«На Дальнем Западе»

На Дальнем Западе (fb2) - На Дальнем Западе [litres] (пер. Михаил Константинович Первухин) (Смертельные враги - 1) 1087K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эмилио Сальгари

Эмилио Сальгари На Дальнем Западе

Часть первая

I Тени прошлого

Я был там, был совсем недавно, так что в моей памяти еще не изгладились мелкие сцены обыденной жизни: я еще ясно помню лица встреченных там людей, их речи, их жесты.

Теперь там повсюду пролегают бесчисленные линии железных дорог, и огромные локомотивы мчат с безумной скоростью длинные поезда, вагоны которых битком набиты пассажирами и грузами, перевозимыми с запада на восток и обратно.

На станциях высятся элеваторы, куда фермеры из окрестностей свозят осенью, после жатвы, миллионы пудов золотой пшеницы, пригоняют отправляемый в Чикаго, на тамошние бойни, крупный, могучий, выхоленный, породистый скот.

Здесь и там — людские муравейники, имени которых никто не знал еще десять, двадцать лет назад; а теперь эти города своим благоустройством, своей кипучей чисто американской жизнью, своими влиятельными газетами, своими музеями и университетами собираются перещеголять старейшие культурные центры Европы.

Я видел, как изрыты недра матери-земли, как тысячи и тысячи рудокопов копошатся там, добывая «черное золото», или «черные бриллианты», душу современной промышленности — каменный уголь, доставая драгоценную железную руду.

Я видел огромные фабрики и заводы с чудовищно сильными машинами, с колоссальными станками, приводимыми в движение паром или электричеством. Тонкие желто-красные кирпичные трубы заводов, словно вонзившись в бледно-голубое небо, изрыгают клубы рыжевато-черного дыма. На много-много миль вокруг заводских зданий дрожит земля, словно в лихорадке, когда паровой молот в тысячи тонн кует железо, штампует сталь; воздух насыщен частичками угольной копоти, и на много-много миль вокруг на зеленой листве деревьев, на стеблях трав лежит едкая черная пыль.

По шоссейным дорогам, изрезавшим всюду поверхность земли, носятся, словно обезумевшие, блестящие автомобили с бронзовой арматурой, оставляя за собой голубоватые облака дыма, бензина и тучи пыли.

Над бурными потоками, над пропастями висят, словно сплетенные из тонких блестящих нитей, металлические мосты. Иногда в воздухе вдруг покажется гигантская игла с подвешенной под ней платформой. Это плывет управляемый воздушный шар.

По ночам улицы городов и даже маленьких, но сплошь носящих громкие, крикливые имена поселков залиты ярким светом. Это служит современному человечеству покоренная им великая сила природы — электричество. Его доставляют водопады.

Я глядел на реки, на бурные потоки Дикого Запада. По их волнам плывут теперь бесконечные плоты, мчатся огромные пароходы.

Я бродил по лесам — там кипит работа: американец строит лесопильные мельницы, тут же, в лесу, обрабатывает лес, а поезда проложенных в лесные дебри железных дорог вывозят из чащ и лесных трущоб уже совершенно готовые дома.

Я всходил на горы. Только они еще сопротивляются человеку, только там еще природа как будто сохранила свою свободу. Но это обман: и в недрах гор уже работает человек, добывая металлы; через горные проходы и туннели пробегают те же поезда железных дорог, через пропасти протянулись проволоки телеграфа.

Я видел индейцев.

Они клянчили милостыню у проезжих, выходя к каждому поезду на перроны станций, или торговали мелкими поделками, вернее всего изделиями фабрик Чикаго и Бостона, выдаваемыми за работу индейских «сквоу». Продаваемые этими потомками развенчанных властителей степей и лесов Дикого Запада луки, стрелы, томагавки, мокасины — все это жалкая подделка, все это фабричная грошовка.

Сами гордые и неукротимые индейцы загнаны в резервации, жалкие клочки почти бесплодной земли, милостиво отведенные Американским правительством бывшим хозяевам американского материка, и в этих «резервах» янки устраивают народные школы, где потомки делаваров, «черноногих», сиу и апачей зубрят таблицу умножения и изнывают, изучая тайны правописания английского языка…

Я видел людей, которых на первый взгляд принимал за трапперов[1], вольных лесных и степных бродяг, некогда с опасностью для жизни проникавших в неведомые страны Дикого Запада.

Но это не те трапперы, о которых говорят былые романы: это охотники-промышленники, без жалости истребляющие остатки чудом уцелевшей с незапамятных времен дичи, последние стада буйволов.

Я видел караваны, которые можно было бы принять за караваны переселенцев, неукротимых скваттеров[2], с ружьем и топором в руках проникавших в глубь леса и степи, уходя от тесноты городской жизни; но нынешние переселенцы — белые рабы, законтрактованные шахтовладельцами или фабрикантами, жалкие поденщики, выгнанные голодом из Европы, закабалившиеся на долгосрочные работы на обширных плантациях земельных магнатов Дальнего Запада.

Вот что видел я, посетив романтический Дикий Запад недавно, чуть ли не вчера.

И, говоря по совести, мне стало как-то грустно. Мне стало как-то не по себе.

Пусть другие приходят в восторг, видя сбившиеся в кучу дома безобразной фабричной архитектуры, трубы, готовые закоптить самое небо, автомобили, толпы оборванных рудокопов, оголенную от лесов, взрытую и истерзанную землю, электричество, кабак, газету, фабрику, кинематограф, элеватор.

Но мне было тяжело глядеть на все это.

Да, я видел эти земли. Видел раньше. Видел давно.

Да, я помню их.

Помню, как по степям бродили неисчислимые стада могучих бизонов и табуны диких мустангов. Помню деревни индейцев, которые тогда еще считали себя обладателями необозримых пространств девственной, изумительно богатой земли. Это были гордые воины, шея которых не гнулась перед пришельцами, взор которых блестел.

Я помню дни жестокой, кровавой борьбы, когда Соединенным Штатам приходилось напрягать все силы, чтобы справиться с вольнолюбивыми краснокожими.

Уже и тогда ни у кого не было сомнения, чем закончится эта борьба: столкнулись два мира, столкнулись две цивилизации.

Один — мир примитивных людей, номадов[3], охотников. Другой — мир железной культуры, мир, весь охваченный жаждой наживы во что бы то ни стало, захвата, разграбления естественных богатств матери-земли, копившихся в течение десятков тысячелетий.

И первый мир — мир коренных обитателей Северной Америки, индейцев, оказывался бессильным в этом бою не на жизнь, а на смерть с миром янки…

Тогда была бурная эпоха борьбы, изобиловавшей полными драматизма эпизодами.

Теперь эта борьба отошла в область преданий и закончилась трагически для побежденных: они почти исчезли с лица родной земли. Они вымерли, как вымерли стада бизонов.

Только здесь и там чудом уцелевшие, сохранившиеся, странно звучащие имена ручьев, ущелий, пропастей, урочищ и холмов говорят о том, что тут было царство краснокожих. Только жалкие поселки в резервациях говорят о былой мощи индейских племен, об их героических усилиях отстоять право на свою независимость…

Да еще кое-где напоминают о прошлом курганы, под которыми спят погибшие в жестоких сечах вожди туземцев, сражавшиеся с неумолимо теснившими детей Америки «бледнолицыми», алчность которых была возбуждена необозримым простором полей и лесов, слухами о рудных богатствах этих краев, этих стран великого Дальнего Запада…

И вот мне грезится этот некогда по-настоящему дикий Запад, не теперешний, не новый, родившийся чуть ли не вчера, а Дикий Запад дней моей светлой юности. Мне чудятся бесчисленные тени тех, кого я видел тогда, участников последней великой борьбы краснокожих против янки. Я слышу их голоса, но они звучат глухо, потому что это голоса из забытых могил. Вокруг меня реют призраки…

Но эти призраки, кажется, еще так недавно были живыми людьми. И, вспоминая то, что было мной пережито тогда, то, что я слышал от самих участников дальних походов, кровавых сеч, жестоких схваток, я невольно забываю о настоящем, я погружаюсь в незабвенное прошлое.

Но это прошлое уже умерло.

И оно оставило в наследие настоящему только легенды, только рассказы. И сошли в могилу бойцы обеих сторон, свидетели совершавшегося тогда, и изменилась, кажется, сама земля, напоенная кровью оспаривавших друг у друга владычество над Диким Западом рас.

Им, этим теням прошлого, их былым деяниям, их горестям и радостям, их любви и их ненависти, их жестокостям и их подвигам, их спорам и распрям посвящен мой рассказ, повесть о том, что было и прошло, и никогда не возродится…

II Ущелье могил

— Ну, дети, эта ночь не обещает нам ничего хорошего! — сказал, обращаясь к сопровождающим его людям воинственного вида высокий, атлетически сложенный мужчина лет за сорок, носивший оригинальную простую и удобную форму войск Северо-Американской федерации. — Надвигается буря….

Это был популярный в американской армии полковник Деванделль. А люди, которых он фамильярно называл «детьми», были небольшим, наскоро, поспешно собранным им отрядом, на три четверти состоявшим из ковбоев и на четверть из рядовых пограничных войск «дяди Сэма».

Несколько дней назад полковник получил экстренный приказ выступить с этим отрядом против индейцев, готовящихся напасть на поселки белых пионеров Дикого Запада, и теперь ковбои и солдаты расположились перед входом в знаменитое ущелье гор Ларами, известное под названием Ущелья Могил.

— Держитесь вместе! Придется прободрствовать всю ночь. Иначе индейцы воспользуются нашей оплошностью и попытаются прорваться из ущелья! — говорил, озабоченно оглядываясь вокруг, полковник.

Старый солдат, жизнь которого прошла в походах и сражениях сначала на территории Мексики, а потом на границах уже занятых янки земель Дикого Запада, не ошибся на этот раз, предсказывая, что наступает бурная, полная тревог и опасностей ночь.

Вершины горной цепи, тянущейся от Иоминга до границ Колорадо, в этот вечер глядели хмуро. Над горами собирались, закутывая непроницаемым туманом одинокие вершины, грозовые тучи, и уже теперь, незадолго до заката, можно было временами слышать отдаленные раскаты грома приближавшейся к месту расположения отряда американских войск грозы.

Прошло еще немного времени, и из наползавших неведомо откуда свинцовых туч вдруг хлынули потоки тропического дождя. Даже часовым, выставленным для охраны лагеря, образованного несколькими десятками тяжелых фургонов, пришлось, укрываясь от дождя, покинуть свои места и приблизиться к фургонам.

Только два молодых солдата, которые до поступления в отряд полковника Деванделля были «бродягами прерии» и служили проводниками караванов или курьерами, закаленные и привычные к непогоде, стоически выдерживали обрушившийся на их головы поток дождевой воды. Они только спрятались под нависшую скалу, хоть отчасти защищавшую от яростных порывов ветра и холодного ливня.

— Ну что, Гарри? Ничего не видно? — спросил один из них, молодой красивый парень со смуглым, как у метиса, лицом и блестящими глазами, вглядываясь в туманную мглу, волнами затопившую вход в ущелье.

— Ничего, Джордж! — ответил другой, тоже не спускавший глаз с ущелья: при вспышке молнии было видно, что и у второго траппера такое же смуглое лицо и блестящие глаза. В общем, оба они походили друг на друга, как две капли воды, хотя, по-видимому, Гарри был несколько старше Джорджа, костлявее и чуть шире в плечах.

— И все-таки, брат, я думаю, что тот индеец, который уже трижды пытался пробраться через ущелье, воспользуется этим ураганом, чтобы спуститься в Колорадо и отнести какое-нибудь важное известие одному из трех восставших племен! — промолвил через минуту Джордж.

— Ну, а я думаю, что если он попытается сделать это, то получит от меня такой свинцовый гостинец, после которого ему незачем будет спускаться в Колорадо! — ответил Гарри и затем добавил угрожающе: — Пусть только сунется! Я проучу его!

— Но ты ведь знаешь, что чэйэны не боятся ружейного огня? В этом мы не раз имели случай убедиться!

— Ты прав. Я уже сделал десяток насечек на прикладе моего нового ружья, и каждая обозначает жизнь одного краснокожего, но скажу по совести, эти краснокожие точно сошли с ума, лезут под пули, как слепые, дерутся как черти!

— А у меня семь таких насечек и две раны, которые очень плохо заживают! — ответил Джордж с усмешкой. — Гляди же, гляди в оба! Полковник Деванделль чует, что без схватки здесь не обойтись! Как бы нам не опростоволоситься и из охотников не попасть в положение затравленной дичи.

— А я чувствую, что проклятый индеец полезет-таки напролом, и если только в этот момент блеснет молния, то я постараюсь уложить его, иначе из-за темноты рискую промахнуться. Посмотри, не отсырел ли твой порох? Если я промахнусь, твой выстрел будет как нельзя более кстати!

— Нет! — ответил Джордж. — Я как следует обернул полой мехового казакина[4] приклад моего ружья. Ах, черт возьми! Смотри! Что это? Он, ей-ей, он!

Призрачный свет молнии, голубыми потоками заливший окрестности, озарил небо и землю. Видны были очертания диких скал сквозь завесу дождевых струй в странном колышущемся тумане, и видны были изорванные тучи с фантастическими очертаниями, которые мчались с невероятной быстротой от Иоминга к Колорадо. В тот же момент раздался оглушительный раскат грома и гулко отозвался эхом в горах. Оба солдата, не обращая внимания на ливший потоками проливной дождь, выскочили из-под защищавшей их скалы и бросились к входу в Ущелье Могил. Невдалеке от них, на узкой извилистой тропинке, лепящейся к скале над пропастью, на дне которой рокотал поток, точно привидение, появилась белая статная лошадь с роскошной гривой и великолепным длинным хвостом, а на ней, словно вылитая из бронзы, стройная фигура индейского воина с характерным головным украшением из перьев. Казалось, что всадник держал в руках какую-то ношу.

— Стреляй! Гарри, стреляй! — крикнул младший траппер, вскидывая к плечу ружье.

Два выстрела прозвучали почти в один и тот же момент, и на звуки этих выстрелов отозвались, словно эхо, тревожные крики у фургонов:

— К оружию! Индейцы!

Пораженная двумя меткими пулями трапперов лошадь индейского воина сделала могучий прыжок, промчалась еще несколько шагов до выхода из ущелья, взвилась на дыбы и рухнула на землю, оглашая воздух пронзительным жалобным ржанием. А ее всадник был толчком выброшен из седла вместе с той ношей, которую он держал в своих руках.

Гарри и Джордж бросились на него с ножами в руках, готовые при первом же признаке сопротивления вонзить их в него. Но оглушенный падением индеец и не думал о сопротивлении.

— Товарищи! — обратился Гарри к сбежавшимся на звуки выстрелов солдатам. — Образуйте вокруг нас цепь, об остальном позабочусь я сам!

С этими словами он взял у одного из солдат фонарь и приблизился к индейцу. Злополучный обладатель белой лошади оказался красивым юношей пятнадцати или шестнадцати лет с такой светлой кожей, что его смело можно было принять за метиса, с длинными черными волосами и серо-голубыми глазами, каких никогда нельзя встретить среди чистокровных краснокожих. На нем был костюм настоящего индейца, сына Дикого Запада: меховой казакин с пестрыми узорами, узкие кожаные панталоны с разрезами внизу, украшенные скальпами. Этот оригинальный и по-своему красивый костюм дополняли расшитые мокасины. Пышные черные волосы молодого индейца перехватывал золотой ободок, придерживавший пучок орлиных перьев — отличительный признак высокого происхождения их обладателя.

— Нам, кажется, досталась важная добыча! — сказал Гарри. — Ей-ей! Пусть черт заберет мою душу, если этот индеец не сын какого-нибудь вождя чэйэнов! Ловко!

Несколько опомнившись от тяжелого падения, молодой индеец, уже опутанный петлями лассо, шевельнулся, открыл глаза и бросил на бродягу яростный взгляд, а затем сказал с горечью:

— Гуг! У бледнолицых орлиное зрение!

Он сделал движение, как бы пытаясь освободиться, и поглядел на разбросанные вокруг в беспорядке скалы полным тоски взором.

— Эй, Гарри! — сказал один из солдат. — Смотри, индеец-то, кажется, был не один! Он вез кого-то, иначе он не упал бы, как мешок, потому что ведь ты не попал в него, а подстрелил лишь лошадь.

— Ищите, дьяволы! — вскричал Джордж, — А мы пока потащим этого молодца к полковнику. Он не спит ведь еще?

— Кажется, нет! — ответил один из солдат. — Всего четверть часа назад он болтал в своей палатке с агентом Джоном Максимом!

— Ну так идем! — сказал Гарри. — А вы тут ищите повнимательнее! Мне и самому, если сказать по правде, показалось, что индеец держал в руках какую-то штуку, вроде, знаете, куклы или ребенка. Этой штуке некуда было деваться. Разве что свалилась к чертям в пропасть?

Трапперы обыскали и обезоружили индейца, который не оказал им ни малейшего сопротивления, понимая, что это было бы совершенно бесполезно, и повели его к лагерю.

Посредине лагеря находилась высокая палатка конической формы. Внутренность этой палатки была слабо освещена фонарем, стоявшим на маленьком походном столике, около которого сидели, оживленно беседуя, два человека.

По-видимому, грохот громовых раскатов и вой бури помешали им расслышать и выстрелы двух часовых, и поднявшуюся вслед за тем в лагере тревогу.

Это были полковник Деванделль и правительственный агент[5] индейских территорий Джон Максим, типичные американские искатели приключений, люди геркулесова телосложения, сильные, костистые янки с резкими чертами лица и почти такой же темной, как у индейцев, кожей.

— Командир! — сказал Гарри, приподымая одной рукой заменявшее дверь полотнище палатки и подталкивая вперед молодого пленника. — Наконец-то мы его поймали! Это, ей-ей, тот самый, который уже три ночи подряд все пытался проскочить из ущелья.

Командир маленького отряда быстро вскочил на ноги и устремил пристальный взор на стоявшего перед ним в спокойной позе индейца, на бронзовом лице которого лежало выражение полного равнодушия. Ничто решительно не выдавало обуревавших пленника мыслей.

— Кто ты такой? — спросил полковник Деванделль индейца.

— Птица Ночи, — спокойно ответил юноша, как будто в этом живописном имени заключалось все, что могло удовлетворить любопытство спрашивающего.

— Ты чэйэн?

— Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Разве мое одеяние не говорит тебе и без слов, кто я таков?

— Почему ты пытался пробраться мимо нашего лагеря? — переменил тему допроса полковник. — Разве ты не знаешь, что мы сейчас находимся в войне с твоим племенем, точно так же, как с племенем сиу и арапахов?

— Я должен был отвезти Левой Руке, вождю арапахов, его дочь Миннегагу.

— Ты лжешь! Левая Рука ни за что не допустил бы такого безрассудства!

— Гуг! Я повиновался, потому что я воин и не должен рассуждать, когда мне приказывают.

— И где же эта девушка?

— Она выскользнула у меня из рук во время моего падения с лошади и, кажется, погибла, упав на дно Ущелья Могил.

Полковник обернулся к агенту.

— Веришь ты этому, Джон?

— По-моему, он мелет вздор! — ответил тот. — Я даже уверен, что этот молодец отнюдь не чистокровный индеец. Это, скорей, метис, сын какой-нибудь белой пленницы от индейца племени сиу, чем чэйэн! Разве вы не видите, что глаза его почти голубого цвета, лоб высок, а скулы выдаются сравнительно мало?

И затем, вот еще признак: у него на шее висит маленький голубой камень от «ворот первого человека»[6]. Этот амулет носят только воины племени сиу. Ясно, что этот негодяй собирался ввести нас в заблуждение. Не правда ли?

Полковник не отвечал. Опершись на один из столбов палатки, он с каким-то странным, затаенным, но глубоким волнением смотрел на пленника, продолжавшего сохранять свое безмолвное спокойствие, хотя молодому индейцу, захваченному белыми, прекрасно была известна ожидавшая его участь.

Старый солдат, всегда сохранявший спокойствие в минуты опасности, вдруг неизвестно отчего побледнел, и его лоб покрылся каплями пота.

— Боже мой! — пробормотал он, проводя рукой по лбу.

— Что с вами случилось? — спросил Джон Максим, в первый раз в жизни видя Деванделля таким взволнованным.

— Ты думаешь, что он метис? — спросил полковник, делая усилие, как будто для того, чтобы отогнать от себя какую-то тяжелую мысль. — И думаешь, что он должен принадлежать непременно к племени сиу?

— Я готов прозакладывать мою винтовку против того ножа, который висит у вашего пояса, что это так! — ответил агент. — Его выдал амулет, который он носит на своей груди. Ни арапахи, ни чэйэны не имеют таких амулетов.

— В таком случае нужно заставить его говорить!

— Гм, легко сказать! Эти краснокожие упрямы, как ослы; когда они не хотят говорить, из них не вытянешь ни единого звука!

Молодой индеец слушал этот разговор, не проявляя ни малейшего волнения. Он только сорвал гневным движением предательский голубой камень и швырнул его далеко в сторону.

Полковник два или три раза прошелся вдоль палатки, как бы желая оправиться от внезапно охватившей его тревоги, затем быстрым движением приблизился к пленнику и схватил его за руку.

— Скажи же мне, наконец, кто ты такой: сиу или чэйэн? — спросил он прерывающимся от волнения голосом.

— Я — индейский воин, ставший на тропу войны с бледнолицыми. Этого с тебя довольно! — ответил юноша.

— Я хочу знать, — настаивал полковник.

Птица Ночи пожал плечами и, казалось, стал с большим вниманием прислушиваться к глухому стуку дождевых капель о поверхность палатки, чем к словам полковника.

— Будешь ли ты, наконец, говорить, несчастный?! — воскликнул рассерженный этим упрямством Деванделль. — Кто был твой отец?

— Не знаю! — ответил после некоторого молчания молодой воин.

— А твоя мать? Была ли она бледнолицей рабыней или женщиной из племени сиу или арапахов?

— Я никогда не видел моей матери! — был ответ.

— Но этого не может быть! — воскликнул полковник.

— Птица Ночи никогда не лжет! — холодно ответил краснокожий.

— Так скажи мне, по крайней мере, какого ты племени?

— Не все ли тебе равно, бледнолицый? Я взят в плен и знаю, каковы законы войны: убей меня, и все будет кончено. Я сумею умереть так, чтобы заслужить милость Великого Духа, который благосклонно примет меня на свои бесконечные луга, полные прекрасной дичи.

— Так ты больше ничего не скажешь мне?

— Нет, бледнолицый!

— В таком случае ты получишь то, что заслужил. Я не настолько прост, чтобы поверить рассказанной тобой истории. Мне очень жаль, по закону войны я должен тебя расстрелять.

Ни один мускул не дрогнул на бронзовом лице индейца.

— Истинный воин не боится смерти! — ответил он гордо. — Я знал, чем я рискую, вступая в войну с бледнолицыми, и теперь, когда Великий Дух отдал меня в твои руки, я сумею без страха встать под пули твоих солдат. Делай же поскорее, что велит тебе твой долг, а я позабочусь о том, как выполнить свой.

Едва только полковник открыл рот, чтобы ответить на эту гордую речь пленника, как у входа в палатку послышался нестройный гул голосов, и точас же внутрь ее просунулась голова солдата.

— Командир! Мы и эту птичку накрыли, — сказал он, вталкивая в палатку полковника Деванделля индианку, девочку лет одиннадцати или двенадцати, стройную, гибкую, как грациозный зверек, обладающую бронзовым личиком с довольно правильными чертами и блестящими глазами.

— Опоздай мы лишь на несколько минут, и она улизнула бы в ущелье, — продолжал болтать солдат, видимо, взволнованный неожиданно удачной погоней за юной индианкой.

Птица Ночи, увидев пленницу, чуть побледнел и сделал жест глубокого отчаяния. Не спускавший с пленника глаз агент уловил и эту бледность, и этот нервный жест индейца.

Обменявшись долгими и выразительными взглядами со снова застывшим в своей гордой позе Птицей Ночи, девочка неожиданным движением выскользнула из рук державшего ее за хрупкие плечи солдата и, приблизившись к полковнику Деванделлю, взглянула ему прямо в лицо вызывающим взором.

— Ты командир этого отряда? — спросила она резко. — Что хотят бледнолицые сделать с моим другом Птицей Ночи?

— Через полчаса его расстреляют! — ответил полковник.

Взор девушки загорелся гневом. Но сейчас же она перевела его на словно окаменевшее лицо пленника. Она глядела на него с глубокой тоской и жалостью.

Полковник тронул за плечо девочку, говоря:

— Ты дочь Левой Руки?

— Да! — коротко ответила, сжимая губы, пленница.

— Где твой отец?

— Спроси у него.

— К какому племени принадлежит твой спутник? Он сиу или арапах?

— Он воин. Вот и все, что я знаю.

Следивший за ходом допроса агент выругался.

— Это не люди, а дьяволы, — сказал он. — Можете пытать их огнем, и эту Ночную Птицу, и эту маленькую змейку, но вы будете только даром тратить время. Правды вы не добьетесь.

— Очень может быть. Но узнать, что же именно заставило этого краснокожего пытаться пробраться по Ущелью Могил, было бы очень важно для нас. Нет никаких сомнений, у него были очень серьезные причины предпринять такую рискованную попытку…

— Так-то так, да все равно вы из них слова не вытянете. Пора покончить. Молодца, конечно, вы прикажите расстрелять, а девчонку покуда задержим! — отозвался ворчливо агент, закуривая новую трубку с таким хладнокровием, как будто здесь не решалась участь по меньшей мере одного человеческого существа.

За долгую боевую жизнь полковнику Деванделлю приходилось не один раз отдавать приказание о расстреле какого-нибудь попавшегося в плен индейского разведчика, и он привык к этому упрощенному способу расправы с врагами. Но на этот раз какой-то внутренний голос протестовал против убийства безоружного, не оказывавшего никакого сопротивления молодого человека, почти мальчика. И старый солдат, словно борясь с самим собой, растерянно пробормотал:

— Расстрелять его… А если бы я сказал тебе, Джон, что я… я колеблюсь?

— Глупости! — отозвался агент хладнокровно. — Велика штука — покончить с краснокожей ядовитой змеей?! Неужели же вас в самом деле может интересовать участь какого-то индейца?

— Не знаю! — нерешительно ответил полковник. — В первый раз я чувствую себя в таком странном положении. Испытываю что-то непривычное. Не могу даже самому себе объяснить, что это. Но мне не хотелось бы расстреливать этого юношу.

— Да вы и не будете сами расстреливать! — цинично улыбнулся агент. — Вы просто махнете рукой, и это уже будет дело рядовых, которые, поверьте, жеманиться не станут! И, наконец, разве вы не знаете, что по законам войны вы, собственно говоря, не имеете права церемониться с такими господами. Это лазутчик, гонец бунтовщиков. Значит, разговор короток. Наконец, чтобы успокоить ваши нервы, предоставьте все это дело мне. Я уполномочен в известных случаях замещать вас. Вы просто на пять минут сдаете командование мне. Покуда я успею докурить эту трубку, индеец отправится туда, откуда никто еще не возвращался, по крайней мере, на моей памяти. А я с удовольствием посмотрю на маленькое представление…

Полковник обескураженно махнул рукой.

Птицу Ночи вывели из палатки Деванделля. Агент, безмятежно покуривая свою вонючую трубку, вышел следом.

Ярость бушевавшего с вечера урагана как будто улеглась. Дождь прекратился. Над окрестностями плыли волны тумана, и ветер, по-прежнему гнавший вверху тучи, словно нарочно, разорвал, разогнал их, дав возможность кроткой луне взглянуть на то, что готовилось свершиться на земле, только что обильно политой слезами неба.

Люди отряда были на ногах все до последнего: они оживленно толковали об удаче Гарри и Джорджа, о захваченных пленниках, они спорили, держа пари, теперь ли, ночью, или на рассвете будет отдан приказ покончить с Птицей Ночи, и когда пленника повели ко входу в ущелье, они гурьбой повалили туда, желая, в свою очередь, поглядеть на картину казни индейца.

Птицу Ночи привязали к небольшому острому пику, напоминавшему по форме ствол окаменевшего дерева. Агент приблизился к нему с трубкой во рту и, не вынимая этой трубки, спросил:

— Ну? Может быть, у тебя развяжется язык хоть теперь?

Индеец презрительно улыбнулся и, не отвечая, устремил прощальный взгляд на стоявшую в десяти шагах от места казни девочку.

Если бы кто-либо взглянул на лицо молодой индианки, его поразило бы, как зловеще было выражение этого полудетского личика. Оно словно застыло. На нем лежала печать спокойствия, но это спокойствие было ужасно…

Шестеро солдат, вызванных сержантом, выстроились перед привязанным к скале пленником и подняли свои ружья.

— Уйди, девочка! — крикнул нетерпеливо Миннегаге агент, вынимая почти докуренную трубку изо рта и сердито глядя на индианку. — Тебе не место тут! Уйди!

Траппер Гарри, в сердце которого как будто шевельнулось чувство жалости к ребенку, взял пленницу за руку и повел ее в сторону. Едва они отошли на несколько шагов, как грохот залпа возвестил о конце, постигшем Птицу Ночи. Пленник умер, не произнеся ни единого слова.

— По местам! — скомандовал агент.

И солдаты, переговариваясь, тронулись к фургонам, как вдруг из ущелья донеслось громкое лошадиное ржанье и великолепная белая лошадь, хозяином которой был только что расстрелянный индеец, появилась у места казни, вся озаренная призрачным, беглым, скользящим светом луны, словно призрак.

— Что за дьявольщина! — воскликнул траппер Гарри. — Значит, мы не уложили ее?

Прекрасное животное на несколько мгновений словно застыло на одном месте, гордо подняв свою шею и глядя на людей огненными глазами, потом зашаталась и, еще раз заржав жалобно и тоскливо, грянулось о землю бездыханным трупом.

Эта сцена произвела тяжелое впечатление на солдат. Они смущенно смолкли и как-то вдруг заторопились покинуть место казни. Агент взял за руку молодую пленницу и, отпустив траппера Гарри, направился с Миннегагой к палатке полковника.

Входя туда, он увидел, что командир отряда сидит на брошенном на землю седле, закрыв лицо обеими руками и погрузившись в глубокую задумчивость.

— Дело сделано! — сказал агент равнодушным тоном. — Пусть черт в аду заботится о том, чтобы установить точно, к какому племени принадлежал Птица Ночи — к сиу, арапахам или чэйэнам, но, так или иначе, одной ядовитой краснокожей змеей, одним врагом у нас стало меньше, и важно только это!

Полковник поднял голову и почти с ужасом взглянул на Джона Максима.

— Умер? — прошептал он чуть слышно. — Неужели же умер?

— Вам, мистер Деванделль, как будто жалко? Господи! Скольких индейцев мы с вами уже спровадили на тот свет? Разве перечтешь? Что же вы теперь так волнуетесь из-за того, что какой-то индейский щенок отправился туда же, куда мы отправляем целыми транспортами индейские души? Наконец, что за сентиментализм? Если бы вы были не солдатом, а миссионером, ну, тогда я понял бы. Это господам в длинных сюртуках к лицу при всяком удобном и неудобном случае пускать слезу и изливаться в речах. Но мы-то с вами отлично знаем цену как миссионерским слезам, так и этим самым индейцам. Ведь борьба идет не на жизнь, а на смерть. Разве индейцы жалеют когда-нибудь тех бедняг белых, которые имеют несчастье попасть им в лапы? Мы еще гуманны: ухлопаем красную собаку, и дело кончено. А они ведь предварительно вдоволь натешатся. Они привязывают пленного к столбу пыток и по целым дням забавляются, подвергая его ужаснейшим истязаниям, таким, что у слабонервного человека при одном рассказе о мучениях жертвы волоса дыбом становятся.

— Так, да, все так! — глухо пробормотал Деванделль явно взволнованным голосом. — Борьба, закон войны и так далее. Но этого молодца я все же был бы готов пощадить.

— Почему, полковник? — изумился агент.

— Не знаю. Говорю же, не знаю, не могу объяснить. Но взгляд этого юноши как-то проник мне в душу, разбудил в ней что-то. Взволновал меня. Знаете, что я теперь испытываю? Мне кажется, представьте, что я выполнил не то, что является законным, а совершил подлое убийство.

— Глупости! — ответил агент. — Говорю вам, глупости. Вы только исполнили свой долг. Вспомните: разве вы не получили приказания, ясного, точного, определенного, не иметь пленников мужского пола? Послушайте, полковник, соберитесь с духом. Вы не ребенок, не слабонервная миссис. Наконец, что сделано, то сделано. Если ваша так называемая совесть бунтует, скажите этой жантильничающей леди, что вся вина на душе агента Джона Максима. Пусть она к нему и предъявит свои претензии, а вас оставит в покое.

— Замолчите, Максим! — внезапно вскочил полковник со своего места. — Знаю, все знаю. И долг, и приказ, нарушение которого было бы вменено мне в вину, и все обстоятельства… Но, Господи, как ужасны эти войны!

Наступило короткое молчание. Через минуту агент промолвил:

— Жаль лошадь! Какую? Ну, ту самую, на которой пытался проскользнуть через ущелье этот самый индеец. Великолепное животное! Клянусь, я бы дорого дал, чтобы иметь такого коня. Но эти черти трапперы подстрелили белую лошадь, как кролика. Было еще чудом, что она прожила, получив смертельные раны, столько времени, имела в себе достаточно сил вновь подняться и подойти почти к самому месту казни. Какая роскошная белая грива! Какой длинный пушистый хвост! Что за гордая шея, красивая голова с огненными глазами! Право, жаль, жаль.

— Ты говоришь, Джон, конь белой масти?

— Да. Размером значительно крупнее мустангов, которыми обыкновенно обладают краснокожие. Хвост буквально стелется по земле.

— Рэд! Мой Рэд! — воскликнул Деванделль взволнованно. — Мне говорило об этом какое-то предчувствие. Грядет беда. Близится час расплаты… Она запоздала, обещанная месть, почти на двадцать лет, но теперь пробил мой час…

Удивленный правительственный агент живо обернулся к полковнику со словами:

— Да что с вами? О чем вы говорите?

Как будто не слушая его, полковник бормотал:

— Да, да! Если это только Рэд, а ведь другого подобного коня нельзя найти в прериях Дикого Запада, то и она близка. Она не замедлит исполнить свою угрозу, стоя во главе сиу.

— О ком это вы? Кто это «она»? — осведомился Джон Максим.

— Ялла! — глухо ответил Деванделль.

— Что за птица?

— После, после! Веди меня туда, где… где лежит убитый конь. Я должен видеть его. Я должен убедиться, Рэд это или только похожий на него мустанг.

Агент, которого беспокоило все возраставшее волнение полковника, поднялся с места.

— Пойдемте! — сказал он. — Но раньше надо позаботиться, чтобы как-нибудь не ускользнула эта красивая маленькая ящерка.

И с этими словами он подвел маленькую индианку к одному из подпиравших палатку столбов и в мгновенье ока привязал девочку к дереву. Потом он взял фонарь и приподнял полу палатки.

— Опять дождь начинается! — пробормотал агент, выходя на воздух.

— Нашим часовым надо держать ухо востро. Сейчас луна еще светит. Но черт гонит откуда-то целую стаю туч, и через четверть часа будет опять темно, как в каминной трубе!

В самом деле, луна, словно испуганная увиденным ею зрелищем казни молодого индейского воина, то выплывала, то скрывалась за покуда разрозненными, но все чаще наплывавшими на ее бледный лик клочками туч, изорванных ураганом, и небольшой клочок чистого неба быстро суживался, а тучи, проплывая над лагерем, роняли слезу, словно оплакивая погибших.

Полковник в сопровождении агента прошел сквозь цепь сторожевых постов, обменявшись паролем и отзывом и предупредив часовых на всякий случай, чтобы не стреляли, когда увидят двух возвращающихся от скалы командиров.

Ночные странники, осторожно пробираясь среди обломков камней, в изобилии устилавших здесь почву, обходя образовавшиеся после вечернего дождя лужи, временами приостанавливаясь и вглядываясь во мглу, где, казалось, реяли какие-то тени, приблизились, наконец, к месту, где был расстрелян молодой воин.

При звуке их шагов ночные птицы заметались во все стороны, беззвучно скользя по воздуху, казалось, кружась около идущих, и полковник вздрогнул: он вспомнил, как после битвы бросаются на изуродованные трупы коршуны, как они выклевывают у мертвецов глаза; он вспомнил, как сбегаются к полям сражений стаи диких собак и шакалов, как они растаскивают по частям человеческие тела…

Невольно он отвернулся, избегая глядеть в ту сторону, где смутно рисовались очертания тела Птицы Ночи, повисшего на опутавших его веревках у скалы.

— Война — это проклятье! — пробормотал Деванделль.

— Война — неизбежность! — холодно ответил агент.

— Я почти готов поклясться, что мы расстреляли не индейца!

— Так кого же?

— В его жилах, вне всякого сомнения, текла кровь белого. Кто был отцом этого юноши? Какую женщину называл он своей матерью? Где они теперь? Может быть, ждут сына… А мы убили его!

— Не мы, полковник! — отозвался агент. — Его убила война!

Минуту спустя агент рукой показал на место, где лежала какая-то белая бесформенная масса. Это был труп лошади, подстреленной трапперами Гарри и Джорджем. Полковник почти вырвал из рук своего спутника фонарь, кинулся к трупу лошади, освещая его огнем фонаря, и крик печали и тоски сорвался с его уст.

— Рэд, мой благородный Рэд, мой любимый конь! — произнес он. — Я узнаю тебя, старый друг, хотя столько лет прошло с тех пор, когда я в последний раз видел тебя!

— Гм! Значит, эта лошадь почтенного возраста! — несколько иронически пробормотал Джон Максим.

— Видел ли ты когда-нибудь лошадь, равную по красоте и благородности форм этой? — отозвался Деванделль взволнованным голосом.

— Пожалуй, нет! — признался агент.

— Конечно же, никогда не видел. Потому что ведь это легендарный белый конь прерий. Тот конь, о котором ходит столько чудесных рассказов. Конь, который когда-то был — да, был — моим конем, больше — моим другом. Но как он мог попасть сюда, так далеко от того места, где я оставил его? Как он мог стать собственностью этого молодого убитого нами индейца? Что означает его появление здесь? Ей-богу, кажется, я начинаю с ума сходить. Не знаю, какая связь существует между всем случившимся сегодня и моей судьбой, но поневоле меня охватывает тревога за участь моих детей.

— Пфа! — перебил его агент. — Вы преувеличиваете, командир! Ну какая опасность может грозить вашим детям, которые ведь, насколько мне известно, находятся очень далеко отсюда, на вашей гациенде, охраняемой целой толпой слуг.

— Да, да. Гациенда далеко! — бормотал, не спуская печального взора с трупа благородного белого коня, старый солдат. — И там целая толпа преданных мне слуг, которые, конечно, будут защищать мое имущество и моих детей. Но разве против нас не поднялось сразу три индейских племени? Разве мы гарантированы, что восстание не разольется рекой Бог знает как далеко, заливая и те территории, которые мы считаем совершенно безопасными? Разве индейцы не обладают дьявольским умением совершать чудовищно огромные переходы и обрушиваться на поселки белых там, где их менее всего ожидают? И потом, эта женщина, Ялла!.. Ты не знаешь, что это за существо!

— Женщина! — отозвался хладнокровно агент. — А всякая женщина может сорок очков вперед дьяволу дать. Уж это я знаю отлично.

Наступило молчание. Кругом царила почти могильная тишина. Только откуда-то издалека доносился визгливый вой койота, трусливого маленького волка североамериканской прерии.

— Не ошибаетесь ли вы, командир, однако, принимая этого коня за какого-то Рэда? — сказал агент. — Ведь вы сами говорите, что много лет не видели своего Рэда. Разве можно быть уверенным, что нет никакой ошибки, когда кажется, что узнаешь животное, виденное два десятка лет тому назад?

— Для меня не может быть никаких сомнений! — ответил печальным голосом Деванделль. — Достаточно только взглянуть на этот могучий корпус, на стальные ноги, на благородную голову, чтобы убедиться… Нет, это он, это мой милый, мой любимый верный конь!

— Послушайте, командир! — прервал его сетования агент. — Ну, ладно. Пусть так. Но вы, ей-богу, только раззадорили мое любопытство. Так не делают. Вы должны мне все рассказать. Конечно, если это только не секрет.

— Нет, какой же секрет? Это старая и грустная, бесконечно тяжелая для меня история, но я не вижу причин скрывать случившееся тогда, когда я был молод. Пойдемте, однако. Здесь делать больше нечего. Завтра утром распорядитесь, чтобы и коня, и его всадника зарыли солдаты в одной яме. Я не хочу, чтобы их трупы терзали хищные птицы и койоты.

— Не волнуйтесь. Я вижу, что вы действительно в странном настроении.

— Ничего. Теперь мне как будто легче. А когда я расскажу все, думаю, у меня и еще легче на душе станет. Я в этом нуждаюсь. Меня угнетает тяжелое предчувствие. Мне все кажется, что вот-вот надо мной разразится гроза, которую я жду давно, с молодости. Может быть, нам утром придется пережить какую-нибудь ужасную опасность.

— Ба! Нападение индейцев?

— Хотя бы это.

— Лишь бы не застали врасплох. Но я распоряжусь удвоить сторожевые посты, а на отряд, который так хорошо охраняется, да еще находится в столь выгодной позиции, индейцы никогда не нападут, разве только тайком.

Полковник и Джон Максим, неся с собой фонарь, вернулись к лагерю.

Часовые, узнав своих начальников, пропустили их внутрь. Проходя сторожевую цепь, полковник имел возможность убедиться, что лагерь действительно хорошо охраняется и что внезапного нападения сиу опасаться не приходится, покуда, по крайней мере, часовые не утомятся. Но он мог, кажется, рассчитывать на своих людей: в маленьком отряде не было ни единого человека, который не сознавал бы, как опасно положение и как необходимы все меры предосторожности.

Войдя в палатку, Джон развел прямо на полу небольшой костер, бросил беглый взгляд на Миннегагу, которая, казалось, спала глубоким сном, затем вытащил из походного сундука бутылку джина и, наливая два больших стакана, сказал, обращаясь к Деванделлю:

— Вот, выпейте-ка этого зелья, полковник! Оно мигом согреет вашу душу и пошлет к дьяволу все ваши черные думы!

Полковник залпом опорожнил поданный ему стакан и бессильно опустился в стоявшее рядом седло. Агент поместился тут же, около него.

— История, которую я хочу вам рассказать, — начал через несколько минут Деванделль, — случилась двадцать лет тому назад. Как и многие другие искатели приключений, я начал свою карьеру бродяжничеством по прериям. В то время индейцы еще не ненавидели людей белой расы с такой силой, как сейчас, нередко даже заискивали перед ними, так как только от бледнолицых они могли получить необходимые для них оружие и одежду, а также всякого рода спиртные напитки, до которых они большие охотники. Правда, иногда слишком отважные трапперы, пробиравшиеся в необозримые прерии Дальнего Запада дальше, чем следовало, не возвращались больше назад и оставляли свои окровавленные скальпы в руках краснокожих. Но это бывало сравнительно редко и лишь в очень немногих случаях служило поводом для обострения отношений.

Уже тогда я считался хорошим стрелком, и мои охотничьи подвиги снискали мне большую популярность среди разных индейских племен, с вождями которых я находился в самой тесной дружбе.

Однажды, скитаясь по прериям в поисках добычи, я, совершенно неожиданно для себя, забрался в такую глушь, которой раньше никогда не видывал, и здесь наткнулся на большой отряд сиу, видимо, выехавший на разведку.

— Ого! — вставил агент, набивая и закуривая трубку. — Эти дьяволы и двадцать лет тому назад не особенно-то долюбливали нашего брата!

— Совершенно верно, Джон. Поэтому, когда я был схвачен, я уже заранее считал себя приговоренным к смерти и мысленно рисовал все те пытки, каким я должен был подвергнуться согласно индейским обычаям.

— Какому же чуду я обязан удовольствием слушать сейчас ваш рассказ, мистер Деванделль? — снова вставил, смеясь, агент.

Деванделль ничего не ответил на эту шутку и, помолчав с минуту, продолжал:

— Знаком ли ты с очень распространенной среди индейцев легендой о большой белой лошади?

— Да, мне не раз приходилось слышать от охотников Дикого Запада, а также и от индейцев, будто они видели в прериях, среди диких мустангов, удивительно красивого белого коня, который, по их рассказам, отличается такой невероятной быстротой и ловкостью, что все усилия самых лучших охотников поймать его терпели полную неудачу.

— Верил ли ты этой легенде?

— Признаться, не очень. Я считал ее просто одной из тех историй, которые рассказываются в прериях во время ночных бдений у костра, когда бессонница или опасность поневоле отнимает возможность забыться сном.

— Как видишь, ты ошибался, мой друг! Белая лошадь действительно оказалась реальным существом, а не одним только плодом охотничьего воображения.

Джон Максим с некоторым сомнением тряхнул головой и затем ответил:

— Продолжайте, полковник! Ночь все равно уже потеряна. Послушаем, что случилось с вами дальше.

— Итак, — возобновил свой рассказ Деванделль, — я уже считал себя погибшим, как вдруг в один прекрасный день в служивший мне тюрьмой вигвам вошел вождь захватившего меня в плен индейского племени, по имени Мога-ти-Ассах, и сказал мне:

— В наших прериях появился большой белый конь, которого никто из моих воинов не мог поймать и привести ко мне. Я много слышал о твоей ловкости, и вот я хочу предложить тебе поймать для меня этого коня. Если ты сможешь сделать это, я не только пощажу твою жизнь, но и дам тебе в жены мою дочь Яллу, которая считается самой красивой девушкой Дальнего Запада. Если же тебе не удастся, то я прикажу привязать тебя к столбу пыток и твой скальп украсит мой щит.

— Гм! — буркнул агент. — Положение не из завидных.

— Разумеется, — продолжал рассказчик, — я принял это предложение, хотя мне и не особенно улыбалась перспектива стать мужем молодой индианки.

Я рассчитывал на то, что мне удастся каким-нибудь образом, в случае неудачи моей миссии, бежать и найти себе защиту у другого племени, более гостеприимного, чем сиу.

На другой же день я выехал на необозримую равнину прерий в поисках знаменитого коня, который должен был спасти мне жизнь. Однако я сразу заметил, что бежать мне будет не так-то легко. По пятам за мной следовало несколько человек индейцев, обязанных следить, чтобы я не обманул их вождя.

Несколько недель блуждал я по бесконечной равнине прерий, отыскивая следы диких степных мустангов, и несколько раз натыкался на большие табуны, но таинственного белого коня среди них не было. Я уже отчаялся добиться каких-нибудь результатов, как вдруг однажды утром мне случайно встретилась небольшая группа лошадей, среди которых выделялось великолепное сильное животное с белой, как снег, шерстью, сверкающей на солнце серебром.

Итак, легенда оказалась не пустой выдумкой. Белая лошадь действительно существовала, и оставалось только поймать ее. Но как сделать это? Та часть прерий, в которой я встретил легендарное животное, была на целые недели пути совершенной пустыней, и мои стражи-индейцы, зная это, оставляли меня одного искать прельстившую их вождя лошадь. Я был, следовательно, одинок, а справиться с такой задачей, как поимка дикой лошади, одинокому человеку не представлялось никакой возможности. Пока я, вернувшись назад в индейский поселок, взял себе на подмогу несколько человек индейцев, белая лошадь уже исчезла. Пришлось вновь выслеживать ее.

Эта неудача меня нисколько не обескуражила, и я снова бросился на поиски, надеясь подстеречь-таки ускользавшую от меня лошадь или же выбрать удобный момент и бежать, спасая свой скальп от чрезмерного внимания краснокожих воинов.

В этих поисках прошло еще несколько дней. Я уже решил, что лошади мне не видать как своих ушей, и начал придумывать наиболее безопасные способы бегства, как однажды вечером, перед заходом солнца, проезжая мимо небольшого перелеска, я опять увидел предмет моих поисков — мирно пасшегося в обществе десятка других степных мустангов белого коня.

При моем появлении весь табун бросился бежать прежде, чем я успел схватиться за лассо, и вдруг к своему изумлению я увидел, что белая лошадь, которую я так долго искал, стоит у какого-то дерева, словно привязанная к нему канатом. Доскакать до этого дерева было для меня делом одной минуты. Я соскочил с коня и очутился лицом к лицу со зрелищем, которого никогда не забуду: великолепный белый мустанг стоял, словно прикованный к стволу дерева черной плетью, захлестнувшей его могучее тело. Это была гигантская змея, страшный боа.

Первой моей мыслью при виде этого чудовища было убить змею ружейным выстрелом, но сейчас же я сообразил, что таким образом я легко мог бы поразить и лошадь, выбивавшуюся уже из сил в стальной петле, все сильнее и сильнее сжимавшей ее тело. Тогда, повинуясь странному чувству непреодолимой, симпатии к погибающему белому коню, я ринулся в бой с душившим его пресмыкающимся, вооружившись одним только ножом, острым, как бритва. Это было делом нескольких секунд: боа не хотел выпускать свою добычу, но оборотился ко мне, яростно шипя и грозя обвить свободной верхней частью своего гибкого туловища и меня, но страшная рана, нанесенная ему в шею пониже головы моим ножом, заставила его спрятать голову. Этим он подставил мне свое брюхо, и я распорол туловище змеи на полметра, потом почти перерубил его, не коснувшись тела коня. Итак, чудовище леса было побеждено. Его длинное гибкое тело, истекая кровью, упало, разжав петлю, к ногам коня. Одним ударом я отсек отвратительную голову и ногой швырнул ее в сторону. Во время этой фантастической борьбы белый конь, задыхаясь, глядел на меня умоляющими глазами, ржал, словно прося избавить его от живой петли, даже пытался лизнуть меня языком. Признаюсь, когда змея была убита, у меня не хватило бы духу наложить руку на вольного мустанга прерий: он только что избавился от ужасной опасности, от гибели, и было как-то стыдно, воспользовавшись этим, взять его в неволю.

Но, освободившись, мустанг не тронулся с места: он стоял возле меня, тихо и ласково ржал, он клал свою благородную голову мне на плечо, он тянулся ко мне, ласкаясь. Он был моим, но не пленником, не рабом, а другом, добровольно оставшимся вместе со мной.

В этот день мы впервые вместе носились по бесконечному простору прерий. Боже, что это была за скачка! Я, не встретив сопротивления со стороны коня, одним прыжком вскочил на его широкую спину, держась руками за роскошную гриву, и он помчался стрелой. Казалось, он плывет могучими прыжками по воздуху, не касаясь земли ногами. Ветер свистел у меня в ушах. Взор не успевал улавливать очертаний предметов, мимо которых мы проносились. Холмы и долины, ручьи и болотца, луга и перелески — все это мелькало мимо, мимо. А мы неслись, неслись!.. Право, я испытывал такое чувство, будто у моего коня пара крыльев и он носит меня по своему царству, по роскошной прерии, с гордостью показывая мне свои владения.

И вот, тихонько направляя его, я приблизился к лагерю сиу.

Он не испугался, не остановился перед человеческим жильем. Гордо и смело, совершенно спокойно, как будто возвращаясь домой, он вступил в лагерь индейцев. Это было поразительно, это граничило с чудесным, и индейский поселок устроил мне настоящую овацию, окружив меня, любуясь моим несравненным, волшебным конем.

Мога-ти-Ассах, великий сахем племени, приблизился ко мне и сказал:

— Маниту покровительствовал тебе, и твоя жизнь будет отныне священной для каждого воина моего племени. Ты мой сын, потому что я поклялся воротами первого человека, что отдам свою дочь в жены тому, кто добудет белого коня прерий. Ялла твоя. Возьми ее.

— И он дал тебе в жены какую-то индейскую ведьму, грязную, косматую краснокожую бабу с жесткими, как у лошади, волосами и скуластым лицом, словно высеченным топором из камня? — спросил, улыбаясь, агент.

— О, нет! — ответил полковник. — Ялла была красавицей в полном смысле этого слова даже с европейской точки зрения. Я видел много красивых девушек среди индеанок, но никогда ни одна из них не могла сравниться с моей Яллой. Только одно отличало ее от женщин нашей расы — говоря, конечно, о наружности, — это бронзовая окраска кожи. Она все же была индианкой, я — сыном белой расы. Но с этим можно было бы примириться, если бы не голос крови, разделявшей нас: Ялла, красавица Ялла, была чистокровной индианкой, и по характеру она была истинной дочерью своего дикого, неукротимого, кровожадного, беспощадного племени, самого страшного из всех индейских племен Северной Америки. Весь ее внутренний мир стоял в непримиримом противоречии с моим внутренним миром, с моими воззрениями и убеждениями. Право, временами мне казалось, что моей женой стала не женщина, дитя земли, а мстительное существо другого порядка, какое-то исчадье ада. Довольно скоро между нами разверзлась пропасть взаимного непонимания, взаимного раздражения. Но Ялла предъявляла свои права на меня: в ней вспыхнула роковая страсть, дикая, неукротимая ничем ревность ко мне, сжигавшая ее душу. Не буду описывать те сцены, которые она мне устраивала на этой почве. Но кончилось тем, что я выбрал бурную и темную ночь, оседлал моего верного коня, этого самого белого мустанга прерий, и покинул лагерь сиу.

Гнались ли за мной? Не знаю.

Может быть, все племя погналось за моим белым конем, но он несся, словно на крыльях.

И вот я снова был среди братьев, среди белых.

И пережитое в прериях, и месяцы бродячей жизни с покинутой мною Яллой показались каким-то кошмарным сном. В это время вспыхнула война с Мексикой. Я отправился туда волонтером, я дрался за мою родину. В Соноре я встретил молодую и прекрасную женщину, мексиканку родом, и она стала моей женой, я нашел то счастье, поиски которого в прерии оказались столь неудачными для меня. Там же, в Соноре, я поселился, основав обширную гациенду на землях, полученных в приданое моей женой. Это та самая гациенда, которая тебе, Джон, известна.

— Ну, а твоя прежняя жена? Эта самая Ялла? Ты так ничего и не слышал о ней с того времени, как удрал из поселка сиу?

— Подожди. Прошло несколько лет. Я предался целиком заботам о воспитании моих двух детей, Джорджа и Мэри: моя жена, к моему горю, слишком рано умерла, и дети остались на моих руках.

Я жил мирной и спокойной трудовой жизнью, никем не тревожимый. Но вот однажды до моего жилища долетели вести неведомо откуда. На частоколе, окружавшем мою усадьбу, рабочие как-то утром обнаружили пучок индейских стрел с окровавленными концами, перевязанных змеиной шкурой.

— Знак, что враг поклялся отомстить и сдержит свое слово!

— Да. Своего рода заявление: берегись, я не забыл, я не дремлю!

— Значит, эта индейская ведьма разыскала-таки тебя?

— По-видимому, да. Я находился в Соноре, на территории, где кишат арапахи. Но это племя давно уже как будто успокоилось, признав бесполезность борьбы. С их вождями я был в наилучших отношениях. Арапахи считались во вражде с сиу. Все это до известной степени гарантировало мою безопасность. Но Ялла или посланные ею разведчики нашли меня и среди арапахов оповестили меня об этом. И они достигли своей цели: с этого момента моя жизнь обратилась в сплошную пытку.

Нет, я не боялся за себя.

Разве я не солдат? Разве я не видел десятки раз смерть лицом к лицу? Разве я боялся умереть? Нет и тысячу раз нет!

Ведь умирают только один раз, и когда-нибудь нужно же умереть?! Но я дрожал за жизнь моих детей.

Я знал, как изобретательны сиу, особенно женщины этого племени, когда речь идет о том, чтобы придумать месть помучительнее, поужаснее. Ялла знала, что я безумно люблю детей, и она могла воспользоваться этим слабым местом, выместив на детях свою злобу, свою ненависть к их отцу.

И я не ошибся: следом за таинственным зловещим «вестником мести» на меня начали обрушиваться беды.

Трижды неведомо откуда налетавшие и неведомо куда скрывавшиеся неуловимо быстрые индейские отряды пытались поджечь мою факторию. Дважды в меня летели пули и стрелы, когда я охотился в прерии.

Признаюсь, меня это утомило.

Я был уже немолод. Я устал. Наконец, мои дети… Я не мог без содрогания подумать о том, какая участь постигнет их, если чья-нибудь предательская рука убьет меня и я оставлю их одинокими, словно в змеином гнезде.

Я уже пришел к решению расстаться с моей богатой гациендой, ликвидировать дело и переселиться с детьми в какой-нибудь из восточных штатов, где нет краснокожих. Но тут вспыхнула эта знаменитая давно предсказанная война красных против белых, поднялись многие племена индейцев; правительство, застигнутое врасплох, призвало под знамена всех старых солдат, которых могло немедленно мобилизовать в близких к театру действий местностях, и мне пришлось покинуть мою усадьбу и идти сражаться. И вот мы тут. Наш отряд, ничтожный численно, имеет поручение величайшей важности, потому что мы преграждаем путь индейцам племени сиу. Остальное ты знаешь.

— Но… но как этот белый мустанг мог попасть сюда? — осведомился правительственный агент.

— Я забыл сказать, — ответил полковник, — что уже много лет назад Рэд исчез загадочным образом во время нападения индейцев на мою гациенду. По-видимому, его увели с собой нападавшие, и тщетно я искал мою любимую лошадь. Она пропала бесследно. И вернулась, чтобы я увидел ее только в виде трупа.

Как могли индейцы увести лошадь?

Для меня это было ясно: дело в том, что с момента появления Рэда в поселке сиу Ялла, казалось, задалась мыслью отнять привязанность моего коня ко мне. Она ласкала Рэда, она ухаживала за ним, и я должен признаться, что в последние дни моего пребывания среди сиу Рэд охотнее слушался Яллы, чем меня; он скучал, когда не слышал звуков зовущего его голоса Яллы. Вероятно, Ялла была среди нападавших и Рэд послушался ее зова.

После краткого молчания правительственный агент заговорил снова:

— У вас были дети от этой… индианки?

Полковник вздрогнул и как будто со страхом поглядел на спрашивающего.

— Не знаю. Не знаю! — растерянно бормотал он. — Ведь я недолго жил с ней. Я покинул становище сиу ровно через три месяца после свадьбы с Яллой.

Джон Максим подбросил полено в потухавший уже маленький костер, разложенный на полу палатки, набил трубку табаком, наполнил вином стаканы и сказал:

— Дела, делишки… Настоящий узел! Путаница сверхъестественная! Но теперь и для меня ясно, что здесь дело не так просто, как мне казалось сначала. Кроется тут какая-то довольно, признаюсь, скверная загадка, и нам нужно во что бы ни стало раскрыть ее, а то мы жестоко, быть может, поплатимся. И, знаете, пожалуй, нам-таки придется признать, что я слишком поторопился, расстреляв этого индейского молодца. Право! Пожалуй, было бы лучше придержать его, порасспросить. Конечно, из них слова не вытянешь добром. Но мало ли способов заставить человека обмолвиться, проговориться? Но теперь, конечно, дела не поправишь. Пуля что воробей. Вылетит — не остановишь… Но я утешаюсь тем, что ведь у нас остается еще одно змеиное отродье, эта девчонка.

— Что ты думаешь делать с нею? — тоном упрека отозвался полковник. — Не забывай: это ребенок! Правда, краснокожие не стесняются, и если им в руки попадает дитя белых, нет таких мук, которым они не подвергали бы ненавистных потомков белой расы. Но ведь мы-то с тобой не индейцы, не дикари.

— Гм! Посмотрим. Во всяком случае, девчонка очень хитра, и держу пари на какую угодно сумму, она знает очень многое, знает то, что нам нужно позарез. Попробуем расспросить змееныша добром!

Джон Максим встал и подошел к Миннегаге.

Девочка лежала у столба, к которому она была привязана, и казалась спящей. Но ее веки трепетали; а когда ни полковник, ни агент не глядели на нее, Миннегага открывала на мгновенье глаза и взор ее с ненавистью впивался в фигуры двух мужчин.

Джон Максим склонился над пленницей, но в это мгновенье где-то поблизости прогрохотало два ружейных выстрела и в то же время донесся тревожный крик:

— К оружию! Индейцы!

— Проклятая ночь! — пробормотал агент, хватаясь за свой карабин. — Идемте, полковник? — обратился он к задумчиво и рассеянно глядевшему печальным взором на Миннегагу командиру.

За палаткой слышались голоса разбуженных и тревожно перекликавшихся солдат, однако ни ружейных выстрелов, ни крика о близости индейцев больше не повторялось.

— Что случилось? — обратился полковник Деванделль к подвернувшемуся неподалеку от палатки сержанту. — Нас атакуют? Люди уже на местах? Где индейцы?

— Никак нет! — ответил спрошенный успокаивающим тоном. — По-видимому, это была ложная тревога. Никто не слышал боевого крика сиу.

— А кто сторожил ущелье? — осведомился Деванделль.

— Гарри и Джордж, трапперы.

— Значит, что-нибудь да случилось! — озабоченно пробормотал Деванделль. — Трапперы слишком хорошие разведчики, чтобы поднять тревогу попросту. Кстати, вот один из них.

— В чем дело, Гарри?

Вышедший из-под навеса скалы траппер ответил:

— Командир! Этой ночью случаются, ей-Богу, престранные вещи! Сиу должны быть где-нибудь совсем близко отсюда. Вот один из них. Он наткнулся на мою пулю, которая уложила его рядом с белым конем!

Мгновение спустя из уст правительственного агента вырвался крик изумления:

— Один индеец, в самом деле, лежит тут. Но где же другой?

— Какой? — живо обернулся полковник.

— Ну, тот самый, которого мы застрелили. — Птица Ночи! Где его труп? Ведь он был привязан именно к этой скале. А теперь место пусто.

Полковник оглянулся и убедился в том, что агент прав: трупа Птицы Ночи не было ни у скалы, ни поблизости от нее. Наверное, лазутчики индейцев, пользуясь мглою ночи, прокрались-таки мимо сторожевых постов и унесли тело молодого воина.

Гарри и Джордж, сконфуженные этим обстоятельством, неистово ругались: краснокожие ухитрились не только проскользнуть сюда мимо них, но даже украсть труп, унести его… Это было позором для разведчиков!

Полковник, не обращая внимания на пререкающихся трапперов, взял из рук агента фонарь и направился к трупу белого коня.

То, что он искал, было в полудесятке шагов: рядом с телом Рэда лежал труп индейца средних лет могучего сложения, со свирепым лицом, черты которого были обезображены татуировкой и искажены предсмертной судорогой. Все нагое тело убитого блестело: отправляясь на рискованное предприятие, воин племени сиу вымазался с ног до головы маслом, чтобы сделаться скользким, как угорь. И он лежал, полууткнувшись лицом в землю, протянув руки по направлению к коню. Казалось, он и сейчас тянется к толстой голубой попоне, покрывающей спину Рэда вместо седла.

— Ага. Вот то, что эта змея хотела уничтожить! — раздался голос правительственного агента, который, опередив Деванделля, уже схватил вытянутую руку убитого индейца. — Надеюсь, в этом мы найдем кое-что, что поможет нам разобраться. Пусти!

И агент, с усилием разжав застывшие, судорожно сжатые пальцы мертвой руки, выхватил клочок измятой бумаги.

На крик агента словно эхом откликнулись зловещие звуки из Ущелья Могил: там кто-то засвистел, давая, очевидно, сигнал.

— Иккискот! — послышались взволнованные голоса солдат, сопровождавших полковника к месту казни молодого индейца.

Лица всех побледнели. Невольная дрожь потрясла тела закаленных в боях людей. Какая-то жуть охватила их души. И все это сделало только одно единственное, так странно звучащее слово: «Иккискот».

Иккискот — это боевой свисток некоторых индейских племен Северной Америки. Им пользуются краснокожие, переговариваясь при помощи известным образом комбинируемых звуков иккискота на далеком расстоянии, готовясь к нападению или отступая. Но чаще всего воины, обладающие этим свистком, пускают его в ход в самый разгар боя. И над местом побоища тогда раздаются пронзительные звуки, ни с чем не сравнимые. И тому, кто слышит эти звуки, чудится, что это шипение гремучей змеи и свист летящей стрелы, яростный вопль убийцы, наносящего последний удар уже беззащитной жертве, и ее предсмертный стон — быть может, голос из могилы.

Самое происхождение иккискота ужасно: убив своего врага или запытав его до смерти на столбе пыток, индеец сначала скальпирует убитого, потом отсекает от трупа ноги. Из берцовой кости, дав обглодать все мясо красным муравьям, он затем устраивает своеобразную трубку или огромный свисток, с которым почти не расстается, особенно если предстоит встреча с врагами.

У иного знаменитого воина какого-нибудь свирепого племени имеется в хижине целая коллекция таких свистков. И по вечерам воин снимает их со стены вигвама, где они развешены в порядке, перетирает, пробует, продувая, и бормочет про себя, вспоминая историю того, как и когда именно эта кость, белая, как слоновая, гладкая, словно отполированная, украшенная зарубками и насечками, попала ему в руки.

«Он убил моего отца, но я подстерег и заколол его копьем, и я отрубил его правую ногу, когда он еще издыхал, и унес с собой!»

Когда такой «коллекционер» умирает, в огромном большинстве случаев все собранные им лично иккискоты хоронятся вместе с ним. Но иногда, если его сыновья еще малы и сами не могут добыть для себя иккискот, отец оставляет свою коллекцию детям. Впрочем, только до того момента, когда дети сами «выроют топор войны» и пойдут «по тропе сражения» на добычу иккискотов: запасшись новыми трофеями, они должны старые, служившие отцу, зарыть в его могилу.

У некоторых племен, или, правильнее, родов, иккискот, наоборот, становится реликвией всего рода, и целые группы человеческих берцовых костей, преобразованных в свистки, украшают стены и потолок хижины совета.

Теперь, разумеется, когда индейцы сломлены и кровопролитные войны их между собой и с бледнолицыми отошли в область преданий, добывание новых иккискотов стало почти невозможным, по крайней мере, очень затруднительным, и индейцы прячут ужасные свистки от взоров белых. Но поройтесь в их домашнем хламе, даже в какой-нибудь резервации, где существует уже устроенная американцами школа, где живет врач и миссионер, и в огромном большинстве случаев вы-таки найдете тщательно запрятанный иккискот.

Только не спрашивайте, нов ли он или унаследован от предков: сказать правду индеец не может…

Но когда около резерваций находят чей-нибудь труп, очень часто у этого трупа оказываются отрубленными ноги. Кости понадобились для сооружения свежего иккискота.

Теперь нашему читателю будет понятно то чувство, которое испытывали люди маленького отряда полковника Деванделля в эту бурную и тревожную ночь, слыша переливчатые, зловещим эхом отдающиеся в горах звуки ужасного иккискота индейцев племени сиу…

— По местам, ребята! — отдал приказ сбежавшимся солдатам полковник Деванделль. — Рассыпьтесь за скалами у самого горла ущелья, тщательно укрывшись. Придется стрелять — целься метко, дорожи каждой пулей. Придется схватиться врукопашную — поддерживай друг друга. Позиция превосходна. Десять человек за этими камнями могут выдержать натиск целой сотни врагов. Справимся и на этот раз, как справлялись раньше, но, разумеется, надо держать ухо востро…

Исполняя приказание, солдаты почти моментально заняли указанные места. Тем временем полковник обратился к правительственному агенту со словами:

— Эта бумажка, за которую поплатился жизнью еще один краснокожий, у тебя? Ну, так пойдем в палатку на минуту. Нападение последует не сию минуту, у нас хватит времени разобрать, что содержит в себе и кому адресовано это загадочное послание.

И они скрылись внутри палатки.

А во мгле ущелья, казалось, скользили тени-призраки, и время от времени вдруг доносился до лагеря зловещий звук свистка. Это разговаривали ужасные иккискоты индейцев племени сиу, готовившихся к бою со своими смертельными врагами, бледнолицыми…

III Нападение сиу

В то время как волонтеры и солдаты отряда полковника Деванделля занимали заранее выбранные места среди скал, сам командир в сопровождении правительственного агента уже добрался до своей палатки.

Маленькая пленница не шевельнулась при их входе в палатку. Она спала или, по крайней мере, притворялась спящей.

— Давай сюда бумагу! — обратился к Джону Максиму полковник, которого, казалось, била лихорадка: с таким нетерпением тянуло его к таинственному документу.

— Вот она! — ответил Джон, протягивая Деванделлю измятый клочок. — Я не я буду, если эта штука не окажется очень важна для нас. Иначе этот дьявол, краснокожий, не рисковал бы из-за нее собственной шкурой!

Старый солдат взял бумажку дрогнувшей рукой, тщательно расправил ее и поднес к глазам. В то же мгновенье болезненный стон вырвался из его груди и он схватился за голову.

— Я говорил, я говорил тебе это! — вскрикнул он.

— Что случилось? — всполошился агент.

— Мои дети, мои несчастные дети!

— Да что такое случилось?

— Смотри сам. Мои дети похищены. Или, по крайней мере, к тому идет дело. В этой бумаге содержится распоряжение Левой Руке, вождю арапахов, и Черному Котлу, другому вождю, похитить моих детей, напав на факторию, а потом присоединиться к восставшим чэйэнам.

— Распоряжение? От чьего имени?

— От имени моей бывшей жены, Яллы. Мои несчастные дети! Я так далеко от них, я ничем, решительно ничем не могу помочь им, защитить их.

И полковник, чуть не рыдая, опустился у походного стола и спрятал лицо в руках.

Правительственный агент, тоже взволнованный, но все же более владевший собой, выглянул из палатки, прислушался, убедился, что звуки ужасного иккискота смолкли и кругом царила тишина, может быть, затишье перед бурей, налил джин в стакан и поднес его безутешно горевавшему Деванделлю со словами:

— Оправьтесь, командир! Прежде всего, хлебните-ка вы этой штуки. Джин отлично согревает, печальные мысли разгоняет, мозги проясняет. Пейте же, потом и я хлопну стаканчик! Затем, покуда сиу оставляют нас в покое, давайте поговорим, посовещаемся немного. Прежде всего, из-за чего вы всполошились так? Ну, ладно! Эта индейская ведьма отдала такой приказ. Так. Но от чаши до уст, сами знаете, далеко. Во-первых, как видите сами, вы ухлопали двух краснокожих. Сам «ордер» в наших руках и не дошел по назначению. Распоряжение Яллы, значит, не может быть исполнено. До вашей фактории, слава Богу, очень далеко. Потребовалось бы немало времени для любого гонца. А мы ведь тоже дремать не будем. Можем сами послать кого-нибудь предупредить о грозящей опасности.

— Сиу могли послать не одного гонца, а двух или трех.

— Может быть. Но мы бы видели их. А согласитесь, наши солдаты сторожат недурно. Уж если эта Птица Ночи на превосходном коне попалась под наши пули, то другие птицы имели бы еще меньше шансов проскользнуть незамеченными.

— Ты забываешь, что они могли послать своих гонцов не по одному направлению. Какой-нибудь лазутчик мог избрать более длинный путь по горам, переползая со скалы на скалу змеею, а потом, обойдя наш лагерь, раздобыть мустанга и помчаться по назначению с быстротой стрелы. А как быстро индейские разведчики исполняют поручения, ты знаешь и сам. Они мчатся днем и ночью, останавливаясь для отдыха лишь на очень короткое время, на два-три часа. Они меняют в пути лошадей, бросают утомленных, берут свежих, благо, в степях еще нетрудно найти целые стада мустангов, и опять мчатся…

— Ваша правда, полковник! — взволнованно отозвался агент. — Об этом, признаюсь, я как-то не подумал. Но ведь вы же и сами говорите: таким гонцам придется сделать огромный круг по горам, а это чего-нибудь да стоит.

— Мои дети, мои несчастные дети! — не слушая его утешений, стонал полковник Деванделль. — Горе мне, горе им, если они действительно попадут в руки беспощадной Яллы. Если бы я мог…

— Что? Стойте, командир! Горе — горем, но дело — делом. Я вижу, если бы вы только могли, вы бросили бы все и помчались на защиту вашей фактории.

— Моих детей! — поправил его старый солдат.

— Все равно! Важно то, что вы покинули бы свой пост. А ваше место здесь. Если вы уйдете отсюда, вы откроете путь на Колорадо для всех полчищ сиу. Подумайте, каковы будут последствия этого?!

— Не бойся! — с горькой улыбкой ответил Деванделль. — Я не забываю о моем долге, я не уйду отсюда. Но, с другой стороны, не могу же я оставить на произвол судьбы моих несчастных детей?

— Вы правы! Хотите, я дам вам совет, за который вы будете очень благодарны?

— Говори.

— Я тут вам почти совершенно не нужен. Пошлите-ка вы меня в вашу факторию с парой каких-нибудь степных бродяг. Ручаюсь, что мы доберемся до фактории Сан-Фелипэ ранее, чем Левая Рука, если он только получит распоряжение Яллы о захвате ваших детей, успеет исполнить это!

— Но прерии уже кишат индейцами! Сумеешь ли, сможешь ли ты, Джон, добраться до фактории? Ведь на каждом шагу тебе будет грозить опасность попасться в руки восставших?!

— Эх, что за беда? Разве мне-то в первый раз рисковать моим скальпом, командир? Кроме того, по всей прерии сейчас гонцы, разосланные правительством, чтобы предупредить поселенцев, собирают большие караваны вооруженных людей и отводят под защиту фортов. Я уверен, что мне удастся наткнуться на какой-нибудь такой табор, и это облегчит мою задачу. Так или иначе, до берегов Соленого озера я доберусь в большой компании, а там будет видно. Вы только дайте мне двух товарищей по моему личному выбору. Я возьму людей, на которых можно положиться. Например, я взял бы двух трапперов — Гарри и Джорджа. Это лихие ребята, и они знают прерию лучше, чем собственные карманы. Кроме того, у них ведь великолепные мустанги, которые могут конкурировать с лучшими лошадьми краснокожих, а это тоже имеет значение. Правда, и им будет грозить серьезная опасность, но Гарри и Джордж умеют защищать свою шкуру. И они лучше, чем кто-либо другой, знают все штуки, все дьявольские хитрости краснокожих. Ну, решайте, командир. Времени терять нельзя. Надо воспользоваться моментом, покуда сиу оставляют нас в покое. Да, кстати, я бы взял с собой нашу пленницу, эту девочку. В моих руках она будет сохраннее, а ведь со временем она как заложница может оказаться весьма ценной для нас. Держу пари, что она дочь какого-нибудь очень влиятельного вождя, если и не Левой Руки. И вы сами знаете, индейцы очень дорожат своими потомками. Так как же? Что решили?

Полковник взволнованно протянул обе руки агенту.

— Пусть будет по-твоему, Джон! — сказал он трепетным голосом. — Ты верный друг! Иди же, попытайся спасти моих детей.

Не теряя ни минуты, агент схватил свой великолепный карабин, пару длинноствольных пистолетов, остро отточенный нож и выбежал из палатки на розыски находившихся где-то поблизости в засаде трапперов, а полковник Деванделль растолкал маленькую пленницу, освободил ее от веревок и сказал:

— Готовься отправиться в путь.

Девочка поглядела на него живыми и внимательными блестящими глазами.

— Куда посылаешь ты меня? — задала она вопрос.

— К Левой Руке! — ответил полковник.

— У-ах! — недоверчиво воскликнула индианка. — Разве Птица Ночи жив, что меня могут доставить к Левой Руке?

— Найдутся и помимо твоего спутника люди для этого.

— Индейцы?

— Конечно, нет. Но белые знают дорогу не хуже индейцев.

— Может быть, ты сам повезешь меня?

— Нет, дитя. Я должен оставаться тут.

— Потому что ты тот вождь бледнолицых, которому поручено не пропускать моих братьев через Ущелье Могил?

— Кто тебе сказал это? — удивился полковник.

— Птица Ночи.

— Так сиу знают мое имя?

— Да. И они хотели бы, чтобы ты был далеко отсюда…

— Кто ты, дитя? Ты говоришь не как ребенок, а как взрослый человек.

Девочка, не отвечая, бросила на Деванделля взгляд, полный ненависти, но солдат не заметил этого взгляда.

— Почему ты не позволяешь мне остаться с тобой? — через мгновенье задала неожиданный вопрос Миннегага. — Я люблю белых, я охотнее осталась бы с тобой, чем куда-то ехать…

— Но тебя ждет Левая Рука?

— Не беда. Не к спеху.

— Да ведь ты же его дочь?

— Не знаю! — опустила глаза девочка.

— Постой, дитя! Скажи: как ты попала сюда, к сиу, если ты из племени арапахов?

— Не знаю.

— Птица Ночи не был ли твоим родным братом?

И опять с уст девочки сорвались короткие слова:

— Не знаю.

Ясно было, что она просто увертывается от определенных ответов. Но Деванделль еще не потерял надежды выпытать у нее что-нибудь.

— Но ты же знаешь тех, с которыми ты жила? Конечно, ты жила в вигваме какой-нибудь женщины. Как ее звали? Не Ялла ли это? Не дочь ли вождя Мога-ти-Ассаха? Что же ты молчишь?

— Не знаю. Я ничего не знаю! — стиснув зубы, твердила пленница.

— Будешь ли ты говорить?! — вспыхнул полковник, угрожающе сжимая кулаки. Но тут же ему стало стыдно, он отступил от этого полуребенка, безбоязненно глядевшего на него сверкающими мрачным огнем глазами с совсем не детским выражением.

— Я маленькая девочка! — произнесла индианка. — Какое мне дело до того, что интересует воинов? Ну да, ну я жила у одной женщины. Но зачем мне знать ее имя? Ну, да, сиу все вооружены и говорят о великой войне, в которой Маниту поможет им истребить всех бледнолицых. Но меня это не касается. Я не воин. И я люблю белых. Они такие добрые…

В этот момент у входа в палатку застучали копыта готовых в путь лошадей. Джон Максим и его два спутника, трапперы Гарри и Джордж, пришли попрощаться с полковником Деванделлем и получить от него последние инструкции.

— Ну, пора! — сказал, заглянув в палатку, агент. — Итак, какие будут еще распоряжения?

— Спаси моих детей. Вот и все! — ответил Деванделль.

— Постараюсь! — отозвался агент. — А вы тут, в ущелье, отбивайтесь как следует. Прощайте же! Не помрем, так еще увидимся! Правда, ребята?

— Положитесь на нас, командир! Сделаем, что можем! — в один голос ответили оба траппера.

— Ну, друзья, в дорогу! Пусть хранит вас Бог!

— Прощайте, полковник, — сказал Джон, вскочив в седло. — Ах, черт… А где же индианка? Мы так заболтались, что чуть было не забыли ее.

— Подожди, я сейчас тебе ее вышлю.

Но не успел полковник обернуться, как за его спиной мелькнула какая-то тень и в то же время остро отточенный клинок ножа, направленного рукой Миннегаги, вонзился ему между лопаток. Удар был так силен, что Деванделль упал на землю, не издав ни единого звука.

Миннегага, которой удалось каким-то неведомым образом освободиться от веревок и завладеть висевшим на стене широким мексиканским ножом, убедившись, что ее преступление осталось никем не замеченным, презрительно оттолкнула ногой плававшее в крови тело полковника и с дьявольской усмешкой прошептала:

— Вот тебе, собака! Теперь уже некому будет преграждать путь моим соплеменникам.

Затем легким, почти кошачьим прыжком она выскочила из палатки и как ни в чем не бывало подошла к ожидавшему ее Джону Максиму.

— Я готова! — сказала она спокойно. — Где мне прикажешь поместиться?

— Садись позади меня! — сказал агент, беря ее за руку и поднимая на седло. — Здесь ты будешь под надежной охраной.

В этот момент около ущелья прогремел ружейный выстрел.

— Вперед, друзья! — воскликнул Джон. — Предоставим нашим товарищам самим расправляться с краснокожими. Прощайте, полковник! Желаю вам удачи!

И трое всадников, пришпорив своих мустангов, вихрем понеслись от Ущелья Могил под звуки все более и более разгоравшейся перестрелки.

Прежде чем выбраться на открытое место, всадникам предстояло пробраться через узкий каньон, то есть горное ущелье, усеянное крупными обломками скал и в беспорядке разбросанными камнями, среди которых бурлил и вертелся сердитый горный поток.

Джон хорошо знал эти места, которые он изъездил вдоль и поперек в качестве посредника между краснокожими и американскими купцами, и потому он не задумываясь направил лошадь в самую середину потока, крикнув своим товарищам:

— Будьте осторожны! Одолеть этот проход не так-то легко!

Всадники уже проехали триста или четыреста шагов, как вдруг среди треска ружейной перестрелки у входа в Ущелье Могил до их слуха донеслись взволнованные крики солдат:

— Полковник, полковник!..

На устах Миннегаги появилась зловещая улыбка, которую она поспешила, однако, тотчас же скрыть под своей обычной маской холодного равнодушия.

— Ты слышал, Гарри? — с недоумением обратился агент к пробиравшемуся рядом с ним трапперу. — Что бы это могло значить? Неужели с нашим командиром случилось какое-нибудь несчастье?

— Не может быть! — ответил Гарри. — Десять минут тому назад мы оставили его живым и здоровым, вряд ли за этот короткий промежуток времени с ним могло совершиться что-нибудь серьезное!

Агент с сомнением покачал головой и на несколько минут приостановил свою лошадь. Но из ущелья не слышно было уже ничего больше, кроме сухой трескотни выстрелов и боевых криков краснокожих.

— Ну, трогаемся! — скомандовал, наконец, агент, по-видимому, победив в себе какое-то сильное колебание. — Полковник теперь уже, вероятно, сражается во главе своих солдат с этими красными чертями сиу, которым во что бы то ни стало хочется спуститься сюда, в прерии арапахов и чэйэнов!

Миновав первый каньон, путники тотчас же углубились во второй, такой же скалистый и такой же труднопроходимый, за которым открывалась уже широкая равнина прерий, населенных дикими стадами бизонов и антилоп и такими же дикими кочевыми племенами краснокожих наездников.

Путь был настолько труден, что через полчаса езды потребовалось уже дать отдых лошадям. Сойдя на землю, трапперы внимательно стали прислушиваться к отдаленному гулу перестрелки. Несмотря на значительное расстояние, до их слуха ясно доносилась беспорядочная трескотня индейских ружей, прерываемая время от времени дружными и ровными залпами солдатских карабинов.

— А сражение, кажется, разыгрывается не на шутку! — заметил агент, лицо которого все более и более заметно стало проявлять признаки беспокойства.

— Черт бы побрал всех этих Птиц Ночи и Ялл с их покушениями на детей полковника!.. Благодаря им в нашем отряде, что выдерживает теперь натиск этих проклятых сиу, стало тремя меткими карабинами меньше.

— Да! — со вздохом отозвался Джордж. — И еще неизвестно, удастся ли нам хоть поспеть вовремя, чтобы спасти детей командира.

— Все будет зависеть от быстроты наших коней! — ответил агент.

Отдохнув немного, отряд снова двинулся в путь. Каньон казался бесконечным. По дороге то и дело попадались причудливые скалы, шумные водопады, дикие кустарники. Но выносливые мустанги, управляемые опытными руками своих хозяев, настойчиво прокладывали себе путь среди всех этих препятствий и с каждым шагом все ближе и ближе продвигались к прерии, где путь должен был стать уже гораздо легче.

Четыре часа спустя после отправления в путь отряд достиг, наконец, выхода из последнего каньона. Джон еще раз остановил своего мустанга и прислушался.

— Ничего! — сказал он наконец. — Сражение кончилось.

— В чью пользу только, хотел бы я знать? — заметил Гарри. — И я не знаю, что готов отдать, чтобы быть сейчас там, в нашем лагере, и своими глазами видеть исход битвы!

— Будем надеяться, что счастье выпало на долю полковника Деванделля.

Злая улыбка опять промелькнула на губах молодой индианки.

— В чем дело, Миннегага? Что обозначает эта улыбка? — строго спросил ее агент.

— Мне показалось, что на меня смотрит из своей норы степной койот! — ответила девочка, моментально меняя выражение лица.

— Удивительно смешно! — проворчал агент. — Ты слишком несерьезна, чтобы быть настоящей индианкой!

Затем, обернувшись к своим спутникам, он спросил:

— Ну что же, товарищи, двигаемся дальше?

— Разумеется! — ответил Джордж. — У нас есть определенное приказание полковника, и чем скорее мы его выполним, тем лучше.

— Ну, так в дорогу! — заключил беседу Джон. — Пусть будет что будет, а мы доставим полковнику его детей целыми и невредимыми.

При этих словах на губах Миннегаги опять зазмеилась ядовитая улыбка.

— Черт возьми! — совсем уже рассердился агент. — Ты сегодня что-то слишком в смешливом настроении, негодная девчонка! Потрудись сейчас же закрыть свою пасть, иначе я швырну тебя, как собаку, в каньон! Право, я начинаю уже жалеть, что взял тебя с собой. Было бы гораздо лучше, если бы ты осталась вместе с полковником в лагере, авось, какая-нибудь шальная пуля твоих соплеменников уложила бы тебя на месте!

— Я, кажется, еще не сказала тебе, что сиу мои соплеменники! — недовольно ответила девушка.

— А мне-то какое до этого дело. Ты краснокожая, и этого для меня достаточно! Все вы из одной лужи лягушки!

Миннегага гневно сверкнула своими черными глазами и стиснула зубы. Увидев это, Гарри разразился хохотом.

— Ого! Джордж! Смотри, какая злючка! Настоящий тигренок!..

— Ну, довольно! — сумрачно перебил агент. — Не будем терять время в пустой болтовне. Приготовимся лучше к возможным случайностям. Еще десяток минут — и мы будем в прерии. Вы не слышите ничего больше со стороны Ущелья Могил?

— Ничего! — ответил Джордж.

— Ну, это хороший знак! Очевидно, полковнику удалось-таки справиться с этими краснокожими дьяволами.

Через несколько минут, в тот самый момент, когда на горизонте показалось яркое солнце, озарившее своими лучами верхушки горной цепи, трапперы уже окончательно покинули каньон и вступили на территорию необозримых прерий.

IV Кровавый 1863 год

Этот год стал одним из самых страшных в истории Американского континента.

Тому, кто перелистывает эти страницы, кажется, будто они залиты алой человеческой кровью.

Задумаешься над рассказом о 1863 годе, и чудится, что кругом тебя реют грозные призраки, слышатся крики и стоны беспощадно истребляющих друг друга людей, грохочут выстрелы, звенят мечи, плачут стрелы, проносясь в воздухе в поисках намеченной жертвы, и стелется дым пожаров, пожирающих поселки, и жадно пьет оскверненная людьми мать-земля людскую кровь…

1863 год был решающим для многовековой распри между белыми и краснокожими.

Если бы коренные обитатели Америки в дни, когда появились у ее берегов белые пришельцы, поняли грозящую им опасность и соединились бы для совместного отпора общему врагу, то им было бы легко справиться с европейцами и отстоять свою независимость. Но Америка была поделена между отдельными племенами, каждое племя делилось на роды. Роды, в свою очередь, дробились, и на всем пространстве Америки кипела яростная междуусобная война, шло дикое взаимоистребление краснокожих. В результате, когда появились первые колонии европейцев, краснокожие дали им возможность окрепнуть и развиться. Белые истребляли ближайшие к их поселениям индейские племена и очень часто при этом пользовались услугами других индейских же племен, посылая брата на брата.

В середине XIX века белые уже были полными хозяевами Америки, но в руках обнищавших, обессиленных, почти уничтоженных краснокожих, загнанных в глубь Америки, еще находились богатейшие области.

Начало второй половины XIX века ознаменовалось колоссальным наплывом переселенцев из Европы. Это было второе великое переселение народов. Сами североамериканцы словно сошли с ума: их манил на Дикий Запад роковой призрак — Золотой Молох. Чтобы попасть в обетованный край — в Калифорнию, сотни тысяч людей двинулись через степи и горы, леса и реки, через территории индейцев, их последнее убежище. За искателями золота шел земледелец, лесоруб, торговец, ремесленник. Вдоль дорог, что соединяли восточные штаты с западными, словно чудом вырастали бесчисленные поселки белых, вырубались леса, распахивалась степь, налаживались переправы через реки, строились мосты…

По существу, если бы индейцы были способны перейти от своей кочевой охотничьей жизни к земледельческому быту, то места хватило бы с избытком для всех, но перестать быть охотником, перестать быть вольным воином, отказаться от права бродить по бесконечным степям следом за бесчисленными стадами бизонов, приняться за совершенно незнакомый тяжелый труд обработки земли для индейцев означало перестать быть индейцами. Такие эволюции с целыми народами, конечно, совершаются, но для этого требуются иногда столетия, а тут речь шла о необходимости перерождения многих сотен тысяч людей чуть ли не в два-три года. И требование переродиться предъявлялось пришельцами к тем, которые еще так недавно сами были полными хозяевами страны.

В начале шестидесятых годов среди индейских племен наблюдалось явление, которое может быть названо — конечно, условно — пробуждением национального самосознания.

В прериях Северной Америки прозвучал лозунг: «Прерии для индейцев!»

Сами индейцы уже понимали, что нет физической возможности провозгласить другой лозунг, тот, который должен был прозвучать несколькими веками раньше: «Америка для американцев!»

Теперь многие миллионы людей белой расы по праву сами себя называли американцами, ибо были рождены в Америке и основали здесь уже целые города.

Индейцам приходилось довольствоваться предъявлением своих прав хотя бы на их последние владения, на степи.

Надо заметить, что на протяжении многих десятилетий XIX века индейцы, теснимые белыми, осаждали Вашингтон просьбами об урегулировании их положения и защите их территории от пришельцев. Но это не могло привести ни к чему, ибо и само американское правительство было бессильно приостановить наплыв стремящихся поселиться на безлюдных территориях скваттеров.

Даже когда Вашингтон давал какие бы то ни было обещания, делегаты обеих сторон подписывали взаимные обязательства и клялись сохранить мир — конечно, «вечный» мир, — на Диком Западе шла та же кровавая борьба из-за земли: белые теснили красных, красные мстили белым.

История этой борьбы знает массу трагических эпизодов.

Бывали периоды, когда отряды индейцев устраивали настоящие бойни, истребляли многолюдные караваны, разрушали пограничные города, стирали с лица земли сотни отдельных ферм, а иногда уничтожали не только хорошо вооруженные патрульные отряды, но даже регулярные войска.

Но это не могло остановить потока белой расы, и белые страшно мстили красным.

Надо сказать, что если индейцы были очень жестоки, если во время своих набегов они подвергали пленных невероятным мучениям, убивали женщин и даже детей, если они украшали свои вигвамы, свои одежды, свое оружие скальпами белых, то и белые, в свою очередь, не знали, что такое жалость и пощада, раз речь заходила о краснокожем.

Воин, взятый в плен в бою с оружием в руках, или застигнутый врасплох безоружный путник, дряхлый старик или грудной ребенок, подросток, женщина, девушка, если только они были краснокожими, если только они попадали в руки белого, — им не было пощады.

Там, где действовали регулярные войска, а отчасти патрули, краснокожих просто истребляли.

Но кровавая борьба шла по всему фронту: в ней принимали участие целые отряды так называемых волонтеров, в ряды которых завербовывались, с одной стороны, родственники потерпевших от индейцев, охваченные жаждой мести, с другой — всяческие авантюристы, которых гнала жажда наживы, страсть к приключениям.

И вот эти-то волонтеры сплошь и рядом совершали такие зверства, перед которыми бледнеет все совершенное индейцами.

Краснокожих, по крайней мере, оправдывало то, что они были дикарями. Какое же оправдание можно найти людям белой расы — людям, смеющим на каждом шагу призывать Христа, говорить о цивилизации и культуре? Какое оправдание можем найти для людей, которые самый-то поход против индейцев вели будто бы во имя цивилизации?

Обострение отношений достигло крайней степени в 1862 году, а в следующем 1863 году произошел давно ожидавшийся взрыв: три величайших индейских племени: сиу, чэйэны и арапахи, ранее всегда враждовавшие друг с другом, теперь, перед лицом общей опасности, доведенные до отчаяния, наконец-то заключили общий союз, целью которого была борьба с белыми.

Война вспыхнула внезапно — никто не предвидел близости ее, и побоища были начаты самими индейцами, которые открыли свои действия одновременно в северных частях Колорадо, на востоке штата Канзас и на границах Иоминга, Утахи и даже Невады.

Целые караваны эмигрантов, застигнутые индейцами в необозримых прериях, были вырезаны до единого человека. Почтовые фургоны захватывались и сжигались вместе со своими пассажирами. Все уединенные фермы, все плантации, принадлежавшие людям белой расы, — словом, все, что носило на себе печать чуждой индейцам культуры, было безжалостно разграблено, разрушено, опустошено.

Американское правительство, застигнутое врасплох этим взрывом ненависти, который грозил нанести серьезный вред эмиграции, надеялось сначала управиться с взбунтовавшимися краснокожими путем посылки нескольких добровольческих отрядов, но скоро оно увидело, что жестоко обманулось в своих ожиданиях. Отряды эти таяли в схватках с индейцами, как весенний снег, и перевес все время оставался на стороне краснокожих. Только один полковник Деванделль, далеко не в первый раз принимавший участие в войнах с дикими обитателями прерий, ухитрялся еще ускользать от бдительного ока индейцев до тех пор, пока правительство не поручило ему трудной и ответственной задачи: запереть племени сиу проход через горную цепь Ларами и тем дать время арканзасской милиции[7] организоваться настолько, чтобы иметь возможность выдержать натиск краснокожих воинов, угрожавших уже прорваться к берегам Миссисипи.

* * *

Зная, что из-за общего восстания индейских племен теперь легко было натолкнуться на отряд если не сиу, то их союзников чэйэнов, Джон Максим, выбравшись из последнего каньона, устроил совещание со своими спутниками, чтобы выяснить, какой путь следовало бы признать предпочтительным, какая дорога будет более безопасной.

На севере простиралась долина, покрытая высокой травой и усеянная там и сям небольшими рощицами или просто группами молодых дубков и ореховых кустарников, у корней которых шумели, разбиваясь о камни, многочисленные потоки. На юге же простиралась необозримая прерия, покрытая роскошной растительностью, густой и пестрой, но не настолько высокой, чтобы скрыть в себе всадника.

Первое направление не представлялось вполне безопасным, потому что многочисленные перелески легко могли дать убежище в своих недрах неприятельской засаде. Не меньшую опасность, впрочем, представляла и прерия, так как в случае встречи с индейцами путникам с их лошадьми вряд ли удалось бы скрыться в низкой траве от зорких взглядов врага.

— Говоря откровенно, я предпочитаю эту лесистую долину прерии! — заметил агент, внимательно окинув взглядом расстилавшуюся на север и на юг картину. — В случае возможной встречи с индейцами эти кустарники могут сослужить нам большую службу. Мы можем под их прикрытием добраться до самой Кампы в сравнительной безопасности и затем нагнать последний караван, идущий к Соленому озеру.

— Хорошо, если этот караван еще цел! — скептически отозвался Гарри. — Чэйэны рыщут там уже, вероятно, несколько недель, и, во всяком случае, они не станут бродить без дела, для одного только своего удовольствия!

— Ну так что же?! — возразил агент. — Если нам не удастся нагнать караван или мы застанем уже только его остатки, то мы просто-напросто будем продолжать путь сами. Вот и все…

— Ладно! — согласился Гарри. — Через долину так через долину. По мне, так решительно все равно! Если нам суждено попасть на ужин краснокожим, то это случится одинаково, возьмем ли мы курс на прерию или же на эту лесистую равнину.

— Признаться, я гораздо охотнее предпочел бы прерию! — сказал нерешительно Джордж. — Здесь, по крайней мере, можно свободно пустить во весь опор своего коня… В случае опасности это может сыграть очень существенную роль. Не правда ли, Джон?

Агент не знал, на что ему решиться, но в тот момент, когда Джордж уже повернул своего мустанга по направлению к прерии, лошадь агента вдруг тревожно зафыркала и издала звонкое ржание.

— Стой! — воскликнул Джон, натягивая поводья и делая трапперам знак взяться за винтовки. — Здесь вблизи есть кто-то посторонний. Моя лошадь отличается большой чуткостью и за версту слышит присутствие врага.

— Мой мустанг тоже неспокоен! — подтвердил Гарри. — Неужели тут по соседству где-нибудь скрывается банда краснокожих? Это было бы не совсем приятным сюрпризом.

В этот момент из-за соседних кустов орешника, как бы в ответ на этот разговор, снова послышалось громкое ржание какой-то лошади, присутствие которой до сих пор нельзя было обнаружить благодаря густоте листвы, скрывавшей ее от взоров наших путников.

Агент и его спутники остановились как вкопанные, ожидая, что будет дальше, и взвели курки своих карабинов, готовые стрелять при первом признаке опасности.

Таинственное ржание повторилось.

— Что бы это такое могло быть? Быть может, какой-нибудь дикий мустанг. Но ведь мустанг, зачуяв нас, давно убежал бы! — сказал Джон. — Обойдем кругом кустарник, посмотрим!

Они направились один за другим, сдерживая своих мустангов, которые артачились и сворачивали то вправо, то влево, словно чуя какую-то опасность.

С каждым шагом кустарники делались все гуще, продвигаться становилось все труднее, и искусство наездников подвергалось весьма серьезному испытанию. Несколько минут спустя лошадь агента уперлась, потом шарахнулась в сторону, в то же мгновение из чащи вырвался мустанг, оседланный по-мексикански, с высоким жестким седлом и короткими стременами, который, пробираясь среди кустарников с удивительной быстротой, сейчас же скрылся в перелеске.

— Стой! — воскликнул Джон, успокаивая своего коня, дрожавшего всем телом. — Здесь кто-то скрывается. Надо расследовать!

При виде мустанга, скрывающегося в зарослях, черные глаза молодой индианки заблестели, но с ее уст не сорвалось ни единого звука.

— Понимаете ли вы, Джон, что тут происходит? — обратился к агенту Гарри.

— Покуда нет. Но меня беспокоит, почему так тревожится мой конь! — ответил агент.

— Да и наши тоже очень беспокойны и предпочли бы скорее удрать, чем идти напролом! — отозвался Джордж.

В это время из кустов раздался отчаянный крик:

— На помощь! На помощь!

Следом прозвучали один за другим два выстрела, вероятно, из небольших пистолетов.

— Вперед, товарищи! — воскликнул агент. — Там кого-то убивают. Проклятые индейцы! Вперед же!

Пришпоренные кони понеслись вихрем и через несколько секунд остановились на берегу небольшого потока, оглашая воздух тревожным ржанием: в ложе потока, посреди воды, погрузясь в нее по пояс, отчаянно защищался от барибаля, то есть черного медведя, какой-то человек, высокий и тощий, по всем признакам застигнутый хищником врасплох и потому лишенный возможности дать серьезный отпор.

Барибаль, или мусква, как называют индейцы черных медведей Северной Америки, не так свиреп и ужасен, как гризли или серый медведь Скалистых гор, но и барибаль очень опасен, когда голоден. Обыкновенно он питается медом диких пчел, насекомыми, мелкой живностью, но в дни голодовок, переставая бояться человека, он нападает и на вооруженных людей, причем оказывается очень опасным врагом: почти в два метра длиной, иногда даже больше, барибаль обладает громадной силой, ужасными когтями и зубами, способными перекусить, кажется, железную штангу.

Беда тому неосторожному охотнику, который попадет в объятия барибаля: он будет раздавлен, обращен в мешок изорванных мускулов и раздробленных костей в мгновение ока.

Если несчастному и удастся после рукопашной схватки с черным медведем каким-нибудь чудом вырваться из смертоносных объятий хищника, то все-таки всегда с ужасными ранами, наносимыми острыми кривыми когтями зверя. В огромном большинстве случаев эти раны залечиваются с величайшим трудом, причиняя неимоверные мучения, вечно гноятся, часто вновь открываются, а закрываясь, оставляют после себя неизгладимые громадные рубцы.

Нашим путникам представилась оригинальная картина: стоявший в воде по пояс человек отбивался от наседавшего на него черного медведя длинным и острым охотничьим ножом, пятясь от зверя. Положение человека было отчаянным, так как медведь пытался схватить его передними лапами, грозя одним ударом раздробить череп. В то же время движения человека были скованы: бурные струи потока грозили свалить его с ног при малейшем неверном шаге, и тогда, конечно, медведю ничего не стоило бы прикончить своего противника.

Агент и его спутники, держа ружья наизготовку, принялись кричать, чтобы отвлечь на себя внимание медведя. Это удалось, и через мгновение барибаль, оставив в покое незнакомца, с поразительной быстротой выбрался из ложа потока и бросился на новых врагов. Первым на его пути стоял агент, и этот последний едва успел сдвинуть свою лошадь в сторону и всадить заряд карабина прямо в разинутую пасть зверя. Выстрел был произведен в упор, так что пуля, пыж и раскаленные газы из дула карабина вместе ворвались в зев чудовища, челюсти которого были буквально разворочены. Свинцовый подарок приостановил медведя на полном бегу, правда, только на одно мгновение, но этого мгновения было достаточно, чтобы решить участь свирепого животного; трапперы, в свою очередь, выстрелили в него почти в упор, пули их ружей пронзили его тело, и медведь, испустив протяжный рев, рухнул на землю, истекая кровью.

— Подох! — воскликнул Гарри, всаживая на всякий случай еще одну пулю в голову чудовища. — Ну и зверюга же! У него, должно быть, дьявол сидел в теле. Я на своем веку уложил немало медведей, но с таким сумасшедшим иметь дело мне еще не приходилось! Зато у него должно быть чудесное мясо!

— Бросьте заниматься убитым зверем. Надо посмотреть, что сталось с человеком. Сойдем с лошадей! — распорядился агент.

Покуда они, сойдя с лошадей, привязывали их к ветвям ближайшего кустарника, подвергшийся нападению зверя человек успел уже выбраться из воды на берег.

— Медвежий завтрак на двух ногах идет сюда! — пошутил кто-то из трапперов.

— Ну, завтрак не из вкусных: кожа да кости! — отозвался другой. — У барибаля, очевидно, плохой вкус!

В самом деле, спасшийся от медведя человек как нельзя более подходил под это определение: он был высок и очень худ, лицо его бороздили глубокие морщины, делавшие его похожим на старика, но по движениям можно было предположить, что это человек очень крепкий, ловкий, обладающий редкой силой. Хотя на нем был живописный костюм гамбузино, то есть мексиканских искателей золота, но по его наружности трудно было бы определить, к какой именно расе принадлежал он.

На голове у него красовалась круглая шапка бобрового меха, корпус был облачен в казакин из голубой шерсти, перехваченный по самой талии широким поясом из оленьей кожи, на ногах он имел митассэас — кожаные панталоны, заправленные в мокасины индейского покроя.

Невольно рождалось предположение, что этот странный золотоискатель скорее принадлежит к индейской расе или является каким-нибудь метисом: об этом говорила бронзовая окраска морщинистой кожи лица, длинные, черные жирные волосы, орлиный нос, сильно сближенные глаза, которые к тому же заметно косили.

С другой стороны, у него была борода, правда, очень жиденькая, а кроме того, виднелись брови, тогда как индейцы тщательно удаляют каждый волосок с подбородка и даже выщипывают брови.

— Добрый день, сеньоры! — сказал он, поднимаясь на берег все еще с ножом в руке. Вода потоками стекала с его тела, но он не обращал, по-видимому, на это никакого внимания. — Привет вам! Прошу принять мою благодарность: я вам обязан жизнью!

— Пустяки! — ответил агент, пожимая плечами. — В степях таков обычай — помогать друг другу против врагов, ходят ли они на двух или на четырех ногах. Вы, кажется, золотоискатель? По крайней мере, так можно судить если не по вашему лицу, то по вашему костюму.

— Вы угадали, сеньор! — ответил незнакомец ворчливым голосом. — Моя специальность — разыскивать золотые россыпи.

— Но не работать в них? — несколько иронически произнес агент. — Положим, в прериях можно найти искателей приключений всех сортов…

Гамбузино, не отвечая, пожал плечами. Если бы агент и трапперы были повнимательнее, они заметили бы, как взор гамбузино скользнул по лицу маленькой индианки и как Миннегага чуть заметно улыбнулась.

— Откуда вы попали сюда? — спросил агент.

— Из окрестностей гор Ларами.

— А индейцы сиу не преследовали вас?

— Гнались, и довольно долго. Ну, да мы, гамбузино, умеем спасать свою шкуру. Знаем все ходы и выходы! А вы, если не ошибаюсь, принадлежите к отряду полковника Деванделля, который загораживает выход индейцам в прерию?

— Правильно! — ответил агент. — Но почему же вы, гамбузино, зная, что мы деремся с индейцами и нуждаемся в подкреплении, не предложили своих услуг полковнику, а шляетесь здесь, в степи?

— Посмотрите на мое лицо! — хладнокровно ответил золотоискатель. — Долго ли до греха? Ваши патрули — народ скорый на расправу, а я-таки смахиваю на индейца, и попади им в руки, кто поручится, что они по ошибке не отправят меня на тот свет — искать луга Великого Духа? Я же не испытываю покуда ни малейшего желания отправиться в такое дальнее путешествие ни при помощи ваших товарищей, ни при помощи господ краснокожих, от которых мне удалось, слава Богу, благополучно отделаться!

— Но куда же вы направляетесь теперь? — задал вопрос авантюристу Джон Максим.

Гамбузино пожал плечами:

— Покуда удирал от краснокожих, мне было не до того, чтобы думать о дальнейшем. Лишь бы свой скальп спасти да ноги унести. А куда, если позволите вас спросить, направляетесь вы сами?

— К Кампе. Попробуем присоединиться к какому-нибудь каравану, идущему на Соленое озеро. Мы ведь тоже беглецы! — ответил Джон Максим.

Гамбузино посмотрел на него, улыбаясь несколько иронически.

— Солдаты, которые бегут от индейцев? — произнес он. — Прикажете поверить, так поверю! Но не вернее ли, что вы посланы с каким-нибудь важным поручением?

— Может быть! — ответил сухо агент. — Но вас, надеюсь, это не касается?

— Само собой разумеется. Терпеть не могу совать нос в чужие дела! У меня и своих собственных достаточно. Если сказал, то только так, между прочим.

А на самом деле, бежали ли вы, отправляетесь ли с каким-либо поручением, мне что за дело? Вот что вы спасли меня, это я знаю, потому что это ближе всего касается моей собственной шкуры…

— Хотите ли вы присоединиться к нам? — осведомился после некоторого колебания агент.

— Разумеется, если я только вам не помешаю! — торопливо ответил гамбузино.

— Не видели ли вы здесь близко индейских разведывательных отрядов?

— Пока еще нет. Я думаю, что ни чэйэны, ни арапахи не тронутся с места до тех пор, пока сиу не спустятся с гор Ларами в долину. Если и может встретиться кто-нибудь, так это будет просто случайная банда!

— Но как вы теперь себя чувствуете? Оправились ли вы от нагнанного на вас индейцами страха?

— Я никогда не позволяю страху слишком долго владеть мною! — ответил гамбузино, опять обмениваясь незаметно для трапперов быстрым взглядом с Миннегагой.

— А где же ваша лошадь? Я боюсь, что, пока мы здесь болтаем, она успела уже забраться туда, где ее никак не отыщешь! — забеспокоился агент.

— О, нет! — возразил гамбузино. — Моя лошадь слишком привязана ко мне. Я уверен, что она находится на том самом месте, где я ее оставил.

— Ну, так сделаем вот что! Вы идите пока за вашей лошадью, а мы займемся здесь медвежьими окороками. Из них можно будет выкроить пару великолепных обедов.

— Вы думаете сейчас же двинуться в путь? — обернулся гамбузино на ходу.

— Да, нам нужно торопиться. Мы отдохнем как следует уже вечером в монастыре Крови. Думаю, что от него осталась еще хоть пара стен!

— Хорошо! — ответил гамбузино. — Через пять минут я вернусь вместе с моим мустангом и с карабином, который я так глупо оставил висеть у седла.

Обменявшись еще раз быстрым взглядом с молодой индианкой, он поправил висевший у пояса широкий мексиканский нож и быстро направился к кустарникам, издавая на ходу пронзительные призывные свистки.

V Монастырь Крови

Джон Максим не отрываясь смотрел на удалявшегося. Казалось, его мучило сомнение.

— Что ты думаешь обо всей этой истории, дружище? — обратился он, наконец, к Гарри, который, вооружившись своим охотничьим ножом, беззаботно занялся обработкой медвежьего окорока: из медвежьего мяса должно было выйти превосходное жаркое на завтрак путникам. — Что это за странная личность, Гарри? Признаться, я предпочел бы совершенно не встречаться с этим гамбузино. Его физиономия внушает мне не очень-то много доверия! — продолжал агент.

Гарри наклонил голову, сунул в рот небольшую плитку спрессованного табака и вместо ответа промычал:

— Гм!

— Твое «гм» мне решительно ничего не объясняет!

Гарри прожевал табак и, сплюнув на землю, наконец, ответил:

— А что думаешь об этом ты, родившийся на свет Божий двенадцатью годами раньше меня и знакомый с прериями чуть не с детского возраста?

— Гм!.. — замялся, в свою очередь, агент. — Говоря откровенно, я не знаю, что и думать. Мне кажется почему-то, что он совсем не тот, за кого ему хочется себя выдать.

Правда, он может быть гамбузино, потому что носит свойственный этому сорту бродяг костюм, но, с другой стороны, по виду он вылитый индеец.

— Ну… — усомнился Гарри. — Если бы он был индейцем, то с какой стати ему пришла бы в голову мысль бежать подальше от восставших краснокожих? По-моему, это вернее всего какой-нибудь мексиканский бандит, одна из тех темных личностей, которыми еще так недавно было полно все Колорадо.

Джон Максим погрузился на несколько минут в какие-то размышления.

— А, да черт с ним! — сказал он затем, решительно встряхнув головой. — Кто бы он ни был, хоть сам Вельзевул, выскочивший из ада, нам нет никаких оснований бояться его. Нас трое, и если он вздумает устроить нам какую-нибудь гадость, то мы живо укажем ему на его место. И потом, ведь до Кампы не так уж далеко! Там мы постараемся отделаться от него, если…

Не докончив фразы, он резко обернулся назад, инстинктом почуяв за спиной присутствие кого-то постороннего.

Миннегага, которая до того момента прогуливалась в некотором отдалении в густой траве прерии, мало-помалу приближалась неслышными шагами к разговаривавшим и при последних словах агента неслышно опустилась на траву всего в нескольких шагах от него.

— Что ты здесь делаешь, негодная?! — воскликнул агент, нахмурившись и гневно сжимая кулаки. — Ты подслушивала наш разговор?!

— Гуг!.. — ответила девушка, пожимая плечами. — Миннегага слушала журчание ручья.

— Ты могла бы слушать его немного подальше отсюда.

— Мне все равно!

Индеанка завернулась пренебрежительно в свой мягкий шерстяной плащ и, отойдя в сторону, уселась под большим камнем, лежавшим в нескольких десятках метров выше по течению потока.

Джон и Гарри обменялись взглядами.

— Вот сокровище, которое даст нам больше забот, чем пользы! — сказал недовольным тоном агент.

— Да! — ответил Гарри. — Эта девочка — настоящий демон. Клянусь медвежьим окороком, который так вкусно поджаривается сейчас на вертеле, что ее глаза и эта ее дьявольская улыбка способны нагнать страх.

В этот момент из рощицы показался гамбузино на своем мустанге, красивом и выносливом коне андалузской породы, снаряженном по мексиканскому образцу.

— Ну, — сказал Джон, — дожидаться завтрака вам, ребята, уже не придется. Нужно поторапливаться, благо лошади уже несколько отдохнули!

Гарри со вздохом поглядел на медвежий окорок и, не желая оставлять его степным хищникам, снял его с вертела и подвесил к седлу своей лошади.

— Не удалось его съесть здесь, так съедим в другом месте! — заметил он.

Через несколько минут четверо всадников уже мчались по прерии, направляя свой путь к Кампе.

Время от времени из кустов вырывались с быстротою ветра стада грациозных антилоп, вспугнутых топоком копыт, или стаи койотов, трусливо шнырявших в траву, завидя всадников, чтобы затем снова вынырнуть и долго смотреть им вслед, испуская душераздирающий жалобный вой.

Присутствие этого зверя было хорошим признаком для путешественников: все животные прерий как чумы боятся индейцев, в которых они не без основания видят своих злейших врагов. Если бы вблизи находился какой-нибудь отряд арапахов или чэйэнов, то во всей округе не осталось бы больше ни одного животного. Исчезли бы даже болтливые сороки, которые теперь, чувствуя себя в безопасности, спокойно стрекотали на верхушках придорожных деревьев.

Около полудня путники, не желая слишком утомлять своих лошадей, сделали небольшой привал и организовали незатейливый завтрак, состоявший из маисовых галет и так называемой ямны — сорта лука, растущего в диком виде в траве прерий и довольно приятного на вкус.

Этот отдых был несколько потревожен появлением целой стаи больших черных волков, разместившихся на небольшом расстоянии от отряда с явным намерением, дождавшись ночи, наброситься на него и устроить себе сытный пир. Появление их тоже было, до известной степени, хорошим признаком, потому что волк, даже голодный, никогда не появляется там, где близко находится индеец. Однако четверо путешественников гораздо охотнее предпочли бы совершенно не встречаться с этими хищными животными. Если индейцев и не было в этой местности, то пронзительный, заунывный вой волков легко мог издалека привлечь их внимание и навести, таким образом, на след отряда.

— А ведь эти звери собираются, кажется, поужинать нами сегодняшней ночью! — шутливо сказал Джордж ехавшему рядом с ним правительственному агенту.

— Пожалуй, им это и удалось бы сделать, если бы у меня не было на примете надежного убежища, где мы можем провести ночь! — ответил тот. — Я еще не знаю, как я найду это убежище, но, насколько мне помнится, в этих местах должно находиться то знаменитое подземелье, в котором во время оно была изжарена целая шайка разбойников.

— Изжарена целая шайка? Что это за история? Мне ничего не приходилось раньше слышать об этом!

— Сейчас не время заниматься болтовней; я расскажу тебе эту историю, если хочешь, когда мы будем уже сидеть за медвежьим окороком в безопасном месте. Правда, я давно уже не бывал в этом монастыре Крови, как его называют, но тем не менее надеюсь, что мне удастся разыскать его сравнительно легко. У нас, трапперов, хорошая память на места!

К вечеру погода начала заметно меняться к худшему: подул резкий ветер, и покрывавшие горную цепь Ларами тучи начали понемногу спускаться в долину, перевиваясь время от времени огненными зигзагами молний.

Не желая подвергаться опасности быть застигнутыми ураганом на открытом месте, всадники пришпорили своих лошадей и во весь опор помчались вперед в указанном агентом направлении. Лошади неслись, подгоняемые громким воем волчьей стаи, которая не только не отставала от путников, но, напротив, с приближением сумерек все смелей и смелей приближалась к ним, заметно увеличиваясь.

Едва только солнце скрылось за горизонтом, как придорожные деревья начали со свистом гнуться под первыми порывами приближающегося урагана и с обложивших небо серых туч посыпались на землю первые тяжелые капли дождя.

— Скорей, скорей! — торопил своих спутников Джон Максим. — Монастырь уже должен быть близко. Смотрите! Волки начинают как будто отставать. Это верный признак, что убежище недалеко! Погоняйте лошадей!

Лошади мчались уже среди довольно густого леса, где обычно царствовавший сумрак еще более усиливался темнотой надвигающейся ночи. Если бы не вспышки молний, следовавшие почти непрерывно одна за другой, то всадники едва ли сумели бы ориентироваться в окружавшей их густой мгле.

Скакавший во главе отряда агент уже начал было бормотать себе под нос какие-то многоэтажные ругательства, как вдруг вспыхнувшая с необыкновенной силой молния, за которой последовал заставивший задрожать всю землю раскат грома, осветила перед отрядом широкую поляну с разбросанными по ней в беспорядке остатками каких-то стен, среди которых возвышалась полуразрушенная колокольня.

— Монастырь Крови! — весело воскликнул агент.

— Наконец-то! — проворчал Джордж. — Еще немного, и наши лошади свалились бы на землю от усталости!

— Какое, однако, гнусное имя носит это убежище! — заметил Гарри, скорчив кислую гримасу. — Вероятно, здесь устроили какую-нибудь гадкую выходку краснокожие.

— Вовсе нет! — отозвался агент. — Но об этом после! Берите-ка под уздцы лошадей и посмотрим, не удастся ли нам спрятаться где-нибудь от дождя. Зажги-ка факел, Джордж! Как порядочный траппер, ты, разумеется, должен иметь его у себя в запасе.

При свете факела отряд обошел вокруг колокольни, проник в большую дверь, носившую на себе следы давнего пожара, и через несколько минут очутился внутри монастыря.

Крыша его почти вся оказалась разрушенной и валялась здесь же, на полу, в виде целой груды обломков, однако часть ее сохранилась настолько, что под ней могли свободно укрыться от непогоды и сами путешественники, и их лошади.

Стены монастыря Крови оказались еще более поврежденными, чем его крыша. В них было множество проломов, в которые свободно врывались потоки дождя, заносимые дувшим с яростной силой ветром. В эти проломы свободно могли проникнуть и преследовавшие путников волки, которые, судя по доносившемуся издали глухому и отрывистому вою, похожему на собачий лай, вовсе не думали отказываться от своих враждебных намерений.

При ярком свете пропитанного смолой факела, еще более сгущавшего и без того черные тени, лежавшие в закоулках здания, среди беспорядочно разбросанных кругом груд обломков, внутренность монастыря предстала перед беглецами во всей своей неприглядной наготе и заброшенности.

— Приют, однако, не из важных! — недовольно пробормотал Гарри, оглядывая полуразрушенные закопченные дымом стены и арку с частью уцелевшего над ней свода. — Впрочем, эти развалины все же во сто раз лучше, чем открытая равнина прерий. По крайней мере, есть хоть где укрыться от дождя!

— Можно спуститься вниз, в то самое подземелье, где десяток лет тому назад мы уничтожили банду мексиканских разбойников! — заметил агент. — Я думаю, их скелеты валяются там и по сию пору.

— Мы? — удивился Джордж. — Разве и ты имел какое-нибудь касательство к этой истории?

— Разумеется! — не без самодовольства отозвался агент. — Не будь этого «касательства», я не заработал бы ста красивых новеньких долларов. Вы хотите знать, каким образом я их заработал? Хорошо, я расскажу вам об этом. Давайте только расположимся поудобнее вот здесь. В подземелье спускаться, пожалуй, будет небезопасно, так как оттуда нам трудно будет заметить приближение индейцев, если — что очень возможно — этой краснокожей братии придет в голову мысль искать убежище от непогоды здесь же, в развалинах этого монастыря. Хотя, по всем признакам, их не должно быть сейчас в этой части прерии, но осторожность никогда не мешает.

— Итак, — начал Джон Максим, когда лошади были поставлены в надежное место и предусмотрительно захваченная Гарри медвежья нога весело затрещала над разложенным на полу костром, — как я уже сказал, мне довелось быть в этом самом монастыре десять лет тому назад. Монастырь принадлежал тогда мексиканским монахам, которые построили его в этом сердце индейских владений с намерением внести в среду краснокожих вместе с христианской моралью также зачатки американской цивилизации. Говоря откровенно, задача эта была сколько благородная, столько же и безрассудная. С одной стороны, проповедовать индейцу смирение и покорность — все равно что проповедовать льву кротость и послушание. А с другой стороны, в ту эпоху здесь водилось гораздо больше мексиканских разбойничьих шаек, чем индейских таборов.

Эти шайки производили неслыханные злодейства, разграбляя все караваны, которым приходилось пересекать прерии, и не боялись даже создавать затруднения американскому правительству нападениями на почтовых гонцов, отправляемых с разными депешами, иногда очень важными, через те же прерии.

— Да, мне не раз приходилось слышать об этих проделках, — вставил Джордж, заботливо поворачивая к огню недостаточно еще прожарившуюся сторону медвежьей ноги. — Эти негодяи совершают при этом такие жестокости, какие вряд ли позволяют себе даже индейцы при всей их дикости и кровожадности…

— А после все эти жестокости приписываются индейцам! — добавил гамбузино, молча сидевший в углу и с флегматичным видом посасывавший свою трубку.

— Да, индейцам немало пришлось принять на себя чужих грехов, — согласился агент. — Ну так вот, в один прекрасный момент американскому правительству надоела вся эта история, и оно, убедившись в том, что виновниками большинства совершавшихся в прериях преступлений являются не краснокожие, а именно эти мексиканские бандиты, решило раз и навсегда покончить с ними. Организован был отряд добровольцев, и, разумеется, мне, как знатоку прерий, было предложено принять участие в снаряжавшейся экспедиции.

После трехмесячного беспрерывного скитания по равнинам Колорадо и Утахи, после погони солдат за бандитами, во время которой обе стороны выказали большое искусство по части выслеживания друг друга и заметания следов, нашему отряду удалось, наконец, узнать, что водившая нас все время за нос разбойничья шайка отправилась к этому самому монастырю, о котором тогда ходили слухи, что он пользуется большим вниманием богатых мексиканок, с явным намерением разграбить его и затем подвергнуть уничтожению.

Мы прибыли к монастырю почти непосредственно вслед за разбойниками и застали их как раз в тот момент, когда они целиком занялись грабежом. Нужно отдать им справедливость, они не очень-то растерялись, увидев себя окруженными со всех сторон нашим отрядом. Выстрелы, направленные ими в нашу сторону при первой попытке приблизиться к монастырю, были так удачны, что человек двенадцать из окружавшей монастырь сотни наших молодцов тут же повалилось на землю. Это заставило нас быть осторожнее и полагаться больше на меткость наших карабинов, чем на открытый натиск.

Перестрелка тянулась часа полтора, затем вдруг как-то неожиданно ответные выстрелы со стороны бандитов стали раздаваться все реже и реже, и, наконец, совсем смолкли. Приняв все предосторожности, мы подошли к монастырю и, соорудив нечто вроде тарана, вышибли тяжелые ворота, будучи вполне уверенными, что сейчас нам придется иметь рукопашную схватку с уцелевшими живыми бандитами. Каково же было наше удивление, когда, вломившись в дверь, мы нашли в монастырской зале вместо тех, кого мы ожидали, лишь человек двадцать монахов со скрученными руками и туго завязанными ртами.

— Эге! — вставил Джордж. — Монахи, значит, были оставлены в живых? Это до известной степени рисует мексиканских разбойников с выгодной стороны!

— Подожди, — ответил Джон. — Дай мне закончить! Не теряя ни минуты, мы освободили почтенных цивилизаторов от опутывавших их веревок и рассыпались по всему монастырю, ища, где же нашли убежище бандиты. К нашей досаде, несмотря на самые тщательные поиски, мы не нашли ничего, кроме нескольких трупов, валявшихся у окон, где их настигли наши пули. На все расспросы о том, куда могли деваться разбойники, монахи отвечали, что они, вероятно, скрылись через тайный ход, который, к несчастью, никому из уцелевших монахов не был известен и о котором знал один только настоятель монастыря, находившийся, по словам монахов, в отъезде.

Пока мы шарили по всем закоулкам монастыря, монахи преспокойно удалились из него, заявив, что они хотят разыскать своего настоятеля и сообщить ему о случившемся несчастий.

Разумеется, мы, как дураки, поверили им и отпустили. Спохватились мы, когда было поздно. Вы, конечно, догадываетесь, кто были эти монахи?

— Бандиты? — спросил Гарри.

— Они самые. Оказывается, эти канальи перебили всех монахов, запрятали их тела в какую-то отдаленную келью, которую мы разыскали уже значительно позже, и, нарядившись в их одежды, устроили мистификацию, маскарад, который и ввел нас в заблуждение.

— Великолепно! — воскликнул Гарри.

— Да, прекрасный удар! — подтвердил гамбузино, который, казалось, очень заинтересовался рассказом Джона Максима.

— Но за этот прекрасный удар бандиты жестоко поплатились некоторое время спустя. Начальник нашего отряда, старый вояка Мак-Лелан, поклялся отомстить им за этот обман, и он сдержал-таки свое слово.

Месяца два так ловко ускользнувшие из наших рук разбойники не подавали никаких признаков жизни, но затем нападения на караваны возобновились, сопровождаясь удвоенными жестокостями. Несмотря на все старания нашего отряда разыскать шайку, нам никак не удавалось напасть на ее след, но однажды капитану Мак-Лелану пришла в голову мысль, не избрали ли хитрые мексиканцы своим убежищем развалины этого монастыря в надежде, что после его разрушения мы не вздумаем больше заглядывать в его стены.

Был собачий холод, бушевала вьюга. В общем, была такая проклятая погода, о которой у нас говорят, что в такой час добрый хозяин даже собаку на улицу не выгонит.

Но наш отряд, состоявший из ста человек волонтеров, отлично знавших, что за истребление разбойников назначена весьма порядочная премия, радовался этой вьюге, ибо вой ветра, полумгла, собачий холод — все это, взятое вместе, могло способствовать нашему предприятию, усыпляя бдительность мексиканцев.

И вот около полуночи мы добрались до развалин миссии.

Кругом царила тишина, окна зияли черными пятнами, и ни единый луч не освещал дорогу, но это не обмануло нас: очень скоро мы открыли, что в обширном монастырском погребе беззаботно пирует за круглым столом, ломящимся под тяжестью яств и вин, целая шайка.

Они все были здесь, эти «степные волки», и ни один не ушел от давно заслуженной участи.

Надо сказать правду, держались они молодцами: не захотели сдаваться! Ну, да и то сказать: они отлично знали, что и со сдавшимися расправа будет короткая. Веревка на шею или пуля в лоб!

Так или иначе, но нам пришлось брать погреб приступом под выстрелами мексиканцев, а когда мы добрались туда, то завязалась рукопашная схватка.

Мы стали выкуривать бандитов из подземелья, бросая в окна факелы, сухую траву, вспыхивавшую, как порох. А если кто выскакивал, мы попросту сталкивали его вниз, туда, где все обратилось в огромный костер. И все подбрасывали и подбрасывали хворосту, покуда не задохнулся и не изжарился последний из бандитов…

Джордж перебил рассказчика:

— Это все? Ну и ладно, а то история затянулась, а наше жаркое грозило совсем сгореть. Пожалуйте к столу, господа!

Словно в ответ на это приглашение снаружи отозвались сотни голосов, в зияющих расселинах полуразрушенных стен, в окнах и в дверях показались десятки волков с пылающими глазами, оглашая воздух зловещим воем.

— Пожаловали незваные гости! — сказал Джон. — Но они слишком торопятся! Если они думают, что мы расположены уступить им свой ужин, то они жестоко ошибаются: у нас тоже волчий голод!

VI Защита развалин

Две породы волков оспаривают друг у друга владычество над безграничным простором прерии, над степями, расстилающимися между Миссисипи и могучим хребтом Сьерра-Невада: это койот и черный волк.

Койот сравнительно мелок, довольно труслив, но страшен своей многочисленностью и какой-то дьявольской хитростью. Он представляет собою нечто среднее между волком и лисицей, обладает пушистой шерстью желтого оттенка с красноватыми пятнами, а зимою сереет. Держится он всегда стаями от пятидесяти до ста голов, и эти стаи ведут охоту на всю живность степи, которая в лице койота имеет ужасного врага. Даже грозный, могучий бизон и тот не всегда уходит от койота. Но на человека койот нападать решается только в исключительных случаях. Иногда целая стая койотов некоторое время идет следом за охотником, кружится, наскакивает, угрожая нападением, но этим и ограничивается. Иной раз затерявшаяся в безграничном просторе степи одинокая палатка какого-нибудь индейца осаждается койотами несколько суток, но и тут дело заканчивается только бесплатным волчьим концертом.

Черный волк прерий — дело другое. Он значительно выше койота, гораздо массивнее его, у него ужасные зубы, удивительная сила и он отчаянно храбр. Черный волк не уступит никакому другому хищному зверю в дерзости и кровожадности. Страха перед человеком он совершенно не знает, особенно если голоден. К тому же среди черных волков очень часто вдруг вспыхивает эпидемия бешенства, и тогда черный волк становится ужасом целого края.

Пока остается совершенно неведомым, почему, в зависимости от каких причин распространяется среди волков эта ужасная болезнь. Иной год бешеных волков почти не встретить, другой же год, наоборот, случаи водобоязни так часты, что иногда кажется, будто бешеными стали все волки.

Как мы рассказывали в предшествующей главе, в развалинах монастыря, где находились наши странники, появились волки.

Если бы речь шла только о койотах, то это не очень беспокоило бы степных бродяг. Но на самом деле с первого взгляда можно было убедиться, что непрошеными гостями были именно черные волки, рассчитывавшие не только на осаду, но и на прямое нападение, конечно, в первую очередь на лошадей, которые обещали дать волкам гораздо более обильный материал для пиршества, чем их обладатели.

— Вот что, дорогой! — сказал Джон, обращаясь к Гарри, только занявшемуся разрезанием на части поджаренной на костре медвежьей ноги. — Поторопись-ка со своей работой! Придется нам скорей кончать ужин и позаботиться о розысках горючего материала, иначе волки могут обнаглеть настолько, что в эту ночь мы не будем иметь ни одной минуты отдыха!

— За этим далеко не придется ходить! — отозвался Джордж. — У нас здесь под руками остатки монастырской крыши, из которых можно будет состряпать великолепные костры.

— Да, позаботиться о кострах будет далеко не лишне! — заметил гамбузино, с аппетитом разжевывая громадный кусок жирной медвежатины. — До тех пор, пока здесь будет огонь, волки ни за что не осмелятся проникнуть в наше убежище.

Действительно, хищные животные, число которых, видимо, все возрастало и возрастало, держались пока на почтительном расстоянии. Их вой сделался, однако, до того оглушительным, что временами покрывал собою даже грохот громовых раскатов.

— Не доставало только этого зверья, чтобы отравить нам всю ночь! — проворчал угрюмо Джон, едва только был закончен ужин. — Делать нечего, придется серьезно заняться приготовлениями к защите своей шкуры! Запах нашего жаркого так раздразнил аппетит этих бестий, что они не погнушаются поужинать нами и в сыром виде!

— Нужно отдать, однако, волкам справедливость: они очень деликатны! — сказал Гарри, принявшийся вместе с Джорджем и гамбузино за выворачивание бревен и досок из валявшихся на полу остатков крыши. — В то время как мы действительно по-королевски наслаждались нашим жарким, они только облизывались.

— Погоди шутить, мой друг! — остановил юношу агент. — Я чувствую, что эта черная армия задаст еще нам много работы. Будет, пожалуй, большим счастьем, если мы выйдем отсюда целыми и невредимыми.

— Э… — беспечно возразил Гарри. — Мы слишком хорошо знакомы с волками, чтобы бояться их!

— Среди них могут оказаться бешеные, дружище! А одного укуса бешеного волка, милый, совершенно достаточно для того, чтобы отправить человека на тот свет. Кстати! Кто возьмет на себя оберегать девочку? Ведь волки нападут на нее в первую голову!

— Брось ее ко всем чертям! — сказал жестко Гарри. — Только обуза, и больше ничего!

Ко всеобщему удивлению, гамбузино оставил большое бревно, которое он старался вытащить из груды обломков, и, приблизившись к трапперу, угрожающим тоном сказал:

— Как?! Вы осмелитесь бросить ребенка на растерзание зверью? Пока я здесь, этого не будет!

— Но ведь это только индианка. И она нам порядочно надоела! — ответил Гарри.

— Для меня она просто беззащитный ребенок, и я буду отстаивать ее, покуда у меня найдется пороху хоть на один заряд!

— Ну так и заботься о ней ты сам! — ответил несколько сконфуженный Гарри.

— И позабочусь! И вы увидите: волкам придется круто, раньше чем им удастся добраться до нее.

Гарри пожал плечами и с помощью брата и агента принялся складывать в разных углах костры.

Волки, казалось, не особенно торопились начинать атаку: казалось, что они были вполне уверены в невозможности для осажденных убежать от них, и ждали только полуночи, чтобы приступить к пиршеству. Теперь их собралось у развалин огромное количество, они толпились у расселин стен и у окон, возились, выли, по временам как будто дрались, оспаривая друг у друга лучшие места.

— Ну, пора! — скомандовал Джон, когда все костры были зажжены. — Занимайте свои места под защитою огня! Смотрите, какую иллюминацию мы устроили! Света достаточно, мы отлично можем показать, кто как умеет стрелять. Надо постараться несколько унять пыл серых бестий!

Потом он обратился к трапперам:

— Мы втроем займем место в авангарде. Гамбузино пусть сторожит эту индейскую ящерицу поближе к лошадям. Его карабину найдется дело и там!

Трапперы забрались на груды обломков, защищенных кострами, а гамбузино, убедившись, что на него никто не обращает внимания, отошел к последнему костру, держа за руку покорно последовавшую за ним девочку. Его глаза оживились. В них загорелся странный огонь. С бронзового лица, словно по волшебству, слетело выражение угрюмого равнодушия.

Он уложил девочку на полу, как можно дальше от белых, укрыв ее тщательно своим плащом, затем сам улегся на земле около нее и зарядил свой карабин.

Первый выстрел по волкам дал кто-то из трапперов. Потом загремели выстрелы почти без перерыва, сея смерть в рядах все больше надвигавшихся волков.

Гамбузино поторопился использовать удобный момент, чтобы обменяться с Миннегагой, не будучи никем услышанным, несколькими словами.

— Скажешь ли ты мне, наконец, что же случилось с Птицей Ночи? — прошептал он.

— Белые расстреляли Птицу Ночи! — ответила чуть слышным голосом девочка. — Он умер, мой брат, как умеют умирать только дети нашего племени…

— Ах, эта Ялла! Твоя мать, девушка, слишком мстительна! Ей надо было бы позабыть прошлое и предоставить полковнику Деванделлю погибнуть от чьей-нибудь руки. Но Птицу Ночи приказал расстрелять именно полковник?

— Да, отец!

— Это ужасно даже для нас, краснокожих: мать, которая заставляет отца убивать собственного сына!

— Так это правда, что Птица Ночи был сыном полковника?

— Зачем тебе знать это, дитя?

— Как зачем? Разве Птица Ночи не был сыном моей матери?

— Пусть будет по-твоему! Да, Птица Ночи был сыном Яллы и полковника Деванделля.

— А я?

— Когда Деванделль предательски покинул Яллу, я взял ее в жены. Ты — моя дочь.

— У меня кружится голова: я перестаю понимать что бы то ни было! — прошептала Миннегага, стиснув зубы.

— А ты не думай ни о чем! Так будет даже лучше для тебя! — ответил ей мнимый гамбузино, укладывая метким выстрелом большого волка, проскочившего сквозь проломы стены к кострам.

— Ты, отец, однако, не знаешь еще одной вещи! — тронула его за локоть Миннегага, когда индеец перезаряжал ружье. — Я… я отомстила за моего брата! Не удивляйся, отец! Разве моя мать не дала Птице Ночи поручения убить полковника, чтобы проложить дорогу воинам нашего племени?

— Так это ты уложила полковника? — пробормотал индеец изумленно. — Но твоя мать, кажется, ошиблась в расчете на то, что солдаты Деванделля, оставшись без вождя, растеряются… И вообще, повторяю, твоя мать слишком жестока. Она должна была понимать, что данное ею Птице Ночи поручение очень рискованно.

— Я вонзила полковнику нож в спину. Он упал. Он умер! — бормотала, сверкая глазами, девочка злорадно.

— В твоих жилах течет хорошая индейская кровь! — похвалил маленькую убийцу индеец.

— Да, отец. Потому что в моих жилах ведь течет и твоя кровь! А Красное Облако — это знают все — был в свое время одним из величайших вождей и воинов могучего племени «воронов».

— Откуда ты знаешь это? — нахмурился индеец.

— Я слышала, как об этом говорили люди нашего племени во время охотничьих привалов!

— Если ты знаешь это, то мне нечего больше скрывать от тебя. Да, Красное Облако был великим воином. Он сорвал много скальпов с голов своих врагов, черноногих!

Гамбузино, не забывая о происходящем вокруг, прицелился, и его пуля свалила еще одного волка.

— Но ты уверена, дитя, в том, что ты действительно убила полковника?

— Думаю, что да!

— Но ведь тогда белые должны были убить тебя! Как ты ускользнула от них?

— Потому что я ударила ножом Деванделля, когда никого не было в палатке, и это было перед самым нашим отъездом с этими людьми. Они не подозревают о происшедшем! В то же время сиу начали атаку на солдат, им было не до меня.

— Зачем они увозят тебя с собою?

— Они хотят выпытать у меня сведения о Левой Руке, вожде арапахов. Ведь Птица Ночи сказал им, что я дочь вождя арапахов и что ему, Птице Ночи, поручено отвезти меня к Левой Руке.

— А куда и зачем отправляются эти люди?

— Полковник послал их спасать его детей.

Красное Облако блеснул глазами.

— Значит, Птица Ночи таки выдал нашу тайну? — пробормотал он гневно.

— Нет. Как можешь ты думать так о Птице Ночи? С его уст не сорвалось ни единого слова!

— Но каким же образом полковнику могла прийти в голову мысль о необходимости посылать гонцов к своим детям?

— Не знаю! — ответила Миннегага, которая в самом деле не знала содержания записки, взятой агентом из рук убитого индейца.

— Я знаю только, — продолжала она через минуту, — что этим людям поручено торопиться, чтобы добраться до гациенды полковника раньше, чем воины Левой Руки дойдут туда.

— Ну, они, должно быть, опоздают. Твоя мать послала туда гонцев раньше нас и разными дорогами.

— Что же ты думаешь предпринять, отец?

Гамбузино сначала выстрелил, потом, перезаряжая ружье, ответил:

— Во всяком случае, значит, и нам есть что делать. Постараемся как можно больше затруднить доступ этим людям к гациенде Деванделля. Может быть, этим мы поспособствуем планам твоей матери!

— Трудно, отец! Эти люди мне кажутся очень решительными. И они так осторожны, так подозрительно следят за каждым моим движением.

— Ба! Прерии беспредельны. Кто знает, какие случайности ждут нас на пути? Так или иначе, твоя мать задалась целью во что бы то ни стало захватить в свои руки живыми детей полковника. Постараемся, повторяю, помочь ей в этом. Я не стану ослушиваться ее распоряжений. Ты не знаешь, дитя, что за женщина твоя мать! Она стоит целой сотни воинов!

— Да, моя мать сильная женщина! — промолвила девочка с гордой улыбкой.

— Пожалуй, даже слишком сильная! — прошептал Красное Облако с легким вздохом.

После минутного молчания Миннегага заговорила снова.

— Послушай, отец! — сказала она. — Присоединяясь к этим людям, не подвергаешься ли ты сам слишком большой опасности? У тебя нет друзей среди чэйэнов? Ведь в этом одеянии никто не признает тебя за индейца, а если чэйэны нападут на нас, они убьют тебя!

— Без риска ничего не выиграешь. Придет час опасности, тогда посмотрим, как от нее избавиться. Но пока довольно болтать! Не мешай теперь мне стрелять по волкам. А то, болтая с тобой, я-таки недостаточно внимательно слежу за ними, и наше путешествие может окончиться гораздо раньше, чем это входит в планы твоей матери Яллы!

Действительно, на волков, казалось, очень мало впечатления производил яркий свет костров и ружейные выстрелы; напротив, трупы нескольких подвернувшихся под пули волков только возбудили ярость среди остальных. Отбитые ружейными выстрелами от одного пролома, хищники торопливо перебегали к другому, потом возвращались к первому, оглашая воздух пронзительным воем, при звуках которого даже у привычных к волчьим концертам трапперов мороз пробегал по коже.

— Джон! — окликнул в этот момент агента траппер Гарри. — А ведь наши дела идут не очень-то ладно! Право же, эти проклятые звери, вместо того чтобы разбегаться, все собираются к развалинам со всех сторон, словно у них тут свиданье было назначено!

— Не болтай попусту! — отозвался агент. — Я тоже думаю, что дела могли бы быть хуже, да трудно. Но что же поделаешь?!

— Я думаю, ребята, — откликнулся, в свою очередь, Джордж, — что этих серых бестий сюда попросту сгоняет ураган. Развалины монастыря, должно быть, давно уже превратились в привычное логовище для всяческого хищного зверья в непогоду, а мы залезли сюда, словно в самую волчью берлогу! Слушай, Джон! Ты ведь рассказывал нам о подземелье, которое имеется в этом монастыре? Ну, там вы будто бы устроили жаровню, на углях которой изжарили целую банду мексиканских авантюристов. Что если бы нам пробраться туда? Ведь в подземелье-то мы могли бы укрыться от волков гораздо лучше! Вот только лошади смущают: если в подземелье ведет крутая лестница…

— Вздор! — отозвался агент. — Лестница такова, что наши лошади, ловкие, как горные козы, без труда спустятся туда! У тебя, Джордж, еще есть факелы? Ладно! Возьми-ка покуда лошадей и отведи их вот к той арке. Иначе волки доберутся-таки до них! В самом деле, ребята, надо отсюда убираться в подземелье. Одну лестницу гораздо легче защищать, чем эту груду развалин, где на нас нападают по меньшей мере с трех сторон!

Молодой траппер, разрядив по ближайшей группе волков свой карабин, бегом направился к лошадям, которые рвались с привязи и поминутно жалобно ржали при виде все приближавшихся хищников.

Положение осажденных с каждым мигом становилось все более критическим: понесенные волками потери были положительно ничтожными по сравнению с поминутно прибегавшими к развалинам из окрестностей новыми группами хищных животных; волки заняли уже все проходы к развалинам, среди которых держались беглецы; изредка наиболее смелые врывались внутрь развалин. Еще миг, и остальные могут ринуться на беглецов. И тогда, понятно, всякое сопротивление окажется бесполезным, потому что охотники не успеют перезарядить свои ружья, а в рукопашной схватке недолго придется дожидаться рокового исхода, когда идет речь о нападении многих сотен разъяренных животных на группу из трех-четырех людей…

Красное Облако давно уже обратил внимание на угрожавшую опасность. Оглянувшись еще раз вокруг, он ловким движением вскинул себе на плечи Миннегагу и, не переставая стрелять, стал отступать в глубь зала. Джордж тоже не терял времени: зажегши факел, он, быстро сориентировавшись среди развалин, отыскал лестницу, которая вела в подземелье, и повел туда свою лошадь. Красное Облако, поняв мгновенно, в чем дело, последовал его примеру: он спустил Миннегагу на землю и дал ей в руки повод своего мустанга. Девочка повела лошадь по лестнице в подземелье. Затем мнимый гамбузино отвел туда же лошадей Гарри и агента, в то время как траппер и Джон Максим прикрывали отступление товарищей, отбивая яростные атаки волков.

Видя, что ружейные выстрелы уже не производят на волков никакого впечатления, Гарри и Джон применили старый, многократно испробованный метод: они стали швырять в хищников пылающие головни, которые, падая в толпы волков, обжигали и распугивали их. Но этот маневр не мог давать хороших результатов в течение продолжительного времени: огонь костров слабел по мере того, как охотники расшвыривали пылающие головни и целые доски, а по мере ослабевания огня волки наглели и свирепели.

— Отступайте! — подал сражающимся сигнал Джордж из подземелья.

— Сейчас, — отозвался агент. И потом добавил, обращаясь к Гарри:

— Отступай, пятясь. Не спуская ни на миг взгляда с волков. Стоит тебе показать им свою спину, как они ринутся на тебя!

Через минуту все спутники были уже в подземелье.

Монастырское подземелье напоминало вытесанную в сердце скалы пещеру с низкими сводами, снабженную несколькими нишами, в которых в дни процветания монастыря, надо полагать, находились какие-нибудь статуи, изображения католических святых. В подземелье могло свободно поместиться несколько десятков человек.

Нельзя сказать, чтобы вид подземелья представлял успокаивающее зрелище: посредине находился полуразвалившийся каменный стол, а вокруг него валялись грудами человеческие кости. Это были останки некогда истребленных экспедицией Мак-Лелана мексиканских бандитов. Можно было видеть среди костей здесь и там испорченное оружие.

Но людям, которых угрожали растерзать волки, было не до того, чтобы проводить расследование в этой братской могиле. Едва только последний из отступавших спустился с лестницы, к счастью, настолько узкой, что по ней едва-едва могла пройти, вернее, протиснуться одна лошадь, как руины монастыря уже были наводнены несметными стаями обезумевших от ярости волков.

Беглецы не позабыли, спускаясь в подземелье, захватить с собою порядочное количество досок и разных обломков горючего материала из руин, и через минуту, когда волки набросились на их последнее убежище, на лестнице уже пылал костер, представлявший почти непреодолимое препятствие для осатаневшего зверья.

Миннегага, которую гамбузино, или, правильнее, индеец, поместил в глубине пещеры, при виде костра, защищавшего вход в подземелье, стала хлопать в ладоши, почему-то подвергшись припадку буйной радости. Красное Облако не успел вовремя остановить ее. Агент обратил внимание на неуместное ликование индианки и сказал ей сурово:

— Если ты не можешь помогать нам защищаться, то, по крайней мере, помолчи!

Миннегага сверкнула гневно глазами на агента, но ничего не сказала, закуталась в свой плащ и забилась в угол пещеры.

Бесконечно медленно тянулись унылые часы этой ужасной ночи. Волки возились над подземельем, иногда порывались проникнуть внутрь его по лестнице, но костер не давал им возможности исполнить это намерение, да и охотники время от времени стреляли по наиболее смелым хищникам.

В сущности, в подземелье было гораздо лучше, чем снаружи: там бушевал ураган, лились потоки дождя, грохотал гром, сверкали молнии, а здесь царила относительная тишина, было довольно тепло, и так как в многочисленные трещины в потолке проникал в изобилии свежий воздух, то не особенно ощущался чад от костра.

Внимательно наблюдая за маневрами не покидавших входа в подземелье волков, осажденные вполголоса переговаривались о своих делах.

Джон говорил о своем намерении добраться до Кампы и там присоединиться к почтовому каравану, идущему на Соленое озеро. Услышав его слова, мнимый гамбузино встрепенулся:

— Большая группа путешественников, — сказал он, — в эти тревожные дни может легко привлечь к себе внимание индейцев. На вашем месте я предпочел бы идти туда, куда вы направляетесь, но совершенно самостоятельно, не присоединяясь к караванам.

— Может быть, вы и правы! — отозвался агент. — Правда, нас теперь четверо, все мы порядочные стрелки, умеем постоять за себя. Но все же это слишком рискованное предприятие. Нет, я предпочел бы идти с караваном! Подбрось, Гарри, еще дровец в костер! Нам нечего жалеть дерева, а пули надо приберегать!

— Волков что-то не слышно! — ответил траппер.

В самом деле, волчий вой за последнее время все стихал, как будто удаляясь, и теперь над самим подземельем уже не было слышно возни хищников, а их фигуры уже не показывались на лестнице.

— Близок рассвет! — сказал Джон Максим. — Волки уходят. Значит, и нам можно хоть немного отдохнуть, в путь пускаться сейчас еще рискованно, в нашем распоряжении есть парочка часов. Надо восстановить силы отдыхом.

VII Великие прерии

Ураган давно уже утих. Небо очистилось от туч. Огромный шар солнца всплыл во всем своем великолепии над степями. И с первыми лучами рассвета, казалось, вместе с тенями ушедшей ночи исчезли и волки, покинув окрестности монастыря, где нашли себе убежище с вечера беглецы. Только здесь и там валялись клочья окровавленной волчьей шкуры, кости, да на земле виднелись лужи крови: это были следы отпразднованной хищниками степи ночной оргии. Когда кто-нибудь из волков падал под пулями защитников развалин, остальные волки набрасывались на злополучного собрата и буквально раздирали его на клочки…

И еще о кошмарной ночи говорил дым, поднимавшийся кое-где тонкими полупрозрачными голубоватыми колоннами: это догорали остатки костров, при помощи которых беглецы защищались от нападения волков.

Но монастырь в этот ранний утренний час был уже опять пуст: маленький караван из двух трапперов-братьев, агента Джона Максима, мнимого гамбузино, то есть Красного Облака, и Миннегаги уже давно покинул свое ночное убежище и ходко продвигался по бесконечному простору прерии.

Отряд шел гуськом: впереди мчался агент, за ним Гарри и Джордж, а Красное Облако замыкал шествие, причем Миннегага сидела за его спиной.

Пока отряд проходил лесистой долиной, на каждом шагу были видны следы ярости ночного урагана: здесь и там валялись, иногда загораживая дорогу, стволы сломленных или вывернутых из земли с корнями деревьев, земля была еще влажна, но жгучие лучи солнца торопились выпить влагу, и над долиной клубился легкий пар, а издали виднелась горная цепь Ларами, над вершинами которой громоздились белые облака.

Через некоторое время маленький отряд вступил уже на территорию великой прерии, туда, где глаз не встречает почти деревьев, холмов, оврагов. Степь, словно зеленое море, убегала в несколько туманную даль. И ее поверхность была закрыта пышно разросшейся травой, в которой люди и лошади шли, словно плыли по зеленым волнам, наполнявшим воздух ароматами степных цветов. Джон Максим, вступая в пределы великой степи, несколько раз приостанавливался, приподнимался на стременах и тщательно оглядывал со всех сторон горизонт, но и его зоркие глаза не подмечали каких-либо угрожающих признаков близости индейцев. Воздух был чист и прозрачен, в его живительных струях не было ни малейшей примеси дыма костров какого-нибудь лагеря или поселка.

Странное чувство охватывает путника, путешествующего по степи.

Копыта коней тонут в мягкой траве, заставляя притоптанные, потревоженные растения сыпать на землю мириады семян, в зеленом море остается словно проложенная плугом борозда на много-много миль пути, а кругом царит какая-то торжественная тишина.

В бледно-голубом небе, высоко-высоко реют черные точки: это степные коршуны носятся в поднебесье, высматривая с огромной высоты себе добычу.

Вот несколько таких черных точек собрались в группу. Они что-то, очевидно, заметили, потому что держатся над одним местом, то опускаясь почти до поверхности земли, то взлетая в недосягаемую высь. И другие птицы, реявшие па огромном расстоянии от этих, своими зоркими очами подметили, что здесь что-то происходит, найдена какая-то добыча, и они слетаются со всех сторон, присоединяются к первым, кружат над одним и тем же местом…

— Должно быть, здесь побывали индейцы! — пробормотал Джон Максим, наблюдая за птицами. — А может, где-то лежит туша убитого буйвола. Во всяком случае, не мешало бы исследовать.

— Скорее, трупы людей! — отозвался задумчиво поглядывавший все время на север лжегамбузино.

— Вы думаете, что прошлой ночью здесь произошло какое-нибудь сражение? — встрепенулся агент.

Гамбузино пожал плечами.

Несколько минут спустя лошади стали выказывать признаки тревоги, а всадникам не представилось затруднений обнаружить предметы, привлекавшие внимание степного воронья: в густой траве, на краю какой-то полувысохшей лужи лежала изломанная, разбитая почтовая коляска, а вокруг нее валялось несколько трупов людей и лошадей.

Подлые и трусливые степные волки-койоты уже пировали на месте катастрофы, пожирая трупы, но, увидев живых людей, тенями ринулись во все стороны и скрылись в траве. Только коршуны и вороны по-прежнему реяли в бледно-голубом небе: они не боялись, что по ним станут стрелять, они не хотели улетать, потому что ждали, покуда пришельцы уйдут и будет возможность вновь приняться за прерванный пир без помех.

— Почтовый караван «Курьер»! — пробормотал, глядя на кровавые останки, Джон Максим.

Поясним для читателя, не знакомого с жизнью Северной Америки тех дней, что такое «почтовый караван» или «почтовый курьер».

Дело в том, что до сооружения трансконтинентальных линий железных дорог, связавших восточные штаты с западными, сообщение между этими штатами велось почти исключительно при помощи почтовых караванов, проходивших степями по нескольким направлениям.

Там и здесь в степи стояли станции, обыкновенно под защитой небольших фортов. Около станций мало-помалу образовывались поселки. Как сами станции, так и поселки, и еще больше поддерживавшие сообщение между ними дилижансы или даже целые почтовые караваны подвергались почти постоянной опасности, ибо индейцы прерий следили за караванами, как волки следят за бегущим оленем.

Поэтому караваны от одной станции до другой шли часто под прикрытием небольших отрядов регулярной армии. Во всяком случае, все пассажиры, пользовавшиеся этим способом передвижения, пускаясь в путь, вооружались до зубов, и эта предосторожность была отнюдь не лишней, потому что бесчисленное множество почтовых караванов было истреблено индейцами, а их пассажиры без пощады перебиты.

Особой популярностью в старые годы пользовалась дорога через Сен-Луи. Оттуда на запад, через степи, отправлялся почтовый караван регулярно раз в неделю.

Глядя на остатки уничтоженной почты в это утро, Джон Максим обескураженно промолвил:

— Почта из Сен-Луи! Я узнаю экипаж!

Он сошел с лошади и, ведя ее за собой в поводу, подошел ближе к разбитому фургону. Около экипажа лежали в беспорядке трупы трех лошадей и двух людей.

Один из последних трупов производил ужасное впечатление: раскинувшись во весь рост, лежал среди измятой и забрызганной кровью травы сильный, атлетически сложенный, вероятно, еще молодой человек в костюме ковбоя. Его застывшая рука еще сжимала ложе двуствольного пистолета. В груди торчало несколько стрел, пронзивших корпус несчастного, а голова казалась сплошной кровавой раной, потому что убившие ковбоя индейцы скальпировали его. Следом за индейцами на несчастного, может быть, еще полуживого, набросились трусливые койоты и растерзали человеческое тело.

Осмотрев трупы, Джон Максим сказал, обращаясь к своим спутникам, в глубоком волнении глядевшим на место катастрофы;

— Здесь были чэйэны. Это их стрелы. Они напали на почту, надо полагать, еще вчера вечером, незадолго до того, как разразился ураган!

Несколько в стороне от этой жертвы индейцев, среди трупов лошадей, лежал навзничь другой человек. Это был средних лет мужчина в мундире почтового курьера. У него, как и у первого, голова была скальпирована, правая рука почти отделена от туловища ударом топора, но лицо еще не было тронуто койотами, и при первом же взгляде на него Джон Максим вскрикнул яростно:

— Патт! Почтарь из Сен-Луи?! О, бедняга! Тарри-а-Ла когда-то поклялся, что убьет этого несчастного. Клянусь, Тарри-а-Ла, должно быть, теперь носит с собою скальп Патта!

— Кто это? Ты, значит, знаешь-таки его? — спросил вполголоса Гарри.

Не отвечая, агент круто обернулся и подозрительно посмотрел на присутствовавшего тут же лжегамбузино.

Индеец едва не был застигнут врасплох: дело в том, что при виде уничтоженной почты Миннегагой словно овладел демон. Она ликовала. Глаза ее горели зловещим огнем, губы подергивались. Казалось, еще миг, и индианка начнет хохотать и рукоплескать ужасному зрелищу. Красное Облако тщетно бросал на нее предостерегающие взгляды.

— Что вы, гамбузино, думаете обо всем этом? — спросил агент спутника.

— Чэйэны! — коротко ответил тот, избегая взгляда агента. — Это у них, хотя они и обзавелись уже огнестрельным оружием, еще сохранилась привычка брать в поход с собою луки и стрелы! И они, надо полагать, держатся еще поблизости отсюда. Было бы благоразумнее не идти сейчас на Кампу, как вы предполагали, а несколько переждать здесь. Краснокожие остановятся где-нибудь, разведут костры, мы тогда сможем определить, где они находятся, и обойти их. Сюда они уже не возвратятся. За это можно почти поручиться.

— Да, пожалуй. Что им тут делать? Все, что можно было взять, они уже взяли! — глухим, полным ярости голосом пробормотал агент.

— Не могут ли индейцы напасть на Кампу? — осведомился Гарри.

— Зависит исключительно от того, какими силами они располагают! — ответил агент. — Может быть, они уже осаждают Кампу. Во всяком случае, совет гамбузино резонен. Остановимся тут, постараемся выяснить что-нибудь. Это будет наиболее благоразумным.

По приказанию агента лошадей расседлали и уложили в густой траве, совершенно скрывавшей их от взоров, несколько в стороне от места катастрофы. Люди же принялись за осмотр окрестностей и изучение многочисленных следов.

Осмотр разбитого, изуродованного фургона показал лишь несколько мешков писем, но никакого следа припасов. Только в траве среди колес зоркий глаз агента обнаружил небольшой сухарь.

— Возьми, Гарри! — крикнул агент, смеясь, трапперу. — У тебя волчий аппетит, ты всегда голоден. Поточи свои зубы об этот сухарь, только не обломай их, ибо он тверд, как камень.

Но раньше, чем Гарри взял сухарь, гамбузино протянул к нему свою мохнатую жилистую руку со словами:

— С нами девочка! — сказал он решительно. — Думаю, что мы, мужчины, могли бы уступить кусок хлеба ребенку.

Гарри ответил:

— А пусть подавится эта змея!

Он отвернулся, и хлеб перешел в руки мнимого гамбузино, который передал его индианке. Миннегага взяла сухарь, села в сторонке, не спуская блестящих глаз с трупов двух почтарей, и принялась грызть галету своими белыми и острыми зубами.

Джордж и агент опять стали бродить вокруг места побоища, обследуя окрестности. Гамбузино следовал за ними. На его бронзовом лице ясно читалось выражение тревоги и беспокойства.

— Тарри-а-Ла где-нибудь поблизости. Ядовитая индейская змея, самая опасная из всех гадин прерий! — пробормотал агент, усаживаясь без церемонии на туше одной из убитых лошадей и принимаясь набивать трубку.

— Расскажи нам, Джон, что это за штука твой Тар-ри-а-Ла? — обратился к нему Гарри.

Агент молча закурил трубку, потом заговорил:

— Эх, вы, трапперы! Удивляет это меня: ведь и вы немало лет шляетесь по прериям. Как же это вы никогда не встречались с почтарем Паттом?

— Так, значит, вышло! — несколько сконфуженно отозвался Джордж. — А ты был его приятелем?

— Да, я любил этого парня. Он много рассказывал мне разных историй. Помню одну из них.

Дело было так.

Раз Патт прибыл со своим фургоном на маленькую станцию, чтобы там взять свежих лошадей, отдохнуть и потом снова тронуться в путь.

Здесь он застал одного скваттера, ирландца родом, и его молоденькую дочь, перепуганную до полусмерти.

Ирландец, смелый и крепкий человек, завел в окрестностях станции собственную факторию, распахав часть прерии и выстроив жилище. Как все скваттеры прерий, он вел дававшую ему большие выгоды меновую торговлю с соседями-индейцами.

Однажды к фактории ирландца явился целый отряд индейцев под предводительством Тарри-а-Ла. Кажется, это означает Летящая Стрела. Индейцы привезли целый транспорт мехов для обмена на порох, пули и огненную воду. Сделка была быстро заключена к общему удовольствию, но на несчастье индеец увидел молодую дочь скваттера. Пять минут спустя полупьяный индеец потребовал, чтобы ирландец отдал ему девушку;

— Она будет моей женой! — твердил он. — Я прогоню старую жену. Эта мне нравится больше!

Разумеется, ирландец отказал этому неожиданному краснокожему жениху, хотя Летящая Стрела не скупился ни на обещания заплатить богатый выкуп, ни на угрозы в случае отказа.

Разговор происходил в комнате, и ирландец, оскорбленный навязчивостью индейца, буквально вышвырнул Летящую Стрелу за порог своего дома. Против ожиданий, Летящая Стрела как будто угомонился и отрезвел. Он самым мирным образом закончил обмен товаров, получил от скваттера обусловленный порох, пули и спиртные напитки, но, покидая факторию, промолвил:

— Прощай, белый! Мы еще поговорим об этом!.. Мы увидимся, и гораздо раньше, чем ты думаешь!

Некоторое время об индейце не было ни слуху ни духу. Скваттер понемногу начал уже забывать это странное сватовство, как вдруг грянула беда: в одну ночь кто-то перерезал поголовно всех его овец в степи. На другую ночь вытоптали его посевы. На третью — загорелась от явного поджога ферма.

Нетрудно было догадаться, кто орудовал тут, потому что скваттер часто находил на деревьях поблизости от своего жилища, на бревнах частокола, защищавшего ферму, пучки стрел, перевязанных змеиной шкурой, — форменное объявление непримиримой вражды и войны по индейскому обычаю.

Скваттер понял, что ему грозит гибель, что его дочь рискует быть похищенной Летящей Стрелой. Тогда он решил покинуть эти опасные места и, выждав, когда через ближайшую маленькую станцию проходила почта, как раз фургон Патта, обратился к почтарю с просьбой захватить кой-какой скарб и двух пассажиров. Разумеется, Патт забрал с собой ирландца и его дочь. Но когда фургон готов был уже тронуться в путь, словно из-под земли вырос индеец.

— Смотри, Патт! — сказал он почтарю, которого знал и раньше. — Ты увозишь ту девушку, которая должна принадлежать мне.

— Убирайся! — замахнулся на него кнутом почтарь.

Индеец ловко увернулся от удара бича, отскочив в сторону.

Скваттер при помощи Патта отвез девушку к дальним родственникам в Сан-Франциско. Потом Патт, понятно, вновь принялся за свое дело — провоз почты и пассажиров через прерию.

Раньше у Патта было много друзей среди индейцев. Но Летящая Стрела поднял против смелого курьера всех своих соплеменников, чэйэнов. И вот, ты видишь, Гарри, что случилось: Патт лежит бездыханным трупом. Он-таки попал в ловушку. Держу пари, что это дело рук индейца, поклявшегося отомстить ему, этого самого Летящей Стрелы, который и должен быть где-нибудь поблизости.

Поднявшись со своего места, агент выпрямился во весь рост и стал внимательно оглядывать горизонт, сделав из своих рук щиток над глазами для защиты их от ослепительных лучей солнца, стоявшего в зените.

— Дым! — воскликнул Джон Максим.

Этот возглас привлек внимание всех. Гарри и Джордж вскочили, в свою очередь, с карабинами в руках, приблизился к фургону и мнимый гамбузино.

Одного взгляда для трапперов было достаточно, чтобы разглядеть в бледно-голубом воздухе столб сероватого дыма, поднимавшегося на огромную высоту и расплывавшегося там облачком.

— Горит Кампа, что ли? — тревожно спросил Джордж.

— Может быть! — отозвался агент глухо. — Что вы думаете об этом, золотоискатель?

Спрошенный гамбузино пожал плечами.

— Кто знает? — сказал он. — Раз индейцы вырыли топор войны и вступили на тропу сражений, они не станут сидеть сложа руки.

— Так или иначе, — решительно сказал агент, — я от своего плана не нахожу необходимым отказываться. Я отправляюсь туда, чтобы на месте убедиться, какая участь постигла поселок!

И агент стал седлать своего мустанга.

VIII Скваттеры из Кампы

Час проходил за часом. Солнце мало-помалу приближалось к горизонту. А маленький отряд из пяти человек на четырех конях, словно корабль, плывущий по зеленым волнам океана, мчался на юг по беспредельному простору великой прерии.

Уже не было никаких сомнений в том, что огонь пожирает именно поселок при маленькой станции, носящей имя Кампа.

Джон Максим опять шел впереди отряда.

По пути он не упускал из виду ничего, что могло дать ему хоть какие-либо указания на близость опасности.

В этом отношении его особое внимание привлекали птицы и звери, вольные обитатели великой степи: по тому, как держались эти животные и птицы, можно было безошибочно определить, близко или далеко индейцы.

Покуда животные не выказывали особой тревоги: здесь и там Джон Максим видел сбегающихся на водопой антилоп или спокойно летящих куда-то птиц. Это давало возможность предположить с известной долей вероятности, что, по крайней мере, в непосредственной близости индейцев не было. Иначе животные исчезли бы, испуганные близостью людей.

— Мустанги! — обратил внимание агента Гарри на приближающийся табун прекрасных гордых животных.

В самом деле, по степи вихрем мчался целый табун мустангов, состоявший по меньшей мере из сорока голов.

По первому вгляду в лошадях можно было опознать представителей благородной андалузской крови.

Испанцы, захватив Мексику, ввезли в Америку эту породу. Гернандо Лотто привез андалузскую лошадь в долину Миссисипи, и там, найдя для себя подходящие условия, андалузский конь невероятно размножился и заселил бесконечные степи.

Индейцы прерий истребляли мустангов в огромном количестве, используя как их мясо, так и их шкуры, наравне с мясом и шкурами бизонов. Кроме того, охота на мустангов давала индейцам великолепных верховых лошадей. Но эта непрерывная погоня за мустангами, эта травля, проводимая краснокожими, очень скоро выработала в мустанге рефлекс непреодолимой боязни индейцев. Мустанги дичали и избегали всех тех мест, где им грозила опасность встречи с краснокожими. Таким образом, теперь, увидев в степи табун мустангов, наши странники могли почти безошибочно сделать заключение, что индейцев вблизи не имеется.

Некоторое время спустя странники обнаружили, что столб дыма как будто становится тоньше, прозрачнее. Потом дым и совсем исчез, и облачко, собравшееся в небе над местом пожарища, словно растаяло, испарилось.

— Что за чудеса? — бормотал Джон, нетерпеливо поглядывая в ту сторону, где еще так недавно ясно виднелся дым.

— Да, этак, пожалуй, и с дороги сбиться нетрудно! — отозвался траппер Гарри.

— Погоняй лошадей! Скорее! — командовал агент.

Но это едва не повлекло за собою катастрофу: почти в одно и то же мгновенье все четыре коня взвились на дыбы перед каким-то невидимым препятствием, встреченным на пути, и всадники только с величайшим трудом усидели в седлах.

— Ловушка, Джон! — крикнул Гарри, хватаясь за ружье.

В самом деле, поперек пути было протянуто скрытое в густой траве лассо.

— Едва ли для нас чэйэны хлопотали тут! — осмотрев тщательно все место, заявил агент. — Должно быть, они думали, что именно здесь пойдет почтовый фургон. И я держу пари, если пошарить хорошенько, мы нашли бы и другие лассо!

Но слова агента были заглушены грохотом далекого взрыва. И в той стороне, где должна была находиться станция, к небу бурно поднялся клубами черный столб дыма.

— Взрыв! — крикнул Джордж. — Ясное дело — станция взорвана! Куда мы теперь полезем? Зачем нам туда впутываться?

Но агент крикнул на него:

— Замолчи! Потерял голову, что ли?

Затем, немного смягчая тон, Джон Максим скомандовал:

— Вперед, ребята! Но только не зевайте и не гоните лошадей. Пусть идут шагом. Так, если мы и наткнемся на лассо, то не рискуем пострадать.

Прошли таким аллюром несколько сот метров, следов засады не было. И потому агент вновь стал торопить своих спутников: солнце готовилось зайти, а до станции надо было добраться раньше ночи.

Сумерки уже сгущались. Здесь и там на потемневшем небе зажглись покуда одинокие звездочки. А странники все еще мчались, пришпоривая лошадей, по направлению к Кампе.

— Смотрите! Фургоны! — придержал на мгновение своего коня агент.

В самом деле, в нескольких сотнях метров от маленького отряда смутно, словно призраки, виднелись огромные «корабли прерий», колоссальные фургоны с полотняными верхами, такие, какие употреблялись в ту эпоху почти исключительно для странствований по прериям переселенцами. Для пионера, ищущего, где бы осесть, такой фургон служил и экипажем, и домом, и, наконец, во время нападений индейцев — оригинальной крепостью.

— Скваттеры! — воскликнул Джон, разглядев медленно двигающиеся по степи фургоны. — Откуда-то бегут, бедняги. Но откуда? Куда?

Конвой из нескольких вооруженных людей, сопровождавший фургоны, увидев внезапно вынырнувший из травы отряд наших знакомцев, схватился за ружья.

— Кто идет? Что за люди? — донесся тревожный крик.

— Свои! — откликнулся Джон, пуская лошадь в галоп.

Подъезжая к обозу, он увидел, что охрану его составляло человек пятнадцать скваттеров и трапперов, вооруженных по большей части винтовками. Из-под навесов фургонов выглядывали женские и детские лица, и среди женщин многие оказались тоже хорошо вооруженными.

Навстречу четырем всадникам вышел высокий плечистый старик с серебристой бородой. На нем был затрепанный мундир американской милиции с сержантскими галунами. Держа ружье в руке, старик зорко и внимательно оглядел приближавшихся и повторил свой вопрос:

— Что вы за люди? Что вам здесь надобно?

— Мы посланцы полковника Деванделля, стоящего со своим отрядом около Ущелья Могил в горах Ларами! — ответил, приостанавливаясь, Джон Максим.

— Значит, и вы беглецы? — спросил старик.

— То есть как это беглецы? — удивился агент.

— А, Господи! — нетерпеливо сказал старик. — Да вы разве не знаете, что отряд Деванделля уничтожен индейцами племени сиу?

— Что? Что вы говорите? — вскричал агент.

— Ну да! Вчера ночью сюда добрался один из солдат Деванделля. Индейцы напали на отряд на рассвете. Кажется, никому, кроме этого солдата, спастись не удалось. Вы, впрочем, тоже удрали?

— Да нет же! Нас полковник полтора дня назад отправил с одним поручением. Мы ничего и не подозревали… Господи Боже!.. Так отряд уничтожен? А сам полковник Деванделль? Что с ним? Он убит?

Старик пожал плечами:

— Кто же знает что-нибудь определенное? — пробормотал он.

Мнимый гамбузино и Миннегага обменялись друг с другом полными злобной радости взглядами.

Гарри и Джордж, вне себя от горя, опустили головы.

— Вы слышали, товарищи? — обратился к трапперам, задыхаясь, агент.

— Горе нам! — вздохнул Гарри.

— Это дело рук Яллы. Это она нанесла Деванделлю ужасный удар! — как бы про себя бормотал агент с затуманенным взором. — И смотрите: поди, этому вампиру удалось захватить нашего командира живым в свои грязные лапы! Теперь она издевается над беднягой, терзая его.

— Нет, нет! — закричал Джордж. — Будем надеяться, мистер Максим, что этого не случилось, не могло случиться. Будем надеяться, что наш бравый командир пал, как воин, в бою, и Ялле досталось только бездыханное тело!

— Да, будем надеяться! — уныло согласился агент, подавляя невольный вздох.

— Такие люди, как Деванделль, никогда не сдаются живыми! — поддержал брата Гарри. — Деванделль не мог отдаться в руки индейцев.

И опять Красное Облако и Миннегага обменялись полными злобного торжества взглядами, но не обмолвились ни единым звуком.

— Но вы-то откуда? — прервал наступившее молчание агент, обращаясь к старику сержанту.

— Мы? Мы из Кампы! — ответил тот. — Я сжег станцию, чтобы она не доставалась индейцам, и теперь веду всех обитателей станции и поселка в безопасное место. Думаю, проберемся в Калифорнию. Чэйэны уже рыщут тут, в окрестностях. Для проклятых кровожадных сиу с истреблением отряда полковника Деванделля путь в прерию свободен, так что оставаться в Кампе с такими ничтожными силами, которыми мы располагаем, было бы чистым безумием!

Собственно говоря, наше дело почти безнадежно: сюда от Соленого озера уже идут шайки арапахов. Вся прерия в огне. Вероятно, наше странствование закончится очень скоро… Но не сидеть же на месте и не ждать, покуда краснокожим демонам вздумается пожаловать сюда и перерезать нам горло, как баранам?

Умирать, так по крайней мере пытаясь спасти в борьбе свою жизнь. А там будь что будет! Мы за себя еще постоим, даром не сдадимся!

— По-моему, вы действуете вполне резонно! — отозвался агент. — Сколько у вас всего людей?

— С бабьем и детишками больше тридцати.

— Хотите, мы присоединимся к вам? Лишних четыре хорошо вооруженных человека чего-нибудь да стоят! Мы, признаться, рассчитывали присоединиться к почтовому каравану…

— Да, конечно, присоединяйтесь! — радостно ответил сержант.

Минуту спустя агент дрожащим неверным голосом задал вопрос сержанту:

— Послушайте, старина! Уверены ли вы, что отряд полковника действительно истреблен?

Сержант пожал плечами.

— Говорю же я вам! Какие же сомнения могут быть? Отряд был крошечный. Вы это должны знать лучше меня… А индейцы словно обезумели…

На побледневшем лице агента лежало выражение глубокой скорби. Две крупные слезинки сползли по ресницам и покатились по худым щекам.

Но Джон Максим скоро оправился.

— Что же делать? — пробормотал он, пожимая плечами. — Такова жизнь в этом краю. Сегодня ты, завтра я… Кто знает, что суждено нам? Но клянусь, если только не лягу раньше времени в могилу, я отдам всего себя одному делу: я буду мстить всем краснокожим за гибель моего командира. Я и раньше не особенно мягко относился к этим зверям. Но все же… Теперь пусть судит меня Бог: ни один красный не увидит пощады от меня. Я не успокоюсь, покуда за полковника не погублю тысячу краснокожих демонов…

Покуда происходили эти переговоры, обоз стоял на месте и большинство людей эскорта держалось около фургонов, с ружьями наготове. Но мало-помалу к разговаривавшим присоединилось несколько скваттеров.

Потом, когда переговоры были закончены, сержант дал свистком сигнал, и погонщики захлопали бичами, подгоняя лошадей. Фургоны тронулись с места и, врезаясь огромными колесами в рыхлую почву, поплыли, качаясь, как будто ныряя. Путь обоза лежал к Соленому озеру.

Агент Джон Максим и оба траппера ехали в авангарде, держась рядом с руководителем каравана. Мнимый гамбузино, по-прежнему с Миннегагой за спиной, понемногу отстал.

— Ты все поняла, дочь моя, что говорили белые? — шепнул он девочке.

— Да, отец! Бледнолицые разбиты. Моя мать исполнила свою заветную мечту…

— Твоя мать… твоя мать! — проворчал индеец. — Она слишком поддается своим страстям. Теперь она ослеплена жаждой мести и готова поставить на карту все…

— А разве она не права? — горячо вступилась индианка. — Разве она не должна была отомстить полковнику за гибель моего брата, Птицы Ночи?

Странная улыбка зазмеилась на устах индейца.

— Птица Ночи? — прошептал он. — Ты плохо знаешь свою мать, дитя. Поверь, в глазах Яллы Птица Ночи стоил меньше, чем в моих глазах эта трубка… Она сама послала парня на убой!

— Не говори, не говори так! — страстно отозвалась девочка. — Я знаю, все сиу уважают, все сиу боготворят мою мать!

Красное Облако обернулся в седле, и его взор встретился с искрящимся взором девочки.

— Да, в твоих жилах, я это вижу, течет гораздо больше крови Яллы, чем моей. Ты еще ребенок, но я грубо ошибаюсь, если из тебя не выйдет существо еще более страшное, чем твоя мать! Вот что!

— Да! Я — дочь Яллы!

— И моя!

— Кто знает? — страстно крикнула девочка. — Может быть, ты вовсе не отец мне? Мне довольно того, что у меня есть мать, за которую я готова убить кого угодно… Даже тебя, отец!

— Ну, тише, тише! — прикрикнул на звереныша индеец. — Так или иначе, ты в самом деле моя дочь. Помолчи. Впрочем, постой. Скажи, уверена ли ты, что, когда ты покидала палатку Деванделля, он был уже мертв?!

Миннегага пожала плечами.

— Мой нож вошел в его спину. Он упал как подкошенный. Хлынула потоком кровь. Что знаю я еще?

— Да, да! Не будем же, дитя, больше возвращаться к разговорам об этом! Ведь если только ты не убила полковника, то он достался твоей матери, а она не замедлит докончить то, что так удачно начала ты, моя хорошенькая змейка. Вот теперь меня интересует вопрос: если отряд Деванделля уничтожен и сиу спустились в прерию с твоей матерью во главе, то что, собственно, остается делать нам?

— Если бы мы могли бросить этих бледнолицых… Нам было бы легко теперь присоединиться к отрядам сиу, отыскать мою мать. Разумеется, потом мы непременно напали бы на этот караван и перерезали бы всех, всех. Тут много белых женщин. Я их ненавижу. Тут есть белые дети. Я сама перезала бы им горло…

— Потише, потише! — прервал ее взволнованный шепот индейца. — Ты, говорю же, еще более кровожадна, чем твоя мать! Нет, ты городишь вздор! Ялла еще далеко отсюда. Наконец, она послала нас разыскать Левую Руку, и мы подвергнемся ее гневу, если не исполним поручения и самовольно вернемся к ней, а я знаю лучше тебя, что значит навлечь на себя гнев Яллы…

— А если я не хочу бродяжничать тут с тобой? Если мне больше нравится быть с матерью, чем с тобой?

Глаза индейца загорелись. Он обернулся к сидевшей за его спиной девочке и сказал угрожающим голосом:

— Миннегага! Ты забываешь закон нашего племени! Разве ты не моя дочь?! Разве я не имею права швырнуть тебя с седла вон туда, в траву? И если тебя пожрут койоты или растерзают волки, то никто не осудит меня за это, потому что я отец твой и мне принадлежит твоя жизнь и смерть. Не забывай этого, девочка!

В ответ Миннегага явственно заскрежетала зубами, потом хрипло рассмеялась.

А караван, прокладывая себе дорогу в густой траве прерий, все шел и шел к Соленому озеру.

Колыхались, словно корабли в бурю, огромные фургоны.

Луна освещала своим бледным таинственным светом фантастическую картину. По бокам каравана в густой траве скользили призрачными тенями трусливые койоты, словно выжидая, не отстанет ли кто-либо из путников…

IX Прерии в огне

Всю ночь караван двигался в направлении Сьерра-Эскалантэ, не решаясь спускаться в большие долины, орошаемые притоком Колорадо, Ямпой, так как эти долины слишком часто посещались индейскими охотниками. В горах сержант надеялся не только с большей легкостью ускользнуть от внимания чэйэнов и сиу, но и найти больше средств к защите в случае неожиданного нападения.

Но взошедшее наутро солнце застало караван еще в прерии. Зеленеющие вершины Эскалантэ были еще слишком далеки, чтобы можно было рассчитывать достигнуть их, не давая отдыха лошадям. После тщательного исследования окрестностей для стоянки было выбрано место около небольшого озера, берега которого были покрыты жидкой древесной растительностью. Все шесть фургонов были расположены в форме креста, навесы с них были сняты, а лошади распряжены и пущены в траву.

Пока мужчины очищали выбранное место от сухих трав во избежание случайного пожара, который мог оказаться гибельным, а женщины занялись приготовлением завтрака, сержант, Джон Максим и Гарри сделали небольшую вылазку в северном направлении, чтобы удостовериться, что отсюда нечего опасаться появления сиу. О чэйэнах и арапахах они не особенно заботились, так как те могли появиться только с тылу, что очень мало беспокоило путешественников.

Убедившись, что нигде вокруг незаметно никаких следов близкого присутствия индейцев, разведчики собирались уже повернуть назад, как вдруг Гарри, ехавший впереди всех, резким движением остановил лошадь и стал внимательно всматриваться в узкую сероватую полоску, внезапно появившуюся над поверхностью травы там, где должна была находиться Ямпа.

— Эй, Джон! Посмотри-ка сюда! — обратился он к агенту.

Тот поднялся в седле и долго всматривался в даль.

— Что за черт! — воскликнул он наконец.

— Ну, что ты там увидел? — поинтересовался Гарри.

— Стадо бизонов! — ответил агент с ясно проступившим на его лице изумлением. — Стадо бизонов, которое, вместо того чтобы двигаться к северу, как это всегда бывает в жаркое время года, напротив, мчится со всех ног на юг. Это мне кажется очень странным.

К такой необычайной перемене направления их мог вынудить только очень серьезный повод.

— Не почуяли ли они близость краснокожих? — высказал предположение Гарри.

— Да, пожалуй, так оно и есть! — поспешил согласиться старый сержант. — Бизон никогда не вернулся бы без причины в это время года на свое старое место. Вероятно, здесь, в окрестностях, бродит какой-нибудь отряд чэйэнов, успевший перебраться через Ямпу.

— Знаете что, сержант? — обратился к нему агент. — Хотите выслушать мой серьезный совет? Распорядитесь сейчас же сняться со стоянки, и двинемся дальше.

— Но вы знаете, что наши лошади находятся в пути со вчерашнего вечера? Они совершенно еще не успели отдохнуть.

— Ничего не значит! Мы заставим их напрячь все силы, чтобы доставить нас по крайней мере к копям Могаллон.

— Что это за копи?

— Это старая угольная шахта, заброшенная уже много лет тому назад благодаря непрерывным нападениям индейцев. Я когда-то работал там и знаю все ходы и выходы. Для того чтобы проникнуть в эту шахту, нужно только добраться до первых возвышенностей Сьерра-Эскалантэ.

— Сколько же нам, в общем, остается еще проехать?

— Десятка полтора километров, пожалуй, наберется.

Старик понурил голову.

— Не знаю, — сказал он, — выдержат ли наши лошади такое расстояние, идя с фургонами.

— Послушайте меня, сержант! Не будем ждать здесь чэйэнов. Если их окажется больше, чем нас, то мы несомненно будем скальпированы по всем правилам искусства. Тогда как в случае удачного исхода нашей попытки достигнуть копей Могаллона в нашем распоряжении окажется целый ряд средств к защите.

— Что ж, попробуем! — с сомнением ответил сержант.

Всадники пришпорили лошадей и галопом помчались к стоянке.

Возившиеся около фургонов скваттеры, в свою очередь, тоже заметили приближение бизонов и, рассчитывая на обильный ужин, готовились устроить охоту за каким-нибудь отставшим животным.

Стадо не было особенно многочисленным, так как не наступил еще настоящий сезон больших переселений, когда нередко можно встретить стада бизонов в две-три тысячи голов. В нем было не больше трехсот бизонов. Животные казались сильно испуганными, словно какой-то таинственный враг следовал за ними по пятам. Они лишь изредка останавливались на несколько секунд, чтобы схватить клочок свежей травы, и затем снова продолжали свой бешеный бег по направлению к югу.

— Животные что-то слишком обеспокоены, — заметил Гарри, подзывая к себе Джона, принявшегося было вместе с сержантом за снаряжение фургонов в дальнейший путь. — Вероятно, индейцы гораздо ближе, чем мы предполагаем.

— Этого-то я и боюсь, — ответил агент. — Мы, кажется, можем попасть в такую историю, из которой вряд ли выйдем невредимыми, если только у наших лошадей не найдется достаточно выносливости, чтобы вовремя домчать нас до копей. Будем надеяться, однако, что все кончится благополучно!

В несколько минут караван был снова готов к дальнейшему путешествию. Наскоро проглотив приготовленный женщинами завтрак, скваттеры вскочили на своих лошадей, и тяжелые фургоны с грохотом и скрипом двинулись в путь.

Заметив присутствие людей, бизоны, толкаемые инстинктивным чувством страха, изменили свое первоначальное направление и понеслись к востоку.

Не успел караван отойти на несколько километров от своей стоянки, как Джон, который вместе со стариком сержантом находился в арьергарде, начал вдруг обнаруживать заметные признаки беспокойства.

— Гарри! — обратился он неуверенным тоном к своему спутнику, поводя носом. — Ты ничего не замечаешь подозрительного?

— Пока ничего! — ответил тот. — В чем дело?

— Я слышу запах дыма, и это меня несколько тревожит. Мое обоняние никогда не обманывает меня.

В этот момент к ним приблизился Красное Облако.

— Запах дыма! — сказал он лаконично. — Прерия горит.

— Ветер дует с юга! — заметил Джон. — Очевидно, огонь вспыхнул где-то около реки. Нет никакого сомнения, что устроить этот пожар могли только индейцы. Но зачем? Неужели они подозревают о нашем присутствии здесь?

— Вряд ли! — отозвался Гарри, — Если бы они действительно открыли наше присутствие, они не преминули бы показаться нам на глаза. Верней всего, это просто результат их небрежности. Ты знаешь, что иногда, для того чтобы закурить свою трубку, они не задумываясь сожгут целый лес.

— Очень может быть! Но это меня нисколько не успокаивает, — возразил Джон. — Я предпочел бы быть сейчас уже в своих копях.

— Ну, до этого еще очень далеко, — пробормотал сержант. — Раньше чем через три часа мы вряд ли до них доберемся. А наши лошади уже на последнем издыхании.

— Ничего! Когда увидят огонь, откуда и силы возьмутся!

Тревога распространилась по всему каравану, особенно среди женщин и детей. Погонщики выбивались из сил, всякий, кто только мог, помогал лошадям тащить тяжелые фургоны, но запах дыма, доносимый ветром, не уменьшался, а, скорее, увеличивался. Так прошло более часа. Бизоны давно исчезли, пройдя мимо каравана на расстоянии не более ружейного выстрела, следом за ними прошли бесчисленные стайки антилоп и несколько крупных шаек хищников койотов. Все эти животные шли с юга на север, явно направляясь к лесистым долинам в расчете, что туда не доберется степной пожар.

Руководивший караваном старый сержант уже собирался отдать распоряжение сделать привал, чтобы дать перевести дыхание измученным лошадям, когда Джон Максим воскликнул:

— Вот он, огонь!

Агент не ошибся: с юга поднималась сероватая пелена, по поверхности которой пробегали огнистые искорки, и людям каравана было видно, что эта светлая полоса идет стеною полукругом, широко раскинув крылья на запад и на восток.

— Ну, что скажете, сержант? — обратился Джон Максим к старику, охваченному ужасом.

— Мне кажется, что индейцы пускают огонь по нашему следу! — ответил дрожащим голосом старик.

— И мне так кажется! — вмешался Гарри. — Если огонь не изменит направления, то нам путь уже отрезан с трех сторон.

Оглядев внимательно степь, Джон Максим пробормотал:

— Все это было бы пустяками, лишь бы нам оставалась свободная дорога на угольные копи и в горы. Дорога-то эта покуда свободна, но выдержат ли лошади, которым приходится тащить фургоны?

— Вот это-то меня и пугает: лошади совсем обессилели! — отозвался тревожно сержант.

— Ну, будем делать что можем! — подбодрил его агент. — В случае чего можем обрубить постромки, усадим женщин и детей на лошадей, оставим фургоны добычей огня, а сами попытаемся как-нибудь спастись. Погоняйте, ребята! Если через полчаса ветер не изменит направления, огонь покажется у нас за плечами, а лес еще далеко и, может быть…

Его речь оборвалась, и лицо побледнело: издали донеслись странные звуки, напоминающие лай или вой койотов, но привычные к жизни степи люди сразу узнали боевой клич индейцев.

— Я так и знал! — воскликнул Джон. — Эти хищники подожгли степь сзади нас, чтобы загнать нас в ловушку. А теперь они атакуют нас с флангов! Мужайтесь, друзья! У нас еще есть наши ружья, и мы покажем краснокожему зверю, что умеем владеть оружием! Сержант! Вы займитесь фургонами, а вы, ребята, и вы, гамбузино, держитесь около меня! Постараемся быть там, где наша помощь понадобится больше всего.

Тем временем боевой клич индейцев все усиливался, все нарастал, и звуки голосов краснокожих доносились с востока и запада, что подтверждало предположение агента об устроенной засаде.

По всей вероятности, индейцы еще с вечера выследили караван и приняли все меры к тому, чтобы он оказался в кольце из волн огня с одной стороны, стрел и копий с другой.

Трава была так высока, что нападающих еще не было видно, но по силе их голосов можно было ясно определить, что они находятся уже очень близко. Возможно было и то, что, следуя своей обычной тактике, индейцы держались в стороне от белых, лишь выжидая удобного момента для решительной атаки.

Трудно описать, что творилось в караване: перепуганные женщины кричали тонкими, срывающимися голосами, прижимая к груди плачущих детей, мужчины свирепо ругались и беспощадно колотили лошадей, вынуждая их напрягать последние силы. Но лошади выбились уже из сил, и хотя нагонявшая караван волна огня вселяла безумный страх в несчастных животных, тем не менее эти последние уже не были в состоянии ускорить бега.

— Кажется, дело наше безнадежно! — проворчал агент, обращаясь к трапперу Гарри. — Эти люди начинают терять голову раньше, чем пришел решительный момент. А с растерянной толпой ничего не сделаешь!

— Не бросать же их в таком положении? — стиснув зубы, ответил молодой траппер.

— Конечно, нет! — отозвался агент. — Но в то же время мы не имеем права из-за них забывать данное нам полковником поручение!

— Ладно! Пока не начнут кричать: «Спасайся кто и как может!» — будем отбиваться все вместе! Но… бедные женщины! Что ждет их?

— Да, но их-то — по крайней мере, молодых — индейцы не станут скальпировать!

— Тем хуже: отведут в неволю. Сам знаешь, что значит белая женщина в рабстве у этих демонов. Смерть и та жалостливее!

— Подожди, не каркай! Ага! Вот и краснокожие гадины! Не ждал я, что мне придется так скоро увидеть их! — с проклятием произнес агент.

В нескольких сотнях шагов от каравана показалась масса мустангов, на которых вместо седел были простые попоны из голубой материи, и с первого взгляда могло показаться, что никто не управляет животными, но скваттеров не могла обмануть обычная уловка индейцев прятаться за лошадьми.

Если знамениты в этом отношении гаучо аргентинских пампасов, если великолепны казаки донских степей и малоазиатские туркмены, то индейцы стоят тех и других вместе взятых. В то время как все остальные нуждаются для производства своих эквилибристических подвигов в подстилках, седлах, стременах и так далее, дикие сыны Дикого Запада не нуждаются ни в чем, кроме пары крепких ног и опытных рук, и с самыми ничтожными средствами способны укрощать наиболее диких мустангов, в несколько минут делаясь их полными господами. Если их не видно было на тех лошадях, которые приближались к каравану, это вовсе не значило, что их не было совсем и что скваттеры могли себя чувствовать в совершенной безопасности.

Пользуясь густотой травы, индейцы так искусно свешивались с боков своих лошадей, что их совершенно не было видно. Это делалось для того, чтобы не подставляться на далеком расстоянии под выстрелы противников, которые, как индейцы знали по опыту, владели огнестрельным оружием гораздо лучше краснокожих сынов прерий. Они ждали только удобного момента, чтобы в один миг появиться на спинах лошадей и уже с близкого расстояния начать свою стремительную атаку.

— Эй! Джон! — крикнул Гарри, укрываясь за один из фургонов. — Не пора ли начинать? Мой карабин уже жжет мне руки.

— Я тоже с большим удовольствием разрядил бы свою винтовку, — вставил Джордж.

— Подождите, друзья! — ответил агент. — Не станем без пользы тратить заряды. Пусть эти красные дьяволы подойдут к нам поближе, тогда мы их встретим как следует. Стоп! Что за черт?! Вон приближается еще новая шайка.

— Этого еще только недоставало, — пробормотал сквозь зубы Гарри. — За спиной — огонь, с боков — индейцы. Ну денек!

Действительно, вдали показался новый табун лошадей, мчавшихся по направлению к фургонам и с виду тоже не имевших на себе всадников.

Краснокожие, по своему обычаю, приготовили беглецам ужасную западню. Они подожгли прерию, затем бешеным галопом промчались к северу, стараясь все время быть вне поля зрения вожаков каравана, и теперь поджидали путников в определенном месте, которого те никак не могли миновать, чтобы таким образом поставить их сразу между трех огней.

— Поскачем скорее к передним фургонам! — крикнул Джон. — Помешаем этим негодяям, по крайней мере, отрезать нам отступление к Сьерре. Живо, товарищи! Вперед!

Как ураган промчались они вдоль всего каравана и присоединились к сержанту, который собрал вокруг себя всех мужчин, чтобы в случае надобности предпринять контратаку против индейцев.

Везшие фургоны лошади выбивались из сил, катя тяжелые громоздкие экипажи, но, разумеется, они не могли соперничать в быстроте с легкими скакунами индейцев, приближавшихся с каждой минутой.

— Мы погибли! — сказал сержант, безнадежно махнув рукой, едва только Джон и его товарищи приблизились к нему.

— Пока мы живы, этого еще нельзя сказать, — ответил агент, впрочем, скорее из желания сказать что-нибудь старику, чем от действительного избытка надежды. Он прекрасно понимал, что еще немного — и положение станет совершенно безвыходным.

— Двигаться дальше уже почти невозможно! — продолжал с отчаянием старик. — Смотрите, лошади скоро падут от усталости.

— Ну так, значит, нам придется изжариться живьем в этом степном пожаре. Или мы попадем в лапы к краснокожим.

— Проклятые! — простонал сержант. — Они все предусмотрели, прежде чем напасть на нас!

Агент сделал неопределенный жест рукой.

— Пока мы живы, не следует терять надежды! — повторил он опять. — До копей остался какой-нибудь час пути. Будем отстреливаться, черт возьми! Авось, удастся каким-нибудь способом спасти наши шкуры!

Едва только сержант повернул к фургонам, как к агенту тотчас же подъехал гамбузино.

— Я хочу дать вам один совет! — сказал он.

— Я слушаю, — ответил агент.

— У нас осталось времени едва-едва только чтобы спастись. Бросьте всю эту компанию: ее все равно невозможно спасти, и попытаемся одни достигнуть копей Могаллон.

— То есть вы мне хотите предложить покинуть караван на произвол судьбы? — нахмурив брови, спросил агент.

— Разумеется! — ответил, ничуть не смущаясь, лжегамбузино. — Наши лошади сравнительно бодры, попытка прорваться имеет все шансы на успех. Оставаясь же с караваном, мы никогда не доберемся до шахт!

Джон вместо ответа поднял винтовку и сделал выстрел, крича скваттерам:

— Цельтесь по головам! Индейцы уже вновь появляются на спинах коней!

Красное Облако пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство, а затем, обернувшись к Миннегаге, устремил на нее вопрошающий взгляд.

— Кажется, это не наши! — прошептала индианка.

— Чэйэны! — ответил ей шепотом же отец.

— Но, отец, ведь чэйэны наши союзники. Значит, если мы попадем к ним в руки, беда невелика!

— Да, если попадем живыми… Но их пули, которые скоро засвистят здесь, не станут ведь разбирать, кто союзник чэйэнов, кто враг их!

— А я не боюсь ничуть!

— Ну, так, значит, ничего больше не остается делать. Задержимся здесь, покуда остается проклятый янки. Когда он увидит, что дело окончательно и бесповоротно проиграно, он бросит этих дураков и поскачет наутек, а мы последуем за ним. Время еще есть.

Слова Красного Облака были заглушены ружейным залпом, раздавшимся со стороны фургонов и слившимся с боевым кличем чэйэнов.

X Копи Могаллон

Дикое, но удивительно живописное зрелище представляли собою краснокожие, мчавшиеся в атаку на злополучный караван обитателей Кампы: свыше двух сотен всадников, нещадно гоня великолепных лошадей и оглашая воздух свирепыми криками, неслись, размахивая длинными копьями и щитами, украшенными скальпами. Земля дрожала под копытами коней, воздух был полон треска и грохота, словно бушевала буря.

На расстоянии приблизительно ружейного выстрела индейцы вынырнули из-за лошадей и вскочили на их спины.

Чэйэны сравнительно ниже сиу или «воронов», но отличаются великолепным сложением. Черты их лиц не имеют отталкивающего выражения. Лишь немногие уродуют свои физиономии татуировкой. Торс чэйэна-воина, идущего по тропе войны, всегда обнажен.

У иных грудь была расписана пестрыми красками, у других покрыта татуировкой. В руках эти воины, стремившиеся к каравану, держали небольшие и легкие круглые щиты из кожи буйволов.

Когда чэйэны шли в атаку, их длинные черные волосы развевались по ветру, словно конские гривы, а характерные диадемы из тонкой кожи, расшитой бисером и убранной маленькими зеркальцами, издавали мелодичный слабый звон. Над головами воинов живописно колыхались орлиные перья, собранные в виде своеобразного султана. Из общей массы выделялось несколько вождей с оригинальными «токами» из длинных пестрых перьев, покрывавших голову ото лба и спускавшихся на спину.

Только яркий блеск гордых орлиных глаз выдавал возбуждение, охватившее воинов, которые шли с криком в бой против бледнолицых, исконных врагов аборигенов Северной Америки. В очах чэйэнов светилась непримиримая ненависть к истребителям индейской расы.

По данному Джоном Максимом сигналу на индейцев посыпались пули: стреляли оба траппера, стреляли скваттеры, многие женщины и, наконец, даже те из детей, которые умели владеть оружием.

Как ни беспорядочны были выстрелы, но залп все же дал известные результаты: на таком близком расстоянии пули поражали если не всадников, то хоть коней: лошади падали, увлекая за собой, конечно, и всадников; некоторые, испуганные треском ружейных выстрелов, шарахнулись в сторону, сбрасывая всадников, и ринулись в бегство, не дойдя двухсот метров до каравана.

Индейцы в беспорядке рассыпались во все стороны.

— Прекрасно! — кричал, ободряя защитников каравана, агент. — Хлещите, гоните лошадей! Может быть, нам еще удастся вывернуться! Индейцам не до нас!

Воспользовавшись замешательством индейцев, очевидно, не ожидавших такого энергичного отпора, фургоны снова быстро покатились вперед. Но их движение не могло быть сколько-нибудь продолжительным: индейцы быстро оправились и снова начали наскакивать на караван, осыпая фургоны выстрелами. Ясно было, что краснокожие торопятся покончить с караваном раньше, чем сюда добегут уже близкие волны степного пожара и заставят самих индейцев искать спасения в бегстве в лесистые части прерии.

Оглянувшись вокруг, Джон Максим обескураженно махнул рукой:

— Печальный день! — пробормотал он. — Пожалуй, для этих людей было бы гораздо лучше, если бы они не покидали своего поселка. Ясно, дело идет к концу. Еще немного, и тут начнется отвратительная бойня!

В самом деле, в исходе сражения уже не было никакого сомнения: индейцы охватили караван со всех сторон, подскакивали уже к самым фургонам, и им оставалось только разъединить еще уцелевших и державшихся вместе защитников, чтобы потом покончить с ними порознь.

Скваттеры защищались с мужеством отчаяния: они видели, что погибли, им оставалось только одно: как можно дороже продать свою жизнь, истребить как можно больше врагов, и они стреляли в индейцев в упор.

Вне всякого сомнения, выстрелы скваттеров причиняли жестокий урон краснокожим. На каждого убитого скваттера приходилось по меньшей мере трое или пятеро убитых индейцев, но в то время как ряды скваттеров быстро таяли, индейцев, казалось, становилось все больше и больше. Уже не одна лошадь мчалась по прерии, покинув в густой траве своего убитого хозяина, но индейцы кружились около каравана, наскакивали на фургоны, дрались со скваттерами в рукопашном бою.

Наибольшей опасности подвергались именно передовые фургоны, на которые почему-то было обращено особое внимание нападавших.

Тут главная роль в защите принадлежала Джону Максиму и его спутникам, около которых держался и лжегамбузино. Последний, впрочем, не высовывался и стрелял не целясь.

Меткие выстрелы маленькой группы отгоняли индейцев, но лишь на мгновенье: отступив, индейцы опять бросались в атаку, обстреливая защитников каравана. И было положительно чудом, что до сих пор никто из наших знакомцев не получил еще раны.

Иногда индейцы, прекратив стрельбу, осыпали защитников каравана своими метательными топориками — томагавками, которыми чэйэны владеют с удивительным искусством. Не раз топор, пущенный рукою какого-нибудь воина с диадемою из развевающихся орлиных перьев, со свистом проносился мимо ушей то одного, то другого траппера, но им покуда удавалось избегать опасности. Зато их выстрелы почти безошибочно достигали цели, поражая наиболее смелых чэйэнов и сваливая их с лошадей.

Тем временем один из фургонов стал заметно отставать, его заволакивало дымом близкого пожара. Миг — и фигуры индейцев замелькали около отставшего экипажа. Выстрелы прекратились, сменившись отчаянными криками зовущих на помощь людей, потом победными возгласами индейцев: они уничтожили в мгновение ока пассажиров фургона и теперь с новой яростью наседали на других.

Джон Максим, скрежеща зубами, видел эту ужасную картину: на его глазах скваттеры, защищавшие фургон, были поголовно скальпированы. Женщины, находившиеся в фургоне, были вытащены индейцами оттуда, несмотря на отчаянное сопротивление, переброшены через седла лошадей и увезены куда-то в сторону. Ничто уже не могло спасти несчастных от ожидавшей их ужасной участи: от рабской жизни у индейцев.

В том же фургоне было несколько малюток. Индейцы не пощадили их: хватая детей, они с диким злорадным хохотом ударяли их головами об окованные железом огромные колеса фургона и потом швыряли в сторону окровавленные трупы.

— Начало конца! — пробормотал Джон Максим, посылая пулю за пулей в ряды снова подступивших к передовым фургонам чэйэнов.

Несколько минут спустя та же участь постигла второй задний фургон. Потом пришла очередь третьего… Бой близился к концу. Индейцы были хозяевами положения. Их боевой клич звучал, торжествуя несомненную победу. Их фигуры мелькали здесь и там. А пожар уже докатился до остатков несчастного каравана. Густой дым застилал окрестности, затрудняя дыхание. Искры летели вихрем и, падая на полотняные крыши огромных фургонов, поджигали эти злополучные «корабли прерии», обращая их в пылающие костры.

И вот над погибавшим караваном пронесся зловещий крик:

— Все пропало! Спасайся кто может!

Джон Максим и его спутники отчаянным усилием проложили себе дорогу сквозь сильно-таки поредевшие ряды индейцев и вынеслись на простор степи, уходя от этого ада. А сзади еще трещали разрозненные выстрелы, еще неслись крики последних без пощады избиваемых защитников каравана, вопли женщин и злорадный хохот торжествующих победу индейцев.

Джон Максим рассчитывал, что за ним последует немало еще уцелевших скваттеров. Но индейцы, ошеломленные на миг смелым натиском маленького отряда, моментально снова сомкнули свои ряды и отрезали путь к отступлению оставшимся у фургонов, тщетно порывавшимся последовать примеру агента и трапперов искать спасения в бегстве в прерию. Несколько минут спустя началась заключительная бойня. Караван из Кампы перестал существовать. Из тридцати человек скваттеров, их жен и детей уцелело только несколько женщин, увезенных чэйэнами в плен. Кости остальных долго белели потом в степи, обозначая то место, где все обитатели Кампы нашли себе преждевременную могилу.

Но дорогой ценой досталась победа чэйэнам: там, где погиб караван, легло и много-много десятков лучших воинов их племени. Особенно дорого продал свою жизнь чэйэнам старый сержант: окруженный несколькими скваттерами, он дрался словно безумный, не обращая внимания на многочисленные раны, и когда его товарищи один за другим испустили дух под ударами копий и томагавков индейцев, старый солдат еще дрался как лев. Умирая, он собрал последние силы, ринулся на окружавших его индейцев и, с нечеловеческой силой схватив какого-то молодого воина, задушил его в своих объятиях…

Отойдя от места побоища на несколько сот метров, Джон и его спутники задержались, чтобы дать отпор погнавшимся за ними нескольким молодым чэйэнам. Но следом за первыми преследователями по стопам беглецов, словно чудом ускользнувших из ада, погнался уже целый отряд из сорока воинов, руководимых каким-то вождем.

— Друзья! — крикнул своим спутникам Джон Максим. — Там все кончено. За нами гонятся. Если нам не удастся через час добраться до каменноугольных копей, и для нас придет последний, смертный час. Следуйте за мною! Но берегите лошадей: в них, в их быстроте единственное наше спасение.

Последние слова агента, бледного как мел, были заглушены диким воем ринувшихся в погоню индейцев.

Не обращая покуда внимания на погоню, маленький отряд средней рысью тронулся в путь по направлению к Сьерра-Эскалантэ.

Несколько раз индейцы пытались, развернувшись полукругом, охватить с двух сторон беглецов и отрезать им путь к спасению, но Джон Максим вовремя замечал грозящую опасность и ловким маневром уводил своих спутников из готового сомкнуться кольца. Иногда, пользуясь превосходством оружия, трапперы посылали пару метких пуль в индейцев, укладывали то коня, то всадника, слишком приблизившихся к отряду.

Мало-помалу сказывалось превосходство лошадей агента и трапперов над мустангами индейцев: последние понемногу отставали, и только часть преследователей гналась по пятам, растянувшись в линию.

— Кажется, нам удастся-таки улизнуть! — пробормотал агент, оглядываясь на отстававших индейцев. — Копи близки, а там пусть ищут нас хоть сто лет. Пожалуй, лошади-то выручат нас, довезя до шахты.

— А там нам придется покинуть их? Жалко! — промолвил Гарри.

— Довольствуйся тем, что хоть свою шкуру спасешь! — ворчал Джон.

— А как мы потом из шахты-то выберемся? Ведь до Соленого озера далеко. Без лошадей не доберешься!

— А ты об этом не беспокойся покуда! Там видно будет. На самом деле мы и от индейцев-то еще не избавились!

Словно в подтверждение правоты слов Джона, в это мгновение прогрохотал довольно нестройный залп, и пули засвистели над головами беглецов.

— Погоняйте! Индейцы опять приблизились! — оглядываясь, озабоченно скомандовал агент.

Лошади понеслись вихрем, и через несколько минут беглецы были уже вне досягаемости преследователей. Только один вождь чэйэнов, обладавший прекрасным конем, в экстазе погони, не замечая, что он значительно опередил своих воинов, несся по пятам беглецов, сохраняя прежнюю дистанцию и даже понемногу приближаясь к белым.

Увидев это, Джон Максим круто остановил своего коня.

— Твоего скальпа я взять не могу, красная змея, — проворчал он, вскидывая ружье к плечу, — но твою жизнь я беру!

Прогрохотал выстрел.

В то же мгновенье конь сахема чэйэнов взвился на дыбы, потом тяжко рухнул на землю. Индеец вовремя заметил угрожающую ему опасность и поднял на дыбы лошадь, чтобы ее телом защититься от пули Джона Максима. Благородное животное своей смертью спасло жизнь всаднику. Индеец соскочил с лошади в тот момент, когда она падала, и скрылся в густой траве.

Послав проклятье ускользнувшему от пули индейцу, янки опять повернул своего коня и дал ему шпоры. И было как раз вовремя: теперь за беглецами гнались не только те индейцы, которые были под начальством неудачливого сахема, но и многие другие чэйэны. Им пришлось бросить на произвол судьбы уже охваченный пожаром караван, прекратив его разграбление, и они спешили за ускользавшей добычей.

— Поторопись, Джон! — окликнул его тревожно Гарри. — Эти черти скоро нагонят нас. Если ты не найдешь шахт, то нам придется позавидовать тем несчастным, которые остались у фургонов…

— Не беспокойся, пожалуйста! — раздраженно отозвался агент. — Шахта гораздо ближе, чем ты предполагаешь.

В этот момент беглецы пересекли последнюю полосу травянистой пустоши и теперь мчались уже по перелескам у подножья горных плато. Сьерра была близка.

— Не щадите лошадей! Мы близки к цели! — кричал спутникам агент. — Мы можем загнать их. Все равно, лишь бы добраться, мы вот-вот доскачем, и тогда ведь нам придется бросить коней!

Еще полчаса, и беглецы добрались до цепи холмов.

Здесь, доскакав до большой поляны, почва которой вся была покрыта черным налетом, Джон Максим придержал свою лошадь.

На поляне стояло несколько полуразрушенных хижин, а с другой стороны валялись в полном беспорядке металлические балки, бревна, здесь и там виднелись опрокинутые вагончики для перевозки угля. Кругом высились груды каменного угля. Было очевидно, что беглецы достигли своей цели и находились уже на территории каменноугольных копей.

— Долой с коней! — скомандовал Джон Максим. — Берите оружие, порох, одеяла, припасы. А главное, не забывайте лассо! Они нам очень пригодятся!

Приказание было исполнено моментально.

Джон приблизился к своему загнанному коню, ласково потрепал его по шее и сказал взволнованно:

— Прощай, друг! Ступай куда хочешь. Нам надо расстаться! Кто знает? Быть может, когда-нибудь мы еще встретимся с тобою!

Конь, словно понимая, жалобно заржал.

Янки подошел к странному железному сооружению в форме конуса, возвышавшемуся над узким темным колодцем. Там на заржавевших массивных цепях висела, качаясь, большая железная бочка.

— Ну, клетка на месте, ребята! Мы спасены! — воскликнул янки, пробуя рукой цепь и убеждаясь, что она исправно работает.

Один за другим беглецы заняли места в клетке, и она начала опускаться в недра земли.

XI В недрах земли

Мустанг Джона Максима не хотел отходить от места, где его покинул янки: конь стоял, глядел, казалось, полными мольбы глазами на своего хозяина. Но янки было не до лошади: уже слышны были в окружающем полянку перелеске голоса перекликавшихся индейцев. Еще минута, и фигуры краснокожих замелькали среди стволов чахлых деревцев в непосредственной близости от спуска в шахту. Впрочем, беглецам уже не были страшны преследователи, потому что клетка, которой управляли сильные руки трапперов и агента, уже спускалась на дно шахты, в недра земли.

Правда, не без нерешительности, не без некоторого колебания беглецы заняли места в клетке, качавшейся над зиявшею бездной. Особенно взволнованными казались лжегамбузино и Миннегага. Если бы можно было найти какой-либо предлог, Красное Облако, вне всяких сомнений, постарался бы отделаться от своих белых спутников и присоединиться к краснокожим, но ему трудно было найти этот предлог, а Миннегагу белые едва ли согласились бы отпустить, ибо рассчитывали на нее как на заложницу.

— Задерживайте, задерживайте цепь! — поминутно покрикивал на товарищей Джон Максим, опасавшийся, что тяжелая клетка с пятью пассажирами сорвется и, разматывая с неудержимой скоростью цепь, рухнет на дно шахты. Само собой разумеется, случись это, все беглецы погибли бы, разбившись при падении.

Клетка качалась и крутилась, туго натянутая цепь гудела и позванивала, кругом с каждым мгновением усиливался мрак, и только сверху доходили еще слабые, рассеянные, робкие лучи света.

Можно было бы зажечь факелы, чтобы осветить бездну, тем более что предусмотрительные трапперы захватили с собой достаточный запас их, но Джон Максим строжайше запретил зажигать огонь.

На одно мгновенье спускающимся показалось, что возле самого спуска в шахту слышен топот лошадей.

— Индейцы! — бледнея, произнес Джордж.

— Нет! Скорее, это наши лошади. Они почуяли близость краснокожих и теперь уходят! — ответил янки.

— А что, если индейцы доберутся до шахты раньше, чем мы спустимся? — осведомился Гарри.

— Это было бы нашей гибелью! — ответил янки. — Проклятые краснокожие, во-первых, могут испортить машину, перерубить цепь, и тогда мы грохнемся на дно. Во-вторых, они могут начать сваливать сверху в шахту камни, бревна, глыбы угля. Все это полетит на наши головы и, конечно, обратит нас в лепешку. Но надеюсь, что этого не случится: дно уже близко.

Его слова были прерваны: сильный толчок сорвал всех с занятых мест; клетка спустилась вниз и ударилась своим днищем о почву подземной галереи.

— Бросай цепь! — скомандовал агент. — Джордж! Бери, зажигай факел! Кстати, сколько их всего есть у нас в запасе? Шесть, семь? Ну, это не так много. Нам придется соблюдать экономию, ибо, если все факелы сгорят раньше, чем мы выберемся, пиши пропало…

Джордж зажег один из факелов, и при слабом и колеблющемся свете его беглецы увидели, что они находятся в довольно большом помещении, на полу которого змеились рельсы и были грудами навалены кучи угля, а здесь и там валялись словно вчера только брошенные вагонетки.

— Надо помешать индейцам спуститься сюда! — пробормотал янки, проделывая какие-то манипуляции с цепью. — Отойдите в стороны. Прячьтесь в нишу, ребята!

Повинуясь его приказанию, трапперы и Красное Облако с Миннегагой, наблюдавшей с любопытством за каждым движением агента, покинули клетку и спрятались в боковой галерее. Миг спустя Джон Максим сам одним прыжком отпрянул в сторону, и в то же время цепь, соскользнувшая с ворота, со звоном и грохотом рухнула на дно шахты. Сообщение с поверхностью земли было прервано. Индейцы уже не могли бы скоро спуститься в недра земли, даже если бы на это у них и хватило смелости.

— А как мы-то теперь выберемся наружу? — обескураженно спросил янки кто-то из трапперов.

— Об этом позабочусь я. Выберемся! — уверенно ответил Джон Максим. — Самое главное, чтобы индейцы нас не догнали, а это сделано.

Следуя за агентом, очевидно, отлично знавшим здесь каждый угол, каждую подземную галерею, беглецы углубились в зияющие ходы и переходы. Но по мере того как они отдалялись от спускной шахты, янки стал выказывать признаки беспокойства.

— Смотрите на огонь ваших факелов! — скомандовал он трапперам. — Если заметите, что цвет огня меняется, оповестите меня!

Пройдя несколько сот метров, он приостановился и радостно вскрикнул:

— Безопасные лампочки! Словно кто знал, что они нам понадобятся! А вот и бидон с маслом. Оно не могло улетучиться!

В самом деле, в небольшой нише стояла жестянка с гарным маслом, а над нею на гвозде висели на ржавых цепочках две оригинального устройства лампочки, применяемые там, где есть опасность взрыва от скопления в воздухе ужасного каменноугольного газа, знаменитого гризу, врага рудокопов.

Почти в то же мгновенье Джордж, несший факел, крикнул Джону Максиму:

— Что за черт? Никогда не видел, чтобы факелы горели голубым огнем!

Янки вырвал факел из рук Джорджа и прилег на землю. Там факел опять засветился обычным красновато-желтым светом.

Не приподымаясь с полу, янки залил обе лампочки маслом и зажег их торопливо, потом опустил факел в стоявшую возле стены черную лужу. Пламя с характерным треском потухло, по галерее потянулись струйки удушливого дыма.

— Обошлось благополучно. Уф! — перевел дыханье агент. — А ведь мы были на волосок от гибели!

Я так и знал, что, бродя по шахте, мы рискуем где-нибудь наткнуться на этот проклятый каменноугольный газ. Вентиляторы-то тут давно, конечно, не работают, и для гризу полный простор…

Галерея, по которой сейчас шли беглецы, круто спускалась вниз, заворачивая то вправо, то влево. Здесь и там в ее стенках виднелись темные ямы, выходы из боковых галерей. Оттуда иногда доносились звуки журчащей воды, протачивающей себе путь в недрах земли.

Оба траппера и Красное Облако поглядывали вокруг с тревожным недоверием.

— Эх, не нравится мне здесь! — пробормотал Джордж. — Ей-богу, кажется, предпочел бы скакать по прерии, имея краснокожих за спиною, чем бродить по этому подземелью! И как это только люди соглашаются работать в копях?

— А ты иди, не отставай, а то мы тебя тут оставим, и придется приучаться жить, как живут рудокопы! — шутливо прикрикнул на траппера агент.

Через несколько десятков шагов по подземной галерее путники оказались в душной сырой пещере: воздух был тяжел, со стен бежали тонкие струйки, собиравшиеся на полу в лужицы, с деревянных разбухших подпорок срывались и тяжело падали крупные капли насыщенной угольными частицами воды.

— Это самая опасная часть всей шахты! — вполголоса сказал агент, приостанавливаясь тут. — Работы здесь покинули гораздо раньше, чем в других частях, потому что, во-первых, тут накапливается слишком много воды, а во-вторых, ничего не могли поделать с периодически появляющимся каменноугольным газом.

— Эх, смерть курить хочется! — потянулся в карман за трубкою Джордж.

— Не шевелись! — крикнул встревоженным голосом агент. — С ума ты сошел, что ли? Да одной искры достаточно для того, чтобы вызвать такой взрыв, который обратит наши тела в порошок!

Траппер испуганно отдернул руку.

— Ну, места! — пробормотал он. — Закуришь трубку, а тебя разорвет в мгновенье ока, как бочку с порохом!

— Подожди! — отозвался агент. — Здесь уже близко Мертвое море. Там, думаю, можно будет и отдохнуть, и покурить.

— Что за надпись тут? — приостановился Гарри, показывая рукою на стену.

Агент поднял лампочку, направив ее слабый свет на стену.

— «Проход воспрещен. Гризу», — прочел Гарри.

— Здесь когда-то произошел взрыв! — отозвался агент. — Посмотрите, как исковерканы стены и завален обломками пол галереи. Но мы пройдем!

— Сеньор! — обратился к нему в этот момент мнимый гамбузино, крепко державший за руку Миннегагу. — Куда ведете вы нас? Кажется, к смерти…

— Разве? — хмуро улыбнулся агент. — Не думал я, что вы так трусливы. Боитесь умереть?

— Я? Нет! — с негодованием ответил Красное Облако. — Но девочка действительно начинает бояться!

Янки презрительно пожал плечами.

— А, черт! Признаться, мне уже надоело таскать с собой эту индейскую змейку, которая вот-вот укусит. Какого дьявола она не попросилась остаться там, на земле?

— Да ведь она ваша пленница!

— Обуза, и только! — проворчал агент. — Нам не до пленных! Пусть она, если пожелает, возвращается к спуску в галерею. Пусть попробует вскарабкаться наверх. Как-нибудь сговорится с чэйэнами. Авось, они не оскальпируют это исчадие ада!

— Вы просто хотите отделаться от ребенка и готовы послать его на верную смерть! — заскрежетал зубами гамбузино.

Янки, не отвечая, пожал плечами.

— Тогда я беру девочку под свою ответственность, сеньоры! — продолжал Красное Облако.

— Сколько вам будет угодно! — ответил насмешливо агент. — Смотрите, берегите это сокровище индейского происхождения. Если потеряете девчонку тут, мы придем в неописуемое отчаяние!

Гарри и Джордж захохотали при этом ироническом заявлении.

Индеец нахмурился, но снова взял за руку Миннегагу и повел ее следом за агентом, указывавшим дорогу.

Впрочем, минуту спустя янки как будто смягчился:

— Будьте осторожны, вы, гамбузино! — сказал он, обращаясь к Красному Облаку. — Глядите внимательнее под ноги. Здесь попадаются трещины и расселины, куда нетрудно провалиться!

Прошло еще некоторое время. Джон Максим остановился, прислушиваясь.

— Вы, ребята, ничего не слышите? — обратился он к трапперам. — Как будто шумит вода! Что-то творится, должно быть, на поверхности земли. Кажется, там ураган с проливным дождем, и вода врывается потоками в шахту. Это скверная штука, которая может нам очень дорого обойтись. Но вперед, вперед! Вот и Мертвое море!

XII Мертвое море в недрах земли

Галерея, круто спускавшаяся, местами переходившая в подобие колодца, заканчивалась выходом в обширную подземную пещеру.

Когда-то здесь произошел загадочный катаклизм. Теперь казалось, что значительная часть каменноугольной шахты просто обвалилась, образовав в недрах земли колоссальную полость.

Надо заметить, что хотя на территории Соединенных Штатов Северной Америки нет действующих вулканов, столь обычных в Центральной Америке, тем не менее и здесь в недрах земли часто происходят загадочные перевороты, какие-то катастрофы. Очень часты на некоторых территориях Северной Америки ужасные землетрясения, меняющие в мгновение ока наружный вид земли на огромном пространстве. Таково было, например, знаменитое недавнее землетрясение, почти стершее с лица земли великолепную «Царицу Запада» — город Сан-Франциско.

Но вернемся к нашим знакомцам, забравшимся в недра земли, спасаясь от кровожадных чэйэнов.

Они остановились у входа из галереи в пещеру.

При слабом свете лампочки было видно довольно значительное пространство стоящей неподвижно черной воды, залившей пол обширной пещеры.

— Так это и есть твое знаменитое подземное море? — спросил агента Гарри.

— Да. Это и есть Мертвое море, как называют его рудокопы.

— Куда же мы теперь сунемся? — задал робко вопрос Джордж.

— По ту сторону Мертвого моря должен быть выход на поверхность земли, если только…

— Если только его не завалило! — отозвался агент.

— Брр! Покорно благодарю. Этого еще недоставало!

— Не ворчи, Гарри. И без тебя тошно! — прикрикнул на траппера агент. — Что ты, в самом деле, каркаешь? Оставался бы в прерии, там индейцы, поймав тебя, позабавились бы отлично. Или тебе уже так хочется попасть к столбу пыток?

Гарри испуганно оглянулся, потом вздохнул.

— Значит, мы должны перебраться через это «море»? — осведомился Джордж у янки. — Так чего же мы стали?

— А куда ты торопишься? — огрызнулся агент. — Дело далеко не так просто. Ты слышишь, как шумит вода?

— Не оглох, слышу!

— Ну, так подумай: эта вода льется в наше Мертвое море. Оттуда ей выхода нет. Значит, уровень воды все повышается. Раньше, я помню, тут можно было пробраться вброд по пояс. А теперь кто знает? Может быть, и плавать придется. А это не так легко!

По знаку Джона Максима трапперы стали готовиться к странствованию через Мертвое море.

— Берегите оружие, чтобы не подмочить порох. Ты, Гарри, неси лампочку. Смотри, чтобы она воды не напилась! — пошутил агент.

— Не беспокойся, знаю, как управляться! — отозвался Гарри.

— Вы умеете плавать, гамбузино? — обратился янки к Красному Облаку.

— Умею! — отозвался тот. — Вы, сеньор, о нас с девочкой не беспокойтесь. Мы устроимся. Вы только дорогу показывайте!

— Тем лучше!

Беглецы, раздевшись, связали одежды и оружие в узлы, чтобы, если придется, переправляясь вплавь, нести этот скарб на головах. Они готовились уже спускаться в воду, как вдруг стены пещеры словно заколебались, пламя лампочек затряслось, что-то загрохотало, и вода Мертвого моря побежала к берегам сердитыми, пенящимися волнами.

— Господи! Что случилось?! — в один голос воскликнули оба траппера.

Агент стоял с бледным, как полотно, лицом, и на его лбу сверкали крупные капли пота, хотя воздух в пещере был достаточно холоден.

— Что же ты молчишь, Джон? — приставал к янки Джордж. — Ты завел нас сюда, а теперь как будто и сам не знаешь, что делать?

— Боюсь, что счастье нам изменило! — глухим голосом пробормотал янки.

— Да что случилось? Хоть расскажи, по крайней мере, чтобы мы не стояли здесь дураками!

— Мои опасения подтверждаются: в эту пещеру есть только один ход с поверхности земли…

— Ты уже говорил это. Дальше!

— По проходу сейчас льется бурным потоком вода.

— Ну? И что же из того?

— Значит, проход блокирован. Вода быстро прибывает. Может быть, она переполнит всю пещеру, закроет выход, и тогда…

Джон Максим обескураженно махнул рукою.

— Не зажечь ли нам факел, чтобы поглядеть, нет ли тут еще какой-нибудь галереи? — осведомился Джордж.

— Ты сошел с ума, что ли? Я же тебе говорил, что здесь самое опасное место во всей каменноугольной шахте. Здесь скапливается временами каменноугольный газ, и твой факел вместо того, чтобы просто посветить, вызовет такой взрыв, что у тебя из глаз искры посыплются… Подождите, посмотрим, что будет дальше!

Внимательно прислушивавшийся к этим переговорам индеец, не выпуская из своей руки тонкие пальцы Миннегаги, обратился к Джону Максиму со словами:

— Ну, что же? Будем перебираться через воду?

— Никто вас не задерживает, если вам так некогда! — грубо ответил американец, пожимая плечами. — Но вы ошибаетесь, если думаете, что на том берегу вам не будет грозить опасность утонуть, как крысам в ведре.

Индеец отошел в сторону и стал пристально и угрюмо смотреть на быстро поднимавшуюся воду Мертвого моря.

— Я попробую! — сказал он сквозь зубы.

— Подождите! — остановил его Джон Максим. — Сейчас и мы будем готовы. Погибать, так всем вместе. А может быть, еще выберемся.

Он осторожно зажег вторую лампочку, потом посмотрел, как Гарри и Джордж старательно привязывали узлы с одеждой и оружием к головам, и наконец подал сигнал к отправлению в рискованный путь, первым осторожно спускаясь в черные воды Мертвого моря. Трапперы шли за ним, держась, как всегда, близко друг от друга. Шествие замыкал индеец, поднявший к себе на плечи Миннегагу.

Минут около десяти или пятнадцати люди брели, погружаясь в холодную, как лед, и черную, как смола, воду подземного озера то по пояс, то по плечи. К их счастью, озеро как будто несколько успокоилось, течения не было заметно, а маленькие волны не подмачивали ни узлов с одеждой, ни драгоценного оружия. Потом Джон Максим испустил вздох облегчения:

— Слава Богу, кажется, выбрались! — сказал он, оглядывая стену пещеры уже по другую сторону озера. — Теперь только бы найти расселину, которая и выведет нас на поверхность земли. Она должна быть тут, поблизости!

— Проклятье! А, гадина!

— Что случилось? — Джон кинулся к агенту, который в этот момент сильно ударил по камню прикладом своего карабина.

— Ничего! Гремучая змея! Но я уложил ее, заметив вовремя! — отозвался тяжело дышавший от возбуждения агент, показывая на размозженное тело пресмыкающегося.

— Да откуда змея могла взяться здесь? — удивился Джордж.

— Поди спроси у нее самой! — ответил Гарри.

— Покорно благодарю! Предпочту иметь дело с самым большим гризли, чем с самой маленькой гремучей змеей!

Болтая, беглецы тронулись вслед за Джоном Максимом, отыскавшим уже вход в расселину, которая должна была привести их к поверхности земли.

— Держитесь ближе ко мне! — командовал агент. — Эх, хоть бы хватило масла в лампочках еще часа на два. Постойте! Тут я пройду несколько вперед, а вы подождите!

Минуту спустя, он поспешно возвратился.

— Над нами издевается сам черт! — сказал он взволнованно.

— Что случилось?

— В единственном коридоре кишмя кишат змеи!

— Ты с ума сошел?

— Должно быть! Пойдите посмотрите сами. Да лучше прислушайтесь!

Затаив дыханье, трапперы прислушались, и до них явственно донеслись странные звуки, имевшие отдаленное сходство со слабым звоном, точнее, с каким-то особенным шорохом. И в то же время сзади ясно послышался плеск воды.

— Откуда тут вода? — недоумевающе обернулся назад Гарри.

— Из Мертвого моря! — почти беззвучно ответил Джон. — Мы в ловушке. Вперед нельзя идти, потому что там нас искусают ядовитые гадины. Назад нельзя возвратиться, потому что вода уже затопила пещеру…

— Что же будет с нами, Джон? — взмолился Гарри. Не отвечая ему, агент поднял лампу и при ее свете стал изучать стену подземной галереи, как будто ища чего-то.

Минуту спустя он сказал:

— Вот выступ скалы. Лезьте, ребята, туда. Может быть, на наше счастье, вода перестанет подниматься. Тогда мы еще имеем шансы спасти свои шкуры.

Часть вторая

I Часы ужаса

Итак, пятеро беглецов, с величайшим трудом избежав гибели, когда злополучный караван из Кампы был уничтожен индейцами, уйдя в недра земли, оказались не в лучшем положении: сзади им грозила все поднимавшаяся вода Мертвого моря, а единственный выход на поверхность земли был занят ядовитыми пресмыкающимися. В данный момент их единственным спасением была отысканная Джоном Максимом скала, возвышавшаяся почти на самом берегу подземного озера. Верхушка этой скалы представляла собой площадку настолько большую, что всем пятерым можно было с известным удобством расположиться там вместе с багажом.

Немедленно беглецы, таща с собой мешки и оружие, направились к скале-спасительнице, вершина которой касалась почти потолка пещеры.

По дороге им пришлось переправиться через несколько глубоких трещин, на дне которых рокотала быстро бегущая куда-то вода. Самый подъем на верхушку скалы оказался далеко не легким предприятием, потребовавшим напряжения всех сил, ибо скала имела очень крутые бока, но, подгоняемые страхом смерти, люди, помогая друг другу, в несколько минут добрались до вершины и расположились на площадке.

— Доехали! — сказал Гарри, к которому, казалось, уже вернулось его доброе расположение духа. — Эх, здорово было бы закурить! Или хоть костерок развести, чтобы обсушиться!

— Ты бы еще принялся поджаривать медвежий окорок, который тащит твой брат! — засмеялся агент.

Джордж отозвался в свою очередь:

— Да я его бросил, когда мы переправлялись через Мертвое море. Потому что кто бы стал есть медвежатину сырою? А зажарить все равно было невозможно из-за вашего проклятого каменноугольного газа!

— Вот и напрасно! — откликнулся Красное Облако. — Когда голод начнет терзать внутренности, так не станешь много думать, можно ли есть сырое мясо. А ведь мы и не завтракали, и не обедали сегодня, и не ужинали…

Джордж сердито обернулся к индейцу со словами:

— Ну, если вы так проголодались, то никто вам не помешает отправиться отыскивать медвежатину. Вы так хорошо плаваете, значит, можете нырнуть в воду и добыть брошенное. Кайманов[8] здесь нету.

Вождь «воронов» сделал гримасу, но не промолвил ни звука. Он сидел рядом с Миннегагой. Индианка дрожала всем телом и стучала зубами, как будто ее трепала лихорадка, и индеец тщетно пытался согреть девочку, держа ее в своих объятиях.

Время от времени Джон Максим, освещая воду лампочкой, наблюдал за тем, как она поднимается, и с каждым разом его лицо все более и более омрачалось: вода, проникавшая в пещеру, вероятно, сквозь несколько расселин, не имела выхода, и потому поверхность ее быстро поднималась, окружающие Мертвое море скалы одна за другой тонули в этой бурлящей черной жидкости, и выход внутрь шахты, еще несколько минут тому назад черневший над водою, теперь уже был покрыт ею.

Тесно прижавшись друг к другу, беглецы сидели на вершине скалы, почти не обмениваясь словами: перед каждым витал призрак близкой смерти, и какой ужасной смерти!.. Им предстояло быть залитыми в подземной могиле, они видели, как вода поднимается, чтобы утопить их, дюйм за дюймом приближаясь к их похолоделым телам.

Это были сильные, смелые, выносливые люди, не раз видевшие смерть лицом к лицу. Даже полуребенок индианка Миннегага, дочь славящегося своей неукротимостью племени краснокожих, и та, несмотря на свою юность, не побоялась бы умереть, если бы только смерть пришла в другом образе.

Там, далеко от этой сырой могилы, под голубым небом, с лицом, согреваемым живительными лучами солнца и обвеваемым ароматным ветром прерии, умереть в пылу сражения, нанося удары и получая их, умереть сражаясь, лечь на зеленый ковер степи — разве это так страшно?

Но умереть здесь, под землей, так, как умирают залитые в норе степные мыши, — с этим не мирилось их сознание.

Некоторое время спустя Красное Облако прервал молчание:

— Вы не испытываете удушья, сеньоры? — сказал он, напрасно стараясь вздохнуть как следует, полной грудью.

— Правда, — отозвался Гарри, — и мне как будто бы воздуха не хватает! Что это значит, Джон? Может быть, каменноугольный газ?

Джон Максим молча пожал плечами, но траппер не отставал, требуя объяснений.

— А ну тебя! — наконец хмуро отозвался агент. — Посмотри на лампочку: так ли ярко светит она, как и раньше?

— Далеко нет! — ответил траппер удивленно и потом добавил: — Выгорело масло, что ли?

— Ничуть не бывало! Масла хватило бы еще часа на два, если не больше.

— Так что же? — пробормотал в недоумении Джордж. — Уж не задыхается ли и лампочка, как мы?

— Вот именно! — ответил янки. — Просто-напросто здесь мало воздуху; уже теперь чувствуется его недостаток, а если вода будет продолжать прибывать, то мы задохнемся один за другим.

— А галерея, в которой собрались гремучие змеи? — осведомился Гарри.

Янки пожал плечами:

— Должно быть, вода зальет ее, по крайней мере нижнюю часть.

После минутного молчания Гарри опять обратился к агенту со словами:

— Так что же? Неужто оставаться здесь, чтобы утонуть или задохнуться? Нельзя ли по крайней мере хоть попытаться сделать что-нибудь?

— Невозможно!

— Джон! Неужто гремучие змеи так и будут сидеть в проходе?

— Когда вода поднимется, они просто-напросто переползут выше, но, вне всякого сомнения, не покинут своего убежища, покуда не прекратится буря.

— Так! Лучше было бы, если бы мы остались с полковником возле Ущелья Могил! Хоть и перехлопали бы нас индейцы, да, по крайней мере, померли бы мы в бою! Легли бы рядом с товарищами! — тоскливым голосом пробормотал Джордж.

— Не ной, как баба! — отозвался агент. — Что ты, в самом деле, все твердишь о смерти? Придет, так помрешь… От своей судьбы не уйдешь, но глуп тот, кто заранее голову теряет. Сколько раз я бывал в еще более отчаянном положении! А вот, как видишь, дожил до сорока лет. Может, и еще поживу.

— Да для моих легких воздуху не хватает!

— А ты дыши наполовину! — засмеялся агент.

— Удивительный ты человек! — воскликнул траппер. — Ей-богу, хотелось бы мне быть таким, как ты!

— Проживешь еще двадцать лет так, может быть, и меня перещеголяешь. А терпеть надо. Кой черт?! Живы вы еще, чего же вам нужно!

— Да, но, кажется, конец близок! — отозвался гамбузино глухим голосом. — Девочка задыхается.

— Пошлите ее к черту! Одной ядовитой змеей будет меньше! Я уже говорил вам это!

Чтобы не выдать своего гнева, индеец закусил губу: еще момент — и он готов был броситься хотя бы с голыми руками на этих людей, так жестоко относившихся к его дочери…

Все они задыхались. Но ведь воздуху не хватало еще и потому, что на таком маленьком пятачке дышало целых пять человек. Если бы их было меньше! Ведь эти люди отнимали воздух у его ребенка…

Джон, не подозревая, какая буря поднялась в душе индейца, уже несколько секунд следил неотступно за пламенем лампочки, колебания которой привлекли его внимание.

— Разгорается! — раздался его ликующий крик.

— Что такое? Что случилось? — осыпали его вопросами товарищи.

— Разгорается лампочка, — торопливо пояснил причину своей радости янки, — значит, возобновился приток воздуха. Дышать становится легче. Ура!

— А вода? — наклонился над бездной Гарри.

— Больше не поднимается! — отозвался Красное Облако.

Янки осторожно дополз до края площадки и спустил на цепочке на целый метр вниз лампочку. Она горела ровным и ярким пламенем, и это доказывало, что, действительно, запас воздуха в пещере увеличился, вода же больше не прибывала, кажется, даже шла на убыль. Скорее всего, бушевавший на поверхности земли ураган стих, дождь прекратился, а может быть, скопившаяся в пещере вода нашла себе какой-нибудь выход.

— По крайней мере, не умрем от удушья! — сказал Гарри.

— Зато можем еще отличнейшим образом попросту утонуть! — ответил агент. — Стоит только урагану побушевать еще полчаса, и эта скала, на которой мы сейчас находимся, станет нашей могилой. Не торопитесь ликовать. Но, в самом деле, наше положение не ухудшилось, а, пожалуй, даже улучшилось. Пока удовольствуемся тем, что мы имеем возможность хоть дышать свободно.

— Ну, удовольствие не очень большое! — мрачно возразил Гарри. — Это только удлиняет нашу агонию, не обещая впереди решительно никакого исхода!

Джон пожал плечами и поднял лампочку, освещая висевшие над их головами своды пещеры.

— Гм! — задумчиво сказал он после некоторого молчания. — Наверху не видать ни единой трещинки. Откуда же, в таком случае, идет к нам свежий воздух? Черт возьми! Хотел бы я знать, освободился ли от этих проклятых змей тот проход, на который я так рассчитывал? Теперь был бы самый удобный момент удрать отсюда, пока не случилось какой-нибудь катастрофы, которая, быть может, гораздо ближе, чем мы подозреваем.

— Нужно пойти кому-нибудь из нас посмотреть! — предложил Гарри.

— Идти в эту яму, наполненную ядовитыми змеями? — сказал Джордж. — Брр! Хотел бы я знать, кто это согласится туда пойти?

— Я! — ответил спокойно агент.

— Ты?! — с изумлением воскликнул Джордж. — Ну, знаешь, по-моему, это безрассудство! А вдруг эти гадины окажутся еще там?

— Так что же? — все так же спокойно возразил агент. — Если они в самом деле окажутся там, то мне не потребуется много времени, чтобы снова броситься в воду и вернуться сюда, к вам. Гремучие змеи боятся воды, и потому мое отступление не будет представлять никакой опасности.

— А не согласитесь ли вы, гамбузино, принять на себя эту приятную обязанность — сделать визит гремучим змеям? — обратился Гарри к Красному Облаку, который сидел, отвернувшись в сторону, словно разговор трапперов не имел к нему решительно никакого отношения. — Вы в этих краях гораздо больше свой человек, чем мы, и потому должны быть в приятельских отношениях со всеми змеями Сьерры. Не находите ли вы, что жизнь нашего товарища Джона могла бы пригодиться со временем на что-нибудь более существенное, чем такого рода разведка.

— Там, куда вы меня посылаете, для меня слишком мало интереса, — сухо ответил индеец. — И затем, — добавил он после некоторого молчания, — не забывайте, что на мне лежит обязанность заботиться об этой девчонке!

— К чему пустые разговоры! — вмешался агент. — Я уже сказал, что исследовать проход отправлюсь я, ну, значит, вопрос решен. Должен вас только предупредить, что мне придется забрать с собой единственную еще имеющуюся в нашем распоряжении лампочку, ибо во второй уже давно выгорело все масло.

— Бери! — ответил Джордж. — Мы, слава Богу, не маленькие и не боимся темноты.

— Ну, так помогите мне спуститься вниз. Скала слишком крута, и я боюсь, что, поскользнувшись как-нибудь неосторожно, я выроню и разобью лампочку. Это было бы для нас действительно невосполнимой потерей.

Гарри вытащил из своего дорожного мешка лассо с тяжелым железным кольцом на конце и прикрепил его к одному из выступов скалы.

— Держись крепче за эту штуку, — сказал он, — она не выдаст.

Агент окинул внимательным взором черневшую внизу бездну, взял лампочку и, стиснув зубами рукоятку широкого мексиканского ножа, начал спускаться по канату в воду. Оставшиеся видели несколько мгновений его неясный силуэт, почти сливавшийся с темным фоном воды, затем слабый трепетный блеск лампочки, который все более и более тускнел и, наконец, совсем исчез.

— Уже! — сказал Гарри, тревожно прислушиваясь к глухому плеску, доносившемуся из глубины пещеры. — Доплыл. Сумеет ли только вернуться обратно?

— Да, — ответил задумчиво Джордж. — Если судьба столкнет его с какой-нибудь гремучей змеей, то нашего Джона не спасет уже никакая сила.

Они смолкли и, прижавшись теснее друг к другу, стали тоскливо прислушиваться. Их волнение мало-помалу передалось и индейцу с дочерью, которые до последнего момента относились к попытке агента, казалось, с самым полным безучастием.

Прошло несколько томительно долгих минут, показавшихся оставшимся в непроглядной темноте людям целой вечностью. Затем вдали мелькнул робкий свет лампочки, и в тот же момент сквозь шорох струящейся по стенам воды и звон падающих в Мертвое море капель донесся торжествующий голос агента:

— Ура, товарищи! Мы спасены!

— Ушли? — вне себя от радости крикнул Гарри.

— Все до единой! Проход совершенно свободен!

— Ты внимательно осмотрел его?

— Разумеется! Я прошел до самого выхода на поверхность. Собирайте-ка скорей ваши пожитки да плывите сюда! Не будем попусту терять время! Не забудьте только захватить с собой лассо. В данный момент оно для нас ценнее всего остального.

Первым спустился в воду Красное Облако с Миннегагой на плечах, за ним последовали оба молодых траппера, забравшие с собой оружие, порох и все остальное имущество. Свет лампочки служил им маяком, и через минуту все они выбирались уже на противоположный берег Мертвого моря, где их ожидал Джон.

— Ну, двигаемся в путь! — сказал агент, когда пловцы несколько оправились и привели себя в порядок. Советую вам быть в высшей степени осторожными. Правда, я не видел ни одной гремучей змеи, но это не исключает возможности случайной встречи с какой-нибудь гадиной из этой породы. Будет поэтому хорошо, если у вас окажутся наготове ваши ножи.

Лампа уже начинала мигать и потрескивать — ясный знак, что масло приходило к концу. Опасаясь остаться в полной темноте, маленький отряд быстро, чуть не бегом, двинулся вслед за агентом, внимательно оглядывая каждое углубление и каждый камень, которые им попадались на пути.

Десять минут спустя путешественники были уже под открытым небом.

Было раннее утро, солнце еще не показывалось на горизонте, но розовая полоска зари охватила уже край неба и с каждым мгновением алела все больше и больше, словно наливаясь стремящейся прорваться и брызнуть вниз огненно-красной кровью.

— Стойте! — крикнул вдруг Джон, едва только подземный коридор остался позади. — Беда, если кто-нибудь из вас вздумает уклониться от того пути, которым пойду я! Здесь в двух шагах ужасная пропасть, и одного неверного движения достаточно, чтобы сорваться в бездну.

— Предупреждение очень даже не лишнее! — отозвался Гарри. — А где мы сейчас находимся, хотел бы я знать?

— На узком карнизе, который тянется вправо и ведет на гору, господствующую над каменноугольными копями. Правда, путь этот не отличается большими удобствами для пешего хождения, но за неимением другой дороги придется довольствоваться тем, что есть.

— А где же змеи? — полюбопытствовал Джордж. — Куда они могли скрыться?

— Об этом, признаться, думал и я! — ответил агент. — Ах, вон они, смотрите! Видите, как они скользят по склону горы, вглубь каньона? Очевидно, они залезли в пещеру именно отсюда, и теперь разлив Мертвого моря загнал их всех обратно в их норы.

— Их там, пожалуй, наберется не одна сотня! — воскликнул Джордж, содрогаясь всем телом. — Вот была бы история, если бы они заблаговременно не убрались из галереи.

— А меня беспокоит участь, постигшая наших лошадей! — отозвался второй траппер. — Было бы хорошо, если бы мы их могли разыскать. Впрочем, проклятые индейцы, наверное, давно поймали или загнали их черт знает куда.

Джон Максим, оглянувшись вокруг, отозвался:

— Чтобы отыскать наших лошадей, нам понадобилось бы обойти вокруг скал, пробраться опять к входу в шахту, рискуя наткнуться на индейцев, чего я не желал бы. Но лошадей действительно жаль и мне. Будем надеяться, что разразившийся ураган испугал наших верных коней и заставил их бежать от индейцев.

Остановившись на некоторое время, беглецы постарались, насколько было возможно, очистить свои тела и особенно лица от налета угольной пыли, затем оделись и, прежде чем вновь пуститься в путь, старательно перезарядили свои ружья, чтобы быть готовыми на случай встречи с врагами. Затем, соблюдая крайнюю осторожность, пробираясь от камня к камню, переползая через трещины и расселины, стали продвигаться дальше. Полчаса спустя Джон Максим остановился, махнув рукой товарищам.

— Ради всего святого, тише! — произнес он.

— Что с тобой, Джон? — осведомился траппер Гарри. — Ты стал удивительно пугливым!

— Ему всюду мерещатся, должно быть, гремучие змеи! — не без иронии отозвался Джордж.

Не обращая на них внимания, янки повернулся к лжегамбузино:

— Вы слышали, золотоискатель? Не кажется ли вам, что здесь близко бродит Старый Эфраим?

— Не знаю, что вы этим хотите сказать, — отозвался явно взволнованный индеец, — но если я не ошибаюсь, то, действительно, здесь поблизости находится гризли.

— Серый медведь! — побледнев, воскликнули в один голос трапперы.

— Да, серый медведь, — подтвердил индеец, — и если он нападет на нас теперь, когда мы ползем над бездной по этой тропке, то легко сбросит всех нас в пропасть.

— Стойте здесь! — скомандовал Джон Максим. — Впрочем, нет, не стойте, а ищите, нет ли какой-нибудь выбоины, где можно было бы укрыться. Здесь много пещер, может быть, нам удастся переждать, покуда гризли уберется.

— А куда идешь ты? — придержал за рукав Джона Максима младший из трапперов, видя, что агент, держа ружье наготове, собирается продолжать путь.

— Предоставь мне делать то, что я нахожу необходимым! — отозвался янки хладнокровно. — Необходимо произвести разведку, и я нахожу, что эта обязанность лежит на мне. Держите ружья наготове. Может быть, мне понадобится ваша помощь. За меня не бойтесь: у меня хорошие ноги, я всегда сумею улизнуть от чудовища.

Оставив товарищей, смелый разведчик сделал несколько шагов вперед, двигаясь совершенно беззвучно и зорко оглядывая окрестности своими серо-стальными глазами. Еще миг, и он, заметно побледнев, замер на месте: всего в десяти-пятнадцати метрах от того места, где он находился, пробирался по тропинке над бездной, тяжело дыша и рыча, огромный серый медведь, великолепный экземпляр, гроза Скалистых гор — гризли. Животное шло, может быть, возвращаясь в свое логовище, и оно не могло миновать людей. Встреча с ним, то есть борьба не на живот, а на смерть, была неизбежна.

II Старый Эфраим

Северная Америка является родиной нескольких видов медведей. На Крайнем Севере, в области льдов, в лабиринте совершенно неисследованных островов, тянущихся от Гренландии, водятся гиганты полярных морей — белые медведи. В Канаде встречается соперник сибирского и европейского медведя — рыжий мишка, южнее водится медведь с почти черной окраской шерсти, и, наконец, в прериях и в области Скалистых гор — царство знаменитого Старого Эфраима, или серого медведя, называемого индейцами гризли.

Вопреки своей репутации, большинство медведей Северной Америки являются, по существу, довольно безобидными животными. Живя в дремучих лесах, изобилующих плодами и фруктами, медведи эти по большей части оказываются заведомыми вегетарианцами, если не по убеждениям, то по необходимости, ибо гораздо легче для медведя отыскать соты дикого меда, ограбив пчел, обобрать куст с ягодами, набрать орехов, чем изловить какого-нибудь оленя или мустанга. На человека они нападают сравнительно редко, и то если только считают себя затронутыми странным существом на двух ногах.

Полную противоположность своим малоповоротливым и в общем мирным собратьям представляет Старый Эфраим — хозяин Скалистых гор. Этот огромный медведь отличается неукротимостью, он свиреп, бесстрашен, злобен, он не ждет, чтобы на него напали, а всегда нападает на других, в том числе и на человека, к которому, как кажется, питает неугасимую ненависть. При этом он не разбирает, сколько противников перед ним, вооружены они или беззащитны, сидят ли на конях или идут пешком. И по росту, и по размерам, и, наконец, по силе гризли не может идти в сравнение с европейскими медведями: он достигает иногда 2 метров 20 сантиметров в длину и до полутонны веса. У гризли темная, часто переходящая в серый оттенок густая шерсть, лоб широк, хвост и уши коротки, глаза малы. Что обращает на себя особенное внимание, так это когти Старого Эфраима.

Действительно, он обладает поистине ужасными когтями, которые кажутся сделанными из закаленной стали. У иных экземпляров когти достигают чудовищной длины — до двенадцати и даже пятнадцати сантиметров.

Недаром индейские охотники так гордятся, если им удается, убив в поединке Старого Эфраима, овладеть его когтями и сделать из них или оригинальное ожерелье, носимое краснокожими воинами на груди, или украшение для мокасинов.

Гризли оказывается очень искусным рыболовом, во всяком случае, более ловким, чем зверолов: часто можно видеть, плывя по какому-нибудь североамериканскому потоку, как Старый Эфраим, заняв удобное местечко на отмели или свесившись с обрыва, занимается с большим успехом охотой на обитателей подводного царства.

Но если рыболовство не дает удовлетворительных результатов, а голод терзает внутренности медведя, то гризли отправляется в глубь страны, бродит у людских поселков, иногда устраивая форменную охоту на людей. И беда человеку, на которого нападет серый медведь: одним ударом страшной лапы медведь может перебить становой хребет самого сильного быка, может своротить голову; одними своими когтями он может разорвать грудь или живот любого противника. А его зубы — мелкие, ровные, неимоверно острые, так сильны, что, кажется, способны перегрызть ружейный ствол…

Вот с таким-то чудовищем предстояло иметь дело нашим знакомцам, когда они только что выбрались из недр земли и пробирались по карнизу скалы, повисшему над бездной.

К своему счастью, Джон Максим заметил Старого Эфраима раньше, чем животное могло увидеть его среди камней, и мог вовремя ретироваться к товарищам, что и не замедлил сделать: как ни был храбр агент, он не мог полагаться на одни собственные силы в борьбе с гризли.

— Он направляется к нам! — сказал прерывающимся голосом янки, вернувшись туда, где находились остальные беглецы. — Серый медведь, и огромных размеров.

— Идите сюда! — окликнула разговаривавших Миннегага. — Я нашла углубление в скале, где, кажется, мы все сможем укрыться!

Действительно, индианке посчастливилось открыть нечто, напоминавшее небольшую пещеру, уходившую в глубь базальтовой скалы в двух или трех метрах от тропинки.

Моментально, стараясь производить как можно меньше шума, все пятеро беглецов, карабкаясь по камням, оказались у входа в пещеру, несколько скрытую от взоров выросшими здесь и там молодыми деревцами.

Пещера, или, скорее, трещина в скале оказалась настолько обширной, что беглецы поместились в ней без затруднений.

— Ложитесь на землю! — скомандовал Джон Максим. — Может быть, нам удастся укрыться и гризли пройдет мимо, не обратив на нас внимания. Ведь эти звери удивительно живучи: медведь с десятком пуль в теле бежит, как ни в чем не бывало, чем больше ран на нем, тем он свирепее! Лучше избежать схватки с ним, если это только возможно!

Девочку усадили в самой глубине пещеры. Мужчины распростерлись на земле, укрываясь за камнями и выставив вперед дула винтовок, чтобы в случае необходимости иметь возможность встретить гризли целым залпом.

Томительно медленно тянулось время в ожидании появления медведя: может быть, гризли задерживался в пути, объедая с кустов орехи на десерт. Время от времени ясно слышно было, как срывались, катились с гулом, потом падали в пропасть камни, потревоженные пятою Старого Эфраима, и иногда слышалось рычание медведя. Но, вот, наконец, послышались и другие звуки: словно огромный испорченный мех собирается и выпускает с хрипом воздух. Это сопел медведь, уже пробиравшийся совсем близко от убежища беглецов.

— Не шевелитесь! — прошептал повелительно янки, предостерегая товарищей движением руки.

В самом деле, уже можно было разглядеть гризли. Медведь шел медленно, лениво, грузно, довольно часто приостанавливался, оборачивался в сторону пропасти. Должно быть, по пути он искал кусты можжевельника, дающего ему лакомое блюдо…

— Кажется, пройдет мимо! — чуть слышно прошептал агент, вздыхая облегченно, когда медведь поравнялся со входом в пещеру, а потом продвинулся дальше на несколько шагов.

Но именно в это мгновенье гигант Скалистых гор остановился. Судя по его усилившемуся рычанию, по его тяжелому сопенью и, наконец, по его движениям, он был чем-то обеспокоен, раздражен.

— Проклятье! Он, кажется, почуял нас! — пробормотал, нервно сжимая приклад винтовки, агент.

Простояв с полминуты на одном месте и напряженно нюхая воздух, медведь вдруг ощетинился и зарычал грозно, словно вызывая врагов на бой, потом с непостижимой быстротой повернулся и пошел назад, прямо к убежищу людей.

— Мы открыты. Готовьтесь стрелять! — предупредил товарищей Джон Максим.

Вход в пещеру был почти на два метра выше уровня тропинки, и когда гризли бросился в атаку, ему пришлось подняться на дыбы. Его огромная уродливая голова с разинутой пастью и яростно сверкавшими красноватыми глазами показалась у входа в пещеру. Его жаркое и зловонное дыхание пахнуло в лицо Джона Максима.

Грянул выстрел: карабин агента послал заряд прямо в разинутую пасть чудовища. Толчок был так силен, нанесенная выстрелом рана была так ужасна, что медведь, словно пораженный молнией, грузно шлепнулся на тропинку. Благодаря этому ему удалось благополучно избежать получения в череп трех других пуль из ружей трапперов и индейца, выстреливших секундой позже агента.

— Отделались? — дрожащим голосом осведомился Гарри, торопливо вновь заряжая свое ружье.

— Куда ты торопишься? — ответил Джон Максим не без досады. — Что ты, ребенок, что ли? Кто слышал, чтобы когда-нибудь удалось уложить такого гиганта одной пулей? Разумеется, если бы пуля попала ему в мозг, то мы были бы освобождены от него раз и навсегда. Но трудно рассчитывать на это. Разворочены челюсти, выбиты десяток зубов, раздроблено небо, но гризли выдерживает и не такие раны. Пожалуй, он теперь еще опаснее для нас, ибо нет животного более мстительного, чем раненый медведь!

— Но куда же он девался? — вытянул шею индеец. — Кажется, убежал!

— Не советую выглядывать! — отозвался Джон Максим. — Не таково это животное, чтобы, съев пулю, ранившую его, покинуть место сражения.

В это мгновенье вновь раздался оглушительный яростный рев медведя. Но животное, проученное первой неудачной попыткой напасть на неожиданных врагов, не показывалось: по всей вероятности, как пояснил Джон Максим своим товарищам, гризли притаился в каком-нибудь углу, сторожа, когда люди покинут свое убежище, чтобы броситься на них в более удобных для него условиях.

Поглядывая в сторону зиявшей чуть ли не у самых ног пропасти, агент пробормотал обескураженно:

— Этот проклятый каньон расстраивает мне нервы. Кажется, так и тянет в бездну! Боюсь, кому-нибудь из нас придется-таки полететь туда, вниз…

Прошло еще немного времени. Иногда, когда люди слишком громко разговаривали или шевелились, медведь отзывался откуда-то яростным рычанием, но все же не показывался на сцене.

Нетерпеливый Гарри заволновался:

— Черт бы побрал этого лохматого дьявола! — сказал он. — Что же, уж не сидеть ли нам тут из-за медведя до второго пришествия? Меня начинает мучить голод.

— Голоден и я, Гарри! — отозвался агент хладнокровно. — Но что же делать. Самое лучшее — стяни потуже пояс, вот и все, что мы можем сделать в настоящем положении.

— Говорят, — вмешался Джордж, — мясо гризли удивительно вкусная штука!

— А медведи говорят, — отозвался агент, — что мясо человека, особенно молодых и глупых трапперов, самое вкусное в мире. Лучше даже мяса молодых бычков бизона!

Трапперы сконфуженно смолкли. Потом Гарри заговорил, но уже не таким уверенным тоном:

— Да что же это? Стоило выбираться из пещеры, чтобы вновь попасть в положение осажденных?

— Во всяком случае, — поддержал его Джордж, — мы сейчас в лучшем положении. Разве у нас нет ружей и наших ножей? С ними мы не беззащитны.

— Так-то так, да уж больно опасный противник Старый Эфраим.

— А все-таки, Джон, мы с братом Гарри не можем долго выдержать этого сидения. Если медведь не хочет уходить, а будет сидеть и сторожить нас, надо же что-нибудь предпринять. Я подразумеваю под этим — надо проложить себе дорогу.

— Ладно! — ответил янки, осматривая свое ружье. — Можно, конечно, попробовать. А вы, гамбузино? Будете сидеть здесь, что ли, сторожа ваше ненаглядное индейское сокровище?

Лицо Красного Облака потемнело, глаза заблестели.

— Я не женщина! — сказал индеец гордо. — У меня есть ружье и нож, и если идете вы, то я не отстану.

— Ну, так идем же, товарищи! — скомандовал агент и стал осторожно спускаться, оглядываясь вокруг, чтобы не подвергнуться неожиданному нападению медведя.

Медведь держался где-то поблизости, укрываясь за камнями, но охотникам представлялась возможность спуститься на тропинку без помехи.

— Старайтесь спрыгивать, не производя ни малейшего шума! — сказал Джон Максим, обращаясь к следовавшим за ним товарищам. — Цельтесь вернее, может быть, нам-таки удастся уложить его сразу. Если же нет, то торопитесь опять спрятаться в пещере, там будет легче защищаться.

И янки, придерживаясь за корни трав и стволы деревьев, почти беззвучно скользнул вниз. Едва его товарищи успели последовать его примеру, как раздался яростный рев медведя.

— Берегись! — крикнул Джон Максим. — Он идет!

В самом деле, в нескольких шагах от четырех охотников показалось гигантское тело медведя, который, намереваясь напасть на своих врагов, поднялся на дыбы и шел к пощере, сверкая глазами и оглашая воздух полным злобы рычанием. Кажется, его нижняя челюсть была перебита. Во всяком случае, пасть была окровавлена, и кровь обагряла всю его широкую грудь.

Все четверо охотников невольно содрогнулись, видя это чудовище: они привыкли к опасностям, но гризли внушал страх даже им.

Первым опомнился Джон Максим и, моментально вскинув ружье, выстрелил. Его пуля ударила медведя в правое плечо, и из раны фонтаном брызнула кровь. На этот раз не промахнулись и остальные, и их пули нанесли три ужасные раны медведю в грудь. Это задержало медведя, который закружился вокруг самого себя. Пользуясь минутной остановкой зверя, охотники кинулись назад, на бегу перезаряжая ружья. Едва медведь приподнялся, как новые четыре пули поразили его, однако, лишь только охотники успели вновь зарядить ружья, как медведь, не обращая внимания на свои раны, ринулся на них. Один агент не был застигнут врасплох: выстрелив еще раз почти в упор, он отбросил уже ненужное ружье и выхватил свой ужасный нож. Миннегага, все это время следившая за перипетиями боя, повиснув над тропинкой на ветвях деревьев, почему-то привлекла к себе особое внимание медведя, и чудовище, минуя янки, кинулось к девочке. Трапперы, выстрелив по медведю, запрятались в глубь ниши. Девочка казалась словно парализованной, и ее гибель была бы неизбежна, если бы не бросился на ее защиту Красное Облако. Индеец, вооружившись ножом, сцепился с медведем, нанося ему удар за ударом с поразительной быстротой и силой.

Трудно судить, сколько времени продолжалась эта схватка человека с колоссальным медведем, но конец ей был положен Джоном Максимом. Успев зарядить снова свое ружье, он подскочил к медведю и выстрелил ему в ухо. Пуля проникла в мозг. Гризли грузно упал всем корпусом, докатился до обрыва, и его огромное тело рухнуло в пропасть.

Опомнившись несколько от пережитого волнения. Джордж заглянул в бездну, но тщетно искал его взор тушу убитого зверя. И траппер со вздохом сказал:

— Эх, не везет нам! А уж с каким удовольствием я поел бы медвежатины! Вон он, кажется, попал в струи потока на дне каньона. Так и есть! Смотрите, господа!

— Ты лучше порадуйся, что медведь не попробовал твоего мяса! — отозвался Джон Максим. — Слава Богу, сами-то мы уцелели. Кажется, и этот безумный гамбузино отделался дешево. Но меня интересует, что за странная дружба завязалась между этим мексиканцем и девочкой: их, кажется, и водою не разольешь. И о чем это они толкуют вполголоса, словно у них завелись какие-то секреты от нас?

Действительно, едва избавившись от ужасной опасности, едва вырвавшись из смертоносных объятий гризли, Красное Облако поспешил к пещере, снял с дерева Миннегагу, отнес ее в глубь пещеры и теперь сидел рядом с нею, тяжело дыша и утирая пот, выступивший на лбу.

Отдохнув немного, траппер Гарри обратился к агенту со словами:

— Джон! Чего же мы тут ожидаем? Раз дорога нам открыта, не лучше ли немедленно пуститься дальше? Право, мне ужасно хочется попытаться отыскать наших лошадей.

— Мне тоже хочется! — отозвался агент. — Только я не верю, что наши кони уцелели. Ну да попытка не пытка, спрос не беда. Так или иначе, индейцы, наверно, удалились уже отсюда; может быть, и в самом деле нам удастся отыскать лошадей. Эй, гамбузино! Будет вам перешептываться с индианкой. Мы уходим! Если вы не думаете оставаться здесь, то пошевеливайтесь!

Не отвечая, Красное Облако молча поднялся и пошел следом за трапперами, бережно ведя за руку Миннегагу.

III Снова у шахты

Побуждаемые сильным голодом, становившимся с каждой минутой все настойчивей, степные бродяги почти бегом бросились вперед, руководимые, как и раньше, Джоном, который время от времени предупреждал о наиболее опасных участках пути.

Эта скачка с препятствиями не была, однако, продолжительной: скоро скалистый карниз начал расширяться, обращаясь мало-помалу в продолговатую горную долинку, покрытую диким орешником, кактусом и другими растениями и отчасти даже населенную живыми существами в виде разных пород змей. Достигнув конечного пункта этой долины, откуда должен был уже начаться спуск вниз, ко входу в копи, отряд остановился на несколько минут, чтобы отдохнуть, и главным образом для того, чтобы выследить, здесь ли индейцы или они уже удалились, полагая, что загнали беглецов на верную смерть.

— Ну, нашим победителям, по-видимому, уже надоело ждать нас, — заметил Джон, внимательно вглядываясь по всем направлениям, — по крайней мере, я не вижу сейчас ни малейшего признака присутствия индейцев!

— Возможно, что они просто-напросто скрываются в лесу, — высказал предположение Гарри, — они слишком хитры, чтобы оставаться на виду, и слишком упорны, чтобы так легко отказаться от пяти скальпов.

— А может быть, они гоняются сейчас по прерии за нашими лошадьми? — спросил Джордж. — Жаль, черт возьми, что мы потеряли наших верных мустангов! Без них нам далеко не уйти.

— Разумеется! — ответил Джон. — Но я недаром все время заботился о наших лассо. Они помогут нам снова обзавестись скакунами. Впрочем, дело сейчас не в этом. Мы уже двое суток ничего не имели во рту, и нам необходимо позаботиться о наших желудках. Давайте-ка начнем наш спуск к той поляне, на которой мы так удачно нырнули от индейцев в шахту, авось все обойдется благополучно.

— Я положительно умираю с голоду, — сказал Гарри. — Не подстрелить ли нам какую-нибудь птицу? Здесь в них недостатка, слава Богу, нет.

Агент только махнул рукой.

— Стреляй, пожалуй, — сказал он. — Если индейцы и заметят нас здесь, то мы всегда успеем уйти на такие неприступные скалы, где им нас никогда не найти.

Оба молодых траппера не замедлили воспользоваться этим разрешением, и минут через десять в их распоряжении было несколько глухарей и других съедобных птиц.

Через два часа отряд был уже внизу. Индейцев, которых он так опасался, не было и в помине. Очевидно, подвижным краснокожим воинам надоело продолжительное сидение сложа руки, и они предпочли снова вернуться в свои прерии. Угольные кучи, внутри которых были беглецами спрятаны седла, оказались нетронутыми, и трапперы могли, таким образом, снова вступить во владение своим имуществом. Забравшись в одну из полуразвалившихся деревянных хижин, утомленные охотники начали готовить себе завтрак, чтобы затем, отдохнув до следующего утра и определив по следам, в какую сторону ушли индейцы, двинуться на поиски степных табунов диких мустангов.

День прошел совершенно спокойно, индейцы не показывались, и, таким образом, наши искатели приключений могли спокойно отдохнуть и подкрепиться пищей после двухсуточного голодания. Кстати, в карманах седел отыскался запас табака, и страстным курильщикам, какими были все четверо, предоставилась возможность накуриться чуть не до одурения.

Однако их отдых был прерван: чуткий слух Джона Максима уловил какие-то звуки, и янки насторожился. Заметив его тревогу, и оба траппера схватились за ружья.

— Чэйэны? — спросил вполголоса Гарри.

— Кто его знает? Помолчи, дай прислушаться! — отозвался агент, подбираясь к пролому в крыше, откуда можно было наблюдать окрестности.

Красное Облако, в свою очередь, откликнулся:

— Я слышал топот лошадей, бегущих по прерии!

— Значит, индейцы! — сказал с досадою Джон Максим.

— Давайте удирать! — поднялся Джордж.

— Не хочешь ли опять спуститься в шахту и посидеть в подземной пещере на берегу Мертвого моря? — улыбаясь, спросил его агент.

— Ни за какие коврижки! — энергично отозвался траппер. — Будет с меня и одного раза. Тоже удовольствие, нечего сказать! Кто хочет, пусть лезет туда, а я предпочитаю махнуть в горы!

Красное Облако повелительным жестом прервал разговор белых.

— Тише! Дайте прислушаться. Да, это лошади. Их очень много, целый табун, должно быть. Они приближаются сюда, скачут быстро. Но попросту табун диких мустангов. Это не могут быть наши кони: тех ведь всего четверо.

— Так беритесь за свои лассо! — скомандовал Джон Максим, оживляясь. — Наши ли кони или мустанги, мне все равно! Так или иначе, но мы можем запастись двумя парами четвероногих, с которыми мы сумеем, надеюсь, справиться. А раз у нас будут лошади, пускай гонятся индейцы!

— А я так глубоко убежден, что это именно наши лошади! Они два дня уже слоняются по окрестностям, избежав индейцев, и ищут нас! — сказал Гарри.

Звуки топота быстро бегущих животных с каждым мигом становились все явственнее. Лошади — если, конечно, это были они — направлялись именно к площадке, на которой находились полуразрушенные постройки каменноугольных копей. Животные должны были показаться здесь через очень короткий промежуток времени. Медлить было нельзя, и все охотники с агентом во главе, захватив, кроме ружей, лассо, выбрались из своего убежища и стали подстерегать лошадей, укрываясь, на всякий случай, в глубокой тени стен, озаренных плывшей по безоблачно чистому и прозрачному небу луной.

— Индейцев нет! — пробормотал Джон Максим. — Если бы они гнались за лошадьми, то непременно перекликались бы, а я не слышу ни единого человеческого голоса. Только топот копыт да встревоженное ржание!

Несколько минут спустя загадка раскрылась: на площадку из лесу вылетели четыре лошади, явно убегавшие от какого-то врага, гнавшегося за ними по пятам, а следом показались и преследователи: это были мустанги.

На глазах у охотников разыгрывался характерный эпизод: дикий мустанг, столь робкий при встрече с человеком, почему-то пламенно ненавидит домашнюю лошадь. Он непостижимым чутьем угадывает домашнего коня даже в собственном собрате, мустанге, если последний только более или менее продолжительное время пробыл в рабстве. И надо видеть, с какой яростью мустанг нападает на лошадь, с какою лютостью он преследует ее!

Беда лошади, которой не удалось вовремя уйти от табуна диких сородичей: мустанги набрасываются на нее, бьют ее копытами с ужасной силой, грызут, словно хищные звери, вырывая целые клочья живого мяса, сваливают на землю и расходятся только тогда, когда на месте побоища остается лишь изуродованный труп.

Судя по виду и преследуемых, и преследователей, можно было определенно сказать, что мустанги целым табуном уже довольно долго, быть может, несколько часов, гоняются за лошадьми беглецов: тела животых были покрыты пеной, бока круто вздымались, из груди вырывалось хриплое и неровное дыхание. Но гривы развевались, глаза сверкали, время от времени какой-нибудь мустанг испускал воинственное и угрожающее ржание.

Пропустив своих лошадей, охотники с криком выскочили из-под навеса и выстрелили — впрочем, не целясь. Этого было достаточно, чтобы мустанги остановились в замешательстве, потом ринулись в беспорядочное бегство, прокладывая себе путь через кустарники, и моментально исчезли из виду.

Следом раздались призывные свистки, и утомленные ручные лошади, опознав хозяев, остановились, а затем направились ко входу в шахту с тихим довольным ржанием животных, сознающих, что они наконец-то найдут защиту и спасение.

Минуту спустя на лошадей уже была накинута узда.

— Ну, нам здорово повезло, друзья! — облегченно вздыхая, сказал Джон Максим. — При помощи наших верных коней мы теперь можем приступить к исполнению данного нам командиром поручения!

Красное Облако переглянулся с Миннегагой, молча прислушивавшейся к переговорам бледнолицых.

— Однако их-таки погоняли проклятые мустанги! — опять заговорил агент, тщательно оглядывая свою лошадь. — Посмотрите, как и теперь еще тяжело дышат бедные животные! Надо полагать, не хотели наши кони покидать нас, все возвращались сюда, покуда, наконец, мы не пришли им на помощь. Но теперь им нужен хороший отдых. Прежде всего надо их почистить, покормить! Беритесь-ка за дело, друзья!

Четверть часа спустя очищенные и накормленные лошади уже были помещены на отдых в одной из уцелевших хижин, а сами охотники расположились спать, оставив сторожить Красное Облако.

Очень скоро белые задремали, правда, чутким сном, лежа около своих столь счастливо вновь обретенных лошадей с ружьями под рукою. Индеец же, закутавшись в свое одеяло, сидел у порога здания и оберегал их покой. Миннегага, которая обладала, казалось, стальными мускулами, словно не нуждаясь в отдыхе после стольких часов скитаний и стольких опасностей, тоже выбралась из хижины и, закутавшись в лохмотья плаща, уселась рядом с отцом. Долгое время они не обменивались ни единым словом, как будто опасаяь нарушить царственный покой великолепной ночи, и молча глядели на красавицу луну, заливавшую окрестности волнами голубоватого света, на ярко блиставшие звездочки, на вершины гор.

— Ну, отец? — дотронулась до локтя индейца Миннегага. — Что же будет дальше? Будем ли мы продолжать шляться с этими белыми? И что сказала бы моя мать, если бы она узнала, что за эти четверо суток нам много раз предоставлялась возможность перерезать горло проклятым бледнолицым и снять с их голов скальпы?

— А-а! — отозвался безучастно Красное Облако. — Вот как? Так тебе хотелось бы, чтобы я убивал? Тебе хочется, чтобы я уничтожил этих трех людей?

Миннегага молча махнула рукою, словно поражая лежащего перед нею врага.

— Да, если бы тут была твоя мать, пожалуй, эти люди давно были бы в лугах Великого Духа! — промолвил краснокожий.

— Ты не сиу! — отозвалась девочка.

И в ее голосе зазвучали странные нотки. Казалось, она вложила в эти два слова какой-то особенный смысл.

Красное Облако вздрогнул, словно на его плечи опустился бич и рассек кожу.

— Ну, что же ты этим хочешь сказать? — обернулся он к девочке, хватая ее за руку.

— То, что сказала! — упрямо ответила девочка, пытаясь вырвать свою руку из руки отца.

— Знаю! Все сиу таковы! Ты хотела сказать, что воины с севера не могут идти в сравнение с женщинами твоего кровожадного племени? Да? Да говори же!

— Н-нет! — как будто заколебавшись, ответила девочка, но опять в ее словах зазвучала ирония. — Я только хотела сказать, что ты чужд племени моей матери. Ты не сиу. Вот и все!

— Да и ты не чистокровная сиу! Ведь в твоих жилах течет кровь племени «воронов». А в жилах твоего покойного брата, дух которого охотится теперь за бизонами на лугах Великого Духа, текла даже кровь белой расы!

— Тебе не следовало бы напоминать мне об этом! — прошептала девочка. — Я сиу, сиу душою и телом.

Помолчав немного, индеец прошептал полным горечи голосом:

— Можно подумать, ты горько жалеешь о том, что твоим отцом является воин племени «воронов», а не какого-нибудь сиу! Ты стыдишься своего отца! Так ли это?

— Если бы ты не был великим воином, — уклончиво ответила Миннегага, — то моя мать не удостоила бы тебя чести стать твоею женой!

— Вот как? — опять встрепенулся Красное Облако. — Ялла оказала колоссальную честь Красному Облаку. Она избрала его в свои мужья! А знаешь ли, дитя? Я начинаю подозревать, что твоя мать потрудилась над одним: она постаралась выучить тебя презирать отца! Но, знаешь ли… почему твоя мать вышла за меня? Ведь много других славных воинов спорили о том, кому стать обладателем руки Яллы. Зачем же она остановила свой выбор именно на мне?

Девочка молча пожала плечами.

Несколько отодвинувшись от дочери, индеец чуть слышно пробормотал:

— Я ненавижу всех белых и ненавидел убитого тобою полковника Деванделля. Но теперь я начинаю думать: он, этот белый, действительно понял, что за существо твоя мать!

— Моя мать… — нерешительно отозвалась Миннегага.

— Ну? Что такое ты хочешь сказать о твоей матери?

— Она слава и гордость великого племени непобедимых сиу!

Помолчав некоторое время и устремив вгляд на небо, Красное Облако промолвил задумчиво:

— Мужчинам — сражаться и охотиться. Женщинам — беречь вигвам, работать у очага, воспитывать детей. Так завещал людям с красной кожей Великий Дух. Томагавк слишком тяжел для самой сильной женской руки.

Миннегага живо откликнулась:

— Это не касается моей матери! Если бы ты вызвал ее на бой, она одолела бы тебя! Она сняла бы твой скальп! Я горжусь ею!

Индеец вскочил, как пантера, которую ранила ядовитая стрела. Слова дочери, казалось, свели его с ума.

В одно мгновенье он схватил девочку, словно желая ее задушить, и поднял, как перышко, на воздух.

— Змея! — простонал он. — Смотри, в двух шагах шахта! Я испытываю неудержимое желание швырнуть туда тебя! И… и белые даже не спросят о том, куда ты делась!

Но самообладание сейчас же вернулось к нему.

— Благодари Маниту, — сказал дрожащим голосом Красное Облако, — что в твоих жилах течет хоть капля крови «воронов». Я не могу еще забыть, что все же ты моя дочь!

Миннегага молчала.

Раскаяние за бешеную вспышку гнева овладело душой индейца. Он склонился над девочкой и сказал, словно извиняясь:

— Ну, будет! Лучше бы ты заснула!

Положив руку на голову девочки, Красное Облако продолжал:

— Зачем ты стараешься свести меня с ума? Спи, усни! Покуда я сторожу, тебе не грозит никакая опасность. Но мне уже мало осталось быть на дежурстве. Я не каменный. Надо будет отдохнуть и мне…

Погода изменилась быстро к худшему: это было в дни, когда уже приближался сезон дождей, и ночью обыкновенно собирались тучи и начинался ливень. Покуда индеец разговаривал с дочерью, небо омрачилось, свет луны исчез, время от времени падали мелкие капли дождя. Но Красное Облако не обращал внимания на это. Он только придвинулся к лежавшей под навесом девочке, как будто прикрывая ее от дождя своим телом и согревая ее своим теплом. Потом он поднял Миннегагу своими сильными руками и положил ее, тщательно укутав, к себе на колени. Минуту спустя ровное и спокойное дыхание девочки возвестило, что Миннегага уже спала.

Прошло еще несколько минут, и вдруг Красное Облако встрепенулся. До его тонкого, изощренного слуха долетели возбудившие его подозрение звуки.

— Идут! — прошептал он, прислушиваясь. — Разумеется, это краснокожие. Это мои братья, братья моей жены, хотя и воины другого племени, но такие же индейцы, как и я. Они выследили нас, быть может, услышав наши выстрелы, и теперь прокрадываются сюда. Они близки. Что должен делать я? Молчать? Подпустить их сюда? Тогда они перебьют белых…

Но ведь эти люди как-никак спасли жизнь Красному Облаку. И они, хотя, быть может, не желая этого, спасли мою дочь от участи быть растерзанной гризли. Могу ли я допустить, чтобы на моих глазах их убили, застигнув во сне? И потом…

Ведь это же, надо полагать, чэйэны. Они не знают меня. Они сочтут меня за мексиканца, и их пули пронзят мою грудь раньше, чем я успею крикнуть им, что и я индеец. А если и успею предупредить чэйэнов, то тогда белые не задумаются пристрелить меня и моего ребенка.

Может быть, будь здесь Ялла, она не колебалась бы, что ей делать. Но Ялла — воплощение злого духа!

Прислушавшись еще мгновенье, Красное Облако сбросил с себя плащ, поднял Миннегагу одной рукой, другой схватился за карабин.

Пробужденная от сладкого, но — увы! — недолгого сна, Миннегага раскрыла глаза и устремила взор на лицо отца.

— Пора в путь! — прошептал, склоняясь над нею, индеец. — Идут чэйэны.

— Может быть, это идет моя мать? — встрепенулась девочка.

— Нет. Ялла должна быть еще далеко отсюда.

— Ты пойдешь к ним навстречу? Ты предупредишь их, что мы только случайно с бледнолицыми?

— В такую мглу? Ты с ума сошла! Меня убьют раньше, чем я успею вымолвить хоть слово!

— Значит… Но, значит, ты хочешь предупредить бледнолицых об опасности? — скрипя зубами, спросила Миннегага.

— Молчи! Ты ничего не понимаешь. Разве это не единственные люди, которые могут указать нам прямой путь к тому месту, где находятся дети Деванделля?

— Мать сказала, что они живут на берегах Соленого озера!

— Ты думаешь, что это лужа? Соленое озеро велико, как море, и найти дом полковника будет совсем не просто. Там много поселков бледнолицых. Тревога уже, должно быть, передалась туда. Белые держатся настороже. Может быть, собрались войска… Нет, повторяю, эти белые нужны нам. Их надо щадить, по крайней мере, покуда мы не достигнем цели! И потом… Твоей матери здесь нет. Я твой отец. И если я принял какое-нибудь решение, то тебе остается только повиноваться мне. Иначе, по праву отца, я могу убить тебя, никому не давая отчета.

— Моя мать…

— Молчи! Если бы и была тут твоя мать, она узнала бы, что и у меня есть своя воля. Я не раб! Пусть приходит Ялла: она узнает, что я великий воин племени «воронов», которое не менее славно, чем племя сиу. Только у нас нет обычая, чтобы женщина вертела всем племенем, как прялкою, посылая воинов на смерть, поднимала целое племя на войну. Это решают настоящие воины!

— Если бы я сказала то, что слышу от тебя, моей матери…

Но Красное Облако не слушал ее слов. Он повернулся к ней спиной и решительными шагами направился к хижине.

Трапперы спали блаженным сном, полагая, что их покой верно охраняется гамбузино. Хижину оглашал их звучный храп.

Стоя у входа в хижину, индеец как будто колебался. Его взор был мрачен, его рука инстинктивно сжимала рукоятку острого мексиканского ножа. Эти три скальпа бледнолицых положительно соблазняли его. Индейская кровь заговорила в нем… Но благоразумие одержало победу.

— Пусть покуда поживут еще! — пробормотал Красное Облако, оставляя в покое нож. — Сначала, действительно, овладеем детьми полковника, а там будет видно…

— Вставайте! — сказал он уже громко, прикасаясь к плечу Джона Максима. — Индейцы идут по прерии, направляясь, кажется, именно сюда. Поднимайтесь же!

— Чэйэны? — спросил, вскакивая на ноги, янки и одновременно толкая обоих разоспавшихся трапперов.

— Не знаю точно, чэйэны ли. Может быть, какие-нибудь другие краснокожие. Но, во всяком случае, это не бледнолицые!

— Готовьте лошадей! — скомандовал агент обоим трапперам. — А мы с гамбузино попытаемся разузнать точнее, что происходит.

Минуту спустя агент и индеец вернулись к оставленным товарищам, уже оседлавшим лошадей.

— В седла! — сказал кратко агент. — В самом деле, это индейцы, и они должны быть близко. Надо уходить в прерию, где будет легче скрыться или защищаться, убегая!

Когда беглецы, вскочив на своих коней, удалялись от шахты, невдалеке прозвучал пронзительный свист иккискота, а затем послышалось несколько выстрелов.

IV Великое Соленое озеро

Топот четырех лошадей не замедлил выдать приближавшимся индейцам то направление, по которому удалялись беглецы.

По временам сзади, в перелесках, раздавались крики индейцев и звуки ужасных иккискотов, но беглецам, лошади которых были свежее, чем лошади преследующих, покуда удавалось держаться на большом расстоянии от краснокожих.

Иногда преследуемые приостанавливались, чтобы дать передохнуть лошадям и несколько сориентироваться, потом продолжали свой путь.

Близился день. Небо побледнело, вершины гор Сьерра-Эскалантэ заалели, озаренные лучами восходящего солнца, но в долине, по которой сейчас шли беглецы, плыл волнами такой густой туман, что тесно державшиеся друг около друга трапперы с трудом различали ближайшие окрестности.

— Это нам на руку! — сказал Джон Максим, обращаясь к товарищам. — Может быть, проклятые краснокожие потеряют в тумане наши следы, собьются с пути, разбредутся, и нам удастся улизнуть.

— А куда мы направимся? — спросил Гарри.

— К Соленому озеру! — ответил агент, вновь пришпоривая своего коня. И потом добавил: — Лишь бы лошади не сдали! Положим, сейчас они скачут быстрее мустангов индейцев, и мы заметно отдаляемся от врагов. Но не следует забывать и того, что ведь за последние сорок восемь часов нашим коням пришлось-таки здорово поработать: мустанги прерии загоняли их до полусмерти. Так или иначе, я все же надежды не теряю. А если мы только ускользнем теперь, то у берегов Соленого озера найдем, должно быть, подкрепление: там много белых. Может быть, чэйэны и не решатся проникнуть так далеко. Погоняйте же лошадей, друзья! Да держитесь вместе. Если кто-нибудь отстанет, заблудится, нам не до того, чтобы отыскивать или ждать отставшего. Минута запоздания может стоить дорого. Наши скальпы уж очень нравятся чэйэнам, и индейцы гонятся за нами прямо с каким-то остервенением! Вперед же!

И они снова поскакали, исчезая в волнах плывшего по долине полупрозрачного тумана, под покровом которого изредка встречавшиеся на их пути деревья и скалы предгорья принимали фантастические очертания.

Еще через некоторое время, когда Гарри высказал опасение, что индейцы могут поджечь прерию, Джон Максим, оглядевшись, ответил:

— Ну, на это шансов мало! Попробуй дотронуться до травы: она мокра. Туман смочил ее не хуже дождя.

— Да туман-то, кажется, скоро рассеется! — тревожно отозвался Джордж.

В самом деле, согреваемый лучами уже поднявшегося над горизонтом солнца туман, весь пропитавшийся розовым светом, клубился, свертывался, расплывался, становился все прозрачнее. А голоса индейцев и их выстрелы доносились откуда-то, хотя и со значительного расстояния, но все же очень отчетливо: краснокожие, по-видимому, не теряя следа беглецов, шли по их пятам.

Час спустя, когда туман почти исчез, взрыв криков индейцев возвестил беглецов, что они открыты. Приподнявшись на стременах, Джон Максим оглянулся назад, и проклятье сорвалось с его уст:

— Дьявол побрал бы эту шайку! До двадцати всадников…

— Если дойдет до схватки, то мы ведь не безоружны! — откликнулся Гарри.

— Нет, я не хотел бы сейчас связываться с ними. Шансы в их пользу. Разве ты не видишь? Будь у них только копья да луки — куда ни шло: мы уложили бы десяток, а то и полтора раньше, чем они столкнулись бы с нами. Но у них ружья, а с пулями не шутят… Плоховато стреляют индейцы, но против двадцати ружей что значат наши четыре карабина?

В самом деле, на расстоянии нескольких сот метров от беглецов по их следам, плывя, как и они, в волнах еще не совсем исчезнувшего тумана, несся отряд из двадцати молодых индейских воинов. И почти каждый из них, не считая длинного, тонкого и гибкого копья, томагавка, щита, был вооружен еще и дальнобойным карабином, а присмотревшись, можно было разглядеть, что у многих имеются сверх того и боевые пистолеты.

— А ведь это, кажется, не чэйэны! — высказал предположение Джордж, в свою очередь бросив взгляд на преследующих.

— По крайней мере, не все чэйэны! — подтвердил его вывод янки. — Да ничего мудреного нет! Может быть, проклятые кровожадные сиу уже проникли сюда. А то и арапахи. Ведь в окрестностях Соленого озера находятся становища этого племени. Тут царство Левой Руки. Слышали о нем что-нибудь?

— Нет, ничего! — ответил Джордж. — Что за птица этот индеец, носящий такое имя?

— Субъект, с которым я посоветовал бы тебе лучше не связываться. Это один из самых свирепых краснокожих во всей Северной Америке. Говорят, он собственноручно уже снял не менее пятидесяти скальпов с поселенцев, осмеливавшихся показываться в этих местах, и трапперов. Его вигвам снизу доверху украшен скальпами, среди которых, конечно, попадается немало женских и детских. Разве краснокожие пантеры стыдятся убивать беззащитных? Гордость воина — в количестве скальпов бледнолицых, и никто не спрашивает, добыты ли эти скальпы в бою лицом к лицу или же сняты с зарезанных во сне людей. Но, впрочем, Левая Рука славится и в качестве отчаянно смелого воина, в бою с которым трудно устоять и самому смелому и храброму бойцу. Однако когда-нибудь придет-таки возмездие. Оно запаздывает, число злодеяний, совершаемых индейским тигром, год от году растет, коллекция скальпов пополняется новыми и новыми трофеями. Но всему бывает конец…

Помолчав немного, Джон Максим снова оглянулся и досадливо крякнул:

— А наши дела идут неважно! Боюсь, улизнуть нам не удастся. Кончится тем, что у Левой Руки прибавится сегодня несколько скальпов!

— Ты говоришь о наших волосах? — встревожился Гарри.

— Разумеется! Попробуй, крепко ли они держатся на твоей голове? — мрачно пошутил янки. — Если у кого скальп и уцелеет, то разве только у этой маленькой ядовитой змейки, которую мы, не знаю зачем, таскаем с собою. Ведь ее вез расстрелянный нами индеец именно к вождю арапахов, к этой самой Левой Руке… Конечно, ее пощадят!..

Слова янки были прерваны треском ружейных выстрелов: индейцы, пользуясь тем, что туман исчез, обстреливали беглецов залпами.

Правда, расстояние между преследуемыми и преследователями было еще слишком велико, почти около тысячи метров, но пули дальнобойных карабинов, пожалуй, могли достигнуть цели.

Индейцы, не полагаясь на свое искусство в стрельбе, не рассчитывали, что им удастся подстрелить кого-либо из противников, но зато много шансов представляла стрельба по лошадям.

Однако покуда пули индейцев бесплодно свистели в воздухе, не причиняя преследуемым ни малейшего вреда. И только лошади, услышав треск ружейной пальбы, вздрагивали и порывисто мчались вперед, прокладывая себе дорогу среди густой травы прерии грудью.

Тяжелее других приходилось шедшему во главе маленького отряда коню Джона Максима. Но благородное животное, хотя заметно уставшее, держалось еще бодро, и время от времени расстояние между бегущими и индейцами даже несколько увеличивалось.

Тогда Джон Максим задерживал своего коня, позволяя ему хоть немного перевести дыхание, и давал такой же совет спутникам.

— Берегите, берегите лошадей! — кричал он. — Не сжимайте им бока! Не затягивайте узды. Пусть сохраняют бедные животные остатки своих сил. Ведь от этого зависит наше спасение!

Так прошло еще часа полтора или два. Много миль по бесконечному простору степи проскакали беглецы. Их лошади мало-помалу все сильнее выказывали признаки одолевавшей их усталости. Тела коней были покрыты пеной, ноги дрожали, бока вздымались круто, по временам тот или другой конь издавал жалобное ржание. Но всадники не могли сделать ничего, не могли дать отдыха несчастным лошадям: индейцы, лошади которых, конечно, тоже уставали и выбивались из сил, все еще держались на расстоянии в несколько сот метров, и каждая остановка могла оказаться гибельной для маленького отряда.

В это мгновенье случилось то, чего никто не ожидал: еще бодро скакавший конь Джона Максима вдруг остановился на полном скаку, а когда янки дал ему шпоры, тихо заржал и попятился назад. Очевидно, он завидел или почуял какое-то препятствие и отказывался идти вперед.

— Задержите выстрелами индейцев! Да помогите, вы, гамбузино! Вы хвастались, что умеете хорошо стрелять. Покажите же ваше искусство! А я расследую, что пугает моего коня!

И он соскользнул с седла и пополз в густой и высокой траве, а Гарри и Джордж, обернувшись к приближавшимся индейцам, стали стрелять по ним. Несколько минут спустя, когда и у голов беглецов засвистели уже пули преследователей, Гарри воскликнул:

— Браво! Еще один свалился.

— Пятый! — подтвердил Джордж.

В самом деле, не попадая, может быть, в самих всадников, такие великолепные стрелки, какими были братья-трапперы, все же не теряли своих зарядов даром, и их пули поражали лошадей.

Теперь гнались за беглецами только пятнадцать всадников и два или три пеших, конечно, быстро отстававших от верховых.

Среди индейцев на некоторое время воцарилось замешательство. Но видя, что беглецы задерживаются, краснокожие рассеялись по степи, чтобы таким образом избежать пуль трапперов, а в то же время заметно приближались, с явным расчетом собраться вместе уже в непосредственной близости от бледнолицых и тогда сразу, одним натиском покончить с ними.

Красному Облаку, чтобы не выдать себя, конечно, тоже пришлось стрелять. Но, держа Миннегагу, сверкающую глазами, сзади себя, чтобы прикрыть ее от пуль индейцев собственным телом, лжегамбузино стрелял не целясь, и его пули не причиняли никакого вреда индейцам.

Минуту спустя янки вернулся. Его лицо было бледно.

— Впереди рукав болота! — сказал он. — Должно быть, какая-то речка была… Вероятно, пески зыбучие, так что нам грозит большая опасность утонуть в грязи. Но ведь другого выбора нету. Я не хочу, чтобы мой скальп украшал вигвам Левой Руки.

— Мы держимся того же мнения! — отозвались трапперы. — Куда ты, туда и мы…

— Так попытаемся же!

И Джон Максим, снова вскочив на своего коня, рештельно погнал его через густую траву на пески. Через минуту жидкая грязь стала разлетаться брызгами под копытами его коня.

Четверть часа спустя, когда индейцы в свою очередь доскакали до границ, где прерия переходила в солончаковые болота, маленький отряд был уже далеко: четверо лошадей, выбиваясь из сил и дрожа всем телом, неслись по болоту. Иногда кочки, на которые ступали лошади, проваливались под непомерной тяжестью их тел, и животные погружались почти по брюхо в зловонную и черную жидкость, но под отчаянными ударами беглецов через секунду вновь выбирались на сравнительно устойчивую почву и мчались далее.

Индейцы не решились последовать за ускользавшей добычей, опасаясь, что наткнутся где-нибудь на плавучие пески. Да и сражаться в таких условиях с белыми, ружья которых стреляли гораздо дальше и вернее, краснокожие не хотели. Они попытались прибегнуть еще к одному средству и подожгли болотные травы. Но пожар не мог распространяться по болоту, потому что на каждом шагу огонь встречал более или менее значительные пространства воды или, по крайней мере, жидкой грязи и потухал. Правда, окрестности скоро заволокло дымом, искры тучами летели к небу, но это не мешало беглецам, а скорее даже способствовало им, укрывая их от взоров врагов.

Потоптавшись некоторое время на краю болота, индейцы исчезли.

— Ну, нам повезло! Правда, я думал, пропадем мы тут! — приостановил своего измученного и покрытого грязью коня Джон Максим, когда через три или четыре часа караван добрался до конца болота и лошади, оглашая воздух ржанием, ступили на твердую почву прерий, покрытую роскошной растительностью. — И озеро должно быть близко, рукою подать.

И краснокожих, слава Богу, мы оставили позади себя!

Дав немного передохнуть окончательно выбившимся из сил лошадям и очистив их тела от толстого слоя грязи, беглецы снова тронулись в путь, но идя уже шажком, чтобы не загнать лошадей до смерти.

Да и сами они уже не ехали, а шли пешком, ведя лошадей в поводу. Только Миннегага, сидя в седле, посматривала кругом блестящими глазами. Ее лицо было бледно, брови хмурились. Казалось, она шептала какие-то заклинания, но на нее никто, кроме Красного Облака, не обращал никакого внимания.

Прошло еще четверть или полчаса, и Джои Максим, придержав лошадь, воскликнул:

— Вот уже видно Великое Соленое озеро. Теперь мы очень близки к гациенде полковника.

— Поспеем ли туда вовремя? — хмуро сказал Гарри. — Вот, оказывается, и здесь кишат индейцы. Может быть, они уже осаждают гациенду. Может, от нее уже и следа не осталось!

Подумав немного, Джон Максим ответил:

— Доберемся — узнаем. Но я думаю, что этого быть не должно. Трудно предположить, чтобы арапахи получили уже распоряжение Яллы о нападении на гациенду. Это ведь довольно далеко от их становищ, и они, раз началась война, должны стремиться скорее соединиться с сиу и чэйэнами, не отвлекаясь второстепенными предприятиями. Левая Рука очень опытный и толковый воин. Oн умеет беречь силы своих воинов, не тратя их по пустякам.

— А если…

— А, да не каркай, Гарри! — досадливо отозвался янки. — Что за проклятая манера? Тьфу! Словно ты старая баба, которая всяким приметам верит, да все охает, да все стонет… Ну, скоро будем на месте, своими глазами увидим. А покуда и то уж хорошо, что от индейцев мы ускользнули, из шахты выбрались, через болота прошли, не завязнув в зыбучих песках, и, наконец, приближаемся к цели нашего путешествия, хоть усталые, измученные, но, как видишь, невредимые!

Перед вечером пришлось вновь приостановиться, ибо измученные лошади уже еле-еле двигались.

— Эх, я голоден, как волк! — пробормотал Гарри, аппетит которого постоянно давал о себе знать.

— Я не прочь бы основательно закусить! — отозвался Джордж, сходя со своего коня. — Если бы уложить бизона, да вырезать его горб, да поджарить в золе…

— Дьяволы вы, право! — прикрикнул на них агент. — Сразу видно, что вы почти мальчишки! Разве я не такой же человек, как вы? А ведь я терплю же голод! Потерпите и вы! Наконец, постыдитесь хоть девчонки: голодна она, наверное, больше вашего, а молчит.

— На то она индейское отродье! — сконфуженно ответили трапперы.

Но делать было нечего, рассчитывать немедленно раздобыть какую-нибудь пищу не представлялось, конечно, возможным, устроить охоту было нельзя, так как утомленные лошади не могли двинуться с места; значит, оставалось покориться собственной участи и ожидать, когда можно будет наконец добраться до столь желанного основательного отдыха в гациенде полковника Деванделля. Там странников, разумеется, ждал радушный прием, если только гациенда не подверглась еще разгрому.

Когда беглецы часа через два вновь тронулись в путь на заметно оправившихся лошадях, подкормившихся в прерии, где для животных было так много сочной и вкусной травы, всегда молчаливый гамбузино вдруг заговорил, обращаясь к Джону Максиму:

— Сеньор! Я слышал, вы тут упоминали имя Левой Руки, вождя арапахов?

— Ну да. В чем дело, гамбузино?

— Вы, сеньор, встречались когда-нибудь с этим… краснокожим?

— Бог миловал. А что?

— Так. Дело в том, сеньор, что я видел этого вождя!

— Быть не может! — удивился Джон Максим.

— Да, видел! — подтвердил Красное Облако.

— И он не снял с вас скальпа?

— Как видите, нет! — мрачно улыбнулся индеец. — Впрочем, это ведь было тогда, когда арапахи еще не вырыли топор войны, не вступили на тропу сражений. Знаете, тогда они кое-как ладили с бледнолицыми. Я был гостем у Левой Руки несколько дней.

— Значит, вы курили с ним калюмет мира?

Индеец молча кивнул в знак утверждения.

— Это было бы нам при случае очень на руку! — оживился янки.

— Каким образом? — осведомился Красное Облако.

— Вы как друг Левой Руки могли бы при возможной встрече с арапахами выступить в качестве посредника между нами и им…

По устам индейца скользнула загадочная улыбка.

— Что же? Если я могу оказаться полезным сеньорам…

И он придержал свою лошадь, пропуская Джона Максима вперед.

Почти час спустя, когда солнце, готовясь опуститься за горизонт, зашло за огромную тучу, которая словно налилась кровью, маленький отряд добрался, наконец, до вожделенной цели путешествия: странники находились на берегах загадочного Соленого озера.

V Левая Рука, вождь арапахов

В эпоху, к которой относится наш рассказ, мормоны еще не проникли к берегам Великого Соленого озера, этого внутреннего моря Северной Америки. Вообще, эта местность была хорошо известна только скитавшимся по прериям охотникам, пионерам, искавшим для поселения удобных мест, но покуда тут было еще безлюдно и на огромных пространствах вовсе не было людских поселений, если не считать летних становищ нескольких кочующих индейских племен. Характерным и заслуживающим быть отмеченным обстоятельством является следующее: раньше даже индейцы избегали этих мест, но когда стали показываться бледнолицые, индейцы поторопились загородить им дорогу, чтобы предотвратить захват пастбищ и лугов, где краснокожие охотою добывали себе кусок хлеба.

Соленое озеро представляет собой глубокий интерес в научном отношении. Оно имеет около 70 миль в длину и 35 в ширину, находится на высоте 1260 метров над уровнем моря. В доисторические времена озеро занимало огромное пространство, простираясь до предгорий Сьерра-Мадрэ и обладая поверхностью не менее 175 тысяч квадратных миль. Действительно, это было целое море. Но первые европейцы, проникшие в эту область, застали Соленое озеро приблизительно уже в том периоде умирания, в каком оно находится в настоящее время, постепенно высыхая. Окружающая теперь Соленое озеро местность представляет собой низменную равнину с топкими берегами. Таким образом, если бы море-озеро вдруг стало подниматься, то водами оказались бы затоплены огромные пространства. На самом деле даже в дождливые сезоны, когда несущие свои воды к Соленому озеру реки разливаются, уровень его повышается не больше, чем на полтора метра. Унылы окрестности Соленого озера. На много миль вокруг — безжизненные пустыни, мертвые поля. И уныло даже само небо: воздух почти всегда насыщен испарениями вод озера, почти всегда туманен, лучи солнца робко проникают к поверхности его сквозь пелену паров. Ночью с трудом различишь на небе немногие тускло сверкающие звезды.

Воды озера насыщены солью, причем в процентном отношении раствор этот гораздо крепче, чем морская вода: озеро почти в шесть раз солонее моря. Из четырех ведер воды озера можно получить почти целое ведро соли.

Соль встречается в неимоверном изобилии и в окрестностях озера, особенно на его берегах, где она лежит, блестя на солнце, пластами колоссальной толщины. Путнику, попавшему сюда, трудно отделаться от мысли, что это соль, а не снег. Запасы отложенной озером на берегах соли постоянно возобновляются: выйдя из берегов в периоды притока вод или под влиянием ветров, сгоняющих в одну сторону воды, озеро отлагает новые и новые миллионы пудов соли.

Относительно происхождения Соленого озера американские ученые до сих пор ведут ожесточенные споры. По мнению одних, Соленое озеро является остатком моря, куском его, если можно так выразиться, отрезанным от океана после какого-нибудь гигантского катаклизма. По мнению других, трудно сказать, на чем именно основанному, озеро родилось, как и все озера земного шара, от скопления принесенных сюда реками и подземными ключами вод, а присутствие соли объясняется будто бы тем, что именно подземные ключи, бродя в недрах гор, где-нибудь наткнулись на колоссальные отложения соли и, вымывая ее, отлагают на дне Соленого озера.

Так или иначе, но Соленое озеро по существу могло бы называться с полным правом Мертвым морем, как некоторые другие соленые озера в Палестине и Аральское море: рыба и разного рода водные животные, попадая в озеро вместе с водами рек, очень быстро погибают, не выдерживая пребывания в густом соляном растворе. Купанье в водах Соленого озера довольно рискованная вещь: даже для привычного к соленым ваннам человека пребывание в воде Соленого озера отнюдь не безопасно. Тело покрывается, словно корою, кристаллами соли, кожа подвергается словно ожогу, и боль чувствуется добрый час.

Но есть и своеобразная обитательница в волнах Соленого озера: какая-то одностворчатая раковина, приспособившаяся к пребыванию почти в чистой соли, чувствует себя прекрасно и размножается в недрах озера.

У индейцев Северной Америки, невежественных и суеверных, Соленое озеро в древности пользовалось дурной славою. Они и сейчас испытывают какой-то инстинктивный страх перед американским Мертвым морем, и без крайней необходимости ни один краснокожий не покажется в окрестностях его.

Впрочем, теперь, в наши дни, дети белой расы, не обладающие предрассудками, совершенно вытеснили из ближайших окрестностей Соленого озера краснокожих… Справедливость требует, однако, отметить, что еще сравнительно недавно и белые не очень охотно показывались на берегах Соленого озера. Среди трапперов и пионеров Дикого Запада, как и среди индейцев, о нем ходили разные темные слухи, пугавшие немногих поселенцев, которые рискнули забраться в эту беспросветную глушь. Но еще более отрицательно относились к Соленому озеру негры рабы: для тех возможность поселиться на берегах Мертвого моря была каким-то пугалом… Привозимые поселенцами сюда негры пользовались каждым удобным случаем, чтобы бежать, даже с риском погибнуть. Итак, наши странники, переправившись с опасностью утонуть в зыбучих песках и уйдя от преследования индейцев, добрались, наконец, до самого берега Соленого озера. Первым делом они позаботились о своих желудках. Голод заставляет человека делаться непривередливым; трапперы, позабыв свои мечты о жирном горбе бизона или о медвежьих окорочках, немедленно занялись своеобразной охотой: за отсутствием другой дичи они стали стрелять по довольно-таки жалким на вид и тощим воронам, Бог весть зачем шнырявшим в туманном воздухе над унылыми берегами Соленого озера.

Развели небольшой костер из плохо горевших, пропитаных солью сухих трав и прутьев, ощипали убитых Гарри и Джорджем тощих ворон, поджарили их жесткое и невкусное мясо на огне и утолили им голод.

Трапперы, правда, ворчали, но Джон Максим прикрикнул на них:

— Эй, вы, лакомки! Похоже на то, что вы не трапперы, а изнеженные горожане. И сдается, вы воображаете, что вы не в пустыне, а в каком-нибудь китайском ресторане.

— Ну, в китайском! — возмутился Гарри. — Знаю я, что такое китайский ресторан. Там, говорят, такой гадостью угостят, что и не очухаешься.

— Смотря на чей вкус! — отозвался Джон Максим. — Например, маринованный морской червяк…

— Тьфу! — отплюнулся Джордж с негодованием.

— Или жаренный в сметане щенок легавой собаки…

— А чтоб вас, Джон! Меня тошнить начинает! — плюнул и Гарри.

— Или… протухшие яйца! — продолжал, не смущаясь, янки. — Деликатесы первого сорта, с китайской, конечно, точки зрения!

— Ну, так я предпочту мясо хоть вороны! — утешился Джордж. — Все же птица, а не червь или собака!

После скудной трапезы, дав еще немного отдохнуть лошадям, путники принялись за свои трубки. Покуривая, трапперы вновь развеселились и опять завели беседу на ту же гастрономическую тему, вспоминая, кто что ел когда-либо, каково мясо рыб и птиц, которых им удавалось некогда заполучить, как что приготавливается. По-видимому, молодцов все же не удовлетворил пир с блюдами из вороньего мяса.

— Да перестаньте вы! — остановил их болтовню, наконец, Джон Максим. — Взрослые люди, а ведут себя, как дети! Утешьтесь! Доберемся до гациенды — там нас и накормят, и напоят!

— Да она у черта на куличках! — отозвался уныло кто-то из трапперов.

— Гораздо ближе, чем вы думаете! — ответил янки.

Гамбузино, молча прислушивавшийся к переговорам белых, обратился к агенту со словами:

— Вы говорите, сеньор, гациенда полковника Деванделля близко отсюда?

— Да. Не очень далеко. А что?

— Да я побродил-таки в этих местах и, кажется, хорошо знаю окрестности, но признаюсь, не слышал о более или менее большой гациенде. Не можете ли вы поточнее сказать, где она находится?

— Отчего нет? Она расположена у истока реки Вебер.

— Гм. Бродил я и по течению этой реки, но фермы, признаюсь, не видел. Конечно, может быть, она стоит именно там, куда я не доходил… Но, должно быть, на ферме полковника имеется много людей? Ведь селиться с небольшим количеством людей в этих местах — дело рискованное: так много индейцев, с которыми не всегда можно ладить добром!

— Да, у полковника много людей. Негры, метисы…

— А индейцы? Ведь к иным людям довольно охотно поступают в услужение и краснокожие?

— Нет, индейцев, насколько я знаю, полковник избегал держать!

— А с Левой Рукой не было столкновений?

— Управляющий гациендой говорил мне как-то, что арапахи никогда не показывались в окрестностях фермы.

Красное Облако склонил голову.

— Да, может быть… — промолвил он задумчиво. — Я довольно давно был в этих местах, да и знаю я их слишком хорошо… Но вы говорите, что гациенда очень близка? Доберемся ли мы, например, к утру?

Джон Максим, подумав, ответил:

— Ну нет! Было бы затруднительно, принимая во внимание плачевное состояние наших лошадей, идти всю ночь. Но к полудню, однако, я надеюсь, мы будем уже на месте!

— Только к полудню? — вскинулись трапперы, которые почему-то были уверены, что до гациенды можно добраться чуть ли не через час.

— Да, к полудню. Нам придется провести здесь ночь. Что же? Место подходящее. Напасть тут на нас, кажется, некому. Конечно, придется посторожить по очереди. Но лошади окончательно отдохнут, да и нам надо отоспаться. С голоду мы, конечно, не умрем…

— Пока есть вороны! — проворчал Гарри, разочарованный в надежде получить в гациенде вкусный и сытный ужин.

— Не предоставите ли мне сторожить лагерь первую четверть ночи? — промолвил Красное Облако, обращаясь к агенту.

— Валяйте! Мне все равно, кто будет сторожить. Лишь бы часовой был бдительным да не поддался бы соблазну вздремнуть часок, сломленный усталостью! Признаюсь, меня так и клонит ко сну. Глаза сами смыкаются. Давно такой трепки мое тело не испытывало! Только, гамбузино, смотрите: огня не разводить!

— Понятно!

— Может быть, чэйэны и далеко, но возможно и обратное, а огонь виден издалека, и мы можем потерять наши скальпы и отправиться на тот свет.

— Да еще с вороньим мясом в желудке! — поддакнул уже укладывавшийся на ночлег Гарри.

— Вы можете положиться на меня, сеньоры! Мне мой скальп дорог не меньше, чем ваши вам!

Три траппера не замедлили растянуться на траве и почти моментально были охвачены глубоким сном. Индеец, уложив в стороне Миннегагу и тщательно закутав ее плащом, затушил остатки догоравшего огня, чтобы во мгле наступающей ночи яркий свет костра не выдавал индейцам местонахождения беглецов, подкинул устало подфыркивавшим лошадям несколько охапок свежей травы, а затем неслышными, крадущимися шагами отправился к берегу Соленого озера.

Бродя по берегу, он тщательно рассматривал уже смутно рисовавшиеся очертания прибрежных скал и извилины побережья. Скоро лицо его просветлело.

— Наконец-то! — пробормотал он чуть слышно. — А было-таки трудно узнать, куда мы забрались. Но теперь я знаю, где мы находимся. Если только Левая Рука не увел свое племя куда-нибудь в сторону, мне не представится особенного труда добраться до его становища, покуда белые будут спать, думая, что я их сторожу! Правда, пожалуй, мне придется загнать коня. Но что за беда? Отыщется, надеюсь, какой-нибудь мустанг и на мою долю!

Вернувшись, Красное Облако испустил чуть слышный свист. Звуки эти пронеслись над лагерем, не потревожив глубокого сна ни людей, ни лошадей. Но маленькая индианка, по-видимому, ждала отца: она вскочила со своего места и легкой тенью скользнула навстречу отцу.

— Ты звал меня? — спросила она.

— Да, дитя! — сказал он несколько грустно. — Настал час, когда нам надо расстаться! Я должен отправиться к Левой Руке, а тебе придется остаться с бледнолицыми.

— А ты знаешь, отец, где стоят вигвамы арапахов?

— Да. Ведь я много раз бывал в этих местах. Да и твоя мать дала мне достаточно точные указания, где находится теперь вождь арапахов.

— Скажи, отец: разве мать встречалась когда-нибудь раньше с Левою Рукою?

— Много раз. Ведь все это великое восстание краснокожих против бледнолицых — дело рук твоей матери. Ее побуждала к этому, боюсь, одна ее неутолимая ненависть к Деванделлю, жажда мести покинувшему ее человеку. Но она выбрала удачный момент, нашла достаточно горячего материала, и великий пожар действительно зажжен женскою рукою, и льется потоками кровь…

Я, во всяком случае, не принимал никакого участия, покуда мои братья не вырыли томагавк войны… Ялла же все время была душою заговора. Она снеслась со всеми выдающимися и влиятельными вождями чэйэнов и арапахов, она добилась того, что на время забыта старая вражда, и три великих племени детей этого края соединились против общего врага.

Но я-то, я узнал о принятом вождями решении начать священную войну против бледнолицых только тогда, когда об этом знали, кажется, все дети племени сиу!

— От тебя скрывали, потому что ты ведь не сиу!

— Да, я не сиу! — с горечью пробормотал индеец. — Но разве я бледнолицый? Разве «вороны» не индейцы чистейшей крови? Разве мы, «вороны», не сражались против поработителей Америки, когда сиу еще не знали даже о самом существовании янки? И, наконец, разве я не воин? Но от меня все скрывали, все прятали, как от человека, которому нельзя довериться!

Помолчав немного, он заговорил снова:

— Но пусть так! Теперь и Красное Облако посвящен в тайну. Ялла удостоила его своего доверия, когда о тайне лаяли, кажется, даже собаки. И Ялла дала мне серьезное и ответственное поручение…

В самом деле, может быть, до сих пор ни единому посланцу сиу еще не удавалось добраться до Левой Руки, арапахи не знают, что происходит в горах и степях…

— Так ты хочешь покинуть меня здесь? — прервала его слова Миннегага.

— Так нужно, дитя. Ты останешься с этими… людьми, потом отправишься за ними туда, куда пойдут они.

— До самой гациенды? — оживилась девочка, сжимая кулаки и сверкая глазами.

— Не только до гациенды, но и в гациенду! Именно в ее стенах, куда, как ты слышала, не впускали никогда индейцев. Там и нужно будет для нашего великого дела, дела твоей матери, твое присутствие! Ты хитра, как… гремучая змея. Ты умеешь скрывать свои мысли. Ты двулична, как… взрослая женщина, у которой сладкие слова на устах и яд в душе. Ты сумеешь всюду проникнуть и ты сумеешь прикидываться чистейшим ребенком, хотя ты уже научилась убивать воинов, правда, предательским ударом в спину… Словом, ты в миниатюре настоящая Ялла… Да, да, твое место в гациенде!

— А что я буду делать там?

— Неужели ты потеряла всю свою смышленость? Подумай хорошенько! Во-первых, какую пользу делу твоей матери ты могла бы принести, если бы отправилась со мной к арапахам? Ты только задержишь меня в пути. Мало того, если я исчезну, оставив тебя здесь, это не возбудит подозрения бледнолицых. Они будут думать, что мне предоставилась возможность просто пойти своей дорогой, спасая собственную жизнь и не заботясь об их участи.

Если же я возьму тебя с собою, они встревожатся. Это может помешать нашим планам.

Мало этого, подумай хорошенько: ведь если арапахи еще не стерли гациенду с лица земли, если им придется нападать на белых, то как важно, чтобы среди белых находился тайный союзник!

Когда будут грохотать выстрелы, когда среди защитников гациенды начнется смятение, никто не будет, понятно, обращать внимание на тебя. Разве будет трудно проникнуть тогда к каким-нибудь дверям, открыть ворота, впустить ночью твоих братьев внутрь гациенды? Или поджечь вигвам белых?

Глаза Миннегаги сильнее заблестели, на алых устах появилась радостная, полная жестокости улыбка.

— Да, да, отец! — закивала она головою. — Я понимаю! Но моя мать?..

— Что такое хочешь ты сказать? Твоя мать не замедлит пожаловать сюда. Но, должно быть, только тогда, когда все будет кончено арапахами и Ялле останется только утолить жажду мести и ненасытную злобу, издеваясь над детьми полковника Деванделля. Этого удовольствия она, конечно, никому не уступит. Она собственной рукой снимет скальпы с голов детей Деванделля и выпьет по каплям всю их кровь, как она сняла уже, без сомнения, скальп с самого полковника… Она ведь истинная дочь племени сиу. Она — Ялла! Этим все сказано!

— Моя мать должна была бы предоставить этих белых щенков в мое полное распоряжение! — промолвила Миннегага.

— Зачем бы они тебе понадобились? — удивленно спросил Красное Облако.

— Разве я не сумела бы подвергнуть их таким мукам, что они тряслись бы всем телом? Разве я не смогла бы вот этими самыми руками снять с их голов скальпы? — страстно произнесла дочь Яллы.

Индеец вздрогнул и поглядел на Миннегагу почти с ужасом и отвращением:

— Ты не девочка! Ты — детеныш самки ягуара!

Наступило молчание, которое прерывалось только глубокими вздохами какой-нибудь из лошадей да сонным бормотанием Гарри, должно быть, и во сне все еще негодовавшего на то, что ему пришлось утолять голод жестким мясом озерной вороны.

Потом Красное Облако беззвучно приподнялся.

— Ну, пора! Часы бегут, до становища арапахов не близко. А мне надо добраться во что бы то ни стало поскорее к Левой Руке.

— Выдержит ли твой конь этот путь, отец?

— Буду гнать, покуда он будет держаться на ногах. Падет — пойду пешком!

— А если проснутся белые, покуда ты будешь седлать своего коня, и обнаружат, что ты собираешься покинуть лагерь?

— Это пустое! Разве мне не приходилось уводить лошадей у дремавшей в двух шагах стражи? Иди, ложись на свое место, не шевелись, и ты увидишь, как я исчезну, не разбудив бледнолицых.

Миннегага беззвучно скользнула к тому месту, где еще лежал ее плащ. Но почти дойдя до своего ложа, она вернулась к неподвижно стоявшему Красному Облаку.

Тот молча погладил ее по щеке и произнес:

— Все-таки ты ведь мое родное дитя! Прощай! Иди же!

Но она не уходила.

Индеец с тихой лаской повернул ее за плечи и слегка толкнул со словами:

— Иди же, иди, дитя! Пора кончать!

— Если ты, отец, раньше меня встретишь мою мать, — прошептала девочка, — то передай ей мой привет. Скажи, что я делала все по твоим указаниям, желая помочь Ялле в достижении ее целей. Ты скажешь так, отец?

И опять она скользнула в сторону и скрылась во мгле. Индеец, увидев, что его дочь уже исчезла, снял с плеча свой карабин, проверил, исправно ли работает курок, попробовал, свободно ли идет нож из чехла, и затем медленно приблизился к месту, где сладко спали белые.

— Какой случай! — прошептал он. — Они спят мертвым сном. Три удара ножом в сердце, и они ушли бы в страну теней, а у меня было бы три скальпа врагов моего племени. Но нет, нельзя, нельзя! Это могло бы повредить планам Яллы!

Постояв немного, он довольно сильно топнул ногой. Это было, конечно, только особого рода уловкой, средством убедиться, спят ли бледнолицые и насколько крепок их сон.

Ровный и дружный храп спящих показал индейцу, что его маневр не прервал сна трапперов. Однако Красное Облако еще два раза повторил тот же прием и только тогда, ползком отодвинувшись на некоторое расстояние от спящих, подозвал тихим свистом своего коня. Лошадь была расседлана. На ней не было даже попоны, но это не остановило индейца. Одним прыжком Красное Облако очутился на спине коня и погнал его во мглу ночи.

Усталому коню, очевидно, отнюдь не улыбалась перспектива ночных странствий. Он охотно остался бы рядом с товарищами, с конями трапперов. Но индеец сжимал коленями бока лошади, железной рукой держал узду, и конь, потоптавшись на месте, прыгнул и помчался стрелою. Топот копыт глухо звучал в ночной тишине, потом звуки стали слабеть и слабеть. А в становище трапперов по-прежнему все было спокойно: охвативший усталых людей сон был так силен, что трапперы не проснулись при звуках топота коня, уносившего Красное Облако.

Только маленькая индианка, разумеется, не спала. Она лежала, закутавшись в плащ, но голова ее была открыта. Глаза блестели. Миннегага напряженно вслушивалась и всматривалась, уделяя одинаковое внимание и удалявшемуся отцу, и мирно спавшим в двух шагах от нее охотникам. Минуту спустя, когда топота копыт коня Красного Облака уже почти не было слышно, дочь Яллы прошептала:

— И все же ты не сиу! Нет, ты не сиу! Сиу не ушел бы, не сняв скальпов со своих врагов…

Потом задремала и она.

Красное Облако без пощады гнал свою лошадь, гнал криком, колотя ногами по вздымавшимся бокам, наконец ударами железного кулака по голове измученного, задыхающегося, готового пасть животного. Лошадь временами артачилась, вздымалась на дыбы, жалобно ржала, словно моля о пощаде. Но индеец, стиснув зубы, кричал:

— Скачи! Умри, но донеси меня до становища моих братьев!

И снова гнал своего коня.

Все тяжелее дышало бедное загнанное животное. Все чаще по его членам пробегала судорожная дрожь. Бока были покрыты пеною, из широко раскрытого рта пена падала на росистую траву клочьями. Но Красное Облако все гнал и гнал мустанга, нещадно колотя его.

Потом, когда это перестало помогать, когда конь уже еле брел, спотыкаясь, Красное Облако вынул нож и его концом принялся колоть шею лошади. С жалобным ржанием, напоминавшим предсмертный стон, конь опять сделал несколько скачков, понесся рысью, галопом. Но у него уже не было сил. Еще миг — и он рухнул на землю. Красное Облако предвидел это: когда конь падал, индеец спрыгнул с его спины и отскочил в сторону.

Короткое хриплое дыханье… Стон…

Еще раз загнанная насмерть лошадь с трудом подняла красивую голову и посмотрела вокруг полными тоски и ужаса вытаращенными глазами. Потом голова упала с глухим стуком на землю. Конь был мертв. Проклятье сорвалось с уст Красного Облака. Но оглядевшись вокруг, он заметил, что вдалеке блестит тускло огонек. По всей видимости, это и было становище арапахов, какой-нибудь сторожевой костер.

Индеец, не глядя на верного коня, отдавшего ему свою жизнь, пошел по направлению к огню. Едва он сделал две или три сотни шагов, как из мглы прозвучал повелительный голос:

— Стой!

— Я не двигаюсь! — ответил спокойно Красное Облако, скрещивая руки на груди. Его зоркий глаз уже успел и во мгле ночи разглядеть, что кругом шевелились тени: не менее двенадцати человек, вооруженных копьями и карабинами, держались около пришедшего, готовясь кинуться на него, если он только сделает хоть один шаг.

— Кто ты? Куда ты идешь? — прозвучал из мглы тот же повелительный голос.

— Ищу Левую Руку, великого сахема арапахов!

— Кто послал тебя?

— Ялла.

— Дочь племени сиу!

— Да, жена Красного Облака, вождя «воронов».

— Как твое имя?

— Мое имя Красное Облако. Я муж Яллы.

Перед неподвижно стоявшим со скрещенными на груди руками Красным Облаком словно из-под земли выросла высокая фигура.

— Привет тебе, Красное Облако, муж знаменитой Яллы! Я тот, кого ты ищешь! Я — Левая Рука.

Потом, обратившись к державшим наготове свои копья и карабины воинам, Левая Рука распорядился:

— Зажгите факелы! Показывайте дорогу к нашим вигвамам нашему дорогому гостю, вестнику Яллы!

VI Ялла

Почти вслед за словами Левой Руки, приказавшего своим спутникам зажечь факелы, вспыхнуло несколько огней: это индейцы, всегда имеющие с собой в запасе ветви смолистого дерева окот, исполняющего роль наших факелов, высекли огонь и зажгли свои импровизированные светильники. Левая Рука подошел к Красному Облаку, протягивая ему руку для дружеского привета.

Знаменитый воин краснокожих, непримиримый и беспощадный враг белой расы, человек, рассказами о кровавых подвигах которого много лет были полны эти дикие земли Северной Америки, пал вместе с другими знаменитыми, столь же прославленными индейскими сахемами в ужасной схватке с волонтерами Колорадо, руководимыми полковником Чивингтоном. Но в те дни, о которых мы рассказываем, Левая Рука находился еще в апогее своей славы, считался непобедимым, и одно его имя наводило ужас на бледнолицых.

Он был высокого роста, казался почти гигантом и обладал могучей мускулатурой, делавшей его одним из самых сильных людей, быть может, в целом свете. Недаром индейская легенда говорит, что Левая Рука мог с честью выдержать борьбу с любым гризли, не будучи вооруженным, мог будто бы задушить медведя голыми руками…

Красное Облако, согласно индейскому этикету, не выказывал ничем того интереса, который вызывал в нем вождь арапахов, но зоркий глаз старого воина «воронов» не замедлил в одно мгновенье оглядеть арапаха и оценить его чудовищную силу.

Все тело Левой Руки, обнаженное до пояса, было покрыто рубцами. С первого взгляда могло показаться, что это узоры татуировки. На самом деле это были следы бесчисленных ран, полученных Левой Рукою в столь же бесчисленных схватках. Тут были рубцы от ран, нанесенных ножами и томагавками индейцев, штыками американских солдат, ружейными и револьверными пулями, наконец, рогами оленя и буйвола, когтями медведя. Десятой доли этих ран было достаточно, чтобы отправить на тот свет любого простого смертного. Но Левая Рука не был простым смертным: в его жилах текла какая-то особенная кровь, позволявшая ему оправляться от ужасных ран с непонятной быстротой, в его теле был источник какой-то нечеловеческой силы и живучести, приравнивавшей его к диким животным прерии, к серому медведю, которого надо чуть ли не разрубить на части, чтобы убить…

Странное впечатление производил головной убор вождя аропахов: он состоял из массивного золотого обруча, напоминавшего своеобразную диадему, а к этому обручу были прикреплены пышным пучком расположенные, длинные и гибкие пестрые перья птиц прерии; перья, загибаясь назад и образуя над головой Левой Руки своеобразную корону, спускались на спину индейца, доходя чуть ли не до земли.

На Левой Руке были кальцонеросы мексиканского покроя из роскошного бархата, с разрезами внизу, от колена, позволявшие видеть великолепные мокасины из светлой кожи, украшенные двумя десятками человеческих скальпов разнообразнейших цветов. Тут явно были и женские, и даже детские волосы…

— Мой брат не желает ввести меня в заблуждение? — протянул руку Красному Облаку вождь арапахов, в котором костюм гамбузино, облекавший тело вождя «воронов», возбудил подозрения.

— Я сказал тебе свое имя! — гордо ответил спрошенный.

— Но почему ты приходишь к твоим братьям в одежде ненавидимых нами бледнолицых?

— Потому что, только перерядившись, я мог добраться сюда от гор Ларами. Под этими одеждами, однако, моя кожа остается такой же красной, как и твоя, Левая Рука.

Казалось, подозрения арапаха рассеялись. Он одобрительно кивнул головою и произнес.

— Хорошо! Я вижу, мой брат из племени «воронов» мудр и осторожен. Но идем отсюда. В моем вигваме удобнее говорить, чем под открытым небом!

— Я готов! — отозвался пришелец. — Но мне придется идти пешком, ибо я загнал, спеша разыскать тебя, моего коня. Его труп лежит на расстоянии полета стрелы отсюда!

— Разве арапахи так бедны мустангами, что их гостю придется тащиться по прерии, словно ребенку, боящемуся вида лошади? — ответил Левая Рука гордо.

Минуту спустя какой-то молодой воин подвел к Красному Облаку великолепного гнедого коня с блестящей шерстью и огненными глазами. Конь был оседлан по-мексикански.

— Вчера этой лошадью владел какой-то бледнолицый золотоискатель, осмелившийся забраться в заповедные земли арапахов. Если мой брат удостоит коня своим вниманием, он увидит, что скальп мексиканца еще висит у седла! — сказал арапах.

Красное Облако не заставил уговаривать себя и одним прыжком очутился в седле. Когда всадники тронулись в путь, направляясь к близкому лагерю арапахов, на месте их свидания остался целый отряд воинов, по-видимому, охранявших покой и безопасность остальных обитателей становища.

Менее чем через полчаса Красное Облако, не отстававший от вождя арапахов, очутился уже в пределах поселка, образованного приблизительно сотней вигвамов конической формы, расположенных полукругом. Судя по числу и размерам вигвамов, можно было предполагать, что в распоряжении Левой Руки имеется не менее пятисот индейских воинов.

С первого же взгляда на поселок можно было понять, что это не просто мирное становище: у костров, горевших здесь и там у входов в вигвамы, не было видно ни женщин, ни детей. Кроме того, отсутствовал неизбежный в поселках, предназначенных для более или менее продолжительного пребывания, большой вигвам, посвященный Великому Духу, в котором хранятся разного рода реликвии расплывчатой индейской религии. Ясно было, что это становище являлось попросту боевым лагерем. Арапахи, значит, вырыли томагавк войны и вступили на тропу сражений, они были готовы к соединению с чэйэнами и сиу для борьбы с общим врагом — бледнолицыми.

Между вигвамами были видны небольшие табуны стреноженных мустангов, находившихся под охраной молодых воинов, а здесь и там держались пикеты хорошо вооруженных людей, исполнявших обязанности часовых лагеря.

Доскакав до самого большого вигвама, Левая Рука сошел с коня, которого тотчас увел подбежавший молодой воин. Красное Облако был до того утомлен, что лишь при помощи вождя арапахов, в свою очередь, сошел с коня.

— Вот мое временное жилище, — сказал, обращаясь к пришельцу, Левая Рука, — но с этого момента оно становится твоим. Ты нуждаешься в отдыхе и подкреплении. Располагайся же тут, как если бы ты пришел в свой собственный вигвам, и предавайся отдыху, которому ничто не помешает, разве только нападение бледнолицых!

— Этого нечего опасаться! — отозвался усталым голосом «ворон». — Прерия в руках краснокожих, как этого желал Великий Дух, грозный Маниту, отдавший горы и степи своим любимым детям красной земли.

Внутри вигвама горел небольшой костер, дым которого частью уходил в сделанное наверху отверстие, частью расплывался в самом вигваме, наполняя его теплом и запахом горячего смолистого дерева.

Вигвам Левой Руки лишь размерами отличался от вигвамов обычного типа, которыми пользуются индейцы разнообразнейших областей Северной Америки как на севере, так и на юге материка.

По существу, вигвам представляет собою не что иное, как довольно примитивно устроенную легко переносимую палатку. Остов ее делается из тонких и гибких длинных шестов, нижние концы которых забиты в землю, а верхние собраны и связаны вместе тонкими кожаными шнурками. Каркас этот, отличающийся исключительной легкостью, покрывается плохо выделанными кожами бизонов, лошадей и других животных, иногда кусками грубой ткани. Вверху всегда оставляется небольшое отверстие для выхода дыма от огня, разводимого на примитивном очаге, который ставится посредине вигвама прямо на полу и состоит из нескольких камней. Но за отсутствием тяги лишь ничтожная часть дыма действительно выходит наружу, большая же его часть остается в самом вигваме. Благодаря этому, воздух вигвама всегда дымен и угарен. Редкий из европейцев может долго пробыть в вигваме, когда на очаге пылают сучья и щепки: дым режет глаза, захватывает дыхание, отравляет кровь углекислотою.

К этому присоединяется еще невыносимая вонь от плохо выделанных шкур, от запасов сушеного и вяленого мяса, от остатков пищи, выбрасываемых прямо на пол.

О том, что такое опрятность, сын прерий Северной Америки имеет весьма смутное представление, о порядке в вигваме он заботится еще менее, и потому пребывание в жилищах индейцев может показаться истинным мучением для более или менее культурного человека.

Вполне естественно, что жизнь в такой обстановке, среди вечного чада и угара, в неимоверной грязи, влечет за собою тяжкие последствия, болезни и даже смерть. Но вся тяжесть этого падает почти исключительно на женщин, осужденных проводить в вигвамах большую часть времени и делать там же свою домашнюю работу; женщины хворают, часто слепнут, преждевременно дряхлеют.

Сами же воины находятся в вигвамах очень мало, предпочитая пребывание на свежем воздухе.

Поэтому здоровье индейских женщин неизмеримо хуже, чем мужчин. У дикарей Северной Америки, столь поэтическими красками описанных Лонгфелло и Купером, на самом деле женщина является чем-то вроде вьючного животного. Она рабыня, лишенная почти всех человеческих прав. Она — существо низшей расы, и индеец считает ниже своего достоинства заботиться о женщине.

Вигвамы вождей отличаются от вигвамов простых воинов очень мало и, главным образом, только внешне: они несколько обширнее, прочнее устроены; кожи бизонов, которыми обтягивается каркас, иногда расшиты причудливыми узорами, а чаще просто пестро размалеваны красками, которые добывают те же сквоу индейцев из сока растений и некоторых минералов.

Иногда какая-нибудь сквоу отличается своеобразными художественными наклонностями, и тогда ей поручается изображать на кожах бизонов целые картины, сюжетами которых служат по большей части эпизоды сражений и поединков индейцев или их охоты на бизонов, оленей и мустангов. Индейская живопись примитивна и удивительно напоминает рисунки наших детей дошкольного возраста. Ни малейшего понятия о линейной и воздушной перспективе у индейцев нет. Фигуры людей и животных изображаются чуть ли не условными знаками. Но, в общем, индейская живопись представляет известный интерес, и путешественники, которым приходилось бывать среди краснокожих, проводят иногда долгие часы, рассматривая фантастические рисунки с картинами погони за бизонами, схваток с гризли и боев с бледнолицыми.

Но вернемся к героям нашего повествования и послушаем их беседу.

Войдя в хижину и не обращая ни малейшего внимания на стоявший в ней едкий чад, Красное Облако и Левая Рука уселись в углу, на брошенной на землю груде буйволовых и лошадиных кож, от которых шел резкий и тяжелый запах.

Левая Рука вытащил из-за шкур старый, полуразвалившийся парусиновый чемодан, явно отнятый им у какого-нибудь злополучного эмигранта, раскрыл его и добыл оттуда калюмет, трубку мира, набил ее мериком — крепчайшим табаком, дым которого могут выносить, кажется, только индейские легкие, зажег, затянулся дважды, выпустил дым густыми струями направо, потом налево и передал трубку прибывшему. Красное Облако молча проделал то же самое.

По индейскому церемониалу, до совершения этого странного обряда, знаменующего заключение дружбы и мирные намерения обоих по отношению друг к другу, никакие переговоры не могли иметь места.

Но раз калюмет побывал в руках обоих собеседников, они могли объясняться по делу, могли начать пэуэу.

— Не пришел ли мой брат от сиу с упреком по моему адресу, что я еще не покинул территории Соленого озера и не пошел навстречу чэйэнам, чтобы соединиться с их воинами? — начал разговор хозяин.

— Нет, ты ошибаешься, великий вождь арапахов! — ответил Красное Облако. — Сами сиу только теперь пробились через заставы бледнолицых и спустились с гор в прерию. Кроме того, до сих пор достаточно было помощи чэйэнов для истребления рассеянных в степи постов белых.

— Я действовал по их примеру, уничтожив за это время все гациенды белых, которые могли служить убежищем для выкуренных чэйэнами из их логовищ бледнолицых лисиц!

— Разве все? Мой брат забыл, вероятно, о существовании одной гациенды, которая, согласно желанию Яллы, должна быть стерта с лица земли.

— О какой гациенде говорит мой брат?

— Ферма полковника Деванделля.

— Того, который был первым мужем Яллы?

— Да. И полковник — злейший враг нашей расы. Его обширная и, должно быть, хорошо укрепленная гациенда находится в устье реки, которую белые называют рекою Вебер.

Сахем арапахов вскочил с места.

— Мне говорили, — сказал он, — что там, за этими лесами, действительно находится гациенда. Не понимаю, почему я упустил это из виду! Но пусть подождут бледнолицые! Я доберусь и туда, за леса и горы!

Я подвергну всех обитателей гациенды таким мукам, что содрогнется сам Великий Дух. Я выпью их жизнь по каплям раньше, чем сниму с их голов скальпы! Не пощажу ни единого, будь это старик, женщина, ребенок!

— Нет, двоих тебе придется пощадить!

— Это почему?

— Таково желание Яллы. Что будет с остальными, для моей жены безразлично, но двоих ты должен сохранить в живых и передать Ялле. Это дети полковника Деванделля — юноша и девушка.

— Понимаю! Ялла хочет расправиться собственными руками с детьми своего первого мужа, так жестоко оскорбившего ее когда-то? Ну что же! Ялла сумеет замучить этих щенят не хуже, чем сумел бы сам я! Ну ладно! Я уважаю Яллу. Она не женщина, а настоящий воин! Пусть будет так, как хочет Ялла! Этих двух я возьму и передам ей живьем. Пусть потешится! Но скальпы остальных принадлежат моему племени! Пройдет еще несколько часов, и гациенда будет действительно стерта с лица земли и все ее обитатели перебиты!

— Не торопись, мой брат! Дай достигнуть гациенды трем бледнолицым, направляющимся туда по поручению полковника Деванделля! Я был с ними несколько дней и только этой ночью покинул их. С ними осталась моя дочь Миннегага. Впрочем, если ты дашь мне несколько молодых воинов, я, может быть, нападу и теперь на белых. Там будет видно. Но сейчас я очень устал, и, главное, я изнемогаю от голода. Не даст ли мой брат арапах мне чего-нибудь для утоления терзающего мои внутренности голода? Он туманит мою голову, путает мысли…

Левая Рука раздобыл из походного сундука какую-то снедь, состоявшую из кусков мяса, растений и сыра, и протянул чашку с этим месивом гостю. Потом он достал фляжку с мексиканской водкой и указал на нее Красному Облаку со словами:

— Пусть насыщается и утоляет свою жажду мой брат, великий воин племени «воронов». Мы в походе, поэтому мне нечем больше угостить тебя, но что есть — все твое. Я же должен пойти проверить, держатся ли на своих местах сторожевые.

Красное Облако принялся истреблять предложенное ему гостеприимным арапахом, а последний действительно покинул вигвам. Но бедному воину племени «воронов» и на этот раз не суждено было насытиться, как он того желал, потому что, едва успел он проглотить пару кусков, как в лагере арапахов поднялась какая-то тревога: скакали по всем направлениям лошади, раздавались крики индейцев, кто-то из вождей раздавал приказания громким голосом.

— Мой брат, Левая Рука, кажется, мог бы по крайней мере дать мне время утолить голод и отдохнуть четверть часа! — с неудовольствием пробормотал Красное Облако, торопливо глотая куски мяса. — Не может быть, чтобы трапперы обнаружили мое отсутствие, погнались сюда за мною и их появление вызвало всю эту суматоху!

Он поднялся, все еще держа в руках медную чашку с предложенным ему Левой Рукой угощением и прислушался.

Звуки выстрелов, явно произведенных в непосредственной близости от лагеря, взволновали его. Он швырнул на пол чашку, не заботясь о том, какая участь постигнет содержавшееся в ней месиво, и схватился за поставленное в угол ружье.

— Что такое? — пробормотал он. — Неужели проклятые солдаты бледнолицых осмелились напасть на владения вождя арапахов?

В это время распахнулась пола, прикрывавшая вход в вигвам Левой Руки, и сам вождь арапахов вошел в свое жилище.

— Знает ли мой брат, — спросил он гостя, — кто готовится прибыть сейчас в наше становище?

— Бледнолицые? Пограничные солдаты?

Левая Рука презрительно улыбнулся:

— Пусть попробуют! Разве у нас мало воинов, чтобы достойно встретить хоть целый полк «длинных ножей» Великого Отца белых? Нет, это братья! Ялла во главе двухсот или трехсот лучших воинов племени сиу приближается к лагерю арапахов!

— Моя жена уже здесь? — воскликнул пораженный индеец.

— Но… Но уверен ли ты, мой гость и брат, — с тонкой, почти неуловимой иронией задал вопрос Левая Рука, — что Ялла действительно жена Красного Облака?

— Что значит этот вопрос? — скрестил руки на груди «ворон». — Приведи Яллу сюда, и ты из ее уст услышишь истину!

— Следуй за мною! — ответил коротко арапах, направляясь к выходу из вигвама.

У порога арапах остановился и произнес:

— Я и мои воины, мы хотим сделать торжественный прием Ялле. Надеюсь, ты примешь участие в этом?

Красное Облако гневно нахмурил брови. Кровь бросилась ему в лицо. Ведь его, вождя «воронов», аропахи встретили совсем иначе! Они чуть не расстреляли его… Целый отряд воинов сопровождал его, идя по пятам почти до самой хижины Левой Руки, словно он не гость, а пойманный шпион. Или, по крайней мере, подозрительный субъект. И эти унизительные вопросы Левой Руки?! А теперь они готовятся оказать небывалые почести, и кому же? Женщине! Не какому-нибудь прославленному воину, а женщине племени сиу…

Но к Красному Облаку сейчас же вернулось самообладание, и он ответил вождю арапахов, правда, с явным сарказмом:

— Да, идем устраивать почетную встречу для великой Яллы!

Разбуженные выстрелами — сигналами, поданными передовыми постами, все обитатели становища арапахов были уже на ногах. Первый момент сумятицы прошел. По становищу разнеслась весть, что речь идет не о вражеском нападении, а о приближении отряда дружественных сиу, руководимых Яллою, и воины арапахов готовились принять участие в торжественном приеме союзников. Они выстроились в два ряда. Почти у каждого воина в руках был ярко пылающий факел. Они освещали путь к становищу для дорогих гостей.

Красное Облако остановился у одной палатки и равнодушными глазами глядел на это действительно фантастическое зрелище.

Минуту спустя показался большой отряд всадников. Во главе его ехала Ялла на великолепном белом коне, удивительно схожем со знаменитым белым мустангом прерий, убитым трапперами в Ущелье Могил.

На коне была наборная блестящая сбруя, американское седло, тоже с серебряным узором, и серебряные стремена. Ехала Ялла по-мужски.

В дни, к которым относится наш рассказ, пресловутой краснокожей красавице было уже около тридцати пяти лет, но она удивительно сохранилась и казалась чуть ли не девушкой лет двадцати.

У нее было лицо с правильными и красивыми чертами, ее глаза сияли, словно бриллианты, но в них горел какой-то мрачный огонь. Роскошные длинные и мягкие волосы спадали на ее плечи и развевались, словно темное облако, за спиною Яллы.

Если бы кто-либо из трапперов присутствовал при появлении Яллы в лагере арапахов, то он был бы вынужден сознаться, что и среди красивых европейских женщин темнолицая Ялла показалась бы все же красавицей. Среди же аборигенов Америки Ялла не имела соперниц по красоте. Единственное, что значительно умаляло эту красоту, или, по крайней мере, давало ей какой-то особый оттенок, было то, что и в глазах, и в улыбке, и в каждой черточке лица индейской красавицы сквозило высокомерие, холодная жестокость, беспощадность. Благодаря этому прекрасное лицо Яллы казалось скорее лицом мужчины, чем женщины.

На предводительнице сиу был оригинальный костюм. В нем из национальных уборов сохранилась только роскошная диадема из разноцветных перьев, напоминавшая королевскую корону; впечатлению этому способствовал массивный золотой обруч, украшавший голову Яллы.

Сильное и удивительно стройное тело женщины было облечено в короткую рубашку из драгоценного белого шелка, перетянутую красным, шелковым же поясом по тонкой, почти девической талии. Костюм дополняли кальцонеросы испанского образца из голубого бархата с золотым позументом и разрезом внизу, позволявшим видеть роскошные мокасины, украшенные, по индейскому образцу, разноцветными скальпами. На плечи Яллы был накинут широкий индейский плащ.

Ялла, как и все сопровождавшие ее воины, была отлично вооружена: за поясом у нее торчала пара длинноствольных боевых пистолетов с богатейшими прикладами, испанская наваха в золоченых ножнах, а за плечами — длинный, великолепной работы карабин. Кроме того, у седла висел еще томагавк.

Арапахи восторженно приветствовали красавицу племени сиу. Это было нарушением всех индейских традиций: мужчина не может склонять голову перед низшим существом — перед женщиной. Но Ялла славилась на все прерии. И славилась не только своей вызывающей и победной красотой. Ее слава, заставившая индейцев преклоняться перед женщиной вопреки всем традициям, основывалась на удивительном уме этой красавицы, ее неукровимости, свирепости, ее бесстрашии в бою и неутомимости в походах, ее дьявольском умении губить врагов. Словом, еe славу составляли именно чисто мужские качества воина и полководца…

Подъехав к самому становищу арапахов, сиу несколько приостановились, пропуская вперед предводительницу племени.

Ялла подняла на дыбы своего чудного коня и заставила его сделать несколько красивых лансад, потом сдержала его и железной рукою принудила замереть на месте в двух шагах от вышедшего навстречу ей вождя арапахов. Без помощи Левой Руки Ялла легко сошла с лошади и вместе с Левой Рукой направилась к его вигваму. Тем временем к каждому прибывшему воину сиу подошел арапах, они обменивались дружественными приветствиями в обычной форме диких криков, пожимали друг другу руки, обменивались мелкими подарками.

Красное Облако с мрачной и сардонической улыбкой глядел на почести, которые оказывались самим Левой Рукой и его воинами Ялле: пусть для других Ялла была знаменитостью, славою индейцев, но для него она была и оставалась только его женой. И воину было неприлично при встрече с женой оказывать ей какие-либо знаки почтения. Это могло бы повредить его репутации воина и мужа.

Ялла увидела фигуру своего мужа в тени вигвама и, закончив переговоры с Левой Рукой, направилась к Красному Облаку. При ее приближении индеец молча повернулся, вошел в отведенный ему арапахом вигвам, опустился на груду кож и зажег свою трубку.

Ялла, молча последовавшая за ним, стояла посреди хижины. Ее стройная и высокая фигура была окутана живописными складками дорогого, расшитого руками индейских искусниц разнообразнейшими узорами суконного плаща.

Казалось, Красное Облако даже не замечал, что, кроме него, есть кто-нибудь в вигваме: он сосредоточенно курил, наполняя вигвам облаками едкого дыма, и не глядел на молча стоявшую перед ним женщину.

Так прошло несколько минут. По яркому блеску лучезарных глаз героини племени сиу, по ее нахмуренным бровям и сжатым губам, по ее бурно вздымающейся груди можно было судить, что в душе индейской красавицы бушует гроза. Но она не проявляла своих чувств ни словом, ни жестом.

Наконец, напрягая все усилия, чтобы сдержать душившую ее злобу, дрожащим от волнения голосом Ялла задала вопрос Красному Облаку:

— Где они?

Красное Облако, не теряя своего искусственного спокойствия, флегматично пустил в спертый воздух новую струю дыма, неторопливо подбросил несколько сучьев в горевший на полу костер, помешал угли и потом спросил, не оборачиваясь:

— О ком ты говоришь?

— О детях бледнолицего! — коротко ответила женщина. — Ведь я поручила тебе следить за Птицей Ночи и, кроме того, добыть для меня этих двух детей Деванделля, для чего ты должен был соединиться с нашим другом, Левою Рукою. Где же они, я спрашиваю?!

Красное Облако хладнокровно пожал плечами.

Ялла не выдержала и заговорила снова:

— Я знаю, что Птица Ночи попал в руки Деванделля и был по его приказанию расстрелян. Но ты, более хитрый и ловкий, а может быть, просто более удачливый, сумел проскользнуть через ущелье и пересечь прерию…

Красное Облако чуть заметно улыбнулся.

— Как видишь, — сказал он спокойно, — воины племени «воронов» иногда могут кое-чему научить воинов твоего племени!

— Но где же дети полковника? — шагнула вперед Ялла, сверкая глазами.

— Моя жена слишком тороплива! — флегматично отозвался индеец, снова начиняя табаком трубку и раскуривая ее.

— Что ты этим хочешь сказать? — вспылила Ялла.

— Только то, что не всякое предприятие можно осуществить просто и в короткий срок.

— Так, значит, потомки моего оскорбителя еще не в наших руках? Они на свободе? — пробормотала, кусая до крови губы, индианка. — Но что, в таком случае, сделал ты для нашего дела за эти дни? Ты давно покинул лагерь?

— Да. Но разве путешествие по прериям — это прогулка среди вигвамов родной деревни? — насмешливо отозвался Красное Облако. — Я все эти дни провел в жестокой борьбе с опасностями, десять раз был на краю гибели, десять раз шел на верную смерть. И только полчаса назад я добрался до становища арапахов. Ведь меня не сопровождала целая армия воинов, которые облегчали бы мне исполнение труднейшей задачи!

Я только успел переговорить с вождем арапахов относительно гациенды Деванделля.

— Но что же делал вождь арапахов до этого времени?

— А что же он мог делать? Охотился за бледнолицыми, готовил к походу своих воинов, пополняя свою коллекцию скальпов…

— И только?

— Гм. Я думаю, что эти прославленные воины сиу сделали немногим больше, чем арапахи!

— Ты ошибаешься! — яростно вскрикнула Ялла, глядя в упор на все так же флегматично покуривавшего свою трубку мужа. — Ты ошибаешься! Хочешь иметь доказательства?

— Покажи!

Ялла выставила вперед правую ногу и показала мокасин, украшенный отвратительным трофеем: к коже сапога был прикреплен совсем еще свежий скальп. Это были довольно длинные серебристые седые мужские волосы.

— Видишь? — торжествуя, спросила ужасная женщина.

— Я не слеп! Скальп белого. Должно быть, почти старика… Что же из этого?

— Эти волосы украшали голову того, кто был моим первым мужем!

— Полковник Деванделль? Ну что же…

Скользнув беглым и равнодушным взором по серебристому скальпу, индеец вновь принялся за свою трубку, не обращая внимания на буквально готовую задохнуться от ярости женщину.

— Тебя, значит, все это не интересует? — произнесла она порывисто. — Тебе, значит, все равно, жив ли он, мертв ли…

Красное Облако вынул изо рта чубук и стал упорно глядеть на глиняную фляжку, висевшую на одной из жердей вигвама.

— Я хочу пить! — сказал он. — Там, в этой фляжке, должна быть водка! Подай!

— Ты… ты, кажется, отдаешь мне приказание как своей служанке? — дрожа всем телом от ярости, произнесла Ялла.

— Разве ты не моя жена? Или ты забыла, что я твой муж и повелитель?! Долго ли я буду ждать, женщина? Подай мне фляжку!

Его голос все повышался. И он дал простор всей накопившейся в его душе злобе против этой женщины… Его рука сжимала рукоять мексиканского ножа.

Казалось, Ялла, не ожидая удара, ринется на него. Но привычка повиноваться мужу одержала верх. Индейская красавица подошла к стене вигвама, сняла фляжку, наполнила водкой тут же поднятый с полу медный стакан и поднесла его Красному Облаку со словами:

— Мой повелитель может утолить свою жажду!

Индеец, беря стакан из дрожащей руки женщины, взглядом показал Ялле на второй стакан и сказал:

— Разрешаю выпить и тебе!

Ялла, не отвечая, отошла в другой угол и опустилась на разостланную на полу шкуру бизона.

Она следила горящими гневом и ненавистью глазами за каждым движением мужа. А тот, делая вид, что не обращает на нее никакого внимания, спокойно поднес к губам стакан и принялся тянуть маленькими глотками жгучую сладковатую жидкость.

VII Сиу против «ворона»

Выпив полстакана водки, Красное Облако отставил его в сторону, потом не торопясь оправил шкуры, служившие ему ложем, предполагая улечься на этих шкурах для основательного отдыха.

Устроившись, он опять потянулся к стакану.

Ялла по-прежнему молча сидела в углу вигвама, не спуская горящих глаз с лица мужа. С каждым мгновением ее красивое, но суровое лицо, казалось, каменело и принимало все более свирепое выражение.

Тяжелое, напряженное молчание царило в вигваме. Только извне доносились звуки: там перекликались еще индейцы, иногда слышался протяжный, напоминающий стон ночной птицы возглас какого-нибудь часового, ржание лошадей.

Ялла не выдержала. Она заговорила, снова возвращаясь к старой теме:

— Итак, дети Деванделля еще на свободе?

— Разве я не сказал тебе этого, женщина? Но почему ты не ответила на мой вопрос: жив ли полковник или умер?

— Но ведь ты видел его скальп!

— Хорошо! Но покончила ли ты с ним? Человек, которoгo скальпировали, может отлично выжить, если ему не перережут горло! В племени «воронов» и сейчас есть воины, которых скальпировали враги и забыли прирезать. Они ели и пили с не меньшим аппетитом, чем ем и пью я, хотя их головы и были лишены волос! Правда, им временами, особенно при перемене погоды, приходилось невмоготу от ужасной головной боли…

— Правда, что скальпированные, переживая эту операцию, сходят с ума от постоянно возвращающейся к ним головной боли? Если это так, то он до конца жизни будет подвергаться невыносимым мучениям!..

— Кто это? Полковник? Значит, он таки жив? — встрепенулся индеец. — А я думал, что ты покончила с ним. Я предполагал, что ты вырвала из его груди трепещущее, обливающееся кровью сердце… И съела его!

— Убить человека? Это могут и дети! — презрительно улыбнулась Ялла. — Меня не удовлетворила бы такая месть, как смерть врага. Кто умер, тот уже ничего не чувствует. Ни радостей, ни горя, ни боли! Страдать могут только живые, и он будет страдать!

На ее красивом лице показалось выражение такой свирепой радости, что Красное Облако невольно содрогнулся.

— Да ты ужасная женщина! — пробормотал он.

— Почему для других я воин, а для тебя я только женщина? — страстным голосом отозвалась красавица.

Красное Облако не ответил.

Помолчав немного, он спросил жену:

— Итак, ты схватила Деванделля там, в ущелье гор Ларами? Это было нетрудно: твоя дочь почти смертельно ранила полковника, он не мог защищаться… Но где труп Птицы Ночи?

— Я сама сняла труп моего сына со скалы, у которой его расстреляли бледнолицые! Никто другой не осмелился бы сделать это! Но ведь я только женщина, которую можно заставить подавать мужу водку… Похоронив моего сына, я повела моих воинов на отряд полковника Деванделля, и мы смели их, как ветер с гор сметает опавшие мертвые листья! Но я только женщина, слуга, рабыня своего мужа…

— Да, вы победили отряд растерявшихся солдат, которыми никто не управлял! Великое дело! И сколько твоих воинов осталось там, в этом ущелье, где ты совершила столько геройских подвигов?

— Я считала только скальпы бледнолицых! — гордо ответила Ялла.

— Почему же?

— Потому что если и были убитые с нашей стороны, никто не обесчестил скальпированием их трупов!

— Так. Но ты пощадила только полковника Деванделля?

— Разумеется! Остальных мы прирезали.

Индеец снова наполнил свой стакан водкой и на этот раз опорожнил его единым духом. Ядовитая жидкость огнем разлилась по его жилам, принося с собою какой-то туман, заволакивавший сознание индейца.

Помолчав немного, он сказал странно зазвучавшим голосом:

— Итак, с Деванделлем, с одним из твоих мужей, покончено. А когда же ты думаешь приняться за добывание моего скальпа, женщина? У меня, как видишь, гораздо более длинные и красивые волосы, чем у этого бледнолицего! Мой скальп был бы отличным украшением для твоих мокасинов!

Ялла пожала плечами и опустила взор, избегая насмешливого и свирепого взгляда мужа. Теперь и она почувствовала неутолимую жажду и, добыв стакан, наполнила его водкой и принялась пить ее маленькими глотками.

— Здесь холодно! — промолвила она. — Хотя и горит костер, но я зябну.

— Ты отпустила на свободу оскальпированного тобою Деванделля? — задал вопрос индеец, окутываясь целыми тучами табачного дыма.

— Я не сошла еще с ума! Он находится в моих руках под охраной целого отряда преданных мне воинов сиу.

Внезапно индеец засмеялся свирепым смехом:

— Ха-ха-ха! Воображаю, как он красив теперь, этот твой первый муж с окрававленным черепом!

— Не знаю! — отрывисто ответила Ялла.

— А долго ли ты думаешь держать этого американского коршуна в клетке?

— Разве у меня нет томагавка, чтобы прикончить его, когда я утолю мою жажду мести?

— Я не переношу мысли, что у меня могут быть соперники, оспаривающие у меня, твоего мужа, право на твою любовь!

Странная улыбка исказила черты лица индианки.

— Неужели ты опасаешься соперничества человека, потерявшего свой скальп? — промолвила она вызывающе. — Я ненавижу и презираю бледнолицых. Затем, разве между Деванделлем и мною нет крови расстрелянного Птицы Ночи?

— Кто знает сердце женщины? — улыбнулся саркастически «ворон». — Ведь сердце женщины — сердце змеи. Может быть, вопьется зубами змея в ласкающую ее руку, может быть, зашипит и уползет в расселину скалы… И потом, я слышал так: женщины племени сиу почему-то всегда предпочитают бледнолицых воинов краснокожим! Я буду спокоен, когда ты прикажешь прикончить Деванделля.

— Ты не умеешь мстить своим врагам! Ты не знаешь, какое наслаждение иметь врага в своих руках и тешиться его муками, и смеяться, когда он молит о конце мучений, зовет к себе смерть-избавительницу. Я еще не утолила вполне свою ненависть к Деванделлю. Его дети еще не в моих руках. Подожди, покуда они не станут нашей добычей!

— И ты снимешь с голов их прекрасные волосы и тоже украсишь свои мокасины? Это будет, так сказать, семейная коллекция: на одном сапоге волосы отца, на другом — волосы детей… Ха-ха-ха! Ты удивительно изобретательна, Ялла, когда дело касается мести. А знаешь ли: самка ягуара — пример кротости по сравнению с тобою!

— Я сиу! — однозвучно ответила женщина.

— Да, ты истинная дочь этого славного племени! Я много слышал об индианках сиу. Например, люди говорят: женщина племени сиу гораздо менее думает о своих собственных детях, чем волчица…

— Что ты этим хочешь сказать? — вздрогнула Ялла.

— Только одно: мы тут с тобой толкуем битый час, но и до сих пор ты не поинтересовалась, жива ли твоя дочь Миннегага, что с нею сталось… Как будто Миннегага не рождена тобою же! Как будто ты забыла, что ты мать!

— Я искала Миннегагу в Ущелье Могил, но ее трупа там не было!

— Да и не могло быть. Она попала в руки бледнолицых. И она погибла бы, если бы я не пришел ей на помощь!

— Ты?

— Да, я! Если бы я был не из племени «воронов», а из племени сиу, я, может быть, забыл бы голос крови, как забывают матери сиу… Но я «ворон», и я оберегал Миннегагу.

— Но где же она?

— В безопасности. И там, где она может оказать услугу тебе же. Она находится в качестве заложницы у трех бледнолицых, которых полковник Деванделль послал сюда, в свою гациенду, чтобы известить детей о грозящей им опасности. Я мог, конечно, убить этих бледнолицых и их скальпами украсить свои мокасины, как сделала это ты со скальпом одного из своих мужей, но предпочел поступить иначе. Ты, впрочем, можешь не беспокоиться за участь Миннегаги. Белые глупы. Они все еще принимают твою дочь за ребенка. А Миннегага, как и ты, сиу! По смелости, изворотливости, кровожадности и мстительности она превзойдет со временем даже и тебя, первую женщину, которая удостоилась чести стать сахемом непобедимых сиу!

— А если бледнолицые убьют ее?

— Они не бандиты. Постыдятся расправиться так с существом, кажущимся им безвредным! Они ведь и не подозревают, что это она подготовила твою победу…

— Ударив ножом в спину Деванделля?

— Да. Кстати, откуда это, собственно, известно тебе?

— Он сам сказал мне это. У Миннегаги сильная и верная рука, у нее душа смелого воина!

Помолчав немного, Ялла заговорила снова:

— Конечно, я возьму гациенду Деванделля, и очень скоро. Но раньше надо покончить с теми бледнолицыми, которых ты побоялся убить, и вырвать из их рук мою дочь.

— Я? Побоялся убить? Ха-ха-ха! — зловеще рассмеялся Красное Облако. — Ах, да! Ведь я все забываю, что ты считаешь воинов моего племени недостойными держать стремя у… женщин твоего! Делай, впрочем, как знаешь! Я мог без труда привести сюда Миннегагу, убив трапперов, но я подумал: не будет велика разница, если в гациенде окажется тремя людьми больше. А в то же время, раз Миннегага попадет в гациенду и, притворяясь беспомощным ребенком, заберется в самое сердце вражеского лагеря, нам будет гораздо легче взять их!

— Ну какую же, в самом деле, серьезную помощь может оказать девочка? — почти пренебрежительно отозвалась Ялла.

— Как знаешь. Дело твое. Хочешь знать, где я оставил бледнолицых? На берегу Великого Соленого озера; это всего четыре или пять миль отсюда.

— Ну, так мы овладеем ими раньше, чем они опомнятся. Пойди, найди вождя сиу Черного Котла, потом переговори с Левою Рукою. Пусть тебе дадут полтораста или двести лучших воинов. Думаю, ведь этого будет вполне достаточно, чтобы взять гациенду?

— Значит, ты посылаешь меня хлопатать? А сама что будешь делать тут? — подозрительно спросил, приподымаясь, индеец.

— Я почти сутки не сходила с коня. Мне необходимо отдохнуть хоть несколько часов. У тебя же было время отдохнуть!

— Моя жена отдает мне приказания, как настоящий сахем племени! — с глубоким неудовольствием ответил Красное Облако.

— Да, как сахем! — твердо возразила Ялла. — Мы в походе. Ты воин. Все воины сиу обязаны повиноваться мне беспрекословно.

— Но я твой муж. Ты моя жена, ты моя вещь.

Я твой хозяин!

— Не во время похода! — сказала пренебрежительно Ялла.

Затем она встала со своего ложа и накинула на плечи плащ.

— Нет, всегда! И дома, и в походе, и в лагере муж остается мужем, владыкой, жена — его собственностью, его вещью!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что я тоже сахем! Настоящий сахем! Слышишь ли ты, женщина?

Ялла круто обернулась к мужу и, сверкая глазами, произнесла:

— Так послушай же и ты, мой муж, мой повелитель, мой… хозяин. И… и великий сахем! Понимаешь ли ты, что ты мне начинаешь надоедать и заставляешь терять даром слишком много времени? Ступай, я приказываю тебе. Отыщи Черного Котла, сделай все, что тебе сказано!

Красное Облако как будто растерялся от этого неожиданного отпора. Но минуту спустя он опять заговорил вызывающе:

— Знаменитая непобедимая Ялла утомилась! Великий сахем сиу выбился из сил, потому что пришлось проскакать несколько миль на лошади верхом… Великий воин сиу, самый величайший воин всего племени, желает не драться с врагами, а улечься в вигваме, на мягких шкурах… Ха-ха-ха! Вот если бы об этом узнали настоящие воины?!

Ялла не отвечала. Она закуталась старательно в свой плащ, присела к очагу и стала греть у огня руки.

Когда истощивший запас насмешек индеец смолк, Ялла отозвалась презрительно:

— Мой муж, повелитель, хозяин, великий воин «воронов», конечно, прав во всем, что он говорит о своей «вещи»… Но…

— Ну? Доканчивай!

— Но только он сегодня накурился до того, что его мозги уподобились мозгам… барана. И к тому же выхлебал всю водку арапахов, а потому его язык болтает разные глупости.

Удар попал в цель: Красное Облако, который не мог не сознавать, что он находится под влиянием хмеля, опомнился.

С проклятием он швырнул на пол и растоптал каблуком тяжелого сапога глиняную трубку, потом поднялся и, свирепо ругась, вышел из вигвама.

А Ялла сидела у костра, вытянув над огнем свои сильные и красивые смуглые руки. И лицо ее казалось каменным, но в глазах горел зловещий огонь, а черные брови были нахмурены.

VIII В погоню за трапперами

Тих, спокоен, глубок был сон трех трапперов, расположившихся на ночлег на берегах Великого Соленого озера.

Мягка, как пух, была ароматная трава, служившая им ложем. Кругом царила почти полная тишина. Плащи, которыми окутались странники, грели их усталые тела. А изнеможение, вызванное переживаниями этих последних страшно тревожных и полных лишений дней, сковывало члены истомой. Трапперы сознавали, что они находятся в сравнительно безопасном месте, что индейцы далеки. К тому же, разве гамбузино, так вовремя разбудивший товарищей там, в полуразвалившемся здании над входом в шахту, не взялся сторожить покой лагеря? И разве он не выказал себя за это время верным товарищем, бдительным часовым? Разве на него нельзя было положиться?

И трапперы спали блаженным сном.

Гарри и Джордж и во сне грезили о том угощении, которое они получат в гациенде, о вкусных блюдах и напитках. Джон Максим во сне видел хорошо знакомые ему места, детей полковника Деванделля, его усадьбу…

Ни одному из спящих грезы сна не навевали и тени тревоги, подозрения против мнимого гамбузино.

И так пролетали часы за часами. Близился, должно быть, рассвет, как вдруг чей-то крик, резко прозвучавший в абсолютной тишине, разбудил Джона Максима.

Крик повторился. И чуткое ухо степного бродяги сразу распознало звуки знакомого голоса: это не был крик какой-нибудь птицы, зверя, индейца, просто взрослого человека. Так кричат только дети.

— Миннегага! — воскликнул агент, вскакивая на ноги и моментально вспоминая все пережитое за эти дни.

— Что случилось с девчонкой? Ведь она с гамбузино, который так старательно оберегает ее, словно своего собственного ребенка! Что же может угрожать девочке? И где же гамбузино? Или он спит? Но не может же он спать настолько крепко, чтобы не слышать крика индианки?

Янки схватил свой верный карабин и внимательно огляделся вокруг. Воздух был насыщен поднимавшимися с озера густыми испарениями, но все же и в тумане янки кое-что различал, по крайней мере в непосредственной близости от себя.

И опять резко вскрикнула где-то во мгле Миннегага.

— Да что за дьявольщина? — пробормотал Джон Максим, делая шаг-другой в ту сторону, откуда донесся крик, потом не выдержал и попросту побежал, держа ружье наготове.

По дороге он громко закричал:

— Вставайте, Гарри, Джордж! За оружие! Миннегага! Что с тобой?

На его крик из густой травы выскочила, словно резиновый мяч, индианка и бросилась к нему.

— Прячься за меня. Что случилось? Кто тебя испугал? — говорил невольно ласковым голосом траппер, вглядываясь во мглу.

Но не успела Миннегага ответить на эти вопросы, как и лошадей охватила тревога: они почти разом вскочили на ноги с храпом, заржали, потом шарахнулись в сторону и исчезли среди травы.

— Гарри! Джордж! Да вставайте же! — крикнул чуть не с отчаянием агент.

Этот крик был способен разбудить, кажется, и мертвеца. По крайней мере, трапперы вскочили и схватились за оружие.

— Что такое? Что случилось, Джон? — спрашивали они растерянно.

— Идите скорее сюда! Да идите же! — отвечал им агент, который держал за руку дрожавшую всем телом девочку и тщетно оглядывался кругом, ища причину всего переполоха.

— Индейцы? — воскликнул испуганно Гарри, который первый подбежал к товарищу и остановился около него, прикрывая индианку с другого бока.

— Нет, едва ли… Наши лошади не переполошились бы так и, во всяком случае, не сорвались бы с привязей! Что-нибудь другое! Но… Но где же, черт возьми, гамбузино? Убили его, что ли?

— В самом деле! — испуганно оглянулись трапперы. — Куда он девался?

— Может быть, его уже оскальпировала какая-нибудь красная собака?

— Да нет же! — с досадой отозвался агент. — Об индейцах покуда и речи быть не может.

Затем он обратился, уже сердито, к девочке:

— Ну, скажешь ли ты, почему ты подняла весь этот переполох? Ты завизжала, как поросенок. Что случилось? Какая муха тебя укусила?

— Мне… мне показалось, что вокруг нас бродят какие-то звери! — ответила неуверенным голосом девочка.

— А людей ты не видела?

— Нет, это были не люди! — стояла на своем Миннегага.

— Да, но это ничего не говорит! Мало ли зверья в прериях? Может быть, это медведи? — допытывался Гарри, кладя на плечо индианки свою руку.

— Нет, они показались мне похожими… на свиней!

— Пекари! — воскликнул испуганно агент.

В это время послышался треск сучьев, топот чьих-то ног, потом звуки сердитого хрюканья.

— Спасайтесь, товарищи! — скомандовал Джон Максим, ударяясь в бегство и таща за собою индианку. — Пекари страшнее ягуара, когда их много.

Трапперы, уже знакомые с опасностью, которой грозит для человека встреча со стадом пекари, бросились следом за янки. Все они бежали сломя голову к близлежащему маленькому леску.

По-видимому, произведенный людьми шум обратил на себя внимание пекари, этих диких кабанов прерии, странствующих по необозримому простору степей огромными табунами. По крайней мере, хрюканье их стало громче и свирепее, треск затаптываемых кустарников сильнее и отчетливее: пекари гнались за трапперами по следам.

Янки первым добежал до группы деревьев, на ветвях которых можно было найти спасение от свирепых пекари. Он подхватил Миннегагу, словно перышко, и швырнул ее к первой ветви ближайшего дерева со словами:

— Ну, цепляйся за ветку, обезьяна! А то пропадешь! Не жалуйся на белых. Как видишь, я сумею позаботиться о тебе не хуже, чем этот загадочно исчезнувший гамбузино!

Покуда Джон Максим помогал индианке подтянуться, Гарри и Джордж, в свою очередь, словно белки, вскарабкались по свесившимся лианам на ветки огромного кедра, представлявшего надежное убежище. За ними полез и сам агент, но на беду он, зацепившись за какой-то сучок, уронил свой карабин. Ружье ударилось о корень дерева прикладом и выстрелило. Должно быть, пуля пошла над землею, и случаю было угодно, чтобы она попала в какое-то из преследовавших беглецов животных: сейчас же вслед за выстрелом пекари отозвались таким неистовым хрюканьем, что их голоса могли быть слышимы на огромном расстоянии.

— Проклятье! — выругался агент.

Почти в то же мгновенье кабаны примчались к подножью кедра, и янки едва успел уйти от их острых клыков, схватившись за лиану и вскарабкавшись по ней вслед за товарищами. Миннегаги не было видно: испугавшаяся девочка успела проскользнуть с невероятной ловкостью чуть ли не на самую верхушку гигантского дерева и притаилась там среди ветвей.

— Вот так история! — услышал, усевшись на ветви, Джон Максим.

— Это ты, Гарри? — отозвался он.

— Я, кто же еще? Конечно, я! Говорю, опять мы вляпались! Знаю я, что такое пекари! Проклятое животное может продержать нас в осаде добрых сорок часов. Этого еще недоставало! Я полагался на твое обещание, Джон, что завтра, то есть, пожалуй, сегодня мы уже будем в гациенде, мне удастся хоть немного подкормиться и отоспаться, а тут на тебе! Сиди на дереве и пой петухом или кукушкою, как тебе заблагорассудится. А проклятые свиньи шныряют вокруг дерева, хрюкают, как полоумные, и ждут: не свалится ли кто из нас, чтобы разорвать на клочки! И какого черта им надо? Если бы хоть ели они мясо! А то ведь на самом деле они питаются всякой зеленью, желудями…

— Ну, если на змею или ящерицу попадут, то тоже слопают! — откликнулся со своей ветки Джордж.

— Нет, вы подумайте, друзья, что сталось с нашим спутником, с гамбузино! — прервал их болтовню агент. — Куда он исчез, ума не приложу. Ведь мы подняли такой гвалт, что и мертвый бы проснулся.

— Ну, так он удрал раньше на своей лошади!

— Стойте! Кто, в самом деле, видел лошадь гамбузино!

— Я не видел! — отозвался Джордж.

— Я тоже, — присоединился к нему Гарри.

— И я видел только трех лошадей, и это были именно наши. Я руку на отсечению даю, что, когда мы проснулись, лошади гамбузино около наших уже не было.

— Подумай, что ты говоришь, Джон! Ведь если это так, то дело весьма серьезно! — сказал Джордж. — Похоже на то, что гамбузино, вместо того чтобы сторожить нас, когда мы сладко спали, забрал своего коня и куда-то ускакал.

— Может быть, он заметил приближение пекари и удрал? — высказал предположение Гарри.

— Так почему же он не предупредил нас хотя бы выстрелом из ружья? Наконец, девочка осталась тут. Он так заботился о ней, что мне кажется положительно непонятным, друзья, как он мог оставить ее и удариться в бегство. Ведь в храбрости недостатка у него нет. Не нравится мне этот человек, я говорю это откровенно, но правда остается правдою: он не трус! И он умеет драться! Вспомните, как он загородил дорогу серому медведю, когда Старый Эфраим пытался растерзать индианку. Нет, тут таится какая-то загадка! И надо бы ее выяснить. Дело, в самом деле, весьма серьезно! — задумчиво промолвил агент, которого исчезновение гамбузино повергло в недоумение.

— К черту гамбузино! — крикнул раздраженно Гарри. — Если его свиньи слопали, они, значит, едят себе подобных, ибо он был не более как старый и тощий кабан с острыми клыками!

— Смотри, ты, крикун! — оборвал его Джон Максим. — Позаботься о том, чтобы тебе самому не попасть на закуску к пекари. Боюсь, что они, в самом деле, зададут-таки нам! Стадо огромное. Поди, триста или четыреста голов! С ними никак не справишься!

— Дьявольщина! — пробормотал Гарри обескураженно. — Я думал, что мы их разгоним выстрелами… Но мой запас зарядов близок к концу. Если и осталось что-нибудь, так выстрелов на двадцать, не больше.

— И у меня столько же! — промолвил Джордж. — Я и то думал, удастся ли нам добраться до гациенды? А твой карабин, Джон, кажется, поступил во владение свиней? Может быть, и у них, как у краснокожих, входит в моду огнестрельное оружие. Может быть, мы еще увидим, как они начнут упражняться в стрельбе в цель…

— Ну, что ты за несносный болтун? — с неудовольствием отозвался янки. — Ружье уцелело, но положение наше не из таких, чтобы можно было отнестись к нему с легким сердцем. Ведь пекари в самом деле способны осаждать нас, покуда мы от голода и жажды не свалимся с дерева. И тогда пиши пропало!

— Вот я сейчас пошлю парочку пуль в этих непрошеных ночных посетителей нашей стоянки; посмотрим, что за эффект это произведет.

— Стой, Гарри! Не стреляй! — остановил траппера агент. — Во-первых, чем больше будет раненых среди пекари, тем упорнее будет их осада. Во-вторых, в нашем положении вовсе не следует выдавать место, где мы находимся, выстрелами. Кто знает, не шляются ли тут поблизости индейцы? Исчезновение гамбузино не перестает тревожить меня…

— Тоже удовольствие! — заворчал неисправимый Гарри. — Хоть бы фрукты какие-нибудь тут росли, что ли. Я совсем отощаю. Скоро с меня штаны свалятся!

Невольно агент рассмеялся.

— Фрукты? На кедровом дереве? Довольствуйся тем, что здесь, конечно, без труда отыщутся в изобилии кедровые шишки. Значит, у нас будет орехов сколько угодно. Орехи, право, далеко не дурное лакомство!

— Да я-то не белка! Предпочел бы…

— Знаю, знаю! Жареный горб бизона, олений бок, филе лося, грибы в масле… Может быть, тебе еще бутылочку шампанского? А на десерт черного кофе с ватрушками?

— Что же нам делать, Джон? — осведомился Джордж.

— Вооружимся терпением, будем ждать. Единственное, что нам остается делать, друг! А кстати: где девчонка?

— Индианка? Она забралась чуть ли не на верхушку!

— Ну, пускай и сидит там. Авось не свалится. Терпеть не могу этого змееныша индейского происхождения, но было бы неприятно сознавать, что на твоих глазах свиньи слопали ребенка!

Покуда трапперы переговаривались, приблизился рассвет.

Мрак заметно редел с каждой минутой; теперь легко было можно разглядеть по крайней мере ближайшие окрестности дерева, на котором спаслись беглецы. Уже было видно стадо пекари, действительно состоявшее из нескольких сот животных.

Скоро в просветы стволов деревьев полилось словно расплавленное рдеющее золото — это разгоралась заря.

При утреннем свете можно было хорошо рассмотреть врагов. Пекари — несомненный родственник дикого кабана, некогда в изобилии водившегося в лесах средней Европы, животного, охота на которого в свое время считалась чрезвычайно опасной. Почти все пекари, перебегавшие с места на место у подножья кедра, отличались крупными размерами. Их, по-видимому, довела до исступления смерть одного из членов их почтеннейшей компании, и они оглашали воздух свирепым хрюканьем. Не довольствуясь этим проявлением своего гнева и жажды мести, они буквально уничтожили в самый короткий промежуток времени все близкие молодые деревья, вырывая их острыми клыками с корнями или перегрызая тонкие стволы. Той же участи подверглась масса колючих кактусов, колючки которых, однако, не испугали толстокожих диких кабанов.

Затем время от времени какая-нибудь группа пекари, словно сговорившись посредством выразительного хрюканья, яростно бросалась к подножью кедра, и клыки их впивались в кору дерева, отрывая огромные щепы, дробя и самое древесину.

Разумеется, это было довольно бесцельным занятием, ибо ствол кедра был колоссальных размеров и могучее дерево могло выдержать натиск целого стада слонов.

Несколько успокоились пекари только тогда, когда вся кора с дерева на высоте по крайней мере одного метра от земли была словно срезана ножом. Потом пекари, не отдаляясь на сколько-нибудь значительное расстояние от дерева, разбились на группы, которые усердно занялись серьезным делом — поиском провизии для завтрака. В подходящем материале недостатка, очевидно, не было. Разрывая копытами и клыками почву, дикие свиньи отыскивали в изобилии сочные корни и пожирали их с аппетитным чавканьем. Проголодавшийся Гарри с исключительным интересом наблюдал за манипуляциями пекари и, наконец, громко вздохнув, высказался:

— Эх, жизнь ты моя окаянная! Ей-богу, поневоле даже свиньям позавидуешь! Ишь, уплетают себе какую-то снедь! А мы сидим дроздами на дереве и о том, чтобы перекусить как следует, и думать не смеем! Право! Я даже начинаю забывать, когда это я ел как люди?

— Никогда! — отозвался Джордж. — Ты всегда ел как форменная свинья, и чавкал не хуже этих пекари!

— Да я не о том…

Прошло еще некоторое время. Насытившиеся пекари располагались опять-таки группами поблизости от кедра и предавались отдыху, но немало животных, исполнявших, по всем признакам, роль бдительных часовых, по-прежнему бродило около корней кедра, словно в предостережение людям.

В это время с вершины дерева донесся полузаглушенный крик Миннегаги, но в звуках ее голоса было слышно скорее удивление, чем испуг.

— Индианка опять стрекочет? — удивился Джон. — Что это она словно взялась серьезно за роль вестника грядущих бед? Какое животное могло напасть на нее там, на вершине кедра?

— А что же удивительного? Разве не мог притаиться в ветвях какой-нибудь кугуар? Хотите, я разведаю?

И с этими словами Джордж с поразительной ловкостью принялся карабкаться на верхушку дерева. Через несколько минут он добрался уже до последних ветвей кедра и увидел молодую индианку. Миннегага сидела верхом на ветке на головокружительной высоте, словно на полу собственного вигвама, и казалась целиком погруженной в созерцание ясно видимых волн Соленого озера.

— Ну ты, индейская ящерица! — обратился к ней траппер. — Что ты тут увидела, чего завизжала?

Миннегага ответила ему полным дерзкой насмешки и вместе с тем злобы взглядом. Потом она махнула небрежно рукой.

— Я видела… одного ворона. Сильного, черного, могучего ворона! — сказала она.

— И поэтому закричала? Разве ты боишься птиц? — удивился простодушный траппер, не понявший двойственного смысла слов девочки, которая отлично могла подразумевать под словом «ворон» как птицу, так и какого-либо индейца племени, из которого происходил ее собственный отец, Красное Облако.

— Не думал я, что ты такая трусиха! — продолжал болтать беззаботно траппер. — А ведь у тебя крепкие кости, и любой ворон призадумается, раньше чем рискнуть попробовать твое мясо!

Миннегага беззаботно и звонко рассмеялась, но в звуках ее смеха сквозило какое-то злорадство.

Потом, делая вид, что не обращает внимания на траппера, она, что-то напевая, принялась смотреть опять на гладь вод озера.

Однако что-то уже возбудило подозрения охотника, и Джордж сообразил, что девочка явно обманывает его. Если она вскрикнула, то этому должна быть серьезная причина. Значит, она что-нибудь увидела такое, что поразило ее. Но не испугало. Вон она словно потешается, злорадствует… На ветвях дерева нет ничего. Внизу, под самим деревом, то же самое. На озере? Но что же могла она увидеть там? На озере ведь не может быть ни души. Окрестности слишком безлюдны. Нет, если Миннегага и видела что-нибудь, то только на горизонте, на земле. Но что же именно?

Траппер стал пристально всматриваться в туманную даль.

Вдруг с его уст сорвался легкий крик.

— Ага! Вот каких «воронов» видела ты, подколодная змея! — пробормотал он.

Зоркий глаз его ясно различил вдали целый отряд индейских всадников, состоявший по меньшей мере из полутораста или двухсот человек. Отряд этот явно шел к тому месту, где ютились беглецы.

Присмотревшись, Джордж различил, что впереди отряда ехали два человека, по-видимому, руководившие действиями воинов.

Первый был на великолепном белом коне. Второй… Но почему на втором такая одежда, в которую никогда не оденется краснокожий воин?

Если бы отряд не находился еще так далеко, Джордж мог бы удовлетворить свое любопытство. Но на таком огромном расстоянии пасовало даже его превосходное зрение. Если бы не это, в одном из вождей он узнал бы исчезнувшего столь загадочно для своих спутников гамбузино. А в другом, ехавшем на белом коне, походившем на Рэда, он, может быть, признал бы знаменитую Яллу, первую женщину-сахема воинственного племени сиу.

В самом деле, отряд, при виде которого с уст Джорджа сорвалось восклицание, был отборным отрядом из двухсот лучших воинов сиу и арапахов. И его вели Ялла и лжегамбузино, то есть Красное Облако.

Трудно представить себе, какое впечатление произвело на траппера неожиданное открытие новой опасности, грозившей его товарищам и, конечно, ему самому. К этому присоединился гнев на индианку, явно издевавшуюся над своими спутниками.

Взбешенный траппер поднес свой кулак к физиономии Миннегаги и проскрежетал:

— Ага, вот как? Ну, ты поторопилась радоваться, змея! Спускайся, иначе я тебя швырну отсюда прямо вниз, и пусть дикие свиньи пожрут тебя, дьяволенок!

— Почему? — притворилась удивленной индианка. — Позволь мне, о белый, посидеть тут еще. Вон едут такие красивые всадники на хороших лошадках… Должно быть, это индейцы… Может быть, это воины моего пле…

Миннегага поняла, что проговорилась, и оборвала фразу на полуслове.

— Значит, это сиу? — нахмурился траппер.

— Почем мне знать? Я маленькая девочка. Но мне нравится смотреть, как гарцуют кони…

— Ладно! Не заговаривай мне зубы! Покуда все целы! Слезай, ящерица! Раз это сиу, тем больше оснований, чтобы ты не попалась им на глаза раньше времени! Знаю я тебя как облупленную! Поворачивайся! Живее!

Но Миннегага, словно белка, моментально перемахнула на самую верхнюю тонкую ветку, гнувшуюся под тяжестью ее тела. Тут траппер не мог достать ее руками, потому что ветка обломилась бы, едва он ступил на нее.

— Ах, так ты вот как? — взбеленился Джордж, понявший, что индианка одурачила его. — Ну погоди же ты, индейское отродье! Я проучу тебя!

И он принялся трясти изо всех сил ветку, на которой держалась Миннегага.

— Иди сейчас сюда, или я обломаю ветку, и ты полетишь под копыта пекари! И тогда тебя не спасет сам ваш Маниту!

Ветка трещала так подозрительно, а глаза Джорджа сверкали так гневно, что индианка сочла необходимым изменить свою тактику. Тем более она видела, что еще два или три толчка, и ей, пожалуй, не удержаться на ветке.

— Перестань трясти ветку! — отозвалась она. — Я согласна спуститься!

— Ага? Теперь ты уже согласна? Раздумала сигнализировать твоим милым соплеменникам?

— Вот еще! — фыркнула девочка. — Очень мне нужно кому-то сигнализировать! Просто мне хотелось посмотреть, как будут ехать воины на конях…

Перепрыгивая с ловкостью обезьяны с ветки на ветку, индианка моментально спустилась туда, где находились Джон Максим и Гарри, с нетерпением прислушиваясь к шуму, поднятому наверху Джорджем. Сам Джордж не замедлил, конечно, появиться.

— Новая беда, товарищи! — крикнул спутникам траппер, садясь рядом с ними.

— В чем дело?

— Погоня! Идет целый отряд арапахов и, кажется, сиу.

— Сиу? — встрепенулся Джон Максим. — Но если только сиу здесь, то, значит, их привела сюда сама Ялла! Но почем ты знаешь, что тут сиу?

— Миннегага проболталась! — ответил Джордж.

— Девчонка? Разве можно полагаться на слова Миннегаги?

Сказав это, явно обеспокоенный янки схватил за плечо индианку и заглянул в ее глаза. Но он не сумел прочесть в этом лице, в этих глазах ничего. Дочь Яллы умело играла свою роль ничего не понимающего ребенка.

— Говори, ты, червяк! — крикнул Джон Максим, сжимая ее плечо. — Там сиу? Там воины твоего племени?

— Ах, да почем я могу знать это?! — беззаботно сказала Миннегага, глядя в упор на янки. — Просто скачут воины. Ну, развеваются над их головами перья. Я вспомнила, что индейцы горных округов тоже украшают свои головы перьями. Больше я ничего не знаю, и мне нет никакого дела до всего этого, потому что я девочка, а не воин!

— А, хоть бы тебя дьявол посадил к себе на рога! — раздраженно выругался агент, выпуская плечо Миннегаги.

Девочка отодвинулась от него и пожала плечами.

Поправив свои растрепавшиеся волосы, она уселась на ветке и принялась болтать ногами, звонко смеясь, как будто ее забавляло то, с какою яростью некоторые из диких свиней вырывали корни и подпрыгивали у подножья могучего кедра.

— Ты видел, Джордж, индейцев много? — осведомился агент.

— Кажется, я уже говорил тебе, что не меньше полутораста или даже двухсот человек! — ответил траппер.

— Проклятье! Не будь пекари, может быть, нам еще удалось бы спастись бегством. Ведь индейцы, по твоим словам, еще далеко? Но стоит нам только спуститься, и мы будем изорваны в клочья в мгновение ока! Нет, нам, положительно, ужасно не везет последнее время. Сколько опасностей, сколько лишений, трудов, сколько забот, и вот, добравшись почти до цели путешествия, мы теряем все!

Но через минуту лицо агента вдруг просветлело.

— Черт возьми! Не слишком ли я тороплюсь проклинать пекари?

— А что? — осведомился Джордж.

— Да ведь пекари могут совершенно неожиданно оказаться нашими вернейшими союзниками в борьбе против индейцев!

— Что ты говоришь? Каким образом? — удивился Джордж.

— Очень просто! Все равно нам только и остается быть пассивными зрителями того, что здесь будет разыгрываться. Наша судьба решена… Подождем, покуда вблизи не покажутся первые всадники. Или покуда пекари не заслышат топота коней индейцев. Держу пари, дикие свиньи едва ли останутся бездеятельными, и я не я буду, если они не ринутся в атаку на индейцев!

— Что ты? На целый отряд в полтораста или двести хорошо вооруженных человек? — усомнился траппер.

— А ты разве не слышал, что были случаи, когда пекари атаковали целые караваны? Во всяком случае, я жестоко ошибусь, если дело обойдется без свирепой схватки, и очень может быть, что мустанги при виде пекари разбегутся, словно гонимые самим чертом.

— А ты? — осведомился Гарри.

— А мы, разумеется, будем дураками, если не воспользуемся удобным случаем и не попытаемся удрать отсюда!

— Но у нас нет наших верных лошадей! Не знаю, разбегутся ли мустанги индейцев при виде пекари, но наши-то ведь проделали это несколько часов назад.

— Ну, знаешь, Гарри! Когда речь будет идти о том, чтобы спасти собственную шкуру, спасти твой скальп, я уверен, ты любому коню сорок очков вперед дашь! — ответил агент.

Оглянувшись озабоченно вокруг, Джон Максим пробормотал:

— Важно одно: лишь бы индейцы не заметили нас. Но, впрочем, ветви кедра достаточно густы, спрятаться есть куда. Только надо забраться повыше, поближе к вершине.

Потом взор его упал на беззаботно болтавшую и посмеивавшуюся Миннегагу.

— Ладно, смейся, змееныш! — проворчал янки, бросая недобрый взгляд на индианку. — Я чуть было не забыл о твоем существовании. Но оставить тебя на свободе, чтобы ты привлекла внимание твоих почтеннейших сородичей, было бы слишком наивно…

— Эй, товарищи! Поручаю индианку вам! Заткните ей хорошенько глотку, чтобы она не выдала нас всех. Помните, что от этого, может быть, зависит не только наша жизнь, но и жизнь детей нашего командира!

Джордж повелительно прикрикнул на индианку:

— Ползи наверх, гадина! Но не вздумай улизнуть! Я буду держать нож у твоей шеи и, ей-богу, не задумываясь всажу его в твое горло, если ты вздумаешь выкинуть какую-нибудь пакость! Попробуй пикнуть, и ты будешь убита, как ядовитая змея!

Пробравшись на добрых полтора или два десятка метров выше, трапперы приостановились. Тут ветки кедра были особенно густы, среди зелени легко могло укрыться и большее количество людей.

Джордж и Гарри моментально завязали плотно рот Миннегаге и потом привязали ее к стволу дерева концом лассо так, что девочка не могла, казалось, пошевельнуться. Затем сами они скрылись в зелени и из своего убежища с тревогой наблюдали за приближением отряда индейцев.

Пекари, которых опять привела в неистовство возня людей на ветвях кедра, яростно набрасывались на дерево, оглашая воздух пронзительным хрюканьем.

IX Река Вебер

Отряд индейцев под начальством Яллы и Красного Облака шел по берегу Соленого озера широко развернутым фронтом, тщательно обследуя каждый ярд, осматривая каждую группу кустов, каждый камень, заглядывая в лощины, посылая разведчиков на вершины холмов.

Направлялся отряд именно к тому месту, где Красное Облако вчера ночью предательски покинул своих спутников и Миннегагу.

По расчетам Красного Облака, великолепно ориентировавшегося в этой местности, отряд имел все шансы не только перерезать дорогу на гациенду для трапперов, но даже, может быть, прибыть к месту их привала, пока они еще спят.

В самом деле, Красному Облаку удалось без малейших затруднений довести отряд до места, где несколько часов назад трапперы расположились на ночлег, но, разумеется, трапперов найти не удалось: они были хорошо скрыты в густой зелени кедра, с высоты которого место привала было отлично видно. И можно себе представить, какими проклятиями осыпали беглецы своего бывшего спутника, когда в одном из предводителей индейцев они узнали гамбузино!

— Предатель! — сказал Джон Максим, показывая на лжезолотоискателя товарищам. — Узнаете, друзья? Ведь этот человек столько дней делил с нами все опасности, спал под одним кровом, ел и пил вместе с нами, а теперь он приводит сюда кровожадных красных койотов! Сказать по совести, всего я мог ожидать от этого гамбузино, но только не этого!

— Может быть, он продался индейцам, чтобы спасти собственную шкуру ценою выдачи краснокожим нас? — высказал предположение Джордж, напряженно наблюдавший за каждым движением рассыпавшегося по морскому берегу отряда индейцев.

— Вздор! — отозвался Джон Максим. — Разве индейцы, да еще теперь, когда ими объявлена «священная война» против белых, пощадили бы пленника, принадлежащего к расе врагов? К тому же, смотрите: он вооружен, как будто командует индейцами. Значит, он свой человек для них. Положим, его бронзовая кожа и черные глаза и раньше внушали мне некоторое подозрение. Уж больно он смахивал не на мексиканца, а на чистокровного индейца. Но все же… Он сумел вкрасться в доверие к нам. Хороший урок! Вперед наука: не относиться так доверчиво к каждому встречному, не позволять себе попадать в силки. Ведь если волк и напялит на себя овечью шкуру, то это еще не значит, что он сам превратится в овцу. Надо наконец научиться отличать маску от настоящего лица!

— Значит, ты, Джон, думаешь, что гамбузино вовсе не гамбузино, а индеец? — осведомился Гарри.

— Да. Но, к сожалению, я догадался об этом слишком поздно, и теперь могу только попрекать самого себя. Где были мои глаза? Разве я ребенок? Разве я в первый раз странствую по прерии? Нет, меня провели, как молокососа, как какого-нибудь зеленого переселенца, только что попавшего в прерию из большого города! Например, разве не должны были нам внушить подозрение трогательные отношения этого авантюриста с индейской девчонкой. Разве не могли мы тогда же понять, что дружба между мексиканцем и индианкой — вещь более чем просто подозрительная? А мы смотрели на это равнодушно и даже радовались, что вмешательство гамбузино избавляет нас от забот и хлопот. Одно остается для меня, признаюсь, малопонятным: сколько раз эти шакалы лжегамбузино и девчонка могли сбежать от нас — и почему-то не сбежали. Затем, почему, убегая этой ночью, когда мы спали сном невинности, предатель оставил девочку с нами?

Третье: если он индеец, то ведь, поймите, десятки раз представлялись ему удобнейшие случаи снять с нас скальпы. Брр! Мы спали рядом с ядовитой змеей, не подозревая, в какой смертельной опасности мы находимся.

А в общем, повторяю, это отличный урок для нас всех, и особенно для вас. Вы молоды, только начинаете свою карьеру в прерии, учитесь же, чтобы впоследствии не быть такими ослами, какими оказались…

— Какими оказались мы все трое, включая и тебя, Джон! — довольно бесцеремонно отозвался Джордж.

— Разумеется, включая и меня! Я больше вас виноват в этом! — согласился сокрушенно агент, который действительно не хотел простить себе допущенной столь невероятно грубой ошибки. — Разумеется, если бы я на этот раз не оказался таким же идиотом, как вы оба, я давно при первом удобном случае всадил бы без всяких церемоний свинцовый орех в череп этого субъекта. И теперь от его тела остались бы одни только обглоданные кости: койоты прерии растащили бы по ключкам и кожу, и мясо…

— Джон! А ведь второй вождь индейцев, ей-богу же, баба! — изумленно вскрикнул Гарри.

— Ялла! — ответил, хмурясь, янки. — Я не видел ее уже несколько лет, но отлично узнаю ее. Только ты напрасно называешь ее бабой…

— А кто же она, если не… женщина?

— Тигрица в образе женщины! Вглядитесь хорошенько в ее лицо, друзья. И раз навсегда запомните: это самый опасный человек в прериях. Она страшнее многих и многих прославленных воинов индейского племени, потому что со свирепостью и неукротимостью мужчины соединяет дьявольскую изворотливость и изобретательность женщины.

— Похоже на то, Джон, — вмешался Джордж, — что чэйэны, арапахи и сиу таки объединились, работают все вместе! Во что обратятся теперь прерии?

И раньше тут Бог знает что творилось, а теперь…

— Вся прерия в огне! — задумчиво ответил агент. — Разумеется, Вашингтон скоро проснется от спячки. Дядя Сэм довольно-таки неповоротлив, но когда раскачается, его врагам приходится круто. Сюда пришлют регулярные войска…

— Ну, мундирники не очень-то многого стоят в партизанской войне! Видел я их в деле! — сказал Джордж.

— На первых порах — да. Но они очень быстро ориентируются, и через короткий промежуток времени из чистюль получаются превосходные бойцы. Кроме регулярных войск, придут, конечно, милиционеры. Потом очень быстро наберутся волонтеры. А в волонтеры ведь идут «соленые» молодцы, наша же братия, трапперы, которые знают все увертки и хитрости краснокожих, и притом люди, у которых есть свои кровавые счеты с индейцами. На стороне белых всегда будет превосходство оружия и организации. Кроме того, индейцы едва ли долго уживутся в мире друг с другом. Начнутся распри, столкновения, пойдут ссоры между вождями за первенство, всплывут призраки племенных раздоров, и кончится все тем, что они перегрызутся, позабыв о «священной войне». А тогда начнется расплата за содеянное. И, поверьте, ребята, — песня краснокожих уже спета. Сколько миллионов их было, когда наши предки пришли в первый раз сюда, к берегам Америки? Теперь остались только сотни тысяч. Они сами истребляли друг друга, расчищая поле для белого человека.

— Так-то так, белые возьмут верх, да нам-то, трапперам, от этого будет не холодно и не жарко! — задумчиво вымолвил Джордж. — Мы ведь почти те же индейцы! Нам подай простор, степи и леса, оставь волю, не мешай бродить из края в край. А ведь куда попали переселенцы, там они сейчас лес сбреют, словно бороду, дичь выбьют или разгонят, поля распашут. И трапперу будет нечего делать. Разве и останется только поступить на какую-нибудь гациенду конюхом или наняться почтальоном. Да и то проведут железные дороги, телеграф, начнут по прерии люди ездить не на мустангах, а в таких железных коробках, которые называются вагонами, позабыв, что такое верховая езда…

— Ну, ты слишком торопишься! — отозвался агент. — Положим, население Штатов поразительно быстро растет. Из Европы ежегодно вливается сюда, к нам, чуть ли не миллион переселенцев. Но ведь сейчас еще добрых три четверти, если не девять десятых территории Штатов — пустыня или почти пустыня. Пройдет еще не один и не два десятка лет, покуда станет в самом деле тесно. Да и то останутся горы и болота, где найдется еще что делать нашему брату бродяге… Во всяком случае, и на ваш век хватит, а на мой и подавно, если только, вообще-то, мы с вами доживем, если удастся теперь из капкана целыми и невредимыми вывернуться.

— А ты сомневаешься, Джон?

Агент пожал плечами.

— Видишь ли, Гарри, — сказал он, — ведь, по совести, наша жизнь на волоске висит сейчас. Стоит какой-нибудь краснокожей гадине обнаружить наше убежище, они ведь возьмут нас голыми руками!

— Ну, не очень-то возьмут! — сердито отозвался траппер. — Покуда у меня есть хоть один заряд, я живым не сдамся. Уложу по крайней мере несколько их воинов, а там пусть будет что будет!

— Да ведь сам ты только что твердил, что у нас зарядов почти нет! С тридцатью или сорока зарядами много не сделаешь! — отозвался агент. Помолчав немного, он заговорил снова: — Ялла здесь. Она, эта кровожадная тигрица, слишком торопится. Боюсь, что нам уже не удастся спасти детей нашего несчастного командира. Погибнут они, как погиб их отец, от руки этой фурии. Смотрите, ребята: если придется нам схватиться с индейцами, не обращайте внимания на других! Что из того, если вам удастся отправить на тот свет лишних пять или даже десять заурядных воинов? Вот, если бы представилась возможность, если бы подвернулась под выстрел Ялла — помните: она одна стоит чуть ли не целого отряда. Избавить прерию от нее — это было бы настоящим подвигом!

— А может, мы и выкрутимся? — вздохнул Гарри. — Не хочется помирать, не пообедавши хоть раз как следует!

Джон Максим беззвучно засмеялся, потом серьезно прикрикнул на траппера:

— А ты не очень высовывайся! Чем дольше не заметят нас индейцы, чем меньше будут беспокоиться о нас пекари, тем больше шансов, что мы выберемся и на этот раз, не оставив скальпов в руках краснокожих! Смотрите! Индейцы уже направляются сюда. Сейчас, должно быть, решится наша участь. Держитесь же, ребята!

Предупреждение не было лишним: в самом деле, не найдя трапперов на месте ночлега, индейцы рассыпались и шли, приближаясь к группе кедров, широко развернутым строем. При этом они перекликались, оповещая друг друга о ходе поисков, а некоторые воины в экстазе, горяча своих коней, испускали дикие крики, словно бросаясь уже в бой с врагами, носились туда-сюда, наполняя окрестности хаосом голосов.

Встревоженные этими криками пекари мало-помалу покинули свои места, сбились в кучу. Поднялись на ноги даже те, которые валялись под гигантскими соснами. По-видимому, диких кабанов отнюдь не пугало приближение их смертельных врагов — людей. Напротив, стадо пекари явно готовилось перейти в наступление.

— Начинается! — прошептал Джон Максим, зорко наблюдая за поведением пекари. — Будь я проклят, если кабаны не пойдут сейчас в атаку на краснокожих!

В этот момент к опушке леса, где скрывались беглецы, приблизился передовой эшелон индейцев, состоявший из тридцати или сорока всадников, громко перекликавшихся с остальными товарищами.

Диких кабанов, укрытых от взоров густой травой, краснокожие еще не заметили, а крики и топот копыт мустангов совершенно заглушали грозное хрюканье раздраженных пекари. Таким образом, столкновение казалось неизбежным.

В одно мгновенье все пекари, словно по данному кем-то сигналу, с непостижимою для таких грузных животных подвижностью и удивительной скоростью ринулись прямо на передних индейцев. Они мчались, тесно держась друг около друга, плотной массой, выставив вперед мощные головы и показывая ужасные клыки. Земля застонала под тяжестью их тел. Воздух наполнился звуками хриплого хрюканья. Едва завидев этих страшных врагов, кони индейцев, отлично знавшие, чем грозит встреча с неукротимыми толстокожими обитателями прерий, замерли на месте, отказываясь повиноваться всадникам, потом в диком беспорядке повернули назад, не обращая внимания на сыпавшиеся градом на их спины удары, не повинуясь даже шпорам, раздиравшим бока…

Предостерегающий крик передовых передался к разбредшимся по опушке леса индейцам, и лес огласился испуганными возгласами:

— Пекари! Пекари!

В смятении и панике индейцы авангарда дали несколько выстрелов по диким кабанам, но эти выстрелы, вместо того чтобы испугать животных, только усилили их ярость и ускорили столкновение, потому что пекари, словно обезумев, набросились на всадников, распарывая лошадям животы и буквально разрывая на клочки упавших на землю всадников.

— Товарищи! — сказал Джон. — Самый подходящий момент, чтобы уносить ноги! Дорога к гациенде, надо полагать, свободна, индейцы заняты другим делом, и мы можем, пользуясь случаем, удрать. Спускайтесь!

— А индианка? — спросил Джордж. — Бросим ее здесь? А как? Если мы ее развяжем, не повредит ли это нам? А если оставить ее привязанной, да еще с завязанным ртом, ведь она пропадет. Как-то неловко. Мы христиане…

— Разумеется! — ответил Джон Максим. — Отпустить ее сейчас на свободу никак нельзя. Она, пожалуй, доберется до индейцев и натравит их на нас, а оставлять ее на дереве было бы бесчеловечно. Давай-ка, Джордж, припугни ее как следует, да смотри, чтобы она не удрала. Довольно болтать, спускайтесь!

Индейцы уже скрылись из вида за деревьями, и теперь издали только слышались их яростные крики и трескотня винтовок. Поэтому опасаться их возвращения, по крайней мере сейчас, не было никаких оснований.

Убедившись в этом, три траппера, развязав поспешно Миннегагу, спустились с гостеприимно укрывшего их от опасности кедра и стали собираться в дальнейший путь.

— Эх, если бы тут были наши лошади! — сказал Гарри.

— Ну, на это надеяться нельзя! — ответил Джон Максим. — Если бы они и держались поблизости, то при этом гвалте, боясь пекари больше, чем волков, должны были удариться в бегство. Но, надеюсь, вы не слишком утомились, заседая на ветвях кедра. А покуда у человека есть ноги, он может в крайнем случае обойтись и без лошади.

Затем, обращаясь к Миннегаге, Джон Максим сказал ей угрожающим тоном:

— Ну, ты, койот! Беги вперед, не оглядываясь и не сворачивая в сторону. Помни: мы будем идти по пятам, а ружья у нас заряжены. И хотя ты вечно пищишь: «Я только маленькая девочка», но ты знаешь отлично, что пули летят быстрее, чем бегают маленькие девочки.

Не отвечая ни слова, индианка подобрала свой плащ и бросилась бежать туда, куда велел агент, ясно показывая, что не испытывает ни малейшего желания получить пулю в затылок.

Лес был всего в нескольких десятков метров, и это был могучий сосновый лес, деревья которого по своей величине могли выдержать сравнение с любым лесом Сьерра-Невады и Калифорнии.

Добежав до леса и скрывшись среди гигантских стволов, беглецы пошли напролом, заботясь покуда об одном: как бы уйти возможно дальше от того места, где еще раздавались выстрелы индейцев. По-видимому, краснокожие после первой минуты паники при встрече с пекари опомнились, собрались и решили истребить диких кабанов, а затем возобновить свои поиски.

Прошло еще некоторое время. Беглецы проделали уже порядочный путь и начинали заметно выбиваться из сил. Одна Миннегага по-прежнему мчалась стрелою, словно перепархивая от одного ствола к другому.

— Стоп! — скомандовал Джон Максим, приостанавливаясь и переводя дыхание. — Вы ничего не слышите, ребята?

— Как будто вблизи вода шумит! — отозвался Джордж, отирая крупные капли пота со лба.

— И мне так кажется! — подтвердил Джон Максим. — Если я только не ошибаюсь, то мы почти добрались до потока. А это не может быть что-нибудь иное, кроме как река Вебер. Значит, до гациенды рукою подать. Авось поспеем вовремя!.. Ну, в путь, товарищи! Нельзя покуда терять ни минуты. Доберемся до реки, там уж видно будет!

И они помчались опять.

На пути скоро встретилось препятствие — густая поросль; но трапперов не могли остановить кустарники: они сейчас же вооружились ножами и прочистили себе дорогу в зарослях; через несколько минут кустарники кончились, и усталые, измученные люди очутились на берегу многоводного потока.

Действительно, это была река Вебер, знаменитая в истории заселения окрестностей великого Соленого озера.

В том месте, где находились трапперы и индианка, река катила свои буйные и говорливые воды среди красивых крутых берегов.

Сориентировавшись, трапперы пришли к убеждению, что, по крайней мере в данный момент, они находились тут в полной безопасности: правда, к берегам рек и ручьев, особенно к таким местам, куда животные сходятся на водопой, собираются частенько и хищники, находящие здесь обильную добычу. Но ягуары и кугуары, с которыми, понятно, было довольно легко встретиться здесь, не могли испугать трех хорошо вооруженных и решительных людей. Индейцев же, по всем признакам, здесь не было, и трудно было предположить, чтобы отряд Яллы, если бы даже его разведчикам и удалось напасть на след беглецов, мог так скоро возобновить преследование: у индейцев было достаточно забот из-за неожиданного сражения с разъяренными пекари, этими невольными союзниками трапперов, своим вмешательством избавившими их от гибели…

Отдохнув немного, Джон Максим снова поднялся.

— Ну, ребята, опять подбирайте фалды! Все-таки, покуда мы не доберемся до гациенды, у меня душа будет не на месте из-за опасения, что краснокожие опять погонятся и настигнут нас! Ведь проклятый гамбузино, с которым мы были так откровенны, как с порядочным человеком, отлично знает, куда мы направляемся, и он не преминет повести индейцев по этому пути, как только они справятся с пекари. Эх, было бы отлично, если бы пекари распороли грудь Ялле! Самая подходящая казнь для этого демона в образе женщины! Бойтесь баб, ребята! Страшнее ягуара и кугуара иная женщина, которая на вид кажется такой слабенькой, что ее пальцами переломишь. Полковник испытал на себе, что значат женская злоба и женская мстительность!

На этот раз янки избрал особый путь, чтобы приблизиться к недалекой уже гациенде: он повел своих спутников по берегу, держась под скалами и обрывами.

Около полудня усталость заставила странников опять устроить привал. Им очень хотелось есть, но они не решались ни стрелять, ни разводить костер, а потому пришлось удовольствоваться несколькими пригоршнями разысканных ягод и орехов да вырытыми из земли кореньями.

Поглощая эту немудреную снедь, Джон Максим, смеясь, сказал Гарри:

— Ну, дружище, теперь тебе нечего завидовать пекари! У тебя имеется точь-в-точь та же самая пища, которой наслаждались свиньи, когда мы сидели на кедре…

— Ох, не напоминай мне, Джон, об этом! — сердито отозвался Гарри. — Ей-богу, попади я на какого-нибудь бизона, я, кажется, стал бы попросту грызть его горб, до того я изголодался!

Наскоро насытившись, или, правильнее, только обманув голод, терзавший их внутренности, беглецы снова пустились в путь вдоль реки. С каждой сотней метров характер реки заметно изменялся: берега делались более пологими, покрывавший их лес редел, река расширялась. Самые воды потока и те, казалось, были тут иными: они еле-еле струились, словно утомившись предшествующими странствованиями, будто наговорившись вдоволь и думая теперь лишь об отдыхе и ленивом покое.

Кое-где из-под воды выглядывали песчаные отмели. Там, среди речных растений, иногда скрываясь в тростниках, лежали огромные кайманы, около которых безбоязненно суетились болотные птицы, иногда даже забираясь на спину покрытых чешуйчатой броней чудовищ.

Здесь и там ясно были видны признаки близости какого-то человеческого поселения: в лесу, на полянах, лежали стволы срубленных деревьев, сквозь чащу пролегали просеки, иногда можно было разглядеть следы врезавшегося в мягкую почву колеса телеги.

— Видите? — обратил внимание своих спутников на все эти признаки Джон Максим. — Мы уже на территории гациенды полковника!

— Да сам-то поселок близко ли? — осведомился Гарри.

— Ну, не так уж близко. Конечно, будь в нашем распоряжении лошади, мы добрались бы туда давно. Но и так осталась лишь парочка часов, едва ли больше!

Сделав еще несколько шагов, Джон Максим вдруг круто остановился, и, дав сигнал товарищам молчать и не шуметь, прислушался.

— Что за дьявольщина? — воскликнул он тревожно. — Откуда доносятся эти звуки? И что означает этот шум?

— В чем дело, Джон? — спросил Гарри, видя тревогу агента.

— К реке! — не отвечая ему, скомандовал агент. — Если вам дороги ваши скальпы, удирайте!

— Индейцы? — задал вопрос встревоженный Джордж.

— Прислушайся! — ответил агент.

— Гонятся! Проклятье! — выругался Гарри, явственно услыхав характерный звук: должно быть, целый отряд всадников мчался по лесу, прокладывая себе дорогу в зарослях. Под копытами лошадей трещали сучья, уступая напору сильных грудей, разрывались ползучие растения. И шум приближался к реке с каждым мгновеньем.

— Но это было бы слишком глупо! — пробормотал, побелев, Гарри. — Добрались мы до самой гациенды, и вдруг, когда я уже рассчитывал…

— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать! Когда ты рассчитывал усесться за стол с добрым ломтем свинины и кружкою пива в руках, индейцы помешали твоим благородным намерениям! — отозвался Джон Максим. — Но теперь, друг мой, не до этого! Позаботься о том, чтобы в пустой желудок хоть не попал конец индейского копья или пули из карабина!

С этими словами янки побежал к берегу, согнувшись в три погибели и таща за руку Миннегагу, злобно сверкавшую глазами, но не произносившую ни единого слова.

Сломя голову беглецы спустились с крутого обрыва берега, или, правильнее, скатились почти к самой воде. Теперь они находились на берегу, под прикрытием сравнительно невысоких, но крутых скал.

— Надо было бы попытаться перебраться на ту сторону! — пробормотал Джон Максим, измеряя взглядом лениво катившиеся воды реки.

— За чем остановка? — отозвался Джордж.

— Да, боюсь, тут слишком глубоко. Никак не удастся пробраться, не замочив оружия. Брода нет, а если и есть, то у нас нет времени разыскивать его.

— Пустимся вплавь! — предложил Гарри.

— Нет, поздно! — почти с отчаянием откликнулся агент. — Не успеем доплыть и до середины реки, как индейцы будут уже на берегу. А раз они заметят нас, когда мы будем плыть, то как ни плохо они стреляют, но на таком близком расстоянии и их стрелки не промахнутся… Затем, ведь они на лошадях. Погонят коней в воду и настигнут нас, а бой в воде всегда дает больше шансов всаднику, потому что у него свободны руки, а у пловца заняты и ноги, и руки!

Оглядевшись, Джон Максим радостно воскликнул:

— Сюда, друзья! Кажется, судьба сжалилась над нами! Какая-то яма, вход в которую едва-едва виден над водою!

В самом деле, вблизи виднелось нечто вроде пещеры. Это была расселина в скале, по-видимому, образованная вымыванием слабой горной породы водами потока во время разливов реки Вебер.

Не дожидаясь понуканий, трапперы бросились за мчавшимся уже к пещере Джоном Максимом. Буквально волоча за собою заметно упиравшуюся индианку, агент протиснул свое могучее тело в пещеру. Оказалось, что за тесным узким входом в пещеру следовало порядочное расширение, и как ни мала была пещера над рекою, все же она могла без особого затруднения дать приют по меньшей мере для четырех человек с их багажом.

— Недостает только появления на сцене Старого Эфраима! — проворчал, облегченно вздыхая, янки. — А то я готов был бы подумать, что мы снова находимся в той пещере в каньоне, где отсиживались из-за проклятого гризли! Но тут мы в большей безопасности: индейцы могут подбираться сюда поодиночке, и мы уложим немало их раньше, чем они смогут сделать с нами какую-нибудь пакость! Вот только недостаток зарядов — скверная штука! А то мы тут отлично выдержали бы долговременную осаду!

— А что стали бы есть? — осведомился неугомонный Гарри.

— Если ты так голоден, съешь индианку! — пошутил Джон Максим.

— Тьфу! Предпочту расхваленную тобою легавую собаку в сметане! — отплюнулся Гарри. И, как ни печально было общее положение, все три траппера разразились смехом.

— Молчите! Ни звука! — через минуту скомандовал Джон Максим.

В самом деле, до слуха спрятавшихся в пещере явственно доносились теперь голоса перекликавшихся людей, топот и ржание лошадей.

— Неужели они выследили-таки нас и видели, как мы сбежали? — шепотом промолвил Джордж, сжимая дуло карабина.

— Ничего нет удивительного! — отозвался агент. — У индейцев какое-то чисто собачье чутье. Особенно когда речь идет о следах, оставляемых бледнолицым. Вероятно, они чуют, что мы здесь, и теперь ищут…

Затем, обратившись к Миннегаге, он промолвил угрожающе:

— Только пошевельнись!

Девочка досадливо пожала плечами, но ничего не сказала: она понимала, что ее жизнь в руках бледнолицых, и знала, что сейчас нет никакого смысла рисковать, ибо за предательство придется расплатиться слишком дорогой ценой.

А голоса индейцев звучали все громче, и отчетливее слышалось ржание и пофыркиванье обрадованных приближением к реке лошадей.

X У стен жилища Деванделля

Оставив Миннегагу на попечение Гарри и Джорджа, чтобы индианка не ускользнула как-нибудь из пещеры и не выдала места пребывания беглецов, сам Джон Максим с ружьем в руках приблизился к выходу из пещеры и, прилегши на землю, из-за камней наблюдал окрестности. То, что представилось его взору, было малоутешительным: небольшой отряд краснокожих воинов с копьями в руках спускался с берега в реку.

— Шесть человек покуда! — шепнул товарищам агент.

Индейцы, тщательно осмотрев побережье, направили коней в воду и разъезжали у берега туда и сюда, явно ища следы беглецов.

— С шестерыми мы, пожалуй, справились бы, товарищи, — через минуту вновь заговорил он. — Да кто поручится, что тут поблизости нет других?

В это время один из разведчиков вдруг приподнялся на стременах и, склонившись набок у какого-то камня, испустил торжествующий крик, далеко разнесшийся по реке.

— Ищейка напала на наш след! — сказал янки. — И похоже на то, что индеец этим криком оповещает другой отряд, что мы отысканы…

Осторожно Джон Максим ретировался к сидевшим в глубине пещеры товарищам, чтобы подробнее рассказать им о виденном.

— Что долго думать? — встрепенулся Гарри. — Не хочу я больше ждать! Кишки пусты! С голоду, что ли, издыхать? Раз ты говоришь, что у этих собак огнестрельного оружия нету, то чего же проще? Стреляем ведь мы все не по-детски… По два выстрела на человека, да еще из-за камней, и мы снимем с седла всех шестерых!

— А если вблизи есть другие? — отозвался Джордж, более осторожный, чем его брат. — Выстрелы наделают много шуму!

— Господи! Ты, кажется, хочешь подарить краснокожим свой скальп?

— Молчи, Гарри! Вот они!

— Значит, иного выхода нет. Приготовьтесь стрелять, ребята! Да цельтесь получше! — скомандовал агент, заметивший, что индейцы приближаются к пещере.

Лошади, понукаемые индейцами, грузно ступали у самого берега, расплескивая воду копытами и ломая тростники. Индейцы перекликались гортанными звуками. По-видимому, они еще не подозревали, что беглецы находятся так близко от них.

Мгновенье спустя в пещере сразу сделалось темно: какое-то тело загораживало вход, препятствуя проникновению лучей солнца.

— Не шевелитесь… Может быть…

Слова Джона, должно быть, достигли слуха пробиравшегося в пещеру индейца. Растерялся ли он или в азарте погони просто не думал о собственной безопасности, но, во всяком случае, краснокожий, вместо того, чтобы уйти от опасного места, еще дальше протиснулся в узкий проход и швырнул острое копье в глубь пещеры. Страшное оружие со свистом воткнулось в стену, пролетев в одном дюйме от плеча Джона Максима.

Гарри машинально спустил курок. Грянул выстрел. Пещера наполнилась удушливым едким пороховым дымом. Пуля из карабина, словно игла, пронзила череп индейца, и воин упал на пол, не издав ни звука.

— Вперед, друзья! — крикнул Джон. — Теперь остается только драться.

В мгновенье ока трапперы выскочили из пещеры, держа ружья наготове.

Опять прогремел выстрел. На этот раз стрелял Джордж. За выстрелом последовал отчаянный предсмертный крик: пуля поразила в грудь ближайшего индейца. Краснокожий воин, взмахнув руками, свалился в воду, которая и поглотила его труп. Испуганный конь погибшего взвился на дыбы и громадными прыжками понесся, убегая от роковой пещеры.

Раньше, чем агент успел выстрелить, четверо индейцев, державшихся несколько поодаль, пришпорили своих лошадей, выскочили на берег и исчезли за деревьями.

— Ну, теперь спасайтесь бегством! — крикнул агент товарищам…

— А индианка? — остановился Джордж.

— Тащи ее сюда! Она еще может пригодиться!

Беглецам повезло: по-видимому, на их следы напал только разведывательный отряд, и плохо вооруженные индейцы, потеряв двух товарищей, поспешили скрыться.

Во всяком случае, беглецы беспрепятственно выбрались из опасного места и побежали, все время придерживаясь, однако, берега реки, вниз по ее течению, никем не преследуемые.

По временам они приостанавливались перевести дыхание и оглядеться. Но индейцы, к счастью, не показывались, и тогда трапперы, держа за руку Миннегагу, вновь бежали по лесу, по берегу, иногда пересекая кустарники.

Все чаще и чаще попадались вырубленные полянки. Здесь и там были проложены дороги в зарослях. Было видно уже, что на противоположном берегу реки тянутся возделанные поля. А на том берегу, по которому мчались трапперы и Миннегага, стали попадаться бродящие на свободе рабочие лошади и буйволы.

— Вперед, вперед! — понукал товарищей казавшийся неутомимым агент. — Гарри! Подбирай ноги! Если не обед, так ужин близок! Но поторапливайся, а то тебя самого индейцы съедят!

Еще через четверть часа беглецы добрались до обширного поля, засаженного хлопчатником. На этом поле, отгороженном от леса жидкою изгородью, было много людей: тут работали полуголые негры и метисы с коническими шляпами на головах.

Приближение беглецов к плантации вызвало невообразимую панику: и негры, и метисы с криками ужаса ударились в беспорядочное бегство.

— Индейцы! Индейцы! — неслись отчаянные крики бегущих сломя голову людей. Напрасно кричали им трапперы: негры и метисы были перепуганы до такой степени, что остановить их бегство было уже немыслимо.

Бегущие с отчаянными криками люди пугали лошадей и быков, и животные, присоединяясь к бегущим, только увеличивали сумятицу.

— Полоумные! — проворчал Джон Максим. — Но черт с ними! По крайней мере, весть о близости индейцев дойдет и до самой усадьбы. Выйдет кто-нибудь поумнее этой трусливой челяди.

Пробежав еще сотню метров, трапперы за крутым поворотом реки увидели, наконец, и жилые помещения гациенды.

Центром являлось красивое белое здание, окруженное массивным палисадом и глубоким рвом.

— Гациенда Сан-Фелипэ! — задыхаясь от быстрого бега, вымолвил агент.

— Дом нашего командира? Так войдем же скорее туда! — отозвались оба траппера.

Только маленькая индианка, должно быть, в первый раз в жизни видевшая «вигвам бледнолицых», стояла, тараща глаза, но по ее бронзовому лицу трудно было судить, какое впечатление на нее произвел вид культурного жилища.

Раньше, чем продолжать наше повествование, скажем несколько слов о заселении тех местностей, где разыгрывались события.

Дело в том, что после краткой, но довольно тяжелой победоносной войны с Мексикой Северо-Американские Соединенные Штаты, присоединив к своим владениям колоссальные пустынные территории Мексики, где жили только индейцы, где земля являлась ничьей, придумали простое и остроумное средство для закрепления за собою завоеванных областей.

На усиленный приток поселенцев в эти местности, не пользовавшиеся доброй репутацией именно из-за близости к индейским землям, рассчитывать было трудно. По крайней мере, потребовались бы огромные затраты со стороны правительства Штатов.

Одновременно правительство находилось в довольно затруднительном положении: оно не знало, что делать с массой навербованных для войны солдат и офицеров, которые поступили на службу, оставив привычные занятия, а по окончании короткой кампании, не имея дела, не могли уже оставаться в армии.

И вот, чтобы одним ударом убить двух зайцев, правительство Штатов предложило как рядовым бывшей в Мексике армии, так и офицерам получить богатое вознаграждение — землю. Единственным условием получающим земельный участок солдатам или офицерам распускаемой армии ставилось обязательство застроить и культивировать в определенное время эту территорию.

Полковник Деванделль был одним из таких пионеров Дальнего Запада. Он давно изучил эту местность, потому что именно тут прошла значительная часть его военной службы.

Деятельный, энергичный, предприимчивый, к тому же располагавший весьма солидными средствами, он сообразил, что здесь он может очень быстро удесятерить свое состояние. И он исхлопотал от правительства огромные земельные участки.

Почему он выбрал для поселения территорию на реке Вебер?

Правда, в этой местности бродили еще орды индейцев, представлявших постоянную угрозу бледнолицым. Но, с другой стороны, белых тут было очень мало, правительство, которое в других местах отводило поселенцам только небольшие участки земли, не скупилось на пустынные земли Дикого Запада и давало тысячи акров офицерам, оказавшим услуги во время войны. Кроме того, полковник Деванделль, отличавшийся большой практичностью, раньше многих и многих отлично оценил достоинства территории у Соленого озера, неисчерпаемые естественные богатства, обещавшие колоссальную прибыль предприимчивым людям.

Как мы знаем теперь, территория Дикого Запада вполне оправдала самые пылкие мечты пионеров, и теперь она является одной из богатейших местностей Соединенных Штатов.

Не упуская, однако, из виду то обстоятельство, что, быть может, много лет на этой земле не будет мира и она еще не раз подвергнется нападениям индейцев, полковник Деванделль, поселившись на реке Вебер, поторопился создать себе надежное убежище. И в самом деле, его гациенда, в которой не было недостатка в известном комфорте, не поражала воображение ненужной роскошью и была выстроена так, что казалась скорее маленькой крепостью, чем помещичьей усадьбой.

Место для гациенды было выбрано как нельзя лучше: она стояла на полуострове, образуемом мысом Вебер, который глубоко вдается в воды Соленого озера. С одной стороны естественную границу самой усадьбы составляла река, с двух других — воды озера.

И только со стороны долины подступ к усадьбе был сравнительно легок, но полковник Деванделль, как опытный солдат, тщательно укрепил усадьбу, устроив и палисады, и ров.

Жизнь в гациенде пришлась Деванделлю так по душе, что много лет он провел там, обрабатывая свое огромное и богатое имение.

Хотя он, как мы видели, и рассказывал Джону Максиму, что нападения индейцев, подстрекаемых Яллой, а может быть, и руководимых ею, отравляли удовольствие пребывания в гациенде, тем не менее на самом деле он привязался к усадьбе. Едва ли он покинул бы ее, если бы только не пришлось по вызову правительства тряхнуть стариной и принять командование отрядом милиционеров и волонтеров, задачей которого было задержать сиу и не дать им соединиться с чэйэнами во время знаменитого восстания краснокожих, начавшегося в 1863 году.

Восстание, застигшее американцев врасплох, разгорелось совершенно неожиданно с такой быстротой, что полковник Деванделль не имел времени позаботиться о лучшей защите собственной гациенды и о безопасности детей. Как мы видели, не подозревая, какие размеры примет «священная война» краснокожих против бледнолицых, полковник даже оставил в усадьбе своих детей — Мэри и Джорджа и, только узнав уже в горах Ларами о грозящей детям опасности, отправил спасать их троих преданных трапперов, включая в это число и Джона Максима, «агента индейских территорий», одного из опытнейших людей Дальнего Запада.

Собственно говоря, гациенда была способна выдержать нападение индейцев и даже более или менее продолжительную осаду: палисад и рвы отлично защищали ее, в жилых постройках имелось достаточно места для служебного персонала, довольно, кстати, многолюдного. Полковник держал в полном порядке маленький арсенал из двух десятков карабинов, а погреба были всегда полны съестными припасами и бочками с водою.

Но было и слабое место: все в гациенде, не исключая и главного дома, было выстроено из тут же, на месте, срубленных массивных стволов хвойных, сильно смолистых деревьев, и потому, если бы нападающим удалось поджечь усадьбу, а ее защитникам в пылу битвы не удалось бы вовремя справиться с огнем, пожар мог в очень короткое время разрушить все постройки.

Но вернемся к странникам, добравшимся после стольких приключений до желанной усадьбы полковника Деванделля.

Джон Максим, который не раз был гостем у Деванделля, не обращая никакого внимания на сумятицу, поднятую неграми и метисами при появлении беглецев из лесу, и на отчаянный лай потревоженных собак, вел своих спутников кратчайшим путем к усадьбе.

— Что значит, когда дома нет хозяина! — сердито ворчал он, добираясь уже до построек. — Эти черные идиоты в панике даже подъемный мост поднять забыли! А что, если бы, в самом деле, вместо нас да показались воины Яллы? Нет, мы, оказывается, подоспели сюда как нельзя более кстати. А то индейцы могли взять усадьбу, как говорится, чуть ли не голыми руками!

Тем не менее, опасаясь, чтобы кто-нибудь из обитателей гациенды не встретил визитеров шальным выстрелом, агент не переставал кричать во все горло:

— Свои идут! Гей, в усадьбе! Да отзовитесь же!

Когда пришельцы, таща за собой и Миннегагу, поглядывавшую вокруг полными любопытства блестящими глазами, вошли уже во двор гациенды, откуда-то выбежала целая толпа вооруженных ружьями людей. Этими молодцами предводительствовал чистокровный мексиканец, державший в обеих руках по пистолету.

— Гей, Моралес! — окликнул его, останавливаясь, агент. — Погоди, а то твои пистолеты, пожалуй, могут выстрелить… Не узнаешь меня, что ли?

— Мадонна! — воскликнул «мажордом» полковника Деванделля, то есть его управляющий, сеньор Моралес. — Да это мистер Джон Максим!

— Мистер Джордж! Мисс Мэри! Это друг! Это Джон Максим!

— Собственной персоной! — поддержал его заявление янки, протягивая мексиканцу руку для приветствия.

— Да идите же скорее сюда! — надрывался Моралес. — Прибыли гонцы от вашего отца!

Центральная дверь здания распахнулась, и на ее пороге появился красивый подросток лет пятнадцати. Это был сын полковника Деванделля, Джордж. За ним выглянула девочка лет четырнадцати или тринадцати, удивительно схожая с Джорджем, — дочь полковника, Мэри.

— Джон, наш Джон! — в один голос воскликнули дети. — Откуда ты, Джон? От отца? Как он поживает? Да говори же, Джон!

Агент потупился. Что мог он сказать детям своего командира?

…Как-то не думалось об этом во время странствований по горам и долам, по лесам и степям. Все время мысли были заняты только одним: как справиться со встречающимися на каждом шагу препятствиями, как добраться до гациенды?

А теперь, когда Джон Максим стоял лицом к лицу с детьми своего командира, видел их живые и ясные черные глаза, их кудри, слышал молодые звонкие голоса, он растерялся. Он вспомнил, что, по существу, ведь он принес детям Деванделля весть о гибели их несчастного отца… Принес известие о том, что они сироты…

— Да, это я, мистер Джордж и мисс Мэри! — сказал наконец агент, снимая шляпу.

— Входите же в дом, Джон! — крикнул ему нетерпеливо сын полковника. — А у нас тут поднялась такая сумятица! Глупые негры вообразили, что на гациенду будто бы напали индейцы…

— Постойте, мистер Джордж! — остановил его янки. — Индейцы, положим, еще не напали, но они в двух шагах…

— Что такое? — встрепенулся, останавливаясь, юноша.

Его красивое смуглое лицо побледнело, в глазах загорелся мрачный огонь.

— Видите ли, мистер Джордж… Но раньше распорядитесь поднять мост, раздать людям оружие и боевые припасы. Пусть все займут места для защиты!

— Распорядитесь, Моралес! — отдал приказание мажордому юноша. — А вы, Джон, рассказывайте, в чем дело! Не думаю, чтобы вы говорили без серьезных оснований! Ведь вас-то не так легко испугать, как этих негров и мулатов! — обратился сын Деванделля к янки.

— Разумеется, я не из очень пугливых! — ответил, улыбаясь, Джон Максим. — Но суть в том, что, как вы, должно быть, уже знаете, прерия в огне. Три сильнейших племени индейцев Дикого Запада — чэйэны, сиу и арапахи вступили на тропу войны. Поселки белых уничтожены. Станция Кампа стерта с лица земли. Индейцы преследовали нас по пятам почти до ворот вашей гациенды. Сюда направляется большой отряд сиу. Может быть, они уже очень близко, и нам предстоит жестокий бой!

Юноша с тревогой взглянул на сестру, но Мэри отозвалась бодрым голоском:

— Так что же? Разве мы не дети полковника Деванделля, самое имя которого наводило трепет на индейцев? Разумеется, отец далеко, он нам не поможет, но мы сумеем защититься и сами!

— Да, если бы наш отец был с нами! — прошептал юноша. — Но в самом деле, он далеко… Кстати, Джон: почему же вы ничего не говорите нам об отце? Где стоит он теперь? Что он делает?

Наступил роковой момент, когда Джону Максиму пришлось услышать вопрос, поставленный ребром.

И не было сил дать прямой ответ на этот ужасный вопрос… Как сказать детям, что их отец уже не вернется в эту гостеприимную усадьбу?

Подавив невероятным усилием свое волнение, янки ответил:

— Он, должно быть, еще в горах Ларами… Там у него достаточно дела… Когда мы покинули его, естественно, по его приказанию, он был в добром здравии…

— Конечно, он сражается с индейцами? — выступила вперед Мэри, блистая глазами.

— Да. Он успел дать несколько жестоких уроков краснокожим!

— Я горжусь тем, что я дочь моего отца! — сказала с восторгом девушка. — Он храбр, как лев, и он великодушен и добр… Если бы он остался на военной службе, он уже носил бы генеральский мундир… Как бы я хотела быть сейчас вместе с ним!

Чтобы избежать дальнейших вопросов, Джон Максим обратился к подошедшему снова мажордому Моралесу с вопросом, исполнено ли требование Джорджа о принятии мер предосторожности в защиту от индейцев. Получив утвердительный ответ, агент пошел в комнаты, куда звали его дети полковника Деванделля.

Усадив Джона Максима, Джордж Деванделль обратился к нему со словами:

— Ну, Джон, рассказывайте все! Я полагаю, без крайней необходимости мой отец не прислал бы вас сюда. Ведь вы могли бы и там, где находится сейчас отряд отца, оказывать ему серьезные услуги.

— Да, мистер Джордж, я действительно явился с весьма серьезным поручением. Не знаю, как это все удастся только… Дело в том, что ваш отец послал меня с двумя трапперами, которых вы, конечно, видели, сообщить вам, что гациенде грозит ужасная опасность. Сиу поклялись разрушить усадьбу, стереть ее с лица земли. Всем обитателям — смертный приговор!

— Но ведь сиу живут так далеко отсюда? — осведомился Джордж. — Здесь земли арапахов.

— Да, но сиу — не забывайте этого — теперь в союзе с арапахами!

— Может быть, в деле замешана та индианка, на которой мой отец был вынужден жениться в годы своих странствований по прерии?

— Да, может быть, — уклончиво ответил агент. — Но это неважно. Лучше скажите мне, сколькими людьми вы располагаете для защиты?

— Людей у нас было раньше много, но недавно большую часть негров с женами и детьми мы отправили в Сонору. Способных к тому, чтобы управляться с оружием, сейчас наберется человек двадцать или немногим больше. Кажется, на этих людей можно положиться! Тем более что, если индейцы овладеют гациендой, они ведь не будут щадить негров и мулатов. Вы знаете, как краснокожие ненавидят цветных!

— Кто это? Что это за девочка? — перебила разговор мужчин мисс Мэри, живо оборачиваясь к двери, на пороге которой показалась в этот момент Миннегага. — Она, кажется, индианка? Это вы привели ее сюда, Джон? И зачем?

— Я и забыл про эту девчонку! — ответил траппер. — Да, это мы ее привели. Видите ли, ваш отец так пожелал. Она могла бы оказаться полезной в смысле сообщения кое-каких сведений и как заложница, но я, собственно, думаю, что от нее было бы лучше отделаться… Вы не обращайте внимания на нее. Как только появятся вблизи индейцы, мы можем выпустить ее, чтобы она не наделала тут каких-нибудь пакостей. Она на вид ребенок, но в ее душе сидит дьявол, и ей нельзя доверять ни на йоту!

Миннегага, прокравшаяся в комнату совершенно беззвучно, словно маленькая и хорошенькая ядовитая змейка, слышала каждое слово Джона Максима и, пользуясь моментом, когда на нее никто не смотрел, бросила на янки взгляд, в котором читалась жгучая ненависть и злоба.

Не говоря ни слова, она легким шагом и совершенно непринужденно подошла к свободному креслу, завернулась в свой длинный плащ и уселась с какой-то своеобразной грацией, словно это кресло было ее привычным местом.

— Какое странное создание! — заметила вполголоса Мэри, разглядывая индианку.

— Настоящая дикарка! — отозвался не без пренебрежения агент. — Она ведь чистокровная сиу. Этим, кажется, все сказано. Однако нам нельзя более терять времени. Индейцы, говорю я вам, должны быть уже совсем близко, а я, признаться, очень мало доверяю вашим импровизированным защитникам… Пойду-ка я лично посмотрю, как там продвигается дело. Кстати, вот идут сюда мои спутники. Позвольте представить их вам, мисс Мэри и мистер Джордж. Это бравые трапперы, которых ценил ваш отец, когда… Ну, когда мы все трое выслеживали индейцев там, в горах. Это Джордж Липтон, а это его братец, Гарри Липтон. Оба хорошие стрелки, но Гарри ужасный обжора. Он всю дорогу до гациенды толковал только о том, чем его тут накормят…

— Скажешь тоже! — сконфуженно фыркнул Гарри. — Не верьте ему, барышня! Конечно, когда человека хотят уморить голодом, так язык поневоле все сам про еду ляпает…

Джордж Деванделль протянул трапперам обе руки.

— Очень рекомендую моих товарищей вашему вниманию! — продолжал полушутя-полусерьезно агент. — Оба они не только хорошо истребляют съестные припасы, но еще лучше истребляют краснокожих! В защите гациенды они окажут неоценимые услуги.

Очередь сконфузиться пришла трапперу Джорджу, который дернул за рукав агента со словами:

— Да будет тебе, Джон, расхваливать нас! Каждый человек делает что может. Конечно, когда приходится драться с индейцами, я редко бью мимо. На моем карабине уже порядочно зарубок. Я, знаете ли, барышня, отмечаю зарубочкой на прикладе каждого краснокожего, которого мне удается отправить, извините, к чертям…

Бравый траппер смешался и остановился.

— Ну, идемте, ребята! — поторопился вывести из затруднения своих товарищей агент. — Может быть, уже пора нашим карабинам подать голос. Мне кажется, что я слышу завыванье индейцев.

— Постойте, Джон! — остановил агента молодой Деванделль. — Ну, хорошо, мы тут будем защищаться. А как же быть с нашими лошадьми, что пасутся на лугах, и со стадами коров и овец, которые находятся там же?

Джон пожал плечами:

— Что делать, мистер Джордж? — сказал он угрюмо. — Теперь уже невозможно заботиться о том, чтобы согнать стада во двор гациенды…

— Но индейцы могут перебить бедных животных! — почти с отчаянием воскликнула Мэри, и глаза ее наполнились слезами.

— Что делать, повторяю я, — опять сказал траппер. — Нам не до лошадей и коров! Дай Бог, чтобы свою-то жизнь спасти… Конечно, тяжело сознавать, что эти краснокожие демоны в один час уничтожат огромные стада — богатство гациенды. Но мы совершенно лишены возможности воспрепятствовать этому. Лучше пожертвовать коровами и лошадьми, чем людьми… Когда мы отобьемся…

В этот момент загремели ружейные выстрелы, и вслед за тем донесся тревожный крик:

— К оружию! Индейцы!

XI Гациенда в осаде

Джон, оба траппера и дети полковника Деванделля бросились на двор гациенды, забыв об оставшейся в зале индианке. Выбежав, они увидели, что негры и мулаты, руководимые мажордомом, уже подняли мосты и заняли места у палисада, ожидая нападения индейцев. Защитники гациенды, как агент мог убедиться с первого взгляда, были вооружены гораздо лучше, чем янки этого ожидали: тут было не менее двадцати человек с прекрасными дальнобойными карабинами, пистолетами и топорами. Среди них вовсе не наблюдалось паники. Скорее, судя по выражению их лиц, можно было предположить, что эти люди решились оказать отчаянный отпор индейцам. В самом деле, для обитателей гациенды было ясно, что индейцы никого не пощадят, если им только удастся ворваться во двор, и поэтому они намеревались защищаться до последней крайности.

Двое часовых, подавших сигнал тревоги, уже сделали несколько выстрелов по одиночным всадникам, показавшимся на опушке соснового леса. Это были, вне всяких сомнений, только лазутчики индейцев, пытавшиеся узнать, хорошо ли охраняется гациенда. И как только засвистели пули, они сейчас же исчезли.

— Разведчики! — сказал Джон Максим. — Видите, уже и улизнули. Разумеется, днем они не нападут на гациенду. Дождутся ночи и тогда попробуют подобраться поближе сюда, а сейчас, конечно, займутся мародерством. Кстати, мистер Джордж, много ли скота у вас тут?

— До двух тысяч голов, — ответил угрюмо молодой человек.

— Жаль, потеря большая! Но ваш отец достаточно богат, чтобы перенести ее не поморщившись.

— Вы правы, Джон; да, признаться, с тех пор, как я узнал, что для войны объединились три племени индейцев, я потерял надежду спасти скот, зная, что будет положительно невозможным ни забрать его во двор гациенды, ни угнать куда-нибудь в более безопасное место. Но, может быть, индейцы, удовольствовавшись богатой добычей, доставшейся к тому же так легко, удовлетворятся угоном скота?

— Ну, нет, мистер Джордж! Не обманывайте себя ложной надеждой. Конечно, индейцы жадны, и такая добыча, какую представляют ваши стада, привела бы их в восторг, если бы это было раньше. Теперь же речь идет не о коровах и лошадях, а о наших собственных скальпах и разрушении гациенды. Имейте в виду — наше положение не из блестящих. Конечно, может быть, нам удастся дать жестокий отпор и прогнать индейцев. Но нападение будет отчаянное, борьба не на жизнь, а на смерть. Тут, к несчастью, есть еще одно обстоятельство. Вот мисс Мэри говорила, что имя полковника Деванделля наводило трепет на краснокожих. Это так. Но вместе с боязнью ваш отец внушал краснокожим и непримиримую ненависть. Теперь, когда полковник Деванделль не может защитить гациенду, а индейцы объединились, можно говорить не о страхе, а только о ненависти. Вы уже не ребенок.

Я говорю с вами как со взрослым человеком: велики ли силы защитников — каких-нибудь два десятка людей? Разве это так уж много? Работы нам будет по горло.

С каждым словом Джона Максима лицо молодого гациендера становилось все мрачнее. Джордж Деванделль сознавал, что в словах агента звучит несомненная правда.

— Но что же делать, Джон? — обратился он после минутного молчания к трапперу. — Посоветуйте, что делать? Вы привыкли сражаться, вы опытный человек…

Агент не отвечал. Он стоял, опершись плечом на поднятый мост, держа в руках свой карабин, и смотрел испытующим взглядом на расстилавшуюся за палисадом равнину, на которой белели цветы хлопчатника.

— Что же вы молчите, Джон? Ведь мне действительно очень нужен ваш совет! — тронул его за рукав юноша.

— Мистер Джордж! — обернулся неожиданно агент к молодому гациендеру. — Скажите, на что идет у вас семя хлопчатника?

— Семя? Ну, из него мы выжимаем масло, а шелуха зимою идет на подтопку печей.

— И есть это масло у вас в запасе?

— Конечно, бочонков пятнадцать, может быть, даже больше найдется.

— Найдутся, надеюсь, и котлы?

— Разумеется! Но на что они вам?

— Подождите! Распорядитесь, чтобы те люди, которые не принимают участия в бою, сейчас же принялись кипятить масло. До ночи уже совсем мало времени осталось. Я не я буду, если индейцы не попробуют взять гациенду приступом, как только стемнеет, а мы тогда угостим арапахов и сиу кипящим маслом. За вкус не ручаюсь, а горячо будет.

Сказав эти слова, Джон Максим повернулся к тут же стоявшим поблизости трапперам со словами:

— А где Миннегага?!

— Кого вы ищете? — спросила непринужденно болтавшая с трапперами мисс Мэри.

— Маленькую индианку! — ответил агент.

— Что она вам далась, Джон? — вмешался в разговор сын полковника. — Вы как будто обеспокоены, что ваша пленница не с вами?

— Ах, черт возьми! — ответил Джон Максим. — Как это я позабыл о ней?! Вы не знаете, мистер Джордж, что это за птичка! Она может нам такую свинью подложить, что мы долго не очухаемся! Гарри, Джордж, сейчас же разыщите ее! Покуда вы здесь не нужны, а вы сами знаете, как опасна эта маленькая змейка!

Трапперы бросились на поиски Миннегаги, причем к ним присоединился мажордом, и они втроем перевернули вверх дном все, разыскивая индианку по закоулкам, в комнатах нижнего и верхнего этажа, не оставляя без внимания ни малейшей щели, куда могла забраться Миннегага. Не найдя девочки в доме, трапперы бросились по конюшням и хлевам, по сараям, под навесы, где лежали мешки с маисом и тюки хлопка, и где легко могла спрятаться целая дюжина девочек. Но все поиски были тщетны: индианка словно канула в воду.

— Ну и бестия же! — сердито выругался Гарри, сжимая кулаки. — Ей-богу, мне эта Миннегага внушает какой-то страх.

— Удрала она, и только! — довольно равнодушно отозвался его брат, рассеянным взглядом глядя вокруг. — Собственно говоря, если этот звереныш сбежал, то тем лучше.

— Да, но куда она могла сбежать, если мосты подняты? Ты об этом не подумал!

— А ты разве не знаешь, что она способна карабкаться не хуже обезьяны? Перелезла через палисад, и если не выбралась изо рва, то сидит теперь там в траве. Вот подожди: когда Джон примется поливать индейцев кипящим маслом, надеюсь, и на долю Миннегаги достанется порядочная порция.

Трапперы и помогавший им мажордом для очистки совести еще некоторое время поискали индианку, но потом прекратили безрезультатные поиски и направились к палисаду, где дети полковника Деванделля под руководством Джона Максима спешно заканчивали организацию обороны.

Там, на огнях нескольких костров, под присмотром гримасничавших негров, позабывших об опасности и предавшихся веселой болтовне, уже бурлили черные котлы, наполненные янтарно-желтым маслом из хлопкового семени. Все свободные обитатели гациенды, вооружившись кто чем мог, расположились у палисадов и с любопытством разглядывали индейцев. Никто не выказывал признаков страха, наоборот, казалось, люди были охвачены страстным желанием поскорее сразиться с индейцами и показать им, что не так-то легко зарабатываются скальпы.

Индейцы тем временем показались невдалеке от усадьбы, гарцуя на своих мустангах, что-то крича, стреляя из ружей, больше, впрочем, чтобы пугать защитников гациенды. Другой отряд занялся загоном и резкою скота на глазах у бессильных помешать этому варварскому делу обитателей усадьбы.

Джон Максим пробовал несколько раз стрелять по мародерам, но скоро убедился, что его пули не достигают цели, и прекратил бесцельную стрельбу.

— Нечего делать! — сказал он гневно глядевшему на истребление скота Джорджу Деванделлю. — Таков печальный закон войны: кто сильнее, тот делает что хочет. Сейчас сильнее индейцы, и они издеваются над нами, но рано или поздно придут войска с востока, и мы тогда посмотрим, что запоют краснокожие!

До наступления темноты индейцы ограничивались только тем, что беспокоили защитников гациенды выстрелами и криками. Но едва стало заходить солнце, как опушка леса оказалась покрытой целой тучей всадников.

— Дьявольщина! — невольно воскликнул Джон Максим, увидев индейцев в таком количестве. — Да тут не менее пятисот этих зверей! Держу пари, что собралась целая компания индейских знаменитостей. Вон, если не ошибаюсь, Черный Котел. А это, должно быть, Левая Рука — вождь арапахов.

— А сиу не видишь? — спросил Гарри.

— Еще не ослеп, вижу! — ответил агент.

— Нападение будет жестокое. Как-то мы выдержим? Я боюсь не за себя, но что будет с моей сестрой? — вполголоса промолвил грустно молодой гациендер.

— Э, не падайте духом, мистер Деванделль! — отозвался Джон Максим, кладя руку на плечо юноши. — Мы еще не в руках индейцев! Правда, их очень много, и было бы смешно уверять, что краснокожие — враги, с которыми легко справиться. Но они поломают себе зубы раньше, чем доберутся до наших скальпов. Палисад солидный и высокий, рвы глубоки, наконец, при нужде и дом можно превратить в настоящую цитадель.

— Знаю все это! — задумчиво ответил юноша. — Но меня беспокоит то обстоятельство, что ведь постройки-то наши целиком сооружены из соснового дерева, и если вспыхнет пожар, то все погибло.

— Не так скоро! Пошлем на крыши с водой и швабрами тех людей, которые не могут сражаться, и они будут тушить огонь, не давая разгореться пожару. Услышав этот разговор, Гарри вмешался:

— А помнишь ли, Джон, — сказал он, — ведь расстрелянный нами молодой воин сиу Птица Ночи имел поручение заставить арапахов взять детей полковника живыми?

— Ты хочешь этим сказать, Гарри, что индейцы не станут поджигать усадьбы, а попытаются взять ее приступом? Что же, может быть, ты и прав! — задумчиво ответил агент.

— Но чего же они хотят от нас? — заговорил взволнованно молодой гациендер. — Может быть, они хотят взять нас заложниками?

— Кто их разберет?! — отозвался уклончиво Джон Максим.

— Но неужели же, Джон, мы не можем рассчитывать на помощь ниоткуда? — спросила агента мисс Мэри. Траппер пожал плечами.

— Видите ли, мисс, — сказал он сконфуженно, — было бы грешно обманывать вас. Нет, на помощь со стороны рассчитывать не приходится. Прерия в руках индейцев. Покуда правительству удастся передвинуть сюда войска Арканзаса, пройдет много времени. Калифорния помочь не может. Со Сьерра-Невады сюда не пробьется ни один человек. Может быть, до нас доберутся только какие-нибудь преследуемые индейцами трапперы или поселенцы, спасая собственную же шкуру. Но это нам не поможет. Остается положиться на собственные силы и… да не дрогнут наши руки, когда придется драться. Но смотрите, что-то начинается!

— Кажется, разведчики скачут.

В самом деле, предположение, высказанное Гарри, имело основание: отделившись от главных сил индейцев, два конных отряда помчались налево, без милосердия затаптывая культурные растения плантаций гациенды. Некоторые из всадников были вооружены только карабинами и томагавками, другие же, сверх того, имели тонкие гибкие пики и щиты из кожи бизонов или буйволов. Значительная же часть осталась на том же месте, построившись в две линии, и Джон Максим без труда разглядел среди этих последних индейцев женщину-сахема Яллу, мнимого гамбузино, то есть Красное Облако, и еще двух вождей — Черного Котла и Левую Руку.

Разведчики все время держались на таком расстоянии, что пули защитников гациенды не могли долетать до них. Покружившись некоторое время по полям и лугам, они возвратились к главному отряду, оглашая воздух воинственными криками.

— Кажется, скоро начнется музыка! — пошутил, толкая брата локтем в бок, неугомонный Гарри.

— А ты приготовился танцевать, что ли? — откликнулся тот, заряжая карабин.

— Ох, нет! Куда уж мне?! Я, брат, как добрался до ветчины!.. Теперь только бы лечь да заснуть.

— Ну, заснуть, кажется, не придется!

В это время к палисаду подошла мисс Мэри. Она держала в руках маленький, легкий, но великолепный карабин, а за поясом у нее было два пистолета. На лице девушки нельзя было прочесть признаков страха: жизнь на Диком Западе в ту тревожную эпоху проходила в особенных условиях, заставлявших учиться обращению с оружием даже детей, не говоря о взрослых женщинах. Любимой игрой подростков была стрельба в цель, и полковник Деванделль сумел сделать из своих детей превосходных стрелков и научить их не терять головы в момент опасности.

Стемнело, но в гациенде горели огни костров, на которых кипятилось масло, а там, где находились индейцы, волною разливался свет от костров, на огне которых краснокожие жарили куски свежего мяса. Таким образом, окрестности были освещены.

Вдали глухо звучали раскаты грома, и густой туман, поднимаясь над Соленым озером, сгущался в тучи, уносимые порывами сердитого ветра.

— Плохая ночь! — покачал головой траппер Джон Максим, глядя испытующим взором на мрачное небо. — Будет ураган! Что-то мне кажется, мой скальп как-то очень непрочно сидит на голове. Ну, что же, если придется отдать его краснокожим волкам, по крайней мере, я заставлю оплатить мои волосы дорогой ценой. А помирать когда-нибудь надо же!

Тем временем многочисленные группы индейских всадников продвинулись от леса к усадьбе и гарцевали чуть ли не на краю рва, осыпая гациенду пулями, которые, впрочем, покуда не причиняли защитникам ни малейшего вреда.

Кое-кто из негров и мулатов пробовал стрелять по краснокожим, но агент распорядился прекратить эту стрельбу, сказав:

— Не тратьте даром пороха! Боевых припасов у нас не густо, наши пули могут понадобиться позднее, теперь же я более полагаюсь на кипящее масло, чем на свинец.

Больше получаса индейцы обстреливали гациенду, подбираясь к ней, потом ускакали к главным силам. Прошло немного времени, и застонала, задрожала земля: пять или шесть сот всадников ринулись на гациенду, доскакали до рвов, свернули в сторону, развертывая фронт, чтобы шире охватить усадьбу. Джон Максим разрешил стрелять, и пули посыпались на краснокожих, сваливая лошадей и всадников, но потери не были настолько значительны, чтобы расстроить густые ряды индейцев, а в то же время и среди защитников гациенды, негров и мулатов, стали появляться раненые и убитые: первым пал мажордом Моралес.

— Что же, Джон? — обратился к агенту траппер Гарри. — Дело-то наше плохонькое! Хорошо, что я хоть поужинал плотно! Маловато ведь нас, чтобы отстреливаться!

— Подожди немного! Сейчас начинается атака. Кстати: вы не видели, ребята, Яллу? Нет? А я три или четыре раза стрелял по ней, и на довольно близком расстоянии. И, представьте, не мог попасть! Словно заговорил ее кто-нибудь от пуль. Вот что: пойдите распорядитесь, чтобы негры понемногу прекращали стрельбу. Пусть краснокожие вообразят, что у нас истощаются боевые припасы, и перейдут в атаку.

Распоряжение агента было исполнено, защитники гациенды почти прекратили стрельбу; тогда индейцы, поддавшись на эту хитрость, послали довольно значительный отряд воинов, которые, покинув лошадей, густой толпой ринулись во рвы, на бегу стреляя и размахивая ужасными топорами. Они рассчитывали, не встречая серьезного сопротивления, перебраться через ров и топорами разрушить часть палисада, чтобы проложить дорогу ожидавшим удобного момента главным силам отряда Яллы.

— Пора! — крикнул приготовившимся встретить врага неграм агент. — Давайте масла! Поливай!

И потоки кипящей жидкости полились на голые тела подползавших к палисаду индейцев.

Трудно описать, что творилось во рву в этот момент. Да и сами защитники гациенды плохо видели ужасную картину почти поголовной гибели смельчаков, попавших в ловушку. Отчаянные крики людей, тела которых подвергались страшным ожогам, огласили воздух. Многие были ослеплены струями кипящего масла, попавшими в глаза, те же, раны которых не свалили их с ног, все же не ушли от печальной участи: по знаку Джона Максима защитники гациенды сосредоточили на них адский огонь, и пули доканчивали дело кипящего масла.

Первая атака была блистательно отбита, и гациенда спасена.

Негры и мулаты плясали от радости, но лицо Джона Максима оставалось мрачным: если негры могли поверить в то, что данный суровый отпор может окончательно запугать индейцев и обеспечить спасение, то у опытного агента, отлично знавшего индейцев, временный успех не мог создать иллюзий. Он ясно видел, что участь гациенды полковника Деванделля не может быть изменена и что ее гибель является лишь отсроченной на очень короткий промежуток времени.

XII Пленники краснокожих

Первый яростный натиск индейцев на обреченную гациенду Сан-Фелипэ разбился о стойкость защитников благодаря изобретательности Джона Максима, который устроил ловушку во рву. Там погибли едва ли не лучшие воины краснокожих, но что могла означать потеря хотя бы и сорока или пятидесяти воинов, когда у краснокожих в строю было, во всяком случае, больше пятисот человек?!

Неудача передового отряда, с такой слепой яростью ринувшегося на приступ гациенды и почти поголовно истребленного защитниками, только заставила краснокожих сделаться более осторожными.

Осыпав еще раз осажденную усадьбу пулями, индейцы довольно поспешно отступили на такое расстояние, где их не достигали уже выстрелы трапперов и прочих защитников гациенды.

Ялла, Черный Котел, Левая Рука и Красное Облако отступали последними. Джон Максим ясно видел их фигуры, но вожди индейцев, в самом деле, казались заговоренными от пуль: все выстрелы, сделанные по ним, не попадали в цель.

— Кажется, мы хорошо проучили этих разбойников! — блестя глазами, сказал агенту молодой гациендер. — Неужели же этого урока им мало?

— Не увлекайтесь, мистер Джордж! — угрюмо ответил янки. — Вы должны бы лучше знать индейцев! Не сомневаюсь, те потери, которые они понесли, не только не обескуражат их, но вызовут еще большую ярость. Вы не забывайте, что ведь, в самом деле, мы имеем дело не со случайным сбродом, не с какой-нибудь бродячей шайкой. Индейцами руководят лучшие вожди их племени. Черный Котел, Левая Рука — это ведь знаменитейшие воины. Но этого мало: с ними Ялла, неукротимая Ялла, которая свирепостью перещеголяет любого индейского сахема.

— Хотя вы и говорили, что на приход помощи со стороны нам нельзя питать ни малейшей надежды, мне как-то трудно согласиться с этой безнадежной мыслью. Неужели же правительство так-таки и предоставит всех поселенцев Дикого Запада их собственным силам? Это было бы безбожно…

— Будем держаться, сколько можем, мистер Джордж! — отозвался агент. — Кстати, я придумал еще кое-что для защиты… Масла-то у нас, надо полагать, уже не так много осталось?

— Нет, Джон, еще порядочно. А что?

— Еще, наверное, есть препорядочный запас хлопка?

— Пропасть! Отец не успел отправить транспорт со сбором последнего урожая.

— Отлично. Из хлопка, политого маслом, при необходимости мы можем устроить во рву огненную стену, которая задержит на некоторое время нападающих.

— А потом?

— А потом будет видно… Стойте, мистер Джордж! Я вспомнил одну вещь. От вашего отца, раньше чем отправиться в путь, я слышал, что правительство поручило полковнику Чивингтону организовать экспедицию в прерию, взяв с собою в поход третий полк из Колорадо. Эх, если бы Чивингтон поторопился! Дорого бы дал я, чтобы узнать, сидит ли он еще по ту сторону Колорадо или уже тронулся в путь!

— Увы, это так далеко от нас! — сказал с тяжелым вздохом молодой Деванделль.

— Знаю, мистер Джордж! И поэтому не жду никакой непосредственной помощи от Чивингтона. Но косвенную помощь он нам может оказать, как только проникнет в прерию.

Потом Джордж Деванделль стал расспрашивать Джона Максима о Ялле. Но агент, который находил эту тему слишком щекотливой и боялся проговориться, отвечал уклончиво.

— Постойте, Джон! — прервал разговор Джордж Деванделль. — Но, может быть, сам отец, услышав о том, что нас уже осаждают, придет на помощь? Как вы думаете?

Джон Максим вздрогнул и, чтобы избежать необходимости дать немедленный ответ, для которого он не находил слов, склонился над рвом, как будто углубившись в рассматривание того, что делают краснокожие, удалившиеся от усадьбы в тень леса.

Там, во рву, среди луж, грязи и стеблей болотной травы, еще копошились тела обваренных кипящим маслом индейцев, изредка кто-нибудь из несчастных, не выдерживая мук, принимался глухо и протяжно стонать.

— Какая ужасная вещь война! — не дождавшись ответа от янки, промолвил молодой человек.

И в ответ ему прозвучали угрюмые слова агента:

— Вообще, мистер Джордж, сама жизнь — ужасная штука!

Небо было покрыто густыми тучами, уносившимися куда-то с фантастической быстротой, будто эти тучи тоже спешили в бой, перегоняя одна другую, и временами их безумный бег освещался вспышкой молнии.

Раздавались уже оглушительные раскаты грома, и крупные тяжелые капли дождя, срываясь с низко плывущих над землею туч, звонко шлепались на крыши усадьбы, на пыльный двор, на огонь еще не потушенных костров.

Опасаясь, что с минуты на минуту индейцы могут вновь пойти на приступ, гарнизон маленькой крепости держался бодро на своих постах, заботясь только о том, чтобы дождь не промочил пороха и не помешал стрельбе из ружей. Но час проходил за часом, а индейцы не показывались. Разведя в лесу огромные костры и изжарив на их огне мясо быков и овец, краснокожие пировали, и временами из их лагеря доносились звуки диких голосов и заунывного пения.

Перед рассветом костры индейцев были погашены, потом свыше пятисот всадников выехали из леса.

— Что это они тащат в руках? — спросил Джордж неотступно наблюдавшего за каждым маневром краснокожих агента.

— Ветви, сучья. Должно быть, рассчитывают в каком-нибудь месте завалить ров, чтобы легче было перебраться к палисаду, — ответил траппер.

Помолчав немного, Джон Максим резко тряхнул головой и спросил:

— Скажите, мистер Джордж: сколько лошадей у вас тут, во дворе усадьбы?

— Да больше тридцати, почти сорок.

— И лошади порядочные, надеюсь?

— Рабочих тяжеловозов мало, больше мустанги. Вы же знаете, папа разводил лошадей, наши кони славятся красотой и выносливостью. А почему вы спрашиваете?

— Веревки и топоры тоже найдутся?

— Конечно. Сколько угодно. Но что вы задумали?

— Вот что, мистер Деванделль! — ответил после некоторого колебания агент. — Я вижу теперь ясно, что нам не удержаться здесь. Допустим, мы отобьем этот штурм. Но конец неизбежен. Если только мы останемся в стенах гациенды, наша участь решена. Не пройдет и суток, как наши скальпы украсят щиты и мокасины краснокожих. Надо уходить отсюда, это единственный выход.

— Бежать?

— Да, бежать.

— Каким же образом?

— Об этом я позабочусь. Думаю, все удастся. Предоставьте это мне. Вы побудьте тут, посторожите. С вами пусть останется человек десять ваших слуг. Мы же с моими друзьями трапперами поработаем. Все зависит от того, удастся ли нам приготовить индейцам сюрприз. Мы не должны дожидаться, покуда индейцы доберутся до стен гациенды. Времени мало, но, надеюсь, хватит. Мы можем подготовить все к бегству за несколько минут.

— Да, но удастся ли нам прорваться? Ведь придется проскочить мимо двух колонн краснокожих!

Агент пожал плечами.

— Кто не рискует, тот не выигрывает. У нас есть шанс, хотя игра наша опасна… Попробуем. Вот что: вы покуда отвлеките внимание краснокожих выстрелами, а я пойду…

И Джон Максим, обдумывая по дороге свой действительно рискованный план, покинул палисад Джорджа Деванделля.

Индейцы тем временем приближались к усадьбе, но сравнительно медленно: их движения замедлялись ветвями и сучьями сосен, которые они тащили и волокли с собой, чтобы завалить ров.

Ясно было видно, что одной из двух осадных колонн руководила Ялла: она выделялась среди других индейцев и своим костюмом и, главное, своим белоснежным красавцем-конем. На предводительнице сиу был ее великолепный плащ, развевавшийся широкими и живописными складками за спиной, в руке Ялла держала отличный карабин.

Негры и мулаты снова принялись за стрельбу, и время от времени пули сваливали кого-нибудь из краснокожих совсем близко от женщины-сахема. Но Ялла, на устах которой играла презрительная и гордая улыбка, а взор горел мрачным огнем, не склоняла головы, когда пули свистели над нею.

Второй колонной руководили Красное Облако и Черный Котел. Подобравшись шагов на шестьсот к гациенде, колонны, шедшие рядом, разделились и бросились к усадьбе галопом. Дикий боевой клич и звуки иккискотов на мгновение заглушили топот лошадей. На бегу индейцы стреляли, не очень заботясь о меткости выстрелов, но их пули, выпущенные с такого близкого расстояния, просто засыпали двор усадьбы. Казалось, идет свинцовый дождь: пули барабанили по столбам палисада, пробуравливая дерево, падали на крыши здания, разбивали оконные стекла, пробивали стены дома.

Как ни старались защитники гациенды укрыться от свинцового дождя, но иная шальная пуля находила-таки свою жертву, и среди негров и мулатов было уже несколько человек убитых и еще больше раненых. Впрочем, покуда у человека, пораженного пулей краснокожих, хватало еще сил держать оружие, он не покидал своего поста, ибо все знали, что надеяться не на что, пощады не будет, и всех охватывало желание подороже продать свою жизнь.

Индейцы тоже несли жестокие потери, потому что защитники гациенды, стреляя из-за прикрытия, могли поражать врагов на выбор. Краснокожие воины падали с лошадей, корчились на земле, а кони уносились прочь.

Тем временем работа Джона Максима и его спутников шла к концу.

Из конюшен были выведены отборные кони по числу оставшихся в живых защитников гациенды. В то же время Джон Максим с трапперами, работая ломами и топорами, подрубили и расшатали с десяток бревен в одном углу палисада, подготавливая пролом.

Беда, если бы индейцы начали в это время приступ: им было бы довольно легко воспользоваться проломом в палисаде и проникнуть внутрь крепости! Но, к счастью, индейцы, по-видимому, не подозревали, что затеял изобретательнный агент: их напугала первая неудача, они боялись, что, как только передовые воины проникнут в ров, откуда неслись еще стоны умирающих, опять польются потоки кипящего масла, и краснокожие довольствовались покуда тем, что, обстреливая гациенду, старались выбить из строя возможно большее число защитников.

— Ну, пора! — крикнул Мэри и Джорджу агент, подготовив пролом в стене. — Не теряйте ни мгновенья! Через несколько минут краснокожие дьяволы будут уже здесь, и тогда горе тому, кого они найдут в этих стенах!

— Что будет с нами? — сжал кулаки Джордж Деванделль, с тоскою оглядываясь вокруг.

— Авось мисс Мэри спасем! — ответил Джон Максим. — Индейцы, конечно, будут гнаться за нами. Но лишь бы удалось прорваться! Ведь наши лошади неизмеримо лучше их мустангов, кроме того, на нашей стороне будут неожиданность вылазки, свежесть лошадей. Уйдем в прерию, пусть гонятся! Уйдем… или погибнем, но погибнем не в ловушке, а сражаясь.

Перекличка, произведенная на скорую руку Джорджем Деванделлем, дала малоутешительные результаты: в самом деле, за эти часы отчаянной борьбы как-то совершенно незаметно ряды защитников гациенды ужасно поредели: негры и мулаты выбывали из строя. Большинство, к счастью, было убито пулями, попадавшими в лоб, без всяких мучений, когда приходилось выглядывать из-за брустверов. Некоторые, получив раны в грудь, заползали, не беспокоя товарищей, в какой-нибудь угол и там безропотно умирали. В данный момент в живых оставалось всего только четырнадцать человек, включая в это число и всех белых. Ясно было, что с таким гарнизоном дальнейшая защита гациенды немыслима…

К счастью, индейцы покуда применяли прежнюю тактику: все еще не решаясь идти на приступ, они носились на порядочно-таки усталых конях вокруг усадьбы и стреляли, стреляли…

Дав еще пару залпов по врагам, причинившим краснокожим некоторый урон, потом снова зарядив все огнестрельное оружие, обитатели усадьбы уже начинали усаживаться на лошадей, рассчитывая применить следующий маневр: перед проломом были выстроены все лошади, больше тридцати числом, половина их должна была выскочить из усадьбы без всадников и этим вызвать замешательство среди ближайших индейцев.

В тот самый момент, когда Джон Максим собирался уже скомандовать пускать лошадей, раздались отчаянные крики:

— Огонь! Пожар! Гациенда горит!

В самом деле, над крышей усадьбы поднимался, крутясь, огнистый столб дыма и искр. И тут же прыгала, кривляясь, и плясала Миннегага, оглашая воздух криком злобного торжества. В руках у индианки ярко пылал факел. Это она, ускользнув с непостижимой ловкостью от всех поисков, скрылась в каком-то закоулке, выждала время и теперь привела в исполнение, должно быть, давно задуманное: подожгла жилище ненавистных ей белых…

Обезумевший от гнева агент вскинул карабин к плечу и послал в неистово плясавшую и кривлявшуюся индианку пулю. Но Миннегага метнулась в сторону и скрылась в облаке дыма.

— Вперед! — крикнул, перезаряжая ружье, янки. — К дьяволу! Попал или не попал, все равно! Нам не до нее! Толкайте, друзья, столбы!

С грохотом рухнула целая часть палисада, образуя, как и предвидел Джон Максим, некоторое подобие моста. В том месте, где лег мост через ров, находился отряд из пятидесяти или шестидесяти индейцев. Кони их при грохоте валившихся столбов шарахнулись в сторону, выбивая из седел и затаптывая всадников. В тот же миг через мост пронесся вихрем табун почти из двадцати неоседланных лошадей, обезумевших от страха, подгоняемых криками и ударами несшихся следом за ними четырнадцати беглецов. Одновременно загремели выстрелы из карабинов и пистолетов, укладывая тех индейцев, которые успели увернуться от несшейся на них живой лавины.

Молниеносный удар удался, путь для беглецов был открыт, и маленький отряд, нещадно пришпоривая лошадей, ринулся к лесу, рассчитывая, если только удастся уйти от преследования краснокожих, броситься в прерию и попытаться добраться до вспомогательных американских отрядов, которые, несомненно, уже должны были вступить на территорию степи.

Разумеется, суматоха, поднятая вылазкой, выстрелы, крики индейцев — все это не замедлило привлечь к себе внимание главных сил краснокожих, державшихся по другую сторону усадьбы и руководимых Яллою, Черным Котлом, Красным Облаком и Левой Рукой. Первый момент замешательства быстро прошел, индейцы с яростными криками поворотили лошадей и кинулись в погоню за беглецами, осыпая их выстрелами на полном бегу.

Туманная мгла, толчки при быстрой скачке, наконец, просто недостаточная ловкость индейцев в употреблении огнестрельного оружия, — все это было причиной того, что беспорядочная стрельба краснокожих давала самые плачевные результаты: пули буравили воздух и уносились вдаль, не попадая в беглецов.

Но когда стреляет сразу несколько сот человек, хотя бы и при крайне неблагоприятных условиях, нет ничего удивительного, что некоторые пули наконец-таки достигают цели. В самом деле, через мгновенье, вскрикнув диким голосом и выронив из рук карабин, свалился с лошади один из негров, скакавших в последних рядах. Его грудь была прострелена насквозь, он умирал, и остальным беглецам было не до того, чтобы помогать упавшему… Они понеслись дальше.

К корчившемуся еще в последних судорогах бедняге подскакал Левая Рука, спрыгнул с лошади. Пронесся дикий торжествующий крик, похожий на вой шакала, и когда вождь арапахов снова вскочил в седло, в его руках был новый кровавый трофей: ветер шевелил черные курчавые волосы негра. У Левой Руки прибавилось одним скальпом…

Следом гибель постигла двух мулатов.

Их тоже прикончили и скальпировали гнавшиеся по пятам беглецов индейцы.

Оглянувшись, прикрывавший вместе с трапперами отступление Джон Максим невольно вскрикнул: он увидел неподалеку массивного и могучего коня; во всаднике он без труда распознал лжегамбузино, вождя «воронов», Красное Облако. Но индеец был не один: ускользнувшая каким-то чудом из пылающей усадьбы Миннегага уже присоединилась к отцу и теперь неслась в бешеной погоне за ненавистными белыми, сидя за спиною Красного Облака и понукая коня пронзительными, нечеловеческими криками.

— Видел? Змея! Как она выскочила из огня? — крикнул трапперу Гарри агент.

— Видел! — отозвался тот. — Постой, я попробую снять ее с седла пулей…

— Оставь! Нельзя задерживаться ни на мгновенье, — остановил его Джон Максим. — Гони, гони своего коня, а то быть и твоему скальпу у седла какого-нибудь краснокожего…

Повинуясь приказанию агента, Гарри помчался вперед, ворча, что ведь из-за этой проклятой индианки, помимо всего прочего, ему, Гарри, пришлось не раз лишиться своей законной порции…

— Не ворчи! — окрикнул его Джон Максим. — Дай Бог нам хоть ноги унести благополучно! Уцелеем, тогда посмотрим. Доберемся и до индейцев. Тогда я охотно уступлю тебе девчонку, а на себя возьму обязанности отправить к Маниту или куда-нибудь еще подальше ее мамашу, этого сахема в юбке, Яллу!

Беглецы, выбравшись за территорию гациенды, неслись на восток, потому что только в этом направлении могли показаться войска правительства Штатов, но в этом же направлении могли встретиться, разумеется, и чэйэны, бродящие по степи.

Но надежды Джона Максима на то, что индейские лошади во многом будут уступать коням полковника Деванделля, оправдались в незначительной степени: миля за милей оставались позади беглецов, а крики индейцев доносились ясно и отчетливо, и часто над головами преследуемых свистали пули краснокожих.

Правда, в погоне принимали участие отнюдь не все индейцы: большинство очень скоро отстало, может быть, из-за усталости лошадей, а может быть, чтобы заняться окончательным разгромом гациенды и угоном еще уцелевшего скота. Зато с тем большим остервенением продолжал погоню весьма значительный отряд краснокожих на казавшихся положительно неутомимыми мустангах, имея все время во главе неукротимую мстительную Яллу, женщину-сахема племени сиу.

И мало-помалу таял отряд беглецов: безжалостные пули находили свои жертвы среди негров и мулатов… Каким-то чудом до сих пор невредимыми оставались только дети полковника Деванделля и трапперы.

В этой безумной, отчаянной скачке прошло более двух часов. За это время почти все негры и мулаты, спасшиеся из гациенды, погибли, их скальпы уже были в руках беспощадных индейцев.

Но невероятные усилия, которые приходилось совершать лошадям краснокожих, уже достаточно утомленным предшествующей тяжелой работой во время атак на гациенду, наконец, стали сказываться приходом непобедимой усталости: индейцы, которые только что, казалось, были уже готовы нагнать преследуемых и покончить с ними, вдруг начали отставать все больше, больше. Они хлестали своих коней немилосердно, они кололи их ножами, но кони уже выбивались из сил и замедляли безумный ход. А в то же время кони белых, хотя тоже сильно утомленные, все же оказывались еще способными к продолжению скачки и уносили своих владельцев от смертельной опасности.

Надежда начала проникать в сердце Джона Максима. Если бы удалось продержаться еще хоть полчаса, то индейцы, по крайней мере на этот раз, проиграли…

Но прошло еще несколько минут, и с уст Джона Максима сорвался крик отчаяния, лицо его побледнело, и на глазах выступили слезы.

— Что случилось? — спросил его скакавший рядом траппер Гарри.

— Мы… пропали! — воскликнул прерывистым и тоскливым голосом янки.

— Что ты говоришь, Джон? Что случилось? Ведь индейцы-то отстают, а мы еще в силах уходить…

— Впереди полоса болота!

— Проклятье! Что же делать, Джон? Неужто сдаваться?

— Нет! Попытаемся еще раз… Помнишь, как мы проскочили тогда? Может быть, удастся и теперь. Найдем какой-нибудь брод…

— А если мы повернем вдоль берега? Ведь можно попасть на плавучие пески, и тогда…

Джон Максим обескураженно махнул рукой:

— Свернуть в сторону — это означает отдаться индейцам. Они сейчас же перережут нам путь и перехватают нас голыми руками…

— Вперед же!

И Джон Максим погнал своего коня в тинистые воды. Почти сейчас же его лошадь погрузилась чуть ли не по плечи и потеряла почву из-под ног, но неимоверным усилием выкарабкалась из засасывавшей ее грязи, сделала отчаянный прыжок, нащупала копытами более устойчивый участок и пошла, показывая путь другим.

Некоторое время спустя сзади Джона Максима послышались отчаянные крики: кони обоих трапперов провалились почти одновременно и загородили дорогу остальным.

— Пришпоривайте, пришпоривайте! — кричал Джон Максим, конь которого, как безумный, огромными прыжками несся по болоту и уже приближался к спасительному берегу.

Но тщетны были усилия Гарри и Джорджа: их лошади завязли безнадежно. Они с каждой минутою погружались в тину, их засасывала бездна…

Та же участь постигла и несчастных детей полковника Деванделля: индейцы приближались, а бледнолицые, за исключением одного Джона Максима, тщетно бились в зыбучем болоте саванны…

Джон Максим уже выскочил благополучно на берег. В это время до его слуха донесся клич Левой Руки:

— Стреляйте по цветным, но берегитесь убить бледнолицых! Ялла хочет иметь их живыми и невредимыми…

Джон Максим поднял на дыбы своего коня, словно решившись вновь присоединиться к товарищам, но потом, тряхнув головою, дал шпоры своей лошади и скрылся из глаз…

В глубине сердца и Джордж, и Мэри думали, что янки поступил не так, как должен был поступить: он оставлял их в руках индейцев. Но потом пришла мысль: ведь возвращение Джона Максима было бы совершенно бесполезным. Он пожертвовал бы собой, не изменяя этим ни на йоту положения остальных.

А оставаясь на свободе, он, может быть, мог еще оказать помощь несчастным…

Загремели выстрелы карабинов краснокожих, и немногие еще уцелевшие негры и мулаты, барахтавшиеся в болоте возле Мэри и Джорджа, были поглощены бездной, прекратившей агонию и спасшей бедняг от невероятных мучений, которым они подверглись бы, если б попали живыми в руки краснокожих.

Оба траппера, стиснув зубы, держали карабины в руках, готовые стрелять. Но мгновенье спустя Гарри опустил ружье со словами:

— Ничего не поделаешь! Шабаш! Быть бычку на веревочке! Плакали мои волосы… Но не будем понапрасну еще больше раздражать этих господ: они и так разъярены в достаточной мере… Одним мертвым больше или меньше с их стороны — никакой разницы не будет, а они могут попросту сейчас же пристрелить нас.

Оглянувшись, Гарри вздохнул:

— А Джон-таки улепетнул? Ну, что же. Его счастье! Пожелаем ему счастливого пути. Пусть хоть он унесет от краснокожих свой скальп.

Затем они швырнули в тину свои ставшие бесполезными ружья.

— Не доставайтесь дьяволам!

В это время на берегу саванны находилось уже не менее ста человек индейцев. Ружья их были направлены на неподвижно державшихся среди тины беглецов. Если бы Ялла или Левая Рука подали сигнал, все было бы покончено в мгновенье ока…

— Мистер Джордж! Мисс Мэри! — сказал дрогнувшим голосом Гарри, обращаясь к обнявшим друг друга детям полковника Деванделля. — Не падайте духом! Право же! Подумайте только хорошенько. Мне пришла в голову одна мысль, может быть, глупая, потому что я ведь простой невежественный степной бродяга…

— Говорите, Гарри! — дрогнувшим голосом ответила девушка.

— Да, видите ли, конечно, нам не уйти от индейцев. Все равно что взяли уже нас. Сами видите… Но Джон-то улизнул. А он не такой человек, чтобы бросить товарищей в беде! Ей-богу! Вы еще не знаете, какой человек этот агент! Что вы думаете? Ведь он-то поскакал по тому направлению, откуда рано или поздно придут наши солдаты, милиционеры, волонтеры Колорадо… Не падайте, говорю, духом! Может быть, Джону посчастливится, он отыщет друзей, приведет их на помощь. Главное — протянуть время… Поняли? Покуда человек жив — так всегда говорит сам Джон, а он старая лисица, — отчаиваться глупо…

— Бодрись, Мэри! — с легким вздохом сказал сестре Джордж Деванделль. — В самом деле, рано еще отчаиваться…

— Кажется, я покуда еще не собираюсь плакать? — ответила девушка. И потом добавила: — Если понадобится умереть, мы, надеюсь, покажем врагам, что мы дети нашего славного отца!

— Да-да! — согласился юноша. — Самое главное — показать ужасной женщине, почему-то преследующей нашу семью своей ненавистью, что мы ее не боимся, что мы ее презираем, как презираем и самою смерть!

— Бедные дети! — пробормотал траппер Гарри, тайком смахивая слезу с ресницы.

— Ну, бледнолицые? — донесся до несчастных злорадный крик вождя арапахов Левой Руки. — Сдаетесь?

Гарри обернулся к нему и, глядя на него в упор, ответил:

— Да, но при одном условии!

— Вы в наших руках — и осмеливаетесь говорить об условиях? — отозвался индеец. — Ну, говорите, какие условия вы хотите продиктовать! Ха-ха-ха!

— Обещайте не скальпировать этих детей. Со мной и с моим братом можете делать что вам будет угодно. Так я говорю, брат Джордж?

Джордж молча кивнул головой.

— А если мы откажемся дать такое нелепое обещание? — спросил вождь арапахов насмешливо.

— Мы еще не в ваших руках. Бездна поглотит нас, и мы уйдем от мучений. Некому будет стоять у столба пыток и рассказывать вам, скольких краснокожих койотов мы с братом перестреляли.

Арапах, пожав плечами, вопросительно взглянул на Яллу.

— Обещай им все, что они захотят! — ответила Ялла со зловещей усмешкой. — Надо захватить их, а потом… Разве слово, данное бледнолицему, должно быть свято исполнено?

Левая Рука крикнул беглецам:

— Хорошо! Сдавайтесь! Скальпы этих щенков останутся на их головах!

— Поклянись именем Маниту! — ответил Гарри.

— Даже аркою первого человека! — ответил сахем.

— Но как ты нас возьмешь? Мы не можем тронуться с места, если бы даже и пожелали. Нас окружает зыбучий песок, готовый поглотить каждого, кто попытается приблизиться к нам! Наши лошади тонут!

Левая Рука оглянулся вокруг и, увидев невдалеке молодой лесок, распорядился своим воинам:

— Делайте летучий мост! Деревьев достаточно. Томагавки у вас есть…

Моментально пятьдесят или шестьдесят человек принялись бешено рубить рыхлые стволы чахлых деревцев, и в несколько минут на берегу болота уже валялось полдюжины стволов. Их перетащили, не очищая от сучьев и листвы, к тому месту, где находились беглецы.

Гарри, сняв с седла погрузившейся уже по шею лошади мисс Мэри, перебрался вместе с девушкой на сушу. За ним последовали его брат и Джордж Деванделль.

Гарри приблизился к смотревшей с высоты седла своего коня с высокомерием и насмешкой Ялле и сказал, глядя ей прямо в лицо полным ненависти взором:

— Ну, ты довольна, кровожадная тварь?

Уста Яллы искривились сардонической улыбкой.

— Да. Но, к сожалению, один из вашей компании сбежал. А у него был недурной скальп, который украсил бы мои мокасины! Но я не теряю надежды, что я и его поймаю, как поймала вас, белые!

XIII Месть индианки

Час спустя после описанных в предшествующей главе событий отряд из двухсот человек арапахов и сиу покинул окрестности саванны и направился, идя рысцою, на восток. Отрядом этим руководили знакомые нам вожди краснокожих — женщина-сахем Ялла, Левая Рука и Черный Котел. За спиною у находившегося впереди вождей Красного Облака сидела готовая, кажется, сойти с ума от радости Миннегага.

Сиу шли в головной колонне, так как они более других были знакомы с расстилавшейся на восток прерией. Между ними и арапахами, под присмотром отдельного отряда лучших воинов, ехали четверо пленников.

Победители оставили злополучным бледнолицым их лошадей, но не постеснялись скрутить руки за спиной и привязать к седлам не только двух трапперов, но и детей полковника Деванделля. Подошедший к моменту отправления каравана в путь значительный отряд индейцев, тоже принимавший участие в погоне, но из-за усталости лошадей отставший, остался на берегах саванны, вероятно, чтобы произвести разведку или наблюдать за калифорнийской границей, откуда могли появиться войска американцев.

Бесконечно печальны были все четыре пленника. Грустны были их думы и бледны измученные лица.

Куда вела их Ялла? Что хотела она сделать с ними? Почему не распорядилась убить их, как были убиты несчастные негры и мулаты гациенды?

Конечно, пленники не забыли торжественного обещания Левой Руки, но никто из них, даже и дети полковника Деванделля, не обманывали себя ложными надеждами, зная вероломство краснокожих. Оставалась одна только надежда в их сердцах, но она была так слаба… Джон Максим спасся: может быть, он приведет помощь.

Теперь несчастные пленники упорно думали о судьбе бежавшего агента. Им казалось, что они еще слышат топот копыт его коня, уносившего своего всадника в беспредельный простор степи. Конечно, индейцы не могли сразу же после боя пуститься в погоню за бежавшим траппером: среди них было много безумно храбрых воинов, презиравших смерть, но не нашлось ни одного человека, который рискнул бы пустить свою лошадь по саванне, где на каждом шагу попадались полосы зыбучих песков. Таким образом, Джон Максим, никем не преследуемый, мог скрыться в прерии. Но значило ли это, что он спасен? Ведь по прерии шляются банды чэйэнов, которые истребляют поселки, сторожат возможное появление передовых отрядов посланных войск, и как легко одинокому всаднику нарваться на индейских воинов и погибнуть в неравной борьбе, заботясь лишь о том, чтобы как можно дороже продать свою жизнь…

А если Джон Максим каким-либо чудом избежит гибели, то когда он доберется до друзей? Когда он сможет привести их для спасения четырех пленников?

Нет, нет, никакой надежды на спасение не было…

В полдень оба отряда краснокожих, к которым присоединилось еще много индейцев сиу и арапахов, сделали привал.

В короткое время была вырезана или вытоптана трава прерии на порядочном пространстве, чтобы разведенные костры не вызвали пожара. Сиу и арапахи расположились на отдых, позаботившись, конечно, о том, чтобы их пленники не нашли возможности сбежать.

Им развязали руки, но оставили крепко связанными ремнями из сыромятной кожи ноги.

На дымящихся кострах зашипели огромные куски мяса быков и целые бараньи туши, наполняя душистый воздух прерии приторным чадом. Лошади, конечно, стреноженные, получили возможность побродить по прерии и подкормиться сочной степной травой.

Хотя индейцы и были вполне уверены, что на многие десятки миль вокруг нет ни единого белого, они не пренебрегли обычной предосторожностью: вокруг лагеря были заботливо размещены пикеты конных часовых, наблюдавших окрестности.

На пленных, оставленных под присмотром нескольких молодых воинов, казалось, никто в целом лагере не обращал никакого внимания; за исключением одной Миннегаги, которая изредка подходила к занятому белыми месту и, кривляясь, но не произнося ни единого слова, глядела на них злорадно блестящими глазами, а по временам проводила пальцем по горлу, показывая, как будут краснокожие резать своих врагов.

Пользуясь тем, что в непосредственной близости никого не было, а Миннегага, окликнутая Красным Облаком, принялась пожирать кусок полусырого мяса, Джордж Деванделль вполголоса обратился к трапперу Гарри, лежавшему рядом с ним, со словами:

— Ну, что вы думаете обо всем этом, Гарри?

— Ей-богу, ничего не разберу, мистер Деванделль! — отозвался, почесывая затылок, простодушный малый. — Так ведь, брат?

Другой траппер молча кивнул головой.

Гарри заговорил снова:

— Во-первых, я думаю, индейцы порядочные свинью: сами жрут, а о том, чтобы дать нам что-нибудь, и не думают…

Невольно Джордж Деванделль улыбнулся.

— Ну, это еще полбеды, Гарри! — сказал он. — А вы лучше скажите, что будет с нами? Почему, например, нас куда-то увозят? Ведь едва ли индейцы пощадят нас?

— Так-то так, мистер Джордж! Я и сам удивляюсь, почему еще скальпы держатся у нас на головах…

— Быть может, они просто откладывают удовольствие привязать нас к столбу пыток до того времени, когда соберутся вместе все их отряды, участвовавшие в разгроме гациенды? Ведь мы таки, надо признаться, достались им не даром! На каждого павшего с нашей стороны человека приходится по крайней мере три-четыре, а то и пять краснокожих. У убитых есть родственники. Они, значит, имеют право участвовать в пытках…

— Нет, мистер Джордж! Это все верно, но тут таится что-то другое, а что именно — ни я, ни мой брат разобрать не можем.

— А может быть, Ялла просто-напросто хочет иметь нас в виде заложников, чтобы, если их пресловутая «священная война» кончится поражением, иметь возможность выпросить себе пощаду взамен предоставления нам свободы? — высказал предположение Джордж Деванделль.

— Возможно, но я в этом далеко не уверен! Ради получения заложников Ялла едва ли бы затеяла всю эту кутерьму!

— Но в чем же, в чем дело? — с глубокой тоской спросил юноша. — Что замышляет эта ядовитая змея, сахем-женщина?

— Бросьте ломать себе понапрасну голову! — отозвался траппер Джордж. — Ни до чего не додумаетесь. Чтобы разобраться в этой путанице, надо было бы уметь читать чужие мысли, заглянуть в душу Яллы. Во всяком случае, мистер Деванделль, приготовьтесь к худшему. Я знаю одно: по своему вероломству, свирепости, какой-то сладострастной жестокости эта индианка, как говорил нам Джон, превосходит всех сахемов индейцев вместе взятых.

Невольно стон вырвался из груди молодого гациендера:

— Ах, хотя бы она скорее покончила с нами!

— Ну, я и с этим не согласен! — ответил, тряхнув головою, неугомонный Гарри. — Во-первых, я еще не пообедал, а на голодное брюхо и умирать как-то не хочется, а во-вторых, тот же Джон говорил: «Помереть всегда успеем…».

— Но, значит, Гарри, вы все-таки еще на что-то надеетесь?

— Ах, Господи! Да ведь я траппер. А мы знаем столько чудесных историй! Спасались люди и после того, как простояли уже добрый час или два у столба пыток. Почему нам непременно погибать? Не вижу разумной причины для этого, как сказал бы Джон Максим, если бы, понятно, он не удрал, а был здесь, с нами. Затем, я, признаться, никак не могу отделаться от мысли, что агент-то на свободе… Может быть, он-таки приведет нам помощь…

Джордж Деванделль угрюмо покачал головою.

— Мало надежды! — сказал он со вздохом.

— Ну, как для кого… Стойте! Ура! Я, кажется, напрасно обругал индейцев: смотрите! Ей-богу, это они для нас тащат мясо! — закричал Гарри, видя, что двое краснокожих несут к месту, где лежали пленные, котелок с каким-то месивом и куски бычьего мяса на вертеле.

Как ни измучены были пленники, как ни печальны были одолевавшие их мысли, но натура предъявляла свои права, и предложенные индейцами яства пришлись как нельзя более по вкусу бледнолицым. После трапезы краснокожие, сменив часовых, расположились спать, а пленники не замедлили последовать их примеру и тоже погрузились в глубокий сон.

Перед заходом солнца лагерь опять пришел в движение: по-видимому, краснокожие рассчитывали сделать большой ночной переход. Лошадей собрали, напоили, пленников подняли, опять связали им руки, потом самих их привязали к спинам лошадей и тронулись в путь, идя в том же порядке, как и до привала.

Когда пленники, окруженные со всех сторон часовыми, усаживались на лошадей, мимо них проскакала Ялла на своем великолепном белом мустанге, сопровождаемая Красным Облаком, за спиной у которого сидела и кривлялась Миннегага.

Красное Облако глядел на бледнолицых, словно не видя их: его лицо с резкими чертами казалось окаменевшим, глаза смотрели равнодушно, без симпатии, но и без злобы. Казалось, бледнолицые перестали существовать для лжегамбузино…

Ялла, однако, держалась иначе: она улыбалась высокомерно и злобно, а Миннегага в мгновенье ока проделала целый ряд движений рукою, показывая, как выкалывают у живого человека глаза, как обрезают нос, вырезают губы, как вырывают ногти, язык, сердце, как перепиливают тупым ножом горло, чтобы продлить мучение…

Гарри не выдержал злобного взгляда Яллы. Кровь бросилась ему в лицо. Он рванулся с такой силой, что связывавшие его ремни затрещали, но, конечно, он не освободился от уз.

— Будь ты трижды проклята, индейская пиявка! — крикнул Гарри, задыхаясь от злобы, в лицо Ялле. Индианка придержала своего коня.

— Что ты говоришь, бледнолицый? — спросила она, улыбаясь.

— Куда ты увозишь нас?

— Ты слишком любопытен. Разве ты ребенок?

— Что ты будешь делать с нами?

— Опять-таки ты слишком любопытен…

— Уж не думаешь ли ты нарушить данное обещание?

Ялла презрительно улыбнулась и в третий раз промолвила сухим и резким голосом:

— Узнаешь в свое время!

Ее конь заплясал на месте на задних ногах, потом сделал прыжок и понесся по прерии, нырнув по грудь в ярко-зеленую траву. Роскошно расшитый плащ женщины-сахема племени сиу развевался за ее спиною.

— Эй, ты, фальшивый гамбузино! — вне себя крикнул Гарри стоявшему тут же Красному Облаку. — Ты, трусливый койот, прятавшийся у нашего огня, когда тебе грозила опасность, подбиравший крохи с нашего стола! Скажи ты, что ждет нас!

Лицо Красного Облака чуть-чуть порозовело, глаза загорелись. Но он сдержался и ответил сухо, но без ругательств:

— Если великая Ялла, моя жена, не сочла нужным сказать тебе об этом, то почему же я, муж Яллы, должен знать больше тебя?

Ирония и нескрываемая горечь сквозили в словах индейца. Но беглецы не могли заметить этого.

— Твоя жена? Ялла — твоя жена? — вырвался изумленный крик из уст обоих трапперов.

Не отвечая, Красное Облако стиснул коленями бока своего коня и ускакал, не удостоив пленников больше ни единым взглядом.

— Фью? — свистнул Гарри и расхохотался. — Слышал ты, брат? Вот так штука! У нашего фальшивого гамбузино жена — знаменитость. Он должен повиноваться ей, потому что ведь она сахем! Здорово! Теперь я понимаю, почему эта каналья — я говорю о самом гамбузино, а не о его знаменитой жене, — так оберегал девчонку: ведь если Ялла его жена, то Миннегага — его дочь! Ну, если бы мне досталась такая жена и такая доченька… Будь я трижды проклят! Извините, мисс Мэри! Сорвалось!

Второй траппер, глядя мрачно сверкавшими глазами вслед лжегамбузино, пробормотал:

— Моли своего Маниту и всех ваших индейских святых мужского и женского пола, ты, предатель, чтобы мне, Джорджу Липтону, не удалось вырваться из ваших рук. Если вырвусь, клянусь, перегрызу тебе зубами горло, куда бы ты ни спрятался! На дне моря, и там отыщу тебя!

— А здорового дурака сваляли мы с тобой, Джордж? — потешался над братом Гарри, к которому, казалось, вернулось его хорошее расположение духа, благо желудок, наполненный вкусным жареным мясом, покуда не предъявлял требований на новую порцию пищи.

— Предатель, предатель! — бормотал Джордж, скрипя зубами в бессильной ярости.

Зашло солнце. Спустилась на землю мгла. Потом торжественно всплыла на ясное небо луна и залила своим кротким светом прерию.

А индейцы, вытянувшись в походную колонну из пяти или шести всадников в ряд, все еще гнали лошадей, причем пленникам не могло не броситься в глаза, что краснокожие почему-то старались соблюдать возможную тишину: теперь не было ни криков, ни песен.

Некоторое время спустя недоумение их усилилось: индейцы круто свернули к северу.

Ведь индейцы начали войну с американцами? Что же мог означать уход чуть ли не целой армии к северу, где они не могли вовсе встретиться с бледнолицыми, не могли вступить в бой?

Около полуночи вдали показались блестящие точки. По-видимому, это были костры большого индейского лагеря, расположившегося на отдых в прерии.

Гарри, которому была известна эта местность, не мог сдержаться и вскрикнул изумленно:

— Джордж! Погляди-ка! Будь я проклят… Извините, мисс Мэри, я нечаянно… Джордж! Будь я неладен, если нас не тащат к месту, которое нам обоим хорошо знакомо! Да ведь это вблизи того самого монастыря, где мы прятались с Джоном Максимом от волков! Помнишь? Удивительная штука! На кой черт… Извините, мисс Мэри… На кой ляд, хотел бы я знать, ведут они нас туда?

— Ну, на это я могу тебе ответить лишь словами Яллы! — отозвался его брат.

— То есть?

— Ты слишком любопытен. Узнаешь в свое время!

Прошло еще некоторое время. Огни костров казались все более и более яркими. Оттуда, где горели они, уже доносились смутные звуки голосов, ржание лошадей.

— Ей-богу, если индейцы не окончательные свиньи, они дадут нам поужинать! — встрепенулся снова проголодавшийся Гарри.

У развалин монастыря Крови раскинулся действительно большой лагерь. Это было становище чэйэнов. Кроме сотни воинов этого племени, тут находилось множество женщин и детей, расположившихся как дома и устроивших довольно удобные вигвамы.

Чэйэны радушно приветствовали союзников оглушительными криками. И тут Ялле были устроены овации: ее считали душой великого восстания и достойной исключительных почестей, никогда не оказываемых индейцами женщинам.

Когда сумятица, неизбежная при входе большого отряда в становище, улеглась и все сошли с лошадей, Левая Рука приблизился к пленникам и сказал им:

— Следуйте за мною, если вам дорога жизнь!

— Куда? — осведомился Гарри.

— В подземелье.

— Зачем ты уводишь нас в эту яму? Разве у вас некому сторожить нас здесь?

— Там вам будет удобнее! — ответил со зловещей усмешкой сахем.

— Помнишь ли ты свою клятву перед лицом Маниту и аркою первого человека?

— Это насчет того, чтобы оставить в покое ваши скальпы? Признаться, у меня такая слабая память… Разве я что-нибудь обещал вам, в самом деле? Ах, да, да, вспомнил… Но идите же!

Десять индейцев с факелами в руках, окружив пленников и грубо толкая их в спины, повели их к развалинам монастыря.

Сделав несколько десятков шагов и очутившись в стенах монастыря, пленники увидели, что тут собрались вожди чэйэнов, арапахов и сиу. Разумеется, среди них находилась Ялла. Тут же стоял несколько позади своей жены лжегамбузино, державший за руку Миннегагу, а еще поодаль — Черный Котел и какой-то незнакомый воин.

— Гарри! Что ждет нас сейчас? Что значит это собрание? — спросил упавшим голосом Джордж Деванделль у державшегося рядом с ними траппера.

Тот пожал плечами.

— Кто его знает, мистер Джордж? Одно только и могу сказать: какая-нибудь пакость… Это уж как Бог свят… Извините, мисс Мэри!

Пленников провели через развалины до подземелья и почти столкнули их туда по лестнице.

Подземелье было тускло освещено факелами. У входа в него стояли, словно часовые, четыре воина из племени сиу с бесстрастными лицами. Они беззаботно курили свои трубки, не обмениваясь ни единым словом.

— Где пленник? — коротко спросила Ялла.

— Там! — показал на угол подземелья один из воинов.

Там, на охапке сена, виднелась какая-то человеческая фигура.

Ялла взяла у одного из часовых факел и направилась в угол. При ее приближении лежавший на сене человек поднялся со стоном.

Это был мужчина лет сорока пяти или пятидесяти, с изрезанным, однако, глубокими морщинами лицом и большой седой бородой. Ужасный вид представляла его голова: на черепе не было видно волос, вместо них было можно разглядеть голую кость, здесь и там покрытую кровавыми пятнами. Этот человек был оскальпирован, и смерть пощадила его…

— Поглядите на него! — полным торжествующей злобы голосом крикнула пленникам Ялла. — Смотрите, смотрите, вы, щенки!

— Отец! — слился в одно слово крик детей полковника Деванделля, узнавших, наконец, несчастного…

Да, это был храбрый солдат Соединенных Штатов, тот, кого называли «грозой Дикого Запада». Это был полковник Деванделль…

Джордж и Мэри рванулись к страдальцу, глядевшему на них полубезумным от боли взором, но индейцы отшвырнули их в сторону. И несчастные дети упали, словно подкошенные, на грязный пол катакомбы: удар был так жесток, что их нервы не выдержали. Они лишились чувств.

И над их казавшимися бездыханными телами зазвучал торжествующий, сухой, острый, как лезвие ножа, голос Яллы, женщины-сахема сиу:

— Послезавтра на рассвете мои мокасины будут украшены скальпами твоих детей от белой женщины, Деванделль! Так я мщу за то оскорбление, которое нанес ты когда-то мне! Ты меня слышишь, мой первый муж?

Новый страдальческий стон, вырвавшийся из измученной груди несчастного полковника, был ответом кровожадной индианке.

— Взять этих бледнолицых! — скомандовала Ялла часовым, показывая повелительным жестом на братьев-трапперов, полными слез глазами глядевших на своего злополучного командира. — Привяжите их к столбу пыток рядом. Пусть наши воины потешатся завтра ночью. Они ведь давно не развлекались… Завтра подойдут еще союзники, доставим удовольствие и им…

XIV Чивингтонова бойня

Где был так счастливо убежавший агент Джон Максим, когда совершались описанные в предыдущей главе события?

Переправившись на другой берег болота, янки без пощады гнал свою великолепную лошадь, и, собственно говоря, сам он не знал, куда летел: его душа была полна горя, мозг отказывался служить. Единственной мыслью было — не встретятся ли на его пути какие-либо отряды американских войск, чтобы обратиться к ним с просьбой о спасении детей полковника Деванделля, попавших в руки мстительной Яллы. Когда лошадь выбивалась из сил, Джон Максим сходил с седла и бросался в траву прерии, не выпуская из рук повода. Ему не хотелось ни есть, ни пить, сон бежал от него, словно гонимый мыслью об ужасных событиях предшествующих дней.

Когда лошадь казалась немного отдохнувшей, Джон Максим снова вскакивал в седло и мчался вперед и вперед, оглядывая полными тоски глазами горизонт.

И вот радостный крик вырвался из его уст: там, далеко-далеко, шел целый отряд, и это были не индейцы, а регулярная кавалерия. Их было не меньше восьми или даже девяти сот человек.

Снова мчится как безумный измученный, готовый пасть мустанг. И его всадник, приподнявшись на стременах, кричит и машет широкополой шляпой.

— Братья! Братья!

Это было 29 сентября 1864 года — день, который на Диком Западе и до сих пор называют кровавым днем.

Около полуночи в лагере соединенных индейских племен царило ликование: на кострах жарились угнанные из гациенды Деванделля быки и бараны, а десятки, быть может, даже сотни краснокожих воинов, дико завывая, вели хоровод вокруг двух столбов, к которым были привязаны злополучные трапперы, братья Гарри и Джордж Липтоны. Индейцы еще не приступили к пытке, оставляя это удовольствие напоследок. Но похищенная в разграбленных поселках агвардиэнтэ, мексиканская водка, лилась рекою, и соблазн был так велик, что в оргии приняли участие, позабыв осторожность, даже часовые: никто не охранял огромного лагеря, где собралось почти тысяча краснокожих, не считая подошедших за последний день женщин и детей. И никто не видел, что к лагерю беззвучно подкрадывались американские солдаты, которых вел агент Джон Максим: это был знаменитый третий полк волонтеров Колорадо под начальством полковника Чивингтона.

Неподалеку от беззаботно пирующего лагеря волонтеры остановились. Чивингтон обратился к ним со словами:

— Пусть выйдут вперед те люди, жены и дети которых зверски убиты краснокожими, братья которых скальпированы красными собаками!

Весь полк шагнул вперед и замер на месте.

— Тут, должно быть, тоже есть женщины и дети… Что делать с ними?

— Смерть! — пронесся зловещий шепот. И через мгновенье весь полк, как один человек, обрушился на лагерь трех индейских племен.

Это была знаменитая «бойня Чивингтона»: о сражении не было и речи, потому что индейцы не успели даже схватиться за оружие.

Когда рассвело, в окрестностях развалин монастыря, где еще курились пиршественные костры индейцев, лежали груды изуродованных трупов.

Там были воины, там были женщины и были дети.

Солдаты Чивингтона не пощадили никого…

Спаслись от истребления лишь очень немногие: среди них был старый воин племени «воронов», лже-гамбузино — Красное Облако. Он умчался в степь, увозя с собой Миннегагу. Другие знаменитые вожди индейцев — Черный Котел, Белая Антилопа и сам беспощадный сахем арапахов Левая Рука легли там, где застигли их штыки и пули волонтеров.[9]

Единственное сопротивление американцам было оказано маленькой группой краснокожих, собравшихся вокруг женщины-сахема сиу, неукротимой Яллы.

Сквозь ряды кидавшихся на окружавших Яллу индейцев прорвался атлетически сложенный человек с темным лицом и сверкающими глазами.

— Наконец я добрался до тебя, индейская змея! — воскликнул он, вскидывая ружье.

Грянул выстрел, и пораженная в грудь Ялла упала со стоном со своего белоснежного коня. Джон Максим — это был он — наступил на ее грудь.

— Ты убил меня, но Миннегага отомстит! — успела вскрикнуть индианка раньше, чем окованный медью приклад карабина раздробил ее голову.

Прошло несколько недель, и мы могли увидеть старых знакомцев: в штате Сонора на одной из гациенд, полученных полковником Деванделлем в приданое за его второю женою, находился, медленно оправляясь от ран, сам полковник Деванделль, окруженный тщательным уходом. Словно чудом спасенные волонтерами Джордж и Мэри, оба траппера и, наконец, сам бывший агент, Джон Максим, уйдя из тех мест, где еще шли военные действия, жили мирной жизнью, пользуясь с таким трудом и такими страданиями заслуженным правом на отдых.

А на территории Дикого Запада все еще шли кровавые битвы: войска Североамериканских Соединенных Штатов вели отчаянную борьбу с краснокожими.

Казалось, потерпевшие страшный урон индейцы трех союзных племен должны были прекратить сопротивление. Но в 1865 году к ним присоединились апачи, потом команчи, и только в 1867 году, когда было истреблено почти поголовно все мужское население этих племен, индейцы, наконец, покорились своей участи и сложили оружие.

Так закончилась «Великая священная война» краснокожих против бледнолицых.

Пора и нам закончить наше повествование. Может быть, мы еще увидимся с героями этого рассказа…

Примечания

1

Охотники на пушного зверя в Северной Америке.

(обратно)

2

Колонисты, захватившие свободные, необработанные участки земли при колонизации.

(обратно)

3

Древнегреческое название кочевников.

(обратно)

4

Короткий кафтан, сшитый в талию, со сборками сзади.

(обратно)

5

Здесь: уполномоченный, представитель правительства на индейских территориях.

(обратно)

6

Радуга. У некоторых племен краснокожих Северной Америки в большом ходу предметы из камней, отливающих всеми цветами радуги. По индейскому поверью, эти камни — осколки радуги. — Примеч. авт.

(обратно)

7

Здесь: войска народного ополчения.

(обратно)

8

Общее название трех родов пресмыкающихся семейства аллигаторов.

(обратно)

9

Полковник Чивингтон подвергся суду за избиение женщин и детей и был разжалован, но на Диком Западе его и теперь называют героем. — Примеч. авт.

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  I Тени прошлого

  II Ущелье могил

  III Нападение сиу

  IV Кровавый 1863 год

  V Монастырь Крови

  VI Защита развалин

  VII Великие прерии

  VIII Скваттеры из Кампы

  IX Прерии в огне

  X Копи Могаллон

  XI В недрах земли

  XII Мертвое море в недрах земли

Часть вторая

  I Часы ужаса

  II Старый Эфраим

  III Снова у шахты

  IV Великое Соленое озеро

  V Левая Рука, вождь арапахов

  VI Ялла

  VII Сиу против «ворона»

  VIII В погоню за трапперами

  IX Река Вебер

  X У стен жилища Деванделля

  XI Гациенда в осаде

  XII Пленники краснокожих

  XIII Месть индианки

  XIV Чивингтонова бойня Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg