Хроники ротмистра Кудашева. Глава 1
© ПАРКИН Владимир Павлович
«Меч и крест ротмистра Кудашева».
Историко-приключенческий роман.
«Хроники ротмистра Кудашева или Тайна Туркестанского золота».
Книга V историко-приключенческого романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».
Отдельное издание.
Автор © ПАРКИН Владимир Павлович
Издатель © Владимир П.ПАРКИН. 2013.
ISBN 978-5-906066-09-1
ISBN 978-5-906066-10-7
ISBN 978-5-906066-11-4
ISBN 978-5-906066-12-1
Военные приключения ротмистра Отдельного Корпуса жандармов Александра Георгиевича Кудашева продолжаются.
Основное время действия: тяжелейший трагичнейший период истории России – с осени 1912-го по осень 1943-го года. Место действия: Российская Империя, РСФСР, СССР, Персия (Иран), Афганистан, Индия, Германия.
Кудашеву и его группе удаётся передать из Персии в РО ГУГШ документы военно-стратегического значения, использование которых в Большой игре может, как предотвратить интервецию, так и ускорить её. Одного за другим в жестокой борьбе с немецкой разведкой Кудашев теряет своих товарищей. Однако, судьба делает ему неожиданный подарок – в трудный момент посылает ему любовь… Смерть лютого врага – резидента немецкой разведки не облегчила положение самого Кудашева. Увы, ему приходится убедиться, что разведчик – только инструмент в руках большой политики, инструмент для очень не респектабельной работы…
Жизнь Кудашеву спасает человек, у которого есть все основания считать его своим врагом…
© Владимир П.Паркин, автор, 2013.
*** ***** ***
*** ***** ***
***** ПРОЛОГ *****
Кто не знает слуг проворных – двух господ – рабов?
Кто всегда продать любого третьему готов!
Одному он лицемерно курит фимиам,
А под лапою второго – богатеет сам.
Раб лукавый, раб коварный, вор, и низкий льстец!
Час наступит – жизни подлой подойдёт конец.
Не забрать с собой богатства, царские дары,
Пропадут в огне забвенья громкие пиры,
Ласки пьяных куртизанок, подлецов почёт…
Не оплачен в жизни вечной будет скорбный счёт!
Право выбора по жизни каждому дано.
По какой идти дороге нам не всё равно.
Меч и крест, добро и злоба, все не перечесть…
Есть предательство и подлость, но над ними - Честь!
Но не всё так в жизни просто, трудно угадать,
Что кому пойдет на пользу – взять иль потерять?!
Нет быстрейшим кубков славы и венков из лавра.
Не всегда победа будет – честным, смелым, храбрым.
Мудрым – хлеба не достанет, разумным – богатства,
Не всегда искусный мастер огражден от рабства.
Будет предан самый лучший, он на крест взойдет
За чужие преступленья, за простой народ!
*****
*****
ГЛАВА I.
Долгая дорога в Кветту. Беседы Кудашева с Гюль Падишахом. Отчет по операции «Тор» Вальтера Николаи Военному Министру Дойче Кайзер Рейха. Дневник А.Г.Кудашева.
*****
*****
Персия. На дороге к Йезду.
Октября дня 24-го 1912 года.
Холодной ночью Кудашев проснулся от едкого запаха тлеющего в очаге кизяка. Отчаянно болела голова. Не сразу понял, где он и что с ним. Медленно соображал. Явно, не дома. Темень, хоть глаз выколи. Кроме как кизячным дымом, пахнет мокрой верблюжьей шерстью. Верблюд… Да, днём, как будто, на верблюде ехал. Качало, как в шлюпке!
А до того?
Вспышка в сознании. Вспомнил: выстрел, вставший на дыбы жеребец, перевернувшийся экипаж, беспамятство. Резко встал на ноги, покачнулся. Закружилась голова.
Кто-то в темноте дважды проскрипел рифлёным колёсиком зажигалки о кремень. Огонёк заставил на несколько мгновений зажмуриться. Но сознание прояснилось окончательно. Он в палатке кочевника. Чёрный шерстяной полог. Твёрдая постель. Стук капель по тенту. Видно идёт долгожданный осенний дождь.
Позвал:
– Уна! Уна, где ты?!
Открыл глаза.
Перед Кудашевым человек с зажигалкой в руке. Где-то его видел. Синий бурнус, чёрный тюрбан…
Туарег откинул конец чалмы, скрывающий его лицо. Приветствовал Александра Георгиевича на русском:
– Здравствуй, Кудаш-бек! Очнулся? Рад тебя видеть!
Кудашев закрыл лицо двумя руками. Без сил опустился на своё войлочное ложе.
Господи, Боже мой! Закончится ли когда это наваждение? Как говорится, наконец-то встретились в приватной обстановке лицом к лицу!
Снова – Гюль Падишах-Сейид!
*****
*****
Документ № 81.
Кенигсберг. Заместитель Начальника Управления «III-Б» – Разведывательного Бюро Генерального Штаба подполковник Вальтер Николаи –
– Берлин. Начальнику Большого Генерального штаба Германской империи адъютанту Его Величества Кайзера Германии и Кёнига Пруссии Вильгельма II генерал-полковнику графу Хельмуту Иоганну Людвигу фон Мольтке.
Совершенно секретно.
Сопроводительная записка к Отчету по операции «Тор».
Экселенц!
Имею честь доложить о благополучном завершении в свете поставленной вами задачи операции «Тор».
Коротко по Отчёту:
1. Стратегическая политическая цель операции «Тор»:
Раскол альянса Россия – Британия.
2. Тактическое направление:
Изменение соотношения сфер влияния и расстановки сил трёх держав – Германии, Британии и России в Персии.
3. Субъективная сторона операции: Ликвидация должностного лица администрации Объединенного Королевства рангом не ниже номенклатурной единицы Форейн Офис (МИД) Великобритании, наиболее активно действующего в ущерб стратегическим интересам Дойче Кайзер Рейха в Персии.
4. Конкретный объект операции: Вице-консул Объединенного Королевства Великобритании в Персидской провинции Исфахан военный атташе полковник сэр Гай Генри Баррат.
5. Операция прикрытия:
Все акции исполнены на принципе «Чужими руками», прикрыты мнимыми исполнителями – представителями России.
Основной субъект прикрытия: русский военный агент-нелегал Александр Кудашев.
Потери:
Лёйтнант цур Зее резерва глава немецкой диаспоры в Исфахане Клаус Пенк.
6. Отличившиеся:
Полковник вермахта Зигфрид-Рейнгольд барон фон Реайнхардт.
Отчет по операции «Тор» прилагается на 45 листах.
Да здравствует Кайзер!
Подполковник Вальтер Николаи.
*****
*****
Документ № 82.
Берлин. Канцелярия Большого Генерального штаба Германской империи адъютанта Его Величества Кайзера Германии и Кёнига Пруссии Вильгельма II генерал-полковника графа Хельмута Иоганна Людвига фон Мольтке –
– Кенигсберг. Заместителю Начальника Управления «III-Б» – Разведывательного Бюро Генерального Штаба подполковнику Вальтеру Николаи.
Совершенно секретно.
На Ваш Отчет по операции «Тор».
Герр оберстлёйтнант!
Мои сожаления.
Ваш Отчёт не может быть утверждён в силу того, что операция «Тор» не завершена должным образом.
Предлагаем: предпринять все необходимые действия для задержания русского военного агента-нелегала Александра Кудашева и его препровождения без причинения вреда здоровью в совершенно секретном порядке в Берлин для добровольной дачи показаний официальному следствию.
Только обвинительный приговор русскому шпиону-провокатору, вынесенный в публичном рассмотрении дела, с освещением в прессе, как германской, так и общеевропейской, обязательно – русской и английской, может стать основанием для соответствующего дипломатического демарша.
Да здравствует Кайзер!
Секретарь канцелярии майор Пауль Глюк.
*****
*****
Кудашев оторвал руки от лица. С трудом преодолел судорогу, на мгновение сковавшую рот. Ответил на приветствие:
– Мир и тебе, Гюль Падишах. Взял меня в плен? Загонщики гнали меня, как волка, в твои сети?! Не мог просто пригласить на разговор?
Алан Фитцджеральд Мак’Лессон не обиделся. Устало улыбнулся. Сказал как можно мягче:
– Не в первый раз наши пути пересекаются, Кудаш-бек. Не было необходимости встречаться с тобой раньше. Теперь, думаю, наши прежние встречи случайны не были. Сегодня я шёл своей дорогой по своим делам, о тебе не думал. Высшим силам было угодно, чтобы успел помешать разбойнику с большой дороги перерезать твоё горло. Так уж случилось. Я не мог себе позволить не вмешаться. Зато теперь могу предложить тебе место в моей палатке, блюдо плова и пиалу чая! Впрочем, как туарег, могу предложить и чашку мокко. Утром закончится дождь, получишь коня, сможешь уехать по своим делам. Поступай, как знаешь.
Кудашев слушал Гюль Падишаха, с некоторым усилием внимая его словам. Спросил:
– Так я не пленник?
– Ты мой дорогой гость, Кудаш-бек! Нет в этом мире воина, ни из друзей, ни из врагов, который был бы так любезен моему сердцу, как ты. Прошу, раздели со мной хлеб-соль, отдохни. Подумай. Как решишь сам, так и будет.
Кудашев окончательно пришёл в себя. Спросил:
– Где моя женщина? Со мной была молодая англичанка, дочь британского полковника.
– Она погибла, Кудаш-бек. Погибла в бою с оружием в руках. Её не осквернили шакалы, преследовавшие вас. Мы видели их трупы по всему пути от места катастрофы до тракта. Хорошо стреляла. Настоящая амазонка! Мы не смогли взять с собой её тело. Похоронили в горах. Набросали над телом высокий каменный холм…
У Кудашева слёзы шли из глаз потоком без рыданий, без грудных спазмов. Губы шептали:
– Уна, Уна… Смесь лягушонка с белой козочкой… Не богиня охоты Артемида, сама воительница Афина Паллада стояла в бою рядом с тобой в колеснице! Ты защищала меня до последнего патрона, а я не смог удержать лошадей!
Гюль Падишах вышел из палатки, отдал приказание на арабском. Вернулся. Кудашев сидел, скрестив ноги, покачивался, закрыв глаза.
Потом старые знакомые, непонятно, враги ли ещё, друзья ли уже, ужинали, пили чай. Молчали.
По-хорошему молчали. Без злобы, без старых обид. Оба думали.
Думали об одном и том же. И оба знали, о чём именно!
Вдруг, Кудашев резко встал. Прижав правую руку к сердцу, в пояс поклонился хозяину шатра.
– Мой низкий поклон и сердечная благодарность моему спасителю. Мир будет стоять до тех пор, пока в нём будет биться хоть одно благородное сердце человека, спасшего жизнь своего врага!
Встал со своего места и Гюль Падишах:
– Полно, Кудаш-бек! Мне твоё спасение стоило одного винтовочного патрона. А вот жизнь твоя дорога не только тебе и твоим близким. Так случилось, что она дорога и мне. Не будь тебя, разве я познакомился бы с такой страной северных чудес, как Великая Россия?!
Кудашев поклонился вторично:
– Если это правда, где мой конь? Я в долгу не останусь.
Гюль Падишах покачал головой:
– В твои годы я был очень похож на тебя. Придёт время, и ты станешь похож на меня. Но это время тебе предстоит прожить. Сможешь ли? Сегодня ты – объект большой облавы. Не спеши, из кольца загонщиков в одиночку волк не уйдёт. Даже если он – Бхарати Бхерия – Хиндустанский Волк!
У Кудашева в глазах начали сыпаться искры, каждая из них начала взрываться, порождая десятки новых искр. В ушах послышался зловещий скрежет скальных осыпей. Кудашев заторопился. Протянул Гюль Падишаху руку:
– Сегодня я обрёл новое знание о природе человеческой натуры. Стал богаче. Еще раз – моя благодарность. Если ваши слова, уважаемый Гюль Падишах, имеют вес, я хочу воспользоваться вашим благородством и получить обещанного коня!
– Конь под седлом ждет Кудаш-бека. Его перемётные сумы прокормят коня и его хозяина четыре дня. Пока это всё, что я могу предложить. Если нужны деньги, назовите сумму, получите.
Кудашев отрицательно качнул головой, вышел. Гнедой жеребец – марроканский авелин ждал его. Туарег из свиты Гюль Падишаха подал Кудашеву поводья.
– Куда поедешь, Кудаш-бек? – спросил Гюль Падишах.
– Куда ещё, кроме как в Россию! – твёрдо ответил Кудашев.
Держа повод в левой руке, крепко взялся правой за высокое арабское седло и хотел, как прежде, стальной пружиной, соколом взлететь на коня. Не судьба! Первый раз в жизни тёмная земля ринулась Кудашеву в голову…
*****
*****
Долгим и не близким был путь Гюль Падишах-Сейида из Алжира до Исфахана. Конечно, он имел возможности воспользоваться иными транспортными средствами, нежели караваном «кораблей пустыни». Наивно было бы полагать, что именно этим транспортом он со своей свитой следовал от самого Тимбукту. Своим путешествием Гюль Падишах преследовал несколько целей. Большинство из них были уже достигнуты.
Целью первой, всегда первой! – была задача установить круг лиц, тайных противников его миссии. Конечно, сами кукловоды «проявляться» не стали, действовали через наёмников, иных лиц, так или иначе заинтересованных и обязанных перед нанимателями. «Буферные» личности, «чужие руки». Гюль Падишах знал им цену.
Из Тимбукту с интервалом в трое суток разными маршрутами вышли три группы, каждую из которых можно было бы принять за группу Гюль Падишаха. О каждой конкретной знал лишь один из участников операции «Тимбукту»: наследный принц, начальник стражи, французский консул.
На кон в этой игре Гюль Падишах поставил жизни членов всех трёх групп, в том числе и свою собственную. «Се ля ви», – как говорят французы!
На первую засаду отряд вышел ещё в Сахаре. Обыкновенные грабители? Туареги иного племени? Возможно. Велика Сахара. Вот только вооружены они были не кремнёвыми мультуками, а новейшими трёхзарядными французскими карабинами системы Эмиля Бертье. Карабины Бертье, конечно, уступают английским «Ли-Энфильдам», но в руках хороших стрелков могли обеспечить нападающим успех операции. Однако, французский же пулемёт «Гочкис-1912» калибром 7,92 мм, установленный на спине верблюда из маленького каравана Гюль Падишаха, первой же очередью рассеял грабителей.
На горячем песке остались лежать три чужих трупа в синих бурнусах и арабский аргамак с перебитым хребтом. Собственные потери – тоже три человека.
Коня пристрелили. Трупы грабителей обыскали. У одного из них, предположительно, возглавлявшего налёт, в кожаном кошеле, упрятанном в платок пояса, нашли свёрнутый в трубку лист бумаги – страницу из блокнота с типографски тиснутой надписью на французском «le mois de ao;t» – месяц август. На страничке – несколькими уверенными чернильными линиями портрет самого Гюль Падишаха. Узнаваем. Правда, в турецкой феске!
Это была удача. Теперь Гюль Падишах владел знанием не только всех игроков в партии, которую он условно называл «Тимбукту», но с большой вероятностью знал карты, имеющиеся на их руках.
Особой радости эта маленькая победа Гюль Падишаху не доставила. Операция «Тимбукту» была лишь мизерной составной частью иной, более весомой операции с другими игроками на международной арене, которая уже, в свою очередь, была бы, в случае её благополучного завершения, мощным оружием в его руках против самого серьёзного противника!
Ещё дважды за время этого путешествия Гюль Падишах подвергался опасности ликвидации. На португальском пассажирском судне, следовавшем по маршруту Эль-Джазира – Порт-Саид, в кают компании был застрелен один из двойников Гюль Падишаха, одетый как персидский торговец. Сам Гюль Падишах плыл первым классом по паспорту чиновника Королевства Сербии господина Стефана Караклаича. На рейсе германской аэролинии из Каира в Багдад по техническим причинам сгорел уже поднявшийся в воздух дирижабль «Принц Альбрехт» со вторым двойником на борту с паспортом на имя турецкого инженера путей сообщения Омара Абадан-эфенди. Шефы военных разведок Германии и Франции получили соответствующие донесения об уничтожения британского агента…
Столь долгий путь через пустыни, горы и долины сам по себе достоин был бы стать для человека пишущего объектом серьёзной научной работы либо приключенческого романа.
Продолжать описывать большие и малые дела Гюль Падишаха можно до бесконечности. Жизнь этот незаурядный человек прожил долгую, полную увлекательнейших приключений. Однако, он хоть и персонаж нашего повествования, но, отнюдь, не главный герой романа.
Вернёмся к Кудашеву.
В своей весьма активной деятельности и обширных интересах Гюль Падишах использовал не только имя, под которым однажды посетил Закаспийскую область и познакомился с молодым русским ротмистром по имени Александр. По милости этого ротмистра Гюль Падишаху, или военному резидент-агенту Генерального Штаба Индо-Британских войск Вице-Королевства Индии полковнику Алану Фитцджеральду Мак’Лессону пришлось ознакомиться и с одиночной камерой Трубецкого бастиона Петропавловской крепости столицы Российской Империи Санкт-Петербурга.
Да, как мал большой мир планеты Земля.
«Vere Dominus fideli opera viis!» – Истинно, неисповедимы пути Господни!
Сегодня этот контуженый ротмистр, поминутно теряя сознание и приходя в себя, в тяжёлом бреду покачивается, как беспомощный грудной младенец в люльке, в закрытом паланкине на спине алжирского верблюда.
Персидскую границу Гюль Падишах пересёк в одеянии алжирского туарега под именем Джабир ибн Хайян Аль-Мутанабби, полномочного консула султана Тимбукту Хамиза Али-Маруфа Первого, что подтверждалось пергаментом, хранящимся в серебряном тубусе-футляре, подписанном вождём алжирского племени туарегов-маруфи, султаном самопровозглашенным. Этическая сторона столь странных полномочий для «консула» значения не имела. Хамиз Али-Маруф был для него обыкновенной фигурой в Большой игре, в которой Мак’Лессон играл за самого себя!
По пути от Билбил-деха, подобрав контуженного Кудашева и похоронив леди Кунигунду Баррат, Гюль Падишах решил пренебречь отдыхом в Исфахане и, не задерживаясь, проследовал к Йезду. Встретившись с кавалерийским разъездом Отдельного батальона разведчиков-скаутов индо-британской военной экспедиции, полномочный консул Джабир ибн Хайян Аль-Мутанабби, не останавливаясь, поднял над головой развернувшийся под тяжестью золотой печати, болтающейся на шнурке, пергаментный свиток. Нараспев, громко оповестил:
– Дипломатическая миссия Его Величества, да хранит его Всевышний, султана Хамиз-Али-Маруфа Великолепного и Благочестивого!
Майор Джеймс Фитц-Гилбер читать грамоту не стал, осматривать груз не посчитал нужным. Винтовки английского производства «Ли-Энфильда» за плечами туарегов говорили сами за себя. Это не контрабандные «маузеры». Беспокоиться не о чем. Отдал честь туарегам.
*****
*****
Сколько нового, интересного, необычного, загадочного, а порой и опасного пришлось повидать в этом пути Александру Георгиевичу Кудашеву – русскому офицеру, принявшему участие в этом путешествии далеко не по своей воле!
Конечным пунктом вояжа была далёкая Симла, лежащая у подножия небесных гор Хималайя. Симла, уже знакомая Кудашеву по совместной поездке с генералом Фальконером ко двору Вице-короля Индии лорда Хардинга.
От Йезда по маршруту Керман – Бам – Шу-Гез – Носретабад отряд Гюль Падишаха пересек горы хребта Киртхар, обойдя с юга перевал Дэ Болан Дара. Вышел к древнему, как сама Персия, узлу караванных дорог – славному городу Кветта.
От Исфаханского Билбил-деха до Кветты тысяча двести сорок английских миль. Не по прямой, конечно, по маршруту. Посольство добиралось почти два месяца. Точнее – пятьдесят семь дней. Верблюды! Их не поторопишь.
Была и ещё причина, по которой шли без особого напряжения.
Уже в пути Кудашев понял: статус так называемого «посольства» был прикрытием для группы, незримо и негласно выполняющей некую задачу. Возможно, просто, уточняющую конкретный маршрут от пункта «а» к пункту «б». Что ж, дело само по себе безобидное, для торговых дел, к примеру, необходимое. Будь что серьёзнее, чужак в такой группе абсолютно лишнее лицо. Не говоря уж о том, что «посольство» приняло под свое покровительство лицо, розыскиваемое по всей Персии!
На границе с Белуджистаном Кудашев убедился в реальности своих предположений воочию. «Посольская» группа Гюль Падишаха была остановлена вооружённым отрядом всадников белуджей. Пергаментный свиток с золотой печатью охранного фирмана султана на вождя белуджей впечатления не произвёл.
Гюль Падишах в самой вежливой форме подвергся весьма дотошным расспросам. Искали англичанина по имени Джон Котович. Поклажу досматривать не стали. Открывать лица у туарегов не потребовали. Но к паланкину интерес проявили. Откинув полог паланкина, присмотрелись к больному, что ехал на верблюде.
– Малярия! – объявил Гюль Падишах. – Не заразно. Через неделю или умрёт, или поправится…
Предводитель белуджей повёл носом, принюхался. От одежды больного туарега пахло кизячным дымом, табаком, прогорклым маслом… Кисти его рук и стопы ног были черны, покрыты отвратительными кровавыми струпьями.
Белуджи не стали открывать лицо больного, замотанное концом чёрного тюрбана. Так положено. У туарегов всё не как у правоверных: женщины с открытыми лицами, мужчины показывают окружающим только свои глаза! Удостоверились: больной туарег –не имеет чести быть белым ференги!
Белуджи отстали. Туареги продолжили свой путь.
Вечером на стоянке нукеры Гюль Падишаха теплой водой бережно омыли больного, удаляя с его кожи «струпья» из муки и кислого молока, окрашенные кровью степной куропатки. Потом не пожалели кокосового масла, сделали массаж.
– Ташшаккур, – прохрипел Кудашев.
Гюль Падишах сам поднес к его воспаленным губам пиалу с бодрящим холодным напитком – сывороткой кислого козьего молока. Спросил:
– Как голова?
– Побаливает, – признался Кудашев.
– Подташнивает?
– Мутит!
– Пей тан, все пройдет! Не вспомнишь, Кудаш-бек, какая по счету контузия?
– Счет давно потерял. Лучше не вспоминать, здоровее буду, – ответил Кудашев. – Спасибо за тан. Спасибо за милосердие. Не знаю, чем смогу ответствовать!
Южный Афганистан, точнее, Кубулистан, обошли стороной, миновали без происшествий. Но с афганскими всадниками-рисалэ всё-таки встретились. Афганцы лишних вопросов не задавали. В паланкин заглянули лишь на мгновение. Больной, так больной. Везите его и его заразу отсюда побыстрее и подальше!
Процедуру досмотра больного туарега за время пути группе «посольства» и самому Кудашеву пришлось пройти трижды. В последний раз – на таможенном посту Кветты.
В Кветте Кудашеву пришлось поволноваться. Английский чиновник таможенной службы пригласил врача. Два дюжих капрала индо-британской пограничной стражи чуть свет подняли врача с постели и доставили на пост, несмотря на его яростное сопротивление. Врач был зол на весь свет. На родном ирландском крыл проклятьями сипаев, персов, верблюдов, жару и обитателей Букингемского дворца. Алан Мак’Лессон воздержался от эмоций, хоть на секунду и мелькнула мысль послать врача на языке своего родного отца куда подальше к Святому Патрику! Он сделал лучше: сам поставил врачу диагноз и назначил ему лечение: налил колониальному эскулапу серебряный стакан бренди!
И на этот раз обошлось.
Почти четыре недели пути Кудашев болтался в полубессознательном состоянии на мягких подушках паланкина, водруженного на спину марокканского дромадёра. Ночевал в шатре самого Гюль Падишаха.
Лишь после Хазар-Агана пересел на предложенного ему чистокровного арабского аргамака. Гнедой с мелкой игреневой рыжинкой аргамак был таким же сладкоежкой, как и оставленный в Асхабаде вороной Кара-Ат. Гюль Падишах только поднял брови, заметив, как Александр Георгиевич припрятывает свой кусочек пахлавы, полученный к завтраку, чтобы скормить его коню.
Перехватив взгляд Гюль Падишаха, Кудашев развёл в сторону руки:
– У нас говорят, «не гони коня кнутом»!
Гюль Падишах поддержал разговор:
– Конь не собака. К своему хозяину привязывается редко. Но если дружба состоится, второго друга у этого коня не будет!
Кудашев, молча, кивнул в знак согласия. Скормил десерт своему коню.
Со дня своего последнего обморока Кудашев, имея коня, не пытался бежать. Знал по опыту, ранее двух месяцев в норму не придёт. Самое худшее – здоровье не вернётся. С больной головой быстрая верховая езда вернее верного приведёт к новому обострению болезни. Будь, что будет. Одно настораживало: Гюль Падишах в присутствии Кудашева вёл себя так, словно тот был его человеком. А именно: на всем пути следования принимал и беседовал с лицами, которые никем иными, как «связными» и не могли быть! Правда, беседы не велись на языках, знакомых Кудашеву.
Бывало, на его глазах «консул» принимал от незнакомцев какие-то предметы, бумаги, рукописи, записки. Бывали случаи, доставал блокнот и расшифровывал послание. Потом сжигал и черновик, и записку. В Кветте посыльный принёс ему целый портфель телеграмм, как простым текстом на инглиш, так и в «оцифрованном» виде. Кудашев, с которым Гюль Падишах разделил свой шатёр, в таких случаях деликатно покидал его.
Но в Кветте Гюль Падишах остановил его:
– Поговорим, уважаемый Александр?
Пришлось вернуться в шатёр.
– У меня для вас информация, уважаемый Александр, – сказал Гюль Падишах. – Думаю, вам не помешает ознакомиться с нею. Прошу!
Гюль Падишах жестом пригласил Кудашева за низенький раскладной походный столик. Кудашев присел, начал читать предоставленные ему бумаги, как одна составленные в форме лаконичных, но точных по содержанию «ориентировок», принятых в МИ-6. Разные источники, но информация об одном происшествии в Исфахане. По всей Персии ищут английского протектора военно-санитарной службы по имени Джон Котович. Ищут англичане, как без вести пропавшего подданного Британской Короны. Ищут немцы, как убийцу немецкого полковника Вольфганга фон Пенка. Немцы назначили за его голову награду в пять тысяч туманов золотом! Ищут русские, как без вести пропавшего собственного военного агента-нелегала, правда без имени. Последняя информация пришла из русского консульства в Мешхеде. Подтверждена консульством в Тебризе. Много времени на чтение Кудашеву не понадобилось. Молчал. Думал.
Гюль Падишах, наконец, принял решение поговорить с Кудашевым серьёзно. Обратился к нему:
– Я вижу, вы оправились от последнего удара судьбы, уважаемый Кудаш-бек. Что решили?
Кудашев понял: пора определяться.
– Решение одно: назад в Россию. Осталось остановиться на выборе пути исполнения этого решения.
– Полагаете, такие пути ещё существуют? Читали же, для вас северная граница Персии закрыта. Что, если арестовав вас, не довезут, как в прошлый раз, до Санкт-Петербурга?!
Кудашев вздрогнул. Пристально взглянул в глаза Гюль Падишаху. Вдруг у него открылись глаза. Гюль Падишах проговорился!
А Мак’Лессон продолжал, будто и не заметил перемену в Кудашеве:
– Я таких путей пока не вижу. В Персии ради вас перекрыты все дороги. Кудаш-бека ищут и персидская полиция, и казаки, и немцы, и англичане. Нет поста, нет моста, нет заставы, нет караван-сарая, где вас не ждут! Что поделаешь, прогресс. Телеграф, телефон… Ваша голова дорого стоит, Кудаш-бек!
– Читал, немцы не поскупились. А британцы?
– Нет, не Британия. Мы не в Техасе, и вы не Джесси Джеймс. Но понимать должны сами – добротный розыск предполагает немалые затраты для казначейств! Впрочем, ценность русского ротмистра Кудашева невозможно оценить в денежном эквиваленте. Менее, чем за год вы, уважаемый Александр Георгиевич, превратились в весьма значимую фигуру в Большой Игре!
– А для вас лично, сэр Алан Мак`Лессон?
– До сегодняшнего дня лишь в некоторой мере. Вспомните, мы встречались на палубе танкера «Девоншир» у входа в Суэцкий канал. Потом я имел удовольствие приветствовать вас в Симле, покидая резиденцию Вице-короля Индии!
– В последний раз – на южном склоне Копетдага на реке Атрек. Похитили русского офицера. Не могу не задать несколько вопросов. С какой целью? Жив ли ваш пленник? Почему объектом похищения не стал я? Для меня этот ваш выбор был бы более логичным. Признаться, вы не раз заставляли моё сердце биться с удвоенной частотой!
– Мои извинения. При этих случайных встречах я приветствовал вас, как приветствовал бы джентльмен своего знакомого джентльмена, встретив его на Пиккадилли! Всё остальное – мои личные дела, которые не касались вас никоим образом. Во всяком случае, ваше участие в этих операциях мною не планировалось. Увы, наш мир для нас весьма невелик. Всё могло быть. Всё может быть!
– Понимаю, ирония – очень тонкий вид остроумия. Непонятно другое. Почему вы ни в первый, ни во второй раз не воспользовались удобным моментом сдать меня заинтересованным силам, минимум – как человека, путешествующего под чужим именем, максимум – как русского офицера политической полиции?
– Дорогой Кудаш-бек! Разве я похож на игрока, без ума и без разбора хватающего фигуры с доски Большой Игры? Однако, и вы не совершили ошибки. У каждого из нас был свой путь. Правда, от досадных случайностей не застрахован никто! Всё обошлось.
– И вы, сэр Алан, свободны от чувства мести за провал вашей операции в Шайтан-щели? За арест и водворение в Трубецкой бастион Петропавловской крепости?
– Эти неприятности – необходимейшие составляющие нашей профессии, дорогой Кудаш-бек! Профессиональный участник Большой Игры свободен от таких чувств, как месть, обида и прочее, включая любовь и ревность, затмевающих разум и парализующих волю. Напротив, моё вынужденное путешествие в Санкт-Петербург обогатило мой мозг, расширило горизонт мирознания! Прошу, ответьте начистоту, не гнетёт ли и вас чувство мести за смерть вашего отца?
– Его убийца мёртв. Я не скорблю о нём. Если бы мне пришла в голову мысль отомстить всем, связанным с ротмистром Архиповым в его тёмных делах, боюсь, имел бы дело с очень длинным списком имён. В вопросах противостояния державных интересов нет места чувству личной мести.
– Мои сочувствия, уважаемый Кудаш-бек. Благодарю за честный ответ сильного человека. На этом закроем тему?
– Позвольте последний вопрос?
– Задать можно. Но не могу уверить вас заранее, что дам на него исчерпывающий ответ.
Кудашев кивнул головой, спросил:
– Неужели существует произвольная от сознания человека технология остановки собственного сердца с последующим максимальным замедлением всех циклов организма, с погружением в состояние анабиоза?
Гюль Падишах не уклонился от ответа:
– Меня позабавила русская версия, объяснившая технику моего побега сверхъестественными способностями индийского йога! Мой рассказ об этом во дворце Вице-короля Индии имел успех у его гостей, приглашённых на празднование нового 1912-го года. Мне приходилось видеть в Индии адептов раджа-йоги, демонстрирующих подобные чудеса управления собственным телом. Не уверен, что истина лежит на поверхности, доступной публике. В любом случае возвращение из анабиоза к нормальной жизнедеятельности йогина осуществляется с помощью ассистентов. В противном случае тело ждет либо процесс разложения, либо – мумификации! В холодном подвале мертвецкой в заснеженном Санкт-Петербурге без помощника меня ждала бы неминуемая смерть! Прошу простить, я не буду продолжать. Возможно, настанет время, когда мы продолжим воспоминания о старых добрых временах, в коих были участниками увлекательнейших приключений. На старости лет будет что вспомнить! Не станем торопиться.
Кудашев на минутку задумался, тихо сказал, будто думал вслух:
– Может быть, может быть… Не исключено.
– Не огорчайтесь, Кудаш-бек! В Большой Игре – своя прелесть. Игрок, вкусивший этого блюда, не станет есть иное! Мы еще не раз поговорим о превратностях нашего дела. Скажите лучше, что сегодня подсказывает вам интуиция?
– Есть такое чувство, сэр Алан! Оно беспокоит меня после того, как мы миновали таможенный пост в Белуджистане. Там к нам присоединилось человек двенадцать мелких торговцев и семья кочевников…
– Браво, Александр Георгиевич! Я в вас не ошибся. Придётся мне поделиться с вами некоторыми приёмами индуистской магии.
Гюль Падишах глянул на свои часы. Поднялся с места.
– Прогуляемся по лагерю, уважаемый Кудаш-бек? Самое время. Минут через двадцать начнёт светать. Все спят мёртвым сном, даже кони и верблюды. Сейчас мы обойдём стоянку. Сосредоточьтесь. Остановитесь у человека, который вам будет неприятен. Его лица вы, может быть, и не увидите. Станьте ребёнком. Вспомните себя совсем маленьким мальчиком, который остался без присмотра! Пробуйте, у вас должно получиться!
Шли по лагерю путников, расположившихся в открытой степи на ночлег вокруг колодца. Кони в отдельном загоне. Ослы и верблюды без присмотра пасутся поблизости. Бежать им некуда и незачем. Конокрадов в этих местах не бывает. Пойманному конокраду вспорят кинжалом брюхо и набьют его навозом. Ни осёл, ни верблюд такого риска не стоят.
Кудашев понял, что ему предстоит. Шум и звон в ушах, в самой голове, преследовавшие его время от времени, исчезли совсем. Сделали большой круг. Вернувшись на исходную точку, Кудашев медленно повернулся и пошёл назад. Гюль Падишах – за ним следом. Вдруг Кудашев по наитию повернул вправо и пошел к центру, в самую гущу цыганского табора. Остановился у двух мужчин, спящих ногами в разные стороны, положив свои головы на плечи один другому. И вдруг на расстоянии без рук всем своим существом услышал биение сердца одного из них, ток крови… И ещё что-то, что не смог бы назвать ни одним словом. От человека шла волна недоброжелательности, опасности, зла!
Неожиданно для самого себя Кудашев сказал вслух на русском:
– Немцы…
Гюль Падишах отстранил Кудашева. От прикосновения его руки Кудашев пришел в себя. Посмотрел на Гюль Падишаха. Он молча стоял над спящими, сомкнув над ними соединённые пальцы обеих рук. Смотрел в небо. Так прошла минута, другая… Вдруг немцы, не просыпаясь, начали вставать со своих подстилок. Их глаза были закрыты, руки безвольно опущены.
– Спать! Спать! – приказал Гюль Падишах на незнакомом Кудашеву языке, но Александр понимал смысл этих звуков речи. – Сладко спать десять дней и десять ночей! Забыть всё. Вы снова дети. Маленькие хорошие счастливые дети. Ложитесь спать, мальчики, и будьте счастливы…
Кудашеву стало страшно. Немцы свалились на своё ложе, так и не проснувшись. Где-то заржала потревоженная лошадь. Гюль Падишах пришёл в себя. Кудашев взял его за руку, потянул за собой. Они вернулись в свой шатер. В эту ночь более не разговаривали. Но не спали оба до рассвета.
Проснувшись поздним утром, Кудашев не узнал Гюль Падишаха. Его разбудил не Гюль Падишах, не полномочный консул Джабир ибн Хайян Аль-Мутанабби, а вполне цивилизованный индус из касты не ниже касты браминов. На нём длинный по колено сюртук-шервани цвета слоновой кости, застегнутый на все пуговицы от «глухого», типа мундирного, воротника до самого низа. Ослепительно белые узкие брюки-чуридарами. Золотое пенсне и изящно подбритая короткая бородка, тюрбан из златотканой парчи дополняют портрет. Благоухает чем-то ненавязчиво экзотическим. Этот запах, услышанный только раз, не забыть никогда. Секрет индийских народных парфюмеров.
Алан Мак’Лессон приветствовал Кудашева своим «гуд монинг».
Кудашев волей неволей улыбнулся. Действительно, Гюль Падишах – человек-театр!
Туарег исчез. Индус продолжал:
– Рад приветствовать вас, уважаемый сэр Джозеф Стивенсон на земле Вице-Королевства Индии. Разрешите представиться – Рами Радж-Сингх, советник лорда Хардинга по национальным вопросам. С сегодняшнего дня вы мой секретарь. Вот ваши документы. Ваш гардероб. Ваш паж поможет вам с туалетом и с переодеванием. Через два часа поезд. Едем в Симлу! О своём коне не беспокойтесь, он уже в отдельном вагоне рядом с моим жеребцом. Верблюд с паланкином, увы, уже продан, равно как и этот последний неубранный шатёр! Как вам ваше новое назначение?
Кудашев потряс головой:
– Мы так не договаривались, уважаемый Рами Радж-Сингх!
– Отказываете мне? Причина?
– Минимум две… Приняв ваше предложение, я автоматически подпадаю под статью «Измена» «Уложения о наказаниях Российской Империи»!
– Не имеет значения. Вас и без моего предложения будут судить в Россие именно по этой статье. Вторая причина?
– Да будет вам известно, что Вице-Король Индии лорд Хардинг уже знаком со мной лично как с доктором Джоном Котович.
– Тоже не имеет значения. Вы не будете общаться с лордом Хардингом.
– Нет, я не могу. Если поможете мне, я постараюсь вернуться в Россию через северную границу Индии, далее – через Афганистан, в Бухару…
– Фантастика. Вам в одиночку никогда не пройти Индию и Афганистан. После Персии, уже обжитой европейцами, Индия покажется вам страной антропофагов! Не стройте иллюзий.
– Я не боюсь смерти, Гюль Падишах. Вы можете сами либо убить меня, либо взять с собой в качестве военнопленного.
– Человек без страха не живёт долго, вы правы. Но вы должны жить, Александр теперь уже не только для себя. Вы отец. Ваша супруга Элен родила вам сына!
– Вы не можете этого знать, сэр Мак’Лессон!
– Ещё как могу! Вы – отец своего сына с 25 октября!
– Источник информации, пожалуйста!
– Пожалуйста! Ваш прямой начальник, который как-то сказал вам обо мне, что «вы поймали слишком большую рыбу»!
Кудашев осёкся. Сел там, где стоял. Надо же! Вот он, последний камень в загадочной мозаике совершенно немыслимого побега из-под стражи заключенного Трубецкого бастиона Петропавловской крепости! Да, это правда. Как это все забыли, что именно Евгений Фёдорович Джунковский со своими жандармами конвоировал Гюль Падишаха из Закаспийского Асхабада в Туркестанский Ташкент. Пять суток дороги в общем режиме пропускной способности. Было время для разговоров. Всё дальнейшее вполне в духе их обоих – заядлых игроков Большой игры. Никаких эмоций – только комбинации. Никаких личностей – только «шахматные» фигуры!
Больше вопросов не задавал. Молча, позволил слуге окатить себя тёплой водой. Переоделся. Сели в коляску, поехали на вокзал. До отхода поезда больше часа. Прошли в ресторан. Английский завтрак без вкуса, без запаха. Свежие газеты. Взял «Таймс», развернул. Подвал третьей полосы сразу привлёк внимание. Статья озаглавлена броско: «Новые артефакты Персеполя». Скользнул взглядом по тексту, остановился на имени автора: «Наш специальный корреспондент в Персии Уна Скотт»… Кудашев смял газету, закрыл ею лицо. Он плакал без слёз. Рами Радж-Сингх не успокаивал своего нового секретаря.
Сели в поезд. Купе отдельное, но вдвоём повернуться негде. Тронулись. Кудашев смотрел в одно окно, Гюль Падишах – в другое.
Поезд пошёл на север.
Там, далеко-далеко, за горами Гималаями, за Гиндукушем, за Памиром – Россия! Там Закаспийская область, Асхабад, улица Андижанская… Там Леночка, там младенчик чмокает маленьким розовым ротиком, сосёт грудь своей мамы. Завтракает!
– Мои извинения, уважаемый Гюль Падишах, я не хотел вас обидеть. Разве вы не обязаны сдать меня генералу Уилфреду Маллесону? – вернулся к разговору Кудашев.
Алан Мак’Лессон повернулся к Кудашеву:
– В этой жизни я обязан только Всевышнему и своим родителям – отцу и матери… Более – никому. Я положил жизнь, чтобы достичь именно этого положения в вечном вечно изменяющемся мире. Однако, и я, и все мы – подневольные участники вечного движения. Движения физического и исторического – во времени. Следовательно, обязаны двигаться и сами. Удерживать равновесие. Собственный баланс каждый из нас удерживает самостоятельно. Здесь не может быть мощных вертикальных связей по типу «вассал – сюзерен». Я сторонник связей параллельных – равноправных и взаимовыгодных.
– Спасибо за урок. Спасибо за откровенность…
– Не за что, Кудаш-бек. Я не делаю тайны из принципиальных деловых и жизненных позиций. Со мной мои партнёры работают и сотрудничают на этих условиях. Разумеется, эти условия не для всех. Для моих слуг и воинов сохраняются вертикальные связи!
Кудашев поднялся:
– Я понял. Всё понял. Но моё место – в Россие. Только там. Никакие богатства всего мира не смогут заменить воздух Отечества!
Алан Мак’Лессон:
– Остановитесь, Кудаш-бек! Не принимайте необдуманного решения. Что ждет вас в Россие? Обвинение в государственной измене в пользу Германии с целью разрушить сложившиеся дружественные отношения России и Соединённого Королевства Великобритании! Обвинение в преднамеренных провокационных убийствах Вице-консула Соединённого Королевства в Персидском Исфахане военного атташе полковника сэра Генри Гай Баррата, его дочери леди Кунигунды Баррат-Скотт, ординарца полковника Баррата сипая Музаффара, его жены, помощника протектора военно-санитарной службы британской военной экспедиции в Персии субедара Сабу Чандра, организации массовых беспорядков в Исфахане… С возложением ответственности на главу немецкой диаспоры в Исфахане оберста Вольфганга фон Пенка. С последующей ликвидацией фон Пенка. Это кроме потерь в вашей собственной группе! Дальше перечислять не буду, сами знаете. Так, что ждет вас в Россие? Камера в Трубецком бастионе для начала. Как знаток, могу утешить – русские клопы-кровососы несколько уступают по размерам тропическим собратьям. Далее – следствие. Потом в ближайшие сорок восемь часов военно-полевой суд. Заранее предвзятая оценка доказательств. Приговор – исключительная мера наказания. Бесчестье для всего Отдельного корпуса жандармов. Для офицера – расстрел. Для шпиона немецкой разведки – петля. С мылом или без – там решат! Кстати, справка: на российском кредитном билете в пять рублей изображена верёвочная петля – один из атрибутов государственной власти. Смотри и помни!
Кудашев:
– Это чудовищно!
Алан Мак’Лессон:
– А вы как думали? Вас ещё не учили, что в каждой серьёзной операции есть своя жертва? Судите сами. С английской стороны – семейство Барратов, с немецкой – фон Пенк, с российской – ротмистр Кудашев. И у каждой стороны – собственная версия произошедших событий! Что вы, маленький человек, можете противопоставить таким гигантским стальным государственным механизмам? Вы, безусловно, будете раздавлены в этих жерновах!
Кудашев:
– Вас просили обо мне позаботиться?
Алан Мак’Лессон:
– Да. Такая просьба имела место быть. Я обещал. Ваша безопасность – исполнение моих собственных обязательств перед лицом, которое помогло мне самому в трудную минуту.
– Значит, всё правда, – словно про себя тихо промолвил Кудашев. – Гюль Падишах, остановивший собственное сердце способом раджа-йоги, на допросе у Заведующего Особым отделом Департамента полиции полковника Еремина Алексея – это вымысел?
– Не совсем. Это правда. Но я не смог бы без посторонней помощи вновь запустить механизм самореабилитации при температуре воздуха в мертвецкой в двенадцать градусов Цельсия. Здесь была нужна посторонняя помощь. И я её получил! – сказал Алан Мак’Лессон. Он был вынужден раскрыть карты. С Кудашевым по-другому не получалось.
– Кто в мертвецкой убил поручика Отдельного корпуса жандармов Синицына Петра Петровича?
– Можете поверить мне на слово: я очнулся уже в поезде Санкт-Петербург – Москва. То, что не смогли сделать врачи Военно-Медицинской Академии, сделал сам организм в тёплом купе первого класса. Но в этот день и в последующие три-четыре дня я не смог бы убить и муху!
Кудашев покачал утвердительно головой:
– Логично…
Алан Мак’Лессон спросил:
– Вас угнетает смерть этого поручика? Вас, прошедшего бессмысленную бойню русско-японской войны?
– Как видите, – ответил Кудашев. – Я угнетён другим: мой ташкентский начальник сегодня был открыт для меня с другой стороны…
– Так гордитесь им, Александр! Ваш начальник настоящий разведчик, истинный профессионал. Он выше многих из тех, кого я знаю в этом ремесле. Он способен из врагов сотворять друзей. Он способен быть выше предрассудков. Он способен провидеть будущее и быть готовым встретить это будущее во всеоружии!
– Да, да, да…– устало соглашался Кудашев. Этот разговор вымотал его физически, словно тяжкий сабельный бой. Через минуту он крепко спал.
Алан Мак’Лессон был беседой доволен. Похоже, ротмистр Кудашев не сегодня-завтра сдаст свои позиции.
Да будет так!
ГЛАВА II.
Беседы с Мак'Лессоном. Бонапарт и Барклай оф Толли. Россия и иностранцы.
14 декабря 1912 г.
Индия. По дороге из Кветты в Симлу.
Через час паровозный гудок и удар станционного колокола разбудили Кудашева Остановка. Выглянул в окно. На вокзальном здании две аккуратные таблички латиницей на инглиш и деванагари на хинду: «Форт Сандеман». Указатель в сторону Кветты с надписью: «203 мили».
Оглянулся на ложе своего спутника. Мак’Лессона в купе уже не было.
Карманный хронометр отзвонил полдень. Кудашев вспомнл, не удержался, процитировал в полголоса на русском:
«…Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед»…
Открыл часы. Не мог в душе не поблагодарить Мак’Лессона, сохранившему Кудашеву его вещи. Не только его, но и Кунигунды. Дорожный саквояж, женские миниатюрные золотые часики на цепочке в форме яичка куропатки, перочинный ножик с перламутровой рукояткой, пудреница, два мужских платка, женский платочек с запахом розового масла, с вышитыми инициалами «US» – Уна Скотт, испанский резной черепаховый веер… И оружие – карманная модель «Маузера» Клауса Пенка, подаренного Уне, револьвер «Веблей» самого Кудашева. Одно плохо. Нет денег. Разбросал Джамшид-баба и монеты, и билеты мародёрам, штурмующим усадьбу, выигрывая время на сборы для побега. Что теперь жалеть… Однако, этот дефицит осложняет положение. В Ост-Индийском Коммерческом Банке в отделениях Нью-Дели и Калькутты есть счет по паролю на предъявителя, однако, самому там появляться нельзя. Посредник будет нужен. «Чужие руки». Только так. Ладно, подумаем.
… Пробили двенадцать и станционные часы на башенке у ворот форта из красного кирпича. Ого, четыре часа пути и крепкого сна. Хорошо, скоро Кудашев будет в форме. Пока побережём силы. Они понадобятся в дальней дороге. Куда? Конечно в Россию!
Стук в полуоткрытое окно. На перроне Мак’Лессон.
– Мистер Стивенсон! – Кудашев услышал новое обращение к собственной персоне.
– Мистер Стивенсон! – повторил Мак’Лессон. – Поезд продолжит движение только через пятьдесят две минуты. Предлагаю пообедать в привокзальном ресторане. Бифштекс с кровью не обещаю, здесь за убийство коровы можно поплатиться собственной жизнью. Но хороши и горячие цыплята на вертеле с коричневой корочкой под приправой карри. Подскажите, что вы предпочитаете: нан, чапати или паратха?
– Нан, конечно, – ответил Кудашев. – Желательно, горячий нан, из печи, из танура. Можно и паратха. Чапати не рискну, их жарят иной раз в таком старом чёрном масле, которое у нас самая бедная или скупая хозяйка давно снесла бы на помойку!
– Замечательно, – Мак‘Лессон беззвучно поаплодировал Кудашеву. – Вас не затруднит пообщаться с официантом? Обсудить меню и сделать заказ?
– Это можно, – согласился Кудашев. Про себя подумал: «Экзамен!».
«Экзамен» Кудашев сдал. Его знания хинду в объёме «Инглиш-хинди дикшенри» и скромная практика общения со своими унтер-офицерами – Музаффаром, Лаклаком, Сабу Чандром – позволила свободно общаться с официантом.
Сделал заказ:
– Да, можно пару молодых бирияни в соусе. Постарайтесь, без головы, но гребешки подайте обязательно. Зажарьте с корочкой. Тандури? Замечательно. Конечно, с карри, сделайте соус. Какие приправы в наличии? Куркума, кардамон, имбирь, кориандр, мускатный орех и мак… Хорошо. Мак в семени, или молотые головки? Нет не нужно. И не вздумайте подливать маковое молоко. Мы бессонницей не страдаем! Нет, кальян не нужен… Свежий апельсиновый сок, пожалуйста. Можно и кокосовый. Орехи вскроете на нашем столе!
_____________________________________________
* Хинду (англ. «хинди») –
Нан, чапати, паратха, пури – хлеб, лепёшки разной выпечки.
Бирияни – курица.
Куркума, кардамон, имбирь, кориандр, мускатный орех – пряности.
_____________________________________________
Мак’Лессон делал вид, что читает «Нью-Дели Ньюс». Когда официант отошёл, дружески пожал руку Кудашеву выше локтя. Ничего не сказал, но Кудашев понял, его знание хинду, правда, еще на «базарном» уровне, Рами Радж-Сингху пришлось по вкусу.
Добрый обед не может быть таковым без приятного разговора. Само собой, разговор, начавшийся с секретов индийской кухни, Мак’Лессон плавно и почти незаметно перевёл на кулинарные изыски народов России. А от народных застолий до более серьёзных тем – только один шаг.
Еще раз переменил тему, конечно, Мак’Лессон:
– Подскажите, Александр, вам знакомо имя Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский?
Кудашев покачал головой. Ответил не сразу. Конечно, не из-за кусочка цыплёнка во рту. В разговоре с таким человеком, как Мак’Лессон, нельзя отвечать первое, что придет на ум.
Мак’Лессон, не дожидаясь ответа, достал из портфеля и положил на стол тяжёлый том. Продолжил:
– Не напрягайтесь. У вас будет время познакомиться с его трудом. Мой агент в Каире предложил мне эту книгу. Издание 1840 года на русском языке. Санкт-Петербург. Я заинтересовался.
Кудашев сделал глоток апельсинового сока, вытер усы и руки салфеткой. Взял в руки книгу, прочел: «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов». 3 часть, СПб., Тип. Третьего Департамента Министерства Государственных Имуществ, 1840». Сочинения господина тайного советника Д.Н. Бантыш-Каменского.
Ответил:
– Очень сожалею, но книг Бантыш-Каменского не читал. О нём самом знаю только по ссылкам наших преподавателей в университете: писатель, историк, служил в Министерстве Иностранных Дел, Губернатором в Вильно, потом в МВД… Его опекал еще Государь Император Николай Первый.
Задал встречный вопрос:
– Хотите, Алан, чтобы я сделал перевод интересной вам статьи?
– Пока нет. Я уже достаточно бегло читаю, спотыкаюсь лишь на некоторых выражениях, имеющих двойной смысл, понятный в русской культурной среде. Правда, эзопов язык существует во всех европейских культурах. Кроме иносказаний существует ещё и сленг, или арго. Здесь, я пас. Здесь вы мне были бы полезны. Вернёмся к книге, что у вас в руках. Пока вы спали, я успел прочитать достаточно солидную статью о русском генерал-фельдмаршале, герое войны 1812 года Майкле Барклай оф Толли.
– Интересно? Среди героев Отечественной войны 1812-года много легендарнейших личностей! Цвет русского народа!
– Русский генерал-фельдмаршал заинтересовал меня по другой причине. Майкл Барклай оф Толли происходит из древнего шотландского рода. Его предки покинули Великобританию.
– Этот факт ни в коей мере не умаляет ни род Барклаев-де-Толли, ни самого Михаила Богдановича. Особенно, если учесть, что его предки покинули Шотландию в начале семнадцатого века, в годы великих гражданских войн. Если не ошибусь, во времена царствования короля Англии и Шотландии из династии Стюартов.
– Поражён, Александр! Браво. Беседовать с вами одно удовольствие! Не продолжите?
– Пожалуйста! Карл I второй Сын Якова I и Анны Датской. Жизнь свою, как известно, он окончил под топором палача. Легко представить, что «буржуазная революция» одним эшафотом и одной жертвой не ограничилась. Шотландцы всегда были известны в Европе, как умелые и храбрые воины. Они легко находили себе службу при дворах практически всех европейских государей. В Речи Посполитой, например, шотландские мушкетёры служили в гвардии и у короля Яна Второго Казимира Ваза, и у его противника – Януша Радзивилла, гетмана Великого княжества Литовского.
– Хорошо знаете мировую военную историю, Александр?
– Эта мечта ещё не осуществлена, Алан. Если доживу до старости, буду читать, читать и читать. Моё сегодняшнее положение не позволяет мне такой комфортной жизни.
– В двух словах могли бы дать оценку действий Барклай оф Толли, пока он был русским главнокомандующим в войне 1812 года против Наполеона?
– Оценка, безусловно, положительная. Однако, смею заметить, он не обладал юридическими полномочиями главнокомандующего русскими войсками в войне 1812 года. Барклай-де-Толли к тому времени был Военным министром Российской империи, в действующей армии он получил назначение на должность командующего 1-й Западной армией. Как военный министр, он от имени царя имел право давать распоряжения 2-й Западной армии Петра Ивановича Багратиона. К сожалению, они имели разные точки зрения на тактику сопротивления французам. Тем не менее, оба полководца сумели грамотно организовать в условиях оборонительных боёв отступление. Больших потерь удалось избежать. Армии были сохранены. Барклай-де-Толли не пошёл на поводу у Наполеона, готового разбить русскую армию в одном сражении ещё на границе Российской Империи. Тогда Бонапарт мог бы считать компанию успешно законченной. Имел бы все козыри для установления с Россией отношений на новых выгодных Наполеону условиях. Отступление русской армии до самой Москвы, в чём обвиняли и обвиняют, по сей день, Михаила Богдановича, не только невежественные обыватели, но и некоторые историки, не могло не быть согласовано с самим Императором. Наполеон, вынужденный углубиться в необъятные просторы России, только за время летнего похода нёс потери в личном составе солдат и офицеров. Кавалерия и артиллерия теряла лошадей. Известно, у Наполеона были сомнения, продолжать ли ему поход…
Барклай-де-Толли не был лишен полномочий, которые имел до Бородина, кроме приоритета в отношениях со 2-ой армией Багратиона. Но народная молва неумолима: «Снят с должности главнокомандующего за уклонение от генерального сражения с Бонапарте». Подобный документ в форме приказа либо просто государевой записки историкам не известен.
Император просто назначил Главнокомандующим войсками светлейшего князя Михаила Илларионовича Голенищев-Кутузова, русского генерал-фельдмаршала. К сожалению, более серьёзного научного исторического труда, с добротными ссылками на первоисточники, нежели «История государства российского» Карамзина и «Курс русской истории» Ключевского, я пока в руках не держал. Сегодня мне был бы интересен труд с военными картами, приказами, донесениями, царскими указами, перепиской как официальной, так и частной…
Мак’Лессон поддержал разговор:
– Нет в Европе политика либо военного высокого ранга, кто не изучал бы историю блестящего и стремительного восхождения Бонапарта. Когда-то, будучи юнкером, я тоже не избежал этого увлечения. Правда, в среде англосаксов публичное восхищение Наполеоном могло повлечь дурные последствия. Но, повзрослев, начал относился ко многим его «победам» и легендам о нём критически. Таких моментов в его биографии много. Взять хотя бы провалившийся поход в Сирию. Но поход на Москву – это безумие для гениального стратега. Я так по сей день и не понял, как можно было углубиться со всей армией в такие дебри России, оставив у себя в тылу разграбленное и разорённое остервеневшее от ненависти население? Взять Москву, оставленную без боя, и требовать у императора Александра Первого заключения мирного договора?
Кудашев продолжил:
– Известно его высказывание перед походом: «Если я займу Киев – я схвачу Россию за ноги. Если я возьму Петербург – я возьму ее за голову. Заняв Москву, я поражу ее в сердце».
МакЛессон:
– Эта фраза бессмысленна. Бонни просто позёр, потому плохо кончил! Ему вскружили голову лёгкие победы малой кровью над десятком разрозненных германоязычных княжеств. Он имел полную информацию о человеческом, военном и экономическом потенциале России. Москва – старая столица – так только называлась. Мозговой центр был в Санкт-Петербурге. Не Кремль нужно было брать, а Зимний дворец! Руки коротки были добраться до царской короны! Неужели Бонни планировал только краткосрочную, хоть и мощную, операцию грабежа Москвы? Как известно, он вывез много ценностей, но до Парижа довезти не смог. Откуда такое недомыслие? И почему русские сами сожгли Москву? Это тоже загадка. Французы так и так не пережили бы зиму в Москве голодной, осаждённой летучими отрядами казаков и озверевшими партизанами! Ваш взгляд русского человека на эти загадки, Александр?
– Никогда не думал об этом, ни у кого не читал… Впрочем, постараюсь ответить. Сейчас, сложу в уме некоторые факты. Вот, слушайте. Как известно, армию Наполеона в его московском походе сопровождала довольно большая толпа совершенно цивильных лиц, среди которых были не только музыканты, художники и учёные, как в походе египетском. Я не говорю о паразитариях, что всегда кормятся в арьегарде – журналистах, маркитантах, фуражирах, виноторговцах и мародёрах. Наполеон вёз в Москву театральные труппы, актёров и актрис, лучшие голоса Европы! О чем говорит этот факт? Наполеон собирался широко и громко отпраздновать взятие Москвы? Не только. Сейчас я скажу то, о чём не говорил ещё никто из историков. Полагаю, этот казус, будь он осуществлён, стал бы событием политическим, с которым Европе и Российскому Императору пришлось бы считаться.
Конечно, это только предположение. Запланированное и предстоящее грандиозное событие Наполеон предварил генеральной репетицией. В Москве он отпраздновал «венчание» в кавычках, если так можно выразиться на русском, своего маршала Нея, герцога Эльхингенского, князем Московским. Это факт исторический. Сомнению не подлежит. Полагаю, следующим действием стал бы обряд коронования самого Наполеона, не более и не менее, как Королём Московским! Вот этого и не допустил градоначальник и генерал-губернатор Москвы граф Фёдор Васильевич Ростопчин…
Как юрист, я называю этот предполагаемый факт «casus». Этот термин юристами Европы трактуется несколькими формулировками, в том числе и как «действие, имеющее лишь внешние признаки правонарушения, но лишено элемента вины и, следовательно, не влечёт юридической ответственности! Не забывайте, Наполеон не только политик и полководец. Он замечательный юрист, подаривший Европе «Гражданский кодекс». Он знал, что такое «презумпция невиновности» – «нет вины, пока не доказано обратное». Если без эмоций и патетики, чисто юридически, не без софистики, Наполеон мог бы заявить перед коронованными особами Европы: «Я не штурмовал Москву. Я взял лишь то, что было брошено»… Оставался же маршал Ней по гроб жизни "князем Московским"! Не отказался от своего титула. И никто так и не потребовал от него этого отказа. Он и в историю вошел с этим титулом.
Прошу простить. Я увлёкся. Пытался реконструировать ситуацию. Так, версия.
Мак’Лессон не просто слушал внимательно, не перебивал Кудашева ни репликами, ни вопросами. Он был заворожён этим спичем! Дождавшись, когда Кудашев закончил говорить и вновь занялся своим цыплёнком, сказал:
– Конгениально! Умных мало, но они есть. Но открытия не совершаются умными. Их делают гении. Я согласен с вашей версией. Поразительно. Та загадка, которая меня мучала много лет, вами, Александр, решена, как выстрел, навскидку! Похоже, вы, Кудаш-бек, уже выросли из детских штанишек агента-наблюдателя. Я уже вижу вас – человека науки, серьёзного аналитика, систематизатора, способного на открытие. Не важно, в какой сфере – биология, история, математика. Бог дал вам мощный интеллект и добрую память. Распорядитесь этим даром разумно. И мне будет обидно, если шальная пуля или залп расстрельной команды, угробят такой потенциал!
Кудашев даже не улыбнулся, не поблагодарил за столь изысканный в его честь дифирамб. Спросил:
– Мы начали с Барклая-де-Толли. Эта тема, она касается ли нас каким-либо образом?
– В первую очередь касается меня. Как вы уже знаете, я «Мак». У шотландцев эта приставка к полному имени дословно переводится «сын». Имеет значение «род», «клан». Столетиями англичане огнём и мечом вырубали и выжигали национальную самобытность скотчей. Вот и Барклай оф Толли – это Барклай из Толли. Приятно было познакомиться с выдающимся соотечественником, оставившим такой значительный след в русской истории.
Кудашев продолжил:
– Русская военная история, история государства российского, история культуры насчитывает сотни известнейших деятелей, выходцев из Европы.
Мак’Лессон заинтересовался:
–И много имён можете назвать, Александр?
Кудашев понял: он, Александр Георгиевич, стал объектом исследования. Что ж, ничего нового и секретного Мак’Лессон не услышит. Продолжил:
– Из шотландцев, навскидку, назову имя Уильяма Гесте, инженера и архитектора. Итальянцы, немцы, французы были рады приглашениям работать в России, многие из них именуются русскими инженерами, зодчиями, художниками, военачальниками. Конечно, я не могу знать и помнить всех, такой задачи никогда перед собой не ставил. Ну, попробую. Легче всего с архитекторами. В нашем доме были альбомы издательства Сытина с гравюрами видов городов России. Среди них много итальянцев: зодчие семейства Жилярди – Доменико, Джованни, Алессандро; Алевиз Фрязин – Алоизио да Каркано – строители старой Москвы. Карл Росси, его таланту обязаны многие проспекты и дворцы Санкт-Петербурга. Как не вспомнить Франца Лефорта из Женевы, российского государственного и военного деятеля, генерал-адмирала, сподвижника Петра Первого. А командор Витус Беринг, исследователь северных широт Тихого океана! Скульптор Растрелли – автор «Медного всадника» - конной скульптуры Петра первого – тоже итальянец. Братья художник Карл и архитектор Александр Брюлловы – французы. Мориц Якоби, электротехник, изобретатель гальванотехники, из Берлина. Мостостроители немцы инженеры Буттац и Редер… Продолжать, Алан? Список будет очень большим.
Мак’Лессон беззвучно похлопал одними пальцами:
– Больше, чем достаточно, Александр. Меня интересует, смогли ли эти люди достаточно комфортно интегрироваться в российскую жизнь, в быт, в культуру, в государственность. Несмотря на разницу с родиной в климате, народных обычаях, суевериях, религии, кухни, наконец?!
Кудашев:
– Многие из них считали честью заслужить русское полное имя, у нас – фамилию. Так французы Брюлло получили фамилию Брюлловы именным Императорским указом! Многие из них сделали в России состояния, были награждены русскими орденами, были членами Академий наук, искусств и прочее…
– А что с обратной стороны монеты? – лукаво спросил Мак’Лессон.
Кудашев улыбнулся:
– У нашего известного поэта есть повесть, в которой он описал некоего француза, нанявшегося в богатый дом кондитером, но по прибытию переменившим профессию на учителя, как более выгодную! Французам, ждавшим Бонапарта, как гения, который должен превратить Россию в департамент Республики Франция, в войну 1812 года после пожара Москвы и бегства Наполеона, пришлось оставить свои «прибыльные» занятия. Издержки военного времени.
Мак’Лессон без устали продолжал задавать вопросы:
– А теперь назовите мне русских, которые были бы так же хорошо известны мировому сообществу, сменив подданство и работая в иных странах!
Кудашев не растерялся:
– Русскому человеку без России – не жить. Не назову ни одного значимого для мировой истории и человеческой цивилизации имени русского, покинувшего Россию и прославившего чужестранную Тмутаракань! Но могу назвать, к примеру, имена, которые знают во всём мире – Николай Иванович Лобачевский, Дмитрий Иванович Менделеев, Пётр Ильич Чайковский, Лев Николаевич Толстой! Это имена гениев. Для них нет границ, условностей климатических, религиозных, националистических и прочих. Вы не устали гонять меня, Алан?!
Мак’Лессон развёл руками:
– Сорри, сэр! Я увлёкся. Это не часто со мною бывает. Вы плохо себя чувствуете, Александр?
– Нет, Алан, продолжайте, если вам интересно. Просто, я не хочу заработать репутацию зануды.
– Тогда вопрос: что, именно, может остановить русского от приёма предложения жить и работать за пределами России? В Объединённом Королевстве, например, или в Американских штатах? Особенности менталитета или страх перед отечественными законами?
Кудашев понял, разговор, начавшийся ни о чём, переходит в весьма серьёзную часть. Не уклонился от ответа:
– Уважаемый сэр! О менталитете мы уже говорили, я ответил. Теперь о законах. Хотите получить юридическую консультацию? Я, правда, защититься не успел, война помешала. Но с таким вопросом и на экзамене сталкивался. Постараюсь понятно и по существу, без долгих экскурсов в историю.
Начнём, как говорят русские, «от печки».
«Природными русскими» – называли лиц, урождённых в России. Территориальный фактор, известный и в Европе. Они же – «подданные», то есть «под данью», иначе говоря – «налогоплательщики» в государеву казну. Политический фактор, тоже известный в Европе.
Иностранцы по самоё время воцарения Петра Первого были обязаны в Россие проживать на строго определённых территориях, передвигаться по стране только с именными грамотами, выдаваемыми посольскими приказами за государевой печатью. Неконтролируемые контакты с местным населением пресекались достаточно жёстко, им запрещалось ношение русской одежды. Получить статус подданного иностранец мог лишь сменив вероисповедание на православное, крестившись. По обряду, получив новое имя в честь православного святого. Так, Иоганн, обыкновенно, становился Иваном. Приписывался к определённому приходу, был должен исполнять догматы православной церкви – соблюдать посты, участвовать в литургиях, таинствах, в ом числе – исповедоваться. Прежние ограничения снимались. Он становился русским, мог жениться на русской. С этого дня «новый русский» становился подданным России. Должен был быть записан в соответствующее ему по рождению, роду занятий и финансовому положению в соответствующее сословие. И по сегодняшний день их четыре: дворянство, духовенство, городские и сельские обыватели, или мещане и крестьяне.
На сегодняшний день иностранные подданные монархий, равно как и граждане республик, таких как Франция или Американские штаты, «Законами о состояниях» по статье 892 имеют право свободно въезжать в Россию по паспортам своих стран без ограничений по национальному признаку. Однако, отметки в паспортах обязательны, и делаются они на русском языке! Российское подданство иностранец может получить после пятилетнего срока пребывания в России, подав соответствующее прошение на Высочайшее имя, но через губернатора по месту постоянного жительства.
Мак’Лессон внимательно слушал. С нескрываемым интересом. Свой вопрос сопроводил нетерпеливым жестом руки:
– Вы говорите – русский, русский подданный. Но Россия – страна многонациональная!
– По Закону 1864 года «инородцы» – татары, киргизы, армяне, грузины и прочие – это полные подданные, имеющие особенные права и обязанности вследствие происхождения и образа жизни.
– С подданством в России разобрались. Я понял, Александр. Сложности с получением иностранцами российского подданства существуют. Кроме тех, что в России, у них обязательно будут сложности с первородным подданством. В Объединённом Королевстве они лишатся собственности. Во Франции, вдобавок, такое лицо будет привлечено к уголовной ответственности. Это к лицам, которые не были чиновниками, не были связаны с военной службой. И совсем плохо тем, кто были допущены к государственным тайнам! Но это только первая половина ответа на мой вопрос. Как с этим обстоит в Россие?
Кудашев поднялся:
– Алан, вы сами уже ответили на свой же вопрос. Почему в Россие должно быть более мягкое законодательство в вопросе экспатриации, нежели в иных европейских странах? Во все века существования России, от времён Московского царства по день сегодняшний, в Российской Империи во всех слоях общества, на всех уровнях, от государственно-правового до бытового, лица, добровольно покидающие отечество, считаются преступниками. Со времён Петра Первого еще действует статья 75-я главы I-ой «Регламента», запрещающая перемену подданства. Статьёй 325-ой «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» за оставление отечества, перемену подданства и вступление в государственную службу иностранного государства предусматривается лишение всех прав состояния.
Мне не знаком ни один прецедент выхода из русского подданства, факт которого был бы утверждён Императором.
На этом беседа была закончена. Мак’Лессон положил на белую скатерть стола соверен. Вокзальный колокол прозвонил скорое отправление поезда.
Поднялись в вагон. Заняли свои места. Кудашев вытянулся на диване. Мак’Лессон подождал, пока поезд тронется, потом пошёл проведать свою свиту.
Кудашев знал, что начатый разговор продолжится. Знал, чем он закончится.
Мак’Лессон проанализировал застольную беседу. Результатом остался недоволен.
Он понял, что снова недооценил Кудашева.
Мак’Лессон не собирался оставлять Кудашева на произвол судьбы. Он был ему нужен.
*****
*****
Документ № 55.
Тетрадь шестая.
«Хроники»
Александра Георгиевича Кудашева.
Индия. По дороге из Кветты в Симлу.
14 декабря 1912 г.
… Мы не спорили. Мак’Лессон говорил, я его слушал. Нетактичных, а тем более – провокационных – вопросов не задавал. Мак’Лессон вел себя соответственно. Поезд шёл на север. Я убаюкивал себя мыслью, что с каждой минутой, с каждой пройденной милей, Россия всё ближе! У меня не было сомнений в правильности своих намерений. Не было и мучительных колебаний – ехать, не ехать, принимать предложение Мак’Лессона или отказаться. Мои контракты от имени канадского Джона Котович с лордом Фальконером, а потом и с Военно-санитарной службой персидским экспедиционным корпусом индо-британских войск, заключённые моей инициативой, в последствии были одобрены руководством Первого квартирмейстерства ГУГШ. В случае с Мак’Лессоном старый опыт в качестве прецедента не мог быть использован. В России Мак’Лессон – уголовный преступник, беглый узник-кандальник Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, по сей день числившийся за Особым отделом Департамента полиции МВД Российской Империи!
Господи! Неисповедимы пути твои. Как это я заявил Заведующему Особым отделом полковнику Отдельного корпуса жандармов Еремину Алексею Михайловичу?.. Вспомнил разговор дословно. На вопрос Ерёмина, как я предполагал бы в загранкомандировке отыскать и арестовать Гюль Падишаха, лихо ответил:
– «Ловить будем, как ловят хищную рыбу – судака или щуку, например… На живца».
– «А что за приманка?» – спросил Ерёмин.
Сам собственным языком предложил «на приманку» себя любимого:
– «С кем на сегодняшний день может так люто желать встречи Британец? Конечно, с ротмистром Кудашевым! Я думаю, мне не спрятаться ни под какими личинами, ни под самыми серыми и незаметными на наш, русский взгляд, вроде – «больной нищий паломник», ни под экзотическими, типа – «энтомолог из Аргентины» или «Буффало Билл с Дикого Запада»! Британец обязательно опознает и встретит меня на своей территории сам лично. Все-таки, он хоть и на половину, но европеец. Только истинный азиат не идет в бой впереди своего войска. Британец проиграл один чистый поединок. Я уверен, он не откажется от реванша».
Точно. Так всё и начиналось. И ничем хорошим для меня, Кудашева, это дело уже не закончится. Как говорят поляки, «ловил казак татарина, да сам попал к нему на аркан»!
Я не думал о том, что, фактически, путешествую с комфортом за счет Мак’Лессона. Я к нему в вагон не напрашивался. Спас он меня от смерти, выходил, низкий поклон и благодарность. Поймёт, что не уговорил, выгонит – не обижусь. Я просто плыл, как поваленное паводком дерево, по течению.
Спрыгнуть, что ли с поезда? Это можно. Скорость в Индии на железных дорогах небольшая. Однако, далеко не уйти. Поймают, в лучшем случае посадят в клоповник, потом передадут в Россию в знак дружбы и сотрудничества монархий…
Мак’Лессону было проще. И покровителем сумел обзавестись, и бежать было куда! Теперь сам ко мне в покровители набивается. Вот только бежать мне, по большому счёту, действительно, некуда. В России по мне строгие кандалы скучают. Что, есть выбор?
Так, начал думать о выборе? Поздравляю, ротмистр Кудашев! Да нет, просто стараюсь надёжнее обосновать свою точку зрения…
Перечитал написанное. Увидел своё «да нет»! Вот чисто русское выражение. Ни у одного народа в мире равному ему нет. Не переводится. Однако, пишу далее.
Вернулся Мак’Лессон. Присел. За ним слуга. Поставил на столик чайник, чашки, сахарницу, фарфоровый молочник.
– Присоединяйтесь, Александр!
– Спасибо, Алан!
Пили чай с молоком. Продолжили беседу.
МакЛессон протянул мне журнал светской хроники, приложение к «Нью-Дели Ньюс».
– Не желаете ознакомиться, Александр?
Журнал, как журнал. Правда, в газетных киосках и в табачных лавочках не продаётся. Тираж – всего сто экземпляров. Хорошее издание: лощёная бумага, сочные фотографии, есть даже цветные литографии. На снимках – уже знакомые мне Калькутта, Симла, дворцы Вице-Короля Индии, сам лорд Хардинг в окружении своих министров, придворных, светских дам и местных раджей в драгоценнейших туземных нарядах. Стоп! Знакомое лицо. Среди раджей-махараджей сам Мак’Лессон – Рами Радж-Сингх! Наш у фотографов популярен: вот он на палубе прогулочного клипера рядом с принцами и принцессами, вот среди трофеев после удачной охоты на тигров… На слоне, на зелёном поле для гольфа с клюшкой в руке. Мак’Лессон, опирающийся на альпеншток, на вершине горы, с которой открывается величественная панорама гор и долин.
Показал ему фото, спросил:
– Гималаи?
– Да, ответил Мак’Лессон, – Гималаи. Моя родина. Моё родное ущелье, моя река, моё княжество. Не ожидали, Александр? Я не тривиальный военнослужащий индо-британских вооружённых сил. Я не шпион. Я князь. Абсолютный монарх своего маленького независимого государства, своего народа. С Вице-Королевством Индия у меня партнёрские отношения. В моём княжестве нет присутствия контингента индо-британских войск, я не плачу Объединённому Королевству дань. Но я, политик. Я обязан быть политиком! И это маленькое княжество, поверьте, очень тяжёлый груз для одного человека. Я с трудом держу баланс между тремя великими державами – Британией, Германией и Россией! Как говорил Наполеон Бонапарт: «Если бы я мог разделиться на сто частей, в Империи был бы порядок!»!!!
Мак’Лессон сделал паузу, пил чай. Я молчал, ждал.
Мак’Лессон продолжил:
– Вы, Александр, нужны мне для очень важной работы. Не волнуйтесь, я не планирую сделать из вас осведомителя либо исполнителя другой грязной и опасной работы. Это не глупая шутка. Это серьёзно. Здесь, как-то в юности, услышал из уст древнего архата: «Лучше честный враг, чем алчный предатель-друг». Долго не понимал глубинного смысла этой сентенции. Теперь понимаю. Потому и делаю вам предложение о сотрудничестве. Тем более, что не считаю вас своим врагом, Александр.
Я, не скрою, был несколько ошеломлён новым знанием.
Мак’Лессон предстал предо мною в ином свете. Всё, что я знал о нём со слов и видел своими глазами, вдруг обрело объём, получило логическое обоснование. Не авантюрист, не двойной агент разведок Англии и Германии, Рами Радж-Сингх оказался фигурой иного масштаба. Человеком, жизнь которого отдана борьбе за свободу и независимость своей родины…
Мак’Лессон дал мне несколько минут на размышление. Сам пил чай, подливал и в мою чашку. Сказал:
– Не буду торопить вас с решением, Александр. До Симлы ещё далеко. Пока едем. Созреете, узнаете много нового и интересного. Пока могу предложить работу по большому списку должностей. На Востоке эта должность называется просто: главный визирь. В Европе – премьер-министр. Мне не нужен просто чиновник. Мне нужен толковый работник, помощник! Человек работоспособный, наделённый хорошей памятью, талантом организатора. Аналитик, номенклатор, систематизатор. Человек, способный вызывать у собеседника не отвращение или страх, но внутренне обоснованное желание для общения, сотрудничества! Условия – вы во сне не сможете пожелать то, что я способен предложить реально. Будете несметно богаты. Сможете привезти свою семью, быть вместе с женой и сыном. Обеспечить своему потомству блестящее будущее. Думайте. Соглашайтесь. Ваш знак «Весы». Взвесьте же свои шансы по ту и другую сторону, чёрт возьми!
Мак’Лессон явно разволновался. Вышел из купе.
Я встал, высунулся в открытое окно. Подумал:
– «Да-а. Дела…».
*****
*****
Ближе к вечеру разболелась голова.
Не жаловался. Мак’Лессон сам понял. Не спрашивая, выглянул из купе, приказал своему дневальному на языке мне непонятном пригласить врача. Врач присоединился к свите в Кветте. Я понял, ради моей персоны. Так я впервые подвергся процедуре иглоукалывания. Алан назвал этот метод лечения по-латыни – acus punctio, что я и перевёл на русский. Не совсем приятно, но терпимо. Помогло. Сказали, будут делать до самой Симлы. Потом смогу ехать верхом вскачь.
Попросил у Мак’Лессона блокнот. При больной голове бумага – спасение. Меньше вспоминать на следующий день о чём думал в день предыдущий. Вспоминаю классиков, записываю изречения великих на тему, что есть «выбор». Тема для раздумий самая актуальная.
Вот, что пришло само собой из давнего прошлого, из гимназических и университетских курсов. Надо же, и мёртвые языки в контуженой головушке ожили:
От Сократа:
«;;;;;;; - ;;;; ;;;;; ; ;;;;;;;;;; ;;;;;;;;;;; ;;; ;;;;;;;;;;;;. ;;;; ;;;;; - ;;; ;;;;;;; ;;;; ;;;;;;;;; - ;; ;;;;;».
«Смерть — это величайшая иллюзия человечества. Когда мы живём — её ещё нет, когда мы умерли — её уже нет».
От Луция Анней Сенеки:
« Lucius Annaeus Seneca: Vos can lego tantum inter superfluum effercio».
«Выбирать можно только между ненужными вещами».
От Горация:
«… eligere subiectum, fortius;
Spectatus longo tempore, sollicitudin ut onus humeris eius suscitabo.
Si quis in ea re suam partem elegit, neque ordinem aut claritatis
Ne quid ei dicitur voluntas».
«… предмет выбирай, соответственный силе;
Долго рассматривай, пробуй, как ношу, поднимут ли плечи.
Если кто выбрал предмет по себе, ни порядок ни ясность
Не оставят его: выражение будет свободно».
Собственные тезисы о «Выборе» на случай полемики:
«Право и обязанность выбора. Инстинкт от природы. Выбор пищи. Выбор способа получения пищи. Выбор товарища. Выбор подруги. Выбор профессии. Выбор пути – пространственного и жизненного. Разрешение жизненных ситуаций. Выбор между честным и нечестным способами получения желаемого. Не выбирают родителей. Не выбирают Родину. Выбор между жизнью и смертью. Выбор, предложенный Спасителю»…
Записи эти в форме цитат в разговоре с Мак’Лессоном не пригодились. Но, навести порядок в собственной голове, помогли…
Читайте продолжение в следующей тетради. Читающего эти строки, да благословит Всевышний.
Ибо только тогда труд мой не будет напрасным.
*****
*****
3-е июня 1980 года.
Афганистан. Ваханский коридор. Ущелье Кафири.
Майор Внутренних Войск Александр Георгиевич Найдёнов, военный советник при МВД Демократической Республики Афганистан, волею судьбы заброшенный в ущелье Кафири, читал строки рукописи, озаглавленной «Дневник» Александра Георгиевича Кудашева, забыв обо всём на свете! Последние строки в толстой ручной работы тетради у кого иного могли бы вызвать «скупые мужские слёзы». Увы, война успела выжечь у Найдёнова не только способность плакать, но и сам инстинкт самосохранения. «Дневник» Александра Георгиевича Найдёнов читал как письмо, дошедшее, наконец, до адресата. Последний привет деда своему внуку.
*****
*****
В год 1912-й Александру Кудашеву и Алану Фитцджеральду МакЛессону так и не пришлось договориться о сотрудничестве. Так сложилось, что их пути разошлись на годы. Судьба распорядилась сама, избавила Александра Георгиевича от необходимости сделать этот выбор. В сущности, выбора не было. Кудашева не прельстило кресло премьер-министра независимого княжества Киштвари. Он рвался домой. Домой, к своей семье. В Асхабад на улицу Андижанскую. К Леночке!
Кудашев вернётся домой. Но не так скоро, и не надолго. Война, германский плен, революция… Эти политические стихии и катаклизмы не только разлучали близких людей. Они их убивали. Миллионами. Кудашев остался жив. Как говорится, живого места на человеке не оставалось, но он был жив. И даже, опять-таки, прошёлся маршрутами своей молодости. Персия, Афганистан, Индия. Попал в Киштвари, в родное княжество Рами Радж-Сингха, Алана Мак’Лессона!
ГЛАВА III.
«Хроники» Кудашева. Праздник летнего солнцестояния в Киштвари. Последнее имя Гюль Падишаха. Тайны бриллиантовой оптики. Конфликт соправителей. Свастика над Киштвари-Деви. Последние радиоизвестия.
Документ 55.
Тетрадь девятая.
«Хроники»
Александра Георгиевича Кудашева.
Не могу не поместить в своих «Хрониках» информацию, которую, по привычке, изложил в форме «Справки». Правда, Справка эта так никому не была отослана. Возможно, в годы будущие эта информация этнографического плана приобретёт научную ценность. Жаль, не записал сразу. Это было невозможно. Потерян цвет и аромат речи самого рассказчика. Не исключаю, что помню всё до мелочей. Мои сожаления.
«Справка».
Источник – Гюль Падишах-Сейид, он же Британец, он же Алан Фитцджеральд Мак’Лессон, он же Рами Радж-Сингх.
Княжество Киштвари или Прадеш Киштвари расположено в координатах «ХХ» градусов «ХХ» минут северной широты и «ХХ» градусов «ХХ» минут восточной долготы в ущелье Киштвари на обоих берегах реки Киштвари, являющейся притоком реки Нагар, впадающей в реку Инд в его верхнем течении.
Народ в самоназвании киштвари.
Декларируется как независимое княжество, возглавляемое монархом – князем, его власть наследуема.
Совет старейшин, существующий при монархе, трудно назвать институтом демократическим. Должность члена Совета старейшин также наследуема, с некоторыми ограничениями: Совет принимает нового члена лишь в случае смерти одного из старейшин. Возраст кандидата в члены Совета не может быть менее пятидесяти лет.
Киштвари долгожители. Старики в девяносто и даже в сто лет от роду в народе не редкость. Нетрудоспособных и престарелых лиц содержит семья. Если пожилой человек остаётся без поддержки в силу причин физических, его «усыновляет» другая семья, с которой он, может быть, и не связан никакими кровными узами. У него нет определённых обязанностей, однако, по-обычаю Киштвари, пожилой человек принимает участие в воспитании детей, присматривает за малолетними детьми, исполняет посильную работу, следит за огнём.
Язык киштвари – индо-европейской языковой ветви арийских языков нуристанской группы, испытавший на себе сильное вторичное влияние археоэллинского языка. Влияние гораздо более сильное, нежели они прослеживается в иных нуристанских языках, таких, как кати или камката-вири, ашкун, вайгали или кафири.
Большинство известных мне слов, полагаю, восходят к археогреческому языку, на котором говорил сам Александр Великий. Языку, включающему в себя уже мёртвые на сегодняшний день диалекты: македонский, дорийский, ионический, ахейский.
Так, в известном словаре Гесихия Александрийского я нашел более сотни слов, идентичных языку киштвари, таких как:
; ;;;; {adis} «очаг»
; ;;;;; {laiba} «щит»
; ;;;;; {tagos} «командир»
; ;;;;;; {aort;s} «мечник»
; ;;; {;or} «меч»
; ;;;;;;; {sarissa} «с;арисса» –
– длинное копье македонской фаланги
; ;;;;;;; {lalabis} «буря»
; ;;;;; {akrea} «девушка»…
Полный словарь составлен, это отдельная работа, тетрадь двадцать первая.
*****
*****
О календаре коротко:
В Киштвари наравне с григорианским европейским солнечным календарём, введённым Мак’Лессоном, старейшинами и жрецами Хелайоса – Гелиоса – Агни-Ра используется древний македонский календарь – lunisolar - лунисолар. В лунисоларе двенадцать синодиков (synodic) лунных месяцев (то есть 354 дня ежегодно). Два «вставных» коректирующих месяцев, с тем, чтобы месяцы соответствовали сезонам.
Календарь в названиях месяцев, соответствующих Македонскому:
; ;;;; (Dios, moon of October) Октябрь.
; ;;;;;;;;; (Apellaios) Ноябрь.
; ;;;;;;;;; (Audunaios) Декабрь.
; ;;;;;;;; (Peritios) Январь), праздник этого месяца – Peritia – Перития.
; ;;;;;;; (Dystros) Февраль.
; ;;;;;;;; (Xandikos) Март, праздник Xanthika – Ксантика - очищение войска.
; ;;;;;;;; ;;;;;;;;; (Xandikos Embolimos) Ксандикос Эмболитос, «вставной» шесть раз в девятнадцатилетнем цикле.
; ;;;;;;;;;; (Artemisios) Апрель.
; ;;;;;;; (Daisios) Май.
; ;;;;;;; (Pan;mos) Июнь.
; ;;;;; (L;ios) Июль.
; ;;;;;;;;; (Gorpiaios, Август.)
; ;;;;;;;;;;;;; (Hyperberetaios) Сентябрь .
; ;;;;;;;;;;;;; ;;;;;;;;; (Hyperberetaios Embolimos) «вставной» один раз в девятнадцатилетний цикл.
По календарю, астрономическим наблюдениям, астрологическим прогнозам, как сбывшимся, так и не сбывшимся, отдельная очень занимательная тема, тетради двадцать вторая и двадцать третья.
*****
*****
Документ № 55.
Тетрадь одиннадцатая.
«Хроники»
Александра Георгиевича Кудашева.
Индия. Киштвари.
21 июня 1941 г.
Я, Кудашев Александр Георгиевич, снова в энной географической точке под названием Киштвари, там, где миллионы лет назад встретились и остановились лицом к лицу величественные увенчанные ледниковыми коронами скалы хребтов Гиндукуша и Гималаев.
Правда, не под своим родовым полным именем, и даже не под старым, данным мне еще в старые времена в родном Закаспии Российской Империи текинскими ханами, именем Кудаш-бек... Ну это уже в глубокой древности. Как-нибудь, припомню и те времена.
Так, о чём,я? О Киштвари!
В день летнего солнцестояния самый раз вспомнить о событиях двухлетней давности, произошедших в такой же, как и сегодня, день. Эти события стоят того, чтобы потратить моё сегодняшнее драгоценнейшее время на их изложение. Ибо именно с этого дня, в который раз изменился мой мир. Зло накрыло его.
*****
Это было в Индии, в Киштвари, в Астрономический День летнего солнцестояния. В самый большой праздник народов киштвари, родственниных ему агнираширов и прочих, разбросанных по ущельям и долинам Гималаев, Гиндукуша, Памира и Тибета.
В субботу, в день 21 июня года 1941-го по календарю григорианского летоисчисления, пришедшему в Российскую Империю на смену «старому стилю», отставшему от времени астрономического на четырнадцать суток, узаконенного декретом 1918 года. В новую эпоху Республики с эпитетами Советская и Федеративная. РСФСР. В то, что сегодня зовется короткой аббревиатурой СССР.
_____________________________________________
* В России юлианский календарь ("старый стиль") использовался по 1917-й год. В России григорианский календарь введён декретом от 26 января 1918 года Совнаркома, согласно которому в 1918 году после 31 января следует 14 февраля.
_____________________________________________
Ну, в СССР этот день мало кто отмечал, разве что учёные люди – астрономы. Но в Киштвари народ готовился к праздневству. Чем хуже других? И в его ущелье в солнцестояние световой день самый длинный в году, а ночь – самая короткая.
Сама природа праздновала. Даже суровые Гималаи чуть ли не по самые снеговые шапки оделись в зелёный наряд. Каждая живая тварь радовалась лету, теплу, свету, спешила жить, любить, продолжать свой род. Воздух был напоён запахами альпийских цветов, птичьими голосами, звоном и стрёкотом разноцветной насекомой братии… Всюду Жизнь!
Один день прожить в такой величественной красоте и гармонии с самим собой, с окружающим миром, почувствовать высшую силу в собственной душе – уже счастье!
В традициях Киштвари, которым по преданиям не одна тысяча лет, в утро этого дня первый луч солнца – Великого Агни-Ра, вставшего из-за снеговой шапки Киштвари-Дэви, должен был не только порадовать землю и народ киштвари теплом и светом летнего дня, но и свершить великое таинство – дать людям новый нерукотворный огонь.
Церемония приёма нерукотворного огня всегда носила религиозно-мистический характер. Независимое княжество государство Киштвари, каким бы мизерным оно ни казалось в Нью-Дели, имело собственные исторические традиции и религиозную идеологию – связующую систему норм, объединяющую народ.
Каждый подобный праздник культа Великого Хелайоса Агни-Ра проводился по строго выверенному веками сценарию. В мистерии участвовали не только подданные Киштвари – пастухи коз и яков, проводники и погонщики, горняки и металлурги, придворные и чиновники княжества, инженеры и военачальники, руководимые жрецами. Главным действующим лицом мистерии всегда был сам Агни-Ра.
С детским любопытством и трепетом ждал таинства двенадцатилетний Наследный принц Киштвари – его Королевское Высочество Александрос Кризантос Алан Мак’Лессон – сын покойного раджи (или князя), носившего в Киштвари эллинское имя Панкратайоса Кризантоса, известного нам под именами Рами Радж-Сингха или Гюль Падишаха.
Церемонией руководил Великий жрец по имени Азариас, что с греческого: «Помощь Бога».
Азариас мне ровесник. Но его длинные волосы и борода по пояс белы как снег. Мохнатые седые лохмы бровей полуприкрывают глаза. Глаза синие, как небо над Гималаями или море Эгейское. Ростом высок, в плечах широк, годами еще не согнут. Весь в белом, с золотым венцом-обручем на голове. В руках посох слоновой кости в форме витого бивня мифического единорога. Настоящий киштвари. Увидишь, поневоле поверишь: Азариас царского рода.
Азариас не только жрец. Он же – регент при инфанте, родственник по его бабушке – принцессе Киштвари по имени Лали. В том, что приготовленная для приёма огня лампада будет зажжена лучом солнца, жрец, похоже, не сомневался. Счастлив, кто верует!
С этим таинством, как и с иными, я был ознакомлен несколько лет назад самим Гюль Падишахом в последний месяц его жизни. Однако, в отличие от иных причастных к мистерии, мне было известен не только религиозный ритуал, но его вполне научно обоснованный и математически выверенный принцип действия. На мне лежала ни много ни мало чисто техническая сторона дела. Правда, об этом не знал в Киштвари никто. Два человека – уже не тайна!
Для всех подданных Киштвари я был большим вельможей по имени Александрос Бхарати Бхерия-Сингх, что означало на смеси хинду и греческого – «Защитник людям Хиндустанский Волк».
Каждый киштвари знал: я был побратимом покойного князя, или раджи, носившего в Киштвари эллинское имя Панкратайоса Кризантоса. Первое имя переводилось с эллинского как «Вся власть», второе – «Золотой цветок», что вполне соотносилось с его псевдонимом Гюль Падишах. «Гюль» и на фарси, и на тюркском – «цветок», Падишах – «царь». В Индийских штатах и княжествах Гюль Падишаха называли Рами Радж-Сингхом. В Амритсаре он состоял членом Военного совета Сикхов. И мало кто знал, что его именем от рождения было Алан. Гюль Падишах родился от неравного брака опальной принцессы Киштвари, которую в ту пору называли просто «Лали», и капитана Первого уланского Бенгальского полка из состава Бенгальской конной дивизии, кавалера «Королевской медали храбрости» Фитцджеральда Мак’Лессона.
Кровавые надковёрные и подковёрные битвы за царский престол известны в истории монархий всего цивилизованного мира. Киштвари не был исключением. Настал час, когда царский трон оказался без владыки. Вот тогда старейшины Киштвари и вспомнили о принцессе, похищенной бравым английским кирасиром кавалеристом.
Долго искать Принцессу Лали не пришлось. Этот брак стоил капитану Фитцджеральду Мак’Лессону карьеры. Кавалерийский полк пришлось оставить, но шотландское сообщество подыскало капитану должность в Управлении таможенной службы при администрации Вице-Королевства Индии.
Пришел час, и миссис Мак’Лессон, к тому времени уже вдова мисс Мак’Лессон, похоронив мужа, неожиданно получила приглашение вернуться в Киштвари, составленное в самой изысканной вежливой форме, пересыпанное многочисленными извинениями и сожалениями, подписанное двенадцатью членами Совета старейшин. Принцесса решила оставить Калькутту и вновь соединиться со своим народом. В Киштвари вернулась не одна. К тому времени Принцесса была далеко не в юном возрасте. Её сопровождал взрослый сын – первый лейтенант Алан Фитцджеральд Мак’Лессон, офицер разведывательного отдела Главного штаба Индийской армии, служивший под началом подполковника Уилфреда Маллесона.
Принцессе Лали вернули эллинское имя, полученное ею при рождении, Кризанзэ – «Золотой цветок», которое в полном имени звучало как Кризанзе Александрос Мак’Лессон.
Зеодорос, старый жрец Великого Хелайоса-Агни-Ра, приветствовал молодого офицера на языке киштвари. Алан без тени смущения ответил. Завязался диалог. Зеодорос был в восхищении: Алан свободно говорил не только на киштвари, здесь постаралась мама, но и на эллинском – древнегреческом. Свободно читал на память отрывки из «Илиады». Подарил жрецу театральный бинокль. Не оставил без подарков ни одного из двенадцати членов Совета старейшин.
Двадцать винтовок «Ли-Энфильд» легли в основу формирования личной гвардии. Бочонок в двенадцать галлонов «Blended Scotch Whisky. 21 years old» положил конец сомнениям народных депутатов.
Период «Демос кратос» просуществовал в Киштвари недолго, и в дальнейшей жизни народом вспоминался как кошмар.
Совет старейшин через день провозгласил Алана Фитцджеральда Мак’Лессона верховным правителем, князем, или раджой, Киштвари.
Первый лейтенант Алан Фитцджеральд Мак’Лессон под новым эллинистическим именем Панкратайос Кризантос прошел обряд посвящения богу Гелиосу – Великому Хелайосу-Агни-Ра и был обвенчан на царство Золотым Кидаром Александра Великого Македонского.
Алан сумел пройти обряд венчания, который, по преданиям, не прошёл сам Александр Великий.
Золотой Кидар был воодружён на голову Мак’Лессона в полдень. Солнце щедро лило свои лучи на золотые венцы Кидара, сверкало в его драгоценных камнях. Киштваряне ревели от восторга этого великолепного зрелища, пели бесконечные гимны, а Мак’Лессон изнемогал под раскалёнными обручами венцов и ожогами, оставляемыми солнечными лучами, прошедшими сквозь драгоценные камни. Казалось, еще минута, и новопомазанный князь потеряет сознание. Этого не случилось. Пытка закончилась сама по себе. Казалось, Кидар испытывал своего нового господина. Испытание Мак’Лессон прошёл успешно!
Дружба, завязавшаяся между молодым князем и девяносто девятилетним Великим жрецом, радовала Принцессу Лали. Часами они сидели втроём в библиотеке. Жрец читал вслух и переводил рукописи, первопечатные книги: манускрипты, инкунабулы, разрозненные листы папирусов, пергаментов. В этой бесценной сокровищнице знаний хранились раритеты со всего света, в том числе медные скрижали из южного Китая, бенгальские амулеты с мантрами на слоновой кости, глиняные таблички из Месопотамии и Урарту, испанские и французские хроники позднего средневековья и Ренессанса. Проявив интерес к древнему собранию, Алан Мак’Лессон весьма серьезно и основательно пополнил его. Чему сам я свидетель. К моему появлению в Киштвари старый Зеодорос уже умер и обязанности Великого жреца исполнял сам Мак’Лессон. Мак’Лессон оставил народу Киштвари трех принцев от двух жён: старшего сына, Наследника престола по имени Александрос – «Защитник людям» – двенадцати лет; среднего по имени Филохиппос – «Любящий коней» – пяти лет и самого младшего трёхлетнего Артаксерксеса, имя которого можно было бы перевести как «Справедливый правитель». Вице-Королевство княжество не беспокоило. Постоем войск не обременяли. С афганскими эмирами у Алана Мак’Лессона был мир. Их головорезы обходили Киштвари стороной. Политика «разумной изоляции», проводимая Мак’Лессоном, подсказанная самим географическим положением княжества, позволяла Киштвари не испытывать особых экономических трудностей. Добыча драгоценных и редких металлов, первичная, пусть и примитивная металлургическая обработка руд, позволяла киштварянам вести достаточно сытую жизнь по сравнению с другими народами великой Индии…
Так, увлёкся. О жизни Алана Мак’Лессона можно писать бесконечно, не хватит жизни собственной. Вернёмся к нашим делам. Печальным делам.
Как уже рассказывал, после смерти Алана Мак’Лессона я занимал три государственные должности в Киштвари, по своей значимости, уступающие только должности регента.
Согласно первой, был «педагогисом» или на хинду «гуру» – наставником и учителем Наследника.
Вторая должность давала мне единственному доступ в Королевскую сокровищницу. Чувствуя свой скорый конец, Алан Мак’Лессон своим указом не только назначил меня пожизненно Хранителем Кидара и иных культовых предметов, сохранившихся со времён Александра Великого Македонского, но и посвятил в тайну сложнейшего процесса многоступенчатого раскрытия многочисленных каменных врат в Сокровищницу!
На мне лежало и бремя управления, простите, если громко сказано, вооруженными силами, включая пограничную стражу и охрану дворцового скального комплекса. Главный жрец имел собственную храмовую стражу.
Мудрейший политик, Алан Мак’Лессон уравновесил мою власть, своего фаворита, когда-то противостоявшего ему в Большой игре, назначив регентом при Наследнике трона настоящего киштвари из царского рода, своего родственника по матери Принцессе Кризанзэ (Лали), её младшего двоюродного брата, тоже по женской линии, по имени Азариас. Кандидатуры, на эту должность, я полагаю, были и иные.
Алан Мак’Лессон не избрал регентом ни самого храброго военачальника, ни самого образованного из жрецов Хелайоса-Агни-Ра, ни самого уважаемого из Совета старейшин.
Азариас, человек скромный, тихий, уравновешенный, не проявивший себя ни особыми подвигами, не запятнавший себя ни единым проступком, непостижимым образом сумевший выжить в междоусобной войне узурпаторов за трон именно тем, что не претендовал на него, показался Алану Мак’Лессону самым подходящим для должности регента кандидатом.
Члены Агоры – Совета двенадцати старейшин – были обязаны блюсти исполнение подданными требований обычного киштварского права, вершить суд, заниматься проблемами внутреннего порядка, а также разрешать конфликтные ситуации, если таковые возникли бы между мною и Азариусом.
Понятно, каждый из нас был сдерживающим фактором для другого.
В сущности, Азариус был распорядителем кредитов, а я – казначеем. Поначалу мы жили мирно. Наши потребности были скромными, а наши финансовые возможности практически неограниченными.
Вряд ли подвалы Центрального Банка Объединенного Королевства Великобритании (Central Bank of the United Kingdom), что на Треднидл-Стрит Лондона, когда-либо ломились от груд золота в слитках, в монетах, в ювелирных изделиях, просто в самородках в таком объёме, что уже не поддавались учёту, в скальных подземных кладовых Сокровищницы Королевства Киштвари!
Однако, я отвлёкся. Систематизация информации и перевод её из живого биологического хранилища на бумажную основу тоже времени требует, а его у меня, чувствую, остаётся всё меньше, и меньше. Поторопимся!
Церемония приема божественного огня происходила в большом зале скального храма Агни-Ра. Все этажи храма, в сущности, были построены, вернее, вырублены в скальных монолитах как обсерватория.
В стене главного зала, обращенной к востоку, в каменных кружевах орнаментов, астрологических знаков, символов, вязи изречений на санскрите, старомонгольском и древнегреческом, в венках цветов, среди мифологических богов и чудовищ сверкала литая из золота полусфера, сиволизирующая солнце – Агни-Ра!
И никто в каменном рельефе над золотым солнцем не замечал сквозное отверстие размером с яблоко, сквозь которое один раз в году всего на шесть кратких секунд в храм проникал солнечный луч, скользил по столешнице алтаря-престола и воспламенял хлопковый фитиль лампады, накрытой высоким золотым Кидаром из восьми венцов, украшенных драгоценными камнями. Кидаром – короной царей Греции, Египта, Персии и Индии. Кидаром Александра Великого Зулькарнай – Александра Македонского!
Все просто, скажете.
Не просто. Обыкновенный солнечный луч в обычных условиях и горку пороха не воспламенит. Нужны условия. В Киштвари дураков было не больше, чем в любом ином сообществе. Киштваряне были уверены, огонь должен был послать сам Агни-Ра. И его об этом нужно было очень и очень попросить!
Литургия, если можно было бы так назвать церемонию, начиналась с вечера накануне. В храм Агни-Ра набивалось столько народу, сколько он мог вместить. Простите, профессионально цифр не привожу! Остальные тоже в эту ночь не спали.
При свете многофитильных светильников под слаженное песнопение в зал вносили двенадцать лампад без фитилей, без масла. Отдельно вносились двенадцать фитилей из хлопкового волокна, отдельно – двенадцать стеклянных фиалов с конопляным маслом. Избранные из простого народа двенадцать депутатов снаряжали лампады фитилями, заправляли их маслом. Жребием определяли единственную, ту, которая должна была принять божественный огонь. Лампаду ставили в центр на столешницу алтаря-престола. Все могли видеть – лампада самая обыкновенная, нет сомнений, сама по себе не возгорится.
Песнопения продолжались.
Певцы славили Агни-Ра. Ночь вступила в свои права. Приди, Великий Гелиос, Бог Солнца – Хелайос Агни-Ра! Освети землю, согрей своими лучами своих детей, дай им малую искру своего огня!
Наступал момент моего выхода. Жаль, не видели меня мои бывшие начальники от офицеров Отдельного корпуса жандармов Российской Империи Владимира Георгиевича Дзебоева и Евгения Фёдоровича Джунковского до офицеров ОГПУ НКВД Глеба Ивановича Бокия и Никиты Александровича Васильева! Слава Богу, что не видела моя драгоценная Елена Сергеевна Найдёнова!
Иду, как плыву. Сам я в белом кафтане ниже колена с оберегами в виде солнечного диска-коловрата на груди и на рукавах, вышитых алым шёлком, в плаще-хламиде из тонкого войлока белой ячьей шерсти. На голове – золотой венец-обруч с жёлтым, как янтарь, алмазом над челом. Волосы, заплетённые в четыре косички, ниже плеч. Борода с седыми неровными прядями по грудь. В руках тяжелый бронзовый посох с навершием в виде змеи – символ мудрости. Хорошее оружие, как в рукопашном, так и в сабельном бою. Придумают же люди! Тоже, сам себе – «кудесник, любимец богов». Впереди меня четверо молодых послушников несут на деревянном золоченом подносе золотой Кидар из восьми венцов, украшенных драгоценными камнями. Ставят поднос на алтарь. Подхожу, низко кланяюсь Кидару, прикасаюсь к нему губами. Беру Кидар двумя руками. Держу крепко. Тяжел ты, восьмикратный венец четырёх царств! Поднимаю Кидар над головой, показываю корону киштварянам. Смотрите, Кидар пуст. Нет подвохов. Поворачиваюсь к престолу. Под песнопения аккуратно накрываю Кидаром лампаду.
Теперь то, что толпе не нужно ни видеть, ни знать.
Вставляю в левый глаз монокль. Смотрю сквозь увеличительное стекло на не огранённый алмаз в виде двусторонней выпуклой линзы, венчающей Кидар. Она – приёмная, должна быть сориентирована на отверстие, через которое пройдёт световой луч. Так, поворот, еще поворот, затянули манжет, закрепили. Теперь ниже, во втором венце сверху – трехгранная хрустальная призма, за ней на четвёртом венце ещё одна, на шестом – последняя алмазная линза. Работа не для нервных! Мой монокль заливает потом. Отдыхаю, время есть. Со стороны народу видно – Хранитель Кидара просит Агни-Ра послать свой огонь! Протираю монокль платком, снова склоняюсь над Кидаром. Проверяю: в большой алмаз ясно виден кончик фитиля лампады! Порядок. Кидар тяжел, креплениям хоть несколько сот лет, но червячная резьба хороша, держит. И в античные времена умели винты с гайками делать! Дырка в стене тоже никуда не денется. Алтарь гранитный, гранатой не сдвинешь. Слава Богу, все в порядке. Будет вам нерукотворный огонь!
Ночь идет. Народ поёт. Славят Агни-Ра, просят огня. Со звоном открываю свой новый английский хронометр, подарок Алана. Подарок отца, старый хронометр, прошедший со мной японскую, пропал при обыске полицейскими Лахора.
Так, не отвлекаться, не время воспоминаниям!
Три тридцать две по Нью-Делийскому времени. Через десять минут рассвет.
Поднял руку, подал знак Азариасу – Главному жрецу Хелайоса-Агни-Ра.
Азариас ударил в гонг. Песнопения прекратились. Младшие жрецы принялись тушить светильники.
Кромешная темнота.
Громкий голос, приказ Азариаса:
– Всем плакать! Просить Великого Хелайоса Агни-Ра послать свой огонь своим детям!
Не только зал скального храма – всё ущелье Киштвари огласилось плачем, причитаниями, стенаниями. Напряжение усиливалось. Плач переходил в рыдания, крики – в рёв. В полной темноте, на пике экстаза в толпе случились приступы настоящей эпилепсии. Жрецы едва успевали выносить больных на воздух.
Я открыл хронометр. Фосфорицирующие стрелки ясно показывали: три часа сорок семь минут. У меня холодной судорогой свело шею. Солнце должно было встать пять минут назад. Но отверстие для луча было темно. Почувствовал на себе руку младшего жреца:
– Мой господин! Я выходил из храма. В долине уже светло.
Я пожал жрецу руку:
– Иди, скажи Азариасу. Пусть прекращает церемонию. Луча не будет. Выводите людей из храма!
Щелкнул зажигалкой. Зажёг первый попавшийся на стене светильник.
Азариас стоял на коленях пред алтарем, обхватив каменный столб обеими руками. Трясся всем телом. Рыдал в голос. Он был невменяем.
Что ж, как всегда в тяжёлую минуту Кудашеву принимать командование. Брать на себя всю ответственность за чужие ошибки и промахи.
Ударил в гонг. Сказал речь:
– Народ Киштвари! Агни-Ра не оказал нам сегодня свою милость, не послал свой нерукотворный огонь. Он не доволен вами! Ваши жилища нечисты. Ваша одежда полна насекомых. Ваши дети забыли, когда в последний раз вы их ласкали. Вы хотели пировать и веселиться сегодня? Если Агни-Ра простит вас, будете пировать после захода солнца. Идите и сделайте уборку в своих домах, накормите своих детей, своих животных. Постирайте свою одежду. Искупайтесь сами в горячем источнике. Просите в своей душе, в своем сердце Великого Хелайоса Агни-Ра простить вас. К заходу солнца приходите к храму. Будет Его воля – вы получите нерукотворный огонь!
Народ покинул храм.
Четверо молодых жрецов из моей свиты приняли Золотой Кидар, понесли его в сокровищницу. Я собрался было пойти за ними следом. Кроме меня никто не сможет открыть каменные двери Особой кладовой.
Великий жрец Азариас пришёл в себя. Вцепился мне в рукав.
– Александрос! Педагогис! Ты можешь сказать мне, что случилось? Я знаю этот обряд со дня, когда начал помнить самого себя. Пятьдесят три раза на моих глазах божественный огонь сходил в наши руки! Предания не донесли до наших дней ни одного случая, чтобы Киштвари осталось без милости Агни-Ра! Помоги.
Я с трудом разжал пальцы Азариаса, вцепившегося в мою хламиду.
– Хорошо, жди меня. Через полчаса вернусь, узнаю, что случилось
Я покинул храм в сопровождении своей свиты – младших жрецов-хранителей царских реликвий-атрибутов власти и библиотеки. Верхом на тибетских пони-нэнфэн мы направились в объезд скального храма Хелайоса Агни-Ра. Хотел взглянуть на восточную стену, что скальным монолитом вертикально поднималась от бурунов реки Киштвари на высоту почти в две тысячи футом.
В Киштвари нет дорог. Ехали гуськом. Двое впереди – дозорные, я в середине, двое – охранение – сзади. В нужном месте остановились, спешились.
В подзорную трубу внимательно изучаю скалы, отыскиваю отверстие для солнечного луча. Древние инженеры и каменотёсы постарались сделать отверстие максимально незаметным на стене, недоступным для горных животных и даже для птиц. Орлам эта дырочка в скале величиной с яблоко без надобности, а воробьи и рисовки на такой высоте гнёзд не вьют. Веками, если не тысячелетиями, оконце исправно выполняло свое функциональное предназначение. И, вдруг, такой пассаж!
Молодой жрец почтительно потянул меня за локоть:
– Учитель, прошу вас, немного выше и левее!
Сделал визуальную поправку. Увидел: стену облепил пчелиный рой! Да, старею. Молодые глаза быстрее увидели то, что мои, вооружённые амстердамской оптикой, не смогли. Пчелиные соты забили оконце. Оно же стало точкой опоры для сот, которые в целях безопасности рой начал строить на голой скале, на головокружительной высоте. Подтягиваю резкость, вижу лучше. Точно, пчёлы. И не простые – гигантские индийские Арis lаЬоriоsа – Апис лабориоса. Обитают в горных экстре¬мальных условиях. Им не страшны зимние морозы. За короткое горное лето одна семья способна заготовить более пятидесяти килограмм мёда и двенадцать, пятнадцать – воска. В Киштвари ранее пчёлы не водились.
Вот и разгадка. Никакой мистики. Проза. Правда, достаточно экзотическая. Но радости никакой. Почувствовал всем сердцем, всем своим существом – грядёт беда! Великая беда!
Слез со своего пони. Опустился на колени перед рекой. В мучительных судорогах очистил желудок. Это состояние мне уже хорошо знакомо. Зло накрывает меня. И не только меня. Все вокруг!
Умылся.. Вынул из запазухи серебряную чашку, зачерпнул и выпил несколько глотков ледяной воды.
Думал.
Нельзя расслабляться. Сегодня вечером народ киштвари должен получить нерукотворный огонь. Великий жрец Азариас сам огня не добудет. Но рано или поздно непременно «отблагодарит» за помощь чашей цикуты. Его мысли понятны. Какой регент не мечтает о царском троне! Кто мешает? В первую очередь – духовный наследник Гюль Падишаха, наставник и учитель Наследника трона, хранитель Кидара! Есть другие варианты? Нет. Азариас – урождёный киштвари по линии принцессы Лали. Наследник трона Алесандрос, «Защитник людям», сам ещё нуждается в защите. Он киштвари только наполовину, полукровка, а я, его наставник – вообще чужак. Понятно, за нас мало кто заступится. Так что, пора «делать ноги» из Киштвари? На время. Узурпаторы на чужом престоле долго не удерживаются!
Следовательно, сегодня делаем, то, что положено чрезвычайным обстоятельством, а именно: дарим киштварянам от имени Агни-Ра нерукотворный огонь. С завтрашнего утра действуем по плану, разработанному ещё самим Гюль Падишахом!
Сел на пони. Дал знак своим сопровождающим. Поехали. Вернулись.
В собственных покоях собрал подчинённых.
Старший послушник поднял руку. Я кивнул:
– Говори.
– Люди Азариаса похитили Кидар, Учитель.
Не скажу, что я ожидал услышать эту новость. Мне понадобилась пауза, чтобы проглотить комок спазма, сковавшего моё горло. Спросил:
– Как это произошло?
– Нас предали, Учитель. В четвёртом коридоре первого подземного уровня на повороте у входа в Особую кладовую, где мы ждали вас, Учитель. Мы попали в засаду. Нападение было молниеносным. Двое были убиты на месте. Один ранен. Мне разбили голову, я потерял сознание, не сразу пришёл в себя.
– Почему они это сделали?
– Не знаю, Учитель…
Я сделал знак своему личному телохранителю, хранителю покоев:
– Иди, прими меры. Опусти все камни!
Телохранитель исчез, будто его и не было в покоях.
Такой прыти я не ожидал от Великого жреца. Не по моей вине между нами пролилась кровь. Пора придержать Азариаса. Он приготовился к ответному удару. Его оружие – народное волнение. Нельзя сейчас отвечать кровью на кровь. Он, конечно, не забыл, что моё второе имя – Бхарити Бхерия-Сингх. Такой же сикх, как и покойный Гюль Падишах – Рами Радж-Сингх. В моих руках цейхгауз, вооруженная охрана и пограничная стража. Мне легко получить в народе ещё одну приставку – «Кровавый». Нужно ли мне это?!
Стук в дверь. В покои заглянул послушник из охраны Азариаса.
– К вам Великий жрец, Учитель!
Вошёл Азариас. От его былой растерянности не осталось и следа. Спросил:
– Что удалось выяснить, Александрос?
Не сразу мне удалось подавить в себе приступ бешенства, начавший было набирать силу. После паузы ответил почти спокойно:
– Пчёлы. Пчелиный рой, Азариас.
– И что мы с пчелами будем делать?
Я ответил на вопрос первым, что пришло в голову:
– По осени будем с мёдом!
Азариас развёл руками. Я понял его без слов. Дескать, как всё просто, а мы, бедные, невесть, что думали.
Азариас продолжил:
– Александрос! Я слышал, у вас неприятности?
Я не ответил. Молча, в упор смотрел в глаза Азариаса. Он не выдержал взгляда, попытался улыбнуться:
– Слава Агни-Ра! У меня для тебя, Александрос, хорошая весть. Если ты ищешь похищенный Кидар, то можешь не беспокоиться. Похитители далеко не ушли. Мои люди с боем отбили священную реликвию.
Я думал на русском: «Мерзавец!». Ответил на киштвари:
– Что ты, Азариас! Какое беспокойство… Напротив, волею Агни-Ра, мои обязанности хранителя Кидара с сегодняшнего дня стали твоими. Мне меньше забот. Тебе – больше почёта! Мы оба не в накладе.
Азариас такой реакции от меня не ожидал. У него отвисла челюсть. Он задёргал головой, потом закашлялся, прикрыв лицо рукавом хламиды.
Я не стал предлагать ему ни молока, ни чая. Не из невежливости. Из безопасности.
Наконец жрец осмыслил произошедшее. Его глаза приобрели прежнюю остроту.
Я продолжил:
– Сейчас мои люди, Азариас, откроют тебе тайну каменных запоров Особой кладовой. Они будут петь гимн Агни-Ра и в нужных его стихах на нужных словах поочерёдно нажимать нужные камни. Если ошибутся – каменный вход не раскроется! А если ошибутся дважды, каменный вход более не раскроется никогда! Ты знаешь все гимны, Азариас, ты Великий жрец. Тебе будет не трудно запомнить этот ключ. Храни сокровища Александра Великого, и да хранит тебя Хелайос Агни-Ра!
Я знал, что говорил. У Азариса мозгов не хватит, чтобы запомнить подобное знание!
Точно. У Азариаса подкосились ноги. Его сопровождающие помогли ему присесть на каменную скамью, накрытую ковром. Он начал соображать:
– Нет, нет, Александрос! Я готов принять на себя только часть заботы: оставить в своих покоях Кидар, а все остальное пусть хранится в Особой кладовой под твоим присмотром! Я сегодня же издам соответствующий указ и обнародую его!
Я поклонился жрецу:
– Воистину, Азариас, это решение, достойное царя Соломона. Благодарю тебя за милости, оказываемые мне.
Азариас решил, что предмет этого разговора, как и проблема разделения привилегий, исчерпаны. Покинул мои покои.
Что ж, какое-то время я выиграл для своих дел. А времени мало. Пора заняться организацией вечерней мистерии.
Инструктаж был коротким. Мои люди своё дело знали.
На этот раз нерукотворный огонь Агни-Ра должен был снизойти не на хлопковый фитилёк лампады, а заставить вспыхнуть гигантский костёр. Что поделать. Психику подданных, подвергнутую испытанию неудавшимся обрядом, следовало взбодрить весьма внушительным действием!
Для хорошего костра, способного быстро разгореться, нужно хорошее топливо – дрова. Каменный уголь, используемый в металлургии, для этого ритуала не годился.
В Киштвари, как и по всем Гималаям, древесина – ценность. Для простого киштварянина срубить без разрешения старейшины дерево означает совершить преступление, приравненное по своей значимости к убийству человека. Старейшинами был организован силами сообщества экстренный сбор валежника по всей территории ущелья и даже за его пределами.
Из натасканного валежника мои люди уже к полудню сложили правильный куб высотой в человеческий рост. Кострище приготовили на гигантском грубо отесанном мегалите, которому точно – не одна тысяча лет. Когда-то на нём приносились человеческие жертвы. В центре камня, предназначенного для ритуала, еще сохранилось высеченное углубление, в котором угадывался абрис человека с раскинутыми руками. И сток для крови – узкая неглубокая канавка. Именно этот сток и был важнейшей составной частью для задуманного.
Осталось дождаться захода солнца.
Хорошо, когда ситуация под контролем. Можно и отдохнуть с пару часиков после тревожной бессонной ночи.
Покимарить не удалось. Снова пришел Азариас. Он был жёлт, сморщен. Глаза слезятся, лицо в испарине. Похоже, подцепил малярию. Mala aria? Не может быть, просто устал. В Гималаях о малярии не слышали.
– Спишь? – спросил Азариас.
– Почему бы нет, – отвечаю, – мои люди уже костер подготовили. Я охрану выставил на всякий случай.
– Я усилил её, – уведомил меня Азариас. – Надеюсь, на закате Агни-Ра пошлет своему верному народу нерукотворный огонь!
– Хотите гарантий, Азариас? – спросил я его. – Вы, и не только вы видели, как Агни-Ра заставил загореться погребальный костёр под телом нашего незабвенного повелителя Кризантоса два года назад.
Азариас долго молчал, смотрел на огонёк светильника. Я не мешал ему думать. Есть такая игра в Азии, типа русской детской игры «молчанки»: кто первый слово скажет, тому и убирать разбросанные игрушки.
Наконец Азариас не выдержал:
– В Киштвари может начаться смута, если костёр не загорится. Это будет означать, что Агни-Ра отвернулся от своего народа. В отместку народ уничтожит своих пастырей. Если мне, главному жрецу Азариасу, будет грозить смерть, вместе со мной умрут и другие, что собирали этот костёр. Вы, учитель, тоже принимали в нём участие, не так ли?
– Дорогой Азариас! – я старался улыбаться как можно естественнее, но, похоже, Азариас умел читать мысли.
– Дорогой Азариас! – повторил я. – Слово истинно, если за ним стоит истина. – Говорите яснее, что я должен для вас сделать? Я сделаю!
Голос Азариас, наконец, обрёл былую твёрдость:
– Я жду, что ты, Александрос или Бхарати Бхерия-Сингх, откроешь мне тайну самовозгорания погребального костра! Я знаю, ты был побратимом князя Панкратайоса Кризантоса, он делился с тобой тайнами, полученными от своей матери. Недаром, ты хранитель библиотеки ста тысяч тайн!
– Самая великая тайна, Азариас, это сила Агни-Ра! Или ты усомнился в его силе, утратил веру? Думаешь, пчелиный рой – это случайность? Это воля Агни-Ра. Захочет – костёр запылает. Нет – мы все можем умереть. До захода солнца еще есть время. Позволь мне отдохнуть перед новым таинством.
Глаза Азариаса сверкнули от еле сдерживаемого им гнева. Его лицо начало наливаться кровью.
– Пусть так, – сказал Азариас. – На всё воля Агни-Ра! Я дам команду перебрать костер перед мистерией, пусть все увидят, что среди валежника нет горшка с тлеющими углями!
– Мудрое решение, Азариас! – отозвался я. – Пусть все убедятся в силе Хелайоса Агни-Ра!
Азариас вышел из моих покоев твердой походкой человека, готового к борьбе.
Через несколько минут я проследовал за ним. Встал за каменной колонной храма. Мои помощники прикрыли меня. Мы видели, как люди Азариаса в его присутствии перебрали куб валежника. Некоторые ветви Азариас поднимал с ритуального камня лично. Осматривал, взвешивал в руке. Пару толстых сучьев приказал своим людям разрубить надвое. Ни он, ни его люди, ни доброхоты из киштварян ничего предосудительного не обнаружили. Из валежника был сооружен новый куб, по размерам соответствующий прежнему кострищу. Ритуальный камень был оцеплён людьми Азариаса. На сток в камне никто не обратил внимания.
Я со своими послушниками вернулся в покои. Был доволен. Мелок Азариас! Уж если заподозрил меня в мистификации, то должен был бы полностью сменить старый валежник на новый. Не сделал, значит, мистерия пройдёт по моему сценарию!
Попытался уснуть. Не получилось. Пытался разобраться в своих предчувствиях. Нет, это не страх предстоящего конфликта с Азариасом. Это что-то более тяжёлое, более глобальное. Было предчувствие надвигающейся на мой, именно мой мир, гигантской катастрофы! Возможно, беда с Леночкой, с мальчиками? Как они там, в Россие? Пардон, в Советском Туркменистане!
Как уснул, не заметил. Приснилась Леночка. Как всегда тихая, спокойная… Погладила меня рукой по лицу...
Проснулся. У ложа молодой жрец Адрастос – «Храбрый». Меченосец. Из моих. Начальник Агемы – стражи общей, внутренней и пограничной.
– Пора, Учитель! – сказал он. Помог мне одеться. Подал посох. Спросил:
– Как будем без Кидара?
Я отрицательно качнул головой:
– Кидар просто так не пропадёт. Он у Азариаса. В этот раз обойдёмся без Кидара. Костёр будет так полыхать, что народ забудет обо всём на свете!
Вышли. Встали на верхней самой широкой ступени храма.
Народ уже заполнил храмовую площадь. Многие сотни киштварян предпочли уберечься от опасной близости к большому огню и усеяли своими персонами большие валуны, каменные стены террас и крыши домов, амфитеатром поднимающихся по обеим сторонам ущелья Киштвари.
Азариас уже витийствовал, подняв к небу свой посох. Что-то грозное объявлял народу. Похоже, он начал готовить общественное мнение, склоняя его к насилию над лицами, чьё присутствие в Киштвари не желательно Агни-Ра! Ясно, в чью сторону камни вот-вот полетят. Пока только словесные. Как было не вспомнить Персидский Исфахан и толпу, опьянённую гашишем, штурмующую усадьбу Военно-санитарной службы Индо-Британского экспедиционного корпуса. Толпу, жаждавшей смерти протектора этой службы, якобы наславшего на Исфахан полчища скорпионов!
Что ж, Азариас свой ход сделал. Напрасный ход. Как видно, более чем до двух, жрец считать не умеет.
Я понял, ротмистр Кудашев снова в бою! Стрелка моего душевного барометра под названием «Настроение» стремительно поползла вверх к отметке «Кураж»!
Так, что там Главный жрец глаголет?
Азариас вещал в полный голос, так, что его слова эхом отражались от скальных стен ущелья:
– Две тысячи лет со дня основания нашего храма в День летнего солнцестояния Хелайос Агни-Ра посылал своему народу нерукотворный огонь! И лишь сегодня он отказал в своей милости. Самый светлый день стал днём чёрным для народа Киштвари! Подумайте, люди, почему мы лишились покровительства Агни-Ра? Не потому ли, что среди нас есть человек иной крови, иного духа, иной веры? Вы все знаете его. Мне нет нужды показывать на него пальцем. Сегодня он громко объявил во всеуслышание, что добудет своим колдовством нерукотворный огонь. Народ Киштвари доверчив, он собрал для костра валежник. Теперь мы ждём, что Агни-Ра превратит эту груду веток и сучьев в большое всеочищающее пламя!
Народ загудел, как рой шершней. Послышались злые голоса:
– Чужестранца к ответу! Костёр никогда не загорится! Горе нам, Агни-Ра отвернулся от своего народа!
Азариас повернулся ко мне:
– Твой выход, Педагогис! Ты обещал, ты и проси Агни-Ра поджечь эту кучу дров! Но берегись, если не получится. Ляжешь на дрова во всю свою длину, а огонь добудем другим способом!
Я не удостоил Азариаса ответом. Вышел к народу, оставив жреца за своей спиной. Поднял вверх руку:
– Народ Киштвари! С каких пор в ваших чистых сердцах и душах родились злоба, ненависть, жажда насилия и смерти? Неудивительно, что Агни-Ра отказал вам в своей милости. Но само солнце разве не светило сегодня и не светит ещё, озаряя весь мир и Киштвари? Скажите, кто из вас еще не знает, что оконце в стене скального храма Агни-Ра залеплено сотами диких пчёл? Кто не видел – идите и полюбуйтесь! Подумайте, мог ли я или кто-либо из иных людей, заставить рой диких пчел построить свои соты на этом месте, когда вокруг мириады мириадов свободных скал, как две капли похожих на скалы нашего храма? Мог ли кто-либо из бесчисленных божеств Индостана воспрепятствовать великому Агни-Ра сделать свой ежегодный подарок своим детям? Нет. Это мог сделать только сам Агни-Ра! Вместо того, чтобы стенать, возблагодарите Его и попросите прощения. Агни-Ра вернет вам свою милость и даст нерукотворный огонь!
Киштваряне умолкли.
Азариас решил перехватить инициативу:
– Народ Киштвари! Бхарати Бхерия-Сингх не киштвари, не индус, даже не мусульманин. Он просто колдун. Не слушайте его! Если даже этот костёр и загорится, это будет означать, что колдун сумел спрятать в его нутро горшок с углями!
Я поднял вверх руку:
– Народ Киштвари! Пусть наш спор разрешит сам Великий Хелайос Агни-Ра! Жрец Азариас может залить дрова водой и лить воду столько, сколько сможет и захочет. А мы все попросим Агни-Ра дать нам нерукотворный огонь. Когда загорятся мокрые от воды дрова, будьте готовы зажечь от огня, посланного Агни-Ра, свои светильники!
– Ты пропал, Учитель, – сказал мне Азариас. – Ты не убежишь, я принял меры.
По команде жреца десяток женщин принялись в больших глиняных кувшинах носить из реки воду и выливать её на ветви, приготовленные к сожжению.
Я поднял вверх руку:
– О, Великий Хелайос Агни-Ра! Дай нам свой огонь!
Моё обращение подхватили. Сначала робко, в два, в три голоса, потом громче, еще громче, а когда хор в несколько сот голосов наполнил этим громоподобным призывом всё ущелье, над чёрным мокрым валежником костра взвилось к небу высокое чистое пламя!
Взвизгнув от неожиданности, от костра успела отскочить одна из женщин, уронив и разбив свой опорожнёный кувшин.
Пламя струёй било в вечернее небо из середины костра. Мокрые поленья по краям куба трещали, от них валил пар, а через минуту они уже полыхали.
Народ Киштвари ликовал. Свершилось. Агни-Ра не оставил свой народ!
Киштваряне, как один, пели Агни-Ра свой благодарственный гимн. Женщины – хранительницы домашнего очага, уже не лили в костёр воду, они зажигали от его огня светильники и разносили пламя по своим домам.
Я повернулся к Азариасу, протянул ему руку, поздравил жреца:
– С праздником, Азариас! Мы снова с огнём!
Возможно, Азариас ответил бы мне, но наш диалог был прерван гонцом. Упав пред Азариасом на колени, гонец прохрипел:
– Прошу простить меня за плохую весть!
– Говори! – приказал Азариас.
– В Киштвари пришли чужие люди. Они осквернили священную гору Киштвари-Деви. Водрузили на её девственную вершину свой флаг.
Мы повернулись к востоку. Белая шапка Киштвари-Деви ещё была озарена солнечными лучами. Послушник из моей свиты подал мне подзорную трубу. Прежде, чем ночь окончательно поглотила Киштвари, в последнее мгновение я успел разглядеть полотнище флага: красное поле с белым кругом в центре, накрытым чёрной свастикой. Через мгновение в окуляре бинокля осталось только ночное небо.
– Немцы, – сказал я.
*****
*****
Эту ночь тоже не пришлось отдохнуть.
Всю ночь крутил ручки настройки последнего чуда техники – коротковолнового лампового радиоприёмника «Сименс», маркированный как «Deutcher Kleinempfanger 1938/ GW 110-240 Volt 50», работающий как от переменного, так и от постоянного тока. На лицевой эбонитовой панели под динамиком, затянутым серым полотном, рельефное изображение герба – орёл с дубовым венком и свастикой в лапах. Что есть, то есть. Наследство Гюль Падишаха. Знал толк и в радиотехнике. Что попало не покупал. Единственное радио на всё Киштвари. Как и электропитание для него. Прежний владыка не спешил приобщить свой народ к таким благам цивилизации как радио и электричество. Пока слушаю, два младших жреца «динамят» – попеременно бегают, как белки, в большом колесе. Подзаряжают аккумулятор. Впрочем, слышу пока только электрическое потрескивание да громовые разряды.
Стоп! Вроде поймал… Нет. Сорвалось!
Да… Слабоват приёмник для радиослушателя из Киштвари. И это несмотря на то, что моя принимающая антенна возвышается более, чем на две с половиной тысячи метров, любой европейской передающей, включая знаменитую Эйфелевскую башню. Одной только изолированной медной проволоки использовано почти полтора километра!
Впрочем, наша антенна – чистая кустарщина! И проволока местного изготовления, обыкновенное некалиброванное сырье, отлитое и протянутое вручную из руды, добытой в недрах той же самой горы, в которой вырезан храм Агни-Ра и Королевский дворец. Я уже в «Дневнике» как-то обмолвился, назвав народ киштвари гималайскими гномами. Так и есть. Не в обидном смысле. Киштвари труженики. Не награбленным золотом и драгоценными камнями забиты подземные кладовые Большой Сокровищница Гюль Падишаха! Все добыто здесь, в гигантских подземных копях Киштвари. Это не блеф. Любой геолог знает, Гималаи – крайняя точка гигантского сжатия земной коры, движущимся с юга на север полуостровом Индостан. Какие именно процессы в сложении физических и химических реакций происходят при таком сжатии, никто не знает. Но, похоже, в недрах территории, которую на большой карте Индии, можно прикрыть медным пенни, скопились все металлы таблицы Менделеева. И не только металлы. Энергоносители. Уголь, сера, сода, термальные воды. Есть ещё кое-что. Гюль Падишах лично показывал…
Стоп! Есть… В моих наушниках мужской голос:
– «Der Audiofonds des Studios Des Gro;en Germanischen Rundfunkes aus Berlin bietet Ihrer Aufmerksamkeit das Fragment aus der Oper «Die Walk;re», in die Aufzeichnung Des M;nchner sinfonischen Orchesters an. Vil'gel'm Rihard Wagner, der deutsche Komponist. «Ritt der Walk;ren»!
* Нем. – Аудиофонд студии Великого Германского Радио из Берлина предлагает вашему вниманию отрывок из оперы «Валькирия», в записи Мюнхенского симфонического оркестра. Вильгельм Рихард Вагнер, немецкий композитор. «Полет валькирий»!
Так, хорошо. Приём сегодня работает. Жаль, с Московскими передачами проблемы. Поймать трудно, а удержать ещё труднее. Мощности не те. Не сравнить с немецкими. Союзники, они союзниками, но в эту «дружбу» плохо верится. Кто из советских удосужился прочесть «Майн Кампф» на языке оригинала, тот знает: для истинного германца славянин – первый враг, подлежащий уничтожению, а уж семитские народы только на втором месте! Прямая речь самого фюрера – Адольфа Гитлера. Увы, в СССР за хранение либо чтение «Майн Кампф», да не дай Бог с друзьями, у ОГПУ НКВД одно наказание – десять лет без права переписки, а то и потяжелее!
Стоп! Знакомые позывные, потом мягкий женский голос, русская речь несколько с еврейским акцентом:
– «Вы слушаете Би-Би-Си из Лондона. Успех английских ВМС. Немецкие линейный корабль «Бисмарк» и тяжелый крейсер «Принц Эйген», выполняя задание командования германского флота уничтожать коммуникации английских ВМС в Атлантическом океане, были встречены в Датском проливе английским отрядом поддержки дозора в составе линейного корабля «Принс оф Уэлс», линейного крейсера «Худ», двух крейсеров и шести эскадренных миноносцев. В тяжелом бою, несмотря на отчаянную смелость и проявляемый героизм английских моряков «Бисмарку» удалось потопить английский линейный крейсер «Худ» и нанести повреждения линкору «Принц Уэльский». Однако, безнаказанно уйти от справедливого возмездия немецкому линейному кораблю не удалось. С воздуха по палубе «Бисмарка» произвели бомбометания и обстрел скорострельными пушками самолеты с авианосца. Эсминцы поддержали атаку свои огнём. «Бисмарк» потерял управление. Английские линейные корабли «Кинг Джордж V» и «Родней» подвергли «Бисмарк» артиллерийскому обстрелу из орудий главного калибра. Крейсер «Дорсетшир» совершил торпедную атаку тремя залпами. «Бисмарк» был потоплен»…
Так, воюют. Англия – владычица морей, кто этого не знает! Ну, а Россие эта английская маленькая победа и немецкое поражение каким боком?
Господи! Ну, вразуми же и меня, грешного, и всех остальных, власть имеющих. Неужели, как в годах тысяча девятьсот тринадцатом, четырнадцатом перед Великой войной, перед германской, Россия снова будет метаться между Берлином и Лондоном? Снова – положение неустойчивого равновесия? Неужели не останемся в стороне? Снова кровь, снова потери, снова горящие города. Чудится мне, кошмар германской войны в войну новую детским лепетом неразумному человечеству покажется!
Что ты, мой «Сименс» еще сможешь дать послушать мне?
Вот, поймал!
– «Говорит Москва. Московское время два часа. Сегодня воскресенье, двадцать второе июня. На этом мы сделаем музыкальную паузу до пяти часов утра. Слушайте русскую инструментальную музыку в исполнении оркестров Московской, Ленинградской и Киевской филармоний. Спокойной ночи.».
В дверь постучали. Я выключил приёмник. Один из послушников отворил дверь, второй прикрыл меня на всякий случай. Так заведено. Не лишняя предосторожность. Вошли мои люди из пограничной стражи. Поклонились.
Я сделал знак рукой – начинайте!
Первый доложил по-военному четко:
– Учитель! У подножия Киштвари-Дэви лагерь. В лагере двое европейцев. Не англичане. Два проводника. Один гурк из Непала, второй раджпутанец из Симлы. Мы скрытно наблюдали за ними, слушали. Они здесь уже четыре дня. Костра не разжигали. Готовят и греются, в палатке. Примусом. Разжигают его на воздухе. Дыма нет. Проводники имеют опыт восхождения. Группа, ушедшая на вершину, еще не вернулась. Там тоже два европейца, два раджпутанца. Немцы с пистолетами, гурк с винтовкой маузер. Немцы прошли со стороны Тибета. От Киштвари лагерь закрывает гора. Наша пограничная стража проявила беспечность. Простите нас! Мы исправим свои ошибки. Лагерь под пристальным скрытным наблюдением. Следов не оставляем. Вторая группа сменила нас, продолжает наблюдение.
Я кивнул ему головой, сказал то, что в таких случаях полагалось в Киштвари:
– Да вознаградит тебя Агни-Ра! Можешь идти отдыхать.
В другой какой год можно было бы всем нам успокоиться и жить в тишине, как у Агни-Ра за пазухой.
Именно, в некий другой год.
Но не в этот, не в одна тысяча девятьсот сорок первый.
Сорок первый… Что там сулят нам в этом году звёзды?
Раскрыл журнал астрономических наблюдений. Перечитал последние записи своих жрецов.
Так, живём, значит при «квадратуре Сатурн-Плутон»… Что это значит и чем чревато? Вот: грядёт самая суровая зима за последние двести лет! Что ещё доброго? «С 26 апреля по 14 мая в зодиаке Тельца встретились шесть планет: Солнце, Меркурий, Венера, Юпитер, Сатурн и Уран. Этот «Парад планет» грозит Земле великими природными катаклизмами: землетрясениями, тайфунами, цунами, наводнениями. Не исключены и потрясения политические: войны, народные волнения, смены династий… Экономические: неурожаи, голод…».
Да, порадовали астрологи. Они что, Солнце до сих пор в планетах держат?
Однако, выводы настораживают. И без звёзд ясно про войны, они уже идут! Всё остальное – производные от них, даже землетрясения!
Впрочем, у каждого события, как у монеты – две стороны: аверс и реверс. Кому война, а кому мать родна. Всегда найдутся государства и отдельные личности, которые на войне только возвышаются и обогащаются! Закон сохранения материи и энергии. Что о нём говорил Михайло Василььевич Ломонов? – «Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому, так ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте.»!
Время покажет, у кого умножится. Но это время предстоит ещё прожить и пережить…
Вот и ночь прошла. На календаре двадцать второе июня одна тысяча девятьсот сорок первого года. Год семи тысяч четырёхсот пятидесяти девяти лет от Сотворения Мира в Звёздном храме по Даарийскому календарю, принятому и в Киштвари.
Снова пожаловал Азариас.
Однако, зачастил. Субординации не понимает. Значит, нужен ему ещё Александрос Бхарати Бхерия-Сингх!
Задал вопрос:
– Что будем делать с пчёлами, Александрос?
– Я уже отвечал на этот вопрос, Азариас. Не помнишь? По осени будем с мёдом!
– Снова шутишь?
– Не посмею шутить с подарком Агни-Ра киштварянам, Азариас. Мои люди сегодня ночью, когда пчёлы спали, взобрались на скальную стену, окурили рой дымом, аккуратно отломили от скалы соты, упрятали их в тростниковый короб и спустили его на землю. За это время другие успели приготовить добрую кипарисовую колоду с прочной крышкой и небольшим летком у основания. Это улей. Улей водрузили на высокий, вертикально торчащий на берегу реки гранитный монолит. Чтобы до него не добрался гималайский медведь! Пчелам Агни-Ра будет хорошо в новом жилище. Киштваряне могут благодарить Агни-Ра за подарок, подкармливая пчел сладкой водой. Через год в Киштвари может быть уже два, а то три или четыре таких улья, Азариас. Мы будем с мёдом!
– А как с оконцем, Александрос? Оно еще забито воском?
– Азариас! У тебя, что, жрецов не хватает? Дай команду, пусть очистят оконце, пробьют проход тупым концом копья. Порядок в храме – не моя компетенция!
Азариас не протестовал. Задал новый вопрос:
– Служба реализации цветных металлов задержала поставку в Нью-Дели восемнадцать фунтов металлического натрия. Нам грозят санкциями. Что за натрий такой, что мы его поставляем фунтами? На аффинажный завод в Нью-Дели золото уходит партиями в сотни фунтов!
– Это очень редкий металл, Азариас. Употребляется в химической промышленности. Трудно добывается и плохо сохраняется. Очень быстрый процесс окисления. Распорядитесь навести порядок на складах. Ничего страшного, в следующий месяц восполним задолженность перед партнёрами.
Азариас ушёл.
Надо же! Натрием заинтересовался. Знал бы, что за штука натрий, не удивлялся бы тому, что мокрые дрова в потоках льющейся воды загорелись. Химический элемент «Na» - «Natrium» при соединении с водой – H2O, вступает в реакцию, преобразует воду в щёлочь с выделением водорода – «Hydrogenium». H2 – лёгкий газ, самовоспламеняющийся в смеси с воздухом или кислородом. Реакция происходит с большим выделением теплоты!
Мои ребята – молодые жрецы, меченосцы из Агемы, теперь этот фокус хорошо знают. Прежде, чем сложить из валежника костёр, они забили мягким натрием сток в ритуальном камне. Азариас, перебиравший со своими людьми валежник, разумеется, натрия на камне не искал, и не увидел!
Провел час со своим командирским активом Агемы – жрецами и послушниками – охранниками скального дворцового комплекса и пограничными стражами. Обсудили вопрос погребения погибших в подземелье товарищей. Весьма серьёзно предостерёг от попыток отомстить убийцам самостоятельно. Обещал серьёзное расследование и справедливый суд. Обсудили наши возможные варианты взаимоотношений с немцами. Предостерёг от силовых приёмов решения возможных проблем. С немцами ещё придётся знакомиться самому. Ознакомил личный состав со сложившимся международным положением. Объяснил, как мог, где война, с кем война, чем она может быть опасна даже в таком гималайско-медвежьем углу, как Киштвари. В Красной Армии это называлось бы политзанятиями. Не страшно, было бы полезно. Ещё Его Светлость граф Рымникский генералиссимус Суворов Александр Васильевич завещал: «Каждый солдат должен знать свой манёвр!». Настроил ребят на бдительность. Каждый получил по револьверу «Веблей».
Распустил.
Обдумывал донесение от смены разведчиков, что вели наблюдение за немцами, воодрузившими флаг своего, теперь уже Третьего Тысячелетнего Дойче Рейха на земле Киштвари.
Окончательного решения не принял. Рано. Информации с гулькин нос. Вопрос конфронтации с немцами – вопрос непростой. Помню, чем с ними в Исфахане конфликт закончился. Нужно будет бить аккуратно, сильно, только один раз и чужими руками!
Легко сказать, «чужими руками». Где их взять в Киштвари?
Думай, Кудашев, думай!
Вернулся к радиоприёмнику. Так, разница в астрономическом времени между Дели и Берлином – два с половиной часа, между Дели и Москвой – полтора часа, между Дели и Лондоном – четыре с половиной часа.
Глянул на часы: по делийскому времени без трех минут восемь утра. Настроился на германскую волну. В наушниках бравый марш, надоевший мне ещё за Великую войну по восемнадцатый год, которым сопровождалась прогулка заключенных в баварской тюрьме Ингольштадт, в которой содержались военнопленные офицеры, как русские, так и французы с британцами, в том числе и военнослужащие индо-британского контингента. Так что, Кудашеву немцев любить не за что! Но послушать нужно.
Музыка закончилась. В наушниках торжественный женский голос:
– «Sie h;ren den Gro;en Germanischen Rundfunk aus Berlin. Es arbeiten alle Funkstationen Dritten Дойче des Reiches. In der Minute werden Sie die wichtige Mitteilung h;ren, der Reichsminister f;r Volksaufkl;rung und Propaganda und Leiter der Reichskulturkammer, Gauleiter Berlin-Brandenburg der Doktor Paul Joseph Goebbels verlesen wird!».
Снова музыка. Гимн Рейха. Всего несколько тактов. Снова голос. Он уже узнаваем. Это голос Геббельса:
– «Die Germanen! Der Vater der Nation unser F;hrer Rejhskantsler Deutschlands Rejhsshcadgalter Preussens F;hrer NSDAP Adolf Hitler hat mir beauftragen, ihn « den Umlauf am deutschen Volk in Zusammenhang mit dem Anfang des Krieges gegen Sowjet Union zu verlesen».
_____________________________________________
* Нем. – «Вы слушаете Великое Германское Радио из Берлина. Работают все радиостанции Третьего Дойче Рейха. Через минуту вы услышите важное сообщение, которое зачитает Рейхсминистр народного просвещения, информации и пропаганды гауляйтер Берлина-Бранденбург доктор Пауль Йозеф Геббельс!».
** Нем. – «Германцы! Отец нации наш Вождь Рейхсканцлер Германии Рейсштадгальтер Пруссии Фюрер НСДАП Адольф Гитлер поручил мне зачитать его «Обращение к немецкому народу в связи с началом войны против Советского Союза».
_____________________________________________
Кровь ударами молота стучала в моих висках.
Атмосферные помехи своей трескотнёй неоднократно прерывали передачу. Я упорно держал руку на ручке настройки. Слушал. Услышаное, с пробелами стенографировал карандашом в блокнот уже на русском:
– «…Сегодня на нашей границе стоят 160 русских дивизий. В последние недели имеют место непрерывные нарушения этой границы, не только нашей, но и на дальнем севере и в Румынии. Русские летчики забавляются тем, что беззаботно перелетают эту границу, словно хотят показать нам, что они уже чувствуют себя хозяевами этой территории»…
– «…настал час, когда необходимо выступить против этого заговора еврейско-англосаксонских поджигателей войны и тоже еврейских властителей большевистского центра в Москве.
Немецкий народ! В данный момент осуществляется величайшее по своей протяженности и объему выступление войск, какое только видел мир»…
– «…у Северного Ледовитого океана...
…Немецкие дивизии под командой…
…От Восточной Пруссии до Карпат развернуты соединения немецкого восточного фронта. На берегах Прута и в низовьях Дуная до побережья Черного моря…»…
Обращение Фюрера доктор Геббельс закончил фразами:
– «Немецкие солдаты! Вы вступаете теперь в жестокую борьбу, и на вас лежит тяжелая ответственность, ибо судьба Европы, будущее Германского Рейха, бытие нашего народа лежит отныне только в ваших руках. Да поможет вам в этой борьбе Господь Бог!».
Выключил радиоприёмник. Уронил на минуту голову на стол. Устал, словно с кайлом после смены из штольни вышел. Разговорной практики на немецком у меня практически не было. Слава Богу, немецкий не английский, его понять можно, произношение и аллитерация друг другу соответствуют. Слава Богу, контуженая головушка ещё не подводит. Соображает!
Кто-то тронул меня за локоть. Я вздрогнул, как от удара током. Увидел жреца своей свиты Адратоса. Он что-то говорил, но его слов я не слышал. Снял наушники.
Адратос повторил:
– Учитель, немцы спят в палатках. Немцы отдельно, азиаты отдельно. Не отлучаются. Беспечны. Без часового! Хоть и при оружии, но, полагаю, среди них нет профессионального военного. Люди Азариса пытались пройти к немецкому лагерю, были остановлены нашим пограничным нарядом, возвращены в Киштвари. Не спорили.
– Хорошо, продолжайте наблюдение! Меняйте разведчиков по двое каждые два часа. Сменившиеся докладывают результаты наблюдения немедленно!
Адратос вышел. Послушники-меченосцы Павлос и Офелос, мокрые от пота, как белки из колеса, отдыхали.
Зеленая лампа индикатора на «Сименсе» помигивала, из наушников раздавались звуки марша, сопровождаемые потрескиванием.
Так, на чем я остановился? Война? Война! Тогда Кудашев считает себя мобилизованным. Нет Российской Империи – Россия, как была, так и осталась! Русский человек, как в СССР, так и в Киштвари, все равно остаётся русским. Как немец, под кайзером он или под фюрером – все равно остаётся немцем! Если ствол его Маузера либо Фольмера направлен в лицо Россие, он враг. Враг должен быть уничтожен! Все. Нет более никаких сдерживающих факторов у Кудашева в отношении бошей!
В тринадцать тридцать по Делийскому времени в Москве Кремлёвские куранты пробили полдень. Я слушал по радио выступление Министра Иностранных Дел СССР Вячеслава Молотова. Увы, услышать смог всего несколько фраз. Но мне было достаточно и этого!
– «Граждане и гражданки Советского Союза!
Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:
Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территорий.
Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора…»…
– «Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.
Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина.
Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!».
Уже поздней ночью под утро в три тридцать по Делийскому времени удалось поймать Би-Би-Си. Я прикинул, в Лондоне двадцать три часа по Гринвичу.
Говорил премьер-министр Великобритании лорд Уинстон Черчилль, он же министр обороны Великобритании:
– «Noone has been a more consistent opponent of Communism than I have for the last twenty-five years. I will unsay no words that I've spoken about it. But all this fades away before the spectacle which is now unfolding.
The past, with its crimes, its follies and its tragedies, flashes away. I see the Russian soldiers standing on the threshold of their native land, guarding the fields which their fathers have tilled from time immemorial. I see them guarding their homes; their mothers and wives pray, ah yes, for there are times when all pray for the safety of their loved ones, for the return of the breadwinner, of the champion, of their protectors.
I see the 10,000 villages of Russia, where the means of existence was wrung so hardly from the soil, but where there are still primordial human joys, where maidens laugh and children play I see advancing upon all this, in hideous onslaught, the Nazi war machine, with its clanking, heel-clicking, dandified Prussian officers, its crafty expert agents, fresh from the cowing and tying down of a dozen countries. I see also the dull, drilled, docile brutish masses of the Hun soldiery, plodding on like a swarm of crawling locusts. I see the German bombers and fighters in the sky, still smarting from many a British whipping, so delighted to find what they believe is an easier and a safer prey. And behind all this glare, behind all this storm, I see that small group of villainous men who planned, organized and launched this cataract of horrors upon mankind…
Я снова стенографировал, то на русском, то на английском, стараясь не пропустить ни слова!
– «Никто не был более последо¬вательным противником коммунизма, чем я, за последние 25 лет. И я не отказываюсь ни от одного сказанного мною слова. Но все это бледнеет перед той гигантской картиной, которая разворачивается перед нами. Прошлое, с его преступлениями, его безумием и его трагедиями, отгорает далеко.
Я вижу русских солдат, стоящих на пороге родной земли, охраняющих поля, где их отцы работали с незапамятных времен. Я вижу их, защи¬щающих дома, где матери и жены молятся — да, да, бывают времена, когда молятся все,— за безопасность своих близких, за возвращение кормильца, своего защитника, своей опоры.
Я вижу 10 тысяч деревень России, где средства к существованию добываются на земле с таким трудом, но где все же существуют человеческие радости, где девы смеются, и играют дети. Я вижу надвигающуюся на все это ужасающую мощь нацистской военной машины, с ее трезвоном, щелканием каблуков, блестящими прусскими офицерами, лукавыми экспертами, только что запугавших и повязавших дюжину стран, своих сателлитов. Я вижу также унылые, послушные жестокие массы солдатни, гуннов, бредущих, как рой ползущей саранчи. Я вижу немецкие бомбардировщики, и убийц в небе, потрёпанных множественными британскими ударами, которые восхищаются найденной, как они уверовали – более легкой и более безопасной добычей. И позади всего этого яркого света, позади всего этого шторма, я вижу, небольшую группу мужчин, злодеев, которые спланировали, организовали и направили этот поток ужасов на человечество.
И затем, моя память возвращает меня в прошлые годы ко дням, когда российские армии были нашими Союзниками против того же самого смертельного противника, когда они сражались с такими многочисленными примерами проявленной доблести и верности (долгу союзников) и помогли одержать победу, в которой, увы, они принимали участие, но отрешенные от нее без нашей вины.
Я пережил все это, и Вы простите мне, если я выражу мои чувства и движение старых воспоминаний. Но теперь я должен объявить решение Правительства Его Величества, и я чувствую уверенность, что это - решение, с которым, должным образом, согласятся наши большие Доминионы. И это мы должны заявить незамедлительно, сразу, без дневной задержки. Я должен сделать декларацию, но Вы можете ли сомневаться в том, какова будет наша политика?
Отныне у нас одна цель, одна единственная — уничтожение нацистского режима. Мы никогда не будем вести перего¬воры с Гитлером. И пока мы не освободим народы, находящиеся под его ярмом, любой человек или правительство, которое сражается про¬тив нацизма, получит нашу помощь, любой человек или государство, которое сражается против Гитлера, будет нашим союзником. Такова наша политика... Из этого следует, что мы окажем любую возможную помощь России и русскому народу, и мы будем призывать наших друзей и союз¬ников во всех частях мира занять ту же позицию и следовать ей до конца»...
«…опасность, угрожающая России, — это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам, точно так же как дело каждого русского, сражающегося за свой очаг и дом, — это дело свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара».
Свою речь лорд Уинстон Черчилль закончил призывом:
– «Let us learn the lessons – lessons already taught by such cruel experience. Let us redouble our exertions and strike with united strength while life and power remain».
_____________________________________________
* Англ. – «Так давайте затвердим уроки, которые нам уже преподал жестокий опыт. Удвоим наши старания и ударим с объединённой силой, пока есть силы и возможности!».
_____________________________________________
На последних словах Черчилля радиоприёмник заглох. Зелёный огонёк индикаторной радиолампы, помигав, погас. Я развернул «Сименс», снял заднюю крышку. Всё, конец лампе. И вторую такую в военное время, пожалуй, не достать!
Перечитал свои записи. Хорошо, успевал. Надо же! Не ожидал такой речи от Черчилля! Во, политик! Непредсказуем. Что он там про немецких лётчиков сказал? А, нашёл: «…и убийц в небе, потрёпанных множественными британскими ударами». Понятно! Гитлер уже сейчас не в состоянии воевать на два фронта. Ему пришлось снять дивизии люфтваффе, бомбившие Лондон, Ковентри, порты и ВМС! Или снял частично. В любом случае натиск на Великобританию ослаблен.
Правильно китайцы изображают «янь-инь». И в самом чёрном круге зла и несчастья уже существует белая искра добра и надежды, которая будет расти и уничтожит тьму!
Как сказал Вячеслав Михайлович: «Враг будет разбит, победа будет за нами!». Ясно, чьи слова –«Самого»! Не Молотов придумал.
Глава IV
Дед – внуку, или новые открытия Найдёнова.
Как расстреливали Кудашева. Взвейтесь кострами синие ночи. Что там, насчёт туркестанского золота?
… «Враг будет разбит, победа будет за нами!», – Александр Георгиевич Найдёнов несколько раз перечитал последнюю фразу, на которой обрывались записи тетради под одиннадцатым номером «Дневника» Александра Георгиевича Кудашева. Подумал: «Ну, дорогой дедушка, ты даёшь! Что там дальше, что с фашистами в Киштвари делать будешь?»…
Обвёл глазами стол, полки, заваленные рукописями и книгами. Где здесь искать тетрадь двенадцатую?! На свитки–манускрипты внимания не обращал. Ротмистр Кудашев – человек почти современный, многие тетради собственными руками изготовлял. Найдёнов начал наугад вынимать из бумажных залежей и снимать с полок рукописи, сшитые и обрезанные «in codex» – в прямоугольный формат листа. Нужная тетрадь, вообще, дневники Кудашева просто так в поле зрения не попадались…
Через час работы Найдёнов остановился. Присел. Понял, на «ура» не разобрать! Здесь манускриптов тысячи… Разработка этих сокровищ хищническим способом не годится. Нужна система. В библиотеке должен быть порядок.
Наугад вытянул с полки свиток тёмной бумаги, перевязанный шерстяной серой ниткой. Развязал узелок, раскатал на столе… Ха! Почерк Кудашева. Тоже страницы «Дневника». Сами по себе в руку легли. Как после всего случившегося не верить в Предопределение?! Начал читать. Читать быстро, жадно поглощая изложенную классическим почерком русского гимназиста историю, чтобы потом перечитывать её медленно, наслаждаясь каждой фразой, каждым образом, каждым действием! Это, действительно был разговор деда с внуком!
_____________________________________________
• Манускрипт – manuscriptum, от лат. manus — рука и scribo — пишу.
• Свиток – от лат. volumen.
_____________________________________________
*****
*****
Документ № 55.
Листы, не сшитые в тетрадь,
манускрипт в форме свитка.
«Хроники»
Александра Георгиевича Кудашева.
Полторацк (Асхабад до революции).
21 июня 1924 год.
По первому возвращению из Киштвари.
Как меня расстреливали.
Это число не забыть. Число 66. Почти, как число 666! Номер статьи «Шпионаж» Уголовного Кодекса РСФСР 1922 года. Приговор – высшая мера социальной защиты. Расстрел.
Почему-то думал, что умереть придётся, как Жюльену Сорелю из романа Стендаля. В одиночестве. Гордым, непокорённым, но просто и без пафоса. Нет. Не то время, не та географическая точка действия.
Таких, как я, набралось двенадцать человек. Тоже число известное. Не простое.
Разбудили чуть свет. На завтраке сэкономили, но в туалет вывели и умыться позволили.
Связали руки в положении за спиной простым шпагатом. Свели в тюремный двор. С высокого крыльца прямо в закрытый кузов полуторки. Один шаг.
По девять человек в кузове. По шестеро со связанными руками назад, по два конвоира с винтовками у заднего борта в каждой машине. У руин мечети с драконами на фронтоне, свернули на север, в пески Кара-Кумы, подальше от столбовой дороги на Мерв.
Вспомнил, как впервые «гуляли» на фаэтоне в этих местах с Леночкой. Была ночь. Светила луна. Сладко билось сердце. И впереди была вся жизнь. Прекрасная. Счастливая!
Однако, всё в этом мире имеет свой конец. Похоже, мы к этой черте с каждой секундой всё ближе.
Ехали по песку пока машины тянули. В версте от тракта остановились у большого бархана. В его подножие сапёр на наших глазах заложил мину, вытянул от неё бикфордов шнур метров в десять. Всё понятно. Не бойсь, взрывать не будут. Расстреляют. Это они уже умеют. Смотреть на раненых, да потом добивать их – небольшое удовольствие. Потом бархан подорвут – пески сдвинутся, обрушатся на нас и похоронят. Что расстраиваться. Стервятники не доберутся, уже хорошо…
Команда военная: «В одну шеренгу становись!».
Встали. Лицом к солнцу. Ярко, жарко… Против солнца расстрельную команду не видать. Стрелков всего четверо. Шофера вышли из машин, присели в тени кузовов, закурили, на нас не смотрят, о чём-то о своем разговор ведут. Осмотрелся вправо, влево. Из всех казнимых знакомый только один: поляк Котушинский Хенрык Юлиан, что проходил в 1911-м по делу о терракции в Асхабадском Русском театре. Во, где довелось встретиться! Все стоят, в землю смотрят. На небо невозможно, без глаз останешься. Тихи все, нет истерик. Подрасстрельные бедолаги ещё в камерах отстрадали. По-полной. Сейчас наши мучения закончатся. Это что, партию в три приёма убивать будут? Кому пуля первая, кому последняя…
Команда комиссара:
– Оружие… К бою!
Да, шутники. К какому ещё бою?!
Команда:
– Целься!
Всё, конец! Прощай, Леночка! Прости за всё. Папа, мама, встречайте!
Команда:
– Пли!
Залп. Вспышки. Звук. Справа и слева упали, сбитые с ног пулями, назад, лицами в небо. Стонов нет.
Команда:
– Заряжай. Целься!
Всё. Сейчас моя очередь. Всё-таки, сволочи, перекреститься перед смертью и то не дали! Как там, не забыл ещё: «… и остави нам грехи наши, яко оставляем мы должникам нашим. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!»…
Вдруг, звуки долгого квакающего клаксона от дороги, пистолетные выстрелы. Маузер!
Команда:
– Отставить!
Подъехал и развернулся у подножия бархана запаршививший облупленный «Роллс-Ройс» с красной звездой на дверце и надписью «Туркестанский пролетарий». Старый знакомый. Еще на ходу. Когда-то на нём гонял ротмистр Отдельного корпуса жандармов Иоганн Кюстер, исполняющий обязанности Начальника жандармского полицейского управления Закаспийского отделения Средне-Азиатской железной дороги. Ну, ну… Кто сейчас в нём ездит?
Из машины спрыгивает на раскалённый песок человек в красных гусарских старорежимных рейтузах, в распахнутой черной потёртой кожанке и такой же фуражке с красной эмалевой звёздочкой. Большой начальник. Ему кожанка вместо полковничьих эполет авторитета придаёт. На синих петлицах по два красных ромба. Спецзвание на военный чин перевести не сумел. Эти кубики-ромбики часто изменяют свое значение. Владелец красных рейтуз убирает маузер в деревянную кобуру. Представляется комиссару расстрельной команды, приставив к козырьку руку:
– Заместитель Председателя ГПУ НКВД Туркменской области и города Полторацка Туркестанской Советской Социалистической Республики Васильев. Начальник отдела контрразведки! Знать начальство нужно в лицо!
Комиссар, лениво козырнув, ответил:
– Айвар Пурмалис. Согласно Приговору Военного трибунала Асхабадского гарнизона. Исключительная мера социальной защиты. Все по одной статье – 66 – «Шпионаж» УК РСФСР 1922 года. Показать Постановление?
– Не нужно. Кто тут у вас Аки Айдаров?!
– Вон лежит. Уже «приведён в исполнение».
– Чёрт! Мне приказано без переводчика не возвращаться!
– Что за переводчик? Айдаров – парикмахер с Текинки! Английский шпион. На «Теке-базар» персов полно, все говорят по-русски, все переводчики, все – английские шпионы. Берите любого.
– Без советов, пожалуйста! Всё вам знать надо! Персов много… Неграмотных! Мне нужен переводчик умный, умеющий читать и писать. Всех извели.
– Почему извели? Сами разбежались. На то, они и умные. Вот один остался: русский, грамотный, в Персии десять лет прожил. Если у вас есть Протест Военной прокуратуры либо Постановление ЦИК о помиловании, можете забрать! Только подпишите карточку конвоирования. Согласны?
– Да, согласен. Вот моё удостоверение. Постановление ЦИК передам вам сегодня не позже окончания рабочего дня. Кто из них?
Комиссар повернулся к нам, крикнул:
– Кудашев! Ко мне бегом!
Не скрою, человек в кожанке под красной звёздочкой в этот момент показался мне ангелом небесным. Бежать я не мог физически, но имитация поспешности выглядела бы омерзительно. Повернулся к тем, расстрелянным и недострелянным. Поклонился им. «Простите, ребята!». Слышу:
– Поторопись, Кудашев! Могу передумать!
Подошел. Молчал, тяжело дышал. Не мог себя заставить раскрыть рот. Не мог поднять голову, взглянуть на своих палачей.
Человек в кожанке взял меня двумя руками за плечи, встряхнул меня. Он что-то говорил, но я не понимал его речи. Моё сознание, как пыльной бурей, застилалось красным туманом. Его голос казался мне знакомым, но память отказывалась подсказать старый зримый образ…
– Александр Георгиевич! Кудашев! Это я, Васильев. Прапорщик Васильев. Потом – подпоручик вашим ходатайством пограничной стражи Никита Александрович Васильев. Вспомните, Александр Георгиевич, Кизил-Арват, Мусорное ущелье… Сколько раз мне вас от расстрелов избавлять?!
Я вспомнил. Прошлые самые мрачные дни мои вспоминались теперь, как потерянный земной рай. Я не плакал, слёз не было, но, видно, страдание сжало мне гримасой не только лицо.
– Вам плохо?
Я с трудом разомкнул пересохший рот:
– Руки развяжи…
*****
*****
И это всё?! Найдёнов с разочарованием перечёл последние строки свитка. Вдруг, подумалось, что, если в этом литфонде более нет дневников Кудашева? Горько стало от этой мысли.
Не ушами услышал, почувствовал по запаху присутствие своих помощников – жрецов-хранителей библиотеки, которых ему рекомендовали называть просто Первым и Вторым.
– Чем можем быть вам полезны, уважаемый Искандер-бек? – спросил один из жрецов.
– У нас будет много работы, уважаемые хранители библиотеки, – сказал Найдёнов.
– Мы готовы, господин, – хором ответили помощники. – Ждём ваших приказаний!
– Насколько хорошо вы знакомы с библиотекой?
– Знаем каждую единицу хранения в лицо, господин,– так же хором ответили помощники.
Найдёнов смутился. Приказал:
– Отвечает на вопрос только Первый. Второй по необходимости дополняет его ответ. Знаете ли вы, что такое «хаос»?
– Да, господин, – ответил Первый. – В древнегреческой мифологии Хаос – первоначальное состояние мира, до вмешательства в него Высшим Силой и Разумом, который систематизировал наш мир.
– Замечательная формулировка, – поразился Найдёнов. – Лучше не скажешь. Я запомню её. Так вот, это хранилище манускриптов – ещё не библиотека. Это – первозданный хаос! Ваша задача аккуратно разобрать эту свалку и разложить манускрипты и инкунабулы в некотором определённом порядке, что позволит нам в будущем находить нужную книгу или документ без труда!
– Мы поняли! – снова хором ответили жрецы.
– «Эти жрецы, как сиамские близнецы!», – подумал Найдёнов. – «Видно, система культового образования и воспитания настолько нивелирует разных индивидуумов, что они не только думают в одном ключе, но и говорят синхронно!».
Вслух сказал:
– Я не знаком в подробностях с европейской постановкой библиотечного дела, но, полагаю, книги нужно разобрать, прежде всего, по географическому признаку. Европа – первый отдел библиотеки. Египет и Междуречье – второй. Персия и Средняя Азия – третий. Индия и Тибет – четвёртый. Китай и прочие – пятый. Потом каждый отдел разделить по принципу языковому: санскрит отдельно, хинди, бенгали, урду и прочие отдельно! И так далее? Поняли?
– Поняли, – ответили помощники.
– Тогда прошу продолжить мою мысль, – сказал Найдёнов.
– Далее: разложить книги по принципам формы и носителей информации. Разделить свитки от инкунабул, папирусы от пергаменов… Мы всё поняли! – жрецам, вроде, понравилась идея навести в хранилище порядок.
Такой понятливостью Найдёнов остался доволен. Продолжил:
– А главное, нужно составить полную опись всех книг, будем условно так называть все единицы хранения, иначе в этих свитках и инкунабулах утонем! Назовём этот список, как положено – каталогом!
– Мы поняли, будет исполнено,– ответили помощники. – Однако, у нас не хватит запасов писчей бумаги на такой каталог!
– Пока работаем с тем, что есть. Дальше видно будет. Здесь трудов на несколько месяцев. Но, прежде, разыщите мне все рукописи на языке руси.
Найдёнов указал на дневники Александра Георгиевича Кудашева, лежащие на столе:
– Предметом моего контракта с Кафири является перевод с руси на фарси именно этих документов!
– Мы знаем, – сказали помощники, – Это рукописи Искандер Кудаш-бека! Мы предоставим их вам все. На это не потребуется много времени.
Зазвонили колокольчики, потом ударил гонг…
В библиотеку один за другим вошли уже знакомые Найдёнову вооружённые телохранители. Вслед за ними вошёл сам главный жрец Кафири старейшина Лак-Перун.
– «Вот как, – успел подумать Найдёнов. – Вход в святилище, закрытый массивным скальным монолитом, открывается не только изнутри, но и снаружи. Главный жрец знает секрет. Не иначе, используется гидравлика…». Пошёл навстречу старейшине.
Здоровались рукопожатием обеих рук.
– «Неужели неделя миновала?», – подумал Найдёнов. – «Нужно будет вести собственный дневник. Отмечать дни. В этих гротах, отрезанных от солнечного света, можно совершенно потерять чувство времени!».
Вслед за Лак-Перуном агнираширы-юноши внесли несколько корзин. Поставили у стены, поклонились Найдёнову и бесшумно вышли.
– Здесь продукты, ваша новая одежда, бумага, письменные принадлежности, – сказал Лак-Перун.
Найдёнов поблагодарил.
– Как успехи? – спросил Лак-Перун. – Уже можете меня порадовать чем-то?
– Пока знакомлюсь. Мне нужно время на адаптацию. Время разобрать эти завалы, найти нужные документы. Сам перевод не займёт много времени. Вот только с каламом проблемы. Я не могу быстро писать на фарси.
Лак-Перун понимающе кивнул Найдёнову. Что-то быстро сказал на агни-ра Первому хранителю. Тот присел за кудашевский письменный стол, положил перед собой чистый лист бумаги, откинул с хрустальной чернильницы медную крышку, взял в руки стилос – тростниковый калам. Приготовился писать.
– Прошу, попробуйте! – Лак-Перун сделал рукой повелительный жест к действию.
Найдёнов понял, что требуется от него. Взял в руки дневник Кудашева. Начал сразу читать на фарси:
– ;; ;;;;;; ;; ;; ;;; ;;;; ;; ;;;
;;;;;; ;;; ;;;; ;; ;;; ;;;; ;;;;;
_____________________________________________
* Фарси. – Право выбора по жизни каждому дано.
По какой идти дороге нам не всё равно...
_____________________________________________
Калам в руке Первого хранителя библиотеки порхал, как бабочка, от чернильницы с тушью на лист бумаги. Остановился самое большее секунд на десять позже, чем Найдёнов закончил бейт, написанный самим Александром Георгиевичем.
Найдёнов был поражен. Захлопал в ладоши.
Лак-Перун был более сдержан. Но ему понравилась реакция Найдёнова. Сказал ему:
– Видите, как просто, уважаемый Искандер-сардар! Нам ни к чему «Ундервуды». Не беспокойтесь, мы не собираемся делать из вас раба этой библиотеки. Полагаю, на исполнение ваших обязательств по договору не понадобится много времени.
Найдёнов улыбнулся, утвердительно кивнул.
Старейшина главный жрец Агни-Ра лукаво продолжил:
– Если, конечно, вы сами, уважаемый Искандер-сардар, не примете иное решение!
Повернулся к стеллажам:
– Позвольте мне, Искандер-сардар, стать хоть на малое время вашим проводником в этой сокровищнице знаний и памяти цивилизаций планеты Земля!
Найдёнов ответил с предельной вежливостью:
– Только буду счастлив!
Лак-Перун продолжил. Найдёнов слушал его, затаив дыхание. Не перебивал ни вопросами, ни вежливыми вздохами, ни комментариями.
– Прошу прощения, моя скромная, но предметная лекция с демонстрацией бесценных манускриптов и первопечатных книг будет несколько бессистемной, но вы, конечно, наведёте в этой библиотеке европейский порядок.
Итак, начнём!
Вашему вниманию предоставляю. Вот исторические документы, за которые самые известнейшие музеи Европы и Америки заплатили бы баснословные суммы, а правительства этих стран осыпали бы высшими наградами монархий и республик. Академии наук поприсваивали бы свои звания. Не говоря уж о том, что туземные монархи Филиппин, Индонезии и королевств Индо-Китая стали бы Европе в этом вопросе могущественными конкурентами! Смотрите, трогайте, читайте, если сможете. Вот они – скрижали из чистого золота, листы из слоновой кости, полосы из шёлка, пропитанные смолами и растительными ядами от грызунов и насекомых пальмовые листы – носители информации, изложенной на неизвестных древнейших языках удивительными письменами, которым не одна тысяча лет!
Лак-Перун перешёл к следующему стеллажу, продолжил:
– Рекомендую: Это удовольствие для лицезрения избранным. Армянские иллюминированные рукописи не столь древние, но, как и античные, замечательные и ценные. Средневековое армянское искусство миниатюры, ещё сохранившее в себе черты как индийских, так и византийских традиций. Пятый век христианского летоисчисления.
– Манускрипты арабской культуры на красной сафьяновой коже из Марокко. Двенадцатый век.
– Одиннадцать свитков из папируса, разного времени происхождения, клеймённых одинаковыми картушами с изображениями креста и двух всадников на одном коне – наследие ордена тамплиеров. Текст на арамейском языке. Двадцать четыре иллюстрации. Трактаты по механике с чертежами механизмов, использующих силу рычагов и блоков. Планы крепостей. Расчёты по каменной выкладке арок и куполов. Модели фортификаций. Схемы военных построений пехоты, кавалерийских атак. Семь схем-карт городов юго-восточного Средиземноморья, включая Иерусалим.
– Сорок семь прямоугольных листов папируса времён Птолемея Второго из Александрии. Пособие по геометрии. Математические таблицы. Планы конкретных земельных участков.
– Здесь более шести тысяч не связанных между собой изображений различных размеров. Здесь атласы анатомии человека, как его строение видели врачи и учёные Индии, Китая, средневековой Европы, даже шиитской Персии! В том числе рисунки лекарственных трав, медицинских хирургических инструментов. Таких атласов географии Земли, в узнаваемых, но не мыслимых на сегодняшний день контурах, вы не видели никогда! Здесь – цветущие долины, полные реки и процветающие города, ныне поглощённые раскалёнными песками Сахары и Гоби! Отсюда – знание о том, что Древний Египет, построивший свои, немыслимые по трудовым и экономическим затратам на строительство, пирамиды, во времена фараонов не был ограничен узкой полоской обрабатываемой земли по обе стороны Нила. Египет простилался от Красного моря до Атлантического океана! Возможно, в этих папирусах есть сведения о той чудовищной космической катастрофе, что огнём выжгла земли, на которых паслись многотысячные стада антилоп, жирафов, а полноводные реки были полны и рыбой, и бегемотами!
– Вот рукопись, авторский автограф самого Абурайхана Бирунии: «Письменное сообщение есть один из видов сообщения и, пожалуй, более предпочтительный, чем какой-либо другой, ибо, откуда мы знали бы предания народов, если бы не вечные памятники пера».
– Вот пергаментные манускрипты Абунасра Фарохи с трактаты по суфизму, религии, персидской литературе. Поэта 15-го века Мавлана Нуриддина Абдуррахмана Джами. Ряд книг по суфизму: иранского суфия Мир Саида Али Хамадани, собрание писем Шейха Ахмада ибн шейха Абдулахада Фаруки Накшбанди "Дурр ал-ма’рифа", письма Шаха Ахмада Накшбанди…
– Здесь – Индия. Уникальная рукопись поэмы "Весанта-виласа". Пятнадцатый век. Девяносто семь миниатюр. Всего понемногу. Правда, это «понемногу» часто выражается трёх, а то и четырёхзначными цифрами. Древнейшие индийские миниатюры – это сад наслаждений в пустыне земных забот. Вот иллюстрации к джаинским священным текстам одиннадцатого века. «Кальпасутра», «Калкачарья-катха» – школа джайнской миниатюры. Источники – Гуджарат и Раджастхан.
– Особая гордость собрания: буддийские каноны – «Ганджур» и «Данджур». В общей сложности не менее двух тысяч томов. Тибетские книги на старомонгольском языке достаточно большая коллекция. Кроме религиозных и ритуально-мистических трактатов, есть книги по грамматике, стихосложению, медицине. Астрологические и астрономические сочинения, календари, исторические хроники.
– Бесценные сокровища книги по медицине: тибетской «Чжуд-ши» и арабской Абу Али-ибн-Сина – «Канон врачебной науки».
Найдёнов, не прерывая Лак-Перуна, подошёл ближе, взял из его рук последний свиток шёлка, весом не менее, чем в десять-двенадцать килограммов, намотанный на деревянную скалку. Присмотрелся. Текст на фарси. Уже хорошо. На арабском не понять. Много рисунков. Прочёл наугад вслух:
– «Одно из средств, доставляющих наслаждение обоим, это слюна, если во рту у мужчины асафетида или кубеба, а также миробалановый мёд или мёд, замешанный со смолой скаммония, или имбирь, или перец с мёдом…»!
Прокомментировал:
– Однако. Кто бы ещё просветил, что есть «асафетида», «кубеба» и «миробалановый» мёд!
Жрец Лак-Перун внимательно посмотрел на Найдёнова. Некая мысль пришла ему в голову. Спросил:
– Вы были женаты, уважаемый Искандер-сардар, там, у себя в России?! Если свободны, можем и здесь красивую девушку присмотреть…
*****
*****
Полторацк. 21 июня 1924 года.
В тот же день, возвратившись в Полторацк после приведения приговора в исполнение, Айвар Пурмалис не спешил покинуть свой кабинет в административном комплексе под названием «Тюрьма» на улице Кладбищенской.
Пора бы домой, где его ждала не только супруга, но и приличный обед.
На плите доходил в эмалированной кастрюльке огненный борщ из свежей капусты с помидорами, с перцами турецким и болгарским, зелёным лучком и укропом на бараньих рёбрышках.
Кот Тимофей сладко спал на кровати своего хозяина, спрятавшись за горку подушек. Канарейка в клетке под потолком выдавала свои каденции в семь колен. Фикус в кадке был на своём месте.
Бутылка водки, охлаждалась под тоненькой струйкой холодной воды из-под крана… Водочка не асхабадского винзавода, настоящая «Смирновская». Бутылочка запечатана красным сургучём – из запасов старого хозяина квартиры господина Попова, инженера путей сообщения депо «Асхабад».
Впрочем, комиссар Полномочного представителя ГПУ по особым поручениям товарищ Айвар Пурмалис вступил в наследство имуществом инженера Попова на полном законном основании. Зарегистрировал брак с его вдовой. Вдова уверена, что Попов был расстрелян интервентами за отказ проведения на железной дороге саботажных акций. Это была полуправда, то есть наимерзейшая ложь. Большевик Пурмалис знал правду, но старался не вспоминать её даже про себя.
Комиссар задержался на рабочем месте не просто так. Долго и мучительно, в несколько приёмов писал, марая пальцы фиолетовыми чернилами, докладную на имя вождя:
«Трибуну мировой революции, пламенному борцу с царизмом, первому Главнокомандующему Красной Армии…».
*****
*****
Документ № 83.
Частное письмо.
1 лист без конверта.
Москва, Кремль,
Революционный военный совет СССР.
Председателю Льву Давидовичу Троцкому лично.
21 июня 1924 года.
«Трибуну мировой революции, пламенному борцу с царизмом, первому Главнокомандующему Красной Армии, организатору побед над врагами революции белогвардейцами, националистами и интервентами, основателю Третьего Интернационала, члену Политбюро ЦК ВКП (б), Наркомвоенмору, Предвоенсовета, борцу за мир во всём мире товарищу Льву Давидовичу Троцкому.
Ваш призыв: «За рабоче-крестьянское дело стоять до последней капли крови!» горит и в моём сердце комиссара УГПУ по особым поручениям в жарком городе Полторацке (бывшем Асхабаде).
Сегодня, мне скромному труженику ГПУ, ежедневно исполняющему свой партийный долг, совершающему не совсем приятную работу по очистке нашего нового революционного общества от омерзительных его отбросов – бывших офицеров царской жандармерии, полицейских, служащих административного аппарата, агентов империалистических разведок, изнутри разрушающих государство рабочих и крестьян, довелось стать свидетелем попрания революционных законов нашего общества.
Бью тревогу! Враги проникают и в ряды рабоче-крестьянского коммунистического (большевиков) ГПУ.
Так, сегодня, в мои действия исполнения приговоров врагам Советской власти, вынесенным Военно-революционным трибуналом по статье 66 УК РСФСР, грубо вмешался лично заместитель Председателя ГПУ Туркменской области Начальник отдела контрразведки товарищ Никита Александрович Васильев. К месту акции революционного возмездия он прибыл на автомобиле, стреляя из своего маузера в воздух. Остановил акцию. Без предъявления письменных полномочий, только силою авторитета занимаемой им должности освободил от исполнения справедливого приговора английского шпиона некоего Кудашева Александра Георгиевича. Имеется его расписка в приёме названного субъекта. При этом заявил во всеуслышание, цитата дословно: «Без Советов, пожалуйста!». В разговоре с Кудашевым, состоявшемся при свидетелях, Васильев припоминал, что ранее он, Васильев, был офицером-прапорщиком, а потом, по какому-то ходатайству самого Кудашева, получил чин подпоручика пограничной стражи!
Имею подозрение, что в управленческой верхушке нашего ГПУ формируется некое образование из старых царских офицеров. Уверен, цели этого сообщества не совпадают с целями трудового народа, со светлым путём мировой революции!
В целом, в ГПУ сложилась порочная практика местничества, основанная на своекорыстных интересах. Используя служебное положение, отдельные личности, наделённые высокими властными полномочиями, занимаются форменным вымогательством, кладоискательствами. Для чего арестовывают более-менее состоятельных людей, или лиц, которые до революции были обеспеченными членами общества, содержат их в тюрьме, и прекращают надуманное дело по получению выкупа. Лиц, пытающихся вскрыть эти факты, попросту ликвидируют, списывая убийства на мнимых агентов иностранных разведок или на членов белого подполья.
Я, соблюдая субординацию, дважды обращался по служебной инстанции с информацией по отдельным фактам превышения полномочий в целях личного обогащения отдельных должностных лиц. Дважды получал ответ, что действия этих лиц производятся в оперативных целях в очень тонких разработках высокопоставленных иностранных агентов. В последний раз я был поставлен на своё место в очень грубой форме с угрозой физической расправы.
Своей службой, образованием (окончил шесть классов русской прогимназии в Риге), владением немецким и шведским языками, я мог бы принести большую пользу Стране Советов.
Да здравствует товарищ Троцкий!
Да здравствует мировая революция!
В чём собственноручно подписываюсь, комиссар Полномочного Представителя ГПУ по особым поручениям Айвар Пурмалис, бывший рядовой Сводной роты Латышских стрелков, член ВКП (б) с марта 1918-го года.
Визы:
• Москва. Реввоенсовет. Экспедиция спецсвязи. Переадресация: ОГПУ НКВД при СНК СССР Председателю Ф.Э.Дзержинскому.
• Москва. ОГПУ. Секретариат. Передано: Заместителю Председателя Генриху Ягоде.
• Москва. ОГПУ. КРО ОГПУ. Переадресация: Туркестанская Автономная Социалистическая Советская Республика. Ташкент. Полномочному представителю ОГПУ Александру Эйнгорну. «Разобраться. Доложить». Подпись неразборчива.
• Ташкент. ГПУ Туркестанского Края. Отдел кадров. Переадресация: г. Полторацк, Туркменский обл. ГПУ, Председателю т. Петрову Т.А. «Разобраться. Доложить».
_____________________________________________
* Примечание: Асхабад Закаспийской области в 1919 г. переименован в Полторацк в память о председателе Совета народного хозяйства Туркестанской Республики П.Г.Полторацком (1888 -1918). В 1924 году Ашхабад был провозглашен столицей Туркменской ССР. Туркестанская Автономная Социалистическая Советская Республика со столицей в Ташкенте преобразована в Узбекскую ССР.
_____________________________________________
*****
*****
Документ № 55.
Листы, не сшитые в тетрадь,
манускрипт в форме свитка.
Продолжение.
«Хроники»
Александра Георгиевича Кудашева.
Полторацк. 21 июня 1924 года.
В этот же вечер ближе к ночи, я вернулся в наш дом на улице Андижанской в новом своём качестве: переводчиком с языков фарси и английского «туда и обратно». Штатным сотрудником, «спецом» ГПУ НКВД Туркменской области – бывшей Закаспийской. Вольнонаёмным, не аттестованным. Получил аванс. Расписался за тридцать шесть рублей. Даже не знаю, что на эти деньги здесь купить можно. От Васильева получил, как я понял, из «рептильного фонда», ещё пятьдесят рублей и отрез тёмно-синего бостона на костюм. Начальство, как в старые времена, заботу на первых порах проявляет. Ладно, я давно уже не вольноопределяющийся. Цену такой заботе знаю. За неё придётся платить кровью или контузиями. Долго ли мне ещё так? Пусть так. Не привыкать. Пусть контузия, но только последняя. Лишь бы не предательство!
Радоваться особенно нечему. Дни радости давно позади. Впереди мрак. И не только для служащих ГПУ.
Да, выдался денёк. Кроме несостоявшегося собственного расстрела пришлось пережить ещё два собеседования и один допрос, написать в сотый раз длиннющую подробную объяснительную, заполнить пять-шесть анкет и дать подписку о неразглашении государственных и служебных тайн. Получил со склада собственную одежду. В отделе кадров справку об освобождении и временное удостоверение на простой бумаге, но с фотографией на двух медных клёпках с фиолетовой печатью. Конечно, ни о какой реабилитации и речи быть не могло: государственную границу, как-никак, пересёк нелегальным образом. Состав преступления налицо. Я на хорошем крючке. Стоит неловко повернуться, и крепкая остро заточенная сталь напомнит о себе.
Уже на подходе к Андижанской, меня обогнала полуторка. В открытом переполненном кузове десятка полтора мальчишек и девчонок. Счастливые. Весёлые, как весенние щеглы! Звонкими голосами выдают на всю Андижанскую:
«Взвейтесь кострами
Синие ночи.
Мы пионеры –
Дети рабочих!»!
Полуторка остановилась у дома Барановых. У моего, у нашего дома. Из кузова выпорхнул, как воробей, мальчишка. Приземлился на мостовую, помахал отъезжающим друзьям и подругам, и, продолжая петь, заколотил в калитку:
«Близится эра
Светлых годов.
Клич пионера
Всегда будь готов!».
Узнал. Сын! Первенец. Георгий, в честь деда. Сколько ему? 25-го октября двенадцать лет исполнится.
Подождал. Калитка приоткрылась. Жорка ужом проскользнул в щель. Быстрый какой! Я так и не увидел, кто ему отворил. Наверное, мама. Леночка!
Господи! Боюсь домой идти. Как бродяга, какой бездомный. Стоял, думал. Вот, сердце пошло ровнее. Можно двигаться. Подошёл к полураскрытому освещённому окну зала, забранному от мошкары тюлевой занавеской. Два раза стукнул в стекло. Подражая гнусавому дервишескому призыву, выдал: «Алла, бисмилла, рахман рахим!»… В зале что-то со звоном упало на пол. Звук бегущих по крашеному дереву пола босых ног. Скрип калитки. Ещё мгновение, и Леночка, обвив мою шею руками, повисла на моей груди!
И сразу мрак ночи рассеялся. В душе снова засияло солнце!
Хайре, Хелайос!
_____________________________________________
* Греч. – Здравствуй, Гелиос!
_____________________________________________
Я на руках понёс свою драгоценную ношу в дом. Кто-то запер за нами калитку. На ступенях крыльца я оглянулся. Георгий стоял спиной к воротам. Молчал. С самым серьёзным видом настороженно смотрел на нас. Леночка высвободилась из моих рук. Позвала сына шёпотом:
– Георгий! Иди в дом, папа приехал!
Вошли в зал.
– Здравствуй, Саша!
– Здравствуй, Леночка!
– Ты живой?!
– Как видишь…
– Не может быть. Мне сказали, что тебя расстреляли, как английского шпиона! – Леночка закрыла лицо руками.
Голос сына:
– Мама, не плачь. Он в бегах. В бегах, как всегда. Скажи ему, пусть он уйдёт! Его всё равно поймают.
Я повернулся к Георгию лицом. Поманил его к себе. Он без страха подошёл. Я понимал, сделаю попытку обнять сына, и мне это не удастся. Мальчик стоит на нервах, как на эшафоте. Значит, нужен диалог. Разговор, как с мужчиной. Короткий разговор. Без экскурсов в историю общую, в историю родословной… Но, всё-таки, что в этой маленькой гордой головке против меня?
Спрашиваю:
– Знаешь, кто я?
Отвечает:
– Знаю: белогвардеец, царский жандарм, душитель свободы!
Продолжаю:
– Пока, пусть так. Теперь о тебе. Я вижу, ты пионер?
– Да, пионер!
– Знаешь, что означает это слово?
– Пионер, значит – первый!
– Истинно. И слово это в русский язык пришло из языка английского. Пионерами называли первооткрывателей новых стран, новых земель. Пионеры первыми исследовали новые территории, осваивали их. Вслед за пионерами ехали переселенцы. Они знали от пионеров о тех трудностях и опасностях, которые им предстоит избежать или преодолеть. Пионеры были разведчиками! Ты ведь тоже, наверное, мечтаешь стать разведчиком?
– Да. Только советским разведчиком, а не английским шпионом, как ты.
– Не торопись. Разведчик не должен торопиться. Всегда есть опасность провалиться в волчью яму или попасть в иную ловушку. Ответь на последний вопрос: должен ли советский разведчик уметь хранить военную тайну?
– Да, конечно.
– А лично ты?
– Да. Только советские тайны, а не английские!
– Хорошо. Ты сказал, я слышал. Могу я быть уверен, что ты, пионер, узнав какую-либо советскую военную тайну, будешь хранить её, как собственные глаза, и даже ещё крепче? Даже от своих самых близких друзей? Тайна, это когда её знают только тот, кто доверяет, и тот, кому доверяют. Третьего не дано! Ты знаешь название советской организации, в которой служат настоящие советские разведчики?
– У нас все ребята знают. Плакаты в школе висят. И разведчики, и контрразведчики служат в ГПУ НКВД! Мы только что вернулись из поездки на пограничную заставу. В Фирюзе были.
Чувствую, Георгий насторожился, но внутренне где-то и успокоился.
Достаю бумажник. Вынимаю сложенное вчетверо удостоверение личности. Протягиваю сыну.
– Посмотри, только аккуратно с документом!
Георгий аккуратно развернул свёрнутый листок. Увидел фиолетовую печать с гербом СССР в центре и надписью по окружности «Народный Комиссариат Внутренних Дел».
Господи, какой он ещё ребёнок! Как засияли его глаза, как раздулись ноздри маленького носика. Сердечко, небось, стучит вовсю!
Сзади Георгия встала Леночка. Наклонилась над ним. Обняв сына за плечи, читала запись в удостоверении. Потом сказала ему на ухо:
– Не будь букой! Иди к папе, ты же так ждал его!
Я обнял Георгия. Сказал ему на ухо:
– Подарки завтра!
Спросил Леночку:
– Саша где?
– Поздно уже. Спит в детской.
Пошёл в детскую. Постоял на коленя у кроватки. Гладил младшего по голове. Тоже уже большой, в октябре шесть будет.
Потом ужинали. Вот, когда Леночка чуть не расплакалась! Прости, Саша, ужин у нас сиротский… Каспийский судак, зажаренный кусочками в кляре, хлеб, салат из помидоров и огурцов с собственной грядки. Выпили по рюмке за встречу. Царский ужин!
Знала бы Лена, чем последние двенадцать месяцев я питался. Нет, лучше пусть не знает.
По второй помянули всех наших – как собственных родителей, так и незабвенных Барановых – Татьяну Андреевну, Максима Аверьяновича, не забыли и Дзебоева Владимира Георгиевича. Вечная им память.
Разговаривали. У каждого было что рассказать. Каждого я был рад услышать. Георгий сомлел через час. Уже сонного отнёс его в спальню. С Леночкой проговорили до трёх ночи.
В семь утра нас разбудил стук в калитку. Леночка вышла. Вернулась не одна. Сзади шёл Никита Александрович Васильев. В дом не вошёл. Прошёл в сад, сел на скамейку под виноградной беседкой. Леночка накрыла стол белым полотенцем, поставила чайные приборы. Наполнила чайник водой из-под крана. Ушла на кухню.
Я не спешил с разговором. Васильев начал сам:
– Мои извинения, Александр Георгиевич, за ранний визит. Подстраховался я. Не хотел на наружное наблюдение нарваться. У нас есть час на откровенный разговор. Потом, на работе, я начальник, вы – служащий. Слушаете меня?
– Да, Никита Александрович.
– Во-первых, хочу заверить вас, что ни в коей мере никогда не причиню вам никаких неудобств. Я вашему семейству обязан собственным здоровьем и самой жизнью. С историей переливания крови вас ещё не ознакомили?
Я отрицательно покачал головой.
Васильев продолжил:
– Так я и думал. В вашей семье не принято хвастать добрыми делами. Знайте же, меня, умирающего от заражения крови, полученного от ранения в Аму-Дарьинских тугаях на афганской границе, спасли ваши женщины. Татьяна Андреевна отдала свои собственные четыреста грамм крови, а Елена Сергеевна ассистировала при операции переливания. Первая операция переливания крови во всём Закаспии! Так что, я теперь по крови ваш родственник.
Я кивнул. Позволил себе реплику:
– Я тоже не забыл, как метко стрелял прапорщик Васильев, реально спасший жизнь ротмистру Кудашеву в Кизил-Арвате. Не будем считаться, кто кому должен. Вчера вы меня второй раз из-под расстрела вытащили. Буквально, как и в первый, с самого порога «того света».
Васильев улыбнулся:
– Еще раз, виноват! Еле-еле успел.
– Я слышал. Все десять патронов из маузера в небо разрядили, пока казнь не была приостановлена. Мои сожаления. Ваш человек попал под первый залп… Не повезло.
– Мой человек? Я по вашу душу спешил, Александр Георгиевич!
– Как так? Вы и имя, вроде, называли переводчика – я запомнил: Аки Айдаров.
– Аки Айдаров, просто прикрытие. Остался бы жив Айдаров, забрал бы и его тоже. Не хотел, чтобы ваша персона выглядела, как какая-то ключевая фигура.
– С Айдаровым понятно. Непонятно с вами, Никита Александрович. Вы – начальник КРО, так? За два месяца под следствием с обвинением в шпионаже в пользу английской разведки, я не только лично с вами ни разу не встречался, но даже не слышал вашего имени! Не странно ли?
– Не странно. В Москве я был на чекистских шестимесячных курсах. Окончил с отличием и получил назначение на эту должность. За два дня до вашей казни!
– Исчерпывающе. Благодарю за помощь. Вы мне вчера ангелом-спасителем, хоть и в чёрной кожанке, показались! Наше время беседы еще не вышло? Заезжайте вечерком, продолжим… Вопросов ко мне, вероятно, будет много.
– Читал я ваше дело. Информация для идиотов. Но у нас и не за такое под шестьдесят шестую подводят. Забудьте о нём. Считайте, проехали!
– Лады.
Васильев встал, вынул из картонной коробки папиросу, предложил мне. Я отрицательно качнул головой. Протянул Васильеву зажигалку. Он нагнулся над огоньком, но прикуривать не стал.
Сказал мне в самое ухо в полголоса:
– Александр Георгиевич! Хочу, чтобы вы вспомнили всё, что вам известно о туркестанском золоте!
ГЛАВА V.
Выбор, право и обязанность выбора. Переводчик фарси «туда и обратно». Асхабад-Полторацк 1924 года. Экскурс в историю. Кто такой прапорщик Константин Осипов. Ташкентский вооружённый мятеж января 1919 года. Тайна Туркестанского золота. Доппаёк.
*****
Документ № 55.
Листы, не сшитые в тетрадь,
манускрипт в форме свитка.
Продолжение.
«Хроники»
Александра Георгиевича Кудашева.
Ещё в поезде по дороге из Кветты в Симлу в 1912-м году почувствовал: Мак’Лессон готовится к серьёзному разговору со мной. Готовится сделать мне предложение на сотрудничество. Алан уверен, мне деваться некуда. Мне – куда ни кинь – всюду клин.
Может, и так. Но для меня сложившаяся тяжёлая ситуация не основание для измены.
Правда, для таких азартных участников Большой игры, как Гюль Падишах или Евгений Фёдорович Джунковский, понятия «измена» не существует. Есть просто очередная многоходовая комбинация по принципу «цель оправдывает средства». Пешки, такие, как ротмистр Кудашев или несчастный поручик Синицын, либо спокойно подставляются под удар, либо уничтожаются фигурами со своего же «шахматного» поля.
Что знаю о Гюль Падишахе? Как бы ни был Мак’Лессон по-азиатски хитёр и по-европейски умён, он в беседах и в полемиках использует условное пространство, его тоже можно назвать «полем», которое видит, понимает и чувствует только в так называемой «горизонтальной» плоскости. Возможная широта этой плоскости его не смущает. Взяв в психологическую обработку собеседника, в личном контакте с ним держит в своей памяти гигантский объём информации, всё, что о нём известно – его уровень интеллекта, скорость мышления, настойчивость в достижении поставленной цели, решения задачи, свойства характера, привычки, достоинства, пороки, сильные и слабые стороны, точки опоры, его дружеские и родственные связи. Умозрительно я так себе и представлял эти связи, как натянутые струны, связывающие не только Мак’Лессона и его визави, но весь круг факторов, которые могли влиять на их взаимоотношения. И все эти струны натянуты только горизонтально.
В оперативной комбинации Мак’Лессон исходит из принципа «поставить себя любимого» в положение противника. Проигрывает ситуацию в моём положении. В безвыходном положении. Торжествует свою победу заранее.
Напрасно.
Есть и иное видение «поля боя»!
Есть и иные связи, кроме «горизонтальных»!
После смерти отца, ротмистра Отдельного корпуса жандармов, начальника Красноводского уездного охранного отделения полиции Георгия Александровича Кудашева, наши «горизонтальные» связи как-то незаметно переросли в связи вертикальные. Очень просто. Отца мёртвым не видел. Вспоминал и вспоминаю его только живым. Разговариваю с ним. В трудный момент вспоминаю его. Как бы он поступил? Может так? Нет, никогда. Значит, и я поступлю наоборот. Так, как поступил бы отец!
Прошло время, я вырос, возмужал, моё положение в окружающем мире усложнилось. Пришлось решать задачи, с которыми отец, ограниченный образованием, жизненным опытом, собственным положением в обществе, изменениями общества, уровнем усложнившихся мировых проблем, не сталкивался.
Вот когда, в одной из, казалось бы, безвыходных ситуаций, обратился к иной, высшей «вертикальной связи». К тому, чьё Имя, даже про себя, называть не решался.
Очень хотел Помощи. Не чуда, не явления. Вразумления! Верил: «Стучите – и отворится, просите – и дастся вам!».
И связь заработала. Ситуация, сложившаяся между мною и Мак’Лессоном, на тот день разрешилась. Не скажу – благополучно, но разрешилась. Выбор был сделан единственно правильно. По принципу: «Да будет Воля Твоя!».
Знаю, в трудную минуту поступлю так же. Без внутреннего сопротивления. Без нарушения Его Заповедей.
Союз с Мак’Лессоном был заключён гораздо позже нашего уже описанного путешествия, так и не завершившегося прибытием в Симлу. Первый раз я побывал в Киштвари не по приглашению Мак’Лессона, но по приказу генерал-майора Евгения Фёдоровича Джунковского во исполнение возложенной на меня сверхсекретной особой миссии, во имя которой и сам я был произвёден в подполковники. И было это в 1918-м году. К тому времени мне было суждено пережить немало приключений в Индии, Месопотамии, Германии. В том числе досыта насладиться экзотическими достопримечательностями Индостана, побродить в образе садху по дорогам от Гуджарата до Варанаси, побывать в Тибете, покормить клопов в каменном колодце подземной тюрьмы махараджи Джамму и Кашмира, пройти фронт Великой, или «германской», войны, бежать из баварской крепости Ингольштадт… Добраться до Асхабада, интернированного индо-британскими войсками. И возглавить секретную экспедицию в Киштвари.
«Кругом, кругом, да снова в угол!», – как сказала бы Татьяна Андреевна.
Господи! Сколько всего было. Жизни моей не хватит, чтобы всё описать в подробностях.
Из Киштвари я возвращался уже не в Российскую Республику, не в Асхабад, а в Полторацк Союза Советских Социалистических Республик. Дело было в 1924-м году по весне, когда Копет-Даг раскрыл свой перевал Гаудан. И уж не подполковником, а репатриантом, учителем реальных училищ географии и английского языка Иваном Андреевичем Безрыбиным из Верного. Где и был задержан пограничниками. Паспорт Российский был настоящим. Алан Мак’Лессон, провожая меня, уверял, что проблем с документом не будет. Безрыбин уже с год как сгинул в неведомых краях. Увы. Одного взгляда советского офицера новой краснозвёздочной пограничной стражи в мой документ было достаточно, чтобы отдать своим подчинённым короткую команду «задержать».
По возвращению в родной Закаспийский Асхабад-Полторацк, мне, прошедшему следствие, обвинённому в шпионаже и чуть было не расстрелянному, пришлось сделать в очередной раз свой выбор.
Кто сам безгрешен – пусть первым бросит в меня камень.
*****
*****
22-го июня 1924 года в девять утра Кудашев переступил порог собственного кабинета, на двери которого уже красовалась аккуратная табличка с надписью бронзой по чёрному полю – «Переводчик». На следующей двери по коридору – «Секретариат», а коридорный тупик заканчивался большой двустворчатой дверью с табличкой «Председатель Туркменского областного ГПУ. Петров Т.А.».
Понятно, не только Асхабада, но и Закаспийской области более не существует. И с Тимофеем Акимычем ещё не познакомились. Иные двери табличек не имели, только номера. Но Кудашев знал, отдел кадров на первом этаже под номером 3, а кабинет Васильева на втором под номером 18.
Через час, обложившись словарями русско-персидского языка и «фарси-инглиш дикшенри», Кудашев с головой погрузился в гору бумаг. Все до единой – рукописи. От официальной административной персидской переписки до писем частных, в большинстве – торговых.
С Кудашева не требовали оценки информации, содержавшейся в корреспонденции. Только добросовестный перевод. И всегда – срочный. Через день в его кабинете появился ещё один стол, на который был водружен «Ундервуд». Так, в один день Кудашев сделал карьеру от «переводчика» до начальника «бюро переводов». За «Ундервудом» начала работать профессиональная барышня-машинистка со значком «КИМ» на белоснежной блузке. Ему оставалось только диктовать ей переводы «a vista» – «с листа», перечитывать и подписывать машинописные тексты.
Каждый лист с пометкой совершенно секретно. Доверяй, но проверяй! С Кудашева никто не требовал, и никто не обучал его правилам секретного делопроизводства. Ему самому пришлось составить соответствующий приказ, согласно которому вся корреспонденция принималась отделом согласно записям в журнале с пронумерованными и прошитыми листами, получала входящие и исходящие номера, подписывалась лицом, обращающимся в отдел, лично Кудашевым и лицом, получающим готовую продукцию.
Знал Кудашев цену сверхумным кукловодам.
Не успеешь оглянуться, как попадёшь под новое дело и под старую статью номер 66!
Кудашеву выдали несколько талонов, которые можно было отоварить в буфете. Мясо, молоко, манная крупа, сахар.
Приняли в профсоюз вольнонаёмных сотрудников. Заплатил взнос – двадцать копеек. Зарплата его, как уведомил Кудашева секретарь, попросив расписаться в приказе, была увеличена вдвое. И рабочий день, без приказа, тоже.
На третий день в отдел переводов вошёл сам Васильев. Огляделся, одобрительно хмыкнул. Приказал:
– Собирайтесь, Александр Георгиевич! Поедем, покажу вам ещё одно новое место работы.
Сели в «Роллс-ройс» под названием «Туркестанский пролетарий». Специально для Кудашева Васильев сделал большой круг по городу – улица Свободы, бывшая Куропаткина, Первомайская, бывшая Таманская. На Таманской Кудашев невольно вытянул шею. Отдельно стоявшей в его время усадьбы виноторговца Ованесяна, ставшей резиденцией Закаспийского РО (разведывательного отдела), не увидел. Только купу деревьев.
– Не ищите, не найдёте, – сказал Васильев. – Сгорел ваш разведотдел. Можете спать спокойно, в архивах УГПУ нет ни одного документа, в этом направлении компроментирующего вас. Все сгорело. Учтите эта информация сверхсекретная. Всплывёт – под расстрел нас не поведут – понесут! Предупреждаю не потому, что не доверяю вам. Просто, для порядка. Кто предупреждён, тот вооружён. Как там на латыни? Никак не запомню. Пригодится в общении с начальством.
Кудашев ответил:
– Praemonitus praemunitus.
Потом спросил:
– Как такое могло случиться?
Васильев ответил:
– Помните жандармского полковника Дзебоева, адъютанта Командующего?
– По вызову из Владивостока я был у него на посылках до терракции в Русском театре. А что?
– Полковник Дзебоев в начале 1914-го года, ещё до войны, покинул Асхабад. Где был и что делал, выяснить не удалось. В дни Февральской революции, появился снова. Без мундира. Не поверите: в монашеской рясе! Принял схиму, стал иеродиаконом. Служил в храме Святого Георгия Победоносца. Вы знаете, в восемнадцатом году 28 июля в день вступления в Асхабад интервентов Закаспийская область была превращена в генерал-губернаторство Объединённого Королевства Великобритании во главе с генерал-губернатором Маллесоном. В этот же день квартирьеры Йоркширского английского полка увидели столб дыма из окон этой усадьбы. Подняли тревогу, начали выламывать окна, забранные решётками, динамитным патроном взломали стальную входную дверь. Каково же было их удивление, когда в пламени они увидели старика с длинной седой бородой в монашеской одежде, плеснувшего на груду папок и бумаг ведро керосина! Поджигатель был застрелен на месте. Пожар потушить не удалось. Дзебоев был опознан настоятелем храма по большому наперсному кресту. Англичане причины пожара расследовать не стали. У них других проблем выше крыши было. А вот ЧК заинтересовалось. Естественно, после изгнания англичан. Нашли на пожарище лишь прогоревшее железо телеграфных аппаратов, пишущих машинок, сейфов. Подвал, менее пострадавший, был пуст… Предположили, что сотрудники «секретной канцелярии», бросив документацию, бежали.
– А с чего предположили, что канцелярия была секретной? – спросил Кудашев.
– Александр Георгиевич! – укоризненно протянул Васильев. – Стареете. А труп Дзебоева? Неспроста иеродиакон сумел проникнуть в помещение РО, неспроста ценой собственной жизни уничтожил секретный архив!
– Вечная память! – сказал Кудашев. Перекрестился. Спросил:
– А сами вы, Никита Александрович, откуда знаете, что в усадьбе РО располагалось? Если агентурная информация, можете не отвечать.
– Отвечу, Александр Георгиевич. Вам, как не ответить. Кто ещё понять сможет? Методом исключения!
Кудашев вздохнул, откинулся на спинку сиденья, устроился удобнее.
– Расшифровать? – спросил Васильев.
– Чего там, – ответил Кудашев. – Когда были известны все уцелевшие объекты, но не известен один уничтоженный, значит, он и есть тот самый!
– С вами было бы легко работать, – сказал Васильев.
– Уже работаем, – сказал Кудашев.
– Да, да, – согласился Васильев.
Так, за разговором подъехали к месту назначения. Остановились. Васильев заглушил мотор. Вышли.
У Кудашева воленс-неволенс защемило сердце. Они стояли у ворот асхабадской тюрьмы на улице Кладбищенской.
*****
*****
Предъявили удостоверения личности. Вошли. Сдали дежурному документы. Васильев сдал оружие. Получили взамен жестяные на колечках жетоны с пробитыми номерами и буквами.
Система «ниппель»: отстойник. Первую входную дверь заперли. Вторую, внутреннюю раскрыли. И никак иначе. На «рывок» никто на свободу не проскочит. Сдашь жетончик, получишь свой документ после того, как твою личность сверят с фото, могут хоть в сотый раз фамилией поинтересоваться. Всё продумано.
В помещения следственного отдела прошли другим коридором. Следователи при виде Васильева вставали, отдавали честь. Васильев с каждым здоровался за руку. Представил Кудашева в его новом качестве. Кудашева здесь знали, лишних вопросов не задавали.
– Прошу использовать нашего начальника отдела переводов экономно, обращаться с ним бережно. Его рабочее место здесь минута в минуту с 18-ти до 21-го часа. Не более! Задерживать долее запрещаю категорически. Он должен утром быть в ГПУ свежим и отдохнувшим. Я знаю, многие из вас свободно говорят на фарси, свои переводчики имеются. Рекомендую товарища Кудашева как переводчика в ранге «эксперта». Письменные документы, иранские диалекты, иносказания связанные с известными изречениями, фольклором – на его экспертизу, на предмет изыскания тайного смысла. Всем понятно? Вопросы есть?
Вопросов не было. Васильев отдал честь присутствующим. Уже на выходе из кабинета повернулся:
– Чуть не забыл: ужин моему эксперту за вашим заведением, не хуже, чем вам самим!
Васильев ушёл. Кудашев остался. Ему принялись было готовить рабочее место в углу у выходной двери. Кудашев попросил вежливо, но настойчиво:
– Я хотел бы иметь рабочее место у окна и настольную лампу на столе.
Следователи переглянулись. Просьба Кудашева была исполнена.
*****
*****
Домой Кудашев возвращался пешком. От тюрьмы до Андижанской путь не ближний. Не торопясь, не менее часа. Жара спала. Дворники убирали город. Из арыков, выложенных кирпичом, черпали воду большими лейками, поливали тротуары, выметали пыль и мусор, грузили его на подводы. Степенные туркмены-аксакалы, как один с национальными лёгкими лопатами-кетменями, следили за водой, по-хозяйски распределяя полив каждый на своей территории. Беда, если в боскете одной аллеи заведутся лягушки, а в другой от зноя и засухи высохнут тутовники и акации, посаженные еще при Куропаткине!
В принципе, Кудашев узнавал свой город. Всё, вроде, на месте. Вот, только постарел. Крыши домов проржавели, стены давно не белены. Автомобилей на дорогах прибавилось, велосипедов. Нет-нет, попадаются фаэтоны. Коляски поношены, лошади понурые. Народ одет скромно. Нет ни щёголей в вечерних фраках, ни женщин в дорогих шляпах. Улицы переименованы. Для себя отмечал совершенно незнакомые имена. Нужно навёрстывать упущенное. Например, что за «КИМ» такой на значке барышни-машинистки? Не знакомы имена не только комиссара Подвойского, прочитанное на домовой табличке, но и самого Полторацкого, чьё имя теперь носит город.
Тихий город. Лишь поравнявшись с садом, когда-то окружавшим православный Воскресенский Собор, понял, за всё время, проведённое в этом году в городе, ни разу не слышал колокольного звона. Нет собора! Ровное место. В футбол можно играть.
На бывшей соборной площади играет духовой оркестр. Кудашев заинтересовался. Это новое знание. Музыканты – мальчишки школьники. Все в белых теннисках и чёрных трусиках до колен. На загорелых шеях красные галстуки. Обуты в белые брезентовые туфли. Этнический состав? Только русские? Нет – полный интернационал. Все узнаваемы: русские, туркмены, армяне, азербайджанцы… Дирижёр – молодой человек с кларнетом. Коротко подстриженные на висках его чёрные кудрявые волосы покачиваются высокой шапкой. На щеках первый еще не знавший бритвы пух. Пенсне. Что-то знакомое. Нет, никогда не встречал. Обернулся на автомобильный клаксон. Мельком увидел на стене дома портрет Троцкого. Всё ясно. Похож молодой человек на молодого журналиста-международника «Киевской Мысли» Льва Троцкого, представителя газеты во Франции в 1914-м году. Толковые были статьи, как репортажного характера, так и аналитического плана. Откуда что бралось. В таланте не отказать. Он – не у каждого…
Народ танцует что-то быстрое и весёлое.
Танец заканчивается всеобщим радостным кличем: «Ча, ча, ча!».
После «Чачача» – вальс.
Первые же аккорды чуть не заставили Кудашева проглотить солёный клубок слёз. Тоненькая босая девушка в цветном платье, перетянутым в талии широким чёрным поясом лакированной кожи, с белой розой в волосах запела. Собравшиеся любители музыки подхватили:
«Страшно вокруг,
И ветер на сопках рыдает.
Порой из-за туч выплывает луна,
Могилы солдат освещает.
Белеют кресты
Далёких героев прекрасных.
И прошлого тени кружатся вокруг,
Твердят нам о жертвах напрасных…».
_____________________________________________
* – «Мокшанский полк на сопках Маньчжурии». Первый текст Степана Гавриловича Петрова.
_____________________________________________
Кудашев не дослушал хорошо знакомый ему вальс. Повернулся. Пошел быстро, чуть ли не побежал. Господи! Когда это было?! Сколько лет прошло, восемнадцать? Во имя чего погибли мальчишки-добровольцы, уходившие на «японскую»? Ради кого? Для чего он, Кудашев, остался жить? И будет ли в жизни этой когда-нибудь покой и счастье для простого человека?!
С булыжной мостовой донёсся цокот копыт, голос возницы-фаэтонщика:
– Товарищ хороший! Далеко Вам? Прокачу с ветерком!
– Я не нэпман! Меня собственные ноги кормят, – ответил Кудашев.
Возница не отставал:
– Александр Георгиевич! Присаживайтесь. С вами поговорить хотят.
Кудашев вышел на мостовую.
– Кто?
– Ваш родственник. По крови.
Кудашев, молча, поднялся в коляску. Поехали. Возница больше не проронил ни слова.
Кудашев в Асхабаде не чужой. Видел, как возница сделал пару петель по городу. Как беспрестанно поглядывал в дамское зеркальце, резинкой пристёгнутое к запястью левой руки.
– «Боится хвоста», – подумал Кудашев.
В аул Кеши въехали со стороны железной дороги. Проехали аул насквозь, остановились у знакомого Кудашеву храма Святого Благоверного Александра Невского. В этом храме, полковой церкви Первого Таманского казачьего полка, Александр Георгиевич и Елена Сергеевна были обвенчаны в законном браке.
– Приехали, – сказал возница. – Вас ждут. За проезд заплачено.
Кудашев соскочил с фаэтона, пошёл к церкви. Однако, не похоже, чтобы здесь отправляли службы. Между плит дорожки к храму проросла верблюжья колючка. Хорошо, хоть стоит. Не тронули атеисты.
Поднимаясь по ступеням высокого крыльца, услышал мягкое стальное движение щеколды, тонкий короткий скрип приотворяемой двери.
На последней ступени Кудашев снял свою цивильную белую полотняную фуражку. Перекрестился. Вошел в храм.
Перед ним Васильев. Спросил Кудашева:
– Благополучно доехали, Александр Георгиевич?
Кудашев кивнул. Осмотрелся. Да, был храм. Теперь цейхгауз. Окна в паутине. Иконы сняты, иконостас разобран. Церковное имущество сложено в алтаре. Всё свободное пространство храма забито патронными и снарядными ящиками. На стенах – аккуратные чёрные фанерки с белыми черепами и красными надписями «Не курить!».
Васильев подвёл Кудашева к пожилому красноармейцу с тремя кубиками в петлицах.
– Знакомьтесь, Александр Васильевич. Хозяин заведения Андрей Андреевич Мокроусов. Инженер. Его заслуга – храм сохранил. Наш человек.
Молча, поздоровались.
Мокроусов переглянулся с Васильевым, пошёл к выходу.
Васильев пригласил Кудашева за маленький столик.
– Поговорим, Александр Георгиевич?
Кудашев пожал плечами.
– Понимаете, о чём я?
– Вы поутру тему назвали.
– И?..
– Как приказывали. Пытаюсь. Вспоминаю.
– Я вам помогу, Александр Георгиевич. Начну сам. Постараюсь, как лоцман, провести ваш корабль из бухты на внешний рейд, а дальше уж сами!
Кудашев молчал. Слушал.
Васильев продолжил:
– Скажите, Александр Георгиевич, что вам известно об Осиповском мятеже?
Кудашев отрицательно покачал головой. Откуда?!
Васильев начал что-то говорить.
Кудашев спокойно смотрел на Васильева. Думал.
Он всё понял.
Это хорошо.
Правильно говорят, первое впечатление о человеке – самое верное. Два человека, впервые встретившие друг друга, еще какое-то время сохраняют в общении собственную сущность. Узнавая друг друга, приспосабливаются друг к другу. Начинают лгать, скрывая собственные черты, которые могли бы быть неприятны для партнёра или собеседника, предлагая взаимному вниманию то, что может быть оценено положительно. Не в этой ли простой истине скрывается большинство тайн предательств, измен, несчастливых браков?..
Способность ребёнка правильно воспринимать и оценивать людей на предмет опасности – самой природой вложена в каждое живое существо при рождении. Ни ребёнок, ни собака, ни кошка не пойдут на руки к недоброму человеку. У животных эта способность остаётся на всю жизнь. Человек, как правило, эту способность с возрастом теряет. Почему? Потому, что ребёнка с младенчества учат лгать. Не возьмёт у тёти конфетку – накажут. Не прочтёт стихотворение обществу – накажут. Хоть и сами знают: тётя – змея! Но нужная. Общество – последние подонки. Но без них никак. И бедный ребёнок, умирая от отвращения, ест злосчастную конфетку, либо, глотая слёзы, читает с выражением «Горит восток зарёю новой!». И всё. Богом данная от рождения способность распознавать зло утрачена!
Вспомнил разговор с полковником Дзебоевым, состоявшийся вскоре, после операции «Лабиринт», проведённой в Кизил-Арвате:
Тогда Дзебоев спросил Кудашева:
– «Ординарца не подобрал себе?
Кудашев ответил:
– Меня Брянцев устраивает.
Дзебоев возразил:
– Брянцев без образования. Кандидатура прапорщика Васильева тебя не заинтересовала? Жизнь тебе спас…
– За освобождение еще отблагодарю, как – пока не придумал. А вот работать рука об руку – душа не лежит. Васильев – интересный человек. Стреляет классно. Инициативен. Решителен. Бесстрашен. Возможно, бездушен»..
Стоп! Почему так решил? Потому что Васильев, застрелив наёмного убийцу, «за компанию» расстрелял и его помощника, не представлявшего опасности, перебив ему ногу. Дальше!
«…Своим положением Васильев не доволен. Я рекомендовал бы его в пограничную стражу. Через год можно было бы вернуться к этому разговору.
Дзебоев согласился:
– Я общался с ним. Оценил примерно так же. Имеем возможность по согласованию досрочно присвоить ему чин подпоручика. Будет его желание – перевести в пограничную стражу. Там настреляется досыта. Согласны? Значит, быть по сему!».
Так, правильно. Наивно думать, что прапорщик Васильев не ожидал более весомой награды за спасение Кудашева.
Что ж, свою карьеру он сделал. Революции способствуют необыкновенному взлёту своих самых активных сынов… Погоны кадрового царского офицера не стали препятствием для вступления в ВКП (б). И непролетарское происхождение не помешало. Он, вроде, из семьи священнослужителя…
– Вы меня слушаете? – неожиданно спросил Васильев.
– Очень внимательно, Никита Александрович, – ответил Кудашев. – В начале 1918 года Ташкентский Совет рабочих и солдатских депутатов взял на себя функции Ташкентской городской думы, которая сформировала Ташкентский Исполнительный Комитет. В мае 18-го Пятый Съезд Советов учредил Туркестанскую Республику. В октябре Шестой Съезд Советов избрал Туркестанский Центральный Исполнительный Комитет во главе с Председателем Всеволодом Дмитриевичем Вотинцевым, бывшим Председателем Военного трибунала. Из казаков, кстати. И дед, и отец его были наказными атаманами Семиреченского казачьего войска. Председателем Совета Народных Комиссаров был избран Владислав Фигельский, комиссар народного просвещения Самаркандского уезда. Поляк. Верный ленинец. Ходил на его лекции в Париже ещё студентом Сорбонны…
– Поразительно, Александр Георгиевич! Вы фонографу не уступите.
– Фонограф, он что, тоже из ГПУ?
– Слава Богу, Александр Георгиевич, оттаивать начали. Я рад. Поверьте, очень рад. Мы будем работать. Нас ждут истинно великие дела! Однако, время идёт. Продолжим?
Кудашев кивнул:
– Очень интересно. Я давно газет не читал. А историю революции и гражданской войны ещё не скоро писать начнут. Рассказывайте, я весь во внимании!
– Извините, что так подробно рассказываю. Иначе нельзя. Продолжаю. Следующие действующие лица:
Председатель Ташкентского совета Николай Васильевич Шумилов.
Заместитель Председателя Ташкентского совета Вульф Наумович Финкельштейн.
Председатель Туркестанского ЧК Донат Перфильевич Фоменко.
Комиссар внутренних дел Туркестана большевик-ленинец В. Агапов.
Все вышеперечисленные фигуры в новой операции, которую я назвал бы «Туркестанское золото», с одной стороны: высшие должностные лица Туркестанской Советской Республики. К сожалению, все покойники.
С другой стороны – подпольная организация «бывших» под названием Туркестанская военная организация, сокращённо «ТВО». Её программой минимум было поднять восстание против советской власти в Туркестане. Максимум? Эта задача, в понимании иных её членов, разношёрстной «братии», сбившихся в ТВО, понималась по-разному. Монархисты мечтали о восстановлении монархии, эс-эры – по своему, англичане – о создании нового генерал-губернаторства Объединённого Королевства Великобритании. Все по-разному. Этот идеологический разнобой и погубил ТВО. Рыхлость рядов, недостаточная организованность. Чекистам Туркестанской Советской Республики не составило большого труда насытить ТВО своими агентами.
И, наконец, между этими противоборствующими силами – ключевая фигура: прапорщик Константин Павлович Осипов. Член РСДРП (б) с 1913 года. Учился в Красноярске на землемера. С 14-го служил в запасном полку. На германском фронте не был. В 16-м году окончил школу прапорщиков, был оставлен в ней преподавателем. В 17-м проходил службу адъютантом у генерала Полонского в Скобелеве, сегодня – город Фергана. Сумел отличиться уже младшим командиром-красноармейцем. В 18-м году в Коканде и под Самаркандом отличился в операциях истребления белоказаков полковника Зайцева. В девятнадцатом году Осипов добился мандата Военного комиссара Туркестанской Советской Республики. В 22 года от дня собственного рождения. Бонапарт отдыхает.
Развязка противостояния была неожиданной для обеих сторон.
ТВО планировала начать восстание по весне 1919 года.
Полуграмотный Председатель Туркестанского ЧК Донат Перфильевич Фоменко упредил своих противников с дипломами Академии Генерального Штаба Российской Империи и Интеллижен Сервис Великобритании. В конце осени 1918 года начал массированное наступление в форме арестов одного за другим членов штаба ТВО.
Восстание в Ташкенте началось досрочно 18-го января 1919 года.
Руководство Туркестанской Советской Республики не нашло ничего лучшего, как обратиться за помощью и разъяснением обстановки к военному комиссару Туркестанской республики Константину Павловичу Осипову. Как видно, доверия к информации, поступающей от Начальника ЧК, они не испытывали. Трудно сказать, почему Председатель ЦИК Туркестанской Республики не вызвал к себе военного комиссара. Но случилось так, что он сам, Войтинцев Всеволод Дмитриевич, поехал к Осипову выяснить обстановку. Председателя ЦИК сопровождали Председатель Ташкентского совета Шумилов, его заместитель Финкельштейн и Председатель Туркестанского ЧК Фоменко.
Разговор с Осиповым был коротким. Бывший прапорщик вызвал конвой и отдал приказ о расстреле комиссаров. Приговор был приведён в исполнение тут же – за полковыми казармами.
Не буду утомлять вас, Александр Георгиевич рассказом о городских боях. Поражение мятежников было закономерным и неотвратимым. На третий день восстания Осипов принял решение бежать из города. Его отход боями прикрывали оставшиеся в живых офицеры ТВО и горстка военнослужащих мятежного 2-го стрелкового полка.
Известно, разгромленный красными боевой корпус ТВО, отступивший с боем из города после восстания, был преобразован в Ташкентский офицерский партизанский отряд численностью в сто один человек. Так, рота… Сражались под Ферганой, потом пошли на службу эмиру Бухары. Несерьёзно.
Покидая Ташкент, Осипов вывез из Ташкентского банка золотой запас Республики в золоте, ювелирных изделиях, бумажных деньгах российской царской и иностранной валюты.
Вот мы и подошли к теме нашего разговора.
Осипов со своими бандитами подъехал к банку на броневике. Уже под выстрелами верных правительству красноармейцев, он силой оружия забрал золото и бежал из Ташкента. Его преследовали. Осипов вел беспрестанные бои. Ему удалость оторваться от преследователей и уйти в сорокаградусный мороз через заснеженные отроги Пскемского хребта у кишлака Карабулак.
Преследовавшие отряд Осипова красноармейцы и чекисты обрабатывали население, имевшее контакты с мятежниками, самым тщательным образом. Часто находили бумажные «николаевские» деньги, ещё имевшие авторитет у местных жителей, но золото – никогда.
В последнем кишлаке Карабулак была найдена весьма солидная сумма бумажных денег – более пятисот тысяч. Деньги эти цены уже не имели. Далее об Осипове нет ни одной информации, подтверждённой документами. Свидетели, делившиеся воспоминаниями под протоколы, явно ненадёжны. Информация, полученная от одного, противоречила информации, полученной от другого. И так далее. Туркестанское золото искали несколько лет, даже в самой Бухаре. Не нашли ни монетки.
Вот, пожалуй, и всё.
Васильев внимательно посмотрел на Кудашева. Во взгляде явно был вопрос: «а вы что думаете обо всём, вышеизложенном?».
Кудашев не торопился отвечать. Васильев не торопил его.
Через минуту Кудашев сориентировался. Сам задал вопрос:
– Неужели так просто всё и было? Подъехал на броневике и выгреб золотой запас Республики? Мне приходилось бывать в хранилище Российского Банка в Асхабаде. Попасть туда очень непросто даже для штатного сотрудника этого банка!
Васильев не ушёл от ответа:
– Понимаю, в нашем деле мелочей не бывает. Сам я в расследовании участия не принимал, но от компетентных товарищей много чего за дружеским столом слышать доводилось. Рассказывают, под прицелом маузеров и наганов банды Осипова директор Ташкентского банка выдал ему под расписку три миллиона золотых монет. О бумажных деньгах говорить нет смысла.
Кудашев прокомментировал:
– Слух – источник, который, конечно, принимается во внимание, но подлежит проверке и документальному подтверждению.
– Расследование проводилось весьма тщательное. Под контролем Москвы. Не то, что директор банка допрашивался, каждый ташкентский рабочий был обязан доказательно подтвердить факт своей непричастности к восстанию и расстрелу ташкентских комиссаров. Так что, расписка должна быть в «Деле», а «Дело» в Москве, в архивах ОГПУ! – ответил Васильев.
Кудашев уточнил:
– В солидном банке «директорами» именуются заведующие соответствующими отделами. Например, «коммерческий директор», «директор департамента кредитов и инвестиций» и так далее.
Потом спросил:
– Вам известно имя этого директора?
Васильев несколько растеряно ответил:
– Нет…
Кудашев продолжил:
– Могу предполагать, что Управляющий Ташкентским народным банком и Комиссар по финансам – одно лицо. Так на кредитных билетах Туркестанской республики значится. Они подписаны: слева одна подпись под должностями «Комиссар. Управляющий», справа – «Кассир». Вот вам истинно ключевые фигуры в тайне «туркестанского золота». Как я понимаю, комиссар по финансам не был расстрелян ни офицерами Туркестанской Военной Организации, ни бандитами Осипова, не был арестован московскими чекистами. Так ведь? Правда, в акционерных банках имеются ещё и Председатели правления, которые тоже имеют доступ и в хранилище, и ко всем документам! Почерки на Расписке идентифицированы?
Васильев покачал головой, молчал, думал. Потом ответил:
– О расписке в «Деле» точно не скажу. Подтверждающая этот факт информация пришла со стороны и не от одного человека. Нет оснований сомневаться в этом. Этот след проверялся. Начало верное, конец обрывается. При экспроприации, якобы, присутствовал Александр Николаевич Романов, известный у нас в Средней Азии как Князь Александр Искандер. Не слышали о нём ничего, Александр Георгиевич?
– О нём именно ничего. Мне приходилось бывать в Ташкенте. На улице Романовской видел дворец Великого князя Николая Константиновича, младшего брата российского императора Александра Второго. Ссыльным был, говорили в городе. Доступа во дворец никому не было, ни на каком уровне. Сам князь из дворца не выезжал. Дворец, как тюрьма. Даже обидно было за Николая Константиновича. Сослать из Санкт-Петербурга полковника Романова, героя штурма Хивы… Лишить его чинов, званий и наград, вычеркнуть из списков полка. Дело семейное, Романовское. Дело тёмное! Так мне рассказывали. Увы, для нас это тоже только слух.
– Да, правильно. Князь Александр Николаевич – из дома покойного императора. Если он жив, значит, есть претендент на престол.
Кудашев подумал:
– «Дела… Князь Романов – соучастник экспроприации! Если жив сегодня, он один и знает, что за золото получил Осипов в Ташкентском Банке 20 января 1919 года».
Васильев полез в карман и достал коробку папирос.
Кудашев прижал его руку к столу. Показал глазами на ящики с боеприпасами, а потом на табличку «Не курить». Спросил:
– Мне продолжить?
Васильев кивнул.
Кудашев продолжил:
– Маловероятно, что Осипов действительно получил эти три миллиона монет. Мозг каждого банкира жёстко работает по одному принципу: с каждой операции банк должен получить свою «маржу», то есть чистую прибыль! Расписка ни о чём не говорит. Возможно, она была сфальсифицирована уже после экса. Первый раз слышу, чтобы расписки писались ручкой в одной руке и с маузером в другой. Но, даже если это и так. Проверим факт математикой, если нет иных доказательств. В денежных банковских делах не бывает мелочей. Такими простыми терминами, как «монеты» или «слитки» банкиры не оперируют. У монет есть номинал, у слитков – точный вес. И у тех, и у других – проба. Как выдали золотые монеты? Россыпью? Как их считали, по одной все три миллиона? Это в день, когда каждая минута дорога была. Информирую: золото в монетах в банках хранилось и хранится в специальных упаковках, в мешках. По закону, мешок не может быть тяжелее семи килограммов. Это принято для облегчения работы банковских служащих. Мешки не простые. Они без швов, горловина двойная, завязывается специальным шпагатом без узлов, опечатывается. Сколько монет поместится в мешок? Считаю в уме, поясняю на пальцах: вес николаевского пятирублёвика составлял 4,3 грамма. Так? Умножаем на три миллиона, получаем вес партии в 12 тонн 900 килограмм. Сколько поднимает грузовой автомобиль? Максимум две тонны. Следовательно, Осипов не на броневике должен был вывезти три миллиона золотых монет, а на шести-семи автомобилях! Господи, что, никто этого не просчитал до меня?!
Васильев напрягся:
– Продолжайте, Александр Георгиевич. Я вас слушаю. Очень внимательно слушаю!
Кудашев продолжил:
– Сколько монет поместится в один мешок? Здесь закона нет, сколько поместится, столько и поместится. Банковский служащий потом на бирке отметит и номинал монет, и монетный двор, и общее число, и точный вес. Я подсчитываю приблизительно, сотые значения округляю. Это для беседы. Будет нужно, предоставлю в письменном виде справку с цифрами. С точностью до миллиграмма. Семь тысяч условных граммов вместимости мешка делим на четыре целых и три десятых грамма монеты, получаем одну тысячу шестьсот двадцать восемь монет. 1628! Теперь легче: три миллиона монет должны быть упакованы в одну тысячу восемьсот сорок два мешка. 1842. Теперь вопрос, каков объём этого сокровища? Ответ: мешок размером двадцать на тридцать сантиметров. В гимназический ранец поместилось бы под давлением не более четырёх мешков общим весом в шесть с половиной килограмм. 6512. Для пешего перехода в условиях высокогорья, кроме веса оружия, боекомплекта и необходимых продуктов питания, эти шесть с половиной килограммов, пожалуй, предельный вес. Сколько для трёх миллионов монет понадобилось бы бойцов? Ответ: Двенадцать тонн девятьсот килограмм делим на шесть с половиной килограмм и получаем – одну тысячу девятьсот восемьдесят пять бойцов! Теперь задачка с гужевым транспортом. Вы, Никита Александрович, пограничник, кавалерист. Вы возможности лошади знаете. Вючная лошадь в дальнем переходе по ровной местности аллюром «шаг» может спокойно нести до восьмидесяти килограмм груза. Даже немногим более. Но кормить её для такой работы нужно не подножным кормом, а овсом, в крайнем случае – ячменём. И давать отдых каждые пять дней на сутки. В противном случае падёж неизбежен. В условиях передвижения в горной местности нормы нагрузки снижаются вдвое, в условиях высокогорья – втрое! Теперь считаем для обычных условий. Двенадцать тонн девятьсот килограмм делим на восемьдесят килограмм, получаем – сто шестьдесят одну с четвертью лошадь. Одну с четвертью отбросим. Вывод: Осипову понадобились бы не менее ста восьмидесяти-двухсот вьючных лошадей. Он шёл бы со своим отрядом со скоростью пять-шесть километров в час. Реально?
Прошу учесть, я делал расчет от номинала монет в пять рублей. Нам неизвестен истинный номинал монет этих трёх миллионов! Что, если Осипов получил червонцами, номиналом в десять рублей? Тогда суммы всех моих расчётов должны удвоиться!
Кудашев сделал паузу.
Васильев молчал, смотрел в тёмный потолок, барабанил двумя пальцами по столу.
Кудашев подвёл итог:
– Не в моих правилах эксперта делать выводы. Делайте выводы сами, Никита Александрович!
Васильев поднялся, оправился, подтянул ремень портупеи, поправил кобуру с маузером. Подал знак заведующему цейхгаузом. Мокроусов подошёл и подал Кудашеву большой тяжёлый пакет.
– Берите, не стесняйтесь, – приободрил Кудашева Васильев. – Не бойтесь, здесь не снаряды. Говядина. Тушёнка. Шесть банок по фунту. Четырнадцатого года. Ещё царских времён, фабрики Азибера, поставщика Императорского двора и Российской армии. Я сам её с удовольствием потребляю. Доппаёк. Берите, вам большую семью подкормить надо. Берегите своих!
Пригласил в подъехавший автомобиль. Ехали молча. На Красноводской Васильев остановил машину. Протянул Кудашеву руку на прощанье. Сказал:
– Извините, что не до калитки. За вашим домом «наружка» с ещё месяц будет наблюдать. Передайте привет Елене Сергеевне. Берегите её!
Васильев уехал. Кудашев пошёл пешком. Поздно уже, но до дома, действительно, недалеко.
За выполненную работу Кудашев «спасибо» от своего начальника так не услышал. Решил, что может ответить ему тем же.
Сам себе задал вопрос: почему?
И сам себе ответил: потому что распознал в его последних словах угрозу.
Потому, что впервые в жизни Кудашеву стало страшно.
ГЛАВА VI.
Плата за спасение. Анализ и синтез в работе отставного разведчика. Без Кудаш-бека никак. Вторая встреча в цейхгаузе. Шеф Отдельного корпуса жандармов – советник Дзержинского. Две присяги в один день.
За короткий путь домой от улицы Красноводской до Андижанской Кудашев успел вчерне проанализировать информацию, полученную от Васильева. И не только. Он проанализировал и собственные выводы. Понял важность и значимость нового знания, полученного в результате анализа. Новое знание, которое потрясло, своим ещё тайным для Кудашева смыслом, начальника контрразведки. Несомненно, Васильев получил в свои руки оружие. Оружие, которое может быть использовано им как при защите, так и при нападении.
Стоило ли Кудашеву так раскрываться перед человеком, ему знакомым, но по натуре малоизвестным и, что уж там говорить, малосимпатичным? Не лучше ли и не проще ли было бы притвориться тем, кем собирался быть по легенде – полуидиотом, частично потерявшим память после перенесённого менингита, полученного в результате укуса хоросанским энцефалитным клещём?
Нет, не лучше и не проще…
Кудашев вернулся не на родину, не в родной Закаспий, каким он знал его, но в страну, изменившуюся не только по имени. В этом новом, еще не сложившемся мире, ещё нужно было суметь выжить.
В этом новом мире «диктатуры пролетариата» жизнь человеческая потеряла, какую-то бы ни было, цену.
В стране «победившего пролетарита» с её новым образом жизни ещё предстояло разобраться. В новом многонациональном сообществе, ввергнутом в политический и экономический хаос, нужно было научиться выживать.
Первое задание, выполненное Кудашевым для Васильева, стало платой за спасение от расстрела.
Удивительно, но воспоминания о несостоявшемся расстреле не преследовали Кудашева. Его мозг научился защищать себя сам. Негатив перенесённого страдания, подобно серной кислоте, не должен разъедать психику и сознание. Если помнить и переживать всё пережитое, начиная с года 1905-го, – лучше сразу застрелиться или уйти в монастырь. Впрочем, в России, виноват’с, в РСФСР, монастырей уже не осталось. А в тибетских ламаистских русскому православному человеку делать нечего.
Так, хорошо. Разобрались. Одну волну пропустили, ждём следующую. Нужно выдержать. Держать очень непростой баланс. Не сорваться. Не только ради себя. Ради Леночки, ради мальчиков. Ради семьи.
_____________________________________________
* "Анализ" – как от греческого слова "analyzis", что в переводе означает "разделяю", "расчленяю".
Анализ в узком плане представляет собой расчленение явлений, фактов объективной действительности на составляющие элементы, которые в свою очередь изучаются как части целого.
Анализ – способ познания предметов и явлений окружающей среды, основанный на расчленении целого на составные части и изучении их во всем многообразии связей и зависимостей.
Конечным продуктом «Анализа» некоих предметов, событий, явлений являются их составляющие – отдельные факты объективной действительности. Анализ этих отдельных фактов помогает выявить факты ложные, определить недостающие факты, звенья логически взаимосвязанные между собой, для выявления истинной сущности исследуемых предметов, событий, явлений.
Изыскание этих недостающих фактов и является основной задачей объективного познания исторических событий, расследования преступления, судебного процесса и т.д.
Анализ неразрывно связан с синтезом. Самое простое и наивное объяснение этого термина, как процесса, обратного анализу, как восстановление изученного объекта. Не исключено. Но не исчерпывающе. Чаще всего «Синтез» в оперативной работе и судебной практике создаёт новые знания об объекте объективной действительности, на основе как ранее существующих, так и вновь приобретённых, подвергнутых анализу и синтезу.
Автор.
«Под синтезом, в самом широком смысле я разумею присоединение различных представлений друг к другу и понимание их многообразия в едином акте познания»
Э. Кант.
_____________________________________________
Уже дома, проснувшись чуть свет раньше птиц, стоя под душем в прохладных струях остывшей за ночь воды, Кудашев продолжал размышлять над задачей, подброшенной ему Васильевым. Вероятнее всего, осторожный Васильев довёл до Кудашева общеизвестную информацию. Дело было громкое. Ограбления Ташкентского Отделения Банка Туркестанской Автономной Советской Республики не каждый день случаются.
Васильев так и не сказал, кто конкретно на 20 января 1919 года был в Ташкенте Комиссаром по финансам, кто – Управляющим банка. Просто не знает? Значит, узнает, если захочет.
Второй вопрос: результаты расследования? Засекречены, несомненно. Три миллиона золотых монет в пару-тройку мешков не упрячешь, на санках по бездорожью не увезёшь. Значит золото, если оно было на самом деле, из Ташкента Осиповым вывезено не было. Оно ушло по другому каналу в другие руки. И не обязательно в день 20 января 1919 года. Прапорщик Осипов идеальная фигура для прикрытия. И кого конкретно он мог прикрыть? Князя Александра Николаевича Романова, сына Николая Константиновича? Не резон, что Александр Николаевич прошёл с Осиповым весь путь до перевалов Чингана, а, возможно, и до Бухары. Золото уже лежало в ином надёжном месте, в надёжных руках. В таком деле личность свою роль играет. Масштаб фигуры, и перспективы трансформации такой фигуры, дело большой политики.
Однако, и этот вариант не единственный. Серьёзное расследование преступления по горячим следам могло выйти на золото. Не обязательно по его результатам золото должно было вернуться в хранилище ташкентского банка!
Вот важнейшие вопросы: кто, на каком уровне и когда проводил расследование. Кто вёл расследование? Личность, должно быть, не ординарная! Здесь явно прослеживается рука ВЧК! На Туркестанском уровне вор был бы вычислен мгновенно.
И последний вопрос: когда? Возможно, этот вопрос должен был бы быть первым!
Могли быть и иные дни при иных обстоятельствах в исполнении иных действующих лиц для того, чтобы «золотой запас» был «переведён» из подвалов Ташкентского Банка в подвалы иные. Тёмные. Во всех отношениях.
Увы, факт такой состоявшейся акции, произведённой годом ранее, был Кудашеву известен не понаслышке…
Стоп. Вот об этом не нужно. Не вспоминать, не думать.
Почему?
Потому. На лице всё написано будет. Жизнь научила молчать, но не научила лгать! Васильев не прост. Тоже эти годы не учителем пения в гимназии отработал.
С чего он завёл этот разговор? Как с одним из многих?
Вряд ли.
Как с доверенным лицом, желая услышать нетривиальный ответ?
Возможно. Вот и услышал.
А мотив?
Интерес.
Именно? Личная корысть, алчность?
Не исключается.
Ещё!
Средство защиты от врага, врагов. В его положении необходимейшее оружие самозащиты.
В таком случае, он знает, кто это?
Знает. Это личность, ответственная за проведение расследования!
Ещё вариант?
Средство сделать карьеру. В Закаспийской области Васильеву уже тесно. Много завистников, недоброжелателей. Васильев только-только из Москвы вернулся. Новое назначение, новые идеи!
Стук в дверь. Голос Леночки:
– Саша! Ты, случайно, не утонул? Завтракать!
Вышел, поцеловал жену. Пошёл в дом.
От закрытой калитки звонкий мальчишеский голос с туркменским акцентом:
– Малако!
Взял с крыльца приготовленные Леночкой стеклянный кувшин и деньги. Открыл калитку. За калиткой подросток в белой поношенной хлопковой рубахе с расшитым цветными нитками воротником. По узору понятно: из племени теке. На голове – громадный белый тельпек. Мальчишка снял с осла большой жестяный бидон с молоком. Кудашев подставил под струю кувшин. Заплатил.
Спросил мальчишку на туркменском:
– Хороший у тебя тельпек. Не жарко?
Мальчишка рассмеялся:
– Так все русские думают! У нас солнце горячее. Тельпек голову защищает. Не только от солнца, даже от сабли! Тельпек мне от старшего брата достался. Его байский сын из Багира убил. Из Ирана приходил. Отец с братьями догнали убийцу, голову ему сняли. Отца в тюрьму посадили. Саблю отобрали. Мама заболела, плачет… Теперь я и корову дою, и молоко продаю.
Кудашев растерялся, не знал, что и сказать. Мальчишка спросил сам:
– Ага-джан! Дядюшка! Ты в этом доме служишь? У меня для Кудаш-бека слово есть.
Кудашев решился:
– Я Кудаш-бек.
Мальчишка недоверчиво посмотрел на Кудашева. Что-то этот русский на бека не похож!
Кудашев продолжил:
– Я Кудаш-бек. Сегодня не то время, чтобы в золотом халате на улицу выходить. Говори!
Приказной тон мальчишка хорошо понял. Протягивая Кудашеву сдачу с пяти рублей монетами, подошёл ближе, сказал шепотом:
– Бек, вас фаэтон на Красноводской ждёт. Меня к вам очень хороший человек послал, русский начальник. Но это тайна!
– Хорошо, – ответил Кудашев. Отвел в сторону руку мальчишки с мелочью. – Оставь себе. Это бакшиш!
– Саг бол, ага-джан, саг бол! – громко, на всю улицу, поблагодарил Кудашева мальчишка.
*****
*****
Встреча Кудашева с Васильевым состоялась в том же цейхгаузе, что и накануне. Васильев глянул на большие наручные часы, засёк время: семь тридцать утра. Начал:
– Александр Георгиевич! Сами понимаете, моё время распланировано по минутам на несколько дней вперёд. Мои отношения с вами пустили запланированный график дел и встреч под откос, как состав с интервентами! Тем не менее, у нас с вами ровно час тридцать на встречу. Встреча ключевая. Говорю я, вы не перебиваете. Говорите вы – я внимательно слушаю. Если наши взгляды и интересы совпадут, работаем вместе. Если нет, у вас будет сорок восемь часов на то, чтобы исчезнуть из Асхабада. Вот пакет. Здесь несколько документов и деньги. Если возьмёте пакет, мы больше не встретимся. Никогда.
Кудашев молчал. Он предполагал подобный разговор.
Васильев продолжил:
– Да, я член ВКП (б) с 20-го года. Вступил в партию после месячных боёв, защищая со своими стражниками и таможенниками пост «Керки» от басмачей Ораз-оглы. Не боялся смерти в бою. Не испугался бы её и на расстреле. Просто не захотел. Не захотел бросить своих товарищей. Не захотел оставить свой боевой пост без огневого прикрытия. Не было бы меня, у врага, пришедшего из Афганистана, вооружённого английскими «Ли-Энфильдами» и «Льюисами», было бы больше возможности безнаказанно грабить, убивать, насиловать, вспарывать младенцам животы… Ни вам, ни мне самому не в чем упрекнуть меня.
Не считайте меня ни идиотом, ни предателем. Отдаю себе отчёт во всём, что делаю. Я русский офицер. Я не служу вождям. Ни памяти Ленина, ни лично Троцкому. Верю, настает день, и будут прокляты имена всех этих вождей, больших и маленьких. Какими мерами меряли другим, такими мерами будет отмеряно и им самим. Они знают это. Стремятся по законам воровской стаи повязать всех преступлениями, сделать каждого своими сообщниками, требуют не только лойяльности, не только покорности, даже не преданности, но беззаветной любви каждого к себе!
Придёт день возмездия. Погибнут не только те, кто служил им искренно, но и те, кто жил по принципу «плюнь, да поцелуй у злодея ручку!».
Что уж говорить о людях, кто старался жить по законам, завещанным Спасителем… Они – жертвы первые. Снова кровь, снова страдания и не только простых людей, но самых близких к вождям, делившие с ними и власть, и славу.
Страна кипит. Время перемен затянулось. Дискуссии на всех уровнях. От кухонных споров и базарных полемик до оппозиционных конфронтаций в ЦИК и СНК. Два человека – три мнения. Мы живём в постоянном напряжении.
Попробуйте найти своё место в обществе, не погибнув, в охвативших его лавинах и водоворотах страстей, идей, мнений, воззрений, интересов, амбиций, алчности, трусости, преступлений, героизма, предательства!
Александр Георгиевич! Я понимаю, вы человек другого, ушедшего мира. Прошу не относиться ко мне, как к человеку, изменившему присяге на верность государю императору и отечеству, данной ещё юнкером. Мир изменился. Ваше счастье, на вас нет крови гражданской войны. Вы знаете, я по вашей протекции начинал службу на границе сначала в 30-й Закаспийской бригаде пограничной стражи 7-го округа ОКПС, которой командовал полковник Невский Георгий Георгиевич в должности помощника начальника поста. Через три месяца был переведён в 31-ю Аму-Дарьинскую бригаду Отдельного Корпуса Пограничной Стражи. В 1-й Керкинский отдел. Уже в начальники поста пограничной стражи на левом фланге восточного направления. В распоряжение полковника Дмитрия Николаевича Логофета. Моя стража охраняла участок границы по договору Российской империи с Бухарским эмиратом. Потом служил в Аму-Дарьинской ЧК. Насмотрелся на басмаческие зверства. Националистические банды сеяли страх. Основным объектом нападения и террора были русские поселки, русские кварталы городов, пристани на Аму-Дарье, железнодорожные станции, мастерские. Лозунг один – долой советскую власть, русские вон из Туркестана!!
Хотите справку: ещё три года назад на территории Закаспийской, сегодня Туркменской, области действовало свыше сорока пяти тысяч бандитов. Думаете, за три года легче стало? Почему практически все офицеры царской пограничной стражи продолжили сотрудничество с большевиками? Потому что воспитаны были – Родину в беде прикрывать собственной грудью. Фактор иностранной интервенции. Чувство патриотизма сработало даже у тех, кто красные флаги на дух не переносил. Это с одной стороны. С другой стороны, местные Советы были крайне заинтересованы в сохранении профессиональных кадров пограничников. Не обошлось и без товарища Троцкого. Ещё в декабре 1918 года с его подачи Совет народных комиссаров принял декрет «О порядке призыва на действительную военную службу всех бывших офицеров». Знаете ли вы, что на стороне красных сражалось больше царских офицеров, чем на стороне белых. Мне известна статистика, положение обязывает: на январь 1919 года в Красную Армию было призвано более 4300 офицеров и 7600 унтер-офицеров царской армии. Прежде всего, потому, что иностранная интервенция на Западном фронте как угроза, а на Туркестанском – как факт, не позволила русским офицерам оставить службу, но подняла на защиту Родины. Наши политработники, конечно, постарались, я многие изречения наших вождей помню на память. Приходилось на митингах горлом массы брать. Так вот, Троцкий говорил: «для многих и многих из бывших офицеров стало ясно, что никакой другой режим не способен сейчас обеспечить свободу и независимость русского народа от иноземного насилия».
А теперь открою большой-большой секрет. Я его из Москвы привёз. Если не доверяете мне, сможете снести мне голову только одним словом. Говорю вам только потому, что знаю вас и хочу, чтобы мы работали вместе.
Кудашев молчал.
Васильев сделал паузу. Внимательно смотрел в глаза Кудашеву. Потом спросил:
– Александр Георгиевич! Знавали ли вы в бытность своей работы с полковником Дзебоевым некоего Джунковского?
Кудашев молчал. Не дождавшись ответа, Васильев продолжил:
– Генерал-лейтенанта, с сентября 1917-го командира 3-го Сибирского армейского корпуса? Боевой генерал, храбрец, отец солдатам, вся грудь в крестах?!
Кудашев молчал.
Васильев поправился:
– Виноват, вы не в курсе этого времени. Начну с года вам знакомого. Джунковский Владимир Фёдорович, генерал-майор, в 1908 году Московский губернатор. С года 13-го товарищ Министра внутренних дел и командующий Отдельным Корпусом жандармов. Не слышали?
Кудашев вспомнил. Этот Джунковский – предполагаемый родственник и покровитель Джунковского Евгения Фёдоровича, прямого начальника ротмистра жандармерии Кудашева!
Кивнул головой:
– Слышать о нём слышал, но не имел чести быть ему представленным. Полагаю, достойный человек. Человек чести. При высоких дворцовых связях…
Васильев вздохнул с облегчением.
– Точно. Боком ему вышли высокие дворцовые связи. В 15-м году в разгар войны был снят со всех постов по капризу матушки-государыни, заступившейся за Григория Распутина, на непотребное поведение которого Джунковский указал в секретной записке, поданной на высочайшее имя! Так вот, этот генерал, как вы сказали, офицер чести, в настоящее время является сотрудником ОГПУ НКВД СССР. Личный советник-консультант Феликса Эдмундовича Дзержинского.
Кудашев, как гимназист поднял руку.
Васильев качнул ладонью вниз:
– Я заканчиваю, Александр Георгиевич. История с Шефом Отдельного Корпуса жандармов Российской Империи – это юридический прецедент. Я самым особым образом обращаю ваше внимание юриста и высокопрофессионального разведчика на этот факт. Повторяю ещё раз. Вы нужны не только лично мне. Я этого не скрываю. Вы нужны Россие. Умереть легко. Мы с вами это уже отрепетировали не раз. Вам будет легче, если вас всё-таки расстреляют? Вам будет легче, если басмаческие банды, вооруженные английским оружием под руководством турецких военачальников всё-таки возьмут под свой контроль и Закаспий, и весь Туркестан? Знаете, что будет с вашей семьёй? Это не я вам угрожаю. Идёт угроза всем нам! Вы…
Кудашев крепко взял Васильева за руку.
– Понял я, Никита Александрович. Всё понял. Согласен, в принципе. Но много «но» в моём простом согласии. От прошлого мне не откреститься. Вы дело читали, правильно сказали, «для идиотов информация». Тем не менее, 66-ю статью мне прописали! Я и не протестовал. Устал от допросов. Как я понял, в вашем новом уголовно-политическом судопроизводстве юридического понятия «вины» не существует?! Вы и так рисковали, вытащив меня из-под расстрела. Подведет вас рано или поздно наше сотрудничество. У вас биография без лакун, которых у меня полно, будет. К Отдельному корпусу жандармов отношения не имели, в политической полиции не служили.
Васильев встал. Молча начал оправлять гимнастёрку, подтягивать ремни. Не скрывал своего разочарования.
Кудашев тоже поднялся. Просто, без эффектов, протянул Васильеву руку. Сказал:
– Я готов, Никита Александрович. Принимайте пополнение. Думать и стрелять ещё не разучился. Ставьте задачу. Приказывайте!
Васильев улыбнулся.
– Александр Георгиевич! Я уж не надеялся… Спасибо, что надумали.
– Как предполагаете меня использовать, Никита Александрович? Ведь не только переводчиком? Агентом-нелегалом, боюсь, не потяну, возраст не тот, мозги не те, нервы шалят…
– Отвечу сразу. Инспектором. Думаю, сможете. Никаких ни с кем контактов, никаких переговоров, никаких активных действий. Приехали, посмотрели своим опытным глазом и уехали. Вас никто не знает, и знать не должен. Даже для связи не буду использовать. Вы мне очень дороги. Но в первую очередь – советником. Консультантом. Нельзя учиться на собственных ошибках. Нужно использовать уже имеющийся опыт. У кого перенимать, как не увас?!
– А как насчёт моего славного боевого прошлого? По второму разу пытать с пристрастием не будете? Мне не хочется оставаться на второй год в первом классе. Эти темы я уже проходил. И оценка мне была – «66»!
– Обещаю, не буду! Вот, покончим с контрреволюцией и басмачеством, выйдем на пенсию, где-нибудь в Фирюзинском ущелье приготовим шашлык, попируем вместе с жёнами, детьми и внуками, тогда и высветим все самые тёмные места нашего славного боевого прошлого! Если серьёзно, пока сам жив – прикрою.
Из цейхгауза вышли вместе. На «Роллс» Васильев Кудашева не пригласил. Он сегодня с водителем. В город машина не пошла, взяла курс в сторону Копет-Дага, в сторону границы.
Рядом с Кудашевым остановился уже знакомый возница.
– Присаживайтесь, вашбродь, карета подана.
Кудашев поднялся на фаэтон. Глянул на часы: девять ноль одна. Вздохнул. Опоздал на службу. Посмотрел на возницу. Ого, да у него под полотняной фуражкой голова перебинтована! С лица не разглядел под козырьком, а с затылка видно, бинты в бурых пятнах запёкшейся крови!
Спросил:
– Где вас так?
Возница, не оборачиваясь, ответил словами песни:
– «Кто-то выстрелил вдруг…».
Кудашев, уже на правах «своего человека» в Туркменском областном ГПУ, счёл возможным уточнить статус возницы. Спросил:
– Выстрел сзади. Пассажиры ограбить попытались?
Возница рассмеялся:
– Я, как и вы, Александр Георгиевич, не нэпман. Первушин я, Алексей Иванович. Из Гермаба, что в персидском Копет-Даге на Гермабке. Я стрелок ГПУ. Аттестованный. При КРО состою, при Никите Александровиче. Ему сегодня ночью тоже по рёбрам досталось. В Багире. Ему бы в госпиталь нужно, а он чуть свет на комендатуру подался!
Кудашеву стало неловко. И не просто неловко. Стыдно. У второго городского сада попросил остановиться. Опоздал, так опоздал. Плюс минус тридцать минут значения уже не имеют. Захотелось побыть одному. Подумать. Решил оставшийся путь пройти по Куропаткина до ГПУ пешком. Первушин покатил далее.
У ворот Второго сада народного гуляния Кудашев остановился. На решётке сада две таблички. На первой: «Улица Свободы. 22». На второй: «Городской парк № 2 имени Третьего Интернационала». Вход в сад непростой, дореволюционной работы не без архитектурного изыска. Тройная кирпичная белоснежная арка. Ворота ажурной кузнечной работы распахнуты настежь. Работают дворники, поливают, подметают. На круглой тумбе афиши: «Хамза Хакимзаде Ниязи. «Бай и батрак». Спектакль Народного Театра текстильной фабрики имени комиссара товарища Ф.Э.Дзержинского». На туркменском языке. Синхронный перевод на русский в исполнении петроградского артиста Аркадия Фаустова. Билеты в кассе. Членам Профсоюза и членам Союза Политкаторжан скидка 50 процентов. «Танцы. Играют духовые оркестры городского Пролетарского Клуба Железнодорожников и Дворца Пионеров. Каждый вечер, кроме понедельника».
Кудашев не удержался, вошёл в парк, сделал малый круг по аллеям. Утро только начинается. Жара придёт после одиннадцати, но в этом саду всегда прохладно. Три фонтана. Один большой, два поменьше. Над большим нагнулся, посмотрел в воду. Господи, вот где «тихая гавань». Золотые рыбки как плавали, так и плавают. Арыки полные воды. Цветы. Розы! Акации, тутовники, чинары. Танцплощадка. Летний театр. Качели, карусель, песочница… Киоски газированной воды и чебуречная ещё закрыты. В летнем ресторанчике расставляют столики и стулья. Шашлычник чистит свои шампуры. Над ресторанчиком броская вывеска: «Ресторан Иллариона Ованесяна. Свежiя продукты. Кавказскiя блюда. Шашлыки. Каспийский залом, осетрина и раки. Немецкое пиво. Амянский коньяк. Цены коммерческiя». Ха, неужели Илларион, водитель Дзебоева раскрутился? Вот где объявился. Любит свою родину, не пропал, не уехал!
Решено, надо выбрать вечерок, сходить с семьёй отдохнуть, детей побаловать, с Леночкой потанцевать! Ну, должны же когда-нибудь начать жить по-человечески!
Слава Богу, этот оазис красоты и отдохновения на самом краешке раскалённых солнцем песков Кара-Кумов не для одного человека, не для царского наместника, не для эмира, не для иных властителей человеков. Нет такого сада ни в Тегеране, ни в Исфахане, ни в Бухаре.
Для всех! Это главное. За это шла и идёт борьба.
Правильно. Выбор сделан. За семейное счастье нужно платить лойяльностью к новой власти. И делать своё дело добросовестно. Именно: в первую очередь, по доброй совести! Возможно ли это? Нужно, даже если это и будет невозможным.
Вышел из сада отдохнувшим, успокоившимся, готовым ко всему, что может преподнести ему будущее. Ну, не может же оно быть плохим, если начинается в такой чудный, счастливый день!
*****
*****
В десять утра вошёл в здание Туркменского областного ГПУ, предъявив дежурной службе своё удостоверение. Глянул на большие часы над головой часового. Правильно, карманные не отстают. Дежурный удостоверение просмотрел внимательно, несколько раз переводя взгляд с фотографии на лицо Кудашева, но с записями в журнале не сверился, отметку о прибытии в журнал не поставил. Кудашеву было с чем сравнивать. Подумал: «Непорядок. Он бы у Дзебоева послужил. Знал бы своё дело!».
На службе, как Кудашев мысленно называл своё новое место работы, он застал заплаканную барышню-машинистку. Спросил:
– По какому случаю слёзы, Надежда Ивановна?
Надежда Ивановна, или, как её запросто величали в отделе – Надюша – ответила только после того, как аккуратно промокнула глазки кружевным платочком.
– В нашем секретариате, а тем более, в архиве, к приказу начальника о регистрации входящих и исходящих документов в бюро переводов относятся с преступной халатностью. Вот, притащили два чемодана рукописных документов, свалили в углу и сказали «Работайте, вам Страна Советов даром жалованье выплачивать не будет!»…
– Не расстраивайтесь, Надежда Ивановна. Культурный человек на грубость может ответить только улыбкой и изысканной вежливостью. Им же стыдно будет. Эту груду документов мы за пару часов разберём, а потом ещё посмотрим, с чем будем работать, а с чем – нет. Приказ о регистрации документов Тимофей Акимович не отменял, значит, закон на нашей стороне.
Дверь в бюро переводов распахнулась без стука. Не вошёл – влетел в белой «толстовке», препоясанной кавказским ремешком с подвесками, молодой человек. Пенсне, на щеках первый чернявый пушок, копна курчавых волос из-под панамы, значок «КИМ». В одной руке свёрнутая в трубку газета, в другой полотняный портфель. Белые брезентовые туфли.
– «Кларнетист, дирижёр пионерского оркестра!», – вспомнил Кудашев.
Громкий звонкий голос вошедшего оглушил Кудашева, был, вероятно, слышим не только в кабинете, но во всём здании:
– Здравия всем желаю! Разрешите представиться, политкомиссар ГПУ, стрелок Шпиц Борис Львович, представитель обкома партии! Надюша! Александр Георгиевич? Рад познакомиться! – юноша доброжелательно, но и несколько бесцеремонно протянул Кудашеву руку.
Кудашева это вторжение позабавило. Спросил:
– Виноват, вы, Борис Львович, и на кларнете играете?
– Нет, только на скрипке, иногда… А! Вы меня с моим братом Йосиком перепутали! Это ничего, нас все путают. Мама папе после родов сказала: «Прости, Лёва, мы живём в таком непредсказуемом мире… Всякое может случиться. Я на всякий случай сделала копию!»!
Надежда Ивановна улыбнулась:
– А что папа на это?
Политкомиссар продолжил:
– Что ему оставалось? Вместо того, чтобы почесать в затылке один раз, он почесал его дважды!
Кудашев сел за свой стол, вынул из стакана ручку, посмотрел, прищурившись, на кончик стального пёрышка, сдвинул от центра в сторону несколько папок, положил пред собою чистый лист бумаги. Поднял глаза на политкомиссара, спросил:
– Так чем обязан, Борис Львович?
– Вот моё предписание специально для вас, Александр Георгиевич! Еженедельно, в удобное для вас время буду проводить курс политической информации. Вот, например, могли бы вы назвать основные политические задачи, которые приходилось решать партии большевиков в борьбе с царизмом за освобождение пролетариата и трудового крестьянства? Уверен, не сможете. А даты дней рождения наших вождей? Тоже, мимо. Всем известно имя Троцкого. Но не все знают, какой тернистый путь борьбы пришлось пройти Льву Давидовичу, организатору большевистской революции, председателю Петроградского Совета и Петроградского Революционного комитета, направляющей силы вооруженного восстания 25 октября 1917 года! Создателю рабоче-крестьянской Красной Армии, организатору побед над интервентами и белогвардейцами!
Кудашев откинулся на своём стуле, положил ногу на ногу.
– Я весь во внимании, Борис Львович! Слушаю. Только сориентируйте меня по времени.
– До одиннадцати управлюсь. Итак, начнём с биографии вождя. Лев Давидович Троцкий. Верный «Искровец» с 1900 года! Соратник Владимира Ильича Ленина ещё по Лондонской и Парижской эмиграций. Подвергался репрессиям, был лишен всех гражданских прав. Одесская тюрьма. Высылка из страны. Две ссылки в Сибирь. Побеги. Петроградская тюрьма «Кресты». Жизнь в борьбе на грани смерти. Международную известность и признание завоевал своими репортажами собственного корреспондента газеты «Киевская Мысль» с фронтов Первой и Второй Балканских войн 1912-1913 годов за раздел Македонии между Болгарией, Черногорией, Сербией, Грецией, Османской империей и Румынией. Издатель первой венской газеты «Правда». Теоретик марксизма. Создатель Петроградского совета, член Исполкома, потом его Председатель. Председатель Петроградского Реввоенсовета. Первый Народный комиссар по иностранным делам Российской Советской Республики с 8 ноября 1917-го по 13 марта 1918 года…
Политкомиссар Шпиц остановился, обратился к Кудашеву:
– Вы бы вели конспект, Александр Георгиевич! Поверьте, вам пригодится. Не всё найдёте в печати, а на аттестациях перед комиссиями не придётся краснеть за незнание!
– Продолжайте, Борис Львович! Поверьте, мне краснеть не придётся. У переводчиков профессиональная память. Запомню.
Продолжить Шпицу не пришлось.
Стук в дверь.
– Можно?
Вошёл начальник отдела кадров старый большевик-политкаторжанин Иван Иванович Карпов. За ним –незнакомый офицер в гимнастёрке с двумя шпалами на петлицах с чемоданчиком в руке.
Карпов положил на стол перед Кудашевым листок с типографским текстом на синей бумаге:
– Александр Георгиевич! Вам известно, что вы аттестуетесь? Как военнослужащий должны дать присягу!
Кудашев кивнул:
– Известно. Подписать?
Офицер с двумя «шпалами» подошел к столу, поставил на него свой чемоданчик. Представился:
– Служба вооружения. Пономарёв. Военную присягу принимают при оружии. Прошу, ваш табельный наган, две коробки патронов. В критических ситуациях можете быть привлечены в качестве стрелка к участию в боевых операциях, проводимым ОПУ!
– Понимаю, – Кудашев осмотрел оружие, проверил магазин, прокрутив барабан, сделал холостой спуск в угол кабинета. Расписался в ведомости. Распахнул свой летний полотняный пиджак, застегнул поверх ремня брючного широкий офицерский ремень с кобурой. Доложил:
– К бою готов.
Хотел расписаться под текстом присяги, но Карпов остановил его руку:
– Александр Георгиевич! Нам известно, вы офицер в чине поручика, ветеран русско-японской войны, кавалер двух солдатских знаков Георгиевского Креста. Прошу ответить честно, без лукавства. Не будете ли потом мучиться угрызениями совести, как человек, изменивший присяге, данной государю императору?
– Отвечу без лукавства, как офицер чести. Я, как юрист по образованию, исхожу из следующего: присяга, данная мною, будучи волонтёром-вольноопределяющимся, перед отправкой в Маньчжурию, была клятвой на верность Российской Империи и Государю Императору Николаю Второму Романову. Не по моей вине на сегодняшний день не существуют объекты, на верность которым я присягнул. И не только я. Следовательно, присяга 1905-го года потеряла юридическую силу. Дав присягу Российской Советской Республике, я исполню её. Это решение осознано.
Обернувшись к начальнику службы вооружения, Карпов прокомментировал:
– Слышал, что умный человек сказал? Записать надо бы. Пригодится. А то дискуссии всякие… Типа «Пулю в лоб, а присяге не изменю!».
Обратился к Кудашеву:
– Читайте вслух и подписывайте. Текст короче, чем царский, зато в самую точку. Сам Лев Давидович сочинил. Легко запомнить.
Кудашев прочел:
– «Я, сын трудового народа, принимаю на себя звание воина Рабочей и Крестьянской Армии. Обязуюсь по первому зову Рабочего и Крестьянского правительства выступить на защиту Советской республики от всяческих опасностей и покушений со стороны ее врагов и в борьбе за Российскую Советскую Республику, за дело социализма и братство народов не щадить ни своих сил, ни самой жизни.... Если же я нарушу эту присягу, пусть покарает меня неумолимая рука революционного закона».
Расписался, проставил число для собственной памяти – 23 июня 1924 года.
Карпов, за ним Пономарёв пожали Кудашеву руку. Ушли.
Политкомиссар продолжил свой курс политинформации:
– Как вам известно, ещё 30 декабря 1922-го года в Москве в Большом театре открылся Первый съезд Советов Союза Советских Социалистических Республик. На нем присутствовали пока только делегаты от Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, от Украинской Советской Социалистической, от Закавказской и от Белорусской. Съезд утвердил Декларацию об образовании СССР и Союзный договор об образовании СССР. В настоящее время завершается работа по межтерриториальному размежеванию СССР. Не исключено, что наша Туркменская, бывшая Закаспийская, область будет иметь статус Туркменской Советской Социалистической Республики, как завещал великий незабвенный вождь Владимир Ильич Ленин!
Дверь снова отворилась без стука. Снова вошли Карпов и Пономарёв.
– Александр Георгиевич! Не казните. Тимофей Акимович завернул. Ошибка вышла. По привычке старую присягу вам принесли, 18-го года. Мы-то уже не в Советской России, в СССР живём. Вот текст новой присяги, подпишите, пожалуйста.
Кудашев мельком прочитал текст, который ему показался втрое большим по объёму, нежели тот, что сочинил Троцкий:
– «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом…».
_____________________________________________
* Полный текст: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников.
Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству.
Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.».
_____________________________________________
Вслух читать не стал. Молча, подписал листок, передал Карпову. Тот не протестовал, убрал присягу в папку.
Кудашев протянул руку:
– Не хотите вернуть мне недействительный текст?
Начальник отдела кадров отрицательно помотал головой:
– У нас так не принято. Ни один документ не уничтожается. Просто с появлением нового, может потерять свою силу предыдущий. Но в архиве храниться будет!
Вышли не прощаясь.
Политкомиссар раскрыл, было, рот, чтобы продолжить, но его прервала барышня-машинистка:
– Боря! Не будь занудой. Александр Георгиевич всё сам прочтёт в газетах либо найдёт в архивах. Побереги свой пыл для новобранцев-чоновцев. Давай лучше попросим его проконсультировать нас по заданной теме в вечерней партшколе!
Обернулась к Кудашеву:
– Александр Георгиевич! Вот вы, как юрист старой русской, даже европейской правовой культуры, как относитесь к институту «вины» в уголовном судопроизводстве?
Кудашев попробовал уйти от ответа:
– Вопрос не по адресу. Я здесь только переводчик. И юридического опыта практической работы не имею.
Надежда Ивановна и Борис Львович вдвоём подошли к столу.
– Да, правда, Александр Георгиевич, – начал Шпиц. – Мы уже не дети. Понимаем, что правила игры на нашем поле отличаются от правил, что были в старой России, что есть во Франции или в Американских штатах. Но мы хотим, хотя бы для себя, уяснить принципиальную разницу. Мы знаем, она есть, но не знаем, в чём конкретно она заключается! Помогите нам. Мы никому не расскажем.
Кудашев заколебался. Спросил:
– В нашем ГПУ есть библиотека?
Надежда Ивановна отрицательно покачала головой:
– Нет. Правда, по отдельным кабинетам у начальников стоят шкафы с какими-то книгами, но настоящей библиотеки нет.
– А городскую публичную библиотеку так и не создали? В старом Асхабаде была только в Офицерском собрании. Ладно, постараюсь вспомнить, за что мне двойки ставили! Слушайте. «Вина» – это юридический термин, его знали ещё в Древнем Риме. «Culpa»! Что означает «необходимое условие ответственности как гражданской, так и уголовной». Необходимое, понимаете? Нет «вины» – нет «ответственности»! Это принципиально. Субъективные признаки – сознание и воля. Далее – детализация: обстоятельства усугубляющие степень вины, исключающие и, соответственно, смягчающие вину. Ну, лекция на эту тему заняла бы не один час. Особенно с примерами из практики по каждому отдельному вопросу.
Молодые люди переглянулись. Надежда Ивановна подтолкнула Бориса Львовича:
– Не стой букой, расскажи!
Политкомиссар был заметно смущён.
– «Совсем мальчик, – подумал Кудашев. – Однако, этот мальчик начал думать. И не только думать, но и задавать вопросы. Когда начнёт высказывать собственные умозаключения – плохо кончит! Пора закрыть этот стихийно возникший курс ЮрПолитПросвета.».
– Александр Георгиевич! – начал Борис Львович. – Мы знаем, что вы были без доказанной вины приговорены к высшей мере социальной защиты. А потом освобождены из-под расстрела в силу той же невиновности. Я много думал об этом. Мы учимся в пролетарской партийной школе. Сейчас изучаем в русле дисциплины «Пролетарское уголовное право» уголовный процесс. С учителями не то, что спорить, вопрос задать боюсь. Но учёба, она не только для бумаги, для мандата. Она для развития разума! Понятие вины стало первым камнем преткновения. У нас, знаете как? Вот, что нам надиктовали на последнем занятии в конспект:
«Диктатура пролетариата осуществляется прежде всего для защиты трудящихся масс, большинства населения Советской Республики России, против хорошо организованной веками систем эксплуатации и подавления естественных прав человека и гражданина эксплуататорским меньшинством. Эксплуатации безнравственной, преступной, нескрываемой, при полной поддержке эксплуататорской системы всеми институтами государственной власти. Для чего эксплуататорами использовались такие инструменты насилия: заключение в тюрьме, каторжные работы, пытки, ссылки, казни, как по суду с установлением «вины», согласно монархического законодательства, так и без суда, без установления вины каждого отдельного обвиняемого, массовыми расстрелами. Как знаменитыми во всём мире Ленским расстрелом и Кровавым воскресеньем на Дворцовой площади, когда пали сотни безвинных рабочих и членов их семей – женщин, стариков, детей.
Диктатура пролетариата – прямое противостояние диктатуре эксплуататоров. Следствие – отсутствие необходимости изыскания и доказательства вины в противоправных деяниях классовых врагов.
В Пролетарском уголовном праве нет буржуазно-монархического понятия «вины». Диктатура пролетариата не нуждается в косметике приукрашивания классового характера противостояния. Враг пролетариата, его угнетатели и эксплуататоры просто уничтожаются и должны быть уничтожены в интересах всего трудящегося населения России. Не нужно рассматривать наказание, как меру воспитательного характера, либо меру искупления вины осужденным».
Шпиц закончил. Замолчал.
Кудашев сидел, закрыв лицо руками.
– Что скажете, Александр Георгиевич? – спросила Надежда Ивановна.
– Что сказать? – Кудашев поднялся из-за стола. – За меня скажет туркменская поговорка: «В мире, где все кричат, счастливы те, кто молчат!».
*****
*****
_____________________________________________
* Вина (лат. culpa), юридич. термин, означает необходимое условие ответственности как гражданской, так и уголовной. Для наличности гражданской вины требуется: сознание совершенного и воля совершить именно то, что совершенно. Уголовная В. предполагает, сверх того, возможность представления о последствиях деяния и сознание его противозаконности. Возможна большая или меньшая степень вины, чему соответствуют различные степени ответственности при тождественности самого деяния и его вредных последствий. Обстоятельства, исключающие или смягчающие вину: необходимая оборона, крайняя нужда, согласие потерпевшего, физическое или психическое принуждение, провокация, аффект и др. В уголовном праве обыкновенно учение о В. не выделяется особо из учения о вменении (см. Вменяемость) и о видах виновности - умысле и неосторожности (см.). Лишь относительно полицейских нарушений, то есть не посягательств на чьи-либо права, а неисполнения предписаний, ограждающих интересы безопасности или казны, элемент В. получает иной смысл; для привлечения к ответственности достаточен один факт нарушения, независимо от наличности субъективных признаков виновности: сознания и воли.
Ф.А. Брокгауз И.А. Ефрон. Энциклопедический словарь.
ГЛАВА VII.
1919 год. Хроники Кудашева. Кое-что о Романовых, «вождях» и о «пролетарском уголовном праве».
Бюро переводов – не последнее подразделение ГПУ. Первая награда, первая зарплата. Ужин в коммерческом ресторане. Первая кровь.
*****
Документ № 55.
«Хроники»
Александра Георгиевича Кудашева.
Полторацк. 1924 год.
Мысли с пером в руке. Кое-что о Романовых, «вождях» и о «пролетарском уголовном праве».
Однажды, в новом советском Полторацке, или в старом Асхабаде, стоя под гигантскими портретами вождей, напрочь, забившими своими фанерными основами окна двухэтажного дома, выходившие на центральную улицу Свободы, бывшую Куропаткина, я вспомнил крылатую фразу Президента Национального собрания Республики Франция депутата Пьера Виктюрньена Верньо времён Французской революции 1793 года: «Великие люди кажутся великими лишь потому, что мы стоим на коленях».
Вспомнил и подумал: «Сама сентенция пропитана не столько революционным пафосом, сколько кровью жертв революции. Этот афоризм не на пустом месте родился. Можно считать великими истинно великих и не становиться ни пред ними самими, ни пред их именами на колени.
Коленопреклонённые рабы не нужны созидателям, не нужны гениям. Они нужны деспотам. Кто не на коленях, недолго носит на плечах голову. Страх, вот что движет тиранами, возвышающимися над коленопреклонённым народом.
Не случайно, Верньо принадлежит и другое изречение: «Революция, как бог Сатурн, она пожирает своих детей. Будьте осторожны, боги жаждут!». Знал, что говорил. Возможно, а мемуаристы утверждают, что так и было, Верньо произнёс эту фразу уже под ножом революционной гильотины.
_____________________________________________
* Прим. В античности бог Сатурн у римлян, Крон – Cronos – у греков. Отец бога, царя богов и людей, соответственно, Юпитера или Зевса. Пытаясь избежать исполнения пророчества о том, что его сын однажды убьёт своего отца, поедал собственных сыновей. Пророчество исполнилось: Крон проглотил камень, подсунутый ему вместо маленького Зевса!
«Зевеса нет, мы сделались умней!», – сказал о последнем античном царе богов и людей А.С.Пушкин.
_____________________________________________
Вспомнил страшную новость, облетевшую в 1906 году всю Японию. Впервые услышал и запомнил новое слово – «цунами». Цунами – гигантская волна высотой в несколько десятков метров, непредсказуемо возникающая в глубинах океана, несущаяся к восточным берегам японских островов со скоростью курьерского поезда и со страшной силой обрушивающаяся на беззащитную сушу, ломая каменные стены домов, убивая всё живое, выбрасывая на побережье не только рыбачьи лодки, но и океанские корабли… И никогда эта волна не бывает одинокой. Вслед за первой обязательно идёт вторая, меньших размеров, но также несущая смерть и разрушения. Нужно время, чтобы океан успокоился!
Так и с великими государственными потрясениями. Одной мощной волной политическая стихия не обходится.
Антимонархические революции Европы всегда были вызваны объективными исторически сложившимися конкретными условиями существования конкретного государства. Все говорят и пишут – деспотизм, война, голод, земля, воля… Все знают самые знаменитые первые декреты советской власти, уложившиеся в простые и понятные лозунги: «Земля крестьянам, хлеб голодным, мир народам!». Революция свершилась. Землю переделили – никому не угодили. Кто получил, ему мало показалось. Кому не досталось, их больше оказалось. Хлеб в большем дефиците, чем в довоенной Россие. Мира нет. Война продолжается, и явная, и тайная. Значит ли, что все жертвы напрасны? Не лучше ли вернуть всё и всех на круги своя? Собрать Вселенский Собор – Сбор, избрать нового, достойного монарха, либо вернуть короны Российской Империи дому Романовых, старые законы, старый быт…
Стоп!
Вот он, краеугольный камень, о который разбили себе буйные головы самые отчаянные реставраторы монархии. Этот камень – один из первых законов Советской Власти – «Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов».
Как юриста, этот документ меня поразил более иных других. Прежде всего – своей великой сущностью при крайнем лаконизме изложения!
Не грех его вспомнить дословно. По сегодняшний день он не отмёнён иным законом.
Цитата:
Ст. 1. Все существовавшие доныне в России сословия и сословные деления граждан, сословные привилегии и ограничения, сословные организации и учреждения, а равно и все гражданские
чины упраздняются.
Ст. 2. Всякие звания (дворянина, купца, мещанина, крестьянина и пр.), титулы (княжеские, графские и пр.) и наименования гражданских чинов (тайные, статские и проч. советники) уничтожаются и устанавливается одно общее для всего населения России наименование граждан Российской Республики.
Ст. 3. Имущества дворянских сословных учреждений немедленно передаются соответствующим земским самоуправлениям.
Ст. 4. Имущества купеческих и мещанских обществ немедленно поступают в распоряжение соответствующих городских самоуправлений.
Ст. 5. Все сословные учреждения, дела, производства и архивы передаются немедленно в ведение соответствующих городских и земских самоуправлений.
Ст. 6. Все соответствующие статьи доныне действовавших законов отменяются.
Ст. 7. Настоящий декрет вступает в силу со дня его опубликования и немедленно приводится в исполнение местными Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Настоящий декрет утвержден Центральным Исполнительным Комитетом Советов рабочих и солдатских депутатов в заседании 10 ноября 1917 г.
Подписали:
Председатель Центрального Исполнительного Комитета Я.Свердлов.
Председатель Совета Народных Комиссаров Вл.Ульянов (Ленин).
Управляющий делами Совета Народных Комиссаров В.Бонч-Бруевич.
Секретарь Совета Н.Горбунов.
Что можно противопоставить этому документу? Какую доктрину вынести на всенародное обсуждение и голосование?
Самодержавие, православие, народность?
И сословное ярмо в придачу?
Какое ярмо? Уже забыли!
Следует знать: сословия в Российской Империи делились на плебейские «податные» и привилегированные – «неподатные». В одном и том же учреждении в 1913-м, допустим, году могли трудиться два чиновника одного ранга и равных по уровню ответственности и получаемому жалованью должностям. Один дворянского происхождения, а второй из городских обывателей- мещан или сельских – крестьян. Так вот первый был освобождён от уплаты налогов, а второй – нет! Это и есть то бремя неравенства, которому нет иного наименования, кроме «ярма», используемого для скота.
Пришло время, ярмо неравенства было скинуто и уничтожено. И цена освобождения от ярма была очень высокой - миллионы человеческих жизней!
Жаль, что об этом факте забыли!
Записанный раз в «сельские обыватели», попробуй, если ты не Михайло Ломоносов, не Фёдор Шаляпин, пробить потолок своего положения и добиться в силу природных способностей иного вида трудовой деятельности, нежели хлебопашество и разведение скота.
Как знать, возможно, и эта триединая формула будет востребована.
Боюсь, внедряться она будет тоже насилием. С ещё большими потерями для страны, для народонаселения, с большей кровью, с большим насилием. Куда уж больше?..
Сомневающимся стоит обратиться к законам Российской Империи, потерявшим свою силу с принятием вышеназванного Декрета.
Вспомним либо узнаем то, что простым людям и знать не полагалось. Вот он:
«СВОД ОСНОВНЫХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ЗАКОНОВ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ». На подлинных Собственною Его Императорского Величества рукою написано: «Быть по сему». В Царском Селе. 23 апреля 1906 года.
Раздел первый. Основные Государственные Законы. Содержит одиннадцать глав. Из них шесть – о верховной власти и особе самодержца, оставшиеся пять – обо всем остальном: о вере, о законах, о правах и обязанностях подданных, о Госсовете, Госдуме и Совете Министров.
Выборочно цитаты:
«ГЛАВА ПЕРВАЯ.
О существе Верховной Самодержавной власти.
4. Императору Всероссийскому принадлежит Верховная Само-державная власть. Повиноваться власти Его, не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает.
5. Особа Государя Императора священна и неприкосновенна.
6. Та же Верховная Самодержавная власть принадлежит Государыне Императрице, когда наследство Престола в порядке, для сего установленном, дойдет до лица женского; но супруг Ее не почитается Государем: он пользуется почестями и преимуществами, наравне с супругами Государей, кроме титула.
…………………………….
20. Государь Император издает непосредственно указы и повеления как в отношении имуществ, личную Его собственность составляющих, так равно в отношении имуществ, именуемых Государевыми, кои, всегда принадлежа Царствующему императору, не могут быть завещаемы, поступать в раздел и подлежать иным видам отчуждения. Как те, так и другие имущества не подчиняются платежу налогов и сборов.
……………………………..
Раздел второй. Учреждение о Императорской Фамилии. Содержит шесть глав. 98 статей. Весь раздел посвящен защите наследственных и имущественнх прав членов Дома Романовых, включая раз и навсегда определённые выплаты каждому согласно внутренней иерархии. Доходы вне государственного налогообложения. А как же. Хозяин земли русской начертано монаршей рукой в анкете всероссийской переписи.
Сидеть на троне и править страной – вещи разные. Можно узнать, сколько в золотых рублях причиталось каждому. Список длиннейший. Нет необходимости приводить его на этих страницах дословно.
_____________________________________________
* Примечание: Краткое извлечение статей по теме приводится в конце Главы как приложение для интересующихся.
_____________________________________________
Кто за то, чтобы вновь надеть на себя это ярмо? Желающих нет. Однако и по сей день немало тех, кто хотел бы вернуть эту кормушку и, растолкав конкурентов, устроиться к ней как можно поближе.
Перечислить конкретное движимое и недвижимое имущество нет физической возможности. Прежде всего, это землевладения. Где? Перечитайте государевы титулы. Список стран и земель на страницу. За каждым титулом – собственное имение, удел, доход приносящий, налогом не облагаемый. Есть (был!) такой удел и в Закаспийской области. Так называемое «Мургабское Императорское имение Байрам-Али» рядом с городом Байрам-Али. Султан–Бентская плотина на реке Мургаб. Первая в Закаспии гидроэлектростанция. Лучшие поливные земли во всём Туркменистане. Хлопкоочистительный завод. Бахчи. Уникальные по своим вкусовым и целебным свойствам дыни «вахарман» – лучший деликатес на дастарханах персидских шах-ин-шахов и Романовых, разумеется.
Что, дыни. Не было в России ни одного золотопромышленного предприятия, акционерами которого не были бы члены этой семьи. Их имена – первые в списке акционеров с 1825 года Российско-Американской компании на Аляске. Ну, это имущество российским акционерам более не принадлежит. Продано.
Земли, дворцы, культурные ценности, собранные во дворцах, сокровища, доходы, сами жизни этих собственников только тогда чего-то стоили, когда были надёжно защищены. Кем? Армией, флотом, жандармско-полицейским аппаратом, судебной системой, системой исполнения наказаний. Ну, подобные системы были, есть и будут существовать в любой стране при любых режимах и формах правления, как исторически сложившиеся, так и новоизобретённые. Главное другое. В сознательном отношении масс к исполнению своего долга по отношению к верховному сюзерену. Старый лозунг известен: «За Веру, Царя и Отечество!». Лозунг обветшал, но не снят. Заметим только, «отечество» в этом призыве стоит на последнем месте.
На первом месте – «Вера».
Эта составляющая – не иллюзорный фактор. Это мощная, вполне материалистическая величина.
Исключить «Веру» из сознания масс, заменить её иным воззрением было одной из основных задач революционеров Франции, пославших на гильотину своего Людовика XVI-го. Впитанные с молоком матери Заповеди «Не убий!», «Не укради!», выгорели в сознание солдата, пережившего Великую войну, или «германскую», как её назвали в России. Солдат покидал окопы, но не втыкал винтовку штыком в землю. Он нёс её, родимую, его единственное имущество, его оружие возмездия тем, кто вверг в нищету, а то и обрёк на голодную смерть его семью, не дождавшуюся своего кормильца. Кто мог остановить его штык возмездия? И что должно было быть привнесено в сознание пролетариата и крестьянина, потерявшего веру в доброго царя-батюшку? Большевики знали, что делали.
Природа не терпит пустоты. На смену «Вере» пришла «Идея». Ни одна «Идея» в принципе не может овладеть массами, состояться, если она бесцельна. «Цель» тоже особо долго не искали. Нашли. Правда, старую, как мир, «ветхозаветно вавилонскую», но всё ещё желанную человеками. Идея построения нового, свободного от эксплуатации человека человеком, без царя и церкви светлого справедливого коммунистического общества, в котором будет главенствовать один принцип – «От каждого по способностям, каждому – по труду!».
Цель понравилась. Идея привилась.
Храмы и соборы начали сравнивать с землёй. Превращать их в клубы, склады, скотобойни. Строительство нового общества началось с нового витка борьбы за право создания этого общества. С новой войны. Теперь уже гражданской. Князь Тьмы ликовал. В этом мраке человеческих сознаний он стал полновластным хозяином. Он месил в кровавую кашу человеческий материал, выступавший под самыми разными флагами и идеями: красными, белыми, красно-сине-белыми, бело-красными, жовто-блакитными, зелёными, со звездами, с крестами, прямыми и косыми, звёздно-полосатыми и чёрными, как сам Мрак!
Историей доказано: личность отдельного монарха может потерять свой авторитет в народных массах. Монарх может быть недостойным. И может быть казнён волей народа. Примером тому буржуазные революции Англии и Франции. Но изменить сознание народных масс, в их подавляющем большинстве, задача сложнее, чем казнь алчного сюзерена и его фаворитов. Для этого потребовались очень мощные инструменты. В первую очередь – Мировая война. Во вторую – формирование у народных масс атеистического отношения к религии. День, когда монаршей рукой был подписан Указ о мобилизации, стал днём начала конца не только династии Романовых, но крахом монархий России, Германии, Австро-Венгрии, Османской Турции…
И только большевики оценили итоги Великой войны как положительные. Эта война породила низложение династии Романовых, революцию февральскую, а за ней – триумф Октябрьского переворота, с последующим победоносным шествием идей большевизма и установления власти Советов по всей Россие.
Однако!
Внесудебная расправа, учинённая с подачи Ленина, Троцкого и Свердлова охранниками Юровским и его бандитами над императором, императрицей и детьми, наследником и царевнами – чудовищна, омерзительна, бесчеловечна и незаконна!
Даже в кровавом омуте Французской революции, низложенные Людовик XVI и Антуанетта были приговорены к гильотинированию Национальным собранием. И в это страшное время нашелся Человек, сам Президент Национального собрания депутат Пьер Виктюрньен Верньо, пытавшийся вынести утверждение приговора монархам на всенародное обсуждение! Полагаю не без оснований, в России не нашлось бы сословия, либо иной общности населения, Совета Министров, Государственной Думы, Армии, Флота и прочих, представитель которых не стал бы предъявителем обвинения лично полковнику Николаю Александровичу, экс-императору Российской Империи, Главнокомандующему ея Вооружёнными Силами. Не уверен, что императору и его адвокатам удалось бы избежать обвинительного приговора. Обвинительного! То есть, обоснованного законными доказательствами вины. Нет. Было совершено обыкновенное убийство. Убийство целой семьи. Включая девочек и несовершеннолетнего мальчика, не участвовавших ни в каких бы то ни было делах, имеющих государственное значение. Это преступление никогда не будет забыто. Никогда не будет оправдано. Неосновательны беспомощные ссылки на то, что наследник «мог бы стать новым знаменем в руках белогвардейщины». Неосновательно заявление убийц, что не было возможности организовать должную охрану императора и его семьи от попыток похищения и прочее. Смогли уберечь Ленина и Троцкого в гражданскую, смогли бы уберечь и полковника Романова. Что двигало убийцами? Страх. Страх – вечный спутник преступников всех времён и народов! От малых до самых великих, чьи зловещие имена никогда не будут забыты человечеством.
К сожалению и великой печали, эти имена всегда будут служить маяками новым надир-шахам, кортесам, кромвелям, карлам и фридрихам, робеспьерам и бонапартам, кайзерам вильгельмам, лениным и троцким!
Анафема им всем во веки веков!
Тем не менее. Есть ли хоть искра священного огня в этих исторических и политических катаклизмах, потрясавших человечество?
Безусловно, есть. Вопрос цены – отдельный вопрос. Многим он покажется безумно высоким.
Франция дара миру лозунг «Свобода, равенство, братство!» и Гражданский Кодекс Наполеона.
Россия – «Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов».
Никому не удастся без крови преступить эти пороги. За попытку заплатит кровью же.
_____________________________________________
* Свобода, равенство, братство! – Фр.: «Libert;, ;galit;, Fraternit;».
_____________________________________________
Однако!
Однако, интересно, в каком ином языке, существует ли слово, по смыслу, объёму и интонации, вкладываемые в это слово, равноценное русскому «однако». По языкам, мне известным, аналогов не знаю. Непереводимо! Разъяснять русскому человеку его значение незачем, а иностранцу – бессмысленно.
На том и продолжу.
Однако, ликвидация сословий паразитических, ещё не означает, что они не появились и не появятся при власти новой, пролетарской.
Мало-помалу, всё вставало на круги своя. Кому семейная путёвка в Ялту, кому талоны на комбижир. Каждому по труду! Социалистическая пролетарская справедливость. Не прошло и семи лет со дня 25 октября 1917-го, как новая власть ощутила обузу достойного содержания ветеранов революционного движения, профессиональных революционеров, старых политкаторжан. Не все из них, уже достигших преклонного возраста, могли так же плодотворно трудиться на ниве созидания, предоставляемой им новым обществом, как они трудились на фронтах разрушения старого.
Не каждому старому революционеру досталось хлебное место. Не каждый подпольщик, пострадавший «за революцию», получил пенсион, который позволил бы ему наслаждаться почётной старостью в окружении счастливого семейства. Самое большее – угол в коммунальной квартире, что расплодились в просторных городских покоях элиты свергнутой буржуазии. И в этом была своя справедливость. Сотни тысяч семей покинули подвалы, во мраке и сырости которых рождались, жили и умирали члены рабочих семей.
Не герой гражданской войны – комдив или комбриг получил должность, соответствующую его организаторским способностям.
Типичный ответ чиновника того времени, решающего вопрос трудоустройства демобилизованного красного командира:
– Вы каким фронтом командовали? А… Нет, к сожалению, в Киеве ничего серьёзного предложить не можем. Не хотите ли в Сакар-Чага? Всегда солнце, сухой климат. Река Мургаб. В тех краях у самого императора имение было. Кем? Директором совхоза по разведению верблюдов! С вашими лёгкими там самое место. Вот, посоветуйтесь с врачами, они тоже порекомендуют!
Уговорили. И едет бывший комдив в пески Кара-Кумы, совершенно не представляя, что его там ждёт: глинобитные мазанки с потолком в полтора метра высотой, десяток верблюдов и пятьсот вёрст до ближайшего телеграфа! Обидно.
Таких обиженных набиралось тоже, мало-помалу, сотни тысяч. Первое, что каждый из них начинал делать, пытаясь урвать у власти собственный кусочек хлеба с маслом, это писать жалобы на всех и на вся. По делу и без.
Очень быстро конкретные жалобы начали превращаться в неконкретные кляузы.
Кляузы – в ложные доносы.
Часто доносы срабатывали. «Борец за справедливость» въезжал в освободившуюся жилплощадь, мог подняться на более высокую ступеньку в иерархии должностей.
Как шутят между собой патологоанатомы – «каждый человек носит в собственном теле персонального червя».
С этим сверхактивным «балластом» нужно было срочно что-то делать. Решение пришло само собой. Проблему решил взятый партией и правительством курс на индустриализацию и передачу в ведомство ОГПУ НКВД важнейших объектов народнохозяйственного строительства – каналов, шлюзов, металлургических гигантов, железных дорог, целых городов.
Место нашлось всем. И тем, на кого жаловались, и тем, кто жаловался.
Жизнь сама расставила все фигуры по своим местам. Наивно полагать, что эту игру продумал и сыграл один человек!
*****
*****
Бюро переводов – не последнее подразделение ГПУ. Первая награда, первая зарплата. Ужин в коммерческом ресторане. Первая кровь.
*****
*****
От размышлений общего характера пора переходить к описанию конкретных событий.
Полторацк. 7 июля 1924 г.
Со дня последнего разговора, дня подписания мною обязательства перед Страной Советов военной присягой, я не видел Васильева две недели. Ходил на службу. С Председателем Туркменского областного ГПУ Петровым Тимофеем Акимовичем изредка сталкивался в коридоре, но никогда за руку с ним не здоровался, не разговаривал.
Начал привыкать к рутине служебного бытия.
Операм и следователям, ведущим допросы в тюремном корпусе, я, как человек Васильева, на дух не был нужен. В его отсутствие я получил предписание, подписанное самим Петровым, регламентирующее мою работу со следственным аппаратом – только по специальному вызову. Не протестовал. Как сказал бы Максим Аверьянович Баранов: «баба с возу – кобыле легче!». Документы на перевод получал в рабочем режиме. Справлялся.
Кучу рукописных арабской вязью бумаг, сваленных, как попало, в угол нашего кабинета архивариусом ГПУ, разобрал. Каждый листочек был пронумерован, внесен в журнал учёта. Архивариусу пришлось в журнале расписаться. Самый беглый просмотр документов выявил: большинство из них написаны на туркменском и узбекском языках, меньшая часть на персидском и семь листов – на арабском.
Переводы с туркменского и с фарси особых трудностей не доставили. Для себя отметил одну особенность: бумаги, в основном письма, написаны профессиональными писцами, почти не делавшими ошибок. Даже почерки мало разнились между собой. Здесь так, или грамотен, или нет!
По-арабски я смог прочитать только имя Всевышнего, достаточно часто упоминаемое в текстах. Простите, не владею.
Узбекский язык, хоть с туркменским и одной тюркской группы языков, но попробуйте, для примера, со стороны уловить связь между этими фразами: «кель манда!», «гель бярик!», «галь бура!». А, между тем, узбек, туркмен и азербайджанец прекрасно поняли бы эту фразу на трёх языках. На русском она означает: «Иди сюда!».
Ну, «галь бура», это семечки. Ясное дело, приходилось переводить документы более сложные, в том числе и написанные на «птичьем» языке. Примерно так: «От последнего рамазана отсчитай шесть лун и четыре заката. На следующем рассвете пусть конь твой напьётся воды из колодца, где мы поили своих коней, когда умер старый Максуд-Али. Там встретятся все благочестивые потомки Шамшир-Бобо! Машалла! Во имя Всевышнего, Милостивого и Милосердного! Бог Велик!».
Перевести, переведёшь, начальству работу сдашь. А в ответ: «И что всё это может означать? Верблюду понятно: басмачи в некое прекрасное утро собирают силы в некоем условленном месте. Готовят операцию, стягивают конницу! Источник воды обязателен. Где и когда, Александр Георгиевич? Где?! Когда?! Прошу через час доложить. Идите, работайте!».
И с такими шарадами справлялся. Научился делать расчёты и по мусульманскому календарю, и по ассирийскому (курды пользуются). А уж место сбора иными расчётами выявлялось. Источники-колодцы в Туркмении наперечёт. Все под контролем. Без воды – никому и никуда! Правда, именно в этом документе автор допустил непростительную ошибку - назвал имя собственное. С реальным Шамшир-Бобо у меня пять лет назад свой расчёт был произведён. Далее проще было. У каждого авторитета своя территория!
Тем не менее, с узбекским письменным были сложности. С документов на нём толкового перевода сделать не мог. За перевод расписываться нужно. За текстом – оперативная информация. Информация военная, секретная! Ответственность… С таким же успехом англичанин, владеющий с грехом пополам русским, переводил бы с малоросского!
Пришлось писать докладную.
Вот когда я оценил работу начальника отдела кадров. Через день в моём кабинете начал работать молодой узбек-чоновец Садык Азимов, успевший не только проявить себя в боях с басмачами на Тахта-Базарском участке, но и два года проучиться в Самаркандском медресе.
На третий день появился пожилой азербайджанец, музыкант, чей-то доверенный человек. Присел в уголке, и за пару часов перевел все семь листов. Шесть листов – суры из Корана. Седьмой – список личного состава турецкой пехотной роты, дислоцированной в Самарре Турецкой Месопотамии на август 1914-го года. Мамед Али-оглы Гусейнов расписался на переводах, сдал работу и вежливо распрощался.
Неожиданно в бюро переводов нагрянул сам начальник Туркменского областного ОПУ товарищ Петров Тимофей Акимович в сопровождении Карпова Иван Ивановича и Васильева Никиты Александровича. В самых торжественных выражениях поблагодарил за работу, за службу. Пожал руку и мне, и Азимову, и Надежде Ивановне. Карпов вручил каждому по незапечатанному почтовому конверту с картинкой. Мускулистый рабочий разбивает молотом цепи на большом глобусе – земном шаре. Премиальные!
Петров с Карповым ушли. Наш «домулла», как нам в первый раз представился переводчик с узбекского, тоже распрощался.
Стал и я собираться. Вынул из ящика стола табельное оружие, перепоясался под пиджаком, затянул ремень с кобурой. Вижу, стоят предо мною Никита Васильевич с Надеждой Ивановной под ручку. У обоих глаза светятся. Я понял, что-то сейчас будет. Молчу, жду.
Дождался приглашения в коммерческий летний ресторанчик, что на Свободе во втором парке имени Житникова. Вместе с Еленой Сергеевной. Молодые приглашают скромно по-домашнему отметить их помолвку!
Что мне оставалось? Ясное дело, поблагодарил, пообещал в девять вечера явиться в парк вместе с супругой. Замечательно!
А сам думаю, что делать, если с самим Илларионом Ованесяном нос к носу встретимся?! Вот кто свидетель моих персидских приключений! Будет ли рад встрече, или сделает вид, что мы не знакомы? Должна же сработать Дзебоевская школа воспитания! Неизвестно, под прикрытием какой легенды Илларион живёт и процветает.
Увиливать от приглашения не стал. Что будет, то и будет. В двадцать один ноль-ноль мы с Леночкой под звуки «О, голубка моя!» с танцплощадки входили в наш второй парк, заплатив за вечерний вход по десять рублей.
Нас ждали. Васильев поцеловал у Леночки руку. Елена Сергеевна – Надюшу в щёчку. Получила в ответ такой же поцелуй. Пошли в ресторанчик. Нас ждал накрытый столик и персональный официант в белоснежном кителе с полотенцем на левой руке и с серебряным подносом в правой.
– Что пьём? – спросил меня Васильев.
Я пожал плечами. Как сказать, не пью?! Ответил:
– Нарзан…
Васильев понял мой ответ, как шутку. Продолжил:
– Водку, коньяк, арцах?
Я сдался. Если выбирать из трёх зол, значит, выбора нет. Повернулся к официанту:
– Кувшин домашнего красного.
Пояснил, обращаясь к Васильеву:
– Шашлык по-карски водки не терпит. Смаковать нужно!
Васильев приказал официанту:
– Шампанского нашим женщинам!
Леночка запротестовала:
– Нет, нет! Я тоже вино домашнее и не очень крепкое. Я нарзаном разбавлю, будет как шампанское, и для здоровья полезнее!
В общем, сориентировались.
Через полчаса наша компания разделилась на две группы по интересам. Васильев, приняв пару стаканов арцаха, закусил бараньим рёбрышком, а потом закурил, потеряв к столу, ломящемуся от закусок, всякий интерес. Леночка и Надюша весело смеялись, шептали что-то друг дружке на ухо, время от времени выпивали по глоточку красного и успели перепробовать всё, чем был богат стол. И это правильно. Я тоже не сторонник застолья, в котором главное блюдо – коробка папирос. Васильев дымил в сторону и наговаривал мне в ухо, иначе нельзя – духовой оркестр своё дело делал основательно! Вот это была политинформация. Через полчаса я знал все самые свежие новости обо всех, чьи имена не сходили с передовиц газет. Ещё более – о тех, чьи имена простой человек либо не знает, либо никогда не рискнёт произнести вслух. Новости, мягко сказано. Факты биографии. Тёмные стороны карьеры. Тайны большой политики. Перспективы служебного роста, намеченные самим Васильевым для нас обоих. Эти перспективы меня не радовали. Я помалкивал. А Васильев в тот вечер моим мнением не интересовался. В его глазах я уже всецело принадлежал только ему. Мне моя зависимость от Васильева «по вертикали» не очень нравилась, но так уж сложилось. Ввязался в игру, играю по правилам, не жульничаю. Мне деловой разговор в ресторане под водку и духовой оркестр не нравился. Дзебоев подобного не допускал, разве что в оперативных целях, для усыпления бдительности опекаемого лица. Васильев же сам и пьёт, и болтает. Для начальника его ранга недопустимое поведение. Плохо кончит.
Попытался перевести разговор в нейтральное русло, поговорить о пустяках. Не нашёл ничего умнее, чем указать на фигуру солидного господина, потеющего в чёрном фраке, надзирающего за работой официантов. Спросил:
– Этот господин и есть хозяин ресторана Илларион Ованесян?
Васильев отмахнулся:
– Нет, это просто управляющий. У ресторана четыре хозяйки. Женщины, родные сёстры покойного Иллариона Ованесяна. Они дети старого винозаводчика. Может, помните? Сам Илларион погиб в 15-м году на турецком фронте под Ваном. Наш человек, разведчик. Прапорщик, кавалер Георгиевского креста, правда, уже посмертно от Керенского. Ресторанчик в его честь назван.
Я подумал: «Со святыми упокой. А я беспокоился». Вспомнил Иллариона. Его вечно весёлое счастливое лицо. Анекдоты, шутки, армянские куплеты…
А Васильев продолжал горячо говорить мне в самое ухо. Он не опасался, что нас подслушают. Духовой оркестр своими «тустепами» наглухо перекрывал человеческий голос в режиме нормального разговора в пределах полуметра от собеседников.
– Был в Москве. Не только у нас в КРО у Артура Христиановича Артузова, но и на ковре у самого Якова Христофорыча, у Начальника Восточного отдела Петерса. Прилагал все усилия, чтобы в общении отчества не перепутать!
Васильев сам налил себе в рюмку тутовки, стукнул рюмкой о мой бокал с красным вином. Опрокинул. Продолжил:
– Отчитывался, получал инструкции. В компании с руководством на рыбалку ездили, тройную уху варили, хорошо сидели, разговоры разговаривали. Узнал много нового, интересного. Конечно, интерес у начальства к нашим Туркестанским делам был. И мне пришлось рассказывать много чего не под протокол. Ну и они сами в долгу не остались, много чем со мной поделились.
К примеру, был разговор об императорской семье. Великосветская тема. Так, для себя уточнил кое-что. Для своего интереса. Нашу с вами первую беседу помните? На эту же тему. Все в Ташкенте знали дворец князя Николая Константиновича Романова. Но никто не знал, за что, именно, он был подвергнут такому семейному остракизму, как ссылка, хоть и почётная, в Ташкент без права выезда.
Коротко по родословной.
Великий князь Николай Константинович был сыном великого князя Константина Николаевича, родным внуком императора Николая Первого. Сам Константин Николаевич был младшим братом российского императора Александра Второго. Тот самый Константин – Морской министр, Наместник императора в Царстве Польском, Председатель комиссии по освобождению крестьян от крепостной зависимости, а также инициатор продажи Аляски Америке!
Так что, сын его, Николай Константинович являлся двоюродным братом Александра Третьего.
За что же такая немилость?
А причина самая тривиальная – кража! Кража в святом семействе, которое по закону владеет всей землёй русской божьим соизволением!
Украл Николай Константинович три бриллианта с оклада иконы, принадлежащей его собственной матери, в девичестве немецкой принцессы Александры Фридерики Генриетты Паулины Марианны Элизабеты, пятой дочери герцога Саксен-Альтенбургского Йозефа, а в России – просто Александры Иосифовны. Икона почиталась в семье как реликвия. Ею император Николай I благословил брак Александры Иосифовны с Константином Николаевичем. Пропажа обнаружилась. Розыск возглавил сам Шеф Отдельного Корпуса жандармов граф Шувалов под личным контролем Александра Второго. Бриллианты нашлись. Вор был назван. Решение принималось на семейном уровне. Были варианты наказания вплоть до ссылки в каторжные работы.
Смилостивились. Вор сначала был сослан в Оренбург, а следующий император Александр Третий сменил ему место ссылки на Ташкент Туркестанского края. Титул Великого князя Николай Константинович потерял, и от Дома Романовых тоже отрёкся сам. Принял новую фамилию. Стал официально именоваться полковником Волынским да ещё с псевдонимом – князь Искандер.
Этот псевдоним носят его потомки - князья Искандеры, дети от жены законной, и от двух любовниц.
В 1882 году Николай Константинович женился на дочери Оренбургского полицмейстера. Брачный союз, сами понимаете, не его уровня, морганатический. В восемнадцатом году великий князь Николай Константинович Романов был арестован и в тот же день расстрелян. Дети уцелели. В бегах были. Засветился лишь младший от законного брака – Александр. Тот, что примкнул к прапорщику Осипову, военному комиссару Туркестанской Республики. Вот и делайте выводы, Александр Георгиевич. Этот человек знал, что такое золото. И по весу, и по объёму. И места знал, где его схоронить можно было!
Васильева прервали объявлением с танцплощадки:
– Белый танец! Вальс. Штраус. «На прекрасном голубом Дунае»! Дамы приглашают кавалеров!
Леночка и Надюша поднялись из-за стола.
– Мужчины! Мы хотим танцевать. Далеко не пойдём, здесь свой «пятачок» есть!
Васильев, было, отмахнулся, но Надюша быстро поставила его на место:
– Хочешь повод для ревности?
Пришлось подчиниться.
Вот чего не умели оба сотрудника ГПУ, так это танцевать вальс.
Пришлось-таки.
Венский вальс «На прекрасном голубом Дунае» сменился русским «Ожиданием» без паузы. Конферансье напомнил:
– Кавалеры меняют дам!
Теперь я танцевал со своей подчинённой барышней-машинисткой. Улыбнулся про себя. И не мечтал, и не предполагал.
Надежда спросила:
– Как вы думаете, Александр Георгиевич, я не ошиблась?
– Спроси своё сердце, – ответил я. – Оно подскажет.
– Я и спросила, – ответила Надежда. – Вокруг столько крови, страшно прожить жизнь с убийцей. Поверьте, я была необыкновенно счастлива, когда узнала, что Никита спас человека от расстрела! Именно в этот день я поняла, что люблю его. А сегодня Леночка мне всё о вас обоих рассказала. Господи, как романтично. Что там, Гомер, что там Дюма! Вы живые герои! Славные, добрые, благородные! Леночка зовёт Никиту братиком, как звала его её тетя, давшая ему свою кровь. Он теперь говорит, что не только Васильев, но немножко ещё и Найдёнов! Я так счастлива. Спасибо вам за всё!
– «Шимми»! – объявил конферансье.
– Я пас! – сказал Васильев, возвращая мне Леночку. – Эти скачки на службе надоели!
Вернулись за столик.
Разделились окончательно. Женщины сами по себе. У мужчин свой разговор.
Васильев продолжил:
– Материалы следствия, действительно, засекречены. Но официальное заключение однозначно: похищенное золото не найдено. Искали добросовестно. Но! Только по маршруту отступления банды прапорщика Осипова. На перевалах сотни красноармейцев и согнанных дехкан разгребали снежные заносы до скальных оснований. Находили трупы людей и животных, оружие, патроны, бумажные деньги. Все находки протоколировались, подписывались свидетелями. Но золота не нашли. Ни монетки!
Я решился на вопрос:
– Кто расследовал дело? Кто конкретно?
Васильев развёл руками:
– Не видел я «Дела»! И вряд ли увижу. Но прокачать участников следственной группы на персоналии мы можем. Со стопроцентной степенью вероятности. Методом исключения. Начинать?
– Не здесь, – сказал я. – Не сегодня!
– Кто нас может слышать? – Васильев иронически улыбнулся, качнул головой в сторону танцплощадки и пальцем постучал себя по уху.
– Нас видят, – ответил я. – Глухонемые могут читать речь по артикуляции губ.
Васильев возразить не успел.
Раздался оглушительный выстрел.
Почти в упор. Пуля прошла в узкую щель между нашими головами. Я инстинктивно рванул в сторону, опускаясь на колено, а правая рука уже выдернула из кобуры наган. Успеваю увидеть боковым зрением Надюшу, вцепившуюся в Никиту Александровича двумя руками, Леночку с закрытыми глазами со смертельно белым лицом.
И – прямо перед собой – человека с наганом, из ствола которого словно застыла в воздухе струйка дыма, а его левая рука почему-то очень медленно взводит курок для второго выстрела. Мой наган офицерский, курок самовзводный. Указательный палец одним нажатием на спусковой крючок и взвёл курок, и произвел выстрел.
Человек упал, не успев ответить.
Я обернулся. Васильев всё ещё пытался вынуть из кобуры скрытого ношения собственное оружие, но не мог разжать мёртвую хватку рук своей невесты, вцепившейся в него, закрывшей Никиту своим телом. Леночка сидит с закрытыми глазами, вцепившись трясущимися руками в столешницу. Хрустальные бокалы на столе звенят, словно колокола пожарной машины, спешащей по вызову. В ресторанчике шум, визг, плач женщины, обварившейся кипятком из сбитого пулей самовара за нашими спинами. Духовой оркестр на танцплощадке замолк, зато парк наполнился трелями свистков. Клаксоны милицейских автомобилей, долгий тревожный гудок с электростанции, что рядом с парком.
Я убрал наган в кобуру. Вряд ли кто успел разглядеть толком меня, стрелявшего. Обнял Леночку, прижал её к своей груди, целовал в щёчку, успокаивал. Васильев, наконец, усадил Надежду за стол. Снял цивильный полотняный пиджак, открыв на всеобщее обозрение свою гимнастёрку с двумя ромбами в петлицах. Пошёл смотреть на убитого.
Публику словно ветром сдуло из ресторанчика. Но зеваки далеко не разбежались, стояли плотным кольцом. Глазели.
Подъехавшие на своих мотоциклетках патрульные милиционеры расталкивали толпу, освобождая проход для прибывшего начальства.
Васильев вернулся. Наклонился ко мне:
– Ну, ты, Кудаш-бек, даёшь! Знаешь, кому дырку в переносице сделал? Капитана пограничной стражи Усатого не помнишь, в таможне на станции Асхабад-Навалочная служил? Нет? Ладно. Проехали. Лучшим стрелком был на всю бригаду. Он не с нами. Ушёл со службы в 17-м. Мне, как-то, угрожал за измену расправой. Вот, выбрал момент неудачно.
К столику подошёл дежурный офицер ГПУ начальник службы вооружения Пономарёв. Увидев Васильева, подошёл к нему строевым шагом, попытался отрапортовать:
– Товарищ начальник…
– Не кричи, – тихо сказал Васильев. – Организуй труп в морг. Разгони толпу, но задержи и допроси двух-трёх свидетелей. Стрелял я. Из нагана нашего начальника бюро переводов. Своё оружие достать не успел, невеста помешала. Женщин наших в дело не впутывай. Убитый стрелял первым. Свидетели подтвердят. Его пуля в самоваре. Приобщи. Оружие не потеряй! Полагаю, терр-акт. С нападавшим не знаком. Вопросы есть?
– Пока, нет!
– Тогда иди, работай. Всё остальное – завтра. Я у себя буду.
С тем и разошлись.
От парка до Андижанской я нёс Леночку, как малого ребёнка, на руках. Она плакала, время от времени вытирала мокрые глаза о мои щёки, слабо целовала моё мокрое от её слёз лицо.
У меня собственные невесёлые думы. И не только о том, что случилось. О том, что ещё может случиться. Ну, о будущем думать, даром мозги мучить. Старался вспомнить, когда стрелял из револьвера в последний раз. После русско-японской войны, пожалуй, только на стрельбище у ротмистра Иоганна фон Кюстера. Перед загранкомандировкой в Персию…
Нет. В самой Персии в горах Загросса отстреливал на экспертизу патроны из карманной модели маузера Клауса Пенка. И все.
Правда, дважды стоял на дуэли, дважды в меня стреляли, сначала подполковник Калинин, потом Пенк, но, так уж случилось, на выстрелы ответить не пришлось. Даже в последнем бою сидел на козлах, управляя парой скачущих во весь опор коней, а с басмачами расправлялась Кунигунда Баррат – Уна Скотт!
Стоп! Чертыхнулся про себя. А почему только револьвер взял в расчёт? Надо же! Действительно, что с контуженного взять? И прикидываться потерявшим память не нужно. Так и есть. Объективно. Психиатры отдыхают!
Совсем забыл. Очень хотел забыть.
Кто, как не Кудашев Александр Георгиевич, в 11-м году благополучно отстрелялся из бельгийского браунинга по афганским моджахедам в ущелье Копет-Дага близ пещеры Ков-Ата?
Кто, как не Кудашев, в 18-м прикрывал караван, направлявшийся в Киштвари, на перевале Чор-Минор восточного Гиндукуша от головорезов Шамшир-Бобо? Сутки в снегу без второго номера, без сна, без огня. Грелся от раскалённого ствола пулемёта Гочкиса!
Про Великую, "германскую" войну и вспоминать не нужно. Был и на турецком фронте в Месопотамии, и на Западном европейском... Не печенье перебирал.
Или в нашем деле фронт не в счёт?!
Господи, когда это было? И было ли? Может, всё просто приснилось?
Хорошо бы. Тогда, и сегодняшний вечер – тоже.
Хорошо, что записал. Возможно, через год уже и не вспомнил бы.
_____________________________________________
* Приложение.
Документ № 84.
Извлечения из Закона:
«СВОД ОСНОВНЫХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ЗАКОНОВ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ».
На подлинных Собственною Его Императорского Величества рукою написано: «Быть по сему».
В Царском Селе.
23 апреля 1906 года.
Раздел первый.
Основные Государственные Законы.
Выборочно:
«ГЛАВА ПЕРВАЯ.
О существе Верховной Самодержавной власти.
4. Императору Всероссийскому принадлежит Верховная Само-державная власть. Повиноваться власти Его, не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает.
5. Особа Государя Императора священна и неприкосновенна.
6. Та же Верховная Самодержавная власть принадлежит Государыне Императрице, когда наследство Престола в порядке, для сего установленном, дойдет до лица женского; но супруг Ее не почитается Государем: он пользуется почестями и преимуществами, наравне с супругами Государей, кроме титула.
…………………………….
20. Государь Император издает непосредственно указы и повеления как в отношении имуществ, личную Его собственность составляющих, так равно в отношении имуществ, именуемых Государевыми, кои, всегда принадлежа Царствующему императору, не могут быть завещаемы, поступать в раздел и подлежать иным видам отчуждения. Как те, так и другие имущества не подчиняются платежу налогов и сборов.
……………………………..
Глава ЧЕТВЕРТАЯ.
О содержании Членов Императорского Дома.
164. К обеспечению на всегдашнее время состояния Императорской Фамилии и к облегчению расходов государственных, на ее содержание определяются особые недвижимые имения и денежный капитал, под наименованием удельных, состав коих и образ управления, посредством учрежденного для сего Главного Управления Уделов, определяются в особенных уставах.
Примечание. Удельные имения подчиняются платежу государственных, земских и городских повинностей на основании подлежащих уставов и узаконений.
165. Из имений сих и капиталов, с пособием от государственного казначейства, назначается приличное и нужное содержание всем без изъятия Членам Императорского Дома, в мужеском поколении происшедшим, а именно: 1) лицам мужеского пола до совершеннолетия, для воспитания, денежное жалованье, а от совершеннолетия на всю их жизнь, для содержания, денежные доходы или заповедные имущества; 2) женскому полу до замужества, денежное содержание, а при замужестве единовременно приданое награждение, чем и пресекается уже всякое дальнейшее с их стороны требование; 3) вдовствующим Императрицам, Великим Княгиням и Княгиням Крови Императорской денежная по жизнь их пенсия.
166. Мера содержания определяется соответственно близости степеней родства; посему, старшим старшего поколения назначается равное с содержанием Наследника Престола; каждый их брат и каждый младший сын сравнивается в содержании с определенным для сыновей Императора; каждому же, от сих происшедшему, право к получению определенного считается по степени родства его отца, или его самого, с Императором; от которого он прямою линиею происходит; но, в том случае, когда наследие Престола дойдет до лица, не принадлежащего к числу сыновей или внуков Императорских, братья и сестры его получают содержание, для сыновей и дочерей Императора установленное.
167. Императрица, во время царствования Ее Супруга, получает по двести тысяч рублей в год, и содержание Ее двора. Все оное Императрица сохраняет и во вдовственном состоянии, на время пребывания в России; буде же оставит Россию, то получает половину содержания.
168. На содержание детей Государевых до совершеннолетия определяется для каждого в год по тридцать три тысячи рублей.
169. Наследничье содержание, кроме содержания двора, по сту тысяч рублей в год. Супруге Наследника, во время замужества — по пятидесяти тысяч рублей в год, во вдовстве же пенсии по сту тысяч рублей, и содержание двора, а по выезде из России — по пятидесяти тысяч рублей пенсии. Детям Наследника обоего пола до совершеннолетия, или до брака, Государем дозволенного, каждому по двадцати тысяч рублей.
170. Приданого награждения Великим Княжнам и Княжнам Крови Императорской выдается:
1) Дочерям и внукам Императора, от которого прямою происходят линиею, по миллиону рублей.
2) Правнукам и праправнукам — по сту тысяч рублей.
3) Происходящим от праправнуков Императорских и далее, каждой по тридцати тысяч рублей, распространяя сие и на все последующие роды мужеских поколений Крови Императорской.
171. Вышеопределенное содержание Императрице, Наследнику, Его Супруге, а также детям Их и младшим сыновьям и дочерям Императора до совершеннолетия или до брака, равно как приданое награждение Великим Княжнам и Княжнам Крови Император-ской, производится из сумм государственного казначейства.
172. Содержание детям Наследника и младшим сыновьям и дочерям Императора с совершеннолетия, а равно всем прочим Великим Князьям и Князьям Крови Императорской, с их супругами и детьми, также Великим Княжнам и Княжнам Крови Императорской до замужества, определяется из удельных сумм на нижеследующем основании.
173. Каждому сыну Императора (кроме Наследника), по достижении совершеннолетия, назначается на содержание по сту пятидесяти тысяч рублей в год и, сверх сего, единовременно, на устройство помещения один миллион рублей; по вступлении же в брак, Императором дозволенный, определяется по двести тысяч рублей и на содержание дворца по тридцати пяти тысяч рублей, ежегодно. Супругам сыновей Императора назначается по сорока тысяч рублей в год, оставляя оное при них и вдовьим.
174. Дочери Императора с совершеннолетия до замужества получают по пятидесяти тысяч рублей в год.
175. Внукам обоего пола до совершеннолетия или до брака, Государем дозволенного, отпускается по пятнадцати тысяч рублей в год; по достижении же совершенных лет, внуки мужеского пола получают по сту пятидесяти тысяч рублей в год и, кроме того, единовременно, шестьсот тысяч рублей на устройство помещения; супругам внуков отпускается по двадцати тысяч рублей в год, оставляя оное при них и вдовьим. Внуки женского пола от совершеннолетия до замужества получают по пятидесяти тысяч рублей в год.
176. При вступлении в брак сыновей и внуков Императора, Супругам их предоставляются в дар, единовременно, из удельных сумм по два капитала: один — в сто тысяч рублей от Имени Государя Императора и другой — в пятьдесят тысяч рублей от Великого Князя Супруга…».
……………………….. и т.д.
ГЛАВА VIII.
Последняя любовь Айвара Пурмалиса. Майга Вайвадене – Зинка-«Холера». Чем хозяйственное мыло хуже динамита. Допрос за допросом, опознание за опознанием. Будет ли проклята красота. Прощай, Васильев, до 1935-го года.
Полторацк. 7 июля 1924 года.
Утро седьмого июля комиссар Айвар Пурмалис встретил в постели своей возлюбленной Зинаиды Проплешковой. Ему приснились собственная молодость, первая любовь, город Рига. Он проснулся счастливым.
Зинаиде Ивановне Проплешковой, может показаться странным, но тоже приснилась её собственная юность, первая любовь, город Рига... Она проснулась в слезах. Глубоко несчастной!
*****
*****
Рига. 11 октября 1917 г.
Проплешкова, урождёная Майга Янис Вайвадене, в свои неполные двадцать четыре года успела четыре раза побывать замужем, меняя не только фамилии, но дважды собственное имя. Вера Мартина Лютера была переменена на православное вероисповедание не по принуждению, не по изменившемуся мировоззрению, а по первой большой любви. Любви выпускницы рижской русской гимназии к одному из не наследных принцев сербского княжества Черногория юному Марко Родовичу, прапорщику артиллерии Севе¬ро-Западного фронта русской армии. Обряды крещения и венчания были произведены в один день 11 октября 1917 года по «старому стилю». В день Великомученицы Зинаиды, чьим именем и нарекли Майгу. В храмовую книгу её имена были вписаны полностью. Так она стала Зинаидой Иоанновной Родович.
Молодых, только что обвенчанных супругов, по выходу из храма ждали родственники новой сербской принцессы и товарищи по русскому оружию такие же, как и Марко Родович, молодые офицеры артиллерии Степнов и Рогожин, только что покинувшие госпиталь, где каждый отлежал более месяца с тяжёлыми контузиями и осколочными ранениями. Молодых посыпали пшеном и сфотографировали на память. Шампанское было приготовлено, однако, ни откупорить бутылки, ни выпить за здоровье и счастье молодожёнов обществу не пришлось. Ни на ступенях храма, ни в доме судовладельца и попечителя гимназии господина Яниса Вайвадиса, члена Городской Думы.
– Ахтунг! Ферботен! Отставить, господа! Запрещено! Сухой закон! – хриплый лающий голос на немецком и русском отдавал короткие команды. Перед свадебной компанией старый кавалерист в немецком мундире при стальном шлеме в брезентовом чехле и с тяжёлой бляхой фельд-жандармерии на груди. Седая недельной давности щетина на щеках, шрам во всю щёку. Кавалерийский карабин Маузера, опущенный стволом в брусчатку площади, в правой руке.
Продолжил:
– Господа забыли, с 3-го сентября Рига возвёрнута в лоно своей старой матери – Пруссии! Русские никогда в неё не вернутся. Но война ещё не окончена. Вы обязаны подчиняться германским законам военного времени. Приказываю: русским офицерам не оказывать сопротивления, сдать оружие и документы. Объявляю вас военнопленными. Обещаю сохранить жизнь, не подвергать физическому насилию, ваше личное имущество будет передано вам по окончанию войны. Лица гражданские могут быть свободны. Они могут подать жалобу, если она будет обоснована, в Кригскомиссариат. Если факты, изложенные в жалобе, не подтвердятся, виновные будут привлечены к ответственности за клевету!
Новообращенная Зинаида Иоанновна Родович плохо понимала, что говорит этот грубый неряшливый офицер на дурно пахнувшем коне с оружием в руке.
Когда к молодым вплотную тяжёлым шагом подошли два спешившихся кавалериста, Майга упала в обморок. Она не почувствовала прощального поцелуя, оставленного на её губах губами мужа. Больше она никогда его не увидела.
На следующий день княжна Родович стояла на площади у ступеней ведущих к тяжёлым дверям Кригскомиссариата, охраняемым двумя часовыми.
Отец вошел в здание с кожаной папкой в одной руке и с шёлковым цилиндром в другой. Вышел без папки. Без головного убора. С разорванным полуфраком от нагрудного кармана до талии. Попытался увести дочь домой. Тщетно.
Его единственная любимая Майга – Нежная! –осталась стоять перед Кригскомиссариатом на коленях. Весь день, весь вечер. Всю ночь.
Она ещё не знала, что отец её умер от острой сердечной недостаточности после полуночи, не произнеся ни одного слова.
Ближе к утру её разыскала старая кормилица – служанка, нянька, немка, выучившая свою дочку, как в мыслях называла Майгу, немецкому языку. Не увела, увезла на извозчике полумёртвую.
Через день Майга снова ушла из дома. Снова стояла на коленях перед Кригскомиссариатом. Снова история повторилась. И через день – ещё раз.
Военные немцы на коленопреклонённую девушку внимания не обращали. Граждане родного города обходили её стороной. Немецкий порядок подкреплялся казнями – виселицами и расстрелами русский военных шпионов.
На пятый день к Майге вышел фельдфебель. Сказал на немецком: «Твой муж русский шпион. Его нет в Риге, не стой здесь!».
Майга пришла в себя. Она поняла слова фельдфебеля единственно так, как их можно было понять в военное время. Её внимание привлёк камень в мостовой – треснувший пополам булыжник. Вцепилась в камень рукой, начала раскачивать обломок, вынимая его из кладки. Кровь из-под ногтей, но осколок в её руке. Фельфебель с улыбкой наблюдал за девушкой. Вот она замахнулась… Фельдфебель вынул из кобуры пистолет, направил его в Майгу и сказал: «Пу!».
Майга бросила в фельдфебеля камень. Камень до врага не долетел.
Утром её в окровавленном белье нашел на ступенях храма Рождества Христова русский священник. Так она снова оказалась в госпитале, организованном в странноприимном церковном доме. В доме, в котором она совсем ещё недавно работала добровольцем-санитаркой. В доме, в котором впервые встретила своего принца какого-то сербского княжества Марко Родовича, прапорщика артиллерии…
Неисповедимы не только пути Господни, но и свойства физиологии и психологии человека. Шок при аресте мужа, испытанный Майгой, ввергнувший её в состояние прострации, был, словно клином выбит шоком новым – насилием. Теперь она была наполнена не трепетным чувством первой любви, но великим новым чувством – ненавистью к врагам!
Каждый день к ней приходила кормилица. Жаловалась на постояльцев, заполонивших дом, на разорение. Кормилица сумела сберечь и принести Майге шкатулку с фамильными документами. Пачка писем, купчая на дом, аттестат, несколько фотографий. В том числе, и фото, сделанное в день свадьбы. Единственное фото Марко Родовича.
Кое-что ей, старой немке, удалось узнать из бессвязной болтовни солдат, охранявших городскую тюрьму. История сербского князя и его латышской жены стала пикантным солдатским анекдотом. Кормилица не пересказывала Майге всё, что слышала. Сказала главное: Марко Родович со своими товарищами русскими офицерами артиллерии Степновом и Рогожиным отправлены под конвоем в Германию. Уже хорошо, нужно радоваться. Будь он простым человеком – расстреляли бы на месте! А так, хоть и в плену, но жив. Всё равно, война закончится, всё обойдется, встретитесь!
*****
*****
Полторацк. 7 июля 1924 года.
– Степнов, Рогожин, – сказала вслух Зинаида Ивановна.
Поставила на керосинку чайник. Начала уборку. Грязную посуду – в таз с горячей водой. Пустые бутылки – в картонный ящик. Стеклотара деньги стоит. Открыла начатую бутылку с молоком. Понюхала, сделала глоток. Нормально, не скисло. Налила в блюдечко. Позвала:
– Рыжик, Рыжик!
Что-то грохнуло по потолку. Звуки нескольких торопливых тяжёлых шагов с чердака.
Из спальной комнаты тяжёлый стон, как от нестерпимой головной боли. Призыв:
– Зина! Зинка, холера! Кто там, по вашему чердаку шастает?
– Ещё раз назовёшь «холерой», отравлю, как чумную крысу! Холера!
– Ну, Зинуль! Вырвалось. Твоё же собственное любимое словечко к тебе вернулось! Не обижайся. У меня для тебя масса подарков и добрых новостей! Извини, с вечера не стал. Денежные дела после захода солнца – дурная примета!
Что-то опять стукнуло в потолок квартиры на чердаке.
Комиссар Айвар Пурмалис достал из-под подушки наган, провернул барабан о собственное колено. Спросил в полголоса:
– Кто там у тебя?
Зинаида Ивановна и бровью не повела. Откупорила бутылку водки, налила стакан, протянула Пурмалису.
– Убери, холера, оружие. Не слышишь, коты чудят! Наш Рыжик чужих гоняет. Не пей без закуски!
Поставила перед кроватью на табурет тарелку с тёмно-коричневыми кружками поджаренной колбасы, столовой ложкой наложила приправы – густой соус из жареного с помидорами лука и брынзы.
Пурмалис пил медленно, долго, так, как пьют страдающие спазмом пищевода люди. Выпив, не спешил закусить. Сидел, закрыв глаза, постанывал. Потом ухватил двумя руками фарфоровый чайник со вчерашней заваркой зелёного чая, принялся жадно, взасос втягивать в себя горьковатую освежающую жидкость.
Зинаида Ивановна с брезгливой миной на лице отобрала у него чайник.
– Нет, холера, русского языка не понимаешь! Сколько раз говорить, пей из чашки, не из носика!
– Из дула надёжнее, с похмелья руки дрожат!
Пурмалис кивнул на початую бутылку водки.
– Почему новую открыла? Я что, вчера две выпил?
– Не отняла бы – и три выпил бы. Холера!
– Заладила: «холера, холера»! Тоже мне, дочь камергера, княжна Черногорская! Ты что, и в Латвии будешь в приличном обществе по-русски ругаться?
– Не буду.
– Так я тебе и поверил. Привычка – вторая натура.
– Не буду в Латвии. Не ждет меня там никто. Ничто, кроме моего горя!
– Не сердись. И меня жизнь покалечила. Но и я кое-что успел. Официально, с полной ответственностью делаю тебе предложение. Мы начнём новую повесть с чистого листа бумаги, но не на пустом месте. Смотри, что я сегодня принёс!
Пурмалис раскрыл свой портфель и вывалил на одеяло его содержимое.
Зинаида Ивановна ахнула.
Пурмалис её реакцией остался доволен.
Вся кровать оказалась завалена деньгами. Золотые и серебряные кружочки монет, бумажные деньги Российской Федерации и Туркестанской Республики, американские доллары и фунты Соединённого Королевства Великобритании... Индийские мохуры и рупии, иранские туманы…
Пурмалис торжественно протянул Зинаиде Ивановне самую маленькую серебряную монету.
– Скоро ты снова станешь Майгой – Нежной! Моя любимая! Смотри, это маленький нумизматический шедевр чистого серебра – один лат Республики Латвия! Понимаешь, независимой Республики Латвия! Валюта международного класса! 1924 год – первый выпуск. Читай, вот свежие, этого года латвийские газеты и журналы. Не на немецком, не на русском, – на латышском! Уверяю тебя, мы вернёмся не к разбитому корыту. Латвия будет страной высокоразвитой экономики. Латвия – это незамерзающие порты Балтийского моря, железнодорожные узлы Всеевропейского значения, автомобилестроительный гигант RAF, завод радиотелефонной техники SIMENS, культурное сельское хозяйство! Маленькая Швейцария. Свобода, частное предпринимательство, открытые границы! Разве здесь жизнь? Собери валюту, сохрани. Это, конечно, ещё не всё. Есть и в другом месте. Я жду документы и случай. Уйдём вместе! Выпьем?
Зинаида Проплешкова глубоко вздохнула:
– Выпила бы, да настроения нет… И на работу пора! Иди и ты. Умойся. Я соберу этот хлам, сохраню.
Остановить Пурмалиса просто так не удалось. Он, словно с цепи сорвался:
– Майга! Соглашайся. В этом году в Риге начал работу «Латвийяс Крайбанка» (Latvijas Kr;jbanka) – первый национальный универсальный коммерческий банк. Я его акционер, через доверенных лиц. По возвращению войду в Совет директоров. Мы наймём лучших адвокатов. Тебе вернут дом, принадлежащий твоей семье, твой дом, в котором ты родилась и выросла. Я навёл справки: русский храм не тронули, там должны сохраниться ваши фамильные документы. Мы заново отремонтируем дом, обставим мебелью по твоему вкусу или разыщем и выкупим вашу старую… Майга! Ты чувствуешь зов Родины?!
– Чувствую, – сказала Зинаида Ивановна. – Тебе пора сходить в баню. И ходить в баню ежедневно после работы…
А про себя подумала: «Не поможет. Запах пороха и крови водой и мылом не смывается!».
Покидая подъезд своей безответной возлюбленной, Пурмалис злобно плюнул на крыльцо. Пробормотал на латышском:
– Холера! Так и не дала!
После ухода комиссара Проплешкова долго убиралась, мыла полы, перестилала постель, занималась собой. Из зеркала на нёё смотрела молодая белокурая женщина с тугими косами, убранными сложными кольцами по обеим сторонам головы. Женщина великой красоты и для самой Европы, но в Туркестане – красоты редкой. На Майгу засматривались все, кто хоть на мгновение сталкивался с нею. Но мало кто из мужчин осмеливался заговорить с нею, сказать комплимент. Их останавливал взгляд этой женщины. Спокойный холодный взгляд синих глаз, за которым чувствовались не только ум и большой жизненный опыт, но и некая пустота. Космическая пустота. И работала она домоуправом Домоуправления номер 16. С бригадами строителей, сантехников, дворников и прочих управлялась легко. Без криков, без истерик, лекций и нотаций, без выговоров и лишения премиальных умела добиться порядка во всём своём хозяйстве. И ругалась только одним коротким словом: «холера!».
Вернулся кот, потёрся о ноги мокрой в молоке мордочкой.
– Гулёна!
Подвела глаза, поправила чёлку. Так, на сегодня хватит.
В прихожей взяла швабру, прошла в кухню и дважды легонько и коротко стукнула в потолок у печной трубы.
В ответ услышала одиночный удар.
Вышла из квартиры, заперла за собой дверь.
Второй подъезд того же дома – служба. Домоуправление. Кабинет домоуправа на втором этаже. Приём по записям два раза в неделю с 9-ти до 13-ти. Приёмные дни вторник и пятница.
*****
*****
В ночь с 7-го на 8-е июля.
Возвратившихся домой чету Кудашевых встретила соседка Арусь, вдова Тиграна Аванова.
– У нас всё тихо, детей уложила спать. Сами вы как? Слышала, какая-то суматоха была в городе. Не в парке?
Кудашев пожал плечами, развёл руками.
Леночка поцеловала женщину:
– Спасибо, мама Арусь, выручили нас. Давно из дома не выходили, забыли, что такое праздники…
Проводила соседку через дорогу до калитки дома Авановых. Распрощалась.
Кудашев постоял под душем, вернулся в дом.
Леночка успокоилась. Легла головой на Сашино плечо и уснула.
Но самому Кудашеву не спится. Нет, в эту ночь ему не уснуть.
Больно уж скоро события начали разворачиваться. Впрочем, почему скоро. Если вспомнить, как говорят японцы, старую истину – «На войне только бегом!», то многое тайное станет явным. В реальной жизни всё гораздо проще, чем может себе представить человек, далёкий от политики, интриг, тайных дел… Метод усложнения – один из способов шифрования. Обнажить истину, значит отсеять плевелы, но найти одно единственное зерно правды.
Как врач ставит диагноз? Прежде всего, исследует зоны боли. Потом – всё остальное. И что у нас болит?
Да, теперь «у нас». Кудашев с Васильевым всё более и более связывался одной верёвочкой, имя которой – Тайна Туркестанского золота. Стоило только попытаться сформулировать новую версию похищения, как последовал мощнейший предупредительный удар по обоим. На Кудашева и пули тратить не надо. Он и так – живой покойник. И два ромба в петлицах не стали для Васильева защитой от внесудебной расправы. Как в любимой детской книжке говаривал старый пират Сильвер? – «Мёртвые не кусаются!».
Час уходил за часом, но сон не шёл.
Кудашев осторожно освободился от рук супруги, вытянул своё плечо из-под её щеки. Встал, вышел в сад. Посмотрел на небо. Светает.
Неожиданно подумалось, сейчас что-то произойдёт. Должно произойти. Если атака начата, перерывы невозможны. Как говорил Дзебоев: «При штурме крепости мощь нападающих должна час от часу не ослабевать, а усиливаться, не давая защитникам крепости ни минуты для сна и отдыха!».
Вернулся в дом. Оделся. Вооружился. Восполнил пустое гнездо барабана патроном. Вышел, отворил калитку, выглянул.
К дому на первой скорости, почти бесшумно с выключенными фарами подъезжал «Туркестанский пролетарий».
Не останавливаясь, Васильев приотворил дверцу. Кудашев сел на ходу. Повернув с Андижанской на Чарджуйскую, Васильев включил третью скорость, выжал газ. Полетели по прямой, по Свободе.
Кудашев не задавал вопросов. Васильев спросил сам:
– Как Елена Сергеевна?
– Спит. В порядке.
– С Надеждой хуже. Стойкий невроз. Врача вызывал, вкололи снотворное, тоже спит. Почему я застал вас одетым? Что-то произошло или нервы шалят?
Кудашев ответил вопросом на вопрос:
– Мы не договорили. Не люблю дел не оконченных. У нас ещё есть время на разговор?
Васильев взглянул на свои большие наручные часы со светящимися стрелками:
– Есть. Час.
– Больше, чем достаточно. Тогда сверните куда-нибудь на тихую улочку. Постоим, поговорим.
– Козелковская устроит?
– Поворачивайте!
Свернули, остановились, погасили фары.
Начал Кудашев:
– У меня было время установить круг лиц, которые могли возглавить либо принять участие в расследовании дела по ограблению Ташкентского банка. Использовал «в тёмную» нашего политинформатора – политкомиссара ГПУ представителя обкома партии стрелка Шпиц Бориса Львовича. Он сам навязался «ликвидировать мою безграмотность» в вопросах советского, военного и партийного строительства. Конспектов я не писал, но слушал внимательно. Теперь из меня биографии и подвиги наших вождей только связкой динамита можно будет выбить. Из тех, кто имел власть и имел близость к власти в Туркестане. Исключаю сразу персоны, которые не могли быть допущены к этому расследованию. Разумеется, исследую более тщательно тех, кто в силу своего положения был обязан принять в нём участие. Так как это расследование было связано с отработкой маршрута движения отряда Осипова от Ташкента до Чимгана, устанавливаю временной отрезок от «экса» с 20 января по апрель 1919 года, когда сильно поредевшему отряду Осипова удалось соединиться с «армией» Мадамин-бека. Именно весной 1919 года ЧК начало активно проводить раскопки мест боёв в горах Пскемского и Чаткальского хребтов, опрашивать и обыскивать местное население. Полагаю, активные действия не заняли по времени более одного-двух месяцев. При том, что возобновились и военные действия. Горные районы всё ещё контролировали басмаческие банды. Теперь конкретно к интересующим нас персонам. Полагаю, расследование должен был бы возглавить лично только Яков Христофорович Петерс, член и один из отцов-основателей ВЧК с 1917-го года. О же с двадцатого по двадцать второй год член Туркестанского бюро ЦК РКП(б), полномочный представитель ВЧК в Туркестане и начальник Ташкентской ЧК. Без него расследование ограбления Ташкентского Банка не могло проводиться. Полагаю, Петерс прибыл в Ташкент по направлению ВЧК именно после гибели от рук Осипова прежнего Председателя Туркестанского ЧК Фоменко.
Васильев поднял руки и похлопал в ладоши. Сказал:
– Браво, Александр Георгиевич!
Кудашев продолжил:
– Есть ещё одна фигура в этом деле – Глеб Иванович Бокий. В 1919 Бокий был на Восточном фронте начальником Особого отдела фронта, затем начальником Особого отдела Туркфронта. В Туркестане (1919—20) был членом Турккомиссии ВЦИКа и ЦК РКП. В 1921 Бокий был назначен членом коллегии ВЧК, в настоящее время член ВЦИК СССР. Принять участие в расследовании – его прямая служебная обязанность: сам Осипов – военный комиссар. Восставший полк – провал работы Особого отдела, руководимого Бокием. Резюме: О результатах расследования Петерс и Бокий докладывали Коллегии ВЧК, лично Председателю Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Каким бы ни был результат расследования, удалось ли реально найти золото или не удалось, дело это на сегодняшний 1924-й год закрыто. Закончено, подписано, прошито и опечатано. Сдано с грифами «Совершенно секретно», «Хранить вечно», выдавать только по совместному решению ВЦИК, Генерального секретаря РСДРП (б) и Председателя ВЧК. Поднять его – означает замахнуться на авторитеты товарищей Петерса и Бокия!
– Замечательно! – сказал Васильев.
– Что же здесь замечательного? – спросил Кудашев.
– Замечательно, что вы, Александр Георгиевич, прошли тем же умозрительным путём аналитика, что и я. И сделали те же самые выводы.
– Пока я только определил круг интересовавших вас лиц. Позвольте вопрос: С кем, конкретно из них двоих был у вас разговор о Туркестанском золоте?
– С Бокия, с Глебом Ивановичем.
– Поздравляю. Теперь слушайте мой вывод: вот он, Глеб Иванович, и заказал тебя, Никита Александрович. Берегись! Спасибо, взял на себя мой выстрел. Сидеть бы мне снова эту ночь в тюрьме…
– Возможно. Но я подал идею отследить князя Искандера. Покушение не удалось. Не думаю, что его повторят. Предполагаю, нас ждёт предложение поучаствовать в новой операции, имя которой будет «Туркестанское золото»!
– Очень хотите?
– Очень хочу. Это будет моя, только моя Большая Игра!
– Природа не любит вакуума. Если вы выиграете, значит, кто-то заплатит за проигрыш. Вам это нужно?
– Я ещё вчера сомневался в правильности своих действий. Опасался. Сегодня – не боюсь. Ситуация изменилась. Мы оба в бою. Есть ещё козыри. Второго покушения не будет. Будут предложения. Жду!
– Не переоцениваете ситуацию?
– Мы имеем дело с очень умными людьми. Они ошиблись, во второй раз подобного хода не сделают. Мы живём, существуем, исполняем функции фигур в Большой Игре. Со стороны, возможно, всё понятно. Но никто, самый умный, самый проницательный, не в состоянии даже предположить, в каком сумашедшем ритме, в каком «prestissimo» всё это происходит! Не каждому дано. Кто не в состоянии – профнепригоден!
Кудашев вопросительно взглянул на Васильева. Тот продолжил:
– В двадцать три ноль-ноль, теперь уже дня прошедшего, синхронно минута в минуту с террактом во втором парке был организован вооружённый налёт на Туркменское отделение Государственного Банка СССР, что в старом здании Отделения Государственного Банка Российской Империи. Ну, с ним вы, вроде, были знакомы по службе. Там всё солидно. Налёт не удался. Двое из налётчиков задержаны. Предположительно, их прикрывали ещё двое. Офицеры. Старая гвардия, белая кость. Герои «германской». У каждого по Георгиевскому Кресту за бои на Северо-Западном фронте. Непонятный налёт.
– На чём произошёл сбой операции?
– На динамите. Упаковка шведская, нобилевская. Однако, бикфордов шнур догорел, капсюли бабахнули, а динамит не сдетонировал! Я второго такого случая не припомню.
– Нас это касается?
– Нас теперь всё касается! Слушай дальше, Саша! Через два часа на имя Петрова пришла по ВЧ шифровка от имени Петерса. Это, минуя Ташкент! В шифровке короткий приказ: срочно доложите оперативную обстановку по городу! Откуда это мне известно? Сам Тимофей Акимович и доложил мне лично. Просил помочь составить донесение. Донесение отправили. Казалось бы, можно хоть пару часов поспать до следующего рабочего дня? Нет. Через час мне лично повестка: «К шести ноль-ноль прибыть в Отдел. В аппаратную. Сеанс связи с Москвой». Я к тебе, Саша. Что скажешь?
Кудашев с ответом не задержался:
– Как я правильно понял, Никита Александрович, наши взаимоотношения несколько изменяются. Жизнь вносит свои коррективы. Я не против, чтобы называли меня Сашей, но не хотел бы, чтобы эта эскалация вскоре позволила вам называть меня «Кузьмичём» и похлопывать по спине!
Васильев смутился:
– Ради Бога! Александр Георгиевич, простите меня. Да, понимаю, субординация – инструмент обоюдоострый… Хотите – побратаемся? Не будет у нас времени на политес! Зовите меня Никитой, мне уже всё равно на людях или нет! Я виноват, ваш авторитет всю жизнь довлел надо мной. Я же с первой нашей встречи пример с вас брал! Теперь знаю точно, мне с вами, Александр Георгиевич, никогда не сравняться. Вы учитель, я ученик. Ученик, который наделал ошибок, которые и вашу жизнь снова поставили под удар!
Кудашев рассмеялся:
– Это точно! Если бы не ваши «ошибки», я уже семнадцать дней лежал бы под большим каракумским барханом!
Васильев сунул в руки Кудашева большой свёрток.
– Саша! Обижаться некогда и незачем. Я давно уже не глупый мальчик. Умею считать варианты, подстраховываться. Держи, это твоё, спрячь, распорядись сам. Здесь для тебя маленький спасательный круг на случай, если придётся перейти на нелегальное положение. Три паспорта: американский, турецкий и болгарский. Деньги. Виноват, только билетами: фунты. Небольшой, но легальный, не засвеченный счет в «Чейз Манхеттен Банке» по паролю. На всякий крайний случай: место встречи первый понедельник каждого чётного месяца в Асхабаде на Текинке либо в Истанбуле на площади у Аль София. Почтовый ящик – скамейка, испачканная губной помадой. Записку оставлять с левого края под сиденьем. Хлебом, что ли приклеивать?! Пока всё. Иди, спрячь посылку. В девять будь на рабочем месте. Если у меня всё будет хорошо, на твоём столе чернильный прибор будет сдвинут в сторону. Если нет, значит, мне зайти в «Бюро переводов» не удалось. В любом случае не делай резких движений. Пока. Пожелай мне удачи!
Кудашев обнял Васильева:
– Удачи, Никита! Мы с тобой одной крови. Не пропадём.
*****
*****
Утро 8 июля 1924 года.
В девять утра Кудашев был в своём кабинете. Чернильный литой прибор из почерневшей бронзы в стиле «ампир» стоял на своём месте. Надежды Ивановны в кабинете ещё не было. Переводчик с узбекского Садык Азимов приветствовал своего начальника искренней улыбкой и традиционным поклоном с правой рукой, прижатой к сердцу.
– Александр Георгиевич! Вам «предписание». Просят прибыть в следственный отдел к десяти утра. Говорят, работа есть. Свежие газеты на вашем столе. Наша «Средняя Азия» и «Правда».
Кудашев поблагодарил. Достал из ящика жестянку с чаем, протянул Азимову. Попросил на узбекском:
– Садык-джан! Составьте компанию, организуйте по пиале!
Сидел, перебирал бумаги, смотрел в газету, пил чай. Не читал, строк не видел. Надюша за полчаса так и не появилась. И у Васильева зайти в кабинет возможности не было. Ладно. Как бы то ни было, но сам Васильев просил на первых порах «не делать резких движений».
В девять тридцать покинул здание ГПУ. До тюрьмы на улицу Кладбищенскую дошёл пешком за двадцать минут.
Вошел через служебный КПП, предъявил удостоверение личности, сдал наган, получил жетон. Прошёл в служебный сектор здания.
В кабинете, где переводчику было отведено рабочее место, Кудашева ждал следователь военной прокуратуры. Военная форма, малиновый околыш фуражки, две шпалы в петлице.
Спросил:
– Кудашев? Александр Георгиевич?
Кудашев кивнул, показал жетончик на колечке:
– Вам придется пока поверить на слово. Документ в дежурной службе на КПП.
Следователь представился:
– Военная прокуратура, Круглов Игорь Иванович. Разрешите уточнить, как у вас с турецким языком? Задержанного иностранца допросить сможем? По документам коммерсант из Анкары. По-русски «ни бельмес»!
– Разговорный свободно, Игорь Иванович. Читаю. Правда, боюсь, грамотно без ошибок документ с русского на «тюрк дили» в письменном виде перевести не смогу.
– Допросить сможем? Анкетные данные, ряд вопросов… Ответы поймёте?
– Нет проблем, я готов.
– Тогда пройдёмте!
Прошли в кабинет для допросов. Место для переводчика было приготовлено. Лёгкая фарфоровая чернильница, ручка, несколько карандашей, промокашка. Никаких пресс-папье! Рядом такой же стол следователя. В двух метрах от стола табурет для подследственного, жестко на стальных скобах привинченный к полу.
Расположились.
Следователь нажал кнопку электрического звонка.
Кудашев напрягся. Он ожидал увидеть Васильева.
Конвоиры ввели арестанта.
Кудашев сидел, сцепив пальцы рук на уровне своего лица. Нет, не Васильев.
Конвоиры сняли с арестанта наручники, жестом показали ему на табурет.
Следователь подписал карточку конвоируемого. Начал допрос.
– Полное имя?
– Там ади? – перевёл вопрос Кудашев.
– Махмуд Аликпер-оглы, – ответил арестованный.
– Год рождения, гражданство, подданство?
– Догхум йили? – перевёл вопрос Кудашев.
– Бир мюн секиз йюз сексен икинджи йил. Ватандашлик Тюрк Хамами Османли, – ответил арестованный.
– Тысяча восемьсот восемьдесят второго года. Родина Турецкая Османская Империя, – перевёл ответ Кудашев.
Следователь вел протокол самостоятельно.
Кудашев также записывал вопросы и ответы на русском и на тюркском. Успокоился. Слава Богу, этот допрос ещё не очная ставка с Васильевым! Присмотрелся к подследственному. На турка, вроде, не похож. Загоревший, чернявый, голова бритая… Ну, турки всякие бывают. Они за чистотой крови не следили никогда, в жёны и в наложницы брали девушек со всей Европы! Тем не менее, где-то видел. В Персии? Да, на базарах и в каравансараях Исфахана и Тегерана таких типов тьма! Не вспомнил.
Турок, до поры до времени не сводивший глаз со следователя, нечаянно перехватил пристальный взгляд Кудашева.
На мгновение перевёл взгляд на следователя и снова посмотрел на Кудашева. Вдруг лицо турка исказила гримаса ужаса, словно он в лице переводчика узрел самого Азраила - ангела смерти...
Следователь продолжал:
– Господин Махмуд Аликпер-оглы! Вы предупреждаетесь о том, что обязаны давать чистосердечные правдивые показания. Они будут проверены. В срок 24-х часов о вашем задержании будет доложено турецкому консулу. В случае, если вы откажетесь сотрудничать со следствием, вы не сможете рассчитывать и на жесты доброй воли с нашей стороны!
Повернулся к Кудашеву, записывающему вопрос:
– Прошу, переведите дословно, чтобы арестованный понял вопрос без ссылок на двойной смысл выражения или отдельных слов!
Прежде, чем обратиться к Аликпер-оглы, Кудашев начал записывать перевод на бумаге.
Следователь пристально смотрел на турка. Ему показалось, что тот понял смысл заданного вопроса. Встал из-за стола, подошёл к турку.
Турок явно был чем-то смущён.
Следователь спросил:
– Курите?
– Да, – ответил Махмуд Аликпер-оглы.
Следователь протянул ему папиросы «Наша Марка» с агиткой «Сберегательная Книжка» на коробке Ленинградской «Третьей табачной фабрики имени Л. Троцкого». Спросил:
– Говорить будем?
– Да, – опустив голову, устало выдохнул «турок». – Ваша взяла…
– Начнем сначала, – следователь вернулся за свой стол. – Фамилия, имя, отчество, год и место рождения? Предупреждаю, здесь ложные показания очень и очень не приветствуются!
Арестант разок затянулся, выдохнул дым и аккуратно затушил папиросу. Убрал окурок в карман. Посмотрел на Кудашева. Перевёл взгляд на следователя. Ответил, как в холодную воду нырнул:
– Разрешите представиться: бывший прапорщик артиллерии Алфёров Андрей Андреевич! Из крестьян. Отец – хуторянин Херсонской губернии. На «германскую» пошёл добровольцем, окончил школу прапорщиков. Кавказский фронт. Девять месяцев на передовой. Награждён Знаком Георгиевского Креста. В январе 1915-го года под Сары-Камышем попал в плен. Корректировал огонь батареи, был контужен своим же родным снарядом. Был взят в плен турецкой фельд-жандармерией. Турки сразу добить хотели, немец из контрразведки спас. Допрашивал, конечно, но я мало что знал, а рассказал и того меньше. С какой-то немецкой оказией отправили в Баварию в крепость Ингольштадт. Там тоже допрашивали, склоняли…
Следователь не успевал записывать. Поднял вверх палец, останавливая речь арестанта.
Но тот понял палец следователя как знак недоверия. Заторопился:
– Я правду говорю… После войны и освобождения из плена снова в Турцию нелёгкая занесла, там и прижился. Хутор-то наш в России в гражданскую Махно спалил. Теперь коммерцией занимаюсь. Нынче ночью по холодку с товарищем собрался на извозчике в Мерв ехать. Ну, он попросил меня остановиться на улице по нужде на минутку. Я прождал его полчаса, а потом меня арестовали! Вот и всё. Я нормальный человек. Правда, не турок по рождению. Был грех. А документы подлинные…
Следователь оторвался от своего протокола, сурово оборвал подследственного:
– Не части! Реже! Я записывать не успеваю.
Арестованный в отчаянии рукой указал на Кудашева:
– Правду говорю! Вот и ваш товарищ переводчик подтвердить может.
Обратился непосредственно к Кудашеву:
– Максим! Подтверди, мы же в одной крепости в Ингольштадте в плену у австрияков были. Правда, в разных казематах. Я помню!
Перекрестился широким крестным знамением.
От волнения начал заикаться:
– Слава Богу, живой! Максим! Я же труп твой из крепости в крематорий при кирхе Святого Лазаря вместе с другими расстрелянными отвозил. Акт на списание с довольствия с именем Баранова читал. Еще удивился, что без смертельных ранений...
И, обращаясь уже к следователю:
– Русский, я, русский. Не шпион, нет. Торговый человек. А имя сменил по турецким законам. Ислам принял, женился, турчанку взял… Это не преступление. Вот и товарищ Баранов Максим Аверьянович подтвердит!
Следователь нажал кнопку вызова конвоя.
Арестованного Алфёрова Андрея Андреевича увели.
Следователь повернулся к Кудашеву:
– Как прикажете всё это понимать, Александр Георгиевич? Или Максим Аверьянович?
Кудашев уже успел внутренне подготовиться к этому вопросу. Пожал плечами:
– Это правда. С документами расстрелянного немцами полковника Первого Таманского казачьего полка я вернулся в декабре 1917 года в Асхабад. Без собственных документов. Вставал на воинский учёт и получал гражданский паспорт на основании подтверждающих свидетельских показаний. В плен попал в бессознательном состоянии, тиф… Собственных документов не имел. Алфёрова я припоминаю, был такой. Правда, близко с ним не общался. Жили в разных казематах крепости, хоть в дневное время и разрешалось свободное перемещение в пределах дозволенного периметра. В крепость Ингольштадт был заключён в августе 1917 года, бежал из крепости в конце сентября 1917 года.
– Очень интересно, – вежливо резюмировал Круглов.
Поднял трубку тюремного телефона.
– Алло, барышня, военная прокуратура беспокоит. Соедините меня с контрразведкой области.
Так Кудашев Александр Георгиевич снова был взят под стражу и водворён в тюремную камеру. Не сказать, что сам арест был нежданным, скорее, удар судьбы был нанесён с не ожидаемой стороны.
*****
*****
Оперуполномоченный уголовного розыска шестого Отделения милиции Советского района города Полторацка Тимур Арсланбеков это утро 8-го июля домой после ночного дежурства не попал. ЧП!
Весь личный состав отделения занимался по плану, определённому приказом по чрезвычайным ситуациям. Все четырнадцать сотрудников, получившие с утра размноженные фотокарточки задержанных при попытке ограбления банка преступников, действуя самостоятельно и через своих доверенных лиц, буквально прочёсывали территорию юрисдикции шестого отделения.
Были в общем пользовании в то время так называемые «мелкие» гребешки, что использовались для отлова вшей и блох в волосах. Вот, словно на такой гребешок, не избежав тотальной проверки, и попалась свидетельница – дворник Домоуправления номер 16 Советского района, что на улице Энгельса напротив городского зоопарка.
Повезло самому Арсланбекову. Дворничиха, увидев фотокарточки, сразу указала на первую:
– С этим встречалась.
– Где? Когда? Смотри внимательнее, не ошибись!
Дворничиха не обиделась, но и заискивать перед милицией не стала:
– Очки ещё не ношу! Вчера ближе к вечеру. У меня кладовка у забора во дворе, в закутке за первым подъездом. Инструмент там, метёлки, карболка. Без надобности там никто не бывает. И дети не играют, места нет. Выхожу, а он по пожарной лестнице спускается. На плече сумка чёрная кирзовая. С крыши. Я бдительность проявляю. К нему с вопросом, кто такой, что на крыше нужно? Он мне перед носом какой-то бумагой помахал, говорит, с телефонной станции, связь проверяет. Спокойно так, убедительно. Я и отпустила его!
Арсланбеков усмехнулся. Поблагодарил дворничиху, уточнил её имя-отчество, записал в блокнот. Обернулся к милиционеру, стоявшему рядом:
– Ты ещё здесь? Чего ждёшь?!
Милиционер через тридцать секунд был на крыше. Нырнул в чердачное окошко. Через минуту высунулся и показал начальнику кулак с поднятым большим пальцем. Арсланбеков полез по пожарной лестнице не без опасения. Он и его подчинённый состояли в весьма разных весовых категориях.
*****
*****
Через два часа криминалист оперативно-технического отдела, из старых «спецов», один из немногих, кто и при советской власти не лишился ни полицейской должности, ни свободы, ни авторитета, докладывал лично Председателю Туркменского областного ГПУ НКВД товарищу Петрову:
– С предметов, предоставленных в отдел для исследования, а именно: двух пустых и одной полной на половину бутылок водки, одной московского разлива и двух местного винзавода, медного чайника и стекла керосиновой лампы, нам удалось снять читаемые отпечатки пальцев. Произведённым исследованием установлено: отпечатки принадлежат разным дактилоскопическим группам папилляров, что позволяет отнести их к трем разным индивидуальным носителям. По нашей картотеке первая группа отпечатков принадлежит сотруднику ГПУ комиссару Пурмалису, вторая группа отпечатков соответствует отпечаткам пальцев, принадлежащим одному из задержанных сегодня ночью при ограблении банка. Третья группа отпечатков принадлежит неустановленному лицу. Могу предположить, это лицо – женщина. Последнее сведение основываю на «сочности» отпечатков, что характерно именно для женщин, использующих кремы. Впрочем, могут быть и исключения.
Вторая экспертиза по предполагаемым взрывчатым патронам. Исследована провощенная бумажная обёртка со следами отпечатков пальцев задержанного при ограблении банка, найденная на чердаке домоуправления. Она идентична тем, в которую были упакованы динамитные патроны, использованные при ограблении. Упаковки носят типографскую маркировку на немецком языке, надписи: «Gefahrlichen Exploenstoff Dinamit». Изготовлено на военном заводе в Австро-Венгерском Цурндорфе в 1912-м году. Патроны были снаряжены капсюлями гремучей ртути, соединёнными между собой шнурами Бикфорда. Капсюли боевые, при сгорании шнура были подорваны. Однако, сами патроны не взорвались. Их состав был исследован. Эти патроны не содержали обыкновенных составляющих динамита: смеси нитроглицерина с инертными веществами, такими как кизельгур, ранданит или трепел. Не обнаружены следы ни пороха, ни бертолетовой соли. Патроны состояли из обыкновенного кустарного серого мыла. Эта начинка не могла взорваться. Её спокойно можно использовать в прачечной.
Криминалист наклонил и вскинул голову. Откланялся.
– У меня всё, Ваше превосходительство!
Петров на старорежимное обращение «по-советски» не отреагировал. Вышел из-за стола, пожал эксперту руку, поблагодарил.
– Спасибо, Владимир Семёнович! Разрешите вопрос не по существу? Как так могло получиться?
– Варианты могут быть разные, Тимофей Акимович. Первое, что приходит в голову, это недобросовестность продавца взрывчатки. Спекулянты, знаете ли… Приходилось читать в юности. Индейцам такой товар продавали. И безопасно, и прибыльно. Есть и иной вариант – подстава. Заказчик экса сознательно предоставил негодную взрывчатку. Но, простите, это не моя компетенция!
Петров проводил эксперта до двери.
Через минуту эксперт вернулся. Вошёл без стука.
– Простите, Тимофей Акимович! Ещё одна дактилоскопическая экспертиза. Помощник постарался. Третья группа отпечатков действительно принадлежит женщине. Это отпечатки пальцев некоей Зинаиды Ивановны Проплешковой. Прошу вас!
Положил на стол дактокарту и заключение. Достал из своей картонной папки ещё один лист бумаги.
– Вашему вниманию ещё одна экспертиза. Мыло, использованное для наполнения гильз «динамитных» патронов не могло быть произведено ни в Туркестане, ни в Турции, либо в Персии и уж ни в коем случае не в Индии. В его состав входят технологические жиры животного происхождения, в том числе рыбий жир. В странах, перечисленных мною, используются жиры низкого технологического качества растительного происхождения – отжим хлопкового семени, подсолнечника. Заключение: мыло изготовлено в северных приморских губерниях России – Архангельск, Гельсингфорс и прочая.
*****
*****
В общей камере Кудашев пробыл недолго. Через час надзиратель громыхнул форточкой «кормушки», выкликнул его имя.
На выход!
В коридоре поставили лицом к стене.
Руки назад! Ноги шире. Обыскали. Вперёд марш!
Вошли в уже знакомый кабинет для допроса. У стены три стула. Два из них заняты. На третий пригласили присесть Кудашева.
В кабинете кроме следователя военной прокуратуры присутствует сам начальник Кро ГПУ Туркменской области Васильев.
– Начнём? – спросил Васильева следователь. Васильев кивнул. Круглов нажал кнопку звонка.
Конвоир ввел в кабинет мужчину средних лет. По фигуре, выправке и холеным небольшим усикам в нём угадывается бывший строевой офицер. Остановился лицом к следователю.
– Фамилия, имя, отчество? – задал вопрос Круглов.
– Степнов Василий Степанович, подпоручик артиллерии в отставке, – ответил арестованный.
– Василий Степанович, – обратился к нему Васильев. – Сейчас вы станете участником процессуального действия «опознание». По команде вы повернётесь и внимательно, спокойно, не торопясь рассмотрите трёх мужчин. В случае, если вы определённо узнаете одного из них, укажите на него. Если вспомните – назовёте его имя, расскажете, где, когда, при каких обстоятельствах встречались с ним. Согласны?
– Согласен.
– Предупреждаю вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний и лжесвидетельство!
– Понимаю…
– Повернитесь!
Степнов повернулся к опознаваемым. Минуты две всматривался в лица мужчин. Кудашев смотрел на него сквозь полуприкрытые веки. Мужчина был ему абсолютно не знаком.
Степнов повернулся к следователю, покачал головой:
– Мне не знаком ни один из них!
Круглов сделал шаг вперёд, повысил голос:
– Смотрите внимательнее! Вы не могли с ним не встречаться семь лет тому назад!
Арестованный в растерянности переступил с ноги на ногу. Он уже не смотрел на опознаваемых. Смотрел в стену.
Подошёл Васильев. Сказал, как мог, мягче:
– Смотрите, Василий Степанович, вспоминайте: Германия, 1917-й год, крепость Ингольштадт. Лицо, которое вы должны узнать, за семь лет несколько изменилось, но не так, чтобы очень.
Степнов помотал головой:
– Ей Богу, никого не знаю. Меня в Ингольштадт посадили 5-го ноября 1917-го года. Распустили военнопленных в мае-июне восемнадцатого. За полгода контингент военнопленных почти не изменился. Мог бы лицо запомнить, даже если бы и не общался с ним лично. Нет. Видел бы – вспомнил бы.
– Хорошо, так, значит так, – сказал Круглов, – подойдите к столу, Степнов, подпишите протокол опознания.
– Но я никого не опознал, – начал, было, Степнов.
– Этот факт в протоколе уже отражён, – сказал Васильев. Обратился к конвоиру: – Степнова в камеру!
*****
*****
Зинаида Ивановна Проплешкова ареста избежала. На допросы вызывать её никто и не думал. День 8-го июля и последующие двое суток она провела в Фирюзе, на даче ГПУ Туркменской области, бывшей летней резиденции Начальника Закаспийской области и Командующего войсками. В компании майора Пономарёва, начальника службы вооружения ГПУ. Конечно, с разрешения самого Петрова Тимофея Акимовича.
Большой радости ей этот роскошный по тому времени и месту действия отпуск не доставил. После третьего бокала шампанского она долго смотрела в зеркало, шептала: «Родович, Степнов, Рогожин…». Потом громко заплакала и запустила в старое венецианского стекла зеркало большой заморской раковиной. Крикнула на весь дом:
– Будь проклята эта красота!
*****
*****
– Будь проклята эта красота! – стонал в углу общей камеры на голых нарах умирающий от побоев и насилия, нанесённых ему озверевшими арестантами, бывший комиссар Айвар Пурмалис.
*****
*****
Эти вопли забиваемого заживо человека и рёв арестантов, приглушённые толстыми каменными стенами мог слышать и Кудашев, узник роскошной одиночной камеры на северной стороне тюрьмы.
Мог, но не слышал. Ничего не слышал. Ничего не хотел слышать.
Но пришлось не только услышать, но говорить самому.
Дверь в камеру отворилась, и вошёл Васильев.
Поставил на стол небольшой железный эмалированный чайник и пакет. Пояснил:
– Холодная газировка с вишнёвым сиропом. Горячие пирожки с мясом. Домашние. Надюша пекла.
Кудашев молчал.
Васильев не смутился, продолжил, как ни в чём не бывало:
– Ну, Кудаш-бек, ты даёшь! Давно я так ничему не удивлялся. Круглов меня сегодня просто расстреливал каждым пунктом из протоколов опознания и допросов по твоему делу. Его снова возобновили в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Ты, действительно сидел в одной крепости с этим турком, тьфу, с Алфёровым, артиллеристом? Почему раньше молчал? Почему мне не доверился? Почему я не знал, что ты содержался в Ингольштадте? Сегодня известно, это был сверхсекретный объект германского абвера – военной разведки. Каждый его заключённый был предметом обработки опытными специалистами с целью использования его в качестве перспективного ценнейшего агента-нелегала, как в военное время, так и в мирное! Из Ингольштадта просто так не убегали.
– Ты не всё знаешь, Никита, а уже делаешь выводы. Недостаток информации – заведомо ложные умозаключения! Это уровень Круглова. Не уподобляйся. То, что ты сказал – не аксиома. Повторю то, что заявил сегодня на допросе. Полковник Баранов покинул Ингольштадт на повозке, запряжённой четырьмя першеронами, будучи расстрелянным вместе с другими заложниками. Я формально из крепости не бежал. Ушёл своими ногами из городского крематория в чём мать родила, очнувшись от жара печи… Работник этого заведения упал в обморок. Потом бежал за мной, как за святым Лазарем, привёл в свой дом, искупал, одел, накормил… И всё это без расспросов. Только повторял первые две строки из «Отче наш» на немецком. Я умею молчать, но я не умею лгать… Никогда не умел и не хотел.
– «Ложь» – в разведке называется легендой, – сказал Васильев, раскрыл пакет с пирожками, протянул Кудашеву.
Кудашев отрицательно качнул головой:
– Не только легенда. У Лжи может быть тысячи масок, но у Истины – одно лицо. Я не потерял своего лица. Я потерял маску. Меня, как моего отца, друзья называли Кудаш-беком. Ты, Никита, тоже назвал меня так. Но ты не знаешь, что меня так называли и враги.
Ложь – плохая броня. Ложь не живёт долго. Мне известна статистика потерь среди агентов-нелегалов. Редко кто из них физически существует более шести-семи месяцев.
– Потому и погибла твоя группа, – не удержался Васильев.
– Предполагаешь? Ладно. Нет, группа погибла в лоне своей легенды, выполнив возложенную на неё задачу. Нерасшифрованной. Просто заданная ГУГШ сила давления была непропорционально мала по сравнению с силой сопротивления Кенигсберга и Ми-6! Алчность российского царствующего дома и военной бюрократии – вот, что погубило группу! Это всё, что могу сказать. Моя душа давно больна, но совесть чиста. «Чума», – как сказал Шекспир устами своего Меркуцио, – «на оба ваших дома»!
– Что решил?
– Плыву по течению. Другого пути не вижу.
– Это путь обыкновенного бревна.
– У корабля есть киль, корпус, палуба, руль, паруса, компас, курс! Вот только при этих составляющих «бревно» может именоваться иным именем!
– У нас есть курс.
– Туркестанское золото? Мировая революция? Это не мой курс!
– Золото, это богатая независимая жизнь. За такую жизнь стоит бороться.
– Жизнь – не только золото! У нас разные понятия о жизни. Никакое золото не стоит жизни сытой, но позорной и преступной. Я устал. Я все сказал! Если мне суждено прожить до утра, я хочу остаться один. Спасибо вам, Никита Александрович, за всё! Не приезжайте больше на место казни, не пугайте расстрельную команду своим маузером… Помоги себе сам! «Help yourself!», как говорят в Англии.
– Ничего другого не остаётся, – сказал Васильев. – Уезжаю я. Надолго. Бог даст, встретимся, вспомним молодость. Не дали нам пообщаться, сдружиться семьями. Не судьба. Дела о покушении и о попытке ограбления банка практически завершены. Процесс не займёт много времени. Для тебя новость: арестован «расстрельных дел мастер» – комиссар Пурмалис. Обвиняется в мародёрстве. Богатый человек, оказывается. Золото, валюта в два больших саквояжа не поместятся!
– Мне эта новость уже ни к чему, Никита, – сказал Кудашев. – Помни и ты о судьбе этого маленького несчастного человека. Золото, валюта… Аналогию не чувствуешь?
На этом и расстались.
На целых одиннадцать лет. До 1935-го года.
ГЛАВА IX.
Басмак – вооружённый налёт. Одиночная камера.
Есть что вспомнить. Дорога в Симлу. Беседы с Мак’Лессоном. Кое-что о не вербальном общении и «маленьком народце».
– «Басмак! Басмак! Бог Велик! Смерть капырам!», – кому в Средней Азии в двадцатые-тридцатые годы был нужен перевод этих призывов-лозунгов с тюркского на русский?!
Басмак – набег, вооружённый налёт – стал основной тактической формой боевых операций отрядов басмачей на огромнейшей территории Туркестанского края, раскинувшегося от Каспийского моря до гор Ала-Тау.
Туркестанский край, или Туркестанское Генерал-губернаторство, в дореволюционном территориальном образовании включал в себя области Сыр-Дарьинскую, Семиреченскую, Самаркандскую, Ферганскую и Закаспийскую. Кроме того, в юрисдикцию влияния Туркестана включались и формально «суверенные», но реально вассальные Российской Империи государства – Бухарский Эмират и Хивинское Ханство. Территория сама по себе гигантская, не уступающая по своей площади, количеству народонаселения, природным ресурсам и политической значимости – всей Европе.
Развал Российской Империи, отречение и последующая казнь Императора, паралич власти царской администрации на местах, стихийно созданное и разогнанное Владимиром Ильичём Лениным Туркестанское Учредительное Собрание, учредившее «Туркистон Мухторияти» – Туркестанскую Автономию, подняли в Туркестане гигантскую политическую волну агрессивных националистических выступлений под общим названием «басмачество».
В разные годы басмаческие отряды в своем количественном составе «пульсировали» от нескольких десятков тысяч, как у Джунаид-хана или Мадамин-бека, до сотни джигитов, как у Дурды-Мурта. Имена басмаческих вождей стали достоянием истории, писаной кровью на самых чёрных её страницах: Джунаид-хан, Мадамин-бек, Ибрагим-бек, Иргаш, Жаныбек-казы, Куршермат, Муэтдин-бек.
Басмачество и борьба с басмачеством, не были войной коренного населения с русским влиянием в Средней Азии. Во многих националистических военных подразделениях служили как русские военные, от рядовых стрелков до старших офицеров включительно, так и английские офицеры – не только военные советники и наблюдатели.
В своей сущности, ликвидация басмачества стала делом именно коренных народов Средней Азии. И победа была одержана не столько силой оружия, сколько новыми законами, уничтожением рабства и феодально-байских отношений, народным просвещением, ликвидацией безграмотности. Примером тому – многочисленные случаи добровольного прекращения сопротивления, сдачи оружия и переход на сторону Красной Армии басмаческих формирований. Самый яркий тому пример – история Джунаид-хана.
Эта страница истории отражена во многих книгах, изданных и издающихся. По сегодняшний день каждая такая книга отражает неугасающий политический интерес её автора.
Роман о ротмистре Кудашеве не станет ареной историко-политической дискуссии.
Но хочу напомнить:
Не силой оружия, не карательными рейдами было подавлено басмаческое движение в Средней Азии. Но помощью, оказанной Россией Туркестану в форме продовольствия, бесплатной медицины, образования, новых сельскохозяйственных технологий, программ ирригации…
Уже забыли, кто, в каком содружестве строил в Ташкенте, Ашхабаде, Алма-Ате, Душанбе и в тысяче иных городов и посёлков электростанции, текстильные и шелкомотальные фабрики, машиностроительные заводы, железные дороги, асфальтированные шоссе, домостроительные комбинаты, знаменитые Ферганский и Каракумский каналы. Один первый в Азии самолетостроительный завод чего стоит – «Ташкентское авиационное производственное объединение им. Чкалова». Забыли, на какие деньги, на чьё золото в Америке закупались семена хлопчатника и вирджинского табака для первых сельскохозяйственных кооперативов в Средней Азии. Кто ехал из Москвы, Ленинграда, из Киева и Одессы, из сотен других городов на ликвидацию природных очагов эпидемий, таких как чума и холера? Кто истребил одно из страшнейших азиатских заболеваний – трахому, ведущую к полной слепоте заражённого?! Кто первым предложил свою помощь в восстановлении разрушенных землетрясениями Ашхабаду и Ташкенту? Может, Великобритания?..
И начиналось, складывалось это истинное братство народов в годы, когда в самой России ещё свирепствовали голод, эпидемии, беспризорщина! Для перечисления всех бед и горя, через которые пришлось пройти нашей Родине, есть иные книги.
Добро и любовь – вот величины, которые были противопоставлены Россией влиянию Великобритании, поставляющей по самое начало Второй мировой войны басмаческим недобитым лидерам английские винтовки «Ли-Энфильда» и пулемёты «Льюиса».
К тридцать восьмому году с басмачеством в Средней Азии было покончено навсегда.
Истинно!
Вернёмся к Кудашеву.
*****
*****
В связи с вышеизложенными событиями, происходящими в Туркестане, Асхабадская, виноват, Полторацкая, тюрьма в году 1924-м, была переполнена. Не рядовыми стрелками бандформирований, а фигурами куда как более значимыми. В их числе профессиональные военные, английские разведчики, агенты влияния, наблюдатели-информаторы, связные, поставщики оружия, боеприпасов, опиума и гашиша. Последний товар был в цене, был на вооружении. Терьякешем управлять легче. Гашишееду и умирать за своего бека не страшно. Среди узников не только тюрки, но и англосаксы, и подданные Британской Короны индо-британского происхождения. В списках арестантов три русских офицера, смиренно, без гонора и истерик ждущих своего смертного часа: Алфёров, Степнов и Рогожин.
Был в тюрьме и свой собственный секретный арестант под псевдонимом Шаляпин с именем Фёдор сын Иванов. Шутка такая. Чёрная, тюремная.
Самому арестанту не до шуток.
Александра Георгиевича Кудашева можно было бы упрекнуть по самым строгим меркам много в чем, но только не в дурацком остроумии. Но и при всём желании пошутить ему было бы не с кем. Разве что с местной мышкой.
Как видно, у неё давно сложились добрые приятельские отношения с постояльцами этого помещения. Не боясь, не таясь, мышка выскользнула откуда-то из-под железного лежака, на котором расположился Кудашев, и, отбежав к противоположной стене, встала на задние лапки во весь рост. Растопорщила усы, блеснула чёрными глазами-бусинками и требовательно пискнула.
Кудашев привстал, сел, подобрав под себя ноги. Сказал вслух:
– Ну, ты даёшь! За данью пришла, мышиная королева? Погоди, не убегай. Сейчас я тебя царским ужином угощу, ты, небось, здесь такого ещё и не пробовала!
Сошёл с лежака. Привстал на цыпочки перед высоким окном, снял с подоконника бумажный пакет с пирожками, принесенными Васильевым. Вернулся на лежак. Достал один пирожок, разломил, накрошил на пол. Позвал мышку:
– Ваше королевское величество! Кушать подано!
Мышка, не церемонясь, принялась уничтожать крошки.
Кудашев тоже не отказал себе в ужине за компанию. Съев свою половинку пирожка, запил газированной водой из чайника.
Подумал:
– «Зря я так с Васильевым. Совсем одичал на этой работе. Никому не доверяю, от каждого жду предательского удара. Но и Васильев мне под стать. Тоже расстроился. Сорвал ему Кудашев в какой-то мере его планы. Не доверился, скрыл факты биографии. Этакая досада! Ну, спасибо, Никита, за Надюшины пирожки с мясом, за газировку с вишнёвым сиропом. Как видно, не скоро подобная передача повторится».
Поставил чайник на табурет. Огляделся. Мышка исчезла.
Александр Георгиевич, как волк, потянулся всем телом, встряхнулся. Встал в боевую стойку, отдал салют, сделал несколько выпадов в трёх направлениях, ушёл, не паририруя, от трёх воображаемых ударов.
Вернулся на лежак.
Да, одиночная камера – мечта многих заключённых. Чем замок Иф не угодил Эдмону Дантесу? В конечном итоге секретный арестант стал графом Монте-Кристо!
Опять, спасибо за заботу Васильеву. Без него – сунули бы в общую камеру, как комиссара Пурмалиса. А там свои законы. Неизвестно, чем такая отсидка обернуться может. В первый раз сидел как английский шпион, в камере авторитетом пользовался. В этот раз сидел бы как сотрудник ГПУ. Исход понятен без объяснений! В камерах, построенных ещё в царские времена и рассчитанных на восемь, двенадцать человек, содержатся тридцать, а то и сорок арестантов. Не только спят по очереди, сидят на полу по очереди. Сутками стоят, словно в переполненном трамвае, прижатые друг к другу, как кильки в банке, в тридцати пяти градусную жару!
Конечно, спасибо Васильеву. Понятно и тюремной мыши – просто так общую камеру в разряд «одиночки» не переводят. Должна быть очень веская причина.
Причина, конечно есть.
Кудашев догадывался: его ценность, как фигуры в Большой игре, осознана в Центре. Идёт сбор информации о нём. По всей видимости, в Разведывательном отделе Первого квартирмейстерства Главного Управления Генерального Штаба Российской Империи не все документы с приходом к власти большевиков уничтожены либо вывезены за границу. Что-то, относящееся к операции «Колчестер», осталось. Пусть, прошло двенадцать лет. Это не так много, особенно для стран Востока. Всё равно, информация истинная, ценная. Каждый раз начинать с пустого места – лишняя трата времени, ресурсов, кадров. Вывод? Вывод простой: потому Кудашеву на время и предоставлена персональная камера со всеми удобствами. Даже с прирученной мышкой. Грех жаловаться!
Правда, книг и газет не дают. Добрым словом, кроме как с мышкой, перекинуться не с кем. К третьему дню слепил из хлебного мякиша миниатюрные шахматные фигурки, половину из них вымарал в саже. Хорошо, что в первый день от спичек и махорки не отказался! Думал сам с собою в шахматы поиграть. Пока играешь, думаешь. Шахматные фигурки сами собой в фигуры Большой игры превращаются. Мозг не должен бездействовать. Увы, спрятанные в тумбочку фигурки из мякиша в первую же ночь были съедены мышью. В какую узкую щель пробраться сумела, уму непостижимо!
Что ж, умному человеку вынужденное одиночество тоже может пойти на пользу. Воспоминания – бесценный Божий дар. С дистанции прошедшего времени возможно и увидеть, и понять большее, чем двенадцать лет назад!
*****
*****
Документ № 55.
«Хроники»
Кудашева Александра Георгиевича.
Индия. По дороге из Кветты в Симлу.
15 декабря 1912 года.
Остался позади Форт Сандеман, что в Белуджистане, на урду – город Жоб. Шесть часов нашему поезду понадобилось, чтобы пройти 131-у милю. Далеко не крейсерская скорость, надо сказать. Слишком много причинных и беспричинных остановок. Эти бесконечные затычки на запасные пути кому угодно могут испортить настроение от поездки.
Внутренне в который раз позавидовал выдержке Гюль Падишаха. Стоит у него поучиться. Он сам себя не уговаривает, не насилует. К препятствиям относится, как у нас сказал бы умный человек, философски. Алану Мак’Лессону эта университетская дребедень ни к чему. Он просто живёт. Не пытается исправлять то, что не может исправить. И не портит из-за этого жизнь ни себе, ни другим. Заметив кислую мину на моём лице, сказал:
– Похоже, сэр Джозеф Стивенсон, вы куда-то очень спешите? Что поделаешь, узкоколейка. Сами видите, рядом строится настоящая дорога. Через год прокатимся на курьерском поезде с ветерком! Хотите, поедем на автомобилях? Не спеша, ближе познакомитесь с Индией. Вы её и в первый раз видели только из вагона поезда!
Гюль-Падишах назвал меня моим новым именем, внесённом в мои новые документы. Напомнил. Да, слова Мак’Лессона с делом не расходились.
В Дера-Исмаил-Хане не задержались. Со станции проехали на пристань.
Наши индусы-кшатрии, увидев священную реку, приветствовали её, встав на колени, благодарственной молитвой.
Инд! Великий Инд. Его именем весь мир называет страну Бхарат Индией!
На вечерний паром не успели. Разбили бивуак на берегу. Полюбовались закатом, рекой, чьи воды живописно оживляли бесчисленные парусные лодки и гребные галеры. От простых рыбацких с заплатанными ветрилами, до прекрасных судов, с бортами и бушпритами, украшенными позолоченной резьбой. Алан, как и я, тоже не сводил с реки глаз. Отдыхал.
Мало-помалу, у пристани собралось достаточно много народу: чиновники туземной администрации, торговцы, странники, паломники. Несколько офицеров правительственной связи с конями. Ближе к ночи к пристани подошла ещё одна компания с факелами в руках конной стражи под звуки флейт, труб и барабанов. На белом жеребце, которого вели под уздцы четверо конюхов – какой-то раджа, сверкающий бесчисленными драгоценными камнями, украшавшими его руки, шею, уши, тюрбан, кафтан, туфли-шлёпанцы и даже конную сбрую. Огни факелов, бесчисленных костров, запахи готовящейся еды, благовоний, коней, музыка, пение, молитвенные речитативы не дали заснуть до рассвета.
Я спросил Мак’Лессона, сможем ли мы погрузиться на паром в такой толпе желающих переправиться на левый берег?
Мак’Лессон ответил коротко, но очень уверенно:
– Конечно! Certainly!
Подошел один из всадников свиты. Что-то сказал на незнакомом наречии.
– Пристрели его! – приказал Мак’Лессон на английском и добавил:
– Лечить негде и некогда.
Вдруг, я понял, о чём и о ком идёт речь. Остановил всадника.
– Подождите! Не стреляйте! Я хочу увидеть его!
– Зачем так волноваться, – сказал Мак’Лессон, – речь не идёт о человеке, о лошади!
– Вы говорите о гнедом аргамаке с игреневой рыжинкой?
– Да. Вы, уважаемый сэр Джозеф Стивенсон, изволили ехать на нём недели три до Кветты!
– Позвольте мне увидеть коня!
– Пожалуйста!
Далеко идти не пришлось. Коня подвели ближе к огню.
– Ничего не ест, – пояснил грум. – От самой Кветты. Уже ослабел. Придётся пристрелить, пока другие кони не заразились.
Я подошёл к коню, взял его правой рукой за оголовье. Аргамак, с шумом втягивая ноздрями воздух, обнюхал меня, словно собака. Мягкими губами ткнулся в мою пустую ладонь.
– Принеси с дастархана пару пури! – приказал я груму.
Повернулся к Мак’Лессону:
– Алан! Конь здоров, просто он по мне соскучился. Затосковал!
Вернулся грум, принёс пару лепёшек-пури.
Гнедой вежливо одними губами взял их с моей раскрытой ладони.
– Торбу зерна! – приказал я.
Грум принёс.
Я сунул руку в торбу. То, что я оттуда вынул, меня удивило.
– Это что? Я сказал – зерно! Овёс, ячмень… Не понимаете? Это что такое, я спрашиваю?
Грум опешил:
– Это финики, сахиб. Хорошие финики!
Сунул один финик из торбы себе в рот.
– В Индии коней кормят финиками, сахиб, это лучше, чем трава!
Да, в эту ночь меня удивили финики. Гюль Падишах тоже был удивлён, но не подал вида. Я это понял несколько дней спустя из темы разговора, начатого им. Очень интересной темы не вербального общения.
Встало солнце. К пристани причалила большая баржа под гигантским косым парусом цвета красной охры.
К моему удивлению на неё без толчеи и суматохи минут за сорок погрузились не менее двухсот человек и десятка три лошадей.
Я наивно предполагал, что будет паром. Нет. Ниже среднего течения Инд при глубине в пять-шесть ярдов достигает ширины в полторы мили! Никакого троса не хватит.
Первыми на борт поднялись английские офицеры связи со своими конями, за ними мы. Драгоценный раджа со своей свитой за нами. Потом – все остальные. Я так и не понял, кто устанавливал очередь и регулировал погрузку. Скорее всего, никто. Здесь народ понимает без слов, что такое иерархия. Однако, личность Рами Радж-Сингха пользуется уважением окружающих без лишних слов!
Переправа, включая погрузку и разгрузку судна, не заняла более двух часов. На левом берегу Инда нас поклонами встречали люди Мак’Лессона. И два грузовых автомобиля «Кроссли» – «Crossley» – грузоподъёмностью до четырёх с половиной тысяч фунтов каждый.
В дальнейший путь отправились немедленно. Я начал его в седле. Через час пути передал поводья груму и присоединился к Мак’Лессону.
*****
*****
Беседы с Мак’Лессоном.
О чём только нам с ним не приходилось беседовать за время странствия. Темы самые различные. Жизнь, путевые впечатления их подбрасывали сами. На серьёзную тему вышли от предмета самого незначительного. От фиников.
Задал ему вопрос, почему в Индии коней кормят финиками.
А в России? – вопросом на вопрос ответил Мак’Лессон, или, Рами Радж-Сингх.
– Рацион строевой лошади строго установлен военными положениями, согласно соответственному использованию. Понятно, нормы у тягловой артиллерийской лошади и у казачьей, что под седлом, разные. На марше либо в работе – одна, в стойле на отдыхе – другая. Питание для всех включает в себя корма зелёные – свежескошенную траву в летние месяцы, сено, солому или мякину в зимние. И ежедневно – зерновой корм: овёс, ячмень. Фиников по понятным причинам не положено. Но витамины и сахара в рацион включены тоже – корнеклубнеплоды. Морковь, свекла и картофель.
Взрослой лошади положено сто десять-сто тридцать фунтов хорошей пастбищной травы в сутки. В зимнее время взрослой рабочей лошади скармливают семнадцать-двадцать два фунта сена.
Но основным продуктом питания является овёс. Лучший концентрированный корм. От тринадцати до двадцати шести фунтов в сутки – в зависимости от тяжести выполненной работы. При отсутствии овса можно кормить и пшеницей, и ячменём, но с умом. Это зерно потребуется ещё и приготовить. Либо заварить, либо расплющить. Особенно ячмень! В противном случае у коня начнутся проблемы с пищеварением. На этот случай в каждом эскадроне два фельдшера предусмотрены. Не боевые потери лошадей расследуются. Виновные наказываются. А вы коней финиками кормите! Варвары, одним словом. Сами попробуйте проглотить финиковую косточку. Посмотрю, что потом запоёте!
Мак’Лессон слушал внимательно, не перебивал. Заключительная фраза моей тирады вызвала у него улыбку:
– Мне нравится, Александр, ваше отношение к животным! Держу пари, в детстве вы таскали домой и выкармливали всякую живность!
– Не стану отрицать. Я из рода профессиональных военных, но в наших семьях никто и никогда не воспитывал в сыновьях жестокость. К седлу и к уходу за конями приучали с самого раннего возраста, но за убитого из детского охотничьего азарта воробья наказывали. Да, у нас всегда жили и коты, и собаки. Долго жил хромой ёжик, попавший в беспризорный капкан на волка. Потом – беркут со сломанным крылом.
– Странно, что вы не стали ветеринаром, а пошли в юриспруденцию.
– Так решил отец. Думаю, правильно.
– Про финики, Александр, вы хорошо подметили. Знаете, Индия не славится своими собственными конями. На протяжении сотен лет кони завозятся из Персии, Аравии, Кавказа и Закаспия. Монгольские лошади не в чести. Здесь кони не живут долго. Возможно, дело в финиках. Зерно дорого. Народ голодает. Бывают неурожайные годы – вымирают целые посёлки. И это в стране, где собирают два урожая в год! Но дело, скорее всего в другом. В климате. Очень жарко, очень влажно. Здесь жарче, чем в Закаспийских Кара-Кумах, жарче, чем в Арабистане. Конь, при всей своей силе – животное нежное, он по природной выносливости во многом уступает человеку. Вы должны знать своего соотечественника – купца по имени Афанасий Никитин. По дороге из Санкт-Петербурга в Москву мой провожатый подарил мне книгу, написанную этим путешественником ещё в пятнадцатом веке. Я учился русскому языку по этой книге! Так вот этот купец прошёлся по Индии с одним единственным товаром – жеребцом серой масти!
Я рассмеялся.
– Да, Алан, развеселили вы меня. Конечно, я знаю эту книгу – отчёт Афанасия Никитина для Посольского приказа. Никитин писал свой дневник сразу на трёх языках. На фарси, на тюркском и на русском. На страницах, что на тюркском языке, у него есть очень забавные странички!
– О женщинах?
– Да. Чистый был человек. Называл вещи своими именами. Оттого его книга так достоверна. Кстати, я вспомнил только сейчас: как раз Никитин и пишет о том, что коней в Индии кормят финиками. Меня с юношества занимала одна загадка из его «Хождения за три моря». Есть у него несколько упоминаний о неких существах, которых Никитин называет «мамонами». Никогда, Алан, вы не слышали о них? Постараюсь процитировать на память: «Мамоны ходят ночью да хватают кур, а живут они на холмах или среди скал». И ещё в описаниях местности Шабат: «По лесу у них мамоны ходят да обезьяны, да по дорогам на людей нападают, так что из-за мамонов да обезьян у них ночью по дорогам ездить не смеют». Кроме как в «Хождениях за три моря», я нигде этого слова не встречал. Подростком мечтал: вырасту, поеду в Индию, посмотрю на слонов и мамонов!
К моему вопросу Мак’Лессон отнёсся очень серьёзно. Спросил меня сам:
– Что вы знаете о хоббитах, Александр?
Мне пришлось покачать головой:
– Тоже в первый раз слышу.
– Рассказать? В четыре фразы не уложусь.
– Конечно. Пейзаж однообразен. Особого внимания не требует.
– Хорошо. Слушайте. Слово «мамоны», признаться, я в Индии не слышал. Ну, это значения не имеет. Индия – только для иностранцев страна индусов! Здесь говорят на тридцати языках основных групп, как хинди и бенгали, так и на тысяче самых различных диалектах! Кто-то сказал вашему Никитину – «мамоны», он так и записал. Не суть. Мне понятно, речь идет о «малом народце»! Тема, скажу наиинтереснейшая! В каком, говорите, веке Афанасий Никитин вёл свои записи? В пятнадцатом от Рождества Христова? Так вот, пятьсот лет назад особо о мамонах и распространяться было нечего. Все их видели, все их знали, всем они мешали и на нервы действовали. Кур воровали, не брезговали и ночным разбоем на больших дорогах. Укрывались, как пишет Никитин в горах и в холмах. Важное свидетельство. Поверьте, этот маленький народец проживал не только в Индии – по всему свету. Только в самой Европе о них десятки письменных свидетельств очевидцев. И все они проживали в труднодоступных местах – под землёй, использовали естественные карстовые полости в горах и земляные норы в холмистых местностях. В старой доброй Англии и в моей родной Шотландии их называли хоббитам, эльфами, гномами, троллями и гоблинами. Как видите, между ними была некоторая этническая разница. В Норвегии это были альфары, в Дании и в Швеции эльвы, в Лапландии ульдры, в Германии альбы, в вашей России - чуди… Их рост не превышал двух с половиной, максимум трёх футов. Немногим выше нашего с вами пояса! Это установлено путем математическим по ширине и высоте каменных ступеней, ведущих в их капища, жилища и в погребальные ассуарии. Ранее их скелеты ошибочно принимались за детские.
И все они характеризовались как мудрецы, чародеи, величайшие мастера по обработке металлов, изготовители магических зелий, отваров, предметов…
Не только на территории Альбиона, по всей Ойкумене судьба малого народца печальна.
Пришельцы, люди современного типа хомо сапиенс потеснили аборигенов. Какое-то время они сосуществовали рядом друг с другом. Возможно, были некие культурные контакты. Но разница между нами была очень велика. Маленький народец повсеместно либо был полностью истреблён, либо частично перешёл на скрытный образ жизни. Вот такая печальная история.
Пятьсот-шестьсот лет достаточно большой срок, за который сменилось восемь-десять поколений.
Инквизиция успешно боролась с язычеством: выжигала священные рощи, под корень вырубала огромные дубы, в возрасте пяти-шести тысяч лет, сжигала заживо жрецов-друидов, валила наземь гигантские мегалиты.. Уничтожалось всё, что хоть в какой-то мере относилось к божествам языческим. Как письменность, как доисторические астрономические обсерватории, подобные Стоунхенджу, так и сами люди, физические носители древних знаний и культуры – маги… Встречи человека с представителями маленького народца стали редки, даже небезопасны. Однако, в дошедших до наших дней сказках и легендах подземные жители не всегда предстают злобными и коварными троллями, чаще - весёлыми и добродушными хоббитами. А гномы – всегда тружениками, собирателями подземных сокровищ…
Тем не менее, мне удалось приобрести несколько рукописей, написанных учёными монахами ещё в двенадцатом веке, в которых упоминаются представители этого народца. Эти рукописи подлинные. Имена монахов – Климента, в миру Анскомба, из Ноттингема и Мозеса Гарфилда из Эссекса – в научном мире известны. Их почерки уже идентифицированы. Пока я не предаю документы огласке. В них названы конкретные местности обитания гномов. Боюсь, по факту публикации найдётся много авантюристов, желающих отловить представителей маленького народца и поживиться их сокровищами. Пусть живут спокойно, Мак’Лессон не враг им! При желании, Александр, вы прочтёте эти рукописи. С каждым днём мы всё ближе и ближе к моей библиотеке.
Цивилизованный преуспевающий европейский мир, познавший теорию эволюции Дарвина, успел напрочь забыть духовное наследие своих предков.
После раскопок Шлиманом легендарного Илиона – Трои, подтвердились строки «Илиады» слепого Гомера, жившего на тысячу лет позже описанных им событий. Его открытия вызвали культурный шок. Мир заново начал учиться, если не безоговорочно доверять древним легендам и мифам, то относиться к ним с большим уважением.
В скальных труднодоступных теснинах Шотландии и Ирландии древнейшие капища маленьких народцев известны не только как места сборов и поклонений своим богам, но как обсерватории. Как в древнеегипетских либо в некоторых индуистских храмах в одной из стен капища есть отверстие для солнечного луча, на другой стене – мистические знаки-петроглифы, которые, вероятно, принимали солнечный луч в определённые дни года. Древнейший календарь. Вот только одна тайна: в настоящее время солнце никогда не проникнет в это оконце! Этот факт может означать только одно: эти капища древнее самых древних египетских святилищ. И построены они во времена, когда наша Мать-Земля вращалась совсем на иной орбите, под иным углом вращения! Какая всемирная катастрофа могла так сместить место нахождения земли во Вселенной, место её в Солнечной системе? Давно собираюсь посетить эти капища, провести исследование на предмет точного, до тысячной доли градуса положения сторон помещений в пространстве Земли, определёнными современными астрономическими, географическими и геомагнитными параметрами. Тогда можно будет исчислить положение планеты в тот век перед катастрофой. Тогда можно будет с точностью до астрономических суток исчислить конкретную дату этого мирового катаклизма, о котором до нас дошли только каменные мегалиты Стоунхенджа, капища маленького народца да легенды и мифы о всемирном потопе! Зная это уже не трудно вычислить дату следующей мировой катастрофы. В движении звёзд железная цикличность. Что было, то и будет, говорил царь Соломон. Вот тайна всех иных земных тайн! И первое тому подтверждение сам факт существования пусть небольшой горстки представителей этого древнейшего маленького народца, выжившего в катаклизме, по сей день живущего в глубинах тёмных пещер и в норах холмов!
Вот, что мне сегодня интереснее всего остального, что может непосредственно касаться нас в нашем большом мире. С высоты археаистории планеты Земля какими мизерными кажутся великие личности, короли и махараджи, президенты и премьер-министры, как жалки тщетные попытки вождей и учёных мужей поднять свои имена выше иных имён, уже вошедших в историю! Никто из них не придумал ничего нового, даже в собственной лжи. Жизнь каждого из них – кровавое поле войн по уничтожению собственного народа в первую очередь! А народ, забыв собственные посланные тиранам проклятья, через поколение-другое начинает воздвигать им бронзовые и каменные памятники, поэты и писатели – курить очередной фимиам. До следующей мировой катастрофы. Вот когда начинаешь понимать истинную мудрость царя Соломона – Экклесиаста: «Что было, то и будет, и нет ничего нового под Солнцем!».
Так говорил он. Так беседовали мы.
* Примечание: цитата.
Книга Экклесиаста или Проповедника.
Извлечение.
Глава 1.
Слова Экклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме.
2. Суэта сует, сказал Экклесиаст, суета сует, – все суета!
3. Что пользы человеку от всех его трудов, которыми трудится он под солнцем?
4. Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во-веки.
5. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, ге оно восходит.
6. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя;
7. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.
8. Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не насытится он зрением, не наполнится ухо слушанием.
9. Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, – и нет ничего нового под солнцем.
10. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас.
11. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.
12. Я, Экклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме;
13. и предал я сердце тому, чтоб наследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: Это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем.
14. Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот – всё суета и томление духа!
15. Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать.
16. Говорил я с сердцем моим так: вот я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания.
17. И предал я сердце моё тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнать, что и это – томление духа;
18. потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания – умножает скорбь.
Библия или Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета.
____________________________________________
Хороший разговор. Душевная беседа. Начали с малого, с финика, закончили мировой катастрофой и страницей из Ветхого Завета.
Эти события были пережиты мною в году 1912-м, отточены воспоминаниями в тюремной камере в году 1924-м и записаны сегодня, в последний день тяжкого года одна тысяча девятьсот сорок первого от Рождества Христова.
*****
*****
Кое-что о связях духовных
и не вербальном общении.
Задал раз мне вопрос Мак’Лессон:
– Как связуются между собой мышление и речь? Возможно ли, отделить их друг от друга?
Ну и вопрос. Можно с коня на ходу упасть. Ответил честно:
– Никогда об этом не думал! Не знаю, что и сказать…
У Мак’Лессона было хорошее настроение. Он весело продолжил:
– Не прибедняйтесь, Александр! Правда, я и не жду от вас немедленного многословного и совершенно непонятного ответа в стиле какого-нибудь профессора кафедры философии Нюрнбергского университета. Там все всё знают. А я люблю посомневаться. Давайте вместе подумаем и поговорим?!
Я начал понимать, о чём речь. Открыл, было, рот, да так и застыл.
Мак’Лессон засмеялся:
– Предлагаю штабную игру. Сначала я – «за», вы, Александр, «против». Потом поменяемся. Я хочу решить эту задачу в принципе. Правда, в успехе не уверен. Но нам всё равно сейчас делать нечего. Начнём?
Я молча кивнул головой.
Мак’Лессон снова засмеялся:
– У меня – мощный оппонент! Говорить – не петроглифы на камне выбивать. Сначала разъясняю дислокацию. Потом задаю вопросы либо утверждаю что придёт в голову. Вы возражаете, сами задаёте вопросы. В общем, на час нам удастся убить дорожную скуку. Начали! В жизни мы почти всегда мыслим и говорим почти синхронно. Лишь иногда задумываемся, подбирая более точное слово или выражение, вспоминаем что-либо, потом воспроизводим воспоминание речью. Обмен информацией между людьми называется общением – communication, intercourse, interpersonal relationship. При вербальном общении – собеседники использует в качестве системы передачи информации человеческую речь. Конечно, если они говорят на одном понятном им языке. Так в учебниках. Реально мы с вами можем говорить и понимать друг друга на разных языках, но понятных нам обоим. Вы на английском, я на русском. Не суть важно. Главное, мозг формирует информацию в звуковую фразу, проговаривая её мысленно, органы речи воспроизводят фразу говорящего корреспондента. Слушающий респондент органами слуха воспринимает фразу, состоящую из слов своим мозгом, опять проговаривая фразу.
Таким образом, речь выполняет две основные функции – сигнификативную и коммуникативную. Сигнификативная функция «переводит» звуковую форму речи в образную, зримую форму, понятную мозгу. Коммуникативная форма даёт представление об оценочном отношении субъекта к выдаваемой или получаемой информации – доброжелательное, недоброжелательное, ироничное и т.д. Понимаете меня?
Я ответил:
– Йес, сэр!
Спросил:
– А общение не с помощью речи? Телеграфисты с успехом могут общаться с помощью азбуки Морзе, глухонемые – языком жестов.
– Можно общаться и простой перепиской! Всё это, в том числе и с помощью костров, сигнальных машин и прочего, всего-навсего лишь «виды речи». Внутренняя речь – это обязательное проговаривание про себя. Внешняя речь – всё остальное.
– Обязательное проговаривание? Это серьёзно?
– Так пишут десятки профессоров!
– Алан! По-моему, это просто ахинея. Напоминает мне анекдот о сороконожке, которую спросили, в какой очерёдности при ходьбе она поднимает и ставит свои ножки. Сороконожка задумалась – и не смогла сделать ни шага! Полагаю, эти учёные люди просто лингвистические патологоанатомы. Человеческое тело режут и препарируют в религиозных и в научных целях уже тысячи лет, но, что-то так и не научились из трупа или трупов создавать или воссоздавать живых людей. Расскажите этот анекдот в Парламенте. Депутаты поднимут вас на смех. Там собираются умы острые и сверхбыстрые. Если каждый начнёт про себя сначала проговаривать фразу, ему и рта не дадут раскрыть те, кому это не нужно. Мой ответ: способности человеческого мозга невозможно оценивать и пытаться понять с помощью такой примитивной системы познания. Три-четыре псевдонаучных ярлыка ничего не объясняют!
Мак'Лессон, не выпуская повод и рук, похлопал в ладоши:
– Браво, Александр! Читали Эммануила Канта?
– Проходил в университете. Каюсь, знания очень поверхностны. Кое-что помню. Вы заставили меня задуматься над очень важными вещами, Алан. Так, вспомнил. У Канта в вопросах о мышлении выделено основное: его уровни – интуиция, рассудок, разум, а также типы и виды мышления – формально-логическое (рассудочное) и диалектическое (разумное), конкретное и абстрактное, практическое и теоретическое… Алан, о каких вещах вы затеяли разговор верхом на конях в прекрасное солнечное утро! Этой теме больше подошли бы другие условия – мрак и мороз за окном, пылающий камин и два кресла у огонька…
– Обещаю, мы продолжим обсуждение этой темы именно в той обстановке, что описали вы!
– Я продолжаю, Алан. Меня возмутил так называемый научный тезис об обязательном проговаривании в мыслях фразы, которая должна быть произнесена. Этот тезис не вписывается в многообразие видов мышления! Пример: мать и ребёнок. Они понимают друг друга без слов. Средства литературы и искусства – поэзия, живопись, музыка. Бесполезно описывать и проговаривать словами стихотворный текст, музыкальное произведение, живописную картину. Чем, кстати, и зарабатывают свой кусок хлеба многочисленные критики. Большинство из них просто патологоанатомы, способные убить и расчленить саму Музу поэзии. Это тонкий мир! Пример: как-то на стоянке каравана из Киргизстана у костра я ещё подростком услышал древнюю легенду… Рассказать?
– Конечно, я заинтригован!
– В давние времена правил большим киргизским родом богатый и могущественный хан. Однажды погиб на охоте от клыков вепря его единственный сын. Наследник. Товарищи погибшего, приближённые хана были в смятении, они боялись докладывать хану о трагедии, опасаясь, что по обычаю, горло гонца чёрной вести будет залито расплавленным свинцом. Донести до хана весть о гибели его сына вызвался простой странствующий музыкант. Хан согласился послушать музыку. Акын настроил свой комуз и, не говоря ни слова, начал играть. В музыке хан услышал ржание и стук копыт многих коней, весёлые возгласы молодых охотников. Потом – тревожные ноты появления опасности. Снова стук копыт. Началась охота за большим сильным и хитрым зверем. Вдруг – удар, визг зверя, крик смертельно раненого человека! Хан встал со своего трона, закричал: «Мой сын погиб?! От клыков вепря! Как смел ты, ничтожный акын, принести в мой дом чёрную весть!». По обычаю в котелке расплавили свинец, которым должны были залить горло гонца. Но визирь сказал хану на ухо: «Великий повелитель должен быть справедливым. Его поступок станет известен в каждой кибитке по всей Великой степи! Акын не раскрыл рта. Он не произнёс ни слова!». Хан внял мудрому слову. Он приказал плеснуть расплавленным свинцом на комуз музыканта.
Мак’Лессон одобрительно покачал головой:
– Фантастика! Ответ принят. Я думаю так же. Хотел знать ваше мнение, чтобы продолжить разговор на иной, не всем доступной ступени. Сейчас поймёте, о чём я. Продолжим?
– Спасибо, Алан. Конечно, продолжим. Мне тоже интересно!
– Я начал рассказ с рукописей монахов, живших в двенадцатом веке. Средневековье. Генрих II и Ричард Львиное Сердце Плантагенеты. Войны в Нормандии, Крестовые походы, завоевание Ирландии. Мрак, жестокость, невежество, суеверия… И вот в этой обстановке два монаха-летописца, один независимо от другого, ведут свои дневниковые записи. И каждый подробнейшим образом описывает свои состоявшиеся контакты с представителями маленького народца! Общение на не вербальном уровне! Без слов, без звуков, без жестов. Они просто понимали друг друга. Один из них пришел за помощью. Второй с жалобой на крестьян, отравивших какой-то гадостью местный ручей, спаливших тысячелетний дуб… К сожалению, записи и в том и в другом случае очень лаконичны, но нет основания не доверять им. В те времена на том уровне не лгали в письменном виде. Чтили девятую Заповедь Господню! Что скажете, Александр?
– Полагаю, это могло быть. Могло быть фактом объективной действительности!
– Можем сделать хоть какие-нибудь выводы?
– Думаю, доисторическим людям не было нужды общаться с помощью речи. Они общались между собой, как общаются животные. Прямо, честно, открыто всем своим поведением. А главное – просто потоками сознания, которые могли воспринимать свободно. В современном мире такой способностью обладают маленькие дети, ещё не умеющие говорить или только начинающие говорить. С развитием разговорной речи у ребёнка утрачивается способность к невербальному общению!
– Это главное, Александр! Я, много лет размышляю над этой проблемой. Знаю лично провидцев, способных разговаривать без знаков, без мимики, без напряжений речевого аппарата. Они меня понимают. Я их – не всегда. Кто поможет нам раскрыть эту, утраченную в эволюционном развитии человека, способность?!
– Не обижайтесь, Алан! Ларчик открывается просто: человек, именно человек утратил свою связь не вербального общения не только с подобными себе, но и со всей матушкой природой, когда вообразил, что является её царём, когда научился лгать!
– Лгать?
– Именно: лгать! Человек выделился из лона иных живых существ с развитием в нём сначала желанию выжить любой ценой, а потом появившемуся самому страшному свойству человеческой натуры – алчности. Думаю, свободно получать открытую информацию можно лишь также открывшись и собеседнику. Клапан, регулирующий поток информации только в одну сторону – не работает. Вот тогда появилась речь. И первая речь была ложью. Язык говорит одно, мозг думает другое. До сих пор в Персии существует поговорка: «Язык во рту – страж при разуме!».
– Я понял, Александр!
Мак’Лессон, на ходу склонился с коня и поднял с земли небольшой камень. Показал его мне:
– Смотрите, Александр! Что это?
– Как что? Камень!
– Именно. Камень. Stone! Таш! Языки разные, предмет один. Ответ и правилен, и лжив одновременно. Без звуковой произносимой нами информации наш мозг визуально получает информацию гораздо полную: размер камня, его цвет, конфигурацию. Я, держащий камень в руке, получаю информацию большую, нежели вы, Александр. Вес камня, его поверхностную структуру. Мои глаза лучше видят его малейшие трещинки, сколы, округлости, вкрапления иного цвета. Чтобы правильно и достоверно описать этот камень с информацией о его внутренней кристаллической структуре, химическому составу, температуре, и прочее – понадобится много времени и на речь, и на письменное изложение.
Мак’Лессон помолчал. Я тоже. Какое-то время ехали молча.
Мак’Лессон отбросил поднятый камень, обратился ко мне:
– Должен извиниться, Александр. Я, рассердился на вас, как ваш хан на своего странствующего музыканта. Виноват. Это просто досада. Поверьте, у меня есть основания считать себя несколько выше очень большого числа людей. Сегодня я понял, что у нас с вами никогда не сложатся отношения по вертикали: сюзерен – вассал.
Я ответил:
– Не моя вина, Алан. Я никогда не скрывал этого. Я благодарен вам за спасение моей жизни. Без лести скажу, вы мне интересны, как личность, я уже многому у вас научился. Вы старше меня, опытнее, образованнее, лучше знаете мир, его теневые стороны, конкретных владык этого мира, их тайны… Однако, говорю правду, мне интересно, но чисто умозрительно. Я не хочу такой жизни. Мне не нужны королевские милости, почести. Я не мечтаю о каменных пещерах, полных алмазов, о жемчугах Персидского залива, мне не нужен гарем из трёхсот юных прекрасных жён… Я просто хочу домой. В дом, где меня ждёт моя жена и ребёнок, которого я ещё не видел. В дом на узкой пыльной улочке с маленьким садом, виноградником и цветущими розами!
– Не совсем понимаю, но уважаю не только ваш интеллект, но и ваши чувства, Александр. Вот теперь я определился окончательно: мне нужна ваша помощь. Для вас есть работа, которую никто не сможет делать, кроме вас! Повторяю своё предложение: мне не нужен раб, не нужен слуга. Мне нужен партнёр. Ну, оцените меня. Я говорю без всяких заслонок, без клапанов в моём мышлении, я открыт вам!
Мак’Лессон остановил своего коня. Я подъехал ближе. Мак’Лессон протянул мне руку. Мы задержали руки в крепком пожатии. Смотрели друг другу в глаза.
И вдруг я понял. Понял даже не на уровне зрительных образов. На уровне чувства, которому не смог бы подобрать названия.
Спросил Мак’Лессона:
– Алан, у вас проблемы с маленьким народцем в вашем гималайском княжестве?..
Он кивнул. Мы поехали дальше. Нам было хорошо. Мы это знали оба. Нам больше никогда не было нужно много слов для общения!
Однако, судьба приготовила нам обоим целый сонм тяжелейших испытаний, которые суждено было пережить, преодолеть, прежде, чем мы встретились снова!
ГЛАВА X.
О технологиях манипулирования личностями. Кое-что из тюремного опыта. Крутые тропы Киштвари Прадеш.
Приём у вице-губернатора Пенджаба. Масонская ложа 798. Три условия сотрудничества.
*****
Документ № 55.
«Хроники»
Кудашева Александра Георгиевича.
Да, есть что вспомнить… Двенадцать лет прошло с того памятного путешествия в компании с Гюль Падишахом – Аланом Мак’Лессоном или Рами Радж-Сингхом по дорогам Персии и Индии. Увы, время не властно над сердечной болью. Стоит только вспомнить леди Кунигунду Баррат, незабвенную, что уж кривить душой перед самим собой! – любимую Уну, – «смесь лягушонка с белой козочкой!», как говорил её отец полковник Баррат.
Сегодня в тюремной камере ГПУ НКВД Туркменской области не чувствую ни голода, ни жажды, ни горечи обид, ни раскаяния в делах прошлой жизни. Чувство самосохранения давно утеряно. Надежда на освобождение отсутствует, напрочь. Как говорил Мак’Лессон словами Экклесиаста: «Что было, то и будет!».
Вспоминаю Леночку. Как нёс её на руках из парка до самой калитки дома на Андижанской. Она плакала и вытирала свои мокрые глаза о моё лицо. После стольких лет разлуки, такое недолгое счастье совместной семейной жизни… Господи, при живом отце мальчики растут полусиротами, не зная, как я, счастья мужского родительского воспитания. Не научит их отец почитанию матери, трудолюбию и честности, мужеству в бою, состраданию к побеждённому противнику, верности Долгу и любви к Родине. Вот истинное горе!
Продолжаю размышлять, перебирая в своих воспоминаниях эпизоды жизни, оставшиеся в прошлом. Так, пожилые люди перебирают сохранившиеся предметы, старые фотографии времён собственной молодости. Хорошо, когда есть что вспомнить доброго. У меня всё перемешано – дни счастливые со днями тревожными, а то и вовсе чёрными, когда, казалось, что утро уже не наступит.
Не мучился вопросами, правильно ли поступал в своём прошлом, всегда ли делал правильный выбор, который мог бы изменить его будущее. Возможно, будь выбор иным, не пришлось бы сегодня сидеть в тюрьме.
Навязчивые мысли. О людях, страдающих подобным недугом, обычно в народе говорят: «задним умом крепок». Пустые мысли. Кто ошибался в прошлом, осуждён ошибаться и в будущем.
О каком выборе мог идти разговор? Не было выбора. Никогда. Поступал так, как единственно мог поступить «в сложившейся сложной оперативной обстановке». И всегда в соответствии с собственной совестью, с принципами, впитанными с детства. И эталоном в принятых решениях всегда был мой собственный отец – Кудашев Георгий Александрович, оренбургский казак, ротмистр Отдельного корпуса жандармов, начальник полицейского охранного отделения Красноводского уезда. Человек дела, человек чести. Георгиевский кавалер.
Тем не менее, новые обстоятельства, возникшие уже здесь, в родном Асхабаде, заставляют вновь и вновь продумывать варианты развития событий, которые могут повлиять на мою судьбу. И начинать нужно не со встречи с Васильевым, а многим ранее. Со встречи с Гюль Падишахом. Пусть не с самой первой, что состоялась в Копет-Дагской Шайтан-Щели. Но хотя бы с той, когда он сделал предложение о сотрудничестве. Не простые сложились у нас с ним отношения. За время совместного путешествия я начал понимать своего врага в прошлом, своего спасителя в настоящем. Я уже оценивал Мак’Лессона не по его словам, не по его поступкам, а по тем невесомым флюидам, которые временами вырывались из него, которые я был в состоянии уловить и понять. Это была информация. Информация об очень одиноком человеке. О космическом вакууме, окружавшем этого сильного, умного, талантливого человека. Нашей истинной дружбе и взаимопониманию ещё не пришло время. Для этого и мне необходимо было раскрыться. Пока это было невозможно.
Мак’Лессон заставил меня задуматься над вопросом не вербального общения.
Анализируя сложившиеся обстоятельства, я пользовался приёмом, который сам для себя называл «обратным синема». В уме откручивал воспоминания в обратном порядке до события, с которого следовало начать анализ. В данном случае таким событием стал случай с моим новым конём – гнедым арабским аргамаком с игреневой рыжинкой. Алан уловил именно невербальную связь, сложившуюся между мною и аргамаком. Ну и что? Душевное состояние лошади не менее важно, чем физическое. Случай далеко не исключительный.
Однако! В том то и дело, что подобные духовные связи невозможно создавать искусственно! Факт не научный. Наука, она свои принципы имеет. Один только принцип «воспроизводимости» чего стоит. Любой профессор, любой учёный знает и скажет: «Если научный факт невоспроизводим, если он уникален и его невозможно подвести под закономерность, значит, он не вписывается в причинную структуру окружающей действительности и противоречит самой логике научного описания».
Любовь, дружба, взаимопонимание, почитание родителей, привязанность, сострадание, сопереживание, горечь от потери, радость за близкого человека, гордость за чужой успех, – все эти человеческие чувства, невозможны без существования духовной связи между людьми.
Связи нематериальной. Связи, которые невозможно не только взвесить и измерить, но невозможно постичь органами чувств человека: зрением, слухом, обонянием и осязанием. Значит ли это, что эти связи совершенно недоступны лицам третьим? Нет. Но эти связи проявляются в эмоциях и поступках людей. Они бывают настолько сильны, что подвигают людей на подвиги, на самопожертвование во имя любви и дружбы.
Значит ли это, что подобные связи присущи только человеку? Конечно, нет. Кто не знает, что чувства привязанности, любви, сострадания присущи и самым близким спутникам человека – животным. Таким, как кошка, собака, лошадь, слон. Даже птицам, таким как вороны, и легкомысленным, на первый взгляд, попугаям.
Простая домашняя кошка-мурка, всем поведением как бы подчёркивающая свою независимость по отношению к хозяину, не всегда придёт по первому зову на кормёжку, но стоит ей почувствовать его физическое недомогание или душевную боль, всегда попытается своими лаской и мурлыканьем, помочь своему господину или госпоже, подзарядить их собственной природной энергией!
Яснее ясного. Для тех, кто понимает.
Однако! Вот словечко привязалось. Без него мои записки не обходятся. Здесь уже проявляется черта истинного генштабиста – проигрывать ситуацию, как за самого себя, так и за противника. Ну, по-умному, еще и за третье лицо!
Однако, нет в природе вещей не целесообразных! Это аксиома. У гуся не может быть лисьего хвоста, осетру ни к чему оленьи рога. Сами изменяющиеся природные условия изменили человека В противном случае, он не выжил бы. Да, увы, научился лгать! Научился скрывать свои мысли. Но, взамен, потерял природную способность эти мысли читать.
Подтверждением тому могут служить многочисленные примеры из жизнеописаний святых людей. Как правило, они были либо отшельниками, вернувшимися в мир природы и заново слившись всем своим существом, всем сознанием с ним, либо это были люди, избранные Всевышним во исполнение Его воли на земле. И тогда они шли в царские чертоги и обличали тиранов в совершенных ими преступлениях, в неправедном образе жизни, в грехах. Им не было нужды подкреплять обвинения доказательствами. Избранные знали грехи владык из первоисточников – собственных царских мыслей. Избранные, как были открыты сами для всех, так и для них не было тайн и «заслонок» в мышлении иных людей, в том числе и царственных особ. Для тиранов не было людей, опаснее провидцев. Их убивали самыми страшными казнями.
Эти, пришедшие ко мне мысли, стали для меня самого озарением. Стоило посидеть в одиночной камере тюрьмы, чтобы понять это!
Вслед за этим сами собой появились ответы на другие вопросы.
К примеру, нет политика, не мечтающего без затрат физической и интеллектуальной энергии на обработку масс, управлять этими массами. Без штыков, без пастырей, без тюрем! «На штыках можно придти к власти, но на них нельзя сидеть!», как говорил Наполеон, перефразируя испанскую поговорку: «Штыки годятся для всего, только сидеть на них нельзя».
Нужна ещё и любовь народных масс к своему правителю.
Ну, технологии воспитания народных масс существуют и развиваются с незапамятных времён. Они существовали и существуют ещё у народов каменного века. В их числе сегодня весьма развитые институты обработки человеческого сознания. Степень влияния в разных странах различна, потому и стоят эти институты в разных приоритетах. Кому они не известны, тому их и перечислять не стоит. Но эти технологии дороги, а деспоты и тираны всегда скупы!
Я о другом: о технологии абсолютной власти без посредников. Власти тайной, могущественной, немеркнущей со временем, не угасающей в дни скорби и годов неурожаев и «тощих коров», власти, способной послать на поле боя миллионы подданных, которые будут умирать с именем своего земного владыки на устах! Способной манипулировать сознанием и мышлением своих подданных, даже если они называются гордым именем, родившемся в пороховом дыму французской революции – «граждане».
Гюль Падишах – Мак’Лессон владел технологиями гипноза и самогипноза, о чём я знал не по слухам, но на собственном опыте. Опыте, негативном для Мак’Лессона. Есть собственная маленькая гордость: я, Кудашев, оказался ему не по зубам. Отсюда – интерес Мак’Лессона к Кудашеву. Шире – интерес к проблеме внушения без риска раскрыться самому, остаться неуязвимым для внушаемого. В перспективе настолько усилить свои способности, чтобы внушать собственные идеи неограниченным массам людей, повелевать, манипулировать массами. Технология неограниченной власти! Вот когда владыка смертный сможет по свершившемуся факту всенародной любви именоваться с приставкой «божественный», строить себе любимому храмы по всей планете!
Правда, рядом всегда будет идти ещё одна проблема. И имя этой проблеме ещё при жизни для владыки любого ранга и цвета кожи будет Страх.
Страх потерять в один прекрасный день сверх способность повелевать массами и Страх Смерти.
*****
*****
Осколком фарфоровой чашки, найденным под лежаком, я ставил на стене малоприметную седьмую чёрточку, отмечая неделю со дня своего пребывания в этой камере, когда форточка «кормушки» на двери отворилась и надзирательский бас оповестил: «Заключённый Шаляпин! Приготовиться!».
Я встал посреди камеры, сцепив руки за спиной. Дверь отворилась. В камеру вошёл надзиратель. Быстрым шагом обошёл её, успев простучать большим ключом железную оконную решётку. Перевернул тюфяк на лежаке. Грозным своим перстом указал на мой «календарик», погрозил мне кулаком. Вслед за надзирателем вошёл сам тюремный начальник. Одним движением кисти левой руки приказал подчинённому покинуть помещение. Правой кисти руки у него не было, одна чёрная перчатка. Я знал, руку он потерял в сабельном бою при штурме Хорезма. Подошёл ко мне. Я не стал представляться. Не мой уровень.
Ему далеко за пятьдесят. Выгоревшая почти белая опрятная гимнастёрка. На синих петлицах по одной красной шпале. Под мышкой правой искалеченной руки какая-то книга. Поздоровался первым:
– Здравствуйте, Александр Георгиевич!
Мне стало стыдно. Ответил, как положено:
– Здравия желаю, гражданин Заведующий Домом предварительного заключения!
Потом, сбавив тон, добавил:
– Здравствуйте, Никифор Иванович!
Зав ДОПРом товарищ Харитонов не обиделся. Не в первый раз меня видит. Возможно, предчувствует, что мне у него на попечении недолго находиться. Либо снова под расстрел, либо на повышение. Спросил тихо, почти ласково, не нужно ли чего, нет ли жалоб.
Я ответил, жалоб нет.
Не вынимая книги из-под мышки, Харитонов вытянул вложенный между страниц треугольный конвертик, протянул мне.
– Вам письмо от супруги, Александр Георгиевич! Читайте, я пока в этом крыле обход сделаю. У вас есть десять минут. Вот карандаш. На чистой стороне напишите ответ. Попрошу без двойного смысла. Письмо в нашем ведомстве не зарегистрировано. Это жест моей доброй воли. Понятно?
Я кивнул.
Харитонов ушёл.
За десять отведённых мне минут я прочитал семь слов письма, наверное, раз семьдесят. Ответил на обороте теми же самыми словами.
Виноват, в этих хрониках повторять не стану.
Вернулся Харитонов, забрал письмо заверил, письмо сегодня же будет передано Елене Сергеевне! Протянул мне книгу:
– Не откажите в любезности, Александр Георгиевич! Гляньте. Говорят, книга редкая. О разведке английской, в Индии дело происходит. Жаль, на английском языке, мне для понимания не доступна. А хотелось бы прочесть. Я, знаете ли, Высшее Реальное училище закончил. Языкам не обучали. Потом в нём же преподавал «слесарное дело и обработку металлов» до революции. В Кизил-Арвате…
Я вздрогнул. Сладко защемило сердце. Земляки, оказывается! Взял в руки книгу. На титульном листе значилось:
Joseph Rudyard Kipling
«KIM»
London.
MacMillan & Co. Ltd
in October 1901.
____________________________________________
* Джозеф Редьярд Киплинг. «Ким». Лондон. Издательство Мак’Миллана и Компании Лимитед. Октябрь 1901 год.
____________________________________________
На обороте титульного листа аккуратная печать киноварной мастикой:
Изящная гравюра тигра, изготовившегося к прыжку. Надписи: Ex libris. Library by Sir Wilfred Malleson.
____________________________________________
* Экс либрис (Из книг). Библиотека сэра Уилфреда Маллесона.
____________________________________________
Подумал: «Однако! Наследство английской интервенции».
– Что-нибудь, не так? – спросил Харитонов.
Я ответил:
– Хорошая книга. Для англичан. Русские там полудурками описаны. Ну, это понятно. Правда, на наш счёт совсем немного. Для англичан народонаселение всего мира – просто иностранцы! В книге не столько о разведке, сколько – об Индии, о любви к родине, о поиске смысла жизни. Занятно, я эту книгу ещё студентом читал, в очереди стоял! Вам, что, Никифор Иванович, перевод требуется?
Харитонов застеснялся:
– Это был бы царский подарок!
– Работы больно много. Литературные переводы в один месяц не делаются! Что слышно, есть у нас с вами это время?
– Так много не обещаю. Но маленький секрет открою: у меня на столе запрос лежит из Москвы, из Управления кадров, на предмет разработки вашей персоны, Александр Георгиевич. Вашей психической уравновешенностью интересуются. Срок определён в месяц. Будьте готовы, психанёте разок – пойдёте в расход. Проявите выдержку, иная судьба, мне неизвестная.
– Я предполагал. Готов к сотрудничеству. Торг уместен?
– В пределах периметра – всё, что угодно!
– Вот мои условия: свидание с женой, личное, хоть один раз, хоть на час! Это первое. Второе – прогулка ранним утром во дворике, она мне по закону положена. Третье – допуск в тюремную библиотеку. Оттуда тоже не убежишь, так ведь?! Четвёртое – смените мне псевдоним. Дойдёт до Фёдора Ивановича, обидится. Позор на всю Европу!
Харитонов попытался чёрной перчаткой почесать свой затылок. Сконфузился.
– Трудно… Очень трудно, Александр Георгиевич!
– Есть на меня официальный запрет на свидания с женой?
– Нет…
– Тогда всё по закону! Как я понимаю, сегодня на меня следствие так и не открыто. А старое дело прекращено в связи с вынесением приговора!
– Да, но…
– На сегодняшний день я кадровый аттестованный сотрудник ГПУ, давший военную присягу. Управлением кадров ОГПУ НКВД СССР утверждённый. А у вас в ДОПРе – просто задержанный! Слово даю, не убегу. В мыслях нет. Некуда. Я не «урка» какой-нибудь. И семья здесь. Подумайте о будущем, сделайте ставку. Сами сказали, мною кадры интересуются. Заберут меня в Москву, смогу и вам помочь при случае!
Так и договорились.
Харитонов принятые на себя обязательства исполнил в точности. Дважды в неделю я получал от Леночки письма и отвечал на них. Утренняя прогулка помогла не потерять физическую форму.
Получил доступ в тюремную библиотеку.
Две камеры на нулевом этаже от пола до потолка забиты книгами. Заведующий – пожилой арестант инвалид из обслуги. Профессиональный переплётчик. Из всего богатства лишь двадцать-тридцать «дежурных» книг в читательском обороте. В основном политического содержания, но и Дюма с Жюль Верном не запрещены. Книга для арестанта – вид поощрения за хорошее поведение.
Мне понравилось. С удовольствием разбирал книги. Понял сразу: этот фонд составили реквизированные книги из частных библиотек. На форзацах многих книг экслибрисы либо печати с именами известными в Асхабаде, в Закаспии: Комаров, Куропаткин, Гродеков, Агапьев, Рерберг…
Книги не только на русском. Много французских романов, таких как «Le rouge et le noir» – «Красное и черное» господина Стендаля. Много прекрасных томов энциклопедий «Академии Франция», гордости любого книжного собрания. На немецком – только Гёте и Шиллер, всё остальное – литература политическая, в своё время запрещённая и реквизируемая охранными отделениями.
Работа в тюремной библиотеке помогла восполнить некоторые пробелы в образовании, которые я уже начал ощущать в беседах с Мак’Лессоном. Во всяком случае, Канта и Декарта успел проштудировать весьма основательно. На Гегеле остановился. Чтение его опусов могло закончиться приступом тошноты. Русофобия неприкрытая. Моего внимания не миновали ни Троцкий, ни Ленин. Недостатка в этих книгах не было. Понял сразу, начинать изучение философии пролетарского типа надо начинать не с этих имён. Начал от «печки», с Маркса. Читал его статьи по славянскому вопросу на немецком. Пришлось задуматься, есть ли у славян враг, более ненавидящий славянские народы, нежели основатель марксизма-ленинизма. Как же в Советской России ни одно учреждение, ни один праздник без его портретов не обходятся? Наряду с Ильичём и Давидовичем! Тем не менее, ещё только начинающий тогда теоретик вместе со своим другом Энгельсом –издатели "Новой Рейнской газеты" – не обошёл вниманием, с изрядной долей злорадства, все разногласия депутатов Славянского Конгресса 1848 года в Праге. «Историк» Энгельс в статье «Демократический панславизм» прямым заявлением утверждает, что славяне – «… народы, которые никогда не имели собственной истории, которые с момента достижения ими первой, самой низшей ступени цивилизации уже подпали под чужеземную власть, не жизнеспособны и никогда не смогут обрести какую-либо самостоятельность»! Круто. Эти теоретики сегодня у нас в большом почёте.
Вот они – политические технологии. Великие катаклизмы часто начинаются с десятка статей в газетах и журналах – подготовка общественного мнения, создание детонатора, способного взорвать хрупкий мир. Следствие – локальные братоубийственные войны. За ними – конфликты более значимые. А уж Первая и Вторая Балканские войны братьев-славян аукнулись Войной Великой, «германской»! Молодой Лев Давидович весьма подробно и пристрастно давал репортажи с театра военных действий. Тоже не без прицела на будущее. Был бы провидцем незабвенный Михаил Дмитриевич Скобелев, не положил бы жизнь свою во имя панславянского единения наций. Может, и не зря. В Болгарии его помнят, а в Москве даже памятник уничтожили. Опасен «Белый генерал», видите ли!
Нет единства – будут бить славян по очереди, страну за страной. «Капитал» Маркса только пролистал выборочно за недостатком времени: месяц моего заключения подходил к концу.
Нашёл ещё одну книгу Редьярда Киплинга – «Пак с Холмов Пука, или Робин Гудфеллоу – Его друзья» («Puck of Pook's Hill or Robin Goodfellow — His Friends», 1906). Был рад находке. В чтении и переводе несколько отдохнул от опусов «гениев политической философии». Не знаю, читал ли Мак’Лессон эти сказки старой Англии в изложении Киплинга, но говорил он об эльфах и гномах почти его словами. Понятно, о маленьком народце в Англии знает каждый. Память предков не утеряна, не выжжена калёным железом средневековой инквизиции.
Киплинга я перевёл без особого напряжения за десять дней. На литературное изложение не претендовал. Но Харитонов и от этого перевода был в восторге.
От моей былой апатии не осталось и следа. Мой дух снова был при мне. Я был готов к новой жизни, к новой борьбе.
С одной оговоркой: оставаясь самим собой!
*****
*****
Киштвари Прадеш! Дорого дал бы, чтобы уйти от туркменского зноя и душной тюремной камеры под сень твоих гималайских кипарисов! Как не вспомнить вкус воды из твоих родников!
Ну, раз вспомнил, нужно писать. Потом захочешь, но забудешь. Лучше сразу, хоть и получается с пятого на десятое! Хорошее сравнение. В иных языках такого нет, чисто русское. Но правильное. Полагаю, нет в природе такого чудика, что в мыслях своих вспоминает прожитые годы чисто в хронологическом порядке. Правда, читателям неудобно. Ничего не поделаешь. Допишу до конца, потом само собой всё встанет на свои места. Пробовал писать в строгом хронологическом порядке – получалось сухо, безлико, как в протоколе судебного заседания. Потом вспомнишь яркий важный эпизод, а в текст на место уже не вставишь. Смирился. Пишу как пишется!
Вернёмся в Гималаи!
Сама природа защищает Киштвари Прадеш от непрошенных гостей. В княжество не ведут дороги. Оно в стороне от сложившихся за тысячелетия торговых караванных путей. Откуда не подступись – Киштвари не близок. Но, и достигши границы княжества, на него можно лишь полюбоваться издали.
Киштвари – кальдера доисторического потухшего вулкана. Его окружность, обычная для подобных образований сжата давлением полуострова Индостан, что подняло к небу сами горы Гималии. Сжата до правильной овальной конфигурации по периметру скального гребня высотой в западной низменной части в 2600 метров с пиком в 3400 метров на восточной стороне под названием Киштвари-Деви. Внутренние стены кальдеры почти отвесны. Местами монолитные скалы уходят вверх под отрицательным углом. Скалы черного базальта словно переплетаются с камнем красного гранита – результат древнейших извержений разной мощности и температуры лавы. Внешние стены более пологи, с углом подъёма от 27 до 46 градусов, просто пешим порядком не подняться. Подножие кальдеры чисто, не усеяно скальными обломками и щебнем. Редкая картина дикой природы, но её не назовёшь безжизненной. Мощь каменных монолитов, уходящих в заоблачные выси из венка гималайского кедрового леса, окружающего кальдеру, поражает воображение. Летом из величественного природного каменного проёма, словно вырубленного в граните южной стены кальдеры, с рёвом вырывается река Киштвари, берущая своё начало в одноимённом озере. В озере – природном резервуаре талой воды, занимающем в разные времена года, от четверти до половины территории кальдеры. Впрочем, кальдеру кальдерой здесь никто никогда не называл и не называет. Просто, ущелье. Озеро в Киштвари, как и река – тоже Киштвари. Разность понятий – при произношении. Звуки те же, но интонации разные. На вербальном уровне привыкаешь быстро. Но письмом разницу не передать! Зимой озеро не замерзает, хоть вода и остывает от 26-ти до 9-12-ти градусов по Цельсию на поверхности. Подпитка горячими ключами. Река не замерзает соответственно, хоть её сила и уровень несколько слабее и ниже. Эффект – постоянное облако пара над кальдерой. К этому туману тоже привыкаешь. Но начинаешь скучать по солнцу. Можно выбрать денёк и прогуляться по снежку вершины с наветренной стороны. «Погреться» на солнышке в тридцатиградусный мороз с часик. Потом назад в родную пещеру. Сходить к сернистым источникам, пропарить косточки в газированной водичке с постоянной температурой в 32-а градуса! Термальные воды – богатство, народонаселением планеты ещё не освоенное. Не будь их в Киштвари – выжить целому, хоть и малочисленному, народу было бы невозможно. Кипарисовое вечнозелёное ожерелье княжества было бы вырублено в две-три зимы!
Две тропы ведут по крутому вулканическому конусу в Киштвари. Одна, западная, со стороны Афганистана. Вторая из Индии через Кашмир.
Говоря «пути», в Гималаях не подразумеваются «дороги». Это просто тропы, на которых порой трудно разминуться даже двум встретившимся путникам.
Бывает, одному из них приходится пожертвовать уже пройденным отрезком пути и вернуться назад, к месту, на котором можно было бы разойтись.
Что уж говорить о вьючных животных. Ни тибетского пони, ни яка не заставить на горной тропе дать «задний ход». Бывали случаи, когда трудности расхождения решалась обменом животными. Вьюки просто перегружались с одних спин на другие. Ну, это не часто. Не всегда такой обмен может быть равноценным.
Проблема решалась и просто, и сложно одновременно. Пути эти были подконтрольны Киштвари. И каждый караван сопровождал нанимаемый проводник из народа киштвари. На каждом пути имелось по два «отстойника» на случай беды либо непредвиденной встречи. Впрочем, непредвиденных встреч быть не могло. Пути были под наблюдением, проводники всегда условными сигналами получали необходимую информацию, принимали меры.
Соответственно, одновременно решались вопросы легитимности перехода границы и таможенных сборов. Суверенное княжество в центре Азии – не фунт изюму. Чтобы выстоять под далеко не дружественным давлением соседей ближних и дальних, мало называться «княжеством»! Практически, подобной древнейшей системой караванных переходов в горах Афганистана и Индостана с успехом пользовалась служба сопровождения морских судов в Суэцком канале. Нет ничего нового под солнцем!
Пути в Киштвари, ни западный, ни восточный, нельзя пройти даже в благоприятную погоду с половины апреля по начало октября в одни либо в двое суток. Если повезёт, и путников не накроют ни гроза с ливнем, переходящая в неожиданный снегопад, с соответствующими последствиями в виде потоков воды, способных сбить с ног и людей и вьючных животных. Гололёд в июле гость не частый, но возможный. Летом снежной лавины с края кальдеры можно не опасаться. Страшнее всего – неожиданный шквал. Совершенно непредсказуемый удар воздушной массы, спрессованной, Бог весть каким манером, в твердокаменную субстанцию.
Непредсказуемого удара шквала во все века более пожара боялись моряки парусного флота. Шквала, рвущего в клочья паруса из двойной парусины, прошитой просмоленными пеньковыми «концами», обрывающего кованые стальные цепи якорей двухпалубных сто двадцати пушечных фрегатов! Не случайно, на кораблях всегда негласно держали или содержали своего собственного «предсказателя шквала». Это мог быть как член экипажа, так и отслуживший свой положенный срок матрос, исполняющий некие обязанности, не требующие большой физической нагрузки. Часты случаи, когда такими «предсказателями» бывали животные – обезьянки, собаки, коты, даже попугаи и канарейки!
Тем не менее, и при современном развитии науки и техники непредсказуемый шквал продолжает множить число своих жертв в горах и на море.
Такой удар воздушной стихии в высоких горах не редкость. Повезёт, путника прикроет каменный выступ, ложбинка, пещера. Нет – лететь ему в бездонную пропасть.
Для проводника-киштвари способность предсказать шквал была обязательной. Как и иные способности: не вызывая ни малейшего подозрения, прикидываясь простачком, на всём пути вести самое пристальное наблюдение за сопровождаемыми путниками. В особых случаях прямой опасности исчезать мгновенно и оповещать пограничную стражу.
Враг, тем более враг вооружённый, не должен был вступить на землю Киштвари никогда!
С середины октября по середину апреля оба пути намертво перекрыты снежными заносами. Киштвари на шесть месяцев, а то и более, в году попадал в абсолютную изоляцию от большого мира.
Простите, оговорился. «Абсолютная» – не то слово. Изоляция для всех: для народа Киштвари, для всего остального мира, но не Мак’Лессону. Грош цена самому неприступному замку, если в нём не предусмотрен тайный, сверх тайный – подземный ход!
Конечно, был такой ход и в Киштвари. Мне, в своё время, ответственному за охраняемый периметр, он стал официально известен как доверенному человеку князя Киштвари Его Высочества Панкратайоса Кризантоса (Мак’Лессона). Но реально, впервые вошёл этим ходом в Киштвари в качестве доверенного лица генерал-майора Джунковского Евгения Фёдоровича – помощника генерал-губернатора Туркестанского края, ещё не упразднённого в январе 1918-го года. В то время я ещё носил под своей чёрной кавказской буркой мундир русского офицера с погонами подполковника. Миссию свою я исполнил в точности согласно приказу и инструкциям, данным мне. Вот только результат этой миссии стал для меня ударом сильнее японского снаряда, начинённого мелинитом!
Алан Фитцджеральд Мак’Лессон – Рами Радж-Сингх или князь Киштвари Его Высочество Панкратайос Кризантос знал своё дело. Он, организовал круговую оборону своего маленького княжества. Обучил военному делу каждого мужчину, способного носить оружие, знающего свое конкретное место во время военных действий. Создал пограничную стражу и пограничную разведку с постоянными секретными постами не только на своей территории, но и за её пределами.
Но главной лично своей задачей считал действенную политику в международных отношениях. Политику достаточно сложную, жёсткую, но плодотворную.
Княжество Киштвари в большом мире мало кто знал. Княжество Киштвари так и не испытало горечи унижений и народных страданий в статусе штата Британской Индии.
Мак’Лессон держал баланс. И не допускал фигуры Большой Игры на территорию Киштвари. Все ходы должны быть сделаны на чужом поле.
Я, подполковник Кудашев Александр Георгиевич, сам того не желая, стал для Мак’Лессона исключением из этого правила. Большая Игра сама диктовала свои правила игрокам. Я был использован «в тёмную» человеком, которому доверял, которого уважал более иных многих. Джунковским.
Так, не без моей участия, Россия стала в политике Киштвари противовесом Соединённому Королевству Великобритании. Таким же, как и Германия.
*****
*****
Из воспоминаний о годе 1918-м вернёмся в год 1912-й.
Индия. По дороге из Кветты в Симлу.
18 декабря 1912 года.
В Лахор прибыли к вечеру восемнадцатого декабря. Шёл дождь. Многочисленные каналы Пенджаба переполнены мутной водой. Размыты дороги. Рисовые поля под водой. Увы, природа. Нет дождей – засуха, неурожаи. Много дождей – наводнения. Погода предсказуема лишь относительно. Как здесь не верить бесчисленным индуистским богам? Хоть один рассердится, найдёт время наказать безбожников.
Зато утро девятнадцатого было великолепным. Проснулся я в роскошной постели на белоснежных шёлковых простынях под прозрачнейшей кисеёй полога во дворце генерал-губернатора провинции. Разбудил меня сам Гюль Падишах – Алан Мак’Лессон.
– Вставайте, профессор! Время ланча, а мы ещё не завтракали. Нас ждут. Стол накрыт не по регламенту, просто для трёх близких друзей. Смокинг не обязателен. Мы разделим ланч по-дружески в обществе вице-губернатора Пенжаба.
Знакомство состоялось. Меня, как младшего по чину и возрасту Мак’Лессон представил первым:
– Доктор сэр Джозеф Стивенсон, мой советник и добрый друг!
Я отреагировал поклоном головы в сторону, как уже знал, вице-губернатора штата.
– Полковник, вице-губернатор сэр Майкл О’Дуайер! – продолжил Мак’Лессон, правда, уже под именем, известным в Британской Индии, Рами Радж-Сингха, советника Его Высочества Вице-короля Индии лорда Хардинга по национальным вопросам.
Обменялись рукопожатиями.
– Монинг! Хау дую ду? – небрежно, как старого знакомого, меня приветствовал О’Дуайер.
Я ответил, как того требовал этикет.
– Крепкая рука! – отметил наше рукопожатие О’Дуайер.
Однако, я почувствовал, что вице-губернатор нашим рукопожатием остался недовольным. Вроде, я не пытался показать свою силу. Правда, отметил, что рукопожатие было не совсем обычным. С неким смыслом. Позже, решил посоветоваться с Аланом. Тот от души рассмеялся. Я на разъяснении не настаивал.
Вице-губернатор жестом пригласил за стол. Разговор продолжили за традиционными пудингом, беконом и виски. Бифштексы в Индии опасаются готовить и есть даже англичане. За убийство коровы простому человеку грозит смертная казнь. Зачем подданных понапрасну тревожить!
Продолжил на незнакомом наречии:
– Сат шри акал!
Я покачал головой.
За меня заступился Рами Радж-Сингх:
– Уважаемый сэр! Мой советник недавно в Индии, ему ещё предстоит познакомиться с ней! Но рекомендую: наш сэр Джозеф превосходный наездник, а в умении пользоваться револьвером, боюсь вы в своём штате не найдёте ему равных!
– Вот как? – вице-губернатор окинул меня уже внимательным взглядом. – Похоже на то. У вас талант, дорогой Рами Радж-Сингх, привлекать к себе незаурядных людей! Если в День поминовения героев будете в Амритсаре, привозите и своего советника, посмотрим, каков он в деле! Там ему разъяснят, что означает: «сат шри акал!».
Обратился ко мне:
– Я понимаю, вы ещё не знакомы с народами Индии. Здесь мало знания одного хинди. Освоитесь, будете понимать и урду, и пенджаби! Возможно, изучите и военный слэнг сикхов. Но, как джентльмен, конечно, знаете автора этих строк:
«There was Rundle, Station Master,
An’ Beazeley of the Rail,
An’ ‘Ackman, Commissariat,
An’ Donkin’ o’ the Jail;
An’ Blake, Conductor-Sargent,
Our Master twice was ‘e,
With ‘im that kept the Europe-shop,
Old Framjee Eduljee.
Outside — “Sergeant! Sir! Salute! Salaam!”
Inside — “Brother”, an’ it doesn’t do no ‘arm.
We met upon the Level an’ we parted on the Square,
An’ I was Junior Deacon in my Mother-Lodge out there!»…
_____________________________________________
* Прим. Редьярд Киплинг. «Материнская ложа».
Отрывок. Авторский перевод Вл.П.Паркин.
*****
" ... Мне зёрна чёток памяти перебирать не лень.
Придёт воспоминание – не даром прожит день.
Я помню своих Братьев, я не забыл имён.
«Рейл-Вэй», путейцы, станция и колокола звон.
Кондуктор был, тюремщик, редактор и сержант,
Полковник-полицейский, помещик, интендант.
Мне дорог бравый Рандл… ну, память, подскажи!
Бизли, Акман и Донкин, и Фрамджи Эд-Ульджи…
При встречах в людных улочках не скажем мы «Привет!»,
На взгляд знакомый радостно не улыбнёмся вслед.
Мы не знакомы в обществе банкиров и купцов,
Где чистоган господствует – кумир всех подлецов.
Но в Ложе нашей Матери нет Братьев нас родней,
Где Подмастерьем Истину познал из уст друзей.
Не жестов и не символов секреты – только Труд,
Покой и Просвещение народы обретут!
Сословные условности, цвет кожи и цвет глаз,
Язык, происхождение – не разделяют нас!"...
*****
_____________________________________________
Я мог лишь покачать головой. Собственным невежеством расстроен не был. Господина вице-губернатора распознал с первого взгляда: он из тех, что стремятся всегда и везде быть на первых ролях и на первом месте. Для чего, соответственно своей природе, всегда стремятся унижать других! Обижаться на подобных людей – ниже собственного достоинства. Правда, понял тайный смысл сказанного в мой адрес не сразу. Спасибо Алану, разъяснил без свидетелей!
Вице-губернатор улыбнулся мне, как лучшему другу – несколько снисходительно.
Рами Радж-Сингх только развёл руками:
– Прошу Ваше Превосходительство не быть строгим. В этом нашем общем направлении пока не работали. Полагаю, мы ещё вернёмся к серьёзному разговору!
Коротким спичем сэр Майкл О’Дуайер пожелал мне быстрейшей адаптации к тропическому климату и тяжелому характеру местных туземцев. Выпили.
Заканчивая ланч, вице-губернатор звякнул о бокал серебряным ножом. Что-то шепнул на ухо стюарду. Тот вышел и через минуту вернулся с серебряным подносом, накрытом белой салфеткой. На салфетке книга.
Мы встали из-за стола. Сэр Майкл О’Дуайер с самым торжественным видом вручил мне книгу. Я прочёл на обложке: «Редьярд Киплинг. Казарменные баллады. Лахор.».
Вице-губернатор потрепал меня по плечу:
– Не обижайтесь, сэр Джозеф! Мы, британцы, независимо от того ирландцы ли, шотландцы или англосаксы, должны быть едины в своём освоении мира! Это книга величайшего англичанина! Читайте её, и вам в любом английском обществе будет сопутствовать успех.
Распрощались на доброй ноте.
В ответ на подарок мне, Мак’Лессон отдарился вице-губернатору: послал ему с лакеем ответный: книгу Рабиндраната Тагора на инглиш и бенгали с закладкой – ножом для бумаг с лезвием из серебра и рукояткой из золота, инкрустированной зелёными гранатами.
Я спросил:
– Что у нас сегодня? Отдых?
Мак’Лессон ответил:
– Предлагаю активный отдых. В восьми-девяти милях от города, в чаще джунглей, не сегодня-завтра группа археологов из Кембриджа предполагает начать раскопки древнего храма бога Агни. Хочу увидеть его своими глазами, пока там шурфов не наделали. Устроим себе пикник. Обедаем на природе?
Мне по тревоге собираться не впервой. Достаточно умыться, да сменить штиблеты на сапоги. Но пури для своего гнедого аргамака не забыл захватить!
Выехали втроём. Мы с Мак’Лессоном в сопровождении кшатрия охраны.
День после грозовой ночи обещал быть прекрасным!
По дороге разговаривали.
Мак’Лессон поощрял эти разговоры. Мои вопросы его занимали. Бывало, вопросы-ответы сами собой перерастали в дискуссии, но не было случая, чтобы наши прения перерастали в конфронтацию. Так было и сегодня.
Я спросил:
– И что бы это всё значило?
Мак’Лессон уже понимал меня с полуслова, на вопрос вопросом не отвечал:
– Я, Александр, начал вводить вас в работу методом обучения плавания путем неожиданного погружения в холодную воду! Майкл О’Дуайер уже знает вас, и он в полном недоумении, почему я вас представил ему. Он засуетился, задал кучу глупых вопросов, раскрылся сам. Завтра о вашем появлении в моей свите будут знать все чины Британской Индии и махараджи независимых княжеств!
– Глупые вопросы? Это о стихотворениях Киплинга?
– Сами по себе вопросы не глупые, но задавал он их напрасно. Стихотворение о Ложе-Матери Киплинг написал и опубликовал, сообщив миру о своём приёме в Лахорскую масонскую ложу номер 798. Сегодня Киплинг является магистром двух лож в самой Великобритании. Приветствием профессиональных воинов сикхов вице-губернатор попытался выяснить, не являетесь ли вы членом этого милитаризированного религиозного Амритсарского братства. Сам Майкл О’Дуайер является старшим офицером Лахорской масонской ложи. Он не прочь войти в Совет старейшин Амритсарского религиозного братства сикхов. А главное, он спит и видит не кресло губернатора Лахора, а трон Вице-Короля Индии! Он политик. Он выяснил, кто вы, оценил вас. Вы его заинтересовали. В вашем лице вице-губернатор уже начал формировать общественное мнение. Он для меня открытая книга. Амбициозен, глуп, жесток и алчен! Он меня устраивает. Одним умным врагом меньше…
Я молчал. Господи, как всё просто. Просто, если знаешь! Без слов Мак’Лессона я мог об этом только догадываться на уровне интуиции. Моё интуитивное восприятие О’Дуайера не разошлось с информацией, выданной человеком, хорошо его знающим.
Какое-то время ехали молча. Потом Мак’Лессон спросил меня:
– Александр! Вы не были против, когда я представил вас вице-губернатору штата Пенджаб своим советником под именем сэра Джозефа Стивенсона. Под эти именем и в этом качестве вы совершили некие действия, которыми с моей, правда, подачи ввели должностное лицо администрации Вице-Королевства в заблуждение. Так? Почему?
– Из уважения и благодарности своему спасителю, дорогой Алан!
– Александр! Это не ответ. Как юрист, должны понимать. Я хочу получить ответ по существу. Мои предложения вы слышали. Ваши условия новой жизни и оплаты ваших служебных обязанностей я готов услышать. Вы знаете, в России вас ждут расследование, военно-полевой трибунал, лишение чести, лишение всех прав состояния и каторжные работы в лучшем случае. Я не предлагаю вам рабство. Я предлагаю вам сотрудничество. Вы знаете больше, чем кто-либо другой. Вы не будете связаны никаким письменным договором! У вас было достаточно времени всё обдумать и принять решение. Я жду вашего слова! Немедленно.
Я и ответил:
– Согласен. Я не торгаш. Я воин. Условие первое: вы никогда не станете заставлять меня совершать действия, которые могли бы принести ущерб моей родине – России!
Мак’Лессон ответил:
– Принято. У вас будет много других врагов. Следующее условие!
– Вы не станете препятствовать мне, встретиться с моей семьёй. Окажете мне в этом поддержку. Если не в России, то в некоей третьей стране. Хорошо?
– Нет проблем. Далее!
– Третье последнее, но очень важное условие, Алан!
– Говорите.
– Мне известно, в апреле 1907 года, вы, Алан, под псевдонимом Радж Рами-Сингха, гостили в горах Персидского Загросса в немецкой миссии у братьев Брауншвейгов. Закупили оружие, вывезенное вами на двух грузовых фурах. Помните?
Мак’Лессон молчал.
Я продолжил:
– Вы присутствовали на некоем публичном развлечении – гладиаторском бое, организованном немецкими концессионерами, ведущими хищническую добычу свинца и серебра. Так?
Мак’Лессон молчал.
Я продолжил:
– В кровавом варварском гладиаторском бое участвовали двое – дикарь-даяк с острова Калимантан и совсем молодой юноша из России, который в тотализаторе был записан под именем Шер-Мен Руси. В поединке даяк был убит. Индийский вельможа Радж Рами-Сингх или Рами Радж-Сингх выкупил у братьев Брауншвейг победителя – Шер-Мена Руси. Увез его из Персии в Индию. Я ищу его. Я хочу с ним встретиться. Вот моё третье условие, Алан!
Мак’Лессон глубоко вздохнул. Помолчал. Потом сказал:
– Ну, ты даёшь, Кудаш-бек!
Я не отреагировал. Ждал ответа. Мак’Лессон на моих глазах превращался в Гюль Падишаха. Разницу между этими его псевдонимами-масками я уже научился улавливать. В одном случае – образованный культурный европеец. В ином – хитрый и властный азиат. Не случайно он и меня назвал тюркским именем – Кудаш-бек!
Ехали молча. Что ж, рано или поздно, точки над «i» должны были быть расставлены. В наших, начавших было складываться дружеских партнёрских отношениях, появилась трещинка. Между нами незримо протрусила чёрная кошка.
Я невольно вздохнул. Меня явно впереди ждали новые испытания!
ГЛАВА XI.
Храм Агни. Кто есть «адиваси Агни-бачче». Обряд испытания огнём. Кто такие "Хатьяра". Новое имя - Лахара Хатхи Дактар. Конец Его Высочества Раджкумара Гюлистана Гур-Акбара Неустрашимого.
Я отдавал Мак’Лессону должное: в отношениях со мной он вёл себя, как истинный джентльмен.
Впрочем, это сравнение, употребляемое в анлоязычной аристократической среде, я, как человек русский, воспринимаю с изрядной долей иронии. Насмотрелся, как ведут себя «джентльмены» по отношению к соплеменникам иного, низшего, положения, не говоря уже о людях иного цвета кожи. Сказать, «по-рыцарски», будет более понятно для русского. Но тоже, выражение достаточно условное, книжное. Средневековые рыцарские европейские кодексы чести регулировали и предписывали правила поведения для членов одного круга, одного сословия – рыцарей. Так, на войне, в случае поражения, победители брали побеждённых рыцарей в почётный плен, сохраняя за ними даже коней и оружие, если те давали честное слово не пытаться бежать и не воевать против победителей. Это правило действовало. Каждый рыцарь хорошо понимал, что такое превратности войны. Завтра победитель мог оказаться в шкуре побеждённого. Как человека бесчестного, хоть и рыцаря, его могли просто казнить, словно обыкновенного вора. Рыцарь в случае победы, мог получить богатый выкуп за полонённого побежденного рыцаря, а последний – мог быть уверен, что ему сохранят жизнь. Ну, расходы на содержание взыскивались помимо выкупа, у каждого – свой образ жизни!
Не получилось должным образом похвалить Мак’Лессона. Всё в нашем мире относительно. Нет иных твёрдых эталонов ни для поступков, ни для образа жизни, выше ветхозаветных: «Не желай и не делай человеку того, чего не хотел бы испытать сам!».
Ехали молча. Оба знали, кто, о чём думает. И не на уровне эфемерных флюидов, а на уровне здорового обоснованного мышления. Три факта из жизни Мак’Лессона, выложенные мною, были фактами объективной действительности. Мак’Лессон не признал их, но и не опроверг, как недостоверные слухи. Промолчал. Почему продолжал молчать дальше? Потому что пытался разобраться, от кого я мог получить эту информацию. А народу у Брауншвейгов в тот день было немало, все – люди известные и состоятельные. Вот его невозмутимое лицо на секунду просветлело. Я понял, Мак’Лессон вспомнил. Вспомнил армянского купца Самвела Татунца. Правильно, они разговаривали. Обменялись двумя-тремя прощальными словами вежливости. Потом Мак’Лессон покинул ристалище и забрал с собой Чермена. Чермена Владимировича Дзебоева, сына осетинского князя полковника Отдельного корпуса жандармов, адъютанта Командующего войсками Закаспийской области ТуркВО, Заведующего Особым отделом, а потом Разведывательным отделением – Владимира Георгиевича Дзебоева!
____________________________________________
* Прим. Описываемые события 1907 года изложены во второй книге «Бирюза от Кудашева» пенталогии романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».
____________________________________________
Самое время объясниться Мак’Лессону. Нет, посмотрел на меня спокойно, будто и не задавал мне вопросов, не получал от меня ответов. Молчал. Я понял, предложение о сотрудничестве, сделанное мне, снято. Цена, названная мною, показалась Мак’Лессону слишком высокой. Почему? Думаю. Есть две гипотезы. Первая: Чермен Дзебоев по сей день является заложником Гюль Падишаха, инструментом возможного в час «че» воздействия на полковника Дзебоева. Приём, старый, как мир. Вторая гипотеза: в моих руках доказательства того, что миссия Брауншвейгов была уничтожена руками Гюль Падишаха, покупавшего у немцев оружие для собственных нужд, но отнюдь не желавшего, чтобы германские «маузеры» и «максимы» попадали в руки врагов Киштвари.
Результатом собственной дедукции я остался доволен. Больше в голову ничего не лезло. Что теперь? Осталось откланяться? Нашёл же, я, Кудашев, время и место: в индийских джунглях! Гюль Падишах этот момент тоже хорошо в голове держит. Не торопится. Он не сделал хода и, пока, не сделает. В Большой Игре не обязательно строгое соблюдение очерёдности. Здесь, на своей территории Гюль Падишах хозяин положения. Он уверен, я никуда не денусь. Торг есть торг. Последним решение принимает не покупатель, а продавец. Следовательно, и мне торопиться не стоит.
*****
Грум, ехавший впереди, остановился. Остановились и мы.
– Что там? – спросил кшатрия Мак’Лессон на английском.
Я насторожился. Раньше Алан говорил с членами своей свиты исключительно на наречии, мне непонятном. Следовательно, это сказано для меня. Что это? Просто сбрасывает возникшее напряжение, или готовит какую-нибудь хитрую азиатскую западню?
Грум постучал пальцем по стеклу компаса на левой руке, ответил на английском же:
– Тропа уходит. Нам по свежей просеке налево. Видите, зарубки? По карте здесь с полчаса пешего пути. Но кони не пройдут.
Мак’Лессон повернулся ко мне:
– Как вы, Александр? Пройдёмся? Если нет желания, разворачиваемся!
Я ответил не слишком вежливо:
– Решайте сами, Алан. Мне без разницы.
Мак’Лессон показал мне свой кожаный кофр, болтающийся на луке седла:
– У меня здесь «Кодак» и пара плёнок к нему. Сделаем десяток снимков и вернёмся. Наш Чарли приготовит цыплят на вертеле, пообедаем на берегу озера, на газелей полюбуемся, и в Лахор! Кстати, мы приглашены на благотворительное театральное представление, которое устраивает местное дамское колониальное общество. Сбор в пользу детского пансиона для девочек-сирот. Я дал слово…
В ответ я, молча, слез со своего аргамака, погладил его по шее, передал поводья груму.
– Оружие при вас? – спросил Мак’Лессон.
Я хлопнул ладонью по кобуре. Двинулся по свежей просеке, вырубленной археологами.
Да, кони здесь не прошли бы.
Реальное движение по бездорожью джунглей, это не путешествие по страницам «Книги джунглей»! Трава от колена и по пояс с листьями, острыми, словно бритва. Корни деревьев, прочные, как морские стальные перекрученные канаты, не только под ногами, но и свисают откуда-то со стволов гигантских деревьев. По стволам при нашем появлении разбегаются насекомые. Жуки, многоножки, паукообразные. Какие в палец, а некоторые в ладонь! Но я знаю, самые опасные те, что размером со спичечную головку. В этой траве непременно полно клещей. Кто-кто, а я им уже хорошо знаю цену. Споткнулся, чуть не упал, ухватился за лиану – обрушил на себя старое птичье гнездо, разлетевшееся на моём плече в едкую пыль…
Мак’Лессон поддержал меня за локоть:
– Александр! Пропустите меня вперёд. У меня есть стек и некоторый опыт. Здесь легко наступить на змею. Достаньте нож. Только не напоритесь на него!
Пошёл вперёд. Я за ним.
Действительно, минут через тридцать нашего пешего перехода джунгли несколько расступились. Тропа пошла в гору. Трава поредела. Под ногами почувствовался камень. Мы вышли к храму.
Это было что-то! Мне индуистские храмы не в диковинку. Они в Индии на каждом шагу. Но этот явно стоял в стороне от традиционной индуистской архитектуры. Прежде всего – материалом, послужившим основой для реализации фантастического замысла древнего архитектора. Чёрный, как антрацит, базальт и сверкающий, как свежерасколотые куски сахара-рафинада кварцит! Огромнейшие скалы самого твёрдого в природе камня, обработанные человеческими руками в блоки кубов, параллелепипедов и арок, вознесённые над джунглями, сверкающие чёрным и белым светом на фоне синего неба!
Человеческими ли?..
Очарованный этим великолепием, я, не глядя под ноги, медленно двигался вдоль стены циклопического размера к ступеням, ведущим к входу в храм.
Услышал голос Мак’Лессона:
– Осторожнее, ради Бога, Александр! Не ходите без меня. Нам нужно быть рядом.
Я оглянулся. Мак’Лессон сделал снимок, сложил лёгкую треногу штатива и пошёл ко мне. Указал рукой на вершину стены:
– Смотрите! Боюсь, местные жители не принимают сегодня незваных гостей.
Я поднял голову.
На гребне стены на высоте 12-ти – 15-ти метров появились обезьяны.
В Индии обезьяны не в диковинку, их полно везде, даже в городах. К зелёным макакам, которых в европейских цирках называют мартышками, люди давно привыкли. Для европейцев в Индии они – непременное обыденное зло. Мартышки особо не досаждают. Подворовывают всё, что плохо лежит, не только съестное. В меру гадят, в меру бранятся между собой либо с собаками, либо с жадными сахибами. И всегда попрошайничают. Индусы почитают их священными животными. Дать мартышке кусок хлеба или огрызок яблока – святое дело.
Макак-резусов я впервые встретил в их родной среде обитания. И в дикой природе макаки облюбовали себе надёжное убежище – брошенный людьми каменный храм.
С каждой секундой их становилось на стене всё больше и больше. Среди зеленовато-серой массы своим агрессивно демонстрируемым поведением отличались крупные самцы более тёмной, нежели самки, масти. Они рычали всё громче и громче, демонстрируя в разинутых пастях длинные жёлтые клыки.
– Надо же, – сказал я, – крупнее, чем у волка.
Мак’Лессон понял, о чём я. Поманил меня рукой, протянул мне трубку из прессованного картона:
– Держите, это фальшфейер. У меня есть ещё пара на крайний случай. Надеюсь, они пропустят нас в храм, поорут и перестанут! Если решат нападать, то двинутся лавиной. Остановить их можно будет только огнём.
– Они боятся выстрелов? – спросил я, поправив кобуру со своим револьвером.
– Да, но уходить, прикрываясь выстрелами в воздух, нужно спокойно. Ни в коем случае не бежать. И не дай вам Бог, Александр, убить обезьяну. Нас тогда ничто не спасёт. Не боитесь? Поднимаемся к входу без резких движений.
Обезьяний народ сопровождал нас, передвигаясь по гребню стены. По ораве макак, что прибывала с каждой минутой, я прикинул, что в своей верхней части стена была не уже полутора-двух метров. Древние народы если строили, строили на совесть!
Ступени храма, при всей грандиозности его масштаба и строительного материала, были необыкновенно узкими. Так, где нормальный человек уложил бы десяток ступеней, здесь явно их было в два раза больше. Я чуть было не оступился.
– Внимательнее, Александр! – предупредил Мак’Лессон. – Нельзя падать на землю на глазах у этих аборигенов. Можно спровоцировать нападение!
– Ступени не для обуви моего размера! – я попытался оправдаться в шутливой форме.
– Заметили? – спросил Мак’Лессон. – Я уверен, этот храм строили ещё до Великого потопа, описанного в древневавилонском эпосе о Гильгамеше, а затем в Ветхом Завете. А, возможно, и еще раньше на потоп или на два!
– Есть основания для такого умозаключения? – спросил я.
– Вот оно, основание! – Мак’Лессон притопнул ногой, преодолев последнюю ступеньку. – В мире не существует вещей не целесообразных. К чему затрачивать такие колоссальные средства, энергию и время, чтобы возвести циклопическое сооружение? Ответ один: чтобы оно смогло пережить природный катаклизм необыкновенной силы! Те, кто это строил, знали о таком катаклизме. Возможно, они сами пережили этот катаклизм. И были уверены, что катаклизм повторится!
Мы вошли в храмовые ворота.
Пред нами открылась площадь, представлявшая собой правильный квадрат со сторонами, я прикинул на глаз, в 340-350 метров.
Мак’Лессон щёлкнул крышкой компаса. Обратился ко мне:
– По сторонам света площадь не сориентирована. Сюда нужно придти ночью с навигационными приборами – сектантом и астролябией. Проверить ориентацию по Сириусу.
– А Полярная звезда не годится? – спросил я и тут же пожалел об этом. Точно, глупец всегда шутит охотнее умного человека.
Мак’Лессон шутку не воспринял. Ответил серьёзно:
– В день, когда было начато строительство, Полярная звезда, как ориентир, не имела никакого значения. В то время над этим храмом было совсем другое небо!
– Если верить Апокалипсису Святого Иоанна Богослова, следующий катаклизм также сменит над нами небо!
– Не «если верить», а знать! – твёрдо сказал Мак’Лессон. – Именно так всё и будет. Мой Бог! Успокоятся ли когда-нибудь эти макаки!
Мак’Лессон раздвинул штатив, подтянул винты, выравнивая «горизонт» для фотоаппарата.
– Что хотите снимать, Алан? – спросил я. – Пустую площадь. Нет храма!
– Эта площадь и есть храм, – ответил Мак’Лессон. – Идёмте, в центре какой-то гигантский саркофаг, если мне не изменяют опыт и интуиция. Смотрите, Александр, мы ступаем по камням, уложенным с величайшей точностью. Между ними не прорастает ни одна былинка. И это во влажных тропических джунглях. Уже только этот факт – загадка!
Едва мы двинулись от ворот к центру площади, как обезьяны, оказавшиеся в нашем тылу, лавиной начали спускаться вниз. Через минуту, мы оказались в самом центре визжащей и рычащей стаи. Сотни зубастых пастей, горящих глаз. Напряжение нарастало.
Я снял колпачок с фальшфейера, вытянул шнурок запала, был готов зажечь бенгальский магниевый огонь, если хоть один смельчак из макак кинется в атаку.
Мак’Лессон отказался от своей затеи обследовать площадь. Аккуратно убрал фотоаппарат в кофр. Сказал:
– Отложим экскурсию до лучших времён. Похоже, гости из Кембриджа чем-то очень досадили этому лесному народу!
Спросил меня:
– Александр! Вы не попробуете, поговорить, ну хоть с этим вождём макакового племени на невербальном уровне общения? Как вы говорили со своим аргамаком. Попросите их выпустить нас из храма. Пообещайте придти сюда ещё раз с подарками. Вы уже скормили свои два пури коню?
– Алан, не смейтесь! Какой к чёрту невербальный уровень! Если они на нас кинутся, мы превратимся в кровавый фарш за минуту!
– Не думайте об этом, Александр! Они вас понимают. Читают ваши мысли. Видят в своём уме то, что видите вы. Боитесь?
– Не стыжусь этого. Но первая тварь, вонзившая в меня свои клыки, будет убита!
– Не сомневаюсь. Жаль… Я тоже боюсь. Тоже не готов к такой осаде.
Разговаривая, мы стояли спиной к спине, медленно переступая с ноги на ногу, поворачивались вокруг своей воображаемой оси. Вдруг, откуда-то сверху посыпались ещё макаки.
– Наши враги получили подкрепление, – прокомментировал Мак’Лессон.
Он тоже приготовил фальшфейер:
– Теперь так, Александр, по моей команде, зажигаем наши хлопушки. Чтобы не пожечь друг друга, вы левой рукой, я правой. И бегом прорываемся к выходу. Раз, два, три!
Наши резкие движения спровоцировали обезьян на атаку. Ещё мгновение, и десятки клыков начали бы рвать наше мясо!
Огни вспыхнули с двух секундной задержкой. Первые из нападающих получили горящим термитом по оскаленным мордам.
Мы бросились бежать к воротам.
Визг, рёв, треск фальшфейеров, наши собственные вопли!
Через семь секунд мой огонь потух. Ещё через две секунды выгорел и факел Мак’Лессона. В ход пошли револьверы. Двенадцать выстрелов помогли нам пробиться к воротам. На верхней площадке лестницы я оглянулся. Озлобленная серо-зелёная крепко сбитая в боевую фалангу масса макак и не думала прекратить преследование. Медленно, осторожно, но упорно, много сотенная армия приматов, не переставая орать, выходила из ворот и растекалась направо и налево, окружая нас с флангов. Бежать в лес не было смысла. Нас догнали бы с тыла.
Мак’Лессон спокойно перезаряжал револьвер. Я занялся тем же.
Отвлеклись всего ничего, на десять-двенадцать секунд. За это время положение изменилось кардинально. Стало тихо. Вся несметная армия макак заткнулась, как по команде. Серо-зелёная лента наших преследователей, словно по мановению волшебной палочки, втянулась назад в каменные ворота храма.
А из леса правильной цепью, держа равнение от правого фланга до левого, вышли люди.
Вслед за первой цепью – вторая, за второй – третья.
Привычка – вторая натура. Мне не было нужды считать количество воинов в боевом порядке. С первого взгляда увидел: в цепи тридцать человек. Три по тридцать – девяносто. Рота!
Рота, понятно, ротой. Но воины, надо сказать, очень необычного вида. Даже для Индии очень смуглые, почти чёрные. Каждый – чуть выше моего опущенного локтя. Совершенно нагие. Даже без набедренных повязок. В руках бамбуковые палки. На груди на верёвочках подвешены из бамбука же предметы вроде стаканов. Металлического оружия не имеют, но бицепсы рук и икры ног подтянуты золотыми браслетами! Идут не в ногу. Ближе к храму цепи приняли форму полукольца, которое не даст прорваться к лесу ни с фронта, ни с фланга. Грамотно. Без команд.
Мак’Лессон тронул меня за плечо:
– Спрячь оружие. Оно нам уже не пригодится. Не делай резких движений. В руках этих «детей леса» не палки – сулепито – духовые трубки. В бамбуковых стаканах – отравленные стрелы.
Я спросил:
– Кто это?
– Таких, как они, индусы называют «адиваси», что можно понимать как «те, кто жил раньше других». Живые антропо подобные реликты. До арийский тип гомо сапиенса. Индия большая. В разных местах свои собственные уникальные дикие не изученные племена, избегающие контактов не только с европейцами, но и с местными индусами.
– Что теперь?
– Возможно, наши проблемы только начинаются.
А по каменным ступеням уже поднимались воины с правого и левого флангов, по двое входили в ворота храма. Я заметил: узкие невысокие ступени для маленьких ног этого племени – в самый раз. Последняя пятёрка воинов остановилась за пять шагов против нас. Один из них молча, жестом приказал нам повернуться и войти в храм.
Мы повиновались.
Внутри стен храма мы увидели сцену не менее жуткую и отвратительную, чем та, что не так давно была пережита нами.
Воины адиваси очищали храм от обезьян. Агрессивность макак исчезла, будто её никогда и не было. Большинство приматов уже бежали в джунгли, спрыгивая с высоких стен. Те, кто не решался на такой прыжок или рассчитывал остаться в храме, что-то щебетали, явно просили у «детей леса» пощады и помощи. Как правило, это были самки, либо беременные, либо с детёнышами. Их убивали. Молча. Без разговоров. Без эмоций. Из сулепито.
Я впервые видел действие этого оружия. Полный вдох, интенсивный выдох в полую бамбуковую трость, и отравленная колючка в мягком теле. Пять-шесть секунд, слабое почёсывание места укола, и смерть.
Вдруг, на меня самого нашло что-то мне совсем незнакомое и непонятное. Мне стало всё равно. Состояние такое. Будто что-то сдохло в моей голове. Или «электрические пробки» перегорели.
Мы с Мак’Лессоном сидели на тёплом гранитном камне совершенно голые. Наши одежда, сапоги, пробковые шлемы, часы, компасы, фотоаппарат с треногой, документы и бумаги горели в большом пламени костра. Когда огонь добрался до оружия и патронов, взрывами, последовавшими один за другим, костер был разворочен, но адиваси, не страшась шальных пуль и осколков, поправили сухой валежник, и пламя разгорелось снова.
К нам подошёл и подсел старший из воинов адиваси. Молчал, смотрел на нас. Мы смотрели на него. Мак’Лессону игра в «гляделки» скоро надоела. Он отвернулся от адиваси, лёг на бок и закрыл глаза.
Мне спать не хотелось. Ничего не хотелось. Я смотрел на вождя. Хорошее, однако, лицо. Глаза живые, умные. Взгляд пытливый. Дикарём по лицу не назовёшь, хоть он и ходит голым. На руках выше локтя золотые браслеты без узоров, без украшений. Чёрен вождь, есть такое. Но не африканского типа, с негром не сравнить. Тело, как у борца. Мышцы рельефные. Мог бы послужить хорошей моделью иному скульптору. Где я видел подобное? В Асхабаде? Нет, не мог… В Марселе? В Париже? В Петербурге. Обнажённые мужи укрощают диких коней! Вот где… Что Петербург. Чувствую, сегодня странствия мои закончатся. Что ж, я не Одиссей, что двадцать лет плавал по морям, но вернулся к своей Пенелопе. Ах, вернуться бы к Леночке на улицу Андижанская, никогда от неё никуда больше не ушёл бы. Работал бы хоть сапожником на Текинке, но дома!
Смотрю в глаза адиваси. Его взгляд вроде потеплел. Смотрит на меня с интересом. Ну, смотри, если таких людей, как я, раньше не видел. Я маленьким был, мечтал по свету погулять, слонов хотел увидеть, мамонов…
Вождь раскрыл глаза шире. Что случилось? Что я такого сказал? Ничего не сказал. Просто подумал. И вдруг услышал всем своим существом, словно во сне: «Мамон,.. я мамон,.. мы мамоны,.. агни бачче…». Потом увидел, нет, не только увидел, осознал, что мои воспоминания стали воспоминаниями адиваси. Он видел моими глазами то, что я вспоминал несколько минут назад. Потом на меня пошёл поток из отдельных коротких эпизодов моих же воспоминаний, снова и снова. Я понял, адиваси просит меня вспоминать ещё! А что? Само собой вспомнилось Чёрное море, белый красавец пароход «Антуанетта», крики чаек, французский шансон. Истанбул, проплывающий по правому борту судна. А потом, почему-то – графство Эссекс, Колчестер, холодный пруд и тонущая девочка! Я вздрогнул, воспоминания исчезли. Зато в свою очередь я увидел мысли-образы адиваси: гигантский костёр, разведённый посреди площади, его самого и его воинов, стоящих внутри храма по периметру. А потом – великую башню из сверкающего серебра, опускающуюся с высоты черного усыпанного звёздами неба на землю, в центр площади, прямо в пламя принимающего костра…
Проснулся Мак’Лессон, растолкал меня.
Утро. Тихо. В пределах периметра полно народа. Все – адиваси. Мужчины, женщины, дети. В центре площади сооружается большой костёр. Я помотал головой. Мой мозг явно слышал пение. Мелодия простая, незнакомая, её поют многие люди. Но люди, собравшиеся в храме, не раскрывали рта. Кто отдыхал, кто подметал каменные плиты площади, кто носил сухой валежник для костра. Не было заметно, чтобы кто-то завтракал, и где-то готовилась пища.
Мак’Лессон пристально взглянул на меня. Взял за руку, просчитал пульс. Потом приложил два пальца к сонной артерии, снова просчитал. Приподнял мне одно веко, потом второе. Я не сопротивлялся.
Сказал мне:
– Встряхнись, у тебя вид тихо помешаного.
– Да, – ответил я, – так и есть.
– Слава Богу! Не хватало ещё и тебя потерять. Раз не отрицаешь, значит в рассудке. Что здесь происходит?
– Адиваси готовятся к празднику бога Агни! – ответил я. Не сказал «мамоны», язык не повернулся. Пусть это будет моей тайной. Не все нужно докладывать Гюль Падишаху.
Мак’Лессон ещё не понял, о чём я говорю. Продолжил:
– Кстати, с чего это храм называется храмом бога Огня? Я видел немало подобных храмов. Там есть скульптуры Агни!
– В тех, что видел ты, Алан, поклоняются каменным идолам. Здесь поклоняются живому огню.
– Вижу, складывается великое кострище! Возможно, станем свидетелями древнего ритуала.
– Не свидетелями, Алан! Участниками. Это кострище готовится для всех мужчин адиваси, исключая стариков, больных и детей. В том числе и для нас с тобой, Алан!
– Ну, это глупость. С минуты на минуту я жду полуэскадрон комендантского полка генерал-губернатора Пенджаба. Наш кшатрий, не дождавшийся нас к вчерашнему вечеру, должен был вернуться в Лахор и доложить о нас, как о пропавших без вести!
– Его больше нет, Алан. Наш грум убит, наши кони в руках разбойников. И мы тоже можем умереть…
– С чего ты взял, Александр? Тебе приснился страшный сон. Или это рассказал чёрный «лесной воин»?
– Адиваси не общаются на вербальном уровне ни сами с собой, ни с кем иным. «Лесной воин» ничего не сказал. Он не раскрыл рта. Просто я это знаю. Нам осталось недолго ждать. Когда солнце сядет, костёр загорится.
Мак’Лессон посмотрел на меня, как на сумашедшего. Ничего не ответил. В этот день мы не сказали друг другу ни слова. Мак’Лессон до самого захода солнца не терял надежды на силовое освобождение из рук адиваси.
Я знал, полуэскадрон не придёт. В Лахоре нас никто не хватился. Люди Мак’Лессона в своих поступках были начисто лишены, какой бы то ни было, инициативы. Не на кого обижаться. Сам воспитал.
В этот день адиваси ничего не ели и даже не пили. Мы с Мак’Лессоном – соответственно. Я знал, это пост. Очищение физическое и духовное. Не роптал. Не потому, что чувствовал в себе духовную силу. Нет. Просто мне уже было всё равно, что произойдёт, что может и что не может произойти. Не было дела ни до Мак’Лессона, ни до самого себя. Полная апатия. Полная безнадёга.
Слышал пение. Без слов. Только звуки музыки. Это пели адиваси. Все как один. И я понял, о чём и для кого это пение.
Они звали к себе Того, кто покинул их, но обещал вернуться. Вернуться из чёрного звёздного ночного неба на летающей башне из серебра, запряжённой Огнём. Для этого они разложили большой костёр. Омыли и очистили от диких животных храм. Приготовились к встрече. Они не боятся Огня. Они любят Огонь. Каждый год в день, когда Он ушёл в небо, они проходят испытание огнём. И огонь земной не причиняет им вреда, потому что они его дети – агни бачче! Вчера я «услышал» от вождя это слово – «агни бачче». Вспомнив, произнёс его, молча, не проговаривая. И все адиваси вдруг посмотрели на меня. Они услышали меня, молчащего!
Потом солнце село.
Костёр был зажжён. Он горел долго. Ярко. Жарко. Прогорел только к полуночи. Агни-бачче разгребли жар. Четверо мужчин подошли к нам с Мак’Лессоном. Остановились, не говоря ни слова.
Я слышал хор голосов славящих Огонь.
Мак’Лессон не слышал ничего, кроме далёких звуков ночных джунглей. Где-то низким басом протрубил слон. Хохотнула гиена. Звенели цикады.
К нам подошел вождь, он же жрец, распорядитель церемонии. В общем, старший.
Не произнося ни слова, несколько минут смотрел на нас. На меня. На Мак’Лессона. Потом повернулся и пошёл к прогоревшему кострищу, мерцающему в ночи раскалёнными углями.
И меня, и Алана повели под руки четверо сопровождающих. У кострища остановились.
– Александр! Что он тебе сказал? – спросил Мак’Лессон. Я знал, что Алан уже почувствовал мой состоявшийся невербальный контакт с адиваси.
Я ответил:
– Не беспокойся, Алан! Мы с тобой – жертвы богу Агни. Для них для всех будет счастливым знаком, если огонь пощадит нас. Если нет, мы умрём быстро и безболезненно…
Вождь ступил на раскалённые, ещё полыхающие синим низким пламенем алые угли. Пошёл вперёд спокойно и уверенно, подняв голову к небу.
За ним пошел Алан, отказавшись от услуг поддерживавших его, было, под локти, адиваси. Он прошёл это раскалённое поле мощным усилием собственной воли, как дикий буйвол, пробившийся к реке сквозь пылающую степь.
Настала моя очередь. Агни-бачче не стали меня поддерживать под руки. Они знали, я не только слышу пение во славу Огня, но уже пою сам. Я шел по углям, не чувствуя босыми ногами огня. Я шёл по зимнему ледяному мелководью Красноводского залива, а на берегу меня ждала Леночка. Я взял её на руки и пел ей на ушко. Леночка плакала и вытирала мокрые глаза о мои щёки. Я знал, что она слышала меня там, далеко-далеко за горами Гималаями, за седым Гиндукушем, за хребтом Копет-Дага в доме с виноградником и синими воротами на улице Андижанской!
Вслед за нами на раскалённое угольное поле пошли другие «дети Агни». Меня и Мак’Лессона встретили женщины венками цветов и чашами прохладного кисло-сладкого напитка.
Потом мы спали.
*****
Индия. Пенджаб.
Храм Агни в джунглях за Лахором.
20 декабря 1912 года.
Спали крепко и долго, пока нас не разбудило высоко поднявшееся солнце.
Но подняться с каменного ложа самостоятельно не смогли. Наши руки и ноги были крепко связаны ременными узами.
Я смог только поднять голову. Храмовая площадь была пуста. Народ агни-бачче покинул храм. Возле нас двое индусов в лохмотьях, до пояса заросших диким волосом. Грабители и убийцы. На хинду: хатьяра-лутэру! Третий вводил в ворота наших коней. Так и есть. Этих людей я видел в картинке-памяти, переданной мне вождём племени агни-бачче.
Два дня хатьяра вели меня и Мак’Лессона по звериным тропам джунглей. К вечеру третьего дня я испытал первый приступ малярии. В эту же ночь Алану удалось избавиться от пут. Он без звука свернул голову своему «конвоиру». При попытке развязать ременный узел на моих руках, потревожил коня моего «телохранителя». Конь всхрапнул. Грабитель проснулся, закричал, вынул нож, пнул ногой спящего товарища. Проснувшийся выстрелил в Мак’Лессона из револьвера. Пуля ушла в небо. Алан ушёл от удара ножом, вскочил на моего гнедого аргамака и ускакал.
Меня били долго, остервенело, но, к счастью, кости остались целы. Потом бросили на коня поперёк седла, как мешок с травой, и поскакали прочь от места ночёвки. Мне было плохо. Но в душе я порадовался за Гюль Падишаха. Вот уж кто нигде не пропадёт!
*****
Индия. Пенджаб.
Безымянная деревушка в 15 милях от Амритсара.
23 декабря 1912 года.
К вечеру четвёртого дня мы остановились в какой-то деревушке. Хатьяра сбросили меня на деревенской площади, как труп. Приказали человеку, купившему коней:
– Сожгите мертвеца!
Ушли в джунгли.
Меня не сожгли.
Выходили.
Так прошла короткая индостанская зима.
Лишь в марте 1913-года я начал вставать, выходить из хижины. Добрые люди кормили меня всей деревней. Из двадцати хижин по ложке проса – мне большая миска каши!
Спал я теперь на пороге местного храма, посвящённому самому доброму домашнему индуистскому слоновоголовому богу мудрости и благополучия Ганешу. Бедная деревня не могла себе позволить его скульптуру, но заезжий художник изобразил сына Шивы и Парвати во всей его причудливой красе красками на выбеленной стене. Ежедневную скудную пищу, жертвуемую деревней божеству, местный дряхлый брамин делил со мной.
Я научился петь на хинду священные гимны «Ганеша-пурана». У меня получалось. Мне нравилось.
Очень скоро я стал и в храме и в деревне своим человеком под простым именем – Абарая – Бродяга. Впрочем, в Индии это имя не несёт в себе такого негативного оттенка, как в Европе. По большому счёту, все люди на земле – Абарая! Кто может знать наверняка, куда его приведёт в конце концов его собственный жизненный Путь!
Бханьявад! Бара бханьявад! Спасибо! Большое спасибо!
Я был худ и слаб. Куда что ушло! Не годился ни для какой работы. Посмотрел в осколок зеркала, не узнал сам себя. Волосы с седыми прядями почти по плечи, бородища… Во, как судьба повернулась.
Ладно, были бы кости, мясо нарастёт.
Я не стал для деревни нахлебником, каковых именно в Индии – пруд пруди!
Помогал каждому, кто в помощи нуждался. По собственным силам, конечно. Сначала вместе с женщинами и подростками собирал в джунглях валежник и хворост. Сидел с сетью в озере по колено в воде, ловил мелкую рыбёшку. Потом, более менее окрепнув, уже пахал, налегая на тяжёлый тиковый плуг и покрикивая на буйвола. Одним словом, батрачил. Однажды меня окликнул местный кузнец, богатый по деревенским меркам человек. Пригласил в свою хижину, накормил. Потрогал мои ещё слабые бицепсы, взяв за шею, попробовал согнуть меня в поясе. Не получилось. Я стерпел. Кузнец приказал с утра придти в кузницу. Так, я начал с нуля своё новое восхождение в жизненном Пути на новом уровне.
Господи! Сколько этих уровней я уже прошёл? И сколько ещё предстоит пройти?!
Я мечтал вернуться домой. Прежде всего, для дальнего похода нужны были физические силы. Они восстанавливались. Я снова набирал понемногу вес, обрастал мускулами. Вставал на заре, купался в озере. Стараясь беречься от чужих глаз, делал гимнастику, практиковал упражнения по технике сабельного боя с воображаемым противником. Аккуратно собирал сведения о местонахождении деревни. О дорогах. О ближайших населённых пунктах. Мечтал выковать себе стальной клинок и упрятать его в дорожный деревянный посох. А главное, обзавестись нормальным легальным документом, чтобы не попасть за решётку при первой же встрече с полицией. Вряд ли в этой забытой Богом деревушке можно на это рассчитывать.
Во взаимоотношениях с хозяином кузницы проблем не было. Его устраивал сильный сметливый молотобоец. Однажды, он намекнул, что не прочь взять меня в свою семью, выдав за меня свою дочь. Я разговора не поддержал.
Мак’Лессон так и не появился. Сколько я не пытался установить с ним не вербальную связь, подобную той, что случилась с вождём племени агни-бачче, мне это не удавалось. Не удивительно, у него полно собственных дел и проблем. Мозг его наглухо блокирован от многочисленных желающих прочесть тайные мысли политика!
Зато почти каждую ночь снилась Леночка.
Господи! Дай нам хоть одну только встречу в этой жизни, и буду орудием твоей воли безропотным!
И, похоже, вторая часть моей молитвы была небом услышана. Но не так быстро, как мне хотелось. Это случилось в первый день сентября года 1913-го.
*****
Индия. Пенджаб.
Безымянная деревушка в 15 милях от Амритсара.
1 сентября 1913 года.
В это прекрасное осеннее утро жители деревни были подняты со своих постелей рёвом дикого слона.
Этот рёв я тоже слышал, но не придал ему большого значения.
Занимался своей работой. Загрузил в горн мешок древесного угля, начал раздувать огонь мною же «изобретёнными» и изготовленными мощными мехами. Через час должен был появиться кузнец-хозяин. Предстояло много достаточно тяжёлой работы. Кузница получила заказ от мелкопоместного раджи. Он был кстати. За кузнечную работу раджа платил серебром. Я, как молотобоец, начал получать не только рис на обед, но и половинку запечённой с овощами курицы, изрядно испорченной, на мой вкус, самыми разными пряностями.
Вот только из-под наших молотов выходили не освоенные уже лемеха для плугов и не серпы. Даже не оружие. Не наш профессиональный уровень. Кандалы и цепи для рабов раджи, трудившихся в его штольнях. Он же поставлял нам и сырьё – полупудовые железные бруски-поковки.
Слоновий рёв не унимался. Я вышел из кузницы, спросил мальчишку, носившего из озера воду в кузнечную ёмкость, что случилось.
То, что я услышал, очень даже некстати, касалось непосредственно меня. К кузнице шла большая группа мужчин и женщин, настроенных весьма агрессивно. Им был нужен бродяга без роду и племени – Абарая. Близко ко мне никто не подступился. За руки хватать никто не посмел. На их глазах за последние пять месяцев я успел превратиться из живого скелета в сильного мужчину, способного управляться с кузнечным молотом. Но криков и визгу было столько, словно от стаи макаков!
Из этих разрозненных воплей понял, что своим появлением я сумел осквернить храм Ганеша. Добрый бог послал дикого слона наказать нечестивца. Слон стоит на околице деревни и требует моего появления. Если деревня не выдаст бродягу, слон разнесёт её в пух и прах. Вытопчет посевы, сломает жилища. Общество потребовало, чтобы я добровольно пошёл и уговорил слона не причинять деревне вреда. А если заслужил, получить от слона то, что мне причитается.
Не скажу, что я был готов к такому неожиданному повороту в моей судьбе. С толпой не стал спорить. Как был в кузнечном фартуке с клещами в руках, так и пошел на слоновий трубный голос впереди толпы.
На стерне выкошенного рисового поля у дороги, ведущей в деревушку, стоял слон.
Исполнились, наконец-то, мои детские грёзы.
Даже для Индии слон необыкновенной величины. Серо-бурый, тёмный от недавнего купания, он стоял, словно гора, временами поднимая вверх голову, вытягивая хобот и требовательно трубя в небо. Я был заворожён его мощной красотой. Но в его трубном рёве я услышал жалобную нотку просьбы о помощи.
Я остановился. Оглянулся. Рядом со мной уже никого не было. Люди рассеялись кто куда. Но я знал, что за нами внимательно наблюдают несколько десятков пар глаз. Бесплатный синематограф!
Слон снова протрубил.
Я положил на землю кузнечные клещи, снял фартук и в одной набедренной повязке пошёл к слону, держа руки на уровне пояса с раскрытыми ладонями. Жест, который по моему соображению должен был показать, что человек идёт с добрыми намерениями, не пряча оружие.
Слон перестал трубить. Он тяжело дышал, временами пофыркивая, как лошадь и повизгивая, как собака. Я остановился почти рядом с ним. Сделав ещё пару шагов, я смог бы погладить его хобот. Смотрел на его ноги, на громадные пальцы с ногтями, как у человека, но размером с две моих ладони каждый. Справа и слева от меня два бивня, каждый толщиной с телеграфный столб!
Слон протянул вперёд хобот и, обняв меня за талию, притянул к себе совсем близко. Я погладил его хобот двумя ладонями, спросил на русском: «Хатхи, хороший Хатхи! Кто тебя обидел?».
Слон тяжело, как измученный болезнью человек, вздохнул. Поднял свою правую переднюю ногу. Вот это была стопа, так стопа! По окружности не менее хорошего круглого таза для умывания. Я понял, болит нога. Погладил ногу сверху. Слон вздохнул ещё раз. Приподнял ногу выше. Я встал на колени и осмотрел подошву. Подошва была в грязи. Стал чистить его «копыта». И тут моя рука наткнулась на инородный предмет. Это была заноза. И не простая. Стальная.
Я поднялся с колен, встал на ноги. Сказал слону: «Подожди, не пугай народ. Сейчас я из тебя эту колючку вытащу!».
Вернулся к оставленным на дороге кузнечным клещам, подобрал их. Сказал слону: «Веди себя достойно, как мужчина!». Лёг под ногами слона на спину. Постучал его по больной ступне: «Подними. Да смотри, не вздумай топнуть ногой!». Хатхи послушно поднял ногу. Я снова постучал по ней: «Выше!». Хатхи поднял её выше.
Цирк, да и только. Смертельный номер. Аншлаг. Все билеты проданы!
Вот и заноза. Я примерился клещами. Несколько подался назад, освобождая нужное для манёвра пространство. Лёжа на спине, своими поднятыми ногами упёрся в слоновью подошву. Знал, чтобы не причинить слону лишней боли, нужно выдернуть занозу одним рывком. В противном случае, эта операция будет в моей жизни первой и последней! Клещами аккуратно ухватил занозу, крепко сжал клещи обеими руками, и, упираясь ногами в подошву, резко, руками и всем телом потянул клещи на себя! Заноза вышла легче, чем я ожидал. Не выпуская клещей из рук, кубарем вылетел из-под слоновьих ног. Выпрямился во весь рост. Еле-еле устоял на ногах. Слон издал такой вопль, от которого покачнулись джунгли. Я стоял, не дыша. В моих поднятых руках клещи, в клещах – стальной наконечник копья, на копье – алая свежая слоновья кровь.
Слон перестал реветь. Опустил на землю больную ногу. Я тоже пришёл в себя. Да, плохой из меня доктор. Надо бы очистить рану, наложить антисептик, перевязать…
Слон осторожно перенёс тяжесть своего тела на болевшую ногу. Потом притопнул ею. И затрубил. С облегчением. По-доброму. Благодарственно. Ему ответили слоны из джунглей, не видимые нам.
Хатхи осторожно потрогал пальчиком, что на конце хобота, наконечник копья, пахнущего его собственной кровью. Потом хоботом же забрал у меня из рук клещи и закинул их вместе с наконечником в высокую траву. Обнял меня ниже спины хоботом и приподнял в воздух. Покачал и бережно опустил на землю.
А к хатхи уже медленно и торжественно подходили жители деревни. Под религиозные песнопения, прославляющие бога Ганеша, они несли слону подношения: корзины с варёным рисом, связки бананов, сахарного тростника. Впереди шёл старый брамин, которому в это утро пришлось пережить не одну трагическую минуту, выслушивая обвинения своей паствы в якобы совершённом им богохульстве.
Хатхи невозмутимо принял подношения: поел рису, попробовал гроздь бананов, заел связкой сахарного тростника, а потом важно и невозмутимо повернулся к деревне задом, к лесу хоботом!
От места произведённой операции к храму Ганеша меня несли на руках, но в каком-то английском кресле с сиденьем, обтянутом домотканым шёлком. На моей груди три венка лотосов. Я весь измазан дорогими благовонными маслами. Один запах напомнил мне православную церковь. Запах ладана! Я вспомнил Красноводское кладбище, свечи, поставленные за упокой родителей, Леночку в трауре на могиле её собственной мамы… Заплакал, не в силах сдержать слёз. Плакал долго. И вся деревня утешала меня!
С этого дня меня в деревне стали не называть – величать – Лахара Хатхи Дактар! Что и было записано в храмовую книгу с описанием всех подробностей события, в первую очередь, как деяния, прославляющие мудрость и заботу Ганеша о своих детях – слонах и людях!
Новое имечко в переводе означало: Кузнец Слона Доктор. Моя кличка Абарая более никем не упоминалась. А в просторечии ко мне обращались либо Лахара Хатхи, либо Дактар Хатхи. Дактар Хатхи мне больше нравилось. Я ещё не забыл, как в Исфахане меня звали доктор Джон!
Кузнец, у которого я батрачил, разыскал в траве заброшенные слоном свои клещи и злополучный наконечник копья. Поднёс орудие исцеления и оружие, нанёсшее Хатхи рану, храму Ганеша. Храм получил свои первые священные реликвии. Весть о происшествии быстро облетела окрестные деревни. Наша безымянная деревушка получила собственное имя: Упчар-Хатхи. «Излечившая Слона»! Теперь она называлась «басти» - посёлок. В Упчар-Хатхи потянулись паломники. Люди рассматривали реликвии, выслушивали историю, пели гимны. Все были уверены, что сам Ганеша, страдающий от людских грехов, пришёл в деревню, чтобы побудить сострадание и в них самих. Вслед за паломниками пришли торговцы. Храм начал богатеть. Вслед за храмом начал подниматься из нищеты и посёлок Упчар-Хатхи.
Вот, и в этой тропической нищей деревушке у меня, вроде, начала складываться более-менее спокойная сытая жизнь. Нет же. Как видно, не было у меня жизни мирной и безмятежной, так и не будет. Проснувшийся в недобрый час злой бес, проспавший моё очередное избавление от неминуемой гибели, ухитрился и на этот раз сунуть палку в колёса!
Как проста, но верна старая истина: «У палки два конца». Добрая слава посёлка Упчар-Хатхи привлекла внимание не только почитателей Ганеша.
Зло обожает приходить неожиданно.
*****
Индия. Пенджаб.
Село – Басти Упчар-Хатхи в 15 милях от Амритсара.
25 декабря 1913 года.
Это ясное утро светлого Рождества Христова, отмеченного мною в собственной душе добрыми молитвами о здравии моих ближних, было омрачено вторжением в распахнутые ворота ветхой изгороди Упчар-Хатхи двух десятков всадников. Они стреляли на всём скаку из мушкетов и мультуков по редким стёклам окон, горшкам, выставленным на просушку. Рубили саблями собак и кур. Жители попрятались кто куда. Сделав круг по деревне, всадники спешились на маленькой деревенской площади у храма Ганеша.
На конях остались двое. Один – гигантского телосложения седой военачальник с расчёсанной надвое бородой с концами, загнутыми вверх. В его руках уланская пика, на конце которой развевается красный шёлковый квадрат флага, который во всех феодальных государствах Европы и Азии означал одно: пришли каратели, всем сидеть тихо по своим домам! Второй – молодой ухоженный, богато одетый человек, почти юноша, с руками, все пальцы которых были унизаны драгоценными перстнями.
У ног их коней лежат, уткнувшись лицами в землю, брамин храма Ганеша и старшина Упчар-Хатхи. Минут через пять все мужчины деревни были согнаны на площадь. Кузница не осталась в стороне. Меня и моего хозяина также пригнали к храму, не дав смыть с лица и рук кузнечную сажу.
Говорить начал человек с флагом:
– Жители! Отцы семейств! Как жаль, что вы забыли законы гостеприимства, которые завещал вам сам Ганеша! Вы, как крысы, попрятались по своим норам вместо того, чтобы встретить своего господина цветами и песнями! Мы рады, за вас. Ваша деревня получила статус посёлка, собственное имя, она стала известнее сотни других подобных деревень в провинции, к вам потянулись люди, понесли в ваши дома и лавки свои деньги. Вы не только собрали хороший урожай риса, но получили новый источник дохода. Как вы посмели не поделиться со своим господином вашими новыми, посыпавшимися с неба, благами? Ваша неблагодарность и непокорность тоже имеют свою цену: десять тхейла – мешков – риса и тхейла сахара сверх установленного полугодового налога первого урожая! А также – пять девочек двенадцати-четырнадцати лет в жёны вашим защитникам, воинам Его Высочества Раджкумар Гюлистана Гур-Акбара Неустрашимого! Они будут жить в сытости, вам не придётся кормить лишние рты. Я не слышу слов благодарности нашему повелителю!
При последних словах военачальника мужчины деревни, как один, рухнули на колени. Я разделил этот порыв. Послышались стоны, плач. Разноголосым хором люди умоляли своего повелителя не разлучать их с детьми.
Раджа поднял руку. Люди затихли.
Раджа сказал:
– Я справедлив, но не жесток. Я разделю вместе с вами любовь к вашим детям. О невестах для моих воинов мы поговорим после, как того требует обычай. Они выйдут замуж по любви, а родители получат дорогие подарки. Вы довольны?
Мужчины согласно кивали головами. Беда прошла мимо.
Раджа продолжил:
– Налог приготовите к третьему дню. За ним приедут мои люди. Бойтесь обидеть их. На этом дела закончим. А теперь покажите мне храбреца, что вытащил наконечник копья из ноги Большого Хатхи!
Мои соседи начали выталкивать меня из заднего ряда вперед, к радже. Мне пришлось выйти. Встал, по обычаю, в глаза не смотрю, рассматриваю копыта его коня. Узнал, краденый конь-то. Это жеребец Мак’Лессона! Глянул на коня под военачальником: тоже жеребец Мак’Лессона. На нём к храму Агни грум ехал!
Поднял глаза на раджу. Наши взгляды встретились. Мой мозг охарактеризовал его мгновенно: садист! Потом всё остальное. Взгляд дикого зверя. Проницательный, оценивающий, недоверчивый…
– Это ты Дактар Хатхи? – спросил раджа.
Я поклонился:
– Да, мой господин.
– Как звали раньше? – спросил раджа.
Я поклонился:
– Сначала, как помню, Бачча, мой господин. Потом – Абарая.
Раджа сначала усмехнулся, но счёл нужным внушить мне:
– Меня называют Ваше Высочество Раджкумар Гюлистана Гур-Акбар. Враги дали мне прозвище Неустрашимый!
Я поклонился ещё раз:
– Да, Ваше Высочество Раджкумар Гюлистана Гур-Акбар Неустрашимый!
– Мне нравится твоя понятливость. Кузнецы народ сильный. Ты можешь быть мне полезным даже как кузнец. Но сможешь стать и воином. Есть желание ходить в шёлке и не марать свои руки в угольной саже?
– Не знаю, мой господин. Я не умею убивать…
– Довольно! – оборвал меня раджа. – Едешь с нами. Потом разберёмся, на что ты годен!
Обратился к своему военачальнику:
– Гопал-Сардар! Прими Дактар Хатхи, получи у старшины на него бумагу! Все свободны. Мы уезжаем.
Так из вольного деревенского кузнеца я в одночасье был низведён в раба – дас – наследного принца – раджкумара мифического княжества Гюлистан – Страны Цветов!
Меня не сковывали, не связывали. Разрешили умыться и переодеться. Слава Богу, добрые жители деревни сумели одеть меня более чем прилично. На бродягу не похож. В моём цветном тюрбане лежал лист плотной желтоватой бумаги кустарного производства с описанием внешности и моим новым именем, удостоверенным подписями брамина и старшины посёлка – Басти – Упчар-Хатхи. Паспорт не паспорт, но уже что-то! О таком первичном документе можно было только мечтать! Рано или поздно любой бродяга либо попадёт в зиндан, обвинённый, как прикрытие, в преступлении, либо в рабство, из которого пути назад может и не быть. Да, а кто я сегодня у этого «раджкумара»? И почему рабу дана бумага, удостоверяющая личность, в его собственные руки? Так, хорошая мысль! Да потому, что отряду предстоит проверка на каком-нибудь полицейском либо таможенном посту между провинциями! А рабства в Индии не существует! Нет ни рабовладения, ни работорговли! Стоп. Вот шанс уйти из лап этих волков. Чем он подкреплён? Вот оно, «подкрепление» – в кобуре на поясе Гопал-Сардара, за который я держусь двумя руками!
Мои умозаключения оказались верными. Но не совсем точными. Сказался недостаток информации для размышления.
По дороге к Амритсару нам пришлось миновать довольно холмистый участок пути. Местами ехали по дну пересохшего ручья, усыпанного большими округлыми валунами, извивающегося в узких глинистых расщелинах.
Я подумал: «Хорошее место для засады. Едем гурьбой. Без дозора, без боевого охранения… Наш «раджкумар» и его «сардар» не знакомы ни с одной страницей военного учебника по тактике. Впрочем, не мне его поучать, я у него не начальник штаба».
Только подумал, справа с тыла и справа с фронта по нашему отряду ударили длинными очередями два станковых пулемёта. «Льюисы»!
Я выдернул из кобуры Гопал-Сардара «Веблей энд Скотт» и всадил ему в позвоночник пулю. Потом спрыгнул с коня на левую сторону, прикрывшись от пулемёта конским корпусом, и перекатами залег за большим валуном.
Хатьяры «раджкумара» не успели ответить ни единым выстрелом. Через минуту пулемёты смолкли. Из своего укрытия я увидел: из двух десятков остались в живых всего пятеро. Они стояли пешими, подняв вверх руки. Спустившиеся с вершины холма люди в форме хаки и в синих тюрбанах держат сдавшихся под прицелом. Здоровенный усатый сикх с тремя крупными угольниками серебряного галуна на рукавах – сахиб субедар, сержант – обходит поле боя, пристреливает раненых лошадей и людей. Ого, здесь раненых в плен не берут. Банда, видно, давно вне закона!
Я без сожаления отбросил в сторону револьвер. Поднял руки, встал из-за своего валуна. Стоял на месте. Так положено. На войне движущаяся без команды цель всегда подозрительна.
ГЛАВА XII.
Каждому своё: кому жерло орудийного ствола, кому – допрос с пристрастием. Снова сикх Аджитт Биджей-Сингх. Золотой храм Амритсара. Ритуальный бой насмерть. Шер-Мен Руси – Чермен Дзебоев! Посвящение в сикхи.
В Амритсар, оставшиеся в живых раджкумар, его хатьяра и я, в том числе, были доставлены на уцелевших от пулемётных очередей лошадях. Не как всадники, но словно добротно обвязанные кунжутной бечевой мешки с зерном.
Каждому были завязаны глаза и закрыт рот его собственным распущенным тюрбаном.
В складках шёлка почти у всех хатьяра сикхи находили деньги, колечки, серёжки. Они стали законной добычей победителей, «призом», как принято у британцев. Так же, как и их кони. В том числе и уцелевший жеребец, ранее принадлежащий Мак’Лессону.
Стоит ли упоминать о том, что раджкумар лишился всех своих визуальных атрибутов властелина человеческих судеб – драгоценностей: броши с тюрбана, трёх ниток ожерелий с камнями, оберегающими своего владельца от кровотечения, дурного глаза и злых духов, а также бесчисленных перстней и колечек.
Из моего тюрбана удалось вытряхнуть лишь бумагу – моё последнее удостоверение личности. Бумагу сахиб субедар прочёл, аккуратно сложил и спрятал в нагрудный карман своего френча.
На месте расстрела допрос не производился.
Я со своими заявлениями решил повременить. Пусть люди сначала остынут. Горячка боя не сразу проходит.
Завязанные глаза – положение хуже некуда. Лицевыми интенсивными гримасами мне удалось ослабить повязку, получить небольшую желанную щель для видения.
К сторожевой заставе при въезде в Амритсар подъехали к концу дня. Ворота были ещё распахнуты. На пленников вышли поглазеть несколько полицейских в красных тюрбанах с бамбуковыми дубинками из индусов. За ними два англичанина в военной форме – лейтенант и подполковник. У лейтенанта на погонах и обшлагах рукавов мундира хаки по два «пипса» – «звёздочки», у подполковника соответственно – по одному «пипсу» с «короной»! Эти, как стояли на крыльце с сигарами в зубах и с бокалами бренди в руках, так и остались стоять.
Наш конвойный сержант – сахиб субедар – только собравшийся было провести свой отряд и пленников через заставу, был остановлен нарядом из шести вновь прибывших к посту сикхов, возглавляемым командиром сикхом же. На его погонах и рукавах такие же сержантские галуны сахиб субедара. Но синий тюрбан вдвое выше, да ещё и с небольшим кривым ритуальным сикхским кинжалом. Это отличие свидетельствовало о высоком положении вновь прибывшего в самом братстве сикхов.
Наш сержант отдал честь новоприбывшему, представился – субедар Гхора Чандр. Коротко доложился. Предписание выполнено: банда уничтожена, шесть хатьяра, в том числе Гур-Акбар, взяты живыми, англичанин не найден, потерь нет. Говорили на хинду, правда, с элементами панджаби. Я понимал. Старщий из сержантов переспросил нашего субедара:
– Англичанина не нашли?
Субедар Гхора Чандр отрицательно покачал головой.
Старший скомандовал:
– Гур-Акбара на гауптвахту! Остальных в городскую тюрьму под усиленную охрану. Завтра утром каждому из них будет приготовлен персональный артиллерийский ствол!
Этого только для полноты счастья мне не доставало!
Я, что было силы, начал мычать сквозь нос и замотанный тюрбаном рот, биться всем телом на своем коне, к которому был привязан лицом вниз, как тюк. Тёмно-серый жеребец заржал, начал брыкаться.
– Что с ним? – спросил старший.
– Успокойте коня! – приказал субедар Гхора Чандр своим сикхам.
Я не переставал биться. Получил удар плетью по плечам. Взвыл ещё сильнее. Получил второй удар.
– Стойте! – крикнул старший. – Освободите коня от пленного. Смотрите: тавро «корона»! Это жеребец из конюшни Вице-Короля Индии! Где второй конь?! Где англичанин?!
Меня отвязали от седла и сбросили на землю.
Субедар Гхора Чандр ответил:
– Если был второй конь, то он убит при проведении операции. Задача была задержать или уничтожить банду Гур-Акбара. О конях мы ничего не знали. Англичанина среди хатьяра не было. Все, кроме одного, без документов. Лишь у этого – сержант ткнул меня в бок сапогом – изъят «кагэз»: бумага, удостоверяющая личность.
Я мог только слышать. По всей видимости, старший прочитал моё удостоверение. Спросил:
– С документом ознакомились? Кузнеца от хатьяра отличить не могли?
Субедар Гхора Чандр смущённо почесал свою спину черенком плети:
– Да. Но, по его внешности, не скажешь, что деревенский кузнец. Хорошо одет. Даже в обуви!
Старший продолжил:
– Известный же во всём Пенджабе человек. Кузнец, вытащивший из ноги дикого слона – Большого Хатхи – стальной наконечник! Развяжите его.
Меня развязали. Распутали тюрбан, закрывавший глаза и рот.
Подошли англичане.
– Покажи руки! – приказал подполковник.
Я показал.
– Руки чистые, – сказал субедар Гхора Чандр.
– Подними руки, – приказал подполковник.
Я поднял.
– Смотрите, – указал подполковник стеком на мои ладони. – Металл въелся в кожу и под ногти. Держу пари, у хатьяра руки чистые, как у богатых женщин!
Старший сержант подошёл ближе. Вгляделся в моё лицо. Прикусил собственный согнутый мизинец. Заявил нашему субедар Гхора Чандру:
– Я забираю коня с тавром «корона» и человека по имени Дактар Хатхи. Он не хатьяра. С остальными поступай согласно предписанию!
*****
Так, в этот вечер я стал гостем в доме сахиб субедара, унтер-офицера индо-британских вооружённых сил по имени Аджитт Биджей-Сингх. Правда, не как Дактар Хатхи. Как старый добрый знакомый по ночной схватке с тхаггами-душителями на горной дороге из Симлы в Нью-Дели в позапрошлом году.
Мы ужинали рисом и запечёной рыбой с бесчисленными приправами из овощей, фруктов и непременных специй. Пили очень крепкий чёрный чай «масала» с молоком. Приторно сладкий с пряностями.
Разговаривали.
Аджитт Биджей-Сингх расспросами меня не донимал. Даже не удивился, что при первой встрече, я говорил только на инглиш и не знал об Индии самых элементарных вещей. Философски воспринимал человеческую жизнь, как песчинку в гигантском водовороте времени, места и событий. Для него на первом месте была личность, её качества, достоинства. Всё остальное – превратности Судьбы.
– Да, сахиб, – говорил он, – я верю, правда, не совсем понимаю, но это не имеет никакого значения, что бессмысленно пытаться изменить что-либо в нашей жизни. Что бы мы ни делали, результат в конечном итоге будет тот, который предопределён свыше! Для человека главное, не то, что он ест, и где он спит, как его зовут или величают. Индия – страна многих религий. У меня, наверное, в голове мешанина из обрывков очень многих догматов. Я верю и в единого Бога, и во всех богов рангом пониже, как в человеческом обществе. Верю в реинкарнацию душ. Верю, что тхагги, пытавшиеся задушить вас, сахиб, и вашего друга-генерала, сегодня добывают себе пищу в лучшем случае в образах грифов-могильщиков. И как воин, восхищаюсь вами сахиб! Знакомство с таким человеком, как вы, украшает мою собственную жизнь. Надо же, два выстрела в полной темноте на запах! Этому невозможно научиться. Это не только ваша рука, сахиб. Поверьте, это рука Судьбы! Надеюсь, ваш генерал, оценил свою спасённую жизнь?!
Я отвечал, стараясь не нарушить хрупкую ауру сложившихся у него обо мне представлений.
– Дорогой друг, Аджитт Биджей-Сингх! Генерал настоящий воин, он был добр ко мне. Но в ту злосчастную ночь я спасал в первую очередь собственную жизнь. Так получилось. Нельзя сидеть на шее генерала. Мы расстались. У меня было много неприятностей. Стараясь спасти душу, невольно оставляешь неприкрытым собственное тело. Я горд именем, которое вы мне дали – Бхарати Бхерия – Хиндустанский Волк! К сожалению, мне не пришлось жить под этим красивым и гордым именем. Потом – время невзгод. Я был просто Абарая. Сегодня я называюсь Дактар Хатхи. Спасибо большому слону из диких джунглей. Я вынул из его ноги занозу.
– А Большой Хатхи сегодня спас вашу собственную жизнь, сахиб! Если бы не он, завтра утром вы были бы привязаны к жерлу пушки! Вот как всё взаимосвязано…
_____________________________________________
* Примечание. Сцена ночного боя с душителями-тхаггами описана в третьей книге «Хиндустанский Волк» пенталогии романа «Меч и Крест ротмистра Кудашева».
_____________________________________________
Я спросил:
– «Мешанина» из догматов разных религий не мешает быть сикхом?
Аджитт Биджей-Сингх вздохнул:
– Что поделать, если голова сама по себе думает? Я ей не могу приказать! Это моя беда – любознательность. Это не великий грех. Знаете, один из постулатов сикхизма гласит: «Все пути ведут к Богу»! Отсюда терпимость. Но гимны наши пою, книгу Гуру Грантх Сахиб читаю, наши запреты чту, предписания и ритуалы соблюдаю, правда, не так строго, как положено, у военного человека свой жёсткий распорядок дня! Если доживу до седой бороды, исправлюсь!
Я спросил:
– Сикхи, они как, только воины?
– Нет, сахиб, что вы. Это четыреста пятьдесят лет назад сикхи были только воинами, когда религия только основывалась. Воинами по профессии. Сегодня сикхи – кто угодно: чиновники, торговцы… Но в душе – каждый сикх воин. Это закреплено и ритуалом. У нас братство сикхов состоит из малых общин, называемых «хальса». Каждый мужчина, член хальсы, должен быть узнаваем на людях по внешнему виду. Мы носим длинные волосы, которые не должны стричь.
– Индуисты тоже не стригут волос, – заметил я. – Видел одного садху с волосами, что прикрывали его ягодицы!
– Не равняйте, сахиб! – строго заметил Аджитт Биджей-Сингх. – Садху не моются, не ухаживают за своим телом. Их волосы полны насекомых. Садху упиваются собственными страданиями. Это не нормально. Они больные люди! Сикхи соблюдают ритуальную чистоту. Ухаживают за своими волосами. Гребень – обязательный предмет для сикха. И волосы свои мы аккуратно расчёсываем, наворачиваем на гребень, гребнем же закрепляем, убираем под платок, а потом под тюрбан. Бороду и усы никогда не бреем, но военным не запрещается подстригать их. Волосы и бороду с усами называем «кеш», гребень – «кангха». На правой руке носим стальной браслет – «када». Мы не носим ни дхоти, ни набедренных повязок. У нас – «каччха» – короткие штаны. Военный может носить уставные длинные английские бриджи, но носит и каччха в виде белья. И пятый предмет на букву «к» - это кинжал-«кирман»! Каждый мужчина к имени собственному получает приставку – «Сингх», что означает – «лев»! Многие, даже не воины, всегда носят оружие: саблю, копьё, большой кинжал.
– Простите за нескромный вопрос, уважаемый Аджитт Биджей-Сингх. Ваши женщины тоже исповедуют религию сикхов?
– Конечно. У нас мужчина может взять в жёны только одну женщину. Она может быть из любого рода-племени, любой религии, даже любой индуистской касты. Для нас нет разделения людей на чистых и нечистых! Но в замужестве женщина принимает религию своего мужа. К её имени собственному добавляется приставка «каур» – «принцесса».
– А дети?
– И дети тоже! Обязательно.
– И обряд посвящения красивый?
– Да, сахиб. Я понял, что вы имели в виду. Никакого насилия. У нас нет обрезания ни для мальчиков, ни для девочек. В семьях они воспитываются в традициях сикхов, но принимаются в общину, только по достижению юношеского возраста. Посвящение – это праздник для всей общины – хальсы. Красивые гимны, фимиам. Обряд проводят пятеро самых уважаемых членов хальсы перед священной Книгой Ади Гуру Грантх Сахиб. Каждый посвящаемый опрашивается на предмет знания основных требований религии. Даёт личное согласие стать сикхом. Потом ему дают выпить сладкий напиток – амриту. С этого момента посвящаемый становится полноправным сикхом!
– А похороны?
– Тела умерших сжигают…
Так мы провели вечер и первую половину ночи в дружеской беседе.
За прошедшие с последней встречи время Аджитт Биджей-Сингх сделал завидную карьеру. В собственно сикхской иерархии поднялся на ступень от рядового члена до члена Совета старейшин хальсы Амритсарского квартала по Тарантарнскому тракту. Квартал большой. В нём и большая оружейная мануфактура, и два базара: Тарантарнский и Раджа Кхад Базар, расположившийся в тени средневековой стены полуразрушенной каменной крепости Раджа Кхад. Личной материальной выгоды от своего положения в хальсе не имеет – это великий грех. Но уважением и влиянием пользуется.
По службе в индо-британской армии на сегодняшний день исполняет обязанности первого помощника командира комендантского полка в Нью-Дели, но только в чине старшего унтер-офицера – стафф-сержанта. Был бы англичанином – имел бы чин подполковника! В Амритсар приехал в краткосрочный отпуск на сикхский ежегодный праздник Поминовения героев. На период праздника, как член Совета старейшин, принимает участие в организации усиленной охраны правопорядка в городе. Потому и оказался у городской заставы – проверял большой караван-сарай на тракте у въезда в Амритсар.
В нужное время на нужном месте?!
Чтобы спасти меня от расстрела картечью? Снова – рука Судьбы?..
Хочешь – не хочешь, а задумаешься. Реально почувствуешь себя фигуркой в игре. И не только в Большой Игре политиков…
Решился, задать вопрос, мучивший меня, Аджитт Биджей-Сингху. Кому, как не ему. Не давать же объявление в «Нью-Дели Ньюс»! Не слышал ли он имя Шер-Мен Руси?
Аджитт Биджей-Сингх покачал головой. Если бы слышал, не забыл бы. Спросил, кто такой. Я ответил, что он сын моего друга. Был похищен из отцовского дома работорговцами и увезён в Индию. Он был хорошим воином, мастером сабельного боя. Возможно, уже погиб или сменил имя. Попросил навести справки, но очень осторожно.
Уснув, я не видел снов. Сильно устал. Отдыхал.
Аджитт Биджей-Сингх не уснул до утра. Думал. Кое-что придумал.
За утренним чаепитием Аджитт Биджей-Сингх изложил мне свои соображения.
Не скажу, что они привели меня в восторг. Но другого выхода не было. Знал поговорку: «Гость – день, гость – два… На третий день – нахлебник!». Нужно было определяться.
Хлеб, он дорого стоит! Им не бросаются. А мне на подаяние жить не пристало.
*****
В Амритсарский Золотой Храм Сикского религиозного воинства старший унтер-офицер Аджитт Биджей-Сингх привел меня, что называется «за ручку».
Город Амритсар не имеет чёткой планировки, его улицы, улочки и переулки видно сохранили свою хаотичность ещё со времен первых стихийных застроек. К храму шли пешком. Здесь это не стыдно. Но Аджитт Биджей-Сингх почёл своим долгом объясниться: к храму лучше пешком, не так далеко, верхом проехать будет проблематично. Меня это не смутило.
С любопытством рассматривал город. Что сказать, богатый! Не без нищих, конечно, но основная масса народа одета не просто хорошо. Для провинциального европейского города – роскошно. Шёлк, бархат, золото вышивок, кисея.
Почти каждая большая улица – нескончаемая череда лавок, чайхан и харчевен. Товары, еда и напитки – на все вкусы. Запахи естественных цветов, благовонных масел, курительных палочек, кальянного дыма и раскалённого масла! Много оружейных лавок. Сабли с изумительными эфесами в ножнах, усыпанных драгоценными камушками. Не удержался. Подержал в руках одну, присмотрелся. Сталь местная. Нет с золлингеновским клеймом «Z». Связки бус. Жемчуг и камни всех цветов пудами.
Слоны, верблюды, повозки. Всадники, с трудом продирающиеся сквозь дорожные заторы. Паланкины, влекомые носильщиками.
Слава Богу – зима! С утра не больше двадцати двух, двадцати пяти по Цельсию. Сухо. Представляю, каково здесь будет в июле-августе!
Минут через тридцать мы вышли к цели: беломраморному резному архитектурному чуду – большому храмовому комплексу. Многочисленные здания храмов, словно сложенные из белоснежных кусков сахара и крепко сбитого творога, увенчанные золотыми куполами. Каждый посвящён своему Гуру из сикхов. Как правило – святому мученику за веру. Я шёл, задрав голову вверх. Мой проводник потянул меня за рукав, увлекая в тень прохода. Народу прибавилось. В проходе пришлось убавить ширину шага. Вокруг меня разноцветный людской поток в обе стороны: туда и обратно. Женские цветные сари, платки и шали всех цветов радуги. Мужские повязки и тюрбаны – жёлтые, синие, красные, даже хаки. Кивком головы показал Аджитт Биджей-Сингху на людей в военной форме в тюрбанах хаки.
– Наши люди! – пояснил Аджитт Биджей-Сингх. – Они на службе. Один бородач – сикх, другой индуист, видите – бритый. Я в праздничном синем тюрбане. Поеду в Нью-Дели, тоже надену тюрбан хаки.
Вот и вышли на огромнейшую внутреннюю храмовую площадь.
Стоило побывать в Амритсаре, что бы увидеть одно только это чудо света!
Взор сразу приковал к себе Золотой Храм!
Вот он, знаменитый Харимандир или Дарбар Сахиб – Божественный Храм или Двор Господина!
Англичане называют его просто по внешним признакам – Голден Темпль.
Первое впечатление – самое сильное. Не находился бы в людском потоке, остолбенел бы. Мало-помалу, идти становилось всё свободнее. Мы обходили площадь по часовой стрелке, ступая по каменным плитам набережной вокруг рукотворного озера почти правильной формы большого квадрата. Харимандир стоял на острове посреди озера небесной голубизны. Его отражение придавало волнам золотой оттенок.
Выбрав свободное от паломников местечко у воды, Аджитт Биджей-Сингх остановил меня. Указал на озеро:
– Амрита-сарас! Озеро бессмертия.
– Вот как! – сказал я. – Потому и город так называется. Охотно верю. Ни в одном другом городе мира, знакомом мне, я не встречал на улицах столько здоровых мощных энергичных стариков с белоснежными, как хлопок, длинными усами и бородой. Многие с оружием. Без клюк, без палок, прямые, как юноши, с орлиным взглядом. Они – тоже достопримечательность Амритсара.
– Да, – подтвердил Аджитт Биджей-Сингх. – И старики, и все мы ведем правильный образ жизни, завещанный нам нашими Гуру – Учителями, и самым Главным Гуру – Великой Книгой! Поэтому Книга читается в храме без перерыва в течении сотен лет! Не храм, не люди, не гуру главная достопримечательность – Книга. Сами увидите, сами услышите! А теперь нам нужно совершить омовение.
Этим мы и занялись. Я повторял все движения ритуала, совершаемого моим товарищем.
Я не стеснялся своего обнажённого более светлого, чем у многих индусов, тела. И с индийским именем мне не было нужды краситься в тёмный цвет. Обычного загара было более, чем достаточно. На меня не обращали внимания. Правда, ещё Афанасий Никитин отметил в своих записках, что в аристократической среде индусов чаще можно встретить мужчин и женщин со светлой кожей, нежели в базарной толпе. Даже сам принял посильное участие в некоем знакомом всем приятном процессе обновления крови местного населения. Ну, это капля в океане. Белая кожа для индусов – не предмет для особой гордости. Этот вопрос более волнует даже не англичан – немцев!
И омываясь, я не мог оторвать глаз от Золотого Храма.
К храму через озеро ведёт узкий, охраняемый вооружёнными воинами, мост. Мост – древний символ соединения двух миров. Это символ Пути из мира бренного в Мир Высший! Сам Римский Папа носит титул Понтифика – Мостостроителя!
Мост, как и вся храмовая территория хорошо охраняется вооружёнными сикхами. Огнестрельного оружия при охранниках не заметил, но холодным они увешаны. Не то что на Святой Руси. У нас при храмах православных, дай Бог, сторож имеется. Как правило, инвалид одной из войн многочисленных. Убогий. Другие не нужны. Не слышал, чтобы кто-либо позарился на церковные деньги. Ушкуйники сами за свои грехи подношения делают. На охрану в японском монастыре, предоставившем свои площади правительству под лагерь для русских военнопленных, насмотрелся тоже. Из монахов же. Те, хоть и без мечей, но и ладонью череп богохульнику снести могут. Что там говорить, наш наследник трона у японского храма за свершённое неуважительное действие к святыне получил катаной по голове. Факт, в России скрываемый, но в Японии общеизвестный.
Здесь же, у Золотого храма, пошалить – не успеть. Быстро на пику наденут.
Я уже знал, в храм нельзя зайти в обуви. Нельзя попасть без предварительного омовения в священных водах озера. Некоторые погружаются в воду с головой. Старики и не умеющие плавать идут в воду, держась за цепочки, что своими концами прикованы к каменным столбикам на набережной. Стража зорко следит за водной поверхностью, несчастного случая не допустит. Паломники омывают в воде ноги, лицо и руки, полощут рот, пьют воду. Говорят, вода в озере проточная, целебная, даже проказу излечивает. Впрочем, если и есть сток, то подземный. В воде я заметил довольно крупную рыбу, вроде аквариумных золотых, но размером в локоть и более. Мне тоже пришлось окунуться, но пить воду я поостерёгся. Какой из меня сикх!
После омовения по мраморному мосту прошли в общей череде паломников на остров к Золотому Храму.
Не удержался, прикоснулся к стене храма рукой. Так делали многие.
Каменные стены храма, его башни и купола окованы медными позолоченными листами, ослепляющие своим сиянием членов сикхского братства и любопытствующих путешественников.
Последняя информация была мне выдана Аджитт Биджей-Сингхом весьма неохотно. А я был, каюсь, не деликатен. Вот чем европеец отличается от азиата. Тот перед красотой и величием просто либо падает на колени, либо наслаждается от души в полную силу своего сознания. Европейцу ещё всё необходимо знать.
Конечно, для меня храм – это архитектура, в которой, правда, мало что понимаю, но романский стиль от готики и ампира отличать уже научился. Держу в памяти красоту Парфенона, Персеполя. Не забуду и Петербургскую итальянскую классическую архитектуру дворцов и проспектов.
В моих странствиях, при всех их тяготах, должен отдать должное, есть грань изумительная – познавательная. Проходит время, неприятности забываются сами собой. Красота, раз увиденная, впитанная сознанием, остаётся навсегда!
В храм с соблюдением его уставных требований может зайти каждый желающий независимо от касты, национальности и даже вероисповедания. Сикхи не признают индуистских каст. Женщинам не воспрещается, они равны в правах с мужчинами.
Храм богат. Каждый сикх ежегодно отчисляет на нужды своей общины – хальса – от десяти до сорока процентов своего дохода.
При входе в храм сборы не производятся. Пожертвования исключительно добровольные. Более того, каждого голодного здесь накормят в специальном помещении совершенно бесплатно. И просить не нужно ни на хинди, ни на панджаби. Достаточно присесть на циновку и протянуть вперёд сложенные руки ладонями вверх – символ просьбы и покорности. Получишь миску варёного риса, лепёшку и кружку воды из озера. В благодарность, после еды достаточно сложить руки вертикально ладонь к ладони и поклониться.
Служба в храме идёт круглые сутки. Всенародно читается вслух Книга, слушаются проповеди, пересказываются эпизоды пятисотлетней героической истории сикхского братства. Поются гимны.
В отдельном помещении без остановки читается Гуру Грант Сахиб – Книга огромного объёма. Здесь слушатели не обязательны. Но захочешь послушать – не прогонят.
Храм в два этажа. Внутренние интерьеры – сплошной резной белый мрамор с изречениями и орнаментами, инкрустированными драгоценными камнями.
Я плохо понимал панджаби, но успел усвоить – сикхизм появился как третья сила, противопоставившая себя ещё в пятнадцатом веке мусульманской экспансии с одной стороны и жестокому феодализму индуистов с другой. Третья сила окрепла очень быстро. В боях, как в кровавых, так и в идеологических. Противостояние завершилось созданием собственного государства – Пенджаба. Человека, имеющего приставку к имени «Сингх», исповедующего сикхизм, можно встретить среди чиновников туземной администрации, преподавателей учебных заведений, коммерсантов, промышленников, но более других профессий для сикха желанны военная либо полицейская службы. Это поприще для них естественно. По оценке Аджитт Биджей-Сингха в случае мобилизации только Пенджаб может выставить до миллиона хорошо обученных солдат и офицеров, уже сформированных в соответствующие подразделения, в которых каждый знает своё место в строю! И не это ещё самое главное. Главное другое. Сикхское братство пронизывает своими представителями всё разноплемённое сообщество народов Индостана и Британской Индии! Это – немаловажный факт. Это инструмент информации, инструмент управления. Сикхов уважают. Уважают не только потому, что побаиваются. Иметь приставку к имени «Сингх», в Индии означало, что за этой приставкой стоит мощное организованное военизированное сообщество. И сам по себе индивидуум с этим именем – не тот человек, которого можно обидеть безнаказанно. Не только. На сикха можно положиться. Дав слово, сикх не нарушит его. Среди сикхов нет воров. Сикхи не употребляют алкоголь. Среди них нет терьякешей. Сикхи глубоко уважают семейные связи. Прелюбодеяние в семье сикха – явление недопустимое!
Англичане умело использовали эту третью силу в политическом и военном напряжении между мусульманами и индуистами. Но и сами сикхи не раз испытывали на себе силу английской артиллерии!
Вот, история, на описание которой не хватит одной человеческой жизни.
По выходу из храма я получил в руки ритуальный «Карах прасад» – круглый шарик лакомства типа халвы оранжевого цвета, очень сладкий, приятно пахнущий. И вкус, и запах запомнился. Хорошее воспоминание. Второй раз в храм пойдёшь с удовольствием.
Я сидел на камне набережной, полоскал в прохладной ещё поутру воде озера свои босые ноги. Забавлялся: озёрные цветные карпы покусывали их своими беззубыми ртами.
Думал.
Эти общие новые знания сами собой породили и новое умозаключение. Вроде, что-то знал и ранее, но не придавал этому большого значения. А следовало бы!
Под каким именем представился мне в Кветте Гюль Падишах, он же Алан Фитцджеральд Мак’Лессон? Под именем Рами Радж-Сингха! Имя Радж Рами-Сингха мне было известно ещё два года назад по дневнику Самвела Татунца. Увы, я не сразу сложил эти похожие имена вместе! Не сразу понял, что под ними – один человек. Радж Рами-Сингх вёл дела в Исфахане с братьями Брауншвейг. Под этим своим именем он увёз в Индию выкупленного у Брауншвейгов Чермена Дзебоева.
Алан Мак’Лессон тоже сикх! Понятно, с его положением – не из простых.
Глупый, глупый Кудашев! Мальчик ещё в этих играх, а туда же…
Успел уполномочить Аджитт Биджей-Сингха навести справки о Шер-Мене Руси. Алан сегодня же будет знать, что его пропавший друг Кудаш-бек жив, здоров и ведёт самостоятельный розыск!
Теперь я не сомневался, что Мак’Лессон под именем Рами Радж-Сингха весьма важная персона в Амритсаре. Разумеется, его имя Аджитт Биджей-Сингху, как одному из военачальников комендантского полка в Нью-Дели, известно, если ему известны даже приметы жеребцов, пропавших у Мак’Лессона!
Вернулся Аджитт Биджей-Сингх.
Присел рядом. Сделал мне замечание.
В священных водах совершают омовение. Здесь не купаются для физической чистоты, не болтают в воде ногами для развлечения. Я поднялся на ноги. Пошли назад по мосту.
Увы, Аджитт Биджей-Сингх ничем меня не порадовал. Имя Шер-Мен Руси никому ни о чём не говорит. Такого не знают. Но должны были бы знать, если он сабельный боец. Настоящие бойцы – они герои. У каждого – свои почитатели от простых до очень богатых и влиятельных людей. Бывали случаи, на ристалище в стенах старого замка – «кот» – Раджа Кхад-кот при большом базаре – касса тотализатора превышала тридцать-сорок тысяч золотых рупий. Правда, это в случае, если объявлялся поединок со смертельным исходом. Такое решение могли принять только сами участники боя. После такого поединка мог остаться только один герой!
Я понял, мне в одиночку, действительно по Индии не пройти, не проехать. С горечью вспомнил свой щенячий запал, с каким получил, было, у Мак’Лессона коня. Какая самонадеянность. Собрался в многомесячный дальний путь на хорошем коне, но без монеты в кармане за горы Гималайские, Гиндукушские и Копет-Дагские!
И Чермена мне не найти. Как появиться, если появлюсь, на глаза Владимиру Георгиевичу? Что скажу?
Кругом, кругом, да на печь в угол! Что же делать?..
– Что теперь? – спросил Аджитт Биджей-Сингх. – Что вы намерены предпринять?
Не сразу, но ответил:
– Был бы орлом – полетел бы к себе на родину. Далеко-далеко за Хималаяйя! Был бы воробьём – жил бы под крышей Золотого Храма, был бы сыт, клевал бы бесплатный рис. Был бы индусом, стал бы сикхом, служил бы у какого-нибудь раджи телохранителем.
– Индусом быть не обязательно. Нужно к жизни сикхом придти с внутренней убеждённостью, чтобы не сожалеть потом о принятом решении. Новая жизнь изначально не должна начинаться, как жизнь временная. Я знаю, вы к такой жизни не готовы. Вы тоскуете о жизни прошлой. Никогда её не забудете. У меня в штабе комендантского полка есть вакансия субедара для грамотного человека. Лучше вас, сахиб, мне не найти. Но если мы и решим её занять, одного желания будет мало. Нужно, чтобы вас знала и просила за вас Совет старейшин наша община – хальса. Скажу прямо: я глава, один из пяти, хальса моего квартала в Амритсаре. Но без хальса не смогу принять решения. Что будет знать о вас община? Что нам сказать иным возможным кандидатам на желанную военную службу? Что вы простой кузнец, раб?
Я был удручён.
Аджитт Биджей-Сингх был прав.
Раб не может стать сикхом.
Воин не может быть рабом.
Раб – просто вещь. Воин должен погибнуть в бою, но не дать себя продать в рабство. Это большой грех. Раб нечист.
Аджитт Биджей-Сингх давно знает меня как умелого воина, он сам дал мне имя, которым в Индии мог бы гордиться воин – Бхарати Бхерия – Хиндустанский Волк. Он понимает, что Бхарати Бхерия не по доброй воле стал рабом. Бхарати Бхерия обманом был захвачен нечистыми людьми. Негодяями, презревшими повеление Всевышнего оказывать помощь беспомощным людям, попавшим в беду! Аджитт Биджей-Сингх лично готов поручиться за Бхарати Бхерия. Но этого мало. За новичка должна просить община. Можно принять религию сикхов, но нельзя стать в один день воином. Это долгий путь, который начинают юношами. Человек же с именем Хиндустанский Волк может войти в мир сикхов в один день и занять подобающее ему место только одним путем – через подвиг. Либо через смертный ритуальный бой. Это исключение из общего правила, это жестокий обычай, но он практикуется. Великие воины всегда в цене. Противника кандидату назначает Совет Старейшин. Новичок должен убить своего противника. Так, он через кровь докажет свою ценность для братства. Это бывает очень редко. Бывалому воину-сикху никто из чужих не сможет противостоять.
Однако, Аджитт Биджей-Сингх надеялся на благоприятный исход для меня в этом бою.
У меня был выбор? Я согласился.
Аджитт Биджей-Сингх снова отправился в храм. Я прождал его до полудня. Потом нашёл себе местечко в тени смоковницы и завалился спать. Фиеста! Будь, что будет.
Через час проснулся.
Аджитт Биджей-Сингха не было. Он появился только к вечеру. Азия! Время не имеет значения.
Улыбнулся ещё издалека. Это был положительный признак. Значит, что-то у него получилось!
В этот вечер Аджитт Биджей-Сингх кормил меня на убой. Жареной бараниной с рисом и тушёными баклажанами с луком и чесноком. Конечно, с немыслимым количеством чёрного перца и иных пряностей.
Разговаривали.
Сикхи не соблюдают постов. Сикхизм позволяет своим адептам есть мясо животных без ограничения, в том числе и свинину, и говядину, но при одном условии – животное должно быть убито одним ударом, умереть безболезненно, без мучений.
Так говорил Аджитт Биджей-Сингх.
*****
27 декабря 1913 года. Амритсар.
В День поминовения героев и мучеников я был препровождён своим попечителем в традиционное место проведения воинских ристалищ, где мерялись силой борцы, кулачные бойцы, мастера искусства рукопашного боя «калларипаятту» и мастера по фехтованию холодным оружием – в развалины старого замка Раджа Кхад-кот, что соседствовал с территорией большого Тарантарнского базара.
Замковая площадь полна народа. На возвышении – судейская коллегия – Совет старейшин и уважаемых гостей состязания, как сикхов, так и не. Народ, собравшийся культурно отдохнуть и развлечься, кто где, даже на вершинах полуобвалившихся стен и башен. Гомон. Музыка. Букмекеры, опоясанные кожаными кошелями с деньгами, с мелками и грифельными досками в руках принимают ставки. Торговцы разносят напитки, горячие пирожки.
Внутренним взором оцениваю сам себя. Внешне внимания не привлекаю. Моя одежда, тюрбан, обувь, подаренные мне добрыми жителями басти Упчар-Хатхи, не отличались от того, в чём ходили горожане. Моя тёмная с проседью борода и даже мой выговор на хинду – тоже подозрений не вызывали.
Я был представлен старейшинам, заправлявшим публичными боями в Раджа Кхад-кот.
Писарь получил от Аджитт Биджей-Сингха залоговую сумму «кхел-пайса» в двадцать рупий и внёс меня в список бойцов под именем Бхарати Бхерия на бой, назначенный на третий день от сегодняшнего.
Объяснил: как новичку, мне предстоит провести три пробных поединка, которые не будут участвовать в тотализаторе – «кэ бхйтар». Первая схватка при деревянном оружии, вторая – со стальными, но тупыми мечами, третья с боевым отточенным оружием до первой крови без смертоубийства. Только первые две схватки с доспехом – с малым медным щитом. Запрещённых приёмов нет. Поражением во всех трёх схватках будут считаться: касание земли четырьмя точками тела, первая кровь и сдача на милость победителя.
Если одержу три победы подряд, смогу претендовать на серьёзный бой.
Как я понял, время поединка не ограничено. Но потом убедился, на этой арене пассивных бойцов не бывает.
Аджитт Биджей-Сингх посчитал, что мне не лишне будет сначала просто посмотреть на бои, ознакомиться с индуистской техникой фехтования, уяснить для себя нечто новое, незнакомое. Ну, и самому нужно хоть два-три дня на разминку, на подготовку. Разумно.
Я согласился. Остался. Аджитт Биджей-Сингх смотреть со мной бои не стал. Только спросил меня, найду ли я самостоятельно дорогу домой. Я помахал ему рукой на прощанье.
На подобное, пока ещё для меня – зрелище, я попал впервые. Да-а-а… А по нашему календарю – двадцатый век! Аэропланы, подводные лодки… Не сегодня-завтра самолётчики на Луну высадятся! А здесь – Древний Рим двух тысячелетней давности. Гладиаторские бои…
На Руси такого варварства и во времена Владимира Красного Солнышка не существовало. Не упивались православные чужой кровью. Большим грехом почитали. И в более поздние времена никогда «рыцарских» турниров не устраивали. Царскими указами дуэли пресекались под страхом смертной казни и лишения всех прав состояния. «Поэтизация» дуэлей в начале 19-го века, воспетая гениями русской поэзии Александром Сергеевичем Пушкиным и Михаилом Юрьевичем Лермонтовым, принесла им самим безвременную смерть. Сами воспели этот «кодекс»! Знаю, казаки, возвратившиеся с войны, из похода, в церковь сорок дней не заходили. Сами считали себя грешными. В зной, в дождь, в мороз молились на паперти, за кровь пролитую искупления просили! Последний царский указ «О поединках» в казачьей среде именовался «бесовским»!
От подробностей описания зрелища, увиденного в Раджа Кхад-кот, воздержусь. Сегодня, на старости лет от этих воспоминаний мутит.
Господи, прости меня, грешного!
Отмечу только: Ничего нового в сабельном бою индийского стиля, ничего существенного для себя не почерпнул. На психологическую атаку и наши родные горцы и кочевники способны. Ликом черны, зубами оскалены, криком ужасны. Но победа достаётся тому, кто быстрее да ловчее. Чистой гимнастики много. Прыжки выше головы, с неожиданными поворотами в воздухе. Удары не только мечом, но и малым медным щитом, головой и ногами. Это так, показуха. На всё то – у казака есть шашка в руках!!
Через час плюнул, ушёл.
Бродил по городу, знакомился с ним. Подсознательно запоминал хитросплетения его улочек. Заблудиться в Амритсаре невозможно. Есть хорошие ориентиры – башни и купола его храмов, у сикхов – «гурудваров»: Харимандир Сахиб, Мата Каулан Джи, Баба Атал Сахиб, Рамсар Сахиб и Калгитхар. Если забыл какой, не взыщите. Не один десяток лет миновал.
Есть в городе и храм индуистской богини Дурги. Любознательность – не грех. Разулся, поклонился, бросил мелкую монетку в общую чашу подношений. Вошёл. Песнопения жрецов и вторящих им молящихся. Фимиам. Большая литая начищенная до зеркального блеска скульптура богини Дурги. Восемь рук, почти в каждой по предмету, не все опознал, но эти помню: цветок лотоса, кинжал, боевой лук, трезубец, какие-то погремушки или шестопёры – не понять. Правая рука поднята и обращена раскрытой ладонью к своим прихожанам. Над головой большой бронзовый же нимб из языков пламени. Сама восседает на льве, оскалившем свои клыки.
Покинул храм, а в голове строфа из молитвы вертится. Навязчиво так. И не думал запоминать, а вот и через двадцать пять лет вспомнилась!
– «Нийатам куру карма твам карма джйайо хй акарманах шарира-йатрапи ча те на прасиддхйед акарманах»…
_______________________________________
* Санскрит. Отрывок из Юхагавад-гиты:
– «Честно исполняй свой долг, ибо такой образ действий лучше, чем бездействие. Не работая, человек не может удовлетворять даже самые насущные потребности своего тела».
_______________________________________
Не сразу понял смысла услышанного. Но, с грехом пополам, перевёл. Поразился. Мне это было нужно. Работа нужна. Приложение своих способностей. А что умею? Может, пойти снова в какую-нибудь кузню, помахать молотом за миску риса в день? Не боюсь и такой работы. Но домой возвратиться она не поможет!
Горько на душе стало.
*****
Два дня перед назначенными боями провел на берегу пруда в каком-то заброшенном карьере подальше от людских любопытных глаз. Разогревался, разминался. Делал гимнастику. С моим телом не всё было в порядке. Кузнечный молот дал большую силу всем мышцам тела, но лишил их былой эластичности и пластичности. Саблей, одолженной у Аджитт Биджей-Сингха, восстанавливал способность к молниеносному и очень точному удару клинком.
Индийская сабля – «тальвар» – в длину 24 вершка, аршин с четвертью или один метр. Клинок широкий, изогнут слабо. Интересная особенность: эфес рукояти тальвара заканчивается литым бронзовым либо кованым стальным дискообразным навершием, часто ещё и шипом. Это нужно принять во внимание: в бою им пользуются, как кастетом. Ладно, не страшно!
Сабля, шашка – не топор дровосека. Человек, впервые взявший саблю в руки, каким бы он ни был ловким и сильным молодцом, будет убит мастером сабельного боя с одного удара. Непрофессионал виден мгновенно. И все последующие ступени роста обучаемого новичка тоже как на ладони. Из полусотни, дай Бог, один чего-то в этом деле стоить будет.
Отец рассказывал, как в стародавние времена боярин-воевода подбирал «новиков» в княжью дружину. По осени, по окончанию полевых работ, ранним утром созывали из деревни молодых здоровых парней, на опушку леса. Те шли охотой. Стать дружинником хотелось каждому! Князь за службу платил серебром, собольей шапкой, богатырским конём, добрым земельным наделом и освобождением от податей! Не кисло. Каждому хотелось.
Воевода и его бывалые дружинники приказывали раздеться, осматривали тело на предмет болезней тайных или грешных. Слабых телом и хворых отправляли по домам. Отобранным парням раздавали боевые сабли. Выстраивали в цепь с таким интервалом, чтобы не могли поранить друг друга. Показывали основные артикулы владения мечом, так, чтобы при ударе, не могли сами себе увечье нанести. Внушали: лезвие сабли движется только острием по направлению движения сабли, не обухом. Как при ударе, так и при замахе. Не топор! Широких замахов избегать. Пока взмахнешь, враг успеет кишки такому рубаке выпустить. Вот для первого урока и всё наставление. Потом давалась команда «сабли к бою!». И цепь начинала вырубать кустарник. Не останавливаясь ни на минуту. С утра до захода солнца. Кто оставался на ногах с саблей в окровавленной от мозолей ладони – зачислялся в дружину. Остальные расходились по домам.
Не кисло? А вы думали, казаки, они только мёд пьют?!
На ветке куста дикого граната, выбирал колышущийся от ветерка крайний листочек и разрубал его по желанию – либо пополам поперёк, либо вдоль, либо отсекал от ветки по ножке.
Прилетел шершень. Мгновение, и он оказался в мощных жвалах притаившегося в зелени богомола, не замеченного мною ранее. Шершня не спасло его напрасно дёргающееся жало, истекающее каплями выпускаемого яда. Он был пожираем богомолом заживо. Ещё мгновение, и они оба разрублены клинком моей сабли.
Ударил. И тут же пожалел.
Рассердился на самого себя. И за то, что не сдержался, и за то, что пожалел!
Где, как найти в этой жизни, в этом круговороте убийств одним живым существом другого, тот баланс, что позволит человеку называться Человеком?!
Господи!
Индия, она своим воздухом из кого угодно философа способна сотворить. Стоит ему только на мгновение остановиться и задуматься. Так, не успеешь оглянуться, станешь буддистом. Будешь смотреть под ноги, чтобы не задавить муравья. Не станешь гонять, травить и проклинать комаров, пьющих твою кровь. Как следствие – отказ от всего, что может являться объектом желания. Избавиться от желания – избавиться от страдания! Конечно, не будешь тосковать по своим любимым. Желать встречи с ними, жизни с ними. Эти воспоминания, эти неосуществлённые желания, всегда будут причиной страдания, всегда будут отвлекать от внутреннего созерцания Высшего Света!
Ом мани падме хум! О, Сокровище в цветке лотоса!
Не порицаю, но принять не могу.
Я воин.
Завтра бой.
*****
30 декабря 1913 года. Амритсар.
Раджа Кхад-кот.
Полдень. Ристалище только-только начало принимать зрителей, но бойцы уже на площади. Многие сидят на скамьях, пьют свой утренний чай-масала. Есть среди кандидатов в мастера клинка и такие, что курят кальян. Но это не сикхи, у них табак под запретом. Истинные ценители и непосредственные исполнители сабельного боя ещё на подходе. Драться будем под музыку: подошли и расселись на своих местах музыканты. Начали настраивать инструменты. Барабанщик подошел к жаровне, бесцеремонно снял с неё котёл, начал прогревать свой барабан. Барабан прогрелся, кожа натянулась. Барабанщик ударил в нёё колотушкой. На удар барабана откликнулся большой бронзовый гонг.
Участники боя встрепенулись.
Вышел глашатай, зачитал имена бойцов. В том числе и моё имя – Бхарати Бхерия. Внимания публики наши имена не особенно привлекли. Так, разминка. Многие читают газеты, завтракают на свежем воздухе.
Вот, персонально названо моё имя: Бхарати Бхерия!
Ну, Кудашев, держись! Не посрами.
Вышел, получил медный щит и деревянный меч. Меч довольно увесистый, очень прочного дерева, обшарпанный в схватках. Взмахнул им, нанес пробный удар в воздух. Ничего, пойдёт. Убить и этим можно. Правда, и без меча – тоже.
Названо второе имя. Мой противник молодой человек. Жаль парнишку. У нас и в шутку бы такого не выпустили против зрелого казака. Однако, гонору в нём, как кипятку в переполненном самоваре. Глаза злые. Руки дёрганные.
Удар гонга.
Мой противник дикой кошкой прыгнул на меня с широким взмахом своего меча. Мне было достаточно сделать строевой поворот «на пра-во!» и ударом левой руки, прикрытой щитом, сбить противника на землю ещё в прыжке.
Упав на спину, он вскочил и ринулся на меня снова, но был схвачен стражей за локти и «на воздусях» вынесен с площади.
Первый бой за мной. И боем-то назвать нельзя. Публика, по-видимому, другого исхода не ожидала. На результат никак не отреагировала.
На второй бой глашатай вызвал меня минут через тридцать. За это время арена успела пропустить пять-шесть пар. Для себя я сделал в уме зарубку: здесь не ярмарочные представления, не спортивные фехтовальные состязания. Здесь, при всех атрибутах спортивно-театрального зрелища, каждый бой может закончиться смертью участника. А настоящий бой не череда фехтовальных приёмов на показ, как в синематографе. Реальный бой всегда скоротечен. Незачем публику потешать.
Во втором бою деревянные мечи были переменены на стальные, выкованные без затей. Лезвия тупые с закруглёнными концами.
У меня была проблема. Я, не как мои противники, вышел на арену, не за тем, чтобы поубивать их. Такая самозащита в отличие от ничем не сдерживаемого нападения во много раз сложнее. Трижды я уворотами и приседаниями уходил от атаки, не используя своё оружие. Противник своими безрезультатными атаками был не столько обескуражен, сколько взбешён. Начал новую серию. Дважды я выбивал меч из его рук. Не преследовал, не наносил решающего удара. Публика, гомонящая на своих импровизированных «трибунах», как стая макак, вдруг приутихла. Такого боя новичков они ещё не видели. Мой противник, как видно, собрал всю свою волю и силу в последнем выпаде уколом. Лезвие меча пронзило воздух. Новичок получил удар в челюсть рукояткой моего меча. Удар, усиленный ещё и весом меча, пустил моего противника в полный нокаут.
Несколько секунд полного молчания публики. Потом по толпе прошел, словно порыв ветра, говорок:
– Бхарати Бхерия? Бхарати Бхерия…
А потом – аплодисменты, как в театре.
Я почувствовал поддержку аудитории. Больше не сомневался. Сомнения в бою – лучшая предпосылка к поражению.
Гонг, возвестивший мой третий выход, окончательно взбодрил меня. Силы мои прибавились. Зрение обострилось. Я был на грани состояния упоения боем, которое в варяжестве знали берксерки. В моих руках отточенная сабля. В руках моего врага такая же. Этот бой – до первой крови. Но кто в бою считает, первая она или последняя. Кровь на клинке, кровь на теле, кровь в самом сознании. Сознания уже нет. Передо мною уже нет ни противника, ни врага, просто – опасность. Такая, как быстрый ядовитый шершень, или богомол, с его гигантскими, усеянными в два ряда острыми шипами, жвалами.
Между нами дистанция, которую выбрал и держал я. В два моих роста. Дистанция, которая должна быть достаточно большой для моего противника. Но не для меня.
Удар гонга.
Мой противник не опередил меня. Молниеносным выпадом при полной растяжке собственных ног я нанёс ему укол в правую плечевую мышцу. Сабля упала из его рук. Он схватился левой рукой за раненое плечо. Между пальцами закапала кровь.
Победа. Я положил свою саблю на землю.
Публика взорвалась криками. Скандировали, как на Афинских Олимпийских играх, «Бхарати Бхерия!».
Раненого увели. Его рана была не опасна. Конечно, помощь ему окажут.
Возле меня появился Аджитт Биджей-Сингх. Он взял меня за руку и обошёл площадь по периметру под барабанную дробь, звуки флейт и волынок и восторженный рёв толпы.
Аджитт Биджей-Сингх моим дебютом остался доволен.
– Тебе уже подыскивают достойного противника! – сказал он мне. В назначенный день в Раджа Кхад-кот пожалует половина Амритсара!
*****
7 января 1914 года. Амритсар.
Раджа Кхад-кот.
Долго ждать не пришлось.
День нового тысяча девятьсот четырнадцатого года прошёл незаметно. Стоит отметить: по григорианскому календарю.
Индия страна большая. По настоящему, в империю с централизованными мерами веса, времени и расстояния не сложилась. В каждом штате, а то и в каждом народе – свой собственный Новый год по ведическим календарям. У одних – лунный, у других – солнечный. Так, по календарю «Шака» переход к новому году, начинается в первый день месяца Чайтра, соответствующий дню весеннего равноденствия – 22-го марта в обычные годы и 21-го в високосные. По календарю «Угади» – 26-го марта. В Западный Бенгалии праздник приходит 13-го апреля. В штате Тамил Наду новый год отмечают 14 апреля, в день наступления весны. Впрочем, есть календари, по которым новый год отмечается в сентябре. Этот праздник любим. Отмечается не только домашними застольями, но и уличными шествиями со слонами, музыкой, театрализованными представлениями и фейерверками. В ночь с 31-го декабря на 1-е января в Амритсаре было тихо. Мне показалось, что это доброе предзнаменование. Пусть год пройдёт без политических потрясений, тихо и мирно!
Первого января Аджитт Биджей-Сингх принёс новость в виде отпечатанного в типографии плаката, в котором на хинду и панджаби оповещались любители сабельного боя о предстоящем «незабываемом зрелище».
Об участии в сабельном поединке бойцов: Дактар Хатхи из Упчар-Хатхи, за свою ловкость и силу именуемый Бхарати Бхерия – Хиндустанский Волк и Радж Дигора Урсдон-Сингх из Джамму. Ставки принимаются!
Седьмого января мы с Аджитт Биджей-Сингхом были в Раджа Кхад-кот.
Да, расклеенные на древних камнях княжеских развалин распечатанные плакаты своё дело сделали. Замковая площадь под напором зрителей сократилась на две трети. Арена для боя была символически огорожена крупными отёсанными камнями из старой крепостной кладки.
Церемония открытия состязания была такой же, как и прежде. Музыка, глашатаи, гонг.
Как всегда состязание начали пары новичков. Гвоздь программы должен был состояться не ранее двух часов пополудни. После обеда.
Нас с Аджитт Биджей-Сингхом пригласили в отдельную палатку, из которой мы могли бы лицезреть арену через сетку из чёрного конского волоса. Объяснили: для нашей собственной безопасности, подальше от чужих глаз. В общем, чтоб не сглазили. Предложили сделать массаж, натереть тело для эластичности миндальным маслом. Я отказался. Знал, какие фокусы выкидывают на ипподромах перед заездами. Любого скакуна уморят при необходимости, если к нему будут иметь доступ. Массаж расслабляет мышцы, а в миндальное масло подмешают опиум – заснёшь в бою! По той же причине отказался и от чая, и от обеда. Жив останусь, поужинаю за двоих!
Гонг. Три удара. Вот и закончилось первое отделение концерта.
Через час гонг возвестил: пора.
Вышел из палатки. Я бос. На мне свободные полотняные дхоти. Вроде штанов, но ткани на них идёт вчетверо более против европейских брюк. Торс обнажён, но живот туго обмотан в несколько слоёв алым вчетверо сложенным шёлковым платом. Какая-никакая, но защита от сабельного удара в нижнюю часть брюшины.
Прошёл к высокому помосту, за которым восседали члены Совета старейшин, а попросту оргкомитет тотализатора – «кэ бхйтар». Я огляделся. Действительно, по рядам между зрителями снуют десятки фигур с грифельными досками в руках. Каждый в своем секторе. Принимают ставки, складывают деньги в сумы, перекинутые через плечо, в кошели на своих поясах. Ого, и сколько же будет стоить победитель?
Поклонился старейшинам.
Назвался на хинду:
– Дактар Хатхи, именуемый Бхарати Бхерия – Хиндустанский Волк из Упчар-Хатхи!
Вторым ударом гонга был вызван мой противник – боец из Джамму.
К помосту вышел молодой мужчина. Лет на семь младше меня. Торс, как и принято на этих состязаниях, обнажён. Мышцы рельефны. Короткая борода и усы угольной черноты, длинные волосы сикха выдаёт непослушная прядь, выбившаяся из-под синего тюрбана. Бицепс его левой руки охватывает широкий золотой браслет. Правая рука в стальном сикхском браслете выше кисти руки.
Кожа совершенно белая, светлее, чем у меня самого. Поклонился старейшинам. Я отметил: гибок, как снежный барс, глаза неподвижны, губы сжаты, нос тонок, лишь трепетные ноздри, как у коня, выдают внутреннее напряжение. Достойный противник. Вот в него верю – мастер одного удара! Похоже, мы не заставим публику долго ждать результата в тотализаторе. Мой противник поклонился старейшинам. Представился на панджаби:
– Радж Дигора Урсдон-Сингх из Джамму.
Распорядитель махнул флажком. Оркестр врезал какой-то залихватский туземный марш. Публика заволновалась.
Нам предложили оружие на выбор.
Глянул. Большая куча средневекового хлама. Очень дорогого. Много мечей и сабель.
Радж Дигора Урсдон-Сингх, не глядя, взял одну из сабель. Вынул клинок из ножен, свистанул им в воздухе. С презрением швырнул ножны в кучу.
Я решил не бретёрствовать, выбрать оружие по руке. Взял одну саблю. По переливающемуся «рисунку» стальной структуры определил: «дамаск». «Дамаск» из Дамаска или из Гуджарата, значения не имеет. В Индии кузнечное дело зародилось на тысячу лет ранее, чем в Арабистане. Сварная сталь, острая, как бритва. Махнул клинком в воздухе. Свист есть, вид есть, стоит, возможно, десять тысяч рупий. Но клинок для моей руки лёгок, а мастер, его ковавший, понятия не имел о балансировке. Это беда почти всего азиатского холодного оружия. Оружие одного удара. Для русского человека бесполезно. Бросил саблю в кучу.
Меня не устроили ни меч, ни боевой топор, ни копье. Из груды оружия выбрал винтовку Мосина без штыка, без боезаряда.
Распорядитель, стоявший рядом, предупредил меня: в бою используется только холодное оружие. Я вынул затвор и бросил его к ногам членов совета старейшин. Распорядитель что-то спросил у моего противника. Тот только презрительно сплюнул в сторону. Распорядитель кивком головы разрешил мне ствол.
Я сделал винтовкой несколько «артикулов», пару поворотов «мельницы». Остановился.
Сказал, обращаясь к Совету: «Бхарати Бхерия к бою готов!».
Мой противник повторил фразу со своим именем.
Нам предложили пройти по кругу, исполнить ритуальный танец.
От исполнения ритуальных танцев не отказываются. В чужой монастырь со своим уставом не суются. Прошёл под барабаны, как умел.
Оповестил честной народ на хинду: «Хиндустанский Волк не танцует. Но Волк знает толк и в нападении, и в защите!».
Обошёл арену. Мой обнажённый торс, «украшенный» рваными шрамами, оставленными осколками японских снарядов при Мукдене, не остался без внимания публики. Меня начали приветствовать подбадривающими криками, хлопками в ладоши…
– Бхарати Бхерия!
Сделав ритуальный круг по арене, мы снова остановились рядом друг с другом лицом к помосту совета старейшин.
Каждому из нас на шею был надет венок розовых цветов лотоса.
Юноши-служители поднесли каждому чаши с питьем. Я провёл носом над своей чашей. Этот «нектар», сваренный из вина, десятка специй и молока, вдобавок к сложному букету запахов явно благоухал гашишным маслом. Каннабис! Понятно, питье снимает боль, но гашиш обладает седативным свойством, сжимает сосуды, притупляет реакцию. Это зелье не для русского воина. Я сделал вид, что пью, но сделав поворот «кругом», вылил питье на собственную грудь, прикрытую цветами лотоса!
Зрители настроились на захватывающее зрелище.
Все ожидали смертельной схватки между известным во всём Хиндустане мастером сабельного боя и новичком на этом ристалище – Бхарати Бхерия.
Зрители разделились. Одни из них скандировали:
– Радж Дигора! Радж Дигора! Сингх! Сингх!
Другая часть публики подбадривала меня:
– Бхарати! Бхерия! Бхарати! Бхерия!
Встали в позицию друг против друга на дистанции в пять шагов. Достаточно близко, чтобы один из нас разрубил другого одним ударом.
Сейчас начнём.
– С Богом. Ура, – сказал я на русском.
– Марга! – крикнул Радж Дигора.
На мгновение я опешил. Осетин?
«Марга»? На осетинском – «Убей!». «Дигора»? Да это родной город Владимира Георгиевича Дзебоева!
Неужели Чермен?! Вот где довелось встретиться! Нет, не похож на Дзебоева. Тот рыжеват, хоть и сед, а Радж – крутой брюнет!
Это я пишу не спеша, а вы читаете долго.
На арене эти мысли промелькнули в моей голове молнией!
Удар в бронзовый гонг. Рев труб, рогов и шотландских волынок. Барабаны.
Первый невидимый неопытному глазу удар сабли я принял на стальной ствол винтовки. Уже хорошо.
В ответ сделал обманное опасное движение.
Радж Дигора отпрянул. Легкими, словно в танце, шагами начал кружить вокруг меня. Я знал, имею дело с опаснейшим противником. Если он, действительно, Чермен Дзебоев, с биографией сабельного бойца, начавшейся в ещё 1905-м году в его родной Осетии, отточенной на гладиаторском ристалище в Персии, и усовершенствованной на военной службе сикхом, у кого могли быть шансы уйти живым от его сабли?! У меня такого сабельного опыта не было. Но то, чему учил меня отец, а потом было проверено штыковым боем под Мукденом, тоже чего-то стоило.
Сикхи-зрители ревели:
– Радж Дигора! Радж Дигора! Сингх, Сингх, Сингх!
Я не делал попыток атаки. Держал жёсткую оборону. Радж Дигора крутил саблю настоящей казачьей «мельницей». Ясно, из России. В Индии этот приём не известен. Ну, он не на мою психику. Предвижу, следующая атака будет молниеносной, в пять-шесть ударов в секунду! Ничего, отобьёмся!
Так и случилось. Радж Дигора бросился на меня, как беркут на волка. Я не видел клинка его сабли, только слышал свист в воздухе и звон тонкой стали о надёжный ствол винтовки. Сам не понимаю до сих пор, как получилось, что мои руки совершенно бессознательно прикрывали моё тело от смертельных ударов. Четвёртый удар сабли я встретил ударом ствола в плоскость клинка. Дамасская сталь взвизгнула в последний раз. В руках Радж Дигора осталась лишь рукоять сабли с коротким, но не потерявшим свою остроту обломком. Бесстрашно он кинулся на меня, попытавшись решить поединок последним ударом в живот своего противника. Я нырком влево ушёл от атаки, мгновенно развернулся и, подножкой, толчком приклада в грудь сбил Радж Дигора на каменный пол арены. Не давая опомниться, стволом выбил из его руки обломок сабли, ногой отшвырнул его к скамье Совета Старейшин.
Толпа взревела:
– Бхарати! Бхерия! Бхарати! Бхерия! Смерть Радж Дигора! Смерть Радж Дигора!
Я протянул руку Раджу, рывком поднял его на ноги. Прокричал ему в ухо по-русски:
– Чермен Дзебоев! Я из России. Я твой друг. Я привёз тебе привет от твоего отца. Он ждёт тебя!
Из палатки выскочил, и пробился на арену Аджитт Биджей-Сингх. Он кричал во всё горло:
– Бхарати Бхерия! Убей его! Смерть Радж Дигора!
Стража перехватила Аджитт Биджей-Сингха и выбросила его в толпу зрителей за пределы арены.
Я крепко взял правую руку своего недавнего противника за кисть, поднял наши руки над головами и повел Чермена, как ребёнка, как своего родного брата, через всю арену под негодующий рёв толпы к скамье совета старейшин.
У скамьи мы поклонились старейшинам. Я протянул своё оружие – винтовку – Чермену.
Теперь нам обоим захлопали и сами старейшины.
Я понял: и на этот раз смерть удалось отогнать. Не только собственную, но и смерть Чермена Дзебоева.
Вспыхнул один блиц магниевой вспышки, за ним второй.
Я не понял, наяву этот свет или в моей несчастной голове. Мне захотелось спать. Красный туман заволок весь мир. Я упал на тёплые камни ристалища…
В чувство меня привели быстро.
Но дальнейшее действие происходило, словно во сне: ритуальные воинские песнопения под рёв боевых труб, громкое чтение священных текстов, ритуальное омовение в озере, чьи воды смывают не только пот и кровь, но и очищают душу воина… И сладкий глоток Амриты!
Так я принял новое имя – Бхарати Бхерия-Сингх из Амритсара.
Меня, полусонного, Чермен Дзебоев и мой старый друг Аджитт Биджей-Сингх загрузили в нанятый паланкин и доставили в усадьбу, принадлежащую Раджу Дигора Урсдон-Сингху, раджкумару княжества Джамму.
Там я и проспал почти двое суток!
ГЛАВА XIII.
Усадьба Радж Дигора Урсдон. Результаты тотализатора. Приз в три тысячи рупий против массовых беспорядков в городе. Письмо с ребусом и перстнем с рубином. Горькая судьба, долгие размышления. Мой аргамак снова со мной. Начало дороги в Джамму.
9 января 1914 года. Амритсар.
Усадьба Радж Дигора Урсдон.
Проснулся в полдень. От голода. Даже, сон голодный приснился. Сижу, будто, за столом и по большому ломтю белого ситного хлеба широким ножом размазываю комок сливочного масла. На столе дожидается своей очереди уже вскрытая полуфунтовая консервная банка. По тёмно-синему полю жестянки кружевная надпись золотом: «Астрахань. Каспийскiя рыбныя промыслы купца первой гильдии Тимофея Ивановича Каракозова. Икра зернистая осетровая». А из банки черной сверкающей крупчатой шапкой стоит то, чего в Индии не купить ни за рупии, ни за фунты, ни за золотые мохуры! Есть хочу, спасу нет. Тороплюсь. Ножом же захватываю икру, сколько на лезвие поместится, но, не дотянув до хлеба, роняю на белую скатерть! Слышу: «Ну, Кудашев, ты даёшь! Я новую скатерть только-только отгладила!»… Поднимаю глаза. Господи… Леночка! С самоваром в руках. Из клапана на крышке парок посвистывает, из топки угольком саксауловым пахнет…
Но ответить Леночке не успел.
Что-то в нос резкое ударило. Отмахнулся, как в сабельном бою. Опять что-то сбил, уронил, разбил.
Открыл глаза. Надо мной явно врач в белом халате. Запах нашатырного спирта. Индус. Задал мне вопрос на хинду:
– Как себя чувствуете, уважаемый Бхарати Бхерия-Сингх? Здравствуйте. Я ваш врач. Ваш брат по вере. Я тоже сикх. Моё имя Бабар Чанда-Сингх. Я терапевт. У меня частная практика, но с ограничением – без права оказания услуг джентльменам-европейцам.
– Какая несправедливость! – первое, что я сделал, это прокомментировал услышанное, только потом поздоровался: – Здравствуйте, брат Бабар Чанда-Сингх! Жалоб нет. Вроде, не ранен, не контужен. Просто очень устал. Нервных перегрузок было много. Ну, ночь пошла на пользу. Выспался. Есть хочу!
– Ночь? Почти двое суток! Поэтому меня к вам и пригласили. Говорите, нервные перегрузки? Ничего, попьёте чай с горными травами, два-три дня послушаете в Харимандире чтение Гуру Грантх Сахиб, все перегрузки будут смыты в бездну! Старые раны не беспокоят?
– Им уже почти девять лет. Всё зажило давно!
– Замечательно, брат Бхарати Бхерия-Сингх! На этом разрешите откланяться. Мои рецепты и пакетики с травами на туалетном столике. Мой визит оплачен. Я всегда к вашим услугам, брат!
Вышел.
Я остался один. Этот доктор меня озадачил. Где-то я его видел. Даже имя на слуху. Вспомнил: кого, как не его я сменил на должности протектора военно-санитарной службы британской военной экспедиции в Исфахане?! Интересно, а он меня не узнал? Хорошо бы, не узнал. Каким я был тогда? Профессором из Канады, акарологом. Английский костюм, пробковый шлем, очки с зелёными стёклами, пышные бакенбарды! И ни слова на хинду. Да, наверное, не узнал. Господи, как мал, всё-таки мир! Куда ни сунься – на знакомого наткнёшься. Уверен, если судьба закинет в Аргентину, я и там старого приятеля непременно встречу!
____________________________________________
* Прим. Описываемые события 1912 года изложены во третьей книге «Хиндустанский Волк» пенталогии романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».
____________________________________________
Огляделся. Мой Бог, куда я попал? Это не простой дом Аджитт Биджей-Сингха. Это дворцовые покои какого-то махараджи!
Подошёл к зеркалу, поглядел на себя. Ничего, жить буду. Оденусь, шрамы прикрою. Увидел серебряный крестик на собственной шее. Армянский. Подарок Каринэ Татунц из Исфахана. Сунула в руку, на прощанье, на память. В утро штурма усадьбы нащупал его в кармане, успел надеть на шею. Надел и забыл. Это издержки профессионализма и полный непрофессионализм! Есть ли в этом моя вина, как военного агента-нелегала? От смерти чудом ушёл. Месяц без сознания на верблюде у Гюль Падишаха болтался. Уну потерял…
Так, значит, так.
Это что, меня и в сикхи приняли с христианским крестом на груди?! Теперь точно – не сниму. Пора начать беспокоиться и о собственном теле, и о собственной душе. Нужно выжить. Нужно жить. Нужно вернуться домой, к Леночке. Нужно увидеть собственного сына!
Начал одеваться.
В дверь постучали. В спальню вошли мои новые братья Аджитт Биджей-Сингх и Радж Дигора Урсдон-Сингх.
Мы обменялись троекратными объятиями.
Начал Радж Дигора Урсдон-Сингх:
– Мой дорогой старший брат Бхарати Бхерия-Сингх! Доктор сказал, вы здоровы, но вам нужен отдых. Поверьте, я рад, что не причинил вам вреда, не ранил вас. Даже сам не знаю, как это получилось…
В разговор вступил Аджитт Биджей-Сингх:
– О вашем бое говорит весь Амритсар. Завтра о нём будут говорить во всём Пенджабе, послезавтра – во всей Индии, где найдётся хоть один сикх! Не осудите меня, я не оставил на арене оружие, которым вы сражались. Вернее то, что от него осталось! Оно стоит того, чтобы быть сохранённым. На стволе винтовки несколько глубоких насечек, оставленных дамасской сталью, а деревянное ложе разнесено в щепы. Я видел поединок своими глазами, я не мальчик, знаком с саблей лет тридцать, но до сих пор не могу понять, как можно в одну секунду нанести четыре мощных удара из разных позиций, и как можно от них успеть прикрыться! Как вы не остались без руки, Бхарати Бхерия-Сингх?!
Я ответил
– Братья мои! Я не отвечу на этот вопрос. Вспоминаю поединок, как сон! Как несколько нереальных мгновений. Тело и руки всё делали сами, мозг не успевал за ними!
Аджитт Биджей-Сингх продолжил:
– Дамасский клинок, разбитый, как кусок стекла, тоже вещь, которая чисто теоретически не может существовать. Если хотите – возьмите эти вещи на память. Если нет, я сам сохраню их!
Я ответил за себя:
– Не стоит. Лишний груз в дальнем Пути. Мне достаточно памяти об этом дне и нашей встрече!
Аджитт Биджей-Сингх обратился к Раджу Дигора Урсдон-Сингху:
– Теперь о деле?
Тот кивнул.
Аджитт Биджей-Сингх раскрыл английский армейский ранец. Было видно – в ранце бумажные деньги. Продолжил:
– Докладываю. Судейская коллегия или совет старейшин в своей оценке результата вашего поединка не была единодушна. Решение было вынесено только сегодня. Этого решения ждал весь Амритсар. С одной стороны, было очевидно: победитель Бхарати Бхерия-Сингх. Радж Дигора Урсдон-Сингх был повержен на землю на «четыре точки». Однако, согласно условию и публичному оповещению: бой должен был состояться со смертельным исходом. Проигравшие лица могли потребовать возвращения своих денег, вложенных в банк тотализатора – в «кэ бхйтар». Горячие споры шли сутки. Разногласия вышли за пределы Раджа Кхад-кот. В спор неожиданно вмешалась английская администрация. От имени генерал-губернатора Пенджаба поступил ультиматум: если проблема тотализатора закончится массовыми беспорядками, он уполномочен вывести на улицы города артиллерию и тяжёлую конницу. Нам только третьей англо-сикской войны не хватало. Оргкомитет «кэ бхйтар» решил единогласно: впредь бои с изначально назначенным смертельным исходом запретить на вечные времена. Разделить сумму сбора в пятьдесят восемь тысяч рупий по справедливости. А именно. Из общей суммы сбора десять тысяч – в пользу оргкомитета – совета старейшин. Пять тысяч рупий в бюджет генерал-губернаторства. Победителю – три тысячи рупий на лечение. Оставшиеся сорок тысяч рупий разделить на три равные части: в пользу сикской общины, в пользу индуистской общины и в пользу сиротских приютов и пансионов! Не скажу, что участники тотализатора остались довольны, но массовых волнений удалось избежать.
Протянул мне пачку купюр:
– Держите, ваши три тысячи рупий, уважаемый Бхарати Бхерия-Сингх!
Я отказался. Жестом руки отвёл деньги в сторону:
– Дорогой Аджитт Биджей-Сингх! Кто, как не вы спасли мою жизнь от расстрела картечью в одной компании с хатьяра Гур-Акбара? Кто, как не вы, помогли мне обрести достойное имя, добрую репутацию, возможность начать новую жизнь приличным человеком? Кто как не вы затратили свои деньги, свои связи, своё время на организацию моего выступления? Воистину, этот приз принадлежит только вам. Думаю, что не пропаду и без этих денег.
Аджитт Биджей-Сингх не отказался. Сунул деньги назад в ранец. Сказал:
– Ранее я предлагал вам место субедара в штабе комендантского полка в Нью-Дели. Моё предложение в силе. Если его примете, я к вашим услугам. Пока я посижу в саду. У вас свой разговор.
Вошёл слуга, подал на серебряном подносе белый конвертик своему господину, доложил:
– Почта, сахиб. Письмо на имя Бхарати Бхерия-Сингха, сахиб.
Не скрою, я напрягся. В моём положении и так скоро – письмо, да ещё прошедшее почтамт!
На белом конверте британская красная марка «POSTAGE & REVENUE» достоинством в «три пол пенни» с портретом Его Величества Георга V, Божьей милостью Короля Соединённого Королевства Великобритании и Ирландии, защитника Веры, Императора Индии в овальном картуше, увенчанном короной. Смазанный чёрный штемпель, на котором можно было прочесть только слово «POST» и дату «9Ja14» – 9-го января 14 года. Адреса нет. Адресат – моё имя Бхарати Бхерия-Сингх (уже!), напечатанное на машинке, шрифт английский. Письмо запечатано обыкновенным сургучом, но приватной печаткой с изображением розы, увенчанной короной. Что бы это значило? Открыл конверт. В нём серебряный мужской перстень с камнем-печаткой из сердолика и тоже с изображением розы, увенчанной короной. Прямоугольник белой плотной бумаги размером с визитную карточку. На бумаге от руки синим карандашом три цифры: 1,2,3. Поверх «тройки» стоит «птичка» красным карандашом.
Вот такой ребус.
Интересно, есть у меня время, чтобы разгадать его?
Радж Дигора Урсдон-Сингх был деликатен, мне не мешал. Обратился ко мне, лишь, когда я спрятал письмо и перстень в карман:
– Предлагаю пойти пообедать!
Пообедали.
После обеда распрощались с Аджитт Биджей-Сингхом. Пообещали друг другу не теряться, поддерживать добрые отношения.
Я остался наедине с Радж Дигора Урсдон-Сингхом.
Пришло время откровения.
Наша беседа, начавшаяся после полудня, продолжилась далеко за полночь. Было, что рассказать друг другу.
Начал, естественно, я, так как, выступая в роли связного, должен был убедиться, что раджкумар Радж Дигора Урсдон-Сингх является именно тем человеком, которого мы разыскивали столько лет. С предупредительными извинениями, спросил, помнит ли он имя своего отца.
Радж Дигора Урсдон-Сингх вопросу не удивился, ответил правильно. В дополнение кратко изложил свою родословную и, даже, прочел «Отче наш» на аланском! Языка я не знал, но музыку речи помнил. Был вечер, полковник Дзебоев получил от меня портсигар осетинского дамаска с тамгой рода Дзебоевых, а в нём письмо его сына Чермена и несколько фотографий. Дзебоев молился на осетинском. Эту молитву прочёл и Чермен. Сомнений не было.
____________________________________________
* Прим. Описываемые события 1911 года изложены во второй книге «Бирюза от Кудашева» пенталогии романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».
____________________________________________
Теперь мне предстояло предъявить свои «верительные грамоты».
– У вас, Чермен Владимирович, была очень красивая мама, – сказал я. – Вы похожи на неё. Я видел фото, что из вашего портсигара. Других фото у Владимира Георгиевича не было. Те, что он взял с собой из дома, раскисли в водах Маньчжурской реки Ялу. Были бы вы похожи на отца, поединок не состоялся бы.
Чермен отвернулся в сторону. Сказал:
– Судьба…
Попросил:
– Расскажите об отце. Всё, что знаете! Правду. Все эти годы я жил только воспоминаниями и собственными грёзами. Я был уверен, что отец погиб в Маньчжурии. Весь мир знает, Россия проиграла войну с Японией. Газеты сообщали о миллионах русских офицеров, солдат и матросов, погибших и взятых в плен в Маньчжурии. Даже номера полков известны, в этом списке и Кубано-Терский полк, в составе которого были осетинские эскадроны.
Я рассказывал то, чему был свидетелем сам, что слышал от Владимира Георгиевича. Обходил тему конкретных служебных обязанностей, не говоря уж о секретных операциях. Ограничился информацией о том, что Владимир Георгиевич Дзебоев в японскую войну был ранен, несколько месяцев провел на койке военного лазарета в Благовещенске. О трагедии в Дигора он узнал лишь возвратившись на родину. Был уверен, что вся семья, в том числе и сын Чермен погибла в 1905-м году. Так рассказывали очевидцы. Проводилось следствие. Его документы должны храниться во Владикавказском архиве Управления юстиции. Дзебоев в 1911-м году был в чине полковника адъютантом Командующего войсками Закаспийской области Туркестанского Военного Округа Российской Империи. На первую беседу достаточно. Больше внимания уделил истории приобретения стального портсигара с письмом и фотографиями. А дневник армянского купца Самвела Татунца поведал о событиях в подземном городке братьев Брауншвейг.
Чермен слушал. Не перебивал, лишь временами задавал вопросы. Время бежало незаметно.
Пили чай. Ужинали. Гуляли по саду. Чермен кормил из рук кипарисовыми орешками бурундуков.
Я заметил: дом и сад хорошо охраняется по периметру вооружёнными сикхами. В нашей прогулке по саду нас ненавязчиво сопровождают, соблюдая дистанцию метров в двадцать, ещё двое. Да, неспроста. В России такого конвоя генерал-губернатор не имеет!
Пришло время и мне услышать ответную повесть. Чермен долго молчал. Мы присели на берегу небольшого водоёма-хауза. Чермен сунул в воду два пальца. На всплеск приплыли золотые рыбки. Посмотрел на меня. Вдруг улыбнулся. Хорошо улыбнулся. Наивно, по-детски. Смущённо сказал:
– Не знаю с чего начать. С бойни в Дигора 1905-м? С турецкого Кандованского рынка рабов? С персидских подземных рудников?
Я ответил:
– Моя первая цель пребывания в Индии достигнута. Всевышнему было угодно, чтобы мы с вами встретились. Если вернусь в Асхабад, смогу принести вашему отцу добрую весть: его сын Чермен жив, здоров, благополучен и обеспечен. Вполне возможно, у Владимира Георгиевича уже есть внуки, о которых он ещё не знает. Он был бы рад получить от вас письмо, а фото к письму – было бы, совсем замечательно. Но лучшим подарком, Чермен, было бы ваше собственное возвращение в Россию!
Чермен молчал. Бросал в воду кипарисовые орешки и смотрел на расходящиеся круги. Долго молчал. Потом задал вопрос:
– Ответьте, Александр, вы сами себе не задавали вопрос, почему раджкумар Джамму при своём положении и уже состоявшемся статусе мастера сабельного боя, получившего впервые этот титул не на ристалище, но на войне, вышел на эту гнусную арену, пропахшую кровью жертв и потом нескольких сотен недоумков – любителей гладиаторских боёв?
После своего достаточно откровенного рассказа, я был вправе ожидать и от Чермена Дзестелова шага навстречу. Увы. Не случилось. Вопрос, заданный им мне, возможно, имел глубокий смысл. Тем более ответ на него не должен быть скоропалительным.
Но Чермен и не ждал ответа. Он продолжил:
– Жаль, что я не погиб с мечом в руке, Александр. Я надеялся на такой исход, когда узнал, что изыскивается достойный соперник бойцу Дактар Хатхи Бхарати Бхерия!
Теперь молчал я. Наша беседа, так хорошо начатая, вдруг сделала совершено непредсказуемый оборот.
Чермен продолжил:
– За те сорок один час, что вы, Александр, проспали в моём доме, я спал не более четырёх. Да, не моя и не ваша вина в том, что мы встретились. Судьба. Сколько не старайся развязывать узелки, время и обстоятельства всегда сумеют запутать человека. Всё это время я ждал чуда: человека из России. В моём сознании звучал голос: «Чермен Дзебоев! Я из России. Я твой друг. Я привёз тебе привет от твоего отца. Он ждёт тебя!». Трудно поверить, я девять лет ждал именно этих слов! Дождался. А теперь не знаю, что на них ответить!
Я не знал, что сказать.
Чермен поднялся, подал мне руку. Мы шли по садовой дорожке, кое-где освещаемой газовыми фонарями, к дому.
Поднимаясь по ступеням крыльца, Чермен сказал:
– Продолжим разговор завтра. На свежую голову. Я должен принять очень непростое решение! Спокойной ночи, Александр!
Я остался один в своей спальне. На постели уже лежало свежее бельё.
Слуга открыл вторую узкую дверь, зажёг и выключил свет. Пояснил:
– Душ, сахиб.
Напомнил:
– Завтрак в девять, сахиб. Будут распоряжения?
Я покачал головой:
– Дханьявад! Намастэ. Спасибо! Доброй ночи!
Слуга ушёл.
Стоя под душем, я пытался найти надёжную точку опоры в своих отношениях с Черменом Дзебоевым.
Наши с Владимиром Георгиевичем варианты работы в частной операции, которую можно было бы условно назвать «Чермен», сводились к тому, что юношу, проданного в рабство нужно найти, потом – спасти и вернуть в Россию, оказались не совсем верными. Найти в многомиллионной Индии – уже эта задача представлялась фантастической! Всё остальное было, на наш взгляд, делом техники.
Увы.
Нашли. А дальше что? Юноша превратился во взрослого сильного уверенного в себе мужчину. У него появились связи, которые не так просто разорвать. Добился весьма важного положения в обществе. Не всякий в Индии раджкумаром рождается! Умеет за себя постоять. Знает Индию несравненно лучше, чем мы. Кто кого спасать будет?! Так, это его плюсы. Минусы? Минусы тоже обнаружились. Не всё у него гладко. Богатство, имущество, власть, положение в обществе – всё это не адекватно оценивается людьми, стоящими на разных ступенях общества. Жизнь богатого человека имеет свои проблемы. Не каждый с этими проблемами может справиться самостоятельно. Миллионеры теряют состояние. Маршалов казнят, как предателей. Принцев травят или надевают на кинжал. Ни какие прежние заслуги, чины и награды не имеют цены. Поскользнулся, окружение поможет упасть и свернуть шею. Аксиома. Доказательств не требует.
Понятно, почему Чермен взял «тайм-аут» на продолжение беседы, на вопрос, который ещё даже не задан: хочет ли он вернуться в Россию, увидеть отца?
Прежде, ему предстоит рассказать свою индийскую историю. Такие взлёты – не для широкой публики. Чаще всего, они не только держатся в глубокой тайне, но и не вспоминаются.
Не хочется думать, что за статусом «раджкумара» – криминал. Подвиг? Героев много, подвиги дорого не стоят. Неравный брак? Уж очень – не равный. Усыновление? Что, в Индии сирот мало? Протекция? Смотря, в какой форме. Если в форме «внедрения» – похоже на истину. Тогда не исключаются ни «подвиг», ни «неравный брак». Вроде, туман рассеивается. Последнее предположение правдоподобнее иных других. Последний вопрос: кто? Кто тот, что сумел сделать из раба-гладиатора раджкумара? Если навскидку, это имя долго вспоминать не было необходимости. Кто, как не Рами Радж-Сингх выкупил Чермена в Исфахане и вывез в Индию?!
Вроде разобрался. Утро вечера мудренее. Завтра Чермен Дзебоев примет решение. Либо найдёт способ спровадить меня по-добру по-здорову в Россию, либо сам раскроется. Тогда будем думать вместе.
Пора отдыхать. Пошёл в душ. Раздеваясь, наткнулся в кармане своего сюртука-шервани на полученное письмо. Принял душ, сменил белье, присел за туалетный столик.
Покрутил в руках кольцо с печаткой, уставился в письмо. Вот ещё загадка! Письмо, явно, частного характера. Администрация другие письма посылает. Здесь же всего три цифры: единица с точкой, двойка с точкой, тройка с точкой, увенчанная «птичкой». Что это? Намёк на мне известные обстоятельства? Три человека, три события, три факта, из которых третий имеет некое значение? Что за люди? Что за факты? Может ли это быть связано с тотализатором? С хальса сикхов? Имя Бхарати Бхерия стало известно после зрелища. Нужно вспоминать, думать. Корреспондент уверен, что я знаю, о чём идет речь. Так, корреспондент. Аноним? Не совсем. Есть сургучная печать на конверте, есть чернильная печать на письме. И сама печатка на кольце в приложении.
Так, что на печати?
Гравировка «инталия» по красному сердолику: корона, а под ней роза. С налёту не понять. Я не герольдмейстер. Наверное, есть справочники, гербовники. Та же Энциклопедия Британника. Должна быть английская библиотека в Амритсаре или в Лахоре? Это долго. Корреспондент, возможно, переоценил меня. Полагал, что я смогу без Британского Музея установить его личность. Британский Музей? Роза – эмблема королевских династий. Война Красной и Белой Роз! Вспоминай, Кудашев! Красная Роза, что там, у Вальтера Скотта было? Ведь читал подростком, упивался! Есть! Две ветви династии Плантагенетов – Ланкастеры и Йорки. Символ Ланкастеров – Алая Роза, Йорков – Белая. Правильно. Вот только, кто сейчас на троне? Георг Пятый из династии Виндзоров, корни из немецкой династии Ганноверов. Вспоминай, Кудашев. Ведь изучал историю Англии не по Вальтеру Скотту, по серьёзным академическим учебникам. Есть. Ланкастеры правили не долго, династия прекратилась, если не ошибаюсь, смертями сначала Принца Уэльского, а затем и короля Генриха VI в 1471 году. 1485 году на трон взошёл Генрих VII, основатель династии Тюдоров, но из, тех же, Плантагенетов. Он принял ещё один титул герцога Ланкастерского. Алая роза осталась символом Британской Короны. Что у нас на марочке? Корона есть, два дельфина есть. Ну, дельфины символ морского владычества. Алой Розы нет. Глупо предполагать, что к моему письму имеет отношение Букингемский дворец. Тупиковая версия. Теперь, «корона». Корона на марке не похожа на корону, что на печатке. На печатке корона вообще достаточно символическая. И «роза». Ребус какой-то. Ребус! Любил гимназистом. В моде были ребусы, шарады. В журналах целые странички ими, бывало, забиты были. Как сейчас помню самый первый разгаданный ребус. Тоже занятие не совсем простое. Есть правила специальные. Не знаешь – не прочтёшь. Пример: рисунок жирафа перевёрнутого вверх ногами, рядом две буквы «Ф=П» - эф равно пэ! Помним – жираф перевёрнутый. Пишем: «жираф». Переписываем справа налево, наоборот: «фариж». Далее: эф равно пэ. Исправляем эф на пэ. Получаем – «Париж»! Вот это пример ребуса. Далее много чего, но есть одна тонкость. Изображение предмета может иметь несколько значений. Так схематические «волны» могут означать воду, море, реку, даже бурю, ветер и прочее. Так что верное значение рисунка ещё найти нужно.
Вспомнил. Пора вернуться к нашим баранам. Вернее, к печатке. Алую Розу разобрали? А роза ли? Да, роза, несомненно. Не лотос, не хризантема. Роза – царь цветов на Востоке! Это в Индии – главный цветок – лотос. В цветке лотоса все индуистские боги восседают, и Будда – тоже. Ом мани падме хум! Отвлёкся. Лотос ни к чему. На чём остановился? Роза – Царь цветов. Давай распишем на бумаге. Роза, Цветок… Что ещё? Ну, на инглиш «flower rose», на хинду «пхуль гулаб», на фарси и на тюркском «гюль».
Гюль! Царь цветов! Гюль Падишах! Ну, конечно! Глупый Кудашев. Тугодум. Где тебе равняться с Мак’Лессоном! Учись, пока живы оба. Может, и пригодится.
Стоп! А три цифры с птичкой над тройкой?
Теперь и мучиться не нужно. Эта «птичка» означает: «Ваше третье условие нашего сотрудничества, уважаемый Бхарати Бхерия-Сингх, мною выполнено!». Третье условие, выставленное мною Мак’Лессону по дороге от Лахора к храму агни-бачче: встреча с Шер-Мен Руси!
А что означает этот подарок – недорогое, в сущности, серебряное кольцо с печаткой-именем «Гюль Падишах»? Тоже просто: окольцевал Гюль Падишах тебя, Кудашев! Договор дороже денег. И бумаги не потребовалось. Вот так. Пожалуйте под холодный душ!
Примерил кольцо. Пришлось на средний палец левой руки. Ладно. Не любитель безделушек, но в Индии принимают не только «по одёжке».
Стук в дверь.
Отвечаю:
– Плиз!
Вошёл Чермен:
– Не спите ещё, Александр? Мне тоже не спится. Поговорим?
Я кивнул.
Вслед за Черменом вошёл слуга, вкатил сервированный на колёсиках столик. Поклонился, вышел.
Мы присели у столика.
– Выпьем за встречу, за наше здоровье, за здоровье Владимира Георгиевича? – спросил Чермен. На русском спросил.
Я только развёл руками. Я здесь гость. Нужно же как-то разбить ледок в отношениях.
Чермен снял со столика белую накрахмаленную салфетку. Сделал приглашающий жест над столиком. Извинился:
– Прошу прощения. Вернёмся в Дигора, будем пировать, как в Осетии принято. Здесь повара готовят много разного по названиям, но на вкус – одно и то же: перец, кукурма, имбирь, корица и так далее. Рыбу от курицы на вкус не отличишь!
Поднял крышку с одного блюда, потом со второго.
– Ваше внимание: картофель варёный, подсолнечным маслом политый с зелёным луком. Балык осетровый из Дербента. Икра паюсная осетровая из Астрахани. Вот, только водки нет. И чачи нет. Есть «скотч» на черносливе. Тридцать один год выдержки. Лимонад по-британски со льдом без сахара. Пойдёт?
– Наливайте, Чермен! – сказал я. – Крепче спать сегодня будем. Нервы совсем сдали.
– Аналогично, – сказал Чермен.
Сон мой исполнился. Ели икру осетровую от ватаги Каракозова. Правда, не зернистую, а паюсную. Я начал верить собственным снам.
По второму тосту Чермен обратил внимание на мой серебряный перстень с печаткой. Поставил, поднятый было, бокал со «скотчем» на стол. Спросил:
– Из сегодняшней почты?
– Да.
– Понятно. Давно знакомы с Рами Радж-Сингхом?
– Если коротко, то в двух словах. Если подробно – разговор до утра. Последний раз он подобрал меня без сознания после крушения конного экипажа в персидских горах Загросса. Выходил, вылечил, уберёг от врагов, привёз в Индию. Доехал с ним до Лахора. Потом нападение разбойников. Далее вам известно.
Чермен кивнул. Указал пальцем на мой перстень с печаткой:
– Это большая сила! Но не стоит его носить сердоликом наружу. Этот перстень с секретом. Смотрите!
Чермен снял с собственной руки серебряный перстень с большим в полуимпериал зелёным, не огранённым гранатом природной формы. Нажал большим пальцем на камень и повернул его. Камень ушёл вниз, в серебро перстня. Наверху оказалась печатка из сердолика, подобная той, что и на моём пальце.
– Попробуйте сами! Не получится, я помогу.
У меня получилось. Печатку сменил красный камень.
– Маникья! – с восхищением сказал Чермен. – Рубин!
Встал и поклонился мне. Не поднимая на меня глаз, сказал:
– Мой господин! Прошу простить меня, если успел обидеть вас недостаточным вниманием и невежливостью. Располагайте мной, как вам будет угодно. Мне была назначена встреча с обладателем Рубиновой Печати, но я не мог предположить, что этим человеком будете вы, мой господин!
Признаться, я и сам был несколько ошарашен и появившимся, как чёртик из коробочки, рубином, и последовавшей реакцией Чермена. Реакция мне не понравилась. Я решительно снял с пальца перстень. Положил в карман.
– Не снимайте, – сказал Чермен. – Обидно будет, если потеряете. Но на незнакомых людях, в толпе, в дороге, поворачивайте перстень камнем к ладони. Не вводите в грех хатьяра!
Я решительно встал, обнял Чермена за плечи, встряхнул его.
– Чермен! Очнись! В том, что этот перстень попал в мои руки, нет ни моей вины, ни моей заслуги! Я из простой семьи, в которой самыми дорогими камнями были две горошины бирюзы в серьгах моей невесты. Я не алчен. Мне не нужны все сокровища Индии. Я хочу домой, в Россию! Я казак. Ты знаком с терским казачеством, знаешь, как они живут. И другой жизни не хочу. Я никогда не буду твоим господином! Для меня Владимир Георгиевич – второй отец. Ты для меня – брат!
– Виноват, – сказал Чермен.
Я продолжил:
– Моей инициативы в отношениях с Гюль Падишахом нет. Но судьба постоянно сталкивает с Рами Радж-Сингхом на протяжении нескольких лет. Я не понимаю, почему Гюль Падишах так в меня вцепился.
– Да? – спросил Чермен.
– Да! – подтвердил я. – Несколько раз Рами Радж-Сингх предлагал мне сотрудничество, обещал золотые горы. Знаешь, на чём мы сошлись? На моём условии разыскать вас, Чермен, правда, называлось имя Шер-Мен Руси! Рами Радж-Сингх это условие выполнил. Я не нарушу слова. Буду его секретарём-советником.
– Вот теперь всё понятно, – сказал Чермен.
– А мне нет. У него что, кадровый голод?!
– Знаете, Александр, советники или сотрудники Рами Радж-Сингха, как правило, не знакомы друг с другом. Эти перстни – опознавательные знаки, предупреждающие о том, что младший должен освободить дорогу старшему. И ни в коем случае не навредить друг другу в конфликтной ситуации. Разумеется, о такой встрече докладывается «Центру» – Рами Радж-Сингху – немедленно. Наша встреча против всех правил. Но нет проблем, она была обусловлена вашим договором. Что касается «кадрового голода», он всегда в серьёзном деле был и будет. И дело не только в нём. Этот разговор не под «скотч-виски».
– Согласен.
– Послезавтра мы покинем Амритсар. Поедем своим ходом, верхом. Спешить не будем. В дороге лучше познакомимся. Будем разговаривать. Я в Индии уже девять лет. Закончил колледж Дэвтона Калькуттского Университета. Магистр правоведения. С интервалом в год окончил в том же колледже естественно-математический факультет со степенью бакалавра высшей математики. В настоящее время являюсь Председателем Судебной коллегии Джамму княжества Кашмир и Джамму. Эта информация не в похвальбу, а в основание той работы, которую мне поручили в отношении вас, Александр. Нам отведён месяц для вашей адаптации. Я обязан за месяц максимально теоретически ознакомить вас с условиями существования и вашего будущего активного труда на территории, имя которой Индия. Этот экспресс-курс поможет вам избежать самых элементарных ошибок в этой многонациональной и поли – конфессиональной стране. Потом пройдёте практику под руководством другого наставника, возможно самого Рами Радж-Сингха. Он сейчас в отъезде. Мы его увидим не раньше, чем через месяц. А сегодня, давайте выпьем шотландского виски и закусим астраханской икрой. Расскажите мне что-нибудь весёлое из российской жизни!
– Что-нибудь весёлое? – я был озадачен.
Полуночный второй ужин затянулся до рассвета.
Закончился на добром аккорде взаимной приязни. Это хорошо. Сработаемся. А там – видно будет!
10 января 1914 года.
После ночи разговоров под скотч я проснулся ближе к полудню совершенно здоровым и отдохнувшим. В прекрасном настроении.
Так кто же я есть на сегодняшний день? Бхарати Бхерия, советник-секретарь Рами Радж-Сингха – советника Вице-Короля Индии по национальным вопросам!
Советник советника. Тавтология. Что за этими словами? Знание. Информация. Статистика. Возможность легально с использованием государственного аппарата собирать эту информацию. Обработка информации. Выводы. Решения. Близость к Первому лицу в Индии. Атмосфера доверия. Возможность манипулирования лицом, получающим информацию. Такое положение доверенного лица – желаннейший объект операций всех политических разведок мира!
Круто. Гималайские вершины. Закружится голова – на такой высоте не удержишься. Не каждому под силу.
Оценил, значит, Мак’Лессон Кудашева. И не побоялся довериться. Всё взвесил. Но ведь знает, что не по душе Кудашеву эти вершины! И, тем не менее, добивался согласия Кудашева на сотрудничество. Есть ли оборотная сторона медали в этой ситуации? Конечно, есть. И эта сторона известна по собственному горькому опыту. Такая фигура в Большой Игре может называться «жертвенной коровой»! Её можно использовать, пока она даёт молоко и не бодается, а иссякнет молоко, или испортится характер, можно без сожаления отвести на заклание в качестве жертвы. А жертвы, они тоже могут быть и «героями», и «предателями». Но для них, для этих фигур, разницы нет.
Буду иметь в виду.
Не забуду.
В Большой Игре без сантиментов. Нет добреньких «папочек».
Выбираться из этого навоза нужно!
Стук в дверь. Слуга.
– Намастэ, сахиб! Почта, сахиб!
Большой конверт добротной бумаги цвета слоновой кости. Адресован: Сэру Джозефу Стивенсону, эсквайру.
Это кто, я, что ли? Снова Джозеф Стивенсон?!
В конверте две чистые почтовые карточки с портретами монарха Георга V-го и Вице-Короля Индии лорда Хардинга. Понятно, чтобы не забывал. Кроме Post Cards извлекаю из конверта британский паспорт на имя Джозефа Стивенсона с таможенными отметками и чек «Ост-Индийского Коммерческого Кредитного Банка» на пять тысяч фунтов стерлингов. С паспортом понятно: пропавший англичанин, похищенный хатьяра, нашёлся. А деньги? Аванс? Что ж, первый рабочий день начался.
Слуга распахнул шкаф:
– Ваше новое платье, сахиб! Мне помочь вам одеться, сахиб?
– Намасте, маханга сахаяк! Спасибо, дорогой помощник!
Принял душ, переоделся.
Предметы экипировки и костюма идентичны тем, что сгорели в храме на костре, разведённом агни-бачче.
Дорожный светлого хаки френч, бриджи, пробковый шлем, десяток белых сорочек, сапоги… Плюс стек, карманные часы, монокуляр в кожаном футляре, широкий ремень, охотничий нож «Уилкинсон» и кобура с револьвером «Веблей энд Скотт».
Снова появился слуга:
– Ланч, сахиб. Вас ждут в столовой, сахиб.
После ланча ещё один сюрприз: у крыльца меня ждал верхом на коне грум в одежде английского жокея, державший в поводу моего гнедого аргамака с игреневой рыжинкой. Коня, на котором Мак’Лессону удалось ускакать от грабителей! Аргамак узнал меня тоже, фыркнул, потянулся ко мне раздутыми ноздрями. Стюард протянул мне белую лепёшку-пури. Я скормил хлеб коню. Обнял его за голову. Говорил ему что-то ласковое в ухо.
Ну, живу, словно в сказочном королевстве. Видно, многим за это волшебство в час «че» придётся заплатить!
Этот последний день провёл в седле. Не гонял коня. Вместе с грумом объехали Амритсар по часовой стрелке, покатались по пригородам. Вернулись засветло.
Спросил у своего лакея, нет ли в домашней библиотеке достаточно подробной карты. Принёс. И не только карту. Будто знал. Выложил на столик шестикратную лупу, офицерскую линейку, циркуль и курвиметр! Стопу чистой бумаги. Карандаши. Спросил, не надо ли чего ещё.
Я не ожидал от лакея такого понимания. Поблагодарил. Попросил поутру разбудить пораньше, приготовить для меня дорожный саквояж.
Лакей отвечал мне лаконично, но по существу:
– Да, сахиб. Будет исполнено, сахиб. Не извольте беспокоиться, сахиб.
Я поблагодарил лакея фразой, которая грозила стать дежурной в моих взаимоотношениях с прислугой:
– Намасте, маханга сахаяк! Спасибо, дорогой помощник!
Я понятия не имел о правилах английского этикета для этого случая.
Лакею мои затруднения были понятны. За английского лорда принять меня было невозможно. Он сказал:
– Мои извинения, сахиб! Позвольте представиться самому. Моё имя Бхота. Можете называть меня просто Бхота, как принято в Индии, или по-английски – мистер Бхота. Я откликнусь на любое обращение, в том числе и на «сахаяк». Как вам будет удобно. Завтра я еду с вами. В дороге сахибу нельзя без слуги. Сахиб хорошо говорит на хинду. Я могу быть ему в помощь переводчиком с пенджаби, с кашмири и с деванагари. Как устно, так и письменно. Сахиб не обидится, если я незаметно для окружающих помогу ему не делать ошибок в бытовых отношениях с окружающими? Это неизбежно. Индия страна очень многих народов, очень многих обычаев.
Я уже ничему не удивлялся. Моя реакция на речь мистера Бхота заключалась только в положительных кивках в нужные моменты.
Мистер Бхота продолжил:
– Вместе со мной едет моя жена Джанни. Мы тоже, как и сахиб – сикхи. Джанни будет следить за гардеробом сахиба, делать мелкие покупки и готовить еду при необходимости. Кроме нас при сахибе будут его личные телохранители. Никто не сомневается в силе, ловкости и храбрости сахиба, но при его положении он не может сам делать чёрную работу. При сахибе будет личный грум, который будет заботиться о его аргамаке. Мы едем в составе свиты Его Высочества Раджкумара Джамму. У него свои слуги. И все мы, кроме сахиба, слуги Его Высочества! Это всё. Я готов выслушать пожелания сахиба.
Я кивнул:
– Благодарю, мистер Бхота. Намастэ!
Оставшись один, смотрел карту. Просчитывал варианты маршрутов. Не моё дело, конечно. Еду в составе и под прикрытием Его Высочества Раджкумара Джамму. Ему лучше знать свои дороги.
Тем не менее. По прямой от Амритсара до Джамму 77 миль. Но! Гладко было на бумаге. В Индии бездорожье не лучше, чем в России. Есть пара наезженных маршрутов. По одному – через Гурдаспур и Лакхенпур – 130 миль. По второму – через Лахор, Гуджранвала и Сиалкот ещё дальше – 172 мили.
Смотря, каким аллюром поедем. Можно добраться за неделю. При необходимости за пять дней. Здесь всё будет зависеть от качества дороги, погоды и иных непредвиденных обстоятельств. Вторая половина пути пройдет по предгорьям Гималаев. Там коней легко загнать можно. Лучше не спешить, давать им отдых. Не на войне.
Лёг спать. Был доволен: у меня снова мой гнедой с игреневой рыжинкой. А как там, в Закаспии, мой вороной Кара-Ат? Забрали его, поди, в Персию, в экспедицию. Тоже, под турецкую пулю угодить может. Господи, неужели пропал полковник Баранов Максим Аверьянович окончательно? И весточки мне от них не получить… Прошептал в подушку: «Леночка! Спокойной ночи.».
11 января 1914 г.
Поднялись с рассветом.
Прохладный освежающий душ без мыла, горячее пушистое полотенце, свежее отглаженное бельё. К моему удивлению, мистер Бхота предложил мне платье, принятое в среде чиновников туземной администрации высшего звена. Так был одет Мак’Лессон ещё в Кветте. На мой вопрошающий взгляд Бхота ответил:
– Его Высочество полагает, что англичанин в обществе свиты туземного раджкумара будет привлекать ненужное внимание населения к своей персоне. Сахиб не должен обижаться: Королевство Кашмир и Джамму – независимое государство, хоть и связанное международными договорами добрыми отношениями с Вице-Королевством Индии в составе Соединённого Королевства Великобритании. Простите меня за эту справку. Его Высочество, вероятно, будет иметь с вами беседу на эту тему. Английский костюм вам ещё пригодится, Джанни упаковала его вместе со всем вашим гардеробом!
Короткий завтрак, некоторая суматоха сборов. Ровно в семь утра по Делийскому времени наш обоз, подобный кавказской «оказии», описанной не одним из русских писателей, выступил из Амритсара по тракту в направлении большого города Гурдаспур. Слово «караван» для нашей компании употреблять не хочется. «Компания» тоже не в строку. Разве что – «выезд»? Для раджкумара со свитой, обозом и охраной годится. Пожалуй, так и буду писать. Мои предположения оказались верны. Теперь я теоретически знал маршрут по всей его протяжённости в английских милях по наиболее значимым населённым пунктам.
До Гурдаспура – 42 мили. Интересно, в один день пройдём или в два?
«Выезд» Его Высочества включал его самого, секретаря, казначея-управляющего по финансам, камердинера, врача, повара, службу экстренной верховой связи или фельдегерей из четырёх верховых, двенадцать человек охраны, двух личных грумов, и четырёх кучеров при фурах, запряжённых четвёрками тягловых лошадей. Нормальный караван.
И замыкал его… последней модели «Роллс-Ройс» с механиком-индусом в синем тюрбане за рулём!
Это без моих двоих телохранителей, мистера Бхота, его жены Джанни и грума, которого все звали просто Ару – «Персик». И меня самого, разумеется. Тридцать три человека. Хорошее число.
Первая же миля пройденного пути показала: о скоростном режиме следования не могло быть и речи. Дорога до города Гурдаспур, как и все дороги Индии, была забита путешествующим народом. Людским потоком, нескончаемым от горизонта до горизонта, от обочины до обочины, двумя потоками движущимся туда и обратно. Слоны, верблюды, кони, мулы. Люди пешие, верховые, несомые в паланкинах и страдающие от запаха бензина и выхлопных газов в редких автомобилях. С корзинами на головах, с поклажей за спинами, с ручными тележками. Рикши со своими клиентами под бамбуковыми зонтами в лёгких колясках. Трубный слоновий рёв, конское ржание, ослиный крик, гул человеческих голосов, детский плач. И над всем эти – солнце и чистое небо без единого облачка. Хорошо, что январь, а не август!
Чермен Дзебоев, он же раждкумар Джамму, верхом, как и я. Держимся рядом, но поговорить в дороге, как предполагалось, не получалось. Я отметил: в этом выезде охрана своё дело знает: двое из охранения в наряде дозор высланы вперёд. Между нами дистанция минут в десять, пятнадцать. Охрана проводит наш выезд в океане народа достаточно жёстко. Здесь дай волю – и махарадже не поздоровится, затопчут. Однако, были и в этом следовании «степ-бай-степ» моменты, когда на развилках и перекрёстках дорог плотность людского потока ослабевала. Охрана не зевала, тут же, без особой команды пришпоривала коней, в буквальном смысле слова, пробивала себе путь, оттесняя тех, кого можно было оттеснить в сторону, без увечий.
Увы, на удары плетью и тупыми концами своих пик не скупились.
О какой же народной любви к своим феодалам можно мечтать?!
Так прошёл первый день.
Вечер мы встретили у полуразрушенных крепостных стен Шампур Батала. Нам удалось пройти за восемь часов всего 24 мили курсом «Ост-Норд-Ост» в 52 градуса. Средняя скорость движения 3 мили в час. Не разбежишься. Сказывается близость к большому городу. Может, далее свободнее будет.
За ужином и поговорили.
*****
В город не входили. Разбили две большие одинаковые палатки. В одной мы двое. Во второй все остальные. Мистер Бхота и его жена под брезентом фуры. Охране спать положено по графику несения службы не более четырёх часов ночью. И не в помещении. У палаток не только часовые, видимые издалека для острастки, но и скрытное охранение.
Я вспомнил случай с тхаггами-душителями. Рассказал Чермену. Тот не удивился. Этот «анекдот» уже с бородой, известен не только в Индии.
«Sic transit gloria mundi!» – «Так проходит мирская слава!».
Не беда. За этот случай я свои дивиденды успел получить несколько раз. Но должен же был с чего-то начаться разговор!
Чермен Дзебоев начал без вступлений, по делу:
– Темой сегодняшней беседы будет мой ответ на ваш очень частный вопрос, Александр, почему Рами Радж-Синг так добивался сотрудничества лично с вами. Без лести: ваши деловые качества я описывать не буду, вы их знаете и умеете использовать, как инструменты. В достаточно высокой степени вы, Александр, универсальны. Вы один можете делать то, на что требуется несколько работников. Отсюда – профессиональный интерес работодателя. Среди нас это норма. Другие – не требуются. Но эта грань не единственная. Есть и иные, знакомы мне, и известные только Рами Радж-Сингху.
Я буду предельно краток. Все подробности предметов, изложенных мною «галопом» у костерка, вы будете изучать под руководством лучших профессоров с фактическими материалами, имеющими большую политическую ценность, под рукой. Слушаете меня?
Я кивнул:
– Очень внимательно. Я ждал этого разговора!
Чермен Дзестелов продолжил:
– Вам, Александр, предстоит погрузиться с головой в пучину, имя которой – Индия. Вы не должны ни утонуть в ней, ни быть переварены этой пучиной, как криль в желудке синего кита! Вы должны будете жить и работать в этой пучине. Уверяю вас, вы никогда и нечем не будете вредить нашей родине – России! Вы никогда и ничем не будете намерено скомпроментированы. Вас не заставят совершить поступок, противный вашим представлениям о справедливости и чести. В нашей работе не нужны подонки, люди алчные, продажные, готовые на любое преступление ради достижения поставленной цели любыми средствами. Жизнь показывает, что победа, достигнутая преступлением, недолговечна.
Вас устраивают эти принципы сотрудничества?
Я коротко подтвердил:
– Да!
– Тогда начнём. В нашей первой вступительной беседе я лишь схематически представлю вам реальное территориальное, правовое, политическое, экономическое и этнографическое положение, сложившееся на сегодняшний момент в Индии. Именно реальное. Искажённое представление неизбежно приведёт к серьёзным ошибкам и провалам в работе. И в большом деле, и в малом. Политикам всех стран нужна та картина, которая им выгодна. Эти картины с большим удовольствием рисуют все, кому нравится их собственная работа, навеянная теми впечатлениями, которые они получили на натуре, либо, которые им навязали, да ещё и заплатили за них.
Начну с мифа первого, выгодного всем политикам мира. Он звучит примерно так: Индия – большая страна с миролюбивым беззащитным многомиллионным населением с бесчисленными природными богатствами, эксплуатируемая английскими колонизаторами, силой оружия завоевавшими страну, ведущими жестокую хищническую эксплуатацию её богатств и всего индийского народа, превращённого Британией в своих рабов.
Знакомая картина? Этот образ эксплуатируется в Европе не одну сотню лет. Понимаете меня?
Я утвердительно кивнул головой. Ничего не сказал.
Чермен Дзебоев продолжил:
– Этот сложившийся образ не верен, поскольку он с первого взгляда уж очень гладок и закончен в своём исполнении. Букингемский дворец Соединённого Королевства Великобритании, Ирландии и Королевства Индии, Парламент, Кабинет Министров и его Премьер-министр, Вице-Король Индии, чиновная администрация всех званий и титулов, банкиры и коммерсанты были бы просто счастливы, если бы этот мифический образ в один прекрасный день стал бы реальным, истинным!
К сожалению, положение вещей, как бы ни завидовали Великобритании Франция, Португалия, Германия и Россия, в самой Индии далеко не блестящи. Но Великобритании нет смысла раскрывать свои далеко не козырные карты. Действует принцип, изложенный римским императором Калигулой: «Oderint, dum metuant!» – «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!». Ни в каких публикуемых в средствах массовой информации статистических отчётах никто и никогда не прочтёт цифр, которые могли бы пролить свет на истинное положение вещей в той или иной области. Как при положительном, так и при отрицательном сальдо. Это было бы катастрофой. Но для работы внутренней, для принятия решений на государственном уровне необходима информация много раз выверенная, что позволит выработать единственно верные направления тактического и стратегического планов в любой области. Вот наша работа. Негласная проверка. Разумеется – не тотальная. Никто не сможет держать по две структуры, дублирующие одна другую. Мы работаем только на локальных «болевых» точках! Даже эта работа сопряжена с большими трудностями, требующими определённых знаний. Всегда сопряжена с риском для собственной жизни!
Увы, это не всё, что вам требуется знать. Есть иные стороны медали. И не одна. Вы будете информированы обо всём. Нам ехать не один день! Продолжим на следующем бивуаке…
За тонким натянутым брезентом нашей штабной армейской палатки раздался выстрел. За ним второй, третий. Потом – беспорядочная пальба.
По звуку я не смог определить оружие. Не нарезное, это точно. Мультуки? Кремнёвые пистоли?
В палатку заглянул начальник охраны. Приложил к тюрбану растопыренную ладонь, доложил коротко:
– Фейерверк, сахиб! У нашего соседа по стоянке жена родила сына, сахиб!
Раджкумар жестом дал понять, что доклад принят.
Сикх покинул палатку.
Пальба закончилась, и мы легли спать. Но тише не стало. Наш сон сопровождала музыка: сосед по бивуаку праздновал рождение сына до рассвета.
ГЛАВА XIV.
Какую информационную составляющую может нести артиллерийский салют.
Операция «Легализация». Лекция продолжается.
Что такое тиллак, и как велика Британская Индия.
Народы, племена, языки и обычаи.
74 мили от Амритсара до Лакхенпура.
Первые эскарпы, куртины и равелины Гималаев.
Новая информация – новые умозаключения.
31-го декабря 1913 года.
Вице-Королевство Индия. Нью-Дели.
Ровно в двадцать один час Делийского астрономического времени жителей новой столицы Вице-королевства Индии встревожил первый выстрел артиллерийской батареи из десяти орудий, занявшей свою позицию на зелёном газоне перед беломраморным ещё не обжитом дворцом резиденции Его Высочества лорда Чарльза Хардинга, Наместника Его Величества Короля Георга Пятого в Королевстве Индия. Холостой выстрел.
Его Высочеству лорду Чарльзу Хардингу вместе с супругой пришлось, стоя на парадной лестнице дворца, выслушать не более и не менее, как тридцать один выстрел. Так положено по регламенту «Артиллерийских салютов Вице-королевства Индия».
Лорд Хардинг невольно вздрагивал правой щекой при каждом выстреле. В эту минуту он был рад, что не являлся членом Императорской семьи, которым по регламенту был положен сто один выстрел. Каждому! Хорошо ещё, зимний муссон отгоняет пороховые газы в сторону. Спасибо ещё изобретателям бездымного пороха. Салютовали бы из орудий времён Крымской войны, не увидели бы сотни приглашённых на торжество офицеров и генералов, послов и консулов, раджей и махараджей полномочного повелителя Британской Индии, скрытого сизой пеленой дыма чёрного пороха.
В тридцать первый и в последний раз дёрнулась щека лорда. Приветственное движение вице-монаршьей руки в белой лайковой перчатке своим гостям, и лорд Хардинг входит во дворец. За ним – его гости с паузой в движении на артиллерийский салют в честь каждого. По числу выстрелов согласно регламенту. По значимости и достоинству каждой персоны. Кому больше, кому меньше. Генерал-губернаторам и махараджам с навабами по девятнадцать, далее по нисходящей.
Генерал-майору Уилфреду Маллесону полагалось тринадцать. Был бы генерал-лейтенантом – был бы отмечен салютом пятнадцать раз.
Очень высокая честь, далеко не каждому радже предназначенная.
Советник Вице-короля по национальным вопросам, политический резидент Вице-короля Индии в независимом королевстве Кашмир и Джамму полковник Алан Фитцджеральд Мак’Лессон – Рами Радж-Сингх был бы удостоен одиннадцати артиллерийских залпов. Был бы. Если бы явился на торжество.
Равно как и отсутствующий генерал-майор Уилфред Маллессон, начальник Разведывательного Отдела Главного штаба Индийской армии, руководитель отдела разведки в штаб-квартире Британской армии в Индии.
Артиллерийская батарея из десяти орудий сэкономила боезапас, предназначенный на салют беглым огнём в двадцать четыре залпа, в честь отсутствующих политического агента и начальника разведки. Никто не считал. Никто не заметил.
Но вот два пустых кресла в огромном приёмном зале дворца за столами, рассчитанными более чем на тысячу мест, без внимания не остались. Махараджа Кашмира и Джамму своего «куратора» – политического агента Вице-короля на этом приёме не встретил. Был озадачен.
Генералы и адмиралы Британских Королевских Вооружённых сил переговаривались по поводу отсутствия начальника разведки. Одним словом: «опала».
Для политика и царедворца пустое место за праздничным столом с нетронутой визитной карточкой на приборе, могло стать первопричиной конца его карьеры и положения в высшем обществе.
Причину отсутствия Рами Радж-Сингха, по крайней мере, официальную, знал только лорд Хардинг.
Причина отсутствия Уилфреда Маллессона понятна без объяснений. Так же, как и появившийся на правой щеке лорда Хардинга нервный тик.
Не прошло и месяца после злополучного покушения на Вице-короля. Новость быстро облетела цивилизованный мир.
Телеграфные агентства передавали, газеты писали, в Британии скорбели и негодовали одновременно, в Индии помалкивали, во Франции, в России и в Германии втихомолку злорадствовали. В Америке прикидывали, как на этом факте можно заработать. Не всё так просто и гладко в английских колониях!
Бомбисты, они и в Индии террористы. Торжественный выезд лорда Хардинга из резиденции был омрачён пороховой бомбой, брошенной с крыши дома в вице-короля, но попавшей в слона, на чьей спине и восседал лорд. Хардингу повезло. Индус, сидевший сзади, своим телом закрыл господина от осколков. Погиб на месте. О слоне сведений не сохранилось. Тоже не повезло, не защитил собрата бог Ганеша. Сам лорд Хардинг был легко ранен в плечо. По всей видимости, был контужен. Ему повезло в 1905-м в Санкт-Петербурге в дни первой революции. Но от бомбиста пострадал в Индии. Впрочем, русские народовольцы давно перешли с пороховых бомб Петровских времён на динамит и «гремучую ртуть». От их подарков раненые не выживали. Считай, повезло.
Сам лорд Хардинг, понятно, не считал, что ему повезло. Результаты расследования по факту терракции его не удовлетворили. Анархист, фанатик-одиночка – это объяснение не для главы Британской Индии. Лорд Хардинг перевёл в режим боевого дежурства все силы полиции, разведки и контрразведки, ему подчинённые.
Лорд Хардинг предполагал: за ничтожной фигурой террориста-одиночки стояли могучие силы враждебных, вечно завистливых алчных стран, прозевавших свой звёздный час колонизации планеты.
Стран, мечтающих о переделе мира, что не сегодня-завтра могут обрушить всю свою военную мощь на мирную маленькую Англию…
Задолго до тридцать первого декабря Мак’Лессон покинул Индию. Он не думал о своей политической карьере. Он действовал в соответствии с инструкцией, написанной им самим и подписанной коротким росчерком вице-королевской дланью. И не только. Были у него личные и более весомые причины оказаться в N под именем NN, нежели интересы лорда Хардинга.
*****
1 января 1914 года.
Дойчекайзеррейх. Германия. Берлин.
Новый 1914-й год Алан Фитцджеральд Мак’Лессон встретил в Берлине.
Ясное дело: не под именем, которое ему нарёк при крещении военный пресвитор Шотландской Церкви, служивший в одном полку с отцом младенца – капитаном Первого уланского Бенгальского полка из состава Бенгальской конной дивизии Фитцджеральдом Мак’Лессоном. Не под именем Гюль Падишах-Сейида, под которым был хорошо известен в Афганистане, Арабистане и в Северных провинциях Персии. И уж, конечно, не под именем Рами Радж-Сингха. Имя было простое. Таких имён в Германии тысячи. Шломо Фридман – мирный человек!
Эту операцию Мак’Лессон не доверил никому. Операцию легализации уже полученной ранее информации, касающейся только одного человека. Человека, вставшего на пути Мак’Лессона. Человека, который в одночасье смешал все его рабочие фигуры, все планы, все отработанные пути и маршруты, всю систему жизнеобеспечения независимого княжества Киштвари. Маленького, но независимого, мало кому известного, но своего. Родного. За него стоило биться. Пока о Киштвари не стало известно Раджу Чакрабати-Сингху, претенденту на трон Королевства Кашмир и Джамму, родному племяннику старого махараджи.
Что рассказать об этой операции? Если подробно, получится новый объёмный роман. Однако, это будет роман не о ротмистре Кудашеве, а о Рами Радж-Сингхе – Алане Мак’Лессоне. Личность того стоит. Не стоила бы, рядом с именем Кудашева имя Гюль Падишаха и упоминать было бы незачем.
Буду краток, но точен и объективен.
В Германию Шломо Фридман прибыл налегке. Из Американских Соединённых Штатов. Настоящий, разумеется. Бежал от долгов. Мак’Лессон почёл долги Фридмана не серьёзными. Уплатил их одним касанием пера плотной бумаги чека. Фридман остался доволен. Условия, поставленные перед ним незнакомцем, показались ему более, чем привлекательными. С благодарностью передал ему свой паспорт и дал клятвенное заверение, что будет с удовольствием лечить свой ревматизм и остеохондроз в частной лечебнице доктора Готлиба, что в Пренцлау, столько, сколько будет нужно. Не покинет клинику без приказа герр… Простите, как вас?..
Мак’Лессону на операцию легализации не понадобилось и месяца. Обычное имя американца Шломы Фридмана, подкреплённое американскими и немецкими «шекелями», творило чудеса.
К двум-трём доверенным лицам Шломы Фридмана стекались подлинные документы из полицейских и судебных архивов, индивидуальные заявления и жалобы добропорядочных подданных Дойчекайзеррейха, в основном, молоденьких симпатичных фройляйн – актрис, проституток и благонравных дочерей солидных семейств… Вслед за ними – судебные решения, чеки, векселя, счета оплаченные и просроченные, простые расписки, справки венерических диспансеров, газетно-журнальные фотографии, статьи и фельетоны, не увидевшие в своё время свет публикации. Мак’Лессон сам себе сказал «хватит», когда ему на стол была положена папка с документами на поставку ко двору махараджи Кашмира и Джамму партии горных скорострельных орудий Круппа из десяти стволов калибром 75 мм с боезапасом, средствами обслуживания и запасными частями. Осуществить переброс орудий из Германии в Кашмир обязалась частная турецкая фирма. На отдельном листе бумаги – отгрузочной накладной стояли знакомые Мак’Лессону чернильные росчерки стальным пером латиницей и на хинду. Имя человека, расписавшегося в получении товара и уплатившего за него, сумму, обусловленную контрактом, Мак’Лессону было хорошо известно. Оно-то и привело его из Кашмира в Берлин.
Кипа документов была несколько раз перебрана. Каждый лист был многократно перечитан, взвешен. Отобранные документы были проверены. На проверку ушла ещё неделя. Из многочисленных берлинских нотариусов был выбран один. Из тех, кто предвидел, ждал и смертельно боялся неотвратимо надвигающегося ужаса войны. В один день нотариус стал состоятельным человеком. Ему понадобились сутки, чтобы нотариально заверить в трёх экземплярах пятьдесят два листа тридцати шести документов на двух языках – немецком и английском. Его ближайшим родственникам не потребовались и сутки, чтобы за бесценок распродать своё имущество и приобрести билеты на поезд по маршруту Берлин – Париж – Марсель.
На третьи сутки берлинские, а за ним и иные европейские газеты взорвались сенсациознейшими разоблачениями похождений индийского раджи из этого, как его там?.. Кошмара!
Курс добровольно-принудительного лечения Шломы Фридмана в частной лечебнице доктора Готлиба был благополучно окончен. На «das Postamt» Пренцлау Шлома Фридман получил заказное письмо с собственным паспортом и банковским чеком на предъявителя, от пятизначной суммы которого к нему снова вернулся, вылеченный было, остеохондроз. Ну, от привалившего счастья не умирают. Будучи не глупым человеком и не лишённым некоторого воображения, Шлома поспешил покинуть Германию и вернуться в снова ставшие родными Американские Штаты.
Мак’Лессон к тому времени благополучно покинул Германию.
К тому времени он успел отправить на собственное доверенное лицо в Нью-Дели пятьдесят две страницы фотокопий, предназначенных лорду Хардингу. И не только для лорда Хардинга. Индийские газеты тоже будут рады свалившемуся с неба подарку – сенсации! Не почтой, нет. Телеграфом! И не только отправить, но и приобрести у самого изобретателя Артура Корна действующий аппарат, который тот называл «Phototelautograph» – «Фототелеавтограф». Артур Корн тоже остался доволен размером инвестиций, сделанных Шломой Фридманом в поддержку таланта молодого физика.
В Нью-Дели будет видно, подарить ли это чудо техники «Фототелеавтограф» Британской Короне или оставить себе для собственных нужд.
Не остался без подарка и махараджа. В его коллекцию европейских механических игрушек будет добавлена и японская: фарфоровый лучник, становящийся в позу, натягивающий настоящий лук, прицеливающийся и пускающий настоящую стрелу в цель, установленную, конечно, в надлежащем месте на условленном расстоянии. Под японскую музыку механической флейты. Будет махараджа доволен. Всё остальное у него есть!
*****
*****
Мой уважаемый постоянный читатель, пожалуй, уже привык, что каждая глава этих страниц хроники несёт в себе описания захватывающих приключений ротмистра Кудашева. Пожалуй, в этой главе их не будет.
Мои сожаления. Увы, русский роман – не американский сборник комиксов. Однако, я прошу не торопиться, не закрывать эту тетрадь, а набраться терпения. Речь пойдёт об Индии периода английского владычества, предшествующего Войне Великой или «германской» в 1914 году. Многие читатели, возможно, не найдут здесь для себя ничего нового. Информация не секретная, общеизвестная. В «Брокгаузе и Ефроне» тоже кое-что почитать можно, да и московский журнал господина И.Д.Сытина «Вокруг Света» Индию своим вниманием не обходит.
Тем не менее, позвольте и мне сделать этими хрониками небольшой информационный вклад, коего учебники для начальных училищ и гимназий ещё не содержат. Индия страна многих тайн и загадок. Ей и в будущем предстоит не одно столетие изумлять Европу своими скрытыми возможностями, богатствами и тем, что мы и помыслить не можем!
Ну, пролистает такой читатель эти страницы хроник, найдёт повесть по своему интересу. Это не страшно. Важнее, если хоть один читатель из всех «проглотит» эту главу одним махом! Вот и высшая благодарность автору. Значит, работаю не напрасно.
В последующих действиях Кудашева будет нелегко разобраться, если не знать необычных условий места и времени, где ему приходилось жить, странствовать, набираться опыта и знаний, бороться за свою свободу, честь и достоинство, за право оставаться человеком. Любить свою Родину – Россию!
*****
12 января 1914 года.
Ночевали в Гурдаспуре. Большой город. Сикский. Выезд разместился в большом, достаточно комфортабельном караван-сарае. Настолько большом, что одновременно мог бы принять с полсотни выездов, подобных нашему. Караван-сараю лет триста, если не более. Словно крепость. Тёсаные и выглаженные гранитные блоки первого этажа достроены кирпичными стенами изумительной работы. Арки дверных и оконных проёмов, решётки кованые и прорезные мраморные, причудливой формы зубчатые ограды балконов и открытых верхних галерей. Номера первого класса в коврах, второго в добротных циновках. Третий класс – просторные, словно вокзальные залы ожидания, помещения. Спальные места – деревянные топчаны, покрытые войлоками либо соломенными циновками.
Караван-сарай – не только отель для проживания, это ещё и торговая биржа, и мелочный рынок для повседневных нужд путешествующих. Есть при нём и современная почта с телеграфом, и собственная полиция. Но этот «отель» не только для сикхов. Здесь можно встретить и правоверных мусульман в белых и зелёных чалмах, индуистов со знаками тиллак на лбу. Разумеется, караван-сарай разделён на части раздельного проживания не только представителей разных религий, но и по кастовой принадлежности самих индуистов.
Весь персонал караван-сарая исключительно сикхи. Сихк не «осквернится», оказывая услуги как брахманам и кшатриям, так вайшья и даже шудрам. Брахман, получающий предметы быта и пищу из рук сикха, не «осквернится». Но хлеб из рук вайшья есть не станет.
Конечно, чудны, такие обычаи для русского человека.
В этом отеле можно встретить как местных иудеев и армян, так и европейцев – не только англичан, но и французов, немцев, шведов, русских, даже богатых китайцев. Всем найдётся место. Вот вам и сикхи! Воистину – связующая сила разрозненных звеньев большой страны.
Прогуливаясь по коридорам и открытым галереям караван-сарая, мы с раджкумаром под прикрытием двух телохранителей вышли на открытую площадку третьего этажа подышать свежим воздухом. Под полотняным тентом удобные тиковые резные кресла с ковровыми подушками. Присели.
Чермен Дзебоев обратил моё внимание на прогуливающегося у парапета пожилого индуса с распущенными седыми неприбранными волосами, со знаками на лбу в две краски – белую и красную. Спросил меня:
– Сможете определить положение этого человека в индийском обществе?
Я ответил в силу своих знаний и представлений:
– Индиец. Индуист. Из касты не ниже брахманов. Возможно, служитель культа высокого ранга.
– И всё?
– Пожалуй, всё.
– Позволите дополнить?
– Я во внимании.
– Вы правы, этот человек индуист из касты брахманов. На его лбу знак тиллак, означающий, что он служитель бога Вишну, вишнуит. Тиллак вертикальный в форме латинского «V» белой сандаловой пастой, разделённый красной вертикальной чертой через весь лоб до самых волос. Тиллак – это ещё и отличительный знак принадлежности к определённой касте, к определённому малому народу, тайному братству, даже тайнопись для срочной информации братьям по сообществу. Вам надлежит знать всё это! Тиллак – прообраз «третьих глаз», якобы, имевшихся у божественных пришельцев. Третьих глаз, утерянных потомками, ещё древними ариями. Говорят, в тайных Тибетских монастырях хранятся останки гигантов, доступные лишь ламам, прошедшим особые обряды посвящения. Черепа этих останков, подобны черепам современного гомо сапиенса, но больших размеров и имеют отверстие для третьего глаза.
– Есть тому научные доказательства?
– Немало европейских учёных погибли в пропастях и в снегах Тибета… Что касается этого субъекта, то продолжу. Он религиозен, но не служитель храма. Мог бы быть преподавателем или духовным наставником в богатом доме, даже при дворе какого-нибудь раджи. Нет. Он не торговец. Он здесь с дипломатической миссией. Попросту – политический агент. У него в нашем караван-сарае назначена встреча. Достаточно рискованная для профессионала. Он нервничает. Часто смотрит вниз. Как увидит того, кого ждёт, быстро спустится. Скорее всего, с французом. Сам он для нас иностранец из французской колонии Пондишери, что на востоке Индии, но на западном берегу Бенгальского залива. По национальности тамил. Окончил Сорбонну. Почти парижанин. О, побежал! Идемте, увидим, кого он ждал.
Подошли к парапету, посмотрели вниз. В тени смоковницы стоял католический священник с газетой в руке!
Мы вернулись в свои кресла.
– И что теперь? – спросил я.
– Ничего, – ответил Чермен. – Он нам нужен? Мне – нет. Что скажете про мою характеристику данной личности?
– Информации море. Но откуда? Я не прочёл по его внешности и десятой части.
– Поживёте с моё в Индии, ещё и не то сможете. Правда, нужно уметь наблюдать, подмечать и много знать. Теперь – полная раскладка. Индуизм – самая сложная религиозная культовая система в мире. Жизни не хватит на то, чтобы только прочесть её священные книги. Но внешнюю атрибутику вы знать будете. Тиллаки – не самое сложное. Научитесь читать. Про Сорбонну: у него на пальце кольцо выпускника этого университета. Из кармана шервани торчал уголок сложенной газеты. Я узнал алфавит санскрита и даже язык – тамильский брахми. Не зная тамильского, мне удалось прочесть лишь обрывок имени собственного – «…ндишери», я понял – Пондишери. А тамила от раджпута отличу по внешним признакам безошибочно, как вы отличили бы перса от армянина или текинца от эрсары! Ничего сложного. Вам задача: знать об Индии как можно больше. Всё, всё, всё! Здесь нельзя быть слепым и глухим. Ошибки стоят очень дорого. Правда, от них не застрахован никто. И я сам, и наш Рами Радж-Сингх. Потому учиться приходится ежедневно, ежечасно. Жизнь ежеминутно подкидывает всё более сложные задачи. Хочешь остаться в живых, видеть солнце – научись грамотно и оперативно решать эти задачи!
За ужином, поданном в номер, беседа, вернее лекция, читаемая раждкумаром для единственного слушателя, была продолжена.
Я отдавал должное интеллектуальному уровню Чермена Дзебоева: он не только обладал фундаментальными академическими знаниями с поправками, внесёнными собственным опытом и обновляющейся объективной информацией, но был блестящим лектором, который мог бы стать гордостью любого европейского университета.
В своих лекциях он был чрезвычайно последовательным. Ход его мысли мог отклониться на освещение второстепенного вопроса, но нить повествования никогда не была прервана или запутана. Вот и сегодня он вернулся к теме, на которой остановились в прошлый раз в Батала.
– Поговорим о так называемой «Британской Индии». Этот термин англичане не только употребляют сами, но и широко запустили по всему свету. Этот термин в ходу и в Европе, и в Америке. В русском языке слова легко переставляются, русский язык не так конструктивен, как английский. Британская Индия или Индия Британская, с первого взгляда, не всё равно ли? Но смысл изменяется. Индия – Британская! Так все и думают. В том числе и сами англичане. Насколько это верно? Чисто юридически – на пятьдесят пять процентов. Именно 55 процентов территории субконтинента под названием Индостан на сегодняшний день принадлежит Британской Короне под названием Королевства или Вице-королевства для точности Индия. Земля и все природные ресурсы с нею связанные на территории юрисдикции Королевства являются государственной собственностью, за исключением тех владений, которые принадлежат отдельным подданным Великобритании, как индусам, так и англичанам на праве, переданным этим собственникам Короной. Эти территории управляются на местах непосредственно генерал-губернаторами администрации Королевства Индии. Разделены на штаты или провинции. Оставшиеся сорок пять процентов следует отнести на территории, занимаемые так называемыми «Туземными княжествами». Самые крупные из княжеств: Хайдарабад, Джамму и Кашмир, Майсур, Траванкор, Барода, Гвалиор, Индаур, Кочин, Джайпур, Джодхпур, Биканер, Джайпур и Патиала. Перечислять княжества средние и совсем мелкие нет необходимости: их число достаточно велико – шестьсот одно! Есть совсем крошечные. Большинство из них в Катхияваре на полуострове в штате Гуджарат, в Западной Индии, в зоне так называемых Северных территорий в Гималаях. Подавляющее большинство из них связано с Королевством Индия договорными отношениями.
Форма правления во всех княжествах абсолютные монархии. В зависимости от рангов политической и исторической значимости в Индостане княжества возглавляют монархи, которые носят титулы махараджи, раджи – индуисты, низама или наваба – мусульмане.
Собственные «кабинеты министров» или «диваны» в княжествах формируются отнюдь не демократическим путём. Нет ни малейшего намёка на парламентаризм. Княжества, связанные с Королевством Индия договорными отношениями, обязаны содержать при дворе монарха представителя британской администрации. Его называют «резидентом» или «политическим агентом». Во многих княжествах даже членами кабинета министров при монархе являются английские чиновники. Реально один такой «резидент» курирует несколько мелких княжеств. Следует помнить особо: на этих территориях не действуют английские законы частного, уголовного и гражданского законодательства в отношении туземцев, подданных княжества.
Не следует забывать и о том, что Королевство Индия разделяет полуостров Индостан с колониями, или «заморскими департаментами» Республики Франция под названием Французская Индия. Это территории Пондишери, Карайкал и Янаон на Коромандельском берегу, Маэ на Малабарском берегу и Чандернагор в Бенгалии. Кроме того, не следует забывать, что первооткрывателями колониальной эпохи в Индии были португальцы. Португальская Индия существует до сих пор. Она владеет Гоа, Дадра и Нагар-Хавели, Даман и Диу. Город-порт Бомбей до 1661 года принадлежал Португалии, его название с «порту» переводится как «Хороший Залив».
Так что с этой поправкой территория Британской Индии формально не превышает 50-ти процентов Индостана.
Чермен Дзебоев закончил говорить. Жестом пригласил спуститься в номер. Напомнил:
– Надеюсь, Александр, вы усваиваете материал, поданный на слух. Я понимаю, лекция несколько затянута, но извинений принести не могу. Эту информацию нужно знать и помнить. Экзамен на знания у вас будет принимать сама Индия!
*****
Ужинали в номере. Номер большой. Весь в коврах. Есть электричество. Против комаров, как везде дымятся курильницы. Этим запахом пропитаны стены, мебель, ковры, постели и сами люди. Курительные палочки изготавливают из тончайших опилок сандалового дерева с ароматическими и дезинфицирующими свойствами, такими, как смола ладана, проклеивают рисовым отваром. Такая палочка не горит – медленно тлеет. Комары от этого дымка не дохнут, но и в помещение не летят. Жить можно. Но от этих сладких запахов Индии нигде нельзя уберечься. Я так и не привык к ним.
За ужином Чермен Дзебоев продолжил свой рассказ.
– Сначала информация. Потом анализ. Потом – синтез, выводы. Не устали, Александр?
– Слушаю самым внимательным образом. Могу повторить предыдущую лекцию слово в слово.
– Хорошо. Я продолжу.
Сегодня расскажу о некоторых индийских обычаях и языках. Начну с тех, что ближе к дому. Мы едем в северо-западное княжество, или, как его у нас называют, Королевство Кашмир и Джамму, ибо оно состоит из двух ранее самостоятельных княжеств, его возглавляет не просто раджа, а Его Величество Махараджа. По своим исторической, территориальной, экономической и политической значимостям в Индии Кашмир и Джамму уступает только Хайдарабаду и Майсуру. Но при въезде в Нью-Дели ко двору Вице-короля Индии махарадже положен артиллерийский салют по высшему разряду в двадцать один залп.
Северным и северо-западным соседом у Кашмира – Афганский Эмират, правителем которого эмир Хабибулла-хан с 1901-го года. Довольно беспокойный сосед. Шаткий мир с Афганистаном поддерживают англичане. Они с 1905-го года выплачивают эмиру сто шестьдесят тысяч фунтов стерлингов в год за полный отказ от самостоятельной внешней политики. Большая часть этой суммы покрывается Кашмиром.
На востоке Кашмир граничит с Тибетом. Пока проблем нет. Но его границы хорошо охраняются с двух сторон.
На юге у нас крупное формально независимое, но под британским протекторатом, княжество Химачал-Прадеш – Страна снежных гор со столицей Симла или Шимла.
Я кивнул. Помнил Симлу. Был на приёме у Вице-короля Индии лорда Хардинга вместе с генералом лордом Фальконером. Ничего не сказал. Не прокомментировал.
Чермен Дзебоев продолжил:
– С запада и с юго-запада у нас Пенджаб. Вы его, вроде, знаете. Махараджа Пенджаба «царствует, но не правит». Ему положено семнадцать артиллерийских залпов. А его генерал-губернатору – девятнадцать!
Пенджаб – житница Индии. Кашмир – сокровищница! Так говорят.
Теперь о том, какие народы и племена населяют эти княжества и на каких языках говорят.
В Кашмир и Джамму говорят на кашмири, догри, урду, ладакхи, годжри, пунчи-чибхали, шина, уйгури, деванагари. Двор, чиновники, немногочисленная интеллигенция – учителя, врачи, инженеры с образованием европейского типа, торговцы и промышленники говорят на английском и на хинду – языки межнационального общения. В ходу четыре системы письменности – бхатри. Четыре религии – индуизм, сикхизм, ислам и христианство. В каждой из которых, две и более, ветвей исполнения и понимания обрядов и тонкостей вероисповедания. Казалось бы, хватит оттенков и различий! Нет. Теперь в умах ещё и политический разнобой – от ярого радикализма до умеренного негативизма. Есть и собственные атеисты. Марксисты. Германофилы, русофилы. Кому это надо? Думаете, англичанам? С их известной политикой разделяй и властвуй? Да, это правда, благодатная почва. Замечательная миссия быть связующим звеном, высшей инстанцией и судебной, и карательной. Они мастера внутренней политики. Сначала всех перессорить, потом вмешаться, навести порядок, примирить, а главное – ещё на этом и заработать. Обеим сторонам выставляется счёт, в котором подсчитывается стоимость каждого израсходованного патрона, каждой меры зерна, съеденной лошадью!
Говорят, «в капле воды отражается весь мир!». Так, на малом примере я вчерне пытаюсь обрисовать положение во всей Индии. Пока мне удалось осветить лишь одну из граней. Но их сотни. Пока едем, пройдёмся по многим, не прочитанным читателями за пределами Индии, страницам…
Горьким, очень печальным страницам.
Скоро мы научились беседовать и в дороге. Нам уже не мешали ни её постоянный шум, ни людская сутолока.
В этом потоке кипела собственная жизнь. Свадьбы, похороны, ссоры, драки, разбойные нападения, похищения. Выстрелы. Призывы о помощи, бесконечные нескончаемые просьбы о подаянии. На обочинах дороги живые скелеты людей, умирающих от голода.
На пропускных санитарных пунктах многовёрстные заторы. Индусы в военной форме, англичане в белых халатах бегло осматривают проходящих на предмет выявления больных оспой, чумой либо холерой. Выявить больного – половина дела. Гораздо труднее изолировать его от людей здоровых для лечения, вырвать из рук родственников. Крики, вопли, стоны, плач, проклятия.
Короткие комментарии по этим темам Чермена Дзебоева:
– В долинах Инда и Ганга собирают невиданные для Европы урожаи зерна дважды в год. Это теория для учебников географии. Это во времена сытых коров. Реально, бывают годы, когда мощнейшие по силе наводнения и селевые потоки разрушают ирригационные системы, смывают в океан ростки риса, а жестокие засухи превращают плодородные равнины в пустыню. Потери населения многомиллионные! Тем не менее, Британия своего не упустит. Её корабли и в эти годы не уходят из портов Бомбея и Калькутты с пустыми трюмами.
Феодализм в Индии не лучше и не хуже, чем в России, Германии и самой Великобритании. Нельзя быть монархом и иметь большое сердце. Махараджа может огорчиться болезнью собственного ребёнка или любимого тигрёнка, но он равнодушен к гибели от голода целой деревни. Чем в этом монархи России или Великобритании выше продажных туземных монархов Индии, порабощённой англичанами? Я видел умирающих от голода крестьян на Кавказе. Знаю, что русское Поволжье регулярно страдает от голода…
Я спросил:
– Разве не существует резервных фондов спасения населения на случай стихийных бедствий, на случай голода?
Чермен ответил:
– В самой метрополии умирают от голода йомены не только в Ирландии, в Шотландии и в Уэльсе. В самом Лондоне. Почему в Индии должно быть лучше? Властям не интересны дополнительные убытки. Управлять можно только голодными. Сытый человек независим. А потери никого не волнуют. На земле всегда больше людей, чем она может прокормить. Мне это уже сумели растолковать в Калькуттском университете!
Разговор не имел продолжения.
Как-то, я послушал своего лакея – мистера Бхота. Получил новый бездонный источник информации. Правда, не совсем добросовестной информации, но занятной. В форме мифов, преданий и просто сплетен. Изюминка в пироге никогда не помешает. Фольклор – одна из величайших, важнейших составляющих культуру народа. Где, как не в фольклоре, как воду в бездонном колодце вечную, но всегда свежую, черпают свои сюжеты художники, поэты, музыканты? Как знать, написал бы Пушкин «Руслана и Людмилу», не слушай он в детстве сказки Арины Родионовны.
Временами, пока раджкумар занимался делами со своим собственным окружением, на стоянках слушал и я своего сказочника. Бхота был рад моему вниманию. Рассказывал о махараджах, придворных нравах, тайнах, интригах, злодействах. О неисчислимых богатствах, хранящихся в недрах подземных хранилищ храмов и дворцов, накопленных за тысячелетия. По секрету, выдал мне, как не чужому человеку, великую тайну: у махараджи Кашмира и Джамму в гаражах стоят сорок девять новеньких «Роллс-Ройсов», которые обслуживают сто механиков-англичан из самой Англии!
На его рудниках стоят бурильные установки, приводимые в действия паровыми машинами, выписанными из Америки. А золота и драгоценных камней в подвалах столько, что гора их этих сокровищ погребла бы под собой его самый высокий дворец! В доказательство своей правоты он делал честные-честные глаза и клялся: «так все говорят, сахиб!».
Потом мистер Бхота начинал перемывать кости соседним махараджам.
У Хайдарабадского низама гарем из трёхсот пятидесяти вечно юных жён кроме тех четырёх, что родили ему сыновей. В его дворце есть большой бассейн из розовой яшмы, в котором обнаженными девственницами устраиваются различные игры в мяч. Победительница имеет шанс попасть в гарем! У прадеда махараджи Навангара первая жена была красоты божественной, но имела хвост и перепонки между пальцами. После того, как она родила одиннадцатого сына, хвост у неё отвалился, но перепонки оставались до самой смерти. Махарани Чхатарпура по ночам умела летать, но с рассветом утрачивала эту способность. Однажды она задержалась в небе. Взошло солнце, и с его первыми лучами махарани упала с высоты и разбилась насмерть.
У махараджи Сиккима юная дочь полюбила молодого и красивого стражника, победившего в стрельбе из лука всех иных воинов. Выбрала момент и убежала из гарема к своему возлюбленному. Юные влюблённые решили бежать из Сиккима, куда глаза глядят. Погоня была недолгой. Их поймали, связали и привезли на суд махарадже. Махараджа был в хорошем расположении духа. В этот день в его слоновнике родился совершенно белый слонёнок! Это был добрый знак. Юных влюблённых поженили... Так простой кшатрий стал раджкумаром. Правда, его потом всё-таки отравили. Дворцовые нравы!
Последнюю повесть слушал не только я. За брезентовым тентом фуры стоял сам Его Высочество Раджкумар Джамму Радж Дигора Урсдон-Синг.
Мистер Бхота не увидел его.
*****
Чермен знаком увлёк меня за собой. Мы отошли в стороны, сели на камень в тени ивы, опустившей свои зелёные косы в воду безымянного ручья. Мне было неловко, словно меня застали за каким-то непристойным занятием. Похоже, Чермен испытывал похожее чувство.
Без моих вопросов начал сам:
– Как вам эти притчи, Александр?
– Притча, в отличие от других устных фольклорных жанров всегда содержит некую завуалированную мудрую мысль. Рассказ о махарани навёл меня на мысль, что в стране, где властвует не народное просвещение, а культы и суеверия, очень легко сначала распустить слух о необычайных способностях неугодной махарани, а потом сбросить её на камни площади с минарета. Мораль: сама виновата, долеталась!
Чермен не улыбнулся, но в знак согласия качнул головой, сказал:
– Вот потому вы будете учиться, прежде, чем начнёте работать. Палец на спусковом крючке при взведённом затворе делает легчайшее еле заметное движение, а от выстрела может произойти обвал, подвижка гигантского ледника, который сотрёт в тонкий ил большую плодородную долину со всеми её обитателями. И, заметьте, пуля, как предмет убийства необязательна, достаточно и звука выстрела!
Помолчал, потом горько улыбнулся:
– Я не слышал притчи, которую вы рассказали. Я из всех рассказанных Бхота слышал последнюю. Не сомневаюсь, вы уже составили некую аналогию в форме версии. Она не верна, Александр. По крайней мере, в своей первой части.
Видно, пришла пора, Александр, рассказать вам свою повесть. Как вы знаете, я покинул Персию в марте 1907 года. Мне было девятнадцать лет. В мае Рами Радж-Сингх привёз меня в Сринагар, где исполнял должность правительственного политического агента при дворе махараджи Кашмира и Джамму. Это очень высокий пост. И сегодня Рами Радж-Сингху полагается при дворе Вице-короля Индии артиллерийский салют в одиннадцать залпов! Он усыновил меня. Я был уверен, что остался круглым сиротой. Я был представлен махарадже как сын. Но моя история получила огласку. На меня смотрели как на принца из горной страны Осетии, что являлась одним из княжеств большой империи – России. Принцем, потерявшим свою семью, свою родину, свои земли, свои привилегии в результате революции 1905-го года. Здесь это слово тоже в ходу, Александр! Конечно, это не совсем так, но в тот год я мало что понимал, не владел языком и прочее. Дзебоевы дворянского рода. У нас было своё имение в Дигора, земля, даже лес! Отец закончил Пажеский корпус, Николаевскую Императорскую Академию Генерального штаба Российской Империи… В октябре я уже учился в Калькуттском Университете. Через год на одном из приёмов, устраиваемых махараджей, познакомился с его младшей дочерью. Ей было четырнадцать. Она была в европейском платье. Настоящая принцесса. Мы полюбили друг друга с первого взгляда. Это увидели все приглашённые. В следующий день мы были обручены. Полгода переписывались. Какое счастье было получить в Калькутте письмо из Шринагара. Маленький конверт с двумя- тремя строчками на английском и строчкой на кашмири! Примерно, с таким текстом: «В нашем саду зацвели персики. Посылаю два лепестка. Мама сказала, у меня, точь-в-точь, такие щёки!». Я целовал эти лепестки и писал письма ежедневно. О Калькутте, об учёбе, новых удивительных знаниях, о серебряном кубке, завоёванном в поло. Да, я был сыном очень богатого и влиятельного человека. У меня была собственная конюшня. Дальше – проза. Ничего необыкновенного. Через полгода мы были женаты по сикхскому обряду. Никто не посчитал, что брак был неравным. Хотя, наше семейное осетинское состояние по сравнению с богатством махараджи и сравнивать нельзя. Свадьба была и в Амритсаре, и в Джамму, и в Шринагаре. В свадебной процессии шли сто слонов. В положенное время у нас родился мальчик. Через год – второй.
В моём сегодняшнем статусе есть одна тонкость.
Настоящим раджкумаром – наследником престола являюсь не я, но мой первенец. Но меня так называют и в Шринагаре, и в Джамму, и в Амритсаре. В Англии я носил бы титул принц-консорт. Предполагалось, что я буду раджой второго княжества – Джамму. Это собственное обещание махараджа как-то всё откладывал и откладывал. Меня это не беспокоило.
Мне не хватало для полноты счастья только моих родителей!
Махараджа тоже был счастлив. Часами играл с внуками, забыв о государственных делах, охоте и развлечениях. Он, не имевший собственных сыновей, был на седьмом небе от счастья обучать старшего из мальчиков стрельбе из лука, верховой езде на пони.
Но несколько месяцев назад из Лондона прибыл выпускник Кембриджа племянник махараджи, сын его умершего младшего брата. Полагаю, он готовился к своему приезду весьма основательно. Был встречен народом, праздничным слоновым выездом, музыкой, фейерверками… Говорил речи, убеждал народ, что они могут и должны жить лучше, чем живут сейчас. Намекал, что европейские системы парламентаризма могут быть привиты и на земле Кашмира и Джамму. Я сказал «из Лондона»? Правильнее было бы сказать, из Берлина и Вены, где он жил последние три года. При дворах Габсбургов и Гогенцоллернов именовал себя наследным принцем Кашмира Радж Чакрабати-Сингхом. Привёз старому махарадже гору подарков: часы с кукушкой, охотничье огнестрельное оружие, цейсовские бинокли, игрушки-автоматы, вроде фарфорового повара, готовящего на электрической сковородке яишницу. Кроме того – полное оборудование и проект небольшой гидроэлектростанции, автомобиль «Мерседес-Бенц» и две скорострельные горные пушки Круппа. В общем, такая яишница. Без осетинской брынзы. Из Министерства юстиции Королевства была выписана и оплачена, разумеется, юридическая комиссия, которая шесть месяцев проверяла дела Окружного Суда княжества Джамму, Председателем коллегии судей которого я являюсь. Не столько проверяла, сколько пропадала на пикниках. Ничего существенного, что могло бы опорочить практику судопроизводства Окружного суда Джамму в общем и меня в частности – не нашли. Но сам факт проверки дал повод подозревать суд в предвзятости по отдельным делам. Пошли разговоры. Махараджа без всяких объяснений вызвал из Джамму к своему двору мою жену с детьми – свою дочь и внуков. Я понял, мои дни сочтены.
Плюс ко всему, Рами Радж-Сингх в отъезде. Я не знаю, где он. Обещал вернуться не позже 10-12-го февраля. Он был очень озабочен! Я ушёл в отпуск и уехал в Амритсар. Хотел успокоиться, очиститься, привести в порядок душу и тело. На беду ли, на счастье ли, мне на глаза попалось объявление о предстоящем гладиаторском бое. Вызов всем мастерам сабельного боя посылал мало кому известный Дактар Хатхи – Исцеляющий Слона! Дальше вы знаете.
Я решил вставить слово:
– А как же письма, которые я получал от Рами Радж-Сингха? Его перстень с печаткой? Инструкции, которые получили вы в отношении меня? Мой вывод: Рами Радж-Сингх держит ситуацию под контролем!
Чермен Дзебоев ответил:
– Мы живём не в восемнадцатом веке. Телефон, телеграф, пресса, паротурбинные двигатели, скоростные железнодорожные экспрессы и морские теплоходы – изменили мир. Рами Радж-Сингх получает срочную информацию и согласно ей отдаёт распоряжения, которые исполняются беспрекословно, точно и в срок. Мы никогда не узнаем тех, через чьи руки вы получили свои письма. Того, кто подбросил мне объявление о предстоящем сабельном бое. Мы с вами могли бы ехать в поезде. Прибыли бы в Джамму за три дня. Но время нашего возвращения рассчитано Рами Радж-Сингхом. За это время должна быть проделана определённая работа. Как с вами, Александр. Эту работу мы делаем и сделаем. Так и с окружением махараджи, включая его кабинет министров, а главное – его племянника, явного претендента на престол! Что из этого выйдет, Бог весть. Радж Чакрабати-Сингх пошёл ва-банк, он не боится наёмного убийцы, такое злодейство создаст ему ореол мученика, начнутся волнения. Махараджа может быть низложен, и Королевство – отойти под юрисдикцию Британской Индии, потерять независимость, превратиться в провинцию. По большому счёту, меня весь этот прогнозируемый катаклизм не беспокоит. Я боюсь за жизнь своих детей. Вот она – первая и последняя преграда узурпатору на его пути к трону!
Я пожал Чермену руку.
– Спасибо, что доверились, Чермен Владимирович! Теперь нас двое. Мой собственный путь домой в Россию теперь лежит через Кашмир и Джамму. Мы вместе будем распутывать этот узел. И не только мы вдвоём. В вашей благополучной судьбе заинтересован воистину очень влиятельный человек. Полагаю, его исчезновение из вашего поля зрения связано именно с нарушением политического баланса в Кашмире и Джамму. Сегодня Рами Радж-Сингх там, где был завязан первый узел притязаний узурпатора.
– Где? – спросил Чермен.
– Где, как не в Германии, – ответил я и про себя подумал: «Ежу понятно!».
****
1 февраля 1914 года.
Курс на северо-восток «Норд-Ост» с небольшими отклонениями от 38 до 45 градусов в связи с рельефом местности продержался от Амритсара до самых предгорий Гималаев. Не удивительно. Старая караванная дорога, хорошо протоптанная за тысячелетия лет миллионами ног людей, коней и слонов.
От Амритсара до Лакхенпура 74 мили. Здесь дорога круто поворачивает на северо-запад под углом в 70 градусов. Курс от Катхуа до самого Джамму «Вест-Норд-Вест» на 298 градусов.
Мы в дороге уже двадцать два дня. Мне нравится.
Можно скучать по мирной домашней жизни, но наслаждаться впечатлениями, которые может принести только дальний путь.
Предгорье Гималаев. Первые эскарпы, равелины и куртины самой неприступной в мире крепости – возвышенности, холмы, отроги и стены южного хребта Малых Гималаев. Цепь холмов Шивалик. За Шивалик – хребет Пир Панджал. За Пир Панджалом – Высокие Гималаи!
Дневной зимний сухой зной сменился тёплом солнечного света в сочетании прохладных воздушных масс, струящихся с ещё далёких снежных вершин. Да, горы – это здорово! Ни за что не променял бы альпийские холмы Копет-Дага или Гиндукуша на Александрийские средиземноморские знойные пляжи!
Наш выезд двигался немного быстрее, чем ранее. В день проходили четыре, а то и все пять миль. Вечерние лекции-беседы продолжались. Время от времени вестовые раджкумара доставляли ему почту. Я в таких случаях всегда оставлял Чермена Дзебоева одного. Не тревожил его дурацкими расспросами – «что там нового?». Знал, настанет час, буду осведомлён. По моим расчётам, в Джамму должны были бы быть не ранее восьмого февраля.
Седьмого февраля вестовой раджкумара вернулся с таможенного поста «Пенджаб – Кашмир и Джамму» с перемётным ранцем, туго набитым письмами и газетами.
Первые развёрнутые номера националистически настроенных индийских газет «Ветер Индии» и «Молодые Львы» броскими заголовками приковывали внимание читателей: «Доколе национальные богатства Индии будут проматываться богачами в притонах и венерических клиниках Берлина и Лондона?!», «Кашмир вооружается Германией?!», и прочее в том же духе. Имперская «Нью-Дели ньюс» была сдержанней: «Махараджа Кашмира и Джамму был принят Его Высочеством Вице-королём Индии лордом Чарльзом Хардингом. Стороны обменялись мнениями по ряду существенных вопросов внутренней и международной политики. По окончанию аудиенции Его Высочество и махараджа совершили совместную верховую прогулку в пригороде Нью-Дели.».
От газетных новостей нас отвлёк тяжёлый мерный стук копыт. Оглянулись на тракт. Нам навстречу от Джамму четыре першерона в упряжках по два тянули два артиллерийских орудия, наглухо укрытых брезентом в походном положении. Для меня камуфляж не помеха. Я такие уже видел: горные пушки Круппа.
Чермен Дзебоев без слов протянул мне газеты. Но его взгляд, казалось, так и говорил мне: «Ну, Кудашев, ты даёшь!»!
ГЛАВА XV.
Мак’Лессон и его рабочие маски. Личные интересы Шломо Фридмана, Гюль Падишаха, Рами Радж-Сингха и геополитика Большой, Очень Большой Игры. Люфтваффе Дойче Кайзер Рейха. «Восточный экспресс». Багдадская железная дорога. Равновесие – это Бог!
28 января 1914 года.
Дойче Кайзер Рейх. Берлин.
Двадцать восьмого января Алан Мак’Лессон покинул Берлин. Разумеется не под именем собственным и даже не под именем Шломо Фридмана. В его паспорте, выданном в Департаменте иностранных дел Истанбула, значилось: подданный Османской Турецкой Империи Фазыл Ахмет из города Эрегли, писарь. Именно писарь, мелкий служащий, не заслуживающий внимания, при роскошной фигуре эреглинского паши, чей чистый вес в сто десять килограмм, сопутствующая этому весу хроническая отдышка и не своевременные сердечные колики помешали планам Мак’Лессона воспользоваться услугами германского гражданского воздушного флота.
Обыкновенная для Берлина черепичная крыша серого здания аэровокзала примечательна воодруженным на неё стальным венком дубовых листьев, венчающим тяжёлую литую фразу: «Deutsche Luftschiffahrts Aktien Gesellschaft» – «Немецкие воздушные перевозки».
Цельнометаллический красавец дирижабль типа «цеппелин» с именем собственным «Швабия» рейса «Берлин-Истанбул» принял последних пассажиров, груз, начал прогревать моторы. Служба эллинга очистила поле.
Делать нечего. Придётся задержаться в дороге. «Градоначальник шахр-Эрегли» страдал аэрофобией. Человеческий фактор.
Касса оплатила возвращённые билеты с комиссией в пользу авиалинии в двадцать процентов.
Команде Мак’Лессона из пяти человек пришлось срочно менять маршрут. Ничего не оставалось, как бросить прощальный взгляд на красавец «цеппелин», принайтованный между двумя стальными ажурными мачтами, напоминающими «парижскую монстру Эйфеля», и ехать поездом.
От эллингов аэропорта «Flughafen Berlin-Tempelhof» – «Флюгхафен Берлин-Темпельхоф», что на Темпельхофское поле, пришлось вернуться и снова прокатиться по утренним, еще свободным от карет и автомобилей улицам столицы Пруссии и всего Дойче Кайзер Рейха. Но без всякого удовольствия. Взор не радовали городские пейзажи, шедевры немецкой классической архитектуры – Унтер ден Линден, Бранденбургер Тор, Рейхстаг, музей «Пергамон»…
На Берлинском «Силезском», или по простонародному, «католическом», железнодорожном вокзале не задержались. Через тридцать минут после прибытия уже ехали в одном вагоне, но в разных купе. Писарь Фазыл Ахмет в одном купе вместе с градоначальником Эрегли эфенди Мехмет Джабриэль-пашой. Охрана – в купе соседнем.
Эфенди Мехмет Джабриэль-паша недолго выглядел, словно больная побитая собака. В поезде он вновь почувствовал себя «на коне». Закрутил выкрашенные хной уже начавшие седеть усы, промокнул большим расшитым шёлком платком большой, похожий на сизый баклажан, нос и громогласно потребовал от проводника чаю и коньяку.
С таможенной службой обращался запанибрата. Одарил офицеров наборными мундштуками для сигарет, агатовыми чётками, начал, было, сам раскрывать свои чемоданы и мешки… Таможенники были невозмутимы. Нравы турецких пашей и торгашей были им хорошо известны. Подарки приняли, багаж досматривать не стали. Молча, поставили отметки в паспорт паши и в паспорта всех его четырёх слуг.
Мак’Лессон только улыбнулся про себя. Что ж, человек проявляется в своих добрых и дурных качествах не в один день. Не убивать же пашу за сердечный приступ. Сам виноват, не предусмотрел подобную ситуацию. Придётся, по возвращению отправить градоначальника на отдых. Заслужил. А пока пусть маршрут до своего Эрегли отработает добросовестно.
Звон вокзальной рынды. Свисток кондуктора. Гудок локомотива.
Поезд «Берлин – Вена» тронулся.
*****
Стоя у закрытого окна хрустальной чистоты, – Германия! – Мак’Лессон в уме ещё раз прошёлся по узловым точкам предстоящего маршрута возвращения в Нью-Дели.
На минуту пожалел, было, упущенную возможность полёта на дирижабле.
Полёт по прямой – 1810 километров. Это на шестьсот километров короче, чем поездом!
Аэронавтам курс поддерживать легче, чем экипажам кораблей в море. Навигация точнее не только по приборам – визуально! Незапланированный манёвр дирижабля в воздухе, почти всегда сопряжён с изменившимися метеоусловиями. Прямая от точки до точки – экономия горючего. В воздухе дорогого стоит. Два двигателя развивают скорость от 80-ти до 130 км в час. Попутный ветер может эту скорость удвоить. Следовательно, у Компании есть все основания утверждать, что перелёт Берлин – Стамбул займёт от 18-ти до 22-х часов. Перегрузок и болтанок, как в самолётах, дирижабль не испытывает. Кают-компании, курительные комнаты, ресторан, даже танцзал! Захочется вздремнуть, пожалуйста, каждый пассажир обеспечен индивидуальным спальным купе. К услугам пассажиров кинематограф и радиотелеграф! Ну, кто ещё сомневается в превосходстве расы белокурых голубоглазых потомков тевтонов не только над аборигенами Азии, Африки и Америки, но и над иными народами Европы! Просто так с досады не сплюнешь. Что есть, то есть.
А что есть? В багаже группы Мак’Лессона десяток тяжёлых папок с полной технической документацией как на «мягкие» дирижабли класса «Парсеваль», так и на дирижабли класса «Цеппелин» жесткого типа. Ну, возможно, это устаревшая информация. Но есть в багаже и папка с технической документацией на новейший, месяц как принятый на вооружение сверх секретнейший жесткий дирижабль нового класса – «Шютте-Ланц». С этими монстрами, на строительство которых кайзер не жалел средств, противникам Германии на полях театра военных действий придётся серьёзно считаться.
Мак’Лессон не исключал возможности провала операции, возможности потери информации на оригинальных бумажных носителях с грифами «Streng geheim!» – «Совершенно секретно!». Тактико-технические характеристики аппаратов и основные перспективные возможности их применения он знал наизусть.
В случае опасности, багаж придётся бросить… Будет обидно. Хоть и не заказывался, а дуриком достался Шломе Фридману по случаю и не очень дорого.
Эту информацию, во что бы то ни стало, необходимо донести до Кабинета Министров Великобритании, лучше, конечно, до самого Премьер-Министра лорда Ллойд Джорджа. Через лорда Хардинга? Нежелательно. Информация не его юрисдикции. Политики не любят заниматься делами не своей компетенции. Придётся – по инстанции, через Уилфреда Маллесона. Тоже не фонтан. Прокиснет материал в Ми-6, в делах полковника сэра Мансфилда Смит-Камминга. Его, равно, как и сэра Уинстона Леонарда Спенсер-Черчилля, Первого Лорда Адмиралтейства, интересуют только военно-морские силы.
Картины пейзажа, мелькавшие за окном вагона, Мак’Лессона не интересовали. Глянул на часы: девять ноль три берлинского. Прикинул, в Вене должны быть к вечеру через десять часов сорок шесть минут в девятнадцать сорок девять. Неужели придём минута в минуту?
Так и пришли! Из Берлина в Вену через Дрезден, Усти-над-Лабем, Прагу и Гмюнд. Шестьсот восемьдесят километров или четыреста двадцать две с половиной мили, как считают в Великобритании. За десять марок бонами Дойчерейхбанка с мелочью. За билет с каждого.
На Венском вокзале «Вестбанхоф» (Westbahnhof) «Западном» пришлось отстоять очередь в таможенном терминале. Мимо терминала идут только немцы! Эфенди Мехмет Джабриэль-паша был, как всегда, на высоте. С готовностью раскрывал свои бесчисленные баулы, саквояжи, чемоданы, картонки и чувалы. Задаривал таможенников пахучими коробками турецких сигарет и рахат-лукума. На варварском немецком на весь терминал жаловался на плохую погоду и хвалил Его Величество императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа. Австрияки морщились от волны сладких запахов, исходящих от турка, отмахивались от его подарков. Чуть было не проявили интерес к двум тяжелым чемоданам с бумагами, но отвлеклись на скандал, инициированный сербским офицером, не позволившим таможенникам прикоснуться к своему холодному оружию. Офицер отстегнул от перевязи саблю, вынул клинок из ножен. Таможенник, проверявший турка, машинально поставил свои крестики на чемоданах паши, и стремительно поспешил на помощь к коллеге, спрашивая на ходу возмутителя спокойствия на сербском: «Шта се догодило?!» – «Что случилось?!». Под шумок группа Мак’Лессона без проблем получила квитанции на хранение багажа и покинула терминал. Это хорошо, подобный документ при предъявлении освобождает багаж от вторичного досмотра при отъезде. Таможенники тоже люди, хоть и немцы, дважды одну и ту же работу делать не любят.
Ночевали в «Отель Империал Вена», в настоящем роскошном дворце в стиле ампир, ещё полсотни лет назад принадлежавшем герцогу Вюртембергскому. Заняли апартаменты из трёх покоев, заказали ужин в номер. Через час в номере появился и «сербский офицер», принёс билеты на знаменитый «Восточный Экспресс». Пошептался кое о чём с «писарем», получил от паши багажные квитанции и пухлый бумажник крокодиловой кожи. Отдал честь и удалился.
Утро 29 января встретили на перроне «Национального» вокзала (Staatsbahnhof), который венцы при всей их патриотичности предпочитали называть просто «Южным», «Зюйдбанхоф» (S;dbahnhof).
Завтракали уже в ресторане «Восточного Экспресса». Паша, «потерявший» любимый кальян, лично проверил, без потерь ли погружен багаж. Проверив, многозначительно кивнул своему писарю.
В 1914-м году в Европе только ленивый и неграмотный не знал, что такое «Восточный Экспресс». Редкая газета на огромной территории от Стамбула и Санкт-Петербурга до Суэца и Гибралтара, и даже самого Альбиона, не печатала хоть раз в месяц на первой полосе рекламу этой железнодорожной компании. Лучшие журналисты и фотографы почитали за честь прокатиться хоть один перегон за счёт «Экспресса», а потом опубликовать подробный репортаж с иллюстрациями. Репортаж с описанием лучшего в мире сервиса, ресторанной кухни, роскошных купе, а главное – скорости, точности и надёжности движения самых совершенных в мире поездов с их фирменными тёмно-синими лакированными вагонами с позолоченными наличниками, ручками, петлями, табличками и гербами. Репортёры, в тайне, всегда надеялись, что в таком поезде, насыщенном самыми богатыми и знаменитыми пассажирами, сливками аристократических обществ и владетельных домов Европы и Америки, им удастся прикоснуться или даже поучаствовать к происшествию, которое выльется в газетную сенсацию! Пусть, кража, пусть, убийство, пусть крушение – но сенсация!
Время шло. Своим стуком по стыкам рельсов вагонные колёса отсчитывали десятилетия за десятилетиями, а сенсаций всё не было. Это ли не надёжность. Тогда сенсации начали придумываться. Эти примитивные детективные повести до сих пор можно купить на книжных лотках перронов и набережных во многих городах.
Пассажир же платит деньги за скорость, точность и надёжность. И за комфорт, конечно. Деньги очень даже не малые. Сенсации ему не нужны. А «Восточный Экспресс» своему назначению и своей доброй славе всегда соответствовал!
Мак’Лессон, равно как и члены его группы, комфорта и роскоши поезда не замечал. Его больше устраивала сложившаяся не конфликтная атмосфера общения между собой пассажиров. Есть желание – обедаешь в купе. Хочешь пообщаться, завести знакомство, пройдёшь в курзал. Коньяк, виски, сигары, трубки, визитные карточки атласной тиснёной бумаги с гербами. Неторопливый спокойный разговор, новые интересные связи. Красивые дорогие женщины, которые сами выбирают себе элегантных и состоятельных поклонников. Вист, покер. Хорошие оркестры. Тихие ночи. Библиотека, почта, телеграф. В ресторане столики только на двоих. Но можно поужинать и одному. Никто бесцеремонно не подсядет.
Пассажиры – всех национальностей. Кого только не встретишь и в самой Европе. Бывали такие, что привлекали внимание: от китайских мандаринов и японских самураев до вождей бедуинских племён. Но не турки. Со дня присоединения к железной дороге пути на Стамбул турки стали неизменными пассажирами «Восточного экспресса». Сначала мотались в Париж, а с изменением политических ветров зачастили в Берлин. Союзнички. Ну, турки, они турки и есть. Не мешают, и то хорошо.
На столе Мак’Лессона билеты на всю группу и листок-памятка с кратким описанием сервиса, предоставляемого «Экспрессом» и маршрутом предстоящего движения со станциями-остановками и хронометражем движения:
– «Вена – Будапешт» через Дьер – 250 км за 3 часа 12 минут. «Будапешт – Белград» через Кечкемет, Сегед, Футог и городок Индия – 370 км за 4 часа 41 минуту. «Белград – София» через Ягодину, Ниш, Бела-Полянку и Костин Брод – 390 км за 5 часов 11 минут. «София – Стамбул» через Ихтиман, Пазарджик, Хасково, Эдирне и Люлебургаз – 570 км за 6 часов 58 минут.
Мак’Лессон с минуту беззвучно барабанил по столу пальцами, считал:
– «Протяжённость маршрута 1580 километров. 20 часов 12 минут плюс три остановки по двадцать минут – один час, всего двадцать один час 12 минут. Крейсерская скорость 78 километров в час. В каком часу отправились? В восемь ноль-ноль. Следовательно, в Стамбул прибываем завтра на рассвете, как говорят в Персии «иншалла», в пять двенадцать. Хорошо. Нужно будет выспаться!».
Время в пути пролетело незаметно. Это было временем отдыха, если можно назвать отдыхом комфортное положение тела в кресле и полусон-полудрёму в пол глаза, по-волчьи.
Однако, обошлось. Ни конфликтов, ни слежки, ни провокаций.
Ауф видерзеен, Европа. Ассалам алейкум, Азия!
Утром 30 января 1914 года в половине шестого берлинского времени, простите, в половине седьмого по истанбульскому, эфенди Мехмет Джабриэль-паша из Эрегли со своей свитой беспрепятственно миновал таможенный терминал вокзала Сиркеджи.
Времени зря не теряли. Два турка-таксиста на стареньких потрёпанных «Мерседесах-Бенц» в это утро хорошо заработали. Переезд не занял более двадцати минут, но наши путники только здесь смогли вздохнуть с облегчением, с удовольствием отмечая знакомые дворцы и мечети Истанбула, проплывающие за окнами автомобилей: Джираган, Долмахче, Йылдыз, Синан Паша, Ортакей… За мавзолеем императора Священной Римской Империи Фридриха Барбароссы, погибшего при переправе через Босфор, повернули к порту «Бешикташ».
– «Привет тебе, император Фридрих Барбаросса, с твоей родины. Не дождались тебя в Вене», – подумал Мак’Лессон. – «Увы, не всегда и не каждый завоеватель возвращается на родину с победой!».
В порту «Бешикташ» пришлось с час прождать отправки парома через Босфор в порт Ускюдар на азиатской анатолийской стороне Истанбула.
Пролив прошли, не замочив ноги.
Вокзал восточного Истанбула только строился, но поезд через Эрегли на конечную станцию «Рас-Эль-Айн» в провинции Сирия уже принимал своих пассажиров. Билеты в кассе уже были раскуплены. Железнодорожная полиция сгоняла безбилетников с крыш вагонов, бдительно охраняла от воров опломбированные грузовые вагоны и платформы, также прицепленные к пассажирскому поезду.
Эфенди Мехмет Джабриэль-паша расстарался: поезд отошёл с опозданием на двадцать минут, но к нему был присоединён ещё один пассажирский вагон, в котором и расположился градоначальник Эрегли со своей свитой.
*****
История строительства Багдадской железной дороги была хорошо знакома Мак’Лессону. Как было известно и то, что усилиями мировых европейских держав это строительство было приостановлено на неопределённое время сложившимся неустойчивым, но, всё-таки, равновесием усилий и противостояний Германии, Великобритании и России на территории Османской Империи Турции. От её Анатолийского берега Босфора по провинциям Сирии, Северной и Южной Месопотамии через Багдад до города-порта с выходом в Персидский залив – Басры.
Мак’Лессон должен был убедиться лично, что достигнутое равновесие интересов империалистов всех стран сохраняется, и строительство железной дороги от сирийского города Рас-Эль-Айн в направлении на Багдад не ведётся.
Именно в этом равновесии заключался и его собственный интерес: политическая и экономическая независимость маленького княжества Киштвари, затерянного в горах Гималаях, как и сотня других княжеств, сумевших приспособиться к подобному существованию и не желавших прикрываться ни английским, ни германским флагами.
Лучшим противовесом англо-германским хищникам в этом неустойчивом равновесии была Россия. Противовесом. И только. Никак не равноценным партнёром. Нет, не Киштвари, не Мак’Лессону. Не тот масштаб. Самим Германии и Великобритании. В этом противостоянии интересы других держав практически не учитывались. Это были просто игральные карты в Большой Игре.
Свою собственную роль в геополитическом мире Мак’Лессон оценивал объективно. В герои мира «плаща и кинжала» не стремился. Это лавры не для его головы. Но старую английскую песенку о сломанном гвозде и потерянной подкове помнил с детства:
– «For want of a nail
The shoe was lost,
For want of a shoe
The horse was lost,
For want of a horse
The rider was lost.
For want of a rider
The battle was lost,
For want of a battle
The kingdom was lost,
And all for the want
Of a horse shoe nail!».
– «Гибнет королевство, армия бежит,
Рыцарь бездыханный под конём лежит,
Сломана подкова, не было гвоздя…
Без гвоздя простого воевать нельзя!».
___________________________________________
* Авторский перевод с английского В.П.Паркин.
____________________________________________
Коню понятно: железная дорога в Месопотамии строится германскими политиками, германским капиталом, германскими инженерами не для торгового оборота – немецкая техника и мануфактура в обмен на сахар, рис и пшеницу Междуречья. Будет окончена дорога, из Басры пойдут большегрузные составы с цистернами нефти Персидского залива для потребностей Кайзерлихмарине и Кайзерлюфтваффе! Для Военно-морского и Воздушного Флотов Германии. Следующим шагом Германской империи станут воинские эшелоны, движущиеся в Персию и в Индию под штандартами с чёрным тевтонским крестом и лозунгами: «Дранг нах Остен!» – «Натиск на Восток!».
И почва для этого нового «немецкого райского сада» уже унавоживается.
За доказательствами далеко ходить не нужно: лучший «друг» Мак’Лессона махараджа Кашмира и Джамму получил при посредстве своего племянника десять горных скорострельных орудий Круппа калибром 75 миллиметров. Но он один ли?
Каким бы злом для Индостана ни были англичане, немцы, без сомнения, стали бы злом не сказано большим. Вряд ли Кайзер в случае поражения Великобритании оставил бы в силе положения Закона 1833 года, действовавшем со времён царствования Императрицы Виктории, дарующий равные права всем подданным Империи независимо от цвета кожи, национальности, расы и вероисповедания!
«Ни один уроженец Индии, так же как ни один человек, родившийся подданным Его Величества, не может быть лишён права на занятие определённого места, должности или исполнение работы по найму по причине своей религии, места рождения, происхождения или цвета кожи».
Да, да. Не стоит удивляться. Не исполнение Закона на местах отдельными подданными – ещё не сам Закон.
Восстание сипаев, две англо-сикхские войны не прошли для Империи в целом и Британской Индии в частности даром. Хищнический колониализм был обязан спрятать свои клыки.
В годы расцвета Викторианской эпохи именно в Индии из всех иных колоний началось самое широкое внедрение норм английского права, распространившееся и на прочие заморские территории. В Индии вырос, встал на ноги и окреп собственный социальный слой интеллигенции, представителей торгового и промышленного капитала. Колония из страны-жертвы агрессии превратилась в равноправное дружественное Королевство Индия. Стала экономическим, политическим и торговым партнёром метрополии. Что и было закреплено обеспечением безопасности личности, собственности и свободы передвижения в пределах империи британских подданных независимо от места происхождения и расовой принадлежности.
Немцы прут на Восток не для того, чтобы нести его исконным жителям плоды европейской цивилизации. Они придут грабить. Только грабить. И убивать тех, кто будет противиться этому грабежу.
Германия имеет свои колонии. Германия не имеет таких законов.
Гвозди, подковы, железная дорога… Старые сказки!
Очень скоро над Месопотамией, Персией и Британской Индией небо закроют своими крыльями с чёрными крестами самолёты и дирижабли Дойче Кайзер Рейха. Один биплан «Авиатик Б-I», поставленный на конвейер, чего стоит. Двигатель «Мерседес» в 120 лошадиных сил, крейсерская скорость 72 км в час, максимальная – 120. Продолжительность полета почти четыре часа. Приобретено производство Австро-Венгрией, строится завод. Подписан договор с Болгарией на поставку четырнадцати машин.
У всех есть самолёты! Даже в России на Русско-Балтийском вагонном заводе в Санкт-Петербурге инженер Сикорский строит и запускает в небо четырёхмоторные бомбардировщики.
Если верить последним известиям «Берлинер беобахтер», на испытаниях этот самолёт с именем героя русского античного эпоса «Ilia aus Murom» – «Илиа аус Муром» – поднял в воздух шестнадцать человек и собаку, общим весом 1290 кг!
Хорошо, хоть, до германских «цеппелинов» русские ещё не доросли.
Хорошо ли? Кто же им, немцам, тогда противостоять будет?!
О дирижаблях – отдельная тема. Напрасно в Адмиралтействе Великобритании недооценивают этот вид военного вооружения. С высоты в шесть-семь километров они будут бомбить английские броненосцы, но сами останутся недосягаемы для орудийного и пулемётного огня!
Как в старом еврейском анекдоте: «…вы будете смеяться», но в самой Британской Индии ещё никто ни разу до сих пор не видел в воздухе настоящего аэроплана!
*****
На станции Энгели градоначальник эфенди Мехмет Джабриэль-паша с поклоном получил от Мак’Лессона чек на предъявителя, распрощался и вместе со своим человеком покинул команду.
Мак’Лессон и двое с ним продолжили путь до сирийского Рас-Эль-Айна, а потом встречным поездом вернулись назад и вышли на станции Адана.
Мак’Лессон убедился лично: станция «Рас-Эль-Айн» на пути «Стамбул – Багдад» – конечная. Работы по прокладке насыпи, шпал и рельсов не ведутся, материалы не завозятся. От Рас-Эль-Айна идут перегруженные товарняки с зерном, хромовой и свинцовой рудой. Понятно, в Стамбуле они не задержатся, уйдут до мартенов сталелитейных заводов Круппа.
В уме сделал расчёт объёма грузопотока и пропускной способности дороги. Запомнил. Записей не вёл. И без них чемоданы полны самого взрывоопасного груза!
Всего: Стамбул – Адана 1162 км за 20 часов средняя скорость 60 км в час. Реальное время с учётом стоянок –38 часов. Плюс, прогулка в Рас-Эль-Айн от Адана туда и обратно через Османие – 1040 км. Это ещё 15 часов.
Теперь – к морю! На верблюдах через Багдад слишком долго.
Железнодорожная линия Адана – Мерсин, построенная ещё английской концессией в 1897 году не действует. Шпалы заносятся песком. В средиземноморский порт Мерсин от станции Адана пришлось добираться наспех арендованными автомобилями. Ещё 85 км. Ещё час двадцать.
На старой заброшенной морской пристани Мерсина, дожидаясь моторного катера со «скаута», Мак’Лессон подвёл под своими расчётами черту: От Стамбула до Мерсина удалось добраться за пятьдесят четыре часа двадцать минут. У Жюль Верна, конечно, было бы быстрее: «вокруг земного шара за восемьдесят дней"! Но Мак’Лессон был доволен. Не опоздал, пришёл с запасом в сорок минут. Опоздание на военно-морской крейсер стоило бы дорого.
*****
1 февраля 1914 года. 17.00.
Борт океанского «скаута»-разведчика лёгкого крейсера третьего ранга «Лайтинг», приписанного к британской военно-морской базе Тамриды острова Сокотра.
В конечный порт Карачи шли через Суэц.
От Мерсина в Порт-Саид триста сорок семь миль со скоростью двадцать пять узлов прошли за четырнадцать часов.
Суэцкий канал «Лайтинг» прошёл без очереди и вне обычного каравана судов торгового флота. Под «Юнион Джеком» в собственных Его Величества морских водах с кем церемониться?! Однако при скорости в шесть узлов, принятой для Суэцкого канала. Здесь не поспоришь. Поспешишь, сядешь на мель, пойдёшь под суд.
Маршрут Порт-Саид – Порт-Ибраим – Суэцкий залив Красного моря в восемьдесят восемь морских миль пройден за 14 часов 45 минут. Красное море от Порт-Ибраима до выхода в Аденский залив пройдено за сорок восемь часов тридцать минут.
5 февраля 1914 года, в 21 час 55 минут крейсер «Лайтинг» приветствовал свою родную базу на острове Сокотра орудийным выстрелом.
7 февраля 1914 года, в 15 час 55 минут крейсер «Лайтинг» лёг в дрейф на рейде в открытом море в полумиле от причалов порта Карачи.
Вечерним восемнадцатичасовым поездом Рами Радж-сингх вместе со своми людьми уже ехал по направлению к Нью-Дели.
Ночь провёл без сна. Дал отдохнуть собственной охране. Думал. Тревожно было на сердце. За всё время поездки трижды получал короткие известия: «Всё в норме». Они не успокаивали. Неизвестно, какие новые политические механизмы могли быть включены за это время. Ведь не один Мак’Лессон не бездействовал это время. А время работает не только на него одного. Как знать, где, когда и кем за это время мог быть нарушен с таким трудом и терпением выстроенный Мак’Лессоном баланс его собственного равновесия!
Последние сутки пути до Нью-Дели были самыми тяжёлыми. Никаких свежих новостей. Никакой деятельности. Только ожидание под стук колёс. Только мысли.
*****
Думал. О равновесии.
В России Мак’Лессону довелось наблюдать, как женщины носят воду ведрами, используя нехитрое приспособление – коромысло. Нечто подобное ему было знакомо ещё по Китаю. Там на коромыслах носят и грунт из штолен, и детей на прогулку.
Как ни странно, но общеизвестно: два ведра с водой нести легче, чем одно.
С технической точки зрения коромысло – это «рычаг с точкой опоры между точками приложения сил».
Так, цирковые силачи удерживают два разъезжающихся автомобиля, приводя в восторг легкомысленную публику, которой невдомек, что это сделать легче, чем удержать один двигающийся с той же скоростью автомобиль.
В чем секрет? Секрета нет! Просто силач использует физическое явление, при котором его собственное тело «находится под воздействием равных, противоположно направленных и потому взаимно уничтожающихся сил». Разумеется, автомобили должны двигаться с абсолютно одинаковой скоростью.
Древнейшие простейшие весы во всех странах и на всех континентах одинаковы: то же самое коромысло в своей центральной точке подвешено к чему-либо, либо прикреплено иным способом, при котором концы коромысла свободны. Если один конец силой опустить вниз, то второй поднимется вверх. Отпусти конец коромысла, и после недолгого колебания его концы примут горизонтальное положение. Прикрепив к концам коромысла по равной чаше, мы получим самые настоящие весы. В состоянии покоя чаши находятся строго друг против друга по горизонтали. Опустим в одну из чаш какой-либо предмет. Эта чаша опустится, но вторая поднимется. Положим во вторую чашу предмет, идентичный первому – чаши займут первоначальное положение – строго друг против друга по горизонтали. Своими действиями мы нарушили равновесие весов, а затем снова их уравновесили.
Законы физического равновесия применяются не только в механике.
Где и в чем только не проявляются законы равновесия!
Нет такой замкнутой природной системы, где бы ни проявлялись законы равновесия, будь то хоть бассейн с золотыми рыбками. Только правильно найденное количественное и качественное соотношение объема воды, грунта, простейших, растений и самих рыб позволит такому водоёму быть жизнеспособным. Но чистить бассейн от погибших рыбок и разрастающихся водорослей придётся его хозяину. Равно, как и восполнять испарившуюся воду. Бассейн под испепеляющими лучами солнца? От перегрева воды и недостатка кислорода погибнут рыбки. В бассейн идёт ледяная вода природного ручья? Тоже беда, нет баланса для нормальной жизни. Но вот, всё улажено именно для золотых рыбок. Они растут, активно плавают, исправно кушают. И в один прекрасный день начинают метать икру! Жизнь продолжается.
В этом бассейне создана сбалансированная экологическая система. Эта система так и называется – экологическое равновесие.
Синоним равновесию – баланс.
Не существует механизма, в работе которого не использовалось бы явление баланса – соответствия между частями, уравновешивания одного другим. Не сбалансированный корабль пойдет ко дну, самолёт, как минимум, не взлетит в воздух. Финансист знает, что такое не сбалансированный бюджет. Бухгалтер ежеквартально, просчитывая доходы и расходы, до копейки сверяет баланс предприятия. Рыбаки москитного флота всех народов Индийского и Тихого океанов используют бамбуковый либо бальсовый противовес, закрепленный параллельно лодке, в качестве баланса, позволяющего не перевернуться своему суденышку даже в штормы.
Опытный фехтовальщик не возьмет в руки несбалансированное оружие. Основной принцип борьбы дзюдо – сохранить равновесие самому и вывести из равновесия противника. Если это удалось одному из борцов хоть на долю секунды – его противник побежден!
От техники коверной борьбы всего лишь шаг до техники борьбы подковерной!
Читая и перечитывая «Путешествия Гулливера» великого Джонатана Свифта невольно воспринимаешь описанное буквально, не сразу осознавая, что за ним стоит нечто иное более интересное, глубокое для понимания и страшное по своей сути. Речь идет о славных обычаях при дворе короля Лилипутии. На устраиваемых во дворце празднествах придворные были обязаны демонстрировать королю и королевскому двору свое умение ходить по канату! Хочешь, не хочешь, но от камер-юнкера до камергера – вперед по канату! Прошел – живи дальше, не прошел – сам виноват, во дворце не место. Находились среди придворных истинные любители и мастера держать баланс на натянутом канате, иной раз, выделывая на нем такие штуки, что зрители рукоплескали от души. Правда, частенько случалось, что к общему удовольствию, кто-нибудь из таких мастеров все-таки терял равновесие и ломал себе шею!
У каждого в памяти свой собственный список политиков, уже свернувших себе шеи на этих увеселениях!
Наша Земля, как и обыкновенный аквариум, очень сложная, очень хрупкая и ранимая замкнутая экологическая система. Нет в этой системе ненужных составляющих, нет в ней излишков воды, кислорода, иных природных ресурсов. Нет в ней никому не нужных или очень нужных кому-то (?!) инфузорий-туфелек и осьминогов, собак и кошек, ворон и мышей, носорогов и слонов, фламинго и лебедей, дельфинов и кашалотов! Все они и еще все-все неназванные от простых мух до горных орлов призваны осуществлять величайшую миссию – сохранять экологическое равновесие на планете Земля. Такой красивой, и такой беспомощной перед собственным безумным детищем – Homo sapiens!
Разумным ли?
Каждый имеет право остановиться в момент, когда он готов нажать на курок, а затем насладиться агонией умирающего зверя, нарядиться в его шкуру и съесть его мясо. Каждый имеет право остановить руку, бросающую камень в городскую ворону, чье преступление лишь в том, что она убирает останки бездомной собачонки, раздавленной лакированным автомобилем. Каждый имеет право в зимний день в двадцатиградусный мороз насыпать на свой подоконник горсть пшена для умирающих от холода и голода воробьев, поставить блюдечко молока в подъезде для бездомного котенка, и уж если не усыновить сироту, то хотя бы внести свою пусть скромную лепту в бюджет детского дома!
Не нужно удивляться и ужасаться уже участившимся фактам нападения птиц на людей. Чему удивляться? Это не вороны, не волки, не тигры, не кабаны, не слоны, не микроорганизмы время от времени переходят в контрнаступление, это планета Земля пытается защититься. Как здесь не вспомнить Великого Белого Кашалота Моби Дика, воспетого Мэллвилом! На знании природы человека Уинстон Черчилль основывал свою мысль: «Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак!». Свифта стоит вспомнить еще раз: для Гулливера общество гуигнгнмов (лошадей) было более разумным, сбалансированным, справедливым и человечным, чем общество его сограждан – подданных Короны.
Характеризуя кого-либо, мы употребляем такие определения как «уравновешенный человек, неуравновешенная личность». Эти определения личности родились не сегодня, и не сто лет назад.
В мировой мифологической и религиозной философии равновесие является обязательной качественной составляющей личности. Это качество личности измеряется уже знакомым нам прибором – весами.
«Весы» – это седьмой знак Зодиака. Весы – всеобщий символ справедливости и правильного поведения; атрибут Юстиции, осуществляющей правосудие. В Древнем Египте бог мертвых Осирис в присутствии богини справедливости Маат взвешивает сердце мертвого, которое символически уравновешивается пушинкой, по результатам принимается решение о загробной судьбе усопшего.
Подобное взвешивание земных дел в судах потустороннего мира описывается в священных книгах Персии и Тибета. «Неверные весы – мерзость пред Господом, но правильный вес угоден Ему» (Книга притчей Соломоновых. 11,1).
Вторым эзотерическим инструментом, позволяющем решить вопрос характеристики усопшей личности на предмет уравновешенности, является «Мост». Мост – символ перехода из мира живых в мир бессмертных, из одного измерения в другое. Не случайно в католицизме первосвященник называется понтификом. Важно знать: в переводе с латинского «Pontifex» – «Мостостроитель».
Ислам дает представление о переходе из земного бытия в небесные сферы в образе моста, который узок, как лезвие меча. Человек праведный, уравновешенный, проходит по этому мосту легко. Грешнику на таком мосту не удержать равновесия, он срывается и падает в огненную пучину. Аналогичные представления существуют у зороастрийцев (парсов), у некоторых племен североамериканских индейцев. В древнекитайском мире образов Дао в потусторонний мир также можно пройти только по очень узкому мосту без перил, грешники падают с него в поток крови.
Мир не удивить потоками крови. За всю историю общечеловеческой цивилизации кто только не заливал Землю кровью. Эта практика продолжается и в наши дни. Политикам не интересно уравновешивать международные конфликты системой сдержек, противовесов, уступок и компромиссов. Им кажется, что политические внешние и внутренние проблемы можно решать «большими батальонами», скорострельными орудиями, «дредноутами», «цеппелинами», террором, массовыми расстрелами, самоубийцами и динамитом.
Однако, удивителен следующий факт. Великий разрушитель, величайший нарушитель любого спокойствия, любого баланса, кумир умов, корсиканское чудовище и спаситель нации, император Наполеон Бонапарт, чей жизненный путь залит рекой человеческой крови, в конце своей жизни оставил короткое резюме в своей записной книжке. Эта строка опубликована после его смерти в «Записках узника Святой Елены»:
– «Равновесие – это БОГ!».
*****
8 февраля 1914 года. Дели.
Этот вечер Рами Радж-сингх провел в собственной усадьбе в черте старого Дели в обществе немногих близких ему людей. Ужинали, пили чай, слушали игру старого слепого виртуоза на ситаре. Говорил мало, больше слушал. Спать ушёл рано, сославшись на усталость с дороги. В спальне читал письма, расшифровки донесений, бегло просмотрел газеты. Отметил: организованная газетная кампания, направленная на дискредитацию кашмирского претендента на престол махараджи Кашмира и Джамму проведена по полной, заданной им, программе. Старый махараджа имел беседу с лордом Хардингом. Племянник махараджи, подозреваемый в связях с германским абвером, покинул Кашмир в неизвестном направлении. Военно-полевая полиция гарнизона Нью-Дели с разрешения махараджи провела в его усадьбе обыск, изъяла два горных орудия германского производства. Что ж, программа выполнена. Особо отчитываться перед Вице-королём Индии не придётся. Результат командировки в Германию уже известен.
Мак’Лессон приготовился, было, потушить свет и задёрнуть полог, но в дверь постучал дворецкий. В щель приоткрытой двери показал сложенный бумажный квадратик телеграммы.
В телеграмме всего четыре слова: «Ом мани падме хум!». Они означали – раджкумар Джамму Радж Дигора Урсдон-Сингх и Джозеф Стивенсон благополучно и в срок прибыли в Джамму.
Добрая новость. Вот теперь можно по-настоящему отдохнуть перед аудиенцией у лорда Хардинга.
Уже засыпая, Мак’Лессон принял окончательное решение: не делать подарков Британской Короне. Не оценят. Традиционный консерватизм не позволит. Пока с «цеппелинов» не посыпятся бомбы, о них в Кабинете министров даже разговора не заведут. Эту сдерживающую составляющую нужно переводить на иное «коромысло». Туда, где смогут дать достойный отпор «натиску на Восток». В Россию. Адресат, что примет десять папок из Дойче Кайзер Рейха, надёжен, со связями с Первым лицом Империи. Есть и «фельдегерь», такой, что искать будешь, не найдёшь. Адресату не просто известен – дорог, нужен. Подозрения исключаются.
Сложилась мозаика!
Вот теперь и выспаться можно всласть.
*****
Джозеф Стивенсон, он же Александр Георгиевич Кудашев, он же доктор Джон Котович, он же Бхарати Бхерия-Сингх, отходя ко сну во дворце раджкумара Джамму, всерьёз обдумывал тот же самый вариант возвращения в Россию. Вот только с пустыми руками не хотелось появляться в РО ТуркВО под светлые очи полковника Евгения Фёдоровича Джунковского.
ГЛАВА XVI.
Гуджарат, Варанаси – трудные дороги садху. Встреча с Мак’Лессоном. Трагедия в Шринагаре. Новые проблемы. Резонанс - физическое явление не только в музыке. Кое-что о "сыновьях неба". Как сделать из европейца тибетского монгола.
25 марта 1914 года.
Мои практические знания об Индии пополняются с каждым прожитым днём, с каждым часом, с каждой новой, пройденной мною милей по дорогам Индии. Перехожу «из рук в руки» от одного учителя-гуру к другому. Осваиваю один маршрут за другим. После каждого маршрута по возвращению в Джамму описываю свои странствия в отчёте, в которых обязательна не только информация, обычная для разведчика-наблюдателя с указанием ориентиров маршрута, времени, расстояния, погодных условий, опорных военных, полицейских пунктов, нештатных ситуаций и прочее. В зависимости от легенды и образа-маски странника приходилось изменять осанку, походку, скорость движения, манеру поведения с присущими утверждённому индивидуальному образу мимикой и жестами. Но при этом твёрдо отсчитывать собственные шаги и без записей хорошо помнить расстояния от ориентира к ориентиру.
За собственную безопасность не опасался. Меня всегда надёжно оберегала группа прикрытия. Особых приключений не случалось, но повидать повидал много чего. По времени эти маршруты, пройденные пешим порядком, не были особо продолжительными. Меня внедряли на дорогу в предрассветный час и снимали с пути глубокой ночью.
Самым трудным испытанием был маршрут в провинции Гуджарат. В Гуджарате я шёл в образе садху, совершенно голый, вымазанный в пепле с тиллаком Шивы на лбу. Беззвучно шептал одними губами, бесконечно повторял молитву-мантру: «Ом намах Шивайя!». На распросы не реагировал, благословлял только больных и подносимых детей той же мантрой. Иногда мне в благодарность приносили еду, питьё, вешали на шею венки цветов или даже бус. Эти подарки возвращались мною другим людям, страждущим причащения либо исцеления. Однажды чуть было не состоялся конфликт с группой из четырёх других садху, видно, заподозривших что-то неладное в моём облике, либо узревших во мне конкурента. Я и своим притушенным взглядом увидел: все четверо в наркотическом опьянении. Группа прикрытия ловко и незаметно погасила конфликт.
В Раджастане с великим удивлением открыл для себя Джайпурский храм крыс. Кормил из рук. Но полюбить не смог бы никогда.
В Бенаресе, или в Варанаси, три дня жил в образе мелкого торговца-паломника. Не вынес перманентного всепроникающего запаха кремации. Был счастлив, покинув его. И описывать не буду. Но понял, почему Христос однажды произнёс: «Пусть мёртвые хоронят своих мёртвых!». Понятно, в христианстве, в его изначальной основе, а не в культовом нагромождении обрядов, нет мёртвых, у Господа – все живые!
_____________________________________________
***
Извлечение.
Евангелие от Матфея. 8:
21. Другой же из учеников Его сказал Ему: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего.
22. Но Иисус сказал ему: иди за Мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов.
Евангелие от Луки. 9:
59. А другому сказал: следуй за Мною. Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего.
60. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов, а ты иди, благовествуй Царствие Божие.
_____________________________________________
Для самого себя понял: Истинная Вера – это чистая земная жизнь, достойная для продолжения жизни в ином состоянии материи, в ином – Верхнем Мире. За деньги Верхний Мир не купить, пустыми словами без дел угодных Верхнему Миру дверь в него не отворить. А погребальный «бизнес», как говорят англичане, он и во времена фараонов Египетских кормил очень многих… Тоже дело нужное. Это я, как бывший протектор военно-санитарной службы, хорошо усвоил.
Возвратившись в Джамму не удержался от восклицания в своей душе: «Слава Богу!». С этих дорог Индии можно было принести в свой дом не только воспоминания и впечатления, но и ворох опаснейших инфекционных и паразитарных заболеваний.
Тем не менее, своим гуру-пандитам был благодарен. Понял: дорога – лучший учитель. Кругозор шире, спецзнаний больше. Научился многому. Ни одно истинное проверенное практикой знание не бывает лишним!
К сожалению, в Джамму не застал Радж Дигора Урсдон-Сингха. Мой мистер Бхота торжественно объявил: «Его Высочество вызван в Шринагар ко двору своего тестя Его Величества махараджи Кашмира и Джамму». Торжественно объявил, с гордостью и с затаённой радостью. Мистер Бхота не простой лакей. Он тоже участник Большой Игры. Много знает, не всё скажет. Значит, политический ветер подул в наши паруса.
– Кто примет мой отчёт? – спросил я мистера Бхоту.
Бхота ответить не успел.
– Не устроит ли вас, уважаемый сэр, ваш непосредственный шеф – Рами Радж-Сингх? – спросил меня входящий в кабинет Алан Мак’Лессон. Собственной персоной, наконец-то.
Мы обнялись. Я впервые был рад Мак’Лессону, как близкому человеку.
Обедали, разговаривали. Я рассказывал, Мак’Лессон слушал, изредка задавая вопросы. Мой отчёт, мои впечатления его удовлетворили. Сделал комплимент:
– Поздравляю, Александр! Ваш разговорный хинду стал заметно лучше. Вы говорите на простонародном диалекте, меняя интонации от гуждаратского выговора до диалекта, распространённого в Уттар-Прадеш. Так говорят люди, чьи профессии связаны либо с постоянными переездами, либо с обслуживанием паломников. Хорошо. Типично для Индии, подозрений не вызывает. А как с русским языком, Александр? Акценты прилипчивы. Мне знакомы англичане, говорящие с еврейским выговором.
– Могу с акцентом, как персидский купец, могу, «акать», как истинный москвич. Хотите предложить мне вернуться на родину?
– Не то, чтобы вернуться. Съездить туда и обратно. Пора и мне исполнить ещё одно условие нашего договора: устроить вам свидание с вашей супругой!
– Жду и надеюсь, Алан!
– Ценю ваше доверие, Александр. И выдержку, конечно! Пришло время для серьёзного разговора. Готовы?
– Готов. Начинайте.
– Если помните, наше сотрудничество основано на трёх условиях, выдвинутых вами. Условие первое: я не заставляю вас, а вы не совершаете действия, которые могли бы принести ущерб России. Так?
– Так.
– Второе условие: я не препятствую, а, напротив, оказываю вам поддержку для вашей встречи с супругой в России, либо в некоей третьей стране. Так?
– Так.
– Третье условие мною уже выполнено. Вы встретились с Шер-Меном Руси. Так?
– Так. И благодарен вам, Алан. Теперь знаю точно: без вашей помощи все усилия в его поисках были бы тщетны.
– Ваша благодарность принята. Ближе к делу. Я готов предпринять некоторые действия для исполнения первых двух условий, выдвинутых вами. И даже более того. Продолжать? Ваши первые два условия ещё в силе?
– Да, Алан. Я слушаю. Внимательно слушаю.
– Я готов создать обстоятельства, в силу которых будет обеспечена ваша встреча с супругой на срок, скажем, дней в семь, десять. Но не в Асхабаде, а в ином городе на азиатской территории России. Она сама решит, возьмёт ли на встречу вашего сына. Пока по-другому не получается. Продолжать?
Господи! Как я ждал этих слов. Слёзы были готовы брызнуть из моих глаз. Не мог сказать ни слова, только закивал в ответ. Конечно, согласен!
Мак’Лессон продолжил:
– Будем считать, что один из пунктов предстоящей операции согласован. Второе ваше условие будет выполнено. Теперь об условии первом, самом важном: никогда не совершать действий во вред России. Согласны ли вы оказать своей родине помощь в форме передачи очень важной, очень дорогой во всех смыслах сверх секретной информации, имеющей политическое, экономическое и военно-стратегическое значение?
Я ответил:
– Если эта информация действительно такого уровня, я не пощажу собственной жизни, чтобы донести её до России. Простите, Алан, за патетику, вырвалось. Я не просто скучаю, тоскую. И ещё раз простите. Я не мальчик. Не хочу, чтобы меня использовали в «тёмную». Я могу убедиться, что не повезу в Россию «кота в мешке»?
– Безусловно! Все карты на столе крапом вниз. Абсолютная прозрачность.
Мак’Лессон дважды щёлкнул пальцами. Вошёл мистер Бхота, вслед за ним второй молодой человек – джаван. Джаван вкатил в комнату небольшой сервировочный столик с десятком толстых папок синего коленкора с тиснёными фольгой тевтонскими крестами и надписями «Streng geheim» – «Совершенно секретно». Переложили папки на стол. Вышли.
Мак’Лессон жестом указал на папки.
– Вот мои карты. У вас, Александр, есть три дня на ознакомление с материалами. А пока поговорим. Вопрос: насколько хорошо вы знакомы с таким предметом, как аэронавтика или воздухоплавание?
– Видел в Закаспии французские «Фарманы». И на земле, и в воздухе. Сам не летал. Не довелось. Ну, про армейские воздушные шары для наблюдения говорить не буду. Им сто лет, это не аэронавтика. В синема видел воздушные полёты бипланов несколько раз, немецкий дирижабль… Больше нечего сказать.
Мак’Лессон хлопнул ладонью по папке.
– Знакомьтесь. Здесь полная информация о самом страшном оружии двадцатого века, чем располагает, и даже будет располагать Кайзер в предстоящей войне с Россией. Да, с Россией в первую очередь. С очень высокой долей вероятности и с Великобританией тоже. Антанта! Он надеется обеспечить блиц-криг – молниеносную войну в первую очередь своим превосходством в воздухе. Трудно сказать, в каком направлении будут нанесены первые удары. Скорее всего, достанется Франции и Англии. Через пару недель подтянется и Россия. За эти две недели Кайзер надеется покончить если не с Англией, то с Францией наверняка. К сожалению, это очень даже возможно. Посмотрите технические характеристики дирижаблей, поймёте, на что они способны. Пока этим монстрам противопоставить нечего. Они будут с высоты в пять-шесть тысяч метров безнаказанно бомбить мирные города, крепости, массивы пехоты и конницы. Орудийный и пулемётный огонь на такой высоте им не страшен. Самолётные атаки тоже на такой высоте малоэффективны. К тому же эти летающие чудовища хоть и не бронированы, но сумеют защитить себя собственным пулемётным вооружением. Я имел возможность передать эту документацию Британской Короне. Но решил – она нужнее России. В России собственный высокий научный, инженерный и машиностроительный потенциал. Она должна начать строить собственные мощные военно-воздушные силы. Мне известны силы, которые начнут пробивать этот проект!
Пока Мак’Лессон говорил, я раскрыл одну из папок, начал перелистывать документацию, просматривать схемы, чертежи, фотографии. Слова Мак’Лессона словно комментировали изображения. Я был потрясён. Этим документам, действительно, не было цены.
– Повезёте? – спросил Мак’Лессон.
– Безусловно! – ответил я.
– Даже не спрашиваете, каким образом?
– Уверен, вы, Алан, уже всё продумали!
– Да, продумал. Есть у меня в России «адресат», который нам обоим знаком. Он будет рад встретиться с вами на нейтральной территории и принять «товар». Он же обеспечит и ваше свидание с супругой. Поняли, я о ком?
Я кивнул.
Мак’Лессон продолжил:
– Двинетесь в путь не ранее, чем откроются перевалы Гиндукуша и Памира, то есть в период от двадцатого до тридцатого мая. С завтрашнего дня я лично займусь вопросом обеспечения безопасного проезда вашей миссии по всему маршруту. Увидимся теперь не ранее, чем через месяц. Вам три дня на ознакомление, на отдых. Потом поедете в Ладакх, к новому учителю. Пройдёте курс обучения гипнозу и защите от гипноза. Пригодится.
Я ответил:
– Да, Алан.
Мак’Лессон протянул на прощание руку:
– Поздравляю, Александр! Вы благополучно выросли из детских штанишек «скаута». С сегодняшнего дня вы возведены в ранг дипломата – полномочного международного представителя Его Величества махараджи Кашмира и Джамму. Соответствующие документы получите по моему возвращению из рук самого махараджи. Ценю вашу скромность. Не спросили о конечном пункте маршрута. Скажу сразу – поедете ко Двору Его Высочества Эмира Бухары Саид-Алим-хана. Там и встретитесь с нашим «адресатом»!
На этом расстались.
*****
25 апреля 1914 года.
Кашмир и Джамму. Провинция Ладакх.
Я в Ладакхе.
Всё-всё-всё совершенно не похоже на Индию, которую видел до сих пор. Первое – климат. Начал мёрзнуть. Всё время тянет на солнышко либо к огоньку. Апрель, весна. Но, по-моему, по Закаспийскому понятию, зима. Ладно, привыкну, через месяц, как говорят англичане, «уил би адаптейшн»! Что поделаешь, Малый Тибет.
В давние времена Ладакх был независимым королевством, о чём ещё напоминает изрядно обветшавший дворец в Лехе и десяток монастырей. Когда-то, через Ладакх проходил Великий Шёлковый Путь. Население, в основном, тибетцы, этническая ветвь монголов.
Мой гуру, простите, лама, тибетец. Имени его я так и не знаю. Для меня достаточно, что он доверенное лицо Мак’Лессона. Называю его «Учитель» – эрэгтэй багш. Несколько длиннее, чем просто «гуру».
Говорит «эрэгтэй багш» со мной исключительно на тибетском, это, если открывает рот, но больше взглядом, изредка жестами. Странно, но я его понимаю. Как понимал своих коней. И мне это нравится. Устал от Индии, от её перенаселённых городов и переполненных толпами дорог и храмов, от вечного, не смолкающего гула крикливых голосов, речитативов мантр, бесконечного пения и назойливой музыки.
Здесь тихо. Горы, снег, скалы, пропасти, редкий кустарник, низкорослые перекрученные жестокими зимними ветрами стволы арчи, бесчисленные водопады. На сотню метров выше нашей обители они ещё стоят ледяными колоннами. Сама природа не терпит шума. Лучшая музыка – звон ручейка, из которого мы берём воду. Носить воду в нашу пещерку – моя обязанность. Я – «чела», с ударением на первый слог.
Первое слово на старо-монгольском языке, известное мне ещё по Киплингу. Как знал слово «лама». Правда, здесь говорят просто «лам», но буду писать, как у русских уже принято – «лама». Кстати, на тибетском «перевал» – «ла». Если к «ла» приставить «дакх» – страна, получится Ладакх! Так что, Ладакх – Страна За Перевалом. Истинно, иначе в неё не попадёшь. Потому в ней и сохранилась в неприкосновенности за две с половиной тысячи лет природа и древняя уникальная человеческая культура. Интересно, слово «лам»-«лама» тоже связано с понятием «ла»-«перевал»? То есть, тот, кто способен «перевалить» из мира земного в мир небесный?
За десять дней узнал десяток новых слов:
Приветствие – алга ташин баяр хїргэх. Добрый день! – єдрийн мэнд! Добрый вечер! – оройн мэнд!
До свидания – аас болзоо.
Спасибо – талархал.
Хлеб – бїтэн талх, хлеб ржаной – хєх тарианы талх, лепёшка – бин.
Чистый – арилгах, чисто – цэвэр, нечистый – бохир.
Конь – агт, корова – їнээ, белое молоко – сїї шиг цагаан, молоко – малын сїї, масло – єєх.
Земля – газар, река – гол, долина реки – уулын давчуу зам.
Вечерняя звезда - їдшийн гялаан, звезда – гол дїрд тоглох, Полярная звезда – алтан гадас од, плохо усеянный звёздами – азгїй, усеянный звёздами – одод тїгсэн.
Небо – авъяас,
Небо высокое – єєдєє, небо синее – номин цэнхэр, под открытым небом – агаарт.
Солнце – нар, освещённый солнцем – нар туссан, восход солнца – нар мандах, солнцестояние – нар буцах.
Война – байлдаан, враг – дайсан, заклятый враг – гол дайсан, на войне – алсад.
И, конечно: «Ом мани падме хум!»!
Невелика прогрессия. Правда, я сюда не тибетский диалект монгольского языка приехал изучать. Чего хочется, это суметь прочитать книги, хранящиеся у моего ламы. Узкие в ладонь и длиной в локоть сшитые листы толстой коричневой от времени бумаги с текстами, отпечатанными с деревянных матриц!
Мой наставник не торопится учить меня гипнозу. То, что он делает, я назвал бы пассивной гимнастикой. Или я чего-то не понимаю?
Мой лама живёт в иных понятиях времени и пространства. Даже не в понятиях. Просто, в самих во времени и в пространстве, отличных от тех, что внизу. По-моему, Мак’Лессон, определяя срок моего обучения в месяц, погорячился.
Не уверен, что выучусь гипнозу. Правда, Мак’Лессон во мне видит некую предрасположенность. Для него, гипнотизёра, это оружие. Но он знает, не на всякого это оружие действует. Здесь определённый настрой нужен, явление резонанса. Это просто для музыканта. Представьте две гитары на стене. Настроены одинаково. Если у одной тронуть струну, извлечь звук, а потом погасить его, то вторая гитара сама отзовется звуком той же самой высоты. Это и есть явление резонанса! Играл я когда-то в счастливые времена на гитаре, даже романсы напевал. И не только на русском.
Полагаю, подобное неконтактное явление настройки на мозг гипнотизируемого и возможности передачи мысленной команды с введением его в транс, и есть гипноз. Ну, словами мне мой наставник этого никогда не расскажет. Не это главное. Не хочется мне никого впускать в моё собственное сознание! Это и есть защита от гипноза. Возможно, защита слабая. Если я сумел защититься от самого Мак’Лессона – Гюль Падишаха, это ещё не значит, что смогу защититься от более могущественного мага! Что из этого следует? Научиться!
Мои мысли прервал мой наставник. Вышел из жилой пещерки, молча, протянул мне коробку из сплетённого тростника. Я и без команды на вербальной уровне понял, нужно принести кизяк для очага!
Не завтракали. Слабый очаг несколько прогрел нашу каменную келью.
Мой лама сделал мне хороший массаж, прогрел все мышцы, размял суставы.
Уложил меня на войлочную циновку козьей шерсти типа туркменской кошмы, на спину, приказал раскинуть крестом руки. Постукиванием двумя пальцами по моему телу добивался расслабления мышцы или группы мышц. Требовал фиксации расслабленности. Тихо напевал «ом мани падме хум». Требовал и от меня этого же напева, но мысленно. Понимал, когда я отвлекался, постукивал пальцем в мой лоб, возвращал к состоянию расслабленности. Это упражнение мы делали уже раз двадцать. Я не понимал, чего добивается мой лама, но его это не беспокоило. В работе над своим учеником он был терпелив, последователен и уверен в нужном результате.
Мне было холодно. Одна набедренная повязка на теле и слабый огонь тлеющего кизяка комфорта не создавали.
Моего ламу это не смущало. Он понимал моё состояние. Я тоже чувствовал его.
Вот цепь отдельных упражнений, направленных на конечный результат, мне неизвестный.
Лама добивался связи моего сознания с каждой мышцей моего тела, с каждым органом моего тела.
Свои команды, подаваемые постукиванием пальцев, а иногда легким касанием, лам начинал с моей головы. Я «переводил» эти команды следующим образом: «расслабляются мышцы лица, расслабляются мышцы шеи, лицо спокойно, голова не напрягает шею, веки расслаблены, глаза не напрягаются, всё спокойно, всё без движения»…
Лама следит за моим состоянием. Чувствует напряжение отдельной мышцы, постукивает по ней. Добившись расслабления, начинает «прогрев» мышц легчайшим касанием пальцев. Мне становится теплее именно в этих участках тела. Но теперь я чувствую дискомфорт в других местах!
Внимание переходит на мои руки. Теми же способами он заставляет меня расслабить пальцы и кисти рук, прогреть их. От рук – плечи, мышцы груди, спины, живота. Тёплая волна проходит по моему туловищу. Теперь мой таз, ягодицы, ноги кажутся мне чужими, закостенелыми, ледяными от внешнего и внутреннего холода…
Иные мысли, которые могут придти в голову, изгоняются простым рефреном буддийской молитвы: «О, сокровище в цветке лотоса!».
Уже сам начинаю «заниматься» своими участками тела, оставшимися без внимания. Скоро начинаю чувствовать тепло во всём своём теле.
Замечательное ощущение! Чувствовать тепло в теле, не чувствуя собственного тела!
Господи! А жив ли я ещё или уже умер и стою у твоих ворот?
Внезапно пол, покрытый циновкой, ушёл из-под моего тела. Я, словно полетел в пропасть. Невольно вскрикнул. Напрягся. Приподнялся, сел на циновке, вытянув ноги.
Мой лама улыбался. Он был доволен.
Сказал мне: «амар амгалан байдал!», что я понял как «отдохни!», и вышел из кельи.
С этого дня я понял, чего добивался учитель: моего полного контроля сознанием всех функций органов моего тела. Это, конечно, в идеале. Садху, гуру и ламы всех конфесий и рангов посвящают этому всю свою жизнь, отказываясь от жизни реальной, земной, от всех её страданий и соблазнов. Ни Мак’Лессон, ни я сам таких результатов не преследовали. Даже тот, самый первый результат, который я назвал бы «тотальным расслаблением всего организма», многие ученики моего ламы достигали не в один месяц послушания и обучения.
Дальше пошло легче. Ещё через неделю я постиг искусство расслабления, не лёжа «крестом», а в позе «лотоса», в падмасане.
Реальная польза от обучения начала сказываться. Я перестал страдать от холода. И дело было не только в весеннем солнышке, день за днём прогревавшем горные склоны.
Ждал, когда мой лама, наконец-то, начнёт меня учить гипнозу. Спросить его не мог. Словарный мой запас пополнялся с большим трудом. Я мог только исполнять отданные мне повеления и ждать.
Что я знал о гипнозе? Самые общие сведения, почерпнутые, Бог весть, из чего. Из разговорных баек. Из романтических историй о цыганах, о любовных приворотах, народных врачевателях, умеющих «заговаривать» зубную боль и успокаивать взбесившихся лошадей. Вроде того, что гипнотизёр заставляет свою жертву фиксировать взгляд на каком либо предмете, не давая отвлекаться. Потом своим монотонным голосом погружает гипнотизируемого в сон, и может делать с загипнотизированным всё, что пожелает. Правда ли? Что-то очень просто получается.
Стоп.
Вспомнил рассказ своего товарища по Маньчжурии. В госпитале лежали вместе. Там разговоры время коротать помогали. Конечно, тема мистики не была забыта. Так, подпоручик Фёдоров, кажется, из Владивостока, клялся на собственном нательном крестике, что был загипнотизирован старым китайцем при входе на «Рыбный рынок». В тот день Фёдоров получил жалованье за три месяца, решил семью побаловать. Сам отправился на рынок за красной икрой, что дешевле, нежели в дорогих купеческих магазинах на Аскольдовской или Суворовской. Лишь шагнул в распахнутые ворота рынка, как наткнулся на пожилого прилично одетого китайца, не уступившего Фёдорову дорогу. Тот пристально смотрел ему в глаза. Не отводил взгляда. Вежливо слабым голосом попросил: «Дай, офицер, троячок!». Фёдоров достал из кармана портмоне со своим трёхмесячным жалованьем, раскрыл его, порылся в ассигнациях и ответил: «Нет троячка». На это китаец сказал: «Тогда дай пятёрочку!». Фёдоров достал из портмоне пять рублей и протянул их китайцу. Китаец взял деньги, повернулся и ушёл. А Фёдоров стоял в воротах то ли полчаса, то ли час с раскрытым бумажником полным денег. Его толкали люди, но Фёдоров ничего не видел и не слышал. Был в полной прострации. Пришёл в себя, когда начался дождь. Почувствовал себя плохо, был совсем разбит. Ничего не помнил. Взял коляску и поехал домой, на вторую Портовую. Дома пересчитал жалованье. Иных доходов не имел, не из столбовых. Не досчитался пяти с полтиной. Деньги не малые. Вспомнил, полтину отдал извозчику, а пять рублей? Пятёрку сам по доброй воле отдал китайцу!
Вот такая история. Был факт гипнотического воздействия? Думаю, Фёдорову можно верить хотя бы по одной причине: из-за суммы потерянных денег. Пять рублей, не четыреста пятьдесят. Назвал бы большую, наверняка приврал бы. Этой историей потерю трёхмесячного жалованья можно было бы только перед женой оправдываться. Офицеры не поверили бы. Сказали бы: спустил, верно, денежки в «красном фонаре» китайской слободки на лотерею и барышень!
Очень хотел на эту тему поговорить с учителем. Увы. Вербальная некоммуникабельность.
Однако, день за днём, день за днём, и срок в календарный месяц, отведённый Мак’Лессоном на моё обучение, подошёл к концу. Пошёл тридцать второй день, за ним тридцать третий...
Однажды, к нашему пристанищу поднялась женщина в сопровождении юноши-подростка. У неё за спиной в перемётной суме был ребёнок. Мальчик по возрасту не более года-полутора лет от рождения. Он плакал. Лама приказал распеленать ребёнка, провёл руками над его телом. Потом позвал меня. Жестом указал на маленького пациента. Я поднял над ним свои руки ладонями к его телу. Закрыл глаза. Провёл руками над мальчиком от его головы над грудью и животом. И вдруг у меня самого заболел живот. Отчаянно закололо в правом боку.
Я невольно взялся за собственный бок. Посмотрел на своего учителя.
– Аппендикс! – вдруг сказал «Эрэгтэй багш», мой учитель, обращаясь ко мне на инглиш. – Не волнуйтесь, сэр Джозеф, не у вас, у ребёнка. Мы здесь ничем ему не поможем. Необходимо хирургическое вмешательство. Я напишу направление в английскую клинику Красного Креста в Лехе. Вы отвезёте его на нашем пони. Его старший брат будет бежать рядом. Тропа под гору, это не очень трудно, через час сорок мальчик должен быть на операционном столе. Его мать пойдёт пешком. Я выпишу направление на имя протектора госпиталя доктора Редфорда, а вы поговорите с подростком, объясните ему ситуацию. Он говорит на хинду. Операция бесплатна! Поторопитесь. Готовьте пони.
Удивляться мне было некогда. Мальчика удалось доставить в клинику вовремя. Я дождался окончания операции, убедился, что мальчик жив, и жить будет. К этому времени к больнице пришла и его мама.
Возвратившись к сакле отшельника, я не застал его в одиночестве. Мой лама беседовал с Аланом Фитцджеральдом Мак’Лессоном. На английском.
Увидев меня, мой лама кивнул в мою сторону и сказал Мак’Лессону:
– Можете забирать своего человека, Алан. Ваш заказ выполнен. Проверено практикой. Он способен испытывать чужую боль, как свою собственную. Явление резонанса установлено, прочувствовано. В практике научится настраивать своё восприятие на любого субъекта, как хороший скрипач настраивает свою скрипку в унисон на «ля» первого кларнета.
Мак’Лессон встал с циновки. Мы поздоровались.
Мак’Лессон повернулся к учителю:
– Благодарю. Корона потеряла великого человека!
– Зато я нашёл сам себя, – ответил учитель, спросил: – Хотите поговорить наедине? Я выйду, проверю нашего пони.
– Мы тоже погуляем на чистом воздухе, – сказал Мак’Лессон. – У нас разговор не на пять минут. Но хочу сразу просить вас не отсылать своего ученика. Прошу вас позаниматься с ним ещё месяц. У меня сложились некоторые обстоятельства, что не позволяют забрать с собой сэра Джозефа сию минуту.
Учитель кивнул, сказал «йес»…
Мы вышли. Моё доброе настроение улетучилось, словно дымок над очагом, залитым холодной водой.
– Что случилось, Алан? – спросил я.
– Сначала присядем, Александр. У меня дурные известия. Не нужно обсуждать их на краю пропасти…
Мы присели. Рассказ Мак’Лессона, начатый им в чудный тёплый весенний вечер, был окончен во мраке наступившей морозной ночи в такой снегопад, что мы с трудом прошли свои тридцать шагов до пещеры отшельника. Впустив нас в свою келью, лама затянул узкий вход ячьими шкурами, придавив их концы тяжёлыми камнями.
После скудного ужина из трёх рисовых колобков и горячего чёрного чая с маслом, пряностями и солью легли спать.
Эта ночь не была для меня лёгкой. Беда, обрушившаяся на Чермена Дзебоева – раджкумара Джамму Раджа Дигора Урсдон-Сингха, ударила по всем нам.
*****
Заранее прошу прощения у своих возможных читателей за нижеследующие строки, что пишу не просто чернилами, но великой болью собственного сердца. А потому пишу кратко, без патетики и литературного трагизма. Лавры мастеров сценических трагедий и авторов романов ужасов не для меня. Пусть спят с миром Эсхил, Софокл, Еврипид, Уильям Шейкспиэ, Мэри Шелли и Чарльз Мэтьюрин. Я не спешу поставить свои «Хроники» на одну полку с книгами мастеров «хоррор фикшн».
Сожалею, что в скорбный час моё плечо не касалось плеча Чермена Дзебоева.
С ужасом думаю, что мне придётся пересказать моему второму отцу – полковнику Владимиру Георгиевичу Дзебоеву.
С горем вынужден смириться с тем, что казалось бы, моя такая скорая встреча с женой и моим собственным сыном снова откладывается на неопределённый срок.
Победа Мак’Лессона над племянником махараджи, претендентом на престол Королевства Кашмир и Джамму, именовавшим себя в Европе не иначе, как наследным принцем Кашмира Радж Чакрабати-Сингхом, оказалась победой Пирровой. То есть, обернувшейся поражением. Радж Чакрабати-Сингх, взятый за руку КРО Генерального Штаба Индо-Британской Армии не без помощи Мак’Лессона, дискредитированный газетными публикациями, выдавшими в свет его скандальные и криминальные тайны похождений в Париже и в Берлине, бежал из Индии. Пока в неизвестном направлении.
Старый махараджа, приблизивший было к себе своего племянника, вызвал ко двору из Джамму отца своих внуков, мужа своей дочери своего зятя Радж Дигора Урсдон-Сингха. Счастливый отец воссоединился со своей семьёй. В его ближайших планах была поездка в Россию к своему родному отцу Владимиру Георгиевичу Дзебоеву.
Планам не суждено было сбыться.
19 апреля 1914 года во дворец махараджи вошла беда. Имя этой беде была «дизентерия». В двое суток дизентерия унесла одну за другой две жизни маленьких принцев. Дворцовый врач не смог правильно диагностировать недомогания своих пациентов. Врач, вызванный из Нью-Дели смог только распознать возбудителя заболевания, но уже ничем не мог помочь несчастным детям.
В бешенстве махараджа собственной рукой зарубил своего лекаря.
Главный повар и распорядитель подачи кушаний умерли в подземном каземате под пытками.
Несчастная мать-принцесса спустилась из своих покоев в гараж и заперлась в кабине «Роллс-Ройса» прихватив с собой жестянку в галлон с бензином «Шелл». Начавшийся пожар никто не заметил. От взрыва и последующего пожара сгорели восемнадцать автомобилей. Принцессу спасти не удалось. Трое техников-водителей, пытавшихся погасить пламя, получили тяжёлые ожоги.
Радж Дигора Урсдон-Сингх выстрелил себе в грудь из бельгийского карманного пистолета «Браунинг М1906» калибра 6,35. Хорошо, что не армейский «Веблей энд Скотт». Пуля прошла на палец левее сердца. Остался жив. Ему во время оказали первую помощь. Литерным поездом в специальном санитарном вагоне Радж Дигора Урсдон-Сингх доставлен в Королевский госпиталь. Под капельницей. Будет жить.
Лорд Хардинг учредил комиссию по расследованию произошедшей трагедии. В Шринагар направлен «Коронер» Его Высочества Вице-Короля Индии.
Племянник махараджи Радж Чакрабати-Сингх прислал ко двору в Шринагар своего представителя с письмом, в котором выражает махарадже свои соболезнования и предлагает свою помощь и собственную кровь для переливания Раджу Дигора Урсдон-Сингху.
Представитель Раджа Чакрабати-Сингха взят под стражу. Содержится под усиленной охраной в отдельной камере в Нью-Дели. Перепуган до смерти. Ничего вразумительного сказать не может. Случайный человек, просто курьер, взявшийся за тридцать рупий серебром передать письмо. С Раджем Чакрабати-Сингхом лично не встречался. Мак’Лессону удалось допросить курьера под гипнозом. Результат тот же. Курьеру предъявляли десятка два фотографий на предмет опознания посредников, передавших ему письмо. Опознать посредников по фото курьер не смог. Круг замкнулся. По всей видимости, использовалось две или даже более ступеней посредников. Криминалисты подтвердили: на бумаге письма сохранились отпечатки пальцев, принадлежащие Раджу Чакрабати Сингху. Графологи дали собственное заключение: почерк Раджа Чакрабати Сингха. Пока нет фактических оснований подозревать Раджа Чакрабати Сингха в организации преступления. Но мотив есть только у него. Но одного мотива недостаточно!
Следствие только начато. Выявляются лица, которые могли занести культуры дизентерии во дворец, источники, из которых эти микроорганизмы могли быть получены. Ну, последнее в Индии не проблема. Тупиковый путь.
Что далее?
Ничего хорошего.
Со смертью своих сыновей и жены Радж Дигора Урсдон-Сингх потерял перспективы реального наследования трона Королевства Кашмир и Джамму. По смерти махараджи на трон должен вступить единственный принц королевской крови – Радж Чакрабати Сингх. В случае, если следствием будет выявлена и доказана его причастность к убийству, Королевство Кашмир и Джамму войдёт в состав Британской Индии на правах провинции. Собственность Королевства станет собственностью Британской Короны. Так гласит Договор о содружестве между Королевством Кашмир и Джамму и Вице-Королевством Индия.
Далее.
Исходя из сложившейся ситуации Мак’Лессон всерьёз озабочен не только состоянием здоровья своего приёмного сына Раджа Дигора Урсдон-Сингха, но и его дальнейшей судьбой. Рано или поздно он будет убит, как политическая фигура, на которую может сделать ставку оппозиция Раджа Чакрабати Сингха.
Мак’Лессон предполагает по улучшению состояния здоровья Раджа Дигора Урсдон-Сингха вывезти его на лечение в метрополию, возможно, если позволит здоровье, за океан, в Американские Штаты.
И последнее. То, что касается планов в отношении меня, Джозефа Стивенсона, Александра Георгиевича Кудашева. План командировки ко двору Эмира Бухары остаётся в силе, но его исполнение откладывается минимум на три месяца, предположительно, до 22 июля 1914-го года.
До особого распоряжения я остаюсь в резерве Мак’Лессона, продолжаю курс обучения у своего учителя – ламы Цасаар Хучигдсана – Снежного Ламы.
Снежный Лама – друг детства Мак’Лессона. Тоже шотландец по отцу и тибетец по матери. Человек науки. В прошлом – протектор и главный врач известного в метрополии психоневрологического диспансера. Настоящий маг. Гипнотизёр. Целитель. Он один во всей клинике, а скорее всего и во всей метрополии мог без инъекций и смирительной рубашки только взглядом успокоить разволновавшегося больного, остановить и наслать сон на шизофреника в сумеречном состоянии психики. Среди коллег его авторитет был непререкаем. Его карьеру учёного сгубили политики, которые частенько пытаются использовать психоневрологию в собственных играх. Сегодня европейское имя Снежного Ламы никому не известно. Не будет оно известно и Александру Георгиевичу Кудашеву. Так же, как не будет известно имя Кудашева Снежному Ламе.
Мак’Лессон уехал. Я остался.
Господи! Вернусь ли я когда-нибудь в Россию?!
*****
Со дня отъезда Мак’Лессона у меня появилась возможность разговаривать с моим Снежным Ламой. Сначала на английском и хинду, через месяц – на тибетско-монгольском. Ещё через месяц я читал его книги. В основном это были медицинские трактаты, большинство из которых посвящены болезням мозга, психоневрологическим заболеваниям. Не скажу, что эта тема была мне интересна. Но других тем просто не было. А я никогда не считал ни одно новое знание лишним. Читать было нелегко, а понимать прочитанное ещё труднее. Приходилось задавать вопросы. На большинство моих вопросов Снежный Лама не мог ответить. Меня это в некоторой степени радовало. Не хотелось выглядеть в собственных глазах невеждой.
Снежный Лама, несмотря на свой статус священнослужителя, к идеям чисто культовым относился спокойно. Он был уверен, что дошедшие до наших дней древние тексты книг, имеющих сакральное значение, независимо от степени их древности, языка, формы письменности, носителя письменности или изображения, содержат конкретные знания древнейших культур, цивилизаций, возможно, и цивилизаций иных, насёлённых мыслящими существами, планетарных космических миров.
Снежный Лама был убеждён, все культы мира в идеале основывают свою деятельность на организации масс в единый большой организм, наделённый духовной энергией, способной установить не вербальную связь со своей доисторической прародиной либо во множественном числе – прародинами.
Не случайно же, Десять заповедей Моисеевых, полученных им сакральным путём – свыше! – содержат предостережение: «Я есть Господь Бог твой; да не будут тебе боги иные, кроме Меня». Отсюда вывод: были «иные боги».
Земной мир полон «иными богами». Античная мифология Древней Греции донесла до наших дней сотни имён небожителей, истории их существования и даже войн между собой. Имена богов Древней Греции канули в вечность вместе с рухнувшей цивилизацией. Но Индия в этом плане крепко стоит на позициях, установленных в совершенно незапамятные времена. Её боги живы. И почти все боги спускались на землю с неба. Любили земных женщин, рожавших от своих божественных возлюбленных полубогов, царей и героев.
«Ветхий Завет» донёс до нас:
«Глава 6.
1. Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери,
2. тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал…
4. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди.».
– Боги покинули Землю, – говорил Снежный Лама, – но человечество их помнит. Помнит и просит пощады и помощи. Как в делах добрых, так и в собственных преступлениях и заблуждениях. По сегодняшний день в жилах людей течет кровь небожителей. Многие цари и священнослужители не только в Индии утверждают, что их род ведётся от небожителей, и власть дарована свыше. Ни эти утверждения, ни их опровержения недоказуемы. Но все религии мира, в отличие от идеологий, время от времени подкрепляются «связью» высших сил с простыми людьми земли. Если эта связь в какой-либо степени доказуема, человек возводится в ранг более высокий, нежели простой землянин. Если нет, достаточно и того, что вера, недоступная к доказыванию земными аргументами, становится прочнее скал гранитных для самого человека, испытавшего связь с Высшим Разумом. Само слово «религия» содержит ответ на многие вопросы. Очень многие не понимают истинного значения этого слова, почитая его синонимом слова «культ». Культ – это система обрядов, весьма различных в разных конфессиях. Вернёмся к слову «религия» в его изначальном значении. Слово «лига» – латынь – означает «связь». Существует в музыкальной грамоте графическое изображение «лиги», в виде полукруглой скобы, соединяющей два звука или более. Частица «ре» чаще всего означает «обратный, обратная». Вместе «ре»+«лига» – «обратная связь». Человек молящийся, не человек, который звонит по телефонному аппарату, соединившись в диалоге с лицом на другом конце провода. Человек молящийся – человек, верящий, что его молитва, его просьбы слышимы в ином, Высшем Мире. Этот человек устанавливает собственную связь с Высшим Миром. Он знает, эта связь существует. Не часто, не каждому, но выпадает иному молящемуся ответ на молитву из Высшего Мира. Устанавливается «обратная связь», двусторонняя связь! Так библейский Ной получил повеление на строительство ковчега. И его вера в «обратную связь» была так велика, что он построил ковчег, несмотря на насмешки своих соседей!
«Глава 6
13. И сказал Господь Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот, Я истреблю их с земли.
14. Сделай себе ковчег из дерева гофер…
22. И сделал Ной все как повелел ему Господь Бог, так он и сделал.
Глава 7
1. И сказал Господь Бог Ною: войди ты и все семейство твое в ковчег, ибо тебя увидел Я праведным предо Мною в роде сем…».
Священная Книга христиан всех церквей и конфессий «Евангелие» содержит сотни примеров именно «обратной связи» Верхнего Мира с сынами земли.
«Новый Завет. Евангелие от Матфея:
«…Ангел Господень явился ему во сне и сказал: Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святаго;
21. родит же Сына, и наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их.
22. А все сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит:
23. се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил, что значит: с нами Бог.
24. Встав от сна, Иосиф поступил, как повелел ему Ангел Господень, и принял жену свою,
25. и не знал Ее. Как наконец Она родила Сына Своего первенца, и он нарек Ему имя Иисус.».
– «Что было, то и будет», – писано царём Соломоном.
Если бывали примеры «обратной связи» в древности, почему бы им не быть и в наши дни? Полагаю, услышать голос Всевышнего – величайшее счастье. После такого сеанса «религии» ни что земное уже не может быть выше услышанного либо увиденного. Доказать другим этот факт невозможно, пророки, как правило, по земным меркам плохо заканчивают свою жизнь. Но им уже не страшны ни пытки, ни казни!
Так говорил Снежный Лама, а я слушал его.
*****
Ещё через двадцать дней снова появился Мак’Лессон. Совсем другим человеком. Постарел изрядно. Не сединой, она и раньше имела место быть, но только украшала великого и могущественного Гюль Падишаха. Мак’Лессон состарился всем своим обликом. Глаза потухли.
Наши взгляды встретились раньше, чем наши руки.
– Да, да! – сказал Мак’Лессон вместо своего обычного «монинг». – Вы не ошиблись, сэр Джозеф, пред вами действительно я. Приехал проститься. Мои извинения, сэр. Везу нашего принца Шер-Мен Руси через Лондон за океан. Возможно, в Бостон либо в Вашингтон. Через месяц-другой не только в Лондоне, во всей Европе будет очень жарко. Сам вернусь, обязательно. Нашу операцию «Цеппелин» продумал десятки раз, убедился, её результат нужен всем нам. Мои люди уже отрабатывают маршрут, договариваются с ханами, беками и прочими вождями, обустраивают этапы. Наш «адресат» уведомлён, ждёт вас. Здесь, в Кашмире, у меня проблемы. Махараджа перекрыл для моих транспортов из Киштвари путь на Нью-Дели. Этот узел ещё предстоит развязать. На случай большой войны я начал готовить запасную «тихую гавань» в горах Гиндукуша, в Афганистане. Там, в забытом Богом и людьми ущелье живёт небольшой народ, родственный моему малому народу киштвари. Афганцы называют их «кафирами» – неверными. Отправил в Кафири пока один караван с предметами первой необходимости: оружие, золото, библиотеку. Информация для вас, как видите, достаточно откровенная, но для всего остального мира сверхсекретная. Я вам доверяю. У меня не так много людей, которым я доверяю на этом уровне. Мир жесток. В мире правит Зло. Берегите себя, Александр. Я обязательно вернусь! Пока работайте с нашим другом, Снежным Ламой. Постарайтесь научиться у него всему, что сможете взять, понять и запомнить. Эти знания станут вашим оружием защиты на всю оставшуюся жизнь. Потом убедитесь сами: это оружие гораздо могущественнее, чем клинок и пуля!
Мы обнялись. Мак’Лессон сел на своего пони, поехал по тропе вниз. Серпантином ниже его ждала свита – четыре всадника. Скоро они скрылись из виду.
Я вернулся в келью.
– Пора в дорогу, – сказал мне Снежный Лама. – Идём в дальнее паломничество. В Лхасу! Пересечём границу с Большим Тибетом. Есть информация: немцы уже там, пытаются подружиться с Далай-Ламой. Нам задание: проверить эту информацию. Начинаем сборы немедленно. На лично вашу подготовку четыре дня. За это время вы должны стать другим человеком. Для вас это испытание на гипнотическую непробиваемость. Не будете соответствовать своему образу, ваше тело склюют грифы. В Тибет проникнуть очень не просто. В эти двери стучат и англичане, и русские. Каждый, заподозренный в шпионаже, умерщвляется самым жестоким образом. Ритуально. Готовы ли вы? Можете отказаться.
Я пожал плечами. Надо, так надо. Буду соответствовать.
– Раздевайтесь, – приказал мне мой лама.
Я сбросил свой шерстяной плащ.
Снежный Лама ногой подвинул мне большую чашу с тёмной жидкостью и комок пакли. Приказал:
– Оботритесь. Не оставьте ни лоскута своей белой кожи. Это хорошая краска. Продержится даже после горячего душа с мылом не менее чем шесть месяцев. С сегодняшнего дня вы не индус из касты брахманов, а монгол-тибетец. Неграмотный, тупой, косноязычный, больной паломник, жаждущий исцеления тела и просветления души.
Вышел. Оставил меня одного в келье.
Я добросовестно обработал кожу своего тела. Лама вернулся. Придирчиво осмотрел меня. Остался не доволен:
– Кожа на голове под волосами белая. Волосы сбреем, кожу выкрасим!
Подумал и дополнил:
– Усы и бороду – тоже! Оставим три-четыре волоска для монгольской красоты!
И эта процедура была выполнена.
Лама что-то кипятил в стеклянной колбочке на спиртовке. Повернулся ко мне:
– Теперь самое главное: сузим разрез ваших больших глаз!
Мне уже было всё равно. Сузим, так сузим.
Над моим лицом руки моего ламы. В его руках шприц. Довольно болезненный укол в одно веко, потом во второе. Горячий компресс на оба глаза! Легкий массаж.
– Готово, вставайте, сэр Джозеф!
Поднёс мне зеркало.
Господи, Боже мой! Кто это?!
Из зеркала на меня смотрел истинный монгол несколько старше среднего возраста. От Александра Кудашева не осталось ничего. Даже его взгляда.
Я не удержался:
– Что за чертовщина?!
Лама улыбнулся. Он был удовлетворён собственным произведением искусства перевоплощения.
– Это не диаволо, сэр Джозеф. Это природный воск, разжиженный специальным образом. Ваши веки отяжелели, вот и всё. После паломничества я скачаю из век наполнитель, и вы вновь обретёте свой первоначальный облик.
Я в ответ мог только покачать головой.
Снежный Лама продолжал:
– Грим удовлетворителен. Начнём работу над образом. Для тибетца вы слишком велики ростом. Попробуйте немного присесть. Раздвиньте ноги. Они должны быть кривые, колесом. Не на бал к лорду Хардингу собираетесь. Пройдите. Попробуйте немного хромать. Так, хорошо. У вас есть четыре дня, чтобы войти в образ. Вам придется потрудиться, пройти по горным тропам пешком миль этак двести! В награду обещаю феерическое зрелище. Кроме меня его ещё не видел ни один европеец!
Подумал и добавил:
– Если только нас не опередили немцы.
Последующие четыре дня я только и занимался тем, что ходил «в раскорячку» по серпантину нашей тропы от подножия хребта до пещеры отшельника. Вниз и вверх, вниз и вверх!
ГЛАВА XVII.
Королевство Тибет, Лхаса. Культ «мёртвых голов». Тайные мистерии тантризма - Бон. Дойче Абвер под масками лам-оборванцев «нал джор па». Алмазная колесница. Массовая медитация или массовый гипноз? Война. Мобилизация.
Июня, дня 28, 1914 года.
Королевство Тибет, Лхаса.
Мы прощались с Лхасой, стоя уже за её стенами у скального подножия Паталы – дворца Его Величества Короля Тибета Его Святейшества Далай-Ламы XIII-го Табдаин Гайако – Tubdain Gyaco.
Наше паломничество закончилось благополучно, без происшествий. Моя славянская внешность оказалась надёжно упрятана под маской, созданной моим наставником – ламой Цасаар Хучигдсаном – Снежным Ламой, отшельником, членом братства монастыря Намгьял Цемо, что Ладакхе, «Стране за Перевалом» в Малом Тибете.
Куда мы и возвращались после паломничества в Лхасу, столицу «запретного королевства» – Королевства Тибет.
Говорят, «дорога домой всегда короче, чем дорога из дому». Так сказал один из лам, с трудом взбираясь с помощью своих трёх учеников на низкорослого пегого пони, серого с большим карим чепрачным пятном почти правильной овальной формы во всю спину. Ученики ламы тут же хором повторили: «Дорога домой всегда короче, чем дорога из дому!».
– «Хорошо, если так и будет!», – подумал я, поднимаясь на своего нэнфэн, тибетского пони.
До дома ещё добраться нужно. От Лхасы до границы с провинцией Сикким Британской Индии по бездорожью Тибетского нагорья двести девяносто четыре мили. Этот путь нами уже был пройден «оттуда» верхом на нэнфэнах за восемь дней. Пешим порядком шли бы в хорошую погоду месяц. Расстояние просчитал сам. Десять раз перепроверил ход своего пони, высчитал среднюю арифметическую длину его шага. С собой не имел права взять ни шагомера, ни компаса, ни обыкновенных карманных часов с секундной стрелкой. Только счёт в уме, ориентиры на дороге и горсть ячменных зёрен в левом кармане. У ворот в Патала пересчитал зёрна, перекочевавшие в правый карман: двести девяносто четыре зерна. 294-е английские мили!
От границы по горным перевалам, ущельям и серпантинам Высоких Гималаев пройдём весь Сикким через Лачунг, Манган, Пходонг, столицу Сиккима Гангток, далее через Румтек, Рангпо и Джоретханг в Западную Бенгалию, в Дарджилинг. Это уже почти цивилизация. Если не ехать ночами, можно за свою жизнь не опасаться. В Дарджилинге не задержимся, из него к первой железнодорожной станции Бардхаман. Эти 382 мили через весь Сикким с Юга на север мы в первый раз прошли за двадцать дней. Надеемся, что и обратный путь не займёт больше времени. В Бардхамане, не торгуясь, продадим пони, сядем в поезд Калькутта – Нью-Дели. В Калькутту, понятно, не поедем. До Нью-Дели обычным пассажирским поездом 26 часов с остановками. А там до Кашмира рукой подать!
Что у нас получилось? Тридцать, тридцать один день, если без непредвиденных задержек. Месяц…
Что ж, настраиваемся на 28 июля, максимум, к первому августа быть в Нью-Дели.
Как хочется домой в Россию. Успеть бы, пока в конце сентября не закроются перевалы Гималаев и Гиндукуша!
Сели, поехали.
У меня было замечательное настроение.
Чувствовал себя победителем, первооткрывателем «запретного мира», Лхасы, куда так и не смогли пробиться ни генерал-майор Николай Михайлович Пржевальский, ни его ученик и последователь полковник Пётр Кузьмич Козлов. Оба из наших, из Первого квартирмейстерства Главного Управления Генерального Штаба Российской Империи.
Есть, есть такое чувство – маленький огонёчек гордости в собственной душе. Тщеславие, называется.
Вот только РО Первого квартирмейстерства нет ни какого дела до своего военного агента-нелегала ротмистра Кудашева Александра Георгиевича. Нет такого. И ротмистра такого нет. Сам Государь Император своим указом распорядился с подачи Военного Министра генерала от кавалерии Сухомлинова. Нет, значит, нет. Но я-то жив. И Россия стоит, как стояла и стоять будет. Приказа об отставке не получал, значит, Кудашев в строю!
Лхаса осталась позади.
Впереди путь на юг по каменистой пустыне Тибетского плоскогорья до стены Гималаев, отделяющих Британскую Индию от Тибета, пограничные посты на перевале.
Снова едем «хвост в хвост» с ламами-оборванцами, что побывали в Лхасе. Мой лама назвал их «нал-джор-па», ламы без монастыря. Один едет на муле, второй – на пони. Где-то добыли. Надеюсь, не украли. Что-то у меня к ним нет доверия. Мы с ними хоть и не общались, но запомнили.
Тибетская стража казакам на Гаудане не уступит. Не лица – хмурые непроницаемые маски красного дерева. Злые глаза. Снова – серьёзное испытание для меня. Личный обыск пальпированием. Отобрали пропуск – криво обрезанный кусок синей шёлковой ленты с порядковыми цифрами и надписью на тибетском – «Лхаса». В книге пропусков отыскали её вклеенную половину, сложили ленту местами обреза. Совпали. Проверили вещи. У меня отобрали чётки. Пересчитали агатовые бусины. Всё в порядке, сто восемь, счастливое число в буддизме.
У «лам без монастыря» – «нал джор па», в соседнем «стойле» тоже пересчитывают зёрна чёток. У одного проблемы: шариков не хватает. На его нитке ровно сотня.
Наш стражник возвратил нам паспорта подданных Королевства Британской Индии и жестом выпроводил с поста в распоряжение уже английских таможенных чиновников.
Слава Богу! Благополучно. Мы в Индии. Почти дома. Получили паспорта с отметками. Прошли сами, провели своих пони. У первого дерева остановились, присели. Решили посмотреть, чем закончится инцидент с «не калиберными» чётками.
Минут через двадцать увидели: одного из мужчин под конвоем сипаев и в сопровождении офицера англичанина конвоируют от КПП к дому британской пограничной стражи. Он плачет. Обернувшись в сторону границы, кричит на немецком: «Martin! Verzeihe, Martin! Ich werde machen, dass ich kann!» – «Мартин! Прощай, Мартин! Я сделаю, что смогу!».
– Догадываешься, что произошло? – спросил меня Снежный Лама.
– Немцы, – ответил я. – Первооткрыватели Лхасы для Дойче Кайзер Рейха. Не повезло. Этим идиотским чёткам в сотню бус уже сто лет. Киплинга читать надо! Думаю, сейчас у немца ритуальный тибетский барабанчик вскроют, ещё что-либо обнаружат вроде компаса и записок с кроками местности. Абверу придётся изрядно потрудиться, чтобы вытащить своего провалившегося нелегала из Тибета. Во всяком случае, мы свою миссию выполнили. Факт интереса Германии к Тибету подтвердился. И мы к их аресту не причастны.
– Ваша миссия, Джозеф, ваша, – возразил Снежный Лама. – Я лишь оказал услугу своему другу, проводив вас в Лхасу. Правда, не только…
Мы пошли по дороге на юг уже по территории провинции Сикким. От Лхасы до Сиккима 294 мили прошли за восемь дней. Здесь не принято гнать пони вскачь. Высокогорье. Очень легко загнать лошадку, остаться без транспорта.
В переводе с языка непали «сикким» – «счастливый дом». Сикким – самый высокогорный регион Британской Индии, её самая маленькая провинция. Но племён, народов, и вероисповеданий не меньше, чем, к примеру, в Пенджабе. Здесь говорят на непали, лепча, бхутия, лимбу, невари, рай, гурунги, мангари, шерпи, таманги и сунвари! Хинду или «хинди», как говорят англичане, здесь не в ходу. Английского даже пограничные стражники из местных сипаев не понимают. Как они все между собой общаются?!
Снежный Лама продолжил:
– Вы, сэр Джозеф, субъект моих научных исследований, поставленный в определённые условия. Я наблюдал за вами, за вашим вниманием к ритуальным мистериям, которые были разыграны на наших глазах. Теперь я хочу ознакомиться с вашими впечатлениями. От границы у нас дорога до ближайшего города дальняя. В Лачунг мы прибудем лишь к вечеру. Прошу вас, расскажите мне всё подробно, что вы видели, что слышали, какие обоняли запахи, что испытали, что вам показалось или могло показаться. Всё! Потом я прокомментирую ваш рассказ. Мы вместе обсудим наши впечатления, сделаем для себя некие выводы. Вам они очень пригодятся в жизни.
Я задачу понял. Не поторопился раскрывать рот. Мой наставник не мешал мне собираться с мыслями.
*****
Не просто начать отчёт на серьёзную тему. От меня требуется связное поэтапное изложение впечатлений. Их много. Сознание воспроизводит одну за другой сцены увиденных мистерий. Волны ярких воспоминаний.
Этот отчет и его обсуждение занял не один день дороги. Подробно описывать наши беседы, посвящённые таинствам тибетской ветви буддизма, потребует много времени. Это не моя тема. Абсолютным специалистом в этой области никто себя считать не может, даже те адепты, которые посвятили «Алмазной колеснице» всю свою жизнь.
Так, с чего же начать? С самых первых впечатлений? Эти первые впечатления отпечатались в моей памяти страницей под названием «Отвращение», а закончились главой «Полный мрак!». Так, что, в эти воспоминания нет ни удовольствия, ни необходимости погружаться. Тем не менее, наберись, читатель мужества и терпения.
Предупреждаю:
– Эти строки не для отроков несовершеннолетних и не для беременных женщин!
Пишу, как очевидец, в ясном уме и в трезвой памяти, не обременённый никакими ни перед кем обязательствами, без желания стяжать себе славу мистика, проникшего в сокровенные тайны тибетские. Таких писателей уже и без меня много. Спекуляции и в этой сфере спекуляциями остаются. Их авторы могут носить высокие псевдонаучные звания, основывать «академии», именоваться «первооткрывателями новых духовных путей спасения человечества», но ни одному из них предъявить человечеству нечего. Ноль, миллионы раз помноженный на ноль, даст только ноль. Однако, и на этих спекуляциях можно заработать. На то они и спекуляции – высокое умение продавать вакуум за конкретные деньги.
Ну, последнее не моё и не про меня.
Так что, если не устали, читайте дальше! И прошу не забывать, описываемые события происходили в 1914-м году.
Сначала – историческая справка. Потом – конкретные события нашего паломничества.
Тибет – территория в полтора миллиона квадратных километров, расположенная в среднем на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря на Тибетском нагорье. В основном, кроме юго-восточных предгорий Гималаев, каменистая суровая пустыня.
Форма государства: теократическая монократия. Государственная власть – как мирская, так и духовная – сосредоточена в руках одного лица – абсолютного теократического монарха. Монарх Королевства Тибет носит два титула: Его Величество Король Тибета и Его Святейшество Далай-Лама.
Институт Далай-Лам известен с XIV века. В настоящее время у власти Его Святейшество Далай-Лама XIII Табдаин Гайако – Tubdain Gyaco.
Власть Короля Тибета и Далай-Ламы не наследуема.
По сегодняшний день Королевство Тибет самое закрытое государство в мире.
В истории проникновения в Тибет европейцев и его исследования этой загадочной страны больше имён авантюристов, чем серьёзных учёных, чьи мемуары в научном мире именуются кратким словом «фикшн» – «вымысел», основанные на сведениях, полученных из третьих рук. Таких имён много, включая самого Марко Поло. Не выдерживают серьёзной научной критики работы Маннига, якобы ещё в 1811-м году посетившим Лхасу, прикинувшись китайским мандарином. Эта легенда могла поразить лишь воображение английских читателей того времени.
Судьбы исследователей, таких как англичанин Уоддель, не раз предпринимавший попытки тайком проникнуть в Лхасу переодетым паломником, в 1892 году был задержан на южном маршруте Тибета, был опознан и отослан обратно. Шведский путешественник Свен Гедин, потерпел подобное фиаско, пытаясь поникнуть в Тибет со стороны Китая. Им повезло. Они остались живы. Другой английский авантюрист Муркрофт, якобы прожил в Лхасе под видом кашмирского купца двенадцать лет с 1826-1838 и был убит разбойниками на обратном пути в Западный Тибет. За этой информацией не лежит ни одно доказательство.
Удачнее других прошла трёхлетняя экспедиция российского учёного профессора. В научном плане поездка Гомбожата Цыбикова, бурята по национальности, была очень удачна. В 1902 г. Цыбиков прошел через весь Тибет с северного направления и достиг Лхасы в 1902 году. Его труд «Буддист-паломник у святынь Тибета» широко известен, переведён на многие европейские языки. Опубликованный фактический материал не подлежит сомнению.
При дворе королевства аккредитован лишь один единственный иностранный консул – Вице-Королевства Индии. Англичанам статус «закрытого королевства» весьма полезен. Для них Тибет – буферная зона, прикрывшая Индию от России и Китая.
Само собой, разумеется, англичане свою пальму первенства в проникновении в Тибет не отдадут никому. Они уверены сами и уверяют весь мир, что первые достоверные карты Тибета были составлены по поручению правительства Британской Индии профессиональным разведчиком индусом, сикхом Наин-Сингхом, проникшим в Лхасу под легендой паломника-буддиста ветви тибетской тантры в 1865 году. А первым европейцем, посетившим Лхасу лишь в 1905-м году с помощью карт Наин-Сингха, был англичанин Фрэнсис Янгблад.
Другим везло меньше.
Девять-десять лет большой срок для Европы. Для Тибета – одно мгновение. За десять лет, как за семьсот лет, в Тибете ничего не изменилось.
Европейцев многих национальностей и профессий либо не допускали в Тибет официально, либо отлавливали нелегалов и уничтожали беспощадно. Тому были причины.
Отдельный вопрос. О женщинах. Во все века на Востоке не было ни дня, ни века, ни рода-племени, в которых женщина была бы равноправной мужчине. Ни в индуизме, ни в иудаизме, ни в исламе, ни в христианстве. Тибет в этом плане не исключение. Женщина не могла и не может быть субъектом постижения тантры, пройти все уровни обучения и посвящений. Женских монастырей в Тибете нет.
Модные книги, восточно-религиозные идеи и теософско-спиритические общества, завезённые в Лондон, Берлин и Санкт-Петербург от имени женщины, якобы проведшей семь лет в Тибете и познавшей все тайны тантрических учений, не более, чем поэтический хорошо раскрученный фикшн, приносящий доход, на который можно безбедно существовать. Фикшн, на инглиш – вымысел, пусть и высокохудожественный, а на русском – фикция!
Впрочем, вере не нужны доказательства. Достаточно состояния души. А душа – штука тонкая. К каждому просто так в душу не влезешь.
Вот именно, к состоянию души, к контролю за состоянием души, к технологиям по нивелированию состояний многих душ, к искусству организации и объединения этих душ и обращена вся деятельность любого духовного института, и не только такого, как тантризм.
Но вернёмся именно к мистериям тантризма.
Эти «мистерии» начались буквально с первых шагов наших пони, купленных еще на базаре рядом с железнодорожной станцией Бардхаман в Западной Бенгалии Британской Индии, что в шестидесяти трёх милях от Калькутты.
Наши одеяния, характерные для тибетских лам привлекали внимание военнослужащих и полиции на всём пути от Бардхамана до северной границы Сиккима. Кто? Куда? Зачем? Паспорт! Пропуск!
Наконец, мы догадались. Пристегнули к своим бордовым шерстяным плащам английскими булавками синие шёлковые обрезки лент-пропусков в Королевство Тибет, полученных в консульском департаменте администрации в Нью-Дели.
Северную границу пересекли без проблем. На пограничном посту в таможенную книгу уже были вклеены вторые половинки наших лент. Стражники сверили линии обрезов, убедились в подлинности пропусков и предупредили: потеря пропусков чревата весьма печальными последствиями!
От Сиккима до Лхасы проехать – не заблудиться! Два пальца вправо от Полярной звезды – весь курс по всему маршруту. Но маршрут, надо сказать, по такой дороге! По такой тропе, по которой не то, что слон, человек не пройдёт, чтобы не сломать ногу!
Невольно вспомнил наши родные дороги, упомянутые ещё Николаем Михайловичем Карамзиным: «В России две беды: дураки и дороги!». Может, дураки и не причём? Плохие дороги – первая защита от агрессоров!
Вдоль дороги уже раскручен местный бизнес: «Всё для паломника!».
Все предметы, предлагаемые странникам, носят на себе отпечаток местного колорита, весьма мистического свойства. Большинство предметов изготовлено из настоящих костей человеческого скелета. Курительные трубки, черенки бытовых ножей, рукоятки ритуальных кинжалов в три лезвия «пхурба» из берцовых костей, украшенных гравировкой мистическими знаками, изречениями монгольским алфавитом и растительным орнаментом весьма тонкой косторезной работы. Из этого же материала – флейты – «ганлин», дудки, трубы. Человеческие черепа «мунды», также украшенные резьбой. Из них можно пить, как из кубков, есть, как из чаш, на них можно сидеть вместо табуретов. Ритуальные молельные барабанчики «даммару», изготовленные из «крышек» двух человеческих черепов. Черепов, обязательно, мужского и женского, соединённых выпуклыми частями друг к другу и обтянутыми человеческой кожей. На коже каллиграфическая надпись киноварью, а то и золотом на тибетско-монгольском: мантра. Барабанчики насажены на рукоятку, к ним прикреплены на шнурках два шарика-ударника. Покрутишь в воздухе, ударники сами бьют в барабанчики. Мантра возносится в небесные выси! Автоматизация. Едешь, постукиваешь, душу свою спасаешь. Можно купить ритуальный кинжал «пхурба», отлитый из бронзы, из серебра, из чистого золота с навершием в виде головы самого зловещего демона Махакалы трёхликого, клыкастого. Не хочешь «пхурба», купи маску Махакалы, вернёшься домой, сможешь любоваться на его чёрное зловещее «треличие», искажённое гневом, украшенное белыми человеческими черепами. Если счастья не принесёт, так воров отгонит!
«Memento mori», одним словом.
До Лхасы ещё ехать и ехать, но психика паломника уже настраивается на нужный лад. За восемь дней пути настроится. А в Лхасе её опытные ламы ещё раз подстроят. Для явления, которое физики и музыканты называют резонансом, врачи-психоневрологи – гипнозом, а сами ламы – просветлением!
Очень скоро мне стало ясно, откуда местные мастера резьбы по кости получают материал для работы. Тропа Сикким–Лхаса стратегического значения по обе свои стороны усеяна бренными человеческими останками. А на утро третьего дня в пути довелось наблюдать и сам народный ритуал захоронения. Без всякой мистики. В некотором отдалении от дороги на небольшой высотке человек расчленял трупы, раскладывая куски на камнях. Человек ушёл, а мертвечину облепили сотни голодных грифов.
Как человек, в прошлом профессионально исполняющий обязанности руководителя военно-санитарной службы, я понял: это единственно целесообразный способ захоронения в высокогорном Тибете. Могилу рыть невозможно в скальном грунте, в холодном климате естественный процесс утилизации биомассы замедлён, кремация ввиду практического отсутствия топлива невозможна. Но чума везде найдёт свою пищу! Грифы – выход из ситуации. Разумно. Пусть не эстетично, но дёшево и практично.
Ближе к Лхасе и в самой столице вдоль дорог просят милостыню колодники, заключённые попарно в деревянные колоды. Были и такие, что скованы примитивными железными оковами. Много калек. Безрукие, безногие, лишённые глаза либо вовсе слепые. Кровавые гнилостные язвы. Узлы-бородавки сифилиса. Лепра! Смотреть страшно. Не смотреть – стыдно. Помочь чем-либо большим, кроме, как кинуть на дорогу кусок хлеба – невозможно. Однако, это тягостное зрелище для меня не в первый раз. Видел подобное и на улицах Токио, и в Маньчжурии, и в самой Индии. Слава Богу, в России подобный способ пропитания заключённых не практикуется.
Тибет – Королевство. Независимое государство. Тем не менее, не имеющее собственных служб здравоохранения, санитарии. Не существует ни частного, ни духовного благотворительного богоугодного попечения даже при монастырях. Нет ни юстиции, ни полиции. Произвол полный. Колодники – жертвы местных феодалов. Инвалиды – их собственные подданные. Нанесение физического увечья – одна из форм наказания.
Подступы к столице буквально облеплены стихийными рынками, на которых паломникам предлагаются предметы культа.
Многочисленные бронзовые скульптурные фигурки Будды и иных бодисатв, ритуальные предметы: ваджры и колокольчики, рисованные темперой на ткани изображения-мандалы, чаще всего – чёрного клыкастого демона Махакалы, с выпученными глазами в короне, украшенной человеческими черепами, пляшущего на спине быка, который в свою очередь исполняет акт соития с земной женщиной. С мельчайшими деталями.
Ладно бы только это. Здесь можно купить как мумифицированные человеческие конечности, так и обработанные, без плоти. Это обереги от злых духов. Их носят на поясе!
Не хочу описывать человеческую обработанную кожу, снятую с младенцев. Не знаю, в каких целях она могла использоваться, и что символизировать. И знать не хочу.
Продолжать не буду.
Достаточно и этих записок, чтобы представить себе общую атмосферу «Священного Запретного Королевства»!
На моих глазах два паломника в оборванных грязнейших одеяниях буддийских монахов купили себе по бронзовым «ваджре» и колокольчику. Немного поторговавшись, приобрели каждому по костлявой верхней человеческой конечности, которые тут же прицепили к своим поясам. Они не были похожи на тибетцев, в их лицах не было ничего монголоидного. Однако, говорили они на санскрите, которого я не понимал. И очень бегло.
Своим неприглядным видом эти ламы-оборванцы отличались от большинства лам-паломников из монастырей. Ламы-паломники так же, как и мы с наставником, были одеты в добротные тёмно-красные длинные рубахи с накидками шафранового цвета. На плечах у многих стеганые чуба на меху, которые летним погожим днём сбрасываются с плеч, оставаясь на завязанных поясах. Все обуты в короткие толстые войлочные валенки с загнутыми носами и в суконные ноговицы.
Я незаметным жестом обратил внимание своего наставника на лам-оборванцев.
– «Нал джор па!», – сказал Снежный Лама на санскрите и пояснил на хинду. – Вечно странствующие ламы. Вне монастыря. Спят, где придётся. Возможно, из Непала или Бутана. Сами себя считают святыми. Мелкотравчатая мания величия. Но и это не имеет значения.
В Лхасе мы остановились в доме настоятеля монастыря Сэра, самого Панчен-Ламы. Второе по значимости лицо в Королевстве после Далай-Ламы.
Мой Снежный Лама был и здесь не последним человеком.
Через день в храме Джокханг началось семидневное празднество, сложная программа которого состояла как из ритуальных действий, с участием всех лам-паломников, так и из тайных мистерий, доступных лишь избранным ламам, прошедшим определённые ступени посвящения.
Мне пришлось побывать почти на всех в качестве «чела» моего ламы. В этом случае на меня смотрели, как на предмет его необходимого обихода.
Теперь я должен был отчитаться обо всём увиденном, услышанном и прочувствованном перед Снежным Ламой.
*****
Начал свой отчёт со дня первого, с первого впечатления. Ритуал назывался: «Создание «Мандалы».
Ритуал для лицезрения был общедоступен для всех лам-паломников, проводился во дворе монастыря.
Некие действия для всего многотысячного народонаселения и простых паломников со всего Тибета проводились на улицах и площадях Лхасы. Здесь ритуальные действия сочетались с элементами народных гуляний, таких, как конные скачки, состязания стрелков из лука, борьбы на поясах.
Впрочем, действо в самом храме лицезрением было, пожалуй, для меня одного. Для всех – и лам монастыря, и лам-паломников – это был ритуал, в котором каждое движение его исполнителей было наполнено сакральным смыслом, мне неизвестном. Но на поверхности непосвящённому можно было увидеть такую картину.
Как я уже знал по предварительному рассказу моего Снежного Ламы, четверо монахов создают сложнейшее произведение, изображающее в упрощённом виде Высший Мир, Сферу, в которой обитают Божества и Главное Божество Хиваджра. Мандала – картографическое изображение модели Вселенной: в большой круг вписан квадрат, в который вписан малый круг, разбитый на сегменты со стилизованным цветком лотоса в центре.
Этот ритуал наполнен глубоким символизмом, смысл которого может быть, а может и не быть понятен только по исполнению ритуала.
Мандала – графически чёткое произведение – выполняется в технике, которой в Европе нет аналогов – из цветного песка, материала, который, в силу своей «сыпучести», мало годен для построения чётких геометрических линий. Основа – деревянный поднос или блюдо в форме правильного квадрата с невысокими бортиками со сторонами не более, чем в один аршин.
Говорят, по очень большим праздникам строят мандалу в четыре аршина по стороне квадрата с десятью тысячами элементов для медитации.
В руках каждого монаха по два «инструмента»: короткая нить для измерения и тонкая палочка вроде спички, для работы с песчинками.
Ещё четверо лам держали в руках развёрнутое полотно на случай возможного порыва ветра, чтобы спасти мандалу от преждевременного распыления.
Проходит час, второй, третий… Ламы работали спокойно, без напряжения, но точно, поправляя песчинки. Толпа паломников молча наблюдала за работой. Не было слышно ни звука, но я знал, что мысленно все они читали молитвы, медитировали, создавали ауру, в которой и трудились ламы. Чувствовал ли я эту ауру? Почти. Не сливался с ней своим сознанием, но и не вносил дискомфорта. Сам был несколько заворожён этим мало динамичным действием. Не скучал, не замечал времени.
Построение мандалы не было окончено в один день. Ранним утром следующего дня ритуал был продолжен. Размеченные накануне сектора наполнялись разноцветным песком – зелёным, жёлтым, синим, красным и белым. Эти цвета символизировали направлениям сторон света и центру.
Работа была окончена только после полудня.
Мандала торжественно была внесена в храм. В храм меня не допустили.
Через два с лишним часа мандалу торжественно вынесли из храма во двор монастыря под звуки труб и звон бронзовых тарелок.
Она была безжалостно разрушена на глазах сотен паломников. Потом песок вынесли за пределы монастыря к реке и спустили его в воду. На этом ритуал мандалы был окончен.
Снежный Лама так прокомментировал мой рассказ:
– Ламы не пользуются ни циркулем, ни линейками, ни прямоугольными треугольниками. Только глаза, только руки и нить вместо измерительных инструментов. И, конечно, медитация. Считается, им помогают Высшие силы, которые приходят на помощь только чистым земным душам.
Сложность создания мандалы не в её архитектонике и не в сыпучести материала. Сложность в том, что эта работа выполняется не одним ламой, а коллективом из четырёх. Каждый работает над своим сегментом. Каждый из четырех сегментов мандалы должны быть абсолютно идентичен другим сегментам, и все четыре сегмента вместе составить единое целое! Так что этот союз мастеров должен был действовать в абсолютной гармонии, без слов понимая друг друга. К этому священному труду ламы готовят себя заранее длительным постом и молитвами. За этим ритуалом, кроме его Высшего предназначения, кроется и его вполне земной смысл. Для религиозного братства единство и сплочённость его членов важнее, нежели единичный талант одного мастера в любом деле. Наглядный пример налицо.
Теперь о высшем предназначении. Считается, мандала ведёт созерцателя от периферии к центру, от множественности к единству, от иллюзий и смерти к реальностям и жизни. Мандала, как визуальный символ, служит материальной опорой для медитации, она – план-карта обители Божества, место, в центре которого расположен его дворец, храм и трон.
В храме проводился внутренний ритуал для избранных, медитация лам высоких уровней посвящения. Смысл медитации – индивидуальное путешествие от периферии – из тьмы мира низшего, к центру, к свету мира Высшего. Это Центр Вселенной и Центр каждого отдельного человека, что в каждом из нас. В состоянии медитации это путешествие воспринимается каждым медитирующим как совершённое в реальном времени и пространстве.
По окончанию ритуала мандала разрушается, как разрушается всё земное в нашем нижнем мире. Всё рождённое здесь обречено на смерть. Бессмертия души достигнет только тот, кто сумеет пройти Путь, указанный графикой мандалы. Этот путь запоминается верующим в состоянии медитации.
Я вопросов не задавал. Снежный Лама помолчал с полчаса, потом спросил:
– Что сможете рассказать о Мистерии Цам?
– Цам? – переспросил я. – Мне послышалось «Чам»!
– Да, – ответил Снежный Лама, – Разница только в произношении. В северных монастырях Монголии говорят «Цам», в Тибете – «Чам». Так, что вам запомнилось более всего?
– Это уже конкретнее. Конечно, в первую очередь запомнились самые жуткие «танцы масок» – «танец скелетов» и заключительный «танец всех масок». Сто восемь персонажей во главе с Махакалой!
– Рассказывайте, я потом разъясню непонятные моменты!
Я начал свой рассказ, невольно поднимая из памяти сцены, которые и сейчас, два десятка лет спустя, помню до мельчайших подробностей.
И не без содрогания.
*****
– По приезду в Лхасу самым сильным для меня впечатлением и неприятным зрелищем стали всепроникающие аксессуары культа мёртвых – человеческие кости и предметы быта, изготовленные из них. Но, любопытство преодолевало естественное отвращение. В храме Джокханг мои глаза, ежеминутно скользившие по всем культовым флейтам и барабанчикам, скульптурам, флагам и покрывалам с этой символикой, невольно искали самый сакральный артефакт, о котором я был наслышан ранее – древнейший гигантский череп гоминоида, пришельца на Землю из Высшего мира. Одного из тех, кого называют «сынами Божьими». Череп с отверстием во лбу для третьего глаза. Я не думал над тем, существует ли такой артефакт, или это просто миф. Но понимал, что подобные реликвии могут быть доступны лишь для посвящённых лам очень высокого ранга. Один из стимулов восхождения по иерархической лестнице. Кесарю кесарево. Черепа такого я не увидел. Увидел другое. Ламы, трудившиеся над созданием песчаной Мандалы, использовали под подставку для неё столик, ножками которого служили четыре человеческих скелета. Это не были скелеты детей. В своих пропорциях и по толщине костей можно было предположить, что это скелеты взрослых людей, скорее всего мужчин. Однако, высота этих скелетов не превышала аршина с небольшим – сантиметров семидесяти пяти – восьмидесяти!
– Понимаю, – прокомментировал Снежный Лама. – Ничего особенного. В мире много карликов, пигмеев, в неприступных горных пещерах ещё скрываются самые доисторические обитатели планеты – малые народцы. Я знаю этот столик, видел его уже не раз. Ему не одна сотня лет. У него собственная история и своя тайна изготовления. Отдаю должное вашей наблюдательности, сэр Джозеф. В этом храме нет случайных культовых вещей. Дальше!
Тема маленького народца меня интересовала, но я решил отложить её до лучших времён. Не за этой темой приехал Лхасу. Продолжил:
– Ещё до начала праздника наблюдал такой случай. Молодой лама, совсем юноша остановился у арыка-водоотвода от здания монастыря за его пределы до реки. Пригнулся к воде и начал читать мантру. Я тоже остановился, вижу, в траве на краю арыка сидит лягушка. Живая, глаза двигаются, рот открывает-закрывает, бока ходят. Дышит, одним словом.
Лама читал мантру раз пятнадцать. Я не знаю санскрита, но запомнил, не понимая смысла:
– «Тон па чом ден де де шин шег па дра чом па янг даг пар дзог пей санг гье риг па данг щаб су ден па
Де вар шег па
Джиг тен кхьен па кье бу дул вей кха ло гьюр ва ла на ме па
Лха данг ми нам кьи тон па
Сань гье чом ден де пел гьел ва ша кья тхуб па ла чаг цел ло
Чо до кьяб су чи о».
Мой Снежный Лама улыбнулся.
Я продолжил:
– Смотрю, лягушка оцепенела. Глаза остекленели. Застыла, не дышит! Лама провёл над ней ладонью, произнёс «ом мани падме хум!», лягушка ожила, прыг в воду, только её и видели.
Снежный Лама развеселился:
– Что сами подумали?
– Самое настоящее деревенское колдовство! Заговор для больной лошади: «Прилетите четыре ветра с четырёх сторон света белого. Пожалейте, ветры моего Сивку-Бурушку. Унесите, ветры, хворь поганую. С моего коня, друга верного!». Глядишь, и оклемалась лошадка, поднялась на ноги!
– Однако, хороша у вас, Джозеф память. Вы запомнили мантру «Гюн-чак сум-па» – «Восхваление Будде Шакьямуни». Перечислили все его титулы. Лама по отношению к лягушке проявил сострадание, не упустил случая испросить у Будды лучшей реинкарнации в её новой жизни. Вот вам пример, передачи медитативного состояния человека животному. Да, в Европе в средние века ваш лама угодил бы на костёр инквизиции. Давайте дальше, слушаю!
– Умом, вроде, понял. Вернее, принял на веру авторитетное разъяснение. Сам, конечно, не повторил бы, хоть и запомнил мантру. Здесь, ведь, дело не только в словах?
– Нет, конечно. Рассказывай дальше, я потом всё вместе откомментирую.
– Теперь о ритуальных танцах. Первые танцы, вроде «Поклонения Трём Драгоценностям» или мифического подвига бога-героя, застрелившего царя-тирана из лука, спрятанного в рукаве, и сумевшего остроумным способом избавиться от своих преследователей, мне были более-менее понятны. Но с танцев «Скелетов» для меня начался полный бредовый кошмар! Мой чисто познавательный интерес угас очень быстро. Последний же танец не мог вызвать у меня ничего, кроме крайнего отвращения.
Хочу подчеркнуть, вся церемония «Чам», несомненно, не может оставить равнодушным ни одного участника церемонии, в том числе и тех, кто не танцует сам, а только наблюдает танцы. Это поверхностно. По сути же, разделения присутствующих на «танцоров» и «зрителей» не существует. Здесь не театр. Здесь религиозное массовое служение. Все до единого – его адепты, участники.
Удивительно музыкальное сопровождение танцев, музыка, подобной которой мне не приходилось никогда слышать. Низкие, хрипловатые, но по-своему звонкие басы мужских голосов, поющих славу чёрному демону Махакале под звуки труб, флейт, дудок, удары больших барабанов, дробь малых, звон бронзовых тарелок и маленьких колокольчиков в руках каждого участника церемонии.
В моих руках тоже два ритуальных предмета: ваджра и колокольчик. Я, как и все, повторяю несложные мантры: «Ом Махакала хум пхэт! Ом Махакала хум пхэт! Ом Махакала хум пхэт!»! Делаю руками несложные ритмические манипуляции, в нужный такт потрясаю свой колокольчик.
Моими соседями волею судьбы оказались эти два ламы-оборванца из Бутана, как сказал наставник – «нал джор па». Оба были в религиозном экстазе. Один из них к выходу Макахалы впал в полную прострацию. Если бы я и не хотел, то всё равно услышал бы его голос. Нал джор па комментировал происходящий танец на хинду! У меня не было сомнения в том, что это был комментарий: звуковой и визуальный уровни совпадали! Вот, примерно, что я слышал:
– «О Великий Махакала! Какое великолепное пиршество приготовлено Тебе! Реки Крови, чтобы утолить твою жажду! Горы трупов, чтобы утолить твой взор! Чаши, полные вырванных глаз, для удовольствия твоего языка! Дымящиеся потроха младенцев для твоего брюха! Тысячи женских трупов для наслаждения твоего фала»!!!
Дальше продолжать нет смысла.
Как только у меня хватило сил устоять, не подняться, не броситься прочь с этой кроваво-кладбищенской оргии?! Чувство долга, наверное. Возможно, просто никаких сил уже не было!
– Это, пожалуй, всё, Учитель!
Мой Снежный Лама был серьёзен. Не сразу ответил мне. Некоторое время ехали молча. Потом заговорил:
– Чистота результата нашего эксперимента несколько нарушена неожиданной новой вводной составляющей: комментарием этого бутанца-оборванца.
Я изначально хотел убедиться, может ли мощная коллективная медитация ввергнуть в прострацию человека европейского склада ума, воспитания и образования.
У меня, вопрос, сэр Джозеф, как у вас с общей философией? Самые простые вещи: признаки существенные от не существенных отличить способны?
– У меня почти оконченное университетское юридическое образование, сэр!
– Тогда мы поймём друг друга. Сегодня в Европе буддизм в моде. Его завезли туда люди, к буддизму имеющие косвенное отношение.
Я отважился на ремарку, предварив её вежливым извиняющимся поклоном:
– В европейской части России и буддийский храм в самом Санкт-Петербурге выстроен, и в целом, имеются народы, исповедующие буддизм. Такие как буряты и калмыки.
Снежный Лама продолжил:
– Оставим на время «Богу богово, а кесарю кесарево». Начнём сначала. Слона нужно, всё-таки, начинать изучать с его головы, а не с противоположного места. Вернёмся к церемонии Чам. Что мы видим на первом плане? Танцевальное действие. Именно таким его и видит европеец. Как видел в театрах либо на народных праздниках, на великосветских балах. Форма развлечения, иногда форма познания, получения информации. У народов, именуемых европейцами «дикими», танец всегда средство общения с богами, с духами. Перед охотой, перед войной – танцы, призванные обеспечить удачные охоту, либо поход. После охоты, по окончанию похода танец – средство отблагодарить богов и духов за добычу. И так далее, включая основные жизненные человеческие моменты – свадьбы, похороны, рождение детей, «коронации» вождей и прочее. Тибет – единственное государство с монорелигией, где танец – мистическое ритуальное действие, призванное обеспечить сакральную связь участников церемонии с высшими силами. Это второй план. Связь с Высшим миром должна обеспечить коллективная медитация, основанная на медитациях каждого отдельного члена медитирующей группы. Не утомил, сэр Джозеф? Не теряете нить моей мысли?
– Нет, Учитель. Я это и понял с ваших слов, и почувствовал сам. Правда, я сопротивлялся потоку силы, что нивелировала отдельные сознания участников церемонии. Я с усилием отстаивал свою индивидуальность! Были, не скрою, моменты, когда у меня земля начинала уходить из-под ног, но я усилием возвращался сам в себя!
Снежный Лама моим ответом остался доволен:
– Наконец-то, мы стали понимать друг друга. Расскажите, как вы это делали?
– Реально я почти был готов слить сознание собственное с сознанием массовым к последнему танцу с Махакалой. Я умом понимал, что моя «гитара» сознания, настроенная на индивидуальную «высоту», на индивидуальное колебание фибров души, на собственный лад, активно насильственно перестраивается этим гигантским хорошо организованным «оркестром». Еще несколько минут, еще сотня раз повторенная мантра Махакале, и моё индивидуальное «я» исчезло бы!
– И что же вас спасло от растворения в коллективном разуме?
– Непредвиденная вводная. Мой сосед, лама-оборванец, начал в голос комментировать танец Махакалы на хинду!
– Замечательно! – сказал Снежный Лама. – Мои предположения продвинулись по пути их подтверждения. Правда, сегодня результат не достигнут. Но это не важно.
Я не понял своего учителя, но не задал вопроса. Промолчал. Свою миссию выполнил. Мы возвращаемся. Пора смыть с души неприятные впечатления. Подумать о будущем. Хорошо бы, по возвращению в Джамму встретиться с Мак’Лессоном, а потом отправиться домой в Асхабад на улицу Адижанскую!
*****
За наш долгий путь в Нью-Дели мой наставник – лама Цасаар Хучигдсан, Снежный Лама – неоднократно в своих речах обращался к теме религиозной философии, что в разных своих формах управляет человечеством на протяжении тысяч лет.
Почему я пишу «Нью-Дели», а не «Джамму», не «Ладакх»? Не хочется забегать вперёд, но скажу: не доехали мы в тот год ни до Кашмира, ни до Ладакха. Увы.
Вернёмся к моему образованию, к тому, что успел я понять и запомнить из потока мудрости, щедро извергающемуся на мою больную голову из уст мудрого Цасаара Хучигдсана.
Его речи по форме всегда были лекциями. Они не подкреплялись религиозными практиками, поэтому не могу назвать их проповедями.
Я отдаю себе отчёт в том, что сложнейшие по своей архитектонике религиозные учения, такие, как индуизм, буддизм и тибетская ветвь буддизма – Бон или тантризм, не могут быть изложены на нескольких страницах моих хроник. Только рациональному изучению этих религиозно-философских учений не хватит человеческой жизни.
Тем не менее, полагаю, что даже самое схематическое знание о них необходимо каждому из нас. Все мы живём в большом сложном мире людей и идей. Нужно уметь жить в этом мире так, чтобы не возникали проблемы между носителями этих разных идей. Зачем обижаться на то, что тебе случайно наступили на ногу в базарной тесноте. Лучше извиниться, если и сам толкнёшь ненароком кого-то.
Теперь в Путь вместе с моим Снежным Ламой!
Он говорил:
– Прежде всего, нам нужно определиться с терминологией. Увы, в религиозных учениях терминологии почти всегда достаточно расплывчаты. А это означает, что и понимается сам основной предмет изучения и познания разными людьми по-разному. И этот предмет может быть краеугольным камнем вероучения! Отсюда – многочисленные толкования, расколы, школы, ереси. Сколько людей, столько мировоззрений. Потому терминология, которую употребляю я, точна и облечена в более-менее твёрдую форму.
Начнём с религии самой древней, распространённой в Индостане, с индуизма. Краеугольный камень индуизма – это учение о бессмертной человеческой душе, обречённой на вечный круговорот от рождения, жизни и деятельности в образе живого существа от мельчайшего червя до человека, смерти и рождения заново в новом облике, который будет зависеть от качества прожитой последней жизни. Пример: воровал, грабил – заново родишься аллигатором. Пожалел в образе аллигатора купающегося в реке человеческого детёныша, есть шанс в новой жизни родиться слонёнком.
Этот «круговорот» именуется «сансарой». Сансара графически изображается в виде обыкновенного «колеса» со спицами.
Освободиться от круговращения в цикле сансары можно лишь человеком, исполняющем религиозные предписания, любящим бога и ведущим праведный образ жизни, избегающим все соблазны греховного бренного земного мира. Избавляясь от желаний, человек избавляется от страданий вечных перевоплощений, достигает вечного покоя и счастья существования. Новая стадия перевоплощения в образ небесного божества может называться «нирваной».
«…Как человек, снимая старые одежды, надевает новые, так и душа входит в новые материальные тела, оставляя старые и бесполезные. «Бхагавад-гита».
Согласно каноническим учениям, сам Будда прошёл пятьсот пятьдесят реинкарнаций, прежде, чем достиг просветления и стал тем, чем его сегодня воспринимают миллионы его адептов. Для образности своего повествования приведу отрывок из неканонической народной легенды. Якобы, сам Будда вспоминал три свои последние реинкарнации. Он был слоном, добросовестно исполнившим свою карму помощи людям, потом воплотился в образ сельского дровосека. Однажды дровосек в джунглях встретил умирающую от голода истощённую тигрицу с двумя тигрятами-сосунками. Дровосек пожалел тигрицу и её тигрят, отдал ей на съедение собственное тело. Тигрица насытилась, у неё появилось молоко, которым она смогла накормить своих детёнышей. Колесо сансары сделало свой оборот. Бывший бедный дровосек родился в королевской семье маленьким принцем Шакьямуни.
Его имя при рождении Сиддхартха Гаутама, что на санскрите означает «Потомок Гаутамы, успешный в достижении целей». Уже признанным Учителем просветлённый Сиддхартха Гаутама, добровольно отказавшийся от земной королевской власти, стал именоваться Буддой – «Пробудившимся».
Его учение «Махаяма» стало достоянием всего мира.
«Махаяма» на санскрите «Великая колесница». Это основной Путь буддистов, согласно которому возможно Пробуждение во благо всех живых существ. Самый большой грех в буддизме – убийство. Не только человека, любого животного, включая самых незначительных и даже вредных на первый взгляд, как комаров, сосущих твою собственную кровь. Путь, который, однако, не сохранился в своём первозданном сотворении. Появилась и «Хинояна», отличающаяся от «Махаямы» способами практики. Мы не станем разбирать эти отличия.
Помните, мы говорили о философских принципах, о признаках существенных и несущественных?
Увы, это серьёзная тема. До сих пор люди разных культур готовы убивать друг друга по весьма незначительным различиям, таким, как запахивается халат либо повязывается тюрбан, как накладывается крест – двумя перстами или тремя, слева направо либо – справа налево…
Так говорил мой Снежный Лама.
*****
Однажды он спросил меня:
– Как ни странно, но я до сих пор не знаю, сэр Джозеф, являетесь ли вы человеком какой-либо религии? О конкретной конфессии не спрашиваю, учитываю вашу профессию.
Я ответил, не посчитав нужным скрываться перед этим человеком. Знал, что я для него, как человек Мак’Лессона, не тайна.
– Да, я человек, почитающий Бога. Я христианин, православный. Наверное, плохой прихожанин своей церкви. В последний раз в храме был несколько лет назад. И Бога вспоминаю, как простой человек труда на Руси: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!». В трудные минуты у меня своя «мантра» – «Господи, помилуй!». Ритуалы практически не соблюдаю, нарушаю: на исповеди не хожу. В силу своей профессии. Следовательно, отпущения грехов мне нет.
– Я это заметил, – сказал Снежный Лама. – Вы не очень-то охотно доверяете свою психику постороннему. Вы трудный объект для направленной медитации.
Я продолжил:
– Бог для меня один, тот, кого знаю с младенчества, и чужие боги не для меня. Чту отца и мать. Не ворую, не лжесвидетельствую. Был грех один, так за него, думаю, уже отстрадал и душой и телом. Одна тоска осталась. Что касается заповеди "Не убий!", так я ещё для ангельского сана не созрел. Воин я. Офицер. Свою Родину защищать обязан. Оправдание есть: и пуль и осколков в грудь свою принял более, чем сам выпустил. Господь милостив. Господи, помилуй!
– Я не сомневаюсь, что вы были истинным воином, сэр Джозеф! – сказал Снежный Лама. Спросил: – Вы и сегодня продолжаете позиционировать сам себя воином?
– Почему бы нет? Я из рода воинов. Я не умею ничего другого.
– Полагаю, этот род деятельности для вас исчерпан. Ни один раджа в Индии не взял бы вас на службу воином!
– Почему? Я профессионал своего дела!
– Кому нужен профессионал, не способный вырубить до единого младенца жителей деревни, отказавшейся платить радже непосильный налог?
– Кошмарное предположение!
– Да. Для реализации ваших воинских потенциалов вам нужны только захватчики. И все бои должны происходить на вашей родной земле!
– Вот это – святая обязанность!
– Верю. Желаю вам не попасть в иную ситуацию. Берегитесь, боги войны могут посмеяться над вами!
Я промолчал. Мне нечего было сказать.
Больше мы на эту очень личную тему не разговаривали.
*****
Снежный Лама продолжал совершенствовать мои религиозно-философские познания:
– Наконец, мы вплотную подошли и к нашим тибетским верованиям и проблемам.
Со временем появилось третье учение: Тибетская ветвь буддизма – Тантризм, или религия Бон, на санскрите «Ваджраяна» – «Алмазная колесница».
Её отличием от «Великой колесницы» стал нововведённый весьма существенный принцип возможного достижения нирваны в одну человеческую жизнь, минуя бесчисленные реинкарнации.
Это был достаточно революционный принцип. Тантризм, как религия спасения, заинтересовал миллионы людей, стал монотеистической религией Королевства Тибет, распространился от его границ на все четыре стороны света.
Главным средством достижения просветления в Ваджраяне считается тайная «Мантра».
Мантра в своём изначальном смысле переводится с санскрита как «орудие осуществления психического акта». Почему «тайная», потому, что для её постижения требуется пройти, хоть и в одну жизнь, но достаточно долгий путь монастырского послушания. И проникновения в тайну нужно заслужить.
В просторечии мантра может обозначать и молитву, и заклинание от злых сил и чар, и волшебство. Чаще мантрой называют священный текст, который не просто читают, но проговаривают с воспроизведением звуков особым способом, варьируя голосом тембр, высоту звуков, определённые такт и скорость речи.
Вы это слышали. Но не только.
Важен сам медитативный настрой чтеца. Тот настрой, который может передаваться слушателям. Слушателям, которые сами входят в состояние медитации, которое уже овладело тем, кто читает мантру, становятся не просто слушателями, но участниками групповой медитации, соучастниками религиозного ритуала. Вот в чём сущность тантризма. Сама философия, сами по себе знания ничего не значат. Они мертвы. Медитативный настрой, управляемый опытным религиозным руководителем – это всё!
Моя искренняя признательность вам, сэр Джозеф, за то сравнение, которым вы охарактеризовали подобное действо. Я помню. Явление резонанса. Это сущность. Без несущественных наслоений.
В сущности, любая медитация – это гипноз. И не простой гипноз, вроде, "замри, усни, головка не боли"! А гипноз сложный, направленного действия. В том числе и самогипноз, позволяющий адепту совершать сомнамбулические полёты, не чувствуя своего тела, в заоблачных высотах, участвовать в сексуальных пиршествах с самыми прекрасными феями и принцессами. Бедный, нищий, грязный, снедаемый болезнями, измученный насекомыми голодный пастух в этой сомнамбуле сам себя видит отважным воином, победителем демонов, прекрасным любовником, властителем земного рая. Что ему ещё нужно? Эти сомнамбулы могут ощущаться реальнее, чем сама реальность!
А теперь представьте, какую возможность вы упустили, не погрузившись всем своим существом в мистерию танца Махакалы!
Меня замутило.
Лама заметил. Сказал:
– Ладно, не буду вас травить. Поняли меня с полуслова? Отхлебните холодного чаю, успокойтесь. Мы ещё продолжим разговор на эту тему! На сегодня закончу анонсом следующей лекции: «Организация масс. Инструменты управления сознанием народонаселения». Скучать не будете!
Так говорил мой наставник – лама Цасаар Хучигдсан, Снежный Лама.
*****
Правильно говорят, "истинно великое можно увидеть только издалека!". Мне понадобились долгие годы, почти тридцать лет, почти на самой грани собственного человеческого бытия, чтобы переосмыслить увиденное и услышанное мною в моём путешествии , не скажу "паломничестве", в Лхасу. Из этого путешествия вынес сонм мощных впечатлений - отвращение к мерзостям человеческих пороков. И только. Но не за этим стремятся в Лхасу паломники. Они идут за просветлением собственных душ. И уносят из Лхасы этот огонёк в своих душах. Все правильно. У каждого - своя цель. Я не искал света, и не увидел его. Я был просто в "путешествии". На задании. Но мои впечатления не прошли мимо моей души. Этот след определил мою судьбу на всю оставшуюся жизнь. Я сделал свой выбор. Возможно, я и не заслуживаю "света", не мне решать. Постарался прожить жизнь не орлом, не вороном из притчи, что рассказывал в Пушкинской "Капитанской дочке" Емельян Пугачёв прапорщику Оренбургской крепости Петру Гринёву. Человеком. И Бог мне судья...
*****
— Ом мани падме хум! —
Под грохот барабана,
Под мантры бритых лам,
Под рев старинных труб
— Ом мани падме хум! —
Сам Будда Гаутама
Пусть улыбнется Вам
Златою бронзой губ!
*****
На железнодорожную станцию в Бардхамане мы прибыли к вечеру 25-го июля. Станция была забита народом. Здесь мы впервые услышали страшное короткое английское слово «war» – война! Не здесь, не на полуострове Индостан. Далеко от наших мест. В Европе. Но железная дорога уже пропускала составы по маршруту Калькутта – Нью-Дели в режиме военного времени. Три дня мы жили близ станции. Спали на земле, на каких-то картонных коробках из-под рыбных консервов. Читали старые газеты.
Подумать только: австрийский эрц-герцог Фердинанд наследник престола Австро-Венгерской Империи был убит почти месяц назад в день, когда мы с ламой покидали Лхасу! По каким же дебрям Тибета и Индии мы блуждали двадцать восемь дней от посёлка к посёлку, от города к городу, если ни одна газета нам так и не попала в руки!
На четвёртый день удалось устроиться в гостиницу для туземцев. Комната на двоих без удобств. Чай, рис, варёные овощи. Ближе к ночи меня порадовал душ с тёплой, нагретой дневным солнцем водой. Получил от Снежного Ламы флакон с «антикраской», помылся, обрёл свой родной цвет кожи. В номере снова подвергся болезненной операции. Лама освободил мои веки от воска. Посмотрел в зеркало. Чёрт, те что! За месяц успел обрасти бородой, обзавестись усами. Мне теперь в хламидах буддийского монаха в городе лучше не появляться.
В местной лавочке купили мне новую одежду. Ношеную, европейскую, но стираную и выглаженную.
Эх! Жаль, нет с собой документов на имя Джозефа Стивенсона, советника – советника самого лорда Хардинга. Без проблем сели бы в поезд!
На закате солнца вечером 28-го июля у меня случился первый приступ возвратной тропической малярии.
Лама ухаживал за мной, лечил, давал хинин. Первый раз я самостоятельно встал с постели лишь спустя двенадцать дней.
Спросил, какое сегодня число.
Получил ответ: 9-е августа. От обиды чуть не заплакал.
Спросил ламу, не связывался ли он с Мак’Лессоном.
И на этот вопрос был неутешительный ответ: Рами Радж-Сингх далеко-далеко за Атлантическим океаном, и вестей от него нет.
Я принял свою порцию хинина и вышел подышать на воздух. Я был бос, и голова моя была непокрыта. Не англичанин, нет. И не просто индус – последний шудра! Зашёл в лавочку. Приличной обуви не нашлось. Пришлось купить обыкновенные резиновые калоши на босу ногу. Подумал, купил аршин пять тёмно-синего муслина, смотал себе тюрбан.
Заглянул на станцию. К кассам пробиться было невозможно.
Прошёлся по перрону, заставленному тюками, мешками и ящиками. Подошёл поезд, воинский эшелон. Рядом со мной раздвинулись двери грузового вагона, похожего на русскую «теплушку».
От первого вагона офицер в рупор объявил команду: «Стоянка три минуты! Личному составу не покидать вагоны!».
Вдруг меня окликнули:
– Эй, господин Сингх!
Я обернулся. Усатый индус с нашивками субедара на рукавах мундира протягивал мне из вагона жестяной бидон.
– Прошу вас, зачерпните воды из водокачки, нам вагон покинуть нельзя!
Как отказать? Взял посудину, спрыгнул с перрона, набрал из-под струи артезианского колодца холодной воды, одним прыжком поднялся на перрон, протянул бидон субедару.
Тот принял воду одной рукой, а другой крепко ухватил меня за локоть левой руки и рывком поднял в вагон. Кто-то мгновенно задвинул дверь. Пять-шесть рядовых в форме табачного цвета блокировали выход.
Повернувшись вокруг своей оси, я мгновенно освободился от сильных пальцев сержанта. С возмущением спросил:
– Что вы себе позволяете, господин субедар?!
Паровоз дал длинный гудок. Поезд тронулся.
– Война, господин сикх! – ответил субедар, отдал честь и пояснил: Мобилизация!
Поезд набирал скорость. В маленьком вагонном оконце без стекла мелькали верхушки пальм.
Вдруг, субедар вытянулся во фронт. К нам подошёл совсем молоденький первый лейтенант артиллерии. Англичанин. Приказал, обращаясь ко мне, на приличном хинду:
– Ваши документы!
Так, 9-го августа 1914 года для меня началась Великая война. Мой Снежный Лама остался один в Бардхамане. Больше я его никогда не видел.
Колесо моей сансары медленно, но верно делало свой оборот. Для меня начиналась новая жизнь с новыми, положенными для этой жизни невзгодами.
***** ***** *****
ГЛАВА XVIII.
Великая война. Учебный пехотный батальон Первой Пешаварской дивизии в Карачи.
Погоны старшего унтер-офицера – стафф-сержанта.
Месопотамский фронт.
Краткая история англо-турецкого противостояния в Месопотамии.
Плен. Бавария, Ингольштадт.
Август-ноябрь 1914 г.
Индия, Карачи.
Так я попал отдельный учебный пехотный батальон, дислоцированный в Карачи, Первой Пешаварской дивизии Индийской Армии. В скобках стоит заметить – туземной, так можно перевести на русский употребляющийся термин «native» - «урождённый», или «природный».
Армия Индии, или Армия Королевства Индии, состоит из двух армий, которые не следовало отождествлять одну с другой. Армия Индии разделялась или состояла, кому как нравится, во-первых, из Индийской Армии (туземной), низовой состав которой были природные индусы с командирами индусами же не выше унтер-офицеров – сержантов, и командирами англичанами, которые были обязаны владеть, как минимум, хинду, или «хинди».
Армия вторая – Британская Армия Индии, местом постоянной дислокации которой, была метрополия, а территория Индостана лишь территорией временного прикомандирования. В Британской Армии Индии служили англичане – englishmen, хоть многие из них называли себя валлийцами, шотландцами и ирландцами.
Армия Индии (туземная) в мирное время пополнялась добровольцами, годными к военной службе. Англичанам было из кого выбирать. Желающих было много. Для бедняка, не имеющего своего клочка земли или дела, способного прокормить семью, военная служба была хорошим шансом выйти на уважаемый сообществом социальный уровень. Как правило, предпочтение отдавалось представителям воинственных индийских народностей – сикхам, раджпутам, маратхам, гуркхам и некоторым иным.
Сержант-раджпут, силой втащивший меня в вагон, заявивший мне «Мобилизация!», оказался пророком: мобилизация была действительно объявлена, но неделей позже. Просто, раджпуту не понравился мой внешний вид: синий тюрбан сикха и калоши на босу ногу, отсутствие холодного оружия, железного браслета на правой руке. Тем не менее, я откликнулся на обращение «Сингх!».
Раджпут заподозрил во мне шпиона.
Две недели я провёл под конвоем. На пятнадцатый день из халься Амритсара в штаб мобилизационного пункта в Карачи на запрос по уточнению моей личности пришёл исчерпывающий ответ, подписанный Аджитт Биджей-Сингхом.
Я был переведён из помещения гаупт-вахты в общую казарму. Батальонный писарь, предложивший мне поставить отпечаток пальца под прошением о зачислении на военную службу, был весьма удивлён, что этот текст был мною прочитан и подписан «Бхарати Бхерия-Сингх». Это прошение с подачи писаря послужило основанием для вызова на личную беседу к командиру учебного батальона. Моей биографией с изложением родословной до седьмого колена включительно капитан не поинтересовался. Но мой английский ему понравился. Строка в моей анкете: «Грамотен, пишет и читает на английском и хинди» его впечатлила. Он принял решение: приказом назначил меня помощником командира взвода на должность сержанта. Ещё через десять дней из Пешаварской дивизии на меня пришёл приказ и патент на присвоение чина сержанта. Я получил новую форму, в батальонной портняжной мастерской её подогнали по размеру, а рукава обшили галуном в виде тройных шевронов углом вниз.
Не скажу, что служба в Армии Индии показалась мне вересковым мёдом!
Пришлось и самому поучиться. Не стрельбе из «Ли-Энфильда» и «Максима», не умению обращаться с малым шанцевым инструментом, а шагистике на строевом плацу по старой доброй английской пехотной традиции. Ноги стёрты до крови. Позвоночник разбит вдребезги. Выучился не смотреть начальству в глаза и мгновенно откликаться на обращение «сержант Бхерия!».
Мой прямой непосредственный начальник второй лейтенант из Ольстера предпочитал портовые таверны строевому плацу и стрелковому полигону. Тем не менее, по итогам сорокадневного обучения наш взвод и прошёлся, и отстрелялся лучше иных. Главное, в нашем подразделении за эти сорок дней не случилось ни одного чрезвычайного происшествия, как-то – неповиновения, самовольной отлучки или дезертирства. Три иных взвода эти кушанья вкусили по полной. Мы с моим ирландцем удостоились благодарности командира батальона.
Третьего октября простились со своими, прошедшими курс, сипаями.
Четвёртого октября получили новое пополнение.
Мой второй лейтенант Бриасан Файонхарр не возвращался из порта в казарму трезвым. Однако, всегда с каким-либо презентом своему сержанту. В первые дни нашей совместной службы, приносил в подарок недопитую бутылку бренди, сигару. Когда он понял, что меня не интересуют ни табак, ни спиртное, начал просто оставлять в ящике моей тумбочки деньги. Я не стал протестовать. Это могло показаться подозрительным. Но когда он увидел мой интерес к свежему номеру «Таймс», начал приносить газеты. Теперь ему было с кем и в казарме обсудить новости с театра военных действий. А заодно и побрюзжать на чисто ирландские темы, вроде проблем становления ирландского парламентаризма.
Второй выпуск новобранцев прошёл не без эксцессов. Октябрьский мобилизационный набор уже не учитывал личное добровольное волеизъявление призывников.
Второй лейтенант Бриасан Файонхарр этот момент понял очень быстро, когда один из новобранцев попытался ударить его штыком винтовки, полученной им для упражнений на строевом плацу.
Второй инцидент был серьёзнее. Группа из трёх пешаварцев начала прогерманскую агитацию среди единоверцев. Военно-полевая жандармерия арестовала провокаторов. Допрашивали всех во взводе, не только пешаварцев. Командир взвода более не рисковал отлучаться из расположения батальона. Портовые подружки напрасно ожидали его появления.
Пятого ноября, за восемь дней до окончания выпуска учебный процесс был прерван досрочно. Сутки ушли на сборы. В атмосфере совершенной секретности. В ночь на шестое ноября четыре роты в полной боевой экипировке покинули расположение учебного пехотного батальона. Второй лейтенант Бриасан Файонхарр убыл вместе со своим взводом.
Бриасан Файонхарр не собирался завоёвывать награды и совершать подвиги во славу Букингемского дворца, но запросился на фронт сам. Собственным рапортом. Только я знал причину. В портовых борделях свирепствовал сифилис.
Можно было только догадываться, куда уходили наши выпускники: в Месопотамию. В Басру.
Меня задержали. Я тоже получил новое назначение. Командир учебного пехотного батальона перевёл меня к себе в штаб исполняющим обязанности порученца, писаря и адъютанта при своей собственной особе.
Седьмого ноября учебный батальон принял новое пополнение. Без дела ни один военнослужащий не сидел ни минуты. Сорокадневный курс подготовки был сокращён до одного месяца. Теперь под командой нашего капитана числились не четыре учебные роты, а семь.
Через неделю портной нашил мне на рукава мундира по «короне» над каждым шевроном. Так я стал стафф-сержантом. В который раз карьерный рост с нуля.
Я снова получил доступ к «Таймс». И не только. Мне стала доступной почти вся информация, поступавшая к командиру батальона.
Новостей с Восточного Европейского фронта было немного. Русские наступали. Вопреки прогнозам, Дойче Рейх не обрушил на Россию бесчисленные армады своих цельнометаллических дирижаблей «Цеппелин», «Шютте-Ланц» и, вставших на вооружении в Люфтваффе новейших самолётов-монопланов «Таубе» и «Фоккер», не разбомбил в первые дни войны приграничные города, скопления войск, не пустил ко дну русские линкоры и крейсеры в их собственных портах. Одно это, вопреки опасениям, письменные основания для которых хранились в синих немецких папках в тайном хранилище Мак’Лессона, поднимало настроение.
Да, не судьба была нашим планам передать Джунковскому Евгению Фёдоровичу информацию, как мы полагали, стратегического значения. Конечно, чисто техническая сторона этой информации будет интересна и в мирное время, но кто знает, не устареет ли она безнадёжно ко времени окончания войны. Значит, я всё-таки, без подарка для своего шефа.
Правда, есть ещё один подарок. Уникальный. Выверенный до мили маршрут от границы Индийского Сиккима с Королевством Тибет через перевал Бхайбхит – Устрашающий – до самой Лхасы с переправой через Брахмапутру. Путь иной, нежели тот, которым прошёл английский экспедиционный корпус полковника Янгхазбенда, через перевал Джелеп-ля и долину реки Чэмби. По маршруту, которым шли мы, артиллерию не провести, но и он может представлять определённый военно-тактический интерес. Не говоря уж о том, что мне удалось увидеть и услышать, присутствуя на мистериях Бон.
Ну, это не к спеху.
Живу и надеюсь. Живу надеждой. Надежда жива, пока живу.
Был потрясён, прочитав заметку военного корреспондента «Таймс» с Восточного фронта о судьбе русского генерала от кавалерии Самсонова Александра Васильевича. Нашего, Туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками ТуркВО до германской войны. Его имя было знакомо мне ранее по русско-японской войне, по боям под Мукденом. Командуя Второй армией в Восточно-Прусской операции, Самсонов фактически спас от полного разгрома французскую армию, самоотверженно оттянув на собственную удар германской. Ни англичане, ни французы не считали разгром армии Самсонова поражением. Это был подвиг. Подвиг, в котором точка была поставлена самим Самсоновым. Выстрелом в собственную грудь.
Ах, Александр Васильевич! Не уж-то, нашлась бы личность, что кинула бы в вашу сторону камень!
В тот день я предпочёл бы разделить судьбу своих соотечественников, участников Восточно-Прусской операции, чем гонять по полигону кадетов в бордовых и хаки тюрбанах, командами, которые они не хотели понимать!
Правда, я уже успел душой сродниться и с ними. Чем я отличался от них? Второй половиной своего собственного разделившегося сознания? В таком случае, они были счастливее меня. Всё остальное у нас было одно и то же.
Наши ребята, а про своих сипаев я уже не мог думать иначе, во главе со вторым лейтенантом Бриасаном Файонхарром участия в десанте и штурме Фао, начавшимся с четвёртого ноября, естественно, не принимали. Но прошли, уже проложенным пехотинцами первого десанта кровавым маршрутом, от Фао по берегу реки Шатт-эль-Араб и двадцать первого ноября участвовали в боях за Басру. Девятого декабря подразделениями Армии Индии был осаждён и взят город Эль-Кур у слияния рек Тигра и Евфрата, важнейший форпост Османской Турецкой Империи в нижней Месопотамии. Арабское население радостно встречало своих освободителей от османского владычества.
Нефтяные ресурсы Персидского залива, эксплуатируемые германским капиталом, включая промыслы с вышками и нефтяными насосами, нефтеперерабатывающий завод, порт с нефтеналивными пирсами, танки-резервуары – в полной неприкосновенности перешли в пользование Юнайтед Кингдом.
Так, с первых же дней войны Кайзерлихмарине и Кайзерлюфтваффе были обязаны соблюдать строжайший режим экономии в отношении к каждому галлону жидкого топлива.
Меня эти вести радовали. Любая армия сильна своим тылом. Пусть задохнётся наступление Германии на Восточном фронте!
В этих своих «Хрониках» я не стану описывать хронологию всех событий Великой войны 1914-1918 годов, размышлять над её первопричинами и итогами. Уже достаточно написано на эту тему, выжившими в этой войне и последовавшим за ней кровавым хаосом революций, отставными генералами и маршалами, вождями, канцлерами, президентами и докторами исторических наук.
Отмечу лишь некоторые моменты этого периода, которые стали ключевыми в моей собственной жизни маленького человека, волею Провидения выжившего в этой чудовищной мясорубке.
*****
О, Великий Махакала! Истребитель самых низменных человеческих инстинктов! Вместе с самими человеками. Воистину, у тебя было пиршество, подобно которому в истории человечества не было во все времена его существования.
Или бывало в совершенно незапамятные времена?
Или история человечества просто повторяется, как повторяются кадры киноплёнки, склеенные концами в бесконечную ленту? Не случайно же сам графический знак «бесконечность» обозначается, как цифра «8», в горизонтальном положении.
Помню, в гимназические годы на уроке астрономии учитель показал классу гравюру с изображением черепахи, на спине которой стояли три слона, державшие на своих спинах плоскую землю с лесами, горами, реками и городами. И назидательно прокомментировал гравюру: «Так люди средневековья, до великих открытий астрономов и отважных путешественников, представляли себе нашу шарообразную планету Земля!». Нам это очень понравилось. Мы все уже были умнее наших предков. Это сознание окрыляло.
В Индии мне приходилось видеть на распродажах ритуальных предметов подобные статуэтки из бронзы. Первый же попавшийся торговец обиделся на моё предположение, что это изображение плод неграмотного воображения.
«Что вы, сахиб! – ответил торговец. – Совсем, напротив. В этом изображении заключена великая мудрость. Но мудрость никогда не лежит на поверхности. Она всегда скрыта. Каждый должен для себя открыть эту мудрость сам. Хорошо, что вы спросили. Умный вопрос – первый шаг к постижению мудрости. В Индии всегда знали, что Земля имеет форму сферы, тому есть древнейшие трактаты с математическим подтверждением. Но человек своим несовершенным зрением видит плоскость. Это условность. На статуэтке «земля» изображена условно плоской. Земля – это наш мир. «Мир» - условно, вообще всё, что окружает человека, и сам он частичка этого мира. Три «слона» – это три стороны любого предмета, который можно измерить. Эти стороны так и называются – «измерениями». Четвёртое изображение – черепаха. За своё долголетие этого живого существа черепаха символизирует «время». Время тоже измеряемо. Время – тоже «измерение». Сложим всё вместе: наш мир имеет четыре измерения – длину, ширину, высоту и время. Вот стоит предмет здесь, а теперь я перенёс его на другой край прилавка. Он переместился во времени на определённое расстояние. Более того, предмет стал старше во времени, пока мы беседуем с вами, сахиб!».
Я спросил: «Вы уверены, что в Большом мире лишь четыре измерения?».
«Что вы, сахиб! – ответил торговец. – Только человек может осознавать четыре измерения. Ему изначально не даны органы чувств, для восприятия пятого, шестого и иных измерений!».
«Так почему Всевышний был доволен своим несовершенным произведением – человеком?».
«Он сделал то, что задумал. У него получилось. Почему бы не быть довольным», – ответил торговец.
«А что может быть в иных измерениях?».
«Там живут другие, те, которых мы называем богами или божьими сынами. Те сферы, куда уходят души праведников, куда ввергаются души грешников…».
Вот таких философов можно встретить на самом обыкновенном базаре в Индии.
Я не стал покупать статуэтку. Бродяге, как я, не нужно имущество. Но оставил торговцу рупию. За то, что сам стал умнее.
Что-то меня понесло не в ту сторону.
Оправдание есть.
Неужели нельзя было предотвратить эту мировую катастрофу, унёсшую миллионы человеческих жизней, погубившую четыре мировые монархии, обесценившую саму жизнь человеческую?! Ведь, кроме политиков, чиновников, учёных академиков бывали и люди, наделённые сверх естественным предвидением. Пророки, имевшие, «обратную связь»! Имена их известны и в великие письменные памятники всего человечества вписанные. Увы, истинные зёрна всегда усыпаны горькими зёрнами сорняков – плевел.
Ладно, к высоким сферам ещё вернусь.
Давай, Кудашев назад, к своим баранам.
Боги войны и кровавого ужаса, у древних греков Арес, у римлян Марс, а у тибетцев, я полагаю, страшнее нет демона, чем Махакала, значит, он и есть, с каждым днём требовали всё новых и новых жертв.
Только в один недобрый 1915-ый год пехотная дивизия Индийской Армии под командованием генерал-майора Чарльза Таусенда, отличившегося на первых порах победой генерала Нур-эд-дина под Эль-Кутом, в битве под Ктесифоном 22-25-го ноября 1915 года была практически разгромлена турецким военачальником Гольц-Пашой. Так, в турецком просторечии именовался Кольмар фон дер Гольц, прусский генерал-фельдмаршал, адъютант султана Мехмеда Пятого, командующий шестой турецкой армией, объединивший в своих руках руководство германскими и турецкими войсками в Месопотамии. Дивизия Чарльза Таусенда потеряла в этих сражениях более одиннадцати тысяч пехотинцев и кавалеристов. Обескровленная дивизия была вынуждена третьего декабря отступить в Эль-Кут и занять в городе с седьмого декабря жесткую оборону.
Город выдержал три штурмовые атаки турок. Гольц-Паша был вынужден перейти от штурмов к осаде.
В январе уже нового 1916-го года состоялась первая попытка англичан извне снять осаду с Эль-Кута.
На помощь к осаждённому генералу Чарльзу Таусенду с девятнадцатитысячной армией пошёл генерал Эйлмер. Его передовой отряд возглавлял генерал-майор Янгхазбенд. Правый фланг – генерал-майор Кэмбелл. Ведя непрерывные тяжёлые бои, армия медленно продвигалась в направлении к Эль-Куту. После нескольких успешных операций в долине реки Тигр 6-го, 8-го и 9-го января армия Эйлмера потерпела поражение, потеряв более двух тысяч семисот человек убитыми и ранеными.
Пробиться к Таусенду Эльмеру не удалось.
Зато турки подтянули к осаждённому городу ещё по разным оценкам от двадцати до тридцати тысяч солдат. Прибыл сам главнокомандующий Халил-Паша.
Англичанам пришлось срочно уравновешивать силы. Генерал Джордж Корридж подтянул к турецким позициям собственные силы Индийской Армии в тридцать тысяч человек. Десять дней боёв с 12-го марта по 22 апреля не принесли Джорджу Корриджу победы. Отбить Эль-Кут, снять с него турецкую осаду не удалось. Эта экспедиция потеряла убитыми и ранеными двадцать три тысячи человек.
В осаждённом Эль-Куте начался голод.
На обе стороны воюющих, как кара Господня, обрушился сыпной тиф.
Тиф не пощадил самого прусского генерал-фельдмаршала Кольмара фон дер Гольц, скончавшегося 19-го апреля.
Смерть явно не героическая. Для военного человека предпочтительна иная: на полном скаку с саблей в руке!
Но Великий Махакала справедлив: через год он забрал к себе на вечные муки и командующего с другой стороны – генерала Фредерика Стенли Мода, умершего от холеры.
Хрен редьки не слаще.
Справедливость? Просто равновесие: с обеих сторон к престолу Всевышнего шли вопли о справедливости, милосердии и возмездии с обеих воюющих сторон!
Однако, мистерия с танцем Махакалы произвела на меня своё действие.
Русский чёрт, по сравнению с ним кажется просто проказником.
Увиденный раз, но прочувствованный изнутри облик Махакалы навсегда заслонил во мне представление о христианском враге Божьем и всего человечества – Сатане.
Мне понадобились не наставники, не учителя, не гуру, не мистерия Цам, а сама война, чтобы понять – Махакала, он не эфемерное существо, не мифический демон, не танцующий лама в маске чудовища.
Махакала, или как бы он не назывался звуками речи, просто комплекс чудовищных нереализованных или реализуемых низменных человеческих инстинктов.
Таких, как: унижение родителей, разврат, кровосмешение, воровство, убийство, ложь, лжесвидетельство, желание владеть тем, что не заработано трудом, попрание имени Бога и его законов…
И, как правило, наказание следует виновному ещё при его земной жизни.
Освободившись от этих инстинктов порока – обретёшь Просветление.
В своей основе не противоречит и десяти христианским заповедям.
Вот почему религия Бон или Ваджраяна – Алмазная колесница, Путь Просветления, найденный через страдания, ниспосланные не Махакалой, а собственными низменными страстями!
Не сразу понятно, но доступно и наглядно.
Попытка вести переговоры с турками, предпринятая по инициативе «Бюро по арабским делам» в Каире, провалилась. Несмотря на усилия, предпринятые, как говорят, «лучшим» агентом «Бюро» офицером Томасом Э. Лоуренсом, принимавшим участие в переговорах.
Двадцать девятого апреля 1916 года британский гарнизон Эль-Кута капитулировал. Турки взяли в плен тринадцать тысяч военнослужащих. От голода и тифа в городе умерло около восьми тысяч человек. В том числе не менее половины военнослужащих англичан и треть индусов.
Для генерала Чарльза Таусенда Великая война закончилась благополучнее, чем для его визави – генерал-фельдмаршала Кольмара фон дер Гольц. Надо полагать, Таусенд в турецком плену был недолго.
Всё вышеизложенное было мне известно по долгу службы ещё в учебном пехотном батальоне. Была необходимость учитывать изменяющиеся требования, предъявляемые к качеству обучения солдат самой войной.
Тем не мене, эти записки были бы очень неполными, без информации, которую я смог получить гораздо позднее.
Ах, как я был бы рад в те годы отлучения от родины получить хоть какую весточку из России. Что там, просто о России. Я понятия не имел, что конкретно представлял русский фронт в Месопотамии. Казалось бы, Турция воевала в Месопотамии на два фронта. Что мешало двум великим державам, сжав общими усилиями фронты, раздавить своего противника?
Теперь знаю. Никогда Соединённое Королевство Великобритании не почитало и не будет почитать Россию своим равноправным партнёром, своим союзником. И не только Россию. Великобритания чтит исключительно свои собственные интересы.
Из разговоров старших офицеров я знал, что русское командование предлагало командующему Индийской Армией в Месопотамии помощь в форме совместных действий. Корпус генерала Баратова, наступая в Месопотамии, в конце апреля занял Ханекин, который находился в девяноста трёх милях от Багдада. К сожалению, на этот момент Эль-Кут уже капитулировал.
Шестая турецкая армия покинула Эль-Кут и форсированным маршем двинулась на корпус Баратова. Заняла город Хамадан. Русским удалось остановить наступление.
Вновь назначенный командующий экспедиционными силами Армии Индии в Месопотамии генерал Фредерик Стенли Мод в апреле 1916 года, отказался от немедленных наступательных операций, и, заняв оборону захваченной территории, занимался по самый декабрь реорганизацией своих войск в Месопотамии.
Боевые действия не велись. Турки получили полную свободу вести войну только против русских, в отношении англичан ограничиваясь обороной собственных позиций.
«Окопная война» не была достоянием только европейского театра военных действий.
В штабе учебного пехотного батальона шептались: «Сам Главком Армией Индии генерал сэр Горацио Китченер, Государственный секретарь Королевства Индия, при утверждении генерала Стенли Мода в должности командующего экспедиционными войсками Армии Индии в Месопотамии, сказал: - "Метрополия и Британская Индия предоставляют вам исключительные полномочия. Народы Юнайтед Кингдом ждут от вас одного – виктории! В случае поражения, вы и ваши командиры, не отделаетесь так легко, как пораженцы в предыдущих баталиях!».
Перемены коснулись и нашего батальона. Режим службы и обучения был ужесточён.
Наши «бараны», это ещё очень ласково! – наши кадеты, контингент учебного пехотного батальона в составе семи учебных рот.
Как иначе можно назвать индусов – представителей десятка народов Индостана из самых низших социальных слоёв общества, мужчин от восемнадцати до сорока пяти лет, в большинстве своём, не понимающих ни слова на хинду, не говоря уже об английском, не умеющих ни читать, ни писать, не имеющих элементарных понятий о гигиене и санитарии, страшно тоскующих по своему дому или родному краю, где у большинства из них и дома не было! Этот контингент в течение одного месяца мы были обязаны превратить в боеспособное военное пехотное подразделение!
Я со своими обязанностями справлялся. Начальство меня словно и не замечало. Этого я и добивался. С каждым новым пополнением наши трудности в воспитании и обучении пехотинцев, способных в бою убивать противника, увеличивались в геометрической прогрессии.
Добровольцев больше не было. Мобилизованные часто доставлялись в батальон со связанными руками. Индуисты и буддисты отказывались учиться убивать и воевать согласно своим религиозным воззрениям. Исповедующие ислам, не хотели стрелять по своим братьям по вере.
На строевом плацу появились постоянно установленные «треугольники», а у командиров взводов – «кошки». В пределах охраняемого периметра появился новый флигель, в ведомстве дежурного наряда военной полиции. Сам периметр был обновлён новым заграждением из колючей проволоки и деревянным забором в три человеческих роста с двумя вышками наблюдения.
В большом зеркале, выставленном на строевом плацу, каждый субедар, сержант и офицер могли осмотреть себя, свою униформу и амуницию. Не пренебрегал и я этой возможностью.
Какое фото на фронте в Месопотамии можно было бы сделать на вечную память о Великой войне!
Стафф-сержант пехоты в шортах с голыми ободранными коленками, в ботинках с деревянными подошвами и при чалме цвета запёкшейся крови, с «Ли-Энфильдом» наперевес, ведёт свой взвод под кинжальный огонь турецких «Максимов» за интересы нефтяных магнатов, умножающих свои капиталы с каждым новым днём боевых действий!
Эта картина меня не пугала, но я на фронт не рвался. И фото на память – это абсолютно не моё.
Мне удалось продержаться в «учебном» два с половиной года. За это время я ни разу не покидал периметр батальона. Не получил ни одного письма. Не пытался связаться с кем бы то ни было.
С Мак’Лессоном не пытался установить контакт. Попытка связи обязательно была бы засвечена. Знал, Мак’Лессон найдёт меня где угодно, если захочет. Не нашёл – значит необходимость во мне отпала. Аджитт Биджей-Синг ему был известен. Значит, знал, где его «советник – советника». Знал и молчал. Мне не на что обижаться. Кто он мне – приёмный отец? Я ему больше должен, чем он мне. Кольцо его с рубином у меня изъяли еще в поезде. Глупое кольцо. Игрушка. В серьёзном деле – лишняя улика.
Буду надеяться только на собственные силы. И на Всевышнего. На его милосердие и справедливость. Моя лучшая молитва, всегда мне помогающая: «Господи, помилуй!». Всё остальное обо мне и нуждах моих Он и без моего скулёжа знает.
Жил и служил так, чтобы обо мне начальство вспоминало как можно реже. Но окончательно превратиться в необходимого начальству «невидимку» так и не сумел.
В декабре 1917-го года кто-то наверху решил, что я, стафф-сержант Бхарати Бхерия-Сингх, смогу стать хорошим помощником командира военно-полевой разведки при штабе фронта командующего генерала Стенли Мода.
*****
Наступление на Багдад генерал Фредерик Стенли Мод начал 13 декабря 1916 года. 19 января 1917 года взломали турецкие укрепления при Хадаири. 24 февраля его войска в составе четырёх дивизий в составе двух корпусов, трёх бригад и кавалерийской дивизии общей численностью в двадцать пять тысяч военнослужащих штурмовали и взяли злополучный Эль-Кут. Турецкий комендант генерал Карабекир не дал запереть себя в городе, не повторил ошибок английского Таусенда. Он бросил город, но сохранил свои войска. Восемнадцатый корпус генерала Карабекира соединился с шестой армией командующего генерала Халиль-паши.
Наступление генерала Мод на север стремительно продолжалось без поражений. Впереди был Багдад.
Турки, общей численностью в шестьдесят две тысячи человек бежали, бросая артиллерию, склады с провиантом и снарядами, лазареты с ранеными и больными тифом и холерой.
К девятому марта экспедиционные войска Армии Индии взяли в осаду Багдад.
Мобильные кавалерийские части особого корпуса скаутов прочёсывали округу, совершали стремительные рейды рекогносцировок.
Не бездействовали и совершенно секретные дивизионные разведки, взаимодействующие с агентурой, работавшей в стане врага.
К этому времени я уже был приписан в должности квартирьера при штабе Первой пехотной дивизии Первого Корпуса Месопотамских экспедиционных войск Армии Индии.
*****
Марта, 6-го дня 1917 года.
Месопотамия. Близ Багдада провинции Ирак.
Разведгруппа в составе двух англичан и двух индусов, включая меня, возвращалась с задания, получив от агента некоторые сведения.
Все мы были одеты как арабские феллахи.
Возглавлял группу первый лейтенант Сноуморт – англосакс, лондонец.
Вторым был Тимоти, ирландец, здоровый, словно бык, способный собственным плечом выбить любую дверь. Однажды, в подпитии на пари, ударом в лоб оттянутым средним пальцем оглушил мула, упавшего на колени после ирландского щелчка. Несчастное животное не сразу пришло в себя. Осталось жить. По моим понятиям, Тимоти для разведки не годился. Не только из-за дурацкой шутки. Такие здоровяки в марафонах на дальние дистанции по пересечённой местности устают первыми. А случись с ним что, нам его до базы не дотащить.
Третьим был маратх из Ахметнагара Бомбейского Президентства. Шиваист. Мы звали его просто Джангл – Дикий. На кличку отзывался, не обижался. Был вынослив, силён и ловок, как тигр. Он у нас был следопытом. Без комплексов. Будет по ситуации необходимым свернуть голову не то, что врагу – свидетелю, свернёт не задумываясь. Хоть старику, хоть ребёнку.
Ну, сам о себе промолчу. Начальству, верно, как переводчик понадобился.
В ночь встреча с агентом состоялась. Сноуморт донесение получил. Осталось, всего ничего, донести шифровку до штаба дивизии. Почти ушли от турецких позиций и дозоров.
Увы, через семь минут ночного марша наш Тимоти сорвал натянутую проволоку с самострела, заряженного сигнальной ракетой. Нас обстреляли. Безприцельно. Но Тимоти не повезло. Ирландец словил пулю, перебившую ему мякоть левого предплечья. В пылу перестрелки Тимоти не сразу понял, что был ранен. Потерял много крови. Кровь сумели остановить, рану перевязали, но самостоятельно Тимоти передвигаться не мог. Часа два его несли по склону невысокой горной гряды, стараясь не спускаться к тропе по дну лощины и не поднимаясь на вершину отрога. На тропе нас могла ждать мина. На вершине наши силуэты были бы видны издалека.
К рассвету нашли место для отдыха, укрылись. Выставили дозорного, который должен был меняться каждый час. Завалились спать. К семи утра пришли в себя, начали готовиться к последнему переходу. Тимоти был совсем плох. Не приходил в сознание. Нам стало ясно, живым не донесём. Лейтенант Сноуморт должен был принять решение. И он его принял. Отдал приказ: группа должна была разделиться. Я получил от лейтенанта металлический пенал от дорогой турецкой сигары, в который тугим бумажным пыжом было вогнано зашифрованное довольно пространное донесение. Так мне было разъяснено. Лейтенант предпочёл остаться с раненым. Я с сипаем должен был доставить донесение в РО штаба дивизии и вернуться с подкреплением за англичанами.
Разойтись мы не успели. Раздался стук копыт. Мы попрятались между валунов и скальных обломков. Увидели: по хребту двое идут пешим порядком, ведут коней в поводу. По дну ущелья – четверо верхом.
Господи, помилуй! Казаки. Русские мундиры Первого Таманского казачьего полка. Из армии генерала Баратова должно быть. Разъезд. Это хорошо. Значит, скоро туркам придётся жарко.
Я не собирался их окликать. Пусть себе едут. Они без собак, нас не учуют, не увидят. Пропустим, потом займёмся своими делами.
Казаки почти миновали группу, не заметив нас. И тут случилось непредвиденное.
Из своего укрытия поднялся лейтенант Сноуморт. Обращаясь к казакам, крикнул, на английском, разумеется:
– Russian! Allies! We Englishmen. At us the wounded man. The help promptly is necessary to us!
_____________________________________________
* Англ. – Русские! Союзники! Мы англичане. У нас раненый. Нам срочно нужна помощь!
_____________________________________________
И подкрепил своё обращение выстрелом из револьвера в воздух.
В ту же секунду лейтенант получил пулю в ногу чуть выше колена. Упал за камень со стоном: – Shit!
Чёрт дёрнул меня обратиться к казакам на русском. Правда, в последний момент успел сунуть пенал с донесением под камень.
– Братья! Станичники! Не стреляйте, мы русские!
В ответ на меня были направлены шесть винтовок. Винтовок «Маузера». Я похолодел. Ведь слышал же выстрел. Мог бы соображать чуточку быстрее!
Казаки подъехали ближе. Конечно, это были турки.
– Хиндустаным огланлар! – сказал один из всадников, показывая на нас. – Индийские ребята!
– Орос! – сказал второй, указывая на меня. – Русский!
– Эллер йюкари!– приказал мне третий. – Руки вверх!
Четвёртый пристрелил раненого Тимоти, бывшего без сознания. Разоружил Джангла, не оказавшего сопротивления. Остановился у раненого Сноуморта. Крикнул:
– Сизлере йяпмак гёревлеси ми? Что делать с офицером?!
Получил ответ:
– С собой возьмём!
– «Влипли!», – подумал я.
Нас обыскали. Забрали револьверы, ножи. Больше мы ничего при себе не держали. Меня и Джангла связали узким ремнём из толстой бычьей шкуры. Каждому руки за спиной, и друг с другом. Лейтенанту перетянули ногу, остановили кровь, перевязали, погрузили, словно тюк, на седло одного из верховых.
Вернулись назад в аул, на окраине которого мы побывали ночью.
Заставили разуться. Загнали под крышу маленькой деревенской мечети.
Допрос начали с меня.
– Arama? – спросил офицер в синем мундире при бордовой феске и погонами с двумя звёздочками.
_____________________________________________
* Турецкий. – Разведка?
_____________________________________________
– Не понимаю, – ответил я на английском.
– Хочешь чаю? – спросил офицер на русском.
Я не ответил. Звук мотора, скрип тормозов. К мечети подкатил автомобиль. Вошли три офицера в форме. Два турка, один немец. Немцу подали стул. Турки остались стоять. Местный офицер коротко доложил обстановку вновь прибывшим. По вниманию, с которым немец выслушал доклад, я понял: немец вдадеет турецким, и владеет достаточно хорошо. Оберст – полковник. Наверняка, из военной разведки!
Оберст повернулся ко мне, спросил на английском с грубым прусским акцентом:
– Каким ветром вас занесло в эту туземную роту, господин сержант?
– «Умный человек, ничего не скажешь», – подумал я. – «Начинает допрос в форме дружеской беседы, будто двадцать лет уже знакомы!».
Ответил коротко:
– Мобилизация, сэр!
– Вы англичанин, сэр?
– Только наполовину, сэр. Мой отец был коммерсантом в Бомбее, а мама из хорошей семьи брахманов, сэр. Я получил не плохое образование для мальчика, потерявшего отца. Холера, сэр.
– Ваши спасители, – оберст показал своим массивным подбородком на турков, – утверждают, что вы русский.
– Я месяц изучал русский по «Инглиш – раша дикшенри», сэр. Но запомнил только несколько слов, сэр. Это на случай военного сотрудничества и взаимодействия с союзниками, сэр.
– Понятно, – сказал оберст. Спросил:
– Назовёте своё имя, сэр? Должность, номер войсковой части, цель вашего появления в цивильной одежде с оружием в расположении турецкой армии?
– Могу. Моё имя Адам Смит. Родился в Бомбее. Домашний учитель английского в доме богатого землевладельца. Я переводчик с хинди и с тюркского на английский при штабе. В Месопотамии всего пять дней. Более ничего не могу прибавить. Меня одели в этот халат и послали неизвестно куда.
– Вас взяли с оружием в руках. Вы знаете, что ждёт шпиона, пойманного с поличным во время военных действий?
– Не знаю, сэр. Я не умею стрелять. Я не стрелял. Я боюсь выстрелов. Мой пистоль может кого-нибудь убить.
– Готовы сотрудничать?
– Что это значит, сэр?
Оберст встал, вздохнул, обернулся к туркам и, вдруг, с полуоборота молниеносным движением для человека своего возраста и комплекции ударил меня в лицо.
Со связанными руками мне было невозможно удержать равновесие. Я упал.
– Татарише швайн! – сказал оберст.
Приказал туркам:
– Раненый лейтенант англичанин ваш. Делайте с ним, что хотите. Может, командование наградит. А этого я забираю с собой.
В мечеть вошёл ещё один турок с погонами унтер-офицера. В его руках коробка с полевым телефоном. За ним второй турок с катушкой провода.
– С господином полковником будут говорить из штаба фронта! – доложил он своему офицеру на «тюрк дили».
Оберст взял трубку, прохрипел в неё на немецком:
– У аппарата оберст абвера Зигфрид-Рейнгольд барон фон Реайнхардт, экселенц!
*****
Так, начались мои скитания из контрразведки в контрразведку, из одного лагеря для военнопленных в другой, пока я не очутился в германской Баварии в мало чем известном городишке Ингольштадт. В крепости, принимавшей в свои стены военнопленных офицеров чуть ли не всех союзных стран, воюющих против Германии. Но не всех офицеров, разумеется.
ГЛАВА XIX.
Камера в Лефортовском зиндане. Москва 1924-го года. Допросы. Что вы скрываете?! Поединок магов. Документы. На беседе у Бокия. Аудиенция у Петерса. Документы. Побег из Ингольштадта. Как выкупить своё прошлое?
«Хроники»
Кудашева Александра Георгиевича.
Конец сентября 1924 года.
Полторацк – Москва.
Этой простой командой началось для меня не только раннее утро двенадцатого сентября 1924-го года, но и новый этап жизненного пути:
– Кудашев, подъём!
Горячий душ, кусочек чёрного мыла. Завтрак от заведующего ДОПРом Харитонова не для всех: четверть «кирпичика» пшеничного «железнодорожного» хлеба с поджаренной высокой корочкой, варёное яйцо, кружка горячего настоящего чёрного китайского чая сорт № 2 Московской чаеразвесочной фабрики имени Ленина с парой кусочков колотого сахара Краснопресненского сахаро-рафинадного завода имени Мантулина .
Получил передачу – пару тёплого белья, носки, сорочку, полотенце, шерстяной свитер, новую солдатскую суконную шинель без погон, без петлиц. Письмо от Леночки. Прощальное. Поцеловал последние строчки: «Храни тебя, Господь, Саша!».
Всё понятно. Скоро зима. Возможно, зимовать придётся не в тёплом Закаспии.
Предчувствую, сегодня у моей камерной мышки должен смениться её кормилец. Положил для неё в уголочке четверть яичка и корочку хлеба. Счастливо оставаться.
Жду команды «С вещами на выход!».
Вот и звон ключей. Я уже у дверей по стойке «смирно» с узелком в руке.
Восемнадцатого сентября был доставлен в Москву и водворён в камеру Лефортовской тюрьмы. Прошёл соответствующие личные обыски, стрижку, бритьё, санобработку, расписался в ознакомлении с правилами.
В этот же день был вызван на допрос.
На столе следователя четыре тома – картонные папки толщиной в ширину ладони каждая. На верхней – моя фамилия с именем-отчеством. И оперативное «Дело» с номером апокалипсического Зверя. Ничего себе. Неужто, все документы на меня и обо мне? Кто это и когда успел?!
Дальше, как положено. Анкета, уточняющие вопросы.
Следователю лет сорок. Один ромб в петлице. Без очков. Глаза усталые, но не потерявшие, присущую этому роду профессионалов, пронзительность.
За вторым столом девушка-машинистка. Тоже в гимнастёрке и в двух ремнях портупеи с пустой кобурой. Шик.
Следователь представился: Замнач отдела Макухин. Показал мне текст военной присяги, данной мною месяц назад в Полторацке. Спросил:
– Ваша?
– Да, моя.
– Подпись собственноручная? Не отрицаете?
– Подпись моя. Не отрицаю.
– Правду будете говорить?
– Задавайте вопросы, отвечу.
– Тогда к делу. Повторяться не буду, материалы вашего дела, прошедшего военный суд с вынесением приговора, вами не обжалованного, мне известны. Начнём с фактов, ставших нам известными позже. Прошу вас, расскажите со всеми подробностями, как вы оказались в экспедиционном корпусе Армии Индии в Месопотамии, как, при каких обстоятельствах были взяты в плен турками под чужим английским именем Адама Смита, военного разведчика, а потом были отконвоированы в Баварскую крепость Ингольштадт. Вопрос понятен?
– Да.
– Тогда я слушаю.
Я рассказывал. Следователь слушал, не перебивал, машинистка печатала.
Я понимал: первый допрос – первое знакомство. Потом начнётся уточнение каждой отдельной, данной мною информации. Будут цепляться к каждой фразе, к каждому слову. Проверять информацию. Сопоставлять с иными, возможными показаниями иных свидетелей. Дело долгое.
Если бы только это, было бы не страшно.
Будет хуже, если мои показания вызовут интерес политический. Не дай Бог, оказаться в одном и том же месте, в одно и в то же время, со значительной личностью. Вот тогда попадёшь под пресс. Будешь писать то, что от тебя потребуют. И подписывать. При отдельно данной подписке ознакомления с ответственностью за дачу ложных показаний.
Так всё и пошло, поехало.
Напрямую, следователь ничего не требовал, конкретных вопросов не задавал, имени, которое ему было интересно, не называл.
Через пять дней стали бить, не давали спать.
Вопрос:
– Что вы скрываете?
Приказ:
– Говорите правду!
Я должен был догадаться сам, чего от меня хотели. Если так, лицо, на которое из меня выбивали нужные показания, должно было занимать очень высокое положение в СССР.
День за днём я повторял одну и ту же собственную историю с теми купюрами, которые для меня были жизненно необходимыми. Не сбивался, не противоречил сам себе ни в общем изложении, ни в мелочах. Четыре тома, увиденные на столе следователя в день моего первого допроса, больше не появлялись. Я понял, эти «картонки» – фикция, средство психологического давления – «нам всё известно».
Я уже умел не испытывать боли. Я научился спать стоя под светом лампы, выжигающей моё зрение. Наконец, принял решение: отключил собственное сознание. Спасибо моему дорогому незабвенному Снежному Ламе. Он спас мне жизнь.
Очнулся в больничке. Нашатырный спирт, внутривенная инъекция глюкозы, чашка крепкого бульона с яйцом, стакан сладчайшего чёрного чая с долькой лимона.
Красивая медсестра, чем-то похожая на Кунигунду. Я чуть было не назвал её Уной.
В дверь постучали. Медсестра отворила. Вошёл молодой человек в цивильном костюме при белой сорочке с вышитой цветными нитками планкой, с бумажным пакетом в руках и офицерским планшетом на ремешке через плечо. Снял белую полотняную фуражку с большим козырьком, шёпотом спросил медсестру: «Как?».
Она ответила громко:
– Молодцом. Будет жить!
Молодой человек передал бумажный пакет медсестре, подошёл к моей кровати. Наклонился, спросил:
– Александр Георгиевич! Как вы? Говорить можете?
Я не ответил, но кивнул головой.
Молодой человек улыбнулся. По-доброму улыбнулся. Я не почувствовал в нём ни лукавства, ни злобы. Он представился очень просто:
– Меня Женей зовут. Григорьев я, Женя. Я у товарища Петерса работаю переводчиком. Он знает вас. Привет передаёт, желает поправляться. Простите, только один вопрос.
Григорьев расстегнул планшет, вынул из него лист бумаги с машинописным текстом и размашистой чернильной подписью внизу – «Кудашев». Читать текст не было сил, я глянул на подпись, покачал головой. Сказал одними губами: «Не моя…».
– Мы так и думали, – сказал Григорьев. Убрал документ в планшет. Продолжил: – Сейчас к вам зайдёт врач, он же – судебно-медицинский эксперт. Осмотрит вас на предмет установления следов побоев. Не беспокойтесь. Вы здесь в изоляторе побудете два-три дня, потом я за вами заеду, отвезу вас на вашу квартиру. На вас готовятся документы о полной реабилитации. Выздоравливайте!
Ушёл.
Новость была хорошая. Примерно такое развитие событий в Москве я и предполагал ещё в асхабадской тюрьме. Замечательный оперативный приём: чтобы субъект лучше почувствовал себя в тепле и в комфорте, его сначала окунают в ледяную воду.
Через час в санизолятор пожаловал судмедэксперт. Представился: Пётр Иванович Филимонов. Внешность самая располагающая к общению. Седые волосы, небритые щёки. Хорошее русское лицо, голубые глаза. Улыбка.
Но я видел: ко мне приближается спрут.
Осьминог в своей внутренней сущности. Такой, каким его описывают французские энциклопедисты. Страшный умный морской хищник, меняющий свою окраску, способный опутать своими щупальцами любого противника и насладиться его агонией!
Я понял: то, что не удалось следователю Макухину, должен был исполнить Филимонов. Сломать меня. Откачать из колодца моего сознания то, что не удаётся ни в процессуальном порядке, ни под пытками.
Что можно было противопоставить осьминогу, жителю прохладных океанских глубин? Он уже представлял себе лёгкую победу над измученной психикой забитого обрезками резиновых шлангов Кудашева.
Я не слушал мягкого голоса Филимонова, его слов, не смотрел в его добрые голубые глаза, не ощущал его осторожных прикосновений рук, снимающих боль с моих гематом.
На все его бесчисленные попытки настроиться на волну моего сознания я ответил одним противостоянием – волею мысли, медитацией или самогипнозом, как хотите, назовите – названия этому нет, я начал превращаться большой округлый гранитный валун, каких много в горах южных широт. Всем своим телом я уже ощущал его гладкую красную в чёрную крапинку поверхность, его внутреннюю крепость и тяжесть. И безжалостное солнце, с каждой минутой всё более и более нагревающее камень. Вот, осьминог добрался до гранитного камня. Его руки-щупальца обвили камень. Холодны прикосновения чудовища. Но присоски не могут прижаться к горячей поверхности гранита. Нет, не хватает у спрута силы сдавить камень всей силой осьминожного объятия! А солнце всё сильнее нагревает гранит. Не удержится на его поверхности ни одна капля прохладной воды. Но и осьминог настойчив, его ледяные объятия пытаются остудить камень, сжать его так, чтобы раздробить глыбу в сыпучий гранитный песок! Нет, не сдавить ему камень. Гранитный валун сам начинает расти, увеличиваться в размере, и, вдруг, взрывается многотонной бомбой, превращая плоть осьминога в бесчисленные огненные лоскутки плоти!
Явление резонанса состоялась. Мой аккорд оказался мощнее.
Филимонов просто пришёл на работу.
Я боролся за собственную жизнь.
Психотерапевт судмедэксперт Филимонов упал сначала на колени перед моей кроватью, а потом, повернувшись вокруг своей оси, навзничь, на спину.
Медсестра громко взвизгнула. Раскрыла дверь санизолятора и закричала в коридор:
– Доктор! Семен Петрович! Скорее!
Набежали врачи.
Помощь потребовалась нам обоим.
Филимонову поставили диагноз: инфаркт.
Я обошёлся без инфаркта, но и меня напоили валерьянкой и сделали укол камфары на всякий случай.
На третий день переводчик Григорьев Женя, сотрудник Восточного отдела ОГПУ НКВД СССР, исполнил свои обещания.
В его сопровождении мы вышли на волю.
Григорьев извинился:
– Мне дали машину в один конец, только сюда. Сейчас поймаем такси или поедем на трамвае. Будете жить У Чистых прудов в Потаповском переулке. В коммунальной квартире, но в собственной комнате. А главное – с персональным телефоном. Питание в спецстоловой. Прикрепление и месячную книжку карточек я вам передам дома. Ваши соседи – наши сотрудники. Будете жить добрыми знакомыми. О работе разговоров вести не будете. Там не принято задавать вопросы биографического порядка. Сегодня и завтра отдыхаете. Послезавтра за вами в восемь ноль-ноль прибудет машина. Должны уже ждать у подъезда. Вы записаны на приём к самому Начальнику Восточного отдела Якову Христофоровичу Петерсу. Вроде все.
Я глянул на солнце. Листья лип и рябин сверкают золотом. Золотая осень.
Погода стояла чудная. Бабье лето!
Попросил своего провожатого:
– Пойдёмте пешком, Женя. Засиделся я в четырёх стенах. Размяться нужно. На Москву посмотреть. Или нельзя?
– Десять минут, Александр Георгиевич, хорошо? Не забывайте, Москва очень большой город. Пешком к вашему дому идти не менее часа!
Пошли пешком.
Я отдыхал душой и телом.
Москва! Как не вспомнить Александра Сергеевича:
«Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нём отозвалось!».
Настроение было замечательное. Хотелось петь. Эх, на коня бы сейчас, да намётом по полям, по холмам, по перелескам!
Я ещё не знал, какой сюрприз меня ожидает.
Шли, молчали. Мне говорить не хотелось. Не стал расспрашивать человека из ОГПУ ни о чём. Дышал свежим воздухом. Думал. Вспоминал лекции юного политкомиссара, стрелка Бориса Львовича Шпица, представителя обкома партии из Туркменского ОГПУ. Что он про Петерса рассказывал? Припомнить перед знакомством не помешает.
К Петерсу, так к Петерсу. Восточный отдел? А куда ещё. Восток, он родной. Родней, чем, скажем, Прибалтика или Польша. Впрочем, о Прибалтике нужно с осторожностью. Петерс Яков Христофорович латыш. Из латышских красных стрелков? Может быть. В Туркестане с двадцатого по двадцать второй год. Был членом Туркестанского бюро Центрального Комитета Российской Коммунистической Партии большевиков, одновременно исполняя обязанности полномочного представителя ВЧК и являясь начальником Ташкентской ЧК. Вот он и знает всё о пропавшем Туркестанском золоте. Надеюсь, о золоте речь не зайдёт. Что ж, и я не без подарка. Будет, что преподнести, о чём поговорить… Только не о золоте! Что ещё? С февраля 1922-го года Петерс снова в Москве, назначен членом Коллегии ОГПУ и начальником Восточного отдела. Юрисдикция отдела шире некуда: Кавказ, Туркестан, Башкирская, Татарская и Крымская Автономные Республики, Бухарская и Хивинская Народные Республики. В компетенции Восточного отдела и закордонные операции. Всех стран, интересы которых затрагивают интересы Советского Востока…
Мой провожатый легонько тронул меня за плечо.
– Нам пора, садитесь в машину рядом с водителем. Попытайтесь запомнить дорогу!
Поехали. Минут через десять были на месте. Москва – не Париж, не Лондон. Дороги для автотранспорта комфортны. Вот только народ не дисциплинирован. Здесь прохожие переходят проезжую часть улиц, где Бог на душу положит. Так и норовят под колёса!
Вот и дом с ещё "старорежимной" эмалевой табличкой, прострелянной винтовочной шальной пулей - "Потаповский пер.".
Хорошее место. Недалеко от Чистых Прудов.
Женя Григорьев расплатился с таксистом. Подвёл меня к подъезду. Пожал мне руку.
– Дальше сами. Здесь лифт, есть лифтёр. Из наших. Старый политкаторжанин Лаврентий Мирошниченко. Он предупреждён. Третий этаж, квартира 34, комната третья. Там вас ждут. Ключи, аванс, всё получите дома.
Простились.
Вошёл в подъезд. Однако, по богатому. На лестнице ковровая дорожка. На фуражке лифтёра лента золотого галуна, как у швейцара в европейских гостиницах.
Лифт, так лифт. Хоть третий этаж не высота. Ехать дольше, чем в три прыжка подняться. Некуда спешить. Вот и квартира номер 34. Три звонка. Мой третий. Звоню.
Дверь открывается.
За порогом квартиры Леночка! А за ней сын. Жорка!
*****
30 сентября 1924 г.
Москва.
Леночка с детьми здесь пятый день. Была вызвана от моего имени. Приехали с сопровождающим – Борисом Шпицем.
Жорка в школе. В октябре ему исполнится двенадцать. Уже устроился в школу, учится. шестой класс. Ему с нами неинтересно.
Георгий за это время успел столько обойти и осмотреть, что иному и за год не успеть.
Младшему в октябре будет шесть. Сашенька с приходящей няней. Гуляют на Чистых Прудах.
Ох, не люблю, когда новое дело, новое назначение начинается с авансов. И с каждым разом авансы всё роскошнее.
Всегда старался семью держать несколько в стороне от своей службы. Есть, есть на Востоке древний, как мир обычай – заложничество. Не смогут отомстить мужчине, выместят злобу на его семье. Вот, настал час, когда мне почти официально объявлено: или ты с нами весь до последней искры в сознании, либо не будет не только тебя, но и твоей семьи!
Что на это ответил бы мудрый восточный человек?
Бог Велик!
Больше сказать нечего.
Гуляли с Леночкой по Москве.
У памятника Пушкину небольшой, но народ. Здесь читают и слушают стихи.
К памятнику выходит мальчик Жоркиного возраста. Тоже читает стихи. Знакомые строки. Лермонтовские. Михаил Юрьевич из-за них на Кавказ был сослан:
–… А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!..
Народ аплодирует.
Девочка-пионерка с красным галстуком звонким голосом на всю площадь читает на память:
– Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу.
Твою погибель, смерть детей
С свирепой радостию вижу!..
Я спросил Леночку:
– Это Пушкин? Не может быть… Я не знаю таких его стихов!
Леночка ответила:
– А я знаю! Всегда знала. В моём гимназическом девичьем альбомчике в самом начале не хватает одной странички. Папа случайно увидел, очень расстроился, за меня испугался. Страничку вырвал. Подруга переписала! Всё равно я потом уже на память записала. Ода «Вольность»… Да, Саша, писал Пушкин то, за что другого на каторгу отправили бы. Отделался ссылкой на юг России, в Кишинёв.
Проголодались.
Увы, поесть зайти было некуда.
На всю Москву три-четыре нэпмановских ресторана при больших гостиницах. Мой аванс на месяц ушёл бы на один обед. Столовых, трактиров нет и в помине.
Перекусили на ходу горячими пирожками с ливером из киоска «Моссельпрома», запили газированной водой с двойным вишнёвым сиропом. Для меня и это – королевский обед. А Леночка рада тому маленькому солнечному лучику, что согревает нас обоих.
Вместе! Какое счастье!
Осень, порадовавшая нас с утра солнышком и чистым небом, напомнила о себе мокрым снегом. Да, в Асхабаде снег ранее последних дней ноября не пойдёт.
Замёрзли. Зашли греться в Третьяковскую галерею.
Леночка была готова простоять у каждой картины по часу. Увидев, знакомую по старым литографическим ещё «царским» открыткам, которых у неё в Асхабаде с гимназических времён хранился целый альбом, Леночка беззвучно ахала, прижималась ко мне и возбуждённо шептала на ухо:
– Шишкин, Сашенька! Шишкин!
– Да, – так же на ушко отвечал я ей. – «Три медведя»!
Леночка сердилась:
– Глупый, о чём думаешь! И не три медведя, а четыре. Картина называется «Утро в сосновом бору».
Я в ответ:
– И не в «бору», а в «лесу»! И не только Шишкин, но ещё и художник Савицкий, который этих медведей и написал. А Шишкин – лес, с его оврагами, вековыми елями и первыми утренними лучами солнца…
Задержались у картин Василия Васильевича Верещагина. Его туркестанская серия. Нам близко, сами из Туркестана! В этом зале посетителей более иных полотен привлекало то, что с горой черепов человеческих.
– «Апофеоз войны», – прочитала Леночка. – «Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим».
Так мы гуляли по залам Третьяковки, прижавшись, друг к другу! Лучшего, счастливейшего дня в нашей совместной жизни не помню.
*****
Документ № 85.
Туркменское областное ОГПУ
Отдел Кадров
«22» июня 1924 года.
Автобиография.
Извлечение:
Я, Кудашев Аександр Георгиевич…
………………………………….
… По окончанию русско-японской войны два года отбыл в плену, сидел в лагере для военнопленных в Нарасино. После освобождения в чине поручика пехоты служил переводчиком с японского при Штабе Дальневосточного военного округа. В сентябре 1911 года приказом переведён в распоряжение Начальника войск Закаспийской области.
Контужен взрывом связки гранат в Русском драматическом театре. Взрыв в зале полном публики пришлось предотвратить. Месяц пролежал в областной больнице Красного Креста и Красного полумесяца.
Долго болел. Был уволен от службы и снят с воинского учёта царским указом. Пенсия назначена не была.
Был приглашён в Хоросанское консульство переводчиком с английского, выехал.
По дороге от Кучана в Мешхед, не успев приступить к своим обязанностям, подцепил клеща, заболел энцефалитом. Был в коме. Ничего не помнил. Как и когда очнулся, куда ушёл. Потерял счёт времени. Не помнил себя.
Бродил по Персии. Нищенствовал. Работал носильщиком, погонщиком у купцов, потом фельдшером у владельцев ослов и верблюдов в караванах. Постепенно начал приходить в себя, стала возвращаться память. Как человек военный знал основы содержания и ухода за лошадьми, нормы и особенности кормления, водопоя, нормы нагрузок в разных условиях перегонов, основы первой фельдшерской помощи животным. Стал пользоваться авторитетом, начал зарабатывать некоторые деньги. Побывал в городах Персии и Индии по караванным маршрутам Хорасанский Мешхед – Герат, Мешхед – Тегеран, Тегеран – Исфахан. Исфахан – Кветта. В 1914 году был насильственно мобилизован в армию Индии (туземную) и отправлен на Месопотамский фронт переводчиком при штабе дивизии. При осаде Багдада попал в турецкий плен. Сидел в турецких лагерях для военнопленных, потом в германских лагерях и тюрьмах. Из последней удалось бежать в сентябре 1917 года.
В первый раз вернулся в Асхабад в конце декабря 1917 года.
С началом гражданской войны в России, в том числе при оккупации английской интервенцией в Закаспии Туркестана, не желая служить и оказывать любое содействие басмачам и их английским командирам, ушёл в Персию, а потом в Индию.
В Индии с купеческими караванами побывал в Лахоре, Джайпуре, Амритсаре, Варанаси, Шринагаре, в Малом Тибете – Ладакхе, в Королевстве Тибет – в Лхасе.
Во второй раз вернулся в Закаспий с караваном, работал счетоводом у купца средней руки за персидский кран в день. Всё это время не имел никаких документов. В Мешхеде на базаре купил у менялы за туман русский паспорт на имя Ивана Андреевича Безрыбина. Этого человека не знаю.
На КПП Гаудан был арестован советской пограничной стражей.
Связей в Советской России ни с кем, кроме своей семьи, не имел.
В белой армии не служил.
С антисоветским подпольем дел не имел.
Враждебных намерений против Советской Власти не вынашиваю.
В Советской России готов работать там, где мне определят органы власти.
Свободно говорю, читаю и пишу на тюркском и персидском фарси. Говорю и знаю грамоту пенджабского диалекта хинду. Имею некоторый опыт разговорного старомонгольского языка – тибетский диалект. Латынь и английский язык знаю в силу неоконченного высшего образования.
Написано собственноручно. Об ответственности за дачу заведомо ложных сведений предупреждён.
Кудашев А.Г.
Виза:
ОК, Начальнику Карпову И.И.
Проверить изложенные факты. В случае отсутствия компромата есть возможность (зачёркнуто, исправлено на «необходимость») использовать в штате ОГПУ переводчиком.
Начальник Туркменского областного ОГПУ Петров Т.А.
Виза:
ОК. В Приказ. Аттестовать стрелком. Назначить переводчиком с английского и фарси.
Начальник ОК Карпов.
*****
Документ № 86.
Расписка в ознакомлении со статьями обвинения:
Кудашев А.Г. «Ознакомлен».
Уголовный кодекс РСФСР 1922 года. Глава 1.
Извлечение:
66. Участие в шпионаже всякого рода, выражающееся в передаче, сообщении или похищении, или собирании сведений, имеющих характер государственной тайны, в особенности военных, иностранным державам или контрреволюционным организациям в контрреволюционных целях или за вознаграждение, карается - наказаниями, предусмотренными 1 частью 58-й статьи. Оглашение тех же сведений, при отсутствии контрреволюционных или корыстных целей и неосведомленности о возможных последствиях таковой деятельности, карается - наказаниями, предусмотренными 2 частью 58-й статьи.
58. Организация в контрреволюционных целях вооруженных восстаний или вторжения на советскую территорию вооруженных отрядов или банд, а равно участие во всякой попытке в тех же целях захватить власть в центре и на местах или насильственно отторгнуть от РСФСР какую-либо часть ее территории, или расторгнуть заключенные ею договоры, карается - высшей мерой наказания и конфискацией всего имущества, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения наказания до лишения свободы на срок не ниже пяти лет со строгой изоляцией и конфискацией всего имущества. При установлении судом неосведомленности участника о конечных целях означенного в сей статье преступления, участие в нем карается - лишением свободы на срок не ниже трех лет.
*****
Документ № 87.
Обязательство
Я, нижеподписавшийся сотрудник Туркменского областного ОГПУ Кудашев Александр Георгиевич, состоя на службе или будучи уволенным, настоящим обязуюсь: хранить в строжайшем секрете все сведения и данные о работе ОГПУ и его органов; ни под каким видом их не разглашать и не делиться ими даже со своими ближайшими родственниками и друзьями. Если, по увольнении из органов НКВД, я буду заниматься литературной или сценической деятельностью, обязуюсь ни в коем случае не разглашать прямым или косвенным путём в печати (периодической и не периодической), в сценарных, в литературных и т.п. диспутах, в отдельных выступлениях и иными способами сведений об агентурно-оперативной работе ВЧК, ОГПУ, НКВД в прошлом и в настоящем, а в тех случаях, когда вышеуказанные материалы уже имеются в виде рукописей, подготовленных к изданию, не продавать издательствам без согласия на то соответствующих органов НКВД, передавая всё перечисленное на предварительный просмотр и санкцию вышеуказанных органов.
Неисполнение всего вышеизложенного грозит мне ответственностью по 121 ст. Уг. Код.
Приказ ОГПУ от 23 апреля 1923 года № 133 и пр. мне объявлен.
«22» июня 1924 года.
Подпись: Кудашев.
Примечание: Настоящее обязательство должно храниться в личном деле сотрудника.
*****
1 октября 1924.
Москва.
Машина из ОГПУ НКВД СССР пришла за мной вовремя. Я ждал её ровно в восемь у подъезда. Успел заметить: во многих окнах нашего дома при появлении автомашины «Опель» с «огэпэушными» номерами, заколыхались занавески.
Однако, нервишки у здешних квартирантов шалят. Неспроста.
На Лубянской площади в бюро пропусков пропуск мне выдали, но не к Якову Христофоровичу Петерсу, а к Глебу Ивановичу Бокию.
Тоже персона не из последних.
Послужной список Глеба Ивановича Бокия впечатляет: в восемнадцатом году – Председатель Петроградской ЧК, с 19 по 20-ый годы Начальник Особого Отдела (военная контрразведка!) ВЧК Восточного фронта; Начальник Особого Отдела ВЧК Туркестанского фронта; член Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК РСФСР; полпред ВЧК в Туркестане! В Москве с 21-го года: член коллегии ВЧК по 22-ой год; Заведующий специальным отделением (шифровальным) при Президиуме ВЧК. На сегодняшний день Заведующий специальным отделением ОГПУ при Совете Народных Комиссаров СССР. Свой первый мандат начальника Петроградской ЧК Глеб Иванович получил из рук самого Ленина.
Происхождения самого не пролетарского – из дворянской семьи действительного статского советника. Мать тоже из дворянского рода Кирпотиных. Образование высшее. Окончил Санкт-Петербургский Горный институт. Профессиональный революционер-ленинец. Член РСДРП с 1900-го года. Член Петербургского комитета партии с 1904 года. Партийная кличка «Кузьмич», полицейская – «Горняк».
Вот и коридор спецотдела. В приёмной меня ждать не заставили. По докладу секретаря к Заведующему пригласили незамедлительно.
Вошёл, доложился.
Бокий говорил по телефону. С трубкой в левой руке сделал мне жест правой – «подожди». Выслушав собеседника, сказал в трубку одно слово «хорошо». Положил трубку, повернулся ко мне. Молчал. С пару минут меня рассматривал.
Хорошее лицо, спокойное. Худощавый, не сказать, породистый. Чувствуется, умный, уравновешенный.
Я тоже молчал. Мне торопиться некуда.
– Так вот вы какой, Александр Георгиевич! – наконец произнёс Бокий.
Я не отреагировал. Первая фраза начальника не несла в себе никакой информационной составляющей. Но тон её я уловил. Тон заинтересованного человека. Доброжелательный тон. Уже хорошо.
– Правда ли то, что о вас говорят, Александр Георгиевич? – спросил Бокий.
– Уже давно о себе ничего не слышал, Глеб Иванович. Пока только меня допрашивают, – ответил я.
– Забудьте о допросах, Александр Георгиевич. Ознакомьтесь с Постановлением ЦИК за подписью Якова Михайловича Свердлова. Вы реабилитированы по всем пунктам приговора. Начнём работать с чистого листа. Согласны?
Я пробежал глазами Постановление, обратил внимание на печать и подпись Свердлова. Вернул бумагу Бокию.
– Согласен.
– Не хотите оставить Постановление себе, Александр Георгиевич? – спросил Бокий. – Имеете право, оно ваше.
– Боюсь потерять, Глеб Иванович. Я запомнил дату и номер. Для меня этого достаточно.
Бокий улыбнулся:
– Не скрою, меня заинтересовали ваши сверхъестественные способности. И строка из ваших показаний о паломничестве в тибетскую Лхасу. Как так получилось, что профессиональный психоневролог, проверенный гипнотизёр, получил профессиональную рабочую травму, пытаясь добраться до вашего подсознания? Поделитесь, как вы это делаете!
Я встал со своего стула. Снял пиджак. Засучил рукав сорочки на левой руке. Подошёл к столу. Из стакана при чернильном приборе взял ручку со стальным пером. Посмотрел на свет – чистое.
Бокий хорошо видел, как я провел пером по своей руке. Сделал неглубокий разрез кожи. Так, царапина. Но кровь пошла. Прикрыл порез правой ладонью. Подержал ладонь над ранкой секунд тридцать. Отнял ладонь. На руке не было ни крови, ни пореза.
Бокий был поражён этой демонстрацией.
Я не успел ему помешать. Мгновение – и Бокий тем же инструментом порезал собственную руку. На его стол закапала кровь.
Я взял его пораненную руку одной рукой, а второй прикрыл царапину. Смотрел в глаза Бокию. Зрачки его глаз были расширены. Через минуту отнял свою ладонь. Вытер кровь с руки Бокия платком, отёр и свои ладони. На руке Бокия остался тонкий розоватый шрам.
– Здорово! – сказал Бокий. – Впечатляет.
Я протянул ему собственную руку. На моей руке шрама не было. Спросил:
– Видите разницу?
– Вижу, – сказал Бокий. – Что это означает?
– Я не резал собственную руку. И очень сожалею, что не успел предупредить вас. Пришлось останавливать реальное кровотечение. Ещё раз мои извинения.
– Не стоит извиняться, – сказал Бокий. – Я получил то, что хотел получить. Феноменально. Пользуясь случаем, хотел бы увидеть ещё что-нибудь. В подтверждение первоначального опыта. Если не устали, Александр Георгиевич! Потом поговорим. Есть серьёзнейшая тема.
– Можно ещё раз попробовать. Но я не люблю эксперименты над собой, и мне не хочется подвергать испытаниям вас, Глеб Иванович. Мне нужен ассистент. Желательно, помоложе. Лучше три персоны. Я выберу из них наиболее внушаемого. Есть такая возможность?
Бокий отдал распоряжение по телефону.
В кабинет вошли трое молодцов, по всей видимости, из охраны, комендантской роты. Я незаметно показал Бокию три пальца.
Он отдал команду:
– Петров, останьтесь. Остальные свободны.
Я поставил стул посреди кабинета. Обратился к Петрову:
– Видите этот стул?
– Вижу, – ответил Петров.
Я сдвинул стул влево. Задал тот же вопрос.
– Вижу, – ответил Петров.
Я сдвинул стул вправо. Предложил Петрову:
– Прошу вас, присаживайтесь.
Петров посмотрел на Бокия.
– Да, да, – сказал Бокий.
Петров сел с размаху. Стула под ним не было. Петров упал.
Я помог ему подняться.
Провёл ладонью по его лицу, сказал:
– Забудьте, Петров. Отдыхайте сегодня.
Петров вышел.
Бокий вышел из-за стола, пожал мне руку. Что-то говорил мне, показывал на стул, стоявший в отдалении, на пустое место, где упал Петров. Я ничего не слышал. На меня накатывался обморок. Успел дойти до дивана и попросить воды.
Очнулся от холодных брызг в лицо. Взял из рук Бокия стакан, сделал несколько глотков воды.
Сказал:
– На сегодня сеанс окончен. Если можно, комментарий завтра.
Меня отвезли домой на машине. Помогли подняться в квартиру.
По уходу водителя Леночка обнаружила в прихожей пакет с бутылкой настоящего французского шампанского. Вечером мы отметили с ней начало моего первого рабочего дня.
*****
3 октября 1924.
Москва.
На приёме у Петерса Якова Христофоровича.
Яков Петерс, Jekabs Peterss.
Из крестьян. По анкете – батрак, сын батрака. Повидал мир. Бывший член Лондонской группы Социал-демократии Латышского края (СДЛК), Британской социалистической партии и латышского Коммунистического клуба. Боевик. Участник громкого провалившегося экса в Лондоне. Оправдан за недостаточностью улик. Был женат на дочери британского банкира Мэйзи Фримэн. Перед Февральской революцией – управляющий отделом импорта крупной английской торговой компании. Февральская буржуазная революция 1917 года в России открыла перед ним новые возможности на ниве большой политики. Депутатом от Лифляндской губернии участвовал в Демократическом совещании, созванном Керенским. В октябре 1917-го года делегат 2-го Всероссийского съезда Советов, член ВЦИК, член Петроградского Военно-Революционного Комитета – боевого органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, руководимого председателем Львом Троцким, фактически подготавливавшим и руководившим Октябрьским вооружённым восстанием в Петрограде.
Один из создателей ВЧК. Член коллегии, первый заместитель председателя и казначей. Финансы ВЧК были в его руках. Руководил ликвидацией левоэсеровского мятежа 1918 года. Член Всесоюзного общества старых большевиков. Заместитель председателя ВЧК Феликса Эдмундовича Дзержинского.
Репутация самого беспощадного истребителя бывших чинов общей полиции и Отдельного Корпуса жандармов.
Начальник Восточного отдела. Уж если кто и наложил тяжёлую руку на Туркестанское золото, так только он. Он мог. При условии, что золото на момент Осиповского мятежа ещё находилось в Ташкентском банке.
Сильный человек. Мощное волевое лицо. Может нагнать страх на человека одним своим молчанием.
Меня лично пугать уже бессмысленно и бесполезно. Но теперь я не один. В Потаповском переулке близ Чистых Прудов меня дожидается моя семья. Господи! Зачем они здесь? Немедленно нужно найти предлог и отправить их назад в Асхабад на улицу Андижанскую.
Яков Христофорович закончил читать последнюю, как я понимал, справку на меня от Бокия. Поднял голову. Смотрел мне в глаза немигающим взглядом. Лицо, как каменная непроницаемая маска.
Спросил:
– Жандарм?
Я ответил:
– Стрелок Туркменского Областного Главного Политического Управления. Переводчик с английского и фарси.
– Уже неважно, – сказал Петерс. – Сегодня у нас и бывшие жандармские генералы не за страх, а за совесть служат. Постановлением о вашей реабилитации, Александр Георгиевич, подписанном Председателем ВЦИК, все разговоры на эту тему прекращаются. Можете аргументировать, если понадобится, без стеснения.
Я кивнул.
Петерс продолжил:
– Учитывая ваш жизненный опыт и знания, проверенные практикой, для вас нашлось бы достаточно широкое поле деятельности в Восточном отделе. Однако, Глеб Иванович ходатайствует о назначении вас в его спецотдел. Мы решим ваше назначение днями. А пока у меня к вам несколько уточняющих вопросов, на которые я не нашёл конкретных ответов в вашем деле. Позволите?
– Да, я готов ответить, Яков Христофорович.
– Расскажите подробнее, как вам удалось бежать из крепости Ингольштадт с документами вашего родственника – родного дяди вашей супруги Елены Сергеевны – полковника Первого Таманского казачьего полка Максима Аверьяновича Баранова. Я слушаю. Не торопитесь. Дело давнее, протокол вести не будем.
Я ждал вопроса или вопросов. Побаивался, что разговор пойдёт о Васильеве, о Туркестанском золоте. Что ж, Ингольштадт… Что было, то было. Врать незачем. Начал рассказ.
*****
Документ № 88.
Совершенно секретно.
Начальнику Восточного отдела
ОГПУ при Совете Народных Комиссаров СССР
Товарищу Петерсу Я.Х.
Расшифровка фонографической записи показаний, добровольно данных стрелком Туркменского ОГПУ переводчиком Кудашевым Александром Георгиевичем.
Извлечение:
……………………………………..
… В Баварскую крепость Ингольштадт был этапирован под псевдонимом Адама Смита, переводчика с тюркского на английский при штабе Первой пехотной дивизии Армии Индии, участвовавшей в осаде Багдада. В 9-ый форт крепости, так называемого Нового Замка, в отличие от Старого редута Тилли, находящегося на другом берегу Дуная, был заключён 28-го августа 1917 года, это был вторник.
Про эту крепость потом слышал много всяких баек, распускаемых отсидевшими там офицерами всех родов войск, всех союзных стран, воевавших против Германии и Австро-Венгрии. Уже имея некоторый опыт пребывания в разных местах заключения, скажу, режим в Новом Замке был достаточно либеральный. Охрана охраной, решётки, ров с водой, это не так страшно, если в самой крепости отсутствовал режим камерного содержания. Военнопленные могли свободно перемещаться по территории внутри охраняемого периметра. На ночь спальные помещения – бывшие солдатские казармы и артиллерийские казематы – даже не запирались. Военнопленные офицеры спали там, где хотели, выбирая себе общество по интересам. Правда, офицерам было строжайше запрещено передвигаться ночью из каземата в каземат. Я не сразу понял, почему многие офицеры продолжали носить на своих мундирах знаки различия и награды. У нас, понятно, изымалось, огнестрельное оружие, но, если офицер давал слово чести не бежать, не нападать на охрану, ему оставлялся офицерский кортик, не как оружие, но как символ офицерской чести. Деньги, бывшие при офицере, не изымались, если он сам не просил сохранить их для себя. На эти деньги военнопленные могли отовариваться, покупать продукты питания по коммерческим ценам и даже вино. Выборные офицеры под «честное слово» и письменное поручительство своих товарищей по плену выходили из крепости в город за покупками в сопровождение одного солдата-конвоира, у которого тоже был в этой отоварке свой интерес. Играли в карты, делали денежные ставки. Немцы этот вид досуга не пресекали. Элита, хоть и подконвойная, и здесь вела тот образ жизни, к которому привыкла. У меня в этом обществе не нашлось друзей. Английским офицерам из старинных родов, курившим в казематах дорогие сигары и пивших скотч за вечерним покером, не был интересен нищий полукровка из Бомбея. Личные обыски без надобности не практиковались. Документы, разумеется, копировались и учитывались в делах, но офицеры имели право хранить свои удостоверения личности, офицерские книжки в собственных карманах мундира. Равно как семейные фотографии и личные письма.
Таким образом, в моём турецком мундире с чужого плеча без петлиц и погон и сохранились документы русского начальника штаба Первого Таманского казачьего полка полковника Баранова Максима Аверьяновича.
Встреча с моим родственником полковником Барановым была для меня полной неожиданностью. Полковник Баранов попал в турецкий плен ещё в новогоднюю ночь 1912-го года, проверяя посты боевого охранения команды военных топографов в горах Персидского Курдистана. С того самого времени он и тянул лямку военнопленного, а в России числился «без вести пропавшим». Баранова в крепости не обижали. То немногое, что могли из него «выжать» в 1912-м году, в году 1914-м уже не представляло никакой оперативной ценности. Он просто работал на крепостной кухне кашеваром.
Свою родственную связь и даже простое знакомство мы скрыли.
Мне нашлось спальное место в каземате рядом с Барановым. Поздней ночью удавалось пошептаться. Мои первые впечатления от нашей «военнопленной» жизни были им прокомментированы.
В нашей крепости содержались лица из числа военнопленных офицеров исключительно те, кто в своё время дал абверу согласие на сотрудничество. Причин тому могло быть множество. Каждая из них носила очень личный характер. В основном, это были причины политические. Каждый из военнопленных, оставаясь «патриотом» своей страны, имел основание быть недовольным существующим на его родине режимом правления либо конкретным лицом или лицами власть предержащими. На этом «ките» и строилось сотрудничество.
Здесь не готовили простых шпионов, не склоняли к вульгарному предательству, к измене родине. Напротив: французам, хоть и запрещали петь, но они пели свою «Марсельезу» назло немцам. Это так, баловство. В крепости готовили будущих политиков с большой буквы. Агентов влияния, которые должны будут придти к власти каждый в своей стране, оставаясь на крепком немецком поводке того Дойче Рейха, который будет после войны Великой, как бы Германия в будущем не называлась.
На самом полковнике Баранове немцы давно поставили крест. Он для них был просто кухонным рабочим. Ко мне, к Адаму Смиту, они пока присматриваются. Оценивают потенциал. Не понравлюсь – вернут в общий лагерь. А там, гляди, и война закончится.
Так мы с Барановым и решили. Жить и выжить. Вернуться в Россию, в свой Асхабад.
Но случилось неожиданное.
Воскресным днём девятого сентября после полудня мы вздрогнули от рёва сирены, пронзительного звона тревожных электрических колоколов.
Истошные лающие вопли немецких офицеров и унтеров:
– Achtung! Alarm! Flucht!
– Внимание! Тревога! Побег!
– Jeder auf dem Boden! Gebaut! Schnell! F;r Ungehorsam auf der Stelle erschossen!
– Всем на плац! Строиться! Быстро! За неповиновение расстрел на месте!
Мы, то есть весь подконвойный контингент военнопленных офицеров, выстроились на плацу.
Седой кривой оберст Шульц с чёрной блендой на правом глазе по кличке «Пайрэт» выступил перед строем. На русский, английский или французский его речь не переводили. Контингент был образованный. Суть его словесной истерики сводилась к следующему:
– Вы, офицеры армий, воюющих против Великой Германии, неблагодарные свиньи! В то время, когда народы ваших воюющих стран под тиранией ваших не умных царей, королей и президентов голодают, вы – подонки когда-то знаменитых родов здесь предаётесь пьянству, обжорству и карточной игре на деньги! Наше сверхлиберальное к вам отношение обернётся для всех вас жестокой карой. Ибо все вы виноваты в том, что произошло.
Сегодня два ваших офицера…
Оберст назвал два имени, разумеется с немецким произношением:
Der Gefangene Offizier Cherniavsky,
Der Gefangene Offizier Ucho-Tschevsky.
Дословно: заключённый офицер Чернявски, заключённый офицер Ухо-Чешский.
В нашем строю кто-то пробормотал на инглиш: «раша» – русские.
Я повторяю только то, что услышал. Возможно, имена были искажены произношением. Конечно, никаких письменных документов я не видел, приказ оберста не был вывешен для ознакомления с ним военнопленных.
Не могу сказать, были ли беглецы действительно офицерами русской армии или русскими по национальности.
Обстоятельства побега были просты. Чернявски и Ухо-Чешский были откомандированы кругом их товарищей, в который входили русские, французы, сербы и поляки, в город за покупками к столу. Они это проделывали уже не раз. Им доверяли. У коменданта хранились их собственные «обязательства чести» и «поручительства» нескольких военнопленных офицеров. За пределами крепости солдат-конвоир был нокаутирован, а Чернявски и Ухо-Чешский совершили побег.
Оберст пообещал, что в случае, если беглецы не будут пойманы в одни сутки, офицеры, поручившиеся за них, будут расстреляны без суда и следствия, как шпионы, пойманные на месте преступления по законам военного времени.
Имена поручителей были зачитаны немедленно.
К сожалению, два последних имени я не расслышал. По простой причине. Первым именем было моё собственное. То, под которым я стоял в крепости на довольствии и состоял под охраной. Это имя было Адам Смит.
Естественно, я лично не был знаком ни с одним из беглецов, не был вхож в круг их общения. Я не поручался ни за одного из них. Как видно, моё поручительство было подделано. К побегу всегда готовятся. Моё имя человека, не имеющего вес в сообществе, идеально подходило под прикрытие.
Моё обращение лично к коменданту с соответствующим заявлением не имело последствий.
Меня не изолировали. Всё оставалось, как было. Поздним вечером мы шептались с Барановым.
– Этот побег не первый, – шептал Максим Аверьянович. – Побег отсюда – глупость. Захочешь сам – хрен с маком в дышло! Выпускают нужных людей таким макаром. Прикрывают прохвостов!
Во вторую ночь с понедельника на вторник 11 сентября Максим Аверьянович долго молился.
Я слышал его шёпот:
«Богородица, Дева, радуйся!
Благодатная Мария, Господь с Тобою!
Благословенна ты в женах,
И благословен плод чрева Твоего.
Яко Спаса родила еси душ наших!».
В пять утра я проснулся, как от удара.
Звуков выстрелов не услышал, но знал совершенно точно: только что русский полковник Баранов был расстрелян как заложник по документам мифического офицера британской разведки Адама Смита.
В своём нагрудном кармане турецкого кителя без погон я не нашел карточки военнопленного с именем Адама Смита.
Там лежала пухлая пачка писем, написанных рукой Максима Аверьяновича на имена Татьяны Андреевны и Елены Сергеевны. И удостоверение личности полковника Баранова.
Я поднялся со своего лежака, прошёл в умывальное помещение. Несколько раз окатился холодной водой, омылся. Стоял мокрый, смотрел в зарешеченное оконце на алую зарю нового дня.
Трижды прочёл «Отче наш».
Вернулся в свой каземат. Лёг на спину, раскинув крестом руки. Мне было легко расслабиться, сил не было никаких, хоть я и не медитировал ни разу с тех пор, как расстался со своим наставником – со Снежным Ламой. С третьей попытки мне удалось задержать дыхание и остановить своё сердце.
Я формально из крепости не бежал. Ушёл своими ногами из городского крематория в чём мать родила, очнувшись от жара печи… Работник этого заведения Марк Крюге упал в обморок. Потом бежал за мной, как за святым Лазарем, привёл в свой дом, искупал, переодел, накормил… Дал немного денег, вернул сохранившиеся документы Баранова. А главное – передал мне паспорт и билет инвалида войны контуженого Вильгельма Шпрее, бренное тело которого уже сгорело в печи крематория. И всё это без расспросов. Только повторял первые две строки из «Отче наш» на немецком. С этими документами я без проблем и без билетов проехал Германию, Австро-Венгрию, Сербию, Болгарию, а в Константинополе боевики Дашнакцутюн переправили меня в Новороссийск. Двадцать пятого декабря я стучался в ворота своего дома в Асхабаде.
Вставал на воинский учёт и получал новый гражданский паспорт на основании подтверждающих свидетельских показаний.
Конец записи.
Фонографическую запись произвёл и расшифровку распечатал
Сотрудник ВО (роспись) Кюстер И.И.
*****
От Автора:
Выслушав Кудашева, Петерс поблагодарил его за интересный рассказ и распрощался с ним, пообещав сообщить в ближайшие два-три дня о своём окончательном решении по его назначению в отдел.
Сидел, смотрел в окно. Не отвечал на телефонные звонки. Его секретарь, сунувшийся было в кабинет, встретился глазами с таким взглядом Петерса, что мгновенно отпрянул назад в приёмную, закрыв за собой тяжёлую дверь.
Наконец Петерс встал, потянулся, словно тигр, покинувший своё ложе.
Взял телефонную трубку, приказал:
– «Одиннадцатого» ко мне. Бегом!
Через минуту в кабинет вошел без стука ещё моложавый мужчина лет сорока-сорока пяти. Высокий, подтянутый. В штатском, но при хорошей военной выправке.
Петерс спросил вошедшего на немецком:
– Also, erfuhr Johann, ob du seinen alten Genossen?
Сотрудник, которого Петерс вызвал, назвав «Одиннадцатым», ответил:
– Ja, der Excellence. Erfuhr. Er ist Offizier der Gendarmerie namens Alexander Kudashev.
– Johann! Es gab einen Zeugen. Es ist nicht gef;hrlich. Aber es kann sein, andere, kompetent und durchsetzungsf;hig. Sie m;ssen nach Ingolstadt gehen. Brauchen Sie, um die Archive zu reinigen. Sie k;nnen ruinieren die Zukunft. Die Aufwendungen z;gern Sie nicht!
– Das ist richtig, Euer Exzellenz! Ich bin bereit.
– Nun, man kann mich nicht erinnern, der sagte:
– «Kein Mensch ist reich genug, um R;ckkauf seiner Vergangenheit!»?
– Oscar Wilde, Eure Exzellenz!
_____________________________________________
* Немецкий:
– Ну, Йоханн, узнал ли ты своего старого товарища?
– Да, Экселенц. Узнал. Он – офицер жандармерии по имени Александр Кудашев.
– Йоханн! Появился первый свидетель. Этого следовало ожидать. Он не опасен. Но могут появиться и другие, более компетентные и настойчивые. Придется тебе поехать в Ингольштадт. Нужно почистить архивы. Они могут испортить будущее. В расходах не стесняйтесь!
– Так точно, Ваше Превосходительство! Я готов.
– Хорошо, не припомнишь, кто сказал:
– «Нет человека, который достаточно богат, чтобы выкупить своё прошлое!»?
– Оскар Уайльд, Ваше Превосходительство!
_____________________________________________
Отослав «Одиннадцатого», Петерс подошёл к большим напольным часам «Grandfather Clock», открыл дверцу с хрустальным, украшенным резными виньетками рококо стеклом, не торопясь завёл их. Сверил ход с собственным карманным брегетом. Глянул в старое венецианское зеркало. Привычным жестом поправил волосы.
В полголоса сказал сам себе: «Нет человека, который достаточно богат, чтобы выкупить своё прошлое!»… Что-то я не вижу ни в зеркале, ни вокруг меня личностей, к кому бы это не относилось!
ГЛАВА XX.
В Театре имени Мейерхольда. Новое назначение или "слуга двух господ". Снова в Асхабаде, снова "подпоручиком" с двумя "кубарями". Семью годами ранее. Погоны подполковника от Джунковского. Прощание с Леночкой.
22 октября 1924.
Москва.
Далеко не в один день была решена моя судьба. Сидел в рабочие часы дома, ждал звонка. Сам не навязывался. На полученный аванс мы при наших потребностях могли спокойно просуществовать месяца три-четыре. Выходил гулять ранним утром до восьми либо вечером после двадцати одного вместе с Леночкой.
Так прошли двадцать дней. Телефон молчал.
Я особо не беспокоился. Постановление о моей реабилитации в силе. Из Бюро переводов Туркменского Областного ГПУ меня никто не увольнял. Значит, я просто в длительной командировке.
Можно и погулять, пока начальство не определилось. Потом некогда будет.
Семнадцатого октября я впервые использовал свой пропуск в Управление ОГПУ при СНК СССР в личных целях: со служебного входа кинотеатра «Арс» купил три билета на дневной сеанс. По пятьдесят копеек серебром. На премьеру фантастического советского фильма «Аэлита».
Леночка и Жорка были в полном восторге. Мой подвиг оценили: у перекупщиков билетики шли от тысячи пятисот рублей кредитками.
Двадцать второго утром Леночка разбудила меня поцелуем.
– С днём рождения, Саша!
Завтракали по-праздничному. Пирогом с белорыбицей с Даниловского рынка. Наша нянечка постаралась. Няне нашей всего семнадцать. Её муж, как и она сама из балашихинских крестьян. Муж – стрелок в кремлёвском комендантском полку. Свои люди.
Я спросил Леночку:
– Как отметим? Пойдём в «Националь»?
– Шутишь? Хочу в театр! – сказала Леночка. – Это сегодня не очень дорого?
Я ответил:
– Выясним. Уже есть театры государственные, там не дорого, а зачастую и вовсе бесплатно. Остальные – нэпмановские.
Приоделись, вышли на бульвар. У первой же рекламной тумбы остановились. Обошли её по кругу. Выбрали пьесу Александра Васильевича Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». Автор знаком. В Асхабадском Русском театре смотрели его «Свадьбу Кречинского».
– «Театр имени Мейерхольда» на Большой Садовой улице, – сказала Леночка. – Это где?
Я пожал плечами. Спросил:
– А кто такой Мейерхольд?
Леночка развела руками.
В разговор вмешался извозчик, сидевший на козлах своей коляски:
– За полтинник отвезу с ветерком!
Новенький серебряный полтинник выпуска года нынешнего с рельефами рабочего и крестьянина, шагающими к восходу солнца, как в новую жизнь, у меня был. И не один.
Сели. Поехали.
Смотрели в «Театре имени Мейерхольда» пьесу Александра Васильевича Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина» в постановке Сергея Эйзенштейна. Ни имя Мейерхольда, ни Эйзенштейна, нам ни о чём не говорили. Мы, туркестанские провинциалы, только начинали знакомиться с новой пролетарской культурой.
Купили программку. Не так много знакомых имён. Есть фотографии актёров: Михаил Жаров, Игорь Ильинский, Мария Бабанова, Зинаида Райх… Будем знать, кого любить! Правда, с самого начала кое-что насторожило: мадам Брандахлыстову играл мужчина – Михаил Жаров! Ильинский – Расплюева.
Леночка обрадовалась:
– Сашенька! Живого Игоря Ильинского увидим. Вспомни: он сыщика в «Аэлите» играл!
Подумала и добавила:
– Жаль, Зинаида Райх не задействована. Хотела на неё посмотреть.
– Такая знаменитость?
– Ой, Кудашев… Темнота. Она была женой Сергея Есенина! Смотри, какая красавица!
– Откуда мне знать? Я в Индии два раза лишь спектакли теней смотрел. Там понимать ничего не надо. Просто смотришь, и всё.
Читаем программку:
В анонсе расписано: «Комедийно-Сатирическое Светопреставление!». Я понял правильно: не «световое представление», а просто «конец света», и, должно быть, очень весёлый. Без чертей не обойдётся!
Леночка пожала плечами, но билеты мы купили.
Это было что-то! Жаль, ни я, ни Леночка не были знакомы с оригиналом пьесы. Автор – человек в России известный, серьёзный, хорошо по собственному горькому опыту знакомый с сыскной аналитикой. Мы читали его «Свадьбу Кречинского». Вряд ли он написал то, что увидели мы.
Революция! Авангард! Ниспровержение старого мира и его пороков! Шик, блеск, тру-ля-ля!
Спектакль Энзенштейна закончился для нас обоих головной болью. Мы словно побывали в мире, населённом не людьми – сошедшими с ума демонами алчности, стяжательства, предательства, бесчеловечностью. Масса чисто цирковых эффектов: полётов на трапециях, кульбитов, плясок на проволоке, жонглирования факелами. Шабаш ведьм в кринолинах и ведьмаков во фраках на Лысой горе. Одним словом, не хватало только Махакалы. Если бы Энзенштейн побывал разок на мистерии Цам, он обязательно вставил бы в пьесу пляски этих чудовищ.
Анонс не обманывал. «Конец Света» зрители прочувствовали каждой клеточкой своего тела.
Впрочем, свои восторженные почитатели этой постановки были. На выходе восторженный юноша громко, с расчётом на окружающих, делился впечатлением со своей спутницей:
– Представь себе, большинство сцен – гениальные импровизации самих актёров. Вот истинная свобода творчества!
Леночка сказала:
– Нужно будет пройтись по книжным лавкам, поискать пьесу в печатном издании, сравнить оригинал со сценографией. От наших революционеров сцены всего можно ожидать.
Вернулись домой поздно ночью. Дети спали. Няня спала тоже на старом канапэ, на котором и сидеть то было неловко. Увы, мебель казённая, с инвентарными номерами.
Телефонный звонок не разбудил ни няню, ни детей. Взял трубку. Получил телефонограмму: поутру к девяти прибыть в спецотдел. Своим ходом. Отбой связи. Хорошо, утро вечера мудренее.
Леночка прислушивалась. По окончанию разговора спросила меня:
– А я как же? Мне тоже нужно устроиться. Я не собираюсь прожить жизнь барыней. У меня есть профессия: я дипломированная медицинская операционная сестра хирургического отделения с двенадцатилетним стажем! Если мне не позволят, либо мы не найдём места, я должна вернуться в Асхабад, в свою больницу Красного Креста.
– Мы подумаем, – ответил я. – Завтра должно решиться и моё трудоустройство. Либо здесь, либо назад, либо снова куда подальше.
– Будем отдыхать, – сказала Леночка. – Тебе будильник, как всегда, на шесть?
*****
Ночью думал.
Не зря мы сходили в театр. Эта постановка Эйзенштейна по-своему гениальна. Она стала отправной точкой моего понимания того, что происходило, происходит и будет происходить в этом мире.
Дело не в революции и не в революциях, которые якобы изменили мир. Дело в самом мире, который изменился, и вместе с которым должно было измениться всё в этом мире. Изменилась Вселенная. Расширилась. Её движение ускорилось. И человек был должен приспособиться к жизни в новом мире.
Вот чисто внешняя примета нового времени: старая пьеса, которая была написана автором совсем в другую эпоху в другой стране, в другом времени, пятьдесят лет назад. И романы того времени, и пьесы, и театральные постановки несли в себе некую скрытую внутреннюю силу, заставляющую человека думать, осмысливать его собственную жизнь, соизмерять собственные мысли и поступки с мыслями и поступками героев книг и театральных подмостков. Вернувшись из театра, зрители не один день вспоминали увиденное. Они заново переживали судьбы героев пьесы, делали для себя некие выводы, становились душевно лучше и чище. Либо начинали непроизвольно стремиться к этому.
Театральная революция мало чем отличается от революции социальной. В первую очередь своей стремительностью. Революция – это взрыв. Революция это шок. Революции не интересен медленный процесс воспитания масс. Зритель должен выйти из зала уже с изменившимся сознанием. Что и делается.
Новое время – новые средства воздействия на сознание масс, новые способы формирования и переформирования духовных ценностей в сознании масс, новые технологии управления массами.
Авангард, социалистический как культурная эпоха, как духовная философия, как образ мысли пришел и вытеснил все иные «измы». Грядёт время простых понятных, штампованных, контрастных, общеобязательных к применению принципов нового общежития.
Уже сложилась государственная система власти. Очень жёсткая система, способная контролировать как собственную целостность, так и своё независимое положение в мире иных не дружественных систем.
Система, это, прежде всего, жесткий, не аморфный, порядок взаимосвязей частей её составляющих. Каждый человек – частица системы. Вписанный в систему, отторгающий систему либо отторгнутый ею. Для упрощения у каждой частицы свои характерные, признаваемые системой особенности. Хоть по цвету ярлычков. К примеру: красный, белый, зелёный, чёрный, жовто-блакитный и т.д. Свой, системный – только красный. Это у нас. Есть и иные системы – звёздно-полосатые, например. А если кто-то фиолетовый с зелёными крапинками? Нет, фиолетовых персон у «нас!» не может быть, потому что не может быть никогда!
Фиолетовый в крапинку для системы просто урод.
Для бессистемных персон, в системе нет места.
У такого бессистемного в голове своя собственная система.
Человек думающий – сомневающаяся личность.
Личность сомневающаяся – потенциально ненадёжная личность. Просто враг.
Кто не с нами – тот против нас! Кто не сдаётся – того уничтожают!
Насилие?
Революция.
Меньше интеллекта, больше эмоций.
Правой, правой, правой!
Кольцо рассуждения замкнулось. Это что-то новое?
Да нет, всё старо, как сам мир!
Хорошо, а мне что делать?
Да, белым не был. Это уж так сложилось. Нет ни вины, ни заслуги.
Стать красным, это ещё заслужить нужно. «Красненьким». Чужим или собственным. Смогу? Своим, пожалуй. Чужим? Возможно, нет.
Здесь умствовать не зачем. Жизнь сама предложит выбор, и любой человек этот выбор сделает.
*****
23 октября 1914 года.
Снова на приёме у Бокия.
Глеб Иванович в хорошем настроении. Улыбается. Но держит дистанцию. За руку не здоровается. Из-за стола не выходит. Присесть предложил.
– Хорошо выглядите, Александр Георгиевич! Отдохнули?
– Спасибо, Глеб Иванович. Отдохнул. Готов работать.
– Ждёте назначения?
– Как решите. Назначения или возвращения к прежнему месту службы.
– Вас устроит компромисс между этими альтернативами?
– Фразу понял, несмотря на её изысканность, Глеб Иванович. Не понял, что может стоять между альтернативами?
– Дело в том, Александр Георгиевич, что кадровая проблема с подбором специалистов вашего плана и уровня требует вашего присутствия одновременно и в Полторацке, и в Москве. Скажу проще: ни мне, ни Якову Христофоровичу не хочется прикреплять вас жёстко к одному определённому месту. Тому есть много причин. Первая, она же последняя: мы сошлись во мнении, что вы – персона сама по себе уникальная, штучная. Есть сомнение, что вы станете хорошим организатором некоего коллектива, где будете сами зависеть от дисциплинированности, исполнительности и компетентности ваших подчинённых. Не станете же отрицать, что всё лучшее в своей жизни вы делали исключительно своими руками. Наши аналитики вынесли вам некий вердикт, который в сокращении до одного слова вписывается в образ волка-одиночки. Это не похвала, это не порицание, это признание вас, как личности в некотором роде артистической. Не хотелось прибегать к сравнению, но возможно ли было бы назначить Фёдора Ивановича Шаляпина директором какого-нибудь Тьмутараканского театра-варьете или управляющим «Моссельпрома»? Поверьте, мы умеем не только организовывать массы, мы можем и высоко оценивать талант индивидуальности. Я закончил увертюру. Примите сказанное во внимание. Теперь к делу. Есть такое предложение. Не будем рубить с плеча. На ближайшие три месяца за вами сохраняется должность заведующего Бюро переводов в Туркменском областном ГПУ. В связи с возросшим объёмом работы Бюро будет усилено двумя должностями переводчиков. Как вам кандидатура Жени Григорьева? У него высшее образование. Пока только английский и немецкий. Ему только двадцать четыре года. Всё впереди. Он мечтает о возможности овладеть тюркским и фарси! Не будете возражать?
Я покачал головой.
Бокий продолжил:
– Вторым будет природный перс. Пожилой, но крепкий человек. Он отработал садовником в русском консульстве в Мешхеде восемнадцать лет. У него семейно-клановые проблемы в Персии. Мы взяли его под свою защиту, предоставили убежище. Переводчик с тюркского и узбекского останется прежний. Как видите, чисто техническая сторона вашей занятости заметно понижается. Как говорили в Риме: «Sine cura animarum!» – «Без заботы о душе».
Я подтвердил:
– Да, «синекура» – синяя птица счастья!
А про себя подумал: «Мечта идиота».
Бокий не остановился:
– Должность заведующего Бюро переводов в Полторацке, для вас, Александр Георгиевич – крепкий тыл. Работайте, контролируйте своих подчинённых, помогайте им советами, не распускайте. Будьте построже. И дом ваш рядом, и климат менять не придётся, и семья под отеческим крылом.
Я счел долгом поблагодарить:
– Спасибо, Глеб Иванович!
Бокий продолжил:
– Но это не всё. От имени Якова Христофоровича и по его поручению вам предлагается стать его доверенным лицом в ранге «Эксперта» по вопросам стран, вам хорошо известных – Персии, Индостана и, конечно, вашей родной Туркменской области. К сожалению, Яков Христофорович в настоящее время занят и очень занят. Он сожалеет, что сегодня не говорит с вами лично. Однако, у вас, если дадите своё согласие, будет очень редкая возможность, не побоюсь старорежимного слова «честь», общаться с товарищем Петерсом чаще очень многих, желающих попасть к нему на приём. Понимаете меня?
– Да, понимаю. Благодарю за доверие. Я всегда надеялся, что мои знания, собранные в скитаниях, будут интересны на родине.
Бокий кивком головы подтвердил, моё согласие принято к сведению. Продолжил:
– У вас будет возможность серьёзной работы со специалистами – военными топографами и военными метеорологами. Эта работа по её окончанию может быть опубликована издательством нашего ведомства как монография с грифом «секретно». Подобная монография расценивается как научная работа – диссертация по географии, этнографии и прочем. С грифом «секретно» диссертация рассматривается учёным советом. Защититесь. Вам может быть присвоена учёная степень доктора наук!
Я счёл возможным покачать головой:
– Подумать только!
Бокий продолжал плести свою сеть:
– И это ещё не всё. Меня давно интересуют загадки сверхестественных человеческих способностей. Вы один из немногих, которые владеют магией. Я предполагаю в своём спецотделе организовать отделение, в котором должны сосредоточиться силы, способные плодотворно трудиться в этом направлении. Понятно, цель этой работы – не ярмарочные фокусы, даже не медицинские аспекты обезболивания при хирургических операциях. Наша цель величественна – оборона нашей Родины. Лично вы, Александр Георгиевич, своим наблюдением, сделанным в Лхасе, подтвердили наши опасения: Германия уже работает в этом направлении. Что же говорить о Великобритании, которая монопольно занимается изучением Тибета и его мистических тайн!
Спросил меня:
– Не устали, Александр Георгиевич? Поверьте, я давно так пространно не выступал перед единственным слушателем!
Пришлось и мне отвесить реверанс:
– Я благодарный слушатель, Глеб Иванович! Мало кто может поставить перед подчинённым чёткую детализированную задачу. Я уже прикидываю, хватит ли моих сил и компетенции для выполнения задач таких масштабов. Стрелок Кудашев к бою готов!
Бокий улыбнулся:
– Значит договорились. Не будем терять время. Сейчас идёте в кадры, там всё подготовлено. Завтра утром за вами придёт машина. Сдадите комнату коменданту. Не забывайте свои вещи, а главное – детей. Вместе с вами поедет Евгений Григорьев до самого Полторацка. В Полторацке вы будете месяц. Потом назад в Москву на месяц. Комната на Чистых прудах будет за вами сохранена. Работа в Москве будет оплачиваться дополнительно. Пока так. Неформально, но по существу ваша работа в Москве для вас будет основной. В Полторацке об этом будет знать только Председатель Туркменского областного ГПУ НКВД. Больше никто!
Я встал со стула.
– Благодарю за доверие, Глеб Иванович!
Бокия вышел из-за стола. Протянул для прощального рукопожатия руку. Наклонившись, сказал на ухо:
– В кадрах пройдёте как секретный сотрудник Петерса. Все документы будут оформлены на вас через Восточный отдел. Дела со мной в перспективе. В случае крайней необходимости телефон связи Б-373. Мой позывной «Игнат». Ваш?
У меня вырвалось:
– «Кара-Ат»!
Так звали моего вороного из конюшни Первого Таманского казачьего полка, когда полк ещё дислоцировался в ауле Кеши близ Асхабада. Ещё в 1911-м году.
Бокий кивнул. Показал пальцем: стоять на месте. Вернулся к своему столу. Вынул из ящика конверт. Протянул его мне. Ещё раз тронул свой рот большим пальцем.
Сказал громко:
– Счастливого пути, Александр Георгиевич! Не балуйтесь со скуки фокусами, берегите энергию. Будут проблемы, звоните в дежурную службу, нас соединят, поговорим.
Я ответил:
– До свидания, товарищ Бокий!
Прошёл в кадры. Провёл там не менее часа. На выходе из управления меня ждал Женя Григорьев.
– Здравствуйте, Александр Георгиевич! Авто подано!
Сели, поехали.
У меня разболелась голова.
Надо же: я «слуга двух господ»! Этого мне только не хватало!
*****
Документ № 89.
Совершенно секретно.
МАНДАТ
С.С.С.Р.
Об”единенное
ГОСУДАРСТВЕННОЕ
Политическое
У П Р А В Л Е Н И Е
При Совнаркоме
=== * ===
Главное Управление ОГПУ
При С.Н.К. С.С.С.Р.
Отдел: ВО.
Октября 23 1924 г.
№ 728
Г. Москва.
=== * ===
Телефон: Коммутатор ОГПУ.
=== * ===
На № _______________
От «____»____________
=== * ===
Пред”явитель сего тов. КУДАШЕВ Александр Георгиевич действительно является начальником оперативного пункта особого назначения ВО ОГПУ при СНК СССР.
Тов. КУДАШЕВ А.Г. пользуется всеми правами по занимаемой должности, предусмотренными Положением об Об”единенном ГОСУДАРСТВЕННОМ Политическом У П Р А В Л Е Н И И При Совнаркоме СССР и его органах, утвержденном ЦИК СССР от 16 ноября 1923 года.
Действителен по октябрь 23 1925 г.
ЗАМЕСТИТЕЛЬ НАЧАЛЬНИКА ОТДЕЛА
(роспись.)
НАЧАЛЬНИК АДМИНИСТРАТИВНОЙ ЧАСТИ
(роспись.)
*****
«Хроники»
Кудашева Александра Георгиевича.
1 ноября 1924 года.
Полторацк (бывший Асхабад) Туркменской области (бывшей Закаспийской).
С этим мандатом в кармане новенькой добротной высшего комсостава шинели по самые каблуки хромовых сапог, я пешком прошёл весь путь от своего дома на улице Андижанской до здания Туркменского областного ГПУ на улице Свобода, бывшей Куропаткина. В своём городе Асхабаде, который сейчас Полторацк.
Мне нравилось ходить пешком. Правда, не отказался бы и верхом.
В Москве уже снег. В Асхабаде первый лёгкий морозец. Приказом коменданта гарнизон переведён на ношение зимней формы. Так что, весьма кстати новая шинель.
Город заметно пополнился военными. Многие с оружием. Полторацк приобрёл военно-стратегическое значение. По всей границе от Каспия до Ала-Тау время от времени идут бои местного значения.
Моя кобура пуста. Мой наган мне должны вернуть в ГПУ. Но я не без ствола, во внутреннем кармане, обшитом кожей, трофейный карманный восьмизарядный «Маузер» калибра 7,65. В Москве на дорожку дали, чтобы доехали без проблем. Маузер такой же, какой Клаус Пенк подарил Уне. Господи, со мной ли всё это было? Сам себе не верю, сколько же я жизней прожил в одной и той же своей собственной телесной оболочке? Неужели одну единственную?
Не только я поминутно отвечаю касанием сжатой ладонью правой руки козырька зимней «будёновки» в ответ на воинские приветствия встречающихся по пути красноармейцев. Рядом со мной переводчик моего отдела Евгений Григорьев. На его синих петлицах по «кубарю», на моих – по два «кубаря». Я начальник, мне хоть на один, но больше положено. Прикидываю, я снова в «подпоручиках»! И, похоже, никто так и не знает, что в феврале 1917-го года я был произведён в подполковники и под моим началом состоял отряд особого назначения в двести пятьдесят стрелков!
*****
Семью годами ранее. 25 декабря 1917 года.
Асхабад Закаспийской области.
В десять вечера на улице Андижанской, как и по всему Асхабаду, хоть глаз выколи. Ни один фонарь не горит. Ни в одном доме не светится электрическая лампочка. От железнодорожной грузовой платформы станции «Асхабад-Навалочная» я шёл домой пешком. Чавкал по грязи мягкими кавказскими сапогами с загнутыми носами. Время от времени за очередным поворотом улицы на меня обрушивали дружный лай попадающиеся бездомные собаки. Собак я не боялся. Не останавливался, не пытался отогнать. Они быстро со мной знакомились, обнюхивали меня на ходу и отставали. Финские ножи возможного полуночного «гоп-стопа» и пьяного хулиганья меня тоже не смущали. Ну, а на серьёзный ствол был и у меня свой собственный аргумент в рукаве поношенной шинели – обрез винтовки Мосина. За моей спиной солдатский вещмешок набитый доверху, под завязку. Целое сокровище: бутылка «Смирновской» с двуглавым орлом печати на белом сургуче, двадцать две сухие солёные икряные воблы-таранки, стакан чёрной икры красноводского кустарного посола и два фунта армянской фасоли. Было три фунта. Но когда я понял, что вернусь домой в Рождественскую ночь, решился: сменял фунт фасоли на хрустальную ёлочную Вифлеемскую звезду, расписанную миниатюрными золотыми ангелами!
Вот, вроде, и наши ворота. Улица Андижанская. В окне дома, в единственном окне дома на всю улицу, горит, догорает рождественская свеча. Ещё мгновение, и огонёчек погаснет.
Я постучал в окно. Свеча вспыхнула ярче, видно сквозняк дал пламени новые силы. Калитка была не заперта. На ступенях крыльца мне в руки упала Леночка. В полуобморочном состоянии. Я внёс её в дом. Прошёл, в зал, попытался положить жену на тахту. Леночка не отрывала от меня рук. Я встал на колени на пол. Положил её на ковёр. Легонько, как ребёнка, поцеловал. Попросил:
– Отпусти руки. По-моему, мне нужна санобработка. Не дай Бог, привёз в своих лохмотьях тифозных кровопийц.
Свеча на подоконнике все ещё горела.
*****
Чуть было не написал: «И был у нас настоящий праздник!»… Увы, праздник с горечью в сердце и со слезами на глазах. Помянули Татьяну Андреевну и Максима Аверьяновича. Услышав, как погиб дядюшка, любивший свою племянницу, как родную дочь, Леночка сначала словно окаменела. Потом тихо сказала:
– Помнишь, Саша, как я к афганцам попала в заложницы под Бахарденом? И меня на тебя обменяли? В тот день Максим Аверьянович мне показался богом войны, подобным грозному Архистатигу Михаилу Архангелу. Он сказал: «Всем сукам бошки поотрываю!» и ускакал к ущелью. Я не могу себе представить его старым, физически слабым. После того, что он сделал, Максим Аверьянович стал для меня ещё выше, ещё сильнее! Мы за упокой его души всю оставшуюся жизнь молиться должны.
Заплакала и ушла. В спальне зажгла лампадку и долго молилась.
Увы, и Татьяна Андреевна не умерла своей смертью. Сегодня исполнилось тридцать дней, как она вступилась у проходной винзавода за сторожа, нашего соседа, бывшего главного повара ресторана «Гранд Отель» Тиграна Аванова, пытавшегося удержать толпу мародёров, жаждавших отметить и в Асхабаде революционное взятие Петроградского Зимнего дворца. Были убиты оба.
Я тихо сидел у кроватки Георгия. Над его головой светилась в ночи хрустальная Вифлеемская звезда.
Наступило утро.
Леночка ушла на работу в больницу Красного Креста. Забрала с собой Жорку. Заведёт по пути к нянечке. Не доверила оставить его на денёк со мной.
Остался один. Нужно было решать, что мне делать, чем заняться.
Конечно, за два с половиной месяца моего пути из Баварии в Закаспий я пополнил свои познания в области политической обстановки в Европе и в Азии в целом, в России Европейской и Туркестанской в частности. Источниками этих знаний были и разглагольствующие соседи-попутчики по вагонам в пути следования, и ораторы, митингующие на привокзальных площадях, газеты, листовки на немецком, сербском, русском и турецком языках. При всей своей противоречивости эти политические новости и сводки военных корреспондентов с фронтов суммировались в гнетущее предчувствие надвигающейся катастрофы мирового масштаба. Отречение Российского Императора было лишь вырванной чекой бомбы с запалом замедленного действия. Этот неминуемый взрыв был очевиден. Его ждали. И от этого взрыва должна пострадать не только Россия.
А что здесь происходит? В Закаспийском Асхабаде?
В зале на книжной полке стопа газет и листовок. Конечно, не подшивки, без всякой системной хронологии, но для первого дня и этого достаточно.
Ого, местных изданий прибавилось. Есть даже на персидском языке. «Закаспийская туземная газета». Развернул её первую. Ошибся, статьи на туркменском языке. Набор арабским шрифтом. Прогресс. Первая печатная газета в истории туркмен – не текинцев, йомудов или эрсары – туркмен! Что ещё? Старый знакомый «Асхабад», за ним – «Русский курьер», Владикавказский «Терек». И новые социалистические в восьмушку листа «Молот» и «Солдат».
Пил кипяток, заваренный листом смородины. Чая нет, сахара тоже. Читал газеты.
Искал информацию, конкретно касающуюся только Закаспия и Асхабада. Это в первую очередь. Мне теперь здесь жить и содержать семью. Всё остальное потом, завтра. Надо же, совсем от жизни отстал. Кадета не отличу от эсера, а меньшевика от большевика. Возможно, и различий нет. Это просто группы, каждая из которых пытается натянуть одеяло власти на себя. Нет, нужно разбираться. За каждой партией – идеи. И методы, которыми эти идеи реализуются. А методы могут быть очень болезненными.
Начал читать.
Мой мозг привычно отсекал эмоции от сущности. Выстраивал картину расстановки новых политических сил. Было ясно, старый военно-административный аппарат рухнул. В Петрограде революционный кровавый хаос. Наивно полагать, что эта эпидемия не распространится циркулярно на самые отдалённые окраины.
Так, старые газеты направо, года семнадцатого налево. Теперь читаем.
Новость первая, административно-территориальные изменения: уезды переименованы в комиссарства. Все приставства переименованы в участковые комиссарства.
О, сразу почувствовался дух Французской Революции!
Ликвидированы сословия, чины и сословные привилегии.
Долой самодержавие!
Долой войну!
Мир народам!
Красные флаги. Митинги. Ораторы. Винные погромы. Листовки, распространяемые открыто, не прятались и хорошо шли на кулёчки с семечками. Новые газеты. Распахнутые ворота городской тюрьмы. Полицейские без кокард и погон с красными бантами на мундирах. Все они уже служат трудовому народу народными же защитниками милиционерами.
То, что в эти же дни были ликвидированы жандармерия и его охранные отделения, понятно, но в газетах об этом ни строчки.
Рабочий день сокращён до восьми часов.
Лозунг «Земля крестьянам» аккуратно был предан забвению. Слишком больной вопрос для всей России, а для Закаспия, где земля неразрывно связана и с водопользованием – сверхострый!
Лозунгов тысячи, а что нужно, не найдёшь!
Так, кто у нас в Президентах Асхабадского Конвента? Кто в «Робеспьерах»?
Вот, наконец-то, что-то нашёл.
Последним исполняющим обязанности Начальника и Командующего войсками Закаспийской области был генерал-майор Колмаков Николай Клавдиевич, бывший в одиннадцатом году градоначальником Ташкента, в тринадцатом помощником военного губернатора Ферганской области, а в Асхабаде помощником Начальника с тринадцатого по февраль семнадцатого.
Что ж, понятно. Абсолютная монархия закончилась не отречением 2 марта 1917 года монарха Николая II от престола, а самим фактом формирования в этот день состава Временного правительства Временным же комитетом Государственной думы. Без на то личного волеизъявления Государя Императора. Увы, уже никому не нужен.
Про Петроград и Всероссийское Временное правительство не пишу, без меня много мемуаров лиц, к этому правительству имевших прямое отношение.
В Асхабаде оппозиционные силы не дремали. Держали руку на Петроградском пульсе.
Вот, и наш Закаспийский «Робеспьер»! Первое революционное лицо нового мира без самодержавия в отдельно взятой области.
Уже пятого марта 1917 года, исполняющим обязанности Начальника Закаспийской области в должности Председателя «Асхабадского временного исполнительного комитета», назначен граф Доррер А.И. Он же, 29-го марта утверждён Комиссаром области!
Стоп, имя знакомо. Был циркуляр на члена партии социалистов-революционеров Доррера Алексея Иосифовича, студента Харьковского университета. Был судим, приговорён к двум с половиной лет тюремного заключения и лишён графского достоинства. Вот где объявился. Служил присяжным поверенным в асхабадском окружном суде. И титул графа при нём, при революционере.
Так, кто ещё из старых знакомых есть?
Некий господин, или уже товарищ, Безруких, без имени и отчества – товарищ Комиссара, с июля сего года и.о. Комиссара. Не знаком.
Далее, Грудзиньский, управляющий канцелярией Комиссариата, и.о. с октября семнадцатого. Тоже не знаю.
Вот, нашёл знакомое имя. Ораз Сердар, подполковник российской армии, начальник личной гвардии Махтум-Кули-хана! Сердар или Сардар? Не имеет значения. В другой газетке его вообще Ураз-Сердаром называют. Как не знать, помню по операции в Ков-Ата. Эх, были времена… Кем он сейчас? С августа Председатель «Туркменского областного комитета». Ясно.
Далее. «Областной Совет депутатов» – это наименование на слуху. Что означает на деле? Законодательный орган? Исполнительный, административный? Не понятно. Да они сами не знают разницы. Карягин, председатель, после него с сентября Печатников Зиновий Исаевич. Вот ещё информация: «Областной Совет депутатов» распущен 2-го декабря 1917 г.». И ещё одна: «Со 2-го декабря 1917 года – Областной Совет Рабочих Солдатских и Крестьянских Депутатов Закаспийской области расформирован и создан Совет Народных Комиссаров Закаспийской области». Это грамотней. Если верить лозунгу «Вся Власть Советам!», в этих «Советах» сосредоточены две ветви, составляющие власти? Интересно, а третья, судебная? Пока неизвестно.
И последняя новость: «Всетуркменским съездом 29-го ноября создан «Мусульманский Комитет Закаспийской Области» с центром в ауле Кеши». Съезд избрал председателем некоего Овезова.
Ба! Да здесь, в Асхабаде, демократическая тишь и благодать по сравнению с Петроградом или Кавказом. Железная дорога работает, Красноводский порт трудится. Керосиновый завод гонит бензин-керосин. Чая нет, но есть хлеб. И молоко соседка носит по божеским ценам! За царский старый рубль мука продаётся на вес, как до войны можно было купить на четырнадцать копеек. Чудовищная инфляция? Вовсе нет. В Киеве, говорят, бумажки царские вообще не в ходу! Со светом перебои, сам свидетель, но Красный Крест электростанция не отключает. Нет полиции и жандармерии, но за истекшую ночь ни одного выстрела не слышал…
Вернулась из больницы Леночка. Лицо белое. Дважды вздохнула, прежде, чем начала говорить:
– Саша, последние новости. Плохие. Очень плохие. На вокзал воинский эшелон пришёл из Ташкента. Говорят, большевики. Без погон. Все с оружием, с пулемётами. Каратели. Заняли Канцелярию Начальника, все учреждения. Арестовывали правительство. Разогнали базары, грабят магазины, склады. На месте расстреливают без разбора кадетов, эсеров, бывших полицейских, жандармов. Ведут обыски. За хранение оружия – расстрел. Без документов – расстрел! У нас даже в хирургическом отделении всех лежачих переворошили! Быстро собирайся. На чердаке поживёшь, пока здесь всё успокоится.
На сборы мне понадобились сорок пять секунд.
Леночка посмотрела на меня, ахнула:
– Господи! Саша! На кого ты похож?
– За меня не беспокойся. У меня хорошие документы. И неотразимые аргументы. Пережил войну, переживём и карателей! До свидания. Я вернусь!
Поцеловал Леночку.
В дверь дома постучали. Видно калитку закрыть Леночка не успела. Я в три бесшумных шага отступил в спальню. Леночка прикрыла за мной дверь. На улице раздался винтовочный выстрел. Визгнула собака. Второй выстрел. Шаги в зале. По звуку слышу – двое. Скрип тахты, шорох сдвинутого табурета. Звук опущенного приклада винтовки на пол.
Я выглянул в окно, приоткрыв занавеску. В саду никого. Можно было уйти свободно. Это как? И оставить Леночку эти двум?! Мой обрез с полной обоймой на пять патронов. И вторая обойма в нагрудном кармане. Решил не торопиться.
Пока слушаю. Там видно будет.
Мужской голос:
– Здравствуйте, Елена Сергеевна!
Голос Леночки:
– Здравствуйте, товарищи военные революционеры.
– Не пугайтесь, Елена Сергеевна. Вам ничего не угрожает. Меня Денисом Ивановичем зовут, а товарища моего можно просто Федотом. Казаки мы, как и вы. Из Семиреченских. Ты, Федот, иди, подыши свежим воздухом. Ежели, не дай Бог, квартирьеры из эшелона побеспокоят, скажи, занято для комсостава! Иди!
Звук шагов. Хлопнула дверь.
Мужской голос:
– Собственно, я по поручению начальства из Ташкента. К вашему мужу, Александру Георгиевичу. Хочу узнать, не появлялся ли он? Слово у меня есть для него заветное. Ну, а коли, нет, и суда нет. Мы у вас в прихожей два-три дня покараулим, пока наши ироды не успокоятся, а потом уйдём.
Голос Леночки:
– На фронте мой муж. Где – не знаю. Писем нет. И войне нет ни конца, ни краю. Придёт, передам ему от вас поклон, добрый человек. Охрана мне не нужна. Я уходить собралась, меня в больнице ждут. Я в хирургическом отделении служу. Проводите меня лучше до больницы. Там уже ваши озоруют!
Мужской голос:
– Можно и проводить. А слово заветное я сейчас скажу. Вы запомните, мужу передадите. Это слово только ему, никому другому: «Маскарад»!
Я переложил обрез в левую руку, опустил ствол вниз. Вышел.
Крепкий мужчина лет пятидесяти в солдатской шинели без погон, но перетянутый офицерским ремнём с портупеей, мгновенно поднялся с табурета, успев нахлобучить на голову папаху и стукнуть прикладом винтовки о пол. Сказал чётко, но в полголоса:
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! Имею приказ Его Превосходительства господина генерал-майора, известного вам, вручить вам сей пакет!
Пакет я принял.
Осмотрел – подивился. Пакет прошит шнуром и опечатан в пять печатей № 3 ТуркВО с двуглавым орлом. Без каких-либо надписей.
Ответил казаку:
– Присаживайтесь, Денис Иванович.
Вышел в спальню.
Вскрыл пакет.
В пакете две пары погон подполковника пехоты. Красное сукно, золотой галун, три звёздочки. Одна пара на мундир, вторая на шинель. Удостоверение подполковника на моё имя, за подписью генерал-майора Кондратовича Л.Л. Это кто? Не знаком. Пачка сторублёвых кредитных билетов выпуска 1910 года. «Катеньки». Ага, моё жалованье за шесть лет! Ну, это Леночке пригодится. Короткая записка машинописным текстом: «По получению прибыть незамедлительно. Инструкции устно доверенным лицом».
Вернулся в залу.
Денис Иванович снова поднялся, вытянулся во фрунт:
– Разрешите представиться: капитан Ремизов Денис Иванович. Имею для вас устное предписание.
Леночка набросила на плечи пальто, вышла во двор.
Капитан Ремизов продолжил:
– Военная контрразведка. Служба в подчинении Евгения Фёдоровича Джунковского. Имею разрешение доложить: с четырнадцатого года ваш дом, ваша семья под охраной нашего ведомства. С вами трижды пытались установить связь. Не получалось. Даром людей теряли. Но не теряли надежды. Я со своими людьми здесь ради вас. Уверенности встретить вас не было, но мы озадачены уберечь вашу семью от мародёров. Цели этого большевистского эшелона нам известны. Предотвратить экспедицию не могли. Разъясняю момент дня: Ташкентский большевистский совет раздражает политическая, а главное, экономическая независимость Закаспия. Здесь реально у власти Управление Железной дороги. Есть приказ вывести всех управленцев и спецов в Ташкент. В самом Ташкенте хаос. Двоевластие. Проблема решаема, проблема решается. Для вас у Евгения Фёдоровича есть серьёзное предложение. Он в вас уверен. Мы выезжаем сегодня в полночь. За семью не беспокойтесь. Она останется под скрытым охранением. Никто не тронет.
Я кивнул. Спросил:
– Под каким прикрытием повезёте меня?
– Инкогнито!
Вошла Леночка.
– Одна беда! Покормить бы вас, да нечем. Даже чаю нет…
Обедали втроём.
Щи и макароны по-флотски с ливером. В судках из ресторана «Гранд Отеля» как в старые добрые времена.
Постучавшись, вошёл Федот. Положил на тахту большой свёрток и сапоги.
Капитан Ремизов пояснил:
– Обмундирование. Переодевайтесь, ваше высокоблагородие. Я пройдусь по Андижанской, сменю посты. Ребят тоже покормить нужно. У вас есть семь часов. Потом отбудем.
Вышел во двор, хлопнул калиткой.
Леночка не плакала.
Снова зажгла свечку.
Мы сидели на тахте, а я рассказывал ей про Персию, про Индию. Чудные сказки, которые можно было бы рассказывать тысячу и одну ночь. Но у нас было всего семь часов.
В двадцать три двадцать Леночка заперла за мной и моим сопровождением калитку на засов.
Я знал: она сначала выпустит из сарайчика алабая. Потом, вернувшись в дом, сядет на тахту и будет смотреть на циферблат ходиков. В полночь услышит гудок паровоза. Перекрестится…
Мы оба были уверены: расстаёмся надолго. Нет, судьба была милостива. Через три недели она подарила нам новую встречу.
Правда, за теми короткими днями встречи новую долгую разлуку…
ГЛАВА XXI.
Одеколон «Белая орхидея» и не «пролетарская морда». Мандат от Подвойского. Максимум политинформации в минимальное время. Станция назначения Мерв. Встреча с Джунковским. Последние романсы для Леночки.
26 декабря 1917 года.
Военный эшелон специального назначения Асхабад-Ташкент.
Ночь.
Эшелон краснобантовых стрелков из Ташкента в Асхабаде не задержался.
В одни сутки вооружённые уполномоченные представители Туркестанского Совета солдатских и рабочих депутатов (большевиков) исполнили свою основную миссию: арестовали и везли в Ташкент практически весь состав персонала Управления Закаспийского отделения Средне-Азиатской Железной Дороги. С экономической независимостью Закаспийской области от Туркестанского края было покончено одним ударом.
Заодно были «подчищены» не только Асхабадские провиантские склады, но и подвалы Закаспийского (Асхабадского) филиала Туркестанского (Ташкентского) отделения Государственного банка Российской Империи.
Ну, как юрист по неокончено высшему образованию, должен уточнить: сам не видел, в руках не держал, но «краснобантовые» в вагоне не стеснялись, наперебой похваляляясь своими мародёрскими подвигами. Под водочку виноградную Асхабадского винзавода купца Петроса Лазаревича Ованесяна и копчёную баранью колбасу из неприкосновенных запасов армейских складов.
Нет основания, не доверять признаниям непосредственных участников акции.
От предложенного стакана водки я отказался, вежлибо буркнув, якобы спросонья: «У меня язва, третью ночь спать не даёт». Мой сопровождающий не принял приглашения тоже.
Это было ошибкой. И не единственной.
Минут через двадцать меня спустили с третьей полки толчком в ребро стволом винтовки.
В лицо свет железнодорожного фонаря. Хриплый мужской голос с южнорусским выговором:
– Точно, как от бабы одеколоном пахнет. Выбрит, с усами, и морда не пролетарская. Откуда такая птица в эшелоне спецназначения? Документы!
Двое сзади уже крепко держали меня за локти. Третий шарил по карманам.
Голос моего сопровождающего, товарища Ремизова:
– Опусти фонарь, уполномоченный! Представься, прежде чем шарить по карманам товарища из революционного Петрограда!
Фонарь убрали.
Я рассмотрел человека, ткнувшего меня винтовкой в бок. Он вынул из рукава шинели сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и, не давая в руки, помахал им в воздухе:
– Я есть начальник эшелона специального назначения, уполномоченный особого совещания Ташкентского Совета Солдатских Депутатов большевиков Цыганков-Коломиец.
Подумал, спрятал мандат и, сбавив тон, добавил:
– Меня в партии с пятого года знают. А вы кто такой, товарищ?
Ремизов протянул Цыганкову бумагу:
– Читайте сами!
Мой «мандат» прикрытия произвёл впечатление. Хорошо ещё, я успел зашить удостоверение от Джунковского в голенище сапога. Погон подполковника с собой не взял, остерёгся. Не захотел повторения ситуации с перстнем Рами Радж-Сингха, отобранном в Бардхамане индусом-артиллеристом саиб субедаром, заподозрившем во мне шпиона, при «мобилизации» в 14-м году. Такие вещественные «ключи-пароли» хороши лишь для авантюрных романов, любимых юнкерами и гимназистами. В сегодняшней ситуации погоны подполковника стали бы для меня хорошим пропуском на тот свет. Впрочем, Джунковский предполагал, что я на этот крючок не попадусь. Просто хотел меня побаловать. А если и Мак’Лессон тоже?!
Цыганков-Коломиец читал мой мандат по слогам:
«Петроградский комитет РСДРП (б).
23 ноября 1917 года. № 209.
МАНДАТ.
Предъявитель сего товарищ Краснопольский Александр Павлович является:
а). полномочным комиссаром «Всероссийского бюро фронтовых и тыловых военных организаций при ЦК РСДРП(б)» по особым поручениям;
б). военным корреспондентом ежедневной большевистской газеты «Солдатская правда».
С полномочиями беспрепятственного передвижения по всей территории России.
Предписывается: Руководителям Советов РСДРП (б) оказывать содействие Предъявителю МАНДАТА в исполнении им своих обязанностей.
Подпись: Н.И. Подвойский
Народный Комиссар по военным делам
Мандат действителен по 31 декабря 1919 года».
По прочтению, Цыганков-Коломиец аккуратно свернул МАНДАТ и протянул его мне:
– Вижу, вы человек образованный, но не военный. Такие документы должны держать только при себе. На сердце. Мало ли, что с вашим сопровождающим бойцом случиться может. Отстанет, не приведи, от поезда… Как вы потом без мандата? Ведь и расстрелять по ошибке могут.
Пригласил к себе в купе. С сопровождающим, конечно. Пока шли в «гости», успели заметить: нашего гостеприимного «уполномоченного» «ведут» четверо весьма лихого вида молодцов в чёрных бушлатах и матросских бескозырках. У двоих на лентах бескозырок надписи золотом «Царь», у третьего – «Царица», у четвёртого – «Москва». И у каждого на груди красный бант. Революционная Аму-Дарьинская флотилия. Личная охрана уполномоченного Цыганков-Коломийца!
И наш конвой.
Понятно, мы очень аккуратно взяты под стражу.
Пришли. Конечно, не купе. Просто первое плацкартное отделение, затянутое от всего остального вагонного пространства брезентом. Два пулемёта «Гочкиса» у окон справа и слева без станков. Пулемёт «Максим» на станке с бронещитом направлен стволом в вагон. Не мало.
Прошли, присели. На столике появился большой медный чайник с кипятком, малый фарфоровый заварной. В китайские пиалы, расписанные драконами и золотыми рыбками, разливается зелёный чай. Водки нам уже не предлагают.
Пьём чай, беседуем.
Цыганков-Коломиец больше говорит сам. Выговаривается.
Похоже, поверил легенде. Не прочь рассказать о своих подвигах. Что ж, послушать можно. Где и когда ещё прочтёшь о Ташкентском октябрьском революционном перевороте.
Для затравки к беседе начальник эшелона задал мне простой вопрос:
– Товарищ Краснопольский! Вот, вы комиссар, да? Время у нас новое, слов много новых, у начальников должности разные по-разному называются. Усматривается некоторый разнобой, не всегда простому человеку понятный. А русскому человеку понимать обязательно нужно, чем президент от секретаря либо от комиссара отличается. Пользуясь случаем, без обид, хотел бы и свою политграмотность повысить. Вот, читал ваш мандат. Там в комиссарах и товарищ Подвойский по военным делам, и вы комиссар, Александр Павлович – военный корреспондент. Уже не понятно малограмотному, кому какую честь оказывать. Расскажите!
– Разница большая. Подвойский – Народный комиссар, член Правительства – Совета Народных Комиссаров, по старому – Военный Министр. А я – сошка поменьше, всего-навсего, его уполномоченный представитель по вопросам массовой агитации, военный корреспондент. Просто комиссар. Порученец. Слово это пришло в Россию революционную из прошлого, из Революционной Франции века восемнадцатого. А происходит оно от латинского слова «missio» – миссия, что переводится, как «задание или поручение». Отсюда – «комиссар» – это человек, действующий по поручению. Человек такого ранга, как Подвойский, действует, по поручению всего народа, потому и должность его – «народный комиссар».
Цыганков-Коломийцев слушал, разинув рот. Потом сказал:
– Вам бы, Александр Павлович, у нас на митинге выступить. Очень многим одним дельным словом сумели бы мозги вправить. А то брехунов много, не могут внятно мысль до народа донести, из нагана в воздух сажать начинают. С наганом и дурак умный пока патроны есть, а у противника свой наган не появится. Тогда ума вообще не нужно. Я, почему о комиссарах речь завёл? Может, вы не в курсе, что и последний Туркестанский генерал-губернатор Алексей Николаевич Куропаткин был назначен Керенским Главным Комиссаром Временного правительства в Туркестане. Конечно, после отречения императора Николая Второго и брата его Михаила от престола Российского. Теперь понял, у большевистской власти чины комиссаров сохранились. Тогда почему я не комиссар? У меня тоже миссия была в Закаспий, и поручение народов Туркестана я выполнил успешно. А я всё – уполномоченный да уполномоченный. Но, по сути – комиссар же? Несправедливо! Я вам всё расскажу. Напишите статью для нашей «Солдатской» газеты. А придётся с самим Военным Комиссаром разговаривать, так и ему всю правду расскажете. Выпьем за правду?!
Я сказал:
– Выпьем!
Уполномоченный Цыганков-Коломиец постучал ладонью по столику, приказал:
– Пантюшин! Водки и чего-нибудь!
Ответа не дождался. Встал, направился к выходу из своего командного плацкарта. На выходе споткнулся о пулемёт, чертыхнулся. Сказал:
– Я сейчас. Спит, поди, моя братва. Никакой дисциплины. Вернёмся в Ташкент – всех под военно-революционный трибунал!
Вышел.
Я нагнулся к Ремизову:
– Господин капитан! В Мерве этот «Цыганок» свяжется по телеграфу с Ташкентом, попросит «пробить» комиссара Краснопольского. Сразу ему ответ не дадут, запросят Петроград. К нашему приезду успеют получить справку. В Ташкенте нас арестуют. Нам до Мерва ещё часа полтора при таком темпе движения. Что будем делать?
Ремизов ответил:
– Мы выйдем на 12-м километре ранее станции Мерв. Нам Ташкент не нужен. Евгений Фёдорович ждёт нас в резиденции Махтум-Кули-хана. Четыре версты от Мерва на Мургабе. У нас пятьдесят минут до полустанка Шатлык. Он в 24-х километрах от Мерва. Не пропустить бы. Ровно через 16 минут после Шатлыка должны сойти на полном ходу. Сможете?
Я улыбнулся. Господи, помилуй! Снова ночь, поезд, впереди Мерв и вопрос: «Сможете?»! Всё повторяется, но на новом витке жизни и истории.
Ремизов счел мою улыбку знаком согласия.
Вернулся Цыганков-Коломиец в сопровождении своего телохранителя в бескозырке с надписью на ленте «Царица». Вдвоём принесли полведра соленой капусты, два кольца копчёной колбасы, белую голову армянской брынзы и четыре бутылки водки.
Матросик уже был в подпитии.
– Выпьем?
– Выпьем!
– А за что?
– За кого! За комиссара Цыганков-Коломийца, нашего начальника эшелона!
Хозяева положения выпили.
Я поднёс свой стакан ко рту, вдруг сделал вид, что в чёрном провале окна вижу нечто. Цыганков-Коломиец и его матрос с «Царицы» тоже уставились в окно. Я успел вылить водку за воротник на собственную грудь. Хороший компресс в холодную декабрьскую ночь в песках Кара-Кумах!
Ремизов успел последовать моему примеру.
Закусили, разлили по второй.
– Выпьем?
– Выпьем!
– А за что?
– За кого! За батьку. Не тот атаман, кто булаву носит, а тот, кто казаков кашей кормит! Здоровье комиссара Цыганков-Коломийца!
Матрос с «Царицы» улёгся на пол, обняв «Максим».
Мы с Ремизовым уже не церемонились. Не тронутые стаканы поставили на стол. Ремизов в третий раз наполнил стакан начальника эшелона. Звякнув, коснулся горлышком бутылки и наших полных стаканов.
– Выпьем?
– Выпьем! Но сначала я расскажу, как арестовывал Куропаткина!
– Расскажи.
– Это стоит записать для истории. Вы знаете Алексея Николаевича? Какой человечище?! Герой Плевны, соратник Скобелева… Лично возглавлял колонну штурмующих на Геок-Тепе! Главнокомандующий на русско-японской! А потом здесь. Царь наш батюшка своим отречением предал в первую очередь своих самых верных слуг, таких, как Куропаткин. Как сейчас помню. Дело было по весне 30-го марта сего года. Именно уполномоченный Цыганков-Коломиец вручил Куропаткину «Постановление» объединенного заседания «Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов», «Совета мусульманских депутатов», представителей «Крестьянского союза» и «Исполнительного комитета», которым Куропаткин был отстранен от должности и приговорен к домашнему аресту. Сначала домашний арест, а потом сопровождение в Петроград под моим конвоем. Без насилия, культурно. Вместе Куропаткиным выдворили его помощника Ерофеева и начальника штаба ТуркВО генерала Сиверса. В Петрограде их всех помиловали. А конвою даже пайка не выделили. В Туркестан своим ходом возвращались, подножным кормом питались. Это справедливость?..
Начальник эшелона уткнулся носом в стол. Его рука с полупустым стаканом упала на колени. Затих.
Ремизов взглянул на часы. Сказал:
– Пора!
Встали. Вышли в тамбур.
– А ваши люди? – спросил я капитана.
– У каждого своё задание. У всех хорошие часы. Время сверено. Ждём. Ещё три минуты.
Открылась дверь в коридор. Вышел матрос. Тот, что с «Царя». Потягиваясь, приказал нам:
– Что здесь делаете? Давай назад в вагон!
– Курим, – ответил Ремизов. Быстрым движением вынул из левого рукава шинели штык винтовки Мосина и вогнал его с хирургической точностью в сердце матроса. Зажал ему рот ладонью левой руки. Через несколько секунд отпустил. Матрос тяжёлым кулем свалился на пол.
Ремизов открыл дверь тамбура. Ледяной ветер ворвался в вагон. Первым был выброшен труп. Вторым выпрыгнул я. За мной капитан Ремизов.
В декабрьскую студёную ночь кара-кумский бархан не показался мягким. Слава Богу, здесь нет камней. Обошлись без травм.
Поезд прошел мимо нас. Первый, второй, третий, четвёртый вагоны. С некоторым опозданием прокатился и остановился в десятке шагов от нас пятый. Отцепленный. На его тормозной площадке двое. На крыше третий.
– Мои люди, – сказал Ремизов. – Слава Богу, все живы.
– Что теперь? – спросил я его.
– Ждём, – ответил Ремизов. – Нас должны встретить.
Вынул из-за голенища фальшфейер, поджёг его, поднял факел над головой. Через три минуты крикнул своему Федоту:
– Теперь твой. Залезай на крышу, нас не видят!
Федот зажёг свой факел.
Через минуту мы услышали мягкий рокот многочисленных копыт по песку. Рокот усиливался. Минуты через три-четыре мы и отцепленный вагон были окружены текинскими конниками. Большой отряд. Не менее полусотни.
К нам направился один из всадников в белом тельпеке. Стараясь перекричать усиливающийся ветер, несущий песок вперемежку со снегом, поздоровался и задал вопрос на русском:
– Салам друзья. Есть ли среди вас Кудаш-бек?!
Я шагнул ему навстречу. Всадник спрыгнул с коня. Развел для братского объятия руки.
Это был полковник Ораз-Сардар, начальник гвардии хана Ахала генерал-майора русской армии его высочества Махтум-Кули-хана.
*****
Открыть вагон труда не составило. Его сопровождающие «краснобантовые» стрелки сопротивления не оказали. Из вагона кроме охранников нукеры Ораз-Сардара извлекли пожилого человека, трясущегося от холода и страха. Один из нукеров набросил ему на плечи свой овчинный полушубок. Подвёл его к нам.
– Кто вы? – спросил Ремизов. – Почему вы здесь?
– Я Вениамин Иосифович Ремпель, младший кассир Асхабадского филиала Ташкентского отделения Государственного Банка Российской Республики, – ответил человек. – Я здесь не по своей воле. Меня допрашивали, потом били, потом сунули в этот вагон с колбасой и водкой.
– Где золото? – спросил Ремизов.
– Там, где ему положено быть, – ответил Ремпель. – В подвале банка.
Ремизов рассмеялся:
– Вы что, на весь банк единственный работник? И эти шкурники не смогли выбить из вас золото?
– Остальные сотрудники успели разбежаться. Мне не повезло. Показал господам революционерам одно пустое хранилище. Сказал, другого нет. Я не выдавал им то, что они уже взяли сами, но взял с них расписку: на полмиллиона царскими кредитками! Расписка осталась в банковских текущих документах, а я вместе с деньгами в опечатанной упаковке в этом холодном вагоне.
– Всё понятно, – сказал Ораз-Сардар. – Уходим!
– Не так быстро, – возразил капитан Ремизов. – Прошу расписаться в Акте всех присутствующих. Акт пойдёт и в Ташкент, и в Петроград. Оставим собственную охрану вагона. «Краснобантовых» и кассира заберём с собой. Из резиденции пошлём телеграмму на станцию в Мерв, пусть заберут вагон. Пока так.
Эти формальности не заняли много времени.
Для меня и капитана нашлись кони. Прочим пришлось трястись на конских крупах, держась за кушаки джигитов.
Через час мы подъехали к резиденции хана Ахала.
*****
С самим ханом Ахала я не общался.
Со мной занимался генерал-майор Джунковский Евгений Фёдорович. Доверительные отношения между нами так и не сложились. И я знал почему. Ответ на такой вопрос, если бы он был задан, прост: нельзя послать на смерть того, кого любишь. Как профессионал своего дела высочайшего класса, Евгений Фёдорович не имел права ни на чувства, ни на эмоции.
Мои попытки отчитаться по работе в Персии он пресёк самым решительным образом:
– Ваши донесения мною изучались очень внимательно. Многое из них вошло в золотой фонд нашего дела не только в информационном аспекте, но и в методическом плане. К сожалению, последнюю оценку вашей работе делал не я лично, но аппарат нашего высокого начальства, заседавшего в правом крыле здания Генерального Штаба, что на Дворцовой площади. Что касается разбора негативных сторон, имевших место быть, то за давностью лет и недостатком времени в настоящем, обойдёмся без оного. Согласны? Если есть жалобы, нет стороны, которая была бы правомочна их принять, разобраться в них и дать ответ.
Я промолчал. Иного от Джунковского нельзя было и ожидать.
Джунковский продолжил:
– Я очень надеюсь, что настанет время, когда мы сможем, не оглядываясь на циферблат часов, предаться воспоминаниям. Как у Пушкина в «Песне о Вещем Олеге»: «Бойцы поминают минувшие дни...»… Но! Мы с вами, Александр Георгиевич, снова в бою. И времени у нас с вами нет, и пока не будет, ни на тризну по рухнувшей Российской Империи, ни по ушедшим товарищам. Я призвал вас снова на бой. Нет империи, но есть Россия. Её защищать нужно. Как родную мать. Всегда защищать! Если вы со мной, скажите «да». Если «нет», как говорят в Лондоне: «Help yourself»!
– Да!
– Уверены? Этим «да» вы отрезаете себе путь назад.
– Да!
– И в третий раз спрошу: готовы ли вы довериться мне настолько, чтобы вступить на скользкий хлипкий путь горных троп, оврингов, вечных снегов, лавин, обвалов, голода, болезней, лишений, гибели товарищей, измены и предательства, вечных боёв и крови, ответственности за гибель своих подчинённых?
– Да!
– Хороший ответ. Будем считать, что вы принесли ещё одну присягу на верность Отчизне – Россие! Думаю, нам можно обойтись без духового оркестра, подписки на клочке бумаги и целования распятия. «Да!» – оно или есть, или нет! Я ему верю. Я его принял. Извините, не даю вам отдохнуть с дороги. Теперь будем отдыхать, лишь, когда сами по себе от усталости с ног начнём падать.
– Я готов, Евгений Фёдорович.
– Тогда начали. Цели и задачи предстоящей операции на столе. Пока только в тезисах. Знакомьтесь. Карта на стене. Маршруты вчерне вычерчены. С сегодняшнего дня вы, Александр Георгиевич, не слепой исполнитель. Вы – соавтор, соразработчик операции. Эх, была у меня мечта протолкнуть вас в Академию Генерального штаба, пардон, в Императорскую Николаевскую военную академию! Вы на практике отработали давно то, что дала бы вам Академия в теории. Полагаю, сегодня спокойно сдали бы большинство выпускных экзаменов без подготовки…
Джунковский ещё говорил, а я уже читал тезисы плана предстоящей операции. Но, одновременно, не оставлял без внимания ни слова из речи своего начальника.
– Кстати, – обратился ко мне Джунковский, – операция ещё не имеет своего имени. Не придумаете, Александр Георгиевич?
Я оторвался от текста. Посмотрел на карту. Увидел не графические изображения местности, но реальный рельеф скал, хребтов, ледников, водопадов… Сказал:
– Что тут думать? Родные места. Гиндукуш!
– Гиндукуш? – переспросил Джунковский. – Пусть будет «Гиндукуш»!
Я закрыл папку с тезисами, подошёл к карте.
– Уже «пробежали»? – спросил Джунковский. – Как вам? Не хотите отказаться от своих трёх «да»?
Я счел возможным ответить как можно жёстче. По-строевому повернулся «налево-кругом», вытянулся по стойке «смирно».
– Не смею шутить с данным мною словом офицера, Ваше превосходительство!
Джунковский сделал шаг назад, поднял вверх обе руки.
– Сдаюсь, сдаюсь, Александр Георгиевич! Вы сами ставите меня в неловкое положение. Хоть вопрос бы какой задали. Ведь и сами пойдёте, и людей поведёте в опаснейшую во всех смыслах экспедицию!
– Вопрос? Вопросов будет очень много. У меня принцип – Festina lente – «торопись медленно». Я не привык суетиться, как щенок, что играет с собственным хвостиком. Но один вопрос задам. Три предполагаемых маршрута из разных точек азиатской части России сходятся в одной точке – афганском ущелье Кафири. Значит ли это, что Кафири конечный пункт экспедиции?
Мой простой, на первый взгляд, вопрос, казалось, ошеломил Джунковского. Я таким его никогда не видел. Джунковский неуверенным движением поднёс ко лбу руку, как-то неловко повернулся, сказал:
– Где-то здесь была моя лупа.
Я промолчал.
Джунковский резко повернулся ко мне. Он снова был прежним. Ответил:
– Нет, Александр Георгиевич. Кафири не будет последней точкой вашей экспедиции. Обстоятельства требуют, чтобы конечный пункт назначения был засекречен как можно долее во времени. Если только вы достигнете Кафири и сумеете сохранить груз, ваш труд можно будет именовать истинно героическим. Ваша заслуга будет очень высоко оценена во всех смыслах. Пока смиритесь с тем, что вам уже известно. В Кафири вы узнаете о конечном пункте. Там вы получите новых проводников, животных, провиант, охрану, отдых, лечение. Но только в Кафири. Всё. Этой темы более не касаемся. «Горит Восток зарёю новой»! Утро. Пока закончим. Идём умываться, завтракать. И начнём работать. В десять дней мы должны закончить полную детализацию всех узловых моментов операции. В десять дней должны подготовить всё необходимое для похода. Ну, последнее будет поручено Ремизову. Как он вам?
Я вспомнил Ремизова. Выдержка в сочетании с решительностью. Взвешенность принимаемых решений в сочетании с силой их исполнения. Нормально. С ним можно идти в Афган!
Кивнул Джунковскому:
– Согласен!
Так мы начали работать над операцией «Гиндукуш».
*****
22 января 1918 года.
Асхабад.
Короткий отпуск перед экспедицией.
Третий день живу в семье. Счастливы. Леночка стала ещё красивее. Жорка растёт не по дням, а по часам. Шестой годок идёт. Вожусь с ним. На старом текинском ковре учу его бороться. Уже умеет правильно падать. И всегда кладет меня на обе лопатки.
В голову не раз приходила мысль сделать семейное фото для памяти. Скоро мне покидать родной дом. И кто знает, будет ли шанс вернуться назад когда-нибудь. Решился. Леночка сумеет сохранить фотографию. Держать на виду не будет, а придут «краснобантовые» – надёжно спрячет.
Пошёл искать фотографа. Долго искать не пришлось.
Фотоателье месье Минкина на Левашовской у Текинского базара за истекшие семь лет не изменилось. Сам Минкин не по годам постарел, поседел, изрядно облысел.
Меня не узнал. Сунул мне в руку измятую зелёную «романовскую» трёшку и сказал:
– Проходи, служивый, не заслоняй витрину.
Меня узнать было трудно.
Я оттянул марлевую повязку с глаза в сторону. Поставил к стенке костыль. Поздоровался:
– Доброе утро, Марк Захарович!
Право, не стоило пугать нашего дорогого доверенного человека, первого секретного сотрудника Особого отдела Управления полиции, исполнявшего время от времени обязанности фотографа-криминалиста. Минкин и раньше умел бледнеть, становясь похожим на меловое изваяние, но сегодня ему стало по-настоящему плохо.
Сделал глоток холодного чая из стакана с подстаканником, пришёл в себя.
– Чем могу служить, Александр Георгиевич?
Я представился:
– Фронтовик-инвалид Караваев Иван Спиридонович! Из Симбирской губернии. Временно проживаю у известной вам Елены Сергеевны на Андижанской. Привет вам от неё и приглашеньице. Просит фото семейное сделать. Я вижу, работы у вас немного. Давайте возьмём коляску, прокатимся!
Протянул ему пару хрустящих «катенек».
Минкин порозовел.
– Айн момент, Иван Спиридонович! В лучшем виде! Сегодня солнышко, даже блиц не понадобится. Естественное освещение – высокохудожественная работа! Эй, на фаэтоне! Давай сюда!
*****
Вечером прощались. Ужинали при свечах.
Леночка приготовила настоящий плов. Не плакала. Не задавала вопросов. Приехал Минкин, привёз фотографии. Был приглашён к столу. Не отказался. В одно мгновение опустошил свою тарелку. Леночка не поскупилась, положила ещё.
Выпьем? Выпили.
Леночка Минкиных хорошо знала.
А кто в Асхабаде уже не знал Леночку?
Спросила:
– Как ваша Розочка, Марк Захарович?
Минкин чуть не прослезился:.
– Вашими молитвами, Елена Сергеевна! Век вас помнить будем!
Спросил сам:
– Помните, Елена Сергеевна, я вас с Татьяной Андреевной и Агапьевым в Красном Кресте фотографировал? Сюда, на Андижанскую, фото привозил?
Леночка вежливо кивнула головой.
Минкин продолжил:
– У вас ничего не изменилось. Всё, как в старые времена! Мой Бог! Как было прелестно. Богатый город – ворота в Персию! Купцы, промышленники, железнодорожники, офицеры с золотыми эполетами, дамы в бриллиантах! Красавицы! Расплачивались золотом, сдачи не просили. Ко мне персидские купцы из дальнего Шираза специально приезжали, портреты маслом заказывали. Знаете, они шииты, им можно. Какое было время… Жаль, оно уже никогда не вернётся.
Каюсь, я проявил некоторую бестактность. Время было такое. Не секрет, всё на виду. Спросил:
– Не хотели сменить профессию, Марк Захарович? Из ваших очень многие пошли в политику. Карьеры головокружительные. Могли бы иметь поддержку, стать комиссаром, обрести власть. Народный комиссар финансов Минкин! Звучит? Не считали бы деньги. Не ждали бы клиента с просьбой сделать пару фото четыре на три!
– Власть? Деньги? Шутите, Александр Георгиевич! Как будто сами не знаете от кого в нашем мире власть и деньги. Я хоть и не православный, но чту десять заповедей, как и вы. И Гоголя уважаю. Сокровища даются только в обмен на бессмертную душу! Я маленький человек, базарный фотограф-рублёвщик, но мой хлеб трудовой, не на лжи, не на крови. Не стремлюсь в пророки, но уверен: кто сегодня в «первых» – завтра будут последними. Кто берёт кровью, кровью и заплатит. Это закон. Время не имеет значения. Пусть пока тешатся. Я никому не желаю зла, но им не завидую!
Смотрели фотографии. Среди них были и негативы. Обычно, фотографы хранят их у себя. Но Минкин прошёл школу полковника Дзебоева. Знал, что делал. Я оценил этот момент.
Хвалили Минкина, его работу. Минкин был растроган. Прощаясь, поцеловал Елене Сергеевне руку. Она без жеманства и без кокетства позволила ему.
На прощанье я поблагодарил Минкина:
– Марк Захарович, дорогой. Берегите себя. Спасибо вам. И не только за фотографии. Ваши слова заставили меня задуматься. Нашли отклик в моей душе. Я уезжаю, но непременно вернусь. И мы обязательно встретимся, и устроим нам всем праздник!
Минкин уехал.
Леночка убрала со стола. Сменила догоревшие свечи. Принесла гитару.
– Саша! Помнишь, как вы с Максимом Аверьяновичем твою песню пели про коня вороного? Я и флейту дядюшкину сохранила. Может, наш Георгий играть научится. Спой нам с тобой что-нибудь.
Я не отказался. Взял отцовскую семиструнку в руки. Настроил. Леночка набросала на тахту подушек, устроила себе уютное гнёздышко. Приготовилась слушать.
Пальцы быстро вспомнили инструмент.
Я, как всегда, начал с короткой увертюры переборами, как обычно играл мой отец, настраивая гитару, самого себя и слушателей.
Объявил, как на концерте:
– Первый номер программы: «Осенний сентиментальный вальс».
Жёлтые листья, осенней приметой,
Кружатся в вихре, ветром гонимы.
В золото парки сегодня одеты.
Кружатся листья в танце любимом.
Клумбы поникли, цветы загрустили.
Ветви деревья свои опустили.
Но, как легко вы порхаете снова,
Осени листья, — жизни основа.
Тёплым ковром вы прикроете всходы,
Листья багряные и золотые,
Алыми кажетесь в свете восхода,
Дороги нам эти краски простые.
Листья берёзы, клёна и дуба,
В парке осенним ветром гонимы,
Кружитесь вы, обгоняя друг друга,
Словно танцуете в вальсе старинном.
Переборами же закончил.
Леночка дождалась, пока не смолкнет звук последнего грустного щемящего сердце аккорда.
И захлопала в ладоши!
– Браво! Браво! Бис!
Спросила:
– Саша! Я знаю, ты чужие романсы не поёшь. Неужели этот твой?
Я ответил:
– Это был не романс, это вальс. Под него танцевать можно.
– Хочу романс! Хочу!
– Не надоело? У меня ни голоса, ни слуха. Куда не укажи – везде самоучка!
– Ой, Кудашев! Не кокетничай. Не к лицу боевому ротмистру. Денис Давыдов и то не стеснялся. Михаил Юрьевич Лермонтов, командир роты пластунов, тоже университетского образования не имел.
– Хочешь его знаменитый «Выхожу один я на дорогу»? Он мой любимый. Я часто его в уме пою.
– Вижу, Сашенька, хлебнул ты. И опять лыжи в свою переперчённую Персию навострил! Не хочу грустные. Давай свои. И веселее!
– Можно. Слушай.
Я хотел быть лебедем крылатым,
Нынче утром милую обнять…
Но прости, мои стальные латы
Тяжелы и не дают летать!
Снова я скитаюсь на чужбине.
Знаю вкус воды семи морей.
Всем ветрам назло вернусь к любимой,
Как вернулся славный Одиссей!
Буду дома, странствий круг замкнется.
Вспомню все, тебя заворожу!
В правду нить фантазии вплетётся,
Приключенья все перескажу…
Час пробьет, возьму тебя на руки,
Закружу и стану целовать...
Я совсем не думал, что в разлуке
По тебе так стану тосковать…
Хотел, повеселее, а вышло… Леночка наконец-то расплакалась. Я прилёг на тахту рядом. Леночка плакала, а я гладил её по голове, утирал ей ладонью слёзы…
К вечеру наколол о камень гору саксаула. За тридцать рублей «романовскими» сосед-туркмен Ахмед привез из песков целую арбу. Обещал достать и привезти мешок хорасанского риса. Леночке хватит не на одну зиму.
Натопил баню. Каменка раскалилась докрасна. На порог ступить было нельзя.
– Это хорошо, – сказала Леночка. – Вместо дезинфекции.
Ближе к ночи, уложив Жорку, пошли купаться.
Пусть простят меня внуки-правнуки и иные мои дорогие читатели, но подробности, результатом которых стало прибавление моего семейства, опускаю.
Двадцатого октября этого же 1918-го года Леночка родила второго сына. Без меня назвала его Александром. Крестила в единственной, оставшейся к тому времени в Асхабаде кладбищенской православной церкви Святого Николая Угодника.
Жар этой бани, прикосновения нежных любимых рук, красота Леночки – лучше любых фотографий навсегда врезались в мою память. Эти воспоминания не раз давали мне такой импульс жизненной энергии и силы, что и в мороз становилось тепло, отступали все болезни, зарубцовывались раны, уходила тоска, угасала ненависть, возвращалась надежда, воскресала Вера!
Утром в шесть прозвенел будильник.
В девять я поднялся на подножку вагона. Сказал Леночке, оставшейся на перроне:
– Люблю! Никогда не забуду! Вернусь!
Но не эти мои слова стали для Леночки последними в том 1918-м году.
По возвращению домой, Леночка увидела на столе свой старый гимназический альбом с наклеенными на его страницах цветочками, вырезанными из фантиков и открыток, и строками любимых стихотворений, выписанными каллиграфическими почерками подругами гимназистками. На последней страничке несколько свежих строк фиолетовыми чернилами крупным правильным мужским почерком и знакомый росчерк «А.Кудашев»:
Не ваятель, я — художник слова,
И, презрев мирскую суету,
Я тебя пою, как пел Канова
В мраморе девичью красоту...
Ты меня волнуешь, словно песня,
Словно теплый луч в туманной мгле.
Как богиня юная прелестна
И чиста, как золото в огне!
____________________________________________
* Прим. Стихотворения автора В.П.Паркина.
ГЛАВА XXII
Пароход «Император Николай II». Термез, крепость Патта-Хиссар. Уточнение маршрута операции «Гиндукуш». Кое-что из истории: Куропаткин, Наливкин, Коровиченко, Колесов и Туркестанская Автономия. Нормы грузоподъёмности вьючной лошади в условиях высокогорья.
«Хроники»
Кудашева Александра Георгиевича.
31 января 1918 года.
По дороге в Термез.
Я не опаздывал. В речном порту самого восточного пограничного города Закаспийской области Керки поднялся на борт парохода «Император Николай II» Аму-Дарьинской флотилии, идущего от самого Чарджуя до порта Термез – крепости Патта-Хиссар. Ну, здесь уже недалеко, часов через двенадцать будем на месте.
Скоро мои энциклопедические познания, почерпнутые из «Брокгауза и Ефрона», пополнятся реальными впечатлениями натуры. Мне предстоит увидеть своими глазами чудеса, которые мне в гимназические времена только представлялись сквозь строчки энциклопедии: развалины крепостных стен, дворцов, минаретов и мечетей, древнего города, разрушенного Тимуром. Там же – сохранившийся до наших дней мавзолей с беломраморным саркофагом термезского шейха Аби-Абдуллы-Мухамеда, упокоившегося ещё в девятом веке…
Всё-таки, недаром меня в Индии сначала называли Абарая – Бродяга. Размечтался на холодном ветру. Пойду греться. Впереди много чего увидеть предстоит.
Тесная не отапливаемая каюта. Два купца-хивинца и не молодой уже русский господин в мундире таможенной службы. Поздоровались. Не представлялись. Разные социальные слои. Революция равноправие декларировала, но задачу нивелировать взаимоотношения своих сограждан предоставила решать самому обществу.
Ничего, в тесноте, но не в обиде. Ещё двенадцать часов потерпим друг друга.
Я знаю, в трюме груз, который скоро должен лечь всей своей тяжестью на мои плечи.
Капитан не должен был брать пассажиров иных, кроме меня. Вот, первая накладка в серьёзном деле. Решил проверить трюм. Поднялся со своего ложа, направился на палубу. Сделал крюк, попытался спуститься в трюм.
Лишь ступил на первую ступеньку трапа, как из трюма высунулся здоровенный матрос:
– Сюда нельзя. Что-то потерял, служивый?
– Гальюн ищу. Не видишь, инвалид я, фронтовик. Нельзя мне на ветру!
Сзади меня кто-то взял за локоть:
– Пойдём, служивый, покажу!
Я оглянулся. Таможенник!
Что ж, проверка произведена. Можно не беспокоиться. Гальюн, так гальюн. Плывём дальше.
Прогулка на нашем пароходе далеко не увеселительная. Даже глаз положить не на что. Река. Берега, поросшие камышом, далее пески. И холодный влажный пронизывающий ветер.
Аму-Дарья обмелела. Зима. Не по весенне-летнему потоку могучей реки с именем «Бешеная» – Аму на тюркском, или Джейхун на туркменском – с берегами, отстоящими друг от друга на версту, идёт пароход. Узкие протоки, бесчисленные острова, островки, отмели.
Капитан боится посадить судно на мель.
Пароход тащится еле-еле. Идём против течения.
Как ошибутся те, кто, читая мои «Хроники», решит, что я спешил в назначенное место встречи к обусловленному времени «играше весёлыми ногами».
Увы. Настроение было самое прескверное. И моя семья, оставленная мною на произвол судьбы без мужской поддержки, не была тому основной причиной.
В зиму 1918-го года и во многие последующие годы, мало у кого из здраво здравомыслящих на всём гигантском пространстве Евразии, были основания для счастливой безмятежной жизни. Разве, что в состоянии пьяного угара либо наркотического забытья.
И в нашей тесной каюте разговоры тоже на темы злободневные. Политические. Слава Богу, мои попутчики не спорят. Просто выговариваются. Я больше слушаю, мне всё интересно. Информация, подкреплённая показаниями очевидцев.
*****
Документ № 90.
Совершенно секретно.
Справка.
Извлечение:
Преамбула.
Настоящая Справка лишь документ, подлежащий исследованию и обсуждению в процессе подготовки операции «Гиндукуш».
В случае отклонения предложенных мною мероприятий, обязуюсь исполнить все пункты операции «Гиндукуш» неукоснительно.
Основная часть.
Ознакомившись с предполагаемыми маршрутами экспедиции, обозначенными в тезисах Плана операции «Гиндукуш» под №№ 1, 2, 3, имею честь предложить дополнительно маршрут № 4, как наиболее пригодный к реальному прохождению в условиях сложившейся геополитической обстановки в государствах, по территориям которых должна будет пройти экспедиция…
…
…Учитывая сложность перевозки груза особого назначения, его вес, ценность, объём, количество единиц вьючного транспорта, а главное – внимание туземного населения государств от простых обывателей до первых лиц, которое может быть обращено на груз, предлагаю изменить и расширить комплекс мероприятий составляющих прикрытие истинных целей экспедиции.
Предлагаю на рассмотрение и утверждение подчинённый главному Плану малый план операции прикрытия, условно названный «Маскарад»…
Не следует забывать, что прикрытие необходимо не только для введения в заблуждение местных монархов и вождей племён, но разведку Главного Штаба Британской Армии Индии, для которой любое появление русского на Гиндукуше и в предгорьях Гималаев, сигнал большой тревоги. В этом случае провал нашей миссии будет, безусловно, предрешён. Экспедиция может быть уничтожена по принципу «чужими руками» на любом из её этапов, в любое время и в любом месте...
… Не считаю целесообразным сопровождение груза отрядом вооружённых казаков в 250 сабель. Такая численность вооружённого отряда, пусть и согласованная с Эмиром Афганистана, не убережёт от разгрома экспедиции нападением из засады противника из какого-либо мелкого княжества, эмир или хан которого находится в скрытой оппозиции верховной афганской власти. Полагаю целесообразным сократить собственное охранение до 50-ти сабель. И не из числа русских казаков. Пусть это будут джигиты-текинцы Ораз-Сардара – 25 сабель и мушкетёры Эмира Бухары. Но при этом воспользоваться дополнительным наймом местной стражи из афганских племён. И сам Эмир, и его ханы будут только рады подобной статье прихода в собственную казну. Я отдаю отчёт в том, что в этом случае расходы на экспедицию увеличатся, но при этом значительно снизятся риски подвергнуться полному уничтожению. Нет никаких оснований считать, что в Афганистане к русским будут относиться лучше, нежели к англичанам…
…
Подполковник (роспись) Кудашев А.Г.
*****
1 февраля 1918 года.
Патта-Хиссар. Летний охотничий дворец Его Высочества Эмира Бухары Саид-Алим-Хана.
Ознакомившись с поданной мною Справкой, Джунковский отнёсся к изложенным в ней аргументам весьма серьёзно. Начал «во здравие»:
– Быстро работаете, Александр Георгиевич. Хорошо схватываете суть проблем. Повзрослели.
– Спасибо, Евгений Фёдорович.
– Теперь по пунктам вашей Справки. Давно перо в руках не держали, Александр Георгиевич. Я хотел бы получать от вас более конструктивные документы. Начните с главной проблемы, в такой форме, как вы её видите. Если её не решим, вся остальная мелочь сама собой потеряет актуальность. Слушаю.
– Согласен. Меня, прежде всего, интересует правовой статус нашей миссии. Если я назначаюсь начальником экспедиции, то обязан знать чётко, в чьих интересах я действую, на основании каких решений и приказов. Если эту миссию организует Евгений Фёдорович Джунковский, я не откажусь от принятой на себя ответственности, но буду знать, что выполняю частное поручение.
Джунковский не повысил голоса, но восклицательные знаки в предложениях его ответа чувствовались в каждой фразе:
– Подполковник Кудашев! Вы отдаёте себе отчет в том, что после данного вам мне слова офицера, которое нами же приравнено к военной присяге, я имею право отдавать приказы без мотивировок и обоснований, а вы обязаны их исполнять?!
Пришлось и мне уточнить свой вопрос:
– Ваше превосходительство! Как офицер, привлечённый вами не только к исполнению операции, но и к её разработке, полагаю, имею право на информацию, касающуюся её ключевых моментов.
Джунковский отошёл от стола, присел на диван, жестом указал мне на кресло:
– Александр Георгиевич! У нас на счету каждая минута. Не предполагал, что придётся что-то разъяснять вам, агитировать… Значит, время такое. Смиряюсь. Слушайте.
Могу ответить в двух словах. Для того, чтобы аргументировать свой ответ, мне понадобится часа три-четыре и пачка документов высотой от пола до этой столешницы. Ни слова. Я не собираюсь вести дискуссию. Отвечаю. Ваше удостоверение подполковника подписано Главой «Туркестанского Союза Борьбы с большевизмом» генерал-лейтенантом Кондратовичем Лукой Лукичём. В числе руководителей «Союза» известнейшие генералы: Ласточкин, Гордеев, Павловский. Полковники: Корнилов, Зайцев, Руднев, Цветков, Бутенин, Савицкий, Ораз-Хан-Сердар, Зайцев, Крылов, Лебедев, Александров и другие. Разумеется и ваш прямой начальник Джунковский. Надеюсь, вам не стоит говорить, что я, помощник генерал-губернатора и адъютант командующего войсками ТуркВО нахожусь на нелегальном положении со дня ареста Алексея Николаевича Куропаткина, генералов его ближайшего окружения и последующей их депортации за пределы Туркестанского генерал-губернаторства?
Далее, короткая информация, в качестве аргументации.
Хорошо осознаёте, в какое время мы живём?
Вы юрист, историю Великой Французской Революции должны хорошо знать. Помните: «Революция пожирает своих сынов»? Я к числу её сынов не отношусь. Но госпожа Революция уже начала кровавое пиршество с собственных «сынков-революционеров». Её «Мортиролог» открыт для пополнения по всей России и Туркестану. И не скоро закрыт будет.
Я только что получил последнее сообщение: покончил жизнь самоубийством Владимир Петрович Наливкин, офицер, наш, «туркестанец», участник Хивинского и Кокандского походов, служивший ещё у Кауфмана, учёный-этнограф, писатель, автор первых русско-узбекских словарей… Увы, тоже революционер. С восторгом принял Февральскую революцию. В 1907-м – депутат Второй Государственной Думы от Сыр-Дарьинской области. Был обласкан Керенским, назначен Председателем Туркестанского Комитета Временного правительства, и Командующим войсками ТуркВО. Сменил на этом посту прежнего, тоже «очень временного» революционера из хорошей семьи Щепкиных – председателя Щепкина Николая Николаевича, продержавшегося в должности всего три месяца.
Туркестанец Наливкин был уверен, что сможет способствовать на этом посту небывалому подъёму культурного и образовательного уровня многонационального народа Туркестана, расцвету благосостояния края. Наивный идеалист. С ноября 1917-го был вынужден перейти на нелегальное положение после вооружённого захвата власти в Ташкенте коалицией левых эсеров и большевиков, перехода всей полноты власти к Советам. И вот известие: самоубийство. Впрочем, возможно и убийство…
Джунковский глянул на часы, нервным движением руки защёлкнул крышку. Я понял, на политзанятия со мной у Джунковского нет ни времени, ни желания.
Действительно, Джунковский свернул свою лекцию в самой элегантной форме. Сказал мне:
– Александр Георгиевич! Лучше, дам я вам прочитать один документ, случайно попавший нам в руки. Это донесение агента, нам пока неизвестного, в форме частного письма, адресованного неизвестно кому. Предположительно, репортёра некоей англоязычной газеты. Имена и факты, изложенные в донесении, соответствуют действительности. Донесение пространное, на английском, но вы прочтёте его быстрее, чем я сумею пересказать. Держите и не обижайтесь. Дорога каждая минута. Поверьте, мы сидим на пороховой бочке, и зажжённый большевиками фитиль почти догорает! Бухарский эмират, на территории которого мы сегодня нашли пристанище, в самые ближайшие месяцы будет атакован воинскими частями, верными Ташкентскому большевистскому правительству. В Петрограде не мыслят Советскую Республику и Туркестан в её составе без своих бывших подвассальных, а ныне независимых монархий – Бухары и Хивы. Кокандская автономия им тоже – нож в горле. Ещё месяц, и перевалы откроются. Начнётся новая война. Нам стоит очень поторопиться!
*****
Документ № 91.
Конверт.
Куда: Петроград, Смольный проезд, дом 1.
Смольный Институт.
Ц. И. К. Советов Рабочих и Солдатских Депутатов
Кому: Товарищу Петерсу Якову Христофоровичу.
От кого:
Туркестан. Ташкент. Главпочтамт, ул. Пушкина, до востребования Прокоповичу Семёну Семёновичу.
Штемпель: «Изъято Военной цензурой».
Дата. Росчерк цензора. Фамилия не читаема.
Вложение:
Общая тетрадь в клетку без обложки. 36 листов.
*****
Лист (1) сопроводительного письма на русском языке.
Уважаемый Яков Христофорович! К вам обращается простой обыватель-пролетарий сапожник Семён Семёнович Прокопович. Лежал я с воспалением лёгких в больнице. Рядом умирал от пулевого ранения какой-то бедолага. Перед смертью отдал мне тетрадь с письмом на не русском языке, попросил передать. А кому передать, сказать не успел. Может путное что. Или шпионское германское. Вот, по размышлению, решил послать вам лично. Дальше сами решите. Здесь, у нас в Ташкенте верить не кому. Бардак, одним словом. Хотелось бы жить с миром, с хлебом, без страха. Счастливо, как Революция обещает – без царя, без попов, без эксплуататоров, в братстве и равенстве. Одним словом, дай Вам Бог здоровья!
Семён Прокопович.
*****
Основной текст вложения на 36 листах прописью на английском языке. Не озаглавлен. Шифрование и тайнопись не применялись. Без подписи.
Перевод с английского.
Извлечения:
…Вот короткая хроника нашего кипящего Туркестанского политического котла страстей:
…30-го марта 1917 года бывший генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского края или генерал-губернаторства Куропаткин, присягнувший Временному Правительству, был, как «Временный управляющий», низложен. Постановлением объединенного заседания «Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов», «Совета мусульманских депутатов», представителей «Крестьянского союза» и «Исполнительного комитета» Куропаткин был отстранен от должности, приговорен к домашнему аресту, а потом отконвоирован в Петроград. В Петрограде он был освобождён Керенским и от должности, и от преследования по политическим мотивам.
…В первых числах декабря прошлого 1917-го года в Ташкентской тюрьме был без суда и следствия расстрелян генерал Павел Александрович Коровиченко, социалист, присланный Керенским с воинским эшелоном карателей для «урегулирования» сентябрьского кризиса, с задачей «подавить мятеж Советов». С полномочиями Генерального комиссара по управления Туркестанскому Краю – командующим войсками ТуркВО. Он сменил Наливкина, интеллигента, либерала и гуманиста, в прошлом – русского младшего боевого офицера.
История этой личной трагедии такова.
В сентябре 1917-го года в Ташкенте установилось двоевластие.
Власть Российского Временного Правительства представлял назначенный сверху Туркестанский комитет Временного правительства во главе с генералом Коровиченко.
В оппозиции – власть Ташкентская, опирающаяся на избранников-депутатов, членов Исполкома и Ревкома, что обеспечивалась верными Ташкентскому «Совету рабочих и солдатских депутатов» воинскими частями гарнизона.
Совет собственную власть почитал абсолютно легитимной, истинно народной, и народом дарованной, на основании резолюции «О переходе власти к Советам», принятой 11 сентября на городском митинге, на основании которой в качестве единственно правомочного органа власти был избран Временный Революционный Комитет – Ревком.
В силу этих полномочий и в духе идеалов Великой Французской Революции Ревком совместно с Исполкомом Совета рабочих и солдатских депутатов избрал командующим войсками ТуркВО поручика Перфильева. Не первый и не последний в истории поручик, в одночасье сменивший погоны младшего офицера на генеральские.
25 октября 1917 года в Ташкенте состоялось совещание большевиков и членов исполнительного комитета Ташкентского Совета, на котором рассматривался вопрос об организации и планировании вооруженного восстания в Ташкенте. Для руководства восстанием был создан Ташкентский Революционный комитет в составе: В. С. Липина (председатель), А. Я. Першина, Е. А. Ермолова и других.
Это совещание, этот план восстания не стали тайнами для генерала Коровиченко. В ночь с 27 на 28 октября по приказу Генерального комиссара Временного правительства и Первого Командующим войсками ТуркВО верные ему отряды юнкеров и казаков при поддержке броневиков окружили «Дом Свободы» и помещение Краевого совета. Были арестованы присутствующие на заседании члены Исполнительного комитета Совета, а в Краевом совете были арестованы председатель Краевого совета доктор Успенский и член Краевого совета Казаков. Все арестованные были помещены в тюрьму.
В эту же ночь удалось без боя разоружить Второй Сибирский полк. Однако, разоружить после Первый Сибирский полк не удалось.
Тревогу забили большевики рабочего коллектива железнодорожных мастерских. Их боевики присоединились к солдатам Первого Сибирского полка. Их вооружили.
Первые столкновения между войсками Туркестанского комитета Временного правительства под командованием генерала Коровиченко с одной стороны и революционно настроенными солдатами ташкентского гарнизона и рабочими железнодорожных мастерских с другой начались уже утром 28 октября 1917 года.
Карателя-победителя из Коровиченко не получилось. Рабочие-железнодорожники забастовкой задержали войска из России и Ферганы, направлявшиеся на помощь Генеральному комиссару. Его собственные артиллеристы, обстреливавшие железнодорожные мастерские, намеренно брали неверные прицелы, и в первую же ночь, сняв с орудий замки, перешли на сторону Совета. Предпринятые, было, переговоры не только окончились безрезультатно, но их условия были большевиками нарушены, что дало им тактическое преимущество. Осаждённые в крепости юнкера, офицеры в количестве трёхсот пятидесяти человек во главе со своим генералом Коровиченко были вынуждены сдаться. Есть основания доверять информации, что Коровиченко ещё до прекращения боевых действий был лишён полномочий и арестован собственными офицерами. Командующим войсками был избран на сходе командир казачьего полка полковник Бурлин. Впрочем, Советы в живых не оставили никого.
Генеральный комиссар по управлению Туркестанским Краем – командующий войсками ТуркВО П.А. Коровиченко был арестован Ревкомом и помещен в гарнизонную тюрьму в Ташкентской крепости. Где и был расстрелян в первых днях декабря 1917 года.
…Начало межэтнического противостояния:
С 15 по 22 ноября в Ташкенте проходил Третий Краевой съезд «Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», на котором присутствовали сто четырнадцать делегатов с решающим голосом от всех областей края.
Съезд избрал новый верховный орган Туркестанского Края: Совет Народных Комиссаров (Кабинет Министров) из пятнадцати человек. Председателем СНК (Премьер-Министром) стал большевик Фёдор Колесов.
При формировании СНК было решено: «Привлечение в настоящее время мусульман в органы высшей краевой революционной власти является неприемлемым как ввиду полной неопределенности отношения туземного населения к власти солдатских, рабочих и крестьянских депутатов, так и ввиду того, что среди туземного населения нет пролетарских классовых организаций, представительство которых в органе высшей власти фракция приветствовала бы». Цитата из выступления делегата фракции большевиков на Съезде.
Таким образом, новая Советская Власть законодательно и политически оформила колонизаторский характер взаимоотношений метрополии с Туркестаном.
…13 декабря в Ташкенте большевики расстреляли из пулемётов многотысячную манифестацию коренных народов Туркестана из узбеков, киргизов, сартов, таджиков и иных, требовавших Автономии Туркестана и освобождения политзаключённых. Представитель Российского Временного Правительства в Закаспийской области граф д’Оррер, или «Доррер», в те дни пребывавший в Ташкенте, генерал-майор Лыкошин Нил Сергеевич – губернатор Самарканда, адвокат Дружкин, полковник Бек и капитан Русанов, участвовавшие в манифестации, были арестованы и заключены в крепость. Их пытали, а потом убили.
На какой предмет скрываемых тайн могли пытать горлопанов, политиков-демагогов, не обладавших уже реальной властью? Расстреливают за пустяк. Пытают очень немногих. Не самая приятная работа.
Предмет простой: золото.
Есть, к сожалению, не проверенная информация, что экс-поручик большевистский командующий войсками ТуркВО Перфильев Евгений Леонидович отправил в Петроград ту часть золотого запаса Государственного банка Российской Империи, что хранилась в подвалах отделения Ташкентского банка Туркестанского генерал-губернаторства.
Имена палачей известны. Это большевики Иван Тоболин – «Туркестанский Ленин», экс-поручик Евгений Перфильев, Председатель Совнаркома Туркестанской республики – бывший конторщик на ташкентской железной дороге Федор Колесов, левый эсер прапорщик Семён Стасиков. Все – члены нового Ташкентского Совета.
С первого ноября 1917-го года в Ташкенте Советская власть. В «робеспьеры» вышел Федор Иванович Колесов. Председатель Совета Народных Комиссаров. Первый секретарь Ташкентской городской РСДРП (б). Пока в Ташкенте. Но претензия на власть во всём Туркестане.
…К сожалению, мы пока ознакомились лишь с одной стороной скрижалей, отчеканенных самой Историей, и посвящённой борьбе политических партий, рожденных на брусчатке площадей и проспектов революционного Петрограда. Борьбе с самодержавием и борьбе межпартийной. Было бы не ошибкой, а преступлением делать вид, что не существовало иных политических сил, противостоящих как самодержавию и реставраторам самодержавия, так и противостоящих партиям всех цветов европейского типа.
Эти силы внимательно наблюдали за событиями, разворачивающимися в Ташкенте. Пока, наблюдали. Победа большевиков под лозунгом «Вся власть Советам!» эти силы не устраивала.
Активисты и лидеры национальных группировок делали для себя выводы: не сегодня-завтра большевики, физически уничтожив партийную оппозицию, начнут расправляться с партиями коренных народов Туркестана, сформировавшихся как по чисто национальному признаку, так и по религиозному. Не без основания ждали и готовились уже не к митинговым, не к внутри съездовским дискуссиям, а к вооружённому противостоянию.
Бои между далеко не равными по численности и вооружению сторонами в Ташкенте, закончившиеся не просто победой большевиков, а полным уничтожением оппозиции, заставляли переосмысливать изменившиеся методы борьбы до сих пор чисто полемических. И этот недолгий мир изменился. Стал другим. Кровавым, как знамя Советов.
Изменились и большевики. Они более не нуждаются в межпартийных дискуссиях и переговорах. Они закрепили свою победу законодательно и намереваются развить свой успех на всей территории Края.
Так, кто же был вписан по иную сторону исторических скрижалей?
Придётся несколько вернуться назад.
Сто семьдесят один уполномоченный от семидесяти четырёх общественных организаций участвовали в Съезде делегатов Исполнительных Комитетов Туркестанского Края, прошедшего в апреле 1917-го года в Ташкенте. Справедливости ради стоит отметить: из них – девяносто девять человек от европейского населения и семьдесят два коренных национальностей Края. Здесь важен сам факт достаточно активного участия в политической жизни Края не только европейского населения.
Съезд делегатов Исполнительных Комитетов Туркестанского Края стал для местного населения лишь первым шагом в новом легальном противостоянии с центральной Петроградской властью за создание собственной автономии.
Буквально днями позже с 16 по 23 апреля в Ташкенте же состоялся первый Краевой мусульманский съезд, созванный «Советом Ислама» – «Шурои Исламия». На обсуждение делегатам съезда предоставлен единственный вопрос: «О национально-территориальной автономии Туркестана». В работе этого съезда принимали участие уже сто пятьдесят делегатов от коренных национальностей. На этом же съезде был сформирован и «Краевой мусульманский совет» – «Марказий «Шурои Исламия», признанный делегатами съезда законным общемусульманским органом, действующим от имени всего мусульманского населения и защищающим его интересы».
Процесс пошёл.
По всему Туркестану – в Ташкенте, Коканде, Андижане, Самарканде и других городах и поселках местное население активно ведёт борьбу с представителями старой власти, избирает власть демократическую в форме «Советов». Так появляются и начинают активно действовать «Советы мусульманских рабочих депутатов», «Союзы трудящихся мусульман» (Ислом мехнаткашлари), профессиональные союзы.
На выборах в Ташкентскую городскую думу 30 июля 1917 года большевики были изрядно потеснены представителями иных тринадцати (!) партий и общественных объединений.
Выборы закончились убедительной победой партии строительных рабочих-мусульман «Шуро-и-Улема» и объединенных мусульманских организаций старого и нового города Ташкента в списках партии «Шуро-и-Исламия», получивших совместно семьдесят три голоса из ста двенадцати.
Партия «Шуро-и-Исламия» стремится закрепить свой успех, созывает Второй Краевой мусульманский съезд, принявшем резолюцию:
«Съезд выступает против передачи власти советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Власть должна быть коалиционной и опираться на все силы страны, тоесть – всенародной. Мусульмане могут и должны принимать участие в правительстве лишь при условии демократичности его политики; приоритетным для населения Туркестана является право свободного самоопределения народа; Краевой мусульманский совет (Марказий “Шурои Исламия”) является законным общемусульманским органом, действующим от имени всего мусульманского населения и защищающим его интересы».
26 по 29 ноября 1917 года в Коканде прошёл IV Чрезвычайный краевой мусульманский съезд, в работе которого приняли участие около 300 делегатов (в том числе и представители европейского населения), прибывшие со всех концов Туркестана.
В повестке дня основным стоял вопрос об Автономии Туркестана.
С докладом, обосновавшем необходимость объявления Автономии, выступил один из лидеров «Шуро-и-Исламия» Усман Ходжаев, он же – один из лидеров джадидов, один из лидеров младобухарцев. Из богатой купеческой семьи. Получил образование в Османской Турецкой Империи. В своей речи он, в частности, отмечал, что «…в настоящее время почти не осталось надежды на созыв Всероссийского Учредительного Собрания – все нации, населяющие территорию России, выступили на борьбу с узурпаторами-большевиками». Его поддержало большинство делегатов, участвовавших в прениях.
27 ноября в 12 часов ночи делегаты приняли резолюцию о про¬возглашении Туркестанской Автономии – «Туркистон мухторияти». Съезд избрал органы власти: «Временный Народный Совет» (Парламент) и «Временное правительство Автономного Туркестана» (Кабинет Министров). В состав Временного Народного Совета вошли пятьдесят четыре человека, из них: тридцать два – от чрезвычайного общемусульманского съезда, четыре – от городских самоуправлений, остальные – от общероссийских организаций и национальных меньшинств Туркестана.
Всего европейскому населению в Народном Совете предоставлено восемнадцать мест, одна треть общего состава. Правительство Туркестанской Автономии включает двенадцать человек. Его членами стали известные туркестанские прогрессисты и общественные деятели:
• Мухамеджан Тынышбаев. Премьер-Министр до 17 декабря 1917 года. Из богатого и знатного рода. 38 лет, казах, образование высшее российское: мужская гимназия города Верный, Институт инженеров железнодорожных путей сообщения им. Александра Первого в Санкт-Петербурге, инженер, член мусульманской фракции Государственной Думы Второго созыва;
• Мустафа Чокаев. Премьер-Министр с 17 декабря 1917 года. 27 лет, кипчак, из семьи бия – судьи, образование высшее российское: Ташкентская гимназия, СПБ Университет, юрист, член мусульманской фракции Государственной Думы Третьего и Четвёртого созывов;
• Обиджон Махмудов (иное правописание Абиджан Махмудов). Министр продовольствия. Узбек.
• Султан Шоахмедов (иные правописания Ш. Шоахмадов, Шах-Ислам (Ислам) Шагиахметов). Заместитель Премьер-Министра. Татарин.
• Усман Ходжаев (иное правописание Убайдулла Ходжаев, Убайдулла Асадулла Ходжаев). Военный министр, управляющий отделом народной милиции и общественной безопасности. Из семьи ремесленника. Узбек, 23 года, образование: учился в Саратовском Университете. Адвокат в Ташкенте. Журналист, редактор газеты на узбекском языке «Садои Туркестан» («Голос Туркестана»), сотрудничал в газете «Туркестанский Голос» на русском языке, член Андижанской подпольной организации «Тараккий-парварлар» («Сторонники прогресса»), вёл революционную пропаганду среди мусульманского населения, известен тесными контактами с эсерами.
• Юрали Агаев (иначе Хидаят-бек Юргули-Агаев). Министр земледелия и водных ресурсов (иначе Министр землеустройства и водопользования). Узбек.
• Магди Чанышев. Военный министр (иначе Председатель Военного Совета правительства (глава вооруженных сил). Полковник русской армии. Татарин.
• Соломон Абрамович Гершвельд (иначе Соломон Абрамович Герцфельд). Министр финансов. Сионист, председатель Среднеазиатского районного сионистского комитета. Гласный Самаркандской городской думы. По иным источникам Министром финансов был некий Шаги Ахмедов (личность не установлена).
Иные четыре места в Правительстве предназначались для представителей от европейской части населения. Эти портфели министров вакантны.
По имеющейся информации Ташкентский Ревком серьёзно готовит Разгром Туркестанской Автономии. Для ликвидации самопровозглашённой Туркестанской Автономии Ташкентский Совнарком запросил из Петрограда войска и артиллерию. Операция должна начаться не позднее тридцатого января 1918 года…
Вышеперечисленные персоны – члены Правительства Туркестанской Автономии – не должны остаться вне поля зрения нашей миссии. Как бы ни сложилась судьба Туркестанской Автономии, её живые лидеры должны стать действующими в условиях подполья нашими агентами влияния. Мёртвые – стать мучениками за дело освобождения всех народов Востока, примерами в воспитании нового поколения борцов за свободу…
Большая Игра не заканчивается сменами режимов, изменением в составе и в соотношении политических фигур…
Рано списывать на свалку старый добрый принцип «Разделяй и властвуй!»…
Без подписи.
Конец тетради.
*****
1 февраля 1918 года. В тот же день.
Пата-Хиссар. Летний охотничий дворец Его Высочества Эмира Бухары Саид-Алим-Хана.
Сделали двадцатиминутный перерыв на чаепитие и перекур.
Я успел прочитать документ, переданный мне Джунковским. Вернул его Евгению Фёдоровичу.
– Успели, ознакомились? Как вам? – спросил Джунковский.
Я ответил:
– Хороший слог и замечательное мышление. Лаконизм изложения в сочетании с глубокой и обширной, хорошо рафинированной информацией. За двадцать минут чтения я ни разу не почувствовал ни одной намеренно ложной посылки. Всё описанное довольно логично вписалось в рамки ранее мною увиденного и услышанного. Если ошибаюсь, поправьте меня, Евгений Фёдорович.
– Трагизм этой справки в том, что она достоверна, Александр Георгиевич. За эту тетрадь мой человек, совсем мальчишка, прапорщик, заплатил жизнью. Увы. Мы на войне, Александр Георгиевич.
– Автор установлен?
– Кто, сапожник? Жив и здрав, на мои сапоги новые подковки ставил. Разумеется, не мне лично.
– Я об авторе донесения.
– В больничных бумагах числится как «неизвестный» под 99-м номером. Однако, это не важно. Ташкент полон агентурой английской, французской и, конечно, немецкой. Полным-полно и русских офицеров, фронтовых дезертиров, готовых куда угодно и за что угодно, лишь бы подальше от большевиков. Написано гладко, грамотно, искренне. Для меня нет ничего нового. Хорошо, хоть для вас пригодилось. Если попили чаю, давайте продолжим.
Вернулись к столу с крупномасштабной картой.
– Как видите, я ценю ваш опыт, Александр Георгиевич, – обратился ко мне Джунковский. – Мы утвердили вами выбранный вариант маршрута, берущего начало из Термеза. Признаюсь, ранее я предполагал выступать из Кушки.
Я повернулся к карте, расстеленной во весь штабной стол. Взял со стола в правую руку указку, в левую – курвиметр. Блокнотом с расчётами не воспользовался, помнил маршрут, что называется, от километра и до часа.
Спросил Джунковского:
– Могу начать?
– Начинайте. Повторенье – мать ученья!
– Не совсем повторенье, Евгений Фёдорович. Есть пара свежих соображений.
– Прошу. Я во внимании.
– Во-первых, уточню избранный нами «Маршрут № 2», проложенный от Термеза переправой через Аму-Дарью до Хайратона, далее на запад к Мазар-и-Шариф, а потом возвратом на восток в Кундуз. Это путь в 294 километра. Я не совсем понимаю, почему наша экспедиция должна заходить в Мазар-и-Шариф, который нам совсем не по пути. Предлагаю от Хайратона следовать сразу на Кундуз. Этот путь короче на 56 километров. Выигрыш по времени в сутки, в лучшем случае. Малейшая неожиданность, и сутки могут легко превратиться в двое суток, в трое, в неделю! Мазар-и-Шариф – священный город. В нём всегда полно паломников, даже фанатиков. Я предпочёл бы более спокойный город для ночлега нашего каравана.
– Я услышал, – сказал Джунковский. – Что ещё?
– Есть предложение частично, но принципиально, изменить маршрут. Пройдусь по его основным этапам: – Термез – Хайратон 19 км, Хайратон – Кундуз 219 км, Кундуз – Талукан 86 км, Талукан – Файзабад 160 км, плюс от Файзабада до Ишкашима на афганской стороне 110 км, всего: 594 км.
– Почему только до Ишкашима? – спросил Джунковский.
– Потому что имею честь предложить до Ишкашима другой путь, минуя Афганистан на этом участке маршрута. От Термеза на Хорог через Дейнау и Душанбе 761 км, плюс от Хорога до Ишкашима на российской стороне 78 км, всего: 839 км. Этот маршрут длиннее первого на 245 км. Разница в расстоянии в пользу афганского варианта. И, тем не менее, этот маршрут более безопасен. Я предпочёл бы пройти большую часть маршрута не по территории Афганистана, но по российской стороне через Хорог. По правым берегам Аму-Дарьи и Пянджа. Переправиться через Пяндж только у российского Ишкашима к Ишкашиму афганскому. Пусть мы пройдём дополнительно двести сорок пять километров, но у нас будет меньше риска пострадать от предательства вождей местных племён, получающих ежегодные дотации от правительства Британской Индии. Им это выгодно: и дотацию получат, и добычей воспользуются. Россия, хоть и ближе, за рекой, а британцы за Гиндукушем, за Гималаями, но их влияние в Афганистане сильнее.
– Риск есть, не спорю. Тем не менее, нам афганскую территорию не миновать.
– Почему?
– Потому что вы, Александр Георгиевич, успели позабыть информацию, полученную из документа, прочитанного вами десять минут назад. Нет, нет уже территории России ни у нас с вами под ногами, ни до самого Хорога. Мы с вами стоим на земле суверенного на сей час государства – Бухарского эмирата, простирающейся Восточной Бухарой до самой границы с Китаем! Потому, что в ближайшие месяцы эта территория будет охвачена огнём войны и кровопролитными схватками бухарских сарбазов с ташкентскими красноармейцами! О какой безопасности вы говорите?
– Виноват, Евгений Фёдорович, не учёл оперативную на сегодняшний день обстановку и политическую ситуацию. Но что мы предъявим на первом же пропускном пункте в самом Афганистане, на котором у караван-баши из России потребуют визу английского резидента в Кабуле? Визу за подписью самого Уилфреда Маллесона?
– Тоже мне, проблемы! Забудьте на время о России. Весь караван со всем его скарбом будет собственностью Эмира Бухары. Все люди от караван-баши до самого последнего шелудивого погонщика мулов будут подданными Эмира Бухары. Впрочем, и пропуска с английскими консульскими визами тоже будут.
Мне захотелось присесть. Джунковский, как был, так и остался Джунковским. Значительной личностью. Присесть не получилось.
Джунковский продолжил:
– Так, где мы остановились? В Ишкашиме афганском? Давайте далее.
Я продолжил:
– От Хайратона на Хульм потом на Кундуз от него переправа через Кокча-Дарью и по её правому берегу на Файзабад. От Файзабада на север к левому берегу Пянджа и вверх по течению до Ишкашима. Так мы спрямим гигантскую дугу описываемую Пянджем, а потом Аму-Дарьёй. Пройдём по «тетиве» этого «лука». Сэкономим время и силы. Далее маршрут должен пройти во «Ваханскому клину» или «corridor» – «коридору», как на английских картах. На восток вдоль левого берега Вахан-Дарья до реки Ворсинг, впадающей в Вахан. На правом берегу Вахана ориентир – кишлак Сархад. Дех Сархад. Переправа через Ворсинг вброд и по её правому берегу вверх по течению на юг в сторону перевала Барогиль до реки Чхот, вытекающей из ущелья Кафири. Конец пути. Маршрут отработан. Ишкашим – Фтур 5 км, – Казидех 10 км, – Кашнихан 9 км, – Шхавр 8 км, – Уруп 9 км, – Дугургунт 11 км, – Кашкандир 8 км, – Кала-и-Пяндж 50 км, – Калабар 10 км, –Харач 30 км, – Юр 9 км, – Панджаб 5 км, – Шпехрев 10 км, – Каркат 10 км. От Карката сворачиваем к югу идём по берегу Ворсинг. До перевала Борогиль 16 км. До Кафири 14 километров. От Ишкашима до Кафири 198 км. Весь маршрут от Термеза – 792 км. В нормальных равнинных условиях маршрута вьючный караван может пройти за время от 32-х до 39-ти суток. В условиях высокогорья этот путь может занять до 4-х месяцев. При условии, что лошади будут получать полноценное питание, надлежащий уход, отдых и ветеринарную помощь. Для нашей экспедиции кони донской породы либо ахалтекинцы не подойдут однозначно. Лучше всего использовать лошадей киргизских либо монгольских пород. В зимнее время года они быстро обрастают длинной шерстью, мало чувствительны к холоду, более выносливы.
– Это всё? – спросил Джунковский. – Ещё вопросы?
– Расчёты по хозяйственному и боевому обеспечению экспедиции на вашем столе. Копии уже переданы капитану Ремизову. И вопросы есть, Евгений Фёдорович. Меня беспокоит груз. Хочу знать, что повезём. Какова будет ответственность за потерю груза. Учитывая сложные природные условия, непредсказуемость наступления экстремальных ситуаций, прогнозирую вероятность потерь груза в пути. Возможно, вместе с вьючными животными. Не дай Бог, вместе с людьми. Буду знать свойства груза, смогу лучше подготовиться к грядущим неприятностям.
– А сами не догадываетесь?
– Давно понял, что к чему. Но задаю вопрос, чтобы обсудить вполне рабочие моменты. Есть проблемы с весом упаковок единиц хранения и перевозки. Груз упакован в однотипные деревянные ящики, небольшие по объёму для их среднего веса в 63 килограмма. Вьючная лошадь поднимает на вьюках груз весом 90 -100 кг и способна аллюром «шаг» нести его без привала 25-30 километров. Каждый седьмой день лошади положен отдых. Вьюк с грузом должен быть хорошо уравновешен на спине лошади, на её вьючном седле. Разделить груз, перебрав ящики, мы не можем. Как быть? На один конский бок 63 кг не повесишь. Лошадь будет быстро уставать, в горах просто потеряет равновесие и полетит в пропасть. Если изловчиться, можно укрепить один ящик, сбалансировав вес по хребту лошади. Тоже не выход из положения. Количество лошадей должны будем увеличить вдвое. Грузить на лошадь по два ящика с каждого бока общим весом в 126 килограмм? Не успеем оглянуться, как в караване начнётся падёж животных. Рискуем остаться в диком ущелье Гиндукуша без лошадей. Потеряем животных, потеряем груз, погибнем сами. Это не страх, Евгений Фёдорович, это простая школьная арифметика.
Джунковский задумался. Этот расчёт не приходил ему в голову. Спросил:
– Сами как думаете?
– Переупаковать груз в ящики по сорок килограмм. Двусторонний вьюк в 80 кг хорошо потянут и монгольские, и киргизские лошадки.
Джунковский нервно хрустнул пальцами обеих рук.
– Нет у нас времени на заказ и получение ещё сотни ящиков. В этом эмирате нет ни приличных плотников, ни дерева, кроме тополей и тутовников. И не имеем мы права вскрывать банковскую опломбированную упаковку. Думайте, Кудашев!
Я пожал плечами.
Вдруг у Джунковского загорелись глаза:
– Что нужно лошади, чтобы нести этот груз в 126 килограмм в условиях высокогорья и не пасть по дороге? Возможно ли это в принципе?
– В принципе, возможно. Уход нужен за каждой, как за ребёнком. Мера овса в день. В мороз – ведро тёплой воды. Ежедневный ветеринарный осмотр. Правильный вьюк. Подковы с шипами на копыта передних ног. Отдых.
– Нет проблем! – сказал Джунковский. – Фельдшера-ветеринара найдём среди моих казачков. Овса на весь путь не обещаю, но вы в средствах нуждаться не будете, уж джугары и ячменя сможете за серебро купить не только в Афгане, но и в Тибете! Со временем тоже не тороплю. К сентябрю доберётесь до Кафири, и то хорошо будет. Лады?
И протянул мне руку.
– Лады, Евгений Фёдорович, – сказал я, пожав генеральскую десницу.
– Вот и славно! – как когда-то полковник Дзебоев, закончил генерал-майор Джунковский. – Так нет больше вопросов, Александр Георгиевич?
ГЛАВА XXIII.
Переправа через Аму-Дарью.
Голубые купола Мазар-и-Шарифа. Что такое катаракта или история слепого нищего Али-Юсуфа. Ночная схватка. Особенности допросов на свежем воздухе. Первое появление Усман Зуммурад-Сардара или Ангур-вора.
«Хроники»
Кудашева Александра Георгиевича.
В своих «Хрониках» я стараюсь не давать событиям, в которых принимал личное, самое непосредственное участие, субъективных оценок, как пишущая личность самого мизерного масштаба, чья деятельность никоим образом не могла повлиять на результаты Великой Войны 1914-го года и последующих за ней мировых политических катаклизмов во всём мире.
Не сомневаюсь, уже пишут и будут писать об этой эпохе, об этих временах оставшиеся в живых военные всех рангов, политики, профессиональные литераторы, историки. Как не сомневаюсь и в том, что и сто лет спустя, истинная картина произошедшей катастрофы мирового масштаба будет искажаться так же, как и сегодня, в угоду узконациональным интересам и новым политическим амбициям диктаторов, первых канцлеров, верховных комиссаров и президентов. Как бы в будущем не назывались главнокомандующие войсками и распорядители продуктов тех же самых государств, что так и не сумели уничтожить друг друга в Войне Великой.
Клио – всего лишь Муза в античной философии. Не наука.
Если сравню величину собственной персоны в этих событиях с микрооганизмом, то мой увиденный мир событий можно будет сравнить с каплей воды, тоже величины микроскопической, но в ней отразится весь большой мир, Большая Игра, у которой никто не помнит начала, и конец которой совпадёт лишь с Концом Мира.
Тем не менее, прошу у моего возможного читателя снисходительности даже к этой моей точке зрения, якобы возвышающейся над событиями мировой катастрофы.
Не предполагал бы, что и этот труд будет нужен потомкам, не писал бы. Не для себя же пишу. Мне и эти воспоминания в тягость.
Однако, есть разница в месте работы над подобным трудом. Одно дело, писать мемуары за столом красного дерева под светом электрической настольной лампы, надиктовывая воспоминания своему секретарю или барышне-машинистке. Совсем иные картины прошлого будут отражены в полуподвальной каморке, соседствующей с дешёвым трактиром либо мыловаренной фабрикой.
Мне, надо признаться, повезло. Пишу в заоблачных высотах Гималаев. С этих вечных вершин всё видится по-иному. И жизни, и смерти, и любви, и ненависти, и самоотверженности, и предательству – всем страстям человеческим – иные оценки, нежели тем, что там, внизу, в том котле страстей, амбиций и простых желаний выжить и найти своё место под солнцем.
*****
12 января 1918 года.
Эмират Афганистан. Левый афганский берег Аму-Дарьи. Хайратон.
Переправа через Аму-Дарью, начавшаяся с утра, закончилась лишь ближе к вечеру. Командовал переправой мой первый помощник капитан Ремизов. Русского капитана не узнать. За полтора месяца с нашей последней встречи его лицо успело обрасти чёрной с проседью бородой. Он в чалме, повязанной на бухарский манер, в тёмно-синем в белый цветочек зимнем стёганом халате-тигиляе, препоясанном русской портупеей с винтовкой Мосина за плечами и наганом за поясом. Командует и ругает бухарских сарбазов и текинских джигитов на тюркском. Пароходу здесь уже не место, к причалу афганского Хайратона ему не подойти. Мелко.
Кони с опаской вступают на зыбкие кривые брёвна плотов, чья плавучесть поддерживается воздушными подушками-бурдюками из цельных бычьих шкур. Переправа в два приёма: от бухарского берега до островка-отмели, и через пятнадцать шагов снова на таком же плоту через проток на хайратонский афганский берег. Каждый плот принимал не более шести лошадей с их вьюками, погонщиками и всадниками. Одновременно от берега отходили три плота, равных по грузоподъёмности. Каждый плот был оборудован вёслами по носу и по корме, страховался двумя канатами, натянутыми между берегами и островком.
Двести пятьдесят лошадей экспедиции, груз, погонщики, охрана и бухарские купцы со своим малым караваном в сорок лошадей и мулов пересекли реку за семь часов.
Капитан Ремизов лично сделал перекличку. О наличии животных, вьюков и погонщиков в караване, находившихся под началом десятников-сопровождающих караван, каждый из них отчитался, расписавшись в блокноте Ремиз-бека – караван-баши.
На афганской стороне с представителями государственных чиновников проблем не было. Все они – и пограничники, и таможенники принимали участие в приёме транспорта, людей и груза. Каждый получил свою мзду.
Слава Богу, без происшествий, без потерь.
Ночевать остались в Хайратоне. В этот же день не было смысла двигаться дальше. В полдень тринадцатого караван двинулся в дальний путь по территории Афганского Эмирата или, даже, Королевства Афганистан. Ну, этот разнобой от англичан. Они на мелочи и дешёвые ярлыки не скупятся.
Вторая ночёвка была предусмотрена только на перекрёстке между Хульмом и Мазар-и-Шариф в Наиб-абаде.
Первые дни пути всегда чреваты особым напряжением и души, и тела для каждого участника экспедиции.
Однако, пятьдесят четыре километра прошли спокойно, без проблем. В Наиб-абаде нас ждали наши квартирьеры. Уже были разбиты палатки, устроен крытый «огород» для груза, фуража и провианта, определено место водопоя для лошадей.
Старшина посёлка получил положенный в таких случаях бакшиш – подношение. Заверил Ремиз-бека, что в его владениях нет ни воров, ни разбойников. Разумеется, капитан Ремизов ответил любезностью на любезность, но собственный ночной дозор проверил за ночь трижды. Здесь же Ремизов и нанял в мою охрану десять рисалэ-всадников, уроженцев Наиб-абада из пуштунов. Пригодятся для контактов с местными племенами.
Поутру четырнадцатого мы должны были временно разделиться. Груз оставался в караване Ремизова, направляющегося на восток в сторону Кундуза. С охраной в двадцать бухарских мушкетёров-сарбазов, которых пришлось перевооружить и уже в походном порядке обучать обращаться с винтовкой Мосина. Ремизов, как опытный командир, более полагался на оставшийся в его распоряжении десяток текинцев.
Я со своим отрядом охраны из двух десятков текинцев и пуштунов, несколькими приставшими к нам паломниками и дервишами, а также бухарскими купцами, следовавшими до поры до времени вместе с нами, направлялся в Мазар-и-Шариф, на запад. Во исполнение предписания малого плана операции прикрытия к операции «Гиндукуш». Через двое-трое суток, как получится, я должен был бы вернуться на прежний маршрут, догнать экспедицию на дороге.
Мы пожали друг другу руки. Ремизов не выпустил мою кисть из своей руки. Молча, испытывающим взглядом смотрел на меня.
Спросил:
– Александр Георгиевич, вы уверены, что с нашим грузом всё в порядке?
Я ждал этот вопрос, правда, не так скоро. Не нашёл лучшего ответа, чем дурацкий встречный вопрос:
– А что?
Ремизов был серьёзен:
– Я, конечно, отвечаю лишь за целостность вьюка, но не за его содержимое. Содержимое – ваша ответственность. Тем не менее, учитывая нашу общую ответственность за успех экспедиции, обязан доложить некоторые обнаруженные обстоятельства, а вы, уж, примете решение самостоятельно, даже не отвечая на мой вопрос.
– Слушаю вас, Денис Иванович.
– Экспедиция везет совершенно секретный груз, наименование которого нами не употребляется в разговоре, не прописано в документах. Груз упакован в одинаковые деревянные сосновые ящики размером тридцать на пятьдесят сантиметров с прочными верёвочными ручками, окованные стальными уголками. Ящики маркированы по весу от пятидесяти шести до шестидесяти трёх килограммов. Они опломбированы. Были другие надписи, хоть и закрашенные чёрным, но прочесть по фрагментам можно: «AU 96», «СПБ Монетный Двор»… Каждый ящик упакован в прочный шерстяной мешок-чувал, набитый соломой. Мера безопасности и прикрытия. Мне довелось на переправе поднять один такой вьюк. Поверьте, я вес в пуд с четвертью легко отличу от тяжести в два пуда! Затем, перепроверяя самого себя, я незаметно для окружающих приподнял пять-шесть вьюков. В каждом ящики почти втрое легче. Отсюда вывод: в банковских упаковках не тот груз, который мы можем предполагать. Я сказал. Выводы делайте сами!
Крепко пожал мне руку и развернул моего коня ко мне левым боком. Придержал стремя:
– Счастливого пути, Александр Георгиевич. Жду вас. До встречи!
Я ничего не ответил. Лишь приложил руку к воображаемому козырьку несуществующей фуражки. Конечно, я был в тюрбане, да ещё в каком роскошном! Его конец белым шлейфом трепетал за мной по ветру.
*****
15 февраля 1918 года.
Эмират Афганистан. Провинция Балх.
Мазар-и-Шариф.
Этот ничем не примечательный пятничный день – джума – четвёртого числа месяца Джумада аль-Ауваль 1336 года хиджры должен был стать началом новой жизни для Али-Юсуфа, старого слепого нищего, который изо дня в день занимался одним и тем же делом: просил милостыню, изредка, по необходимости, пугая сердобольных правоверных бельмами своих глаз.
Али-Юсуф, достигши волею Всевышнего возраста Пророка в свои шестьдесят три полных года, и мечтать не смел о том, что в этот день изменится его жизнь, что из нищего слепца он в одночасье превратится в уважаемого обществом человека.
Нет, не спускался с небес ангел, чтобы объявить Али-Юсуфу благую весть. Её донёс до его ушей в форме приказа, невесть откуда взявшийся хазареец в шёлковом зелёном халате и в дорогом тюрбане из кашмирской парчи, увешанный оружием. Наклонившись к уху Али-Юсуфа, он напомнил ему такое, что Али-Юсуфу оставалось только встать перед незнакомцем на колени и, склонив голову, покорно выслушать его повеление.
От таких приказов не отмахиваются. Выбор был небольшой: либо позвякивающий серебром узелок в руки, либо лезвие отточенного бебута в живот.
По уходу хазарейца, Али-Юсуф подобрал с глинобитного пола своей убогой мазанки узелок с сотней полновесных серебряных персидских кранов. Пересчитав монеты, отложил пару, упрятав их в щель стены под оконцем между саманными кирпичами кладки, а узелок закопал в уголке.
Наступало утро. Вскипел жестяной кумган. В глиняной чаше Али-Юсуф заварил шепотку зелёного чая и зелёную веточку горного кипариса. Добавил в настой несколько капель мёда. Попробовал. Остался доволен. Дождавшись, когда настой остынет, с помошью гусиного пера закапал жидкость в оба глаза. Извлёк из старой книги сложенный вчетверо лист бумаги, в котором хранил нечто совершенно непонятное непосвящённому – десяток рыбьих чешуек. Не простых, чешуек каспийского осетра, надлежащим образом обработанных, обрезанных с ювелирной точностью, отполированных с одной стороны и матовых с другой. Выбрав пару чешуек, Али-Юсуф ловко, без зеркала, пристроил чешуйки одну за другой на оба своих глаза, прикрыв ими, как бельмами, роговицы глаз собственных. Закапал настоем глаза ещё раз. Похлопал веками. Порядок.
Оделся. Натянул на ноги прохудившиеся шерстяные таджикские джорабы, обулся в стоптанные чарыки из верблюжьей кожи. Так, а где посох слепца? Вот он.
Можно выходить на работу.
Не совсем удобно глядеть на мир сквозь рыбьи чешуйки, но это уже профессиональное неудобство. Всё равно, что-то же видно!
Слепого Али-Юсуфа хорошо знают старожилы Мазар-и-Шарифа. Вот уже семь лет он кормится у стен гробницы – «Могилы Возвышенного», в которой – все знают! – покоится прах святого Хазрат Али, зятя пророка Мухаммеда.
Семь лет живёт здесь слепой нищий или двадцать семь, кто здесь считает годы? Али-Юсуф стар и мудр. Знает Священную Книгу, читает её страницы сура за сурой на память. Чистоплотен, благообразен…
На каждое пожертвование в свою миску нищего ответствует благодарственной молитвой в адрес дарующего.
Своей лепёшки и пары медных монет в день заслуживает вполне!
*****
Утро этого же пятничного выходного дня – джума – четвёртого числа месяца Джумада аль-Ауваль для жителей небольшого, но знаменитого на весь Восток городка Мазар-и-Шариф было отмечено весьма неожиданным событием. В город вступал караван. Не простой караван, и не совсем купеческий.
Караваном Восток не удивить. Вереница верблюдов, лошадей, ослов, мулов, навьюченных тюками, узлами, мешками и ящиками с товарами. Из России – мыло, дешёвые стеклянные пузырьки с благовониями на воде, разведённой спиртом, ситец, цветные платки, бархат, сукно, керосиновые лампы, самовары, охотничьи двустволки, зеркала, железная и медная проволока, чугун, кузнечный и плотницкий инструмент, бумага, стеклянная и эмалированная посуда, белый очищенный сахар, ситец, спички, свечи… Всего не перечесть.
Караван в Мазар-и-Шарифе с нетерпением ждали местные купцы. У кого есть деньги, кто успеет на сделку – разбогатеет!
Имеющий уши – услышит караван издалека по звону медных колокольчиков на шеях верблюдов и ослов.
Но сегодня караван вступил в город под звуки бубнов и рёв медных карнаев.
Большая часть каравана остановилась у караван-сарая на окраине города. Оставив свой товар и транспорт на попечение помощников и погонщиков, купцы поспешили вслед за тем, кого с восторгом и почтением по всему пути следования по улицам Мазар-и-Шарифа приветствовали жители города. За седобородым старцем в белых, как снег, одеждах, голову которого покрывал белоснежный же тюрбан из пенджабской хлопковой кисеи, а лицо скрывала маска из серебра, сверкавшая на солнце.
Старец восседал на сером жеребце, чья спина и круп были покрыты белым, утканным синими цветами потником бадахшанской работы. Двое вооружённых хазарейцев пешим порядком вели жеребца под уздцы. Двое других несли над его головой легкий паланкин. Шестеро вооружённых всадников-текинцев в халатах цвета граната придерживали своих ахалтекинцев, заставляя их идти шагом, возглавляя процессию. Шестеро всадников-пуштунов в зелёных халатах замыкали охрану Гюль Падишаха. Процессию сопровождали ученики-мюриды вида дикого для добропорядочных жителей Мазар-и-Шарифа. Несмотря на холод февральского утра, они были в одних набедренных повязках. Ноги босы. Их бороды никогда не знали бритвы. От рождения не стриженые волосы, чёрные, как перо ворона, волнами закрывали спины. Сверкающие полубезумные глаза мюридов, их мощные мускулы, доступные для всеобщего обозрения, внушали зевакам страх больший, нежели кривые клинки текинцев и длинноствольные мультуки пуштунов.
В толпе шептались:
– Гюль Падишах! Гюль Падишах-Сейид!
*****
Город Мазар-и-Шариф называется так же, как и его главное сокровище, выстроенное султаном Санджаром ещё в пятнадцатом веке – величественной усыпальницы, гробницы святого Хазрат Али, зятя пророка Мухаммеда. Мудрецы знают: на честь захоронения Хазрат Али претендуют два города – афганский Мазар-и-Шариф и иракскский Наджаб. Но спора нет. Истинный верующий мусульманин поклонится его праху и имени святого, если судьба позволит, и у одного, и у другого мазаров.
Афганский Мазар-и-Шариф приветствует путников, зрелищем куполов и минаретов небесной синевы и красоты, гордо возвышающихся над городом, двумя часами раньше, прежде чем они вступят на его священную землю. В ранний утренний час над этой сине-голубой красотой можно издалека увидеть белоснежное облако, непостижимым образом двигающееся не по воле ветра, а само собой, которое способно облетать гробницу то с одной стороны, то с другой, разделяться на части, соединяться в единое целое, подниматься на такую высоту, что почти недоступно глазу, а потом опускаться к подножию мазара.
Это голуби. Большая стая сотен белых афганских голубей, вот уже пол тысячелетия не покидающая гробницу. Среди них нет ни одного голубя иного окраса. Говорят, если в стаю случайно залетит голубь чёрный, то и он станет волею Хазрет Али белым.
Возможность поклониться праху Хазрет Али высокая милость Всевышнего, оказанная верующему.
У древних ворот Мазар-и-Шариф Гюль Падишах-Сейида встретил его доверенный человек в провинции Балх – хазареец Асфандиёр-бек. Он на хорошем гнедом жеребце с белой грудью и белым «носочком» на правой передней ноге от копыта до колена. Одет не хуже любого вельможи из свиты самого эмира. При нём двадцать всадников-хазарейцев. Асфандиёр-бек сошёл с коня, приветствуя своего господина, удостоился прикосновения руки Гюль Падишаха к своему лбу.
Играла музыка, рокотали бубны. Мюриды Гюль Падишаха разбрасывали народу милостыню – медные монеты афганской и персидской чеканки. Здесь в ходу и те, и другие. Монетки подбирали не только городские попрошайки и мальчишки. Вполне состоятельные отцы семейств не стеснялись поднять с мостовой монетку, побывавшую в руках самого Гюль Падишаха!
Ближе к площади хазареец подал знак музыкантам прекратить играть. Свита Гюль Падишаха, кроме него самого, спешилась. Конные текинцы и пуштуны окружили площадь, сдерживая толпу тупыми концами своих пик. Хазареец Асфандиёр-бек спешился тоже, пошёл, взявшись левой рукой за стремя на коне своего господина. Гюль Падишах должен будет сойти со своего серого аргамака только в пределах первой ограды и вступить пешим в ворота второй ограды.
Навстречу Гюль Падишах-Сейиду вышли встречающие – уважаемые отцы города, беки, главы родов и племён, сам генерал-губернатор Балха, английский консул и священнослужители при мазаре.
Хазареец подал знак. Мюриды Гюль Падишаха вынесли на больших серебряных блюдах драгоценные подношения: золото, серебро, камни в искусных оправах, монеты, пачки денег. На первом блюде самый дорогой подарок – священная Книга в переплёте, украшенном сотней жемчужин из Персидского залива.
Над толпой, собравшейся на площади, пронёсся продолжительный восхищённый благоговейный вздох…
*****
Не удалось Гюль Падишаху покинуть гостеприимный Мазар-и-Шариф в тот же день. В обратный путь он и его свита смогли двинуться лишь семнадцатого. Результаты посещения священного города стоили задержки на двое суток. В стальном водонепроницаемом ларце Гюль Падишах увозил из Мазар-и-Шарифа два десятка фетв, фатих и писем на фарси – таджикском, пушту и дари, адресованных правителям Самангана, Кундуза, Баглана, Тахара, Бадахшана и Вахана, отдельным полунезависимым вождям – каум, кабиле-ханам северо-восточных племён гильзаи, моманды, юсуфзаи. Но самым значительным документом был пропуск на свободное перемещение по всей территории «Королевства Афганистан», так в английском документе, и на въезд в пределы Британской Индии за подписью консула английской миссии в Балхе его превосходительства сэра Клеменса Блумберри.
Другим положительным результатом, который мог бы и не состояться по очень многим причинам, стал факт всенародного распространения слуха о том, что известный всему Мазар-и-Шарифу слепой нищий Али-Юсуф на седьмом десятке лет неожиданно удостоился великой милости Всевышнего: вновь обрёл утраченное ещё в юности зрение. И помогли ему в этом заступничество перед Милостивым и Милосердным белого старца Гюль Падишах-Сейида во славу благословенного и незабвенного во веки веков Хазрет Али! Страшные бельма Али-Юсуфа помнили все, кто хоть раз встречал его с миской для подаяния на ступенях мазара. Теперь Али-Юсуф имеет два чёрных зорких глаза. Читает Коран. Рассказывает о великом чуде исцеления грешника милостью Всевышнего!
Как бы то ни было, эта новость застала Гюль Падишаха уже в караван-сарае перед отъездом из Мазар-и-Шарифа. Эту же легенду впоследствии он слышал в Хульме, в Кундузе, в Файзабаде, в Ишкашиме…
Как с такой быстротой могли распространяться слухи в северном Афганистане, ещё не знавшем ни телефона, ни телеграфа, умом было не понять. Но этот флёр был экспедиции очень кстати.
Так была отработана малая операция прикрытия «Маскарад», в тезисах предложенная мною, подполковником Кудашевым, расписанная по пунктам и поставленная неизвестным миру режиссёром-кукловолом генерал-майором Джунковским. С блеском и результатом, которым мог бы позавидовать сам Алан Мак’Лессон.
*****
Коротко об Али-Юсуфе.
Дай, Бог, памяти, дело было осенью 1911 года. Несколькими днями позже моего выхода из больницы Красного Креста в Асхабаде, где месяц отлежал с контузией, попав под взрыв, предотвратив его в переполненном публикой зале Русского драматического театра. Да, именно тогда Гюль Падишах дал о себе знать, оставив в Закаспии некую «мину замедленного действия» – листок пергамента с цветком лотоса сусальным золотом и надписью на санскрите «Харе Кришна!». Этот листок попал в руки подполковника Дзебоева. Вслед за этим боевиками партии эсэров была похищена Леночка. Похитители назначили цену выкупа: пресловутый листок пергамента. С требованием передать этот листок через слепого нищего Али-Юсуфа, обычно собирающего милостыню у ворот Асхабадской Бехаистской мечети. Али-Юсуфа взяли под жесткое наружное наблюдение. С подлинного листка с лотосом Минкин сделал приличную копию, которую и передали Али-Юсуфу. Однако, зная «почтовый ящик», установить «почтальона», связного, не удалось. В те годы военная разведка и контрразведка только-только начинали своё формирование на местах, её сотрудники не имели оперативного опыта. Али-Юсуф перехитрил ротмистра Кюстера, ответственного за перехват связного. Связной не появился. Но и пергамент исчез самым таинственным образом. Дзебоев не оставил Али-Юсуфа своим вниманием. Нищему слепцу пришлось выдать свой маленький секрет: он сумел на глазах Кюстера и его помощников отправить пергамент связному в некотором роде «голубиной почтой». Роль голубя с успехом сыграл обыкновенный домашний чёрный кот, пронесший сквозь жандармский кордон драгоценное послание в черном же шерстяном подбрюшнике, подвязанном тесёмками. На отправку «письма» Али-Юсуфу понадобилось всего несколько секунд.
Откровенность Али-Юсуфа была вознаграждена. Главврач Красного Креста, он же главный хирург больницы Агапьев Борис Николаевич по ходатайству подполковника Дзебоева удалил катаракты с глаз Али-Юсуфа, провёл полный курс реабилитационного лечения, вернул ему полноценное зрение. Некоторое время Али-Юсуф работал в Красном Кресте дворником, потом сторожем. Кое-чему научился, нахватался знаний по основам медицины. Трудовая жизнь человека с полноценным зрением его не устраивала. Выбрав благоприятный момент, Али-Юсуф покинул Закаспий, но из поля зрения Дзебоева, а потом и Джунковского не исчез. Они знали, от Али-Юсуфа ниточка, хоть и очень тоненькая, тянется к Гюль Падишаху.
Пришёл час, пригодился Джунковскому и слепой нищий Али-Юсуф…
_____________________________________________
* Примечание Автора:
Историю, изложенную в нескольких строчках «Хроник», читатель может прочесть в «Конкисте по-русски» – первой книге романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».
_____________________________________________
Надеюсь, читатель в наших оперативных хитростях уже разобрался. И мне на этих страницах «Хроники» нет необходимости признаваться, что под маской из серебра девяносто второй пробы с наклеенной под неё седой бородой скрывался сам автор этих строк.
Пусть простят меня свидетели этой мистификации и читатели этих строк. Сие не обман, не мошенничество, нет вреда, нет выгоды. Обыкновенная мимикрия, известная в самой матушке Природе. Так безобидная бабочка, распахивая свои нежные крылышки, может показать синице свирепые зелёные кошачьи глаза. Тем самым сохранить собственную жизнь.
Нам тоже было нужно сохранить свои жизни в стране, где жизнь чужеземца никогда не ценилась дороже обыкновенного зелёного плевка жвачкой нас-вай под ноги.
Некоторое время нам это удавалось.
Бог Велик! Если и совершили грех, все мы за него уже расплатились.
*****
Семнадцатого к вечеру почти у ворот Хульма нас встретил арьегардный дозор экспедиции – три всадника текинца.
Асфандиёр-бек переговорил со старшим. Потом доложил мне:
– Есть подозрение, за нашим караваном идут люди с правого берега Аму-Дарьи, от Патта-Хиссара. Наши люди предупредили нас. Мы ночуем в Хульме, там безопасно и чисто. Чужая группа в пять вооружённых всадников одетых по-узбекски преследует наш караван с отрывом в три-четыре часа. Ремиз-бек отдал распоряжение своим текинцам разобраться с чужаками. Сегодня у каравана днёвка в Хайрабаде. Если мы поторопимся и пройдём за день девять фарасангов, то завтра к вечеру присоединимся к экспедиции. Там и узнаем, в чём было дело.
_____________________________________________
* Прим. Авт.
«…девять фарасангов» – приблизительно 60 километров. Фарасанг = 6,3 версты = 6,7 км.
_____________________________________________
В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое февраля я принял пространный доклад капитана Ремизова. Сам коротко проинформировал его о результатах собственной миссии в Мазар-и-Шариф. Показал документы, передал ему шкутулку с запасным ключиком. Мой отчёт был более оптимистичен. Произошедшее столкновение с людьми из Бухары, преследовавшими экспедицию, обеспокоило нас обоих.
Как и следовало ожидать, скрытно взять вооружённую группу из пяти человек не удалось. Скрутили только одного. Трое чужаков погибли в рукопашной схватке. Пятому удалось уйти. Погоня по бездорожью в полной темноте закончилась падением коня и всадника-текинца на всём скаку. Слава Богу, обошлось, живы оба, и без переломов.
– Допрашивали?
– Как положено, пока пленный не успел остыть после горячки боя.
– И?
– Назвал два имени. Одно достаточно известное в Бухарском эмирате, второе известно менее, но зато я знаю этого человека лично. Именно ему и удалось скрыться. Первый – организатор. Второй участник разведгруппы. Не думаю, что он собирался следовать за нами по всему маршруту. Он просто наблюдал, накапливал по крупицам визуальную информацию. Потом выкрал бы одного из погонщиков и попытался бы вернуться в Патта-Хиссар. Вот потом за нами была бы организована настоящая погоня.
– Полагаю, он своё дело уже сделал. Нам с вами уже не уклониться от очередного крещения огнём. Дальше.
– Имя организатора – Махмуд-ходжа Бехбуди. Он политик. Образованный человек. Один из лидеров политической оппозиции монархической тирании эмира Бухары Саид-Алим-Хана. Он и его сподвижники называют себя «младобухарцами» по примеру турецких «младотюрков». В народе больше известны под именем «джадиды». Начинал как умеренный буржуазный реформатор. До вооружённого восстания в эмирате дело ещё не дошло. Но «джадиды» уже высланы за пределы эмирата. Обосновались в Кагане. Русский железнодорожный городок, большая узловая станция. Теперь «джадидам» нужно оружие, нужны деньги. Как я понимаю, эта организация имеет собственную разведку. Им известно не только о нашей экспедиции. Они уже запросили вооружённой помощи у Ташкентских большевиков. Ждут воинский эшелон, броневики, артиллерию, красноармейские полки. По времени большевики будут штурмовать Бухару в середине марта.
– Кто второй? Тот, кому удалось уйти?
– Просто, головорез. Сам себя называет Усман Зуммурад-Сардаром, но в полицейских участках да и в народе его именуют просто Ангур-вором.
Ангур-вор уже не молод. Побывал на царской каторге. Хитёр, ловок, жесток. Грамотен, умеет читать карты, знает азы военного дела. Как всякий не глупый разбойник имеет поддержку у местного населения. Держал в страхе эмирских амлакдаров – сборщиков налогов и миршабов – «владык ночи», полицию. Хорошо говорит по-русски, ну, и на всех остальных языках, что здесь в ходу.
– Это всё?
– Всё.
– Можете допросить задержанного в моём присутствии? Мне хотелось бы уточнить некоторые детали. Я напишу вам на листочке пять-шесть вопросов.
Капитан Ремизов покачал головой:
– Не получится. Нет у нас задержанного. Умер. Что успел сказать, сказал.
У меня не было слов.
Ремизов продолжил:
– Учтите, его допрашивали не в охранном отделении в присутствии адвоката, а в чистом поле. И допрашивали люди без высшего образования – текинцы. Из тех, что никогда в руках не держали ни серпа, ни молота. Каждое слово камчой выбивали. Хорошо, хоть запомнили, что тот говорил. Я им верю. Не так много информации, но мы хотя бы предупреждены. Уже хорошо.
Я вздохнул. Стало понятно: боя не миновать. Ну, это я и раньше знал. Но была надежда…
Мне осталось только завершить наш маслахат –«совет» – распоряжением повысить бдительность, ни в коем случае не допустить риска возможного боестолкновения в непосредственной близости с караваном. Погибнет транспорт, погибнет экспедиция!
Поутру, умываясь из ручья, заметил на груди Ремизова левее грудины пулевой шрам размером с копейку. Спросил:
– Галиция?
Ремизов ответил не сразу. Обтёрся полотенцем, натянул свежую рубаху. Потом сказал, как в холодную воду нырнул:
– Галиция. Но шрам не боевой, самострел. Виноват, не получилось, как у Александра Васильевича Самсонова. В бреду стрелял.
Я счёл необходимым уточнить:
– Основания были? Серьёзные?
– Серьёзнее некуда. Потерял роту, но самого австрийские пули обошли. С какими глазами вернулся бы в полк?! Прикрывал я направление главного удара, отвлекал противника. До последнего ждал подкрепления. Не дождался. Лучше бы там, со своими товарищами остался бы… Мои извинения, господин подполковник!
Больше мы на эту тему не говорили. О моих шрамах Ремизов мне вопросов не задавал.
После завтрака выступили на Кундуз. Вместе с нами проследовал и Асфандиёр-бек со своими хазарейцами. Вот такое разношёрстное по национальному составу боевое сопровождение каравана особого назначения. Сколько теперь у нас? Семьдесят стволов и сабель. Много это или мало? Джунковский предлагал эскадрон в двести пятьдесят сабель казаков-семиреченцев из Верного. Я отговорил его. Взял на себя такую ответственность. Кто будет прав? Время покажет.
*****
Спустя четыре недели.
Не сказать, что февраль-март лучшее время для передвижения по Афганистану. Холодные ливни сменялись мокрым снегом. Град с градинами величиной от крупного гороха до перепелиного яйца стремился, как шрапнелью, вывести из строя гужевой транспорт. Начавший таять снег превратил самые мелкие речушки в непроходимые преграды. Непредсказуемые участившиеся по весне горные камнепады раз чуть было в считанные секунды не уничтожили караван на горной тропе. Слава Богу, кому-то выпало счастье укрыться под скальным навесом, другие успели выйти на просторную площадку ущелья.
Вот почему в плане операции «Гиндукуш» отсутствовало обязательнейшее для любых иных планов требование: сроки прохождения узловых точек маршрута. Джунковский знал, что делал. Как он сказал? «Доберётесь до Кафири к октябрю, и слава Богу!». Сказал, правда, не без лукавства. Но этот момент проявился далеко не сразу.
Четыре недели пути от Кундуза шли по принципу: день идём, два стоим. Пусть так. Главное: люди и животные были здоровы.
С местным населением вопреки всем опасениям конфликтов не было. О нашем появлении вожди и ханы племён, хакимы городов знали заблаговременно, оказывали гостеприимство Гюль Падишаху и его свите. Взамен получали свой бакшиш, подкреплённый благословением имамов из Мазар-и-Шариф в письменном виде. Почти всегда требовали предъявить разрешение английских властей на путешествие по афганской территории. Интересовались грузом. Для демонстрации мы раскрывали пару вьюков, показывали детали горных буров, работающих от дизельных компрессоров. Рассказывали байку о том, что далеко-далеко в Гюлистане некий раджа, собирается прорыть самый глубокий шурф в мире, и черпать из недр драгоценные чандамани – алмазы – вёдрами. Афганцы смеялись: «Глупый раджа. Но, раз платит за товар, пусть получит!».
На вопрос, зачем каравану такая большая охрана, тоже был заготовлен ответ: раджа Гюлистана расплатится за оборудование золотом, опиумом, дорогими товарами. Охрана очень даже понадобится на обратном пути.
Верили нашим объяснениям или нет, но связываться с известным на весь Афганистан Гюль Падишах-Сейидом, находившимся под покровительством имамов Мазар-и-Шарифа и самого Вице-Короля Британской Индии, никто не хотел. Себе дороже. Но зерно надежды на второй более дорогой бакшиш оставалось в душе каждого хакима, оказавшего своё гостеприимство Гюль Падишаху. Нам желали счастливого пути и удачного возвращения с обязательным визитом к своим добрым друзьям.
Но в Ишкашиме нас ждала засада.
Напрасно ждала.
Мы были осторожны. Не рискнули двинуться вперёд без разведки.
В шести фарасангах от Ишкашима, сделали большую днёвку на двое суток. Приводили в порядок вьюки, лечили приболевших лошадей, перековывали потерявших свои подковы. Стирали одежду, чинили обувь. Увы, нет кожаной подошвы сапог, что за месяц не «сгорела» бы на острых кремнях горных троп.
Под утро первой же ночи наш пуштунский дозор сумел задержать пластуна-таджика. Тот молчать не стал. Его рассказ был рассказом насмерть перепуганного человека. Каждая третья фраза заканчивалась мольбой о пощаде и уверениями в преданности новому хозяину. Из его уст мы услышали уже знакомое нам имя – Усман Зуммурад-Сардар и цифру – шестьдесят сабель. Всё остальное было несущественно.
Мы его выслушали.
После допроса пуштуны увели разведчика. В горах обычаи просты и понятны. В отношении шпионов, задержанных в боевых условиях, они мало чем отличаются от европейских законов.
Было о чём подумать. Я отдал приказ распаковать и приготовить к бою пулемёты – два «Гочкиса» и один «Максим» без бронещита. «Гочкисы» укрыли на вьюках в авангарде колонны, «Максим» - в арьегарде.
Ждали Асфандиёр-бека, отъехвшего в Ишкашим со своими хазарейцами. Он должен был вернуться с исчерпывающей информацией.
Асфандиёр-бек появился в нашем расположении лишь под утро третьей ночи.
И он, и его хазарейцы были мокры от проливного дождя и голодны, как волки.
Асфандиёр-бек обсыхал, пил, ел и выкладывал информацию одновременно.
Не сказать, что Ангур-вор со своими головорезами свалился на экспедицию, как снег на голову, неожиданно. Мы понимали, что он от нас не отстанет. Но четыре недели спокойного пути несколько усыпили бдительность.
Благополучно избежав пленения, Усман Зуммурад-Сардар, он же Ангур-вор, вернувшись из разведки, снова вошёл в Афганистан, но уже в другом качестве. Под его началом отряд в шестьдесят сабель. Среди них есть пяток-другой настоящих джигитов. У них винтовки. Остальные – простые дехкане. У них только сабли, кинжалы и мультуки. Есть один русский. Он опаснее остальных – сапёр и снайпер.
Ангур-вор не стал догонять нас, следуя по пятам. Его отряд налегке форсированным маршем прошёл по правому берегу Пянджа, переправился на афганский берег и ждал нас в предгорьях Гиндукуша недалеко от Ишкашима.
Ангур-вор человек трезвого ума. Он не пойдёт в лобовую атаку. Будет искать возможность истребить охрану экспедиции малой кровью.
Есть о чём поразмыслить.
*****
Не стоит думать, что государственная граница, это всего лишь «воображаемая линия», разделяющая два государства, нанесённая на карту. Граница всегда реальна. Ишкашим на правом берегу Пянджа до семнадцатого года считался территорией Российской Империи, хоть и в юрисдикции Восточной Бухары Бухарского же Эмирата. Ишкашим на левом берегу Пянджа – территория Королевства Афганистан. Население и того, и другого, в основном, таджики. Многие из них в кровном родстве. Однако, одни из них подданные Афганистана, а другие – Бухары. Можно сплавать через Пяндж на бурдюке из одного Ишкашима в другой к родственникам в гости, и вернуться назад с мешком за плечами, набитом русскими коробками со спичками. Получить с этой операции свой маленький доход. Но нельзя беспрепятственно форсировать реку и нарушить государственную границу вооружённым отрядом в шестьдесят сабель без согласования с самим хакимом афганского Ишкашима, на котором лежит не только обязанность управления городом, но и ответственность за пограничную безопасность. Отряд Ангур-вора на переправе рисковал бы попасть под свинцовый град из немецких «Маузеров», английских «Ли-Энфильдов», прадедовских кремнёвых карамультуков, под шрапнель из чугунных осколков, выпущенных из бронзовых английских морских пушек времён адмирала Нельсона.
Свершившийся факт: Усман Зуммурад-Сардар или Ангур-вор вошёл в Афганистан беспрепятственно.
*****
Асфандиёр-бек подтвердил: Ангур-вор ведёт переговоры с Ишкашимским хакимом, пытаясь склонить его к сотрудничеству. Объявил нашу экспедицию сборищем разбойников, ограбивших самого эмира Бухары. Пообещал хакиму солидную долю в добыче.
Хазареец докладывал, мы с Ремизовым слушали.
Хаким потребовал от Усман Зуммурад-Сардара, он воспринимал Ангур-вора под этим именем, за свои услуги не только долю в добыче, которой может и не быть, а авансом конкретные две тысячи афганских рупий или бухарских теньге золотом. Готов принять полторы тысячи царских рублей. Затребовал от Усман Зуммурад-Сардара письменных полномочий, данных самим Саид-Алим-Ханом, на сыскные действия на территории Афганистана. Ангур-вор обещал подумать.
Решили подумать и мы.
Асфандиёр-бек ушёл спать в свой хазарейский шатёр под охрану соплеменников.
Ремизов откинул настежь брезентовую дверь палатки для света. Расстелил на складном походном столике карту двухверстовку.
Я спросил:
– Что думаете, Денис Иванович?
Он ответил:
– Рано или поздно Ангур-вор сговорится с хакимом. Мы не можем надеяться без боестолкновения тенью пройти Бадахшан. Тактика налётчиков в горных условиях местности везде одинакова. Она хорошо известна. От летучего налёта – "басмак" – трудно защититься. В горах манёвр защитников обоза всегда ограничен. Гоняться за десятью летучими группами по пять-шесть басмачей бесполезно. Они будут действовать, словно рой ос-шершней. Ужалят – уйдут. Могут перебить лощадей. Мы останемся без транспорта. Могут пощадить транспорт, если будут уверены в хорошей добыче. Тогда будут отстреливать только людей. Организовывать засады. Стрелять из-за хороших укрытий с высоты. Ясное дело, мы будем защищаться. Наши стрелки лучше подготовлены, есть пулемёты. Они учтут эти преимущества противника. Ангур-вор будет преследовать нас и в Ваханском клине. Там будет ещё сложнее. Вахан вообще никому не подчиняется! Каждые пять-шесть вёрст – новое племя, новый вождь, новые обычаи, новые порядки! Вывод один: мы должны взять инициативу в собственные руки. Упреждающим ударом полностью безжалостно уничтожить банду Ангур-вора!
– Согласен с вами. Уже есть план?
– Есть. Смотрите. Вот старая наезженная тропа по левому берегу Пянджа против его течения. Предгорье Гиндукуша. В девяти верстах за Ишкашимом тропа проходит триста, может, четыреста метров по очень опасному участку пути, по оврингу. Знаете, что это такое?
– Чисто теоретически, Денис Иванович. Только слышал. Ни в горах Загросса, ни в Гималаях оврингов не строят…
– Представьте себе голую отвесную стену, поднимающуюся из клокочущих вод Пянджа на версту в небо без малейших намёков на козьи тропы, природные террасы и прочего. Муравью зацепиться не за что. Тем не менее, это самый короткий путь между селениями. И люди этот путь проложили ещё тысячу лет назад. Использовали в скале малейшие трещины, расширяли их, долбили в сером граните выемки, вставляли в эти углубления арчёвые обрубки, укрепляли их примитивными кронштейнами, связывали джутовыми верёвками. Без единого гвоздя. Между обрубками-балками настилали тропу из веток, циновок. Тропа узка, двум лошадям не разойтись. Всё это сооружение «дышит», колеблется, оно готово рассыпаться в прах и низвергнуть путников в водокаменоломню Пянджа. Время от времени камнепады либо селевые потоки уничтожают отдельные участки овринга, но люди всегда восстанавливают его. Путешествие не для слабонервных!
Капитан Ремизов остановился, посмотрел на меня.
Я жестом предложил ему продолжать.
– Слушаю, внимательно слушаю вас, Денис Иванович!
Капитан Ремизов продолжил:
– Большой обход этого участка пути с юга может занять дней двадцать, если не тридцать. Если мы пройдём по оврингу и разрушим его за собой, на его восстановление потребуется столько же времени. Через сорок дней Зуммурад-Сардар снова нагонит нас. Я не уверен, что мы сможем миновать Ваханский клин за это время.
Я был уверен, что у Ремизова созрел некий план уничтожения отряда Ангур-вора одним ударом.
– Не тяните, господин капитан. Ближе к делу. У нас ещё будет время обсудить подробности!
Капитан Ремизов поманил меня ближе к карте, подал мне лупу. Иглой циркуля провёл по бумаге небольшую извилистую линию.
Я вгляделся. Поднял глаза на Ремизова. Он улыбался. Я всё понял без слов.
– «Волчья пасть», – сказал Ремизов.
– «Шайтан щель», – сказал я.
– Пойдёт? – спросил Ремизов.
– Загоним! – ответил я.
Взглянул на часы. Ого, бежит время. Приказал дневальному разбудить и пригласить ко мне Асфандиёр-бека.
На подъём и сборы хазарейцу не понадобилось много времени. Он вошёл в палатку свежим и бодрым, с влажной от утреннего омовения бородой, в новом халате и чистых сапогах, словно и не было у него двух последних бессонных ночей и скачки в восемь вёрст по бездорожью.
Я дал ему примерно такой инструктаж:
– Поедешь к хакиму в своём лучшем халате и парчёвом тюрбане. Золотую цепь на шею, на каждый палец по перстню. С тобой свита в тридцать всадников с винтовками. Хазарейцы, текинцы, пуштуны. Чтоб все были при параде. Коней вычистить до блеска! Повезёшь дары, письма, амулеты-фатихи и послания-фетвы из Мазар-и-Шариф. Не слезай с коня, пока к тебе не выйдет из своей резиденции сам хаким. Потом будь вежлив, прекраснодушен, щедр. Пусть хаким сам в твои руки смотрит, а не ты в его рот. Пусть организует Гюль Падишаху и его каравану достойный приём. Об Усман Зуммурад-Сардаре, чтоб и разговора не было, Ангур-вор не стоит беспокойства значительных особ. Думаю, он со своей бандой отсидится до поры до времени в каком-нибудь укромном ущелье. Мы не станем его искать. Он сам найдёт свою смерть! Пригласит хаким за дастархан – будь сдержан: крошка хлеба, горстка риса, глоток чая. Никакого кокнара, никакого гашиша! "Катта рахмат!", разворот и назад. Всё понял?!
_________________________________________________
* Прим. Авт.
Узб. - Катта рахмат - Большое спасибо.
_________________________________________________
– Слушаю и повинуюсь, мой господин Кудаш-бек! – поклонился и вышел из палатки Асфандиёр-бек.
– Как он вас назвал, Александр Георгиевич? – спросил капитан Ремизов.
– Старым именем, Денис Иванович. Мы с ним ещё до войны по Персии знакомы были. Расскажу как-нибудь. Как дело сделаем.
_____________________________________________
* Примечание Автора:
Историю, связанную с именем хазарейца Асфандиёра, упомянутого в «Хрониках», читатель может прочесть в романе «Там, за Гиндукушем» – четвёртой книге романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».
_____________________________________________
*****
20 марта 1918 года.
Афганистан. Ишкашим.
Утром в среду восьмого числа месяца Джумада аль-Ахира 1336 года хиджры хаким городка Ишкашим, он же хаким городской полиции, амин – главный сборщик податей, судья – кази-бий и начальник пограничных постов провинции Бадахшан по берегу Пянджа господин Али-Абдулло Палван-хан устроил торжественный приём в честь живого хазрета – Гюль Падишах-Сейида, милостью Всевышнего исцелителя слепых грешников.
Али-Абдулло Палван-хан правильнее было называть «чар-хакимом» – «четыре-власти»: управление, правопорядок, сбор налогов и суд.
ГЛАВА XXIV.
Чар-хаким и Усман Зуммурад-Сардар – Ангур-вор. Кто кого? Кое-что об овринге. Последний подвиг капитана Ремизова. Ваханский клин. Что такое революционная ситуация. Шамшир-Бобо – Старый Меч. Штурм и оборона Чор-Минора.
20 марта 1918 года.
Афганистан. Ишкашим.
Городок Ишкашим с восходом солнца начал готовиться к встрече важного гостя. Квартальные старшины организовали спешную уборку улиц. Мирабы приводили в порядок арыки. Домовладельцы известью обновляли фасады своих жилищ. Уличные псы сажались на цепь. Козы и коровы изгонялись с площади. В это утро не повезло беспризорным домашним птицам, попавшимся на глаза городской страже. Хозяева виноваты сами, не приучены к порядку. От мечети отгонялись нищие и калеки, понадеявшиеся на щедрую милостыню и возможное исцеление от недугов. На широком внутреннем дворе чар-хакима разжигались печи-тандыры, на кострища устанавливались большие котлы для плова. Мясники резали овец, снимали с них шкуры. Повара промывали в проточной воде арыков рис. Женщины замешивали на лепёшки тесто.
На площади по её центру плотники возводили крепкий помост. Топорами отёсывали столб позора, устанавливали на помосте тяжёлую плаху, не пожалев на её изготовление столетнего тутовника.
О том, что в город прибывает живой хазрет – Гюль Падишах-Сейид, милостью Всевышнего – исцелитель слепых грешников, жители Ишкашима были оповещены глашатаями ещё с минувшего вечера. На достойный приём Гюль Падишаха и его свиты каждый житель города внёс свою небольшую лепту. Каждый считал себя вправе присутствовать на встрече гостя хотя бы в толпе на площади, услышать от него приветствие и получить благословение.
А плаха зачем? Кого казнить будут?
Долго гадать не пришлось. Проехали по улицам города верховые глашатаи с барабаном и боевым сигнальным рогом.
Объявили во всеуслышание:
– Правоверные жители Ишкашима! Слушайте и не говорите потом, что не слышали. Сегодня после полудня на площади состоится суд в составе уважаемых старейшин города, имама нашей мечети, судьи – кази-бия и чар-хакима города. Пред высоким судом предстанет человек, сам себя именующий Усман Зуммурад-Сардаром. Он и двое его сообщников были взяты нашей доблестной стражей при попытке, предпринятой этими людьми ограбить казну города Ишкашим. В нашем городе нашлись свидетели, опознавшие в Усман Зуммурад-Сардаре известного бухарского разбойника, по имени Ангур-вор, который неоднократно грабил Ишкашимских купцов на дороге от Хорога до Дейнау и Душанбе по пути в Бухару! Высокий суд не пошлёт на смерть невинного человека. Усман Зуммурад-Сардару будет предоставлена возможность защищаться, если он сможет оправдаться, суд учтёт и взвесит каждое его слово. А вы, жители Ишкашима, сами будете свидетелями беспристрастности и мудрости нашего суда. Каждый из вас, хоть однажды в жизни встречавшийся с Ангур-вором, обязан выступить перед судом и дать свои правдивые показания под присягой, как в его защиту, так и в его обвинение. Если же суд сочтёт обвиняемых виновными в преступлениях, которые ими были совершены, казнь будет произведена незамедлительно в форме, которую сочтёт соразмерной преступлению суд!
Мальчики, первыми услышавшие глашатаев, бежали по городу, разнося своими звонкими голосами весть:
– Разбойников поймали! Казнить будут после полудня!
Эта новость не могла оставить равнодушным его жителей. Послеполуденное зрелище, пожалуй, будет ожидаться ими с большим нетерпением, чем утреннее появление Гюль Падишаха со своей свитой.
*****
Несколько ранее.
Ещё в первый час после полуночи этого дня Усман Зуммурад-Сардар в сопровождении двух своих стрелков тихо, незаметно и беспрепятственно подъехал к резиденции правителя города. Проклиная в душе продажного хакима, Усман Зуммурад-Сардар привёз для него золото. Правда, не всю требуемую сумму. На пятьдесят одну монету меньше – всего девятьсот девяносто золотых бухарских теньге монетами в десять теньге каждая. И этого более чем достаточно! Понадеялся Ангур-вор на жадность Али-Абдулло Палван-хана и на данное им слово. Напрасно понадеялся.
Не успел Ангур-вор, спешившись, твёрдо встать на ноги и передать повод коня подоспевшему начальнику ночной стражи хакима, как получил мощный удар по затылку широким тяжёлым ремнём из бычьей кожи на прочной тутовой рукояти. Его сопровождающие вкусили точно такого же угощения.
Очнулся Ангур-вор только в зиндоне – глубоком каменном колодце. От ведра ледяной воды на больную голову.
– Ещё водички хочешь? – спросил стражник зиндона.
Ангур-вор принял решение мгновенно. Нужно действовать, пока с тобой разговаривают. Уйдёт стражник, обкурится, завалится спать, до самой казни никого не увидишь. А с палачом уже не договоришься!
– На волю хочу, дорогой! Выпусти меня, получишь пятьсот новеньких персидских серебряных кран!
– Что так мало? – спросил стражник. И добавил: – Для всех вас сегодня на площади плаху поставят. Кузнец топор точит. Тебя наши купцы опознали. Они за новый помост, плаху и работу палача заранее расплатились!
– Дам сколько запросишь! – взмолился Ангур-вор. – Я богат. В моей пещере больше золота, чем было в сказке у Аладдина! Выпусти, поклянусь на Священной книге!
– Поклянись!
– Именем Всевышнего клянусь!
– Хорошо, я поверю. С тебя тысяча туманов золотом. Только я не хочу вместо тебя попасть на плаху. Говори, где твои люди? Я пошлю к ним своего человека.
– Найдёт ли твой человек урочище, где стоят мои люди?
– Сразу видно, ты чужой в наших горах. Думаешь, хорошо укрылись? Это тебя ещё не трогали калёным железом. Двое других задержанных молчать не будут. Поторопись. Что касается меня, я свои горы знаю, как собственные пять пальцев на месяц пути во все четыре стороны. Каждую козью тропинку, каждый ручеёк!
– Хорошо, расскажу.
Было видно, Ангур-вор собирается с мыслями.
Тюремщик продолжил:
– Пусть подъедут твои два-три всадника, не больше, приведут для тебя коня. Оружие на виду пусть не держат. Сегодня в городе будет много народа. Вся наша охрана уйдёт на площадь. Как подъедут, привезут деньги, я тебя выпущу. У самого зиндона твои люди пусть стреляют в воздух, можно и стену динамитом проломить. Есть у вас? После такого налёта я не пострадаю. Договорились? Между нами Всевышний свидетель!
– Бог Велик! Омин, – сказал Ангур-вор. – Договорились.
Двумя руками огладил свою бороду.
*****
Церемония торжественного въезда в очередной город Гюль Падишах-Сейидом и его свитой была хорошо отработана по маршруту, начиная от Мазар-и-Шарифа. И в Ишкашиме этот ритуал не отличался от тех, что проводились в Кундузе, в Талукане и в Файзабаде.
Разве что свита Гюль Падишаха уменьшилась вдвое. На то была веская причина.
Ишкашим приветствовал Гюль Падишаха, как ранее встречал английского консула Бадахшана. Артиллерийским выстрелом.
После общения с народом и совместного поклонения святыням, его превосходительство чар-хаким Ишкашима дал обед в честь высокого гостя.
Обед затянулся. Чар-хаким явно не торопился покинуть дастархан и предложить высокому гостю лицезреть намеченный судебный процесс либо даже принять в нём участие.
Для меня присутствие на обеде - пытка.
Хаким предупреждён: Гюль Падишах-Сейид принимает пищу раз в сутки после захода солнца. Очень скромную: кусочек лепёшки, комочек варёного риса, несколько сухих фруктов. Пиала чистой воды. Воздержание - обет праведника. Силу хазрету даёт вера, не пища.
Таков мой публичный образ. Образ, достаточно хорошо известный в Афганистане. Созданный ещё лет пятнадцать назад капитаном Британской Армии Индии Аланом Фитцджеральдом Мак'Лессоном. Образ, хорошо мне знакомый не понаслышке. Правда, маску из серебра Джунковский приобрёл ещё до войны в Санкт-Петербурге на каком-то дворцовом благотворительном аукционе. Работы придворного ювелира Петра-Карла Густавовича Фаберже. Пригодилась. Впечатляет, прикрывает. Действует.
Чар-хаким вёл себя сдержанно. Не был назойлив, с угощеньем не приставал. Однако, моя свита, вернее – Гюль Падишаха, воздержанием себя не обременяла. Каждый ел и пил за двоих.
После полудня где-то в городе прогремел взрыв.
Я глянул на часы. Двенадцать пятнадцать ташкентского времени. Нет, это не смачный звук выстрела пороховой пушки. Это мощный сухой удар взрыва динамитного патрона.
Гости вздрогнули.
Чар-хаким взглянул на своего сардар-бека. Тот поспешно покинул пиршественный зал.
Вернулся через минуту, прошёл бочком вдоль стены, что-то сказал на ухо своему повелителю.
Чар-хаким хлопнул в ладоши.
В зал вошли музыканты.
Бубен-дойра, флейты-туйдуки, одиннадцатиструнный тар, персидская смычковая кеманча. Красавец юноша с выбеленным лицом, нарумяненными щеками и подведёнными сурьмой глазами и бровями с таром в руках девичьим голосом пел один за другим дестаны о подвигах богатыря Рустама, кознях злых джиннов Турана, о величии и предательской сущности неблагодарного правителя Ирана злобного шаха Кай Ковуса.
_____________________________________________
* Прим. Авт.
– Рустам, Кай Ковус – герои «Шах-Намэ» – «Книги царей» персидского поэта Фирдоуси (Хаким Абулькасим Мансур Хасан Фирдоуси Туси). «Шах-Намэ» – памятник персидской литературы, национальный эпос иранских народов.
_____________________________________________
Я снова достал часы: четырнадцать двадцать.
Начал нервничать. В эти минуты понял, как мне дороги мои капитан Ремизов и хазареец Асфандиёр-бек. Пора бы появиться на пиру кому-нибудь из них.
Чар-хаким довольно бесцеремонно потрепал своей сальной ладонью по моему плечу, оставив след и запах бараньего сала на белоснежном миткале. Сказал мне на ухо:
– Не стоит волноваться, уважаемый брат мой Гюль Падишах-Сейид! Бог Велик! Мои люди в подобных делах не делают ошибок.
Я не ответил. Не Гюль Падишахское дело – вести застольные беседы с хумаракешами!
_____________________________________________
* Прим. Автора.
Сленг. – Хумаракеш – наркоман.
_____________________________________________
В зал вошёл хазареец Асфандиёр-бек. Низко поклонился всем присутствующим. Отдельно – чар-хакиму. Потом мне. Несколько раз кивнул головой. Сверху вниз. Это означало: «Свершилось. Путь свободен».
Я поднялся со своего места. Оглянулся на правителя. Чар-хаким шептался со своим сардар-беком. Улыбался. Что ж, хорошо. Пора и честь знать.
Начал прощаться с чар-хакимом и его гостями. Один за другим они подходили, целовали конец длинного рукава халата левой руки. Правой рукой я прикасался ко лбу прощающегося. Благословлял. Не говорил ни слова. Этого было достаточно.
Через полчаса я со своей свитой благополучно покинул Ишкашим. Чар-хаким со своей стражей сопровождал меня с версту. Потом простился ещё раз и вернулся в город.
По дороге, ведущей в горы, назад в Ишкашим возвращались конные стражники чар-хакима. Многие из них шли пешком, ведя коней в поводу. Их кони были нагружены мешками-чувалами, набитыми какими-то шарообразными предметами, похожими на кочаны капусты, скрытыми мешковиной.
Из мешков на землю капала кровь.
*****
Асфандиёр-бек молчал. А я, признаться, боялся задать ему простой вопрос.
Ударил коня камчой. Пошли вскачь.
Придержал коня минут через сорок. Пошли шагом. В конце концов, я сошёл с коня, бросил поводья своему конюшему-текинцу. Хазареец тоже спешился. Пошли по берегу Пянджа. Я смотрел и не видел его мутные буруны, не слышал рёва воды. Наконец, остановившись, крепко взял хазарейца за локоть. Посмотрел в его сощуренные жёлто-зелёные, как у камышового манула, глаза. Приказал:
– Докладывай. Начни с конца. Каковы наши потери?
Асфандиёр сказал просто:
– Раненых нет. Один убит. Текинцы отказываются идти дальше. Требуют расчёта.
Я знал, кто погиб.
Был бы счастлив, услышать от хазарейца, что ошибся.
Асфандиёр продолжил:
– Погиб караван-баши Ремиз-бек. Он совершил ошибку. В бою не убил русского сапёра. Начал с ним разговаривать.
– Теперь подробно, до мелочей!
Вот что я услышал.
Операция, можно было бы сказать, прошла по плану с точностью до пункта. Если бы не потеря капитана Ремизова Дениса Ивановича. Банда Ангур-вора во главе с ним самим была уничтожена полностью. Наши люди в операции приняли, кроме Ремизова, самое пассивное участие: блокировали пути отступления на случай прорыва. Банду ликвидировали ишкашимские стражи полиции и границы. Чар-хаким своё слово сдержал. Полученный аванс в пять тысяч рублей золотом отработал честно.
Тюремщику зиндона удалось заманить Ангур-вора и его людей в ущелье без выхода, заканчивающееся тупиком. Он лишь подбросил ему мысль пройти ущельем путь на четыре фарасанга длиннее, но безопаснее, нежели по оврингу. Потом дождаться появления нашего каравана, прошедшего по оврингу, заняв на господствующей высоте удобные огневые позиции и спокойно безнаказанно перестрелять охрану. Вернуться по оврингу назад караван не смог бы. Овринг должен был быть взорван в самом его начале специально оставленным для этой цели человеком – русским сапёром. У Ангур-вора не было времени на разведку. Он положился на тюремщика зиндона, которого взял в проводники и считал своим заложником. При первом же выстреле безоружный проводник молнией юркнул за арчовый куст, ящерицей прополз между камней и затаился. Ухитрился под градом пуль остаться в живых. За полчаса боя с бандой было покончено. Чар-хаким приказал своим стражникам пленных не брать. Наши люди оцеплением держали под контролем единственный вход в Шайтан-щель. Когда началась стрельба, капитан Ремизов решил проверить овринг. Сел на коня и погнал его вскачь к Пянджу. Хазареец не понял манёвра Ремиз-бека, показавшегося ему подозрительным. Погнал своего гнедого вослед. У начала овринга увидел брошенного коня Ремиз-бека и его самого, ведущего разговор с членом банды, которого называли «орос» – русский. Хазареец тоже спешился. Постарался незаметно подобраться к русским поближе. Укрылся за скалой в шаге от первой деревянной опоры, шагах в десяти от русских. Они стояли на самом овринге с револьверами в руках. Очень близко. Шагах, в трёх, друг от друга. У ног сапёра стоял серый ящик с черным черепом и какой-то надписью. Со взрывчаткой.
Хазареец слушал. Поначалу русские говорили на румийском наречии. Асфандиёр запомнил несколько слов: «бонжур», «пардон», «Мишель Горбанькофф».
Потом заговорили на русском. Кое-что хазареец понял. Ремиз-бек ругал сапёра. Назвал его предателем. Сказал «оросу»: «Креста на тебе нет. Бога ты не боишься». «Орос» ответил: «Креста нет. И Бога нет!». Потом выстрелил в грудь Ремиз-бека. Пока хазареец снимал свою винтовку, «орос» папиросой поджёг несколько, скрученных в один, фитилей, торчащих из ящика. Хазареец выстрелил. «Орос» упал. Потом поднялся, хотел выстрелить в хазарейца. Хазареец выстрелил вторично. Убил сапёра. За это время раненый Ремиз-бек пытался пальцами погасить догорающие концы бикфордовых шнуров. Обжог свои пальцы, но не погасил. Из последник сил приподнял ящик с динамитом и прыгнул вместе с ним с овринга в реку. Взрыв раздался за секунду до того, как ящик окунулся в воду. Взрывной волной пролет овринга длиной шагов в двадцать был разрушен. Сам Асфандиёр был отброшен шага на три на берег. По всей видимости, хазареец контужен. Оглох на одно ухо.
Останки несчастного капитана Ремизова даже не искали. В этом месте на пять-шесть вёрст такое течение – быка о камни в фарш перемелет.
Господи помилуй! Вечная память рабу Божия Денису.
Задерживаться на месте побоища мы не могли. Десяток метров овринга, повреждённого взрывом, мои погонщики восстановили за час. У нас ещё было время засветло пройти опасный участок в пятьсот метров.
Текинцы наотрез отказались сопровождать караван далее. Я их понимал. Пришло время расплатиться за собственную недальновидность. Дело было не в самих туркменах-текинцах. Для участия в опасном предприятии лучших джигитов не найти. Дело было в их конях – ахалтекинцах. Кони бескрайних степей и раскалённых пустынь. Самые быстрые скакуны в мире. Самые преданные своему хозяину кони. Ахалтекинцев не разводят табунами. Каждый из коней абсолютно индивидуален, уникален по своему характеру. Каждого коня выращивают и воспитывают в семье, как в иных кошку или собаку. Конь становится членом семьи. Туркмены отдадут последнюю лепёшку скорее жеребёнку, нежели собственному ребёнку. Ахалтекинец за такую заботу платит своему хозяину абсолютной преданностью. Никогда не бросит его раненого на поле боя. Он больше устаёт от аллюра «шаг», нежели от скачки во весь опор. Нервен. Нежен. Трепетен. Горд и капризен. В горах ахалтекинцу не климат. Его шерсть коротка, он замёрзнет ранее иных других. На зыбкий овринг его и плетью не загнать. Впрочем, текинцы не бьют своих коней. Туркмены – единственные на земле кочевники, не употребляющие в пищу конину.
Пришлось проститься с текинцами. При расчёте обошлось без споров, без конфликтов.
Ёлыныз ак болсун! Счастливого пути. Привет родному Закаспию…
*****
Четыреста тридцать метров овринга караван преодолел за три часа пятнадцать минут. Было трудно. Было ли страшно? Не ко мне вопрос. Конечно, моя маска из монетного серебра была упакована в добрый заплечный мешок, равно как и белоснежное одеяние. Я одет как все. Простой синий тюрбан, стёганый на вате узбекский халат. Револьвер за поясом, маузер в деревянной кобуре через плечо. Эти четыреста тридцать метров овринга нам с Асфандиёр-беком пришлось пройти раз восемь. За руку вывели с овринга человек двенадцать. Не ругали их, не стыдили, не смеялись над ними.
Шли.
Не особенно торопились. Щадили лошадей. Делали необходимые привалы. Чтили воскресный отдых. Правда, устраивали днёвки в пятницу.
Но от дела не отлынивал никто. Через «не могу»!
Если верить карте, поднялись почти на две тысячи метров над уровнем моря. Многие погонщики и охранники недомогали – горная болезнь. Ничего, она пройдёт. Люди попривыкнут, акклиматизируются. Хуже с животными. Многие лошади ложатся, не хотят, не могут идти. Тяжело дышат. Нам всем не хватает кислорода.
Мы прошли уже большую часть маршрута, не потеряли ни одного вьюка, ни одной лошади. Но и это не радует, не обнадёживает.
Нам ещё идти и идти. Гиндукуш висит над головами тяжёлой бесконечной громадой, увенчанной белоснежными вершинами. Здесь обыкновенная тропа страшнее нашего первого овринга. Там под нами в полусотне-сотне метров кипел мутной пеной Пяндж. Здесь дна пропасти вообще не видно. И овринги тоже будут. Пройдём ли? Моя собственная уверенность в благополучном исходе экспедиции тает с каждым днём, как догорающая свеча.
Жду неприятностей ежеминутно. Всё враждебно: горы, скалы, реки, ветер, солнце, мороз.
Вопреки прогнозам жители Ваханского клина пока нам хлопот не доставляли. Идут люди – пусть идут. Не топчут посевы, не грабят, не воруют коз – хорошие люди. Хотят купить зерно? Можно продать немного, деньги вещь хорошая, редкая, но сам захочешь кушать – кто тебе продаст хлеб? У всех всё только своё. Здесь знают не только цену кусочку хлеба, знают цену каждому комочку кизяка, что поможет согреться в огне маленького очага в морозную летнюю ночь.
Неприятности начались в самой экспедиции.
Первыми забастовали сарбазы эмира Бухары.
Кто, каким ветром оповестил их, что русские ташкентские «краснобантовые» полки штурмуют благословенную священную Бухару-и-Шариф?! Мне объявили: за нами начали охоту несколько отрядов, как «краснобантовых», так и разбойных, подобных несчастному отряду покойного Ангур-вора. Потребовали не только немедленного расчёта, но и раздела «по справедливости» нашего груза.
Вот так начался стихийный митинг.
Я понял: время начальников и командующих закончилось. Пришло другое время. Время вождей. Если ведёшь за собой народ, будь вождём. Пришлось говорить с народом.
Начал с вопроса:
– Голодны ли вы, дети мои?
Сарбазы такого вопроса не ожидали. Переглянулись. Ответили вразнобой:
– Нет, нет, нет…
Задал второй вопрос:
– Кому вы служите? Мне, которому доверено имущество всего Туркестана с благословения его высочества Эмира Бухары, или самому Эмиру Бухары?
Мне ответствовали:
– Эмиру! Мы сарбазы – верные стражи Эмира Бухары!
– Так получите у самого эмира приказ об увольнении от службы, предъявите его мне, и я дам всем вам расчёт незамедлительно.
Сарбазы приумолкли. Я продолжал, развивая сиюминутный успех:
– Что касается требования раздела по справедливости имущества, принадлежащего Туркестану, берите, делите, воруйте, грабьте, но без моего согласия. Только помните: Всевышний не оставит вора без наказания! Или вы забыли, что стало с теми, кто уже пытался ограбить наш караван? А мы даже не пролили ни капли их преступной крови. Кто из вас не слышал этой суры из Корана, суры «аль-Маида»: – «Вору и воровке отсекайте руки в воздаяние за то, что они совершили. Таково наказание от Аллаха, ведь Аллах — Могущественный, Мудрый».
Сарбазы замолчали. Многие из них, услышав строки Священной Книги, встали на колени.
Я уже собрался было закончить митинг призывом к народу вернуться к исполнению своих обязанностей и продолжить путь, как из группы сарбазов шагнул ко мне один из них. Подняв вверх руку, привлекая внимание, задал вопрос:
– Чем текинцы лучше бухарцев? Почему они получили то, в чём отказываете нам? Они получили расчёт серебром и золотом, сели на своих коней и возвращаются домой к своим семьям. Мы тоже хотим домой. Нам незачем умирать на голых скалах этих холодных гор!
Я ответил:
– У Всевышнего все люди на земле равны от рождения. Текинцы не лучше и не хуже бухарцев. Только я не нанимал в охрану экспедиции ни текинцев, ни бухарцев, ни хазарейцев. Я нанимал воинов. Конников, кавалеристов. Вы и ваши кони прошли по оврингу, а текинские кони отказались идти по тому шаткому помосту. Текинцы пробовали вести их в поводу: кони брыкались, вставали на дыбы. Кто из вас не знает разницы между степными ахалтекинцами и горными карабаирами?! Мы не могли рисковать целостностью овринга. Пришлось рассчитать текинцев досрочно. Текинцы получили деньги только за тот срок, что служили в экспедиции. Ни на четверть тенге больше. В день, когда мы доставим груз по назначению, каждый из вас получит расчёт не только за все дни службы, но и за время, необходимое на дорогу домой. Думаю, назад дорога будет намного легче, и проедете её быстрее! Ещё вопросы?
Молодой сарбаз, вышедший из группы бухарцев, повернулся к своим соплеменникам:
– Братья мои! Кого вы слушаете? Он не мулла, он неверный кафир! Убейте его, возьмите золото, оно наше!
Повернулся ко мне лицом, начал снимать с плеча винтовку.
Из-за моей спины раздался голос хазарейца:
– Всем слушать! Вы знаете меня, я ваш брат по вере. Меня не назовёте кафиром. Вот истина: Всё живое и неживое, и сама земля, и весь мир сотворены Всевышним. Люди не рождаются от джиннов. Всевышний даёт жизнь и свет всем своим детям поровну. Только он знает конечный путь каждого из нас. И не таким молодым петухам, как этот сарбаз, решать, кому жить, кому умереть! И еще сметь говорить от имени Милостивого и Милосердного. Всем на колени!
Сарбазы послушно опустились на землю.
Молодой сарбаз передёрнул затвор своей винтовки.
Асфандиёр мгновенно нажал на курок своего маузера.
Приказал:
– Кто хочет уйти, пусть положит оружие на землю, оставит коня и уходит на все четыре стороны. Но помните: этот человек будет всегда и везде считаться дезертиром. Если он доберётся до дома, его будут судить в Бухаре, как предателя и отступника. Хватит крови. Я всё сказал. Разойтись!
*****
Что, что мне нужно было предпринять в сложившейся ситуации? По сей день на этот вопрос у меня нет ответа.
В Казанском университете историю политических учений не преподавали. Марксизм преследовался. Статьи Троцкого и Ленина в жандармских управлениях читать было некогда. А надо было читать. Надо было знать.
Лишь в году двадцать четвёртом довелось мне под нажимом политрука прочесть статью Ленина ещё пятнадцатого года под названием «Крах Второго Интернационала». Поначалу это чтение, да ещё с составлением конспекта почёл пустой тратой служебного времени. Но мало-помалу втянулся. Примерил ленинское понятие на собственную ситуацию – «шинелька» оказалась сшита, как по мерке.
Ситуацию, с бунтом эмирских сарбазов, нанятых в охрану каравана, с полным основанием можно было назвать революционной. Она в теории характеризовалась общими для всей Революции в России признаками. Первый: «верхи не могут жить по-старому». Второй: «низы не хотят жить по-старому». И, как непременное следствие, признак третий: всплеск активности масс, направленный на изменение взаимоотношений верхов и низов, активности, способной уничтожить сложившиеся веками взаимоотношения между производителями продукта – базисом, и распределителями продукта – надстройкой. Надстройке не повезло. Она была уничтожена. Базису тоже не повезло. Он разделился сам в себе снова на тех, кто производит, и на тех, кто распределяет. И цена всему этому – братоубийственная война, море крови, горы трупов, ничем, никакими мерами не измеримые страдания выживших миллионов людей на всю их оставшуюся жизнь.
Наше маленькое сообщество экспедиции тоже разделилось по этим признакам. Сарбазы, пока только сарбазы, поняли, что экспедиция вывезла и везёт невесть куда народные ценности. Почитая себя частью народа, из страны которого эти ценности были вывезены, предъявили на них свои претензии. Они не хотели более жить по-старому.
И мы с моим единственным оставшимся в живых старым товарищем и помощником хазарейцем Асфандиёром в тот год так и не поняли изменившееся время, изменившее сознание людей. Сами мы ещё не изменились. И мы не умели управлять массами по-новому.
После выстрела Асфандиёра между нами и бухарскими сарбазами пролегла непроходимая трещина – кровь жертвы за справедливость, как они её понимали.
Никакими словами ситуацию изменить стало невозможно.
Если и были среди сарбазов колеблющиеся, то со смертью их товарища они морально объединились в одно твёрдое ядро.
Нас с Асфандиёром спасло только то, что состав охраны каравана не был единым по национальному признаку. Были бы одни русские – нас разорвали бы на части в тот же день. Тому примеров на германском фронте было бесчисленно. Но кроме девятнадцати сарбазов в охране служили двадцать, включая Асфандиёра, хазарейцев и десять рисалэ-всадников, уроженцев Наиб-абада из пуштунов. Русских казаков в караване не было. Это было правильным решением. Будь в караване вооружённые русские, английский консул ни за какие деньги не выписал бы нам пропуск.
В первую же ночь сарбазы покинули стоянку. Ушли. Мы не стали их задерживать. Не хотели стихийной отчаянной без прицельной ночной перестрелки. Поутру наш караван продолжил свой путь. Наш арьергардный дозор доложил только на третьи сутки: сарбазы проявились, начали преследование каравана.
Нам было понятно: эти дни они определялись, решали, что им предпринять, в какую сторону двигаться. Возможно, решали вопрос избрания командира. Значит, определились. Мы тоже приняли меры: держали пулемёты готовые к бою, чаще проверяли боевое охранение.
Так уж получилось: боялись ваханских разбойников, а готовились к бою с собственными сарбазами.
Утром четвёртого дня пластуны из пуштунов, сумевшие пробраться почти вплотную к бивуаку сарбазов, подслушали их разговоры у большого костра. Боевого охранения сарбазы не выставляли. Своим сардаром они выбрали самого старшего, которого называли Шамшир-Бобо. Я его помнил: из эмирских разжалованных урядников. Он и в моём отряде был у сарбазов старщим.
Дезертиры варили себе на костре к ужину пшено-джугару, которым мы кормили коней. Курили прошлогоднее дикое конопляное сено, раздобытое ими, видимо, еще ранее, пока мы проходили альпийскую горную зону. Часовой тоже обкурился. Спал в стороне от костра. Это новость. В отряде гашиш был под запретом.
По окончанию доклада пластунов Асфандиёр-бек предложил следующей же ночью совершить вылазку силами своих хазарейцев. Была реальная возможность перерезать всех бухарцев во сне.
Ну, на турецкой войне казаки ещё и не такие фортели выкидывали, деды много чего на эту тему рассказывали. Не хуже турок и черкесов умели не только стрелять, но и ножами работать.
Однако, я к подобному шагу ещё не был готов. Не созрел.
Dans la guerre en temps de guerre !
_____________________________________________
* Франц.
– На войне, как на войне!
_____________________________________________
Подумав, я дал согласие, но с одним непременным условием. Сказал хазарейцу как можно твёрже:
– Только после первого выстрела со стороны сарбазов!
Асфандиёр-бек за ответом не полез за пазуху своего халата.
Ответил мгновенно и раздражённо:
– Если бы я дожидался выстрела молодого сарбаза, один из нас кормил бы своим телом стервятников!
Раздражённый, он покинул палатку, не испросив у меня разрешения.
Я знал, Асфандиёр-бек прав. Как знал и то, что за всё, произошедшее в экспедиции, и даже не произошедшее, ответственность рано или поздно буду нести только я. И никто другой. Если останусь жив. Впрочем, даже если погибну…
Не мог поступить иначе.
Я не башибузук, не головорез, не пуштун, не хазареец, не чипевайен с берега Гурона, не казак с классом церковно-приходской школы… Не в их унижение, конечно. Но я – русский офицер!
Вопреки ожиданиям, сарбазы во главе Шамшир-Бобо не делали попыток вооружённого нападения на караван. Шамшир-Бобо лучше других понимал и оценивал соотношение сил. День за днём сарбазы шли за нами, придерживаясь дистанции примерно в час пути шагом. Так гиены идут за раненым львом, дожидаясь, когда он ляжет, обессилев от потери крови.
Это сравнение не только относилось к дезертирам, но и подходило к нам по всем статьям.
Наши кони начали погибать один за другим.
Начались болезни среди погонщиков.
Этого следовало ожидать.
Больных удавалось пристраивать в кишлаки, уговаривая местных жителей оказать пришельцам гостеприимство и милосердие, уверяя, что больные просто подцепили простуду на холодном горном воздухе. Платили за милосердие серебром.
– Как скоро конечный пункт маршрута? – спрашивал Асфандиёр.
– Скоро, – отвечал я, – не более недели. От Вахандарья от реки Во… Во… вверх по течению на юг. У Чор-Минора нас встретят…
– Ты болен, Кудаш-бек! Какой Чор-Минор? Чор-Минор в Бухаре! Не умирай, дай мне карту, дай пароли, клянусь, я выполню всё, что прикажешь.
Я в полубеспамятстве стучал себя по лбу пальцем:
– Здесь карта, здесь пароли…
Карты, конечно, у нас были. Но без вычерченного маршрута и без указания конечного пункта экспедиции.
А у меня началось воспаление лёгких.
Сначала меня везли, укутанного в чьи шкуры, как вьюк, потом остановились в каком-то кишлаке без имени. Просто – дех. Старик – таджик-бадахшанец отпаивал меня отваром из арчовой хвои. Говорил: Бог Велик!
Очень не скоро я пришёл в себя. Расспросил старика, потом его взрослого сына. Понял: мы давным- давно проскочили реку Ворсинг. Перешли её вброд, даже не заметив. Видимо, где-то в верховьях обвал был. Ворсинг не каждый день дуриком перейти можно.
Но куда в конце-концов упёрлись? Впереди – стена Гиндукуша, стена Ваханского коридора! Конец пути, полный тупик. Стена высотой в пять верст. Стена, остановившая полки Александра Македонского! Ошибка вышла. Не по той реке к югу направились.
Асфандиёра это открытие не обеспокоило. И к моему выздоровлению он отнёсся достаточно спокойно. Бог Велик! И всё.
И всё?
А что осталось от экспедиции? Где кони? Где люди? Что с грузом?
Асфандиёр был невозмутим.
Груз в тайном месте. Укрыт надёжно. Погонщиков осталось всего двадцать три человека. Пуштуны ушли сами. Хазарейцы остались при мне все как один – двадцать стволов и сабель. Тридцать четыре лошади. Теперь уже без разницы, какая из них под вьюк, какая под седло. Ну, для Кудаш-бека конь всегда найдётся, а хазареец может идти рядом, держась за стремя своего господина.
Признаюсь, был растроган до слёз.
Пришлось возвращаться назад, сначала на север к Вахан-дарья, а потом берегом Вахана на запад до реки Ворсинг. Кони шли налегке, без груза. В их вьюках – только джугара, ячмень и немного риса. Топливо для ночных костров погонщики собирали по дороге – сухие ветки, кизяк, всё пригодится.
Из хазарейцев с нами было лишь десять джигитов. Где остальные? Там, где спрятан груз. В тайном месте у Чор-Минор!
Хазареец улыбался. Он помнил это имя, названное мною в бреду. Пока я был болен, разыскал ориентир. Это была скала, увенчанная четырьмя острыми природными шпилями, разделившая устье безымянной речушки, впадающей в Ворсинг с её левого берега. Потому и называлась – Чор-Минор – Четыре Минарета, как знаменитый «однофамилец» в Бухаре. Так же назывался и малый перевал через один из безымянных хребтов предгорья.
Вернёмся к Чор-Минору, будем почти у цели. От него до Кафири двое суток хорошим аллюром. Ну, шагом, да при плохой погоде не более пяти дней.
Спросил Асфандиёра:
– Груз досматривали?
– Нет. Сами убедитесь, Кудаш-бек, все пломбы целы. Слава Всевышнему, ни один вьюк не уронили в пропасть.
– Хорошо спрятали? Нашли пещеру?
– Хорошо спрятали. Ночью. В полной темноте. И не в пещере. За это лето Шамшир-Бобо со своими сарбазами все пещеры обследовал. Пещер там хватает. На факелы извели весь арчёвник в округе. Пусть ищут. Мы заберём груз тайно, и уйдём незаметно.
*****
Увы, тайно не удалось ни подойти к Чор-Минору, ни забрать груз.
Шамшир-Бобо знал точно: экспедиция укрыла груз в узком и неглубоком ущелье с речушкой длиной в версту от перевала до устья – места впадения в Ворсинг. Ущелье приметное: у его входа-выхода скала с четырьмя вершинами, хороший ориентир, зовётся, как минарет в родной Бухаре – Чор-Минор. Соглядатаи Шамшир-Бобо донесли: Асфандиёр-бек вошёл в ущелье с навьюченными лошадьми, сгибающимися под тяжестью поклажи. Поутру караван вышел в том же составе. Вот только, кони шли, высоко подняв головы и весело помахивая хвостами. А охрана впервые нарушила свой боевой порядок. Хазарейцы ехали гурьбой, пели свои песни. Дальнейшее наблюдение первичные сведения подтвердило: на первом же привале вьюки разгружались погонщиками без всяких усилий. Было ясно, во вьюках только зерно и солома!
Однако, самое тщательное обследование пещер не дало положительного результата. Короткое горное лето подошло к концу, а некоторые пещеры тянулись в глубины гор узкими щелями и провалами на сотни вёрст. Шамшир-Бобо знал: Кудаш-бек болен. Асфандиёр ждёт его выздоровления или смерти. Потом вернётся за сокровищами. Шамшир-Бобо решил ждать Асфандиёра. Сокровище того стоило.
*****
Сокровище стоило того, чтобы быть хорошо схороненным до поры до времени и находиться под скрытным наблюдением и охраной.
Помня судьбу отряда Ангур-вора, Асфандиёр-бек не вошёл в ущелье Чор-минор без разведки. Лишь убедившись, что сарбазов в ущелье нет, тёмной ночью мы прошли и провели лошадей за скалу, прикрывавшую вход, вброд по руслу реки. Нас ждали люди Асфандиёра. Меня за руку провели в одну из пещер. Один поворот, второй, и яркий огонь освещает просторный скальный грот, где можно было укрыть пару десятков всадников вместе с их лошадьми.
Мне указали на ложе из сухих веток, укрытых козьими шкурами, рядом с огнём. Предложили миску горячего мясного бульона - шурбо, заправленного зелёным диким луком, кусок варёной козлятины. Вместо хлеба – миску разваренного ячменя. Чего не было, того не было – соли! Что ж, не на пир пожаловал.
Асфандиёр расположился рядом.
– Кушайте, Кудаш-бек! Набирайтесь сил. Завтра они нам с вами понадобятся. Не беспокойтесь, за грузом уже пошли. Скоро начнут приносить ящики.
Я не суетился, вопросов не задавал.
Хотел Асфандиёр сделать мне сюрприз, пусть делает. Заслужит и похвалу, и награду.
Пока ужинали, в гроте начали появляться один за другим погонщики. С каждого лила вода. Кто-то был мокр по колено. Кто-то – по грудь. Появлялись и такие, что были мокры с ног до головы. Каждый нёс в руках ящик. Из щелей ящиков вытекала вода. Ящики аккуратно складывались в стороне от костра. Последний шестидесятый ящик был занесён в грот уже под утро.
Бумажные банковские ленты размокли, чернильные надписи не читались, но свинцовые пломбы на железной проволоке были в неприкосновенности. Груз цел.
Ну, и слава Богу.
Если кто-то был этому несказанно рад, так это ни я, ни мои люди. Всем досталось. За ночь в гроте сожгли весь запас топлива. Люди отогревались, просушивали мокрую одежду.
Асфандиёр не прятал груз по пещерам. Он просто затопил груз в случайно обнаруженном омуте, в общем-то, неглубокой речки. Мутная вода, несущая серый гипс, вымытый в верховьях горного массива, не позволяла обнаружить схрон визуально.
Шестьдесят ящиков… Если верить маркировкам, их общий вес должен был бы составлять не менее трех с половиной тонн! Поднять такой ящик в шестьдесят-шестьдесят три килограмма и нести его в гору от реки до пещеры триста метров не смог бы ни один из наших погонщиков. Покойный капитан Ремизов был прав: вес каждого ящика втрое меньше объявленного. Хочешь, не хочешь, а задумаешься. Бог даст, скоро придётся сдать груз по назначению. Не было бы проблем в конечном пункте маршрута. Да, никто не объявлял при передаче, а я не слышал и не принимал золото. Принимал опломбированные ящики в количестве шестидесяти единиц учёта. Если не золото, так что в них могло быть? Что за груз, транспортировка которого стоила таких больших забот, расходов и даже потерь в личном составе экспедиции? Иные, менее весящие, но более дорогие ценности? Или бумаги? Возможно, архив генерала Джунковского, который должен быть схоронен на другом от Красного Туркестана конце света? Возможно. Тогда, не плохо было бы и предупредить заранее своего неоднократно проверенного человека. Если в ящиках бумаги – пропал архив. Почти три месяца груз провёл под водой! Впервые за всю экспедицию я плюнул в сторону груза и сказал вслух: «Чёрт с ним!».
Напрасно чертыхнулся перед сном.
Через час на рассвете нас поднял винтовочный выстрел нашего часового. Со дна ущелья ему вразнобой ответили с десяток стволов. По звуку – винтовки Мосина. Не мультуки, не маузеры. Наши винтовки. Значит, вернулись сарбазы. За золотом. Не знаю звука более отвратительного, чем звук сплющенной от удара о камень рикошетом летящей пули. Минут через десять перестрелка умолкла. Стороны в своих диспозициях определились.
Я подсчитал: противник атакует в количестве не более, чем в два десятка стволов. Значит, точно, это люди Шамшир-Бобо.
Опоздал старый басмач. Ждал, ждал Кудашева, и, всё-таки, проворонил!
У нас преимущество. Двадцать стволов одних только хорезмийцев дорогого стоят. Они даром патроны жечь не будут. Асфандиёр улыбался. Для него война – праздник. Я отдал ему приказ разобрать вьюки с резервным вооружением, раздать винтовки погонщиками. Как бы они плохо ни стреляли, но с их помощью при штурме можно будет вдвое увеличить плотность огня.
Асфандиёр расставил людей по уже размеченным им огневым точкам, каждому стрелку наметил индивидуальный сектор обстрела: от камня до камня, от ориентира до ориентира. Я прошелся по карнизу – грамотно. Мёртвых зон нет. У нас преимущество: мы на высоте. Штурмом не взять. Пусть попробуют. Захлебнутся!
Попробовали. Цепью, перебежками, укрываясь за камнями. Мы на выстрелы до поры до времени не отвечали. Пусть пойдут вброд через реку.
Пошли.
В моих руках «Гочкис». Сейчас узнаю цену этому хвалёному французскому шедевру. Неужто лучше «Максима»?
Асфандиёр с биноклем. Командир. Знает, когда стрелять самому. Не торопится с командой «огонь».
Вот, сарбазы цепью в десять человек вошли в воду. Сначала по колено, потом по пояс. Вот, один не удержался на ногах, упал, река пронесла его шагов пятнадцать по течению, пока он смог встать на ноги.
Асфандиёр даёт команду:
– Предупредительным одиночным, по кромке берега огонь!
Дружный залп.
Дал и я длинную очередь.
Сарбазы развернулись и прыжками поскакали, держа над головами винтовки, на свой берег.
Асфандиёр высунулся из укрытия. Крикнул:
– Эй, Шамшир! Предатель, разбойник! Иди ко мне, окажу тебе милость. Я перережу твоё горло. Постараюсь не причинить боли. Иначе будешь сидеть живым три дня на высоком колу в Бухаре, пока не подохнешь! Могу простить, если вы все сложите оружие, и каждый из вас наденет на свою шею уздечку!
В ответ беспорядочные выстрелы. На сажень ниже условного бруствера, по камню.
Шамшир-Бобо не снёс оскорбления. С противоположного берега реки полилась длиннейшая брань в адрес Асфандиёра и всех его родственников и предков.
Асфандиёр ответил коротко:
– Прости, Шамшир, я был добр к тебе. Больше не буду!
Шамшир-Бобо поднял над камнем, за которым укрывался, белый платок, завязанный узлом за древко камчи. Потом поднялся во весь рост. Крикнул:
– Не стреляйте. Прибегаю к закону войны. Я парламентёр. Хочу говорить с начальником. С Кудаш-беком.
Пришлось подняться и мне.
Шамшир-Бобо двинулся, было, к реке, но его остановил Асфандиёр:
– Стой, где стоишь, предатель! Ни шагу. С дезертирами не ведут переговоров.
– Говори! – приказал я.
– Уважаемый Кудаш-бек! – начал Шамшир-Бобо. – В моих руках фирман, подписанный его превосходительством генералом полиции Куш-Беги по повелению его высочества эмира Афганистана, да хранит его Всевышний, господина и отца всех народов Афганистана Хабибулы-хана. Фирман предписывает всем, кто встретит хазарейца Асфандиёр-бека, не давать ему ни воды, ни хлеба, ни крова, не оказывать ему ни почтения, ни милосердия, ни иной помощи. Виновный и семья виновного в нарушении этого требования Куш-Беги не останутся без наказания. Тот же, кто предаст в руки стражей правопорядка разбойника Асфандиёр-бека живым или мёртвым, получит из казны вознаграждение в пять тысяч золотых афганских рупий! Истинно. Омин!
Я молчал.
– Это всё? – задал вопрос Асфандиёр-бек.
Не отвечая на вопрос, Шамшир-Бобо продолжил:
– Последний раз предлагаю, больше не буду предлагать. Сдайте нашему революционному отряду награбленное в Бухаре имущество. Оставьте себе своё оружие и коней. Уходите прочь. Граница рядом. Там, за Гиндукушем! Но разбойник Асфандиёр будет доставлен в железных кандалах в Кабул. Знайте, меня – Шамшир-Бобо – мой отец не из глины вылепил. Мои слова не так легковесны, как вы думаете. За ними стоит вооружённая сотня рисалэ хакима всего Вахана – Хусаин-Питхарам-Хана!
На последних словах с воплями: «Гов, гов, гов!!!» в ущелье действительно быстрым шагом верхом на малорослых мохнатых «монголах» вошла полусотня рисалэ и выстроилась в две шеренги на противоположном берегу речушки.
Под прицелом моего «Гочкиса».
Асфандиёр-бек, не таясь, встал на большой камень. Во весь рост. Крикнул вниз:
– Шамшир! Спрячь свой сопливый платок, сын козла! Твой Питхарам такой же хан, как и его недоношенный жеребец. У меня на него самого в рукаве фирман Куш-Беги! Убирайтесь прочь, пока мы не наделали дырок в ваших халатах!
Шамшир-Бобо выстрелил в Асфандиёра. Промахнулся. Хазареец спрыгнул с камня. Нырнул в пещеру, вернулся со вторым «Гочкисом».
Сарбазы пошли на приступ.
Первым делом Асфандиёр сделал то, на что я был неспособен. В три-четыре длинные очереди перебил коней рисалэ. Не собирался играть в догонялки. В три минуты атака была отбита. На прибрежной гальке, у подножия гранитной стены и даже на самой террасе, малым серпантином козьей тропы ведущей к пещерам, осталось тринадцать трупов. Два трупа река унесла в Ворсинг. Из наших ни один не был ранен.
ГЛАВА XXV.
Осада, штурм и «живой щит». Снежный шквал. Освобождение Чор-Минора. Под защитой Агни-Ра. Малый дворцовый переворот. Посольство в Киштвари. Встреча с Мак’Лессоном. Цена подставы. Новые задачи.
Двое суток Шамшир-бобо со своими сарбазами и Хусаин-Питхарам-хан со своими головорезами держали нас в осаде, блокировав вход в ущелье через устье речушки несущей белые, как молоко, воды, оттого и называющейся – Шир-дарья. Штурмовать наше гранитное убежище в лоб больше не пытались. Ограничивались провокационными имитациями атак, заставляя нас попусту жечь патроны. Наши контратаки и вылазки также оставались безуспешными. Асфандиёр проверил путь через малый перевал Чор-Минор, выяснил, что там тропа под прицелом полусотни стрелков.
Похоже, басмачи решили нас взять измором.
Я прикинул: наших запасов зерна, в общей сложности, и для людей, и для животных должно хватить дней на десять. С пресной водой проблем тоже не было. В одном из смежных гротов из трещины в скале бежал настоящий ручеёк. Но с топливом была беда. И с освещением тоже. Не было ни факелов, ни масла для светильников. Бдительность наших ночных дозоров обеспечивалась лишь обострёнными зрением, слухом, и обонянием часовых. Враг тоже не дремал по ночам, посылал своих лазутчиков. Малейшее подозрение, и темноту ночи разрывали вспышки короткой пулемётной очереди. За время затишья Асфандиёр, ранее по нашему общему согласию не подпускавший никого из охраны к пулемётам, сумел подготовить пулемётчиков, справлявшихся и с «Максимом», и с «Гочкисами».
На третье утро выпал снег. Рановато, вроде. Сентябрь только начался. Пора выбираться из Чор-Минора. Будет ранняя зима, закроются перевалы, пропадём.
Первый снег обеспокоил и басмачей. Они решились на штурм. Курбаши погнали своих людей под ружейно-пулемётный огонь, не считаясь с потерями. Атаковали с обеих сторон ущелья. Снег быстро окрасился кровью. Плотность огня противника, уже скорректированная за двое суток стрельбы, внесла потери и в наши ряды. Через час боя атака захлебнулась. Французские «Гочкисы» были раскалены. Металлические насадки-гофры, выполнявшие роль воздушных радиаторов, не обеспечивали достаточного охлаждения разогретых стволов. Десять-пятнадцать минут беспрерывной стрельбы приводили пулемёты в полную негодность. Дульные отверстия от разогрева расширялись. Давление в стволах уменьшалось. Дальность полёта пули и её пробивная способность падали. Слава Богу, у нас был ещё и «Максим». Этот работал безукоризненно.
Противник отступил. Мы смогли заняться своими ранеными.
Через час в ущелье послышались странные звуки. Это был многоголосый плач женщин и детей. Скоро мы увидели: со стороны малого перевала к нашим пещерам движется толпа более чем в двести человек. В бинокль было видно: старики, женщины и дети!
– Шайтан! – не удержался от проклятия Асфандиёр. – Эти ублюдки решили задавить нас, используя живой щит! Как хочешь, Кудаш-бек, но если Всевышний решит оставить нам жизнь и наказать этих безбожников, я сам лично сниму с них обоих их ничтожные шкуры и пущу плавать в Вахан-дарью!
Я молчал. Смотрел в бинокль. Похоже, это, действительно, шла на нас сама смерть. Кто из нас посмеет перемесить пулемётным огнём в кровавую кашу стариков, детей и женщин? Какой изощрённый преступный ум приготовил нам это «кровавое воскресенье»?! В бинокль было видно: за их спинами шли мужчины. Кто с винтовкой, кто с мультуком, а кто и просто с кривой арчёвой дубиной. Ополчение. За ними последними – хорошо вооружённые сарбазы Шамшир-Бобо и басмачи Хусаин-Питхарам-хана.
Оторвался от бинокля.
Посмотрел на Асфандиёра. Было видно: хазареец сдаваться не собирается. Готовит пулемёты к бою. К последнему бою. На меня даже не смотрит. Без слов знает, что у меня в душе. Не упрекает. Не презирает. Не убеждает. Просто готовится к бою.
Да… К отражению такого крутого тактического приёма, применённому противником, в Николаевской военной академии офицеров не готовят.
Я знал: если «это» произойдёт, мне, с подобным грузом памяти, уже не жить. Останусь в живых, никогда не буду считать себя человеком. Мелькнула простая мысль: «Как могли жить и наслаждаться жизнью те, кто девятого января пятого года залил кровью Дворцовую площадь?»! Мне уже не были нужны пулемёты. Я перестал чувствовать погоны на своих плечах. Моя правая рука, сжимавшая револьвер, согревала его сталь теплом за пазухой узбекского халата. Мне было достаточно этого оружия. Я понимал своего капитана Ремизова…
Прощай, Леночка!
А время будто бы остановилось. Сколько мыслей пролетело, а «живой щит», гонимый басмачами на смерть в предвкушении дорогой добычи, прошёл за это время всего несколько шагов.
Господи, помилуй!
И в этот момент на ущелье обрушился шквал.
Неожиданный удар морозного воздуха смешанного со снегом, сбил с ног моих людей, занявших свои позиции на террасе, укрывшись за природными гранитными брустверами, опрокинул навзничь Асфандиёра вместе с его «Максимом». Меня самого шквал отбросил спиной на каменную стену. Тем не менее, обошлось, мы были под защитой скальной стены.
Гораздо хуже пришлось тем, кто шёл по свободному для ветра центральному пространству ущелья. Всех повалил с ног. Многих ветер протащил несколько шагов по снегу, сбив народ в кучу…
О таких шквалах в горах и на море я много слышал, но стал его свидетелем впервые, испытал его удар собственным телом. Действительно, в горах шквал способен сбросить в пропасть караван, в море – сорвать с кораблей паруса, сами корабли сорвать с якорных цепей!
Теперь ветер дул ровно, но с такой силой, что поднятую против него ладонь невозможно было удержать более нескольких секунд. Занялась метель. Видимость снизилась. С болью в глазах, побитых острыми снежинками, поминутно протирая линзы бинокля, я наблюдал, как рассыпалась гора человеческих тел, усыпанных снегом. «Живой шит» распался. Люди не разбегались, расползались, стараясь вернуться туда, откуда их согнали.
Стало ясно: сегодня штурма не будет.
Я очнулся от пережитого шока и собственных страшных мыслей не сразу. Кто-то тряс меня руками за оба плеча. Обернулся.
– Бог Велик! – сказал Асфадиёр-бек, показывая рукой в суровое тёмное заснеженное небо.
– Бог Велик! – подтвердил я и с большим облегчением трижды перекрестился широким крестным знамением. Раньше я никогда этого при своих подчинённых не делал.
*****
Ночь после последнего боя и обрушившегося на Чор-Минор снежного шквала я проспал на каменном холодном ложе грота, как младенец в тёплой кроватке. Видимо, непогода принесла в ущелье не только снег, но и добрую массу кислорода. Спал, опьянённый возможностью не напрягать лёгкие.
Видел во сне Леночку. Стояли на перроне, протянув друг другу вытянутые руки. И не могли соединить их. Только смотрели друг на друга. И нам не нужны были слова…
Мой сладкий сон прервало пение.
Наш грот, как мощная акустическая сфера большого храма, отражал звуки многоголосого мужского хора, доносившиеся извне. Песнопение было отчасти похоже на то, что можно было услышать при отправлении православной литургии, но слов понять было нельзя. Совершенно незнакомый язык!
Я и наши люди поднимались, выходили из пещеры на террасу. Я вместе со всеми. Часовые тревогу не подняли. Это было удивительно. Хазареец стоял на своём высоком камне, в бинокль осматривал окрестности. Я и без бинокля видел одну большую пелену сверкающего под восходящим солнцем первого снега.
Ни одной чужой фигуры. Ни в ущелье по руслу Шир-дарьи, ни на противоположной его стороне. Только снег. А песнопение слышалось. И мощность его нарастала.
И мы увидели.
Одновременно с левого фланга от малого перевала Чор-Минор и с правого – от одноимённой скалы, прикрывающей вход в ущелье с устья Шир-Дарьи, на территорию нашей защищаемой экспедиционной юрисдикции входили двумя отрядами вооружённые воины весьма необычного для Центральной Азии вида.
Все, как один, в белых плащах типа кавказских бурок, но с капюшонами, с винтовками за плечами и с длинными пиками, поблёскивающими своими наконечниками, в руках.
Их было много. Я машинально сделал подсчёт: в каждом отряде по триста воинов. Два батальона!
Все они пели.
Я подошёл к Асфандиёру.
Он, не отрываясь, смотрел в бинокль.
Я потянул хазарейца за пояс. Он, не отрываясь от окуляров, коротко сказал, отвечая на не заданный мною вопрос:
– Кафиры! Кафиристанцы.
Спрыгнул с камня, громким голосом отдал команду нашим:
– Не стрелять! Убрать оружие. Винтовки на ремень, за спину. Привести себя в порядок. Живо!
Обратился ко мне:
– Уважаемый сардар Кудаш-бек! Вы как-то промолвили, правда, в горячечном бреду, что «…нас встретят у Чор-Минора». Похоже, эта армия Кафиристана прибыла по вашу душу. Предлагаю вам пойти переодеться. В белые одеяния Гюль Падишаха. Нехорошо представляться в простой одежде, прожжённой у костров и пахнущей дымом кизяков.
Это было правильное замечание.
Через две-три минуты я был готов к торжественной встрече, а отряды кафиристанцев успели к моему выходу соединиться и построиться квадратной коробкой на нашем берегу фронтом, обращённым к входу в большой грот. Они продолжали петь. Такого торжественного песнопения мне не приходилось слышать никогда в жизни. Это была торжественная победная песнь, хорал, как я её воспринял, прославляющий победителя. В этот момент солнце поднялось над нашим малым хребтом и озарило всё ущелье. Исчезли тени. Везде сверкал снег. А над ним – тёмное сочное синее небо, которое можно увидеть только высоко в горах!
Вот когда мне понадобились английские тёмные очки с зелёными стёклами в золотой оправе, утопленные мною в воде пруда Колчерского замка!
К нам направились пятеро без оружия. Один из них протрубил в металлический рог, золотом сверкавший на солнце. Вперёд выступил мужчина примерно моего возраста, одетый как все его воины в белый войлочный плащ, откинул с головы капюшон. На его шее – массивный обруч из витой золотой проволоки, концы которой заканчивались литыми скульптурными головами барашков. Торквес. Царская гривна! Вождь, военачальник, жрец? Возможно, един во всех трёх лицах. Поднял вверх руку.
Я тоже счел нужным спуститься с террасы и сделать один шаг ему навстречу.
Пришелец торжественно произнёс три слова:
– Гея соу, АлЕксандре!
С ударением на втором слоге в имени.
_____________________________________________
* Др. греч.
– ;;;; ;;;, ;;;;;;;;;!
– Здравствуй, Александр!
_____________________________________________
Эти слова были не только приветствием. Это был пароль.
Мне надлежало ответить на него. На древнегреческом языке!
Я ответил фразой, как меня учил Джунковский:
– Зито то айонио елио Неаникос Хелайос Агни-Ра!
_____________________________________________
* Др. греч
– ;;;; ;; ;;;;;; ;;;; ;;;;;;;; ;;;;;; ;;;;-;;!
– Да здравствует вечное солнце Великий Гелиос Агни-Ра!
____________________________________________
И кафиристанцы повторили за мной во все свои шестьсот глоток:
– Зито то айонио елио Неаникос Хелайос Агни-Ра!
Прозвучало как военный клич.
Пароль был принят. Слава Богу, я ответил правильно, не перепутал слов.
Подняв вверх правую руку, раскрытой ладонью обращённой ко мне, начал говорить глашатай, тот, что трубил в рог. На фарси-дари. Видимо, хотел, чтобы его поняли мы все.
– Александр! Люди и воины Александра! Вас приветствует народ Агни-Ра и его вождь басилевс Протерос Агни-Ра! Он рад встрече с вами. Басилевс Протерос Агни-Ра и наш народ готов оказать гостеприимство тебе, Александр, и твоим спутникам!
_____________________________________________
* Др. греч.
– ;;;;;;;; – басиле;й, базиле;вс – титул вождя племени, монарха, правителя города-государства, такого, как Микены, или Афины в додемократическую эпоху в эллинистических государствах. В средние века титул византийских императоров Византии - василевс.
_____________________________________________
Я ответил:
– Благодарю за помощь, за гостеприимство, дорогой Протерос Агни-Ра. На это приглашение могу ответить только за себя. Мои спутники решат сами, где они проведут надвигающуюся зиму, в гостеприимном доме, либо в родных местах. Что касается груза, доставленного для басилевса, его можно забрать уже сейчас.
*****
Сборы были недолги.
Минут сорок ушло на расчёт с погонщиками и охраной.
Святое дело. Никто не был обижен. Бумажками я не расплачивался. Каждому – согласно чину в экспедиционной табели о рангах, согласно подённому отработанному времени, отдельным заслуженным поощрениям, рвению, даже подвигам. Было и такое. Каждому – серебром и золотом, каждому – "бесяр ташаккур" – большое спасибо. Каждому – крепкое рукопожатие и пожелание счастливой обратной дороги. Рохи сафед!
Акбар, Мустафа, Садык, Мирзо, Рахмон, Абдулло, Мир-Али… Асфандиёр! И другие… Каждого буду помнить всю оставшуюся жизнь. И без путевого дневника никогда не забуду ни один день нашей экспедиции.
Асфандиёр не только получил собственное жалование и заслуженное вознаграждение, прогонные деньги на обратный путь, но и деньги для тех, кого мы оставили больными в кишлаках по всему нашему скорбному пути. Поклялся навестить каждого, передать жалованье.
Единственный ящик, содержимое которого расходовалось, касса экспедиции, подотчётный до гривенника золотой запас, потерял в весе процентов восемьдесят. Его я забирал с собой.
Всё иное имущество, включая оружие и коней передавалось Асфандиёру в качестве приза. Заработал честно и самоотверженно. Не возвращаться же людям в родные места пешком и без защиты.
Кроме меня в гости к агнираширам не пошёл никто.
Обнимая меня на прощанье, Асфандиёр прошептал мне на ухо:
– Прощай, Кудаш-бек! Да хранит тебя Всевышний. Надеюсь, ты знаешь, куда и зачем идёшь. Про Кафири много страшных слухов ходит. Не думаю, что они лживы. Иначе они не жили бы. Говорят, их охраняет Большой Змей. Береги себя. Желаю и себе, и тебе живыми вернуться в родные дома к своим детям и жёнам!
Разошлись.
Асфандиёр выслал вперёд дозор, и его отряд , уже – «его отряд»! – спокойно пошёл к выходу из ущелья. Всадник за всадником, огибая скалу, скрывались за Чор-Минором.
Я провожал их взглядом, пока последний человек не покинул ущелье. Акбар, Мустафа, Садык, Мирзо, Рахмон, Абдулло, Мир-Али… Асфандиёр! И другие…
Агнираширы и басилевс Кафири Протерос Агни-Ра терпеливо ждали, пока я не провожу в дальний обратный путь своих людей.
Для меня уже приготовили малорослую гималайскую пегую бело-рыжую мохнатую лошадку, взнузданную и осёдланную, но с сюрпризом, к которому я готов не был. Без стремян! Вспомнил, так в древности и скифы ездили, и эллины, и римляне. Так по сей день ездят в прериях Дикого Запада команчи. Так что, жаловаться некому. Попал в кузов – называйся груздем. «Держись, Кудашев. Не упади с лошадки в пропасть!», – пожелал я сам себе.
Сели, поехали.
Верхом только я и Протерос Агни-Ра. Его воины, все шестьсот, бегут трусцой. Ящики груза, по двое каждый, несут, крепко держа за верёвочные ручки. Открыто. Примерно, каждые двести метров на бегу передают груз другой сменной паре.
Сильные ребята. Настоящие горцы. Несомненно, европеоиды. Потомки гоплитов Александра Македонского? Белая кожа, румянец на щеках, светлые волосы. По возрасту – от юношей с едва пробивающимися усами до мужчин с бородами, заплетёнными в косы. Мужи, словно списанные с образов героев Эллады на античных краснофигурных вазах. Серые либо голубые глаза. Тем не менее, такой тип внешности, мне ранее ни в Европе, ни в Азии не встречался. Я не антрополог, и азов этой науки не знаю, но чувствую, лицевые пропорции лба, носа, глаз, рта иные. Так, скажем, отличаются друг от друга туркмены- текинцы и туркмены-йомуды, немцы и шведы.
Хорошо бегут гоплиты. И пики им не в тягость, а в помощь, как альпенштоки. Не боятся поскользнуться на заснеженной тропе. Засёк время. Первый привал сделали только через три часа. Минут на тридцать. Потом далее. Ворсинг-дарью перешли вброд выше устья впадавшей в неё реки Кафири. За ночь река обмелела. Её верховья уже сковал лёд. Ночёвку устроили уже на территории, контролируемой народом Агни-Ра. За весь путь не встретили ни одного человека.
Ночью снова была метель. Под утро ударил такой мороз, что, не будь рядом моей пегой сивки-бурки, не поднялся бы со своего ложа. Грелся теплом лошади.
Протерос Агни-Ра объявил мне, все перевалы закрылись. До весны. Рановато, в этом году. Ну, значит, весна будет ранняя. Тоже хорошо.
Потом добавил: завтра к полудню будем дома!
Дома… Кто дома, а кто и нет!
Пока только станция Березань. Хочешь, не хочешь…
*****
В ущелье Кафири в высокогорном гиндукушском посёлке, не нанесённом ни на одну карту мира под гордым названием Агнираполис, мне пришлось перезимовать.
Слава Богу, без каких бы то ни было приключений.
Обязанностями и работой меня не обременяли.
Жил жизнью агнираширов. Наблюдал быт, обычаи, особенности верований и культа огня – богов разных культур – Агни, Ра и Гелиоса, странно слившихся в единый образ. Но, возможно, ещё не разделившихся с великим переселением народов. Для учёных лингвистов, литераторов, этнографов и антропологов здесь нашлось бы море открытий. Для себя составлял словарь-разговорник агни-ра.
Быт агнираширов скромен.
Козы, стада коз – основа примитивного скотоводческого хозяйства. Три-три с половиной месяца короткого светлого времени года должны весь календарный год прокормить и коз, и их владельцев.
С наступлением зимы агнираширам в отличие от тибетцев спускаться некуда. Где жили летом, живут и зимой. Снегом занесены пастбища. Коз кормят тем, что удалось вырастить и накосить в долине речки Кафири – сеном, ячменём, просом. Соблюдают строжайшую экономию, иначе не выжить. В морозные дни каждое животное получает свою индивидуальную порцию: миску подогретого ячменя в маленькой индивидуальной торбочке, надеваемой козе на шею. Так не будет обид. Достанется каждой. Но хозяевам приходится потрудиться. Новорождённые и неокрепшие козлята ночуют в жилищах вместе с людьми. Помещения для скота, понятно, не отапливаются.
Мужчины несут службу, охотятся, выделывают шкуры, сбивают войлоки. Летом пасут своих коз. Зимой выкармливают их из рук. Следят за снежным покровом. Знают, где и когда устроить обвал опасной снеговой шапки, где расчистить площадку для прогулки скота, где проверить снеговой покров на случай посягательства на свою территорию непрошеных гостей.
Рацион агнираширов тоже излишествами не отличается. То же самое просо, заваренное с козьим молоком, сыр. Пресные ячменные лепёшки либо просто поджаренное обмолоченное зерно. Это еда взрослых мужчин. Мясо в первую очередь воинам, несущим дозорную службу, потом больным и детям. Женщинам по праздникам.
Вино употребляют очень и очень в меру. Его привозят из Индии. Оно дорого. Большой кубок разводят водой и пускают вкруговую. Редкие праздники. Музыка, декламации пространных стихотворных преданий, древних, как сама Ойкумена. Ещё не понимаю языка, но знакомые имена богов олимпийцев, героев «Илиады» и «Одиссеи» улавливаю на слух. Мужские танцы – боевые приёмы рукопашного боя под аккомпанемент барабана, двойных тростниковых флейт, обязательной лиры с резонатором из панциря черепахи и трёх струн, натянутых между бычьими рогами.
Для детей днём – школа. Так и называется. Перевод не нужен. Вместо тетрадей – скальные тонкие плитки. И угольки. Пишут, читают.
Мелькнула мысль: мне тоже не помешало бы!
Подростки ежедневно в любую погоду упражняются в гимнастике, борьбе, кулачном бою, стрельбе из лука. Детки кидают камешки с такой точностью на дистанцию, что достойно восхищения.
Праздники в основном посвящены богам-олимпийцам, проводятся в дни календарных летнего и зимнего солнцестояний, и в дни осеннего и весеннего равноденствий.
Их жилища – в основном пещеры. Природные полости, каких в горах всегда множество, руками человека превращённые в надёжные убежища, не требующие даже в самые жестокие морозы большого расхода топлива…
Время, проведённое мною у агнираширов, с середины сентября по середину апреля – семь месяцев – показались мне семью годами жизни.
Моё тело требовало нагрузок. Мой мозг – информации, новых впечатлений, интенсивной работы!
Только спустя много лет я понял, что мне было даровано великое благо: вовремя остановиться на всём скаку, успокоиться и подумать. Большой каменный грот Агнираполиса, в котором мне пришлось перезимовать, дал мне возможность жить в обществе, не обременённом внутренними конфликтами и мелочным бытовым противостоянием. Каждый знал своё место в семье, в обществе, свои права и обязанности.
Роль басилевса – вождя и жреца культа Хелайоса Агни-Ра сводилась не только к координации вопросов, решаемых Советом старейшин, но и к контролю за их исполнением. В его ведении находился резервный ежегодно пополняемый запас фуража для животных и продуктов питания для народа, в том числе таких, как вино, дикий мёд, солёная вяленая и копчёная козлятина, хранившаяся в подземных ледниках. В его распоряжении находилась пограничная стража, вооружённое ополчение, организация необходимых общественных работ в случае стихийных бедствий, разведка, ограниченные контакты с купцами из Персии и Индии.
В народе Агнираполиса уже существовали такие понятия, как «демос» и «кратос» – народ и власть. Что при соединении образует форму государственного управления – демократию. Следовательно, басилевс избирается своим народом, либо советом старейшин. И власть его ограничена советом старейшин. Великолепная модель формы государственной власти! Вот только, мне стало известно, что молодой басилевс избран вождём после смерти старого басилевса – его родного отца. Ну, это мелочи. Главное – достойное происхождение. Род Протерос, если не прослеживается от самого Перуна или Ра, то от Александра Македонского, это точно. Кто бы спорил.
Главным политическим и экономическим партнёром Агнираполиса было родственное по этническому составу населения княжество Киштвари.
Княжество, расположенное в самых диких дебрях высоких Гималаев, в малоизвестном и труднодоступном территориальном пространстве между Афганистаном и Британской Индией.
Княжество Киштвари – конечный пункт моей экспедиции. Груз особого назначения должен быть передан лично его князю – басилевсу по имени Панкратайос Кризантос.
Конечный пункт доставки груза, скрытый от меня генералом Джунковским по причине совершенной секретности готовящейся экспедиции, в ответ на мой прямой вопрос был без колебания назван басилевсом Протерос Агни-Ра в первый же день по прибытию в Агнираполис.
Мои топографические карты были со мной. Вчерне, я достаточно быстро проложил маршрут нашего предстоящего путешествия. Не думал, что он будет лёгким.
Согласно карте и показаниям курвиметра расстояние самым сложным и извилистым путём не должно превысить сто пятьдесят – сто шестьдесят километров. Но по тропам, проходящим по самому краю ледников на средней высоте от трёх с половиной тысяч метров над уровнем моря.
Перевал Барогиль, далее на восток вдоль реки Шавитакхгхари с населёнными по пути пунктами Потшал, Шоваршул, Ванданил, Рибат, далее через перевал Карамбаран на Шуиндж и далее по Терра Инкогнита, или по земле, обозначаемой средневековыми картографами: «Там живут Драконы»! До самого Киштвари.
Протерос Агни-Ра уверил меня: путь совершенно безопасен. Мог бы не уверять. Мне было всё равно. На меня уже не давил груз ответственности за этот участок пути.
Оставалось жить и ждать солнышка. Ждать освобождения перевалов Гиндукуша и Гималаев ото льда и снега.
Кстати, о драконах. Вернее, о Великом Змее.
Именно в ущелье реки Кафири на северном склоне Гиндукуша мне довелось, вернее, посчастливилось дважды столкнуться с явлением, а возможно и с самим живым существом, которое можно было бы назвать Великим Змеем или Драконом.
Ни в первый, ни во второй раз он не причинил мне вреда, а я не испытал при его появлении страха. Эти встречи стоят того, чтобы написать о них. Но, пока отложим рассказ. Начал писать об экспедиции, так пора продолжить до точки нашу повесть об этом предприятии.
*****
Марта 21, 1919 года.
Афганистан. Ваханский коридор. Ущелье Кафири. Агнираполис.
В год семи тысяч четырёхсот тридцати семи лет от Сотворения Мира в Звёздном храме по Даарийскому календарю двадцать первого марта, в день весеннего равноденствия, или по местному исчислению в первый день месяца Ксантикоса – ;;;;;;;; – агнираширы должны были отмечать праздник «Очищения Войска».
К празднику готовились все жители Агнираполиса, «счастливой Аркадии», как я мысленно называл эту маленькую республику. Миниатюрной, но независимой страны. Граждане которой – пастухи и воины, сумели за прошедшие тысячелетия пронести и сохранить свою уникальную культуру. Культуру, о которой можно только прочесть в книгах античных авторов, которая легла в основу многих европейских деклараций свободы, равенства и братства.
Как я ошибался.
В ночь на первое утро месяца Ксантикоса в Агнираполисе скоропостижно скончались каждый в своей собственной семье на собственном ложе трое мужей из Совета старейшин и сам басилевс Протерос Агни-Ра. Их обнажённые тела были предъявлены на обозрение всем гражданам, желающим убедиться в естественной смерти умерших. На всех четырёх телах отсутствовали признаки насильственной смерти. Они не были больны известными агнираширам болезнями. Ни один из них не достиг преклонного возраста, когда смерть может считаться вполне естественной. Возраст каждого из старейшин был известен: тридцать пять лет, тридцать девять и пятьдесят четыре года. Самому басилевсу лишь недавно исполнилось тридцать четыре года.
– Такова воля богов-олимпийцев! – объявил согражданам один из оставшихся пятнадцати старейшин. – Наши незабвенные братья и товарищи по оружию призваны в божественную свиту Агни-Ра! Воздадим им должное. Оплачем их смертные тела и возрадуемся за их бессмертные души! Совет старейшин должен был пополнить свои поредевшие ряды. Он единогласно избрал в совет новых его членов – граждан достойных родов и отцов больших семейств. Нашим новым басилевсом волею Великого Хелайоса Агни-Ра избран достойнейший гражданин, который продолжит заботиться о народе в наших древних традиция управления, в полном соответствии с волею и властью всего народа. Его имя – Лак Перун Агни-Ра!
Народ молчал. Зато ударили барабаны и затрубили медные трубы.
Умерших кремировали.
Агнираширы помянули покойных отцов народа вином из неприкосновенных запасов и копчёной козлятиной.
Заодно отпраздновали праздники весеннего равноденствия и «Очищения Войска».
Юноши состязались в борьбе, метанию копий и боевых каменных дисков. Победители получили свои награды.
Новоизбранный басилевс лично обнимал и целовал каждого победителя.
Этот мальчик с золотой гривной, снятой с шеи убитого басилевса, ещё не умел управлять своими эмоциями, мимикой своего лица. Оно пульсировало мимикой, вызываемой внутренне переживаемыми эмоциями, от горестно-мрачной и тревожной до блаженной улыбки полного счастья.
Эту игру света и тени на лице молодого басилевса я наблюдал собственными глазами, "притушив" взгляд веками, с глиняной чашей, наполненной разбавленным вином. В тот день я и помыслить не мог, что пройдёт много лет, и мне придётся встретить собственную старость в Агнираполисе под покровительством его мудрого вождя и жреца Агни-Ра – Лак Перуна.
Играли музыканты. Агнираширы пели гимны своим богам.
На шее Лак Перун Агни-Ра сверкал золотой символ власти – витой торквес с головками круторогих овнов. Время от времени молодой басилевс трогал его кончиками пальцев, словно боялся потерять. Он был счастлив.
Этот политический катаклизм, мизерный в мировом масштабе, меня обеспокоил на всё, оставшееся время, проведённое в Кафири. Как было не предположить, что «дворцовый переворот» был напрямую связан с появлением в Агнираполисе нового лица – чужеземца? Возможно, существовали в полисе противоборствующие политические силы, и моё появление с совершенно секретной миссией могло стать основанием для изменения равновесия между этими силами. Основанием для изменений во внутренней и во внешней политике этого маленького государства.
Я не имел возможности провести хоть какое-то расследование причин и обстоятельств организации этой трагедии, не говоря уже о сыске в отношении конкретных исполнителей. На то были причины. Первая – языковый барьер. Придет время, и этот барьер перестанет существовать. Но на это потребуется не один год. Вторая причина: невозможность лицу моего положения без подозрений установить какой бы то ни было доверительный контакт ни с одним аборигеном ущелья Кафири.
Лично на моей судьбе и результатах моей миссии смена власти не отразилась. Но события этого дня дали мне обильную пищу для размышлений на долгие годы.
Я не ошибся в главном: именно моё появление в Кафири с миссией, которая должна быть окончена в княжестве Киштвари, и послужило провокацией к реакции оппозиции, окончившейся сменой власти в Агнираполисе.
В том я убедился в день второго апреля. В день моего отъезда из Кафири в дальний путь, лежащий в Киштвари.
*****
Великое Посольство Кафиристанского Агнираполиса во главе с самим его басилевсом и верховным жрецом Агни-Ра его высочеством Лак Перуном, сопровождаемое царской свитой, вооружённой охраной в сотню всадников, сотней тяжело нагруженных яков и человеком из далёкой северной страны Руссии по имени Александрес миновало перевал Барогиль без проблем. Афганской страже до Кафиристанцев не было дела. Английский пост к месту службы ещё не прибыл. Но солнце уже обнажило каменную нить караванной тропы, соединяющую Афганистан с Британской Индией.
За перевалом Барогиль у подножия Гиндукуша на его южном склоне Посольство агнираширов с почётом было встречено полномочным представителем князя Киштвари его высочества басилевса Панкратайоса Кризантоса. С собственным вооружённым отрядом народа киштвари. Меня никто ни кому не представлял. Я ехал в свите Лак Перуна на пегой лошадке, что привезла меня в Агнираполис от Чор-Минора. Молча ехал все двадцать дней от перевала к перевалу, от кишлака к кишлаку, от ледника к леднику, от переправы к переправе. Разговаривал лишь со своей пегой. Наслаждался путешествием. Впервые чувствовал себя простым пассажиром.
Так что писать не о чем. Природные ландшафты мало чем отличаются от уже неоднократно описанных мною, а приключений просто не было.
И слава Богу!
Двадцать второго апреля наш караван длиннейшей цепью всадников, пеших погонщиков и нагруженных яков и пони часа три поднимался по крутому серпантину горного склона, поросшего редкими купами гималайского кипариса, а потом столько же времени спускался в благодатную тёплую долину – ущелье Киштвари. Вернее – кальдеру Киштвари. Конфигурацией правильного несколько вытянутого овала, с высоты напоминающего драгоценный изумруд в тёмной оправе скал с бирюзовой каплей-горошиной озера небесной голубизны в его правой части у подножия горы Киштвари-Деви.
Нас приняли без фанфар и флагов, без пышных речей. Но с исключительным продуманным вниманием к измученным дальней дорогой путникам. Животные получили свои загоны, воду, зелёный корм и зерно. Люди – жилища по рангу и сытный ужин. Мне отвели отдельное жильё. Настоящая комната в скальном гроте с правильными вертикальными стенами и куполообразным потолком – замечательная работа киштварских каменотёсов и каменщиков. Предложили принять горячую ванну подземного серного источника.
Вот, лежа в «кипящем» пузырьками водоёме горячей воды, отпаривая своё тело, более года не знавшее бани, я впервые подумал: из Киштвари уезжать не захочется!
В день приезда ни басилевсу Лак Перуну, ни мне встретиться с князем Киштвари не пришлось. Лак Перуну был назначен торжественный приём лишь через день, на двадцать четвёртое, мне – аудиенция на двадцать пятое апреля. За груз я уже не беспокоился. После ужина с лёгким сердцем завалился спать. Уснул мгновенно, как в детстве, вволю набегавшись в дворовой игре в «казаки-разбойники».
Выспаться в эту ночь не пришлось.
Через час я проснулся от запаха горячего масла. К моей постели подходил человек с масляным светильником в руке.
– «Это что ещё за Али-Баба?»,– подумал я. Нащупал под одеялом у правого бедра наган. Тёплый револьвер сам лёг в руку. Я сел на постели спиной к стене, не показывая оружие.
– Не стреляйте, господин Кудаш-бек, – в полголоса попросил ночной гость. – Я по поручению нашего господина. Он хочет вас видеть. Тайно, без свидетелей. Сегодня в нашем доме слишком много чужих глаз и ушей!
Мне одеться – минуты много. Из моей комнаты вышли тайным ходом через платяной шкаф, прошли длинным коридором с двумя поворотами в полной темноте. Вышли в слабо освещённый богато убранный зал. Мой провожатый пригласил меня присесть в роскошное резное кресло тикового дерева, инкрустированного перламутром. Огоньком своей лампы зажёг два напольных многоярусных канделябра свечей по двенадцать в каждом. Осторожно звякнул в настольный колокольчик. Отошёл к двери, замер, скрестив руки и опустив голову.
Я ждал. Через минуту колыхнулась штора, прикрывавшая дверь в зал с другой стороны. Вошли двое. Первый – явно дворцовый служащий: телохранитель, секретарь, переводчик или министр двора в одном лице. Второй, очень даже возможно, сам князь.
– Его высочество князь Киштвари Панкратайос Кризантос! – объявил дворецкий.
Я встал. Интуиция подсказывала мне: представляться нет необходимости. Не та обстановка. Меня и так знают. А официоз впереди.
Дворецкий повернулся, сделал несколько шагов назад, встал у стены, поклонился.
Князь Киштвари Панкратайос Кризантос твёрдой бесшумной поступью вышел из полутьмы на свет канделябров.
Конечно, это был Алан Фитцджеральд Мак’Лессон, он же Гюль Падишах-Сейид, он же Рами Радж-Сингх.
– Александр! – воскликнул он в голос. – Как долго я тебя ждал!
Ночь прошла в разговорах. В сумбурных, мало связанных между собой единой темой или одним и тем же событием рассказов о днях минувших. Почти пять лет прошло с нашей последней встречи. Встречи, на которой мы сумели, всё-таки, договориться о сотрудничестве. Каждому было что рассказать. Оба прошли через Великую империалистическую войну, каждый хлебнул собственную порцию бед и страданий. Но оба остались живы. Пусть не сложилось сотрудничество. Но не было и предательства. Уже много. Сумели сохранить друг друга!
Мак’Лессон рассказывал, я слушал. Я рассказывал, он слушал. Слушал жадно, сопереживал искренне. Раньше подобного единения душ между нами всё-таки, не было. Лишь затянувшаяся разлука показала, что настроены эти невесомые фибры духовности в одной тональности. И это, несмотря на разницу между нами во многом: в возрасте, в культурной среде воспитания, в образовании, в высоте социального положения, в объёме и качестве жизненного опыта.
Как-то, Мак’Лессон сказал: «В молодости я был похож на тебя, Александр. Придёт время, и ты станешь похож на меня!». Верно, так и получилось. Мне с успехом удалось пройти Афганистан под личиной Гюль Падишаха!
Конечно, одним из моих первых вопросов был:
– Как наш принц Радж Дигора Урсдон? Как Чермен, Шер-Мен Руси? Жив?
– Жив! В Берлине подлатали, в Бостоне поставили на ноги. А потом – война! Связь прервалась. Шпиономания свирепствовала на самом низовом уровне. Даже коммерческие счёты сводились очень просто: достаточно было лишь натравить толпу на своего кредитора. Пришлось отключиться от всех дел. И тебе, Александр, ничем не мог помочь, хоть и знал, что ты мобилизован. Дважды пытался прорваться через океан. Первый раз на пассажирском испанском пароходе «Каталония» налетели на мину, обошлось, не ушли на дно, вернулись в порт Бостон. Второй раз ещё хуже: американский транспортный пароход на твёрдом топливе «Оклахома» пошёл ко дну от торпеды немецкой субмарины. Четыре дня болтались без пресной воды в шлюпках посреди океана. Назад вернулись на Кубу в порт Хабана на французской частной дизельной яхте. Ладно, в Штатах тоже был не без пользы: изучал банковское дело в тонкостях новых методов. Боюсь, Европа скоро вздрогнет, столкнувшись с ними. Да, о Шер-Мене. Несчастный мальчик. Надо же, дважды потерять семью! Тоскует. И его новая боль – революция в Россие… Сегодня он преподает в Кембридже. Профессор. Читает курс «Обычное право коренных народов Индостана». Пишет книгу…
Так мы говорили.
Ужинали.
Я ждал от Мак’Лессона инициативы разговора о грузе специального назначения, доставленного мною с таким трудом по поручению Евгения Фёдоровича Джунковского. Но тот явно не собирался говорить со мной на эту тему.
Я не выдержал, спросил сам:
– Когда груз будем смотреть, Алан? Я доставил. Принимай!
Мак’Лессон поднялся из-за стола:
– Хоть сейчас. Ящики в соседнем зале ждут нас.
Вышли.
Ящики, аккуратно сложенные штабелем в пять единиц в высоту и двенадцать в длину, были готовы к осмотру. У ящиков два охранника. На столе кипа писчей бумаги, чернильный прибор, слесарный инструмент: клещи, молоток, ломик-фомка.
Мак’Лессон спросил меня:
– Вскрываем все подряд или на выбор?
Я решил:
– На выбор. Начнём с четвертого, пять ящиков по вертикали.
Один из охранников начал выносить ящики один за другим в центр зала. Второй поднёс ближе к месту работы канделябр.
Мак’Лессон указал на ящик:
– Александр! Прошу убедиться: упаковка не нарушена, все пломбы на месте. Правда, бумажные наклейки и ярлыки не сохранились.
– Вижу. Знаю. Начинайте!
Я твёрдо знал одно: золота в ящиках не может быть. Но что? Что это за груз, доставка которого оплачена столь дорого?!
Охранник поочерёдно перекусил проволоку на каждом ящике, снял пломбы.
– Открывайте! – скомандовал я.
Одна за другой были откинуты крышки всех пяти ящиков. Вместо золотых слитков весом от одиннадцати до двенадцати килограммов с клеймами – двуглавыми орлами – мы увидели обыкновенный железный лом, пересыпанный древесными опилками. Отслужившие свой век стальные искривлённые костыли, плашки, шайбы, обрубки железнодорожных рельсов.
Всё правильно, именно железо втрое легче золота.
Капитан Ремизов это понял ещё на переправе через Аму-Дарью.
– Продолжим? – спросил Мак’Лессон.
Я был в шоке. И не потому, что в ящиках не оказалось золота. К этому я был готов. Я не был готов к предательству. К подставе. К колоссальной подставе! И не только меня лично. Кто ответит за пролитую во имя этого хлама кровь? Только Кудашев! И это сделал мой кумир, бог разведывательного дела, мой учитель –Джунковский Евгений Фёдорович…
Мне стало душно. Красный туман начал было застилать глаза. Пошатываясь, я вышел в соседний обеденный зал, без сил упал на диван. Знаками показал дворецкому на сифон с сельтерской. Сделал глоток. Стало легче.
Ко мне подошёл и присел рядом Мак’Лессон. Взял меня за руку, нащупал пульс.
– Тебе плохо, Александр? – спросил он.
Я отвернулся.
Мак’Лессон продолжил:
– Обыкновенная операция прикрытия. Ты можешь гордиться. Задание, порученное тебе, исполнено по всем пунктам. Поверь, я не предполагал, что караван поведёшь именно ты. Был уверен, что мой дорогой Кудаш-бек расстрелян в баварской крепости Ингольштадт, как английский разведчик Адам Смит, переводчик с тюркского на английский при штабе Первой пехотной дивизии Армии Индии! Сведения были точными, могу показать подлинную справку о расстреле, выкупленную мною у бошей за большие деньги!
Мне стало лучше. Я поднялся с дивана. Что ж, можно верить сказанному. Тем не менее, объясняться с Мак’Лессоном не было ни сил, ни охоты. Как ему понять, что меня этот последний год поддерживала одна мысль: всё, что мною делалось, делается, и будет делаться – не в моё собственное обогащение либо в тщеславие, но во благо России! Не повернётся язык на такое утверждение.
Не прощаясь, пошел, словно побитая собака, зализывать свои раны в каморку, отведённую мне для отдыха.
Мак’Лессон сделал ещё одну попытку вернуть меня:
– Погоди, Александр! Ты же юрист. Вспомни римский правовой постулат: «Пусть будет выслушана и другая сторона!». Я имею право на защиту. Я не предавал тебя. О тебе я услышал только после того, как посольство Кафири пересекло Барогиль. Донесли мои курьеры. Идём, ты увидишь, что я для тебя успел сделать. Хотел показать в день нашей официальной встречи, но не утерпел. Сегодня ночь истины. Я готов ответить на все вопросы, какие найдутся у тебя. Идём со мной!
Я пошёл. Вернее, мы шли вместе. Как я потом узнал, в малую сокровищницу. Подземные коридоры сменялись узкими лестницами. Тяжёлые двери открывались нажатием потайного рычага, каменные блоки поворачивались, открывая пути в новые коридоры…
Вот и сокровищница.
Пещера Аладдина!
По периметру зала – каменные открытые стеллажи с бортиками, наполненные золотыми слитками и монетами.
Посреди зала каменный столб, накрытый плитой лилово-пурпурного порфира. На нём, как я понял, царский головной убор, составленный из нескольких золотых венцов, общей высотой в локоть. Каждый венец украшен драгоценными камнями. Я обратил внимание: кроме первого, самого простого в форме обруча с небольшими выступами-зубцами, имитирующими кладку крепостной стены.
Мак’Лессон прокомментировал:
– Первый венец – корона Филиппа, царя Македонии!
Я взглянул на Мак’Лессона:
– Шутишь, Алан?
Он не обратил внимания на реплику. Продолжил:
– Пред тобой подлинный, известный по описаниям всему учёному миру, кидар Александра Македонского Великого. Персидские цари коронуются подобным ему. Каждый новый шах-ин-шах заказывает для себя новый кидар. Но второго такого, что пред нами, в мире нет. Настоящий археологический артефакт. Кидар собран из венцов и корон царей стран, покорённых Александром Великим. В том числе: Македонии, Спарты, Афин, Микен, Крита, Персии, Парфии, Египта и Индии. Всего девять венцов. Кидар тяжёл. Не всякие голова и шея могут выдержать его. Этот кидар по легенде стал причиной смерти царя Александра. Как-нибудь, расскажу. Но мы сюда пришли не любоваться на исторические реликвии. Я хочу предъявить тебе твой собственный депозит, открытый мною на твоё имя.
Мак’Лессон взял меня за руку и подвёл к одному из стеллажей. Каменная чаша была наполнена золотом в совершенно неподъёмном объёме.
Мак’Лессон продолжил:
– Наш довоенный договор о сотрудничестве в силе, Александр. Всё это – твоё жалованье за пять лет. В тройном размере за время войны.
Внимательно наблюдал за мной. Ждал моей реакции. Я остался спокоен. Предо мной просто металл. Моё воображение не рисовало в его свете будущую шикарную праздную жизнь либо открывающиеся политические возможности приобретения власти.
Мечта конкистадоров и авантюристов всех времён, всех стран и народов. Не моя мечта.
– Не хочешь узнать, цену этого депозита в фунтах либо в царских рублях? – спросил Мак’Лессон. – Мой казначей выпишет справку либо вексель, который примут в любом самом солидном банке Европы и Америки.
Я покачал головой. Предложил:
– Пойдём отдыхать, Алан. Скоро утро. У тебя сегодня приём Великого посольства Агнираполиса.
– Я отложу приём. Пусть отдохнут пока. Спасибо, Александр, я не ошибся в тебе. Так как, мы продолжим наше сотрудничество? Помнится, ты был советником самого Рами Радж-Сингха, который, в свою очередь, является и по сегодняшний день советником Вице-короля Индии по национальным вопросам! Не забыли свой псевдоним, уважаемый доктор сэр Джозеф Стивенсон, мой советник и добрый друг?
Я в первый раз улыбнулся. Пожал Мак’Лессону руку.
– Согласен. Куда я без тебя, Алан. После этой чудовищной провокации, организованной Евгением Фёдоровичем, меня в России расстреляют у первого же телеграфного столба. Было бы за что, не было бы столь обидно. Можешь мне ответить, был ли реально вывезен Туркестанский золотой запас из Ташкентского банка?
Мак’Лессон сокрушённо покачал головой:
– То, что происходит в России – чудовищно. Страна в полном хаосе, если не сказать, в агонии. Операция, произведённая Джунковским, вполне оправдана с точки зрения военного стратега, исповедующего идеалы Российской Империи. Если бы я знал наверняка, что ему удалось вывезти золотой запас и сохранить его для России, эту операцию можно было бы оценить положительно. Россию грабят все, кому не лень: от революционеров, басмачей и бандитов всех рангов из подданных Российской Империи, до военных экспедиций стран-интервентов, набросившихся на Россию, от противников до союзников, как стая гиен на израненного медведя. Немцы, австрийцы, поляки, французы, финны, чехи, американцы, японцы, китайцы… И, конечно, экспедиция генерала Уилфреда Маллесона, готовая оккупировать Туркестан. Вот кто не оставит в российских банках ни одной унции драгоценных металлов! И эта акция будет преподана мировому сообществу, как спасительно-благотворительная. Все приёмы давным-давно отработаны на самой Индии!
Помолчав, продолжил:
– Наш общий знакомый Евгений Фёдорович, отправив вашу экспедицию из Термеза через Аму-Дарью в Афганистан, сам исчез в неизвестном направлении. И вовремя. Туркестанская Военная Организация в Ташкенте раскрыта осенью 1918 года. Была в списках, попавших в руки чекистов, и его фамилия. Фигура крупная. Чрезвычайная Комиссия расстреливала офицеров беспощадно. 18 января 1919 года в Ташкенте началось антибольшевистское восстание. Военным диктатором сам себя провозгласил некий бывший поручик, даже не воевавший в Великую войну, но успевший послужить у большевиков военным комиссаром Туркестана – Константин Осипов. Этот перестрелял всё большевистское правительство. Однако, восставшие не смогли удержать власть. Уже 20-го января Константин Осипов был вынужден бежать из Ташкента к Чимкенту, далее через горы пробиваясь в Бухарский эмират. Предполагается, что именно он вывез из Ташкентского банка золотой запас в количестве трёх миллионов золотых монет, которые большевики в настоящее время изыскивают в Пскемских и Чаткальских горах. Это самое громкое известное на сегодняшний день дело, связанное с экспроприацией золота. В прессе большевистской, иностранной и эмигрантской много гипотез, много имён, но имя Кудашев не упоминается нигде. Так что, не браните в душе своего генерала.
Я молчал, осмысливал услышанное.
Мак’Лессон добавил:
– Вам очень повезло, Александр. В Туркестане большая война. Вы успели, как герой Ясон, проскользнуть в узкую щель сходящихся скал, раздавивших лишь конец кормового весла. Если бы вы только знали, какие силы ожидали вашу экспедицию у перевалов Хайбера и Болана! И на подступах к ним. Никто и помыслить не мог, что вы пройдёте северным путём через Барогиль, мало кому известный! Олимпийские боги покровительствуют вам. Но вернёмся к войне. Войну эту в Туркестане руками националистов ведёт Великобритания, в лице и силами Британской Индии. На сегодняшний день в Россию нет пути. Просто нет. Даже самого опасного. Я пришлю вам газеты за последние полгода. В том числе и российские, и туркестанские. Ознакомитесь. А пока отдыхайте!
Завтра после полудня будем с вами работать. Нужна ясная, понятная и жесткая концепция взаимоотношений Киштвари и Агнираполиса. Будем думать. Создавать её. Готовить документы к обсуждению и согласованию. Время изоляции наших маленьких государств истекло. У наших народов один язык, один антропологический тип, одна история. Но, знаете, что нас разъединяет?
Я заинтересовался.
Мак’Лессон указал на кидар в центре зала:
– Претензии членов правящих родов на своё историческое происхождение из чресел самого Александра Великого! И сохранившиеся с его времён золотой кидар, который вы видите, и золотой торквес на шее молодого басилевса Лак Перуна, как доказательства оного. В горах Гиндукуша и Гималаев есть ещё несколько культурных очагов, мест проживания родственных нам племён. Одно из них хранит большой бронзовый меч Александра Македонского. Другое племя – наконечник его сариссы. И все мы – прапраправнуки Александра. Вот и вам задача для раздумья. Думайте. У вас свежая голова. Может, стороннему человеку придёт в голову мысль, до которой мы никогда не додумаемся в силу своей зашоренности. Как вам?
Я ответил:
– Интересная партия! Оставили вы, Алан меня в эту ночь без сна. Теперь уж и не усну. Но вы уверены, что мне хватит суток на здравую идею?
– Если предложите концепцию, сможем разработать на её основе программу, и начать реализацию идей хоть с завтрашнего дня до поздней осени. Разве не сможет Киштвари прокормить всё это время посольство? Или занять его досуг? Пустое!
Мы расстались.
Укладываясь в постель, подумал: «Леночка! Всё хорошо, родненькая!».
ГЛАВА XXVI
Концепция сосуществования дружественных народов Агни-Ра.
Проблемы возвращения в Россию.
Кое что об опасности опытов гипнотического воздействия на сотрудников ОГПУ.
Последний арест 1936 года.
Апреля 25,1919 г. Киштвари.
Князь Киштвари Панкратайос Кризантос, он же Алан Фитцджеральд Мак’Лессон, он же Гюль Падишах-Сейид, он же Рами Радж-Сингх, не отложил церемонию торжественной встречи Великого посольства Агнираполиса из Афганского Кафири.
Молодой басилевс Лак Перун вручил Панкратайосу Кризантосу свиток папируса с дружественным посланием народа кафиристанских агнираширов народу киштвари в стихах, заканчивающегося гимном в честь Хелайоса Агни-Ра, трёх белоснежных яков, под сёдлами, трёх охотничьих беркутов, и десяток сизых голубей-почтовиков. Отдельно к подножию трона князя Киштвари был торжественно преподнесён на ковровой подушке ларец, наполненный камнями афганской бирюзы.
Были произнесены торжественные речи, закончившиеся братскими объятиями.
Рука об руку басилевсы родственных народов вышли из тронного зала на площадь, где правители были встречены восторженными приветственными возгласами киштвари и агнираширов, уже смешавшихся между собой.
Близился астрономический час полудня. Мне не было необходимости доставать свой хронометр и делать в уме поправки с ташкентского времени. Было достаточно взглянуть на огромные солнечные часы в виде большого каменного круга, точно сориентированного по сторонам света с наклоном плоскости с севера на юг под некоторым углом. Впоследствии я измерил этот угол, который составил тридцать шесть градусов. Я поразился: географическая широта местоположения Киштвари соответствовала тридцати шести градусам двадцати четырём минутам северной широты. Совпадение? Вряд ли.
Посреди площади на гигантском грубо отёсанном в форму правильного куба камне готовится так называемое «всесожжение» – жертва триединому солнечно-огненному божеству – Хелайосу Агни-Ра. На кострище, воздвигнутое на мегалите, возложена жертвенная туша яка. На приставной лестнице у кострища Мак’Лессон. Он в Киштвари ещё и главный жрец. Смотрит на солнечные часы. Вот тень касается полуденной риски со знаком солнца на одном из нескольких десятков концентрических кругов, соответствующих определённому дню и году в астрономической круговерти. Мак’Лессон поджигает кострище солнечным лучом, пропущенным сквозь алмазную линзу своего перстня. Спускается на площадь. Костёр пылает. Пахнет жареным.
Народы ликуют: Агни-Ра принял жертву! Поют гимны. Начинается праздник.
На вертелах жарится мясо. В кубках вино из Джамму. На лицах улыбки. Разговоры.
Кафири из Агнираполиса в центре внимания коренных агнираширов Киштвари. Один язык, один этнос. Расспросы, рассказы.
Праздник.
А я что я делаю на этом празднике за тридевять земель от родного дома, от Родины?
И кто же я есть?
Как сказал бы попугай из любимой детской книжки: «Бедный Робин Крузо! Где ты был? Куда ты попал?!»…
Как бы мне взглянуть на самого себя со стороны? Неужели это я, русский казак Кудашев Александр Георгиевич? Офицер для особых поручений подполковник нелегальной Туркестанской Военной Организации по приказу своего прямого начальника генерал-майора Джунковского, в тёмную, прикрывший экспроприацию золота Российской Империи?! Отданный в службу далеко-далеко за Гиндукуш в Гималаи неизвестно кому и на какой срок до лучших времён… До первой команды на русском: «Подполковник Кудашев! Ко мне бегом!»! Подполковник? По приказу, подписанному каким-то ташкентским временщиком? Даже не ротмистр. Уж этот чин заслужен ценой собственной крови. Ан, нет. Незабвенный Николай Александрович чина лишили в целях конспирации, а вернуть, как было обещано, не удосужились. Что осталось? Россия осталась. А в России дом и семья. И собственное живое сердце тоже там. Не здесь, не в Гималаях. Не в каменном хлеву с кормушкой, набитой золотом в количестве, что и ломовой лошади не свезти!
Я на этом празднике в Киштвари просто гость. При мне грум-агнирашир. Юноша лет шестнадцати. Привёл в поводу двух тибетских пони. Что-то сказал мне на киштвари – смеси древнегреческого, фарси и хинду. Или это археоарийский? Показал рукой на лошадок, а потом обвёл раскрытой ладонью по окружности кальдеры. Я понял. Ответил на русском: «Не сегодня». Он тоже понял. Хлопнул себя по груди рукой и представился: «Ясон!». Я ответил с тем же жестом: «Александр». Познакомились.
Гуляли по посёлку, носящему имя «полис». Как и всё вокруг полис носил имя Киштвари. Ущелье Киштвари, река Киштвари и люди – тоже киштвари, или агнираширы.
Полис, в основном – пещерный город, но по обеим сторонам кальдеры от подножия до высоты трёх-четырёх этажей в европейском понимании сакли из камня и сланцевой плитки. Архитектура проста, диктуется самим строительным материалом. Такие сакли можно увидеть и на Кавказе, и в горах Памира.
В свете уже поставленной Мак’Лессоном задачи, меня больше интересовали люди. Уже в первый час наблюдения появился некий информационный материал, который потребовал обработки. Ещё не осознавая важности сделанного открытия, я интуитивно начал исследование, которое в полном объёме было бы под силу только профессиональным учёным этнографам, врачам, антропологам. Но мой собственный профессионализм разведчика-наблюдателя меня не подвёл. Попала в поле зрения некая странность, не вписывающаяся в общую картину окружающей действительности – мозг тут же выхватил эту информационную составляющую из её среды и запомнил её. А если эта «странность» появилась вторично? Это означает одно: случайность исключена. Стоит поискать третий случай. Четвёртая, пятая странности, обладающие общими признаками, и стало возможно начинать выстраивать закономерность явления, как часть объективной действительности, которую ранее никто не замечал.
Эврика! Нашёл! Этим словом Архимед ознаменовал своё открытие. Одно из немногих слов на древнегреческом языке, известное всему миру.
В десятый раз убеждаюсь: правильно сформулированный вопрос уже несёт в себе правильный ответ. Не поставил бы Мак’Лессон мне задачу, не родилась бы в моей голове концепция, определившая политику Мак’Лессона и мою собственную судьбу на многие годы вперёд.
За ночь концепция была окончательно сформирована. Мне было с чем явиться к нему на официальную аудиенцию. Я впервые почувствовал сам себя готовым к сотрудничеству на правах советника.
Вина не пил. Не до праздников. Вечер провёл при свечах за письменным столом. Но поутру не торопился передавать свои записки Мак’Лессону. Пока у меня было больше вопросов, чем ответов на них. Но знал, что на верном пути. Истинные открытия начинаются именно с вопросов. И этот каскад вопросов был задан. Правда, вопросами на вопрос.
Назначенная мне аудиенция прошла в конфиденциальном режиме. Без помпы. Просто вместе позавтракали. Начали по-английски, закончили по-русски.
Овсянка на ячьем молоке, ломтик поджаренной ветчины, гренки, чёрный чай с молоком и перцем, овсяные медовые коврижки – «паркин».
Мак’Лессон разговора не начинал, ел молча. Просматривал газеты.
Я тоже не торопился, соблюдал субординацию. Отдал должное аристократическому завтраку. После кафиристанской вяленой козлятины и поджаренного проса овсянка показалась манной небесной.
Наконец Мак’Лессон поднял на меня глаза.
Спросил:
– Ну-с, Александр, как сегодня вам наша погода? Выходили уже на воздух?
Я ответил:
– Погода чудная. Солнце. Воздух Киштвари можно было бы продавать в Лондоне по шиллингу за галлон! Ваши мальчишки гоняют голубей. Не рискуете потерять кафиристанский подарок? Почтовых сизарей? Улетят голуби назад в свой родной Кафиристан, останетесь без голубиной связи.
– Увы. Нет телеграфа, и голубиная почта – не связь. Сто двадцать километров через Гималаи и Гиндукуш голубю не преодолеть. Беркуты не пропустят. Уже пробовали. Я подумывал о беспроволочном телеграфе. Но это будет очень дорогостоящая затея. Придётся строить ретрансляционные станции, охранять их, обслуживать. Эти точки не потерпят ни англичане, ни афганцы. Пока нет ни экономической, ни политической необходимости в оперативной связи между Кафири и Киштвари. Достаточно и тех редких контактов, что уже существуют. У вас другое мнение, Александр?
Мне не хотелось выдавать свою, только лишь зародившуюся, ещё не выношенную, не продуманную, научно не обоснованную концепцию, что называется «в лоб». Было опасение, что нелицеприятная правда может обидеть и даже оскорбить Мак’Лессона.
Начал издалека. С голубей. Сам задал вопрос:
– Подскажите, Алан, в вашей голубиной стае только сизые и чёрные голуби? Дикари? Я до сих пор не могу забыть гигантскую в тысячу белоснежных голубей стаю, что гнездится в Мазар-и-Шарифе!
Мак’Лессон поддержал джентльменский разговор. Видно понял, что мне необходимо собраться с мыслями. Дал мне тайм-аут. Ответил:
– Помню, были в нашей стае и белые, и породистые, но стая мала, за десяток лет они выродились без притока свежей крови.
Я продолжил:
– Истинно, Алан. В России конезаводчикам известны проблемы наследственности. Они даже в большие табуны запускают коней, родившихся в иных краях.
Мак’Лессон оживился:
– Кто этого не знает, Александр! У англичан проблемы дегенерации не существует. Во всём мире высоко ценятся кони английской породы, английские доги, бульдоги и терьеры! В этом деле всегда важна свежая кровь. Из одного помёта на случку животные не допускаются! Запрещено. Вырождение неизбежно. Признаки породы начинают исчезать уже в первом потомстве. Это аксиома, не требующая доказательств.
В тему беседы о серьёзной и сложной проблеме мы вошли самым нежным образом. У меня получилось. Тихую гавань прошли, теперь держись, Кудашев, реакция Мак’Лессона на последующую информацию может быть непредсказуемой. Задал вопрос:
– И вам, Алан, известны признаки вырождения породы?
– В общих чертах. Знаком, не как конезаводчик, а как потребитель. Разумеется, для каждой породы, вырождение – это утрата положительных качеств, присущих данной породе животного: окраса, аллюра, формы ушей и прочего. Главные признаки – несомненное снижение интеллекта, быстрая утомляемость, болезненность, преждевременное старение и ранняя смерть.
Мак’Лессон несколько обеспокоился:
– Не тяните меня за ноги, Александр! Я не девушка на выданье. Не могу уловить ход ваших мыслей. Говорите прямо, что должны сказать!
Я вынул из кармана блокнот.
– Да, Алан. У меня информация, которая должна вас обеспокоить. Тема информации: проблемы наследственной дегенерации народов кафири и киштвари. Вы прочтёте этот отчёт самостоятельно и обдумаете его. Кратко я озвучу основные положения. За семь месяцев, проведённых в Кафири, я волей неволей обратил внимание на признаки вырождения в среде этого обособленного от внешнего мира народа. Как я понял, его контакты на предмет брачных союзов с иными народами и племенами исключены на протяжении сотен лет. В изучении этого вопроса невозможно обойтись без статистики. Прошу прощения, цифры, которые привожу я, весьма условны. Они припомнены и записаны лишь вчера, после того, как вы, Алан, озадачили меня концепцией сближения двух родственных народов. Цифры таковы: общая численность народа кафири, проживающего в Агнираполисе не более пяти тысяч человек. В его войске шестьсот мужчин от двадцати до пятидесяти лет, весьма отменного здоровья и хорошего внешнего вида. Это составляет примерно двенадцать процентов населения. Остальные – пастухи, ремесленники, старики, женщины и дети. Почти все они имеют признаки наследственной дегенерации: от больших, часто болезненных родимых пятен на теле, видимых на руках и даже на лице, до сросшихся пальцев, заячьих губ, деформации челюстей и прочего. Высока детская смертность, в том числе при родах. У многих детей малейшая царапина вызывает кровоток, который невозможно остановить. Многие женщины страдают и умирают от кровотечения. Это трагедия малого народа. Прошу меня простить за вывод, сделанный не специалистом. Полагаю, человек, как биологический тип, не многим отличается от животного. Его обособленная популяция вынуждена размножаться, в таком замкнутом пространстве, что браки между родственниками просто неизбежны. Думаю, кафири между собой все давным-давно уже двоюродные братья и сёстры. Мне не хочется придавать этой проблеме чисто религиозную окраску, но известно, что в Европу запрет на инцест – кровосмешение – пришёл в лоне христианского вероучения. Восемнадцатая глава «Левит» из «Ветхого завета» тридцатью параграфами, виноват, стихами – воспрещает браки и половые связи между родственниками, в том числе накладывает проклятие на гомосексуализм и скотоложество. Увы, должен признаться, ограниченное пространство зимнего проживания в общем помещении делало меня невольным свидетелем и того, и другого.
Мак’Лессон меня не перебивал, не задавал уточняющих вопросов. Он сидел, потупя взор.
Я продолжил:
– В самоизоляции у народа кафири нет будущего. Он исчезает. Он исчезнет.
Я закончил. Замолчал. Не стал говорить, что успел увидеть за сутки своего пребывания в Киштвари. Страшные свидетельства дегенерации и здесь были налицо. Мак’Лессон прочтет об этом в моём блокноте. Впрочем, он потому и молчит, что ничего принципиально нового от меня не услышал. Просто ранее не придавал этому значения.
Пауза затянулась. Теперь слово было за Мак’Лессоном.
Наконец он произнёс:
– С этим нужно что-то делать! Будем думать. Хорошо думать. Просчитать все возможные плюсы и минусы перелома этих традиций, которым не одна тысяча лет. Идите, Александр. Встретимся ближе к ночи. Я пришлю за вами.
Я направился к выходу. Мак’Лессон догнал меня.
– Надеюсь, мы не слишком поздно взялись за решение проблемы вырождения кафири и киштвари. Пойдёмте, Александр. Я покажу вам кое-что. Вы уже видели наш священный камень. Пойдёмте к нему. Его уже должны были привести в порядок после вчерашнего всесожжения. Не скажу, что он ровесник кидара Александра Великого, но в его древности на порядок в тысячу лет я не сомневаюсь.
Мы вышли на площадь, подошли к камню.
Этому грубо отёсанному мегалиту со дня первого его использования человеком в качестве жертвенника – не одна тысяча лет. Это было понятно без слов.
Мак’Лессон одним жестом руки указал мне на некоторые его особенности. В центре камня, предназначенного для ритуала, еще сохранилось высеченное углубление, в котором угадывался абрис человека с раскинутыми руками. И сток для крови – узкая неглубокая канавка.
Возвратившись в рабочий кабинет, Мак’Лессон рассказывал, а я слушал:
– Увы, письменные памятники не дошли до наших дней, но я предполагаю, что после смерти Александа Великого и распада его империи в Индии и в Персии сохранялись, какое-то время многочисленные очаги проживания потомков завоевателей, пришедших в Азию из Эллады. Как вы от меня уже слышали, на сегодняшний день их всего четыре. Местные, ранее порабощённые народы, вряд ли относились к ним терпимо. Выжить во враждебной среде удалось немногим, как правило – только в неприступных горных ущельях. Гигантские расстояния, враждебные народы совершенно изолировали эллинские поселения друг от друга. Эллины сохранили в первооснове свой язык и несколько изменённый культ солнца – Гелиоса. Мифы Эллады не содержат сведений о человеческих жертвоприношениях, только о ритуальных всесожжениях быков. Но времена обильных пастбищ и тучных быков остались в мифах. На жертвенниках богам-олимпийцам начали подносить людей. Это были лишние рты: старики, калеки, слабые неполноценные дети. Рождаемость постепенно падала. Сегодня наш народ на грани полного исчезновения с лица планеты… Воистину, Александр, станешь мистиком. Я готов поверить в то, что вас послал ко мне сам Александр Великий! Я верю в вас. Слушаю вас, Александр. Уверен, вы пришли не с пустыми руками, мой generator of ideas. Где она, ваша концепция спасения утопающих?!
_____________________________________________
* Англ. -
– generator of ideas – генератор идей.
_____________________________________________
После полуночи мы продолжили совет.
Мак’Лессон был последователен и конструктивен. В беседе вернулся к изначально поставленному вопросу: концепции политики сближения двух народов.
Концепция в принципе уже была сгенерирована: создание союза народов, основанного на взаимном интересе и взаимовыгодном сотрудничестве. Кроме политического интереса, основанного на территориальном расположении Кафири и Киштвари. В центре этого интереса – ближайший надёжный маршрут в Россию. Маршрут, который можно было бы использовать без разрешения английской администрации. Маршрут, который должен был бы быть исключительно под контролем Мак’Лессона. Сумели же немцы северным маршрутом осуществить поставку в Кашмир десяти горных пушек Круппа. Правда, до Кашмира дошли только две. А где ещё восемь? Мак’Лессон знал, где. Этот маршрут уже был нужен не только Киштвари. Он был, как воздух нужен самой мощной оппозиции британскому колониализму в Индостане – лидерам Индийского Национального Конгресса.
Мак’Лессон ещё сутки назад другого интереса к Кафири не предполагал. Сегодня появился интерес третий – совместное противодействие опасности, равно угрожающей обоим народам.
Спросил меня, в какой форме я предполагаю учредить управление этим союзом. Напомнил мне о разнице во взглядах на верховенство племён всех четырёх диаспор агнираширов.
И этот вопрос был продуман и прописан в тезисах.
Формально союз должен управляться вождями – басилевсами – народов агнираширов, обладающих равными голосами. Решения должны приниматься только единогласно.
Разумеется, руководителем союза всё равно будет Киштвари, как основной кредитор. Управлению союзом будут способствовать чисто экономические рычаги. Идея не должна быть прозрачной до той степени, которая может напугать партнёров. Истинная цель новой политики Киштвари во взаимоотношениях с родственными народами, такими, как агнираширы, должна быть скрыта. На виду: экономические интересы, повышение уровня жизни народов, благотворительность.
Киштвари должно будет взять под контроль запрет на будирование проблемы верховенства в союзе племён. Независимо от численности народа, от расположения занимаемой им территории, его геополитического положения, каждый примас народа будет иметь равный голос в содружестве. Естественно, не должен обсуждаться вопрос о приоритете, базирующемся на генеалогическом древе правящих родов, ведущих своё происхождение от Александра Великого. Равное уважение к сохранившимся с времен Македонской империи реликвиям.
И при этих условиях Киштвари сохранит свой приоритет, используя экономические рычаги политики.
Помогая другим – помогаешь самому себе, как говорят японцы.
Работая над созданием союза племён агнираширов, я и не предполагал, что тем самым способствовал конечному отрыву Мак’Лессона от его естественного союзника – английской разведки Британской армии в Индии, бросившей в этот и в последующие годы все свои силы и ресурсы в борьбу с Советской Россией на территории Туркестана. Мак’Лессон уклонился от участия в формировании басмаческих формирований на территории Афганистана и Персии, от вовлечения в этот круг Большой Игры собственной агентуры. В Ми-6 ему не простили отступничества. Не в один день, не в один год, но отомстили страшной местью. Однако, не буду забегать вперёд.
В лето девятнадцатого года, в год английской интервенции в Закаспийскую область, князь Киштвари Панкратайос Кризантос, он же Алан Фитцджеральд Мак’Лессон, он же Гюль Падишах-Сейид, он же Рами Радж-Сингх – занимался организацией двенадцати свадеб, выдавая девушек киштвари за юношей из свиты и охраны вождя агнираширов из Агнираполиса басилевса Лак Перуна Агни-Ра.
Не избежал свадебного венца и сам молодой басилевс Лак Перун. Его женой стала юная красавица из рода самих Кризантосов.
Это был жест доброй воли Мак’Лессона.
После свадебных обрядов и пиров Великое посольство Агнираполиса покинуло Киштвари. Вместе с ним тем же маршрутом и в том же направлении из Киштвари уходил ещё один караван – Великое посольство Киштвари в Агнираполис. Второй караван был вдвое больше первого. Чем только ни были нагружены яки и тибетские пони: мешки с пшеницей и рисом, бурдюки с индийским вином и хлопковым маслом, медикаменты, винтовки и патроны, бумага, карандаши, книги и еще много чего. Мак’Лессон не поскупился.
Так было положено начало союзу двух родственных народов, основанному не только на политических и экономических интересах, но на близких родственных узах. Узах, которые должны были бы положить конец изоляции народов, конец начавшемуся процессу вырождения.
По весне 1920-го года посольство Киштвари вернулось в своё родное ущелье. Девятнадцать воинов киштвари привезли с собой из Агнираполиса молодых жён. Как одна, все молодые женщины были беременны.
Так прошёл ещё год. Я, наконец-то, оправился от последствий перенесённого в Вахане двустороннего воспаления лёгких. Отдаю должное: в родном Асхабаде я не выжил бы. Подземные горячие сернистые источники кальдеры Киштвари сделали своё дело, очистили лёгкие. Перестал кашлять и подкашливать.
Без дела не сидел. Киштвари не Агнираполис. Здесь коз не пасут мужчины. Это удел стариков и мальчишек. Мужчины – горняки и металлурги. На их труде держится благосостояние Киштвари. Из подземных галерей и штолен ежедневно и ежечасно добываются несметные богатства, открытые ещё во времена Александра Великого: медь, олово, драгоценные и полудрагоценные камни, часто встречающиеся в горнорудных породах, содержащих медь, такие как изумруд и берилл.
Сплавом из меди и олова – бронзой – Индию и Персию не удивить. Эти сплавы были хорошо известны тысячи лет назад. Бронзовые фигурки божеств индуистского и буддийского пантеонов в каждом доме, в каждом храме.
Но изобретение «чёрной бронзы» – сплава, рождённого в медеплавильных горнах Эллады – один из мощнейших факторов победоносного шествия войск Александра Великого по просторам Ойкумены. По твёрдости и прочности чёрная бронза успешно соперничает с лучшими марками стали. По сей день, швейцарские часовщики используют в пружинах часов от будильников до уникальных брегетов исключительно чёрную бронзу.
На моём рабочем столе чаши с добычей драгоценных и полудрагоценных камней горняками Киштвари не только из глубинных штолен самой кальдеры, но и из сверхсекретных рудников в глубинах Гималаев за пределами нашей юрисдикции. Не без этого. Гималаи велики, а его население очень и очень не велико.
В самой большой чаше бериллы. Светлые зеленовато-жёлтые кристаллы от мельчайших камешков до размером в палец. Размер не важен, все пойдут в мельницу, потом в горн. А бруски чёрной бронзы – в метрополию. Металл войны. За него Лондон платит золотом.
В иных чашах – зелёные гранаты и изумруды. Ну, в Индостане они не дорого стоят. В самой маленькой чаше – алмазы. Мелкие камешки, далеко не «чистой воды». Они не для ювелирных украшений. И не для «Де Бирса». До войны их покупал герр Крупп для своих металлообрабатывающих станков. Без алмазных резцов и фрез производство замковых механизмов высокой точности подгонки для современных стальных орудий невозможно. Эти алмазы – большой секрет. Тоже сырьё стратегического значения. Но не единственное. Подземные содовые озёра кальдеры позволяют добывать из их глубин металлический натрий. Ещё во времена византийских императоров Киштвари поставлял металлический натрий, имеющий способность к самовоспламенению, для производства знаменитого «греческого огня». В Европе металлический натрий научились выплавлять из его гидроксида только в начале девятнадцатого века. Халдейским магам этот секрет был известен наравне с электрическими батареями ещё в библейские времена. В Ветхом Завете прямо об этом не говорится, но эффект самовоспламенения кострища, залитого водой, описан очень эффектно.
Но не только камни – основа процветающей, но достаточно примитивной производственной экономики Киштвари. Для грамотного и деятельного человека работы здесь хватает.
Но это только одна грань бытия. Есть и другая: безопасность этого маленького мира.
Всякая экономика, всякая деятельность, приносящая прибыль должны быть надёжно защищены. И они защищаются.
Вот и раскрыты тайны деятельности неуловимого и загадочного Гюль Падишаха.
До сих пор поражаюсь: как хватало одного Мак’Лессона на всё это хозяйство? А ведь хватало. И на производственную деятельность, и на хозяйственную. На политику, как на внутреннюю, так и на внешнеэкономическую. На безопасность собственного княжества и на службу Его Величеству Королю Соединённого Королевства Великобритании, Ирландии и императору Индии…
За год, проведённый в Киштвари, я так и не увидел в окружении Мак’Лессона царедворца, близкого к нему настолько, чтобы быть реальным помощником во всех его многочисленных видах деятельности.
К своему ужасу, я вдруг понял, что этим человеком волей-неволей я стал сам собственной персоной.
Задумался.
*****
Несчастен и достоин жалости человек, не по собственной воле расставшийся со своей родной матерью. Вдвое жалок несчастный сын, забывший о том, что он является лишь частичкой своей матери. Преступен сын, бросивший свою мать в годы голода, войны и разрухи. Но трижды преступен тот, кто не вспомнил о матери в новые годы достигнутого собственного благосостояния. И не в оправдание, а в вину его выставятся достигнутые им вершины жизненного успеха, о которых его мама даже не мечтала для своего сына. Но как многократно мизерен человек, по собственной воле потерявший свою Родину, забывший запах родного дома, вкуса молока, воды и хлеба, голос мамы, певшей ему колыбельную, слова родной речи, голос своего народа. Человек, потерявший землю, по которой учился ходить, на которой крепко встал на ноги. Человек, бросивший свою маму, свой дом, свою страну, выкормивших его, забывший их. Манкурт, лишившийся памяти детства, памяти предков, собственных корней, связующих его, мизерного, с большой страной и с её великой историей, с сопричастностью с ними.
В другой стране на чужой земле горизонты только кажутся шире, хлеб дешевле, а колбаса вкуснее…
Мать-Родина потеряла своего сына. Кто посмеет сказать, что она не скорбит о нём?
А как назвать такого сына, потерявшего не только память о своей Родине?!
Пожалеем его. И забудем о нём.
*****
Вроде, правильные мысли. Но не сшил ли я эту хламиду на самого себя? Пора принимать решение.
Задачу, возложенную на меня Джунковским, я выполнил. Отогрелся, отъелся, раны залечил, пневмонию с её последствиями из лёгких вытравил. Спасибо Киштвари и её горячим источникам. Курорт не может продолжаться вечно. Здесь тоже хлеб даром не ел. Никому ничего ни за что не должен.
Пора домой!
Выбрал время, пошёл на разговор к Мак’Лессону.
Начал разговор, вроде бы, ни о чём. Так, о жизни, о человеке, о предназначении. Тема вечная, неисчерпаемая. Не в первый раз между нами подобные беседы. Но, видимо, в этот раз проскользнуло в моих сентенциях нечто из собственных последних горьких мыслей.
Мак’Лессон человек чуткий. Очень скоро уловил, что меня гнетёт. Предложил покинуть рабочий кабинет и продолжить беседу в других апартаментах.
Прошли подземной галереей, напоминающей по мастерству и отделке интерьера дворцовую анфиладу. Вощли в покои. В глаза сразу бросился портрет маслом в резной золочёной раме. Портрет из тех, что называют «парадными». С холста на меня смотрела молодая женщина удивительной красоты. Белая кожа, тёмные умные глаза, внимательный серьёзный взгляд, волна каштановых волос, яркие губы. Европейский женский костюм для верховой езды – «амазонка» лилового цвета. Коричневые лаковой кожи сапоги с позолоченными шпорами и белыми отворотами. В руках стек. Фон – древний индийский храм, с обветшавшими от времени колоннами розового камня, увитыми плющом. И выше храма – снежные вершины Гималаев…
Амазонка для верховой езды напомнила мне Уну. На секунду сжалось сердце. Я поневоле глубоко вздохнул. Хорошо, хоть слёзы не брызнули. Уже мог бы. Нервы…
Моё впечатление от портрета Мак’Лессона для себя отметил, но расценил его по-своему.
Обнял меня, как брата, за плечо и тихо сказал:
– Моя мама. Принцесса Лали, как её звали в английском колониальном сообществе, пока она была женой капитана от кавалерии Первого уланского Бенгальского полка из состава Бенгальской конной дивизии кирасиров сэра Фитцджеральда Мак’Лессона, вынужденного покинуть полк после женитьбы. Его последним местом службы стало Таможенное Управление при администрации Вице-Королевства Индии. Тем временем в Киштвари междоусобная борьба за кидар Александра Великого обескровила династию Кризантосов по мужской линии. Совет старейшин решил разыскать принцессу Кризанзэ – «Золотой цветок» – с тем, чтобы возвести её на трон этого маленького княжества. В Киштвари она вернулась к тому времени вдовой леди Лали Мак’Лессон. Мама была далеко не той юной женщиной, которую мы видим на портрете, но я её помню только такой. В Киштвари мы приехали вместе. Принцессу леди Лали Мак’Лессон сопровождал я, в то время – первый лейтенант Алан Фитцджеральд Мак’Лессон, офицер разведывательного отдела Главного штаба Индийской армии, служивший под началом подполковника Уилфреда Маллесона.
Совет старейшин вернул принцессе Лали древнее эллинское имя, полученное ею при рождении, Кризанзэ – «Золотой цветок», которое в полном имени звучало как Кризанзэ Александрос Кризантос Мак’Лессон. Сам я тоже получил эллинское имя, под которым и был коронован знаменитым кидаром на княжество под именем басилевса Панкратайоса Кризантоса…
Мак’Лессон жестом пригласил меня покинуть помещение, которое, как я понял, было покоями его матери. Мы вернулись в деловой кабинет князя.
Мак’Лессон продолжил:
– Вот с того самого времени я, приняв на свою голову золотой кидар великого предка, только и стараюсь, чтобы его вес не свернул мне раньше времени шею. Полагаю, вы, Александр, уже прочувствовали тяжесть ответственности главы государства, даже такого крошечного, как Киштвари, перед своим народом. Да, я шотландец рода Мак’Лессон не только для генерала Уилфреда Маллесона и лорда Хардинга. Я могу быть Гюль Падишахом в Персии и в Афганистане, турком в Османской Империи и магрибинцем в Марокко. Но я киштвари по рождению, я – биологическая частичка своей матери, которую и в младенчестве называл не только «мамми», но и её нежным именем – Лали! И этот народ, это крохотное затерянное в Гималаях княжество – моя Родина!
Я молчал. Слушал.
Мак’Лессон сделал долгую паузу. Встал ко мне спиной. Смотрел куда-то в темноту.
Повернулся ко мне. Спросил:
– Хочешь уехать, Александр?
Я ответил коротко:
– Да, Алан.
– Вернёшься?
– Не знаю, Алан.
– Давай не будем решать этот вопрос в один час. На тебе уже лежит определённый объём работы. Мне нужно время, чтобы перераспределить обязанности среди моих людей.
– Я тоже не из торопливых, Алан. Я хотел бы иметь доступ к информации о положении дел по всей территории маршрута возвращения. А главное – о положении в самом Закаспии, в Асхабаде. Я беспокоюсь за свою семью, Алан. Я понимаю, что своим появлением, могу и на неё навести беду!
Мак’Лессон присел на кресло рядом со мной. Сказал:
– Завтра получишь полный доступ к информации на интересующую тебя тему. Но могу сказать сразу: война, начавшаяся в 1914-м году, оборвала мои торговые, деловые и дипломатические связи. Сегодня Киштвари в процентном отношении, конечно, гораздо в лучшем экономическом положении, чем все государства Европы вместе взятые. Именно это меня беспокоит более всего. Я предпочёл бы вообще свернуть всю внешнеэкономическую деятельность до полной стабилизации обстановки в Средней и Центральной Азии! Мне не хочется отпускать тебя, Александр. Пропадёшь. Вся граница с Россией в огне от Ала-Тау до Каспия. Каждый новый человек в приграничной зоне по обе стороны границы непременно будет выявлен, арестован и проверен. Есть, конечно, способы внедрить тебя, скажем, военным советником в армию басмачей Мадамин-бека. Но будет ли у тебя возможность, потом оторваться из его штаба и съездить в Асхабад? И помни, в туземных отрядах есть только одно действенное средство проверки нового человека на лояльность – кровь! Сможешь расстрелять из «Максима» русское поселение? Сжечь на костре священника? Если «да», будем работать по этому варианту…
Мак’Лессон наклонился ко мне ближе, посмотрел мне в глаза. Видно, взгляд мой был настолько страшен, что он отшатнулся. Крепко взял меня за плечи, встрянул. Сказал совсем другим тоном:
– Не буду извиняться. Это дикое предположение – просто форма моральной встряски, которая была должна вернуть тебя с заоблачных высот на грешную землю. Нельзя тебе сейчас ехать в Россию. Шанс выжить – один из миллиона! Понимаешь?!
Я поднялся с кресла, сказал:
– Спасибо, Алан. Я не так глуп и опрометчив, как могу казаться со стороны. Просто я тоскую по Родине, по своей семье. А ты своей «формой предостережения» заставил меня мысленно примерить описанную тобой ситуацию на мою семью. Для меня нестерпима мысль о той разнице в положении жены и ребёнка с положением, в котором нахожусь сам. Мне стыдно. Кусок в горло не лезет!
– Давай, выпьем? – предложил Мак’Лессон.
В другое время я улыбнулся бы. Сегодня было не до смеха. Ответил:
– Чисто русский приём разрядки. Давай, выпьем!
Сели ужинать. Продолжили разговор.
Мак’Лессон словно задался идеей в один вечер провентилировать мне мозги. Спросил:
– Окажись ты сейчас в России, Александр, под какие бы встал знамёна? Примкнул бы к монархистам?
– Не исключаю. Но не имею понятия, кто конкретно из дома Романовых возглавляет этот фронт.
– И не узнаете, Александр. Нет лидера из Дома Романовых. Есть лидер, провозгласивший себя Верховным правителем России, главнокомандующим Русской армией и вождём так называемого «Белого движения» – адмирал Александр Колчак. Его ставка в Сибирском городе Омске. На Юге России в Новочеркасске сформировал Добровольческую армию бывший генерал-лейтенант Генерального штаба, в Великой войне командующий Западным и Юго-Западным фронтами, Антон Деникин. Он в русской армии, ведущей основные бои с армией большевиков на линии Новочеркасск, Таганрог, Харьков, Екатеринослав, Царицын. В его тылу Юг Украины, Крым и Кавказ. Силы поддержки – экспедиционные подразделения тыла Франции и Великобритании. Нет надёжной опоры в народе. Стихийно сформированные националистические отряды воюют равно и против красных, и против белых.
Так что, монархическая идея в России ещё существует, но монарха нет. Как сказано в Писании: «Не наливают молодое вино в старые мехи»!
____________________________________________
* Евангелие от Матфея.
Мф. 9:17 И не наливают молодое вино в старые мехи; а иначе рвутся мехи, и вино выливается, и мехи пропадают; напротив, молодое вино наливают в новые мехи, и сохраняется и то и другое.
_____________________________________________
Я молчал.
Мак’Лессон продолжил:
– В Асхабад введены англо-индийские войска. Генерал-губернатором новой провинции Британской Индии кабинетом министров Короны утверждён известный нам обоим Уилфред Маллесон. Как я понимаю, вам Александр, с ним лучше не встречаться. Мой совет: воздержитесь от путешествия в Россию. Пока. Я сам помогу вам вернуться на Родину, как только станет возможно. У меня есть собственный интерес к России. Но мои связи с исчезновением Джунковского потеряны. Давайте лучше выпьем за нас с вами, Александр. Вот мой спич: в понятии патриотизм мне ближе всего его основная составляющая: любовь к своей родине, но никак не чувство превосходства над другими странами и культурами! Это чувство превосходства – опасное психическое общенациональное заболевание, оно в обязательном порядке порождает чувство ненависти, за ним – злобу, агрессию, непременно перерастающие в необходимость уничтожения тех, кто иной культуры и крови…
Так в беседе прошла ночь.
Я и не понял, уговорил меня Мак’Лессон или нет. Но наши беседы никогда не заканчивались взаимным непониманием, тем более – конфликтами. Я не ставил вопрос о моём возвращении Россию ни в 19-м году, ни в 20-м. Летом двадцать второго года побывал в Кафири. Сопровождал в Агнираполис караван. Мак’Лессон создавал в Агнираполисе свою резервную базу. Отправлял в его подземные кладовые не только продовольствие, медикаменты и товары первой необходимости, но и часть своего золотого запаса. Особо ценным грузом в экспедиции считались книги. Не скупился басилевс Панкратайос Кризантос!
По нашей с ним предварительной договорённости я имел полномочия по окончанию миссии произвести рекогносцировку маршрута по Ваханскому клину до Ишкашима на предмет возможности незримой тенью пересечь границу с Россией. Теперь уже – с Советской Россией.
Под прикрытием старых торговых связей с местными пуштунами и таджиками отрядом агнираширов в десять всадников ночными переходами мы смогли добраться только до кишлака Ишмург, где нас попытался задержать английский горный патруль. Ушли, отстреливаясь от сипаев. Нас особо не преследовали. Таких вооружённых бродяг в Афганистане хватает. Хорошо, никого не потеряли.
Месяц добросовестной разведки дал вполне объективный результат. Никому ни под каким видом, ни в каком обличье, ни с какой легендой не удастся столь долгое путешествие. Война. Каждое новое лицо на территории любой военно-политической юрисдикции будет непременно задержано, допрошено, проверено и перепроверено. По результатам проверки это лицо будет либо расстреляно, как шпион, либо мобилизовано в боевую службу, либо продано в рабство. Иного не дано.
Вернулся в Киштвари удручённым. Мак’Лессон не скрывал своего хорошего настроения. Даже попытался женить меня, подобрав в качестве невесты белокурую эллинку-киштвари доброго здоровья и с хорошей родословной. Так сказал Алан. Пришлось ответить, что я не конь, пригнанный на чужое пастбище для улучшения местной породы. Мак’Лессона мой ответ только позабавил. Но, в конце концов, он выполнил пункт нашего соглашения о сотрудничестве с обязательством обеспечить мне возможнось встречи с моей семьёй. Не исключалось, что при благоприятных обстоятельствах я вернусь в Киштвари с женой и сыном.
В двадцать четвёртом году мне был обеспечен безопасный маршрут через весь Афганистан и Персидский Хорасан до перевала Гаудан через Копет-Даг. На контрольно-пропускном пункте «Гаудан» советско-иранской границы я предъявил подлинный паспорт подданного Российской Империи, репатрианта, учителя реальных училищ географии и английского языка Ивана Андреевича Безрыбина из Верного. Алан Мак’Лессон, провожая меня, уверял, что паспорт подлинный, легенда безупречна. Увы, хоть до улицы Андижанской в родном Закаспийском Асхабаде-Полторацке, оставалось всего вёрст одиннадцать-двенадцать, мне в этот день это расстояние преодолеть не удалось. Я был задержан и препровождён в Асхабадскую тюрьму. Два месяца следствия завершились обвинением в шпионаже и приговором к высшей мере социальной защиты – расстрелу.
Впрочем, я об этом уже писал, повторяться нет смысла.
*****
31 августа 1936-го года.
СССР. Москва.
Конец моей карьеры в ОГПУ-ГУГБ НКВД был неизбежен, предрешён во всех его подробностях ещё самым не тривиальным началом 21 июня 1924 года – расстрелом. Расстрелом, не состоявшимся не по моей воле. Карьера завершилась в русле событий достаточно закономерных, даже прогнозируемых и ожидаемых, новым расстрельным приговором. По той же 58-й статье. Правда, не только по 58-й п.6 – шпионаж, но и по 58-й п.8 – террористические акты.
Без вины виноват по всему периметру!
Тридцать первого августа я прибыл в Москву в качестве секретного сотрудника Специального отдела Главного Управления Государственной Безопасности НКВД СССР – хозяйства Глеба Ивановича Бокия. Это была моя плановая командировка. Таких в году насчитывалось пять-шесть. В Москве я мог быть задержан на месяц или более, но мог получить билет до станции «Ашхабад» уже на следующий день.
На перроне у вагона меня встретил сотрудник в форме, отдал честь, проводил до машины. На Лубянку не поехали. Вышли во дворе одного из немногих особняков близ Чистого пруда. Ажурные кованые ворота в стиле «модерн», забор, КПП, часовой. Здесь я ещё не был.
На ступенях парадного входа сам Глеб Иванович Бокий. Поздоровались. Прошли в кабинет.
Я заметил: Бокий был чем-то взволнован. Смотрел в окно, потирал руки. Не в моих правилах было первому начинать разговор с начальством.
Наконец, Бокий обратился ко мне:
– Как себя чувствуете, Александр Георгиевич? Что-то, бледны сегодня.
– Мигрень, Глеб Иванович. Много работы. В Туркестане басмачество ещё даёт о себе знать. Переводчиков не хватает. Я для ночных допросов уже совсем не гожусь, больше занимаюсь переводом документов. Читаю лекции для комсостава, обучаю и воспитываю молодых переводчиков. Есть талантливейшие ребята…
– Сегодня работать сможете?
– Постараюсь, но…
– Что за «но»?
– Я к вам с рапортом об увольнении. Мне в этом году пятьдесят пять исполняется. Пора на покой. Мои контузии головными болями напоминать о себе начали.
– Оставьте рапорт. Я не буду возражать. Насколько помню, ваш юбилей двадцать второго октября? Ещё есть время. Проводим на пенсию торжественно, в долгу за вашу безупречную службу не останемся! Но сегодня, очень прошу, потрудитесь. Наш отдел на отчёте перед ЦК РКП(б). У руководства партии есть сомнения в целесообразности существования спецотдела. Постарайтесь быть на высоте.
– Постараюсь.
Прошли в зал. Я головой, как гимназист, не кручу, но интерьер рассматриваю с интересом. Мы либо в частном дворянском дворце, либо в старом привилегированном пансионе благородных девиц. Мраморные лестницы с перилами из дерева, с ковродержателями – медными кольцами и медными штангами. Правда, уже без ковровых дорожек. Стены с лепниной художественной работы ещё хранят в своих проёмах светлые контуры когда-то висевших на них картин или зеркал.
В зале нас уже ждут.
На переднем плане человек шесть в штатском, в том числе и в военных френчах без петлиц и нашивок, и трое военных с ромбами и звёздами. Ого! За десять лет службы впервые придется выступать перед такой представительной публикой. Стараюсь на них не смотреть. Лучше перед сеансом не встречаться глазами с лицами, изначально настроенными на негативное восприятие опытов.
Бокий занимает за столом крайнее левое место. О чем-то в пол голоса разговаривает с товарищами. Потом обращается ко мне:
– Александр Георгиевич! Будьте любезны, поднимитесь на сцену. Покажите нам что-нибудь из последних опытов.
Поднялся на сцену. Встал спиной к залу, лицом к большому столу, покрытому белой больничной простынёй. Чувствовал себя препогано. Уже знал точно: добром этот сеанс не закончится.
Ассистент принес в эмалированной миске живую жабу. Вывалил её на стол. Жаба упала на спину, перевернулась. Ассистент легонько коснулся её спинки металлическим шпателем. Жаба прыгнула раз, другой.
Я поднял над жабой руку.
Этот приём я видел ещё в Лхасе на мистерии Цам.
Я не читал над жабой мантру «Гюн-чак сум-па» – «Восхваление Будде Шакьямуни», как это делал молодой лама в Лхасе. Не завершал сеанса гипноза традиционным «ом мани падме хум!». Это нечто внешнее, то, что помогает настроиться на волну объекта. Я уже умел настраиваться мгновенно. Но мне это умение всегда стоило сил. После каждого сеанса я буквально валился с ног от усталости.
Жаба замерла с открытыми глазами.
Ассистент осторожно двумя руками в перчатках положил оцепеневшую жабу в миску и понёс показывать высоким товарищам из ЦК и НКВД. Потом вернулся на сцену. Я поднял над жабой руку. Через двенадцать секунд она вышла из анабиоза и запрыгала по столу.
Аплодисментов в наш адрес не было.
Ассистент поймал подопытное животное и унёс его.
Я услышал голос Бокия:
– Александр Георгиевич! Второй номер, пожалуйста.
Практически те же самые манипуляции с какой-то несчастной уличной дворняжкой. Ладно, грех небольшой. От моих флюидов вреда ей не будет, но хоть покормят бедняжку сегодня досыта.
Снова команда Бокия:
– Что-нибудь, посерьёзнее!
На сцену вышел молодой мужчина в гимнастёрке с «кубиком» в петлицах. Явно – чекист. Смотрит на меня, не скрывая ехидной улыбки. Держись, Кудашев. Возможно, это твоё последнее представление. Пора заканчивать этот цирк. Известно же, для чего все эти игры. Ищут способ воздействовать на массы, мановением волшебной палочки, без прессы, кинотеатров, и песнопений. Без хлеба и зрелищ!
Я повернулся к «экзаменаторам». Во мне взыграл кураж. Кудашев снова в бою. А Кудашевы в бою, как рыбы в воде!
Обратился к своей высокопоставленной публике:
– Уважаемые товарищи! Хочу официально предупредить вас: предлагаемые вашему вниманию опыты гипнотического характера ни в коем случае не направлены на бесконтактное манипулирование объектом гипноза. Я не ставлю задачей заставить лягушку петь соловьём, а собаку – танцевать вальс. Это мне не под силу. Подобное возможно только в волшебных сказках. Я лишь демонстрирую возможность входить с испытуемым в бессознательное общение, в результате которого он будет в состоянии продемонстрировать нам свою истинную подсознательную сущность. Прошу внимания!
Обратился к испытуемому:
– Назовите своё полное имя, пожалуйста.
Военный несколько помялся, но ответил:
– Иванов, Иван Тимофеевич.
Я продолжил:
– Прошу слушать меня внимательно, Иван Тимофеевич. Сейчас я начну считать. Прошу повторять в уме числа, которые я буду называть. Когда я скажу «одиннадцать», вы уснёте и станете таким, какой вы есть, таким, каким вы всегда хотели быть. Ничего не бойтесь. Когда я вторично скажу «одиннадцать», вы проснётесь и забудете о том, что с вами произошло. Согласны?
Военный замялся. Посмотрел в зал. Видно, получил из зала знак своего командира. Ответил мне:
– Согласен!
Я поднял вверх руку:
– Внимание!
И начал считать четко выговаривая слова, делая секундные паузы между называемыми числами:
– Один. Два. Три. Четыре… Одиннадцать!
Спросил испытуемого:
– Вы меня слышите?
– Йя! – ответил военный.
– Назовите ваше полное имя!
– Ludwig Freimaurer. Людвиг Фреймаурер.
Я перешёл на немецкий язык. Слава Богу, хоть что-то нужное из немецкого плена вынес:
– Вы немец? Sie deutsch?
– Ja, ein Deutscher aus K;nigsberg. Да, немец из Кенигсберга.
– Ваш военный чин? Ihre milit;rischen Rang?
– Feldwebel Abwehr! Фельдфебель Абвера!
– Ваше любимое занятие – танцы? Deine Lieblingsbesch;ftigung - tanzen?
– Nein. Нет.
– Что вы любите делать более всего? Was gef;llt Ihnen am meisten zu tun?
– Стрелять из пулемёта! Maschinengewehr!
– Стреляйте! Fire!
Фельдфебель Абвера Людвиг Фреймаурер упал на паркет сцены. Его телодвижения и жесты рук были понятны находящимся в зале людям. Эффект от увиденного был настолько неожиданным, что все, включая Бокия, словно оцепенели. Фельдфебель уверенными движениями профессионального военного развернул воображаемый «Максим» стволом в зал, заправил воображаемую же «пулемётную ленту» и без звука задёргался от выдаваемых воображаемых очередей.
Опрокидывая стулья, высокопоставленные товарищи вскочили со своих мест. Рванули в разные стороны.
Бокий крикнул:
– Прекратить! Немедленно прекратить!
Я исполнил приказание:
– Одиннадцать!
Мой испытуемый человек в гимнастёрке с «кубарем» в петлицах, назвавшийся Иваном Тимофеевичем Ивановым, как ни в чём не бывало, поднялся с паркета сцены. Он ничего не помнил.
Признаться, и я сам не ожидал подобного последствия испытанного временем гипнотического сеанса.
К сцене подошёл высокий человек лет пятидесяти с небольшой щёточкой усов под носом и с большими звёздами в петлицах. Я узнал его по портретам в наших кабинетах. Видел и в киношных новостных короткометражках. Народный комиссар внутренних дел СССР Генрих Григорьевич Ягода!
Ягода внимательно посмотрел мне в глаза. Потом брезгливо сплюнул в сторону стоявшего по стойке смирно испытуемого чекиста. Обернулся в зал и коротко приказал:
– Арестовать! Обоих арестовать!
ГЛАВА XXVII.
Кое-что о статье 58 с пунктами Уголовного Кодекса РСФСР редакции 1926 года. Цели и задачи Спецотдела Глеба Ивановича Бокия. Способы манипулирования массами. Ночной мятеж в Ашхабадской тюрьме. Старые знакомые: друг и враг. Побег.
«Хроники»
Кудашева Александра Георгиевича.
31 августа 1936-го года.
Вечер.
Снова тюремная камера.
Не в Лефортовской тюрьме. НКВД обзавелось собственными застенками – внутренней тюрьмой.
Я был задержан на сорок восемь часов по подозрению как соучастник в покушении на террористический акт, направленный против представителей Советской власти. Статья 58-я пункт 8 Уголовного Кодекса 1926 года. Кроме того, мне могло бы быть инкриминировано и участие в организации, образованной для подготовки террористического акта. Статья 58-я пункт 11 Уголовного Кодекса. По обоим этим пунктам 58-й статьи полагалась высшая мера социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнанием из пределов Союза ССР навсегда… Согласно статье 58 пункт 2.
*****
2 сентября 1936-го года.
На моей тумбочке ужин: кружка горячего чая, четверть батона серого хлеба, два кусочка колотого сахара. Десяток листов чистой бумаги, два огрызка простых карандашей. Сломается грифель – надзиратель отточит. Постель с подушкой. Два одеяла. Можно спать. Можно писать. Отвечать на уже заданные следователем вопросы.
Меня не бьют. По ночам не беспокоят, дают спать. Следователи предупреждены: при необходимости я не чувствую боли, могу спать хоть стоя, хоть сидя, хоть вниз головой. Спасибо моему незабвенному Снежному Ламе – выучил на всю жизнь!
Мне скрывать нечего.
За дела дореволюционные я не беспокоюсь: старое дело надёжно закрыто Постановлением ЦИК, утверждённом самим Свердловым.
С двадцать четвёртого года я официальный секретный сотрудник в ранге «эксперта» Специального отдела, руководимого Глебом Ивановичем Бокием. Следствие располагает необходимыми кадровыми документами. Вся моя деятельность задокументирована самым тщательным образом. Ведётся научная работа, привлекаются специалисты, учёные с мировыми именами, я не им чета, сам являюсь объектом исследования. Однако, разница между нами есть: я могу вогнать в транс лягушку, а они – нет. О стратегических задачах отдела понятия не имею. О том, как оцениваются результаты моих опытов, мне не сообщали.
Впрочем, последний сеанс, закончившийся моим арестом, дал положительный результат.
Я не сомневался: с моей помощью был выявлен иностранный агент-нелегал, внедрённый в НКГБ. По нашим меркам – подвиг. На правительственную награду тянет. Вместо ордена – застенок.
Кого же так напугал фельдфебель Людвиг Фреймаурер? Недаром сам Генрих Григорьевич дал команду арестовать нас обоих!
Стараюсь вспомнить лица руководителей, сидевших за столом. Не хотел перед сеансом встретиться ни с одним из них взглядом, но, всё-таки, увидел, что Бокий присел на стул крайним слева. Сколько их было всего? Девять человек. Кто сидел в центре? Ягода? Нет. Ягоды вообще за столом не было. Он стоял справа от стола на шаг ближе к сцене. В центре сидел… В сером цивильном пиджаке, военного покроя с большими квадратными карманами на груди. Глаз его не увидел. Он читал. Половина его лица была закрыта листом бумаги. Я прохожу на сцену. Вижу стол только боковым зрением. Вот человек в сером опускает бумагу на стол, поднимает голову. Большие чёрные усы!
Теперь держись, Кудашев!
Этот скандал – не тот случай, что заканчивается шутливым весёлым анекдотом. Это хороший повод для кадровых перестановок. Повод. Причины могут быть и более серьёзными. Мне о них никто не доложит.
Мне так и не удалось узнать, кто именно из ЦК ВКП (б) присутствовал на том скандальном сеансе гипноза. Секрет.
Не я один был участником этого сеанса. Были и иные специалисты. Комиссии было, что с чем, и кого с кем сравнивать.
И не моя вина, что в подопытные субъекты сеанса попал человек, скрывающий свою истинную сущность. Разве была в этом моя вина? Скорее заслуга. Наивная формальная логика. В Большой Игре она не работает. Ирония: снова Кудашев герой-молодец, а вокруг него полные идиоты – от кадровой службы до самого верного сталинского наркома Генриха Григорьевича Ягоды, беспощадного истребителя белой контрреволюции, героя труда – куратора строительства Беломорканала.
На вопросы следователей, касающиеся моей работы в Специальном отделе Глеба Ивановича Бокия, я дал полные исчерпывающие тему ответы. Дело внутреннее, проверить показания легко.
Глеб Иванович работал со мной индивидуально. Его интересовала тема создания научно обоснованной методики управления личностью, отдельными группами людей и тотальное управление массами. Как я догадывался ранее и понимаю сейчас, недостатка в специалистах по этой теме в Спецотделе не было. Каждый отрабатывал свою, локально поставленную задачу. Между собой специалисты не общались. Результаты их исследований ложились на стол самому Бокию. Только он, сравнивая результаты, давал им оценку, ставил перед спецами новые задачи.
Социально-психологические составляющие методов управления его занимали менее всего. Те, что были уже известны и проверены практикой, достаточно широко и мощно проводилось в жизнь всей внутренней политикой ВКП (б), направленной на внедрение новой коммунистической идеологии в сознание масс, в воспитании молодёжи новой социалистической формации. Новые советские социалистические кинематограф, литература, печать, пресса, сцена, музыка, спортивные и военизированные мероприятия – вот инструменты власти, которые успешно изменяли и формировали сознание многомиллионного народонаселения Советской России.
Стоит признать: очень дорогостоящие методы.
В том числе и те, что невозможно не признать самыми лучшими из всего, что есть, и что останется в наследие поколениям будущего: ликвидация безграмотности, всеобщее обязательное светское бесплатное образование, в первые же годы – по седьмой класс школы. По всему Союзу ССР создавались бесчисленнейшие детско-юношеские кружки по интересам: художественные, музыкальные, литературные, технические, спортивные. Строились здания не только общеобразовательных школ, но и специальных. Наиболее талантливая молодёжь получала свободный доступ в конкурсном порядке безвозмездно обучаться в высших учебных заведениях. Технические молодёжные секции Осоавиахима успешно готовили будущие высококвалифицированные кадры лётчиков, танкистов, офицеров всех родов войск.
Одновременно велась борьба на уничтожение факторов, способных противодействовать этому процессу. Первый удар был нанесён по религиозным культам. Не истекло и трёх месяцев со дня октябрьского переворота, как 23-го января 1918 года Совет Народных Комиссаров издал Декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Его подписал лично Председатель СНК Ульянов (Ленин) и Народные Комиссары Подвойский, Алгасов, Бонч-Бруевич и другие, всего десять подписей.
Большевики хорошо знали силу религиозных культов, способную объединить народ, организовать массы, поднять их борьбу за Землю Русскую, вывести рати сильные на Куликово поле, на Чудское озеро, под Полтаву, На Бородинское поле, на Шипкинский перевал!
Эту силу ленинцы переломили в один день.
_____________________________________________
Цитата:
Библия. Ветхий Завет. 13-ый Псалом Давида:
1. Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога».
_____________________________________________
Что из того?
Нет Бога: и не стоит ждать от него милостей.
Нет Бога: и можно не бояться его гнева.
Нет Бога: и можно не бояться запятнать свои руки и душу убийством.
Нет Бога: и можно презирать своих родителей, воровать, грабить, насиловать, услаждаться в содомных грехах, лгать и лжесвидетельствовать против ближних своих…
Вот, за какие новые «ценности» в первую очередь подписали вышеназванный декрет Ульянов (Ленин) «со товарищи»!
Увы, дорогую цену уплатила Россия по этому Декрету. Цена ему – миллионы человеческих жизней, потерянных в гражданской войне.
И сегодня, в году 1936-м, война эта так и не прекратилась. В Средней Азии открытые бои идут до сих пор. А на всех иных Российских необъятных просторах ликует террор. Идёт великая чистка умов. Идёт борьба за умы. И в этой борьбе нет полутонов. Полутона выявляются. А потом «чуждые» выжигаются. И методы на это имеются. Очень варварские.
Так что Глеба Ивановича Бокия понять можно: он изыскивает методы безболезненные, методы мощные, быстродействующие.
Вот пример, самый простой для понимания. Некое «психобойное» орудие направляется на инакомыслящего. Оператор нажимает на спуск, и нет более врага народа. В большевика чистой воды преобразовался контрреволюционер.
Либо сложнее: аппарат радиоволновый, или какой другой подобный. Настраиваемый приёмо-передатчик на широкий диапазон волн душ человеческих. Начнётся смута, стоит нажать нужную клавишу – и разойдётся народ по своим местам в полном умиротворении.
Вот секрет моей собственной работы в Спецотделе в этом самом и состоял. Не в добрый час я свой дар применил, но во спасение. Тем не менее – рассекретил. Так за десять лет от меня ОГПУ-НКВД-НКГБ и не отвязались.
Десять лет из Ашхабада в Москву катаюсь на испытания подобного «психобойного» агрегата. Обреют мне голову, облепят её и всё тело датчиками электрическими, исследуют токи тела, результаты запишут. Потом агрегат свой усовершенствовать будут либо новый строить. Ищут волны эти. Волны есть, в этом и товарищи из ЦК убедились. Но принцип существования этих волн, их природа, так и не открыт. Если «электромагнитный», то на диапазонах недоступных. Техники воспроизводства этих «волн» нет. Не создана такая электромеханическая техника.
Однако, чувствует моё сердце: последний опыт был последним. Товарищи не простят свидетелям своего позорного бегства из-под ствола воображаемого пулемёта.
Стоп, стоп, стоп... Эврика!
Всё-таки, Кудашев, ты, видно, только "задним умом и крепок"!
Какой подвиг? Какой орден? Дело не в том, что разоблачённый немецкий агент перепугал воображаемым пулемётом высоких товарищей из ЦК... Дело в совсем другом. В открытии изыскиваемого и изысканного метода неконтактного воздействия на психику нескольких человек. Массы. Тот феномен, что изыскивался сильными мира всего тысячелетиями. Открытие которого финансировалось. И это открытие в конце-концов сделал Кудашев бессознательно, не осознавая самого факта стороннего воздействия конкретного опыта. Зато товарищи из ЦК этот факт хорошо прочувствовали и осознали. Как оружие, действующее не целенаправленно. Сказано: "одиннадцать", и разбежались от испытанного ужаса высокие товарищи из ЦК ВКП (б). Так-то, казак.
И что теперь? Бокий недаром перед сеансом волновался. Да и сам я тоже. Предчувствовали. Всё. Бокий обречён. За него уже не заступиться. А Кудашев? За Кудашева тоже заступиться некому...
Ладно, чему быть, того не миновать.
За себя не страшно. Боюсь за Леночку и мальчиков. Хоть и вышли из детского возраста, но пропадут мои студент с курсантом с таким отцом ни за что…
*****
4 сентября 1936-го года.
Снова допросы.
Отдаю должное: не били, по ночам не допрашивали, обращались на «вы».
Снова вопросы.
По старому делу по статье 66 Уголовного Кодекса РСФСР 1922 года "шпионаж" не тревожили. В новом деле лист Постановления ЦИК за подписью Якова Михайловича Свердлова о полной реабилитации по делу старому.
Вопросы новые.
Со мной работают два следователя. Один задаёт вопросы, смотрит, как ему и положено, в глаза. Второй сидит ко мне спиной. В стороне надзиратель, на спинке его стула смирительная рубашка. Всё понятно, проинструктированы об особой опасности подозреваемого, обладающего даром гипнотического воздействия. Знали бы они, что от этого дара осталось. После скандального сеанса – одна головная боль!
В один день управились с вопросами, относящимися к обвинению в террористическом акте. Мне скрывать было нечего. Опасался одного: требования лжесвидетельства. Я знал: подобное «признание» – собственными руками подписанный смертный приговор не только оговорённому, но и оговорившему. Пока следователи на этом не настаивали.
Второй день допросов меня несколько озадачил.
Вопросы эти явно к статье 58 п.8 не относились. Довольно скоро я разобрался, какую тему мне придётся осветить ответами: Тибет. Сначала подумал, сами следователи собственными вопросами оповестили меня ещё об одном направлении деятельности Спецотдела Бокия. Разумеется, этот аспект тоже работал на создание методики управления массами. Потом разобрался, был и есть очень серьёзный проект, начатый Бокием.
Захотел бы Глеб Иванович, сам меня с этим проектом ознакомил бы. Если я слышу об этом проекте от следователей, это может означать, что Бокий в опале. И скорее всего, не из-за последнего сеанса с моим участием.
Среди вопросов общего порядка были и такие, в которых обозначались конкретные лица с именами и фамилиями. Мой отчёт для кадров о пребывании в Тибете десятилетней давности тоже был приобщён к делу. Спросили: «Ваш?». Ответил: «Мой». Криминал не усматривался. Где мне было научиться технике гипноза?
Среди вопросов было несколько таких, на которые я не мог дать никакого ответа. Из сферы чуждых мне интересов. Так и отвечал на них: «Не знаю. Не знаком. Никогда не встречался. Никогда ничего не слышал».
– Почему в вашем отчёте о пребывании в Тибете, о путешествии в Лхасу, в подробном описании тантрических мистерий, ламаистских обрядов, массовых медитаций, города, монастыря, дороги, ориентирах, метеорологии за время пребывания, вы ничего не пишете о Шамбале? Что вам известно о Шамбале?
– Когда последний раз вы встречались с Яковом Григорьевичем Блюмкиным?
– Что можете рассказать о русском художнике американце по фамилии Рерих, известном учёном мистике, основавшем в горах Гималаях научный центр?
Допрос закончился вопросом, не желаю ли я работать в иностранном отделе с направлением в заграничную командировку в Индию.
Мой отказ ссылкой на возраст и здоровье следователи восприняли как ожидаемый.
*****
Документ № 92.
Для служебного пользования.
Листы 17-19 Дела № 1824. 1936 год.
Рукописный текст на старомонгольском языке.
Перевод на русский прописью с сохранением стиля старого дореформенного правописания. 1927 год.
Без подписи. Почерк Кудашева А.Г.
Наискосок виза синим карандашом: «Проверить соответствие перевода оригиналу».
Так говорил мой наставник-лама, тибетец. «Учитель» – эрэгтэй багш Цасаар Хучигдсан, Снежный Лама.
Записки для памяти. Отрывок.
…Нет такой идеологии, которую нельзя было бы приспособить для нужд элиты общества – правящего класса – господ «распределителей национального продукта» в интересах, якобы, «производителей этого продукта».
Со сменой отживших государственно-правовых форм, обусловленной изменениями, происходящими в обществе, прогрессом в способах производства, появлением новых социальных слоёв общества и прочими факторами, низвергаются старые авторитеты, уничтожается память о прошлом, хотя бы, в части, неугодной новой элите общества. На смену старым религиозным культам приходят новые, как бы они ни назывались. Ортодоксальные культы сохраняются лишь в случае полного подчинения и сотрудничества с новой властью. Если не сумели приспособиться к новому времени – выжигаются огнём и мечом.
Краху старой идеологии всегда предшествует идеология новая, прошедшая практическую отработку своих элементов, закалённая в локальных битвах с идеологией, на тот момент господствующей, уже имеющая в своей короткой истории собственных героев-мучеников за «общенародное счастье».
Нет, и никогда не существовало в истории человеческой цивилизации такой идеологии, которая не выродилась бы в демагогию.
Идеология – от идеи. Идея всегда должна иметь цель. Лучшая, незыблемейшая идея основана на самом смысле жизни каждого отдельного человека. На самом понятном явлении в жизни каждого отдельного живого существа – Смерти.
Самый проверенный, самый примитивный способ манипулирования каждым отдельным человеком закреплён формулировкой:
«Кошелёк или Жизнь».
Более сложный способ организации жизнедеятельности не только каждой отдельной личности, но и целого общества, целого народа, народов известен человечеству тысячи лет. Этот способ также может быть выражен короткой формулой:
«Жизнь или Бессмертие».
Эту задачу должны решать не только религиозные культы, но прежде всего носители и идеологи новой культуры.
Про первый способ манипулирования отдельным человеком и даже целым народом распространяться не буду. Каждый ежечасно испытывает его на собственном образе жизни. Нет денег, нет хлеба. Нет хлеба – голодная смерть. Производные – налоги, поборы, грабежи, произвол и т.д.
«Хлеба и зрелищ!» – Кто не знает этот римский постулат? Но это только аверс монеты. Есть и обратная сторона, реверс: «Голод, Страх, Смерть!».
У этой «монеты» есть и чисто русский вариант «Кнут и Пряник!». Эта монетка всегда в ходу.
Второй способ организации масс более сложный. Он всегда используется в паре с первым.
Во главе всех и всего – Идея. Идея должна быть величественной, способной вдохновить на её достижение все классы общества, быть недосягаемой, как само Солнце.
Идея и созданная на основе Идеи идеология – движущая сила Нации.
Способность привлечь внимание в человеческом обществе – дорогого стоит.
Прежде всего, для этого необходима Идея. Идеи создают Генераторы Идей.
Десять тысяч человек внимают одному, в какой либо форме излагающему Идею, – это уже власть.
Десять таких личностей, которых можно назвать Властителями умов, способных привлечь внимание к одной и той же теме, к одной и той же идее – это сто тысяч внимающих. Десять дней сеансов обработки масс – это миллион единомышленников, сознанием которых овладела одна и та же идея!
Это практическая составляющая. Эмоциональную составляющую таких сеансов трудно переоценить. Среди этого миллиона всегда найдутся как достаточно грамотные передатчики идеи, так и достаточно экзальтированные, которые пойдут на смерть ради идеи!
В месяц Идея, внедрённая в сознание достаточно большой группы общества, может стать идеологией, способной к организации и сплочению различных общественных групп и разных социальных слоёв общества под одним знаменем Идеи, которую уже можно будет именовать как государственную идеологию для всего народа.
Однако, ни одна Идея не жизнеспособна без трёх обязательных спутников – Надежды, Страха и Врага…
И, безусловно: Лидера. Вождя, Личности.
На эту роль всегда много претендентов.
Много званых, да мало избранных…
Власть, не способная контролировать Генераторов Идей в собственном государстве, обречена на поражение.
Властители умов не должны игнорироваться Власть имущими.
Властители умов – это не только инструмент политики, как внутригосударственной, так и внешней. Этот инструмент в случае необходимости либо в условиях экстремальных обстоятельств легко превращается в оружие. В обоюдоострое оружие!
Власть это знает. Те, кто первыми хватают из её рук кусок, первыми же и получают пинки под рёбра, либо смолы котёл. "Властителям умов" эту аксиому тоже помнить не мешает!
***
Приписка на русском. Рука Кудашева:
Истинно. Тому примеров в истории тьма.
Утром орден. Вечером банкет. В два ночи - "чёрный ворон". В четыре утра - девять грамм в затылок...
Развить мысль, припомнить и дать чёткое определение каждому выделенному заглавной буквой понятию… С цитатами классиков. Отследить противоречия! С примерами из мировой истории от античности до наших дней. Резюмировать.
Листы 17-19 Дела № 1823. 1936 год.
*****
3 сентября 1936-го года.
Следователи сменили тему допроса.
На столе у следователей несколько общих тетрадей. Понятно, провели обыск в моей московской квартире, что на Трубной. Без понятых, ордера и моего участия. Ну, от собственной руки мне не отпереться.
Следователь зачитывает «отрывок» из моей неоконченной рукописи книги пока без названия.
– С какой целью писали это наставление? – задаёт вопрос следователь.
– Это не наставление. Это тезисы научной работы по теме «Государство и право». Вопрос в стадии изучения. Нет готовых рекомендаций.
– Нет готовых рекомендаций? Зато есть утверждения. Зачитываю страницу из вашей рукописи:
«… Нет такой идеологии, которую нельзя было бы приспособить для нужд элиты общества – надстройки общества – правящего класса – «распределителей национального продукта» в интересах, якобы, базиса общества – «производителей этого продукта».
– Что это? Цитата из трудов классиков марксизма или ваши сочинения?
– Это мои воспоминания. Мысли вслух одного умного человека – тибетского ламы. Это не утверждения. Рабочий материал. Просто запись для памяти. Подлежат исследованию. Возможно, это умозаключение не войдёт в книгу вообще, возможно, будет откорректировано.
Следователь зачитывает другую страницу:
«… Краху старой идеологии всегда предшествует идеология новая, прошедшая практическую отработку своих элементов, закалённая в локальных битвах с идеологией, на тот момент господствующей, уже имеющая в своей короткой истории собственных героев-мучеников за «общенародное счастье».
…Нет, и никогда не существовало в истории человеческой цивилизации такой идеологии, которая не выродилась бы в демагогию!».
Вопрос мне:
– Это вы так о революционном коммунистическом учении Владимира Ильича Ленина? О работах Иосифа Виссарионовича Сталина?
Шквал вопросов:
– Вы профессор? Учитесь в аспирантуре?
– Кто ваш научный руководитель?
– Кто заказал вам эту работу?
– На кого работаете?!
День новый ото дня ушедшего отличился лишь сменой следователя.
Вопросы:
– В чём заключаются, в чём выражаются ваши личные взаимоотношения с Петерсом?
– с Бокия?
Показывают фотографии.
На одном из фото Первый заместитель наркома обороны Маршал Советского Союза Михаил Николаевич Тухачевский.
Вопрос:
– Знакомы?
Отвечаю:
– Как и большинство советских людей – по фотографиям в газетах и портретам в кабинетах.
– Лично ранее не встречались?
– Не приходилось. Я не воевал ни в германскую, ни в гражданскую.
– Странно. Сокамерника не узнаёте? По Ингольштадту?
– Нет, не узнаю.
– Согласно вашим показаниям, лично вы, под псевдонимом были приговорены к расстрелу, как заложник, в крепости Ингольштадт, по факту побега заключённого по имени и фамилии, как вы пишете: «Мишель Ухо-Чешский». Подтверждаете?
– Свои ранее данные показания подтверждаю. Идентифицировать «Ухо-Чешского» с товарищем маршалом Тухачевским не могу. В крепости мы были людьми из разных социальных слоёв. Русские офицеры – дворяне – общались исключительно с представителями своего круга, в том числе и с союзниками-иностранцами – французами и сербами. Я же, по легенде, был англичанином-полукровкой стафф-сержантом Индийской Армии. Жили в разных казематах. Личного контакта не было.
– Где, когда, при каких обстоятельствах изначально познакомились с Васильевым Никитой Александровичем, заместителем Начальника ОГПУ НКВД Туркменской области и города Полторацка в 24-м году? Помните? Был такой Начальником отдела контрразведки!
Про Васильева рассказал, что знал. Не скрыл, что обязан ему жизнью приключением в Кизил-Арвате ещё в стародавние времена Российской Империи, когда Васильев служил в чине прапорщика в железнодорожном батальоне, а я сам только-только вернулся из Владивостока пехотным поручиком.
Вопросы:
– На каком основании делали расчёт объёма золотых монет, экспроприированных из ташкентского банка прапорщиком Осиповым?
– Имеете ли собственный опыт транспортировки золота?
Здесь отпёрся от признательных показаний по полной. Первый раз слышу, ничего пояснить не могу. Гнусный навет и на Васильева, и на меня самого!
Расписался в протоколе. Вернулся в камеру.
Вот, когда призадумался. Однако, не эта ниточка круто развернула моё следственное дело.
*****
5 сентября 1936-го года.
Два дня меня не беспокоили.
С подъёма надзиратель объявил в форточку:
– Восемнадцать двадцать четыре!
Номер моего «Дела», мой личный номер. Я встал посреди камеры, сложил за спиной руки. Ответил:
– Я.
– С вещами на выход. Три минуты на сборы!
В Ашхабад меня везли скорым поездом в отдельном купе в сопровождении четырёх конвоиров, строго предупредив насчет моих «гипнотических фокусов», запретив вести какие бы то ни было разговоры с чекистами.
*****
9 сентября 1936-го года.
В Ашхабаде по водворению в тюрьму был помещён в камеру, где довелось встретиться со старым своим знакомым – бывшим начальником тюрьмы, которому в двадцать четвёртом успел за неделю перевести на русский английский роман Киплинга. С бывшим Заведующим Домом предварительного заключения Никифором Ивановичем Харитоновым.
Не разговаривали. Своими бедами не делились. Не та обстановка, не то время.
*****
16 сентября 1936-го года.
В Ашхабаде допрашивать меня не торопились.
Прошла неделя. Я тоже на допрос не спешил. Вопросами и просьбами надзирателей не обременял. Кормят, в душ водят, и то хорошо. С сокамерником играли в шашки. Молчали. Оба хорошо знали цену высказанному слову.
На восьмой день я остался один.
Харитонова вызвали ближе к ночи «с вещами».
Мы простились без слов, без рукопожатий. Одними глазами.
Господи помилуй раба твоего!
Воистину, пути, которыми ведёт нас Господь во имя очищения душ наших, неисповедимы.
*****
В двадцать три часа местного ашхабадского времени дежурный по этажу надзиратель, открыв в двери форточку, оповестил: «Отбой».
Моя форточка открылась седьмым хлопком. Всего хлопков будет тридцать.
Потом надзиратель не подойдет к глазку минут двадцать: будет на посту пить чай. Чаи гонять на посту запрещено. У других надзирателей другие привычки, но и они хорошо известны. Пригодится это знание или нет, значения не имеет. При дефиците общения с внешним миром и эта информация, как свежая газета в джентльменском клубе.
Ночи в тюрьме, как правило, тихие. Скандалы редки. Буянов успокаивают быстро.
Но сегодня просто так не уснуть. Слышу, во внутренний тюремный двор вошёл трактор. Мотор не заглушил. Через минуту раздался чей-то крик в оконце третьего этажа, что надо мной:
– Начальник! Прикажи выключить тарахтелку, спать не даёт!
Трактор не умолкал. Напротив, на холостом ходу прибавил обороты.
Одновременно начали кричать из разных камер:
– Трактор-бек, твою в трактора мать! Заглуши, падла, керогаз, дышать нечем!
Трактор продолжал работать.
И тогда тюрьма взорвалась грохотом сотен жестяных кружек и мисок об окованные железом камерные двери и решётки окон.
Топот сапог надзирателей по коридорам. Грозные команды:
– Прекратить! Отбой! Все на карцерный режим будут переведены!
Вдруг, кто-то в тюремном дворе запел песню. С десяток мужских голосов подхватили её. Старую юнкерскую строевую. Мне она была знакома ещё по учебной асхабадской роте перед отправкой в Маньчжурию в 1905-м. Явно, пели не урки. Офицеры. Старые офицеры. Вроде меня. Те, немногие, кто ухитрился выжить:
– Здравствуйте, дачницы! Здравствуйте, красавицы!
Мы идем с учения – Ахтырские стрелки.
Мы ребята сильные, гимнастерки пыльные,
Но винтовки чищены и точены штыки!
И тут неожиданно заключённые перестали греметь мисками о решётки. Припев подхватили и урки, и фраера, и «попутчики», виновные и невиновные, подследственные и уже осужденные:
– Мы ребята сильные, гимнастерки пыльные,
Но винтовки чищены и точены штыки!
Офицеры в тюремном дворе продолжили песню:
– Знамя развевается, ротный улыбается.
Хорошо начальнику на лихом коне.
Юнкера не бритые, юные, не битые –
Снятся гимназисточкам в сладком-сладком сне!
Снова вся тюрьма за исключением надзирателей подхватила припев:
– Юнкера не бритые, юные, не битые –
Снятся гимназисточкам …
Тракторное тарахтенье не могло заглушить этот мощный мужской хор. Конец припева заглушил оружейный залп. Не менее шести-семи винтовок Мосина.
Предсмертные крики расстреливаемых, стоны раненых.
Я подпрыгнул, ухватился за решётку распахнутого оконца. Подтянулся. Рискуя получить в голову шальную пулю, посмотрел во двор. Увидел нечто: рукопашный бой под светом двух прожекторов
Второго залпа не последовало. Рёв озверевших людей, перешедших в контратаку, перекрыл рёв мотора трактора. Отдельными выстрелами и ударами винтовочных стволов оставшиеся в живых приговорённые и пришедшие к ним на помощь заключённые из обслуги добивали бойцов расстрельной команды. Теперь выстрелы слышались и в самом здании тюрьмы. На первом этаже.
Среди криков и стонов, несомненно, услышал знакомый командный голос Никиты Васильева: «Терентьев! Смирнов! Пробивайтесь в дежурку! Выбивайте двери!»… Самого Васильева не разглядел.
Увидел: заключённые пытаются взломать замки на массивных воротах, с тем, чтобы выбраться из охраняемого периметра. Глянул на вышку: часовой без винтовки безжизненным мешком лежал, свесившись головой вниз, на перилах лестницы.
И вдруг ворота распахнулись. Удар был такой силы, что створы ворот отбросили копошившихся над замками людей на несколько метров.
Во двор вошёл броневик. Его «Максим» длиннейшей очередью прошёлся по трём сторонам периметра двора, уничтожая и своих, и чужих. Вслед за броневиком во двор ворвался десант бойцов с револьверами и маузерами.
В несколько минут стихийное восстание было подавлено. Словно оцепенев, не чувствуя боли в сведённых судорогой руках, я смотрел на эту бойню. Очнулся от удара в потолок пули, влетевшей в моё оконце, рикошетом прошедшейся по стенам камеры.
Спрыгнул на пол. Услышал топот кованых сапог по коридору этажа. Опыт подсказал: в горячке могут пристрелить ни за что. Лёг на пол лицом вниз, прикрыл руками голову.
Дверь в камеру открыли. Первым ворвался здоровый пёс – пограничная овчарка. Сделал круг по камере, остановился у моей головы, понюхал меня, но агрессии не проявил. Видимо, он этим самым и спас меня от расправы. В других камерах слышались одиночные выстрелы.
Мне команда:
– Встать! Руки за голову! Ноги шире! Кто такой?
– Переводчик НКГБ Кудашев.
– Статья?
– Обвинение не предъявлено. Ошибка какая-то. Или вражеский оговор!
Меня обыскали. Проверили камеру. Старший простился ласково:
– Живи пока, переводчик!
Дверь захлопнулась. Лязгнула тяжёлая щеколда.
Я упал на своё твердое, пахнущее махрой, ложе. Сжал руками голову, пытаясь унять мигрень. В ушах крутился недопетый припев юнкерской песни из ушедшего старого мира. Не менее древнего, чем Древний Рим. Но безвозвратно провалившегося в бездну прошлого, как все великие античные империи…
Здравствуй моя, любимая…
Буль-буль-буль…бутылочка зеленого вина!
Здравствуй моя, любимая…
Буль-буль-буль…бутылочка зеленого вина!
Здравствуй моя…
_____________________________________________
* Прим.
– Песня юнкеров – сочинение Автора на известную тему дореволюционных и красноармейских песен гражданской войны. Первая авторская публикация в сборнике стихов «Белые розы».
_____________________________________________
*****
17 сентября 1936-го года.
С рассветом меня подняли, дали в руки ведро, тряпку, метлу и швабру. Вывели на первый этаж убирать следы ночной бойни. Не солгу, если скажу, что слил в овраг за тюрьмой не менее трёхсот вёдер грязной воды с кровавой пеной. Канализацию ещё предстояло кому-то вычистить.
Под конвоем, конечно. Успел отметить: конвоир не из «наших» надзирателей. Молодой деревенский парень с телячьими глазами в пехотной выгоревшей до белизны гимнастёрке. Винтовку в руках держать не умеет. Бдительность нулевая. Подумаешь, боевая задача: русского старика-аксакала охранять. У меня был шанс совершить побег. Воздержался.
Вспомнил голос Васильева, командовавшего этой ночью. Наверняка, под расстрел шёл. Где, на чём он мог погореть? Несомненно, на своей мании отыскать Туркестанское золото. Как случилось, что в этой связи всплыло в Москве и моё имя? Всего-то и был обыкновенный разговор с Васильевым на эту проклятую тему. Никаких конкретных действий с моей стороны. Тем не менее, пошёл Васильев под расстрел. Может, именно потому, что здесь знали, что из Москвы возвращается свидетель? Кудашев! Погиб Васильев в бою. Или после боя. Если так, на меня нет ничего. Ладно, потерплю.
Напрасно я так думал. По делам, связанным с золотом, срока давности не существует. И память хороша не только у Кудашева.
Возвращаясь в камеру, увидел работающих плотников и штукатуров, в спешном порядке замазывающих и заделывающих следы пуль.
Ни трупов, ни раненых в тюрьме уже не было. Как потом понял, не осталось и ни одного свидетеля произошедшего. А я? А я ничё. Как поют в опере Верди знатные синьоры: «Этой ночью спали мы спокойно!».
*****
17 сентября 1936-го года.
Ещё один день прошёл без вызова на допрос. Весь уцелевший контингент тюрьмы был на тридцать дней переведён на карцерный режим содержания: отменены прогулки, свидания с родственниками, приём передач, приготовление горячей пищи. Хорошо, не отменили банный день.
Я продолжал сидеть в одиночестве. Это не так тяжело, как описывал Дюма в своём «Графе Монте-Кристо». Гораздо хуже находиться в камере, рассчитанной на шесть спальных мест, но вмещающей тридцать человек. Для кого-то я был очень важной, козырной картой в Большой Игре. Но Игра не складывалась, игрок или игроки, ждали новой раздачи, новых фигур, которые только в своей совокупности могли создать долгожданную диспозицию.
*****
18 сентября 1936-го года.
В пятницу меня подняли с постели не обычной командой «подъём», а почти праздничной – «баня»!
Этажный надзиратель передал меня расходному конвоиру, который и проводил меня в душевую. Мыться тоже пришлось без компании. Через десять минут конвоир приказал: «Заканчиваем, время истекло!». Я вышел в предбанник. Для меня было готово чистое нательное бельё, полотенце и спальная простыня. Вытерся, начал одеваться. Заметил на себе внимательный, несколько лукавый взгляд конвоира. Лицо не вспомнил, но появилось ощущение, что встречались. Русский, моих лет, усы казачьи с сединой с прокуренными концами.
Я обулся, притопнул каблуками и доложил:
– Восемнадцать двадцать четыре помывку закончил!
Конвоир кивнул головой. Покачал кистью руки ладонью вниз, что у пластунов могло означать: «Тихо, спокойно, не двигаться». Повернулся ко мне спиной, сделал несколько бесшумных шагов к запертой двери-решётке в общий коридор. Огляделся, прислушался.
Я узнал конвоира. Господи, сколько: двадцать пять лет прошло? И лица тогда не видел, закрыто было. И общались-то не более двух-трёх минут!
Конвоир вернулся. Сказал в полголоса:
– Гея соу, АлЕксандре!
Это был пароль. Старый, не оговоренный для второго раза, но для меня надёжней не было. Я ответил:
– Зито то айонио елио Неаникос Хелайос Агни-Ра!
– Слава Богу, – конвоир перекрестился. – Я всё боялся слова перепутать. Вроде простые, а забыть легко. Ваше благородие, Александр Георгиевич! Я – подъесаул Семёнов, казак из роты пластунов Кавказского казачьего полка, полуэскадроном у полковника Кияшко командовал. Помните: ночь, литерный поезд… Я со своим разъездом пытался освободить вас из-под стражи. Команду конвойную споили. Правда, вы бежать отказались. Мы потом узнали, вы в Санкт-Петербурге свою невиновность доказали, офицерский крест Святого Георгия в награду получили! Были рады за вас, за правое дело.
– Помню. Благодарен. Не время для воспоминаний. Вас кто послал, Семёнов, по мою душу и тело?
– Долго рассказывать, Александр Георгиевич. Наши люди и послали. Из Мешхеда. Просили передать: друг ваш, что пароль сообщил, очень и очень болен. Хотел бы перед смертью с вами повидаться. Я вас месяц разыскиваю. Слава Богу, нашёл. Хорошо, вы в ту проклятущую ночь не пострадали. Здесь охрану полностью заменили. Мне повезло на вакансию устроиться. Мы знали, вас должны были из Москвы на очную ставку привезти. Обвинение вам готовят очень грозное!
– С кем должна быть очная ставка? Не знаешь?
– Как не знать. Одного я со своими ребятами лично из Мары в Ашхабад доставил. Второй к тому времени уже в тюрьме сидел. Били его крепко. Бывший офицер царской пограничной стражи, потом на границе же красным командиром был. Убили его. Я труп видел. Назвать фамилию?
– Не нужно. Помню. Кто второй? Жив?
– Жив. Очень зол на вас. Рот не закрывается. Так ваши подвиги расписывает, что ему никто не верит. Если бы не мятеж, очная ставка уже состоялась бы. Если следствие примет свидетельские показания как доказательства, расстрел вам грозит, Александр Георгиевич. Бежать нужно. У нас всё готово.
– Кто он, второй свидетель? Имя знаете?
– И имя знаю, и напраслину, что он на вас возводит, подробно расскажу. Нам сейчас вернуться нужно. Время истекло. По дороге, на вашем же этаже вражина сидит. Если сумею отвлечь надзирателя, покажу вам его личность в глазок. Пошли?
Я скрестил руки за спиной. Вышли из душевой пошли по лестнице на этаж. У запертой двери остановились. Семёнов стукнул ключом о решётку. Мы услышали: «Сейчас!». Через минуту, подтягивая галифе, подошёл надзиратель, впустил нас на этаж, запер дверь. Попросил Семёнова:
– Давай сам с этим. Я на минутку в сортир… Убежал трусцой.
Мы пошли по коридору. У одной из камер Семёнов остановился. Жестом поманил меня, приоткрыл глазок. Я заглянул в камеру.
Да, от прошлого не откупишься, не открестишься. Вот встреча, так встреча.
На лежаке, покрытом узбекским ватным халатом, возлежал мужчина с бритой головой и аккуратно подстриженной бородой на восточный манер. В правой руке огромная дымящаяся цигарка. В левой – пиала. На табурете стоит стеклянная банка с чаем, рядом половинка большой белой лепёшки-нон и раскрытый газетный кулёк с курагой. Ясно: заключённый на особом положении у тюремного начальства.
Это действительно был мой старый знакомый: бывший десятник войска мушкетёров-сарбазов Эмира Бухарского. Дезертир Шамшир-Бобо!
Семёнов потянул меня за рукав. Прошли ещё несколько шагов к моей камере. Семёнов отворил дверь, спросил меня шёпотом на ухо:
– Что решили, Александр Георгиевич?
– Делать ноги, – ответил я.
Из сортира вышел, вытирая мокрые руки о грязный платок, дежурный по этажу.
Семёнов запер за мной дверь в камеру. Сказал дежурному:
– Кто там ещё на очереди? Давай в баню!
*****
19 сентября 1936-го года.
22 часа ашбадского времени.
Сегодня побег. Я готов. Хотел, было, с утра сделать добрую разминку, разогреть мускулы, чтобы тело само вспомнило всё, что от него может потребоваться в рукопашном бою. Вовремя одумался. Отсюда с боем не выйдешь. А разминка, да ещё с демонстрацией элементов рукопашного боя может только насторожить надзирателя.
Старался о побеге даже не думать. Всю работу должен проделать один Семёнов. Я ему не в помощь. И мешать не должен.
Часы у меня отобрали, но и без них, я, как хороший железнодорожник, могу в любое время суток назвать час с точностью до двух-трёх минут.
В двадцать три часа дверь моей камеры отворилась. Заглянул Семёнов. Жестом попросил меня выйти. Прошли в каптерку. На полу в полной отключке лежал наш этажный надзиратель.
– Помоги, – одними губами попросил Семёнов.
Вдвоём перенесли надзирателя в мою камеру. Раздели до исподнего. Я натянул на себя его форму. Повезло, размер в размер!
Семёнов протянул мне его жестяной жетон с номерком на колечке.
Спросил:
– Знаете, что это?
Я ответил:
– Знаю.
Семёнов пояснил:
– Ваше имя – Шаповалов Николай Петрович, тысяча восемьсот девяносто девятого года рождения, 187 пехотный полк последнее место службы. Запомнили?
Я кивнул.
– Уходим!
Сошли с этажа, прошли коридором. Вышли на КПП. Семёнов нажал кнопку. Отворилась дверь. Мы вошли в «отстойник». Дверь за нами закрылась. Мы в «мышеловке» типа «ниппель». Прочная стальная дверь на электрическом замке, прочно защищает выход на улицу. На свободу. Здесь «на рывок» не прорваться.
В маленькое окошко в глухой стене сдали жетоны, назвали фамилии.
– Что так поздно? – спросил дежурный. – Ваша смена час назад посты должна была сдать.
– Мы и сдали, – ответил Семёнов. – Да пронесло нашу смену против ветра на три метра. Воды холодной сырой напились после зелёной дыни! Ещё неизвестно, как до дому доберёмся.
– Держите! – дежурный передал в оконце удостоверения и оружие, называя фамилии: Семёнов! Шаповалов!
Получив по табельному нагану и удостоверению личности, не спеша направились к выходу. Не скрою, мой пульс был, наверное, под девяносто. Дверь «на свободу» отворилась под звук электромотора и скрип петель. Вышли. Прошли десяток метров вдоль высокой стены периметра, освещаемого прожектором. Повернули, пересекли улицу. Исчезли в темноте переулка.
Нам повезло. Успехом побега мы были обязаны несчастным погибшим в тюремном бунте. И связанными с бунтом переменами в кадровом составе тюремной охраны. Новые надзиратели не знали друг друга в лицо. На удостоверения, выданные наспех, не успели наклеить фотографии. Вот два фактора, которыми мы успешно воспользовались. Через несколько дней так просто уйти не удалось бы!
*****
От Автора:
Лишь через три часа при смене дежурных надзирателей на этажах выяснилось: в тюрьме снова ЧП.
Побег!
Сонный дежурный по второму этажу так до утра и не проснулся.
Тюремный врач понюхал его кружку, брезгливо сморщился. Сказал лишь одно слово: «Терьяк!».
Получив сообщения о побеге, оперативный дежурный по НКВД города поднял по тревоге конвойный полк НКВД и городские отделы милиции.
Были выставлены посты на шоссе по направлениям на Бахарден, на Мары, перекрыты все дороги в сторону пограничных посёлков. Управление Пограничных войск приняло свои меры по усиленной охране границы.
В доме Кудашева на улице Андижанской провели обыск, устроили засаду.
Поутру 20-го сентября в штаб розыска поступило сообщение с железнодорожной станции «Ашхабад-Навалочная».
Стрелочник видел, как в будку паровоза напросились и поднялись двое мужчин старше среднего возраста в военных гимнастёрках без петлиц, оба в добротных сапогах с сумками в руках. Через некоторое время к этому локомотиву подцепили два десятка порожних нефтеналивных цистерн, и поезд в восемь двадцать ушёл в Красноводском направлении.
В тринадцать десять в штаб поступило сообщение из отделения милиции станции Бахарден: по прибытию указанного поезда с него были сняты двое мужчин, чьи приметы совпадают с приметами, указанными в той же ориентировке. Задержанные обысканы, допрошены. У обоих в паспортах Астраханская прописка. Назвались работниками Кизил-Арватского вагоноремонтного завода. В Ашхабаде были, якобы, в служебной командировке. Кизил-Арватский кадровик информацию не подтвердил. С первым же попутным поездом под усиленной охраной задержанные будут доставлены в Ашхабад.
В штабе конвойного полка успокоились, расслабились. Режим ЧП был отменён. О чём и было оповещено по всем, ранее озадаченным розыском, инстанциям.
А напрасно. Лишь на третий день, задержанные начали давать искренние признательные показания. В Ашхабаде на толкучем рынке они всего-навсего реализовали партию копчёной астраханской осетрины. Спекулянты, и только! Понятное дело: три года каторги – не расстрел!
Ни один из задержанных не был похож на фото Кудашева из его личного дела. Привлекать к опознанию сотрудников из бюро переводов НКВД и супругу Кудашева Елену Найдёнову не стали. Понимали, что могут оскандалиться. Но на всякий случай следователи провели очную ставку с Шамшир-Бобо. Естественно, старый сарбаз Шамшир-Бобо, сотник из басмаческой армии Мадамин-бека, своего бывшего начальника экспедиции Кудаш-бека, в спекулянтах не опознал.
К этому времени ни Кудашева, ни Семёнова в пределах СССР уже не было.
Ещё три дня назад, 20-го сентября в первый день объявленного в пограничной зоне усиленного варианта охраны государственной границы по дороге на Гаудан не спеша прошёл караван из двух верблюдов и десятка ослов. Мужчины, женщины, старики, дети, нехитрый скарб, три дойные козы. Четыре большие семьи персов и две семьи курдов возвращались из Советского Туркменистана на свою историческую родину в Иран.
Вместе с ними попеременно верхом на одном чёрно-буром осле шли и ехали два пожилых слепых нищих перса с паспортами, выданными Геок-Тепинским приставством ещё в четырнадцатом году. Больные, грязные, слепые, они пугали своими бельмами и соплеменников, и пограничников с таможенниками. Пели в два голоса суфийские молитвы на фарси!
Достигнув вершины перевала лишь после полудня, вся эта процессия миновала первый шлагбаум, вступив на территорию пограничного контрольно-пропускного пункта "Гаудан".
Предстояла процедура проверки документов, опроса каждого репатрианта, досмотр имущества, возможно, личные обыски.
Вдруг, молоденькая девушка-курдянка, повернув назад, поднырнула под шлагбаум и со всех ног бросилась бежать вниз по серпантину дороги в сторону тыла. Двое мужчин курдов с криками бросились за ней. Метров через двадцать на крутом повороте беглянка оступилась, упала, чуть было не покатилась вниз по достаточно крутому склону. Визг! Мужчины догнали девушку, подхватили на руки, потащили вверх к КПП. Она вырывалась, кусалась, царапалась, кричала во всё горло.
Её крики, стоны и плач хором подхватили все женщины в группе, покидающей Туркменистан. Вслед за ними заплакали дети. Впору было заткнуть уши и поскорее избавиться от этих людей.
Пограничники и таможенники не проявили ни интереса, ни неприязни к произошедшему инциденту. Дело семейное. Здесь, на стыке двух государств, двух миров, ещё и не такое случалось. Но заторопились. В нищенском имуществе репатриантов не стали копаться. Наспех проверили документы, сделали запись в журнале, поставили, где положено, печати. Подняли шлагбаум. Счастливого пути!
Эти люди сами решили свою судьбу. Для советской власти они не представляли ни ценности, ни опасности.
Да, это был один из лучших самодеятельных спектаклей, виденных Кудашевым. Постановка, достойная таких режиссёров, как Джунковский либо Гюль Падишах.
Стоит ли пояснять, кто именно скрывался под личинами персидских суфиев?
Всего один шаг через белую линию под шлагбаумом, и под ногами камень Иранского Копет-Дага. Персия.
ГЛАВА XXVIII.
На постое в караван-сараях Карасакала. Дальняя дорога в Киштвари через южные перевалы. Свастика над Киштвари. Проблемы с Азариасом. Быть или не быть? Кое-что об остракизме. Дирижабль над Киштвари-Деви. Снова в строю воинства Святого Георгия.
«Хроники»
Кудашева Александра Георгиевича.
21 сентября 1936 года.
Персия. Южный склон Копет-Дага.
От Гаудана до Мешхеда, столицы Персидской провинции Хорасан, мы с Семёновым на нашем черно-буром ишаке на двоих по моим подсчётам добирались бы трое суток.
Держаться особняком от группы репатриантов мы не могли, не вызывая подозрений: сердобольные женщины взяли на себя заботу о нищих слепцах, следующих на поклонение в Мазар-и-Шариф. По этой же причине не имели возможности поговорить по душам. У меня к Семёнову было больше вопросов, чем у него ко мне.
Семёнов свою задачу выполнил. Подъесаул удовлетворён одним этим обстоятельством. Ему его собственный дальнейший путь известен, чего нельзя было сказать обо мне.
Ночь с 20-го на 21 сентября мы с Семёновым провели в маленьком придорожном караван-сарае, приглашённые из милости его владельцем согласно доброму мусульманскому обычаю «зякят» – милости, завещанной Пророком во имя Бога. Спали в конюшне, но под крышей. Не дрожали от ночного холода. Семьи репатриантов разбили свои шатры рядом с караван-сараем.
Управляющий караван-сараем молодой туркмен через слугу прислал нам лепёшку и кумган кипятка, заваренного оранжевыми плодами дикого шиповника. Мы поблагодарили: «саг бол!» – «спасибо» на туркменском языке. Слуга ответил на персидском: «Во имя Всевышнего!». Ушёл.
Можно было отдохнуть в копне чистой рисовой соломы, которой с большим аппетитом ужинало наше горластое и длинноухое транспортное средство.
– Ещё один переход, и будем в Кучане, – докладывал Семёнов.
Я не остановил его речь, чуть было, не сорвавшимся с языка словом «знаю». Промолчал.
Семёнов продолжил:
– В Кучане отмоемся, бельма сбросим, переоденемся, отдохнём денёк. А потом я вас, Александр Георгиевич, с ветерком доставлю в Мешхед, в английское консульство. Там получите письмо от своего друга, документы, прогонные и далее проследуете как белый человек на почтовом дилижансе с упряжкой в шесть жеребцов. Эстафетой через каждые пятьдесят километров. В день сможете 150-200 километров отмахать!
– Вы со мной, Семёнов?
– Никак нет-с. У меня собственный извоз имеется. Семейное дело. Сам я да три сына, да три наёмных кучера. Тоже на подряде с английской торговой концессией.
– В Мешхеде?
– В Мешхеде. Хороший город. Чистый, зелёный, вода ключевая. С церковью православной. Жить можно. Как раньше в Закаспии жили. Ничего не изменилось.
– Так, кто на вас с поручением вышел? Английская разведка?
– Упаси, Бог! Никогда не шпионил. Есть у меня здесь дружок закадычный из туркменских афшар, компаньон мой по извозу, владелец одного караван-сарая в Кучане, второго на реке Атрек на тракте Мешхед-Боджнурд.
– Случайно, не Карасакалом кличут?
– Не случайно… Действительно, кое-кто из стариков его так называет, однако он для всех Караджа-батыр-бай! И борода его свою смоль потеряла. Он теперь аксакал. Завтра у него гостить будем!
Неисповедимы пути Господни. Особенно для непосвящённых.
В который раз подивился я в своей душе Мак’Лессону. Вот он словно рождён для Большой Игры. Была необходимость, чуть не прострелил Карасакалу голову. Прошло двадцать пять лет – снова на доске появилась старая фигура, использовал её. Без эмоций. Нет ни вечных друзей, ни вечных врагов. Есть только Большая Игра. И сам Мак’Лессон – тоже фигура на доске, но изо всех сил сопротивляется тому, кто пытается играть им самим. Похоже, его собственная Игра подходит к концу. Нужно успеть к нему. Нужно поторопиться.
Спросил Семёнова:
– А что, Караджа-батыр-бай моего друга лично знает? Где он сейчас, тот, что пароль передал?
Семёнов осторожно потёр прикрытые веки глаз, ответил:
– Думаю, без посредников не обошлось. Но за вас, Александр Георгиевич, Караджа-батыр хорошие деньги авансом получил и ещё получит, после того, как вы из Мешхеда на английском дилижансе отъедете. И я не в обиде буду.
Меня тоже беспокоили бельма из рыбьих чешуек на глазах. Остроумное изобретение профессионального нищего Али-Юсуфа, расшифрованное полковником Дзебоевым! Вот и нам с Семёновым оно пригодилось. Помогло унести ноги из Советского Туркменистана. Однако, конюшня караван-сарая не то место, где можно от них избавиться. Придётся помучиться до Кучана.
Весь следующий день провели в пути. Хорошо, хоть идти всё время под гору. Ноги сами несут.
Вот, наконец, солнце на закат, а мы в Кучане. Наши репатрианты в городе не задержались, повернули на запад, пошли в сторону Тегерана. Будут идти до ночи. Как далеко? По-моему, они сами не знают.
В Кучанском караван-сарае с Карасакалом не пришлось встретиться. В отъезде. Тем не менее, помывку Семёнов организовал. Переоделись в чистое, сменили обувь. Объелись домашними пирогами. Глаза свои привели в порядок, от рыбьих чешуек освободились. С час промывали глаза тёплым настоем чая, кипарисовой хвои и мёда. Ещё сутки понадобились, чтобы можно было видеть мир по-прежнему. Слава Богу!
С рассветом Семёнов подогнал к караван-сараю собственную английскую грузовую рессорную фуру с большим брезентовым верхом, запряжённую парой воронежских серых тяжеловозов. Весело крикнул:
– Прошу, вась-сиясь! Хотите – в карете, есть желание с ветерком, прошу на козлы. У меня сиденье широкое, кожаное, набитое конским волосом. Сносу нет. На нём с барыней спать можно, места хватит!
– Я без барыни, но с ветерком!
Сели, поехали. Действительно, с ветерком.
Дорога была на удивление сносной. Сто тридцать километров переменным аллюром от рыси до быстрого шага с остановкой на час прошли за один световой день, за четырнадцать часов. Не удивительно. Фура пуста. Ночевали в доме Семёнова.
Поутру нужно было отправляться в английское консульство. Я не мог исключить возможного наружного наблюдения ИНО НКВД за миссией. Решил посоветоваться с Семёновым.
– Нет проблем, Александр Георгиевич! – отмахнулся Семёнов. – Фура английская. В хозяйственной части консульства точно такие же. Я вас, аккуратно, к девяти утра во двор консульства под брезентом и доставлю.
Так и сделали.
Разговор с консулом не занял много времени. Мне достаточно было назвать своё имя – Джозеф Стивенсон.
В полдень я уже сидел в пассажирском отделении почтового дилижанса, летевшего по далеко не безопасной дороге к афганской границе со скоростью курьерского поезда под «выстрелы» длинного кнута и вопли «Йя-хуууу!» двух здоровенных возниц. В Герат.
Пять раз, сменив упряжных лошадей, мы прошли четыреста один километр, вернее, двести сорок девять английских уставных миль за три дня.
В Герате отметившись в консульстве же, сменил костюм, сходил в хамам, побывал у цирюльника, обзавёлся багажом истинного джентльмена, получил в банке некоторую наличность в афганских рупиях и в индийских мохурах. Ночевал в приезжем доме при миссии.
В девять утра занял место в почтовом дилижансе, отправлявшемся в Кабул.
Я торопился.
На то были две причины. Конечно, я должен был успеть застать Мак’Лессона живым, если он, действительно, смертельно болен. Вторая причина была связана со временем года. В восемнадцатом году ранняя зима закрыла горные перевалы в середине сентября. А какой сегодня день? Двадцать седьмое сентября! Ого. Как бы мне не пришлось зимовать в какой-нибудь горной деревушке, греться у кизячного огонька и кормить собственной плотью индийских кровососов…
В Кабул прибыл второго октября.
Прошу прощения у моих возможных читателей. О достопримечательностях пройденного мною пути им придётся почитать в ином повествовании. Поверьте, в этой гонке мне было ни до красот осенней природы, ни до исторических памятников культуры и архитектуры. Пишу эти строки и переживаю всё заново.
От Кабула до Пешавара я ещё пользовался услугами английской королевской почты.
Впервые пересёк границу Афганистана с Британской Индией через знаменитый Хайберский перевал или проход через хребет. Хайбер впечатляет. Легко было представить, как через эту узкую щель, местами сжимающуюся до пяти метров со стенами скал, поднимающимися на высоту более километра, проходят войска Александра Македонского, Надир-Шаха, Тамерлана… Кто только не завоёвывал Индию. Но удержались в Индии только англичане. Навсегда ли?
Пешавар был конечным пунктом. Далее мне предстоял долгий и трудный путь по горным тропам до самого Гилгита. Искать транспорт, погонщиков и носильщиков в Пешаваре пришлось самому. Кое-как добрался до Абботтабада. Там белый сахиб без свиты и охраны вызвал у местных ушкуйников нездоровый интерес. Меня заманили для переговоров в дальний угол рынка домашнего скота и попытались ограбить. Пришлось достать наган, вынесенный мною ещё из ашхабадской тюрьмы. Грабители разбежались, а мне пришлось свести знакомство с местной туземной полицией. Знакомство завершилось договором, по которому полицейский, сам себя называющий «полковником», за мизерную, по моим понятиям, плату организовал отряд из десяти конных полицейских. Обязался доставить меня в самый короткий для этого времени года срок, в Гилгит. В свою очередь, я пообещал приз в тройном размере, если успеем в Гилгит к 20-му октября.
Так, путь от Кабула в Гилгит через Джелалабад, Пешавар и Абботтабад длиной в 872 километра или пятьсот сорок две мили был пройден за восемнадцать дней. В Гилгит мы прибыли двадцать первого октября. Я щедро расплатился с «полковником» и его полицейскими. Они, не задерживаясь, тут же развернулись в обратный путь.
Не без труда я нашёл себе приличное место для ночлега.
Двадцать второго октября в день моего пятидесятипятилетия на город обрушился снегопад.
С тоской я смотрел сквозь снежную пелену на далёкие ледяные вершины. Я попал в холодную мышеловку, из которой, как я думал, мне не суждено было выбраться до весны. Сам не заметил, как вместо «Господи, помилуй!», подумал: «Ом мани падме хум!»!
Местный заминдар-помещик по имени Рама, в скромном доме которого я остановился, старался угодить мне изо всех сил. Не безвозмездно, конечно. Он был готов пережарить и скормить мне в один обед всех цыплят из своего птичника, день и ночь кипятить воду для медового чайно-лимонного напитка, однажды похваленного мною.
На следующее утро меня разбудил его визгливый голос. Заминдар грозил метелкой двум молодым мужчинам, восседавшим на пегих гималайских лошадках, кричал на них что-то на деванагари. Незваные гости, так же, как и я не понимали заминдара.
Рама вернулся с веранды в комнату, снял со стены прадедовский фитильный мушкет-мультук. Я остановил заминдара, вышел на веранду сам.
Всадники, увидев меня, спешились. Подняв вверх правые руки, в один голос произнесли хорошо знакомые мне слова приветствия:
– Гея соу, АлЕксандре!
Я ответил, как положено:
– Зито то айонио елио Неаникос Хелайос Агни-Ра!
Обернулся к своему хозяину. Заминдар Рама стоял, раскрыв от удивления рот и выпучив глаза. Я спросил Раму на хинду, не позволит ли он принять в его доме моих друзей. Рама доброжелательно закивал головой, был готов кинуться на кухню отдавать приказания готовить обед и накрывать на стол. Его остановил голос старшего из пришельцев. Он сказал на киштвари, обращаясь ко мне:
– Именем нашего басилевса, Александр, просим вас немедленно ехать с нами. Мы должны пройти перевал, пока это ещё возможно, пока снег еще не успел слежаться. У нас есть всего несколько часов!
Мне пришлось срочно распрощаться со своим заминдаром. Рассчитаться с ним, собрать свои пожитки.
К дому подъехали ещё два всадника-агнирашира, в поводу у каждого заводная лошадка. На одну я сел сам, на вторую возложили мои саквояжи. Мы, несмотря на разыгравшуюся метель, покинули Гилгит. Наша тропа вела круто в гору. Я очень быстро понял, что этой тропой пользуются очень редко. Примерно через милю пути пришлось спешиться, вести своих пони в поводу. Первый в нашей цепи киштвари прокладывал, протаптывал для остальных более-менее приемлемый путь. Каждые сорок-пятьдесят шагов, киштвари менялись местами в цепи. Часа через три пути снегопад закончился. Весёлая круговерть метели сменилась сильным ледяным ветром. Наш авангардный обернулся, крикнул:
– Держитесь, скоро пройдём перевал!
На вершине хребта я не удержался на ногах, поскользнувшись, упал, но не выпустил из рук повода. Мой пони рывок выдержал. Я поднялся, продолжил путь. Ещё полчаса пути, и тропа пошла вниз. Опасность полететь в пропасть возросла в разы. Но тут стих ветер. Наконец-то стало возможным дышать полной грудью. Повеселел не только я. Даже моя лошадка, казалось, заулыбалась.
Однако до Киштвари идти и ехать предстояло ещё трое суток!
Всё проходит. Прошли и мы этот путь. Последними, пришедшими в Киштвари до весны следующего года!
Успели. Хорошо, шёл в Киштвари южным путём. Северные перевалы, такие, как Барогиль, закрылись ещё дней двадцать назад.
*****
26 октября 1936 года.
Гималаи. Княжество Киштвари.
Снова в Киштвари.
Напрасно я понадеялся, что Мак’Лессон выйдет меня встречать уж если не на внешний склон кальдеры, то, хотя бы, на ступени лестницы, ведущей в его гранитный дворец.
Мне были даны сутки на отдых с дороги.
Отдых, так отдых. Горячий серный источник, хороший массаж, роскошное платье, ужин, достойный махараджи, собственные покои, постель. Тёплый воздух, вентиляция с подогревом, журнальный столик с газетами и журналами российскими, европейскими, американскими.
Молодой киштвари, послушник культа Агни-Ра, приставленный ко мне в услужение, обратил моё внимание на английский патефон «His Master's Voice» - «Голос его Хозяина», Классная вещь. Леночкина мечта. Эмалевая табличка с изображением собачки, уставившейся в раструб фонографа, на внутренней крышке. Патефон стационарный. Упрятан в элегантную тумбочку чёрного дерева с инкрустацией серебряной проволокой ручной бенгальской работы. В тумбочке – с сотню пластинок. В основном, оперная классика: Бизе, Верди, Вагнер. Но больше чисто английских записей национальной оперы «Сэдлерс-Уэллс»: «Дидона и Эней» Пёрселла, «Макбет» Коллингвуда и другие. Ладно, поскучаем. Впереди полугодовая зимовка!
Не сказать, что я был обижен или разочарован. Просто устал. Безмерно устал. После ужина поставил себе Штрауса и уснул под «Голубой Дунай». Проснулся лишь через сутки.
Рядом с моей постелью на коврике в падмасане сидел, покачиваясь, с закрытыми глазами мой помощник. Послушник. Один из тех проводников, что встретили меня в Гилгите. Сказать о нём «слуга» язык не повернётся.
– Как тебя зовут? – спросил я его на киштвари.
Послушник встал, сдержанно с достоинством не монаха – воина – поклонился. Ответил:
– Моё имя – Адрастос.
– «Храбрый», – перевёл я для себя с древнегреческого.
Адрастос продолжил:
– Я жрец младшей ступени посвящения Великого Хелайоса Агни-Ра. Меченосец. В моих обязанностях оберегать вас, Александрос, и заботиться о вас. Можете приказывать мне, исполнено будет всё, что возможно в Киштвари.
Его речь и манера держаться мне понравились.
– Хорошо, Адрастос. Не скажешь, на какой день наш князь назначил мне встречу?
– Сегодня Его Высочество басилевс Панкратайос Кризантос будет завтракать в вашем обществе, Александрос, как только вы будете готовы.
– Так чего мы ждём?
– Свежие туника и гиматий уже готовы. После омовения в полюбившемся вам горячем ключе и массажа мы пройдём в покои басилевса!
_____________________________________________
* Прим.
Туника – нижнее льняное бельё, рубашки, хитон.
Гиматий – верхняя одежда мужчин в Древней Греции, чаще всего из козьей шерсти, представляла собой просто кусок ткани, длиной по росту человека, скреплявшийся застёжками-фибулами и подвязанный поясом.
_____________________________________________
Закончив с утренним омовением, я в сопровождении своего Адрастоса, меченосца, прошёл в покои басилевса.
Его покои были обставлены мебелью европейского типа, но явно индийской ручной работы. С искусной резьбой и инкрустациями перламутром. Гранитные полы грота покрыты наборным паркетом, много ковров. Светильники, канделябры.
С невысокого ложа мне навстречу поднялся человек по фигуре мне незнакомый. Высокий очень худощавый мужчина.
Платье и тюрбан индийского раджи. Белоснежные. Без драгоценностей. Его движения несколько неуверенны, болезненны. Лицо, как у женщины скрыто вуалью. Рукава платья длинны, кистей рук не видно. Что бы это значило? Он и есть басилевс? Что с Мак’Лессоном?!
Человек отвёл рукой вуаль с лица за спину.
Но лица я не увидел.
Вместо него на меня смотрела тёмными глазницами золотая маска. Копия серебряной маски Гюль Падишаха, что использовалась мною в дороге моего первого путешествия в Киштвари.
Человек в белом жестом приказал своим людям покинуть покои. Сел в кресло напротив. Жестом же пригласил присесть и меня. Молчал. Разглядывал меня.
Я делал то же самое. Только разглядывать было нечего.
Золотая маска, не разжимая губ, сказала:
– Здравствуй, Александр! Если бы ты только знал, как я рад тебя снова встретить!
Это был голос Гюль Падишаха! Истинного. Вернее, Алана Фитцджеральда Мак’Лессона, известного в Индии как Рами Радж-Сингх, а в самом Киштвари – Панкратайос Кризантос.
Я не смог сдержать волнения. Мой голос дрогнул:
– Алан! Сколько лет…
Встал, сделал шаг к нему навстречу.
Мак’Лессон резким жестом рук крест-накрест остановил меня, готового обнять его.
– Остановись, Александр. Я не имею права на близкий контакт. Прости. Господь наказал меня. Я болен…
Я остановился в недоумении. Вернулся и сел в своё кресло. Пятнадцать лет разлуки… Разве мало вместе пройдено дорог? Вместе пережито?!
Встретил легендарного Гюль Падишаха, своего старшего друга… Мак’Лессона! И такая встреча? Как сказал у Лермонтова Максим Максимыч: «Не так я думал встретиться!».
– Лепра! – одним словом остановил поток моих нелепых мыслей Мак’Лессон. И добавил в пояснение: Проказа. Уже два года. Первый диагноз мне поставили в Лондоне. Я ездил навестить своего принца – Раджа Дигора Урсдона, Шер-Мена Руси. Чермен выздоровел. Я заболел. Застрял в Англии. Еле вырвался.
Привёз с собой докторов. Открыл персональный лепрозорий здесь, в Киштвари.
Ну, долго рассказывать.
У меня, как всегда, дел много. И ничего не успеваю. Даже Наполеон мечтал разделиться на двести частей, чтобы в его империи был порядок! А я, вот, разделяюсь физически. Хуже всего, никто не знает, сколько мне осталось. Может, год, может – десять. Не ропщу, заслужил. Хочу ещё здесь, при жизни, хоть малую толику моих долгов перед белым светом отработать. Поможешь мне, Александр?!
Я мог только кивнуть головой. В моём горле стоял горький клубок.
*****
С этой встречи начался новый виток моей жизни в Киштвари.
Заново описывать природу этого удивительного ущелья в сердце Западных Гималаев, соприкасающихся с Восточным Гиндукушем, равно как и историю народа киштвари или агнираширов, нет необходимости. Эти подробные записи уже существуют. Стоит только пролистать назад страницы моих «Хроник».
Расскажу о событиях, ещё не отражённых на бумаге.
*****
22 июня года 1941-го
Это произошло в дальнем северо-западном углу Индостана, в микроскопическом независимом княжестве Киштвари, затерянном в ущелье этого же названия между отрогами Гиндукуша и Гималаев.
Двадцать первого июня маленький народ киштвари, равно как и родственные ему народы агнираширов и прочих, почитающих себя потомками греков, воинов Александра Македонского, разбросанных по ущельям и долинам Гималаев, Гиндукуша, Памира и Тибета, отпраздновали самый большой праздник Астрономический День летнего солнцестояния, посвящённый своему главному божеству Хелайосу Агни-Ра.
К этому времени князь Киштвари басилевс – его Королевское Высочество Панкратайос Кризантос, урождённый Алан Фитцджеральд Мак’Лессон уже скончался, оставив при своём вакантном троне в 1939-м году трёх принцев от двух жён: старшего сына, Наследника престола по имени Александрос – «Защитник людям» – двенадцати лет; среднего по имени Филохиппос – «Любящий коней» – пяти лет и самого младшего трёхлетнего Артаксерксеса, имя которого можно было бы перевести как «Справедливый правитель». На двадцать первое июня 1941 года принцу Александросу исполнилось полных четырнадцать лет. В шестнадцать он мог быть возведён на княжеский престол и коронован Кидаром своего великого предка – Александра Великого Македонского, императора, царя Греции, Крита, Персии, Парфии, Египта и Индии.
Регентом при Наследнике Панкратайос Кризантос назначил, а его маленький «парламент» – Агора, или Совет Старейшин, утвердил настоящего киштвари из царского рода, своего родственника по матери Принцессе Кризанзэ (Лали), её младшего двоюродного брата, тоже по женской линии, по имени Азариас. Одновременно Азариас вошёл в должность главного жреца культа Хелайоса-Агни-Ра – божественного Гелиоса. Это была Власть. Азариас не имел систематического образования, но большую часть своего времени проводил в библиотеке. Серьёзными организаторскими способностями не обладал. Как жрец и маг был никакой. После смерти князя, исполнявшего и обязанности Главного жреца, мне приходилось помогать Азариасу в его богослужениях и мистериях: колдовал с Кидаром, зажигая лучом солнца, пропущенным через алмазы венцов, священный огонь в ритуальной лампаде, усыплял жертвенную козу, предназначенную к всесожжению. Что там, даже костёр под телом Мак’Лессона загорелся по мановению моей руки. Да, Азариасу было, за что меня побаиваться, завидовать мне и, соответственно, ненавидеть.
Мак’Лессон в своё время терял время попусту, пытаясь воспитать из племянника будущего политика, способного стать Наследнику надёжным первым советником. Но Азириас был из рода Кризантос. Этим всё сказано.
Мудрый Мак’Лессон, отдав должное традициям Киштвари, уравновесил власть Азариаса, назначив меня, своего советника, друга и побратима, указом басилевса «педагогисом» – наставником и учителем Наследника по день его совершеннолетия. Кроме того: командующим вооруженными силами, включая пограничную стражу и охрану дворцового скального комплекса. И главное: пожизненным Хранителем Кидара и иных культовых предметов, сохранившихся со времён Александра Великого Македонского, посвятил в тайну сложнейшего процесса многоступенчатого раскрытия многочисленных каменных врат в Большую и малую Сокровищницу.
Практически, говоря языком европейских финансовых терминов, Азариас и Совет старейшин были в княжестве распорядителями кредитов, а я – финансовым директором, бухгалтером и казначеем. Впрочем, не только. На меня легло и управление производством, и торговые взаимоотношения с внешним миром. Всё то, на что когда-то хватало одного Мак’Лессона!
Члены Агоры – Совета Двенадцати Старейшин – были обязаны блюсти исполнение подданными требований обычного киштварского права, вершить суд, заниматься проблемами внутреннего порядка, а также разрешать конфликтные ситуации, если таковые возникли бы между мною и Азариасом.
Вот и настал день конфликта.
Между нами пролилась кровь.
Азариас убил послушника-меченосца из группы моих людей, которые должны были доставить Кидар в Малую Сокровищницу после праздничной ритуальной церемонии. Похитил Кидар. Разумеется, не своими собственными руками. И тут же явился ко мне с известием, что его храмовая стража отбила Кидар у похитителей, и он, Азариас, готов передать реликвию мне, его Хранителю по завещанию покойного владыки.
Наглое лицемерие. Лицемерная наглость. Глум!
Я не поддался на провокацию. Сила не на моей стороне. Попытался воззвать к рассудку этого дегенерата. Объявил, что отныне я не достоин чести быть Хранителем священной реликвии и передаю её на хранение Великому жрецу. Всё равно, с Кидаром Азариас обращаться не умеет, с его помощью никогда не добудет священного огня. Попробует короноваться сам – получит смертельный солнечный удар в мозжечок!
Я пытался оттянуть развязку, выяснить истинную расстановку политических сил в нашем загнивающем киштварском королевстве. Тем временем заблокировал все входы в подземные кладовые Сокровищниц.
Был уверен: сложились новые обстоятельства, толкнувшие Азариаса на открытый конфликт. Таким обстоятельством мог быть флаг фашистской Германии, поднятый на вершине Киштвари-Деви, венчающей восточный склон кальдеры Киштвари.
В ночь с двадцать первого на двадцать второе июня мне не спалось. Было чувство полной потери равновесия. Понятно, кровавая борьба за Кидар Александра Македонского, начавшаяся со дня его смерти, уничтожившая род его прямых потомков по мужской линии, если таковые и были, приведшая на княжеский престол полукровку-шотланца Алана Мак’Лессона, сына принцессы Лали Кризантос, не могла не продолжиться после смерти басилевса.
Верховный жрец Азариас, как тигр, вкусивший человеческой крови раз, не остановится перед убийством и во второй раз, и в третий. Что мне противопоставить этой крови? Её более мощный поток? Эскалацию убийств? Развязать гражданскую войну среди народа киштвари, едва насчитывающего семь тысяч человек?!
Какой тут сон.
Да, со мной моя пограничная стража, стража дворцовых покоев, военачальники ополчения. Все ли они встанут под знамя чужеземца, не киштвари, человека, рождённого неизвестно где, воспитанного в вере иной, нежели вера Хелайоса Агни-Ра?! Пойдут за Азариасом, их выбор не будет изменой. Азариас – регент при несовершеннолетнем принце Александросе.
Да, в моих руках цейхгауз.
Военный переворот? Низвергнуть Азариаса, стать диктатором? Будет возможность получить к имени собственному Александрос Бхарати Бхерия-Сингх ещё одну приставку – «Кровавый».
Нужно ли мне это?!
Ночь провёл за радиоприёмником. От известий на английском, немецком и даже русском голова пошла кругом. Война!
Всю ночь напролёт от радиоприёмника меня отрывали дела киштварские. Мои разведчики докладывали о положении дел в районе горы Киштвари-Деви.
Там немцы. И флаг со свастикой на её вершине!
Азариас тоже не оставлял своим вниманием.
Ну, об этом уже писал…
*****
Кое-что об остраконах и остракизме.
– «Гнев, о, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!
Гнев неуёмный его много бедствий ахеянам сделал!».
* Гомер. «Илиада».
Греч.:
– ;;;; ;;; ;;;;, ;;;;;;;;;; ;;; ;;;;;;;, ;;; ;;; ;;;;;! ;;;;;;;;;;; ;;;; ;;; ;;;;;; ;;;;;;;;;;; aheyanam ;;;;; ...
Каким божественным пафосом звучали в наших юных головах гимназистов шестого класса эти строки на древнегреческом, дошедшие до нас из глубины веков ушедшей античности!
Как знать, уделял бы наш преподаватель Лаврентий Платонович Серко более внимания изучению наследия Гомера, нежели рекомендованных попечительским советом гимназии, святых отцов восточной церкви –Иоанна Златоуста и Григория Богослова, – знал бы я сейчас древнегреческий «от альфы до омеги», а наша асхабадская первая мужская гимназия избегла бы в своё время грандиозного скандала. Мы, гимназисты, как и Пушкин в своём Царскосельском лицее, любили более читать не то, что положено, а то, что хочется. В нашем классе нашлись шутники, которые изобрели и организовали силами всего класса сюрприз Лаврентию Платоновичу в полном соответствии духу и времени Афинской демократии времён Перикла и Фемистокла.
Так, преподаватель древнегреческого языка в одно прекрасное утро обнаружил на своей кафедре большую керамическую миску, купленную нами вскладчину на «Текинке», полную битых черепков.
–;; ;;;;; ;;;;? Ти инавто? – спросил учитель. – Что это?
– ;;;;! Доро! – хором ответил класс. – Подарок!
Это был злой подарок. На каждом черепке бедный Лаврентий Платонович мог прочесть только одно процарапанное слово, собственное имя: «Лаврентиос» – «;;;;;;;;;;».
Реакция преподавателя на «сюрприз» нас не порадовала. Лаврентий Платонович медленно без сил опустился на пол. Больного учителя увезла в «Красный Крест» карета скорой помощи.
Так гимназия лишилась своего единственного преподавателя древнегреческого языка. Зачинщики «шутки» были выявлены в первый же день произведённого расследования. Они были отчислены из гимназии с «волчьим билетом». Это, несмотря на то, что их отцы были в Закаспии далеко не последними людьми в иерархии положения и чинов. Родители за своих чад не заступились.
Мой родной отец Георгий Александрович Кудашев специально приехал из Красноводска, чтобы вразумить меня тремя добрыми ударами нагайки, прошедшейся от спины до ягодиц. За каждый полученный удар я говорил отцу «спасибо». О визге и слёзах не могло быть и речи.
В городе только и было в те дни разговоров о древнегреческих демократических обычаях. Только совсем глухой либо ленивый не узнал этих слов – «остракон» и «остракизм». В демократической Элладе остраконами – черепками – голосовали все мужчины Афин, выражая свою волю в политических вопросах: выборах стратега либо его изгнание – остракизм. Позднее «остракизмом» стали называть общественное презрение к гражданину, признанному виновным в незаконном захвате власти.
Сколько лет прошло, а память сохранила для меня эту историю во всех подробностях. А вспомнилась она мне при сообщении моего меченосца:
– Учитель! Мой господин Александрос! В домах членов Агоры готовят к завтрашнему дню остраконы…
Мне не было нужды переспрашивать, что означает это слово.
*****
23 июня 1941 г. Киштвари.
В полдень человек Азариаса с поклонами пригласил меня в скальный храм Агни-Ра на чрезвычайное собрание Агоры – Совета Двенадцати Старейшин княжества Киштвари.
Я ждал это приглашение. Был готов к отчёту перед народными избранниками, вернее, перед их пастырем – Великим жрецом Хелайоса Агни-Ра регентом Азариасом. Повестка дня была известна: персональное дело «педагогиса», управляющего делами, хранителя сокровищ и начальника пограничной стражи чужеземца по имени Александрос. То есть, моё.
По прибытию в храм, о моём появлении известил первым вступивший в зал мой верный человек, меченосец Адрастос, прибывший в сопровождении троих вооружённых винтовками подчинённых, для простого народа – храмовых же послушников, младших жрецов, не обременённых физическим трудом в штольнях и при плавильных печах.
Адрастос протрубил в боевой рог и провозгласил о моём прибытии, перечислив титулы, присвоенные мне самим басилевсом Панкратайосом Кризантосом – Мак’Лессоном.
Я дал понять Азариасу: сегодня низложение моей персоны не состоится. Взял инициативу в собственные руки. Начал речь, не дав Азариасу раскрыть рот.
– Уважаемые Старейшины! Уважаемый Великий жрец Хелайоса Агни-Ра дорогой Азариас! Большая беда пришла на нашу Землю, в каждый дом Ойкумены – нашего познанного мира. Сегодня в ночь фашистская Германия начала войну с Россией, со страной, на которую возлагал большие надежды наш незабвенный басилевс Панкратайос Кризантос. В своём предвидении он не только опасался такого возросшего могущества Великобритании, которое могло поглотить и Киштвари, но и жестокой агрессии со стороны Германии. Его опасения сбылись. Россия могла бы быть и будет в дальнейшем хорошим противовесом в политике Киштвари. Даже – для будущей независимой Индии. Я верю, Германия никогда не победит Россию. На протяжении многих столетий она уже пробовала это сделать без результата. Почти два года Великобритания вынуждена вести войну с Германией, привлекая на фронт и силы Вице-королевства Индии. В самой метрополии горят города под немецкими бомбами.
С весны этого года Германия и её союзная Италия захватили территорию ваших предков – Королевство Грецию! Сегодня Греция ограблена, её лучшие мужи уничтожаются, а уцелевшие сгоняются, как скот, на принудительные работы. Женщины насилуются, дети умирают от голода и болезней. Богатства Греции вывозятся в Германию!
Сегодня ночью я слушал речь английского премьер-министра Черчилля. Он объявил о солидарности Великобритании и Советской России против Германии. Если кто-то из вас считает, что Киштвари нет дела до схватки двух или трёх гигантов, пусть обратит свой взор на Киштвари-Деви. На её священной белоснежной вершине развевается кровавое полотнище с чёрным пауком каракуртом – флаг Германии. Если кто-то из вас считает, что Англия – не является другом Киштвари, пусть вспомнит, что она и не враг. Мы – торговые партнёры. Вы должны знать, Германия не признаёт партнёрства. Германия – превыше всего мира. Германия уничтожит народ Киштвари, чтобы завладеть его богатствами! На основании этих фактов я, Александрос, объявляю себя архистратигом Киштвари. С сегодняшнего дня объявляю Киштвари на военном положении. С сегодняшнего дня Агора является консультационным органом при архистратиге. Все сношения с внешним миром осуществляются исключительно по решению и с разрешения архистратига. Храмовая стража переподчиняется архистратигу. Её непосредственным начальником назначается меченосец Адрастос. Агора лишается судебных полномочий, которые с сегодняшнего дня будут осуществляться военным трибуналом, назначенным архистратигом. Те члены Совета старейшин, которые пожелают принять участие в трибунале, могут заявить об этом. Измена интересам Киштвари в пользу Германии будет караться смертной казнью через расстрел по приговору военного трибунала. Вводится режим экономии продуктов питания. Каждая семья будет обеспечена продуктами, достаточными для полноценного поддержания жизнеспособности. Мы не знаем, как долго может продлиться война!
Флаг Германии сегодня же ночью будет сброшен с вершины Киштвари-Деви. Немецкие воины с оружием в руках будут уничтожены независимо от того, примут они бой или нет. Гражданские лица будут задерживаться Киштвари до окончания войны, и использоваться в необходимых работах. Мы не будет даром кормить лишние рты.
Великий жрец Хелайоса Агни-Ра Азариас будет молиться за успешное для Киштвари, для всех народов мира окончание войны победой над Германией! Я сказал. Вы слышали.
Я повернулся и пошёл к выходу.
За моей спиной Адрастос взмахом руки сбил с постамента, на котором я в раннее утро солнцестояния с помощью Кидара добывал божественный огонь, вазу с заготовленными для сегодняшнего совета черепками – остраконами, на которых было нацарапано моё имя: «Александрос».
*****
Из донесения моих разведчиков я знал: в лагере у подножия Киштвари-Дэви всего всего шестеро европейцев плюс два проводника туземца и два носильщика-шерпа. Гурки и раджпутанцы. Две палатки. Шесть пистолетов, одна винтовка маузер. Я потребовал уточнения, действительно ли вся группа пришла, незамеченная нашей пограничной стражей, со стороны Тибета. Адрастос был достаточно сконфужен. Пояснил: со стороны Тибета прошли четыре человека пешим порядком. Это были гурки и раджпутанцы. В кальдеру Киштвари они не спускались, остановились на восточном склоне Киштвари-Деви. Усыпили бдительность пограничников. Мало ли кто мимо проходит. Да ещё без транспортных средств передвижения. Бродяги. Но вот откуда потом взялись немцы – большой вопрос. Путь от ближайшего населённого пункта – не менее четырёх суток в летнее время. Все близлежайшие деревни под наблюдением. Никто не видел там европейцев.
Это была загадка.
Я спросил, видел ли кто аэроплан, парашютистов? Пришлось объяснять, что это означает.
– Виман? – переспросил Адрастос. Улыбнулся:
– Индуистские мифы. Типа крылатых сандалий бога Гермеса. Разве крылья способны поднять в небо башню? Сказки!
Похоже на правду. В наших Гималаях на сотню километров в окружности не найдётся подходящей полосы для «мессершмита».
Пришла почта. Конечно, её доставил не улыбающийся англичанин в синей униформе с кожаной сумой через плечо и кокардой на фуражке с надписью «Post».
Первый же пакет, вскрытый мною, содержал донесение агента, внедрённого ещё Мак’Лессоном в Лхасу. Тоже воспитанник Снежного Ламы! Слава Богу, донесение не на старомонгольском. На английском. Шифрованное. Ключ простой, у меня имелся. Прикинул по объёму – время на расшифровку текста потребуется не один час.
Моё внимание снова привлёк Адрастос. Он сообщил такое, что заставило меня в спешном порядке забросить почту в сейф и выступить в сопровождении своей свиты к Киштвари-Деви.
Внутренний периметр кальдеры и её гребень охранялся нами достаточно бдительно и надёжно. Однако, чтобы добраться до немецкого бивуака на внешней стороне Киштвари-Деви, нам понадобилось бы не менее четырёх часов.
По дороге Адрастос пересказал мне сообщение, полученное им по эстафете от часового к часовому на дистанциях прямой видимости флажковым семафором.
Часовые внешней стороны кальдеры по склону Киштвари-Деви наблюдают гигантский предмет, по форме напоминающий сильно вытянутую дыню, свободно перемещающийся по воздуху. Предмет остановился в воздухе над горой Киштвари-Деви на высоте в половину высоты горы. Потом снизился к её подножию с восточной стороны. Стал слышен шум его винтов. Воздушный корабль прибыл с востока со стороны Тибета. Установить визуальным способом его размеры можно только приблизительно. В длину он может быть не менее двухсот шагов.
Я со своим эскортом успел к восточному гребню кальдеры к закату солнца. Вовремя. Укрылись.
Удалось при хорошем освещении сделать двенадцать фотоснимков карманным стереоскопическим «Кодаком». Конечно, это был германский дирижабль. Гражданского типа «Шютте-Ланц». Невооружённый. В дальнейшем по этим снимкам в сопоставлении с человеческими фигурами можно будет определить истинные размеры дирижабля, а также точную скорость движения и манёвра.
Дирижабль на наших глазах принял на борт членов наземной экспедиции. Люди по двое, вещи и свёрнутые палатки в несколько минут были подняты в гондолу с помощью электротельфера. Всё это время дирижабль находился на высоте не более десяти метров над землёй.
Солнце село. В последний раз под его лучами сверкнула снеговая вершина Киштвари-Деви. И тогда от гондолы по скалам кальдеры пробежал ослепительный электрический луч прожектора. Взревели моторы. Дирижабль начал подъём. Ему понадобилось всего двадцать четыре минуты, чтобы вознестись над Киштвари-Деви и осветить флаг фашистской Германии лучом прожектора. Отблески света от ледника позволяли видеть и силуэт дирижабля. Вот он развернулся и, выключив прожектор, ушёл в темноту ночного неба.
Что и говорить, зрелище было впечатляющим. Мои меченосцы были в шоке. Пришлось потрудиться, чтобы встряхнуть их.
Несмотря на то, что немцы убрались от Киштвари, я не стал отменять режим усиленного варианта службы ещё трое суток. Адрастос с тремя меченосцами с успехом выполнил моё поручение: снял с вершины Киштвари-Деви флаг и к утру доставил трофей в штаб стражи. Это была далеко не лёгкая добыча. Полотнище размером шесть на четыре метра из прорезиненной парусины. Металлический флагшток остался на горе. Для того, чтобы вытянуть металлическую конструкцию изо льда и камня, нужен был динамит.
Дирижабль с его прожектором наблюдали не только мы. Его было видно издалека. Его видели и жители Киштвари с храмовой площади. Его видели и Азариас, и члены Агоры.
Мне было о чём подумать.
Флаг на вершине горы мог означать только одно: фашистская Германия этим фактом де-юре «остолбила» за собой новую, не занятую ни одним государством мира, территорию. Очень скоро данные воздушной фоторазведки будут переведены в карты с политической окраской границ Киштвари в коричневый цвет.
Очень скоро этот дирижабль вернётся в Киштвари, в свою новую заморскую территорию, которую переименуют в какую-нибудь Новую Пруссию. Высадят десант. Разберутся с аборигенами, договорятся с местной властью. Сгрузят материал для постройки причальной мачты и эллинга. Доложат фюреру о своей новой крепости на гребне Гималаев, контролирующей стык между Афганистаном, Тибетом и Индией…
Вспомнил свою утреннюю напыщенную речь перед Азариасом и членами Агоры. Имел ли на это право? Не возьми я на себя полномочия диктатора, решением Совета Старейшин был бы подвергнут остракизму. Изгнан за пределы Киштвари. Трясся бы на своей мохнатой лошадке по направлению к Барогилю. А в Киштвари Азариас принимал бы немцев. Великому жрецу немцы милее англичан. Трудно сказать, почему.
Самому пригласить англичан? Даром Корона не воюет. Мне никто не делегировал права раскрыть перед англичанами сокровищницы Киштвари.
К утру разболелась голова. Вот когда я вспомнил слова Мак’Лессона: «Не каждая шея выдержит тяжесть Кидара Александра Великого!».
Ничего не придумал. И придумывать было нечего.
Мне следовало помнить одно: я не киштвари, не индус, не англичанин. Я русский. Я русский офицер. Россия в состоянии войны с фашистской Германией. Значит и я, русский офицер, тоже в состоянии войны с Германией. Раз судьба забросила меня сюда, на край света, буду воевать здесь, на краю света. Один, так один. С теми силами и средствами, которые будут у меня в руках.
Не важно, к какому полку приписан я или нет. Есть ещё и воинство Святого Георгия Победоносца. В этом строю всегда все налицо. Нет ни больных, ни увечных, ни мёртвых. Все всегда живы. Всегда плечом к плечу и все вместе против врага за Родину, за Россию!
И Кудашеву в этом строю место всегда найдётся. Нечего сомневаться.
Перестала болеть голова. Я определился. Ротмистр Кудашев снова в бою. А Кудашевы в бою, как рыбы в воде. Родная стихия.
ГЛАВА XXIX.
Разведдонесение из Лхасы. Кое-что о Шамбале. Как открыть сокровищницу стихами Гомера. Деревянные лафеты для стальных орудий Круппа. Виманы над Киштвари. Бой. Наган против ксифоса. Конец «Зондеркоманды «Т». Радиограмма на имя Фюрера. Встреча со старым знакомым – Джеймсом Фитц-Гилбером.
Документ № 93
Совершенно секретно.
Королевство Тибет. Лхаса.
Июнь, 1, 1941.
Хоньчин Сохор – Рами Радж-Сингху.
Мой повелитель!
В дополнение к предыдущему донесению о тайных переговорах немецкой экспедиции Эрнста Шеффера, стратегически подготовленной Генрихом Гиммлером в рамках программы «Аненербе», отправленной в Тибет в 1938-м.
Как уже докладывалось, экспедиция – «Зондеркоманда «Т» – должна была изыскать факты, в подтверждение гипотезы о наличии в Центральной Азии «нордических расовых компонентов». Выявить пути доисторической миграции «нордических племен». Доказать всему учёному миру, что нордические народы Европы являются потомками ариев первичной археоцивилизации, в свою очередь – потомками атлантов, спасшихся от мирового потопа, погубившего Атлантиду, и расселившегося на высотах плоскогорья Тибета. Уже известны опубликованные интервью немецких антропологов и археолингвистов о некоторой тождественности языков санскрита и старонемецкого, об общих равных пропорциях черепов истинных германских арийцев и черепов представителей высших каст народностей Индостана.
Под прикрытием псевдонаучных программ «Наследия предков» – «Аненербе», немецкие ариософы, изыскивающие арийские корни немцев в Тибете, проводили исследования антропологического характера среди местного населения, собрали и вывезли в Германию ценности культурного наследия Тибета, обширный материал, в основном мистического тантрического характера, в рукописях и культовых предметах. Изучали приёмы и методы медитации, записывали на фонографы, снимали на киноплёнку. Особенно интересуются технологиями погружения в транс больших народных масс.
Они не скупились, приобретая старинные рукописи по темам тибетской медицины. Особенно их интересовали древние мифы о небесных битвах божеств в незапамятные времена. Только за одну из таких рукописей с графическим изображением и описанием 60-ти видов летательных аппаратов – «виманов», немецкая экспедиция уплатила в казну монастыря две тысячи фунтов стерлингов серебром.
Об этом можно писать много, об этой стороне деятельности «Зондеркоманды «Тибет» пишут и ещё напишут сами немцы.
Полагаю, эта «научная» деятельность являлась мощнейшим прикрытием, усыпившим бдительность английских политиков и «МИ-6», официально допустивших немцев в ранее столь ревностно охраняемый от иностранных взоров Тибет.
Тибет, тысячелетия бывший «Запретным Королевством» стал официально доступен экспедиции Шеффера по согласованию Рейхсканцелярии Германии с Форейн Офисом Великобритании согласно так называемого «Пакта Четырёх», подписанного примасами четырёх европейских государств – Великобритании, Франции, Германии и Италии 15 июля 1933 года в рабочем кабинете Бенито Муссолини. Этим пактом четыре западные державы приняли обязательства во взаимоотношениях друг с другом осуществлять политику эффективного сотрудничества с целью поддержания мира. И обязались проводить в тех пределах, в которых это окажется возможным, «согласованный курс во всех политических и неополитических, европейских и внеевропейских вопросах, а также в области колониальных проблем».
Но ещё ранее, 7 июня 1929 года вышеперечисленными странами было принято решение о предоставлении Германии дополнительных рынков сбыта. Цель – облегчить стране, побеждённой в Великой войне, выплачивать её задолженности по репарациям странам-победительницам. Таким образом, Великобритания утратила возможность единолично контролировать внешнеполитическую и экономическую изоляцию Королевства Тибет.
Германия с приходом к власти нацистов воспользовалась своим правом в полной мере.
Сотрудники экспедиции практически в открытую производили и производят геодезическую съёмку местности, ведут метеорологические наблюдения, составляют подробнейшие планы Лхасы и монастырей.
Реально, Тибет привлекает немцев, как плацдарм сосредоточения военных немецких сухопутных и авиационных соединений и групп для будущего вторжения в Британскую Индию.
Министр двора высокочтимый Квотухту, регент при малолетнем его Королевском Величестве Тхутпэн Гьяцо – Далай-Ламе Четырнадцатом, направил официальное послание Рейхсканцлеру Германии фюреру нации Адольфу Гитлеру:
– «Глубокоуважаемый господин (король) Гитлер, правитель Германии, господствующий над обширными странами.
Да пребудут с Вами здоровье, радость покоя и добродетель!
Сейчас Вы трудитесь над созданием обширного государства на расовой основе.
Поэтому прибывший ныне руководитель немецкой Тибетской экспедиции сахиб Шеффер не имел ни малейших трудностей в его пути по Тибету, ни в осуществлении своей цели установления личных дружественных отношений; более того, мы надеемся на дальнейшее расширение дружественных отношений между нашими правительствами.
Примите, Ваша Светлость, господин (король) Гитлер, наши заверения в дальнейшей дружбе в соответствии со словами, сказанными Вашей стороной.
Это Я подтверждаю Вам! Написано 18 числа первого тибетского месяца года Земляного Зайца (1939 год)».
Эти «добросердечные» отношения Третьего Рейха и Королевства Тибет подогреты поставками в Лхасу немецкого вооружения.
И не только вооружения. Не сомневаюсь, существуют секретные договорённости использования тибетских солдат для нападения на Британскую Индию.
К 40-му году налажена радиосвязь по линии Лхаса – Берлин.
Фюрер может вести диалог с полномочным представителем Лхасы, будь то Далай-Лама или регент, напрямую в едином для обоих собеседников времени. Немецкой техникой можно только восхищаться. Ничего подобного ещё не имеет ни одна иная страна в мире.
Немецкие инженеры, владеющие навыками опытных альпинистов, не только совершили восхождение на священную для буддистов вершину горы Канченджанг, но смонтировали на ней радиоретрансляционную точку. Радиоцентр, работающий в автономном режиме от аккумуляторных батарей, подпитываемых от динамомашины, использующей силу ветра. Оператор может месяцами не подниматься на гору. Радиоцентр работает на коротких волнах. Он способен обеспечить устойчивую радиосвязь Берлина с Лхасой, так и с Токио. Более того, этот радиоцентр, управляемый из Берлина, способен работать в режиме «глушилки», способной создавать помехи, блокирующие радиосвязь Нью-Дели с Лондоном, осуществляемую через многочисленные радиоточки кораблей военно-морского флота.
Экспедиция Шеффера свою работу закончила и покинула Лхасу. Но притом немецкое присутствие в Тибете не только продолжается, но численность немцев увеличивается.
Предполагаю, что мобильные группы радиоинженеров, вернее, офицеров СС «Зондеркоманды «Т», продолжают изыскивать дополнительные надёжные природные отдельно стоящие возвышенности в труднодоступных местах для монтажа новых радиотрансляционных станций.
Эти изыскания продолжаются под прикрытием легенды о поисках легендарной подземной страны вечного счастья Шамбалы, затерянной в Тибете либо в Гималаях…
*****
Читая и перечитывая полученное на имя Мак’Лессона донесение, я невольно перечитал эту фразу дважды, подчеркнул её красным карандашом:
– «… под прикрытием легенды о поисках легендарной подземной страны вечного счастья Шамбалы, затерянной в Тибете либо в Гималаях»…
Шамбала, Шамбала…
Что за Шамбала такая? Почему я о ней ничего не слышал, не читал? Может, не в тех кругах вращался? Если подумать, это что-то мистическое, спиритуальное. Нет, не сталкивался. И в Лхасе был, правда, недолго, а про Шамбалу никто в моём окружении ни разу не обмолвился. Эврика! Эх, Кудашев, стареть начал. Да меня следователь в Москве именно о Шамбале и спрашивал, что я знаю о ней. Ничего! И мысль от себя отогнал. А ведь в связи с ней, с Шамбалой, и другие вопросы задавались. Ну, голова, контуженная в япону мать, вспоминай! Да, были вопросы. Не очень настойчивые, но были. Два имени были названы: некоего Блюмкина Якова Григорьевича и русского художника, но, почему-то, американца. Как его, Егорих? Нет, Рерих. Да, Рерих? Вернее – Рёрих. Русский? Стоит засомневаться, тогда и Кудашевы – татары либо немцы – вместе с князьями и графами Юсуповыми, Аракчеевыми, Годуновыми, Кутузовыми, Рахманиновыми, командором Берингом, адмиралом Беллингсгаузеном, генерал-фельдмаршалом Барклаем де-Толли и императрицами от Екатерин до Александры! Одна тонкость: уж «американцами» вышеперечисленных и иных, вписанных в книги геральдические, назвать никак нельзя. Нет, и Рериха не знаю. Откуда знать, в Санкт-Петербурге не служил, во дворцах на приёмах не бывал, в театрах за всю жизнь был раза четыре, да и то при советской власти, на вернисажи не приглашался. Всё больше по азиатским горам да пустыням… Что ж, пришла пора познакомиться с этими именами. Это можно. У Мак’Лессона библиотека – Британский музей позавидует. В ней одних газетных и журнальных подшивок – тонны! Увы, не для всех. Не для народа Киштвари. Только для одного человека, для самого Мак'Лессона. Правда, последнее время в ней частенько Азариас пропадает. Пора и мне «записаться».
В библиотеке меня с поклоном принял младший жрец Агни-Ра, меченосец храмовой стражи, подчинявшейся Великому жрецу Азариасу. Тем не менее, мой человек. Впервые я познакомился с ним еще в апреле девятнадцатого года, в мой первый приезд в Киштвари с грудой чугунного лома вместо золота. Он был предоставлен мне в личное услужение грумом, заботился о моём пони. Пятнадцатилетний подросток назвался Ясоном из рода Протерос, зарекомендовал себя понятливым и шустрым вестовым. Уже в те годы он отлынивал от обязательных для подростков Киштвари занятий по военно-физической подготовке, предпочитая проводить время за чтением рукописей на древнегреческом и санскрите. В двадцать четвёртом году мы расстались, а когда снова встретились в тридцать шестом, Ясон Протерос уже исполнял обязанности секретаря самого Панкратайоса Кризантоса – Мак’Лессона. После смерти князя, он был мне добрым помощником в деловых связях с коммерческими фирмами, закупавшими в Киштвари продукты нашего горнорудного производства, и поставляющие, в основном, продукты питания, вино и прочие предметы первой необходимости.
Вот и сегодня он приготовил для меня почту и проекты писем на подпись.
Почта подождёт. Есть дела поважнее.
Спросил нашего библиотекаря, что он знает о Шамбале.
Ясон ответил:
– Могу только то, что знаю из древней рукописи «Колесо Времени», составленной самим владыкой Шамбалы Сучандрой со слов самого Будды Шакья Муни. Это страна, укрытая горами и снегами, расположена в неизвестном людям месте, в глубинах земли, в закрытых от земного мира тайных пещерах, где нет смерти, печали, голода и болезней. Попасть в Шамбалу может лишь человек, чистый сердцем! Путь в Шамбалу – это не дорога среди скал и снегов по тропам и перевалам, это путь человека в сердце своём! Возможно, в других книгах есть более практические сведения.
Ясон указал на стену, во всю её высоту и длину, целиком состоявшую из нескольких сот картотечных ящичков. Подошел к картотеке. С минуту его взгляд скользил по наклейкам. Придвинул к стене лестницу стремянку, поднялся на пару ступенек, вытянул узкий ящик, поставил его на стол.
На ящике наклейка «Shambala» – «Шамбала». В ящике всего одна карточка.
На ней аннотация почерком Мак’Лессона на английском:
«Shambala»:
– «1. «Calachacra» – «;;;;;;;» – «Калачакра» – «Колесо Времени», список с оригинала, санскрит, рукопись на хлопчато-копровой бумаге ручной работы, 12-й век от Р.Х., 1879 листов.
– «2. Rene Guenon. «Roi du monde», Paris, 1931» – Рене Генон. «Король Мира», Париж, 1931».
– «3. Helena Blavatsky. «The Secret Doctrine, the Synthesis of Science, Religion and Philosophy», London, 1988, 1897» – Елена Блаватская. «Тайная доктрина, синтез науки, религии и философии», 1888, 1897».
– «4. Nikolai Rerikh. «Heart of Asia», «Shambala», Southbury (st. Connecticut): Alatas, 1929. – Николай Рерих. «Сердце Азии», «Шамбала», Саутбери (шт. Коннектикут): Алатас, 1929».
Приписка карандашом рукой Мак’Лессона:
– «Ничего научно существенного. Мифы, литературные фикшен. Шамбалу с Киштвари идентифицировать невозможно. В мире найдётся немало пещерных городов, как в Европе, так и в Азии, и в Америке. Конечно, их немало и в Индии, стране, где обработка камня и создание грандиозных подземных культовых и дворцовых комплексов было доведено до совершенства тысячи лет назад. Тем не менее, возможная идентификация Киштвари с Шамбалой является крайне опасной. Недопустимой. Природные богатства Киштвари, с её налаженным, пусть для Европы и примитивным производством, непременно покажутся лакомым куском. Аннексия в этом случае со стороны Британской Индии либо Германии неотвратима!».
Я поблагодарил Ясона, сказал:
– На изучение «Калачакры» у меня нет времени. Ты знаешь, уже достаточно! Сможешь найти Рене Генона? Я слышал о нём. Французский философ, ставший египетским суфием!
Через три минуты Ясон протянул мне его книгу. Я чуть было не застонал от досады: конечно, на французском!
Каково же было моё изумление, когда Ясон, взял из моих рук книгу, пролистал её, просматривая страницы по диагонали, нашёл слово «Шамбала», и начал бегло читать французский текст, свободно, фраза за фразой, переводя его на английский!
– «После катастрофы учителя высокой цивилизации, обладатели Знания, сыны Внешнего Разума, поселились в огромной системе пещер под Гималаями. В сердце этих пещер они разделились на два «пути»: правой и левой руки. «Первый путь» назвал свой центр «Агартхи» – «Скрытое место добра» – и предался созерцанию, не вмешиваясь в мирские дела. «Второй путь» основал Шамбалу, центр могущества, который управляет стихиями и человеческими массами. Маги-воители народов Земли могут заключить договор с Шамбалой, принеся клятвы и жертвы»...
– О какой катастрофе идёт речь? – спросил я библиотекаря.
– Несомненно, о Великом потопе, – ответил Ясон. – О потопе, уничтожившем Атлантиду.
Я благодарно кивнул головой. Сделал рукой жест, команду убрать книгу на полку и ящик в картотеку.
Присел на минутку собраться с мыслями.
Понемногу приходило понимание истинного масштаба событий, которые не обошли наше маленькое «затерянное королевство» Киштвари. Теперь известно, что нужно ожидать от немцев. Флаг на вершине Киштвари-Деви – только первый, очень серьёзный шаг. Немцы не осмелились воодрузить флаг на территории Тибета, на горе Канченджанг. Но здесь они не будут столь щепетильны. Следующим вояжем дирижабль доставит в Киштвари роту штурмовиков и полсотни инженеров, техников и рабочих. Сгрузит причальную мачту и ретрансляционную радиостанцию. Будут строить настоящую крепость.
Ладно, посмотрим, как у них это получится!
Вернулся Ясон.
Есть решение и в отношении этого библиотекаря-меченосца. Решение, принятое незадолго до смерти Мак’Лессоном. Воля басилевса была изложена на бумаге, бумага сложена в конверт, опечатана и передана мне с тем, чтобы в час «икс», конверт был передан Ясону Протерос.
Наша маленькая война с Германией неизбежна. И сам я, сколько не берёг мою жизнь мой ангел во всех приключениях, тоже смертен. Пора мне принять некоторые меры на крайний случай. Дело долга по отношению к Киштвари. Дело чести по отношению ко всему роду Кудашевых.
– Пойдём, – пригласил я Ясона. – Возьми с собой масляную лампу.
– Я готов, Учитель, – отозвался Ясон.
Мы шли подземными коридорами, вырубленными в скальных, древних, как сам Индостан, породах. На поворотах, либо на перекрёстках я спрашивал Ясона:
– Запоминаешь?
– Да, Учитель, – отзывался Ясон.
– Есть решение доверить тебе тайну каменных ключей Малой сокровищницы, Ясон. Ты слышал, погиб мой меченосец, владевший этой тайной, который должен был доставить после литургии в неё Кидар Александра Македонского. Эту тайну не должны знать три человека. А для одного – эта ноша непосильна. Случайная смерть либо безумие, и Киштвари останется без своих сокровищ. Ты не боишься?
– Я боюсь только гнева богов, Учитель. Страх за собственную судьбу мне неведом. Я готов. Но почему вы удостоили именно меня этой чести, Учитель?
– Скоро узнаешь, Ясон. Считай, это воля богов. Не сопротивляйся их воле. Не упускай из всего, что окружает тебя, ни одной мелочи. Возможно, волю богов тебе расскажет случайно присевшая на плечо бабочка, или раскалённая капля масла, упавшая на голую ногу… Мы пришли. Дай мне светильник!
Мы остановились у стены с вырезанным на ней гигантским каменным округлым щитом с барельефным изображением Змея, свернувшегося спиралью, на щите. Тело змея с головой в центре спирали было сложено из одинаковых каменных полусфер размером с крупное яблоко.
– Это замок, Ясон. Каменный замок. Остроумное очень сложное инженерное сооружение древних мастеров. Нужно в правильном порядке достаточно сильно нажать на каменные сферы, и вход раскроется сам. Человеку не под силу сделать это, не зная ключа. Многотонный мегалит будет поднят силой воды, перенаправленной из подземного источника. Понятно ли я объясняю?
– Да, Учитель!
– Здесь нельзя ошибаться. Неправильно набранный ключ только намертво заблокирует вход в сокровищницу. Посвящённый сразу поймёт, что была попытка открыть эти двери. Разблокировать вход тоже можно, для этого имеется другой ключ. Ты готов?
– Да, Учитель!
– Слушай и запоминай. Ключевые слова следующие: «Гнев. Ахиллес. Ахеяне. Сделал». Запомнил?
– «Гнев. Ахиллес. Ахеяне. Сделал».
– Теперь порядок применения этих слов. Тебе знаком стих Гомера из «Илиады» – «Гнев, о, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына! Гнев неуёмный его много бедствий ахеянам сделал!»?
– Знаком.
– Читаешь стих трижды. В первый раз, чтобы не ошибиться, при каждом произнесённом слове касаешься рукой каждой следующей сферы, не нажимая на них. В первый раз нажмёшь на камень при слове «гнев». Читаешь стих до конца, камни только трогаешь, не нажимая на них. При слове «сделал» нажимаешь на голову Змея. Запомнил?
– Да, Учитель.
– Во второй раз читаешь тот же стих, отсчитываешь слова в том же порядке, но в первый раз нажимаешь на сферу при слове… На каком слове?
– Ахиллес, Учитель.
– Чем заканчиваешь стих?
– При слове «сделал» нажимаю на голову Змея, Учитель.
– Хорошо. Теперь сам расскажи, что будешь делать в третий раз!
– Читаю, касаясь каменных полусфер рукой при каждом слове. При слове «ахеянам» нажимаю с силой на камень. Дочитываю стих до конца, камни только трогаю, не нажимаю на них. При слове «сделал» нажимаю на голову Змея. Правильно?
– Правильно. Теперь, от теории к практике. Последнее предупреждение. Тебя могут выследить и подслушать. Сегодня это невозможно, я принял меры предосторожности. Но в будущем читай Гомера в уме. Начинай, открывай вход!
Ясон подошел к каменному щиту. Остановился, напрягся, как воин перед боем. Поднял правую руку, левую отвёл назад и несколько в сторону для равновесия. Секунд десять собирался, успокаивая дыхание, как снайпер перед выстрелом. Начал. Его правая ладонь пошла по спирали. Губы беззвучно шевелились.
Я тоже в уме читал Гомера. На слове «Ахиллеса» Ясон нажал на камень. Правильно. Хорошо. Я отвернулся в сторону. Побоялся возможного с моей стороны неконтактного воздействия на Ясона.
Повернулся к нему только на шум невидимого водного потока и шорох поворачиваемого каменного блока входа. Не сам щит со Змеем. Рядом.
– Получилось, Учитель! – в полголоса воскликнул Ясон.
– Проходи, – сказал я.
Вошли в Малую сокровищницу. Зажгли канделябры. Каменная дверь через пару минут затворилась сама.
– Как отсюда выходят? – спросил Ясон.
Я услышал в его голосе вполне понятное беспокойство. Подошёл к стене рядом с выходом. Нажал на обыкновенный камень, насколько выступающий из стены. Каменный дверной блок снова начал поворачиваться, открывая выход.
– Понятно, – сказал Ясон.
Я указал Ясону на стул.
Из вороха бумаг, лежавших в одной из ниш, вынул конверт, опечатанный в пяти местах печатью Гюль Падишаха с изображением розы, увенчанной короной. На конверте надпись: «Ясону Протеросу».
Протянул конверт Ясону.
Ушёл в дальний угол сокровищницы. Стоял, молчал, смотрел на огонёк фитильной масляной лампы.
Обернулся на голос Ясона:
– Учитель!
Подошёл к нему.
– Что теперь? – спросил Ясон.
– Пока ничего, – ответил я. – Не пришло ещё твоё время. Сам видишь, внутри Киштвари может в любую минуту вспыхнуть междоусобная резня. А извне – со дня на день я ожидаю военный десант германцев. Сумеем отбить десант, у нашей партии будут шансы против Азариаса. Кидар уже у него. Теперь ему нужна слава освободителя и военного стратега. Потом он перережет наследников покойного басилевса. Наша задача сегодня – не допустить разбаланса сил в Киштвари. Нельзя совершать необдуманные поступки. Кто торопится, ошибается чаще того, чьи поступки выверены и просчитаны. Но вот тогда необходимо действовать молниеносно. Пока Азариас на это не способен. Он выжидает.
– И вы, Учитель, знаете, чего он выжидает? – спросил Ясон.
– Конечно, знаю. Немцев ждёт Азариас. Он тоже видел дирижабль и флаг на Киштвари-Деви!
На этом мы расстались. Одно малое дело я сделал. Осталось большее: подготовиться к десанту «Зондеркоманды «Т»!
*****
Подготовку Киштвари к обороне я начал с ревизии сил и средств. В первую очередь меня интересовали горные 75-миллиметровые скорострельные пушки Круппа, неведомыми путями и способами попавшие к Мак’Лессону. Из той самой, весьма нашумевшей в своё время, немецкой поставки через турецкую фирму в адрес Раджу Чакрабати-Сингху, племяннику махараджи Кашмир и Джамму, партией в десять стволов. Два из них были конфискованы английской администрацией, но восемь пропали, якобы, где-то в пропастях Гиндукуша.
Ан, нет. Отыскались. Все восемь. Новенькие, в масле. Аккуратно упакованные стволы, станки, приборы и механизмы в добротные сосновые ящики. С запчастями. Каждая пушка была снабжена подробной инструкцией. Наставления по сборке орудий и стрельбе были изданы на хорошей бумаге на немецком и турецком языках.
Но со снарядами была беда. На каждый ствол – по три снаряда шрапнельных и три осколочно-фугасных. На восемь не пристрелянных орудий сорок восемь снарядов. Хоть плачь! И нигде, ни у кого не прикупить.
Ладно, пересчитаем по-новому. Два орудия приспособим под зенитную батарею. Для них – 24 осколочно-фугасных снаряда. Шесть снарядов на пристрелку. Восемнадцать для боя. Вполне. Сомневаюсь, что успеем сделать более двух выстрелов. Два орудия выставим на направлении наиболее вероятного движения противника. По два снаряда шрапнелью для пристрелки. Для боя останется 20 снарядов. Уже хорошо.
Батареи будут прикрыты стрелками. Восемьсот винтовок. Из них большая часть Бердана, сотня английских Ли-Энфильдов, сотня Маузеров, штук пятьдесят Мосина. Плюс четыре пулемёта «Льюис» конструктора Сэмюэла Маклина и производителя полковника Айзека Льюиса. Дальность полёта пули калибром в 7,7 миллиметра 1840 метров! С «Льюисами» я сам ещё не знаком. Никогда в руках не держал. Нужно будет проверить всю эту массу оружия, разобрать, собрать, смазать, не перепутать калибры патронов для раздачи стрелкам. До часа боестолкновения дать отстрелять каждому стрелку хоть по три патрона.
Организацию питания, санитарно-медицинскую службу поручил Ясону. Полевой госпиталь на первые двадцать мест развернули в большом зале храма Хелайоса Агни-Ра.
Разведку возглавил Адрастос. Он же и забрал все четыре «Льюиса» своим разведчикам. Я напутствовал его собственным наставлением: не ввязываться в общее боестолкновение, до последнего выстрела на поле боя вести наблюдение, докладывать мне об изменениях ситуации. Вроде, понял.
Артиллерия была на мне. Впервые.
Читал «Unterricht» – «Инструкцию».
Хороша пушка «75-мм KRUPP Feldkanone L/24»!
Калибр:
Калибр: 75-мм
Вес ствола: 229 кг
Вес лафета: 533 кг
Тип снаряда: сегментная граната, шрапнель, картечь
Вес фугаса: 6,1 кг (13 фунтов 8 унций)
Вес шрапнели: 5 кг (11 фунтов)
Дальность стрельбы: с ударным взрывателем 6600 ярдов или 6.03504 км.
Ствол на жестком лафете без противооткатных буферов. Подъем ствола осуществляется вращением расположенного под углом к корпусу лафета маховика.
Для более точного наведения орудия на цель, в дополнение к основному – тангенциальному – орудие оснастили новым телескопическим прицелом.
Максимальный угол возвышения ствола над горизонтом – 20-ть градусов.
Телескопический прицел меня порадовал. Угол возвышения в двадцать градусов – огорчил. Ненадолго.
Два дня ушло на расконсервацию и сборку четырёх орудий. Собрав, поняли если поставить на храмовой площади – смотреться будут. Салютовать можно в честь особо важных гостей. Если очень постараться, можно по серпантину поднять и на гребень кальдеры, и спустить к подножию Киштвари-Деви. Пушки тяжелы, но всё-таки, они «горные». Вот только для ведения огня по воздушным целям орудия явно не приспособлены. Придётся дорабатывать. Новые стальные лафеты и турели нам изготовить не удастся. Придется из дерева. Где-то тут, в Киштвари, я добрый дуб однажды видел!
Отрядил отряд на заготовку древесины. Сам, по собственному наитию, принялся за эскиз такого лафета, чтобы и откатный удар смог выдержать, и лёгок был при повороте ствола, и высоту возвышения ствола позволял изменять от 45-ти до 85-ти градусов. Хотя бы.
Семь дней промелькнули как один. Те, работы, которые я планировал закончить в три-четыре недели, были исполнены в полном объёме к восьмому дню. Я не удивлялся тому, что в тяжёлых работах оборонительного характера принимают участие не только профессиональные стрелки – меченосцы храмовой и дворцовой стражи, но, практически, все здоровые мужчины Киштвари: шахтёры и металлурги, камнерезы и пастухи. А следовало бы удивиться и сказать доброе слово организатору добровольной трудовой повинности.
Однажды, вытянув на гребень кальдеры орудие, мои меченосцы чуть было не упустили ствол по крутому склону внешнего кольца с высоты более чем в восемьсот метров. На помощь бросился не только я, «архистратиг», но и каменотёсы, трудившиеся над возведением брустверов на площадке, с которой должен был бы простреливаться серпантин – путь вероятного продвижения противника. Мы успели перехватить канат и несколько минут удерживали груз в двести двадцать девять килограмм, пока его не перехватили ещё несколькими канатами мои «артиллеристы». Пока ещё в кавычках. Упав от пережитого напряжения на спину, я прижал к губам кровоточащую ладонь, обожжённую джутовым канатом. Взглянул на своего невольного помощника, рассмеялся. Он занимался тем же самым.
Моя реакция каменотёсу понравилась. Он тоже улыбнулся. Потом, подняв вверх правую руку, спросил:
– Если архистратиг позволит, я спросил бы его, бывал ли он сам в Греции?
– Да, бывал. Правда, давно, почти тридцать лет назад! Ещё в мирное время. До Великой войны.
– И как?
– Посмотрите вниз. Видите озеро? Оно прекрасно. А теперь представте себе огромнейшую водную среду – вечнолазурное море, по которому ещё плавали герои «Илиады», царь Одиссей! И из моря встают белокаменные острова, берега большой земли, покрытые зеленью лесов. И города… Я видел столицу древней Эллады – Афины. Я был на вершине холма Акрополя у подножия мраморных колонн главного входа – Пропилей – Парфенона, храма Афины Паллады…
Мой собеседник зажмурился, словно представлял себе картину, описанную мною словами. Сказал:
– Да, правда. Ясон рассказывал нам так же.
– Ясон? – переспросил я.
– Да, Ясон. Он не только рассказывал, он читал нам о Греции, показывал изображения её древних храмов и новых городов. Там живут такие же люди, как и мы. Ясон говорил, что в мирное время мы могли бы ездить друг другу в гости…
Я был потрясён. Неужели должна была наступить война, чтобы вот так, в неделю можно было сломать решётки изоляции Киштвари? Пусть пока только в их самосознании. И это сделал Ясон!
Каменотёс продолжал:
– Я простой человек. Меня зовут Тимус. Мы все, все киштвари, как бы ни было нас мало, против врагов Греции, против врагов, которые хотят уничтожить весь мир ради самих себя, ради одного собственного народа! Мы все будем воевать против германцев. Здесь или в Греции, всё равно!
Я по-европейски пожал каменотёсу руку. Он сначала не понял этот жест, но потом с готовностью ответил крепким рукопожатием.
*****
На восьмой день были назначены испытания нашей артиллерии. Артиллерия, расположенная по гребню кальдеры, охранявшая пути вероятного продвижения противника, в пух и в прах разнесла картечью многочисленные мишени – мешки, набитые соломой, выставленные на двух витках серпантина.
Так наглядно проверить боеготовность зенитной батареи возможности не было. Макет дирижабля поднять в воздух не удалось бы.
Наши кузнецы и плотники постарались на совесть. Конечно, на практике пришлось вносить некоторые изменения в проект дубового лафета, вращающегося на тяжёлой платформе. Эту возможность обеспечивали два добрых молодца, вращая платформу, как вращают на русских ярмарках большие карусели. Двое других на самой платформе вращением настоящего штурвала, типа морского, по команде канонира поднимали и опускали ствол орудия.
Более того: каждая площадка под зенитное орудие в целях маскировки могла быть опущена под землю по самую мушку поднятого ствола. Землекопам и каменотёсам пришлось весьма изрядно потрудиться.
В состоянии покоя площадка накрывалась специально сплетённой маскировочной сетью.
Мною предполагалось, что дирижабль должен будет максимально снизиться над вершиной горы Киштвари-Деви с тем, чтобы сгрузить на её поверхность доставленное тяжёлое и объёмное оборудование. Дирижабль должен был бы спуститься и к подножию Киштвари-Деви, чтобы сгрузить предметы, необходимые для основания базы работников, и самих работников. Возможно, и вооружённых бойцов. У немцев есть два варианта десантирования. Первый, испробованный вариант: строить лагерь у подножия горы с внешней стороны кальдеры. Второй – с внутренней. В обоих случаях они попадали бы под огонь наших пушек. Зенитная артиллерия могла использовать и нулевой уровень прицела.
Каждое зенитное орудие было пристреляно тремя выстрелами с тремя разными углами возвышения. Постарались не потревожить выстрелами священную белизну вершины Киштвари-Деви. Разрывы снарядов засекали теодолитами. Первым – от орудия. Вторым – установленным в шести километрах от орудия. Предельная высота параболы, описываемой снарядом – точка вершины треугольника – вычислялась методом триангуляции. Она составляла 3800 метров!
Высота плато у основания кальдеры на картах, составленных в своё время самим Мак’Лессоном, была определена в 1400 метров, высота гребня кальдеры в самой высокой точке достигала 2600 метров, а пик Киштвари-Деви – 3400 метров от уровня моря. Если учесть, что эти цифры именно от «уровня моря», не трудно высчитать, что от подножия до вершины высота горы не выше двух тысяч метров.
У нашей зенитной батареи был шанс сбить фашистский дирижабль в воздухе!
Результаты испытаний я счёл удовлетворительными.
*****
Пошли, потянулись томительные дни ожидания. Они не были праздными. Я наводнил разведчиками окрестные далеко не близкие деревушки. Конные наряды день и ночь патрулировали территорию вокруг кальдеры. Часовые границы были готовы зажечь сигнальные костры на вершинах хребтов, окружающих долину вокруг Киштвари, при появлении дирижабля либо иного наземного вторжения на охраняемую территорию не только группы лиц – чужака, одинокого всадника!
Сам лично, днём и ночью проверял посты. Конечно, особо пристальное внимание было обращено на зенитную батарею. Под маскировочной сетью, и купами нарубленных кустарников эти огневые точки были практически не видимы.
В дневное время беспощадно гонял артиллерийские расчёты бесконечными тренировками.
– Боевая тревога! Расчёт к бою!
– Маскировочную сеть убрать! Делай раз!
– Выдвинуть орудие в боевое положение! Делай два!
– Расчёту занять свои места у орудия согласно номерам! Делай три!
– Заряжающий!
– Я! Канонир Фил!
– Ваши обязанности?
– Ответственность за маскировку орудия, участие в приведении орудия в боевое положение, при ведении огня произвожу заряжание орудия, по команде командира расчёта «огонь» осуществляю выстрел, произвожу выброс гильзы. В случае гибели любого другого номера расчёта выполняю его обязанности в совокупности со своими!
И так далее… Каждый Божий день.
По ночам я слушал радио. Новости были не утешительными. Создавалось впечатление, что в эфире день и ночь, не смолкая трещат наперебой только Гитлер и Геббельс. Они оба напоминали мне впервые обкурившихся гашишем хумаракешей. Эйфория выше Гималаев. Закончится словесная паранойя фюреров, начинается бесконечный концерт военных оркестров. «Дойче, дойче юбер аллес!». Стало очень непросто поймать БиБиСи. Сводки СовИнформБюро, даже в самые тяжёлые первые месяцы войны были всегда желанны. Если «Говорит Москва!», значит, жива Россия!
Господи! Как в эти июльские дни я ждал этот проклятый фашистский дирижабль! Его ждали все киштвари. Большинство – с азартом воинов, которым не терпелось испытать собственное оружие, собственную силу и храбрость в бою. Конечно, были и те, кто ожидал начала боевых действий со страхом. Я понимал их. Это были старики, женщины, больные, увечные… У меня в те дни и мысли не было о том, что рядом с нами могут находиться люди, ждущие фашистов, как посланцев богов. Люди, готовые всадить обоюдоострый скифос в спину защитников Киштвари.
Наконец, дождались!
Это случилось 18-го июля 1941 года.
Немцы были верны себе. Они выдвинулись на линию огня в своё любимое время – на рассвете. Дирижабль шел на запад, на Киштвари, прикрываемый лучами поднимающегося летнего яркого солнца. Ни один из выставленных часовых, ослеплённый солнцем, не увидел его. Великий Хелайос Агни-Ра сыграл злую шутку над своими адептами. Ни один сигнальный костёр не был зажжён вовремя.
Дирижабль, сбросив обороты моторов, почти без звука, завис над вершиной Киштвари-Деви, почти опустился на её вершину и начал разгрузку. На ледник успели спуститься трое мужчин. Начали принимать груз – большие ящики, спускаемые на тросах электротельферов.
Они работали не менее десяти-пятнадцати минут, пока один из стрелков не поднялся из своего тёплого гнёздышка из шкуры яка на бруствер гребня кальдеры, чтобы облегчиться. В его руках не было оружия. Увидев дирижабль, меченосец опешил, сначала безмолвно на него просто смотрел, а потом, вникнув, что это воздушное чудовище и есть ожидаемый враг, закричал во всё горло:
– Виман! Виман! Виман!
От этих воплей нельзя было не проснуться. В Киштвари не было стрелка, который за несколько минут не расстрелял бы свой боезапас в сторону дирижабля. Естественно, ни одна винтовочная пуля до дирижабля не долетела.
В этой суматохе зенитные артиллерийские расчёты показали себя с наилучшей стороны. Часы тренировок по немецкой системе обучения канониров, изложенной в «Наставлении» не прошли для моих артиллеристов даром. С момента первого вопля «Виман!» им понадобилось девяносто девять секунд на то, чтобы сорвать с точки маскировочную сеть, выдвинуться из окопа, навести орудие на цель по отработанной траектории и открыть огонь. В пять минут лихорадочного обстрела боезапас был израсходован полностью. Ни у первого, ни у второго расчёта не осталось ни одного снаряда.
Все восемнадцать снарядов ушли в цель.
Это зрелище нужно было видеть. Я, как и все киштвари, был заворожён им. В моём большом кармане так и остался невостребованным фотоаппарат «Кодак» с 36-ти миллиметровой плёнкой. Дирижабль был не просто подбит, как гигантская птица. Он горел в воздухе! Это был гигантский клубок огня. Его жар коснулся горячей ударной волной каждого киштвари. Немцы, принимавшие груз на вершине горы, погибли мгновенно.
Киштвари, опустошившие магазины своих винтовок, потрясали ими в воздухе. Как один эта масса стрелков кричала, повторяя имя своего божества:
– Агни-Ра! Агни-Ра! Агни-Ра! Нике! Нике! Нике! Победа!
Я не был исключением. Я тоже человек, а не просто «архистратиг». Я кричал по-русски:
– Ура!
Вспомнил слова присяги: «Я, сын трудового народа..»… Дал присягу, значит, обязан исполнить принятый на себя долг защищать отечество, Россию, теперь – Советскую Россию, СССР.
Не имеет значения, что защищать Россию придётся за её пределами. Ели враг России пришёл в Гималаи, значит нужно исполнять свой долг в горах Гималаях. Не Кудашев развязал Мировую войну. И закончат её другие, без него. Но правильно сказано: «Враг будет разбит, победа будет за нами!». В этой непременной Победе будет вклад и Кудашева. Русского офицера. Бойца Красной Армии, сына народа!
Кто-то сзади потянул меня за рукав. Я обернулся. Это был мой знакомый каменотёс Тимус. Он был чем-то обеспокоен.
– Что случилось?
Тимус наклонился ко мне и прокричал в ухо:
– Азариас обвинил Ясона в богохульстве. В полдень он готовится принести Ясона в жертву Хелайосу Агни-Ра!
Этого известия мне было достаточно. Мой пони был наготове. Прикинул: от храмовой площади до восточной стены кальдеры добирался за четыре часа. Это в гору. Под гору дорога легче. Можно будет добраться часа за три, если не меньше.
Первый раз в жизни ударил своего коня. Не плетью, нет. Просто рукой по крупу. Пони меня понял. Заспешил со всех ног. Подгонять не было нужды. Лошадка бежала в свою родную конюшню к яслям с тёплым просом!
Я успел вовремя. На час раньше полудня, но вовремя. Увидел издали: площадь полна народа. Одни не комбатанты: старики и увечные. Они собрались вокруг жертвенного камня.
На камне с раскинутыми в стороны руками Ясон. Видно, прикован. Над ним с ритуальным греческим скифосом – мечом из чёрной бронзы – стоит Азариас. Он ещё не видит меня. Вот он двумя руками поднимает меч клинком вниз над своей головой… Делает резкий замах для сильного колющего удара…
Моя правая рука сама выхватила из-за пояса самовзводный наган. Особо не целясь, я автоматом сделал поправку на дальность, почти на полторы головы выше фигуры. Дважды нажал на спусковой крючок.
Азариас дёрнул пробитой головой, уронил скифос, упал с мегалита на камни площади.
Но звука моего выстрела не услышал никто. Ни я сам, ни толпа собравшегося народа.
Тяжёлый громоподобный звук взрыва пришёл со стороны Киштвари-Деви. За ним второй, третий, четвёртый!
Толпа с криками ужаса бросилась от жертвенного камня врассыпную.
Я убрал наган, спешился, поднялся к камню.
Ясон был жив. Он был прикован к жертвеннику.
Я оглянулся: на площади ни одного мужчины. На камне – оброненный Азариасом меч. Ну, это оружие не инструмент. Здесь лом нужен и кузнечные клещи. Ладно, «нет гербовой бумаги, пишем на простой!». Взялся за цепь двумя руками. Сделал петлю на правой кисти. Упёрся ногами в камень, потянул на себя цепь. Закричал от боли в руках, от боли в сердце. Железный клин со звоном вылетел из камня. Я упал на спину, ударился затылком о камень. Ясон был свободен.
Ещё серия взрывов за Киштвари-Деви. Господи, что там происходит?! У моих артиллеристов ни одного снаряда не осталось. Кто их, несчастных, из гаубицы долбает?
Спросил Ясона:
– Домой сам дойдёшь? Цепи сумеешь снять?
Он кивнул.
Я протянул ему свой наган:
– Держи. Он просто действует. Нажал – выстрелил. Береги себя. Вернусь, всё обсудим. Я назад, на войну.
Зашёл на конюшню. Приказал конюху-инвалиду подседлать свежего пони и взнуздать второго в запас.
Сел, покатил быстрым шагом. Здесь лошадки галопа не знают. И гнать нельзя, загонишь в момент. Высокогорье!
Через час мне пришлось остановиться. Навстречу мне по серпантину тропы тугой непрерывной лентой двигалась вся моя армия. И не только. Издалека я разглядел среди белых и серых войлочных плащей киштвари тёмно-зелёные летние мундиры английских «томми» и бордовые тюрбаны сипаев. Кто верхом, кто с конём в поводу.
*****
События на восточном склоне горы Киштвари-Деви после того, как я покинул наши «редуты победы», отправившись к храмовой площади, где успел предотвратить жертвоприношение, я излагаю со слов меченосца Адрастоса.
Эйфория победы охватила наших киштвари, совместными усилиями, как они думали, уничтожившими «виман» фашистской Германии. Действительно, в том бою не было стрелка, не опустошившего свой магазин в обозначенную цель. Кто бы стал доказывать стрелку, что не его пуля заставила вспыхнуть дирижабль!
Но истинными героями, конечно, были артиллеристы зенитной батареи. К слову истины, артиллеристы на направлениях вероятной пешей атаки противника, не сделали ни одного выстрела. Не поддались искушению прожечь свой драгоценный боекомплект на артиллерийский салют.
К этому времени подоспели ополченцы интендантской службы. Обед. Молниеносная победоносная война – многовековая мечта германских империалистов и фашистов – обернулась для киштвари грандиозным пикником на открытом воздухе. Вот когда и где киштвари почувствовали себя единым народом. Счастливым народом. Для общей радости не хватало только вина в больших чашах, пущенных по кругу. Это ничего, сейчас вернётся архистратиг, даст команду «отбой», поздравит народ с победой, наградит победителей, распустит армию по домам. А вечером на храмовой площади будут жарить быка, самого большого и жирного яка! Будут танцевать женщины, а мужчины петь самые весёлые песни. И вино будет литься рекой. Этот пир войдёт в историю Киштвари, равно как и имена его героев…
И в этот момент страшный взрыв уничтожил первый расчёт зенитной батареи. В воздух взлетели растерзанные части человеческих тел, разбитая, мгновенно оплавленная пушка Круппа, на сотню метров в воздух поднялся столб из огня, дыма, камней и земли.
Вопль ужаса сотен людей, уже празднующих в своих душах победу, волной прошёлся по всему Киштвари. За первым страшным ударом последовал следующий, немыслимой точности, уничтоживший второй артиллерийский расчёт зенитной батареи.
Наши меченосцы залегли. К их чести, ни один не покинул поле боя, не бросился спасать свою жизнь в глубоких пещерах Киштвари. Стрелки спешно меняли в винтовках обоймы, перезаряжали оружие и без команды открывали огонь по врагу.
Да, это был второй дирижабль с чёрной свастикой на сверкающем серебром борту. Защитники Киштвари увидели своими глазами, как из гондолы дирижабля выскользнуло нечто длинное, напоминающее большую рыбу. С плавниками и хвостом, извергающем пламя. Это нечто теперь летело по направлению к брустверу, на котором стояло третье орудие. Через три секунды был уничтожен и этот расчёт. Ещё через минуту – четвёртый. Стрелки продолжали опустошать свои патронташи, но дирижабль был неуязвим. Он был слишком высоко для винтовок. Мало-помалу, стрельба прекратилась. Дирижабль висел над позициями почти в зените. Так прошло минут сорок. И воздушное чудовище, словно почувствовавшее своё полное превосходство не только в воздухе, но и на земле, начало снижаться. Теперь в него не стреляли. Киштвари, сжимая в руках бесполезное опустошённое оружие, с ужасом смотрели на приземляющийся «виман». В дирижабле, видно, решили высадить десант в самой кальдере, избрали местом приземления просторную ровную поляну на берегу озера. Стрелки киштвари уже могли видеть в открытых иллюминаторах гондолы головы пришельцев, зелёного цвета, с огромными сверкающими глазами и хоботами вместо носа… Они казались киштвари чудовищами из чужого мира! Конечно, киштвари никогда не видели противогазов. Из амбразур гондолы торчали стволы пулемётов «Штанге».
Остановившись на высоте в десять-двенадцать метров, дирижабль распахнул нижний грузовой люк гондолы. Еще минута, и долина должна была бы наполниться десантниками, вооружёнными автоматами Фольмера.
Этого не случилось.
С трех сторон внутреннего склона кальдеры из четырёх точек, расположенных выше опустившегося дирижабля, по нему практически в упор одновременно ударили длинными очередями английские «Льюисы»!
Дирижабль вспыхнул почти мгновенно. Раздался взрыв. За ним второй, третий, четвёртый. Это рвался боезапас: ракеты, патроны, взрывчатка.
Через несколько минут всё было кончено. Из немцев ни одного не осталось в живых. Были потери и среди киштвари: погибшие при взрыве, обожжённые, контуженные.
Честь победы в этом неравном бою целиком принадлежала Адрастосу и его разведчикам.
Однако, и на этом в этот день военные приключения не закончились. В самый разгар последнего боя с немецким дирижаблем к кальдере вплотную подошёл эскадрон полевой разведки Бенгальских скаутов Индийской Армии, возлавляемый капитаном Сэмюэлем Гроссом.
Именно с ним я и встретился на серпантине внутренней стороне кальдеры, ведущего к центру скального дворцово-храмового комплекса.
Обменялись приветствиями, представились.
Мне не оставалось ничего иного, как назваться Джозефом Стивенсоном, экс-советником покойного полковника Мак’Лессона, управляющим делами его имения.
Закончил церемонию знакомства жестом:
– Добро пожаловать в Киштвари, сэр Сэмюэль Гросс!
На пороге храма нас встретил Ясон Протерос. Я шепнул ему:
– У нас гости. Распоряжайся. Раненых в храм. Мобилизуй женщин для оказания помощи. Готовьте обед для наших меченосцев и бенгальских скаутов. Их здесь человек триста. Накормить коней. Накрывайте стол для офицеров наших и английских в приёмном зале дворца. Постарайтесь подать как можно скромную посуду. Не будем дразнить англичан.
Повернулся к офицерам:
– Прошу простить, джентльмены. У нас сегодня не самый лучший день. Вы тоже проделали дальний и трудный путь. Мы будем отдыхать. Предлагаю начать с горячей ванны сернистого подземного озера. Правда, сервис не так роскошен, как в английском Бате графства Сомерсет, что на реке Эйвон. Но уверяю, что эффект от водной процедуры превзойдёт все ваши ожидания. Почувствуете себя рождёнными заново. Потом будем обедать. К сожалению, наоборот не получится. Мы не были готовы к достойному приёму столь великолепного общества.
Джентльмены не протестовали.
За обедом капитан Гросс представил нам старшего офицера, сопровождавшего батальон скаутов, назвал его имя. С бокалом бренди в руке поднялся пожилой полковник с совершенно белыми бакенбардами. Сказал спич. Во время своей речи смотрел, не мигая, только в мои глаза.
– Джентльмены! Сегодня, действительно, не лучший день для праздника. Но, возможно, произошедшие события не помешают доброму знакомству и дальнейшей дружбе истинных воинов и офицеров. Не раскрою военную тайну, если расскажу, что в день 22 июня наша контрразведка перехватила радиограмму, переданную открытым текстом на немецком языке. Не буду приводить её текст полностью по понятным нам всем причинам. Процитирую на память всего пару строк. Вот они: «Мой фюрер! Рад сообщить приятное известие: «Зондеркоманда «Т» под моим личным руководством обнаружила местонахождение легендарной Шамбалы! Силами воздушной разведки произведены не только детальное фото и киносъёмки местности, но и воодружен государственный флаг на безымянной пока вершине близ стоящего горного пика, который с вашего разрешения мог бы носить ваше имя. Координаты территории, условно названной нами «Шамбала» следующие… Подпись – генерал вермахта Зигфрид-Рейнгольд барон фон Реайнхардт». Названные координаты в нашем «Директорате» Нью-Дели были хорошо знакомы. Координаты поместья полковника сэра Алана Мак’Лессона, бывшего советника Вице-короля Индии лорда Чарльза Хардинга. Наш человек – разведчик. Начинал младшим офицером у самого Уилфреда Маллесона. Последние свои годы был полномочным резидентом Короны в независимом княжестве Кашмир и Джамму! Полковника Мак'Лессона при посещении им резиденции лорда Хардинга встречали салютом из одиннадцати артиллерийских выстрелов! Незаурядный человек, бывший хозяин этого дворца и поместья. Но продолжу: в этот же день, 22-го июня, было принято решение об экспедиции в этот дальний, но прекрасный уголок нашей Индийской Англии. И вот мы здесь. Жаль, нам не пришлось сразиться на этом форпосте Британской Индии с проклятыми фашистскими бошами! Эту работу выполнил ближайший соратник полковника Мак’Лессона сэр Джозеф Стивенсон. Предлагаю, джентльмены, выпить за здоровье нашего товарища!
Спич джентльменами был выслушан со вниманием, тост поддержан, бокалы бренди осушены до дна. Я тоже не оставил в своём бокале ни капли. Положение обязывало. Поставил бокал на стол.
Полковник поставил свой пустой бокал рядом с моим. Протянул руку для рукопожатия. Спросил:
– Ведь так, сэр Джозеф? Я ничего не упустил?
Я ответил не сразу.
Напротив меня сидел человек, с которым мы были слишком хорошо знакомы по Исфахану 1912-го года. Я знал его ещё майором Джеймс Фитц-Гилбером, командиром батальона скаутов индо-британской военной экспедиции в Персии.
Знал и то, кем он стал на сегодняшний день – первым заместителем директора в новом «Директорате Разведывательного Бюро» Вице-королевства Индия.
ГЛАВА XXX.
«Дружеская» беседа за завтраком с Фитц-Гилбером. Посмертный сувенир от барона фон Реайнхардт.
Киштвари, как субъект международного права.
Кое-что о синдроме Дауна. Тайна Ясона Протероса. Снова Кудашев под арестом. Последний побег. Дуэль с Калининым.
19 июля 1941 года. Киштвари.
Утром мы завтракали только вдвоём: я и Джеймс Фитц-Гилбер.
Его офицеры и рядовые скауты с рассвета занимались сбором вещественных доказательств на территории вчерашней битвы. Батальонные врач и фельдшер в эту ночь вообще остались без отдыха. У них было много работы, и не хватало медикаментов. С хлопковой тканью на перевязки проблем не было. Мазь от ожогов изготавливалась фунтами кустарным способом из прокаленного хлопкового масла и отвара ивовой коры с небольшим добавлением горного мумиё, опиума и спирта. Помогало. Случаев абсцессов не было. Контуженых бойцов приводили в сознание, обеспечивали им здоровый сон.
Это была реальная помощь. Своим выздоровлением многие киштваряне были обязаны бенгальским скаутам.
За завтраком Фитц-Гилбер, как истинный джентльмен, начал разговор с элегантного и пустячного на первый взгляд, вопроса. Нет, не на тему «собаки и лошади». На более прозаическую.
Он спросил:
– Не скажете ли, сэр Джозеф, что есть золото?
Я ответил, не раздумывая:
– Золото – голд, аурум – химический элемент под номером 79 периодической системы Менделеева. Золото – металл с температурой плавления в 1064,4 градусов по Цельсию. Латинское, возможно, этрусское название aurum – «жёлтое».
Фитц-Гилбер поджал губы, не скрыл удивления. Спросил:
– Доктор Джон, я хорошо помню ваши интеллектуальные способности. Не случайно Уилфред Маллесон в Исфахане назначил вас, военного чиновника, протектора военно-санитарной службы доктора Джона Котович, ответственным за оперативно-розыскную деятельность временно созданного подразделения «Isfahan’s Military Board». Исфаханскую Военную Коллегию, если помните, официально возглавлял я. Вот уже почти тридцать лет я мучаюсь вопросами, что же именно произошло в двенадцатом году в Исфахане? Сколько смертей, нераскрытых преступлений, клубок фактов и разорванные между ними связи… Мне известны ваши отношения с лордом Фальконером. Ваши общие приключения давно стали легендами, пересказываемыми за офицерскими застольями. Право, эти истории могли бы лечь в серьёзные учебники для военных академий. Но меня более интересуют дела Исфаханские. Кстати, не поделитесь, что вас лично связывало с Маллесоном?
– А нас, действительно что-то связывало?
– А вы не ответите?
– Какой вопрос, такой ответ. Реальная жизнь настолько сложна, что ни один из самых гениальных мыслителей, литераторов, аналитиков разведывательных служб и прочих, не будут в состоянии воссоздать на бумажных страницах своих опусов, романов и протоколов истинную картину сложных человеческих взаимоотношений. Взаимоотношений, основанных не только на примитивной лобовой логике предполагаемых ситуацией взаимодействий, но и на нежнейших флюидах ощущений и осознанных мыслительных процессов, не только не поддающихся протокольному обоснованию, но и собственному пониманию индивидуумов – участников трагедии!
– Не люблю сложных ответов на простые вопросы. Поверьте, доктор Джон, я вам не враг. Более того, я всегда восхищался вашим мужеством, вашими способностями аналитика, мастера политического сыска. Всегда знал, самым знатным особам, таким, как лорд Фальконер, генерал Маллесон и полковник Мак’Лессон вы были нужны более, чем они вам. Лично для меня подобные отношения с вышестоящими персонами недостижимы. Я как был фельд-полицейским, так им и остался. Предлагаю сотрудничество. Клянусь честью старого офицера: со мной вы не потеряете ничего из того, чего вы успели добиться в жизни. Я имею в виду имущество и прочее, что вам дорого. Всё обсуждаемо. В свою очередь обещаю прикрыть вас в случае, в безусловном случае предстоящего серьёзного расследования вооружённого конфликта, произошедшего между жителями поместья в самоназвании Киштвари, владельцем которого являлся подданный Британской Короны Алан Фитцджеральд Мак’Лессон, и военнослужащими Третьего Рейха, Германии. Не пугаю, вас не запугать, предупреждаю, как старого товарища: расследование будет проводить не только «Дирекция», в которой служу и я сам, но и Финансовый департамент Вице-королевства. Не исключено, что в расследовании примет участие и Военная прокуратура Его Величества. Я не тороплю, у вас есть несколько дней на то, чтобы принять моё предложение. Тем не менее, вернёмся к моему самому первому вопросу, к золоту. Что вы можете сказать об этом предмете, обнаруженном моими разведчиками на поле боя, на месте гибели второго дирижабля?
С этими словами полковник Фитц-Гилбер вынул из кармана мундира довольно тяжёлый, судя по напряжению пальцев руки, предмет, завёрнутый в белоснежный носовой платок. Положил на стол. Развернул. Это был слиток золота.
Сложившиеся обстоятельства не позволяли мне достаточно резко прекратить общение с полковником. Пришлось строить довольную мину при плохой раздаче карт.
Не прикасаясь к слитку, я наклонился над слитком. Разглядел: несомненно, ранее слиток был портсигаром. Золотым дорогим портсигаром. Присмотрелся получше, увидел оплавленный знак свастики на его крышке.
– Не стесняйтесь, можете взять в руки. Портсигар стерилен, его хорошо обработали. Он взят с трупа, выгоревшего до костей! Уверяю, заразы нет, – приободрил меня полковник.
Я осторожно перевернул портсигар. На его оборотной крышке можно было прочесть полуоплавленную гравировку прописной немецкой готикой: «…йнгольд барон фон Реайнха…». Я не удержался, сказал вслух:
– «Зигфрид-Рейнгольд барон фон Реайнхардт»!
– Истинно! – с готовностью подхватил Фитц-Гилбер. – Генерал вермахта, имевший право на прямой контакт с самим Гитлером. Генерал, своей радиограммой, не только вызвал нас в Киштвари, но и успел оповестить об этой Новой Голштинии Третий Рейх! Понимаете, что это значит? Это значит, что ваш Киштвари приобрёл мировое военно-стратегическое значение! Думайте. Сначала прибыл один дирижабль, через двадцать шесть дней прибыли два. Сколько сюда слетится фашистов через месяц, мы даже предположить не можем. Улавливаете перспективу, доктор Джон?
Я встал, налил в бокалы бренди.
Фитц-Гилбер, предчувствуя важность момента, встал тоже. Он был во внимании.
Я приподнял бокал, начал свой спич:
– Дорогой сэр Джеймс! Позвольте поблагодарить вас за сделанный вами мне подарок…
Фитц-Гилбер напрягся, его свободная от бокала бренди рука невольным движением словно попыталась мне возразить.
Я продолжил:
– Не имею в виду физический материал этого подарка. Для людей нашей профессии, и её уровня, лучшим подарком была и будет достоверная информация, та информация, которая может быть нам дорога и интересна. Сегодня я вашими глазами увидел труп человека, организовавшего пиратский налёт на мирное поселение. Мирные труженики, не профессиональные военные сумели дать достойный отпор захватчикам! Выпьем за упокой грешной генеральской души!
Я не стал делиться с Фитц-Гилбером своими воспоминаниями о том, как барон фон Реайнхардт, чуть было, не сломал мне челюсть в турецком плену под Багдадом в 1915-м, а потом упрятал меня на два года в баварскую крепость Ингольштадт. Правда, тем самым он избавил меня от насилия и позора, которому подвергся в турецкой тюрьме знаменитый Лоуренс Аравийский! Не поблагодарю «данке шен», не заявлю о том, что прощаю его, но не покривлю душой, если скажу, что не испытываю к нему ненависти. Доволен и тем, что одним врагом моей Родины стало меньше.
Собрался было опрокинуть бокал, но меня остановил Фитц-Гилбер:
– Одну минуту, доктор Джон! Я могу порадовать вас одним фактом, неизвестным вам. Правду говорят: «Труп врага всегда хорошо пахнет!». Я рад, что ваше личное знакомство с этим негодяем не состоялось. В двенадцатом году вам удалось чудом ускользнуть из его поганых рук. Именно он организовал нападение мародёров на усадьбу военно-санитарной службы в Исфахане в 1912-м году. Я трое суток безрезультатно разыскивал вас или ваше тело в Исфахане и в его окрестностях. Очень рад, что не нашёл труп!
Я поставил бокал на стол:
– Это как?
Фитц-Гилбер улыбнулся:
– Наконец-то, я услышал вопрос. Верно, нащупал слабину в круговой очень надёжной обороне. У меня предложение: давайте устроим дружескую пирушку двух рыцарей без кирас, стальных шлемов и забрал! Протоколов мы не пишем. На вопросы можем отвечать, можем не отвечать. Понятно, лгать не будем. За себя могу поручиться: расскажу вам то, чего вы знать не можете. В свою очередь вы расскажете то, что посчитаете нужным. Согласны?
– Согласен, – сказал я, предложил: – Выпьем?
– Выпьем, – согласился Фитц-Гилбер.
Не скажу, что беседа по своему содержанию была выдержана в ключе, предложенном полковником. Сам он, авансом, пересказал мне всё, чему и я был свидетелем, то, что ранее уже слышал от Мак’Лессона. Алан имел доступ к оперативной информации по Исфахану. Новым для меня было только имя убийцы Клауса Пенка и подробности трагической кончины бывшего главы немецкой диаспоры в Исфахане.
Сам же я лукаво даже не обмолвился о том, что благодаря мудрости и предосторожности Мак’Лессона караван туарегов без досмотра благополучно миновал заставу бенгальских скаутов под командованием Фитц-Гилбера, безуспешно разыскивающего Джона Котович.
Не спорил с полковником, упорно называвшим меня доктором Джоном, но так и не признался в том, что мы были знакомы по Исфахану!
Наш завтрак затянулся до полудня.
Он закончился тем, что полковник попытался уснуть, сидя за столом, положив голову на скатерть.
Моё бельё от воротника рубашки до подштанников было мокро от двух бутылок бренди восемнадцатилетней выдержки. Однако, оно еще не было изготовлено в год, в котором для меня произошло столько счастливых и трагичных событий. Приятно было вспомнить молодость.
Фитц-Гилбер проспал в мундире и в сапогах на узеньком канапе, стоящем в столовой, до вечера. Он так и не услышал от меня признания, типа: «Да, мой английский брат, я русский офицер, военный агент-нелегал Первого Квартирмейстерства Главного Управления Генерального Штаба Российской Империи!».
Где оно сегодня, это Квартирмейстерство?
Но Россия осталась. И мне ещё ей служить. Хоть и в Гималаях. И не «фитц-гилберам», и не «фон реайнхардтам» остановить меня.
Так что у нас в сухом остатке?
Подтверждённая информация: этот самый фон Реайнхардт организовал налёт на усадьбу военно-санитарной службы, нанял басмачей для убийства доктора Джона Котович. В конечном итоге этой операции погибла журналистка Уна Скотт, урождённая леди Кунигунда Баррат… Судьба.
Это в прошлом.
Что сегодня?
Пришла пора серьёзно заняться проблемой юридического статуса территории Киштвари. Некоторую работу в этом направлении я начал было делать, но её пришлось на время, как я думал, приостановить в связи со смертью Мак’Лессона.
Проблема была в форме приобретения Киштвари юридического статуса самостоятельного государства. Чётко выраженных в юридически значимых и проверенных практикой международными отношениями формах законов не существует. Прецедентная практика весьма разнообразна.
Киштвари может иметь статус «непризнанного государства» в силу того, что не располагает доказательствами правовой преемственности с предшествующими государственными образованиями. Ссылка на Империю Александра Великого Македонского за давностью лет не имеет юридической силы. Иметь статус «непризнанного государства» всё равно, что не иметь его вовсе. Называться «басилевсом» в пределах периметра кальдеры – можно. Но с этим титулом басилевса Киштвари не пустят на порог не то, что Букингемского дворца, на ступени резиденции Вице-короля Индии. Вот почему Мак’Лессон за пределами Киштвари не позиционировал себя венценосной особой.
Киштвари, как субъект международного права, соответствует необходимым критериям: первое: имеет определённую территорию; второе: имеет постоянное население; третье: имеет собственное правительство, избранное тем или иным способом.
Четвёртый критерий самый жёсткий и сложный: это способность вступать в международные отношения.
Вот одна из многих тайн Алана Мак’Лессона.
Тайна его странствий по всему миру, по всей населённой Ойкумене. За тридцать лет работы в этом направлении Мак’Лессону так и не удалось заручиться поддержкой ни одного государства, входящего в первую десятку самых влиятельных государств в мире. Алан Мак’Лессон опасался быть скомпроментированным союзами с самопровозглашёнными государствами, как грибы рождавшимися в Африке и в Латинской Америке в огне революций и освободительных восстаний. О том, чтобы просить признания суверенным государством у Короны не могло быть и речи. Мак’Лессон не без оснований предполагал: стоит лишь пробудить интерес – Киштвари будет аннексировано в один день. Управляющий из собственного Дома у монархии всегда найдётся. Где-где, а в Лондоне цену золоту хорошо знают. Лишь в 37-году Мак’Лессон окончательно потерял надежду подписать договоры, что могли бы стать и документами международного признания Киштвари, как суверенного государства, со странами, надёжными партнёрами в международном и межнациональном равноправном сосуществовании. Убедился, таких стран в мире не существует не только для Киштвари. Мак’Лессон принял решение обратиться за признанием Княжества Киштвари независимым государством, парламентарной наследственной монархией, к государству, чьим подданным сам являлся по праву рождения на его территории. К Соединённому Королевству Великобритании, Ирландии и Индии. К такому политическому шагу пришлось подготовиться весьма основательно. Вот на какой ниве мне пришлось изрядно потрудиться! За последующие двенадцать месяцев мы сумели привлечь к работе специалистов разных профессий: от топографов и землемеров «The Royal Geographical Society» – «Королевского географического Общества» до самых знаменитых барристеров и нотариусов Лондона. Одно только многотомное издание полной «Метрической книги Киштвари» чего стоило! Нет нужды описывать все детали подробно. Мои «Хроники» не наставление по легализации непризнанных государственных образований. В августе 1938 года наше «Ходатайство о признании» и приложенные тома необходимых документов были переданы в Форейн Офис в Лондоне. Разумеется, велась необходимая работа и на неофициальном уровне. Удостоверенные нотариально копии переданных документов хранились не только в Малой сокровищнице Киштвари, но и в стальной ячейке Нью-Йоркского «Чейз Манхеттен Банка». Ответ из Форейн Офиса Мак’Лессон получил лишь 13-го сентября 1939-го года, спустя сорок дней после дня объявления Великобританией войны Германии. Ответ был предельно лаконичен: «Рассмотрение Вашего «Ходатайства» приостановлено в связи с осложнившимся международным положением на неопределённый срок». Этого удара смертельно больной Мак’Лессон уже не смог выдержать. Через день его сердце остановилось.
Долго, очень долго существовало Киштвари на границе больших государств, не замечавших его. Пришёл конец этому изолированному государству.
У Киштвари не будет выбора. Британская Индия спокойно подомнёт Киштвари под свою юрисдикцию.
И никто не помешает этому.
Менее всего – Александр Георгиевич Кудашев, человек ни откуда…
Фитц-Гилберт прав, есть все основания предполагать более масштабную акцию гитлеровцев на Киштвари. Это я сам предполагал и ранее. Несомненно, в Киштвари будут введены подразделения Индийской Армии. Будет организована серьёзная оборона всего северного региона Индостана.
Сотрудничество с МИ-6 в лице Индийской «Директории» под руководством Фитц-Гилбера меня не интересовало. Не моё.
Пора в Россию. В Россию, в СССР, чего бы мне это ни стоило. Кто-бы не всадил в меня пулю – хоть лягу в родную землю, а не достанусь гималайским стервятникам!
Решение принято. Дело за малым – завершить дела в Киштвари, завещанные ещё Мак’Лессоном. Сомнению не подлежит.
*****
К ужину Фитц-Гилбер проспался, принял горячую ванну, опохмелился рюмкой бренди и потребовал доступ к телеграфному аппарату. Не поверил, что его не существует. Я предложил ему предъявить соответствующие полномочия и начать широкомасштабный осмотр помещений.
Несколько успокоившись, Фитц-Гилбер обратился ко мне с зеркальным требованием предъявить «соответствующие полномочия».
Не было проблем. Такие бумаги у меня были. Доверенности, выданные физическим лицом, землевладельцем-эсквайром Мак’Лессоном, удостоверенные нотариусами. Доверенности содержали положение, что в случае смерти доверителя я назначаюсь его душеприказчиком, продолжаю управлять всем принадлежащим ему имуществом и действую в интересах его наследников согласно завещанию по день их совершеннолетия. Кроме доверенностей я располагал и иными документами как «де-юре», так и «де-факто» подтверждающими мои полномочия. Документов было много. Деловая документация. Кипы папок с бумагами: контракты, накладные, морские коносаменты, фрахтовые расписки, декларации, письма, адресованными на моё имя – управляющего Джозефа Стивенсона, подписанные не только чиновниками администрации Генерал-губернаторств, провинций и княжеств Британской Индии, самого Вице-королевства. Были и бумаги с автографами первых лиц: по двадцать четвёртый год – девятнадцатого Вице-короля Руфус Дэниэла Айзекса и с тридцать шестого года – действующего двадцать первого Вице-короля Фримен Фримен-Томаса.
На предъявленные мне требования не требовалось разводить руками. Либо принимайте к сведению полномочия, либо – все вопросы к вышестоящим лицам! Фитц-Гилбер во дворцы был не вхож. Больше на эту тему вопросов не задавал.
К утру третьего дня приказал мне подготовить наследников Мак’Лессона, достигших возраста семи лет, в дорогу.
Как, куда, по какому праву и на основании чьего распоряжения?
Ответ был прост:
– Дети белого человека в Британской Индии по закону должны обучаться в учебном заведении европейского типа. Домашнее обучение не допускается. Их направят в Лахорское военное кадетское училище. Из него вышли бравыми офицерами десятки отпрысков благороднейших семейств Англии и Британской Индии. В том числе и будущие генералы!
Прежде, чем отправлять Мак’Лессонов в Лахор, я предложил Фитц-Гилберу познакомиться с ними. Полковник не отказался.
Три мальчика – Александрос, четырнадцати лет, Филохиппос, семи лет и самый младший Артаксерксес, пяти лет, были приглашены в дворцовый зал, где их намеревался принять для знакомства и беседы Фитц-Гилбер со своими офицерами. Дети, наследники покойного Мак’Лессона, пришли в сопровождении мамы двух младших – второй супруги, вернее, вдовы Алана Мак’Лессона, двух нянек и домашнего врача. Вместе с ними пришёл и Ясон Протерос.
Одного взгляда на мальчиков Фитц-Гилберу было достаточно, чтобы неловко поклониться им и невнятно пробормотать нечто невразумительное, типа «приятно было познакомиться». Младших Мак’Лессонов увели. В зале остались врач и Ясон Протерос.
Врач сделал шаг вперёд. Представился:
– Доктор медицины Бабар Чанда-Сингх, медицинский колледж Калькуттского университета, тридцать один год практики. Разрешите доложить?
Фитц-Гилбер кивнул.
Бабар Чанда-Сингх продолжил:
– Врождённая болезнь, что носит имя английского врача Джона Лэнгдона Дауна, сэр. Болезнь, или синдром Дауна. Её еще называют термином «синдром монголизма». В фашистской Германии таких больных умерщвляют, в цивилизованных Соединённых Штатах Америки родителей подобных детей насильственно стерилизуют. Полагаю, вы не станете настаивать на подобных мерах?
– Я не собираюсь прибегать к таким мерам! Я ничего не знаю об этой болезни! – воскликнул Фитц-Гилбер. – Но ради Бога, расскажите, как у такого здорового человека, как полковник Мак’Лессон, могли родиться подобные дети?
– Проблема дегенерации, сэр. Внутриродственные браки. Сам Алан Мак’Лессон рожден принцессой Лали из рода Кризантос. В целях сохранения имущества в руках этого княжеского рода он первым браком был женат на девушке из рода Кризантос. Она не была близкой родственницей принцессе Лали, никто не думал о таких трагичных последствиях этого союза. Молодая супруга умерла после родов, оставив на руках вдовца больного ребёнка. Через несколько лет Алан Мак'Лессон женился снова. И снова на девушке из рода Кризантос! Результат был таким же – ещё два сына с болезнью Дауна. Мы их любим. Мы заботимся о них. К сожалению, среди детей с подобным синдромом велика смертность. Но я буду категорически протестовать против их насильственной смерти!
Я счёл возможным вмешаться. Подошёл к Бабар Чанда-Сингху, обнял его, сказал на киштвари:
– Бабар, душа моя! Успокойся. Никто и пальцем не тронет мальчиков. Поверь, от Азариаса, который тоже был из рода Кризантосов, исходила большая угроза для их жизни. И вы, и они будете жить, как жили до сих пор!
Врач ушёл.
Фитц-Гилбер спросил меня:
– И как вы, сэр Джозеф, думаете вводить этих мальчиков в права наследства? Полагаете, они дееспособны?
– Признать их недееспособными возможно лишь в судебном порядке. В любом случае должна быть учреждена опека над ними самими и имуществом, которое должно будет им принадлежать.
– Конечно, опекуном вы позиционируете себя, сэр Джозеф? – не без толики сарказма задал вопрос Фитц-Гилбер.
– Ни в коем случае, дорогой полковник. Я полагаю, что лучшим опекуном этим несчастным детям будет их старший сводный брат, взрослый, сильный грамотный мужчина, настоящий Мак’Лессон, по матери из рода Протерос.
– И где вы такого найдёте?
– Нам не придётся за ним далеко ходить. Он перед вами. Разрешите представить вам, полковник Фитц-Гилбер, первого наследника эсквайра Алана Фитцджеральда Мак’Лессона, его родного старшего сына по имени Ясон Мак’Лессон, по матери тоже из княжеского рода Протеросов. Мне не известна история самой первой женитьбы Алана Мак’Лессона, она осталась семейной тайной. Известно лишь, что леди, урождённая Протерос из Кафири, родила по пути в Киштвари где-то в горах Гиндукуша. Она умерла от родильной горячки, но ребёнка Алан сумел живым довезти до Киштвари. Ясон вырос в бездетной семье киштварских Протеросов, сам считал их отцом и матерью. Но с детства пользовался вниманием Алана Мак’Лессона, получил хорошее домашнее воспитание и образование. Мне больше сказать нечего. В качестве доказательства прошу ознакомиться с документами. Вот личное письмо Мак’Лессона, адресованное Ясону Протеросу, а вот Свидетельство о его рождении, выданное нотариусом города Шринагар. Ознакомьтесь.
Я не сразу понял, почему во время моей последней речи Фитц-Гилбер медленно наливался краской. Он не прикоснулся к поданным ему документам. Смотрел в пол.
Я продолжил:
– Предполагаю завтра с утра поехать в Гилгит, привезти оттуда в Киштвари городского нотариуса. Мы должны начать работу по вступлению наследников в права наследования и об учреждении опёки над больными маленькими Мак’Лессонами.
Фитц-Гилбер поднял на меня глаза, полные злобы и ненависти. Сказал, медленно выдавливая из сведённого судорогой рта, слова:
– Человек, именующий себя Джозефом Стивенсоном! Властью, данной мне, я арестовываю тебя по обвинению в умышленном убийстве Азариаса из рода Кризантос! Ты будешь доставлен под стражей в Нью-Дели и помещён в городскую тюрьму. Всё, что ты сможешь сказать в своё оправдание, ты скажешь Коронеру Его Величества, уполномоченному в Вице-королевстве Индия! Мерой пресечения избираю домашний арест. Ты не имеешь права самостоятельно пересекать периметр кальдеры. При попытке к бегству по законам военного времени будет применено оружие на поражение. Рядом с тобой всегда будет находиться приставленный к тебе наблюдатель из скаутов. Ты не имеешь права владеть оружием, не имеешь права на переписку с адресатами, находящимися за пределами периметра, ты лишаешься права управления имуществом покойного полковника Мак’Лессона. Всё понятно?
Во мне взыграл кураж:
– Я не понимаю «кокни», полковник. Потрудитесь донести до меня своё распоряжение в письменном виде под роспись! И заранее проститесь со своей пенсией, заработанной за сорок лет безупречной службы. Я и ходатайствовать не буду. Найдутся у вас собственные доброжелатели!
– Вон! – заорал Фитц-Гилбер.
Так я снова был арестован. Пока под арестом домашним. Из своих спальных покоев меня выводили на прогулку подышать свежим воздухом только ночью. Солнышка не видел две недели.
Посетителей ко мне пускали. Ежедневно ко мне приходили Ясон и Адрастос. Мы беседовали в присутствии «наблюдателя» из скаутов. Индусы нам не мешали. Они ни слова не понимали на киштвари. У Фитц-Гилбера на меня явно не было времени. В Киштвари прибыл ещё один батальон пехоты – военные строители и сапёры. Киштвари по периметру преобразовывалось в настоящую крепость. Были и дурные известия. Наше киштварское ополчение и стражу разоружили. Скальный грот цейхгауза был взят под охрану. Старое стрелковое оружие и оставшиеся четыре пушки Круппа законсервированы и взяты на учёт. Адрастос ухитрился сохранить в дальних пещерах, недоступных скаутам, несколько цинков с патронами и свои «Льюисы». Сбыт киштварской горнорудной продукции был приостановлен. Подвоз продуктов питания прекращён полностью. Киштвари ожидала голодная зима.
*****
4 сентября 1941 года. Киштвари.
Накануне вечером ко мне зашли Ясон и Адрастос.
– На воздухе дождь, – сказал Ясон.
– Знаю, – сказал я.
– Скауты начали сворачиваться, готовятся покинуть Киштвари, – продолжил Адрастос. – Они выступают послезавтра. Здесь останется небольшой пехотный гарнизон и четыре расчёта настоящих зенитных орудия.
– Догадываюсь, – сказал я.
– Хотите поехать под конвоем в Нью-Дели? – спросил Ясон.
– Не хочу, – ответил я. – Сидеть придётся в грязном клоповнике вместе с чахоточными и прокажёнными в старой тюрьме Дели. Им не нужна правда. Им я не нужен и даже опасен.
– Тогда чего мы ждём? – спросил Адрастос. – Через две недели начнутся один за другим закрываться перевалы. Я и мои разведчики уходим в Кафири, в Агнираполис. Там нас ждут наши невесты. Мы обручились в прошлом году, когда были в Агнираполисе с посольством. Вы с нами?
– Для меня найдётся пони? – спросил я.
– Даже два! – ответил Адрастос. – Нас уже ждут мои разведчики в двух милях от кальдеры в маленьком ущелье. Если готовы, уходим!
Я поднялся:
– Всегда готов!
Обратился к Ясону:
– Ты с нами?
– Я остаюсь, – ответил Ясон. – Кто теперь, кроме меня позаботится о моих братьях! Идёмте, я закрою шлюз, выпущу вас тайным подземным ходом по сухому дну остановленной реки Киштвари. Потом снова пущу воду в русло. Англичане никогда не узнают всех тайн Киштвари!
Я обнял Ясона. Шепнул ему на ухо:
– Удачи, сынок! Будь всегда сильным, спокойным и умным! Никогда не торопись, но в нужный момент будь молниеносен! Бог даст, встретимся.
Взглянул на скаута-«наблюдателя». Он сладко спал на полу, прикрывшись половинкой завёрнутого ковра. Его руки крепко держали недопитую бутылку «скотча».
Ушли. О Малой сокровищнице и лежащим в ней моим жалованьем за двенадцать лет я не вспомнил.
*****
Новый 1942-й год я встретил уже в Кафири.
Мечтал по весне двинуться дальше, к границе с Советской Россией, вернуться в свой Ашхабад, к своей семье, к Леночке. О том, что меня может ожидать в НКВД-НКГБ, я даже не думал. Наверное, совсем старым стал. Неужели не дадут умереть на пороге родного дома? Хоть выслушали бы, повесть о том, как там, за Гиндукушем потомки гоплитов Александра Македонского под моим непосредственным командованием спалили два фашистских дирижабля вместе с генералом – вермахта или абвера? –Зигфриддом-Рейнгольдом бароном фон Реайнхардт! Не поверят, не наградят, не важно. Лишь бы в протоколах допросов этот факт сохранился. Глядишь, когда-нибудь информация станет доступной моим праправнукам!
Всю зиму проболел. Вернулась злая пневмония, с которой я боролся ещё в Ваханском коридоре в 18-м году!
По весне стало полегче, начал понемногу двигаться. Но о дальней дороге не могло быть и речи.
Начал понимать, что, возможно, Кафири станет моим последним пристанищем в этом земном мире…
Великой отрадой стала для меня библиотека – малая часть большой библиотеки Киштвари, переданной Мак’Лессоном Агнираполису.
Однажды, роясь в старых книгах, нашёл русскую!
Старое 1910 года издание «Скорпиона» под названием «Жемчуга» русского поэта Николая Гумилёва. Вот когда не удержался, пустил слезу, словно встретил старого любимого человека! Сразу вспомнился 1912-й год, Персидский Исфахан, мой друг и технический помощник агент-нелегал вольноопределяющийся незабвенный Владимир Михайлович Гагринский, погибший, как я сказал бы «на боевом посту», оставивший после себя эту книгу, что помогла мне вычислить его убийцу.
Раскрыл книгу и тут же попал на стихотворение, которое поразило меня ещё в первый раз – «Старый конквистадор». Не читая, вспомнил:
Углубясь в неведомые горы,
Заблудился старый конквистадор,
В дымном небе плавали кондоры,
Нависали снежные громады…
……………………………….
…Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.
Господи помилуй! Не обо мне ли сказано?
Работая в ОГПУ НКВД переводчиком с 1924-го по 1936-й год, я конечно, волей-неволей, имел доступ к секретной информации. Имя Гумилёва мне было известно. В НКВД – не как поэта, как расстрелянного врага Советской власти. Увы.
Что скажут обо мне после меня? Пусть уж лучше забудут, чем станут осквернять мою могилу.
Мысли, может и умные высокой философией, но дела мои – дела земные. Для Неба не поспел. Господи, помилуй!
И, предмет моего земного труда, мои «Хроники».
Как сказал устами Пушкина летописец Пимен:
– «Ещё одно последнее сказанье –
И рукопись окончена моя»…
*****
Афганистан. Восточная стена Гиндукуша. Кафири. Август 1942 года.
Глава последняя. Конец Калинина.
Сложилось то, чего я никак не ожидал. Меня разыскал подполковник Калинин. Старый седой древний как Гиндукуш дед. Как он выжил? Как разыскал меня?
– Давно ищу тебя, Кудашев! Высоко забрался.
– Да, высоко. Но я не искал тебя, Калинин. И не прятался от тебя.
– Пора нам свести, наконец, счеты, Кудашев!
– У меня нет к вам счета, Калинин.
– За тобой долг, Кудашев.
– Нет никаких долгов, Калинин! Alia tempora! Времена переменились… Все течет, господин Калинин, все изменяется!
– За тобой выстрел, Кудашев, забыл?
– Люди нашего круга, господин Калинин, никогда ничего не забывают. Увы…
– Значит, не забыл, что такое наган. Вот, держи. Сделай свой выстрел!
Я левой рукой отвел в сторону протянутый мне Калининым рукояткой вперед револьвер.
– Я не убийца, господин Калинин… Всё в прошлом. Я не способен убить человека ни по каким бы то ни было причинам и обстоятельствам. Ушло моё время. Вы что, так и не успокоились за все эти годы войн, неволи, изгнания и страданий?
– Ты всегда был человеком чести, Кудашев. Хочешь лишиться ее в моих глазах?
– Мое понятие чести всегда было связано с долгом служения своей родине – России!
– Где она теперь, твоя Россия?
– Там, за Гиндукушем!
– Россия Красная?
– Просто Россия. Не красная, не белая, не трехцветная. Её нельзя выкрасить. Она была, есть и будет. Она не в цвете флагов и петлиц. Это просто знаки. Она в своих землях и реках, в своей истории, в настоящем и будущем, в своих людях, их песнях, сказаниях, красоте, силе, чести, совести… Во всем живом, что населяет ее! И еще во многом, многом другом, чего не перечесть, но во всем, что можно услышать и почувствовать в этом звучном коротком имени – Россия.
– Ты стал поэтом, Кудашев. Я могу и заплакать.
– Это не стыдно, господин Калинин. Я не стану осуждать вас.
– Ты счастливый человек, Кудашев.
– Вот как? Интересная мысль. Мне еще нужно будет осознать ее!
– Нет, Кудашев, у тебя не будет времени на это. Мы будем драться.
– Драться – это не один выстрел?
– Помнишь же? Ты не захочешь стрелять в безоружного, как и пушкинский Сильвио!
– Я не хочу стрелять ни в кого. Меня никогда не интересовал дуэльный кодекс. Я не дворянин…
– Ты офицер!
– Забыли, господин Калинин? Меня лишил чина лично незабвенный Император России. Не каждому такая честь выпадет!
– Условно, Кудашев, условно! Только на срок командировки в Персию военным агентом. Ну, не буду спорить с юристом. Только напомню: ты был и остался кавалером Ордена Святого Георгия четвертой степени!
Я встал с камня.
– Да, я георгиевский кавалер, господин подполковник. И я помню, что вы – кавалер ордена «Льва и Солнца»! Начнем? Хотите остаться чистеньким перед самим собой? Извольте!
Калинин вынул из дорожного мешка второй револьвер. Положил оба на плоский камень. Первый ствол с деревянными тульскими накладками на рукоятке, второй – с костяными резными плашками текинской работы.
– Прошу!
Я поднял ближний. Спросил:
– На тридцати шагах, как в прошлый раз?
Калинин ответил достаточно грубо. Видно, хлебнул в волю горя, родимый.
– Ближе – за падло!
Вынул из кармана серебряный полтинник, уточнил:
– Твой – решёткой, как в прошлый?
Я кивнул в свою очередь.
Я, переживший своих товарищей по роте в марте 1905 года в штыковом бою с самураями генерала Ноги под Мукденом, на всю оставшуюся жизнь утратил чувство страха. Инстинкт самосохранения, заложенный в сознание самой природой, был выжжен раскалёнными осколками японских снарядов. Стоя с револьвером в руке против Калинина, который уже давно не был предметом моих размышлений и воспоминаний, я испытывал одну лишь досаду человека, против его воли вновь вовлеченного в какую-то нелепую, никому не нужную суету.
Монета сверкнула в воздухе, звякнула, ударившись о камень.
Орел!
Я остался на месте.
Калинин повернулся, и пошел по тропе, старательно отсчитывая тридцать больших шагов. На повороте тропы остановился, крикнул:
– Ровно тридцать! Начнём, пожалуй?
Я повернулся к Калинину правым боком, прикрыл сердце наганом. Фарс не фарс, но пусть уж будет, как принято!
– Давайте, Калинин. Я готов!
Калинин поднял правую руку с револьвером вверх и начал медленно опускать оружие вниз, совмещая прицельную планку и мушку с моей фигурой, одновременно легко нажимая на спуск в его свободном движении… Ещё чуть-чуть, и грянет выстрел!
Вдруг, кто-то взял Калинина в крепкие объятия за талию и поднял в воздух. Грохнул выстрел, заглушив вопль от страшной боли. Пуля ушла в чистое небо.
Что случилось с Калининым, я толком разглядеть не успел. Моего противника на какую-то долю секунды накрыла медно-красная тень, поднявшаяся из пропасти на тропу и в пропасти же исчезнувшая. Выстрел, вопль Калинина. И все.
Я, держа на уровне груди взведенный револьвер, чуть ли не бегом бросился вниз по тропе к её повороту, к месту, где только что стоял Калинин. Увидел: на сером, изукрашенном лишайником камне, несколько капель алой крови. Лег на тропу, глянул в пропасть. Скальная стена не настолько отвесна, чтобы на ней не могло задержаться тело – то здесь, то там из расщелин выбиваются кусты камнеломки или арчи, острые хаотично разбросанные обломки скал так же могли послужить препятствием для падения в бездну. Визуально пропасть просматривалась до самого дна ущелья. Калинина в пропасти не было.
Я поднялся и прошел по тропе за поворот. Шагах в пятнадцати, держа в поводу вьючного яка, нагруженного хворостом, стоял на коленях одинокий старый уйгур. В его левой руке бронзовый молитвенный барабанчик стучал о камень, сотрясаемый нервной дрожью, бившей старика. Лицо невольного свидетеля было прижато к тропе.
Я попытался поднять старика с колен. Уйгур уткнулся лицом к моим коленям.
– Ом мани падме хум! Ом мани падме хум! – повторял он.
– Отец, что это было? – спросил я его на старомонгольском.
– Это был Он! – трясясь от страха, ответил старик. – Сам Шайтан… Аждорха! Забрал грешника на моих глазах, унес к себе в преисподнюю!
*****
Три последующих дня я в меру своих сил, но достаточно тщательно исследовал место происшествия. Длинный пастушеский посох с крюком на конце из крепкого дерева, бухта прочного волосяного аркана и альпийский ледоруб помогали и при подъёме, и при спуске в труднодоступных местах. В день первый дважды натыкался на следы во влажном от росы мягком наносном грунте. Эти следы мог бы оставить тяжелый каменный шар диаметром не менее, чем в пятьдесят-шестьдесят сантиметров. Вот только такие шары сами по себе в горах не встречаются, и тем более не катятся вверх-вниз по пересеченной местности… Второй день пришлось идти вверх по течению безымянной речки и молить небо, чтобы не послало летний ливень. Здесь следов было больше. Мокрый песок и мелкий щебень были способны хранить подобные следы несколько дней.
На третий день ущелье сомкнулось непроходимой вертикальной стеной. Безымянная речушка водопадом низвергалась в ущелье с пятнадцатиметровой высоты.
Я исследовал стену по правому берегу. Удалось проникнуть в просторную нишу стены за водопадом. Полумрак ниши вдруг осветился. Чуда не было. Просто солнце поднялось над ущельем. Свет позволил увидеть трещину в скальной породе стены. Трещину в своей нижней части, не занесенную песком, шириной не более семидесяти сантиметров. Я не пожалел нескольких спичек. Поджег пучок сухой травы. Трещина уходила в глубину массива. Плохо пахло. Запах показался знакомым. Концентрированная кислота в сочетании с тухлым яичком! Память подсказала: пещеры Загросса в Персии, трагическая смерть английского вице-консула Гай Генри Баррата. Осмотрелся внимательнее. Вот источник запаха: предмет, похожий на волосяной клубок размером с большой футбольный мяч. Посохом разворошил клубок. Звук металла, ударившегося о камень. Так… Что это может быть?
Рискуя сжечь кислотой руки, я, преодолев приступ тошноты, развернул клубок. В моих руках револьвер. Наган! Наган с костяной рукояткой текинской работы. Наган подполковника Калинина!
Понятно. Волосяной (или какой еще?) клубок – это обыкновенный непереваренный погадок, извергаемый рептилиями, птицами и даже обыкновенными кошками. То, что осталось от… Понятно от кого.
Значит, снова – Великий Змей?!
Что ж, мать-земля велика, и тайн у неё ещё на многие годы хватит.
Я бросил наган в лужицу. Вымыл под струйкой ледяной воды руки. Тщательно ополоснул в воде найденное оружие. Покрутил магазин. Одна единственная стреляная гильза. Гильза, три дня назад хранившая пулю, предназначенную ротмистру Кудашеву, агенту-нелегалу, офицеру Первого Квартирмейстерства Главного Управления Генерального Штаба Российской Империи. Спрятал найденный наган в заплечный мешок. Еще раз вымыл руки, напился.
Пора и в обратный путь. Господи, помилуй!
Вернувшись в свою келью, спал. Думал.
Было что вспомнить. Было о чем подумать.
И что вспомнилось. В 1906-м году в русский лагерь военнопленных в японском городе Нарасино заходили подработать китайские кукольники, мастера театра теней. Мы были им рады. Один спектакль запомнился лучше иных.
… В давние-давние времена правил в некотором царстве свирепый Дракон. Его подданные стонали под его тяжёлым правлением. Время от времени находился в царстве герой, выходивший и призывавший Дракона на смертный бой. Один из смельчаков-героев жаждал воинской славы, второй – богатства, третий – власти, четвёртый – свободы от тирании для своего народа. Дракон от боя не уклонялся, дрался с мятежником. С каким бы результатом бой ни заканчивался, подданным неизменно объявляли: «Мятежник пал! Слава Дракону!»… Спектакль заканчивался бурными аплодисментами. Старик-кукольник, собирая в шляпу из рисовой соломки скудную жатву от русских военнопленных, с поклонами приговаривал: «Чтобы убить Дракона, нужно сначала убить Дракона в самом себе!».
ЭПИЛОГ
28-го августа 1980 года.
Афганистан. Ваханский коридор. Ущелье Кафири.
В это летнее утро майор Внутренних Войск МВД СССР Александр Георгиевич Найдёнов, шурави, чудом бежавший из моджахедского плена мухтарам саиба Абдулло Вахоба, отметил ещё одной «птичкой» в своём сознании сто пятый день своего пребывания в гостях у своих спасителей – одного из малых народов Афганистана – агнираширов.
В сотый раз Найдёнов начинал свой рабочий день доброй старой физической зарядкой с пробежкой по серпантину тропы в тысячу двести шагов вниз к реке Кафири, чтобы по пояс освежиться холодной водичкой. А потом – вверх к скальному приюту легендарного для Кафири человека – караван-баши из России, которого называли по-разному: то Кудаш-беком, то Руси Александросом.
Впервые за эти более чем три месяца, Найдёнов был серьёзно обеспокоен.
Впервые он смотрел на быстрые воды реки, белой пеною кипевшей в каменных теснинах, как на транспортную артерию, способную вынести его за пределы юрисдикции территории Кафири.
Кафири, охраняемой собственной пограничной стражей, агнираширами, вооружёнными не только прадедовскими пиками и винтовками времён первой мировой войны, но уже и советскими автоматами «АК-47».
____________________________________________
* Прим. Автора:
История Александра Георгиевича Найдёнова изложена в четвёртой книге «Там, за Гиндукушем» романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».
____________________________________________
Кафири – ущелье в одном из отрогов Гиндукуша, отмеченное на картах под этим названием, равно как и одноимённая река, вытекающая из ущелья. Так испокон века называли это ущелье афганцы – таджики и пуштуны. Перевод и с фарси и с тюркского один: – «неверные» или «безбожники».
Сам народ, поселившийся в этом ущелье в незапамятные времена, сам себя называл агнираширами, адептами своего божества – Агни-Ра. На основании изустных преданий относил своё происхождение от воинов Александра Македонского. Разумеется, и посёлок агнираширов, представлявший собой город-государство в государстве, носил достаточно звучное имя – Агнираполис.
Нет необходимости в третий раз описывать природу, город, быт и проблемы агнираширов. Александр Георгиевич Найдёнов за сто пять дней тоже успел ознакомиться со всем своим новым окружением и образом жизни в деталях. И не только. Свой хлеб в Агнираполисе Найдёнов отрабатывал согласно заключённому им договору со старшиной поселения – Лак Перуном. Как потом выяснилось – басилевсом Агнираполиса и Главным жрецом Агни-Ра Лак Перуном из рода, как он утверждал, самого Александра Македонского. Претензия на царское происхождение подтверждалась золотым торквесом или гривной – массивным обручем из витой золотой проволоки, концы которой заканчивались литыми скульптурными головами барашков. Торквес старейшина носил на собственной шее.
Лак Перун не удержался, рассказал, что знал, о золотом Кидаре Александра Великого. Кидаре, собранном из девяти золотых венцов, украшенном бесценными алмазами, якобы, доставленном из далёкого Киштвари, что в горах Гималаях, в Кафири самим Руси Александросом. Кидар по сей день хранится в глубоких скальных сокровищницах Агнираполиса.
Так что, работая по заданию Лак Перуна над переводами рукописей отшельника Руси Александроса или Кудаш-бека с русского на фарси, Найдёнов свой хлеб отрабатывал. О "гостеприимстве" речи уже не могло быть.
Более того, с каждым днём всё более и более погружаясь в жизнеописание своего деда, Найдёнов понимал, отнюдь не всё из прочитанного должно стать информационным достоянием старшины агнираширов Лак Перуна.
Это понимание пришло к Найдёнову далеко не сразу. Уже написанный перевод страницы «Хроник» о праздновании в Агнираполисе дня весеннего равноденствия и «Очищения Войска» двадцать первого марта 1919-го года, Александр Георгиевич по здравому размышлению сжёг. Причина проста: в «Хрониках» Кудашев выразил сомнение в естественной смерти в ночь на первое утро месяца Ксантикоса троих мужей из Совета старейшин и басилевса Протерос Агни-Ра. Именно Протерос одним появлением с отрядом агнираширов разогнал отряд басмачей, осаждавших экспедицию подполковника Кудашева при Чор-Миноре. Молодой здоровый тридцатичетырёхлетний мужчина скончался от неизвестной болезни по воле Агни-Ра. Вот так просто. Гривна перешла с шеи покойного на шею молодого Лак Перуна.
Это сомнение в естественной смерти Протероса, высказанное летописцем, могло быть расценено Лак Перуном, как сомнение в легитимности власти, полученной новоявленным басилевсом.
Сожжение черновика рукописи перевода не осталось незамеченным. Но до времени Лак Перун своего мнения по этому поводу не высказал.
Его сомнения в точности переводов усилились после того, как послушники Агни-Ра, которых называли просто: Первый и Второй, доложили своему жрецу о том, что при сверке текстов оригинала и перевода очень часто количество слов одного и того же предложения не совпадают между собой.
Лак Перун забеспокоился. Потребовал от Найдёнова объяснений.
Пришлось объясняться на конкретных примерах. Не всегда в тексте перевода слов меньше, чем в оригинале, бывает и больше. Трудности перевода знакомы каждому драгоману. Особенно с языков совершенно не родственных между собой.
Лак Перун объяснения выслушал.
Объявил Найдёнову, что будет считать исполненными обязательства по переводу, лишь после его тщательной проверки.
Проверки? Какой проверки?!
Пятьдесят лет ждать переводчика с русского на фарси! Сколько же понадобится времени на то, чтобы отыскать второго такого же?
Похоже, Лак Перун вообще не понимает, что такое «время».
Лак Перун понимал гораздо более чем мог предположить Найдёнов. Он потребовал прочитать место из рукописи, если там таковое существует, о сокровищнице в Киштвари, о том, каким способом открывается каменный вход в грот.
Найдёнов к такому вопросу был готов. Нашёл нужное место в рукописи Кудашева. Однако, решил не спешить с расшифровкой кода каменного замка. Вместо стиха из «Илиады» – «Гнев, о богиня...» прочёл стих из «Одиссеи» того же размера. На русском, разумеется с переводом на фарси. Древнегреческий в советских вузах как факультатив не преподавался. А ой добрый дед в своих мемуарах ограничивался, как правило, русским. Но совпадали ли слова текстов хоть по количеству слов? Вопрос...
– «Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен…».
На всякий случай. Почувствовал, что козырную карту лучше припрятать на чёрный день. Высказал сожаление, что не владеет древнегреческим языком.
Лак Перун сохранил на своём лице маску невозмутимости. Но потому, как переглянулись между собой Первый и Второй, Найдёнов понял, что его детская хитрость раскрыта.
Эти три месяца для грамотных жрецов Агни-Ра тоже не прошли даром. Им, владевшим языками санскрита, хинду, древнегреческого, латыни, старомонгольского, армянского и фарси, не составило труда выучить по переводам, сделанным Найдёновым, и русский язык!
Найдёнов понял, что попал в западню.
Здесь, в Агнираполисе, его положение может стать, если ещё не стало, опаснее, чем в плену у Абдулло Вахоба. Строки Гомера – не предмет декламации на школьном утреннике. Это информация по очень важному вопросу. Намеренная дезинформация может стоить жизни.
Лак Перун на сверке текстов не остановился. Объявил Найдёнову, что настал час посвятить его, своего лучшего друга, в тайну двух народов Киштвари и Агнираполиса. Пригласил совершить прогулку в сокровищницу, в тот её каземат, что когда-то был резервным отделением сокровищницы Киштвари. Именно в этом каземате и должен был храниться Кидар Александра Великого, доставленный в Агнираполис после аннексии Киштвари англичанами.
Шли подземными переходами при свете двух масляных трёхфитильных светильников.
Найдёнов этим пещерам не удивлялся.
Талые ледниковые воды стекают с вершин не только по склонам гор. Они вымывают более мягкие породы и в самом сердце хребтов, образуя гигантские хаотичные дренажные системы.
Подземные ходы, заполненные водными протоками, и свободные от воды в силу природных обвалов. На эту тему много чего рассказать могут рудознатцы. Где, как не в таких пещерах в первую очередь добывались самородные медь, серебро, золото, драгоценные камни.
Пещеры в самые ветхозаветные времена использовались людьми для постоянного жилья, для временных укрытий от непогоды, от неприятеля во время войны.
Одно плохо. Нет пещер, абсолютно безопасных для человека. Казалось бы, живут люди в пещере не одно столетие, бед не знают. Вдруг, землетрясение, сход лавины, оползень – всем конец.
И, конечно, где ещё, как не в таких подземных гигантских лабиринтах проживать гигантским доисторическим рептилиям? Почему бы нет? Вошёл Великий Змей в пещеру в Афганском Гиндукуше, прошёл подземными галереями, проплыл подземными реками – вынырнул в горах Персидского Загросса! Пообедал раз в год и скрылся в тайном логове до следующего года!
Подземная прогулка от скального помещения библиотеки до стены с рельефным изображением Великого Змея заняла не больше тридцати-тридцати пяти минут.
Лак Перун обратился к Найдёнову:
– Я даю вам возможность исправить допущенные вами ошибки. Мы перезаключим нарушенный вами договор. На этот раз вашего согласия не требуется. Сумеете открыть этот каменный замок, возьмёте золота, сколько сможете поднять. Мы, в свою очередь, доставим вас туда, куда прикажете. Вместе с вашим золотом. Правильный стих вы знаете. Начинайте. Без меня.
Лак Перун ушёл.
Найдёнов из всего услышанного и произошедшего понял: жрецам Агни-Ра далеко не всё удалось прочесть на русском в «Хрониках» Кудашева. Трудности перевода.
Если бы только это. Откуда уверенность, что код замка в Киштвари идентичен коду замка в Агнираполисе? Не обязательно.
В любом случае для Найдёнова награда за раскрытый вход в сокровищницу будет одна – немедленная смерть.
Что в таких случаях говорил ротмистр Кудашев?
– «Пора «делать ноги»!
*****
7-го сентября 1980 года.
Афганистан. Ваханский коридор. Ущелье Кафири.
Десять дней Найдёнов без успеха пытался набрать каменный код, раскрыть вход в сокровищницу. Его не торопили.
Десять дней ушли на подготовку к побегу.
За это время Найдёнову удалось собрать в качестве материальной благодарности с больных агнираширов, время от времени обращавшихся за экстренной медицинской помощью, большую миску гусиного жира. Здесь он не в дефиците.
Летят гуси зимовать в тёплые края. И высоты Гиндукуша им не страшны. Однако, агнираширы, как все горцы – замечательные стрелки.
Вязаные из ячьей шерсти штаны, рубаха и носки-джорабы у него уже были. Плюс – два бурдюка из козьих шкур – большой и маленький. В маленький он сложил некий запас продуктов: сухой брынзы, тутовника и несколько лепёшек, трут, огниво. Завязал натуго, в защиту от воды. Дней на пять хватить должно. Вот и всё. Много ли человеку надо?
Из библиотеки-пещеры Найдёнову удалось выйти с заходом солнца беспрепятственно. Жрецы Первый и Второй за ним не следили. Осторожно, на ощупь, почти в полной темноте он спустился, минуя серпантин, по заранее выбранному маршруту, местами проложенному с указателями – ветвями сухого валежника, к реке.
Найдёнов предполагал, учитывая скорость течения и расстояние до впадения Кафири в Ворсинг, что находиться ему в воде температурой в пять градусов тепла по Цельсию – не менее пятнадцати – восемнадцати минут. Полагал, выдержит.
Достигнув берега, не теряя времени, Найдёнов принялся надувать большой бурдюк. Идеальное плавсредство в горных реках Памира и Гиндукуша. Неудобство – пассажир тоже в воде. Зато удар о подводный камень принимает на себя не человек, а бурдюк. Если повезёт, можно переправиться через Вахан или Вахш без синяков и сотрясения мозга.
Надув бурдюк, Найдёнов разделся догола и принялся натирать тело гусиным жиром. Средство от холода и обморожений известное, в рекламе и пояснениях не нуждается. Потом натянул на себя шерстяное «бельё» из ячьей шерсти. Сбросил в воду ненужную уже верхнюю одежду, миску.
Вошёл в воду. Мгновенно окунулся с головой, но бурдюков из рук не выпустил, крепко обмотав запястья ремешками-креплениями. Тугая, как ледяная резиновая масса, струя воды понесла Найдёнова в чёрную, непроглядную, как дымовая труба, даль.
От самого Найдёнова более не зависело ничего.
Пройдёт по реке, не разбив голову о камни восемнадцать минут – будет жить.
Одно хорошо: мимо Ворсинг не промахнётся. А уж там – прощай Кафири. Будьте здоровы, агнираширы пограничной стражи!
*****
1-го мая 1983 года.
Ашхабад. Туркменская ССР.
Порог родного дома на улице Андижанской Александр Георгиевич Найдёнов перешагнул майором запаса, беспартийным, со справкой об освобождении вместо паспорта. Иных справок и удостоверений ему не полагалось и более полагаться не будет.
Вошёл в родной дом без денег, без цветов.
В новенькой чёрной рабочей спецодежде, в скрипучих чёрных же кожаных тапочках. С полупустой сумкой из чёрной кирзы с брезентовыми ручками.
Без подарков…
Громким лаем Найдёнова приветствовал традиционный для этого дома щенок-подросток туркменского алабая.
На лай с крыльца во двор спустилась Елена Сергеевна Найдёнова. Увидев внука, без сил опустилась на ступеньку.
– Саша… Саша вернулся!
– Баба Лена! – Найдёнов кинулся к крыльцу. Встал на колени, упершись в нижнюю ступеньку. Обнял Елену Сергеевну.
– Баба Лена! Бабулечка! Наконец-то я дома!
– Здравствуй, Саша! Сашенька! Отпусти, проводи в дом. Не молоденькая… Девяностый годочек наступает!
Найдёнов проводил Елену Сергеевну в дом. Она прилегла на тахту.
– Саша! Давай сам… Поставь чайник. Я уж не подниму полный.
– Минуточку! Не беспокойся. Сейчас поставлю. Где все наши? Где мои?!
– Как где? На параде все! Первое мая сегодня. Сейчас вернутся, обедать будем. Господи, радость-то, какая!
– Правда, праздник. А я без подарков…
– Пустое, Саша! Не о том говоришь. Какие подарки?!
– Нет, нет, бабулечка! Есть подарок. Всем нам – и Найдёновым, и Кудашевым! Я привез нам всем и тебе в первую очередь большую-пребольшую пачку писем от нашего дедушки – Александра Георгиевича Кудашева. Вот они!
Найдёнов рывком дёрнул металлическую «молнию», раскрыл свою кирзовую сумку.
– Вот они! Это дневники, хроники, которые писал дедушка всю свою жизнь до самой смерти! Я читал, много-много раз перечитывал. Потом писал по памяти…
Двумя руками Найдёнов вынул тяжёлую пачку писчей бумаги, каждый лист которой был испещрён его собственным аккуратным мелким почерком. От волнения не удержал в руках, уронил. Белыми птицами листки разлетелись по комнате.
Бросился собирать.
Елена Сергеевна приподнялась с тахты.
– Подожди, Саша, не суетись! Только один вопрос: Ты был там?
Найдёнов закивал головой:
– Да, да! Он обо всём пишет для нас. Для всех. Он рвался домой. Он ехал… Не успел. Была война. Он не смог пробиться.
Найдёнова душили слёзы. Елена Сергеевна снова остановила его:
– Не торопись. Прочти мне что-нибудь из этого. Любой лист…
Найдёнов начал читать:
– «Осень, октября дня 22, года 1937 от Р.Х.
Гималаи…
… Давно не раскрывал свой дневник. Потерял счёт дням… Оказалось, не пропустил дня своего рождения. Пятьдесят шесть – дата не юбилейная… Шампанского не будет. Отмечу день рождения в своей душе. Воспоминаниями и скромными молитвами. Одни молитвы – за упокой, другие – во здравие. Одни мои родные и вечно любимые – ушли навсегда, другие – далече. Но все они, близкие мои, всегда со мной. Их образы не меркнут ни от времени, ни от расстояния, разделяющего нас"…
Взглянул на бабушку.
Елена Сергеевна, казалось, слушала его не только слухом, всем телом: глазами, ртом, полураскрытым на медленном вздохе, руками, вскинутыми и остановленными в жесте восторга и удивления.
Продолжил:
– «… Не знаю минуты из своей жизни более счастливой и печальной, чем та, когда прощались мы с Леночкой 25-го февраля 1912-го года в порту Красноводска. Леночка при прощании не плакала.
В самую последнюю минуту набралась храбрости и прошептала мне на ухо:
– У нас будет маленький! Я в поезде почувствовала. Хорошо, что не упала на улице…
Леночка целовала меня и говорила:
– Нас теперь двое. Ждать будем. Возвращайся быстрее!
А потом кричала мне с пирса:
– Саша! Миленький! Возвращайся! Я всегда буду тебя ждать. Всегда! И никогда не буду плакать! Я тебя люблю!.. Жду!!! Жду!
И я кричал так, что меня не смог заглушить пароходный гудок:
– Леночка! Береги себя! И маленького! Я люблю вас!!!»…
Найдёнов остановился и посмотрел на бабушку.
Она лежала на спине, с руками на груди, сжав вместе ладони.
Без движения. Без дыхания.
На её лице застыли счастливая улыбка и несколько слезинок из глаз…
*****
Прямо под окнами дома Найдёновых-Кудашевых по улице Андижанской прошёл школьный духовой оркестр пионеров в красных галстуках, возвращающийся с первомайской демонстрации.
Оркестр играл старый добрый русский марш Василия Ивановича Агапкина – «Прощание славянки».
КОНЕЦ
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Хроники ротмистра Кудашева», Владимир Павлович Паркин
Всего 0 комментариев