«Иван Грозный. Сожженная Москва»

Иван Грозный. Сожженная Москва (fb2) - Иван Грозный. Сожженная Москва 1408K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Александрович Тамоников

Александр Тамоников Иван Грозный. Сожженная Москва

Глава первая

© Тамоников А., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Как только солнце поднялось над горным хребтом, мужчина средних лет в костюме, выдававшем в нем литвина, вышел из калитки сплошной линии уличной ограды. Остановился, погладил непривычно гладкий подбородок – бороду до появления в Крыму пришлось сбрить, что тоже указывало на его принадлежность к подданству Речи Посполитой, – и вздохнул. Со двора появился невзрачного вида местный житель.

– Что встал, Михайло? – спросил он мужчину на довольно чистом русском языке.

– Кафа, – коротко ответил тот.

– Что, Кафа? – не понял татарин.

– Ничего, Ризван. Ненавижу этот город!

– Не нравится? Но почему? – удивился хозяин подворья. – Красивый город, посмотри, широкие улицы, голубая бухта, все в зелени, в садах, дорогие дома, крепость. А мечети и православные храмы? Фонтаны?

Улица, где стояло подворье, находилась на возвышенности, откуда хорошо просматривалась вся Кафа.

– Да, – проговорил мужчина, – дома, улицы, храмы, мечети, фонтаны, караван-сараи, кофейни, чайханы, лавки, базары и бухта, полная судов. Ты только не вспомнил еще об одной достопримечательности своего славного города – «площади слез». Кстати, там тоже красиво, когда нет торгашей и невольников.

– Вот ты о чем? – сдвинул тюбетейку на затылок татарин. – Но кто же виноват, что здесь издавна устроен невольничий рынок? И замечу, он в Крыму не один.

– Ладно, – кивнул мужчина и, расстегнув ворот рубахи, добавил: – День сегодня обещает быть жарким, но нравится не нравится, а треба сполнять повеление. Ты уверен, что человек мурзы Азата будет сегодня на рынке?

– Курбан, что должен встретить тебя на площади, заверял, что будет, а там – как Всевышнему угодно.

– Пошел я, Ризван. Похож на литвина?

– Я долгую жизнь прожил здесь, в городе, где все перемешано, и восток, и запад, и юг, и север, и можешь поверить – похож. Правда, мне непривычно видеть тебя без бороды.

– Не береди душу, самому противно, – прервал мужчина татарина.

– Ты меньше гладь щетину и вполне сойдешь за литвина.

– Добре, басурман, благодарю за приют, хлеб-соль, кров.

– Нынче не вернешься?

– Не ведаю. Не должен, но как разговор с мурзой сложится…

– Хранит тебя твой бог!

– У нас один бог.

– Не будем спорить, расставаясь, кто знает, когда еще увидимся.

– Бывай! – Мужчина поправил головной убор и пошел вниз по улице.

Татарин проводил его взглядом, осмотрел улицу, никто не видел, что чужак вышел из его двора, и то хорошо. Затем вернулся во двор и позвал жену:

– Ирада!

– Да, Ризван? – отозвался молодой голос.

– Иди сюда, бездельница!

Тем временем тайный посланник Москвы в Крымском ханстве Михайло Бордак прошел из одной части города в другую и вышел на широкую улицу. Здесь, в отличие от окраин, жизнь уже вовсю кипела. Тут всяких полно, и татары, и турки, и генуэзцы, и греки, даже эфиопы в национальных нарядах, невообразимо красочных и в то же время безвкусных, богатые и нищие в лохмотьях. И речь всякая, громкая, крикливая. Складывалось ощущение, что люди вышли на улицу, чтобы покричать друг на друга. Орали ослы, скрипели арбы, со всех сторон лилась музыка уличных музыкантов, торгаши зазывали в лавки, расхваливая товар. После Москвы и городов русских тут можно было одуреть. Шум и гам выматывали душу. Но таков этот приморский город – с роскошью дворцов и храмов, статуй, фонтанов и нищетой чрезмерно мелких улочек и проулков, где вплотную теснились крохотные дома и где легко можно было угодить под смердящую жижу и мусор, выбрасываемый через забор владельцами этих лачуг.

Кафа знала разные времена. И подъемы, и упадки, то в ней хозяйничали генуэзцы, то османы. Последние через крымского хана Девлет-Гирея пришли и сейчас. Они отняли Кафу у генуэзцев и привнесли свою восточную культуру вперемежку с бескультурьем. Рядом с роскошными дворцами поднялись богатые мечети с высокими минаретами, здания бань, кофейнь. Была Кафа, стала Кучук-Стамбул или Крым-Стамбул, малым Константинополем. Но название не прижилось, и Кафа осталась Кафой. Уже другой, но Кафой. Своеобразие города восхищало и угнетало, даже пугало тех, кто приезжал сюда впервые.

Михайло Бордак был здесь не первый раз, ныне под видом купца из Литвы. Но и он ощущал себя в Кафе подавленно, раздраженно. А может, это оттого, что приходилось менять свой облик? Брить бороду, отращивать волосы, подстригать усы, что на Руси являлось неприличным, чуждым.

Он шел в задумчивости, прося Господа о том, чтобы встреча с одним из влиятельных крымских вельмож состоялась в назначенное время и не пришлось бы ждать, приходя ежедневно в проклятое место, а, отчитавшись, уехать в родную Москву. Оттого и не заметил татарчонка, державшего на плечах внушительных размеров тюк. Этот тюк и ударил в голову Михайло. Но он, крепкий телом, устоял, а вот щуплый, но жилистый татарчонок, по сути, отрок еще, споткнулся, свалился на мостовую и тут же закричал по-татарски:

– Ослеп, литвин?! Не видишь, что кругом люди?!

Бордак хотел помочь ему подняться, но татарчонок, шипя змеей, встал сам и позвал ближних людей, таких же, как он, чтобы помогли поднять тюк. Злобно ругаясь на неповоротливого литвина, он скрылся в проулке.

Теперь Михайло шел по улице, уже осматриваясь. Совсем рядом, едва не зацепив его, прогромыхала арба, что тащил ишак. Бордак удивлялся этому животному. Ростом невелик, а бывает, нагрузят на него целый воз всякой всячины, да еще погонщик сверху взгромоздится, и стоит ишак, опустив голову, пока погонщик не ударит его длинной палкой по растопыренным большим ушам с командой, напоминающей шипение змеи – что-то вроде иши или ищь, – и волочит животное воз с возницей. Мимо пробежали водоносы, тащившие объемные бурдюки с чистой родниковой водой к подворьям, за заборами которых виднелись дома в несколько этажей.

– Дай деньгу, дай деньгу, иноземец, – схватила Михайло за рукав какая-то нищенка.

Еле отбился от нее, бросив на мостовую мелочь, и ускорил шаг, видя, что солнце поднимается все выше и выше.

Встреча с местным вельможей должна состояться до полуденного намаза, след поторопиться. Главное, чтобы Курбан пришел.

Торговец лепешками чуть ли не под нос сунул горячий товар:

– Возьми, литвин, вкусно!

Пришлось купить. Но о том Михайло не пожалел, лепешка действительно была вкусной.

Наконец он прошел эту торговую улицу. Теперь следовало свернуть на улицу малую. И вот тут сердце московского посланника словно железным обручем сжало. Рука невольно потянулась к поясу, под которым закреплена сабля в ножнах.

Удержался, но как хотелось…

Он вышел на улицу, ведущую вниз прямиком к так называемой «площади слез» – невольничьему рынку Кафы, печально известному далеко за пределами Крыма.

Невольников гнали сотнями. Мужчины и женщины, связанные между собой десятками, большинство в кандалах, от которых кровоточили босые ноги, окровавленные лохмотья, работорговцы не скупились на удары плетьми невольников, рядом в арбах корзины, в них… дети. Мальчики и девочки. Это очень ходовой и ценный товар, не уступавший молодым красивым девушкам, которых теперь ждала судьба наложниц в гаремах знати разных стран. Последние – в праздничной одежде, брови подведены, румяна наложены, густые волосы уложены. Красавицы, да вот только в глазах печаль смертная.

Как уж удалось одной из женщин избавиться от пут, но удалось, и она, вырвавшись из строя, рванулась к ближней арбе, крича:

– Петруша, сыночек!

В ответ – детский плач. И женщина в плач.

Погонщики дело свое знали. Не добежала женщина до арбы. На ее тело обрушилась плеть, которая сбила с ног. Смуглый худощавый татарин с почерневшими зубами оскалился, как шакал, почуявший легкую добычу, вновь занес плеть над женщиной, чья спина алела рубцом первого удара, но тут раздался окрик старшего:

– Таиф! Стоять! – и чернозубый застыл на месте. – Ты что, поганец, хочешь, чтобы мурза спросил с нас за испорченный товар? Убери плеть, бабу в строй. И как она могла отвязаться?

– Веревки перегрызла, – фыркнул татарин, засовывая плеть в сапог с заостренным и изогнутым вверх носком. – Но Хамид-ага, если не наказывать строптивых, другие взбунтуются. Это же москали, они и в полону не послушны. Им только дай случай, с голыми руками на охрану бросятся.

– Бабу на место, и крепче привяжи ее к шесту, на ноги колодки.

– Так нету у нас боле колодок.

– У нас нету, у других попроси. И давай заканчивай этот беспорядок, сзади народ подпирает.

Один погонщик ничего с женщиной сделать не смог, она вскочила и вновь рванулась к арбе. Ее сбили с ног ударом кулака подоспевшие татары. Несчастную затащили в строй, привязали к шесту, шест – к другой женщине. Подошел молодой погонщик с колодками. Несколько ударов, и женщина уже еле передвигала ноги, оглядываясь на арбу, где все дети уже плакали. Плач в арбе, плач в толпе, повсюду плач, плач, рвущий душу. Так могли плакать только те, кто знал, что будет с ними дальше. Взрослых успокоили, но дети продолжали плакать. Плач пошел по другим арбам.

Михайло сжал кулаки. Эх, была бы его воля, вытащил бы саблю да порубал на куски эту басурманскую нечисть! Может, и сам бы лег здесь, изрубленный, но и погонщиков людей положил бы немало.

Он перевел взгляд на арбу, к которой так стремилась женщина.

В передней повозке два мальчика, годков по пять. Один похож на женщину, видать, и есть Петруша. Этим детишкам еще повезло, они живыми добрались до Крыма, а скольких убили по дороге и выбросили в канавы? Слабые и болезные татарам не нужны, кто будет платить за порченый товар? Посему и рубили головы всем, кто проявлял слабость. И это на виду у остальных. Рубили детей на глазах у родителей, рубили родителей на глазах у детей, зачастую, не сходя с тракта, прямо у дороги насиловали женщин, чьих-то дочерей, матерей, жен. Потому как для работорговцев это были не люди, это был товар. Хотя как знать, кому повезло больше. Тому, кто сейчас сидит в повозке, идет в толпе, или тем, кто остался растерзанным у дороги. Те по крайней мере отмучились, этих же адские, страшные муки ждали впереди. Всех. И Петрушу, которого наверняка купит какой-нибудь извращенец для утех своих безобразных, а мальчишка просто не выдержит и помрет в мучениях. И мать его, которая будет некоторое время развлекать нового хозяина, а потом, быстро состарившись, отдаст Богу душу от трудов тяжких, невыносимых. В полону долго не живут. Мужики выглядели хмурыми, бледными. Редко у кого не стояла метка татарской плети. Но их сковывали особо крепко, дабы не сбежали. Знали басурмане, что русский народ отчаянный, свободолюбивый. Оттого на рынке русских выставляли как невольников из земель польско-литовских. За русского платили меньше.

Прошла сотня рабов, за ней потянулась другая. И все то же самое, ослы тащат арбы с повозками, в которых дети, красивые молодые девушки, колонны невольников мужчин и женщин разных возрастов. Старых, пожилых нет, их просто забивали.

Бордак знал, как проходит торг. Сначала купцы разберут девушек, мальчиков, девочек, затем крепких мужчин и женщин, которых можно отправить на тяжелые работы, турки будут брать сильных, им нужны гребцы на галеры. За день большинство невольников разберут. Торговцы после вечернего намаза – Магриба, когда солнце уйдет за горизонт, устроят пир, отмечая выгодный торг. Кто-то продаст невольников за хорошую цену, кто-то купит тех, кого в десять раз дороже перепродаст в Турции или в Генуе.

Проданных невольников накормят. Ценный товар – щедро, не скупясь на кушанья, рабов для дальнейшей продажи – похлебкой, уложат спать, если в сей же день не отправят в море на судах, что сотнями стоят в порту, в бухтах.

Хуже всего придется тем, кого продать иноземным купцам не удастся. Этих ждет воистину ад земной. С такими обычно поступают дьявольски жестоко, изощренно, отрезают уши, рвут ноздри, прижигают каленым железом и бросают в темницы, чтобы потом использовать на самых тяжелых работах в городе, в каменоломнях, шахтах, да мало ли где еще, куда даже рабов, имеющих самых жестоких хозяев, не посылали. Кормить будут гнилым мясом подохших животных, а то и бросив в темницы горсти порченого зерна, непригодного для домашнего скота. Воды глоток, и то грязной, протухшей. И бить, бить, бить, при любом поводе и безо всякого повода. И эти невольники будут просить Господа, чтобы ниспослал им смерть.

В тяжких мыслях Михайло дошел до «площади слез». Со всех сторон пирамидальные тополя и минареты, дающие хоть какую-то тень. Фонтаны, среди которых в центре главный, низвергающий мириады брызг освежающей влаги. Спуск к морю. Торговцы людьми заняли свои места. Они горлопанили и тут же выставляли напоказ свой «товар», готовясь к шумной торговле в ожидании посетителей.

Бордак встал у фонтана и не сразу заметил, как к нему подползла страшная своим уродством старуха. Без ушей, волос, нескольких пальцев на руках. Страшно смотрелись черные дыры вместо глаз – когда-то ее лишили зрения.

– Человече, помоги, коли душа в тебе еще осталась! – прошептала она по-русски.

– Кто ты? – спросил Бордак.

– Ты не литвин, – как-то напряглась старуха.

– А с чего ты вообще взяла, что я из Речи Посполитой? Ведь не зришь же?

– Запах одежи твоей. Очи выжгли, а нюх стал, как у собаки. Одежа на тебе литовская. А сам не литвин, ты… русский.

– Нет, старая, на сей раз подвел тебя нюх.

– Нюх не мог подвести, да и говор у тебя рязанский.

– Сама, что ли, из Рязани?

– Оттуда. А ты как попал сюда? Аль тоже, как басурмане, занялся собачьим делом несчастных полонян продавать?

– А если так, то что?

– Тогда будь ты проклят! И забудь, что русский. Ты… – Старуха не договорила и полезла обратно в тень.

Михайло заметил продавца лепешек, подозвал его, купил одну и окликнул старуху:

– Эй, старая, возьми хлеб!

– От тебя не треба ничего!

– Я не торговец, случайно здесь. И родом из Киева, хотя мать русская. Я не людьми торгую, а сукном.

– Не брешешь?

– Были бы очи, увидела бы, как перекрестился.

– Ты крестись, я учую.

Бордак перекрестился, и старуха подползла к нему. Михайло отдал ей лепешку, и она вонзилась в нее оставшимися зубами. Ела жадно, отрывая большие куски и глотая их, почти не пережевывая. После, как сбила голод, спрятала остатки еды под лохмотья, забралась на парапет фонтана, свесилась и, лакая, как собака, попила воды.

– Спасибо, – упала она к ногам Бордака.

– Возьми немного денег.

– Пошто за так даешь?

– По то, что… не важно, бери!

Михайло бросил монеты, и они тут же исчезли в лохмотьях.

– Давно ли тут маешься, старуха?

– Да уж двадцатый годок в полоне. Девкой попала к татарам, когда село наше они разграбили.

– Что за село?

– Смеяться будешь. Веселым село называлось.

– Девкой, молвишь? Сколько же тебе тогда годков было?

– Шестнадцать.

– Погоди, это что ж, тебе ныне тридцать шесть лет?! – удивленно воскликнул Бордак.

– Да, – вздохнула старуха. – А дашь сколько? Все шестьдесят? Да только тут до таких лет не доживают. А выгляжу древней старухой из-за пережитого в полоне. Меня Глафирой на селе звали, тут стали звать Гульнарой. На этом самом рынке местный вельможа купил к себе в гарем. Знал бы ты, как я танцевала. Научили меня танцу, танец живота зовется. Мне равных не было. Бек вельми доволен был, часто в покои свои звал. А я все о родине думала, мыслила, как бежать отсель. Но как и куда сбежишь? Недолго жизнь моя в «золотой клетке» продолжалась. Однажды в танце ногу сломала. Случайно, но так, что хромать стала. А хромая наложница кому нужна? Отдал меня бек своему верному нукеру Амиру. А тот ох лют был и до баб охоч. Что он вытворял со мной, о том и вспоминать тяжко. Это он изуродовал меня. И отправил на работы в хозяйство своего брата, такого же зверя. Захворала я, ну, новый хозяин и выбросил меня на улицу. Выжила чудом. Молилась дюже, сюда приползла и уже год как тут обретаюсь. Но недолго мучиться осталось. Скоро помру я.

– Пошто молвишь речи непотребные? Кому когда помирать, решает только Господь.

– Эх, добрый человек, и я о том ведаю. Осенью помру. Но покуда я к себе в нору, а то еще неприятности у тебя из-за меня будут. Благодарствую за все, прощевай.

Бордак не стал останавливать эту тридцатишестилетнюю женщину, превратившуюся за годы полона в дряхлую, больную старуху, и Глафира-Гульнара уползла.

А Бордак осмотрелся. Человека, что должен был быть на площади, нет. А солнце все ближе к зениту. Начало припекать. Август месяц здесь жаркий. Иногда ветер со стороны моря приносил прохладу, но она не спасала. На небе ни облачка. И солнце словно хочет выжечь этот проклятый город.

Михайло услышал сзади крики торговцев. Обернулся. И заинтересовался. Недалече татарский купец пытался продать турку ту самую женщину, что бросалась к своему сыну на площади.

Покупатель бесцеремонно задирал платье невольницы, в которое ее, видно, переодели перед торгом, ощупывал икры, ляжки, ягодицы, руки, спину, лицо и цокал языком:

– Да она с виду только здоровая, а сама слаба, мышцы хилые.

– Хорошая, сильная баба, что ты, Булут! На ней пахать и пахать. Ты же знаешь меня, я плохой товар не продаю.

– Раньше у тебя лучше бабы были. Мальчишка, слов нет, хорош. Его можно продать в Константинополе, он понравится многим знатным вельможам. За него дам четыреста акче, как просишь, а вот за бабу только сто пятьдесят.

– Да что ты, Булут? Цена уруса непокорного двести пятьдесят акче, а ты за женщину, которую и на работы отправить можно, и в постели еще ублажит, сто пятьдесят?

– Больше не дам.

– За сто пятьдесят не продам.

– Тогда покупаю одного мальчишку.

– Если так, то цена его уже пятьсот!

– Ты хочешь поссориться со мной?

– Не разлучайте с сыном. Прошу вас, – прошептала женщина.

Продавец повернулся, ударил ее по щеке:

– Заткнись, свинья! Еще слово, и насмерть запорю!

Бордак, слыша все это, двинулся к торгашам. Бесцеремонно оттолкнул турка, несмотря на то что рядом стояли его нукеры.

– Отойди, дай товар посмотреть.

– Я смотрю, не видишь, литвин?

– Эй ты, продавец! – не обращая внимания на турка, крикнул Бордак татарину. – Сколько просишь за женщину с ребенком вместе?

Продавец расплылся в похотливой, хитрой ухмылке:

– Для тебя, уважаемый, бабу отдам за триста акче, пацаненка – за пятьсот. Хорошая цена.

Женщина пустыми глазами печально смотрела на нового покупателя. Знала, что тот слышал, о каких деньгах до него шел спор, но торг есть торг. Продавец устанавливает цену, покупатель либо соглашается, либо пытается сбить.

– Хорошо. Я покупаю товар, – не имея времени на торг, согласился Михайло.

Татарин едва не подпрыгнул от радости. Такого он не ожидал.

– И мать, и дитя берешь?

– Да, вместе.

– Ай, хорошо, ай, правильно! Видишь, Булут, есть люди, которые знают настоящую цену хорошему товару.

– Я с тобой больше не торгую, Мунис, – сплюнул на землю турок. – Продавай товар литвинам. Только что делать будешь, когда их самих здесь продавать начнем?

– А вот как начнем, тогда и поговорим, – кивнул татарин и повернулся к Бордаку: – С тебя восемьсот акче, литвин. Дозволь узнать твое имя?

– Мое имя тебе знать ни к чему. А деньги – держи.

Русский тайный посланник под видом литвина вытащил из-под рубахи мошну, отсчитал из нее двадцать монет, а остальные деньги вместе с мошной кинул татарину.

Тот на лету поймал мешочек.

– Считай!

Продавец передал мошну помощнику, сам же начал нахваливать уже проданный товар, причем громко, чтобы другие слышали, как дорого у него покупают невольников. А раз дорого, значит, и товар дорогой. Дорогой товар – хороший товар. К мурзе Мунису тут же подошли покупатели.

Бордак же кивнул женщине:

– Ты вот что, забирай сына и собирайся, да быстро!

– Да, да, я мигом! – обрадовалась она и бросилась к арбе, в которой уже половина корзин была пуста.

Мальчики и девочки продавались хорошо, но дешевле, нежели в случае с Бордаком, и совсем редко – вместе с матерью. Как правило, семьи невольников разделяли и продавали отдельно. Отца могли купить генуэзцы, детей – османы, мать – крымчане. И больше им не суждено было увидеть друг друга. Лишь в тех случаях, когда попадали под царский выкуп. На Руси выкупали невольников уже гораздо дороже. Но случаев, когда соединялись целые семьи, почти не было. Да и как выкупить их из разных стран?

Женщина собралась быстро, паренек был у нее на руках.

– Опусти ребенка, держи его за руку, иди за мной и делай то, что скажу, – посмотрел на нее Бордак.

– Да, господин. Хочу узнать, ты русский?

– Это тебя не касается. Как звать?

– Меня – Аленой, сына – Петрушей.

– Муж твой здесь?

– Нет. Он был с нами. Но у Перекопа, когда один из татар хотел изнасиловать меня, не сдержался, попытался вырваться из строя. Его зарубили. – На глазах женщины выступили слезы.

– Еще дети есть?

– Нет, только Петруша. А тебя как звать?

– Зови паном Мацеком.

– А куда ты нас увезешь?

– Все узнаешь. И молчи, Алена, у меня еще дела здесь. Успокойся, никто вас не обидит.

– Спасибо!

– Не за что.

Бордак наконец увидел ходившего у главного фонтана человека, который должен был его встретить и свести с влиятельным крымским вельможей.

– Курбан? – окликнул он татарина в одежде купца.

– Салам, Михайло! – Так Курбан называл посланца Москвы.

Женщина удивилась, то пан Мацек, то Михайло.

– Михайло – мое имя, – обернулся к ней Бордак. – А ты с дитем отойди в сторону. Тебе не надо слышать наш разговор.

– Да, господин, – поклонилась немного успокоившаяся женщина и отошла вместе с ребенком. Новый хозяин располагал к себе, было в нем что-то доброе, вызывающее доверие и отгоняющее страх, такой человек не способен на неоправданную жестокость.

Татарин, что встречал Бордака, не без удивления спросил:

– А это еще кто?

– Невольница и ее сын.

– Ты что, решил обзавестись рабами?

– Думай, о чем молвишь, Курбан! Пришлось выкупить, иначе их разделили бы.

– А! А я уж, но ладно. Тебе надо идти к крепости, это по соседней улочке, что выше невольничьего рынка. Последняя калитка массивных ворот в крепостной стене открыта, войдешь, во дворе тебя встретят нукеры мурзы Азата, проводят к нему. Я буду ждать здесь.

– А где Осип Тугай?

– Он на торговой улице.

– Уразумел, – кивнул Бордак. – А ты, Курбан, вот что, покуда я буду говорить с мурзой, отведи женщину с ребенком к Ризвану, передай, я просил приютить их. Деньги… – Он достал вторую мошну, отсыпал оттуда горсть монет. – Эти деньги отдашь ему, чтобы кормил и привечал их.

– Долго ли Ризвану привечать невольников?

– Они уже не невольники. А долго ли? Думаю, неделю, а как выйдет, неведомо.

– Яхши, передам. Ирада, жена Ризвана, женщина добрая, гостеприимная, она примет постояльцев.

– Не хватит денег, потом доплачу или через кого-нибудь пришлю.

– Хватит, за то не беспокойся.

– Да, еще, накорми их по пути.

– Яхши. Накормлю, напою женщину с дитем, отведу к Ризвану и обратно к мурзе. Так?

– Да!

Бордак подозвал женщину к себе. Она подошла, уже по привычке склонив голову:

– Слушаю, господин.

– Я тебе не господин, Алена. Но это не главное. Пойдешь с ним, – указал он на татарина и, заметив испуг в ее глазах, добавил: – И не бойся ничего. Он отведет тебя на окраину города. Там тебя с Петрушей примут хорошие люди. Поживешь какое-то время у них. Из подворья на улицу не выходить. Будет нужда, помогай жене хозяина дома. За тобой придут. Либо я, либо человек от меня, и вернешься ты домой.

– Правда?

– Правда. Ты все поняла?

– Да, пан Мацек.

Татарин посмотрел на посланника, затем на женщину, пожал плечами и сказал ей:

– Иди за мной, да не отставай!

Они отправились на окраину, а Михайло двинулся к крепости. Идти было недалеко, и вскоре он остановился у крайнего подворья, окруженного крепким забором, с воротами, украшенными замысловатым, витым восточным орнаментом. Вокруг ни души. Калитка действительно была не заперта, и Бордак, войдя во двор, сразу же оказался в окружении вооруженных нукеров.

– Это ты к господину Азату? – спросил десятник.

– А вы другого ждали?

– Я задал вопрос, – нахмурился татарин.

– Да, это я к господину Азату.

– Назовись.

– Михайло Бордак.

– Яхши! Ступай за мной!

У входа разулись, зашли в дом. Он был большой, П-образный, в два этажа, с глухими стенами внешней стороны и окнами, выходящими на внутренний двор, где журчал небольшой фонтан в окружении пирамидальных тополей.

Поднялись на второй этаж мужской половины дома.

Азат ждал гостя в большой комнате, пол которой был покрыт дорогим персидским ковром, на нем низкий стол, а вокруг шелковые подушки, в углу резной шкаф. Больше ничего, не считая сундука в противоположном углу, где аккуратной стопой лежали матрасы, одеяла, большие подушки.

Мурза встретил его с присущим востоку радушием:

– Боярин, приветствую тебя в своем доме. Рад, весьма рад! – и указал на стол и подушки: – Присаживайся.

– Я также приветствую тебя, мурза, передаю самые добрые пожелания от государя и надежу в том, что встреча наша не станет пустым разговором. В знак уважения, мурза, прими это.

Михайло снял с пояса кинжал в серебряных ножнах, который ранее не был виден на одежде посланника. Верх рукоятки кинжала украшал большой драгоценный камень, от которого во все стороны расходились лучи от пробивающегося через окна солнца.

– Благодарю. Лучший подарок для мужчины – оружие. Смотрю, не простой кинжал.

– Специально для тебя сделан из лучшей дамасской стали.

– Еще раз благодарю. Но у нас не так много времени. Начнем разговор?

– Да, конечно.

Мурза трижды хлопнул в ладоши, и женщина, вся с ног до головы укутанная в белое одеянье и с закрытым лицом, внесла поднос с чайником, пиалами, хрустальной вазой со сладостями. Выставив все это на стол, кланяясь и пятясь, она удалилась.

Посланник и мурза присели за стол, и Азат разлил зеленый ароматный чай по пиалам. Какой разговор на востоке без чая.

Отпив несколько глотков, он заговорил:

– Послезавтра к хану Девлет-Гирею прибывает турецкий посол Карбали-паша. Хан намерен собрать малый диван (совет), в который должен войти и я. По крайней мере приглашение мне передали. Сначала, естественно, хан и посол поговорят отдельно, а вот на что нужен диван? Мыслю, для утверждения какой-то предварительной договоренности.

– Диван назначен тоже на послезавтра? – поставив на столик пустую пиалу, спросил Бордак.

– Да, после вечернего намаза.

– И ты убываешь в Бахчисарай?

– А как я могу присутствовать на диване, сидя здесь, в Кафе? – рассмеялся мурза.

– Да, признаюсь, спросил глупость. Как мыслишь, насколько задержишься в Бахчисарае?

– Того не ведает никто, кроме Всевышнего.

– Хорошо. Я буду у Ризвана, но учти, мурза, Москве нужны полные сведения о том, что будет происходить в Бахчисарае. Возможно узнать, о чем станут говорить хан и посол наедине?

– Это сложно, но возможно, – ответил Азат, поглаживая жиденькую бородку. – Правда, придется заплатить много.

– Сколько?

– Десять тысяч акче.

– Да, сумма приличная.

– А разговор может быть совершенно пустым, – усмехнулся мурза. – Скажем, о молодых девушках в гареме султана Селима II. Но решать тебе, стоит платить или нет.

– Заплачу. Серебром возьмешь?

– Возьму.

– Вечером Курбана пришли, он принесет.

– Хоп, договорились.

Бордак выпрямил ноги, долго сидеть, скрестив их под собой, он так и не привык.

Азат налил еще чаю и посмотрел на него:

– Мне сказали, ты на невольничьем рынке бабу с ребенком купил? Что, москвитяне тоже хотят иметь гаремы?

– Мы не посягаем на ваши обычаи и традиции, у нас свои. Я наложниц не держу.

– Так зачем купил бабу и мальчишку? Или хочешь скрасить свою жизнь здесь, в Крыму, а потом и на Москве?

– Тебе не кажется, что ты задаешь не те вопросы, которые следует задавать? – нахмурился Бордак.

– Яхши, яхши, – поднял ладони мурза. – Твои дела – это твои дела. Твоя личная жизнь – это только твоя личная жизнь.

– Вот это верно. Значит, посол из Константинополя прибывает послезавтра, тогда же разговор хана с ним, вечером малый совет ближних вельмож. Все это должно пройти в четверг, так?

– Да, – кивнул Азат.

– И ты сразу же отправишься домой?

– Нет. Ты же знаешь, что пятница – праздничный день, праздничная молитва. Хан наверняка пожелает, чтобы все вельможи присутствовали на праздничной молитве. Затем он устроит пир в честь гостя из Высокой Порты. Так что выехать смогу в субботу, рано утром, если хан не задержит.

– От Бахчисарая до Кафы чуть более ста тридцати верст. Но гнать коней ты не станешь, – заметил Михайло.

– Нет, не стану, – улыбнулся мурза.

– Ответствуй, когда ждать тебя.

– Михайло! Все в руках Всевышнего, когда вернусь, тогда и вернусь. Ты узнаешь об этом.

– Ладно. Я жду сообщения о твоем возвращении у Ризвана. Хорошей дороги тебе, и побольше узнать о переговорах посла султана и хана. Твои нукеры выпустят меня?

– Я провожу, все равно выходить из дома.

– Яхши, мурза.

Хозяин дома и тайный русский посланник прошли из дома во внутренний двор, оттуда – во внешний. Нукеры открыли калитку и кивнули Бордаку. Поправив головной убор, он двинулся обратно к торговой улице и спустя полчаса был уже на подворье Ризвана.

Во дворе находился его сын, Хусам, которому недавно исполнилось восемнадцать лет, и выглядел он вполне взрослым.

– Салам, Михайло-ага, – поздоровался юноша с русским посланником.

– Салам, Хусам, как дела?

– Слава Всевышнему, все хорошо.

– Ну и ладно. Отец дома?

– Да. Позвать? Хотя о чем это я, проходите, пожалуйста.

Но тут из дома вышел сам Ризван:

– Вернулся?

– Как видишь.

– Голоден, наверное?

– Да поел бы.

– Велеть Ираде подать кушанья в большую комнату?

– Погоди, – покачал головой Бордак и посмотрел на татарина: – А почему ты ничего не говоришь о женщине с ребенком, которых должен был привести Курбан?

– Что о них говорить? Ты просил приютить, дал денег, я приютил.

– И где они сейчас?

– В задней пристройке. Там две комнаты, для них и это уже роскошь. А скажи, Михайло, зачем они тебе?

– Жалко стало, – ответил Бордак, присев на топчан под ветвистой грушей. – Турок хотел купить одного мальчика, чтобы перепродать в Порте. Ты же знаешь, как вельможи любят развлекаться с мальчиками. Погиб бы. Да и Алену ждала незавидная участь.

– Понятно, пожалел, значит. Много ли заплатил?

– Да какая разница, Ризван? Главное, они теперь мои, а позже станут свободными. Я хотел бы поговорить с женщиной, а то на площади удалось только несколькими фразами перекинуться.

– А чего же тогда и мужа ее не выкупил?

– Зарубили его. У Перекопа.

– Это частый случай, – кивнул Ризван. – А поговорить? Отчего ж не поговорить? Но определись, что наперво, откушаешь или говорить будешь?

– Поговорю сначала.

– Велеть ей прийти в твою комнату?

– Нет, пойду в пристройку.

– Хочешь проверить, как я их обустроил? – усмехнулся Ризван.

– Нет, просто там удобнее.

– Ступай. Женщина недавно искупала сына, сама помылась. Ирада подогревала воду. Все, что надо, я им дал. Потрапезничали. Слишком уж проголодались, хотя Курбан их накормил.

– Да, голод – это страшно.

– Голод и унижения. Но, Михайло, этой женщине ты помог, а кто другим поможет?

– Ты же знаешь, царь Иван Васильевич повелел выкупать полонян повсюду. И цены установлены привлекательные для рабовладельцев и торговцев.

– Слышал, за простого крестьянина пятнадцать рублей дают ваших?

– Да. За городских, посадских – двадцать, за вельмож, стрельцов – более сорока. И то, если стрелец не взят на поле брани. Коли в бою захвачен, за него Москва готова платить сто шестьдесят рублев. А у вас конь хороший на наши деньги пять рублей стоит. Вот Алену с мальчишкой выкупил за четыре рубля.

Ризван погладил бородку, подсчитывая в уме. Затем проговорил:

– А, пожалуй, это подействует. Всех, конечно, не выкупить, но многих удастся. В Порте за мужика дают до трех тысяч акче, это получается пятнадцать рублей. Так какой смысл отдавать невольников туркам, когда за те же деньги, а то и дороже, можно обратно перепродать. И не тащить в Кафу, а вести торг у Перекопа. Это ваш царь хорошо придумал.

– Выкуп существовал и до него, Иван Васильевич только это дело на широкую ногу ставит.

– Да поможет ему Всевышний в деяниях добрых. Ну, ты ступай к своей Алене, а я скажу Ираде, чтобы мясо подогрела. Я буду в большой комнате.

– Хоп, Ризван.

Бордак обошел дом, вышел к пристройке.

Алена и Петруша сидели на низкой лавочке, обнявшись. Завидев спасителя, похорошевшая Алена, одетая в новое платье, бросилась в ноги Бордака:

– Пан Мацек! Я так благодарна тебе за сына…

– Ну что ты, Алена, встань! – оторопел Бордак.

– Нет. Ты наш избавитель, пан Мацек, я готова служить тебе всю жизнь, лишь бы сынок, покуда подрастет, был со мной. Одни мы остались на этом свете.

Посланник пришел в себя, поднял женщину:

– Ты это, Алена, рабские привычки брось. Ни ты, ни твой сын не рабы.

– Но ты ведь выкупил нас, значит, мы твои рабы.

– А ну сядь, а мальчик пусть побегает по саду, поест фрукты.

– А можно?

– Можно.

Петруша отбежал, но недалеко, боялся потерять мать из виду.

Весь путь от дома мурзы до дома Ризвана Михайло размышлял, открыться Алене или нет. В конце концов пришел к выводу, что утаить от женщины, кто он такой, когда придется еще какое-то время жить рядом, не получится.

– Алена, – повернулся он к женщине, – я не литвин, не пан, не Михай Мацек.

– А кто? – В глазах женщины промелькнула тревога.

– Не бойся. Я русский. Из Москвы.

– Из Москвы? – удивилась она. – А здесь что делаешь? – Но тут же спохватилась: – Прости, бога ради, я не должна ни о чем спрашивать тебя.

– Почему же? Спрашивай, на что смогу, на то отвечу. Здесь я по делам. Не пугайся, они не связаны с торговлей живым товаром. У меня другие дела в Крыму. А вот какие, тебе знать не след.

– Да, конечно, а как же тогда называть тебя?

– Михайло.

– А что будет с нами? Ты возьмешь меня к себе в услужение? – с немым вопросом посмотрела на Бордака Алена.

– Я или люди, которые у нас здесь есть, переправят тебя и сына обратно в Русь. И ты, как свободная женщина, сможешь начать новую жизнь. Где вы жили на Руси?

– У Брянска.

– Там остался дом?

– Нет, ничего не осталось. Мы жили рядом с городом в небольшой деревне, землю у боярина взяли. Хорошую землю. Урожай должен был быть богатым, думали в город переехать. Муж был мастером на все руки. Мог и коня подковать, и телегу справить, и сруб сложить. Лошадь была. Мы на поле были, когда налетели татары. Ну, и всех схватили. Поначалу в поле, потом в деревне. Все разграбили, хаты пожгли. Мужики не успели собраться, дать отпор, неожиданно налетели басурмане, похватали, что смогли, и погнали нас к Перекопу.

– А что местный полк?

– Тот в городе закрылся, ратники на стены вышли. Татары не только на нашу деревню налетели, они повсюду были. Так что защищаться сами мы не могли и защищать нас было некому.

– Понятно. Значит, в Брянске делать вам нечего?

– Ну, разве что в услужение к боярину какому проситься. Так лучше к тебе. Возьмешь?

– Поглядим. Надо еще отсюда выбраться. Но на Москву вас доставят, а там… там, как бог даст. Устроились-то ничего?

– Хорошо. Помылись, поели. Помолились. Местные татары к нам дружелюбно относятся. Оказывается, есть и такие в этой проклятой Кафе.

– Везде, у любого народа есть хорошие люди. Ладно, поговорили, пойду я. А ты ничего не бойся, здесь вас с сыном никто не тронет, даже если я уеду.

– А ты можешь уехать?

– Да. Забери сына, да идите в хату. Намаялись, отдохните.

– Я работать на хозяйку могу.

– И без этого обойдешься. Набирайся сил. Они потребуются для возвращения домой.

– Я так тебе благодарна!

– Господа благодари за то, что встретились… Спокойной ночи.

– Спокойной… Михайло.

Алена позвала сына. Тот тут же подбежал, схватился за юбку матери. Может, когда-нибудь узнает, какой беды избежал. Бордак же прошел в большую комнату, куда жена Ризвана Ирада подала жареное мясо с зеленью, лепешками и чаем. Михайло помолился, поел. Приехал Курбан, Бордак отдал ему серебро. Проводив гонца мурзы, ушел к себе в комнату и лег на матрац у окна. В Кафе ныне и ночью было жарко. Укрываться не стал. Приложил голову к подушке и сразу уснул.

Рано утром следующего дня, как только забрезжили утренние сумерки, мурза Азат в сопровождении десятка нукеров на крепком скакуне двинулся из Кафы в Бахчисарай. Мурза любил верховую езду, но одно дело – прогуливаться в окрестностях Кафы, выезжать на склоны отрогов горного хребта Тапе-Оба к морю, и совсем другое – длительный переход. Поэтому в обозе Азата шли две повозки. Одна – для мурзы, богато отделанная, двуосная, вторая больше похожа на телегу с закрытым верхом для отдыха всадников. Дорога проходила по степи, под палящим солнцем. Но татары привыкли к таким дорогам, и обоз шел довольно быстро. Притомившись за несколько часов верховой езды, Азат пересел в повозку. Там расстегнул рубаху, снял головной убор, скинул обувь, развалившись на мягком сиденье – обложенной подушками скамье со спинкой. Эту повозку доставили из Казани в 1552 году. В год, когда войско Ивана Грозного все же взяло Казань и присоединило к Руси Казанское, а затем и Астраханское ханства. Осталось от Золотой Орды, когда-то могущественной, наводившей страх и ужас не только на русские земли, но и на государства Запада, Крымское ханство, но оно полностью зависело от Высокой Порты.

История Крыма многообразна. Еще в конце I века на полуостров пришли римляне. Поднятые ими города-крепости часто подвергались набегам кочевников. Создавались пещерные крепости, пещерные монастыри, они были более недоступны для чужаков и тюрков. В IX веке Византия возвратила свое влияние. Стали набирать силу христианские княжества, такие, как княжество Феодоро в Мангупе и Кырк-Орское княжество. Но полуостров давно интересовал турок. Предпринятая Османской империей военная интервенция привела к вассальной зависимости Крымского ханства, хотя еще в XV веке крымский Юрт значительно обособился от Золотой Орды, и к середине века золотоордынский период был полностью завершен. Хаджи I Гирей объявил себя властелином Крыма. Ненадолго. Уже в 1475 году Крым фактически вошел в состав турецких владений. Не прошло и трех лет, как вассальное положение было официально закреплено. Пока еще прямого назначения хана султаном не было, но все вельможи Крыма знали, что если Константинополю придется не по душе какой-то претендент, то не быть ему на троне Бахчисарайского дворца. А что будет дальше? Ханство большей частью существовало не сельским хозяйством, не скотоводством, не мореходством, свой доход крымчане получали в основном за счет торговли рабами. А где взять невольников? Нашествия на окраинные земли и Литву нужных результатов не давали. И только Русь до сих пор являлась главным, если можно так выразиться, поставщиком рабов. Ну, и народы, присоединившиеся к ним. И все бы было как всегда, однако к власти на Москве пришел царь Грозный. Он не стал терпеть набеги казанцев, ногайцев, татар. Собрал войско, провел разведку и сделал то, чего от него никто не ожидал: используя крепость на берегу Свияги Ивангород, получившей позже название Свияжск, царь осадил и взял Казань. Присоединение Астрахани оставалось делом времени. Так и вышло. Хан Девлет-Гирей вместе с турецкими янычарами пытался оказать помощь соседям, но не вышло. Русская рать после реформ первого русского царя представляла собой грозную силу. Многие опытные мурзы, на себе испытавшие силу войска русского, отмечали, что армия царя Ивана сильно изменилась. Резко возросла дисциплина, несравненно лучшим было управление войсками в ходе любых сражений, будь то наступление или оборона. Указывалось на серьезное увеличение артиллерии – нарядов, подготовленность разведывательных отрядов – ертаулов, а главное, на незаурядные полководческие способности самого царя русского. Успехи Ивана Грозного в Ливонии впечатляли. Оттого к крымскому хану потянулись посольства из Речи Посполитой, Швеции. И Сигизмунд II Август, и Юхан III остро нуждались в поддержке ханства против усиления Руси. В этом же был кровно заинтересован и султан Высокой Порты, Селим II. Прибытие в Бахчисарай его личного представителя говорило о многом. О чем конкретно, станет ясно на малом диване, но сердце подсказывало: турецкий вельможа плыл через Черное море не для того, чтобы посмотреть, как правит в Крыму хан Девлет-Гирей.

Мурза вздохнул. Что-то будет? Предположений много, ответа нет. И не может быть. Все прояснится в Бахчисарае.

Обоз продолжал пылить по безбрежной степи.

В первый день отряд Азата преодолел путь в девяносто верст и уже глубокой ночью встал на отдых в небольшом ауле, чтобы с рассветом продолжить путь. Нукеры держались достойно, им хватило нескольких часов на отдых, коней сменили. В этом ауле мурза держал свой табун. Как раз для таких случаев – срочных выездов по вызову хана. Посему уже к обеду четверга отряд вошел в Бахчисарай и остановился на окраине города у родственника мурзы Галима, местного князька.

В это же время крымский хан встречал во дворе своего дворца турецкое посольство, которое возглавлял приближенный к султану человек Карбали-паша. В Порте ходили слухи, что никто из вельмож не имел такого приятия у Селима, как Карбали-паша.

Встретив высокого гостя, хан провел его во дворец, где был дан праздничный обед. После обильного кушанья вельможи вышли в придворный сад и устроились в небольшой беседке, из которой был хорошо виден дворцовый луг, где паслись ханские табуны, и на крутом правом берегу реки Чурук-Су – город.

– Хорошие у тебя кони, хан, – оценил скакунов Карбали-паша.

– Да. Отборные, их доставляют отовсюду. Вижу, тебе понравился молодой белый жеребец, ты не сводишь с него глаз.

– Ты верно заметил, хан, добрый конь, – рассмеялся Карбали.

– Он твой.

– Благодарю. Не забуду такого подарка.

– Его отловят и приведут к старшему нукеру твоей охраны.

– Хорошо.

– А теперь, может, поговорим о деле?

– Да, хан. Дело, впрочем, тебе известное. Ты прекрасно понимаешь, что дальнейшее усиление русских недопустимо. Они и так набрали силу немалую, захватили Ливонию, не говоря уже о Казани и Астрахани. Царь Иван наглеет, разве раньше можно было подумать о том, что русские придут в Крым? А ведь пришли на твои земли.

– Ты напоминаешь мне пятьдесят девятый год, когда русские под предводительством воеводы Даниила Адашева ворвались в Крым?

– Именно, хан, ведь тогда русские впервые хозяйничали здесь, освободили русских и литовских невольников, захватили твоих подданных, разгромили множество твоих отрядов.

– Ты еще напомни мне пятьдесят пятый год и Судбищенскую битву, в которой пали мои сыновья Ахмед-Гирей и Хаджи-Гирей, – побагровев, процедил хан.

– Они погибли как герои.

– Мне от этого не легче. Но мне тоже есть чем ответить тебе и султану. В прошлом году пятидесятитысячное войско еще одного моего сына, царевича Мехмед-Гирея, опустошило рязанские земли, а следом и окрестности Каширы.

– Однако и тогда русские сильно потрепали твое войско. Дружины опричного князя Дмитрия Хворостинина, не так ли?

– Мы будем вспоминать, что было, или говорить о том, что должно быть сейчас или в ближайшем будущем? – недовольно взглянул хан на посланника султана.

– Мы не будем больше вспоминать прошлое. Султан Высокой Порты Селим II желает, чтобы ты к весне следующего года собрал большое войско и начал поход против Руси. Покуда основные силы Ивана Грозного находятся в Ливонии.

– Поход на Москву? – озабоченно спросил хан.

– Об этом просит Сигизмунд, но султан и сам понимает, что на оборону Москвы царь Иван не мог не оставить сильной рати, посему, если удастся набег на Козельск, Рязань, то уже это будет хорошо. И тебе выгодно, король Сигизмунд обещал прислать подарки, а поход сулит много невольников, десятки тысяч новых рабов.

– Это если поход закончится удачно.

– Султан считает, что сейчас для этого самые благоприятные условия.

– Так это его повеление или пожелание?

– А разве повеление и пожелание султана не одно и то же? Конечно, ты можешь отказаться, но долго ли пробудешь на троне? Селим II, и тебе это прекрасно известно, может подобрать и более сговорчивого и послушного вассала.

– Ты хочешь оскорбить меня? Угрожаешь?

– Ну что ты, хан! – поднял ладони Карбали-паша. – Я по-дружески предупреждаю тебя. Не следует ссориться с султаном. С Селимом надо дружить. Это гораздо выгоднее. Ты назначил на сегодня малый диван?

– Да.

– Хорошо. Я должен присутствовать на нем. Но тайно. Это возможно?

– Возможно. Над входом в зал дивана есть балкон, один из двух, из зала он не виден, а с него видно и слышно все.

– Очень хорошо. На какое время ты назначил совет?

– Сразу после вечерней молитвы Магриб.

– Хорошее время.

– После дивана праздничный ужин.

Сразу после вечернего намаза особо приближенные вельможи Крымского ханства собрались в зале диванов на малый совет. Присутствовало всего десять человек, которым безгранично доверял Девлет-Гирей. Стены зала были украшены разноцветными узорами, пол из мрамора, на потолке большие люстры. Прямо в середине зала – трон хана, украшенный сукном с позолотой, рядом табуреты для калги и нурэддина (ханских наследников). Бьющий фонтан создавал атмосферу уюта и непоколебимости власти, а также приносил прохладу. Вдоль стен размещались диваны, оттого и государственный совет при хане, и сам зал получил это название. Здесь соблюдалась особая церемония входа вельмож. Ее очередность определял специальный человек – капыджи-баши. Первым, естественно, в зал входил хан с наследниками, далее муфтий, беки, знатные мурзы. Они подходили к трону, поклоном приветствовали хана, выражая ему наивысшую степень почета, и рассаживались по диванам. Все приглашенные на малый совет прекрасно знали о нахождении во дворце посланника Османского султана Селима II и не сомневались, что он, если не присутствует на диване, то следит за ним с одного из двух скрытых балконов.

Хан начал совет с восхваления ханства, вельмож, воинства храброго, как и принято на Востоке, после чего перешел к главной теме. Он довел до вельмож пожелание султана Селима выступить в поход на Русь весной следующего года, добавив, что и само ханство остро нуждается в рабах. Беи и мурзы внимательно слушали. Настала очередь высказаться каждому.

Ильдус-бей предложил немедленно потребовать от русского царя восстановления независимости Казанского и Астраханского ханств, на что русский государь, естественно, не пойдет, и это станет формальным поводом для нашествия. Его сосед после предложения затребовал еще и выплату дани Крымскому ханству. Эти предложения были приняты. Один из мурз высказался за то, чтобы еще до весны ожидаемого года, нынешней осенью, начать беспокоить русские земли, что может повлиять на решение царя Ивана Васильевича. Данное высказывание члена дивана воспринялось с сарказмом, зная твердость русского правителя, но, желая угодить Порте, приняли и это предложение. Диван принял все, что на нем предлагалось. А главное – собрать к весне 1571 года войско численностью не менее шестидесяти тысяч воинов и с ним под руководством Девлет-Гирея идти, имея основной задачей разграбление земель у Козельска, Рязани, Тулы, других городов, разработать подробный план действий на утверждение большого совета.

Малый диван заседал менее двух часов, после чего для вельмож был дан пир. На нем присутствовали наследники ханского престола, а сам Девлет-Гирей прошел в свои палаты, точнее в небольшую залу, где принимал обычно турецких послов. Его там уже ожидал посланник Селима II.

– Как прошел диван, Карбали-паша? – поинтересовался хан.

– Хорошо, – ответил представитель Порты. – Больше всего мне понравилось единодушие твоих ближних вельмож, понимание требуемого. Я расскажу султану обо всем. Уверен, он будет доволен.

– Но одного довольства мало. Мне необходима поддержка в подготовке похода.

– Ты говоришь о деньгах?

– Да.

– А разве крымский хан не в состоянии оплатить сбор войска, которое в дальнейшем принесет ему огромную прибыль?

– Но надо собрать большое войско.

– Не говори, хан, о деньгах, не разочаровывай меня.

– Ну, тогда пусть султан даст хоть десяток тысяч своих янычар.

– После того как ты поступил у Астрахани, султан вряд ли даст тебе кого-либо, – погладил свою бородку Карбали-паша. – Этот поход в какой-то мере должен искупить твою вину за гибель наших отборных воинов. Или ты забыл, что произошло у Астрахани?

– Я ничего не забыл. И ни в чем не виноват.

– Так думаешь ты, в Константинополе мыслят иначе. Но… давай закончим этот разговор. День прошел удачно, не надо портить вечер.

– Тогда, может, посмотрим наложниц?

– А вот это с удовольствием, – оживился Карбали-паша. – Надеюсь, ты знаешь, что я люблю девочек не старше четырнадцати лет.

– Это мне известно.

Хан трижды хлопнул в ладоши, и в зале тут же появился слуга.

– Наложниц в покои паши, – приказал Девлет-Гирей.

– Слушаюсь, господин, – низко поклонился слуга и попятился к двери.

Хан и посланник султана прошли в покои гостя.

Туда же доставили пятерых девочек в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет. Были среди них и русские, и литовки, и татарки.

Девлет-Гирей указал на наложниц, в глазах которых стояли слезы:

– Это лучшие, мой друг, выбирай.

Карбали-паша обошел наложниц, осматривая их, как невольниц на рынке, и, крякнув, вытолкнул вперед светловолосую с длинной косой:

– Эта!

Хан приказал остальным выйти из покоев, что наложницы сделали быстро и радостно. На этот раз их обошла участь быть изнасилованными старым, бородатым турком.

– Кто ты? – спросил Карбали у оставшейся девочки.

– Зина.

– Зина? Откуда?

– Из Новгорода.

– Эту девицу мне купец местный подарил, а взял ее в Новгороде нищенкой. Нашел где-то подыхающей от голода. Она сирота. Но хороша, вкус у тебя отменный, – объяснил хан.

– Сколько тебе лет?

– Двенадцать.

– Ты девственница?

– У меня еще не было мужчины.

Физиономия Карбали расплылась в похотливой ухмылке:

– Хорошо. Очень хорошо. Сегодня ты узнаешь, что такое стать женщиной.

Девочка заплакала. Карбали, влепив ей пощечину, произнес:

– Ты должна выражать радость, а не скорбь, девка. Встань. Увижу еще раз слезы, отстегаю плетью.

Наложница поднялась, вытерла слезы:

– Извините, я больше не буду.

Несмотря на свои двенадцать лет, Зина уже оформилась. Довольно крупная для ее лет упругая грудь, в меру полные ноги, круглая попка, на что больше всего обратил внимание паша.

– Помыть ее и в спальню, – повернулся он к хану.

– Румяна?

– Не надо. Она и без того красива.

Карбали взглянул на девочку:

– Теперь ты не Зина, а Зия – свет. Поняла?

– Да, господин.

Хан вызвал служанку, и та увела наложницу.

– Остальные тоже пусть будут рядом, – сказал паша Девлет-Гирею. – Если не понравится эта Зия, чтобы заменить.

– Да, конечно, но уверен, что русская девочка доставит тебе удовольствие.

– Откуда тебе знать, хан, она же девственница, а значит, ты не спал с ней.

– Разве нельзя иметь баб, не посягая на девственность? – усмехнулся тот.

– Вот ты о чем. Ну и как она?

– О, это что-то восхитительное!

– Зачем ты дал мне девку, которую сам имел?

– Я мог ничего и не говорить. А сказал, чтобы ты не сомневался, тебя ждет незабываемая ночь.

– Ладно. Если она мне понравится…

– То ты получишь ее в подарок, – не дал договорить турецкому вельможе хан.

– Хорошо, но, может, те, что ушли, лучше ее?

– Нет. Однако вкус у всех разный. Я дарю тебе всех девиц, что приводили сюда.

– Султан узнает о твоем почитании Порты и образцовом правлении, – изобразил улыбку Карбали.

– Благодарю. Не буду мешать, девицу уже, наверное, провели в спальню. Сильных тебе ощущений.

– На этот раз благодарю я.

Девлет-Гирей покинул покои, отведенные турецкому вельможе, и прошел в свой гарем, где его ждала не менее очаровательная молодая жена.

Карбали отправился в спальню. Зина уже находилась там.

Утром ее, избитую, окровавленную, вынесли из спальни паши и отдали лекарям, с наказом хана привести девочку в порядок.

После праздничной пятничной молитвы и торжественного обеда во дворце хана вельможи отправились по своим домам. Начали сборы слуги Карбали-паши, им была выделена дополнительная арба для подарков хана, в том числе и наложниц, среди которых была и Зина. Никого не волновало, что она даже встать не может, положили в арбу, и все.

Вслед за обозом из Бахчисарая выехал и Азат. На обратную дорогу в Кафу ему потребовалось больше времени. Попав в канаву, сломал ногу конь старшего отряда нукеров. Ему перерезали горло, разделали и сложили мясо в мешки. Старший забрал коня подчиненного, а тот перешел в арбу обоза. На все потеряли часа три, поэтому в Карасубазар, селение промежуточной остановки для отдыха, обоз въехал в час ночи. Остановились в лучшем караван-сарае, где имелось все для полноценного отдыха, включая баню и чайхану, а также выкупленные мурзой покои отдельного здания.

Помолившись после первого этапа пути и отужинав, мурза с охраной, не выставленной на посты, легли спать в три часа ночи. А так как Азат поспать любил, обоз возобновил движение только после обеденной молитвы и обеда. Соответственно, в Кафу он прибыл к полуночи воскресенья.

В тот день Бордак так и не дождался человека мурзы, промаявшись весь вечер.

Курбан объявился в понедельник утром. Въехал на подворье Ризвана спустя час после утреннего намаза. Во дворе спешился, потянулся. Для него ночь выдалась тяжелой.

– Салам, Курбан! – подошел к нему Бордак.

– Салам, Михайло!

– Коли ты появился, то сие означает, что и мурза в городе?

– Да, ночью приехали. Я спал всего два часа.

– Ничего, выспишься. Что просил передать мурза?

– Чтобы ты под видом литовского купца приехал к нему после предвечерней молитвы.

– Есть что-то важное?

– О том мурза мне не докладывает, – пожал плечами Курбан.

В это время во двор вышли Алена и ее сын. Сейчас они выглядели гораздо лучше, чем на невольничьем рынке. Да это и понятно, свобода преображает человека.

Курбан подмигнул Бордаку:

– Ставлю сотню акче, что ты положил глаз на выкупленную невольницу…

– Можешь сразу выложить деньги, – прервал татарина Бордак.

– А что? Не так?

– Не так!

– Не верю. Ты один, она одна, всем тебе обязанная, сын еще мал, чтобы что-то понимать в этих делах. И вы не милуетесь тайком?

– Нет. Так что давай мои деньги.

– А ты докажи, что не милуетесь.

– Как?

– Не можешь? Значит, спор не выиграл. Но и не проиграл. Никто никому ничего не должен.

– Ну, и хитер же ты, Курбан!

– А как иначе прожить? Простые да бесхитростные, слабые, доверчивые – все в кандалах на рынке невольников, а хитрые, коварные продают и покупают их. – Курбан вдруг улыбнулся и добавил: – Хотя ты тоже хитрый. Купил же себе рабыню с маленьким рабом. – Но тут же отступил в сторону, чтобы не попасть под увесистый кулак «литовского торговца». – Шутка, Михайло, шутка! Значит, после предвечерней молитвы в доме мурзы. Поехал я. Спать хочу, сил нет.

– Спокойного тебе сна.

– Угу!

Курбан вскочил на коня и скрылся в улочках Кафы.

А к Бордаку поспешила взволнованная Алена.

– Извини, Михайло, татарин, что приезжал, говорил обо мне?

– Нет.

– Но он так смотрел на нас с Петей, что я подумала…

– Ты испугалась, что он хочет купить вас?

– Да, извини, но здесь я чувствую себя товаром. Как ни пытаюсь отогнать это чувство, не получается.

– Это объяснимо, Алена, но поверь мне, ты в безопасности, как и твой сын, а приезжал не торговец, это наш друг.

– Здесь, в Кафе, и друг? – удивилась она.

– Не все местные одобряют работорговлю и не все стоят за хана. Но тебе об этом знать не след, занимайся своими делами.

– Тогда я пойду помогу Ираде.

– Да, но и за сыном смотри, чтобы на улицу не выскочил. Вот это не безопасно.

– Он всегда при мне.

– Ну и хорошо.

Со стороны сада появился Осип Тугай из окружения русского посла в ханстве, окольничего Афанасия Федоровича Нагого. Он поприветствовал Бордака, и они присели на небольшой топчан, где после трапез отдыхал хозяин усадьбы. Устроившись вдали от посторонних глаз, Тугай спросил:

– Что с мурзой, Михайло?

– Он вернулся, через Курбана передал, что Азат будет ждать меня у себя дома после предвечернего намаза.

– Значит, у него есть новости для нас.

– Иначе не приглашал бы, передал бы через Курбана, что ничего нет, и все.

– Интересно, что за новости.

– Узнаем.

– А ты уверен, Михайло, что мурза Азат не водит нас за нос?

– Считаешь, он ведет двойную игру?

– Так считает, вернее, допускает Афанасий Федорович.

– Кто его знает, Осип, – пожал плечами Бордак. – Но до сих пор мы получали от него достоверные данные.

– Все так, но ты знаешь этих басурман. Сегодня он показывает, что друг, а завтра окажется злостным врагом. У них это просто.

– А что, Осип, мы можем изменить? Другого вельможи, что встал бы на нашу сторону, нет.

– Сколько он запросил за свою работу?

– Десять тысяч акче.

– Не сказать, что и много.

– Немного?! За эти деньги можно два десятка хороших коней купить!

– Да, но выкупить только одного невольника.

– Это так, но купить на рынке не менее четырех десятков можно. Я заплатил еще до отъезда мурзы в Бахчисарай, у меня осталось всего пятнадцать тысяч.

– Афанасий Федорович пополнит твою казну, – улыбнулся Тугай.

– Когда?

– Слушай сюда. Окольничий уехал с утра в Сююр-Таш, где подворье послов, в нашу усадьбу. Как только поговоришь с Азатом, вернись сюда и уже отсюда задами выезжай в аул. Там тебя встретит Нагой.

– А пошто он подался в Сююр-Таш? У нас и здесь посольское подворье есть.

– Ну, этого не знаю. Думаю, у него там встреча с каким-нибудь иноземцем. Сам ведаешь, ныне, когда Иван Васильевич покорил Ливонию, во многих государствах суета началась.

– Ладно. В Сююр-Таш так в Сююр-Таш, – вздохнул Бордак. – Далековато, сто тридцать верст с лишним по горячей степи.

– Туда дорога есть.

– Где полно глаз и ушей хана.

– Тоже верно.

– Ты сам в ауле будешь?

– Должен, но это как Афанасий Федорович решит.

– Еще не решил?

– Гонца от него не было. Может, будет, как вернусь на подворье. А что? Я тебе нужен?

– Возможно, будешь нужен.

– Разберемся, Михайло. Помогу, коли что. Так, я все передал, поехал.

– А пошто задами-то? Место здесь глухое. Соседи особо не интересуются жизнью друг друга.

– Как велено, так и делаю.

– Ну, тогда удачи, Осип!

– Увидимся. Привет от меня Ризвану.

– Передам. Проводить?

– Не надо. Да и конь недалеко. Давай, Михайло!

– Давай!

Помощник русского посла в Крымском ханстве ушел через сад к задам города.

Вскоре Бордак услышал удаляющийся топот копыт коня Осипа. Тот рысью повел скакуна в центр.

День прошел незаметно.

Как только тени от предметов стали становиться больше самих предметов, Бордак оделся в костюм литовского торговца, оседлал коня и поехал к крепости.

Во дворе мурзы его встретил Курбан.

– Ты вовремя. Как раз господин только покушал.

– А я думал, он угостит меня ужином, – улыбнулся Бордак.

– Может, и угостит, у него хорошее настроение.

– Что, новых наложниц подвезли?

– Нет, просто хорошее настроение, может, оттого, что успел кальян покурить. Османы привезли отборную индийскую коноплю.

– Но он в состоянии вести серьезный разговор?

– Азат всегда в состоянии заниматься делами.

– Ну, что ж, веди тогда к своему господину.

Курбан провел русского посланца в большую комнату, где на подушках, уложенных на цветастом ковре, восседал Азат.

– Приветствую тебя, мурза, – сказал, поклонившись, Бордак.

– Салам, Михайло, проходи, устраивайся рядом, сейчас чай со сладостями принесут. Надеюсь, ты не голоден?

– Нет, а чаю выпью с удовольствием. У тебя хороший чай.

– У меня все хорошее, настоящее, дорогое.

– Это так, – улыбнулся Бордак, устраиваясь напротив мурзы. – Есть что-нибудь интересное?

– Есть, Михайло, есть.

– Ну и о чем был разговор на диване в Бахчисарае?

Мурза передал все, чему был свидетелем в ханском дворце.

– Значит, нашествие, – с задумчивым видом проговорил Бордак.

– Да. Весной следующего года, но не забывай, что отряды хана начнут беспокоить ваши сторожевые заставы еще осенью, выискивая слабые места в охране границ.

– Не забуду. Орда Девлет-Гирея пойдет, как и прежде, Муравским шляхом?

– Да. Это удобнее всего.

– И хан желает разорить земли до Козельска?

– Козельском хан не ограничится, ведь рядом густонаселенные земли Тулы, Рязани, Калуги.

– Получается, что Девлет-Гирей намерен опустошить земли с юга и юго-востока от Москвы, на Москву же идти не собирается. Пошто?

– То мне неизвестно. Но и гарантий дать, что хан не повернет на Москву, не могу. До похода еще довольно много времени, план вполне может быть изменен. Хотя вряд ли Девлет-Гирей решится на взятие Москвы.

– Это только твое мнение или и других вельмож?

– Я, Михайло, всегда говорю только от себя.

– Ясно. Но если что-то изменится в планах хана, ты сообщишь?

– Конечно. И каждое новое сообщение, заслуживающее внимания, будет стоить уже двадцать тысяч акче.

– Не дорого ли?

– Гораздо дешевле того, что возьмет на Руси хан, если застанет русского царя и его рать врасплох.

– Хорошо. У тебя все?

– Да.

– Тогда я поехал.

– А зачем ты приезжал ко мне? – ухмыльнулся мурза.

– На переговоры о покупке невольников, что ты держишь в Кезлеве (нынешняя Евпатория), которых приобрел очень дешево, – поняв мурзу, ответил Бордак.

– У меня в Кезлеве нет невольников, а вот шелк из Персии есть. Очень хороший шелк. И ковры, славящиеся на весь мир, есть. Вот договариваться о покупке этого товара ты и приезжал ко мне. Но надеюсь, что ты сумеешь избежать встречи с городской стражей.

– Я все понял. До свидания, Азат!

– Да хранит тебя Всевышний!

Бордак покинул усадьбу мурзы, вернулся на подворье Ризвана. Переодевшись, выехал на пустую дорогу и повел коня к выезду из Кафы в сторону аула Сююр-Таш, лежавшего в ущелье северо-западных склонов второй гряды Крымских гор.

Глава вторая

Дорога от Кафы через Бахчисарай до аула Сююр-Таш заняла более двух суток. В первый вечер Бордак прошел двадцать верст по степи до небольшого озера. Он отклонился от дороги, которой пользовались местные жители, на несколько верст, посему до сих пор никого не встретил, не считая чабанов, пасших овец вдали и недалеко от кошар. С западной стороны озера раскинулась редкая роща, где более произрастал кустарник. Солнце уже ушло за горизонт, начало стремительно темнеть. В роще никого не было, Михайло до темноты успел проверить. Он стреножил коня на елани, рядом у старой сосны устроил себе ложе из веток и травы, помолился, отужинал куском лепешки и баранины и, накрывшись накидкой, уснул. С шести утра он уже был на ногах и продолжил путь. К вечеру дошел до каменистой гряды, из-за которой был хорошо виден татарский аул. В селение заходить не следовало, устроился на отдых у гряды. И только перед обедом, когда солнце подходило к зениту, он въехал в большой аул Сююр-Таш. В селе обитала община генуэзцев, вынужденная бежать из Кафы, когда туда вошли турки. Они поставили свой католический храм во имя Святого Иоанна, который был виден издалека. Само же селение удобно располагалось в ущелье, окруженное известковыми скалами. Отсюда и название Сююр-Таш – Острый Камень.

Русское посольское подворье размещалось недалеко от храма у возвышенности, переходящей в район крупных, где-то отвесных скал. Объехав храм, пройдя по узкой улочке саженей сто, Бордак остановил коня у массивных ворот каменной ограды, за которой были видны только деревья и верхушки высокого кустарника. На воротах железное кольцо. Им посланник трижды ударил в ограду. Скрипнула калитка, появился бородатый мужчина в одежде стрельца, но без бердыша и пищали, на боку сабля. Внимание сразу привлекли его ладони, непомерно широкие, крепкие. Впрочем, и сам мужик, которого доселе Бордак здесь не видел, выглядел внушительно. Коли такой сожмет кулаки да вдарит, то и никакой сабли не надо, битый и от кулака Богу душу отдаст.

– Приветствую, путник, – приветливо улыбнулся мужик. – Кто такой, пошто приехал? Зрю, из нашенских ты, вот тока лик литвина без бороды.

– И тебе доброго здравия, добрый человек, – ответил Бордак. – Я тот, кому окольничий Нагой повелел явиться сюда. А пошто, так это у посла и спроси.

– Звать тебя как, путник?

– Михайло Бордак.

– Угу. Щас.

Мужик повернулся, крикнул во двор:

– Федот! Подь сюды, глянь на гостя!

Тот подошел и сразу узнал посланника:

– А, Михайло? Долгих лет! Как житуха-бытуха в краях этих проклятых?

– Приветствую, Федот. Житуха-бытуха такая же, как и у тебя. Не лучше и не хуже.

– Ну, и слава богу, что хоть так. Отворяй, Богдан, ворота, этого человека я знаю. Посол ждет его.

Мужчина отворил створку ворот, и Бордак въехал во внутренний двор, соскочил с коня, снял сумку.

Тут же подбежал служка посла русского, поклонился, взял коня под уздцы и повел к конюшне.

На верхнем крыльце появился помощник посла, дьяк Петр Петрович Агапов:

– Михайло? Мы тебя с утра ждали.

– А я вот только сейчас приехал. Дорога дальняя, да все степью, в объезд кошар, оттого и задержался малость. Хотя мне не давали точные указания насчет срока прибытия.

– А, ладно. Афанасий Федорович ожидает.

– Ты мне, Петр Петрович, ответствуй, – идя к лестнице, обратился к дьяку Бордак, – Осип Тугай должен подъехать?

– Должен, либо к вечеру, либо завтра поутру. А чего интересуешься?

– А так. Дело к нему есть, но тебя, Петр Петрович, оно не касается, уж извиняй.

– Секретов у посланника московского от людей посольских на чужбине быть не должно, – усмехнулся дьяк.

– А чего ты ухмыляешься, Петр Петрович?

– Ничего. Ведомо мне про дела ваши. Но только мне, послу, если пожелаешь, поведаешь о них сам.

– Во как? И откель то знание?

– А вот то уже мое дело, но ладно, будет Осип, коли в пути ничего не случится.

– Что может случиться?

– Всякое. Тут надысь из посольства Польского гонец в Бахчисарай поехал. И дороги нет ничего, всего десять верст, а не доехал. Нашли тело изрубленное да голое в подъельнике служивые люди.

– Кто же его?

– То не ведомо. Но повсюду лихих людей хватает. Вот и поляк попал под разбойников. Как говорится, обобрали до нитки и порубили.

– Ну, с Осипом не так просто справиться, и воин он опытный, засаду почует, обойдет.

– Тут спору нет. Ты, поди, проголодался?

– Да поел бы, а то с вечера кусок лепешки во рту и был.

– Ты иди к послу, а я распоряжусь. И щей наваристых выставят, и курицу вареную, а там и винца, глядишь, не грешно будет испить. У нас вино хорошее.

– Конечно, посольство же, с иноземцами якшаетесь.

– Ты ступай, Михайло, ступай, не след заставлять посла ждать.

Бордак прошел через сени в горницу.

Окольничий Нагой сидел на лавке, покрытой ковром, перед столом, застеленным скатертью. Скамьи вдоль стен, кроме той части, что служила стеной печи. Стол на половину комнаты, табуреты. Оконце завешано цветастой занавеской. В красном углу иконостас, хотя в хоромах имелась и домашняя церковь. Михайло перекрестился на образа, приложил руку к груди и поклонился:

– Доброго здравия, Афанасий Федорович!

– И тебе доброго здравия, Михайло Алексеич! Как добрался?

– Благодарствую, слава богу, добрался.

– Добре. Садись на лавку, разговор нам предстоит серьезный. А потом, помолившись, и потрапезничаем. Ведаю, что голоден, однако дело наперед.

– Да, Афанасий Федорович.

Михайло поведал русскому послу о состоявшемся в Бахчисарае малом диване, о присутствии на нем представителя Высокой Порты и обо всем, что удалось узнать мурзе Азату.

Нагой выслушал внимательно. После чего встал, повернулся к оконцу и, сдвинув занавеску, произнес:

– Значит, Порта требует нашествия орды Девлет-Гирея на наши земли?

– Из слов мурзы то и следует. Однако крымский хан осторожничает, в его планах опустошение земель Козельска, возможно, Рязани и Тулы. О походе на Москву разговора меж ханом и пашой не было.

– Оно и то вельми плохо. Не дают крымчаки нам спокойной жизни. И бивали их не раз, а все одно лезут, как голодные крысы в погреб со снадобьем. Пора бы покончить с ними, как то было сделано с Казанью и Астраханью.

– Так-то оно так, Афанасий Федорович, – кивнул Бордак, – да сил у нас захватить Крым нет.

– Да, основные силы войска русского государь Иван Васильевич держит в Ливонии, оттого и крымчаки осмелели, – согласился Нагой. – Но Девлет-Гирей должен разуметь, что царь может снять часть войск из крепостей и направить их прямиком к Перекопу. И тогда хан попадет в ловушку.

– Я слышал, между Девлет-Гиреем и королем Польским Сигизмундом-Августом тайный договор: коли мы снимем гарнизоны с крепостей, то по ним тут же ударят поляки.

– То не беда. Мы вполне можем отдать Нейшлосс, Феллин, еще с десяток крепостей, оставив войска в Ивангороде, Дерпте, Нарве, Полоцке, в важных для нас крепостях. Но то решать не нам, Михайло, то дело государя. Мы должны предупредить царя о грозящей опасности, то и сделаем. Особливо след сообщить о намерениях Девлет-Гирея этой осенью высылать отряды для проверки состояния нашей обороны.

– Кого думаешь отправить на Москву? – спросил Бордак.

– Да хоть тебя. Хотя нет, у тебя дело по наказу государя, Осип Тугай поедет. С ним отряд малый из людей посольского подворья. А тебе что за дело до этого? Или передать государю есть что?

– У меня другая забота, Афанасий Федорович.

– И что за забота, коли не тайна? – удивился Нагой.

– Да какая тайна, боярин?

Бордак поведал об Алене и сыне ее Петруше.

– Понятно, – улыбнулся окольничий, – выручил, значит, земляков? То добре. Но с ними хлопот много в дороге, а путь до Москвы долгий, почитай, более тысячи трехсот верст выйдет. Коли Осип шел бы только с отрядом, то, глядишь, за месяц и дошел бы, а если бабу с ребенком брать, то надобно обоз составлять, с ним же быстро не пойдешь, значит, и через полтора месяца могут не добраться. А государю надобно как можно быстрее замысел татар передать.

– Уразумел я тебя, Афанасий Федорович. Ладно, чего-нибудь другое придумаю. Хотя разницы великой в том, узнает ли государь о планах Крыма свершить нападение на Русь весной, в начале сентября или в середине, не вижу. Так же о выходе татарских отрядов осенью. Они наверняка пойдут где-то в октябре, когда день короче станет, а дожди еще не начнутся. Да и что им дожди, они татарам даже на руку. Но… ты здесь голова, ты решаешь. У меня все.

– Да не кипятись ты, Михайло, – покачал головой Нагой. – Твоя правда в том, что месяц или полтора – великой разницы нет. И своим помочь треба. Ты вот что, завтра езжай обратно в Кафу и вези сюда свою женщину с ребятенком. Ране, чем через неделю отряд Тугая на Москву не выйдет, треба еще кое-что прознать в Бахчисарае, так что успеешь. Пусть едут с Тугаем.

– Благодарствую, – кивнул Бордак с просветлевшим лицом.

– Э-э, Михайло, было бы за что.

– Осип Тугай из Кафы прибыл, – заглянув в горницу, сообщил Агапов.

– Добре. Передай, с ним говорить после вечерней трапезы буду, а сейчас пусть стол накрывают.

Бордак вышел из горницы посла, спустился вниз, там сразу же увидел Тугая, подошел к нему.

– Знал бы, что ты следом отправишься, вместе пошли бы сюда. Вдвоем оно веселее.

– Это так, Михайло, но кто знал, когда гонец от Афанасия Федоровича явится, а он в ночь и объявился, когда ты уже уехал.

– Алена с Петрушей как там?

– А чего им? На подворье Ризвана. Алена помогает Ираде, сын рядом. Да и пошто интересуешься, коли уехали мы почти одновременно из Кафы?

– Так спросил.

– Так, молвишь? – пристально посмотрел на Бордака Тугай. – А я мыслю, не так просто. Что, по душе пришлась Алена?

– А коли да, то что?

– Ничего. Хорошая баба, хозяйственная, скромная, за дитем строго смотрит, работу, какая есть, легко делает. Такая в жены в самый раз. Тем боле вдовая. Одной ей с дитем прожить трудно будет, а ты мужик крепкий, с тобой не пропадет. К тому же и сам один.

– Не об том речи ведешь, Осип.

– О том, Михайло, уж мне ли не знать тебя? Но… твои дела, это твои дела. Твою Алену с Петрушей надобно домой отправить. Чужбина есть чужбина, тут свободным никогда не почувствуешь себя.

– О том был разговор с Афанасием Федоровичем.

– И что порешили?

– Узнаешь, Осип, вечером и узнаешь.

– Чего сам не молвишь?

– У нас еще будет время поговорить.

– Надолго тут?

– С рассвета завтра поеду в Кафу, но вернусь.

– Не понял? Чего мотаться туда-сюда?

– И про то узнаешь.

Дьяк Агапов позвал всех в домовую церковь. Там собрались все – от посла Нагого до холопов. Помолились. Потом направились в трапезную, где ожидал обед, но тут уже расселись по отдельности – посол и его помощник с посланниками, стрельцы и прислуга.

Пообедав, разошлись, по старой русской традиции, по покоям на дневной сон.

А как проснулись, уже и вечер подступил.

После ужина Тугай имел разговор с окольничим Нагим. Затем прошел в покои, отведенные Бордаку, и с ходу спросил:

– Чего ж ты, Михайло, не сказал, что Алена с сыном поедет со мной на Москву?

– Хотел сначала убедиться, что посол не изменил решения.

Тугай присел рядом с Бордаком:

– Ну, до Москвы мы твоих Алену и Петрушу довезем, а там куда? Она же вроде как из-под Брянска?

– Нету у нее никого ни в Брянске, ни в селе, ни на Москве. На мое подворье и отвезешь. Там Герасим с женой Марфой пока всем заправляют, хотя и заправлять-то особо нечем, им передай Алену с сыном и мой наказ, чтобы жили, как хозяева, а Герасим с Марфой помогали всем, чем могут.

– Добре, сделаем. Правильно ты решил. Бабы должны с мужиками жить. И мужики с бабами. Ныне, когда война, одиноких вельми много. Так не должно быть. Да и пошто тебе не венчаться с Аленой? Хотя… – Тугай выставил перед собой ладони: – Молчу, молчу!

Переговорив с гонцом, Бордак лег спать.

На рассвете он покинул селение. На этот раз Михайло не особо жалел молодого скакуна, в то же время и не загонял его. Он знал, как обращаться с конями. На обратную дорогу у него ушло два дня. Даже меньше, потому как в Кафу он въехал, когда муэдзин с минарета созывал правоверных на вечернюю молитву. Вернулся тем же путем, что и выезжал. Подъехал к задам подворья Ризвана, спешился и повел коня через сад. Алена в это время выносила ведро, увидела своего спасителя, вздрогнула от неожиданности и уронила ведро.

– О, господи, Михайло! Испужал до смерти!

Бордак, проводя мимо коня, сказал ей:

– Ты вот что, Алена, как помоюсь да перекушу, поговорим.

– О чем? – встревожилась она.

– Для тебя, да и для меня о хорошем, не волнуйся. Петруша спит, поди?

– Нет еще. Сын Ризвана, Хусам, ему тряпичную игрушку принес, играется у хаты.

– Хусам, говоришь?

– Да, а что?

– Тебе он, поди, тоже подарок сделал?

– Нет, Михайло, с чего ты взял?

– А что? Он молод, ты молода…

– Вот ты о чем, – проговорила, зардевшись, Алена и спросила с укором: – Пошто забижаешь? Если кто и мил мне, то не Хусам. Да и невеста у него есть. По традиции ее еще в детстве Ризван ему подобрал, и скоро должна быть свадьба… Но ты ступай, а то у меня еще дел полно.

– Добре, Алена, и прости, коли обидел.

– Ничто, Михайло.

Бордак завел коня в конюшню. Там его увидел Ризван:

– О! Михайло? Салам алейкум. Вернулся?

– Салам, Ризван, как видишь.

– Надо Ираде сказать, чтобы ужин приготовила, баню растопила. Устал с дороги? Хотя чего это я? Глупость спросил. Главное, вернулся живым и здоровым, то и яхши.

– Тут как дела? – поинтересовался Бордак.

– Слава Всевышнему, все хорошо.

– Курбан не заглядывал?

– Не было никого.

– Как соседи к Алене относятся?

– Никак не относятся. Она с подворья не выходит. Ведают, конечно, соседи, что у меня русская женщина с ребенком, но знают и то, что твои они.

– Добро. Прилягу я.

Бордак прилег на топчан, скинув сапоги, и стал наблюдать, как Хусам поит-кормит его коня.

– Ризван! – позвал он хозяина подворья.

– Да. Михайло?

– Спросить кой о чем треба.

– Давай. – Татарин присел на край топчана.

– Слышал, скоро женишь сына? – кивнул Михайло на Хусама.

– Алена сказала?

– Она.

– Да пора, время подошло, взрослый уже.

– А кто невеста? Нет, если не хочешь говорить, я не настаиваю, просто интересно.

– Отчего не сказать? Скажу. Невеста – Гульшен, что означает цветник роз, хорошая девушка. Мы с ее отцом, купцом Наби Алаем, росли в одном ауле. А потом так получилось, что переехали в Кафу, я раньше, он позже. У меня родился сын, у него – две дочери. Вот Гульшен и сосватали. Договорились с Наби осенью свадьбу сыграть.

– А купец этот, с которым желаешь породниться, чем торгует?

– Мыслю, к чему клонишь, – покачал головой Ризван. – Нет, Михайло к живому товару Наби отношения не имеет. А чем торгует? Да всем, чем выгодно. И тканями, и украшениями, и мясом, и пшеницей. У него лавки и тут, и в Кезлеве, и в Бахчисарае, и даже в Ялте. Богатый человек, но не жадный и не злой. Рабов, прямо скажу, держит, покупает тут или в Кезлеве. Однако другие невольники позавидовали бы рабам Наби. Он если берет семью, то не разлучает ее. Так и живут рабы семьями. А как отработают пять лет, отпускает на вольные хлеба.

– Не рабовладелец, а благодетель какой-то, – усмехнулся Бордак. – Впрочем, здесь покуда ничего не изменить, хотя кто знает, что будет с Крымом, коли царь Иван Васильевич устремит на него свой взор.

– Покуда русский царь смотрит только на запад, а на Русь нападают крымчаки, – заметил Ризван.

– Ладно.

Жена Ризвана, Ирада, принесла чай, и Михайло поблагодарил ее:

– Спасибо тебе, женщина, это то, что нужно.

– Баня уже скоро готова будет, кушанья тоже, – довольно улыбнулась она и добавила: – Алена помогает, дюже старается.

– Вы Петрушу не упустите, а то выйдет на улицу да пропадет.

– За этим Алена строго смотрит, сын всегда при ней. А когда надо, я смотрю.

– Спасибо, Ирада.

Бордак помылся в бане, переоделся в чистые штаны и рубаху, прошел в летнюю кухню, где Алена выставила разные кушанья. Отужинав и поблагодарив ее, он сказал:

– Пройдемся по саду, поговорим.

– Как пожелаешь, Михайло.

Они вошли в сад и стали медленно прогуливаться меж деревьев.

– Тебе, Алена, след сегодня собраться вместе с Петрушей в дорогу, – начал Бордак.

– Пошто? – напряглась женщина.

– Поедем в Сююр-Таш, это около ста тридцати верст отсюда, недалеко от Бахчисарая.

– Туда-то зачем?

– Там русское посольское подворье. Оттуда ты с Петей отправишься на Москву с посланцем окольничего Афанасия Федоровича Нагого, нашего посла в ханстве.

– О, господи! – выдохнула Алена. – Пошто так нежданно?!

– Я же обещал вернуть тебя на родину? Вот и держу слово. С конем-то управишься?

– О том заботы нет, но что я на Москве с ребенком делать буду? Пропадем ведь.

– Не пропадете. Осип Тугай, посланник Нагого и мой товарищ, доставит вас на мое подворье, что на Варварке. Оно недалеко от церкви Святой Великомученицы Варвары. Подворье небольшое, я не вельможа и не торговец, но дом крепкий, хозяйство какое-никакое. Покуда там заправляет работник Герасим с женой, приедешь, сама хозяйкой станешь.

– Как же так, хозяйкой? – воскликнула Алена. – Хозяйка в доме – жена. И та под мужем.

– Нет у меня жены, и детей нет.

– Но пошто ты один? – удивленно спросила она.

– Померли моя жена Глафира и сын Володимир. Огненная хворь в могилу свела. Я тоже был на краю могилы, но Господь, видно, не пожелал забирать меня к себе, оклемался. Моих к тому времени уже похоронили, и я на похоронах даже не был. Вот так, Алена. Не хотел говорить, но что уж теперь? Все мы в руках Бога нашего, коли оставил он нам с тобой жизнь, то и треба жить далее. А уж как жить – решать тебе. Ни к чему не неволю, прошу только, будь в доме хозяйкой. Я тебе денег дам, с хозяйством Герасим и жена его, коли треба, подсобят.

– Ты ошарашил меня, Михайло, – потупившись, прошептала Алена и тут же покрылась густым румянцем.

– Я и себя ошарашил… Давай, собирайся. На рассвете тронемся с божьей помощью. Поболе еды возьми, но об этом я Ризвана попрошу, он даст, сколь треба.

– Михайло, а бумагу какую, что я не самозванка, а твоя… твоя прислуга, дашь?

– Ты получишь посольскую грамоту, где будет указано, что выкуплена из рабства татарского, а значит, свободный человек. Ну, а насчет прислуги… Какая же ты прислуга, ты – свободный человек. Да никто и интересоваться не будет. Меня на Варварке знают, ну а коли возникнут какие трудности или пристанет кто, то пригрози обратиться к думному боярину Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому.

– Ой, это к Малюте Скуратову?

– К нему, – улыбнулся Бордак. – Как только назовешь его имя, все мигом отстанут.

– А ты знаешь Малюту? Слыхала я, палач он у царя.

– Не след верить всему, что говорят люди. Григорий Лукьянович – не палач. Я его знаю. Коли случится что, обращаться к нему не иначе как боярин Григорий Лукьянович, но, мыслю, не дойдет до того. Это так, для тех, кто слишком любопытен.

– Даже и не знаю, смогу ли жить на Москве? Это же такой большой город! Там, в Кремле, сам царь Иван Васильевич сидит на троне. Дума боярская, вельмож всяких много. Боязно мне, Михайло.

– Привыкнешь.

– А ты скоро на Москву вернешься?

– О том не ведаю. Да и ведал бы, молвить не мог. Ты уж не обижайся, служба у меня такая.

– Как я могу на тебя обижаться, Михайло?

– Надо отдохнуть хорошенько, ты соберись и после ужина спать раньше ложись. На рассвете тронемся. Я к Ризвану пройду, договорюсь обо всем насчет коня другого, провизии, воды. В степи источников мало, да и те знать надобно.

– Ох, и боязно мне, кто бы знал.

– Ничто, Алена, потерпи, не то стерпела.

– И не говори, Михайло. Всю жизнь буду за тебя Бога молить. И Петруша, как подрастет, будет.

Они вернулись во двор. Алена забрала у Ирады сына и ушла с ним к себе. А Бордак отправился к Ризвану.

– Мне нужен еще один конь хороший, провизии для двух взрослых и ребенка на трое суток, – обратился он к хозяину подворья.

– С провизией забот нет. Ирада все соберет, а надо будет, и купит, а вот коня хорошего придется у торговцев брать. Хотя у Наби Алая свой табун, у него можно купить.

Бордак достал мошну, протянул Ризвану пятьсот акче:

– Это на коня, сумы и провизию.

– Много даешь.

– В меру. А еще двести возьми за постой.

– Не возьму, Михайло. За постой не возьму.

– Пошто?

– Кто с гостя деньги берет? Ты – мой гость, твои люди – тоже мои гости. А гостей привечать боле, чем родственников, треба.

– Ну, тогда бери на коня и провизию.

– Я бы тебе из своей конюшни дал, но у меня, сам знаешь, какие кони. Хорошие, однако тебе треба лучше.

– Ты заведи моего коня в конюшню, собери сумы, я у себя буду. На рассвете тронемся в путь, – попросил Бордак.

– Теперь уж не вернешься?

– Да нет, наверное, вернусь, а там только Господь, да окольничий Нагой знает.

– Вроде и дел-то у тебя в Кафе не осталось.

– Ты не ведаешь, как появляются дела? Сейчас – нет, через час – полная торба.

– Это так, – вздохнул татарин. – Отдыхай, Михайло, на вечернюю трапезу Хусам подойдет.

– Добро.

Бордак прошел в свою комнату. Сын Ризвана, Хусам, отправился к отцу невесты, купцу Наби Алаю. По местным законам, он до свадьбы не должен был видеть невесту, однако этот закон часто обходили. Молодые люди хотели знать, кого в жены выбрали им отцы, посему находили предлог, чтобы увидеть будущую жену. Ризван придерживался обычаев, традиций и законов, в то же время он и сына понимал. И однажды, как бы случайно, показал ему Гульшен. Девушка очень понравилась Хусаму, и тот теперь сам искал любой повод наведаться на подворье Алая, особенно тогда, когда купец уезжал из Кафы по делам. А ныне его отец послал. И Хусам был рад, что можно еще раз увидеть невесту.

На следующий день, как только просветлело, Бордак и Алена с Петрушей на скакунах, увешанных сумами, выехали с подворья Ризвана. Посланника московского и бывших невольников провожали и Ризван, и Ирада, которая привязалась за столь малое время к доброй, работящей и скромной Алене.

Как и прежде, первую остановку сделали в роще у озера и далее ехали степью по проторенной тропе. Никого из тех, что разбойничал в Крыму, слава богу, не встретили и благополучно добрались до Сююр-Таша, посольского подворья.

Несший службу у ворот Федот Резвый радостно встретил приезжих:

– Приветствую тебя, Михайло, приветствую тебя, женщина!

– Алена, – подсказал Бордак.

– Приветствую, Алена!

– Тебя так же, Федот!

– Погодь, открою дверь.

– Скажи поначалу, Осип еще тут?

– Тута, где ж ему быть. Ожидает Афанасия Федоровича. Тот как два дня уехал в Бахчисарай, еще не вернулся. Ныне должон.

Резвый открыл ворота, всадники въехали во двор, спешились, Алена поставила на ноги Петрушу. Он хмуро смотрел на подворье, на грозного стражника.

– Не бойся, Петенька, мы у хороших людей, – погладила его по голове Алена.

– А я и не боюсь, – неожиданно сказал мальчик, что вызвало смех Резвого:

– Смотри, от горшка два вершка, а с норовом. Воин вырастет.

– Поглядим. А Петр Петрович Агапов уехал с боярином?

– Да, он всегда на выезде с ним.

– Как же нам разместиться?

Из дома вышел Тугай, увидел прибывших, улыбнулся:

– Приветствую, Михайло, быстро ты обернулся. Приветствую тебя, женщина, – кивнул он Алене. – Хороша, слов нет. Ведают эти черти работорговцы, кого брать силком на Руси, будь проклято их басурманское племя!

– И тебе привет, Осип!

– О чем задумались, гости дорогие?

– Да вот не ведаю, как и где разместиться. В той комнате, что была отведена мне, всем неудобно, да и не по традициям это…

– Эка забота. Афанасий Федорович обо всем обеспокоился. Пойдем, покажу палаты для Алены и сына. А после в баню, с дороги помыться и трапезничать.

– Значит, обеспокоился посол, не забыл?

– Он, Михайло, никогда ничего не забывает, иначе Иван Васильевич не прислал бы его сюда, в этот гадюшник продажный.

Палаты, отведенные для Алены с сыном, оказались светлыми и просторными. Скамьи широкие, окна в цветных занавесях. Чистое постельное белье с периной и большой подушкой на лавке у стены. Посредине стол. В красном углу – иконостас. Алена ту же опустилась на колени, начала молиться. К ней присоединились и Михайло с Осипом.

Служка занялся конями, гости сходили в баню, отужинали вдоволь и разошлись на отдых. Дорога утомила, особенно Петрушу, как тот ни храбрился.

А к вечерней молитве и трапезе явился посол русский Афанасий Федорович Нагой с помощником и невеликой охраной. Узнав о приезде Бордака с бывшими невольниками, повелел дьяку пригласить посланника Москвы в залу приемов.

Бордак зашел, поприветствовал по чину. Нагой в ответ тоже поприветствовал посланника и предложил ему сесть на лавку.

– Жарко ныне, – распахнул Михайло ворот рубахи.

– Да, – согласился Нагой и продолжил: – Тугай выезжает на Москву послезавтра. Ты о женщине с дитем не беспокойся. Ордынцы балуют, конечно, особенно у Перекопа, но людей с посольской грамотой не трогают. За то Девлет-Гирей велел карать строго. Определился, где остановится женщина, а то могу подсобить?

– Благодарствую, Афанасий Федорович, – склонил голову Бордак, – я сам все решил, она остановится у меня на Варварке.

– Вот как? – поднял брови посол. – К себе заберешь в прислугу?

– Не в прислугу.

– Никак жениться собрался?

– Извиняй, Афанасий Федорович, но то только мое дело.

– Конечно, Михайло, – улыбнулся Нагой. – Давно пора тебе обзавестись новой семьей. Одному жить – хуже нет, по себе знаю. Но с Аленой и сыном порешили, давай погутарим о делах. – Посол поднялся со стула, обошел стол, присел на скамью рядом с Бордаком. – Тебе, Михайло, с рассвета след ехать обратно в Кафу.

– Пошто опять в Кафу? – удивился Бордак. – Задание я ведь выполнил.

– Жизнь подбрасывает новые хлопоты.

– И что должен сделать?

– Есть в Кафе крупный работорговец мурза Басыр.

– Слыхал о нем, дом большой видел. У него свои суда, работного люда много.

– И у него же в усадьбе, отдельно, конечно, томятся наши невольники.

– Невольники? Пошто он не продает их? На невольничьем рынке его люди не торгуют.

– Басыр-мурза – хитрый и корысти неумеренной человек. Он не как обычные купцы, не выставляет товар на рынке, где за невольников может от силы заполучить пятьсот-шестьсот акче. И это за детишек и девиц. Хитрый мурза, узнав о повелении царя Ивана Васильевича выкупать наших невольников по высокой цене, решил заполучить в десятки раз больше.

– Он готов отдать их за выкуп государев?

– По моим данным, да. Но это треба проверить. У него, опять-таки не точно, около тридцати невольников, из них восемнадцать мужчин и двенадцать женщин. Но невольники разные, где-то до десятка крестьян и их жены, остальные – дворяне и стрельцы, кто-то тоже с женами, захваченные в разных городах. Вернее, выкупленные мурзой Басыром у обычных торговцев. А ты знаешь, сколько царь Иван Васильевич готов платить за наших людей?

– То ведомо, дорого. Один крестьянин пятнадцать рублей стоит.

– Вот и посчитай, сколько это будет акче, если за один акче дают полкопейки.

– По местным меркам, целое состояние.

– Но не для мурзы Басыра. Он богат. Однако, опять-таки по непроверенным данным, он со своими сыновьями собирается перебраться в Высокую Порту. И покуда есть возможность, набивает карман. Но это черт с ним. Тебе треба через Азата добиться встречи с Басыром и договориться о выкупе невольников, при этом крепко торговаться. Коли упрется, можешь сказать, что дороже мы выкупать не будем, пусть выставляет невольников на рынок, до того посчитав, какой прибыли лишится.

– Поторгуюсь, – кивнул Бордак, – это дело нехитрое, и цену собью. Как он должен будет передать невольников? Это же не Алена с Петрушей, что можно с пожитками обозом отправить. Тридцать человек треба через весь Крым провести, и тогда, мыслю, от разбойников наши грамоты не спасут.

– Верно мыслишь. Посему в условия сделки должно войти обязательство мурзы Басыра доставить невольников при достойном обеспечении всем необходимым, без кандалов и цепей на арбах до Перекопа и далее в место, что будет сообщено ему отдельно. За это можно доплатить, но не боле десяти тысяч акче.

– Согласится ли на это условие мурза?

– Согласится. У него много нукеров, воинов в сторожевом отряде, он выделяет хану сотню в войско. Люди у него есть. Мулы, кони – тоже. Да и жадность возьмет свое.

– Я все понял, Афанасий Федорович.

– Но это первое задание.

– Что еще?

– Ты ведаешь, что малый диван одобрил нашествие крымчаков на наши земли весной следующего, 1571 года.

– Я же и передавал об этом донесение.

– Помню. Но окончательное решение, и это тебе тоже хорошо ведомо, примет большой диван, и с созывом его крымский хан медлить не будет. Надо определяться с походом, чтобы начать в зиму подготовку орды, а это хлопотное дело. Переговоры с беками и мурзами, составление разнородной рати, проведение расчета, кто столько людей выставит, кто коней, кто оружия, кто продовольствия. Это переговоры с ногайцами, карачаями, кипчаками, черкесами. Но не тебе объяснять, какие трудности возникают в период подготовки большой рати. А хан должен собрать войско от сорока до шестидесяти тысяч воинов.

– Мне то ведомо, – кивнул Бордак, – что я должен сделать?

Посол вернулся на свое место, сел на стул:

– Если мурза Азат был приглашен на малый диван, то на большом он будет без всякого сомнения.

– Мыслю, он и отряд крупный поведет в поход.

– Возможно. Но вернемся к большому дивану. На нем должна быть определена дата выхода татарского войска к Перекопу, а еще путь продвижения. Скорее всего, это Муравский шлях, но там кто знает. Также от Азата след узнать, что за отряды хан намерен направить на земли русские уже осенью и куда именно.

– Он мог уже определиться с этим, а они выйти на промысел. Хотя нет, Девлет-Гирею удобнее и выгоднее привлечь для этого тех же карачаев или ногайцев, которым не требуется проходить весь Крым до Перекопа. А это без большого дивана не решить, – задумчиво проговорил Бордак.

– Вот все и следует прознать, Михайло. Ты можешь спросить, с чего вдруг я взял на себя полное начальство над тобой, ведь ты подчинен Разрядному приказу, посланник самого государя, так ведь?

– То не особо заботит, боярин, общее дело делаем, а кто над кем, не вельми важно.

– И все же объясню, дабы между нами не было недомолвок и недовольства. Государь русский Иван Васильевич поручил мне начальство над всеми нашими людьми в Крыму. Это тайное поручение, так что останется между нами.

– То мог и не молвить, Афанасий Федорович.

– Ну и хорошо. Сейчас иди. Чем будешь заниматься, дело твое, но на рассвете должен убыть в Кафу.

– Эх, Афанасий Федорович, если бы ты ведал, как не по душе мне ехать в эту проклятую Кафу, – вздохнул Бордак.

– Ведаю, Михайло Алексеич, но… надо.

– Надо. Да, боярин, у меня почти не осталось денег.

– Я удивляюсь, пошто ты в прошлый приезд не запросил их. Найдешь Петра Петровича Агапова, он выдаст тебе двадцать тысяч акче. Из них отложи серебро для мурзы Басыра, а он вельми любит коней, хороших, породистых коней, да тысячу акче на подкуп помощника мурзы, Камиля. Они дальние родственники, и Камиль не менее корыстен, чем мурза. При этом имеет определенное влияние на вельможу. Его помощь может быть существенной.

– А этот Камиль не побежит к мурзе с докладом, что русский посланник пытался купить его?

– Мыслю, не побежит. Жадность удержит. Но чтобы спокойней быть, то и ему преподнеси подарок на эту сумму, а лучше деньги, чтобы сам купил подарок не дешевле. Тогда какой подкуп? Всего лишь желание угодить татарским вельможам и их верным людям, родственникам. Здесь это в порядке вещей.

– Это так. А где деньги брать на выкуп?

– Они есть. Не здесь, в Бахчисарае. Ты договорись с мурзой Басыром, остальное – не твоя забота. Но договоренность должна быть оформлена выкупной грамотой, поименной – с указанием цены за каждого и общей суммы, а также с обязательством Басыра обеспечить вывоз бывших невольников за Перекоп. А куда точно, ему сообщит другой человек, не ты.

– Ясно, Афанасий Федорович.

– Согласен, Михайло, трудно тут, иногда просто невыносимо, но кто-то должен и здесь работать.

– Не спорю и готов работать. И не за звания или чины.

– Достойный ответ.

– Так я пойду?

– Ступай, Михайло!

Бордак нашел помощника посла, и Агапов передал ему деньги. После этого московский посланец прошел в комнату, отведенную женщине с ребенком. Петруша спал, Алена сидела у окошка в задумчивости.

Обернулась, как скрипнула дверь, вздрогнула.

– Это я, Алена, – сказал Бордак.

– Все пугаюсь, извиняй, Михайло, никак не могу привыкнуть, что свободна.

– Привыкнешь. – Он присел на скамью и посмотрел на нее: – Я завтра возвращаюсь в Кафу.

– А я? – встревожилась женщина.

– Ну, ты же ведаешь, что поедешь на Москву. И уже послезавтра. – Бордак достал из-под рубахи мошну: – Возьми. Это деньги, здесь пятьдесят рублей. Тебе и сыну надолго хватит. Ни в чем не отказывай ни себе, ни Петруше. И живи на подворье спокойно. Если что, ведаешь, к кому обратиться за помощью. И эта помощь будет очень значимой, никто после и взглянуть на тебя не посмеет.

Алена, теребя в руках платок, тихо спросила:

– А когда ты вернешься?

– То не ведаю. Может, скоро, может, нет. Мыслю, не позднее, как выпадет первый снег.

– А что будет, когда ты вернешься?

– Жить будем, Алена. И жить так, как пожелаешь ты. Об этом позже. Сейчас не время обсуждать те дела. Но будь покойна, мой дом в любом случае станет и твоим домом, если ты, конечно, не захочешь что-то изменить. Ну, вроде все. Я уеду рано…

– Я провожу тебя, – подняла на него глаза Алена.

– Нет, то лишнее. Встретимся на Москве. Счастливой вам поездки! Пошел я.

– Спасибо тебе, Михайло.

– Не на чем, Алена, не на чем.

Бордак поднялся и ушел к себе.

Алена еще долго молилась. Потом легла, прижав к себе сына. Для них начиналась новая жизнь. Какой она будет, знал только один Господь, но ей верилось, что долгой и радостной.

Встала она задолго до рассвета, оделась в лучшие одежды, какими с ней поделилась Ирада, навела румяна, подвела брови, уложила волосы. Как только просветлело, вышла во двор. Там был только служка, и она спросила у него:

– Что, неужто Михайло уже уехал?

– Нет, он трапезничает на кухне. Меня послал коня вывести.

Вскоре появился Бордак, увидел ее и возволнованно спросил:

– Алена? Ты пошто в такую рань здесь или приключилось что? Не приболел ли Петруша?

– Все у нас в порядке, Михайло, я просто… проводить тебя пришла.

– И стоило вставать в такую рань?

– Стоило. Вот возьми, татары не нашли, не отобрали, потому как дюже хранила. – Она протянула ему бечевку, на которой висел махонький мешочек. – Это талисман, Михайло. Он помог нам с Петрушей, да не помог мужу, но талисман-то мой. Теперь пусть будет твоим. В мешочке земля наша русская.

– Оставь, Алена, тебе самой пригодится.

– Нет, я еду на Москву, ты же – к проклятым басурманам.

Агапов, вышедший из летней кухни, услышал эти слова и, улыбнувшись, спросил:

– Ризван – тоже басурман?

– Нет, – ответила Алена. – Ризван хороший, и семья его хорошая, добрая семья. Они не басурмане, они наши друзья. А будут на Руси, так и самые дорогие гости.

– Правильные слова, – улыбнулся Бордак. – Ризван не из тех собак, что продают и покупают людей, как скот или вещи.

Служка подвел коня. Агапов обнял Бордака, кивнул служке, и тот ушел.

Алена настояла на своем, и Бордак надел на шею бечевку с мешочком земли русской.

– Да хранит тебя Господь, Михайло, – перекрестила она его.

– И тебя с Петрушей также, Алена. Доброй дороги вам!

– Ох, и не ведаю, что со мной. За себя и сына не боюсь, а вот за тебя боязно.

– Все будет хорошо, Алена. Мне пора ехать.

Алена неожиданно прижалась к нему, поцеловала и тут же, подхватив подол платья, побежала к своему жилищу.

А у Бордака пылали губы. Вельми жарким оказался этот короткий поцелуй.

Он поправил саблю, проверил, как закреплены мошна и посольская грамота. Вскочил на коня, ударил по бокам, и тот пошел рысью со двора.

Выезжал Бордак прямо на улицу, обитатели которой только начали просыпаться. Вышел к краю селения и поскакал проторенной дорогой через степь.

На утро следующего дня, когда посольское подворье покинул отряд под предводительством Осипа Тугая, с Аленой и Петрушей, он прошел уже полпути, отдохнув среди колючих степных кустов.

Проснувшись, подумал об Алене. Хорошо, если за полтора месяца доберутся и не встретят по пути лихих людей. За то след Бога просить. Бордак помолился, перекусил и продолжил путь.

К Кафе подъехал, когда стемнело. Заехал во двор Ризвана со стороны сада. Во дворе находился Хусам. Завидев Бордака, поприветствовал его, забрал коня, повел в стойло обтереть, напоить, накормить.

Ризван с женой не спали. Сидели в главной комнате, говорили о предстоявшей свадьбе сына. С возгласом «А вот и снова я!» Бордак вошел в комнату.

Ризван улыбнулся, Ирада сразу закрыла нижнюю часть лица платком, чужой мужчина не должен ее видеть. Впрочем, это было сделано машинально.

– Я знал, что ты вернешься. Но ладно, Ирада, – повернулся Ризван к жене, – Михайло голоден, сделай что-нибудь покушать.

– Да, Ризван, – кивнула она и ушла.

Ризван взглянул на Бордака:

– Что за дела на этот раз у тебя, Михайло?

– Расскажу потом, сейчас же поведаю лишь то, что завтра мне нужна встреча с Курбаном.

– Желаешь вновь говорить с мурзой Азатом?

– Об этом, Ризван, позже. Не представляешь, как я устал.

– Да что представлять, знаю, нелегко путешествовать по пустыне на солнцепеке. Баню топить поздно, помойся из бадьи. И приходи на кухню. Потрапезничаешь, и спать. А утром прознаем, в Кафе ли мурза Азат, а с ним и Курбан. Коли тут, то будет тебе встреча с ним.

– Ох, опять бриться. Знал бы ты, как это противно, – вздохнул Бордак.

– Для иноземцев удобно.

– На то они и иноземцы.

Михайло обмылся, переоделся в легкие одежды, откушал вдоволь и завалился спать.

Проспал до того, как солнце нежным и горячим, как поцелуй Алены, лучом пробилось через оконце. Поднявшись, умылся, побрился, надел прежнюю одежду литвина, которую Ирада выстирала и на досках выгладила, расчесал волосы и вышел во двор. На топчане сидел Ризван.

– Салам, друг! – поприветствовал его Бордак.

– Салам, салам! Долго ты спишь, Михайло, так можно многое проспать.

– Что-то произошло, пока я спал?

– Ничего особенного. Курбан заезжал. У него неподалеку дела у кузнеца были, заглянул и к нам.

– Вот черт! – воскликнул московский посланец. – Мне нужна встреча с ним, а сам проспал. Пошто не разбудил, Ризван?

– Курбан сказал, не надо. Я поведал ему твое пожелание, он ответил, что будет на невольничьем рынке после полуденной молитвы.

– Опять невольничий рынок, другого места в Кафе нет? – скривился Михайло.

– Есть, но место встречи назначил Курбан.

– Значит, в полдень надо быть у «площади слез»?

– Немного позже. И выходить на рынок не обязательно, там проулков, откуда все видно, много.

– Ладно, разберусь. Вы уже трапезничали?

– Конечно, – кивнул Ризван и тут же позвал жену: – Ирада!

– Да, Ризван? – вышла она из дома. Увидела Бордака, прикрыла лицо, кивнула: – Салам, Михайло!

– Салам! Но разве тебе можно говорить с чужим мужчиной? Приветствовать его?

– Э-э, друг, зачем ты так говоришь? Ты для нас не чужой и не смущай женщину, – покачал головой Ризван.

– Извините, не хотел обидеть.

Хозяин подворья взглянул на жену, та все поняла без слов и сказала:

– Трапеза русского в летней кухне, – после чего повернулась и быстро ушла.

– Ну, Михайло, теперь не жди приветливости от жены. Она у меня упрямая. Упрекнул, почитай, обидел, – рассмеялся Ризван.

– Да я не хотел, само вышло.

– Слово вылетает легко, а вот потом попробуй поймай!

– Это верно. Но, надеюсь, ты поговоришь с женой?

– Бесполезно. Пока сама не сменит нрав, бесполезно. Да и какая тебе разница? Женщина, она и есть женщина, а у тебя дела серьезные, мужские. Ступай трапезничать.

В полдень, когда муэдзины с минаретов прекратили призывать мусульман на обеденный намаз, Бордак прошел к улице, ведущей на «площадь слез». Здесь, где в это время кроме иноземных торговцев обычным товаром и местных жителей из христиан народу не было, он остановился. Сейчас и на рынке затишье. Правоверные, но не чурающиеся торговать «живым» товаром, строго блюли свои законы. То же самое должен бы делать и Курбан, вот только где, в мечети или где-нибудь в тени на носимом с собой коврике?

Солнце припекало к полудню, не спасали ни легкая одежда, ни головной убор.

Михайло зашел в небольшой проулок, там под тенью дерева присел на корточки.

Служба закончилась, и надо было выходить на невольничий рынок. А так не хотелось.

Там, как и всегда, торг продавцов и покупателей, женщин и мужчин. Невольников, детей и девиц, уже всех разобрали. Бордак не пошел к главному фонтану, не хотелось еще раз встретиться с той изуродованной женщиной. Он обошел фонтан, и тут в спину его ударили с такой силой, что он едва не упал. Оглянулся. Сзади два типа в национальной татарской одежде, заметно находившиеся под воздействием какого-то дурманящего зелья. Видимо, не один кальян выкурили в ближайшей чайхане.

– Эй ты, свинья! – крикнул один из них. – Невольника купить не желаешь?

Бордак бы легко снес головы обоим, но сейчас и здесь сделать этого не мог.

– Не желаю, – коротко ответил он.

– Что так? – сощурился второй. – У нас есть очень хороший товар.

Они расступились, и Михайло увидел позади них человека, стоявшего на коленях, с вырванными ноздрями и отрезанными ушами. Даже трудно было с ходу сказать, кто это, мужчина или женщина.

– Смотри, литвин, какой хороший товар, – засмеялся первый. – Только к себе привезешь, народу много сбежится посмотреть на это чудовище. И просим за него мало, всего триста акче.

У Бордака задергалось веко. Он начал терять самообладание.

– Послушайте, вы, жертвы кальяна и собственной глупости! Я не покупаю людей.

– А что ж тогда делаешь тут?

– Э-э, какая разница, что он тут делает? Не хочет покупать товар, пусть платит за посещение рынка.

Сбоку раздалось угрожающее:

– И кто тут устанавливает плату за посещение рынка?

Обкуренные татары повернулись на голос, схватившись за рукояти своих кривых сабель, и тут же отпустили их.

– Курбан-ага?

– Я спросил, кто?

– Да мы, Курбан-ага, пошутили.

– Где взяли изуродованного невольника?

– Так он уже не жилец, сосед Вахида, – кивнул младший на старшего, – так отдал.

– А вы в литвина вцепились? Забыв, что за нарушение порядка на рынке любого ждет наказание? Хотя чем вам помнить, если головы прокурили. Так, сейчас забирайте невольника и проваливайте! Если еще раз увижу в городе, прибью. Поняли, торгаши?

– Да, да! – Бросив умирающего человека-раба, татары бросились бегом по ближней улице.

Бордак взглянул на невольника. Но тот уже ничего сказать не мог, завалился на бок и хрипел, изо рта шла пена. Он умирал.

– Оставим его, все одно помрет, избавится от мучений, пойдем, Михайло.

– Куда?

– Есть тут неподалеку один дом, там и поговорим спокойно. Ведь ты же хотел говорить со мной?

– Да! Идем. Указывай, куда.

– Прямо в проулок.

Идти пришлось недолго. Пройдя два переулка, уперлись в тупик. Вернее, в площадку, огороженную заборами и не имевшую дальнейшего свободного пространства. Свернули вправо, зашли во внутренний двор обычного для этой местности дома. Во дворе – никого. Перед входом сняли обувь. Далее Курбан провел Бордака в комнату, разделенную занавеской на две половины, мужскую и женскую. Зашли, естественно, в мужскую половину. Там у передней стены на нарах, укрытых ковром, восседал среди подушек татарин в одежде не простой, но и не вельможной. Он привстал при появлении гостей.

– Салам, Камиль! – кивнул Курбан.

– Салам, Курбан! – ответил татарин и, посмотрев на Бордака, проговорил: – Ты, Курбан, точно русского привел? Не похож он на московита.

– Руского, не сомневайся, – ответил Михайло.

– Ну, тогда приветствую тебя, русский!

– И тебя так же.

Камиль хлопнул в ладоши, и в комнате мгновенно появился мужчина лет сорока:

– Да, Камиль-ага?

– Скажи, чтобы чаю принесли и сладостей.

– Сделаю.

– Хозяин дома, что ли? – спросил Бордак.

– Хозяин, – отчего-то усмехнулся Камиль, – помощник и доверенное лицо влиятельного мурзы Басыра.

Но вернулся не он, а женщина, укутанная с ног до головы в черное одеяние. Она поставила поднос с чайником, пиалами, вазой со сладостями и, кланяясь и пятясь, удалилась.

Камиль разлил по пиалам чай, сделал глоток, бросив в рот засахаренную «подушечку», взглянул на Бордака, спросил:

– С чем пришел, московит?

– Мне надо поговорить с мурзой Басыром.

– Желающих говорить с мурзой много, – вальяжно усмехнулся Камиль, – вот только господин Басыр далеко не со всеми встречается. Для встречи нужна веская причина. Она у тебя есть?

– Есть.

– И что за причина?

– Мурза держит много наших людей…

– Не ваших, московит, а Басыра, – прервал Бордака Камиль. – Это рабы мурзы, его собственность, приобретенная за немалые деньги.

Михайло едва не вскипел, но Курбан поспешил разрядить обстановку:

– Пусть так, Камиль. У твоего хозяина много русских невольников.

– И не простых, хотя есть и простые крестьяне. Но есть и стрельцы, и дворяне.

– А у нашего царя Ивана Васильевича есть намерение выкупить их у мурзы, – сказал Бордак, тем самым обозначив главную причину встречи.

– Хм… Выкупить, говоришь? Выходя на такое дело, ты не можешь не знать, сколько стоят невольники, которых продают Москве.

– Я знаю.

– А ведаешь ли, московит, что товар подорожал?

– И с чего это вдруг?

– Невольники у мурзы Басыра живут довольно долго. На работы, и то не самые тяжелые, привлекаются только крестьяне, по хозяйству бабы. Их кормят не так, как рабов, для них созданы сносные условия проживания. А это все деньги. Ежедневные траты. Вот и считай, сколько на невольников затратил мурза.

– Согласен, – кивнул Бордак. – Тратился твой мурза, но делал это с умыслом и по доброй воле. Дабы дороже продать людей.

– Это не наше дело, что и почему делал господин Басыр.

– И здесь я с тобой согласен, татарин. Посему, если мурза Басыр желает продать всех имеющихся невольников, то я должен встретиться с ним и обговорить это.

– Он спросит меня, сколько готовы русы заплатить за своих людей.

– Скажи, что это я буду обсуждать только с ним.

Камиль допил чай, бросил в рот еще одну «подушечку», недобро посмотрел на Бордака:

– А ты либо слишком умен, московит, либо слишком глуп. Встречу с мурзой Басыром могу организовать только я. А ты со мной ведешь себя нагло, вызывающе.

– Не забывай, что есть еще мурза Азат, чей помощник находится рядом. Как думаешь, Камиль, мурза сможет организовать встречу?

– Нет, ты не глуп, московит. Мурза Азат в почете у мурзы Басыра, вот только зачем ты встречаешься со мной, когда мог сразу прийти к Азату?

– Скажу прямо, Камиль, это дешевле.

Помощник Басыра с недоумением посмотрел на московского посланника:

– Дешевле? Что ты имеешь в виду?

– То, Камиль, что мне проще заплатить тебе, скажем, тысячу акче, чем выделить долю Азат-мурзе за посредничество.

– Да ты умный человек, – рассмеялся Камиль. – Говоришь, тысячу?

– Да.

– Две!

– Тысячу. Это то, что я могу дать тебе прямо сейчас. На нее ты сможешь купить себе хорошего скакуна. Наложниц, мыслю, у тебя хватает.

– Наложницы – это так, для утехи, а вот хороший конь – это действительно моя слабость.

– Ведаю, что и мурза Басыр – любитель хороших коней.

– И то правда. Но к делу. Давай деньги.

– Э-э… – протянул на этот раз Бордак, – разве так дела делаются? Деньги я передам Курбану. Как только переговорю с мурзой Басыром, он отдаст их тебе. Не состоится встреча, Курбан вернет деньги мне.

– А ты не слишком ли самоуверен? Ведь не на Москве у себя разговор ведешь, а в Кафе, где иногда бесследно пропадают десятки иноземцев.

– А вот пугать меня, Камиль, не надо, пуганый. И ничего ты не сможешь сделать против меня.

– Это еще почему?

– Потому что я служу при русском посольстве, о чем имею грамоту, а хан Крыма Девлет-Гирей повелел жестоко наказывать всех, кто посмеет нарушить неприкосновенность иноземных посланников. Как думаешь, сохранит ли свое положение, свой дворец, свое состояние, состояние родственников мурза Басыр, если его люди нарушат повеление хана?

И вновь помощник мурзы рассмеялся неестественным смехом, показав свои гнилые зубы.

– Вы все продумали, московиты. Ты прав, на посольских людей никто не посягнет, ну, если только разбойники, которым терять нечего, и то по глупости своей. Но таких в Крыму становится все меньше. А скоро и вовсе не останется. – Камиль имел в виду предстоящее военное нашествие на русские земли. Тогда в орду Девлет-Гирея вольются все желающие нажиться на крови русской. – Яхши, – ударил он ладонью по ковру. – Давай деньги Курбану, я ему полностью доверяю. И жди, когда Басыр-мурза соизволит принять тебя. Я же поведаю ему о желании Москвы выкупить невольников.

– Хорошо, – сказал Бордак, достал мошну и передал Курбану: – Здесь ровно тысяча акче.

Курбан прикрепил мошну к своему поясу и повернулся к Камилю:

– Все?

– У меня к московиту вопросов нет, – пожал тот плечами.

– У меня к Камилю тоже нет, – сказал Бордак. – Спасибо за хлеб-соль.

– Ну, тогда, Камиль, – продолжил Курбан, – передай мне о времени и месте встречи посланника Москвы и мурзы.

– Непременно. И уверен, долго ждать не придется.

Попрощавшись с помощником мурзы Басыра, Курбан и Бордак покинули его дом и выехали в центр.

– Жди, Михайло.

– Да, Курбан, но у меня и к тебе есть дело.

– Да? Что ранее не говорил о нем?

– Надо было с одним разобраться. Как у нас говорят, за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.

– Хорошая поговорка. Правильная. Ты с Камилем поговорил, он устроит встречу с мурзой. Ты верно решил дать ему денег, теперь он из кожи вылезет, чтобы быстрее заполучить их, а это возможно только после встречи. Что за дело ко мне?

– Мне надо встретиться с мурзой Азатом.

– Но он не держит невольников, – улыбнулся Курбан.

– С ним не о том говорить буду.

– Хоп, Михайло. Узнаю, когда сможет встретиться с тобой мурза, или сам приду на подворье Ризвана, либо пришлю гонца. Договорились?

– Договорились. Это тебе. – Бордак передал помощнику Азата мошну меньших размеров, и тот взял ее без лишних слов.

– Ты только на месте будь, Михайло, – сказал он, не прощаясь, – ибо мурза может назначить встречу и через день, и уже сегодня.

– Я постоянно буду на подворье Ризвана.

– Яхши. Будь осторожен.

– И тебе удачи, Курбан.

Татарин и московский посланник разъехались.

Ждать Бордаку пришлось недолго. В пятницу, в праздничный для мусульман день, после обеда на подворье Ризвана явился Курбан. Заехал он, не таясь, с улицы. Передал коня Хусаму, поприветствовал хозяина дома.

– Ассалам алейкум, уважаемый Ризван!

– Ва алейкум, Курбан-ага!

– А где Михайло?

– Так у себя, наверное. Он, как отвез Алену с Петрушей, да после встречи с человеком мурзы Басыра, затосковал. Боле сидит или лежит в своей комнате, выходит редко, на трапезу или по нужде, вот только вчера вечером где-то с час посидел на топчане. И все вздыхает. Может, хворь какая к нему прицепилась?

– Несомненно и очевидно, что хворь, – улыбнулся Курбан.

– И что за хворь, по-твоему? – озаботился Ризван.

– О, Ризван, эта хворь может убить человека.

– Да говори понятней. И откуда тебе знать, что за хворь прицепилась к Михайло? – недоверчиво посмотрел на помощника мурзы Азата Ризван. – Ты ведь не лекарь и не знахарь.

– Для того чтобы определить эту хворь, не надо быть ни лекарем, ни знахарем, ни ученым доктором. Потому как хворь та – любовь.

– Ты мыслишь, Михайло влюбился в Алену?

– Они же жили у тебя, а ты как слепой, – вздохнул Курбан. – Это было заметно сразу, как только Михайло выкупил ее с дитем и привез к тебе. А сейчас мается, беспокоится, как они продвигаются на Москву. Да, отряд и голова его имеют посольскую грамоту, в Крыму и поблизости их никто не тронет, но вот далее, где безобразничают многие шайки головорезов, там может быть опасно, вот и переживает Бордак. Но хватит ему изводить себя, зови сюда.

– Думаешь, он не видел, как ты приехал?

– Может, и не видел.

– Хусам, – кликнул Ризван сына, – позови-ка сюда Михайло Алексеича, да передай, Курбан-ага приехал!

– Да, отец.

Но звать Бордака не пришлось, он вышел сам, так как видел приезд Курбана, которого ждал.

– Салам, Курбан!

– Салам, Михайло! Ризван говорит, затосковал ты?

– Ничто, все хорошо. Давай о деле. Коли приехал, то не с пустыми руками.

– Это так. Есть о чем сказать.

Ризван и Хусам, видя, что у русского и помощника мурзы Азата дела, ушли в сад.

– Значит, так, Михайло. Мурза Басыр сейчас в море, – начал Курбан, когда они остались одни.

– Уж не в Порту ли отправился?

– Нет, просто вдоль берега крымского на своем новом морском судне ходит. Он любит морские прогулки в обществе прелестных и юных наложниц.

– Старый развратник!

– Ну, во‐первых, не такой он уж и старый, а во‐вторых, этим занимаются многие вельможи.

– И Азат-мурза тоже?

– Он девиц любит. Но кто их не любит? Я вот тоже не прочь провести ночь с красивой и безотказной молодкой.

– По Басыру я понял. Да поможет ему Всевышний быстрее и без происшествий вернуться в Кафу, иначе весь мой план полетит к шайтану.

– Вернется, никуда не денется. Теперь по моему хозяину. Он готов встретиться с тобой уже сегодня. Я же говорил, мурза Азат – непредсказуемый человек.

– Где он готов принять меня?

– Там же, где и прошлый раз. Сразу после молитвы Магриб.

– Значит, в доме у крепости, – проговорил Бордак, – хорошо, буду. Азат не передавал, какие меры предосторожности следует предпринять?

– Такие же, что и ранее.

– Как воспринял он мое пожелание вновь встретиться с ним?

– Вполне спокойно. Мыслю, он ведает, для чего тебе нужна встреча. Так что готовься раскошелиться.

– Платить придется за все, – вздохнул Бордак. – А здесь даже за то, что не стоит ничего. Восток – это дело такое.

– У вас по-другому?

– У нас, Курбан, по-другому. И очень многое.

– Ну, тогда мурза Азат будет ждать тебя в доме у крепости в назначенный час. Не буду напоминать, что надо прийти вовремя. И… – улыбнулся помощник мурзы, – не пустым.

– Я хорошо изучил ваши традиции. Сам-то будешь в той усадьбе?

– Это только Всевышнему и мурзе Азату известно, – ответил Курбан.

– Понятно. Но в любом случае увидимся. Покуда буду делать дела с мурзой Басыром, мне из Кафы ни ногой.

– Встретимся.

– Вместе поедем из дома?

– Да, до площади, там разъедемся.

– Хоп, как у вас говорят.

После вечернего намаза Бордак направился по известному адресу.

Нукеры пропустили его молча. Служка принял коня.

Азат-мурза находился в той же комнате, что и при первой встрече.

– Ассалам алейкум, уважаемый мурза! – поздоровался Бордак.

– Ва алейкум! – ответил Азат. – Что на этот раз привело тебя ко мне? Хотя можешь не объяснять. Москву интересует, что будет на большом диване, угадал?

– Да, – просто ответил русский посланник.

– Там ничего особенного не происходит, большой совет обычно утверждает решение малого. Мыслю, так будет и на этот раз.

– А дата большого дивана уже определена?

– Да, на следующей неделе, в четверг.

– Надеюсь, достопочтенный мурза расскажет, какое решение, кроме утверждения тех, что были приняты малым диваном, примет большой совет?

– Ты знаешь, что для этого требуется, – усмехнулся Азат.

– Сколько? – без обиняков спросил Бордак.

– Двадцать тысяч акче.

– Может быть, уложимся в пятнадцать тысяч?

– Жизнь в Крыму портит тебя, – рассмеялся мурза. – Вернешься на Москву, если, конечно, еще вернешься, по всякому поводу да и без повода станешь торговаться.

– Я бы не торговался, но стеснен в средствах.

Азат предложил гостю чаю, но Бордак отказался:

– Благодарствую, мурза, я сегодня чая не меньше ведра выпил. И как вы столько пьете его?

– В нем сила.

– Не замечал, что становлюсь сильнее после выпитого чайника.

– Ты этого и не мог заметить. Сила проявляется в бою, ты же здесь ведешь праздный образ жизни.

– Знаешь, мурза, я предпочел бы бой этому бездельному времяпровождению в Кафе, – вздохнул Михайло.

– Не беспокойся, будет тебе и бой, война грядет.

– Кстати, уважаемый Азат-мурза, мы хотели бы знать, когда, какими по численности и составу и где отряды хана будут тревожить сторожевые станицы и заставы уже в этом году.

– То тако же окончательно решится на диване, и ты все узнаешь, но заплатить тебе придется двадцать тысяч акче, и ни монетой меньше.

– Ты оставляешь меня практически без средств к существованию, – изобразил досаду Бордак.

– Что, в русском посольстве нет денег?

– Ты же знаешь, посольство – это одно, я – совсем другое.

– А вот этого не следовало говорить, не надо мне лгать, Бордак. Я прекрасно осведомлен, что ты был в Сююр-Таше, на русском подворье.

– А тебе не сообщили, с кем я был на этом подворье? – не растерялся Михайло.

– С бабой и дитем, но поначалу один.

– Верно. Мне надо было отправить выкупленную женщину и ребенка на Москву, с этой просьбой я и обращался к послу, боярину Афанасию Федоровичу. Он не отказал, я привез мать с сыном, и сейчас они в пути домой.

– И никаких других дел с послом?

– Это лишний вопрос, извиняй, мурза.

– Яхши! Мне не интересно, связан ты с московским посольством или нет, как передаешь добытые сведения на Москву. Моя забота только в том, что я получаю взамен тех данных, которые передаю тебе. И если ты хочешь ведать, какие конкретно будут приняты решения на большом диване, особенно в части планов на эту осень, то до моего отъезда привези сюда… нет… передай Курбану где-нибудь в городе, но скрытно, десять тысяч акче. Остальные десять тысяч отдашь после получения интересующей тебя информации. Таково мое окончательное решение. И если на рынке торг является неотъемлемой частью жизни, то сегодня и здесь между нами он совершенно не уместен, я не уступлю. Либо плати и узнаешь, что желаешь знать, либо уезжай и забудь о нашей дружбе.

– Хоп, Азат, – притворно вздохнул Бордак. – Твои условия приняты. Могу сейчас заплатить половину всей суммы.

– Ты носишь такие деньги с собой? – удивился мурза.

– Приходится. С вами трудно просчитать, как пойдет разговор, а потом туда-сюда по городу за мошной мотаться желания нет.

– Яхши! Давай половину сейчас.

Бордак достал увесистую кожаную сумку, что хранил под поясом, положил на топчан перед мурзой:

– Здесь десять тысяч. Можешь пересчитать.

– Для того есть люди. Курбан!

Помощник вошел в залу, поклонился:

– Да, господин Азат?

– Что там, догадываешься? – спросил мурза, кивнув на сумку.

– Конечно.

– Тем лучше. Пересчитай деньги.

– Сколько должно быть?

– Ты посчитай и скажи мне, сколько передал твой товарищ.

– Слушаюсь, господин. Дозволь заняться этим в своей комнате?

– Хоп. Займись там.

Курбан отправился пересчитывать мелкие серебряные монеты. Вернувшись через какое-то время, он доложил:

– В сумке десять тысяч акче.

– Яхши, – кивнул мурза, – оставь деньги здесь и проводи москвитянина. Мы закончили разговор.

Бордак поднялся и вышел из дома, а затем и из усадьбы вместе с помощником мурзы.

– Удачный разговор, Михайло? – спросил Курбан.

– Вроде да, а там видно будет.

– Ну, если Азат взял деньги, то нужные тебе сведения добудет непременно.

– Надеюсь. Тревожно мне что-то, Курбан.

– Чуешь опасность? Может, дать тебе нукеров или самому проводить до Ризвана?

– Не надо. Доеду, бог даст.

На улице значительно стемнело, подул ветер, поднимая на море волны. Погода стремительно портилась. Так не часто, но бывало в Кафе, как, впрочем, и в любом другом приморском городе.

Бордак в этот раз поехал дальней дорогой, надо было собраться с мыслями. Думы об Алене все боле завладевали московским посланником. Бросив поводья, он ехал, не спеша, думал, как встретится с полюбившейся женщиной, останется ли она с ним. Думал о родине, о Москве, о березах, что растут вокруг городьбы его подворья. Здесь берез нет. Здесь много чего нет, что радовало глаз на Руси. Михайло так глубоко ушел в думы, что не заметил, как сзади из проулка вышли трое местных. Они пошли за ним, тихо переговариваясь между собой. И только постоянное напряжение в чужом краю, выработавшее чутье на опасность, возможно, спасло Бордака. Он обернулся резко и очень вовремя – острие копья было уже в сажени от него. Михайло мгновенно среагировал. Уклонился, даже успел вытащить саблю. Копье, которым один из неизвестных хотел сбросить его с коня, прошло мимо, и незадачливый воин упал след за ним.

Но подошли двое других, и с разных сторон. Судя по их действиям, нападать на одинокого всадника им было не впервой.

– Мошну, литвин! – крикнул справа старший. В его руках, как и в руках подельника, поблескивало лезвие кривой сабли.

– Мошну тебе? – вскричал Бордак и, развернув коня, взмахнул своей саблей.

Татары шарахнулись в сторону и избежали удара.

Но тут поднялся первый со своим копьем.

Бордак сдал немного назад к городьбе, так его не могли окружить. Но копье – коварное и грозное оружие против всадника.

От второго удара Михайло отбился саблей, переломив древко, но получил скользящий удар по левой руке и сразу почувствовал боль и тепло крови. Рука двигалась, значит, ранение несерьезное. Однако враг был слишком близко. И тогда он, участвовавший во многих сражениях, в том числе и в Казани, решился на отчаянный шаг – спрыгнул с коня и ударил старшего. Удар пришелся в плечо. От боли тот взвыл, уронив саблю.

Бордак меж тем бросился на того, что продолжал держать обрубок древка. Он не успел вытащить саблю. Удар, и татарин с рассеченной головой завалился на бок. Третий, видя такое дело, отступил за дерево.

– Выходи, собака, на честный бой, – крикнул ему Михайло.

Но куда там. Крымчаки избегали равных схваток. Они нападали только тогда, когда имели значительное преимущество. Сейчас же у этого, что прятался за деревом, не то что значительного, никакого преимущества не было.

Бордак услышал шорох за спиной, мгновенно развернулся и, увидев перекошенную злобой физиономию старшего, поднявшего целой рукой саблю, нанес колющий удар в грудь.

Разбойники не имели крепкой защиты, только легкие кольчуги под обычными рубахами. Сабля пробила кольчугу, и острие вонзилось в сердце татарина. Он рухнул на колени, затем лицом вниз и забился в судорогах. Бордак огляделся, ожидая нападения из-за дерева, но третьего разбойника уже и след простыл. Второй же корчился в стороне.

Михайло подошел к нему, приставил острие к горлу и спросил:

– Кто послал вас?

Татарин замотал головой, рискуя поранить горло:

– Никто, клянусь Аллахом! Сами вышли взять добычу. Смотрели за тобой от крепости. Решили, то, что надо.

– А оказалось по-иному. Где третий?

– Бежал, пес! Не убивай, литвин, ты уже Али убил, я ранен. Отпусти! Клянусь, брошу это дело, вот только Вахида сбежавшего накажу за трусость.

Бордак опустил саблю. Из рукава на землю упали капли крови.

Смысла убивать раненого не было, надо быстрее ехать к Ризвану и свою рану обработать.

– Молись Всевышнему, собака, за то, что дарую тебе жизнь, которую следовало бы забрать. Убитого товарища своего тащить сможешь?

– Смогу.

– Утащи его отсюда да похорони. И чтобы я больше не видел вас. Увижу – прибью!

– А ты не литвин, – сощурив глаза, вдруг проговорил татарин.

– Нет, я немец.

– Э-э, нет, не немчин, ты – русский.

– Не хочешь жить?

– Ай, какая разница, кто ты! Я все сделаю, как ты сказал, похороню Али, а потом и Вахида, если доберусь, уйду из Кафы. Мы и так собирались уйти в Кезлев, тут опасно стало.

– Так и сделай!

Бордак запрыгнул на коня, ударил его по бокам, и тот пошел рысью по темной улице.

Вскоре Михайло въехал на подворье Ризвана.

Первым его увидел Хусам.

Оттого, что московский посланник неуверенно слез с коня, спросил:

– Что-то случилось, Михайло?

– Ты матери скажи, чтобы нагрела воды да отца позвала. Я ранен.

– Ранен? Но…

– Меньше слов, Хусам! – перебил парня Бордак.

– Да, да, я быстро.

Из дома выбежал перепуганный хозяин дома.

– Что такое, Михайло? На тебя напали?

– Ну, не сам же я поранил себе руку.

– Но кто? Где?

– Лихие люди, в городе, в темном месте. Ограбить хотели.

– Уверен, что ограбить, а не убить из-за дел твоих?

– Уверен. Ты вот что, помоги рубаху снять.

– Рука-то хоть слушается?

– Слушается.

Ризван стянул с Бордака рубаху, увидел большой порез на предплечье и воскликнул:

– Ох ты! Саданули крепко.

Он приказал жене согреть и принести воду, чистую ткань, а Хусаму велел сбегать за лекарем Амиром.

Лекарь пришел, когда Ирада все приготовила. Более того, она промыла рану, стерла кровь, вынесла новую рубаху.

– Что тут? – спросил он.

– Да вот, Амир-ага, – указал на посланника Ризван, – разбойники в городе напали, порезали.

– Эх, все неспокойнее становится в городе, – вздохнул лекарь. – А жена твоя, Ризван, молодец, обработала рану как надо.

Женщина, закутавшись в платок, отошла к дому. У топчана остались только мужчины.

Амир внимательно осмотрел рану и покачал головой:

– Тебе повезло, русский, клинок прошел по скользящей, рана глубокая, но не опасная. И затянется быстро, потому как крепкий ты, а я дам тебе целебные травы, отвары из которых заживляют раны. Шрам, конечно, останется, но кто из мужчин сейчас без шрамов?

Он занялся рукой Бордака, в рану насыпал какого-то порошка, велел размочить в горячей воде засушенные травы, которые затем наложил на шрам и стянул все лоскутами.

– Ну, вот и яхши, – проговорил лекарь, скатывая засученные рукава. – Не пройдет и трех дней, рана заживет. Ничего не меняйте, повязки тоже, даже если загрязнятся. Через три дня можно снять совсем. Останется бордовый рубец, иногда будет кровоточить, но это пустое.

– Сколько я должен тебе, добрый человек? – спросил Михайло.

– Скажи, русский, – посмотрел на него лекарь, – если бы я лежал в канаве, ты прошел бы мимо или попытался помочь?

– Конечно, попытался бы помочь.

– Вот и я помог. Не надо мне ничего. Да и не за что брать деньги. Выздоравливай.

Он собрал свои нехитрые пожитки, и Хусам проводил его до ворот.

– Нехорошо как-то получилось, Ризван, – взглянул на хозяина подворья Бордак. – Человека оторвали от дел, он оказал помощь, потратил снадобья, которые наверняка достаются ему нелегко, а я не отблагодарил.

– Ты не волнуйся и не беспокойся, Михайло. Амир у нас такой. Редко берет за лечение, и то тогда, когда сам прикупает у кого-нибудь снадобья.

– Странный человек.

– Разве у вас на Руси таких мало?

– Ну, знахари или лекари обычно берут если не деньгами, то провизией, яйцами, курицей. Хотя, конечно, есть и такие, как ваш Амир.

– Хорошие люди, как и плохие, есть у каждого народа. Хотелось бы, конечно, чтобы хороших было больше, но почему-то получается, что больше плохих.

– Это, друг, оттого, что добро не видно, им не кичатся добрые люди. А зло так и прет наружу.

– Ты, наверное, прав, – задумчиво проговорил Ризван и вдруг спохватился: – Так, а как насчет трапезы?

– Можно перекусить, но поначалу помолюсь. Поблагодарю Господа за спасение.

– Это надо. Молись, Михайло, покуда жена выставит кушанья на летней кухне.

– Добре.

Бордак прошел к себе, помолился, потрапезничал и лег спать. Рука особо не беспокоила, спал спокойно.

А через три дня, как и говорил лекарь, он уже был вполне здоров. Только шрам напоминал о том случае. Но что такое шрам для мужчины, воина? То же, что украшение для женщины.

Глава третья

В понедельник Бордак почувствовал себя вполне здоровым. Снял повязки, выбросил травы, допил отвар, который наказывал пить местный лекарь. Вышел во двор, умылся, облился холодной водой из кадки, крякнул от удовольствия, надел штаны и свежую рубаху. Потрогал щетину, вздохнул – опять брить придется. И длинные волосы надоели. Чуждо все это человеку русскому. Но должен выдавать себя за литвина в проклятой Кафе. Он не услышал, как к городьбе подъехал всадник. Татарин, сидевший в седле, постучал плетью по сапогу:

– Ассалам алейкум, Михайло!

Бордак обернулся. На коне сидел помощник Азата Курбан, улыбаясь во весь свой рот.

– Салам! Чего так рано? Случилось что? И пошто за городьбой? Погоди, ворота открою, во двор въедешь.

– Нет, Михайло, – отказался татарин, – времени у меня мало. Заскочил сказать, в полдень мурза Азат едет в Бахчисарай, на большой диван.

– Этого следовало ждать. Диван же в четверг?

– Да. Теперь по мурзе Басыру. Камиль передал, что мурза будет в своем доме в среду, к полуденному намазу, и он поговорит с ним насчет невольников. О том, что решит мурза, сообщит его человек. Приедет сюда. Ну а мы вернемся не ранее следующего понедельника.

– Я понял тебя, Курбан.

– Вижу, поправил здоровье?

– Слава богу, с помощью вашего лекаря.

– Ну, и яхши. А где Ризван?

– В доме не видел, в саду, наверное, вместе с Ирадой и Хусамом.

– Передай, что приезжал, здравия доброго желал.

– Обязательно.

– Ну все, Михайло, поехал к Азату.

– Скажи, Курбан, у тебя в Бахчисарае свобода передвижения будет? – спросил вдруг Бордак.

– Я же не раб и не невольник. Чего-то надо?

– Надо. Но дело такое, не простое.

– Ты говори, а я уж решу, простое или нет.

– Надо в Сююр-Таш неприметного человечка по приезде послать.

– Зачем?

– До русского посольства. Чтобы передал, пусть посол, Афанасий Нагой, пришлет сюда, в Кафу, кого-нибудь. А то согласится мурза Басыр продать невольников, а я такой суммы и в жизни не видел. Тогда же все делать быстро надо будет. Да и вы новости привезете. Не мотаться же мне из Кафы в Сююр-Таш и обратно по каждому случаю?

Татарин задумался. Затем проговорил:

– Человечка-то найти нетрудно, только станут ли с ним говорить на посольском подворье?

– Скажет от Мацека, станут. Но твой человек должен быть очень осторожным. Наверняка за нашим подворьем смотрят недруги.

– То понятно. Хоп, Михайло, сделаю, что ты просишь.

– Сделай, и я хорошо заплачу тебе.

– О том мог и не говорить. Все?

– Все!

– Поехал. – Курбан повернул коня и повел его рысью по улице.

Из сада во двор вышли Ризван и Хусам. Они несли корзину спелых, крупных яблок.

– О, Михайло, – воскликнул хозяин подворья, – встал уже? Как чувствуешь себя?

– Салам, Ризван, салам, Хусам! А насчет здоровья, то здоров.

– Курбан, что ли, приезжал?

– Видели?

– Пыль на улице от коня. И от наших ворот.

– Да, Курбан. Велел передать приветствие и пожелания здоровья.

– Благодарю. Но еще Курбан наверняка передал и новости?

– Передал и новости, но тебя они не касаются, друг.

– Ну и ладно. Ирада от соседки придет, чал – верблюжье молоко – принесет, трапезничать будем.

– Хорошо, – кивнул Михайло и прошел в свою комнату.

Встал на колени перед образами, помолился. Он просил Бога о том, чтобы помог освободить невольников, а боле о том, чтобы Алена с Петрушей благополучно доехали до Москвы.

Помолившись и закрыв занавеской образа, присел на скамью. Подумал, где сейчас может находиться отряд Тугая. По расчетам выходило, что за Перекоп уже вышли. Дале Муравский шлях. До конца по нему поведет Осип или свернет на Изюмский, дабы сократить путь? Но все одно отряду предстояло идти по степи, дорогой, которую и дорогой назвать нельзя, шлях был вытоптан на сотни сажень в ширину, и только далее высокая трава. Селений по пути мало, но они есть, как и небольшие рощи. Ближе к истоку реки Оскол пойдут редкие леса. Севернее они будут все чаще и больше. Там уже и поселений более, и постоялые дворы. Но до них недели две продвижения под палящим солнцем. Это все пусть, и жара, и солнцепек, лишь бы лихие люди не налетели ордой большой. Ратники у Тугая добрые, стойкие, да немного их…

Размышления Бордака прервал Хусам. Он пришел сказать, что завтрак готов.

Трапезничать Михайло ушел в сад. Ему томиться еще на подворье Ризвана до среды, если не более, и это вынужденное безделье с думами об Алене измотает хлеще любого похода.

Но время не остановить. Медленно, иногда невыносимо медленно, но прошел понедельник, за ним вторник, наступила среда. Бордак с утра устроился на топчане внутреннего двора, откуда были видны ворота. Он ждал. Сегодня может появиться гонец помощника мурзы Басыра. Курбан в свите Азата, наверное, уже в Бахчисарае, послал ли он человека в Сююр-Таш? Коли обещал, пошлет. На Курбана можно положиться.

На улице раздался топот копыт, и он весь напрягся.

– Салам! – крикнул подъехавший всадник.

– Салам! – ответил Бордак.

– Кто тут литвин?

– Я.

– Не похож что-то, боле на русского.

– Русские бороду носят.

– Ее можно и сбрить, и отрастить.

– Ты так и будешь пустое говорить или к делу перейдешь? Ведь не случайно заехал.

– Не случайно, – кивнул татарин и потребовал: – Назовись… литвин.

– Наперво ты ответствуй, кто такой.

– Я гонец Камиль-аги, знаешь такого? – развернув коня, ответил татарин.

– Знаю. Я – Бордак Михайло.

– Говорю же, русский, да ладно. Камиль-ага передал, что мурза Басыр готов тебя принять после вечернего намаза.

– Хорошо. Где мурза готов принять меня?

– Ты будь тут, я подъеду, провожу.

– Хоп, договорились.

Всадник крикнул, сжал коленями бока молодого скакуна и галопом пошел по улице.

– Кто это был? – вышел из дома Ризван.

– Гонец помощника Басыра-мурзы.

– К тебе?

– Если бы к тебе, я позвал бы.

– Это так. Я поеду на рынок, не напрягайся, не на «площадь слез», на обычный рынок, продуктов куплю.

– Ты волен делать что угодно.

– Если что потребуется, обращайся к Хусаму.

– Добро.

– Чувствуешь-то себя хорошо?

– Хорошо.

– Ну и ладно.

День пролетел быстро. Как солнце склонилось к закату, с минаретов начали кричать муэдзины, созывая правоверных на молитву.

Еще через некоторое время, когда сумерки окутали город, появился гонец Камиля. Бордак был готов к приему. Чистая одежда под литвина, рядом конь, за поясом сабля, в ножнах сабля, под рубахой объемная мошна.

– Готов, Бордак? – спросил татарин.

– Готов.

– Выезжай.

– Ты себя-то назови, а то и не ведаю, как назвать.

– Зови Амином, хотя чего тебе ко мне обращаться? Провожу, и расстанемся.

– Кто знает, может, еще увидимся.

Бордак выехал. Хусам закрыл ворота. Вернувшийся еще до асра – предвечернего намаза – Ризван проводил взглядом московского посланника от дверей дома.

– Далече ехать, Амин? – спросил Бордак.

– Тебе какая разница? – вопросом на вопрос ответил гонец.

– Дабы дорогу назад запомнить, а то у вас в Кафе по темну стало небезопасно ездить.

– Слышал, что тебя разбойники ограбить хотели. И покалечили. Такое в последнее время нередко стало. Посему Мабрук-бей распорядился усилить охрану города. Много лихих людей взяли в первый же день, всем головы отрубили. Сейчас тише стало.

– Поглядим, как тише.

Они проскакали через центр города и свернули в проулок, который представлял собой каменный мешок. По бокам глухие стены высокого забора, в торце ворота, украшенные цветами. За ними недалеко виднелись башенки дома-дворца.

– Там, – указал жестом гонец, – усадьба мурзы. Запомнил дорогу?

– Запомнил.

– Если надо, скажи, провожу обратно.

– Обойдусь.

– Ну, смотри.

При подъезде ворота открылись. Всадник въехал в мощеный двор и направился к парадному входу. Там его уже ждал улыбающийся Камиль.

– Салам, Михайло!

– Салам, Камиль! Купил коня?

– О! Доброго коня купил. Доплатить пришлось.

– Много?

– Двести акче.

– Коли разговор с мурзой пройдет хорошо, дам тебе еще триста.

– Яхши!

Бордак спрыгнул с коня, огляделся, кругом зелень и роскошь, гонец исчез. Подбежал татарчонок, взял под уздцы коня.

Бордак взглянул на Камиля, и тот кивнул:

– Отдай, он напоит коня.

Они прошли через череду комнат в богато обставленную залу, где на топчане возлежал солидного вида мужчина в шелковом халате, пил чай. Рядом была расстелена скатерть, на ней чайник и пиалы, ваза со сладостями.

– Михайло Бордак, о котором тебе, господин, ведомо, – представил прибывшего Камиль.

Мурза махнул рукой, и он, кланяясь, вышел.

– Приветствую тебя, Басыр-мурза! – произнес Михайло, слегка склонив голову.

– И тебе долгих лет, рус. Ты проходи, устраивайся рядом, чаю выпей.

– Извини, мурза, не привык я к вашим лежакам и сидеть, скрестив ноги, не привык, так что без обиды, но присяду на край. А от чая не откажусь. У вас отменный чай.

– Хорошо. Делай, как удобно.

Бордак присел на край топчана, укрытого дорогим персидским ковром.

Мурза налил в пустую пиалу чаю, протянул Бордаку. Дождавшись, как гость допьет чай и поставит чашку на ковер, сказал:

– Я готов тебя выслушать, Михайло.

– Тебе же все известно.

– То со стороны, а я хочу от тебя. Говори.

Пришлось московскому посланнику повторить то, что говорил Камилю.

Мурза выслушал, поправил подушку, оперся на нее локтями и кивнул головой:

– Значит, царь Иван хочет выкупить у меня невольников. Это достойный поступок для правителя Руси. Тем он немалую приязнь народа получит.

– Государь Всея Руси не о приятности печется, о людях своих, – заметил Бордак.

– Ну да, конечно. Хоп, если твой царь готов заплатить за невольников установленную цену, то я продам их. Для того и держал, и кормил. Цены ты должен знать, коли занимаешься этим делом.

– Ведаю. Но мы в Крыму, на Востоке, а здесь без торга ничего не делается.

– Из торговых, что ли? – спросил мурза, поглаживая бороду.

– Из служивых.

– И грамота есть?

– Конечно, от самого государя.

– Имеешь доступ к нему?

– Имею.

Мурза с нескрываемым уважением посмотрел на Бордака:

– То хорошо. Но… я торговаться не намерен.

– Знаешь, мурза, результат наших переговоров может быть один: либо мы договоримся, либо – нет. Если договоримся, ты получишь большую прибыль, если нет, то не получишь ничего.

– Но и ты не получишь ничего.

– Я на те деньги, что есть, выкуплю сотни рабов на невольничьем рынке. Просто куплю.

– И кто тебе даст сделать это?

– Хан. Крымский хан Девлет-Гирей или кто-то в Кафе пойдет против него?

– Ты подготовился к встрече, московит.

– Конечно.

– Твоя цена?

– Десять рублей за крестьян и тридцать за дворян и стрельцов. У тебя десять крестьян с женами, остальные дворяне, стрельцы и их жены. А значит… – Бордак задумался, как бы подсчитывая, хотя давно все просчитал… – значит, за невольников ты получишь пятьсот пятьдесят рублей, огромное состояние, если учитывать, что корова и рабочая лошадь на Руси стоят один рубль, а отварная курица – одну копейку. Но… ты можешь получить и больше, если обеспечишь проход выкупленным невольникам за Перекоп, к месту, которое будет указано позже, где их встретят наши ратники.

– Сколько в этом случае?

– Шестьсот рублей.

– Шестьсот пятьдесят рублей за все, и это последнее мое слово.

Бордак поморщился, хотя внутри ликовал, по установленной цене русские должны были бы заплатить только за невольников девятьсот пятьдесят рублей, а с охраной перехода – тысячу. Но постарался изобразить досаду:

– Из-за пятидесяти рублей будем спорить?

– Я и так сбросил много. И еще мне отряд готовить, обоз. Шестьсот пятьдесят рублей платы – и невольники двинутся за Перекоп.

– Эх, восток, восток, а говорят, торг тут везде, – вздохнул Михайло. – Он есть, только смысл торговаться, если получишь скидку самую малую, а то и вовсе ничего. Но… вынужден согласиться. Давай составлять договор.

– Договор?

– Конечно. Только при его наличии Москва выделит из казны такие деньги.

– Я не знаю, как его делать.

– Я ведаю, мурза. Зови помощника с письменными принадлежностями и бумагой.

– Ты решил, что можешь мне указывать?

– Нет, извини, но тогда свою часть договора придется писать тебе.

– Шайтан бы побрал все эти бумаги, – скривился мурза и крикнул в сторону дверей: – Камиль?!

Тут же появился помощник. Мурза распорядился, и Камиль, принеся все требуемое, присел за столик.

– Диктуй, – кивнул Бордаку Басыр, – но учти, я прочту все от начала до конца.

– Как тебе угодно, мурза.

Через непродолжительное время договор был составлен, Камиль переписал его вторым документом и дал ознакомиться с ним мурзе.

Тот несколько минут читал, затем кивнул:

– Яхши!

– Подписываем?

– Да.

Мурза и посланник подписали договора, Басыр еще и печать поставил, один свиток забрал Бордак, другой – Камиль.

– Когда ждать деньги? – спросил мурза.

– А сколько времени тебе треба, чтобы подготовить невольников и выставить с обозом для проезда по Крыму?

– Неделю, не более.

– Ну, тогда через неделю будут и деньги.

– У тебя все?

– Нет. Мне поручено вручить тебе подарок. Но, зная, что ты любишь породистых коней, хорошее оружие, а я в этом не знаток, то прими вот это. – И Михайло передал мурзе мошну.

– Сколько? – спросил тот.

– Двадцать тысяч акче.

– Яхши, благодарю. Передай русскому царю подарок и от меня.

Басыр вновь позвал помощника, и Камиль вошел в залу с бархатным продолговатым коробом. Мурза протянул его Бордаку со словами:

– Вручишь царю русскому из рук в руки.

– Могу знать, что в коробе?

– Все одно посмотришь же!

– Нет, коли запретишь.

– Странные вы, русские. Ладно, там ожерелье из драгоценных камней, иноземного мастера работа.

– Но пошто царю ожерелье?

– У него умерла жена в прошлом году, Мария Темрюковна. Не будет же царь жить один, обязательно женится. Вот и будет подарок его новой супруге.

– Ну, если так, благодарю, не сомневайся, передам.

– А я и не сомневаюсь.

– Тогда до встречи, мурза? Хотя, возможно, она пройдет без меня.

– Будем надеяться, что увидимся. А нет, удачи тебе во всем.

Камиль проводил Бордака во двор, где получил обещанные триста акче, от сопровождения московский посланник, как и ранее, отказался и уехал.

В подворье его ждала вся семья дружественного татарина.

– Ну, наконец-то, – облегченно проговорил Ризван, пропуская Михайло во двор, – я уж волноваться начал. Хоть и стали стражники больше смотреть за порядком в городе, но все улочки они закрыть не могут. Сделал дело?

Бордак соскочил с коня, передал поводья Хусаму и ответил:

– Да. Теперь дело за боярином Нагим.

– Удалось сбить цену?

– Как ни странно, да, и очень прилично. Даже не ожидал.

– Если считаешь, что мурза уступил тебе из-за твоих способностей торговаться, то ошибаешься. Просто русские невольники стали уже ему в тягость. Держать далее – боле тратиться, а так он избавился от них. Убедился, что царь Иван слово держит, теперь соберет большой отряд, отправит на Русь за новыми рабами и будет ждать, пока их снова выкупят.

– Если его поганым людишкам руки и ноги на Руси не поотрывают.

– До этого не особо отрывали.

– Времена, Ризван, меняются.

– Трапезничать будешь?

– Поначалу помоюсь.

– Яхши, я буду в летней кухне.

Бордак пошел к себе. Теперь многое зависело от того, сделает ли дело Курбан в Бахчисарае и когда прибудет человек боярина Нагого.

И с этим все сложилось удачно.

Уже на следующий день во время полуденного намаза к подворью Ризвана подъехал всадник и встал напротив ворот.

Хусам, возившийся с седлом, спросил незнакомца:

– Чего тебе, человек?

– Бордак тут обитает?

– А ты кто такой, чтобы я отвечал тебе?

– Гонец русского посольства. Так тут или нет?

– Погоди.

Хусам двинулся было к дому, но Михайло, увидев всадника из окна, сам вышел во двор:

– Салам, гонец! Говоришь, из русского посольства?

– Да.

– Кто и зачем тебя послал?

– А ты кто?

– Я тот самый Бордак, о котором ты спрашивал.

– Угу! Ну, тогда сообщаю тебе, что дьяк Петр Петрович Агапов в Кафе. Недавно приехал и желает с тобой говорить.

– Где?

– Он ждет тебя на посольском подворье.

– Хоп. Передай, сейчас же соберусь и буду.

– Яхши!

Что-то сказав сыну Ризвана, татарин-гонец рассмеялся и ускакал галопом.

Бордак же быстро собрался, вывел коня из конюшни.

– Тебя не проводить, Михайло? – подходя к нему, спросил Ризван.

– Пошто так говоришь, я что, беззащитный отрок? – удивился Бордак.

– Да так предложил.

– Где подворье, я ведаю, доеду.

– Вернешься ли?

– Даже если и придется сразу ехать на Москву, что вряд ли, то все одно заеду, поблагодарить и проститься.

Через полчаса московский посланник въехал на небольшой двор, что находился во владении московских послов.

Дьяк Агапов встречал у дома.

– Приветствую тебя, Петр Петрович, – соскочив с коня, проговорил Михайло.

– И тебе долгих лет. Вот Афанасий Федорович послал к тебе.

– Где говорить будем?

– Дома жарко, давай в саду.

– Давай в саду.

Там тоже стоял топчан, дьяк и посланник сели на край.

– Какие новости, Михайло? – спросил Агапов.

– Хорошие новости. По делу наших невольников.

– Слушаю тебя.

Бордак поведал о встрече с мурзой Басыром, о достигнутых договоренностях, закрепленных договором.

– Да, новости хорошие, – воскликнул дьяк. – Значит, мурза готов отправить обоз к Перекопу сразу после получения денег?

– Так. Но перед тем надо еще разговаривать с ним, узнать о готовности. И уже не мне. Я свое дело сделал, у меня теперь забота – мурза Азат. Кстати, Петро, Курбан чисто сработал?

– О, помощник мурзы Азата – находчивый человек. Прознал, что за посольством смотрят иноземцы, сам приехал.

– Сам? О том договора не было.

– А он без договора. Приехал с нукерами и устроил скандал у посольского подворья. Покуда разбирались да успокаивали нукеров, он все, что надо, и передал. Хитрый лис, твой Курбан.

– Это он может. Но ладно, то хорошо. Слежки за вами не было?

– Нет. Проверяли. Да по просьбе Афанасия Федоровича нас поодаль сопровождал отряд татарского вельможи, с которым у посла приятельские отношения. Не мы, они бы заметили.

– Добре. Об отряде Тугая ничего не слышно?

– Ушли за Перекоп на Муравский шлях, проводник вернулся, сказал, Крым прошли благополучно.

– Рад.

– То и понятно, о женщине своей думаешь?

– Думаю.

– Им уже недолго по степи идти, далее наши заставы начнутся, легче будет. Должны пройти. Проводник рассказывал, сейчас по шляху много торговых обозов ходит, лихих людей не замечено, татары не балуются.

– Затихли перед тем, как начать свое черное дело.

– Может, и так. О том тебе узнавать у Азата. Как мне выйти на мурзу Басыра?

– Я доведу до его поместья. Меня знают, тебя примут. Но мурза спросит о деньгах.

– Они со мной.

– Ты вез такую сумму через степь?

– Не впервой, Михайло.

– Когда намерен говорить с Басыром?

– Сегодня отдохнем, можно уже завтра.

– Хорошо, тогда завтра и поедем.

– А может, ты сегодня заглянешь туда, в поместье? А то мы приедем, а мурзы нет.

– Хорошо, прямо сейчас и съезжу. Вернусь, сообщу о результатах поездки.

– Давай, Михайло, я подожду.

Бордак проехал до «каменного мешка». Его увидел сторож с башни у ворот. Охранник был груб, не разглядел приехавшего гостя, а может, и не видел его ранее.

– Кто такой? Что надо?

– Кликни Камиля, помощника мурзы Басыра.

– Ты Камиля знаешь? – удивился тот.

– Пошевелись, дабы не заполучить неприятностей!

Стражник вызвал помощника мурзы.

– Михайло? – удивленно проговорил Камиль, выходя за ворота.

– Что, сильно изменился за день?

– Просто не ожидал.

– Мурза на месте?

– Сейчас нет, к родственнику в ближнее селение поехал, вернется вечером.

– Хоп! Передай ему, что человек от русского царя с деньгами здесь, в Кафе. Завтра желает встречи.

– Быстро.

– А чего тянуть?

– Передам. Тебе сообщат, примет ли завтра Басыр этого человека.

– Хорошо.

– Важный вельможа?

– Помощник посла московского.

– Важный, ведаю, – покачал головой Камиль. – Ожидай гонца.

– Того, кто был? Амин?

– Да.

– Передай еще, что помощник посла пожелает смотреть невольников и говорить с ними.

– Сколь угодно. Их действительно содержат не как рабов.

– Хоп! Жду!

Бордак отвернул коня и вернулся в посольское подворье, где сообщил о разговоре с помощником мурзы, добавив:

– Я ему еще сказал, что ты смотреть невольников будешь и говорить с ними.

– Правильно. Я то и хотел сделать.

– Ну, тогда, Петро, ожидай, подъеду, скажу, когда мурза соизволит принять тебя. Думаю, тянуть не будет, слишком жаден до денег.

– Кто из них не жаден, Михайло?

– Твоя правда, дьяк. Я на подворье Ризвана.

Бордак уехал. Ризван лишних вопросов задавать не стал. Вернулся живой и невредимый, то и добре. Или яхши, как говорят татары.

Гонец из людей мурзы Басыра приехал вечером после молитвы. Амин уже дружелюбно улыбался «литвину»:

– Скажи своим, мурза примет завтра посольского московского дьяка после полуденной молитвы. Пусть приезжает и привезет то, что намерен отдать взамен товара.

– Люди не товар, Амин.

– Это для кого как.

– А если всю твою семью уведут в полон? Скажем, в Речь Посполитую, Великое княжество Литовское или в королевство Польское, да там продадут по одному тем же генуэзцам или османам, ты так же будешь считать, что они товар?

– Я резать буду тех, кто продал. Найду и вырежу весь род.

– А чем же наши люди хуже ваших? Ведь среди нас живет много татар. Возьми касимовских, казанских, астраханских. У Ивана Васильевича много татар в войске, они готовы воевать за Москву. И они нам как братья, как свои.

Гонец смутился. Он просто не знал, что ответить на слова Бордака. Посему проговорил:

– Завтра после полуденной молитвы. Посольский может смотреть невольников, говорить с ними, мурза Басыр милостив, разрешил, – и повел коня по улице.

Неделя ушла на окончательное оформление купчих, подготовку бывших невольников. С мурзой Басыром постоянно работал помощник русского посла.

Бордак же теперь ждал возвращения Азата из Бахчисарая.

Курбан объявился в понедельник после полуденной молитвы. Подъехал к подворью Ризвана, Хусам пропустил помощника мурзы во внутренний двор.

Бордак, улыбаясь, протянул обе руки татарину:

– Ну, здравствуй, Курбан!

– Салам, Михайло! Ваш посольский приехал?

– А что ты там в Сююр-Таше за игрища устроил?

– Может, для начала хозяин подворья предложит гостю присесть, напоит чаем?

– Да, конечно, Курбан-ага, – засуетился Ризван.

После чаепития, сидя в тени дерева, Курбан поведал о приключениях в Бахчисарае и Сююр-Таше.

– Я надеялся на одного человека, занимающегося торговлей. Он частенько бывал в Сююр-Таше, там у него много родственников, да надежды не оправдались, захворал мой купец, хворь огненная его в постель уложила. Уезжал когда, проведывал, все еще плох был. А обещание выполнить надо. Думал, думал и решил сам ехать с нукерами. Мурза Азат был во дворце хана, я и поехал. А как подобраться к русскому посольству, когда за ним столько глаз? Напрямую нельзя. Пришлось поиграть. Подъехали, стали оскорблять стражу русскую. Те, надо отдать должное, поначалу внимания не обращали, терпели, терпели, а потом отвечать начали. Я нукеров вплотную к воротам подвел, кричу – подожгу городьбу, неверные псы, ты уж извиняй, Михайло. Факел, заранее подготовленный, поднял и вплотную к воротам. Тут уж из подворья выскочило с десяток стрельцов, пищали на бердыши, и целиться. Я проскочил к старшему, говорю, игрища то. Он не понял. Ну, я ему быстро передал твои слова и наутек. За мной нукеры. Хорошо, стрельцы не пальнули, а то остались бы в Сююр-Таше, но пронесло. По отходящим, видно, они приказа стрелять не имели. А догонять нас в посольстве и некому. Вот так я сполнил обещание.

– Но ты же рисковал вельми, Курбан! – воскликнул Михайло.

– Э-э, впервой, что ли? – протянул татарин.

– Ну, спасибо, молодец. Погоди тут, я щас. – Бордак прошел к себе, вернулся с мошной:

– Держи, Курбан, пятьсот акче, заслужил.

– Благодарствую! – Мошна мгновенно исчезла под одеждой предприимчивого татарина. – Ну а теперь, Михайло, главное. Ныне, как обычно уже стало, после вечернего намаза подъезжай к старому месту. Я встречу, провожу до Азата. Мурзе есть что сказать тебе. Про подарок ему не забудь.

– Любят ваши мурзы подарки.

– А кто их, Михайло, не любит? Я с удовольствием беру. А ты – нет?

– Да мне особо никто ничего и не дарит.

– Э-э, для тебя лучший подарок – Алена.

– Какой же это подарок, коли выкупать пришлось?

– Все одно. На ее месте могла быть другая, к которой у тебя, кроме жалости, иных чувств не возникло бы. Все одно купил бы, но чтобы отправить на Русь, а не к себе на подворье с намерением создать семью.

– И все ты, Курбан, ведаешь!

– Не все, Михайло, но многое!

– Хоп! Договорились!

– Тогда поехал я, мне еще кое-куда по велению мурзы Азата заехать надо, вечером жду.

– Да, Курбан. И еще раз спасибо.

– Ты почаще подарки делай, – рассмеялся татарин.

– Разберемся.

Проводив взглядом помощника мурзы Азата, Бордак направился на посольское подворье.

– Что-то случилось, Михайло? – увидев его, спросил дьяк Агапов.

– Как у тебя дела, дьяк?

– На неделе отправим обоз. Думаю, послезавтра.

– Это значит в среду?

– Да.

– Я, возможно, уже сегодня узнаю о том, что было на большом диване в Бахчисарае, и тогда поеду на Москву с обозом. Если, конечно, Афанасий Федорович не задержит.

– Не задержит. Он так и сказал, решится вопрос с невольниками, Бордаку Михайло след за ними отправиться на Москву. При условии, если он узнает то, что должен узнать от мурзы Азата. Не узнает – останется и продолжит работать с мурзой.

– Мне деньги на подарок Азату нужны, – сказал Бордак.

– Много?

– Двадцать тысяч акче.

– Ох, – вздохнул Агапов, – деньги, деньги, деньги, кругом одни деньги. Быстрее бы на Москву вернуться, у нас не так, как здесь.

– В торговых рядах точно так же, только торг не шумный и не пустой.

– Погоди тут, – сказал дьяк и пошел за мошной. Быстро вернулся и протянул ее Бордаку: – Здесь ровно двадцать тысяч акче.

– Ну, тогда поехал я, сегодня уже заезжать не буду, о разговоре с мурзой Азатом сообщу завтра.

– Дай бог получить нужные сведения.

– Ну, что-нибудь интересное Азат поведает, иначе не получит денег.

– Добро, Михайло, будь осторожен. Наша миссия подходит к концу, не хотелось бы, чтобы что-то произошло неприятное.

– Знать бы еще, как обоз Тугая?!

– Молись, Михайло, и Господь услышит тебя.

– Так и молюсь, денно и нощно.

Вечером, когда сумерки накрыли Кафу, Бордак подъехал к знакомым воротам.

Стража пропустила его. Во дворе встретил Курбан, провел в главную комнату мурзы. Тот сидел на своем топчане и по обыкновению пил чай. Оставалось лишь удивляться, сколько на самом деле татары могут его выпить.

– Салам, мурза!

– Салам, Михайло! Деньги привез?

– А есть за что?

– Есть.

– Деньги со мной.

– Присаживайся, коль не привык лежать на топчане. Не понимаю, это ведь так удобно.

– Для тебя и твоих соплеменников. – Бордак присел на край топчана, пододвинувшись к мурзе. – Говори, вельможа, я слушаю.

– Обо всем, что обсуждалось на большом диване, говорить смысла нет. Важно то, что он утвердил план похода на Русь весной следующего года. По этой осени решение таково. В Дикое поле выйдет войско Галибея. Это пять сотен воинов. Во главе их назначены мурзы Вахид и Динар из Бахчисарая, приближенные хана, Икрам и Мансур из Кезлева, у них отряды, имеющие опыт подобных набегов, ну, и отряд твоего покорного слуги.

– Как? Ты назначен командовать одной из сотен? – воскликнул Бордак.

– Тебя это удивляет?

– Признаться, да.

– Девлет-Гирей лично просил меня собрать отряд и вывести его в поле.

– Когда, как и где будет промышлять войско Галибея? Единой ордой или отдельными частями?

– Сотнями. Стан Галибея определен в Перекопе. Вахид-мурза поведет отряд к Новгород-Северскому, Динар – к Рыльску. Мне поручено провести отряд вдоль реки Оскол, на реке Северский Донец будет действовать Икрам-мурза, к Дону пойдет Мансур. Поход назначен на середину октября. Цель тебе известна, разведка, ну, и разорение небольших городов, сел, деревень, дабы привести в Крым как можно больше невольников. На поход время до начала ноября. Тогда войско Галибея должно вернуться в Крым, пригнав невольников в Кафу и Кезлев, где самые крупные невольничьи рынки. Спрос на «живой» товар есть. Больше всего им интересуется султан Селим II.

– Да-да, – проговорил Бордак, – обширную территорию хотите разорить, хотя непонятно одно, если у Новгород-Северского и Рыльска вам будет чем поживиться, то вдоль рек только мелкие деревни, да и те в большинстве брошенные. Кого ты, Азат-мурза, будешь брать в невольники?

– Э-э, Михайло, то не твоя забота.

– Хоп, не моя. Какие-либо изменения в планах Девлет-Гирея по осени еще возможны?

– Все возможно, что дозволит Всевышний, но я не помню случая, когда менялись планы, утвержденные большим диваном.

– А на весну разряд делался?

– На весну все вельможи получили приказ собирать войско. Послам хана поручено вести переговоры с ногайцами, кипчаками, черемисами, другими племенами, дабы пополнить рать. Сейчас сказать, сколь Девлет-Гирею удастся собрать войска, не можно, то станет известно весной. Планируется от сорока до восьмидесяти тысяч воинов. Но, скорей всего, не боле шестидесяти тысяч сумеет собрать хан. Селим II помнит о том, как Девлет-Гирей сберег своих людей и погубил турок у Астрахани, посему от него поддержки не будет. Если только наемники, но тех немного обычно бывает. Османам проще нанять и использовать наемников.

– Значит, Девлет-Гирей пойдет весной без янычар?

– Я же сказал, если они и будут, то только по найму. И немного. Султан выделять войско не желает.

– Но очень желает похода на Русь.

– Не только желает, настаивает на нем, – усмехнулся мурза. – Да так, что Девлет-Гирей, не желая нашествия, если представить это, отказаться не может.

– Ясно. Нужны будут данные по войску весной.

– Тогда и поговорим об этом. До весны еще дожить надо, кто знает, сколько Всевышний отвел нам жизни на этой грешной земле. Давай деньги.

Бордак достал мошну, передал мурзе. Тот вызвал Курбана, отправил считать монеты, а Михайло вернулся на подворье Ризвана.

В среду, попрощавшись с гостеприимными татарами, в том числе и с Курбаном, Бордак с бывшими невольниками в обозе с охраной в три десятка нукеров Басыр-мурзы покинул проклятую Кафу.

В тот же день обоз Осипа Тугая выехал с Данилова двора, что стоял в небольшой русской деревеньке на берегу Северского Донца, и продолжил путь по шляху. Поход не задался с самого начала, то отлетело колесо у телеги, где отдыхали ратники и находилась Алена с ребенком, и пришлось менять его, то подул сильный ветер, поднявший пыль с дороги. Ближе к обеду разыгралась гроза, и только часам к трем все вроде бы успокоилось. Тугай намечал остановку на Ивановом дворе у деревни Колечня, до которой было сорок с небольшим верст, но до обеда прошли менее половины, и он приказал увеличить темп. Все пошло хорошо, но, видать, для русских ратников выдался «черный» день. Проехав через сухой овраг – буерак, вышли к лесополосе. Она тянулась с юга на север и выглядела угрожающе. Стена деревьев с кустами, через которые ничего не было видно.

К посольскому гонцу и старшему отряда Тугаю подъехал его первый помощник, сотник Иван Березняк, хотя отряд насчитывал полтора десятка ратников:

– Что-то мне не нравится эта лесополоса, – указал он плетью на стену деревьев и кустов.

– Чего заметил? – спросил Тугай.

– Птиц нет, то и заметил. А должны быть, далее, севернее, есть, тута же нет.

– Мыслишь, спугнул кто-то?

– Один человек не спугнет столько птиц. Подымет, но не спугнет, чтобы разлетелись. И гляди далее, шлях, обходя балку, подходит саженей на тридцать к лесу.

– Засада?

– Может быть, Осип.

– Были бы ордынцы, то ранее дали бы о себе знать.

– А если не татары, а свои лихие люди?

– Откуда? До людного селения верст шестьдесят.

– А что им, разбойникам, селение? Для них лес – селение.

– Но не такой, как эта полоса. В лесополосе и лагеря не поставить.

– Большой лес восточнее, там может быть стан разбойников, а тут подходящее место для разбоя.

Тугай сдвинул на затылок шапку, погладил бороду:

– Место, конечно, для засады подходящее, тока разбой учинять на шляхе несподручно. По нему отряды купцов с редкой охраной не ходят, а крупные имеют ратников до сотни, тоже не возьмешь.

– А ты вспомни, что крымский хан на малом совете говорил? Татары намереваются по осени устроить погромы на землях наших. И эти осенние отряды должны выйти не за добычей, им главное, беспокоить русские заставы.

– То помню, Иван, но коли в лесополосе разведка татар, она не должна открывать себя.

– То так, коли главарь банды с головой, – кивнул Березняк. – А коли обычный сотник, что не дурак поживиться по возможности?

– Ну, не знаю, Иван. Сам-то что предлагаешь?

– Дабы избежать окружения, растянуть отряд. Вперед пустить пяток ратников с десятником Миколой Быстрым, при обозе оставить также пяток воинов во главе с опытным Власом Строгиным, а сзади держать остальных, под командой Сеньки Малого.

Подумав, Тугай отдал команду на остановку.

Отряд встал в ста саженях от опасного места.

– Покуда я скажу Власу и Сеньке, чего делать, ты возьми Мирона Капорина, пусть он, не отходя далече от обоза, поглядит внимательно лес, – наказал Березняку Осип. – Мирон – знатный следопыт и охотник, он определит, есть кто в лесополосе или нет.

– Ладно!

Отъехав к телегам, Иван подозвал к себе Мирона, Тугай подозвал Быстрого и Малого. Говорил недолго, объяснял, что, почему и как след делать, покуда обоз не пройдет мимо лесополосы. Ратники удивлялись, но слушали молча. Они были опытными воинами, привыкшими к дисциплине. Коли старшой приказывает, то треба не задавать вопросов, а сполнять его команду. В окончании разговора с ратниками Тугай спросил:

– Все поняли, други?

– Да, Осип, – ответил десятник, – тока треба шлемы заранее надеть, да сабли и топорки достать. Коли ворог али разбойники узрят, что не купеческая охрана идет мимо, а служивые ратники, еще подумают, нападать аль нет.

– Приготовьтесь. Ну, а коли нападут, отбиваемся.

Сенька Малой, добродушный молодой мужик, улыбнулся:

– Ну, не сдаемся же.

Головы малых групп отъехали, а к Тугаю подошли Березняк и Капорин.

– Что молвишь, Мирон? – взглянул он на следопыта.

– Есть в лесополосе и люди, и кони, немного, но больше десятка. Узрел троих, те, видать, в дозоре. Кони за ними, далее за полосой еще люди.

– И как узрел-то, Мирон? – удивился Тугай.

– Ветер стих? Стих, ветви деревьев висят спокойно, так? Так. А напротив была шевелящая. Присмотрелся – дозорных головы из кустов торчат. Прячутся, нас видят. Отъехал на холмик, глянул поверх кустов. Лесополоса хоть и густая, но больше сосен, у них ствол открытый до кроны, через стволы узрел коней, на мордах мешки.

– А как понял, что недруга в полосе немного?

– Так опять же по ветвям. На десять саженей вдоль шевеление, до того и после – тихо. Но, может быть, и дальше вороги, потому как главные силы обычно ставят за полосой, внутри тока дозор и ближний отряд мелкий.

– Значит, все-таки засада?

– Да. И ворог нас видит. Разумеет, что не купеческий обоз, ратники в кольчугах, да с оружием, конные. Нападут аль нет, сказать трудно.

– Давайте, други, в середину обоза к телегам, бабу предупредите, чтобы зарылась в вещи и из телеги не высовывалась, да ребятенка под собой держала.

– Испугается, – покачал головой Мирон.

– А ты успокой! Молви, ничего страшного, отобьемся. Да, еще хотел спросить. Что это за ворог? Татары али кто другой?

– Не могу сказать, покуда не увижу, как пойдут в атаку.

– Ну, тогда и я пойму, что за банда. Приготовились?

Тугай посмотрел вперед, назад, на основную группу, в которой находился сам с Березняком, поднял руку и махнул вперед. Отряд, разделившись, пошел к опасному месту. Алена закопалась в вещах, накрыв собой сына, который уже научен не плакать, когда то могло выдать его с матерью.

Залихвастый свист разнесся по округе, и тут же из лесополосы выскочило с десяток конных разбойников. Они были в татарской боевой одежде, но в отличие от ордынцев вооружены копьями да кольями. Уже по тому, что отряд не обстреляли стрелами из засады – прием, почти всегда применяемый татарами, – Тугаю стало понятно, что это не ордынцы.

– К бою, ратники, ату их! – крикнул он.

Десяток нападавших встретило семь ратников во главе с самим Тугаем. Будучи на конях, они, с одной стороны, имели преимущество, с другой же – были больше уязвимы для копей и кольев. Первый выпад разбойников, нацеленный на то, чтобы выбить из седел ратников, бывалые люди Тугая отбили саблями, разбив древка копьев и колья. Тут же Осип приказал спешиться. Государевы ратники соскочили с коней, закрыв собой обоз, и вступили в сабельный бой с ворогом. Быстрый и Малой двинули было свои группы к месту сечи, но Тугай остановил криком:

– Стоять, где есть, закрыть стороны!

Ратники остановились. И вовремя. С юга и севера показались еще два отряда, но уже мелких, по пять-шесть разбойников. Главарь банды рассчитывал, что главной ударной силе – срединному отряду с конями – удастся выбить из охраны по меньшей мере половину ратников, а весь отряд, сопровождавший обоз, встанет одним целым на оборону, и тогда фланговые удары сыграют свою роль. Вместо этого он получил три короткие по численности схватки и в центре, и на сторонах.

Нападавшие бились отчаянно, но первые же протягивающие удары сабель ратников обозначали отсутствие у большинства лат и даже крепких кольчуг. Оттого разбойники понесли потери. Люди Тугая изрубили троих, да двое уползли ранеными в лес.

На сторонах шел равный бой. Но опять-таки отсутствие защиты у напавших позволило воинам группы Миколы Быстрого и Семена Малого выбить по одному разбойнику. Перевес начал создаваться и у обоза.

Тугай, отбивая удары неизвестных, выглядывал в их толпе главаря и, наконец, увидел его. Это был здоровый, молодой еще малый. Он не дрался, стоял за березой, росшей отдельно перед полосой кустарника, и только кричал, отдавая команды.

Нанеся разрубающий удар ближайшему ворогу, Тугай проскочил к главарю.

Тот, заметив это, выхватил саблю и пошел на Тугая. Главарь все же оказался не робкого десятка, к тому же в отличие от своей банды он имел и шлем с бармицей, и кольчугу.

Они сошлись в схватке. И тот, и другой превосходно владели саблей, знали приемы сабельного боя, оттого он и затянулся. Удары Тугая отбивал главарь, удары главаря отбивал Осип.

За это короткое время, заполучив преимущество, ратники смели фланги, допустив отход только трех разбойников, прорвавшихся через лесополосу к табуну. Можно догнать, но не стали преследовать. Пошли на помощь основной группе, которой командовал Иван Березняк. Там разбойников осталось пятеро. Видя, что обозные берут верх, они развернулись и стали отходить к лесополосе, двое из них прямо туда, где у березы Тугай вел бой с главарем.

Для Осипа сложилась опасная ситуация. Захваченный боем, он не видел подходящих со спины разбойников. Но их увидел главарь и крикнул:

– Резвый, Таюк! Бей моего! – и сам усилил натиск.

Лежать бы Тугаю у этой самой березы изрубленным, если бы не товарищи. На помощь к своему воеводе бросились Влас Строгин и Мирон Капорин. Они догнали разбойников, спешивших на помощь главарю, и изрубили их, ударив с тыла.

Теперь в отчаянном положении оказался главарь. Он на мгновение растерялся. До спасения был шаг, и вдруг все изменилось.

Тугай воспользовался этой замешкой и нанес ему протягивающий удар, от плеча по телу, разрубая кольчугу и разрезая плоть.

Главарь вскрикнул. Тугай нанес удар по шлему, смяв его, но не разбив. Однако этот удар был такой силы, что главарь, качнувшись, рухнул на колени перед Тугаем. Воевода нагнулся к нему, перевернул. Из разрубленной кольчуги на землю стекала кровь, но он дышал.

– Как, Осип? – подскочил Строгин.

– Добре получил, собака!

– А мы двоих, что к тебе сзади подходили, порубили.

– Спасибо!

Подошел и Березняк:

– Все, Осип, разбили отряд разбойников, пятеро ушли. Остальные готовы, сам проверял.

– У нас что? – спросил Тугай.

– Двоих подранили, но не сильно, им помогают.

– И то добре.

– А главарь-то, чую, живой!

– Живучий, пес!

– Привести в чувство? Али срубить ему башку поганую?

– Погодь, погутарить след, надо узнать, откуда эта шайка, и есть ли еще лихие люди по пути до постоялого двора.

– Тогда попробую привести в чувство.

– Поначалу разденьте его, да кровь остановите. Подорожника кругом много, на перевязь рубахи пустите тех, порубленных вами.

– Понятно, сполняю.

Тугай отошел от главаря, протер саблю.

И вдруг с северной стороны раздался крик:

– Ребята, еще отряд!

– Бросили главаря, оборону по кругу, – приказал Тугай. – Ко мне Влас со своими, Березняк, закрой тыл, Быстрый, Малой – подходы от лесополосы и балки.

Но обороняться не пришлось.

Вышедший из-за поворота за балкой отряд в десяток воинов встал, не разворачиваясь в боевой порядок. От него отделился старший в кольчуге и шлеме, сабля в ножнах. Подъехал ближе, остановил коня:

– Эй! Мы стража из Колечни. Вы кто?

– Государевы посольские люди, – ответил Тугай, – я – воевода.

– Схлестнулись с бандой Акима Шестова?

– А кто же его ведает, с кем схлестнулись.

– Это Аким. Он тут стал безобразничать. У него схрон в дальнем большом лесу. Сюда за наживой выходит. Доходился, собака!

– Тебя-то как звать, десятник? – спросил Тугай.

– Иван Канюта, а тебя, воевода?

– Осип Тугай. Грамота от воеводы ближней крепости есть?

– Само собой, а у тебя?

– И у меня есть.

– Надо бы посмотреть!

– Подъезжай ближе, коли не боишься.

– Чего мне бояться, не раз бой против татар вел.

– Но мы ж не татары и не разбойники.

– Ну, тогда чего же бояться, коли свои?

Канюта подъехал, показал свою грамоту, Тугай – свою.

– Да-да, – проговорил Канюта, – и чего обычно осторожный Аким полез на вас? Обоза большого нет.

– Видать, решил, что охрана малая, а в телегах найдет что-нибудь.

– Вот и нашел.

– Он, кстати, живой. Вернее, был, покуда ты не подошел.

– Да? Поглядеть дашь?

– Не тока поглядеть, забирай его, мне эта тварь не нужна. Да, пятеро ушли, среди них есть раненые. На конях ушли, основной табун за лесополосой.

– Добре.

Канюта тоже принимал решения быстро, обернулся, приказал:

– Кирьян!

– Да?! – раздался в ответ громогласный голос.

– Пятеро в большой лес подались. Догнать их. Не догонишь, выходи на схрон по следам и руби эту сволочь. А еще погляди, что у них в закромах.

– Уразумел, Иван. Возвращаться сюда али на деревню?

– На деревню. Мы туда вместе с государевым посольским отрядом пойдем.

– Эка, на кого нарвался Аким. За то и поплатился.

Кирьян взял с собой пятерых, и они ушли в лесополосу.

Туда же сторожевой голова отправил остальных за табуном, а сам с Тугаем прошел до главаря, пришедшего в себя и смотрящего на всех злобным взглядом, сквозь который пробивались боль и отчаяние. Милости от власти местной, да и от народа простого ему ждать не приходилось. Слишком лютовал, когда грабил и обозы, и деревни.

Ворогов себе нажил – не счесть. К ним и попал по своей ошибке. Посчитал, засиделась банда, надо размяться, а тут обоз с малой охраной, да с двумя телегами. Товара ценного вряд ли взять, хотя кто знает, чего в телегах, а вот оружие и защита лишними не стали бы. Потому и дал команду брать обоз. И просчитался.

– Что, Аким, промахнулся? – склонился над ним Канюта.

Главарь отвернулся.

Голова сторожевой сапогом повернул его голову лицом к себе:

– Ответствуй, когда с тобой гутарят!

– Шел бы ты, сторож!

– Я пойду. И ты со мной. Я тебя к воеводе доставлю. В крепости с тобой тоже погутарят, а потом на плаху. И казнят прилюдно, и башку отрубленную твою на кол посадят да выставят у ворот, чтобы другим неповадно было. Тут от татар проклятых сберегаешь людей наших, а ты грабишь народ.

– Чего тянуть, сторож? Прибей здесь.

– Э-э, нет, легкой смерти не получишь. Не заслужил ты легкой смерти, собака. Поначалу помучаешься, да позору поимеешь, и тока потом палач тебя в ад отправит.

– А довезешь его? – спросил Тугай.

– Довезу, коли телегу дашь, а то на коне, боюсь, сдохнет в пути.

– Мне без телег не можно.

– Да это только до Иванова двора, что у Колечни, там я свою телегу возьму.

– До постоялого двора вместе пойдем?

– А ты против?

– Нет, коли у тебя других дел нет. Не пойму одно, как ты со своими молодцами тут оказался?

– Да есть у меня в отряде ратник Андрюшка, у него бабка в деревне поблизости помирает, родственники сообщили. Надо бы проститься, да одного отпускать не можно, решил всем отрядом поехать. Заодно поглядеть, что у Муравского шляха творится. А тут сеча. Лихо вы разбили разбойников.

– Ладноть. Клади главаря в телегу.

– Так у меня людей не осталось. Коли если тока как табун пригонят? До того отдохнете?

– Не-е, сторож, и так время потеряли.

Тугай обернулся и повелел Березняку:

– Дай людей уложить главаря во вторую телегу.

– Угу, Осип, сделаю.

Главаря уложили, и Канюта отъехал встречать людей своих с табуном.

Из-под вещей высунулась Алена, охнула и опять залегла в тряпье и мешки с провизией.

– Алена, ты чего? – позвал ее Тугай. – Вылазь, все обошлось.

Испуганная женщина вновь выглянула, из-под ее юбки показался лик мальчика.

– Ой, а крови-то сколько! Кто же это, Осип, напал на нас? Татары проклятые?

– Если бы. Свои, русские, хотя надо еще посмотреть трупы.

– Господи, ну нигде покоя нет!

– Не долго тебе беспокоиться, Алена, доедем до Москвы, доставлю тебя с ребенком на Варварку, на подворье Михайло Бордака, в делах и заботах по хозяйству и успокоишься. Там забижать тебя некому будет.

– Доехать бы еще до Москвы, Осип, – вздохнула женщина.

– Доедем, Алена. Произошедшее – случайность. И, как видишь, мои ратники могут защитить тебя.

– Это так, воины сильные. Таких бы поболе, да в села, не видать бы татарам невольников.

– Ну, на селах и деревнях у нас и мужиков простых с оружием не хватит. Благо еще города прикрыты, да и то не все так, как хотелось бы. Ведаешь же, что главная рать на Западе?

– Слышала. Мы в таких делах не разбираемся.

– Устраивайтесь удобнее, отъедем, посмотри сына.

– За то не печалься, Осип. Спасибо тебе. Жива буду, поведаю Михайло, как ты дрался за меня. Лишь бы он сам возвернулся, а то ведь до сих пор в Крыму.

– Может, уже выехал. Но Михайло вернется, Алена, в том даже не сомневайся.

– Да, Осип.

Сторожа пригнали табун – двадцать два коня. Добычей их голова вельми доволен был. Табун – ценность большая для деревни. Сторожа пошли вперед, и обоз тронулся следом.

На Иванов двор, что стоял в сотнях саженей от Колечни, заехали затемно, обрадовав хозяина. Еще бы, такой навар!

Алену с сыном разместили после молитвы и трапезы в отдельной комнате, ратники завалились на пол, подстелив занесенного в залу свежего сена. Тугай приказал выставить сменный дозор.

Появились звезды. Еще один богатый на события день прожили. Ратники уснули. Алена же долго молилась в комнате, благодарила Господа за спасение и просила Создателя сохранить жизнь Бордаку. Потом и она легла на лавку, где под одеялом посапывал ее Петруша.

Еще неделя ушла на проезд до Тулы. До крепости добрались без происшествий, там встали на трехдневный постой, пополнили запасы. Тугай встретился с наместником и воеводой. До Москвы оставалось около ста восьмидесяти верст. Но это уже безопасный путь. Его прошли за четыре дня. На пятый въехали в Москву. Был понедельник, недавно прошел дождь, оттого и свежо. Все радовались, что закончен переход. Алена же беспокоилась.

– Странная ты, Алена, тебе бы радоваться, а ты боишься, – заметив это, улыбнулся Тугай.

– Как не бояться, Осип, такой большой город, столько людей. Кругом церкви, соборы, дома большие, лавки, торговые ряды.

– Это же Москва, столица государства Русского.

– А скажи, Осип, царь Иван Васильевич где обитает?

– Знамо где, Алена, в Кремле или на дворе опричном, хотя часто выезжает в Александровскую слободу.

– Там, в Кремле, наверное, такие хоромы!

– Царские, Алена, что же ты хочешь?

– И Михайло мог видеть царя?

– Не только мог, он его видел. Это же Иван Васильевич отправил его в Крым. Вот такой у тебя жених, Алена.

– Ну, скажешь тоже, Осип, невеста, – зарделась она. – Может, как вернется Михайло, так и погонит из дома.

– Ты в своем уме, женщина? Не смей подобного о Бордаке молвить!

– Прости, Осип, это все из-за боязни. А далече отсель Варварка, где подворье Михайло?

– Рядом с Кремлем и Москва-рекой, совсем недалече по сравнению с тем, что пришлось пройти.

– Это так. А ты бывал на его подворье?

– Все, Алена! – Тугай вскочил на коня. – Отстань, сама увидишь.

Остановив обоз у своего подворья, распустив ратников по домам, Тугай повел телегу по Варварке. Алена с интересом смотрела на Кремль, на все окружавшее и только охала. Улица шла по части холма Москва-реки. На Руси того времени, и в городах больших, и деревнях малых, подворья ставились на возвышенностях. После зимы и снег с них быстрее сходил, и земля быстро просыхала, и разлив не доставал.

Возле одних ворот Тугай остановил лошадь и улыбнулся Алене:

– Вот это и есть подворье Михайло Бордака. Приехали.

Ворота, как и многие другие, были украшены образами в киотах, створки подперты изнутри, далее городьба, за ней виднелись молодые деревца и дом. Деревянный, небольшой, но аккуратный, за домом видна только крыша, также деревянная, покрытая сверху березовой корою.

Тугай толкнул створку ворот и крикнул и во двор:

– Герасим!

– Тута я, кого еще принесло?

– Не узнал?

– Осип Данилыч? Господи, откуда же?!

– Из Крыма, Герасим.

– Ух ты! Из самого Крыма?

– Ну да, и я не один.

– А кто ж с тобой?

– Твоя новая хозяйка.

У подошедшего к воротам мужика расширились глаза от удивления:

– Какая-такая хозяйка?

– Невеста Михайло.

– Да ты что?! А где сам Михайло Алексеич?

– Позже подъедет. Ты же ведаешь, что он тоже в Крыму?

– Не-е, откуда? Уезжал, молвил, по делам государевым, и месяца на два, а куда, про то ни слова.

– В Крыму он был. В Кафе. Слыхал о таком городе крымском?

– Это где невольников продают?

– Да.

– Слыхал, как не слыхать. Да где хозяйка-то?

– Отворяй ворота и встречай!

Работник Бордака бросился к воротам и широко распахнул их. На телеге спереди сидели Алена с Петрушей.

– Вот она, – указал на нее Тугай, – твоя хозяйка.

– Красавица, – проговорил работник и спохватился: – Доброго здравия, хозяйка!

Алена слезла с Петрушей с телеги и поклонилась:

– И тебе долгих лет, человек!

– Герасим я, работник Михайло Алесеича.

– А я – Алена.

– По отчеству как?

– Да не привыкла я по отчеству, Аленой называй. Да и не хозяйка я никакая, Михайло наказал ехать сюда. Вместе хозяйством заниматься будем.

– Ну уж нет, коли Михайло Алексеич наказывал называть хозяйкой, то так и след. А у тебя и сынок уже есть?

– Это мой Петруша. Михайло выкупил нас из татарского полона в Кафе.

– Вот оно что! Натерпелась, поди, у басурман, бедолага?

– Натерпелась, Герасим. Так, что всю жизнь не забыть.

– Ничего, Алена, забудется. Вернется Михайло Алексеич, начнете жить семьею, и забудется. Это хорошее помнится долго, плохое забывается быстро. Потому как не нужно оно человеку, плохое-то.

– Твоя правда, Герасим.

– Телегу и лошадь оставляю, пригодится в хозяйстве. А я к себе поехал. Жинка, поди, заждалась, – проговорил Тугай.

– А то! – воскликнул работник Бордака. – Иди, Осип Данилыч, и мы тут с хозяйкой займемся. Есть чем.

– Ну-ну. До свидания, Алена!

– До свидания, Осип! Век тебе благодарна буду, что увез из Крыма проклятого.

– Ты Михайло благодари, не он, так и вывозить бы некого было.

– Ему особое спасибо.

– Ладно, Алена, поехал я, а ты хозяйничай тут. Скоро и Михайло приедет. Счастья вам, вы оба заслужили его.

Тугай вскочил на коня и ушел дальше по Варварке.

Из поварни, или летней кухни, вышла добротная улыбающаяся женщина.

– Доброго здравия тебе, хозяюшка! Дай-ка я на тебя погляжу. Ничего не скажешь, красавица, повезло Михайлу Алексеичу.

– Тебе тако доброго здоровья. А кто ты? – теребя платок, спросила Алена.

– Ой, господи, не назвалась! Да я Марфа, жена Герасима. Мы тут вместе за хозяйством смотрим. Я уху сварила, курица на подходе, пироги еще со вчера остались с грибами, проголодались небось с сынишкой-то?

– Проголодались.

– Так идем к столу.

– Ты курицу свою доваривай, а я хозяюшке нашей дом да подворье покажу, – сказал Герасим.

Жена его ушла, а он повел Алену по дому. Это был небольшой, по меркам зажиточных людей, дом. Такое же и подворье с молодым садом, спускавшимся к реке.

Через отдельную от нижнего крыльца дверь перешли в подклеть – нижний этаж, тут были кладовки, мыльня, комната. После по ступеням поднялись на террасу верхнего этажа, оттуда в сени и далее в хозяйское жилье, горницу и две комнаты. На полах рогожи, столы, лавки. Окна украшали резные ставни, завешанные цветными занавесками. В красном углу – образа. Алена тут же помолилась.

– Тута опочивальня, широкие лавки, на них перины, простыни, подушки, одеяла. Можно и люльку подвесить, но сын твой уже большой для нее, – указал Герасим на одну из комнат.

– Он будет спать со мной, – ответила Алена.

– Это сейчас, а потом? Когда вернется Михайло Алексеич?

– Потом и решим.

– Добре. Тогда пойдем, потрапезничаете?

– Я бы помылась с дороги.

– Конечно, мыльню Марфа подготовит, воду нагреет.

– Мне еще одежу купить бы, а то кроме надетого и нет ничего.

– Ну, этого добра на торговых рядах и в лавках, что на Посаде, полным-полно. Все, что надо, купишь, коль деньга есть.

– Михайло дал.

– Тогда купишь. С Марфой пойдешь, она все покажет, расскажет. Значится, сначала помывка?

– Да.

– Добре.

Они спустились вниз.

Марфа быстро согрела воду, Алена помылась, помыла сына, и приступили к трапезе. После все легли спать.

Утром, как только встали и позавтракали, Марфа повела Алену на торговые ряды. У Алены глаза разбежались, на лотках, в лавках было ВСЕ. Но, будучи женщиной экономной, она выбрала не очень дорогие сарафаны, рубашки, лапти, волосник – особую шапочку, под которую замужние женщины заправляли волосы, в то время как молодухи плели косы и весьма гордились ими.

– Пошто, Алена, дешевое покупаешь? – удивилась выбору новой хозяйки Марфа.

– Не след, Марфа, сорить деньгами.

– А как выйдешь к Михайло, когда тот возвернется? В дешевом, тусклом сарафане?

– Об этом не подумала, – задумчиво покачала головой Алена.

– Надо думать. Мужчине приятно, когда его женщина краше других.

Марфа уговорила ее купить шелковую рубаху, отделанную жемчугом, калиги – полусапожки из кожи, пришедшие в Русь от воинов-римлян, бархатные башмаки на только входивших в моду каблуках, кокошник и украшения – ожерелье, серьги, перстень. К головному убору – колты (подвески), отделанные серебром. Купили и нижнее белье, и одежу для сына. Для того было проще. Чего ему надо? Лапти малые, штаны, да рубашонки. По совету Марфы Алена купила и душегреи. Жена Герасима уговорила приобрести шубу, зима не за горами, но тут Алена воспротивилась, и так много денег потратили.

С покупками вернулись домой. После вечерней молитвы потрапезничали. Герасим с женой ушли. Они жили недалече, а своя хата тоже требовала ухода. Алена обошла подворье. Из живности в загоне под навесом – свинья, рядом – сарай, кудахтали куры, гоготали гуси, крякали утки. Днем она живность не видела, так как ее отпускали на улицу, куры рылись в песке, свинья, вырыв пятаком приличную яму, валялась у забора, утки и гуси уходили к реке. В хлеву – мешки с зерном, в земляных погребах – соленое мясо, бочки с квашеной капустой, солеными огурцами, другая провизия. С таким запасом и голодный год не страшен.

Алена уложила Петрушу спать, а сама, еще раз пройдясь по дому, присела на скамью в горнице, вздохнула и заплакала. Чего бы ей плакать? Хорошо все, но слезы бывают не только от горя или боли, они появляются и от радости, счастья. Немного успокоившись, она проверила запоры на дверях, погасила свечи и легла на скамью, прижав к себе сопящего сына. И уснула крепким сном. Впервые после мытарства у татар, в дороге кошмарные сны ей не виделись. Напротив, светлые, цветные, покойные.

В среду, как и было оговорено, мурза Басыр, получив деньги, отдал приказ своему помощнику посадить в арбы бывших невольников и под охраной отряда в тридцать верных нукеров вывести обоз за Кафу. Туда подъехал и Бордак. Поприветствовал земляков, кивнул десятникам, которые надменно отвернулись.

Дьяк Петр Агапов, закончив бумажные дела, получив купчие с подписью и печатью татарского вельможи, приехал спустя час, и тогда же обоз начал движение по бескрайним степям Крыма. Расстояние в сто пятьдесят верст с гаком прошли за четыре дня. Движение сильно тормозил обоз из шести арб, в которых находились бывшие невольники.

В солнечный воскресный день вышли к Перекопу. И там дьяк Агапов сказал старшему из татар, Камилю, куда следует идти далее. Ушли правее. Через три версты подошли к большому лагерю, и там сразу была объявлена тревога. К обозу подъехал облаченный в доспехи с саблей воин и представился Камилю, в котором безошибочно определил старшего:

– Воевода, боярин Головняк Семен Иванович.

Представился и Камиль, после чего затребовал у воеводы царскую грамоту. Заполучив ее, прочитал и, возвращая, произнес:

– Приветствую тебя, боярин!

– И тебя, воин! Доставили наших людей?

Камиль обернулся, выкрикнул:

– Дьяк!

Но тот уже подъезжал. Он знал воеводу, посему улыбнулся, приветствуя его:

– Доброго здравия, Семен Иванович!

– Доброго, Петр Петрович. Все в порядке?

– Да. Принял невольников по списку, каждого осмотрел, все, слава богу, здоровы.

– Хорошо.

Камиль протянул воеводе бумагу:

– Поставь печать, боярин, что получил товар.

В глазах Головняка заиграли стальные нотки, и он сухо проговорил:

– Люди не товар, татарин. Запомни это на всю свою, надеюсь, недолгую жизнь.

– Как же так получается, боярин, то ты мне приветствием желаешь здоровья, то смерти близкой, – неожиданно рассмеялся Камиль. – А те, кого проводили, все же товар, вы же заплатили деньги. А деньги платят либо за дела, либо за товар.

Головняк вырвал у него из руки бумагу, где было написано, что русская сторона приняла в целости и сохранности невольников по списку. Поставил печать и бросил свиток обратно татарину. Тот ловко поймал его и вздохнул:

– Ну, вот и все, мы обеспечили безопасность ваших людей в Крыму, обеспечишь ли ты ее дальше, боярин? – Затем громко засмеялся и крикнул своим нукерам: – Уходим в Перекоп, братья!

Отряд нукеров быстро развернулся и, не отягощенный обозом, ушел на запад, подняв большое облако пыли.

Дождавшись, пока пыльное облако снесет в сторону поля, ратники окружили арбы с невольниками. Искали родственников, знакомцев, земляков.

Дьяк же с воеводой отъехали в сторону.

– Не малый отряд послали из Москвы, то добре, – заметил Агапов.

– Да, – кивнул Головняк, – десяток лучников, десяток стрельцов с запасом пороха и дроби, да двадцать всадников. Все воины бывалые, не раз дравшиеся с ворогом. Погонщики сменных коней, их немного – пятеро.

– Смотрю, у тебя и телег с десяток?

– Ну, не на мулах же в арбах везти людей. Мы не татары.

– А с теми чего делать думаешь?

– Да бросим их. Найдутся, кто подберет.

– О, это так, не успеем отъехать, как налетят татары стаей шакалов. Они падки до чужого добра.

– Трапезничать-то бывшие невольники, да и ты с посланником московским, Бордаком, будете?

– Нет, отъедем верст на двадцать, там и потрапезничаем.

– Михайло! – крикнул Головняк.

Бордак знал воеводу, но не так близко, как Агапов. Подъехав, он коротко кивнул головой:

– Приветствую!

– Доброго здоровьица! А ты чего в тени держишься, тебе место с нами.

– Вы разговаривали, не хотел мешать.

– А меж тем во многом благодаря тебе мы имеем сейчас тридцать выкупленных людей русских.

– В то, боярин, многие силы приложил в первую голову боярин Нагой.

– Ладно. Значит, начинаем путь? Первый участок в двадцать верст?

– Да, – ответил дьяк.

– Тогда пересаживай людей в телеги, я выстраиваю свое войско.

Действовали быстро, всем хотелось как можно скорее покинуть этот проклятый Крым.

Вскоре обоз пошел по тракту на север.

Впереди пять всадников, за ними лучники, две телеги со стрельцами, что имели на вооружении пищали и бердыши, там же, в телегах, запас пороха и дроби. Следом еще пять телег с бывшими невольниками, телеги для отдыха ратников, позади оставшиеся от десятка всадники.

Головняк, Агапов и Бордак держались середины, между стрельцами и бывшими невольниками, обоз растянулся на внушительное расстояние, рядом погонщики гнали табун в тридцать коней.

Бордак все время оборачивался. Заметив это, Головняк спросил:

– Ты чего, Михайло?

– Да как бы тот же Камиль не вдарил в тыл. Мурза Басыр жаден и, несмотря на то что получил большие деньги и подарки, вполне мог отдать приказ Камилю, передав невольников представителям Москвы, позже отбить их и снова взять в полон, но уже с ратниками твоего отряда.

– Ну, на это у Камиля сил не хватит.

– А татары в Перекопе? Там сотни три точно сидит. И каждый из них не прочь поживиться.

– Мыслишь, татары дойдут до такой подлости?

– Для них это не подлость, – вздохнул Михайло. – Дело сделали, охраняли на своей земле, вывели к месту передачи, передали. А дальше мы для них новая, желанная добыча. Посему след всего ожидать.

Воевода подозвал своего помощника Шургина:

– Борис, сними с телег пяток стрельцов, пусть пройдутся с оружием, вместе с группой конных прикрытия тыла. Да и столько же лучников отправь к ним.

Дисциплина в отряде была высокой, посему помощник не стал задавать вопросы, лишь кивнул:

– Сделаю! – И уточнил только: – Мне с отрядом прикрытия быть?

– Да, – немного подумав, ответил Головняк.

Помощник начал отдавать команды, которые тут же беспрекословно исполнялись.

В таком порядке прошли семь верст. Пешие воины заметно подустали. Преследования не было. Головняк наказал помощнику, стрельцам и лучникам вернуться в обоз.

Как ни велик был соблазн, мурза Басыр все же не решился на подлый поступок. Впереди поход на русские земли, тогда и возьмет в полон людей, сейчас же можно было навлечь на себя гнев хана. Поэтому Камиль увел отряд в Перекоп на отдых и оттуда повел его обратно в Кафу. Так что весь путь отряд Головняка прошел без приключений.

И в последний день сентября отряд вошел в Москву.

До Кремля Бордак шел вместе с обозом, который сопровождала толпа людей. Все радостно кричали. Кто-то давал бывшим полонянам калачи, кто-то яйца, какой-то купец расщедрился и выдал с десяток отварных кур.

На площади, попрощавшись с Головняком, Михайло подъехал к Агапову:

– Ты, Петр Петрович, предупреди в Кремле кого след, что здесь я, в городе.

– Добро, предупрежу, может, сам Иван Васильевич к людям выйдет. А нет, так ближним боярам передам. Ты к себе? – Дьяк улыбнулся и сам же ответил: – Ну, конечно же, там тебя ждет не дождется Алена. – Увидев, что Бордак потупился, он слегка хлопнул его по плечу: – Не смущайся, Михайло, и будь счастлив!

– Благодарствую, Петро. Ты вернешься в посольство?

– Кто знает? На то повеление будет.

– Ну, тогда удачи тебе.

– И тебе так же.

Бордак выехал на Варварку и, подъезжая к своему дому, чувствовал, как сильно бьется сердце. «С чего это вдруг? Почему так сердце бьется, почему лишился покоя, ведь не в бой же иду, а к себе домой?» – успокаивал он сам себя. Но волнение не проходило. Когда соскочил с коня и открыл створы ворот, от дома к нему бросилась Алена:

– Михайло! – Не добежала, остановилась, засмущалась. – Вернулся.

– Я же обещал.

– То добре.

– Поди ко мне, Алена.

Она покорно подошла, и Михайло крепко сжал ее в своих объятиях.

– Рада?

– Очень рада!

Он отпустил ее, и она, поправив платок, воскликнула:

– Ты же, наверное, проголодался, помыться хочешь?

– Не мешало бы.

– Я тогда на поварню и в мыльню.

– А что, Марфы с Герасимом нет?

– Как же, тут оба.

Появились Герасим с Марфой. Тако же радостные.

– Доброго здравья тебе, Михайло Алексеич! – поклонился Герасим.

– И лет долгих, в счастье и любви, – добавила Марфа.

– Вам того же, дорогие вы мои. Знали бы, как соскучился.

– Знамо дело. Не в слободу ездил, в Крым проклятый.

Герасим забрал коня. Марфа поспешила готовить еду, а Алена занялась мыльней.

Бордак помылся, помолился, потрапезничал.

Сели на крыльце погутарить, но разговору помешал подъехавший всадник.

– Михайло Бордак тут проживает? – спросил он через городьбу.

– Тут. Ты кто?

– Гонец царский.

– Вот как? Погодь, – встрепенулся Бордак и вышел на улицу: – Слушаю тебя.

– Государь повелел тебе ныне же, как стемнеет, быть у великокняжеского Дворца. Зайти по подземному переходу Тайницкой башни, от тебя недалеко. Стража предупреждена, проводят. Ждать государя со стороны башни у дворца.

– Понял. Но когда точно подойти, ведь темно и вечером, и ночью, и утром.

– После вечерни.

– Ясно. Буду!

– И не запаздывай, у царя окромя тебя дел немало.

– Откуда тебе-то знать?

– Оттуда, – бросил гонец, развернул коня и пошел к Кремлю.

– Что-то случилось, Михайло? – подошла к нему Алена.

– Ничего особенного. После вечерни я должен встретиться с царем.

– Ой, с самим Иваном Васильевичем? – ахнула она.

– Да.

– Так ты такой важный вельможа?

– Нет. Я не вельможа. Просто я на службе. А как вернусь, надеюсь, ты постелешь нам в одной опочивальне?

– До свадьбы-то не можно, Михайло, – зардевшись, прошептала Алена.

– Господь простит нас. Ибо любовь – это и есть жизнь.

– Думаешь?

– Уверен. Но если не желаешь…

– Я постелю нам одну постель, – кивнула она и обняла Бордака.

– Ну, и добре, красавица ты моя!

Они вернулись к дому. Светило солнце, день погожий, думы в радости. Что еще надо человеку?

Незаметно подкрался вечер.

Глава четвертая

На вечернюю молитву Михайло, Алена и Петруша прошли в церковь Святой Великомученицы Варвары. Служба длилась около часу, и молились люди истово. Алена не переставала удивляться такому скоплению людей, изяществу и богатству православного храма, хотя была здесь не впервые. Рядом молились и Герасим с Марфой. Когда вышли из храма, на душе было светло, а вот на улице заметно потемнело. Дул слабый, теплый еще ветерок, гнал по мостовой опавшие листья, шелестели ветвями молодые березы. Люди расходились по домам, трапезничать и спать. Русский люд ложился спать рано. Может, оттого и бегали по Москве тысячи малышей – ночь дана не только для отдыха.

– Хорошо-то как, – проговорила Алена.

Михайло перекрестился на храм, кивнул:

– Хорошо и светло. Но что-то я Герасима с женой не вижу.

– Видать, к себе подались.

Когда вернулись на подворье, Герасим оказался там. Он знал о вечерней встрече Бордака в Кремле, но ни во что не вмешивался, заканчивая дела, начатые днем. А на подворье, в хозяйстве их всегда не счесть.

Алена выставила трапезу. Курицу с бульоном, рыбу, хлеб и квас.

Потрапезничав, Бордак вышел во двор. К нему тут же подошел Герасим, спросил:

– Я тебе еще нужон, Михайло? На подворье порядок, скотину напоил, накормил.

– Благодарствую, ступай домой.

– Тебе до Кремля идтить, а как не возвернешься до утра? Невеста твоя, еще не привыкшая к жизни городской, бояться будет. И хотя никакой угрозы нету, да и стража службу блюдет крепче прежнего, а все одно боязно ей.

– Не сидеть же тебе на подворье, покуда я не возвернусь?

– Пошто нет? Похарчевничаем с Марфой, и приду, тут во дворе и дождусь.

– Свою супружницу дома одну оставишь?

– Ей что? Она привыкшая.

– Чегой-то ты темнишь, Герасим, – пристально посмотрел на помощника Бордак.

– То на улице темнеет, а я что? Я помочь желаю. Алена такая боязливая и теряется, коли кто чужой объявится. Даже обычный прохожий, интересующийся, как пройти к нужному дому.

– Нет, Герасим, твой интерес в другом, – покачал головой Михайло.

– В чем же? – умело изобразил недоумение работник.

– В том, что ведать желаешь, пошто это меня к себе сам государь зовет.

– Так то ведомо. Ответ держать, что в Крыму было.

– Э-э, нет, для того есть приказ посольский. Но ладно, приходи, а то Алене с Петрушей действительно неуютно и страшновато будет.

– Добро. Тока перекушу и приду.

Герасим пошел к себе, Бордак зашел в дом.

Посреди большой комнаты, прижав руки к груди, стояла Алена. На лавке новые штаны, рубаха, чистый кафтан, рядом сапоги.

– Приготовила все, Аленушка? – улыбнулся Михайло.

– Да. Как же иначе? Тебе же не куда-нибудь, а к самому царю Ивану Васильевичу идти. Боязно мне что-то.

– Отчего? Ты у себя в своем доме, на своем подворье. И злодеев на Москве почти не осталось, опричники перевели. У тех с лихими людьми разговор скорый. К тому же Герасим подойдет.

– Да? – встрепенулась Алена. – Герасим на подворье будет? Но пошто, коли нам с сыночком беды ждать неоткуда?

– Понимаешь, Алена, на службе государевой всяко бывает. Ты постели постель, как обещалась, и жди. А не смогу возвернуться, то гонца пришлю сообщить.

– И такое может быть?

– Я же молвил, хорошая моя, на службе может быть все. Но не думаю, что ныне задержусь, или Иван Васильевич срочно отправит куда-нибудь. То обычно по утрам делается.

– Ты подарок-то крымский не забудь, – вздохнув, напомнила она.

– Хорошо, что сказала, а то совсем забыл о нем.

В малой комнате засопел Петруша. Отчего-то ныне спал беспокойно. Алена пошла к нему, убаюкивать. Бордак же переоделся, засунул за пояс саблю, с которой никогда не расставался, ножи в голенища вставлять не стал, тут ходьбы нет ничего, и место спокойное. Положив в сумку подарок крымского мурзы, он заглянул в комнатенку и прошептал:

– Я пошел.

– Храни тебя Господь! И помни, я вельми жду тебя!

– То всегда помню.

Бордак вышел во двор. Герасим к этому времени уже вернулся, сидел на скамье под березой.

Михайло поправил саблю, молвил:

– Я пошел, Герасим.

– Ступай с Богом! – Он перекрестил Бордака, закрыл за ним калитку.

Народу на набережной не было, только стража на местах в бочках разводила костры. От них и тепло, и светло.

Михайло сразу привлек внимание ближайших стражников:

– Эй, человече, откель идешь и далече ли?

– Недалече, стражник, тут рядом.

– Рядом Кремль.

– Вот туда и иду, желаешь ведать, по какому делу?

– Не-е, то не мое дело, а откель путь держишь?

– Мое подворье в саженях пятидесяти отсюда, но коли и далее пытать намерен, зови начальника своего, с ним гутарить буду.

– Ступай, дальше тебя все равно остановят, там и допытаются, кто ты и пошто.

Бордак миновал пост, спустился к реке, пошел берегом. Москва-река спокойна, ветер стих совсем, гладь речная, как зеркало. Он посмотрел на небо. Звезд не видать, в воздухе свежесть. Не иначе, дождь пойдет, а то и ливень. Но то добре. Опосля крымской да степной жары гроза на Москве – благодать.

Михайло шел берегом, именно на берегу была врытая в землю арка, через которую можно было попасть в подземный переход. У арки стояли два стражника, одеты в одежу стрелецкую, но без пищалей. Одному около тридцати, второй годов на десять младше. Старший, опершись на бердыш, остановил незнакомца окриком:

– Погодь, человек, ты не заблудился, случаем?

– Нет, я ведаю, куда иду.

– И куда же?

– В Кремль!

– Куда хватил! И кто же ждет тебя в Кремле, человече?

– Видать, тебя не предупредили.

– А должны были?

– Должны. Ну, что ж, ты тут старшой, не пускать – твое право. Пойду в обрат домой. Тока потом обиду не держи, коль накажут за то, что не пустил.

– А тебя, человече, не Михайло Бордаком звать? – спохватился младший стражник.

– Куда лезешь, Гаврюха?! – гневно взглянул на него старший.

– Да я, голова моя садовая, совсем забыл, десятник же надысь приходил, как раз о Бордаке предупреждал, что опосля вечерни должен подойти, дабы пропустить его, не препятствуя. Так что, извиняй, Степан, позабыл.

– Эх, дать бы тебе в морду! – Старший, как выяснилось, некий Степан, повернулся к Бордаку: – Так ты и есть тот человек?

– Да.

– Не держи зла на нас, зрил, что из-за этого олуха, – кивнул Степан на Гаврюху, – неразбериха вышла, проходи смело.

– Я не держу обид и зла, только так службу у Кремля столицы русской нести не можно.

– Да, понимаю, исправимся. Ты это, Михайло, не знаю, как по батюшке величать, десятнику о том, что случилось, не говори, а то он дюже лют на расправу.

– Ладно.

Послышались шаги, появился еще один стражник, но на нем была одежда начальника.

– Десятник, Богдан Семенович Копарь, – шепнул Бордаку Степан.

– Что тут у вас? – оглядев стражников и Михайло, спросил Копарь.

Степан поздоровался, поправил кафтан, шапку, взял как след бердыш и поспешил доложить:

– Да вот, Богдан Семенович, человече, о котором предупреждал, прибыл.

– Приветствую тебя, Михайло Лексеич! – взглянул на Бордака десятник.

– И я тебя тако же.

– Что-то припозднился.

Бордак не стал объяснять, что вышла заминка со стражей:

– Так и срок был условлен после вечерни.

– Ладно, почему не проходишь? Бывал же здесь.

– Бывал, уже собирался, а тут ты.

– Да? – Десятник строго посмотрел на стражников и ни с того ни с сего сунул кулак под нос Степану: – Я вот тебе!

Тот отшатнулся, но промолчал.

– Идем, Михайло Лексеич, провожу, так велено, – кивнул десятник Бордаку.

Они пошли подземным переходом, спустились по ступеням к ровной площадке, где стоял деревянный обнос колодца, потом опять же по ступеням поднялись вверх и вышли в Тайницкую башню. Оттуда к тыловой стороне великокняжеского Дворца. Прошли во внутренний двор, но десятник не остановился, повел дальше по тропе, мощенной камнем, в другой потайной, скрытый от взора людей дворик.

Там десятник встал, обернулся к Бордаку:

– Жди здесь. Я буду у дворца, провожу в обрат. И оружие отдай! Положено так.

Михайло кивнул, отдал саблю. Осмотрелся. Он находился на площадке, ограниченной кустами, сбоку стояла лавка, и, когда десятник ушел, он присел на нее и стал ждать.

Ждал недолго. Вскоре появился вельможа, что можно было определить по одеже, и, не приветствуя, спросил:

– Михайло Бордак?

– Он самый!

– Грамота, что получал, уезжая в Крым, при себе?

– А как же!

– Дай мне! Она тебе пока не понадобится.

Бордак достал свиток, который не раз выручал его, отдал вельможе. Тот повернулся, чтобы уйти, но вдруг отшатнулся в сторону.

По тропинке шел сам царь Всея Руси, Иван IV Васильевич Грозный.

Вельможа поклонился, и царь кивнул ему:

– Уйди, боярин! И гляди, чтобы никого рядом не было.

– Да, государь.

Царь приблизился к Бордаку. Михайло почувствовал оторопь, но Иван Грозный улыбнулся, просто, по-человечески, и приветливо произнес:

– Ну, здравствуй, посланец Михайло Бордак.

– Долгих лет, государь!

Иван Васильевич прошел до скамьи, сел, поставив рядом посох.

– Садись и ты, боярин.

Бордак оторопел еще боле.

– Извиняй, государь, но я не боярин, – выдавил он.

– С того момента, как вернулись выкупленные люди на Москву, боярин, али не желаешь принимать чин?

– Это так неожиданно.

– Привыкнешь быстро, ты же из дворянского сословия. Теперь быть тебе выше. Но у меня не так много времени, рассказывай, что узнал в Крыму. Мне Афанасий Нагой докладывал, но то тайной грамотой через гонца, а я желаю услышать от тебя лично.

– Но пред тем дозволь передать тебе подарок мурзы Басыра, у которого выкупили невольников, – спохватился Бордак.

– От этой собаки и подарок?

– Он просил передать, я сполняю! – пожал плечами Бордак.

– Давай!

Михайло достал из сумки короб.

– Чего там? – спросил царь.

– Ожерелье для твоей будущей супруги.

– Пошто без спросу смотрел? – голос царя приобрел металлические, холодные нотки.

– Извиняй, государь, сам не открыл бы. Спросил у мурзы, чего в коробе, он и сказал.

Иван Васильевич отложил короб, не посмотрев внутрь, и взглянул на Бордака:

– Молви, Михайло, по делу.

– Слушаюсь. Дела, государь, назревают нехорошие. Султан турецкий требует от крымского хана Девлет-Гирея нашествия на наши земли. К тому же его толкают и местные торговцы «живым» товаром. Не ведаю, как смог продержаться долгое время в проклятой Кафе.

– Ходил на невольничий рынок? – неожиданно спросил Иван Васильевич.

– Ходил, государь, дабы встретиться с людьми татарских вельмож, а опосля и с ними.

– Что там?

– Горе, государь. Оно душит, сковывает тело, рождает ярость, а в бессилии угнетает дюже. Дьявольское место.

– Слышал, там ты себе жену купил?

– Я выкупил женщину с ребенком, не ведая, что опосля полюбится она мне.

– То хорошо. Будьте счастливы.

– Благодарствую.

– Что мурза Азат?

– От него и получил вести.

– Что принято малым и большим диванами в Бахчисарае?

Бордак доложил.

– Значится, весною ждать «дорогих гостей»? – нахмурился царь и несколько раз с силой ударил посохом по камню.

– И частью уже в этом году.

Михайло рассказал о замысле крымского хана и осенью беспокоить русские земли. Подробно доложил, кто из татарских вельмож поведет орды из Крыма, когда поведет, с какой целью. Впрочем, цель была ясна и без объяснений. Любые набеги ордынцев имели одну цель – разорение городов и сел, захват людей в полон. Сейчас идет разведка.

Выслушав посланца и новоявленного боярина, царь проговорил:

– Значит, нынешним месяцем татары пойдут на Новгород-Северский, Рыльск и по рекам Северский Донец, Оскол к Дону?

– Да, государь.

– Поведет рать Галибей, с ним пять мурз, среди которых и твой знакомец, а также осведомитель мурза Азат?

– Да!

– А большой поход назначен на весну, и Девлет-Гирей желает опустошить земли у Козельска?

– Скорее всего и у других городов-крепостей. Попытается взять их.

– О походе на Москву речи не велось?

– Нет!

– Ты вот что, Михайло, ныне же составь подробный отчет о пребывании в Крыму. Все, что узнал, о всех, с кем имел дело, опиши, не упуская мелочей.

– Отчет по тратам я передал Афанасию Федоровичу.

– То не столь важно, – отмахнулся царь. – Важно знать, что замышляют в Константинополе и в Крыму.

– Составлю, государь. Только как передать отчет тебе?

– Завтра утром на подворье к тебе подъедет гонец из опричников, Гордеем зовут. Узнаешь по левой руке, у него нет большого пальца, четырехпалый он. Ему и вручишь. От него же получишь мошну со ста рублями.

– Сто рублей? Я не ослышался, государь?

В те времена это были огромные деньги.

– Не ослышался, ты сэкономил на выкупе невольников гораздо больше. Положенное жалованье ведаешь, где получить.

– Ведаю, благодарствую, государь!

Иван Васильевич распахнул ворот отделанной златом и серебром рубахи:

– Душно тут, не то что в Александровской слободе и даже в опричном дворе. Дух измены давит тут. Не удивился, что принял тебя в Кремле, а не на дворе за Неглинной?

– Не думал о том, государь.

– Потому как треба быть и здесь. Везде треба быть, коли государством правишь. Но все, передашь отчет, подумаю, что делать, а что – нет. Ты покуда из Москвы не выезжай. Возможно, позову. А позвать могу в любое время. И теперь гонец к тебе один – четырехпалый Гордей. Спасибо за службу верную, прощевай покуда.

Царь встал, поднялся и Бордак. Правитель земли руской быстрым уверенным шагом двинулся к тропе и исчез на ней.

Михайло достал платок, вытер выступивший на лбу пот. Глянул на скамью – подарок мурзы остался на ней. Но ништо, подберут. Он пошел к внутреннему двору, где его ожидал десятник Копарь.

Завидев Бордака, двинулся навстречу и, приблизившись, спросил:

– Все?

– Все, – кивнул Михайло.

– Не сказать, чтобы скорым разговор был.

– Тебе-то до этого какое дело?

– Никакого. Держи свою саблю. Идем к башне.

– Погодь! Там, – указал Михайло в сторону тайного дворика, – государь оставил подарок крымского мурзы. Может, с умыслом, может, забыл. Надо бы забрать.

– Не беспокойся, заберет кто надо.

Они прошли к башне, затем подземным ходом к реке. Пошел дождь, поэтому стражники хоронились в арке.

Михайло же, напротив, не стал прятаться, подставил под упругие, холодные капли горячее лицо и воскликнул:

– Хорошо! – после чего двинулся к своему дому.

Калитка была открыта. Он зашел внутрь. Во дворе Герасим и… Алена.

– Михайло! Я так рада, – бросилась она к нему.

– Ты, Аленушка, словно с войны встречаешь, а я всего лишь в Кремле был.

– Ну нет никакого сладу с твоей невестой, Михайло, – проворчал Герасим. – Как ушел, она тут же во двор. Домой заходила тока сына проведать. Ждала дюже.

– Тебе пора к себе, Герасим. Спасибо, что побыл тут в мое отсутствие, завтра о делах поговорим.

– Добро. Покойной вам ночи, молодые! – усмехнулся Герасим и покинул подворье Бордака.

Михайло с Аленой зашли в дом, прошли в опочивальню. Там на сдвоенных широких лавках лежала взбитая перина, поверх простыни легкое стеганое одеяло, две подушки.

– Вот, постелила, как и договорились, на двоих, – смущенно сказала Алена.

– Аленушка! – Бордак крепче, чем во дворе, обнял ее. Кровь ударила ему в голову, и он повалил Алену на постель…

Миловались долго, уснули ближе к рассвету.

А утром Бордак проснулся один. Алена уже хлопотала по хозяйству.

Михайло поднялся, помолился на образа.

Необыкновенную легкость в теле испытывал он и огромную нежность к той, которая подарила ему эту волшебную ночь, подарила себя.

После утренней молитвы и трапезы на подворье пришли Герасим и Марфа.

Женщины уединились в доме, мужчины остались во дворе.

– Треба, Михайло, зерно закупить, покуда цена хорошая держится, – присев на скамью, заговорил Герасим. – Да и вообще припасы, осень-то пройдет быстро, зима холодами лютыми налетит, провизию купить трудно станет. Переметет тракты, встанет торговля.

– Вот и займись этим.

– Деньга нужна.

– Деньгу дам, сколь надо, ты проехай по торговцам, приценись, закажи что треба, с оплатой задержки не будет.

– Может, вместе, Михайло? А то закажу али выберу что не то.

– Первый год, что ли?

– Ране только для тебя, да и то в количестве малом. Ныне же у тебя семья.

– Да, семья, – улыбнулся Бордак. – Ты ведаешь, Герасим, у меня была семья, и я любил ее, но… наши отношения с Аленой – это совсем другое. Я… не нахожу слов.

– И не надо, Михайло. Коли любишь, то слова излишни.

– Да.

– Ну, я поехал?

– Езжай.

Герасим уехал. Бордак, составив отчет, ждал гонца царя, но тот не появился. Ни в этот день, ни во вторник, ни в среду. Отчет же забрал тот вельможа, что провожал на потайной дворик.

И только в четверг, когда Михайло с Аленой в тени березы обсуждали сроки помолвки, а Герасим по обыкновению занимался хозяйством, к воротам подъехал всадник.

Первым его увидел работник и тут же крикнул Бордаку:

– Похоже, к нам опричник!

Гонец постучал плетью по воротам, и Герасим открыл калитку:

– Чего тебе, добрый человек?

– Ты боярин Бордак?

– Боярин? Бордак? Нет, я его работник.

– Кликни боярина, коли дома.

– Да какой боярин? Бордак – служивый человек, это да, но не вельможа.

Из-за спины Герасима вышел Михайло:

– Погодь, Герасим, приветствую тебя, воин! – и бросил взгляд на его левую руку. Большого пальца не было. – Гордей?

– Он самый.

– Заезжай!

Бордак кивнул Герасиму, тот открыл створку ворот.

Царский гонец завел во двор породистого молодого коня, спрыгнул с него. Осмотрелся. Потом глянул на Герасима и коротко бросил:

– Уйди, ты лишний!

Герасим отошел к конюшне в некотором недоумении.

Бордак указал на скамью:

– Присядь воин. Квасу хочешь?

– Выпью, нынче душно после дождя.

Марфа принесла квасу. Гонец выпил, вернул кружку и заговорил:

– Теперь слушай, боярин. Государь смотрел твой отчет и повелел тебе встретиться с княжичем Василием Игнатьевичем Парфеновым.

– Погодь, воин, это не сын ли известного и знатного князя Игната Ивановича, государю и трону верой и правдой служившего?

– Его сын.

– А что сам Игнат Иванович? Давненько его на Москве не было видно.

– Он все боле в вотчине своей. Тут княжич на подворье проживает. Подворье Парфеновых ведаешь где?

– Ведаю, недалеко отсюда. Но пошто с княжичем встречаться?

– То повеление государя. Княжич все объяснит.

– Что по отчету решил государь, окромя этой встречи ведаешь?

– То не мое дело.

– Понятно. Когда мне треба встретиться с Василием Игнатьевичем?

– Ныне.

– Прямо сейчас, после полудня или вечером?

– Княжич все время дома. Когда поедешь, тогда поедешь. И еще… – Гонец достал свиток. – Это тебе документ, закрепляющий за тобой чин боярина, а тако же учреждающий, какую вотчину ты получаешь по чину. Там же царская охранная грамота. Что это такое, ты ведаешь хорошо.

– Ведаю.

– И вот это, – протянул Бордаку мошну гонец. – Здесь сто рублей. Считай, дабы опосля кривотолков не было.

– Я верю тебе!

– Считай, боярин!

– А я смотрю, ты не из простолюдинов будешь?

– Мой отец – стрелецкий сотник, из служивых, дворянин.

– То заметно.

– Ты деньгу считай, боярин.

Бордаку пришлось идти в дом, чтобы пересчитать обозначенную государем сумму.

– Все верно. Посчитал, – сказал он, вернувшись к гонцу.

– То добре.

– Ты сейчас на опричный двор?

– А что? Тебе до этого какое дело?

– Коли на двор, то поедешь мимо подворья Парфеновых, предупредил бы княжича, что опосля обеденной молитвы и трапезы приеду.

– Предупрежу.

– Благодарствую.

– Не на чем.

Опричник поднялся, бросил строгий взгляд по сторонам, отвязал коня. Герасим тут же кинулся открывать створку ворот, и он уехал.

– Ух, напужал ратник опричный, – закрыв ворота, вытер пот со лба Герасим.

– Да, вид у него грозный. Но так и должно быть. Наводить страх на лиходеев и изменников государевых.

– Так-то оно так, но как бы невинных не сделали изменниками.

– Государь мудр, того не допустит. А тех, кто супротив Руси идет, не жалко.

– Послухай, Михайло, а чего это опричник спросил, я ли боярин Бордак?

– Он не знает меня.

– Я не о том. Пошто боярин?

– По то, Герасим, что царь пожаловал меня чином боярина, – улыбнулся Бордак.

– Да ты что?!

– На, гляди грамоту.

Герасим умел читать, прочитав, воскликнул:

– Ну и дела! Теперь у тебя и вотчина своя будет?

– Уже все есть, что должно боярину.

– А Алена, значится, опосля свадьбы боярыней станет?

– Да.

– Ну, тогда я твой первый холоп.

– Ты – мой друг.

– Э-э, Михайло, у бояр друзья среди своих, равных по положению.

– Так это у других, у меня по-своему.

– Алена-то ведает?

– Покуда нет.

– Обрадуется.

– Боюсь, как бы не напротив.

– С чего бы так?

– С того, что она женщина скромная, из крестьян, привыкла работать. Мыслю, поначалу опечалится, станет гутарить, что не ровня мне.

– Нашел о чем горевать. Хотя, конечно, посмотришь на жен боярских, Алена на них не похожа, но то тока поначалу. Свыкнется и возрадуется.

– Хорошо бы. Ну а ты ключником теперь будешь, что оформим, как треба.

– И что? Деньгу платить будешь?

– Как все.

– Глядишь, Михайло, так ты ближайшим вельможей к государю станешь. Во главе боярской Думы будешь.

– Э, куда хватил. Мне то не треба, мне треба обычное человеческое счастье.

– Одно другому не мешает.

– Ладно, что там у нас по делам хозяйским?

– Все сделал, с торговым людом гутарил, договорился о ценах невысоких. На днях завозить припасы, дрова начнем, тока деньга нужна, платить.

– Сколько?

– Двадцать рублей, боярин, – вздохнул Герасим.

– Не называй меня боярином наедине и при своих, зови, как и прежде.

– Так не по чину.

– Я вот сейчас дам тебе в лоб, по чину будет.

– Так по чину.

Михайло и Герасим рассмеялись.

В полдень, помолившись, сели трапезничать.

После трапезы Бордак вышел с Аленой и Петрушей во двор. Там и поведал невесте о милости царя. Он оказался прав. Алена поначалу испугалась, даже заплакала, говорила, что теперь она и Петруша могут быть только холопами Михайло. Однако Бордак сумел успокоить и переубедить женщину. Но радости на ее лице не увидел.

– Ничто, Алена, привыкнешь. Вот свадьбу сыграем, станешь боярыней.

– Я не смогу.

– А что мочь-то, Алена? Это же чин. Никто не заставляет заводить знакомства с другими вельможами, их женами. Как живем, так и будем жить. Побогаче только, но разве это худо?

– Ой, Михайло, и не знаю. Лучше бы все по-старому было.

– Все будет так, как захочешь ты. Мне сейчас отъехать треба.

– Далече?

– Нет, тут рядом, можно было бы и пешком пройтись, да треба на коне.

– Оттого, что ты теперь боярин?

– И от этого тоже.

– Но не надолго?

– Не надолго, – приобнял Михайло невесту и тут же добавил: – Ныне, а после – не ведаю.

– Можешь опять в Крым проклятый поехать?

– То, как государь решит.

– Господи, а я одна останусь?!

– При хозяйстве и с сыном. Под охраной Герасима. Позже еще людей наберем. Хозяйство расширять будем, чтобы Петруше, как вырастет, было чем заниматься, дабы жить достойно.

Алена прижалась к Бордаку.

– Я, как во сне. И… просыпаться не хочется. Уж и не знаю ныне, проклинать мне Крым, Кафу или благодарить. Ведь там встретила тебя. А еще мне стыдно, Михайло.

– Стыдно? За что? – удивился Бордак.

– За то, что памяти мужа убиенного изменяю. Тяготит то меня.

– Убиенных след поминать и молиться о спасении их душ, но жить треба с живыми. И в том, что ты со мной, ничего постыдного нет. Сходи в церковь, погутарь со священником, он боле нас, мирян, ведает, как жить праведно. Поможет обрести покой.

– Схожу, пожалуй. А может, вместе?

– Одной треба, Алена, наедине с думами своими. Но все, вы гуляйте во дворе пока, вон Петруша заигрался с тряпичной игрушкой. Надо ему купить саблю потешную, что ли?

– Ну, тогда он посуды перебьет много.

– Петруша – мальчишка смышленый, если объяснить, не побьет.

– Скажи, Михайло, только от сердца… ты сможешь любить его как родного сына?

– Я люблю вас обоих. В том будь уверена, но поеду, время.

– Тяжела жизнь на Москве, да еще рядом с Кремлем. Суетно, – вздохнула Алена. – Другое дело – на селе или деревне.

– Поживем и на селе.

– А… если понесу?

– Так это хорошо. Будет у Петруши брат или сестричка. А что, такое уже может быть?

– Пока не ведаю. Но должно, ведь спим же вместе.

– Да, надо поторопиться со свадьбой. Обговорим то, как вернусь.

Михайло поправил саблю, вывел из стойла коня, вскочил на него.

Появился Герасим, открыл ворота.

Бордак выехал на улицу и отправился к княжичу. У нужных ворот высокой городьбы, за которой виднелся добротный дом-терем, остановился, поднял плеть, чтобы постучать, но тут открылась калитка, и появилась физиономия мужика неопределенного возраста:

– Боярин Бордак?

– Он самый! Княжич Парфенов на месте?

– Дома, тебя дожидается. Я щас.

Слуга княжича открыл ворота, во дворе принял у Бордака коня.

На крыльцо вышел молодой, симпатичный мужчина в красной атласной рубахе с распахнутым воротом:

– Михайло Бордак?

– Да, Василий Игнатьевич.

– Да какой я тебе Игнатьевич, зови Василием. Не смотри, что княжич, мне любо по-простому.

Молодой вельможа сразу пришелся по душе Бордаку. Они поприветствовали друг друга, прошли в светлую, богато обставленную горницу. В красном углу – иконостас. Перекрестились трижды, поклонились, и княжич указал на деревянное кресло у стола.

– Присаживайся, Михайло, сейчас будет медовуха. Варвара! – крикнул он.

Тут же в горницу вошла пышных форм женщина:

– Звал, княжич?

– Принеси-ка нам с гостем кувшин медовухи.

– Слушаюсь, хозяин!

Женщина обернулась быстро. Сначала постелила на стол скатерть, затем выставила кувшин, две чаши и ушла.

Парфенов налил в чаши золотистого цвета ароматный напиток и поднял свою:

– За государя нашего.

Выпили, вытерли усы, бороды.

– Ну, Михайло, теперь можно и к делу перейти.

– Я слушаю тебя.

– Наперво вопрос дозволь?

– Спрашивай, – пожал плечами Бордак.

– При встрече с царем, когда ты упоминал имя мурзы Икрама из Кезлева, государь не впал в ярость?

– Нет, спокойно все выслушал, а чего?

– Видать, поначалу не придал значения, потом же прочитал имя мурзы в твоих бумагах.

– Ты молви, отчего царь должен был прийти в ярость?

– То дело темное. Вельми злобу на того мурзу таит государь. Уж пошто так Икрам ненавистен, Иван Васильевич никому не говорит, но, видимо, вред причинил такой, что не забыть. Ладно. Повелел царь идти нам с тобой к Северскому Донцу, куда должен по твоему же докладу выйти на разбой этот Икрам-мурза, да подловить его, да доставить на Москву перед светлые очи государя. Из Крыма весточка пришла, отряд Галибея вышел из Бахчисарая. Отряд бека встанет на Перекопе дня на два, три, значится, у Донца Икрам недели через две будет. Нам же придется пройти путь в семьсот пятьдесят верст, то займет тоже около двух недель, то есть выйдем к Донцу почти одновременно с басурманами, но в разных местах. Мы узнаем, где промышляет Икрам и его сотня, и порешим, как рубить ее, взяв живым мурзу. Но о том думать будем на месте.

– А на месте, это где?

– Дойти мы должны до окрестностей села Марево. Там нас будет ждать мой человек.

– Мы вдвоем пойдем ловить мурзу? – улыбнулся Бордак.

– Сейчас смеяться, Михайло, или позже?

– Извиняй, княжич, шуткую.

– Не след. А пойдем отрядом, который собирается в Александровской слободе и должен подойти к Москве.

– Большой отряд-то?

– Государь посчитал, что трех десятков конных воинов хватит.

– А к ним еще обоз.

– Его тоже готовят в слободе. Все для похода у нас будет.

– Значится, ты воевода?

– Первый воевода – я, второй – ты.

– Не много ли воевод для отряда в три десятка всадников? И пошто нужен я вообще?

Княжич разлил по чашам еще слабого хмельного напитка:

– По то, что жил в Крыму, и мурзу, даже переодетого, от простого воина отличить сумеешь.

– Ты тоже сумеешь. Он всегда с нукерами, это ратники личной охраны.

– Ну а коли на Перекопе Галибей изменит план нашествия и пошлет твоего знакомца мурзу Азата на Северский Донец, а нужного нам Икрама на реку Оскол? Я разобрать, кто есть кто, не смогу, потому как не ведаю ни Икрама, ни Азата, ни всех остальных. И что из того выйдет? Встретим мы твоего информатора и притащим на Москву. Икрам же вернется в свой Кезлев – черт бы подрал эти названия и имена, язык сломаешь! – вот государь спасибо скажет: сразу и своего человека в Крыму потеряем, и Икрама упустим.

– Уразумел. Ладно, поедем вместе. На поход боле месяца уйдет.

– И что из того?

– То, что жениться я хотел, свадьбу сыграть.

– Свадьба – это хорошо, – усмехнулся княжич. – Но какая разница, ныне сыграешь или через месяц? Через месяц даже лучше.

– Это пошто?

– По то, что гостей больше соберешь, меня пригласишь. Или нет?

– Пригласить не трудно, а гостей много мне не надо. Только близких, а тех и десятка не наберется.

– Ничего, Михайло. Привезем Икрама, государь сам почтит присутствием твою свадьбу.

– Ага! Боле ему делать нечего.

– А я попрошу его.

– Ты кто, ближайший боярин или родственник царя?

– Отца моего государь вельми уважает. Сделаем дело, попрошу батюшку, тот – государя, и будет на Москве такая свадьба, какой еще город не видывал. И подарки царские.

– Нет, то мне не треба. Я тихо желаю все сделать.

– Ну, тихо так тихо. Тут решать тебе. Но меня пригласишь обязательно, люблю погулять.

– Что-то я не слышал о твоих гулянках. О других – да, особенно детей боярских, а о тебе – нет.

– А я тихо гуляю, – рассмеялся княжич.

– Двинемся в поход, как только отряд из слободы подойдет? – спросил Михайло.

– Да.

– И когда примерно?

– Возможно, ныне вечером, а может, и дня через два.

– Придется безвылазно сидеть на подворье, – вздохнул Бордак.

– Пошто? Ходи куда хочешь, только человека держи на подворье, который мог бы тебя быстро найти.

– Понятно.

– А хочешь, ко мне с невестой приходите. И мне, и вам веселее будет.

– Не до веселья, княжич. Дело серьезное предстоит, а ты как отрок ведешь себя.

– Не след судить о человеке по первому знакомству. – Взгляд княжича посуровел. – Да, сейчас, у себя на подворье, под хмелем, я весел. Но когда возьмемся за дело, как ты верно выразился, вельми серьезное, то увидишь и узнаешь, каков в тех условиях княжич Парфенов Василий, сын князя Игната Ивановича.

– Извиняй, Василий, не желал обидеть.

– Да я не в обиде. К себе поедешь?

– Да.

– Ну, давай. Готовься к походу, и о его цели никому, даже своей невесте, ни слова. То повеление государя.

– Мог и не говорить.

– Идем, провожу.

– Да я помню дорогу.

– Идем, идем!

Бордак и Парфенов спустились по лестнице к главному крыльцу, сошли на мощеный двор. Отрок тут же подвел коня гостю.

– Не ведаю, прощаться али нет, коли отряд может и ночью объявиться? – погладил бороду княжич.

– Ничто, поприветствуемся вновь.

– И опять твоя правда, – рассмеялся Парфенов. – До встречи, Михайло!

– До встречи, княжич!

– Василь. Мы же договаривались.

– До встречи, Василь!

– Езжай с Богом!

– Тут езды-то саженей сто.

– Да? Так мы и соседи? А я и не ведал. Но теперь буду знать.

Бордак вскочил на коня, вывел скакуна на улицу и повел его к своему подворью, размышляя, как сообщить Алене новость о скором и долгом отъезде. Опечалится. Ведь готовится к свадьбе, а тут? Но повеление государя – закон. Должна понять. Да и месяц не год, пройдет быстро в делах и хлопотах.

У открытых ворот его встретил Герасим. Пропустив всадника, закрыл ворота, взял коня под уздцы.

На крыльце появилась Алена. Она улыбалась, радуясь его приезду. Он подошел к ней, обнял, поцеловал и шепнул на ухо:

– Нам надо поговорить.

Алена, как ни странно, сдержанно восприняла известие о долгом отъезде жениха. Лишь вздохнула:

– Худо мне без тебя будет, Михайло.

– Ты не волнуйся и ничего не думай. Мысли поганые гони прочь. Пройдет месяц, я вернусь, и мы обвенчаемся.

– Да, Михайло. Верю, так и будет. Мне надо собрать тебя?

– Вроде и рано, а там как знать. Самое необходимое подготовь, а провизию покуда не собирай, пропасть может.

Наутро сразу после трапезы объявился гонец, тот же самый четырехпалый Гордей.

– Приветствую, – кивнул он.

– Здоров был, – ответил Михайло. – С чем пожаловал?

– Тебе треба срочно быть на подворье княжича Парфенова.

– Оружие, снаряжение брать?

– Да, но держать не на виду.

– Это все?

– Все.

Гонец развернул скакуна и повел его к Кремлю.

– Уже, Михайло? – подходя, спросила Алена.

– Похоже, да. Собирай провизию, но немного, на день-два, не более, в суму все сложи.

– Да, Михайло.

Алена побежала к Марфе на кухню. Бордак же прошел в дом, в отдельную комнату, где хранились боевые доспехи и оружие. Отобрал нужное, сложил в другую суму. Шлем весь не влез, пришлось сверху накрывать полотенцем. С сумой вышел во двор.

Герасим уже ждал с конем оседланным. Алена вынесла сумы и приторочила к седлу. Вышел во двор и Петруша. Рано повзрослевшими глазами окинул происходящее и неожиданно подошел к Бордаку, уцепился за его штанину. Алена и Марфа заплакали.

Бордак поднял паренька, и мальчишка обнял его за шею. С минуту постояли так, потом Михайло опустил паренька на землю.

– Ты только вернись, очень прошу тебя, – подалась к нему Алена. – Какой-никакой, целый али убогий, изувечанный ворогом, но вернись, я буду ждать.

– Вернусь, Алена, обещаю.

Отстранив невесту, Бордак обнял Герасима:

– Ты тут поглядывай за всем, служку найди смышленого, и ведай – на тебя семью оставляю, не дай в обиду.

– Не дам, Михайло, да и кто посмеет обидеть твою невесту?

– Мало ли поганых людишек.

– Не сомневайся, они в безопасности. Ты себя сбереги.

Кивнув Марфе, Бордак вскочил на коня и, бросив последний взгляд на Алену с Петрушей, повел коня к подворью княжича Парфенова.

Тот его уже ждал.

– Приветствую, княжич! – поздоровался Бордак.

– И тебе здравствовать много лет, Михайло! – ответил Парфенов и вскочил на коня. – Едем на Калужскую дорогу, по ней до деревни Рогата, там в роще рядом с поселением объявлен сбор отряда. Опричники уже там. Оружие и доспехи взял?

– Взял все, что треба.

– Ну, тогда вперед!

Всадники пошли по Варварке, мостом через реку, далее к Калужской дороге.

Выехав на тракт, Парфенов спросил:

– Помнишь, я интересовался, как Иван Васильевич воспринял при вашей встрече упоминание имени мурзы Икрама?

– Помню. Ты спросил, не охватила ли царя ярость?

– Да. Мне стало известно, отчего таит злобу царь на этого мурзу.

– И отчего, коли не секрет?

– Дело вот в чем. С мурзой Икрамом таким же, как ты, посланцем государя в Крыму, в Кезлеве была достигнута договоренность о выкупе пятнадцати наших невольников, среди них боярина из рода Захарьиных-Юрьевых.

– Родственника первой и любимой жены Ивана Васильевича, Анастасии Романовны?

– Да. Так вот, договор заключили, сумму обговорили, передали ее мурзе. Большие деньги, скажу тебе, гораздо бо́льшие, нежели ты уплатил мурзе Басыру. Приехали за невольниками, а мурзы-то и след простыл.

– Как это?

– Просто. Обманул, пес шелудивый. Продал невольников своему османскому приятелю и с ним уплыл в Константинополь. То было два года назад. Посол Афанасий Федорович добился встречи с Девлет-Гиреем, тот возмущался, охал, ахал, обещал найти мурзу, наказать его, и если не невольников, то хотя бы деньги вернуть. Но ты же знаешь восточное коварство. В общем, ничего не получил Иван Васильевич, а мурза Икрам, как видишь, опять при дворе хана, и тот его не трогает. Вот и порешил царь наш сам наказать коварного и продажного мурзу. Осталась самая малость – заполучить его.

– Ясно. Ты молвил, что треба не обознаться при захвате Икрама, дабы вместо него не попал мурза Азат.

– Да.

– Ну, если Азата от Икрама я отличу, то других – нет. Коли Галебей решит посылать своих мурз не по утвержденным местам, то вместо Икрама на Донце может оказаться любой другой из мурз. А их я не знаю.

– Я удивился, что ты не спросил об этом при первом нашем разговоре, – кивнул княжич. – Объясню сейчас. Мурзы Вахид и Динар в 1567 году приезжали на Москву с крымским посольством. Я зрил их во дворце, отец же участвовал в переговорах. Этих опознаю. Мансура узнать не трудно, так как у него с отрочества шрам на всю морду. Подрался с кем-то из своих товарищей и получил сабельный удар. Удивительно, что глаза не лишился. Эту кривую рожу, увидев, не забудешь. Остаются кто? Твой осведомитель мурза Азат и нужный нам мурза Икрам. Дале объяснять?

– Нет!

– Добре.

– Идем-то в Марево?

– В Чугуев, так государь распорядился.

Они выехали из Москвы, прошли по Калужской дороге верст пять, увидели справа деревушку.

– Вот и деревня Рогата, а напротив, справа от тракта – роща березовая. Туда нам.

Они съехали с тракта, проехали до рощи.

На опушке их остановил окрик:

– Стоять!

Парфенов и Бордак встали, с воинами особого опричного отряда шутки плохи.

– Ждать!

– А чего ждать? – крикнул Бордак.

Опричник промолчал.

– Помолчи, Михайло, – сказал Парфенов. – Старшого, видать, вызвала стража. Дисциплина у опричников крепкая.

– Заметно.

Из леса вышел человек в одеже обычного ратника, хотя опричники носили черные, как монашеские, одеяния.

– Кто такие?

– Боярин Михайло Бордак и княжич Василий Парфенов, воеводы отряда, прибывшего в рощу.

– Угу! Грамоты царские имеются?

– Как без них?

– Покажите. По одному.

Ознакомившись с царскими грамотами, воин сразу сменил тон:

– Доброго здравия, воеводы. Прошу следовать за мной.

Старший пошел по тропе пешком, Бордак и Парфенов за ним на конях.

Вышли на большую елань. Тут же раздались команды на сбор.

Покуда опричники собирались, воеводы соскочили с коней. И старший представился:

– Десятник первого десятка и голова всего отряда Лука Огнев.

– Ну, а кто мы, ты ведаешь, – кивнул княжич.

Опричники построились в ровные шеренги. Поодаль под седлами и охраной стояли кони, ближе к дороге пять запряженных телег, упряжные лошади, с ними обозные.

Парфенов, Бордак и Огнев обошли строй. Воины были как на подбор, высокие, крепкие, спокойные.

После осмотра Парфенов скомандовал:

– Десятники ко мне, остальные к коням! Готовиться к переходу.

Десятники подошли и тоже представились: Фома Рубач и Яков Грудин.

– Неудобно выходит, княжич, – вдруг произнес Бордак.

– Что неудобно? – удивленно переспросил тот.

– Ты – воевода, я – воевода, первый, второй, главный, младший. Давай уж ты будешь воеводой, а я твоим помощником. А то воины запутаются, обращаясь к нам.

– Добро, пусть будет так, – кивнул Парфенов и повернулся к десятникам: – По царскому велению вы теперь в моем и помощника полном распоряжении. А теперь, как пойдем. Ныне проходим сорок верст, боле не получится. Идем по тракту, встаем на отдых в рощах, оврагах или балках, в селения и на постоялые дворы не въезжая. Пути до крепости Чугуев, что в Северской земле на берегу Северского Донца и двух других рек междуречья, две недели. Огнев?

– Здесь, – ответил первый десятник.

– Провизии на переход хватит?

– Должно хватить, коли не транжирить. А если что, и прикупить можно.

– Понятно. Покуда готовьтесь, я посмотрю обоз. Выходим по моему сигналу. Коли желает кто спросить чего, спрашивайте. Смогу – отвечу.

Вопросов у опричных десятников не было.

– Ступайте к воинам, Огнев, со мной!

– Слушаюсь, воевода!

Парфенов и Бордак осмотрели обоз. Он состоял из пяти телег. В телегах провизия, вода, сено, порох, пищали, заряды к ним, колчаны со стрелами, луки, готовые к использованию факелы. В трех телегах предусмотрены места отдыха для опричников, в каждой из этих трех телег поместятся по пять ратников. Упряжные лошади молодые, здоровые, крепкие. При обозе возницы и старший обоза.

– Наемные люди или служивые? – кивнув на возницу, спросил Михайло.

– Такие же опричники, как мы, только одеты под крестьян, – ответил Огнев.

– Умно, ничего не скажешь. Со стороны вроде торговый обоз с дорогим товаром, а посему и большой охраной. Псы мурзы могут только на этот обоз посягнуть.

– Ну, тогда подставимся сами, – улыбнулся Парфенов. – Ладно. Начинаем переход.

На переход отряду потребовалось двенадцать дней. В середине октября он подошел к крепости Чугуев.

Предупрежденный крепостной воевода князь Петр Петрович Верейский сам вышел встречать отряд. Ворота крепости были открыты, обоз втянулся внутрь, воевода же стоял на мостике через неширокий, но глубокий ров.

– Приветствую тебя, княжич Василий, и тебя, боярин Михайло Бордак! Для меня честь принимать таких гостей, людей, присланных самым государем российским Иваном Васильевичем.

Дождавшись, покуда обоз полностью зайдет внутрь, воевода предложил гостям:

– Прошу ко мне на двор. Тут, конечно, не хоромы, не терема, но дома крепкие, тако же стены крепостные с башнями и крутой земляной вал, зимою обливаемый водою. В крепости свой колодец, воды хватает, запасов провизии и вооружения в достатке.

– Вижу, князь, что порядок держишь, а также дисциплину, – проговорил Парфенов. – В крепости чисто, просторно, праздношатающихся нет. Работает кухня, и даже торговый люд имеется.

– То с Дона приезжают. А бывает, и из Курска подъедут.

– Где мыслишь разместить отряд на отдых, воевода? – спросил Бордак.

– По хатам крепостных ратников, с десяток на своем дворе, есть у меня домик гостевой, и банька имеется. Ныне отдыхайте, какую треба еду приготовят, для того воины выходили на охоту и рыбалку, свежей рыбы наловили, да зайцев постреляли с куропатками. А вот завтра… Но об этом в доме.

Они прошли в дом воеводы, схожий с домом Бордака, только меньше в размерах. Да и понятно, в крепости все застраивать нельзя, нужен простор для маневра, для обороны или при осаде.

В светлой горнице не было такой пестроты, что в домах городских. Стол посреди комнаты, рогожа на начищенном добела полу, лавки у стола и вдоль стен, лежанка у большой русской печи, за ней еще лавка, на окнах-бойницах белые занавески, в красном углу – иконостас. Повсюду свечи в подсвечниках.

Как вошли в горницу, первым делом перекрестились на образа. Присели за стол.

– Квасу желаете? – спросил воевода. – Предложил бы вина свойского али водки крепкой, да разумею, на службе не след. А вечером не до того будет.

– Пошто так гутаришь? – взглянул на него Парфенов.

– По то, что крымчане уже на Северском Донце.

– Они и должны были выйти сюда примерно в это время, – кивнул Бордак. – Где их видели?

– Видели? – Лицо воеводы вдруг изменилось. Взор стал потухшим и в то же время угрожающим. – Видели – не то слово, что можно молвить об этих собаках проклятых.

– Что случилось, князь?

– В сорока верстах вниз по Донцу деревня была Песчаная. Там держали сторожей, три поста, ну, и крестьяне жили, ремесленники – кузнец да скорняк. Собирались дозоры ставить, а то до села Радное около десяти верст. Не успели. Сотня татар крымских вышла к Донцу и с ходу налетела на деревню. Детишек малых и стариков немощных порубили. Прибили мужиков, что схватились с ними. Баб и девок снасиловали и тоже убили, половину деревни в полон увели. Это из Радного сообщили.

– А куда увели? – спросил Бордак, сглотнув ком, ему ли не знать о зверствах работорговцев.

– Не ведомо. Трое, успевших сбежать, с холма видели, как угоняли невольников да коней с добром награбленным. А вот куда, не зрили, самим бы ноги унести. Есть на западе, верстах в пяти, лес, там и овраги, буераки, далее – степь, так что укрыться можно.

– Вода там есть? – спросил Михайло.

– Родник и ручей малой.

– Значит, где-то там в этом лесу недалеко от Песчаной поставил стан мурза Икрам? – проговорил Парфенов, руки которого сжались в кулаки.

– Нет, – покачал головой Бордак, – далече от реки они не пойдут. Коней и людей кормить, поить надо. Провизию с собой взять можно, а вот воды, коли брать в расчет и невольников, неизвестно скольких, к лесу не наносишься. Ручья же не хватит. Стан должен быть где-то в роще али бору, у реки али недалече версты от него. А тако же желательно, чтобы рядом возвышенность была. Есть такое место?

– Похожее есть, между Песчаной, уже разоренной деревней, и селом Радное, – ответил Верейский. – Есть там крупный осинник недалече от реки, и берега там пологие, как раз заводить коней на водопой. Холмы западнее, возвышенность небольшая на самом берегу, но не высокая и вытянутая вдоль реки.

– Это получается в тридцати верстах от крепости?

– Да, получается так. Ближе к Чугуеву Белая Балка, это по реке, и севернее в трех верстах село Марево.

Бордак взглянул на Парфенова:

– Треба ныне же послать разведку к Песчаной и ее окрестностям.

В малый ертаул был назначен десяток Фомы Рубача. Но до выхода следовало отдохнуть, подготовиться.

Ратников московского отряда накормили, Парфенов и Бордак после молитвы в крепостном храме обедали с князем Верейским. Закончив трапезу, князь сказал:

– Белая Балка, Радное и Песчаная, как уже молвил, вдоль реки стоят, и вроде подойти к ним проще простого. Это так, коли открыто али под видом крестьян местных, а вот ертаулом – другое дело. Коли проклятый пес Икрам встал в осиннике между селом и деревней, то выставил охрану на время. Долго отсиживаться там не будет. Наверняка его следующая цель – село Радное, а там и до Белой Балки добраться можно. А может, и развести сотню, запустив десятки в обход Чугуева на Марево да западные малые деревни.

– Он и к Чугуеву может сунуться, коли после нападений на Белую Балку и Марево супротив него не выйдет часть гарнизона крепости, – заметил Парфенов.

– Да, – кивнул Бордак, – крымский хан на словах в Бахчисарае так и определял задания Галибею и его мурзам поглядеть, как русские охраняют подступы к своим ближним к Крыму крепостям, как службу приграничную несут сторожа, ну, и пограбить деревни да села. Без того они никак. Оттого хан и выслал отряды и вдоль Северского Донца, и вдоль Оскола, и к Дону, где особо поживиться нечем, а вот прознать о наличии приграничных дружин, разъездов, сторожей можно. Так что княжич прав, Икрам в планах своих держит выход к Чугуеву, а до того истребление как можно большего количества сел и деревень в округе. Но ты поначалу о чем-то другом хотел молвить, князь?

– Да, – ответил воевода, – выход к селу и деревням кажется простым, но скрытно к тому же селу Радное или разграбленной деревне Песчаная ертаулу не пройти. Для того треба хорошо знать местность. Где обрывистые берега с песчаными полосами внизу, где отмель, заросшая осокой, где овраг, где балка, где рощица. А посему ертаулу треба иметь проводника.

– И такой у тебя есть? – посмотрел на него Парфенов.

– Есть. Ратник гарнизона Ефим Кубарев, хороший, между прочим, лучник, до того, как перебрался в Чугуев на службу ратную, крестьянствовал в селе Радном. Там у него родственники остались, да и в Песчаной были. Он и крестьянствовал, и охотился, и рыбу ловил, как, впрочем, все жители деревень и сел. Река и степь кормили в голодные годы, когда урожай пропадал. Кликнуть его?

– Погодь, успеешь, князь. Значит, ертаул десятника Рубача пойдет вместе с проводником. Дойти след до Песчаной, осмотреться там и скрытно подойти к осиннику меж селом и деревней. Сможет ли Фома Рубач сделать то? Конечно, опричники – воины хорошо подготовленные, но для открытой схватки с ворогом, там они никому не уступят. А вот сумеют ли скрытно провести разведку?

– Что голову ломать, Василь, я пойду с десятком, – подал голос Бордак. – Только накажи Рубачу, дабы в точности и без лишней болтовни сполнял мои приказы.

– То ты и сам сделать можешь. Предупредить Рубача. Отряд подчинен нам обоим, Михайло. И опричники будут делать то, что мы скажем.

– Тебе лучше знать, княжич.

– Добре. Когда след выходить?

– Потемну, опосля вечерней молитвы и трапезы. Идти придется сорок верст, а это, скрываясь от постов охранения татар, часов шесть, может, боле.

– До изгиба реки, это между Белой Балкой и селом Радное, что в двадцати верстах от крепости, пройдете спокойно и открыто, а вот дальше придется прятаться, – сказал Верейский.

– Так, други, выходить след в восемь часов конными, – ударил ладонью по столу Михайло. – В Песчаную тогда должны зайти около двух часов ночи. Там осмотримся, оставим коней, на охрану которых возьмем еще двух обозных. И пешком, путями, что укажет проводник, двинемся к осиннику. Коли там вся сотня, то вернемся в деревню и конными отойдем в Радное. Оттуда пошлю гонца, дабы ты, Василь, подходил к стану с оставшимися двумя десятками, а князь привел бы в готовность конный отряд ратников в тридцать, чтобы пойти с нашими воинами. В таких условиях придется принимать бой Икраму перед селом, а мурза не готов к тому, не сможет организовать свою сотню для успешного сражения. Боле всего крымчаки опасаются именно таких неожиданных ударов, потому как тогда они начинают метаться. Эти псы смелы, когда сотней на незащищенное мирное село выходят али на мелкие отряды сторожей. От равного сражения они попросту бегут.

– Ну а коли в осиннике будет только ставка мурзы Икрама с десятком нукеров да невольниками из Песчаной и боле никого? – спросил Парфенов.

Бордак ответил, недолго думая, сказывалось знание тактики нашествий татар на русские земли:

– То будет означать, что сотня разделилась и десятками, либо полусотней и десятками пошла к селам Радное и Марево.

– Почему не одно Радное?

– Для одного села сотни татар будет много, там и два десятка управятся. Значит, остальные пойдут к селу Марево, возможно, пара десятков на отвлечение гарнизона Чугуева пойдет в Белую Балку. Но нападать на селения и показываться перед гарнизоном они должны одновременно. Кстати, из Марево, Белой Балки, да и Радного люди могут по реке уйти в Чугуев. А на реке татарам их не достать.

– Согласен, – кивнул воевода. – И что станешь делать, коли в осиннике застанешь мурзу, нукеров и невольников?

– Пошлю в крепость гонца, а сам с десятком опричников атакую нукеров и захвачу мурзу, освободив невольников. Но, дабы мурза не мог получить помощи, отряду и гарнизону след будет ударить по всем десяткам крымчаков, что отойдут от осинника. Либо, коли те успеют прорваться к роще, приму бой, а вы подойдете и ударите по ворогу и с тыла, и со сторон. Ну а коли все пойдет по-другому, то и решать, что делать, буду на месте. О решении сообщу через гонца. В любом случае тебе, княжич, след держать оставшиеся два десятка отряда в готовности немедленно идти к Радному. А тебе, воевода, иметь в крепости дружину для прикрытия села Марево и деревни Белая Балка.

– А ты полководец, Михайло Бордак, – улыбнулся Верейский. – Расписал все, как воевода целого полка.

– То и ты так сумел бы, и княжич, – отмахнулся Михайло. – Прикинув, что могут проделать тут татары, имеющие главной целью разведку, а уж опосля разбой. Хотя Крым далеко, хан далеко, а села и деревни близко. Мурза Икрам может заняться только грабежом, а уж что докладывать в Бахчисарае, придумает. Хитер и коварен, собака. Он и себя обманет, коли посчитает то выгодным.

– Это как? – рассмеялся воевода.

– А вот так. Это, конечно, образно сказал, но ложь у крымчаков, как и лесть, повсеместна.

– Ладно, – проговорил Парфенов, – значит, порешили насчет разведки.

– Порешили.

– Тогда я к опричникам, переговорю с ними, выход ертаула после вечерней трапезы, как стемнеет. А ты, князь, вызови проводника, пусть готовится.

– Сделаю.

– Тогда все. Встретимся на вечерней молитве.

Ертаул под предводительством Бордака, ведомый проводником Ефимом Кубаревым, вышел из тыловых ворот крепости около восьми часов вечера. Спустился к Северскому Донцу, и далее разведчики пошли вдоль берега, скрытым от поля склоном высотою саженей в десять.

Проводник ехал рядом с Бордаком и опричным десятником. Михайло обратил внимание, что тот был мрачнее тучи.

– Отчего опечалился, Ефим? – спросил он.

– А чему радоваться, воевода? Тому, что супостаты Песчаную опустошили? Там народу было немного, семей десять, остальные в Чугуев перебрались, часть подалась даже на север, к Курску. А что такое семья? Мужик, баба, старики их да детишки. И все они попали под басурман. А мужики там отчаянные, крепкие, здоровые. За семьи наверняка бились в схватке неравной. Забили насмерть их татары, а также стариков немощных да детишек слишком малых, да болезненных. Им же люди как товар нужен, а худой товар кто купит? Вот «худых» под нож или саблю и пускают. Будь проклято их собачье племя!

– Собак-то не погань! От них польза, – заметил опричный десятник.

– Это смотря от каких. От животных – польза, а от тех, кто в человечьем обличье, – смерть.

– У тебя родственники в деревне? – спросил Бордак.

– Были. Кум да брат троюродный, у них в семьях и старики, и детишки. Но боле родных осталось на селе. Слава богу, басурмане туда еще не дошли.

– И не дойдут, Ефим. Мы из Москвы сюда прибыли, дабы разгромить сотню мурзы Икрама. Сам царь послал. А значит, недолго осталось мурзе гулять по земле нашей.

– Может, и так, но покуда гулять будет, много люда побьет!

– Для того и едем к осиннику, дабы избежать этого.

– Эх, воевода, получится ли разгромить басурман? Не упустите ли Икрама с добычей?

– Поглядим.

– Через сто саженей обрывы, среди них овраг, по нему в Донец впадает речушка малая. После обрывов мелководье с осокой. Овраг пройдем, далее по осоке. Морды коням прикройте, а то как бы не порезались, – заговорил проводник, оторвавшись от своих печальных дум.

Через десять верст отошли от реки, потому как берег – сплошной обрыв, в балке, выставив охранение, сделали привал. Дозорные, осмотрев местность, доложили, что никого в поле поблизости не видят. Передохнули, пошли далее. Из одной балки в другую, из оврага в ложбину, из нее вниз в балку, но опять к реке.

Бордак оценил по достоинству знания проводника. Без Ефима Кубарева плутали бы по бесконечным балкам, оврагам, буеракам до утра.

В полночь, идя по узкой песчаной полосе между обрывом и водой, проводник кивнул вправо:

– Там недалече село Радное. До Песчаной десять верст. Сейчас смотреть на село не будете? Его видно с обрыва.

– Посмотрим, – решил Бордак, – идем со мной, Ефим.

Оставив коней на берегу, они поднялись на обрыв. В селе было спокойно. По околице прошел парень с девушкой. Милуются, покуда родители спят. Что им какие-то татары, коли любовь тянет друг к другу сильнее всего на свете.

– Басурман нет. Это добре, – проговорил Кубарев.

– А может, они наблюдают? И готовят нападение? – спросил Бордак.

– Не-е. Собаки бы лай подняли. К тому же за селом с запада на лугу обычно табун пасется. С ним мужики и те же собаки, учуяли бы. Поблизости татар нет, значит, они в осиннике.

– Спускаемся.

Спустившись и вскочив на коня, Бордак кивнул Рубачу:

– На селе спокойно. Идем до деревни без остановки.

Опричный десятник махнул рукой, и дружина продолжила путь.

Через час проводник сказал Бордаку:

– Дале гурьбой идтить не можно. Стойте тут, я пройдусь по берегу.

– Пошто так?

– Там, – указал Ефим рукой на юг, – изгиб, берег начинается пологий, как раз напротив осинника. То место придется проходить по одному пехом, ведя коня, и не сразу, а через время какое-то. Но я гляну, что к чему, коли басурмане дозор не вывели, дабы смотреть за рекой, может, пройдем и отрядом.

– Давай, Ефим. Если что, сигнал подай!

– Само собой.

Оставив коня при дружине, проводник скрылся в кустах, подходящих к песчаному берегу. Отсутствовал он недолго, от силы полчаса. Вышел берегом, запрыгнул на коня, сплюнул на песок.

– Ну что, Ефим?

– А пес его знает. В осиннике тихо, дозоров нет. Такое ощущение, что вообще там никого нет. Но басурмане совсем недавно были там, стояли лагерем.

– Пошто так мыслишь? – поинтересовался Бордак.

– А ты и сам поймешь, когда по песчанику пойдем. Узришь следы коней, которых приводили на водопой. И коней много, есть там и человечьи следы, и от сапог, и от лаптей. Я спустился к песчанику, ну, и увидел следы. Вот только в осиннике что-то слишком тихо.

– А чего шуметь? – пожал плечами Фома. – Время позднее, все спят. Охрана с этой стороны не выставлена.

– Нет, Фома, коли татары ставят охранение, то по кругу. Так не бывает, чтоб с трех сторон поставили дозор, а с четвертой не стали, – возразил Бордак.

– Где ж тогда дозор, коли даже Ефим не заприметил?

– В самом осиннике, в кустах. Место подходящее, из рощи река видна. Зачем выставлять людей на открытое место?

– Людей? – едва не вскричал Кубарев. – Этих бешеных псов ты называешь людьми?!

– Извиняй, Ефим. Но как еще молвить?

– Собак, псов шелудивых.

– Ладно, пусть так. Значит, идем по одному?

– Можно и по двое, но не в седле, – поостыв немного, ответил Ефим. – Тока через время. Одни прошли, подождали немного, пошли другие.

– Как скажешь.

– Первыми идем я и Ефим, – повернулся Михайло к Рубачу, – следом ты, и далее ратники, по двое. Выходить по моему сигналу.

– Добре, воевода.

Отряд прошел опасное место. И уже далее пошел быстрее, к двум часам выйдя к деревне Песчаная. Вернее, к тому, что от нее осталось.

Перед русскими ратниками предстала страшная картина.

В деревне не было ни одной целой хаты, все развалено, сожжено. На улице – трупы.

Кубарев подъехал к первой, крайней хате. Соскочил с коня и опустился перед телом на колени.

Воины спешились, разошлись, оставив дозор со стороны села.

– Кто, Ефим? – подошел к проводнику Бордак.

– Кум, Ульян, копьем пробили.

– Здесь в малине баба с дитем, убитые, – приблизился к ним один из ратников.

Кубарев тут же поднялся и пошел к кустам.

– О, господи, их-то зачем? За что?! – воскликнул он.

– Тоже твои? – спросил Бордак.

– Да, Варюха, жена брата, и сыночек их, годовалый Митька. Праздновали вместе, когда народился, крестить собирались этой осенью, в конце октября.

У женщины было перерезано горло, платье задрано, ноги в крови – перед смертью насиловали скопом. Дите разрублено саблей.

– Не понимаю, зачем женщину? – покачал головой Бордак. – Мальца-то ясно, слишком мал для полона, но женщина для мурзы – хороший товар.

– Хромая она была, с детства под плуг попала, покалечилась. Вот и порешили ее басурмане, – ответил Ефим. – Кому хворая нужна? А перед смертью снасильствовали зверски. Тяжко умирала Варюха. Дите-то, наверное, на ее глазах изрубили.

– Ты держись, Ефим! – Бордак положил крепкую руку на плечо проводника. – Клянусь, отомстим!

– Похоронить бы надобно.

– Потом, Ефим. Сразу всех. Сейчас не до того.

– Но не лежать же им так? Да еще воронье налетит.

– Не можно сейчас, Ефим, коли хотим наказать мурзу.

– Ну, хоть присыплю в канаве.

– Это давай. Остальных тоже можно.

Ратники нашли в деревне еще три трупа – двух стариков и одного младенца. Всех перенесли в канаву и по-быстрому присыпали землей.

Потом собрались у северной околицы.

– К осиннику? – спросил десятник Рубач.

– Погодь, – ответил Бордак, – думать треба, как прознать, там ли сотня мурзы?

– Я пойду туда, – вышел вперед Кубарев, – все прознаю и сообщу.

– Одному не можно. Я с тобой пойду. Есть у осинника место, до которого отсюда скрытно подойти можно?

– Есть, с севера, балка. От нее к роще буерак идет, там кусты, редколесье.

– И как близка балка к осиннику?

– Саженей сто!

– Идем!

До балки доскакали быстро, а у самого спуска спешились, завели коней в небольшой овраг, привязали к деревьям и дальше двинулись пешком.

– Ты осторожней, Ефим, татары могли дозор выставить, – предупредил проводника Михайло.

– Ветер с реки и осинника, я их по запаху учую, – ответил тот.

– Добро.

Прошли балку. Перед подъемом укрылись в нише северного склона. Вдруг позади послышался слабый шум, и они резко обернулись.

– Не пугайтесь, други, – раздался голос из ближайших кустов, – я – ратник Андрий, меня Огнев к вам послал. Узнал, где ты, боярин, и сюда.

– Подходи. А пошто десятник прислал?

– Мало ли, молвил, вдруг понадобится весточку отряду передать, ты и передашь.

– Ладно. Если крымчаки выставили дозор, то он где-то между балкой и лесом.

– Не чую духа басурманского, нету рядом татар, – повел носом проводник.

– Ну что ж, положимся на твой нюх, – сказал Бордак. – Переходим в буерак?

– Да. Я первый.

Кубарев поднялся по склону и скрылся за вершиной. За ним двинулись Бордак и Андрий. Дойдя до буерака, проводник вновь повел носом и посмотрел на Бордака:

– Не чую татар, а они уже должны быть близко.

– Значит, не выставили охранения, или оно в осиннике, как в случае с рекой.

– Тревожно что-то.

– О чем думы, Ефим?

– Помолчу покуда, чтоб не сглазить. Вы тут сидите, я проберусь до леса, оттуда кукушкой крикну три раза, значит, можете подходить. Коли крика не будет, значит, попался я, и тогда отходите к балке. Татары, схватив меня, забеспокоятся, разъезды во все стороны пошлют, сотню поднимут. Шумно станет. Определитесь, чего далее делать.

– Но тебя же прибьют, Ефим!

– Не-е, поначалу пытать начнут, откуда взялся, кто такой. А прибьют, что ж, видать, судьба такая. Там, – поднял он глаза вверх, – встречусь с Варюхой, Ульяном, другими, кого басурмане жизни лишили.

– Ты говори, говори, да не заговаривайся. Коли крымчаки заметят, рви от них сюда. Тута мы погоню и встретим. Не торопись на небеса. Господь, придет час, всех приберет, не подгоняй его.

– Ладно, – печально улыбнулся Кубарев, словно прощаясь, – пошел!

Наступило тяжкое ожидание. А потом, как всегда неожиданно, закуковала кукушка. Раз, два, три.

– Идем, Андрий, – кивнул опричнику Бордак.

Тот вытащил саблю. Глаза спокойные, решительные, ни тени страха в них.

Они прошли сто саженей, вошли в осинник и сразу же сбоку услышали громкое:

– Тута я, левее!

– А чего кричишь-то?

– А то, Михайло. Нету никого в осиннике. Была здесь часть крупного отряда, но не сотня, может, десятка три. Невольники были, ближе к реке, шатер мурзы на елани стоял, кострища, засыпанные землей, оставили. Басурмане ушли отсель вечером, после своей молитвы Магриб, то есть после захода солнца. А вот куда… – Проводник вдруг осекся и метнулся в кусты. Оттуда раздался тихий вскрик, а потом послышался тихий голос:

– Не бей, человек, я свой…

Тут же вернулся Кубарев, таща за шиворот мужика в оборванном одеянии. Разглядев его, он воскликнул:

– Гусев? Ванька?

– А?! Чего? – Мужик тоже вгляделся в того, кто схватил его, и…

– Ефим? Кубарев? Откель ты?

– Издалече.

– А это кто? – перевел мужичок взгляд на Бордака и опричника.

– Друзья. Ты-то откуда взялся?

– Так бегал от татар. Как только они собрали невольников в кучу, дабы гнать в поле, я в кусты и шарахнулся, даже не помню, куда бежал, провалился в яму. Почти ночь просидел в ней, закидавшись листвой. Недавно вылез, хотел податься в деревню, там опосля набега безопасней всего, да не туда пошел. А тут говор русский. Но и татары говорили по-русски, были и такие. Сам ведаешь, у страха глаза велики. Я сразу в кусты, а тут ты навалился.

– Мурза Икрам был здесь?

– Был. И мурза, и десятники его, но тока трое, остальные где-то в поле.

– С чего Икрам вдруг стан бросил?

– Да к нему кто-то с севера прискакал. По-русски молвил. Я услышал тока: «Гляди, мурза, это тебе не гарнизон…»

– Вот как? – воскликнул Бордак. – Значит, мурзу предупредили об опасности?

– Угу, так получается, и тот, кто предупредил, точно русский. Татары по-нашему не так молвят.

– Предатель в Чугуеве?

– А боле нигде не знали о вашем отряде, – хмуро проговорил Ефим.

– Этого нам только не хватало! – Бордак приблизился к испуганному мужику: – Куда повел своих псов и невольников мурза, видел?

– Тока слышал вполуха. В урочище… А где оно, то урочище? Извиняй, боярин, не ведаю.

– Брошенное село или деревня? Есть в округе такие?

– Есть, как не быть, – ответил Кубарев. – На юге и западе много деревень люди побросали.

– В мелкое урочище мурза не пойдет, нужно крупное.

– Из крупных ведаю о двух. Это Бурор и Санга. Последнее у довольно большого леса, а Бурор в сорока верстах южнее. Там наших давно не было. Воевода посылал по реке разъезды, доезжали они до Бурора, возвернувшись, сказывали ратники, вместо деревни тока название и осталось, все остальное заросло, озеро, что рядом было, в болото превратилось.

– Понятно, значит, мурза пошел в Сангу. Там ты был, Ефим?

– Давно, когда люди еще жили на селе. Они бы и дальше жили, село большое было, крепкое, да пожар сгубил Сангу. Года три назад сгорело село. Вспыхнуло от костра, что детишки разожгли у новой хаты. А тут ветер налетел, ну, и пошел огонь. За часы все погорело. И людей тоже сгорело много. Кто выжил, разъехались по селам и деревням к родственникам. Кто в Чугуев, кто в Курск, были и те, что на Москву подались за лучшей долей.

Бордак приказал опричнику:

– Ты – к нашим, Рубачу – десяток воинов сюда. Дальше идешь в крепость, к княжичу Парфенову. Поведаешь о всем, что видел и слышал. Скажешь, мы пойдем к Санге.

– Слушаюсь! – кивнул опричник и побежал в буерак, далее – в балку.

Бордак повернулся к Гусеву:

– Что ж с тобой делать, бедолага?

– Дозволь в Радное пойти. Там у меня племяш живет, примет.

– Добро. Но запомни, ты можешь говорить только то, что попал в полон, когда вели к осиннику, сбежал, поначалу прятался, после подался сразу на село, а татары пошли в рощу. Более ты ничего не ведаешь, никого не видел.

– А вас?

– Никого ты не видел! – повысил голос Михайло. – И помни, Иван, держи язык за зубами, дабы не лишиться его. Уразумел?

– Уразумел, боярин, как не уразуметь. Как молвил, так и скажу. Попал в полон, когда в огород вышел, и налетел на татар. Потом с толпой вели, ухитрился бежать к реке. Отсиделся в яме. Татары особо не искали, пошли в сторону осинника. Сколько их было, не считал, может, десяток, может, сотня. Отсидевшись, подался на село. Так?

– Точно так, и ничего лишнего.

– Уразумел, боярин. А вы порубаете татар? Земляков освободите?

– В том не сомневайся. Ступай!

Постепенно начало светлеть. Бордак обошел осинник.

Они опоздали. Но мурзу это не спасет. Охота только начинается.

Глава пятая

В осинник вошла вся дружина. Десятник подошел к Бордаку:

– И что тут, воевода?

– Вчера еще здесь был стан мурзы Икрама, с ним десятка три его нукеров и невольники. Но к нему тайно прибыл кто-то из русских, мыслю, из Чугуева, и предупредил о нас. Посему мурза оставил осинник и ушел малой ратью в урочище Санга.

– Пошто считаешь, что именно в Сангу? Других мест нет? И откель ведаешь о предателе?

– Попался нам в осиннике мужик один из Песчаной. Бежал от татар, когда те второпях собирались уходить из осинника. Он и о предателе, предупредившем мурзу, молвил, и об урочищах поведал. Их подходящих два. Одно далеко на юге, в сорока верстах, а вот другое, бывшее село Санга, в двенадцати верстах отсюда в лесу, что начинается в пяти верстах от реки.

– Это тот лес, где, как мы поначалу думали, может скрываться Икрам?

– Да. Тот самый.

– А где тот сбежавший от татар мужик?

– Я его в Радное отпустил. У него на селе родственник живет.

– Напрасно.

– Пошто?

– По то, что он мог быть оставлен мурзой в лесу, дабы сбить нас с толку. Жизнь оставил, но с условием, что тот молвит воеводе русскому то, что треба.

– Не думаю, – ответил Бордак, – даже уверен, что он, мужик этот, не подставлен нам. Его знает наш проводник. И еще… мурза не так глуп, дабы не понимать, что мужик, сколько слов ни давал, как бы ни клялся, а все одно расскажет о татарах. Либо с него то выпытают.

– Наверное, ты прав, – подумав, согласился десятник. – И что теперь?

– Андрий ушел в Чугуев?

– Ушел. Сразу, как передал наказ в осинник идти.

– Он пошел в крепость, а нам дорога в Сангу.

– Коли в бывшем селе сохранилось хоть несколько хат, городьба, то крымчаки выставят охранение в урочище, да дозоры по лесным тропам. Невольниками как щитом прикроются. Даже коли мы и сумеем подойти скрытно к Санге, то нам десятком не взять стан мурзы. Но вряд ли мы подойдем к нему скрытно.

– Я передал княжичу Парфенову, чтобы срочно вел отряд к Санге, – ответил на это Михайло, – так что силы наши будут больше или, по крайней мере, сравняются. А сможем ли скрытно подойти к урочищу? Коли пойдем на пролом, прямиком, то дозоры нас заметят, и Икрам встретит во всеоружии. А коли мы обойдем урочище? Поначалу балками, частью лесом, и зайдем к окраине урочища, в тыл Санги. Как мыслишь, будет того ждать мурза?

– Мыслю, дозоры он все-таки со всех сторон выставит, но появление русского отряда с тыла ожидать не будет, – кивнул десятник. – Но ты же вызвал всю дружину? А княжич с десятком Огнева пойдет напрямую к урочищу от Чугуева и может дойти до Санги быстрее, а значит, дозоры мурзы заметят дружину и устроят засаду. Да, мы нанесем удар с тыла, коли в то время будем у урочища. А ведь можем и не быть.

– Мурза не глуп, а я, по-твоему, уступаю ему? – улыбнулся Михайло.

– Нет, но разве то не может случиться?

– Не может. Потому как через гонца я передал указание княжичу вести рать поначалу к осиннику. Здесь ты, Фома, оставишь одного человека, которому объясним, как и где пойдем. По нашим следам двинется и основная дружина. Ну, а у урочища, в тылу басурман, определимся, как окружать их и рубить, чтобы и мурзу захватить, и полонян освободить.

– А ты все добре продумал, – протянул десятник.

– Кого оставишь?

– Есть у меня вельми смышленый ратник, молодой, но не по годам умен. Особливо в делах воинских.

– Зови его.

– Володька! Гранов! – крикнул опричный десятник.

– Я!

– Подойди сюда.

Опричник подчинился, подошел:

– Слушаю, десятник.

– Его слушай, – кивнул десятник на Бордака.

Михайло объяснил ратнику, что ему следует делать. Особо предупредил:

– Не уходить из осинника ни под каким предлогом, место отдыха тщательно скрыть, если в осинник войдут татары…

– Откель им взяться? – прервал десятник.

– А вот перебивать меня не след, – строго взглянул на него Бордак.

– Извиняй, Михайло Алексеевич!

– Так вот, если вдруг откуда-то появятся татары, укрыться и не высовываться. Нам, конечно, важно, что это за татары, откуда подошли, куда пойдут, но твое присутствие в осиннике более важно.

– Я все понял, боярин, – ответил опричник.

– С Богом, Владимир!

Отпустив ратника-гонца, Бордак дал команду:

– Всем подготовка к переходу по лесу. Выходим в порядке, который определит десятник Рубач.

Опричный воевода кивнул, назначил головной дозор, по одному ратнику в тыловые замыкания и на фланги.

Через десять минут ертаул под общим руководством Бордака, но ведомый проводником Ефимом Кубаревым прошел сто саженей на запад, спустился в сухой овраг – буерак и двинулся по низу. Шли конно. До непосредственной близости с урочищем это можно было делать беспрепятственно.

Переход, что составил со всеми издержками чуть более тридцати верст, ратники одолели за три часа и ближе к полудню вошли в густой лес с юга, обойдя бывшее село Санга. Тут в лесном овражке сделали привал, выставив охранение.

– А теперь, Ефим, рисуй на земле схему урочища, – подозвал Михайло проводника.

– Я, да и то, если вспомню, могу рисовать только то, что было на селе ранее.

– Давай так.

Проводник быстро изобразил схему селения, отметив, где проходили улицы, стояли хаты, поставил кресты там, где была сельская церковь, дом сельского старосты. Над схемой склонился и десятник Рубач. Надо было решать, что и как делать дальше. Одно не поддавалось сомнению – проведение большой разведки для уточнения схемы селения и всего, в нем происходящего.

– Кого направим в урочище? – взглянул Михайло на Рубача.

Подумав, Фома предложил:

– Старшим – Ивана Пестова, с ним Сашко Сизова, Алексея Куницу и Федора Вергу.

– Они уже бывали в разведке?

– И не единожды.

– Добро. Давай сюда старшого.

– Вот, Иван, – подозвав Пестова, представил его десятник.

– Слушаю, – сказал тот.

– Пойдешь со товарищами в селение, – внимательно посмотрев на него, приказал Бордак.

– Кого должен взять с собой?

– Огласи, Фома, – кивнул Михайло Рубачу.

Десятник назвал фамилии.

– Достойные воины, – проговорил Пестов.

– Тут все, что вспомнил проводник, – показал на схему Бордак, – он был в Санге, но давно, после пожара там все изменилось. Попробуй срисовать и пометь то, что осталось. Но главное, Иван, погляди, есть ли в урочище татары, каким числом и там ли мурза с полонянами. Коли там, то отметь на схеме, где кто разместился, какое охранение выставлено, есть ли скрытые пути подхода в Санге в обход вражеских постов наблюдения. Уразумел?

– Да, боярин.

– Тогда рисуй схему, собирай воинов, и вперед! Коли что, подай сигнал тревоги, крик кукушки, поможем, коли сможем.

– Понял!

– Давай, Иван. Оттого, как проведешь разведку, зависит очень многое. Это и исполнение наказа царя, и освобождение наших людей из рабства проклятого.

– Я все понял, – повторил опричник и скрылся среди деревьев.

Вскоре к Санге по балке пошли разведчики. Вел ертаул Пестов. Он расставил их так, что между ними было расстояние в десять саженей, сам как старший – впереди. Прошли балку, небольшую рощицу, даже не рощицу, а с десяток берез, росших на небольшом пятаке, за которыми виднелась околица бывшего села.

Пестов поднялся по склону, далее ползком вполз в кустарник, выбрал место, откуда, раздвинув ветви, можно увидеть останки села, и тут же, саженях в двадцати, увидел двоих татар в яме, только головы торчат. Он поднял руку, подзывая к себе застывшего на вершине разведчика, и тот осторожно подполз к старшому ертаула:

– Чего, Иван?

– Видишь пост?

– Это два татарина в канаве?

– Да.

– Значится, тута они.

– Все ли, вот что прознать треба. Отсюда не увидим, правее поле, туда сунешься, крымчаки заметят и накроют, а вот слева – возвышенность, кустов там мало, но они есть. Треба скрытно и ползком добраться до той возвышенности и посмотреть на урочище. Чего высматривать, ведаешь?

– Ведаю.

– Возьми с собой Сашко, Алексея Куницу, а Федора Вергу пришли ко мне.

– Угу! Уразумел.

– Тока осторожно, Сашко. Не дай бог, приметят татары, не уйти, с живых шкуры спустят. И десятник не поможет, потому как в десятке осталось пять воинов да Фома с боярином. То не сила супротив даже двух десятков, а коли в Санге сотня…

– Я все уразумел.

– Ступай с Богом! Что важное заметишь, передашь мне через Куницу.

– Так он у меня вроде гонца будет?

– И гонцом тоже. Ступай!

Сизов отполз назад в балку. Взял с собой Алексея Куницу, и опричники из ертаула пошли буераком к возвышенности, благо местность за лесом была вся изрыта оврагами, балками да буераками, вдоволь было и ям с канавами различных величин. К Пестову подполз Федор Верга:

– Тут я, Иван.

– Вижу. Гляди вперед.

– И что? А?! Татары! Туты, значится.

– Это пост.

– Ты чего, я что, не разумею, пост это али еще чего?

– А разумеешь, гляди во все гляделки на запад. Коли с тыла выставлен пост, то тут может быть вся сотня, а хат уцелевших немного. Южный пост должен быть среди развалин.

– Иван! Ты старшой, признаю, тока учить не надо, лады?

– Делай, что сказано.

Не успел Верга обустроиться для наблюдения, как из одной из уцелевших хат вывалились на траву две бабы и два мужика. За ними показались трое татар. Один из них крикнул:

– Вставай, скотина, иди до развалин, собирай дерево! Костер для казана нужен, быстро собирай!

– Полоняне из деревни, Иван, – прошептал Верга.

– Вижу, татары заставляют собирать дрова для костра.

– В развалинах не найдут, в лес погонят невольников, татарам жрать готовить треба.

– Пошто только трое их, а полонян четверо, к тому же две бабы? Для сбора дров мужики нужны, а тут баб выгнали.

– А им, я имею в виду крымчакам, без разницы, мужик али баба. Для них и те, и другие скот рабочий. А может, выбрали тех, которых не думают гнать. С изъянами люди, хворые али покалеченные. Хотя с виду вроде нормальные, здоровые.

– У бабы одной, что первой вышла, лицо разодрано, татары уже поглумились над ней или увечье до того получила.

Невольники начали собирать коряги, обломки лавок, остатки полов, куски бревен, все, что могло служить горючим для костра. Татары подгоняли ударами плеток. Собрав кучу, полоняне отнесли все за избу, потом их загнали в хату. Вскоре за ней поднялся дымок, татары разожгли огонь.

Такие же столбы дыма поднялись и в других местах.

Прошло немого времени, и в урочище появились крымчаки, чуть более десятка. Они садились в круг, держа миски, ели руками, до того помолившись по-своему, расстелив на земле матерчатые коврики, что затем скручивали в пояса. Трапеза еще не закончилась, как от балки послышался шорох.

Пестов повернулся, вытащив саблю из ножен, но тут же знакомый голос сказал:

– Не балуй, Иван, это я, Куница.

– Пошто от оврага, Лексей?

– Так удобнее.

– Ну, что поведаешь, Лексей? – спросил старшой.

– Слева большую хату без крыши видишь?

– Ну, вижу.

– Так вот, рядом с ней провалившийся погреб. В нем человек двадцать невольников, боле молодых баб, девиц, детей. Есть невольники в четырех хатах, там мужики в основном и бабы повзрослее. Считал, получилось где-то боле тридцати душ.

– Примерно столько увели татары из Песчаной. Так, с невольниками вроде проясняется, а что с крымчаками?

– А вот по тем непонятно. Напротив тебя пост с двумя татарами, на юге тоже пост, но в нем один басурманин. Жрать ему приносили от большой уцелевшей хаты.

– Нашим тоже приносили еду, бурдюк с водой. Из хаты выводили двух баб и двух мужиков, – кивнул Пестов.

– Тех мы посчитали. Так, и что выходит?

– А выходит, Иван, что тут никакая не сотня и даже не полусотня, – вздохнул Куница.

– Где остальные?

– Ты у меня спрашиваешь? Треба брать любого татарина и пытать, где мурза с сотней. А до того доложиться десятнику о том, что видели.

– Рано докладывать, – покачал головой Пестов. – Что мы сделали? Посмотрели на урочище с двух мест? А коли в северной али восточной части татары устроились в подвалах?

– Ага! Одни жрут, другие тока молятся, да?

– И все одно, надо посмотреть все урочище. Ты, как вернешься к Сизову, передашь Сашку, ему, как и прежде, глядеть за Сангой с возвышенности, а тебе обойти урочище с севера. Да гляди, не попадись на глаза дозорного. Посмотри, что там и частью на востоке. Будет возможность, проберись в селение, глянь в развалины. Но тока вельми осторожно. Я же пошлю на юг и юго-восток Федора Вергу. Увидите друг друга, внимание на то не обращайте, занимайтесь каждый своим делом. Как солнце пойдет к закату, идете в обрат. И ко мне. Понял?

– Рискованно то, Иван.

– И как ты мыслишь справиться с татарами? Играючи, без риска? Приходится, Лешка, рисковать. Но не впервой же?

– Не впервой. Лады. Уразумел я, пошел.

– Храни тебя Господь!

Отправив Куницу, Пестов окликнул Вергу:

– Федька!

– Да?

– Подойди!

Ратник подполз к старшему:

– Ну?

– Только что был Лексей Куница, они с Сашко видели в погребе примерно двадцать невольников, молодых баб, девиц, детей.

– Это где?

– У большой хаты, что слева.

Верга поглядел и процедил сквозь зубы:

– Загнали, собаки басурмане, туда, откуда не вытащить. Других, кто старше, держат при себе?

– Так, Федька.

– Значится, невольники из Песчаной тут?

– Да. А вот с татарами непонятно. Пока замечено не боле двух десятков.

– Неужто мурза и отсель ушел?

– Мыслю, ушел, он бы в хате не сидел, шатер поставил бы. Шатра нет.

– И че делать?

– Смотреть все урочище.

– Так смотрели же.

– Треба входить в Сангу. Я послал Куницу глядеть северную и северо-восточную часть урочища, там, на востоке, пост с одним басурманином. И зайти в селение через развалины, дабы видеть то, что ни отсюда, ни с возвышенности узреть не можно.

– А мне, значит, идти на юг?

– А ты догадливый, Федька, – улыбнулся Пестов.

– Чего тут догадываться, коли и без догадок все ясно?

– Да, иди в обход урочища с юга, учитывая, что и там может быть пост охранения и наблюдения крымчаков. На Куницу, коли увидишь, внимания не обращай, но коли понадобится помощь…

– В том случае ведаю, что делать, – прервал старшего Верга.

– Ну и добре. Надо знать, Федька, сколько татар в урочище, есть ли там мурза, хотя то вряд ли, но все одно, смотреть треба.

– Треба, посмотрим.

– Будь осторожен.

– Я всегда осторожен, особенно когда к бабе, супружнице купца на Москве, иногда наведываюсь.

– Блудишь, Федька?

– Не-е, милуюсь с бабой молодой, которая от купца окромя страданий ничего не ведает. Ему под пятьдесят, ей двадцать. И чего брал молодуху, коли не могет дать то, что ей треба?

– А ты, значит, могешь?

– Могу, Иван, тока ты о том никому не говори.

– Не скажу. Ступай с Богом!

– Угу, пошел!

Следом за Куницей в балку урочища, но уже с юга, пошел Федор Верга.

Пестов посмотрел на возвышенность, но Сизова не увидел, хорошо спрятался. Он лег удобнее, шире раздвинул ветви и продолжил наблюдение за урочищем.

В нем ничего особенного не происходило. До того, как солнце подошло к верхушкам леса на западе. Тогда в избе, откуда выходили татары и невольники, раздался бабий вопль:

– Нет, не надо, прошу тебя!

Покосившаяся дверь хаты вдруг раскрылась, и татарин вытащил на улицу за волосы одну из баб, что собирала дрова. За этим татарином шел еще один. Бросив бабу на траву, татары стали срывать с нее одежды. Послышался шум в хате, потом мужской крик, который резко оборвался. Татары на улице раздели бабу догола и набросились на нее, как голодные псы. Сначала один, потом второй. Насиловали зверски. Баба поначалу дергалась, потом затихла. Удовлетворившись, бросили ее и ушли в хату.

«До смерти снасильничали», – подумал Пестов, у которого в груди клокотала ярость. Будь его воля, он прямо сейчас пошел бы в урочище, в хату и порубил бы насильников на куски. Но он не мог двинуться с места, тока смотрел, кусая губы и сжимая рукоять сабли, на бабу. И та вроде вздрогнула, шевельнулась.

Пестов напрягся. Из хаты на улицу вышел мужик. Он был сильно избит, одежда порвана так, что висели одни лохмотья. Превозмогая боль, он бросился к бабе:

– Аленушка! Жива?

– Ох, Гриша, и не ведаю, жива аль нет, да теперь и жить не в радость, прибил бы меня, испоганенную.

– Ну что ты! Как можно прибить! Разве ты по своей воле?

Из хаты вышли татары. Рассмеялись и заговорили по-своему, но Пестов понимал по-татарски и все слышал:

– Глянь, Азат, эти свиньи еще милуются. Баба порченая, а мужик возле нее все одно.

– Э-э, Габит, свиньи, они и есть свиньи. А баба-то живучая попалась. Оклемается, может, мурза и продаст еще.

– Лучше бы не продал, а нам отдал. Я знаю одного торгаша, ему как раз баба работящая нужна.

– Чего на рынке невольничьем не купит?

– Ты торгашей не знаешь? За акче удавятся. Ему дешево подавай. А такие, – кивнул Азат на несчастную, – стоят акче двадцать-тридцать. Но то тоже деньги, к тем, что мурза за поход заплатит.

– Долго ли она в полоне продержится?

– А ему плевать, хоть день-два, он этих свиней не жалеет, выжимает из них все. Заставляет работать от рассвета до заката, а на трапезу – горстку зерна бросает. Он точно купит, потому как помирают у него рабы часто.

– Ну, ей еще оклематься надо.

– Боле не тронем ее. И другую тоже. А то мурза может наказать.

– Не-е, за такую не накажет.

Габит подошел к мужику, что держал на коленях голову супружницы:

– Эй, ты, грязная свинья, тащи свою бабу в хату, клади в угол и выхаживай. Скоро она должна быть на ногах.

– Пошто так-то, как звери дикие? – с ненавистью взглянул мужик на татар.

И тут же плетка рассекла ему лицо.

– Еще голос подаешь? Делай, что сказано!

Мужик выпрямился, поднял на руки бабу и понес в избу. Там ему, видать, помогли, потому как слышались голоса: «Давай сюда, Гриша, я воды взяла немного, одежду приготовила, а вы, мужики, отошли бы…»

Татары остались на улице.

Велико было желание опричника Пестова выйти из укрытия, налететь на этих злодеев да порубить на куски, но покуда не можно.

Татары погалдели немного и ушли в избу.

Тут вернулся Верга, и старший ертаула спросил:

– Ну, что видел, Федька?

– На юге на посту один басурманин, также по одному с восточной и северной сторон. Не хоронятся, сидят на кошмах, из оружия – сабли, ну, и ножи, без них они никуда.

– В урочище?

– Там развалины, дошел до полуразрушенной церкви, далее не пошел, потому как там еще один татарин сидел на ступеньках. Дозорный али так просто вышедший из уцелевшей хаты, не ведомо, но татарин с саблей. Пошел влево. Тут повезло. Вон, у двух яблонь справа от остова церкви хату без крыши видишь?

– Вижу.

– Внутри шесть басурман, среди них, видать, старшой. Он командовал, кому чего делать.

– Так, – сделал отметку на схеме Пестов, – хата у церкви – шесть рыл. Как же они сидят без крыши, а коли дождь?

– У них полог есть.

– Дальше.

– На постах двое, еще один у церкви, в хате, что напротив, еще четыре татарина, удавил бы собственными руками, получается…

– Получается тринадцать косоротых, – подхватил Пестов.

– Чего разозлился-то?

– А то, что при мне прямо во дворе уцелевшей хаты крымчаки бабу гуртом снасиловали. Неизвестно, выживет али нет. Потом мужик этой бабы вырвался к ней. Татары следом, смеялись, говорили, баба, мол, живучая, ее продать в Кафе торговцу какому-то можно. Тока он дешево берет, потому как до смерти работать заставляет. И наших эти бешеные свиньями называли. Уразумел, Федька, свиньи мы для них, скот! А ты молвишь, чего злой. Да меня трясет всего!

– Ну, Иван, этих-то, что в урочище, отсюда не выпустим. Вот тока нету тут ни мурзы, ни других десятников. Ушли, а куда, неизвестно. Но не красоваться на природу нашу, на разбой пошли. Знать бы куда.

– Узнаем. Наше дело все как след узнать и рассказать воеводе московскому. Намаялся?

– Ничто.

Сзади раздался шорох. Пестов повернулся, держа в руке саблю, но снова услышал знакомый голос:

– Я это, Иван, Лексей!

Подошел второй разведчик, Куница. Прополз последние сажени, устроился рядом со старшим ертаула.

– Что ты видел? – спросил Пестов.

– На севере пост, там один басурманин, на востоке – тоже один.

– Про восток ведаю. На урочище зайти удалось?

– Да, прошел до уцелевшей хаты недалеко от погреба, где томятся невольники. Там четверо татар и столько же наших мужиков и баб. По двое. Пошто они басурманам, не ведаю.

– Я ведаю! – зло бросил Пестов. И рассказал, что крымчаки сделали с бабой у него на глазах.

– Резать их треба! – воскликнул Куница. – Может, пойдем да посшибаем этим собакам головы?

– Воевода что велел? Смотреть и все запоминать. Значит, в хате слева еще четыре басурманина?

– Да.

– Итого, имеем два десятка, считая десятника.

– Может, еще где схоронились басурмане, но немного, – заметил Верга.

– В избах они держат, получается, по две бабы и по два мужика, в погребе открытом – молодых баб, девиц, отроков, детей.

– Так выходит, и что дальше? – кивнул Верга.

– Мы с Сизовым пойдем к Михайло Бордаку, – ответил Пестов. – Тут, вернее на возвышенности, остаетесь вы. Ступайте на холм, а Сашко сюда! Коли что изменится, сигнал обычный. Пошли с Богом!

Федор Верга и Алексей Куница ушли на возвышенность. Вскоре оттуда вернулся Сашко Сизов. Он и старший ертаула отползли от края рощицы и направились обратным путем в лес, где стояла малая дружина.

Так же к полудню в Чугуев въехал гонец от Бордака, Андрий. Он сразу отправился к своему десятнику Огневу. Тот, узнав, что велел передать боярин, повел гонца к княжичу Парфенову.

– Василь Игнатьевич! – позвал Огнев воеводу.

– Да, Лука, чего тебе?

– От боярина Бордака гонец прибыл, тот ратник, которого я посылал в осинник между Песчаной и Рудным.

– Ты был у Бордака? – взглянул на опричника Парфенов.

– Я, княжич, – ответил гонец.

– Что у него?

Андрий передал все, что видел и велел сказать Михайло.

Выслушав его, Парфенов повернулся к Огневу:

– Отряду сбор, Лука. Идем в осинник. Быстро!

Но не успел опричный десятник отойти от княжича, как во двор вбежал князь Верейский.

– Что случилось, Петр Петрович? – спросил Парфенов.

– Собака Икрам провел нас на юге!

– Толком молвить можешь?

– Из села Марево прибежал отрок, молвит, татары, где-то полусотня, подошли к селу. Покуда стояли на окраине, староста и послал отрока в крепость.

– Но это же в трех верстах от города?

– В том-то и дело.

– Полусотню привел мурза Икрам?

– Есть в полусотне старшой, с нукерами держится, но мурза Икрам то или нет, отрок не знает. Да и важно ли? Я городскую рать к селу выслать не могу, вдруг татары отвлекают нас от Чугуева? Коли выпущу войско в Марево, то басурмане могут прорваться в город. И тогда беда! Выручай, княжич, на селе есть дружина – два десятка мужиков во главе со старостой, да еще твои опричники, также два десятка. Татары вступают в схватку, коли имеют супротив троих-четверых своих одного противника, равным числом они избегают схватки. Отгони басурман от села, Василий Игнатьевич, великая в том моя просьба к тебе. А также всех сельчан Марево, подвергшихся смертельной угрозе.

Княжич с шумом выдохнул воздух:

– Да мне на юг идти надо. Второй воевода вышел на отряд мурзы Икрама, что разорили Песчаную, гонца послал, просил скорей подойти. Там захвачены в полон жители деревни.

– Но там же боярин Бордак, у него десяток опричников есть, коли что, сам управится.

– Как он управится, Петр Петрович, коли в урочище, куда он зовет меня, не менее двух десятков крымчаков? И в прикрытии у них полоняне. Там надо иметь равное количество ратников, дабы добиться победы.

– Княжич, в Марево ты скоро справишься, а потом пойдешь в осинник. Я передам грамоту старосте села, он тебе еще людей из ополчения даст. Не дай татарам у крепости разграбить село!

– Что скажешь, Лука? – взглянул на Огнева Парфенов.

– А что сказать? – пожал тот плечами. – И там надо быть, и тут не откликнуться на помощь селян не можно, решай сам, воевода. Что порешишь, то и сделаем.

– Василий Игнатьевич! – продолжал упрашивать князь.

Парфенов понимал, что Верейский прав, он не может выслать даже половину городской рати на помощь мужикам Марево, потому как неизвестно, где находятся еще три десятка татар во главе с мурзой, и три ли десятка у него. Того хватит, чтобы пробить оборону одних из ворот крепостной стены, перед тем пустив на стены и в город горящие стрелы, и учинить пожар. А стоит трем десяткам ворваться на посад, то людей местных погубят они немало. И среди них боле всего баб, девиц, отроков, младенцев. Да, невольников не возьмут, но разорение устроят страшное и успеют уйти в обрат, лес близок.

Без помощи ополчению не выстоять против полусотни басурман. А не выстоять – значит, допустить кровавый шабаш на селе под самым носом крепости и воеводы. И там татары полонян возьмут. Немного, но возьмут, а главное, все сожгут, торжествуя. И отбрасывать мысль об отвлекающем маневре тако же не можно. Получается, не прикрыть Марево – допустить беду великую. Посему воевода опричной дружины решил:

– Идем к Марево! Огнев, Грудин, сбор десяткам у церкви, быстро!

– Ох, благодарствую, Василий Игнатьевич! – с облегчением выдохнул Верейский и приказал открыть ворота, через которые вскоре вылетели два десятка конных опричников.

У Марево уже завязывался бой.

Татары, обойдя село со всех сторон, начали пускать в него горящие стрелы, и части ополчения, бабам, отрокам постарше пришлось тушить пламя, дабы не допустить пожара по всему Марево.

На холме, слева от села, Парфенов увидел всадника в латах с позолотой и в таком же шлеме, с серебристой бармицей. Вокруг пятеро ратников – нукеры (охрана вельможи). Мелькнула мысль, а не мурза ли Икрам это? И Бордака нет, прояснить ситуацию. Но в любом случае этого начальника крымского надо брать живым.

– Огнев, двух ратников ко мне, Грудин – трех! – отдал на ходу команду Парфенов.

Вопросов никто не задавал. Тут же возле княжича оказалось пятеро воинов.

Он велел им держаться рядом, продолжив отдавать команды:

– Десятнику Грудину атаковать татар, что расположились прямо по ходу, и затем вступить в бой с отрядом, что вышел к селу с востока.

– Да, воевода! – крикнул сквозь конный топот десятник Яков Грудин.

– Огневу вести своих людей на запад и бить отряд татар, что вышел оттуда к селу, затем перекинуться на отряд, что на севере.

– Понял, княжич! – ответил Сашко.

– Кто из вас старшой? – спросил Парфенов у тех, кто подошел к нему.

– На то никто нас не делил, – ответил ближний воин.

– Тебя как звать?

– Игнат Тернев.

– Будешь старшим. Остальные, слышали?

– Слышали, воевода!

– Идем, Игнат, к холму, где расположился татарский начальник с нукерами.

– Это тот мурза, за которым мы гоняемся?

– Не ведаю. Возьмем его, узнаем. Готовы к сшибке?

– Готовы, княжич!

Завидев, что от Чугуева идет помощь, мужики села возрадовались. Оставив баб и отроков тушить места возгораний, сами бросились к старосте Богдану Горяку:

– Богдан, дружина идет от Чугуева!

– Вижу, не слепой.

– Так всего два десятка, треба помочь ратникам.

Богдан Горяк был в войске Ивана Грозного при штурме Казани, опыт боевой имел.

– Миколе Челецу с конными мужиками ко мне! – отдал он команду. – Остальным к городьбе, взять луки, стрелы и копья. Бить басурман стрелами. Отбивать атаки копьями. Разбежались, мужики!

Ополченцы, схватив оружие по внутреннему сельскому разряду, вышли к городьбе и равномерно встали за ней.

Микола Челец, славившийся на селе и в крепости своей отчаянностью и храбростью, вскочил на коня, за ним еще десяток мужиков, и они подъехали к старосте.

– Слушаю тебя, Богдан, – сказал Микола.

– Давай к воротам, выводи в поле свою дружину и нападай на татар, что с севера. Опосля продвигайся на восток.

– Треба, чтобы лучники, когда выйдем, прекратили пускать стрелы, а то и татар, и своих подстрелят.

– Ты делай, что сказано, а лучников я предупрежу.

– Добро. Где у нас дружина? Глянь, Богдан, она разделилась, один десяток, может, меньше, прямо идет, второй сдвинулся к западу. И еще шестеро далее уходят, эти на холм целятся, отчаянные хлопцы, как я.

– Ага! Сравнил! Государевы ратники – и ты, пастух.

– Я пастух, когда мирно кругом.

– Не болтай попусту, Микола, сполняй наказ.

– Сполняю! Дружина, за мной к воротам, сабли к бою!

Ополченцы двинулись к воротам сельской городьбы. Мужички, что там оборонялись, раскрыли створки, легкая конница в десять мужиков, но вооруженная саблями, в легких кольчугах, вышла из села и тут же двинулась на крымчаков, что намеревались пробиться с севера. Одновременно в дело вступили лучники. Мужики сельские стреляли на удивление метко. Первыми же выстрелами они посбивали с коней по три-четыре басурманина с каждой стороны.

Парфенов увидел отряд сельчан и тут же сменил план действий опричных десятков. Закричал так, чтобы слышали и Огнев, и Грудин:

– Яков, на восток, Лука, бей татар перед собой, далее на помощь ополченцам!

– Поняли! – пронеслось в ответ в шуме лихой атаки.

Первыми в татар врезались мужики Миколы Челеца. Завязалась сеча. Татары, не привыкшие драться с равным противником, даже перед сельскими мужиками дрогнули, а тут еще конное ополчение, десяток опричников. Ряды крымчаков быстро таяли. Кто-то прорывался на север, но и туда устремились десяток опричников и отряд ополчения. Татары с севера двинулись к востоку, там уже бил басурман десяток Якова Грудина, который легко порубил татар на южной стороне.

Видя, как гибнут его десятки, старший татарин на холме сплюнул на землю.

И тут же один из нукеров крикнул:

– Адалет, с тыла у холма отряд русских!

– Где?

Помощник мурзы Икрама Карбулат, а это он привел к Марево четыре десятка сотни мурзы, обернулся и, увидев несущихся к холму русских, крикнул:

– Отбить атаку! Я – в лес. Отобьетесь, уходите в чащу к болотам.

Адалет Карбулат вскочил на коня, ударил по бокам, погнал его по склону вниз и далее к лесу.

Парфенов, заметив то, распорядился:

– Игнат, бейте нукеров, я за старшим!

– Возьмешь ли главаря один? Может, мне с тобой, княжич, ратники и вчетвером справятся?

– Нет! Но смотрите, чтобы за мной не увязался крымчак, дабы в спину не ударил.

– То поглядим.

Парфенов отвернул коня влево и повел его вдогон помощника мурзы.

Спустившиеся с холма нукеры попали под удар опричников. Как ни бились подготовленные охранники восточных вельмож, опричники оказались опытнее и лучше в бою. Сеча длилась недолго. Окружив нукеров с трех сторон, опричники навязали им сабельный бой в невыгодных условиях. Постоянно меняясь местами друг с другом, русские ратники закружили татар, заставив их сломать боевой порядок и создав суету средь них. Это в бою губительно. Что и доказали опричники княжича Парфенова. Они изрубили считавшихся непобедимыми нукеров.

Как только исход боя был решен, Игнат Тернев приказал отряду:

– Идти на подмогу к десятнику Грудину. Я за княжичем!

Четверо опричников, повернув коней, понеслись к восточной околице села. Их появление создало преимущество у десятника Грудина, и татары побежали. Ратники бросились вслед, наперерез пошел десяток Огнева, который с ополчением быстро разгромил десяток татар на северной околице. Попав в западню, татары решили сдаться, но было поздно. Русские всадники налетели со всех сторон и порубили ворога. Оставив трупы в поле, забрали коней и двинулись к воротам городьбы.

А княжич Парфенов шел наперерез татарину, спешившему в лес. Тот видел это и гнал коня на пределе его возможностей. Однако княжич сокращал расстояние между ними благодаря выбранному пути. До леса оставалось около десяти саженей, когда татарин понял, что ему не уйти. Он остановил коня, развернул его и выхватил саблю. Дабы не налететь на коня противника, Парфенову пришлось поднять своего коня на дыбы. Потом остановил его и встал напротив татарина в двух саженях, тоже выхватив саблю. Татарин ринулся в атаку, намереваясь свалить княжича рубящим ударом. Василий увернулся – сабля татарина просвистела совсем рядом, ударил вслед, но юркий татарин сумел отбить удар. На какое-то мгновение ратники разошлись, чтобы схлестнуться вновь. Татарин выбросил руку вперед и этим совершил ошибку. Княжич вдарил по сабле, и она обломилась у рукояти. Крымчак отбросил рукоять, спрыгнул с коня на землю и достал из голенищ сапог ножи, приготовившись к рукопашному бою. Тут подлетел Тернев. Игнат виртуозно владел кнутом. Свист, и плетенный из кожи ремень вдарил по рукам татарина. Ножи вылетели из рук, а сам он упал на колени, взревев от боли.

– Добить, княжич? – крикнул Тернев.

– Нет, Игнат, пленить. Треба узнать, кто он. Вяжи его.

Опричник соскочил с коня, ударом ноги опрокинул татарина, набросился на него, вдарил в голову, с которой слетел позолоченный шлем, свел руки назад и связал бечевой.

– Готов, воевода!

– Переверни.

Парфенов соскочил с коня, вложил саблю в ножны, наклонился над татарином:

– Кто ты?

Тот отвернулся.

– Отвечай, собака, когда тебя русский княжич спрашивает! Не то на куски резать буду! – ударил рукоятью кнута в ухо Тернев.

Татарин выругался по-своему, но княжич понял:

– Вижу, пес, не желаешь говорить. Лады, я не дам тебя ратнику, я отвезу тебя в село, которое вы хотели разграбить, и там кину бабам, которых вы зверски насилуете, у которых отнимаете детей и убиваете их, надругавшись прежде. Вот то будет самая заслуженная для тебя казнь. Даю последний шанс. Ты мурза Икрам?

– Что?! – воскликнул плененный татарин. – Мурза? – и рассмеялся: – Мурзу тебе не взять, рус!

– Тогда кто ты?

– Я его помощник, сотник Адалет Карбулат.

– Зачем мурза отправил тебя разорять Марево, когда знал, что село стоит всего в трех верстах от крепости?

– Мурза Икрам ведал, что в Чугуеве и особая дружина из трех десятков стоит под твоим, Парфенов, началом, – усмехнулся Карбулат. – Правда, уже из двух, один ты отправил вместе со вторым воеводой в деревню Песчаную, где хорошо «погулял» с десятником Нугманом Менгой. Ваши люди не успели взять его в осиннике, и сейчас он недоступен для вас.

– Ошибаешься, – покачал головой Парфенов, – твой мурза допустил ошибку, слишком радуясь, что удалось взять много невольников, и в радости упустил одного мужика из осинника. Второй воевода нашел его, и беглец поведал, что твои соплеменники собирались укрыться в урочище Санга. Сейчас там наша дружина. А закончив с тобой, туда пойду я. И не будет там ни твоего Менги, ни бешеных его псов, а невольников освободим.

Карбулат такого явно не ожидал.

– Ты брешешь, рус!

– Откуда же я ведаю об урочище Санга?

Татарин задумался. Тряхнул головой, и это доставило ему боль, от которой он сморщился.

– Пусть так, но мурзу вам не взять. Его нет в Санге.

– Это мы ведаем. Посему хочу узнать у тебя, где он и что задумал с оставшимися десятками. И сколько было до нашествия у него людей точно?

– Ты наивен, как мой слуга Али. С чего я стану говорить тебе то, чего не следует?

– С того, что хочешь жить. Я много видел вас. Вы смелы в речах, да в бою, когда впятером нападаете на одного. А когда вам бьют морду, просите пощады. Ты не просишь, но это пока. Запросишь, только поздно будет, коли мои ратники отведут тебя в село и отдадут местным.

– А если скажу, что взамен дашь, княжич? Жизнь?

– Жизнь, пес, хотя ты и не должен жить.

– Но жизнь без свободы мне не нужна. Уж лучше смерть, чем полон.

– Я отпущу тебя, если ты поведаешь, где мурза Икрам и что он собирается делать. Но говорю сразу, отпущу после того, как возьму мурзу, а до того будешь сидеть в темнице крепостной. Там тебя никто не тронет, тому слово княжича русского.

Карбулат вновь задумался. Глазки его бегали, но иного выхода, как поведать все русскому воеводе, он не находил. Да и не было этого иного выхода.

– Яхши! Дай слово, что, как возьмешь мурзу, отпустишь меня. И не просто отпустишь, а сам выведешь в место, которое я назову. Дабы твои ратники не достали.

– Даю! Где мурза?

– Он недалеко. Ты бы дал команду своему ратнику развязать меня, а то члены затекли.

– Подыми его и ослабь узы, Игнат, – кивнул Терневу Парфенов. – Совсем не снимай, знаем мы их коварство.

– Слушаюсь, княжич! – Опричник поднял Карбулата, ослабил путы.

– Говори, – взглянул на татарина Парфенов.

Тот не успел открыть рот, как раздался шелест, и в горло пленному вонзилась стрела, пробившая его насквозь. Татарин захрипел, ртом пошла кровь, он рухнул на колени и завалился на бок.

Тернев толкнул княжича, и тот, упав в траву рядом с опричником, спросил:

– Кто стрелял?

– Не шуми, княжич, стрелу пустили из леса.

– Но там не должно быть татар.

– Кто знает, может, как раз там и ожидал мурза Икрам.

– Он бы не допустил разгрома полусотни своих псов.

– Ты прав, но стреляли оттуда. Кто-то очень не хотел, чтобы ты говорил с пленным.

– Да, в этом все дело. Напрасно мы подняли его.

– Все одно стрелок достал бы.

– Отпусти! – Парфенов поднялся, бросился к коню, вскочил в седло, обнажил саблю и поскакал к лесу.

Терневу ничего не оставалось, как последовать за воеводой. Ратник ждал еще одной стрелы или нескольких стрел, но лес молчал.

Врезавшись в кусты, княжич соскочил с коня, огляделся. Спешился и опричник.

– Противник стрелял отсюда, – проговорил княжич.

– Вот, воевода, место утоптанное, и далее у березы следы копыт коня. – Тернев прошел до мелкого куста и кивнул: – Отсюда стрелял неизвестный.

Парфенов осмотрел место, согласился:

– Да. Подножие склона холма, как на ладони, и дальность подходящая. Но кто стрелял?

– Кто? Татарин, посланный мурзой глядеть за тем, как этот Карбулат будет брать село.

– И точно просчитал, что помощник мурзы поднимется на холм, что его с нукерами попытаются взять, что будут держать его прямо напротив места, где залег стрелок, а тот ждать удобного случая, дабы прибить его? Нет, не мог мурза просчитать, что будет делать Карбулат.

– А может, все случайно вышло.

– Случайно?

– Ну да, татарин, посланный мурзой, должен был только смотреть за разорением села, а получилось, на него вышли мы и Карбулат.

– Глянь, куда уходят следы коня, – велел опричнику Парфенов.

Ратник бродил по лесу недолго, вернулся какой-то озадаченный.

– Что, Игнат?

– Ну, перво-наперво, следы. Подковы коня. Такие куют в кузне Чугуева, кузнец свою метку ставит. У татар таких подков быть не могло. Второе, следы поначалу уходят в глубь леса, потом сворачивают в сторону крепости. Опять-таки татарин в Чугуев не пошел бы.

– Это понятно. Значит, что, Игнат?

– Карбулата прибил кто-то из наших.

– Чтобы он не мог говорить со мной.

– Наверное.

– Бордак передал, что мурзу Икрама в осиннике также предупредил русский, и скорее всего он из Чугуева. Поэтому Михайло приказал идти в урочище Санга. Только пошел ли сам туда? О том прознаем, главное, у Икрама в Чугуеве есть человек, который сообщает ему о намерениях наших дружин. И это худо, Игнат!

– Похоже, княжич, предатель ведает о делах воеводы. Значится, близкий к нему человек. Но как он просчитал, что Карбулат будет на холме, а потом пойдет к лесу и именно тем путем, каким шел?

– А вот это узнаем, когда изменник будет у нас в руках. Но покуда не до него, треба идти к Бордаку.

– Что с этим? – кивнул ратник на тело Карбулата.

– Пусть вороны клюют. За чем пришел на землю нашу, то и получил.

– Не по-людски, Василий Игнатьевич.

– Ты это насчет Карбулата молвил, я верно понял? Его похоронить по-людски треба? – удивленно посмотрел на Тернова Парфенов.

– Да.

– Его, который разорял наши села, насиловал баб, детей, убивал стариков, рубил младенцев, а выживших продавал, как скот?!

– Мы не должны становиться такими, как они.

– Ну, Игнат, удивил. Не беспокойся. Сельчане не станут терпеть вонь, когда трупы начнут гнить, захоронят. Сейчас в Марево, собираем дружину, и в Чугуев, оттуда в осинник между Песчаной и Радным, понял?

– Понял, княжич!

– Вперед!

Дружина под приветственные возгласы ополчения и жителей села пошла в Чугуев.

Встречал ее воевода, князь Верейский. Дружина прошла мимо, а Парфенову пришлось останавливаться.

– Да, Петр Петрович?

– Княжич, позволь еще раз выразить тебе благодарность великую.

– Пустое, Петр Петрович, сделали то, что должны были сделать. Извиняй, мне треба торопиться. Бордак осадил татар, что разорили Песчаную, но ты о том ведаешь. Надо побить проклятых и освободить полонян.

– Бог тебе в помощь, Василий Игнатьевич!

– Благодарствую!

Парфенов ударил коня и пошел вдогон дружине. Догнав, вышел вперед, немного позади головного дозора, выставленного десятником Огневым.

– Извиняй, княжич, ты воеводе об изменнике, что повязан с мурзой, говорил? – спросил тот.

– Нет!

– Пошто так?

– Сами отыщем его, когда с мурзой дело закончим. Скажи я сейчас об изменнике, воевода поднял бы шум, учинил следствие, а изменник где-то рядом с князем Верейским, коли ему все наши планы известны. Его, Лука, осторожно брать надо, без шума и суеты. Спровоцировать на чем-нибудь и взять. Иначе не получится. Оттого и не оповестил Петра Петровича об изменнике. Да тот больше пакости уже не сделает, воевода не знает, что мы будем делать, кроме того, что идем в Сангу.

– А что мы будем делать? – посмотрел на князя десятник.

– Перво-наперво, с Михайло Бордаком след разбить десятки татар в урочище, освободить людей, захватить десятников. Коли помощник знал о планах мурзы, да не успел сказать из-за коварства изменника, то могут знать и десятники, что с невольниками.

– А коли не знают?

– Тогда… Да отстань ты, Лука! Одно дело треба сделать, потом о другом думать.

– Может, Михайло Бордак уже знает, все ж он среди крымчаков долго обретался.

– Может, и так.

Дружина прошла Белую Балку, обошла село Радное, свернула направо и оврагом вышла в осинник. На елани остановилась. Из кустов показался ратник десятка Рубача Владимир Гранов.

Парфенов объявил дружине короткий привал, сам соскочил с коня, подозвал гонца:

– Приветствую, Володька! Здесь все спокойно?

– И тебе доброго здравия, княжич, здесь спокойно. Боярин Бордак велел передать тебе, что повел десяток Фомы Рубача в лес в обход урочища Санга. Там он хотел провести разведку, выяснить, сколько татар в урочище, где именно, а также все о полонянах. Тебе с дружиной сказал идти к нему в стан.

– Это в обход Санги?

– Да, и след обойти урочище с юга.

– Ты ведаешь путь?

– Откуда? Меня Бордак оставил, чтобы передать то, что передал.

– Ясно.

Княжич подозвал Огнева и Грудина:

– Други, треба выяснить, нет ли у нас в дружине тех, кто знал бы эту местность? В Радном, понятно, таких полно, но нам туда идти не можно.

– Поспрашиваем.

– Поспрашивайте. Найдется местный, ко мне его тут же!

Десятник ушел. Вскоре подошел молодой ратник, представился:

– Борис Талый из десятка Якова Грудина, я в детстве с родителями проживал в Белой Балке, а в Радном у нас жили родственники.

– Значит, местный?

– Давно то было. Отроком родители на Москву перевезли.

– Как скрытно дойти до Санги, ведаешь?

– Бывал там с дядькой Петром, у него в Санге баба жила вдовая. И он вдовый, хотел жениться, да пожар случился. Погибла баба его.

– Поведешь дружину.

– Тока, княжич, учти, я давно там не был, многое могло измениться. Как подойти-то желаешь?

– В обход бывшего селения на западную сторону. Обходя с юга.

– Понятно. Дойдем, в обход дорога одна. Балка. Но я помню, как шли.

– Пойдешь с головным дозором.

– Слушаюсь!

– Отдохни покуда, при сборе выходи к дозору.

– Да, княжич.

Вскоре дружина пошла дальше, и вел ее ратник Борис Талый.

Шли, торопясь. В урочище могло произойти все, что угодно. И татары, заметив ратников Рубача, напасть, и в Сангу подойти подкрепление татар. Да и Бордак ждет. Он наверняка уже подготовил план действий, да сил с одним десятком не хватает.

Зашли в лес, когда солнце уже ушло за деревья, наступали вечерние сумерки.

Головной дозор вышел к посту охранения десятка Рубача. Ратники узнали друг друга, разговорились. Парфенов проехал на елань, где у высокой сосны на самодельной лавке сидел боярин Бордак. Тот при появлении Парфенова встал, улыбнулся:

– Доброго здравия, Василий!

– И тебе тако же, Михайло! Что тут у тебя?

– Поначалу ты поведай, отчего задержался, я ждал тебя раньше.

Княжич рассказал о схватке с крымчаками у села Марево, не затронув подробностей, о коих обещал сказать позже. После чего повторил вопрос:

– Ну а у тебя что?

– Ты коня ратнику отдай, да садись рядом, а дружина пусть размещается на отдых. Молится, трапезничает и отдыхает. До рассвета времени много.

– Из того следует, что ты уже ведаешь, что делать в Санге? – пристально посмотрел на Михайло Парфенов.

– Ведаю, княжич.

– Просвети!

Бордак развернул уточненную схему урочища, начал объяснять, что к чему в бывшем селении.

– Охрана, как видишь, княжич, слабая, с нашей стороны – двое крымчаков, с остальных – по одному. Шастал еще один татарин возле церкви, но это, видимо, просто ратник, вышедший на улицу, в хатах уцелевших по четыре басурманина и столько же взрослых невольников, девицы, отроки, молодые женщины и дети в погребе, он недалеко от сохранившихся построек. Вот здесь, – Бордак ткнул пальцем в место, где на схеме была обозначена хата без крыши с наибольшим числом татар, – должны быть татарские начальники, десятники.

– А мурзы, значит, нет?

– Нет, как и в случае с селом Марево. Уж там, судя по количеству татар, должен был быть Икрам, ан нет, сховался где-то.

– Чего он прячется и силы разбрасывает?

– У меня такое ощущение, княжич, что он играется с нами. От человека из окружения воеводы Чугуева ему известно о нашей дружине, известно, что мы охотимся за ним. Другой на его месте нанес бы удар всей сотней по двум-трем селениям, забрал невольников и ушел к Перекопу, но Икрам нападает на одну деревню, берет полян и уводит в Сангу. Возможно, считает, что здесь нам их не достать. Это разумный ход с его стороны. А вот нападение на Марево необъяснимо. Разве Икрам не понимал, что там его десятки разобьют? Не городская дружина, так наша и сельское ополчение. Я все больше склоняюсь к мысли, что Икрам специально подставил помощника с десятками у Марево, дабы создать впечатление, что это был главный удар, и теперь, когда он потерял почти половину своих людей, ему остается уйти по Северскому Донцу к шляху и обратно в Крым. Но на самом деле он только готовит главный удар.

– Знать бы, где он сховался, – проговорил Парфенов. – Об этом уже начал говорить Адалет Карбулат, но изменник… или человек изменника… убил его. И это был человек из Чугуева. На его коне подковы с меткой чугуевского кузнеца, такие кроме него никто не делает, и следы из леса ведут в сторону крепости. Это то, что я не говорил тебе.

– Изменник как-то связан с мурзой. И связан напрямую, далеко он, я имею в виду предателя, уйти от крепости не может, значит, мурза где-то рядом с Чугуевым. Хотя, может, и нет. Возможно, он уже все получил от изменника и далее повел игру, не привлекая его.

– Какую игру? – вздохнул княжич.

– А вот это, Василий, нам и треба узнать. А до того, а возможно, и для того, надо разбить отряд татар в Санге и захватить живыми десятников. Они получают приказы от мурзы и могут знать, где тот сидит и что замышляет.

– Согласен. Как и когда будем брать Сангу?

– На рассвете, – ответил Бордак. – А как? Есть у меня план. Послушай, княжич, может, добавишь что.

– Слушаю.

– Первое нам треба что?

– Это любому ратнику понятно – порубать посты охранения, – усмехнулся Парфенов.

– Правильно, для этого отправим в урочище людей Рубача. Они ходили в разведку, видели бывшее селение воочию. Не все, конечно, всего четверо, но этого хватит, чтобы вести за собой остальных. А дальше, когда посты будут побиты, действуем так…

И Бордак довел до княжича план основных действий в урочище.

Парфенов внимательно слушал его, глядя на схему.

– Ну, как план? – спросил Михайло.

– План неплох, боярин, коли ударить по местам нахождения татар единовременно.

– Так и ударим.

– И еще, треба людей послать, прикрыть невольников в погребе. В хатах, если и удастся спасти несчастных, то не всех, посему, где можно, надо наших людей прикрывать.

– На то пятерых хватит. Кого пошлешь?

– Половину десятка Якова Грудина, – подумав, ответил Парфенов.

– Добре. Остальное, значит, в силе?

– Да, на десятников татарских пойдем мы с тобой?

– С ратником у каждого. Или ты по-другому мыслишь?

– Нет, отчего же? Самую сложную работу след делать самим.

– Тогда отдыхаем, Василий? Хотя, извиняй, ты же не трапезничал.

– Ничто, перекушу пирогом с водой, того хватит.

– Ну, а спать ложись со мной рядом, я тут недалече лежанку приготовил, уместимся.

– Какое-то нехорошее чувство внутри, Михайло. У тебя нет? – вздохнул княжич.

– И у меня так же. Будто нас водят за нос, словно детей малых.

– Ты молвил о местном мужике, сбежавшем из полона в осиннике.

– Да был такой Иван Гусев, я его отпустил в село Радное к родственникам после допроса.

– А не думал, что его мурза специально оставил в осиннике?

– Нет, слишком естественным был страх мужика, когда он появился, так не сыграешь. И потом, зачем мурзе выводить нас на Сангу, где он припрятал более тридцати полонян? Это же его добыча, его деньги.

– А если он где-то рядом?

– Нет. Опричные воины опытные, это тебе не городская стража воеводы, не его полевая рать, это отборные воины, знающие, как воевать с татарами, большинство штурмовало Казань, Астрахань. Они бы почуяли близость других, кроме тех, что в урочище, татар. Да и я почуял бы. Но не чую, да глубже в лесу болота, не пройти скрытно. В урочище же два десятка, оставшиеся с пленными. Но что-то гадкое и кровавое мурза задумал точно. Где он ударит? То постараемся узнать опосля взятия Санги.

– Ладно, Михайло, уже голова болит и в сон клонит, где твоя лежанка?

– Пойдем.

Вскоре весь лагерь русских ратников спал, несли службу только дозорные, которые были выставлены, несмотря на особенность местности, со всех сторон, в круговую. И установлен пост наблюдения за урочищем Санга.

На утренней заре воевод разбудил ратник из охранения лагеря.

Парфенов объявил подъем всей дружине и сбор на елани.

Ратники встали, умылись, надели доспехи, проверили оружие, вышли к месту сбора, разобрав коней, что ночь стояли тут же стреноженные.

Когда все, кроме наблюдателей, собрались, вперед вышел Михайло Бордак:

– Воины! Нынче нам предстоит святое дело, вызволить из полона наших земляков и порубить басурман проклятых. Княжич Парфенов доведет до десятников, кто куда пойдет, и сам поведет дружину в урочище после того, как отдельный отряд уничтожит дозорных крымчаков. Кто войдет в этот отряд, объявит также княжич Парфенов. Об одном хочу просить и требую. Старшие начальники татар, десятники, нужны нам живыми. На их захват пойдем мы с княжичем и воины, которых определит воевода. Не забывайте о том. Освободить полонян да порубить пару десятков басурман ныне для нас мало. Нам треба узнать, где хоронится и что замышляет мурза Икрам, на поимку которого послал сюда дружину Иван Васильевич Грозный. Посему, как бы ни складывался бой, десятников не трогать. А сейчас слово Василию Игнатьевичу Парфенову.

Тот также вышел вперед и начал называть фамилии ратников, объясняя, куда кому идти и что делать. Первым он назвал отряд уничтожения дозоров, в который вошли разведчики Ивана Пестова, к ним добавился один из ратников десятка Фомы Рубача, Петр Косов.

Поначалу малый ертаул, а сейчас отряд уничтожения постов охранения татарского войска в Санге, шел вместе. Затем разделился. С запада остались Иван Пестов и Алексей Куница. На юг ушел Сашко Сизов, на восток – Федор Верга, обойдя урочище с юга, к северному посту направился Петр Косов. У всех сабли, ножи.

Дружина Парфенова – Бордака встала у опушки, готовая атаковать ворога. Расчет был проведен, десятки, пятерки знали, что делать.

Первыми к ближнему посту татар вышли Пестов и Куница, залегли, укрылись, видя двух крымчаков, кои несли службу спокойно, даже беспечно. Они были на виду, о чем-то разговаривали, лежа, изредка бросали взгляды на степь и лес. Вскоре с севера донесся крик кукушки. То, вообще, не редкость, и на юго-западе услышать эту птицу можно повсеместно, вот только ночью она кричала реже, нежели утром и днем. Затем крик прошел с востока и, наконец, с юга, что означало, ратники отряда Пестова вышли к постам. Сигнал подал и сам Иван.

– Ползем до поста, – кивнул он Кунице. – Как останется саженей пять, вскакиваем и бросаемся на татар. Убрать крымчаков след тихо.

– Я все помню, – недовольно пробурчал Куница. Не любил, когда повторяют то, что уже оговорено.

Они поползли. Татары, как и прежде, вели себя беспечно. За что и поплатились. Пестов достал нож, показал Кунице, тот сделал то же самое. Сдвинули сабли вбок, по сигналу Ивана вскочили, бросились на крымчаков. Те и пискнуть не успели, как завалились в канаву с перерезанными горлами. Только хрипели, захлебываясь черной, обильной кровью. Ратники отодвинули их на край, посмотрели на урочище. Все тихо. Пестов обернулся к лесу, махнул рукой. То видел опричник, выставленный наблюдателем, и передал о сигнале старшего отряда в урочище Парфенову. Тот, кивнув, проговорил:

– Ждем остальных.

Не встретил сопротивления и Сашко Сизов. Его дозорный жевал кусок лепешки, когда к нему подполз опричник, и нож пробил его сердце. Отбросив тело в сторону, Сашко махнул рукой Кунице, который смотрел в его сторону.

Дозорный на востоке вообще спал, когда к посту подполз опричник Дерга. Он только провел острым клинком по горлу татарина, и тот, не проснувшись, отправился на небеса. Для него была самая легкая смерть. Уснул и не проснулся.

А вот Петра Косова татарин северного поста увидел, когда тот был в нескольких саженях от него. Но он допустил ошибку, вместо того чтобы закричать и поднять десятки, стал выдергивать из ножен саблю. Поняв, что татарин растерялся и может в любой момент крикнуть, Косов метнул в него нож, в этом деле он был мастер. Нож попал в глаз татарина, не оставив тому никаких шансов. Косов подал сигнал Верге, тот Пестову. Старшой отряда трижды прокричал кукушкой.

Услышав то, Бордак сказал Парфенову:

– Все, дозоры уничтожены, и войско татар поредело на пять рыл. Если считать, что татар было два десятка, осталось полтора.

– И сидят в разных местах, – добавил княжич. – Ну что, Михайло? Набьем морду татарам?

– Набить-то набьем, но не след забывать нам, важнее взять мурзу, а тут – десятников или десятника, а также освободить как можно больше полонян. Тех, что в подвале сидят, отобьем, а вот мужиков и баб, что загнаны в уцелевшие постройки и находятся с крымчаками вместе, будет труднее.

– Как Бог даст, Михайло.

– Это так. Давай команду, первый воевода.

Вновь, как и ранее, над местностью пронесся крик кукушки, и к урочищу рванули отряды дружины. Старший отряда в пять ратников Семен Зорин вышел к большому дому, оттого первым и вступил в бой. Несмотря на то что дозоры были сняты, нашелся татарин, что поднял тревогу. Только запоздалую, ратники Зорина уже ворвались в постройку. Двое татар бросились навстречу, выхватив сабли. Быстро сообразили, что делать, быстро поднялись, хоть и в исподнем, готовые к бою. Но против них были не простые ратники, против них вышли опричники, имевшие особую военную подготовку, посему они быстро порубили этих незадачливых воинов. Еще двое схватили баб и держали их перед собой, приставив к горлу нож. Шедший в отряде последним молодой опричник сообразил, что товарищи не смогут ничего сделать против татар, прикрывшихся бабами, выскользнул на улицу, обежал дом и оказался под оконцем. Хорошо, что был ростом мал. Влез в оконце, оказавшись за спинами татар, державших баб, и немедля нанес обоим рубящие удары. Крымчаки выпустили полонянок, свалились, а ратник добил их.

– Молодец, Бажен, догадался, чего делать, – похвалил его Зорин.

– А что? Впервой, что ли?

– А когда было так же?

– Да уж и не помню, – смутился опричник.

Освобожденные мужчины и одна баба бросились в ноги ратникам, благодаря их, а другая, видно, совсем не имевшая сил, легла на пол, шепча молитву.

– Мужикам и бабам оставаться здесь, тела басурман выкинуть на улицу, отряд к разрушенной церкви, за мной, вперед! – приказал Зорин.

Ратники выскочили из дома. Увидели, как у большого проваленного погреба встали ратники Семена Адаева, тако же пять человек, закрывая собой полонян внизу.

В правый дом от церкви ворвалась пятерка Зосимы Гарбуши. Там татары встретили их во всеоружии, изрубив мужика, который пытался помешать им, помочь ратникам. Завязался бой внутри. И тут сильнее оказались опричники. Они тараном прорвались в большую комнату, вернее в то, что от нее осталось, и, встав спиной к спине, начали рубиться с татарами, вытянув всех четверых на себя. Сеча была короткой, опричники порубили татар. И здесь полоняне бросились к ним с благодарностью, лишь баба рыдала над мужиком, которым оказался тот, что решил помочь освободителям.

Главный удар нанесли Бордак и Парфенов с ратниками Пестова, собравшимися перед атакой у северного поста. Татары, численностью в шесть рыл, успели выскочить из хаты и встали на краю подвала, когда воеводы и опричники напали на них. Михайло с ходу отметил крымчака в доспехах, отличного от остальных, и кинулся прямо на него, и они схлестнулись в сабельном бою. Опричники дрались с остальными. Подбежали люди Гарбуши, Зорина и даже резервного отряда Владимира Гранова. Тут же объявились Агранов и Косов. Татары бросили сабли, поняв, что проиграли. Но опричников уже было не остановить. Ведая о жестокости крымчаков, они побили их всех.

Бордак бился с татарином на краю подвала. Татарину удалось довольно долго сдерживать боярина. Но тут Парфенов отвлек его криком сбоку. И когда крымчак скосил глаза, держа саблю перед собой, Бордак ударил по ней. Сабля вылетела из рук и упала в подвал. Татарин нагнулся, дабы выхватить из сапог нож, но уже Парфенов ударил его рукоятью сабли, и крымчак рухнул на землю. Бордак склонился над ним – тот был без сознания. Тогда он пнул его ногой, и татарин со стоном открыл глаза.

– Оклемался, пес?

– Кто вы?

– Мы люди государевы, русские, а вот кто ты, незваный гость?

– Я тот, кто резать стариков и младенцев пришел, в полон брать баб, девиц, детей ваших, мужиков, дабы продать, как скот.

– Ну, боле ты никого не порежешь и в полон не возьмешь. Ныне ты сам в полоне и в моей власти. Назовись.

– Десятник сотни мурзы Икрама Нугман Менга.

– Ты один начальствовал над двумя десятками?

– А чего мне с тобой говорить, свинья? Все одно подохнешь скоро.

– Странно это слышать, видно, удары по голове не прошли даром, помутнело в башке твоей. Подыхать не мне, а тебе. А вот как подыхать, зависит от тебя. Могу прибить одним ударом, а могу отдать бывшим полонянам, уж они отыграются на тебе за всю боль, за все унижения. Даже стая собак не порвет так, как они порвут на куски.

– Мне не о чем с тобой говорить. – Татарин плюнул, стараясь попасть на сапог Бордака.

– А так? – Михайло поднял саблю и резким ударом отрубил десятнику ухо. Тот вскрикнул, но, стиснув зубы, стерпел.

– Не помогло, – вздохнул Бордак. – Ладно, а вот так? – И вторым ударом отсек десятнику кисть.

Вот тут уж татарин заорал диким голосом.

– Нет, не то отрубил, – покачал головой Михайло. – Треба лишить тебя достоинства мужского, в евнуха превратить и отпустить потом. Глядишь, какой-нибудь бек и возьмет в свой гарем.

– Не делай этого! – крикнул татарин. – Я скажу, что ведаю, только побожись перед тем, что казнишь как воина, с оружием.

Бордак взглянул на Парфенова, который вернулся, обойдя урочище, и сказал, что татары, кроме двух – этого, что лежит тут, и еще одного, также не из непростых, что взяли у церкви, побиты, полоняне освобождены. Погиб один мужик, остальные целы.

– Княжич, у тебя есть человек, который может помочь татарину?

– Пошто ему помогать, Михайло?

– Обещал говорить, что ведает.

– Соврет.

– У нас же другой есть.

– Ладно, – кивнул княжич и вызвал опричника, годов так тридцати. – Матвей! Помоги басурманину.

– То треба, княжич?

– Раз говорю, то треба.

– Слушаюсь!

– Давай!

– Пока Матвей будет помогать десятнику, может, со вторым выжившим татарином поговорим? – обратился Парфенов к Бордаку.

– То дело, где он?

Княжич приказал доставить пленника.

Подвели татарина в одеже, отличной от рядового ратника и от десятника. И не простая одежа, и не вельможная.

У татарина из рассеченной брови текла кровь, но он не обращал на то внимания, зверьком озираясь вокруг.

– Кто ты, пес? – спросил Бордак.

Увидев изуродованного десятника, крымчак ответил:

– Помощник десятника, Мазат Кабир. Был ранее десятником, но Икрам наказал за то, что девицу молодую прибил, за нее хорошо заплатили бы в Кафе.

– Пошто об этом молвишь, басурман? Хочешь разозлить?

– Не-е, ты спросил – я ответил.

– Значит, девицу нашу убил?

– Случайно. На сеновал в деревне затащил, хотел ее, а она ни в какую, ударил, получилось сильно. Не хотел убивать, хотел только телом ее владеть.

– Паскуда! – воскликнул опричник Гарбуша и взглянул на княжича: – Отдай мне его, воевода, я спрошу с него за девицу несчастную и ни в чем не повинную.

– Погоди покуда и помолчи. Не будет нужен – отдам.

– Слово?

– Пойди лучше, Зосима, передай воинам нашим встать по окраинам урочища, отряду резерва быть с бывшими невольниками.

Отправив ратника, Парфенов подтолкнул Кабира к Бордаку:

– Ответствуй перед ним, пес.

– Мы желаем знать, где сейчас мурза Икрам и что он замышляет, – произнес Михайло.

– Мурза рядом, совсем близко, но его не найти, – рассмеялся татарин. – Никто не ведает, где он с тремя десятками отборных воинов, но недалече отсюда. А что замышляет, ведает только он.

– Ты хочешь лечь рядом с десятником?

– Мне все равно, я сказал, что знаю.

Парфенов ударил татарина, и тот упал на землю.

Ратник, оказывающий помощь Менге, поднялся и сказал:

– Кровь из раны остановил, но допрашивай его, боярин, быстрее, сдохнуть может.

– Ты желаешь умереть, как воин, – наклонился над пленным Михайло, – и ты умрешь как воин, коли поведаешь, где мурза Икрам.

– Того не ведает никто, кроме него, Мазат сказал правду.

– Что он замышляет?

– Также неведомо. Но как-то слышал возле шатра, когда он был еще здесь, что повеление хана и Галебея выполнит и приведет к Перекопу сотни рабов.

– Пошто он послал полусотню к Марево?

– Дабы заставить все дружины местного воеводы подойти к Чугуеву.

– И для того послал на смерть своих ратников?

– Он мурза, он вправе делать так.

– Значит, ему надо, чтобы основные наши силы были у Чугуева?

– Как понял, да.

– А пошто оставил здесь полонян и два десятка?

– Дабы охраняли рабов и были в готовности выйти туда, куда укажет его гонец.

– Значит, сюда должен прибыть гонец?

– Да, но коли он уже подходил к урочищу и зрил, что русская дружина взяла Сангу, то ушел в обрат.

– Куда?

– Ты уже спрашивал. Точно не ведаю, но куда-то недалеко. Это все. Сдержал слово.

– Погодь, ты еще не все сказал.

– Я… – Десятник вдруг дернулся, горлом пошла кровь, и он затих.

– Сдох, собака, – с досадой проговорил Бордак.

– Но он все же кое-что сказал, – подал голос Парфенов.

– Только то, что мурза где-то рядом и намерен захватить сотни полонян. А где находится? Где намерен брать полонян? – Бордак замолчал в задумчивости, затем продолжил, глядя на Парфенова: – А ведь десятник сказал нам ВСЕ!

– Что ты имеешь в виду?

– Если мурза с четырьмя десятками где-то рядом, скорее в лесу, где разбил лагерь, то невольников в таком количестве он может взять только в одном месте, в селе Радное. Там много жителей, и нет дружины чугуевского воеводы.

– Но мы-то рядом?

– Постой, Василь, не сбивай с мысли. Если мурза рядом, то наверняка его люди смотрели за Сангой, и Икрам теперь ведает, что мы порубили его десятки в урочище и освободили полонян. Сделав то, сидеть тут для нас нет никакой надобности. Я понял, Василь, мурза ждет, когда мы двинемся с полонянами в Чугуев.

– Пошто не в Радное?

– А чего там делать московской дружине? Да и сельчанам содержать ратников да полонян тягостно. Провизии потребуется много, а где ее взять сельчанам, кормящимся от земли да реки?

– А я мыслю, Михайло, об изменнике в окружении воеводы, – потирая лоб, проговорил Парфенов:

– О нем-то чего сейчас мыслить?

– Я согласен с тобой, что мурза ждет, зная о нас. Ждет, что мы уйдем в Чугуев, а если не пойдем, то он использует изменника.

– Как?

– Передаст ему, чтобы выслал гонца из Чугуева с повелением воеводы на возврат дружины в крепость.

– Но воевода не может отдавать нам приказы.

– А если изменник использует человека, якобы прибывшего из Москвы с наказом царя о возвращении нашем на Москву?

– Но Икрама-то мы не взяли, пошто царю отзывать нас?

– Ну, может, с другим наказом, искать мурзу совместно с ратью Чугуева.

Бордак задумался, затем, улыбнувшись, сказал:

– А ты молодец, Василь, Икрам может так поступить.

– Значит, нам не в Чугуев идти след, не тут торчать тем более, а следовать в Радное. Туда должен наведаться человек изменника. Тогда мы убедимся, что разгадали замысел мурзы, и через гонца получим возможность найти предателя в окружении воеводы Верейского.

– Так, Михайло.

– Объявляю всем сбор! Пойдем в Радное, тем боле, тут идти напрямую недалеко.

Парфенов объявил всем сбор. Помощника десятника, Мазата Кабира, решили взять с собой.

Ближе к полудню дружина и бывшие полоняне потянулись к селу.

А из дальних кустов на небольшом холме за тем внимательно смотрели два татарина. Как только дружина и бывшие полоняне пошли к селу, старший из двоих, Рамис, сказал младшему:

– Видишь, Назим, русы пошли к реке?

– Вижу, Рамис.

– Следуй за ними. Надо узнать, куда двинется дружина далее, а я покуда сообщу мурзе, что было в Санге. Ты же, прознав намерения русских, жди в осиннике.

– Думаешь, мурза выведет десяток в Сангу?

– То самое безопасное и удобное место для исполнения его главного замысла.

– Ты ведаешь о нем?

– Ведаю, но не тяни время, ступай!

– Русские никуда не денутся, уж дружину с полонянами я догоню, они скоро идти не смогут из-за тех же местных.

– Гляди, чтобы не попал к хитрому русскому воеводе.

– Не попаду. Но, коли мурза решит идти в другое место, предупреди, я до темноты буду в овраге, что ближе к осиннику.

– Яхши! Да поможет тебе Всевышний!

Люди мурзы разошлись, один пошел за дружиной, другой – в глубь леса.

Солнце начало клониться к закату, когда дружина и бывшие полоняне вошли в село Радное. Их заметили издали. Поначалу приняли за татар, и мужики вышли к городьбе, потом Иван Гусев узнал воеводу, и по селу пронеслось:

– Да это наши! Царская дружина!

– Гляньте, люди с ратниками и жители Песчаной! – крикнул кто-то.

Тут засуетились родственники считавшихся уже пропавшими сельчан Песчаной.

Все село возрадовалось. Староста села оделся в праздничные одежды, вышел за ворота, с ним младшие начальники ополчения.

На подходе к селу Парфенов распорядился пропустить вперед жителей Песчаной, которые пользовались конями разбитых татарских десятков. Их на селе снимали с коней, крепко обнимали, вели в дома.

Следом вошла дружина, три десятка московских опричников.

Сельчане бросились к ним. Подошел и староста. Представился:

– Матвей Торба, вельми рад приветствовать доблестное войско.

Бордак и Парфенов соскочили с коней, назвались старосте. Показывать ему царскую грамоту не было никакой надобности.

– Где разместиться трем десяткам дружины, найдешь? – спросил Михайло.

– Так можно по хатам, хотя в них сейчас песчанцы, но найти с десяток можно. И у меня может встать десяток.

– Треба, чтобы все вместе были, – покачал головой Бордак.

– Ну, тогда новая конюшня, – почесав затылок, сказал староста.

– Ты в своем уме, староста? – воскликнул Парфенов. – Царские опричные воины – и в конюшне?!

– Погодь ругаться, княжич, конюшня тока построена, лошадей в ней не было.

– А что за конюшня такая? – заинтересовался Бордак.

– Так село наше – вотчина князя Белородова Андрея Григорьевича, пожалованное ему еще отцом царя, великим князем московским, Василием III. Но князь редко наведывался сюда, а вот сын его, Гаврила Андреевич, решил поставить тут подворье и начал с конюшни, так как вельми увлечен конями. Конюшню построили, в ней чисто, лавки, белье постельное принесем, столы поставим, бабы-стряпухи трапезу приготовят.

– А припасы-то есть?

– Соберем по дворам. Прокормим.

– Ты человека в Чугуев пошли к воеводе, он пришлет провизии для дружины.

– С утра и отправлю. Много ли басурман побили, отбивая полонян?

– Два десятка. Один остался живой, он с нами, ты скажи сельчанам, чтобы не забили случаем.

– Скажу, но лучше его ко мне в подвал посадить. Там надежней!

– Сажай.

– А вас, воеводы, прошу ко мне в дом, – указал староста на дом за изгородью, мало чем отличавшийся от дома купца средней руки на Москве. Двухэтажные хоромы, но размеров малых.

Парфенов вызвал десятников, человек старосты проводил ратников к конюшне. Опричники поначалу начали роптать, но, завидев новую постройку, успокоились. Тем боле что Парфенов строго повелел разместиться там с оружием, дабы в любой момент принять бой.

Покуда дружина размещалась в конюшне, за селом из оврага со стороны осинника внимательно смотрел ратник мурзы Икрама Назим.

Поняв, что русские встают в селе, он начал готовить себе лежбище, так как теперь ему предстояло смотреть за селом неведомо сколько.

Ночью к нему пробрался Рамис, спросил:

– Ну что в Радном?

– Дружина встала на селе, полонян разобрали местные по хатам. Воевода у старосты дома, там, в подвале, Мазат Кабир.

– Что? Неверные взяли помощника Менги?!

– Выходит, так.

– Ладно, с ним разберемся. Как мыслишь, дружина встала в селе надолго или на ночевку?

– То станет ясно по утру. Может, уйдет, может, останется.

– Шайтан бы их побрал!

– Коли соберутся оставаться, то с утра староста должен человека в Чугуев отправить, сообщить о решении воевод и за провизией. Ратников кормить треба.

– Придется ждать.

– А ты надеялся, что дружина заведет полонян в село и пойдет в Чугуев?

– Это не я, это мурза на то рассчитывал.

– Будем ждать до утра.

На рассвете, когда село еще спало, из подворья старосты выехал всадник и погнал коня в сторону Чугуева.

Это заметил Назим и растолкал спящего Рамиса.

– Что? – недовольно спросил тот.

– Похоже, дружина собирается остаться, в Чугуев послан гонец.

– Это еще не доказательство.

Татары спустились к ручью, умылись, поднялись на склон.

Когда село проснулось и ратники развели костры, затопили печи, татарам-лазутчикам стало ясно, что дружина пока никуда не собирается.

– Говорю же, шайтаны, – сплюнул на землю Рамис. – Надо ехать к мурзе, сообщить, что дружина встала в Радном.

– Может, подождем, покуда гонец вернется?

– Э-э, чего ждать? Коли русские хотели бы уйти, то, потрапезничав, ушли бы. Но они остались. Коней табуном на луг выгнали, сами без оружия, в рубахах да штанах по деревне бродят. Нет, покуда будут стоять. А вот сколько, то неизвестно. А что это значит? Это значит, что ратников надо поторопить с отъездом в Чугуев. Я еду в Сангу. Ты смотри за селом.

– Спать-то мне когда?

– А когда все спят? Ночью. Но коли упустишь что-то важное, мурза накажет.

– Тогда передай ему, чтобы сменщика прислал, одному смотреть за селом постоянно не можно.

– Я пошутил, Назим, конечно, у тебя будет сменщик, к вечеру уже и будет. До вечера терпи.

– Как-нибудь.

– Но все, хранит тебя Всевышний!

Рамис провел коня оврагом до выхода в буерак, далее в степь, там вскочил на него и погнал к урочищу, вновь занятому татарами и самим мурзой Икрамом.

Глава шестая

Мурза Икрам возлежал на персидском ковре внутри шатра, выставленного недалеко от урочища Санга. Рядом, поджав под себя ноги, сидел верный десятник Батыр Азанча, которому была доверена охрана вельможи. В подчинении Азанчи всего десяток, но какой! Отборные воины – нукеры, лучшие из лучших в сотне мурзы. Оттого и доверено им тело господина. Между мурзой и десятником скатерть, на скатерти чайник. В руках пиалы с зеленым, слегка сдобренным опьяняющим зельем чаем. Солнце приближалось к зениту, и скоро имам Ахмад, сопровождавший войско мурзы в набеге на русские земли, позовет правоверных на полуденную молитву Зухр. Пока же мурза и десятник обсуждали план предстоящих действий, которые должны были принести хорошую добычу и завершить поход остатками сотни у Чугуева. Оставалось с богатым ясырем уйти к Перекопу в стан Галебея. Мерный разговор был прерван одним из нукеров, охранявшим вход в шатер. Он оттянул полог, просунул голову:

– Господин, вернулся Рамис.

– Где он? – спросил мурза.

– Здесь, рядом с шатром.

– Пусть войдет.

Голова нукера исчезла, появился воин. Войдя, он низко поклонился.

– Говори, воин, – поставив пиалу, повелел Икрам.

– Господин, русская дружина встала в селе.

– Это точно?

– Да, господин, на рассвете из Радного русский воевода послал всадника, не иначе как в Чугуев. Пошел в ту сторону. И еще, господин, у неверных в полоне помощник десятника Менги, Мазат Кабир.

– Вот как? Мы его труп искали, а Кабир, оказывается, струсил и сдался русам. Ну, тем хуже для него. Что еще?

– Назим долго не сможет смотреть за деревней, ему нужен напарник, да и человек, который сообщал бы, что станут делать неверные.

– Я тебя услышал. Что еще?

– Это все.

– Как ведут себя русские ратники?

– С утра ходили по деревне без оружия, коней в отдельный табун сбили, на луг выгнали. Сами обустроились в сельской конюшне.

– Конюшне? – удивился мурза.

– Да, господин, но это только по названию, коней там не держали, оттого чистая она.

– Хоп, ступай!

Кланяясь, Рамис удалился.

– Плохо, – проговорил Азанча, когда они с мурзой остались одни.

– А ты думал, что русский воевода, вышедший на Сангу, освободив полонян и переправив их на село, уведет дружину?

– Честно говоря, господин, именно так я и думал.

– Нет, русы будут стоять на селе, ожидая вестей, куда я с десятками подевался.

– А если узнают?

– От кого? Чугуевский воевода после нападения на Марево, если и послал на наши поиски дружину, то недалеко от крепости и числом малым. Он ждет удара на Чугуев.

– Ну, тогда надо нам убирать русов из Радного.

– Верно. Налей чаю.

Десятник наполнил пиалу мурзы, самому не хватило, и он крикнул:

– Алим!

Голова охранника тут же просунулась через приоткрытый полог:

– Да, господин?

– Скажи там, чтобы еще чаю принесли.

– Слушаюсь!

Нукер уже собирался исполнить наказ десятника, но мурза остановил его:

– Погоди, воин! Пусть Дуб придет. Кликни его.

Сидор Дуб год назад попал в полон, но не был захвачен, сам перешел на сторону крымчаков. Те поначалу не поняли его умысла и, связав его, едва не продали торговцам. Но потом разобрались и передали мурзе. Тот оставил изменника при себе, потому как ценным оказался перебежчик, многих знал в Чугуеве. Оттого Галибей к крепости послал именно сотню Икрама.

– Слушаюсь! – повторил нукер и скрылся.

В шатер вошел Дуб, поклонился:

– Звал, мурза?

– Звал. Заходи.

– Слушаю, господин.

– Поедешь в Чугуев.

– Угу!

– Боярину Молчанову скажешь, что очень мешает дружина в Радном. Ее надо убрать. И убрать в ближайшее время. Как боярин то сделает, не ведаю, но дружины на селе быть не должно.

– Разумею, господин.

– А чтобы дело спорилось, это отдашь боярину. – Мурза достал из-под подушки мошну, бросил изменнику, который на лету поймал сумку малую. – Там серебра на сто рублей.

– Немалая плата за пустяковое для ближнего к воеводе боярина дело, – сглотнул слюну Дуб.

– Только бы сделал.

– Уразумел.

– И гляди, ни на копейки серебра не воровать.

– Я и не думал.

– По роже твоей вижу, что не только думал, но уже и надумал. Ты свое получишь.

– Щас бы хотелось, а то пока буду метаться туда-сюда, ты о деньге и забудешь. Напомнить же не смогу.

– Ладно, лови, – усмехнулся мурза и бросил ему рубль.

Дуб поймал. Физиономия его расплылась в довольной ухмылке:

– То добре, господин. Теперь можно и в Чугуев со спокойной душой.

– А в тебе душа-то осталась?

– Пошто упрекаешь, мурза? Разве не тебе верой и правдой служу?

– Мне, допречь предав своих единоверцев.

– Они мне не свои. Давно хотел в Крым податься, вельми на Руси донимать бояре стали.

Мурза вонзил в изменника острый взгляд черных, безжалостных глаз:

– А коли знал, что царь Грозный начнет бояр усмирять, не бежал бы?

– Ныне усмиряет, завтра волю полную даст. Вельможам веры нет.

– Мне тоже?

– Ты другой.

– Ладно попусту языком молоть. Езжай в Чугуев, да осторожно, а завтра мне должны доложить, что дружина, вставшая в Радном, снялась и пошла в крепость. Уразумел?

– Да, господин! Флор Юрьевич Молчанов за сто рублев не только дружину отсюда уберет, но и из Чугуева.

– Ты же ненавидишь бояр, Дуб, отчего с Молчановым сошелся? Ведь вы, как на Руси говорят, одного поля ягода?

– Флор Юрьевич ведает, где выгода. А в добыче ее, выгоды этой, холопов не притесняет.

– Тут ты прав, Дуб, – рассмеялся мурза, – Молчанов холопов не притесняет, он тайком продает их. Но все, ступай. И глядите оба, сорвете план мой, оба и поплатитесь. Мыслю, дюже князь Верейский озлобится, когда проведает, что боярин ближний и холоп беглый, выдававший себя за слугу боярина, окажутся купленными мной людишками. Долго разбираться не станет, кликнет палача, и полетят головушки ваши из-под евойного топора.

– Пошто угрожаешь так, мурза?

– Предупреждаю, дабы и мысли не возникло в башках ваших обмануть меня. Пошел!

Когда Дуб вышел, нукер принес вновь заваренный чайник, забрал пустой.

– Десятника Тогура ко мне! – велел ему Мурза.

– Слушаюсь, господин!

Вскоре явился второй десятник Икрама, Давлет Тогур, под началом которого состояли два десятка ратников.

– Слушаю, господин.

Икрам, сделав глоток, поставил пиалу на скатерть и посмотрел на вошедшего:

– Русы, что побили воинов Менги и взяли в полон Кабира…

– Как? Кабир в полону у неверных?! – невольно прервал его Тогур.

– Прерывать не надо, Давлет, – недовольно поморщился мурза.

– Прости, господин, но этого я не ожидал.

– Никто не ожидал, но Кабир у неверных, и это установлено.

– Почему он позволил взять себя?

– А вот это мы у него спросим, когда доберемся. Но я звал тебя не за тем. У нас у села наблюдатель Назим. Ему нужен напарник, иначе он не сможет смотреть за Радным, а то важно для нас. Тебе надо послать к нему воина.

– Понял. Пошлю. Когда то сделать надобно?

– Как выйдешь из шатра, так и пошлешь.

– Русская дружина в селе сорвет твой план, господин.

– Она уйдет, – усмехнулся Икрам. – Не напрасно же я кормлю чугуевского боярина, что вхож к воеводе крепости. Дуб сегодня будет там. Молчанов сделает что надо, и дружина уйдет. Тогда мы нападем на село. И ясырь наш теперь будет тот же, что и должны были взять. Людей из разоренной деревни Песчаной русский воевода в Чугуев не поведет, а оборону местного ополчения мы сомнем быстро. Так же быстро собьем обоз для детей и красавиц, свяжем невольников и пойдем к Перекопу. Пойдем дорогой, которую неверные не знают. С помощью Всевышнего благополучно дойдем до Крыма, но… это позже, сейчас надо выслать помощника Назиму.

– Я посылаю воина, – кивнул Тогур.

– Да, Давлет, и здесь, в Санге, выстави посты охранения со всех сторон. Воевода дружины неверных опытный воин, как бы не преподнес сюрприз в конце похода.

– Все сделаю как надо, мурза!

– Ступай! И ты ступай, Батыр, – взглянул Икрам на Азанчу. – Вели привести ко мне молодуху Варьку и передай охране, чтобы не беспокоили.

– Слушаюсь, господин!

Десятники ушли, Азанча вернулся с девочкой-подростком, которую мурза захватил в одной из разоренных по пути к Чугуеву деревень. Ей едва исполнилось десять лет, но то и влекло старого насильника. На беду русской девушке.

Дуб обходными путями достиг Чугуева и въехал в крепость, когда солнце ушло за горизонт. Здесь его знали как холопа боярина Молчанова, а тот считался ближайшим человеком к воеводе. Бывали времена, когда во главе городской рати оставался боярин, покуда воевода отъезжал в Новгород-Северский или на Москву, посему гонца пропустили без вопросов. Он тут же направился к подворью боярина, что, на удивление многих, стояло не среди подворий небольшой знати городской, а рядом с крепостной стеной. У ворот его встретил холоп, днем смотревший за двором и оградой. В его же ведении были и калитка, и сами ворота.

– Здорово, Сидор! Давненько что-то не был на подворье.

– И тебе здравствовать, Илюха! Хозяин по делу посылал, задержался немного. Боярин-то на месте?

– Не-е, отъехал к воеводе, но обещался засветло до вечерней молитвы возвернуться.

– А, Сидор? Объявился? – подошел к ним ключник боярина. – Я уж думал, сгинул где-нибудь в степи дикой.

– Сидор Дуб еще многих переживет, – отмахнулся гонец. – А уж тебя, Глеб Андреевич, точно.

– Не каркай, ворона!

– Не обижайся, шуткую ведь. На подворье-то пустите или так и будете у ворот держать?

Холоп Илюха бросился открывать ворота. Дуб въехал во двор, к нему тут же метнулся служка Данил, отрок двенадцати годов:

– Дозволь, дядь Сидор, коня. Я оботру его, попоной накрою, напою, накормлю, в стойло поставлю.

Дуб соскочил с коня, передал поводья служке:

– Держи, Данька, да на конюшне глянь, целы ли подковы, а то мой Ветер что-то у крепости вроде как прихрамывать начал.

– Гляну, дядь Сидор, а коли надоть менять подкову?

– Придешь, молвишь, дам деньгу, отведешь к кузнецу.

– Уразумел, – кивнул служка и повел коня к конюшне.

Тут и боярин появился. Въехал через открытые ворота и, не заметив Дуба, крикнул холопу:

– Пошто ворота нараспашку?

– Так, боярин, перед тобой Дуб приехал.

И только тогда хозяин подворья увидел гонца и сразу скривился. В душе он уже не думал видеть его, Дуб должен был уйти с мурзой Икрамом в Крым. А тут, на тебе, объявился, как муха надоедливая. То значит, мурзе что-то еще надо.

Боярин кивнул холопу и спросил у ключника:

– Наказ сполнил?

– Сполнил, Флор Юрьевич.

– В точности, как говорил?

– Как иначе? Как говорил, так и сделал.

– Ну что ж, пойдем в горницу, поведаешь, что и как сделал.

– Мне бы переодеться, боярин, – вмешался в разговор Дуб.

Молчанов оглядел человека мурзы. Вид у него действительно был грязный, мятый.

– Скажи Петру, пусть Глафира воды нагреет. Обмойся. Переоденешься, и ко мне в горницу.

– Угу. Уразумел, боярин.

– Да поспешай, мне после вечерней молитвы и трапезы опять у воеводы быть. Да и тебе, может статься, тоже придется ехать, коли что не так сделал.

Приведя себя в порядок, Дуб поднялся на верхнее крыльцо деревянного дома боярина, через сени прошел в большую светлую горницу. Убранство, как и у других вельмож крепости. В красном углу – иконостас, посреди – стол, вокруг него – лавки, лавка вдоль стены сбоку, напротив – шкафы, сундуки. На оконцах занавески, на полу ковер, уже потертый, давний подарок знакомого купца из Тулы. Подсвечники с восковыми свечами. Деревянные стены и потолки вычищены добела, торцевая часть печи русской слегка выступала, возле печи широкая лавка с наброшенной на нее медвежьей шкурой, охотничий трофей боярина. В этой горнице боярин Молчанов любил отдыхать. Особенно зимою, когда за окнами мела метель, а от стужи защищали украшенные причудливыми узорами стекла, еще большая редкость в таких городах, как Чугуев. После чарки-другой крепкого хлебного вина да закуски доброй хорошо было полежать у печи теплой.

Нынешним вечером с юга подвалили тучи, оттого в горнице было даже душно. Боярин сидел в простой рубахе, расстегнув ворот, перед ним стояли ендовы и чаши, не иначе, пил медовуху или водку. Закуски не было, только кусок пирога, надломленный на скатерти.

– Дозволь, боярин?

– Заходи! Смотрел, за тобой никто не шел?

– Смотрел, никого не было.

– Челядь расспрашивала, где был?

– Да. Сказал, сполнял твое поручение. Дело затянулось, оттого и задержался.

– А что за дело, молвил?

– Не-е. Незачем то ведать челяди.

– Добро. Чего наведался? Воевода молвил, ушел мурза Икрам.

– Ушел? – ухмыльнулся гонец. – Тогда пошто дружина московская застряла в Радном?

– На отдых встала, опосля того как, разбив десятки мурзы, освободила полонян из разграбленной деревни.

– Как бы не так. Воевода московский ждет чего-то. А вот чего, мурза понять не может.

– А я тут при чем?

– А при том, боярин, что я задание тебе от Икрама привез, – сменил тон гонец. – И сполнить его ты должен если не сегодня, то завтра с утра, непременно.

– Не слишком ли ты дерзок, холоп?

– В меру, Флор Юрьевич, но не след собачиться нам.

– Ты себя-то вровень со мной не ставь!

– И не думал, я у мурзы в помощниках, ты же… Однако молвил уже, не след собачиться. А коли обиду нанес, извиняй, не со зла. Таких, как ты, я вельми уважаю.

– Вот и веди себя подобающе.

– Да, боярин, извиняй!

– Чего потребовал мурза?

– Дозволь присесть?

– Садись, – указал на лавку Молчанов. – Угощать не буду, тебе в обрат еще ехать.

– А вот то зависит, когда ты сполнишь наказ мурзы.

– Что за наказ?

– Треба убрать дружину московскую из села Радное.

– И всего-то? – рассмеялся боярин. – Икраму что, память в походе москвичи отбили? Я не воевода и даже не второй воевода, не городской голова, да и те не указ московским воеводам. Москвичи сполняют наказ государя, и тока он может указывать им, где быть, что делать.

– Мурза Икрам мыслит по-другому. А ты преуменьшаешь свое влияние и преувеличиваешь полномочия московских воевод. Мурзе ведомо, что в царской грамоте княжича Парфенова значится, что ему должны оказывать всяческую помощь и поддержку воеводы и наместники крепостей русских, но также там сказано, что и княжич должен обговаривать свои деяния с местными головами и, в случае надобности, оказывать помощь городским воеводам.

– Про то и я ведаю, но как убедить князя Верейского вызвать московскую дружину в Чугуев? То не можно, Дуб. Петр Петрович тут же засыплет вопросами, ответов на которые у меня и быть не может. Какую я выставлю причину отзыва дружины? О том мурза не подумал?

Дуб достал из-за пазухи мошну, положил рядом с ендовой:

– Тут сто рублев, Флор Юрьевич, мурза мыслит, ты можешь сделать то, о чем он просит.

У боярина мелькнули огоньки алчности в глазах. Он взял мошну, развязал тесьму, глянул внутрь:

– Сто рублев, говоришь?

– Пересчитай, коли на слово не веришь.

– Нет надобности. Эх-ха-ха, на что тока не пойдешь ради того, чтобы Иван, сын Василия III, слетел с трона. А слетит он тока тогда, когда его Девлет-Гирей оттуда скинет с помощью знати московской, страдающей от гнета первого царя, да в отместку за Владимира Андреевича, князя Старицкого, с матушкой его блаженной Ефросиньей Андреевной, невинно пострадавших за правду. – В чем была правда семьи Старицких, Молчанов уточнять не стал и продолжил: – Но и в сильном желании оказать услугу мурзе я ничего бы не смог, если, оставаясь в прошлом году за князя, не извлек бы из того выгоду, поставив печать на грамоту воеводы. Чистую грамоту. Вот только кто заполнит ее, треба, чтобы почерк был писаря воеводского.

– А что, московские воеводы ведают, каков почерк у писаря Тимохи?

– То вряд ли, но, возвернувшись в Чугуев, подделка сразу же выяснится. И учинит князь следствие. А дружина бросится в обрат, к селу. Следствие же укажет на меня, так как я имел доступ к печати. И что тогда? Темница да суд царя Ивана? Скорый и безжалостный? А я на плахе подыхать не желаю. … За сто рублей рисковать жизнью? То глупо.

– Тогда пошто ты, Флор Юрьевич, повел разговор о грамоте чистой? – сощурив глаза, спросил Дуб.

– По то, что, сделав ее, то устроить можно, мне же придется бежать из Чугуева. Бежать есть куда, в Литве примут, но только если в мошне звенят ихние гроши. Да и рубли сойдут.

– Давай, боярин, не будем ходить вокруг да около. Что ты желаешь получить за отзыв дружины в Чугуев?

– Пять раз по сто рублей, и все серебром. С этим и тем, что удалось накопить, я на Литве не пропаду. Будут деньги, будет грамота. Не будет, извиняй, забирай сто рублей, езжай к Икраму и передай, чтобы уносил ноги, несолоно хлебавши, покуда московская дружина не прищепила ему хвост.

– Значит, дело в деньгах.

– А в чем оно может быть еще? Одним стремлением напакостить царю сыт не будешь. Да и месть в мошну не положишь.

– И чего тянул, молвил слова высокие?

– А чтобы подвести мурзу через тебя к решению раскошелиться.

– А ты не подумал, что Икрам может отказаться от твоих услуг?

– Ну и пусть тогда уходит ни с чем в свой Крым.

– До того сообщив на Москву, что некий боярин из Чугуева вельми помогал ему грабить русские города и села, изводить в полоне русских людей. Тогда мурза не получит ясыря сейчас, но он вернется позже. За поход хан ему немало заплатит, а вот ты лишишься головы и добра, хорошо если сразу, а не проведя долгие мучительные месяцы, а то и годы в темнице.

– Ты угрожаешь мне, Дуб?

– Ни в коем разе. Просто молвлю, во что может обернуться твой отказ помочь мурзе, и все.

– Не будем вести пустые разговоры, мою причастность к разбою татар еще треба доказать. А доказывать некому, или ты явишься перед светлые очи царя русского разоблачать меня? Нет, не явишься. А значится, уговор, ты привезешь до утра пятьсот рублей серебром, я передаю тебе грамоту и тут же съезжаю из крепости. Откажет мурза, пусть сообщает на Москву о моем предательстве. Это последнее слово.

Дуб вздохнул, затем ухмыльнулся:

– А ты молодец, боярин, не испугался, достойно повел себя. Оно и верно, коли мурзе требуется грамота, то пошто не запросить за нее столько, во сколько ее оцениваешь сам. Но раз ты намерен бежать, и мы более не увидимся, давай я запрошу у мурзы не пятьсот, а шестьсот рублей. Мне тоже деньга нужна.

– И ты малый не промах. Проси, сколь хочешь, мне же вези пятьсот рублей.

– Договорились. Но если грамоты не будет, не обессудь. Доказать твое предательство найдется кому. И это не угроза, пойми правильно. Такая нынче жизнь пошла. За деньгу любого оговорят. И ты это ведаешь лучше меня. Накормишь? Или мне голодному в обрат ехать?

– Петр, – вызвал слугу боярин, – накормите холопа. Ему опять ехать далече придется.

– Сделаем, боярин, у жены Глафиры найдется, чем попотчевать человека.

– Ступайте!

На выходе из горницы, когда Петр был уже в сенях, Дуб обернулся:

– До рассвета, боярин, предупреди стражу свою.

– Как пройдешь в крепость?

– То моя забота.

– Добре. До рассвета все будет готово.

Дуб ушел. Отужинав, он покинул крепость известным немногим тайным ходом. И верный конь Ветер, у которого с подковами все оказалось в порядке, понес его к Санге в стан мурзы Икрама.

Прибыл Дуб в Сангу за полночь. Едва коня не загнал. Но дело срочное, не до него. Он остановил коня у шатра, из которого нукеры вынесли окровавленную девицу и потащили ее к шалашу. Позабавился мурза на славу.

Не спал и Азанча, проверял посты.

– Уже вернулся, Дуб? – увидел он гонца.

– Как видишь, десятник, мне треба срочно гутарить с мурзой.

– Ну, не знаю, станет ли он сейчас говорить.

Полог откинулся. Из шатра вышел сам Икрам:

– Мурза станет говорить, вот только приведет себя в порядок, Алим! – крикнул он.

– Слушаю, господин, – тут же возник из темноты нукер.

– Воды теплой, белье чистое, быстро! – Мурза кивнул Дубу, жди, мол, и прошел обратно в шатер.

Через какое-то время мурза, наконец, принял гонца. Лежа на замененной постели, покрытой шубой, он спросил:

– Что передал боярин? Сделает, о чем просил?

– Тут такое дело, господин, – замялся изменник, – Молчанов запросил кроме переданной ему сотни рублей еще шестьсот.

– А ему все свое состояние не отдать? – повысил голос мурза. – С чего вдруг он повел себя так?

– Дело в том, что у него есть чистая грамота воеводы чугуевского с печатью. Получив ее, воевода дружины московской должен будет убыть в крепость. Но грамота та опосля вызовет следствие, что непременно укажет князю Верейскому с московскими вельможами на боярина. А посему, передав грамоту, ему треба бежать в Литву. То он успеет сделать, тока нужна деньга.

– А не подумал он, что станется, коли Верейский и воевода московский прознают про связи его со мной?

– Говорил о том.

Мурза устроился удобнее и велел:

– А ну-ка садись и давай по порядку ведай, какой был разговор. Да в подробностях.

– Слушаюсь!

Дуб присел на край ковра и слово в слово передал суть разговора в Чугуеве.

Мурза выслушал, задумался. Затем встал, прошел к шкафу, достал мошну, бо́льшую размером, чем прежде, и тяжелее. Бросил Дубу:

– Держи, отдашь боярину, тут более чем шестьсот рублей. Но предупреди, не уйдет завтра дружина московская, конец ему, в Литве достану и отрежу голову за измену.

– Угу, передам. Я часок отдохну?

– Некогда отдыхать, мне до завтрашней полуденной молитвы нужна эта грамота. Как привезешь, скажу, что с ней делать.

– Чего уж говорить, и так ясно, пошлешь меня гонцом от князя Верейского, – вздохнул Дуб.

– Догадливый. Езжай и гляди, не попадись страже городской.

– Не попадусь, не беспокойся.

Икрам махнул рукой – пошел, мол.

И вновь поскакал Сидор Дуб в сторону Чугуева. На этот раз ехать было веселее, ни за что, ни про что заимел сто рублей. С такими деньгами можно самому рабов прикупить у татар из сотни, а в Кафе втридорога продать. А там и дом поставить, хозяйство. В Кафе его держать можно, платить рабам не треба, ну если только хлыстом. С хорошим настроем ехал Дуб. Пройдя полпути, остановился. Слева у сломанной молнией березы и валуна достал мошну, отсыпал серебро в свой мешок. Примерно, конечно, но и мурза не взвешивал, на глаз определил, сколько денег, да и боярин проверять не станет. Свой денежный мешочек гонец положил под дерн за валун, закрыл засохшей травой и продолжил путь.

Небо начало светлеть, наступало время предрассветной молитвы у мусульман, в крепости же царила тишина, только не спали стражники на стене да вышках. По тайному ходу Дуб завел коня в город и провел до подворья Молчанова. Ночью заметно посвежело, и слуга Молчанова Илюха стоял у калитки в зипуне.

– Наконец-то, – проговорил он, завидев Дуба, и тут же рассмеялся: – С тобой, Дуб, точно дуба дашь.

– Весело тебе, Илюха? Гляди, как бы плакать не пришлось.

– А чего нам плакать? На подворье втихаря готовятся к отъезду. Боярин молвил, новая жизнь ждет нас.

– Ну-ну. Он спит, поди?

– Как же? Тебя, вельможи, дожидается.

– В морду хочешь?

– Не-е, не хочу, и без тебя есть кому дать, заходи, покуда стража не объявилась.

Дуб завел коня на подворье, прошел по лестнице на верхнее крыльцо, оттуда через сени в горницу.

Боярин, на лике которого проступала усталость, сидел на лавке за столом, рядом горела свеча, светила лампада перед образами.

Дуб перекрестился, что вызвало усмешку Молчанова:

– Тебе ли, Сидор, предавшего веру, молиться?

– Вера не в словах, боярин, она в душе.

– А где душа-то? Но ладно, привез деньги?

– Чего бы возвращался? А ты сделал грамоту?

– Давай мошну!

– Покаж грамоту!

– Охамел, холоп! Смотри! – усмехнулся боярин и, достав грамоту, развернул ее перед Дубом.

Тот, удостоверившись, что внизу настоящая печать, прочитал написанный каллиграфическим почерком текст. В грамоте говорилось о том, что по велению государя московской особой дружине воевод боярина Бордака и княжича Парфенова следует оказывать всемерную и посильную помощь воеводе Чугуева князю Верейскому в защите города от набегов татар и прочих ворогов. Ссылаясь на это высочайшее повеление, князь Верейский просил московских воевод срочно привести особую дружину в крепость, так как, по полученным сведениям, остатки сотни мурзы Икрама подошли к Чугуеву и намереваются напасть на крепость.

Прочитав написанное, Дуб кивнул:

– Это то, что треба. Скажи, боярин, кто писал эту бумагу?

– А тебе не все равно? – спросил Молчанов.

– Не все равно. Мне треба знать, почерк писаря известен московским воеводам?

– Нет, не известен. Писал мой человек, вельми преуспевший в изучении грамоты и дела писчего.

– Где он сейчас?

– Далече, Дуб, так далече, что не достать никому, – усмехнулся боярин:

– Ты сгубил его?

– Не задавай ненужных вопросов, давай серебро!

Дуб передал мошну, забрал грамоту и сказал:

– Дело сделано, можно и в обрат к мурзе ехать.

– Не спеши, – поднялся Молчанов. – Как ты прежде уехал, я был у воеводы, князя Верейского, он собирал свой совет по укреплению обороны крепости. После него я сказал ему, что мне треба выехать в Новгород-Северский. Князь удивился, спросил, по какой нужде. Я поведал, что получил сообщение о болезни отца жены. Мол, при смерти старик, не по-христиански будет не проститься с ним и не проводить в последний путь. Князь соболезновал мне, выезд разрешил, но выказывал тревогу, как бы не попасть мне в лапы мурзы Икрама. В общем, успокоил я его, сердечного. И теперь после утренней молитвы обозом выйду из крепости. Тебе же сейчас с грамотой выходить из города опасно. Не дай бог, попадешься страже, та усердно службу несет. И тогда конец всем. Грамота погубит. Вот я и решил, дабы не подвергать ни тебя, ни себя опасности, держать тебя при обозе. А как отойдем от крепости, езжай на все четыре стороны. До вечера, когда мурза, дождавшись ухода дружины и выдержав время, нападет на село, я буду уже далече.

– Ладно. Ты прав, – согласился Дуб. – Заодно и я с часок отдохну, мурза потом не даст. Комнату выделишь?

– Внизу, где челядь, есть комната. Спросишь у ключника, он покажет.

Забрав и спрятав грамоту, Дуб вышел из горницы, прошел сени до крыльца, спустился по лестнице во двор, где в телеги грузили вещи боярина и семьи его, а также холопов, Молчанов вывозил из города всех, но не всех намеревался брать с собой. Тех, кто не нужен, думал оставить в лесу.

Во дворе начальствовал ключник боярина Глеб Андреевич Грибов. Он показал гонцу мурзы комнатенку, где кроме широкой лавки да рогожи ничего не было. Да большего и не требовалось. Приспособившись на лавке, Дуб тут же уснул.

Разбудили его, когда солнце уже поднялось над лесом.

Челядь направилась в домовую церковь молиться. Дуб пошел туда же. После была трапеза, и, наконец, обоз вышел из подворья боярина, ворота закрылись.

Стража спокойно выпустила Молчанова с людьми. Ратники пожелали обозным счастливого пути, да не попасть под татар, и обоз пошел в сторону Новгород-Северского.

Когда крепостные стены и купол крепостного храма скрылись из виду, Дуб подъехал к боярину:

– Ухожу я, Флор Юрьевич.

– Скажи, Дуб, много ли серебра своровал?

– Да ты что, боярин? – изобразил негодование изменник. – Меж нами же уговор был! И я чужого не беру.

– Это смотря что считать чужим, а что своим. Но ладно, не обижайся, езжай, надеюсь, боле не встретимся.

– Как Бог даст.

– Ну да!

– Мурзе ничего передать на словах не хочешь?

– Хочу, но вряд ли это ему понравится. А мне его злоба безмерная ни к чему.

– Уразумел. Давай, барин, удачи!

– Тебе также. Голову, Дуб, береги.

– О себе думай.

Гонец мурзы развернул коня и погнал его на юг.

Он объявился в стане татар до того, как солнце встало в зенит, значит, до обеденной молитвы Зухр. Его тут же провели к мурзе.

В шатре Икрам находился вместе с десятниками Батыром Азанчой и Давлетом Тогуром.

– Говори, Дуб, привез грамоту? – с ходу спросил он.

– Привез, господин.

– Давай сюда.

Дуб передал свиток.

Икрам прочитал и довольно ухмыльнулся:

– Это то, что надо. Сделал свое дело боярин.

– Сделал, господин.

– Куда направился наш Флор Юрьевич?

– В Литву.

– Какой дорогой?

– Да так не объяснишь.

– Показать сможешь?

– Ты желаешь вернуть себе то, что отдал ему?

– Не только. Что боярину в Литве делать? Ему надобно в Крым. И ему, и его людям. На невольничий рынок в Кафу. Там боярину самое место.

– Может быть, ты и меня продашь в рабство? – вздрогнул от страшной мысли Дуб.

– Тебя – нет, Сидор, ты мне еще пригодишься. А вот Молчанов – другое дело. Зачем его отпускать, когда на нем можно неплохо заработать. Выкупать предателя царь русский не станет. Но кто из торговцев невольниками узнает, что боярин – предатель? Возьмут за хорошую цену. Посему, как разорим село, два десятка Тогура погонят невольников к Перекопу по дороге, не ведомой воеводе Верейскому. А Батыр Азанча двинется за обозом боярина. С ним поедешь и ты, Сидор. Место встречи определим позже. А сейчас, Дуб, переодевайся в одежу ратника городской стражи и, обойдя лесом село так, чтобы зайти от Чугуева, иди к воеводам московским. И знай, Сидор, за селом мои люди смотрят очень внимательно.

– Пошто об этом предупреждаешь, господин? Разве мне есть дорога в обрат?

– Дороги в обрат к своим русам у тебя нет, а предупреждаю, чтобы слабину не дал, а вел себя, как и должно гонцу крепостного воеводы.

– Мог и не предупреждать.

– Ступай, Дуб, до молитвы ты должен покинуть стан.

– Слушаюсь, господин!

Изменник направился к себе переодеться. К себе, это в один из подвалов развалин, оборудованных для временного жилья. В таких подвалах ютилось большинство крымчаков из последних десятков мурзы Икрама.

После утренней трапезы в селе Радном к Парфенову прибежал отрок:

– Княжич, дозволь слово молвить?

– Ты кто такой? – улыбнулся воевода.

– Сын Николы Бухтина, Митяй, – смахнув соплю, гордо заявил паренек лет десяти.

– И что тебе треба, Митяй?

– Отец, он смотрел на околице за дорогой от Белой Балки, а значится, и от Чугуева, послал сообщить тебе, что к селу едет конный всадник. Батька спрашивает, чего делать? У него лук со стрелами есть.

Парфенов взглянул на Бордака:

– Клюнули татары, Михайло?

– Похоже на то.

– Ты, Митяй, беги к отцу и передай мой наказ, – сказал отроку княжич. – Всадника остановить, спросить, пошто тут. Коли скажет, что гонец от воеводы Чугуева, поинтересоваться, кто в крепости начальствует. Коли ответит верно – князь Верейский Петр Петрович, то пропустить, объяснив, где я.

– А где ты будешь?

– Да вот тут у храма и буду.

– Понял!

– Беги, Митяй, отцу и тебе благодарность.

Отрок шмыгнул носом, видать, простудился, местная детвора и подростки до сих пор купались в реке, и все им было нипочем, Митька же простудился. Но ничто, пройдет.

Парфенов кликнул старосту села Торбу.

– Да, воевода? – подошел тот к нему.

– К нам гость от мурзы Икрама, под видом гонца чугуевского воеводы. Крикни народу, чтобы повседневными делами занимались, лишних с улицы убери, наблюдателя со звонницы также, и подбери мне двух смышленых мужиков, лучше охотников, что умеют по лесу без шума ходить.

– Сделаю, а потом?

– Жди в доме.

– Понял, – кивнул староста и ушел.

Вскоре показался всадник, который ехал по улице села за отроком Митяем. Тот, гордо подняв голову, вышагивал мерно, не торопясь и даже пыль не поднимая босыми ногами.

Бордак всмотрелся в лик гонца. Обычный русский человек, в одеянии ратника. Сабля в ножнах, засунутых за пояс. Пошто переметнулся к татарам? Пошто родину свою и народ предал? То узнаем.

Отрок подвел всадника, доложился, обращаясь к Парфенову:

– Гонец от князя Верейского, княжич.

– Добре, хлопец, иди в обрат. А ты, – кивнул он всаднику, – слезай, показывай грамоту воеводскую и говори, что наказал передать князь Верейский.

Отрок убежал, гонец соскочил с коня. Достал из-за пазухи свиток, протянул Парфенову. Княжич взял, раскрыл, прочитал, посмотрел печать, протянул Бордаку. Михайло тоже посмотрел и, возвращая грамоту, сказал:

– Настоящая.

– Ну, говори, – велел княжич.

– Петр Петрович вельми просил вас, воеводы московские, во исполнение поручения Государя всея Руси немедленно прибыть в крепость.

– А с чем то связано, воевода молвил?

– Да, конечно. Сторожа, которых князь выслал в леса и поля после нападения татар на село Марево, нашли стан мурзы Икрама.

– Вот как? И где же он? – переглянулись оба воеводы.

– В двух десятках верст от Чугуева, на островах в болотах, видать, у него есть проводник из местных. Еще сторожа сообщили, к мурзе подошел один десяток всадников. Откель – неведомо. Но теперь у него чуть меньше полусотни ратников, среди них отборные нукеры. Коли пойдет на Чугуев, то может всяко случиться. Ну а коли еще подмога к мурзе придет, совсем худо будет. Посему князь послал за вами. Радному ничего не грозит, а вот мурзу надо давить на месте, на болотах. Как? О том он сам молвит при встрече, но план у него есть. Это все.

– Что скажешь, Михайло? – взглянул на Бордака Парфенов.

– А что сказать? Коли сторожа нашли стан мурзы, то князь прав, давить его треба на болотах, не дав заполучить помощь, а такая, судя по подошедшему десятку, вполне может объявиться, ведь нам доподлинно неизвестно, сколько крымчаков привел с собой мурза.

Княжич.

– Тебя как звать, воин? – повернувшись к гонцу, спросил княжич.

– Сидор Дуб. – Скрывать настоящее имя тому не было никакой необходимости.

– Тогда так, Сидор, сейчас ты отдохнешь маленько, вид у тебя весьма усталый, а затем пойдешь в Чугуев с нами.

Тень тревоги легла на чело изменника:

– Но, воевода, князь велел мне, передав просьбу, тут же возвращаться.

– Вернешься с нами. А князю скажу, что это я оставил тебя при дружине. Нельзя так загонять людей, ты же едва на ногах держишься.

– Нет, я…

– Все, как я сказал, так и будет, – повысил голос Парфенов.

Неподалеку в пыли возилась детвора, и княжич крикнул им:

– Эй, ребятня, старшой, поди ко мне!

Подошел отрок годов восьми, не более.

– Ведаешь, где живет староста?

– А как же?

– Беги к нему, пусть подойдет сюда. Только быстро, парень!

– Угу, я мигом!

Дуб знал, что за ним сейчас внимательно смотрят люди мурзы. Икрам предупреждал, что московские воеводы для верности могут придержать гонца при себе, потому и установил условный сигнал. Он снял шапку, ударил о колено, словно сбивая пыль, потрепал волосы на голове, уронил шапку. Поднял, опять отряхнул, водрузил на голову, сдвинув к затылку.

Вдали со стороны рощи пропела птица – сигнал его увидели. Вот и добре, а то, что воеводы решили держать его при себе, не страшно. По пути будет много мест, где можно уйти от дружины. След только найти место такое ближе к Чугуеву, дабы мурза успел налететь на село и отойти в леса. К елани, что почти у урочища Бурор. Дуб знал то место. Ведал он и другой путь, по которому может погнать невольников и обоз с награбленным добром мурза. Найдет хозяина. А ныне придется подыграть:

– Благодарю за заботу, княжич, но князю не забудь сказать, что не по своей воле я остался с дружиной.

– Тому слово мое!

– Верю!

– Звал, Василий Игнатьевич? – подошел к ним староста.

– Да. Вот, – указал на Дуба княжич, – гонец от князя Верейского. Просил срочно привести дружину в крепость.

– А мы как же, Василий Игнатьевич? – умело изобразил тревогу и недоумение староста. – А вдруг мурза, собака, где-то рядом сидит и ждет момента, чтобы налететь на село? Сейчас с жителями Песчаной здесь для него ясырь богатый. А мои лучники да десяток всадников не отобьют нападение. Пошто князь отдает нас на погибель?

– Ты, Матвей, за село не беспокойся, – вступил в разговор Бордак. – Князь вызывает нас потому, что сторожа крепостные нашли стан мурзы, он недалече от Чугуева. Туда к Икраму еще десяток подошел. Потому и зовет дружину воевода чугуевский, дабы не ждать нападения, а первыми ударить по мурзе с его десятками.

– Ну коли так, то конечно, – почесав бороду, проговорил староста.

– Ты, Матвей, скажи народу, чтобы подсобили собраться дружине, а гонца пристрой на малый отдых к кому-нибудь.

– Да к себе и пристрою, так отдыхать-то ничего не остается.

– Ну хоть что-то, а то еле на ногах стоит.

– И где только так умаяться успел?

Дуб со злобой взглянул на старосту – куда еще этот пень лезет?

– Долго ли гонцу умаяться? – ответил Бордак. – Чай, не к нам одним направлял его князь, так, Сидор?

– Воистину так.

– Ладно, пойдем, Дуб. А людям накажу насчет подмоги.

– Коней пусть в первую голову с луга приведут.

– Все как надо сделаем, боярин, – кивнул староста и увел гонца.

Парфенов отвел Бордака в сторону:

– Куда пойдем, Михайло?

– А до оврага, по которому от реки уходили, дабы вернуться опять.

– Это где обрывистый берег?

– Угу. Самое подходящее место.

– Ныне сухо, за дружиной поднимется облако пыли. А за оврагом вдруг исчезнет?

– Ну почему? Скажи кому-нибудь из десятников, чтобы человек трех подготовил, дабы в овраге срубить молодые деревца, да к коням привязать. Пойдут вперед на версту, того хватит. Дале пыль отсюда видать не будет, да и мы можем уйти на берег, что и сделаем, когда повернем в обрат. Там же в овраге по-настоящему погутарим и с гонцом. Проведаем, что за пес в Чугуеве служит мурзе. Ну, и решим, что делать далее.

– Годится. Но треба и выставить людей, дабы смотрели за наблюдателями мурзы. А их еще найти надо. Я попросил старосту подобрать следопытов из охотников. Нам вельми треба знать, что станут делать эти наблюдатели, когда дружина тронется из села.

– Будем надеяться, что Матвей Торба подберет мужиков. Здесь охотники есть, найдут наблюдателей мурзы, хотя я считаю, что самым удобным местом для наблюдения является овраг между селом и рощей. Там кусты, по ним можно легко скрыться, как раз к Санге, где должен быть Икрам.

– А если его там нет?

– Там он, Василий. Иначе не объявился бы «гонец» Дуб. И более, как на село, мурзе идти некуда, Чугуев, худо-бедно, отобьется, в Марево он устроил кровавую забаву и лишился половины сотни, в Белой Балке может случиться то же самое, а в Радном и местные, и отбитые люди из Песчаной. Ясырь богатый. А главное, взять его тут без нашей дружины легко для трех десятков крымчаков. Икрам все продумал. Он хотел только оказаться у Чугуева, бойня у Марево вышла уже по случаю. Главными же его целями были и остаются Песчаная и Радное, здесь он сотню невольников возьмет. А то, что потерял половину своей орды малой, то для него это всего лишь неприятность, потому как семьям погибших придется платить или делиться добычей. Но и своих обманет. Скажет, два или три десятка по глупости зашли в болота и потонули, кто проверит?

– Могут проговориться те, кто вернется с ним на Перекоп.

– Э-э, Василь, не жил ты среди крымчаков. Те за деньги слова лишнего не скажут, да и без денег тоже, потому как ведают, мурза не простит. Сам-то он выкрутится, заплатит хану и останется при своем. А вот того, кто выдаст, его нукеры на куски порвут. И не одного, а со всем семейством. Такие у крымчаков повадки, княжич. Это тебе не Русь.

– Да-да. Ну, что ж, идем до оврага, там поговорим с «гонцом». А что далее с ним делать?

– А что делают с изменниками и предателями? Ведь он помогает мурзе разграбить село, убить стариков, детишек самых мелких, остальных увести в рабство страшное. И за это ему мурза платит. Так чего он заслуживает?

– Смерти, но, Михайло, без него не прижать более высокого предателя в самом Чугуеве.

– Тоже верно. Ну, тогда оставим в живых до возвращения в Чугуев. Казнить этого пса всегда успеем!

– Добре, да будет так!

Староста обустроил «гонца», приставил к нему смотрителя тайного, а к воеводам привел двух мужиков.

– Гнат и Кузьма, самые лучшие охотники на селе.

– Вам хорошо известна роща, что недалече от села, – сказал им Парфенов. – Там или в овраге, что между Радным и осинником, должны быть наблюдатели татар. Треба, мужики, скрытно обойти рощу и найти этих наблюдателей, найдя, подать сигнал.

Мужик, что постарше, спросил:

– Сигнал-то какой?

– Да здесь одни могут быть сигналы – пение птиц. Выбирай любую.

– Скворцом крикну, он, шельмец, еще тот пройдоха, любой звук подделывать умеет.

– Только несколько раз и громко, позже повтори на иной лад, дабы татары подвоха не заметили.

– Сделаем, воевода.

– Поняли все? Берегом реки…

– Ты, воевода, дружиной командуй, а нас учить, как скрытно зверя выискивать, не след, – прервал княжича Гнат.

– Так то не зверь, то татары, крымчаки безжалостные.

– Они хуже зверей, да повадки те же. Найдем, не сумневайтесь.

– А найдя, смотрите за ними. Коли кто из них пойдет к Санге, подайте второй сигнал.

– А вы никак уходить собрались? – спросил второй мужик.

– Да.

– И это тогда, когда за селом смотрят татары, а значится, их десятки где-то рядом? Пошто тогда посылаешь искать наблюдателей? Все одно, нам самим от крымчаков не отбиться.

– Ты, Кузьма, сполняй то, что велит воевода, – вступил в разговор староста, – остальное не твое дело.

– Как это, не мое? У меня семья шесть человек. И покуда еще можно жителей на другой берег переправить.

– Кузьма, делай, что велено! – повысил голос староста. – И не беспокойся. Не пропадем.

– Чую, замыслили вы чего-то. Ну, да ладно, вы головы, вам видней. Идем, Гнат. Переоденемся и сети возьмем, укрыться чтобы.

– Идем.

Охотники ушли, а Бордак обратился к старосте:

– Твоя забота, Матвей, успокоить людей, когда мы двинемся к Чугуеву. Как то сделаешь, твое дело, но извне село должно выглядеть, как обычно.

– Что, и сторожей не выводить?

– Обычно ты их выводил?

– Да. По округе мотались.

– Значится, и сейчас выводи, пусть мотаются, как и прежде, но в овраг, да и на северную опушку рощи не суются. Туда, где могут быть татары и где начнут промышлять охотники.

– Понял.

Сборы дружины вызвали ропот среди мирных жителей. Большинство, особенно из деревни Песчаной, просили взять с собой, если не взрослых, то хотя бы молодух, отроков да детишек малых. Пришлось дюже постараться, дабы отговорить народ. Здесь свое веское слово сказал староста села. Но все одно напряжение, что возникло после появления гонца, словно висело в воздухе.

Но напряжение напряжением, а надо было сполнять план.

Собравшись и оседлав коней, дружина выстроилась у церкви. Туда же староста привел и гонца. Парфенов дал команду, и отряд московский пошел вон из села. Провожала его кучка отроков малых, им во всем была забава.

Отход дружины заметил Гафур, человек второго десятка Давлета Тогура, который был послан на подмогу уставшему Назиму. Тот в это время спал, и Гафур стал трясти его:

– Назим! Назим! Проснись!

– А?! Чего? – с трудом открыл глаза татарин. – Чего, Гафур?

– Русская дружина уходит из села.

– Где?

– Гляди на село.

– Вижу.

Особая дружина уже вышла на грунтовую дорогу.

– Глянь, Гафур! – воскликнул Назим. – С русскими уходит и посланник мурзы Дуб.

– Да, воеводы московские задержали его. То плохо, Назим.

– Дуб не дурак, разумеет, что будет с ним, когда предстанет перед воеводой Чугуева и выяснится, что тот никого не посылал в село. В пыточной избе Дуба заставят говорить, посему он сделает все, чтобы сбежать. Иначе – смерть.

– Но это выдаст замысел мурзы.

Назим задумался и покачал головой:

– Надо срочно предупредить мурзу Икрама о произошедшем. Давай, Гафур, быстро иди в стан! Мурзе надо как можно скорее подвести к селу десятки.

– Понял. Ушел.

Гафур отвязал коня, привязанного к березе внизу оврага, поначалу повел за поводья, затем вскочил в седло и погнал по оврагу к балке и урочищу Санга.

Назим продолжил смотреть вслед уходящей русской дружине. За ней поднялось облако пыли. По этому облаку можно было определить, насколько скоро идет дружина, не отягощенная большим обозом.

А за Назимом из кустов, что росли саженях в десяти от места наблюдения татар, смотрели Гнат и Кузьма. Опытные охотники, обойдя рощу, сразу вышли на следы неприятеля, по ним прознали, где пост, и укрылись рядом. Как только от одного татарина отошел другой, Гнат взглянул на Кузьму:

– Давай сигнал, кум!

Над округой пронесся крик скворца, имитировавшего карканье вороны.

Со звонницы, куда вновь забрался сельский наблюдатель, раздался свист, и охотники поняли, что сигнал их услышан.

Дружина меж тем продолжала удаляться от Радного.

Ратник десятка Фомы Рубача Иван Пестов украдкой следил за «гонцом». Тот покуда вел себя спокойно, иногда бросая настороженные взгляды по сторонам.

Дошли до оврага, спустились вниз. Здесь Парфенов дал команду:

– Стоять, гонец Дуб, Лексей Куница и Федор Верга – ко мне, остальным короткий отдых.

Первыми подъехали ратники, и Бордак отвел их в сторону:

– Дело такое, воины, гонец, что привез приказание вернуться в Чугуев, изменник и посланник мурзы Икрама, который нацелился на село Радное.

Ратники переглянулись, и Куница спросил:

– Вели, боярин, схватить предателя?

– Нет, то и без вас сделаем. Мы отошли от села на виду у татарских наблюдателей. Они до сих пор видели поднятую конями пыль, но должны видеть ее и далее. Вам треба порубить молодых ветвистых берез, привязать их к коням и пойти примерно с версту, уходя к реке. Дойдя до реки, березы бросите и по берегу догоните дружину. Уразумели?

– Мы, значится, будем показывать, будто дружина наша пошла дальше, а она вернется встречать мурзу, – усмехнулся Верга.

– Истинно так, Федор.

– А изменник?

– С ним разберемся. Давайте, опричники, действуйте!

Отпустив ратников особой дружины, Бордак подъехал к Парфенову, возле которого уже стоял Дуб в сопровождении Ивана Пестова.

– Что случилось, княжич? – спросил Сидор, и в голосе его зазвучала дрожь. Страх оказался сильнее выдержки.

– Что, случилось собака, спрашиваешь? – сощурив глаза, ответил Парфенов. – А то, что попался ты, подлый предатель!

Дуб дернулся, хотел отвернуть коня и вдариться в бега, но его сбил кулаком наземь Бордак. Предатель упал в пожухлую траву. Соскочили с коней и княжич с Бордаком. Пестов остался в седле, подхватил коня изменника.

Парфенов вытащил из ножен саблю, поставил сапог на грудь Дуба, острие сабли приставил к горлу:

– Пошто, пес, своих предал?

– Ты… ты… воевода… ошибаешься, – залепетал Сидор.

– Это ты, пес, ошибаешься, думая, что мы поверили тебе. Нам ведомо, что за селом смотрят люди мурзы. Он, кстати, сразу после нас зашел в Сангу или опосля?

– Я ничего не знаю… меня послал князь Верейский.

– На что ты надеялся, – спросил Бордак, – сбежать по пути? Не выйдет, потому как мы свяжем тебя, заберем коня, и дружина вернется к селу, чтобы достойно встретить мурзу с его десятками. Сам того не ведая, Икрам загонит основное свое войско в засаду. И крымчакам не уйти от мести праведной. Что ты будешь говорить перед князем Верейским?

Дуб понял, что на этот раз ему не вывернуться, московские воеводы переиграли мурзу, и подумал о мошне, спрятанной в потайном месте. Воспоминание родило надежу:

– Я все скажу, воеводы, всю правду, как на духу, тока одного прошу, окажите милость, отпустите опосля. Я у мурзы не по доброй воле, в полон попал, когда бился с татарами. Арканом сняли с коня, били потом. И в разорении сел и деревень русских я не участвовал. То любой, даже жители Песчаной подтвердят. Потому как использовал меня мурза лишь как гонца от разных вельмож.

– То решать князю, но коли поможешь взять мурзу, то тебе зачтется, мы замолвим слово.

– Благодарствую!

– Кто в Чугуеве связан с мурзой?

– Боярин Молчанов Флор Юрьевич, это он сделал грамоту, за шестьсот рублей, которые я передал ему от мурзы.

– Как же так не осторожно? Ведь о поддельной грамоте воевода Чугуева прознал бы, даже если замысел мурзы удался бы?! И тогда погорел бы боярин.

– Да, он ведал о том, потому, сказав князю, что едет в Новгород-Северский, сам с семьей и челядью утром подался на Литву.

– Хитрец, боярин! Понимал, что ему грозит. Ну да ладно, им заниматься след воеводе Чугуева, нам треба биться с десятками мурзы. Сколько их ныне у Икрама?

– Три. Один десяток личных нукеров, во главе с десятником Батыром Азанчой, и два десятка конных, которыми командует десятник Давлет Тогур. Боле людей у мурзы не осталось.

– Он в урочище Санга?

– Пока, мыслю, да. За селом смотрели его люди. Как только дружина отошла, то один наверняка поспешил сообщить об этом мурзе. Может быть, что Икрам уже подводит десятки. Ему треба поспешить, потому как наблюдатели сообщили о том, что вы взяли с собой меня. Обман с грамотой в Чугуеве вскрылся бы, и князь послал бы дружину и еще ратников в обрат к селу. Посему у мурзы не так много времени на захват ясыря в Радном и отхода в безопасное место.

– И где это место? – спросил Бордак.

– Клянусь, не ведаю, я же всего лишь гонец, мелкая сошка.

– Значит, что получается, – проговорил Парфенов, – мы в десяти верстах от села. Наблюдателю мурзы треба пройти до Санги около тридцати верст, напрямую меньше, но все одно, это время. До полудня он будет в урочище. Мурза сразу двинет десятки на Радное и выйдет к селу после обеденной трапезы. Мы же в то время должны были дойти до Чугуева, разобраться с обманом и двинуться в обрат. У мурзы преимущество часа в два. Могло быть, коли замысел его удался бы.

– Так-то оно так, – сказал Дуб, – если мурза уже не подвел десятки к опушке леса. А он мог то сделать.

– Тогда нам нельзя медлить, – проговорил княжич и приказал Пестову: – Этого связать, приторочить к коню и держать при себе, понял, Иван?

– Понял, княжич.

– И глаз с него не спускать!

– А как же сеча? Мне в стороне оставаться не можно.

– В селе местному передашь. Кому? Там определимся. Забирай изменника.

Передав Дуба, Парфенов отдал команду на выход дружины к реке.

Пошли по берегу. На дорогу вышли двое ратников, поднимавших пыль. Десять верст в обрат преодолели быстро. Но в село дружина не пошла, встала в боковой кустистой балке. И только Парфенов с Бордаком скрытно пробрались в Радное. Вышли со стороны реки, прошли к дому старосты под удивленные взгляды редких сельчан. Матвей Торба сидел в светлице, погруженный в мысли. Очнулся, когда услышал знакомые голоса в сенях, и кинулся к двери:

– Наконец-то! Без вас стало боязно.

– Ты чего, Матвей? Знал же, что вернемся, – дружески ударил его по плечу Бордак.

– А вдруг что случилось бы? Тут сигнал от охотников был. Нашли они место крымчаков-наблюдателей. А еще прознали, что один из них быстро пошел к Санге.

– У нас мало времени, други, тебе, Матвей, – взглянул на старосту Михайло, – надобно дать мне человека, который поможет найти наших охотников. Как то сделать, ведаешь?

– Если только Кольку, сына Гната, отрядить, он отца где хочешь найдет.

– И велик ли возрастом этот Колька?

– Не, отрок еще, но шустрый, спасу нет. Первый среди ребятни разорять сады, яблоки воровать.

– Своих не хватает?

– Так ведь мальцы, бывало, сам лазал по чужим садам, хотя в своем всего полно было.

– Ну, давай Кольку!

Староста крикнул своего сына, что был лучником в небольшом, человек шесть, отряде стрелков и велел привести Кольку Лапина.

Отрока доставили быстро. Он в растерянности встал перед московскими вельможами и старостой и обратился к Торбе:

– Чего звал-то, дядька Матвей? Коли кто и лазал ночью по садам, то не я. Да и яблок уже не осталось, тока зимние, поздние, они твердые, не люблю таких.

– Не галди! Я тебя по другому делу вызвал.

– Слухаю, – почти как взрослый ответил отрок.

– Как отца найти, ведаешь?

– А чего не ведать-то? В леса вместе ходили, договаривались, как отыскивать друг друга, коли заплутаем.

– Надо вот боярина московского к Гнату отвести.

– Боярина? – Отрок с какой-то боязнью посмотрел на Бордака.

– Ты не бойся, отрок, – улыбнулся ему Михайло, – я только по чину боярин, а так человек простой. И больше воюю с татарами, чем сижу в палатах боярских, коих у меня и нету.

– Ну, пойдем!

– Что, отведешь?

– А чего? Надо ведь?

– Надо, Колька, вельми надо.

– Так пойдем.

– Ты чего задумал, Михайло? – спросил Парфенов.

– Взять наблюдателя да погутарить с ним.

– А коли к нему еще кого мурза пришлет?

– Уже не пришлет, а вот десяток в осинник резервом завести может вполне. Чтобы отрезать сельчанам отход по реке.

– Но тогда треба и нам сажать людей в осиннике?

– Вот и погляжу, где то удобнее сделать. Да я быстро, княжич. Всего сейчас не скажешь, потом поговорим.

– Ты ведаешь, что делать, езжай.

Колька не зря слыл шустрым малым. Едва прошли к околице, он сложил руки у рта и прокрякал уткой. Издалече донесся скрежет скворца.

– Ну, вот и договорились, – довольно произнес отрок. – Батька выйдет к опушке осинника со стороны реки, нам треба податься туда.

– Веди, вледопыт. Ведь ты на селе следопытом значишься?

– А то! Любого зверюгу выслежу, – гордо ответил паренек.

Они прошли рекой до осинника, там у кустов их встретил Гнат Лапин.

– Приветствую, боярин, а я думал, чего Колька зовет, не случилось ли чего дома?

– Нет, это я просил. Где пост наблюдателя татар?

– Недалече отсюда. Там один татарин, другой ушел в сторону Санги.

– Давно?

– Да, судя по солнцу, часа два минуло.

– Значит, уже в стане мурзы, в Санге?

– А кто же его знает. Может, там, может, еще где, но десятков татар ближе десяти верст от села нету точно.

– Пошто так молвишь?

– По то, что я запах ихний далече чую.

– Веди к месту, откуда наблюдателя мурзы будет видно.

– Пойдем опушкой, тут до оврага рукой подать.

Назим лежал на подстилке, глядя на село. Там все, как обычно. Было оживление недавно, но то объяснимо, поссорились мужики и к старосте подались, чтобы тот рассудил по справедливости. У русов в этом похоже с крымчаками, тока там судит мурза.

Вдруг он услышал шорох сзади и резко обернулся, выхватив нож. Но, увы, поздно. Подобрав в лесу приличных размеров увесистую корягу, Бордак вдарил ею по руке татарина. Тот взвыл от боли и тут же получил удар сапогом в физиономию.

Очнулся связанным. Рядом тот мужик, что ударил, с ним еще двое.

– Не убивайте, я могу много сказать! – испуганно воскликнул Назим.

– Можешь, говори.

– А отпустите?

– Поглядим.

– Тогда чего мне говорить? Все одно убьете.

– А ты, пес, чего на земле нашей делаешь? – вышел вперед Гнат. – Не насильничаешь, не убиваешь, не уводишь людей в полон?

– Я подневольный слуга мурзы Икрама, что прикажет, то и делаю.

– Где он? – спросил Бордак.

– Скоро должен подойти.

– Скоро, это как?

– Как солнце пойдет на запад. Но обещай, человек, что сохранишь жизнь. В полоне так в полоне, но тока жить. Не хочу умирать!

– А когда вы гуляли в Песчаной, местные старики и бабы хотели умирать?

– Я никого не убивал.

– На селе есть мужик, который видел, кто и что творил в деревне, коли он скажет, что ты не убивал и не насильничал, пойдешь работать на деревенских, и я скажу им, чтобы не убивали.

– Откуда у вас мужик из Песчаной? – удивился Назим. – Хотя да, чего я спрашиваю, вы же отбили полонян.

– Он был у нас и до этого. Бежал от вас, будучи в осиннике. Значит, молвишь, скоро должен подойти мурза?

– Да. Он уже знает, что русская дружина ушла из… – Назим поперхнулся, глаза его расширились. – Это что ж, получается, дружина вернулась?

– А ты и не заметил. Но отвечай на вопросы, тебе задавать их не след, только с моего разрешения.

– Понял. Слушаю.

– Ты ведаешь, как мурза пойдет на село? Прямиком или обходом?

– Обычно наши десятки заходят со всех сторон, тут на востоке река, значит, будет отряд, чтобы перекрыть выход сельчан к лодкам.

– Как возможно окружение тремя десятками? Или у мурзы больше людей?

– Не-е, три десятка и есть. Мыслю, может пойти и без окружения. Мужиков, чтобы обороняться, на селе немного, оружие так себе. А если в обход, то, скорее, от осинника и ближним обходом с севера. Но это я так мыслю. Как поступит мурза, тока ему и известно.

– К тебе должен кто-то подойти?

– Теперь вряд ли. Незачем. Все, что надо, я передал через товарища.

Бордак кивнул охотникам:

– Смотреть за ним и за подходами к оврагу. Появятся татары – сигнал, и с этим крымчаком в осинник, ближе к восточной опушке. А мы с Колькой – на село. Уразумели, воины?

Мужики, возгордясь тем, что московский боярин нарек их воинами, ответили одновременно:

– Уразумели, боярин!

– Ну и дело. Идем, Колька.

– Боярин, дозволь с отцом остаться? – попросил отрок.

– Я тебе останусь! – прикрикнул на него Гнат. – Делай, что велит боярин, а то ремня всыплю, как все закончится.

– Ладно. Идем, боярин, – шмыгнул носом паренек.

Бордак улыбнулся и пошел быстро в осинник, но Колька остановил его:

– Не след туда, боярин, короче дорога есть.

– Да? Ну, веди.

Они вернулись в село. Парфенов уже распорядился собрать во дворе дома старосты мужиков, начальствующих над отрядами самообороны села. А именно, главу лучников, Алексея Рыдина, и главу отряда всадников, которых с мужиками деревни Песчаной было полтора десятка, Семена Паргу. К ним присоединился и Бордак, сообщивший о захвате вражеского наблюдателя и полученных от него данных. Один из опричников довольно умело начертил схему села и ближайшей местности с учетом всех особенностей, больших канав, оврагов, балок, осинника, реки. Парфенов разложил ее на столе светлицы старосты и взглянул на Бордака:

– Ты скажешь, как будем действовать, Михайло?

– Нет, ты первый воевода, тебе и говорить.

– Ну тогда поправишь, коли что не так!

– Добре.

Парфенов начал говорить, водя старой лучиной по схеме:

– Здесь по двое укроются лучники, им помощников из деревенских, чтобы подавать стрелы, вот тут по этой линии должны ездить туда-сюда пять всадников, но аккуратно, дабы не попасть под стрелы татар. К городьбе под предводительством старосты и его сыновей выходят местные мужики, вооруженные копьями, рогатинами, топорами, вилами. И наконец тут, во дворе дома старосты, встанет десяток всадников Семена Парги. Мы будем поблизости и, когда придет черед, вдарим крымчакам в спину.

– Погодь, Василь, – прервал его Бордак, – мурза Икрам обязательно отправит десяток и своих нукеров в осинник. Туда же, мыслю, пойдет и сам. Из осинника удобно управлять двумя десятками, что ударят все сразу с запада либо пойдут прямо и в обход с севера. Оттуда группа нукеров должна перегородить путь отхода сельчанам к реке, посему один наш десяток треба спрятать в осиннике. И с ним пойду я. Мы вдарим и по нукерам, и попытаемся захватить мурзу. Ну а остальным отрядам след обойти татар с запада и севера, дабы вдарить в тыл, как ты и говорил, тока возьми одного мужика для связи с местными. Матвей, выдели!

– Сделаю, – кивнул староста.

– Ты прав, – подумав, произнес Парфенов. – Но то решим отдельно. Покуда о порядке обороны села мужиками вопросы есть?

Вопросы были. Задавали их и староста, и Алексей Рыдин, и Семен Парга.

Парфенов отчетливо и терпеливо отвечал. В завершение совета было решено спрятать баб, стариков и детей в подвалы, мужикам разойтись по отрядам, согласно проведенному расчету, и быть в готовности вступить в бой с татарами. Для возможности одновременно отслеживать обстановку вокруг села, к звонарю порешили отправить еще одного человека. Они, эти наблюдатели, и должны оповестить сельчан и воевод о приближении татар, а в дальнейшем о построении, которое использует мурза Икрам.

Главы отрядов ушли собирать своих людей, староста – предупредить семьи. Парфенов же обратился к Бордаку:

– Ты уверен, что мурза пойдет в осинник, а не будет позади основного войска?

– Как я могу быть в том уверен, Василь? Просто опыт подсказывает, что так должно быть. А не будет, что ж, мы заимеем запасный десяток. При нападении татар все одно узнаем, где встанет мурза, и тогда я из осинника пойду за ним. А позже помогу с тылу.

– Опыт – великое дело, согласен. Кого возьмешь с собой?

– Того, кого уже брал, десяток Фомы Рубача.

– Добро, забирай ратников и уводи в осинник. Там у тебя еще два мужика будут?

– Один будет смотреть за наблюдателем, другого как гонца использую.

– Договорились.

– Пошли!

Воеводы с сельским гонцом Степаном Гариным уехали к дружине. По кромке берега, а затем по полю в осинник вошел десяток Рубача во главе с Михайлом Бордаком, а Парфенов держал в готовности два других десятка, ожидая сигнала со звонницы.

Мурза Икрам, получив сообщение о выходе московской дружины из села, тут же собрал десятников. Говорил недолго, со знанием дела:

– Помолившись Всевышнему и попросив у него удачи в святом деле войны с неверными, начинаем поход к Радному. Я с нукерами пойду обходом в осинник, откуда вышлю четверых нукеров для перекрытия пути бегства жителей к реке. Из осинника буду смотреть за основными действиями. Те должны проходить так: один десяток Давлета Тогура нападает на село прямо с ходу, второй заходит к селу с севера, закрывая тем самым пути бегства к Чугуеву. Второму десятку, охватив село, разделиться, четверым воинам пойти к восточной стороне, дабы действовали с четверкой нукеров, шестерым атаковать село с севера. Нам надо как можно быстрее сломить сопротивление местных, захватить ясырь, уничтожить ненужный мусор – стариков, старух, пожилых баб, уродцев, калек и младенцев, собрать обоз из коней и телег села и начать отход в сторону Санги до места, где его встречу я. Далее пойдем другой дорогой, которую русам, если быстро спохватятся, еще поискать придется и потратить на то время, необходимое для нашего отрыва от них. Если что-то пойдет не по плану в ходе атаки двух десятков, я введу в бой своих оставшихся нукеров. Они нападут от осинника. Главное, десятники, это быстрота. Быстро управимся с селом, быстрее уйдем из этих земель. Преследовать нас русы не смогут. А ясырь на селе хороший. И сельский народ, и деревенский, который уже был у нас, но… Хотя вы и так все хорошо знаете. Имаму передать, чтобы готовился к молитве на поляне перед шатром. Я подам сигнал для начала перехода. Вперед, мои славные воины!

Молитва татар не затянулась. Мурза подал сигнал, и отряд, разделившись, пошел на восток.

Икрам с нукерами передвигался быстрее, так как шел по полю, заходя в осинник со стороны разграбленной деревни Песчаной. Его и заметил наблюдатель десятника Рубача Сашко Сизов, о чем тут же сообщил Бордаку. Михайло отдал приказ укрыться на восточной опушке рощи. Татары прошли осинник, уверенные в том, что подошли скрытно. Мурза допустил ошибку, не послав ратника к Назиму, считая это уже ненужным, и нукеры встали на северной опушке, послав четырех всадников на юго-восточную сторону села. Бордак же в то время, используя охотников Гната и Кузьму, завел свой десяток в тыл басурманам, не сближаясь с ними. Разойдясь на несколько саженей друг от друга, ратники привязали коней к деревьям, надев им на морды мешки, прошли немного вперед и залегли, ожидая команды Бордака. Михайло же подозвал к себе Кузьму Воробу:

– Давай, Кузьма, незаметно беги в село, предупреди старосту, что мурза в осиннике. С ним шестеро нукеров, четверо встали на юго-востоке. Это те, кто должен перекрыть путь от села к реке. Пусть знает то. И ждет непрошеных «гостей», они подойдут скоро.

– Понял, воевода.

– Гляди, этим четверым не попадись, татары дюже глазастые.

– Не боись, боярин, не попадусь.

Кузьма исчез в кустах. Десяток Рубача ждал. Ждали Бордак и Парфенов. Ждало и все село.

Набат со звонницы ударил неожиданно. Наблюдатели увидели два десятка крымчаков, когда они вышли из оврага и с криком бросились к селу, и староста закричал:

– Всем к бою! Крымчаки!

Отряд, несущийся на село, разделился, один десяток продолжил путь прямо, второй пошел к северу.

Московские воеводы просчитали план мурзы до мельчайших подробностей. Неожиданным стало то, что четверо басурман из второго отряда не встали напротив городьбы северной окраины села, а пошли дальше, в обход Радного с востока.

Десятник Огнев подполз к Парфенову, смотревшему за происходящим с вершины склона оврага:

– Княжич, мурза основные силы собирает от Санги и от реки.

В то время Кузьма зашел в село и предупредил старосту, что крымчаки-нукеры вышли на юго-восточную околицу. Дабы соединиться с ратниками второго десятка Давлета Тогура, им требовалось пройти с десяток саженей, но они встали.

– И что сие означает? – спросил Огнев.

– То, что крымчаки сейчас поведут атаку, а староста, похоже, не знает, что четверо басурман отделились от десятка, зашедшего от нас.

– И предупредить его не можем.

– А ну, Гарина сюда! – обернулся Парфенов.

– Да, княжич? – тут же подполз к нему мужик из села.

– Видишь, где четверо басурман встали?

– Вижу.

– Их могут не заметить мужики?

– Могут, с той стороны сады густые, а наблюдателей в них не выставили, потому как людей маловато. И со звонницы звонари спустились.

– Прорваться в этой ситуации в село можно?

– Если только рискнуть и проскочить между разделившимися группами северного десятка.

– Сможешь?

– Надо, значит, попробую. Тут хоть до половины дойти, да криком предупредить мужиков, а далее… на миру и смерть красна.

– О том не думай.

– Ладно. Пошел я. Дай Бог, свидимся.

Гонец выскочил из оврага и, где пригибаясь, где укрываясь в ямах, пошел к селу между группами татар.

А те ждали сигнала к атаке. И только первому десятку, ведомому Давлетом Тогуром, никакой команды не требовалось. Выдвижение на село его десятка и являлось сигналом для атаки остальных.

– Добежит ли мужик? – задумчиво проговорил Огнев.

– Отчаянный, за своих голову сложить готов.

– А мы разве нет? – посмотрел на него Парфенов.

– И мы тако же. Не пора ли и нам выходить?

– Тебе нет, а вот Грудину… – Княжич кликнул десятника второго десятка: – Яков, с людьми быстро в тыл передового десятка басурман!

– Открыто идти?

– Поначалу по оврагу, как кончится, выходи в поле и атакуй ворога.

– Понял. Опричники, за мной!

Десяток Грудина быстро пошел на запад в обход десятка Тогура.

А тот уже вдарил по селу.

Несмотря на то что местным лучникам удалось сбить с коней трех крымчаков, остальные подошли к городьбе и пустили стрелы в защитников, выставивших копья, рогатины и вилы. Древка татары рубили саблями. Степан Гарин все же сумел проскочить к старосте. Тот, узнав об опасности с востока, готовый уже ввести в сечу основной отряд всадников, вынужден был развернуть его на восточную околицу. Мурза, видя, что с ходу прорыв не удался, отдал команду Азанче приготовиться к выходу на село и передал сигнал старшему четверки, что продолжала стоять на юго-восточной стороне села, соединиться с людьми Тогура и вдарить по Радному от реки. Это могло решить исход схватки, если бы не дружина Парфенова и Бордака, о которой мурза знал лишь то, что она ушла в Чугуев. То, что это был обманный ход, он и представить не мог.

А Парфенов не мог ввести в бой десятки Огнева и Грудина, покуда последний не выйдет в тыл басурман с запада. Ожидая этого, княжич кусал губы. Наконец над округой пронесся крик кукушки. Опричники Грудина зашли-таки в тыл татар, и тут же в ответ трель соловья, как сигнал к атаке.

Огнев с шестью ратниками на конях вышли из оврага. Четверо пошли на четверых басурман, двинувшихся навстречу нукерам. А в тыл передовому десятку Давлета Тогура ударил десяток опричников Якова Грудина. Первый десяток крымчаков вынужден был развернуться, но разойтись не успел – отряд Грудова врезался в кучу басурман. Им в поддержку вышли из-за городьбы пятеро сельских всадников. Видя такое дело, шестеро татар, вместо атаки с севера, пошли на запад, на помощь своим соплеменникам. Парфенову пришлось менять тактику, он направил также шестерых опричников десятка Луки Огнева в тыл подмоге татарской. Все сбились в сечи. Но перевес был на стороне русских, да и опыта и умения у опричников гораздо больше, нежели у татар, посему главные силы мурзы были разбиты в считаные минуты.

В то же время, ведая, что происходит на западе, соединившиеся группы нукеров и второго десятка повели атаку на село, дабы закрепиться там и, дождавшись помощи мурзы, продолжить схватку уже на селе, где русским драться не с руки. У татар появились зажженные стрелы. Четверо опричников во главе с десятником Огневым рванули на восточную околицу и ударили во фланги пробивавшемуся к наступлению сводному отряду крымчаков. Те развернулись, чтобы встретить отчаянных опричников, летящих навстречу своей смерти. Тут-то и вылетел из села десяток конных мужиков, мгновенно изменив обстановку и создав двойной численный перевес русских. Нукеры бросились на мужиков, а вот татары десятка Тогура дрогнули и галопом кинулись вчетвером прочь от места сражения к реке. Это предопределило исход схватки. Опричники догнали их и порубили. Десяток мужиков, понеся потери, справился и с нукерами. Более двух десятков крымчаков было уничтожено. Среди опричников убитых не было, тока двое раненых. Мужики потеряли трех человек.

Удар дружины московской стал такой неожиданностью, что мурза Икрам, собиравшийся смотреть, как его воины разнесут в пух и прах оборону села, застыл на месте с открытым ртом. За малое время появившиеся русские ратники и на удивление сплоченно действовавшие сельчане разгромили его десятки. Он едва не взвыл от отчаяния. Даже бросить на помощь оставшихся с ним нукеров не успел.

Он вскочил на коня, крикнув охране:

– Отходим в сторону Песчаной, быстро, покуда сюда не заявилась эта проклятая летучая дружина!

Нукеры двинулись осинником на юг, но проехали только до елани, где на них со всех сторон навалились опричники Рубача и Бордак. Крымчаки не ожидали нападения, посему русским удалось быстро выбить всех рядовых нукеров стрелами. Мурза остался с десятником Азанчой. Последний вертелся вокруг начальника, словно мог спасти его. На него двинулся сам Рубач, Бордак пошел на мурзу. Завидев ворога, Батыр Азанча, издав громкий крик, отбил первую атаку опричного десятника, между ними завязалась сеча. Ратники окружили место боя, в него не вступая. Бордак схлестнулся с мурзой. Икрам, несмотря на свой титул, владел саблей не хуже любого нукера. Он развернул коня и рубанул Бордака. Михайло выставил саблю, отбил удар и тут же выбросил ее, дабы провести колющий удар, но и Икрам отбился. Кони прошли мимо друг друга, одновременно поднялись на дыбы. Всадники развернули их. Конь мурзы оказался молодым и еще не привыкшим к хозяину, оттого на развороте взбрыкнул и едва не выбросил его из седла. Поняв, что так может подставиться под удар русского воеводы, мурза соскочил на землю. Спрыгнул и Бордак. Меж ними пошла рукопашная сеча. Бились яростно, не замечая ничего и никого вокруг. И все же мастерство Михайло взяло верх. Уклонившись от колющего удара, тем самым заставив Икрама закрыть грудь, он поднял саблю и рубанул по сабле мурзы. Переломившись, она отлетела в сторону. Икрам выбросил рукоять, нагнулся, чтобы вытащить из сапог нож, но Бордак, не упустив случая, тут же вдарил кулаком свободной руки прямо в нос мурзы. Взревев от боли и схватившись за сломанный нос, Икрам остался открытым для воеводы. Ударом рукояти сабли Бордак лишил его сознания. Тут же крикнул ратникам:

– Вяжите его, да не бейте. Он живой и на ногах нужен.

Опричники бросились к мурзе.

Михайло повернулся и едва не был сбит телом слетевшего с коня Азанчи. Тот рухнул совсем рядом, из перерезанного саблей Рубача горла хлестала черная кровь. Десятник спрыгнул с коня, взглянул на Бордака:

– Ну, вот, кажись, и все, Михайло Лексеич, разгромили мы остатки сотни мурзы, и его самого, как и повелел государь наш, живым взяли.

Михайло устало присел на траву, кивнул:

– Да, все! Отдохну маленько, измотал всего Икрам. Мурза мурзой, а бился, как простой нукер.

– Это они умеют, надо отдать должное. Вот тока тогда, когда прижмешь. А не прижмешь, бегут.

– Черт с ними, окаянными! Собирай десяток, мурзу на коня его десятника, связать крепко и пойдем в село.

В селе одновременно царили радость и печаль. Кто-то радовался избавлению от проклятых поработителей, кто-то оплакивал павших в бою. Но в целом обстановка была радостной.

– Неужели, боярин, самого мурзу взял? – подошел к Бордаку староста.

– Взял!

– И чего теперь с ним будет?

– Его велел к себе доставить сам государь.

– Этого пса и на Москву! – удивился Торба. – И чем же он так отличился, что его желает зрить царь Иван Васильевич?

– Есть «заслуги»!

– Что, Михайло? – подбежал к нему Парфенов.

– Порядок, Василь, нукеров порубили, мурза у нас.

– Сам брал?

– Неужто доверил бы кому-то? – улыбнулся Бордак. – Не, это мое дело, собак бешеных брать, что возомнили себя господами на чужой земле. Брал ранее, ныне взял и далее брать буду, коли не получу приказа рубить их дикое племя. Тогда буду рубить, покуда жив.

– Что ж, дело сделано, Михайло. До утра можно отдохнуть, и в путь? Домой?

– Да!

– В Чугуев гонца посылать будем?

– А вот это реши сам.

– Добре.

Староста, организовав сбор тел татар и отдав команду закопать их в овраге, где был пост их наблюдения, занялся приготовлением пиршества для опричных воинов московских. Для того народ начал выставлять столы, лавки прямо на центральную улицу. Повсюду разводили костры, на них ставили чаны. За городьбой резали овец, кур, сносили к стряпухам овощи, муку. Кто-то прикатил и бочонок, явно не с квасом.

Прошли похороны, начались торжества, так на Руси бывало часто.

С утра особая дружина пошла к Чугуеву. Там задержалась на день, собирая обоз – переход предстоял долгий, и двинулись на Москву.

В столицу дружина вошла через две недели, дождливым утром конца октября. На заставе ее остановили и послали в Кремль гонца. Оттуда прибыл царский посланник, четырехпалый опричник Гордей. Передал наказ государя следовать дружине в Александровскую слободу, а княжичу Парфенову и боярину Бордаку вместе с пленным немедля идти в Кремль. Воеводы простились с десятниками и, выбрав в охрану двух ратников, направились к Кремлю.

На этот раз заехали через Спасские ворота, прошли в сопровождении кремлевской охраны до великокняжеского дворца. Встречать ратников вышел сам Иван Васильевич. Воеводы и охрана соскочили с коней, сбросили на мощеную площадку связанного мурзу Икрама. Царь подошел к нему, пнул ногой:

– С тобой я в пыточной избе поговорю, – и махнул рукой ближней охране: – Увести собаку!

Мурзу потащили к воротам.

Охранники дружины отошли в сторону, а царь подошел к Парфенову и Бордаку:

– Приветствую вас, воины русские!

Воеводы поклонились.

– И тебе долгих лет, государь, – ответил Парфенов. – Твое повеление исполнено, сотня мурзы Икрама разбита, сам мурза доставлен.

– Признаюсь, посылая вас на это задание, на успех дюже не рассчитывал, слишком сложное задание, – улыбнулся Иван Васильевич. – Но вы выполнили его, за что вам от меня великая благодарность. – Он поднял руку, и к нему бросился боярин из ближнего окружения, подал две мошны. – Это ваша награда. Опричников особой дружины я награжу отдельно.

Воеводы приняли тяжелые мошны, спрятали в одежде.

– Вижу, устали вы, воины, езжайте домой, отдохните. Потребуетесь, вызову. – Царь взглянул на Бордака: – Слышал я, Михайло Лексеич, свадьба у тебя намечается?

– Да вот думали обвенчаться с Аленой, – смущенно проговорил Бордак.

– На свадьбу позовешь?

Михайло совсем растерялся:

– Конечно… Государь… это такая честь для меня!

– Позовешь, приду. А сейчас отдыхайте. И еще раз великое вам спасибо!

Царь повернулся и пошел ко дворцу, за ним свита из бояр, которая собралась во время разговора, охрана.

Парфенов с Бордаком выехали на площадь.

– Ты, Михайло, как-нибудь выбрал бы время, да заехал бы ко мне с невестой.

– Давай, Василь, ты к нам, так удобнее. Алена еще не привыкла не то что к выездам, того она и не ведает, а и просто к жизни в Москве, да еще сыночек наш Петруша тоже побаивается. Приезжай ты. Встретим как родного.

– А мы теперь и есть родня. В боях породнились.

Обнявшись, не слезая с коней, поехали каждый к себе.

Не успел Бордак заехать на подворье, как к нему бросилась Алена:

– Вернулся, Михайло!

– Вернулся, Алена!

– Господи, знал бы ты, как я ждала тебя!

– Знаю.

– Соскучилась!

– И я соскучился!

Он стиснул ее, прижал к себе.

А со стороны на них, вытирая слезы, смотрела Марфа, подкашливал, смущаясь, Герасим, рядом служка, которого нашел ключник, и во весь рот улыбался Петруша. Все они были счастливы. Пусть недолго, пусть на несколько дней или мгновений, но счастливы обыкновенным человеческим счастьем.

Глава седьмая

Прошел сбор урожая, посеяли озимые, работы в поле закончились, наступила пора праздников, свадеб. Решили, наконец, пожениться и Бордак с Аленой. Таинство венчания, соответственно и свадьбу, назначили на середину октября месяца, сразу после великого православного праздника Покрова Святой Богородицы. На Руси издавна укрепился порядок свадеб. Так, поначалу в доме невесты было обручение, после чего молодые могли и целоваться, и миловаться на людях, а не тайком. Далее жениха и невесту готовили к венчанию. Гостям в то время от родителей невесты давали подарки и угощали хлебом и вином, иногда организовывали застолье. Когда молодых выводили из дома, их осыпали хмелем или зерном. По просьбе дружка родители благословляли чад. Далее ехали в храм, где и свершалось таинство венчания. По возвращении родители жениха встречали молодоженов перед воротами с караваем хлеба. Молодые откусывали часть, и каждый старался откусить кусок поболе, игриво заявляя тем самым на первенство в семье. Это было символически, потому как, сколько ни отхватывала бы жена, хозяином в семье всегда был муж. Во дворе молодых опять осыпали хмелем и зерном и отводили в отдельную комнату, где они могли немного отдохнуть от праздничной суеты перед застольем. Там же молодая причесывалась, теперь ей предстояло иметь женскую прическу и головной убор замужней женщины. Гостей в это время угощали вином с заедками – сухими закусками, показывали приданое невесты. В первый день свадьбы застолье длилось недолго. Немного посидев среди гостей, молодые уходили, а дружка приглашал всех на следующий день. В комнате молодых ждало брачное ложе. Родители, когда гости расходились, ждали известия о том, что муж справился с возложенными на него обязанностями, а молодая жена оказался непорочной. После того как был принят «Домострой», следовали, преимущественно, его положениям, касающимся бракосочетания. Молодые представляли доказательства выполнения своих обязанностей и невинности, о чем всем сообщал дружка. С утра молодожены вместе мылись в бане и выходили на праздничный пир. Им дарили подарки, они же в ответ одаривали присутствующих. Во второй день кричали о том, что водка горька, и молодоженам приходилось постоянно целоваться.

В случае с Михайло и Аленой справлять свадьбу по устоявшимся обычаям и традициям было невозможно. У них не осталось родственников, не у кого было просить благословения, жили они на подворье жениха, так как невеста своего дома не имела, и многое еще из того, что создавало преграды, о чем вельми кручинилась Алена.

За советом Бордак поехал к ставшему ему лучшим товарищем княжичу Парфенову. Тот оказался дома, встретил Бордака, проводил в светлую горницу. Приметив озабоченность на челе товарища, спросил:

– О чем печалишься, Михайло, и след ли печалиться, когда впереди свадьба? То ведь веселье, а не печаль.

– Так-то оно так, Василий, – вздохнул Бордак, – но вот как быть нам с Аленой?

– А чего не так у вас?

– Да и не молодые мы, живем вместе давно, ты историю нашу ведаешь.

– Ведаю, и чего?

Бордак высказал свои печали по поводу соблюдения традиций.

– Э-э, друг ты мой сердечный, нашел, о чем печалиться, – улыбнулся княжич. – Нету родителей, священник благословит, дружкой буду я, ратники – почетными гостями, они же для нас боле чем родственники. Показывать приданое не треба, и так понятно, не бедна невеста боярина. Хмеля и зерна мы купим сколь надо. Подворье большое, столы выставим. Вот два дня, думаю, праздновать не стоит, потому как многое из того, что делается в первый день, вами уже сделано, – уже во весь голос рассмеялся он. – Не буду же носить перед гостями простыни с брачного ложа, они ведают, что ничего особого на них не увидят. И вообще, Михайло, для вас с Аленой главное что? Обвенчаться, стать законными мужем и женой. А то происходит в храме, а не на подворье. Со священником договорился?

– Да. В храме все пройдет как след, по православным обрядам.

– Ну, и добре. Помнишь, государь обещал на свадьбу приехать, коль пригласишь?

– Это он молвил в запале, радуясь, что мурзу ненавистного отыскали.

– Нет. Иван Васильевич ничего просто так не молвит. Но об этом речи вести не стоит, ты, Михайло, людей из дружины пригласи, в помощь твоим людям я пришлю своих слуг. И не страшись, в боях не страшился, а тако же Алену успокой. Все не хуже, чем у других вельмож будет, а то и лучше.

– Спасибо тебе, Василий Игнатьевич, что поддержал.

– А давай-ка я с тобой поеду? Мне все одно дел на подворье нет, а я все-таки дружка твой. Али другого выберешь?

– Ну что ты! Ты и будешь дружкой. А поедешь, благодарен буду. Там и с Аленой погутаришь. Одно дело – я, другое – ты.

– Едем!

Подготовка к свадьбе заняла три дня. Свадьбу, как советовал Парфенов, решено было провести одним днем, в чем нареканий со стороны духовенства не последовало, все понимали особенность этой свадьбы. И вот необычайно теплым октябрьским днем на подворье Бордака стали собираться гости, в основном соседи и знакомцы Парфенова и Бордака, ратники опричной дружины. Праздничную трапезу готовили стряпухи, призванные женой Герасима, Марфой. Провизии заказали столько, гулять с неделю можно. Всего, что имелось на торговых рядах, накупили и подарков. Посреди двора буквой «Т» выставили столы, накрыли скатертями, за место молодоженов выставили иконостас.

Алена все волновалась, желала узнать, а как поедут в храм, кто встречать в обрат будет, хлебом-солью угощать, всем ли все хватает, как она выглядит в свадебном наряде. Бордак вместе с Парфеновым успокаивали ее, пока, наконец, невеста не угомонилась. При выходе из общего дома хмелем и зерном их осыпали люди, приглашенные Парфеновым, желая жизни веселой, сытой и богатой. Петрушу увела Марфа, его на время приютила соседка служанки.

Бордак помог Алене сесть в повозку, сам вскочил на коня. С ним рядом – княжич, опричники. Свадебная процессия тронулась к церкви Святой Великомученицы Варвары. Встретил их колокольный перезвон. Вельми смущаясь, вошла Алена в храм. Внутри все было торжественно, по традиции веры православной.

Время пролетело быстро, и если бы Алену спросили, что было в храме, она все и не вспомнила бы. Впрочем, как и Бордак, хотя оба они уже проходили через то.

Из храма ехали на подворье вместе, в повозке. У раскрытых ворот молодоженов встретили приглашенные все тем же княжичем дворяне Андрей и Ксения Бочарские, имевшие вотчину рядом с вотчиной Парфенова, они поднесли молодоженам хлеб с солью. Бордак отхватил кусок, Алена откусила крохотный кусочек, признав с самого начала верховенство мужа. В отдельную комнату не пошли, не от чего отдыхать, сразу сели под образа. Начал говорить дружка, заменяя речи родителей и родных.

Веселье было в самом разгаре, как кто-то с крайних мест большого стола крикнул:

– Государь! Смотрите, сам государь!

Бордак и Парфенов вскочили, поднялись со своих мест гости, выходя из-за лавок.

Во двор въехал царь Иван Васильевич Грозный, за ним его ближайший помощник, боярин Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, которого в народе называли Малютой Скуратовым, бояре, опричная охрана.

Все пали ниц.

Царь соскочил с коня. Поднял руку:

– Встаньте, люди, тут я не государь Всея Руси, а такой же, как вы, гость. Пошто не встречаете, Михайло и Алена?

Народ поднялся, а Михайло с Аленой подошли к государю.

– Приветствую, Иван Васильевич, – поклонился Бордак, – благодарю, что почтил своим вниманием сию скромную свадьбу, вельми рад. Супружницу мою ты ведаешь, как звать, теперь можешь зрить ее.

Алена потупилась.

– Красавица! – улыбнулся царь. – Ведаю, сколь перенесла в жизни своей. Ты береги ее, боярин Бордак.

– Да уж буду беречь и любить до самой смерти. Вы проходите, гости дорогие, отведайте хлеба-соли.

– Пройдем, отведаем, до того дозволь подарок вам преподнести.

К тому времени весть о приезде на свадьбу царя облетела бо́льшую часть Москвы, и жители не только Варварки, но и ближних улиц вмиг собрались у скромного подворья. Стража оттеснила их, но недалеко, пусть люди смотрят, а опричники поглядят за ними.

Царь вновь поднял руку, и опричник ввел во двор породистого, молодого жеребца:

– Это тебе, Михайло. Звать жеребца Азур. Владей!

– Благодарствую! – поклонился Бордак.

Молодого коня перехватил Герасим. Жеребец показывал норов, такое скопление людей он видел впервые, но слуга Бордака знал, как общаться с конями. Укротил, увел на конюшню.

Государю подали малый короб, и он кивнул молодой жене:

– Это, Алена, тебе.

Помявшись, она приняла короб у опричника, открыла его, и на солнце различными цветами засверкали камни золотого ожерелья.

– Ой, красота-то какая! – не удержалась Алена и тут же смутилась: – Извиняй, государь…

– Ничего. Носи, радуйся.

Затем слуга поднес две соболиные шубы:

– А это вам обоим, дабы тепло было зимой лютой.

И вновь поклоны, благодарности.

Малюта преподнес Бордаку именную саблю в позолоченных ножнах. Бояре – свои подарки, кто-то драгоценности, кто-то деньги, кто-то меха, кто-то расписную посуду. Богатые подарки, царские.

Парфенов уже освободил лавку близ молодоженов, и царь с боярами расселись у стола.

Иван Васильевич вдруг встал. Ему тут же подали чашу хлебного вина или водки.

Скуратов хотел было забрать чашу, испить первым, не дай бог чего, но царь остановил его:

– Не след, Малюта, здесь врагов нет. – Выпил чашу до дна, наигранно сморщился: – Что-то горьковата у вас водка.

– Горько, горько! – закричали все хором.

Михайло и Алена поднялись, долго целовались, наконец оторвались друг от друга.

– Вот теперь вроде как и сладкое вино, – улыбнулся Иван Васильевич.

За ним тосты произнесли Скуратов, бояре. Люди пили, Бордак и Алена только пригубляли, иначе вечером упали бы под стол.

Царь поднялся:

– Извиняйте, Михайло и Алена, извиняйте, гости дорогие, желаю весело вам погулять на свадьбе друзей моих. А мне треба делами государственными заняться. Прощаясь, скажу, счастья вам большого да детишек поболе. Руси великой нужны люди, а кому, как не женам рожать их.

Он вышел из-за стола, за ним верный Малюта, бояре. Встали и все гости.

Михайло с Аленой проводили государя со свитой до ворот. Царь легко вскочил на коня, проговорил: «Счастья вам!» – и под охраной двух десятков опричников поехал по улице.

Скуратов же задержался. Подозвал к себе Бордака и Парфенова и сказал:

– Знатная свадьба, на Москве надолго запомнится. Гуляйте, а на третий день после утренней молитвы и трапезы оба приезжайте в опричный дворец. Государь ждать будет.

– А что за дело к нам, Григорий Лукьянович, не ведаешь? – спросил Парфенов.

– Ведаю, княжич, да не все можно молвить. Приезжайте, узнаете. Встретит четырехпалый Гордей, он же и проводит в хоромы.

– Добре.

– И вам добре погулять. По-русски, с размахом. – Скуратов посмотрел на улицу и добавил: – Гостей-то заметно прибавилось, Михайло Лексеич, хватит ли угощения приветить всех?

– Хватит.

– Ну, тогда поехал я.

Он вскочил на коня и погнал догонять царя и свиту.

– Ух, аж запотел. Не ждал такого, – протер мокрое от пота лицо Бордак и взглянул на Парфенова: – Не иначе ты пригласил государя на свадьбу?

– Я всего лишь передал через Скуратова весть о том, когда она будет, а решение приезжать на нее принимал сам царь. А к кому на подворье является Государь Всея Руси и земель местных? Вот, верно, к единицам из ближайших людей, в кои входишь и ты, Михайло, а это великая честь.

– Знамо, великая, но и ты в чести немалой у Ивана Васильевича.

– Боле батюшка мой.

– А я едва не упала, когда увидела царя, – проговорила Алена. – Это же надо, вдруг сам государь на моей свадьбе! Ранее о таком я не то, чтобы мечтать, думать не смела. А он вот какой. И не страшный совсем. Добрый, дружелюбный, не выставляет себя выше других. А тако же Малюта не страшный. А чего о нем только ни молвят, и душегуб, и палач.

– То недругов слухи. Но… пора к гостям.

– А народ, что на Варварке?

– Зайдет, примем, но мыслю, сбежался он на чудо чудное посмотреть, как сам государь на свадьбу к соседу их пожаловал. Теперь ты, Михайло, на Варварке, да и на Москве – первый боярин.

– Да брось ты, Василий!

– Пойдем, веселье только начинается.

В октябре дни не такие короткие, как в ноябре или декабре, но все одно темнеет рано. Перед вечерней молитвой уже темно. Посему и свадьба гуляла до того, как зазвонили колокола.

Гости, одарив молодоженов и пожелав им жизни в любви и счастье, начали расходиться.

Потом до позднего вечера убирали посуду, остатки трапезы, столы, лавки, приводили двор в порядок. Алена хотела забрать Петрушу, но он уснул в гостях, наигравшись с соседским отроком тех же лет.

Легли спать. Усталость и хмель сделали свое дело, миловались недолго, а потом уснули в объятиях друг друга.

На второй после свадьбы день княжич Парфенов, имевший на Москва-реке ладью, предложил Бордакам прогуляться по реке. После ночного дождя день выдался тихий, безветренный, довольно прохладный, на то и осень. На Покров выпадал первый снег, который, правда, долго не лежал, таял.

Михайло, Алена и особенно Петруша с радостью согласились.

После утренней молитвы и трапезы они прошли к подворью Парфенова.

Встречавшиеся им люди, среди которых были и дворяне, и зажиточные купцы, и ремесленники, и чернь, кланялись им, приветствуя. Сказывался приезд царя на их свадьбу.

Парфенов ждал во дворе. Рядом с ним стоял мужик лет тридцати.

– Это кормчий ладьи Демид Глухов, – указал на него княжич.

Мужик снял шапку, поклонился:

– Долгих лет, боярин, долгих лет, боярыня, и сынку вашему.

– И тебе тако же, Демид, – ответил Бордак и повернулся к Парфенову: – И где твое судно, Василий?

– Где ж ему быть, как не на реке? Тут недалече, спускаемся и выйдем к причалу.

– Ты не говорил о ладье.

– Повода не было. Ну что, готовы?

– Чего готовиться?

– Как пойдем, Демид, на парусе или на веслах? – спросил у кормчего Парфенов, так как ладья была парусно-весельным судном.

– Ветер по течению, а вниз мы и без паруса управимся. Вверх же на веслах пойдем. Четверо гребцов уже ждут.

– Михая команда?

– Она самая. Там же холопы.

– Ладно.

– Вина возьмем? – обратился княжич к Бордаку.

– Тока не крепкого, – ответил тот, – и немного.

– Чего ж не крепкого? Водки возьмем. И закуску легкую.

– Варвара! – обернулся Парфенов к дому, возле которого копошилась какая-то баба.

– Слухаю, княжич, – отозвалась она.

– Собери закуски, ендову водки, чаши, для отрока сладостей. Все в суму, и сюда. Быстро, Варвара! Тебе вообще больше двигаться треба, а то молодуха, а телом дюже пышная. Как бы дале не разнесло, как Верку, супружницу Михая!

– Не, княжич, не разнесет. У нас в роду все были такие, как ты молвил, пышные. Да и добре то, лучше, чем худые, как жерди.

– Болтай, Варька, меньше!

Служанка собрала суму, передала служке, тот отнес ее на ладью.

К борту спустились Бордак с женой да сыном и княжич. По сходням поднялись на небольшое судно длиной около пяти аршин, шириной до двух. Судя по тому, что ладья стояла аршинах в трех от берега, осадка судна была такой же, что и ширина. На ладью вели сходни с открытой дверью в борту. Семья боярская и княжич поднялись на судно, устроились на скамьях за надстройкой.

Четверо гребцов сели за весла, начальствовал над ними кормчий. Он же поднял сходни, закрепил их, закрыл дверку, подал команду, и гребцы принялись за работу. Они развернули судно и пошли вверх по течению, дабы потом спуститься по реке без труда. Гребли споро, сильными толчками продвигая ладью, держась ближе к берегу, где течение слабее. Отошли за Москву. Там вышли к середине реки, избежав стремнины. Подняли весла, и только кормчий длинным веслом-рулем выдерживал направление. Ладья медленно пошла вниз по реке в обрат к городу, встречая на пути судна поболе, ладьи, струги, рыболовные лодки, что тащили неводы.

Парфенов указал на лодку, заполненную рыбой, которой правил один гребец:

– Кормит река город. Покуда есть рыба в реке, голод не страшен.

– Без хлеба, Василий, не обойтись, – ответил Михайло, – а последние годы лето сухое.

– Зерна хватает. Иван Васильевич проявил заботу, закупил его вдоволь, без хлеба не останемся.

Прошли мимо лодки рыбака. В ней лещи, щуки, судаки, сомы, голавли. Да и на торговых рядах всякой речной рыбы полно. Что-то засолят, засушат, закоптят. Прогулка заняла время до обеда, большую часть на подъем вверх по течению. С реки открывался живописный вид на Москву. Узнали и свои подворья.

Кормчий подвел ладью к деревянному причалу, бросил в воду камень, обвязанный веревкой, прыгнул на причал с концом другой веревки, закрепил судно, гребцы выдвинули сходни. По ним спустились Бордак с семьей и княжич.

Вернувшись на подворье, помолились в горнице у образов, потрапезничали. Трапезу подавала служанка Парфенова Варвара. Вино, что брали с собой, выпили, дома под пироги достали еще медовухи. Сытые, довольные Бордаки отправились к себе. Петруша тут же уснул, измаявшись.

На третий день, как и было приказано думным боярином Скуратовым, после утренней молитвы и легкой трапезы Бордак на коне выехал из подворья. Провожала его, как всегда, Алена.

– Ох, чую, Михайло, опять разлука будет нам. Сон плохой видела.

– То, Аленушка, может знать тока государь.

– Вот бы дал задание на Москве?!

– А может, и даст.

– Не-е. Будет разлука нам, – покачала она головой.

– А и разлука, то ничто. Подождешь.

– Это конечно, но не хотелось бы.

– Пора бы и привыкнуть.

Михайло проехал к подворью Парфенова. Княжич был готов, и они направились к площади Кремлевской, оттуда по мосту через реку Неглинную прямиком к северным воротам укрепленной стены опричного двора.

Опричники пропустили их без допроса. Ведали, кто должен подъехать.

Заехали во двор, посредине два дворца, что соединялись крытым переходом. У левого стоял четырехпалый опричник Гордей, личный гонец царя.

– Здорово, Гордей! – поприветствовал опричника Парфенов. – Нас ждешь?

– Здоров будь, княжич, и ты, боярин! Конечно, вас, кого ж еще?

Из-за угла объявился Скуратов в сопровождении трех ратников.

– А, княжич, боярин, доброго здравия!

– И тебе тако же, боярин!

– Ты ступай, – кивнул Малюта Гордею, – я провожу гостей в залу государеву.

Опричный гонец ушел, с ним и трое ратников.

Скуратов завел Парфенова и Бордака во дворец.

Пройдя через залы, коридоры местного деревянного дворца, вошли наконец в гостевую залу. Тут она называлась по-иному, но на опричном дворе многое имело другое название, нежели в Кремле.

Иван Васильевич, опираясь на посох, сидел в деревянном кресле, под ногами красного цвета ковер иноземный, который был единственным украшением залы. В красном углу – иконостас, на оконцах – занавески, по стенам – лавки, в подсвечниках – свечи.

Сняв головные уборы и прислонив руку к сердцу, Парфенов и Бордак поклонились:

– Долгих лет тебе, государь!

– И вам тако же, други мои и верные подданные. – Царь улыбнулся, посмотрев на Бордака: – Знатно погулял на свадьбе, боярин?

– Знатно, государь, теперь люди сторонние на улице место уступают, начинают издали кланяться, а все потому, что ты оказал честь великую быть на свадьбе.

– Так и должно быть. Достойным людям – достойное отношение. Как супружница?

– Алена едва чувств не лишилась, завидев перед собой самого царя.

– Немудрено. Испугалась?

– А то?!

– Что, страшный такой?

– Нет, государь, не страшный, но правитель, дважды помазанник Божий. Над тобой только Господь Бог.

– Ладно, садитесь, други, на лавку рядом, разговор к вам у меня есть серьезный.

Вельможи присели, и царь заговорил:

– Собака Девлет-Гирей по сей день требует от нас, дабы дали свободу и Казани, и Астрахани. Мало ему, псу смердящему, тысяч невольников, что увел на продажу в Кафу и Кезлев, где продал османам и генуэзцам сотни людей наших, что гниют на работах непосильных в самом Крыму, ему еще подавай и Казань с Астраханью. А коли не выполню требования, грозит разорять земли московские. Еще в начале прошлого года хан только грозился, ныне же послание передал и ждет ответа. Не будет ему ответа, как не будет ни Казани, ни Астрахани. Посему вражеского нашествия не избежать.

– Так то и было известно, – подал голос Бордак. – Ныне хоть чего не дай хану, а коли большой диван в Бахчисарае решил вести поход на земли русские, то его решения не отменит никто.

– Вот и должно нам достойно встретить непрошеных гостей.

– Встретим, государь, не впервой, – проговорил Парфенов.

Иван Васильевич встал с кресла. Поднялись и княжич с Бордаком.

– Сидите, – кивнул им царь и продолжил: – Положение наше ныне слабое. Большая рать на Ливонских землях, пограничную службу укреплять начнем только зимой, до того не успеем, и до весны то, что задумали, не сделать. Затянуть переговоры с Девлет-Гиреем по поводу Казани, Астрахани не удастся. Дали только слабину по Астрахани, мол, готовы говорить о возвращении крепости, так султан турецкий в эти переговоры влез, настроил крымского хана по всем требованиям вести разговор. И не разговор даже, а прямые условия, возвращаем – не будет похода орды крымской.

– Все одно пойдут крымчаки к Козельску, – покачал головой Бордак.

– Да ведомо то. Худо, что Литва с Польшей подначивают крымского хана, обещая выгоды немалые, если нападет на Русь. Ладно, коль договориться не можно, будем драться. У нас сейчас одна засечная черта идет по городам-крепостям – Козельск, Калуга, Коломна, Муром до Нижнего Новгорода. Другая, передовая, южная черта – Новгород-Северской, Путивль, Мценск, Пронск. Объединив их, получим большую засечную черту. А есть еще черты по реке Оке от Тулы до Переславля-Рязанского. Да вот худо, сторожей, ополчения и тако же дружин сторожевых немного. Ратников не хватает, дабы закрыть проход огромному войску Девлет-Гирея.

– Так ведь крымский хан не собирается на Москву, он намерен разорить земли у Козельска, – заметил Парфенов.

– Так-то оно так. Помыслы хана, по нашим данным, таковы, но как на самом деле будет? Тут вот с ближайших рубежей известия пошли, на Оке крымчаки объявились.

– Хан должен был осенью только отряд Галибея к нам выслать. С теми крымчаками разобрались. Ушел Галибей за Перекоп, откуда эти взялись? – воскликнул Бордак.

– Видно, Девлет, а скорее султан, решил помимо пяти сотен Галибея еще отряды на наши земли выслать. И то на диванах, малых и больших, не обсуждалось. А посему мой наказ вам, Василий и Михайло, взять тот же опричный отряд, с коим охотились на мурзу Икрама, и идти к земле у села Варное на Оке, что под Муромом, оттуда и пришли известия о крымчаках, да поглядеть, что там к чему. Перевалить за реку, пройтись лесами, полями, посмотреть засеки, проведать, как сторожа службу несут, усиливают ли линию обороны. Коли крымчаки там есть, то малые отряды порубить. С большими не связываться, за ними смотреть. И так идти от Мурома через Переславль-Рязанский к Москве. До наступления холодов успеете. С дружиной опричной пойдет Гордей четырехпалый, гонцом. Надо, накажу воеводам местным идти вам на подмогу, хотя то в грамоте царской прописано будет. Вельми волнует меня суета татар. Хан проводит разведку повсюду, где можно, вот и сомнения, а на Козельск ли он нацелился? И не Москва ли его цель? А тут еще худая новость. Тесть мой, отец почившей Марии Темрюковны, Темрюк Идарович, князь Кабардинский, что стоял с нами супротив крымчаков, будто бы с ханом тайные переговоры ведет. Не хватало еще Кабарду против нас настроить. Покуда это тока слухи, но, ведая про обиды князя Темрюка, то быть вполне может. С тем я сам разберусь, а вы разберитесь, насколько крепка наша оборона у Москвы и городов ближних.

– Сделаем, государь! – дружно поднялись Парфенов и Бордак.

Царь улыбнулся, только как-то невесело:

– Верю, оттого и отправляю вас, а не поручаю дело воеводам крепостей или другим князьям да боярам. У нас ежели народ за веру и родину готов головы сложить, то вельможи некоторые, не скажу, что большинство, но многие тока и думают о том, дабы подороже предать Русь нашу. Оттого и гнев мой на них.

– Праведный гнев, государь, – проговорил Парфенов.

– Ступайте, верные мои воеводы, надежу на вас возлагаю большую, полномочия даю не ограниченные ничем, окромя указа моего личного, но и ответственность великую. Завтра опричная дружина должна уйти из Москвы. Десятками по разным сторонам, дабы собраться в одном месте, что определите сами. Коли спросить чего желаете, спрашивайте, смогу, отвечу.

– У нас в дружине, как получается, опричников три десятка, у каждого свой начальник, да мы двое, – произнес Парфенов. – Первый воевода – твой покорный слуга, Михайло – второй. Я же считаю, у него больше опыта, и ему след встать во главе отряда. Как на то смотришь ты, государь?

– Просто. Коли опыта больше у боярина, и ты, княжич, сам предлагаешь ему главенство, то так тому и быть. В опричном отряде первый воевода – боярин Бордак, ты, княжич, – его помощник.

Парфенов кивнул.

– Извиняй, государь, за собакой Икрамом не зря охотились? – заговорил Бордак.

– Не зря. Написал он послание Девлету с просьбой оказать милость да обменять на пять сотен наших невольников. Тех, что он продал, пес, уже не вернешь, может, этих вызволим.

– Перед нашествием вряд ли.

– Зима еще впереди, орда двинется от Перекопа не раньше мая. На обмен времени хватает. Коли, конечно, хан решит оказать милость своему верному мурзе. Я думаю, окажет, потому как родственники они.

– Ну и добре, что не зря.

– Ступайте!

Парфенов и Бордак поклонились и вышли из залы, в коридоре их ждал четырехпалый Гордей. Он уже ведал, что идет вместе с опричной дружиной на задание царя.

– Вот голова моя дырявая, про собаку Икрама спросил, об обозе нет! – уже во дворе воскликнул Парфенов.

– Не беспокойся, княжич, обоз подготовят. Григорий Лукьянович озаботился, – успокоил его четырехпалый опричник.

– Ну и добре. Ты к себе, Гордей?

– Я тут проживаю, во дворе.

– Один?

– А вот до того вам, вельможам, дела быть не должно.

– Э-э, Гордей, так не пойдет, заносчивости в единой дружине проявляться не след. И не тока пред воеводами, но и пред рядовыми опричниками, – посмотрел на него Михайло.

– Ладно. Могу идти?

– Завтра к нам выйдешь со двора с обозом.

– Слушаюсь!

– После вечерней молитвы всем десятникам быть на подворье княжича. То передай им.

– Передам. Мне там быть?

– Тебе нет, ты посмотри за обозом. Большой он не нужен, две телеги хватит, ну, и лошадей к нему добрых.

– То, как Григорий Лукьянович решит.

– Ладно, поехали мы.

Бордак с Парфеновым выехали к мосту через Неглинную, проехали на Варварку. Там, у подворья княжича, остановились.

– С чего начнем, Михайло? – спросил княжич.

– Выйдем к селу Петровка, мыслю, самое подходящее место, там определимся, сейчас чего гадать?

– Добре. К сбору десятников я все подготовлю, лишних людей уберу.

– До вечера!

Парфенов заехал на подворье, Бордак поехал к себе.

Как обычно, Алена ждала его во дворе.

– Что, Михайло? – спросил она.

– Разлучиться нам придется, Аленушка.

– Я так и знала. Надолго ли?

– То не ведомо, мыслю, ненадолго.

– Треба собрать сумы?

– Потом. После вечерней молитвы и трапезы пойду к Василию, вернусь, соберешь.

– Хорошо.

Они прошли в дом.

Вечером Бордак снова прискакал на подворье Парфенова.

– Гости в доме, Михайло Лексеич, – сказал встретивший его служка.

– Все пришли?

– А я знаю, кто должон был придтить? Трое опричников.

– Ты смотри тут, чтобы посторонние не шастали перед городьбой.

– Угу!

Бордак зашел в дом.

В гостевой комнате на лавке за столом сидели княжич, десятники Лука Огнев, Фома Рубач и Яков Грудин.

Воевода поприветствовал опричников, те ответили.

Василий объявил о назначении Бордака первым воеводой, предложил место рядом с собой. На столе была расстелена старая карта.

– Я уже поведал десятникам, что предстоит поход по местам ближним, – сказал княжич.

– Да мы знали о том, – подал голос Огнев.

– Ну знали, значит, коротким разговор будет, – кивнул Бордак, устраиваясь на скамье. – О том, что после завтрашней утренней молитвы и трапезы выезжать по разным сторонам придется, тоже знаете?

– То нет!

– Тогда слушайте. – И Михайло стал показывать на карте: – Ты, Лука, выезжаешь по этой дороге, ты, Фома, по этой, ты, Яков, по этой. Собираемся вместе у деревни Петровка, что на Рязанской дороге. С нами пойдет гонец, которого дал государь, вы его знаете, это четырехпалый Гордей.

– Знаем, как же, – закивали десятники. – Кто же Гордея на опричном дворе не знает?

– Сбор всей дружине в роще слева от деревни. Дале пойдем тоже лесами к Мурому, вернее, к селу Варное на Оке, там местные сторожа видели отдельные конные отряды татар.

– Крымчаки разбойничают? – спросил Рубач.

– О том вестей нет.

– Тогда разведка. Но чего там разведывать? Вдоль Оки проходит засечная черта по крепости Козельск, земли которого Девлет-Гирей намерен опустошить весенним набегом. И земли Козельска, и ближних городов, да села с деревнями. По черте стоят также Калуга, Серпухов, Коломна, Муром, Нижний Новгород. Зачем вести разведку у Мурома, коли Девлет собирается разорять Козельск? Между ними верст триста, не меньше. А крымчаки зашли так глубоко на русские земли.

– Вот то и прознать должны, – ответил Бордак.

– Будем отлавливать татар?

– Представится случай для сшибки – мелкой схватки, возьмем мурзу, коли выйдет, а нет, так простых крымчаков прихватим да расспросим.

– Крымчаки часто используют подставные «языки», дабы те обманули врага.

– То мне ведомо, – кивнул Михайло.

– А тако же мелкими отрядами заманивают супротивника в засады.

– И то вестимо. Мне тактика татар известна хорошо.

– Значит, завтра с утра после молитвы и трапезы? – спросил Грудин.

– Да.

– Как насчет обоза? – поинтересовался Огнев.

– А вы на опричном дворе ничего не заметили?

– Ничего особого, а что? – переглянувшись, ответили десятники.

– Малюта Скуратов должен позаботиться об обозе.

– А! Ну, он такой мелочью заниматься не будет, у него для того людей полно. Но коли сам Скуратов озабочен об обозе, то все, что треба для похода, у нас будет. Ему перечить не смеет никто. Первый человек в окружении государя.

– Главное вы поняли, – подвел итог сбору Бордак. – Обоз будет, с утра выводите десятки, ратникам иметь сумы со своей провизией на первое время, накидки от дождя. Встретимся в роще, пойдем к Варному. Все, расходитесь по одному.

Десятники ушли.

– Одного не пойму, Михайло, точно ли бродячие отряды татар исполняют волю хана? А может, кто-то из мурз проявляет самоволие? – проговорил Парфенов, прохаживаясь по комнате.

– Зачем?

– Ты же лучше знаешь их. Решил какой-нибудь мурза из Кафы или Кезлева во время, когда орда Галибея выходила в поле, использовать момент и отправить своих ратников в глубь Руси, где их никто не ждет. Те рыщут по засечной черте, не пересекая ее, высматривают не оборонительные наши линии, а мелкие деревушки, хутора, починки, дабы после налететь на них да разграбить, людей же увести в Крым. Им и в малых набегах, и крупных нашествиях главное что? Захватить больше добычи, что хорошо продается. Главное – личная нажива. Крымчаки не особо рвутся в бой супротив наших больших полков, при первой возможности убегают. А разорять деревни или села, то и безопасно, и выгодно. Как тебе такая мысль?

– Все может быть, – пожал плечами Михайло. – Намерения начальников этих отрядов узнаем на месте. Даже если не захватим «языка», по их поведению станет ясно, какую цель они имеют. Вообще-то ты прав, Василий, когда проводят разведку, то скрытно, обходя заставы, укрываясь от разъездов, а тут крымчаки показывают себя. Хотя и в этом может быть смысл.

– Отвлечение?

– Да. Одни отряды шарятся по засечной линии, отвлекая на себя внимание сторожей, станиц, городской стражи и ополчения, а другие тем временем скрытно обследуют укрепления. Но тут возникает вопрос, для чего то им, коли Девлет-хан собирается напасть на южные земли? Зачем ему знать о состоянии обороны в сотнях верст от места его весеннего нашествия?

– А может, он действительно нацелился на Москву?

– О том должно быть согласие большого дивана, хотя Девлет, дабы скрыть главный замысел, может и обойти совет, обговорив планы лично с султаном Высокой Порты. Но мы можем гадать сколь угодно и сами убедить себя в том, что не имеет места. А посему заканчиваем разговор.

– Вина выпьем?

– Завтра же в поход, княжич.

– А мы немного, по паре чарок, чтобы успокоить горячие головы, охолонить их.

– По паре чарок можно, – махнул рукой Бордак.

Парфенов вызвал Варвару, служанка принесла ендову с водкой, мелкие чарки, холодную вареную курицу.

Выпили, закусили.

Парфенов проводил Бордака до ворот, и Михайло вернулся на подворье.

– Ты задержался, а нам еще собираться, – упрекнула его Алена.

– Брось в сумы, Алена, что обычно беру, провизии непортящейся дня на два, да и все.

– То уже сделала.

– Милая ты моя лебедушка, если бы ты знала, как не хочу уезжать! – обнял ее Михайло.

– А я не хочу отпускать.

– Но ничего, вернусь.

– Конечно, иначе не можно. Я-то думала, бояре шубы носят, в повозках или санях ездят, в Кремле думы думают и из Москвы ездят только в свои вотчины, а ты опять туда, где опасно!

– А я не такой боярин, как все. Сидеть в Кремле да думы думать не по мне. Мне свободу дай, простор! – улыбнулся Бордак.

– И сшибку с татарами.

– Не без того. Ты забыла, как крымчаки обращаются с нашими людьми в проклятой Кафе? На пути к ней или при захвате ясыря?

– Я все помню, Михайло, до самой мелочи, – помрачнела Алена. – И то, что видела, не забуду никогда!

– Пойдем в дом. Герасим с Марфой ушли?

– Не видела.

– Ты иди, я погляжу и приду.

Герасим в то время обтирал коня боярина. Напротив хрипел и бил копытом подарок государя – жеребец Азур.

– Михайло? А я вот занимаюсь конями.

– Не успокаивается жеребец?

– Сейчас уже тише ведет себя. До тебя стоял смирно.

– Привыкнет, потом объезжу, хороший конь из него выйдет.

– Царь другого не подарил бы.

– Я, Герасим, завтра уезжаю…

– Опять?! – прервал тот хозяина.

– Да.

– Что ж это государь не дает тебе покоя? Столько рати на Москве, а посылают тебя одного!

– Не совсем одного, уходим вместе с княжичем.

– Еще один незаменимый. Странно государь ценит своих верных людей, посылая их на задания, опасные для жизни.

– Ты, Герасим, говори, да не заговаривайся, – повысил голос Бордак. – Деяния государя тока Господь Бог осудить или покарать может.

– Ты не обижайся, но разве я не прав?

– Не прав. Кого бы ты послал на задание, имей в подчинении, скажем, сотню, в которой одна полусотня ненадежных ратников и начальников, три десятка второй полусотни опыта надлежащего не имеют, и тока два десятка в состоянии сделать то, что треба. Кого?

– Понятно дело, – вздохнул Герасим, – последние два десятка.

– Вот так и с нами.

– Но у тебя и жизнь личная должна быть. Дом есть, жена есть, сыночек. А ты все в разъездах.

– Время, Герасим, такое тревожное. Но наступит и такое время, когда спокойно жить будем. Государь Казань усмирил? Усмирил. Астрахань взял? Взял. В Ливонии земли захватил? Захватил. Там теперь ни казанцы, ни астраханцы, ни поляки, ни литовцы норов свой показать не могут. Остается один пес Девлет-Гирей. Вот сбросим его с трона Бахчисарая, и наступит долгожданный мир, а с ним и жизнь покойная, счастливая.

– Когда то будет, Михайло?

– Скоро!

– Ну, коли скоро, – улыбнулся слуга, – то ладно, погодим. Я с конями закончу и домой.

Утром, помолившись и потрепезничав, Бордак с Аленой вышли во двор. Герасим приторочил две сумы к коню для равновесия. Алена со слезами на глазах посмотрела на мужа, обняла его:

– Вновь меня ждут бессонные ночи, сумрачные длинные дни, которым, как кажется, конца нет.

– Хозяйством занимайся, дорогая, сыном.

– Это так, но без тебя очень плохо.

– Мне тоже плохо без тебя, Аленушка, но служба есть служба. Я обязан сполнять наказ государя.

– Я понимаю и все равно… – Она не сдержалась и заплакала.

– Негоже, Аленушка, так печалиться и печалить мужа, – подошла к ним Марфа. – Время пролетит быстро, он вернется, и на подворье опять будет праздник и радость.

Алена поцеловала мужа и, опустив голову, пошла в дом. Глядя ей вслед, Михайло вздохнул, принял от Герасима поводья, вскочил на коня:

– До свидания, Герасим и Марфа, будьте опорой Алене! Коли что, обращайтесь на опричный двор к Малюте Скуратову, но, мыслю, ничего не произойдет.

– Счастливого пути, боярин, и скорого возвращения! – пожелали слуги.

Бордак через открытые ворота выехал с подворья, перекрестившись на образа, окаймляющие ворота, повел коня к подворью Парфенова.

Княжич уже ждал его на улице.

– Запаздываешь, Михайло! Но то понятно, прощаться с женой тяжко.

– Едем!

Проехали Москву, через холмы и мосты вышли на тракт, идущий по прямой.

Нужную рощицу и деревню увидели издали, повернули к ней. На елани стояли две телеги с впряженными в них ломовыми лошадьми, молодыми, крепкими. Рядом возницы, те же опричники, Гордей четырехпалый, чуть поодаль на конях десяток Огнева.

– Приветствую, боярин, приветствую, княжич, – подъехал к воеводам десятник.

– Будь здоров, Лука! Ты один покуда?

– Да, но остальные подъедут скоро.

– Глянем обоз.

Телеги были накрыты прочными, не пропускающими воду пологами из плотной материи, завязанными веревками.

– Как звать, люди? – спросил возчиков Бордак.

– Петро.

– Степан.

– Развяжите пологи, откиньте, поглядим, что положили нам на дворе.

Опричники безоговорочно выполнили повеление.

Осмотром Парфенов и Бордак остались довольны. Как и в прошлые походы, телеги были загружены наполовину, чтобы оставались места и для отдыха всадников, и для перевозки раненых. В загруженной части были одежда, крупы, мука, вяленое и соленое мясо, караваи на первое время. То есть все, что необходимо для выживания в условиях нахождения вне населенных пунктов, из расчета не менее двух недель. Там же лежали пищали, бердыши, дополнительные кольчуги, шлемы с бармицами, колчаны со стрелами, луки. Всего понемногу, но много в рейдах, которые предстояло совершить дружине, и не требовалось. Основное вооружение и защиту ратники несли на себе, на конях.

Парфенов приказал закрыть телеги.

Подошел десяток Фомы Рубача. Опричники смотрелись отдохнувшими, веселыми, перешучивались меж собой, и в то же время было заметно, что они готовы немедля вступить в бой с любым ворогом.

Несколько позже пришел десяток Грудина.

Воеводы собрали десятников, определили маршрут первого дневного перехода в семьдесят верст. Ночной отдых в лесу, в шалашах временного лагеря.

Когда солнце поднялось довольно высоко, а день выдался солнечным, хоть и прохладным, дружина двинулась вперед. Пройдя запланированные семьдесят верст, вошли в лес недалеко от болот и других селений, в одном из которых головной дозор узрел постоялый двор. Конечно, на дворе обустроиться удобней, однако скрытность передвижения не позволяла этого. Ратники Огнева выбрали елань, где и разбили лагерь, быстро соорудив шалаши из опавших уже ветвей кустов и деревьев, сверху набросили накидки на случай дождя.

Отдыхали до рассвета. Как просветлелось вокруг, Бордак дал ратникам команду приводить себя в порядок, готовить трапезу. После собрал десятников. Определили маршрут перемещения на второй день. Помолились, потрапезничали и двинулись дале.

На восьмой день поутру вышли к Оке. Надо было переправляться. Стали рубить деревья, вязать плоты. Река в этом месте была широкой, но не быстрой, берега пологие. С Божьей помощью переправились, вошли в лес.

Объявив ратникам привал, Бордак вызвал к себе десятника Рубача, с коим уже доводилось вместе встречать ворога.

– Дай, Фома, своим людям отдохнуть недолго, – повелел воевода, – после отправь троих ратников вот сюда. – Он развернул карту, указал на место, обозначенное как село Варное: – Это конечный пункт перехода. Ратникам след подойти к селу, затем одному из них с грамотой, что я передам тебе, без оружия и доспехов зайти в село к старосте. Чужака могут принять враждебно, пусть посланник твой не обращает внимания на обиды и заявляет, что он воин сторожевой дружины Москвы. То вызовет удивление, что сменит грубость и враждебность. Старосте покажет грамоту и приведет его сюда в лес.

– А коли испугается староста и не поедет?

– Грамоту прочтет, испугается, но поверит и приедет. Тут и поговорим, узнаем, что и как на селе. Тут же решим, входить в Варное или разбить лагерь в лесу. Ты понял меня?

– Понял, дозволь самому к старосте поехать?

– Пошто так, Фома? – удивился Бордак.

– Надежней будет. Опричники у меня народ горячий, обид могут не стерпеть и вместо передачи грамоты устроить сшибку. Безоружному тут же придут на помощь вооруженные посланцы и все дело испортят.

– А ты предупредить воинов не можешь?

– Могу, но надежней самому. Да и поглядеть я хочу, что за село, можно ли обороняться в нем, какие есть укрепления и есть ли вообще, сколько лодок на реке…

– Не продолжай, – остановил десятника Бордак. – Бери двух человек и езжай в Варное сам. Вот тебе грамота царская. Береги ее. Одна она у нас.

– Там, как воевода, ты прописан, – прочитав грамоту, заметил Фома.

– Вот и молвишь старосте, что воевода дружины приглашает его на разговор серьезный. Выезжать из села, не особо привлекая внимание. Если народ будет спрашивать старосту, куда и с кем едет, пусть молвит что угодно, но не выдает дружины. Если решим войти в село, люди узнают, кто мы и зачем здесь, и примут приветливо.

– Добро, воевода!

После непродолжительного отдыха Фома Рубач с двумя опричниками скрылся за кустами и деревьями осеннего леса.

Не успело солнце перевалить зенит, малый отряд вернулся. С опричниками пришел добротный мужик лет сорока с окладистой бородой, в дорогой одеже и сапогах, что для села являлось редкостью.

Фома подвел мужика к Бордаку и Парфенову, доложился:

– Вот, воеводы, староста села Варное Семен Васильевич Коростыль.

– Доброго здравия вам, воеводы царской дружины, – сняв шапку, поклонился староста. – Вы позвали меня, я пришел.

– Я – воевода, зови Михайло Лексеичем, со мной помощник – княжич Парфенов Василий Игнатьевич, – представился Бордак.

Староста вновь поклонился. Так близко боярина и княжича, да еще московских, коим передал грамоту сам государь, Коростыль видел впервые. Было заметно – боится.

– Да не смущайся так, Семен Васильевич, – похлопал его по плечу Михайло. – Мы не те вельможи, что в Думах заседают, мы все боле по ратному делу. Пойдем-ка в мой шалаш, а то тучи сгущаются, как бы дождь не пошел.

Для Бордака опричники поставили большой шалаш, по виду напоминавший шатер. Закрытый отдельным пологом и накидками, он защищал и от ветра, и от дождя.

В шалаше сели на самодельные лавки за стол.

– Желаешь знать, пошто московская дружина прибыла к селу? – заговорил Бордак.

– Хотелось бы, – кивнул седой головой староста.

– Государь получил известия о том, что вдоль засечной черты по Оке появились отряды крымчаков. Так ли это?

Староста оживился. В нем жили страхи перед опричниками, о которых московские бояре распускали самые невероятные слухи, и он облегченно вздохнул, поняв, что худа от них ждать не приходится.

– Было такое дело и у нас, боярин. К селу татары не подходили, а в лесу мелькали, а тако же на реке, и выше по течению, и ниже, ближе к Мурому. Видать, выискивали места для переправы, а может, и переправились. Им что, они то делают шустро, раздеваются, вещи на коня, ухватятся за гриву, и пошли, да лихо так переправляются.

– Даже ночью, когда вода холодная?

– Им все нипочем. Но скажу сразу, сам я того не видел.

– В лесу много крымчаков было замечено?

– У нас постоянно разъезд выходит на осмотр. В лесу засеки, иногда там сторожей ставим, так вот старшой разъезда много чего странного видал. Но он мужик замкнутый, молвил лишь то, что рядом бродят татарские отряды и треба усилить охрану села. А что, где да как – молчок. У него, Василия Барбашина, в прошлом году семья в Муром к родичам поехала, да так и не вернулась. Опосля дошли слухи, разбойники жену с сыновьями схватили и увезли к татарам на продажу. Опосля того замкнулся Василий, слова лишнего не вытянешь. Но службу несет справно. Как и люди его.

– И много сторожей в разъезде?

– Не-е, откуда многим-то взяться, пятеро с Барбашиным.

– Как увидели татар?

– Отроки на рыбалку к пруду пошли, у села пруд большой, на реку-то их родители не пущают, увидели татар в лесу, тут же прибежали на село в обрат, а Барбашину молвили о том. Василий поднял своих и в лес. А крымчаков уже нет, но остались следы, по которым было понятно, что за лес двинулись татары, там поле большое, дале болота, так они полем ушли. День искал их Василий, вернулся ни с чем. Потом еще не раз выходил на охоту. Опять пусто. Татар видели, да уходили те, завидев ратников.

– А чего это они, татары, возле вашего села показывают себя, Семен Васильевич? – спросил Парфенов.

– Сам ломал голову о том, – развел руками староста. – Нету ответа.

– Ответа нету, а крымчаки есть, – проговорил Бордак.

– Воистину так, боярин, – кивнул староста.

– Ладно, как мыслишь, коли мы войдем на село, как народ примет?

– Да с радостью, как же еще. Эти объявившиеся крымчаки покоя людям не дают, заставляют мужиков у городьбы селения держаться, в заставе. Хорошо, что хоть и скудный, но урожай собрать успели, да озимые засеяли. А коли объявились бы в страду, худо было бы. Баб и детишек пришлось бы на работы выгонять да охранять. Мы сейчас и с табуном четверых мужиков отправили на большой луг у реки. Не дай бог, уведут.

– Ваше село чьей вотчиной будет? – поинтересовался Бордак.

– Так князя Новгородского Андрея Ивановича Чиняева.

– Пошто он не заботится о защите села?

– Э-э, боярин, где мы, а где Новгород, князь молодой, родитель его, Иван Иванович, частенько навещал село, а Андрей Иванович тока с батюшкой покойным и был пару разов. Опосля смерти Ивана Ивановича людей своих присылает, зерна, птицы, мяса забрать да во Владимир на торг отправить. Люди, что были из Новгорода, молвили, шибко погулять любит молодой князь, девок портить. А чего ему? От отца богатство немалое осталось, подкормка из вотчины идет, гуляй, не хочу. Но… это тока слухи, правда, люди верят в них.

– Значит, все село на тебе, Семен Васильевич?

– Получается так, – вздохнул староста. – Но ничего, живем помаленьку, не хуже других. Вот только татарва, что ныне объявилась, тревогу вселяет. Так просто крымчаки не приходят. Оттого дружину московскую встретят с радостью, несмотря что опричную.

– А что опричная? – поднял брови Парфенов. – Или запугали вас опричниками?

– Не без этого. Мужики из торгового обоза, что в Муром из Москвы шел, на постой вставали, такие страсти о царевых ближних слугах рассказывали, что мурашки по телу.

– И чего молвили-то, поведай.

– Да молвили, в слободе Александровой царевых врагов в котлах варят, да едят потом, а Малюта Скуратов – тот вообще охоч до младенцев. Баб забирают с сел и деревень да насильничают до смерти.

– А потом варят и съедают? – ухмыльнулся Парфенов.

Староста с осторожностью взглянул на него и уклончиво ответил:

– То когда как, мертвечину обычно не едят.

– И люди верят в то?

– Кто верит, кто нет, но все боятся. Однако ныне выбирать не приходится. Коли татары кружат у села, то могут и напасть, кто знает, сколько их в лесу да в поле, а те похлеще опричников будут. И не по слухам уже, а воочию.

– Да, затуманили вам головы, староста. Кто старшой того обоза был, люди из которого «страшилки» людям рассказывали, помнишь?

– Не-е. Знаю токо, что имя его – Степан. Пухлый такой с помятой и прыщавой мордой.

– А чего в Муром везли?

– Да кто же к ним в телеги заглядывал? Товар какой-то.

– А может, младенцев на продажу?

– Господь с тобой, боярин!

Парфенов наклонился к старосте, и тот невольно отшатнулся:

– Все, что молвили те путники, – вранье, опричники за порядком в государстве смотрят, бывает, и кнутом за дело угостят. Ворогу же головы рубят нещадно. Вот и сюда царь послал, дабы защитить вас да проведать все про татар, искать их, имать, а имати, рубить. Своих же мы не тронем, если только разбойничать не начнут. С разбойниками у нас также разговор короткий. Понял, староста?

– Конечно, чего не понять-то? – закивал головой Коростыль.

– Ну что, пойдем на село, воевода? – повернувшись к Бордаку, сказал княжич и тут же спросил у старосты: – На постой встать есть где?

– А сколько людей?

– Три десятка, да мы с боярином, да возчики.

– Много. Но разместим по хатам, у меня дом немалый, а семья в Муроме.

– А скажи, Семен Васильевич, в этом лесу, где мы находимся сейчас, видели крымчаков? – продолжая думать о своем, обратился к Коростылю Михайло.

– Да и тута, но более в соседнем, большом, – ответил тот. – Здесь, когда листва опала, все просматривается, да и за опушкой буерак, коней подводить неудобно. Вы-то с востока зашли?

– Да.

– А крымчаки все боле с юга подходят, туда же и убираются. А большой лес – хвойный, там завсегда можно спрятаться, за ним чисто поле, а дале еще лес, но сразу почти болота.

– Значит, татарам подход возможен с юга, в обход болот?

– Ну, еще и той дорогой, что вы вышли сюда.

– Ты чего задумал, Михайло? – посмотрел на Бордака Парфенов.

– Мыслю я, Василь, всей дружине на селе делать нечего. Ступай-ка ты туда с десятками Луки Огнева и Якова Грудина, да особо не скрывайся и интереса к лесу не показывай. Покажи, что дружина малая встала на постой либо явилась в Варное наводить порядок.

– А ты?

– А я с Фомой Рубачом останусь. Погляжу на засеки, пройдусь по черте, встречу татар, скроюсь, установлю наблюдение или, напротив, уйду от них. Глядишь, получится заманить в засаду. Гонец Гордей останется со мной. Коли что, предупредит тебя и скажет, что делать.

– Государь тебя назначил воеводой первым, тебе решать, – пожал плечами княжич.

– Уже решил. А ты, Степан Васильевич, – Михайло взглянул на старосту, – пришли ко мне старшого разъезда, на селе ни слова, что в лесу остались ратники, уразумел?

– Уразумел, боярин.

– Ну, тогда езжайте.

– Ох, Михайло, – покачал головой Парфенов, – не по душе мне твоя затея. Покуда местные видели отряды татар малые, но сие не означает, что они не могут объединиться или поблизости нет крупной рати. Не успеешь опомниться, налетят как мошкара, не отбиться.

– Отойдем в село. То успеем.

– Ну, лады, в Варное так в Варное. Веди, Степан Васильевич, в гости!

– Поехали!

– Да, княжич, – остановил его Бордак, – задержись, покуда люди Рубача из обоза провизию достанут, а то в лесу и грибов уже нету, а до реки далековато, да и ловить рыбу нечем.

Через малое время два десятка опричников с обозом, ведомые старостой, пошли к селу, чем вызвали там переполох великий.

Два десятка ушли в лес, и Бордак отдал команду замаскировать шалаши. После подозвал Рубача, наказал:

– Выставь, Фома, дозоры.

– Где? – спросил десятник.

Михайло указал места, откуда были видны подходы к лесу, где дозорные могли зрить друг друга. Охрану выставили. И совсем скоро дозорный привел к стану мужика:

– Вот, боярин, гость из села.

– Кто такой?

– Барбашин Василий – старшой разъезда сторожей. Староста сказал, звал ты меня, воевода.

– Да, звал, садись на бревно. А ну-ка поведай мне, Василь, где видел татар, сколько их было, чего делали и пошто не взял кого-нибудь из них?

– Тебе, боярин, о том мог и староста поведать. Я докладывал.

– Коростыль ведал, что не особо разговорчивый ты, слова не вытянешь. Со мной в молчанки играть не след и норов показывать тоже, молви, что ведаешь!

– Ладно. Крымчаки впервой объявились, когда тока урожай собирать закончили. Поначалу в этом лесу. Детишки заприметили. Я повел отряд в лес, а тут тока «яблоки» от коней, да кое-где следы остались. Татары ушли. За большой лес ходили на поле. Там совсем следов мало, но есть, а тако же еще осталась сакма – след многочисленной конницы, но то с прошлого года, когда крымчаки разбой в Рязанской и Каширской землях устроили. К Мурому подходили, да ушли. По всему видать, отрядов крымчаков тут два или три и все малые, рыл по десять-пятнадцать, не боле.

– У них должен быть стан.

– Должен. Но не нашли, хотя дале поля за засеку не ходили. Слишком мал у меня разъезд. Всего пять мужиков, и оружие – сабли да колы с ножами, из доспехов старые кольчуги, привезенные из Мурома. Оттого и не взяли никого, потому как на сшибку не выходили. Побили бы нас татары.

Бордак кивнул, задал следующий вопрос:

– Как по-твоему, Василь, чего высматривают крымчаки здесь, в глуби наших земель? Совсем недавно они выходили на южные земли и озорничали там. От Новгород-Северского, по рекам до Дона. Накрыли их, ушли к Перекопу. О том походе государю было известно, и он послал приветить «гостей» опричные рати. Приветили, как треба. Но вот тут татарву никак не ожидали.

– А кто же их знает, боярин, чего заявились? – почесал бороду Барбашин. – По лесам к засекам выходили, глядели валы, надолбы, осматривали деревья поваленные, искали броды, но и за селом приглядывали. Мыслю, послали их на разведку, а к Варному приглядываются, дабы разорить. Неохота ведь их мурзе или кому там из старших с пустыми руками в Крым возвращаться. Хотя, с другой стороны, тута брать ясырь, значит, везти его далеко, можно разорить русские деревни да села ближе к Перекопу. Не знаю, боярин, и так, и этак мыслил, единого ответа нет.

– Я понял тебя, Василь. Нам треба с тобой проехать к засекам. Покажешь?

– Разве могу отказать московскому воеводе? Но идти треба осторожно, проклятые татары могут объявиться где угодно и в любое время.

– Мы осторожно пойдем.

Бордак взял с собой опытного опричника Ивана Пестова. Коней решили оставить на елани. Им закрыли морды мешками и снимали, только когда кормили и поили. Почуяв коней татарских, они стали бы ржать, а то не нужно.

Вышли на окраину леса, осмотрелись.

Барбашин указал на спуск справа:

– Там балка, по ней до Большого леса пройдем, как раз к засекам.

До нужного места добрались, никого не встретив.

Засеки представляли собой направленные на юг и юго-восток врытые в землю надолбы поверх земляных валов. Тако же повсюду лежали поваленные деревья. Их специально срубали от корня на одну-полтора сажень так, чтобы ствол падал в нужном направлении, но оставался на пне. Где-то стволы лежали рядом, где-то крест-накрест.

– Тут ширина засеки сорок саженей, по краям курганы, это уже в поле, туда выходят концы линий, на курганы обычно при угрозе сажаем дозоры. Чтобы сторожа могли подавать сигналы друг другу, – объяснил Барбашин.

– А в лесу?

– В лесу плетеные кузова закрепляем на деревьях и сажаем туда сторожей.

– Сигналы дымом?

– Где дымом, где криком птицы. Ныне на засеках никого нет, мы, сельчане, постоянно нести службу не можем, тока разъездом. Это коли татарская орда на земли двинется, тогда в дозоры воевода Муромский людей из своей рати назначит.

– Но вы следите, смотрю, за засеками.

– А как иначе? Они не дают с ходу выскочить ворогу в поле, заставляют идти в обход, а там река и болота.

– Но здесь-то нынешние крымчаки не особо на ваши преграды внимания обращают.

– Так они и подошли не оттуда, откуда при нашествии. Меж селом и лесом, по полю. На поле хотели, было, укрепиться, да потом передумали. Нам с татарами не биться, я имею в виду жителей села, мы, если что, заберем баб, детишек да переправим через Оку. Ну, может, и схлестнемся с малым отрядом.

– Что, бросите село?

– Мужиков мало, боярин, да и ратники из них никакие. Нет, можно и оборону держать, но опять-таки это смотря какая рать ворога подойдет. Против сотни еще выстоим, а коли нападут две-три, то нет.

– Ясно. Возвращаемся в наш лес.

Не успели они выехать к опушке, как услышали надрывной крик кукушки. Надрывный и короткий.

– То Сашко Сизов кричит, – сразу определил Пестов. – Пять раз, значит, возле леса татары. Слева курганчик, дозволь, боярин, поднимусь, погляжу, наш лес и дорога к полю будет видна.

– Давай, Иван!

Бордак и сторож остались в балке, Пестов поднялся на холм. Оттуда подал знак, мол, поднимайтесь тоже. Михайло и Василь поднялись и увидели отряд татар.

– Два десятка их насчитал, – сказал Иван.

– И куда направляются?

– Так к Большому лесу, недалече от нас пройдут.

– Не увидят?

– Погодь, – засуетился Барбашин, достал из сумы сверток, и тут же разнесся запах навоза. – Намажьтесь немного.

– Ты что? – отстранился от него Бордак. – Собак у татар нет.

– Они сами хлеще собак, особо те, кто вот так далече от Крыма ходят, нюх имеют звериный, а от меня дымом несет. Учуют, решат проверить, и хана нам.

Пришлось намазаться.

– И представить не мог, что когда-нибудь буду дерьмом лошадиным сам себя мазать, – рассмеялся Пестов.

– То не лишнее, – серьезно проговорил Василь.

Отряд татар тем временем быстро пересек поле и скрылся на опушке Большого леса.

– Что там? – спросил Бордак, взглянув на Барбашина.

– Елань у засеки. Видать, на ночевку там встать хотят.

– И чего бродят? – проворчал Пестов.

– Узнаем, ныне ночью и узнаем, – сказал Бордак.

– Мыслишь напасть на татар?

– А чего на них смотреть? Полем есть где скрытно пройти, сторожа местные покажут, где елань, как окружить ее. А окружив, вдарим на рассвете. Только старшого надо бы живым взять.

– То сделаем, – самоуверенно проговорил опричник.

– Вы, воевода и ратник, к своим пробирайтесь, а я в лес, – неожиданно предложил Барбашин. – За татарвой смотреть треба, а то, может, и не встанут на елани.

– Ты прав, – подумав, ответил Бордак, – смотреть за крымчаками треба. Но справишься ли один?

– Одному-то как раз и сподручнее.

– Тогда давай договоримся, как действовать. Я подведу дружину в лес, а далее… – посмотрел он на сторожа.

Барбашин, весьма гордый, что с ним советуется сам воевода московский, ответил:

– Да вот сюда к кургану по балке и подходите. Это коли я допречь того не вернусь, если татары уйдут лесом дальше к Мурому.

– Добро. Встанет отряд, поглядишь, прикинешь, как подойти, и, как солнце забрезжит, выходи сюда. Дружина будет у кургана. Быстро определимся и пойдем давить эту нечисть.

– Уразумел, боярин. Вы тока весточку старосте пошлите, чтобы не ждал меня.

– Ладно.

Бордак и Пестов вернулись в малый лес, голова местных сторожей Василь Барбашин остался, готовясь потемну идти к елани, а Гордей был отправлен в село.

Наступило время обеденной молитвы и трапезы. После все, как принято на Руси, легли спать.

Постепенно стемнело. Ночь не принесла новостей. Еще затемно, ближе к утру, из села подошли десятки Огнева и Грудина, ведомые Парфеновым. Люди Рубача были уже в готовности.

Бордак быстро объяснил княжичу ситуацию, и десятки по одному начали переход по балке к кургану. Встали как раз в то время, когда забрезжило небо на востоке и над рекой поднялся туман. Ночь выдалась на реке теплая, а вот под утро похолодало. Дозорные, что были сразу же выставлены возле кургана, встретили Барбашина, провели к воеводам.

– Ну, что молвишь, Василь? – спросил Бордак.

– На елани крымчаки, и особо не заботятся о безопасности, всего два дозора выставили, оба на опушке.

– Лагерь их видел?

– А как же, заходил со стороны засеки, все видел. – Он ногой расчистил участок земли, отломил от куста ветку, начал чертить: – Вот тут у засеки шатер. Там двое, по краям – шалаши, ближе к дозорным человек пять спят на земле, закутавшись в кошмы. Кони стреножены внутри елани, там еще есть трава. Ну, и дозорные, они тут и тут среди кустов, – воткнул он в два места ветку.

– Сколько их точно, не посчитал? – спросил Парфенов.

– И то сделал. Басурман, рядовых и конных, два десятка и еще пять нехристей, дозорные, да двое, что в шатре. Коней три десятка, и кони хорошие, оружие обычное – сабли кривые, ножи, у пятерых, что спят на земле, луки и колчаны со стрелами. Есть копья, но мало, видел пять, пищалей нет.

– Сейчас спят?

– Да. Окромя дозорных. Их за ночь меняли два раза, последний недавно.

– А теперь, Василь, как знаток леса и всей местности, подскажи-ка нам, как зайти к елани скрытно и окружить басурман?

Барбашин послюнявил палец, поднял его вверх и проговорил:

– Ветерок с востока, значит, зайдем в обход версты в две с запада. Подойдем к засеке, аккуратно перейдем ее, оттуда нас ждать не будут. Сразу же шатер можно захватить басурманских начальников и обойти елань. По постам решай сам, воевода.

– Это решим. Значит, на запад?

– Да, поначалу в обрат к малому лесу и уже оттуда к большому, дабы дозорные не заметили.

Бордак подал команду, опричники двинулись назад.

– А ты, Василь, ступай до дому, да не говори никому о делах наших, – предупредил проводника Михайло.

– Как же мне до дому? С запада есть болотистые участки, на углу леса, и до засеки не пройдете.

– Но у меня нет лишнего коня.

– Я на своем. Конечно, не скакун, как у вас, но дойдет и до Москвы.

– Ладно, двинулись.

К рассвету зашли в большой лес, спустя короткое время Барбашин остановил головной десяток Рубача, обратился к Бордаку:

– Все, боярин, засека в саженях тридцати, коней след оставить здесь под охраной, на морды мешки. Дале пехом.

Парфенов распорядился, и команда пошла по дружине.

– Ты, Василий, направь десяток Огнева и Грудина в охват елани, их людям след сразу побить охрану на постах, – сказал Бордак Парфенову.

– Поначалу надо через засеку пройти.

– Пройдешь, если осторожно, там особо никаких хитростей нет, лишь бы не налететь на заостренные колья, да не провалиться в ямы. Их видно, коли присмотреться.

– Ладно, пройдем, а чего мне делать?

– Отправь десятки и ко мне. Пойдем прямиком с десятком Рубача на шатер. След басурман, что там укрылись, живыми взять.

– Добро!

Вскоре перебрались через засеку, десятки обошли елань и закончили окружение, тихо порезав татар на постах. Очень кстати пошел дождь, и из шалашей вышли только трое, их место заняли те, что спали на воздухе. Соорудили навес, развели костер из заранее подготовленных дров и хвороста. Остальные остались в шалашах.

Барбашин провел десяток Рубача к шатру. Кони на елани забеспокоились, но мало ли что могло взволновать их, зверья в лесу много разного.

Странно, в лесу, который поливал дождь, прозвучала трель соловья. Десятки приняли сигнал и тут же навалились на лагерь крымчаков.

Находившиеся в шалашах басурмане и понять ничего не успели, как шалаши завалились, и они оказались перед опричниками дружины. Те рубили их остервенело и молча. И только у шатра сумели выскочить на елань пятеро басурман, с ними вступили в бой ратники Рубача. Численное преимущество и превосходство в мастерстве сыграли свою роль. Крымчаков порубили быстро.

А Бордак с Парфеновым ворвались в шатер.

Там на кошме, положенной на лапы сосен, возлежали двое татар.

Один вскочил, схватился за саблю и тут же рухнул на кошму с разрубленной головой.

Второй сплюнул на постель и сел, поджав под себя ноги.

Княжич забрал оружие, что находилось рядом с лежанкой басурман, а Бордак крикнул по-татарски:

– Встать, собака!

Крымчак поднял голову, посмотрел на него, поднялся, сказал:

– Дозволь одеться.

– Одевайся!

Крымчак натянул на себя штаны, надел сапоги, рубаху, кафтан, подпоясался поясом.

– Боярин! Порубили татар. Всех! Проверили, – донеслось до шатра.

– Слыхал? – кивнул крымчаку Бордак.

– Слыхал. Далее что делать будешь? Коли решил убить, убивай, не тяни время!

– Не торопись. Кто ты?

– А какая теперь разница?

– Отвечать, пес! – врезал рукоятью сабли татарину в ухо Парфенов.

– Я – сотник рати мурзы Бакира из Бахчисарая, это, – указал тот на тело, – десятник Раиль, а вы кто?

– То тебе знать не треба. Где еще один десяток, или вас тут у Мурома более?

– Нет, только три десятка. Третий, Вахида, вчера пошел в обрат.

– Пошто так?

– С Вахидом был помощник мурзы, Азхар, он встречался с русским вельможей.

Бордак и Парфенов переглянулись:

– С каким еще русским вельможей?

– То не ведаю. Знаю лишь, что знатный и не из этих мест, он приплывал сюда на струге. Азхар, видно, узнал, что надо передать мурзе, и пошел к Перекопу.

– А ты чего задержался?

– Бабы тут слишком пригожие и статные, белье на пруд приходят стирать. Хотел в полон взять. Особенно одна там красива.

– Баб просто так взять не получилось бы. Пришлось бы и детишек рубить или брать. Или намеревался все село разорить и спалить?

– То как пошло бы. Теперь об этом чего говорить?

– Да, – проговорил Парфенов, – не видать тебе, сотник, баб русских и молодухи красной да пригожей.

– Я их много имел, печалиться не о чем.

Парфенов схватился за саблю, но Бордак остановил его:

– Погоди, княжич! – и повернулся к сотнику: – Какой дорогой пошел десяток помощника мурзы?

– Прямой, – неожиданно рассмеялся крымчак.

– Прямой, молвишь? – посуровел Бордак. – Тебе тоже предстоит дорога прямая… на небеса.

Он кивнул Парфенову, и тот рубанул сотника. Тот завалился рядом с десятником.

Воеводы вышли из шатра.

Вся дружина собралась на елани, покидали тела татар холмом в стороне. Собрали, хоть могли и не делать этого.

– А почто начальников крымчан живыми брать не стали? – подходя к воеводам, спросил Барбашин:

– Это мелкая рыба, толку никакого.

– Порубили?

– А что, отпускать надо было?

– Не-е, рубить их треба, проклятых!

– Вот и порубили.

– Сейчас на село?

– Задержимся на день отдыха или сразу же тронемся в обратный путь? – взглянул на княжича Михайло.

– Да можно и отдохнуть, заодно и посмотреть село, мало ли чего болтал сотник.

– Добро, останемся до завтрашнего утра.

На селе опричников встречали уже без боязни, с радостью. Крестьяне бросились выставлять столы на главную улицу, ставили на них разные разносолы. Староста вещал о том, как доблестная московская дружина порубила полусотню татар. Когда Коростыль назвал полусотню, Бордак и Парфенов с удивлением взглянули на него – откуда взял Коростыль эту полусотню, когда дружина побила всего два десятка. Но спорить не стали, полусотня так полусотня.

Выкатили бочки с вином. Все выпили, а после веселья каждая семья почла за честь позвать к себе ратников ночевать. Разошлись по избам. Однако охранение выставили, в том слабость проявлять нельзя.

С утра пораньше, помолившись и потрапезничав, дружина собралась у местной церквушки. Опять вышел весь народ, на этот раз провожать опричников.

Бордак, покуда шло построение и прощание, отвел в сторону старосту села:

– Я вчера, Семен Васильевич, прознал у сотника крымчаковского, что тут было три десятка ворога, с ними помощник мурзы Крымского ханства. Он якобы недалеко от села встречался с каким-то из наших знатных вельмож, что прибыл к селу на струге. Ты видал этот струг?

– Видал, – ответил Коростыль, – он не у села вставал, а выше по течению, откуда и пришел. Стоял недолго. Подходили к нему всадники, на татар похожие, а по сходням на берег выходил и вправду знатного, видать, рода мужик. Боярин, не меньше. Поговорил с приехавшими, поднялся опять на струг, тут же гребцы за дело взялись, пошли вдоль берега наверх по реке. А те, что подъезжали по суше, вскочили на коней и ушли дорогой.

– Вельможу того не рассмотрел?

– Не-е. Далеко было.

– А может, кто из отроков тем временем возле того места промышлял рыбалкой?

– Не было там наших.

– Плохо.

– А чего плохо-то?

– То, что предатель этот вельможа. Нам бы знать, о чем он с крымчаками гутарил. Но… теперь не узнаешь.

– Да и бог с ним. Коли предал родину свою, все одно рано или поздно попадется.

– Это так, но мне от этого не легче.

– Михайло Лексеич, дружина готова к переходу, – подъехал к ним Парфенов.

– Ну, давай, Семен Васильевич, живите тут спокойно, – пожал руку старосте Михайло.

– Вам счастливого пути и… не знаю, можно ли?

– Чего?

– Кланяйся от нас батюшке государю. Конечно, мы люди маленькие, чернь, но за него крепко стоим.

– Поклонюсь, будет возможность.

Михайло вскочил на коня и отдал команду:

– Дружина, по десяткам, в обратный путь, вперед!

Всадники вскочили на коней и понеслись вперед – это был головной дозор, позади встали еще трое, тыловое охранение. Дружина вышла из села в сопровождении кучи мальчишек и отроков, что с гаками и криками провожали ратников с версту.

На обратный путь ушла неделя. И уже в первые дни ноября вошли в Москву. На этот раз шли не по десяткам, всей ратью. На Москве никто не встречал опричников, люди отходили на край дороги, пропуская дружину, и продолжали заниматься своими делами. Ночной дождь перешел в мокрый снег. Дошли до опричного двора. Там государя не было, уехал в Александровскую слободу с ближними вельможами, поэтому доложились Малюте Скуратову, и Бордак с Парфеновым отправились к себе на подворья.

Несмотря на ненастье, Герасим первым заметил хозяина. Бросился открывать ворота.

– Ну здравствуй, Герасим, как вы тут без меня? – соскочил с коня Михайло.

– Худо. Нет, на подворье порядок, худо, что тебя не было. Алена дюже печалилась, хотя хозяйством занималась.

Из дома выбежала боярыня и повисла на шее Бордака:

– Вернулся, милый!

– Обещал же, Алена.

Они долго обнимались, а потом поднялись в горницу.

Марфа топила баню, Герасим собирал нехитрую закуску, вытащив ендову с вином.

– Хорошо дома, ох и хорошо! – сбросив сапоги, проговорил Бордак и вдруг заметил, что Алена смущается. – Что с тобой, Аленушка, не захворала ли?

– Нет, Михайло, ребеночек у нас будет.

Бордак вскочил, схватил жену и, подняв, начал кружить под непрерывный радостный смех Петруши, что также пришел в горницу.

– Ты не знаешь, Аленушка, как я счастлив! И когда рожать?

– Где-то к средине лета ближе, Михайло.

– А кто будет?

– Ну откуда мне знать? – улыбнулась Алена. – Ты кого хотел бы?

– Мужик у нас уже есть, хотел бы девочку-красавицу, чтобы на тебя похожей была.

– Помолимся, Михайло, Бог услышит нашу просьбу и смилостивится.

Они встали под образа.

За окном же ветер, налетевший с севера, кружил настоящую метель. Вот будет радость после нее для малышни, баб снежных лепить, крепости потешные возводить и играть в снежки. Им что? Они под заботой и защитой родителей!

Глава восьмая

Александровская слобода, декабрь 1570 года

Помолившись в Покровском храме, примыкавшем к дворцу, царь Иван Васильевич с верным помощником Малютой Скуратовым прошел в царские палаты. На улице морозно, стража, кутаясь в тулупы, грелась поочередно у костров.

Вечер выдался ветреным, но без снега. Во дворце же жарко от натопленных печей.

Царь сбросил шубу, которую поймал слуга, прошел в палату, где обычно принимал самых близких вельмож и где проводил встречи, о которых знать было должно весьма малому числу людей. Присел на деревянный трон, расстегнул ворот рубахи, отставив посох в сторону. Рядом на скамью сел Григорий Бельский, преданно смотревший в очи царя.

– Я не слышал, Малюта, как с заданием справились Бордак и Парфенов.

– Ныне и хотел доложиться, потому как только на Москве сам узнал об их успехах.

– Что узнал?

– Были татары на Оке у Мурома. Числом небольшим, но были. Смотрели засеки.

– Ты гляди, куда прошли, к Мурому! А Девлет желает по весне идти к Козельску?

– По докладам так.

– Чего ж тогда крымчаки делали у Мурома?

– Разведка. Но главное, что удалось прознать боярину и княжичу, что помощник мурзы встречался на Оке с нашим, русским вельможей, прибывшем к селу Варное, у которого действовала дружина Михайло Бордака, на струге. Прознать, кто был этим вельможей и о чем говорил с татарином, не удалось.

Иван Васильевич посмотрел на Скуратова:

– А не для этой ли встречи выходили крымчаки к Оке?

– Уж слишком далече, государь.

– Коли важные вести, то и далече пойдешь.

– Ну, коли так, тогда, может, и из-за того.

– Ты мне отчет о рейде дружины составь!

– Уже готов.

– А лучше вызови-ка сюда Бордака с Парфеновым. Сам их послушаю.

– Нынче же пошлю гонца за ними.

– Куда нынче-то, Малюта? Почитай, ночь уже на дворе.

– Я хотел молвить поутру, на рассвете.

– Поутру посылай и зови сюда думного дьяка Щелкалова да боярина Михайло Воротынского.

– Уразумел, государь. Они оба сейчас на Москве, гонец к Бордаку передаст твой наказ и им.

– Значит, послезавтра можно ждать?

– Это коли не заснежит, а так и на третий день.

– Добре, как прибудут, так и приму.

Скуратов видел, что царь не в настроении.

– Уж не старая ли хворь беспокоит тебя, государь? – спросил он.

– Пошто спрашиваешь?

– Так вижу, не в духе ты.

– Твоя правда, Малюта, не в духе, но не от хвори, а от мыслей тягостных.

– Все думаешь о предстоящем нашествии?

– И о том, и о другом.

– Извиняй, конечно, но о чем другом?

– О том, что слишком много у нас вельмож, готовых ради корысти своей отчизну предать. Тот, кто встречался с татарами на Оке, о чем с мурзой гутарил?

– Не могу знать, государь.

– Ну уж не о том, как избежать урона, коли крымчаки дале земель козельских пойдут. Он гутарил с ним о том, какую выгоду получит от предательства. А то, что был на Оке изменник, сомнений нет. Вот и мыслю, как то положение исправить.

– С изменниками разговор один – в пыточную избу и на плаху.

– А коли невиновного бросим к палачам?

– Так прознать о вине треба.

– Под пыткой и невинный признается в том, чего не совершал.

– А я вот мыслю, не так и много изменников на Руси. Было куда более при правлении отца твоего, великого князя Василия III, ты уж извиняй, государь. Ныне большинство твою сторону держит. Народ за тебя. А то есть опора такая, что не сломить. А попадет ли к палачу невиновный, скажу так, сейчас и следствие ведется по-иному. На дыбу сразу не отправляют, коли на месте не взяли с изменой или не уличили в заговоре, так что невиновный может оправдаться вполне. А истинных изменников и жалеть не след. Что заслужил подлостью своей, то и получи.

– Ладно, о том не будем.

– Может, медовухи выпьешь, государь?

– Выпью, как трапеза будет.

– Да уж недолго осталось. Узнать, чего там повара?

– Сами оповестят, когда готово будет все, – махнул рукой царь.

Тут объявился слуга, доложился, что вечерняя трапеза в столовой палате готова.

Иван Васильевич с Малютой прошли в столовую.

На столе чего только нет, кушанья на любой вкус, и рыба разная, и мясо, и пироги свежеиспеченные, и засоленные грибы, посуда серебряная, дорогая. Подали кувшин медовухи и чаши.

С царем, по обыкновению, трапезничали и ближние бояре.

Александровская слобода в то время считалась второй, а кем-то и настоящей столицей государства Русского. Там были некоторые приказы, часто заседала боярская Дума, во дворце Иван Васильевич принимал иноземных послов. Там же стояла опричная дружина. Крепость, имевшую в основе деревянные сооружения, постепенно перестраивали. Крепостную стену до бойниц заложили кирпичом, который недавно стали делать на Руси. Впереди крепости ров, заполненный водой из реки Серой. Охране и обороне слободы всегда придавалось большое значение. Сторожевые заставы окружали ее со всех сторон, и ставились они на равном удалении. Подобраться ворогу незаметно к опричной столице Ивана Грозного было не так просто. Ну а уж взять ее вообще считалось делом невозможным. Царь проводил здесь много времени, но выезжал на Москву часто. Дел хватало и там, и тут.

После трапезы царь ушел в опочивальню, где его осмотрел придворный доктор Бомелий. Иван Васильевич скрывал от Скуратова, что намедни чувствовал себя худо, он терпеть не мог выставлять свои хвори напоказ, считая это проявлением слабости. А слабым царь никогда не был, даже в годы сурового детства своего. Сила духа во многом и позволила ему добиваться того, чего не могли добиться ни отец, ни дед, ни прадед. Да и после него никто из правителей государства Русского так и не смог добиться того, чего добился для России Грозный. Никто не мог сравняться с его вкладом в дело создания, укрепления и реформирования страны, превратив удельную Русь в мощное царство.

Декабрьским морозным днем Михайло Бордак с Аленой и Петрушей решили пройтись по Москве. День выдался хоть и морозным, но солнечным, безветренным. Детвора, заранее сгребя снег и сделав горки, облила их водой и ныне с криками и гиканьем каталась себе в удовольствие. Бордаки были в шубах, и даже Петька в сшитой по заказу для его роста. Они приближались к торговым рядам, когда впереди вдруг раздался истеричный вопль:

– Зарезали, ограбили, держи вора!

Алена прижала к себе сына, Михайло насторожился, распахнул шубу, положил руку на рукоять сабли, носимой с собой повсюду.

– Чего это? – испуганно спросила Алена.

– Ограбили и загубили кого-то, видно.

– Что ж это такое, вроде опричники всех лихих людей на Москве извели!

– Одних извели, другие объявились. Ведаешь же, что на юге и востоке. В тех землях летом засуха была. Где-то дошло до того, что люди с голоду помирали. Вот и начали опять плодиться шайки. Ничто, стража выявит лиходея.

Но лиходей этот объявился из проулка прямо на семью Бордаков. В одной руке – сума, в другой – окровавленный тесак. Улица была утоптанная, ребятней раскатанная, оттого скользкая. Выхватывая саблю, Бордак поскользнулся и упал. Лиходей воспользовался тем, ударил рукоятью тесака Алену и, сбив ее с ног, схватил за шиворот Петрушу. На том конце, откуда вышли Бордаки, появились сани, и послышался крик:

– Фома! Шибче! Кончай его!

– Ага! Погоня на пятки наступает!

– Тогда шустрей тащи сюда выродка!

Фома-разбойник потащил Петрушу к саням.

Правящий ими мужик озирался по сторонам. Покуда проезд свободный, треба отсюда уйти, далее смешаться с народом и добраться до лачуги на окраине Москвы.

Бордак вскочил, увидел лежавшую Алену, нагнулся к ней.

– Сынок, – прошептала она, – сыночка спаси, Михайло, я ничего, встану. – Лицо ее было в крови, текшей из разбитой брови.

Из проулка выскочили двое мужиков, и Михайло крикнул им:

– Бабе помогите! Брюхатая она, с лиходеями сам разберусь!

Один из мужиков бросился к Алене, другой все же поспешил за боярином.

Разбойник бежал из последних сил, Петька, как мог, мешал ему. Поняв, что его догонят, тот остановился в каких-то саженях от саней, развернулся.

– Чего встал? Ко мне давай! – крикнул подельник.

Фома лишь отмахнулся. Тогда второй разбойник не стал дожидаться товарища, влепил лошади кнутом и погнал сани от опасного места прочь.

– Бросил, пес! Ну ничего, поквитаемся, – оскалился лиходей и, увидев, что к нему вплотную подошли двое, приставил нож к горлу паренька, прикрываясь им: – Не подходи, зарежу отрока! Мне не впервой.

Бордак вложил саблю в ножны, поднял руку:

– Не балуй. Отпусти сына.

– Сына? – огрызнулся разбойник. – Сын – это добре, за сына ты все сделаешь.

– Чего надо?

– Уведи отсель.

– Куда?

– Я скажу. И передай мужику, что позади пристроился, дабы сани быстро сюда подогнал. А стражу, коль объявится, отгони, уразумел?

– Уразумел.

– Чего делать-то, боярин? – прошептал ему в ухо мужик.

– Беги, найми сани, я заплачу.

– У тебя и деньги водятся? – вступил в разговор отдышавшийся Фома.

– Есть немного. Отпусти парнишку, дам рубль.

– Ага! Дать-то дашь, а потом за саблю, и хана мне?

– Пошто тогда про деньги молвишь?

– Ты мне три рубля отмерь и мошной брось, тогда убивать твоего ублюдка не буду. Отпущу, не нанеся вреда, как окажусь в нужном месте.

– Так чего делать-то? – опять спросил мужик.

Неожиданно из-за угла на коне вылетел всадник, и лиходей опомниться не успел, как его голова слетела с плеч.

Петруха, почуяв, что хватка разбойника ослабла, рванулся к Бордаку. Тот прижал сына к себе.

– Ну что, Михайло? Вовремя я?

– Василий?! Благодарствую! Но откуда ты?

– Приехал к тебе на подворье отведать пирогов, что печет Марфа, а Герасим поведал, что ты с Аленой и Петькой на ряды подались. Я следом. И как только догадался в эту улицу повернуть? Чутье, наверное, подсказало.

Тут к ним подъехал разъезд городской стражи. Старший указал на обезглавленный труп:

– Этот вор?

– Этот, – ответил Бордак.

– Пошто башку срубили, а не взяли? Вас двое, оба с саблями, и не взяли?

Княжич подошел к старшему, представился, и опричник мгновенно вытянулся в струнку.

– Срубил башку разбойнику я. А почему? Потому что он схватил вон того мальца, – Парфенов указал на Петьку, – сына боярина Бордака, ближнего к государю человека.

– Ну, так, значит, так. Туда ему и дорога, – и старший разъезда пнул ногой труп. Потом подозвал к себе мужика: – А ты кто?

– Холоп князя Бодина, на торговых рядах был, когда лиходей, что валяется без башки, подрезал торговца мехами и с сумой рванул в проулок. А тут разбойник еще и парнишку захватил. Его, лиходея, Фомой кличут, с ним был подельник на санях, приметный мужик, шрам у него на левой щеке, все торопил Фому. А боярин, спасая сына…

– Куда делся подельник? – прервал мужика старший.

– Так рванул отсель, когда завидел, что застрял товарищ его.

– Куда рванул?

– В сторону Рязанской дороги.

– Чего ж молчал?

– Ты спросил – я ответил.

Старший разъезда отдал команду, и всадники галопом пошли в сторону Варварки.

А Бордак с Петрушей подошли к Алене, и паренек кинулся к ней. Алена обняла сына, стала ощупывать его, спрашивала о чем-то.

– Добре, что так все обернулось. А могло и по-иному, – заметил княжич, ведя коня под уздцы.

– Я все одно освободил бы сына. Хотя… Но что теперь об этом, ты за меня то сделал, за что спасибо тебе великое, Василь!

– Да ладно, Михайло, чай, не чужие. Ты женой займись, вон, кровь до сих пор сочится. А я людей разведу.

В это время в проулке собралась приличная толпа, прибежал и торговец, несмотря на рану, схватил суму, вытряхнул, стал тут же считать меха под неодобрительный гул людей. Парфенов велел всем расходиться и подозвал к себе мужика, что помогал ему.

– Как звать тебя?

– Вакула Бредин, холоп князя Бодина.

– Далече подворье князя?

– Не-е, тут рядом.

– Из лекарей или знахарей кого ведаешь?

– Ведаю, как не ведать, хвораем, к ним и идем. Тут поблизости живет дед Бажен, знатный лекарь.

– Беги к нему, передай, у женщины, что на сносях, лик разбит разбойником, треба поглядеть. А мы следом за тобой.

Вскоре подошли к добротной избе за низкой городьбой. Лекарь оказался на месте, увел Алену в дом. Она недолго там пробыла, вышла вместе с лекарем. Лицо наполовину закрыто белой тряпицей.

– Не гляди на тряпицу, под ней листья, останавливающие кровь и заживляющие рану. Чрез три дня снимай, и заметно ничего не будет, – напутствовал Алену лекарь.

– Она упала, с плодом в утробе могло что-то случиться? – встревоженно спросил Михайло.

– Не-е, – отрицательно покачал головой старик. – Летом, да на камни, еще могло быть худо, а ныне, в шубе, да на снег – ничто. Но к повивальной бабке загляните, она в делах бабьих соображает лучше.

– Сколько я тебе должен?

– Копейку дашь, довольно.

– Бери алтын.

– Благодарствую за щедрость!

– Это тебе благодарность. Запомни, я – боярин Бордак, на Варварке проживаю, будет нужда, приходи, помогу. Ты помог, и я должен тако же.

– Ладно, запомнил. Боярин Бордак?

– Да, Михайло Лексеич.

– Запомнил. Счастья вам!

– Тебе здравия крепкого на пользу людям!

На том вышли со двора.

– Ну что? – спросил ждавший их Парфенов. Его, как и Бордака, смутила большая повязка на лице. А еще она была под платком пуховым.

– Рана ерундовая, заживет, а вот по плоду надо к повивальной бабке идти.

– Что ж, надо – иди, затягивать время не можно.

– А ты куда?

– Пройдусь по Москве, да к тебе зайду к обеденной трапезе, примешь?

– Пошто глупость спрашиваешь? Конечно, приму.

– Ну и добре! А может, мне коня тебе отдать?

– Не треба, дойдем пешком, повитуха недалече от нас живет.

– Ну, давай!

Повитуха осмотрела Алену, покуда Бордак с Петрухой сидели в сенях. Осмотрев, сказала, что с плодом все нормально, беспокоиться не след, но ходить осторожно треба. Ныне пронесло, в другой раз может не пронести.

Бордаки вернулись на подворье.

Вскоре туда подъехал Парфенов. Потрапезничали. Княжич и боярин сели потом в горнице, здесь тепло от небольшой печи, уютно.

– Что-то долго на Москве царя нет, – заговорил княжич.

– Он делами управляет из Александровской слободы.

– То так, но зима пройдет быстро, а по весне, сам ведаешь, придется встречать непрошеных гостей.

– Встретим. Государь о нашествии ведает, готовится. Он знает, что делать.

– Это так, – кивнул Парфенов, – но почему-то тревожно, Михайло. Тебе нет?

– Да обычно.

– Проведать бы, куда нас примет государь, и вместе или порознь.

– Как то проведаешь? То только он и ведает.

Княжич собрался уезжать. Зимой темнело рано. Не успел он надеть шубу, как в горницу зашел Герасим:

– Боярин! Гонец к тебе из Александровской слободы.

– Верно молвят люди, не буди лихо, пока оно тихо, – улыбнулся Михайло. – Вспомнили о государе, и тут как тут гонец от него. – Он повернулся к слуге: – Гордей четырехпалый приехал?

– Он!

– Пусти!

– Слушаюсь!

– О, и княжич тут, добре, а то ключник не ведает, где хозяин, – войдя в горницу, проговорил Гордей.

– Ты и ко мне заезжал? – спросил Парфенов.

– Не тока. Но… приветствую вас, княжич и боярин!

– И тебе доброго здравия! Что за дело?

– Вам обоим след завтра поутру ехать в слободу к государю.

– Пошто, не ведаешь? – вопросительно посмотрел на него Михайло.

– Я, боярин, в те дела нос не сую. Что велено, то и передаю.

– Голоден?

– Да не отказался бы перекусить.

Бордак вызвал Герасима, приказал накормить гонца.

Парфенов уехал. Не задержался и гонец.

– Опять? – появилась Алена, причем лицо ее выражало недовольство.

– Что?

– Как будто не разумеешь, Михайло! Опять государь вызывает?

– Пора бы привыкнуть.

– Да привыкла я к тем вызовам, не могу привыкнуть к разлукам. И не привыкну никогда. Когда ехать?

– Завтра утром.

– Ну, хоть так, а то все – немедля. Но собрать тебя ныне надо.

– А стоит ли? Вряд ли государь зимой куда-то пошлет.

– У тебя всегда так, не должен послать, а приезжаешь и собираешься в дорогу в тот же день, – вздохнула Алена.

– Все ты у меня разумеешь, лебедушка, – обнял ее Бордак.

– Когда же, Михайло, мир-то установится?

– Когда ворогов всех перебьем.

– Ну, то, может, при Петруше взрослом и будет. А может, и ему достанется воевать.

– На то мы и мужики, воины.

Поутру, после молитвы и трапезы, Алена проводила мужа.

Бордак заехал к Парфенову. Ворота открыл незнакомый мужик, и Михайло удивился, не попутал ли подворье?

– Ты кто?

– Ключник княжича Парфенова, Андрей Серьга.

– Из новых?

– Третий день как нанят.

– Ясно, где Василий Игнатьевич?

– Здесь Василий Игнатьевич, приветствую, Михайло! – донеслось от нижнего крыльца.

– И тебе тако же. Собрался?

– Да.

Служка подвел коня, Парфенов вскочил на него, отчего-то пригрозил пальцем стряпухе Варваре и, смеясь, выехал на улицу.

– Ты чего грозил служанке? – спросил Бордак.

– Слишком уж задом начала вертеть, как появился ключник.

– И чего? Он мужик видный, Варвара тоже баба пригожая.

– Да я шутя. Пусть милуются, коли приглянулись друг другу. Едем!

Они поехали по Москве. Миновали сторожевые заставы. С имеющимися у них царскими грамотами их пропускали везде, желая счастливого пути.

За день преодолели пятьдесят верст. Это было много по зимней дороге.

Остановились на постоялом дворе у села Стромино.

Народу в нем почти не было, только семья из четырех человек, переезжавших на Москву, посему хозяин двора выделил вельможам отдельную комнату. В спокойствии и тишине потрапезничали, легли спать. Как рассвело, продолжили путь.

Выехав на дорогу, Парфенов повернулся к Бордаку:

– Как мыслишь, Михайло, ныне до ночи доберемся до слободы?

– Можно, но пошто гнать коней? Срок прибытия не установлен, можем и после отдыха в Хотево заехать в Александровскую слободу.

– И то верно.

До села было чуть меньше пятидесяти верст, и остановились там, дале следовало проехать всего двадцать верст.

На подъезде к Хотево вельможи отметили непривычную для зимнего села суету. Обычно в это время крестьяне уже ложились спать, однако сейчас во многих оконцах мерцал свет от свечей, бродили мужики и на улице. Расспрашивать их не стали, проехали напрямую к постоялому двору. И вот тут увидели еще более необычное. У ворот стоял ратник, вооруженный бердышом и саблей. По одеже – опричник. Он поднял бердыш, как всадники подъехали:

– Стой! Сюда не можно, езжайте дале.

– Куда дале, в лес, в берлогу медведя? – спросил Парфенов.

– А то меня не касается.

– Ты, ратник, проведай поначалу, с кем говоришь, – возмутился Бордак.

– И то без разницы. На подворье вельможи воевода и боярин Михаил Иванович Воротынский и глава Посольского приказа дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов с охраною. Посторонних пущать не велено.

– Вот оно что, – протянул Парфенов. – Ну, коли так, то зови старшего охраны.

– Незачем.

– Я – княжич Парфенов, со мной боярин Бордак, следуем в Александровскую слободу по наказу государя. Или тебя и то не касается?

– Княжич и боярин? – сразу изменился в лице стражник. – Ладно, ждите, доложусь десятнику.

Прошло немного времени, как ратник прибежал в обрат, открыл ворота и как ни в чем не бывало поклонился:

– Проезжайте! Боярин и дьяк рады разделить с вами трапезу и отдых.

– То-то же, – усмехнулся Бордак.

Всадники въехали во двор. К ним подбежал еще один ратник, принял коней.

На входе стоял старший охраны. Он поклонился, представился:

– Десятник опричной дружины по охране важных вельмож, Назар Кучатов, боярин и дьяк ждут вас.

Михайло и Василий прошли в здание, обычное для постоялого двора. У стойки хозяин в праздничной рубахе, рядом работники на подхвате, в углу ратники за длинным столом, у стойки за столом малым боярин Воротынский и дьяк Щелкалов в рубахах. Они поднялись навстречу приезжим. Знали друг друга.

– Приветствуем, Михайло Лексеевич и Василий Игнатьевич! – улыбнулся Воротынский.

– И мы приветствуем вас, Михаил Иванович и Андрей Яковлевич!

– Вы уж извиняйте, что стража задержала, наказ исполняла.

– Ничто. Охрана и выставлена на то, чтобы охранять.

– Садитесь за стол, угощайтесь. Хозяин! – позвал Воротынский.

– Тута я!

– Ухи еще на двоих, пирогов, курицу да медовухи кувшин.

– Слушаюсь, боярин!

Хозяин убежал. Даже внутри дома он все делал бегом, стараясь угодить важным вельможам, о которых знала вся Русь.

Работник быстро принес заказанное. Вельможи выпили медовухи, плотно закусили.

– Так, значит, и вас вызвал в слободу государь? – спросил Воротынский.

– Да, Михайло Иванович.

– Интересно, по какому делу.

– А ты ведаешь, для чего сам и дьяк понадобились Ивану Васильевичу?

– Точно нет, только догадки.

– А у нас и догадок нет.

– Прознаем все, как приедем.

– То без сомнения.

– Ну что, выпили, потрапезничали, пора и на отдых?

– Для нас-то место найдется? Хотя можем лечь и на полу вместе с ратниками, как делали многократно на заданиях.

Воротынский окликнул хозяина и, когда тот прибежал, уточнил, где будут спать гости.

Тот поведал, что для новых гостей жена готовит их спальню, а сами они уйдут в баню.

Вскоре все разошлись по комнатам. В ночь пошел снег, но мелкий, колючий, к рассвету прекратился, особо не засыпав дороги. Ветра не было, а значит, и переметов также. Спали покойно. Встали, когда было уже светло. Десятник доложился Воротынскому, после чего все привели себя в порядок, воду согрели заранее, помолились и сели трапезничать.

По окончании трапезы Воротынский предложил:

– Пойдем вместе, Михайло Лексеевич? Так удобней будет.

– Добре!

– Выступаем. Если не повалит снег, к полудню заедем в слободу.

Снег не пошел, напротив, выглянуло солнце, заискрились сугробы в лесу, заснеженные деревья.

В Александровскую слободу, как и говорил боярин Воротынский, зашли в полдень.

Уже в трех верстах поезд из саней и всадников остановили опричники сторожевой заставы. Десятник с помощником тщательно проверили грамоты вельмож, не выказывая никакого излишнего почтения. Они делали свое дело, не допускать в слободу и не выпускать из нее никого без личного разрешения государя, какой бы высокий чин ни имел въезжающий или выезжающий.

Убедившись, что приехали нужные люди, застава пропустила поезд. Он вошел в слободу, когда забили колокола Троицкого собора. Сани и всадников встретил Малюта Скуратов. Он проводил приезжих до гостевого дома, где вельможам были выделены отдельные палаты. Затем все пошли в церковь, помолились. Из церкви прошли во дворец, примыкавший к храму. Там потрапезничали. Скуратов сообщил, что первыми царь примет боярина Воротынского и дьяка Щелкалова. Да то и по чину. Указанные вельможи прошли в палату, где восседал на деревянном троне Иван Васильевич Грозный. Бордак с Парфеновым отправились смотреть слободу. Оба были здесь впервые.

Государь поднялся, как вошли Воротынский и Щелкалов:

– Приветствую вас, мои верные воевода и глава приказа! Разумею, что устали с дороги, но успеете отдохнуть.

– И мы тебя приветствуем, государь, – поклонились Воротынский и Щелкалов, – а насчет отдыха не беспокойся, поначалу дело.

– Верные слова молвишь, Михайло Иванович. Скажи, до сих пор таишь обиду за опалу, наложенную в 62-м году?

– Ну что ты, государь! – воскликнул Воротынский. – Никакой обиды и не было. Сам виноват, что допустил ошибки при стычке с татарами у Мценска. В тюрьме на Белоозере имел много времени, чтобы обдумать все. Да и снял ты опалу, возвратив имущество и даже наградив милостью, произведя в бояре. Никакой обиды, государь, о том даже не думай.

– Добре! Садитесь, гости дорогие. Мне доложили, с вами прибыли боярин Бордак и княжич Парфенов?

– Да, государь.

– Вместе выезжали из Москвы?

– Нет, встретились на постоялом дворе перед последним переходом, в Хотево.

– Ясно. Садитесь.

Вельможи устроились на лавке, покрытой дорогим персидским ковром.

Царь взглянул на Щелкалова:

– Хочу знать, Андрей Яковлевич, что у нас по Крыму?

– Вести, что передал посол Афанасий Федорович Нагой, неутешительны, – произнес голова Посольского приказа.

– Через кого он посылает вести? – Царя интересовали мельчайшие подробности любого дела.

– Обычно это проверенный человек, Осип Тугай, редко, но приезжает и помощник окольничего Нагого, дьяк Петр Петрович Агапов.

– Что за вести?

– Крым готовится к войне, государь. Покуда Девлет-Гирей намерен собрать войско в сорок тысяч ратников. В прошлом месяце хан встретился с послом султана Селима. Правитель Великой Порты активно поддерживает поход крымчаков на Русь. После османского посла к Девлет-Гирею приезжал представитель ногайцев, Алагир-бей. Ногайцы также желают принять участие в походе.

Иван Васильевич ударил посохом по каменному полу:

– Каждая собака желает оторвать от Руси кусок! Треба вырвать им клыки, но… продолжай, дьяк!

– Сам Девлет-Гирей посылал посольство в Речь Посполитую. В Кракове мурза Мансур пытался склонить короля Сигизмунда к действиям против гарнизонов наших крепостей, дабы лишить тебя возможности, государь, снять силы оттуда.

– И что Сигизмунд?

– Он повел себя хитро, обещал подумать, посоветоваться с гетманами, позже дать ответ. В общем, можно сказать, что посольство ханское уехало из Польши ни с чем. Наши люди в Кракове прознали, что после отъезда мурзы Мансура король собрал малый военный совет, на котором большинство гетманов высказалось против вступления Польши и Литвы в войну с Россией.

– Сигизмунд не глуп, – усмехнулся царь. – Решение принял сам, совет собрал формально. Король ведает о коварстве крымчаков. И разумеет, что коли Девлету удастся поход и он ослабит Русь, то после взор Крыма, поддерживаемого Османской империей, обратится на запад, на земли литовские и дале на польские. Сигизмунду выгодней быть в стороне. Пусть русские бьются с татарами, а там он поглядит, на чьей стороне будет победа. Но в любом случае урон понесем и мы, и Крым, а значит, король тогда может смело начинать войну в Ливонии. Польша не пойдет на нас, ну, если только отобьет несколько малых крепостей, что для нас значения большого не имеет. А вот то, что ногайцы задумали идти с крымчаками, худо, они усилят войско Девлет-Гирея. И вот тут у меня возникает вопрос, для чего Девлету ногайцы, коли он задумал идти к Козельску и разорять земли русские, не выходя к Москве?

– То не ведаю, государь, – пожал плечами Щелкалов.

– Ладно. Замысел хана остается неизвестным, но берем в расчет, что он действительно намерен не идти дале Козельска.

Царь повернулся к Воротынскому:

– Наверное, всю дорогу, Михайло Иванович, ломал голову, пошто потребовался мне сейчас?

– Ломал, государь. Прикидывал и так, и этак, ответа не находил.

– А дело между тем у меня к тебе вельми важное. Ты хорошо ведаешь, в каком состоянии наша граница. Я имею в виду южная граница. Да, есть и засечные линии, и станицы, и сторожа, но нет единой системы охраны. Каждый голова, будь то городской, сельский, воевода крепости, действует по своему усмотрению. Кто-то уделяет тому должное внимание, кто-то – малое. А треба, чтобы вся пограничная служба была единой преградой для ворогов наших. Посему поручаю тебе создать общие правила охраны русских рубежей. Для того собирай на Москве воевод, наместников, станичных голов, сторожей, не чурайся рядовых и тех, кто уже не при деле, но службу ту ведает. Начни с января месяца. К середине февраля ты должен представить мне единый документ по сему вопросу. И чтобы в правилах тех было прописано все дотошно. Кто, как и где несет службу, каким образом организовано согласие между станицами и сторожами, вплоть до росписи количества сторожей в разъездах и определения им обязанностей на отведенных и закрепленных в правах территориях. Как назовем эти правила, не важно, важно за зиму прикрыть земли наши. И еще важно ведать о противнике как можно больше.

– Сложное поручение даешь, государь, – погладил бороду Воротынский. – Единые правила на бумаге выписать не трудно. Но на бумаге. На местах то займет много времени, покуда установится нужный и должный порядок, согласованное взаимодействие.

– Согласен, что сложное, посему и решил доверить сие дело тебе, опытному воеводе.

– Уразумел, государь. Сделаю все, что в моих силах.

– И в деле том моя поддержка всемерная. Что потребуется, сообщай, получишь. Что решишь, так и будет. А порядок? Его наведем. Успеть бы до весны. Но хоть и не успеем все перекрыть, то главные направления закроем. Должны закрыть.

– Я все уразумел.

Царь распорядился:

– Главе Посольского приказа до отдельного распоряжения быть на слободе, а тебе, Михайло Иванович, после отдыха путь в обрат на Москву.

– Да, государь.

– Ступайте! Да поможет тебе Бог, Михайло Иванович!

Вельможи удалились, в палату зашел Скуратов:

– Что далее, государь?

– А ты не ведаешь?

– Может, отдохнешь перед тем, как принять Бордака с Парфеновым?

– Отдыхать не буду, а лекаря позови, что-то спину ломить начало. Как доктор уйдет, позовешь боярина и княжича.

Пока иноземный лекарь осматривал царя, посыльные Скуратова вызвали во дворец Бордака и Парфенова.

Им пришлось ждать, покуда лекарь не закончит осмотр и оказание помощи.

– Слышал, Михайло, понесла твоя жена? – хитро улыбаясь, спросил у Бордака Скуратов.

– Понесла, Григорий Лукьянович.

– Радуешься?

– Как не радоваться, конечно, радуюсь.

– Дети – это хорошо. Недовольна, наверное, супруга частыми отлучками мужа?

– Кто же тем доволен может быть из баб? Но моя все понимает. И более ее страшит не сама разлука, та хоть и тяжка, но переносима, а то, что могу не вернуться.

– Это да. Но все мы под Богом ходим.

– Сущая правда.

– Привет ей от меня.

– Благодарствую!

Скуратов перевел взгляд на Парфенова:

– Ну, а ты, княжич, когда позовешь государя на свою свадьбу?

– Э-э, Григорий Лукьянович, то видать не скоро.

– Пошто так?

– Да все не встречу никак той, которую любил бы всю жизнь. А другой мне не треба.

– А давай я тебе найду невесту. И красивую, и богатую.

– Нет, Григорий Лукьянович, я как-нибудь сам.

– Гляди, а то у меня есть на примете девицы достойные, скромные. Женами хорошими будут.

– Хороша жена, коли с ней в любви и радости живешь.

– Так ты оцени поначалу.

– Нет, извиняй, сам.

– Ну, сам так сам.

– А с чего ты вдруг о моей женитьбе заговорил? – заинтересованно спросил Парфенов.

– Ладно, время есть, откроюсь, – усмехнулся Скуратов. – Князя Бургова знаешь?

– Владимира Юрьевича? Слышал о таком, но не знаком.

– Он все боле в вотчине своей, в деревне проживает. Но и на Москву наведывается, особенно зимой. Так вот дочери его Анфисе уже семнадцатый год пошел, а все в девках.

– Пошто о ней ведаешь, Григорий Лукьянович?

– По то, что где уж, когда не знаю, но видела она тебя, княжич, и полюбился ты ей.

– Вот так прямо сразу и полюбился?

– А что? Вон, Иван Васильевич свою до сих пор вспоминаемую первую супругу, Анастасию Романову, с первого взгляда полюбил. А претенденток вельми много было, глаза разбегались, как рассказывали люди знающие. Но царь сразу выделил Анастасию. Венчались и жили они счастливо, покуда вороги проклятые не извели ее, а до того и царевича малого, но ты ту историю ведаешь.

– Ведаю.

– А Анфисушка красна, и любо то, что скромна и характер имеет смиренный. Я князя хорошо знаю, бываю у него на подворье, когда время выдается. Так что, поглядишь на девицу?

– Извиняй, боярин, но тебе какое дело до моей женитьбы?

– Никакого, Василь Игнатьевич, просто пара бы из вас вышла хорошая. Но не желаешь так не желаешь. Дело действительно только твое и личное.

– А что? Поглядеть можно, пошто нет? То ни к чему не обязывает, – неожиданно проговорил княжич.

– Вот, верное решение. Отец-то, князь Игнат Иванович, супротив твоего решения не будет? Его слово веское.

– Он, как и ты, не единожды уже молвил, что жениться мне пора. Супротив моего выбора не будет, благословит, коли дойдет до этого, в чем у меня сомнения большие.

– Насильно тебя никто под венец не поведет.

– И когда увидеть ту красавицу Анфису можно будет?

– А как на Москву приеду, так и организую все. Организовав, сообщу.

– Добро, Григорий Лукьянович, договорились.

Из царской палаты вышел доктор, и Скуратов тут же поспешил к нему:

– Ну что, Элизеус?

– С гос… сударем порядок. Но треба больше отдыхать ему, слишком много трудится.

– Ты ему о том сказал?

– Сказал.

– И что?

– Ты своего государя не знаешь? – рассмеялся Элизеус. – Куда-то послал, а вот куда, так и не понял.

– Далеко, не думай о том.

– Иван Васильевич сказал, чтобы ты с боярином и княжичем заходили.

– Угу! Идем.

– А все же куда он меня послал?

– То у него и допытывать надо было.

– Он молвил. Не запомнил.

– Ну и ладно. Ступай, но будь под рукой.

– Я у себя в палатах.

Скуратов, Бордак и Парфенов зашли в залу царя. Иван Грозный, как и прежде, ничем не выдавая немочь, сидел на троне. Так же поднялся, как и в приход Воротынского и Щелкалова:

– Приветствую, Михайло Алексеевич, и тебя, Василий Игнатьевич!

– Долгих лет тебе, государь! – поклонились вельможи.

Царь присел, указал на лавку. Сели и боярин с княжичем.

– Позвал я вас для того, чтобы выслушать, как выполнили последнее задание у Мурома, – отставив посох, начал Грозный. – Мне представили отчет, но бумага есть бумага, желаю воочию услышать.

Бордак поведал о выходе в селение Варное, где были замечены татары. Рассказывал подробно, ведая, что царю важны любые мелочи.

Тот, выслушав, проговорил:

– Плохо, что изменника нашего, что на струге приплывал к селу, не поймали, но вы не знали о том, а посему простительно. Что означает сия встреча, о том можно только догадываться. Однако то, что крымчаки малыми отрядами зашли так далеко в наши земли, еще хуже. Как они обошли сторожей? Пошто не прятались, а выставляли себя напоказ? Непонятно. У вас мысли на это есть?

– Поначалу мы думали, что какой-то слишком своевольный мурза, ведая о весеннем походе, решил поживиться на русских землях, – ответил Михайло. – Но тут непонятно, для чего было так далеко забираться? Не будь нашей опричной дружины, крымчаки могли разгромить Варное и взять в полон немало людей. Сотник крымский там заприметил девицу, хотел забрать. Но их пришлось бы вести через всю Русь к Перекопу, да и сотник ничего толком не знал, а может, не сказал кроме того, что ясырь крымчаки собирались брать ближе к Крыму. Помощник мурзы ушел с десятком дорогой неведомой. Гнаться за ним не было смысла.

– Ладно, – кивнул царь. – Изменника, коли сразу не взяли, теперь не изловить. Он еще объявится, когда поход начнется, тогда и возьмем. Я тут задание дал боярину Воротынскому. Вы, на Москве будучи в январе месяце, пойдите к нему. Он будет собирать служивый люд, что на охране границ стоит, в том деле участие примите, дабы знать, какие изменения вынесет большое совещание. А в марте с привычной уже дружиной вам следует уйти ближе к Перекопу, насколько получится. Я должен знать, как поведет свою орду Девлет-Гирей, каким числом, много ли с ним будет ногайцев. Молвлю об этом сейчас потому, что в суете могу упустить дело то.

– Ты, Иван Васильевич, и упустишь? – улыбнулся Бордак.

– Эх, Михайло, – вздохнул царь, – мне четвертый десяток идет, постоянная борьба с корыстным боярством, изменой, заговорами здоровья не прибавляет. Могу и упустить. Так вы тогда через Малюту действуйте. Вот он не забывает ничего, сам удивляюсь его памяти. Однако мыслю, еще раз встречусь с вами. А покуда отдыхайте, да с боярином Воротынским езжайте на Москву, по дороге найдете, о чем говорить. Надеюсь, вы уразумели мой замысел?

– Да, государь, – ответил Михайло.

Иван Васильевич взглянул на Парфенова:

– А ты, Василь Игнатьевич, пошто все молчишь?

– Так, Михайло средь нас старший, таковым назначенный тобой же.

– А своего мнения высказать не желаешь?

– После твоих речей мне остается одно, согласиться со всем, что уже отметил Бордак.

– Ладно. Коли есть, что спросить, спрашивайте.

– Да ясно все, государь, – ответил Бордак, – задание получили, сполнять будем.

– Ну и добре. Ступайте!

Бордак с Парфеновым прошли в гостевой дом, прознали, когда в путь собирается Воротынский, и отправились к себе.

Утром двинулись в обрат на Москву. Ехали тем же путем. Вот только затратили больше времени. Снегопад и ветер перемел дорогу, создав кое-где большие преграды, пришлось пробираться с трудом.

Въехали в город на четвертый день.

Боярин Воротынский с дружинной охраной направился сразу к себе на подворье, Бордак с Парфеновым добрались до Варварки, а там разъехались.

Завидев хозяина, служка Колька заорал на всю улицу:

– Боярин приехал! Герасим, Марфа, боярин приехал!

Он открыл ворота, Бордак въехал во двор, соскочил с коня, которого подхватил служка.

– Ты чего так орешь, Колька?

– От радости, Михайло Алексеевич!

Из дома в шубе, накинутой на плечи, выбежала Алена. Кинулась к мужу:

– Вернулся, милый!

– Как видишь, вернулся.

– Для того чтобы завтра или послезавтра опять уехать, и уже надолго?

– А вот и нет. До весны буду на Москве.

– Правда? – обрадовалась она. – Что могло случиться такого, что государь не послал вас с Василем к татарам или полякам?

– Здесь дел хватает, но пойдем в дом, холодно, тебе мерзнуть не можно.

Они прошли в дом. У крыльца стояли Герасим с Марфой.

– С возвращением, Михайло Алексееич, – поклонились оба.

– Благодарствую. Как тут без меня?

– Все добре.

– Ну и ладно. Треба баню растопить…

– Не беспокойся, боярин, я растоплю баню, Марфа приготовит праздничную трапезу, все сделаем, как надо, – ответил Герасим.

Обняв Алену за талию, Бордак прошел в горницу. Снял верхнюю одежду, оставив сапоги в сенях, саблю повесил на стену, присел на лавку, вытянул ноги:

– Хорошо!

Рядом устроилась Алена, прижалась к нему.

– Как здоровье, Аленушка? – спросил он.

– Хорошо, Михайло. Вчера была у повитухи, та смотрела, все идет, как должно.

– А Петька как?

– С ребятней местной начал играть. Они-то, соседские мальчишки, ране не подпускали его, а после свадьбы, когда увидели в гостях самого царя, стали в товарищи к Петьке набиваться.

– Нос не задрал сын наш?

– Нет. Равный среди равных.

– Ну и ладно. Я соскучился по тебе, Аленушка!

– А уж как я соскучилась! – засмеялась грудным смехом жена, и Михайло, не удержавшись, снова крепко обнял ее.

Следующие три дня сыпал снег и мела метель, на четвертый все затихло, но окрепли морозы. На Москве стали находить замерзших. Их хоронили в «Убогом доме», кладбище особом для замерзших, упившихся, бродяг.

После трапезы приехал Парфенов. Вошел в горницу, поклонился:

– Ну и мороз, давненько такого на Москве не было!

– Вон лавка у стены печи, садись, грейся. А может, вина выпьешь?

– Выпил бы, Михайло, да след нам к боярину Воротынскому ехать.

– Был гонец от него?

– Да. Воротынский зовет, дабы объяснить, что делать будем.

– И когда след быть у боярина?

– Немедля.

– Ну, так уж и немедля? А коли я поехал бы на торговые ряды?

– Мороз и торговцев разогнал. Торгуют только в лавках, на рядах долго не выстоишь.

– Василь? Доброго здравия, – заглянула в горницу Алена.

– И тебе того же, Алена, вот приехал забрать у тебя мужа.

Тревога легла на лик жены Бордака, и княжич поспешил успокоить ее:

– Да не беспокойся, не в дальний путь, а к боярину. На Москве будем. Вечером воротится твой суженый.

– Ну, коли так, – облегченно выдохнула Алена, – то ладно.

Через малое время княжич с боярином въехали на подворье знаменитого воеводы.

Он встретил прибывших в большой горнице о трех окнах. Обстановка верхней комнаты, похожей на дворцовую палату, была богатой и подобрана по вкусу. Но, как и повсюду, главенствовал традиционный уклад православного быта. В красном углу – в дорогих окладах иконы, освещенные огнем лампады.

Бордак и Парфенов перекрестились, войдя.

Воротынский предложил присесть на лавки, покрытые коврами, и заговорил:

– Я пригласил вас для того, чтобы сообщить, что сразу же после празднования Рождества Христова специальная комиссия начнет работу. Для этого вызваны на Москву станичные головы со всех южных земель, а также опытные сторожа, другой люд, имеющий отношение к границе. К работе комиссии будет привлечен Разрядный приказ, на границу отправили малую комиссию. Ну, и по велению государя к сей работе привлекаетесь и вы.

– Но мы, боярин, непосредственного отношения к границе не имеем! – воскликнул Парфенов.

– Это так, – согласился воевода, – но у вас большой опыт стычек с татарами на засечных линиях, на юге. Боярину Бордаку, пробывшему в Крыму немало времени, лучше многих посольских известно, как обустроена рать крымского хана, тактика ее действий ордой и малыми отрядами. Если быть кратким, я прошу вас поделиться своим мнением по вопросу, как нам в условиях острой нехватки времени и людей, чего уж там таить, станиц и сторожей прикрыть границу к весне следующего года. Все прикрыть, и в том прав Иван Васильевич, у нас не получится, но и требование царя закрыть основные направления подхода татар к русским землям обоснованно и справедливо.

– То сделаем, боярин, – кивнул Михайло. – Что еще?

– В дальнейшем потребуется ваша помощь в составлении предварительной и окончательной росписи совместно с дьяком Андреем Колбуковым, ведающим всем Разрядом. Как только будет принято решение, вы займетесь теми делами, что поручит государь.

– Ясно, Михайло Иванович. Когда треба представить документ?

– К началу января. То устроит?

Бордак посмотрел на Парфенова, княжич кивнул, и он ответил:

– Добре, будет наше мнение по данному вопросу.

– Вот и хорошо. Буду ждать. Только прошу изложить все подробно.

– Конечно, боярин.

– Отведаете медовухи?

– Благодарствуем, – сменив тон, ответил Бордак, – но дела по хозяйству ждут.

Парфенов удивленно взглянул на товарища – что еще у него за дела по хозяйству?

Бордак встал, поднялся и Парфенов. Воротынский проводил вельмож до крыльца.

Выехав с подворья, княжич спросил:

– А что у тебя за дела, Михайло?

– Медовуху и кое-что еще покрепче мы можем выпить у тебя или у меня. Боярин Воротынский – достойный человек, но славится тем, что любит поговорить, вспомнить баталии прошлые, а то время. Согласись остаться, до темноты не уедешь.

– Понял, тогда ко мне?

– Но ненадолго.

– Как получится.

Друзья заехали на подворье Парфенова.

Варвара принесла кувшин медовухи, пироги, чаши.

Выпили, закусили.

– Пошел прочь, не видишь, кто явился?! – раздался вдруг окрик в коридоре.

– Извиняйте, боярин, – ответил новый ключник, – но без докладу не можно.

– А вот отправлю тебя в пыточную избу, сразу о докладах забудешь!

– Это еще что за наглец? – взглянул на княжича Михайло.

– Голос знакомый, сейчас увидим и научим, как вести себя в гостях.

Дверь распахнулась, и в горницу ввалился не кто иной, как Малюта Скуратов.

– О! Кроме княжича вижу и боярина! Винцом балуемся?

– Григорий Лукьянович, откуда?

– Вестимо откуда, из Александровской слободы, отправил царь на Москву, но дела и до завтра подождать могут.

– А ныне что?

Малюта не ответил, молча сел за стол.

– Варвара! – крикнул Парфенов и, когда служанка появилась, наказал: – Еще чашу! – Он взглянул на Скуратова: – Не откажешься, Григорий Лукьянович?

– Отчего с хорошими людьми не выпить? Давай!

Варвара мигом принесла чашу.

Скуратов выпил, кивнул довольно:

– Доброе вино!

– Сказывал ты, что царь на Москву по делу послал? А ты что, отдохнуть собрался?

– А у тебя, Василь Игнатьевич, память короткая. О чем на слободе гутарили?

– О многом.

– И о дочери князя Бургова, Анфисе. Обещался познакомить?

– Да, но я еще…

– Брось, Василь. Никто же не неволит тебя. А пошто не посмотреть на девицу, коль и время для того есть?

– Так, значит, мы поедем к князю Бургову?

– К нему. Он уж ведает о гостях, прием готовит. Вот и Михайло Бордака захватим, совета его потом послушаешь.

Слишком велика была власть Скуратова при царе, чтобы отказать, оттого Парфенов махнул рукой:

– А ладно, чего не посмотреть? Поедешь с нами, Михайло?

– Поеду, коль надо, – кивнул Бордак.

– Надо.

– Тогда какие могут быть вопросы?

– По чаше выпьем, и к князю, не след заставлять уважаемого человека и дочь-красавицу ждать, – сказал Скуратов.

Выпили, оделись, поехали, тем боле что ехать было нет ничего.

Скуратова с гостями на подворье Бургова действительно уже ждали. Холопы открыли ворота, как только подъехали всадники, приняли коней. У входа стоял сам Владимир Юрьевич Бургов.

– Приветствую тебя, князь! – улыбнулся Скуратов. – А вот и я с гостями, знакомься, Михайло Бордак, боярин, и княжич Василь Парфенов.

– Приветствую, гости дорогие! – ответил князь. – Наслышан о вас, о ваших подвигах ратных.

– И от кого ж ты наслышан о подвигах гостей?

– Эх, Григорий Лукьянович, Москва хоть и большая, да та же деревня. Что один узнает, разнесется по улице, а проникнет на торговые ряды, то оттуда уже по всему городу. Но проходите, морозно ныне.

Хозяин и гости зашли, поднялись на верхний этаж, в горницу. По пути им встретилась необычайной красоты девица, что «стрельнула» глазами по княжичу и тут же, закутавшись в платок, убежала в комнату.

– Дочь моя, Анфисушка, – с гордостью проговорил Бургов.

Устроившись в горнице и отведав медовухи, Скуратов спросил:

– Извиняй, князь, сколько же годков твоей дочери?

– А то ты не ведаешь?

– Откуда ж? Ведаю, что есть у тебя дочь, что супружница твоя померла при родах, ребенка спасли, а ребенок тот и есть Анфиса. Известно, что более ты не женился, воспитывал дочь один. То известно многим.

– Не ведаешь? Скажу, семнадцатый годок пошел.

– Уже семнадцатый? А чего все в девках?

– А вот то, Григорий Лукьянович, извиняй, не твое дело.

– Ну, зачем ты так, Владимир Юрьевич, я же просто спросил. Обычно родители подбирают пару своим деткам повзрослевшим. Или боишься остаться один? Но то несправедливо, у девицы своя жизнь должна быть. Семья, детки, муж достойный.

– Отвечу, коли настаиваешь, все же гость непростой, – вздохнул князь. – Остаться один не боюсь, отбоялся свое, и достойных женихов много, да только кого ни подберу, Анфиса не принимает.

– Она же не должна видеть жениха до венчания.

– Я неволить единственное дитя не собираюсь. А посему, да простит меня Господь, женихов показываю.

– Ну, может, и правильно. А то сосватают девицу, придет время венчания, а жених-то уродец. Вот весело невесте будет. Такого и врагу не пожелаешь.

– Пошто речи о том ведешь, Григорий Лукьянович?

– Давай по-простому, по-свойски, Владимир Юрьевич, гляди, какой красавец княжич Парфенов, и тебе ведомо, что рода он знатного, у государя в чести, воевода, и тако же один, холостой.

– Погодь, Григорий Лукьянович, ты что, свататься приехал?

– Как можно? Обряд сватовства – дело родителей, я тебе говорю, что есть. И никто никому ничего не навязывает. А ведь хорошая бы пара вышла, Владимир Юрьевич, княжич и дочь твоя, а?

– Хорошая, спору нет, – неожиданно улыбнулся князь. – Но дело-то не только в достоинствах жениха, но и в отношении невесты к нему.

– А как может определиться твоя дочь, не видя княжича?

– Она его видела, в сенях перед горницей. После порасспрашиваю, как ей Василий Игнатьевич. Отвергнет, не обессудьте, гости дорогие, а коли примет сердцем и душой, то милости прошу свататься. О том сам с князем Игнатом Ивановичем разговор вести буду.

– Ну и ладно. Только мыслю, одного взгляда маловато, князь. – Скуратов отличался упертостью в достижении поставленной цели. – Ты же на Рождество дочь дома держать не будешь?

– Нет, конечно, пойдет опосля справления обряда гулять с подругами.

– И где гулять будет?

– Да где всегда, у Кремля. Там на праздник народу тьма собирается.

– Добре. Ну что ж, Владимир Юрьевич, благодарствуем за прием, угощение, пойдем мы, а ты поговори с дочерью, поговори, Малюта худого не предложит.

Гости вышли во двор, где сразу попали в оковы усилившегося мороза. Скуратов направился в Кремль, Бордак с Парфеновым поехали к своим подворьям.

– А Анфиса-то и впрямь красавица, – задумчиво проговорил княжич.

– Понравилась?

– Да, но только видел-то ее мгновения.

– Ничего, Скуратов не зря расспрашивал князя, где гулять дочь будет. Туда и ты поедешь, разглядишь девицу поближе, а может, и поговорить сумеешь.

– Как-то, Михайло, неудобно получилось. Не по обычаям, не по традициям. Завалились в дом князя и давай о дочери говорить.

– Говорили не мы, а Скуратов, он человек прямой, кружить вокруг да около не любит.

– Интересно, князь действительно поговорит с Анфисой?

– Коли сказал, значит, поговорит.

– Жаль, я не узнаю, чем тот разговор обернется, – вздохнул Василий.

Первым было подворье Бордака. Попрощавшись с княжичем, он заехал в открытые ворота. Уже стемнело, и служка встретил его с факелом.

В доме Алена подошла к мужу:

– О, да ты изрядно выпил, милый. Вот, значит, какое дело было у тебя на Москве?

– Упрекаешь?

– Нет.

– И правильно. Сначала дело сделал, а потом… Давай я после расскажу, что-то развезло меня.

– Ложись, отдыхай.

О том, как отнеслась к нему дочь князя Бургова, княжич узнал от своего отца. Тот приехал на подворье к сыну и сказал, что в гостях у него был князь Бургов, изъявил желание договориться о помолвке Василия и Анфисы. Княжич принял ту новость радостно.

Отпраздновали Рождество, приступили к работе у Воротынского. Составили отчет о своих деяниях против татар на границе. Передали боярину.

Москва в то время принимала станичных голов, размещая их в опричном дворе. Там же шло обсуждение.

В результате полуторамесячной работы царской комиссии, боярин и воевода Воротынский представил царю «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе». В него входили цели приговора, руководство по ведению разведки станицами, порядок обеспечения станичников и сторожей лучшими конями, наказы, что и как делать при обнаружении ворога или, напротив, ворогом. Расписание, в котором начало службы застав и сторожей определялось на 1 апреля и заканчивалось до выпадения первого снега. Назначалось жалованье из казны людей станиц и сторож, а также то, кому и где нести пограничную службу. И много еще другого, направленного на усиление охраны пока что южных рубежей государства.

«Боярский приговор» боярин Воротынский доставил в Александровскую слободу.

Тогда же с южных рубежей вернулась малая комиссия воевод князей Тюфякина, Ржевского и боярина Новосильцева. Приехал и Малюта Скуратов.

Обсуждать «приговор» стали царь, Воротынский, Тюфякин, Скуратов и глава Разряда дьяк Колбуков.

Иван Грозный внимательно вникал во все пункты данного документа. Обсуждение длилось несколько дней. Царь лично вносил изменения в предварительный текст «приговора», основываясь на данных, представленных князем Тюфякиным. В конце концов, он утвердил «приговор», тот законом вступил в силу.

Отпустив членов совещания на отдых, Иван Васильевич остался наедине со Скуратовым.

– «Приговор» утвержден, теперь самое сложное претворить его в жизнь, – собирая бумаги, произнес Малюта. – И тут треба установить надзор за всеми, кто причастен к его исполнению. Особо то касается наместников и воевод крупных крепостей.

– То, что сделано, на пользу, но мало того, – заметил Грозный.

– О чем ты, государь? – не понял Скуратов.

– Не удалось добиться главного, создать непрерывную засечную линию, обеспеченную нужным количеством людей ратных. Слишком много брешей в границах, дабы использовать их скрытно. Но на данный момент большего достичь нам не можно, у нас просто не хватает сил. Полки, привлекаемые к обороне Москвы, трогать нельзя, как и резервы. А то, что имеем на границе, недостаточно. Надо подумать, какие силы мы можем снять с запада, какие крепости отдать.

– Но, государь, если мы снимем гарнизоны и отдадим Сигизмунду даже малые крепости, то это будет представлено, как успех Речи Посполитой в войне с Россией! – воскликнул Скуратов. – И на что нам снимать гарнизоны с запада, коли Девлет-Гирей не мыслит наступать на Москву?

– И что, отдать на разграбление южные земли?

– Чем-то придется пожертвовать.

– Чем-то?! – повысил голос царь. – А ты не подумал, что под этим «чем-то» люди, населяющие эти южные земли? Но дело даже не в этом. Мы не оставим без помощи южные рубежи и выдвинем войска на юг, так чтобы и Девлету дать по морде, и Москву не оставить незащищенной. Вот только сомнения у меня, Малюта, а действительно ли цель крымского хана – разграбление земель у Козельска и ближних к нему земель? Не скрывается ли за этим планом другой? А именно поход на Москву?

– Извиняй, государь, но еще Михайло Бордак, будучи в Крыму и получая данные от крымского, приближенного к хану мурзы, сообщил о решениях диванов малого и большого идти на Козельск. Что тако же было подтверждено и послом нашим, окольничим Нагим.

Иван Васильевич поднялся из кресла, обошел стол, встал у стены печи, от которой исходило приятное тепло:

– Планы, планы, решения. Ты, Малюта, словно не ведаешь коварства крымчаков. У Девлет-Гирея всегда была цель захватить Москву, центральные земли Руси. Потому, как в них он и его орда могут взять большой ясырь, много добра. Земли на рубеже Козельска столько не принесут. И еще, никогда ранее Девлет не говорил открыто о том, куда намерен вести свою орду. То даже на малых диванах не обсуждалось, а решалось напрямую с представителем султана Великой Порты или с ним лично. А ныне мы только и слышим об этом. Пошто так? Пошто ныне Девлет открывает свою цель?

– Мыслю, Иван Васильевич, Девлет и рад бы пойти на Москву, но страшится, – ответил Скуратов. – Да и в поход на Козельск его принуждает султан Селим II, а также свои крымские мурзы, которым нужен живой товар. Еще его страшит то, что король Речи Посполитой ведет себя не так, как хотелось бы Девлет-Гирею. Ну, и, конечно, хан учитывает, что во спасение Москвы и центральных земель ты пошлешь рать, что стоит на западе, а это вельми большие силы, прямиком к Перекопу, и тогда уже его орда окажется в западне. На севере – рать московская да полки городов ближних, с юга – войско, переброшенное от Польши. Случится так, он попадет в положение сложное и опасное. Куда ему отходить? На запад? Но там Речь Посполитая, что встанет на защиту земель своих. На Казань? Там сильная рать и Волга, которую еще перейти надо. Остается Астрахань. Отступление к Астрахани мы ему не дадим сделать. Посему хан и планирует набег на земли у Козельска. Девлет и к Калуге может направиться, но не дале, иначе не успеет с добром и ясырем добраться к Перекопу до подхода войска с запада.

– Может, и так! – кивнул Грозный. – Но все одно, Малюта, не дает мне покоя мысль, верно ли мы просчитали замысел Девлет-Гирея? Разорение южных земель – тоже победа Девлета, но не столь весомая. А ясыря большого его орда взять не сможет, мы не бросим южные земли. И выходит, что поход орды намечается какой-то странный. Силы привлекаются большие, цель ставится размытая, не столь значимая.

– Мыслю, государь, хан все же пойдет до Козельска и уже в походе решит, продвигаться ли ему дале на северо-восток или вернуться в Крым. Нам бы дать ему крупное сражение в калужских землях, но то не сможем.

– Вот и я так же мыслю. Мы ничего пока не сможем сделать. Не успеем. Сомневаюсь, что установим ту службу, которая определена в «боярском приговоре». Это не сотню из слободы на Москву бросить, это организовать линию обороны рубежей на тысячи верст.

– Что голову ломать, государь? – вздохнул Скуратов. – Об истинных целях Девлет-Гирея мы все одно узнаем только тогда, когда он двинет свою орду от Перекопа. А вот за крымчаками след особливо приглядывать.

– Для того и собираюсь послать дружину боярина Бордака к Муромскому шляху, которым пользовались татары ранее.

– Не мало ли будет одной дружины?

– Остальная разведка на станицах и сторожах. Большие силы для отслеживания переходов крымчаков мы послать тоже не можем.

– Ну, и то даст результат.

– Поглядим. Устал я, Малюта. Отдыхать буду. И ты ступай!

– Слушаюсь, государь!

Пока в Александровской слободе и на Москве готовились к набегу крымчаков, на окраине крымской Кафы появился одинокий всадник. Он объехал улицу и возле большого сада остановился, спешился, закрыв морду коня мешком, пошел к дому. Его заметили, и тут же из-за сарая вышел молодой человек с саблей наголо.

– Стоять! – крикнул он по-татарски.

Мужчина остановился.

– Кто такой? Зачем пришел, как вор, а может, ты и есть вор?

– Я не вор, а ты, судя по всему, Хусам, сын Ризвана? – ответил по-русски прибывший.

Молодой человек оторопел и спросил также по-русски, только с акцентом:

– Кто ты? Откуда знаешь меня, отца?

– Тебе имя Михайло Бордак известно?

– Бордак? Да… Но погодь, ты не назвался.

– Я от Михайло, а зовут меня Осип, ну, парень, вспоминай, я был уже у вас.

– Темно, не видно.

– Подойди поближе.

– Ага, а ты меня ножом в грудь?

– У тебя же сабля!

Сын татарина Ризвана, у которого проживал в Кафе Михайло Бордак, выполняя давнее задание государя, сообразил, что действительно вооружен, к тому же, как каждый татарин, владел саблей отменно.

– Подойду, ты стой смирно, да руки вперед выстави, чтобы я видел их, – проговорил он.

– Ладно.

Хусам зажег факел, подошел, осветил пришельца, узнал.

– А! Это ты был с Михайло, когда он купил Алену с дитем.

– Да. Я же и отвозил их на Москву по просьбе Михайло.

– А чего к нам-то?

– Отец дома?

– Дома, где ж ему быть?

– Мне треба говорить с ним.

– Ну да, понятно, пошли. Извини, Осип, растерялся.

– Немудрено. Ночью из сада неизвестный выходит. А ты-то чего во дворе делал?

– Коня смотрел. Отец молодого жеребца дешево купил, вот смотрим, что из него выйдет.

У входа в дом Осип начал снимать обувь, но Хусам остановил его:

– Ты погоди немного, я отцу о тебе скажу.

– Ладно, подожду.

Хусам ушел, и почти тут же из дома появился хозяин, Ризван.

– Осип! Откуда?

– Знамо, не из Константинополя и Генуи.

– Вы, русские, можете откуда угодно объявиться. Из Москвы?

– Неважно. Так ты и будешь держать меня босоногим на улице? Крым, конечно, не Москва, но зимой и тут не жарко.

– Извини, проходи!

Они зашли в комнату, где хозяин принимал гостей. Присели на кошму, Ризван спросил:

– Проголодался, поди?

– Нет, перекусил еще засветло в чайхане.

– И никто тебя не тронул?

– Так я халат рваный надел, убогим прикинулся, чайханщик даже плату за лепешку и кусок сыра не взял, но и в чайхану не пустил. Правда, кофе горячего выпил бы чашку. Будучи здесь, в Крыму, привык к нему, на Москве его не достать. Да, чуть не забыл, привет тебе от Бордака. Он женился на Алене, и у них летом будет ребенок.

– Вот как? Рад за него, – кивнул Ризван и позвал жену: – Ирада!

Та появилась тут же, прознала от сына о госте русском.

– Да, Ризван?

– Что у нас есть из еды?

– Курицы половина осталась, баранина тушеная… – начала перечислять она.

– Ризван, я же сказал, есть не хочу, только кофе, – прервал ее Осип, посмотрев на хозяина.

– Ты не разоришь нас, и что это за еда для здорового мужика – кусок лепешки и сыра. Покушай как следует.

– Ты мертвого уговоришь, – улыбнулся Тугай.

– Закон гостеприимства.

– Вот бы еще блюли его и в отношении соседей, так нет, хан собирается войском на Русь идти, ясырь брать, разорять города и села наши. Ладно, покушать так покушать, но поначалу кофе. Крепкий, без всяких трав и яств.

Ризван кивнул жене, та ушла.

Когда дверь за ней закрылась, он спросил:

– А что за дело, Осип, если, конечно, не тайна, привело тебя в Крым?

– Да какая тайна? От тебя тайн нет. Мне надо, и вот тут уже действительно тайно, встретиться с товарищем Бордака Курбаном – помощником мурзы Азата, а через него и с мурзой.

– Вот оно что! – протянул Ризван. – Ну, Курбана найти не сложно, я знаю, где он живет, когда не остается на подворье у мурзы, да и Азат сейчас в Кафе. Недавно он уезжал в Бахчисарай, там, по слухам, собирался малый диван.

– Значит, устроишь встречу?

– Я с утра схожу к Курбану, передам о твоем появлении и пожелании. Коли решит, то встретитесь, а нет…

– Не продолжай, скажи, что я привез с собой деньги, согласится.

– И много денег привез?

– Много.

– Как не испугался везти сюда? В степи мог попасть к разбойникам.

– Я умею обходить их.

– Ну раз здесь целый и невредимый, значит, и вправду умеешь.

Ирада принесла чашку кофе, и Тугай с удовольствием выпил освежающий, ароматный напиток. После поел курицу, баранину. Как закончил трапезничать, Ризван отвел его в комнату, где проживал Бордак.

– У меня конь за садами… – начал Осип.

– Уже в конюшне, – прервал его Ризван. – За него не беспокойся.

– Спасибо тебе. В долгу не останусь.

Хозяин подворья ушел, а Осип, едва коснувшись головой подушки, сразу уснул. Дорога выдалась тяжелой, длинной и опасной. Слава богу, пронесло.

Проспал он почти до полудня. Спал бы и дольше, но Ризван разбудил его:

– Вставай, Осип!

– О! Уже день, ну я и дал!

– Видать, устал дюже.

– То было. Ну что, нашел Курбана?

– Да. Он ждет тебя.

– Где?

– В той комнате, где вчера ты ел и пил кофе.

– Вот как? Где можно умыться?

– Все на лавке, – указал за спину Ризван, – кадка с теплой водой, полотенце, Курбан долго ждать не может.

– Передай, сейчас буду.

Приведя себя в порядок, Тугай направился в большую комнату.

Помощник мурзы, сидя на ковре, пил кофе.

– Салам, Курбан!

– Салам, Осип! Рад видеть, как поживает Михайло?

– Женился на Алене.

– Это на той самой невольнице, что выкупил на рынке?

– Да. И теперь она боярыня.

– Значит, Михайло боярином, вельможей стал?

– Государь чин пожаловал.

– Яхши! Что ты хотел? Извини, времени у меня мало.

– Нужна встреча с мурзой. То можешь устроить?

– Ты знаешь, сколько это стоит?

– Бордак говорил, что за данные с дивана платил десять тысяч акче.

– И мне еще тысяча.

Тугай тут же достал мошну. Он знал расценки, подготовился, передал мошну, уместившуюся в ладони татарина:

– Держи, тут твои деньги.

– Яхши! – проговорил Курбан и, поднявшись, сказал: – Ты жди, Осип, как поговорю с мурзой, пришлю гонца или сам подъеду.

– Добре.

Курбан уехал. А вечером на подворье явился молодой татарин и спросил гостя Ризвана.

Осип вышел к нему.

– Едем, мурза ждет тебя, – кивнул ему гонец.

– Что, прямо сейчас?

– Да, после вечернего намаза. Мы подъедем как раз к его началу. Обождешь.

– Едем!

Хусам вывел коня, Тугай вскочил на него и вместе с гонцом направился к центру города.

Ждать пришлось недолго.

Мурза принял его в своей гостевой зале и с ходу спросил:

– Деньги привез, посланник Бордака?

Осип не стал уточнять, чей он посланник, ответил:

– Да.

– Покажи.

Тугай достал уже большую мошну, и мурза, глядя на нее, кивнул:

– Спрашивай, что хочешь узнать.

– Желаю узнать немногое. Хан и диван не изменили решение весной идти на земли русские?

– Нет!

– Планы остались прежние?

– Да, поход до Козельска, разорение земель орловских, курских, Мценска, Волхова и других, что не далее Козельска.

– На Москву хан идти не собирается?

– И не собирался.

– Большая ли у него рать?

– Крымчаков будет около сорока тысяч, еще к Перекопу подойдут тысячи ногайцев и кабардинцы, всего может быть сто тысяч ратников, а то и боле.

– Хан сам поведет войско?

– Да.

Осипу подали чашку кофе, он сделал глоток и продолжил:

– Девлет-Гирей еще ведет переговоры с Сигизмундом?

– Переговоры идут, но король не пойдет на Русь и на крепости в Ливонии тоже.

– И последний вопрос, мурза, наших много к вам переметнулось?

– О таких не слышал, но они наверняка есть. Другое дело, полезны ли они? Думаю, нет, иначе я бы знал о таких.

– Рахмат (спасибо), мурза! – Тугай допил кофе, поднялся, положив мешочек с деньгами на ковер: – Можешь пересчитать, здесь ровно десять тысяч акче.

– Я верил Бордаку, верю и его товарищу. Обманывать меня вам нет резону.

– Береги себя, мурза, коли тоже в поход собрался. Легким он для вас не будет.

– Я учту твои слова, иди.

Тугай вышел во двор и вскоре, сопровождаемый гонцом, оказался на подворье Ризвана.

А следующим утром, передав Ризвану за помощь сто акче, он уже был в пути на Москву, где его ждали и глава Посольского приказа, и глава Разряда, и боярин Воротынский, и сам государь.

Тугай доложился о результатах встречи с крымским мурзой Щелкалову.

Через две недели после того из Москвы в сторону Тулы по знакомому пути вышла опричная дружина боярина Михайло Бордака и его помощника княжича Парфенова.

Дружина в отличие от обычной рати, по сути, уже вступила в войну с крымчаками.

Глава девятая

Опричная дружина подошла к Туле. Оставалось всего каких-то десять верст, до захода солнца ратники должны были успеть войти в крепость. Несмотря на поход по территории Центральной Руси, порядок выдерживали боевой. Впереди головной дозор из ратников Фомы Рубача, во главе с опричником Иваном Пестовым, следом отряд Луки Огнева, за ним десяток Рубача, уменьшенный на дозорных, после обоз из четырех повозок и в замыкании отряд Якова Грудина. Бордак и Парфенов ехали сразу за головным дозором. Снег сошел недавно, и дорога была тяжелой, приходилось местами уходить на траву прошлогоднюю, там коням идти легче.

– Солнечно нынче, Михайло, тепло, хорошо, – взглянув на небо, заметил Парфенов.

– Да, таких дней десяток бы, и высохла бы грязь, а то замучила, ей-богу.

– Не-е, Михайло, теперь до мая, и то, коли дожди не вдарят, тогда тракты легкими станут. Но ничего, ходили и когда хуже было.

– Слушай, Василь, – улыбнулся Бордак, – а чего ты про дочь князя Бургова Анфису ничего не говоришь? Зимой, на Рождество, вроде как твой отец встречался с Бурговым, а к чему дело идет, молчишь. Али расстроилось все?

– Ничего не разладилось, не расстроилось, – ответил княжич. – Просто родители решили по обычаям и традициям дело делать. А ты ведаешь, как это. Анфиса – моя невеста, а видеть не могу.

– Хочешь сказать, ты, Василь, не видишься с Анфисой? По мне, так никакой запрет не помешал бы.

– Нет, ну тайно, конечно, видимся. В прошлом месяце конфуз вышел, еле позора избежал.

– И что было?

– А надо ли молвить, Михайло? Что прошлое поминать?

– Расскажи, дорога быстрей пойдет.

– Ладно, слушай. На торговых рядах, где, будто случайно, мы с Анфисой встретились, я шепнул ей, что, как стемнеет, приду в сад их подворья…

– Анфиса одна была, что ли? – прервал Парфенова Михайло.

– Нет, с отцом, потому и шепнул.

– Уразумел. Чего дале было?

– Анфиса кивнула еле заметно. Князь ее в сторону, и мне говорит: «Ты, мол, Василий Игнатич, до поры до времени избегал бы встреч с невестой. У меня в семье-то строго, и люди про то ведают. Не давай повода для слухов». Я ему в ответ: «Да чего ты такое молвишь, князь? Какой повод? Мне теперь что, и на ряды выходить, прознав, что тебя с Анфисой там не будет?» Он хитро на меня глядит, молвит: «И все одно оберегайся». В общем, разошлись, он в колымагу свою дочь повел, я на коне на свое подворье. Сижу дома и думаю, как лучше в сад пробраться, ведь у Бургова известная охрана, бывшие холопы, как на подбор – бугаи. Нет, для меня, конечно, то не преграда, но шума не избежать, коли схлестнусь с ними. Думал, думал и надумал, как отвлечь охрану князя. У меня ключник Андрей Серьга – умный мужик, а Борька-служка, тот вообще шельма, среди отроков на улице – первый забияка. Малый хороший, но непоседа, словно шило у него в известном месте. Зову их, разъясняю, что к чему. Кивают, поняли. А замыслил я, чтобы ключник и Борька шумный спор у ворот подворья князя устроили, дабы охрана вся туда подошла. То же всегда интересно, коли шум великий. Ну, решил и решил, подумал проехать в опричный двор, туда ногаи коней добрых завезли, поглядеть, прикупить. Надумал – поехал. А во дворе у табуна Малюта Скуратов. Ты ж его хорошо знаешь, увидел, разулыбался, и ко мне. И те же вопросы, что и ты, начал задавать про отношения с Анфисой. Ну я ему и выложил свою задумку. Ведь не хотел молвить, а молвил, взгляд у него такой, что притягивает и раскрывает душу, что ли? Он выслушал меня, рассмеялся. Весело ему было. И молвит: «Нет, княжич, то не пройдет, и охрана с постов не уйдет, так что глядеть на ругань холопов только те, что у ворот стоят, и будут, и князь выйдет поглядеть, что за шум. А он хорошо ведает твоих холопов и сразу поймет, что неладное происходит. Догадается об истинных твоих целях, а может, и не догадается, да и как догадаться, но насторожится и запрет Анфису в доме, от греха подальше. В общем, рухнет в момент весь твой план». – «Что же делать, Григорий Лукьянович?» – спрашиваю я. «Не боись, помогу. Вечером ступай к саду в одежде простолюдина, перелазь через городьбу, охраны там не будет». – «Точно?» Он посмотрел на меня, мол, пошто глупость спрашиваешь, сказал, значит, будет так. «Ладно», – молвлю, взял коня и до дому. Сказал своим, что ничего не будет, пусть дома сидят. Вечером оделся как простолюдин и пехом к подворью князя Бургова. Встал у городьбы, тихо все. Потом слышу, ходит кто-то по саду. Через щель меж кольев поглядел, сторож, да с дубиной. Такой вдарит, в момент хребет переломит. Стою, жду, слушаю. Со стороны улицы послышался топот коней. И крик мужской: «А ну, охрана, отворяй ворота, Григорий Лукьянович прибыл». Слышу скрежет створок ворот, голоса князя, мужика какого-то. В общем, подробности долго рассказывать, а кратко – то явился отряд малый опричников во главе с Малютой Скуратовым. Извинился тот перед князем и молвил, мол, дошла до него весть, что известный мещерский разбойник и вор Лука Подгорин ушел из-под Рязани, да на Москву приехал. И пристроился с поддельной вольной грамотой в услужение к вельможе столичному. Будто прознали люди Малюты, что кровопийца этот может быть на подворье у Бургова. Князь в ответ – нет такого. Малюта помощнику своему Пестрому Ивану наказывает осмотреть все подворье, а Бургова просит собрать холопов и работников во дворе. Ну, Владимиру Юрьевичу делать нечего, сполняет наказ. А покуда сбор чинился, Анфиса и вышла в сад. Я через городьбу к ней. А тут откуда-то пес сторожевой вылетел. Анфиса хотела остановить его, да куда там, тот на меня несется. Я, понятно дело, в обрат, на городьбу запрыгнул, он достал до ноги. Добре, что не укусил, а тока штанину порвал. Залаял. То услышали. Анфиса стоит, растерявшись, я ей из-за городьбы уже говорю, кричи, мол, что чужой. Она закричала. Опричники с охраной в сад, а я по задам, считай, без портков идти не мог, ну, и нырнул в реку. Вода ледяная, но чего уж там. Поплыл по течению. Чую, немеют руки-ноги, вылез на берег и в кусты, оттуда, прячась, подался к себе на подворье. Кое-как добрался. А там уже Скуратов ждет. Увидел меня, засмеялся: «Ну как, княжич, вода в реке?» – «Добре, боярин». – «Повидался с невестой?» – «Только что и повидался, пес помешал». – «Да-а-а, о собаках мы не подумали. Зато получилось так, что не напрасно я к князю наведался. Был все ж таки чужак на подворье».

Уехал Малюта, я велел Борьке быстро баню топить. Попарился после купания в воде ледяной, благо, хворь не сразила. Но каково, Михайло, без портков было княжичу по Москве пробираться?

– Да, представляю я тебя, Василь, в том виде, – засмеялся Бордак. – Ничего не скажешь, видок у тебя был еще тот.

– И не говори! А главное, чего добился? Ничего. Лучше уж со своими пошел бы. А теперь Бургов на запоре Анфису держит, да охрану усилил. – Парфенов вздохнул: – Придется до осени терпеть. У нас на сентябрь свадьба назначена. А как терпеть, коли видеть девицу дюже хочется?

– Потерпи. Тем боле не в праздности сидеть, а воевать с татарами крымскими вскоре придется.

– Это так! Девлет-Гирей все не угомонится. Надобно бы ему морду набить, дабы надолго забыл дорогу к нам.

– Поглядим, может, и набьем.

Головной дозор подал сигнал – видим людей.

Бордак передал сигнал дружине, и она, находившаяся в то время на лесной дороге, свернула в кусты. Сам же Михайло и Парфенов прошли к головному дозору, возглавляемому ратником из отряда Фомы Рубача Иваном Пестовым.

– Что у тебя, Иван? – подъехав, спросил Бордак.

– Гляди правее, боярин, – ответил опричник.

Михайло повернулся и увидел конный разъезд в семь всадников. Это был русский разъезд. Всадники шли с востока на запад по краю оврага.

– Тульский сторожевой разъезд, – сказал княжич, тако же видевший всадников.

– Да, – согласился Бордак, – похоже, что тульский. Ныне воеводам крепостей строго наказано кроме станиц и сторожей посылать на объезд земель разъезды.

– Только маловат он что-то, – проговорил Пестов.

– Да тут менее десяти верст до крепости, пошто большой нужен? Поболе отряды далее ходят.

– Тогда можем выходить? – спросил старший дозора.

– Нам встреча с ними не нужна, коли заметили бы они нас, другое дело, а коли нет, то пусть едут дальше.

– Значит, пропускаем?

– Да.

Разъезд прошел до конца оврага и скрылся из виду, спустившись в низину.

– Подождем немного и пойдем, – сказал Бордак.

И тут сзади раздался шорох.

Ратники обернулись – никто не должен был выходить к дозору без наказа воеводы. Подъехал ратник, вид у него был возбужденный. Парфенов узнал его, воин отряда Луки Огнева, Данила Кузьмин.

– В чем дело, Данила, тебе неведомо, что до сигнала на месте оставаться треба? – строго проговорил Михайло.

– Ведомо, боярин, но тут такое дело, меня десятник Огнев к тебе послал.

– Пошто?

– Никита Терин, ратник отряда, вроде как схрон нашел.

– Схрон? Здесь?

– Да, боярин. Но странный какой-то, размеров малых, длиной всего в сажень и в полсажени шириной.

– Как могила.

– Но тока без холма и креста, и в лесу.

– Дозору стоять, смотреть, слушать, до команды с места не уходить, – наказал Михайло Пестову и взглянул на Кузьмина: – Едем, покажешь, где схрон.

– Так рядом с дорогой.

– Едем!

Вернулись к дружине. Зашли немного глубже в лес, саженей на десять. Возле снятого дерна – ратники отряда Огнева. Пешие, поводья в руках, говорят меж собой.

– А коли то клад?

– Не-е, так клады не хоронят.

– А чего? Кто тут найдет?

– Никита-то нашел.

Замолчали, завидев воеводу и помощника.

Бордак и Парфенов соскочили с коней, передав поводья ближним ратникам, и подошли к опричникам.

– Кто Терин? – спросил Михайло.

– Я – Никита Терин, воевода, – вышел вперед опричник.

– Чего нашел?

– А кто знает? Вот! – указал он на участок свежей земли.

– Как нашел?

– Так по нужде отошел, у куста хотел встать, а тут нога и провалилась по ступню. Удивился, с чего? Кругом трава прошлогодняя, молодая тока появляется. Пригляделся, а трава-то кусками уложена. Справил нужду, поддел саблей кусок, дерн и отвалился, за ним второй кусок, третий, вот и появилось не пойми что. Под дерном земля, но не утрамбованная, рыхлая. В других местах рядом такой нет. Сам раскапывать не стал, сообщил десятнику. Лука подошел, поглядел, велел Даниле до тебя идти.

– Так и было, воевода, – кивнул стоявший рядом Огнев. – Надо бы раскопать да поглядеть, чего тут.

– Отправь пару ратников к обозу, пусть лопаты возьмут да полог и сюда, – велел Бордак.

– Ага, слушаюсь, – кивнул Огнев и тут же отправил ратников. Те вскоре вернулись с инструментом, и Михайло сказал им:

– Копайте!

Ратники приступили к работе. Сняли грунта нет ничего, около локтя (примерно сорок пять сантиметров), уткнулись во что-то, и один из копателей проговорил:

– Тут чего-то захоронено.

– Доставайте!

Через некоторое время опричники вытащили из земли нечто продолговатое, завернутое в холст и перевязанное веревками.

– Никак тело чье-то? – воскликнул Парфенов.

– Разворачивайте! – наказал Бордак.

Ратники срезали веревки, развернули холст и отошли.

Пред всеми предстал начинающий гнить труп бабы. От нее шел приторно-сладкий запах. Одета в сарафан, волосы длинные, окровавленная, большие ногти на пальцах.

– Чего это? – проговорил один из копателей.

– Не видишь, мертвая баба. И удавлена бечевой, гляди, рубец на шее виден, – сказал Огнев.

– Да она еще и брюхата.

– Какая тварь прибила бабу на сносях и за что? – покачал головой княжич.

– То мы вряд ли узнаем, – ответил Бордак. – Хотя кто знает… Повезем в Тулу. Бабу по лицу еще можно узнать, прибили ее не позже осени.

– Да, дела! – протянул Огнев и взглянул на Терина: – И дернул тебя черт сюда справлять нужду идти!

– Да я разве ведал, что тут такое?

– Заворачивайте, обвязывайте и в телегу, там, где сено, – велел Бордак.

Кривясь и морщась от запаха, ратники сполнили наказ воеводы.

Михайло выехал на дорогу, где его видел дозорный Сашко Сизов, махнул рукой вперед, что означало, коли все спокойно, дозору идти дальше. За головным дозором пошла и дружина.

В крепость вошли через ворота Никитской башни, когда солнце встало над горизонтом. Ратники помолились на ближайшую церковь, проехали через посад или острог к каменному Кремлю, где находился дом воеводы.

Князь Иван Юрьевич Голицын, воевода Тулы, сам решил встретить опричную дружину. Ведал о ней, получив известие из опричного двора заранее.

Бордак подал сигнал остановиться. Он и Парфенов соскочили с коней, подошли к воеводе.

– Приветствую, Иван Юрьевич, – проговорил Михайло.

– И я приветствую тебя, князь! – вторил ему Парфенов.

– Вам тако же долгих лет! Как прошли путь от Москвы?

– Без происшествий, если не считать одну находку, что сделали в десяти верстах от крепости, в лесу.

– Что за находка? – спросил тульский воевода.

– Да вон, в одной из телег обоза лежит. Треба тебе взглянуть на нее.

– Идем, посмотрим, заинтересовали вы меня.

– Поначалу, может, дашь команду разместить дружину на отдых? Треба коней в конюшню поставить, обтереть, напоить, накормить. Баньку для ратников истопить, трапезу приготовить. Рано утром после молитвы и трапезы двинемся далее на Мценск.

– Да, конечно, обождите.

Воевода окликнул слугу:

– Тихон! Подь!

– Тут я, князь!

– Я наказывал приготовить все для постоя дружины, исполнено?

– Знамо, исполнено, князь!

– Тогда займись обустройством ратников и коней. Организуй баню, передай в поварню, дабы сготовили кушанья.

– Слушаюсь, Иван Юрьевич!

После команды прислуге воевода с Бордаком и Парфеновым прошли к телеге.

– Что это? – спросил воевода, завидев свернутый холст.

– Погодь, князь, сейчас увидишь.

Бордак велел возчику развернуть холст.

Ратник, исполнявший обязанности возницы, закрыл тряпицей нос и полез в телегу.

Вскоре труп бабы увидел и воевода тульский. Он подошел вплотную, взглянул в лик убитой и проговорил:

– Вот оно, значит, как, нашлась. – И крикнул за спину: – Приставов ко мне, и губного старосту предупредить, чтобы шел сюда!

Появились приставы. Те же ратники, но состоящие на иной службе, нежели воины городской рати.

– Звал, Иван Юрьевич? – поклонился князю старший из них.

– Звал. Глянь в телегу.

Старший пристав взглянул, вскрикнул:

– Ух ты, твою же ногу об городьбу! Так это же Клавка Корчага, пропавшая осенью!

– Что делать, ведаешь?

– Само собой!

– Давай ко мне Демида с его девой Лидкой. И быстро!

– Слушаюсь!

– Кто эта Клавдия? – спросил у Голицына Михайло.

– Жена одного ремесленника, что проживает в остроге. Осенью ремесленник Корчага заявил, что жена его сбежала с торговцем из Калуги. Она была на сносях, и Корчага сильно убивался от ее поступка, просил возвернуть. Но то и моя обязанность, послал человека в Калугу. Там Клавдии не оказалось. Как и торговца, что назвал Корчага. Тот вообще неизвестен в городе. А разве подобное может быть? Это холопов всех не знать могут, а не торговых людей. Поручили заняться сим делом старосте губному. Усилили поиски, без толку. А она, оказывается, с осени в лесу мертвая. Но ничего, скоро узнаем правду.

– Узнаем ли? Коли кто видел бы, как уезжала баба, – выказал сомнение Парфенов.

– Тогда нечто другое один из ратников городской стражи видел, кое-что подозрительное есть. Осенью Клавдия пропала, а до того Корчага привел на подворье молодую девку, Лидку. Ей восемнадцать годов, сирота, была в услужении московского боярина, который потом, дав вольную, выгнал ее, застав с молодым холопом в амбаре. Она и явилась сюда. Всю историю рассказывать смысла нет, скажу, что по городу пошел слух, будто она девка гулящая, сама же дюже хороша собой. Вот Корчага и прибрал ее. Потом уже другие слухи поползли, вроде как ремесленник спит с нею. Жене-то под тридцать лет было. Долго родить не могла, а тут понесла. И вдруг молодая девка объявилась. Сказывали, скандалы в семье начались. А потом Клавдия исчезла. Вот, – он кивнул на телегу, – нашлась, удавленная и тайно захороненная.

– И что? – спросил Бордак. – Улик против ремесленника, как понимаю, нет?

– Покуда нет. Поглядим, как поведет себя Корчага, а потом строго возьмемся за девку его. Той молчать выгоды нет. Все поведает, коли поймет, что за убийство плаха ей с пытками грозит.

– Пошто не чинил такое следствие ранее?

– Повода не было. Ведь Корчагу жена могла и обмануть, и он мог не знать, что мужик, с кем она бежала, торговец с Калуги, а не с другого города. В общем, была баба и пропала, чего терзать Корчагу? А сейчас – другое дело.

– А что ты молвил о ратнике городской стражи?

– Есть такой, что видел, как осенью, где-то в сентябре, рано поутру ремесленник на повозке из города выезжал. И направился как бы в сторону Москвы. Следствие этому значения не придало, мало ли куда ремесленник поехал? Товар свой сбывать, он обувку разную шил…

Речь князя прервали приставы, что доставили в повозке ремесленника.

Тот вылез, бледный, нервный, заметно было, что не по себе мужику. Его подвели к вельможам. Он тут же поклонился и, сорвав с головы шапку, завопил:

– За что меня приставы схватили, князь?

– Сам не догадываешься?

– Да откель? Живу тихо-мирно, никого не трогаю, делом занимаюсь, в казну налог плачу справно…

– Подойди, глянь! – кивнул на телегу Голицын.

Корчага подошел, взглянул и тут же отшатнулся:

– Господи, помилуй, это же моя Клавка! Что же за душегуб удавил ее? И где нашли?

– Не много ли вопросов, Демид? Тебе не спрашивать треба, а ответствовать.

– За что, князь?

– За то, что жену свою на сносях убил да спрятал в лесу.

Ремесленник попятился, его окружили приставы:

– Да что ты такое молвишь, князь? Да разве я стал бы трогать бабу свою? Даже коли и поймал бы с тем торговцем – бить бы не стал, потому как в утробе дитя. Потом наказал бы строго. Но чтобы убивать?

– А люди молвят, бил ты жену.

– Так баба же своя. Кто не делает того? Баб крепко держать надо.

– Чего ж не удержал?

– Сильно, видать, полюбился ей торговец, – вздохнул Корчага.

– Слушай меня, Демид, – подошел к нему князь, – не хочешь на дыбу, говори тут и сейчас, как убил жену и за что. Не скажешь сейчас, пойдешь к пыточных дел мастерам. А следствие тем временем возьмется за молодую девку, которая проживает с тобой. Мыслю, если ты пытки выдержишь и не признаешься, то ей это ни к чему. Все поведает.

Корчага опустил голову и вдруг, ударив ближнего пристава, вырвался на волю, ринулся от Кремля. Далеко сбежать не смог, да и куда бежать? Стража все одно поймает. Но поймала не стража. Возчик дружины, оказавшийся по пути, одним ударом сбил ремесленника на землю, оседлал, связал бечевой. Тот забился, завыл, как волк:

– У, собаки, будьте вы прокляты все!

– В темницу его! – повелел князь и подозвал к себе губного старосту: – Владимир Сергеевич, выбей из него показания и передай суду. Казнить прилюдно будем. Но ты ведаешь, что в таких случаях делать.

– Ведаю, князь, теперь, когда вина ремесленника налицо, мы из него всю подноготную дела того разбойного вытащим. Что делать с телом Клавки-то? Положить покуда в погреб холодный али захоронить?

– Как разберетесь с Корчагой и девкой, захороните на кладбище, как положено, до того пусть в подвале будет. Ей все равно. Душа и так уже измаялась неприкаянная.

– Это так! – кивнул староста и отдал команду приставам: – В темницу ремесленника и на дыбу! Пусть в избе пыточной признания получат. За девкой послали?

– Послали. Ее куда?

– Ко мне! А тело в погреб пыточной избы.

Голицын отвел Бордака и Парфенова в сторону:

– Благодарствую, что помогли правду о пропаже бабы узнать.

– То случайно вышло, – пожал плечами Михайло.

– Как бы ни вышло, но правду теперь ведаем.

– Это так!

– Надеюсь, голод у вас не пропал?

– Э-э, Иван Юрьевич, – усмехнулся Парфенов, – мы и не такое видели, да и сами бивали ворога. Если бы по каждому делу желание трапезничать пропадало, то давно в могиле были бы.

– Ну, тогда наперво в баньку?

– Да, попариться треба.

– Добре, вас отведут. Пока будете париться, в горнице стол накроют. Винца хлебного выпьем за встречу?

– Отчего нет? – улыбнулся Бордак. – С усталости можно и выпить.

Князь позвал слугу, что возвернулся, выполнив прежний наказ князя:

– Тихон!

– Тут я, князь!

– Гостей наших дорогих в мою баню, и проверь в поварне, дабы трапезу приготовили. Подать кушанья и вино в горницу моего дома.

– Слушаюсь! – ответил Тихон и поклонился Бордаку и Парфенову: – Прошу идти за мной, воеводы!

После бани, где попарились на славу, Бордак с Парфеновым прошли в большую горницу дома тульского воеводы. На столах уже стояли разные кушанья, баранина отварная, жареная, уха тройная, рыба копченая, пироги с множеством начинок, соленья, посреди – кубок, чаши.

На правах хозяина тульский воевода разлил водку, поднялся:

– За государя нашего, Ивана Васильевича!

Выпили, принялись за закуску.

– За хозяина дома сего, князя Голицына Ивана Юрьевича! – произнес второй тост Бордак.

Потом пили за гостей, за здоровье.

Наконец захмелели, насытились.

Князь тульский повелел убрать все со стола. Появились бабы, быстро сполнили наказ, протерли стол, накрыв свежей белой скатертью.

– А Корчага до пыток сознался в убийстве, – заговорил Голицын. – Девка, что привезли, все видела, она и выдала любовника своего. Ну, тому ничего не оставалось, как признать вину и поведать, как и пошто он пошел на смертоубийство.

– И пошто? – спросил Парфенов.

– Да Лидка во всем виновата. Вскружила голову ремесленнику, а тот с нею миловаться при живой жене не мог, как ни хотелось. Супружница же, покойница Клавдия, прознала про чувства мужа и девки и затребовала гнать ее со двора, потому как негоже это, да и понесла она, скоро ребенку родиться. И тогда Корчага решился на грех смертный. Ночью удавил жену, замотал в холст, обвязал, на телеге под изделиями своими вывез в лес, где и закопал. А вернувшись, заявил, будто Клавдия сбежала с калужским торговцем. Теперь суд чинить будем.

– За смертоубийство расплата одна – смерть, – вздохнул Михайло.

– Так и будет, – кивнул князь. – А вот что суд по девке решит, не ведаю. Корчага заявил, что Лидка помогала ему, за вечерней трапезой подала квас, в который подлила отвару сонного, дабы любовник удавил спокойно. А потом и заворачивать, и выносить тоже помогала. Девка, понятно, все отрицает.

– Следствие разберется. Ты нам, Иван Юрьевич, поведай лучше, спокойно ли на дорогах земель южных?

– Да вроде до Орла спокойно. Сторожи, что охраняют засеки, татар замечали, было дело, но числом малым, до десятка. Таковыми они почитай всегда по землям нашим шарились. Где отгоняли, а где крымчаки сами уходили. Но нападений на деревни и села с прошлой осени не было.

– А что было прошлой осенью? – спросил Парфенов.

– Это у Мценска, на деревню в октябре месяце налетела сотня татар. Окружила, зажженными стрелами подожгла дома. Мужики на татар, да те сильнее. В общем, побили мужиков немногих, остальных вместе с бабами, девицами, отроками, детьми в полон погнали. Стариков немощных, младенцев, по обычаю своему варварскому, забили. Но до Перекопа крымчаки не дошли. Налетели на сторожей из Рыльска, те подняли станицу, да в истоках Оки и порубали татар. С той поры ничего подобного не было.

– Постоялые дворы не позакрывались?

– Нет. Стоят.

– Нам до Мценска около ста тридцати верст пути – это два дневных перехода. Где посоветуешь встать на постой? Дальше-то мы дорогу ведаем, как и дворы, были в Чугуеве.

Князь, подумав, ответил:

– В семидесяти, может, чуть менее, может, чуть более верстах по дороге будет село Куватово, вотчина князя московского. Там два постоялых двора, до села один и после. Первый малый, там твоим десяткам и без других постояльцев не разместиться, а вот за селом двор большой. Но можно часть ратников и по хатам поселить на ночь. За алтын любая семья в землянки уйдет, оставив хату ратникам.

– Значится, село Куватово?

– Да.

Бордак достал карту, развернул, сделал отметку на ней, спросил у Голицына:

– Как насчет людей лихих? Балуют?

– Тут поутихли, молвят, шайки, что были, подались на юга.

– Понятно. Ну что ж, пора и на отдых?

– Я, Михайло, пойду, погляжу, как наши воины на осадных дворах устроились, и приду, – поднявшись, произнес Парфенов.

– Ступай, Василь!

Помощник воеводы ушел, а Бордака Голицын провел в его опочивальню.

– Вот твоя постель, боярин, устраивает?

– Да уж велика слишком. А где намерен княжича положить?

– Тут рядом, по соседству.

– То не треба, пусть в этой комнате поставят вторую большую лавку.

– Так чего тесниться, места-то хватает!

– Вдвоем, князь, веселее.

– Чего веселее? Спать? – рассмеялся Голицын.

– И спать тако же, – серьезно ответил Бордак и рассмеялся вслед за князем.

Просьбу Михайло сполнили, в опочивальне прислуга поставила еще лавку, накрыла матрасом широким, периной, застелила простыни, положила подушки, поверх легкие одеяла.

Пришел Парфенов, доложился:

– Все в порядке, Михайло, наши в большинстве уже спят, помылись, помолились, поели и на боковую. Удобно устроились.

– Ну и добре! Пойдем в нашу опочивальню.

Попрощавшись с Голицыным до утра, воеводы прошли в опочивальню.

Поговорили малость о разном. Разделись, легли.

Хмель и усталость сделали свое дело, вельможи уснули быстро и спали крепко, без сновидений.

Встали, как только забрезжила утренняя заря.

Приведя себя в порядок, Бордак отправил Парфенова будить ратников. То не пришлось делать, хорошо отдохнувшие опричники уже были не только на ногах, но и вывели из конюшни коней, возчики занимались повозками. После утренней молитвы и трапезы, приготовленной стряпухами ране обычного, сразу же после восхода солнца дружина выстроилась в походный порядок на дворе дома воеводы. Проводить дружину вышел князь Голицын.

– Ну что ж, Михайло Алексеевич и Василий Игнатьевич, – после взаимных приветствий обратился тульский воевода к Бордаку и Парфенову, – как говорится, доброй дороги! Коли есть надобность, дам проводника.

– Не надо, Иван Юрьевич, – отказался Бордак, – по карте доберемся до села Куватово, дале в Мценск.

– Я наказал передать станичным головам, что на юг пойдет московская дружина, так что заметите отряды – не волнуйтесь, это наши.

– Где наши, там могут оказаться и недруги, – проговорил Парфенов.

– Нет, – покачал головой Голицын, – в наших землях, даже если и есть малые отряды татар, то их десятники не решатся напасть на вашу дружину. Для них это смерть.

– Это так. Ну, всего доброго, князь!

Бордак подал команду, и помощник Голицына повел головной дозор, а за ним и всю дружину к шестигранной Крапивенской башне, через ворота которой лежала дорога на юг. Сопроводил ее до ворот башни и отстал. Дальше пошли одни.

Бордак перед выходом выступил перед войском и наказал в первый день перехода до Мценска пройти семьдесят верст. То было вполне возможно отдохнувшей дружине.

Переход прошел благополучно, и к вечерней заре они подъехали к большому постоялому двору за селом Куватово.

Завидев три десятка ратников с обозом, хозяин двора Агафон Чернов засуетился. Наказал работнику Дмитрию раскрыть ворота, сыну Василию и служке Сашку быть на подхвате, жену Марию с Глафирой, стряпухой из села, отправил в поварню разводить быстро огонь в печах, сам встал посреди двора.

Головной дозор остался у ворот, а во двор первыми въехали Бордак и Парфенов.

– Приветствую вас, славные ратники, решили встать на постой? – поклонился в пояс хозяин.

– А разместимся все? – вопросительно посмотрел на него княжич.

– Конечно, для вас отдельную комнату приготовим, ратникам сена положим, полог, подушки, все сделаем, милости просим!

– Сколь за постой хочешь? – спросил Бордак.

– Так это, коли рубль дашь, доволен вельми буду.

– А не жирно?

– В самый раз, почитай, сколько тока одной провизии уйдет на кормежку целого войска. Коли каждому по курице, то уже три гривны – тридцать копеек, лепешки, а хлеб ныне в цене хорошей, рыба, пироги, да сено коням, охрана.

– Охраны не треба, сами поставим пост.

– И все одно рубль и получается.

Бордак приготовил полтинник, но, видя умоляющий взор хозяина двора, который в день зарабатывал не боле десяти копеек, а то и алтын, согласился:

– Ладно, будет тебе рубль.

– Вот это добре, вот за это спасибочки! Да вы заводите рать свою, на дворе поместятся. У меня конюшня большая, для телег место у сарая, баня имеется, по очереди помыться можно, отхожее место у городьбы за домом.

Бордак кивнул Парфенову, тот Пестову, и старший дозора передал команду заезжать.

Дружина, передав коней сыну хозяина, работнику и служке, зашла в дом. Большая зала, с местом хозяина, рядом вход в поварню, справа коридорчик в гостевые комнаты знатных проезжих. Посреди залы длинный стол с лавками, на окнах занавеси, подсвечники со свечами, лавка в углу у входной двери с бадьей колодезной воды для умывания, полотенца на крючке. Две семьи, что находились в доме, уже потрапезничав, сидели напротив на скамье, в каждой по мужику, бабе, отроку и младенцу, как на подбор. Мужики с опаской глядели на ратников.

– Отдыхайте, не беспокойтесь, не обидим, – поймав их взгляды, сказал Парфенов.

Опричники умылись, расселись по лавкам. В ближнем к стойке месте – Бордак и Парфенов.

К ним подошел хозяин, спросил, чего подать на трапезу.

Заказали куриц, пирогов, ухи, квасу. От медовухи и водки отказались.

Пришлось ждать, покуда бабы все приготовят. Но спешить некуда.

Бордак подозвал десятника Грудина:

– Яков, обеспокойся охраной, выставь двух человек во дворе так, чтобы и за домом с конюшней глядеть, и за селом, и за другими подъездами ко двору.

– Слушаюсь, воевода, выставлю!

– Меняй их по своему усмотрению, но чтобы отдохнул весь десяток, коли надо, у Луки Огнева возьми людей. Ему передай, это мой наказ.

– Не треба, боярин, сами управимся.

– Ну и ладно.

Бабы подали кушанья. Пред трапезой ратники помолились на иконы в красном углу, принялись за еду.

После сдвинули столы, лавки, работник настелил сена, поверх постелил полога, принес подушки, одеяла. Разместились. Бордак с Парфеновым устроились в гостевых комнатах. Хотели опять вместе, но комнаты были крохотными, не позволяли это. Через малое время все спали, кроме двух сторожей, что находились во дворе.

Проснулись вновь, как только забрезжил свет. И вскоре Бордак, расплатившись с хозяином двора, повел дружину к Мценску, далее к Орлу. Этот переход занял менее дня, потому как пройти следовало всего сорок пять верст.

Самым длинным оказался переход от Курска до Чугуева. И его прошли без происшествий. Видели вдали вооруженных людей, но числом малым, спешившим бежать от дружины, а тако же разъезды татар. Те то же бежали, дабы избежать встречи с опричниками. Более ничего и никого в лесах не находили, и слава богу. В Орле и Курске хорошо отдохнули, к середине апреля, ближе к полудню, зашли в земли Чугуева. Здесь было все знакомо. Парфенов предложил ехать через село Марево.

– Желаешь вспомнить, как громил тут татар десятника мурзы Икрама, Карбулата? – улыбнулся Бордак.

– И то тоже, а вообще, поглядеть, что сейчас сталось с селом.

– Ну что ж, едем через Марево, только уговор, долгую остановку там не делаем.

– Добре!

Парфенов передал наказ головному дозору следовать к Чугуеву через Марево.

Для того предстояло проехать лесом. И как только вышли из него, увидели десяток всадников.

Старший дозора доложился Бордаку, что дорогу перекрыл разъезд русский из десяти всадников.

– И что это за отчаянные воины, что желают сшибки с опричной дружиной? А ну, Василь, поедем, глянем, – проговорил Михайло.

Воевода и помощник подъехали к дозору.

– Ох ты! – воскликнул Парфенов. – Да старшой этого разъезда известный мне малый. Вместе с крымчаками бились.

– Ну, езжай, встречайся со знакомцем, – кивнул Бордак.

Парфенов проехал вперед. От разъезда тоже отделился всадник. То был конник сельского ополчения Микола Челец. Он узнал княжича и пошел навстречу.

– Ну, приветствую тебя, Микола!

– И тебе долгих лет, княжич, али уже князь?

– Покуда нет, и, дай бог отцу здоровья, я никуда не тороплюсь, а ему пожить бы поболе. Ты от села разъезд возглавляешь?

– Ныне мы объединены с дружиной Чугуева.

– Правильно сделано. Крымчаки не беспокоят?

– Не-е, после того как мы у села надавали по мордам полусотне Карбулата, не показываются. Хотя, извиняй, княжич, помнится, главную роль в той победе сыграла твоя дружина.

– Вместе дрались, и победа общая.

– А ты пошто опять в наши края? Или след ждать чего худого от крымчаков?

– От них всегда след ожидать худого, но ныне дружина не останется в Чугуеве, проездом мы.

– И далече, коли не тайна, направляетесь?

– Далече, Микола.

– Ну и ладно. На село заедете? Там вас народ с радостью встретит. Да и время молитвы с трапезой. У нас на селе и накормят, и напоят.

– Да я бы с радостью, но треба в Чугуев, как там воевода, князь Верейский, поживает?

– Начальствует, здоров, тебе к нему?

– Да, надо встретиться с Петром Петровичем. В Чугуеве и заночуем, так что выпадет свободное время, приезжай, посидим, погутарим, вспомним прошлое.

– Не получится, княжич, мне до утра службу нести, – вздохнул Челец.

– Ну добре, что хоть тут повстречались. Рад тебя видеть!

– И я рад! А давай-ка проведу дружину до крепости. То не нарушение устава. В пути и погутарим.

– Давай!

Парфенов подал сигнал Бордаку, тот отдал приказ идти дальше.

Дружина и разъезд пошли вместе.

Воевода и старший разъезда вместе с дозором. Село объехали, потому как Челец предупредил, народ просто так и быстро не отпустит своих спасителей, а оставаться на селе было не можно.

В Чугуев вошли скоро. Подошли к дому воеводы.

Улыбающийся князь Верейский вышел встречать ратников:

– Михайло Алексеевич, Василь Игнатьевич, приветствую, дюже рад видеть вас!

– Приветствуем тебя, Петр Петрович, мы тоже вельми рады видеть тебя. Встретили разъезд, службу, глядим, наладил справно.

– Так иначе нельзя, из Москвы пришла весть, что на следующий месяц собака Девлет-Гирей собирается на Русь напасть.

– Да, – вздохнул Бордак, – но ты и дале будешь держать нас во дворе?

– Ох, извиняйте, други, сейчас!

Верейский отдал все нужные распоряжения, и дружину разместили там, где размещалась ранее. Воевод же князь провел в свой дом.

В горнице помолились на иконы красного угла, сели на лавки.

– Мы ныне ненадолго к тебе, переночуем и пойдем дале.

– А дале-то куда? К Перекопу? То не можно.

– Вот у тебя и хотели спросить, куда нам податься, чтобы видеть, что творится у Крыма.

– Так, значится, действительно Девлет собирается на Москву?

– По данным, что получены из Бахчисарая, крымский хан не решился покуда идти на Москву, желает дойти до Козельска и опустошить земли южные, – проговорил Бордак.

– Вот как? Ну, пусть приходит. Встретим по достоинству.

– Так ты на мой вопрос не ответил, Петр Петрович.

– Карта у тебя должна быть с собой, боярин.

– С собой и есть.

– Разверни!

Михайло развернул, все склонились над ней, и Верейский пальцем указал на отметку крепости:

– Это Чугуев. Отсюда след идти по правому берегу Северского Донца, чуть дальше впадения в Донец реки Оскол. Пройдя далее, слева через реку увидите казацкую станицу Каменка. Мыслю, казачьи разъезды завидят вас и поднимут тревогу, а значит, пошлют на вас сотню. Встретитесь, разберетесь, атаман там вельми опытный вояка, Егор Иванович Басов. Добрый воин, но и любитель хлебного вина. Да там все до гулянок охочи, но коли треба, рать собирают сильную и с дисциплиной крепкой.

Бордак отметил на карте станицу Каменку и сказал:

– Так они, значит, на левом берегу, а мы пойдем по правому. Как к нам сотня казацкая выйдет?

– А у Каменки перелаз через Северской Донец. Казаки покажут. И атаман поведает, что и как у них в округе. Он в том месяце заезжал в крепость. Пили вино, гутарили, молвил Егор, что стали отряды из ногайской орды малой переходить Дон и собираться у Перекопа. Покуда три десятка прошло, но за месяц многое могло измениться.

– Понятно, – кивнул Михайло. – Все разузнаем. Ну, спасибо тебе, князь!

– Теперь не грех и выпить, и закусить.

– Поначалу в церковь сходим?

– А что идти, она в доме. И ты прав, поначалу след помолиться, попросить у Господа милости да помощи в деле святом защиты земель русских. А покуда молиться будем, стряпухи и трапезу справят. Чего пожелаете, вельможи?

– Ты хозяин в доме, ты и решай, – улыбнулся Парфенов.

– Ладно!

Они прошли в домовую церковь, помолились. Оттуда зашли в столовую, где был накрыт стол. На столе кушанья разные, мало отличающиеся от того, коими угощали в Туле и других городах.

Выпили за здравие государя, за встречу, за хозяина, за гостей, за победу оружия русского, сытно закусили.

Пока трапезничали, стемнело.

Бордак с Парфеновым проведали ратников, пошли по двору.

К ним присоединился воевода.

– Слушай, Петр Петрович, а о предателе боярине Молчанове есть слухи? – спросил Михайло.

– Кто-то говорил, подался он к татарам, но то слухи.

– Ладно.

Прошли в опочивальни, там уснули.

Рано поутру дружина вышла из Чугуева, прошла мимо знакомых мест, Белой Балки, Радного, через Песчаную, которую не стали восстанавливать после разорения ордой мурзы Икрама. Народ переселился в другие поселения.

Войску Бордака и Парфенова предстояло пройти около ста верст до земель казацких. Их разделили на два дневных перехода. И эти переходы прошли благополучно.

Дружина продвигалась по правому берегу Северского Донца, перейдя Изюмский шлях, который был необычно пуст.

Показалась слева река Оскол, что впадала в Донец, и вот здесь дружину ждал сюрприз. Сразу за местом слияния старший головного дозора, Иван Пестов, остановил всех, сообщив, что впереди несколько разъездов неизвестной принадлежности, количеством в три десятка. Таким же, что и московская дружина. Постояв, Бордак решил продолжить движение. Когда прошли версту, из оврага, прикрытого лесополосой, вышла полусотня воинов, тут же объявились и разъезды – три спереди, два сзади. Бордак посмотрел на Парфенова:

– Смотри, Василь, как грамотно нас загнали, с юга – полусотня, с востока – три сотни, с запада – две, с севера – река.

– Это казаки. Вопрос, станут ли они разбираться, кто мы, или сначала атакуют.

– Да, не хотелось бы сшибки.

Но казаки, выйдя в поле, также встали, от полусотни отделился всадник, подъехал к дружине, остановился в саженях в двадцати и крикнул:

– Эй, кто воевода дружины? Подъехай, погутарим, если не желаешь, чтобы ударили по вам!

Бордак выехал к казаку. Сблизился, спросил:

– Ты никак один из сотников атамана Егора Басова?

– Откель про атамана знаешь? – вельми удивился казак.

– От воеводы Чугуева, князя Верейского Петра Петровича.

– Сам кто будешь?

– Воевода московской опричной дружины, боярин Бордак Михайло Алексеевич.

– Грамоту покажь!

– Я-то покажу, а как ты докажешь, что представляешь атамана Басова?

– А мне то не треба. Это тебе надо.

– Ладно, кроме казаков тут ныне никого быть не должно, бери читай! – протянул Михайло свиток.

Казак развернул грамоту, прочитал, сдвинул шапку, почесал затылок:

– Хм, вроде настоящая. Извиняй, боярин, сполнял наказ Егора Ивановича.

– Разумею, служба.

– Да, служба. Я – сотник Петро Ганик, будем знакомы, боярин. Ты погодь, я команду своим дам, чтобы случайной сшибки не произошло.

– Давай!

Сотник отъехал, то же сделал и Бордак.

Вернувшись в дружину, он собрал десятников, объяснил, что их окружили казаки, к которым и лежал их путь.

Казаки, убрав оружие, подъехали, к разъездам ушла часть, и те двинулись на запад.

Убрали сабли и опричники. Казаки дивились на новое войско, созданное царем Всея Руси, опричники держали себя спокойно, достойно.

Подъехав, сотник Ганик спросил у Бордака, указав на Парфенова:

– А это что за чин будет?

– В грамоте прописано. Этой мой помощник, княжич Парфенов Василий Игнатьевич.

– Ты гляди, воевода дружины – боярин, помощник – княжич, значит, дело у дружины особое.

– Да и дружина сама особая, лично Ивану Васильевичу подчинена.

– Ладно, поехали до перелазу, тут недалече.

– Веди! Вода-то холодная?

– Для коня пустяки, а ноги ратники замочат, то ничто, в станице отогреются. У нас есть, чем греть, – усмехнулся сотник.

– Ну, это понятно, о вольности казаков слава далеко известна.

– А мы иначе не можем жить. Но к делу, значится, так, за островом песчаную косу видишь?

– Не слепой.

– Вот к ней и идем. Поначалу через реку пройдут два моих десятка, потом твоя дружина, затем оставшиеся три десятка.

– Добре!

Переправились спокойно. Хоть и было место широко, и течение сильно, но река мелка, от силы глубиной с локоть. Выехали на берег, прошли кусты и увидели перед собой огороженную довольно крепкой городьбой с валом и малым рвом станицу, дворов пятьсот, не менее, с церковью на холме, рядом с большим домом, и двумя сторожевыми башнями на ближних к полю углах. Ворота городьбы были открыты, видно, из первых перебравшихся десятков послали гонца в станицу. Мосток переброшен через ров.

Сотник наказал своим казакам смотреть за рекой, сам пошел с головным дозором, воеводой дружины и его помощником в станицу. От ворот тянулась прямая улица до церкви, все проулки шли от городьбы к храму.

Тут же появилась ребятня, галдящая, замызганная, побежала рядом.

Бордак с Парфеновым, да и остальные опричники с интересом осматривали станицу. Судя по добротным хатам, ухоженным улицам и проулкам, дворам, садам, казаки жили не бедно, и дисциплина тут поддерживалась крепко. Хоть и были у самой городьбы и землянки, но тако же большие, с бревенчатыми накатами.

Подъехали к церкви. Перекрестились.

– Ты здесь своих опричников оставь, к атаману втроем поедем, – сказал Бордаку Ганик.

– Как скажешь, тут вы хозяева.

Михайло отдал приказ опричникам, они встали в круг, продолжая с интересом рассматривать селение казаков.

Ганик, Бордак и Парфенов проехали к дому атамана.

Тот стоял посреди двора, чуть сзади еще двое казаков, явно не рядовых.

Сотник доложился атаману и отошел за его спину.

– Приветствую вас, боярин и княжич, – подошел к воеводам Басов. – Дозвольте взглянуть на грамоту царскую.

Пришлось Бордаку вновь доставать документ.

Басов прочитал, вернул грамоту, кашлянул в кулак:

– Рад видеть вас в нашей станице.

– Что-то, атаман, не заметно особой радости, – усмехнулся Парфенов.

– Молод ты еще, княжич, хоть и носишь титул высокий, дабы разуметь, что у человека на душе, – тут же парировал Басов.

– Я молод, ты прав, но поверь, повидал на этом свете не менее твоего и с ворогами государства дрался тако же не менее, если не более.

Бордак ожидал, что атаман разозлится, но тот неожиданно улыбнулся:

– Знаешь себе цену, Василь Игнатьевич.

– Каждый должен знать себе цену, пусть и малую.

– Ну ладно, воеводы, прошу в дом. О появлении дружины меня оповестили заранее, так что жена успела приготовить трапезу.

– Поначалу, Егор Иванович, треба разместить дружину.

– То сделают и без нас. Степан! – окликнул он одного из стоящих позади казаков.

– Слухаю, Егор Иванович, – подошел казак.

– Займись, Степа, дружиной. Ратников в общий гостевой дом, там три десятка поместятся, коней в конюшню, напоить, накормить всех, погляди, что там с баней, должна уже растопиться. Пусть ратники парятся по очереди, в общем, ты ныне занимаешься ратью. Чтобы все были довольны. Бабы должны сготовить трапезу, то тако же проверь. Священник на месте? Ратники молиться со всеми будут, так? – повернулся атаман к Бордаку.

– Так, атаман.

– Ну и добре! Все?

– Да вроде все.

– Ну, тогда прошу за мной.

В доме атаман представил свою жену Арину и сына Дмитрия лет шестнадцати.

– Вот мое семейство. Была еще дочь, да померла во младенчестве.

– Соболезнуем.

– То давно было, но благодарю, – кивнул Басов и взглянул на жену: – Арина, в горнице все готово?

– Да, Егор, кроме вина. Того не выставляла.

– Пусть сын принесет водки.

– Добре.

Хозяин и гости поднялись в верхнюю светлую комнату, отчего она и называлась горницей и светлицей.

Обстановка комнаты скромная, ничего лишнего, только богатый на иконы иконостас, зажженная лампада. У оконца, завешенного занавесью, стол с лавками по обе стороны, на столе подскатерть, скатерть, на ней в чашах, казанах разные кушанья. Больше всего рыбы разной, да то и понятно, станица у реки, но были и пироги с бараниной, с зайчатиной, с яйцами.

Дмитрий, сын атамана, принес объемный кубок, чаши для питья. Поставил на середину.

– Ступай к себе или помогай матери, коли нужда есть, – повелел ему атаман.

– Да, батя.

Сын ушел, Басов разлил по чашам хлебного вина, что готовил сам по своему рецепту, и проговорил:

– Предлагаю, гости дорогие, выпить за государя нашего, царя Всея Руси и земель иных Ивана Васильевича Грозного.

Выпили.

Вино оказалось таким крепким, что и у Бордака, и у Парфенова выступили на глазах слезы.

Атаман усмехнулся, пододвинув им ендову с квасом, малосольные огурцы и грибы.

– Добрая у тебя водка, атаман! – воскликнул Михайло.

– Сам делаю. Такой, как у меня, в другом месте не найдешь, потому как лично выгонял. И заправил до того закваску травами, которые только мне известны, да орехами.

– Твоя водка, атаман, и без всего была бы хороша. А забирает как! Так мы и не погутарим ныне, – жуя огурец, заметил княжич.

– А треба ныне-то? Завтра день будет. Утром холодного рассолу выпьете, похмелье в момент пройдет. А теперь за вас, гости дорогие!

Выпили и вконец захмелели.

– Как там дружина? – заплетающимся языком спросил Бордак.

– В порядке твоя дружина, – ответил атаман.

– Взглянуть бы надо.

– Твое право, помощник отведет в гостевой дом.

– Ратникам тоже вина дали?

– Немного.

– Не надо бы.

– А как же законы гостеприимства? Без того не можно.

– Ладно, пойдем посмотрим.

Бордак с Парфеновым и помощником атамана Степаном Воронком прошли в гостевой дом.

Там вовсю шла гульба, казаки принесли водки и закуски, приготовленной бабами.

– Это что значит, Лука? – подозвал к себе десятника Огнева Михайло.

– Это? – Десятник, тоже вельми захмелевший, обернулся назад. – Так это гулянка, боярин. Честное слово, отказывались, как могли, да и не можно нам, опричникам, особо в походе, но разве от казаков отвертишься? Стали обидные слова молвить, мол, слабы мы, тока и можем, что баб на Москве щупать, ну, и татар бить, а водки испить слабо, потому как и от медовухи валит. Пришлось доказывать, что и мы не хуже их.

– Доказали?

– Да, теперь казаки хвалят нас. Да я, гляжу, боярин, ты и сам под хмельком?

– Не тебе на то указывать.

– Извиняй, само вырвалось.

– Да ладно, Михайло, пусть, ничего же не изменишь, – толкнул Бордака Парфенов.

– Ладно на сегодня, – посмотрел тот на Осипа. – Но гляди, чтобы завтра и в дальнейшие дни дружина трезвой была.

– Не сомневайся, боярин, будет трезвой.

Бордак с Парфеновым ушли. Спать их уложили в отдельные комнаты.

Наутро у обоих раскалывались головы, мучила жажда. Пришел атаман с рассолом. Испили, полегчало малость.

– Внизу у входа в сени кадка с водой, умывайтесь. Потом поднимайтесь в горницу, – сказал атаман.

– Поначалу глянем на ратников.

– Ваше право.

Бордак с Парфеновым объявили сбор дружине, испив до того немало чашей рассола огуречного.

Опричники выглядели немного помятыми, но в целом готовые к бою.

Воевода довел до них строгий наказ, боле не пить без дозволения и находиться в станице, по-пустому не шляясь. После чего боярин и княжич прошли к атаману.

Егор Иванович сидел в горнице, в рубахе нараспашку.

Михайло и Парфенов сели напротив.

– Вчерась погуляли славно, атаман, ныне треба дела делать.

– Это разве погуляли? – усмехнулся Басов. – Гулять так неделю, две, да с игрищами, и так, чтобы казаки по дороге домой засыпали. А вчерась ерунда, размялись немного.

– Попрошу более не смущать моих ратников.

– Насилу мил не будешь, воевода, мы в рот никому не льем.

– И предлагать не след.

– Того запретить не могу. Казаки вольны делать то, что не запрещено уставом общины. Гостеприимство запретить не можно, но просьбу твою передам по станице. Давай о деле. Что надумали?

Бордак развернул карту:

– Отсюда мы ничего не прознаем, треба разместить людей ближе к дороге у Азова и к Перекопу. Подумай, возможно ли то?

– Разве есть что-то невозможное для нас, боярин, в наших-то землях? – взглянул на него атаман.

– Твои земли Северским Донцем ограничены.

– Это на Москве и в Крыму так считают, мы считаем по-другому. Все южные земли до Перекопа наши, но об этом ладно. Значится, хочешь выслать разведку, дабы смотреть за дорогой между Доном и Перекопом?

– Да.

– То возможно. За Донцом, между Муравским шляхом и Кальмиусской сакмой в десяти верстах от станицы строго на юг есть урочище Васильки на возвышенности. Давно брошенное селение. На моей памяти там уже не было людей. В урочище в основном землянки, те сохранились и по сей день, рядом исток реки Кальмиус. Если туда посадить дозор, человек шесть с харчем, воды хватит, то с возвышенности будет видна дорога, что используют ногаи, идя к Перекопу. А западнее имеется урочище Айкул, у него холмы, с коих за самой крепостью крымчаков смотреть можно.

– А ну отметь на карте, где эти урочища? – попросил Бордак.

Атаман поглядел на карту, ткнул пальцем:

– Тута.

Парфенов сделал отметку, но Басов заметил:

– Да то не треба, отметки всякие делать, тут треба местность знать. По карте не то что в урочища, и к шляхам не выйдешь или выйдешь, поплутав по степи, что грозит неминуемой сшибкой с крымчаками.

– И что предлагаешь?

– Я дам вам казака, он приведет и к Василькам, и к Айкулу.

– Вот за это тебе спасибо!

– Да за что, одно дело у нас, не давать крымчакам города, села да деревни русские разорять.

– Ну, с нашими силами того не добиться, а вот прознать, когда, куда и как двинется орда Девлет-Гирея, вполне можно, дабы предупредить царя и перекрыть те дороги.

– Когда думаешь людей к Василькам и Айкулу посылать? – спросил атаман.

– Да ныне и выслал бы вечером, дабы к утру завтрашнего дня уже смотрели бы за дорогой и крепостью.

– Добре! – кивнул Басов и позвал: – Степан!

Тут же появился помощник, по виду которого можно было определить, что он с утра приложился не к одной чарке.

– Ты пьяный, что ли?

– Да ты что, Егор Иванович, али пьяным меня никогда не видел?

– Ну да, перепив, ты буйный. Драться лезешь.

– Есть такое дело. Но пьяного казнить не можно, так как не разумеет он, что творит.

– Казнить не можно, а вот кнута дать треба. Но ладно. Позови-ка ко мне Фадея Хохла, он-то хоть трезвый?

– Трезвый, с утра с бабой своей ругается, она же у него бойкая, за словом в карман не полезет.

– Наказывать за то треба. Зови Хохла!

– Слушаюсь.

Вскоре помощник атамана привел казака.

– Что ж ты, Фадей, с бабой своей управиться не можешь? – спросил Басов.

– Да разве это баба, Егор Иванович? Это басурман какой-то, даже хуже. Не дает проходу казаку. Злоба ее взяла, что вчерась други домой принесли, и начала с утра скандалить. Чего молвила, того и не передашь другим.

– Пошто дал слабину ей? Жена должна во всем слухать своего мужа.

– Да она слухает, когда я трезвый, но казаку не можно всегда быть трезвым.

– Ты не позорься, Фадей, а то казаки засмеют.

– Прибью эту стерву! Вот попадет под горячую руку, и прибью! Али выгоню, пущай к своим батюшке и матушке на деревню едет. Детей нам Бог не дал, имею право.

– То, конечно, твое дело, однако гляди, без смертоубийства, а то сам под топор пойдешь.

– Это за кого? За бабу?!

– Жизнь человеческая перед Богом равна и мужика, и бабы, но о твоих делах погутарим позже. Ныне есть задание тебе, вельми важное.

– Задание, молвишь? – приободрился казак. – То добре, то я завсегда готов сполнить.

– Ты же у нас ходил в урочища Васильки и Айкул.

– И не тока туда, но и по всему, почитай, берегу морскому от Азова до Перекопу. Был и на Дону, помнишь…

– Все я помню, – прервал его атаман. – Но о деле. Вот боярин московский, воевода дружины царской, порешил дозоры в урочищах названных выставить, дабы смотреть, что будут татары делать.

– Угу, уразумел, и чего?

– Надо проводить до урочища ертаулы малые дружины.

– А?! Так это хоть щас!

– Но гляди, татары тоже разъезды высылают, а вскоре и в поход к Козельску пойдут, значится, разъездов будет боле, как и продвижение ногаев да и черкесов, посему провести ертаулы треба скрытно, затемно. За ночь успеешь?

Казак прикинул, морща лоб и теребя усы:

– Так, до Васильков дойдем спокойно, тут десять верст, а вот до Айкула от Васильков поболе тридцати верст выйдет. Но с отрядом малым до утренней зари управимся, даже если придется ждать у Муравского шляха. В обрат днем двинусь, а может, атаман, мне при ертауле в Айкуле остаться, мало ли, вдруг потребуется гонца в Васильки или сюда послать?

– Что на то скажешь, воевода? – повернулся к Бордаку Басов.

– Да можно и оставить.

– Ну и добре! Останешься в Айкуле, – кивнул он помощнику.

– Благодарю, воевода, благодарю, атаман! – заулыбался тот.

– А чего обрадовался? Доволен, что от Аксиньи своей уедешь?

– Доволен. Пусть одна будет с хозяйством, да переживает за мужа. Как скажу, что ухожу в поход опасный, сразу переменится и сама чарку поднесет.

– А вот насчет вина, Фадей, ни-ни! – строго проговорил Михайло.

– Ладно. Не буду.

Однако по его хитрому лику было видно, что запрет этот он исполнять не намерен. Да и кто вечером заметит, пил он днем или нет. Проспится.

– К заходу солнца быть здесь, у дома атамана, – наказал Бордак. – С собой иметь коня, оружие, провизию в сумах не менее чем на неделю. Уразумел?

– Уразумел, воевода.

– Ступай, Фадей, да не опоздай, – отпустил казака атаман.

– Не-е, все будет добре, – широко улыбнулся Хохол и ушел.

Поднялись и Бордак с Парфеновым:

– Пойдем назначать и готовить ертаулы.

– Бог в помощь! Коли что потребуется, я тут, дома, ныне никуда не пойду.

– Лады!

Воеводы московской дружины прошли к ратникам в гостевой дом. Вновь объявили сбор, но уже на заднем дворе.

Когда ратники встали в круг, Бордак обратился к опричникам:

– Други, дабы выполнить задание государя, нам треба установить наблюдение за дорогой, по которой к Крыму может пройти ногайская орда и черкесы, а тако же за Перекопом. Места для наблюдения есть, это урочища, одно в десяти верстах отсюда, другое в сорока, откуда видна крепость татарская. К ним есть проводник из казаков. Я решил направить к урочищу Васильки, что в десяти верстах от станицы, отряд десятника Фомы Рубача из ратников Пестова Ивана – Сизова Сашко, Куницу Алексея, Вергу Федора и Ступу Егора. Из этого урочища с возвышенности будет видна дорога от Дона до Перекопа, вернее, часть дороги. К урочищу Айкул отправить отряд под началом Лопырева Игната и ратников Топаря Семена, Кулю Богдана, Визина Петра и Гринько Степана. Проводник из казаков, Фадей Хохол, проведя ертаулы, останется гонцом в отряде Лопырева. Если кто из названных ратников не может нести службу, отойти в сторону.

Никто не отошел.

– Тогда названным выйти вперед, остальным быть в распоряжении десятников.

Воины ертаулов вышли вперед, остальных Лука Огнев увел за дом.

– Выход назначен на вечер, – обратился к разведчикам Михайло. – После молитвы и трапезы, как стемнеет, тронетесь. Что иметь с собой, ведаете, провизии взять с собой на неделю. Степь уже покрылась травой, кормежка коням будет, как и вода из множества ручьев, рек, родников. Коли придется задержаться, то за дополнительной провизией выслать казака Хохла с одним ратником из каждого ертаула. Завтра с рассвета вы должны уже смотреть за дорогой и Перекопом. У кого есть вопросы ко мне?

Вопросов также не было.

– Тогда, воины, сбор здесь же после молитвы и трапезы в полной готовности. Ступайте отдыхать, готовиться. По необходимости обращаться к княжичу Парфенову.

– Да, подходите, коли что сделать надо будет, сделаем, – кивнул Василий. – Я озабочусь и провизией. Ее заберете у меня перед вечерним сбором, так что имейте с собой сумы.

Назначенный ертаул ушел за дом, а Бордак задумчиво взглянул на Парфенова:

– Хватит ли того, что задумали?

– Ты о наблюдении?

– Да.

– На первых порах хватит. Нам, главное, что увидеть – пойдут ли и в каком количестве на поддержку Девлет-Гирея ногаи и черкесы, а тако же сам выход орды из Перекопа. Дале отзовем ертаулы и будем сопровождать крымчаков. Глядишь, и «языка» их в полон возьмем, или еще чего, что треба передать на Москву.

– Уже о выходе и численности общей орды Девлета надо будет отправлять гонца на Москву, – сказал Бордак.

– Отправим, людей хватает.

– Тревожно как-то на душе, Василь, а у тебя?

– У меня обычно. Первое, что ли, нашествие татар на Русь?

– Реформу пограничной службы провести до конца не успели, много мест, пригодных для обхода наших ратей, осталось на засечных линиях.

– А ранее еще хуже было. Да и крымчаки тактику никогда не меняют. Как и путь, по которому вторгаются в земли наши. Если пойдут не только по Муравскому, а и по Изюмскому шляхам, да обходной Кальмиусской сакме, то увидим и определимся, как сопровождать орду. А тревога? Помолись, и пройдет.

– И все одно тревога не отпускает, но ты прав, пойду, помолюсь.

– А может, тревога из-за того, что вчера немного перебрали?

– Может, и так.

После вечерней молитвы, трапезы и сбора ертаулы пока единым отрядом вышли из станицы Каменки. Бордак и Парфенов проводили ратников к низине. Переправились по перелазу и пошли по степи. Стемнело, но небо было чистое, звездное, на местности все видно. Прошли десять верст, вошли в урочище Васильки. Оно представляло собой сплошные развалины, среди которых чернели ямы землянок. Кое-где сохранилась городьба, все вокруг заросло бурьяном, стояли старые, одичавшие яблони, груши. Урочище находилось на небольшой возвышенности, там и встал отряд Ивана Пестова. Старший малого ертаула спросил у казака:

– Далече тут до дороги?

– Не-е, с версту, коли кто пойдет, то увидите.

– Добре!

Фадей Хохол помог Пестову определиться с местом, откуда удобнее было вести наблюдение, и показал на землянки:

– Объявятся татарские разъезды, прячьтесь в них. Туда они не сунутся.

Отдохнув в Васильках, Хохол повел ертаул Игната Лопырева на запад. Подошли к Муравскому шляху, спустились в балку, там спешились, осмотрелись. Дорога была пуста. Перешли широкую полосу, избитую конями и людьми, и двинулись к истоку реки Конской. До второго урочища Айкул добрались задолго до рассвета. Это бывшее поселение также было почти полностью разрушено, лишь кое-где остовы саманных домов. Те же землянки, бурьян, куски городьбы, деревья, рядом холмы. Прошли к ним, у подножия встали.

– С этих холмов будет Перекоп виден, – заговорил Хохол. – До него версты полторы, но выход из крепости орды не заметить не можно, к тому же тут, рядом с крепостью, если придут, встанут лагерем ногаи и черкесы. Начало похода не пропустите. Да чего это я, мне же с вами быть. Значит, не пропустим.

– А где обустроимся? – спросил Лопырев.

– Давай поначалу посмотрим холмы, потом пройдем по урочищу. И определимся со всем, – ответил Хохол.

Старший второго малого ертаула наказал ратникам отдыхать, не расседлывая коней. Сам же вместе с казаком поднялся на ближний холм. Впереди степь, сбоку степь, сзади степь.

– Ничего не видно, – проговорил опричник.

– Да, факелы на стенах должны гореть, может, их что заслоняет?

Поднялись на вторую, самую высокую вершину и увидели очертания крепости, факелы, а тако же костры недалеко от стен.

– Уже кто-то лагерем встал, – проговорил Хохол.

– Пошто с первого холма не видна крепость?

– Приглядись, рощицу видишь? Тут их немного, и жидкие они, но вид закрывают, особливо в темноту.

Вершина холма представляла собой небольшую площадку, заросшую можжевельником.

– Придется рубить кусты, дабы место расчистить, и рубить ныне ночью, – сказал Лопырев.

– Да, ночью сподручнее, – согласился казак. – Если не топором, а саблей, как косой, вырубленный можжевельник выбрасывать не след, он долго после сруба держится зеленым, месяцами, добрая маскировка.

– Так и делаем. Но поглядим и третий холм.

– А он тебе пошто? – спросил Хохол.

– Посмотрим, может, оттуда вид лучше.

– Не-е, третий холм ниже этого, но коли скажешь…

– Идем!

Прошли на третий холм. Оттуда крепость была видна, но только наполовину. Решили выставить дозор на среднем холме.

До рассвета наблюдатели были на месте, как в Васильках, так и в Айкуле. И уже с утра в ближнем от станицы урочище ратники увидели войско, двигающееся со стороны Дона.

Стоявший, вернее лежавший на посту Сизов подал сигнал в стан, что был устроен посреди урочища. К наблюдателю вышел Пестов:

– Чего, Сашко?

– Глянь на тракт.

– О, рать идет! Это ногаи, а может, черкесы, хотя нам-то один черт, прости меня Господи!

– И сколько же их?

– Точно не посчитать. Если навскидку, считая, что в отрядах, что идут колонной, где-то человек по сорок. А отрядов пять, получаем две сотни.

– Это первая колонна?

– Да. Видать, ногаи стояли где-то лагерем, с утра двинулись к Перекопу.

– Глядим дальше.

Движение ордынцев продолжалось до полудня. Затем наступил перерыв. Пыль снесло в сторону моря, дорога опустела, дабы вновь заполниться отрядами после того, как светило начало ход к западу. И так до захода солнца. В общем, ратники насчитали примерно три тысячи воинов, каждый из которых имел при себе одного, а то и два коня, обозы, от трех до десяти арб, с мулами и тягловыми лошадьми.

Отвалившись от кустов, Пестов проговорил:

– Немалое войско, это, видать, рать одного ногайского улуса, а у ногаев их много.

– Орда же вроде как рассыпалась, – зашептал наблюдатель Федор Верга, заступивший на пост до ночи.

– Ногаи разделились давно, на большую, малую еще какую-то, не помню, орды, но и до сих пор каждая из них может выставить по два-три десятка тысяч воинов.

– Интересно, сколь же их будет?

– Столько, сколько крымский хан привлек на свою сторону биев, предводителей ногаев.

– И на что ему ногаи, коли собирается идти до Козельска, опустошать южные земли?

– Это, Федя, ты у Девлет-Гирея сам спросишь, когда поймаем его.

– Ага, его поймаешь, – усмехнулся опричник. – С ним тысячи нукеров.

– Ты считал?

– А чего ему, долго собрать большую охрану? Возьмет сколько нужно басурман, да и есть у него своя охранная рать.

– Ладно, нечего языком трепать, смотри за дорогой!

– А я чего делаю, тока мыслю, по темноте ногаи не пойдут, им то не треба.

– Скорей всего, но надзор нужен.

– Никто и не спорит. Интересно, чего сейчас наши, оставшиеся в станице мужики, делают?

– Водку жрут с казаками.

– Э-э, нет! Щас то не можно, щас в Каменке за тем боярин и княжич с десятниками крепко смотрят.

– А чего спрашиваешь?

– Да просто.

– Ты лучше просто обязанности свои сполняй, а чего наши делают на станице, Сашко Сизов поведает, как вернется.

– Решил отправить его на доклад?

– Ну, нужно же воеводам нашим ведать, чего тут творится? Да и наказ такой был.

– Слушай, Иван, а пошто боярин и княжич не в опричнине, как мы?

– А я знаю?

– И к царю оба близки, и опричные десятки водят. А сами в земщине. Чудно!

– Значит, так государю треба. Ты ел?

– Да, пузо набил, до смены хватит, воду взял.

– В полночь тебя Ступа меняет?

– Он. Коли не проспит.

– А проспит, с поста ни ногой, тока по нужде, и то недалече, да туда, откуда сакму видать.

– Ты бы предупредил его!

– Неси службу, Федя. Сменят вовремя, не беспокойся.

Иван Пестов ушел, и вскоре к станице пошел одинокий всадник. Гонец Сашко Сизов.

Через два дня прибыл гонец из Айкула. Фадей Хохол сообщил воеводам о становеще больших лагерей у Перекопа и заходе ратников с Крыма в саму крепость. По пути в станицу Хохол был у Пестова. Тот просил передать Бордаку, что ногаев вперемежку с черкесами, коих можно было отличить по одеже, прошло мимо урочища числом около двадцати тысяч всадников, с запасными конями, обозами. Покуда продвижение прекратилось. Не успел казак вернуться с доклада, пришлось вновь гнать коня, сначала в Каменку, затем в станицу. Там он остановился у дома атамана. То заметили, позвали Басова, атаман кликнул Бордака и Парфенова, спросив у Хохла:

– Ты чего вернулся, Фадей?

– Новости важные, атаман.

Подошли московские воеводы.

– Что случилось, Фадей? – встревоженно поинтересовался Михайло.

– Тока прибыл в Айкул, а тут доклад с холма, повалила орда из Крыма через Перекоп, – выдохнул Хохол. – Сам вместе с твоим старшим ертаула поднялся на вершину, глянул в сторону крепости, а там орды этой несть числа. И посчитать не можно. Ногаи покуда отдельно. В крепости суета, видно, хана встречали. В общем, вышла орда из Крыма, с неделю постоит, организуется и двинется, как обычно, по Муравскому шляху в земли наши.

– Значит, молвишь, Фадей, просчитать басурман нет возможности?

– Ну, навскидку, тысяч семьдесят, не менее, это с ногаями, о тех следил старший ертаула в Васильках. По их счету, ногаев и черкасов, хотя чего их делить, одна нечисть, прошло около двадцати тысяч.

– Девлет-Гирей наказывал мурзам своим собрать войско тысяч в сорок. Мог ли он собрать больше? Опустошив города и селения, мог, но тогда оставил бы мало ратников для защиты самого Крыма.

– А его-то от кого защищать? – воскликнул Хохол. – Ливонцы с поляками не пойдут, да и на месте они, слава богу, не двинулись на Русь с крымчаками. А боле и некому.

– Там, в Крыму, Фадей, в каждом городе, в каждом селении много невольников, сотни тысяч, чей труд задарма используют басурмане. И среди них есть воины. Поднимут бунт, и что тогда? Хан с мурзами и войском в дикой степи, а Крым в руках русских? Нет, Девлет оставит столько людей, сколько требуется, чтобы подавить любой мятеж внутри Крыма и защитить границы со стороны морей Азовского и Черного. В свое время воевода Адашев славно погулял в Крыму вместе с запорожцами. Теперь хан ученый. Ты вот что скажи, не видал ли ертаул в Айкуле турецких янычар?

– О том старшой не говорил.

– А там, на дальнем урочище, встать вся дружина сможет?

Подумав, Хохол ответил:

– Встать-то сможет, есть где укрыться, тока не разумею, на что тебе это надо? Ты уж извиняй меня, но коли смотреть за крымчаками, то на ходу по Муравскому шляху. Там, глядишь, и отобьется отряд какой с мурзой или баем-десятником, взять «языка» можно. А толку выходить к Айкулу? Дабы потом за обозом крымским тащиться? Так то не треба, об обозе можно и без разведки почти все прознать, пропустив его мимо поста. Да и что нужно царю? Разве то, какой обоз у Девлет-Гирея?

– Казак прав, идти рядом с ордой не можно, – кивнул Парфенов. – Да и не удастся все время оставаться невидимыми для татар. А засекут, либо отгонят далеко, либо окружат и побьют силой большою. Посему предлагаю отойти к Чугуеву, не заходя в крепость, уйти дале на север и встать… – Он показал на карту: – Вот деревня Рубиха на левом берегу Северского Донца, что в ста пятидесяти верстах от Чугуева. Понятное дело, люди бросят ее под угрозой крымчаков, пожгут избы, разорят дворы и уйдут либо к Курску, либо к Калуге, а может, к Рыльску и Путивлю, а может, и к Туле и далее к Москве. Но останутся подвалы, погреба, возможно, клети, да и на пожарище можно укрыться, тем более на карте там указаны леса.

– В чем выгода того места? – спросил Бордак.

– Недалече от деревни сходятся Муравский и Изюмский шляхи, мы увидим, по какому пойдет Девлет-Гирей, – объяснил княжич.

– По обоим, так удобнее.

– И то увидим. Еще выгода в том, что тако же недалеко от деревни от Муравского шляха отходят два других, Пахнутцев шлях на Орел, и Бакаев шлях на Путивль, недалеко от Рыльска. Коли Девлет-Гирей действительно решил разорять только земли на границе Козельска, то он пустит свои орды по всем шляхам. Тем самым ослабит общую рать. Для нашествия на земли Путивля, Рыльска, Курска, Орла, а тако же сел и деревень в округе ему от основной орды треба отделить войско не менее тридцати тысяч басурман, то есть половину. Со второй половиной он может разорять земли у Болхова, Мценска, Данкова. Коли мы увидим, как расходится орда по разным шляхам и в каком количестве, то сообщим на Москву о происходящем. Тогда наши воеводы успеют вывести полки на засечную линию по Оке и встретить достойно ворога, если он сунется к Туле, а тако же смогут нанести удар по разделенным татарам, которые осадят города, либо будут разбойничать на землях. В любом случае, что бы ни замыслил Девлет-Гирей, мимо той деревни он не пройдет, ну если только небольшая орда по Кальмиусской сакме, что увидят казаки. – Василь взглянул на атамана: – И наш доблестный Егор Иванович пошлет в Тулу гонцов предупредить воеводу крепости. А тот перешлет сообщение на Москву. Ведь сделаешь, атаман?

– Мог и не спрашивать, конечно, сделаю, если сами не станем на пути орды и не примем последний бой. Но даже и тогда хоть одного человека к Туле вышлю.

– Ты позаботься о семьях, атаман.

– Думай, как свое задание сполнять, а уж я тут разберусь.

– Ну и добре! Ты, Хохол, вельми устал?

– Да надо бы отдохнуть хотя бы до вечера.

– Отдыхай, а потом на урочище, с наказом старшим ертаулов возвращаться в станицу. И чтобы к утру были тут.

– Ранее будем, я имею в виду твоих людей в Айкуле, из Васильков подойдут в полночь.

– Ну и договорились.

– А сейчас, воеводы, – поднялся атаман, – молитва и трапеза.

Вечером Хохол ушел, ближе к полуночи подошел отряд Пестова.

Опричников встретил не спавший Бордак:

– Приветствую, Иван!

– И тебя приветствую, пошто не спится?

– Тебя ждал.

– А чего ждать было? У меня нового ничего нет. Было бы, с Хохлом, когда тот шел из Васильков, передал.

– Пуста дорога?

– Обычная, торговцы ездят, всадники одиночные, пешие есть. Но войска боле не видели.

– Да и так прошло около двадцати тысяч. Да еще у Девлет-Гирея где-то сорок. Считай, получается орда в шестьдесят тысяч ратников. А на Москве, хорошо, если с десяток тысяч осталось. Основная-то рать на западе.

– И пошто Иван Васильевич не отозвал хоть бы треть ее на помощь Москве?

– На Москве рассчитывают, что дале Козельска, по крайней мере в этом году, крымчаки не пойдут. Крепости Козельск, Орел, Курск, Рыльск, Путивль, другие смогут выдержать длительную осаду. Да и у царя наверняка есть скрытые резервы, о которых никому знать не след. В общем, поглядим, что из этого крымского похода выйдет. А теперь отдыхать. Хохол с Лопыревым придут утром, отдохнут, и в полдень пойдем отсюда.

– Далече?

– Всему свое время, Иван, – улыбнулся Бордак. – Спать!

– Да, боярин!

На рассвете пришел отряд Лопырева вместе с проводником, казаком Хохлом.

Бордака разбудили, он вышел во двор, где его уже ждал Лопырев, отправив ратников на отдых.

– Приветствую, Игнат!

– И тебя тако же, боярин!

– Ну, что у Перекопа?

– Орда собралась большая, тысяч шестьдесят-восемьдесят в ней есть, не менее, там и ногайцы, и черкесы. Сам хан в крепости, мурзы его делят ратников на тысячи, сотни. Эх, хлебнем горя с этим Девлет-Гиреем!

– Не впервой. Как мыслишь, сколько времени потребуется крымчакам, чтобы организоваться?

– Дней пять, не менее, хотя, может, и меньше, ведь у каждого отряда уже есть свой мурза, треба тока решить, объединять их или где-то пускать в раздельности. Разъезды выходили на Муравский шлях.

– А на Кальмиусскую сакму?

– То из Айкула не видно, но вроде восточнее они не уходили.

– Так, давай трапезничай, и спать. В полдень тронемся.

– Пойдем к шляху?

– Я скажу, куда пойдем.

После обеденной молитвы и трапезы, попрощавшись с казаками, которые готовили станицу к обороне, Бордак и Парфенов, выслав вперед головной дозор, повели опричную дружину на север. До деревни Рубихи следовало пройти где-то двести тридцать верст, для конного отряда с малым обозом четыре дня пути.

Так и вышло, в начале мая дружина дошла до деревни. По пути Парфенов с десятниками постоянно высылал на шлях дозорных. Те докладывали, что дорога пока пуста. Обошли Чугуев по левому берегу Северского Донца. Увидели, что и крепость так же готовится встретить незваных гостей, пошли по Изюмскому шляху, иногда уходя в рощи, леса, балки, если на дороге показывались всадники или повозки. Ночевали там же, к вечеру четвертого дня зашли в Рубиху. Вернее, в то, что от нее оставили местные жители, а именно – пожарище. Но покидали деревню, видать, второпях, посему остались кое-где остовы домов, землянки, клети, часть городьбы и, что странно, ворота. Огонь их не затронул, и сейчас они стояли памятником бывшему селению. Возможно, когда-то здесь возродится жизнь, но для этого надо побить крымчаков. Удастся ли то, знал один Господь. Разместились по землянкам, коней отвели в низину у деревни, там стреножили и оставили под надзором возчиков обоза. Бордак наказал на всех сторонах выставить дозоры. Парфенов с десятниками определился, кому где стоять. Помолились, потрапезничали и завалились спать.

Прошел день, на Муравском шляхе никого, на Изюмском, к которому был выслан десяток Грудина, тако же. И вообще, кругом весна, молодая зелень, солнце, тепло. Если бы не орда Девлет-Гирея…

На второй день ближе к полудню Бордак обходил стан. Завидел с востока трех всадников, один из которых вез перед собой какой-то продолговатый предмет, переброшенный через коня. И только когда всадники подъехали, воевода понял, что это люди Грудина. Он узнал в старшем Степана Гринько и спросил:

– Кого привезли, воины?

– Да вот одного пса, который в свите другого вместе с охраной шел по Изюмскому шляху.

– Вот как? И кто такой этот пес?

– Он сам тебе ответит. Это что ж делается-то, Михайло Алексеевич, за деньгу родину продать готовы!

– А ну, давай ко мне своего полонянина.

Гринько дал команду, и Богдан Куля сбросил человека на землю. Поднял, развязал ноги, подвел к воеводе:

– Вот он, боярин.

– Кто такой? – взглянул в глаза пленнику Михайло.

– Дворянин из Углича, Ефим Торопко.

– С кем ехал?

– С угличским сыном боярским, Бушуем Сумароковым, двумя московскими вельможами, да мрачным мужиком, которого Сумароков звал Кудияром.

– Это уж не тем Кудияром, что разбойник?

– Не ведаю.

Бордак повернулся к Луке:

– А где остальные? Сумароков со товарищами?

– Те прошли, боярин, в свите было два десятка охраны. Мы атаковали их, но, покуда бились с охраной, свита ушла по Изюмскому шляху, тока вот этого, – Лука кивнул на Торопко, – сумели взять.

– В десятке нашем потери есть?

– Нет. Да и из охранников положили тока троих, остальные отбились и разлетелись по степи.

– Ладно. Добре, что дворянина этого взяли.

– Да какой он дворянин? – воскликнул Лука. – Продажный пес, как и остальные его дружки.

– Жить хочешь? – спросил изменника Бордак.

Торопко поднял глаза на воеводу:

– Конечно, хочу, кто ж не хочет?

– Выкладывай, куда ехали?

– К Девлет-Гирею.

– Во как? К самому хану?

– Да, то решил Сумароков. Дюже он пострадал от царя.

– Молви еще, невинно.

– О том не мне судить.

– С чем ехали?

– Развяжи руки, затекли, – вздохнув, попросил Торопко.

– Ничего, потерпишь, отвечай на вопросы!

– Я-то попал в компанию случайно, каюсь, по пьянке княжеского холопа прибил из-за девки, а за то казнь полагается. Думал сам на Литву податься, а тут Сумароков…

– С чем ехали?

– Поведать хану, что русских сил на Москве нет ничего, тысяч восемь-десять, так же на засеках, от засухи и прошлых годов много народу померло, а основные силы царя в Ливонии. И коли пойти не привычным Муравским шляхом, а уйти по Бакаеву на Свиной, то можно зайти русским дружинам за спину и выйти к Москве.

– Ах вы, псы шелудивые, чего задумали!

– Это Сумароков и Кудияр.

– А ты ни при чем?

– Чего я, мне хоть на Литву, хоть в Крым, подале от гнева Ивана Грозного.

– Значит, желаете, чтобы Девлет на Москву пошел?

– Да не, боярин, это Сумароков с Кудияром.

– И кто вы после этого?

– Ты обещал жизнь сохранить, коли выложу все, – напомнил пленник. – Я и выложил, как на духу. Отпусти.

– Куда пойдешь-то?

– Знамо, не в обрат.

– Далече ли уйдешь?

– Как Бог даст.

– Не смей трогать Господа, ты продал его, ты не православный, а неизвестно кто. Даже псом назвать не можно, животине обидно станет. Псы в отличие от таких, как ты, своих хозяев не предают, а защищают до последнего. Ну, да что с тобой гутарить. Я обещал тебе жизнь, посему не трону, а вот как ратники? За них поручиться не могу и не желаю. Богдан, – кивнул Михайло опричнику, – решите меж собой, чего с ним делать, а я отпускаю, развяжи!

Торопко взвыл, он-то ведал, какой приговор вынесут опричники.

Ратники отвели его в лес, где и зарубили. Вернувшись, подошли к воеводе:

– Чего десятнику передать?

– Продолжать смотреть за дорогой. Объявятся еще изменники, рубить нещадно.

– Уразумели.

– Езжайте!

Отправив разведчиков, Бордак вызвал десятника Фому Рубача, подошел и Парфенов, разбуженный шумом на улице.

– Что случилось, воевода?

Михайло объяснил.

– И когда же переведем всю нечисть на Руси? – сплюнул на землю княжич.

– До того, боюсь, не доживем, а тебе, Фома, – Бордак повернулся к десятнику, – след немедля отрядить двух человек на Москву и предупредить царя о надвигающейся угрозе. В Кремле того не ждут.

– Пойдут Сашко Сизов и Лешка Куница, – решил Рубач.

– Добре. Поднимай их, собирай и отправляй, чтобы быстро ушли, и на весь путь им до Москвы десять дней.

– Уразумел.

Вскоре два ратника пошли по шляху в сторону Тулы.

Но не удалось предупредить царя.

Опричники отъехали всего с десяток верст, как из балок по обеим сторонам шляха выскочили татары. Было их два десятка. Они быстро окружили ратников. Стояли в круге, надсмехались.

– Худо, Леша, наказ важный не сполним, – взглянул на Куницу Сизов.

– Кто-нибудь другой предупредит, а нам, Сашко… бой последний принимать.

– Это так, прощай, Лешка!

– Прощай, Сашко!

С этими словами опричники кинулись на крымчаков.

Недолго длился тот бой. Пораженные копьями, изрубленные саблями, совсем скоро тела русских ратников лежали рядом друг с другом. Десятник крымчаков распорядился:

– Отрубить им головы, с собой возьмем, мурзе в подарок. Насадит их на шесты возле шатра своего, и нам за это награда будет.

Крымчаки отрубили головы опричникам, бросили в сумы и двумя отрядами пошли на Изюмский шлях, с него на Муравский, по которому уже шел ертаул крымской орды. Ни на Москве, ни в глухой сожженной деревушке Рубиха так и не узнали, что царь не получил известие об изменившихся планах Девлет-Гирея. Над Москвой нависла смертельная угроза.

Глава десятая

Михайло Бордак с Василием Парфеновым сидели на самодельных лежанках подвала одной из центральных хат сожженной деревни Рубихи. Только что приходил наблюдатель за развилкой шляхов Муравского, Бакаева и Пахнутцева. Сообщил, что с заходом солнца движение по трактам прекратилось, основные силы Девлет-Гирея ушли по Бакаеву шляху, а тот не только выходил напрямую к Путивлю, но и вел на Свиную дорогу. Опричник десятка Луки Огнева доложился также и о том, что где-то в версте, сойдя с Муравского шляха, встал на ночевку крупный, тысячи в две, отряд крымчаков. Они разожгли костры, что видны далеко. На других дорогах темень.

Отпустив наблюдателя с наказом смотреть за татарами всю ночь, поочередно меняясь, Бордак достал из сумы зачерствевшую уже кроху хлеба, кусок солонины, пожухлый лук. Выложил все это на тряпицу, что расстелил на сделанном наспех подобии стола.

– Перекусим, Василий?

– То можно, – подвинулся ближе к столу княжич, доставая бурдюк с водой.

Хлеб размягчили в воде. Не боярская и княжеская еда, но в походе и то добре. Хоть есть, чем притупить голод.

Поедая солонину с размягченным хлебом и луком, Парфенов проговорил:

– Интересно, обложили крымчаки Путивль и Рыльск, осадили Курск?

– Курск не должны, – ответил Бордак, – по Пахнутцеву шляху прошло всего с десяток тысяч крымчаков и без наряда. Не имея осадных пушек, Курск им не осадить. А вот Путивль и Рыльск могли, но те крепости сильные, хорошо защищенные, с опытными городскими дружинами и воеводами. Да и не с руки Девлету брать города. Ему как можно быстрее треба выйти к Болхову, откуда через Калугу основными силами к Москве.

– Там на Оке его и встретит рать русская. А тако же у Тулы, Козельска.

– Нашим гонцам два дня пути до Москвы, – проговорил Бордак.

– Где-то так, – кивнул княжич, – татарам же не менее недели. Успеют государевы воеводы вывести рать в нужное место.

– Вот подарок хану будет. Он, собака, мыслит беспрепятственно пройти, а тут на тебе, рать!

– Эх, лишь бы дошли Сашко Сизов и Алексей Куница до стана войска.

– Дойдут. Они ратники опытные.

– Дай-то бог, – перекрестился Михайло.

В проеме подвала появилось лицо ратника охраны:

– Боярин, тута гонец от десятника Грудина.

– Кто?

– Федька Верга.

– Пускай спустится.

– Угу!

Гонец спустился через проем в потолке по скрипучей лестнице в подвал. Встал у столба, что держал потолок, привыкая к темноте, света от лучины было мало, потом кашлянул:

– Дозволь доложиться, воевода?

– Докладывай.

– Десятник Грудин передал, что по Изюмскому шляху крымчаки где-то с полудня не идут. Только обозы, да охрана их, отряды малые. Обогнули Оскол, встали лагерем.

– Это днем?

– Днем, боярин. То и удивительно. Могли до вечера идти, но встали, костры разожгли, коней распрягли, стреножили на лужайках, сами баранов режут, жрать варят и жарят.

– И с полудня к ним по Изюмскому шляху подходили только обозы? – уточнил Парфенов.

– Да. Но те дале прошли, а боевые отряды встали. И числом они не велики, всего недалеко от нас сотен пять, может, шесть, не более.

– Ну да, так и должно быть, – кивнул Бордак. – Те отряды, что идут по Муравскому шляху через Изюмский, может, и по Кальмиусской сакме, должны показать царю, что они и есть основное войско и что намерения у хана прежние, дойти до Козельска, где устроить кровавое гульбище разорения земель наших. А сами… Но ты все передал?

– Не-е. Яков Грудин спрашивает, чего десятку далее делать?

– Покуда смотреть за шляхом.

– Уразумел, так и передам.

– Проголодался, поди?

– Да не, у меня с собой провизия есть. Коли не нужон боле, поеду в обрат к своим.

– Добро, езжай!

Ушел и гонец десятника Грудина.

Бордак с Парфеновым завалились спать.

Рано поутру прошли на пост наблюдения, соблюдая всяческую осторожность.

На посту был Осип Карась, ратник из десятка Фомы Рубача.

– Ну, чего тут? – спросил Бордак, пристраиваясь у полусгоревшей городьбы рядом с дозорным, который отодвинулся немного левее.

– А чего, боярин? Вся рать прошла, и эта, должно быть, последняя, позади видны обозы, табуны.

– Значит, Девлет-Гирей втянул свое войско на Бакаев шлях?

– И часть на Пахнутцев, но туда меньше.

– Показали изменники Свиную дорогу, к ней стремится.

– Если все же не задержатся у Путивля, а то и у Рыльска, – подполз к ним Парфенов.

– Нет, Василий, проку ему в том нет. Треба быстрее дойти до Болхова, а может, и туда не пойдет, а сразу от места слияния двух шляхов, Свиного и Пахнутцева, повернет на Козельск. Кто ведает, что в голове у крымского хана.

– Мы чего делать будем? Обозы протянутся день-два, за ними идти не след, без толку это.

– Пойдем лесами да степями к Орлу, вернее, к селению Шабарово.

– Это где такое?

– Это в двадцати верстах от Орла по левой стороне Оки, между Свиной дорогой и Пахнутцевым шляхом.

– Чего то даст?

– Дорога прямая, должны выйти к передовым отрядам нашей рати ранее крымчаков.

– Тревожить их не будем?

– След смотреть, как бы они нас не потревожили.

И словно сглазил воевода особой дружины.

– Боярин! – вскрикнул Карась. – Глянь, на шляхе десяток татар остановился. Один басурман в нашу сторону рукой показывает.

– Неужто заметили? – проговорил Парфенов и, вдруг обернувшись, покачал головой: – Ах ты, Агранов!

– Чего? – тоже обернулся Михайло и увидел, как ратник десятка Луки Огнева Борис Агранов пробежал по пожарищу. То, видимо, и заметили татары. – Какого лешего? Ведь наказывал, носа из укрытий не казать. Ну, теперь жди крымчаков.

– Мыслишь, пойдут в деревню?

– А ты бы на месте татар чего сделал?

– Да поглядел бы, кто это тут шарахается. Но, может, еще обойдется. Ведь Агранова вполне можно принять за сумасшедшего местного, что остался на деревне. Таких встречается немало, особенно в опустошенных селениях.

– Нет, Василий, не посчитали татары ратника за сумасшедшего. Пошел десяток к деревне.

– С этими-то справимся быстро, но подмога большая подойдет и окружат нас басурмане. Решай, чего делать, Михайло, – сплюнул на землю княжич.

– Давай, Василь, к десятникам, пусть выводят ратников к коням и выходят на обе стороны деревни, Огнев – на северную, Рубач – на южную, по оврагам скрытно. Атака басурман по моей команде. Порубаем этих татар и сразу пойдем к Изюмскому шляху, захватим десяток Грудина и вперед на север, покуда крымчаки не учинили большую охоту. Уразумел?

– Уразумел. А ты?

– Я здесь буду. Ты моего коня возьми, да провизию, что осталась, не забудь. Остальным тако же. Успеют, покуда крымчаки придут, они особо не торопятся.

– Угу, пошел. Только как ты передашь команду?

– Поднимусь во весь рост, махну саблей.

– Уразумел, ушел!

Пока десяток татар осторожно подходил к деревне, опричники успели оседлать коней, облачиться в доспехи, забрать оружие, сумы с провизией, зайти в овраги, которые хоть и не были глубоки, но клещами охватывали деревню.

Сзади пролетел камень, упал недалеко от поста, и Бордак, обернувшись, увидел, как Парфенов махнул рукой – кони готовы. Михайло кивнул, отвернулся и продолжил наблюдать за крымчаками. Те, подойдя к деревне саженей на пятьдесят, развернулись в линию. Посреди десятник. Они не осторожничали, галдели, как вороны. Но десятник подал команду, замолчали, достали свои кривые сабли, поправили доспехи, трое пошли в обход деревни с юга, трое с севера, четверо направились прямо на наблюдательный пост Карася.

– Боярин, супротив нас идут четверо конных, среди них десятник, – взглянул на Бордака ратник.

– Вижу! Отползаем на восточную околицу.

Воевода и наблюдатель быстро успели изучить особенности пожарища и отошли на восток, где их ждал с конями Парфенов. Наблюдатель был при оружии, Михайло быстро облачился в защиту, забрал саблю, сказал:

– Придется нам троим супротив десятника с тремя крымчаками биться.

– Впервой, что ли, Михайло, – беззаботно отмахнулся княжич, – да и опричники быстро порубят тех, что пошли в обход, и выйдут к нам.

– Ну, тогда на коней!

Бордак, Парфенов и Карась вскочили на коней. Сигнал вышел не такой, о каком договорились, но опричники видели, что воеводе приходится уходить с западной стороны, и поняли.

По округе раздался вопль. Нетрудно было понять, что татарский начальник совсем не ожидал увидеть в Рубихе русских ратников и завопил, чтобы все его воины бросили селение и уходили. Но… было поздно.

На четверых крымчаков, через ямы, погреба, изуродованные, обгоревшие строения, городьбы пошли Бордак, Парфенов и Карась. Бежать себе дороже выйдет, так что десятнику татар пришлось принимать бой.

Схлестнулись в сшибке русские воеводы с опричником и трое крымчаков. Десятник благоразумно остался позади. Татары хоть и славились своим умением в ближних боях, но противостоять столь опытным воинам не могли. Один Бордак отбил сразу удары двух татар, которых тут же зарубил Парфенов. Карась, изогнувшись, пробил кольчугу третьего татарина прямым колющим ударом.

Десятник рванул было в бега к своим, что не видели происходящего в деревне, но просвистела стрела, выпущенная с севера, и татарский начальник, битый метко пущенной стрелой, слетел с коня. На удивление, кони татар не ринулись в обрат к шляху. Стояли там, где валялись их хозяева.

Бордак оценил обстановку, приказал:

– Забрать коней басурман, тех, коли ранены, добить, и всем на восточную околицу.

Опричники делали все быстро, без суеты и лишних движений. Через малое время два десятка уже были на околице.

Бордак задержался, спешился, вернулся на пост наблюдения, поглядел на Свиную дорогу. Там стояло несколько крымчаков, остальные же, уже в основном обозы, сворачивали на Бакаев и Пахнутцев шляхи.

– Добро, – проговорил воевода, – татары покуда не поняли ничего.

Он вскочил на коня, поскакал к дружине и сразу отдал команду:

– Вперед!

Десятки понеслись полем к Изюмскому шляху.

Михайло выслал вперед опричника Николая Баргова, должного предупредить о сборе десяток Грудина. И когда дружина подошла к укрытиям опричников третьего десятка, его воины были готовы к переходу. Никакого смущения, нервозности. Поступила команда – след исполнять.

И только Грудин на правах начальника десятка спросил Бордака:

– Пошто снимаемся, Михайло?

– По пути поведаю, – ответил воевода и наказал: – Всем по десяткам в ближний лес, на ходу в головной дозор отправить троих. Это на тебе, Фома.

Рубач кивнул, отправил в дозор уже привычных Ивана Пестова, Федора Вергу и Егора Ступу. Опричная дружина успела собраться в лесу до того, как татары разобрались с произошедшим в деревне. Они видели следы коней русских, однако выслать погоню запретил мурза. Он имел задание идти по Свиной дороге без остановки. Потому трупы десятка, посланного в Рубиху, быстро собрали кучей, забросали камнями, валунами, всяким мусором, водрузив над погребальным холмом палку с белой тряпицей. Хоронить по обычаям времени не было.

Отойдя от Рубихи на десять верст, на елани смешанного, довольно густого места, Бордак объявил дружине привал, обязав десятников выставить охранение со всех сторон. Костры разводить не стали, крымчаки могли быть близко, обошлись сухарями и солониной. Воды достаточно и в бурдюках, и в лесной речушке, что брала начало из родника, который бил из-под обрывчика малой балки.

Привязав коней к деревьям, десятки разместились на елани, перекусили. Завалились в молодую траву, подложив под себя накидки, земля еще тянула холодом.

Бордак собрал десятников. На сборе объяснил причину столь быстрого отхода от деревни, в основном для Якова Грудина, что не ведал о бое в Рубихе, определил порядок дальнейших действий:

– Идем в аккурат между Муравским и Пахнутцевым шляхами, выставив как головной, так и фланговые дозоры. В эти, фланговые, людей поболе. Пройти нам след сто десять верст до малой крепости Бурунск, недалеко от которой должна встать русская рать, закрывающая выход крымчаков на Орел, Болхов, Мценск и дале на Козельск, Тулу, Калугу. Пойдем полем и лесами, используя балки. На переход два дня. Идем днем, отдыхаем ночью. Место стоянки я укажу. Если у кого есть что спросить, давайте.

Вопросов у десятников не было, и они вернулись к своим ратникам.

Первый переход в семьдесят верст прошел без приключений. Дружина шла посредине между шляхами, куда татарские разъезды, если они и были, не выходили. Ночевали в дубовой роще, окружив ее постами охранения. Рано утром продолжили путь. И уже к вечеру, когда солнце пошло к закату, старший передового дозора, Иван Пестов, подал сигнал тревоги. Дружина укрылась в балке. Бордак с Парфеновым, спешившись, прошли до дозорных, что укрылись на склоне буерака за кустами.

– Что такое? – спросил Бордак, пристраиваясь рядом со старшим головного дозора.

– Сторожевой разъезд, боярин, впереди.

Бордак осмотрел местность. Вдоль берега речушки, впадающей в Оку, двигался разъезд числом в шесть всадников.

– Пошто такой малый отряд тут? – удивился он. – Сашко Сизов и Алексей Куница должны уже были предупредить воевод основной рати, а те подвести сюда полки.

– Однако мы видим лишь обычный разъезд сторожей, – проговорил Парфенов. – Где-то рядом второй, третий, и высланы они не иначе, как из крепости Бурунска, куда мы и держим путь.

– Скорей всего, но пошто обычный разъезд?

– То можно только у сторожей узнать.

– Иван! – глянул на Пестова Михайло. – Пошли к Огневу одного из дозорных, пусть подойдет.

– Конно или пеше?

– Конно. И наших с княжичем коней захватит.

– Слушаюсь, воевода.

Но как только объявился десятник Огнев, сторожи, завидев его, развернули коней и пустили по берегу на север.

– Во черт, – ругнулся Бордак и тут же перекрестился, не след поминать силу нечистую человеку православному, – убегли! И как шустро!

– Не иначе, как за татар приняли, – предположил Парфенов.

– Может, и так, но тогда след ждать крупного отряда. До крепости нет ничего, каких-то пять верст.

– Привал откладывается?

– Теперь конечно. Кто знает, как поведут себя воины основной рати. А то не станут разбираться и налетят конницей лихой на лагерь, перебьют всех, а потом разбираться начнут.

– Нам от этих разборов будет уже ни холодно ни жарко.

– Вот и я о том же. Хотел завести дружину в крепость рано утром, но придется ныне. – И Михайло быстро отдал приказ: – Всем выйти из укрытий, продолжить движение в прежнем порядке!

Дружина вышла из балки. Головной дозор отправился вперед. Ни сторожей, ни станиц, ни дружин русских не видать. Прошли с версту, и там только фланговые дозоры сообщили, что к дружине со всех сторон подошли ратники числом до полусотни, с востока, с запада, с юга, двумя десятками спереди.

– Ну, хоть так, – проговорил Бордак и наказал: – Дружине остановиться и встать в круг для обороны.

– Ты чего, Михайло, желаешь бой своим же дать? – удивленно спросил Парфенов.

– Я, Василь, – вздохнул Бордак, – желаю показать нашим, что мы дружина, а не шайка какая-то и в воинском деле что-то умеем. Зарубить себя, как баранов, не дадим. Круг же позволит десяткам подойти ближе, тогда и разглядим друг друга.

Отряд Бордака встал в круг, по приказу воеводы подняв вверх копья, у кого они были, и сабли, показывая тем самым, что сечи дружина не желает.

Это оценил начальник пограничных отрядов.

От передовых десятков отделился всадник и пошел к дружине.

Вперед выехал Бордак, но недалеко, саженей на двадцать.

Ратник подъехал. Остановил коня, взглянул на Бордака, спросил грубо:

– Кто такой? Что за дружина?

– Сам назовись, невежа, – зло бросил Михайло.

– Чего? Я невежа? Да мы вас тут в капусту порубим.

– Ну, это еще поглядим, кто кого порубит, – рассмеялся воевода. – Но если дернетесь, то государь с ваших начальников головы тут же посымает.

Ответ озадачил гонца.

– Свои, что ли?

– Уезжай, мужик, и пусть твой воевода или станичный голова пришлет более сообразительного и вежливого гонца, с тобой гутарить не буду.

– Другого не пришлет.

– Тогда и разговора не будет.

Бордак собрался уже повернуть коня, но гонец остановил его:

– Погодь, воевода, или кто ты на самом деле! Ладно, извиняй, нам же неведомо, кто вы.

– Что не дает тебе право вести себя, как татары на невольничьем рынке. Распущенно и нагло.

– Пошто с басурманами сравниваешь?

– Назовись, пока не передумал говорить с тобой.

– Сторож сторожевого разъезда первой пограничной станицы Петро Дохарь.

– Кто станичный голова?

– Степан Иванович Громов. Теперь назовись, кто ты, и что за дружина вышла к крепости?

– Читать умеешь?

– А то, ученый.

– Ну, тогда подъедь поближе.

– Я подъеду, но гляди, наши близко.

– Вижу.

Гонец подъехал, и Бордак передал ему грамоту. Дохарь развернул свиток. Читал медленно, шевеля губами, видать, ученый, да не шибко. Прочитав, почесал затылок, посмотрел на Бордака и, обернувшись, махнул рукой.

От передовых десятков отделились двое ратников. И это были не рядовые сторожа, судя по доспехам. Когда подъехали, старший, мужик с седой бородой и такими же волосами под шлемом, спросил у гонца:

– Чего позвал, Петро?

– Да вот, Степан Иванович, получается… – начал Дохарь, но осекся и молча передал грамоту седому ратнику.

Тот прочитал, откашлялся и поднял глаза на Михайло:

– Извиняй, боярин, не ведали, что к нам вышла особая дружина самого государя. О том известий не было.

Бордак забрал грамоту, спросил:

– А молви, станичный голова, пошто вы тут малыми разъездами службу несете?

Вопрос удивил Громова, он пожал плечами:

– Как несли прежде, так и ныне несем.

– А где основная русская рать?

– То, боярин, мне неизвестно, то тебе треба у воеводы крепости спросить.

– Так веди к Бурунску.

– Ага, только разъездам задания раздам.

Громов отъехал, собрал возле себя пограничные разъезды. Говорил недолго. Вскоре они разъехались, остались три десятка станицы.

– Прошу за мной следовать, – кивнул Бордаку становой голова, – боярин, до крепости дойдем засветло.

Бордак распорядился, дружина перестроилась в колонну и в сопровождении ратников станицы пошла на север с небольшим отклонением на запад.

Громов пристроился рядом с Бордаком и Парфеновым, с которым его познакомил Михайло.

– А скажи, боярин, пошто ты про основную рать спросил? Ведь должен ведать, что обычно при нашествиях крымчаков она весной по Оке, между Серпуховым и Коломной встает, ожидая басурман с Муравского шляха.

– Какого Муравского? – вспылил Бордак. – Ты что, хлебного вина опился?! Крымчаки идут по Свиной дороге, и об этом государю должно быть известно.

– Ух ты! – Громов был ошарашен.

– Значит, вы никаких указаний из Москвы не получали?

– Не ведаю, то узнаем от воеводы крепости, сына боярского Николая Петровича Куварина.

Четыре версты прошли быстро, подошли к малому городу.

Бурунск представлял собой небольшую крепость, но с виду не слабую. Весь город находился внутри бревенчатой стены, на вершине отсыпанного крутого вала и окруженного с трех сторон широким рвом, с востока во рве необходимости не было, там вплотную к Бурунску подходил непроходимый болотистый лес. Крепостная стена имела три башни с воротами, одновременно служившими мостами через ров – южными Малыми, западными Степными и северными Большими, через которые шла дорога на Москву. В башнях стояли лучники, по два в каждой, остальные четыре рядом на стенах южной и западной сторон. Посреди высился храм, отражавший золотыми куполами последние отблески солнца, уходившего за горизонт. Ворота-мосты, по крайней мере Малый и Степной, были опущены, в город заезжали повозки крестьян, заходил пеший люд, на ночь мосты-ворота поднимались. Ратники станицы остановились у церкви вместе с опричниками, голова их с Бордаком и Парфеновым пошли к дому воеводы. Прибытие опричной дружины вызвало переполох среди населения города. Еще бы, в провинциальную крепость наведалась особая дружина самого царя, весть о том разлетелась по Бурунску мгновенно.

Воевода вышел встречать гостей к воротам городьбы подворья. Дом его был обычным для знати среднего класса, подклеть с сенями, в которой жилые и подсобные помещения, лестница на верхнее крыльцо, сени, из них выходы в горницу, где воевода большей частью принимал сотников, напротив комнаты-опочивальни, свои с женой, сына, дочери, две небольшие гостевые. Рядом находился дом меньших размеров, но такой же по форме. Гостевой дом, где подклеть и надклеть делились на жилые комнаты, позади конюшня, довольно обширная, баня, хозяйственные постройки, сад, уходящий почти к стене восточной, наименее охраняемой части крепости. Да можно сказать, совсем не охраняемой, за той стороной смотрели ратники городской стражи с Малой и Степной башен. Рядом с подворьем воеводы подворья священника, немногочисленной знати, к коей здесь относился в основном люд торговый, остальные – хатенки крестьян, служивых людей. В крепости городская стража насчитывала три сотни ратников, наряд в десять полевых орудий с обслугой, а также три пограничные станицы. Так как крепость входила в систему пограничной службы, то служивый народ получал государственное жалованье.

Днями вокруг Бурунска паслись довольно крупные стада – и отары, и табуны. Было много пахотной земли. В общем, жизнь протекала своим чередом пограничной крепости.

Вышедший во внутренний двор воевода слегка поклонился Бордаку и Парфенову, ему уже сообщили о чинах воеводы и помощника особой дружины:

– Приветствую тебя, боярин, и тебя тако же, княжич!

– Приветствуем и мы тебя, воевода, – ответил Бордак.

– Не спрашиваю, откуда путь держите, не мое то дело, интересуюсь, надолго к нам и по какой надобности?

– А ты не ведаешь, воевода? – спросил Парфенов.

– Нет, а что должен ведать? – искренне удивился Куварин.

– Веди в горницу, Николай Петрович, – сказал Бордак, – говорить будем.

– Так это запросто, да вот не треба ли дружину твою накормить, напоить, да на отдых определить? Али в ночь уйдете из крепости?

– Это ты верно заметил, – кивнул Михайло. – Треба, воевода, и людей накормить, напоить, и на отдых определить, и коней так же, но так, чтобы едины они были и рядом.

– Добре. Гусь!

Из-за спины воеводы вырос мужичок.

– Да, Николай Петрович?

– Помощник мой и ключник заодно, Владимир Гусь, – представил его Куварин.

Московские вельможи кивнули ему.

– Коней дружины в конюшню, приставить людей к ним, что делать, ведаешь, на подворье баб срочно, пусть быстро готовят трапезу для войска московского… – наказал воевода крепости и повернулся к Бордаку: – Сколько у тебя людей, боярин?

– Двадцать шесть, без нас.

– Слыхал? – повернулся Куварин к помощнику.

– Слыхал, Николай Петрович, как не слыхать. Сделаем все, как надо.

– Для воевод трапезу в горницу. Да передай отцу Сергию, что раньше молитва требуется.

– Угу, передам.

– Пошел!

Гусь уже собрался уходить, но Парфенов остановил его:

– Погодь, помощник, так тебя опричники и послушают. Идем вместе, я дам команду.

– Опричники? – переспросил воевода.

– А ты думал, что опричники все поголовно в черных одежах, да с метлами и головами собачьими по округам разъезжают да суд правят над невинным людом? – улыбнулся Бордак.

– Ты извиняй, Михайло Лексеич, но о них много чего в народе говорят.

– Вот и увидишь, кто они да чем занимаются.

– По виду ратники обычные.

– Не-е, Николай Петрович, не обычные, отборные воины. Равных им в боевом деле нету.

– Так я что, я молвлю, что в народе гутарят.

– Меньше слушай. Веди в горницу, а то темнеет уже.

– А, ну да, прошу за мной.

Помощник ушел с Парфеновым, дружину разместили в гостевом доме. Тесно, но уместились. Помолились в церкви. Коней поставили в загоны, обтерли, напоили, накормили. Стряпухи развели печи, готовили трапезу, а Бордак с Парфеновым прошли в горницу дома воеводы.

Горница также обычная, В красном углу иконостас, два оконца, завешанные занавесями, рогожа на полу, стол, лавки возле него, лавки вдоль стен, тако же покрытые рогожей, на столе подскатерть, освещение свечами, что расставлены повсюду в подсвечниках.

Зайдя в гостевую комнату, вельможи перекрестились на иконы, присели на лавки. Воевода у оконца, Бордак с Парфеновым напротив.

Прибежал помощник, доложился, что с дружиной определился, трапеза будет скоро, для воевод так же.

– Трапезу принесешь лично, а щас позови жену, – наказал Куварин.

– Слушаюсь!

Через какое-то время в комнату вошла статная, красивая женщина лет под тридцать, может, немногим больше, кивнула гостям.

– Анюта, – сказал Куварин, – наши гости не простые, боярин и княжич, воеводы особой дружины.

– Я рада, – вновь кивнула женщина, выражала любезность. – Николай, чего звал-то?

– Принеси-ка нам медовухи. – Хозяин перевел взгляд на москвичей: – А может, винца хлебного крепкого? С дороги да с устатку выпьете, закуска в доме завсегда есть.

Бордак и Парфенов от водки отказались.

Анюта принесла ендову с медовухой, чаши. Выпили немного хмельного напитка.

– Пошто в районе крепости и в округе нет полков русских? – ставя чашу на стол, спросил Бордак.

– А чего им тут делать? – удивился Куварин. – Они на Оке, сам государь в Серпухове. Недавно был гонец из стана царского, передал наказ усилить сторожевую службу, сторожи и заставы далее чем было высылать. Держать городскую стражу в готовности к осаде малыми отрядами крымчаков, с вылазками, дабы бить басурман.

– Знать, Василь, не дошли до государя Сашко Сизов и Лешка Куница, – взглянул на княжича Михайло.

– Видать, не дошли. Перехватили басурмане, – кивнул тот.

Воевода крепости с недоумением глядел на боярина и княжича.

– О чем вы, Михайло Лексеич, Василий Игнатьич?

Бордак поднялся, прошелся по горнице, у стены печи резко повернулся и ответил:

– А то, воевода, что изменники наши убедили Девлет-Гирея идти на Москву, да не обычным путем, а показали обходную дорогу по Свиному шляху, и совсем скоро передовые отряды крымчаков будут тут, дабы обойти нашу основную рать и выйти к Москве через Болхов.

– Да ты что? – протянул, открыв рот, Куварин. – Но это же… Господи… а государь с воеводами и не ведает о том! Про каких людей вы говорили? Кто не дошли?

– Мы посылали к царю гонцов, предупредить о намерениях хана, но они, видать, сгинули.

– Чего ж теперь делать?

– Чего делать? – тряхнул головой Бордак. – Давай срочно посылай гонцов в стан государя. Пусть предупредят, что хан ведет основную орду числом тысяч шестьдесят с ногаями и черкесами по Свиной дороге. А показал ему тот путь изменник Сумароков. И вообще к Девлет-Гирю много вельмож московских перешло.

– Вот собаки! А гонцов мы щас организуем!

Куварин поднялся, свалив лавку, вышел в сени, на крыльцо верхнее.

Когда воеводы остались одни, Парфенов посмотрел на Бордака и покачал головой:

– Плохи дела, Михайло.

– Да, Василь, куда уж хуже. Но пошто не дошли Сизов и Куница?

– Ну, знаешь, коли налетит на двоих полусотня крымчаков, то куда ж тут уйдешь?

– Да, ты прав. Эх, надо было позже еще пару ратников другим путем отправить.

– Не вини себя, Михайло. Мы и всю дружину не вывели бы из Рубихи от Изюмского шляха, коли татары с Муравского завидели бы нас. Чего уж молвить о гонцах? Жаль мужиков, настоящие воины были.

– А коли татары пленили их?

– Нет, Михайло, Сашко и Лексей не дались бы. Ранеными горло себе перегрызли бы, но не дались.

В гостевую вернулся Куварин и доложил:

– Послал гонцов. Даст бог, к утру будут у наших. А вот с крепостью что станется, коли сюда вся орда попрет?

– Ты вот что, завтра же собери мужиков, люд служивый, да объясни, что к чему, – сказал Бордак. – Пусть быстро готовят семьи со скарбом к отходу. У тебя же наверняка есть лесной лагерь, где могут укрыться бабы, старики, дети?

– Есть. И тут недалече, на островах в болотах с востока. К ним гати проложены, по которым и конная повозка пройдет. Опосля разберут мужики, и татары людей не достанут. Вот только долго ли городская стража продержится?

– У тебя сколько ратных людей?

– Три сотни и ертаул, наряд из десяти орудий. Пушки малые, полевые. Еще три станицы пограничные, в них по четыре сторожи, от шести до полутора десятков сторожей. Провизии в закромах недели на две, если брать в расчет стражу. Скот и лошадей уведут в болота, у семей своя провизия имеется, да и надо будет только хлеб, остальное рядом, режь, вари. Так что недели на две. Стены крепкие, да деревянные, пушки, сам видел, где стоят, ров широкий и глубокий, но коли крымчаки осадят да горящие стрелы пустят, то подожгут хаты внутри, займется пожар, не до обороны будет.

– Послушаем, что гонцы в ответ привезут. Государь может решить по-всякому в отношении крепости, – допив медовуху и немного успокоившись, вздохнул Бордак.

– Это да. Так мне что, сторожей и станицу вернуть в город?

– Это дело твое, воевода, – сказал Парфенов. – Я бы не стал, след ведать, когда объявятся крымчаки.

– Угу, пущай тогда службу несут. А ты, боярин, – взглянул Куварин на Бордака, – завтра уведешь дружину?

– Хотел увести, но теперь дождемся, с чем вернутся твои гонцы. Надеюсь, ты поведал им, что наша дружина в крепости?

– Поведал. От кого же я бы тогда узнал про предателя и изменениях в планах собаки Девлет-Гирея?

– Тоже верно. Ну, ладно, где твоя трапеза?

После трапезы Бордак и Парфенов, помолившись, разошлись по опочивальням дома воеводы. Утро вечера мудренее.

Но выспаться в Бурунске никому не удалось. Как только забрезжила заря, поднялся шум за воротами.

Воеводы быстро оделись, вышли в сени. Там уже был воевода крепости.

– Что случилось, Николай Петрович? – спросил Бордак.

– Объявились-таки татары. Шум – это люди из села Шабарово пришли. Старики, бабы, дети со скарбом на телегах и без них. Мужики остались покуда на селе.

– Где объявились татары?

– Сторожевой разъезд Степана Старко столкнулся с передовым отрядом басурман в восьми верстах от Шабарово. Крымчаков насчитали два десятка, потому быстро ушли на село, оповестить об опасности жителей. Те собрались, подались к нам.

– А татары? Не преследовали разъезд? – спросил Парфенов.

– Нет! Старко передал, назад они на юг пошли.

– Странно, обычно малые разъезды крымчаки громят.

– Видать, подумали, что с малым войском где-то рядом большое или еще разъезды. А на равных они драться не будут. Вот тапереча придется и шабаровских на болота переправлять.

– Места-то хватит?

– Этого там навалом.

– А мужики селения пошто остались? Много ли их?

– Да сотня будет. Остались, дабы подготовить все к сожжению, чтобы татарам только пожарище осталось. Потом и они придут.

– А как далеко от крепости это село?

– Верст пять.

– Жечь село прямо щас будут?

– Не-е, покуда подготовят все, к хатам сена наносят, огнива разберут, встанут по всему селению. Отряд может разведкой быть. Глядишь, основная орда и обойдет и село, и нас.

– Это вряд ли. Ты дай мне сотню, станицу в полусотню, и мы с дружиной пойдем к селу.

– Чего делать-то там? – удивился воевода. – Али хочешь свару с крымчаками учинить?

– То видно будет.

– А как же я без сотни, да своей полусотней сторожей?

– Мы вернемся. Да и уходить отсюда придется. Оборонять Бурунск смысла нет, только людей загубить. Но потрепать крымчаков не помешает, дабы знали, легкой прогулкой их поход не станет, и замысел Девлет-Гирея раскрыт. То даст время. Хан учинит совет, чего далее делать? Его склонят к походу на Москву, но день на стоянку он потратит. А нынче и этого немало. Уразумел?

– Уразуметь-то уразумел, но положишь в степи ты много ратников, боярин, – покачал головой Куварин.

– Тебе, воевода, напомнить, что в грамоте царской сказано? – повысил голос Михайло.

– Да помню, во всем подчиняться тебе.

– Так подчиняйся, а не болтай попусту! Я напрасно людей на погибель не пошлю.

– Ну, тогда прими совет.

– А вот это другое дело, говори!

– У тебя карта нашей местности есть?

– Откуда?

– Ладно. Пошли в горницу.

Не успел Куварин разложить карту, как вбежал помощник:

– Воевода, чего с людьми-то делать? Пущать?

– Ты с ума сошел? Они что, до сих пор не в крепости?

– Нет, твоего указания на открытие ворот не было, а время стражи не подошло.

– Ну, точно свихнулся! Немедленно открыть ворота, пустить через рвы и принять сельских, разместить временно за церковью, понял?

– Понял, воевода!

– Я скоро подойду. И вот еще, сотне Гришки Красина и станице Ивана Боровко сбор у Степной башни.

– Ага! Побег!

– Давай!

Помощник исчез.

– Ну за всем глаз нужен, – покачал головой Куварин.

– Без того, Николай Петрович, никак. Так же и на Москве, – улыбнулся Бордак.

– И там так?

– Везде. Но давай к делу.

– Да, гляди, боярин, вот крепость, вот село Шабарово, дорога между ними справа от Бурунска, слева от Шабарово два оврага, ближний и дальний, слева от города балка и южнее березовая роща. Ближе к крепости еще две рощи. Получается пятак размером этак верста на версту. И пятак этот в версте от села, ну, значит, от города в четырех где-то. Коли выставить…

Бордак все понял, прервал воеводу:

– Уразумел, дальше можешь не объяснять. Ты, как займешься беженцами, не забудь передать сотнику и голове станичному, что они поступают в мое распоряжение.

– Передам, не беспокойся.

Воеводы дружины и крепости вышли во двор. В крепость толпой заходили беженцы, как только они прошли через Степные ворота, к ближней роще пошли дружина Бордака, сотня Красина и станица Боровко, насчитывавшая полусотню сторожей.

Михайло и Парфенов ехали позади головного дозора опричников вместе с Красиным и Боровко. Впрочем, последний держался немного сзади.

Бордак по ходу спросил Красина:

– Гриша, в Шабарово мужики крепкие?

– Тут все крепкие, боярин, почти на границе живем, не раз наскоки татар отбивали. Голова там местный, Матвей Осокин, ране в стрельцах служил. Опосля ранений многих под Казанью возвернулся домой. С тех пор и начальствует на селе. Отчаянный малый.

– Раны старые не мешают?

– Зажили давно. Ныне по нему и не видно. На татар злой, как пес на кошака, что из-под носа жратву украл. Будь его воля, не ушел бы из Шабарово, один бился бы.

– А как же семья?

– Померла у него семья. В голодные годы и померла. Тогда многих на кладбище снесли.

– Понятно. Так, и где у нас пятак, о котором молвил воевода?

– До него две версты, подъедем, увидишь, а где овраги и балка, покажу, с дороги их не узреть.

– То добре, что не узреть.

– Биться с крымчаками будем?

– Посмотрим. Коли орда выйдет, придется уходить, ну а отряды в пару сотен бить.

– Этих косоротых давно извести треба. Усмирил же царь Иван Васильевич Казань, Астрахань, Ливонию, пошто Крым не берет?

– Всему свое время, Гриша. Дойдет и до Крыма очередь.

– Я тоже так думаю, коли государь взялся воевать, да армию создал сильную, то не отступит от задуманного, перебьет всех ворогов земли русской.

– Верные слова молвишь.

– Скажи, боярин, а ты царя видел, ну, вот так, как меня?

– Видел. Бывало, подолгу гутарил с ним.

Сотник с нескрываемым уважением посмотрел на Бордака:

– Ну и как он?

– Обычно. Строгий, конечно, властный, но такой же человек, как и мы с тобой.

– Сказал тоже! Он дважды Помазанник Божий, Правитель.

– Не то главное, а то, что сердцем и душой Иван Васильевич за Русь стоит, за людей простых. А то, что бояр да вельмож всяких прижимает, то по делу.

– Это так, тут не поспоришь, за народ он стоит так, что и люди за него головы готовы сложить.

В разговорах проскакали четыре версты, выехали на большое поле.

Красин остановил коня. Парфенов дал команду встать дозору и всей рати.

– Ну вот, боярин, – обвел поле рукой сотник, – это и есть пятак.

– Просторное место для сечи. Где овраги и балка?

Сотник показал, они были на краю поля возле леса. Ближний – на самом поле, дальний – западнее в лесу, но недалеко, саженей в тридцати. Балка на противоположной стороне, рядом березовая роща.

– Да, вельми пригожее местечко, – оценил местность Бордак. И тут же принял решение: – Коли выйдут на село небольшие силы, до двух-трех сотен, то применим тактику самих татар.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Красин.

– На селе оставим мужиков. С ними будет княжич.

Бордак взглянул на Парфенова, тот кивнул:

– Уразумел, Михайло.

– Василий оценит силы татар и тогда начнет действовать. Планов действий – два. Первый – при выходе к селу двух-трех сотен мужики-ополченцы дожидаются подхода крымчаков, поджигают хаты и под руководством княжича совместно с самим головой бегут на пятак. Крымчаки в ярости ринутся за ними. И отомстить за загубленное добро, что могли бы захватить, да и взять мужиков ясырем. Станица должна укрыться в дальнем овраге как резерв. Ты, Григорий, разделишь сотню на две полусотни и заведешь их в ближний овраг и балку, я с дружиной встану в роще. Как только татары окажутся посреди пятака, по сигналу – крик кукушки три раза – все, кроме резерва, выходим из укрытий и атакуем крымчаков с трех сторон. Моя дружина зайдет в тыл крымчаков. Им если и бежать, то прямо к крепости, где их встретит ополчение. Наперво, что мы должны сделать перед атакой, это пустить в дело лучников. Они из укрытий выбьют немало басурман, ну а остальных порубим. Получится, мурзу или сотника татарского берем в плен. Разделавшись с ворогом татарским, отходим к ближним у крепости рощам. Оттуда смотрим, как поведут себя крымчаки, что должны быть позади передовых сотен. План второй – к селу выходит орда, числом не менее пяти сотен. Тогда бой принимать не след. Сельчане поджигают избы и бегут опять-таки до пятака, с ними отходим и мы все. С пятью сотнями нам не справиться. Вот такие планы.

– Ты, боярин, велел станице быть в резерве в дальнем овраге. Но не поведал, что и когда делать, – подал голос станичный голова. – По второму плану все ясно – отход к крепости, а вот по первому? У меня все же пять десятков конных сторожей.

– Ты, Иван, немного поторопился, – кивнул Бордак, – я как раз хотел говорить о твоих сторожах. Значится, так. Коли сотне, дружине и ополченцам удастся быстро выбить большую часть татар, то станица так и остается в овраге. Если же перевеса не добьемся, то тебе идти в атаку с фланга западного по сигналу – крик кукушки пять раз. Уразумел?

– Теперь уразумел.

– Ну, тогда, Гриша и Иван, уводите ратников по разряду.

Сотник и станичный голова увели своих людей.

Бордак повернулся к Парфенову:

– Давай, Василь, в село, там к местному голове, покажешь ему грамоту и возьмешь начальство над ополчением на себя. Все остальное ты ведаешь.

– Мы, Михайло, не договорились, как я предупрежу тебя о силах татар, что выйдут к Шабарово?

– Пошлешь гонца.

– Добре, пусть будет так.

Мурза Бабек подвел три сотни к селу.

К нему подъехал старший головного дозора, доложил:

– Впереди русское селение, по карте Шабарово, от него в пяти верстах крепость русских Бурунск. В селе только мужики, вооруженные чем попало, есть и сабли, и рогатины, и копья, и даже лучники, но тех немного.

– Сколько мужиков осталось в селении? – спросил мурза.

– Точно сказать не могу, может, полусотня, может, больше.

– А куда двинулся обоз с бабами, стариками и детьми? Хотя понятно, куда, под защиту стен крепости. Знать бы, сколько городской стражи у тамошнего воеводы?

– Много быть не может, крепость-то малая. Одно название – крепость.

– Ладно, – принял решение мурза, – обходим селение с трех сторон, встаем, смотрим, что предпримут местные. По моей команде атака. Всех уничтожить, только молодых да здоровых брать в полон. Тебе же, Карим, обойти Шабарово с севера, перекрыть дорогу русским и для отхода, и для подхода подкрепления.

– Понял, господин!

– Ты выходи, следом мы.

– Слушаюсь!

Старший головного дозора, собрав из разъездов малую рать, повел ее к селу.

Мурза объявил сбор сотникам. На сборе определил, кто и как действует, и вскоре крымчаки начали обход селения. По ним пустили стрелы местные лучники, и тут же все село взялось огнем. Ехавший с передовой сотней прямо на село мурза остановил коня и повернулся к помощнику:

– Что это значит? Русские сами подожгли село?

– Получается, так.

– Но тогда они не собираются обороняться. Это что-то новое.

– Они уходят, – указал на север помощник.

И действительно, подпалив село, мужики оседлали коней, рванули в поле. До того станичный голова Матвей Осокин выслал на пятак гонца, своего сына Федьку. Он успел проскочить раньше, чем мурза отдал приказ на окружение.

До выхода головного отряда выскочили из горящего села и ее защитники. Странно было смотреть, как бежала целая сотня, которая вполне могла дать бой крымчакам. И сие вселяло в мурзу сумятицу. В охвате горящего Шабарово не было смысла, и Бабек отдал наказ всем трем сотням и головному отряду догнать мужиков и посечь их.

Тем временем гонец выскочил на пятак. От рощи ему подал знак ратник дружины Бордака, и он поспешил к нему.

– Кто ты? – спросил Михайло, который лично встретил его.

– Федька Осокин.

– Уж не сын ли сельского головы?

– Сын.

– Что велел передать отец?

– Он и княжич московский велели передать, что к Шабарово, кроме татарских разъездов, подошла рать в три сотни. Отец выполнил твой наказ и скоро будет здесь с мужиками, – смахнув пот с лица, доложил гонец.

– А что крымчаки?

– Они стали обходить село с трех сторон, а их головной дозор пошел в обход, перекрыть дорогу сюда.

– Значит, они могли встать на пути мужиков?

– Э-э, воевода, что каких-то три десятка крымчаков против сотни мужиков? Наши их сомнут, не глядя!

– Лишь бы татары пустились вдогонку.

– Должны, – шмыгнул носом Федька. – А чего им еще делать? Глядеть, как горят избы?

– Ладно. Оставайся здесь, – кивнул Бордак и, бросив взгляд на десятников, что собрались рядом, велел: – Лука, со мной! Остальным быть готовыми к бою.

Ратники выскочили на окраину поля.

Вскоре показалась сотня мужиков, и Михайло крикнул им:

– Уходите на северную окраину и там дожидайтесь появления татар!

Сотня проследовала дальше, а Бордак с Огневым и княжичем вернулись в рощу.

Прошло немного времени, и крымчаки объявились. Впереди головной отряд, за ним сотни. Выйдя в поле, они начали разворачиваться в линии, видя впереди отступающих мужиков.

Мурза, завидев, что дозорные отстали, крикнул:

– Быстрее воины, быстрей! Бить проклятых русов!

Сотни вышли к середине пятака. И тут через топот коней трижды прокричала кукушка. Из оврага и балки тут же выскочили полусотни Григория Красина, а на севере развернулись ополченцы Шабарово.

Мурза Бабек не сразу понял, что попал в засаду.

Понимание начало приходить, когда с флангов на его сотни обрушились десятки стрел, выбивая всадников. Строй крымчаков сломался, головной отряд остановился, на него налетели всадники сотни Осокина. Сотники крымчаков пытались восстановить порядок, но их десятки смешались в единой куче. По ней и ударили конные русской полусотни и ополчения. Завязалась сеча. Теперь кукушка прокричала пять раз, и тут же появилась станица.

Бабек, оказавшийся в центре бойни, сумел прекратить сумятицу в своем войске, и крымчаки, хоть и с опозданием, встали в круг для обороны. Но было потеряно драгоценное время. Они только заняли оборону, как в передние ряды врезались русские всадники. Пятак накрыли ор, визги, звон металла. Русские били крымчаков, в полной мере использовав фактор неожиданности и меткую стрельбу лучников, сбивших с коней не менее двух десятков татар. Постепенно силы противников выровнялись, западные ряды крымчаков бились уже под командой мурзы, обретя уверенность. Однако русских гнала вперед ненависть к пришельцам. Все прекрасно знали, зачем заявились крымчаки. И каждый, пусть мгновенной мыслью, представил, что его жена или дети могли попасть в полон к этим беспощадным головорезам. Оттого и бились яростно.

Мурза Бабек в окружении нукеров кусал губы. Он думал, что делать. Развернуть оставшиеся полторы сотни на север и попытаться прорваться к крепости, чего от него, может, и ждали русские воеводы, или рвануть в обрат на юг к орде? Выбрал последнее, на севере его войско разгромили бы сотни городской рати, а вот на юг он мог прорваться даже под мощными ударами фланговых сотен русских. Тем более, по докладам десятников, в тылу русских не было.

Но увести всю рать не получилось бы. Русские тут же устроили бы преследование, которое грозило быстрой гибелью. Не для того ли их главный воевода оставил южное направление открытым, чтобы противник бросился туда на узкую дорогу? Скучились бы у выхода с поляны, и тогда налетели бы конники с тыла. Шансы уйти были только у небольшого отряда, при том, что оставшиеся воины сотен продолжат сечу. Тогда русские не смогут пустить вдогон преследование.

Бабек решился. Наказал старшему среди нукеров:

– Бари, пробиваемся на юг.

– А войско?

– Ты не понял наказа? – крикнул мурза. – Или хочешь подохнуть в этом поле?!

– Нет, но сотни?..

Мурза сменил тон. Сейчас ором ничего не добьешься.

– Русские обыграли нас, Бари, применив нашу же тактику. Мы высылаем вперед небольшие отряды против рати ворога. Та налетает, отряды бегут. Враг в пылу гонится за ними и попадает в засаду. Сегодня то же самое сделали русские.

– Кто же такой умный у них воевода?

– Это теперь не важно. Русских, Бари, не сломить, да и осталось-то наших воинов уже меньше одной сотни из трех. Всевышний решит их судьбу, мы же пока имеем возможность прорваться. Так что, Бари, прорываемся или подыхаем на этой поганой поляне?

– Прорываемся, господин!

– Всех нукеров в отдельный отряд и прорыв на юг. Тебе быть рядом со мной, – наказал Бабек.

– Понял!

Бари заорал, и нукеры тут же собрались в отряд.

– Я с тобой, господин, не бросай! – подбежал к мурзе помощник.

– Ты жив? Хорошо!

Два десятка нукеров вырвались из сечи. Им и в голову не пришло, что русские воины пропустили их. Не имей наказ воеводы пропустить мурзу с охраной, то пресекли бы прорыв.

Как только мурза с помощником и нукерами отошел от места кровавой схватки, из рощи наперерез им ринулись опричные десятки, ведомые Михайло Бордаком. Мурза увидел их и разразился грязной бранью. Старший нукеров взглянул на него:

– Принимаем бой, господин?

– Да, шайтан бы побрал этих неверных!

Но боя как такового не случилось. Опытные, прошедшие огонь и воду опричники, к тому же имея численный перевес, с ходу порубили нукеров. Лука Огнев сбил на землю мурзу, который только и успел, что поднять саблю, и на него тут же навалился спешившийся Иван Пестов, скрутил Бабека. К тому времени сеча на пятаке закончилась. Сотня, станица и ополченцы, дабы не терять людей, по команде княжича Парфенова резко отошла от крымчаков. Те остались на пятаке, на мгновение растерялись, и тут ударили лучники, били они в центр со всех сторон. Крымчаки падали с коней, пробитые стрелами. Очнувшись, они ринулись вперед, налетели на русских конников, воины Красина, Осокина и Боровко порубили их всех.

Полегли и два десятка нукеров. Из всей прежней рати остался в живых только мурза. Он лежал на животе, со связанными руками, рвал зубами дерн.

Подъехал Парфенов, взглянул на Бордака:

– Ну что, Михайло, побили мы крымчаков?

Воевода указал на татарского вельможу:

– Гляди, как мечется, нехристь, землю готов жрать от бессилия.

– Да пусть жрет, земли для того у нас много, и всякой. Сюда бы навозу, – рассмеялся Парфенов.

Бордак, улыбнувшись, кивнул Огневу:

– Лука, накажи поднять татарина.

Десятник отдал команду, и Бабека подняли, держа под локти.

Он с ненавистью смотрел то на Бордака, то на Парфенова, то на десятников и ратников, окруживших его.

– Кто ты? – спросил Михайло.

Татарин отвернулся, но Огнев ударом кулака вернул физиономию на место. Из разбитой губы закапала на траву кровь.

– Повторяю, кто ты? Впрочем, можешь не говорить со мной, поговоришь с пыточных дел мастером в крепости. Он на дыбе быстро развяжет твой поганый язык.

Перспектива оказаться под пытками явно не понравилась татарину.

– Я – мурза Ильдус Бабек. Мои три сотни были высланы вперед, дабы убедиться, что здесь нет русских московских полков.

– Убедился?

– Да.

– Вот только поведать об этом хану ты не сможешь.

– В том не моя вина.

– А чья? Моя? Ты что, первый раз в походе на Русь?

– Нет.

– Так пошто купился на свою же приманку?

– Не ожидал.

– Плохой ты воин. Но ладно, где сейчас основное войско Девлет-Гирея?

– В суточном переходе отсюда.

– Он ведет орду на Болхов?

– Не знаю, то ведает только хан.

– Но пойдет он через Бурунск?

– Не знаю. Но…

– Что, но…

– Здесь самый близкий путь, дабы успеть обойти русских на засечной линии.

– Значит, через Бурунск. Сколько человек в его основном войске?

Мурза вытер кровь развязанной рукой и ответил:

– С ним около сорока тысяч, остальные на Муравском и Пахнутцевом шляхах.

– Эти, чтобы отвлечь основную русскую рать?

– Да.

– Много к вам наших изменников переметнулось?

– Много. Десятки. Слишком русский царь прижимает своих бояр.

– Это да. Но иначе нельзя, уж больно разбаловалась знать. Хотя тебя это не касается.

– Слушай меня, воевода, – неожиданно поднял голову Бабек. – Я хорошо знаю хана, и если ты сейчас вместе со всеми дружинами сдашься, то обещаю упросить Девлет-Гирея сохранить тебе не только жизнь, но и одарить милостью, позволив безбедно жить в Крыму.

Все стоявшие рядом ратники вместе с Бордаком и Парфеновым от души рассмеялись.

– От кого я это слышу? – приблизился Михайло к татарину. – От мурзы, который только что по глупости своей потерял три сотни? От начальника, бросившего своих людей и пытавшегося бежать с поля боя? – Он резко повернулся к Огневу: – Лука?! Ты слишком сильно вдарил мурзу. У него все смешалось в башке.

– Да я вроде тихо.

– Но слышал, чего несет?

– Слышу и дивлюсь его наглости и глупости.

Бордак перевел взгляд на Бабека:

– Что ж мне, пес, делать с тобой? Прибить тут вместе со всеми?

– Воевода, не след казнить мурзу, след забрать его с собой. Глядишь, пригодится еще нам, – выступил Матвей Осокин.

– Пригодится, говоришь? Добре, забирай его! И всем наказ идти в крепость!

Сельский голова велел своим мужикам связать мурзу и взять с собой.

Дружина объехала пятак и, убедившись, что никого из крымчаков не осталось в живых, быстрым маршем пошла к городу. Встречал ее у Степных ворот воевода крепости.

Бордак с Парфеновым, соскочив с коней, подошли к нему.

– Ну что? – спросил Куварин.

– Три сотни крымчаков выходили к Шабарово, благодарствую, что показал пятак. На нем и разбили крымчаков, пленив их мурзу.

– Где он?

– У Осокина.

– Моя сотня и станица потеряли много людей?

– Об этом доложатся Красин и Боровко, но мыслю, немного.

– То добре!

– Ты вот что, воевода, дай моей дружине провизии добраться до Москвы, да двинемся мы, а ты уводи баб, стариков, детей из крепости. Да сторожи пошли вокруг. Но ты ведаешь и без меня, что делать.

– Так без отдыха и уйдете?

– Нету времени на отдых, Николай Петрович, треба государя предупредить о маневре Девлет-Гирея.

– Так его мои гонцы предупредят. И ты хотел дождаться их.

– Время нет ждать, Девлет близко, пойдем. От государя получу наказ.

– Хозяин – барин. А насчет провизии, так мы это быстро организуем.

В это время в крепость вошли сотни и станица. Некоторые воины везли на конях своих раненых и убитых товарищей. Воины Бурунска и Шабарово потеряли двадцать человек убитыми и чуть больше ранеными. Из последних половина воинов могла встать в строй, но этого уже не требовалось. Убитых быстро похоронили, а раненых воевода решил отправить с обозом в лесные лагеря.

Дружина Бордака, получив необходимые запасы провизии, двинулась в сторону Болхова.

Там не задержались. Оповещенный воевода готовил крепость к обороне, отправив жителей дальше на север, к Москве. В Болхове опричники отдохнули. Дале пошли к Калуге и, наконец, достигли Москвы. Из города в то время в северные и северо-западные земли выступали повозки, целые обозы. По реке шли ладьи, струги. Кто решил уехать, покидали Москву. Если бы остальные ведали, что произойдет немного позже, то и они, бросив все, бежали бы из столицы государства Русского. Кроме, естественно, ратников и ополчения, должного защищать город.

Оставив опричников у опричного двора, Бордак с Парфеновым проехали на Варварку. Первым было подворье княжича. Остановились у распахнутых ворот, за которым хозяина ожидала челядь.

– Я вот что хотел молвить, Михайло, может, это крамольные, недостойные, обидные слова, но должен молвить.

– Ну, должен, так молви, – улыбнулся Бордак. – Ты можешь говорить все!

– Сам ведаешь, Михайло, орда на Москву идет немалая, а защищать город покуда, окромя ополчения да опричников, что на дворе, по сути и некому. Девлет же спешит. Как бы нашим не опоздать.

– Ты это о чем, Василь?

– О том, друг, что жене твоей рожать скоро, а тут может произойти всякое.

– Предлагаешь вывезти в вотчину? Но при подходе Девлет-Гирея нигде поблизости безопасней не будет.

– Как знать. В общем, ведай, коли будет надобность, ладья моя стоит в готовности уйти по реке.

– Спасибо за заботу. Но, надеюсь, мы вместе сражаться с ворогом будем и проведаем, когда наступит и наступит ли вообще случай, чтобы семью и челядь убирать из города.

– Это так! Однако нас и развести могут. Так что о словах моих помни. Ключника да и всю прислугу я предупрежу, без твоих не уйдут.

– Невесту брать с собой будешь?

– Коли отец ее семью уже не вывез из Москвы.

– Понял, – кивнул Михайло. – Ну, давай, Василь, домой тянет, сил нет!

– Знамо дело, жена любимая. Езжай, удачи, Михайло!

Княжич въехал во двор, Бордак проехал к себе.

Его первым заметил Колька. Вот сорванец, везде успевает.

– Боярин едет! – закричал он, распахивая ворота.

Михайло въехал во двор, соскочил с коня, бросая служке поводья:

– Приветствую, Колька! Как дела?

– Какие у нас дела, боярин? Живем потихоньку. Боярыня…

Договорить он не успел, показался Герасим, поклонился:

– Доброго здравица, Михайло Алексеевич, вельми рад видеть тебя!

– И тебе здравствовать, Герасим! А где Алена и Марфа?

– А тут должны…

По крыльцу уже спускалась Алена, ее поддерживала служанка, сзади Петруша. Бордак кинулся к жене и сыну, сжал ее в объятиях:

– Аленушка, здравствуй, родная!

– Шибко давишь, Михайло, не можно то. Я счастлива видеть тебя!

Бордак опустил руки, чтобы тут же обнять Петрушу, который прижался к его ногам:

– Здравствуй, отец!

– Здравствуй, Петя!

Михайло кивнул Марфе, и та засуетилась:

– Вы, Михайло Лексеич, с супругой и сыном покуда в дом зайдите, я трапезу подогрею и принесу в горницу.

– А я баню второй день топлю, как узнал от четырехпалого Гордея, что твоя дружина должна вскоре возвернуться. Щас подброшу дров и быстро готова будет. Попаришься, – сказал Герасим.

– А где ты, Герасим, видел Гордея? – спросил Бордак.

– Так он сам заезжал второго дня.

– А ныне где, на Москве?

– Точно не ведаю. Государь-то с ратью в Серпухове, может, на Оке. Должно быть, и гонец с ним, а там кто знает?

– Ладно, прознаю. Занимайся.

– Потрапезничаем-ка на улице, Михайло, – присев на скамью, проговорила Алена, – а то подниматься по лестнице не хочется.

– А не холодно? День-то вроде теплый, но от земли еще тянет холодом.

– Ничто, я одета тепло. Да и на воздухе пригоже.

– Как ты, Аленушка?

– Хорошо. Сейчас с Марфой хожу к повитухе, та смотрит, молвит, беспокоится не о чем.

– Пошто ты к ней ходишь, я повелю, чтобы она приходила.

– Не надо, родной, я должна много двигаться.

– Ну, как скажешь.

Подбежал Петруша, присел рядом.

– Стережешь маму, Петя? – взглянул на него Михайло.

– А то!

– Он послушный, все, чего не скажешь, тут же сделает, и все про будущего братика или сестрицу расспрашивает, – рассмеялась Алена.

– А на улице как, Петька? В обиду не даешь себя?

– Не-е. Как то можно, сыну отца такого?

Бордаку пришлись по душе слова отрока, ставшего ему по-настоящему родным сыном.

– Ну и добре!

– А ты как, родной, сполнил задание государя? – спросила Алена.

– Сполнить-то сполнил, да только толку от того мало.

– Что так? – встревожилась она.

– Ты не волнуйся, Алена. И извиняй, я не могу тебе сказать.

– Ну, и не говори. Главное, вернулся домой живой и невредимый. А на Москве дюже неспокойно. Люди тока о том и говорят, что проклятый Девлет ведет свою рать на Москву. Ране судачили, что на южные земли он направился, а потом, как гром с ясного неба, – на Москву идет хан крымский. Не ведаешь, правда то?

– Правда, Аленушка, но не взять Девлет-Гирею Москву. Однако ты на всякий случай собери в суму самое необходимое, чтобы уехать.

– Пошто так молвишь? – сильнее прежнего встревожилась Алена.

– Может потребоваться то. Как сюда шли, видел, многие уже из города уходят, как будто беду чуют.

– Но ты же сказал, царь не отдаст Москву, и потом, разве за ее пределами спокойней будет? Ведь коли татары подойдут, то обложат ее и все окрестности разорять начнут.

– Василий Парфенов обещался на ладье своей вывезти, так что ты не волнуйся, но все же соберись. Уверен, того не потребуется, но след быть готовым ко всему. Подойдет Девлет, я в войсках буду, коли государь не пошлет куда еще. А ты, как почуешь угрозу, сразу же с челядью уходи на подворье Парфенова.

– Так и сделаю.

– Ну и добре!

Подошел Герасим, доложился, что баня готова.

Михайло отправился париться, Алена дождалась Марфу и наказала ей накрыть стол в летней поварне.

После бани и трапезы пошли в храм, помолились. А вернувшись, застали на подворье гонца Гордея.

– Гордей? Приветствую!

– И тебе доброго здравия и с возвращением! – поднялся с лавки царский гонец. – Мне твой холоп поведал, в храме ты, вот сидел и ждал.

– А пошто ждал?

– Так не по своей воле.

– То понятно. Ответствуй, Гордей, не тяни!

– Государь со Скуратовым на Москву сей ночью вернулись тайно. Иван Васильевич и послал прознать, вернулась ли особая дружина или нет. Коли вернулась, то повелел тебе с княжичем Парфеновым явиться на опричный двор.

– Вот как? Государь на Москве? Значит, рать русская подошла к городу?

– Покуда нет, но идет скоро.

– Явиться след немедля?

– Как всегда, боярин, а мне наказано сопровождать вас. Да, княжич Парфенов на подворье?

– Должен быть. Отдыхает, наверное.

– Ну да, невесту-то его увезли.

– Погодь, я сейчас!

– Угу, жду!

Бордак подошел к Алене, хотел сказать ей, что уходит, но она, сразу все поняв, сама заговорила:

– Я все уразумела, тебе ехать надо. Молви только, далече?

– Нет, тут на Москве, скоро, думаю, вернусь.

– Тебе бы отдохнуть надо.

– Приеду, отдохну.

Бордак крикнул служке, наказал привести коня.

Колька сполнил наказ, и боярин с гонцом проехали на подворье Парфенова.

Княжич уже спал. Ключник разбудил его, и вскоре тройка всадников въехала в опричный двор. Никто их не встречал. Опричники из дворцовой охраны стояли у входа, как идолы, пропустили прибывших без слова.

Бордак, Парфенов и Гордей прошли в левую часть дворца и в коридоре встретили Малюту Скуратова. Он был серьезен, сосредоточен:

– С прибытием вас, вельможи, прошу за мной. Гордей, ты свободен.

Гонец ушел. Бордак с Парфеновым переглянулись. По поведению Скуратова следовало, что разговор с царем предстоит не простой.

Скуратов провел вельмож в тайную залу.

На кресле-троне восседал, казалось, похудевший царь.

Он взглянул на прибывших, что сняли шапки, поклонились и поприветствовали государя, указал на лавку сбоку:

– Садитесь туда.

Бордак и Парфенов повиновались.

Царь спросил, обращаясь к Бордаку:

– А скажи мне, боярин, пошто не сполнил мой наказ?

– Извиняй, государь, но мы сделали все, что могли, и сполнили твое задание.

– Тогда пошто я не ведал об обмане Девлет-Гирея? Или вы за обозом его шли, боясь подойти к орде?

– Напрасно обижаешь, государь, – поднял голову Михайло, – мы сделали все, что ты наказывал.

Государь, скривившись, взглянул на Скуратова:

– Они, оказывается, Малюта, сполнили наказ. – Затем перевел тяжелый взгляд снова на Бордака: – Ну, тогда докладывай, как сполнял наказ.

Бордак повел рассказ с места выхода дружины до захвата изменника.

– И только тогда, государь, стало понятно, что изменники могут склонить Девлет-Гирея к походу на Москву.

– Сумароков показал ему Свиную дорогу?

– О той дороге хан и без них знал. Изменники поведали, что та сторона никем крепко не прикрыта. Я тут же послал к тебе двух гонцов.

– Это так, государь, – кивнул Парфенов, – мы послали гонцов, опричников Сизова и Куницу, то могут подтвердить все ратники дружины.

– И где же эти гонцы? Заблудились в лесах, утопли в болотах? Ко мне явились только люди воеводы Бурунска, они и сообщили об обходном маневре Девлет-Гирея.

– А эти гонцы не поведали, по чьему наказу воевода Куварин послал их к тебе?! – воскликнул Бордак.

– Хочешь сказать, по твоему?

– Именно так.

– Продолжай! – Взгляд царя немного смягчился.

Бордак поведал о выходе к крепости, о появлении татар у села Шабарово, о сечи с тремя сотнями мурзы Бабека.

– И где этот мурза? – спросил Скуратов.

– Сельский голова Осокин из Шабарово попросил оставить мурзу ему.

– Пошто?

– Мыслю, в качестве заложника.

– Ладно, значит, у Шабарово вы разбили три сотни крымчаков?

– Да. А до того как выйти на сечу, я велел воеводе срочно отправить гонцов на Москву с предупреждением о маневре Девлет-Гирея, что воевода и сделал. Управившись в Бурунске, дружина, потерявшая двух ратников, пришла на Москву.

Царь поднялся, прошелся по зале, повернулся к воеводам:

– Я погорячился, не ведая всех дел, извиняйте, боярин и княжич.

– Сожалею, государь, что не послал десяток, дабы наверняка опричники дошли до тебя.

– Теперь это не важно. Наши полки идут к Москве. И они опережают татар. Девлет-Гирею не удалось достичь города, не прикрытого ратью. Другое дело, что и я уже не успею подвести к Москве дополнительные силы из Ливонии и от Казани. Есть резерв в два полка, но больше десяти-пятнадцати тысяч на защиту Москвы мы выставить не в состоянии. Да, ты должен был прознать число орды.

– Наблюдатели насчитали где-то шестьдесят тысяч ратников, двадцать из которых ногайцы и черкесы.

– Я попытаюсь еще предпринять дополнительные меры, посему уеду в Александровскую слободу, возможно, даже в Ростов. Защищать Москву будут пять земских полков и три опричных. Хватит ли того? Должно хватить. На нашей стороне Бог, он не оставит своей милостью Святую Русь.

– Наша дружина должна войти в один из опричных полков? – спросил Бордак.

– Нет. Вам будет отдельное задание, которое определит князь Бельский. Посему ты и княжич должны встретиться с ним, как только он окажется на Москве. Полки князей Бельского, Мстиславского и Воротынского на подходе к городу, на днях будут здесь.

– Понятно. Дружина готова выполнить любой твой наказ.

– Не сомневаюсь. Рад, что не ошибся в вас, и еще раз извиняюсь за резкость. Ступайте!

Скуратов вышел вместе с Бордаком и Парфеновым:

– Вы, други, зла на царя не держите, сами должны разуметь, как ему сейчас тяжко. Угроза ныне от татар более чем серьезная. Еще никогда мы не были в столь отчаянном и невыгодном положении. Вот Иван Васильевич и мается, ищет выход. И он его найдет. Москву мы не сдадим. Он не говорил об ополченцах, а их десятки тысяч.

– Вместе с тем тысячи людей покидают город, видели, когда возвращались и среди уходящих немало знати, – покачал головой княжич.

– Ничего, Иван Васильевич разберется с этим.

– Пошто выпустили их?

– А на что они на Москве? Чтобы сеять панику и смуту? Пусть уж лучше разбегаются по вотчинам. А тебе, Михайло, – Скуратов взглянул на Бордака, – треба сразу же встретиться с князем Бельским. Так что ожидай подхода полков с Оки.

– Я уразумел, Григорий Лукьянович. Ты с государем будешь?

– Какова на то будет воля его, – развел руками Скуратов. – Встретимся еще. Держитесь.

Бордак и Парфенов вышли из дворца.

– Так и знал, что у государя будут к нам претензии, – воскликнул Василий.

– Знал и не сказал?

– А смысл? Сам все услышал. Но, слава богу, хоть обошлось, поверил.

– То радует, что верит. А с обороной, Василь, туговато будет.

– Не впервой. Ты помни мои слова о семье.

– Я все передал Алене.

– Встревожилась?

– А ты бы не встревожился?

– Да, глупость спросил. Но Алена твоя в отличие от многих других баб столько на своем коротком веку повидала, что другим не повидать за всю жизнь. Да что там за жизнь, за несколько жизней, хоть это звучит глупо.

– Алена не баба, Алена – боярыня.

– Что совершенно ничего не меняет, Михайло. Поехали!

Бордак и Парфенов вскочили на коней, подведенных к ним опричниками. Выехали со двора, проехали мост над речкою.

– Смотри, Михайло, как изменилась Москва, будто почернела, – проговорил княжич.

– Это оттого, что тучи закрывают небо, дождь будет.

На второй день основная рать вошла в Москву и тут же начала рассредоточиваться. Большой полк, во главе с князем Иваном Дмитриевичем Бельским, разместился на Варламовской улице, полк князя Михаила Федоровича Мстиславского занял позиции на Якимовской улице. Михаил Иванович Воротынский выставил свой полк на Таганском лугу. В других местах встали другие земские полки. Опричники, во главе с князем воеводою Василием Ивановичем Темкиным-Ростовским, встали за рекой Неглинной.

Как только войска начали рассредоточение, Бордак с Парфеновым отправились к воеводе Бельскому.

Тот, оповещенный государем, принял их.

– Доброго здравия, Иван Дмитриевич!

– И вам тако же, Михайло Алексеевич и Василий Игнатьевич!

– Государь повелел, как только ты будешь на Москве, явиться к тебе.

– Да, ведаю. Я должен передать вам задание на время обороны Москвы от орды Девлет-Гирея.

– Точно так, Иван Дмитриевич.

– Задание и простое, и в то же время сложное. Особой дружине след уйти из города и укрыться в лесах близ деревни Трухино. – Бельский указал на карте местоположение селения: – Это в десяти верстах юго-восточнее Коломенского. Там следует дождаться, как татары обложат Москву и начнут обстрел ее из пушек, а также предпримут первые попытки штурма. После этого дружине бить ворога в его тылах, уничтожать обозы, наносить при возможности удары по сотням, что будет бросать в бой крымский хан. То есть вы должны постоянно беспокоить ворога. Если удастся обнаружить основной арсенал татарского наряда – подорвать его. Вот и все! Как видите, и просто, и сложно.

– Когда дружине след уйти из Москвы? – спросил Бордак.

– Орда Девлет-Гирея переправилась через Оку под Кромами пять дней назад, значит, она уже близко. Ныне 23 мая, мыслю, передовые отряды крымчаков выйдут к Москве уже завтра. Посему уйти вы должны сегодня, дабы самим успеть укрыться в лесу у Трухино, но помните, вполне возможно налететь на татар, идущих к городу с того же направления по Муравскому шляху. Будьте осторожны.

– А пошто нам не пойти сразу на юг, а идти на юго-восток? – спросил Парфенов.

– Дабы обойти Коломенское, куда наверняка заявится крымский хан с нукерами.

– Понятно.

– Если есть что спросить, спрашивайте, у меня много дел.

Вопросов не было, и, попрощавшись, Бордак с Парфеновым поехали на Варварку.

Уже после дневной молитвы и трапезы особая дружина вышла из Москвы и вечером того же дня разбила лагерь в лесу у брошенной деревни Трухино.

Крымский хан Девлет-Гирей подвел войско к Москве на утро 25 мая, остановившись, как и предполагал князь Бельский, во дворце в Коломенском. Орда встала на рубежи штурма. Численностью она множественно превосходила русскую рать, но расположение полков перекрывало основные направления, по которым могли ударить татары. Ничего не предвещало трагедии.

Девлет-Гирей в ночь собрал военный совет, на который прибыли все мурзы. Получив данные от них, он задумался. Русским некуда отступать, и оттого они готовы к жестокому сражению. Готовы ли так же его сотники, в этом крымский хан небезосновательно сомневался. Но следовало принять решение, и Девлет-Гирей решился.

Утром следующего дня крымская орда пошла на штурм. Передовые полки вступили в бой. Воеводы действовали грамотно, сотни бились с крымчаками, выходя одна за другой из улиц. В схватке получил ранение Бельский. Верные люди вывезли его на подворье, где воевода скончался. Утрата главного воеводы внесла в ряды защитников некоторую сумятицу, но ненадолго. Воеводы Мстиславский, Воротынский, Шереметев Младший, Татев выровняли положение, уничтожив отряд ногаев, прорвавшихся было к реке Неглинной. Наблюдавший за сражением Девлет-Гирей готов был уже отдать приказ на прекращение штурма и отход от Москвы, как случилось непредвиденное. Ногаям удалось поджечь окраинные дома, и тут на столицу государства Русского налетел сильный ветер. Он раздул огонь, и пожар стал усиливаться. Взялись окраины, затем пожар охватил весь город. Девлет-Гирей поначалу находился в каком-то оцепенении, но затем восторжествовал и возблагодарил Всевышнего за неожиданную помощь. Однако торжество омрачила пушечная канонада русского наряда. Ратники князя Воротынского вместе с нарядом продолжили бой, и в ставку хана стали поступать сообщения о больших потерях в районе Таганского луга. Он отдал приказ своим сотням отойти из города. Пожар же гнал людей к рекам, в Кремль, Китай-город. При отходе в огненную ловушку попали и крымчаки. Задержавшиеся на грабежах, они не смогли вырваться из города. Все было покончено за несколько часов. Город выгорел дотла. И в этом огненном вихре погибли сотни и тысячи москвичей. Но каково же было удивление крымского хана, когда ему доложили, что с окраины к его войскам из огня вышли русские сотни. Он не поверил, бросился на холм и увидел несколько сотен русских, готовых продолжить сражение.

Пораженный увиденным, хан отдал окончательный приказ – оставить Москву и идти на Рязань. Он не решился дожидаться окончания пожара и захватить Москву. Орда двинулась на юго-восток.

Произошедшее видели и опричники дружины Бордака, вышедшие в тылы татарской орды.

И воевода, и его помощник намеревались атаковать ставку Девлет-Гирея, но он объявил отход. Три десятка ратников не могли противостоять орде.

Глядя на горящий город, Бордак прошептал:

– Алена, Петруша…

– Надо уходить, Михайло, покуда крымчаки не заметили нас. Наш бой еще впереди, – сказал ему Парфенов.

– Ты не понял, Василь? На Москве в огне Алена и Петруша! – воскликнул Бордак.

– И еще тысячи москвичей, – ответил княжич. – Уходим в большой лес, я с десятником Грудиным попытаюсь прорваться на Варварку.

– Это самоубийство!

– Нет, Михайло, помирать нам сейчас не можно. Нам еще мстить собаке Девлету.

Парфенов увел десяток к Москве, пройдя между сотнями татар, Бордак с двумя десятками отошел к лесу, куда ордынцы не сунулись. Парфенов явился под вечер, весь в саже, в грязи, с хмурым лицом.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Бордак.

– Твоих на подворье нет, как и моих. Ладьи тоже нет, значит, они сумели уйти рекой. Но что на Москве делается, Михайло! Не дай Господь еще раз такое увидеть! – покачал головой княжич и ушел мыться.

Бордак вышел к дозору. Татар уже не было, на северо-западе дымился некогда огромный город. На дорогах – пусто, в воздухе – едкий запах гари. Он поднял голову к небу:

– За что, Господи?!

День 24 мая был праздничным днем Вознесения Господне. Но праздник превратился в день горя и скорби.

А крымский хан повел орду на рязанские земли, богатый и цветущий край.

В восторге от нежданной развязки, принесшей ему победу, Девлет-Гирей, ведя орду от Москвы, уже строил планы на возвращение и полное покорение Руси.

Но о том, чем закончились те планы, в следующей книге «Иван Грозный. Битва при Молодях».

Оглавление

Александр Тамоников Иван Грозный. Сожженная Москва

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg