках операции «ХлоК пок» понадобится масштабное участие представителей различных СМИ (лучше всего подконтрольных КГБ), а также деятелей литературы и искусства. Потребуется создание нужных произведений: книг, фильмов, спектаклей. Рекомендуется привлекать тех деятелей, кто уже успел завоевать авторитет у многомиллионной массы и зарекомендовал себя, как искренний и честный «инженер человеческих душ».

По мере поэтапного развития операции «ХлоК пок» потребуются и оперативные мероприятия, направленные на нейтрализацию отрицательного эффекта от нее за рубежом. План этих мероприятий включает в себя следующие пункты…».

Однако дочитать документ до конца Бородин не сумел — не дали. На очередной остановке в вагон вошли двое молодых людей, которые явно были навеселе. Они уселись рядом со студенткой и стали откровенно к ней приставать. Один из парней выхватил у девушки учебник, а другой самым бесцеремонным образом обнял ее за шею и сделал попытку ее поцеловать. Девушка попыталась вскочить на ноги, но парни не дали ей этого сделать, схватив за руки с обеих сторон. Смелости им придавало то, что в это вечернее время вагон был практически пуст — за исключением трех пожилых людей, сидевших чуть поодаль, и Бородина, который, по мнению молодых людей, вряд ли мог представлять для них угрозу. Но они ошиблись. Еще в процессе чтения документа, внутри у Александра начинала закипать злость на прочитанное и тех людей, кто все это сочинил. А выплеснуть эту злость было некуда. Как вдруг само Провидение, будто почувствовав состояние Александра, направило прямиком в его вагон двух этих хулиганов. И Бородин, положив папку на сиденье, встал со своего места и подошел к парням.

— Я вижу вам скучно, ребята? Так, давайте, развлекитесь лучше со мной, — обратился Бородин к молодым людям.

И с такой яростью заехал парню, что сидел справа от него, кулаком в лицо, что тот сначала откинулся на спину, а затем стал медленно сползать на пол. Его товарищ тут же вскочил на ноги, чтобы заступиться за приятеля, но не успел этого сделать. Бородин сначала ударил его кулаком в живот, а когда тот согнулся пополам, схватил за длинную челку и, подняв голову на линию удара, нанес не менее сильный хук в челюсть. И парень, совершив кульбит в воздухе, отлетел в угол вагона. В это самое время поезд прибыл на очередную станцию и двери вагона отворились. Бородин забрал с сиденья папку с документом и вместе со студенткой вышел из поезда.

— Спасибо вам большое, — поблагодарила своего спасителя девушка.

— Что же вы ездите одна в такое позднее время? — пожурил студентку Бородин. — Надо себе молодого человека завести.

— Так вот же он, — сообщила девушка и указала рукой на юношу, который шел им навстречу.

Это был худенький, небольшого роста парень, в очках-велосипедах на носу и с толстой книгой под мышкой. Глядя на него, Бородин грешным делом подумал: «Если бы он был с девушкой в вагоне, защищать мне пришлось бы их обоих».

7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, общежитие Политехнического института

— Я же тебе говорил, что ты найдешь Тамиллу, — напомнил Баграту свои неоднократные заявления Денис.

Вот уже больше часа они сидели в комнате общежития за скромно накрытым столом, на котором стояла початая бутылка вермута (ее принес гость), а на тарелке лежали ломтики «докторской» колбасы и круглая узбекская лепешка.

— Теперь дело за малым — дождаться, когда она очнется, и вести прямиком в ЗАГС, — закончил свою мысль Денис.

— Успокойся, в какой еще ЗАГС! — отмахнулся от приятеля Баграт, беря с тарелки колбасу.

— Как в какой — в Дом счастья, что возле площади Дружбы народов. Тем более, что с родителями невесты ты уже познакомился и как я понял, им понравился. Только не забудь на туй меня пригласить.

— Туй — это что? — спросил Баграт.

— Свадьба, чудило. От слова туйишь — то есть, до отвала наесться вкусной едой.

— В Грузии, между прочим, свадьбы тоже сытные, — сообщил Баграт.

— Значит, начнем отмечать здесь, в Ташкенте, а потом поедем продолжать в Грузию, — тут же развил эту идею Денис.

Он взял бутылку и разлил вино в опустевшие стаканы.

— Давай выпьем за здоровье Тамиллы, — подняв стакан, предложил гость очередной тост.

Несмотря на то, что пить Баграту не хотелось, он не мог проигнорировать этот призыв.

— Дай-ка мне еще раз посмотреть на черепашку, — выпив вино и закусив ломтиком колбасы, попросил Денис у друга.

Баграт достал из кармана брюк миниатюрную скульптурку и, перевернув вверх дном свой, уже пустой стакан, водрузил на него окимоно. Денис осторожно взял в руки спонтанно сооруженный постамент и, медленно вращая его то в одну, то в другую сторону, стал рассматривать, филигранно выточенное изделие.

— Какая красота! — после минутного безмолвия, вымолвил, наконец, созерцатель, возвращая стакан с окимоно на стол. — Дорогая, наверное, вещица.

— Не только дорогая, но и редкая, — подтвердил догадку друга Баграт. — И мне обязательно надо вернуть ее Тамилле.

— Вернешь, если тебе за нее рога не обломают, — недобро пошутил Денис.

И в этот самый миг в дверь настойчиво постучали.

— Кого это принесла нелегкая? — с удивлением уставился на друга его гость.

Баграт пожал плечами и громко спросил:

— Кого вам?

— Баграта Габрилянова можно, — раздался за дверью незнакомый мужской голос.

— А кто его спрашивает? — продолжал вопрошать хозяин комнаты.

— Это снизу, от дежурной, — последовал ответ.

Друзья переглянулись, после чего Денис спрятал почти пустую бутылку под стол, а Баграт пошел открывать. Едва он щелкнул задвижкой, как на пороге возник мужчина с челкой, почти закрывающей лоб, и перебитым носом.

— Это вы Баграт? — спросил незнакомец, глядя на юношу, открывшему ему дверь.

— А в чем дело? — вопросом на вопрос ответил Баграт.

— Дело в том, что вы сегодня взяли одну вещь, которая вам не принадлежит, — сообщил мужчина, плотно закрывая за собой дверь. — Я пришел за этой вещью.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — разыгрывая недоумение, ответил юноша.

— Все вы прекрасно понимаете, — все так же пристально глядя в глаза собеседнику, произнес нежданный визитер. — И мой вам совет — верните то, что вы взяли без спроса.

— Это вас Жаров прислал? — догадался Баграт о том, кто именно мог стоять за этим визитом незнакомца.

— Не важно, кто меня прислал — важно, чтобы эта вещь вернулась на свое место.

— Но она не принадлежит Жарову, — продолжал упорствовать юноша. — И поэтому вернется к своему настоящему владельцу.

— Ты хорошо подумал? — неожиданно переходя на «ты», спросил гость.

При этом в его взгляде появились недобрые искорки. Но юноша все давно для себя решил, поэтому ответил:

— Да, я все обдумал и своего решения менять не буду. Можете передать это Жарову — до свидания.

Однако гость и не думал уходить. Вместо этого он стал приближаться к юноше, буравя его своим недобрым взглядом. В ответ Баграт начал медленно пятиться назад.

— В последний раз спрашиваю: ты сам отдашь или мне придется эту вещь из тебя вытрясти? — наступая на парня, спросил незнакомец.

— Ничего я вам не отдам, — твердо заявил Баграт, у которого от всего происходящего хмель мгновенно выветрился из головы.

Услышав этот ответ, мужчина бросился на юношу, но тот схватился за спинку стула и обрушил его на гостя. Однако нападавший успел выставить вперед руку и стул, уже и без того расшатанный, встретившись с препятствием, разлетелся на куски.

— Ах ты, сучонок! — зарычал мужчина и нанес парню хлесткий удар кулаком в челюсть.

Баграт отлетел к дивану, ударившись затылком об его подлокотник. А мужчина подбежал к нему, и уже занес было ногу для нового удара, но в этот миг на него сзади набросился Денис. Обхватив незнакомца за шею, парень попытался свалить его с ног, но мужчина устоял. А потом развернулся и рывком сбросил с себя нападавшего, который отлетел к столу. От этого удара на пол полетели тарелки и стаканы. Схватив один из них, Денис метнул его в мужчину, угодив тому в шею. Удар оказался ощутимым и пострадавший даже схватился за пораженное место. Этой заминкой воспользовался Баграт, который вскочил с пола и со всей злости, ногой, нанес удар незнакомцу по бедру. Мужчина присел от боли, но быстро пришел в себя и, схватив противника за ворот рубахи, опрокинул его на диван. И стал кулаками наносить ему удары в голову. И если бы парень не успел выставить вперед обе руки, то ему бы пришлось совсем худо. Однако силы его уже были на исходе. Еще бы немного и мощные кулаки мужчины раскололи бы его голову, как орех. И в этот момент на помощь другу снова пришел Денис. Схватив с пола почти пустую бутылку, он подлетел сзади к незнакомцу и нанес ему сильный удар в голову. Мужчина вскрикнул и всем телом повалился на Баграта. С трудом выбравшись из-под обмякшего тела, юноша поднялся на ноги и, оглядев разоренное поле боя, произнес:

— Бежим отсюда!

И друзья бросились вон из комнаты.

8 июля 1983 года, пятница. Ташкентская область, Кибрай, база «Пахтакора» и в автомобиле Рашидова

От Ташкента до его пригорода Кибрая было меньше получаса езды по прямой трассе. Поэтому небольшой кортеж Шарафа Рашидова, состоявший всего лишь из двух автомобилей, добрался до места назначения без каких-либо проблем. Первый секретарь специально приехал на базу футбольного клуба «Пахтакор», чтобы выразить свое восхищение игрой любимой всем Узбекистаном команды. Дело в том, что вот уже десять туров подряд ташкентцы не знали поражений. Вчера команда вернулась из Москвы, где провела две сложные игры — с «Торпедо» и ЦСКА. И оба матча сыграла вничью с одинаковым счетом — 1:1. После этого «Пахтакор» поднялся на 5-е место, набрав 21 очко и от лидера турнира — команды «Жальгирис» из Вильнюса — ее теперь отделяли всего лишь два очка.

Приезд Рашидова был неожиданным для команды, но весьма радостным событием. Все прекрасно знали, каким страстным поклонником клуба является первый секретарь, поэтому любое его появление в расположении «Пахтакора» всегда было желанным. И когда игрокам, недавно прибывшим из аэропорта, объявили о приезде Рашидова и попросили собраться в зале для собраний, все дружно отправились на этот зов. Причем высокий гость, прекрасно понимая состояние игроков после перелета, не стал их долго задерживать. Сказав небольшую речь во славу будущих успехов команды (а через три дня ей дома предстояло встретиться с донецким «Шахтером», который шел по пятам ташкентцев, отставая на пять очков), Рашидов обошел всех футболистов и каждому крепко пожал руку. А перед нападающим Андреем Якубиком немного задержался, по-отечески его пожурив:

— Будем считать позавчерашний досадный промах с пенальти случайным.

Дело в том, что Якубик был лучшим бомбардиром клуба — в семнадцати играх он забил девять голов, причем три из них с пенальти. Но два дня назад в игре против ЦСКА он впервые в этом сезоне не смог обыграть вратаря, когда пробивал пенальти. Вот первый секретарь ему об этом и напомнил. После чего повернулся к тренеру команды Иштвану Секечу и предложил ему отойти в сторону для разговора. Они прошли в кабинет тренера, где Рашидов, присев на стул, произнес:

— Иштван, мне стало известно, что вы собираетесь покинуть «Пахтакор».

Секеч с удивлением посмотрел на первого секретаря, пораженный этими словами. Дело в том, что предложение возглавить ЦСКА ему поступило буквально на днях — когда он был с командой в Москве. И вот, не успел тренер вернуться в Ташкент, как об этом уже знает Рашидов.

— Вы, наверное, удивлены тем, откуда я знаю про это предложение, — продолжил свою речь Рашидов, увидев замешательство тренера. — Однако слухами земля полнится. Поэтому в Москве не успеют подумать, а здесь уже обо всем известно.

— Но это был только предварительный разговор, Шараф Рашидович — ничего конкретного я не обещал, — ответил, наконец, тренер.

— Именно поэтому я и затеял этот разговор — пока вы ничего не решили, — произнеся это, Рашидов не сводил глаз с собеседника. — Однако, прежде чем вы сделаете свой выбор, я хотел бы кое на что раскрыть вам глаза. Дело в том, что это предложение поступило к вам не случайно именно сейчас. Мои недоброжелатели хотят нанести удар лично по мне и по республике, а «Пахтакор», как вы знаете, является гордостью Узбекистана. И вот теперь, когда дела у команды под вашим руководством пошли в гору, вам и предложено сменить место деятельности. Поэтому, прежде, чем вы что-нибудь решите, подумайте, пожалуйста, о моих словах.

— Шараф Рашидович, я многим обязан Узбекистану и лично вам, поэтому хочу тут же и ответить: никуда уезжать отсюда я не собираюсь. Во всяком случае, до конца этого сезона.

Услышав эту речь, гость поднялся со своего места и, подойдя к тренеру, протянул ему свою ладонь. Последовало крепкое рукопожатие, после чего Рашидов вышел из кабинета.

— Шараф Рашидович, не хотите ли с нами отобедать? — обратился к гостю начальник команды Яков Аранович, который все это время терпеливо дожидался первого секретаря в коридоре.

— В другой раз с превеликим удовольствием, — ответил Рашидов. — Я ведь к вам на часок заглянул, отложив другие дела. А теперь надо срочно возвращаться в Ташкент.

Еще раз пожелав команде успеха, высокий гость вышел из здания и направился к автомобилю. И на полпути внезапно заметил человека, которого он хорошо знал, но не ожидал увидеть именно здесь — на базе. Это был очень влиятельный в армянских предпринимательских кругах Узбекистана Атттот Егизарянц, которого еще в середине 60-х протежировал первый секретарь Ферганского обкома Габриэлянц. В течение пятнадцати лет Ашот был заведующим ювелирной секцией в ташкентском ЦУМе, затем работал в Министерстве торговли Узбекской ССР, но с недавних пор ушел на пенсию, хотя нити управления ювелирной торговлей во всей республике продолжал держать в своих руках. У него был огромный авторитет среди армянских предпринимателей, поэтому оставить его появление без внимания Рашидов не мог.

— Какими судьбами, Ашот Погосович? — направляясь к Егизарянцу, задал вполне естественный вопрос первый секретарь.

— Родственники Арутюна Мурадана попросили его навестить, — ответил предприниматель, пожимая руку Рашидову.

Он назвал фамилию самого молодого, двадцати лет от роду, игрока «Пахтакора» — единственного армянина в команде в этом сезоне.

— Уже навестили или только собираетесь? — поинтересовался Рашидов.

— К счастью, уже повидался, поэтому, раз уж случай представился, рассчитываю на встречу с вами — есть важный разговор.

— В таком случае, прошу в мой автомобиль, — и первый секретарь жестом пригласил предпринимателя проследовать к кортежу.

Когда они заняли места на заднем сиденье представительской «Чайки», Рашидов нажал на кнопку и поднял стекло, которое отделяло сидевших сзади от передней части салона. И едва автомобиль тронулся, Егизарянц первым начал этот разговор:

— Шараф Рашидович, мы с большой тревогой следим за тем, что происходит сейчас в республике.

— Под «мы» вы кого подразумеваете? — не поворачивая головы к собеседнику, спросил Рашидов.

— Тех армян, которые всегда относились к вам с большим уважением. Многие из них перед вами в неоплатном долгу, как и ваш покорный слуга, сидящий сейчас рядом с вами.

— Спасибо на добром слове, Атттот Погосович, — и Рашидов бросил короткий взгляд на собеседника. — Однако, как оказалось, не все ваши соплеменники думают подобным образом.

— За всех я отвечать, конечно, не могу, но тех, кого знаю, с кем долго общаюсь, за тех я ручаюсь. Это все идет не отсюда — из Москвы и даже дальше.

— Имеете в виду своих земляков за границей?

— Именно, — подтвердил эту догадку Егизарянц. — Это все карабахские дела, к которым лично я и мои друзья не имеем никакого отношения. Армения — страна моноэтническая, но с жестким клановым принципом. И сегодня, на волне национального возрождения, пальму первенства в клановом противостоянии перехватывает именно карабахский клан. А все остальные — ереванский, октемберянский, гюмрийский и все остальные стараются идти в его фарватере. Тем более, что и Москве это выгодно.

— Скажите, а Герман Каракозов, который работает в Прокуратуре, он из каких?

— Из карабахских. А почему вы о нем вспомнили?

— Просто он занимает большой пост и вполне может иметь влияние и на здешние процессы.

— Не исключено, — кивнул головой Егизарянц. — В этом деле также замешано и наше армянское КГБ.

— Откуда знаете?

— У меня есть там свои связи по ювелирной части.

— Видимо, по линии первого отдела? — догадался Рашидов, поскольку ювелирные изделия часто использовались разведкой в ее закордонной деятельности.

— Совершенно верно, ведь я выходец из Октемберяна, как и начальник нашей разведки Усик Арутюнян.

— И что говорят ваши источники в армянском КГБ?

— Андропов, Мелкумов и Юзбашян — это одна команда. Мелкумов матерый контрразведчик, а Юзбашян съел собаку на нелегальной ниве. Он имеет выход на американских и французских армян — выходцев с Ближнего Востока, которые вступили в сговор с саудитами.

— Цель этого сговора?

— Вы же знаете, что от позиции саудитов во внутриливанском конфликте многое зависит. Если они объединятся с Сирией, то вполне могут повлиять на прекращение кровопролития в Ливане — способствовать созданию совета национального примирения и созыву конференции по этому вопросу. Так вот, мои земляки с Ближнего Востока, проживающие в США и Франции, тоже решили включиться в этот процесс. Но саудиты потребовали от них отступного — выступить против вас, поскольку именно вы и Рашид Дустум служите серьезным препятствием для побед моджахедов на севере Афганистана. А Андропов включился в этот альянс, видимо, по простой причине — у него к вам давние претензии. Я вот только не могу понять, какие именно?

— А вы помните литературного героя по имени Ахав? — спросил внезапно Рашидов.

— Из «Моби Дика» Мелвилла? — тут же блеснул своей эрудицией ювелир.

— Именно. Помните, чем он все произведение занимался — бессмысленной местью. Буквально всю команду ею заразил. И чем в итоге это все закончилось? Гибелью корабля. Вот и мне иногда кажется, что Андропов стал подобен Ахаву. Ведь месть, даже завершенная, не восстанавливает справедливость, она превращается в новое зло. Помните, на июньском Пленуме Андропов заявил, что мы не знаем общества, в котором живем? Мне это опять же напомнило «Моби Дика». Там в начале книги морской ястреб уносит с мачты флюгер. И становится непонятно, куда теперь идти кораблю. И в итоге из-за жажды мести своего капитана он несется к гибели.

Произнеся это, Рашидов замолчал, погруженный в свои мысли. Его собеседник тоже хранил молчание, обдумывая услышанное. Наконец, Рашидов вновь обратился к ювелиру:

— В любом случае, Ашот Погосович, спасибо вам за откровенный разговор.

— Можете всегда на меня рассчитывать, Шараф Рашидович. И вообще, если бы я мог помочь вам не только разговором, но и делом, то я был бы счастлив. Как и многие мои соплеменники, которые всегда отзывались о вас только хорошо. Но я, к сожалению, в ближайшее время покидаю Узбекистан.

— Надолго? — и Рашидов вновь перевел взгляд на собеседника.

— Недели на две. Надо съездить в Москву, навестить умирающего двоюродного брата — у него рак четвертой степени.

— И когда вы собираетесь туда отбыть?

— Вылетаю сегодня вечером.

Рашидов на какое-то время снова ушел в себя, обдумывая идею, которая пришла к нему буквально только что после всего услышанного. Наконец, он снова взглянул на собеседника и спросил:

— Если я попрошу вас об одной услуге — сделаете?

— Я же сказал — для вас все, что угодно.

— Вы знаете в Москве Кинотеатр повторного фильма?

— На Никитской, что рядом с шашлычной «Казбек»?

— Совершенно верно. Завтра днем вам надо взять билет на любой дневной сеанс и сесть на девятнадцатый ряд девятое место. В правом подлокотнике есть небольшое отверстие, куда вам надо будет вложить, свернутую в трубку записку. Справитесь?

— Конечно, — согласно кивнул головой Егизарянц.

— Тогда перед самым отлетом к вам в аэропорту подойдет человек от меня и передаст эту записку в специальной капсулке. Только запомните — оставить записку вы должны именно завтра днем. И пусть вашему брату будет дарована возможность уйти из этой жизни без мучений.

8 июля 1983 года, пятница. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

По выражению лица, с которым в его кабинет вошел Павел Лаптев, генсек сразу определил, что новость, которую ему сейчас объявит помощник, из разряда радостных. И чутье Андропова не подвело.

— Юрий Владимирович, операция «Трест-2» сработала, — сообщил Лаптев. — Олег Петрович Овсянников сообщил, что вчера у него был начальник охраны Рашидова и предложил участие в одной секретной операции.

И помощник генсека в подробностях изложил своему шефу тот разговор, который вчера произошел в Штабе Туркестанского военного округа. Андропов сидел в своем кресле, и молча слушал рассказ, ничем не выдавая тех чувств, которые его переполняли. А они были у него противоречивые — с одной стороны ему хотелось верить в услышанное, а с другой — срабатывала профессиональная осторожность.

— Может, это провокация? — задал естественный вопрос генсек, когда его помощник закончил свой рассказ.

— Овсянников сообщает: он по своим каналам проверил — в войсках Дустума явно что-то готовится, они выдвинулись на позиции.

Только после этого сообщения с лица Андропова спало напряжение и он, наградив помощника своей фирменной улыбкой, произнес:

— Спасибо вам большое, Павел Павлович, за эту новость. Вот обрадовали, так обрадовали. Это что же получается — Рашидов собирается участвовать в тайной операции по обмену наркотиков на оружие, минуя руководство партии? Да за одно это мы можем смело ставить вопрос не только о его кандидатстве в Политбюро, но и вообще о членстве в партии.

— Однако участие Рашидова в этой акции надо будет еще доказать, — резонно заметил Лаптев.

— Если мы арестуем груз в Одесском порту перед самой отправкой в Турцию, то показаний одного Овсянникова будет достаточно. И когда эти показания я выложу перед Рашидовым, он вряд ли захочет сопротивляться. А если захочет, то я вынесу этот вопрос на Политбюро. А вот когда он подаст в отставку…

Однако о том, что он задумал сделать с Рашидовым в дальнейшем, Андропов предпочел не распространяться — видимо, из чистого суеверия не хотел бежать впереди событий. Однако Лаптев и без того понял, что, подвешенный на крючок, Рашидов будет представлять идеальную грушу для битья. Но главное — вместе с ним бумерангом будет задет и его союзник — Черненко, для которого эта история тоже не станет подарком. Получается, что он покрывал человека, который обманывал Политбюро, заключая за его спиной сомнительные сделки.

— Передайте Овсянникову, чтобы он действовал максимально осторожно, — вновь обратился к своему помощнику Андропов. — Необходимо не спугнуть Рашидова и его сообщников. Надо сопроводить самолет до Одессы, а уже там, в порту, взять с поличным. А что касается операции в Мармольском ущелье, то я сам переговорю с Бабраком Кармалем. Этот пьяница совсем мозги растерял, если ввязывается в подобные авантюры. Видимо, пыжится доказать всему миру, что он и без нас может легко обходиться. Вот уж дудки! Он будет делать только то, что мы ему прикажем. Поэтому ступайте, Павел Павлович, и передайте мой приказ Овсянникову: действовать крайне осторожно и постоянно держать нас в курсе событий.

8 июля 1983 года, пятница. Ташкент, улицы Фароби и Фархадская

Потрясенный только что услышанным признанием, Денис сидел на диване и с удивлением смотрел на Баграта Габрилянова. Они находились дома у Дениса и Баграт, наконец, признался другу в том, кто он есть на самом деле. Да и как было не признаться, если Денис, после их побега из общежития привел его к себе домой, где он жил вдвоем с тетей, и имел полное право на то, чтобы узнать правду о случившемся.

— Мать моя женщина, ты — сын того самого следака из Москвы Габрилянова! — вымолвил, наконец, Денис, когда у него прошел первый шок от услышанного. — Но тогда какого хера ты здесь сидишь — иди к отцу и все ему честно расскажи.

— Я же тебе говорю, что это невозможно — он работает в одной группе с Жаровым, который охотится за скульптуркой, — тут же возразил другу Баграт. — Если я расскажу обо всем отцу, то он отнимет ее у меня и отошлет обратно в Тбилиси.

— Так он все равно ее отнимет, а тебя вышлет из Ташкента.

— То есть, ты попросту гонишь меня из своего дома? — догадался, куда клонит его приятель, Баграт.

— Как говорил один мой хороший знакомый: «Я не трус, но я боюсь», — ответил Денис.

Услышав это, Баграт поднялся со стула, готовый немедленно покинуть этот дом.

— Да постой ты, чудило, — тут же вскочил со своего места и хозяин жилища. — Ты же меня не дослушал. Я, конечно же, боюсь связываться с «конторой» — это тебе не ментовка. Но ради кореша готов пожертвовать своим здоровьем, а то и свободой. Тем более, что и деваться мне уже некуда — ведь это я шарахнул бутылкой по черепушке того мудака, который заявился к тебе в общежитие. Так что мы теперь с тобой одной веревочкой повязаны.

После этих слов Баграт снова уселся на стул и спросил:

— И что нам теперь делать — где отсидеться?

— Во всяком случае, не здесь, поскольку меня с тобой многие видели, и вычислить мою хату «конторским» не составит большого труда, — ответил Денис, возвращаясь на диван. — Надо тебе перебираться в другое место.

— Может, к Зойке? — предложил Баграт.

— Ты забыл ее долбанутого отчима с ружьем в руках? — тут же напомнил другу о неприятном инциденте в доме девушки Денис. — Нет, надо придумать что-нибудь получше.

И хозяин дома на какое-то время ушел в себя, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Наконец, он снова обратил свой взор на друга и воскликнул:

— Послушай, ты же у нас армянин! А в Ташкенте их живет чуть ли не четверть всего населения.

— Ну и что — я никого из них не знаю, — заметил Баграт.

— Чудило, какая разница, кто кого знает — главное это зов крови. Отсидишься у них первое время, а потом я новое место найду.

— А если они узнают, от кого я прячусь? — продолжал сомневаться Баграт.

— А кто сказал, что мы расскажем им правду — выдумаем что-нибудь. Есть у меня один кореш, звать Арсеном — сын архитектора и дальний родственник директора парка имени Тельмана. Я в свое время его сильно выручил, поэтому он мне обязан.

— А где он живет? — поинтересовался Баграт.

— Отсюда недалеко — на Фархадской, что на Чиланзаре. Собирайся — прямо сейчас и поедем.

Спустя полчаса друзья уже были в нужном месте. Войдя во двор дома, где жил человек, которого они искали, Денис увидел женщину, которая развешивала белье на веревке и обратился к ней с вопросом:

— Тетя Гаяне, Арсен дома?

— Нет его, — коротко ответила женщина, продолжая свое дело — укладывая снятое с веревки белье в эмалированный тазик.

— А где он?

— А где ему еще быть — шары гоняет.

— Спасибо, — поблагодарил женщину Денис и, толкнув друга в плечо, объяснил: — Он в бильярдной.

Спустя еще несколько минут друзья оказались на втором этаже неприметного дома в конце улицы, где располагалась местная бильярдная. В ней было пять игровых столов, вокруг которых крутились игроки с киями в руках. Здесь же толпились и зрители, которые с интересом наблюдали за происходящим. Постояв какое-то время при входе, и внимательно приглядевшись к посетителям, Денис, наконец, нашел того, кого искал. Молодой парень, примерно одного же с ними возраста, сидел с грустным видом на стуле в углу заведения и тянул из бутылки пиво марки «Жигулевское».

— Здорово, Арсен! — подойдя к парню, поздоровался с ним Денис. — Ты чего такой грустный?

— Последний червонец продул, — не отвечая на приветствие, сообщил парень.

— А ты знаешь такую поговорку: «Не умеешь — не играй»? — тут же отреагировал на эту новость вновь прибывший.

Рядом с Арсеном сидел мальчишка лет двенадцати, который внес дополнение к словам соседа:

— Он с Колей Киксой рискнул сыграть.

Услышав это, Денис присвистнул от удивления и спросил:

— На что же ты рассчитывал, лошара, если у Киксы все восемь шаров с кия залетают?

Вместо ответа Арсен тяжело вздохнул и снова приложился к бутылке.

— А где он, этот Кикса? — поинтересовался Баграт, все это время молча стоявший в стороне.

— Вон тот в желтой тенниске, — ответил за всех мальчишка и указал пальцем на пожилого мужчину у ближнего стола.

В это время Кикса обыграл очередного соперника и получал от него деньги, которые он тут же спрятал в брючный карман. Не говоря больше ни слова, Баграт подошел к бильярдисту и спросил:

— Извините, с вами можно сыграть?

Прежде чем ответить, Кикса взглянул на незнакомого ему человека снизу вверх и лишь потом произнес:

— Молодой человек, я на интерес не играю.

— Я тоже, — ответил Баграт.

— И сколько башлей вы хотите поставить? — поинтересовался Кикса.

Баграт полез в карман и извлек из него пятнадцать рублей — последние деньги, которые у него были, после того как он расплатился за общежитие.

— Во что будем играть — в пирамидку или американку? — сразу оживился Кикса.

— В пирамидку, — ответил Баграт и, подойдя к стойке у стены, взял в руки кий.

К нему тут же подлетел Денис, который попытался отговорить друга от этой затеи:

— Ты, видно, спятил, если хочешь играть на башли с Киксой?

— А что делать, если мне теперь деньги позарез нужны будут? — вопросом на вопрос ответил Баграт.

— Чудило, я об этом и говорю — он тебя без штанов оставит.

Вместо ответа Баграт взял с полки мелок и стал аккуратно тереть им наконечник у кия. Затем он вернул мелок на место и подошел к столу, где все шары уже были сложены в «треугольник» или «пирамиду».

— Поскольку вы у нас новичок, я предоставляю вам право начать первым, — обратился к Баграту его соперник.

Как только он это произнес, игра на всех других столах мгновенно прекратилась, и все присутствующие устремили свои взоры именно на этот, пятый стол. Всем было интересно, как быстро Кикса разберется с этим молодым парнем, который оказался здесь впервые. Однако Баграт, не обращая внимания на эти многочисленные взгляды, устремленные на него, взял в руки черный шар под названием «биток» и аккуратно установил его на своем краю стола. Затем согнулся в стойке, широко раздвинув ноги, и положив кий между большим и указательными пальцами левой руки. Денис, который сам неплохо играл в бильярд, сразу догадался, что его приятель не новичок в этом виде спорта. Поняли это и все присутствующие. Однако никто не мог себе представить, насколько талантлив этот новичок.

В течение примерно полминуты Баграт тщательно выверял свой первый удар. Все это время в зале стояла такая тишина, что пролети здесь муха, и этот звук был бы подобен грому. Наконец, кий в руках Баграта ударил по «битку» и тот устремился к пирамиде. Однако разбил ее не посередине, у головного шара, а сбоку. В итоге сразу несколько шаров направились прямиком к угловым лузам, встав в идеальной для следующего удара позиции. А «биток» откатился назад и остановился практически на том же месте, откуда был нанесен первый удар. Когда это случилось, дружный возглас удивления разнесся в зале — такой игры здесь еще не видели. Но партия была еще далека от своего завершения, поскольку лишь два шара пока угодили в лузы.

Не меняя позы, Баграт снова ударил кием по «битку» и тот устремился к одному из шаров, стоявшему у лузы. Шар тут же упал в сетку. Та же история произошла и с остальными семью шарами, причем последним туда отправился «биток». На этом партия была закончена.

В течение нескольких секунд в зале стояла гробовая тишина, которую затем прервали… аплодисменты. В ладоши хлопал никто иной, как проигравший — Кикса.

— Браво, молодой человек! — произнес хлопавший, бросая свой кий на зеленое сукно стола. — Я всего три раза в жизни видел «удар Лемана», но в вашем исполнении это — нечто. Где вы ему научились?

— Спасибо отчиму — он ученик Миши Сухумского, — ответил Баграт, отправляя свой кий на тот же стол.

Проигравший отсчитал три купюры по пять рублей и передал их победителю. После чего тот оказался в объятиях Дениса, который снова подвел его к Арсену и сообщил Баграту:

— Он согласен взять тебя на постой, но с одним условием — ты должен научить его играть в бильярд.

Вместо ответа юноша протянул Арсену свою раскрытую ладонь и произнес:

— Будем знакомы — Баграт!

8 июля 1983 года, пятница. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

Войдя в кабинет, Александр Бородин застал своего шефа сидящим за столом и читающим какой-то документ. Увидев вошедшего, Шеленцов указал рукой на пустующий стул и, когда Бородин сел напротив, хозяин кабинета сообщил новость, которая стала для гостя полной неожиданностью:

— В понедельник Андропов вызвал в Москву для докладов Габрилянова и Юзбашяна. Судя по всему, дела на узбекском направлении идут не так гладко, как должно, поэтому возможны какие-то рокировки.

— Имеете в виду, что Габрилянова могут отозвать? — спросил Бородин.

— Пока сказать трудно, но надо быть наготове — от нас тоже могут потребовать новых выкладок по ситуации в Узбекистане.

— Под новыми вы что подразумеваете?

— Мы давали информацию по верхам, а теперь могут потребовать копнуть глубже — по низам. И вот что я подумал, Александр Терентьевич — а почему бы нам не воспользоваться случаем и не выйти на нашу православную церковь в Узбекистане? Там ведь паства большая — не одна тысяча человек.

— Но этим занимается Пятое управление, — напомнил шефу известный факт Бородин. — У них там как раз на днях начальник 4-го отдела сменился — пришел полковник Сычев Владимир Селиверстович. Вот пусть и составляет соответствующую справку, связавшись с узбекскими коллегами.

— Вы забыли, что эту справку надо будет предоставить уже в начале следующей недели. Пока сотрудники «пятки» свяжутся с Ташкентом, пока там начнут ее писать — пройдет время. А мы можем сделать это гораздо быстрее. Ведь вы в свое время, когда служили в Сирии, увлекались тамошними религиозными проблемами?

— Было такое дело, Вилен Игнатьевич, но исключительно на любительском уровне, — внес уточнение в слова шефа Бородин. — В Сирии первой по величине христианской конфессией является Православие, представленное Антиохийской православной церковью. И именно в тот момент, когда я служил в Сирии, в семьдесят пятом году, был преодолен раскол этой церкви — вот я и увлекся этой проблемой.

— Кстати, это правда, что в Сирии похоронен тот самый Авель, которого убил Каин? — задал неожиданный вопрос Шеленцов.

— Правда, причем за этой святыней ухаживают мусульмане. А в мечети Омейядов покоится голова Иоанна Предтечи. Но у мусульман и православных равные права и они могут молиться везде, где есть святыни.

— Вот видите, вы до сих пор в теме — вам и карты в руки, — улыбнулся Шеленцов. — Вы, например, в курсе ситуации вокруг Свято-Даниловского монастыря?

— Это вы о чем? — выказал свою неосведомленность Бородин.

— В мае этого года его вернули Московской Патриархии, — сообщил Шеленцов. — Этот старейший монастырь был закрыт в тридцатом году самым последним в Москве, и почти по всей России. После этого там разместили исправдом для малолетних преступников, а потом завод по производству зонтов. Однако в прошлом году отмечалась круглая дата — семьсот лет со дня основания этого монастыря. И Брежнев подписал указ о его возвращении в лоно церкви. Причем там получилась весьма интересная история. В указе стоял другой монастырь — Донской. Но в ноябре Брежнев умер и решение переиграли — заменили в указе Донской на Даниловский. И получилось, что первый московский монастырь, основанный первым великим князем Москвы, и закрытый самым последним в столице, открылся вновь самым первым в нашем городе.

— Оказывается, Вилен Игнатьевич, вы тоже неплохой специалист по религиозной проблематике, — похвалил шефа Бородин.

— Какое там — это я перед вашим приходом прочитал в одной справке, — отмахнулся Шеленцов. — Но вот к чему я это вам рассказал. Дело в том, что в понедельник в Москву приедут церковные иерархи со всей страны — здесь будут проводиться торжественные мероприятия по случаю возвращения монастыря церкви. Среди этих деятелей будут и из Узбекистана — архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский Варфоломей, его правая рука отец Серафим и ряд других священнослужителей. Вот я и подумал, а почему бы вам не встретиться с кем-то из них и не выяснить ситуацию вокруг того, как тамошние православные могут отнестись к возможной отставке Рашидова. Согласитесь, но такой зондаж может пригодиться тем людям, которые могут заменить Габрилянова и его команду в недалеком будущем.

— Резонно, — согласился с этим выводом Бородин.

А про себя подумал: «А ведь это хороший шанс использовать кого-то из этих людей, как курьера для передачи информации Рашидову. Учитывая мою сложную ситуацию с каналами связи, это неплохой вариант со всех сторон. Ведь даже если меня постигнет неудача на этом поприще, ни один священнослужитель не станет на меня доносить — для них это будет равносильно разглашению тайны исповеди».

— Поэтому продумайте, кого из ташкентских гостей можно потревожить этим разговором, — закончил свою мысль Шеленцов.

— Полагаю, что Варфоломея беспокоить не стоит, — откликнулся на этот призыв Бородин. — А вот его правая рука вполне подходит для моей миссии.

Под словами «моя миссия» Бородин имел в виду вовсе не то, о чем подумал его шеф, но это было вполне естественно в той ситуации, в которой они существовали достаточно продолжительное время, когда один из них вынужден был вести двойную игру и скрывать свои истинные мысли и планы от другого.

8 июля 1983 года, пятница. Ташкент, общежитие Политехнического института и Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Когда Аркадий Габрилянов подъехал к зданию общежития, у входа его уже дожидался комендант, который полчаса назад и позвонил следователю, чтобы сообщить ему о вчерашнем происшествии с его сыном. Небрежно поздоровавшись с пожилым человеком за руку, Габрилянов спросил:

— Что здесь произошло?

— Вчера вечером в комнате вашего сына, Аркадий Вазгенович, случилось ЧП — драка, — сообщил комендант, жестом показывая гостю, куда надо проследовать. — После этого ваш сын больше у нас не объявлялся. Поскольку вы сами просили нас немедленно уведомлять вас о любых подозрительных фактах с вашим отпрыском, я и решил вам позвонить.

— И правильно сделали, — поднимаясь по лестнице на второй этаж, ответил Габрилянов.

Вскоре они вошли в комнату, где совсем недавно обитал Баграт. Они увидели перевернутый стол и стулья, а также лежащие на полу осколки тарелок, стаканы, бутылку вина и другие предметы, указывающие на то, что накануне здесь происходило застолье.

— Я приказал уборщице ничего не убирать — оставить все, как есть, — объяснил гостю увиденное, комендант.

Габрилянов прошел в комнату и, подняв с пола пустую бутылку, прочитал название вина — «Агдам».

— А с кем мой сын проводил время известно? — ставя бутылку на подоконник, спросил Габрилянов.

— Дежурная говорит, что сначала к нему приходил какой-то юноша — звать Денисом, — начал свой рассказ комендант. — А чуть позже к ним поднялся некий мужчина с перебитым носом, который тоже представился знакомым вашего сына. Вот после его посещения, судя по всему, и случилась драка. Ваш сын и парень, которого звали Денисом, пулей спустились вниз и сломя голову покинули общежитие. А когда дежурная поднялась в комнату вашего сына, она застала того мужчину, который пришел последним — он лежал без сознания возле дивана. Но он быстро очнулся и тоже ушел, отказавшись дожидаться врача, хотя вся голова у него была в крови.

«Опять этот мерзавец угодил в какую-то криминальную историю, — мысленно обругал сына Габрилянов, осматривая следы погрома. — В какую еще дыру его засунуть, чтобы он угомонился — в какую-нибудь глушь, что ли? Впрочем, вряд ли это поможет — свинья везде грязь найдет». Однако вслух он спросил у коменданта про другое:

— В каком часу это все случилось?

— Дежурная позвонила мне об этом в половине десятого вечера.

— Вы даже время так точно запомнили? — удивился Габрилянов.

— Так по телевизору как раз заключительная серия фильма закончилась — «Последний рейс “Альбатроса”». Сразу начались новости, и тут вдруг этот звонок отсюда — вот я и запомнил. Хотел сразу вам позвонить, но потом подумал, что поздно уже. Да и мысли у меня не было, что ваш сын не к вам побежит, а куда-то еще.

«Интересно, что это за Денис и куда мой гаденыш с ним направились — не к нему ли? — продолжал размышлять Габрилянов, стоя посреди комнаты. — И этот мужик с разбитой головой — он откуда здесь «нарисовался»? Он кто — бандит или какой-нибудь местный алкаш?».

— Эти двое — Денис и пострадавший — они раньше у моего сына бывали? — задал новый вопрос Габрилянов.

— Честно говоря, не знаю, — развел руками комендант.

— А где ваша дежурная, которая вчера здесь была? — не скрывая своего раздражения, спросил следователь.

— У нее дома отец больной лежит, за которым она ухаживает, вот я ее и отпустил, — начал оправдываться комендант. — Но если надо, я ее немедленно вызову.

— Не надо — если понадобится, ее другие люди допросят. А вы пока ничего в комнате не трогайте и закройте ее на ключ. Если все обойдется, приведете все в порядок. А если с моим сыном что-то случится…

Однако Габрилянов предпочел не заканчивать фразу, чтобы невольно не накликать беду. Наскоро простившись с комендантом, он покинул общежитие и отправился на работу, в душе надеясь на то, что случившееся ЧП — это всего лишь досадный эпизод, а не начало какой-то новой серьезной криминальной истории, в которую оказался вовлечен его отпрыск.

Когда он приехал на Ленинградскую, в КГБ, и шел по коридору, направляясь к себе в кабинет, он встретил Алексея Жарова.

— Ты чем это так озабочен с утра? — удивился Жаров, который на самом деле догадывался о том, какие новые проблемы могли возникнуть у его коллеги.

— Да вот сынок опять учудил — устроил драку в общежитии, — честно признался Габрилянов.

— Неужели в больницу угодил? — разыгрывая сочувствие, спросил Жаров.

— Он-то нет. Но этот гаденыш с каким-то приятелем избили неизвестного мужика, который ушел от них с окровавленной головой.

— Что за приятель — ты его знаешь? — поинтересовался Жаров.

— Зовут Денисом, но я о нем впервые слышу. Я же с этой работой ничем другим заняться толком не могу. А тут еще в субботу надо лететь в Москву — начальство для доклада вызывает.

— Наше или повыше?

— Повыше, — и Габрилянов устремил указательный палец вверх. — Андропов хочет лично ознакомиться с нашими результатами. Так что выручай, Алексей — если мой сын к этому времени не объявится, разрули эту ситуацию, пока я не вернусь.

— Какие вопросы, Аркадий, — улыбнулся Жаров. — Поезжай спокойно в Москву, а я обо всем позабочусь.

В ответ Габрилянов пожал коллеге руку и направился в свой кабинет. А Жаров смотрел ему вслед и молил бога, чтобы до отъезда Габрилянова-старшего в Москву его отпрыск не вышел с ним на связь.

8 июля 1983 года, пятница. Свердловск, гостиница «Большой Урал» и горбольница

В виду того, что Центральный архив Минобороны запаздывал с ответами на запрос Богдана Севрука, он решил не тратить времени даром и полетел в Свердловск, благо оттуда поступила важная информация. Его тамошние коллеги из местного КГБ нашли женщину — Елену Рюмину, которая работала в том самом роддоме, где когда-то рожала на свет своего сына Светлана Бородина в девичестве Авдеева. Правда, надо было спешить — эта женщина, в силу своего возраста — а ей шел 90-й год — находилась в больнице и фактически дни ее жизни были уже сочтены. Преодолев расстояние в 1400 километров, разделявшее Москву и Свердловск за два с половиной часа, самолет с Севруком на борту приземлился в местном аэропорту Кольцово, где гостя дожидался сотрудник местного КГБ Василий Теряев.

— Как самочувствие Елены Леонидовны? — первое, что спросил Севрук, когда познакомился со своим встречающим.

— Пока еще жива, — коротко ответил Теряев. — Но она со вчерашнего дня находится без сознания и когда очнется неизвестно. Поэтому, может, сначала заедем в гостиницу, где вы оставите вещи и отдохнете с дороги?

— А далеко от гостиницы до больницы? — поинтересовался Севрук.

— Минут десять езды.

— Тогда уговорили — заедем сначала в гостиницу. Тем более, оттуда можно позвонить в больницу и выяснить обстановку.

Жить Севрука определили в «Большом Урале» — старейшей гостинице города на площади Парижской Коммуны. Монументальное 6-этажное здание было возведено в эпоху индустриализации, в начале 30-х годов, и в архитектурном плане олицетворяло собой стилистику конструктивизма. Просторные номера с трехметровыми потолками и лепниной поражали воображение постояльцев.

— Я пока приму душ, а вы свяжитесь с больницей, — попросил своего спутника Севрук.

И пока он закрылся в ванной, Теряев сел в коридоре на банкетку и стал названивать в указанное учреждение. Но там все время было занято. И только спустя десять минут, наконец, трубку на том конце провода подняли. И сообщили такое, после чего Теряев вскочил со своего места и бросился к ванной.

— Рюмина очнулась!

В это время Севрук успел уже залезть под душ, но едва услышал эту новость, как тут же закрыл кран и, наскоро обтеревшись полотенцем, оделся и выскочил в коридор. Учитывая тяжелое состояние больной женщины, нельзя было терять ни минуты.

Выбежав из гостиницы, чекисты сели в служебную «Волгу», которая все это время дожидалась их у входа, и направились в больницу. А спустя десять минут они уже поднимались по широкой лестнице на второй этаж, где располагались больничные покои. Когда они подбежали к двери в палату, где лежала Рюмина, оттуда вышел пожилой врач в белом халате.

— Вы к кому, товарищи? — спросил мужчина.

— К Елене Леонидовне — нам сказали, что она пришла в себя, — ответил Севрук.

— К сожалению, вы опоздали — пять минут назад она скончалась, — сообщил врач. — А вы кто ей будете?

Вместо ответа Севрук рукой отстранил эскулапа от двери и вошел в палату. В дальнем углу, у окна, он увидел кровать, на которой лежало тело, накрытое одеялом с головой. Судя по всему, это и была Елена Леонидовна Рюмина. В это время дверь открылась, и в палату вошел мужчина, который катил впереди себя тележку. Однако смотреть на то, как безжизненное тело должны были переложить с кровати на другое ложе, Севрук не стал и молча вышел из палаты.

8 июля 1983 года, пятница. Свердловск, квартира Нарезовых

— Деда, давай ты будешь лошадкой, а я красным конником! — обратился к своему дедушке, Петру Кузьмичу Нарезову, его трехлетний внук, названный в его же честь Петей.

— Давай, — с радостью согласился дедушка и, встав на колени, позволил взгромоздится на себя мальчишке, у которого в руках была пластмассовая сабля.

И они поскакали, минуя стулья и круглый стоял, стоявший посредине комнаты. При этом дедушка громко запел:

Мы — красная кавалерия, и про нас Былинники речистые ведут рассказ…

— Деда, а кто такие пылинники? — спросил мальчишка, размахивая саблей.

— Не пылинники, а былинники. Это такие дяденьки, которые сочиняют красивые истории для детей и взрослых.

В это время в комнату вошел мужчина — Кирилл Нарезов, он же отец мальчика.

— Вот видишь, чем мне приходится заниматься в твое отсутствие — быть лошадью, — пожаловался сыну отец. — А ведь это твоя прямая обязанность, катать ребенка на своей спине.

— Ничего, батя, и тебе не зазорно малость побыть лошадью — сына-то мы в твою честь назвали, — ответил мужчина, присев на диван. — К тому же устал я сегодня — работы было невпроворот.

Сняв со своей спины внука и отправив на кухню, где была его мама, Нарезов-старший присел рядом с сыном и спросил:

— И чем же сегодня занималась наша свердловская ЧК?

Сын Петра Кузьмича служил в УКГВ Свердловской области — был начальником отдела.

— Разным занималась, — уклончиво ответил сын.

— Понимаю, секретная информация на то и секретная, чтобы ее даже отцу нельзя было доверять, — разыгрывая обиду, произнес родитель. — Между тем твой родитель не вахлак какой-нибудь безродный, а директор одного из крупнейших на Урале заводов.

— А я начальник отдела, так даже меня в нашей конторе во многие дела не посвящают, — тут же отреагировал на это замечание сын. — Сегодня, например, из Москвы прилетел человек, так встречать его отправили не меня, а Теряева. А он у нас без году неделя работает, зато его начальство ценит.

— Что за человек — проверяющий? — поинтересовался отец.

— Если бы — охотится за эхом войны. Ищет кого-то в наших краях, а кого нам неведомо. Я же говорю, что даже меня в известность об этом не поставили. Значит, информация для сугубо узкого круга лиц. Теряев туда, как видишь, входит.

— А ты чего хотел — он же в органы из горкомовского кресла пересел, — живо отреагировал на эти слова родитель. — То есть, по партийному набору. А кто у нас начальник здешней ЧК? Бывший первый секретарь Кировского райкома партии. А в замах кто у него ходит? Недавний работник обкома ВЛКСМ. Тебе ли со своим свиным рылом соваться в этот калашный ряд?

— Вот и я о том же, батя, — анкеты у нас с тобой на текущий момент не самые подходящие. Во всяком случае, моя — точно.

«Если бы ты знал мою настоящую анкету, у тебя бы волосы на голове встали дыбом», — слушая рассуждения сына, подумал Нарезов-старший. И был абсолютно прав. В годы войны он служил у немцев карателем и руки его были по локоть обагрены кровью невинных советских граждан. И звали его вовсе не Петр Кузьмич Нарезов — на самом деле он был Тарасом Пантелеевичем Лапшиным, уроженцем села Яремово Смоленской области. В начале войны он был призван в ряды Красной Армии, но в первом же бою попал в плен. Дабы избежать отправки в лагерь, согласился сотрудничать с фашистами. Вскоре он был зачислен полицаем в Тихвинский гарнизон, а после отступления немцев из этого города в декабре 1941 года оказался в карательном отряде, действовавшим против партизан в Псковской области. А в конце 1942 года Лапшин попал в 118-й батальон Григория Васюры, который зверствовал на территории Белоруссии. Именно это подразделение в марте 1943 года сожгло деревню Хатынь, где были уничтожены (расстреляны и сожжены заживо) 143 мирных жителя.

В конце войны Лапшину удалось заполучить в свои руки документы на другое имя — он стал Петром Кузьмичом Нарезовым. В то время произвести такой «обмен» не составляло большого труда. Ведь по стране перемещались огромные массы людей, у многих из которых на руках не было вообще никаких документов. И в каком-нибудь лагере для перемещенных лиц достаточно было назвать любое имя и фамилию, чтобы получить временную справку, удостоверяющую личность. А потом на основании этой справки раздобыть гражданский паспорт и другие постоянные документы. Вот Лапшин и назвался Нарезовым — человеком, которого он когда-то лично застрелил в лесу под Ковелем. Этот Нарезов был сиротой и воспитывался в детском доме, что сослужило новому хозяину его имени хорошую службу. Новоявленный Нарезов перебрался на Урал, где и начал новую биографию — с чистого лица. Женился, а поскольку его жена оказалась женщиной бесплодной, они взяли из детдома мальчишку, который стал их сыном. Он в итоге пошел служить в КГБ, а его приемный отец дослужился до должности директора завода в Свердловске. С помощью своих новых связей он, как мог, помогал сыну подниматься по служебной лестнице, однако и его авторитета, видимо, оказалось недостаточно, если сын, став начальником отдела, никак не мог выйти на новый уровень — стать заместителем начальника управления КГБ. Партийная и комсомольская номенклатура двигала наверх свои собственные кадры.

— Этот москвич пособников фашистов приехал здесь искать? — после небольшой паузы спросил отец у сына.

— Я же говорю, что меня в эти секреты не посвятили, — ответил Нарезов-младший. — Знаю только, что интересуют его события военных лет. И в его дела посвящены лишь трое: наш начальник, его заместитель и Теряев. Последний сегодня должен был встретить гостя в аэропорту и отвезти в гостиницу «Большой Урал» — там ему отдельный номер выделили.

«Уж не по мою ли душу прибыл сюда этот московский гость?» — пришла в голову Нарезову-старшему неожиданная мысль.

И от этой догадки у него внутри разом все похолодело.

8 июля 1983 года, пятница. Афганистан, Кабул, стадион Гази

Когда Виктор Звонарев вошел в кабинет Геннадия Красницкого, расположенный в одном из подтрибунных помещений стадиона, тренер сидел за своим столом и что-то читал.

— Только что видел Арьяна Ширвани и эту медсестру — сидят на трибуне и воркуют, как два голубка, — сообщил хозяину кабинета гость, присаживаясь на стул напротив стола.

— Так это же здорово, — отрывая голову от чтения, ответил Красницкий. — Ты вспомни нас молодых. Когда я знал, что на стадионе сидит моя Зойка, то у меня буквально крылья за спиной вырастали — так хотелось забить гол. Причем, не один.

Красницкий не догадывался, что эти воспоминания не могли вызвать прилива радостных чувств у гостя. Ведь Звонарев в те годы тоже был влюблен в эту же девушку и дико завидовал другу, что из них двоих она выбрала именно Геннадия. А тут еще та злосчастная травма, которую Звонарев получил, угодив под машину, и которая навсегда перечеркнула его игровую карьеру. И хотя с тех пор утекло много воды, да и отношения Красницкого с той девушкой, ставшей его первой женой и родившей ему двух детей, привели в итоге к разводу, однако рана на душе Звонарева нет-нет, но продолжала иногда саднить. И чтобы ненароком не выдать теперь своих чувств, он предпочел эту тему дальше не развивать и направил разговор в иное русло.

— Ты чем так увлеченно занимаешься? — спросил Звонарев у приятеля, пристраивая рядом с собой трость, с которой он никогда не расставался.

— Прикидываю в уме состав на первую игру с «Памиром», — ответил Красницкий. — Ведь до начала турнира осталась неделя.

Речь шла о матче, который должен был открыть спортивный праздник — в нем сборной Афганистана предстояло встретиться с душанбинским «Памиром».

— Ты так серьезно подходишь к этому матчу? — удивился Звонарев.

— А как, изволишь, к нему еще подходить? — с еще большим удивлением спросил Красницкий.

— Я полагаю, что твои подопечные победят однозначно, — ответил Звонарев.

— Это почему?

— Потому, что надо учитывать политический момент. «Памир» — это команда из Таджикистана, а твоя команда почти вся состоит из пуштунов, на которых держится главная партия в стране — «Парчам». Неужели ты думаешь, что таджики захотят испортить Бабраку Кармалю и его партии этот праздник?

— Но ты забываешь, что он затеян в знак примирения между двумя этими партиями.

— Вот именно в знак этого таджики вам и уступят. Именно поэтому, кстати, на праздник не захотел приезжать их лидер Набиев.

Рахмон Набиев возглавлял Компартию Таджикистана с апреля прошлого года, сменив на этом посту внезапно скончавшегося Джабара Расулова. Причем оба они были из одного клана — ленинабадского (или худжантского). Таджики составляли в Афганистане почти половину населения и в основном ориентировались на партию «Хальк» — соперницу «Парчам».

— Это ты предполагаешь или знаешь точно? — поинтересовался Красницкий.

— Если я и предполагаю, то все мои предположения основаны на многолетнем опыте — я все-таки вот уже два десятка лет вращаюсь в кругах, близких к верхам, — резонно заметил Звонарев.

— Это верно — ты интриган тот еще, — улыбнулся Красницкий и добавил: — Но даже если ты и прав, то мы будем биться по-настоящему.

— Ради бога, просто имей мои слова в виду.

— Финал тоже расписан заранее? — после небольшой паузы, задал новый вопрос хозяин кабинета.

— По этому поводу мне ничего неизвестно. Однако, исходя из тех же предположений, в полуфинальном противостоянии «Памира» и «Звезды», победит последняя. Ты же помнишь, как они сыграли в мае в первой лиге?

Вопрос был риторический — Красницкий прекрасно знал, что джизакцы тогда победили с разгромным счетом 4:0.

— Так что финал должен получиться интересным, — продолжил свою мысль Звонарев. — Ведь на глазах у Рашидова джизакцы вряд ли посмеют играть против вас в поддавки. Кстати, два последних тура в первой лиге они никак не могут выиграть — только проигрывают. И это тоже хорошо — значит, здесь будут биться насмерть, чтобы, наконец, прервать эту неудачную серию. Согласись, это хорошие стимулы.

Возражений против этого у хозяина кабинета не нашлось, и он вынужден был согласиться. Он всегда был далек от подобного рода интриг и если когда-то в них и участвовал, то исключительно не по своей доброй воле. Чего нельзя было сказать о его друге — прожженном спортивном функционере, имевшем богатый опыт в таких делах. Вот почему, когда речь у них порой заходила об этом, Красницкий предпочитал полагаться на мнение друга, чем спорить с ним.

9 июля 1983 года, суббота. Исламабад, отель «Мариотт»

Войдя в бар отеля, Шарбат Пайман прошла к стойке и присела рядом с молодой особой, которая медленно потягивала через трубочку слабоалкогольный коктейль. Ее стакан был уже осушен больше, чем на половину, поэтому Пайман спросила у девушки:

— Можно тебя угостить очередной порцией коктейля?

Девушка с удивлением уставилась на Пайман, не зная, как реагировать на эту просьбу. Наконец, она ответила:

— Если денег не жалко, тогда угости.

И Шарбат, подозвав бармена, заказала ему две бокала с коктейлем.

— Ты кто — новенькая? — спросила девушка, продолжая тянуть остатки своего коктейля.

— Нет, но хотела бы ей стать, — ответила Пайман, доставая из сумочки пачку дорогих сигарет и кладя ее перед собой на барную стойку.

Всем своим видом и аксессуарами она хотела продемонстрировать собеседнице свой статус — женщины при деньгах. Девушка, к которой она подсела, работала в этом отеле проституткой и должна была знать многих его клиентов, в том числе и итальянца Франческо Розарио, которого вот уже третьи сутки разыскивала Шарбат.

Несмотря на то, что при президенте Зия-уль-Хаке Пакистан взял курс на исламизацию, и проституция в нем преследовалась и сурово наказывалась, однако внешние факторы играли в этом деле большую роль. Пакистан, который помогал Западу вести войну в Афганистане против Советов, негласно нарушал свои же запреты, в том числе и на проституцию. В отелях, где селились иностранцы, «ночные бабочки» чувствовали себя вполне вольготно под крылом не только своих сутенеров, но и полиции. Поэтому, зная обо всем этом, Шарбат Пайман действовала наверняка.

— Как ты думаешь, шансы у меня есть? — спросила Пайман у собеседницы, когда бармен поставил перед ними два бокала с напитком.

— Честно говоря, мало, — беря бокал, ответила девушка. — Меня, кстати, Лейлой зовут — а тебя?

— Зухрой, — соврала Пайман.

— Ты где раньше работала? — продолжала интересоваться девушка.

— В Карачи, но пришлось уехать оттуда — там сутенер жадный, с ним много не заработаешь.

— Здесь не лучше, — усмехнулась Лейла. — Жуткий турок Ахмед, будь он неладен. Да и полиция заставляет делиться.

— Но клиентура здесь хорошая?

— Разная, — уклончиво ответила проститутка.

— Мне в Карачи итальянцы нравились — они щедрые, — свернула разговор в нужное ей русло Пайман.

— Не знаю, мне больше американцы нравятся — там извращенцев меньше. А среди итальянцев они чуть ли не через одного.

— У меня был итальянец по имени Марко — так он больше тянул на английского дэнди, чем на извращенца.

— Значит, тебе повезло. У меня последним клиентом-итальянцем был Франческо Розарио — мерзкий мафиози, для которого женщина хуже животного. Слава богу, что он пару дней назад уехал отсюда.

— На родину? — потягивая коктейль и не поворачивая головы к собеседнице, чтобы не выдать ей своей заинтересованности, спросила Пайман.

— Если бы — мотается по Пакистану ради своих бандитских дел. Не ровен час может снова сюда вернуться.

— Он что, на тебя запал?

— Вот именно — нравятся ему девушки, вроде меня. Кстати, ты бы ему тоже приглянулась — он любит грудастых.

— Ты же говоришь, что шансов у меня устроиться сюда фактически нет, — напомнила девушке ее же собственные слова Пайман.

— Я здесь ничего не решаю — решает здесь Ахмед. Так что подойди к нему, вдруг ты ему понравишься. Только учти, он может и сам тобой попользоваться.

— Как я поняла, тебе было бы лучше, чтобы меня взяли, — перевела взгляд на девушку Пайман. — В таком случае у тебя появился бы шанс скинуть этого гнусного мафиози на меня.

— А ты проницательная, — хитро улыбнулась на эту догадку Лейла. — Хочешь, теперь я угощу тебя коктейлем?

— Ну, угости, если денег не жалко, — ответила Пайман и… тоже улыбнулась.

Ей еще надо было кое-что выведать у этой разговорчивой проститутки.

9 июля 1983 года, суббота. Ташкент, Юнусабад и стадион «Пахтакор»

Усевшись в оперативную «Волгу», Алексей Игнатов и трое его узбекских коллег-сыщиков во главе с Талгатом Агзамовым отправились в ташкентский район Юнусабад, на улицу Мирзаахмедова. Именно там, как удалось установить после однодневных поисков, проживал некто Георгий Сергеевич Заботин. Он был единственным человеком с именем Георгий в Юнусабаде, кто обитал в доме № 6 и в квартире № 12. Теперь требовалось проверить, действительно ли это тот человек, который мог знать Никиту Левко — неуловимого регбиста.

Когда оперативники приехали по нужному адресу, дверь в квартиру им открыла женщина средних лет, представившаяся сестрой Заботина — Ольгой Сергеевной. Кроме нее в квартире больше никого не было.

— А куда подевался ваш брат в субботний день? — спросил Игнатов, едва оперативники вошли в квартиру.

— На «Пахтакор» поехал — сегодня билеты в кассах начали продавать, — ответила женщина.

Игнатов вопросительно взглянул на Агзамова и тот, поняв по взгляду, что от него требуется, ответил:

— Наш «Пахтакор» в среду принимает здесь «Днепр». Игра обещает быть жаркой — обе команды рвутся в лидеры.

Выслушав ответ, Игнатов вновь повернулся к хозяйке и спросил:

— Скажите, Ольга Сергеевна, не бывал ли в вашем доме человек с перебитым носом?

— С челкой на лоб? Был пару раз — он бывший спортсмен, вроде бы, — тут же ответила женщина.

— А в последний раз давно это было? — радостно переглядываясь с Агзамовым, задал новый вопрос Игнатов:

— Чуть меньше месяца назад — где-то в середине июня.

— И как он вам представился?

— Никитой назвался. А вот фамилию сказать не соизволил.

— Ваш брат не с ним ли отправился за билетами? — продолжал пытать хозяйку сыщик.

— Нет, один поехал, но билет собрался покупать и на него — будь он неладен, — тяжело вздохнула женщина. — Сколько раз говорила Жорке, чтобы он перестал общаться с этим типом, но брату разве я указ — он никого не слушает. Один раз уже отсидел, теперь, судя по вашему приходу, снова туда намыливается. Впрочем, может, это и к лучшему — я хоть вздохну посвободнее. А что он натворил — что-то серьезное?

— Пока неизвестно, — уклончиво ответил Игнатов и задал очередной вопрос: — Ваш брат после стадиона сюда обещал вернуться?

— Кто же его знает? — пожала плечами женщина. — Я же говорю, что я ему не указ — он может на несколько дней куда-то исчезнуть и мне об этом ничего не сказать.

Услышав это, Игнатов поблагодарил женщину и, отведя Агзамова в сторону, произнес:

— Давай сделаем так. Оставим двух наших коллег здесь на случай, если тут объявится этот регбист или сам хозяин дома. А сами попытаемся перехватить этого Жорика у касс на стадионе.

Однако, прежде чем это сделать, к женщине обратился уже Агзамов:

— Скажите, Ольга Сергеевна, а фотографии вашего брата у вас здесь нет?

— Вообще-то он не большой любитель сниматься, — сообщила хозяйка. — Впрочем, в секретере есть одна маленькая фотокарточка — он когда-то на паспорт фотографировался.

И женщина принесла искомый снимок. Он, конечно, был не идеальный, но, как говорится, спасибо и на этом.

— И еще один вопрос — в какой одежде он ушел? — вновь обратился к хозяйке Агзамов.

— В темных брюках и белой рубашке с закатанными по локоть рукавами.

Спустя двадцать минут Игнатов и Агзамов уже были на стадионе «Пахтакор», где в эти минуты у касс творилось настоящее столпотворение — страждущие болельщики обступили кассовые окошки в погоне за билетами. Сразу стало понятно, что найти в этой толпе нужного человека, будет делом нелегким. Но другого выхода у сыщиков попросту не было. В итоге они разделились — Игнатов стал «шерстить» толпу с одной стороны, а Агзамов с другой. Так они и двигались сквозь строй людей, хотя было это нелегко — подозревая в них нахалов, которые хотят пробиться к кассам без очереди, люди отказывались их пропускать. И тогда оба сыщика вынуждены были извлечь на свет свои служебные удостоверения, чтобы им не чинили препятствия.

— Вот до чего наша доблестная милиция дошла — пользуется своим служебным положением ради билетов на футбол, — раздался в толпе чей-то возмущенный голос.

В это самое время Георгий Заботин прорвался к одному из окошек и попросил кассиршу продать ему два билета на лучшие места. Женщина, пользуясь обыкновенной школьной линейкой, которую она положила на билеты, аккуратно оторвала два из них и протянула покупателю, взяв с него деньги. После чего Заботин стал выбираться из толпы. В это время он и услышал чей-то возмущенный возглас про милицию. А поскольку стражей порядка Жорик всегда старался обходить стороной, он стал пробираться в противоположную от крика сторону. И так вышло, что он вскоре оказался рядом с Игнатовым. Однако сыщик стоял к нему спиной и поэтому не заметил, как мимо, буквально в метре от него, сквозь толпу к выходу пробирался человек, которого он искал. Так бы они и разминулись, если не случайность. Расталкивая людей локтями, Заботин сильно ударил какого-то молодого парня в бок, из-за чего тот возмутился и ответил тем же, при этом огласив воздух матерным возгласом. Игнатов по инерции повернул голову на шум и увидел человека, лицо которого ему показалось знакомым. А в следующую секунду его как током ударило: он узнал того самого мужчину, что был изображен на фотокарточке. Осознав это, сыщик изменил траекторию своего движения, направив стопы в сторону Жорика. А тот тем временем энергично выбирался из толпы. Спустя несколько секунд он оказался на свободе и бегом припустился в сторону Урды.

— Мужчина, подождите! — крикнул ему Игнатов, все еще выбираясь из давки.

Однако Заботин, услышав этот возглас, вместо того, чтобы остановиться, еще сильнее заработал ногами. Поэтому, когда Игнатов выбрался, наконец, из толпы, от беглеца его уже разделяли несколько десятков метров. И сыщику пришлось сразу пуститься в погоню, не дожидаясь, пока к нему присоединится его коллега. Однако этой гонке суждено было продлиться не долго. Когда беглец выбежал на улицу Алишера Навои, на другой стороне он увидел подъезжающий к остановке автобус. Еще раз оглянувшись назад и увидев, что мужчина, который бежал за ним следом, стремительно приближается к нему, Заботин решился на отчаянный шаг. Он бросился через дорогу к автобусу и, когда достиг середины пути, его на полной скорости сбил большегрузный самосвал, кузов которого был доверху заполнен песком. От этого удара мужчину отбросило на несколько метров вперед и он, упав на асфальт, еще несколько раз перевернулся, прежде чем застыть в нелепой позе к ужасу всех, кто видел это происшествие.

9 июля 1983 года, суббота. Афганистан, Кабул, аэропорт

Капитан военной контрразведки Лев Голубев прилетел в Кабул из Ташкента на утреннем самолете. Вчера вечером он был вызван полковником Олегом Овсянниковым и получил секретное задание вылететь в столицу Афганистана и найти подтверждение тому, что генерал Рашид Дустум готовит к отправке в Советский Союз крупную партию наркотиков. Собрать сведения об этом Голубеву предстояло в кратчайшие сроки — буквально за считанные дни. Поэтому действовал он оперативно. Едва только прилетел, как тут же отправился к заместителю директора аэропорта Ахадзаду Гаюру, который вот уже четыре года был платным информатором военной контрразведки.

Гаюр был у себя в кабинете один, когда к нему пришел Голубев. Плотно закрыв за собой дверь, гость назвал пароль и агентурное имя хозяина кабинета, чем развеял у него всяческие сомнения относительно того, кто к нему пришел.

— На днях из вашего аэропорта должен вылететь в Ташкент самолет с важным грузом, — присаживаясь на стул, сообщил Голубев. — Груз принадлежит Рашиду Дустуму. Вам что-нибудь об этом известно?

— Только то, что дальний ангар, номер пять, вот уже три дня оцеплен людьми Дустума, — ответил Гаюр. — Они, действительно, ждут прибытия какого-то груза. Но что он из себя представляет, мне неизвестно.

— А как сделать так, чтобы это узнать? — задал прямой вопрос Голубев.

— Знать об этом могут лишь те, кто охраняет ангар. Да и то, не всякий из них — только начальники.

— У вас есть возможность выйти на кого-то из них?

— Брат моей жены знает одного из людей Дустума, который может вывести нас на кого-то из тех людей, кто отвечает за охрану ангара. Но это потребует денег — причем, немалых.

— Можете предложить двести тысяч афгани, — назвал гость сумму, которой он располагал. — Надеюсь, этого хватит?

— Думаю, что вполне, — кивнул головой Гаюр, который тут же прикинул, что часть этой суммы он мог бы прикарманить.

Голубев догадался об этом, но виду не подал — главным для него было выполнить задание. А кто и сколько из выделенных на эту операцию средств «откусит» ему было безразлично.

— Тогда я немедленно свяжусь с братом жены и, как только получу ответ, то сразу дам вам знать. Где вас найти?

— Я сам вас найду, — поднимаясь со стула, произнес Голубев и покинул кабинет.

А спустя три часа в небольшой кофейне недалеко от аэропорта капитан встретился с человеком, который нес охрану в пятом ангаре. Звали его Мохаммад, и он с первых же минут разговора, что называется, взял быка за рога — потребовал денег.

— Но я же еще не знаю, какой степени важности информацию вы мне предоставите, — резонно заметил Голубев.

— На этот счет шурави может не беспокоиться — информация ценная, — потягивая из чашки кофе, ответил Мохаммад.

После этого Голубев достал из внутреннего кармана пиджака увесистый конверт и передал его собеседнику, сопроводив этот жест словами:

— Здесь двести тысяч афгани.

Афганец спрятал конверт в складках своей одежды, после чего сообщил:

— Завтра или послезавтра в аэропорт прибудет груз — два десятка мешков с наркотиком. Это опий-сырец из Кундуза, обработанный в первичной стадии и готовый к последующей химической обработке. Самолет с этим грузом должен вылететь в Ташкент, а уже оттуда взять курс в Россию — в Одессу.

— Мне необходимо лично удостовериться в том, что в мешках действительно будут наркотики, — высказал неожиданную просьбу Голубев.

— Это невозможно — ангар тщательно охраняется, — голосом, не терпящим возражений, ответил афганец.

— Тогда я попрошу вас об одной услуге, которая входит в стоимость тех денег, что вы получили. Пометьте эти мешки краской, но так, чтобы это не бросалось явно в глаза. Сделаете?

Афганец ответил не сразу. Допив кофе, он поставил чашку на блюдце и, вытерев губы салфеткой, произнес:

— Сделаю.

9 июля 1983 года, суббота. Ташкент, отделение милиции

Стоя у раскрытого настежь окна в кабинете начальника отделения милиции, Аркадий Габрилянов курил сигарету и объяснял двум своим собеседникам — хозяину кабинета полковнику Хамиду Нигматовичу Мусатову и старшему лейтенанту Пулату Рахимову — то, ради чего он к ним приехал в столь неурочный час.

— Я чувствую, что с моим сыном произошла какая-то темная история, — вещал Габрилянов. — Эта история с найденными деньгами, а теперь вот и эта драка в общежитии — это явно свидетельство того, что он угодил в какую-то передрягу. В какую именно, я сказать не могу, даже в голову ничего путного не приходит. Однако я не хочу, чтобы эта история стала достоянием широкой общественности. Вот почему я хочу попросить вас, чтобы расследование этого дела не вышло за пределы данного кабинета. Вы можете мне это пообещать, Хамид Нигматович?

— Конечно, могу, — ответил полковник и тут же добавил: — Однако это зависит не только от нас.

— Что вы имеете в виду? — перевел взгляд на хозяина кабинета гость.

— Если эта история, как вы сами изволили выразиться, темная и в нее вовлечено большое количество людей, тогда в любом случае утаить ее будет трудно. Тем более, что нам понадобится помощь наших коллег.

— Я бы не хотел, чтобы эта помощь простиралась до верхушки вашего МВД, — предупредил собеседников Габрилянов. — Я ведь мог сразу туда обратиться, но пришел к вам именно потому, что не хочу лишней огласки. Поэтому у меня к вам настоятельная просьба — разберитесь с этим делом малыми силами. Я же со своей стороны постараюсь вам помочь, чем смогу. Если вы пойдете мне навстречу, то я в долгу не останусь. Я могу однозначно вам пообещать, что никаких инспекционных проверок в вашем отделении не будет, и вы без проблем дослужите до пенсии, Хамид Нигматович. А товарищ Рахимов получит очередное звание — капитана милиции.

— Спасибо на добром слове, Аркадий Вазгенович, но это лишнее, — подал голос Рахимов.

— Ничего не лишнее, — твердо заявил Габрилянов. — Все должно иметь свою цену. Так принято у нас, в Закавказье, так происходит и здесь у вас, на Востоке.

Произнеся это, Габрилянов выбросил недокуренную сигарету в окно и, повернувшись лицом к своим собеседникам, произнес:

— Начните распутывать этот клубок с тех злосчастных денег, которые нашел мой сын. Вы же говорите, что их хозяева нашлись?

— Мать той девушки, у которой их украли, сама к нам пришла, — сообщил Рахимов. — А пострадавшая сейчас находится в больнице и пока вряд ли сможет нам помочь — она в коме.

— А что можно сказать про парня, которого зовут Денисом — он участвовал с моим сыном в той драке в общежитии? — продолжал вопрошать Габрилянов.

— Пока трудно сказать, кто это такой — может, случайный знакомый, — пожал плечами Рахимов.

— А если это кто-то из вашего местного контингента? — предположил следователь. — Сын рассказывал, что то злосчастное портмоне он у какого-то вора отобрал, который ту девушку на рынке ограбил.

— Дело в том, что Пулат у нас человек новый — всего лишь год, как его сюда перевели, — внес свое уточнение начальник отделения. — И дела, которыми он у нас занимался, проходили по линии ОБХСС. А по криминальным личностям у нас большой специалист Семен Кухарчук из четвертого отдела. Вы с ним уже здесь встречались и вряд ли захотите подключать его к этому делу.

Услышав эту фамилию, Габрилянов внутренне встрепенулся — он, действительно, был не самого лестного мнения об этом человеке. Однако сейчас, в ситуации, когда речь шла о судьбе его сына, он поймал себя на мысли, что любая помощь могла бы быть кстати. Тем более теперь, когда Кухарчук стал его тайным агентом. Поэтому, после короткого размышления, гость объявил:

— С Кухарчуком я сам поговорю, а вы, товарищ Рахимов, работайте пока самостоятельно.

Когда спустя несколько минут гость удалился, начальник отделения грустно резюмировал:

— Вот ведь как иной раз жизнь поворачивается — был один человек, стал другим. И куда вся спесь подевалась, когда его сын попал в передрягу и ему пришлось обращаться к нам за помощью.

— Это называется: «Не плюй в колодец — пригодится воды напиться», — ответил на это умозаключение начальника Рахимов. — Но в любом случае, найти парня надо. Тем более, как я понял, он совершенно другой человек, чем его отец.

Тем временем Габрилянов, покинув один кабинет, зашел в другой — в тот, где сидел Семен Кухарчук. Увидев, кто к нему пожаловал, милиционер побледнел, однако быстро взял себя в руки и, вскочив с места, выпалил:

— Что случилось, Аркадий Вазгенович?

— Ты информацию по отделению собираешь, которую я у тебя просил? — присаживаясь на стул, спросил следователь.

— Только этим и занимаюсь, помимо работы и могу хоть сейчас вам ее доложить. Только я не думал, что ради этого мы будем встречаться в моем кабинете — здесь же все вокруг просматривается.

— А я не за этим к тебе пришел, — грубо оборвал милиционера гость. — Эту информацию, которую для меня приготовил, ты пока при себе держи — она еще понадобится. Я же хочу спросить тебя о другом. Среди местных криминальных личностей фигурирует человек по имени Денис?

Услышав этот вопрос, Кухарчук на какое-то время ушел в себя, после чего ответил:

— Есть один парень — вор-карманник. Зовут его Денис, а фамилия Желудьков. У него и прозвище соответствующее — Желудь. Но зачем он вам понадобился?

— Где он проживает? — не отвечая на вопрос, спросил Габрилянов.

— На улице Фароби, недалеко от Чигатайского кладбища.

— Сможешь меня сейчас к нему отвезти?

— Без проблем, благо я сегодня на машине приехал.

— У меня служебная «Волга» под вашими окнами стоит — так что собирайся.

И Габрилянов первым поднялся со своего места, готовый немедленно отправиться в путь.

9 июля 1983 года, суббота. Свердловск, ресторан гостиницы «Большой Урал»

Вот уже больше суток Богдан Севрук находился в Свердловске в служебной командировке. После того, как внезапно скончалась женщина, которая в годы войны работала в том родильном доме, где родила сына Светлана Авдеева, она же Бородина, оставался еще один шанс напасть на этот след. В местном КГБ была информация, что где-то в Свердловской области проживает еще одна женщина, работавшая в том же родильном доме в первой половине сороковых годов. Однако для ее поисков было необходимо какое-то время. Поэтому Севрук решил продлить командировку. Он продолжал снимать номер в гостинице «Большой Урал», а питался в ресторане на первом этаже. Вот и теперь он спустился из номера вниз, чтобы отобедать. Заняв столик в самом углу помещения, Севрук сделал заказ и закурил. В это время на небольшой эстраде играл оркестр и немолодая певица вполне себе сносно исполняла попурри из популярных песен звезд итальянской эстрады, ставших очень модными в СССР в последнее время. Севрук, дымя сигаретой, невольно заслушался этими мелодиями и не заметил, как к нему за столик присел пожилой мужчина в ладно скроенном двубортном костюме.

— Извините, у вас не занято? — поинтересовался незнакомец, отрывая Севрука от его занятия.

— Вроде мест вокруг достаточно, — резонно заметил следователь.

И в самом деле, в эти часы ресторан был лишь наполовину заполнен посетителями.

— Сразу видно приезжего, — посетовал незнакомец, продолжая сидеть на своем месте. — А у нас люди любят посидеть в компании, поговорить за жизнь и узнать, что нового происходят за пределами Уральского хребта. Впрочем, если я вам мешаю, то могу уйти.

— Да ладно уж, сидите, — сменив гнев на милость, произнес Севрук. — Меня зовут Богдан Ефимович. А вас?

— Петр Кузьмич Нарезов — я директор местного инструментального завода, — представился мужчина.

— Что же вы не обедаете в своей столовой — или там плохо кормят? — удивился Севрук.

— Кормят у нас прилично, но вот таких котлет по-киевски, как здесь, нигде в нашем городе больше не подают, — признался Нарезов. — Да что там в Свердловске — во всей области таких нет. Вот я и захожу иногда сюда, чтобы себя побаловать. Вы, кстати, их заказали?

— Нет, я попросил борщ и рыбное филе.

— Тогда это сделаю за вас я, — произнес Нарезов и, подозвав официанта, сделал ему заказ.

После чего он вновь обратился к своему соседу по столу:

— Эти котлеты готовит повар Николай Акимович Сидоренко, который девять лет работал в киевском ресторане «Кукушка», что на Аскольдовой могиле. Богемное место, скажу я вам. Не бывали там?

— Нет, в Киеве я люблю ресторан «Закарпатская троянда» на Красноармейской, бывшей Большой Васильковской — там прекрасный винный погреб с закарпатскими винами.

— Не спорю — тоже отменное заведение, — согласился Нарезов. — Но там нет тех деликатесов, которые есть в «Кукушке» — например, заяц под сметаной или те же котлеты по-киевски «от Сидоренко». Впрочем, последних теперь там тоже нет, поскольку их автор перебрался сюда. Я, кстати, много раз пытался уговорить его перейти к нам в заводскую столовую, каких только денег не предлагал, но Николай Акимович держится стоически — каждый раз отказывается. Дело в том, что директором гостиницы работает его старинный приятель, которого он не хочет обидеть.

В это время официант принес на подносе первые порции их заказа и, расставив тарелки на столе, удалился. Принес он и небольшой графинчик с водкой, за который первым делом и взялся Нарезов.

— Извините, но мне нельзя, — сразу отказался от горячительного Севрук.

— Болеете или работа не позволяет?

— Работа, — честно признался следователь.

— А если всего лишь пять грамм исключительно за знакомство? — продолжал настаивать Нарезов.

Севрук выдержал небольшую паузу, после чего махнул рукой:

— Ладно, за знакомство и для аппетита по пять грамм можно.

И они, чокнувшись рюмками, выпили и тут же закусили.

— Действительно, вкусно, — произнес Севрук, попробовав котлету по-киевски.

— А я что говорю — под такую закуску и десять грамм водки будет не дурственно, — ответил Нарезов и тут же снова взялся за графин, чтобы снова наполнить опустевшие рюмки.

Спустя полчаса они уже хорошо «набрались», и Нарезов решил ненавязчиво выведать у собеседника о причинах его появления в этих краях. Причем начал он издалека, воспользовавшись тем, что певица на ресторанной эстраде запела знаменитую «Катюшу».

— С войны люблю эту песню — аж слезы наворачиваются на глаза, когда ее слышу, — признался Нарезов. — У меня на фронте был друг — Славка Леонтьев. Гармонист — от бога. Он эту «Катюшу» так выводил на своей трехрядке, что дух захватывало. Его осколком от снаряда убило — прямое попадание в голову. Так его гармошка и осиротела — никто больше к ней прикоснуться не посмел.

— Мне, когда война началась, всего пять лет было, — подхватил эту тему Севрук. — Но я хорошо помню и «Катюшу», которую я в госпиталях перед ранеными пел, и другие детали того времени. Война нас всех до сих пор не отпускает.

— Это вы верно заметили, — согласно кивнул головой Нарезов. — Я вот на днях заметку в газете читал — про суд над бывшими карателями. Представляете, почти сорок лет эти нелюди жили среди нас и только теперь им воздали по заслугам. Значит, есть в этом мире высшая справедливость.

— А куда без нее, Петр Кузьмич — конечно, есть, — охотно согласился с собеседником Севрук. — Мы их всех на чистую воду выведем и к стенке поставим за то, что они в годы войны творили. Это я вам клятвенно обещаю — никто не уйдет от нашего праведного суда.

— Вы так это говорите, Богдан, будто сами их к стенке и поставите, — подцепив вилкой малосольный огурец с тарелки, произнес Нарезов.

— Сам не сам, но к делам военной поры я тоже отношение имею, — сообщил Севрук новость, которую его собеседник давно хотел от него услышать.

— Неужели этих самых гадов ищете? — напрягся Нарезов.

— Петр Кузьмич, мы с вами, конечно, оба коммунисты, но есть такая служебная информация, которую я никому не могу разглашать, — внезапно свернул тему Севрук и обратил свой взор на эстраду.

Он хоть и выпил изрядное количество водки, однако был из той породы людей, которые даже в таком состоянии продолжали себя контролировать. И Нарезов это понял — в людях он разбирался прекрасно. И продолжать разговор в этом направлении не рискнул, чтобы ненароком не навлечь на себя подозрение в своем особом пристрастии к этой теме. Но главное он все-таки узнал — этого человека действительно привела в их края надобность разобраться в делах далеких военных лет.

9 июля 1983 года, суббота. Ташкент, улица Фароби

Сидя за рулем служебной «Волги», Аркадий Габрилянов смотрел на дорогу и одновременно вел разговор с Семеном Кухарчуком, который восседал справа от него и указывал путь, поскольку давно жил в Ташкенте. Последнее обстоятельство и стало поводом к разговору, который завел Габрилянов.

— Вот ты уже семнадцать лет живешь в Узбекистане, а знаешь, кто такой был Аль-Фароби, именем которого названа улица? — поинтересовался следователь.

— Ученый какой-то, — небрежно ответил Кухарчук.

— Какой-то, — не скрывая сарказма, передразнил собеседника Габрилянов. — Это один из умнейших людей Древнего Востока. Он написал трактат о добродетельном городе, где все жители должны быть счастливы, помогая друг другу. Таким образом, эти люди образуют добродетельный народ. А добродетельным городам Фароби противопоставлял невежественные города, где правители и горожане не имеют представления об истинном счастье и не стремятся к нему, поскольку главным для них является тяга к телесному здоровью, наслаждениям и богатству. Ты бы в каком городе хотел жить, Кухарчук?

— В том, который невежественный, — честно признался милиционер.

— Я так и подумал, — без тени удивления в голосе произнес Габрилянов. — Чем же тебе добродетельный город не угодил?

— Скучно в нем и неправильно. В этом городе люди говорят одно, думают другое, а делают третье. Хотя цель у всех людей одна — сытно жрать и сладко спать, причем лучше не одному, а в обнимку с кем-то. Разве я не прав?

И Кухарчук перевел взгляд на собеседника, ища у него поддержки.

— В чем-то, конечно, прав, — согласился с милиционером следователь. — Но ты сильно не переживай — скоро ты будешь жить не только в таком невежественном городе, но и в стране. Судя по тому, что я вижу, все к этому и идет.

— Вашими бы устами… — усмехнулся Кухарчук, и по его голосу было непонятно, поверил он своему собеседнику или сделал вид, что поверил.

Так, за разговорами, они доехали до нужного адреса. Дом, в котором жил Денис Желудьков, представлял из себя девятиэтажное блочное строение, в котором было пять подъездов. Денис жил в третьем, на втором этаже. Припарковав автомобиль возле подъезда, Габрилянов и Кухарчук поднялись на нужный этаж и нажали на кнопку звонка на двери, обитой дерматином. И практически сразу услышали привычное «Кто там?», произнесенное женщиной.

— Нам нужен Денис Желудьков, — ответил на прозвучавший вопрос Габрилянов.

В двери щелкнул замок, и на пороге появилась хозяйка квартиры — пожилая женщина в застиранном халате.

— Его нет дома, — сообщила хозяйка, внимательно вглядываясь в гостей, один из которых был в милицейской форме.

— А когда он будет? — продолжал вопрошать Габрилянов.

— Леший его знает — сегодня ведь суббота, — развела руками женщина.

— Вы ему кто будете? — вступил в разговор Кухарчук.

— Тетка. А в чем, собственно, дело — он что-то натворил, если к нему милиция пожаловала?

— А то вы не знаете, чем ваш племянник занимается? — удивился страж порядка.

— Как не знаю — он на почте работает, газеты по утрам разносит.

— А в свободное время по чужим карманам деньги тырит, — внес свое дополнение Кухарчук и спросил: — Нам можно пройти в квартиру?

Хозяйка посторонилась, и гости прошли внутрь, направившись прямиком в гостиную. Рядом была еще одна комната, которая, судя по всему, принадлежала Денису — на стенах висели плакаты с изображением западных звезд эстрады и большая групповая фотография футбольной команды «Пахтакор», погибшей в августе 1979 года в авиакатастрофе.

— Как вас величать? — обратился к хозяйке Габрилянов.

— Виктория Павловна.

— Очень приятно, а меня зовут Аркадий Вазгенович, я следователь. Ответьте нам, Виктория Павловна, что делал ваш племянник вечером седьмого июля?

— Как что — дома сидел, — после небольшой паузы ответила женщина.

— И чем он занимался, если не секрет?

— Мы с ним кино по телевизору смотрели.

— Какое кино?

— Я названия не помню — не запоминаю я их.

— Но про что кино было — про войну или, может быть, про любовь?

— Про войну я не люблю — про любовь смотрели. Там действие в деревне происходило.

— Фильм часом не «Мужчины седеют рано» называется? — спросил Кухарчук и уточнил: — Я его тоже в тот вечер смотрел — молдавского производства.

— Верно, молдавское, — тут же подтвердила эти слова хозяйка. — Там главную роль играет актер, который в «Цыгане» снимался.

— И ваш племянник такое кино любит? — удивился Габрилянов.

По тому, как стушевалась женщина, было понятно, что она явно старается выгородить своего непутевого родственника. И Габрилянов это сразу понял и, будучи опытным следователем из категории «колунов», тут же перешел в наступление, пользуясь тем, что женщина была совершенно несведуща в процессуальных нормах:

— Виктория Павловна, своим выгораживанием племянника вы только усугубляете ситуацию. Говоря нам неправду, вы подставляете не только его, но и себя — ведь отвечать за ложь придется именно вам. А это чревато уголовным наказанием. Вы что, хотите в тюрьму?

По тому, как вздрогнула женщина, Габрилянов понял, что попал в самую точку и поэтому продолжил натиск:

— Или вы сейчас скажете нам, где был ваш племянник в указанное время, или мы вас арестуем и увезем с собой. Будете говорить?

— Не было его дома, — практически сходу ответила женщина. — Где был, не знаю, но пришел домой только на следующий день.

— Один пришел или с парнем?

— Каким парнем?

— На армянина похожим.

— Нет, один — вечером это было, я как раз с работы вернулась.

— Нормальный ваш племянник пришел или, может быть, побитый?

— Рукав на рубашке был порван — я зашила. Сказал, что на улице упал.

— Спасибо, в таком случае мы его здесь подождем, — подытожил допрос Габрилянов и уселся на диван.

А Кухарчук подошел к окну, выходившему во двор со стороны подъезда. И не успел он это сделать, как его взгляд увидел того, ради кого они сюда и пришли. Денис Желудьков шел по асфальтовой дорожке, направляясь к своему подъезду. Однако, заметив, припаркованную «Волгу», которую до этого он никогда здесь не видел, Денис остановился и поднял глаза на окна своей квартиры. И тут же встретился взглядом с Кухарчуком, которого он прекрасно знал. И в следующую секунду парень резко развернулся и бросился бежать прочь от собственного дома.

— Вот, гаденыш! — выругался страж порядка, и бросился вон из квартиры в попытке догнать беглеца.

Когда милиционер выбежал из подъезда, Денис уже успел добежать до первого поворота и свернул за угол. Кухарчук бросился следом. Бежать ему было трудно, поскольку за годы кабинетной работы он успел растерять те навыки, которые имел в молодости, когда занимал первые места среди коллег в соревнованиях по легкой атлетике. А человек, который от него сейчас убегал, был молод и хорошо физически развит. Ведь работа карманного вора предполагала у него наличие не только тренированных рук, но и ног, которые частенько помогали ему избавиться от погони. В этот раз именно такая ситуация и возникла. И единственное, что могло помочь Кухарчуку, это помощь со стороны — например, прохожих, которые шли по улице навстречу.

— Держите преступника! — громко закричал на всю улицу Кухарчук, указывая рукой на убегающего Дениса.

А поскольку к гражданам обращался не кто-нибудь, а милиционер, нашлись люди, которые вняли этому призыву. С противоположной стороны улицы наперерез к убегающему бросился мужчина, который в длинном прыжке настиг парня и, схватив его за туловище, повалил на землю. «Надо же, неужели Фароби был прав, когда писал о добродетельном городе и его жителях?» — мелькнула в голове у милиционера неожиданная мысль, навеянная недавним разговором в автомобиле. Милиционер прибавил ходу и уже почти достиг того места, где лежал, барахтающийся на земле беглец. Но когда Кухарчуку оставалось пробежать всего лишь несколько метров до Дениса, тот сумел изловчиться и так ударил мужчину, который повалил его на землю, локтем в лицо, что тот схватился за глаз и закричал от сильной боли. А парень вскочил на ноги и, перебежав через палисадник, в два приема перелез через забор, и был таков. «Вот тебе и Фароби с его добродетельным городом!» — с досадой подумал Кухарчук и, не обращая внимания на мужчину, который пытался ему помочь, а теперь корчился на земле от боли, зашагал в обратном направлении — туда, где его дожидался Габрилянов.

9 июля 1983 года, суббота. Афганистан, Пули-Хумри

Вот уже второй день Азиз находился в Пули-Хумри, однако назвать свою миссию до конца удачной пока еще не мог. За это время он сумел установить место проживания младшего брата курбаши Хаятулло, но теперь предстояло выяснить, действительно ли там находятся люди, которые интересовали Азиза — сестра Арьяна Ширвани Ариана и сопровождавший ее советский солдат, который теперь пребывал в статусе пленника Хаятулло. Чтобы выяснить это, Азиз вышел за пределы города и стал подниматься в горы, которые возвышались на восточной стороне. Именно оттуда были прекрасно видны городские окраины, на одной из которых раскинулись владения брата курбаши. Спустя примерно полчаса непрерывного подъема вверх Азиз, наконец, достиг нужной точки. Здесь он удобно расположился в небольшой расщелине и достал из-за пазухи мощный армейский бинокль «Nikon» с 50-кратным увеличением. И, прильнув к его окулярам, стал искать нужный дом. На это понадобилось некоторое время, поскольку постройки на этой окраине города лепились близко друг к другу и найти нужный дом было непросто. Но благодаря тому, что у Азиза был прекрасный глазомер и феноменальная зрительная память, он все-таки отыскал то, что искал. И стал внимательно изучать то, что происходило во дворе. Он увидел молодую женщину, которая подметала веником двор. А чуть поодаль, у глинобитной пристройки, сидел на земле, скрестив ноги по-турецки, мужчина, в руках у которого был автомат Калашникова. Как догадался Азиз, это мог быть охранник, стерегущий важного пленника, находившегося в это время в пристройке. Что происходило в самом доме, который представлял из себя несколько одноэтажных построек, было не видно. Однако спустя несколько минут из одного из этих помещений во двор вышла девочка, в которой Азиз без труда узнал ту, которую он искал — Ариану Ширвани. В руках у нее было пластмассовое ведро, с которым она прошла к колодцу-качалке. Накачав воды, она направилась в пристройку для скота — видимо, чтобы напоить животных. Охранник, который сидел на земле, внимательно следил за девочкой до тех пор, пока она не сделала свое дело и снова не скрылась в доме.

Внезапно охранник встрепенулся, повернув голову к металлическим воротам. Видимо, в них кто-то постучал. Одновременно с этим из дома вышел еще один мужчина с автоматом, который подошел к воротам. По его шевелящимся губам было понятно, что он разговаривает с кем-то, кто стоял по ту сторону ворот. Наконец, охранник открыл узкую дверцу в воротах и впустил во двор двух людей — мужчину и мальчика лет десяти. В мужчине Азиз без труда узнал младшего брата курбаши — Парвиза, который работал на цементном заводе. А вот мальчишку наблюдатель видел впервые. Вместе с охранником и братом юный гость проследовал в дом. В это время внутри у Азиза шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие, но что именно оно могло означать, он понять не мог.

Между тем мальчиком был тот самый невольный свидетель, который наблюдал за убийством старика на базаре. Звали мальчишку Юсуф. Целые сутки он размышлял над тем, что ему делать с его информацией — пойти к законным властям, сохранить ее в тайне или поделиться с младшим братом курбаши, который мог ему за это хорошо заплатить. В итоге мальчишка, с пяти лет промышлявший на базаре мелким воровством, выбрал третий вариант, который сулил ему неплохой навар. И он не ошибся. Когда он выложил перед Хаятулло историю, которая произошла на его глазах, курбаши, сидевший с пиалой чая в руках весь напрягся.

— Как выглядел тот человек, что задушил старика? — спросил он у мальчика.

— Молодой мужчина с небольшой бородой.

— Мусульманин?

— Нет, он похож на шурави, только в нашей одежде, — сообщил мальчишка.

В описанном человеке Хаятулло без труда опознал того самого главаря, который вел с ним переговоры по поводу выкупа за девочку. Теперь выяснялось, что он не оставил своих планов и добрался до курбаши даже здесь — в Пули-Хумри.

— Ты настоящий правоверный мусульманин, сынок, — обратился к мальчишке Хаятулло. — За твое усердие я щедро награжу тебя. Но только ты должен пообещать мне, что ни одно слово, сказанное нами здесь, не станет достоянием чужих ушей. Поклянись именем Аллаха.

И мальчик упал на колени и, коснувшись лбом земли, произнес слова молитвы. После чего сложил ладони и склонился в низком поклоне. Хаятулло достал из-под курпачи несколько денежных купюр и отдал их мальчишке.

— Если кто-то тебя обидит, смело обращайся к моему брату, — произнес на прощание курбаши и приказал охраннику проводить юного гостя до ворот.

И когда курбаши остался в помещении один, он допил свой чай и стал обдумывать план, который помог бы ему обмануть этого хитрого шурави, сменившего веру.

9 июля 1983 года, суббота. Ташкент, улица Степана Белоножко

Первое, что спросил Пулат Рахимов у матери Тамиллы, когда он пришел к ней домой, было здоровье ее дочери.

— Все по-прежнему — она без сознания, — ответила женщина, впуская милиционера к себе в квартиру.

Судя по выражению ее лица, она совсем не была удивлена этому неожиданному визиту. Видимо, события последних дней настолько вымотали ей нервы, что все реакции женщины притупились.

Пройдя на просторную кухню, где хозяйка тут же поставила на плиту чайник, гость присел за стол и задал очередной вопрос:

— Скажите, Халима Саидовна, а Баграта с тех пор, как мы с вами были в больнице, вы больше не видели?

— Нет, а почему вы об этом спрашиваете? — присаживаясь напротив, спросила женщина.

— Дело в том, что парень угодил в какую-то историю — у него в комнате в общежитии случилась драка. После этого Баграт пропал.

— Постойте, а ведь я вам соврала, — внезапно встрепенулась женщина. — Я видела его еще один раз — возле здания КГБ.

— Когда это было?

— Сегодня у нас суббота, значит, это было в четверг.

— А время встречи не помните?

— Почему не помню — около двух часов дня. Ну, да — на час у меня была назначена беседа со следователем, а потом, когда я вышла из здания, я и встретила Баграта.

— А по какому поводу вас вызывали в КГБ — это как-то связано с теми деньгами? — предположил Рахимов.

Женщина ответила не сразу. Сначала она встала из-за стола и вернулась к плите, где закипал чайник. И только потом, не поворачивая к гостю лица, сообщила:

— Моего мужа и отца Тамиллы арестовали в прошлом месяце и до сих пор держат в изоляторе. Он ни в чем не виноват — просто кому-то приглянулась ценная коллекция японских скульптур, которая досталась ему от его друга. Но муж отказывается ее отдавать.

— А вы заявляли об этом в прокуратуру? — спросил Рахимов.

— Нет, потому что это бесполезно. Во-первых, это невозможно доказать, поскольку мужа намеренно обвиняют во взяточничестве, а во-вторых — его арестовали следователи из Москвы.

— Габрилянов?

— Нет, его заместитель — Алексей Жаров.

— Но Габрилянов об этом знает?

— Наверное, если они одна компания. Ведь всем понятно, ради чего они сюда приехали — ради большой политики. А то, что среди арестованных оказались невиновные, это никого не интересует. Как говорится, паны дерутся, а у холопов чубы трещат.

— Исходя из ваших слов, я предполагаю, что те деньги, которые были у вашей дочери, предназначались следователю? — догадался Рахимов.

Женщина молча кивнула головой, все так же стоя спиной к гостю.

— Вы их передали?

— Да.

— И потом встретили Баграта? Вы ему об этом рассказали?

— Я была в таком состоянии, что мне уже было все равно — кому рассказывать и что.

— А вы знаете, что Баграт — сын Габрилянова?

Услышав это, женщина обернулась и с ужасом посмотрела на гостя.

— Да, это факт, Халима Саидовна, и парень пропал именно после разговора с вами — поздним вечером того же дня.

— Вы думаете, он погиб?

— Пока я знаю только одно — в его комнате была драка, после которой он сбежал с каким-то молодым человеком. И они до сих пор где-то скрываются. И я предполагаю, что вся эта история связана с вашей — возможно, с теми деньгами, что вы передали следователю.

— Но как это можно объяснить, если Баграт — сын самого Габрилянова? Здесь что-то не вяжется.

— Не спорю, история темная, впрочем, как и все то, что происходит в Узбекистане с тех пор, как сюда приехали московские. Но у меня к вам большая просьба — если Баграт вдруг выйдет с вами на связь, скажите ему, чтобы он немедленно связался со мной. Я вам оставлю свои телефоны — служебный и домашний.

— А почему вы думаете, что он может снова выйти именно на меня? — удивилась женщина.

— Потому что ему не безразлична ваша дочь.

Сказав это, Рахимов достал из кармана рубашки записную книжку и, вырвав из нее листок, написал свои телефоны. Положив записку на стол, милиционер поднялся и сообщил:

— Извините, но выпить с вами чаю мне не удастся — времени на это у меня нет.

10 июля 1983 года, воскресенье. Исламабад, отель «Мариотт»

Когда Шарбат Пайман вошла в зал ресторана, она сразу заметила в дальнем углу столик, за которым сидел тот, кого она искала. Это был сутенер местных проституток Ахмед Бесоглу. Он жадно поедал спагетти, накручивая их на вилку, при этом запивая трапезу красным вином. Достав из сумочки сигарету, Пайман закурила и в таком виде направилась к сутенеру.

— Извините за беспокойство — можно с вами поговорить? — обратилась женщина к турку, который доел спагетти и сидел на стуле, откинувшись на его спинку.

— А ты кто такая? — с недоверием глядя на женщину, спросил турок.

— Может, вы сначала предложите даме присесть? — сопровождая свой вопрос улыбкой, обратилась к собеседнику Пайман.

Турок небрежно взмахнул рукой, указывая на пустующий стул. Присев на него, женщина положила на стул сумочку и, выпустив дым изо рта в сторону, продолжила:

— Меня зовут Зухра, я хотела бы у вас работать.

— А что ты умеешь делать? — поинтересовался турок.

— Все, что должна делать женщина, которая вот уже несколько лет ублажает мужчин, — все так же очаровательно улыбаясь, ответила Пайман.

— И ты не боишься шариатского суда? — продолжал вопрошать сутенер.

— Я боюсь лишь одного суда, — и женщина воздела очи вверх, после чего продолжила: — А с остальными судами всегда можно договориться. Как и с полицией.

Судя по лицу турка, было видно, что ему этот ответ понравился. И он продолжил свой допрос:

— Где ты работала до этого?

— В Карачи.

— У кого?

— У Фазыла.

Пайман назвала имя известного местного сутенера, однако сделала это с умыслом. Если бы ее собеседник захотел проверить эту информацию, его бы постигла неудача — месяц назад Фазыл погиб в автокатастрофе, пребывая в наркотическом угаре.

— Сколько ты получала у него?

— Пятьдесят долларов с клиента, Фазылу доставалось двадцать процентов.

— И сколько клиентов в день ты обслуживала? — продолжал интересоваться турок.

— Пять-шесть.

Услышав эти цифры, турок понимающе кивнул головой — такая самоотдача его устраивала. Однако соглашаться он не спешил и продолжил свой допрос:

— Если ты будешь работать на меня, тебе придется отдавать мне двадцать пять процентов. Согласна?

Прежде, чем ответить, Пайман сделала очередную затяжку, после чего, стряхнув пепел в пепельницу, ответила:

— Договорились.

— Но это еще не все, — сказав это, турок подался всем телом вперед и продолжил: — Иногда тебе придется обслуживать и меня. Готова?

— За те же пятьдесят долларов? — глядя в глаза сутенеру, спросила Пайман.

Услышав этот вопрос, турок… громко рассмеялся. Причем смех у него был некрасивый — утробный, похожий на птичий клекот.

— Твое чувство юмора мне нравится, — вволю насмеявшись, произнес сутенер. — Однако обслуживать меня тебе придется бесплатно. Причем в первый раз ты это сделаешь прямо сейчас — я люблю расслабляться после сытного обеда. Согласна?

— Вообще-то вы не в моем вкусе, но если надо… — гася сигарету о пепельницу и берясь за сумочку, произнесла Пайман.

— А кто в твоем вкусе? — насторожился турок.

— Европейцы, но особенно я люблю итальянцев.

Едва женщина это произнесла, как сутенер, который уже было вставал со своего места, тут же снова опустился на стул.

— Чем же они тебя берут? — поинтересовался турок.

— Ничем, просто моим первым мужчиной был именно итальянец — его звали Джованни, — соврала Пайман.

Турок какое-то время сидел молча, погрузившись в свои мысли. Он внезапно вспомнил про своего компаньона — итальянца Франческо Розарио, которому нравились именно такие женщины — восточного типа, с большой грудью. И если бы он преподнес ему в качестве подарка эту путану, у которой помимо ее роскошной груди есть еще и отменное чувство юмора, то итальянец обязательно бы его за это отблагодарил. Однако в таком случае турку предстояло наступить на горло собственной песне — отказаться от своих притязаний на эту красотку. «Но чего не сделаешь ради хорошего бизнеса», — подумал турок и вновь обратился к собеседнице:

— Если ты любишь итальянцев, то у меня есть на примете один очень выгодный клиент. Его зовут Франческо Розарио — он мой хороший приятель и компаньон. Он скоро вернется, и если ты ему понравишься, то я сделаю тебе роскошный подарок — денег с тебя за него брать не буду. И спать со мной ты тоже не будешь. Согласна?

— Вполне, — кивнула головой женщина и снова одарила своего собеседника лучезарной улыбкой.

Еще бы ей было не улыбаться — ведь все шло так, как она и задумывала.

10 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, улицы города

В неприметной беседке недалеко от старинной мечети XVIII века рядом с Чиланзарской улицей Семен Кухарчук вот уже десять минут ждал своего информатора — Леонида Квашнина, больше известного как Ленька Квашня. Еще вчера вечером они договорились об этой встрече, но в голосе Леньки не было уверенности, хотя Кухарчуку он был обязан свободой — тот когда-то «отмазал» его от тюрьмы, правда, взамен сделав своим информатором. И вот минуло уже десять минут, как истекло назначенное время, а Ленька так и не появился. Мысленно выругавшись по адресу столь непунктуального агента, Кухарчук закурил очередную сигарету и в этот самый миг кто-то толкнул его в бок и он услышал:

— Гражданин начальник, сигареткой не угостите?

Милиционер обернулся и увидел рядом с собой ухмыляющееся лицо Квашни.

— Я тебя сейчас тумаком хорошим угощу, а не сигаретой, — процедил сквозь зубы Кухарчук, но пачку сигарет все-таки достал.

Этот разговор для него был слишком важен, чтобы дорожить ради него какой-то сигаретой.

— Поскольку ты украл у меня лишние десять минут, отвечать будешь коротко и без своих привычных шуточек-прибауточек, — предупредил собеседника милиционер, после того как Ленька сделал первую затяжку.

— Дениса Желудькова давно видел?

— Желудя? Вчера в бильярдной.

— Одного или с кем-то?

— С одним молодым армянином. Ох, и мастак же этот парень в бильярд играть — самого Киксу обыграл!

— Что ты мелешь — Киксу не зря столько лет зовут непобедимым, — усомнился в правдивости услышанного Кухарчук.

— Мамой клянусь! Если бы я сам это своими глазами не видел, то никогда бы не поверил. Армянин и в самом деле хорош!

— Как он выглядит?

— Среднего роста, красивый.

— В джинсах и белой рубашке?

— Точно. Так вы его знаете?

— Здесь я вопросы задаю, а не ты, — выпуская струю дыма в лицо Леньки, произнес милиционер. — Куда они потом пошли?

— А я почем знаю? — пожал плечами Ленька.

— Они вдвоем ушли или с кем-то?

— Пришли вдвоем, а ушли с Арсеном Погосовым.

— Это который? — напрягся Кухарчук.

— Сын Вардана Ашотовича Погосова из «Ташгорпроекта».

— С улицы Рахимбабаева?

— Ну, да, у Большой кольцевой.

— Хорошо, свободен.

Сказано это было таким тоном, что Ленька, который хотел было попросить у милиционера еще одну сигарету, остерегся этого делать и спешно засеменил в сторону Чиланзарской. А Кухарчук, выбросив недокуренную сигарету в кусты, отправился в противоположную сторону — туда, где он оставил свои «Жигули» третьей модели.

Спустя несколько минут он уже был на улице Рахимбабаева у дома, в котором проживал архитектор Вардан Погосов. Причем сам он жил в первом подъезде, а его сын Арсен в третьем. Именно туда и направился Кухарчук, оставив автомобиль на стоянке у подъезда. Поднявшись на второй этаж и подойдя к нужной двери, он прислушался — в квартире было тихо. И милиционер надавил на кнопку звонка. Однако никакой реакции в ответ не последовало — дверь гостю никто не открыл. Кухарчук нажал на звонок еще раз, причем на этот раз держал палец значительно дольше. Однако результат был все тот же — ему никто не открыл. Милиционер отошел от двери и стал думать, как ему быть дальше — уходить или остаться, чтобы дождаться хозяина.

В это время внутри квартиры находился Баграт Габрилянов. Он лежал на диване и листал журнал «Архитектура и строительство Узбекистана», когда в дверь позвонили. Судя по всему, это был чужак, поскольку у хозяина квартиры был ключ, а Денис, в случае прихода, должен был использовать звонок-пароль — три коротких звонка и один длинный. Встав с дивана, Баграт на цыпочках подошел к двери и осторожно прильнул к глазку. И обомлел — на лестничной площадке стоял ненавистный ему милиционер Семен Кухарчук. И, судя по тому, как он себя вел, уходить отсюда в ближайшее время он не собирался — на это ясно указывала сигарета у него во рту.

Вернувшись в комнату, Баграт надел ботинки и вышел в соседнюю комнату, балкон которой выходил во двор. Осторожно перекинув ноги через перила, юноша повис на руках и, провисев так какое-то время, затем разжал пальцы и упал на землю. Благо расстояние было небольшим, и падение прошло благополучно. Отряхнувшись, Баграт бросился бежать в сторону Большой кольцевой дороги. Там он быстро поймал попутную машину и попросил подбросить его на улицу Фароби, где жил Денис. Однако дома он застал не друга, а его тетю. Которая, едва открыв ему дверь и, узнав, кого он ищет, сообщила:

— Вы допрыгались с Денисом — сюда приходили из милиции.

— Кто приходил? — поинтересовался Баграт.

— Двое — следователь и милиционер.

— Милиционер рыжий?

— Он самый, но тот больше молчал — говорил следователь.

— А этот как выглядел?

— Как армянин выглядел, на тебя похожий, а звать его Аркадий Вазгенович.

При упоминании этого имени Баграт невольно вздрогнул, но вида не подал и спросил:

— А Денис где?

— Он со вчерашнего дня дома не ночевал. Так что ищи его в другом месте, — и женщина захлопнула перед гостем дверь.

Выйдя из подъезда, Баграт какое-то время постоял в нерешительности, после чего снова отправился ловить попутку. На ней он доехал до «Академкниги» на улице Шота Руставели, которую он мысленно называл «главной улицей его ташкентской жизни». Ведь если бы не она, он бы никогда не встретил Тамиллу, да и приключений, которые в связи с этим на него обрушились, тоже бы никогда не испытал.

Завернув за магазин, в котором сегодня был выходной день, юноша вскоре оказался у дома, где жила Зоя — подруга Дениса. Это была единственная возможность узнать, куда подевался его приятель. И хотя шансов на то, что он находится именно здесь, было не много, Баграт нажал на кнопку звонка. И уже спустя несколько минут почувствовал себя счастливым человеком — открывшая ему дверь Зоя, не говоря ни слова, пропустила его в коридор, в который из комнаты вышел… Денис собственной персоной.

— Ты почему не у Арсена? — первое, что спросил у гостя его приятель.

— А ты почему не у тетки? — вопросом на вопрос ответил Баграт и добавил: — В оба адреса приходил Кухарчук — я еле ноги от него унес.

— Получается, я вчера от него улепетывал, а ты сегодня? — удивился Денис. — Вот же сука эта Кухарка — всех вычислил!

— Хватит ругаться, надо решать, что дальше делать будем, — проходя в комнату, произнес Баграт.

— Не бойся, этот адрес они в жизни не вычислят — его никто не знает, — поспешил успокоить приятеля Денис. — Поэтому какое-то время можно здесь перекантоваться, тем более что отчим Зойки только завтра вернется. До этого времени я что-нибудь придумаю.

В это время в комнату заглянула хозяйка квартиры и сообщила:

— Ребята, пойдемте на кухню обедать.

— И то верно — на сытый желудок и думается лучше, — засмеялся Денис и, подталкивая приятеля в спину, повел его на кухню.

10 июля 1983 года, воскресенье. Свердловская область, Верхняя Пышма

Включив электробритву, Богдан Севрук стоял возле зеркала в ванной и брился. В это время зазвонил, стоявший в коридоре телефон. Выключив бритву, Севрук поднял трубку и услышал сообщение, которое давно ждал:

— Богдан Ефимович, нашлась та женщина, которую мы искали, — вещал на другом конце провода сотрудник местного КГБ Василий Теряев. — Это Елизавета Андреевна Лыкова, она в сорок втором году тоже работала в том самом роддоме, где рожала Светлана Бородина.

— Надеюсь, она в здравом уме, а не в больнице при смерти? — спросил Севрук.

— Нет, с ней все в порядке, хотя ей уже почти восемьдесят лет. Она живет в области — в Верхней Пышме. Если вы готовы, я приеду за вами немедленно.

— Приезжайте через десять минут — я успею добриться, — ответил Севрук и, положив трубку, снова ушел в ванную комнату.

Ровно через десять минут, свежевыбритый, он вышел из здания гостиницы, где на улице его уже дожидалась служебная «Волга» с водителем за рулем и Василием Теряевым на соседнем сиденье. Едва московский гость уселся в салон, как автомобиль рванул с места.

— Представляете, мы ее столько времени искали, а она живет рядышком — до Пышмы ехать всего-то пятнадцать минут, — сообщил Теряев. — Но вышла путаница — мы искали Елизавету Андреевну Семенову, а она, после развода вернула себе девичью фамилию и стала снова Лыковой. Отсюда и заминка.

— Ладно, не оправдывайтесь — главное, что нашли, — успокоил коллегу Севрук.

У него с утра было прекрасное настроение. Несколько часов назад ему позвонили из Москвы и сообщили, что пришли ответы на тех Рустамов, которых он искал в архиве Министерства обороны. После этого у Севрука появилось ощущение, что это не последняя приятная новость сегодня. И, как оказалось, он не ошибся — нашлась, наконец, вторая фигурантка из свердловского списка, причем, пребывающая в добром здравии, да еще недалеко от города. Впрочем, это недалеко оказалось обманчивым. По прибытии на место, выяснилось, что Лыкова недавно переехала на новое место в той же Верхней Пышме, однако прежде чем удалось раздобыть ее адрес в жилконторе, прошло еще полтора часа. Наконец, почти под вечер, чекисты переступили порог квартиры той особы, которую искали.

Пожилая женщина жила не одна, а с внучкой — миловидной женщиной, которая проявила завидное спокойствие при виде служебных удостоверений гостей и, не говоря ни слова, оставила их со своей бабушкой в гостиной, а сама ушла на кухню.

— Елизавета Андреевна, чтобы долго вас не мучить, разрешите сразу перейти к сути дела, — первым начал разговор Севрук.

— Разрешаю, — охотно согласилась старушка, которая, восседая в кресле, лихо закинула ногу на ногу и закурила сигарету.

— Нас интересует ваша работа в свердловском родильном доме в сорок втором году. И особенно нас интересует одна пациентка, которая потом стала женой генерала Терентия Бородина.

— Это Светлана что ли? — вскинула брови Лыкова.

— Так вы ее помните? — искренне удивился Севрук.

— Не только ее, я многих других тоже помню, поскольку сидела на двух должностях сразу — заведующей родильным отделением и врачом, которая принимала роды. Ведь у нас в то время был недокомплект медперсонала, а рожениц, с учетом эвакуированных, было больше обычного. Вот и приходилось вертеться — мы по девятнадцать часов в сутки работали, и пять часов отводилось на сон.

— И что же вы помните про Светлану Бородину?

— Помню, что мальчика на свет произвела.

— Она его семимесячного родила?

— Нет, вроде нормального.

— Так «вроде» или все-таки семимесячного? — задавая этот вопрос, Севрук даже слегка подался вперед, чтобы четко расслышать ответ.

Но женщина впервые за время их разговора задумалась, не донеся сигарету до рта. После чего, наконец, ответила:

— Точно я вам сейчас сказать не могу — это надо карточки поднимать.

— Да нет тех карточек — утеряны, — сообщил Василий Теряев, все это время молчавший. — Мы для этого столько времени вас искали, чтобы именно вы нам это и сообщили.

— А вот я не помню про ее сроки, — с легкой долей раздражения воскликнула старушка. — И не мудрено — у нас тогда по три-четыре недоношенных ребенка в день на свет появлялось. Это же какое время тогда было — голодное, военное.

— Хорошо, а масса тела какая была у сына Бородиной? — вновь вступил в разговор Севрук.

— Если недоношенный, то меньше двух или трех килограмм. Но для этого в карточке надо посмотреть.

— А сколько времени она после родов пролежала, помните? — не унимался Севрук.

— Кажется, долго. А если так, то, значит, ребенок был недоношенный.

— А много недоношенных тогда умирало?

— Процентов пять — от пневмонии и инфекций разных. Но сын Бородиной в этот процент, видно, не попал.

— Но ведь у недоношенных детей потом могут возникнуть проблемы со здоровьем?

— Это когда как. Если ребенок родился на 25-й неделе, то проблемы будут, а если на 35-й, то могут и не быть.

— Ладно, что еще про Бородину помните? — продолжил допрос Севрук.

— Помню, как муж ее навещал — статный такой, в офицерской форме. Ну, тот, который потом генералом станет. Хотя Светлана во время родов как-то странно себя вела.

— И что это была за странность? — насторожился Севрук.

— Когда рожала, сильно бредила и имя не русское все время произносила.

— Что за имя помните?

— Я же говорю, что нерусское — на нашего Романа похожее.

— Может быть, Рустам?

— Точно, — радостно замахала рукой старушка, из-за чего едва не выронила на пол сигарету. — Я еще подумала, что оно татарское.

«Значит, не зря я забрался за Уральский хребет — результат получен», — с облегчение подумал Севрук, откидываясь на спинку стула и обращаясь к хозяйке уже по другому поводу:

— А ну-ка, Елизавета Андреевна, угостите-ка нас сигареткой, а то мы свои в машине оставили.

— Да на здоровье, — радостно откликнулась на эту просьбу хозяйка и протянула распечатанную пачку гостям.

10 июля 1983 года, воскресенье. Пакистан, Равалпинди

Хью Лессарт отдыхал в своем загородном особняке, когда к нему внезапно приехал его помощник Ларри Диган. Увидев его взмыленное лицо, Лессарт, наливая нежданному гостю виски в бокал, спросил:

— Что случилось, Ларри — русские захватили Вашингтон и убили нашего президента?

— Слава богу, нет, но мое сообщение сродни этому, — усаживаясь в кресло, ответил Диган. — Мустафа сообщает из Кабула, что у Ширвани появилась какая-то пассия.

— Ну и что, пусть парень развлечется напоследок, — усмехнулся Лессарт, усаживаясь напротив и тоже беря в руки бокал с виски.

— Нет, там речь идет не о мимолетной интрижке с какой-нибудь залетной девахой — там намечается нечто серьезное, — все с тем же серьезным выражением лица сообщил Диган.

— Вы имеете в виду любовь? — вскинул брови Лессарт.

— Вот именно — их невозможно оторвать друг от друга. Как сообщает Мустафа, они буквально светятся от счастья.

Услышав эту новость, Лессарт задумался, не донеся бокал ко рту. Наконец, он произнес:

— Этот Ширвани делает из меня отъявленного мерзавца, воюющего с бабами. Но что поделать, если интересы дела того требуют. Ведь если он втрескается по уши в свою азиатку, какой из него смертник?

— Вот и я о том же — потеряв сестру, он вполне может компенсировать эту потерю, переключившись на пассию.

— Тогда мы, Лари, мыслим с вами в одном направлении — с этой девчонкой надо что-то делать, — допивая виски, объявил Лессарт. — Хотя, с другой стороны, это палка о двух концах. Если Ширвани узнает, что с его девкой что-то случилось, он же не сможет нормально выступать на турнире. А без этого вся наша операция летит коту под хвост.

— Значит, надо сделать так, чтобы эта азиатка исчезла при удобных нам обстоятельствах.

— Что это значит? — вскинул брови Лессарт.

— Надо сделать так, чтобы в этом инциденте были замешаны русские или правительство. Тогда новая волна ненависти охватит Ширвани и он с удовольствием отомстит им всем и за сестру, и за возлюбленную.

— Да вы гений, Ларри! — радостно воскликнул Лессарт. — По этому поводу надо обязательно выпить. И сегодня же передайте Мустафе, чтобы начал готовить эту акцию.

10 июля 1983 года, воскресенье. Афганистан, Кабул, дворец Арк, резиденция Генерального секретаря ЦК НДПА

Когда Геннадий Красницкий вошел в просторный кабинет Бабрака Кармаля, тот сидел за большим столом, уставленным яствами. Футболиста привезли сюда спонтанно — ни о какой встрече его никто заранее не оповещал и даже кого-то из советского посольства здесь не было. Был только помощник Кармаля, который, собственно, и приехал за футболистом и привез его в резиденцию генсека для, как он туманно выразился, «очень важного разговора». Однако, увидев, в какой обстановке будет проходить эта встреча, Красницкий смутился, хотя и вида не подал. Между тем при появлении высокого гостя, Кармаль поднялся с кресла и, широко улыбаясь, двинулся ему навстречу. Было видно, что он уже навеселе, но прекрасно все контролирует.

— Уважаемый рафик Красницкий, рад вас видеть, — крепко пожимая руку гостю, произнес генсек. — И, как говорят, в России: добро пожаловать к нашему столу.

— Спасибо, но я буквально недавно пообедал, — оповестил генсека футболист, усаживаясь в свободное кресло у стола.

— Таких кушаний, как здесь, вы наверняка еще не пробовали, — заметил генсек и добавил: — К тому же вы должны знать, что на Востоке не принято отказываться от угощений, когда вы находитесь в гостях.

— Это правда, — согласился с этим доводом футболист, который фактически всю свою жизнь прожил в Узбекистане.

— Поэтому разрешите угостить вас прекрасным французским вином, — и генсек взялся за бутылку. — Или вы предпочитаете русскую водку?

— Уважаемый рафик Кармаль, но мне нельзя пить спиртное — я же спортсмен, — вежливо отклонил эту просьбу гость.

— Но сегодня выходной и можно расслабиться, — покачал головой Кармаль, продолжая стоять с початой бутылкой в руке.

— И все-таки, если можно, я буду пить лимонад, — проявил настойчивость футболист.

В это время дверь открылась, и в кабинет вошел мужчина в военной форме. Генсек поставил бутылку на стол и представил вошедшего:

— Прошу познакомиться — это генерал Гулябзой.

Красницкий никогда не видел этого человека, но зато был достаточно о нем наслышан от советского посла. Саид Мохаммад Гулябзой был министром внутренних дел Афганистана и одним из соперников Кармаля в борьбе за власть. Дело в том, что если генсек принадлежал к партии «Парчам» («Знамя»), то глава МВД к другой партии — «Хальк» («Народ»). В свое время, в конце семидесятых, Гулябзой за это едва не пострадал. Он поддерживал покойного председателя Революционного совета Нур Мохаммада Тараки, который соперничал с предсовмина Хафизуллой Амином. В итоге последний в ходе дворцового заговора убил Тараки и то же самое намеревался сделать и с его сторонниками. Однако Гулябзою и ряду других деятелей удалось найти защиту у советских властей. А когда Амин был убит в декабре 1979 года во время ввода советских войск в Афганистан, Гулябзой и остальные беглецы вернулись на родину. Но поскольку разногласия между двумя партиями никуда не делись, Гулябзой стал одним их самых принципиальных критиков Кармаля. Поэтому, зная об этом, Красницкий удивился его внезапному появлению здесь. Однако очень быстро это недоумение рассеялось, и помог этому генсек.

— Именно мы с генералом Гулябзоем затеяли этот праздник, на который приглашены в Афганистан и вы, уважаемый рафик Красницкий, — пустился в объяснения хозяин кабинета, опустившись в кресло. — Мы должны показать нашим соотечественникам, а также нашим советским братьям и всему миру, что если надо, то мы можем объединиться ради общей цели. Но в то же время мы не можем и обидеть наших гостей. Вы понимаете, о чем я говорю? — и генсек пристально посмотрел на футболиста.

Однако увидев в глазах гостя немой вопрос, генсек продолжил:

— Я имею в виду, что наша сборная Афганистана не должна победить.

— Почему? — искренне удивился Красницкий.

— Я же говорю, чтобы не обидеть наших гостей. Ведь в финал турнира попадет именно наша команда и еще одна — с вашей родины, из Узбекистана. На этом матче будет рафик Рашидов и нам бы не хотелось, чтобы он расстроился, увидев поражение команды, которая, кстати, представляет его родной город Джизак.

«Значит, «Памир» они в расчет не берут — тот, как я уже понял, приедет просто ради галочки», — подумал футболист, но вслух произнес иное:

— Я полагаю, что товарищ Рашидов еще больше огорчится, если узнает, что с его командой играли в поддавки. Он этого не любит.

— Но он об этом не узнает, если мы ему не скажем, — с лукавой улыбкой на устах произнес генсек.

— Когда команда играет вполсилы это видно даже непрофессиональным взглядом. А товарищ Рашидов прекрасно разбирается в футболе — двадцать семь лет назад он создавал команду «Пахтакор». Поэтому с ним эти вещи не пройдут.

Ища поддержки, генсек обратил свой взор в сторону Гулябзоя. Но тот внезапно произнес:

— Я целиком на стороне рафика Красницкого. Это не по-мужски — ложиться под противника. Мы возрождаем новую сборную Афганистана и будет лучше, если она, даже если проиграет, то сделает это в честном бою.

— Но ты же сам мне говорил… — попытался было возразить коллеге по Политбюро генсек, но закончить фразу не успел.

— Я заблуждался, — оборвал речь генсека глава МВД. -Послушав нашего гостя, я понял, что он прав — надо играть честно.

— Но нам в любом случае надо договариваться, — продолжал сомневаться генсек. — Ведь наша команда слишком молода и неопытна, чтобы противостоять команде из Джизака. И если мы договоримся, то наше поражение не будет столь катастрофическим.

— Почему же вы, рафик Кармаль, думаете, что мы обязательно проиграем? — удивился Красницкий. — У нас прекрасная команда, которой вполне по силам выступить достойно.

— Вы нам это обещаете? — с надеждой в голосе спросил генсек.

— Как любят говорить футболисты, мяч круглый — всякое может случиться. Но верить в свою команду надо обязательно.

— Замечательные слова, — не скрывая радости, воскликнул Кармаль и снова взялся за бутылку.

Но поскольку его собеседники пили исключительно лимонад, он налил водку лишь в свою рюмку и залпом ее осушил.

10 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, аэропорт

Когда по громкоговорителю объявили о посадке на самолет, следующий до Москвы, Аркадий Габрилянов и Алексей Жаров поднялись с кресла и начали прощаться.

— Еще раз прошу тебя, Алексей, не подведи — найди этого стервеца и держи возле себя, пока я не приеду, — в сотый, наверное, раз повторил свою просьбу Габрилянов, пожимая руку коллеге.

— Не волнуйся, Аркадий, все сделаю, как надо, — ответил Жаров, глядя в глаза человеку, который искренне считал его своим другом. — Лети, и ни о чем не беспокойся. Тебя точно два дня не будет или, может, больше?

— Рассчитываю, что двух дней должно хватить — видишь, даже вещей с собой много не взял, — не уловив никакого подвоха в этом вопросе, ответил Габрилянов и кивнул на свой портфель, который он держал в руках. — Но, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает.

— Думаю, за это время найдем мы твоего Баграта, — обнадежил коллегу Жаров. — Ташкент, хоть и миллионник, но все равно это большая деревня.

— Держи связь с Кухарчуком — он хоть и гнида, но мне подписку давал. И сделай так, чтобы шума от этого скандала не было — сам понимаешь, он ни к чему ни мне, ни тебе.

— Это точно, — кивнул головой Жаров, вкладывая в эти слова свой особый смысл, о котором Габрилянов даже не догадывался.

— Ну, все, я побежал, — взмахнул рукой Габрилянов и направился к залу вылета. А Жаров, постояв еще какое-то время на месте, отправился на стоянку машин, где его дожидалась служебная «Волга». Причем водителя в ней не было — Жаров специально его не взял, вызвавшись лично отвезти Габрилянова в аэропорт. На самом деле водитель был бы лишним свидетелем той встречи, которую Жаров собирался здесь провести. Едва он сел в автомобиль, как в салон забрался еще один человек — Никита Левко, который все это время стоял неподалеку и ждал, когда вернется хозяин «Волги».

— Как ведет себя Широков? — поинтересовался Жаров, едва регбист уселся напротив него.

— Который день канючит — дескать, жарко, в Москву хочу, — ответил Левко.

— Ничего, потерпит — он сюда по делу приехал, за которое хорошие деньги получает. Тем более, кажется, нам подфартило — Габрилянов на пару-тройку дней отсюда убрался, развязав нам руки. Теперь тебе придется подключаться к поискам этого заморыша. Без «черепашки», которую он у нас выкрал, вся коллекция свою цену теряет. К тому же именно «черепашка» дороже всех остальных скульптур стоит.

— Лучше надо было ее беречь, — невольно вырвалось из уст регбист.

— Ты меня учить будешь? — скосил недобрый взгляд на собеседника Жаров. — Твое дело не языком трепать, а дело делать.

— Трудно искать кошку в темной комнате, — философски заметил регбист, продолжая дерзить.

Своего собеседника он не боялся и на эту коллекцию у него были собственный планы. Впрочем, и Жаров тоже не собирался отдавать эти скульшурки своему закордонному товарищу из Брюсселя — он рассчитывал пристроить их по своим каналам. Но для этого надо было отыскать «черепаху», без которой эта коллекция и в самом деле многое теряла.

— Я на тебя прибор ночного виденья надену, чтобы ты лучше в темноте ориентировался, — заметил Жаров и, достав из кармана пачку сигарет, закурил. — Тогда справишься?

— Трудно сказать, поскольку Ташкент — город, конечно, хлебный, но для таких, как мы с вами, вредный, — усмехнулся регбист.

— Ты эту демагогию брось, — теряя терпение, огрызнулся Жаров. — Мы хоть и делаем с тобой одно дело, но из разных инкубаторов. Заруби это себе на носу. А пока пробей одного деятеля — зовут Денисом. Габрилянов мне о нем только что рассказал — якобы это он был тогда с его спиногрызом в общежитии. Вроде бы, этот Денис имеет отношение к здешним ворам. У тебя ведь есть прямые выходы на эту публику?

— Имеются, — согласно кивнул головой Левко.

— Вот и действуй. А Широкову передай, чтобы не канючил — скоро все закончится.

Поняв, что на этом их разговор завершен, регбист выбрался из автомобиля.

10 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, Юнусабад, улица Мирзаахмедова

Вот уже больше суток в квартире Георгия Заботина была устроена милицейская засада в надежде на то, что туда попадет регбист — Никита Левко. В трехкомнатной квартире находились четверо милиционеров и хозяйка квартиры Ольга Заботина. Ее домашний телефон находился на «прослушке», поскольку разыскиваемый мог легко позвонить по нему в любую минуту. Алексей Игнатов и трое других его коллег из Ташкентского уголовного розыска приступили к дежурству после обеда, сменив бригаду Талгата Агзамова. В большой комнате горел телевизор, где по каналу узбекского ТВ сначала шел художественный фильм «Буйный “Лебедь”», про команду рыболовецкого судна, а затем началась передача «Спортивный Узбекистан». И в тот самый миг, когда речь в ней зашла о предстоящем сегодня вечером футбольном матче между ташкентским «Пахтакором» и донецким «Шахтером», в коридоре внезапно зазвонил телефон. Ольга Заботина, которая находилась в соседней комнате, выглянула из нее и вопросительно посмотрела на милиционеров, сидевших у телевизора.

— Что же вы стоите, Ольга Сергеевна — идите к телефону, — настойчиво попросил женщину Игнатов.

И когда она подошла к аппарату, предупредил:

— Если это Левко, ведите себя естественно — плачьте, когда речь пойдет о вашем брате.

Выслушав это наставление, хозяйка подняла, наконец, трубку. И услышала на другом конце провода голос человека, кого она больше всего боялась услышать — Никиты Левко.

— Привет, Ольга, — поздоровался регбист. — Жорик дома?

— Нет его, — ответила женщина и, как и было оговорено, начала плакать.

— Ты чего ревешь? — насторожился Левко.

— Погиб Жорик — машина сбила.

— Когда? — чуть ли не закричал в трубку регбист.

— Вчера.

— Пьяный был что ли?

— Нет, трезвый. Он за билетами вам обоим на стадион пошел. Купил, а на обратном пути дорогу решил перебежать, чтобы успеть к автобусу. А там грузовик с песком.

— Вот и успел, мудило! — выругался регбист.

— Ты на похороны придешь? — женщина задала вопрос, который ей подсказал, стоявший рядом Игнатов.

— Вот еще светиться на глазах у всех, — раздраженно ответил Левко.

— А билеты не заберешь? — продолжала допытываться хозяйка, пытаясь завлечь собеседника в милицейскую засаду.

— Что я, других билетов не достану? — с усмешкой в голосе, произнес регбист. — Жаль только Жорик уже не сходит. Ну, да ладно, я за двоих поболею. Прощевай, Ольга, — и Левко первым повесил трубку.

Как выяснилось, звонок был произведен с окраины Ташкента — Куйлюка, из телефонной будки возле гастронома. Однако, когда туда подъехали инспекторы угрозыска, звонившего давно простыл след. Но этот разговор давал сыщикам шанс на то, что регбист в этот четверг объявится на стадионе «Пахтакор», где будет играться один из интереснейших матчей не только всего тура, но и целого чемпионата.

10 июля 1983 года, воскресенье. Москва, Никитские ворота, Кинотеатр повторного фильма

И без того небольшой зал кинотеатра был заполнен меньше, чем наполовину. На последнем сеансе демонстрировался старенький советский фильм «Веселые ребята», снятый почти полвека назад — еще в 1934 году. Александр Бородин видел его многократно, любил этот фильм, но вряд ли пришел бы сегодня его смотреть в сотый, наверное, раз, если бы не нужда — очередной сеанс связи с Узбекистаном. Вчера вечером, настроив свою радиолу «Ригонда-102» на волну Ташкента, Бородин услышал в музыкальной передаче «Вечерние мелодии» очередной сигнал о «закладке». Завершающим аккордом в этой трансляции прозвучала «сигнальная» песня Вениамина Баснера на стихи Михаила Матусовского «На последнем сеансе» в исполнении Олега Анофриева. Это означало, что очередное сообщение для Бородина будет оставлено в столичном Кинотеатре повторного фильма в девятнадцатом ряду на девятом месте. Купив билет именно на это место, Бородин вошел в зал и, усевшись в кресло, раскрыл газету «Вечерняя Москва», купленную им по дороге сюда — в киоске «Союзпечать» на углу Страстного бульвара и улицы Горького. В кинотеатр Бородин приехал на метро, придерживаясь привычных правил конспирации — изменив внешность и выйдя из дома не из своего подъезда, а из соседнего, куда он попал, пройдя через чердак.

Когда в зале погас свет и начался сеанс, Бородин какое-то время сидел неподвижно, наблюдая за происходящим на черно-белом экране. Когда на третьей минуте фильма пастух Костя Потехин в исполнении Леонида Утесова запел свой бравурный марш «Легко на сердце от песни веселой», Бородин стал осторожно теребить пальцами правый подлокотник у своего кресла. И сразу нащупал в отверстии, проделанном в поролоновом наполнителе, твердый предмет. Это была «капсула», в которой содержалось сообщение. Аккуратно поддев ее пальцем, Бородин начал извлекать «капсулу» из подлокотника. И в тот момент, когда Утесов закончил исполнять свою песню, нужный предмет был уже в руке у Александра, а уже оттуда перекочевал в карман его пиджака. Теперь можно было подниматься и уходить — миссия была благополучно выполнена. Но Бородин не спешил с уходом — ему хотелось досидеть до появления на экране Любови Орловой, которая должна была исполнить на двадцатой минуте фильма его любимую песню «Сердце в груди бьется как птица». И когда эта композиция, наконец, прозвучала, Бородин поднялся с места и, пригнувшись, чтобы не мешать другим зрителям, вышел из зала.

Спустя полтора часа он уже был дома, где разгримировался, сел за стол в своем кабинете и, взяв с полки книгу с афоризмами Омара Хайяма, принялся расшифровывать только что полученное послание. Оно его удивило. В нем содержалась просьба собрать информацию о возможной передаче «узбекского дела» союзной Прокуратуре, а именно — начальнику Управления по надзору за следствием и дознанием в органах МВД Герману Каракозову. В конце сообщения было жирно выделено слово «Спюрк», что в переводе с армянского означало «Община». Что именно имелось в виду под этим определением, Бородину объяснять было не надо. Видимо, до Рашидова дошла информация о том, что готовится передача «узбекского дела» в Москву, и он хотел узнать не только о фигурантах с армянскими фамилиями, которые будут вовлечены в этот процесс здесь, в столице, но и как лучше им противостоять. Задачка была, прямо скажем, не из легких.

11 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, Пули-Хумри

На угольно-черном небе горели мириады звезд, однако светлее от этого не было — тьма была непролазная. Впрочем, для тех людей, которые задумали черное дело, такая ночь была только в подмогу. Вместе с тремя подручными Азиз осторожно двигался по пустынной ночной улице, направляясь в сторону дома, где проживал младший брат курбаши Хаятулло — Парвиз. Не доходя одного дома, Азиз и его люди остановились. Здесь один из них присел на одно колено, а трое других, взобравшись ему на плечи, перелезли через дувал, после чего последний из них подал руку тому, что помог им первым.

Попав во двор, который располагался по соседству с тем двором, куда они и намеревались проникнуть, ночные гости осторожно прошли к дому, где находились хозяева. Их было всего двое — старик и старуха. Азиз это узнал вчера, когда наблюдал за домом Хаятулло с ближайшей горы в бинокль. Поэтому действовал он наверняка. Оставив своих людей снаружи, он вошел в дом и, войдя в спальню, где на полу спали хозяева дома, без особого труда расправился с ними — перерезал им горло так молниеносно, что бедняги даже не успели проснуться. Вытерев лезвие о курпачу, которая служила погибшим постелью, Азиз вернулся к своим людям, после чего они приступили к основной своей миссии — проникновению в соседний двор. Для этого из той половины, где содержались домашние животные, была принесена деревянная лестница, сколоченная из кривых палок, по которой четверка залезла наверх — на плоскую крышу соседнего дома. Очутившись там, ночные гости на корточках пробрались до края дома и заглянули во двор. Кроме охранника, который сидел возле пристройки, больше никого поблизости не было. Да и охранник прикорнул, облокотившись спиной о стену и запрокинув голову с открытым ртом, к звездному небу. Это было как нельзя кстати, поэтому гости решили не мешкать. По одному они спустились во двор и Азиз первым приблизился к охраннику, держа в руке нож, которым он несколько минут назад расправился с беспомощными стариками. Эта же участь поджидала теперь и спящего мужчину. Но внезапно все пошло не так, как рассчитывали гости. Как только Азиз приблизился к жертве на близкое расстояние, охранник резким ударом приклада в пах заставил противника согнуться пополам, а затем нанес еще один удар тем же прикладом — на этот раз по голове. В это же время из пристройки выскочили несколько мужчин с ножами в руках, которые, пользуясь тем, что застали непрошенных гостей врасплох, нанесли им молниеносные и многократные удары остро заточенными лезвиями в разные участки тела. Хрипя и истекая кровью, все трое ночных гостей рухнули на землю, так толком и не поняв, что же с ними произошло.

11 июля 1983 года, понедельник. Москва, улица Степана Разина

Припарковав свои «Жигули» на улице Степана Разина, Александр Бородин направился к месту работы — в Ипатьевский переулок. Однако на углу его внезапно кто-то окликнул. Это был Вячеслав Изотов — сотрудник сектора спорта в отделе культуры ЦК КПСС, с которым Бородин периодически играл в футбол в цэковском спортзале. Изотов тоже шел на работу, но, по своему обыкновению, заглянул к бочке с квасом, чтобы утолить утреннее похмелье.

— Ты где вчера так нализался? — пошутил Бородин, глядя на слегка одутловатое лицо коллеги.

— На футболе, — ответил Зотов, сохраняя серьезное выражение лица. — Мое «Динамо» вчера опять продуло — на этот раз «Черноморцу» со счетом 4:0.

— Чего ты так за них переживаешь — сам же говорил, что им вылет из высшей лиги не грозит? — продолжал удивляться Бородин.

— А честь клуба? Это же позор, а не игра. В первом тайме еще ничего играли, а во втором поплыли — три мяча за двадцать восемь минут пропустили.

— Газзаев играл? — поинтересовался Бородин, имея в виду лучшего бомбардира динамовцев Валерия Газзаева.

— Играл, но был никакой.

— Не переживай, это же так естественно — команда-аутсайдер проигрывает с разгромным счетом команде-лидеру, — попытался успокоить коллегу Бородин. — Кстати, ты не в курсе, как мой «Спартак» сыграл — я с этой текучкой совсем зашился?

— Выиграл 1:0 у «Нистру» и занимает восьмое место. Но вчера другая сенсация случилась — «Пахтакор» на второе место вышел, обыграв у себя дома донецкий «Шахтер».

— Насколько я помню, ташкентцы в прошлом году какое-то время даже первое место занимали, но в итоге заняли шестое, — напомнил о событиях годичной давности Бородин.

— А в этом году у узбеков есть все шансы улучшить свой результат — войти в тройку призеров. Там у них не только Андрей Якубик в атаке блистает — там все линии отлажены. Правда, как я тебе уже говорил, им это не поможет. Тебе такая фамилия как Кибискирия о чем-то говорит?

— Впервые слышу, — пожал плечами Бородин.

— Есть такой боковой судья из Сухуми, — сообщил Зотов и добавил: — «Сливает» команды за милую душу. Неделю назад не засчитал законный гол Газзаеву в Минске. Мои динамовцы там с местными одноклубниками играли и в первом тайме вели 1: 0. А когда Газзаев второй забил, я подумал — все, наши два очка возьмут. Так этот Кибискирия положение вне игры засчитал. В итоге во втором тайме хозяева счет сравняли, и матч закончился со счетом 1:1. После этого минчане остались на третьем месте, не дав обойти себя все тому же «Пахтакору».

— А почему ты вспомнил этого судью? — поинтересовался Бородин.

— А потому, что через три дня в Ташкенте пахтакоровцы будут играть важнейший матч — против «Днепра». И судьями туда назначены кавказцы, среди которых фигурирует и этот Кибискирия. Догадываешься, кто в этом матче победит?

— Что же он будет подсуживать днепровцам на глазах у узбеков? — удивился Бородин. — Одно дело не засчитать гол Газзаеву, когда он забивает на выезде в Минске, и совсем иное дело, когда ты мухлюешь против команды-хозяйки?

— А если ситуация складывается таким образом, что «Пахтакор», победи он в этой игре, может законно на первое место выйти? Ведь нынешний лидер «Черноморец» в этот же день здесь в Москве против твоих спартачей играет.

— Намекаешь на то, что этому Кибискирия дали команду «топить» узбеков вопреки всему? — догадался Бородин.

— Может, и так. А, может, и наоборот — не вопреки, а чтобы там буча заварилась. Ты же в курсе, что сейчас вокруг Рашидова происходит.

Сказав это, Зотов взглянул на часы — до начала рабочего дня оставалось чуть меньше пяти минут.

— Заболтались мы с тобой, а страна ждет угля, — объявил Зотов и первым протянул ладонь для прощального рукопожатия.

Поскольку Бородину до места работы идти было ближе, чем его собеседнику, он еще какое-то время продолжал стоять на месте, провожая взглядом удаляющуюся фигуру коллеги. Информация, которую он только что здесь услышал, требовала тщательного осмысления и скорейшей реакции. Ведь в запасе у Бородина было не так много времени — всего лишь три дня. За этот срок надо было изыскать возможность оповестить Рашидова о готовящейся провокации. Ведь если Зотов прав, тогда получалось, что этой бучей на футбольном матче кто-то весьма влиятельный собирался столкнуть лбами Рашидова и днепропетровцев. «Изощренная провокация», — подумал Бородин, отдав должное иезуитской логике авторов этой операции, и направился прямиком в Ипатьевский переулок.

11 июля 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова.

Когда Аркадий Габрилянов уселся на стул напротив генсека, тот положил перед собой его докладную, которую уже успел до этого прочитать и спросил:

— Аркадий Вазгенович, из вашей записки неясно, почему ряд фигурантов нашей разработки до сих пор молчат и не хотят давать чистосердечные показания?

— Ситуация сложная, Юрий Владимирович, и не все зависит только от нас, — глядя в глаза собеседнику, ответил Габрилянов. — Арестованные поначалу были сломлены арестом и некоторые из них начали давать показания. Однако потом сняли Грекова, и эти же люди стали отказываться от своих первоначальных слов. А другие, те, кто с самого начала отказались сотрудничать со следствием, и вовсе обрадовались такому повороту событий, поскольку у них появился веский повод для оправдания своего молчания.

— А откуда они могли узнать про ситуацию с Грековым — у них что, в камерах стоят радиоприемники или телевизоры? — искренне удивился Андропов. — Или, может быть, они выписывают газеты?

— Вы забываете, что дело происходит на Востоке, где очень сильна круговая порука. Поэтому свежие новости доходят до арестованных практически мгновенно.

— От кого? — продолжал удивляться Андропов.

— От сотрудников узбекистанского КГБ, некоторые из которых тайно сочувствуют арестованным.

— Неужели нельзя подобрать преданных нам людей?

— В том-то и дело, что мы таких и подбирали, но потом выяснилось, что кто-то из них играет на противную сторону.

— Вы их вычислили?

— Вычисляем, Юрий Владимирович, поскольку это не так легко. Ведь за руку их не поймаешь — они только информируют арестованных о ситуации вне стен изолятора.

«И в самом деле, Восток — дело тонкое», — подумал Андропов, но вслух произнес иное:

— В своей записке вы пишите, что Рашидов собрал секретарей обкомов и призвал их к сплоченности. Как вам видится там, на месте, он достиг нужного ему результата?

— Судя по тому, как туго идет наше следствие — достиг, — ответил Габрилянов. — Ведь не стоит забывать, что сила Рашидова в том, что он умеет объединять людей общими интересами. Вот почему он до сих пор у власти — почти четверть века. Причем его авторитет очень высок, как среди номенклатуры, так и среди простых граждан.

— А вы читали перспективную записку наших коллег из отдела «А», где речь идет об операции «ХлоК пок»? — поинтересовался генсек.

— Да, еще вчера, как только приехал в Москву, — кивнул головой Габрилянов. — И скажу, что это толковые предложения, но они имеют одну слабость — это долгоиграющая операция. Чтобы дискредитировать Рашидова в глазах узбеков, понадобятся не те три месяца, которые мы находимся в Узбекистане, а гораздо больший срок.

— Но наша задача дискредитировать его не только в глазах его соплеменников.

— Если брать людей за пределами Узбекистана, то это сделать гораздо легче, — согласился Габрилянов. — Но для этого надо сначала отправить Рашидова в отставку.

— Опять бросаете камень в мой огород, — усмехнулся Андропов. — Но я не всесилен — здесь, в Москве, пока еще очень сильны те, кто в штыки воспринимает задуманные нами реформы. Именно они помогают Рашидову. Но мы над этим работаем и, уверяю вас, результаты этой работы вы увидите уже очень скоро. От вас же требуется изыскать возможности для того, чтобы раздобыть как можно больше компрометирующего материала, как на самого Рашидова, так и на его окружение. Особенный упор делайте на представителей самаркандско-бухарского клана, которые отвечают за органы МВД и сельское хозяйство.

— Мы стараемся, Юрий Владимирович, однако Мелкумов вынужден отвлекаться и на другие дела, — сообщил генсеку Габрилянов.

— Вы имеете в виду действия Рашидова, направленные против людей из окружения супруги Левона Николаевича? — сразу догадался о сути, произнесенных его собеседником слов, Андропов.

— Совершенно верно, — подтвердил догадку генсека Габрилянов. — Люди Рашидова копают слишком глубоко, поскольку знают, кого именно брать. И некоторые из этих людей, отталкиваясь от той ситуации, о которой я говорил вначале, уже дают признательные показания. В своей записке я перечислил этих людей, а также тех, кто попал под «каток» их показаний: Саркис Мурадян, Вахтанг Георгадзе и ряд других деятелей, связи и интересы которых простираются далеко за пределы Узбекистана. Это целенаправленная кампания, которая сильно затрудняет наши действия. А тут еще после приезда Виталия Федорчука в Ташкент эта кампания только усилилась.

— Я же говорю, что мы над этим работаем, — четко выговаривая каждое слово, вновь напомнил о своем прежнем заявлении Андропов. — Уже в ближайшее время нами запланированы контрмеры, которые должны ослабить давление Рашидова, а то и вовсе свести их на нет.

Андропов имел в виду операцию «Трест-2» и предстоящий в Ташкенте футбольный матч между «Пахтакором» и «Днепром». Однако раскрывать перед собеседником подробности этих акций не стал, предпочтя лишь вскользь уведомить его о них.

— И вообще, Аркадий Вазгенович, я не вижу блеска в ваших глазах, — после небольшой паузы, спросил у собеседника генсек. — Когда три месяца назад мы беседовали с вами в этом же самом кабинете, вы были куда более заряженным на успех. Вы что, уже устали?

Габрилянов ответил не сразу. Какое-то время он сидел, опустив глаза в стол, после чего вновь устремил свой взор на генсека и ответил:

— Три месяца назад я еще не знал, с чем нам предстоит там столкнуться.

— И с чем же вы там столкнулись? — поинтересовался Андропов.

— Узбекистан — это многонациональная республика, Юрий Владимирович. В ней проживают люди разных национальностей, большинство из которых с недоверием смотрят на наши действия.

— Почему, ведь вы арестовываете взяточников?

— Но это исключительно узбеки.

— Правильно, поскольку перед нами стоит конкретная цель — дискредитировать Рашидова и его окружение в первую очередь должны его же соплеменники. В таком случае, у людей будет больше доверия к таким показаниям.

— Но простые граждане Узбекистана весьма неодобрительно смотрят на подобную избирательность.

— У вас что, Аркадий Вазгенович, были личные встречи с такими гражданами? — догадался генсек.

— Были, Юрий Владимирович, причем неоднократные.

— И к каким выводам вы пришли после этих встреч?

— Что мы подспудно закладываем бомбу замедленного действия под такое понятие, как интернациональная дружба. Когда мы разрабатывали нашу операцию, мы, конечно, предполагали такой побочный эффект, но сейчас я понимаю, что мы его недооценили. Все гораздо серьезнее, чем мы думали в начале операции.

— А мне кажется, вы слишком преувеличиваете угрозу от этого побочного эффекта. Да, поначалу мы уповали на то, что под нашим давлением Рашидов сразу же подаст в отставку. Но он предпочел борьбу, что заметно затянуло нашу операцию. В итоге у нее появились побочные эффекты, но они ничто по сравнению с той целью, которую мы преследуем. А что касается мнения рядовых граждан… Обыватели часто не понимают целей большой политики и, собственно, не должны их понимать. Их дело — следовать за большой политикой, а не указывать ей. Они живут в своем узком мирке и не могут видеть всей перспективы, поскольку не обладают всем объемом информации. А мы с вами обладаем. Или у вас иное мнение — вы предлагаете свернуть нашу деятельность?

— Ни в коем случае, — решительно заявил Габрилянов. — Но надо что-то придумать, чтобы смягчить этот побочный эффект.

— У вас есть какие-то конкретные предложения?

— В данный момент нет, но если вы дадите мне время, то я, вернувшись в Ташкент, попробую их сформулировать и отправить вам в письменной форме.

— Хорошо, я согласен, — кивнул головой Андропов и, взяв со стола предыдущую записку Габрилянова, положил ее в кожаную папку, которая лежала перед ним.

После этого генсек взглянул на настенные часы и, обращаясь к гостю, произнес:

— Не буду вас больше задерживать, Аркадий Вазгенович.

Спустя несколько минут после ухода гостя Андропов вызвал в кабинет своего помощника Павла Лаптева.

— Павел Павлович, мне кажется, что Габрилянов сильно устал и уже не может быть полезен в Ташкенте, — обратился к вошедшему генсек.

— Что случилось, Юрий Владимирович? — насторожился помощник.

— По тому, как идут наши дела в Узбекистане, я догадывался, что там что-то неладно. Но несколько минут назад убедился в этом воочию — Габрилянов, по-моему, психологически надломился. Это уже не тот человек, который рвал зубами свои жертвы в Краснодаре. Надо искать ему замену.

— Но за сутки, которые ему остались быть в Москве, это невозможно.

— А разве я сказал о его немедленном отзыве? — удивился Андропов. — Нет, пусть вернется в Ташкент и доработает до конца месяца. Отозвав его немедленно, мы угробим человека окончательно — он сочтет это как недоверие к себе. А этот человек много для нас сделал и еще нам пригодится. А пока вызовите ко мне через час Юзбашяна.

Речь шла о председателе КГБ Армянской ССР Мариусе Юзбашяне, которого вызвали в Москву вместе с Габриляновым. Однако принимал их Андропов по отдельности. Несмотря на то, что оба они работали в рамках одной операции «Эмир», однако пересекаться друг с другом не должны были, поскольку у каждого был свой определенный участок работы и информация с разной степенью секретности.

11 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, Пули-Хумри

Связанный по рукам, Азиз был чуть ли не волоком доставлен двумя дюжими мужчинами в дом, где на мягких курпачах восседал курбаши Хаятулло. Он пил чай и закусывал щербетом, который брал из большой пиалы. Бросив взгляд на пленника, которого его нукеры поставили перед ним на колени, курбаши произнес:

— Ты же обещал принести мне деньги за девчонку, а вместо этого напал на мой кишлак. Разве правоверные так поступают?

— Значит, я неправильный правоверный, — с ненавистью глядя на курбаши, ответил Азиз, лицо которого было измазано кровью.

— Я это сразу понял, — с ухмылкой на устах, произнес курбаши. — Как и то, что ты не обычный правоверный. Кому ты служишь?

— Вы этих людей не знаете.

— Они из наших?

— Нет, не из ваших.

— Значит, если я их попрошу, они смогут заплатить за тебя много денег — гораздо больше, чем за девчонку?

— Если они меня выкупят, то только вместе с ней.

— А русский?

— Он в этот список не входит. К тому же, ты хотел обменять его на другого своего брата.

— Хотел, но ответа пока нет.

— А ты, я вижу, бизнесмен, курбаши, — сглатывая комок, который застрял у него в пересохшем горле, произнес Азиз.

— На эту войну нужны деньги — много денег, — ответил Хаятулло и демонстративно сделал долгий глоток чая из пиалы.

Отправив затем в рот кусок щербета и прожевав его, курбаши достал из-под курпачи спутниковый телефон, который был найден у Азиза и спросил:

— Именно по нему ты связываешься со своим хозяином?

В качестве ответа Азиз кивнул головой.

— Тогда звони, — и курбаши бросил телефон в сторону пленника.

Один из нукеров развязал руки Азизу, но хватку не ослабил, заключив его шею в стальной зажим. А второй нукер стоял рядом с ножом наготове. В таком состоянии пленник взял в руки телефон и набрал на нем нужный номер, выведя разговор на внешний микрофон. Ждать пришлось около минуты, пока на другом конце провода не раздался мужской голос, говоривший по-английски:

— Я слушаю тебя, Карл.

— Я в клетке и мой птицелов готов отпустить меня и девчонку за деньги.

— Ты дорого мне обходишься, Карл, а результат пока нулевой. Где ты находишься?

— В самом Пули-Хумри.

— Сколько теперь хотят в качестве выкупа?

Курбаши, который все это время внимательно слушал разговор, поскольку понимал по-английски, назвал сумму:

— Пять миллионов афгани.

— Я услышал тебя, — откликнулся абонент на том конце провода — им был никто иной, как Хью Лессарт. — Будь на связи и жди гонца с деньгами. Когда он прибудет, передашь девчонку человеку, которому принадлежит этот телефон.

Сказав это, американец первым нажал на кпопку «отбой».

11 июля 1983 года, понедельник. Ташкент, Боткинское кладбище

Войдя на территорию Боткинского кладбища, первое, что сделал Талгат Агзамов, это подвел Алексея Игнатова к мемориалу в честь футболистов команды «Пахтакор», погибших в авиакатастрофе в августе 1979 года.

— Ровно через месяц будет четыре года этой трагедии, — сообщил Агзамов своему коллеге, когда они стояли у чугунного памятника, на котором был изображен вратарь, застывший в воздухе в отчаянном броске за мячом, а вокруг него, на земле, были расставлены по кругу большие фотографии погибших игроков.

Постояв в скорбном молчание несколько минут, сыщики направились от мемориала в глубину кладбища, где на одном из его участков проходили похороны Георгия Заботина. Как выяснилось, на них пришло не так много людей — всего около полутора десятков. Когда церемония была завершена и люди потянулись к автобусу, чтобы отправиться на поминки в квартиру покойного, сыщики подошли к вдове Заботина и поинтересовались у нее, кто из присутствующих был наиболее близок с ее мужем. И она указала на невысокого и невзрачного мужчину с короткой стрижкой под полубокс, назвав его имя и фамилию — Егор Ильинский. Отозвав его в сторонку, сыщики попросили мужчину ответить на ряд их вопросов.

— Вообще-то сейчас автобус уедет, — ответил Ильинский, по лицу которого можно было определить, что он жаждет выпить, а сыщики его от этого дела отрывают.

— Нас на выходе ждет служебная машина, поэтому мы вас доставим на поминки в целости и сохранности, — пообещал Агзамов.

После этого мужчина несколько успокоился и Игнатов задал ему первый вопрос:

— Скажите, вы знаете Никиту Левко?

— Это тот, у которого нос перебит? Конечно, знаю — мутный мужик.

— А как Заботин с ним познакомился?

— Так Жорик тогда в Спорткомитете работал водилой на автобусе — спортсменов развозил. А этот Никита в регби у нас играл и частенько в Ташкент на игры приезжал. Вот они тогда и познакомились.

— А вы другого мужчину с ними не видели — вот этого? — и Игнатов извлек на свет фотографию Леонида Широкова.

Взглянув на фото, Ильинский тут же ответил:

— Один раз видел его с ними примерно неделю назад. Я на автобусе мимо ехал, а они у Музея Ленина вместе стояли — собирались куда-то уезжать.

— Почему вы решили, что они хотели уехать? — вступил в разговор Агзамов.

— Так они у машины стояли — у светлой «Волги». С ними еще мужчина был — представительный такой, в модном синем костюме.

— Мужчина молодой или старый?

— Лет пятидесяти, волосы черные, как смоль, назад зачесаны. Судя по лицу из местных — узбек.

— А номер машины, случайно, не запомнили? — с надеждой в голосе спросил Игнатов.

— Только последнюю цифру — девять. Почему запомнил — у меня квартира под этим номером.

В это время из автобуса вышла Ольга Заботина и позвала Ильинского внутрь. Тот посмотрел на сыщиков, и они одновременно кивнули головами — мол, идите, мы вас не задерживаем. Собственно, кое-какую полезную информацию они из него вытянули.

11 июля 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

На том же самом стуле, на котором час назад перед генсеком сидел Аркадий Габрилянов, теперь восседал Мариус Юзбашян. Он тоже пришел не с пустыми руками, а с докладной запиской, которую он передал в секретариат Андропова еще вчера, а теперь этот документ лежал перед генсеком на столе, но он решил к нему не обращаться, а выслушать, приведенные в нем факты непосредственно из уст докладчика.

— Вы прочитали записку Габрилянова, Мариус Арамович? — первое, о чем спросил генсек гостя, когда тот сел напротив него. — Там упоминаются люди, на которых вышли люди Рашидова и собираются их арестовать. Что это за личности?

— Саркис Мурадян и Вахтанг Георгадзе более семи лет сотрудничают с нами, — сообщил Юзбашян. — Только Мурадян с нашей «конторой», а Георгадзе — с грузинской. Регулярно часть денег, которые добываются ими на ниве теневой экономики, поступает к нам на оперативные нужды. Кроме этого, Мурадян имеет выходы на АСАЛА через своего брата Левона, который живет в Париже и владеет там сетью ресторанов.

АСАЛА — так называлась подпольная организация, аббревиатура которой расшифровывалась, как «Армянская секретная армия освобождения Армении». Она была сформирована в 1975 году в Бейруте ливанским армянином Акопом Акопяном, который принимал участие в деятельности палестинских вооруженных формирований в начале семидесятых. Главной целью АСАЛА было с помощью вооруженных акций против турецких дипломатов и рядовых граждан принудить Турцию признать геноцид армянского народа в период Первой мировой войны. Поэтому для одних АСАЛА была террористической организацией, а для других — партизанским формированием, ставящим перед собой благородные цели. КГБ поддерживал контакты с АСАЛА, поскольку Турция входила во враждебный СССР блок НАТО, и уже поэтому считалась серьезным противником.

— Как вы думаете, узбеки вышли на Мурадяна и Георгадзе случайно или это точечные удары непосредственно по нам? — поинтересовался Андропов.

— Я полагаю, что это последнее — кто-то их об этом информирует, — без каких-либо раздумий ответил Юзбашян.

— Мы можем пожертвовать этими людьми? — задал неожиданный вопрос генсек.

— Почему вы об этом спрашиваете? — удивился Юзбашян.

— Помните, несколько месяцев назад мы с вами уже обсуждали эту проблему. Я имею в виду тот факт, что может возникнуть недовольство по поводу арестов в рамках операции «Эмир» исключительно одних узбеков, а если шире — одних мусульман. И вот не далее, как час назад, буквально перед вами, у меня был Аркадий Габрилянов, который как раз и посетовал на это растущее недовольство. Вот я и спрашиваю: может, бросить Рашидову кость именно в виде Мурадяна и Георгадзе?

— Этого делать нельзя, Юрий Владимирович, — самым решительным тоном заявил Юзбашян. — Эти люди обладают важной информацией, которая не должна стать достоянием противоположной стороны. Впрочем, вообще никакой стороны, кроме нашей. Ведь это не просто предприниматели — это лишь внешний фасад их деятельности — они наши информаторы и денежные мешки, которые имеют выходы на многие звенья той цепочки, которая простирается на Запад — не только во Францию, но и в США. Тот же Мурадян помогает нам влиять на АСАЛА и знать о ее планах. В той ситуации, в которой мы оказались в той же Франции, откуда недавно выслали наших дипломатов, это играет важнейшую роль.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Андропов.

— Через АСАЛА мы сможем влиять на французское правительство. Если боевики АСАЛА устроят в том же Париже какой-нибудь серьезный эксцесс, то мы всегда сможем их обуздать, в свою очередь, выдвинув перед французами встречные предложения.

— Например?

— Давно идут разговоры о том, чтобы в противовес радикальной АСАЛА создать более умеренную организацию. Мы можем помочь это сделать. Вот почему трогать Мурадяна с его связями ни в коем случае нельзя. Если это случится, тогда у Рашидова и его союзников здесь, в Москве, появятся дополнительные козыри в борьбе против нас.

— А что вы можете сказать про Георгадзе? — продолжал вопрошать генсек.

— Это человек Гайоза Челидзе.

До середины семидесятых названный деятель возглавлял разведку КГБ Грузинской ССР, а потом был назначен «главным чекистом» в Аджарию — область Грузии, которая непосредственно соприкасалась с Турцией. Три года назад его перевели в ГДР — в группу аппарата Уполномоченного КГБ по координации и связи с МГБ ГДР. Это было место, которое считалось негласным центром деятельности органов КГБ во всей Европе. Например, турок и арабов КГБ вербовал в Западном Берлине, обучал в Восточной Германии, после чего их посылали обратно, на родину. «Штази» предоставляла учебные центры, конспиративные квартиры для тайных встреч и снабжала агентов проездными документами. И когда Юзбашян назвал Георгадзе человеком Челидзе, он имел в виду именно это — что данный деятель участвует и в зарубежных акциях, в том числе и против Турции.

Кстати, и сам Юзбашян в течение пятнадцати лет служил в той же ГДР, причем не кем-нибудь, а начальником 3-го отдела немецкого филиала КГБ, который занимался нелегальной разведкой — то есть, разбрасывал агентов не только по всей Европе, но и далеко за ее пределами. Именно за это Андропов его и ценил.

— Если Рашидову выдали наших людей, то кто это может быть? — генсек задал гостю вопрос, который давно вертелся у него на языке.

— Это либо кто-то из узбекистанского КГБ, либо отсюда, из Москвы, — ответил Юзбашян.

«Неужели опять этот неуловимый Джура?» — мелькнула догадка в голове у Андропова, но вслух он спросил про другое:

— А почему вы не грешите на кого-то из вашей конторы в Ереване или Тбилиси?

— Такой вариант тоже не исключен, но это вряд ли — наши люди не станут помогать Рашидову.

— А если это борьба ваших армянских кланов? Мурадян, он откуда родом?

— Из Карабаха, — ответил Юзбашян и тут же добавил: — Поэтому в нынешней ситуации вряд ли кто-то посмеет сдать его узбекам. У карабахцев сейчас огромная поддержка внутри Армении и вряд ли какой-то из наших кланов посмеет бросить им вызов.

— И все равно эту версию надо отработать, Мариус Арамович, — тоном, не терпящим возражений, заметил генсек. — А мы, в свою очередь, постараемся разобраться с утечкой информации отсюда, из Москвы, а также в Ташкенте. Кстати, хочу с вами посоветоваться: если возникнет вероятность того, что Габрилянова нам придется отозвать из Узбекистана, то кого следует направить вместо него?

— Лучше всего, если это будет армянин, рожденный в Грузии.

— Почему именно там? — спросил Андропов, хотя прекрасно знал, что сам Юзбашян родился в Грузии — в Батуми.

— В таком случае, будет легче координировать его деятельность, как из Еревана, так и из Тбилиси.

— А Москву вы забыли? — глядя из-под очков на собеседника, спросил Андропов.

— Тогда этот армянин из Грузии должен иметь еще и еврейские корни, — добавил Юзбашян.

— Спасибо, мы учтем вашу рекомендацию, — поблагодарил собеседника генсек, сделав необходимую пометку в блокноте, который лежал перед ним на столе.

11 июля 1983 года, понедельник. Ташкент, аэропорт

Полковник Олег Овсянников приехал в аэропорт, где его встретил Бойс Иргашев. Вместе они проследовали к дальней площадке, где стоял спецборт — транспортный самолет с химическими удобрениями, который ждал отправки в Одессу, а оттуда в турецкий Трабзон. За день до этого Овсянников получил шифровку из Кабула от капитана военной контрразведки Льва Голубева, который сообщал, что мешки с наркотиками, которые прибудут из Кабула, представляют из себя тару из конопляной ткани и будут помечены специальными метками — белой масляной краской, нанесенной на углы каждого из мешков рядом с наклейкой, обозначающей наименование груза. В шифровке также сообщалось, что наркотики были доставлены в Кабул из района Кундуза — одного из наркоцентров Афганистана, входившего в Золотой полумесяц стран-производителей наркотиков (в него также входили Пакистан и Иран).

До середины семидесятых годов использование опиумного мака в Афганистане носило, в основном, хозяйственный характер: сухая трава использовалась в качестве корма для скота, из семян варили мыло, из стеблей — растительные красители. Употребление опиума в качестве дурманящего средства строго контролировалось на уровне общин. Незначительная часть годового объема афганского опиума экспортировалась в Иран и Турцию — от 200 до 400 тонн. Однако во второй половине десятилетия ситуация резко изменилась. Череда переворотов и революций, а также ввод советских войск способствовали тому, чтобы проблема производства наркотиков для афганского общества вышла на авансцену общественной жизни. Это было связано с тем, что ослабление центральной власти развязывало руки контрабандистам. Крестьяне, обрабатываемые площади которых сократились из-за систематических бомбардировок и артобстрелов, были вынуждены заняться выращиванием более рентабельной культуры, чем традиционные для Афганистана злаковые (кукуруза, ячмень, рис, пшеница, картофель, миндаль). Например, гектар опийного мака приносит такой же доход, как 40 гектаров хлопка.

В итоге в первую очередь, выращиванием опийного мака и ректификацией опиума занялись в районах, населенных таджикским и пуштунским населением — в Гильмендской долине, а также в районе городов Файзабад, Кундуз, Кандагар, Джелалабад и Фарах. Эти районы были удобны тем, что находились под контролем моджахедов и пакистанской армии. Дальнейшая переработка афганского опиума в морфий и героин осуществлялась в соседних странах, обладающих соответствующей химической промышленностью — Пакистане, Турции, Иране (до середины 1980-х), а также европейских странах — Франции и Италии.

— Как оформлены удобрения? — поинтересовался Овсянников, когда они шли к самолету.

— Как вполне легальный и законный груз, который Узбекистан направляет в Турцию в рамках обоюдных договоренностей, — ответил Иргашев.

Речь шла о тех договорах, которые были подписаны пять лет назад еще с тогдашним премьер-министром Турции Мустафой Эджевитом во время его официального визита в СССР. Причем, несмотря на то, что в сентябре 1980 года в Турции произошел военный переворот, однако на торговом сотрудничестве двух стран это нисколько не отразилось. Более того, даже общая антисоветская истерия, которая охватила практически весь западный мир после ввода советских войск в Афганистан, мало коснулась Турции. И торговое сотрудничество продолжалось. Турция традиционно получала из Советского Союза важные для развития ее экономики товары, среди которых были мазут, удобрения, продукция машиностроения, стальные и железные трубы. В свою очередь, Турция ввозила в СССР товары ее традиционного экспорта, главным образом сельскохозяйственные, что было чрезвычайно важно для нее, и некоторые виды полезных ископаемых.

После переворота военные в Турции получили большие преференции (только в составе правительства их было семь человек), поэтому желание некоторых из них погреть руки на нелегальных операциях по продаже того же оружия в обмен на наркотики, не было чем-то из ряда вон выходящим событием. Однако если бы Овсянникову удалось разоблачить эту сделку, то появлялась прекрасная возможность уличить высшее руководство Узбекистана в подковерных играх за спиной Политбюро, причем эти игры были завязаны на Турцию, которая входила во враждебный СССР блок НАТО. А если бы Рашидов стал открещиваться от участия в этой акции, то у его разоблачителей в Москве были возможности обратиться за помощью непосредственно к туркам. И они бы эту помощь, скорее всего, получили. Ведь в преддверии предстоящего провозглашения Турецкой Республики Северного Кипра, которая могла вызвать волну протестов в США и на Западе, лояльная позиция СССР в этом вопросе помогла бы турецким властям смягчить негативный резонанс от этого события. То есть, произошел бы обыкновенный бартер: вы помогаете нам взять за глотку Рашидова, мы поддерживаем вас в ситуации с Кипром.

Когда Овсянников и Иргашев подошли к транспортному самолету, его борта были открыты. Забравшись внутрь, оба гостя прошли вдоль длинной череды мешков, уложенных друг на друга, в которых находились химические удобрения для хлопчатника.

— В каких мешках находятся наркотики? — проходя вдоль рядов, поинтересовался Овсянников.

— Вот в этих, — Иргашев указал на последний ряд, где друг на друге лежало порядка двух десятков конопляных мешков. — Если хотите удостовериться, то мы можем вскрыть эти мешки, хотя запечатать потом их будет сложно.

— Не стоит, я вам верю, — отказался от этого предложения Овсянников.

Его зоркий глаз сразу различил белые пятна краски, поставленные рукой их информатора еще в Кабуле. Это были те самые метки, которые обозначали, что в данных мешках находятся не удобрения, а наркотики. Теперь дело было за малым — чтобы эти мешки благополучно долетели до Одессы, где их должны были встретить люди Овсянникова и завершить эту операцию.

11 июля 1983 года, понедельник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, сектор органов прокуратуры

Александр Бородин пришел к своему коллеге из сектора органов прокуратуры Юрию Брызгалину с конкретной целью — они вместе должны были согласовать возможные кандидатуры нового председателя КГБ Узбекской ССР и тех членов следственной группы, которым предстояло сменить бригаду Аркадия Габрилянова в том же Ташкенте. Эти замены должны были произойти уже в ближайшее время — в августе, поэтому следовало торопиться, поскольку кандидатуры надо было согласовать наверху, проведя их через многоступенчатую систему согласования. При этом надо было учитывать то противостояние, которое Андропов вел против Черненко, что означало — не все кандидатуры можно будет легко отстоять.

Сегодня коллега Бородина должен был представить ему список людей, которых руководство союзной Прокуратурой наметило для отправки в Узбекистан, чтобы продолжить следствие по «узбекскому делу». Это согласование с сектором госбезопасности было необходимо, чтобы органы КГБ и Прокуратуры взаимодействовали сообща, координируя свои действия друг с другом. Это было вызвано тем, что предыдущие группы из сотрудников узбекистанского КГБ и московского «десанта», встретившись с сильным противодействием со стороны команды Рашидова, которую поддерживали из Москвы люди Черненко, не смогли преодолеть это сопротивление. Теперь, учтя данные факторы, команда Андропова намеревалась усилить натиск. А это означало для того же Бородина, что, несмотря на тот результат, который был достигнут его узбекистанскими единомышленниками, в том числе и с его помощью, потребуются новые усилия для борьбы с московским «десантом». Значит, впереди зримо маячил новый, еще более ожесточенный этап противостояния.

— Дело должен будет взять под свой контроль начальник Управления по надзору за следствием и дознанием в органах внутренних дел союзной Прокуратуры Герман Петрович Каракозов, — сообщил Бородину Брызгалин, когда они расположились в кабинете последнего. — Надеюсь, вы его знаете?

— Кто же не знает товарища Каракозова, — улыбнулся Бородин.

Он не лукавил. Этот 61-летний «следак», которого в прокурорских кругах называли «колуном», за его мастерство расколоть на признание даже самого упертого молчуна, был хорошо известен многим. Особенно его слава взлетела ввысь несколько лет назад, когда Андропов, выведя КГБ из подчинения Совета Министров, повел целенаправленную борьбу с теми прокремлевскими кланами, которые угрожали лично его интересам и интересам его союзников во власти. В частности, именно Каракозов считался разработчиком и организатором расследования уголовных дел о взяточничестве в системе Минрыбхоза, «сочинского» и «краснодарского» дел. Теперь Каракозов собирался по указанию сверху (из тех же самых кабинетов) раскрутить и «узбекское дело», поскольку на пути Андропова возник Рашидов.

— В качестве руководителя следственной бригады предполагается привлечь к делу Тельмана Хореновича Гдляна, — продолжил свою речь Брызгалин.

Увидев знак вопроса в глазах гостя, поскольку эту фамилию тот слышал впервые, хозяин кабинета пустился в объяснения:

— Это тоже отменный «колун», который является креатурой Виктора Васильевича Найденова — бывшего заместителя Генерального прокурора СССР. Гдлян обратил его внимание на себя еще в конце шестидесятых, когда учился в Саратовском юридическом институте, а Найденов работал в Ульяновской прокуратуре.

«Здесь что-то не стыкуется — где Саратов, а где Ульяновск, — подумал Бородин. — Их разделяет больше четырехсот километров, это около пяти часов езды на автомобиле».

Чтобы найти ответ на этот вопрос, Бородин обратился к собеседнику с вопросом:

— Извините, Юрий Евгеньевич, а чем-то еще, помимо учебы, товарищ Гдлян был известен в институте?

— Да, он был достаточно активным студентом. Например, возглавлял комсомольский дискуссионный клуб. Там студенты вели дискуссии на разные политические темы, в том числе и на международные. В итоге из институтского этот клуб приобрел статус общегородского.

«А вот это уже гораздо теплее, — радостно констатировал Бородин, опять же не вслух. — Подобного рода клубы всегда создавались под крышей нашей «конторы», а их руководители там же, чаще всего, и назначались. Вот откуда, судя по всему, растут ноги у последующей встречи Гдляна и Найденова. Знакомая линия — любой чекист ее прочитает с ходу».

Тем временем Брызгалин продолжал свой рассказ:

— Гдлян прославился три года назад, когда вел дело эстонского предпринимателя Иоханеса Хинта. Тот занимался изысканиями в области новых строительных материалов. Он возглавлял соответствующий НИИ, а потом и конструкторское технологическое бюро «Дезинтегратор», стал доктором наук и лауреатом Ленинской премии, получил орден Трудового Красного Знамени. При его участии началось строительство силикальцитных заводов, из нового материала возводили дома во многих городах Советского Союза, а также в Италии, Австрии, Японии и других странах, использовавших по лицензии разработанную Хинтом технологию. Однако в ноябре 1981 года прокуратура Эстонской ССР возбудила уголовное дело против Хинта. Ему и его детищу инкриминировалось злоупотребление должностным положением, хищение государственного и общественного имущества в особо крупном размере. Гдлян был подключен к этому делу чуть позже и сумел добиться значительных успехов. Именно поэтому мы и остановились на его кандидатуре — этот кого угодно дожмет.

«Думаю, не только поэтому, — продолжал свои размышления Бородин. — Здесь главным является то, что Гдлян хорошо известен нашей «конторе», а во-вторых — он из каракозовского клана. Кстати, где родился этот Тельман Хоренович?».

Последний вопрос Бородин задал Брызгалину, получив на это немедленный ответ:

— В Грузии, в смешанной семье — отец у него армянин, а мать еврейка. По всем этим пунктам он должен вполне устраивать наше руководство, так что возражений против его кандидатуры быть не должно. В заместители ему дадим русского, но он будет чисто «пристяжным» — чтобы лишних разговоров не было. Если Гдлян один не справится, выделим ему подмогу. Есть у нас на примете еще один хороший «колун» из Армении — Альберт Исакович Карташян из Гугаркского района. Главной их задачей будет защитить кавказские интересы в Узбекистане и основной удар сосредоточить на узбеках, главным образом из самаркандского клана — опоры Рашидова.

— Почему же у нынешней бригады мало что получается? — задал вопрос Бородин, ответ на который он прекрасно знал, но ему хотелось услышать его из уст прокурорского работника.

— Здесь, скорее, ваши люди больше напортачили, чем наши, — после небольшой паузы, понадобившейся ему для того, чтобы затянуться сигаретой, ответил Брызгалин. — В вашей «конторе» всегда был сильный оперативный аппарат, но вот следствие слабовато. Штаты у вас намеренно раздувались, а чем ваши следаки в основном занимались — шпионами, диссидентами, да еще священниками. А мы «уголовкой» промышляли — а это несколько иной пилотаж, покруче вашего будет. Вот ваши узбекские коллеги и разучились мышей ловить. Не имеют они достаточного опыта борьбы с коррупцией, хищениями, приписками и тому подобному. Отсюда и недостаточная компетентность в закреплении доказательственной базы, да и ответственность далеко не та, когда знаешь, что дело будет передано другому хозяину и отвечать за его дальнейшую судьбу будет кто-то иной. Начали там хорошо, но своевременно не передав дело в союзную прокуратуру, потеряли темп.

— Так это же понятно, почему не передали — здесь нашлись люди, которые помогли Рашидову выдержать натиск, — внес свое дополнение в этот рассказ Бородин.

— Согласен, но уж больно коряво работали ваши коллеги. Там в спешке даже забыли о депутатском статусе одного из арестованных. Кстати, эти просчеты потом могут повесить на новых следаков — лично я бы, кстати, так и сделал. В итоге, что мы имеем? Арестовано больше десятка людей, а развернутые показания дает только один из них — бухарский обэхээсник. Ещё двое подтверждают несколько преступных эпизодов, о которых рассказывал этот обэхээсник, да и то частично. Остальные обвиняемые твердят о своей невиновности. А новые доказательства в деле не появляются, несмотря на то, что тамошние «колуны» стараются, как могут — давят на подследственных не хуже бериевских виртуозов. Короче, Андропов недоволен и ставит перед нами задачу — осенью дожать Рашидова. Так что работы у нас с вами, Александр Терентьевич, будет много.

— Это точно, — согласился с собеседником Бородин, вкладывая в эту фразу совершенно иной смысл, чем его собеседник.

Если тот собирался засучить рукава и работать на здешнюю сторону, то Бородину предстояло с не меньшим пылом сосредоточиться на помощи противоположной стороне, которая была в меньшинстве и обладала, куда меньшими возможностями. А слабым надо помогать — так учат каждого нормального человека еще с детства.

11 июля 1983 года, понедельник. Свердловск, квартира Нарезовых

На звонок Петра Нарезова дверь в квартиру его сына открыла невестка — Елизавета.

— Ты жди, Лизавета, от мужа привета, — пропел гость, переступая порог квартиры.

— Опять вы со своими шутками-прибаутками, Петр Кузьмич, — с улыбкой на устах встретила свекра хозяйка.

— Где мой охламон? — поинтересовался гость

— На кухне ужинает, — ответила невестка и добавила: — Если хотите, там в кастрюле макароны остались, а я сына укладывать буду.

— Сын я по горло, до подбородка, — вновь вспомнил гость строчку из популярной песни — на этот раз у Владимира Высоцкого.

Когда он вошел на кухню, его сын Кирилл сидел за столом и ел макароны по-флотски, запивая их чаем.

— Приятного аппетита, сын, — произнес вошедший и уселся на свободный стул. — Как настроение после трудового дня?

— Спасибо, батя, нормальное, — ответил Нарезов-младший.

— Проблем с московским гостем больше не было? — задал отец вопрос, ради которого, собственно, и зашел.

— Улетает наш залетный — сегодня Теряев на радостях проболтался, — сообщил Кирилл. — У него как гора с плеч упала.

— В Москву возвращается? — продолжал допытываться гость, как бы между прочим, смахивая крошки со стола.

— Да нет, в Ленинград летит, а оттуда в Тихвин.

— Что он там потерял?

— Я же тебе говорил, что ищет кого-то по делам давно минувших лет.

— Вот ведь работа у человека — ездит по стране за казенный счет, — удивился Нарезов-старший.

— Зря ты так, батя, он же не по своей воле мотается — дело важное делает, — с легкой долей укоризны обратился к отцу сын. — Война ведь много неразгаданных загадок оставила, вот мы теперь в них и разбираемся. Ищем кончики у ниточек, чтобы распутать весь клубок.

— Эх, война, что ж ты, подлая, сделала, — напел Нарезов-старший строки из песни Булата Окуджавы, глядя куда-то в темень окна.

— Ты чего это, батя? — удивился сын, поймав этот взгляд.

— А ведь я завтра тоже улетаю — в тот же Ленинград, — сообщил отец новость, о которой всего лишь несколько минут и сам не догадывался — она возникла у него спонтанно после сообщения сына.

— За каким таким?..

— Поеду новые станки у наших поставщиков выбивать.

— У тебя же для этого зам по снабжению имеется? — продолжал удивляться Нарезов-младший.

— Так его же все отфутболивают. А меня не посмеют — я ведь в случае чего и до обкома доберусь. Так что я проститься зашел.

И он поднялся со стула, протягивая сыну руку. И что-то странное уловил Нарезов-младший во взгляде отца, однако объяснения этому найти не смог. И не знал он, да и не мог знать, что его отец летит в Тихвин, вовсе не для того, чтобы распутать, а, наоборот, чтобы попытаться запутать тот клубок, который завязался в морозные ноябрьские дни 1941 года.

11 июля 1983 года, понедельник. Ташкент, Куксарой.

Когда Денис подвел Баграта Габрилянова к массивным железным воротам с боковой дверцей, он взял друга за локоть и, глядя ему в глаза, произнес:

— Итак, мы договорились — на вопросы этого человека отвечаем честно, ничего не утаивая. Здесь лукавых не любят.

Это предупреждение не было напрасным. В доме, к которому Денис привез на такси своего друга, жил вор в законе Ерванд Спандарян по прозвищу Тижо Ленинаканский. Это была последняя попытка Дениса спрятать Баграта подальше и от милиции, и от «конторских» — от КГБ. В свое время Тижо предлагал Денису работать под его началом, но парень предпочел вольные хлеба. Теперь, ради друга, он готов был наступить на горло собственной песне — пойти под крыло армянского вора в законе, лишь бы тот предоставил на какое-то время свою крышу Баграту. Однако говорить с хозяином дома недомолвками, или вообще сообщать неправду, было чревато, о чем Денис и предупредил своего друга.

На стук калитку открыл сам хозяин дома — Тижо. Поскольку предварительно Денис успел позвонить ему по телефону и договориться о встрече, никаких вопросов по поводу этого визита не возникло и гости были допущены в дом. Там Денис, усевшись с другом на мягкий диван, накрытый пледом, вкратце изложил хозяину суть дела — рассказал историю о том, как Баграт оказался втянут в историю со скульшуркой и что из этого вышло.

— И где эта вещица? — стараясь ничем не выдать какой-то особой заинтересованности, спросил Тижо, сидевший за массивным столом у раскрытого настежь окна, за которым уже вечерело.

Не говоря ни слова, Баграт достал из кармана брюк оки-моно и поставил его на стол. Тижо взял статуэтку в руки и стал внимательно рассматривать. Затем вернул вещь на место.

— Даже я, ничего не понимающий в этих делах, могу сказать, что это знатная вещица, — вынес свой вердикт законник, откидываясь на спинку кресла. — Но почему ты не сообщишь обо всем своему отцу?

— У нас с ним конфликт, — коротко ответил Баграт.

— На какой почве? — вскинул брови Тижо.

— Я считаю, что он здесь занимается неправым делом.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Такими методами, которые используют он и его люди, закон не устанавливают.

— Много ты знаешь о законе, — усмехнулся Тижо. — Ты, я вижу, парень неплохой, но идеалист. Может, ты в коммунизм веришь?

— Я верю в людей.

— Я же говорю — идеалист.

— Он исправится, Тижо — жизнь заставит, — вступил в разговор Денис.

— Значит, ты хочешь, чтобы я тебе помог? — не сводя глаз с Баграта, продолжил свою речь хозяин дома. — А в чем ты видишь мою помощь?

— Разрешите мне остаться у вас на несколько дней, — ответил Баграт.

— А потом что?

— Потом я уйду.

— Прямиком в «конторское» СИЗО? Может быть, тебе помочь другим — отправить куда-нибудь подальше?

— Я не могу отсюда уехать — моя девушка в коме.

— Ты о себе сейчас должен думать, а не о девушке, которая к тому же неизвестно когда очнется.

— Нет, я должен быть в Ташкенте. Если вы против, тогда мы уйдем, — и Баграт поднялся с дивана.

— Сядь на место, — приказал Тижо голосом, не терпящим возражений. — Если бы ты не был армянином, я бы выгнал тебя взашей за дерзость. Но ты мой земляк, а мы своих не предаем. Правда, твой папа конторский, причем высокого полета, но это дела не меняет. Ты пришел за помощью в мой дом, значит, ты ее получишь. Живи здесь, сколько захочешь, но никуда без моего ведома не выходи. Обещаешь?

— Обещаю.

— Ты, Желудь, тоже хочешь остаться? — перевел взгляд на Дениса хозяин дома.

— Нет, мне есть где перекантоваться.

— Тогда в добрый путь. А ты, Баграт, иди на второй этаж — будешь жить там.

И хозяин дома отвернулся в сторону окна, показывая тем самым, что разговор окончен.

11 июля 1983 года, понедельник. Москва, кафе на ВДНХ

— Вот видишь, где приходится с тобой встречаться, чтобы попробовать армянской кухни, — посетовал Амаяк Ервандов, усаживая Александра Бородина за столик, на котором уже были выставлены готовые блюда. — А помнишь, как мы с тобой любили посидеть в нашем ресторане «Арарат» на Неглинной? Только нет теперь того ресторана — снесли три года назад.

— А мне больше вспоминаются наши с тобой посиделки в Дамаске, — живо отреагировал на слова друга Бородин. — Какой хаш мы с тобой ели в харчевне у деда Арутюна.

— Положим, хаш и здесь делают неплохой — сам в этом убедишься, когда его принесут, — сообщил Ервандов и, подозвав официанта, сделал ему заказ.

С Ервандовым Бородин был знаком почти десять лет — с тех пор, как они вместе служили в резидентуре КГБ в Дамаске. Это было поистине горячее время — 1973 год, когда на Ближнем Востоке вспыхнула война Судного дня, во время которой Сирия и Египет атаковали Израиль на Синайском полуострове и Голанских высотах. Однако, после двух дней успешных боевых действий, сирийские и египетские войска были остановлены, а потом и вовсе вынуждены были отступить. После чего последовала резолюция ООН о прекращении огня.

Трехлетняя служба сблизила Бородина и Ервандова, и они продолжили общение, вернувшись на родину. Александра после Сирии направили на работу в Отдел админорганов ЦК КПСС, а Амаяк оказался в Комитете по культурным связям с армянами за рубежом, оставаясь в штате КГБ. И сегодня Бородин пришел к нему не столько для того, чтобы вновь насладиться изысканными блюдами армянской кухни, сколько поговорить о ситуации, которая складывалась в Узбекистане и которая так волновала Рашидова, судя по той депеше, что он прислал Джуре и где речь шла о «Спюрке».

Когда официант поставил на стол тарелки с горячим хашем, Бородин взял в руку ложку и осторожно отведал блюдо.

— Ну, как? — поинтересовался Ервандов.

— Хорош супец! — не скрывая своего восхищения, произнес Бородин. — Только я ведь не только ради него сюда пришел.

— Неужели ради долмы с чесночно-сметанным соусом или шашлыка из овощей? — картинно округлил глаза Ервандов.

— Нет — ради Мелкумова Левона Николаевича, — ответил Бородин, после чего отправил в рот вторую порцию хаша.

— А что такое с ним приключилось? — сразу посерьезнел Ервандов.

— Не приключилось, но может — кажется, ему отставка светит, — сообщил Бородин. — Мне шеф дал задание составить аналитическую справку на предмет возможного ухода Мелкумова, а такие задания, сам понимаешь, просто так не даются. Значит, на самом верху начались некие телодвижения.

— И что ты хочешь услышать от меня? — поинтересовался Ервандов.

— Ты же знаешь настроения своих земляков в Узбекистане больше, чем я — как они отнесутся к отставке Мелкумова?

— По-разному отнесутся — кто-то взгрустнет, а кто-то и порадуется. Ведь на него многие связи завязаны.

— Имеешь в виду диаспоры?

— Нет, нашими диаспорами по большей части заведует Мариус Арамович Юзбашян. А Левон Николаевич отвечает за внутренний контингент, причем в основном в сфере теневой экономики.

— Но это же во многом сообщающиеся сосуды — наши теневики и зарубежные диаспоры?

— Ты забываешь, что эти сосуды стали тесно сообщаться друг с другом относительно недавно. А что это значит? То, что к такому динозавру, каким является Мелкумов, уже нет прежнего доверия — он постарел. Именно поэтому я и говорю, что многие из моих земляков обрадуются его уходу.

— Но ведь не факт, что на его место придет армянин. Скажу даже больше — вовсе не армянин.

— А это роли не играет — главное это общее направление. Ведь Рашидов тоже динозавр — двадцать три года во главе республики это тебе не шуточки. По сути, они вместе с Мелкумовым начинали.

— Но Рашидов цементирует тамошние элиты, — напомнил собеседнику непреложный факт Бородин.

— Значит, теперь этот цемент не нужен. Кто-то очень хочет поднять «ветер с Востока», который долго дремал. Помнишь, у Лермонтова в споре Казбека с Эльбрусом:

— Не боюся я Востока! — Отвечал Казбек, — Род людской там спит глубоко Уж девятый век… Всё, что здесь доступно оку, Спит, покой ценя… Нет! не дряхлому Востоку Покорить меня!

— Как там дальше, помнишь? — обратился Ервандов к другу. И Бородин тут же продолжил:

…И, смутясь, на север темный Взоры кинул он; И туда в недоуменье Смотрит, полный дум: Видит странное движенье, Слышит звон и шум. От Урала до Дуная, До большой реки, Колыхаясь и сверкая, Движутся полки…

— Вот видишь, Саша, как в воду глядел Михаил Юрьевич почти сто пятьдесят лет назад. Поднялся-таки «ветер с Востока» и грянула четыре года назад исламская революция в Иране.

— Вообще-то, Амаяк, это началось чуть раньше — с конца пятидесятых. Вспомни, сначала была национализация Суэцкого канала — это кульминация заката классического колониализма. А потом уже случилась революция в Иране — начало заката неоколониализма.

— Однако нам все-таки ближе тот ветер, который был поднят в Афганистане, без которого не было бы того, что сейчас происходит в Узбекистане, — произнес Ервандов, успевая по ходу разговора ловко орудовать ложкой.

— Что ты под этим подразумеваешь? — спросил Бородин, хотя сам давно имел ответ на этот вопрос. Но он хотел услышать его из уст своего друга, чтобы удостовериться, что они думают в одном направлении.

— Я имею в виду то, что наше руководство видя, куда дует ветер, решило его оседлать — сделать ставку на исламистов и именно поэтому рубит сук под кланом Рашидова — под самаркандцами. Фергана и ее окрестности — вот будущий центр событий.

— Но ведь твоих земляков в тех краях живет меньше всего в Узбекистане. Память о событиях Гражданской войны, когда в Фергане басмачи бились одновременно с Красной Армией и «Дашнакцутюном», до сих пор там сильна. А это значит, что приход ферганцев к руководству республикой твоими земляками должен восприниматься в штыки.

— И это одна из причин того, что многие армяне поддерживают Рашидова, — согласился с этим выводом Ервандов. — Но другая часть уповает на то, что договорится с ферганцами и их союзниками. Ты ведь знаешь, как мы, армяне, умеем договариваться — никто так не умеет. К тому же не забывай, что на Востоке всегда уважали сильных. А у нас мощные диаспоры, как в ведущих странах мира, так и на периферии — в той же Южной Африке, например. Ведь времена впереди маячат коммерческие — торгаши у нас выйдут на авансцену истории, а идеологи уйдут в небытие.

— Кстати, Мелкумов — сын торгового работника, а его жена заведует торговыми сетями в Ташкенте, — напомнил другу еще один факт Бородин.

— Вот и пусть торгуют на старости лет — в большую политику их больше не пустят. Вместо них должны прийти другие торгаши — молодые и голодные. Вот они и будут определять наше ближайшее и, судя по всему, и далекое будущее.

— Под знаменами «Спюрка»?

Услышав этот вопрос, Ервандов заметно напрягся и как-то недобро посмотрел на своего приятеля. После чего произнес:

— Ты, Сашка, никому, кроме меня, это слово не произноси — не надо.

— Почему, если оно многим в нашей среде известно? — удивился Бородин.

— Что именно известно?

— Например, то, что Анастас Микоян еще в конце тридцатых годов начал создавать свою собственную внутреннюю разведку, состоящую преимущественно из его земляков — из армян. Делалось это с одобрения Сталина, который таким образом уравновешивал клановое противостояние среди кавказцев, где второй стороной были грузины во главе с Берией. Но тот в итоге плохо кончил, а Микоян наоборот — продолжил свое восхождение. В итоге на сегодняшний день «Спюрк» имеет широко разветвленную структуру, в которую входят многие влиятельные армяне. Например, Степан Ситарян, который сейчас, по заданию Андропова, перешел из Минфина в Госплан и верстает планы по капитализации нашей системы. Кстати, это правда, что он является земляком Микояна?

— Правда — они оба из Лорийской области, — подтвердил эту информацию Ервандов.

— Значит, именно Микоян его и продвигал наверх? А Мелкумова?

— Он же, — кивнул головой Ервандов. — Но если ты хочешь разобраться в структуре «Спюрка», то это зряшное дело — даже я сломал на этом голову. И вообще, зачем тебе это надо?

— Ты забываешь, Амаяк, на каком направлении я работаю — на среднеазиатском. И если раньше этот «Спюрк» меня волновал мало, то теперь, в связи с событиями в Узбекистане, ситуация изменилась. Ведь я должен, составляя аналитику для своего начальства, учитывать расстановку всех сил, которые вовлечены в этот процесс. Поэтому я с тобой и советуюсь — ведь кто лучше тебя знает армянскую проблематику.

— А я тебе, как друг говорю: глубоко туда не погружайся. Там все переплетено — и внутренние факторы, и внешние. И если за первые тебе ничего не будет, то за вторые — голову оторвут и не заметят. Ты же знаешь нашу систему — в ней любые сантименты считаются рудиментом. Тем более сейчас, когда торгаши давно победили романтиков.

— Ты прямо светишься весь, когда это произносишь, — усмехнулся Бородин. — А ведь, когда торгаши растащат страну по разным квартирам, мало никому не покажется. Представляешь, что начнется, если кто-то из нашего высшего руководства решит, к примеру, оседлать уже не исламский фактор в Узбекистане, а нагорно-карабахский в Армении? И ведь это не утопия. Или кому-то за рубежом выгодно, чтобы Карабах полыхнул — чтобы здесь загорелось, и миллионы армян снялись со своих насиженных мест и пополнили диаспоры?

— Последнее не исключено, — согласился с этим доводом Ервандов. — Но можем ли мы с тобой что-то изменить, Саша, встав под каток истории? Не можем! Мы с тобой в Сирии пытались влиять на ход событий и что — получилось? Ни черта! Поэтому я, вернувшись на родину, избрал позицию невмешательства — пусть идет, как идет. Я, конечно, пишу, как и ты, аналитические справки, но жопу не рву — надорвался. Вот землякам своим я помогаю — это святое. А ты помогай своим землякам — русским. Хотя это гораздо сложнее — вас намного больше, чем армян и вы разобщены. А узбеков уже не спасти — их приговорили.

— Что ты имеешь в виду?

— Видишь ли, Сашка, империя наша идет к своему закату. Ты и сам, кстати, это наверняка чувствуешь. Поэтому самый главный вопрос сейчас для Андропова — кто будет нашим ближайшим союзником после ее распада. Узбеки и все среднеазиаты — не будут. А вот Кавказ и Закавказье надо попытаться возле себя удержать. Поэтому, как бы дико это не звучало, но прежде, чем империя распадется, кое-кого требуется раскулачить или, говоря проще, распотрошить. Вот узбеков на эту роль и выбрали. Ведь пока там Рашидов, с ними ничего сделать нельзя. Рашидов — цемент тамошних элит, лидер умный и просвещенный. Не будет его, и узбеков можно будет брать голыми руками. А его обязательно уберут — к гадалке не ходи. Вот почему я говорю, что узбеки обречены. Но мы-то с тобой, Саня, не узбеки, нам о своих сородичах думать надо.

«Вот я о них и думаю, Амаяк — стараюсь помочь и русским, и узбекам, поскольку родился в смешанной семье и имею отношение и к тем, и к другим», — хотел было признаться Бородин, но вовремя сдержался. Даже перед своим близким другом он не имел права открыться. Во всяком случае, пока.

12 июля 1983 года, вторник. Ленинград/Тихвин

Самолет Ту-134, на котором находился Богдан Севрук, приземлился в аэропорту Пулково в середине дня. Выйдя из здания аэропорта, Севрук отправился на стоянку такси, где достаточно быстро нашел свободный автомобиль. Однако его водитель — пожилой мужчина в фирменной фуражке — сначала с неохотой откликнулся на просьбу пассажира довезти его до города Тихвина, который находился в 223 километрах от северной столицы. Но когда Севрук пообещал ему хорошо заплатить, благо командировочные ему это позволяли, таксист сам распахнул дверцу перед пассажиром, приглашая его внутрь.

— Долго ехать? — поинтересовался Севрук, занимая место на переднем сиденье.

— За два часа доброшу, — пообещал водитель, заводя мотор.

Если бы Севрук обернулся назад, то он бы заметил, как на той же самой стоянке за его действиями наблюдает мужчина, которого он хорошо знал. Это был Петр Нарезов, который прилетел с ним в Ленинград на одном самолете, но постарался остаться для чекиста незамеченным. Весь полет он просидел в передней части самолета, в то время как Севрук находился в задней и весь полет проспал. Когда он отъехал от стоянки, Нарезов тоже нашел свободного таксиста и, посулив ему хорошую плату за проезд, направился в тот же Тихвин. При этом он попросил водителя не отставать от такси, в котором находился Севрук, следуя в за ним на определенном расстоянии.

— А что случилось? — насторожился таксист, который никогда еще подобным не занимался.

— Да вы не волнуйтесь, я не бандит какой-нибудь, — улыбнулся в ответ Нарезов. — Дочка у меня связалась с институтским преподавателем. А у него, вроде бы, семья есть в Тихвине. Вот я и хочу его проверить — врет он моей дочери или нет. Если нет, то я, собственно, не против их отношений. Просто хочу, чтобы все по-людски было.

— Это правильно, — согласно кивнул головой водитель и сбавил скорость, следуя в нескольких десятках метров от той машины, где, как он понял, находился соблазнитель.

Спустя два часа Севрук приехал на окраину Тихвина недалеко от речки Тихвинка. Расплатившись с водителем, Севрук пожелал ему счастливой обратной дороги и, заглянув в свою записную книжку, направился в сторону, виднеющийся невдалеке рощицы. Там он вскоре и обнаружил то, ради чего сюда и приехал — небольшой обелиск в аккуратной оградке. На памятнике было выбито: «Рустам Фархадович Касымов. 1922–1941».

— Здравствуй, солдат, — поздоровался с погребенным здесь воином Севрук.

Его отец тоже погиб на фронте, только в 1943 году и было это под Сталинградом, где он и обрел свой последний приют в братской могиле таких же, как и он солдат, отдавших свои жизни за родное Отечество.

Примерно пять минут спустя, когда Севрук уже хотел было покинуть это место, чтобы продолжить поиски людей, которые могли бы знать историю этого обелиска и того, кто под ним похоронен, к нему подошел седой старик, опирающийся на трость.

— Добрый день, любезный, — поздоровался с Севруком подошедший. — Вы, случайно, не родственник этого солдата?

— Нет, я историк, — соврал Севрук и, в свою очередь, спросил: — А почему вы решили, что я родственник?

— Долго стоите здесь. Обычно люди мимо проходят и почти никто не останавливается. Разве что пионеры иногда по праздникам придут, чтобы цветочки возложить. А вы уже пять минут стоите — мне из моего окошка хорошо видно.

И старик указал тростью на окна своего деревянного дома, который стоял неподалеку.

— Получается, вы смотритель этого обелиска, дедушка, — произнес Севрук, сопроводив эти слова улыбкой.

— Годков пятнадцать за ним уже приглядываю — как в этот дом перебрался, — охотно поддержал эту тему старик. — Раньше-то здесь мой брат старший жил, но он помер. А могилка эта тогда была безымянной — никто не знал, кто в ней похоронен. Знали только, что солдат. А потом наши следопыты его имя установили, вот этот красивый памятник поставили и имя на нем выбили. Солдатик этот — узбек.

— И часто здесь бывают родственники этого солдата?

— Я же говорю, что всего пятнадцать годков здесь живу, поэтому всех не видел. Но кое-кого застал. Его узбекская родня трижды приезжала. А один раз сам их главный узбек приезжал, не помню его фамилию.

— Рашидов? — подсказал Севрук.

— Кажись, он самый, — кивнул головой старик. — Представительный такой, красивый. Венок роскошный привез. Долго здесь на лавочке сидел, а машина его вон там дожидалась, — и старик указал тростью в ту сторону, где недавно Севрук вышел из такси.

— И давно это было?

— Годков пять примерно. Еще старуха моя была жива.

— А русские родственники у этого солдата были? — задал Севрук вопрос, который его интересовал больше всего.

— На счет этих не знаю. Были однажды двое, но кто они такие мне неведомо. Тоже долго сидели на лавке, горевали.

— Двое — вы имеете в виду мужчин?

— Один мужчина, а вторая женщина — пожилая. Видно, мать его. Тоже с цветами приехали. Потом они к нам зашли — интересовались подробностями того, как солдатик погиб.

— Значит, вы их видели? — встрепенулся Севрук.

— Не видал — старуха моя дома была, когда они зашли. Она мне потом про них и рассказала.

— Как же они ей представились? — продолжал допытываться следователь.

— Сказали, что из Москвы и хотят установить подробности гибели этого солдатика. Может, как и вы, историки? Они два дня здесь были.

— Где же они жили — у вас?

— Зачем у нас — в гостинице, «Тихвин» называется.

— И что же, узнали они, как солдатик погиб?

— Так это у нас все знают. А им хотелось разыскать ту девочку, на глазах которой этот солдатик погиб. Она в войну рядом с нашим домом с матерью жила. Сейчас-то этот дом снесли и жильцов в разные края раскидали, А тогда, во время войны, он еще стоял. Вот они того солдатика у себя и приютили.

Ретроспекция. Тихвин, 15 ноября 1941 года, суббота

Вот уже несколько дней Рустам Касымов, раненый пулеметной очередью из пролетающего над городом «мессера», лежал в сарае дома на окраине Тихвина. В тот день вечером он возвращался из городской библиотеки в свою часть, когда начался вражеский налет. Раненого нашла на улице 15-летняя девочка Катя Васильева, жившая неподалеку. Она позвала маму, и вдвоем они принесли солдата к себе домой, в расчете, что утром дадут знать о нем его начальству. Но в ночь на 9 ноября в Тихвин вошли фашисты. И раненый Рустам Касымов, вместе со всеми тихвинцами, оказался на оккупированной территории.

В тот день он лежал в сарае и мучимый жаждой, ждал прихода Кати. Ее мать с утра куда-то ушла, а девочка выбежала из дома в ближайшую лавку за керосином. Однако минуло уже полчаса, а девочки все не было. И в тот самый миг, когда Касымов в очередной раз впал в забытье, и ему снилось, как он черпает воду из родного арыка в кишлаке Денау в Бухарской области, он услышал громкий девичий крик «Мама!». Он открыл глаза и прислушался, подумав, что ему это почудилось. Но крик повторился снова, на этот раз еще громче, чем предыдущий. А следом за ним раздался чей-то многоголосый гогот, от которого содрогнулись стены этого хлипкого сарая. Раненый подполз к дощатой стене, выходившей на улицу, и увидел страшную картину. Толпа фашистов окружила Катю, которая с прижатой к груди бутылью с керосином, металась в этом кругу и громко кричала, взывая о помощи. Но кто мог ей помочь в оккупированном городе, где жители попрятались по своим домам и боялись лишний раз выйти на улицу? А фашисты продолжали гоготать, наслаждаясь тем, как девочка никак не может вырваться из их кольца, сотрясая окрестности своим криком и плачем. И тогда Касымов дотянулся рукой до винтовки, которая лежала рядом с ним и, опираясь на ее приклад, поднялся со своего места. С трудом передвигая ноги, он выбрался из сарая и добрался до калитки. Открыв ее, он вышел на улицу, оказавшись в двух десятках метров от того места, где фашисты издевались над девочкой.

Вскинув винтовку, солдат прицелился и выстрелил. Выпущенная меткой рукой пуля, угодила точно в затылок фашиста, стоявшего к стрелку спиной. От выстрела немец рухнул на землю, как подкошенный. А Касымов тем временем снова выстрелил, уложив еще одного врага, стоявшего на другом конце кольца — на этот раз пуля угодила жертве в грудь. Потрясенные произошедшим, фашисты разом повернулись в сторону выстрелов, а Касымов, перезаряжая винтовку, двинулся им навстречу. Раздался еще один выстрел и третий фашист, обливаясь кровью рухнул лицом вниз в ноябрьскую хлябь. Но четвертого выстрела из винтовки не последовало. Вместо этого утренний воздух сотрясла автоматная очередь, выпущенная в спину Касымова. Стрелял в него полицай Тарас Лапшин, который потом сменит имя и фамилию и станет Петром Нарезовым. Исполосованный этой очередью, Касымов успел обернуться назад и заглянул в глаза своего убийцы. После чего солдат упал на землю лицом вверх, устремив свой взор в затянутое черными облаками небо. В последние секунды его жизни в его сознании отобразились руки его матери, достающие из тандыра горячую лепешку и глаза Светланы, которыми она смотрела на него в последнюю их встречу — во время отправки на фронт.

За всем этим наблюдали десятки глаз жителей Тихвина, прильнувших к окнам в своих домах. Видела это и Катя Васильева, которая после начала стрельбы успела забежать за угол ближайшего дома и в ее памяти навечно зафиксировалось все происходящее: как Касымов стрелял в фашистов, как его самого застрелил полицай, и как фашисты затем расстреливали из автоматов уже безжизненное тело советского солдата, который, прежде чем погибнуть, успел убить трех их товарищей. После этого еще сутки фашисты не разрешали жителям похоронить храброго солдата. И только на второй день такое разрешение было получено. И Катя вместе с матерью и их пожилым соседом смогли на подводе отвезти тело солдата на ближайшую окраину и там похоронить без какой-либо таблички. Единственное, что они знали, так это то, что солдата звали нерусским именем Рустам.

12 июля 1983 года, вторник. Ленинград-Тихвин

— Значит, солдата застрелили не фашисты, а кто-то из наших? — спросил Севрук у старика, после того, как тот закончил свой рассказ.

— Верно, нашенский, — кивнул головой рассказчик. — Я потом эту Катерину Васильеву видел — она мне все и рассказала.

— Может, вы ее адрес знаете? — перебил старика Севрук.

— Откуда же я его вам возьму — не оставила она его. Уехала куда-то из нашего города и следов теперь не найти — не приезжает больше. А перед отъездом сюда заглянула — с могилкой проститься. Вот я тогда подробности и узнал. А гада того, что солдатика убил, Тарас Лапшин звали. Только найти его не сумели — убег он, когда наши в город вернулись. Что с ним стало далее, мне неведомо — может, сгинул, гадина, во время войны.

Ни произнесший эти слова старик, ни Севрук, который их слушал, не могли себе даже представить, что этот самый Тарас Лапшин стоял теперь в нескольких сотнях метрах от них в рощице и, наблюдая за ними из-за деревьев, мысленно тоже вспоминал тот слякотный ноябрьский день 1941 года, когда он недалеко от этих мест стрелял в спину Рустаму Касымову.

12 июля 1983 года, вторник. Ташкент, Бешагач

Сидя за рулем новенькой «Волги», вор в законе Гога Ап-шеронский, он же Георгий Аравидзе, то и дело поворачивался к своему собеседнику, с которым он не виделся вот уже несколько лет и вспоминал времена, когда они только познакомились:

— Помнишь, как я учил тебя играть в лело бурти, а ты, оглоед, никак не мог к нему приспособиться — все канючил, что регби лучше?

Вопрос адресовался Никите Левко, с которым они когда-то познакомились в Грузии, где Левко в течение года играл за регбийную команду тбилисского «Локомотива».

— Это я притворялся, чтобы завоевать твое расположение — ты же любишь всех поучать, — не поворачивая головы к собеседнику, ответил Левко.

— Что ты потерял в Ташкенте? — перескакивая с одной темы на другую, спросил Гога.

— По делам заглянул, да и по здешней кухне соскучился, — ответил Левко.

— Что за дела?

— Ищу одного человека, а он скрывается — должок не отдает.

— Долг — дело святое, — покачал головой Гога. — Он местный?

— Здешний, зовут Денисом — по карманам тырит.

— Уж не Желудь ли? — догадался Гога, поскольку карманников с таким именем кроме него в Ташкенте больше не было.

— Что за Желудь?

— Желудьков — неплохой, кстати, карманный. Но себе на уме — вольный.

— И где он обитает?

— Где-то на Фароби.

— А если точнее?

— Я же тебе говорю, что он вольный — я с ним дела не имел. Поэтому, где его хаза, мне знать необязательно. Но это дело поправимое. Я сейчас как раз к одному человеку еду, а он этого Желудя хорошо знает.

Речь шла о Саркисе Мурадяне — цеховике, который жил на Бешагаче рядом с обувной фабрикой, где у него был свой полулегальный цех по выпуску левой продукции. Гога ехал к нему по делу — надо было обговорить ситуацию, которая сложилась здесь в виду развернувшейся борьбы между Андроповым и Рашидовым.

Мурадян жил в большом доме с цветником, за которым он сам и ухаживал. Гости как раз застали хозяина за этим делом — он поливал из пластмассовой лейки цветы. Представив своего спутника, Гога затем извинился перед ним и попросил посидеть на лавочке, а сам вместе с хозяином дома прошел в беседку неподалеку для конфиденциального разговора.

— С чем пожаловал, Гога? — спросил Мурадян, усаживаясь на скамью.

— С приветом от Каплуна, — ответил законник, имея в виду помощника Председателя Президиума Верховного Совета СССР Кирилла Каплуна. — Он волнуется, как тут у вас.

— А чего ему волноваться, он далеко — в Москве, — усмехнулся Мурадян.

— Мы пока в одной стране живем, Саркис-джан, и дела у нас общие, — присаживаясь рядом с собеседником, произнес Гога. — В одном месте за ниточку слегка потянешь, а в другом уже напряглись. А что уж говорить, когда эту нитку со всей силы натягивают — вот-вот оборваться может.

— Надеюсь, в моем месте не оборвут.

— Это как сказать, — покачал головой Гога. — Я слышал, что под тебя сам Рашидов копает, чтобы Шахиню за горло взять, а через нее и Мелкумова. А это уже не политика, это геополитика.

— Вот именно из-за последней меня тронуть и не посмеют, — все тем же спокойным тоном вещал Мурадян.

— Я, конечно, отдаю должное твоему хладнокровию, но на нем одном далеко не уедешь. Ты слышал, что Джавлонов в «конторе» раскололся — запел, гнида?

— Если об этом слышали в Москве, то здесь и подавно. Только кто такой Джавлонов — всего лишь голос в общем хоре. Главное в нем — дирижеры. И у нашего палочка потолще будет, чем у здешнего.

— Твоими бы устами да мед пить, — не скрывая раздражения, произнес Гога. — Только в Москве не один дирижер с толстой палкой. В противном случае здешний дирижер не палкой бы сейчас размахивал, а как и ты в своем саду цветочки поливал, будучи в отставке.

— Есть такая поговорка: «Переживет других тот, кто не переживает за других», — философски изрек Мурадян. — К тому же, если Аннушка уже разлила подсолнечное масло, то на нем обязательно кто-то поскользнется.

— Какая к чертям, Аннушка? — Гога вскочил с лавки и стал нервно ходить по беседке. — Надо про нас думать, а не про какую-то бабу. Каплун предлагает подставить кого-то из наших, чтобы «конторские» успокоились. Например, Нестора Каладзе.

— Нехорошо земляков сдавать, — покачал головой Мурадян.

— А кого сдавать — узбеков, что ли? Их и так пачками арестовывают.

— Но Каладзе тоже только на них завязанный — у него дела с замторга Юсуповым и его людьми.

— Зато он из нашего круга — кавказского. Да и терять ему нечего — он уже старенький.

— И что от меня требуется? — после короткой паузы спросил Мурадян.

Прежде, чем ответить, Гога снова присел на лавку:

— Ты же человек авторитетный, тебя здесь все уважают — поговори с Нестором. Объясни ему ситуацию, что если он сам подставится, то ваше цеховое братство его семью в беде не оставит. Ну, а мы, блатные, ему на зоне поможем.

— Хорошо, поговорю, — практически сразу согласился Мурадян. — Это все, а то мне цветы надо поливать?

— Есть еще одно дело, Саркис-джан, — заглядывая собеседнику в глаза, произнес Гога. — Ты ведь Желудя хорошо знаешь? Он вон тому человеку, моему хорошему другу, задолжал. А тот его найти не может.

— На Желудя это не похоже — он в отношении долгов парень честный, — с сомнением в голосе произнес Мурадян.

— Вот и я другу то же самое сказал. Но факт остается фактом — долг пока не отдан. Подскажи, где он живет?

— На Фароби, только сейчас его там нет — он у своей новой знакомой обосновался.

— Откуда знаешь?

— Только вчера его видел — на улице пересеклись. Девушку Зоя зовут, она в «Академкниге» на Руставели работает. Там же и живет — за магазином.

— Спасибо тебе, Саркис-джан, — поблагодарил собеседника Гога, поднимаясь с места. — И про разговор с Нестором не забудь.

И законник первым вышел из беседки.

12 июля 1983 года, вторник. Москва, Елоховская площадь, Пушкинский сквер

Как и договаривались, Александр Бородин нашел отца Серафима возле входа в Богоявленский собор на Елоховской площади. Священник был в подобающем его сану одеянии — длинной черной рясе, которая была заметна издали. Поздоровавшись с отцом Серафимом за руку, Бородин предложил отойти для разговора в сторону — в близлежащий сквер, названный в честь Александра Пушкина, но памятник там стоял не поэту, а знаменитому революционеру Николаю Бауману.

— Вот ведь парадокс какой произошел в безбожной стране — сквер пушкинский, а памятник поставили большевику, — проходя мимо скульптуры, произнес отец Серафим.

— Вы, наверное, не знаете, святой отец, что похороны Баумана собрали десятки тысяч людей, которых туда никто не гнал — они пришли по зову сердца, — ответил на реплику священника Бородин. — Вот и на памятнике запечатлены слова Ленина об этих почестях. А было это в девятьсот пятом году, между прочим — тогда церковь была еще в фаворе.

— Это все было предвестием смуты, когда умы миллионов людей уже были отравлены ядом безбожия.

— Кто же их мог отравить, если страна была патриархальная и почти поголовно безграмотная? — искренне удивился Бородин. — Уж не газета ли «Искра», которую читали единицы?

— Ваши большевики пришли уже на готовое. А началось это еще в эпоху Петра Первого, который прорубил «окно в Европу» и через него вся ересь к нам и проникла.

— Намекаете на слова Феофана Затворника?

— Почему же намекаю — прямо отсылаю. А глаголил он следующее: «Нас увлекает просвещенная Европа — да! Там впервые восстановлены изгнанные было из мира мерзости языческие; оттуда уже перешли они и переходят и к нам…». Именно с Петра эта ересь и началась. Он церкви, как учреждения, не отрицал, но обращался к ней с прагматической стороны, а метафизическую сторону Православия не понимал.

— Но прагматизм Петра прямо вытекал из целей его реформ — сделать Россию великой державой. Ради этого он отменил Патриаршество и создал Священный Синод — чтобы церковь не тормозила его реформы, а помогала им. Это, кстати, прекрасно понимал Псковский архиепископ Феофан Прокопович, который целиком и полностью поддержал Петра.

— Может быть, и зря, — сказав это, священник даже остановился. — Феофан, конечно, был человеком образованнейшим, однако в метафизике, видимо, тоже был не силен.

— Значит, и Московский митрополит Филарет был прав, когда сто лет спустя умолял царя повременить с отменой крепостного права?

— Конечно, прав, поскольку именно эта отмена и заложила основы будущей революции в России! Все эти безбожники-пролетарии оттуда и пошли!

— Но отмена крепостничества способствовала бурному развитию капитализма, без которого Россия не смогла бы стать передовой державой, — заметил Бородин.

— К чему вы клоните? — вновь трогаясь с места, спросил священник.

— К тому, что все эти события — и реформы Петра, и отмена крепостного права с последующими революциями — являются закономерным итогом развития истории. Вот вы нелестно отозвались о пролетариях, которые в семнадцатом году взяли власть в свои руки. Но они хотя бы были людьми идейными — грезили о мировой революции. Но потом поняли, что это утопия и сосредоточились на построении социализма в одной отдельно взятой стране. И тому самому Западу, к которому Петр Первый прорубил окно, показали жирный кукиш.

— Но вы забываете, что этот ваш кукиш просуществовал недолго — до смерти усатого тирана. После чего все вернулось на те самые круги, о которых глаголил Феофан Затворник, пугая нас просвещенной Европой. Только в его бытность русских людей поразила французомания, а нынче — англомания. Впрочем, все это промысел Божий. Благодаря ему, не долго вашей власти осталось жить. Ваша вера оказалась ложной, поскольку истинная вера только одна — ее несет церковь. Все остальное от дьявола.

— Вы думаете, что когда наша система падет, наступит рай на земле? Заблуждаетесь — может стать еще хуже.

— Правильно, может, — согласился с этим доводом священник. — А все потому, что за семьдесят лет безбожия вы успели отравить души миллионов людей. И нам понадобятся десятилетия, чтобы выправить эти искореженные души. И мы их выправим.

— А мне кажется, что все будет иначе. В посткоммунистическом будущем дьявол начнет собирать куда более обильную жатву и простому народу не останется ничего иного, как снова взяться за булыжник, поскольку церковь опять превратится в прислужницу государства, осеняя все ее решения, даже самые вопиющие, своим перстом. Впрочем, вопрос о том, когда падет наша нынешняя система мы оставляем открытым — ведь не все еще потеряно.

— А вы оптимист, — усмехнулся священник, бросая косой взгляд на собеседника.

— Такой же, как и Московский митрополит Филарет, который писал челобитную государю с просьбой повременить с отменой крепостного права — он ведь тоже на что-то надеялся. И даже ссылался на свой сон, в котором, якобы, видел Сергия Радонежского, который предупреждал о вреде реформы. Я, конечно, вещих снов не вижу, но тоже на что-то надеюсь и поэтому ищу себе союзников. В том числе и в вашем лице.

Услышав эти слова, священник вновь остановился посреди аллеи и с удивлением воззрился на собеседника.

— Вы это о чем? — выдержав паузу, спросил отец Серафим.

— Вот вы говорили, что наших людей поразила англомания. А я хочу вас спросить: везде ли? Например, в Узбекистане, где вы живете уже не один десяток лет, та же картина, что и здесь, в России?

Прежде чем ответить, священник возобновил движение по аллее и, пройдя несколько шагов, произнес:

— Нет, в Узбекистане картина несколько иная, чем здесь — в этом вы правы. Даже в Ташкенте нет той англомании, которая присуща европейской части нашей страны, где люди живут по принципу: «Все хорошо, что не наше!».

— Значит, если эта, по-вашему, безбожная власть и падет, то вовсе не потому, что гниль завелась именно в этой республике?

— Безусловно, — согласно кивнул головой священник и тут же добавил: — Голова у этой гниющей рыбы совсем в другом месте.

— Это вы хорошо заметили, — живо откликнулся на эти слова Бородин. — Вот я и хочу, чтобы гниющая голова не свалила всю ответственность на голову здоровую. Имею я на это право?

— Конечно, имеете, учитывая то, что вы человек достаточно умный. Поверьте моему опыту, но среди вашего брата коммуниста редко можно встретить столь начитанного и образованного деятеля, вроде вас.

— Не лукавьте, святой отец, вы знаете, по крайней мере, еще одного такого же коммуниста.

— Кого же? — и священник снова остановился посреди сквера.

— Шарафа Рашидова. Он — писатель, интеллигент. Разве я не прав?

— Пожалуй, соглашусь, — кивнул головой отец Серафим. — Этот отрок из разряда просвещенных правителей, коих среди вас немного.

— Тогда, как вы отнесетесь к тому, что его собираются отправить в отставку?

— На все воля божья, — развел руки в стороны священник. — Хотя лично я бы этого не хотел. При Рашидове русская церковь в Узбекистане не знала гонений. Я помню, как при Ермогене, а его епископство совпало с хрущевской бесовщиной, у нас не было закрыто ни одного храма, а Успенский собор даже был расширен. И все благодаря мудрой политике Рашидова, который тогда только-только возглавил местную компартию. Да и потом мы всегда могли найти с ним общий язык. Он и своим единоверцам-мусульманам тоже сильно помогает. И вообще, мне кажется, что он больше верующий человек, чем коммунист. Например, добился открытия в Ташкенте единственного в стране исламского института. Правда, студентов там учится немного — всего-то тридцать четыре человека. И чуть больше в бухарском медресе — около восьмидесяти. Впрочем, это объяснимо — в Узбекистане всего лишь восемьдесят девять мечетей.

— Не забывайте, что мы все-таки атеистическое государство, — уточнил Бородин, после чего задал вопрос, который все это время вертелся у него на языке. — Как вы считаете, ислам может представлять для этого государства какую-либо угрозу?

— А почему вы об этом спрашиваете? — удивился отец Серафим.

— Дело в том, что в апреле этого года в недрах ЦК КПСС родился документ под названием «О мероприятиях по противодействию попыткам противника использовать „исламский фактор“ во враждебных СССР целях».

— Я полагаю, что речь идет о радикальном исламе, который может придти к нам извне. Но это не ближняя перспектива. Я давно живу в Ташкенте и вижу совершенно иное.

Например, между студентами-мусульманами из других стран, которых немало в столице Узбекистана, и местными узбеками нет большого понимания. И вообще «бытовой ислам» в Средней Азии абсолютно аполитичен. Скорее всего, удара вашему безбожному государству в ближайшее время следует ждать из кавказско-закавказского региона, Западной Украины и Прибалтики — там весьма силен сепаратизм. А Узбекистан в этом отношении абсолютно спокойный регион. Я же говорю, что голова у этой гниющей рыбы находится совершенно в ином месте — скорее, здесь, чем там. А теперь, получается, Рашидова могут низложить? Печально. Но зачем вы мне об этом сообщили?

— Я же говорил, что ищу союзников и, не желая этой отставки, хочу ее предотвратить.

— А я вам сказал, что на все воля божья, — напомнил о своих же словах священник.

— Воля волей, но и человек должен что-то делать. Помните: на Бога надейся, да сам не плошай. Вот я и хочу не оплошать.

— Не устаю вами поражаться, — снова удивился отец Серафим. — Обычно люди неверующие произносят эту поговорку иначе: «На Бога надейся, а сам не плошай». А вы произнесли ее истинно по-христиански. Откуда в вас это?

— Видимо, от Всевышнего, — улыбнулся Бородин. — Помните, 33-й псалом, где говорится: «Уклонися от зла и сотвори благо, взыщи мира и пожени и»?

— Конечно, помню: «Делай благо, бегай злаго». И благо вы видите в том, чтобы помочь Рашидову?

— Именно, и хочу, чтобы и вы тоже приняли в этом участие.

— Чем же я могу вам помочь — молитвой?

— Не только. Вы же возвращаетесь в Ташкент? Вот я и подумал: может, вы передадите Рашидову от меня небольшое послание?

— На словах?

— Нет, на бумаге, — и Бородин протянул священнику небольшой конверт, который он извлек из кармана пиджака.

Какое-то время отец Серафим молча взирал на предмет, который ему протянули, не спеша его принять.

— Вы вводите меня в искушение, от которого и до греха недалеко, — вымолвил, наконец, священник, не беря конверт.

— В чем же грех — в том, чтобы помочь хорошему человеку, при котором русская церковь не знает гонений? — удивился Бородин.

— Он все же коммунист.

— А кто только что говорил, что подозревает в нем верующего? К тому же, совсем недавно, в конце прошлого года, когда умер Брежнев, кто как не Московский Синод вынес распоряжение о служении ему панихиды, а патриарх Пимен назвал деятельность усопшего «богоугодной»?

— Но Архиерейский Собор эту инициативу осудил, — продолжал сомневаться священник.

— Однако именно при Брежневе завершилась, как вы верно выразились, бесовщина, начатая Хрущевым. За одно это церковь должна быть ему благодарна. Да и решение о передаче Свято-Даниловского монастыря Московской Патриархии тоже на совести Леонида Ильича. И разве Рашидов не является его последователем на этом поприще: при ком был расширен Успенский собор?

Видимо, аргументов, чтобы продолжать возражать, у отца Серафима не осталось и он в итоге забрал конверт, спрятав его в складках своей рясы. Затем они вновь продолжили свой путь по аллее сквера, и первым вновь нарушил тишину священник:

— Получается, что мы с вами аки разведчики.

— Насколько я помню, первым труд разведчиков использовал Моисей, — подхватил эту тему Бородин. — Помните, в Библии даже есть строчки об этом: «И сказал Господь Моисею: пошли от себя людей, чтобы они высмотрели землю Ханаанскую, которую я даю сынам Израилевым».

— Именно этим вы меня и искусили — своим интеллектом, — честно признался священник, и его губы тронула еле уловимая улыбка.

12 июля 1983 года, вторник. Афганистан, Кабул, стадион Гази

Подъехав к стадиону, Виктор Звонарев выбрался из автомобиля и зашагал к воротам, возле которых стояли вооруженные бойцы афганского милиции — царандоя. Однако за несколько метров до ворот к Звонареву подошел пожилой афганец с бородой и обратился к нему на дари — на языке, который Звонарев хорошо знал:

— Уважаемый, вы работаете на этом стадионе?

— Да, а в чем дело, отец? — стараясь, чтобы его голос звучал как можно уважительнее, спросил Звонарев.

— Ваши солдаты не пускают меня внутрь, хотя там работает моя дочь.

— К сожалению, отец, чтобы пройти туда, нужен пропуск. Вы же знаете, в какое время мы живем — идет война.

— Но мне необходимо увидеть мою дочь — я ее уже несколько месяцев не видел.

— Кем же она работает? — поинтересовался Звонарев.

— Медсестрой.

— Постой, отец, а твою дочку, случайно, зовут не Хабиба?

— Вы ее знаете? — не скрывая своей радости, спросил старик.

— Ее у нас все знают. У вас к ней какое-то важное дело или вы просто соскучились?

— Дело, уважаемый — я хочу забрать ее обратно в наш кишлак Исталиф. Нехорошо, когда молодая девушка бросает свою родню и жениха, с которым она давно помолвлена.

— У нее в кишлаке есть парень? — искренне удивился Звонарев, вспомнив, что девушка вот уже в течение нескольких дней с удовольствием принимает знаки внимания от Арьяна Ширвани.

— Конечно, есть — Абдуллой зовут. Хороший парень, мы с его семьей вот уже сколько лет дружим, наши дома находятся по соседству.

Услышав эту новость, Звонарев задумался. Эта информация была как нельзя кстати, учитывая тот факт, что Звонарев буквально голову себе сломал, размышляя о том, как сделать так, чтобы подготовка сборной Афганистана к турниру была сорвана. Но ничего путного в голову не приходило, в то время как команда упорно тренировалась и показывала неплохие результаты. И особенно ярко в ней блистал Арьян Ширвани, у которого на фоне его отношений с Хабибой буквально крылья за спиной выросли. И тут, как нельзя кстати, объявился этот старик — отец девушки.

— Как вас зовут, уважаемый? — вновь обратился к просителю Звонарев.

— Изатулла, — представился старик.

— А меня зовите рафик Звонарев. Пройдемте со мной, уважаемый Изатулла — я помогу вам встретиться с вашей дочерью.

И они вдвоем отправились к воротам, ведущим на стадион. А спустя десять минут старик уже стоял перед Хабибой, для которой появление отца была полной неожиданностью. А когда она услышала, зачем он здесь появился, она и вовсе сначала сильно побледнела, а потом… разревелась. Но отец был непреклонен:

— Немедленно собирай вещи — мы уезжаем из Кабула!

— Но у меня здесь работа, здесь… — в этом месте девушка запнулась, не зная, как объяснить отцу, что у нее появился парень.

— Твое место в кишлаке, — продолжал наседать отец. — Тебе давно пора быть замужем и рожать детей, а не торчать в городе.

Ища поддержки, девушка обратила свой взор в сторону Звонарева, который все это время стоял в дверях и не вмешивался в разговор отца и дочери.

— Объясните, пожалуйста, моему отцу, что я не могу сейчас отсюда уехать, — обратилась Хабиба к русскому гостю.

Прежде, чем ответить, Звонарев подошел к девушке и, положив ей ладонь на голову, заглянул в глаза. И только потом ответил:

— К сожалению, твой отец прав — тебе лучше уехать в кишлак. Дело в том, что твой родитель поднимет скандал, пойдет к нашему руководству, а это никому не нужно. Тем более, что у тебя в кишлаке остался жених, с которым ты помолвлена. С любой стороны помолвка — это серьезное дело.

Услышав это, девушка закрыла лицо глазами и разрыдалась пуще прежнего. А ее отец подошел к Звонареву и, сложив ладони у груди, произнес:

— Спасибо вам большое, шурави — вы поступили благородно. Да хранит Аллах вас и ваших близких.

После чего он взял свою дочь за руку и вывел ее из кабинета. Глядя им вслед, Звонарев подумал: «Надеюсь, это не самый тяжкий грех, который я совершил и еще совершу в своей жизни».

12 июля 1983 года, вторник. Ташкент, улица Шота Руставели

Когда Никита Левко вошел в «Академкнигу», покупателей там было немного. Но вошедшего интересовали вовсе не они, а продавщицы. Их было трое, но какая из них Зоя регбист не знал. Однако выяснить это не составило труда. Спустя пять минут, пока он толкался возле прилавка, одна из продавщиц обратилась к другой по имени, назвав ее Зоей. И Левко опознал, наконец, ту, которую искал. Но подходить к ней не стал, поскольку с самого начала не планировал этого делать. Ему надо было лишь узнать, работает ли сегодня девушка. Выяснив это, регбист вышел из магазина с мыслью о том, что если она здесь, то ухажер, скорее всего, должен ждать ее прихода дома. Разбираться с лишним свидетелем Левко не хотелось, к тому же он не выносил женского визга.

Войдя во двор за магазином, регбист осмотрелся. В эти минуты взрослых здесь не было, зато играли дети. Одного из них, мальчишку лет десяти, Левко и подозвал.

— Тебя как зовут? — спросил он мальчика.

— Женя.

— На мороженое хочешь заработать?

— Хочу, — согласно кивнул головой мальчишка.

— Тогда скажи мне: Зоя из книжного где живет?

— Вон ее окна, — и паренек указал рукой на окна второго этажа, выходившие во двор.

— Тогда держи полтинник — заработал, — и Левко вручил ребенку монету.

Когда регбист поднялся на второй этаж и встал у дверей квартиры под номером семь, первое, что он сделал — прислушался. Но внутри было тихо. Но затем он ясно различил чьи-то шаги в коридоре, что означало — в квартире кто-то есть. И регбист нажал на кнопку звонка. Вскоре в двери щелкнул замок и гость увидел перед собой мужчину в майке и тренировочных штанах с оттянутыми коленками.

— Вам кого? — спросил мужчина.

— Я от Зои, — ответил гость и спросил: — Можно с вами поговорить?

— О чем? — удивился мужчина, который был отчимом девушки.

Но гость не стал ничего объяснять и, бесцеремонно отодвинув хозяина квартиры в сторону, вошел в квартиру. После чего, прикрыв дверь, спросил:

— Вы один?

— А с кем я должен быть? — продолжал удивляться отчим.

— Разве Денис не дома? — спросил Левко и заглянул в ближайшую комнату.

Но она была пуста.

— Что вы там высматриваете? — возмутился хозяин квартиры и схватил гостя за локоть.

Однако Левко перехватил руку отчима и, заломив ему запястье, как заправский самбист, согнул мужчину пополам.

— Где Денис? — удерживая хозяина квартиры в полусогнутом состоянии, спросил гость.

— Он здесь уже не живет, — скорчившись от боли, ответил бедолага. — Они вчера отсюда съехали.

— Кто это они?

— Денис и Баграт — его приятель-армянин.

Регбист сразу догадался, кто скрывался под личиной приятеля Дениса — человек, которого он, собственно, и искал.

— И куда же эта парочка отправилась? — продолжал допытываться Левко, еще сильнее выворачивая запястье жертвы.

— В Куксарой, к какому-то армянину — Ерванду Спандаряну.

— Ты не путаешь — имя и фамилия точные?

— Точные — я сам слышал, когда они на кухне разговаривали. Он возле канала живет.

После этого Левко отпустил запястье мужчины и тот, все еще сохраняя гримасу боли на лице, стал растирать больную руку. Но это занятие оказалось напрасным. В следующее мгновение остро отточенное лезвие ножа вонзилось ему в сердце и хозяин квартиры, с выпученными от ужаса глазами рухнул на паркетный пол. Убийца нагнулся и вытер лезвие о майку жертвы, после чего прошел в следующую комнату. Судя по обстановке, это было жилище Зои. И лишь на стене висел большой плакат, который, видимо, принадлежал не девушке, а ее ухажеру. На плакате была запечатлена футбольная команда «Пахтакор», погибшая в авиакатастрофе почти четыре года назад — в августе 1979 года.

12 июля 1983 года, вторник. Афганистан, Пули-Хумри

На вторые сутки пребывания Азиза в доме Хаятулло, пленника, все это время содержавшегося в одной из комнат дома, перевели в другое помещение — в ту самую пристройку, где находился Иван Сараев. Последний, увидев того, кого к нему привели, заметил:

— Все-таки есть на свете справедливость.

— В чем же она заключается? — удивился Азиз, опускаясь на грязный пол в противоположном углу от соседа.

— В том, что ты, наконец, пойман.

— Но не убит же, — усмехнулся Азиз. — Гораздо справедливей было бы отправить меня на тот свет за все те злодейства, которые я успел совершить. Разве не так?

— Это тоже случится, но чуть позже, — пообещал Сараев.

— Каждая лишняя минута пребывания на земле таких людей как я, увеличивает шансы на страдания других, — философски заметил Азиз. — Меня надо было убить сразу, вместе с моими людьми. Но курбаши слишком нужны деньги, чтобы предаваться размышлениям на тему добра и зла. В итоге я жив, а это значит, что тебе и девчонке не будет покоя.

— Я понимаю, почему ты хочешь убить меня, но зачем тебе нужна жизнь этого ребенка? — пристально всматриваясь в лицо собеседника, спросил Сараев. — Или она знает нечто такое, что неугодно тем, кто тебя послал?

— Мнение тех, кто меня послал, уже не играет решающего значения — здесь дело в другом.

— В инстинкте убийцы?

— Называй это так, — согласно кивнул головой Азиз.

— Сколько тебе лет? — задал вопрос Сараев, который его собеседник явно не ожидал услышать.

— Двадцать пять, а что?

— Мне на три года меньше, — сообщил Сараев. — Получается, что мы жили с тобой в одной стране, ходили в похожие школы, даже фильмы смотрели одни и те же и книги читали практически из одной библиотеки. И все они учили нас доброму: чти своих родителей, люби родину — короче, будь хорошим человеком. Или, может, в Латвии было иначе, чем в моем Ногинске?

— Нет, там было все то же самое, о чем ты только что рассказал. Только я всегда это ненавидел.

— Что именно?

— Эту вашу советскость, которая постоянно лезла людям в душу. Ее никто не просит, а она лезет и лезет: делай это, делай то. А тех, кто не хотел ей подчиняться, она ломала и корежила.

— Что же плохого в том, если система старается дать правильные ориентиры в жизни?

— А кто тебе сказал, что эти ориентиры правильные? Может, как раз наоборот? Зачем мне, латышу, жить в тесной дружбе с русскими или теми же узбеками? Мы все разные, а нас хотят сделать одинаковыми — заставляют дружить, делиться последним. Но ведь своя рубашка человеку всегда будет ближе, чем чужая.

— Мой отец был строителем и в шестьдесят шестом, когда в Ташкенте было сильное землетрясение, вместе с тысячами других людей поехал туда и восстанавливал разрушенный город. Там и латыши, кстати, были — тоже строили, а другие твои земляки деньги свои туда переводили — иногда последние копейки. Чем же это плохо — помогать друг другу?

— Да сказки это все! На самом деле люди туда поехали за длинным рублем. Конечно, были там и энтузиасты, но их было меньшинство. Потому что человек всегда будет искать выгоду для себя — так мир устроен испокон веков. Твои коммуняки попытались этот порядок изменить, но их надолго не хватило. Все равно все вернулось на круги своя. Люди за модные шмотки или мебель готовы глотку друг другу перегрызть, будь это у нас в Латвии или у вас в Ногинске. Вот и здесь в Афгане коммуняки твои кровью умываются, потому что снова полезли в чужой монастырь со своим уставом. Кто их просил афганцев жизни учить? Это же дикие люди, они привыкли так жить. А вы им свой говеный социализм впариваете. Ну не хотят они его строить, не хотят!

— Ну хорошо, ты не любишь советскую систему — она тебе поперек горла встала. Но зачем в зверя превращаться?

— А кто тебе сказал, что я до призыва сюда зверем был? Это ваша война меня таким сделала. Это она вложила мне в руки автомат и сказала: иди, салага, убивай афганцев ради нашего социализма. И я подумал: а, может, я лучше буду вас убивать, чтобы вы не мешали другим народам жить так, как им захочется? Мы здесь все убийцы, у нас у всех руки по локоть в крови. Мы за эти четыре года около одного миллиона афганцев на тот свет отправили, причем большая их часть — мирные граждане. Это, по-твоему, справедливо?

— На любой войне творятся несправедливости, но каждый из нас выбирает — участвовать в них или нет. Лично я безоружных афганцев не убивал. Не для этого мой дед на фронте сгинул, чтобы его внук здесь зверствовал.

— Потому что ты у нас реликт — таких мало осталось, а скоро вас и вовсе не будет. А все остальные — нормальные люди, и понимают, что эта война несправедливая. Но сделать с этим ничего не могут. Поэтому все свое зло вымещают на бедных афганцах, вместо того, чтобы своих коммуняк к стенке поставить. Но до Брежнева и его компании далеко, а до афганцев близко. Ты ведь тоже в тот кишлак не просто так пошел — хотел на халяву афганцев потрясти, барахлишком перед дембелем разжиться.

— Но мы никого там не убивали, — вновь напомнил Азизу перипетии той истории, с которой и началась эта эпопея, Сараев. — Более того, когда у нас оказалась афганская девочка, мы ее тебе и твоим головорезам не выдали, чтобы шкуры свои спасти. Мы драться стали. И вот теперь все мои товарищи погибли, хотя могли и выжить, отдай они тебе этого ребенка на растерзание. Но для этого надо было в мерзавцев превратиться, а они этого не захотели. Так что каждый человек в этой жизни стоит перед таким выбором. И даже самый закоренелый зверюга-душегуб нет-нет, да и задумается, зачем его мать в муках на свет произвела. Неужели для того, чтобы он людей убивал и на века запечатлелся в памяти потомков в образе вурдалака, тем самым весь свой предыдущий род опозорив? Нет, Валдис, не для этого.

Азиз хотел было возразить своему собеседнику, но едва тот произнес его настоящее имя, то в следующую секунду будто острая игла пронзила его мозг. Ведь вот уже почти четыре года ни один человек не называл его этим именем, как будто и не было его вовсе никогда. А ведь с ним он когда-то играл с мальчишками во дворе дома на улице Твайка у кинотеатра «Аврора» и мама звала его на обед, высунувшись из раскрытого настежь окна, с этим именем он отправился в школу, и им же называла его любимая девушка, которая теперь навсегда осталась в прошлом, как и все остальное из той, латвийской жизни. И теперь все это промелькнуло в сознании Валдиса стремительным калейдоскопом, казалось бы, давно забытых картинок, которые вот уже столько лет не будоражили его память. Но вон как все вышло — в грязном афганском сарае человек, которого Азиз считал своим заклятым врагом, одним этим именем разбудил в нем нечто такое, о чем он боялся себе напоминать. Пробудил в нем отголосок того прошлого, в котором он еще не был тем безжалостным убийцей, каким стал теперь.

12 июля 1983 года, вторник. Ташкент, Куксарой

Как выяснилось, дом Ерванда Спандаряна в Куксарое знает практически каждый. Несколько раз Никита Левко, пока шел по этому району пешком, обращался к людям, которые попадались ему навстречу, и каждый из них указывал ему маршрут. «Видно, какой-то местный барыга», — предположил Левко и вскоре оказался у нужного дома. Вокруг уже сгустились сумерки, и за кирпичным забором с металлическими воротами было тихо. Поздний гость постучал кулаком по металлу и стал ждать. Вскоре он услышал шум открываемой в доме двери и шаги по дорожке, ведущей к воротам.

— Кто там? — раздался строгий мужской голос с мягким южным акцентом.

— Ерванд Спандарян здесь живет? — вопросом на вопрос ответил Левко.

Следом лязгнула задвижка и дверь открылась.

— Ну, я Ерванд, — представился хозяин, который вышел встречать незваного гостя в спортивных штанах и рубашке с короткими рукавами. — А вы кто будете?

— Мне нужно поговорить с вашими молодыми гостями, — заглядывая через плечо хозяина и пытаясь узнать, один ли он дома, произнес гость.

— Нет у меня никаких гостей, и вас я тоже не звал, — сурово насупив брови, заявил Спандарян. — Будьте здоровы!

И хозяин собирался было закрыть дверь, но Левко не дал ему этого сделать, наступив на дверной приступок.

— Ногу уберите, — грозно предупредил дерзкого гостя хозяин.

— Зачем же так грубо? — глядя в глаза собеседнику, произнес регбист. — Я всего лишь прошу разрешить мне зайти к вам в дом и дать мне возможность поговорить с Денисом или Багратом. Знаете таких?

— Впервые слышу. Так вы уберете ногу?

В этот самый миг Левко увидел, как в окне на первом этаже появилось лицо того, кого он искал — Баграта. Тот внимательно следил за тем, что происходило у ворот.

— Зачем вы меня обманываете — вон же Баграт, — и Левко указал пальцем в сторону дома.

— Мало ли что вы видите — я же сказал, чтобы вы уходили, — упорно стоял на своем Спандарян.

Устав препираться, регбист положил руку на плечо хозяину дома и попытался отодвинуть его в сторону, чтобы пройти во двор. Но Спандарян рывком скинул руку со своего плеча и, уже не сдерживая себя, прорычал:

— Пошел вон, сявка!

Завязалась потасовка, но она длилась недолго. Когда хозяин дома уже почти вытолкал гостя за пределы ворот, Левко молниеносным движением извлек из брючного кармана нож с выкидным лезвием и полоснул им по горлу противника. Схватившись за раненое место, откуда фонтаном стала бить кровь, Спандарян какое-то время был недвижим, после чего рухнул на землю спиной вниз. Перешагнув через бившееся в конвульсиях тело, регбист бросился к дому. Но он опоздал. Видевший эту драку и ее исход Баграт, подбежал к заднему окну, выходившему в тенистый сад, и, распахнув его, выскочил во двор. И со всех ног побежал прочь к противоположной стороне забора. Там он подтянулся на руках и вскоре оказался на соседней улице. Он побежал направо — туда, где вдалеке маячили огни ночного шоссе. Он бежал так быстро, что мог бы, наверное, обогнать даже профессионального бегуна. Однако на одном из поворотов он так увлекся, что выскочил на дорогу и едва не угодил под колеса белого «Жигуленка». В самый последний момент его водитель успел нажать на тормоза, однако правым бампером автомобиль все-таки задел юношу и тот отлетел на несколько метров вперед. Из машины тут же выскочил водитель — пожилой мужчина с седой всклокоченной шевелюрой. Подбежав к упавшему и, увидев, что тот в сознании, водитель принялся выговаривать Баграту:

— Что же вы несетесь, как угорелый, не глядя по сторонам? Так же и на тот свет немудрено попасть.

Держась за ушибленную руку, Баграт поднялся на ноги.

— Сильно болит? — сменив гнев на милость, спросил водитель.

Вместо ответа юноша посмотрел в ту сторону, откуда он только что прибежал, чтобы удостовериться, нет ли за ним погони. Но улица была пустынна. После этого Баграт спросил у водителя:

— Вы можете увезти меня отсюда?

— Конечно, могу, — тут же отреагировал на этот вопрос мужчина. — Более того, я вас могу и нашему врачу показать. Садитесь в машину.

И спустя минуту белые «Жигули» тронулись с места, увозя Баграта в очередную неизвестность.

13 июля 1983 года, среда. Одесса, аэродром

Транспортный самолет, прилетевший из Ташкента, стоял в самом конце летного поля, окруженный цепью солдат, вооруженных автоматами. Трое сопровождающих груз людей и весь экипаж находились внутри самолета и не имели возможности его покинуть — им попросту запретили это делать. Приказ озвучил полковник в форме офицера внутренних войск.

— Вы можете объяснить, в чем дело? — спросил полковника один из тех, кто сопровождал груз. — Мы привезли из Узбекистана химические удобрения, которые через несколько часов должны попасть в Турцию. У нас есть все необходимые документы за подписью заместителя председателя Совета Министров республики. Если мы не успеем вылететь в назначенное время, может случиться международный скандал.

— Я все понимаю, но мне дан приказ — никуда вас не выпускать до особого распоряжения, — спокойным тоном отвечал полковник. — С минуты на минуту сюда должны прибыть люди, которые вам все объяснят.

Не успел он это произнести, как снаружи послышался шум. На летное поле выехало несколько автомобилей, которые взяли курс на самолет. И спустя несколько минут в «транспортник» поднялась представительная делегация из доброго десятка человек. Возглавлял ее человек в прокурорской форме. Он первым и представился:

— Военный прокурор Одесского военного округа Владимир Иванович Еремеев. А эти люди — следователи по особо важным делам и военные контрразведчики. Мы прибыли для того, чтобы проверить ваш груз.

— Но это груз гражданского назначения — всего лишь химические удобрения, — удивился ответственный за доставку. — Наш самолет уже проверяли в Ташкенте, и все было нормально.

— Мы хотим проверить его еще раз.

— Каким образом — вы что, будете вспарывать мешки?

— Если надо, то будем, — сурово насупив брови, произнес прокурор. — Не мешайте нам заниматься нашей работой. Лучше пройдемте с нами, чтобы потом не было недоразумений.

И вся процессия двинулась к грузовому отсеку самолета. Причем следователи не стали мудрствовать лукаво, а сразу прошли к последнему ряду мешков и встали у тех из них, где виднелись метки — белые пятнышки масляной краски.

— Сейчас при вас мы будем вскрывать эти мешки, — сообщил прокурор.

И тут же дал команду следователям, у которых были для этого все приспособления — садовые ножницы, ножи и плоскогубцы. С помощью этих предметов был вскрыт первый мешок и его содержимое высыпали на металлический пол. Это были удобрения, предназначенные для орошения хлопковых полей. Следом таким же образом был выпотрошен и второй мешок, причем с тем же результатом. Затем третий.

— Что вы ищете, вы можете объяснить? — обратился к прокурору ответственный за доставку.

Вместо ответа прокурор достал из кармана носовой платок и вытер вспотевшее лицо и шею. Было видно, что он в полнейшей растерянности. Когда на пол было высыпано содержимое десятого мешка и это опять были удобрения, следователи уставились на прокурора: дескать, что будем делать — потрошить мешки дальше или остановимся? Тогда прокурор ткнул толстым пальцем еще в два разных мешка с метками и сказал:

— Еще этот и этот.

Однако результат оказался прежним — везде были удобрения. Только после этого участникам этой акции стало понятно — случилась провокация. Осознав это, прокурор спрятал платок в карман, и собрался было уходить. Однако ответственный за груз преградил ему дорогу и произнес:

— Пока вы не вернете удобрения обратно в мешки, вы отсюда никуда не уйдете.

Прокурор какое-то время хлопал глазами, ища достойный ответ, но так и не смог ничего придумать. После чего повернулся к своим людям и приказал:

— Вы слышали, что вам сказали — удобрения обратно в мешки!

13 июля 1983 года, среда. Ташкентская область, Кибрай, база футбольного клуба «Пахтакор»

Баграт Габрилянов проснулся от громкого стука в дверь. Спросонья он взглянул на часы — было почти десять часов утра. Значит, он беспробудно проспал более девяти часов. И если бы не этот настойчивый стук, то продолжал бы спать и дальше — так он вымотался за последние дни.

— Кто там? — спросил Баграт, свешивая ноги с постели.

— Это я, Анатолий Владимирович Ковшов, — раздался за дверью голос человека, который вчера ночью привез Баграта сюда, на базу футбольного клуба «Пахтакор». Как оказалось, мужчина, наехавший на юношу в Куксарое, был одним из администраторов команды и, пользуясь случаем, привез парня на базу, где его тут же осмотрел врач. И не найдя у него ничего, кроме небольшого ушиба на плече, отправил спать в одну из свободных комнат базы на втором этаже. Именно там его и разбудил Ковшов.

— Пора завтракать, дорогой, — сообщил гость, едва перед ним открылась дверь. — Давай быстренько одевайся и вниз — в столовую.

Спустя пять минут Баграт уже был на месте, где Ковшов подвел его к стойке раздачи и предложил самому выбрать приготовленные поварами блюда. При этом подбодрил парня:

— Не стесняйся, чувствуй себя как дома.

Набрав на поднос несколько блюд, Баграт занял место у дальнего столика в углу. Вскоре к нему присоединился и Ковшов. И они принялись завтракать. А в это время в столовую стали один за другим заходить молодые люди в спортивной одежде.

— А это наша команда, — сообщил Баграту его сосед, после чего спросил: — Ты футбол-то любишь?

— Мне больше бильярд нравится, — ответил юноша, но тут же добавил: — Хотя и на футбол я тоже много раз ходил — когда в Тбилиси «Арарат» приезжал.

— Я же забыл, что ты у нас из Грузии, — улыбнулся Ковшов и стал вслух представлять игроков своей команды: — Это идет наш лучший бомбардир Андрей Якубик. Голы забивает, как семечки лузгает — уже около десяти их забил. А рядом с ним вратарь Саша Яновский. Те ребята, что друг с другом разговаривают и смеются, это наши защитники Гена Денисов и Пахрутдин Исламов. Тот, что с книжкой — Нуритдин Амриев, а за ним стоит Марат Кабаев, оба в нападении играют. Вот еще ребята подошли: Игорь Шквырин, Саша Журавлев, Игорь Иванов, Костя Новиков, Леша Петрушин.

— Как много у вас русских, — удивился Баграт. — В нашем «Арарате» почти сплошь одни армяне играют. Или в том же тбилисском «Динамо» — одни грузины.

— У нас команда интернациональная, как и вся республика, — заметил Ковшов и добавил: — Ты давай ешь, а то остынет.

Спустя полчаса, уже выйдя из столовой, Баграт спросил у администратора:

— Анатолий Владимирович, а как мне позвонить в город?

— По телефону, естественно, он у нас в фойе стоит, у входа. А ты куда звонить собрался?

— Одной девушке — она в магазине «Академкнига» на Шота Руставели работает.

— Это, брат, только по городскому телефонному справочнику можно сделать. Но тебе повезло — он у нас есть.

И Ковшов вскоре принес упомянутый справочник, где Баграт быстро нашел телефон нужного магазина. Трубку на другом конце провода подняла женщина, которая, выслушав просьбу юноши, попросила его подождать, а сама ушла за Зоей. Вскоре Баграт услышал в трубке знакомый голос.

— Зоя, привет, это я — Баграт, — радостно приветствовал девушку юноша. — Денис все еще у тебя?

— Нет, и слава богу — его чуть не убили, — сообщила Зоя.

— Что ты говоришь?! — чуть ли не закричал в трубку Баграт.

— Вчера, когда я была на работе, кто-то приходил к нам в квартиру и зарезал моего отчима. Видимо, они Дениса искали.

— И где он теперь?

— Он скрывается, но оставил мне телефон, по которому ты можешь ему позвонить. У тебя есть куда записать?

К счастью, на тумбе, где стоял телефон, лежала тетрадь и шариковая авторучка. И Баграт быстро записал, продиктованный ему номер. После чего простился с Зоей и тут же набрал Денису. Тот ответил практически сразу, как будто ждал этого звонка.

— Как я рад тебя слышать! — радостно вещал на другом конце провода Денис. — Ты где находишься?

— На базе «Пахтакора».

— Где?!

— На футбольной базе в Кибрае. Меня вчера ночью на дороге их администратор подобрал и привез сюда. Ты в курсе, что у Тижо случилось?

— Конечно, об этом чуть ли не весь город говорит — самого Ерванда Спандаряна кто-то зарезал!

— Не кто-то, а тот мужик с перекошенным носом, который на нас в общаге напал.

— Ты ничего не путаешь?

— Как я могу что-то напутать, когда это на моих глазах случилось. Тижо его не пускал, а у того нож был. Я еле ноги унес.

— Это очень важная информация, Баграт, для нашей братвы — они сейчас буквально с ног сбиваются, пытаясь вычислить убийцу. Так что мне надо срочно им об этом сообщить. Но это хорошо, что ты в Кибрае с «Пахтакором» — там тебя не найдут. Впрочем, ты завтра с ними на матч едешь?

— Не знаю. А что, надо?

— Обязательно — я там тоже буду. И наши люди тоже будут — они наверняка захотят с тобой встретиться. Так что до завтра.

И Денис первым повесил трубку.

13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Боткинское кладбище

Выяснив в администрации кладбища, на каком участке похоронен Георгий Заботин, Никита Левко отправился по указанному адресу. Найдя свежее захоронение с деревянной табличкой, он достал из брючного кармана бутылку водки и, отвинтив пробку, сделал несколько глотков прямо из горлышка. Так он поминал своего приятеля, с которым был знаком вот уже несколько лет, но не смог прийти к нему на похороны по причинам объективного характера — боялся привлечь к себе лишнее внимание. Зато теперь, придя сюда на вторые сутки после похорон, Левко этого внимания мог не бояться. Присев на ограду соседней могилы, Левко снова приложился к бутулке. И в это время к нему подошел мужчина, одутловатое лицо которого и стрижка под полубокс регбисту показались знакомыми.

— Вы почему на похороны не пришли — не смогли? — спросил мужчина, присев на ограду рядом с Левко.

— Не смог — срочные дела были, — коротко ответил регбист и спросил: — Я вас где-то видел или мне померещилось?

— Видели один раз год назад вместе с Жориком — я Егор Ильинский.

— А я Николай, — соврал регбист и первым протянул ладонь для рукопожатия.

Они немного помолчали, после чего Левко спросил:

— Много людей на похороны пришло?

— Не очень — человек десять. А еще милиция приходила — про вас спрашивали.

— Кого спрашивали? — стараясь не выдать своей чрезвычайной заинтересованности в услышанном, спросил регбист.

— Меня и спрашивали. Но что я мог им сказать, если видел вас мельком.

— И чего же они от меня хотят? — продолжал вопрошать Левко.

— Не знаю, может, им нужно выяснить, как Жорик погиб?

— А что там выяснять, если его машина сбила? — удивился регбист.

— Вот и я об этом подумал — все же ясно, как божий день. А эти двое милиционеров зачем-то на похороны приехали, про друзей Жорика что-то выясняют. Короче, сам черт ногу сломит.

В этот миг Левко перехватил взгляд собеседника, направленный на початую бутылку водки, которая по-прежнему была в руках регбиста. И Левко протянул ее Ильинскому:

— Держите, помяните Жорика.

Егор тут же схватил бутылку и, прильнув к ее горлышку, энергично задвигал кадыком. Дождавшись, когда Ильинский сделает несколько судорожных глотков, регбист возобновил разговор:

— Про кого еще спрашивали эти мильтоны?

— Про какого-то мужика с фотографии, но я его, как и вас, только один раз и видел. Худощавый такой, с родинкой на правой щеке.

— А когда это вы его видели?

— Неделю назад у Музея имени Ленина. Вы тогда вчетвером стояли: вы, этот мужчина, Жорик и еще один тип — узбек с зачесанными назад волосами. Я мимо в автобусе ехал, вот и увидел вас из окна. Выходить не стал — вы о чем-то разговаривали.

— Вы слышали такую поговорку: «Язык мой — враг мой»? — спросил у собеседника регбист, вставая с насиженного места.

— А что, не надо было об этом говорить? — искренне удивился Ильинский и, тоже поднимаясь, машинально протянул бутылку ее хозяину.

Но Левко лишь сплюнул себе под ноги и быстро зашагал к выходу с кладбища.

13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Торгово-промышленная палата Узбекской ССР

Едва Алексей Игнатов и Талгат Агзамов вошли в кабинет, они практически одновременно поняли, что на этот раз ошибки быть не может — это был именно тот человек, которого они искали. Вот уже больше суток они пребывали в поисках мужчины, которого им описал Егор Ильинский. По его словам, тот незнакомец, которого он видел возле Музея имени Ленина в компании Широкова, Левко и Заботина, был представительным широколицым узбеком с черными как смоль волосами, зачесанными назад. Именно такой человек теперь перед ними и сидел в кабинете, на двери которого висела табличка «Мукамов Сабир Акрамович».

Узнав, кто именно к нему пришел, хозяин кабинета на какой-то миг стушевался, но затем быстро взял себя в руки и, убирая документы в сейф, поинтересовался:

— Интересно, по какому поводу я понадобился московской милиции?

— По поводу вашего возможного знакомства вот с этим человеком, — ответил Игнатов и протянул Мукамову фотографию Леонида Широкова.

— Да, я видел этого человека год назад здесь, в Ташкенте, — согласно кивнул головой хозяин кабинета. — Кажется, он какой-то музейный работник.

— Где же вы с ним виделись? — продолжал интересоваться Игнатов.

— В Музее имени Ленина. Там было какое-то мероприятие, вот там я его и видел.

— И с тех пор больше не встречались?

— Нет, я даже имени его не знаю. Как, вы говорите, его зовут?

— Леонид Аркадьевич Широков.

— Буду знать, — улыбнулся Мукамов, всем своим видом показывая, что он совершенно спокоен и говорит правду.

— А что вы скажите на то, Сабир Акрамович, что не далее как неделю назад вас видели в компании этого человека, — вступил в разговор Агзамов.

— Кто видел? — с удивлением уставился хозяин кабинета, на задавшего ему вопрос гостя.

— Один человек, вы его не знаете, — ответил Агзамов. — Но зато он хорошо знает людей, с которыми вы стояли у того же Музея имени Ленина и о чем-то беседовали. Рядом с вами была ваша светлая «Волга» с номером ТАН 24–99.

— Да, это моя машина, но ни с какими людьми неделю назад у музея я не встречался.

— Подумайте хорошенько о том, что вы сейчас говорите, — вновь подал голос Игнатов. — Дело в том, что один из этих людей — убийца, который находится во всесоюзном розыске. Если выяснится, что он и здесь кого-то убил, то вы будете привлечены к уголовной ответственности за то, что не донесли вовремя о его местонахождении.

В этот самый миг на столе у Мукамова зазвонил телефон. Он поднял трубку, и гости увидели, как он мгновенно изменился в лице, услышав на другом конце провода чей-то голос. Однако длилось это замешательство недолго. В следующую секунду Мукамов, четко выговаривая каждое слово, произнес в трубку:

— Извините, я не могу с вами сейчас говорить — я беседую с милицией.

— Кто это звонил? — почти одновременно спросили Игнатов и Агзамов.

— Это по работе, — коротко ответил хозяин кабинета, стараясь не встречаться взглядом с гостями.

— А нам кажется, что это звонил, кто-то из тех людей, кого мы ищем, — догадался Игнатов. — Вы что, скрываете преступника?

— Никого я не скрываю, с чего вы взяли? — возмутился Мукамов.

И тогда Игнатов решил действовать нахрапом.

— Сабир Акрамович, вы фильмы про милицию смотрите? Помните, сколько там занимает времени установка адреса, с которого звонят преступники? От силы полчаса. Так вот гарантирую вам, что мы установим ваш адрес еще быстрее. Верите мне?

И вот тут Мукамов сломался. Он сразу как-то сник, зачесанные назад волосы упали на лоб, глаза потускнели, плечи опустились. И он обреченно произнес:

— Хорошо, я вам все расскажу.

13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Актепа

Доехав до микрорайона Актепа, Левко зашел в ближайшую телефонную будку и набрал нужный номер на аппарате. Спустя несколько секунд трубку на другом конце провода поднял мужчина — Леонид Широков.

— Леонид Аркадьевич, вы один дома? — спросил регбист.

— А с кем мне еще быть? — голосом, полным раздражения, ответил Широков.

По тому, как он это сделал, Левко сразу определил, что его собеседник действительно один — милиция до него еще не добралась. Повесив трубку, регбист перебежал улицу и вбежал в подъезд девятиэтажного дома. Спустя пять минут он уже входил в квартиру на седьмом этаже, где его дожидался Широков.

— Никита Казимирович, мое терпение лопнуло — если мы в течение ближайших двух-трех дней отсюда не уедем, я сделаю это один, — оповестил Широков регбиста, едва тот перешагнул порог квартиры. — К тому же я только что звонил Мукамову — у него милиция.

— Сабира Абрамовича арестовали? — буквально застыл в прихожей Левко.

— Не знаю, но он сказал, что у него милиция — он, видите ли, с ней беседует. Поэтому я требую, чтобы мы немедленно уехали.

— Успокойтесь, Леонид Аркадьевич, все уже решено — мы выезжаем завтра утром, — сообщил гость, проходя в гостиную.

— Это правда, вы не врете? — не скрывая своей радости, спросил Широков. — Жаров согласился?

— А куда ему деваться — ему ведь тоже надоело нас здесь держать, — ответил Левко.

— А что он сказал по поводу коллекции?

— Что когда он ее найдет, то привезет ее в Москву для идентификации к вам в музей. И еще он просил передать…

Но Левко не договорил и, расстегнув верхнюю пуговицу на рубашке, произнес:

— Как же здесь жарко — пойдете, договорим на балконе.

— Конечно, конечно, — согласно закивал головой Широков и, следом за регбистом, вышел из комнаты на воздух.

Они подошли к краю балкона и Левко выглянул вниз. На асфальтовой дорожке в этот миг никого не было.

— Так что хотел передать мне Жаров? — спросил у регбиста Широков.

Но Левко, вместо ответа, схватил одной рукой музейщика за ворот рубашки, а другой за ремень на брюках и одним рывком перебросил его через перила. И бедняга, оглашая воздух диким предсмертным криком, полетел вниз.

Сделав дело, Левко вышел из квартиры и по лестнице спустился вниз. Когда он вышел из подъезда, он увидел, что рядом с телом упавшего собираются люди. Проходя мимо них, регбист заметил, что Широков все еще жив. Музейщик лежал на спине, а из-под его затылка на асфальте растекалась лужа крови. Но глаза несчастного были еще открыты, а губы шевелились — он что-то пытался сказать. Встретившись взглядом с Левко, Широков сделал движение рукой, как будто пытался до него дотянуться. Чтобы не привлекать к себе внимания, регбист быстрым шагом направился к ближайшей автобусной остановке. В тот момент, когда он садился в автобус, к Широкову подбежали Алексей Игнатов и Талгат Агзамов, опоздавшие к месту трагедии буквально на несколько минут. В тот момент жизнь уже покидала музейщика. Однако, увидев, что он все еще шевелит губами, Игнатов наклонился над ним и спросил:

— Леонид Аркадьевич, кто вас сюда послал?

Широков стал издавать какие-то звуки а, сыщик, приблизив свое ухо как можно ближе к его губам, стал внимательно слушать. Шепот музейщика длился в течение нескольких секунд, после чего из его груди вырвался последний вздох и он затих навеки.

13 июля 1983 года, среда. Москва, Старая площадь

Александр Бородин сидел у себя в кабинете, когда у него на столе зазвонил телефон. Подняв трубку, он услышал незнакомый мужской голос, который попросил подозвать к телефону Александра Терентьевича Бородина.

— Он вас слушает, — последовал ответ.

— В таком случае, советую меня не просто слушать, а делать это очень внимательно, — переходя на угрожающий тон, произнес мужчина. — Вам передает привет Кристина — знаете такую?

— А кто это говорит? — стараясь сохранять спокойствие, ответил Бородин, который сразу понял, о какой именно женщине идет речь — о его любовнице Кристине Лозовой.

— Если вы хотите это узнать, то предлагаю встретиться немедленно у памятника героям Плевны в сквере через десять минут. У вас ведь, если я не ошибаюсь, будет обеденный перерыв? И предупреждаю вас — эта встреча в ваших же интересах.

Бородин взглянул на настенные часы в кабинете — они, действительно, показывали без пяти минут час.

— Хорошо, как вас узнать?

— Я сам вас узнаю, — ответил незнакомец и повесил трубку.

Слушая в трубке короткие гудки, Бородин какое-то время сидел неподвижно за столом, пытаясь понять, что это было — розыгрыш или что-то нечто серьезное? В итоге пришлось констатировать последнее. Ведь его рабочий телефон и полные инициалы знал не слишком большой круг знакомых, причем все они в основном были люди проверенные. А этот человек звонил от Кристины и говорил угрожающим тоном, значит, он не блефовал. Следовательно, идти на встречу надо было обязательно.

Спустя десять минут Бородин уже стоял у памятника, внимательно вглядываясь в людей, которые шли мимо него по скверу. В это время кто-то подошел к нему сзади, и он услышал, голос, который недавно общался с ним по телефону:

— Значит, я не ошибся — эта встреча для вас весьма важна.

Бородин обернулся, и увидел рядом с собой мужчину примерно одних с ним лет. Он узнал в нем мужа Кристины — Матвея Лозового, который был полковником Советской Армии и работал в Министерстве обороны. Раньше они никогда не общались, и Бородин знал его заочно — видел на фотографии в доме у своей любовницы.

— Давайте пройдемте вглубь сквера, — предложил полковник.

Когда они не спеша двинулись по аллее, Лозовой продолжил:

— Кристина сейчас в больнице отходит от моих побоев. И виноваты в этом вы, Александр — не надо было трахать мою жену за моей спиной. Если бы вы, к примеру, обратились ко мне с этой просьбой, я бы с удовольствием вам разрешил это делать — моя жена мне давно порядком надоела. Но вы предпочли это делать тайно, а я такие вещи не прощаю.

— Вы считаете это по-мужски — бить смертным боем женщину, тем более свою жену? — стараясь сохранять спокойствие, спросил Бородин.

— Конечно, считаю — он же моя собственность. Помните у Ницше: «Идешь к женщине — не забудь плетку»?

— Вообще-то у этой фразы есть концовка: «Этой плеткой она тебя и выпорет».

— Мне ближе с моей концовкой, — с усмешкой на устах заметил Лозовой. — Короче, я ее хорошенько отделал и теперь она лежит в больнице. Не волнуйтесь, мне за это ничего не будет — я все-таки лицо номенклатурное. Да и сама Кристина будет молчать в тряпочку, поскольку боится. Знаете чего? Нет, вовсе не того, что я отделаю ее снова. Я знаю вашу тайну, которую никто больше не знает.

— Интересно, что это за тайна? — стараясь, чтобы его голос звучал как можно более спокойно, спросил Бородин.

— Я знаю, что вы оба шпионите. А если конкретно: моя жена снабжает вас секретной информацией, которую она добывает у себя на работе. А это, извините меня, будет покруче моих побоев — это чревато уголовным наказанием.

— Кристина вам сама об этом сказала? — по-прежнему сохраняя спокойствие, продолжал задавать вопросы Бородин, идя по аллее.

— Нет, сначала я нашел у нее очередные документы, которые она собиралась вам передать. А потом уже она сама, так сказать, под пытками, чистосердечно мне во всем созналась. Вас же Узбекистан и все, что с ним связано, интересует, если я не ошибаюсь? Так что теперь ваши жизни находятся в моих руках.

Услышав про Узбекистан, Бородин окончательно осознал, что его собеседник не блефует — он действительно многое знает.

— Судя по тому, как вы произнесли последнюю фразу, вам это доставляет истинное удовольствие? — задав этот вопрос, Бородин остановился и пристально взглянул в глаза собеседнику.

— Конечно, доставляет — вы трахали друг друга физически, а я буду трахать вас обоих морально. Нет высшей власти, чем власть над людьми, которые от тебя зависимы. Вы отныне будете делать все, что я захочу.

— И что же вы хотите лично от меня — наверняка не извинений?

— Плевал я на ваши извинения, — и Лозовой демонстративно плюнул себе под ноги. — Вы заплатите мне сначала деньгами — приближается очередной взнос на кооперативную квартиру. Жить в ней я буду с другой женщиной, а вам я, так и быть, уступлю Кристину — пользуйтесь.

— Но ведь одними деньгами дело не ограничится? — догадался Бородин.

— Естественно, я же сказал, что это только начало. Но деваться-то вам некуда — вы по уши в дерьме. Если я сообщу вашему начальству или начальству Кристины о том, чем вы занимались, вас в лучшем случае выгонят взашей, а в худшем — упекут за решетку. При этом вы будете сидеть в мужской колонии, а ваша любовница — в женской. И когда вы выйдете на свободу, трахаться вам уже не захочется — возраст будет не тот.

— И на какую сумму в рублях вы рассчитываете?

— Сначала вы дадите мне десять тысяч, а там посмотрим. Надеюсь, у вас, как у работника ЦК КПСС, есть такие деньги?

— Найдутся, — кивнул головой Бородин, возобновляя прогулку.

Как инструктор он получал около 400 рублей в месяц, но у него имелись сбережения, которые он накопил, еще будучи кадровым сотрудником КГБ, работающим в горячих точках.

— И когда вы хотите получить эту сумму? — поинтересовался Бородин.

— Уже завтра, дорогой вы мой, — радостно сообщил полковник, которому доставляло удовольствие видеть, как легко сдался его собеседник.

— Хорошо, завтра днем я сниму эти деньги со сберкнижки, а вечером передам вам. Естественно, не здесь на глазах у всех.

— А где? — насторожился полковник.

— Например, в Измайловском парке. Там есть Серебряновиноградный пруд, рядом с которым стоит бывшая царская усадьба. Вот там и встретимся в восемь часов вечера.

— Что-то далековато вы забраться предлагаете, — с сомнением в голосе произнес Лозовой.

— И это говорит полковник Советской Армии? — искренне удивился Бородин. — Если боитесь, можете взять с собой охрану или, на худой конец, именное оружие. Надеюсь, оно у вас есть?

— Не волнуйтесь, найдется, — кивнул головой полковник.

— И не забудьте прихватить тот документ, который мне должна была передать Кристина, — продолжил свою речь Бородин. — В противном случае денег вы не получите.

— Вы будете мне угрожать? — со зловещим прищуром на лице, спросил Лозовой.

— Как я могу угрожать человеку, в руках которого всецело находится моя карьера и дальнейшая судьба? — удивился Бородин.

— Вот именно, что всецело, — с явным удовлетворением в голосе подтвердил этот факт полковник, после чего добавил. — Хорошо, договорились. И не опаздывайте — я этого не люблю.

И не простившись, Лозовой зашагал в сторону улицы Степана Разина.

13 июля 1983 года, среда. Ташкентская область, Кибрай, база футбольного клуба «Пахтакор»

Выйдя из ворот базы, Анатолий Ковшов сразу увидел на противоположной стороне дороги автомобиль «Волга» белого цвета. Подойдя к нему, он открыл заднюю дверцу и сел в салон, где его дожидался человек. Водителя внутри не было — он стоял в стороне и курил.

— Добрый день, Анатолий Владимирович, — поздоровался пассажир «Волги», первым протягивая руку администратору.

— Добрый, Алексей Мгерович. Какими судьбами?

— Да вот, соскучился по узбекской кухне и воздуху, — ответил мужчина, который был никем иным, как вором в законе Алексеем Аштуни по прозвищу Камо.

— А я грешным делом подумал, что по нашему футболу, — произнеся это, Ковшов улыбнулся.

— И по нему тоже — завтра обязательно буду на стадионе, чтобы поболеть за «Пахтакор», — сообщил законник. — Надеюсь, не подкачаете? A-то мой «Арарат» застрял на десятом месте и мало радует.

— Он же у «Торпедо» три дня назад выиграл, — напомнил собеседнику недавний факт администратор.

— Зато перед этим по 3:0 проиграл бакинцам и тбилисцам. Да и вашему «Пахтакору» перед этим уступил 2:1. Нет, неважно он выступает в этом сезоне. А вот ваши ребята так играют, что глаза радуются, глядя на них. Но я не об этом приехал с вами поговорить, Анатолий Владимирович, — резко сменил тему Камо. — Здесь у вас один молодой человек находится — мой земляк, Багратом зовут.

— Он что-нибудь натворил? — напрягся администратор.

— Ну, что вы, дорогой, — улыбнулся законник и даже положил ему ладонь на колено. — Он хороший парень и я горжусь, что он армянин. Просто мне надо переговорить с ним с глазу на глаз — буквально на пять-десять минут. Вы не могли бы его сюда пригласить?

— Хорошо, приглашу, — согласился Ковшов, не уловив в голосе своего собеседника никаких недобрых интонаций.

И спустя десять минут на том месте, где сидел администратор, уже восседал Баграт.

— Ну, здравствуй, уважаемый, — поздоровался с парнем Камо и протянул ему ладонь. — Наслышан о твоих подвигах от Дениса Желудькова.

— А вы кто? — пожимая протянутую ему ладонь, спросил юноша.

— Если я пришел от твоего приятеля, значит, я тоже твой друг, — ответил законник, глядя в глаза собеседнику. — Денис мне сказал, что ты видел, кто убил Ерванда Спандаряна — еще одного моего друга, с которым мы не один пуд соли вместе съели.

— Да, это сделал человек, который давно за мной охотится. Вернее, не за мной, а вот за этим, — и Браграт достал из кармана скульптурку окимоно.

Взяв ее в руки, Камо внимательно рассмотрел вещицу, после чего вернул ее хозяину со словами:

— Очень красивая вещь, но мой друг погиб не за нее. Его убили за то, что он приютил у себя в доме своего земляка, попросившего его о помощи. И за это убийца должен ответить.

— Но я не знаю, как его найти, — честно признался юноша.

— Зато я знаю. Денис рассказал мне, что ты выкрал эту вещицу из стола одного человека. Кто он?

— Алексей Жаров — заместитель моего отца. Они приехали из Москвы и работают в местном КГБ — разоблачают взяточников.

— И как же эта скульптурка оказалась у Жарова?

— Он отнял ее у одного из подследственных — честного человека, который ни в чем не виноват. Но он знает, где находится вся коллекция этих скульптурок, поэтому Жаров его и держит, мучая допросами.

— В таком случае, я попрошу тебя об одном одолжении, Баграт, — по-прежнему не сводя своего пристального взгляда с юноши, произнес законник. — Ты можешь прямо сейчас, когда мы закончим с тобой этот разговор, позвонить отцу и попросить его о встрече?

— Но я слышал, что он должен был уехать в Москву, — сообщил Баграт.

— Он уже вернулся — буквально несколько часов назад, — показал свою осведомленность Камо.

— Тогда могу, — согласно кивнул головой юноша. — Что я должен ему сказать?

— Назначь ему встречу на завтра — например, в перерыве футбольного матча. Рядом со стадионом есть здание, где находятся спортивные секции — вот туда его и пригласи.

— Одного? — спросил юноша.

Прежде чем ответить, законник отвел взгляд в сторону и, глядя куда-то вдаль, ответил:

— Одного. И не волнуйся, тот, кто нам нужен, сам об этом узнает.

13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Стоя у раскрытого настежь окна с сигаретой в руке, Алексей Жаров внимательно слушал рассказ Аркадия Габрилянова, который только сегодня вернулся из Москвы, где встречался с Юрием Андроповым.

— Короче, Алексей, недолго нам осталось здесь куковать — скоро отзовут, — заканчивая свой рассказ, сообщил Габрилянов.

— А сроки генсек не определил? — поинтересовался Жаров, который еще не все свои дела успел здесь завершить.

— Думаю, до конца месяца еще пробудем, а в августе смена прибудет.

— Получается, нас не потому отзывают, что мы свой срок отработали, а потому, что херово копали?

— А что, разве хорошо — дело-то буксует? — резонно заметил Габрилянов.

— Так это не мы виноваты, это генсек не может в Москве союзников Рашидова за глотку взять, — не скрывая своего раздражения, произнес Жаров. — А если бы взял, то и мы бы здесь по-настоящему развернулись.

— Ничего, теперь пускай без нас разворачиваются, а я устал. У меня, как видишь, и своих проблем хватает — Баграт, как я понял, так на связь с тобой и не вышел.

— Скрывается он где-то, а где — неизвестно, — сообщил последнюю информацию Жаров.

И в этот самый миг на столе зазвонил телефон. Габрилянов поднял трубку и услышал голос… сына.

— Отец, ты один? — без всяких предисловий начал разговор Баграт.

— Ты где? — вопросом на вопрос ответил Габрилянов.

— У друзей, — был короток юноша и вновь задал вопрос, с которого начал свой разговор: — Ты один?

— Ну, а с кем я еще могу быть — конечно, один, — соврал следователь, встретившись взглядом с Жаровым, который сразу догадался, с кем именно разговаривает его начальник.

— Нам надо встретиться — сможешь?

— Я немедленно к тебе выезжаю, — приподнимаясь со стула, произнес Габрилянов.

— Нет, не сегодня — завтра, во время футбольного матча на «Пахтакоре». В перерыве я буду тебя ждать в корпусе рядом со стадионом, где расположены спортивные секции.

— Но мы могли бы встретиться с тобой прямо на матче, — предложил свой вариант отец.

— Я бы хотел, чтобы у нашего разговора не было свидетелей, — ответил сын. — Придешь?

Прежде, чем ответить, Габрилянов обменялся взглядом с коллегой, после чего ответил:

— Хорошо, увидимся завтра.

Едва он это произнес, как на другом конце провода послышались короткие гудки.

— Где он? — спросил Жаров, когда его шеф вновь опустился на стул.

— Не знаю, он не сказал.

— Может, отследить звонок?

— Не надо — ты же слышал, что мы встречаемся с ним завтра.

— Где же? — стараясь не выдать своей особой заинтересованности, спросил Жаров.

— В перерыве футбольного матча в административном здании напротив стадиона. Ну-ка, дай закурить!

И когда коллега передал ему сигарету и поднес к ней зажигалку, Габрилянов, сделав затяжку, спросил, ни к кому не обращаясь:

— В какую же историю на этот раз влип этот гаденыш?

Но ответа на свой вопрос он не получил — его заместитель предпочел промолчать.

13 июля 1983 года, среда. Исламабад, отель «Мариотт»

Войдя в свой номер, Франческо Розарио включил телевизор и отправился в душ — смыть с себя дорожную пыль. Но едва он успел встать под теплые струи воды, как в дверь настойчиво постучали. Наскоро обтерев себя большим полотенцем и обмотав его вокруг бедра, итальянец вышел в коридор и спросил:

— Кто там?

— Это я, Ахмед, — раздался за дверью знакомый голос.

Розарио открыл дверь и тут же попал в объятия своего здешнего друга-сутенера.

— Как доехал? — поинтересовался турок, проходя в номер и усаживаясь в мягкое кресло.

— Твоими молитвами, — коротко ответил итальянец.

— А как успехи по части бизнеса? — продолжал интересоваться гость.

— Лучше некуда, — и Розарио, улыбаясь, поднял вверх большой палец.

— Тогда тебя ждет сюрприз, — отвечая улыбкой на улыбку, сообщил сутенер. — У меня появилась азиаточка в твоем вкусе — зовут Зухра. Шикарная фигура, грудь четвертого размера и такие же аппетитные формы. А еще она обожает итальянцев.

— И давно она объявилась? — поинтересовался Розарио.

— Три дня назад и до сих пор никем здесь не объезжена — берег ее специально для тебя.

— Хороший подарок, учитывая тот факт, что в Хайдарабаде с этим делом было напряженно — видимо, все нормальные девицы опасаются шариатского суда.

— Тебе когда ее прислать?

— Часа через три будет в самую пору — ночка у нас будет бурная. А пока извини, хочу душ принять.

— Нет проблем, — воздел руки вверх Ахмед и, встав с кресла, направился к выходу.

Однако у самой двери он внезапно остановился и спросил:

— У тебя как завтра со временем? Есть один деловой разговор.

— Днем у меня назначена пара встреч, а вечером я в твоем полном распоряжении.

— Тогда до завтра, — и турок вышел из номера.

А ровно три часа спустя, когда Розарио лежа на кровати смотрел телевизор, в дверь снова постучали. Откликнувшись на зов, итальянец увидел на пороге красивую азиатку в элегантном белом костюме и с волосами, ниспадающими на плечи (на самом деле это был парик).

— Я могу видеть Франческо Розарио? — спросила женщина.

— Он к вашим услугам, Зухра, — ответил итальянец, сразу догадавшись, кто перед ним стоит.

Пройдя в номер, гостья скинула с себя пиджак, бросив его на постель, и уселась в то самое кресло, где два часа назад восседал Ахмед. А итальянец выкатил из соседней комнаты тележку с ужином на двоих, который ему доставили несколько минут назад.

— Я предпочитаю перед работой желудок не набивать, — сообщила женщина и добавила: — А вот от выпивки не откажусь.

— Что предпочитаете — виски, коньяк или вино? — поинтересовался итальянец.

— Если можно, вино.

И Розарио, вооружившись штопором, откупорил бутылку дорогого марочного вина, которое он разлил в два высоких бокала.

— Предлагаю тост на брудершафт, — объявил итальянец и, подойдя к гостье, встал перед ней на одно колено и, сплетя в перехлест свою правую руку с ее рукой, сделал несколько глотков из своего бокала. То же самое сделала и женщина.

— Теперь можно перейти на «ты», — продолжая стоять на одном колене, сообщил Розарио. — И если ты отказываешься от ужина, тогда, может, приступим к главной трапезе?

— Ты успел проголодаться? — лукаво улыбаясь, спросила гостья.

— При виде твоих форм любой нормальный мужчина испытывает дикий аппетит, — и итальянец весьма недвусмысленно посмотрел на глубокий вырез на блузке гостьи, сквозь который была хорошо видна обнаженная грудь без бюстгальтера.

— Тогда сходи и прими душ, а я пока разденусь, — предложила гостья.

— Вообще-то пару часов назад я там уже был, — сообщил итальянец.

— Лишний раз не помешает, — была непреклонна гостья и так взглянула на своего кавалера, что тот сдался.

«Ничего, в постели командовать буду я, — подумал Розарио, поднимаясь с колен. — И тогда посмотрим, как ты, сучка, у меня запоешь».

Когда итальянец ушел и включил в душе воду, гостья поднялась со своего места и подошла к столику, где стоял бокал итальянца с недопитым вином. Повернув камень в перстне, который украшал средний палец ее руки, она высыпала в вино своего недавнего собеседника белый порошок. После чего быстро разделась, оставшись в одном прозрачном пеньюаре. Едва она успела это сделать, как итальянец вернулся, причем абсолютно голый. Шарбат Пайман, а это была именно она, отметила его по-спортивному атлетическую фигуру и средний рост, который был как нельзя кстати в тех планах, которые она успела выстроить в своей голове.

— Ванная свободна, — сообщил итальянец и, подойдя к столику, взял в руки бокал и одним глотком осушил его содержимое.

Увидев это, Пайман удалилась. В ванной комнате она включила душ, однако становиться под него не стала. Выждав несколько минут, она вернулась в гостиную и увидела, что итальянец лежит в постели, уткнувшись лицом в подушку. Прислушавшись к его размеренному дыханию, женщина убедилась, что Розарио крепко спит. После этого она быстро оделась и взглянула на часы — до нужного ей визита оставалось еще полчаса. И она, чтобы убить время, села в кресло и стала смотреть телевизор.

Через полчаса в номер постучали. Пайман открыла дверь и увидела на пороге юношу с большим чемоданом на колесиках в руках.

— Уважаемая, это вы заказывали наш чемодан?

— Совершенно верно, — кивнула головой женщина и, достав из внутреннего кармана костюма нужную сумму, передала ее посыльному.

Закрыв дверь, она вкатила чемодан в гостиную и положила его на пол. Открыв крышку, она достала из кармана перочинный нож и принялась вырезать внутреннюю обшивку чемодана. Когда дело было сделано, Пайман подошла к постели и стащила тело итальянца на пол. Затем она волоком дотащила его до чемодана и, приподняв, аккуратно уложила Розарио внутрь в позе эмбриона. Поскольку это был самый вместительный чемодан из всех, которые продавались в Исламабаде, не слишком упитанное тело итальянца идеально вписалось в его пространство. Закрыв чемодан, Пайман с помощью носового платка тщательно вытерла все предметы, к которым она успела здесь прикоснуться, после чего спрятала платок обратно в карман. Затем выключила в номере свет и, захлопнув дверь, направилась к лифту. Спустившись вниз, она вскоре оказалась в подземной парковке, где ее дожидался автомобиль марки «Тойота». Открыв багажник, женщина с трудом, но все же подняла чемодан и положила его в чрево автомобиля. А спустя минуту «Тойота» покинула пределы отеля «Мариотт» и взяла курс на южную окраину Исламабада.

13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Спорткомитет Узбекской ССР

Получив письмо от Александра Бородина (Джуры), которое сегодня доставил в Ташкент отец Серафим, Шараф Рашидов позвонил председателю республиканского Спорткомитета Мирзаолиму Ибрагимову и назначил ему встречу. При этом Рашидов был краток:

— Сегодня вечером, после окончания рабочего дня, будьте у себя — я к вам заеду.

— Хорошо, Шараф Рашидович, — так же коротко ответил спортивный чиновник.

В тот момент он подумал, что речь у них пойдет о последних приготовлениях к турниру в Кабуле, до которого оставались считанные дни. Поэтому к приезду первого секретаря Ибрагимов извлек из стола папку с документами, в которых были нужные данные, и положил ее на стол. И стал терпеливо ждать того момента, когда к нему приедет высокий гость. Однако тот, едва войдя в кабинет, объявил:

— Я догадываюсь о том, что вы хотите мне доложить, Мирзаолим Ибрагимович, но речь у нас пойдет вовсе не об Афганистане, а о другом — о завтрашнем матче нашего «Пахтакора».

— Но к нему все готово, — с легкой степенью растерянности на лице произнес хозяин кабинета.

— Все, да не все, — ответил Рашидов, присаживаясь на стул. — Мне сообщили, что на матче возможна крупная провокация.

— Кто сообщил?

— Это не важно, но эта информация от проверенного источника — в Москве кое-кто хочет, чтобы здесь случился громкий скандал. Для этого на игру назначены соответствующие судьи.

— Насколько я знаю, это будет кавказская бригада, — сообщил Ибрагимов.

— Вот именно, и я хочу вас спросить — мы можем ходатайствовать о замене этой бригады на другую?

— Можем, но на это никто не пойдет. До матча осталось не так много времени, поэтому вряд ли союзная федерация ответит нам положительно. Да и как мы объясним Москве, почему мы отказываемся от этих судей?

— А что, разве раньше таких случаев не было?

— Были, но крайне редко. При этом обязательно надо было серьезно обосновать свои претензии. А мы что скажем — что кавказцы нас не устраивают? Это вызовет крайне негативную реакцию в Москве, Шараф Рашидович. И вообще, может, ваша информация неверна?

— Вы сомневаетесь в моих источниках? — с недоумением посмотрел на чиновника первый секретарь.

— Нет, но до этого кавказские рефери нам обедни не портили.

— А много они судили матчей с нашей командой? — поинтересовался Рашидов.

— Я не могу ответить сразу — мне надо проверить, — смутился Ибрагимов.

— Так проверяйте, Мирзаолим Ибрагимович.

Хозяин кабинета подошел к шкафу, стоявшему за его спиной, и вскоре извлек из него брошюру, которую тут же стал листать. После чего сообщил:

— До сего дня сыграно 18 матчей, из которых наши матчи кавказские арбитры судили всего лишь дважды. И оба раза мы победили — у «Шахтера» по, у «Нистру» 2:1.

— Что это были за арбитры? — спросил Рашидов.

— С «Нистру» игру судило азербайджанское трио: Азим-Заде, Намазов и Дурмушев, — заглянул в брошюру Ибрагимов.

— Азербайджан мы не берем, он против нас играть не будет, — заметил Рашидов. — А в первом матче кто судил?

— Грузины — Кобиашвили, Тодадзе и Гурам Кибискирия. Кстати, последний будет судить и завтра.

— Но мой информатор сообщает, что только недавно кавказским арбитрам была дана команда начать атаку против нас. Понимаете, недавно. И если тот же Кибискирия в начале сезона судил честно, то теперь, в изменившейся ситуации, он вынужден будет играть уже против нас. Вот о чем идет речь. Поэтому я и спрашиваю, что вы можете предложить?

— Прежде, чем это сделать, я должен знать, какого рода провокация намечается?

— Если судейская бригада будет подсуживать нашим соперникам, то это может вызвать массовое недовольство со стороны болельщиков. Я даже полагаю, что среди них будут провокаторы, которые специально взорвут ситуацию.

— В таком случае, можно перед игрой поговорить с судьями — предупредить их, чтобы они ничего не замышляли.

— Полагаю, что это бесполезно — ведь они нам не подчиняются. И если они пойдут на наши уговоры, их ждут большие неприятности по возвращении домой. При таком раскладе, как вы считаете, кого они больше испугаются — нас или тех, кто дал им это задание?

— А если предположить, что наши ребята завтра в пух и прах разнесут гостей? — предположил Ибрагимов. — В таком случае, никакие судьи им не помогут.

— Вы сами верите в то, что вы говорите? — с укоризной глядя на хозяина кабинета, спросил Рашидов. — Я, конечно, не сомневаюсь в заряженности наших ребят на победу, но завтра к нам приедет сильная команда. Насколько я знаю, они уже пять матчей не знают поражений. Поэтому легкой игры завтра не будет — будет настоящее сражение двух равных по силе команд. Именно на это, кстати, и рассчитывают зачинщики провокации — что в этом равном противостоянии легко разжечь пожар конфликта.

— Тогда единственное, что мы можем сделать, это обеспечить максимальную охрану стадиона, стянув к нему дополнительные силы милиции, — предложил последний вариант глава Спорткомитета. — С ее помощью можно будет постараться локализовать беспорядки в самом зародыше.

Услышав это, Рашидов задумался. Собственно, еще по дороге сюда он предполагал, что именно этот вариант и является самым оптимальным. Что никакие апелляции к судьям или к их непосредственным хозяевам не способны предотвратить задуманное ими. Ведь на кону стояло слишком много, чтобы вот так легко можно было от этого отказаться. Шла настоящая война, в которой даже спортивные состязания были брошены в дело — в горнило бушующего противостояния.

— Хорошо, пусть будет так, — согласился, наконец, с доводами своего собеседника Рашидов, и добавил: — Как говорили древние мудрецы: «Хочешь мира — готовься к войне».

14 июля 1983 года, четверг. Исламабад, южная окраина города

Сидя в своей «Тойоте», Шарбат Пайман курила сигарету и слушала какую-то неизвестную песню на языке урду. Передняя дверца в автомобиле была открыта, чтобы женщине было видно, что происходит слева от нее. А там на раскладном стуле сидел абсолютно голый и связанный по рукам и ногам Франческо Розарио, который до сих пор пребывал в глубоком сне. Вот уже более трех часов они находились на территории заброшенного завода, куда Пайман привезла пленника из отеля «Мариотт» и теперь терпеливо ждала, когда он проснется. Женщина уже успела выкурить несколько сигарет, которые она не выбрасывала из автомобиля, а аккуратно складывала в металлическую баночку, которая стояла перед ней возле переднего окна. Как опытная разведчица Пайман понимала, что любая улика, неосмотрительно оставленная здесь, будет играть против нее.

Женщина успела выкурить еще одну сигарету, когда пленник, наконец, вновь начал подавать признаки жизни — застонал и очнулся. Испуганно озираясь, он попытался подняться на ноги, но не смог этого сделать и опрокинулся навзничь вместе со стулом, к которому был накрепко привязан. Пайман потушила сигарету и, отправив ее в банку к остальным окуркам, выбралась из автомобиля. Подойдя к стонущему пленнику, рот которого был заклеен скотчем, она вернула его вместе со стулом в первоначальное положение. Затем отлепила скотч с одной стороны и произнесла:

— Если ты будешь хорошо себя вести, я не стану причинять тебе боль.

— Кто ты такая, сука? — закричал в ответ итальянец, снова пытаясь встать на ноги. — Ты знаешь, с кем ты связалась? Да за меня тебя из-под земли достанут и на куски покромсают. Ты даже не представляешь, что с тобой сделают! Развяжи меня, гадина!

Вместо ответа женщина направилась к автомобилю.

— Куда ты пошла, тварь?

Ответ на этот вопрос итальянец получил очень скоро — когда женщина вернулась к нему с огромным разводным ключом, который она достала из багажника. Вновь заклеив пленнику рот скотчем, она размахнулась и со всей силы ударила ключом по правому колену итальянца. От дикой боли тот потерял сознание и поник головой. А Пайман стала терпеливо дожидаться, когда он снова очнется. Прошло около десяти минут, прежде чем пленник пришел в себя. Он застонал и поднял глаза на свою мучительницу. И она снова отлепила скотч с одной стороны, после чего произнесла:

— Если ты еще раз назовешь меня любым грязным словом, я размозжу тебе яйца. Ты понял?

Вместо ответа пленник застряс головой — от страха он на какое-то время потерял дар речи. А женщина продолжила допрос:

— Ты знаешь Арьяна Ширвани?

— Знаю, — без запинки ответил итальянец.

— А американца, с которым ты посещал Ширвани на стадионе?

— Тоже знаю — это Хью Лессарт, он работает в ЦРУ.

— И зачем ему понадобился этот афганец?

— Он хотел переправить его обратно на родину.

— Зачем?

— Этого я не знаю, он не посвящает меня в свои секреты.

Пайман вновь подняла в воздух разводной ключ, собираясь ударить пленника по второму колену. Увидев это, итальянец закричал:

— Честное слово, я не знаю, зачем ему понадобился этот афганец. Хью сказал мне, что ему нужен хороший футболист, я его ему нашел. А для каких именно целей ему нужен этот парень мне неизвестно.

Выдохнув этот спич из себя, итальянец внезапно… заплакал. Слезы текли по его грязному лицу, стекали по шее на накачанную грудь, оставляя на ней светлые бороздки.

— Я правда ничего не знаю, — снова подал голос пленник. — Я говорю правду, поверь мне. Но я догадываюсь, что этот американец задумал какую-то каверзу, посылая афганца на родину. Хью большой мастак на такого рода операции. Хочешь, я разузнаю у него самого, что он задумал? Обещаю тебе, что я не сбегу.

Вместо ответа женщина снова направилась к автомобилю. Она бросила разводной ключ обратно в багажник и извлекла из бардачка пистолет и глушитель. На глазах у итальянца она стала медленно прикручивать глушитель к стволу.

— Не убивай меня, пожалуйста, — снова запричитал Розарио. — Хочешь, я дам тебе денег — много денег? Ты будешь богата, у тебя будет все, что пожелаешь.

В это время женщина прикрутила глушитель к стволу.

— Сука, что ты о себе возомнила? — вновь зашелся в крике итальянец. — Мои люди тебя из-под земли достанут и бросят к голодным свиньям в загон. Тебя в бетон закатают, гадина! Ты будешь…

Однако закончить фразу пленник не успел — пуля, выпущенная точно в лоб, заткнула ему рот навсегда. После этого женщина вернулась к автомобилю. Бросив пистолет в загашник, она достала из багажника канистру с бензином и облила им жертву с головы до пят. Затем чиркнула спичкой и подожгла. Огонь мгновенно охватил обмякшее тело вместе со стулом, и этот огненный столб был виден издалека. Но поскольку дело происходило ранним утром и вдали от оживленных мест, увидеть этот пожар было некому. И только стая ворон, кружившая в небе над этим местом, была свидетелем этой жуткой сцены.

14 июля 1983 года, четверг. Москва, Черемушки, улица Гарибальди

Отведя внука в садик, Константин Кораллов на обратном пути купил в киоске «Союзпечать» свежий номер газеты «Советская культура», которую он, как истинный коллекционер, весьма почитал. Однако добравшись до дома, он решил предаться чтению утренней прессы не в душных стенах своей панельной «трешки», а прямо здесь, во дворе. Кораллов сел на скамейку, недалеко от своего подъезда и развернул газету. Начал он читать, как обычно, с начала — с первой страницы. В это время рядом с ним на скамейку присел мужчина.

— Что пишут, Константин Михайлович? — поинтересовался незнакомец.

— Да вот, совместное заявление штудирую — нашей и французской компартий, — ответил коллекционер, имея в виду коммюнике, которое появилось сегодня во всех газетах после прошедшей два дня назад встречи делегаций КПСС и ФКП в Москве. — Обязуются совместно остановить угрозу войны.

Но затем, оторвав взгляд от газеты, Кораллов обратился к незнакомцу с естественным вопросом:

— А вы, собственно, кто будете?

В качестве ответа мужчина извлек из внутреннего кармана пиджака свое служебное удостоверение в красной корочке.

— Капитан милиции Василий Петрович Зайцев, — прочитал вслух Кораллов. — Что-то долго вы ко мне шли, любезный.

— Мы бы и рады быстрее, но вы же так законспирировались, что к вам только окольными путями можно было дойти, — произнес Зайцев, пряча удостоверение в карман.

— А что же товарищ Игнатов за мной не пришел? — поинтересовался коллекционер.

— А вы хитрец, Константин Михайлович, сами же сделали так, чтобы он оказался подальше от Москвы, а теперь удивляетесь. Но он просил передать вам привет.

— Судя по всему, именно он вас на меня и навел? — догадался Кораллов. — И ордер на арест у вас имеется?

Вместо ответа Зайцев извлек на свет упомянутый документ. Мельком заглянув в него, коллекционер поинтересовался:

— И что же мне инкриминируют?

— Создание подпольной сети для хищений орденов и медалей, а также произведений искусства. На ваших руках кровь нескольких человек, в том числе и ветерана войны Николая Кузьмича Лиознова.

— А вот это еще надо доказать, любезный, — усмехнулся Кораллов. — Я ведь старик ушлый, меня голыми руками не возьмешь. Таких как я требуется убойными фактами к стенке прижать.

— Ничего, вот товарищ Игнатов вернется, он вас прижмет — не отвертитесь, — пообещал Зайцев, поднимаясь с лавочки. — Ну, что, пройдемте?

— Хотелось бы вещички собрать, — обратился с законной просьбой к милиционеру Кораллов.

— Хорошо, только по-быстрому, — согласился сыщик и жестом предложил коллекционеру подняться.

И они вдвоем зашагали к подъезду. А следом за ними двигалась «Волга», в которой сидели еще двое оперативников — на всякий случай.

14 июля 1983 года, четверг. Афганистан, провинция Баглаи, Пули-Хумри

Привалившись спиной к глинобитной стене сарая, Азиз сидел с закрытыми глазами и о чем-то думал. В другом углу в такой же позе сидел Иван Сараев. Оба молчали, поскольку за эти часы, что они провели вместе, ими было сказано друг другу столько слов, что хотелось просто помолчать. В это время дверь распахнулась и бородатый охранник, вооруженный автоматом, ткнул пальцем в сторону Азиза и жестом приказал ему встать и следовать за ним. Сараев проводил своего соседа долгим взглядом, мысленно пожелав не возвращаться — несмотря на примерно равный возраст и общие советские корни, людьми они были совершенно разными и совсем не готовыми друг друга принять.

Охранник привел Азиза в ту половину дома, где обитал Хаятулло. Курбаши сидел на мягкой курпаче и читал Коран в мягкой сафьяновой обложке. При виде пленника курбаши жестом указал ему место напротив себя и задал вопрос, который гость не ожидал услышать:

— Скажи мне, почему ты принял нашу веру? Это было насильно или по доброй воле?

— Вы это спрашиваете, потому что Коран запрещает принуждение в религии? — в свою очередь спросил Азиз.

— Ты хорошо знаешь Коран?

— После того, как я стал правоверным мусульманином, мне пришлось его узнать.

— Узнать, чтобы нарушать? Ведь сказано в Коране: «И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, но не преступайте — поистине, Аллах не любит преступающих».

— В чем же я преступил?

— Ты напал на мой кишлак, когда я хотел с тобой договориться об обмене — я не сражался против тебя.

— Видимо, я это сделал потому, что мой переход в иную веру нельзя назвать добровольным. Ваши соплеменники нарушили пятый аят суры девять, а я в ответ нарушил второй аят суры сто девяносто.

— Но ты мог принять смерть как солдат, верный присяге, а не менять свою веру.

— А если я присягал, уже будучи без веры?

— Но ведь во что-то ты веришь?

— Только в себя.

— Значит, тебе без разницы, с кем воевать — с неверными или правоверными?

— Абсолютно.

— И если я тебе сейчас дам автомат, ты пойдешь и убьешь того русского и девочку? А потом убьешь и меня?

— Именно так, — глядя в глаза своему собеседнику, ответил пленник.

— И нет в тебе милосердия?

— Чтобы это проверить, надо дать мне в руки автомат.

— Я дам тебе другое, — ответил курбаши и, достав из-под курпачи спутниковый телефон, кинул его пленнику, сопроводив это действие словами: — Звони своему хозяину и скажи, что место встречи переносится — мы уезжаем из Пули-Хумри.

В течение нескольких секунд Азиз сидел неподвижно, после чего бросил короткий взгляд на своего охранника, стоявшего у него за спиной. И тот, склонившись над ним, развязал пленнику правую руку, а сам навис над ним, обнажив свой нож. Азиз взял в руки телефон и стал набирать на нем нужные цифры. Затем он приложил аппарат к уху, однако на другом конце никто не спешил откликнуться на его звонок. Так пролетела минута. Все это время курбаши исподлобья следил за пленником, разделывая ножом сочное яблоко.

— Никто не отвечает, — сообщил Азиз.

— Хорошо, позвонишь чуть позже, — ответил курбаши и жестом приказал охраннику увести пленника.

Однако едва нукер хотел вновь связать Азизу руки, как тот сделал резкий поворот корпуса назад и ударил охранника телефоном в голову, метя короткой антенной ему в лицо. Выпад оказался метким — антенна угодила точно в левый глаз нукера. И пока он, схватившись за раненое место, находился в полуобморочном состоянии от сильной боли, пленник совершил молниеносный кувырок через голову и правой ногой ударил курбаши в грудь. Хаятулло отлетел к стене, выронив из рук нож, которым он уже успел дорезать яблоко. Схватив оружие, Азиз развернулся и метнул его во второго охранника, который уже скинул с плеча автомат, чтобы дать очередь по пленнику. Но в тот самый миг, когда его палец лег на спусковой крючок, острое лезвие ножа вонзилось ему в горло. А Азиз тем временем схватил с курпачи чайник и обрушил его на голову курбаши, который бросился на него с кулаками. Затем пленник одним броском вскочил на ноги и, подскочив к охраннику с пробитым глазом, довершил дело — его же собственным ножом перерезал ему горло. После этого он подошел к курбаши, который уже пришел в себя и лежал, держась рукой за разбитую голову и, склонившись над ним, произнес суру из Корана, где Иблис, он же шайтан, отвечал Аллаху:

— Его я лучше! Ведь из огня меня Ты сотворил, его же — из ничтожной глины.

И одним движением пленник вонзил нож в грудь курбаши по самую рукоятку.

Забрав автомат у одного из охранников, Азиз вышел из комнаты и перешел в другую, но та была пуста. Тогда он отправился на женскую половину, где застал дочь курбаши и девочку, которые сидели на полу и играли с детенышем снежного барса. Увидев, кто к ним пришел, обе уставились на гостя, оцепенев от ужаса. А вошедший направил на них автомат, готовый совершить то, ради чего он сюда пришел…

14 июля 1983 года, четверг. Афганистан, Кабул, стадион Гази

После очередной тренировки Арьян Ширвани, весь измочаленный, устало брел в раздевалку, отстав от всех своих товарищей. Когда он вошел в подтрибунное помещение, он увидел, как навстречу ему бежит… Хабиба. Два дня назад Виктор Звонарев доверительно сообщил ему, что девушка спешно собрала вещи и уехала с отцом в кишлак, где у нее, оказывается, есть жених. Для Ширвани эта новость стала, как гром среди ясного неба — он был буквально раздавлен этим сообщением. И даже успел заметить радостные искорки в глазах русского, хотя, по идее, тот должен был ему всячески сочувствовать. Впрочем, этот блеск в глазах Звонарева быстро исчез и он принялся успокаивать парня: говорить избитые фразы о том, что он еще молод и обязательно найдет ту, которая станет его судьбой. И вот теперь эта самая девушка, с которой Ширвани мысленно уже успел распрощаться, бежала ему навстречу. Однако он не увидел в ее глазах особенной радости — они были печальны и из них лились слезы.

— Любимый, прости меня! — воскликнула девушка, бросившись на грудь юноши. — Я отпросилась у отца на несколько минут, чтобы сказать, что люблю лишь тебя одного. Но я давно помолвлена с парнем из нашего кишлака и родители хотят, чтобы мы поженились. Сейчас мы уезжаем из Кабула, машина ждет у ворот.

— Ну, что же, прощай, Хабиба — будь счастлива, — безвольно опустив руки и глядя куда-то поверх головы девушки, произнес Ширвани.

— Ты даже не хочешь обнять меня на прощание и поцеловать? — пытаясь заглянуть юноше в глаза, спросила Хабиба.

Чтобы не обидеть ту, которой он совсем недавно пылко признавался в любви, юноша поцеловал ее в щеку. Но это был холодный поцелуй, совсем не похожий на те, которыми он одаривал ее всего лишь несколько дней назад.

— Хочешь, я никуда не поеду и останусь с тобой? — внезапно спросила девушка, продолжая обнимать Ширвани.

— А как же твой отец и жених? — впервые взглянул в глаза любимой юноша.

— Ради тебя я готова принять позор и родительское проклятие. Только скажи — и я сделаю это.

Вместо ответа Ширвани взял девушку за плечи и, отстранив ее от себя, произнес:

— Не надо, Хабиба, я не стою такой жертвы. Пусть все идет так, как идет. Я не смогу сделать тебя счастливой, потому что я связан другим обещанием.

— У тебя есть другая? — выдохнула девушка.

— Я не могу всего рассказать, но твой отец появился вовремя — тебе надо уехать. Все это к лучшему.

Услышав эти слова, девушка закрыла лицо руками и, постояв в такой позе какое-то время, затем повернулась и побежала прочь. А Ширвани, глядя ей вслед, подумал: «Поскорей бы наступило воскресенье, чтобы раз и навсегда покончить с этой жизнью».

14 июля 1983 года, четверг. Афганистан, провинция Баглаи, Пули-Хумри

Азиз вышел из дома не один — он прятался за спинами дочери курбаши и юной пленницы. Увидев эту процессию, охранник, стоявший у сарая, вскочил на ноги и взял автомат наизготовку. Однако стрелять не решился — боялся попасть в девочек. А те вынуждены были подчиняться тому, кто взял их в плен, поскольку в спины им смотрело дуло автомата.

— Положи оружие на землю, — приказал охраннику Азиз, когда приблизился к нему на расстояние в несколько метров.

Тот какое-то время раздумывал, после чего вынужден был подчиниться.

— Встань на колени и заложи руки за голову, — отдал новый приказ захватчик.

Охранник и это выполнил. Азиз подошел к нему сзади и со всей силы ударил прикладом в голову — охранник упал лицом вниз. Переступив через него, Азиз подошел к двери сарая и отодвинул задвижку.

— Выходи! — приказал он пленнику, не заходя внутрь.

Иван Сараев вышел во двор и, щурясь от яркого солнца, приложил ладонь ко лбу, пытаясь разглядеть, что происходит. Увидев девочек, он с ужасом посмотрел на захватчика, который держал в руках автомат, готовый к стрельбе.

— Видишь, я же тебе говорил, что справедливей было бы меня убить, — обратился к пленнику Азиз.

— Это верно, — согласно кивнул головой Сараев.

— Ну так давай, убей меня, — и, сказав это, Азиз… бросил под ноги пленника автомат, оставшись совершенно безоружным.

Недоумение Сараева длилось недолго. Потом он поднял автомат и наставил его на того, кто принес ему столько несчастий. Однако нажать на курок так и не посмел — он не мог стрелять в безоружного. Да и во взгляде своего врага он прочитал такую вселенскую отрешенность, что ему стало его жалко. Сараев опустил автомат и жестом показал девочкам, чтобы они садились в микроавтобус, который стоял в глубине двора. Когда девочки выполнили его приказ, захватив с собой и детеныша снежного барса, Сараев подошел к воротам и открыл их настежь. Затем сел за руль и завел мотор. Все это время Азиз стоял на том же месте и молча взирал за происходящим. Когда Сараев выезжал из ворот на улицу, он в последний раз взглянул в зеркальце бокового вида и увидел, что Азиз по-прежнему стоит, как и стоял, а в его потухшем взгляде не было ни искорки какого-либо интереса к происходящему.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

Несмотря на то, что начало матча было сдвинуто на половину восьмого вечера, все равно было жарко — около тридцати семи градусов тепла. Несмотря на это, ажиотаж вокруг футбольного поединка был большой, и посмотреть его на стадион пришли почти двадцать пять тысяч зрителей. И хотя это было меньше половины от вместимости стадиона, однако и эта цифра, учитывая те тревожные ожидания, что охватили узбекистанское руководство, была внушительной. В этом скопище людей легко могли затесаться те провокаторы, которые должны были воспользоваться ситуацией и поднести спичку к «бикфордову шнуру». Поэтому и была дана команда обеспечить этот матч максимальной степенью защиты. Внутрь стадиона были стянуты силы милиции (несколько сотен человек), а также приведены в состояние повышенной готовности силы внутренних войск. Для этого с окраины Ташкента к стадиону, едва начался матч, начали подтягивать солдат-«внутренников».

Алексей Игнатов, Талгат Агзамов и еще два десятка их коллег-сыщиков прибыли к стадиону за час до начала игры и раздали милиционерам, стоявшим в оцеплении, фоторобот Никиты Левко, чтобы те, в случае появления преступника здесь, немедленно его задержали. При этом, учитывая степень опасности этого человека, многие милиционеры были вооружены табельным оружием — пистолетами Макарова. Возле всех входов на стадион были выставлены милицейские посты, снабженные для оперативности рациями. Короче, меры для поимки преступника предпринимались экстраординарные — такого в Ташкенте давненько уже не помнили. Во всяком случае, это поколение милиционеров сталкивалось с подобным впервые.

Игнатов и Агзамов, помимо огнестрельного оружия, вооружились еще и… биноклями. Они собирались, в случае, если преступник каким-то образом все-таки проник бы на стадион, отыскать его в толпе болельщиков с помощью этих приборов. Игнатову это живо напомнило события шестилетней давности, когда он точно так же пытался задержать преступника в людном месте — во Дворце спорта в Лужниках в Москве. Только тогда это был хоккейный матч, в котором встречались столичные команды ЦСКА и «Спартак». И, как помнил сыщик, та история так и не закончилась поимкой бандита, которого удалось взять чуть позже.

Между тем Шараф Рашидов приехал на «Пахтакор» за пять минут до начала матча, когда команды уже вышли на поле под бравурный футбольный марш, доносившийся из репродукторов. По дороге первый секретарь встретил начальника управления внутренних дел Ташгорисполкома генерал-майора милиции Ислама Саттарова.

— Как дела, Ислам Гафарович? — обратился к милиционеру Рашидов.

— Все под контролем, Шараф Рашидович, — коротко доложил генерал, пожимая протянутую ему руку.

— Надеюсь, все пройдет спокойно, — выразил общее мнение первый секретарь.

Заняв место на гостевой трибуне, Рашидов развернул программку матча, которую ему протянул его спутник — глава Спорткомитета Ибрагимов. Первого секретаря прежде всего интересовал состав его любимой команды, выставленный на игру. В воротах стоял Александр Яновский, в защите играли Пахрутдин Исламов, Мустафа Белялов, Геннадий Денисов, Сергей Бондаренко, в полузащите — Александр Журавлев, Алексей Петрушин, Ислам Ахмедов, Хусан Байметов, в нападении — Константин Новиков и Андрей Якубик. Собственно, этим же составом ташкентцы играли и в предыдущем матче против донецкого «Шахтера» и он принес им успех — они выиграли 2:1. А, как говорится, от добра добра не ищут. Вот тренер «Пахтакора» Иштван Секеч и решил выпустить на поле проверенный состав. Ведь это был один из важнейших матчей 19-го тура. К этому времени «Пахтакор» занимал 3-е место, отставая от лидера — одесского «Черноморца» — всего лишь на одно очко. И если бы тот сегодня проиграл московскому «Спартаку», а ташкентцы свой матч выиграли, то именно они вышли бы на 1-е место. Что касается «Днепра», то он занимал 6-ю строчку в турнирной таблице и в случае благоприятного для себя исхода поединка сместил бы «Пахтакор» с 3-го места. Короче, игра для обеих команд была принципиальная.

Именно поэтому тренер гостей Владимир Емец тоже не стал мудрствовать лукаво. Свой предыдущий матч днепропетровцы играли в Ленинграде против «Зенита» и сыграли его вничью 2:2. Поэтому в Ташкенте у них на поле с первых минут вышел почти тот же состав, за исключением двух игроков — защитника Владимира Червоного и нападающего Владимира Лютого. Вместо первого вышел Владимир Багмут, вместо второго — Олег Протасов. На остальных позициях играли: вратарь — Сергей Краковский, защитники — Петр Кутузов, Николай Павлов, полузащитники — Андрей Дилай, Виктор Кузнецов, Геннадий Литовченко, Олег Серебрянский, нападающие — Юрий Миргородский и Олег Таран.

Однако еще сильнее, чем игроки, Рашидова интересовали судьи. Это была кавказская (грузинская) бригада в лице Мевлода Миминошвили (Тбилиси), Гурама Кибискирия (Сухуми) и Ушанги Пурцеладзе (Тбилиси). Глядя на этих рефери, Рашидов ломал себе голову, задаваясь вопросом: какую каверзу приготовили эти люди сегодня, направленную против его команды, а через нее и против него лично. А то, что эта каверза обязательно состоится, он не сомневался — слишком большие ставки стояли на кону в той политической игре, в которую он оказался втянут.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, проспект Горького, Штаб Туркестанского военного округа

Полковник Олег Овсянников вошел в здание Штаба и, пройдя мимо дежурного, поднялся на второй этаж — в кабинет своего начальника, которого он замещал последние несколько недель. Вот уже больше суток полковник находился в подавленном состоянии после сообщения, пришедшего вчера из Одессы — никаких наркотиков в транспортном самолете, прибывшим из Ташкента, найдено не было. А это означало, что Овсянников потерпел поражение — его аферу раскрыли, операция «Трест-2», придуманная в Москве, провалилась. И сегодня из той же столицы пришла шифротелеграмма, в которой было всего несколько сухих строк: «Приказываем немедленно прибыть в Москву. Взять с собой все необходимое». Это означало, что Овсянникову в худшем случае грозила отставка, а в лучшем — перевод с понижением в должности в какой-нибудь захолустный гарнизон. А ведь он их на своем веку уже достаточно навидался, чтобы гореть желанием на старости лет отправляться туда снова.

Поднявшись на свой этаж, полковник увидел, что секретарша до сих пор на месте, хотя рабочий день вот уже полчаса, как закончился.

— Анна Сергеевна, вы почему еще здесь? — спросил Овсянников.

— Дочь с зятем должны за мной заехать на машине к восьми часам, — ответила женщина, которая читала какой-то журнал.

Постояв перед женщиной какое-то время в молчании, полковник прошел в свой кабинет. Затем секретарша услышала, как в замке провернулся ключ. «Наверное, пить будет», — подумала женщина, которая знала за полковником этот грех. А тут еще она заметила, что со вчерашнего дня он ходил сам не свой — будто в воду опущенный.

Оказавшись в кабинете, полковник, действительно, прошел к сейфу и извлек оттуда початую бутылку армянского коньяка с пятью звездочками на этикетке и стакан. Затем, проходя мимо телевизора, Овсянников машинально щелкнул тумблером включения. И на экране возникла картинка — шел футбол, играли ташкентский «Пахтакор» и днепропетровский «Днепр». Счет пока был ничейный — о: о. Краем глаза наблюдая за игрой, полковник отвинтил пробку у бутылки и налил полный стакан коньяка. И залпом его осушил, ничем не закусывая. Затем долил остатки напитка в стакан и выпил снова. После чего достал из стола лист бумаги, взял в руки авторучку и хотел что-то написать. Но, посидев так без движения, он скомкал лист и выбросил его в ведерко для мусора, стоявшее в углу. Затем полковник достал из того же стола, но уже из другого ящика, пистолет и, приставив его к виску, выстрелил. От этого звука секретарша, листавшая журнал, выронила его из рук и с ужасом уставилась на дверь кабинета, откуда только что послышался оглушительный хлопок. И ужас от внезапной и страшной догадки змеей проник в ее сердце, отчего внутри у женщины все похолодело. А снизу уже бежал по лестнице дежурный, который прекрасно мог отличить хлопок от пистолетного выстрела.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

Как и положено для такого рода матчей, где обе команды были равны по силам, матч начался осторожно. Впрочем, уже спустя несколько минут гости освоились и с жарой, и с отсутствием поддержки на трибунах, и начали постепенно нагнетать напряжение у ворот хозяев поля, создавая опасные моменты. Сначала со штрафного мощно пробил Литовченко, но вратарь «Пахтакора» Яновский был начеку — парировал этот убойный удар. А спустя несколько минут в выгоднейшей позиции оказались сразу двое днепропетровцев — Протасов и Кузнецов, однако в концовке эпизода не разобрались, кто же из них нанесет решающий удар, и выгодный момент был упущен.

Между тем ташкентцы почти все свои атаки строили через центр поля, пытаясь вывести на ударную позицию своего лучшего бомбардира Андрея Якубика. Но у того буквально на пятках постоянно висел защитник гостей Павлов, поэтому обработать мяч должным образом у Якубика никак не получалось. От этого он часто нервничал, что только усугубляло ситуацию. Вот он в очередной раз получил мяч от Денисова, и хотел было уйти вправо, чтобы по косой ворваться в штрафную площадь гостей. Однако все тот же Павлов бросился ему под ноги и в красивом подкате выбил мяч в сторону. Его тут же подхватил Серебрянский и точным пасом вразрез вывел в прорыв Литовченко. Тот переадресовал мяч Протасову, но поскольку этот игрок принимал пас, будучи спиной к сопернику, к нему незаметно подкрался защитник ташкентцев Исламов и ловким финтом отобрал мяч и послал его на фланг для новой атаки своей команды.

Денис Желудьков наблюдал за этой атакой с западной трибуны и когда она закончилась очередным отбором мяча, встал со своего места и стал пробираться к выходу. Он, наконец, острым взглядом профессионального вора разглядел на противоположной трибуне своего приятеля Баграта, который занял место на трибуне за скамейкой, где восседали игроки и тренеры «Пахтакора». И теперь Денис намеревался перебраться поближе к другу, а для этого требовалось перейти на другую трибуну. Поднявшись на верхотуру стадиона и выбравшись на балюстраду, юноша отправился в сторону той трибуны, где сидел его приятель. Однако он сумел пройти примерно половину пути, как навстречу ему вышел… капитан милиции Семен Кухарчук. Увидев его, Денис попятился назад и хотел было развернуться, чтобы броситься прочь, но милиционер оказался проворнее — бросившись вперед, он схватил парня за руку, причем так сильно, что вырываться было бесполезно.

— Вот и встретились, милок, — злорадно произнес милиционер. — И кто бы мог подумать, что это случится на футболе.

— А в чем, собственно, дело? — стараясь сохранять спокойствие, спросил Денис.

— Где твой дружок Баграт? — поинтересовался Кухарчук. — Небось, здесь же, на футболе?

— Если бы он был здесь, я бы один не ходил, — нашелся, что ответить парень.

— Врешь, огрызок, меня не проведешь, — не поверил в это заявление милиционер. — А ну-ка, пойдем со мной.

И Кухарчук повел задержанного с балюстрады в ближайший «околоток» — в комнату милиции при стадионе. Зайдя в нее, они обнаружили там молодого лейтенанта, который сидел за столом и что-то писал в толстом журнале.

— Лейтенант, можно вас попросить выйти — мне надо допросить этого молодого человека, — обратился к коллеге Кухарчук.

Когда хозяин кабинета вышел, капитан вновь задал задержанному все тот же вопрос — о Баграте.

— Я же вам русским языком говорю, что не знаю, где он, — продолжал твердо стоять на своем Денис.

Понимая, что правды от него не добиться, а время уходит, капитан решил прибегнуть к крайней мере. Он затолкал парня в «обезьянник», который был в кабинете, и закрыл его на замок с помощью ключа, лежавшего на столе.

— Посиди здесь немного и подумай, а я пока пойду и поищу твоего приятеля, — произнес Кухарчук и вышел из кабинета.

14 июля 1983 года, четверг. Ленинградская область, архив Управления гостиничного хозяйства

Вот уже почти полтора дня Богдан Севрук работал с очередной архивной документацией — на этот раз с журналами регистрации гостиницы «Тихвин». Целью поисков было найти данные на мужчину и женщину, которые приезжали сюда несколько лет назад (в каком именно году было неизвестно). В гостинице было 92 номера, в которых в течение одного года проживали сотни человек сроком от одного дня до пяти. Севрук искал не спеша, чтобы не ошибиться. И только под вечер второго дня поисков ему повезло — он нашел то, что искал. В одной из тетрадей, испещренной корявым почерком, что иной раз было трудно разобрать, что же здесь написано, он установил, что в июне 1976 года в гостинице «Тихвин», в номере 67 проживали Светлана Ивановна и Александр Терентьевич Бородины — мать и сын. «Все, круг замкнулся!» — мысленно возрадовался Севрук и, устало откинувшись на спинку стула, сунул в рот сигарету. Закурив, он блаженно закрыл глаза и сладко потянулся. Теперь можно было со спокойной душой возвращаться в Москву и докладывать начальству о проделанной работе. Собственно, это можно было сделать и сейчас, и Севрук даже протянул руку к телефонному аппарату, стоявшему на краю стола. Но затем, взглянув на настенные часы, он передумал и, захлопнув тетрадь, поднялся с места и направился к выходу.

Выйдя на улицу, где уже вечерело, Севрук направился к остановке такси. Навстречу по дороге шел человек, лицо которого в сумерках было не разобрать. Но когда они сблизились, следователь узнал в вечернем прохожем… Петра Нарезова.

— Вы? — успел только спросить Севрук, после чего почувствовал дикую боль в области сердца.

Это острое лезвие ножа, который был в руке у Нарезова, вонзилось в грудь следователя.

— Я, Богдан Ефимович, а кому же здесь еще быть? — произнес Нарезов, приблизив свое лицо к лицу жертвы. — Что же вам дома-то не сидится — ездите по стране и призраков тревожите. Вот и приходиться за вами подчищать.

— Вы кто? — еле слышно спросил Севрук, держась рукой за рану.

— Тарас Лапшин собственной персоной, — представился убийца, пряча нож в карман. — Только вам это уже не понадобится.

И Нарезов легонько толкнул следователя в плечо, после чего тот стал заваливаться на землю. Когда он упал, Нарезов повернулся и зашагал в ту сторону, откуда пришел. Но он успел пройти около десяти шагов, как за его спиной раздался оглушительный выстрел. И в следующую секунду Нарезов почувствовал, как что-то острое ударило его в затылок, и он рухнул лицом вниз на землю. Больше он уже ничего в своей жизни не видел и не слышал. А спустя несколько минут следом умер и Богдан Севрук, так и не успев никому сообщить то, что он так кропотливо искал и все-таки нашел. Буквально за полчаса до своей смерти.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

Первый тайм двигался к своей концовке, а счет по-прежнему был ничейным — о: о. Судьи вели себя безукоризненно, с одинаковой степенью справедливости оценивая игровые моменты. И сидевший рядом с Рашидовым председатель Спорткомитета Ибрагимов с надеждой в голосе произнес:

— Может, напрасны были наши страхи, Шараф Рашидович?

— Будем надеяться, хотя матч длиться девяносто минут, а прошло чуть больше сорока, — ответил на эту реплику Рашидов.

В это время гости организовали очередную атаку на ворота хозяев поля. В штрафную площадь ворвался нападающий Таран, который хотел было нанести прицельный удар по воротам ташкентцев, однако в самый последний момент рядом оказался защитник «Пахтакора» Исламов. Он выбил мяч из-под ног соперника, но вместо того, чтобы тут же избавиться от него, послав подальше от своих ворот в линию атаки, молодой защитник решил пробежать с ним несколько метров сам. И эта самоуверенность дорого стоила не только ему, но и всей команде. Рядом с ним тут же возник полузащитник гостей Кузнецов, который одним движением отнял мяч у Исакова и тут же отправил его вперед — бегущему на всех парах к воротам защитнику Дилаю. На этот пас пытался среагировать вратарь ташкентцев Яновский, выбежавший из ворот навстречу сопернику. Чем и воспользовался Дилай — он обыграл вратаря и послал мяч в пустые ворота. Так гости вышли вперед, причем случилось это буквально за несколько секунд до свистка судьи, который должен был объявить об окончании первой половины матча.

Мощный вздох разочарования пронесся по стадиону в тот момент, когда мяч влетел в сетку ворот ташкентцев. В этот миг Баграт как раз встал со своего места и шел к выходу, чтобы встретиться с отцом. Поэтому забитого гола он не видел, поскольку стоял спиной к воротам. А когда обернулся, чтобы посмотреть на поле, он увидел обнимающихся игроков «Днепра», празднующих радостное для себя событие. Вообще в четырех последних матчах «Днепр» всегда первым открывал счет, делая это еще в первом тайме. Вот и в Ташкенте история повторилась — днепропетровцы снова вышли вперед раньше своего соперника.

В тот момент, когда судья, наконец, дал свисток на перерыв, Баграт уже направлялся к выходу со стадиона. Пройдя милицейский пост, сотрудники которого почти не обратили на него внимания, поскольку по приметам, которые были у них на руках, этот парень никак не подходил под описания разыскиваемого Никиту Левко, юноша направился к многоэтажному административному корпусу, возвышавшемуся неподалеку от стадиона. Именно там должна была состояться его встреча с отцом. Войдя в фойе и никого там не обнаружив, Баграт отправился прямо по коридору, минуя одну дверь за другой. Конечной его целью была последняя дверь в самом конце длинного коридора, которая должна была быть незапертой. Так и было — потянув ручку на себя, юноша открыл дверь и оказался внутри большого зала, приспособленного под тренировки фехтовальщиков. В тот момент зал был пуст, но уже вскоре из противоположной двери в зал вошли двое мужчин, в которых Баграт без труда узнал своего отца и его заместителя Алексея Жарова.

Весь первый тайм Алексей Игнатов почти не смотрел на футбольное поле и пытался с помощью бинокля с мощным увеличением разглядеть на трибунах Никиту Левко. Но все было тщетно — регбиста среди зрителей не было. И в тот момент, когда судья дал свисток на окончание первого тайма, к Игнатову внезапно подошел человек и, тронув сыщика за локоть, обратился к нему с неожиданными словами:

— Извините, пожалуйста, но с вами хочет поговорить товарищ Рашидов.

И когда сыщик с удивлением посмотрел на подошедшего, тот указал ему взглядом наверх — на гостевую трибуну, рядом с которой они находились. Игнатов посмотрел в том направлении и увидел на трибуне первого секретаря. А спустя несколько минут сыщик уже был рядом с Рашидовым.

— Случайно увидел вас и решил поинтересоваться — как ваши дела? — обратился к Игнатову глава республики.

— Спасибо, работаем, — коротко ответил сыщик.

— Неужели и здесь? — удивился Рашидов, переводя взгляд на бинокль, который был в руках у его собеседника.

— Даже здесь, — кивнул головой Игнатов. — Вот ищем особо опасного преступника, который может присутствовать на этой игре.

— Может, нужна моя помощь — например, людьми? — поинтересовался Рашидов.

— Спасибо, но их у нас достаточно. К тому же сегодня еще и внутренние войска подтянулись — это всегда так?

— Нет, просто сегодня особый случай, — уклончиво ответил Рашидов и задал неожиданный вопрос: — Как вам наша республика?

— Чудо, а не место, — практически сходу ответил сыщик. — Люди, кухня, культура — все бесподобно. Вот только жарковато.

— Это у вас с непривычки, — тут же отреагировал на последнюю фразу собеседника Рашидов, сопроводив свои слова улыбкой. — А вообще я очень рад, что вам у нас понравилось. Это значит, что ряды наших друзей пополнились еще одним человеком. А в той ситуации, в которой мы оказались, это дорогого стоит.

— Шараф Рашидович, на мою помощь вы всегда можете рассчитывать и впредь, — заявил Игнатов, глядя в глаза первому секретарю.

В это время перерыв закончился и команды снова вышли на поле, чтобы продолжить игру. Игнатов простился с Рашидовым и покинул гостевую трибуну, чтобы снова сосредоточиться на поисках регбиста.

14 июля 1983 года, четверг. Москва, Измайловский парк, Серебряно-виноградный пруд

К месту встречи Александр Бородин подошел за десять минут до назначенного времени. И сразу почувствовал, что за ним следят из ближайшей рощицы. Однако виду он не подал и принялся спокойно ходить вдоль берега пруда под светом включенного неподалеку фонаря, изредка поглядывая на свои часы. И когда их стрелки достигли восьми часов, из рощицы появилась знакомая фигура — это был Матвей Лозовой. Значит, интуиция не обманула Бородина — его визави приехал сюда заранее и специально следил за ним, пытаясь обнаружить какой-либо подвох. И, не найдя такового, вышел из своего укрытия.

— А вы даже чересчур пунктуальны, чем следовало, — произнес полковник, подойдя к Бородину.

— Зачем же мне опаздывать на встречу, от которой зависит моя судьба, — ответил Бородин. — Принесли документ?

— А вы взяли деньги? — вопросом на вопрос ответил полковник.

Вместо ответа Бородин извлек из нагрудного кармана пиджака толстый конверт, но собеседнику его не отдал — только показал. В ответ полковник достал пачку листов, сложенных вчетверо.

— Баш на баш? — предложил полковник.

— Прежде чем мы обменяемся, я хотел спросить вас — в какой больнице находится Кристина?

— В Первой Градской, на втором этаже.

И Бородин передал полковнику конверт, а тот ему документы.

— Хорошо бы расписку написать, — пряча бумаги в карман, произнес Бородин.

— Какую еще расписку? — нахмурил брови Лозовой.

— О том, что это последняя сумма, которую вы с меня затребуете.

— А кто вам сказал, что она последняя? — с ехидной усмешкой на устах, спросил полковник. — Я же вам сказал, что ваша судьба в моих руках, поэтому вы мне еще понадобитесь, причем неоднократно. За то, что вы спали с моей женой, вам придется долго расплачиваться. Как говорится, за удовольствие надо платить.

— Деньги будете пересчитывать — я собирал их в спешке? — спросил внезапно Бородин, отводя взгляд в сторону.

— Конечно, буду, — твердо заявил полковник и, развернув конверт, заглянул внутрь.

Там, действительно, лежали деньги — сотенные купюры. И полковник, вытащив первую пачку на свет, начал медленно их пересчитывать. При этом он, будто заправский бухгалтер, а вовсе не армейский полковник, периодически слюнявил кончики пальцев, берясь за купюры, которые в некоторых местах слиплись. Полковнику было невдомек, что слиплись они вовсе не случайно. И вот, когда он дошел ровно до середины пачки, острая боль пронзила его грудь в области сердца.

— Что за черт! — выругался Лозовой, схватившись рукой за больное место.

И в этот миг он встретился взглядом с Бородиным и… все понял. В ответном взгляде он увидел такое, что заставило его содрогнуться. Он выронил деньги из рук вместе с конвертом и стал пятиться в сторону пруда, с трудом перебирая ногами. Острая боль продолжала терзать его сердце, которое стало биться с такой интенсивностью и силой, будто хотело вырваться из груди.

— Что со мной? — выпучив глаза, спросил полковник, пытаясь дотянуться до ворота рубашки, чтобы рвануть ее изо всех сил.

— Ничего странного — вы умираете, — спокойно ответил Бородин. — У вас еще примерно полминуты. Не надо было трогать Кристину. И меня тоже не надо было.

Спустя несколько секунд полковник, наконец, дошел до кромки берега и, задрав голову к вечернему небу, рухнул в воду. Еще мгновение, и его тело скрылось под водой, оставив на ней лишь большие круги. Бородин поднял с земли конверт с деньгами, сунул его в карман и не спеша направился к выходу из парка. Он шел и мысленно представлял себе, как завтра утром тело полковника найдут прохожие, а врачи, которые будут обследовать тело в морге, установят причину смерти: инфаркт. Обычное дело в этом подлунном мире.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, административное здание у стадиона «Пахтакор»

— Я же просил тебя прийти одного, — обратился к отцу Баграт, отступая на несколько шагов назад.

— От моего заместителя у меня секретов нет, — ответил Габрилянов-старший.

— Зато у него от тебя есть, — сообщил отцу сын. — Ты лучше спроси у него, зачем он гоняется за ценной коллекцией японских окимоно.

— Какой еще коллекцией — о чем ты? — с недоумением глядя на отпрыска, спросил родитель.

— Вот об этом, — и Баграт достал из брючного кармана статуэтку «черепахи». — Это вещица принадлежала Максумову, а твой заместитель ее у него отнял, а теперь пытается разузнать у ни в чем не повинного человека, где находится вся коллекция.

— Это правда? — взглянул Габрилянов на Жарова.

— Я сейчас все объясню, — выдержав взгляд начальника, спокойно ответил Жаров. — На эту коллекцию поступил запрос из Москвы от наших смежников из Первого главка. И твой сын нарисовался здесь совсем некстати.

— Что ты хочешь этим сказать? — напрягся Габрилянов.

— То, что он должен вернуть статуэтку и помочь нам узнать у Максумова, где находятся остальные.

— Нам — это кому? — продолжал вопрошать Габрилянов.

— Мне, тебе и нашим смежникам.

— Не буду я вам помогать, — решительно заявил Баграт. — Вы занимаетесь здесь темными делами и хотите меня туда втянуть?

— Ты и так уже залез в них по самую макушку, — бросая косой взгляд на юношу, объявил Жаров.

— А ведь мой сын прав — дело-то и в самом деле темное, — объявил внезапно Габрилянов.

Не ожидавший услышать подобное от своего начальника, Жаров с недоумением уставился на Габрилянова, после чего произнес:

— Я думал, что ты будешь на моей стороне, Аркадий. Коллекция нужна для оперативных нужд Первого главка.

— А мне сдается, что она больше нужна тебе, — продолжая буравить своего зама недобрым взглядом, произнес Габрилянов.

— Я тебя не понимаю, Аркадий, — развел руками Жаров. — Мы с тобой знакомы не один год и всегда находили общий язык. Я понимаю, что Баграт твой сын, но он вечно попадает в мутные истории. Вот и теперь, не успев приехать в Ташкент, уже успел здорово напортачить. И вместо того, чтобы вразумить его, ты идешь у него на поводу.

— Он все-таки мой сын, каким бы он ни был, — резонно заметил Габрилянов. — А что касается тебя, Алексей, то в последнее время я заметил, что ты ведешь двойную игру.

— Что ты хочешь этим сказать, Аркадий?

— Если эта коллекция нужна нашим смежникам из Первого главка, то почему они вышли на тебя, а не на меня — твоего начальника?

— Потому что у меня с ними давние дела.

— Какие?

— Я бы не хотел говорить об этом в присутствии твоего сына. Поэтому уговори его отдать нам статуэтку и поговорить с Максумовым. Он его послушает, поскольку твой сын, кажется, по уши влюблен в его дочку.

— Ничего я вам не отдам, — с прежней твердостью заявил Баграт и шагнул к двери.

И в этот самый миг дверь внезапно отворилась, и в помещение вошел Никита Левко. Его тяжелый взгляд, из-под упавшей на лоб челки, не сулил никому из присутствующих ничего хорошего.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

В течение получаса Денис Желудьков безуспешно пытался выбраться из «обезьянника». Для этого в его голове созрел хитроумный план, который он и пытался реализовать. Сняв с себя брючный ремень, он стал с его помощью совершать одну попытку за другой, пытаясь ударами пряжки сбросить со стола, лежавшие на нем бумаги. Дело в том, что два листа из них были скреплены канцелярской скрепкой, ради которой Денис и старался. Однако у него долго ничего не получалось. Между тем со стола на пол уже успели упасть журнал, который недавно так скрупулезно заполнял лейтенант, подстаканник с авторучками, а также и другие предметы. Но нужные Денису листы никак не хотели оказываться на полу. Но узник не собирался оставлять свои попытки. И в итоге его старания были вознаграждены — очередной бросок ремня сбросил листы на пол, причем они упали в таком месте, куда легко можно было дотянуться рукой. Завладев ими, Денис отсоединил скрепку и, распрямив ее, сделал подобие отмычки, которую он просунул в замок, висевший на двери «обезьянника». Теперь парню предстояло не менее трудное дело — попытаться с помощью этой отмычки открыть замок и выбраться на свободу.

* * *

Начало второго тайма было за гостями, которые, каким-то немыслимыми образом сохранив силы даже в такую жару, бросились в атаку на ворота ташкентцев. Начал атаку полузащитник Литовченко. Он сильным ударом по воздуху переправил мяч точно в ноги нападающему Миргородскому, а уже тот адресовал его своему коллеге по нападению Тарану. Тот ударил по мячу, целясь в ближний угол, но мяч угодил в ногу защитнику ташкентцев Бондаренко и ушел на угловой. К боковому флажку отправился полузащитник гостей Кузнецов. Сильным ударом он послал мяч точно в середину штрафной площади хозяев поля, но их вратарь Яновский кулаками отбил мяч далеко в поле. Его тут же подхватил полузащитник Журавлев и, пройдя по краю поля, отдал точный пас в ноги Петрушину, а уже тот переправил его набравшему скорость Якубику. Лучший бомбардир на ходу обыграл своего визави Павлова, затем проделал то же самое с защитником Багмутом и, оказавшись один на один с вратарем, попытался обыграть и его. Но Краковский оказался проворнее ташкентца — бросившись ему в ноги, он сумел буквально выцарапать у него мяч и прижал его к земле, накрыв собственным телом. Стадион отреагировал на это оглушительным свистом. А кто-то, надрывая горло, громко крикнул лучшему бомбардиру «Пахтакора»: «Андрей — гол забей!». Однако ответный мяч никак не желал залетать в ворота днепропетровцев.

Игнатов стоял на лестнице между рядами, когда к нему подошел Семен Кухарчук и обратился с неожиданной просьбой:

— Уважаемый, не одолжите бинокль на несколько минут?

— А в чем, собственно, дело? — спросил Игнатов, который был в гражданском костюме, а Кухарчук в милицейской форме.

— Ищу одного пройдоху на трибунах, а найти не могу. С биноклем мне было бы сподручнее.

— Дело в том, что я тоже ищу такого же пройдоху, — сообщил сыщик.

— Может, мы одного и того же человека ищем? — предположил Кухарчук.

— Это вряд ли, — покачал головой Игнатов.

— Но вас об услуге просит представитель закона, — прибег к последнему аргументу Кухарчук.

Тогда Игнатов извлек из кармана свое служебное удостоверение и показал собеседнику. Заглянув в него, Кухарчук удивился:

— Из самой Москвы? Извините — не знал.

И страж порядка отошел в сторону, чтобы не мешать гостю заниматься его делом. А Игнатов снова прильнул к окулярам.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, административное здание у стадиона «Пахтакор»

— Вы кто такой? — спросил у вошедшего в зал Габрилянов, но присмотревшись к нему внимательней тут же вспомнил: — Это вы напали на моего сына в общежитии?

— Отец, этот тип убил человека — зарезал его ножом, — сообщил Баграт, пряча статуэтку в карман. — Я сам это видел.

— Алексей, помоги мне задержать этого гражданина, — обратился Габрилянов-старший к своему заместителю.

— Извини, Аркадий, но это невозможно, — ответил Жаров.

— Почему? — обратил свой взор на коллегу следователь.

— Пусть твой сын сначала вернет нам статуэтку, тогда поговорим.

— Я же сказал, что ничего вам не верну! — закричал Баграт, и хотел было броситься прочь — к дальней двери.

Но в этот миг Левко, вспомнив свои регбистские навыки, совершил стремительный прыжок и, обхватив юношу за пояс, повалил его на пол. Увидев это, отец Баграта бросился ему на помощь и сильным ударом кулака в затылок регбисту заставил его ослабить хватку. Воспользовавшись моментом, юноша вскочил на ноги и бросился к двери. Жаров хотел его перехватить, но Габрилянов-старший и здесь оказался расторопнее — обеими руками он оттолкнул своего коллегу к стене. И следом за сыном выскочил из зала. Однако, оказавшись в коридоре, отец, вместо того чтобы бежать, принял иное решение — он захлопнул дверь и подпер ее спиной, чтобы задержать преследователей и дать сыну скрыться.

И в этот самый миг с другой стороны двери раздались выстрелы — один, второй, третий. И пули вонзились в спину Габрилянова. Услышав выстрелы, Баграт остановился и посмотрел на отца. А тот, сползая по двери на пол, закричал:

— Беги, сын, беги!

В следующую секунду дверь распахнулась, отбросив Габрилянова в сторону, и в коридор выбежал регбист, а следом за ним и Жаров с пистолетом в руке. Баграт вновь бросился бежать, а вслед ему прозвучали выстрелы. Но все пули пролетели мимо. Юноша выскочил в фойе и вдруг увидел, как с улицы в дверь входят несколько мужчин весьма сурового вида. Не желая с ними встречаться, юноша свернул в первый же проход, ведущий на боковую лестницу. И, перепрыгивая сразу через несколько ступеней, побежал наверх.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

Время матча катастрофически таяло, а ташкентцы никак не могли сравнять счет, поскольку гости закрылись в своей зоне и стоически отбивали все атаки хозяев поля. А тут еще и судьи начали «комкать» игру в пользу гостей — то главный арбитр свистел при любом, даже спорном, фоле, сбивая темп, то он же не делал замечаний вратарю «Днепра», который тянул время и долго не выбивал мяч в поле, а то боковые судьи вдруг вскидывали флажки вверх, фиксируя офсайды у ташкентцев, хотя их даже близко там не было. Все это играло на руку гостям и сбивало с нужного настроя хозяев поля, которые рвались отыграться.

Вот Якубик в очередной раз попытался ворваться в штрафную площадь соперника, но защитник Кутузов в красивом подкате выбил мяч у него из-под ног. После чего полузащитник гостей Дилай, не мудрствуя лукаво, сильным ударом отправил мяч на половину хозяев поля с явным намерением потянуть время. И тем самым выиграл еще полминуты драгоценного времени. Ведь пока вратарь Яновский добежал до мяча, пока послал его обратно на половину гостей, секундомер продолжал отсчитывать такие важные секунды. До конца игры оставалось чуть меньше пяти минут.

— Кажется, мы горим, Шараф Рашидович, — обратился к первому секретарю Ибрагимов.

— Вижу, — с грустью в голосе ответил Рашидов.

— Но, слава богу, ничего более страшного так и не произошло, — констатировал глава Спорткомитета.

Это было единственным утешением для высоких зрителей в этот вечер. Взглянув на табло, Рашидов увидел, что до конца матча остается чуть меньше двух минут. Обычно за это время мало что может произойти, особенно когда противник, закрывшись в своей зоне, играет на отбой — тупо выбивает мяч от своих ворот, даже не стараясь атаковать. Но, как говорится, надежда умирает последней. Вот и Рашидов продолжал верить, что чудо все-таки возможно. Ведь он так верил в свою команду, так любил этих ребят. И они, зная о том, что он сейчас сидит на трибуне и переживает за них, просто не имели права сдаться. И они не сдавались — упорно шли вперед, преодолевая эшелонированную оборону гостей. Вот мяч подхватил «свеженький» нападающий «Пахтакора» Игорь Шквырин — 20-летний воспитанник ташкентского «Локомотива», вышедший на замену вместо Байметова чуть больше десяти минут назад. Точным пасом Игорь вывел в прорыв Якубика, тот навесил в штрафную, и там, в сутолоке, чья-то нога сумела протолкнуть мяч между частоколом ног гостей в сторону ворот. Вратарь в это время сместился влево, а мяч пошел вправо. Он катился по траве, подпрыгивая на мелких кочках, медленно преодолевая расстояния до линии ворот. Голкипер в отчаянном прыжке бросился к мячу, вытянув руки во всю их длину. И они уже коснулись мяча, но это была не вся пятерня, а всего лишь кончики пальцев. Поэтому мяч беспрепятственно преодолел оставшееся расстояние и пересек-таки линию ворот. Ответный гол состоялся!

Многотысячная аудитория стадиона, все эти томительные секунды наблюдавшая за движением мяча в сторону ворот, в следующую секунду взорвалась радостными криками и аплодисментами, эхо от которых достигло даже окраины Ташкента — Куйлюка. Люди принялись обнимать друг друга, целовать и плясать от радости. Вот и Рашидов с Ибрагимовым, наплевав на свой статус, заключили друг друга в объятия — настолько сильными были их эмоции. Как вдруг все это резко… оборвалось. Все увидели, как главный судья матча Миминошвили подбежал к боковому арбитру Кибискирия и начал что-то с ним обсуждать. А затем вместо того, чтобы указать на центр поля и зафиксировать взятие ворот, главный арбитр указал на гостевые ворота. То есть, гол не был засчитан и мяч должен был ввести в игру вратарь гостей.

— Что случилось? — с удивлением произнес Ибрагимов.

— Кажется, то самое, чего мы с вами больше всего и боялись, — ответил Рашидов.

И в следующую секунду раздался чей-то отчаянный крик:

— Судьи продажные-е-е!

Этот крик стал катализатором последующих событий. Несколько десятков болельщиков с ближайшей к гостевым воротам трибуны стали выпрыгивать на беговую дорожку. Шеренга милиционеров, которая стояла в этом секторе, сомкнула ряды и не позволила толпе выбежать на поле. Видя все это, главный арбитр дал свисток об окончании матча. Забитый ташкентцами гол не был засчитан по вине бокового арбитра и «Пахтакор» вместо одного очка получал «баранку» — то есть, поражение. А это означало, что с третьего места он перемещался на четвертое, а его место занимал победитель — «Днепр». Правда, очков у них было поровну (по 23), поэтому подавляющая часть болельщиков готова была принять это поражение — ведь не все еще было потеряно, а даже наоборот. Но провокаторам нужен был громкий скандал, буча, которая должна была столкнуть лбами не столько узбеков с украинцами, сколько Рашидова с его союзниками — «днепропетровцами». Нужна была провокация и она состоялась. Увидев, как милиция сдерживает толпу, кто-то из болельщиков внезапно бросил клич: «Наших бьют!» и толпы людей с верхних ярусов устремились вниз — помогать «своим» разбираться с милицией.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, административное здание у стадиона «Пахтакор»

Баграт бежал вверх по лестнице и слышал, как буквально наступая ему на пятки, его преследует человек с перебитым носом. Добежав до последнего этажа, юноша рывком распахнул дверь и оказался в длинном коридоре. Он пробежал по нему несколько метров и, пользуясь тем, что преследователь еще не выбежал следом за ним в коридор и не видит его, забежал в одну из дверей. Это была какая-то аудитория с расставленными в ряд столами. В углу стоял шкаф, к которому и метнулся Баграт. И в это время он услышал в коридоре шаги — они принадлежали его преследователю. Не зная, куда забежал беглец, регбист теперь заходил в каждый кабинет и тщательно его осматривал. До их встречи оставались считанные минуты. И вот Баграт услышал, как шаги приблизились к двери, за которой он скрывался. Еще мгновение, и в кабинет вошел преследователь. Увидев юношу, он медленно направился к нему, сжимая в руке нож. На этот раз он не собирался отпускать парня живым — слишком много нервов тот ему попортил.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

Когда Денис Желудьков выскочил из комнаты милиции в подтрибунное помещение, он тут же оказался в толпе людей, которые бежали к выходу. Только не со стадиона, а, наоборот, внутрь — на футбольное поле. Подхваченный общим потоком, Денис вынужден был направить свои стопы в том же направлении. Когда он оказался на поле, его глазам открылась страшная картина. Толпы разъяренных болельщиков атаковали милицейские шеренги, закрывшие проход, по которому в раздевалку бежали футболисты «Днепра». Денис видел, как кто-то с верхней трибуны метнул вниз стакан, целясь в кого-то из гостей. И ведь попал — стакан угодил точно в голову мужчине в темном костюме, который находился в гуще футболистов. Это был начальник «Днепра» Геннадий Жиздик. От этого удара он буквально согнулся пополам и едва не упал. Однако коллеги по команде подхватили его под руки и повели в подтрибунное помещение, прикрывая на ходу и свои головы руками, опасаясь, что и в них могут угодить, брошенные сверху предметы.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, административное здание у стадиона «Пахтакор»

Сжимая в руке нож, Никита Левко медленно приближался к Баграту. В глазах регбиста читалась неумолимая решимость решить проблему раз и навсегда прямо здесь, на месте. И в тот самый момент, когда до юноши оставалось всего лишь несколько шагов, дверь за спиной регбиста внезапно отворилась, и в кабинет вошли несколько мужчин. Одним из них был Гога Апшеронский, он же вор в законе Георгий Аравидзе, который с порога обратился к Левко с приветствием:

— Здравствуй, Никита!

Регбист обернулся и, узнав приятеля, удивился:

— Гога? Какими судьбами?

Прежде чем ответить, вор подошел к приятелю и жестом попросил у него нож. И когда холодное оружие оказалось в руках у законника, он спросил:

— Это то самое «перо», которым ты зарезал Тижо?

— Какого еще Тижо, ты о чем, Гога?

— О том мужчине, которого ты полоснул по горлу на даче в Куксарое. Это же был наш брат Тижо Ленинаканский.

— Не может быть, — отступив на шаг от законника, выдавил из себя Левко.

— Может, Никита, может. Так что ответ ты будешь держать не перед этим парнем, а перед братвой, — и законник и сделал недвусмысленный жест рукой своим товарищам.

Двое из них подошли к регбисту и, встав у него по бокам, повели к выходу. И спустя несколько секунд вся процессия вышла из кабинета. Как только это произошло, Баграт опустился на пол и, вытянув ноги, закрыл лицо ладонями. Только теперь он полностью осознал, что всего лишь несколько минут назад его жизнь висела буквально на волоске.

14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

Тем временем на стадионе сотни разъяренных болельщиков прибывали и прибывали с верхних трибун, спеша на помощь тем, кто атаковал милицейские заслоны. Денис увидел, что многие из этих людей вооружены различными предметами — у кого-то в руках были деревяшки, выломанные из сидений, а кто-то размахивал металлическими прутьями, невесть как попавшими на стадион. Денис даже подумал, что это не случайно — значит, это могла быть спланированная кем-то провокация. Ведь если кто-то специально принес с собой, спрятав под одеждой, эти прутья, значит, он заранее планировал использовать их во время беспорядков. Именно таким прутом молодой парень, стоявший впереди Дениса, нанес удар человеку в милицейской форме. Страж порядка тут же упал на землю и лежал, не подавая признаков жизни. Подбежав к нему, Желудьков перевернул милиционера на спину и узнал в нем… Семена Кухарчука. Его голова была разбита, но милиционер дышал — он находился без сознания.

— Ты чего это ментам помогаешь? — услышал Денис рядом с собой чей-то возмущенный возглас.

Он обернулся и увидел рядом с собой молодого парня в синей футболке и с палкой в руках. Не обращая на него внимания, Денис оттащил раненого к беговой дорожке, чтобы его не затоптали сотни ног разъяренных болельщиков.

Все это видел Алексей Игнатов, который находился неподалеку в милицейской шеренге, которая сдерживала толпу. Натиск становился все мощнее, поскольку полку нападавших постоянно прибывало подкрепление. Еще немного и милицейская шеренга готова была дрогнуть и, смятая толпой, была бы раскидана в разные стороны. Но тут на стадион с двух сторон начали заходить солдаты внутренних войск. Их было несколько сотен, и все они были настроены самым решительным образом, что было видно по их лицам. Они влились в милицейские ряды и помогли им сдержать натиск, а затем и перейти в атаку — стражи порядка и солдаты стали вытеснять болельщиков от подтрибунного прохода в сторону беговых дорожек. А затем на стадион заехало сразу несколько пожарных машин, с наполненной водой баками. Пожарные стали разматывать брандсбойты, чтобы использовать их против толпы. Впереди ожидалась горячая ночка.

15 июля 1983 года, пятница. Москва, Гольяновская улица, 4, роддом

Вот уже который день Гульнара Ибраева беззвучно плакала в подушку, стараясь, чтобы ее новая соседка по палате, Нина, ничего не заметила. Но она заблуждалась — соседка для того и была помещена в эту же палату, чтобы не сводить глаз с Гульнары. Нина была сотрудницей 7-го управления КГБ, занимающегося наружным наблюдением. До нее в этой же палате лежала другая «наружница», которую два дня назад заменили на Нину. Кроме этого, в коридоре, под видом медбрата, постоянно находился еще один сотрудник КГБ, с которым Нина поддерживала оперативную связь. Так что каждый шаг Гульнары находился под контролем, хотя сама она об этом не догадывалась. Чекисты все еще надеялись на то, что сбежавший от них Виталий Литовченко, которого они считали Джурой, либо кто-то из его друзей, могут здесь объявиться, чтобы каким-то образом попытаться помочь своей сообщнице.

Вот уже два дня Нина наблюдала за своей соседкой, видела ее гнетущее состояние и втайне сочувствовала ей. Сама она была женщиной одинокой, бездетной, которую три года назад оставил супруг, уйдя от нее к более молодой и удачливой женщине. Ушел он не просто так — из-за постоянных отлучек жены по службе, из-за чего работу свою Нина возненавидела. И сейчас, наблюдая за несчастной девушкой, которая, будучи беременной, оказалась в Москве совершенно одна, без мужа, да еще обложенная со всех сторон КГБ, Нина не смогла остаться безучастной к ее судьбе. Ее буквально подмывало выразить ей свое сочувствие, успокоить, поскольку никто другой этого сделать не мог и не хотел.

Присев на край кровати, на которой лицом к стене лежала Гульнара, Нина положила ей ладонь на затылок и спросила:

— Ты в Узбекистане где родилась?

— В Намангане, — после небольшой паузы, ответила девушка.

— А правда, что там самые вкусные яблоки?

Гульнара повернула заплаканное лицо к собеседнице и ответила:

— Правда. А почему вы об этом вспомнили?

— Ну, как же, в популярной песне поется: «В Намангане яблоки зреют ароматные, на меня не смотришь ты, неприятно мне».

Услышав песню, которую в детстве перед сном ей пела ее покойная мама, девушка улыбнулась.

— Ну, вот, совсем другое дело, — радостно констатировала Нина и добавила: — Теперь тебе бы выбраться отсюда и было бы совсем замечательно.

— Как же я выберусь, если меня врачи не отпускают? — удивилась Гульнара.

— Врачи — это полбеды, а вот твои соглядатаи, которые командуют этими врачи, это уже настоящая беда.

— Вот, значит, почему меня так долго здесь держат и не пускают сюда мужа? — догадалась девушка.

— Да, ждут, что тебя навестит один человек, который их очень интересует, — сообщила Нина. — А что касается твоего мужа, то он и рад бы тебя навестить, да не может. У тебя в городе есть к кому обратиться?

— Никого нет, — соврала девушка.

На самом деле муж когда-то заставил ее выучить наизусть один телефон, по которому она могла позвонить в случае самой крайней нужды — когда никто другой помочь ей в Москве уже не сможет. И строго-настрого предупредил, чтобы этот номер она никому не называла даже под пытками. Это был рабочий телефон Александра Бородина. Наказ мужа Гульнара запомнила и не собиралась его нарушать даже ради этой женщины, которая единственная здесь оказывала ей сочувствие.

— Тогда слушай меня внимательно, — вновь обратилась к девушке Нина. — Отвернись к стене и накройся одеялом. А я скоро приду.

Девушка не стала перечить соседке по палате и сделала так, как ее просили. После чего Нина вышла из палаты и отправилась к своему коллеге, выдававшему себя за медбрата. Она нашла его курящим на лестничной площадке.

— Там моя соседка совсем захандрила и просит встречи с мужем, — сообщила Нина своему коллеге.

— А вас на что туда приставили — разберитесь как-нибудь, — ответил чекист, облаченный в халат медбрата.

— Может, вы сами посмотрите, что с ней, пока она на себя руки не наложила, — привела Нина весомый аргумент.

— Неужели все так плохо? — насторожился чекист и, затушив сигарету, отправился в палату к Гульнаре.

Когда он вошел туда, девушка лежала лицом к стене, накрывшись с головой одеялом.

— Вам что, плохо? — наклонился над девушкой чекист, и хотел было откинуть одеяло.

И в этот самый миг сильный удар в голову лишил его сознания. Это Нина, схватив со стола пустой графин из-под воды, обрушила его сзади на коллегу. Затем она оттащила обмякшее тело на пол.

— Вы что наделали? — с ужасом глядя на соседку, спросила Гульнара.

— Иначе тебе отсюда не выбраться, — ответила Нина, срывая простыню со своей кровати и разрывая ее на полосы.

С помощью этих обрывков она связала «наружнику» сначала руки за спиной, а потом и ноги. Еще один кусок материи она использовала как кляп, запихнув его коллеге в рот. После этого она затолкала тело под кровать.

— Посиди пока здесь, а я схожу в одно место, — произнесла Нина и вышла из палаты.

Она отсутствовала около десяти минут, а когда вновь объявилась, то в руках держала гражданскую одежду — свою и своей соседки по палате. Не говоря друг другу ни слова, они быстро скинули с себя больничные одеяния и облачились в свои повседневные платья. После чего покинули палату. На их счастье дежурная куда-то отлучилась, поэтому они миновали ее стойку незамеченными.

Зная о том, что в холле дежурит еще один «наружник», Нина повела свою спутницу черным ходом — через лестничную площадку, где совсем недавно курил ее коллега. Спустившись на первый этаж, они оказались у запасного выхода. Выглянув на улицу, Нина заметила, стоявшую неподалеку машину «скорой помощи». Она была пуста — водитель куда-то отлучился. Схватив девушку за руку, Нина потащила ее за собой к машине. Усадив спутницу на сиденье рядом с собой, «наружница» поблагодарила бога за то, что водитель оставил ключи в замке зажигания, и завела мотор. Спустя минуту они уже выезжали с больничного двора на Гольяновскую улицу. И в это самое мгновение Нина увидела, как из-за поворота выехала белая «Волга» — та самая, которая привезла ее сюда с Лубянки два дня назад.

— Выходи из машины! — приказала Нина своей спутнице.

— Почему? — удивилась девушка.

— По кочану. Я их задержу, а ты беги отсюда, куда глаза глядят и как можно подальше. И ни пуха тебе, и ни пера, девочка.

И видя, что ее спутница медлит, Нина подтолкнула ее локтем в бок. Только после этого Гульнара открыла дверцу и выбралась из салона. Не оглядываясь, она пошла по тротуару в сторону перекрестка у Боровой улицы и Госпитального вала. А Нина, захлопнув дверцу, повернула автомобиль навстречу «Волге». И, быстро набрав скорость, пошла в лобовое столкновение. Заметив это, водитель «Волги» в последнюю секунду успел вывернуть руль в сторону и подставил под удар левый бок автомобиля. Однако удар оказался настолько сильным, что «Волга» опрокинулась и перекрыла проезжую часть.

Услышав за спиной скрежет металла, Гульнара обернулась и какое-то время с ужасом смотрела на произошедшее. Но затем опомнилась и, придерживая руками округлившийся живот, бросилась бежать от места аварии.

15 июля 1983 года, пятница. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова, кабинет секретаря ЦК КПСС Константина Черненко

Генеральный секретарь сидел в кресле и что-то писал на чистом листе бумаги, когда в кабинет буквально ворвался его помощник Павел Лаптев и с порога сообщил:

— Юрий Владимирович, операция «Трест-2» провалилась — Овсянников застрелился.

— Что?.. — Андропов выронил из рук авторучку и уставился взглядом из-под очков на своего помощника.

— Только что пришло сообщение из Ташкента — это случилось еще до начала беспорядков на стадионе.

— Подробности вам известны — может, это убийство?

— Нет, Овсянников застрелился в своем кабинете. Секретарша услышала выстрел, они с дежурным вбежали, но было уже поздно — Овсянников пустил себе пулю в висок из наградного пистолета.

— Но что этому предшествовало? — продолжал вопрошать генсек.

— Точно неизвестно, но какое это теперь имеет значение — наша операция провалилась. Видимо, перед побегом Джура все-таки успел разгадать наши планы и сообщить об этом в Ташкент.

— Ах, этот Джура! — вырвался невольный возглас из уст генсека.

Какое-то время Андропов сидел неподвижно, уставившись куда-то в сторону. Его отрешенный взгляд явно указывал на то, что это сообщение стало для него настоящим громом среди ясного неба. Несмотря на то, что провокация на стадионе состоялась, однако смерть Овсянникова могла перечеркнуть весь эффект от этого. Генсек потерпел поражение, но его сознание отказывалось это принимать. Он не хотел признавать, что его обыграл какой-то подполковник КГБ, сбежавший несколько дней назад из Москвы и теперь наверняка потиравший руки от удовольствия. Нет, этого нельзя было так оставлять — этот человек должен был за все ответить. И рука генсека потянулась к телефонному аппарату. Подняв трубку, он спросил:

— Константин, нам надо увидеться. Нет, немедленно. Хорошо, я буду через пять минут.

Обычно генеральный секретарь вызывал секретарей ЦК непосредственно к себе, но в этот раз он нарушил это неписанное правило, и спустя несколько минут был в кабинете Черненко.

— Константин, ты можешь передать Рашидову мое предложение? — спросил генсек, усаживаясь на стул.

— Почему бы тебе не сделать это самому? — удивился Черненко.

— На это есть причины, — не вдаваясь в подробности, ответил Андропов.

— Что за предложение?

— Я отдам ему Мелкумова в обмен на Джуру — пусть выдаст мне его.

— Сомневаюсь, что он согласится, — покачал головой Черненко.

— Твое дело передать, причем немедленно.

Только теперь стало понятно, почему Андропов снизошел до этого визита — он хотел присутствовать при разговоре Черненко с Рашидовым. Поняв это, хозяин кабинета снял трубку с одного из телефонных аппаратов, стоявших у него на столе. И спустя несколько секунд он уже разговаривал с Рашидовым:

— Шараф Рашидович, добрый день. Юрий Владимирович просил передать вам свое предложение: он готов пожертвовать Мелкумовым, но только в одном случае — если вы отдадите ему Джуру.

Сообщив это, Черненко замолчал, поскольку на другом конца провода повисла напряженная тишина. Однако Рашидов не столько обдумывал это неожиданное предложение, сколько приходил в себя, потрясенный услышанным. И ему требовалось время, чтобы собраться с мыслями. Наконец, он ответил:

— Передайте Юрию Владимировичу, что я друзей не предаю.

— Я так и думал, — произнес Черненко, и добавил: — Всего доброго!

Положив трубку, он взглянул на Андропова:

— Он отказался.

Не говоря ни слова, генсек встал со своего места и покинул кабинет. Глядя ему в спину, Черненко подумал: «Он нам этого никогда не простит».

15 июля 1983 года, пятница. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС

Александр Бородин сидел в своем кабинете, когда к нему неожиданно зашел его начальник — Вилен Шеленцов.

— Александр Терентьевич, только что звонил заведующий отделом — срочно просит наши наработки по кандидатурам председателя нашей «конторы» в Узбекистане. Они у вас готовы?

Вместо ответа Бородин поднялся со стула и, открыв сейф, достал папку, где у него лежали упомянутые наработки, сопроводив этот жест пояснением:

— Как и договаривались, здесь все наши — «ближневосточники» и «азиаты».

Шеленцов взял папку и стал внимательно читать, поскольку ему предстояло вскоре давать начальству свои собственные пояснения по каждой кандидатуре.

— Михаил Турчак у вас открывает список не случайно? — поинтересовался Шеленцов, не отрывая взгляда от документа.

— Михаил Маркович недавно покинул кресло начальника «китайского», 6-го отдела, и находится в свободном плавании.

— Нет, у вас устаревшие данные — я слышал, что его собираются отправить резидентом в Токио, — сообщил Шеленцов и снова углубился в чтение. Но вскоре снова стал комментировать написанное:

— Лев Петрович Костромин вполне подойдет — он всего лишь год как в Афганистане в ранге первого зама в нашем Представительстве и, вроде бы, не прочь вернуться на родину. И перевод в соседний Узбекистан был бы неплохой рокировкой. А вот Леонид Павлович Богданов сейчас в ГДР. Он у нас, если мне память не изменяет, до этого служил в Тегеране?

— Совершенно верно — был резидентом там перед Костроминым, — подтвердил данные шефа Бородин.

— А Батраев у нас сейчас где?

— Борис Никодимович в Болгарии — первый зам руководителя Представительства. Перед этим был нашим резидентом в Исламабаде. Он вообще в этом списке самый возрастной — ему уже пятьдесят семь лет.

— Да, я помню, он начинал еще в начале шестидесятых — кажется, резидентом в Коломбо.

— Память вас не подводит, Вилен Игнатьевич, — похвалил шефа Бородин. — Именно поэтому я и не стал писать для вас их подробные биографии, ограничившись лишь краткой характеристикой.

— Спасибо за заботу о моей памяти, — все с тем же непроницаемым лицом молвил Шеленцов и вдруг спросил: — А зачем вы включили в список Гургенова?

— Вячеслав Иванович человек с достаточным опытом, ровно двадцать лет в органах. Он закончил «лесную школу» в том году, когда я в нее поступил — в шестьдесят четвертом. Работал в Исламабаде, хорошо знает Ближний Восток. Сейчас находится в свободном плавании — ждет нового назначения. Вот я и подумал…

— Зря подумали, — и Шеленцов исподлобья посмотрел на собеседника. — Гургенов — армянин, как и Мелкумов. Вряд ли наверху пойдут на такую рокировку — она того не стоит. Тем более в свете того, что «узбекское дело» передадут в Прокуратуру Союза, а там это следствие будет курировать Герман Каракозов, а он тоже армянин.

На самом деле все, о чем ему сейчас говорил шеф, Бородин прекрасно знал. Но он специально включил в список Гургенова, чтобы лично к нему не возникло подозрений в том, что он составлял свой список предвзято и с проузбекских позиций.

— А почему в вашем списке нет Владимира Александровича Головина? — поинтересовался Шеленцов.

— Так он же не наш — он бобковский, — ответил Бородин. — Да и возраст — шестьдесят один год.

Головин пришел в органы госбезопасности в годы войны — в октябре 1942 года. И к середине пятидесятых дорос до должности замначальника 5-го отдела (антисоветское подполье) в 4-м управлении (секретно-политическое). А начальник 5-го отдела тогда был Филипп Денисович Бобков, который теперь был зампредом КГБ СССР и рвался сместить Георгия Цинёва с должности 1-го зампреда. Головин в феврале 1961 года был переброшен в 8-й отдел ПГУ, ориентированный на работу на Ближнем и Среднем Востоке, а также в Африке. И проработал на этом направлении тринадцать лет. После чего снова вернулся под крыло Бобкова, ставшего к тому времени начальником 5-го управления (идеологического) — был назначен замначальника 3-го отдела (контрразведка в вузах). А с октября 1978 года Головин возглавил в бобковском управлении 7-й отдел (борьба с терроризмом). Исходя из всего этого, Бородин и не включил его в свой список. И, как оказалось, напрасно.

— По моим данным, именно Головин претендует отправиться в Узбекистан, если «пролетят» наши кандидаты, — сообщил Шеленцов. — И было бы лучше, чтобы он в нашем списке был — так мы прикроем себя от возможных нападок со стороны бобковского аппарата.

— Перепечатать список? — предложил Бородин.

— Не надо — я сам внесу фамилию Головина и отдам на распечатку машинистке, — ответил Шеленцов.

В это самое время на столе у Бородина зазвонил телефон. Александр поднял трубку.

— Здравствуйте, это я — Гульнара, — услышал он на другом конце провода еле слышный женский голос.

Краем глаза Александр заметил, как напрягся его начальник, продолжавший читать документ. Надо было каким-то образом сделать так, чтобы и девушку не вспугнуть, и гостя не насторожить.

— Здравствуйте, как добрались? — спросил Бородин, стараясь, чтобы его голос звучал естественно, без напряжения.

— Я сбежала из больницы, — ответила девушка.

— Где вы находитесь? — продолжал бесстрастно вопрошать Александр.

— У метро «Коломенская», рядом с кинотеатром «Орбита».

— Хорошо, никуда не уходите — я скоро приеду.

Бородин положил трубку и обратился к начальнику:

— Вилен Игнатьевич, мне надо немедленно отъехать. Приехал мой информатор из Узбекистана — привез свежие данные о тамошней ситуации от отца Серафима.

— Где вы с ним встречаетесь? — вновь перевел взгляд с документа на своего подчиненного Шеленцов.

— У метро «Курская», у старого вестибюля, — соврал Бородин.

— Назад вернетесь?

— Не знаю, это станет понятно непосредственно во время встречи.

Шеленцов взглянул на свои наручные часы — рабочее время перевалило за вторую половину.

— Хорошо, поезжайте — в понедельник доложите.

Закрыв папку, начальник сектора госбезопасности вышел из кабинета вместе с документами, которые подготовил ему Бородин.

15 июля 1983 года, пятница. Афганистан, Кабул, район Алауддин, ХАД (Служба государственной безопасности)

Первый заместитель главы ХАД Рахим Дауд находился в своем кабинете, когда к нему пришел начальник внешней разведки («Феда») Тарик Бармак. Одного взгляда на его взволнованное лицо хозяину кабинета хватило, чтобы понять — произошло нечто невероятное. И он не ошибся. Усевшись на стул напротив шефа, Бармак протянул ему лист бумаги, на котором была отпечатана шифротелеграмма, поступившая сегодня из Пакистана от агента Зульфия — она же Шарбат Пайман. В донесении сообщалось, что Арьян Ширвани — агент ЦРУ, завербованный незадолго до своего возвращения в Афганистан.

Прочитав шифровку, Дауд откинулся на спинку кресла и, глядя на собеседника, произнес:

— Значит, этот парень объявился у нас неспроста. Как вы думаете — для чего?

— Учитывая, что он футболист и примет участие в завтрашнем турнире, ответ может быть только один — он собирается совершить покушение на высоких гостей этого праздника, — без раздумий ответил Бармак.

— Отрадно, что мы думаем с вами в одном направлении, — кивнул головой Дауд. — Но вот будем ли мы с вами единомышленниками дальше — вот в чем вопрос.

— Что вы имеете в виду? — с удивлением уставился на шефа его подчиненный.

— То, какой совет вы мне дадите относительно дальнейшей судьбы этой шифровки.

— Как какой — вы должны доложить о ней рафику Наджибу.

— Зачем?

— Чтобы предотвратить готовящееся покушение.

— А если предположить, что оно нам выгодно?

— Я вас не понимаю, — с недоумением глядя на шефа, произнес Бармак.

— А я вас сейчас все объясню, — произнес Дауд и, поднявшись с кресла, обошел стол и подошел к собеседнику.

Придвинув к себе свободный стул, он сел напротив главы разведки и, приблизив к нему свое лицо, продолжил свою речь:

— Рафика Наджиба на этом турнире не будет — он уезжает с инспекцией в Джелалабад. Значит, если случится теракт, то его жизни ничто не угрожает. Это — первое. Второе — кто станет вероятными жертвами этого теракта? Трое руководителей: рафик Бабрак Кармаль, генерал Рашид Дустум и советский гость Шараф Рашидов. Третье — что станет, если все они погибнут? Лидером нашей страны будет наш с вами уважаемый шеф — рафик Наджиб, который железной рукой наведет, наконец, порядок и в партийной жизни, и в целом в стране.

— Но что скажут шурави, когда узнают, что у нас погиб один из их лидеров — Рашидов?

— А вы разве забыли, в каком он сейчас находится положении у себя на родине — в подвешенном. Советский генсек Андропов ведет на него атаку, которая, и я в этом уверен, в итоге закончится успехом. Так почему бы нам не подыграть Андропову — не помочь ему поскорее стать победителем? Да и Дустум нам, скорее, удобен в качестве покойника, чем живого генерала. Вместо него мы найдем другого узбека — более покладистого. Согласитесь, разве я не прав?

Глава разведки ответил не сразу. Примерно в течение минуты он сидел, осмысливая только что услышанное. Он был умным человеком и не менее коварным, чем его начальник — иначе его бы не поставили на эту должность. Он прекрасно знал весь расклад сил в политическом руководстве страны и тоже считал, что время Бабрака Кармаля подходит к концу. А если это так, то тогда какого черта держаться за этого пьяницу, который только позорит «Парчам». А что касается Рашидова и Дустума, то судьбы этих людей мало волновали Бармака. Но поскольку их гибель могла принести дивиденды во взаимоотношениях с Москвой и лично с Андроповым, то почему бы не воспользоваться этим шансом. Короче, после короткого раздумия глава разведки согласился с доводами своего начальника.

— В таком случае мы уничтожаем эту шифровку и полагаемся на волю Провидения, — произнес Дауд и, вернувшись к столу, достал из кармана зажигалку и поджог документ, который ему только что принесли.

15 июля 1983 года, пятница. Москва, метро «Коломенская» и дорога из Москвы

Еще на подъезде к кинотеатру «Орбита» Александр Бородин заметил вдалеке одинокую женскую фигуру, узнав в ней беременную жену Шухрата Ибраева — Гульнару. Женщина стояла на углу и постоянно озиралась по сторонам, как будто чего-то боялась. «Намучилась, бедняжка», — подумал Бородин, остановив автомобиль напротив женщины. Он выбрался из салона и Гульнара, узнав его, бросилась ему навстречу и, уткнувшись лицом в плечо, стала плакать.

— Ты чего это, дуреха, ревешь? — нежно гладя женщину по спине, шептал Бородин, а сам ловил себя на мысли, что тоже готов расплакаться. Он имел на это полное право, учитывая все те передряги, которые выпали на его долю в последнее время.

Подведя женщину к автомобилю, он помог ей сесть на заднее сиденье, а сам занял место за рулем.

— Ты почему именно сюда приехала? — спросил Бородин, повернувшись к женщине.

— Случайно. Бежала со всех ног, ни о чем не думая. Очнулась уже здесь, на «Коломенской». А что, я неправильно сделала?

— Нет, ты все сделала замечательно — тебя сам Господь сюда привел. Отсюда как раз прямая трасса до того места, куда я тебя отвезу. Там ты будешь в безопасности.

— А как же мой муж — что с ним?

— Не волнуйся, с ним все в порядке, — успокоил женщину Бородин. — Он сейчас в больнице, я о нем чуть позже позабочусь.

— Спасибо вам.

— На здоровье, — ответил Бородин и… улыбнулся той самой улыбкой, которая всегда нравилась его женщинам.

Развернув автомобиль, он выехал на Пролетарский проспект, затем на Каширское шоссе, взяв курс на южную окраину Москвы. Он ехал и периодически бросал взгляд в зеркальце над своей головой, наблюдая за Гульнарой. Она уже успокоилась и ее глаза просохли от слез. Она тоже иногда смотрела в зеркальце и, когда их взгляды встречались, женщина улыбалась, радостная от того, что ее мучения, наконец-то, закончились.

— Ты у меня по дороге не родишь? — спросил Бородин, лукаво подмигивая спутнице.

— Постараюсь, хотя сроки уже поджимают.

— Ты уж потерпи, пожалуйста, до утра — ехать нам долго.

— А куда мы едем? — поинтересовалась женщина.

— В Саратов, дорогая — там у меня живет один хороший приятель. Он дальнобойщик и сумеет доставить тебя в Узбекистан.

Спустя полчаса они вырвались за пределы столицы и взяли курс на Саратов.

15 июля 1983 года, пятница. Узбекистан, Ташкентская область

Сидя на заднем сиденье правительственной «Чайки», которая мчалась по шоссе, Шараф Рашидов, возвращавшийся с совещания по сельскому хозяйству в Буке, смотрел в окно и думал о событиях последних дней. Противостояние с Андроповым вступило в новую острую фазу и конца этому поединку, судя по вчерашним событиям на стадионе «Пахтакор», даже не было видно. И теперь, глядя на то, как за окном автомобиля его земляки, рядовые узбекистанцы, спешат куда-то по своим делам, Рашидов в который раз ловил себя на мысли, что он им… завидует. Когда-то ведь и он точно так же спешил домой, не обремененный государственными заботами, и чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Дома его ждали молодая жена Хурсандой и их первенец — малышка Сайера. Жили они небогато, как и миллионы их соплеменников, но в этой скромной жизни была своя особенная прелесть. А сегодня груз ответственности за всю республику, как бетонная плита, давил Рашидову на плечи и выдержать это давление становилось все труднее и труднее. И если раньше он, в силу своего возраста, этого почти не замечал, то теперь, на склоне жизни, все было иначе — эта плита буквально придавливала его к земле. «Прав был древний старик, когда сказал мне, что все мы песчинки на ладони Всевышнего и всех нас, вне зависимости от нашей величины, когда-то сметет в вечность его дуновение», — думал Рашидов, глядя на проносящийся за окном пейзаж.

Не успел он об этом подумать, как на развилке двух дорог его взгляд внезапно разглядел уходящую вдаль знакомую согбенную фигуру с кривым посохом в руке.

— Николай, останови машину, — обратился Рашидов к водителю.

И когда «Чайка» притормозила, первый секретарь выбрался из салона и быстрым шагом направился к тому повороту, где за растущей раскидистой чинарой только что скрылась фигура старика. Но когда Рашидов миновал дерево и взглянул на убегающую вдаль дорогу, никого на ней он не обнаружил. И только ветер поднимал придорожную пыль, да закатное солнце, клонясь к горизонту, бросало на землю свои рыжие лучи.

«Видно, все, что я должен был узнать, старик мне уже сказал», — подумал Рашидов и вернулся к автомобилю, где его поджидали сопровождающие. По их удивленным лицам он догадался, что они так и не поняли смысла в этой остановке.

15 июля 1983 года, пятница. Подмосковье, Рублево-Успенское шоссе

Сидя на заднем сиденье правительственной «Чайки», Юрий Андропов смотрел в окно и думал о событиях последних дней. Противостояние с Рашидовым вступило в новую острую фазу и конца этому поединку, судя по последним событиям, даже не было видно. И теперь, глядя на то, как за окном автомобиля москвичи, после завершения очередного трудового дня, спешат в свои уютные квартиры, генсек поймал себя на мысли, что он им… завидует. Когда-то ведь и он точно так же спешил домой, не обремененный государственными заботами, и чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Дома его ждали молодая жена Нина и их первенец — дочка Евгения. Жили они небогато, как и миллионы других советских людей, но в этой скромной жизни была своя особенная прелесть. А сегодня груз ответственности за всю страну, как бетонная плита, давил Андропову на плечи и выдержать это давление становилось все труднее и труднее. И если раньше он, в силу своего возраста, этого почти не замечал, то теперь, на склоне жизни, все было иначе — эта плита буквально придавливала его к земле. «Видно, прав был древний старик, когда сказал, что уже очень скоро ветер сметет меня с ладони Господней, — думал Андропов, глядя на проносившийся за окном пейзаж. — Мое здоровье катастрофически тает и сил сопротивляться старости уже не остается. Наверное, это же ощущает и Рашидов. Интересно, видел ли и он древнего старика?».

Не успел генсек об этом подумать, как на одном из поворотов его взгляд внезапно разглядел уходящую вдаль знакомую согбенную фигуру с кривым посохом в руке.

— Алексей, останови машину, — обратился Андропов к водителю.

И когда «Чайка» притормозила, генсек выбрался из салона и быстрым шагом направился к тому повороту, где за раскидистым дубом только что скрылась фигура старика. Но когда Андропов миновал дерево и взглянул на убегающую вдаль дорогу, никого на ней он не обнаружил. И только ветер поднимал придорожную пыль, да закатное солнце, клонясь к горизонту, бросало на землю свои рыжие лучи.

«Видно, все, что я должен был узнать, старик мне уже сказал», — подумал Андропов и вернулся к автомобилю, где его поджидали сопровождающие. По их удивленным лицам он догадался, что они так и не поняли смысла в этой остановке.

16 июля 1983 года, суббота, окрестности Саратова

Было раннее утро и до Саратова оставалось всего несколько десятков километров, когда Гульнара начала сильно стонать и хвататься за живот.

— Кажется, началось! — с ужасом глядя в зеркальце на Бородина, объявила женщина.

— Дотерпеть не удастся — еще полчаса ехать? — спросил Александр.

— Я бы с удовольствие дотерпела, но это не только от меня зависит — ребенок тоже в этом участвует, — сообщила роженица.

— Видно, устал в утробе у мамки лежать — на волю хочет, — резюмировал Бородин, прибавляя скорость.

Хотя вот уже несколько часов он гнал по пустынной трассе на максимальной скорости. Но это, как оказалось, не помогло.

— Ой, мамочки! — закричала внезапно Гульнара, держась за живот, после чего сообщила: — Кажется, воды отошли.

Проехав еще несколько метров, Бородин принял решение. Он свернул на обочину и, выскочив из автомобиля, распахнул заднюю дверцу, за которой сидела Гульнара.

— А ну-ка, дорогая, ложись на сиденье головой к противоположной двери, — обратился он к женщине.

— Что вы хотите делать? — испуганно спросила роженица.

— Как что — роды принимать, — ответил Бородин. — Ты разве не видишь, что роддома поблизости нет — нас здесь только двое. Вернее, трое, но появится ли этот третий на свет, зависит теперь целиком от нас.

— Но вы же не умеете, — с ужасом глядя на спутника, продолжала сомневаться роженица.

— Я разведчик, а они все должны уметь. К тому же нас в разведшколе этому учили.

Бородин откровенно врал, но делал это во благо — он должен был вселить в спутницу уверенность, в противном случае у них бы ничего не получилось и маленький человечек бы погиб. А допустить этого было нельзя.

Пока женщина снимала с себя нижнее белье и укладывалась спиной на сиденье, Бородин стоял в стороне и мысленно прокручивал в голове свои будущие действия в качестве акушера. Нечто подобное он уже где-то видел, но не в жизни, а в кино — в каком-то из фильмов.

— Я готова, — позвала Александра его спутница.

— Подождите, я сейчас, — ответил Бородин и бросился к переднему сиденью.

Он достал из-под него бутылку с минеральной водой, купленную еще на полдороги под Тамбовом и, выбив пробку, ополоснул себе руки. И только потом подошел к роженице.

— Ну, дорогая, давай старайся — тужься!..

Роды продолжались в течение часа. Какое-то время Гульнара пыталась сдерживать себя, не кричала, стесняясь своего спутника. Но когда Бородин чуть ли не в приказном порядке заставил ее вести себя естественно, женщина дала волю чувствам — стала сильно охать и кричать. Наконец, в промежности появилась головка младенца.

— Идет, родненький, идет! — радостно возвестил Бородин.

Когда тельце ребенка вышло наружу наполовину, Александр осторожно взял его руками и стал тянуть на себя. Но затем он заметил, что шейка младенца обмотана пуповиной, и начал аккуратно ее снимать, стараясь делать это без натяжения. Затем, когда ребенок выбрался наружу полностью, Бородин, удерживая его в одной руке, другой достал из кармана нож с выкидным лезвием и перерезал пуповину.

— У нас мальчик родился! — сообщил женщине Бородин. — Как назовем?

— Муж хотел назвать Фархадом, — смахивая с лица слезы, ответила счастливая Гульнара.

— Прекрасное имя — герой эпоса! — поднимая ребенка над головой, под лучи восходящего солнца, произнес Бородин. — С днем рождения тебя, Фархад!

16 июля 1983 года, суббота. Афганистан, дорога Пули-Хумри — Кабул

Больше суток провели Иван Сараев и две девочки-афганки в советском гарнизоне в Пули-Хумри. Эта воинская часть считалась тылом 40-й армии, ее арсеналом и бригадой обеспечения армии всем необходимым. Охранял бригаду 395-й мотострелковый полк. Когда Сараев привез девочек в гарнизон, его тут же доставили к командиру бригады, который, узнав о том, кто к нему прибыл — единственно выживший солдат из того самого отделения, которое пропало во время трагедии в кишлаке Гарсалай под Мазари-Шарифом, он тут же связался с Кабулом. И оттуда поступил приказ — доставить всех троих с первым же караваном. Последний отправлялся в столицу Афганистана только через два дня. И вот этот день наступил. Заняв места в кузове грузовика вместе с солдатами, Сараев и две его девочки, которые стали для него теперь будто родные, отправились в нелегкий путь.

Колонна растянулась на несколько сот метров. Впереди и сзади двигались по три автомобиля охраны с зенитными установками ЗУ-23-4, которые, обычно, принимали первые удары «духов» в случае, если на дороге устраивалась засада. Вся дорога до Кабула шла в основном по горам и Сараев, никогда здесь не бывавший, с интересом наблюдал за пейзажем, который открывался позади грузовика. На обочинах чернели сожженные машины, тут и там виднелись столбики со звездами в память о погибших советских воинах. Девочки, которые сидели на лавке рядом с Сараевым, тоже с интересом и страхом вперемешку, смотрели на этот пейзаж. При этом маленькая афганка, держа в руках детеныша барса, с которым она не расставалась все эти дни, всем телом прижималась к своему спасителю, а он гладил ее по голове и вспоминал, что точно так же когда-то убаюкивал и свою маленькую сестренку Олю, которая теперь уже выросла и пошла в первый класс.

В середине дня достигли Саланга — самого высокого горного перевала в мире. Это была стокилометровая трасса, сжатая с обеих сторон горными вершинами. Три километра этой дороги проходили в тоннеле, причем не в одном, а сразу в шестнадцати. Самый главный тоннель был пробит в сердце Саланга. Перед входом в тоннель всем раздали гопкалитовые патроны к противогазам — на случай вынужденной остановки машины. Пока ехали в тоннеле девочки успели поспать — этому способствовала сама атмосфера тоннеля, где ощущалось присутствие выхлопных газов.

Миновав тоннели, вскоре проехали Джабаль-Уссарадж и въехали на территорию Чарикарской «зелёнки». Это была территория, покрытая виноградниками, отгороженными низкими заборами из глиняных кирпичей.

— Самое гиблое место — здесь три месяца назад нашу колонну обстреляли, — заметил солдат, сидевший на соседней скамье.

И будто накаркал — в следующую секунду раздался оглушительный взрыв, и грузовик так тряхануло, что все, кто сидел на скамейках, попадали на пол. Это снаряд, выпущенный из РПГ, угодил точно в кабину машины. И сразу после этого начался интенсивный обстрел колонны из всех видов оружия. Это, засевшие в винограднике «духи», устроили засаду, как и три месяца назад. Десятки пуль стали прошивать брезентовую обшивку грузовика, где находился Сараев и его спутницы. И Иван скомандовал:

— Быстро все из машины!

Солдаты один за другим стали переваливаться через задний борт и забегать за грузовик с противоположной стороны. Сараев тоже спрыгнул на землю и помог то же самое сделать и девочкам. Заметив на земле лежащего солдата, грудь которого была пробита пулей, Сараев за руку оттащил бойца за грузовик, другой рукой подхватив с земли его автомат. И стал вести прицельный огонь по винограднику, где засели душманы. И в этой самый миг еще один снаряд, выпущенный из РПГ, угодил точно в заднее колесо грузовика и один из осколков попал Сараеву в грудь. Отброшенный назад взрывной волной, Иван увидел испуганные лица девчонок, которые бросились ему на помощь и в следующую секунду потерял сознание.

16 июля 1983 года, суббота. Подмосковье, дача Юрия Андропова

Генсек сидел в мягком кресле за столом и просматривал последние сводки из-за рубежа. В углу беззвучно работал телевизор, где по 2-й программе ЦТ шла передача «Эстетическое воспитание», в которой речь шла о том, как привить детям понимание прекрасного через искусство. Машинально поглядывая на экран, Андропов знакомился с тревожным сообщением из Бельгии и Франции, где в течение двух дней (позавчера и вчера) боевики из АСАЛА (Армянской секретной армии освобождения Армении) совершили два дерзких террористических акта. Так, 14 июля в Брюсселе был убит атташе при посольстве Турции Дурсун Аксой, а вчера у касс турецких авиалиний в парижском аэропорту Орли была взорвана бомба, в результате чего погибли восемь человек, среди которых были четыре француза, два турка, один американец и один швед. Кроме этого, шестьдесят человек получили ранения различной степени тяжести. По предварительным данным, взрыв совершил 29-летний сирийский армянин Варужан Карапетян, который являлся главой французского отделения АСАЛА. В тот момент, когда Андропов читал это сообщение, в кабинет вошел его помощник Павел Лаптев.

— Павел Павлович, что слышно о реакции французских властей на эти теракты? — обратил свой взор на вошедшего, генсек.

— Я как раз ради этого и приехал, Юрий Владимирович, — проходя к столу, сообщил Лаптев. — Час назад пришла шифровка из Парижа о том, что правительство Франции согласно сотрудничать с нами с целью обуздания АСАЛА. Они готовы рассмотреть наши предложения по этому поводу и согласны на уступки, если эти наши меры их удовлетворят.

— Значит, надо снова вызывать в Москву Юзбашяна, — откидываясь в кресле, произнес генсек. — Он говорил о возможном расколе АСАЛА и создании более умеренной организации. Не помните, кто был инициатором этого?

— Кажется, Армянское национальное движения во Франции и ряд армянских организации в США и Англии, — ответил Лаптев. — Они хотят создать Демократический фронт.

— Ну что же, давайте поможем этому фронту, чем можем, — предложил Андропов. — Свяжитесь с Юзбашяном — пусть подготовит свои наработки и на следующей неделе прибудет в Москву для обсуждения. А это что еще такое?

Этот вопрос был вызван тем, что генсек увидел на экране своего телевизора — там показывали комбайны на хлопковых полях, а затем пошли кадры сегодняшнего Ташкента, который готовился к своему 2000-летнему юбилея, намеченному на сентябрь. В поисках ответа на вопрос генсека, Лаптев подошел к телевизору и взял в руки, лежавшую на тумбе газету с программой телепередач.

— Согласно программе, началась трансляция узбекского телевидения, — сообщил Лаптев.

— Надо же, как вовремя — именно об этом я и собирался поговорить, — усмехнулся Андропов. — Что слышно про Габрилянова?

— Он тяжело ранен, но его жизни ничего не угрожает — врачи вытащили его буквально с того света.

— Кто бы мог подумать, что этот человек влипнет в такую историю, — покачал головой генсек. — Вот что значит плохо воспитывать собственных детей.

Однако продолжать эту тему генсек не стал, поскольку сам не был идеалом родителя. Его сын Владимир от первого брака якшался с разными темными личностями, попадал в переплеты. И умер молодым — в возрасте 35 лет, и Андропов даже не приехал на его похороны. Помощник генсека прекрасно знал про эту историю, но счел за лучшее промолчать. А генсек уже сменил тему:

— Надеюсь, у человека, которого мы собираемся послать в Узбекистан вместо Габрилянова в семейных делах все в порядке?

— Не беспокойтесь, Юрий Владимирович, там по всем линиям порядок — его дети даже в школу еще не ходят.

— Кто же этот агнец божий? — вскинул брови Андропов.

— Тельман Хоренович Гдлян, — ответил Лаптев. — Я подготовил для вас его подробную характеристику — принести?

— Не надо, почитаю как-нибудь на досуге, — отмахнулся генсек. — Вы лучше выскажите ваше собственное мнение.

— Это очень хваткий и амбициозный человек, хорошо зарекомендовавший себя на следовательской работе. Такой, если за что ухватится, то не отступится — будет грызть жертву до тех пор, пока она не сдастся. К тому же мы ведем его с самого начала — с университетских лет.

— Он чистый армянин?

— Нет, мать у него еврейка.

— Это хорошо, — удовлетворенно отметил генсек. — А родился где?

— В Грузии.

«То, что надо», — подумал генсек, вспомнив свой недавний разговор с Юзбашяном.

А Лаптев тем временем продолжал свой доклад:

— Родился Гдлян в армянском селе в многодетной семье — в ней было восемь сыновей. Тельман Хоренович оказался самым хватким — в двадцать один год вступил в партию, в институте возглавил политклуб, который вскоре стал общегородским. И именно там…

— Дальше можете не продолжать — я все понял, — прервал помощника генсек и задал новый вопрос:

— Что с Мелкумовым — новую должность ему подобрали?

— Да, отправим его в представительство КГБ в Чехословакии.

— Почему именно туда?

— Там начальником Владимир Павлович Бурдин — он в начале 60-х работал вместе с Мариусом Юзбашяном в нашем представительстве в ГДР. Вот мы и подумали…

— Правильно подумали, — поддержал помощника генсек и задал очередной вопрос: — Новую кандидатуру на место Мелкумова в Узбекистане подобрали?

— Выбрали несколько кандидатур, но все склоняются к одной — это Владимир Александрович Головин.

— Согласен, хорошая кандидатура. Это человек Бобкова, а его поддержка нам очень пригодится в свете того, что взять Рашидова с одного наскока не удалось. Судя по всему, придется эту крепость осаждать. И, учитывая, что своего информатора в Москве — Джуру — Рашидов потерял, у нас есть все шансы это сражение выиграть. А вы как считаете, Павел Павлович?

В качестве ответа помощник генсека улыбнулся и согласно кивнул головой. В это время на экране по-прежнему транслировалась программа Узбекского ТВ — показывали огромные, высотою с двухэтажный дом, короба из хлопка. Того самого «белого золота», которое в скором времени станет главным аргументом в массированной атаке на эту республику.

16 июля 1983 года, суббота. Афганистан, Кабул, стадион Гази

Заполненный до отказа 30-тысячный стадион взорвался аплодисментами, когда за пять минут до свистка об окончании первого тайма сборная Афганистана сумела забить гол и вышла вперед в матче против душанбинского «Памира» — 2:1. Автором гола был Арьян Ширвани — он же забил и первый мяч, тем самым сразу став лучшим бомбардиром этого скоротечного турнира, который начался днем раньше, когда «Памир» уступил джизакской «Звезде» с минимальным счетом 0:1 и теперь, чтобы выйти в финал, обязательно должен был выиграть во втором матче. Однако на его пути к этой цели встал… Арьян Ширвани. И если свой первый гол он забил после пенальти, назначенного судьей за снос игрока в штрафной площади, то второй мяч был забит им с игры и являл собой настоящий шедевр футбольного искусства. Получив мяч в середине поля, Ширвани сначала обыграл полузащитника Виктора Дергачева, затем сразу двух защитников — Александра Ермолаева и Наримана Палубуюка, после чего вышел один на один с вратарем Владимиром Тростенюком и, когда он бросился ему в ноги, пытаясь прервать атаку, Ширвани мастерски перебросил мяч через, лежавшего на земле голкипера, и тот влетел в пустые ворота к вящей радости болельщиков, заполнивших стадион. Вместе со всеми со своего места вскочили и высокие гости турнира, наблюдавшие за игрой с гостевой трибуны — Шараф Рашидов, Бабрак Кармаль и Рашид Дустум.

— Откуда взялся этот парень? — хлопая в ладоши, спросил у генсека НДПА Рашидов.

— А вы помните недавнюю историю про кишлак Гарсалай под Мазари-Шарифом? — вопросом на вопрос ответил Кармаль.

— Это тот кишлак, где погибли мирные жители? — сразу вспомнил эту историю узбекский гость, который узнал о ней из новостей.

— Именно, рафик Шараф, — кивнул головой генсек. — Так вот этот парень родом оттуда. Его зовут Арьян Ширвани.

Если вы хотите, то сразу после игры я могу представить его вам.

— Договорились, — согласился с этим предложением Рашидов, вновь усаживаясь на скамейку.

Во втором тайме игра была не менее интересной, чем в первой половине. Обе команды играли в открытый футбол, ни в чем не уступая друг другу. Причем, если по отношению к «Памиру» это не было чем-то из ряда вон выходящим событием, то в отношении сборной Афганистана это было настоящей сенсацией. Команда, собранная буквально за считанные дни из игроков, у которых давно не было игровой практики, показывала такой футбол, которому можно было позавидовать. И особенно яркое впечатление производил центральный нападающий Арьян Ширвани, который творил настоящие чудеса — он мог в одиночку виртуозно обвести сразу нескольких игроков соперника, мог отдать филигранный пас своим партнерам, а мог так мастерски пробить штрафной, что весь стадион замирал, когда мяч после его удара летел, мимо выстроенной из игроков стенки, в створ ворот, как будто это было ядро, выпущенное из пушки.

Когда после финального свистка, возвестившего о том, что сборная Афганистана победила и вышла в финал турнира, игроки устало брели в раздевалку, к Ширвани подбежал администратор команды и сообщил, что с игроком хотят побеседовать высокие гости. И Арьян отправился на этот зов, чувствуя, как внутри у него все похолодело. Он должен был встретиться с теми, кого завтра он собирался убить. «Смотри, не выдай себя», — мысленно подбадривал себя юноша, поднимаясь по ступеням к гостевой ложе.

Когда футболист оказался в ложе, он сразу узнал тех, с кем ему предстояло беседовать. Причем если Бабрака Кармаля он уже неоднократно видел воочию, а недавно даже имел с ним беседу тет-а-тет, то Шарафа Рашидова и Рашида Дустума он видел впервые. Однако он тоже их сразу узнал, поскольку еще там, в Пакистане, Хью Лессарт многократно показывал ему их фотографии и даже продемонстрировал видео, на котором они были запечатлены вместе на каком-то важном мероприятии. «Хорошенько запомни этих людей, — наставлял парня американец. — Именно они повинны в смерти твоих родных, а также в смертях миллионов твоих соплеменников. Поэтому, когда ты будешь отправлять их на тот свет, думай только об этом. Месть — достойная цель для шахида».

И теперь, вспоминая эти слова, Ширвани молил Аллаха, чтобы он дал ему сил ничем не выдать своих истинных чувств по отношению к этим людям. Между тем они, при виде парня, улыбались и встретили его, как родного.

— Салям алейкум, Арьян, — первым обратился к футболисту Рашидов и раскрыл для него свои объятия.

И Ширвани принял это приветствие — обнялся с высоким гостем. Затем то же самое он сделал и в отношение других гостей.

— Мы все очень впечатлены твоей игрой, — продолжил свою речь Рашидов. — Ты достойный сын своего народа и один из лучших представителей нового поколения молодых афганистанцев. Мы по-доброму завидуем рафику Кармалю, что у него подрастает такая достойная смена.

— Спасибо, рафик Рашидов, — глядя в глаза своему собеседнику, ответил Ширвани. — Мне очень приятно слышат от вас эти слова. И я обещаю вам, что обязательно вас за это отблагодарю.

И, поймав на себе вопросительные взгляды гостей, Ширвани улыбнулся и закончил:

— Отблагодарю своей прекрасной игрой, которая доставит вам еще немало приятных минут.

Гости дружно засмеялись на этот спич, даже не догадываясь о том, о какой именно благодарности вел речь футболист.

16 июля 1983 года, суббота. Ташкент, на берегу Анхора

Когда Алексей Игнатов вышел из гостиницы «Октябрьская» на улицу, первое, что он увидел — своего ташкентского коллегу Талгата Агзамова. Тот стоял под развесистым тополем и читал газету. Его левая ладонь была перевязана бинтом — последствия тех событий, что случились позавчера на стадионе «Пахтакор». Поздоровавшись с приятелем, Агзамов внезапно сообщил:

— Нас хочет видеть один влиятельный человек.

— Влиятельный там? — спросил Игнатов и кивнул в ту сторону, где находилось здание ЦК КП Узбекистана.

Прежде чем ответить, Агзамов улыбнулся и, взяв коллегу под локоть, повел его за собой, направляясь в противоположную от цэковского здания сторону — на улицу Карла Либкнехта.

— Нет, этот человек имеет влияние в совершенно других сферах, — сообщил Агзамов. — Это вор в законе Алексей Аштуни по прозвищу Камо.

— И что он хочет? — не скрывая своего удивления, спросил Игнатов.

— Он хочет нам сообщить нечто ценное. Но что именно, мы узнаем от него самого через — и Агзамов взглянул на свои наручные часы — через десять минут. Если, конечно, вы не отмените эту встречу.

— Хорошо, давайте послушаем, что он скажет, — согласился Игнатов, который был заинтригован этим сообщением.

Они свернули на улицу Либкнехта и спустя несколько минут оказались на берегу канала Анхор. Там они заметили скамейку, на которой сидел пожилой мужчина, читавший книгу. Подойдя к нему, Агзамов представил ему своего коллегу, на что мужчина сообщил:

— Товарища Игнатова я знаю по делам десятилетней давности.

Увидев удивление в глазах сыщика, мужчина пояснил:

— Это ведь вы когда-то занимались делом о подпольном футбольном тотализаторе?

— Было такое, — кивнул головой Игнатов. — Только я вас что-то не припомню.

— А вам и не надо меня припоминать — я в сферу вашего внимания тогда не попал, — ответил мужчина. — Зато мы за вами внимательно наблюдали. Впрочем, как и сейчас.

Услышав это, Игнатов присел на лавку и спросил:

— И к чему привело ваше наблюдение?

— То, что вы профессионал своего дела, мы поняли еще тогда — десять лет назад. Поэтому, когда на днях я узнал, что вы приехали в Ташкент, я понял, что вам и здесь будет сопутствовать удача. Вы же в итоге нашли человека, ради которого сюда приехали?

— Вообще-то я искал двух человек, но пока нашел только одного, — сообщил Игнатов.

— Но этот человек, согласитесь, стоит целого десятка, — сказав это, мужчина улыбнулся.

— К чему вы клоните, Алексей Мгерович? — вступил в разговор, молчавший до этого Агзамов.

— К тому, что миссию товарища Игнатова здесь можно считать завершенной, — барабаня пальцами по книге, ответил Камо. — Ему достался один человек, нам — другой.

— Вы имеете в виду Никиту Левко? — спросил Игнатов.

— Не важно, как его зовут — вы прекрасно меня поняли.

— Но этот человек преступник и должен понести справедливое наказание.

— Наказание, которое готовите ему вы, в сравнении с нашим — сущие пустяки, — ответил законник и так посмотрел на Игнатова, что у того внутри все похолодело. — Поэтому мой вам совет — оставьте ваши поиски и возвращайтесь со спокойной душой домой. Или наслаждайтесь покоем здесь — земля Узбекистана для этого очень даже располагает.

— Значит, Левко успел и вам чем-то насолить? — догадался Игнатов.

— Насолить — это не совсем точное слово, — покачал головой законник. — То, что он совершил, называется иначе. Поэтому ему воздастся по его заслугам.

— А если мы все-таки не оставим его поиски? — продолжал упорствовать Игнатов.

Прежде, чем ответить, законник поднялся с лавки и, глядя в глаза московскому гостю, произнес:

— Зачем же гнаться по следам того, что уже давно окончено?

— Где-то я уже слышал эту фразу, — наморщив лоб, произнес Игнатов.

Вместо ответа Камо протянул ему книгу, которую все это время он держал в руках. Это был роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Когда книга перекочевала в руки сыщика, законник повернулся и, не попрощавшись, зашагал по дорожке, идущей вдоль канала. Игнатов непроизвольно открыл книгу на той странице, где лежала закладка, и первое, что ему попалось на глаза, было: «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?».

Дочитав эти строки, Игнатов посмотрел в ту сторону, куда удалился их недавний собеседник. Но того уже и след простыл.

17 июля 1983 года, воскресенье. Афганистан, военный госпиталь

Выйдя из резиденции к своему кортежу, Шараф Рашидов увидел, что навстречу ему идет Бабрак Кармаль. Они должны были вместе отправиться на стадион Гази, чтобы присутствовать на завершении праздника «Сплоченность и единство» — финальном матче футбольного турнира «Дусти» («Дружба»), где встречались сборная Афганистана и джизакская «Звезда». Однако по тому, как буквально бежал к нему генсек ЦК НДПА, Рашидов понял, что в эти планы вмешались какие-то непредвиденные обстоятельства.

— Салам алейкум, рафик Кармаль. Что-нибудь случилось? — первым начал разговор Рашидов.

Генсек ответил на приветствие, после чего они пожали друг другу руки и по обычаю трижды обнялись. И лишь затем Кармаль ответил на вопрос гостя:

— Только что мне сообщили, что в Кабуле находится девочка, которая выжила после нападения на кишлак Гарсалай под Мазари-Шарифом — Ариана Ширвани. Она вчера приехала сюда из Пули-Хумри, но их колонну обстреляли душманы.

— Она ранена? — не скрывая своего беспокойства, спросил Рашидов.

— Нет, ранен тот советский солдат, который спас ее в кишлаке. Он сейчас находится в военном госпитале, там же и девочка. Я хотел предложить вам навестить их. Вы не против?

— Как я могу быть против этого, рафик Кармаль? — искренне удивился Рашидов. — Мы немедленно садимся в машину и едем!

По дороге генсек рассказал Рашидову все, что успел узнать от своих помощников о злоключениях Ивана Сараева и девочек. А спустя двадцать минут Рашидов, Кармаль и еще несколько человек из их свиты уже были в госпитале. Они поднялись на второй этаж, где располагалась нужная палата. Войдя в нее, они застали Ивана Сараева, лежащего с перебинтованной грудью на кровати, а рядом с ним на стульях сидели две девочки-афганки — одна помоложе, другая постарше, вокруг которых бегал детеныш снежного барса. Здесь же находилась и переводчица, которая прекрасно понимала язык глухонемых.

Увидев, кто к ним пришел, обе девочки встали со своих мест, а Сараев приподнялся на локте. На что Рашидов тут же среагировал:

— Лежи, герой, тебе нельзя шевелиться. И вы девочки садитесь — в ногах правды нет.

Тут же из соседней палаты медсестры принесли несколько стульев, на которые гости и уселись.

— Мы наслышаны о твоих подвигах, Иван, и желаем тебе скорейшего выздоровления, — обратился к раненому Кармаль. — Твоему командованию уже направлен запрос о награждении тебя высокой наградой. Наше правительство тоже не останется в стороне от этого.

— Спасибо, но я делал то, что должен был делать, — ответил солдат. — Вот только ребят жалко.

— Не волнуйся, о них мы тоже не забудем, — пообещал Рашидов. — К сожалению, сейчас у нас слишком мало времени — мы едем на закрытие праздника, на стадион. Поэтому не можем обо всем подробно поговорить. Но мы хотим просить тебя разрешить нам взять с собой твою спутницу — Ариану. Дело в том, что на стадионе будет ее родной брат Арьян, которому будет чрезвычайно радостно узнать, что его сестренка, которую он считал погибшей, объявится там живой и невредимой. Ты не будешь против этого?

— Конечно, пускай едет, — с радостью согласился Сараев. — Только у меня просьба — возьмите туда и Зейнаб.

И солдат кивнул на вторую девушку — дочь курбаши.

— Просьба героя — закон! — сияя улыбкой, ответил Рашидов, поднимаясь со стула.

Когда представительная делегация подъехала к стадиону, до начала матча оставались считанные минуты.

— Мы можем перенести начало игры на полчаса, — внезапно предложил Рашидову генсек ЦК НДПА.

— Зачем, рафик Кармаль? — удивился советский гость.

— Чтобы устроить торжественную встречу брата и сестры.

— Прежде чем сделать это, мы должны посоветоваться с рафиком Красницким — все-таки Арьян играет под его началом.

Согласившись с этим, Кармаль послал своего помощника за тренером. А когда тот пришел и узнал, зачем его позвали, то ответил неожиданно:

— Я понимаю ваше нетерпение, товарищи, и с радостью готов бы разделить его с вами. Однако после такого события вряд ли Арьян сможет сосредоточиться на футболе. Поэтому я предлагаю оставить это событие на кульминацию — когда вы будете награждать участников турнира.

На том они и сошлись, даже не догадываясь о том, чем может быть чревато для них это решение.

17 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, горбольница

Купив роскошный букет у цветочницы, Баграт Габрилянов поймал попутку и попросил отвезти его в горбольницу.

— Что, жену выписывают? — поинтересовался пожилой водитель-узбек у, сияющего во все лицо, Баграта.

— Нет, моя девушка очнулась — долго в коме была, — сообщил юноша.

— На все воля Аллаха! — произнес водитель и надавил на педаль газа.

Когда Баграт вошел в палату, где лежала Тамилла, там находилась ее мама. Увидев, кто пришел, женщина предпочла не мешать молодым людям общаться и оставила их наедине. А Баграт подошел к постели, на которой лежала девушка. И первое, что он услышал от нее, было:

— Как ваша рубашка?

— Какая рубашка? — искренне удивился юноша.

— Та самая, которую вы испачкали мороженым, — ответила девушка, глядя на парня голубыми, как небосвод за окном, глазами.

— Если вы помните даже это, то за ваше здоровье теперь можно не бояться, — улыбнулся Баграт и положил на прикроватную тумбочку свой букет. А затем достал из кармана окимоно и передал его девушке. Та взяла скульптурку в руки и прижала к груди, с благодарностью глядя на того, кто ей вернул это чудо.

В это время по радио зазвучала песня «Умид» композитора Энмарка Салихова в исполнении Батыра Закирова.

— Это моя любимая песня, — призналась девушка.

— Надо же, и моя тоже, — сообщил Баграт.

— Когда же вы успели ее полюбить — мама сказала, что вы приезжий? — удивилась Тамилла.

— Вот за те дни, пока вас искал, и полюбил. И вас… тоже.

Услышав это неожиданное признание, девушка смутилась и отвела глаза в сторону. Но сердце ее в этот момент застучало так сильно, что даже заглушило слова песни, которая продолжала звучать по радио. Чистая и светлая мелодия этой песни вырвалась сквозь раскрытое настежь окно на улицу и унеслась под облака, навстречу утреннему солнцу.

17 июля 1983 года, воскресенье. Афганистан, Кабул, стадион Гази, матч сборной Афганистана и «Звезды» из Джизака

Перед началом игры Геннадий Красницкий подошел к тренеру джизакской «Звезды» Виктору Тихонову и спросил:

— Ну что, Виктор, играем в полную силу?

— Обижаешь, Геннадий — конечно, в полную, — улыбнулся в ответ Тихонов и добавил: — Видел вчера твоих орлов в игре с «Памиром» — очень неплохая команда. Надеюсь, что ты и «Звезду» такой же сделаешь.

— Значит, ты не в обиде за то, что именно меня вместо тебя назначают? — задал вопрос Красницкий, который давно его мучил.

— А ты здесь причем? Такова наша тренерская доля, — ответил Тихонов и протянул коллеге свою ладонь.

Тем временем команды уже вышли на поле и разминались. Арьян Ширвани, увидев заполненные до отказа трибуны и то, как его команду принимали зрители, почувствовал радостный прилив сил. Вчера, когда они играли с «Памиром» чувства у него были несколько иные. Тогда он сильно волновался и был сосредоточен больше на себе, чем на публике. А сегодня наступило раскрепощение, которое заставило совсем по-иному взглянуть на происходящее.

Взглянув на правительственную трибуну, где, как и вчера, находились трое высоких гостей — Рашидов, Кармаль и Дустум — Ширвани обратил внимание на двух девочек, которые сидели рядом с Рашидовым и Кармалем. Вглядываясь в лица девочек, Ширвани поймал себя на внезапной мысли, что одна из них очень похожа на его сестру Ариану. Однако из-за дальности расстояния, которое отделяло футболиста от ребенка, трудно было сказать что-то определенное. «Нет, этого не может быть, — подумал Ширвани, бросив последний взгляд на гостевую трибуну. — Эта девочка просто очень похожа на мою сестренку — не более того. А настоящая Ариана и мой дедушка ждут меня сейчас на небесах у врат рая. И очень скоро я с ними встречусь, отомстив за их смерть».

В это время судья дал свисток к началу игры. Как и положено в финале, команды выставили на этот матч свои лучшие составы. Красницкий не стал ничего придумывать и выпустил на поле игроков на тех же позициях, что и вчера в игре против «Памира». А тренер «Звезды», имея куда больший запас игроков, чем его визави, предпочел многократно проверенный еще в играх в первой лиге состав в лице вратаря Владимира Филатова, защитников Владимира Эннса, Сергея Лобова, Рафаэля Фабрисова, Андрея Медянского, полузащитников Бориса Баканова, Араика Айвазяна, Туры Шаймарданова, Олега Синелобова, нападающих Олега Морозова и Владимира Кухлевского. Последний считался главным бомбардиром в команде и к этому моменту уже успел забить в первой лиге добрый десяток мячей. Красницкий об этом знал, поэтому закрепил за ним персонального опекуна — защитника Абдуллу Масуда, который хорошо проявил себя в игре против «Памира», сумев нейтрализовать их лучшего бомбардира — 29-летнего Валерия Турсунова.

Между тем игра началась осторожно — команды приглядывались друг к другу и не лезли на рожон. Даже Арьян Ширвани, который готов был сразу ринуться в бой, получил указание от тренера попридержать свой пыл и освоиться — поиграть в пас с партнерами, чтобы сберечь силы для более поздних атак. Так прошла примерно половина первого тайма, во время которой ничего опасного не происходило. Но затем джизакцы будто встрепенулись и решили произвести настоящую разведку боем — стали атаковать ворота противника широким фронтом. И на острие этого наступления был лучший бомбардир команды — нападающий Владимир Кухлевский. Именно он, получив точную передачу от полузащитника Шаймарданова, на ходу обыграл афганского защитника Гула Юнуси и, ворвавшись в штрафную площадь, точным ударом послал мяч в незащищенный вратарем Файзуллой Какаром угол ворот. Так был открыт счет в этом принципиальном матче.

— Поздравляю вас, рафик Шараф, — обратился к Рашидову его сосед по гостевой ложе Бабрак Кармаль.

— Спасибо, но я, право дело, нахожусь в сложном положении, — развел руками лидер Узбекистана. — С одной стороны я болею за своих джизакцев, а с другой — не могу болеть против команды, которую тренирует мой любимый пахтакоровец Геннадий Красницкий. Вы знаете, как двадцать лет назад вся наша республика его буквально на руках носила?

— Я тоже в точно таком же положении, — подал голос генерал Рашид Дустум. — Зов крови заставляет меня болеть за узбеков, а зов родины — за афганцев. Даже не знаю, как мне быть.

— Хотите, я договорюсь, чтобы в этом матче была зафиксирована ничья? — то ли в шутку, то ли всерьез предложил Бабрак Кармаль.

Однако, не получив ответа на свой вопрос, он вновь обратил свой взор на поле, где в это время в атаке были его земляки. Мячом владел центральный полузащитник Аббас Сабит. Пройдя по правой бровке, он поднял голову и, увидев открывшегося по центру Арьяна Ширвани, точным пасом послал ему мяч прямо в ноги. Наперерез этому пасу бросился полузащитник гостей Синелобов, однако не успел — мяч оказался чуть быстрее. После этого Ширвани вырвался вперед и на скорости обыграл сразу двух защитников — Эннса и Фабрисова. И, не дожидаясь пока кто-то еще возникнет перед ним, сильным ударом послал мяч точно в девятку — в верхний правый угол ворот. Вратарь Филатов попытался было помешать полету кожаного снаряда, но все было напрасно — такие мячи не зря называют неберущимися. Так было восстановлено равновесие в матче — 1:1.

— Это просто фантастика какая-то — как здорово играет этот парень! — вырвался возглас восхищения из уст Рашидова, после чего он повернулся к Кармалю и спросил: — Может, отдадите его нам — он поможет моей «Звезде» выбраться из первой лиги?

— О, нет, рафик Шараф, этот парень нам самим пригодится — сборная без него, как без рук.

— Я бы сказал иначе: как без ног, — подал голос генерал Дустум.

И все трое высоких гостей дружно рассмеялись этой удачной шутке.

Тем временем первая половина матча так и закончилась ничейным результатом — 1:1. А во втором тайме, когда табло отсчитало больше половины сыгранного времени, снова отличился Арьян Ширвани. Во время очередной атаки на ворота соперников его грубым приемом сбил на подходе к штрафной площади защитник джизакцев Медянский. Штрафной хотел пробить нападающий Мохаммад Бар, однако в это время к кромке поля подошел тренер команды Геннадий Красницкий и переиграл это решение:

— Пусть пробивает Ширвани, — обратился он к своим игрокам.

Почему он так сделал, стало понятно уже очень скоро. Тренер, как никто иной почувствовал, что Арьян, как говорится, «поймал кураж», и будет лучше, если штрафной пробьет именно он. Ширвани разбежался, ударил по мячу «щечкой» и тот, выписав немыслимую дугу, снова влетел в девятку — только уже слева от вратаря. Голкипер джизакцев даже не шелохнулся и только взглядом проводил мяч, который лихо влетел в его ворота. Когда это случилось, многотысячная армия болельщиков в едином порыве вскочила со своих мест и огласила стадион радостным ревом. И было чему радоваться — до конца матча оставалось чуть больше десяти минут.

Взглянув на табло, Ширвани понял, что настало время для главного действа, ради которого он здесь, собственно, и находился — для подготовки к теракту. Поэтому спустя две минуты, во время очередной атаки гостей, он специально пошел на прямое столкновение с игроком команды соперников. После чего упал на газон и схватился за ногу. Видя, что игрок не поднимается с земли и продолжает корчиться от боли, судья остановил игру. К упавшему подошли его партнеры по команде.

— Что случилось, Арьян? — спросил у Ширвани один из игроков.

— Что-то с ногой, — корчась от боли, выдавил из себя пострадавший.

К месту столкновения подбежал врач, который стал внимательно осматривать ногу футболиста.

— Где болит? — спросил эскулап.

— Там, где кость, — ответил пострадавший.

— Ходить сможешь? — задал новый вопрос доктор.

— Смогу, но играть вряд ли, — сообщил Ширвани.

С помощью доктора пострадавший поднялся на ноги и, хромая, зашагал с поля. К ним тут же подбежал Геннадий Красницкий.

— Он играть сможет? — первое, что спросил у доктора тренер. Но тот отрицательно качнул головой:

— Кажется, задета кость — надо в раздевалке тщательно все осмотреть.

И они, под шквал аплодисментов, которыми лучшего игрока этого матча наградили зрители, отправились в подтрибунное помещение, а уже оттуда — в раздевалку. Первая часть плана, задуманного Ширвани, удалась.

17 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, рынок Тезиковка

Привалившись головой к стенке возле иллюминатора, Алексей Игнатов с умилением смотрел на щенка карликового пуделя, который лежал, свернувшись калачиком, в коробке из-под обуви со снятой крышкой, покоившейся на коленях сыщика. Это прелестное создание абрикосового цвета Игнатов купил сегодня в Ташкенте на знаменитом Тезиковском рынке. Дело было утром, когда рынок по случаю воскресного дня уже вовсю шумел и клубился, переваривая в своем чреве сотни людей.

— Этот рынок существует еще с дореволюционных времен и назван так в честь русского купца Тезикова, дача которого была неподалеку отсюда, — рассказывал Игнатову историю этого рынка его коллега Талгат Агзамов. — А всесоюзную славу рынок приобрел в годы войны, когда в Ташкент были эвакуированы тысячи людей со всей страны. Кстати, и разного рода ворье с тех пор облюбовало это место, так что вы будьте осторожны. Их, конечно, не так много, как раньше, но все-таки бдительность терять не стоит — портмоне советую переложить в нагрудный карман.

— Я портмоне не ношу — деньги у меня в брючном кармане, — ответил Игнатов, но на всякий случай проверил, на месте ли они.

— Вам только собачка нужна или вы еще что-то хотите приобрести? — поинтересовался Агзамов.

— А что вы собираетесь мне предложить? — живо откликнулся на этот вопрос сыщик.

— Например, здесь есть уникальное собрание сочинений Ленина двадцать четвертого года издания под редакцией Троцкого, Каменева и Бухарина — в Москве такое не сыскать.

— Спасибо, Талгат, но мне надо зрение беречь — оно мне еще в работе пригодится, — ответил Игнатов.

Вскоре они подошли к тому месту на рынке, где торговали всяческой живностью. Чего здесь только не было: змеи, черепахи, попугаи, хомяки, рыбы и даже обезьянка, которая сидела на плече у своего хозяина-продавца. И снова спутник сыщика выступил со своими пояснениями:

— Некоторых животных, которые здесь продаются, в Москве не найти. Знаете почему? Здесь у нас климат другой — больше им подходящий.

— Надеюсь, собаки у вас обыкновенные, а то у нас зимой иной раз и до сорока градусов мороза доходит, — заметил Игнатов.

— Собаки у нас нормальные, — сообщил Агзамов и подвел Игнатова к мужчине, на руках у которого был щенок спаниеля.

— Нам нужен карликовый пудель — вам такой здесь не попадался? — спросил Агзамов у мужчины.

— Они сейчас не в моде, поэтому бери моего спаниеля — уникальный пес, — ответил продавец.

— Ничего не имею против вашей замечательной собаки, но я обещал дочке пуделя, — отреагировал на это предложение Игнатов.

И они пошли вдоль шеренги людей, которые торговали разной живностью.

— Что ищем, граждане? — раздался рядом с Игнатовым чей-то незнакомый голос.

Сыщик повернулся и увидел рядом с собой парня в белой тенниске с изображением шведского квартета «АББА».

— Ищем карликового пуделя, — ответил Игнатов.

— Видел такого пять минут назад на другом конце рынка у киоска «Газ-вода», — сообщил парень.

— Может, проводите? — попросил Игнатов.

— Не могу, опаздываю, но это недалеко, — и парень, подойдя к сыщику, стал показывать ему, как быстрее дойти до нужного места: — Пойдете прямо вон до того поворота, а там свернете налево и увидите тетку, торгующую пирожками. Но это еще не там, а чуть подальше. Поэтому пройдете мимо тетки, свернете направо и выйдите прямиком к «Газ-воде».

— Спасибо, — поблагодарил парня Игнатов и позвал коллегу, который, увлекшись поисками, ушел далеко вперед.

Они отправились по указанному маршруту и спустя пять минут, действительно, оказались у киоска, торгующего водой, возле которого стояла женщина, державшая на руках прелестного рыжего пуделька абрикосового цвета. Подойдя к нему, Игнатов погладил песика по голове и спросил у хозяйки:

— Сколько просите?

— Я отдам ее только в хорошие руки.

— Лучших рук вы не найдете, — вступил в разговор Агзамов. — Человек приехал из Москвы и хочет вернуться от нас к дочке с хорошим подарком.

— А сколько девочке лет? — поинтересовалось женщина.

— Шестой год, — сообщил Игнатов.

— А драться она не любит? — продолжала сомневаться хозяйка собаки.

— Боже упаси, — всплеснул руками Игнатов. — Она очень добрая девочка и любит животных.

— Дело в том, что из всего помета я выбрала именно это чудо, — пустилась в объяснения женщина. — Но муж вернулся из командировки, и у него началась аллергия. Были у врача, и он сказал, что перебороть болезнь не получится. Посоветовал продать собаку.

— Да вы не бойтесь — мы будем любить этого пуделька не меньше вашего, — заверил женщину Игнатов. — Кстати, имя у него есть?

— Ее зовут Фанечка, — ответила женщина. — Это значит «забавная». Она очень добрая и умная девочка.

— Надо же, какое совпадение, — воскликнул Игнатов, вспомнив, что у пуделя коллекционера Кораллова было такое же имя.

— Это вы о чем? — спросила женщина.

— Это я о своем, не обращайте внимания, — отмахнулся Игнатов и спросил: — Вы так и не назвали сумму — сколько?

— Пусть будет десять рублей, — ответила женщина.

Игнатов полез в брючный карман, но его пальцы неожиданно… вылезли наружу. Сыщик опустил глаза и обомлел — карман был аккуратно разрезан в самом низу и все деньги исчезли.

— Вот ведь, меломан проклятый! — выругался Игнатов, вспомнив парня в тенниске с изображением популярной шведской группы.

— А я ведь вас предупреждал, чтобы вы были осторожны, — покачал головой Агзамов.

— Ограбили? — голосом полным сочувствия, спросила женщина. — Ну и ладно, берите даром. Человек вы, как я вижу, хороший.

И она протянула собаку Игнатову. Тот какое-то время стоял неподвижно, но затем забрал песика и нежно прижал его к груди. В ответ собака подняла мордашку вверх и… лизнула своего нового хозяина в подбородок.

— Надо же, она вас приняла, — радостно воскликнула теперь уже бывшая хозяйка и громко рассмеялась.

Вспоминая этот эпизод, сидя в самолете, Игнатов улыбнулся. А спустя час он уже входил в здание Домодедовского аэропорта, где его дожидались Анастасия Шувалова и Олеся. Увидев Игнатова, девочка вырвалась из маминых рук и бросилась навстречу. А он, встав на одно колено, протянул девочке коробку, в которой лежала Фанечка — прелестное рыжее создание с умными и добрыми глазами.

17 июля 1983 года, воскресенье. Афганистан, Кабул, стадион Гази, после футбольного матча

Арьян Ширвани лежал на кушетке в раздевалке, а врач команды внимательно осматривал его травму. В это время в помещение вошел Амредин Кареми.

— Ну, что скажите, доктор? — обратился вошедший к эскулапу.

— Ничего особенного — кость цела, — тут же откликнулся на этот вопрос доктор.

— Тогда оставьте нас, пожалуйста, одних, — попросил Кареми.

Врач, не говоря ни слова, поскольку просил его об этом не кто-нибудь, а высокий чиновник из Спорткомитета, тут же выполнил эту просьбу. Кареми проводил его до двери и задвинул на ней щеколду, чтобы их разговор проходил без свидетелей. Агенту ЦРУ Мустафе предстояло в последний раз напутствовать шахида перед тем, как тот отправиться на смерть.

— Ты готов, сын мой, выполнить свой долг? — спросил Кареми, возвращаясь к Ширвани.

— Я давно к этому готов, — ответил юноша, но затем добавил: — Правда, мне не хотелось бы убивать своих юных соплеменников.

— Ты это о чем? — с тревогой в голосе спросил Кареми.

— Я о тех девочках, которые сидят на трибуне рядом с моими жертвами. Кто они?

— Ах, ты об этом, — догадался, о ком именно идет речь, Кареми. — Это уловка Кармаля и его гостей. Они специально привели на стадион и посадили рядом с собой детей, чтобы у нас дрогнула рука. Но мы ведь не дрогнем? А эти невинные и ни в чем не повинные девочки не умрут — они вместе с тобой попадут в рай. Или ты из-за них собираешься отменить казнь?

И Кареми пристально посмотрел на юношу.

— Нет, не отменю, — твердо заявил Ширвани.

— Я всегда знал, что ты достойный воин Аллаха, — живо отреагировал на это заявление Кареми. — Тогда давай готовиться — у нас с тобой всего лишь несколько минут.

Сказав это, он подошел к шкафчику, в котором лежали вещи Ширвани, и достал оттуда принесенный им же полчаса назад «пояс шахида» — начиненный взрывчаткой узкий пояс, который должен был крепиться под одеждой. Юноша встал с лежанки и, подойдя к Кареми, поднял полы майки вверх. И его напарник прикрепил ему на тело пояс, а небольшой пульт с пусковой кнопкой вложил в правый карман трусов, сделав соответствующее пояснение:

— Когда ты подойдешь к жертвам, как можно сильнее надави кнопку.

— Я знаю, — ответил юноша, который, еще будучи в Пакистане, прошел неоднократные тренировки на этой «адской машинке».

Затем Кареми взглянул на свои наручные часы и сообщил:

— До конца матча остались считанные минуты. Сейчас мы выйдем с тобой отсюда, поэтому давай простимся здесь.

И они трижды обнялись, не говоря друг другу ни слова. После чего направились к выходу.

Когда они вышли из подтрибунной арки на поле, игра уже закончилась и сборная Афганистана принимала поздравления — более двух десятков девушек в национальных костюмах дарили игрокам и тренерам букеты цветов. Ширвани тоже достался роскошный букет, поскольку он был не только одним из участников этого поединка, он был его главным героем, забившим победный гол. К нему подошел Геннадий Красницкий и, пожимая руку, произнес:

— Пойдем, тебя хотят видеть высокие гости.

Однако то, что он услышал от юноши, его обескуражило:

— Уважаемый Геннадий Александрович, можно вас попросить не ходить со мной.

— Почему? — искренне удивился тренер.

— Вы потом все поймете, но пока побудьте с командой.

И Ширвани с такой мольбой посмотрел на своего тренера, что тот вынужден был согласиться с этой неожиданной просьбой.

— Хорошо, мы с командой будем ждать тебя здесь, — произнес Красницкий и ободряюще похлопал юношу по спине.

Во время этого хлопка он почувствовал под майкой игрока нечто твердое и спросил:

— Что у тебя там?

— Это врач заставил надеть медицинский бандаж, — быстро нашелся, что ответить Ширвани и добавил: — Ждите меня здесь.

И он не спеша пошел к правительственной ложе, где его дожидались высокие гости, чтобы вручить приз как лучшему игроку турнира. Этот кубок держала в руках девочка, которая стояла рядом с Шарафом Рашидовым. Та самая девочка, которая издали так сильно напоминала родную сестру футболиста — Ариану. Однако по мере того, как Ширвани поднимался по ступеням к гостевой ложе, очертания лица этой девочки внезапно стали приобретать все более реальные черты его погибшей сестренки. А когда он подошел к ней вплотную, то к своему ужасу безоговорочно узнал в девочке свою сестру — живую и невредимую. Девочка улыбалась ему той самой улыбкой, которую он не мог спутать ни с какой другой на свете, поскольку именно так улыбалась их покойная мама, на которую девочка была похожа как две капли воды.

— Не может быть, — зашептал Ширвани и его глаза стали наполняться слезами.

Многие из тех, кто вблизи наблюдал эту реакцию, подумали, что футболист радуется награде. Но Рашидов думал иначе:

— Арьян, возьми кубок из рук своей сестренки, которая, как видишь, жива и очень рада тебя снова увидеть и обнять.

И девочка, беззвучно шевеля губами, подошла к своему брату и, вручив ему заслуженную награду, обняла его за талию и тоже заплакала — от счастья. И многотысячный стадион, увидев эту картину, взорвался оглушительными аплодисментами.

Крепко обнимая свою сестренку, Ширвани уже не думал ни о какой мести и с благодарностью смотрел на Рашидова, лицо которого освещала такая добрая улыбка, что Арьян невольно содрогнулся от одной мысли о том, что всего лишь несколько минут назад он должен был лишить этого человека жизни. Юноша еще не знал, что впереди его ждут не менее неожиданные открытия. Ему предстояло узнать истинную правду о том, кто именно отдал приказ на уничтожение его родных и близких, а кто сделал все для того, чтобы его юная сестренка осталась жива и теперь стояла рядом с ним, счастливо смеясь и преданно заглядывая ему в глаза.

Все это было у него впереди.

17 июля 1983 года, воскресенье. Подмосковье, Симферопольское шоссе

Двигаясь по бетонной автостраде на своих «Жигулях», Александр Бородин смотрел на дорогу, которая простиралась перед ним, и размышлял о перипетиях минувших тридцати дней. Они вместили в себя столько разных событий, что их с лихвой хватило бы на несколько лет — таким насыщенным и драматичным по своему накалу оказался этот короткий промежуток времени. В унисон этих мыслей из автомобильного приемника внезапно зазвучала песня в исполнении Олега Анофриева — «Есть только миг».

Призрачно всё В этом мире бушующем, Есть только миг, За него и держись. Есть только миг Между прошлым и будущим, Именно он называется жизнь…

Миновав город Подольск, и промчавшись по проспекту Юных Ленинцев, автомобиль вскоре выскочил на Симферопольское шоссе. Слева простирался город Щербинка, а справа, рядом с поворотом в Подлипки и в милицейский поселок, была тенистая аллея, которую Бородин неоднократно проезжал, но никогда здесь не останавливался. Но в эти самые минуты, когда до Москвы оставались считанные километры, и впереди его поджидала неизвестность, Бородин внезапно почувствовал настоятельную потребность остановиться. Он повернул автомобиль на обочину возле указателя «33 км» и, выбравшись из салона, вошел под тенистые кроны деревьев. Здесь было тихо и спокойно. Пройдя несколько метров, Бородин опустился на траву и полной грудью вдохнул в себя свежий воздух. Над головой шумела листва, а в голубом и безоблачном небе летел пассажирский самолет. В радиоприемнике давно закончилась песня про «единственный миг», но слова ее продолжали звучать в памяти Александра. И он внезапно поймал себя на мысли, что его «миг между прошлым и будущим» далеко не окончен. Впереди его ожидала неизвестность, а эта неожиданная остановка была всего лишь короткой передышкой перед новым сражением.

Эпилог

29 октября 1983 года, суббота. Москва, Медведково

Поеживаясь от холода, Виталий Литовченко сидел на лавочке и внимательно смотрел по сторонам — не идет ли тот человек, которого он здесь поджидал. Заодно опытный глаз контрразведчика присматривался, нет ли за ним слежки. «Нет, откуда ей взяться, если я уже более трех месяцев, как пропал из поля зрения своих бывших коллег из КГБ, — умиротворенно размышлял Литовченко. — А вот моему приятелю пора бы уже и появиться».

Не успел Литовченко об этом подумать, как с противоположной стороны на лавку сел мужчина и произнес:

— Здравствуй, Виталий, пропащий ты наш!

Это был никто иной, как Александр Бородин, которому Литовченко назначил встречу, опустив на днях короткую записку в его почтовый ящик (звонить по телефону он воздержался).

— Здравствуй, Александр, или как там тебя еще называют, — ответил на приветствие Литовченко.

— Это ты о чем? — удивился Бородин.

— Вот об этом, — и Литовченко достал из внутреннего кармана плаща конверт и бросил на лавку рядом с приятелем.

Бородин открыл конверт и нашел в нем несколько фотографий.

— Узнаешь этого человека? — спросил Литовченко, глядя на то, как его друг внимательно рассматривает снимки.

На них был изображен Бородин собственной персоной, выходящий с черного хода ресторана «Узбекистан».

— Учитывая тот факт, на кого ты, Виталий, работаешь, эти снимки сделаны с американского спутника-шпиона, — догадался о происхождении этих фотографий Бородин.

— Догадливый ты наш, — поеживаясь под плащом, ответил Литовченко.

— Что же ты все это время молчал и не сообщал, куда следует? — поинтересовался Бородин, вкладывая фотографии обратно в конверт и кладя его на лавку.

— Я друзей не сдаю. Тем более после того, как меня записали в Джуру, а это слово, насколько я знаю, переводится как «друг».

— Спасибо, за мной должок, — произнес Бородин, и впервые за время разговора посмотрел своему старинному приятелю в глаза.

— Фотографии можешь забрать себе — мне они теперь не нужны, — сообщил Литовченко.

Они какое-то время сидели молча, думая каждый о своем. Наконец Виталий спросил:

— Как же тебя, Сашка, угораздило?

— А мне казалось, что этот вопрос я должен задать тебе, — не скрывая своего удивления, произнес Бородин. — Я все-таки на свою родину работаю.

— Что же эта родина за тобой, как за бешеным волком, охотится? За мной-то ладно — это понятно, но за тобой?

— Рано или поздно все встанет на свои места, — ответил Бородин.

— Вот и мне так кажется в отношении меня. Сегодня Америка нам враг, а завтра, глядишь, другом станет.

— Поживем, увидим, — философски заметил Бородин.

— Как там мои поживают? — задал Литовченко вопрос, который его собеседник давно ожидал услышать.

— Ничего, живут помаленьку. Сын учится, а жена… тебя ждет.

— Увидишь, передай, чтобы не ждала, — сказал, как отрезал, Литовченко и резко поднялся с лавки.

То же самое сделал и Бородин. Они пожали друг другу руки, и каждый пошел в разные стороны: Бородин в сторону метро, а Литовченко — к троллейбусной остановке. На углу ему вдруг снова показалось, что за ним кто-то следит. Подозрение вызвал мужчина, который стоял у булочной и, читая газету, искоса поглядывал в его сторону. В это время на другой стороне улицы показался троллейбус. Литовченко бросился к нему прямиком через проезжую часть, и был тут же сбит автобусом, мчавшимся на полной скорости, чтобы успеть проскочить на зеленый свет светофора.

Несмотря на то, что у погибшего при себе был найден паспорт на другое имя, в кармане пиджака было обнаружено письмо, которое он написал своим близким и собирался опустить в ближайший почтовый ящик. По этому адресу и было установлено, что погибшим является никто иной как Виталий Литовченко. Человек, который вот уже более трех месяцев находился во всесоюзном розыске и которого в КГБ числили, как информатора Шарафа Рашидова под агентурным именем Джура.

30 октября 1983 года, воскресенье. Узбекская ССР, Эддикадинский район, Каракалпакская АССР, поезд Шарафа Рашидова

Весь сегодняшний день Рашидов чувствовал себя плохо — болело сердце. Поэтому вечером он решил отдохнуть. Лежа с закрытыми глазами на диване в своем вагоне, первый секретарь дремал. В этот миг громко зазвонил телефон правительственной связи — ВЧ. Находившийся в вагоне прикрепленный тут же бросился к аппарату и, подняв трубку, передал ее Рашидову. После чего вышел в коридор — присутствовать при разговорах своего начальника по ВЧ он не имел права.

— Добрый вечер, Шараф Рашидович, — раздался на другом конце провода голос Андропова.

Рашидов взглянул на часы и увидел, что время действительно вечернее — 19.05.

— Добрый, Юрий Владимирович, — ответил Рашидов, стараясь, чтобы по его голосу генсек не понял, что он занемог. — Я хотел позвонить вам завтра, чтобы доложить об успешном выполнении плана по сбору хлопка.

— Оставьте, Шараф Рашидович — я вам не для этого звоню. Скажите, вы встречались со стариком?

— Каким стариком? — искренне удивился Рашидов и даже слегка приподнялся на диване.

— Древним, с кривым посохом в руках.

Первый секретарь на какое мгновение замер, пораженный внезапным открытием, что старика видел не только он, но и Андропов.

— Да, я видел его, — ответил, наконец, Рашидов.

— Я так и думал, — с облегчением в голосе произнес Андропов. — Значит, мы с вами уже заглянули в вечность и оставили свой след на ладони Господней.

После этого в трубке возникла пауза, которая длилась несколько секунд. Затем Андропов снова заговорил:

— Вы были достойным соперником, Шараф Рашидович, но вам не повезло. Однако вы не отчаивайтесь — мы очень скоро с вами увидимся, как нам предрек старик. И еще. Мне очень жаль, но вашего Джуры больше нет. У вас был хороший друг. Прощайте! А, вернее, до встречи.

И в трубке раздались короткие гудки. Какое-то время Рашидов сидел неподвижно на диване, но затем его сердце пронзила такая острая боль, что он застонал. Услышав этот стон, в вагон вбежал прикрепленный. Увидев своего шефа лежащим на диване и с брошенной на полу трубкой от ВЧ, он тут же подбежал к нему и попытался привести в чувство. В какой-то миг Рашидов открыл глаза и, глядя на телохранителя ясными глазами, произнес:

— Сашеньки больше нет.

— О ком вы, Шараф-ака? — удивился телохранитель.

Но ответа не последовало — Рашидов потерял сознание. Спустя десять часов он ушел в вечность. Андропову суждено будет пережить его всего на три месяца и девять дней.

Оглавление

Пролог

  13 апреля 1983 года, среда. Швейцария, Лозанна, стадион «Олимпик де да Понтес», товарищеский матч по футболу Швейцария — СССР

  27 апреля 1983 года, среда. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  Ретроспекция 23 марта 1982 года, вторник. Ташкент, гостевая резиденция Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева

  27 апреля 1983 года, среда. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  Ретроспекция. 21 февраля 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

Часть первая Капкан Андропова, или Зубы дракона

  15 июня 1983 года, среда. Москва, проспект Калинина, Московский Дом книги

  15 июня 1983 года, среда. Москва, Орехово-Борисово, конспиративная квартира на Домодедовской улице

  15 июня 1983 года, среда. Ташкент, водный Дворец спорта имени Митрофанова

  Ретроспекция. 24 мая 1953 года, воскресенье. Ташкент, стадион «Пищевик»

  15 июня 1983 года, среда. Ташкент, водный Дворец спорта имени Митрофанова

  Ретроспекция. 27 августа 1961 года, понедельник. Стадион «Пахтакор», товарищеская встреча «Пахтакор» — олимпийская сборная Афганистана

  15 июня 1983 года, среда. Ташкент, водный Дворец спорта имени Митрофанова

  15 июня 1983 года, среда. Пакистан, Равалпинди, посольство США, резидентура ЦРУ

  16 июня 1983 года, четверг. Москва, Орехово-Борисово, Домодедовская улица, 160-е отделение милиции.

  16 июня 1983 года, четверг Ташкент, парк имени Тельмана

  Ретроспекция. 8 сентября 1957 года, воскресенье. Ташкент, стадион «Пищевик»

  16 июня 1983 года, четверг. Ташкент, парк имени Тельмана

  16 июня 1983 года, четверг. Москва, Неглинная улица, ресторан «Узбекистан»

  Ретроспекция. Август 1941 года. Фрунзе, Киргизская ССР

  16 июня 1983 года, четверг. Москва, Неглинная улица, ресторан «Узбекистан»

  Ретроспекция. 3 июня 1983 года, пятница. Москва, Кремль, Сенатский Дворец, 3 этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  16 июня 1983 года, четверг. Москва, Неглинная улица, ресторан «Узбекистан»

  16 июня 1983 года, четверг. Москва, Черемушки, улица Гарибальди

  16 июня 1983 года, четверг. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  17 июня 1983 года, пятница. Пакистан, Исламабад, озеро Раваль

  17 июня 1983 года, пятница. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 3-й этаж, кабинет заведующего Отделом организационно-партийной работы Егора Лигачева

  17 июня 1983 года, пятница. Москва, Орехово-Борисово, Домодедовская улица, 160-е отделение милиции

  17 июня 1983 года, пятница. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

  17 июня 1983 года, пятница. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  18 июня 1983 года, суббота. Подмосковье, Истра, база отдыха

  27 июля 1982 года, вторник. Грузия, Мцхета, ресторан «Салобие»

  18 июня 1983 года, суббота. Узбекистан, Ташкентская область, дорога к совхозу «Политотдел»

  18 июня 1983 года, суббота. Узбекистан, Ташкент, улица Навои, дом 13, Политехнический институт

  18 июня 1983 года, суббота. Украина, пригород Харькова, поселок Покотиловка

  18 июня 1983 года, суббота. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  Ретроспекция. 28 мая 1982 года, пятница. Москва, Старая площадь, кабинет секретаря ЦК КПСС по идеологии Юрия Андропова

  18 июня 1983 года, суббота. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  19 июня 1983 года, воскресенье. Киев, железнодорожный вокзал

  19 июня 1983 года, воскресенье. Ташкент, улица Шота Руставели

  19 июня 1983 года, воскресенье. Афганистан, Кабул

  19 июня 1983 года, воскресенье. Пакистан, Равалпинди, посольство США, резидентура ЦРУ

  19 июня 1983 года, воскресенье. Москва, Крылатское, Осенняя улица

  19 июня 1983 года, воскресенье. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  19 июня 1983 года, воскресенье. Киев, Центральный архив МВД Украинской ССР и Водопарк, проспект Ворошилова

  20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, улица Германа Лопатина, Резиденция 1-го секретаря ЦК КП Узбекской ССР Шарафа Рашидова

  19 февраля 1981 года, четверг. Москва, Кремль, 3-й этаж, Ореховая комната

  20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, улица Германа Лопатина, Резиденция 1-го секретаря ЦК КП Узбекской ССР Шарафа Рашидова

  20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, улица Шота Руставели

  20 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР

  20 июня 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, ЦК КПСС

  20 июня 1983 года, понедельник. Киев, Главпочтамт и госпиталь МВД Украинской ССР

  20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, Комитет народного контроля Узбекской ССР

  20 июня 1983 года, понедельник Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

  20 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, массив Высоковольтный, сектор 3, дом № 127а, Институт культуры и площадь Дружбы народов

  20 июня 1983 года, понедельник. Москва, улица Удальцова

  21 июня 1983 года, вторник. Ташкент, Ленинградская улица, 9, КГБ Узбекской ССР

  21 июня 1983 года, вторник. Пакистан, Исламабад, пригородный стадион

  21 июня 1983 года, вторник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, сектор госбезопасности

  21 июня 1983 года, вторник. Ташкент, сквер имени Октябрьской Революции и у парка имени Тельмана

  21 июня 1983 года, вторник. Афганистан, Кабул, стадион Гази

  21 июня 1983 года, вторник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

  21 июня 1983 года, вторник. Киев, Водопарк, проспект Ворошилова

  21 июня 1983 года, вторник. Ташкент, Куйдюк, возле базара

  22 июня 1983 года, среда. Москва, Каширское шоссе, 7-я горбодьница

  22 июня 1983 года, среда. Пакистан, Равалпинди, посольство США, резидентура ЦРУ

  22 июня 1983 года, среда. Ташкент, отделение милиции

  22 июня 1983 года, среда. Киев, Владимирская улица, дом 15, у здания ГУВД и пивбар на Крещатике

  22 июня 1983 года, среда. Москва, Делегатская улица

  22 июня 1983 года, среда. Москва, Минское шоссе

  23 июня 1983 года, четверг. Афганистан, гарнизон и кишлак Гарсалай под Мазари-Шарифом.

  23 июня 1983 года, четверг. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  23 июня 1983 года, четверг. Ташкент, Комсомольское озеро

  23 июня 1983 года, четверг. Афганистан, горы под Мазари-Шарифом

  23 июня 1983 года, четверг. Москва, Старая площадь, кабинет члена Политбюро ЦК КПСС Константина Черненко

  23 июня 1983 года, четверг. Афганистан, Кабул, район Колола-Пушта

  23 июня 1983 года, четверг. Ташкент, отделение милиции

  23 июня 1983 года, четверг. Москва, Федерация регби СССР

  23 июня 1983 года, четверг. Москва, сад имени Баумана

  23 июня 1983 года, четверг. Афганистан, горы под Мазари-Шарифом

  24 июня 1983 года, пятница. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  24 июня 1983 года, пятница. Афганистан, горы под Мазари-Шарифом

  24 июня 1983 года, пятница, Ташкент, Ленинградская улица, у здания КГБ Узбекской ССР и в отделении милиции.

  24 июня 1983 года, пятница. Пакистан, Исламабад, пригородный стадион

  24 июня 1983 года, пятница. Москва, Арбатская площадь, Министерство обороны СССР

  24 июня 1983 года, пятница. Латвийская ССР, Рига, улица Яуниэла (Новая)

  24 июня 1983 года, пятница. Москва, Медведково, учетный стол Федерации регби СССР

  24 июня 1983 года, пятница. Афганистан, Кабул, стадион Гази

  24 июня 1983 года, пятница. Афганистан, под Мазари-Шарифом

  24 июня 1983 года, пятница. Москва, Кремль, 3-й этаж, Ореховая комната

  24 июня 1983 года, пятница. Узбекистан, Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Динамо» (Киев)

  24 июня 1983 года, пятница. Москва, Строгино, улица Кулакова

  25 июня 1983 года, суббота. Афганистан, под Мазари-Шарифом

  25 июня 1983 года, суббота. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  25 июня 1983 года, суббота. Ташкент, отделение милиции

  25 июня 1983 года, суббота. Афганистан, под Мазари-Шарифом

  25 июня 1983 года, суббота. Москва, роддом у метро «Электрозаводская»

  25 июня 1983 года, суббота. Пакистан, Исламабад, посольство СССР

  25 июня 1983 года, суббота. Афганистан, Кабул, базар у Колола-Пушта

  25 июня 1983 года, суббота. США, Лэнгли, штаб-квартира ЦРУ

  25 июня 1983 года, суббота. Афганистан, под Мазари-Шарифом

  26 июня 1983 года, воскресенье. Подмосковье, Рублево-Успенское шоссе, дача Юрия Андропова

  26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, площадь Дзержинского,  КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  26 июня 1983 года, воскресенье. Ташкент, общежитие Политехнического института

  26 июня 1983 года, воскресенье. Афганистан, провинция Саманган

  26 июня 1983 года, воскресенье. Подмосковье, Пушкинский район, дача Бородиных

  26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, Орехово-Борисово, Ясеневая улица

  26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, улица Удальцова

  26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, спорткомплекс «Олимпийский», кабинет генерального директора

  26 июня 1983 года, воскресенье. Москва, спорткомплекс «Олимпийский», концерт группы «Спэйс» (Франция)

  27 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  27 июня 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  27 июня 1983 года, понедельник. Пакистан, Исламабад, посольство СССР

  27 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  27 июня 1983 года, понедельник. Австрия, Вена, дворец Хофбург и особняк у Стефансплац

  27 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  27 июня 1983 года, понедельник. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

  27 июня 1983 года, понедельник. Москва, Орехово-Борисово, Ясеневая улица, квартира Алексея Игнатова

  27 июня 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  27 июня 1983 года, понедельник. Подмосковье, Рублево-Успенское шоссе

  27 июня 1983 года, понедельник. Узбекистан, Ташкентская область

Часть вторая И один в поле воин, или На ладони Всевышнего

  1 июля 1983 года, пятница. Ташкент, улица Германа Лопатина, ЦК КП Узбекистана, кабинет Шарафа Рашидова

  1 июля 1983 года, пятница. США, Лэнгли, штаб-квартира ЦРУ

  1 июля 1983 года, пятница. Москва, Старая площадь, ЦК КПСС

  1 июля 1983 года, пятница. Афганистан, Кабул, Дворец Арк, резиденция Генерального секретаря ЦК НДПА

  1 июля 1983 года, пятница. Афганистан, провинция Саманган

  1 июля 1983 года, пятница. Ташкент, отделение милиции

  1 июля 1983 года, пятница. Киев, Владимирская улица, дом 15, ГУВД

  1 июля 1983 года, пятница. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  1 июля 1983 года, пятница. Москва, Орехово-Борисово, Домодедовская улица, 160-е отделение милиции

  1 июля 1983 года, пятница. Москва, улица Удальцова

  2 июля 1983 года, суббота. Афганистан, провинция Саманган

  2 июля 1983 года, суббота. Подмосковье, Мытищинский район.

  2 июля 1983 года, суббота. Москва, Старая площадь, ЦК КПСС, спортзал

  2 июля 1983 года, суббота. Ташкент, улица Германа Лопатина, ЦК КП Узбекистана, кабинет Шарафа Рашидова.

  2 июля 1983 года, суббота. Подмосковье, Пушкинский район

  2 июля 1983 года, суббота. Афганистан, Кабул, Спорткомитет

  2 июля 1983 года, суббота. Москва, улица Удальцова

  3 июля 1983 года, воскресенье. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  3 июля 1983 года, воскресенье. Москва, улица Академика Волгина, спортзал

  3 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, кафе «Уголок»

  3 июля 1983 года, воскресенье. Москва, улица Большая Ордынка

  3 июля 1983 года, воскресенье. Москва, район Разгуляя и Денисовский переулок

  4 июля 1983 года, понедельник. Москва, улица Огарева, дом 6, МВД СССР

  4 июля 1983 года, понедельник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

  4 июля 1983 года, понедельник. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка).

  4 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, Кабул, стадион Гази

  4 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, Кабул, район Алауддин, ХАД (Служба государственной безопасности)

  4 июля 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, спецархив

  4 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, провинция Саманган

  5 июля 1983 года, вторник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, сектор госбезопасности.

  5 июля 1983 года, вторник. Москва, Старая площадь, ЦК КПСС, кабинет члена Политбюро Константина Черненко.

  5 июля 1983 года, вторник. Фрунзе, КГБ Киргизской ССР и село Арчалы

  5 июля 1983 года, вторник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

  5 июля 1983 года, вторник. Афганистан, провинция Баглаи, город Пули-Хумри

  5 июля 1983 года, вторник. Афганистан, провинция Саманган

  5 июля 1983 года, вторник. Москва, Арбатская площадь, дом 1, Министерство обороны СССР.

  6 июля 1983 года, среда. Москва, Кремль, Совет Министров СССР

  6 июля 1983 года, среда. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  6 июля 1983 года, среда. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

  6 июля 1983 года, среда. Москва, Лермонтовская площадь

  6 июля 1983 года, среда. Ташкент, общежитие Политехнического института, отделение милиции и 1-я городская больница

  6 июля 1983 года, среда. Москва, метро «Площадь Революции» и ГУМ

  6 июля 1983 года, среда. Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)

  6 июля 1983 года, среда. Московская область, Подольск, улица Кирова, дом 74, Центральный военный архив Министерства обороны СССР

  6 июля 1983 года, среда. Ташкент, аэропорт

  6 июля 1983 года, среда. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

  Ретроспекция. 29 мая 1983 года, воскресенье. Москва, ресторан гостиницы «Измайлово»

  6 июля 1983 года, среда. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

  7 июля 1983 года, четверг. Пакистан, Исламабад

  7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, аэропорт

  7 июля 1983 года, четверг. Афганистан, Кабул, стадион Гази

  7 июля 1983 года, четверг. Москва, площадь Дзержинского, «Детский мир»

  7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

  7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, проспект Горького, Штаб Туркестанского военного округа

  7 июля 1983 года, четверг. Москва, концертный зал «Россия»

  7 июля 1983 года, четверг. Афганистан, город Пуди-Хумри

  7 июля 1983 года, четверг. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

  7 июля 1983 года, четверг. Москва, памятник покорителям космоса у ВДНХ

  7 июля 1983 года, четверг. Ташкент, общежитие Политехнического института

  8 июля 1983 года, пятница. Ташкентская область, Кибрай, база «Пахтакора» и в автомобиле Рашидова

  8 июля 1983 года, пятница. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  8 июля 1983 года, пятница. Ташкент, улицы Фароби и Фархадская

  8 июля 1983 года, пятница. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, кабинет заведующего сектором органов госбезопасности

  8 июля 1983 года, пятница. Ташкент, общежитие Политехнического института и Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

  8 июля 1983 года, пятница. Свердловск, гостиница «Большой Урал» и горбольница

  8 июля 1983 года, пятница. Свердловск, квартира Нарезовых

  8 июля 1983 года, пятница. Афганистан, Кабул, стадион Гази

  9 июля 1983 года, суббота. Исламабад, отель «Мариотт»

  9 июля 1983 года, суббота. Ташкент, Юнусабад и стадион «Пахтакор»

  9 июля 1983 года, суббота. Афганистан, Кабул, аэропорт

  9 июля 1983 года, суббота. Ташкент, отделение милиции

  9 июля 1983 года, суббота. Свердловск, ресторан гостиницы «Большой Урал»

  9 июля 1983 года, суббота. Ташкент, улица Фароби

  9 июля 1983 года, суббота. Афганистан, Пули-Хумри

  9 июля 1983 года, суббота. Ташкент, улица Степана Белоножко

  10 июля 1983 года, воскресенье. Исламабад, отель «Мариотт»

  10 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, улицы города

  10 июля 1983 года, воскресенье. Свердловская область, Верхняя Пышма

  10 июля 1983 года, воскресенье. Пакистан, Равалпинди

  10 июля 1983 года, воскресенье. Афганистан, Кабул, дворец Арк, резиденция Генерального секретаря ЦК НДПА

  10 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, аэропорт

  10 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, Юнусабад, улица Мирзаахмедова

  10 июля 1983 года, воскресенье. Москва, Никитские ворота, Кинотеатр повторного фильма

  11 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, Пули-Хумри

  11 июля 1983 года, понедельник. Москва, улица Степана Разина

  11 июля 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова.

  11 июля 1983 года, понедельник. Афганистан, Пули-Хумри

  11 июля 1983 года, понедельник. Ташкент, Боткинское кладбище

  11 июля 1983 года, понедельник. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова

  11 июля 1983 года, понедельник. Ташкент, аэропорт

  11 июля 1983 года, понедельник. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС, сектор органов прокуратуры

  11 июля 1983 года, понедельник. Свердловск, квартира Нарезовых

  11 июля 1983 года, понедельник. Ташкент, Куксарой.

  11 июля 1983 года, понедельник. Москва, кафе на ВДНХ

  12 июля 1983 года, вторник. Ленинград/Тихвин

  Ретроспекция. Тихвин, 15 ноября 1941 года, суббота

  12 июля 1983 года, вторник. Ленинград-Тихвин

  12 июля 1983 года, вторник. Ташкент, Бешагач

  12 июля 1983 года, вторник. Москва, Елоховская площадь, Пушкинский сквер

  12 июля 1983 года, вторник. Афганистан, Кабул, стадион Гази

  12 июля 1983 года, вторник. Ташкент, улица Шота Руставели

  12 июля 1983 года, вторник. Афганистан, Пули-Хумри

  12 июля 1983 года, вторник. Ташкент, Куксарой

  13 июля 1983 года, среда. Одесса, аэродром

  13 июля 1983 года, среда. Ташкентская область, Кибрай, база футбольного клуба «Пахтакор»

  13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Боткинское кладбище

  13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Торгово-промышленная палата Узбекской ССР

  13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Актепа

  13 июля 1983 года, среда. Москва, Старая площадь

  13 июля 1983 года, среда. Ташкентская область, Кибрай, база футбольного клуба «Пахтакор»

  13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

  13 июля 1983 года, среда. Исламабад, отель «Мариотт»

  13 июля 1983 года, среда. Ташкент, Спорткомитет Узбекской ССР

  14 июля 1983 года, четверг. Исламабад, южная окраина города

  14 июля 1983 года, четверг. Москва, Черемушки, улица Гарибальди

  14 июля 1983 года, четверг. Афганистан, провинция Баглаи, Пули-Хумри

  14 июля 1983 года, четверг. Афганистан, Кабул, стадион Гази

  14 июля 1983 года, четверг. Афганистан, провинция Баглаи, Пули-Хумри

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, проспект Горького, Штаб Туркестанского военного округа

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

  14 июля 1983 года, четверг. Ленинградская область, архив Управления гостиничного хозяйства

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

  14 июля 1983 года, четверг. Москва, Измайловский парк, Серебряно-виноградный пруд

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, административное здание у стадиона «Пахтакор»

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, административное здание у стадиона «Пахтакор»

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, административное здание у стадиона «Пахтакор»

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, административное здание у стадиона «Пахтакор»

  14 июля 1983 года, четверг. Ташкент, стадион «Пахтакор», матч чемпионата СССР по футболу «Пахтакор» (Ташкент) — «Днепр» (Днепропетровск)

  15 июля 1983 года, пятница. Москва, Гольяновская улица, 4, роддом

  15 июля 1983 года, пятница. Москва, Старая площадь, здание ЦК КПСС, 5-й этаж, кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова, кабинет секретаря ЦК КПСС Константина Черненко

  15 июля 1983 года, пятница. Москва, Ипатьевский переулок, дом 4/10, строение 1, 7-й этаж, Отдел административных органов ЦК КПСС

  15 июля 1983 года, пятница. Афганистан, Кабул, район Алауддин, ХАД (Служба государственной безопасности)

  15 июля 1983 года, пятница. Москва, метро «Коломенская» и дорога из Москвы

  15 июля 1983 года, пятница. Узбекистан, Ташкентская область

  15 июля 1983 года, пятница. Подмосковье, Рублево-Успенское шоссе

  16 июля 1983 года, суббота, окрестности Саратова

  16 июля 1983 года, суббота. Афганистан, дорога Пули-Хумри — Кабул

  16 июля 1983 года, суббота. Подмосковье, дача Юрия Андропова

  16 июля 1983 года, суббота. Афганистан, Кабул, стадион Гази

  16 июля 1983 года, суббота. Ташкент, на берегу Анхора

  17 июля 1983 года, воскресенье. Афганистан, военный госпиталь

  17 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, горбольница

  17 июля 1983 года, воскресенье. Афганистан, Кабул, стадион Гази, матч сборной Афганистана и «Звезды» из Джизака

  17 июля 1983 года, воскресенье. Ташкент, рынок Тезиковка

  17 июля 1983 года, воскресенье. Афганистан, Кабул, стадион Гази, после футбольного матча

  17 июля 1983 года, воскресенье. Подмосковье, Симферопольское шоссе

Эпилог

  29 октября 1983 года, суббота. Москва, Медведково

  30 октября 1983 года, воскресенье. Узбекская ССР, Эддикадинский район, Каракалпакская АССР, поезд Шарафа Рашидова Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg