«Трус»

Она вздохнула и прислонилась своей светловолосой головой к решётке. Несколько мгновений они молчали.

- Станислас, - немного погодя прошептала она, - у тебя совсем нет надежды?

- Надежды? - повторил он печально. - Какая может быть надежда?

- Разве тебе никогда не приходило в голову, что Небеса вмешаются? Что террор и кровопролитие будут остановлены и что эта несчастная страна очнётся от своего безумия и взмолится о справедливости и правосудии?

Станислас де Бретёйль устало провёл рукой по лбу.

- Это произойдёт когда-нибудь, без сомнения, - ответил он. - Когда-нибудь, когда их затошнит от бойни, но, я боюсь, недостаточно скоро для нас.

- Кто может сказать? - воскликнула она, обращая к нему свои прекрасные глаза, полные любви. - Кто может сказать, когда это может произойти? Возможно, завтра или через день.

Он грустно улыбнулся.

- Завтра или через день я могу умереть, любовь моя, - ответил он.

Но смерть оказалась не так близка, как он ожидал. Проходили дни и слагались в недели. Прибывали новые заключённые, а старые отправлялись прокатиться на позорной повозке, сопутствуемые глумлением и улюлюканьем пьяной от крови черни. Однако Станислас де Бретёйль и Элен д'Эно задержались в тюрьме Люксембургского дворца, как и бедный Арман, который становился с каждым днём все бледнее и тоньше.

Конвент, казалось, позабыл об этих трёх.

Июль подходил к концу, а узники всё ещё коротали томительные часы за своими мрачными комедиями и устраивали свои шутейные гильотинирования, пока наконец не наступил день, когда даже самым смелым еле-еле хватало мужества для шуток.

До них дошли странные слухи о новых проявлениях безумия в безумном Париже. Слышались странные крики. Постоянная маршировка и рокот барабанов удивляли их, и в души всех и каждого закралось ужасное воспоминание о сентябре. Было ли это такой же резнёй заключённых? Те, кто лишь вчера издевался над смертью, сегодня трепетали перед неизвестностью.