«Властелин Севера»

Властелин Севера (fb2) - Властелин Севера [litres] (пер. Анна Георгиевна Овчинникова) 1758K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бернард Корнуэлл

Бернард Корнуэлл Властелин Севера

Посвящается Эду Бреслину

…Com on wanre niht scriðan sceadugenga.

…Из серой ночи крадется живая тень.

«Беовульф»,

англосаксонская эпическая поэма

* * *

Bernard Cornwell

The Lords of the North

Copyright © 2006 by Bernard Cornwell

All rights reserved

Серия «The Big Book. Исторический роман»

Оформление обложки и иллюстрация на обложке Сергея Шикина

Карта выполнена Юлией Каташинской

© А. Овчинникова, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

* * *

Географические названия

Написание географических наименований в англосаксонской Англии отличалось разночтениями, к тому же существовали разные варианты названий одних и тех же мест. Например, Лондон в различных источниках называется Лундонией, Лунденбергом, Лунденном, Лунденом, Лунденвиком, Лунденкестером и Лундресом.

Без сомнения, у читателей есть свои любимые варианты в том списке, который я привожу ниже. Но я, как правило, принимаю написание, предложенное «Оксфордским словарем английских географических названий» или «Кембриджским словарем английских географических названий». В упомянутых словарях приводятся написания, относящиеся приблизительно ко времени правления Альфреда Великого – 871–899 годам нашей эры, но даже это не решает проблемы. К примеру, название острова Хайлинга в 956 году писалось и как «Хейлинсиге», и как «Хаэглингейгге». Сам я тоже не был слишком последователен, прибегая к современному написанию «Англия» вместо «Инглаланд», используя «Нортумбрия» вместо «Нортхюмбралонд» и в то же время давая понять, что границы древнего королевства не совпадали с границами современного графства.

Итак, мой список, как и выбор написания мест, весьма нелогичен:

Алклит – епископство Окленд, графство Дарем

Батум (с ударением на первом слоге) – Бат, Эйвон

Беббанбург – замок Бамбург, Нортумберленд

Беррокскир – Беркшир

Виир – река Веар

Вилтун – Уилтон, Уилтшир

Вилтунскир – Уилтшир

Винтанкестер – Уинчестер, Хэмпшир

Гируум – Ярроу, графство Дарем

Глевекестр – Глостер, Глостершир

Дефнаскир – Девоншир

Дифлин – Дублин, Ирландия

Дорнваракестер – Дорчестер, Дорсетшир

Дунхолм – Дарем, графство Дарем

Кайр-Лигвалид – Карлайл, Камбрия

Камбреленд – Камбрия

Канкесестер – Честер-Ле-Стрит, графство Дарем

Кенет – река Кеннет

Кетрехт – Каттерик, Йоркшир

Контварабург – Кентербери, Кент

Линдисфарена – Линдисфарн (Холи-Айленд), Нортумберленд

Лунден – Лондон

Педредан – река Парретт

Редингум – Рединг, Беркшир

Синуит – форт Синуит близ Каннингтона, Сомерсет

Сиппанхамм – Чиппенем, Уилтшир

Скиребурнан – Шерборн, Дорсетшир

Снотенгахам – Ноттингем, Ноттингемшир

Страт-Клота – Стратклайд

Суз-Сеакса – Суссекс (южные саксы)

Суморсэт – Сомерсет

Сюннигтвайт – Суинитвейт, Йоркшир

Тайн – река Тайн

Темез – река Темза

Торнсэта – Дорсетшир

Треск – Тирск, Йоркшир

Туид – река Твид

Фифхэден – Файфилд, Уилтшир

Хайтабу – Хедебю, торговый город на юге Дании

Хамптонскир – Хэмпшир

Хегостелдес – Хексем, Нортумберленд

Хеден – река Эден, Камбрия

Хорн – Хофн, Исландия

Хоччхайл – Хогхэлл, графство Дарем

Хрепандун – Рептон, Дербишир

Эксанкестер – Эксетер, Девоншир

Эофервик – Йорк (датский Йорвик)

Этандун – Эдингтон, Уилтшир

Этелингаэг – Ателней, Сомерсет

Пролог

Я с нетерпением ждал прихода темноты. Стояла летняя ночь, и свет яркого месяца, то и дело выскальзывавшего из-за облаков, заставлял меня нервничать. Ибо мне была нужна темнота.

Я принес два кожаных мешка к небольшому хребту, который отмечал северную границу моего поместья. Да, моего поместья. Фифхэден – вот как оно называлось. Этими землями король Альфред вознаградил меня за службу, которую я сослужил ему у Этандуна, где на длинном зеленом холме мы разбили армию датчан. То была славная схватка: «стена щитов» против «стены щитов», и тогда Альфред снова показал себя королем, и датчане были разбиты, а Уэссекс спасен. И, осмелюсь сказать, тогда я сражался лучше, чем большинство других воинов.

В той битве погибли моя возлюбленная и мой друг, а я сам получил удар копьем в правое бедро, и наградой за все это стал Фифхэден. «Пять Шкур» – вот что значило это название. Да уж, «Пять Шкур»! В моих новых владениях едва-едва могли сводить концы с концами четыре семьи рабов, которые пахали землю, пасли овец и ловили рыбу в реке Кенет.

Другие воины получили громадные поместья, а Церковь так и вовсе вознаградили богатыми лесными угодьями и пастбищами, полными сочной травы, мне же достались жалкие «Пять Шкур». Я ненавидел Альфреда, этого жалкого, набожного, скупого короля, который не доверял мне, потому что я не был христианином, потому что я был северянином, а заодно и потому, что я вернул ему его королевство в битве при Этандуне. И в награду за это он дал мне Фифхэден. Вот ублюдок!

Так вот, я принес два мешка к небольшому хребту, траву на котором ощипали овцы. Хребет усеивали огромные валуны; месяц, время от времени вырываясь из-за облаков, окрашивал их сияющим белым цветом. Я присел на корточки рядом с одним из этих громадных камней, и Хильда опустилась рядом со мной на колени.

В ту пору Хильда была моей женщиной. Раньше она была монахиней в Сиппанхамме, но датчане взяли этот город и надругались над ней. Теперь она жила со мной. Иногда ночью я слышал, как она молится, и ее молитвы были полны слез и отчаяния. Я считал, что в конце концов Хильда вернется к своему Богу, но пока что она находила убежище в моих объятиях.

– Чего мы ждем? – спросила она.

Я приложил палец к губам, призывая к молчанию.

Хильда была красива: удлиненное лицо, большие глаза и золотистые волосы, спрятанные сейчас под обрывком шарфа. По моему разумению, она лишь зря теряла время, живя в монастыре. Альфред, конечно, хотел, чтобы молодая женщина туда вернулась. Вот почему я позволил ей остаться со мной. Чтобы позлить короля. Этого ублюдка!

Я выжидал, желая убедиться, что за нами никто не наблюдает. Вообще-то, вряд ли за нами кто-нибудь следил, потому что людям не нравится покидать дома́ ночью, когда по земле бродят порождения ужаса.

Хильда вцепилась в свой крест, но мне в темноте было хорошо и уютно. Еще в детстве я приучил себя любить ночь. Я был скедугенганом, Движущейся Тенью, одной из тех тварей, которых боятся люди.

Я ждал долго, но наконец убедился, что на низком хребте никого больше нет. Тогда я вытащил Осиное Жало, свой короткий меч, вырезал им квадратный кусок дерна и отложил в сторону. Затем выкопал яму, ссыпав землю в свой плащ. Лезвие все время натыкалось на мел и кремни, и я знал, что на Осином Жале останутся зазубрины, но продолжал копать, пока не сделал в земле углубление, достаточное, чтобы похоронить младенца.

Мы с Хильдой положили в эту яму два мешка. В них лежали мои сбережения – серебро и золото, и у меня не было ни малейшего желания оказаться похороненным вместе с ними. Я также владел «Пятью Шкурами», двумя мечами, кольчугой, щитом, шлемом, лошадью и красивой худощавой монахиней, но, поскольку у меня не было воинов, способных защитить мое имущество, сокровища пришлось спрятать. Я оставил себе только несколько серебряных монет, а остальное доверил земле, и мы засыпали захоронку, хорошенько утоптали землю, а потом вернули на место вырезанный кусок дерна.

Я подождал, пока месяц не выплывет из-за облака, потом осмотрел дерн: прекрасно, никто и не заподозрит, что здесь недавно потревожили землю. Я запомнил место, мысленно привязав его к расположенным неподалеку валунам. Однажды, когда у меня будет возможность защитить свои сокровища, я обязательно вернусь за ними.

Хильда пристально смотрела на «могилу», скрывшую мои сбережения.

– Альфред говорит, что ты должен оставаться здесь, – сказала она.

– Альфред может помочиться себе в глотку, – ответил я. – И надеюсь, этот ублюдок подавится и сдохнет.

Вообще-то, ему вряд ли была суждена долгая жизнь, уж очень он был болезненный. Королю исполнилось всего двадцать девять, он был на восемь лет старше меня, но выглядел на все пятьдесят, и я сомневался, что этот человек протянет больше двух-трех лет. Альфред вечно жаловался на боли в животе, или бегал в сортир, или дрожал от лихорадки.

Хильда прикоснулась к дерну над закопанным сокровищем.

– Разве это не означает, что мы возвращаемся в Уэссекс? – спросила она.

– Это означает, что никто не путешествует среди врагов с полной мошной, – возразил я. – Здесь мои сокровища в безопасности, и если мы выживем, то рано или поздно выкопаем их. A если я погибну, ты сделаешь это одна.

Она ничего не ответила, и мы перенесли землю, насыпанную в мой плащ, к реке и бросили ее в воду.

Утром мы взяли лошадей и поехали на восток. Мы направлялись к Лундену, потому что именно там и начинались все дороги.

Меня вела моя судьба. То был год 878-й, мне сравнялся двадцать один год, и я верил, что меч поможет мне завоевать мир. Я был Утредом Беббанбургским, человеком, убившим Уббу Лотброксона в схватке у моря и выбившим из седла Свейна Белую Лошадь в битве при Этандуне. Я был человеком, вернувшим Альфреду королевство, и я ненавидел короля. Именно поэтому я его покидал. Мой путь будет путем меча, и он обязательно приведет меня домой.

Я отправлюсь на север.

Часть первая Король-раб

Глава первая

Лунден – самый огромный город на всем острове Британия, и я всегда любил его старинные дома и оживленные переулки, но мы с Хильдой прожили там только два дня, поселившись в саксонской таверне, что находилась в новой части города, к востоку от разрушающихся римских стен. Это место входило в состав Мерсии, и там стоял гарнизон датчан. Питейные заведения были полны чужеземцев, торговцев и капитанов судов. Купец по имени Торкильд предложил подвезти нас до Нортумбрии. Я сказал ему, что меня зовут Рагнарсон, и он наверняка не поверил, но задавать вопросов не стал.

Торкильд запросил с нас две серебряные монеты с условием, что я буду помогать грести. Я был саксом, но меня воспитали датчане, поэтому я говорил на датском языке, и купец принял меня за датчанина. Мой прекрасный шлем, кольчуга и два меча красноречиво свидетельствовали о том, что я воин, и Торкильд, должно быть, заподозрил во мне дезертира, бывшего солдата разбитой армии, но какое ему было до этого дело? Ему нужен был гребец.

Некоторые торговцы сажали на весла рабов, но Торкильд считал, что от рабов одни неприятности, и нанимал свободных людей.

Мы вышли во время отлива. Наше судно было набито свертками полотна, маслом из Франкии, бобровыми шкурами, прекрасно выделанной седельной кожей и множеством мешков с драгоценными тмином и горчицей. Едва оставив позади город и дельту Темеза, мы очутились в Восточной Англии, но почти не видели этого королевства, потому что в первую же ночь с моря накатил густой туман и продержался несколько дней.

Иной раз по утрам мы вообще не могли двигаться и, даже когда погода бывала сносной, не отдалялись от берега.

Я решил отправиться домой по воде, поскольку так было быстрее, чем странствовать по суше, но вместо этого мы миля за милей ползли в тумане, пробираясь сквозь илистые наносные берега, ручьи и предательские течения, которые кого угодно запутают. Каждую ночь мы останавливались, находя место, где можно было бросить якорь или пришвартоваться. Мы провели целую неделю в богом забытых болотах Восточной Англии, потому что доска носовой обшивки покоробилась и не удавалось достаточно быстро вычерпывать просачивающуюся внутрь воду. Так что нам пришлось вытащить судно на грязный берег и заняться ремонтом.

К тому времени, как корпус проконопатили и просмолили, погода переменилась: солнечные блики засверкали на море, над которым больше не висел туман. Мы принялись грести на север, по-прежнему останавливаясь каждую ночь.

По дороге нам встретилась дюжина других судов, все они были длиннее и у́же судна Торкильда. То были датские военные корабли, следовавшие на север. Я решил, что это беглецы из побежденной армии Гутрума, которые направляются домой, в Данию, а может, во Фризию или еще куда-нибудь, где грабить легче, чем в Уэссексе, королевстве Альфреда.

Торкильд, высокий и мрачный человек, утверждал, что ему тридцать пять лет. Он заплетал свои седеющие волосы в длинные косы, которые свисали до пояса, и на руках его я не заметил браслетов – свидетельств воинской удали.

– Я сроду не воевал, – признался он мне. – Меня воспитали торговцем, я всегда был торговцем, и мой сын тоже будет торговцем, когда я умру.

– Ты живешь в Эофервике? – спросил я.

– В Лундене. Но у меня есть склад в Эофервике. В этом месте можно купить хорошую овечью шерсть.

– Там все еще правит Риксиг? – спросил я.

– Риксиг умер два года тому назад. Теперь на троне человек по имени Эгберт, – покачал головой Торкильд.

– Когда я был ребенком, Эофервиком управлял король по имени Эгберт.

– Это его сын. A может, двоюродный брат? Как бы то ни было, он сакс.

– Так кто же на самом деле правит в Нортумбрии?

– Конечно мы, – ответил Торкильд, имея в виду датчан.

Датчане часто сажали послушных им саксов на троны захваченных государств, и Эгберт, кем бы он ни был, без сомнения, являлся таким карманным правителем, монархом на поводке. Он придавал датской оккупации видимость законности, но настоящим правителем являлся ярл Ивар, датчанин, владевший большинством земель вокруг города.

– Он Ивар Иварсон, – с оттенком гордости в голосе произнес Торкильд, – сын Ивара Лотброксона.

– Я знал этого человека, – отозвался я.

И хотя Торкильд вряд ли мне поверил, я тем не менее говорил правду. Ивар Лотброксон был бесстрашным воином, худым, как скелет, жестоким и наводящим повсюду ужас, но он был другом ярла Рагнара, который меня воспитал. Брата Ивара, Уббу Лотброксона, я убил в схватке у моря.

– Ивар – вот кто истинный правитель Нортумбрии, – заявил Торкильд, – но только не в долине реки Виир. Там правит Кьяртан. – Произнеся это имя, торговец прикоснулся к амулету в виде молота, висевшему у него на шее. – Теперь его зовут Кьяртан Жестокий, – продолжал он, – а его сын – так тот еще хуже.

– Свен, – угрюмо произнес я.

Я знал Кьяртана и Свена. Они были моими врагами.

– Свен Одноглазый, – скорчив гримасу, подтвердил Торкильд и снова прикоснулся к амулету, ибо боялся накликать беду, произнося эти имена. – A к северу от них правит Эльфрик Беббанбургский.

Я знал и его. Этот самый Эльфрик Беббанбургский, приходившийся мне родным дядей, украл по праву принадлежащие мне земли, но я притворился, что последнее имя мне незнакомо.

– Эльфрик? – переспросил я. – Еще один сакс?

– Сакс, – кивнул Торкильд, – но его крепость слишком неприступна для нас. – И добавил, поясняя, почему правителю саксов разрешили остаться в Нортумбрии: – И он нам, признаться, нисколько не мешает.

– Друг датчан?

– Во всяком случае, не враг. Есть три великих владыки: Ивар, Кьяртан и Эльфрик. A вот за холмами, в Камбреленде? Никто не знает, что там творится.

Торквильд имел в виду западный берег Нортумбрии, выходивший к Ирландскому морю.

– Там, в Камбреленде, правил раньше великий датский вождь. Его звали Хардакнут, но я слышал, что его убили в какой-то сваре. A теперь? – Торговец пожал плечами. – Кто знает?

Итак, моей целью была Нортумбрия – королевство трех соперничающих правителей, ни один из которых меня не любил, мало того, двое из них желали моей смерти. Однако там был мой родной дом, и мне давно следовало взыскать долг, поэтому я следовал тропой меча.

То был долг кровной мести. Мести, планы которой я вынашивал вот уже пять лет, с того самого дня, как Кьяртан и его люди пришли ночью к дому ярла Рагнара. Они сожгли дом и убили всех, кто пытался спастись из пламени. Рагнар вырастил меня, я любил его, как родного отца, а его убийца до сих пор не отомщен. У Рагнара остался сын, тоже Рагнар. Мы с ним дружили, но Рагнар Младший никак не мог отомстить, ибо его сейчас держали в заложниках в Уэссексе. Поэтому я отправлюсь на север, найду Кьяртана и убью его. A заодно убью и его сына Свена Одноглазого, который взял в плен дочь Рагнара Старшего.

Жива ли Тайра? Я этого не знал. Но в любом случае я поклялся отомстить за смерть Рагнара Старшего. И вот сейчас, когда я плыл на корабле Торкильда, налегая на весла, мне иной раз казалось: я действую безрассудно, плывя домой, потому что Нортумбрия буквально кишит моими врагами. Но меня гнала сама судьба, и я испытал необычайное волнение, когда мы наконец вошли в широкое устье Хамбера.

Здесь ничего нельзя было разглядеть, кроме илистого берега, еле видного сквозь пелену дождя, кустов ивняка на отмелях, отмечающих спрятанные ручьи, да широких ковров водорослей и ряски на поверхности серой воды. Но то была река, которая вела в знакомую мне Нортумбрию, и я понял, что принял верное решение. Именно здесь был мой дом. Не в Уэссексе с его богатыми полями и спокойными холмами. Уэссекс был уже прирученным, запряженным в сбрую королем и Церковью, а тут в холодном северном воздухе носились вольные стаи птиц.

– Здесь ты и живешь? – спросила Хильда, когда мы подплыли поближе к берегу реки.

– Моя земля лежит дальше к северу. A это Мерсия, – показал я на южный берег. – A там – Нортумбрия, и тянется она вплоть до земель, где живут варвары.

– Варвары?

– Скотты, – ответил я и сплюнул через борт.

До нашествия датчан нашими главными врагами были скотты. Они даже совершали набеги на юг, через наши земли. Но затем на них, как и на нас, напали северяне, и теперь скотты уже не представляли собой прежней угрозы, хотя все еще были опасны.

Мы поднялись на веслах по реке Уз, и наши песни звучали в такт ударам весел, пока мы скользили под ивами и ольхами, мимо лугов и лесов. Теперь, когда мы оказались в Нортумбрии, Торкильд снял с носа своего корабля вырезанную из дерева песью голову, чтобы рычащая тварь не испугала духов этой земли.

Тем вечером, под чисто вымытым небом, мы приплыли в Эофервик – главный город Нортумбрии. Именно здесь некогда был убит мой отец и я осиротел, а затем встретил Рагнара Старшего, датчанина, который вырастил меня и любил как родного сына.

Я не греб, когда мы приблизились к городу, потому что весь день налегал на весла, и Торкильд меня сменил. Я стоял на носу, наблюдая, как туман ползет над городскими крышами.

A потом я посмотрел вниз, на реку, и увидел первый труп. Мальчик, лет десяти или одиннадцати от роду, голый, если не считать тряпки, повязанной вокруг бедер. У него было перерезано горло, но огромная рана не кровоточила, потому что ее начисто промыла вода реки Уз. Длинные волосы ребенка колыхались на воде, как водоросли.

Потом мы увидели еще два плывущих тела, после чего приблизились к Эофервику настолько, что разглядели городские укрепления. На них было слишком много людей – людей с копьями и щитами. Еще больше народу теснилось у речных причалов: мужчин в кольчугах, мужчин, осторожно наблюдающих за нами, мужчин с обнаженными мечами; и по приказу Торкильда мы подняли весла, и вода закапала с неподвижных лопастей.

Судно развернулось, подхваченное течением, и я услышал громкие вопли, раздававшиеся за городской стеной.

Ну что же, вот я и дома.

* * *

Торкильд позволил судну дрейфовать по течению сотню шагов, пока оно не уткнулось носом в берег рядом с ивой. Он выпрыгнул на сушу, привязал канат из кожи морского котика к ивовому стволу, а потом, бросив испуганный взгляд на вооруженных людей, наблюдающих за нами с высокого берега, торопливо взобрался обратно на борт.

– Ты, – указал он на меня, – выясни, что происходит.

– Да уж явно ничего хорошего, – ответил я. – Тебе нужны подробности?

– Мне нужно знать, что сталось с моим складом, – заявил Торкильд и кивнул в сторону вооруженных мужчин. – И я боюсь спрашивать об этом у них. Так что давай-ка выясни все это сам.

Он выбрал меня по двум причинам: во-первых, я был воином и, кроме того, если бы я погиб, он не стал бы горевать. Большинство его гребцов могли сражаться, но Торкильд всегда избегал драки по мере сил, потому что кровопролитие отнюдь не способствует торговле.

Теперь вооруженные люди шли вниз по берегу. Их было шестеро, но они приближались к нам как-то нерешительно, ведь у Торкильда на борту имелось вдвое больше людей, и все его гребцы были вооружены топорами и копьями.

Я натянул через голову кольчугу, достал сверкающий шлем с волчьей головой, который захватил на датском корабле близ берегов Уэльса, пристегнул Вздох Змея и Осиное Жало. Снарядившись таким образом для битвы, я неуклюже спрыгнул на берег.

И тут же поскользнулся на крутом берегу, схватился за крапиву, которая больно меня обожгла, и, ругаясь, взобрался вверх по тропе. Я бывал здесь раньше: именно на этом широком прибрежном пастбище когда-то сражался мой отец. Натянув шлем, я крикнул Торкильду, чтобы тот бросил мне щит. Он так и поступил, и я уже собирался направиться навстречу шестерым наблюдавшим за мной мужчинам с мечами, когда Хильда прыгнула следом за мной.

– Тебе следовало остаться на борту, – сказал я.

– Нет уж, я с тобой, – возразила она.

Хильда держала один из наших кожаных мешков, в котором едва ли было что-нибудь, кроме смены одежды, ножа да точильного камня.

– Кто это такие? – поинтересовалась она, кивнув в сторону шестерых вооруженных людей, которые стояли в пятидесяти шагах от нас и не спешили сократить это расстояние.

– Давай выясним, – ответил я и вытащил Вздох Змея.

Тени были длинными, дым городских печей казался пурпурным и золотым в тусклом свете сумерек. Грачи летели к гнездам, и вдалеке я видел коров, которых пастухи гнали домой.

Я направился к шестерым мужчинам. Я был в кольчуге, со щитом и двумя мечами, на руках браслеты, а на голове – дорогой шлем. Мой боевой вид подействовал угнетающе на незнакомцев, которые сбились в кучку и ждали, пока я подойду.

Все они обнажили мечи, но я заметил у двоих на шее кресты и заподозрил, что передо мной саксы.

– Когда человек приходит домой, – обратился я к ним по-английски, – он не ожидает, что его встретят с мечами в руках.

Двое из них были старше остальных, лет тридцати, оба в кольчугах, с густыми бородами. Остальные четверо, облаченные в кожаные доспехи, были помоложе, лет семнадцати-восемнадцати, не больше, и руки их явно не привыкли к оружию, как мои к рукояти плуга.

Должно быть, они решили, что я датчанин, потому что сошел с датского корабля. Наверное, они надеялись, что вшестером смогут убить одного датчанина, хотя и понимали, что датчанин этот – воин в полном боевом облачении и, скорее всего, убьет по меньшей мере двоих из них, прежде чем умрет сам. Поэтому незнакомцы явно испытали облегчение, когда я обратился к ним по-английски. Но моя речь озадачила их.

– Ты кто такой? – поинтересовался один из тех, что постарше.

Я не ответил, просто продолжал шагать к ним. Надумай они сейчас на меня напасть, мне бы пришлось или бесславно бежать, или погибнуть, но я шел уверенно, низко держа щит и метя кончиком Вздоха Змея по высокой траве. Незнакомцы приняли мое нежелание отвечать за высокомерие, хотя, по правде говоря, оно объяснялось замешательством. Я прикидывал, уж не назваться ли чужим именем, потому что не хотел, чтобы Кьяртан или мой дядя-предатель знали, что я вернулся в Нортумбрию. Но, с другой стороны, я уже успел прославиться как могущественный воин и теперь самонадеянно рассчитывал устрашить их, назвав себя. Как же быть? И тут меня осенило.

– Я Стеапа из Дефнаскира, – объявил я.

И на тот случай, если имя Стеапы не было известно в Нортумбрии, прибавил хвастливо:

– Я тот, кто уложил Свейна Белую Лошадь в длинный земляной дом.

Человек, спросивший, как меня зовут, сделал несколько шагов назад.

– Ты Стеапа? Тот самый, что служит Альфреду?

– Да. Это я.

– Мой господин, – почтительно произнес он и опустил меч.

Один из юношей прикоснулся к висевшему у него на шее распятию и опустился на колено. Третий незнакомец вложил меч в ножны, и остальные, решив, что он поступил благоразумно, последовали его примеру.

– A вы кто? – требовательно спросил я.

– Мы служим королю Эгберту, – ответил второй тридцатилетний мужчина.

– A мертвецы откуда? Чьи это трупы? – поинтересовался я, показав в сторону реки, где, подхваченное течением, медленно проплывало еще одно обнаженное тело.

– Это датчане, мой господин.

– Вы убиваете датчан?

– Такова воля Господа, – произнес мужчина.

Я показал на судно Торкильда:

– Этот человек датчанин, но он друг. Вы и его убьете?

– Мы знаем Торкильда, мой господин, и, если он пришел с миром, мы его не тронем.

– A как насчет меня? Что вы сделаете со мной?

– Ты предстанешь перед королем, мой господин. И он окажет тебе почтение как великому истребителю датчан.

– Истребителю датчан? – пренебрежительно переспросил я, показав Вздохом Змея на труп, плывущий по течению.

– Он воздаст тебе за победу над Гутрумом, мой господин. Правда ли, что Гутрум побежден?

– Да, это правда. Я был там.

Потом я повернулся, вложил Вздох Змея в ножны и сделал знак Торкильду, который отвязал судно и стал грести вниз по течению. Я прокричал ему, что Эгберт Саксонский поднялся против датчан, но что здешние люди пообещали оставить купца в покое, если он пришел с миром.

– A что бы ты сделал на моем месте? – крикнул Торкильд в ответ.

Его люди тем временем гребли помаленьку, чтобы удержать судно на месте и не позволить реке снести его вниз.

– Иди по течению! – прокричал я по-датски. – Найди воинов-датчан и жди до тех пор, пока толком не выяснишь, что происходит.

– A ты? – спросил он.

– Я остаюсь здесь, – ответил я.

Торкильд пошарил в кошельке и бросил что-то в мою сторону через разделявшую нас воду. Этот предмет блеснул в свете умирающего солнца, а потом исчез среди лютиков, которые расцвечивали желтым темный луг.

– Это тебе за совет! – крикнул Торкильд. – И долгих тебе лет жизни, кем бы ты ни был!

Он повернул судно, которое неуклюже маневрировало, так как длина его корпуса почти совпадала с шириной реки Уз. Но купец все-таки ухитрился достаточно умело справиться, и весла понесли корабль вниз по течению, прочь из моей жизни.

Позже я выяснил, что склад Торкильда был разграблен и что однорукого датчанина, охранявшего этот склад, убили, а дочь его изнасиловали. Поэтому мой добрый совет вполне стоил той серебряной монеты, которую Торкильд мне бросил.

– Ты отослал его прочь? – возмущенно спросил один из бородачей.

– Я же сказал тебе: он друг.

Я наклонился и нашел в высокой траве шиллинг. После чего продолжил расспросы:

– Откуда ты знаешь о победе Альфреда?

– Приехал священник, мой господин, и рассказал нам об этом.

– Какой священник?

– Из Уэссекса, мой господин. Он явился из самого Уэссекса. Привез послание от короля Альфреда.

Мне следовало догадаться, что Альфред разошлет сообщения о своей победе над Гутрумом по всей саксонской Англии. И, как выяснилось, он послал священников во все места, где жили саксы, и клирики эти разнесли весть, что Уэссекс победил, что Бог и Его святые даровали саксам победу. Один такой священник был послан к королю Эгберту в Эофервик. Гонец добрался до города на день раньше меня, и сразу после его появления тут и начало твориться настоящее безумие.

Священник путешествовал верхом, его церковное одеяние сбилось в ком позади седла. В управляемой датчанами Мерсии он ехал от одного дома саксов к другому, и все они помогали ему в пути, каждый день давали свежих лошадей и сопровождали, объясняя, как избежать крупнейших датских гарнизонов, – и так было до тех пор, пока он не добрался до столицы Нортумбрии. Там он передал вдохновляющие новости королю Эгберту: восточные саксы победили Великую Армию датчан. Однако больше всего нортумбрийским саксам понравилось возмутительное, на мой взгляд, заявление, что святой Кутберт якобы явился Альфреду во сне и объяснил королю, как одержать победу. Предполагалось, что Альфред увидел этот сон унылой зимой на Этелингаэге, где горстка беглецов-саксов пряталась от победителей-датчан.

История о вещем сне пронзила сердца саксов Эгберта, словно охотничья стрела, ибо ни одного святого на севере не почитали больше Кутберта. Он был настоящим идолом Нортумбрии, считался самым благочестивым христианином, когда-либо жившим на земле, и все набожные семейства саксов здесь каждый день молились именно ему.

Мысль о том, что самый прославленный святой Севера помог Уэссексу победить датчан, отшибла мозги королю Эгберту; и крупицы его здравого смысла разлетелись, словно куропатки, завидевшие жнецов.

Разумеется, король имел полное право радоваться победе Альфреда и, без сомнения, в душе негодовал, что ему приходится быть правителем, которого держат на поводке датчане. Но ему следовало бы просто поблагодарить доставившего добрые вести священника, а потом, чтобы тот держал язык за зубами, запереть его, как собаку в конуре. Вместо этого король приказал Вульферу, архиепископу Эофервикскому, отслужить благодарственный молебен в самой большой церкви города. Вульфер не был дураком. Он немедленно заболел лихорадкой и отбыл в деревню на лечение, однако нашелся глупец по имени отец Хротверд, который занял его место, и вскоре главная церковь Эофервика уже гудела от пламенной проповеди: священник вещал, что святой Кутберт сошел с небес, дабы привести восточных саксов к победе. Эта идиотская история убедила саксов Эофервика, что Бог и святой Кутберт собираются вернуть им их страну, отобрав ее у датчан.

И тогда начались убийства.

Все это я узнал, когда мы вошли в город. Еще я узнал, что в Эофервике было меньше сотни датских воинов, потому что остальные отправились под командованием ярла Ивара сразиться с армией скоттов, которые пересекли границу. На памяти живущих ныне людей такого вторжения еще не случалось, но у южных скоттов появился новый король, поклявшийся сделать Эофервик своей столицей. Словом, Ивар увел свою армию на север, чтобы преподать этому парню урок.

Ивар был истинным правителем Южной Нортумбрии. Если бы он захотел назваться королем, никто не смог бы помешать этому человеку, однако ему было удобнее иметь на троне уступчивого сакса, чтобы тот собирал налоги и держал в подчинении своих соплеменников. A сам Ивар тем временем занимался делом, которое его семье удавалось лучше всего: воевал. Он был из рода Лотброксонов, которые похвалялись тем, что еще никто из них не умирал в своей постели. Лотброксоны встречали свой последний час в сражениях, с мечами в руках. Отец Ивара и его родной дядя погибли в Ирландии, а Убба, третий из братьев Лотброксонов, пал от моего меча при Синуите.

Теперь же Ивар, последний воин-датчанин из этой одурманенной войной семьи, двинулся против скоттов. Он поклялся привести их короля в Эофервик в рабских цепях.

Лично я думал, что ни один сакс в здравом уме никогда не восстанет против Ивара, который считался таким же безжалостным, каким был в свое время его отец, но победа Альфреда и слащавые россказни о том, что ему якобы помогал сам святой Кутберт, распалили сердца жителей Эофервика, и ими овладело безумие.

A отец Хротверд вовсю подпитывал это пламя своими проповедями. Исступленно завывая, он уверял прихожан, что Бог, святой Кутберт и армия ангелов идут, чтобы выгнать датчан из Нортумбрии, и мое появление только подстегнуло всеобщее сумасшествие.

– Тебя послал сам Господь! – повторяли люди, провожавшие меня в город, и кричали всем встречным, что я убийца Свейна.

К тому времени, как мы добрались до дворца, меня и Хильду уже сопровождала небольшая толпа. Нас подталкивали вперед, ведя по узким улочкам, все еще запятнанным кровью датчан.

Я уже бывал во дворце Эофервика. То было здание, построенное еще римлянами из прекрасного светлого камня. Обширная колоннада поддерживала черепичную крышу, которую теперь залатали почерневшей соломой. Пол был выложен мозаичной плиткой, некогда изображавшей римских богов, но теперь многие плитки были выломаны, а оставшиеся засыпали тростником, заляпанным пролитой здесь вчера кровью. В большом зале воняло, как на скотобойне; там клубился дым от пылающих факелов, освещавших похожую на пещеру комнату.

Новый правитель Эгберт оказался племянником прежнего короля Эгберта. Лицом он смахивал на покойного дядю. Я обратил внимание, что у него такой же капризный рот. Когда король поднимался на помост, вид у него был испуганный, и неудивительно – безумный Хротверд вызвал своими проповедями настоящий ураган, и Эгберт, как пить дать, понимал, что датчане Ивара явятся сюда, чтобы отомстить.

Однако соратники Эгберта были охвачены волной эйфории и не сомневались, что победа Альфреда предрекает окончательное поражение северян. A мое появление они восприняли как еще один знак свыше.

Меня подтолкнули вперед и буквально прокричали весть о моем появлении королю, который выглядел сбитым с толку. Он еще больше смутился, когда знакомый мне голос воскликнул:

– Утред! Неужели это ты?

Я огляделся и увидел отца Виллибальда.

– Утред! – воскликнул он снова, с восторгом глядя на меня.

Эгберт нахмурился, тоже посмотрел на меня, а затем уставился на Виллибальда.

– Утред! – повторил священник, не обращая внимания на короля, и выступил вперед, чтобы меня обнять.

Отец Виллибальд был моим добрым другом и вообще хорошим человеком. Его, восточного сакса по происхождению, некогда назначили капелланом на флоте Альфреда, и теперь судьба распорядилась так, что именно отца Виллибальда послали на север, к саксам Нортумбрии, с добрыми вестями о победе при Этандуне.

Шум в зале утих. Эгберт решил властно заговорить со мной.

– Твое имя… – начал он. И замолчал, не зная, как меня зовут.

– Стеапа! – выкрикнул один из сопровождавших меня людей.

– Утред! – объявил Виллибальд, глаза которого горели от радостного возбуждения.

– Я Утред Беббанбургский, – сознался я, не в силах больше играть чужую роль.

– Тот самый, что убил Уббу Лотброксона! – заявил Виллибальд и попытался поднять мою правую руку, чтобы показать, какой я герой. – И тот самый, что свалил Свейна Белую Лошадь при Этандуне! – продолжил священник.

«Через два дня, – подумалось мне, – Кьяртан Жестокий будет знать, что я в Нортумбрии, а через три это известие дойдет и до моего дяди Эльфрика».

Имейся у меня хоть унция здравого смысла, я бы, проложив себе путь, мигом выбрался бы из этого зала, забрал Хильду и двинулся на юг так же быстро, как архиепископ Вульфер исчез из Эофервика.

– Ты сражался при Этандуне? – спросил меня Эгберт.

– Да, мой господин.

– Что там произошло?

Они уже слышали историю о битве от Виллибальда, но то была версия священника, разбухшая от молитв и чудес. Я же рассказал им то, что они хотели услышать: историю воина об убитых датчанах и о разящих мечах. И все время, пока я говорил, какой-то взъерошенный священник со свирепыми глазами и буйной бородой перебивал меня, выкрикивая: «Аллилуйя!»

Я понял, что это отец Хротверд, тот самый, что вдохновил Эофервик на кровавую резню. Он был молод, едва ли старше меня, но обладал могучим голосом и врожденной властностью, которая придавала его пылу еще больше убежденности. Каждое его «аллилуйя» сопровождалось брызгами слюны, а стоило мне рассказать, как побежденные датчане бежали вниз по огромному склону Этандуна, и Хротверд прыгнул вперед, обращаясь к толпе.

– Это Утред! – прокричал он, тыча в мои обтянутые кольчугой ребра. – Утред из Нортумбрии, Утред Беббанбургский, убийца датчан, воин Бога, меч Господа! И он пришел сюда, к нам, так же как благословенный святой Кутберт явился к Альфреду, чтобы поддержать короля! Это знаки свыше!

Толпа разразилась приветственными криками, король выглядел испуганным, а Хротверд, всегда готовый к очередной неистовой проповеди, начал разглагольствовать, красноречиво уверяя присутствующих в том, что в скором времени все датчане в Нортумбрии будут мертвы.

Я ухитрился ускользнуть от Хротверда и пробраться к помосту, где схватил Виллибальда за шкирку и потащил к личным покоям короля.

– Ты идиот! – прорычал я ему. – Ты эрслинг![1] Ты никчемное дерьмо, вот ты кто! Мне следовало бы вспороть твои бесполезные кишки прямо здесь, сейчас и скормить их свиньям!

Виллибальд изумленно разинул рот, потом беспомощно его закрыл.

– Датчане вскоре придут сюда, – пообещал я, – и начнется резня.

Он снова открыл и закрыл рот, но по-прежнему не издал ни звука.

– A теперь слушай меня внимательно, – велел я. – Ты немедленно пересечешь Уз и как можно быстрее отправишься на юг.

– Но я же говорил только правду, – умоляюще сказал священник. – Разве это неправда, что святой Кутберт даровал нам победу?

– Конечно неправда! – прорычал я. – Альфред все выдумал. Неужели ты думаешь, что Кутберт явился к нему на Этелингаэге? Тогда почему король сразу не поведал всем о своем сне? Почему он ждал окончания битвы, чтобы рассказать нам об этом?

Я сделал паузу, а Виллибальд издал сдавленный звук, как будто его душили.

– Ясное дело почему, – сам ответил я на свой вопрос. – Да просто потому, что ничего подобного не происходило.

– Но…

– Он все выдумал! – взревел я. – A знаешь, с какой целью? Альфред хочет, чтобы нортумбрийцы были уверены: именно Уэссекс возглавляет борьбу с датчанами. Он надеется стать королем Нортумбрии, разве ты не понимаешь? И не только Нортумбрии. Я не сомневаюсь, что он отправил еще одного дурака вроде тебя в Мерсию и тот сейчас рассказывает мерсийцам, что один из их чертовых святых явился ему во сне.

– Но ведь именно так все вправду и было, – перебил меня священник.

Я ошеломленно посмотрел на него, и Виллибальд объяснил:

– Ты прав! Святой Кутберт говорил с Альфредом на Этелингаэге. Он явился к нему во сне и сказал нашему королю, что тот победит.

– Разумеется, на самом деле никто ему не являлся, – как можно терпеливее пояснил я.

– Но это правда! – настаивал Виллибальд. – Альфред сам мне рассказал! Это Божье деяние, Утред, и сколь удивительно его созерцать.

Я взял священника за плечи и прижал к стене коридора.

– У тебя нет выбора, святой отец, – проговорил я. – Ты можешь убраться из Эофервика до того, как сюда явятся датчане, а можешь наклонить голову набок.

– Что сделать? – в замешательстве переспросил он.

– Наклонить голову. И я буду стучать тебе по одному уху до тех пор, пока вся эта чушь не выльется из другого.

Это его не убедило. Ибо слава Господня, воспламененная кровопролитием у Этандуна и раздутая ложью про святого Кутберта, по его мнению, озаряла Нортумбрию, и бедный Виллибальд искренне верил, что грядут великие события.

* * *

В ту ночь был задан пир – жалкая трапеза из сельди, сыра, черствого хлеба и выдохшегося эля. Отец Хротверд разразился очередной страстной речью, в которой заявил, что Альфред Уэссекский послал меня, величайшего воина, чтобы возглавить защиту города, и что небесный фирд спустится на защиту Эофервика. Виллибальд продолжал выкрикивать: «Аллилуйя!» – свято веря во всю эту чепуху, и только на следующий день, когда город накрыло пеленой серого дождя и зловещего тумана, мой друг начал сомневаться в скором появлении ангелов с мечами.

Люди покидали город. Ходили слухи, что к северу собираются военные отряды датчан. Хротверд все еще выкрикивал всякую чушь. Он даже возглавил процессию священников и монахов, которые шли по улицам города, воздев мощи и хоругви. Но всякий, у кого имелась хоть капля здравого смысла, понимал теперь, что Ивар, вероятно, вернется задолго до того, как святой Кутберт явится сюда с небесным сонмом.

Эгберт прислал ко мне гонца, который передал, что король хочет со мной говорить, но я решил не терять времени на беседу с обреченным правителем. Пусть король изворачивается сам.

Ну а мне предстояло подумать о собственной судьбе. Сейчас главное – это оказаться подальше от города, прежде чем на него обрушится ярость Ивара. И в таверне «Скрещенные мечи», недалеко от городских ворот, судьба послала мне спасение, которое я искал. Оно пришло ко мне в лице датчанина по имени Болти. Он выжил во время резни, потому что был женат на саксонке и родственники жены спрятали его. Увидев меня в таверне, он спросил, не Утред ли я Беббанбургский.

– Он самый, – кивнул я.

Болти сел напротив меня, уважительно склонил голову в сторону Хильды, потом щелкнул пальцами, подзывая служанку, чтобы та подала эля. Я рассмотрел Болти: тучный, лысый, рябое лицо, сломанный нос и испуганные глаза. Двое его сыновей, оба наполовину саксы, маячили у отца за спиной. Одному, по моим прикидкам, было около двадцати, другой лет на пять помладше, и оба они носили мечи, хотя совершенно не походили на воинов.

– Я знал ярла Рагнара Старшего, – произнес Болти.

– Я тоже его знал. Но что-то тебя не помню.

– В последний раз, когда он отплыл на «Летучем змее», – сказал датчанин, – я продал ему канаты и вальки для весел.

– И небось обжулил его? – саркастически осведомился я.

– Рагнар мне нравился, – вроде как обиделся Болти.

– A я его любил, – ответил я, – потому что он был мне вместо отца.

– Я это знаю и помню тебя. – Он замолчал и посмотрел на Хильду. После чего продолжил: – Ты был тогда совсем еще юным, и с тобой была маленькая темноволосая девчушка.

– Ты и вправду знал меня тогда, – ответил я и замолчал, потому что как раз принесли эль.

Я заметил, что Болти, даром что датчанин, носит на шее крест. Собеседник перехватил мой взгляд.

– В Эофервике, – сказал он, прикоснувшись к кресту, – человек должен как-то жить.

Он распахнул куртку, и я увидел молот Тора, который Болти прятал под одеждой.

– В основном они убивали язычников, – пояснил он.

Я вытащил свой амулет в виде молота, который носил под плащом.

– И многие датчане стали теперь христианами? – спросил я.

– Немногие, – ворчливо ответил Болти. – Хочешь перекусить или только эль будешь пить?

– Я хочу знать, почему ты завел со мной разговор, – отозвался я.

Болти объяснил, что намерен покинуть город. Он хотел забрать с собой жену-саксонку, двоих сыновей и двух дочерей и убраться подальше, ибо не сомневался, что вскоре тут начнется настоящая резня. И ему хотелось отправиться в сопровождении воина, который владеет мечом. Он смотрел на меня жалким, отчаянным взглядом и даже не подозревал, насколько его желание совпадает с моим.

– Ну и куда же ты направишься? – поинтересовался я.

– Только не на запад, – содрогнувшись, ответил он. – В Камбреленде сейчас убивают.

– Ну, там всегда убивают, – заметил я.

Камбреленд был частью Нортумбрии, лежавшей за холмами, рядом с Ирландским морем, и туда совершали набеги скотты из Страт-Клоты, норвежцы из Ирландии и бритты из Уэльса. Некоторые датчане осели в Камбреленде, но их было слишком мало, чтобы сдержать набеги, опустошавшие те земли.

– Я бы отправился в Данию, – сказал Болти, – но здесь нет военных кораблей.

Единственными кораблями, оставшимися у причалов Эофервика, были торговые суда саксов, и если бы хоть какой-нибудь из них осмелился отплыть, его бы мигом перехватили датские корабли.

– Так куда же ты все-таки направишься? – снова спросил я.

– На север, – сказал Болти, – и встречусь с Иваром. Не сомневайся, я могу тебе заплатить.

– И ты думаешь, что я смогу проводить тебя через земли Кьяртана?

– Я думаю, что мне будет лучше в компании сына Рагнара, чем одному, – признался он. – И наверняка, если другие люди узнают, что ты путешествуешь со мной, они тоже к нам присоединятся.

Ну что же, сделка состоялась. В качестве платы я потребовал от Болти шестнадцать шиллингов, двух кобыл и черного жеребца – цена последнего заставила бедного торговца побледнеть. Этого жеребца водил по улицам города один человек, предлагая на продажу, и Болти был вынужден купить животное за сорок шиллингов, ибо его страх остаться в Эофервике перевесил жадность. Этот черный конь был специально обучен для битвы: он не испугается громких звуков и будет повиноваться нажатию колен, чтобы его всадник мог держать щит и меч, одновременно управляя скакуном. Конь принадлежал одному из убитых недавно датчан, и никто не знал, как зовут этого красавца. Я назвал его Витнер, что означало «Мучитель». Кличка подходила скакуну, потому что он сразу невзлюбил обеих кобыл и все время огрызался на них.

Кобылы предназначались для Виллибальда и Хильды. Я велел отцу Виллибальду отправиться на юг, но теперь он был так напуган, что настоял на своем и остался со мной.

Словом, в тот же самый день, когда я познакомился с Болти, все мы выехали на север по римской дороге в компании еще дюжины мужчин. Среди них были трое датчан и двое норвежцев, сумевших спрятаться во время устроенной Хротвердом резни, а остальные были саксами, желавшими спастись от мести Ивара. У всех имелось оружие, и Болти дал мне деньги, чтобы им заплатить. Они получили совсем немного, ровно столько, чтобы хватило на еду и эль, но их присутствие удерживало на расстоянии любых разбойников, промышлявших на дороге, а путь нам предстоял долгий.

У меня возникло было искушение поскакать в Сюннигтвайт, где находились земли Рагнара и его людей, но я знал, что найду там очень мало народу, потому что большинство ушло на юг с Рагнаром. Некоторые из этих воинов погибли при Этандуне, а прочие все еще находились с Гутрумом, чья разбитая армия оставалась в Мерсии. Гутрум и Альфред заключили мир, и Гутрум принял крещение – Виллибальд назвал это чудом. Итак, в Сюннигтвайте осталось немного воинов. Не существовало такого места, где я мог бы укрыться от смертельно ненавидящих меня дяди и Кьяртана. Поэтому, не имея на будущее никаких определенных планов и предоставив все решать судьбе, я честно выполнял обязательства, данные Болти, и сопровождал его на север, к землям Кьяртана, что преграждали наш путь, как темная туча.

Чтобы пройти через эти земли, нужно было заплатить пошлину, и немалую. Лишь такой могущественный человек, как Ивар, чьи воины превосходили числом приверженцев Кьяртана, мог просто так пересечь реку Виир.

– Ты можешь позволить себе оплату, – поддразнил я Болти.

Двое его сыновей вели вьючных лошадей, и я подозревал, что животные нагружены монетами, завернутыми в ткань или овечью шерсть, чтобы звяканье не выдало стоимость груза.

– Я не могу позволить, чтобы он забрал моих дочерей, – ответил Болти.

Его дочери-близняшки, лет двенадцати или тринадцати, уже вполне созрели для замужества. Они были невысокие, пухленькие, светловолосые, курносые, и их невозможно было различить.

– A что, Кьяртан способен на такое? – спросил я.

– Он берет все, что захочет, – хмуро ответил Болти. – И ему нравятся молоденькие девочки, хотя я подозреваю, что он предпочел бы забрать тебя.

– Это еще почему? – с показным равнодушием поинтересовался я.

– Да ходят тут разные слухи… Дескать, его сын потерял из-за тебя глаз.

– Его сын потерял глаз потому, что наполовину раздел дочь ярла Рагнара, – сказал я.

– Но он-то винит во всем тебя.

– Это точно, – согласился я. – Тогда мы были детьми, но детские раны могут очень долго болеть и гноиться, и я не сомневаюсь, что Свену хотелось бы вырвать мне оба глаза, чтобы отомстить за один свой.

Постепенно мы приблизились к Дунхолму и повернули на запад, в холмы, чтобы не наткнуться на людей Кьяртана.

Стояло лето, но прохладный ветер приносил низкие облака и мелкий дождик, поэтому я был рад, что на мне подбитая кожей кольчуга. Хильда смазывала металлические кольца жиром, который выжимала из только что настриженной овечьей шерсти, что по большей части защищало металл от ржавчины. Она смазывала также мои шлем и меч.

Мы поднимались по хорошо утоптанной тропе, а в паре миль за нами следовала еще одна группа путников, и на влажной земле виднелись четкие отпечатки лошадиных копыт, говорящие о том, что кто-то проходил здесь совсем недавно.

То, что по этому пути следовало столько народу, заставило меня призадуматься. Кьяртан Жестокий и Свен Одноглазый жили за счет того, что платили им путники, а если те не хотели платить, их попросту грабили, обращали в рабство или убивали. Кьяртан и его сын наверняка понимали, что люди попытаются избежать их, пользуясь тропами, вьющимися по холмам. Поэтому мне следовало быть более осторожным.

Болти не боялся, ибо полностью доверял мне. Он рассказал, как Кьяртан и Свен разбогатели на работорговле.

– Они забирают всех, будь то датчанин или сакс, и продают за море. Если повезет, иногда такого раба удается выкупить, но по очень высокой цене.

Торговец посмотрел на отца Виллибальда.

– A еще Кьяртан убивает всех священников.

– Да неужели?

– Он ненавидит всех христианских жрецов. Считает их колдунами, поэтому закапывает несчастных в землю по пояс и позволяет своим псам их сожрать.

– Что он говорит? – спросил меня Виллибальд, отведя свою кобылу в сторону, прежде чем Витнер смог на нее напасть.

– Он сказал, что Кьяртан убьет тебя, если захватит в плен, святой отец.

– Убьет меня?

– Он скормит тебя своим гончим.

– О, всеблагой Боже, – только и произнес Виллибальд.

Он выглядел таким несчастным, потерянным, да еще вдобавок находился далеко от дома, а непривычные северные пейзажи лишали его душевного равновесия.

Зато Хильда казалась счастливее, чем раньше. Ей было всего девятнадцать лет, и она терпеливо относилась к жизненным трудностям. Хильда родилась в семье восточных саксов, не знатной, но довольно зажиточной. Бедняжка была последней из восьми детей, и отец пообещал отдать дочь Церкви: мать Хильды чуть не умерла в родах, и отец приписал чудесное спасение жены милости Божьей. Поэтому в возрасте семи лет Хильду, которую следовало бы называть сестра Хильдегит, отослали к монахиням в Сиппанхамм. Там она и жила, вдалеке от большого мира: молилась и пряла пряжу, пряла и молилась, пока не пришли датчане и не надругались над ней.

Бедняжка до сих пор все еще стонала во сне, и я знал, что она вспоминает пережитое унижение. Но сейчас она была счастлива, ибо находилась далеко от Уэссекса, далеко от людей, которые непрерывно твердили ей, что она должна вернуться к служению Господу. Правда, Виллибальд как-то пожурил девушку за то, что она бросила святую жизнь, но я предупредил его, что еще одно такое замечание – и у него появится новый пупок, побольше прежнего. С тех пор он держал рот на замке.

Теперь Хильда созерцала каждый новый открывающийся перед ней пейзаж глазами, полными детского изумления. Ее бледное лицо начинало светиться так же, как ее золотистые волосы. Хильда была умницей, не самой умной женщиной из всех, кого я знал, но полной какой-то проницательной мудрости.

К двадцати одному году я уже успел узнать, что некоторые женщины приносят сплошные неприятности, тогда как из других получаются замечательные товарищи, и последнее в полной мере относилось к Хильде. Мы с ней стали настоящими друзьями. Мы были еще и любовниками, но никогда по-настоящему не любили друг друга, и ее преследовало чувство вины. Поэтому вечерами Хильда молилась, но при свете дня снова начинала смеяться и радоваться простым вещам, однако порой ее словно окутывала тьма, и она начинала скулить. Тогда я видел, как ее длинные пальцы теребят распятие, и знал: она чувствует, как когти Бога скребут ее душу.

Так вот, в тот день мы въехали в холмы, и я вел себя довольно беспечно. Именно поэтому Хильда первой увидела всадников. Их было девятнадцать, большинство в кожаных доспехах, хотя трое были в кольчугах. Они ехали сзади полукругом, и я понял, что нас пытаются согнать в кучу, как овец. Тропа, по которой мы следовали, тянулась по склону холма, а справа от нас был крутой обрыв, выходивший к бурной речке. Мы могли бы попытаться укрыться в долине, но, конечно, люди, преградившие тропу позади нас, в любом случае двигались бы быстрее.

Всадники не пытались приблизиться. Они видели, что мы вооружены, и не хотели драться, а просто желали убедиться, что мы будем следовать на север, какая бы судьба нас там ни ждала.

– Ты не можешь их прогнать? – требовательно спросил Болти.

– Тринадцать против девятнадцати? Вообще-то, можно было бы попробовать, если бы наши тринадцать стали сражаться, но они не станут.

Я показал на вооруженных мечами людей, которым Болти заплатил, чтобы они нас сопровождали.

– Эти вполне годятся на то, чтобы отпугнуть бандитов, – продолжал я, – но они недостаточно глупы, чтобы сражаться с людьми Кьяртана. Если я попрошу их драться, они, скорее всего, присоединятся к врагам и поделят с ними твоих дочерей.

– Но… – начал было Болти. И замолчал, потому что мы наконец увидели, что́ нас ожидает.

Невольничий рынок находился там, где речка, петляя, спускалась в глубокую долину. И в этой большой долине возле моста (то был лишь громадный каменный брус, перекинутый через другую реку, пошире, видимо, через Виир) стояла приличных размеров деревня. Посреди деревни толпились какие-то люди, и я увидел, что их охраняют.

Всадники, следовавшие за нами, подтянулись ближе, но, когда я остановился, тоже остановились. Я бросил взгляд вниз с холма. Деревня находилась слишком далеко, чтобы можно было разглядеть, есть ли там Кьяртан или Свен, но казалось разумным предположить, что люди явились в это селение из Дунхолма и что их привел сюда тот или иной правитель Дунхолма.

Болти тревожно пискнул, но я не обратил на него внимания.

С юга в деревню вели еще две тропы, и я догадался, что всадники охраняют все тропы и весь день напролет перехватывают путников. Они гонят свою добычу к селению, и те путники, которые не могут заплатить, становятся пленниками.

– Что будем делать? – спросил Болти. Он был близок к панике.

– Я попытаюсь спасти нам жизнь, – ответил я и, повернувшись к одной из его дочерей-близняшек, потребовал у нее черный льняной шарф, который она носила вместо пояса.

Девочка развязала шарф и дрожащей рукой протянула его мне.

Обвязав его вокруг головы так, что ткань закрыла рот, нос и лоб, я попросил Хильду закрепить шарф.

– Что ты делаешь? – снова пискнул Болти.

Я не снизошел до ответа.

Вместо этого я нахлобучил поверх шарфа шлем. Нащечники встали на место, и мое лицо превратилось в маску из полированного металла поверх того, что казалось черным черепом. Видны были только глаза.

Я наполовину извлек из ножен Вздох Змея, чтобы убедиться, что он скользит легко, и заставил Витнера сделать несколько шагов вперед.

– Теперь я Торкильд Прокаженный, – сказал я Болти.

Сквозь шарф мой голос звучал хрипло и невнятно.

– Кто ты? – не понял купец, уставившись на меня с разинутым от изумления ртом.

– Я Торкильд Прокаженный, – повторил я. – И теперь мы с тобой с ними разберемся. Пошли!

– Я? – слабым голосом спросил Болти.

Я махнул рукой, веля всем двигаться вперед. Шайка, которая следовала за нами полукругом, снова отправилась на юг, вероятно, чтобы найти другую группу путников, пытавшуюся ускользнуть от военных отрядов Кьяртана.

– Я нанял тебя, чтобы ты меня защищал, – в отчаянии проговорил Болти.

– Как раз этим я и занимаюсь, – ответил я.

Саксонка, жена Болти, выла, как на похоронах, и я рявкнул на женщину, велев ей умолкнуть. Потом, в паре сотен шагов от деревни, я остановился и велел всем, кроме Болти, ждать здесь.

– Теперь вся надежда на нас с тобой, – сказал я ему.

– Я-то думал, ты справишься с ними один, – отозвался тот.

И вдруг взвизгнул.

Он взвизгнул потому, что я хлопнул его лошадь по крупу с такой силой, что та прыгнула вперед. Я догнал его и сказал:

– Помни, я Торкильд Прокаженный, и если ты выдашь, кто я такой на самом деле, я убью тебя, твою жену, твоих сыновей, а потом продам твоих дочерей в рабство. Так кто я?

– Торкильд, – запинаясь, ответил он.

– Торкильд Прокаженный, – поправил я.

Мы были уже в деревне, жалком местечке, где стояли низкие каменные домишки с крышами из дерна. По меньшей мере тридцать – сорок человек толпились под охраной посреди деревни, а в стороне, рядом с каменным мостом, на поросшей травой земле возвышались стол и скамьи. За столом сидели двое мужчин, перед ними стоял кувшин с элем. Я заметил все это краем глаза, но по-настоящему видел только одно.

Шлем моего отца.

Он лежал на столе. Шлем с глухой лицевой пластиной, которая, как корона, была инкрустирована серебром. На металле была выгравирована скалящаяся пасть, и я видел этот шлем столько раз! В детстве я даже играл с ним, хотя если бы отец застал меня за таким занятием, то влепил бы мне хорошую затрещину. В тот день, когда отец погиб при Эофервике, на нем был этот самый шлем, и Рагнар Старший потом выкупил его у человека, который зарубил моего отца… A теперь шлем принадлежал тому, кто убил Рагнара.

Свену Одноглазому.

Он встал, когда мы с Болти приблизились к столу, и в этот момент я почувствовал себя так, словно меня поразило молнией. Я знавал Свена еще ребенком, а теперь он стал мужчиной, но я немедленно узнал это плоское, широкое лицо с единственным свирепым глазом. Второй глаз превратился в сморщенную дыру. Свен был высоким и широкоплечим, с длинными волосами и бородой – чванливый молодой человек в роскошной кольчуге. У его пояса болтались два меча – длинный и короткий.

– Еще гости! – объявил он при нашем появлении и показал на скамью на дальней стороне стола. – Садитесь, – приказал Свен, – и обговорим наши дела.

– Сядь, – тихо прорычал я Болти.

Болти бросил на меня отчаянный взгляд, потом спешился и подошел к столу. Второй человек за столом был смуглым, черноволосым, гораздо старше Свена. Он был облачен в длинное черное одеяние, отчего сошел бы за монаха, если бы на шее его не болтался серебряный молот Тора. Перед ним, как и перед Свеном, стоял деревянный поднос, имевший отделения для разных монет, поблескивавших серебром в солнечном свете.

Свен, снова опустившись рядом с человеком в черном, налил в кубок эля и толкнул его в сторону Болти, который оглянулся на меня, а потом сел, как было велено.

– И кто же ты такой? – спросил его Свен.

– Болти Эриксон, – ответил Болти.

Ему пришлось повторить это дважды, потому что в первый раз он не смог произнести свое имя достаточно громко.

– Болти Эриксон, – протянул Свен. – A я Свен Кьяртансон, и мой отец – хозяин этих земель. Ты слышал о Кьяртане?

– Да, господин.

Свен улыбнулся.

– Думаю, ты пытался увильнуть от уплаты пошлины, Болти! Ну же, отвечай! Ты пытался увильнуть?

– Нет, господин.

– И откуда же вы явились?

– Из Эофервика.

– A! Еще один торговец из Эофервика, вот как? Третий за сегодняшний день! A что ты везешь в тех тюках?

– Ничего, господин.

Свен слегка подался вперед, а потом ухмыльнулся, при этом громко испортив воздух.

– Прости, Болти, я просто услышал гром. Так ты сказал, что ничего не везешь? Но я вижу четырех женщин, и три из них достаточно молоды. – Свен улыбнулся. – Это твои женщины?

– Моя жена и мои дочери, господин, – сказал Болти.

– Жены и дочери, как же мы их любим, – проговорил Свен, потом посмотрел на меня, и, хотя лицо мое было обмотано черной тканью, а глаза скрывались в тени шлема, я почувствовал, как под его взглядом по коже у меня забегали мурашки.

– Кто это такой? – поинтересовался Свен.

Наверняка ему было любопытно, потому что я выглядел как король. Мои кольчуга и оружие были из числа самых лучших, а браслеты на руках выдавали во мне воина высокого ранга.

Болти бросил на меня перепуганный взгляд, но ничего не ответил.

– Я спросил, кто он такой! – громче повторил Свен.

– Его зовут, – ответил Болти голосом, смахивавшим на мышиный писк, – Торкильд Прокаженный.

Свен невольно скорчил гримасу и вцепился в висящий у него на шее молот. Я не мог винить его в этом. Все люди боятся серой, лишенной чувствительности плоти прокаженных. Большинство больных этим недугом отсылают в глушь, чтобы несчастные жили там как сумеют и умерли, когда придет их час.

– И что ты делаешь в компании прокаженного? – с вызовом спросил Свен у Болти.

У бедняги не было ответа на этот вопрос.

– Я путешествую на север, – впервые заговорил я, и мой искаженный до неузнаваемости голос гулко прогремел внутри закрытого шлема.

– Зачем ты едешь на север? – полюбопытствовал Свен.

– Потому что устал от юга, – сказал я.

В моем невнятном голосе он уловил враждебность, но отмел ее, как не имеющую значения. Должно быть, он догадался, что Болти нанял меня в качестве сопровождающего, но я не представлял для него никакой угрозы. Всего в нескольких шагах отсюда стояли пять человек Свена, вооруженные копьями и мечами, а в деревне было по меньшей мере сорок других его людей.

Свен отхлебнул эля.

– Я слышал, в Эофервике были волнения? – спросил он Болти.

Тот кивнул.

Я видел, как его правая ладонь конвульсивно сжимается и разжимается под столом.

– Некоторые датчане были убиты, – сказал он.

Свен покачал головой, словно эти новости его опечалили.

– Ивар этому не обрадуется.

– A где Ивар? – спросил Болти.

– Когда я в последний раз слышал о нем, он был в долине Туид, – ответил Свен, – а вокруг него танцевал шотландец Аэд.

Свен, казалось, наслаждался обычным обменом новостями: ему нравилось разыгрывать из себя человека респектабельного, который придерживается традиций.

– Ну что ж, – сказал он и сделал паузу, чтобы снова испортить воздух. – И чем же ты торгуешь, Болти?

– Кожами, овечьей шерстью, тканью, гончарными изделиями… – Голос торговца замер, ибо он решил, что слишком много говорит.

– A я торгую рабами. A это Гелгилл. – Свен показал на сидевшего рядом человека. – Он покупает у нас рабов. Думаю, ты и три твои молодые женщины могут принести нам неплохой барыш. Так сколько ты мне за них заплатишь? Если заплатишь достаточно, сможешь оставить их себе. – И Свен улыбнулся, словно его предложение было совершенно в порядке вещей.

Болти как будто лишился языка, но ухитрился вытащить из-под куртки кошелек и выложить на стол немного серебра. Свен наблюдал, как одна за другой появляются монеты, и, когда Болти замешкался, Одноглазый просто улыбнулся. Торговец продолжил отсчитывать серебро, пока на столе не оказалось тридцать восемь шиллингов.

– Это все, что у меня есть, господин, – смиренно проговорил Болти.

– Все, что у тебя есть? Я в этом сомневаюсь, Болти Эриксон, – сказал Свен, – но если это правда, я оставлю тебе ухо одной из твоих дочерей. Только одно ухо – на память. Что скажешь, Гелгилл?

Имя Гелгилл звучало странно, и я заподозрил, что товарищ Свена явился из-за моря, потому что большинство самых доходных невольничьих рынков находилось или в Дифлине, или во Франкии. Гелгилл что-то сказал, но слишком тихо, чтобы я мог его расслышать, и Свен кивнул.

– Приведите сюда девчонок, – велел он своим людям, и Болти содрогнулся.

Торговец снова посмотрел на меня, как будто ожидал, что я остановлю Свена, что бы тот ни задумал. Но я ничего не предпринял, когда двое стражников пошли к нашей застывшей в ожидании группе.

Свен непринужденно болтал о видах на урожай, а стражники тем временем приказали Хильде и дочерям Болти спешиться. Люди, нанятые торговцем, даже не попытались этому помешать. Жена Болти протестующе завопила, потом залилась истерическими слезами, глядя, как ее дочерей и Хильду ведут к столу. Свен приветствовал их с преувеличенной вежливостью, а Гелгилл встал и обследовал всех троих. Он тщательно их ощупал, как будто покупал лошадей. Я увидел, как Хильда задрожала, когда он стянул вниз платье, чтобы осмотреть ее груди, но работорговца больше интересовали девочки помоложе.

– Сотню шиллингов за каждую, – сказал он, закончив осмотр. – A за эту, – он показал на Хильду, – пятьдесят.

Гелгилл говорил со странным акцентом.

– Но она хорошенькая, – возразил Свен. – A две другие похожи на поросят.

– Они близняшки, – ответил Гелгилл. – Я смогу выручить за них много денег. A высокая девушка слишком стара. Ей, должно быть, уже девятнадцать или двадцать.

– Девственность ценится очень дорого, – обратился Свен к Болти. – Ты согласен?

Бедняга дрожал.

– Я заплачу тебе сотню шиллингов за каждую из моих дочерей, – отчаянно сказал он.

– О нет, – ответил Свен. – Их уже согласен забрать Гелгилл. И я тоже должен получить какую-то прибыль. Ты можешь оставить себе всех троих, Болти, если заплатишь мне шесть сотен шиллингов.

То была непомерная цена. Так и было задумано, но Болти не стал артачиться.

– Только две из них – мои, господин, – проскулил он. – Третья женщина – его! – Он указал на меня.

– Твоя?

Свен посмотрел на меня.

– У тебя есть женщина, прокаженный? Выходит, эта часть твоего тела еще не отвалилась?

Он счел это смешным, и двое его людей, которые привели женщин, рассмеялись вместе с ним.

– Ну же, прокаженный, – спросил Свен, – сколько ты заплатишь мне за свою женщину?

– Нисколько, – ответил я.

Свен почесал зад. Его люди ухмылялись. Они привыкли к вызывающему поведению пленников и знали, что все равно справятся с ними, а потому наслаждались, глядя, как Свен обирает путешественников.

Свен налил себе еще эля.

– У тебя есть несколько прекрасных браслетов, прокаженный, – сказал он, – и, думаю, если ты погибнешь, от этого шлема тебе будет мало пользы. Поэтому в обмен за женщину я возьму твои браслеты и шлем, а потом ты сможешь отправиться своей дорогой.

Я не шевельнулся, не заговорил, но осторожно сжал ногами бока Витнера и почувствовал, как конь задрожал. Он был боевым животным и хотел поучаствовать в битве. Возможно, Свен ощутил, как напрягся Витнер. Все, что он мог видеть, – это мой зловещий шлем с темными прорезями для глаз и гребнем в виде волчьей головы. И тут Свен начал беспокоиться. Он легкомысленно пошел на риск, но теперь не мог дать задний ход, не поступившись своим достоинством. Обратного пути не было.

– Ты что, внезапно лишился языка? – глумливо спросил он.

Потом сделал знак двум своим людям, что привели женщин.

– Эгил! Атсур! Заберите у прокаженного шлем!

Свен, должно быть, решил, что это ему ничем не грозит. В деревне у него было не меньше людей, чем матросов на корабле, а я был один. Так стоило ли опасаться сопротивления с моей стороны? У одного из его людей имелось копье, а второй как раз вытаскивал меч, но меч этот не успел и наполовину покинуть ножны, как у меня в руке уже очутился Вздох Змея, а Витнер пришел в движение. Конь отчаянно рвался в бой и теперь прыгнул с быстротой восьминогого Слейпнира – знаменитого скакуна Одина.

Сперва я свалил человека, стоявшего справа, он так и не успел достать меч из ножен: Вздох Змея обрушился на него с небес, как молния Тора. Конец клинка прошел сквозь шлем, будто тот был сделан из пергамента, а Витнер, повинуясь нажатию моих колен, уже поворачивался к Свену, в то время как копейщик сделал движение в мою сторону. Ему следовало бы вонзить копье в грудь или шею Витнера, но вместо этого он попытался ткнуть копьем мне под ребра. Витнер развернулся вправо и клацнул огромными зубами, метя в лицо незадачливого копейщика. Тот, спотыкаясь, попятился, – как раз вовремя, чтобы избежать укуса, но потерял равновесие и растянулся на траве.

Я повернул жеребца влево, уже вытащив правую ногу из стремени. A потом соскочил с седла и обрушился на Свена, который только-только начал подниматься со скамьи. Я опрокинул его на землю так, что он с трудом дышал.

Потом я встал, и Вздох Змея оказался у горла Свена.

– Эгил! – позвал Свен копейщика, которого отогнал Витнер.

Но Эгил не осмелился на меня напасть, ведь я держал меч у горла его хозяина.

Болти заскулил. И обмочился.

Я чуял запах мочи, слышал, как она капает. Гелгилл стоял очень тихо, не двигаясь, и наблюдал за мной; его узкое лицо ничего не выражало.

Хильда улыбалась.

Полдюжины людей Свена стояли ко мне лицом, но ни один из них не осмелился шевельнуться, потому что кончик Вздоха Змея, испачканный кровью, упирался в горло их хозяина.

Витнер стоял рядом со мной, ощерив зубы, роя землю передним копытом и размахивая им рядом с головой Свена.

Тот смотрел на меня снизу вверх одним глазом, полным ненависти и страха, и внезапно я сделал шаг назад.

– На колени, – велел я.

– Эгил! – снова умоляюще произнес Свен.

Чернобородый Эгил, которому только что отрубили нос, нацелил на меня копье.

– Он умрет, если ты нападешь, – сказал я Эгилу, коснувшись Свена кончиком меча.

Эгил благоразумно шагнул назад, и я полоснул Вздохом Змея по лицу Свена, пустив кровь.

– На колени! – снова приказал я.

И когда Свен встал на колени, я наклонился и вынул из ножен два его меча.

Положив их на стол рядом со шлемом моего отца, я окликнул Хильду:

– Хочешь убить этого работорговца? – Я показал ей на мечи.

– Нет, – ответила она.

– Исеулт убила бы его, – сказал я.

Покойная Исеулт была моей прежней любовницей и подругой Хильды.

– «Не убий», – возразила Хильда.

То была христианская заповедь, и я считал ее столь же бесполезной, как приказ солнцу двинуться вспять.

– Болти, – теперь я заговорил по-датски, – убей работорговца.

Я не хотел поворачиваться так, чтобы Гелгилл оказался за моей спиной.

Болти не двинулся. Он был слишком испуган, чтобы повиноваться, но, к моему удивлению, обе его дочери подошли и забрали мечи Свена. Гелгилл повернулся, чтобы броситься наутек, но путь ему преграждал стол, и одна из девочек как-то дико замахнулась и полоснула по его голове. Гелгилл упал на бок. Потом близняшки прирезали его. Я не смотрел на это, потому что сторожил Свена, но слышал крики рабовладельца и удивленный вздох Хильды и видел пораженные лица людей, стоявших передо мной.

Близняшки рубили с надсадными звуками, но Гелгилл умер не сразу, и ни один из людей Свена не попытался спасти его или своего хозяина. Все они были при оружии, и если бы хоть один из них обладал здравым смыслом и отвагой, то понял бы, что я не осмелюсь убить Свена, потому что моя собственная жизнь зависит от жизни Одноглазого.

Если бы я его прикончил, люди Свена разом обрушились бы на меня с мечами… Но они боялись того, что сотворит с ними Кьяртан, если его сын погибнет, а потому бездействовали. Я прижал клинок к горлу Свена еще крепче, и тот издал полузадушенный вопль страха.

За моей спиной Гелгилла наконец зарубили насмерть. Я рискнул бросить туда взгляд и увидел, как ухмыляются перепачканные в крови близняшки.

– Они дочери Хель, – сказал я воинам, наблюдавшим за происходящим.

Я гордился этой внезапной выдумкой, потому что Хель была богиней мертвых, разложившейся и ужасной, которая правила теми умершими, что погибли не в битве.

– A я Торкильд! – продолжал я. – И я наполнил царство Одина мертвецами!

Свен трясся рядом со мной. Его люди, казалось, затаили дыхание, и внезапно моя история обрела крылья, и я заговорил как можно более гулким голосом.

– Я Торкильд Прокаженный! – громко заявил я. – И я погиб уже давно, но Один прислал меня на землю, чтобы забрать нечестивые души Кьяртана и его сына!

И люди поверили мне. Я видел, как они прикасаются к своим амулетам. Один копейщик даже упал на колени.

Мне хотелось немедленно убить Свена. Возможно, мне и впрямь следовало бы так поступить, но я побоялся разорвать паутину волшебной чепухи, которую сплел для этих людей. И в тот миг мне требовалась вовсе не душа Свена, следовало обеспечить безопасность нашего отряда, поэтому я обменял одно на другое.

– Я позволю уползти этому червю, – сказал я, – дабы он мог сообщить страшную весть своему отцу, но вы должны уйти отсюда первыми. Вы все! Покиньте деревню, и я отпущу Свена. Но его пленников вы оставите здесь.

Они просто таращились на меня, и я крутанул клинком так, что Свен снова коротко вскрикнул.

– Ступайте! – велел я.

И они повиновались. Охваченные ужасом, они быстро пошли прочь. Болти с благоговейным страхом смотрел на своих любимых дочерей.

Я сказал обеим девочкам, что они хорошо справились и теперь могут взять по пригоршне монет со стола. A потом они вернулись к матери, сжимая серебро и окровавленные мечи.

– Твои дочери просто молодчины, – сказал я Болти.

Тот ничего не ответил, но поспешил следом за ними.

– Я, вообще-то, могла бы его убить, – заявила Хильда. Она как будто стыдилась своей щепетильности.

– Не важно, – ответил я.

Я продолжал держать меч у горла Свена до тех пор, пока не убедился, что все его люди удалились на порядочное расстояние, отправившись на восток. Несчастные, которых захватили в плен, по большей части совсем еще юные мальчики и девочки, остались в деревне, но никто из пленников не осмелился ко мне приблизиться.

У меня было искушение сказать Свену правду, дать ему знать, что его унизил старый враг, но история про Торкильда Прокаженного была слишком хороша, чтобы вот так от нее отказаться. Еще мне очень хотелось спросить про Тайру, сестру Рагнара, но я боялся, что, если она жива и я выдам свой интерес к этой девушке, жизнь ее не продлится долго. Поэтому я не упомянул о ней. Вместо этого я схватил Свена за волосы и оттянул его голову назад так, что тот уставился на меня снизу вверх.

– Я пришел из-под земли, из самых глубин ада, чтобы убить тебя и твоего отца, – сказал я. – Я найду тебя снова, Свен Кьяртансон, и в следующий раз убью. Я Торкильд, я хожу по ночам, и меня нельзя убить, потому что я уже труп. Поэтому передай мои приветствия своему отцу и расскажи ему, что за ним послали мертвого воина с мечом и что мы все трое скоро поплывем в «Скидбландире» обратно в Нифльхейм.

Нифльхейм был ужасной ямой, куда попадали погибшие бесславной смертью, а «Скидбландир» – кораблем богов, способным складываться так, что его можно было спрятать в маленький кошель.

Потом я отпустил Свена и напоследок крепко пнул его в спину, так что тот растянулся вниз лицом. Он мог бы отползти в сторону, но не осмеливался шевельнуться. Теперь Свен напоминал побитую собаку, и, хотя мне все еще хотелось его убить, я рассудил, что будет лучше позволить ему рассказать мою жуткую историю отцу. Кьяртан, без сомнения, узнает, что Утреда Беббанбургского видели в Эофервике, но он также услышит, что мертвый воин явился, чтобы его убить, и я хотел, чтобы сны его были полны кошмаров.

Свен все еще не двигался, когда я нагнулся и снял с его пояса тяжелый кошель. Потом я сорвал с него семь серебряных ручных браслетов. Хильда отрезала кусок одежды Гелгилла и использовала ткань как мешок, чтобы собрать монеты с подноса рабовладельца. Я отдал ей отцовский шлем, после чего снова сел в седло и похлопал Витнера по шее. Конь высоко вскинул голову, словно понимал, что сегодня показал себя великолепным боевым скакуном.

Я уже собирался ехать, когда в этот и без того странный день произошло нечто еще более странное. Некоторые из пленников, как будто поняв, что они свободны, двинулись к мосту. Но остальные оказались настолько сбиты с толку, напуганы или пали духом, что последовали за вооруженными людьми на восток.

И тут внезапно раздались монашеские песнопения, и из одной из низких хижин с крышей из дерна появилась кучка монахов и священников. Их было семеро, и сегодня им невероятно повезло, потому что, как выяснилось, Кьяртан Жестокий в самом деле ненавидел христиан и убивал всех церковников, которых брал в плен.

Теперь эти семеро были спасены. С ними шел молодой человек в тяжелых цепях раба. Высокий, хорошо сложенный, очень красивый, примерно моего возраста, он был одет в тряпье. Его длинные вьющиеся волосы были такими золотистыми, что выглядели почти белыми, а светлые ресницы, очень голубые глаза и загорелая кожа казались безупречными. Лицо юноши было словно вырезано из камня: удивительно четкие скулы, нос и челюсти, однако резкие черты лица смягчало его жизнерадостное выражение. Судя по всему, жизнь этого человека была полна невероятных сюрпризов и представлялась ему сплошным весельем. Увидев Свена, съежившегося под копытами моего коня, он оставил распевающих псалмы священников и побежал к нам, остановившись только для того, чтобы подобрать меч того человека, которого я убил.

Юноша держал меч неуклюже, потому что у него были скованы руки, но приставил оружие к горлу Свена.

– Нет, – сказал я. – Не надо.

– Но почему?

Молодой человек улыбнулся мне, и я невольно почувствовал к нему симпатию. Лицо незнакомца было открытым и бесхитростным.

– Я пообещал оставить Свену жизнь, – объяснил я.

Молодой человек одно биение сердца размышлял над этим.

– Так это ты пообещал, – сказал он. – A я – нет.

Он говорил по-датски.

– Но если ты заберешь его жизнь, – ответил я, – мне придется забрать твою.

Юноша обдумал эту возможность, продолжая улыбаться.

– Почему? – спросил он без малейшей тревоги, но так, как будто его очень интересовал ответ.

– Потому что таков закон, – пояснил я.

– Но Свен Кьяртансон не признает законов, – заметил юноша.

– Таков мой закон. И еще я хочу, чтобы он доставил послание своему отцу.

– Какое послание?

– Он должен передать Кьяртану, что мертвый воин пришел за ним.

Молодой человек задумчиво склонил голову набок, словно оценивая это послание, и в конце концов одобрил его, потому что сунул меч под мышку. Потом неуклюже развязал веревочный пояс своих штанов.

– От меня ты тоже можешь передать послание, – обратился он к Свену. – Вот оно.

И он помочился на Свена.

– Я крещу тебя, – сказал молодой человек, – во имя Тора, и Одина, и Локи.

Семеро церковников – три монаха и четыре священника – серьезно наблюдали за «обрядом крещения», но ни один не запротестовал против столь явного богохульства и не попытался остановить юношу.

Молодой человек мочился долго, целясь так, чтобы струя основательно промочила волосы Свена, а когда наконец закончил, снова завязал пояс и в очередной раз ослепительно улыбнулся мне.

– Ты и есть мертвый воин?

– Да.

– Перестань скулить, – обратился молодой человек к Свену, потом снова улыбнулся мне. – Тогда, может, окажешь честь и согласишься служить мне?

– Служить тебе? – переспросил я.

Пришел мой черед веселиться.

– Я Гутред, – сказал он, как будто это все объясняло.

– Я слышал только о Гутруме, – ответил я. – И я знаю также Гутверда, а еще встречал пару человек по имени Гутлак, но сроду не слышал ни про какого Гутреда.

– Я Гутред, сын Хардакнута, – пояснил юноша.

Это имя по-прежнему ничего мне не говорило.

– И почему, интересно, я должен служить Гутреду, сыну Хардакнута? – поинтересовался я.

– Да потому, что, пока ты не явился сюда, я был рабом, – ответил молодой человек, – но теперь благодаря тебе я король!

Он говорил с таким пылом, что не всегда легко было разобрать слова.

Я улыбнулся под льняным шарфом.

– Ты король? Но король чего?

– Нортумбрии, конечно, – жизнерадостно заявил он.

– Он король, господин, он и вправду король, – серьезно подтвердил один из священников.

Вот так мертвый воин встретил короля, а Свен Одноглазый в ужасе уполз к своему отцу, и в странной земле Нортумбрии все стало в тот день еще более странным.

Глава вторая

Порой в море, когда уводишь корабль слишком далеко от берега, и начинается ветер, и прилив поднимается со злобной силой, и волны разбиваются в белую пену над колышками, на которые в хорошую погоду вешают вдоль бортов щиты, тебе остается лишь плыть туда, куда влечет тебя воля богов. Парус приходится свернуть, пока он не порвался, а налегать на длинные весла бесполезно, поэтому ты привязываешь их и вычерпываешь воду из корабля, и молишься, и наблюдаешь за темнеющим небом, и слушаешь вой ветра, и терпишь обжигающие удары дождевых струй. И надеешься, что прилив, волны и ветер не пригонят твое судно на скалы.

Вот так я и чувствовал себя, оказавшись в Нортумбрии. Я спасся от безумия Хротверда и покинул Эофервик только для того, чтобы унизить Свена, который хотел теперь лишь одного: убить меня… Если только полагал, что мертвого воина можно убить.

Так или иначе, но мне не следовало оставаться в центральной части Нортумбрии, поскольку здесь мои враги были слишком многочисленны. Но я не мог отправиться и дальше на север, потому что тогда очутился бы на землях Беббанбурга, на своих собственных, по праву принадлежащих мне землях, где мой дядя ежедневно молился, чтобы я умер, оставив его законным владельцем того, что он так бессовестно украл. A я не желал, чтобы его молитвы с легкостью воплотились в жизнь. Поэтому ветра ненависти и мести Кьяртана, Свена и моего родного дяди погнали меня на запад, в глушь Камбреленда.

Мы следовали вдоль римской стены, тянувшейся через холмы. Это удивительное сооружение пересекало здесь всю сушу, от моря до моря. Стена была сделана из камня и поднималась и опадала вместе с изгибами холмов и долин, нигде не прерываясь, неизменно безжалостная и жестокая. Однажды мы встретили пастуха овец, который ничего не слышал о римлянах; он сказал, что стену эту якобы построили великаны в стародавние времена. Он заявил, что, когда настанет конец света, дикари с далекого севера хлынут через это укрепление, словно потоп, сея повсюду смерть и ужас.

Я вспомнил об этом пророчестве в полдень, когда наблюдал за волчицей, которая, высунув язык, бежала по верху стены. Она взглянула на нас, спрыгнула на землю позади наших лошадей и помчалась на юг.

Теперь кладка стены уже осы́палась, между камней распускались цветы, толстый дерн лежал на широком верху укреплений, но все равно стена казалась мне настоящим чудом. Саксы умели строить каменные церкви и монастыри, и мне довелось видеть несколько больших залов из камня, но вряд ли кто-нибудь из моих современников сумел бы возвести такое сооружение.

И ведь это была не просто стена. Вдоль нее тянулся широкий ров, а вдоль рва шла каменная дорога, и каждую милю или две попадалась сторожевая башня. Дважды в день мы проезжали мимо каменных крепостей, где некогда жили римские воины. Крыши давно исчезли, а сами здания превратились в логова лисиц и гнезда воронов, но в одном из таких фортов мы обнаружили голого человека с волосами до пояса. Очень старого. Он заявил, что ему семьдесят лет. Его седая борода была такой же длинной, как и спутанные белые волосы. Старик был, на мой взгляд, жалким созданием – сплошные кожа, кости да грязь, но Виллибальд и те семеро церковников, которых я освободил, опустились перед ним на колени, потому что, оказывается, это был знаменитый отшельник.

– Он бывший епископ, – благоговейно сказал мне Виллибальд после того, как мы получили благословение тощего старика. – Он был богатым и уважаемым человеком, имел жену и слуг, но оставил все это, чтобы в уединении поклоняться Богу. Это великий святой.

– Или просто безумец, – предположил я. – A может, его жена была злобной шлюхой и выгнала его из дома.

– Он дитя Бога, – с упреком возразил Виллибальд. – И со временем его объявят святым.

Хильда спешилась и вопросительно посмотрела на меня, словно спрашивая моего дозволения приблизиться к отшельнику. Она явно хотела, чтобы тот ее благословил, а потому безмолвно взывала ко мне. Но я считал, что это ее личное дело, поэтому только пожал плечами, и Хильда опустилась на колени перед чумазым вонючим стариком. Он злобно уставился на молодую женщину, почесал в промежности, а потом нарисовал знак креста на обеих ее грудях, крепко нажимая когтистыми пальцами, чтобы почувствовать ее соски, и все это время притворяясь, будто благословляет ее. Мне захотелось хорошенько пнуть старого ублюдка, чтобы он немедленно стал мучеником. Но Хильда плакала от избытка чувств, когда он скреб ее волосы, а затем, пуская слюни, проблеял какую-то молитву. Видно было, что она благодарна ему до глубины души.

Отшельник зло посмотрел на меня и протянул грязную лапу, словно ожидал, что я дам ему денег, но вместо этого я показал ему молот Тора, и он сквозь два желтых зуба прошипел в мою сторону проклятие.

A потом мы оставили старца торфяникам, небу и его молитвам.

Вскоре я распрощался с Болти. К северу от стены он был более или менее в безопасности, ибо то были земли Беббанбурга и их патрулировали всадники Эльфрика и датчан, живших в моих владениях.

Мы отправились вдоль стены на запад. Теперь я возглавлял отряд, состоящий из отца Виллибальда, Хильды, короля Гутреда и семи освобожденных священников. Я сумел разбить оковы Гутреда, и на запястьях короля-раба, ехавшего теперь на лошади Виллибальда, красовались два железных браслета, с которых свисало несколько заржавленных звеньев цепи. Он без умолку болтал со мной.

– Что мы сделаем, – сказал он на второй день нашего путешествия, – так это поднимем армию в Камбреленде, а потом перевалим через холмы и захватим Эофервик.

– A дальше что? – сухо спросил я.

– Пойдем на север! – воскликнул он с энтузиазмом. – На север! Сначала возьмем Дунхолм, а потом захватим Беббанбург. Как тебе такая перспектива, а?

Я сообщил Гутреду свое настоящее имя и признался, что я законный лорд Беббанбурга. Однако, на мой взгляд, взять Беббанбург было просто невозможно.

– Неприступная крепость, да? – отозвался Гутред. – Вроде Дунхолма? Ничего, мы что-нибудь придумаем. Но, конечно, сперва нам придется разделаться с Иваром.

Он сказал это таким тоном, словно Ивар вовсе не был самым могущественным датчанином в Нортумбрии и расправиться с ним было парой пустяков.

– Итак, мы покончим с Иваром, – продолжил Гутред, и тут лицо его внезапно просветлело. – Или, может, Ивар признает меня королем? У него есть сын, а у меня есть сестра, которая уже достигла брачного возраста. Они ведь смогут вступить в брак?

– Если только твоя сестра уже не вышла замуж, – вставил я.

– Не могу себе представить, чтобы хоть кто-нибудь захотел взять ее в жены, – отозвался Гутред. – У нее кобылья морда.

– Кобылья или нет, но не забывай: она дочь Хардакнута. И заключить брак с ней очень выгодно.

– Возможно, и было выгодно раньше, пока был жив мой отец, – с сомнением проговорил Гутред. – Но сейчас?

– Сейчас король – ты, – напомнил я ему.

Откровенно говоря, я сильно в этом сомневался, но Гутред верил в то, что он король, и я ему потакал.

– Это верно! – кивнул он. – Выходит, найдутся желающие жениться на Гизеле, так? Несмотря на ее внешность?

– Твоя сестра и вправду похожа на кобылу?

– У нее сильно вытянутое лицо, – ответил Гутред, скорчив гримасу, – но вообще-то, Гизела не такая уж уродина. И ей пора замуж! Моей сестре, должно быть, исполнилось пятнадцать или шестнадцать! Думаю, мы должны выдать ее за сына Ивара. Таким образом, с Иваром будет заключен союз, и он поможет нам справиться с Кьяртаном, ну а потом мы разберемся со скоттами. И еще, конечно, придется позаботиться о том, чтобы эти негодяи из Страт-Клоты не доставляли нам хлопот, так?

Я согласно кивнул.

– Они убили моего отца, понимаешь? – продолжал Гутред. – И сделали меня рабом! – Он ухмыльнулся.

Хардакнут, отец Гутреда, был датским ярлом, который обосновался в Кайр-Лигвалиде – главном городе Камбреленда. Хардакнут назвал себя королем Нортумбрии, что, на мой взгляд, свидетельствовало о его непомерных амбициях и было просто смешно, но к западу от холмов случаются странные вещи. Там человек, если захочет, вполне может заявить, что он король Луны, потому что никто за пределами Камбреленда даже не заметит этого. Хардакнут не представлял собой никакой угрозы более могущественным правителям, жившим вокруг Эофервика. Честно говоря, он вообще почти ни для кого не представлял угрозы, потому что Камбреленд был местом диким и печальным. На него вечно совершали набеги норвежцы из Ирландии и еще более дикие и ужасные воины из Страт-Клоты, чей повелитель, Эохайд, называл себя королем Шотландии. У Эохайда этот титул оспаривал Аэд, который сейчас сражался с Иваром.

Мой отец обычно говаривал: «Наглость скоттов безгранична». И у него были причины так говорить, потому что скотты заявляли права на бо́льшую часть беббанбургских земель, и, пока не пришли датчане, наша семья вечно сражалась против северян. Еще будучи ребенком, я узнал, что в Шотландии есть много племен, но два племени, обитавшие ближе всего к Нортумбрии, и были, собственно, скоттами, которыми правил Аэд. Дикари же из Страт-Клоты, жившие на западном берегу, никогда не приближались к Беббанбургу. Они совершали набеги на Камбреленд, и Хардакнут решил наказать их. Он повел свою маленькую армию в их холмы, где Эохайд из Страт-Клоты устроил ему засаду, а потом наголову разбил. Гутред участвовал в том походе вместе с отцом и попал в плен, после чего целых два года был рабом.

– Почему тебе сохранили жизнь? – заинтересовался я.

– Эохайд должен был меня убить, – ответил Гутред жизнерадостно, – но сперва он не знал, кто я такой, а к тому времени, как это выяснил, ему уже расхотелось убивать. Поэтому он просто пнул меня несколько раз и объявил, что я буду его рабом. Ему нравилось наблюдать, как я чищу нужники. Я был домашним рабом, понимаешь? И это – еще одно оскорбление.

– Быть домашним рабом – оскорбление?

– Это работа для женщин, – объяснил Гутред, – но зато я постоянно был в обществе девушек. A это, скажу тебе, очень даже неплохо.

– Но в конце концов ты все-таки сбежал от Эохайда?

– Ничего подобного. Меня купил Гелгилл. Он заплатил за меня много денег! – В голосе Гутреда прозвучала гордость.

– И Гелгилл собирался продать тебя Кьяртану? – спросил я.

– Да нет же! Он хотел продать меня священникам из Кайр-Лигвалида! – Гутред кивнул на семерых церковников, которых я спас вместе с ним. – Видишь ли, они столковались о цене, но потом Гелгилл потребовал еще больше денег, а когда он встретился со Свеном, тот, само собой, не позволил, чтобы сделка состоялась. Он захотел, чтобы я отправился вместе с ним в Дунхолм, а Гелгилл сделал бы все, что угодно, для Свена и его отца… Так что все мы были обречены, и тут появился ты.

Поначалу рассказ Гутреда меня озадачил. Однако, потолковав со священниками и расспросив их об отце Гутреда, я постепенно сложил воедино разрозненные куски истории. Гелгилл, известный по обе стороны границы работорговец, выкупил Гутреда у Эохайда, заплатив громадную сумму не потому, что юноша того стоил, но потому, что священники наняли Гелгилла для совершения этой сделки.

– Две сотни серебряных слитков, восемь волов, два мешка солода и серебряный горн – такова была моя цена, – радостно объявил мне Гутред.

– Неужели Гелгилл заплатил так много? – удивился я.

– Он не платил. Заплатили священники. A Гелгилл только устроил сделку.

– За тебя заплатили священники?

– Должно быть, они вытряхнули все серебро Камбреленда, – гордо заявил Гутред.

– И Эохайд согласился тебя продать?

– За такую-то цену? Конечно согласился! Почему бы и нет?

– Но он же убил твоего отца. И ты наверняка захочешь отомстить Эохайду. Он это знает.

– Эохайд испытывал ко мне расположение, – сказал Гутред.

Я счел это весьма вероятным, потому что Гутред был чертовски обаятелен. Этот юноша так радостно встречал каждый новый день, как будто не ждал от него ничего, кроме счастья, и в его компании жизнь каким-то чудесным образом казалась ярче и привлекательнее.

– И все равно Эохайд заставлял меня чистить нужники, – признался Гутред, продолжая свою историю. – Правда, он перестал пинать меня каждый раз, когда я это делал. И еще ему нравилось со мной разговаривать.

– О чем?

– Да обо всем! О богах, о погоде, о рыбной ловле, о том, как делать хороший сыр, о женщинах, – мало ли интересных тем. И еще он решил, что я не воин… Да я и вправду неважный воин. Но теперь, когда я вновь стал королем, волей-неволей придется быть воином, хотя мне это не очень по нраву. Эохайд заставил меня поклясться, что я никогда не стану воевать против него.

– И ты поклялся?

– Конечно! Он мне нравится. Само собой, я буду угонять его скот и убивать всех людей, которых он станет посылать в Камбреленд, но это же не война, верно?

Значит, вот как было дело. Эохайд взял собранное церковниками серебро, и Гелгилл купил у него Гутреда, чтобы увезти на юг, в Нортумбрию. Но вместо того чтобы отдать юношу священникам, Гелгилл забрал его на восток. Он нарушил условия сделки, рассудив, что сможет получить больше денег, если продаст Гутреда Кьяртану. Священники и монахи последовали за Гелгиллом, умоляя его отпустить Гутреда, и тут повстречались со Свеном, который тоже не захотел упустить свою выгоду. Освобожденный раб оказался сыном Хардакнута, а стало быть, законным наследником земли в Камбреленде, значит за него можно было потребовать выкуп – большой мешок серебра. Свен собирался забрать Гутреда в Дунхолм, где, без сомнения, убил бы всех священников.

И тут появился я, Торкильд Прокаженный, и теперь Гелгилл был мертв, Свен унижен и запуган, а Гутред обрел свободу.

Во всей этой истории я не понимал лишь одного: с какой стати семеро саксонских священников явились из Кайр-Лигвалида, чтобы заплатить целое состояние за выкуп Гутреда, который был не только датчанином, но и язычником. Я спросил об этом самого Гутреда.

– Да ведь я же их король, – ответил он, словно удивляясь, что я не понимаю таких простых вещей, – хотя я, честно говоря, даже и не мечтал стать королем после того, как Эохайд взял меня в плен. Но если этого хочет христианский бог, кто я такой, чтобы спорить?

– Выходит, ты нужен их богу? – недоверчиво спросил я, взглянув на семерых священников, которые явились в такую даль, чтобы освободить Гутреда.

– Я нужен их богу, – серьезно подтвердил юноша, – потому что я избранный. Как ты думаешь, я должен стать христианином?

– По-моему, нет.

– A я думаю, что должен, – проговорил он, не обратив внимания на мой ответ. – Просто чтобы выказать свою благодарность. Боги не любят неблагодарности, верно?

– Что они любят, так это хаос, – заметил я.

И похоже, сейчас боги были счастливы.

* * *

Кайр-Лигвалид был жалким местечком. Норвежцы разграбили и сожгли его два года тому назад, вскоре после того, как отец Гутреда был убит скоттами, и с тех пор город не отстроили даже наполовину. То, что от него осталось, располагалось на северном берегу реки Хеден и уцелело именно потому, что было построено у первой же переправы через реку, дававшей какую-никакую защиту от мародерствовавших скоттов. Однако от кораблей викингов река защитить не могла, и те свободно поднимались по Хедену: забирали все, что могли, насиловали всех, кого хотели, убивали тех, кого не хотели насиловать, и захватывали всех выживших, обращая их в рабов.

Эти викинги являлись из поселений в Ирландии. Они были врагами саксов, ирландцев, скоттов, а подчас и своих дальних сородичей датчан. И они никогда не соседствовали с датчанами в Кайр-Лигвалиде.

Миновав сломанные ворота, мы въехали в разрушенный город. Сгустились сумерки, шедший весь день дождь наконец-то утих, и на западе сквозь облака пробился красный солнечный луч. Мы направлялись прямо навстречу солнечному свету, который отражался от моего шлема, украшенного на гребне серебряным волком. Солнце сияло на моей кольчуге, блестело на моих браслетах и рукоятях обоих мечей. Кто-то из зевак вдруг выкрикнул, что я король. Да я и выглядел как король. Я ехал верхом на Витнере, тот мотал огромной головой и рыл копытами землю, а я был облачен в сияющие военные доспехи.

Кайр-Лигвалид был полон народа. Здесь и там встречались заново отстроенные дома, но большинство людей жили на обугленных руинах вместе со своим скотом. И их было слишком много, чтобы все они были выжившими во время прежних набегов норвежцев.

Оказалось, что это жители Камбреленда, которых привели в Кайр-Лигвалид их священники и господа, пообещав, что именно сюда явится новый король.

A теперь с востока в город въехал воин в блестящих доспехах и на огромном сером коне, и в кольчуге этого воина отражался блеск заходящего солнца.

– Король! – воскликнул кто-то, и другие голоса подхватили этот крик.

Из разрушенных домов и примитивных убежищ начали выбираться люди, чтобы посмотреть на меня. Виллибальд пытался их угомонить, но был не в силах перекричать толпу. Поднялся страшный шум. Я подумал, что Гутред сейчас начнет протестовать, но вместо этого он натянул на голову капюшон плаща, став похожим на одного из церковников, которые старались не отстать от нас среди напирающей со всех сторон толпы. Когда мы проезжали мимо, люди опускались на колени, потом вскакивали и следовали за нами.

Хильда смеялась, и я взял ее за руку, чтобы она ехала рядом со мной, как королева. Растущая толпа сопровождала нас до длинного, низкого холма, на вершине которого красовался недавно отстроенный большой дом.

Когда мы подъехали ближе, я увидел, что это церковь. Из ее дверей выходили священники и монахи, чтобы нас поприветствовать.

В Кайр-Лигвалиде царило настоящее безумие. Правда, не такое, что привело к кровопролитию в Эофервике, но все-таки безумие. Женщины плакали, мужчины что-то громко кричали, дети изумленно таращили глаза. Матери подносили ко мне малышей, как будто мое прикосновение могло их исцелить.

– Ты должен остановить их! – Виллибальд ухитрился добраться до меня и вцепился в мое правое стремя.

– Зачем?

– Но ведь эти люди ошибаются. Настоящий король – Гутред!

Я улыбнулся священнику.

– A вдруг, – медленно проговорил я, как будто эта мысль только что пришла мне в голову, – вдруг мне предназначено стать королем вместо него?

– Утред! – изумленно выдохнул Виллибальд.

– Почему бы и нет? – спросил я. – Мои предки были королями.

– Но король – Гутред! – запротестовал священник. – Его имя назвал аббат!

A теперь я должен вам кое-что объяснить.

Разрушенный Кайр-Лигвалид был прибежищем лисиц и воронов, когда аббат Эадред из Линдисфарены перевалил через здешние холмы. Линдисфарена – монастырь неподалеку от Беббанбурга, он находится на берегу в восточной части Нортумбрии, в то время как Кайр-Лигвалид лежит на ее западном краю. Так вот, аббат, которого выгнали из Линдисфарены набеги датчан, явился в Кайр-Лигвалид и построил тут новую церковь, ту самую, к которой мы сейчас и подъехали.

A потом аббат увидел вещий сон. Сейчас, конечно, каждый нортумбриец знает историю о том, как святой Кутберт рассказал о короле Гутреде аббату Эадреду, явившись тому во сне. Но в тот день, когда Гутред появился в Кайр-Лигвалиде, это все показалось мне лишь очередным безумием, словно бы весь мир вокруг сошел с ума.

Люди окликали меня, величали королем, и наконец Виллибальд, не выдержав, повернулся и прокричал Гутреду:

– Вели им немедленно прекратить!

– Но людям нужен король, – возразил Гутред, – а Утред похож на короля. Пусть у них хоть на недолгое время будет король.

Несколько молодых монахов, вооружившись посохами, отогнали возбужденных людей от дверей церкви. Эадред пообещал толпе чудо, и люди вот уже много дней ожидали появления короля. A потом вдруг с востока, в блеске и величии воинской славы, явился я. Что уж тут скромничать – таков я есть и таким был всегда. Всю жизнь я следовал тропой меча. При малейшей возможности – а таких возможностей мне выпало немало – я предпочту обнажить меч, а не пускать в ход слова, потому что именно так поступают настоящие воины.

Но большинство местных мужчин, не говоря уж про женщин, не были бойцами. Эти люди жаждали мира. Они хотели растить детей, пахать землю и собирать урожай, поклоняться богу, любить своих близких, а еще они хотели, чтобы их оставили в покое. Однако такова уж была наша общая судьба – родиться во времена, когда всем правит жестокость.

Пришли датчане, и на наших землях началась разруха. Повсюду на побережьях появлялись длинные корабли с выгнутыми носами, и чужестранцы спускались с них, чтобы грабить, воровать, убивать и захватывать людей в рабство. В Камбреленд, который был самой дикой частью саксонских земель, пришли и датчане, и норвежцы, и скотты, так что никто здесь не жил в мире.

Я понял, что породило безумие. A чего же ждать, когда ты вдребезги разбиваешь мечты людей, уничтожаешь их дома, вытаптываешь их посевы, насилуешь их дочерей и захватываешь в рабство их сыновей?!

Когда миру придет конец, когда боги будут сражаться друг с другом, все человечество впадет в великое исступление, и реки наполнятся кровью, и небо огласится страшными воплями, и огромное древо жизни Иггдрасиль рухнет с таким треском, что он будет слышен даже на самой далекой звезде, но этот час еще не настал. A тогда, в 878 году, я был молод, и безумие, что царило в Кайр-Лигвалиде, показалось мне не столь уж и страшным.

То было безумие надежды и веры, что король, явившийся во сне церковнику, наконец-то покончит со страданиями своих подданных.

Аббат Эадред ждал перед строем монахов и, когда мой конь подъехал ближе, воздел руки к небу. Это был высокий седой старик, осунувшийся и свирепый, с ястребиным взглядом. Как ни странно это выглядело для священника, у его пояса висел меч. Сначала он не видел моего лица, потому что его скрывали нащечники шлема, но, даже когда я снял шлем, аббат все еще думал, что я король.

Эадред уставился на меня снизу вверх, воздел руки к небесам, как бы благодаря их, а затем низко поклонился мне.

– Господин король, – произнес он гулким голосом.

Монахи попадали на колени и тоже уставились на меня снизу вверх.

– Господин король, – снова прогудел аббат Эадред, – добро пожаловать!

– Господин король, – эхом отозвались монахи, – добро пожаловать!

Мне стало интересно, что будет дальше. Эадред, помнится, выбрал в короли именно Гутреда, потому что святой Кутберт показал ему во сне сына Хардакнута. Однако теперь аббат думал, что король – я, и это означало, что никакой Кутберт ему никогда не являлся и что Эадред – лживый ублюдок. A может, святой Кутберт обманул аббата? Но в любом случае это чудо (а сон Эадреда всегда потом вспоминали как настоящее чудо) выглядело весьма и весьма подозрительно.

Помнится, как-то впоследствии я рассказал одному священнику всю эту историю, и тот наотрез отказался мне верить. Он зашипел на меня, перекрестился и ринулся прочь, чтобы прочесть молитвы. Вся дальнейшая жизнь Гутреда прошла под знаком того, что святой Кутберт явился во сне аббату, а ведь на самом-то деле Эадред не узнал короля. Однако нынче никто мне не верит.

Виллибальд, конечно, танцевал вокруг, как человек, в штаны которого залетели две осы, пытаясь исправить ошибку аббата. Поэтому мне пришлось хорошенько стукнуть священника по голове, чтобы заставить его утихнуть. Разобравшись с ним, я показал на Гутреда, который к тому времени снял капюшон.

– Вот ваш король, – сказал я Эадреду.

На одно биение сердца аббат не поверил мне, но потом понял, что я говорю правду, – и на его лице отразился безмерный гнев. Оно исказилось от безумной ярости, потому что он понял, даже если этого пока и не сообразил никто другой, что ему полагалось бы узнать Гутреда, которого он видел во сне. Однако Эадред сумел взять себя в руки, поклонился Гутреду и повторил приветствие, на которое мой спутник ответил со своей обычной жизнерадостностью. Двое монахов поспешили принять лошадь Гутреда, и тот спешился. Его повели в церковь.

Мы, остальные, последовали за ними, как только смогли. Я приказал нескольким монахам придержать Витнера и кобылу Хильды. Они заартачились было, поскольку им хотелось присутствовать в церкви, но я сказал, что раскрою их бритые головы, если лошади пропадут, и монахи волей-неволей подчинились.

В церкви было темно. На алтаре горели свечи, другие свечи стояли на полу нефа, где большая группа монахов кланялась и распевала псалмы, но маленькие дымные огоньки едва разгоняли густой мрак.

Церковь оказалась не очень-то роскошной. Она была большой, больше той, что Альфред возвел в Винтанкестере, но эту строили в спешке, складывая ее стены из необработанных бревен. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что крыша неровная, крытая грубой соломой.

Здесь собрались примерно пятьдесят или шестьдесят церковников и вдвое меньше танов… То были богатейшие люди округи, окруженные своими приближенными, и я с любопытством заметил, что одни из них носят на шее кресты, а другие – языческие молоты.

Хотя в церкви смешались датчане и саксы, но они не враждовали друг с другом. Они собрались вместе, чтобы поддержать Эадреда, который пообещал им дарованного богом короля.

И еще в церкви была Гизела.

Я почти сразу заметил ее, высокую темноволосую девушку с вытянутым и очень суровым лицом. На ней были серый плащ и длинная сорочка, поэтому сперва я принял ее за монахиню, но потом увидел серебряные браслеты и тяжелую брошь, скреплявшую плащ у шеи. Ее большие глаза сияли, но лишь потому, что девушка плакала.

То были слезы радости. Когда Гутред увидел сестру, то тут же подбежал к ней, и они обнялись. Он крепко сжал Гизелу, потом сделал шаг назад, держа ее за руки, и я увидел, что девушка плачет и смеется одновременно. Гутред порывисто подвел ее ко мне.

– Моя сестра, – представил он ее. – Гизела.

Они все еще держались за руки.

– Я свободен благодаря господину Утреду, – сказал король Гизеле.

– Спасибо тебе, – обратилась девушка ко мне, и я ничего не ответил.

Я прекрасно сознавал, что рядом со мной стоит Хильда, но просто не мог оторвать глаз от Гизелы. Сколько ей тогда было – пятнадцать? Шестнадцать? Но она точно была не замужем, потому что ее черные волосы все еще были распущены.

Что там рассказывал мне ее брат? Якобы у Гизелы кобылья морда? Вот ерунда! Я подумал, что у нее лицо из снов, лицо, способное воспламенить само небо, лицо, которое лишает покоя мужчин. Прошло столько лет, а я все еще мысленно вижу его. Вытянутое, с удлиненным носом и темными глазами, взгляд которых порой казался отсутствующим, а порой – сверкал озорством. В тот самый момент, когда Гизела впервые посмотрела на меня, я пропал. Три пряхи, что плетут нити нашей судьбы, послали ее мне, и я знал, что теперь моя жизнь переменится.

– Надеюсь, ты еще не вышла замуж? – тревожно спросил сестру Гутред.

Она прикоснулась к своим волосам, все еще распущенным: будь Гизела замужем, они были бы заплетены в косы.

– Конечно нет, – ответила она, по-прежнему глядя на меня. Потом повернулась к брату. – A ты женился?

– Нет, – сказал он.

Девушка посмотрела на Хильду, снова на меня, и тут аббат Эадред подошел, чтобы торопливо отвести Гутреда в сторону, а Гизела вернулась к женщине, которая за ней присматривала. Напоследок она бросила на меня взгляд через плечо… Я все еще вижу эту сцену, эти опущенные веки. Гизела слегка споткнулась, когда обернулась, чтобы напоследок улыбнуться мне.

– Хорошенькая девушка, – проговорила Хильда.

– Лично я предпочитаю хорошеньких женщин, – ответил я.

– Тебе нужно жениться, – заметила она.

– Вообще-то, я уже женат, – напомнил я, и это была правда.

У меня и впрямь была жена в Уэссексе, жена, которая меня ненавидела. Но Милдрит стала монахиней, поэтому я не знал, считает ли она своим мужем меня или Христа – да это меня и не заботило.

– Тебе понравилась эта девушка, – сказала Хильда.

– Мне нравятся все девушки, – уклончиво отозвался я.

Я потерял Гизелу из виду, когда толпа подалась вперед, чтобы наблюдать за церемонией.

Аббат Эадред снял со своего пояса меч и подвесил его к оборванному одеянию Гутреда. Потом он набросил на плечи юноше новый прекрасный королевский плащ зеленого цвета, подбитый мехом, и возложил на светлые волосы бронзовый обруч. Все это время монахи пели; они продолжали распевать и тогда, когда Эадред повел Гутреда вокруг церкви, чтобы короля могли увидеть все.

Аббат держал короля за правую руку, высоко ее подняв, и, без сомнения, многие недоумевали, почему это у нового правителя с запястий свисают рабские цепи.

Люди опускались перед королем на колени. Гутред знал многих датчан, которые были приверженцами его отца, и со счастливым видом приветствовал их. Он хорошо играл роль короля, потому что был умным и добродушным, но я видел на его лице удивление. Интересно, верил ли он сам в то, что он и вправду король? Думаю, Гутред смотрел на все это как на очередное приключение, да и наверняка это было лучше, чем чистить нужники у Эохайда.

Затем Эадред провел службу, которая оказалась благословенно короткой, несмотря на то что он говорил и на английском, и на датском. Его датский был плох, но его хватило, чтобы сообщить подданным Гутреда, что Бог и святой Кутберт выбрали нового короля, и вот он здесь, а за ним неизбежно должна воссиять слава. Потом аббат повел Гутреда к свечам, горевшим в центре церкви, и монахи, собравшиеся вокруг этих дымящихся огоньков, торопливо расступались, давая дорогу новому правителю. Я увидел, что они собрались вокруг трех сундуков, которые, в свою очередь, были окружены маленькими огоньками.

– A теперь новый король принесет клятву! – объявил Эадред собравшимся в церкви.

Христиане снова опустились на колени, и некоторые из язычников-датчан неуклюже последовали их примеру.

Однако Гутред ухитрился испортить торжественный момент. Он обернулся и поискал меня глазами.

– Утред! – позвал он. – Ты тоже должен быть здесь! Иди!

Эадред с трудом сдержался. Оказывается, Гутред захотел, чтобы я был рядом, потому что его беспокоили три сундука. Позолоченные, с крышками, которые закрывались на большие металлические застежки, они были окружены мерцающим светом свечей. Гутреду казалось, что тут затевается какое-то христианское колдовство, и он хотел, чтобы я в случае чего защитил его.

Аббат Эадред сердито посмотрел на меня.

– Король назвал тебя Утредом? – подозрительно спросил он.

– Господин Утред командует моей личной стражей, – царственно проговорил Гутред.

Это делало меня командиром несуществующих сил, но я и глазом не моргнул.

– И если мне следует принести клятву, – продолжал Гутред, – тогда этот человек должен принести ее вместе со мной.

– Значит, Утред, – ровным голосом произнес аббат Эадред.

Ему было знакомо это имя, конечно же знакомо. Он явился из Линдисфарены, где правила моя семья, поэтому произнес мое имя довольно кислым тоном.

– Я Утред Беббанбургский! – заявил я достаточно громко, чтобы услышали все в церкви, и монахи зашипели в ответ на эти мои слова.

Некоторые перекрестились, другие просто смотрели на меня с неприкрытой ненавистью.

– И давно он тебя сопровождает? – требовательно спросил Эадред у Гутреда.

– Утред меня спас, – ответил тот, – и он мой друг.

Эадред перекрестился. Он невзлюбил меня с того момента, как принял за короля, явившегося ему во сне, но теперь излучал откровенную злобу. Эадред ненавидел меня потому, что наша семья должна была охранять монастырь Линдисфарены, но монастырь этот лежал в руинах, и он, его аббат, вынужден был бежать.

– Тебя послал Эльфрик? – вопросил он.

– Эльфрик, – произнес я, словно выплюнул это имя, – узурпатор, вор и глупец! Однажды я вспорю его прогнившее брюхо и пошлю его к пожирателю трупов змею Нидхёггу.

Теперь уже Эадред точно знал, кто я такой.

– Ты сын господина Утреда, – сказал он.

Аббат посмотрел на браслеты на моих руках, на мою кольчугу, на мои искусно сработанные мечи и на амулет в виде молота, висевший у меня на шее.

– Ты тот самый мальчик, которого вырастили датчане.

– Я тот самый мальчик, который убил Уббу Лотброксона неподалеку от южного побережья моря, – саркастически произнес я.

– Утред – мой друг, – настойчиво повторил король.

Аббат Эадред вздрогнул, а потом слегка наклонил голову, как бы в знак того, что принимает меня в качестве товарища Гутреда.

– Ты дашь клятву верно служить королю Гутреду, – прорычал он мне.

Я сделал маленький шаг назад. Дать клятву – серьезное дело. Если я поклянусь служить королю, который был рабом, я перестану быть свободным человеком. Я стану человеком Гутреда, поклянусь умереть за него, повиноваться ему и служить ему до самой смерти, и мысль об этом уязвила меня.

Гутред заметил мои колебания и улыбнулся.

– Я дам тебе свободу, – прошептал он по-датски, и я понял, что он, как и я, видит во всей этой церемонии лишь игру.

– Ты клянешься в том? – спросил я его.

– Клянусь жизнью, – легко ответил он.

– Сейчас будут принесены клятвы! – объявил Эадред, желая вернуть атмосферу торжественности в церковь, которая теперь гудела от разговоров.

Он сердито взирал на собравшихся, пока они наконец не смолкли, потом открыл один из сундуков, тот, что поменьше. Внутри оказалась книга, обложка которой была инкрустирована драгоценными камнями.

– Это великое Евангелие Линдисфарены, – благоговейно сказал Эадред.

Он вынул книгу из сундука и поднял ее так, что драгоценности заблестели в скудном свете. Все монахи перекрестились, потом аббат протянул тяжелую книгу сопровождавшему его священнику, чьи руки тряслись, когда он принимал тяжелый том. Эадред наклонился ко второму из маленьких сундуков. Он перекрестился и только потом открыл крышку. В сундуке лежала отрубленная голова с закрытыми глазами.

Гутред не смог подавить вздох удивления и отвращения. Опасаясь колдовства, он взял меня за руку.

– Это сам святой Освальд, – заявил Эадред. – Некогда король Нортумбрии, а теперь – святой, больше всего любимый всемогущим Богом. – Голос аббата дрожал от охвативших его чувств.

Гутред отступил подальше от отрубленной головы, но я высвободил руку и шагнул вперед, чтобы посмотреть на голову Освальда. Когда-то он был повелителем Беббанбурга и королем Нортумбрии, но то было две сотни лет тому назад. Освальд погиб в битве с мерсийцами, которые изрубили его на куски, и я гадал, каким образом его голову спасли из склепа, куда свалили побежденных. Голова как будто была без шрамов, хотя щеки ее сморщились, а кожа потемнела. Волосы были длинными и спутанными, шея пряталась под клочком желтоватой льняной ткани. Бронзовый обруч служил Освальду короной.

– Возлюбленный наш святой Освальд, – сказал Эадред, крестясь, – защити нас, покажи нам истинный путь и молись за нас!

Губы древнего короля так сморщились, что виднелись зубы, похожие на желтые колышки. Монахи, стоявшие на коленях ближе всего к Освальду, раскачивались в молчаливой жаркой молитве.

– Святой Освальд, – объявил Эадред, – воин Господа, и раз он на нашей стороне, никто не сможет выстоять против нас.

Аббат шагнул мимо головы мертвого короля к последнему, самому большому из сундуков. В церкви воцарилась тишина.

Христиане, конечно, сознавали, что, предъявив реликвии, Эадред призвал небесные силы, чтобы те стали свидетелями клятвы. Ну а язычники-датчане, хотя и не понимали в точности, что происходит, испытывали благоговейный страх перед колдовством, которое, по их мнению, сейчас вершилось в большой церкви. И они чувствовали, что сейчас колдовства будет еще больше, потому что монахи распростерлись ниц на земляном полу, а Эадред молча возносил молитвы рядом с последним сундуком. Он молился долго, сцепив руки, его губы шевелились, а глаза были воздеты к стропилам, под которыми порхали воробьи. Но вот наконец аббат расстегнул тяжелые бронзовые застежки последнего сундука и поднял большую крышку.

В большом сундуке лежал труп. Труп, завернутый в льняную ткань. Но я достаточно ясно видел очертания тела. Гутред снова взял меня за руку, как будто я мог защитить его от колдовства Эадреда. Тем временем аббат осторожно развернул ткань, под которой оказался мертвый епископ в белом одеянии. Лицо его закрывал маленький белый квадратный лоскуток, вышитый золотой нитью. Вокруг шеи виднелся вышитый монашеский наплечник; помятая митра свалилась с головы. Золотой крест, украшенный гранатами, наполовину скрывали руки, молитвенно сложенные на груди. На одном из сморщенных пальцев сияло кольцо с рубином.

Некоторые монахи задохнулись, как будто не могли выдержать святой силы, исходящей от трупа, и даже Эадред притих. Он прикоснулся лбом к краю гроба, потом выпрямился и посмотрел на меня.

– Ты знаешь, кто это? – спросил он.

– Нет.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – проговорил аббат и снял клочок материи с головы покойника, обнажив пожелтевшее лицо, покрытое темными пятнами.

– Это святой Кутберт, – сказал Эадред с оттенком благоговейного страха в голосе. – Самый благословенный, самый любимый святой. О всеблагой Господь, – он качнулся вперед и упал на колени, – это сам святой Кутберт!

До десяти лет меня воспитывали на историях о святом Кутберте. Я узнал, как он учил морских котиков петь псалмы, как орлы приносили еду на маленький остров Беббанбург, где он жил в уединении. Святой Кутберт мог усмирять шторма своими молитвами и спас бесчисленное множество моряков. Ангелы приходили в его жилище, чтобы поговорить с ним. Однажды он спас целую семью, приказав пламени, пожиравшему их дом, вернуться в ад, и огонь чудесным образом погас. Обычно святой Кутберт заходил в зимнее море, пока вода не достигала его шеи, и проводил там всю ночь, молясь, а потом возвращался на берег на рассвете, и его монашеское одеяние оставалось сухим. Он извлекал воду из потрескавшейся земли во время засухи и, когда птицы таскали только что посеянные зерна ячменя, приказывал им вернуть украденное, и птицы повиновались.

Так мне говорили.

Этот самый Кутберт, без сомнения, был самым великим святым Нортумбрии, нашим небесным покровителем, тем, кому полагалось молиться, чтобы он прошептал наши молитвы в ухо Богу. И вот он лежит здесь в резном позолоченном еловом сундуке, растянувшись на спине, с зияющими ноздрями, слегка приоткрытым ртом, запавшими щеками и пятью желто-черными зубами, с которых отслоились десны, так что зубы смахивают на клыки, причем один клык сломан. Глаза его были закрыты.

Моя мачеха владела гребнем святого Кутберта и любила рассказывать мне, что нашла на зубцах реликвии несколько волос святого, помнится, те волосы были цвета чистейшего золота. Однако волосы этого человека были черными как деготь, длинными, прямыми, зачесанными назад с высокого лба, с монашеской тонзуры.

Эадред осторожно поправил митру, потом наклонился и поцеловал кольцо с рубином.

– Вы видите, – хриплым от избытка чувств голосом проговорил он, – что святая плоть не тронута тлением. – Он помедлил, чтобы погладить руки святого. – И это явное чудо и несомненный знак святости. – Аббат снова наклонился и поцеловал святого прямо в раскрытые, сморщенные губы. – О наисвятейший Кутберт, – стал он молиться вслух, – укажи нам истинный путь, приведи нас к твоей славе во имя Того, Кто умер за нас, по правую руку от Кого ты восседаешь теперь в сияющей вечности. Аминь.

– Аминь! – хором отозвались монахи.

Те, кто находился ближе, встали с пола, чтобы увидеть чудесным образом избежавшего тления святого, и большинство из них плакали, глядя на его желтоватое лицо.

Эадред снова посмотрел на меня.

– В этой церкви, молодой человек, – сказал он, – находится средоточие духовности Нортумбрии. Здесь, в этих сундуках, – наша слава, наши чудеса, наши сокровища, именем которых мы говорим с Богом, когда просим у него защиты. Пока эти драгоценные святые реликвии в безопасности, мы тоже в безопасности, и некогда… – Он встал, произнеся последнее слово, и голос его стал звучать все тверже. – Некогда все эти святые реликвии защищали повелители Беббанбурга, но они не смогли их защитить! Пришли язычники, монахи были зверски убиты, а мужчины Беббанбурга трусливо спрятались за стенами крепости, вместо того чтобы двинуться на убийц-язычников. Но наши святые предки спасли эти вещи, и с тех пор мы странствовали, скитались по диким землям, неся с собой эти реликвии. И однажды мы построим великую церковь, и реликвии сии будут сиять по всей святой земле! По земле, куда я привел этих людей!

Он махнул рукой, показывая на народ, ожидавший снаружи.

– Бог послал мне армию! – прокричал аббат. – И эта армия одержит славную победу, но поведу ее не я! Бог и святой Кутберт ниспослали мне сон, в котором показали короля, что заберет нас всех в обетованную землю. Мне показали короля Гутреда!

Он встал и поднял вверх руку Гутреда, что вызвало аплодисменты собравшихся.

Вид у Гутреда был скорее удивленный, чем царственный, а я просто рассматривал мертвого святого.

Кутберт был аббатом и епископом Линдисфарены, острова, расположенного к северу от Беббанбурга, и почти две сотни лет его тело пролежало в усыпальнице на этом острове, пока набеги викингов не стали слишком грозными. Тогда, чтобы спасти святой труп, монахи забрали мертвеца и с тех пор странствовали по Нортумбрии. Эадред не любил меня, потому что моя семья не смогла защитить святые реликвии, но сила Беббанбурга была в том, что он стоял на исхлестанной морем скале, и только глупец отдал бы гарнизону крепости приказ спуститься вниз, чтобы сражаться. И, доведись мне выбирать: удержать Беббанбург, бросив на произвол судьбы эти реликвии, или защищать их, я предпочел бы первое. Разве можно сравнивать трупы каких-то святых с неприступной крепостью вроде Беббанбурга.

– Узрите! – закричал Эадред, вновь поднимая руку Гутреда. – Вот король Халиверфолкланда!

Король чего? Я подумал, что ослышался, но нет. Эадред пояснил, что Халиверфолкланд означает «Земля Святых Людей». Так аббат назвал королевство Гутреда. Может, Кутберт и был великим святым, но кто бы ни стал королем этой земли, он окажется овцой среди волков. Под волками я подразумевал Ивара, Кьяртана и своего дядю. У этих троих имелись вполне реальные армии опытных воинов, в то время как Эадред надеялся создать королевство своих снов. Я не сомневался, что порожденные его снами овцы в конце концов будут задраны волками.

Однако в тот момент Кайр-Лигвалид был для меня самым подходящим убежищем в Нортумбрии, потому что моим врагам пришлось бы пересечь холмы, чтобы меня найти. И кроме того, меня захватило такого рода безумие. Ибо оно вело к изменениям, которые дают возможность, а возможность дарует богатство.

– A теперь, – произнес Эадред, отпустив руку Гутреда и повернувшись ко мне, – ты поклянешься в верности нашему королю и его королевству.

Гутред подмигнул мне, и я послушно опустился на колени и протянул правую руку, но Эадред раздраженно отбросил ее в сторону.

– Ты дашь клятву святому, – прошипел он.

– Это как?

– Положи свои руки на святейшие руки святого Кутберта, – приказал аббат, – и повторяй за мной.

Я положил руки на пальцы святого Кутберта и почувствовал под своими пальцами большой рубин. Я повернул драгоценность – просто чтобы увидеть, прочно ли вставлен камень и не выскочит ли он, но кольцо оказалось сработано на совесть.

– Я клянусь быть твоим человеком, – сказал я трупу, – и служить тебе верой и правдой.

Я снова попытался повернуть кольцо, но мертвые пальцы окоченели, и рубин не сдвинулся.

– Ты клянешься в этом своей жизнью? – сурово вопросил Эадред.

Я опять дернул кольцо, но оно не поддавалось.

– Клянусь своей жизнью, – уважительно сказал я.

Никогда еще я не давал клятву так легко. Спрашивается, чем может связать тебя клятва, данная мертвецу?

– И ты клянешься верой и правдой служить королю Гутреду?

– Клянусь, – ответил я.

– И быть врагом его врагов?

– Клянусь.

– И ты будешь служить святому Кутберту до конца своих дней?

– Буду.

– Тогда можешь поцеловать блаженнейшего Кутберта, – сказал Эадред.

Я наклонился над краем гроба, чтобы поцеловать сложенные на груди руки.

– Нет! – запротестовал аббат. – В губы!

Я зашаркал на коленях, нагнулся и поцеловал труп в сухие, колючие губы.

– Да славится Господь! – заключил Эадред.

Потом он заставил Гутреда поклясться служить святому Кутберту, и вся церковь наблюдала, как король-раб облобызал труп. Монахи запели, и после этого простым людям, собравшимся в церкви, тоже разрешили лицезреть Кутберта.

Хильда содрогнулась, подойдя к гробу, и упала на колени. По ее лицу струились слезы, и мне пришлось поднять ее и увести.

Виллибальд тоже был охвачен избытком чувств, и его лицо просто сияло от счастья.

Я заметил, что Гизела не поклонилась трупу. Девушка рассматривала его с любопытством, но было ясно, что он для нее ничего не значит. Я решил, что она язычница. Гизела некоторое время смотрела на мертвеца, потом взглянула на меня и улыбнулась. И я подумал, что глаза ее ярче рубина на пальце святого Кутберта.

Вот так Гутред пришел в Кайр-Лигвалид. Тогда я, признаться, подумал, да и впоследствии не изменил своего мнения, что все это самая настоящая чушь. Но то была чудесная чушь, и мертвый воин сделался вассалом мертвеца, а раб стал королем.

Боги смеялись в тот день, наблюдая за нами.

* * *

Позже, много позже я понял, что делал тогда именно то, чего хотел от меня Альфред. Я помогал христианам.

В те далекие годы шли две войны. Открытая – между саксами и датчанами и тайная – между язычниками и христианами. Большинство датчан были язычниками, а большинство саксов – христианами, поэтому обе войны сливались в одну большую битву, но в Нортумбрии все это оказалось гораздо более странным и запутанным благодаря незаурядному уму аббата Эадреда.

Избрав в короли Гутреда, Эадред положил конец войне между саксами и датчанами в Камбреленде. Гутред, само собой, был датчанином, а потому камбрелендские датчане были готовы следовать за ним, но поскольку его объявил королем саксонский аббат, саксы тоже были настроены поддерживать его. Таким образом, два самых больших враждующих местных племени, саксы и датчане, объединились. В Камбреленде также все еще жили бритты, и немало бриттов; они тоже были христианами, и их священники велели им принять выбор Эадреда.

Понятно, что объявить кого-то королем – это только полдела, надо еще, чтобы этот король правил. Но Эадред сделал умный выбор. Гутред был не просто хорошим человеком, но вдобавок еще и сыном Хардакнута, который называл себя королем Нортумбрии. Поэтому Гутред потребовал корону, и ни один из танов Камбреленда не был достаточно могущественным, чтобы бросить ему вызов. Всем им нужен был король, потому что слишком долго они вели борьбу друг с другом и страдали от набегов норвежцев и ирландцев, от вторжений дикарей из Страт-Клоты.

Объединив датчан и саксов, Гутред теперь располагал достаточно сильным войском, чтобы противостоять этим врагам. Только один человек мог бы оспорить у Гутреда корону. Датчанин по имени Ульф, владевший землями к югу от Кайр-Лигвалида. Его богатства превосходили богатства любого другого тана Камбреленда, но Ульф был старым и хромым, и у него не было сыновей, поэтому он присягнул на верность Гутреду. Пример Ульфа склонил других датчан принять выбор Эадреда. Один за другим они преклонили перед Гутредом колени, а он приветствовал их, называя по именам, потом поднял и обнял каждого.

– Я и в самом деле должен стать христианином, – сказал он мне на следующее утро.

– Зачем?

– Я уже объяснял тебе зачем. Чтобы выразить свою благодарность. A разве тебе не полагается обращаться ко мне «мой господин»?

– Да, мой господин.

– Скажи, а это больно?

– Называть тебя «мой господин»? – изумился я.

– Нет! – засмеялся он. – Стать христианином!

– Почему это должно быть больно?

– Не знаю. Я думал, меня пригвоздят к кресту. Разве нет?

– Конечно нет, – пренебрежительно ответил я, – тебя просто искупают в воде.

– Да я в любом случае и сам моюсь, – нахмурился Гутред. – Интересно, а почему саксы не моются? Нет, тебя я не имею в виду, но большинство саксов не моются. Не то что датчане. Саксам что, нравится быть грязными?

– Во время мытья можно подхватить простуду.

– Я же не подхватил, – сказал он. – Так, говоришь, меня просто искупают в воде?

– Это называется обрядом крещения.

– И мне придется отступиться от старых богов?

– Да.

– И иметь только одну жену?

– Только одну. На этот счет есть строгое правило.

Гутред поразмыслил над этим.

– И все-таки я думаю, что должен стать христианином, – сказал он, – потому что бог Эадреда – могущественный бог. Посмотри на этого мертвеца! Это ведь чудо, что он не сгнил!

Датчане были заворожены реликвиями Эадреда. Может, поначалу большинство из них и не понимали, с какой стати монахи таскали труп старика, голову мертвого короля и изукрашенную драгоценностями книгу по всей Нортумбрии, но зато сейчас они уразумели, что эти предметы священны, и это произвело на них впечатление. Священные реликвии имеют власть. Они тропа, ведущая из нашего мира к другим, огромным мирам за его пределами, поэтому еще до того, как Гутред появился в Кайр-Лигвалиде, некоторые датчане приняли крещение, чтобы пользоваться силой этих реликвий.

Сам я не христианин. В наши дни опасно делать подобные признания, потому что епископы и аббаты имеют слишком большое влияние. Куда легче притвориться верующим, чем открыто выступать против. Я был воспитан христианином, но в десятилетнем возрасте, когда меня приняли в семью Рагнара, обрел старых саксонских богов, которые также были и богами датчан и норвежцев. Поклонение им всегда имело для меня больше смысла, чем поклонение христианскому богу, который обитал где-то далеко, так далеко, что я ни разу не встречал никого, кто побывал бы в тех местах.

Другое дело Тор и Один: они бродили по нашим холмам, ночевали в наших долинах, любили наших женщин и пили воду из наших источников, поэтому казались нашими соседями. Что еще мне нравилось в старых богах – это то, что они не были одержимы нами, простыми людьми. У них имелась собственная жизнь, свои битвы и любовные похождения, и, казалось, по большей части боги просто не обращают на нас внимания.

Зато христианский бог, похоже, только тем и занимался, что строго следил за нами. Он постоянно изобретал множество всевозможных правил, и вводил запреты, и издавал новые законы, и ему требовались сотни облаченных в черное священников и монахов, чтобы убедиться в том, как мы себя ведем.

Этот бог представлялся мне довольно сварливым, хотя христианские священники и уверяли, что он нас любит. Я никогда не был настолько глуп, чтобы думать, будто Один или Хёд любят меня, хотя иногда надеялся, что они считают меня достойным воином.

Но Гутред хотел заполучить силу христианских реликвий, поэтому, к восторгу Эадреда, попросил, чтобы его окрестили. Церемонию провели на открытом воздухе, возле большой церкви. Гутреда погрузили в огромную бочку с речной водой, и все монахи при этом размахивали руками, взывая к небесам и всячески славя Господа. Потом Гутреда завернули в плащ, и Эадред короновал его во второй раз, возложив на его мокрые волосы бронзовый обруч мертвого короля Освальда. Лоб Гутреда смазали тресковым маслом, ему вручили меч и щит и попросили поцеловать сначала Евангелие Линдисфарены, а затем, в губы, святого Кутберта. Труп вынесли на солнечный свет, чтобы вся собравшаяся толпа могла лицезреть святого. Судя по виду Гутреда, он наслаждался церемонией, и аббат Эадред был так тронут, что взял украшенный гранатами крест святого Кутберта из рук мертвеца и повесил его на шею нового короля.

Однако там крест провисел недолго. Аббат снова положил его на труп после того, как Гутреда представили его подданным – оборванцам, живущим на руинах Кайр-Лигвалида.

В ту ночь закатили пир. Правда, еды там было немного, только копченая рыба, тушеная баранина и черствый хлеб, но зато было вволю эля.

A на следующее утро я с гудящей головой отправился на первый витенагемот Гутреда. Само собой, будучи датчанином, он не привык к тому, чтобы на подобные собрания допускали всех танов и высших церковников и позволяли им высказать свое мнение. Но Эадред настоял на том, что витан[2] состоится и Гутред будет там заправлять.

Местом проведения витана была выбрана большая церковь. Всю ночь шел дождь, и вода просачивалась сквозь грубую солому крыши, поэтому присутствовавшим приходилось то и дело уклоняться от падающих сверху капель. В церкви не хватало кресел и стульев, поэтому мы большим полукругом уселись на застланном тростником полу вокруг Эадреда и Гутреда – те восседали на престоле рядом с открытым гробом святого Кутберта.

В витане участвовало сорок шесть человек, половина их была священниками, а вторая половина – крупнейшими землевладельцами Камбреленда, как датчанами, так и саксами. Но по сравнению с витенагемотом восточных саксов здешний казался жалким сборищем. Тут не щеголяли особым богатством. Некоторые датчане носили на руках браслеты, а несколько саксов имели изящные броши, но, по правде говоря, все это больше смахивало на сборище фермеров, чем на государственный совет.

Однако Эадреду мерещилось величие. Он начал пересказывать присутствующим новости из других частей Нортумбрии. Он знал, что там происходит, потому что получал от церковников донесения, в которых говорилось, что Ивар все еще находится в долине реки Туид, ведет ожесточенную войну с воинами короля Аэда Шотландского.

– Кьяртан Жестокий затаился в своей твердыне, – сказал Эадред, – и не выходит на бой. Значит, остается Эгберт из Эофервика, а он не отличается особой силой.

– A что насчет Эльфрика? – перебил я.

– Эльфрик Беббанбургский поклялся защищать святого Кутберта, – ответил Эадред. – И он не сделает ничего, что оскорбило бы этого святого.

Может, это и было правдой, но мой дядя наверняка потребует мою голову в награду за то, чтобы труп святого остался нетронутым.

Я больше ничего не говорил, а просто слушал Эадреда: тот предлагал создать армию и двинуться маршем через холмы, чтобы взять Эофервик.

Это предложение вызвало некоторое удивление. Присутствующие переглядывались, но Эадред ораторствовал с такой уверенностью и напором, что сначала никто не осмеливался задать ему вопрос. Все члены витана ожидали, что им велят приготовить отряды своих людей, чтобы биться с норвежскими викингами из Ирландии или чтобы отразить очередное нападение Эохайда из Страт-Клоты, но вместо этого им предлагали отправиться на далекую войну, чтобы низложить короля Эгберта.

Ульф, самый богатый датчанин Камбреленда, в конце концов не выдержал. Он был уже пожилым, лет сорока, и после частых стычек, происходивших в Камбреленде, был весь покрыт шрамами и хромал. Но он все еще мог привести Гутреду сорок или пятьдесят опытных воинов. По меркам большинства областей Британии, это было немного, но в Камбреленде представлялось внушительной силой. И теперь Ульф потребовал, чтобы ему объяснили, почему он должен вести своих людей через холмы.

– В Эофервике у нас нет врагов, – заявил он. – Однако стоит нам уйти, как на наших землях мигом появится множество врагов.

Большинство датчан согласно загудели. Но Эадред знал, чем убедить присутствующих.

– В Эофервике есть огромные богатства, – сказал он.

Ульфу это понравилось, но он все еще осторожничал и потому уточнил:

– Какие богатства?

– Серебро, – пояснил Эадред, – и золото, и драгоценности.

– A женщины? – спросил кто-то.

– Эофервик просто погряз в разврате, – объявил Эадред. – Это настоящий притон дьявола, место, где живет множество похотливых женщин. Это город зла, который должен быть очищен святой армией.

Большинство датчан приободрились при мысли о похотливых женщинах, и больше никто уже не возражал против того, чтобы напасть на Эофервик. Как только город будет взят, что Эадред считал само собой разумеющимся, мы должны будем отправиться на север, а люди Эофервика, заявил аббат, пополнят наши ряды.

– Кьяртан Жестокий не победит нас, – объявил Эадред, – потому что он трус. Он отступит обратно в крепость, как паук, удирающий в свою паутину, и останется там. Мы позволим ему гнить там, пока не настанет время его сразить. A Эльфрик Беббанбургский не станет с нами сражаться, потому что он христианин.

– Он ненадежный ублюдок, – прорычал я, но на меня не обратили внимания.

– И мы победим Ивара, – продолжал аббат.

Я удивился, каким это образом наш сброд сумеет одолеть «стену щитов» Ивара.

Но у Эадреда не было сомнений.

– Бог и святой Кутберт будут сражаться на нашей стороне! – объявил он. – A потом мы станем хозяевами Нортумбрии, и всемогущий Бог поможет нам основать Халиверфолкланд, и мы построим гробницу святого Кутберта, которой будет дивиться весь мир.

Ну вот, теперь наконец ясно, чего Эадред хотел на самом деле. Ради этого и затевалось все безумие – ради гробницы давно умершего святого. Ради этой цели Эадред сделал Гутреда королем и теперь собирался идти воевать со всей Нортумбрией.

A на следующий день явились восемь темных всадников.

* * *

У нас было триста сорок четыре человека того возраста, в котором мужчина может сражаться, и из них только у нескольких имелись кольчуги, и лишь примерно у сотни были приличные кожаные доспехи. Люди в кольчугах и кожаных доспехах по большей части имели также шлемы и нормальное оружие – копья или мечи, но остальные были вооружены топорами, теслами, серпами или заостренными мотыгами.

Эадред напыщенно именовал это Армией Святых Людей, но, будь я и вправду святым человеком, я не стал бы в этом участвовать, а рванул бы обратно на небеса и подождал бы, пока мне подвернется что-нибудь получше.

Треть нашей армии составляли датчане, остальные были по большей части саксами, хотя среди них имелось и несколько бриттов, вооруженных длинными охотничьими луками. Эти луки могли быть страшным оружием, поэтому я назвал бриттов Стражей Святых Людей и велел им оставаться рядом с трупом святого Кутберта, которому, очевидно, предстояло сопровождать нас во время предстоящих завоеваний.

Однако первым делом нам следовало добыть запасы продовольствия для людей и фуража для лошадей, которых у нас насчитывалось всего семьдесят семь.

Так что появление темных всадников оказалось весьма кстати. Их было восемь, все верхом на черных или гнедых лошадях. Всадники (четверо из них были облачены в кольчуги, а остальные – в добротные кожаные доспехи) вели четырех запасных верховых лошадей. Все всадники – в черных плащах, с выкрашенными в черный цвет щитами – приехали с востока, следуя вдоль римской стены, что вела на дальний берег реки. Поскольку старый мост разрушили норвежцы, им пришлось переправиться вброд.

Эти радушно встреченные восемь всадников были не единственным нашим подкреплением. Новые участники похода прибывали ежечасно. Многие из них были монахами, хотя встречались и воины, пришедшие с холмов. Обычно оружием им служили топоры или дубины. Некоторые являлись в доспехах, верхом, но только восемь вышеупомянутых темных всадников появились в полном военном снаряжении. Они оказались датчанами и сообщили Гутреду, что прибыли из усадьбы Хергиста, владевшего землями в месте под названием Хегостелдес.

Хергист стар, пояснили они королю, и не смог явиться сам, но он послал лучших своих людей. Предводителя всадников звали Текиль, и он казался хорошим воином, потому что мог похвалиться четырьмя браслетами и имел длинный меч. Этого человека отличали твердый взгляд и уверенное выражение лица. На вид ему было около тридцати, как и остальным шестерым, и только последний, восьмой всадник был намного младше остальных – совсем еще мальчик, и у него единственного на руках не было браслетов.

– Почему Хергист из Хегостелдеса прислал мне своих людей? – спросил Гутред у Текиля.

– Его земли находятся слишком близко к Дунхолму, мой господин, – ответил тот. – И Хергист хочет, чтобы ты уничтожил это осиное гнездо.

– Тогда добро пожаловать, – проговорил Гутред и позволил восьмерым мужчинам опуститься перед ним на колени и принести клятву верности.

– Я хочу, чтобы люди Текиля входили в состав моей личной стражи, – позже сказал мне Гутред.

Мы стояли в поле к югу от Кайр-Лигвалида, где я тренировал войска короля. Я выбрал тридцать молодых людей, почти наугад, позаботившись лишь о том, чтобы половина из них была датчанами, а половина – саксами. Я велел им построиться «стеной щитов», так чтобы рядом с каждым датчанином обязательно оказался бы сакс, и теперь учил их, как сражаться и как молиться моим богам, чего им никогда еще не приходилось делать: все воины были абсолютно неопытные. Хотя датчане и смотрелись лучше саксов, потому что датчанам с детства прививают умение владеть щитом и мечом, но они и понятия не имели о том, как вести себя в «стене щитов».

– Края ваших щитов должны соприкасаться! – кричал я им. – Иначе вы мертвецы! Хотите погибнуть? Хотите, чтобы ваши кишки выплеснулись к вашим ногам? Смыкайте щиты! Да не так, ты, эрслинг! Правый край твоего щита должен быть перед левым краем его щита. Понял?

Я повторил все это по-датски, потом посмотрел на Гутреда и сказал:

– Я против того, чтобы люди Текиля стали твоими телохранителями.

– Почему?

– Потому что я их не знаю.

– Этих людей ты тоже не знаешь, – ответил Гутред, показав на воинов, которых я тренировал.

– Я знаю, что они идиоты и что их матерям не следовало бы разводить колени, – в сердцах сказал я. – Ты что делаешь, Клапа? – закричал я молоденькому неуклюжему датчанину.

Его настоящее имя я забыл, но все звали парня Клапа, что означало «Неуклюжий». Этот прибывший из деревни верзила был редким силачом и, пожалуй, один стоил двоих, но вот с умом у него была беда. Он тупо уставился на меня, когда я пошел к строю.

– Что тебе полагается делать, Клапа?

– Держаться поближе к королю, мой господин, – ответил тот с озадаченным видом.

– Хорошо! – отозвался я, так как это был первый и самый важный урок, который следовало вколотить в головы тридцати новобранцев.

Поскольку эти молодцы составляли личную стражу короля, они и впрямь должны были всегда находиться рядом с ним, но сейчас я добивался от Клапы другого ответа.

– В «стене щитов», идиот, – сказал я, стуча по его мускулистой груди. – Что тебе следует делать в «стене щитов»?

Клапа немного подумал, потом просиял:

– Поднимать щит, мой господин.

– Правильно, – кивнул я, подняв вверх щит, который он держал у лодыжек. – Щит не должен болтаться над твоими сапогами! Ты чему ухмыляешься, Райпер?

Райпер был саксом, в отличие от Клапы, тощим и умным, как горностай. Прозвище Райпер означало «вор» и очень подходило парню. Попадись он в лапы правосудия, его мигом заклеймили бы и высекли, но мне нравилась смекалка, сквозившая в глазах этого юноши, и я решил, что из него выйдет настоящий убийца.

– Знаешь, кто ты такой, Райпер? – спросил я, стукнув его щитом в грудь. – Ты эрслинг. A что такое эрслинг, Клапа?

– Задница, мой господин.

– Правильно, задница! Щиты поднять! Поднять!

Последнее слово я прокричал во весь голос.

– Хочешь, чтобы все над вами смеялись? – Я показал на группу людей, разыгравших на большом лугу шуточную битву.

На лугу были и воины Текиля, но они просто сидели в тени и наблюдали, давая понять, что им не нужны тренировки. Я снова повернулся к Гутреду:

– Эти лучшие из наших людей никак не могут входить в число твоей личной стражи.

– Но почему?

– Потому что дело кончится тем, что ты окажешься в окружении, когда все остальные сбегут. И тогда ты умрешь.

– Так и случилось, когда мой отец сражался с Эохайдом, – признался Гутред.

– Теперь ты и сам видишь, что я прав, – сказал я. – Мы поставим Текиля на один фланг, а Ульфа и его людей – на другой.

Ульф, вдохновленный мечтами о бесчисленных грудах серебра и похотливых развратных женщинах, теперь рвался совершить бросок на Эофервик. Ульфа не было в Кайр-Лигвалиде, когда появились темные всадники: он повел своих людей добывать еду и фураж.

Я разделил личную стражу на две группы и заставил их драться друг с другом. Правда, на первое время я приказал ребятам обмотать клинки мечей тканью, чтобы они не перерезали друг друга. Они сражались с воодушевлением, но до чего же неумело! Я в мгновение ока прорвался сквозь обе «стены щитов». Ничего, все впереди: рано или поздно они научатся сражаться, если только сперва не повстречаются с войсками Ивара и не погибнут в неравном бою.

Спустя некоторое время, когда новобранцы устали и по их лицам покатился пот, я велел им отдыхать. Я заметил, что они разделились на две группы: датчане сели с датчанами, а саксы – с саксами, но этого следовало ожидать. Я подумал, что со временем наши воины научатся доверять друг другу. Они могли худо-бедно общаться: я заметил, что в Нортумбрии датский язык и язык саксов постепенно начали смешиваться. Эти два наречия в любом случае похожи, и большинство саксов могли понимать датчан, если те кричали достаточно громко, но теперь сходство обоих языков еще более усилилось. Нет, вы только подумайте, большинство саксонских эрслингов из личной стражи Гутреда хвастались своими «навыками» в битве на мечах (хотя ясно, что никакими навыками они не обладали). Но дело в другом: они говорили «навык» вместо «мастерство». И они ели теперь «яичницу», а не «болтунью». Датчане же стали называть лошадь лошадью, а не конягой, и иногда было трудно понять, датчанин перед тобой или сакс. Нередко попадались полукровки, у которых отцы были датчанами, а матери – саксонками, но никогда наоборот.

– Я должен жениться на саксонке, – сказал мне Гутред.

Мы добрели до края поля, где несколько женщин резали солому и смешивали ее с овсом. Когда войско двинется через холмы, этой смесью мы будем кормить лошадей.

– Это еще зачем? – удивился я.

– Чтобы показать, что Халиверфолкланд есть союз двух народов, – ответил Гутред.

– Нортумбрия, – раздраженно поправил я.

– Что? – не понял он.

– Эта земля называется Нортумбрией.

Гутред лишь пожал плечами, как будто название не имело значения.

– Я должен жениться на саксонке, – повторил он, – и мне бы хотелось, чтобы она была хорошенькой. Может, на красотке Хильде? Только она слишком стара.

– Но ей всего девятнадцать!

– A мне нужна девушка лет тринадцати-четырнадцати. Здоровая, чтобы могла родить нескольких наследников.

Он перелез через низкий забор и стал спускаться по крутому берегу к маленькому ручью, который тек на север, к Хедену.

– В Эофервике наверняка есть хорошенькие саксонки!

– Но тебе ведь нужна девственница, так?

– Пожалуй, – сказал Гутред. Потом кивнул: – Да, конечно.

– Может, в Эофервике еще остались одна или две.

– Все-таки с Хильдой не слишком удачно вышло, – туманно проговорил он.

– Что ты имеешь в виду?

– Не будь она твоей женщиной, – пояснил Гутред, – ты мог бы жениться на Гизеле.

– Мы с Хильдой друзья, – ответил я. – Всего лишь друзья.

И это была правда. Раньше мы были любовниками, но с тех пор, как Хильда прикоснулась к мощам святого Кутберта, она впала в задумчивость. Ее все больше и больше тянуло к ее богу, я видел это. Но когда я спросил, не хочет ли Хильда снова облачиться в одеяние монахини, она покачала головой и сказала, что еще не готова.

– С другой стороны, Гизелу лучше выдать замуж за короля, – сказал Гутред, не обратив внимания на мои слова. – Может, за Аэда Шотландского, чтобы тот наконец утихомирился? Или лучше за сына Ивара. Как ты думаешь, она достаточно красива?

– Еще бы!

– Кобылья Морда! – сказал Гутред и сам рассмеялся этому старому прозвищу. – Мы с сестрой в детстве обычно ловили тут колюшку, – продолжал он.

Король стащил с ног сапоги, оставил их на берегу и побрел по воде, вверх по течению.

Я последовал за ним по берегу: мне приходилось подныривать под ветви ольхи и идти по высокой траве. Вокруг меня гудели мухи. День был теплым.

– Хочешь колюшки? – спросил я, все еще думая о Гизеле.

– Я ищу остров, – отозвался Гутред.

– Вряд ли тут есть большие острова, – возразил я.

Ручей можно было пересечь в два шага, и вода доходила Гутреду только до икр.

– Он был достаточно большим, когда мне было тринадцать, – сказал Гутред.

– Достаточно большим для чего? – спросил я и прихлопнул слепня, размазав его по кольчуге.

Было так жарко, что мне захотелось снять тяжелую кольчугу. Но я давно уже понял: мужчина должен быть к ней привычен, иначе в битве она становится обременительной. Поэтому почти каждый день я носил кольчугу, чтобы она стала моей второй кожей. Зато когда я снимал ее, то чувствовал себя так, будто боги дали моим ногам крылья.

– Остров был достаточно большим для меня и для саксонки по имени Эдит, – ухмыльнулся Гутред. – Она была у меня первой. Эта Эдит была очень милым созданием.

– Вероятно, она такой и осталась.

– Она погибла: ее забодал бык, – покачал головой Гутред.

Король продолжал брести по воде, проходя мимо камней, на которых росли папоротники. Шагов через пятьдесят он издал счастливый крик, увидев свой остров, и я почувствовал жалость к бедняжке Эдит, потому что остров оказался всего лишь грудой камней. Должно быть, ее костлявой заднице камни казались острыми как бритвы.

Гутред сел и начал швырять в воду гальку.

– Как ты думаешь, мы сможем победить? – спросил он.

– Вероятно, мы сможем взять Эофервик, – ответил я, – если только Ивар не вернулся.

– A если он уже вернулся?

– Тогда ты мертвец, мой господин.

Он нахмурился, услышав это. И предложил:

– Мы можем вступить с Иваром в переговоры.

– Именно это и сделал бы Альфред, – сказал я.

– Вот и прекрасно! – приободрился Гутред. – И еще я смогу предложить Гизелу в жены его сыну!

На эти слова я не обратил внимания и ответил:

– Но Ивар не станет вести с тобой переговоры. Он будет сражаться. Не забывай, что он из Лотброков. Он не ведет переговоры, кроме тех случаев, когда ему нужно выиграть время. Ивар верит в меч, в копье, в щит, в военный топор и в смерть своих врагов. Какие там переговоры! Нам придется биться с Иваром, а у нас нет для этого армии.

– Но если мы возьмем Эофервик, – с энтузиазмом произнес Гутред, – люди присоединятся к нам. Наша армия будет расти.

– Ты называешь это армией? – спросил я, покачав головой. – Ивар возглавляет закаленных в боях датчан. Когда мы встретимся с ними, мой господин, большинство наших датчан мигом перейдут к нему.

Гутред поднял на меня глаза; на его честном лице читалось замешательство.

– Но они дали мне клятву! – воскликнул он.

– И все равно они присоединятся к Ивару, – мрачно произнес я.

– Так что же нам делать?

– Мы берем Эофервик, – сказал я, – грабим его и возвращаемся сюда. Ивар не будет нас преследовать. Ему плевать на Камбреленд. Поэтому мой тебе совет: правь здесь, и в конце концов Ивар про тебя забудет.

– Но Эадреду это не понравится.

– A чего он хочет?

– Соорудить гробницу.

– Он может построить ее здесь.

– Аббат хочет, чтобы она находилась на восточном берегу, потому что там живет больше всего людей, – покачал головой Гутред.

Полагаю, Эадред мечтал возвести гробницу, способную привлечь тысячи пилигримов, которые засыпали бы его церковь монетами. Он вполне мог бы построить гробницу здесь, в Кайр-Лигвалиде, но это было слишком удаленное место, и паломники не стали бы приходить туда тысячами.

– Но король – ты, а не Эадред, – возразил я, – и ты отдаешь приказы.

– Это верно, – горько усмехнулся Гутред и швырнул в воду еще один камень. Потом нахмурился, глядя на меня. – Скажи, что делает Альфреда хорошим королем?

– A с чего ты взял, что он хорош?

– Все так считают. Отец Виллибальд говорит, что он величайший король со времен Карла Великого.

– Потому что Виллибальд – взбалмошная задница.

– Тебе не нравится Альфред?

– Я ненавижу этого ублюдка.

– Но он воин, законодатель…

– Да никакой Альфред не воин! – перебил я пренебрежительно. – Он просто ненавидит сражаться! Альфред дерется, если нет другого выхода, но ему это не нравится, и у него слишком слабое здоровье, чтобы стоять в «стене щитов». Но он и вправду законодатель. Он любит издавать законы. Альфред полагает, что если он придумает достаточно законов, то сотворит рай на земле.

– Но почему люди говорят, что он хороший король? – озадаченно спросил Гутред.

Я уставился вверх, на орла, который скользил по голубому своду небес.

– Чего у Альфреда не отнять, – произнес я, пытаясь быть честным, – так это порядочности. Он достойно обращается с людьми… Во всяком случае, с большинством людей. Его слову можно верить.

– Это хорошо, – кивнул Гутред.

– Но он набожный, придирчивый, беспокойный ублюдок, – продолжил я. – Вот каков он на самом деле.

– Я постараюсь быть справедливым, потому что тогда люди будут меня любить, – заметил Гутред.

– Они уже тебя любят, – ответил я, – но они должны еще и бояться тебя.

– Бояться? – Мысль об этом явно ему не понравилась. – Но почему?

– Да потому, что ты король.

– Я буду добрым королем, – сказал он с жаром, и как раз в этот миг на нас напали Текиль и его люди.

Мне следовало бы это предвидеть. Восемь хорошо вооруженных всадников не отправятся в глушь, чтобы присоединиться к какому-то сброду. Их послали сюда, и послал не датчанин по имени Хергист из Хегостелдеса. Они явились от Кьяртана Жестокого. Тот, взбешенный унижением сына, отправил своих людей выследить мертвого воина. У них ушло немного времени, чтобы выяснить, что мы последовали вдоль римской стены. И вот теперь, когда мы с Гутредом воспользовались славным теплым деньком, чтобы прогуляться, и оказались на дне маленькой долины, эти восемь предателей ринулись к нам вниз по берегу с обнаженными мечами.

Я сумел выдернуть из ножен Вздох Змея, но Текиль отбил его в сторону своим мечом, а потом меня ударили сразу двое, швырнув спиной вперед в ручей. Я дрался с ними, но они пригвоздили мою руку, державшую меч, кто-то встал коленями мне на грудь, а еще один человек держал мою голову под водой, и я почувствовал настоящий ужас, когда вода заполнила мне глотку. Я задыхался.

В глазах у меня потемнело.

Мне хотелось кричать, но я не смог издать ни звука, а потом Вздох Змея вырвали у меня из руки, и я потерял сознание.

* * *

Я пришел в себя на голом островке, где восемь человек стояли вокруг меня и Гутреда, держа мечи у наших животов и глоток. Текиль, ухмыляясь, пинком отбросил клинок, который утыкался мне в живот, и опустился рядом со мной на колени.

– Утред Рагнарсон, – приветствовал он меня, – наверняка ты не так давно встречался со Свеном Одноглазым. Он шлет тебе поклон.

Я промолчал.

– Может, в твоем кошельке есть «Скидбладнир»? И ты уплывешь от нас обратно в Нифльхейм? – улыбнулся Текиль.

Я промолчал.

Дыхание клокотало в моем горле, и я продолжал кашлять, выплевывая воду. Я хотел сражаться, но кончик меча больно придавил мне живот. Текиль послал двух своих людей, чтобы те привели коней, но прочие остались нас сторожить.

– Жаль, – сказал Текиль, – что мы не поймали твою шлюху. Ее хочет Кьяртан.

Я попытался собраться с силами и сесть, но человек, державший меч у моего живота, надавил на клинок. Текиль весело рассмеялся, глядя на меня. Потом он расстегнул мой пояс с ножнами и вытащил его из-под меня. Нащупал на поясе кошель и ухмыльнулся, услышав звяканье монет.

– Мы проделали долгий путь, Утред Рагнарсон, и не хотим, чтобы ты от нас сбежал. Ситрик!

Мальчик, единственный из людей Текиля, не носивший браслетов, подошел ближе. Похоже, он нервничал.

– Господин? – спросил он Текиля.

– Кандалы, – велел тот, и Ситрик, покопавшись в кожаном мешке, вытащил две пары рабских кандалов.

– Может, его вы отпустите? – сказал я, мотнув головой в сторону Гутреда.

– Кьяртан хочет встретиться и с ним тоже, – ответил Текиль. – Хотя и не так сильно, как желает возобновить ваше давнее знакомство.

Он улыбнулся, словно отпустил остроумную шутку, после чего извлек из-за пояса нож с тонким лезвием и такой острый, что его края казались зазубренными.

– Он велел подрезать тебе поджилки, Утред Рагнарсон, чтобы ты не сумел сбежать. Ну что же, мы подрежем тебе поджилки, а потом выколем один глаз. Свен сказал, что я должен оставить тебе один глаз, чтобы он сам смог с ним поиграть, но вдруг мне захочется выколоть тебе и второй глаз, чтобы сделать тебя более сговорчивым? A я воистину хочу, чтобы ты стал сговорчивым. Итак, какого глаза ты предпочел бы сейчас лишиться, Утред Рагнарсон? Левого или правого?

Я снова промолчал. И, признаюсь честно, мне было страшно. Я снова попытался вырваться, но Текиль пригвоздил коленом мою правую руку, а другой человек держал меня за левую. Потом моей кожи коснулся нож, как раз под левым глазом, и Текиль опять улыбнулся.

– Попрощайся со своим глазом, Утред Рагнарсон, – сказал он.

Солнце ярко сияло, отражаясь в клинке, так что мой левый глаз наполнился этим блеском, и даже сейчас, много лет спустя, я все еще вижу это сияние.

И я все еще слышу тот вопль.

Глава третья

Это кричал Клапа. Он вопил высоким, пронзительным голосом, словно молодой хряк, когда его холостят. Вообще-то, это больше походило на вопль ужаса, чем на боевой клич, и неудивительно – Клапа ведь никогда еще не сражался. Уж не знаю, о чем он думал, пока бежал вниз по склону.

Остальные парни из личной стражи Гутреда следовали за ним, но возглавлял их Клапа – воплощенные неуклюжесть и дикость. Он забыл отвязать кусок одеяла, которым обмотал меч, но Клапа сам по себе был так огромен и силен, что мог орудовать замотанным в ткань мечом как дубинкой. С Текилем было только пять человек, а по берегу мчались тридцать новобранцев, и я почувствовал, что враг убрал нож с моей скулы.

Я попытался перехватить руку, сжимающую этот нож, но Текиль оказался слишком проворен, а потом Клапа ударил его по голове, и тот покачнулся. Я увидел, как Райпер собирается вонзить меч в горло Текиля, и закричал, что убивать его пока не надо.

– Живьем! Взять их живьем!

Но двое из людей Текиля все же погибли, несмотря на мой протест. Одного пырнули и разрубили дюжиной клинков, и он бился в конвульсиях в ручье, вода которого покраснела от крови. Клапа бросил меч и повалил Текиля на усыпанный галькой берег, где удерживал его исключительно благодаря своей невероятной силе.

– Ты хорошо справился, Клапа, – сказал я, одобрительно хлопая великана по плечу, и он ухмыльнулся, глядя на меня снизу вверх.

Я забрал нож Текиля и его меч.

Райпер прикончил человека, который извивался в воде. Один из новобранцев получил удар мечом в бедро, но остальные были целы и стояли, улыбаясь, в ручье, ожидая похвалы, как щенки, загнавшие свою первую лису.

– Вы сегодня просто молодцы! – сказал я им.

И это было правдой, потому что теперь у нас в плену оказались Текиль и трое его людей. В том числе и Ситрик, самый младший. Он все еще держал в руках рабские кандалы, и я вырвал их и со злостью огрел парня кандалами по голове.

– Мне нужны еще двое, – сказал я Райперу.

– Какие двое, мой господин?

– Он послал двоих человек привести лошадей, – объяснил я. – Найдите их!

Я снова хорошенько огрел Ситрика, ожидая, что тот закричит, но он молчал, хотя по его виску заструилась кровь.

Гутред все еще сидел на гальке; на его красивом лице застыло изумление.

– Я потерял сапоги, – сказал он.

Казалось, это беспокоит его гораздо больше, чем то, что он был на волосок от смерти.

– Ты оставил их выше по течению, – напомнил я.

– Где мои сапоги?

– Они выше по течению, – повторил я и пнул Текиля в обтянутый кольчугой бок, сильно ушибив ногу.

Это лишь прибавило мне злости.

Я чувствовал себя униженным. Опоясавшись мечами, я встал на колени и забрал все четыре браслета Текиля. Он посмотрел на меня снизу вверх и, должно быть, понял, какая судьба его ожидает, но на его лице ничего не отразилось.

Пленных забрали в город, а мы тем временем обнаружили тех двоих, кого Текиль послал за лошадьми. Должно быть, они услышали шум драки, потому что поскакали на восток. У нас ушло слишком много времени, чтобы оседлать своих коней и пуститься в погоню, и я бранился, потому что не хотел, чтобы эти двое принесли вести обо мне Кьяртану.

Если бы у беглецов имелись мозги, они бы пересекли реку и поскакали во весь опор вдоль стены, но они, похоже, вообразили, что скакать через Кайр-Лигвалид слишком рискованно и безопаснее будет отправиться на юго-восток. A еще им следовало бы бросить лошадей, оставшихся без седоков, но они оказались слишком жадными и забрали всех коней с собой – вот почему было легко увидеть их следы на сухой почве. Эти двое скакали по незнакомым землям, и они отклонились слишком далеко на юг, что позволило нам перекрыть все восточные тропы. К вечеру больше шестидесяти наших людей выслеживали беглецов, и уже в сумерках мы наконец нашли этих двоих, огибающих грабовую рощу.

Старший из беглецов погиб, сражаясь. Он знал, что ему недолго осталось жить, и был полон решимости отправиться в пиршественный зал Одина, а не к ужасам Нифльхейма. Поэтому он вырвался из-за деревьев на усталой лошади с воинственным криком, и я сжал пятками бока Витнера, но Гутред мне помешал.

– Он мой! – воскликнул король и вытащил меч.

Его скакун прыгнул вперед, главным образом потому, что Витнер, возмущенный тем, что ему помешали, больно укусил второго коня.

Гутред вел себя как настоящий король. Он никогда не наслаждался боем и был куда менее опытен в сражениях, чем я, но знал, что должен убить врага сам, иначе люди скажут, что он прятался за моим мечом.

И он ухитрился неплохо справиться. Его конь споткнулся как раз перед тем, как настиг человека Кьяртана, но это оказалось к лучшему, потому что помогло Гутреду избежать дикого замаха врага. Меч просвистел мимо пояса короля, не причинив ему вреда, а отчаянный рубящий удар Гутреда пришелся по запястью врага, сломав тому кость. После этого королю оставалось только свалить противника наземь и зарубить.

Как я уже говорил, Гутред не наслаждался битвой, но прекрасно понимал, что должен это сделать. И через некоторое время убийство это стало частью легенды о новом короле. Повсюду пели песни о том, как Гутред из Нортумбрии убил в битве шестерых негодяев, хотя на самом деле враг был всего один, да и то Гутреду повезло, что его конь споткнулся.

Но королям как раз и нужно быть удачливыми. Позже, когда мы вернулись в Кайр-Лигвалид, я отдал Гутреду старый шлем моего отца в награду за храбрость, и он был доволен.

Я приказал Райперу убить второго человека, и юноша проделал это с таким удовольствием, что я понял, что в нем не ошибся. Райперу не пришлось долго трудиться, потому что второй беглец оказался трусом и хотел одного – сдаться. Он отбросил в сторону меч и рухнул на колени, дрожа и крича, что сдается, но мне не нужны были пленники.

– Убей его! – велел я Райперу, который оскалился по-волчьи и рубанул изо всех сил.

Мы забрали двенадцать лошадей, сорвали с двух убитых доспехи и оружие и оставили трупы на растерзание диким зверям, но сперва я велел Клапе отрубить у убитых головы. Клапа уставился на меня непонимающими воловьими глазами.

– Головы, мой господин? – переспросил он.

– Отруби им головы, Клапа, – повторил я. – A это – тебе.

Я отдал ему два из четырех браслетов Текиля.

Он посмотрел на серебряные браслеты так, как будто никогда раньше не видел столь чудесных вещей.

– Это мне, мой господин?

– Ты спас нам жизнь, Клапа.

– Это Райпер всех привел, – признался он. – Он сказал, что нам не следует оставлять короля, что вы ушли слишком далеко, поэтому мы должны последовать за вами.

Тогда я отдал Райперу остальные два браслета, после чего Клапа отсек головы мертвецам, убедившись, как трудно перерубить шею. Но как только дело было сделано, мы отнесли окровавленные головы в Кайр-Лигвалид. Едва мы добрались до разрушенного города, я увидел, что первые два трупа уже вытащены из ручья и обезглавлены.

Аббат Эадред хотел повесить четырех оставшихся пленников, но я убедил его отдать мне Текиля, по крайней мере на одну ночь.

Я велел привести Текиля в руины старого здания, которое, как мне казалось, построили еще римляне. В высоких стенах, сделанных из хорошо обработанного камня, были прорублены три высоких окна. Крыши в здании не было. Пол устилали крошечные черные и белые плитки, некогда составлявшие давно уничтоженный орнамент.

Я зажег огонь на самом большом из оставшихся кусков плотно пригнанных плиток, и пламя расцветило старые стены огненным мерцанием. Бледный свет просочился и сквозь окна, когда из-за облаков показалась луна.

Райпер и Клапа привели ко мне Текиля. Они хотели остаться и посмотреть, что я с ним буду делать, но я отослал обоих прочь.

Теперь, когда Текиль лишился своих доспехов, на нем остался только короткий грязный плащ. Лицо его покрывали синяки; запястья и лодыжки были скованы рабскими кандалами, теми самыми, в которые он собирался заковать меня.

Пленник сел в дальнем конце комнаты, а я устроился у огня напротив него. Текиль уставился на меня. У него было славное мужественное лицо, и я подумал, что этот человек мог бы стать моим товарищем, если бы судьба не сделала нас врагами. Казалось, его забавляло то, как тщательно я его разглядываю.

– Ты и был тем самым мертвым воином, – сказал он, немного помолчав.

– Да ну? С чего это ты взял?

– Я знаю, что мертвый воин носил шлем с серебряным волком на гребне, и видел точно такой же шлем на тебе. – Текиль пожал плечами. – A может, он просто одолжил у тебя шлем?

– Может, и одолжил, – ответил я.

– Тот воин напугал Кьяртана и его сына до полусмерти, но именно этого ты и добивался, верно? – слегка улыбнулся Текиль.

– Это то, чего добиваются все воины, – ответил я.

– A теперь, – продолжал он, – ты отрезал головы четверым моим людям и собираешься послать эти головы Кьяртану, так?

– Да.

– Потому что ты хочешь напугать его еще больше?

– Именно так, – подтвердил я.

– Но всего должно быть восемь голов, – сказал Текиль. – Разве не так?

– Восемь, – снова кивнул я.

Он скорчил гримасу, услышав это, потом подался вперед и посмотрел на плывущие по небу облака. На руинах города выли собаки, и Текиль повернул голову, прислушиваясь.

– Кьяртан любит собак, – сказал он. – И постоянно держит свору псов. Свирепых тварей. Заставляет их драться друг с другом и оставляет только сильнейших. Он устроил псарню в зале Дунхолма и использует псов для двух вещей. – Текиль замолчал и насмешливо посмотрел на меня. – Именно этого ты и добиваешься, да? Чтобы я рассказал тебе о Дунхолме? Объяснил, в чем его сила и слабость, и сколько там человек, и как ты можешь его взять?

– Да, я хочу знать все это и даже больше, – ответил я.

– Потому что ты кровный враг Кьяртана? Жизнь Кьяртана в отместку за смерть ярла Рагнара? Да?

– Ярл Рагнар вырастил меня, и я любил его как отца.

– Вообще-то, у него есть родной сын.

– Да, но он не может отомстить. Альфред держит сына Рагнара в заложниках.

– Поэтому сыновний долг исполнишь ты? – спросил Текиль. Он пожал плечами, как будто и так знал, каким будет мой ответ. И продолжил: – Ты поймешь, что сделать это непросто. Хотя бы потому, что тебе придется драться с псами Кьяртана. Он держит их в зале собственного дома. Они там живут, как господа, а под полом зала Кьяртана спрятаны сокровища. Много серебра и золота. Правда, на эти драгоценности он никогда не смотрит. Но все-таки сокровище там, зарыто в земле, под тем залом, где живут собаки.

– Кто его охраняет? – спросил я.

– Это первая из обязанностей его свирепых псов, – пояснил Текиль, – но вторая – убивать людей. И он убьет тебя. Кьяртан сперва выколет тебе глаза, а потом тебя разорвут на куски его гончие. Или, может, он дюйм за дюймом будет сдирать с тебя кожу. Мне приходилось видеть такое.

– Да уж, не зря его зовут Кьяртан Жестокий, – сказал я.

– Он заслужил это прозвище, – отозвался мой пленник.

– Так почему же ты ему служишь?

– Он щедр, – ответил Текиль. – Кьяртан любит в этой жизни лишь собак, золото, женщин и своего сына. Мне тоже по душе сокровища и бабы, и Кьяртан щедро снабжает меня тем и другим.

– A как насчет собак и его сына? – поинтересовался я.

– Я ненавижу его псов, – признался Текиль, – а его сын, он жалкий трус.

– Свен? – удивился я. – Он не был трусом в детстве.

Текиль вытянул было ногу, но поморщился, поскольку рабские кандалы помешали ему.

– Когда Один потерял глаз, – сказал он, – то взамен получил мудрость. Но когда Свен потерял глаз, то стал трусом. Этот парень достаточно храбрый, когда сражается со слабаком, но ему не нравится встречаться лицом к лицу с сильным противником. Но его отца, однако, трусом не назовешь.

– Я помню, что Кьяртан всегда был храбрым, – произнес я.

– Он храбрый, жестокий, безжалостный, – сказал Текиль. – A теперь ты знаешь также, что у него полным-полно злобных гончих, которые разорвут тебя в кровавые клочки. И это, Утред Рагнарсон, все, что я тебе расскажу.

– Ты расскажешь мне кое-что еще, – покачал я головой.

Текиль наблюдал, как я подкладываю бревно в огонь.

– Интересно, с какой стати? – спросил он.

– Да потому, что я могу дать тебе кое-что взамен, – ответил я.

– Неужели оставишь мне жизнь?

– Нет, но зато позволю тебе самому выбрать, какой смертью умереть.

Он понял и слабо улыбнулся:

– Я слышал, что монахи хотят меня повесить?

– Да, – подтвердил я, – потому что у них нет воображения. Но я не позволю им повесить тебя.

– И что же, интересно, ты собираешься сделать вместо этого? Отдашь меня тем мальчикам, которых зовешь воинами? Разрешишь им потренироваться на мне?

– Если ты не заговоришь, – сказал я, – то именно так я и поступлю, потому что им и впрямь нужно практиковаться. Но я облегчу новобранцам задачу. Ты не получишь меча.

Если у него не будет меча, он не отправится в пиршественный чертог Одина: этой угрозы оказалось достаточно, чтобы Текиль заговорил.

Он рассказал, что у Кьяртана в Дунхолме три корабельные команды[3], что составляет примерно сто пятьдесят воинов. Но есть и другие люди на фермах недалеко от крепости, которые будут сражаться за него, если их призовут. Поэтому Кьяртан, если пожелает, может возглавить отряд из четырехсот опытных воинов.

– И все они ему верны, – предупредил меня Текиль.

– Потому что он щедр с ними?

– У Кьяртана всегда в избытке золота, серебра и женщин. A чего еще может желать воин?

– Отправиться в пиршественный зал мертвых, – ответил я, и Текиль кивнул, подтверждая, что это правда. – Но скажи, откуда Кьяртан берет рабынь и рабов?

– Покупает у торговцев вроде того, которого ты убил. Или мы находим их сами.

– Вы держите их в Дунхолме?

Текиль покачал головой.

– Только совсем юные девочки отправляются туда, остальные идут в Гируум. В Гирууме у нас две корабельные команды.

Это имело смысл. Я бывал в Гирууме. Некогда там стоял знаменитый монастырь, пока Рагнар Старший его не разрушил. Насколько я помню, Гируум – это маленький городок на южном берегу реки Тайн, расположенный очень близко к морю: удобное место для кораблей работорговцев.

A еще на мысу Гируума стоит старая римская крепость – правда, далеко не такая грозная твердыня, как в Дунхолме. Но это и не важно, потому что, если вдруг над Гируумом нависнет беда, тамошний гарнизон всегда успеет отправиться на юг, к крепости побольше, и укрыться там, забрав с собой рабов.

– A Дунхолм, – заявил Текиль, – взять невозможно.

– Так уж и невозможно? – скептически переспросил я.

– Я хочу пить, – вдруг сказал пленник.

– Райпер! – прокричал я. – Я знаю, что ты там! Принеси эля!

Я дал Текилю горшок эля, немного хлеба и холодной козлятины, и, поглощая все это, он рассказывал мне о Дунхолме. Он заверял, что крепость эта абсолютно неприступна.

– Однако достаточно большая армия смогла бы его взять, – предположил я.

Текиль издевательски осклабился в ответ.

– Приблизиться к Дунхолму возможно только с севера, – сказал он, – но подступ с севера узкий и крутой. Поэтому, даже если у тебя будет самая огромная армия в мире, ты сможешь повести против тамошних укреплений всего несколько человек зараз.

– A кто-нибудь уже пытался взять Дунхолм?

– Ивар как-то явился, чтобы посмотреть на нас, проторчал поблизости четыре дня – и ушел восвояси. До этого сын ярла Рагнара пришел и не остался даже четырех дней. Полагаю, крепость можно взять измором, но на это уйдет год, а попробуй-ка прокормить осаждающую армию целых двенадцать месяцев! – Текиль покачал головой. – Дунхолм, как и Беббанбург, неприступен.

Однако судьба упорно вела меня в оба этих места.

Я сидел молча и размышлял, пока Текиль вдруг не напрягся, словно проверяя, не может ли он разорвать рабские кандалы. Не смог.

– Ну а теперь скажи мне, как я умру, – попросил пленник.

– У меня есть еще один вопрос.

– Спрашивай, – пожал он плечами.

– Насчет Тайры Рагнарсон.

Это удивило Текиля, и он некоторое время молчал. Потом сообразил, что, конечно, я знал ее в детстве.

– Милейшая Тайра, – саркастически проговорил он.

– Она жива?

– Предполагалось, что она станет женой Свена.

– И она действительно стала его женой?

– Ясное дело, ее силком загнали к нему в постель, – засмеялся Текиль. – Но Свен к ней даже не прикоснулся. Он боится Тайры. Поэтому ее заперли подальше, и Кьяртан интересуется тем, что она увидела во сне.

– Это еще почему?

– Через нее говорят боги. Так считает Кьяртан.

– A ты что думаешь?

– Я думаю, что эта сучка безумна.

Я уставился на него сквозь огонь.

– Во всяком случае, Тайра жива?

– Если только это можно назвать жизнью, – сухо произнес он.

– Говоришь, она безумна?

– Она постоянно режет себя, – сказал Текиль, проведя ребром ладони по своей руке. – Она завывает, режет себя и сыплет проклятиями. Даже Кьяртан ее боится.

– A Свен?

– Он от нее просто в ужасе. Свен хочет, чтобы она умерла, – поморщился Текиль.

– Так почему же она до сих пор жива?

– Потому что собаки ее не трогают, – ответил Текиль, – и потому что Кьяртан верит, будто Тайра владеет даром прорицания. Она сказала, что мертвый воин его убьет, и он ей почти поверил.

– Мертвый воин и вправду однажды убьет Кьяртана, – заявил я. – A завтра он убьет тебя.

Текиль спокойно принял свою судьбу:

– Ветви орешника, я полагаю?

– Да.

– И в моей руке будет меч?

– Если хочешь, в обеих руках по мечу, потому что мертвый воин все равно убьет тебя.

Он кивнул, потом закрыл глаза и снова прислонился к стене.

– Ситрик, – сказал он, – родной сын Кьяртана.

Я вспомнил мальчика, взятого в плен вместе с Текилем.

– Он брат Свена? – спросил я.

– Сводный брат. Мать Ситрика была рабыней-саксонкой. Кьяртан отдал ее на растерзание псам, заподозрив в том, что она хочет его отравить. Может, она и вправду пыталась это сделать, а может, у него просто разболелся живот. Но, как бы то ни было, он скормил несчастную женщину псам. Он пощадил Ситрика только потому, что Ситрик – мой слуга, и я просил за него. Он славный мальчик. Ты бы сделал доброе дело, если бы оставил его в живых.

– Но мне нужно восемь голов, – напомнил я.

– Да, – устало ответил он. – Я понимаю.

От судьбы не уйдешь.

* * *

Аббат Эадред хотел повесить четверых пленников. Или утопить. Или задушить. Словом, он хотел для них бесславной смерти.

– Эти негодяи напали на нашего короля! – неистово воскликнул он. – И они должны умереть самой низкой и бесславной смертью!

Он продолжал повторять это с редким пылом, но я только пожал плечами и сказал, что пообещал Текилю достойную смерть, ту, что поможет ему отправиться в Валгаллу, а не в Нифльхейм. Эадред уставился на мой амулет-молот и завизжал, что в Халиверфолкланде не может быть милосердия к людям, напавшим на избранника самого Кутберта.

Мы спорили с ним, стоя на склоне холма, а четверо пленников, в цепях и веревках, сидели на земле под охраной личной стражи Гутреда. Там же собралось множество городского люда, ожидающего решения короля. Эадред вовсю разглагольствовал перед ним, говоря, что проявление слабости подорвет авторитет Гутреда. Церковники согласились с аббатом, что было неудивительно, и особенно горячо поддерживали Эадреда два недавно прибывших монаха, которые пришли сюда через холмы из Восточной Нортумбрии. Их звали Дженберт и Ида. Им обоим было лет по двадцать, и оба обязаны были повиноваться Эадреду. Очевидно, эти монахи ходили за холмы с каким-то поручением от аббата, а теперь, вернувшись в Кайр-Лигвалид, неистово доказывали, что пленники должны умереть мучительной и позорной смертью.

– Сжечь их! – настаивал Дженберт. – Так, как сами язычники сожгли множество святых! Поджарить их над адским пламенем!

– Повесить их! – настаивал Эадред.

Я чувствовал, хотя сам аббат этого и не замечал, что камбрелендские датчане, присоединившиеся к Гутреду, оскорблены горячностью священников, поэтому отвел короля в сторону и спросил:

– Как думаешь, ты сможешь остаться королем без поддержки датчан?

– Конечно нет.

– Но если ты предашь пленников-датчан мучительной смерти, их соплеменникам это не понравится. Они подумают, что ты предпочитаешь им саксов.

Гутред явно пребывал в замешательстве. Он был обязан своим троном Эадреду. И понимал, что не удержит корону, если аббат отступится от него, но он не удержит ее и в том случае, если лишится поддержки камбрелендских датчан.

– Как бы на моем месте поступил Альфред? – спросил у меня король.

– Он бы молился, – ответил я, – и заставил бы молиться всех этих священников и монахов, но в конце концов сделал бы все, что угодно, лишь бы сохранить свое королевство.

Гутред молча смотрел на меня.

– Все, что угодно, – медленно повторил я.

Гутред кивнул. Потом, нахмурившись, пошел обратно к Эадреду.

– Через день или два, – начал Гутред достаточно громко, чтобы его услышало большинство людей из толпы, – мы отправимся маршем на восток. Мы пересечем холмы и перенесем нашего благословенного святого в его новый дом в святой земле. Нам предстоит одолеть наших врагов, кем бы они ни были, и основать там новое королевство.

Он говорил на датском, но три или четыре человека переводили его слова на английский.

– Так будет, – сказал Гутред, и голос его окреп, – потому что мой друг аббат Эадред видел сон, посланный Богом и святым Кутбертом. И когда мы оставим этот город, чтобы пересечь холмы, мы отправимся в путь с благословения Господа нашего и при содействии святого Кутберта и обустроим лучшее на свете королевство, священное королевство, которое станет охранять магия христианства.

Эадред нахмурился, услышав слово «магия», но не стал протестовать.

– И мы создадим королевство правосудия! – очень громко произнес Гутред. – Королевство, в котором все люди будут верить в Бога и короля, однако при этом вовсе не обязательно будет поклоняться одному и тому же богу.

Теперь все слушали очень внимательно, а Дженберта с Идой, похоже, так и подмывало громко возразить против последнего заявления Гутреда. Но тот продолжал:

– Я вовсе не собираюсь заставлять одних людей принимать обычаи других. A в обычаях этих людей, – указал он на Текиля и его товарищей, – умирать с мечом в руках. Да будет так! И да смилостивится Господь над их душами.

Наступила тишина. Гутред повернулся к Эадреду и заговорил куда тише.

– Кое-кто, – произнес он по-английски, – сомневается, что мы можем победить датчан в бою. Так пусть же скептики увидят, как это сейчас произойдет.

Эадред напрягся, потом заставил себя кивнуть.

– Как прикажете, господин король, – сказал он.

И вот принесли ветви орешника и сложили из них круг. Датчане знали правила боя внутри такого круга: только один из противников мог остаться в живых, а если кто-то пытался бежать из отмеченного ветвями места, его убивали. Такой человек считался трусом и полным ничтожеством.

Гутред вызвался сам сражаться с Текилем, но я понял: король предлагает это потому, что от него ждут такого предложения, на самом же деле он вовсе не хочет очутиться лицом к лицу с бывалым воином. Кроме того, я был не в настроении пререкаться.

– Я сам справлюсь со всеми, – сказал я, и Гутред не стал спорить.

Теперь я стар. Очень стар. Иногда я теряю счет прожитым годам, но, должно быть, прошло лет восемьдесят с тех пор, как мать дала мне жизнь. Людей вроде меня очень мало, и лишь немногие из тех, что стояли в «стене щитов», прожили хотя бы половину такого срока. Я вижу, как люди наблюдают за мной, ожидая моей смерти, и, без сомнения, скоро я сделаю им такое одолжение. Они понижают голос, находясь рядом со мной, чтобы не потревожить старика, и это раздражает меня, потому что теперь я слышу не так хорошо, как прежде. Да и зрение у меня уже не то, что прежде, и я мочусь всю ночь напролет, и кости мои окоченели, и старые раны болят. Но каждый вечер, ложась в постель, я обязательно кладу рядом Вздох Змея или другой свой меч, чтобы суметь сжать рукоять, когда за мной придет смерть. И лежа в темноте, слушая, как море бьется о песок и ветер ерошит солому крыши, я вспоминаю, каково это – быть молодым, высоким, сильным и быстрым. И самоуверенным.

A именно таким я и был в те далекие времена. Я был Утредом, убийцей Уббы, и в 878 году, когда Альфред победил Гутрума, а Гутред взошел на трон Нортумбрии, мне исполнился двадцать один год, и мое имя знали везде, где люди точили мечи. Я был воином. Воином меча, и гордился этим.

Текиль это знал. Сам он был искусным воином, за плечами которого десятки битв, однако, перешагнув через ветви орешника, Текиль понял, что он мертвец.

Было бы неправдой сказать, что я совсем не нервничал. Люди, видевшие меня на полях сражений по всей Британии, гадали, испытывал ли я вообще хоть раз чувство страха. Разумеется, испытывал. Мы все чего-то боимся. Страх ползает внутри тебя, как дикий зверь, царапает когтями твои внутренности, делает слабыми твои мускулы, пытается сыграть дурную шутку с твоими кишками. Он хочет, чтобы ты корчился и плакал, но страх надо отбросить прочь и призвать все свое мастерство, и тогда тебе поможет свирепость. Многие люди пытались меня убить, желая похвастаться, что убили самого Утреда, но эта свирепость всякий раз помогала мне выжить.

A сейчас, полагаю, я слишком стар, чтобы умереть в битве, и поэтому жизнь бесцельно вытекает из меня капля за каплей. «Wyrd bið ful aræd», – говорим мы, и это правда. От судьбы не уйдешь.

И Текилю судьбой была предназначена смерть. Он сражался, вооруженный мечом и щитом, а еще я вернул ему кольчугу, поэтому никто не мог сказать, что бой был неравным. Сам я сражался вообще без доспехов. И без щита. Я был самоуверен и сознавал, что на меня смотрит Гизела, и мысленно посвящал этот бой ей.

Поединок едва ли продлился одну минуту, несмотря на то что я слегка прихрамывал с тех пор, как при Этандуне в мое правое бедро воткнулось копье, но хромота не делала меня медлительным.

Текиль стремительно ринулся на меня, надеясь сбить с ног щитом, а потом изрубить мечом, но я умело развернул его – и продолжил свое движение. Секрет победы в сражении на мечах как раз и заключается в том, чтобы продолжать двигаться. В том, чтобы танцевать. В «стене щитов» человек не может двигаться, только делать выпад вперед и бить, и рубить, и высоко держать щит, но внутри круга из орешниковых ветвей твоя жизнь зависит от подвижности и грациозности. Заставь противника отвечать на твои движения, не давай ему сохранить равновесие! И Текиль теперь двигался медленно, потому что был в кольчуге, а я – без доспехов. Но даже в доспехах я всегда оставался проворным, и у него не было шансов сравняться со мной в быстроте.

Он снова бросился на меня, и я пропустил его мимо, а потом сделал смертельный замах. Противник уже разворачивался ко мне лицом. Но я оказался быстрее, и Вздох Змея угодил ему в шею, как раз над краем кольчуги. Поскольку Текиль был без шлема, клинок сломал ему позвонки, и он рухнул в пыль.

Я убил его быстро, и он отправился в пиршественный зал мертвых, где когда-нибудь поприветствует меня.

Толпа зааплодировала. Я думаю, что зрители из числа саксов предпочли бы, чтобы пленников сожгли или истоптали лошадьми, но среди них было немало таких, которые ценили работу меча, – и они хлопали мне.

Гизела мне улыбалась.

Хильда не наблюдала за поединком. Она стояла с краю толпы с отцом Виллибальдом. Эти двое проводили долгие часы в разговорах, и я знал, что они беседуют о христианстве, но это меня не касалось.

Следующие два пленника были в ужасе. Текиль был их главарем, человеком, который ведет остальных, потому что он лучший боец, и в его внезапной смерти они увидели собственную участь. Ни один из них даже не дрался по-настоящему. Вместо того чтобы напасть на меня, оба лишь пытались защищаться, и второй пленник оказался достаточно умелым, чтобы парировать мои удары снова и снова, пока я не сделал широкий выпад. Он вскинул щит, и я пнул его в лодыжку, сбив с ног. Толпа разразилась приветственными криками, когда он умер.

Теперь в живых остался только мальчик Ситрик. Монахи, которые хотели повесить датчан, а теперь бесстыдно веселились при виде их бесславной смерти, втолкнули его в круг из ветвей орешника, и я увидел, что Ситрик даже не умеет держать меч, щит для него – всего лишь обуза. До его смерти оставалось одно биение сердца, убить мальчишку для меня было не труднее, чем прихлопнуть муху. Он тоже понял это и заплакал.

Мне требовалось восемь голов. У меня было только семь. Я уставился на мальчика, и тот не смог выдержать моего взгляда. Он отвел глаза в сторону и увидел кровавые полосы на земле – на том месте, где тела трех его убитых соплеменников оттащили прочь. Он упал на колени. Толпа начала глумиться. Монахи кричали, чтобы я его убил. Вместо этого я ждал, желая увидеть, что будет делать Ситрик, – и увидел, что он отчаянно превозмогает свой страх. Я видел, как мальчишка делает над собой усилие, чтобы прекратить реветь, справиться с дыханием, подчинить себе трясущиеся ноги и встать. Он поднял щит, шмыгнул носом и посмотрел мне в глаза.

Я показал на его меч, и он послушно поднял его, чтобы умереть, как подобает мужчине.

На его лбу, в том месте, где я ударил его рабскими кандалами, красовались багровые струпья.

– Как звали твою мать? – спросил я.

Он уставился на меня, словно лишившись дара речи. Монахи вопили, требуя его смерти.

– Как звали твою мать? – повторил я.

– Эльфлэд, – заикаясь, ответил он, но так тихо, что я не расслышал.

Я нахмурился, выжидательно глядя на него. Тогда он повторил, уже громче:

– Эльфлэд.

– Эльфлэд, мой господин, – поправил я.

– Ее звали Эльфлэд, мой господин, – послушно сказал он.

– Он была саксонкой?

– Да, мой господин.

– И что, она действительно пыталась отравить твоего отца?

Ситрик помолчал, потом понял, что, если скажет правду, это никому не принесет беды.

– Да, мой господин.

– И как именно? – Я возвысил голос, чтобы перекрыть шум толпы.

– Черными ягодами, мой господин.

– Пасленом?

– Да, мой господин.

– Сколько тебе лет?

– Не знаю, мой господин.

На вид ему было лет четырнадцать.

– Твой отец любит тебя? – спросил я.

Этот вопрос поставил его в тупик.

– Кто любит меня?

– Кьяртан. Он ведь твой отец, так?

– Точно не знаю, мой господин, – ответил Ситрик, и, вероятно, то была правда.

Кьяртан, должно быть, наплодил в Дунхолме сотню таких же щенков.

– A твоя мать? – спросил я.

– Я любил ее, мой господин, – сказал Ситрик, снова готовый заплакать.

Я сделал шаг навстречу, и меч в его руке дрогнул, но он попытался взять себя в руки.

– На колени, мальчишка, – велел я.

Теперь у него был непокорный вид.

– Я хочу умереть, как подобает, – ответил Ситрик, и голос его сорвался от страха.

– На колени! – прорычал я.

Испугавшись, он упал на колени и, когда я двинулся к нему, казалось, был не в силах шевельнуться. Я перевернул Вздох Змея, и Ситрик вздрогнул, ожидая, что я ударю его тяжелой рукояткой. Но вместо этого я протянул ему свой меч рукоятью вперед, и в глазах его появилось удивление.

– Возьми меч, – велел я, – и повторяй за мной.

Мальчишка все еще молча таращился на меня, потом ухитрился уронить щит и меч и положить ладони на рукоять Вздоха Змея. Я накрыл его руки своими ладонями.

– Повторяй за мной, – снова приказал я.

– Клянусь отныне быть твоим человеком, мой господин, – послушно повторил он, глядя на меня снизу вверх, – верно служить тебе до самой смерти.

– И после нее, – сказал я.

– И после нее, мой господин. Клянусь.

Дженберта и Иду эта сцена страшно возмутила. Оба монаха перешагнули через орешниковые прутья и закричали, что мальчик должен немедленно умереть, что такова Божья воля. Ситрик вздрогнул, когда я вырвал Вздох Змея из его рук и сделал круговой замах. Зазубренный клинок, покрытый свежей кровью, устремился к монахам, а потом застыл, его кончик был у самого горла Дженберта.

И тут ко мне пришла ярость – ярость битвы, жажда крови, веселье убийства. Я едва удерживался, чтобы не позволить Вздоху Змея забрать еще одну жизнь. Меч жаждал этого, я чувствовал, как он дрожит в моей руке.

– Ситрик – мой человек, – заявил я монахам. – И отныне каждый, кто его тронет, станет моим врагом. И я убью тебя, монах, если ты его тронешь, убью не задумываясь! – Я уже кричал. Наконец, с трудом сумев отвести острие Вздоха Змея от горла Дженберта, я описал мечом круг, охватывающий всю толпу. – Еще кто-нибудь из вас возражает против того, что Ситрик – мой человек? Хоть кто-нибудь? Ну же?

Никто не подал голоса. В порывах ветра, проносившегося через Кайр-Лигвалид, все почуяли запах смерти, поэтому никто не решился заговорить, но их молчание не утолило моего гнева.

– Ну же? – прокричал я, отчаянно желая, чтобы кто-нибудь принял мой вызов. – Потому что, если найдется такой человек, он сможет убить мальчишку! Он сможет убить его, стоящего на коленях, но сперва этому человеку придется убить меня!

Дженберт молча наблюдал за мной. У него были узкое смуглое лицо и умные глаза. Рот его был слегка кривым, возможно, из-за какого-то несчастного случая, приключившегося с ним в детстве, и поэтому казалось, будто монах недобро усмехается. Я хотел вырвать его гнилую душонку из тощего тела. Он тоже не отказался бы прикончить меня, но не осмеливался даже шевельнуться. Никто не двигался, пока наконец Гутред не перешагнул через ветки орешника и не протянул руку Ситрику.

– Добро пожаловать, – сказал он мальчику.

Отец Виллибальд, который побежал ко мне, услышав мои свирепые вызывающие крики, также переступил через ветки.

– Ты можешь вложить меч в ножны, мой господин, – сказал он ласково.

Священник был слишком испуган, чтобы приблизиться вплотную, но все-таки достаточно храбр, чтобы встать передо мной и осторожно отвести в сторону Вздох Змея.

– Ты можешь вложить меч в ножны, – повторил он.

– Мальчик будет жить! – прорычал я ему.

– Да, мой господин, – мягко произнес Виллибальд, – мальчик будет жить.

Гизела наблюдала за мной, и глаза ее ярко блестели, как в тот день, когда она обнимала своего брата, вернувшегося из рабства.

Хильда же наблюдала за Гизелой.

A что касается меня, то у меня все еще недоставало одной отрубленной головы.

* * *

Мы выступили на рассвете – армия, отправляющаяся на войну.

Люди Ульфа двигались в авангарде, потом шла толпа священников, несущих три драгоценных сундука аббата Эадреда, а за ними ехал Гутред на белой кобыле. Гизела шла рядом с братом, а я пешком двигался за ней, в то время как Хильда вела в поводу Витнера. Потом, заметив, что моя подруга устала, я настоял, чтобы она села в седло.

Хильда выглядела как монахиня. Она заплела в косы свои длинные золотистые волосы и обернула их вокруг головы, а поверх накинула светло-серый капюшон плаща. На шее у нее висел простой деревянный крест, и она все теребила его, пока ехала верхом.

– Они не дают тебе покоя? – спросил я.

– Кто?

– Священники. Отец Виллибальд и другие. Небось уговаривают тебя вернуться в монастырь?

– Мне не дает покоя Бог, – ответила Хильда.

Я поднял на нее глаза, и она улыбнулась, словно заверяя, что, несмотря на душевные терзания, не будет для меня обузой.

– Я молилась святому Кутберту, – сказала она.

– И он тебе ответил?

Хильда потеребила крест.

– Я просто молилась, – спокойно произнесла она, – и это еще только начало.

– Тебе не нравится быть свободной? – спросил я без обиняков.

– Я женщина. Как я могу быть свободной? – засмеялась Хильда.

Я ничего не ответил, и она улыбнулась мне.

– Мы, женщины, всегда подчиняемся, – сказала Хильда. – Богу, отцу, мужу. Так уж заведено на свете.

Она говорила без горечи, словно просто утверждала очевидное. И это было правдой. Она происходила из хорошей семьи, и если бы в детстве ее не отдали Церкви, то наверняка отдали бы мужчине. Такова уж женская доля. Правда, со временем я познакомился с женщиной, которая бросила вызов такой судьбе, но Хильда напоминала вола, который в праздничный день скучает по своему ярму.

– Теперь ты свободна, – сказал я.

– Нет, – ответила она. – Я завишу от тебя. – Она посмотрела на Гизелу, которая смеялась каким-то словам своего брата. – И ты хорошо заботишься обо мне, Утред, и не позоришь меня.

Хильда имела в виду, что я не унижаю ее, хотя вполне мог бы бросить и начать ухаживать за Гизелой. Заметив выражение моего лица, Хильда засмеялась.

– Во многих отношениях ты хороший христианин.

– Я?!

– Ты пытаешься поступать правильно, ведь так?

Хильда снова рассмеялась: наверняка вид у меня был ошарашенный.

– Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал, – сказала она.

– Если только это в моих силах, – осторожно ответил я.

– Поклянись, что не украдешь голову святого Освальда, чтобы у тебя стало восемь отрубленных голов.

Я засмеялся, почувствовав облегчение: обещание, которого Хильда от меня ждала, не имело отношения к Гизеле.

– Вообще-то, я подумывал об этом, – признался я.

– Знаю, что подумывал, но из этого ничего не выйдет. Освальд слишком стар. И Эадред будет убит горем.

– A что в этом плохого?

Хильда не обратила внимания на мои последние слова.

– Семи голов вполне достаточно, – настаивала она.

– Восемь было бы лучше.

– Нельзя же быть таким жадным, – заметила Хильда.

Семь голов были зашиты в мешок. Ситрик погрузил его на ослика, которого вел на веревке. Вокруг мешка жужжали мухи, и из него страшно воняло, поэтому Ситрик шел в одиночестве.

Мы были странной армией. Не считая священников, нас насчитывалось триста восемнадцать человек, причем с нами шли по крайней мере столько же женщин и детей и, как обычно, несколько десятков собак. Шестьдесят или семьдесят священников и монахов я охотно обменял бы на дополнительных лошадей и воинов. Откровенно говоря, я сомневался, что из трехсот восемнадцати человек хотя бы сотня стоила того, чтобы поставить ее в «стену щитов». Положа руку на сердце, мы были не армией, а настоящим сбродом.

Монахи распевали на ходу. Я полагал, что они поют на латыни, но не понимал ни единого слова. Они набросили на гроб святого Кутберта прекрасную зеленую ткань, вышитую крестами, и тем утром вороны обделали ткань. Сперва я принял это за дурное предзнаменование, но потом решил, что раз ворон – птица Одина, он просто выказывает свое неудовольствие мертвому христианину. Поэтому я поаплодировал шутке бога, заслужив тем самым злобные взгляды братьев Иды и Дженберта.

– A что мы будем делать, если, добравшись до Эофервика, обнаружим, что Ивар уже вернулся туда? – спросила Хильда.

– Убежим, конечно.

Она засмеялась.

– Ты счастлив, правда? – спросила она.

– Да.

– Почему?

– Потому что я далеко от Альфреда.

И я понял, что ответил чистую правду.

– Альфред – хороший человек, – укоризненно заметила Хильда.

– Хороший, – согласился я, – но, признайся, тебе хоть раз хотелось оказаться в его компании? Ты когда-нибудь запоминала шутку, чтобы поделиться ею с Альфредом? Кто-нибудь хоть раз сидел вместе с ним у огня, загадывая королю загадки? Мы когда-нибудь пели с ним вместе? Альфред только и знает, что беспокоиться о том, чего хочет бог, и составлять правила, чтобы ублажить своего бога, и если человек что-нибудь для него сделает, Альфреду всегда этого мало, потому что его несчастный бог всегда хочет большего.

Хильда улыбнулась своей обычной терпеливой улыбкой, как и всегда, когда я оскорблял ее Бога.

– Альфред хочет, чтобы ты вернулся, – сказала она.

– Ему нужен мой меч, а не я.

– Ты вернешься?

– Ни за что, – твердо ответил я.

Но кто из нас в силах увидеть свое будущее? Вот и я не знал, что уготовили мне пряхи, прядущие нити наших судеб. Я надеялся каким-то образом вместе со всем этим сбродом уничтожить Кьяртана и взять Беббанбург, однако суровый здравый смысл говорил мне, что это невозможно. С другой стороны, кто бы мог вообразить, что освобожденный раб будет принят в качестве короля как датчанами, так и саксами?!

– Неужели ты никогда не вернешься к Альфреду? – спросила Хильда с сомнением.

– Никогда, – сказал я.

И услышал, как пряхи смеются надо мной, и испугался, что судьба свяжет меня с Альфредом. Неужели я больше не буду сам себе господином? Ну уж нет, я не собираюсь, подобно Хильде, слепо подчиняться судьбе. Я должен свершить кровную месть.

Мы следовали через холмы по римской дороге. Очень медленно (у нас ушло на дорогу целых пять дней), но быстрее двигаться мы не могли, потому что монахи несли на плечах труп святого. Каждую ночь они читали молитвы, и каждый день к нам присоединялись все новые люди, поэтому в последний день нашего марша к Эофервику, когда мы пересекали плоскую равнину, нас было уже почти пятьсот человек.

Ульф, который гордо именовал себя ярлом Ульфом, возглавлял наше шествие под знаменем с орлиной головой. Он проникся расположением к Гутреду, и теперь мы с Ульфом были ближайшими советниками короля. Эадред, конечно, тоже был приближенным Гутреда, но аббат плохо разбирался в войне. Как и большинство церковников, он утверждал, что Бог дарует нам победу, этим весь его вклад в общее дело и ограничивался. Мы же с Ульфом, напротив, могли многое сказать о войне и армии. Суть наших высказываний сводилась к тому, что пятисот наполовину обученных людей далеко недостаточно, чтобы взять Эофервик, если Эгберт решит его защищать.

Но Эгберт был в отчаянии. В священной книге христиан есть история о короле, который увидел на стене некую надпись. Я слышал эту историю несколько раз, но не запомнил подробностей, кроме того, что слова, которые он прочитал на стене, страшно напугали короля. Думаю, их написал христианский бог, хотя и не уверен. Я мог бы при желании выяснить все детали у духовника своей жены, которая была очень набожной женщиной. Но всегда боялся, что священник начнет пресмыкаться и умолять, чтобы я увеличил паек рыбы, эля и дров, которые получает его семья. A мне совершенно не хотелось этого делать, поэтому я так и не узнал детали. Ну и не важно. Жил-был король, однажды он прочитал на стене какие-то слова, которые его напугали. Вот и все.

A сейчас Виллибальд тоже вспомнил историю о том короле. Он плакал, когда мы вошли в город, плакал от счастья, а когда выяснилось, что Эгберт не сопротивляется нам, Виллибальд начал кричать про короля, который увидел на стене надпись. Он выкрикивал это снова и снова, и тогда его слова не имели для меня смысла, но теперь я знаю, что он имел в виду. Виллибальд хотел этим сказать, что Эгберт знал: он проиграл, еще не начав сражения.

В Эофервике ожидали возвращения короля Ивара, и многие жители, боясь мести датчан, покинули город. У Эгберта, конечно, имелась личная стража, но большинство телохранителей бросили его, так что теперь стражников насчитывалось всего двадцать восемь человек. И ни один из них не захотел умирать за короля, который видит надписи на стенах, а оставшиеся жители даже не потрудились покрепче закрыть городские ворота или попробовать защитить палисад. Поэтому армия Гутреда вошла в город, не встретив никакого сопротивления. Мало того, нас приветствовали как желанных гостей.

Думаю, жители Эофервика считали, что мы явились защищать их от Ивара, а не отбирать корону у Эгберта, но даже когда они узнали правду, то все равно выглядели вполне довольными.

Разумеется, их особенно воодушевило присутствие святого Кутберта. Эадред водрузил гроб святого в церкви архиепископа, открыл крышку, и народ столпился, чтобы посмотреть на мертвеца и помолиться ему.

Вульфера, архиепископа, не было в городе, но отец Хротверд все еще был там и до сих пор читал свои безумные проповеди. Он немедленно прилип к Эадреду. Полагаю, Хротверд тоже видел надпись на стене. Что же касается меня, то я видел лишь кресты, нацарапанные на дверях домов. Это был знак, что здесь живут христиане, но большинство выживших датчан тоже на всякий случай выставили кресты. A люди Гутреда были настроены грабить. Эадред пообещал им распутных женщин и горы серебра, но теперь аббат прилагал все усилия, чтобы защитить христианский город от датчан Гутреда.

Беспорядки все-таки были, но небольшие. У горожан хватило ума самим предложить нашей армии монеты, еду и эль, чтобы не допустить грабежей, а Гутред обнаружил ящики с серебром во дворце и раздал деньги своим воинам. Ну а если учесть, что в тавернах имелось много эля, пришельцы из Камбреленда были вполне довольны и даже счастливы.

– Что бы сделал на моем месте Альфред? – спросил меня Гутред в первый же вечер, проведенный в Эофервике.

Я уже начал привыкать к этому вопросу, потому что Гутред каким-то образом убедил себя, что Альфред – король, которому стоит подражать. На сей раз Гутреда интересовало, как поступить с Эгбертом, которого нашли в королевской спальне. Его притащили в большой зал, где он упал перед Гутредом на колени и поклялся ему в верности. То было странное зрелище: один король, стоящий на коленях перед другим в старом римском зале, освещенном жаровнями, которые наполняли дымом верхнюю часть помещения. За спиной у Эгберта на коленях стояли его придворные и слуги, и все они, шаркая, ползли вперед, чтобы тоже присягнуть на верность Гутреду.

Эгберт казался старым, больным и несчастным, в то время как Гутред весь светился молодостью, здоровьем и силой. Я нашел кольчугу Эгберта и отдал ее Гутреду. Он надел ее, потому что это придавало ему царственный вид. Гутред был приветлив и великодушен со свергнутым королем: поднял его с колен и расцеловал в обе щеки, а потом вежливо пригласил сесть рядом с собой.

– Убей старого ублюдка, – посоветовал Ульф.

– Я желаю проявить милосердие, – царственно проговорил Гутред.

– Идиотское желание, – резко ответил Ульф.

Он был в дурном настроении, потому что не обнаружил в Эофервике и четверти того, что собирался награбить. С другой стороны, Ульф нашел здесь двух близняшек, которые ублажили его, поэтому не слишком жаловался.

После того как церемония подошла к концу и Эадред проревел благодарственную молитву, Гутред отправился вместе со мной прогуляться по городу.

Думаю, он хотел показать свою новую кольчугу, а может, просто проветриться, ибо дворец был наполнен дымом. Он пил эль в каждой таверне, шутил с людьми на датском и на английском, поцеловал не меньше пятидесяти девушек, а потом вдруг повел меня на укрепления, и некоторое время мы шагали молча, пока не дошли до восточной окраины города. Там я остановился и бросил взгляд через поля туда, где река блестела в лунном свете, словно лист серебра.

– Вот здесь погиб мой отец, – сказал я.

– С мечом в руке?

– Да.

– Это хорошо, – кивнул Гутред, забыв на миг, что он христианин. – Но для тебя то был печальный день.

– Не такой уж и печальный, – возразил я, – потому что я встретил ярла Рагнара. И мне никогда особо не нравился мой отец.

– Не нравился? – удивленно спросил Гутред. – Почему?

– Он был слишком угрюмым, – ответил я. – Люди жаждали его одобрения, а получали недоброжелательность.

– Значит, ты похож на него.

Пришел мой черед удивиться.

– Я?

– Мой угрюмый Утред, – сказал Гутред. – Весь – сплошной гнев и угроза. Так посоветуй, что мне делать с Эгбертом?

– Лично мне по душе предложение Ульфа.

– Ульф убил бы кого угодно, потому что это избавило бы его от всех проблем. A что бы сделал на моем месте Альфред?

– Думаю, это не важно.

– Нет, важно, – настаивал Гутред, – поэтому ответь мне.

Было в Гутреде что-то такое, что всегда заставляло меня говорить ему правду, ну или почти всегда. У меня возникло искушение ответить, что Альфред вытащил бы старого короля на рыночную площадь и отрубил бы ему голову, но я знал, что он сроду такого не сделал бы. Пощадил же Альфред своего предателя-кузена после Этандуна, оставил в живых своего племянника Этельвольда, хотя этот племянник имел больше прав на трон, чем он сам.

– Он бы не стал убивать Эгберта, – вздохнул я, – но Альфред – набожный дурак.

– Он не дурак, – возразил Гутред.

– Его приводит в ужас неодобрение Бога, – объяснил я.

– Ну что же, этого, пожалуй, стоит бояться.

– Убей Эгберта, мой господин! – воскликнул я. – Если ты оставишь его в живых, он попытается вернуть свое королевство. К югу отсюда у Эгберта есть поместья. Он может поднять тамошних людей, отведет их к Ивару, а Ивар захочет снова видеть Эгберта на троне. Эгберт – враг!

– Он старик, больной и испуганный, – терпеливо отвечал Гутред.

– Вот и избавь престарелого ублюдка от страданий, – гнул свое я. – Если пожелаешь, я сделаю это для тебя. Я еще никогда не убивал королей.

– A тебе бы хотелось?

– Я убью его для тебя, – повторил я. – Эгберт позволил своим саксам резать датчан! Он не так жалок, как ты думаешь.

Гутред неодобрительно посмотрел на меня.

– Я знаю тебя, Утред, – ласково произнес он. – Ты хочешь иметь полное право хвастаться, что не только убил Уббу на морском побережье и сбросил с коня Свейна Белую Лошадь, но и отправил короля Эофервика Эгберта в холодную могилу.

– И убил Кьяртана Жестокого, – отозвался я. – И зарезал Эльфрика, который незаконно захватил Беббанбург.

– Я рад, что не вхожу в число твоих врагов, – беспечно проговорил Гутред, потом поморщился. – Какой здесь кислый эль.

– В этих краях его делают по-другому, – объяснил я. – A что посоветовал тебе сделать аббат Эадред?

– Разумеется, то же самое, что ты и Ульф. Убить Эгберта.

– В кои-то веки я согласен с Эадредом.

– Но Альфред не убил бы его, – твердо заявил Гутред.

– Альфред – король Уэссекса, – ответил я. – Ему не угрожает Ивар, и у него нет соперника вроде Эгберта.

– Но Альфред – хороший король, – настаивал Гутред.

Я в отчаянии пнул частокол и поинтересовался:

– Почему ты хочешь оставить Эгберту жизнь? Чтобы понравиться здешнему народу?

– Да, я хочу нравиться людям.

– Они должны тебя бояться, – возмутился я. – Ты король! Ты должен быть безжалостным. Ты должен внушать страх!

– A разве Альфред внушает страх?

– Да, – ответил я и сам удивился, поняв, что сказал правду.

– Потому что он безжалостный?

– Нет, просто люди боятся вызвать его неудовольствие, – покачал я головой.

Я никогда не сознавал этого раньше, но теперь мне внезапно стало ясно: хотя Альфред вовсе не был безжалостным и был склонен проявлять милосердие, однако все равно внушал страх.

Думаю, люди подчинялись Альфреду, понимая, что он и сам живет под кнутом. Кнутом Альфреда был страх вызвать неудовольствие Бога. Он никогда не мог избавиться от этого страха. Ему никогда не удавалось быть настолько хорошим, как хотелось бы, но он никогда не переставал пытаться. Что касается меня, я уже давно принял то, что я несовершенен, но Альфред никогда не мог смириться с этим по отношению к себе.

– Мне бы хотелось, чтобы люди боялись вызвать мое неудовольствие, – мягко проговорил Гутред.

– Тогда позволь мне убить Эгберта, – ответил я.

Но я напрасно тратил время, убеждая его. Гутред, вдохновленный своим кумиром Альфредом, пощадил Эгберта, и в конце концов выяснилось, что он поступил правильно. Он вынудил старого короля удалиться в монастырь к югу от реки и приставил к нему монахов, которые следили за тем, чтобы Эгберт не покидал монастырских стен. Монахи выполнили приказ, и не прошло и года, как Эгберт умер от какой-то болезни, которая превратила его в истерзанный болью мешок костей и сухожилий. Его похоронили в большой церкви у Эофервика, хотя ничего из этого я не видел.

Лето было уже в разгаре, и каждый день я опасался увидеть людей Ивара, следующих на юг, но вместо этого до нас дошли слухи о великой битве между Иваром и скоттами. Поскольку вечно циркулировали подобные слухи, которые в основном оказывались ложными, я не обратил на них особого внимания, но Гутред решил поверить в эту историю и разрешил большей части своей армии вернуться в Камбреленд, чтобы собрать урожай.

Таким образом, в Эофервике остался лишь маленький гарнизон. В том числе и личная стража Гутреда, и каждое утро я заставлял их упражняться в сражении на мечах, со щитами, с копьями, и каждый день заставлял их чинить стену Эофервика, обвалившуюся в слишком многих местах.

Решение Гутреда позволить людям уйти показалось мне неразумным, но он заявил, что следует собрать урожай, дабы потом не голодать. И он был совершенно уверен, что все вернутся. И снова оказался прав. Люди действительно вернулись. Ульф привел их назад из Камбреленда и потребовал, чтобы ему рассказали, чем будет заниматься вновь собирающаяся армия.

– Мы отправимся на север, к поселению Кьяртана, – ответил Гутред.

– И Эльфрика, – настойчиво добавил я.

– Конечно, – отозвался Гутред.

– Сколько добычи можно взять у Кьяртана? – заинтересовался Ульф.

– Безмерно много, – ответил я, вспомнив рассказ Текиля. Я предусмотрительно умолчал о свирепых псах, охраняющих серебро и золото. – Такое богатство, как у Кьяртана, вам и не снилось.

– Ну, тогда пора точить мечи, – отозвался Ульф.

– A у Эльфрика припрятано еще больше богатств, – добавил я, хотя понятия не имел, правду ли говорю.

Так или иначе, я искренне верил, что мы сможем взять Беббанбург. Ну и что с того, что эту крепость еще никогда не брали враги? В жизни нет ничего невозможного. Все зависело от Ивара. Если удалось бы его победить, Гутред стал бы самым могущественным человеком в Нортумбрии. A поскольку Гутред был моим другом, я верил, что он не только поможет мне убить Кьяртана и таким образом отомстить за Рагнара Старшего, но и вернет мне мои законные земли и крепость у моря.

Таковы были мои мечты тем летом. Я думал, что меня ждет золотая судьба, если только я смогу укрепить королевство Гутреда, но я опрометчиво позабыл о трех коварных пряхах, что сидят у корней древа жизни и плетут нити наших судеб.

Отец Виллибальд хотел вернуться в Уэссекс, и я не мог его за это винить. Он был восточным саксом, и ему не нравилась Нортумбрия. Я помню, как однажды ночью, когда мы ужинали елдером – это спрессованное и запеченное коровье вымя, – я жадно поглощал это блюдо, говоря, что так вкусно не ел с тех пор, как был ребенком. Бедный Виллибальд не смог проглотить даже одного куска и выглядел так, как будто его вот-вот стошнит. Я насмехался над священником, называя его слабаком-южанином. Ситрик, который теперь был моим слугой, принес ему вместо вымени хлеб с сыром, а мы с Хильдой вдвоем доели елдер.

Хильда тоже была южанкой, но не такой привередливой, как Виллибальд. Именно той ночью, весь скривившись при виде елдера, он сообщил нам, что хочет вернуться к Альфреду.

До нас доходило мало новостей из Уэссекса, мы лишь знали, что там царит мир. Гутрум, конечно, был побежден и принял крещение как одно из условий мирного договора, который он заключил с Альфредом. При крещении он взял имя Этельстан, что означало «благородный камень», и Альфред стал его крестным отцом. В донесениях с юга говорилось, что Гутрум – или как там теперь его звали – хранит мир. Альфред жив, в Уэссексе все спокойно, – вот, пожалуй, и все, что нам было известно.

Гутред решил отправить к Альфреду послов. Он отобрал четверых датчан и четверых саксов, рассудив, что такой отряд сможет невредимым проехать на юг по территории обоих народов. Отца Виллибальда он назначил своим посланником. Священник записал письмо короля, скрипя пером по куску свежевыделанного пергамента.

– С помощью Божьей, – диктовал Гутред, – я взял королевство Нортумбрия…

– Которое зовется теперь Халиверфолкланд, – вставил Эадред.

Гутред вежливо махнул рукой, давая понять, что Виллибальд может сам решить, добавлять ли эту фразу.

– И с благословения Божьего я правлю этой землей мирно и справедливо…

– Не так быстро, мой господин, – попросил священник.

– И должен же кто-то научить здешних жителей правильно варить эль, – продолжал Гутред.

– И должен же кто-то научить… – повторил себе под нос Виллибальд.

– Нет-нет, святой отец! Этого писать не надо! – рассмеялся Гутред.

Бедный Виллибальд. Письмо оказалось таким длинным, что пришлось растянуть, выскоблить и обрезать шкуру еще одного ягненка. Послание все тянулось и тянулось – в нем говорилось о святом Кутберте и о том, как он привел Армию Святых Людей в Эофервик, а также сообщалось о намерениях Гутреда сделать для святого гробницу. В письме упоминалось, что у короля до сих пор еще есть враги, способные помешать всем этим благим намерениям, но они описывались, на мой взгляд, как-то очень уж легкомысленно, как будто Ивар, Кьяртан и Эльфрик были лишь мелкими, незначительными помехами. В послании короля Уэссекса просили молиться за Гутреда и его подданных и заверяли, что такие молитвы каждый день возносятся за него самого христианами Халиверфолкланда.

– Я должен послать Альфреду подарок, – сказал Гутред. – Как ты думаешь, что бы ему понравилось?

– Святые мощи, – угрюмо сказал я.

Это оказалось удачным предложением, потому что Альфред ничего не любил так, как святые реликвии, но их в Эофервике было немного. Правда, в церкви архиепископа раньше имелись сокровища вроде губки, с которой дали напиться вина Иисусу, когда тот умирал, или уздечки Валаамовой ослицы (лично я понятия не имел, кто такой Валаам, а уж почему его зад считался святым, оказалось для меня и вовсе неразрешимой загадкой)[4]. Всего таких реликвий было около дюжины, но архиепископ предусмотрительно забрал их с собой, и никто не знал наверняка, где сейчас Вульфер. Я полагал, что он присоединился к Ивару. Хротверд сказал, что у него якобы есть семена сикаморы, которая упоминается в Евангелии, но, когда он открыл серебряную шкатулку, в ней не оказалось ничего, кроме пыли.

В конце концов я предложил выдернуть зубы у святого Освальда. Эадред поначалу вознегодовал, услышав это, но потом решил, что идея не столь уж плоха. Принесли клещи, открыли маленький сундучок, и один из монахов выдернул два желтых, похожих на колышки зуба у мертвого короля. Мы положили их в красивый серебряный горшок, в котором Эадред обычно держал копченых устриц.

Посольство отбыло утром в конце августа. Гутред отвел Виллибальда в сторону и передал ему на словах последнее сообщение для короля Уэссекса. Гутред заверял его, что хотя он сам и датчанин, однако тоже христианин, и умолял Альфреда отрядить своих воинов, дабы сражаться за Господню землю, если Нортумбрии будут угрожать враги.

Я подумал, что это все равно что мочиться на ветер: у Уэссекса имелось достаточно своих собственных врагов, чтобы его короля заботила судьба Нортумбрии.

Я тоже отвел Виллибальда в сторону. Мне было жаль, что он уезжает: священник всегда нравился мне. Виллибальд был хорошим человеком, но я видел, что ему не терпится снова увидеть Уэссекс.

– Сделай для меня кое-что, святой отец, – попросил я.

– Если это в моих силах, – осторожно ответил он.

– Передай мои приветствия королю.

Виллибальд явно почувствовал облегчение, как будто ожидал, что я попрошу о куда более обременительном одолжении. Ну что ж, так оно и было, и минуту спустя ему предстояло в этом убедиться.

– Король захочет узнать, когда ты вернешься, Утред, – сказал священник.

– Когда придет время, – ответил я, хотя, честно говоря, мог навестить Уэссекс лишь по одной-единственной причине – чтобы забрать клад, спрятанный мной в Фифхэдене.

Теперь я жалел, что закопал сокровища именно в Уэссексе.

– A еще я хочу, чтобы ты отыскал ярла Рагнара, – сказал я Виллибальду.

Он широко распахнул глаза и уточнил:

– Заложника?

– Найди его, – повторил я, – и передай ему от меня весточку.

– Если смогу, – сказал Виллибальд, по-прежнему очень осторожно.

Я с такой силой сжал плечи священника, желая убедиться, что он внимательно слушает, что бедняга поморщился.

– Ты найдешь Рагнара, – угрожающе произнес я, – и передашь ему послание! Скажи, что я собираюсь на север, чтобы убить Кьяртана. И еще передай, что его сестра жива и я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти ее и уберечь. Скажи ему, что я клянусь в том своей жизнью. И еще передай, чтобы Рагнар явился сюда, как только его освободят.

Я заставил Виллибальда повторить все это и поклясться на распятии, что он доставит Рагнару мое сообщение. Священнику явно не хотелось произносить клятву, но он боялся моего гнева, поэтому сжал в руке маленький крест и дал торжественное обещание.

A потом он уехал.

* * *

И у нас снова появилась армия, потому что урожай был собран, и пора было двигаться на север.

Гутред отправлялся на север по трем причинам. Во-первых, чтобы победить Ивара; во-вторых, присутствие Кьяртана в Нортумбрии беспокоило его, словно гноящаяся рана; и в-третьих, Эльфрик должен был подчиниться власти Гутреда. Ивар был опаснее всех, и он наверняка разбил бы нас, если бы повел свою армию на юг. Кьяртан был менее опасен, но его следовало уничтожить, потому что в Нортумбрии не будет мира, покуда он жив. Эльфрик представлял собой еще меньшую угрозу, чем Кьяртан.

– Твой дядя – король Беббанбурга, – сказал мне Гутред, когда мы маршировали на север.

– Он сам себя так назвал? – сердито спросил я.

– Нет-нет! Для этого у него слишком много здравого смысла. Но в действительности он и есть король. Земли Кьяртана – своего рода барьер, так ведь? Поэтому правление Эльфрика не простирается дальше Дунхолма.

– Раньше мы были королями Беббанбурга, – сказал я.

– Да? – удивленно спросил Гутред. – Королями Нортумбрии?

– Берниции, – ответил я.

Гутред никогда не слышал этого названия.

– Она занимала весь север Нортумбрии, – объяснил я, – а все земли вокруг Эофервика были королевством Дейра.

– Потом они объединились? – заинтересовался Гутред.

– Потом мы убили их последнего короля. Но это было много лет тому назад. Задолго до появления христианства.

– Итак, ты заявляешь, что имеешь право быть королем этих земель? – спросил Гутред.

К моему удивлению, в голосе его слышалось подозрение.

Я пристально уставился на своего спутника, и он покраснел.

– Признайся, Утред, ты все-таки хочешь быть тамошним королем? – настаивал он, пытаясь сделать вид, что ему безразличен мой ответ.

Я засмеялся.

– Господин король, если ты вернешь мне Беббанбург, я встану перед тобой на колени и поклянусь в вечной верности тебе и твоим потомкам!

– Потомкам, говоришь? – весело отозвался он. – Ты видел Осбурх?

– Видел.

Осбурх была племянницей Эгберта, саксонкой и жила во дворце, когда мы взяли Эофервик. Ей исполнилось четырнадцать, она была пухленькой, темноволосой и довольно хорошенькой.

– Как думаешь, если я на ней женюсь, – спросил меня Гутред, – Хильда согласится стать ее компаньонкой?

– Спроси у нее сам, – ответил я, мотнув головой назад, в сторону следовавшей за нами Хильды.

Накануне я предложил ей вернуться в Уэссекс с отцом Виллибальдом, но Хильда заявила, что еще не готова встретиться с Альфредом. Я прекрасно понимал ее, а потому не настаивал.

– Думаю, она сочтет за честь стать компаньонкой твоей жены, – сказал я Гутреду.

* * *

В первую ночь похода мы встали лагерем в Онхрипуме, где маленький монастырь дал приют Гутреду, Эадреду и множеству церковников. Теперь в нашей армии насчитывалось около шестисот человек, почти половина из них – конные, поэтому огни нашего лагеря осветили все поля вокруг монастыря. Как командир личной стражи короля, я разбил свой лагерь поближе к зданиям монастыря, а мои подчиненные (теперь их насчитывалось сорок человек, почти все в кольчугах, награбленных в Эофервике) расположились неподалеку от монастырских ворот.

Первую часть ночи я стоял на часах вместе с Клапой и двумя саксами. Со мной был и Ситрик. Хотя я называл его своим слугой, но вовсю учил владеть мечом и щитом. Мне казалось, что через год-другой из мальчишки получится неплохой воин.

– Ты хорошо присматриваешь за головами? – спросил я его.

– Ох, и воняет же от них! – скривился Клапа.

– Не больше, чем от тебя самого, Клапа, – осадил я верзилу.

– Они в безопасности, мой господин, – заверил Ситрик.

– Вообще-то, у меня должно было быть восемь голов, – заметил я и шутливо обхватил пальцами шею парнишки. – У тебя костлявая шейка, Ситрик.

– Но крепкая, мой господин, – ответил он.

Как раз в этот миг дверь монастыря открылась, и из нее выскользнула Гизела в черном плаще.

– Тебе следовало бы спать, моя госпожа, – пожурил ее я.

– Я не могу уснуть. Хочу прогуляться.

Гизела с вызовом уставилась на меня. Ее губы были чуть приоткрыты, и пламя костра поблескивало на ее крупных красивых зубах и отражалось в бездонных глазах.

– Куда ты хочешь пойти? – спросил я.

Она пожала плечами, все еще глядя на меня, и я подумал, что Хильда спит в монастыре.

– Оставляю тебя за главного, Клапа, – сказал я, – и, если вдруг явится Ивар, убей ублюдка.

– Да, мой господин.

Я слышал, как стражники захихикали, когда мы с Гизелой пошли прочь. Пришлось хорошенько на них рявкнуть, чтобы они замолчали. Я повел Гизелу к деревьям, что росли к востоку от монастыря, потому что там было темно. Она взяла меня за руку.

Гизела молчала, довольствуясь тем, что идет рядом со мной.

– Ты не боишься ночи? – спросил я ее.

– С тобой – нет.

– Когда я был ребенком, – произнес я, – то превратился в скедугенгана.

– A что такое скедугенган?

Слово было саксонским, незнакомым для нее.

– Движущаяся Тень, – пояснил я. – Создание, которое крадется во мраке ночи.

Неподалеку заухала сова, и пальцы Гизелы невольно сжали мою руку.

Мы остановились под деревьями, кроны которых ерошил ветер. Сквозь листья пробивался скудный свет лагерных костров, и я приподнял лицо Гизелы и посмотрел на нее сверху вниз. Она была высокой, но все же на голову ниже меня. Она позволила себя рассматривать, потом закрыла глаза, и я осторожно провел пальцем вниз по ее длинному носу.

– Послушай… – начал было я, но потом замолчал.

– Да, – отозвалась она, как будто знала, что я собирался сказать.

Я заставил себя отвернуться от Гизелы.

– Я не могу сделать Хильду несчастной.

– Она сказала мне, что вернулась бы в Уэссекс с отцом Виллибальдом, но хочет посмотреть, возьмешь ли ты Дунхолм, – ответила моя спутница. – Она говорит, что молится, чтобы тебе это удалось, и что Бог подаст ей знак, будет ли сопутствовать тебе удача.

– Она так сказала?

– Хильда полагает, что это будет одновременно и зна́ком, говорящим, что она может вернуться в монастырь. Так она сказала мне этой ночью.

Похоже, Гизела говорила правду. Я погладил ее лицо.

– Тогда мы должны подождать, пока Дунхолм не будет взят, – ответил я, хотя собирался сказать совсем другое.

– Мой брат считает, что я должна стать коровой мира, – горько проговорила Гизела.

Корова мира – это женщина, которую отдают замуж в семью соперника в попытке завязать с ним дружбу. И, без сомнения, Гутред хотел выдать сестру за сына Ивара или найти ей супруга в Шотландии.

– Но я не буду коровой мира, – решительно заявила Гизела. – Я бросила палочки с рунами и узнала свою судьбу.

– И что ты узнала?

– У меня будут два сына и дочь.

– Вот и хорошо.

– Это будут твои сыновья, – с вызовом проговорила она, – и твоя дочь!

Мгновение я молчал. Мне внезапно стало очень жарко.

– Так сказали тебе палочки с рунами? – спустя несколько биений сердца ухитрился выговорить я.

– Они никогда не лгут, – ответила Гизела спокойно. – Когда Гутред был взят в плен, палочки сказали мне, что он вернется и что вместе с ним приедет мой будущий муж. Так и вышло.

– Но твой брат хочет, чтобы ты стала коровой мира, – напомнил я.

– Тогда ты должен увезти меня, – сказала Гизела, – так, как делали в старину.

Действительно, существовал древний датский обычай похищать невесту: жениху следовало ворваться в ее поместье и умыкнуть возлюбленную у родных. И сейчас невест время от времени еще похищали, но с обоюдного согласия: обычно предварительно велись переговоры с родителями, у девушки было время собрать свои пожитки, прежде чем явятся всадники.

– Я тебя увезу, – пообещал я, понимая, что завариваю кашу. Как переживет мою измену Хильда? Да и Гутред посчитает, что я его предал.

И все равно я запрокинул лицо Гизелы и поцеловал ее.

Она повисла у меня на шее, и как раз в этот момент раздались крики. Крепко прижимая к себе Гизелу, я внимательно прислушался. Крики доносились со стороны лагеря, и сквозь деревья я видел, как мимо костров люди бегут к дороге.

– Там что-то случилось, – сказал я, схватил девушку за руку, и мы вместе побежали к монастырю, где Клапа и другие стражники уже обнажили мечи.

Я втолкнул Гизелу в дверь и вытащил из ножен Вздох Змея.

Но, к счастью, ничего страшного не случилось. Во всяком случае, для нас. Свет лагерных костров привлек троих чужаков, один из которых был тяжело ранен. Вновь прибывшие принесли новости.

Не прошло и часа, как маленькая церковь монастыря была ярко освещена и все священники и монахи пели хвалы Господу. Послание, которое трое чужаков принесли с Севера, обошло весь наш лагерь, и те, кто только что проснулся, тоже пришли к монастырю, чтобы выслушать новости и убедиться, что это правда.

– Господь творит чудеса! – кричал Хротверд толпе.

Он вскарабкался по лестнице на монастырскую крышу. Несколько человек принесли пылающие факелы, и при их свете Хротверд казался огромным. Он поднял руки, и толпа замолчала. Он выждал некоторое время, глядя сверху вниз на запрокинутые лица, а позади него звучало торжественное пение монахов, и где-то в ночи кричала сова. Хротверд сжал кулаки и воздел руки еще выше, как будто мог коснуться небес в свете луны.

– Ивар побежден! – в конце концов прокричал он. – Славьте Господа и святых, тиран Ивар Иварсон побежден! Он потерял всю свою армию!

И жители Халиверфолкланда, которые боялись сражаться с могучим Иваром, радостно кричали, пока не охрипли, потому что самое серьезное препятствие для правления Гутреда в Нортумбрии было устранено. Он воистину мог называть себя королем. И теперь он им был. Королем Гутредом.

Глава четвертая

Мы услышали, что произошла битва, великая и страшная, битва, после которой вся долина наполнилась кровью, и Ивар Иварсон, самый могущественный датчанин Нортумбрии, был побежден Аэдом Шотландским. Потери с обеих сторон были просто ужасающими.

На следующее утро прибыло еще почти шестьдесят выживших, и мы узнали подробности недавнего сражения. Эти люди странствовали достаточно крупным отрядом, чтобы их не попытался схватить Кьяртан, и до сих пор еще не пришли в себя после страшной кровавой бойни, в которой им чудом удалось уцелеть. Как оказалось, Ивара заманили через реку в долину, где, как он считал, укрылся Аэд, но то была ловушка. Холмы с обеих сторон долины оказались полны вражеских воинов. С дикими криками ринулись шотландцы сквозь туман и вереск, чтобы врезаться в датскую «стену щитов».

– Их были тысячи, – поведал нам один из выживших, все еще трясясь от ужаса.

«Стена щитов» Ивара поначалу держалась, но я мог вообразить себе, сколь неистовой была та битва. Мой отец сражался со скоттами много раз, и он всегда называл их дьяволами. «Безумные дьяволы, – говорил он, – дьяволы с мечами, завывающие дьяволы». И датчане Ивара рассказали нам, как, придя в себя после первой атаки, они пустили в ход мечи и копья, чтобы сразить этих дьяволов. Однако шотландцы, издавая воинственные вопли, продолжали нападать, перебираясь через собственных мертвецов, волосы этих дикарей покраснели от крови, мечи шипели, и Ивар попытался выбраться из долины на север, чтобы оказаться на возвышенности.

Для этого ему требовалось рубить направо и налево, буквально прокладывая себе дорогу через плоть, – и он проиграл. Тогда Аэд повел свои отборные войска против лучших людей Ивара, и щиты сталкивались со щитами, и клинки звенели, и люди умирали один за другим.

Уцелевшие сказали, что Ивар сражался как демон, но получил удар мечом в грудь, а в ногу его вонзилось копье. Личная стража оттащила его назад из «стены щитов». Он бесновался, требуя, чтобы ему позволили умереть лицом к лицу с врагом, но люди Ивара сдержали его и отогнали дьяволов – к тому времени на поле сечи уже пала ночь.

Задняя часть колонны датчан все еще держалась, и выжившие, большинство из которых истекали кровью, притащили своего вождя к реке. Сын короля, тоже Ивар, всего шестнадцати лет от роду, собрал тех, кто был ранен не так тяжело, – и они пошли в атаку и прорвались сквозь окруживших их скоттов. Но много датчан погибло, когда они пытались в темноте переправиться через реку. Некоторые утонули, уйдя на дно под тяжестью своих кольчуг. Других враги прирезали на мелководье, но примерно шестая часть армии Ивара все-таки преодолела водную преграду. Мокрые, уставшие, они сидели на южном берегу, слушая крики умирающих и боевые кличи скоттов.

На рассвете выжившие вновь построились «стеной щитов», ожидая, что скотты переправятся через реку и довершат истребление их армии, но люди Аэда почти так же истекали кровью и почти так же устали, как побежденные датчане.

– Мы убили сотни врагов, – безрадостно завершил рассказчик.

Позже мы узнали, что это правда и что Аэд похромал обратно на Север, чтобы зализать раны.

Сам ярл Ивар был ранен, но выжил. Говорили, что он прячется в холмах, боясь попасть в плен к Кьяртану, и Гутред послал на север сотню всадников, чтобы его найти. Вскоре те обнаружили, что отряды Кьяртана тоже прочесывают холмы. Ивар, должно быть, понимал, что его все равно найдут, и предпочел стать пленником Гутреда, чем узником Кьяртана, поэтому он сдался отряду людей Ульфа, которые привезли раненого ярла в наш лагерь сразу после полудня.

Ивар не мог ехать верхом, поэтому его несли на щите. Его сопровождали сын Ивар и еще около тридцати уцелевших воинов. Некоторые из них были ранены так же тяжело, как их вождь. Но когда Ивар понял, что должен встретиться с человеком, который самовольно захватил трон Нортумбрии, он настоял на том, чтобы идти самому. И он встал и пошел.

Представляю, с каким трудом это ему далось, потому что боль его, должно быть, была невыносима, но Ивар все-таки заставил себя идти: он шел, хромая, и через каждые несколько шагов опирался на копье, словно на костыль. Я видел, насколько плохо было этому человеку, но он был слишком горд и не мог позволить, чтобы его несли в присутствии Гутреда.

Словом, Ивар, хоть и с большим трудом, но все-таки подошел к нам. Делая очередной шаг, он вздрагивал от боли, но при этом был полон гнева и не собирался сдаваться.

Я никогда не встречался с этим человеком раньше, потому что его воспитывали в Ирландии, но он выглядел в точности как его покойный отец, Ивар Бескостный. То же смахивающее на череп лицо с запавшими глазами, те же желтые волосы, стянутые в хвост, та же угрюмая злоба. Да, в нем чувствовалась сила.

Гутред ждал у входа в монастырь, и его личная стража построилась двумя шеренгами, между которыми Ивару пришлось пройти.

Слева и справа от Гутреда стояли его главные помощники: я, аббат Эадред, отец Хротверд и остальные церковники.

Не дойдя до Гутреда нескольких шагов, Ивар остановился, оперся на копье и окинул всех нас испепеляющим взглядом. Он сперва принял меня за короля, потому что мои кольчуга и шлем были гораздо лучше, чем у Гутреда.

– Это ты тот самый мальчишка, который называет себя королем? – вопросил он.

– Я тот самый мальчишка, который убил Уббу Лотброксона, – ответил я.

Убба был родным дядей Ивара, поэтому лицо его невольно перекосилось, и я увидел в его глазах странный зеленый блеск. То были глаза настоящей ядовитой змеи. Ивар, может, и был тяжело ранен, его мощь была сломлена, но в тот миг он хотел одного – убить меня.

– Кто ты такой? – вопросил он.

– Ты прекрасно знаешь, кто я, – пренебрежительно ответил я.

Высокомерие – это все для молодого воина.

Гутред сжал мою руку, словно веля мне замолчать, потом шагнул вперед.

– Господин Ивар, – сказал он, – мне жаль видеть, что ты ранен.

Ивар презрительно ухмыльнулся, услышав это.

– Тебе полагалось бы радоваться и сожалеть лишь о том, что я не мертв. Так, значит, ты Гутред?

– Я скорблю, что ты ранен, мой господин, – ответил Гутред, – и скорблю о людях, которых ты потерял. Но я возликовал, узнав, что ты убил столько врагов. Мы у тебя в долгу.

Он сделал шаг назад и посмотрел мимо Ивара на нашу армию, что собралась вокруг дороги.

– Мы должны поблагодарить Ивара Иварсона! – воскликнул Гутред. – Он уничтожил угрозу, что подстерегала нас к северу! Король Аэд похромал домой, зализывать раны, оплакивать павших и утешать вдов Шотландии!

На самом деле, конечно, это Ивар сейчас хромал, а Аэд был победителем, но слова Гутреда вызвали приветственные крики, и это удивило Ивара. Он, должно быть, ожидал, что Гутред его убьет, и это было бы вполне логично. Однако вместо этого с Иваром обращались с почетом.

– Лучше убей этого ублюдка, – пробормотал я Гутреду.

Тот удивленно взглянул на меня, как будто такая мысль никогда не приходила ему в голову.

– Зачем? – тихо спросил он.

– Просто убей его, и побыстрее, – настаивал я. – A заодно и этого крысеныша, его сына.

– Ты одержим убийствами, – ответил Гутред так, словно это его развлекало.

Тут я увидел, что Ивар наблюдает за нами. Должно быть, он догадывался, что я говорю.

– Воистину – добро пожаловать, господин Ивар! – Гутред отвернулся от меня и улыбнулся Ивару. – Нортумбрии нужны великие воины, – продолжал он, – а тебе, мой господин, обязательно нужно хорошенько отдохнуть.

Я заметил в змеиных глазах Ивара удивление. Нетрудно было догадаться, о чем он думает: «Ох и глупец же этот Гутред». Но именно в тот момент я понял, что Гутреда ждет золотая судьба. Wyrd bið ful aræd.

Когда я спас его от Свена и Гутред заявил, что он король, я воспринял это как шутку. Когда он стал королем Кайр-Лигвалида, я все еще думал, что да, шутка хороша. И даже в Эофервике я еще сомневался, что мы сможем смеяться над этой шуткой дольше нескольких недель, потому что Ивар был сюзереном Нортумбрии, великим и жестоким. Но теперь Аэд сделал за нас всю работу. Ивар потерял большинство своих людей, он был тяжело ранен, и в Нортумбрии остались только три великих владыки. Эльфрик, цепляющийся за украденные у меня земли в Беббанбурге, Кьяртан, черный паук в своей крепости у реки, и король Гутред, властитель Севера и единственный датчанин в Британии, возглавляющий как датчан, так и добровольно идущих за ним саксов.

Мы остались в Онхрипуме. Вообще-то, раньше это не входило в наши планы, но Гутред настоял на том, чтобы мы подождали, пока Ивар не оправится от ран. Монахи усиленно лечили его, и Гутред навещал раненого ярла, принося ему еду и эль. Большинство выживших людей Ивара тоже были ранены, и Хильда промывала им раны и приносила чистую ткань для перевязок.

– Им нужна еда, – сказала она мне.

Но еды у нас осталось мало, и каждый день мне приходилось отправлять отряды фуражиров искать зерно или скот все дальше и дальше. Я убеждал Гутреда поскорее двинуться в путь, чтобы добраться до мест, где будет больше припасов, но он был просто очарован Иваром.

– Этот человек мне нравится! – говорил мне Гутред. – И мы не можем его здесь оставить!

– A почему бы нам не похоронить его здесь? – предложил я.

– Он же наш союзник! – возмутился Гутред.

Похоже, он и впрямь так считал. Ивар осыпа́л его похвалами, а Гутред верил каждому слову этого предателя.

Поскольку монахи хорошо делали свою работу, Ивар быстро поправлялся. Я надеялся, что он умрет от ран, но через три дня он уже ездил верхом. Он все еще испытывал боль, это было ясно. Должно быть, ужасную боль, но он заставлял себя ходить и взбираться на лошадь, точно так же как заставил себя присягнуть на верность Гутреду.

По правде говоря, у него не было особого выбора. У Ивара теперь осталось меньше сотни человек, многие из которых были ранены, и он больше не был великим владыкой, поэтому он и его сын были вынуждены опуститься на колени перед Гутредом и поклясться в верности королю. Сын Ивара, шестнадцатилетний парнишка, был похож на отца и деда – такой же тощий и коварный. Лично я не доверял им обоим, но Гутред меня не слушал.

– Король должен быть великодушным, – сказал он.

И он искренне верил, что, проявив к Ивару милосердие, навеки привяжет к себе этого человека.

– Так поступил бы Альфред, – объяснил мне король.

– Альфред взял бы в заложники сына и отослал бы отца прочь, – возразил я.

– Но Ивар дал клятву, – настаивал Гутред.

– Вот увидишь: он соберет новых людей, – предупредил я.

– И замечательно! – заразительно улыбнулся Гутред. – Нам нужны воины, способные сражаться.

– Ивар захочет, чтобы его сын стал королем.

– Если он сам не хочет быть королем, то с какой стати ему желать такой судьбы для своего сына? Тебе повсюду мерещатся враги, Утред. Юный Ивар красивый парень, как ты думаешь?

– Он похож на полумертвую от голода крысу.

– Он как раз такого возраста, как Гизела! Кобылья Морда и Голодная Крыса – славная выйдет парочка, а?

Гутред ухмыльнулся, и мне захотелось стереть ухмылку с его лица кулаком.

– A что, неплохая идея? – продолжал он. – Ей пора замуж, и такой брак привяжет ко мне Ивара.

– A не лучше ли тебе будет привязать к себе меня? – прямо спросил я.

– Мы с тобой и так уже друзья, – ответил он, все еще ухмыляясь. – И я благодарю за это Бога.

* * *

Мы двинулись на север, когда Ивар достаточно оправился. Он был уверен, что многие его воины пережили устроенную шотландцами резню, поэтому брат Дженберт и брат Ида поехали впереди в сопровождении пятидесяти человек. Эти два монаха, как заверил меня Гутред, хорошо знали местность у реки Туид и могли возглавить спасательные отряды, которые искали пропавших людей Ивара.

Бо́льшую часть пути Гутред ехал рядом с Иваром. Его честолюбию польстило, что такой человек принес ему клятву верности. Король приписал этот успех христианской магии, и, когда Ивар отстал, чтобы ехать вместе со своими людьми, Гутред призвал отца Хротверда и стал расспрашивать бородатого священника о Кутберте, Освальде и Святой Троице. Гутред хотел уразуметь, как работает магия, и был сбит с толку объяснениями Хротверда.

– Сын – это не Отец, – попытался внушить ему священник. – A Отец – не Дух Святой, а Дух Святой – не Сын, но Отец. Сын и Дух Святой едины, неделимы и вечны.

– Выходит, всего богов три? – спросил Гутред.

– Бог один! – сердито сказал Хротверд.

– Ты это понимаешь, Утред? – окликнул меня Гутред.

– Никогда не понимал, мой господин, – отозвался я. – Для меня это полная чушь.

– Никакая это не чушь! – зашипел на меня Хротверд. – Представь себе листок клевера, мой господин, – обратился он к Гутреду. – Три отдельных лепестка, но при этом одно растение.

– Сие великое таинство, мой господин, – вставила Хильда.

– Ты о чем?

– Бог есть великое таинство, мой господин, – пояснила она, не обращая внимания на злобный взгляд Хротверда. – И великое чудо. Тебе и не надо понимать, просто дивись этому.

Гутред повернулся в седле, чтобы взглянуть на Хильду.

– Надеюсь, ты все-таки станешь компаньонкой моей жены? – жизнерадостно спросил он.

– Сперва женитесь, мой господин, – ответила Хильда, – тогда и поговорим об этом.

Он ухмыльнулся и отвернулся от нее.

– Я думал, ты решила вернуться в монастырь, – потихоньку обратился я к Хильде.

– Это Гизела тебе сказала?

– Да.

– Я жду знак, ниспосланный Богом, – пояснила Хильда.

– Падение Дунхолма?

– Может быть, – нахмурилась она. – Дунхолм – средоточие зла. Если Гутред возьмет город и тот окажется под знаменами святого Кутберта, это покажет волю Господа. Может, именно такой знак мне и нужен.

– Мне сдается, ты уже получила свой знак.

Она направила кобылу в сторону от Витнера, который косил на ее лошадь злым глазом.

– Отец Виллибальд хотел, чтобы я вернулась с ним в Уэссекс, – сказала Хильда, – но я отказалась. Я ответила, что, прежде чем удалиться от мира, я хочу узнать этот мир.

Несколько шагов она проехала в молчании, а потом заговорила очень тихо:

– Я всегда любила детей.

– Ты можешь родить детей, – сказал я.

– Нет, у меня другая судьба, – отрицательно покачала она головой. Взглянув на меня, Хильда спросила: – Ты знаешь, что Гутред хочет выдать Гизелу замуж за сына Ивара?

Этот неожиданный вопрос заставил меня вздрогнуть.

– Я слышал, что он подумывает об этом, – осторожно ответил я.

– Ивар согласился. Прошлой ночью.

У меня упало сердце, но я попытался не показать виду. И поинтересовался:

– Откуда ты знаешь?

– Мне сказала Гизела. Но возникла загвоздка с приданым.

– Извечный камень преткновения, – грубо отозвался я.

– Ивар хочет получить Дунхолм.

До меня не сразу дошло, что именно сказала Хильда, но потом я осознал всю чудовищность этой сделки. Ивар потерял большинство своих воинов, когда его армию вырезал Аэд, но если ему отдадут Дунхолм и окрестные земли, он снова станет силен. Люди, которые теперь следуют за Кьяртаном, станут людьми Ивара, и в мгновение ока он обретет былую мощь.

– Надеюсь, Гутред не согласился? – спросил я.

– Пока еще нет.

– Он не может быть настолько глуп!

– Глупости мужчин, похоже, нет предела, – ядовито заметила Хильда. – Утред, ты помнишь, как перед отъездом из Уэссекса сказал мне, что в Нортумбрии полным-полно твоих врагов?

– Помню.

– По-моему, врагов тут еще больше, чем ты думаешь, – сказала Хильда, – поэтому я пока на всякий случай останусь с тобой. – Она прикоснулась к моей руке. – Иногда я думаю, что я здесь твой единственный друг, – продолжала Хильда, – поэтому позволь мне остаться до тех пор, пока я не буду знать наверняка, что ты в безопасности.

Я улыбнулся ей и, прикоснувшись к рукояти Вздоха Змея, твердо заявил:

– Я в безопасности.

– Ты самонадеян, – вздохнула Хильда, – и порой бываешь слеп. – Она произнесла это с упреком, потом посмотрела на дорогу и поинтересовалась: – Ну и что ты собираешься делать?

– Осуществить кровную месть, – ответил я. – Именно поэтому мы здесь.

Это была правда. Как раз за этим я и ехал на север – чтобы убить Кьяртана и освободить Тайру. Но к тому времени, когда я сделаю все это, Дунхолм будет принадлежать Ивару, а Гизела будет принадлежать его сыну. Я чувствовал себя так, словно меня предали, хотя о каком предательстве могла идти речь: Гизелу никогда не обещали отдать мне в жены. Гутред был волен выдать ее замуж за того, за кого пожелает.

– Хотя не лучше ли нам с тобой просто уехать прочь? – горько спросил я свою подругу.

– Уехать куда?

– Да куда угодно.

– Обратно в Уэссекс? – улыбнулась Хильда.

– Нет!

– Тогда куда?

Да никуда. Если я и вернусь однажды в Уэссекс, то лишь для того, чтобы вырыть свой клад, когда у меня появится надежное место, в которое можно будет его перенести. Судьба держала меня крепкой хваткой, судьба послала мне множество врагов. И враги эти были повсюду.

* * *

Мы пересекли вброд реку Виир далеко к западу от Дунхолма, а потом двинулись к поселению, которое местные звали Канкесестером. Оно лежало поперек римской дороги в пяти милях севернее Дунхолма. В свое время римляне построили в Канкесестере крепость, и стены ее до сих пор сохранились, хотя теперь превратились всего лишь в невысокие насыпи на зеленом поле.

Гутред велел устроить привал у стен обветшавшей крепости, а я возразил, что армия должна продолжить марш до тех пор, пока не доберется до Дунхолма. Мы впервые поспорили, потому что Гутред не желал менять своего решения.

– Какой смысл, мой господин, – спросил я, – задерживать армию в двух часах марша от врага?

– Эадред говорит, что мы должны остановиться здесь.

– Аббат Эадред? Он что, знает, как брать крепости?

– Ему приснился вещий сон.

– Опять?

– Святой Кутберт хочет, чтобы его гробница находилась здесь, – ответил Гутред. – Прямо вот здесь! – Он показал на маленький холм, где гроб со святым окружали молящиеся монахи.

Лично мне все это показалось полнейшей бессмыслицей.

Место как место, ничем не примечательное, если не считать руин крепости. Тут были холмы, поля, пара ферм и маленькая речка. Все вместе выглядело довольно симпатично, но почему именно это место идеально подходило для гробницы святого, оставалось выше моего понимания.

– Наша задача, мой господин, – сказал я, – заключается в том, чтобы взять Дунхолм. Если мы построим здесь церковь, это делу не поможет.

– Но сны Эадреда всегда сбывались, – настойчиво проговорил Гутред, – и святой Кутберт еще ни разу меня не подводил.

Я стал спорить – и проиграл. Хотя меня и поддержал Ивар, утверждавший, что мы должны подвести армию ближе к Дунхолму. Однако вещий сон аббата предписывал разбить лагерь у Канкесестера.

Монахи немедленно начали возводить церковь. Разровняли холм, срубили деревья, и теперь Эадред втыкал в землю колышки, чтобы показать, где должны быть стены. Поскольку для фундамента требовались камни, следовало найти карьер, а еще лучше – старое римское здание, которое можно разобрать. Но только это должно было быть большое здание, потому что аббат задумал построить грандиозную церковь, превышающую размером тронные залы некоторых королей.

Лето заканчивалось. На следующий день под высоким небом, на котором изредка попадались облака, мы двинулись на юг, к Дунхолму. Мы ехали туда, чтобы бросить вызов Кьяртану и испытать силу его крепости. Путь предстоял недолгий.

Нас было сто пятьдесят человек. Ивар и его сын ехали справа и слева от Гутреда, Ульф и я следовали за ними, ну а церковники остались в Канкесестере. Среди нас были датчане и саксы, воины с мечами и копьями, и мы ехали под новым знаменем Гутреда с изображением святого Кутберта – одну руку тот поднял в благословляющем жесте, в другой держал изукрашенное драгоценностями Евангелие с острова Линдисфарена. Не слишком-то вдохновляющее знамение – во всяком случае, на мой взгляд, и я жалел, что не догадался попросить Хильду сшить мне личное знамя с изображением волчьей головы, то был символ Беббанбурга. Вот у ярла Ульфа имелось собственное знамя с орлиной головой, да и Ивар ехал под потрепанным полотнищем с двумя во́ронами, которое он спас во время поражения датчан в Шотландии. И только я ехал без своего штандарта.

Ярл Ульф выругался, когда впереди показался Дунхолм. Он впервые понял, сколь неприступна эта высокая скала, стоящая в излучине реки Виир. Скала не была отвесной, ее крутые склоны густо поросли сикоморами и грабами. Но вершина была ясно видна, и мы могли разглядеть крепкий деревянный палисад. Входом в крепость служили высокие ворота, увенчанные валом. На нем трепетало треугольное знамя, украшенное изображением корабля со змеиной головой, – своего рода напоминание о том, что Кьяртан некогда был капитаном судна. Под знаменем стояли люди с копьями, на палисаде висели ряды щитов.

Ульф, Гутред и Ивар внимательно разглядывали Дунхолм. Все молчали, потому что сказать тут было нечего. Крепость выглядела неприступной. Правда, к ней вела тропа, но такая крутая и узкая, что требовалось совсем немного человек, чтобы ее оборонять. Тропа петляла вокруг деревьев, мимо валунов, поднимаясь к высоким воротам.

Не было никакого смысла бросать нашу армию вверх по этой тропе: в некоторых местах она так сужалась, что даже двадцать человек могли бы сдержать там целое войско, причем все это время на наши головы дождем сыпались бы копья и камни.

Гутред, который явно решил, что Дунхолм взять невозможно, молча бросил на меня умоляющий взгляд.

– Ситрик! – позвал я, и мальчик поспешил ко мне. – Скажи, эта стена – она что, идет вокруг всей вершины?

– Да, мой господин, – ответил он. Потом поколебался и добавил – Вот только…

– Только что?

– На южной стороне, мой господин, есть небольшой промежуток, там находится скала, оттуда сбрасывают дерьмо.

– Скала? – переспросил я.

– Совсем маленькая. – Ситрик взмахнул рукой, показывая, что это просто обломок камня.

– На эту скалу можно взобраться? – спросил я.

– Нет, мой господин.

– A как насчет воды? Там есть колодец?

– Целых два, мой господин, оба снаружи палисада. Тем, который на западе, пользуются нечасто. Другой – на восточной стороне. Он расположен высоко на склоне, где растут деревья.

– Снаружи стены?

– Да, мой господин, но этот колодец обнесен собственной стеной.

Я бросил Ситрику в награду монету, хотя его ответы меня не подбодрили. Я думал, что, если люди Кьяртана берут воду из реки, мы сможем выставить лучников и остановить их, однако, увы, невозможно пустить стрелу сквозь дерево и стену, чтобы помешать брать воду из колодца.

– Так что же нам делать? – спросил меня Гутред.

Я был так зол, что меня просто подмывало в ответ ядовито поинтересоваться: почему бы королю не узнать это у священников, авось аббату приснится очередной вещий сон? Однако я все-таки сдержался и сказал следующее:

– Ты можешь предложить Кьяртану вступить с тобой в переговоры, мой господин, а когда он откажется, просто заморить его голодом.

– Урожай только что убрали, – возразил Гутред.

– Значит, на осаду уйдет год, – резко ответил я. – Поставь стену поперек горловины Дунхолма. Запри Кьяртана здесь. Дай ему знать, что мы не уйдем. Пусть он увидит, что на него надвигается голод. Если ты построишь стену, – продолжал я, мне и самому начинала нравиться эта идея, – тебе не придется оставлять здесь армию. Достаточно будет шестидесяти человек.

– Шестидесяти? – спросил Гутред.

– Да, они вполне смогут справиться.

Огромная масса камней, на которой стоял Дунхолм, имела форму груши, с ее нижнего узкого конца, горловины, мы сейчас и смотрели на высокие стены.

Река бежала справа от нас, омывая огромную скалу, потом исчезала слева, и здесь расстояние от одного ее берега до другого составляло чуть меньше трехсот шагов. Ушла бы неделя на то, чтобы расчистить эти три сотни шагов от деревьев, и еще неделя потребовалась бы, чтобы выкопать ров и возвести палисад. Ну и приблизительно столько же времени мы бы укрепляли палисад, чтобы шестьдесят человек могли его успешно защищать.

Горловина была не плоской полосой земли, а неровным нагромождением камней, поэтому палисад должен был бы тянуться через этот холм. Шестьдесят человек никогда бы здесь не справились, не будь бо́льшая часть горловины непроходимой из-за каменных утесов – оттуда уж точно никто не сможет напасть. Таким образом, получалось, что я прав: и в самом деле требовалось всего шестьдесят человек, чтобы защитить палисад в трех или четырех местах.

– Шестьдесят, говоришь? – злобно переспросил до сих пор молчавший Ивар: он выплюнул эти слова, как проклятие. – Тебе понадобится гораздо больше. Ночью воинам надо будет сменяться. A еще кому-то придется ходить за водой, пасти скот и патрулировать берег реки. Может, шестьдесят человек и сумеют удержать стену, но тебе понадобится еще две сотни, чтобы эти шестьдесят смогли здесь продержаться.

Он бросил на меня испепеляющий взгляд. Конечно, Ивар был прав. Но если осадой Дунхолма будут заняты две или три сотни людей, то эти люди не смогут охранять Эофервик, патрулировать наши границы и выращивать урожай.

– Однако это единственный способ взять Дунхолм, – сказал Гутред.

– Пожалуй, – согласился Ивар, хотя в голосе его звучало сомнение.

– Итак, мне просто нужны люди, – заключил король. – Мне нужно больше людей.

Я повел Витнера на восток, прикидывая, где можно будет построить стену. Люди наверху у ворот Дунхолма наблюдали за нами.

– Может, на это и не уйдет целый год! – обернувшись, крикнул я Гутреду. – Езжай сюда и посмотри на это!

Он направил лошадь ко мне, и я подумал, что никогда еще не видел короля таким удрученным. До сих пор все давалось Гутреду легко – трон, Эофервик, клятва в верности Ивара, но Дунхолм, эта огромная саднящая язва, воплощение грубой силы, поневоле поколебала его жизнелюбие.

– Что ты хочешь мне показать? – спросил он, озадаченный тем, что я увел его с тропы.

Я оглянулся, убедившись, что Ивар и его сын не могут меня услышать, и показал на реку. Со стороны все выглядело так, как будто мы обсуждали ландшафт.

– Мы можем взять Дунхолм, – тихо сказал я Гутреду, – но я не стану помогать тебе в этом, если ты отдашь Дунхолм Ивару в награду.

Он хотел было возмутиться, но поневоле смутился, наверняка гадая, откуда мне известна правда. И король не стал отрицать, что собирался отдать Дунхолм Ивару.

– Сейчас Ивар слаб, – сказал я. – И пока он слаб, он будет тебе другом. Но, позволив ему стать сильным, ты сделаешь его врагом.

– A что толку от слабого друга? – спросил король.

– Он полезнее сильного врага, мой господин.

– Но Ивар не хочет быть королем, – возразил Гутред. – Так зачем ему быть моим врагом?

– Ивар хочет управлять королем, дергая его за ниточки, словно марионетку. Неужели тебя привлекает такая роль?

Гутред уставился на ворота крепости.

– Кто-то должен взять Дунхолм, – слабо проговорил он.

– Так позволь сделать это мне, – сказал я, – потому что я твой друг. Или ты сомневаешься?

– Нет, Утред, в этом я не сомневаюсь.

Он прикоснулся к моему локтю. Ивар наблюдал за нами своими змеиными глазами.

– Я пока еще не давал Ивару никаких обещаний, – продолжал Гутред, но когда он это говорил, вид у него был тревожный. Потом он заставил себя улыбнуться. – Ты сумеешь взять эту крепость?

– Я думаю, мы сможем выманить Кьяртана оттуда, мой господин.

– Каким образом?

– Сегодня ночью я сотворю волшебство, мой господин. A завтра ты сможешь с ним поговорить. Скажи Кьяртану, что, если он здесь останется, ты его уничтожишь. Скажи, что начнешь с того, что подожжешь его поместья и спалишь его загоны для рабов в Гирууме. Пообещай, что разоришь его. Дай Кьяртану понять, что его не ждет ничего, кроме огня, смерти и всяческих бедствий, если он останется здесь. Потом предложи ему способ уйти. Позволь ему покинуть это место, отплыв за море.

Откровенно говоря, я хотел вовсе не этого. Я мечтал, чтобы Кьяртан Жестокий корчился под Вздохом Змея, но готов был поступиться своей местью, лишь бы выманить его из Дунхолма.

– Ну так твори же свое волшебство, – сказал Гутред.

– A если оно сработает, мой господин, ты обещаешь не отдавать это место Ивару?

Он заколебался, потом протянул мне руку.

– Если оно сработает, мой друг, тогда я обещаю отдать Дунхолм тебе.

– Спасибо, мой господин, – поклонился я, и король одарил меня такой широкой улыбкой, что я просто не мог не улыбнуться в ответ.

* * *

Наблюдавшие за нами люди Кьяртана наверняка были порядком озадачены, когда в тот же день, чуть позднее, мы отправились прочь. Мы не уехали далеко, а разбили лагерь на склоне холма к северу от крепости и разожгли костры, чтобы Кьяртан знал: мы все еще близко.

Потом, в темноте, я вместе с Ситриком поскакал обратно к Дунхолму. Я отправлялся творить свое волшебство: следовало испугать Кьяртана, а для этого мне требовалось стать скедугенганом, Движущейся Тенью. Скедугенган бродит по ночам, когда честные люди боятся оставить свои дома. Именно ночью по земле ходят странные твари: все эти потусторонние создания, привидения, безумцы, эльфы и дикие звери скитаются во тьме ночной.

Однако я всегда чувствовал себя ночью уютно. С детства я учился быть Движущейся Тенью, пока не стал одним из тех созданий, которых боятся люди. И той ночью мы с Ситриком отправились вверх по тропе, к высоким воротам Дунхолма. Мальчишка вел наших лошадей, и они, похоже, боялись не меньше его самого.

Мне было нелегко держаться тропы: луна спряталась за недавно появившимися облаками, и я находил путь на ощупь, с помощью Вздоха Змея и палки нашаривая кусты и камни. Мы продвигались вперед медленно; Ситрик держался за мой плащ, чтобы не потеряться. Когда мы поднялись выше, идти стало легче, потому что в крепости горели огни и отсвет их пламени над палисадом служил нам маяком.

Я различал темные силуэты часовых над высокими воротами, но, когда мы добрались до выступа, где тропа устремлялась вниз на несколько футов, прежде чем начать последний длинный подъем к воротам, сами караульные видеть нас не могли. Весь склон между выступом и палисадом был очищен от деревьев, чтобы никакой враг не смог подобраться незамеченным к защитникам крепости и попытаться внезапно напасть.

– Оставайся здесь, – велел я Ситрику.

Я взял с собой мальчишку, чтобы он охранял лошадей и нес мой щит, шлем и мешок с отрубленными головами, который я теперь у него забрал. Я велел Ситрику спрятаться за деревьями и ждать.

Я положил головы на тропу: первую – меньше чем в пятидесяти футах от ворот, последнюю – у самых деревьев, что росли у выступа. Вынимая головы из мешка, я чувствовал, как под моими пальцами извиваются черви. Я на ощупь положил головы так, чтобы мертвые глаза были обращены в сторону крепости. К тому времени, когда я наконец закончил свою работу, мои руки стали скользкими от гниющей плоти.

Часовые ничего не услышали и не увидели. Темнота окутала меня плащом; и ветер дул через холмы, и река шумно бежала по камням внизу.

Я нашел дрожащего Ситрика, и тот отдал мне черный шарф, которым я обмотал лицо, завязав узел сзади, у основания шеи. Потом я с силой нахлобучил поверх ткани шлем и взял щит.

И стал ждать.

Медленно разгорелся свет туманной зари. Сперва то была просто серая дрожь, тронувшая восточный край неба. Некоторое время в наполнившей мир холодной серости, которая не была ни светом, ни тьмой, лишь летучие мыши бесшумно скользили обратно в свои пещеры. Деревья делались черными по мере того, как бледнел горизонт, а потом первый солнечный луч слегка расцветил мир.

Запели птицы. Их было не так много, как весной или ранним летом, но я слышал голоса крапивников, пеночек и малиновок, приветствовавших наступление нового дня, а где-то внизу застучал по стволу дерева дятел.

Черные силуэты деревьев теперь стали темно-зелеными, я увидел неподалеку ярко-красные ягоды рябины…

И тут стражи у ворот заметили головы.

Я услышал их громкие крики и увидел, что на укреплениях появились еще люди. И ждал, что будет дальше.

Над высокими воротами подняли знамя, на стену взошло еще больше народу, а потом ворота открылись, и двое крадучись вышли наружу. Вид у них был нерешительный. Я прятался среди деревьев, обнажив меч, нащечники моего шлема были открыты, так что в пространстве виднелась черная ткань. Поверх кольчуги, которую Хильда до блеска натерла речным песком, я надел черный плащ. И еще на мне были черные сапоги. Я снова стал мертвым воином и наблюдал, как двое наших врагов осторожно спускались по тропе к цепочке голов.

Когда они добрались до первой заляпанной кровью головы, один из них крикнул в сторону крепости, что это голова воина из отряда Текиля. A потом спросил, что с ней делать.

Ответил ему Кьяртан. Я был уверен, что это он: хотя не мог видеть лица, но узнал его громкий, как рык, голос.

– Пни их хорошенько, чтобы улетели! – прокричал он.

И воины послушались, пинками посылая головы прочь с тропы, так что те покатились вниз, в высокую траву, где раньше стояли деревья, которые потом срубили.

Затем двое подошли еще ближе – осталась последняя из семи голов, – и, как только они шагнули к ней, я выступил из-за деревьев.

Они увидели воина с темным лицом и в блестящих доспехах, высокого, с мечом и щитом в руках. Легендарный мертвый воин просто стоял в десяти шагах перед ними, не двигаясь, ничего не говоря. Люди Кьяртана в ужасе уставились на меня, а потом один из них издал звук, похожий на мяуканье котенка, и оба без единого слова пустились наутек.

Я, по-прежнему неподвижный, стоял на месте. Всходило солнце. Кьяртан и его люди все таращились на меня, и в этом рассветном сиянии я был темнолицей смертью в сияющих доспехах, смертью в ярком шлеме… A потом, не дожидаясь, когда они догадаются спустить собак и обнаружат, что я вовсе не призрак, а человек из плоти и костей, я вернулся в тень и присоединился к Ситрику.

Я сделал все, что мог, чтобы нагнать на Кьяртана настоящий ужас. Теперь Гутред должен уговорить его сдаться, а потом, как я осмелился надеяться, великая крепость на этой скале станет моей, а вместе с ней и Гизела. Я дерзнул лелеять подобную надежду, потому что считал Гутреда своим другом. И собственное будущее представлялось мне таким же золотым, как и судьба Гутреда. Я уже видел, как успешно свершил кровную месть, видел, как мои люди осуществляют набеги на земли Беббанбурга, видел, что мой злодей-дядя посрамлен, а Рагнар возвращается в Нортумбрию, чтобы биться бок о бок со мной. Короче, я совсем забыл про богов и сам сплел себе судьбу из сияющих нитей, а три коварные пряхи тем временем вовсю смеялись надо мной, сидя у подножия древа жизни Иггдрасиля.

* * *

Тридцать всадников вернулись в Дунхолм к середине утра. Клапа ехал впереди, держа в руках зеленую ветку, чтобы показать, что мы явились с миром. Мы все были в кольчугах, хотя я оставил свой добрый шлем, поручив его Ситрику. Я подумывал было переодеться в мертвого воина, но потом рассудил, что тот уже свершил свое волшебство, и теперь нам надлежит проверить, сработало ли оно.

Мы приехали к тому месту, где я стоял на рассвете и наблюдал, как двое людей Кьяртана пинали отрубленные головы, сбрасывая их с тропы. Там мы и остановились в ожидании. Клапа энергично размахивал веткой, а Гутред ерзал в седле, наблюдая за воротами.

Я же смотрел на запад, где собирались зловещие темные облака.

– Надвигается непогода, – сказал я.

Ивар прихлопнул слепня на шее своего коня, потом нахмурился, глядя на высокие ворота.

– Похоже, этот ублюдок не желает с нами говорить.

– Мне бы хотелось выступить завтра, – мягко произнес Гутред.

– Там ничего нет, – сказал я.

– Там загоны, которые соорудил для рабов Кьяртан, – ответил Гутред. – И ты сказал мне, что мы должны их разрушить. Кроме того, мне бы хотелось увидеть старый монастырь. Я слышал, что это величественное здание.

– Тогда отправляйся туда, когда закончится ненастье, – предложил я.

Гутред ничего не сказал, потому что со стороны высоких ворот внезапно прозвучал горн. Мы все замолчали, когда ворота распахнулись и навстречу нам выехал десяток людей.

Их возглавлял Кьяртан верхом на высокой пегой лошади. Этот широколицый здоровяк с окладистой бородой и маленькими подозрительными глазками держал огромный боевой топор так, словно оружие ничего не весило. На голове у Кьяртана был шлем с парой вороньих крыльев; с широких плеч свисал грязно-белый плащ. Он остановил коня, не доезжая нескольких шагов, и некоторое время просто молча смотрел на нас. Я пытался разглядеть страх в его глазах, но вид у него был воинственный, хотя, когда Кьяртан заговорил, голос его звучал подавленно.

– Господин Ивар, – сказал он, – мне жаль, что ты не убил Аэда.

– Но и он тоже меня не убил, – сухо произнес Ивар.

– Я рад этому, – ответил Кьяртан.

Потом посмотрел на меня долгим взглядом. Я находился чуть в стороне от остальных, по другую сторону тропы и немного выше того места, где тропа эта поднималась к поросшему деревьями холмику, прежде чем круто устремиться к горловине Дунхолма. Кьяртан, должно быть, узнал меня, сообразив, что я приемыш Рагнара, тот самый, из-за которого его сын лишился глаза, но решил не обращать на меня внимания. Он снова посмотрел на Ивара.

– Чтобы победить Аэда, тебе нужен был колдун, – сказал Кьяртан.

– Колдун? – Похоже, Ивара позабавило это заявление.

– Вождь скоттов боится старой магии, – пояснил Кьяртан. – Он никогда не стал бы сражаться с человеком, который с помощью колдовства может отрубать головы.

Ивар ничего не ответил, а вместо этого повернулся и выразительно уставился на меня, выдав таким образом, кто исполнял роль мертвого воина, и объяснив Кьяртану, что тот стал жертвой не колдовства, но происков старого врага. На лице Кьяртана отразилось облегчение. Он внезапно засмеялся коротким, лающим, презрительным смехом, но все еще демонстративно не обращал на меня внимания. Он повернулся к Гутреду и вопросил:

– Ты кто?

– Я твой король, – ответил Гутред.

Кьяртан снова засмеялся. Теперь он окончательно успокоился, уверившись, что ему не угрожает темная магия.

– Это Дунхолм, щенок, – сказал он, – и у нас нет короля.

– Ошибаешься, король у вас есть, и он здесь, – ответил Гутред, выказав полнейшее равнодушие к попытке его оскорбить. – И я останусь здесь до тех пор, пока твои кости не побелеют под солнцем Дунхолма.

Кьяртана это развеселило.

– Надеешься взять меня измором? С помощью своих священников? Думаешь, я умру от голода, потому что ты здесь? Так слушай, щенок. В реке есть рыба, в небе есть птицы, и Дунхолм не будет голодать. Ты можешь торчать здесь до тех пор, пока хаос не разорвет мир на клочки, но все это время я буду есть лучше, чем ты. Почему бы тебе не объяснить ему это, господин Ивар?

Ивар лишь пожал плечами, как будто честолюбивые замыслы Гутреда его не касались.

– Ну ладно, – Кьяртан положил топор на плечо, словно придя к выводу, что оружие ему не понадобится, – и что же ты хочешь предложить мне, щенок?

– Ты можешь забрать своих воинов в Гируум, – сказал Гутред, – и мы дадим вам корабли, чтобы было на чем уплыть. Твои люди могут отправиться с тобой, кроме тех, что пожелают остаться в Нортумбрии.

– Ты играешь в короля, мальчишка! – Кьяртан снова посмотрел на Ивара. – Неужели ты его союзник?

– Я его союзник, – без выражения ответил Ивар.

Кьяртан снова взглянул на Гутреда:

– С какой стати мне покидать Дунхолм, щенок? Мне здесь нравится. Я прошу одного – чтобы меня оставили в покое. Мне не нужен твой трон, мне не нужна твоя земля, хотя я мог бы заинтересоваться твоей женщиной, если бы она у тебя была и оказалась достаточно хорошенькой. Поэтому я сделаю тебе встречное предложение. Ты оставишь меня с миром, и я забуду о твоем существовании.

– Ты мешаешь мне жить в мире, – ответил Гутред.

– Да насрать мне на тебя, щенок! Берегись, если отсюда не уйдешь! – прорычал Кьяртан, и в его голосе чувствовалась сила, которая напугала юного короля.

– Так, значит, ты отказываешься от моего предложения? – спросил Гутред.

Он утратил преимущество в переговорах и знал это.

Кьяртан покачал головой с видом крайнего разочарования.

– И ты называешь это королем? – обратился он к Ивару. – Если тебе нужен король, найди мужчину.

Затем Кьяртан указал на меня боевым топором.

– A с тобой у меня старые счеты, – проговорил он, – но еще не пришел день, когда я заставлю тебя вопить, как трусливую бабу. Однако этот день обязательно придет.

Он плюнул в мою сторону, потом круто повернул лошадь и поскакал обратно к высоким воротам, не промолвив больше ни слова. Его люди последовали за ним.

Гутред глядел ему вслед, а я пристально смотрел на Ивара, который намеренно разоблачил мое «колдовство». Думаю, ему сказали, что король обещал мне Дунхолм в случае успеха, а потому Ивар позаботился о том, чтобы крепость не пала. Он посмотрел на меня, сказал что-то своему сыну, и оба засмеялись.

– Через два дня, – обратился ко мне Гутред, – ты начнешь строить стену. Я дам тебе две сотни человек, чтобы возвести ее.

– Почему бы не начать завтра? – спросил я.

– Потому что мы собираемся в Гируум, вот почему. Мы отправляемся на охоту.

Я пожал плечами. Короли имеют право на капризы, вот и Гутреду захотелось поохотиться.

* * *

Мы поскакали обратно в Канкесестер, где выяснилось, что Дженберт и Ида, монахи, посланные на поиски выживших людей Ивара, уже вернулись.

– Нашли кого-нибудь? – спросил я, когда мы спешились.

Дженберт лишь уставился на меня с таким видом, как будто вопрос его озадачил, а Ида торопливо покачал головой.

– Никого не нашли, – ответил он.

– Выходит, вы зря потратили время, – заключил я.

Дженберт ухмыльнулся, услышав это, а может, из-за его искривленного рта мне просто так показалось. Потом обоих монахов призвали к Гутреду, который хотел узнать подробности, а я отправился к Хильде и спросил ее, произносят ли христиане проклятия. Если да, то пусть она пошлет на голову Ивара десяток отборных проклятий.

– Натрави на него дьявола! – попросил я.

* * *

В ту ночь Гутред попытался возродить в нас былое воодушевление, задав пир. Он выбрал для этого ферму в долине под холмом, где аббат Эадред возводил свою церковь, и пригласил всех людей, которые утром вместе с ним бросили вызов Кьяртану. Нас потчевали бараниной и свежей форелью, да и эль был хорош. Присутствующих развлекал арфист, и я рассказал историю о том, как Альфред пошел в Сиппанхамм, переодевшись арфистом. Моя история заставила всех смеяться: я красочно описал, как обозленный датчанин стукнул короля, потому что тот оказался никудышным музыкантом.

Эадред тоже был в числе гостей, и, когда Ивар вышел, аббат предложил прочесть молитву. Христиане собрались по одну сторону очага, и в результате мы с Гизелой остались вдвоем неподалеку от двери. На поясе у девушки висел кошель из овчины, и, пока Эадред нараспев произносил слова молитвы, она открыла кошель и вынула связку перетянутых шерстяной нитью палочек с рунами. Гизела подняла их, закрыла глаза – и разжала пальцы.

Палочки, как всегда, упали в беспорядке. Гизела опустилась рядом с ними на колени, ее лицо освещали отблески умирающего огня. Она долго и внимательно рассматривала перепутавшиеся палочки, затем пару раз взглянула на меня и вдруг ни с того ни с сего начала плакать.

Я прикоснулся к ее плечу и спросил:

– Что случилось?

И тут Гизела громко завопила. Она воздела руки к закопченным стропилам и принялась причитать.

– Нет! – выкрикнула она так, что аббат Эадред испуганно замолчал. – Нет!

Хильда поспешно обошла очаг и обняла за плечи плачущую девушку, но Гизела вырвалась и снова склонилась над палочками с рунами.

– Нет! – в третий раз воскликнула она.

– Гизела! – Ее брат присел рядом с ней. – Что с тобой, Гизела?

Она повернулась к Гутреду и вдруг со всей силы отвесила ему пощечину, а потом начала задыхаться, словно ей не хватало воздуха. Гутред, чья щека моментально покраснела, поднял палочки.

– Это языческое колдовство, мой господин, – сказал Эадред. – Ну и мерзость!

– Уведи ее, – велел Гутред Хильде, – уведи Гизелу в ее хижину.

И Хильда увлекла Гизелу прочь; ей помогали две служанки, заинтригованные странным поведением своей госпожи.

– Дьявол наказывает ее за колдовство, – настаивал Эадред.

– Что Гизела видела? – спросил меня Гутред.

– Она не сказала.

Король продолжал смотреть на меня, и на одно биение сердца мне показалось, что я вижу слезы в его глазах, но потом он резко отвернулся и бросил палочки в огонь. Раздался громкий треск, жгучее пламя взметнулось к крыше, а потом они превратились в черные головешки.

– Кого ты предпочитаешь: сокола или ястреба? – поинтересовался король.

Я озадаченно уставился на него.

– Когда завтра мы отправимся на охоту, – пояснил Гутред, – кого ты предпочитаешь взять?

– Сокола, – ответил я.

– Тогда ты сможешь поохотиться с Быстрым, – решил Гутред.

Это была одна из его птиц.

– Гизела больна, – сказала мне Хильда той же ночью. – У бедняжки лихорадка. Ей не стоило есть мясо.

* * *

На следующее утро я купил связку палочек с рунами у одного из людей Утреда. Они были черного цвета, длиннее сгоревших накануне и обошлись мне недешево. Я отнес подарок в хижину Гизелы, но одна из служанок сказала мне, что ее госпожа больна женским недугом и не может меня видеть. Я оставил ей палочки. Теперь-то я понимаю, насколько было бы лучше, если бы я метнул их сам, желая выяснить собственное будущее.

Вместо этого я отправился на охоту.

День выдался жарким. На западе громоздились темные облака, но они, казалось, не приближались, и солнце пекло так отчаянно, что лишь десять стражников надели кольчуги. Мы не ожидали, что встретим врага.

Гутред вел наш отряд, и Ивар с сыном тоже ехали с нами, и Ульф был там, и оба монаха, Дженберт и Ида, которые отправились в путь, чтобы молиться за монахов, злодейски убитых в Гирууме. Я не сказал им, что присутствовал при этих убийствах, учиненных Рагнаром Старшим. У него была причина так поступить. Монахи эти убили датчан, и Рагнар наказал их, хотя в наши дни все почему-то утверждают, будто те монахи были безгрешны: дескать, они лишь молились и погибли, как настоящие мученики. На самом деле они были безжалостными убийцами женщин и детей, но разве смогу я поведать людям правду и уличить во лжи священников?

Гутред в тот день был радостно возбужден и счастлив. Он без умолку болтал, смеялся собственным шуткам и даже пытался вызвать улыбку на похожем на череп лице Ивара. Тот говорил мало, если не считать советов, которые давал своему сыну насчет соколиной охоты.

Гутред одолжил мне своего сокола, но поначалу мы ехали по лесистой местности, где сокол не мог охотиться, в отличие от его ястреба-тетеревятника, который сбил двух грачей, настигнув их среди веток. Гутред приветствовал каждое убийство радостным воплем. Только когда мы достигли открытой местности у реки, мой сокол смог высоко взлететь и нырнуть вниз, чтобы ударить утку. Но он промахнулся, и утка улетела в безопасное укрытие среди зарослей ольхи.

– Сегодня у тебя неудачный день, – сказал мне Гутред.

– Скоро у всех нас может испортиться настроение, – ответил я и указал на запад, где собирались тучи. – Надвигается гроза.

– Надеюсь, она будет сегодня ночью, – отмахнулся Гутред. – И мы успеем вернуться до наступления темноты.

Мы отдали своих птиц слугам. Теперь река была слева от нас, а развалины монастыря Гируума виднелись впереди – на речном берегу, на возвышенности над солончаками. Сейчас был отлив, и плетеные верши тянулись в реку, впадавшую в море неподалеку отсюда.

– У Гизелы лихорадка, – сказал Гутред.

– Я слышал.

– Эадред обещал дотронуться до нее тканью, покрывавшей лицо святого Кутберта. Он говорит, что это вылечит ее.

– Надеюсь, что так и будет, – ответил я, не желая спорить.

Впереди нас ехали Ивар и его сын с дюжиной своих людей, облаченных в кольчуги.

Помню, я еще подумал, что если они сейчас вдруг повернутся, то смогут легко прирезать и Гутреда, и меня. Поэтому я подался вперед и проверил, в порядке ли королевский конь, чтобы в случае чего Ульф и его люди могли к нам присоединиться.

Гутреда позабавила моя бдительность.

– Ивар не враг, Утред.

– Однажды, – сказал я, – тебе все-таки придется его убить. И с того дня, мой господин, ты будешь в безопасности.

– A разве сейчас я не в безопасности?

– У тебя есть лишь малочисленная и необученная армия, а Ивар снова соберет людей. Он будет нанимать датчан с мечами, датчан со щитами, датчан с копьями до тех пор, пока опять не станет повелителем Нортумбрии. Теперь он слаб, но он не всегда будет слабым. Вот почему ему нужен Дунхолм. Это снова сделает его сильным.

– Знаю, – терпеливо проговорил Гутред. – Я все это знаю.

– Тогда скажи, если ты выдашь Гизелу за сына Ивара, сколько новых воинов это тебе даст?

Он недовольно посмотрел на меня и спросил:

– A сколько человек можешь привести мне ты?

Но не стал ждать ответа, а пришпорил коня и поспешил вверх по склону к разрушенному монастырю, который Кьяртан и его люди использовали в качестве жилища. Они соорудили меж каменных стен соломенную крышу, а под крышей имелись очаг и дюжина настилов, на которых можно было спать. Люди, жившие тут, вернулись в Дунхолм, прежде чем мы пересекли реку, двигаясь на север, и длинный зал был теперь пуст. Очаг остыл.

За холмом, в широкой долине между монастырем и старой римской крепостью, на мысу, находились загоны для рабов, огороженные только плетнями. Сейчас все загоны были пусты.

Несколько человек жили наверху, в старой крепости, и они обычно зажигали на маяке огонь, которому полагалось освещать всадникам путь к реке. Я думал, что это делалось исключительно для удобства датчан, разъезжавших по землям Кьяртана, однако сейчас под холмом, на котором находился маяк, там, где река Тайн делает поворот к морю, одиноко стоял на якоре какой-то корабль.

– Посмотрим, что за дела его сюда привели, – угрюмо проговорил Гутред, как будто появление корабля было ему очень и очень не по душе.

Король приказал своей страже повалить плетеные изгороди и сжечь их вместе с соломенной крышей.

Глядя, как люди начинают работать, Гутред ухмыльнулся мне:

– Посмотрим, что там за корабль?

– Наверняка торговый, – ответил я.

То был датский корабль, потому что никакой другой не приплыл бы к этому берегу, но явно не военный – его корпус был короче и шире, чем у любого военного судна.

– Тогда давай скажем капитану, что отныне здесь больше не будет никакой торговли, – проговорил Гутред. – Во всяком случае, торговли рабами.

Мы с ним поскакали на восток. С нами отправилась дюжина людей, в том числе Ульф и Ивар с сыном. Позади тащился Дженберт, который все время убеждал Гутреда начать отстраивать монастырь.

– Мы должны сначала закончить церковь Святого Кутберта, – ответил ему король.

– Но здешнее здание можно восстановить, – настаивал монах, – и это священное место. Сам Беда Достопочтенный жил здесь.

– Со временем монастырь будет отстроен, – пообещал Гутред.

Потом он остановил свою лошадь у каменного креста, который был сброшен с постамента и лежал, наполовину похороненный в земле, поросший травой и сорняками. То был прекрасный образец резьбы по камню – в узоре переплелись изображения зверей, растений и святых.

– И этот крест тоже будет снова стоять, – сказал Гутред, после чего кинул взгляд за излучину широкой реки. – Славное место.

– Да, – согласился я.

– Если монахи вернутся, мы сможем снова сделать его процветающим: рыба, соль, зерно, скот. Как Альфред получает деньги?

– С помощью налогов, – ответил я.

– Он облагает налогами и Церковь?

– Да, хотя Альфреду подобное и не по душе. Но он делает это, потому что жизнь сурова. В конце концов, церковники должны платить, чтобы их защищали.

– Альфред чеканит собственные деньги?

– Да, мой господин.

– До чего же все-таки непросто быть королем, – засмеялся Гутред. – Может, мне стоит как-нибудь навестить Альфреда? Попросить у него совета?

– Ему бы это понравилось, – ответил я.

– Думаешь, он радушно примет меня? – осторожно поинтересовался Гутред.

– Да.

– Несмотря на то, что я датчанин?

– Благодаря тому, что ты христианин, – пояснил я.

Король обдумал мои слова, а потом поехал туда, где тропа петляла через топь и пересекала маленький мелкий ручей, – там два простолюдина ставили ловушки на угрей. Они опустились на колени, когда мы проезжали мимо, и Гутред приветствовал их улыбкой. Ни один из них не увидел этой улыбки, потому что оба низко склонили головы.

Четыре человека вброд сошли с корабля на берег. Ни один из них не носил оружия, и я предположил, что они хотят просто поприветствовать нас и сообщить, что пришли с миром.

– Скажи, – внезапно заговорил Гутред, – Альфред особенный, потому что он христианин?

– Да, – ответил я.

– Чем именно он отличается от других?

– Он полон решимости быть хорошим человеком, мой господин.

– A наша религия, – сказал Гутред, на мгновение забыв, что он и сам принял христианство, – совсем не такая, да?

– Разве?

– Один и Тор хотят, чтобы мы были храбрыми, хотят, чтобы мы уважали их, но они вовсе не требуют от нас быть хорошими.

– Не требуют, – согласился я.

– Поэтому христиане отличаются от нас, – настаивал король.

Гутред придержал лошадь в том месте, где на низком холмике из песка и гальки тропа заканчивалась.

Те четверо, что сошли с корабля, ждали в сотне шагов отсюда, на дальнем конце берега.

– Отдай мне свой меч, – внезапно произнес Гутред.

– Зачем?

Он терпеливо улыбнулся.

– Эти моряки не вооружены, Утред, а я хочу, чтобы ты пошел и поговорил с ними, поэтому дай мне меч.

При мне был только Вздох Змея.

– Я терпеть не могу оставаться без оружия, мой господин, – мягко запротестовал я.

– Это правило вежливости, Утред, – настаивал Гутред.

Он протянул руку.

Я не шевельнулся. Что-то я никогда не слышал о таком кодексе вежливости, согласно которому полагалось бы отдавать господину свой меч, отправляясь поговорить с обычными мореходами. Я уставился на Гутреда и услышал, как за моей спиной шипят, покидая ножны, клинки.

– Отдай мне меч, – сказал Гутред, – а потом ступай к тем людям. Я подержу твою лошадь.

Помню, как я оглянулся и увидел болото позади и единственный холмик впереди – и подумал, что мне нужно всего лишь пришпорить коня, и я смогу галопом умчаться прочь. Но Гутред протянул руку и схватил поводья моего скакуна.

– Поприветствуй же этих людей от моего имени, – натянуто проговорил он.

Я все еще мог бы ускакать, вырвав поводья из его руки, но тут Ивар и его сын подались ко мне. Оба были с мечами наголо, и скакун Ивара преградил путь Витнеру, который недовольно огрызнулся.

Я успокоил своего коня.

– Что происходит, мой господин? – спросил я Гутреда.

Он молчал одно биение сердца. A потом, отведя глаза, с трудом выдавил из себя ответ:

– Ты как-то сказал мне, что Альфред сделал бы все необходимое, чтобы сохранить свое королевство. Именно это я сейчас и делаю.

– И что же именно ты делаешь?

У него хватило совести выглядеть пристыженным.

– Эльфрик Беббанбургский ведет сюда войска, чтобы помочь мне взять Дунхолм, – сказал он.

Я молча смотрел на него.

– Он идет сюда, – продолжал Гутред, – чтобы принести мне клятву верности.

– Я уже дал тебе такую клятву, – горько проговорил я.

– И я пообещал освободить тебя от нее, – сказал Гутред. – Сейчас как раз настало время.

– Ты собираешься отдать меня моему дяде?

Он покачал головой:

– Сначала Эльфрик Беббанбургский просил у меня в обмен на помощь твою жизнь, но я отказался. Тебя просто увезут подальше, Утред. Вот и все. Ты должен быть далеко отсюда. A в обмен на твою ссылку я получаю союзника, у которого много воинов. Ты был прав. Мне нужны воины. Эльфрик Беббанбургский сможет дать мне их.

– С какой стати я должен отправляться в ссылку безоружным? – возмутился я, тронув рукоять Вздоха Змея.

– Отдай мне меч, – сказал Гутред.

За моей спиной стояли два человека Ивара, оба с мечами наголо.

– С какой стати я должен отправляться туда безоружным? – повторил я.

Гутред взглянул на корабль, потом снова на меня. И все-таки заставил себя сказать:

– Ты пойдешь без оружия потому, что должен стать тем, кем прежде был я. Такова цена Дунхолма.

Одно биение сердца я не мог дышать и говорить, не в силах поверить тому, что Гутред имеет в виду именно то, о чем я подумал.

– Неужели ты продаешь меня в рабство? – наконец спросил я.

– Наоборот. Я заплатил за то, чтобы тебя забрали в рабство. Итак, ступай с Богом, Утред.

Как же я ненавидел тогда Гутреда, хотя краем сознания и понимал, что король должен быть безжалостным. Я мог предложить ему только Вздох Змея и Осиное Жало, тогда как мой дядя Эльфрик пообещал привести целых триста мечей и копий, и Гутред сделал свой выбор. Полагаю, то был правильный выбор. Но каким же я сам оказался доверчивым глупцом!

– Ступай же, – более резко проговорил Гутред.

И в этот момент, поклявшись отомстить, я изо всей силы пришпорил Витнера.

Но конь Ивара мгновенно сбил моего скакуна с ног: Витнер рухнул на колени, а я повалился на его шею.

– Не убивать его! – прокричал Гутред.

Тогда сын Ивара плашмя ударил меня по голове клинком меча – так, что я упал с седла. К тому времени, как я начал подниматься, Витнера уже схватил под уздцы Ивар, а люди Ивара стояли надо мной, приставив мечи к моему горлу.

Гутред не двигался. Он просто наблюдал за мной, но позади него, усмехаясь искривленным ртом, стоял Дженберт – и тогда я понял все.

– Этот ублюдок устроил сделку? – спросил я Гутреда.

– Брат Дженберт и брат Ида – они оба из поместья твоего дяди, – признался тот.

Ну разве можно быть таким безнадежным слепцом? Два монаха давным-давно пришли в Кайр-Лигвалид и с тех пор торговали моей судьбой, а я ничего этого даже не замечал.

Я отряхнул свой короткий кожаный плащ.

– У меня к тебе просьба, мой господин.

– Выполню, если смогу.

– Отдай мой меч и моего коня Хильде. Отдай ей все, что принадлежит мне, и вели сохранить все это для меня.

Гутред помолчал.

– Ты не вернешься, Утред, – ласково проговорил он.

– Пожалуйста, выполни эту просьбу, мой господин, – настаивал я.

– Хорошо, – пообещал Гутред, – но сперва отдай мне меч.

Я отстегнул ножны. Меня так и подмывало обнажить Вздох Змея и начать наносить удары направо и налево его добрым клинком. Однако здравый смысл удержал меня, ибо я погиб бы в мгновение ока. Поэтому я просто поцеловал рукоять и протянул меч Гутреду.

Затем я снял браслеты – знаки отличия воина – и тоже вручил их Гутреду.

– Отдай их Хильде, – попросил я.

– Отдам, – сказал он, беря браслеты.

Потом посмотрел на четверых ожидавших меня работорговцев.

– Ярл Ульф нашел этих людей, – сказал Гутред, кивнув в их сторону, – и они не знают, кто ты такой. Им известно только то, что тебя следует увезти прочь.

Ну что ж, и на том спасибо. Если бы работорговцы знали, как сильно я нужен Эльфрику и какую сумму Кьяртан Жестокий согласен заплатить за мои глаза, я не прожил бы и недели.

– Теперь иди, – приказал мне Гутред.

– Ты мог бы просто отослать меня прочь, – горько сказал я.

– Твой дядя назначил цену, – ответил король. – И цена его именно такова. Он поначалу и вовсе желал твоей смерти, но взамен все-таки согласился на это.

Я посмотрел мимо Гутреда, туда, где черные тучи громоздились на западе, как горы. Они стали ближе и темнее, и свежеющий ветер холодил воздух.

– Поторопись домой, мой господин, – сказал я, – потому что надвигается шторм.

Король ничего не ответил, и я пошел прочь.

Судьба неумолима. Сидящие у корней древа жизни три пряхи решили, что золотая нить, делавшая мою судьбу удачливой, должна подойти к концу.

Я помню, как мои сапоги скрипели по гальке, помню, как летали надо мной белые свободные чайки.

Как выяснилось, на самом деле четверо незнакомцев все-таки были вооружены, но не мечами или копьями, а короткими дубинками. Они наблюдали за моим приближением, а Гутред и Ивар смотрели, как я иду прочь, ну а я… Я знал, что сейчас произойдет, и не пытался сопротивляться.

Я подошел к работорговцам, и один из них шагнул вперед и изо всех сил ударил меня в живот, чтобы у меня отшибло дыхание. Второй врезал мне сбоку по голове, и я рухнул на гальку. A затем последовал еще один удар, и дальше я ничего не помню.

В тот страшный день я, законный владелец Беббанбурга, прославленный воин, тот самый человек, который убил Уббу Лотброксона и одолел Свейна Белую Лошадь, стал рабом.

Часть вторая Красный корабль

Глава пятая

Капитана судна, моего хозяина, звали Сверри Равнсон. Он был в числе тех четверых работорговцев, что жестоко избили меня.

Вот как он выглядел: ростом ниже меня, на десять лет старше и вдвое шире; лицо плоское, как лопасть весла, основательно сломанный нос и короткая черная бородка, в которой виднелись седые пряди. A еще у него имелось лишь три зуба и совсем не было шеи. Я никогда еще не встречал настолько сильного человека. Сверри не отличался разговорчивостью. Корабль свой он назвал без затей «Торговец». Это было крепкое судно, добротно построенное и хорошо оснащенное, со скамьями для шестидесяти гребцов. Хотя, когда я присоединился к команде Сверри, у него их имелось только одиннадцать, поэтому он рад был заполучить меня, в том числе и потому, что гребцов получилось четное число.

Пятеро свободных членов команды никогда не выступали в роли гребцов, хотя и подменяли Сверри у рулевого весла. Еще они следили, чтобы рабы хорошенько работали и не сбежали, а когда мы умирали, швыряли наши тела за борт. Двое из них, как и сам Сверри, были норвежцами, еще двое – датчанами, а пятый – фризом по имени Хакка. Именно он надел мне на ноги рабские кандалы.

Когда я оказался на корабле, первым делом с меня сорвали одежду, оставив только рубашку, и швырнули мне пару просторных штанов. Закрепив кандалы, Хакка разорвал рубашку на моем левом плече и коротким ножом вырезал выше локтя громадную S – первую букву слова «slave» – раб. Кровь полилась к локтю, смешавшись с первыми каплями дождя, который ветер принес с запада.

– Мне полагалось бы тебя заклеймить, – сказал Хакка, – но у нас на судне негде развести огонь.

Он зачерпнул с днища грязь и втер ее в свежий порез. Рана нагноилась, отчего у меня начался жар, но, когда все зажило, на руке моей осталась метка Сверри. Я ношу ее и по сей день.

Кстати, в ту самую первую ночь мы едва не погибли. Ветер внезапно начал дуть очень сильно, вся река наполнилась маленькими быстрыми волнами – барашками, и канат, удерживавший якорь, задергался. Ветер все крепчал, косой дождь хлестал вовсю. Судно подпрыгивало и содрогалось, да еще вдобавок начался отлив: ветер и течение пытались вынести корабль на берег, а якорь – скорее всего, большой камень, удерживавший судно лишь силой своего веса, – медленно пополз по дну.

– На весла! – закричал Сверри и рассек дрожащий канат, к которому был привязан якорь.

«Торговец» резко дернулся и метнулся прочь.

– Гребите, вы, ублюдки! – закричал Сверри. – Быстрее!

– Гребите! – эхом отозвался Хакка и начал хлестать нас бичом. – Ну же, гребите!

– Хотите жить? – взревел Сверри, перекрывая вой ветра. – Тогда гребите!

Он вывел нас в море. Хотя на реке нас выкинуло бы на берег, но зато мы были бы в безопасности во время отлива, а следующий прилив снял бы корабль с суши. Но Сверри вез много груза и боялся, что, если мы окажемся на берегу, его ограбят угрюмые местные жители, обитающие в лачугах Гируума. Он рассудил, что уж лучше пойти на риск погибнуть в море, чем быть убитым на берегу, поэтому и повел нас навстречу серому хаосу из ветра, тьмы и воды.

Он хотел повернуть на север возле устья реки и укрыться у берега. Вообще-то, задумано было неплохо: мы могли бы остаться под защитой земли и переждать шторм, но Сверри не рассчитал силы отлива, и хотя мы гребли вовсю, да и бич постоянно опускался на наши плечи, однако мы не сумели пригнать судно обратно к устью. Вместо этого нас вынесло в море, и спустя несколько биений сердца нам уже пришлось прекратить грести, закрыть весельные порты и начать вычерпывать из судна воду.

Всю ночь мы выливали воду за борт, и я помню ту страшную усталость – проникавшую до костей усталость и еще страх перед безбрежным невидимым морем, которое высоко вздымало нас на своих волнах и ревело где-то внизу.

Иногда мы разворачивали судно перпендикулярно волнам, и тогда мне казалось, что мы сейчас опрокинемся. Помню, как я цеплялся за скамью, а весла стучали по корпусу корабля и вода перехлестывала через мои бедра. Но каким-то образом «Торговец» выправлялся, и мы вновь выплескивали воду через борт. До сих пор удивляюсь, почему судно не потонуло в ту страшную ночь.

Сверри хорошо умел управляться с рабами. В первые дни мне очень хотелось ввязаться в драку, но подходящей возможности так и не подвернулось. Кандалы с нас никогда не снимали. Когда мы заходили в порт, нас загоняли в помещение под рулевой площадкой и заколачивали выход досками. Там мы могли, по крайней мере, разговаривать, и именно тогда я узнал кое-что о других рабах.

Четырех саксов, бывших фермеров, продал в рабство Кьяртан. Они вовсю проклинали своего христианского бога за беды, которые он им послал. Норвежцы и датчане оказались ворами, приговоренными к рабству своими же соотечественниками, – все они выглядели угрюмыми животными. Я почти ничего не узнал об ирландце Финане, потому что тот держал рот на замке и вообще оказался человеком молчаливым и осторожным. Финан был самым низкорослым из нас, но сильным, с острыми чертами лица, наполовину скрытого черной бородой. Как и саксы, он был христианином, по крайней мере, на шее у него на длинном кожаном ремешке болтались расщепленные остатки деревянного креста. Иногда он целовал эти деревяшки и прикладывал их к губам, молча молясь. Хотя сам Финан и говорил мало, однако он внимательно слушал, когда другие рабы болтали о женщинах, еде и той жизни, которую оставили позади. Осмелюсь предположить, что при этом они лгали самым бессовестным образом. Я предпочитал помалкивать, как и Финан, правда, иногда, если другие спали, он пел печальные песни на своем языке.

Затем нас выпускали из темной тюрьмы, заставляя грузить товары в глубокую клеть, что находилась в центре корабля прямо перед мачтой. Случалось, что команда напивалась в порту, но двое из членов экипажа всегда оставались трезвыми и бдительно сторожили нас.

Иногда, если мы вставали на якорь у берега, Сверри позволял нам остаться на палубе, но при этом сковывал вместе наши цепи, чтобы никто не попытался сбежать.

Свое первое путешествие на «Торговце» я проделал от сотрясаемого штормом берега Нортумбрии до Фризии, где увидел весьма странный пейзаж: низкие острова, песчаные отмели и поблескивающие во время отливов берега, которые скрывались под водой, когда начинался прилив.

«Торговец» зашел в какую-то захудалую гавань, где еще четыре корабля загружали товары; кстати, на всех этих судах гребцами были тоже рабы.

Набив судно кожей угрей, копченой рыбой и шкурками выдры, мы двинулись из Фризии на юг, в один из франкийских портов. Я понял, что это именно Франкия, потому что Сверри сошел на берег и вернулся в плохом настроении.

– Если франк – ваш друг, – прорычал он команде, – можете не сомневаться: он не ваш сосед!

Заметив, что я смотрю на него, он ударил меня серебряным кольцом с янтарем, до крови разбив мне лоб.

– Ублюдки франки! – проговорил Сверри. – Вот уж ублюдки так ублюдки! Скупцы, ничтожества и негодяи!

Тем вечером, стоя на рулевой площадке, он решил погадать. Как и все моряки, Сверри был суеверен и хранил в кожаном мешке связку черных палочек с рунами. Запертый внизу, под площадкой, я слышал, как они застучали по настилу над моей головой. Сверри, должно быть, всмотрелся в узор, образованный упавшими палочками, и это его обнадежило, ибо наш хозяин решил: нам следует остаться у скупых, презренных франков. К концу третьего дня он заключил удачную сделку, и мы погрузили на корабль клинки мечей, наконечники копий, косы, кольчуги, тисовые бревна и тюки овечьей шерсти.

Мы взяли курс далеко на север, направляясь к землям датчан и свеев, где Сверри выгодно продал товар.

Франкские клинки ценились очень высоко, а из тисового дерева вырезали лемехи плугов. На вырученные деньги Сверри закупил железной руды, и, нагрузив судно, мы снова отправились на юг.

Сверри не только ловко управлялся с рабами, но и еще превосходно умел делать деньги. Монеты просто рекой текли на корабль, и наш хозяин хранил их в просторном деревянном сундуке, который стоял в клети для груза.

– Вам бы небось хотелось прибрать мое богатство к рукам? – глумливо ухмыляясь, спросил нас однажды Сверри, когда мы шли под парусом вдоль какого-то безымянного берега. – Вы, морское дерьмо!

Мысль о том, что мы можем его ограбить, сделала Сверри красноречивым.

– Думаете, вам удастся меня одурачить? Как бы не так! Сперва я вас убью. Я утоплю вас. Я буду заталкивать тюленье дерьмо вам в глотки, пока вы не задохнетесь.

Мы слушали молча. A что еще нам оставалось делать?

Постепенно наступила зима.

Я не знал, где мы находимся, знал только, что мы где-то на севере, в море, омывающем Данию. Доставив очередной груз, мы вновь сели на весла, ведя порожний корабль вдоль безлюдного песчаного берега. Мы шли вдоль него до тех пор, пока Сверри наконец не направил судно, воспользовавшись приливом, вверх по речушке, окаймленной тростником, и не повел «Торговца» к грязевому берегу.

Ну а когда начался отлив, корабль очутился на суше.

Возле речушки мы не увидели деревни. Там стоял только одинокий дом: длинный и низкий, крытый поросшим мхом тростником. Из дыры в крыше поднимался дымок. Кричали чайки.

Из дома вышла женщина и, едва завидев спрыгнувшего с корабля Сверри, бросилась ему навстречу с радостным криком, а он обхватил ее, приподнял и покружил в воздухе. Потом выбежали трое детишек, и он вручил каждому пригоршню серебра, и любовно пощекотал их, и подбросил каждого в воздух, и обнял их.

Было ясно, где Сверри собирается оставить «Торговца» на зимовку. Он заставил нас разгрузить судно, снять балласт из камней, парус, мачту и такелаж, а потом вытащить корабль на катки из бревен, чтобы вода не касалась корпуса даже в самый высокий прилив.

Судно было тяжелым, и Сверри позвал соседей, живших по другую сторону болота, чтобы те помогли вытащить корабль при помощи пары волов. Помню, как его старший сын, мальчик лет десяти, тыкал в нас воловьим стрекалом.

За домом стояла хижина для рабов, сделанная из тяжелых бревен (даже крыша ее была бревенчатой), и мы спали там прямо в кандалах.

Днем мы работали, очищая корпус «Торговца», соскабливая грязь, водоросли и ракушки. Мы счистили грязь с днища, расстелили парус, чтобы его вымыло дождем, и теперь голодными глазами наблюдали за женщиной Сверри, чинившей ткань с помощью костяной иглы и жилы. Она была приземистой, коротконогой, со слишком толстыми бедрами, круглым, испещренным оспинками лицом и красными, обветренными руками и ногами. Словом, ее никак нельзя было назвать красивой, но мы изголодались по женщинам, поэтому исступленно пялились на нее.

Это забавляло Сверри. Один раз он приспустил с плеч ее платье, чтобы показать пухлые белые груди, а потом рассмеялся, увидев, как округлились у нас глаза.

Мне снилась Гизела. Однако я почему-то никак не мог увидеть ее лицо, и потому сны не служили мне утешением.

Люди Сверри кормили нас кашей и супом из угрей, давали лепешки и уху, а когда выпал снег, нам в качестве подстилок бросили грязные овчины. Сгрудившись в хижине для рабов, мы слушали, как завывает ветер, и смотрели на снег сквозь щели между бревнами.

Было холодно, так холодно, что один из саксов не смог пережить зиму. У него началась лихорадка, и спустя пять дней он просто умер, и два человека Сверри, отнеся тело к ручью, швырнули его на лед, чтобы труп смыло следующим приливом.

Недалеко от дома находились леса, и каждые несколько дней нас отводили туда, чтобы заготавливать дрова. Цепи кандалов нарочно делали слишком короткими, чтобы нельзя было шагнуть широко, и, пока у нас в руках были топоры, нас постоянно охраняли люди с копьями и луками. Я знал, что моментально распрощаюсь с жизнью, если только попробую достать одного из охранников топором, но все равно испытывал сильное искушение попытаться это сделать.

Один из датчан предпринял такую попытку раньше меня. Он повернулся и с воплем неуклюже побежал, и стрела попала ему в живот. Он согнулся, и люди Сверри медленно прикончили его. Несчастный громко вопил, умирая. Смерть его была мучительной, а кровь запятнала снег на несколько ярдов вокруг. Датчанина специально убили так медленно, чтобы это послужило уроком для остальных. Поэтому я просто рубил деревья, отсекал ветви, расщеплял стволы с помощью кувалды и клиньев, затем снова рубил и вечером возвращался в хижину для рабов.

– Если бы только эти маленькие ублюдки, дети Сверри, подошли поближе, – на следующий день сказал Финан, – с каким удовольствием я бы задушил этих вонючих недомерков.

Я удивился, потому что это была самая длинная фраза, которую я когда-либо от него слышал.

– Лучше взять ребятишек в заложники, – предложил я.

– Но они слишком умны, чтобы подойти ближе, – проговорил Финан, оставив мои слова без внимания.

Он говорил на датском со странным акцентом.

– Ты был воином, – сказал вдруг Финан.

– Я и сейчас воин, – возразил я.

Мы сидели вдвоем у хижины на клочке травы, где растаял снег, и потрошили сельдь тупыми ножами. Вокруг кричали чайки. Один из людей Сверри, сидевший у длинного дома, наблюдал за нами. Он держал на коленях лук, а на поясе у него висел меч.

Интересно, как Финан догадался, что я был воином. Я ведь никогда не рассказывал о своей жизни. И никогда не называл своего настоящего имени: пусть все думают, будто я Осберт. Когда-то меня и вправду звали Осбертом, это имя мне дали при рождении, но затем, когда мой старший брат погиб, переименовали в Утреда: по традиции самого старшего сына в нашей семье должны были звать Утредом. Но я предпочитал помалкивать, оказавшись на борту «Торговца». Утред – это гордое имя воина, и я собирался держать его в секрете до тех пор, пока не спасусь из рабства.

– Как ты догадался, что я воин? – спросил я Финана.

– Дело в том, что ты никогда не перестаешь наблюдать за этими ублюдками, – пояснил он. – И никогда не перестаешь думать о том, как бы их убить.

– Ты и сам такой же, – заметил я.

– Финан Быстрый, так меня зовут, – представился он. – Потому что я обычно танцую танцы с врагами. Смертельные танцы. Танцую и убиваю их. Танцую и убиваю.

Он вспорол живот еще одной рыбе и смахнул требуху в снег, где из-за нее подрались две чайки.

– Было время, – продолжал Финан сердито, – когда у меня имелись пять копий, два меча, блестящая кольчуга, щит и шлем, сияющий как огонь. У меня была женщина с волосами до пояса и с улыбкой, перед которой меркло полуденное солнце. A теперь я потрошу селедку. – Он вновь полоснул ножом. – Но, клянусь, когда-нибудь я вернусь сюда и убью Сверри, умыкну его женщину, задушу его ублюдков и украду его деньги. – Он хрипло засмеялся. – Этот негодяй хранит здесь свое богатство. Закопал тут все свои деньги.

– Ты это знаешь наверняка?

– A что еще он мог с ними сделать? Не мог же Сверри их сожрать, потому что он не срет серебром, верно? Нет, богатство закопано здесь.

– A кстати, где мы сейчас находимся?

– В Ютландии, – ответил он. – Эта женщина – датчанка. Мы приходим сюда каждую зиму.

– И сколько же зим подряд?

– Это моя третья зима, – сказал Финан.

– Как он тебя схватил?

Мой товарищ швырнул еще одну рыбину в тростниковую корзину.

– Был бой. Мы против норвежцев, и эти ублюдки победили нас. Взяли меня в плен и затем продали Сверри. A ты как попал в рабство?

– Меня предал мой господин.

– Еще один ублюдок, которого надо убить, а? Вообще-то, мой господин тоже меня предал.

– Каким образом?

– Отказался заплатить за меня выкуп. Он хотел мою женщину, понимаешь? Поэтому позволил меня забрать. Вот ублюдок! С тех пор я молюсь, чтобы он поскорее подох, и чтобы его жены подхватили столбняк, и чтобы его скот заболел вертячкой, и чтобы его дети сгнили в собственном дерьме, и чтобы его посевы пожухли, и чтобы его гончие подавились и околели!

Финан содрогнулся: похоже, праведный гнев так и распирал его изнутри.

* * *

Постепенно метели сменились снегом с дождем; на реке медленно таял лед. Мы сделали новые весла из выдержанной еловой древесины, заготовленной еще прошлой зимой, и к тому времени, как весла были выструганы, ледоход уже закончился.

Серые туманы плащом окутывали землю, на краю тростниковых зарослей появились первые цветы. Цапли вышагивали на мелководье, когда солнце растапливало утренний иней.

Наступала весна, поэтому мы конопатили «Торговца» шерстью коров, мхом и дегтем. Мы вычистили судно и спустили его на воду, вернули в днище балласт, водрузили мачту и свернули на рее выстиранный и залатанный парус.

Сверри обнял на прощание свою женщину, поцеловал детей и вброд перешел к нам на судно. Двое из команды втащили его на борт, и мы вновь взялись за весла.

– Гребите, вы, ублюдки! – прокричал он. – Ну же, гребите!

И мы повиновались.

* * *

Гнев способен помочь тебе выжить, но при этом отбирает много жизненных сил.

Временами, чувствуя себя больным и слишком слабым, чтобы держать весло, я все равно налегал на него, потому что, если бы только я дрогнул, меня мигом вышвырнули бы за борт. Я налегал на весло, когда меня рвало, налегал, когда потел или дрожал от лихорадки, и тогда, когда у меня болел каждый мускул. Я налегал на весло в дождь и в солнце, когда дул ветер и шел мокрый снег. Помню, когда у меня началась сильная лихорадка, я решил, что сейчас умру. Я даже хотел умереть, но Финан потихоньку выругал меня.

– Ты ничтожный сакс, – выговаривал он мне, – ты слабак. Ты жалкий отброс племени саксов.

Я что-то крякнул в ответ, и он снова на меня зарычал, на этот раз громче, так что Хакка услышал его с носа судна.

– Твои враги ведь только того и хотят, чтобы ты сдох, – увещевал меня Финан. – Так покажи им, что они просчитались и никогда этого не дождутся. Налегай на весло, ты, жалкий саксонский ублюдок, налегай!

Тут Хакка ударил его: нам запрещалось разговаривать.

В другой раз я сделал то же самое для Финана. Помню, как одной рукой обнимал его за плечи, а другой насильно кормил кашей.

– Ты должен выжить, ублюдок, – втолковывал я ему. – Нельзя позволить этим эрслингам тебя победить. Надо обязательно выжить!

И он выжил.

Тем летом мы отправились на север, пройдя по реке, которая петляла по поросшим мхом и березами берегам. Мы забрались далеко на север, где в тени все еще виднелись островки нерастаявшего снега, и купили шкуры северных оленей в деревне, стоявшей среди берез. Потом мы вернулись в море. Шкуры мы обменяли на моржовые клыки и китовый ус, которые, в свою очередь, выменяли на янтарь и гагачий пух.

Мы везли солод и котиковые шкуры, меха и солонину, железную руду и овечью шерсть. В одной окруженной камнями бухточке мы провели два дня, загружая сланец, который после превратился в точильные камни, и Сверри обменял точильные камни на гребни, сделанные из оленьего рога, и на большие мотки канатов из шкуры тюленя, а еще на дюжину тяжелых слитков бронзы.

Все это мы отвезли обратно в Ютландию и отправились в Хайтабу, огромный торговый порт, такой большой, что там имелся поселок рабов. Нас загнали в этот поселок. Его окружали высокие стены, которые охраняли люди с копьями.

Финан встретил там какого-то соплеменника-ирландца, а я разыскал сакса, которого взяли в плен датчане у побережья Южной Англии. Король Гутрум, сказал этот сакс, вернулся в Восточную Англию, где стал называть себя Этельстаном и строить церкви. Насколько знал мой новый знакомый, Альфред все еще был жив. Датчане, обосновавшиеся в Восточной Англии, не совершали набегов на Уэссекс, но он слышал, что Альфред все равно строит на границе крепости. Сакс ничего не знал о судьбе датских заложников, а потому не мог рассказать, выпустили ли Рагнара. Этот человек также не сообщил мне никаких новостей о Гутреде из Нортумбрии, поэтому, встав посредине поселка, я принялся выкрикивать:

– Эй, есть здесь кто-нибудь из Нортумбрии?

Люди тупо смотрели на меня.

– Кто-нибудь из Нортумбрии? – прокричал я снова, и на этот раз по другую сторону палисада, отделявшего женскую часть поселка от мужской, отозвалась какая-то девушка.

Мужчины толпились у палисада, разглядывая сквозь щели женщин, но я оттолкнул двоих в сторону и прокричал девушке:

– Ты из Нортумбрии?

– Из Онхрипума, – последовал ответ.

Она оказалась саксонкой, пятнадцати лет от роду, дочерью дубильщика из Онхрипума. Ее отец задолжал деньги ярлу Ивару, и тот, в уплату долга, забрал его дочь и продал Кьяртану.

Сперва я подумал, что ослышался, и переспросил:

– Кьяртану?

– Кьяртану, – вяло подтвердила она. – Он сперва изнасиловал меня, а потом продал этим ублюдкам.

– Неужели Кьяртан жив? – изумился я.

– Жив, – вновь подтвердила она.

– Но ведь его крепость подвергли осаде, – запротестовал я.

– Лично я там ничего подобного не видела, – ответила девушка.

– A Свен? Его сын?

– Этот тоже изнасиловал меня, – вздохнула бедняжка.

Позже, много позже, я сумел из отдельных фрагментов сложить всю историю. Гутред и Ивар, объединившись с моим дядюшкой Эльфриком, попытались взять Кьяртана измором и вынудить его сдаться, но та зима выдалась суровой, в их армиях начались болезни. Поэтому, когда Кьяртан предложил заплатить дань всем троим, они приняли серебро. Гутред также получил обещание, что Кьяртан перестанет нападать на церковников, и некоторое время тот держал свое слово. Но церкви были слишком богатыми, а Кьяртан – слишком жадным, поэтому не прошло и года, как обещание оказалось нарушено, нескольких монахов убили или продали в рабство.

A ежегодная дань серебром, которую Кьяртан обязался платить Гутреду, Эльфрику и Ивару, была выплачена всего лишь один раз.

Словом, ничего не изменилось. Кьяртан на несколько месяцев притих, но потом решил, что его враги не такие уж и могущественные. Дочь дубильщика из Онхрипума ничего не знала о Гизеле, она никогда даже не слышала о ней, и я подумал, что моя возлюбленная, возможно, умерла.

В ту ночь я познал, что такое отчаяние. Я плакал. Я вспоминал Хильду и гадал, что с ней сталось. Мне было очень страшно за нее. Я вспоминал ту ночь, когда поцеловал Гизелу под буком, и думал, что все мои мечты теперь пропали, разбились вдребезги, – поэтому я плакал.

У меня осталась жена в Уэссексе, о которой я ничего не знал и, по правде говоря, не хотел знать. Мой маленький сын умер. Исеулт, которую я когда-то очень любил, тоже умерла. Я потерял Хильду, да и Гизела теперь тоже была для меня потеряна. В ту страшную ночь я буквально почувствовал, как меня захлестывает жалость к себе. Я сидел в хижине, и слезы катились по моим щекам.

Увидев мое отчаяние, Финан тоже заплакал – я знал, что он вспоминает свой дом. Я пытался вновь разжечь в себе гнев, потому что только гнев мог помочь мне выжить, но он упорно не желал просыпаться. И поэтому, вместо того чтобы злиться, я плакал и никак не мог остановиться.

То была тьма отчаяния: я внезапно осознал, что моя судьба – налегать на весло до тех пор, пока я не сломаюсь и мой труп не вышвырнут за борт.

Я исступленно рыдал.

– Ты и я, мы будем вместе, – сказал вдруг Финан.

Было темно. Хотя дело и происходило летом, ночь выдалась холодная.

– Что? – переспросил я, закрыв глаза в попытке остановить слезы.

– Мы будем вместе. С мечами в руках, мой друг, – пояснил он. – Ты и я. Так обязательно будет.

Сообразив, что ирландец имел в виду: мы освободимся и отомстим, – я безнадежно сказал:

– Пустые мечты.

– Нет! – сердито отозвался Финан.

Он подсел поближе и взял мои ладони в свои.

– Не сдавайся! – прорычал он мне. – Не забывай, что мы воины, ты и я, мы с тобой воины!

«Вернее, я когда-то был воином», – подумал я.

Было время, когда я и впрямь гордо носил сияющую кольчугу и шлем, но теперь я был всего лишь вшивым, грязным, слабым и слезливым рабом.

– Держи! – Финан вложил что-то в мою ладонь.

Это оказался гребень из оленьей кости, тогда мы везли эти гребни в качестве груза. Мой друг ухитрился украсть один и спрятать в своих лохмотьях.

– Никогда не сдавайся, – сказал Финан.

И я расчесал гребнем волосы, которые к тому времени уже отросли почти до пояса. Я расчесал их, распутав колтуны, вытащил из зубцов вошь, а на следующее утро Финан заплел в косы мои прямые волосы, а я сделал то же самое для него.

– Так заплетают волосы воины моего племени, – объяснил он, – а мы с тобой – воины. Мы не рабы, мы воины!

И хотя мы с ним по-прежнему были все такие же худые, грязные и оборванные, но отчаяние прошло, как морской шквал, уступив место гневу, который придал мне решимости.

* * *

На следующий день мы погрузили на корабль слитки меди, бронзы и железа. Мы вкатили на корму «Торговца» бочки с элем и наполнили оставшееся пространство грузовой клети солониной, ковригами черствого хлеба и кадками соленой трески.

Сверри развеселился, увидев, что мы заплели в косы свои волосы.

– Небось вы двое решили, что найдете женщин, да? – насмехался он над нами. – Или сами притворяетесь женщинами?

Не дождавшись ответа, Сверри молча ухмыльнулся. Он был в тот день в хорошем настроении и весь лучился от энтузиазма, что случалось нечасто. Он любил море, и по тому, как много провизии мы на этот раз загрузили, я догадывался, что наш хозяин собирается отправиться в долгое плавание. Так и оказалось.

Время от времени он бросал свои палочки с рунами, и палочки, должно быть, сулили ему процветание, потому что Сверри купил трех новых рабов. Все они были фризами. Сверри решил как следует подготовиться к предстоящему путешествию.

* * *

Однако началось то плавание не слишком удачно: едва мы покинули Хайтабу, за нами погнался другой корабль. Пиратский корабль, как угрюмо объявил Хакка, и мы устремились под парусом на север. Но преследователи медленно догоняли нас, потому что их судно было длиннее, стройнее и быстрее, и только опустившаяся темнота позволила нам спастись. Ох и беспокойная тогда выдалась ночь!

Мы сложили весла и опустили парус, чтобы «Торговец» ни единым звуком не выдал себя. В темноте я слышал плеск от весел наших преследователей. Сверри и его люди присели на корточки рядом с нами, с мечами в руках, готовые убить любого, кто пикнет.

Честно говоря, у меня возникло искушение подать голос, а Финан хотел стукнуть по борту, чтобы привлечь внимание пиратов, но Сверри немедленно убил бы нас, поэтому мы вели себя тихо, и незнакомый корабль прошел мимо в темноте. Когда же забрезжил рассвет, чужого судна уже не было видно.

Вообще-то, такое на море бывает редко. Как правило, волки не едят волков, а соколы не нападают на других соколов, поэтому северяне редко охотятся друг за другом. Хотя случается, что кое-кто, отчаявшись, и рискует нападать на своих соплеменников – датчан или норвежцев. Таких пиратов все презирают: обзывают отверженными, ничтожествами, но боятся. Обычно их суда выслеживают и либо убивают, либо продают в рабство всю команду. Но все равно некоторые рискуют стать отверженными, зная, что если сумеют захватить богатый корабль вроде «Торговца», то разом получат целое состояние, которое даст им положение в обществе, власть и всеобщее уважение.

Но в ту ночь мы спаслись, а на следующий день поплыли под парусом дальше на север. A потом – еще дальше на север и не ступали на землю много, много ночей подряд.

Потом, однажды утром, я увидел вдали черный берег с ужасными утесами. Море разбивалось об эти угрюмые скалы в белую пену, и я еще, помню, подумал, что тут-то и придет конец нашему пути. Однако мы вовсе не устремились к земле, а вместо этого поплыли дальше, направляясь теперь на запад, а потом недолго шли на юг, пока наконец не встали на якорь в бухте возле острова.

Сначала Финан решил было, что это Ирландия, но люди, которые приплыли к «Торговцу» в маленькой лодке из шкур, не говорили на его языке. У северного побережья Британии было полно островков, и я решил, что это один из них. Там жили дикари, и Сверри не сошел на берег, а обменял несколько мелких монет на яйца чаек, сушеную рыбу и козлятину.

На следующее утро мы стали грести при попутном ветре и гребли весь день. Я знал, что мы движемся к западным просторам какого-то дикого моря. Рагнар Старший предупреждал меня об этих морях, говоря, что за ними лежит земля, но что большинство людей, которые искали ту далекую землю, никогда не возвращались. В тех западных землях, рассказывал он, обитают души мертвых моряков. Это серые и унылые, исхлестанные штормами места, вечно затянутые туманом, но именно туда мы сейчас и направлялись, и Сверри стоял у рулевого весла с таким довольным видом, что я невольно вспомнил, как и сам испытывал некогда точно такое же счастье. Я вспомнил, как это весело – вести по морской глади хороший корабль и чувствовать его пульс, положив руку на рулевое весло.

Путешествие продолжалось две недели. Мы следовали по пути китов, и эти морские чудовища время от времени показывались из воды, чтобы посмотреть на нас или выбросить фонтан воды. Воздух становился холоднее, небо было вечно затянуто облаками, и я знал, что команда Сверри беспокоится. Они думали, что мы заблудились. Я думал точно так же и подозревал, что жизнь моя закончится на краю моря, где огромный водоворот втягивает корабли в свои смертельные глубины.

Повсюду кружили морские птицы, их крики жалко звучали в ледяном тумане, и огромные киты ныряли позади нас, а мы все гребли и гребли, пока не начинала ныть спина.

Море было серым и громадным, бесконечным и холодным, полным белой пены, и лишь однажды судьба даровала нам попутный ветер: мы смогли идти под парусом, а большие серые завитки шипели вдоль всего корпуса судна.

Вот так мы и пришли наконец в Хорн, что находится в земле огня, которую некоторые люди называют Туле.

Горы здесь дымились, и мы слышали рассказы о волшебных прудах с горячей водой, хотя лично я так и не видел ни одного. То была не просто земля огня, но одновременно и прибежище льда. Там находились ледяные горы и ледяные реки, а уступы льда возвышались до неба. Там водилась треска длиннее человеческого роста, и мы славно поели рыбы. Ну а Сверри был просто счастлив.

Люди боялись путешествовать тем маршрутом, который мы только что осилили, а он рискнул и выиграл: в Туле его груз стоил втрое дороже, чем в Дании или Франкии. Хотя, конечно, Сверри пришлось отдать часть драгоценного товара в качестве подношения здешнему владыке. Но зато он выгодно продал остальные слитки и взял на борт китовый ус, моржовые клыки и шкуры, а также шкуры котиков. Наш хозяин знал, что заработает на них большие деньги, если сможет довезти все это домой.

Сверри был в хорошем настроении и даже разрешил нам сойти на берег. Мы пили кислое березовое вино в длинном доме, насквозь провонявшем китовым мясом. На этот раз мы все были скованы не только обычными кандалами, но и цепями вокруг шеи, и Сверри нанял местных, чтобы те сторожили нас. Трое из этих стражей были вооружены длинными тяжелыми копьями, которыми жители Туле убивают китов, а еще у четверых имелись длинные ножи для свежевания туш.

Сверри прекрасно понимал, что с такой охраной ему ничто не грозило, и потому впервые за все те долгие месяцы, которые я провел в рабстве, соизволил заговорить с нами. Он был так доволен своим путешествием, что даже похвалил нас, сказав, что мы хорошо умеем обращаться с веслами.

– Но вы двое меня ненавидите, – добавил наш хозяин, взглянув на нас с Финаном.

Я ничего не ответил. A ирландец сказал:

– Березовое вино хорошее. Спасибо, что нас угостил.

– Это вино – настоящая моржовая моча, – заявил Сверри и рыгнул. Он был пьян. – Вы меня ненавидите, – повторил он.

Наша ненависть его забавляла.

– Я наблюдаю за вами двумя и вижу, как вы меня ненавидите. Остальные тоже, ведь их хлещут бичом, но вы двое, подвернись только такая возможность, убили бы меня, прежде чем я успел бы чихнуть. Мне следовало бы прикончить вас, верно? Ну, скажем, принести в жертву морю.

Мы молчали.

Большое полено треснуло в огне, выбросив сноп искр.

– Но вы оба хорошие гребцы, – сказал Сверри. – Однажды я освободил раба, – продолжал он. – Я отпустил парня, потому что он мне нравился. Я ему доверял. Я даже позволил ему управлять «Торговцем», но этот негодяй попытался меня убить. Знаете, что я с ним сделал? Я прибил его грязный труп к носу судна и оставил там гнить. И я хорошо усвоил полученный урок. Запомните: вы здесь, чтобы грести. Только для этого. Как только вы не сможете работать, вы умрете.

Вскоре после этого он уснул, и мы тоже уснули, а на следующее утро вернулись на борт «Торговца» и под моросящим дождем вновь вышли в море, оставив позади этот удивительный остров огня и льда.

* * *

Обратный путь на восток занял у нас меньше времени, потому что ветер был попутным, и мы снова остановились на зимовку в Ютландии.

Мы дрожали от холода в хижине для рабов и по ночам слушали, как Сверри довольно хрюкает в постели своей женщины.

Выпал снег, речушку сковало льдом.

То был год 880-й. Я прожил на свете двадцать три года и знал, что мне предстоит умереть в кандалах, потому что мой хозяин Сверри был человеком бдительным, умным и безжалостным.

A потом появился красный корабль.

* * *

Ну, вообще-то, он был не совсем красным. Большинство судов делали из дуба, который со временем темнел, но этот корабль был построен из сосны, и при свете утренней или вечерней зари казалось, что он цвета засохшей крови.

Когда мы впервые увидели этот корабль, он показался нам багрово-красным. То было вечером того дня, когда мы спустили «Торговца» на воду.

Красный корабль был длинным, низким и стройным. Он шел от восточного горизонта наискосок, явно направляясь к нам. Его грязно-серый парус крест-накрест пересекали веревки, делавшие ткань более прочной, и Сверри, увидев звериную голову на носу судна, решил, что оно пиратское. Поэтому мы удрали поближе к берегу, в хорошо знакомые воды.

Там было мелко, и красный корабль, похоже, решил не преследовать нас. Мы гребли, пробираясь по узким речушкам, вспугивая дичь, и все это время красный корабль оставался в поле нашего зрения, но за дюнами.

A потом опустилась ночь, и мы изменили курс, позволив отливу вынести нас в море. Люди Сверри хлестали нас бичами, чтобы заставить грести как можно быстрее и избежать опасности налететь на берег.

Забрезжил рассвет – холодный и туманный, а когда туман рассеялся, мы увидели, что красный корабль исчез.

Мы собирались идти в Хайтабу за грузом, но, приблизившись к порту, Сверри снова увидел красный корабль. Тот повернул к нам, и Сверри разразился проклятиями. Мы двигались с подветренной стороны от красного судна, там более безопасно, но оно все равно пыталось нас догнать. Чужой корабль шел на веслах и, поскольку у них было по меньшей мере двадцать гребцов, двигался быстрее «Торговца», но из-за ветра расстояние между нами никак не сокращалось. Поэтому следующим утром мы снова оказались в море одни.

Но Сверри все равно слал незнакомцам проклятия. Он бросил свои палочки с рунами, и они убедили его отказаться от мысли идти в Хайтабу. Тогда мы отправились в землю свеев, где погрузили на борт бобровые шкуры и овечью шерсть с налипшим на нее дерьмом.

Этот груз мы обменяли на пять свертков свечного воска. A потом снова погрузили на судно железную руду…

Весна сменилась летом, а мы так и не видели больше красный корабль. И постепенно забыли про него.

Сверри решил, что теперь можно без опаски посетить Хайтабу, он хотел отвезти в этот порт груз оленьих шкур. Однако в Хайтабу выяснилось, что красный корабль про нас не забыл. Сверри вернулся на борт в спешке, даже не позаботившись о погрузке нового товара, и я слышал, как он разговаривает со своей командой. Красный корабль, сказал он, рыщет вдоль берегов в поисках «Торговца». Корабль был датским, считал наш хозяин, и его команда состояла из воинов.

– A кто они? – спросил Хакка.

– Это никому не известно.

– Зачем мы им?

– Откуда мне знать? – прорычал Сверри.

Страшно обеспокоенный, он бросил палочки с рунами прямо на палубе, и палочки велели ему немедленно покинуть Хайтабу.

У Сверри появился какой-то загадочный враг, а Сверри даже не знал, кто он такой. Поэтому наш хозяин отвел «Торговца» в бухту неподалеку от своего зимнего дома, а сам сошел на берег, прихватив подарки.

Дело в том, что у Сверри имелся господин. Почти у каждого человека есть господин, который его защищает. Господина Сверри звали Хиринг. Он владел обширными землями, и наш хозяин каждую зиму платил ему серебром, поскольку сам торговец и его семья находились под покровительством Хиринга. Но как, спрашивается, он мог защитить Сверри в море?! Правда, Хиринг пообещал выяснить, кому принадлежит красный корабль и почему этот человек упорно преследует Сверри.

Ну а пока наш хозяин решил уплыть подальше. Поэтому мы отправились в Северное море и двинулись вдоль берега, заработав там кое-какие деньги на продаже сельди. Переплыв море, мы впервые за то время, что я был рабом, вернулись в Британию.

Мы высадились на берег какой-то реки в Восточной Англии, я так никогда и не узнал, как она называлась. Там мы загрузили на борт толстые овчины, которые отвезли во Франкию, где купили множество железных слитков. То была выгодная покупка, потому что франкское железо считалось лучшим в мире. A еще мы приобрели сотню тамошних клинков для мечей, тоже стоивших очень дорого.

Сверри, как всегда, проклинал франков: те были расчетливыми, прожженными торговцами, но, по правде говоря, он и сам им нисколько не уступал. И хотя за железо и клинки мы заплатили немалые деньги, наш хозяин знал, что получит в северных землях огромную прибыль.

Итак, мы двинулись на север. Лето подходило к концу, огромные стаи гусей летели на юг, и через два дня после того, как товар в очередной раз был разгружен, мы увидели красный корабль, ожидающий нас у фризского побережья.

С тех пор как мы в последний раз видели это судно, прошли недели, и Сверри, должно быть, надеялся, что Хиринг разобрался с его владельцем и нам больше ничего не угрожает. Но корабль стоял у самого берега, и на сей раз ветер был на его стороне. Поэтому мы повернули к берегу, и люди Сверри отчаянно хлестали нас бичами.

Я крякал под каждым ударом, изображая, будто изо всех сил налегаю на весло, но, по правде говоря, сам делал все, чтобы красный корабль мог нас догнать.

Я ясно его видел. Я видел, как поднимаются и опускаются его весла, видел белую пену, бурлящую у его носа. Корабль этот значительно превосходил по размерам «Торговца» и был намного быстрее, но ему приходилось преодолевать большее сопротивление воды, вот почему Сверри удалось-таки привести нас к берегу Фризии, которого боялись все капитаны.

В отличие от многих других северных берегов, этот берег не окаймляли скалы. Вместо скал там были заросли камыша, множество ручьев и островков, а берега скрывались под водой во время прилива. На много миль вокруг тут было одно сплошное коварное мелководье.

Фарватер отмечали ивовые прутья, воткнутые в грязь, эти хрупкие вехи, позволявшие отыскать безопасный путь через здешний лабиринт… Но среди фризов тоже есть пираты. Они нарочно отмечают прутьями такие каналы, которые ведут только к иловым берегам, где отлив может посадить корабль на мель. И тогда люди, что обитают в слепленных из ила хижинах на своих грязевых островках, затопляют корабль и убивают, и грабят.

Но Сверри давно торговал здесь и, подобно всем хорошим капитанам, помнил, где находятся настоящие каналы.

И хотя красный корабль гнался за нами, Сверри не запаниковал. Я наблюдал за ним, пока греб, и видел, как глаза нашего хозяина бегают туда-сюда: он решал, какой проход предпочесть. Потом быстро налег на рулевое весло, и мы повернули в выбранный им канал. Он искал самые мелкие места, самые извилистые ручьи, и боги были на его стороне, потому что, хотя наши весла иногда ударялись об илистую банку, «Торговец» ни разу не сел на мель.

Как я уже говорил, красный корабль был больше нашего, и, вероятно, его капитан знал берег не так хорошо, как Сверри, поэтому он двигался очень осторожно, и вскоре мы оставили его позади.

Потом красное судно снова начало нас догонять, когда мы пересекли широкий отрезок открытой воды, но Сверри нашел на дальней стороне другой канал и там впервые за весь день позволил нам грести медленнее. Он отправил Хакку на нос, и тот стал бросать в воду веревку со свинцовым грузом, выкрикивая, какая тут глубина.

Мы ползли через лабиринт грязи и воды, медленно пробираясь на северо-восток. A я посмотрел на восток и увидел, что Сверри наконец совершил ошибку.

Линия ивовых прутьев отмечала канал, по которому мы тащились, но за этими прутьями, за низким грязевым островком, полным птиц, прутья побольше отмечали более глубокий канал, что вел в глубь острова. Двигаясь по этому каналу, красный корабль вполне мог нас обогнать, и его капитан использовал эту возможность. Гребцы вовсю били веслами по воде, судно шло на полной скорости, но потом вдруг налетело на мель.

Сверри засмеялся. Он-то знал, что ивовые прутья подлиннее отмечали фальшивый канал. И преследователи попали в ловушку.

Теперь я ясно видел его – красный корабль, полный вооруженных людей в кольчугах, датчан с мечами, воинов с копьями… Но, увы, судно сидело на мели.

– Ваши матери – вонючие козы! – прокричал Сверри через разделявшую нас грязь, хотя я сомневался, чтобы его голос донесся до чужаков. – A сами вы дерьмо! Научитесь сперва управлять кораблем, вы, никчемные ублюдки!

Мы вошли в другой канал, оставив красный корабль позади. Хакка все еще стоял на носу «Торговца», непрерывно бросая в воду линь со свинцовым грузом и выкрикивая, какая где глубина.

Этот канал ничем не был отмечен, и хотя это было опасно, нам пришлось идти медленно, потому что Сверри не осмеливался развернуться. Я видел, как далеко позади нас команда красного корабля старается столкнуть его с мели. Воины скинули кольчуги и вошли в воду. Они вовсю налегали на длинный корпус, и, прежде чем на землю спустилась ночь, я заметил, что чужой корабль сошел с мели и возобновил преследование, но мы уже были далеко впереди, и нас укрыла тьма.

* * *

Мы провели ночь в бухточке, окаймленной тростником.

Сверри не стал сходить на берег. На соседнем островке жили люди, их костры искрились в ночи. Больше мы не видели никаких огней, что наверняка означало: поселение на том островке единственное на много миль вокруг. Наш хозяин беспокоился, как бы огни не привлекли внимание команды красного корабля. Поэтому Сверри пинками разбудил нас при первых же проблесках зари; мы подняли якорь, и торговец повел нас на север, в проход, обозначенный лозами.

Похоже, этот проход огибал берег острова и вел в открытое море, где волны пенились и разбивались о камни; то был путь, который вел прочь от коварного берега.

Хакка продолжал регулярно замерять глубину, и мы шли мимо зарослей тростника и илистых отмелей. Ручей был мелким, таким мелким, что лопасти наших весел непрерывно ударяли о дно, поднимая вихри грязи, однако шаг за шагом мы следовали меткам канала, а потом вдруг Хакка прокричал, что красный корабль вновь появился сзади.

Он был далеко позади нас. Как и боялся Сверри, судно привлекли огни селения, но оно двинулось к югу острова, и нас разделяла сеть отмелей и ручьев. Чужой корабль не мог отправиться на запад в открытые воды, потому что там волны непрерывно бились о полузатопленный берег. Поэтому одно из двух: он или последует по нашему пути, или попытается сделать вокруг нас широкую дугу на восток и найти другой выход в море.

Капитан выбрал первый вариант, и теперь мы наблюдали, как он нащупывает путь вдоль южного берега острова, выискивая канал, ведущий в гавань, где мы недавно стояли на якоре.

Мы продолжали ползти на север, но потом внезапно под килем раздался тихий скребущий звук, и «Торговец» слегка содрогнулся, а потом зловеще затих.

– Табань! – взревел Сверри.

Мы стали грести в обратную сторону, но судно уже село на мель. Красный корабль потерялся в полумраке, в туманной дымке, плывшей над островами. Прилив достиг самой низкой точки. Это было время между приливом и отливом, когда вода неподвижна, и Сверри пристально смотрел на ручей, молясь, чтобы показалась приливная волна, идущая к нам, дабы снять нас с мели… Но вода была неподвижной и равнодушной.

– Всем за борт! – прокричал он. – Толкайте корабль!

Мы попытались. Или, во всяком случае, другие пытались, в то время как мы с Финаном только притворялись, что толкаем, но «Торговец» застрял основательно.

Вроде бы он сел на мель так мягко, так тихо, и все же не двигался, и теперь Сверри, все еще стоявший на рулевой площадке, видел, как островитяне направляются к нам по поросшим тростником руслам рек. И, что беспокоило его еще больше, красный корабль пересекал широкий залив, где мы раньше стояли на якоре. Сверри ясно видел, как к нему приближается смерть.

– Груз за борт! – скомандовал он.

Для Сверри то было нелегким решением, но лишиться груза уж всяко лучше, чем погибнуть. Поэтому мы выбросили все слитки за борт.

Мы с Финаном больше не могли отлынивать, потому что Сверри теперь наблюдал за рабами и лупил нас палкой. В считаные минуты мы уничтожили всю прибыль, которую наш хозяин получил за целый год торговли. За борт отправились даже клинки мечей, а красный корабль тем временем подходил все ближе, поднимаясь по каналу. Он был уже всего в четверти мили от нас, когда последний слиток с громким всплеском упал за борт и «Торговец» слегка качнулся.

Теперь начинался прилив, водовороты вихрились вокруг выброшенных слитков.

– Гребите! – закричал Сверри.

Островитяне наблюдали за нами.

Они не осмеливались приблизиться, поскольку боялись вооруженных людей на красном корабле; они просто смотрели, как мы скользим прочь, на север.

A мы боролись с прибывающим приливом, и наши весла били по грязи так же часто, как по воде, но Сверри без умолку орал, чтобы мы гребли сильнее. Он рисковал снова сесть на мель, но хотел любой ценой выбраться на открытую воду, и боги были на его стороне, потому что мы буквально вылетели из устья канала. «Торговца» подняли волны прибывающего прилива, и внезапно мы очутились в море, и белая пена вздымалась возле нашего носа.

Сверри поднял парус, и мы устремились на север, а красный корабль, похоже, сел на мель там же, где до этого и мы. Он врезался в груду выброшенных слитков, и поскольку его осадка была глубже, чем у «Торговца», у него ушло больше времени, чтобы освободиться. К тому времени, как чужой корабль вышел из канала, нас уже скрыли дождевые шквалы, налетавшие с запада и барабанившие по судну.

Сверри поцеловал свой амулет-молот.

Наш хозяин потерял целое состояние, но это его не слишком беспокоило, поскольку он был все еще богат.

Но вот что действительно тревожило Сверри, так это красный корабль: он знал, что судно преследует его и останется у берега, пока нас не найдет. Поэтому, как только сгустилась темнота, Сверри опустил парус и приказал всем сесть на весла.

Мы пошли на север. Красный корабль все еще держался за нами, но далеко позади, и дождь время от времени полностью скрывал его. A когда налетел шквал посильнее, Сверри опустил парус, развернул судно на запад, навстречу ветру, и его люди бичами заставили нас работать. Двое из его команды даже сами сели на весла, чтобы нам помочь: надо было любой ценой спастись, скрывшись за темнеющим горизонтом, прежде чем красный корабль увидит, что мы сменили курс.

То была зверски трудная работа. Дул сильный ветер, по нашему судну вовсю колотили морские волны, и каждый удар весел обжигал мышцы. Временами мне казалось, что я сейчас от изнеможения лишусь чувств. И только глубокой ночью нам позволили прекратить работу.

Поскольку Сверри больше не видел за бортом больших волн, с шипением приходивших с запада, он велел нам втянуть весла и закрыть весельные порты. Мы лежали неподвижно, как мертвые, пока корабль в темноте поднимался и опускался на волнах в бурлящем море.

Когда забрезжил рассвет, мы увидели, что других судов поблизости нет. Ветер и дождь вовсю хлестали нас, прилетая с юга, а стало быть, нам не придется грести: мы можем поднять парус и позволить ветру нести «Торговца» по седым водам.

Я посмотрел в сторону кормы, ища взглядом красный корабль, но его нигде не было видно.

Вокруг только волны и облака, да еще в порывах шквального ветра с косым дождем мелькают, словно белые клочки, птицы, летящие над морем. «Торговец» подчинялся ветру, так что вода летела мимо нас, и Сверри, облокотившись на рулевое весло, пел от радости, что сумел спастись от загадочного врага.

В этот момент мне снова захотелось заплакать. Я не знал, кому принадлежал красный корабль и кто на нем плыл, но не сомневался: там были враги Сверри, а любой враг Сверри – мой друг. Но корабль исчез. Мы скрылись от загадочного преследователя.

* * *

Итак, мы вернулись в Британию. Вообще-то, Сверри не собирался туда идти: у него больше не было груза на продажу, и хотя имелись припрятанные монеты, на которые можно купить товар, он не спешил их тратить – ведь еще надо было на что-то жить. Наш хозяин избежал встречи с красным кораблем, но знал, что, если вернется домой, этот корабль наверняка будет поджидать его у берегов Ютландии. И я не сомневался, что Сверри перебирает в уме другие места, где сможет в безопасности перезимовать.

Первым делом ему следовало найти своего господина, который дал бы ему убежище, пока вытащенный на берег «Торговец» будут чистить, чинить и заново конопатить. A господин потребует серебро. Мы, гребцы, слышали обрывки разговоров и поняли, что Сверри решил напоследок все-таки взять груз, отвезти его в Данию, продать, после чего найти какой-нибудь порт, где он сможет укрыться. A уж оттуда двинуться по суше к своему дому и взять побольше серебра, чтобы было на что торговать в следующем году.

Мы стояли у берегов Британии. Я никак не мог сообразить, что это за место. Знал только, что не Восточная Англия, потому что здесь не было утесов и холмов.

– Тут совершенно нечего купить, – пожаловался Сверри.

– Может, овчины? – предложил Хакка.

– Какую прибыль они принесут в такое время года? – сердито вопросил Сверри. – И наверняка сейчас осталось лишь то, что не смогли продать весной. Какое-нибудь барахло, заляпанное овечьим дерьмом. Я бы предпочел везти уголь.

Однажды ночью мы укрылись в устье реки, а на берег прискакали вооруженные всадники. Они пристально рассматривали нас, но не воспользовались ни одним из маленьких рыбачьих суденышек, вытащенных на берег, чтобы до нас добраться. Вероятно, решили оставить нас в покое, если мы оставим в покое их.

Как раз когда стемнело, в реку вошло еще одно рыбачье судно и встало на якорь неподалеку от нас. Его капитан, датчанин, на небольшой лодке приблизился к нам, и они со Сверри, укрывшись в помещении под рулевой площадкой, обменивались новостями.

Мы не слышали ни одной из новостей. Мы только видели, как эти двое пили эль и разговаривали. Незнакомец покинул наше судно незадолго до того, как его корабль скрыла тьма, а Сверри казался довольным беседой: утром, прокричав благодарности в сторону датского судна, он приказал нам поднять якорь и взяться за весла.

Стоял безветренный день, море было спокойным, и мы стали грести к северу, идя вдоль берега. Я глядел на сушу, видел, как дым поднимается над деревенскими домами, и думал: «Там – свобода!»

Хотя я мечтал о свободе, но теперь уже потерял надежду когда-нибудь ее обрести. Я думал, что умру с веслом в руке, как умерли многие другие под кнутом Сверри. Из тех одиннадцати гребцов, что находились на борту, когда я попал в рабство, теперь в живых остались только четверо; одним из них был Финан. Всего на «Торговце» имелось четырнадцать гребцов, потому что Сверри сразу заменял умерших, а когда его стал преследовать красный корабль, купил еще новых рабов, чтобы посадить их на весла.

Некоторые капитаны предпочитали нанимать гребцов из числа свободных людей, справедливо считая, что те работают с большей охотой, но Сверри был скупым и ни с кем не желал делиться серебром.

Позже тем же утром мы вошли в устье реки, и я уставился на мыс на южном берегу. Я увидел маяк, который обычно зажигали, предупреждая здешних обитателей о набеге врага. Этот маяк я уже видел раньше. Он был похож на сотни других, но я его узнал – и понял, что он стоит на руинах римской крепости, как раз в том месте, где меня отдали в рабство. Мы вернулись к реке Тайн.

– Мы будем покупать здесь рабов! – объявил нам Сверри. – Таких же ублюдков, как и вы. Вернее, не совсем таких, потому что я собираюсь приобрести женщин и детей. Да еще они вдобавок скотты. Кто-нибудь из вас говорит на языке этих мерзавцев?

Ответа не последовало. Да переводчик Сверри и не требовался, потому что его бич был достаточно красноречив.

Вообще-то, наш хозяин не любил возить живой товар: за рабами нужно было непрестанно наблюдать, их требовалось кормить, но другие торговцы сказали ему, что этих женщин и детей только что схватили во время одного из бесчисленных набегов через границу между Нортумбрией и Шотландией. И эти рабы сулили очень высокую прибыль. Красивые женщины и дети дорого стоили на рынке рабов в Ютландии, и Сверри надеялся заключить выгодную сделку. Поэтому, едва начался прилив, мы вошли на веслах в Тайн.

Мы направлялись в Гируум, и Сверри ждал до тех пор, пока вода не поднялась почти до высшей точки, отмеченной остатками былых кораблекрушений и всплывающими на поверхность обломками, а потом посадил «Торговца» на сушу. Он нечасто так поступал, но сейчас хотел, чтобы мы очистили корпус судна до возвращения в Данию. Да и живой товар легче погрузить на корабль, находящийся на берегу. Итак, судно вывели на сушу, и я увидел, что загоны для рабов отстроены заново, а разрушенный монастырь опять покрыт соломенной крышей. Все здесь было как раньше.

Чтобы мы не сбежали, Сверри заставил нас надеть рабские ошейники, соединенные вместе цепями. Затем он пересек солончаки и начал взбираться к монастырю, а мы тем временем отчищали камнями обнажившийся корпус судна.

Работая, Финан напевал что-то на своем родном ирландском, иногда улыбаясь мне кривой ухмылкой.

– Давай, вместо того чтобы конопатить, Осберт, наоборот вытащим все из щелей, – предложил он.

– Чтобы мы потонули?

– Ага, но и Сверри потонет вместе с нами.

– Пусть уж лучше живет, чтобы мы могли его убить, – возразил я.

– И мы его убьем, – заверил Финан.

– Никогда не оставляй надежды, а?

– Я вижу это во сне, – сказал Финан. – С тех пор как появился красный корабль, мне трижды снилось, что мы убиваем этого ублюдка.

– Но красный корабль исчез, – ответил я.

– Мы обязательно убьем Сверри. Я тебе обещаю. И я станцую на его требухе, вот увидишь.

К полудню прилив достиг высшей точки, поэтому всю вторую половину дня «Торговец» как будто возвышался над беспокойными волнами. Теперь его можно будет вновь спустить на воду после наступления темноты, но далеко не сразу.

Сверри всегда чувствовал себя неспокойно, когда «Торговец» находился на берегу, и я знал, что он хочет погрузить товар сегодня же, а потом спустить судно на воду во время ночного прилива. Он держал наготове якорь, чтобы в темноте мы могли столкнуть корабль с берега и встать на якорь посреди реки. И он был готов покинуть Тайн при первом же проблеске зари.

Всего Сверри купил тридцать три человека. Самым маленьким из детей было пять-шесть лет от роду, а самым старшим из рабов – лет семнадцать-восемнадцать. И все сплошь женщины и дети, ни одного взрослого мужчины.

Мы закончили очищать корпус и сидели на берегу, когда они появились. Мы уставились на девушек голодными глазами мужчин, которым отказано в совокуплении. Рабыни плакали, поэтому трудно было сказать, хорошенькие ли они. Бедняжки рыдали, потому что их отдали в рабство, и потому что их увезли из родной земли, и потому что они боялись моря, и потому что боялись нас.

За ними ехала дюжина вооруженных охранников. Я не узнал ни одного из них. Сверри пошел вдоль цепочки скованных невольников, разглядывая зубы детей и стягивая вниз платья женщин, чтобы осмотреть их груди.

– За рыжеволосую дадут хорошую цену! – крикнул Сверри один из вооруженных мужчин.

– Как и за остальных.

– Я трахнул ее прошлой ночью, – продолжал стражник. – И кто знает, вдруг она носит моего ребенка, а? И тогда ты получишь двух рабов по цене одного, ты, удачливый ублюдок!

Рабы уже были скованы, и Сверри заставили заплатить за кандалы и цепи, так же как за еду и эль, которые потребуются, чтобы тридцать три уроженца Шотландии пережили путешествие в Ютландию.

Нам пришлось тащить эту провизию из монастыря, и вот Сверри привел нас назад через солончаки, через ручей и вверх по поваленному каменному кресту туда, где ждали повозка и шесть всадников. В повозке оказались бочки эля, кадушки с сельдью и копчеными угрями и мешок яблок. Сверри попробовал яблоко, скорчил гримасу и выплюнул откушенный кусок.

– Червивое, – пожаловался он и швырнул нам остаток яблока.

Я ухитрился подхватить его в воздухе, хотя множество рук потянулось за ним. Разломив яблоко пополам, я поделился с Финаном.

– Эти ублюдки готовы передраться из-за червивого яблока, – глумливо усмехнулся Сверри. Потом высыпал мешок монет в повозку. – На колени, вы, ублюдки, – прорычал он нам, когда к повозке подскакал седьмой всадник.

Мы встали на колени перед вновь прибывшим.

– Мы должны проверить монеты, – сказал он.

Голос показался мне знакомым. Я взглянул вверх и увидел Свена Одноглазого. И он тоже смотрел на меня. Я опустил взгляд и принялся есть яблоко.

– Франкские денье, – гордо объявил Сверри, протягивая Свену несколько серебряных монет.

Но Свен не взял их. Он смотрел на меня.

– Кто это? – вопросил он.

Сверри тоже взглянул на меня.

– Осберт, – ответил он и выбрал еще несколько монет. – A это пенни Альфреда, – сказал он, протягивая деньги Свену.

– Осберт? – переспросил тот, все еще не сводя с меня единственного глаза.

Сейчас я не был похож на Утреда Беббанбургского. На моем лице появились новые шрамы, нос был сломан, нечесаные волосы превратились в громадную спутанную гриву, борода стала клочковатой, а кожа сделалась темной, как мореное дерево. И все-таки Свен пристально глядел на меня.

– Поди сюда, Осберт, – сказал он.

Я не мог уйти далеко, потому что цепь на шее удерживала меня рядом с остальными гребцами. Но я встал, зашаркал к нему и снова опустился на колени, потому что был рабом, а он – господином.

– Посмотри на меня, – приказал Свен.

Я повиновался, уставившись в его единственный глаз, и увидел, что Свен облачен в кольчугу и прекрасный плащ и сидит на великолепном скакуне.

Я заставил свою правую щеку подергиваться и трястись, а потом ухмыльнулся, словно рад был видеть его, и судорожно замотал головой. Свен, должно быть, подумал, что я всего лишь один из полубезумных рабов, потому что взмахом руки отослал меня прочь и взял монеты у Сверри.

Они долго торговались. Наконец Свен решил, что получил достаточно монет из хорошего серебра, и нам, гребцам, было приказано отнести бочки и кадушки вниз, на корабль.

Сверри врезал мне по плечу, когда мы двинулись в путь.

– Ты что это вытворял?

– Ты о чем, хозяин?

– Ну, трясся, как идиот. Дергался.

– Боюсь, у меня начинается лихорадка, хозяин.

– Ты знал раньше этого человека?

– Нет, господин.

Похоже, Сверри не поверил, но не стал допытываться и оставил меня в покое. Мы погрузили бочки на «Торговца», который все еще был наполовину вытащен на берег. Поскольку я больше не трясся и не дергался, пока мы грузили провиант, Сверри понял, что лихорадка тут ни при чем, и снова призадумался над моим странным поведением. A потом он опять ударил меня, поскольку его вдруг осенило:

– Ты ведь из этих мест, так?

– A где мы сейчас находимся, господин?

Он снова ударил меня, сильнее, а другие рабы злорадно наблюдали эту сцену. Один только Финан сочувствовал мне, но ничего не мог поделать.

– Точно, ты ведь отсюда, – сказал Сверри. – Как я мог забыть? Именно здесь я тебя и заполучил.

Он показал в сторону Свена, который сейчас находился по ту сторону солончаков, на увенчанном руинами холме.

– Что тебя связывает со Свеном Одноглазым?

– Ничего, – ответил я. – Я никогда его раньше не видел.

– Ты лживый кусок дерьма! – воскликнул Сверри.

Он почуял возможную выгоду и приказал, чтобы меня отсоединили от остальных гребцов, оставив скованными лодыжки и цепь у меня на шее. Сверри взялся за конец цепи, собираясь повести меня обратно к монастырю, но мы добрались не дальше галечного берега, потому что Свен внезапно понял, кто я такой.

Мое лицо преследовало его в кошмарах, и теперь, узнав свой кошмар в дергающемся идиоте Осберте, Свен галопом скакал нам навстречу, а за ним мчались шестеро всадников.

– На колени, – приказал мне Сверри.

Я опустился на колени.

Конь Свена остановился, едва не поскользнувшись на покрытом галькой берегу.

– Посмотри на меня! – во второй раз приказал мне Свен, и я поднял глаза, поспешно пустив слюни в надежде сойти за идиота.

Я дернулся, и Сверри как следует меня ударил.

– Кто ты? – вопросил Свен.

– Я всегда думал, что его зовут Осберт, – заметил Сверри.

– Это он тебе так сказал?

– Мне отдали его, господин, на этом самом месте, и он сказал, что его зовут Осберт.

Услышав это, Свен улыбнулся. Он спешился, подошел поближе и наклонился, чтобы заглянуть мне в лицо.

– Так, значит, ты получил его здесь? – спросил он Сверри. – И от кого же?

– Король Гутред отдал мне его, господин.

В этот момент Свен меня узнал, и его одноглазое лицо исказило странное выражение, в котором смешались триумф и ненависть. Он ударил меня по лицу, ударил так сильно, что у меня мгновенно помутилось в голове, и я упал на бок.

– Это Утред! – торжествующе заявил он. – Его зовут Утред!

– Господин! – Сверри встал надо мной, чтобы защитить. Но сделал он это вовсе не из человеколюбия, а потому, что почуял внезапную прибыль.

– Он мой, – сказал Свен, и его длинный меч с шуршанием покинул выстланные овчиной ножны.

– Этот человек мой, господин, но станет твоим, если ты пожелаешь его купить, – ответил Сверри почтительно, но твердо.

– Чтобы его заполучить, я убью тебя, Сверри, и всех твоих людей, – отозвался Свен. – Поэтому ценой Утреда будет твоя жизнь.

Поняв, что спорить бесполезно, Сверри поклонился, выпустил из руки конец цепи, прикрепленной к моему ошейнику, и шагнул назад.

Я подхватил эту цепь и попытался хлестнуть Свена ее свободным концом. Она просвистела рядом с моим врагом, заставив его податься назад, и тогда я побежал.

Из-за скованных ног я отчаянно хромал, и у меня была единственная возможность – бежать к реке. Я, спотыкаясь, проковылял вперед, сквозь небольшие волны, и повернулся, готовый пустить в ход цепь – другого оружия у меня не было. И тут понял, что я покойник, потому что всадники Свена скакали следом. Я попятился, заходя глубже в воду.

«Уж лучше утонуть, – подумал я, – чем страдать под пытками Свена».

И тут всадники остановились. Свен протиснулся мимо них, а потом и он замер. Я стоял по грудь в воде, неуклюже держа в руке цепь и приготовившись опрокинуться спиной вперед в реку, чтобы принять смерть, когда Свен внезапно шагнул назад.

Потом он сделал еще один шаг, повернулся и побежал к своему коню. На его лице был написан страх, и я рискнул обернуться, чтобы посмотреть, что же его так напугало.

Из моря, подгоняемый множеством гребцов (они сидели в два ряда) и быстро нарастающим приливом, двигался к берегу красный корабль.

Глава шестая

Красный корабль был уже совсем близко. Нос его венчала чернозубая драконья голова. На палубе было полно вооруженных людей в кольчугах и шлемах. Судно все приближалось, окруженное бурей звуков: плеском весел, криками воинов, шипением белой пены, бурлящей у высокого носа корабля.

Мне пришлось качнуться в сторону, чтобы уклониться: красный корабль не сбавил ход даже у берега. Весла взметнулись последний раз, нос судна заскрипел по песку; голова дракона высоко вскинулась, когда громадный киль корабля врезался в берег под гром разлетающейся во все стороны гальки.

Надо мной навис темный корпус, потом весло ударило меня в спину и швырнуло в волны… A когда я ухитрился, шатаясь, привстать, то увидел, что корабль, содрогнувшись, остановился, и с его носа спрыгнула дюжина облаченных в кольчуги людей со щитами, вооруженных копьями, мечами и топорами.

Те, кто первыми оказались на берегу, издали громкий вызывающий рев, а гребцы тем временем бросали весла, хватали оружие и следовали за товарищами.

Это был не торговый корабль, это были викинги, явившиеся убивать.

Свен бросился наутек. Он взобрался в седло и помчался через солончаки, в то время как шестеро его людей, оказавшиеся куда храбрее своего господина, поскакали навстречу викингам. Но те быстро уложили коней топорами, а спешившихся воинов прирезали на берегу. Их кровь хлынула в реку, туда, где я застыл с разинутым от изумления ртом, с трудом веря своим глазам.

Сверри стоял на коленях, широко раскинув в стороны руки, чтобы показать, что он безоружен.

Хозяин красного корабля, воин в великолепном шлеме, увенчанном орлиными крыльями, повел своих людей на тропу, ведущую через солончаки к зданию монастыря. Он оставил полдюжины воинов на берегу; один из них был настоящим гигантом, высоким, как дерево, и широким, как бочка, с громадным боевым топором, запятнанным кровью.

Гигант стащил с головы шлем и ухмыльнулся мне. Он что-то сказал, но я не расслышал. Я просто недоверчиво таращился на него, и он ухмыльнулся еще шире.

Это был Стеапа.

Стеапа Снотор, что означало «Стеапа Мудрый». Его прозвали так в шутку, потому что интеллектом этот великан не отличался. Но он был выдающимся воином и в прошлом сначала моим врагом, а впоследствии – другом. И вот теперь он ухмылялся мне, стоя у края воды, а я не понимал, почему вдруг этот воин, восточный сакс, путешествует на корабле викингов.

A потом я вдруг заплакал. Я плакал, потому что вновь стал свободным, а еще потому что, казалось, никогда в жизни не видел ничего прекраснее этого сурового, грубого, покрытого шрамами лица Стеапы.

Я вышел из воды и обнял его, а он неуклюже похлопал меня по спине. Он все ухмылялся и ухмылялся, потому что был счастлив.

– Какой мерзавец сделал это с тобой? – спросил он, показав на кандалы на моих ногах.

– Я ношу их больше двух лет, – ответил я.

– Расставь ноги пошире, мой господин, – сказал Стеапа.

– Господин? – Сверри услышал и понял это саксонское слово.

Он поднялся с колен, сделал к нам неверный шаг и спросил меня:

– Он назвал тебя господином?

Я молча взглянул на Сверри, не удостоив его ответом, и он снова опустился на колени.

– Кто ты? – испуганно спросил мой бывший хозяин.

– Хочешь, я его убью? – прорычал Стеапа.

– Пока не надо, – ответил я.

– Не забудь: я оставил тебя в живых, – взывал ко мне Сверри, – я тебя кормил!

– Умолкни! – велел я ему.

И он подчинился.

– Расставь ноги, мой господин, – повторил Стеапа. – И хорошенько натяни цепь.

Я сделал, как он велел, попросив:

– Ты уж поосторожнее.

– Поосторожнее! – передразнил меня великан.

Потом размахнулся топором, и большое лезвие, просвистев возле моего паха, врезалось в цепь. Удар оказался таким сильным, что я покачнулся.

– Стой неподвижно, – велел Стеапа.

Он размахнулся снова, и на сей раз цепь лопнула.

– Теперь ты можешь ходить, мой господин, – сказал Стеапа.

Я и вправду мог ходить, хотя за мной волочились звенья перерубленной цепи.

Подойдя к убитым, я выбрал себе два меча.

– Освободи этого человека, – велел я Стеапе, показав на Финана.

Великан перерубил его цепи, и Финан с улыбкой побежал ко мне.

Мы уставились друг на друга – в глазах у нас блестели слезы радости, – а потом я протянул ему меч. Мгновение ирландец смотрел на клинок, будто не веря своим глазам, а затем вцепился в рукоять и завыл, как волк, глядя в темнеющее небо. Потом обнял меня за шею и заплакал.

– Ты свободен, – сказал я ему.

– И я снова воин, – ответил он. – Я Финан Быстрый!

– A я Утред.

Я впервые назвался этим именем с тех пор, как в последний раз был на этом берегу.

– Меня зовут Утред, – повторил я, на сей раз громче, – и я лорд Беббанбурга.

Я повернулся к Сверри, чувствуя, как во мне поднимается волна гнева.

– Я господин Утред, – сказал я ему, – тот самый человек, который убил Уббу Лотброксона в битве у моря и отправил Свейна Белую Лошадь в пиршественный зал мертвых. Я Утред!

Теперь ярость уже буквально захлестнула меня.

Подойдя к Сверри, я клинком меча запрокинул его голову назад.

– Я Утред, и отныне ты будешь называть меня господином!

– Да, мой господин, – проговорил он.

– A он Финан Быстрый из Ирландии, – сказал я, – и его ты тоже будешь называть господином!

Сверри посмотрел на Финана, но не смог выдержать его взгляда и опустил глаза.

– Мой господин, – обратился он к ирландцу.

Мне хотелось убить работорговца, но я полагал, что его никчемное существование на этой земле еще не подошло к концу, поэтому удовольствовался тем, что взял у Стеапы нож и распорол рубашку Сверри, обнажив ему руку. Он дрожал от страха, ожидая, что ему сейчас перережут горло, но вместо этого я лишь вырезал на плече у Сверри букву S, а потом втер в рану песок.

– A теперь скажи мне, раб, – проговорил я, – как расковать эти заклепки? – И постучал ножом по цепям на своих лодыжках.

– Мне нужны инструменты, такие как у кузнеца, мой господин, – сказал Сверри.

– Если хочешь жить, Сверри, молись, чтобы мы их нашли.

Стеапа послал воинов в разрушенный монастырь, где наверняка имелись подходящие инструменты, потому что люди Кьяртана заковывали там в цепи своих рабов. Финан же тем временем развлекался, убивая Хакку, потому что я не позволил ему прикончить Сверри. Рабы-скотты в благоговейном ужасе наблюдали, как кровь Хакки стекает в море рядом с вытащенным на берег «Торговцем». Затем Финан исполнил танец победителя и спел одну из своих диких песен, после чего убил остальных членов команды Сверри.

– Как ты здесь очутился? – спросил я Стеапу.

– Меня послали на твои поиски, мой господин, – гордо проговорил он.

– Послали? Кто тебя послал?

– Король, конечно, – ответил он.

– Тебя послал Гутред?

– Какой еще Гутред? – озадаченно переспросил Стеапа. Похоже, он впервые слышал это имя. – Нет, господин. Король Альфред, конечно.

– Тебя послал Альфред? – Я уставился на него, открыв от изумления рот. – Неужели Альфред?!

– Да, Альфред послал нас, – подтвердил великан.

– Но это же датчане! – Я показал на команду, которая высадилась на берег вместе со Стеапой.

– Некоторые из них – датчане, – кивнул Стеапа, – но большинство – восточные саксы. Нас послал Альфред.

– Вас послал Альфред? – вновь повторил я, зная, что говорю бессвязно, как дурак. Но это просто не укладывалось у меня в голове. – Альфред послал датчан?

– Дюжину датчан, мой господин, – сказал Стеапа. – И они здесь только потому, что последовали за ним.

Он показал на капитана в крылатом шлеме, который теперь шагал обратно к берегу.

– Он заложник, – проговорил Стеапа так, как будто это все объясняло, – и Альфред послал меня с ним, потому что за этим человеком нужен глаз да глаз. Я его страж.

Заложник? Какой еще заложник?

И тут я вспомнил, чьей эмблемой было орлиное крыло, и, спотыкаясь, ринулся навстречу капитану красного корабля. Мне мешали цепи, волочащиеся следом. A приближающийся воин снял крылатый шлем, и я едва видел его лицо, потому что в глазах моих стояли слезы. Но я все-таки прокричал его имя:

– Рагнар! Рагнар!

Он засмеялся, когда мы сошлись, обнял меня, крутанул, снова обнял, а потом оттолкнул.

– Ну и воняет же от тебя, – сказал он. – И вообще, ты самый уродливый, самый волосатый и самый вонючий ублюдок, которого я когда-либо видел. Мне бы следовало бросить тебя крабам, но какой приличный краб не почувствует к тебе отвращения?

Я смеялся и плакал одновременно.

– Тебя послал Альфред?

– Да, но я бы ни за что не согласился тебя искать, если бы знал, в какое грязное дерьмо ты превратился, – ответил Рагнар.

Он широко улыбнулся, и эта улыбка напомнила мне его отца, силача и весельчака.

Рагнар снова обнял меня и от души сказал:

– Рад видеть тебя, Утред Рагнарсон.

* * *

Люди Рагнара прогнали прочь оставшихся воинов из отряда Свена. Сам Свен спасся, ускакав в сторону Дунхолма. Мы освободили рабов и сожгли загоны; помню, как той ночью в свете пылающих плетней с меня сняли кандалы. Следующие несколько дней ноги при ходьбе казались мне странно легкими, потому что я привык к тяжести железных оков.

Я хорошенько вымылся. Рыжеволосая рабыня-скоттка подстригла мне волосы. Финан буквально не сводил с девушки глаз.

– Ее зовут Этне, – сказал он.

Финан немного говорил на ее языке; по крайней мере, они понимали друг друга. Хотя, судя по взглядам, которые они бросали друг на друга, можно было догадаться, что незнание языков не будет для них преградой.

Этне узнала среди убитых воинов Свена двух мужчин, которые ее изнасиловали, и попросила у Финана меч, чтобы изувечить их трупы. Ирландец гордо наблюдал за своей возлюбленной.

Теперь Этне ножницами подстригла мне волосы и бороду, после чего я облачился в короткий кожаный плащ, чистые обтягивающие штаны и обулся в нормальные сапоги.

A потом мы ужинали в церкви разрушенного монастыря, и я сидел рядом со своим другом Рагнаром и слушал историю моего спасения.

– Мы преследовали Сверри все лето, – сказал он.

– Мы вас видели.

– Да уж, такой цвет поневоле бросается в глаза! Ну согласись, это сущий ужас? И кто только додумался сделать корпус судна из древесины ели?! Корабль называется «Пламя дракона», но я зову его «Дыхание червя». У меня ушел месяц, чтобы подготовить его к спуску на воду. Судно принадлежало человеку, который погиб при Этандуне, и гнило в водах Темеза, пока Альфред не отдал его нам.

– Интересно, почему Альфред вдруг решил мне помочь?

– Он сказал, что в битве при Этандуне ты отвоевал его трон, – ухмыльнулся Рагнар. – Король преувеличивает, я уверен, – продолжал он. – Сдается мне, ты просто удачно споткнулся в нужном месте и тихо крякнул, но этого хватило, чтобы одурачить Альфреда.

– Я совершил достаточно, – негромко проговорил я, вспомнив ту битву на зеленом холме. – Но я думал, Альфред не оценил моих заслуг.

– Еще как оценил. Но он решил спасти тебя потому, что таким образом заполучил монахиню.

– Кого-кого?

– Монахиню. Бог знает, на что она ему сдалась. Что касается меня, я предпочел бы шлюху, но Альфред заполучил монахиню и, похоже, был весьма доволен сделкой.

Вот тут и всплыла подоплека всей истории. Той ночью я не услышал ее целиком, но позже сложил отдельные фрагменты и сейчас расскажу вам, как было дело. Все началось с Хильды.

Гутред сдержал свое последнее обещание и обошелся с Хильдой благородно. Он отдал ей мои меч и шлем, позволил сохранить мою кольчугу и браслеты и попросил стать компаньонкой своей супруги, королевы Осбурх – племянницы низложенного короля Эофервика.

Но Хильда винила себя в том, что со мной случилось. Она решила, что оскорбила Бога, сопротивляясь его призывам стать монахиней. Поэтому она умоляла Гутреда позволить ей вернуться в Уэссекс и вновь вступить в монастырь. Король хотел, чтобы она осталась в Нортумбрии, но Хильда сказала, что Бог и святой Кутберт требуют от нее совсем иного, а Гутред всегда подчинялся требованиям Кутберта.

Поэтому он разрешил моей подруге сопровождать посланников, которых отправил к Альфреду. Таким образом, Хильда вернулась в Уэссекс и, едва добравшись туда, разыскала Стеапу, который всегда был сильно к ней привязан.

– Мы с ней отправились в Фифхэден, – сказал мне Стеапа в ту памятную ночь, когда зарево пожара освещало разрушенные стены монастыря в Гирууме.

– В Фифхэден? – удивился я.

– И мы выкопали там твой клад, – продолжал Стеапа. – Хильда показала мне место, и я его выкопал. Потом мы принесли все Альфреду. Высыпали на пол, а он просто молча смотрел на сокровища.

Клад был оружием, с помощью которого Хильда решила меня освободить. Она рассказала Альфреду о том, как Гутред меня предал, и пообещала, что, если король пошлет людей на мои поиски, она построит Божий храм, потратив все серебро и золото, что лежит на полу его зала. Она также дала обет раскаяться в своих прегрешениях и провести остаток жизни Христовой невестой. Она сказала, что будет добровольно носить оковы церкви ради того, чтобы с меня сняли железные оковы.

– Так Хильда снова стала монахиней? – спросил я.

– Она сказала, что таково ее собственное желание, – ответил Стеапа. – Сказала, что этого хочет Бог. И король Альфред согласился с ее решением.

– И отпустил тебя? – спросил я Рагнара.

– Надеюсь, что отпустит, – ответил Рагнар, – когда я привезу тебя домой. Пока что я все еще заложник, но Альфред сказал, что я могу отправиться тебя искать, если пообещаю вернуться. И нас всех скоро освободят. Гутрум ведет себя хорошо, не доставляет никаких хлопот. Король Этельстан – так его теперь зовут.

– Он в Восточной Англии?

– В Восточной Англии, – подтвердил Рагнар, – и строит там церкви и монастыри.

– Неужели он действительно стал христианином?

– Бедный ублюдок так же набожен, как и сам Альфред, – мрачно проговорил Рагнар. – Гутрум всегда был легковерным дураком. Но Альфред послал за мной и сказал, что я могу отправиться на твои поиски. Он позволил взять людей, которые служили мне в ссылке, а остальную команду набрал Стеапа. Они саксы, конечно, но зато достаточно хорошо умеют грести.

– Стеапа сказал, что он здесь для того, чтобы тебя сторожить, – сообщил я.

– Стеапа! – Рагнар посмотрел поверх костра, который мы разожгли в разрушенной церкви монастыря. – Ты, грязный кусок вонючего козьего дерьма! Ты сказал, что находишься здесь для того, чтобы меня сторожить?

– Но я и вправду здесь для этого, мой господин, – ответил великан.

– Ты кусок дерьма! Но ты славно дерешься, – ухмыльнулся Рагнар и снова посмотрел на меня. – A тебя я должен отвезти обратно к Альфреду.

Я уставился в огонь, где обломки горящих плетней сияли ослепительным красным цветом.

– Тайра в Дунхолме, – сказал я. – И Кьяртан все еще жив.

– Я обязательно отправлюсь в Дунхолм, когда Альфред меня освободит, – заверил меня Рагнар. – Но сперва я должен отвезти тебя в Уэссекс. Я поклялся, что сделаю это. Я поклялся, что не нарушу мира в Нортумбрии, а только привезу тебя к Альфреду. И Альфред, само собой, держит у себя Бриду.

Брида была женщиной Рагнара.

– Зачем?

– В качестве заложницы. A вдруг я надумаю сбежать? Но теперь он ее выпустит, и я раздобуду денег, соберу людей, а потом сотру Дунхолм с лица земли.

– У тебя небось нет денег?

– Есть, но слишком мало.

И тогда я рассказал Рагнару о доме Сверри в Ютландии и о том, что он прячет там свое богатство. По крайней мере, мы так считали.

Пока Рагнар обдумывал это, я размышлял об Альфреде.

Мы с ним никогда не любили друг друга. Временами Альфред меня ненавидел, но я ему служил. И служил превосходно, а он проявил невероятную скупость: подарил мне всего лишь поместье «Пять Шкур», в то время как я дал ему целое королевство. Однако теперь я был обязан ему свободой, хотя и не очень понимал, почему он решил меня спасти. Неужели в обмен на монастырь, который пообещала выстроить Хильда?! A что, вполне возможно: монастырь был ему нужен, и его к тому же порадовало раскаяние Хильды… Все это не укладывалось у меня в голове. Нет, нам с Альфредом никогда не понять друг друга.

Но, как бы то ни было, он меня спас. Он протянул руку помощи и освободил меня из рабства. Поэтому я решил, что Альфред в конце концов все-таки решил меня вознаградить. Но я подозревал, что мне еще придется заплатить за свое освобождение. Наверняка я нужен Альфреду больше, чем душа Хильды и новый монастырь. Я ему еще понадоблюсь.

Я вздохнул и сказал:

– A я-то надеялся, что никогда больше не увижу Уэссекс.

– Другого выхода нет, – ответил Рагнар, – потому что я поклялся привезти тебя туда. Кроме того, мы не можем здесь оставаться.

– Не можем, – согласился я.

– К утру здесь появится сотня людей Кьяртана.

– Две сотни, – отозвался я.

– Поэтому мы должны уйти, – сказал Рагнар, вздохнув. – Так, говоришь, в Ютландии спрятан клад?

– И еще какой, – вставил Финан.

– Мы думаем, он зарыт в тростниковой хижине, – добавил я, – и за ним присматривают женщина и трое детей.

Рагнар уставился в дверной проем, за которым светились несколько огоньков меж хибарами, построенными неподалеку от старой римской крепости.

– Я не могу сейчас отправиться в Ютландию, – негромко проговорил он. – Я дал клятву, что привезу тебя, как только отыщу.

– Тогда пошли туда кого-нибудь другого, – предложил я. – У тебя теперь два корабля. И Сверри скажет, где зарыл сокровище, если его как следует припугнуть.

На следующее утро Рагнар приказал двенадцати датчанам погрузиться на «Торговца» и отплыть за море. Командовать кораблем он поручил Ролло, своему лучшему рулевому, и Финан упросил, чтобы и его взяли тоже. Шотландская девушка Этне отправилась вместе с Финаном, который теперь выглядел как заправский воин: кольчуга, шлем и длинный меч у пояса.

Сверри приковали к одной из скамей для гребцов, и когда корабль отчалил, я увидел, как Финан хлестнул этого негодяя тем самым бичом, который столько месяцев оставлял шрамы на наших спинах.

После отплытия «Торговца» мы переправили шотландских рабов через реку на красном корабле и выпустили на северном берегу. Бедняги были испуганы и не знали, что делать, поэтому мы дали им пригоршню монет, взятых из хранилища Сверри, и велели идти так, чтобы море всегда оставалось по правую руку. Если повезет, они смогут добраться до дома. Хотя весьма велика вероятность того, что их схватят в Беббанбурге и снова продадут в рабство, но тут уж мы ничего не могли поделать.

Мы оттолкнули красный корабль от берега и вновь вышли в море.

И в этот момент у нас за спиной, там, где на вершине холма Гируума дымились гаснущие костры, появились всадники в кольчугах и шлемах. Они растянулись по гребню холма, а потом цепочкой поскакали галопом через солончаки, чтобы рассыпаться по галечному берегу. Но они сильно опоздали. Отлив гнал нас в открытое море. Я оглянулся и посмотрел на людей Кьяртана, зная, что непременно увижу их снова. A потом «Пламя дракона» обогнуло изгиб реки, и весла ударили по воде, и лучи солнца заблестели на небольших волнах, словно остро отточенные наконечники копий. Какая-то птица пролетела у меня над головой, я поднял глаза, подставив лицо ветру, – и заплакал.

Чистыми слезами радости.

* * *

На то, чтобы добраться до Лундена, где мы заплатили серебро датчанам, взыскивавшим пошлину с каждого судна, которое шло вверх по реке, у нас ушло три недели, а потом еще два дня, чтобы попасть в Редингум. Там мы вывели «Пламя дракона» на берег и наняли лошадей на деньги Сверри.

В Уэссексе стояла осень: время туманов и желтеющих полей. Соколы-сапсаны вернулись из тех стран, куда они улетали летом; дрожащие под ветром дубовые листья стали цвета бронзы.

Мы поскакали в Винтанкестер, потому что нам сказали, что именно там находится двор Альфреда. Но как раз в день нашего появления король уехал в одно из своих поместий, и до ночи его возвращения не ожидали.

Поэтому, когда солнце снизилось над лесами большой церкви, которую строил Альфред, я оставил Рагнара в таверне «Два журавля» и отправился пешком на северную окраину города. Я спросил дорогу, и мне указали на проулок, кишащий грязными крысами, ограниченный с одной стороны высоким городским палисадом, а с другой – деревянной стеной дома, чья низкая дверь была отмечена крестом. Две свиньи рыли в проулке землю, десяток нищих в лохмотьях сидели в грязи и навозе рядом с дверью. У некоторых нищих недоставало руки или ноги, большинство были покрыты язвами, слепая женщина держала покрытого шрамами ребенка. При моем появлении все они нервно заерзали и подались прочь.

Я постучал, некоторое время подождал и уже собрался было постучать снова, но тут маленькая заслонка на двери скользнула в сторону. Когда я объяснил, по какому делу пришел, заслонка вновь закрылась, и снова потянулось ожидание.

Ребенок со шрамами заплакал, и женщина протянула мне чашу для сбора милостыни. По стене кралась кошка, стайка скворцов пролетела на запад. Мимо прошли две женщины с огромными вязанками хвороста за спиной, а за ними мужчина, погонявший корову. Он уважительно наклонил голову, потому что я снова выглядел как настоящий господин. В кожаном плаще, на боку висел меч, хотя и не Вздох Змея; а брошь из серебра и янтаря, которую я забрал у одного из убитых людей Сверри, скрепляла у горла черный плащ. Брошь являлась моим единственным украшением, потому что браслетов на мне не было.

Низкую дверь на кожаных петлях отперли, она распахнулась внутрь, и невысокая женщина поманила меня, приглашая войти. Я нагнулся, шагнул через порог, и женщина, затворив за мной дверь, провела меня через крохотную лужайку. Она помедлила некоторое время, чтобы я смог оттереть навоз с сапог, прежде чем ввести меня в церковь.

Там она снова остановилась и преклонила колени пред алтарем. Женщина пробормотала молитву, потом жестом показала, что я должен пройти в другую дверь, которая вела в комнату со стенами из обмазанных илом переплетенных прутьев. В этой комнате не было ничего, кроме двух стульев, и женщина сказала, что я могу присесть на один из них. Потом открыла ставни, чтобы комнату осветило позднее солнце. По усыпавшему пол тростнику пробежала мышь, и моя провожатая поцокала языком, а потом оставила меня одного.

Я снова стал ждать.

На крыше закричал грач. Где-то неподалеку доили корову, и струя молока монотонно лилась в ведро. Другая корова с полным выменем терпеливо ожидала своей очереди прямо под открытым окном.

Грач закричал снова, а потом дверь отворилась, и в комнату вошли три монахини. Две из них встали у дальней стены, а третья, едва взглянув на меня, беззвучно заплакала.

– Хильда, – сказал я и поднялся, чтобы обнять свою верную подругу, но она вытянула руку, не позволяя к себе прикоснуться.

Хильда продолжала плакать, но теперь она одновременно и улыбалась, а потом закрыла лицо руками и долго не опускала их.

– Бог меня простил, – в конце концов сказала она сквозь пальцы.

– Я очень рад, – ответил я.

Хильда шмыгнула носом, отняла руки от лица и жестом велела мне снова сесть. Она уселась напротив меня, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я понял, что очень соскучился по ней – не как по любовнице, но как по другу. Мне захотелось ее обнять, и, должно быть, Хильда почувствовала это, потому что выпрямилась и заговорила более официальным тоном.

– Теперь я аббатиса Хильдегит, – сказала она.

– Я и забыл, как звучит твое полное имя, – ответил я.

– И мое сердце воистину радуется, что я тебя вновь вижу, – чопорно произнесла она.

Она была облачена в грубое серое одеяние, как и две другие монахини – обе старше Хильды. Поясами им служили конопляные веревки; волосы женщин скрывали тяжелые капюшоны. На шее Хильды висел простой деревянный крест, и она все время его теребила.

– Я молилась за тебя, Утред, – продолжала она.

– Похоже, твои молитвы помогли, – неловко проговорил я.

– A еще я украла все твои деньги, – вдруг заявила моя собеседница с оттенком прежнего озорства.

– Я охотно дарю их тебе.

Хильда рассказала мне про монастырь, который построила на деньги из зарытого в Фифхэдене клада. Теперь здесь жили шестнадцать сестер и восемь женщин-мирянок.

– Наши жизни, – сказала Хильда, – посвящены Христу и Хедде. Ты знаешь Хедду?

– Никогда о ней не слышал.

Две монахини постарше, до этого смотревшие на меня с суровым неодобрением, внезапно захихикали.

Хильда тоже улыбнулась.

– Хедда был мужчиной, – ласково проговорила она. – Он родился в Нортумбрии и был первым епископом Винтанкестера. Его помнят как святого, очень хорошего человека. Я выбрала Хедду потому, что ты родом из Нортумбрии, а ведь именно твоя невольная щедрость позволила нам построить этот Божий дом в городе, где проповедовал этот святой. Мы поклялись молиться ему каждый день до тех пор, пока ты благополучно не вернешься. A теперь мы будем молиться ему каждый день в благодарность за то, что он внял нашим молитвам.

Я ничего не ответил: просто не знал, что сказать. Помню, мне показалось, будто голос Хильды звучит натянуто, словно она убеждала и себя, и меня в том, что счастлива. Но я ошибался. Голос ее звучал натянуто совсем по иной причине: мое присутствие пробудило в ней неприятные воспоминания, и некоторое время спустя я выяснил, что Хильда и впрямь счастлива. В любом случае, эта удивительная женщина прожила жизнь не зря. Она заключила мир со своим Богом, и после смерти ее вспоминали как святую. Не так давно епископ в подробностях поведал мне о пресвятой блаженной Хильдегит, которая якобы всегда была сияющим примером девственности и христианского милосердия. A я испытывал жестокое искушение рассказать ему, как однажды распластал эту святую на поросшем лютиками лугу… Но сумел сдержаться и промолчал.

Однако, что касается ее милосердия, тут епископ, несомненно, был прав. Хильда сообщила мне в тот день, что в монастыре Святого Хедды не только молятся за меня, его бенефактора, но и лечат больных.

– Мы трудимся дни и ночи напролет, – сказала она. – Мы берем в монастырь бедных и лечим их. Без сомнения, у наших ворот и сейчас сидят нищие и недужные.

– Так и есть, – подтвердил я.

– Эти бедняки и есть цель нашего существования, – пояснила Хильда, – а мы их смиренные слуги. – Она одарила меня мимолетной улыбкой и попросила: – A теперь расскажи о том, что я молилась услышать. Поведай мне свою историю.

И я исполнил ее просьбу. Я не стал рассказывать обо всем, что со мной случилось, почти не затронул в рассказе ужасы рабства, сказал только, что меня приковали, чтобы я не смог сбежать. Я поведал Хильде о своих плаваниях, о странных местах, где я побывал, о людях, которых видел. Я говорил о земле огня и льда, о том, как наблюдал за огромными китами в бескрайнем море. И еще я рассказал о длинной извилистой реке, что бежит по земле берез и медленно тающего снега. Свой рассказ я закончил словами, что рад снова быть свободным человеком и благодарен Хильде за то, что она меня освободила.

Аббатиса молча слушала. Снаружи молоко все еще лилось в ведро. Воробей примостился на подоконнике, почистил перышки и улетел.

Затем Хильда пристально посмотрела на меня, словно сомневаясь в правдивости моих слов.

– Тебе было очень плохо? – наконец спросила она.

Я поколебался, испытывая искушение солгать, потом пожал плечами и коротко ответил:

– Да.

– Но теперь ты снова господин Утред, – сказала Хильда. – И у меня хранится то, что по праву принадлежит тебе.

Она сделала знак одной из монахинь, и та покинула комнату.

– Мы сохранили для тебя все, – с сияющим видом произнесла Хильда.

– Неужели все?

– Кроме твоего коня, – печально отозвалась она. – Я не смогла привести сюда коня. Как его звали? Витнер?

– Витнер.

– Боюсь, что его украли.

– Кто?

– Его забрал себе господин Ивар.

Я ничего не ответил, потому что в комнату вернулась монахиня с громоздкой ношей. Она несла мой шлем, тяжелый кожаный плащ и кольчугу, а еще мои браслеты, Вздох Змея и Осиное Жало. Все это она буквально уронила к моим ногам.

Когда я наклонился и прикоснулся к рукояти меча, в глазах моих стояли слезы.

– Кольчуга была повреждена, – пояснила Хильда, – поэтому нам пришлось позвать одного из королевских оружейников, чтобы ее починить.

– Спасибо тебе, – растроганно произнес я.

– Я молилась, – ответила Хильда, – чтобы ты не стал мстить королю Гутреду.

– Он сделал меня рабом, – резко сказал я.

Я не мог оторваться от рукояти меча. За последние два года я столько раз испытывал отчаяние, пережил столько моментов, когда малодушно думал, что никогда уже больше не прикоснусь к мечу, а уж о Вздохе Змея даже не мечтал, и – вот он! Я медленно сжал его рукоять.

– Гутред поступил так, потому что считал, что так будет лучше для его королевства, – твердо проговорила Хильда. – Этот человек – достойный христианин.

– Он сделал меня рабом, – повторил я.

– Но ты должен простить его! – убежденно воскликнула Хильда. – Как я простила тех людей, которые причинили мне зло, как Бог простил меня. Я была грешницей, великой грешницей, но Бог коснулся меня, оросил своей благодатью и, таким образом, простил меня. Поэтому поклянись, что пощадишь Гутреда.

– Я не буду давать никаких клятв, – грубо ответил я, все еще держа Вздох Змея.

– Ты добрый человек, – сказала Хильда. – Я это знаю. Ты был ко мне гораздо добрее, чем я того заслуживала. Так прояви же милосердие и к Гутреду. Он хороший человек.

– Я буду помнить об этом, когда с ним встречусь, – уклончиво отозвался я.

– И не забудь, что он сожалел о своем поступке, – заявила Хильда. – Помни, Гутред поступил так, потому что верил: это спасет его королевство. Помни также, что он посылает нашему монастырю деньги в качестве епитимьи. Нам нужно много серебра. В бедных и недужных у нас нет недостатка, но зато всегда есть недостаток в подаяниях.

Я улыбнулся ей. Потом встал и отцепил ножны с мечом, который забрал у одного из людей Свена близ Гируума. Затем отстегнул брошь у горла и бросил плащ, брошь и меч на тростники, сказав Хильде:

– Ты можешь все это продать.

После чего, крякнув от натуги, натянул свою старую кольчугу, пристегнул мечи и поднял шлем, увенчанный волчьей мордой. Кольчуга легла на мои плечи чудовищной тяжестью – столько времени прошло с тех пор, как я ее носил. И она была мне велика, потому что за те годы, что я налегал на весло на корабле у Сверри, я сильно похудел. Я надел на руки браслеты и посмотрел на Хильду.

– Но одну клятву я тебе все-таки дам, аббатиса Хильдегит, – произнес я.

Она подняла на меня глаза – и увидела прежнего Утреда, блистательного господина, воина с мечом.

– Я буду поддерживать твой монастырь, – пообещал я, – и присылать тебе деньги. Ты будешь процветать и навсегда останешься под моей защитой.

Хильда улыбнулась, потянулась к кошелю, что висел у нее на поясе, и вынула оттуда маленький серебряный крест.

– A это мой подарок тебе, – сказала она. – Я молюсь, чтобы ты чтил его, как я, и усвоил великий урок: Господь умер на таком кресте, чтобы искупить все содеянное нами зло. И я не сомневаюсь, господин Утред, что часть предсмертных мук Иисус претерпел, дабы искупить твои грехи.

Когда Хильда давала мне крест, наши пальцы соприкоснулись. Я посмотрел ей в глаза, и она отдернула руку. Затем аббатиса покраснела и снова взглянула на меня из-под полуопущенных век. На одно биение сердца я увидел прежнюю Хильду, красавицу Хильду, но потом она взяла себя в руки и попыталась принять суровый вид.

– Теперь ты можешь отправиться к Гизеле, – сказала она.

Сам я ни разу за все время беседы не упомянул о Гизеле и теперь притворился, что это имя мало для меня значит.

– Она, должно быть, уже замужем, – небрежно бросил я. – Если только вообще жива.

– Гизела была жива, когда я покидала Нортумбрию, – ответила Хильда. – Правда, это было восемнадцать месяцев тому назад. Тогда она не разговаривала с братом, узнав, что он с тобой сотворил. Я провела много часов, утешая бедняжку. Она плакала, но при этом была полна гнева. Гизела – сильная девушка.

– И красивая. Такие быстро выходят замуж, – вставил я хрипло.

– Она поклялась тебя дождаться, – нежно улыбнулась Хильда.

Я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея. В сердце моем смешались безумная надежда и отчаяние. Гизела. Все это время умом я понимал, что рабу негоже мечтать о сестре короля, но не мог выкинуть ее из головы.

– Может, она и вправду тебя ждет, – тепло сказала Хильда. Потом сделала шаг назад, и тон ее внезапно стал резким: – A теперь мы должны молиться, кормить нищих и лечить больных.

Таким образом, мне дали понять, что пора уходить, и, пригнувшись, я шагнул из монастыря в грязный проулок.

Нищим разрешили войти в монастырь, а я остался стоять, прислонившись к деревянной стене, со слезами на глазах. Люди держались дальней стороны проулка: они боялись меня, потому что я был одет как на войну и при мне было два меча.

«Гизела, – думал я. – Гизела!»

Может, она и вправду меня ждала, хотя я в этом сомневался: слишком велика была ее цена в качестве коровы мира. И все-таки я знал, что вернусь на север при первой же возможности. Я отправлюсь туда за Гизелой.

Я сжимал в руке серебряный крест до тех пор, пока не почувствовал, что его края больно впились в мою ладонь, огрубевшую от постоянной гребли на корабле Сверри. Потом я вытащил из ножен Вздох Змея и увидел, что Хильда хорошо ухаживала за клинком. Он так и сиял: наверняка его регулярно смазывали салом или каким-нибудь другим жиром, не позволяя ржавчине запятнать железо. Я поднес длинный клинок к губам и поцеловал.

– Тебе предстоит кое-кого убить, – сказал я мечу. – Нам нужно отомстить.

И верный меч меня не подвел.

* * *

На следующий день я нашел оружейного мастера. Тот сказал, что сейчас слишком занят и сможет выполнить мой заказ только через несколько дней. Я ответил, что он сделает это сегодня или вообще распрощается с жизнью. Разумеется, он согласился сделать то, что мне надо, немедленно.

Вздох Змея был превосходным оружием. Его смастерил еще в Нортумбрии кузнец по имени Элдвульф. Помню, увидев тогда замечательный клинок, я попросил сделать мне рукоять из чистого железа, украшенную серебром или бронзой. Но Элдвульф отказался.

– Это оружие, – сказал он мне, – должно просто-напросто облегчить твою работу. И гнаться за красотой ни к чему.

Рукоять меча сработали из ясеня, она состояла из двух половинок – по одной с каждой стороны, – и с годами я так отполировал обе половинки, что они сделались гладкими. A это очень опасно. В битве такая изношенная рукоять может выскользнуть из руки, особенно если на нее попадет кровь. Поэтому я велел кузнецу приклепать новую рукоять, такую, чтобы можно было надежно зажать ее в ладони, и приказал врезать в эфес серебряный крест, который дала мне Хильда.

– Я это сделаю, мой господин, – почтительно поклонился оружейник.

– Причем закончишь все сегодня же.

– Я попытаюсь, мой господин, – слабым голосом произнес он.

– Уверен, что это у тебя получится, – заявил я. – И работа будет выполнена отлично.

Я обнажил Вздох Змея – его клинок блестел в полумраке мастерской – и поднес к кузнечной печи. В красном свете огня я разглядел узор. Клинок изготовили из трех прямых и четырех скрученных железных прутьев, спаянных вместе. Его нагревали и били по нему молотом, затем снова нагревали и били, и так до тех пор, пока семь железных прутьев не стали единым целым, одной жесткой полосой сияющего металла; однако изгибы четырех скрученных прутьев оставили на клинке призрачный узор. Именно поэтому меч и получил свое имя: узор напоминал завитки, какие образуются при дыхании дракона.

– Какой прекрасный клинок, мой господин, – заметил оружейник.

– Этот клинок убил Уббу в битве на морском берегу, – ответил я, гладя металл.

– Понятно, мой господин, – отозвался насмерть перепуганный мастер.

– Поторопись! Ты должен закончить работу сегодня, – напомнил я и положил меч на скамью, испещренную шрамами, что оставил огонь.

Затем опустил на рукоять крест Хильды и добавил серебряную монету. Увы, от прежнего богатства ничего не осталось, но я не был беден и к тому же был уверен: с помощью Вздоха Змея и Осиного Жала я снова разбогатею.

Стояла золотая осень. И построенная из свежей древесины церковь Альфреда тоже сияла в лучах яркого солнца, словно была сделана из золота.

Мы с Рагнаром в ожидании короля сидели во дворе на куче свежескошенной травы. Заметив, что монах несет в королевский скрипторий груду пергаментов, Рагнар сказал:

– Здесь все записывают. Буквально все! Ты умеешь читать?

– Умею, и читать, и писать.

На Рагнара это произвело впечатление, и он заинтересовался:

– A сколько раз в жизни тебе это пригодилось?

– Ни разу, – честно признался я.

– Тогда зачем монахи постоянно что-то пишут? – задумчиво спросил мой друг.

– Просто вся их религия записана, – пояснил я. – A на-ша – нет.

– Записанная религия? Это как? – не понял Рагнар.

– Ну, у христиан есть специальная книга, в которой записана вся их религия.

– A зачем это нужно?

– Не знаю. Просто христиане записывают ее, и все. Ну и еще, конечно, они записывают законы. Альфред любит составлять новые законы, и их надлежит обязательно заносить в книги.

– Если люди не могут запомнить законы, – заметил Рагнар, – значит законов этих слишком много.

Наш разговор прервали крики детей, вернее, обиженный вопль маленького мальчика и издевательский смех девочки. Биение сердца спустя эта девочка выбежала из-за угла. На вид ей было лет девять-десять, ее золотистые волосы сверкали ярко, как солнце. Она держала в руках вырезанную из дерева лошадку, явно принадлежавшую малышу, который за ней следовал. Размахивая деревянной лошадкой, словно трофеем, девчушка побежала по траве. Она была длинноногой, худенькой и радостно смеялась, в то время как у крепыша, бывшего года на три-четыре младше ее, вид был совершенно несчастный. Где уж ему догнать девочку – та была слишком быстроногой. Но вот она увидела меня и, изумленно распахнув глаза, остановилась рядом с нами. Мальчик догнал свою обидчицу, но мы с Рагнаром нагнали на него такой благоговейный страх, что малыш даже не попытался отнять обратно свою деревянную лошадку.

Из-за угла появилась краснолицая задыхающаяся нянька.

– Эдуард! Этельфлэд! – звала она.

– Это ты! – сказала девчушка, восхищенно уставившись на меня.

– Это я, – подтвердил я и встал, потому что Этельфлэд была дочерью короля, а Эдуард – этелингом, наследным принцем, который, скорее всего, будет править Уэссексом после смерти своего отца Альфреда.

– Где ты был? – спросила Этельфлэд так, будто мы не виделись всего пару недель.

– Я был в стране великанов, – ответил я, – в местах, где огонь течет, как вода, горы сделаны изо льда, а сестры никогда-никогда не обижают младших братьев.

– Неужели никогда? – спросила она, ухмыляясь.

– Отдай мою лошадку! – потребовал Эдуард и попытался выхватить ее, но Этельфлэд держала игрушку так, чтобы он не смог до нее дотянуться.

– Никогда не прибегай к силе, дабы отнять у женщины то, что можно заполучить с помощью коварства, – сказал Рагнар Эдуарду.

– Какого еще коварства? – насупил брови малыш. Очевидно, слово это было ему незнакомо.

Рагнар хмуро посмотрел на Этельфлэд:

– Наверное, лошадка хочет кушать?

– Не-а. Она деревянная.

Девочка понимала, что затевается игра с целью выманить у нее игрушку, и твердо вознамерилась выйти из нее победительницей.

– A если я пущу в ход волшебство и заставлю ее есть траву? – предложил Рагнар.

– У тебя ничего не выйдет.

– Откуда ты знаешь? Я бывал в местах, где деревянные лошадки каждое утро отправляются пастись, и каждую ночь трава там вырастает до небес, и каждый день деревянные лошадки снова съедают ее подчистую.

– Такого не бывает, – ухмыляясь, заявила Этельфлэд.

– Еще как бывает. Вот если я сейчас произнесу заклинание, твоя лошадка станет есть траву, – сказал Рагнар.

– Это моя лошадка! – настаивал Эдуард.

– Заклинание? – Теперь Этельфлэд заинтересовалась.

– Но только ты должна поставить лошадку на траву, – велел Рагнар.

Девочка вопросительно посмотрела на меня, но я лишь пожал плечами, поэтому она снова взглянула на Рагнара, который был сама серьезность. Малышке очень хотелось увидеть волшебство, и она осторожно поставила деревянную лошадку на сено, поинтересовавшись:

– A что дальше?

– Теперь ты должна закрыть глаза, трижды очень быстро повернуться, а потом очень громко крикнуть: «Хавакар!» – сказал Рагнар.

– Хавакар?

– Осторожней! – изобразив испуг, предупредил он. – Волшебные слова нельзя произносить когда попало.

Девочка послушно закрыла глаза, три раза повернулась, а Рагнар тем временем показал на лошадку и кивнул Эдуарду, который подхватил игрушку и убежал к няньке. И когда Этельфлэд, слегка покачиваясь, потому что у нее закружилась голова, прокричала волшебное слово, лошадка уже исчезла.

– Ты сжульничал! – обвиняющим тоном сказала она Рагнару.

– Зато ты получила хороший урок, – произнес я, присев рядом с малышкой на корточки, как будто собирался поведать ей секрет. Подавшись вперед, я прошептал Этельфлэд на ухо: – Никогда не доверяй датчанам.

Она улыбнулась. В ту долгую дождливую зиму, когда Альфред с семьей укрывался на болотах Суморсэта, мы с Этельфлэд подружились. Эта славная малышка очень нравилась мне, да и девочка испытывала ко мне расположение.

Этельфлэд осторожно прикоснулась к моему носу и поинтересовалась:

– Как это произошло?

– Один плохой человек сломал мне нос, – ответил я.

Это Хакка однажды ударил меня на «Торговце», когда ему показалось, будто я гребу не в полную силу.

– И теперь твой нос кривой, – заключила девочка.

– Зато теперь я могу унюхать, чем пахнет за углом.

– A что случилось с тем плохим человеком, который сломал тебе нос?

– Он умер, – ответил я.

– Это хорошо, – кивнула Этельфлэд. И похвасталась: – A у меня есть жених!

– Да ну? – удивился я.

– Этельред из Мерсии, – гордо объявила она, но тут же нахмурилась, увидев промелькнувшее на моем лице отвращение.

– Да это же мой двоюродный брат, – сказал я, пытаясь скрыть свои чувства.

– Этельред – твой двоюродный брат? – спросила малышка.

– Да.

– Я должна стать его женой и жить в Мерсии. Ты бывал в Мерсии?

– Да.

– Там хорошо?

– Тебе там понравится, – ответил я, хотя сильно в этом сомневался.

Вряд ли ей понравится в Мерсии, если она выйдет замуж за этого напыщенного сопляка – моего кузена. Но не говорить же девочке правду.

– Этельред ковыряет в носу? – нахмурилась Этельфлэд.

– Вряд ли.

– A Эдуард ковыряет, – сказала она, – и потом ест козявки! Фу!

Она подалась вперед, порывисто поцеловала меня в сломанный нос и побежала к няньке.

– Хорошенькая девочка, – заметил Рагнар.

– Бедняжка загубит понапрасну свою жизнь, если станет женой моего двоюродного брата, – ответил я.

– Если этот твой братец так плох, неужели Альфред отдаст за него дочку?

Еще как отдаст. Этельред в свое время привел людей в Этандун, всего несколько человек, но этого оказалось достаточно, чтобы Альфред благоволил к нему.

– Дело в том, что Этельред станет олдерменом Мерсии после смерти своего отца, и если дочь Альфреда сделается его женой, это свяжет Мерсию и Уэссекс, – объяснил я.

– В Мерсии слишком много датчан, – покачал головой Рагнар. – Саксы никогда не будут снова там править.

– Альфред не отдал бы свою дочь за олдермена Мерсии, если бы не хотел что-нибудь заполучить взамен.

– Чтобы что-нибудь заполучить, надо быть храбрым, – возразил Рагнар. – A не просто сидеть и все подряд записывать. Но Альфред слишком осторожен, чтобы идти на риск.

– Ты и вправду считаешь, что он слишком осторожен? – слегка улыбнулся я.

– Ясное дело, – пренебрежительно бросил Рагнар. – Этот человек совершенно не способен рисковать.

– Не совсем, – сказал я и замолчал, прикидывая, стоит ли открыть другу секрет.

Заметив мои колебания, Рагнар понял, что я что-то скрываю, и требовательно воззрился на меня:

– Ну?

Я все еще колебался, но потом решил, что, если расскажу ту старую историю, вреда не будет.

– Помнишь ту зимнюю ночь, когда мы с тобой встретились в Сиппанхамме? – спросил я. – Город тогда занял Гутрум, и все вы верили, что Уэссекс падет, а мы с тобой еще пили в церкви?

– Конечно, я помню. Ну так что?

Той зимой Гутрум вторгся в Уэссекс, и казалось, что он вот-вот выиграет войну, потому что армия восточных саксов рассеялась. Некоторые таны бежали за море, многие заключили с Гутрумом мир, а Альфреду тогда пришлось прятаться на болотах Суморсэта. Однако Альфред не собирался сдаваться. Он решил переодеться в арфиста и прокрасться в Сиппанхамм – шпионить за датчанами, и настоял-таки на своем. Я тогда спас его, в ту самую ночь, когда встретил Рагнара в королевской церкви.

– A помнишь, – продолжал я, – со мной тогда был слуга, который скромно сидел в сторонке, накинув на голову капюшон? Я еще приказал этому слуге молчать?

Рагнар нахмурился, пытаясь припомнить ту зимнюю ночь, потом кивнул:

– Ну да, точно.

– Так вот, это был не слуга, – сказал я, – а Альфред.

Рагнар изумленно уставился на меня. Неужели я обманул его той далекой ночью? Разумеется, узнай он тогда правду, датчане смогли бы в ту же ночь завоевать Уэссекс.

На мгновение я пожалел, что рассказал ему обо всем. Я боялся, что Рагнар обидится на меня, но он вдруг засмеялся:

– Это был Альфред? В самом деле?

– Да, он пришел, чтобы шпионить за вами, а я пришел, чтобы его спасти.

– Неужели Альфред отважился проникнуть в лагерь Гутрума?

– Так что этот человек умеет рисковать, – заключил я, возвращаясь к нашему разговору о Мерсии.

Но Рагнар все еще думал о той далекой холодной ночи.

– Почему ты мне ничего не сказал? – поинтересовался он.

– Потому что я принес королю клятву верности.

– Мы бы сделали тебя богаче любого короля, – произнес Рагнар. – Мы бы дали тебе корабли, людей, лошадей, серебро, женщин – да все, что угодно! Ты должен был сказать мне, своему другу, правду!

– Я принес ему клятву, – повторил я – и вспомнил, как близко был в ту ночь к тому, чтобы предать Альфреда.

До чего же велико было тогда искушение! Той ночью мне было достаточно произнести всего несколько слов, чтобы навеки прекратить правление саксов в Англии. Я мог бы превратить Уэссекс в датское королевство. Я мог бы все это сделать, предав человека, который мне не слишком нравился, ради человека, которого любил, как родного брата, – и все-таки я тогда промолчал. Я дал клятву, и оковы чести сковали нас, лишив возможности выбирать.

– Wyrd bið ful aræd, – сказал я.

От судьбы не уйдешь. Она держит нас, подобно упряжи. Я считал, что навсегда покинул Уэссекс и сумел улизнуть от Альфреда, – и вот пожалуйста, я снова в его дворце.

Он вернулся в полдень, окруженный перестуком копыт и шумной суматохой, которую поднимали вокруг него слуги, монахи и священники. Два человека понесли королевскую постель обратно в его спальню, в то время как монах катил бочку, набитую документами, которые, очевидно, нужны были Альфреду во время его однодневного отсутствия. Какой-то священник торопливо нес покров от алтаря и распятие, а двое других – реликвии, сопровождавшие Альфреда во всех его путешествиях.

Потом появились королевские телохранители – во дворце и его окрестностях только они одни носили оружие. И наконец мы увидели самого Альфреда, окруженного группой что-то говоривших ему священников.

За то время, что мы не виделись, он не изменился: все такой же тощий, бледный, ученый. Ему что-то горячо втолковывал какой-то священник, и Альфред согласно кивал, слушая его. Король был одет просто, черный плащ делал его похожим на клирика. Вместо королевского обруча на голове лишь шерстяная шапка. Он вел за руки Эдуарда и Этельфлэд, которая, как я заметил, снова держала деревянную лошадку брата. Малышка больше скакала на одной ножке, чем шла, поэтому то и дело оттаскивала отца от священника, но Альфред не возражал, ибо страстно любил своих детей.

Потом Этельфлэд потянула его в сторону уже нарочно, пытаясь затащить на траву, туда, где мы с Рагнаром встали, чтобы приветствовать короля. Альфред поддался дочери, позволив ей подвести себя к нам.

Мы с Рагнаром опустились на колени. Я молчал и не поднимал головы.

– Утреду сломали нос, – сообщила Этельфлэд отцу, – и плохой человек, который это сделал, теперь мертв.

Рука короля запрокинула мою голову, и я уставился в бледное узкое лицо с умными глазами. Король заметно осунулся, небось страдал от очередного приступа острых болей в животе, которые превращали его жизнь в вечную муку. Альфред разглядывал меня со своим обычным суровым видом, но потом ухитрился выжать из себя подобие улыбки.

– Не думал, что когда-нибудь снова увижу тебя, господин Утред.

– Я перед тобой в долгу, мой господин, – смиренно произнес я. – И благодарю тебя.

– Встаньте, – велел Альфред, и мы с Рагнаром встали.

– Я скоро освобожу тебя, господин Рагнар, – сказал король, взглянув на датчанина.

– Спасибо, мой господин.

– Но через неделю здесь будет праздник. Мы возблагодарим Господа за то, что закончили строительство нашей новой церкви, а также официально отпразднуем обручение этой юной леди с господином Этельредом. Я соберу витан и попрошу вас обоих остаться до тех пор, пока прения не подойдут к концу.

– Да, мой господин, – сказал я.

По правде говоря, я хотел лишь одного: поскорее отправиться в Нортумбрию, но я был обязан Альфреду своим освобождением и вполне мог подождать неделю-другую.

– A теперь, – продолжал король, – мне нужно сделать кое-какие дела… – Он замолчал, словно испугавшись, что сболтнул лишнее. – Дела, – туманно продолжил он, – в которых вы двое можете оказаться мне полезными.

– Да, мой господин, – повторил я.

Альфред кивнул и пошел прочь.

Ну, теперь нам оставалось только ждать. Город в преддверии праздника был полон народа. То было время встреч. Все те, кто возглавлял армию Альфреда при Этандуне, были сейчас здесь, и эти люди с радостью меня приветствовали. Виглаф из Суморсэта, Харальд из Дефнаскира, Осрик из Вилтунскира и Арнульф из Суз-Сеакса – все они явились в Винтанкестер. Теперь они стали могущественными людьми, великими владыками – те, кто стоял рядом с королем в ту пору, когда он, казалось, был обречен.

С другой стороны, Альфред не наказал тех, кто бежал из Уэссекса. Вилфрит все еще был олдерменом Хамптонскира, хотя в свое время и уплыл во Франкию, чтобы спастись от нападения Гутрума. Альфред обращался с Вилфритом с преувеличенной вежливостью, однако между теми, кто остался, чтобы сражаться, и теми, кто трусливо бежал, все еще пролегал невидимый рубеж.

Город заполонили и артисты. Тут были, как всегда, жонглеры и мастера ходить на ходулях, рассказчики историй и музыканты, но самым большим успехом пользовался мрачный мерсиец по имени Оффа, который странствовал со стаей дрессированных собак. Это были всего лишь терьеры, которых обычно используют для истребления крыс, но Оффа обучил их танцевать, ходить на задних лапах и прыгать через кольцо. Одна из собак даже каталась верхом на пони, держа поводья в зубах, а остальные псы обходили толпу с маленькими кожаными ведерками, собирая со зрителей деньги.

Оффу даже пригласили во дворец. Меня это удивило, потому что Альфред не любил легкомысленных развлечений. Вообще-то, король предпочитал богословские диспуты, но сейчас велел, чтобы псов привели во дворец. Я решил, что таким образом он хочет развлечь своих детей.

Мы с Рагнаром тоже явились на это представление, и там я встретил отца Беокку.

Бедный Беокка. Он прослезился от радости, увидев, что я жив. Его волосы, некогда рыжие, теперь сильно поседели. Священнику перевалило за сорок, он был уже стариком; на его косящем глазу появилось бельмо. Бедняга с детства хромал, а его левая рука болталась как плеть. Окружающие вечно насмехались над его увечьями, хотя никогда не рисковали издеваться в моем присутствии. Беокка знал меня всю жизнь, потому что в свое время был священником моего отца и моим первым учителем. Он искренне любил меня, хотя частенько и не понимал, но при этом неизменно оставался моим другом. Беокка был хорошим священником и умным человеком. Альфред сделал его одним из своих капелланов, и он был счастлив оказаться на королевской службе.

Теперь Беокка, словно в бреду, глядел на меня сияющими глазами сквозь пелену слез.

– Ты жив, Утред! – сказал он, неуклюже обнимая меня.

– Меня трудно доконать, святой отец.

– Да, так и есть, так и есть, – повторял он, – хотя в детстве ты был чрезвычайно слабым ребенком.

– Я?!

– «Из заморышей заморыш» – так всегда говорил твой отец. И только потом ты начал расти.

– И уже не остановился, так?

– Ну до чего же умно придумано! – сказал Беокка, глядя, как два пса ходят на задних ногах. – Мне очень нравятся собаки, – продолжал он. – A ты должен обязательно поговорить с Оффой.

– Зачем?

Я посмотрел на мерсийца, который, щелкая пальцами и свистя, подавал команды собакам.

– Этим летом он был в Беббанбурге, – пояснил Беокка. – И сказал, что твой дядя перестроил главный зал. Теперь он стал больше. A Гита умерла. Бедняжка Гита! – Беокка перекрестился. – Она была хорошей женщиной.

Гита была моей мачехой. После того как отец погиб при Эофервике, она вышла замуж за моего дядю, став, таким образом, соучастницей узурпации Беббанбурга. Я никак не отреагировал на известие о ее смерти, но после представления, когда Оффа и две его помощницы уложили кольца и взяли собак на поводки, нашел мерсийца и заявил, что должен с ним поговорить.

Оффа был странным человеком. Высоким, как я, мрачным, проницательным, и что самое удивительное – христианским священником. Так что на самом деле к нему следовало бы обращаться «отец Оффа».

– Но мне наскучила церковь, – сказал он, когда мы сидели в «Двух журавлях» и я угощал его элем, – и наскучила моя жена. Ох, до чего же она мне надоела!

– Поэтому ты ушел?

– Я ушел танцуя, – ответил Оффа. – Ушел вприпрыжку. Я бы улетел, если бы Господь дал мне крылья.

С тех пор он вот уже двенадцать лет путешествовал, странствуя по британским землям саксов и датчан. И везде его встречали приветливо, потому что он приносил с собой смех, хотя сейчас, честно говоря, произвел на меня впечатление довольно мрачного человека.

Беокка оказался прав. Оффа и впрямь побывал в Нортумбрии, да и глаза имел чрезвычайно зоркие. Теперь я понял, что Альфред пригласил его во дворец вовсе не затем, чтобы посмотреть на собак. Оффа явно был одним из его шпионов, приносившим ко двору короля восточных саксов новости, собранные по всей Британии.

– A теперь расскажи, что происходит в Нортумбрии, – попросил я.

Оффа скорчил гримасу и уставился на потолочные балки.

Посетители «Двух журавлей» развлекались тем, что ставили на балке зарубку всякий раз, как снимали одну из шлюх таверны, и, похоже, сейчас Оффа вознамерился сосчитать эти зарубки. На такие подсчеты могла уйти целая вечность. Потом он хмуро посмотрел на меня и сказал:

– Новости, мой господин, – это товар вроде эля, шкур или услуг шлюх. Они покупаются и продаются.

Он подождал, пока я выложу на стол монету. A потом долго смотрел на эту монету и отчаянно зевал. Пришлось достать еще один шиллинг.

– С чего ты хочешь, чтобы я начал свой рассказ? – спросил он.

– Расскажи, что творится на севере.

В Шотландии все тихо, поведал мне Оффа. У короля Аэда образовался свищ, и это поубавило ему воинственности. Хотя, конечно, скотты продолжают вовсю угонять скот из Нортумбрии, где мой дядя, узурпатор Эльфрик, теперь называет себя не иначе как повелителем Берниции.

– Он хочет быть королем Берниции? – спросил я.

– Он хочет, чтобы его оставили в покое, – ответил Оффа. – Сам Эльфрик никого не трогает, копит деньги, признал Гутреда королем и все время держит наготове свои мечи. Твой дядя не дурак. Он приветствовал датских переселенцев, потому что те предложили ему защиту против скоттов, но при этом Эльфрик не разрешает войти в Беббанбург ни одному датчанину, которому он не доверяет. Он все время печется о безопасности крепости.

– Но он хочет быть королем? – настойчиво продолжал расспрашивать я.

– Если даже и хочет, – ядовито отозвался Оффа, – то предпочитает благоразумно помалкивать, чтобы не гневить Бога.

– A его сын жив?

– Теперь у него два сына, оба юные, а вот жена умерла.

– Я слышал об этом.

– Его старшему сыну понравились мои собаки, и он просил, чтобы отец их купил. Но я отказался продать.

Помимо этого я немного узнал от Оффы о Беббанбурге – только то, что там расширили главный зал и – еще более зловещая новость – перестроили также внешнюю стену и нижние ворота, сделав их выше и сильнее.

Я спросил, бывал ли он со своими собаками в Дунхолме. Оффа удивленно посмотрел на меня и перекрестился.

– Ни один человек не входит в Дунхолм по доброй воле, – ответил он. – Твой дядя дал мне эскорт, чтобы проводить меня через земли Кьяртана, чему я весьма рад.

– Похоже, Кьяртан процветает? – горько вопросил я.

– Он разрастается, как вечнозеленый лавр, – сказал Оффа и, видя мое недоумение, пояснил: – Он процветает, вовсю грабит, насилует и убивает, а Дунхолм служит ему надежным укрытием. Но влияние Кьяртана шире, много шире. У него есть деньги, и на них он покупает себе друзей. Если какой-то датчанин жалуется на Гутреда, можешь быть уверен: этот датчанин берет деньги у Кьяртана.

– Я думал, Кьяртан обязался выплачивать Гутреду дань?

– Он платил ее всего один год. A потом доброму королю Гутреду пришлось обходиться без нее.

– Доброму королю Гутреду?

– Так его называют в Эофервике, – сказал Оффа, – но называют только христиане. Датчане же считают его легковерным дураком.

– Из-за того, что он христианин?

– A христианин ли он? – спросил самого себя Оффа. – Да, Гутред во всеуслышание заявляет, что христианин, и ходит в церковь, но я подозреваю, что он все еще наполовину верит в старых богов. Но он не нравится датчанам не только поэтому. Он пытается взимать с датчан налог на церковь. Эту затею не назовешь умной.

– И сколько же еще осталось править доброму королю Гутреду? – заинтересовался я.

– За пророчества я беру дороже, – ответил Оффа. – Так уж повелось, что все бесполезное стоит дороже.

Я не спешил открывать кошелек.

– A как насчет Ивара? – спросил я.

– В смысле?

– Он все еще признает Гутреда королем?

– Пока что – да, – осторожно произнес Оффа, – но ярл Ивар снова стал самым могущественным человеком в Нортумбрии. Он взял деньги у Кьяртана и, как я слышал, набрал на них себе воинов.

– Зачем?

– A ты сам как думаешь? – саркастически спросил Оффа.

– Чтобы посадить на трон своего человека?

– Вполне возможно, хотя у Гутреда тоже есть своя армия.

– Армия саксов?

– Армия христиан. По большей части – саксов.

– Похоже, надвигается гражданская война?

– В Нортумбрии, – отозвался Оффа, – всегда надвигается гражданская война.

– И Ивар победит, – сказал я, – потому что он безжалостен.

– Он стал более осторожным, – заметил Оффа. – Аэд преподал ему хороший урок три года тому назад. Но через некоторое время Ивар обязательно нападет. Когда будет уверен, что сможет победить.

– Ну, в таком случае Гутред должен убить Ивара и Кьяртана.

– Что должны делать короли, это превыше моего скромного разумения. Я учу собак танцевать, а не людей – править. Ты желаешь знать новости о Мерсии, мой господин?

– Я желаю знать новости о сестре Гутреда.

Оффа слегка улыбнулся.

– О Гизеле? Она теперь монахиня.

Я был потрясен.

– Как монахиня? Неужели Гизела стала христианкой?

– Сомневаюсь, что она христианка, – ответил Оффа, – но, по крайней мере, отправившись в монастырь, она обрела защиту.

– Защиту от кого?

– От Кьяртана. Он хотел выдать Гизелу замуж за своего сына.

Эта новость донельзя меня удивила.

– Но ведь Кьяртан ненавидит Гутреда, – сказал я.

– И тем не менее решил, что сестра Гутреда будет подходящей партией для его одноглазого сына. Подозреваю, что он спит и видит Свена королем Эофервика, а женитьба на сестре Гутреда помогла бы осуществлению этих честолюбивых мечтаний. Как бы то ни было, Кьяртан послал людей в Эофервик и предложил Гутреду деньги и мир. Он вдобавок пообещал, что перестанет калечить христиан, если получит согласие на брак. Думаю, для Гутреда то было немалым искушением.

– Как он мог?!

– Отчаявшимся людям нужны союзники. Кто знает, может, день-другой Гутред мечтал вбить клин между Иваром и Кьяртаном. Так или иначе, он очень нуждался в деньгах. Да и к тому же у Гутреда есть один существенный недостаток: он всегда верит в лучшее в других людях. Его сестра, не столь обремененная филантропическими идеями, отнюдь не была в восторге от такого жениха. И сбежала в монастырь.

– Когда это произошло?

– В прошлом году. Кьяртан посчитал ее отказ выйти за его сына очередным оскорблением и угрожал отдать Гизелу своим людям, чтобы те ею вволю попользовались.

– Она все еще в монастыре?

– Была, когда я покинул Эофервик. Там ей брак не угрожает, верно? Может, Гизела вообще не любит мужчин. Множество монахинь их терпеть не могут. Но я сомневаюсь, что Гутред оставит там сестру надолго. Ее цена в качестве коровы мира слишком велика.

– Он все-таки хочет выдать Гизелу за сына Кьяртана? – спросил я как можно небрежнее.

– Этого не будет, – ответил Оффа и налил себе еще эля. – Отец Хротверд – знаешь такого?

– Отвратительный человек, – поморщился я, вспомнив, как Хротверд поднял в Эофервике толпу на убийство датчан.

– Да уж, чрезвычайно мерзкий тип, – согласился Оффа с редким энтузиазмом. – Именно он придумал обложить датчан церковным налогом. Он предложил также, чтобы сестра Гутреда стала женой твоего дяди, после того как тот овдовел, и это предложение, видимо, понравилось королю. Эльфрику так и так нужна жена, а если он пожелает послать своих копейщиков на север, это необычайно укрепит власть Гутреда.

– И оставит Беббанбург без защиты, – сказал я.

– Шестьдесят человек смогут удерживать Беббанбург до Судного дня, – отмахнулся Оффа. – Гутреду же нужна армия побольше, и две сотни человек из Беббанбурга станут для него божьим даром. Уж определенно они будут стоить его сестры. Но в то же время не забывай: Ивар сделает все, чтобы помешать этому браку. Он не хочет, чтобы саксы Северной Нортумбрии объединились с христианами Эофервика. Поэтому, мой господин, – Оффа отодвинул свою скамью от стола, словно предлагая завершить на том пространный рассказ, – в Британии царит мир, повсюду, кроме Нортумбрии, где у Гутреда возникли неприятности.

– A в Мерсии нет неприятностей? – спросил я.

– Ничего из ряда вон выходящего, – покачал головой Оффа.

– A в Восточной Англии?

Оффа помолчал; потом, поколебавшись, сказал:

– Там тоже все спокойно.

Но я знал: он молчал неспроста – хитрец бросил мне наживку и теперь выжидал, невинно глядя на собеседника.

Я со вздохом вынул из кошелька еще один шиллинг и положил на стол. Он позвенел монетой, чтобы убедиться, что серебро хорошее.

– Король Этельстан, – сказал Оффа, – бывший Гутрум, ведет переговоры с Альфредом. Альфред и не подозревает, что мне об этом известно. Они собираются поделить Англию.

– Поделить Англию? – переспросил я. – Но как можно делить то, что тебе не принадлежит!

– Датчанам отдадут Нортумбрию, Восточную Англию и северо-восток Мерсии. Уэссексу же отойдет юго-западная часть Мерсии.

Я изумленно уставился на Оффу:

– Но Альфред никогда не согласится на такое!

– Еще как согласится.

– Ему нужна вся Англия, – запротестовал я.

– Он хочет, чтобы Уэссексу ничто не угрожало, – ответил Оффа, крутанув монету на столе.

– И поэтому согласится пожертвовать половиной Англии? – недоверчиво спросил я.

– Попробуй взглянуть на это иначе, мой господин: в Уэссексе не будет датчан, а в тех землях, где будут править датчане, живет много саксов. Если датчане согласятся не нападать на Альфреда, тот будет чувствовать себя в безопасности. Но вот смогут ли чувствовать себя в безопасности датчане? Даже если Альфред поклянется их не трогать, на их землях все равно будут жить тысячи саксов, и эти саксы могут подняться против датчан в любую минуту… Особенно если их будут поощрять из Уэссекса. Король Этельстан заключит с Альфредом договор, который не будет стоить и пергамента, на котором его нацарапают, – улыбнулся Оффа.

– Ты имеешь в виду, что Альфред нарушит перемирие?

– Открыто – нет. Но он начнет подбивать саксов на мятеж, станет поддерживать христиан и раздувать беспорядки, и все это время будет читать молитвы и клясться своему врагу в вечной дружбе. Вы все считаете Альфреда набожным книгочеем, но этот человек очень честолюбив. И его амбиции простираются на все земли, лежащие между этим местом и Шотландией. Ты видишь, как он молится, а я вижу, как он мечтает. Он пошлет к датчанам миссионеров, и все будут считать, что он интересуется только религией. Но знай: где бы саксы ни убили датчан, их клинки направит Альфред.

– Нет, – сказал я, – только не Альфред. Его Бог не дозволяет предательства.

– Что ты знаешь о Боге Альфреда? – пренебрежительно спросил Оффа и прикрыл глаза. – «И предал его Господь, Бог наш, в руки наши, и мы поразили его и сынов его и весь народ его, и взяли в то время все города его, и предали заклятию все города, мужчин и женщин и детей, не оставили никого в живых»[5]. – Оффа открыл глаза. – Таковы деяния Бога, которому поклоняется Альфред, господин Утред. Хочешь услышать еще что-нибудь из Библии? «И предаст их тебе Господь, Бог твой, и поразишь их»[6]. – Оффа скорчил гримасу. – Альфред мечтает о земле, свободной от язычников, о земле, где враг полностью истреблен и живут одни только набожные христиане. Если на острове Британия и есть человек, которого следует бояться, господин Утред, то этот человек – король Альфред. – Он встал. – A теперь я должен убедиться, что эти глупые женщины накормили моих собак.

Я смотрел, как Оффа уходит, и думал, что хотя он и очень умный человек, но в отношении Альфреда фатально ошибается. И разумеется, Альфред хотел, чтобы я именно так и думал.

Глава седьмая

Витан был королевским советом, состоящим из наиболее влиятельных людей королевства. Он собрался по двум поводам: в честь освящения новой церкви Альфреда и обручения Этельфлэд с моим двоюродным братом.

Мы с Рагнаром не имели отношения к прениям витана и поэтому вовсю пьянствовали в городских тавернах, пока велись все эти разговоры. К нам разрешили присоединиться Бриде, что очень обрадовало моего друга. Брида была саксонкой из Восточной Англии и в прошлом моей любовницей. Но то было очень давно, когда мы оба были еще совсем юными. Теперь же Брида стала красивой женщиной и настоящей датчанкой, еще более датчанкой, чем сами датчане. Правда, Рагнар так и не женился на ней, но она долгие годы была его подругой и любовницей, давала моему другу советы и немножко колдовала. Хотя волосы у Рагнара были светлыми, а у Бриды – темными; хотя он ел, как кабан, в то время как она лишь слегка прикасалась к пище; хотя Рагнар был шумным, а Брида – спокойной и мудрой, но они прекрасно ладили и были счастливы вместе.

Я несколько часов рассказывал Бриде о Гизеле, и Брида внимательно слушала.

– Ты и в самом деле думаешь, что Гизела тебя ждет? – наконец спросила она.

– Надеюсь, – ответил я, прикоснувшись к молоту Тора.

– Бедная девушка, – с улыбкой произнесла Брида. – Итак, Утред, ты снова влюблен?

– Да.

– В какой уже раз, – заметила она.

В тот день, накануне церемонии официального обручения Этельфлэд, мы сидели в «Двух журавлях». Там нас и нашел отец Беокка. Руки его были перепачканы чернилами, и я обвиняющим тоном произнес:

– Ну сколько же можно писать!

– Мы составляли списки фирдов графств, – объяснил он. – Теперь каждый мужчина в возрасте от двенадцати до шестидесяти должен дать клятву служить королю. Я составлял списки, но у нас кончились чернила.

– Неудивительно, – заметил я. – Похоже, ты вылил их на себя.

– Сейчас смешивают новый горшок чернил, – сказал Беокка, не обратив внимания на мои слова, – и на это требуется время, поэтому я хотел пока показать тебе новую церковь. Хочешь посмотреть?

– Да уж, просто предел моих мечтаний, – буркнул я.

Но от Беокки так просто не отделаешься.

A церковь и в самом деле оказалась великолепной. Такого большого сооружения я еще никогда не видел. Она взмывала на огромную высоту, крышу ее поддерживали массивные дубовые балки с вырезанными на них изображениями святых и королей. Резьба была раскрашена, а короны королей, нимбы и крылья святых поблескивали золотыми листами. Беокка сказал, что их привезли мастера, выписанные из Франкии. Полностью выложенный каменными плитками пол не требовалось посыпать тростником, и собаки пребывали в недоумении – где же им помочиться.

Альфред издал указ, запрещающий собакам входить в храм Божий, но они все равно туда проникали, поэтому он назначил специального смотрителя с бичом, в чьи обязанности входило выгонять животных из большого нефа. Но, поскольку в свое время ногу смотрителя отрубил датский боевой топор, этот человек ходил медленно, так что собаки без труда ускользали от него.

Нижняя часть церковных стен была из отесанного камня, а верх и крыша – из дерева. Под самой крышей находились высокие окна, затянутые выскобленными роговыми пластинами, чтобы внутрь не проникал дождь.

Все стены покрывали панели из натянутой кожи, на которых были нарисованы картины, изображавшие рай и ад. Небеса населяли саксы, в то время как ад выглядел обиталищем датчан. Хотя, к своему изумлению, я заметил, что вниз, в дьявольское пламя, также угодила пара священников.

– Встречаются плохие священнослужители, – серьезно заверил меня Беокка. – Но таких, конечно, немного.

– Но встречаются и хорошие, – сказал я, чтобы порадовать Беокку. – Кстати, о хороших священниках – ты слышал что-нибудь об отце Пирлиге?

Пирлиг был бриттом, с которым мы сражались бок о бок при Этандуне, и я считал этого человека своим другом. Поскольку Пирлиг говорил на датском, он оказался в числе священников Гутреда, которых послали в Восточную Англию.

– О да, он совершает дело, угодное Господу, – с энтузиазмом ответил Беокка. – Говорят, что уже множество датчан приняли крещение! Я воистину верю, что мы видим преображение язычников.

– Только не меня, – вставил Рагнар.

– Христос явится к тебе однажды, господин Рагнар, и ты будешь удивлен Его милосердием, – покачал головой Беокка.

Датчанин Рагнар промолчал.

Однако я видел, что его, как и меня, впечатлила новая церковь Альфреда.

Гробница святого Свитуна, обнесенная серебряной оградой, находилась перед высоким алтарем, покрытым красной тканью. На этом огромном, словно парус драккара, алтаре стояла дюжина прекрасных восковых свечей в серебряных подсвечниках. Они окружали большой серебряный крест, инкрустированный золотом.

Рагнар пробормотал, что стоит целый месяц плыть по морю, чтобы разграбить все это великолепие.

По обеим сторонам от креста красовались вместилища реликвий: ящички и фляжки из серебра и золота, сплошь усыпанные драгоценностями. В некоторых из них имелись маленькие хрустальные окошечки, через которые можно было увидеть реликвии. Там хранились: кольцо с пальца ноги Марии Магдалины; остатки перьев голубя, выпущенного Ноем из ковчега; роговая ложка святого Кенелма; фляжка с пылью с гробницы святого Хедды и копыто ослика, на котором Иисус явился в Иерусалим. Ткань, в которую Мария Магдалина завернула тело Христа, лежала отдельно, в огромном золотом ларце, а неподалеку, казавшийся совсем крошечным рядом с этим золотым великолепием, стоял горшочек с зубами святого Освальда – подарок Гутреда. Два зуба этого великомученика так и хранились в серебряном горшочке из-под устриц, который выглядел очень убого рядом с остальными сосудами.

Беокка показал нам и другие сокровища, но больше всего он гордился куском кости, который можно было увидеть через окошечко из кристалла молочного цвета.

– Это я нашел! – объявил он. – Правда, изумительно?

Он понял крышку ларца и вынул кость, которая выглядела так, словно попала сюда с тарелки с засохшими остатками рагу.

– Это эстел святого Седды! – благоговейно произнес Беокка.

Он перекрестился и уставился здоровым глазом в осколок желтоватой кости с таким видом, будто реликвия, имеющая форму наконечника стрелы, только что свалилась с небес.

– Как ты это назвал? – переспросил я.

– Эстел святого Седды!

– A что значит эстел? – заинтересовался Рагнар.

Пробыв целый год в заложниках, он хорошо говорил по-английски, но некоторые слова сбивали его с толку.

– Эстел – это такое приспособление, помогающее читать, – пояснил Беокка. – С помощью него ты следишь за строками. Это указка.

– A почему нельзя водить пальцем? – недоумевал Рагнар.

– Пальцем можно смазать чернила. A эстел – чистый.

– Неужели он в самом деле принадлежал святому Седде? – спросил я, притворяясь пораженным.

– В самом деле, в самом деле! – в благоговейном изумлении ответил Беокка – он был близок к экстазу. – Это собственный эстел святого Седды. И нашел его я! Он хранился в маленькой церкви в Дорнваракестере, а тамошний священник оказался на редкость невежественным: он и понятия не имел, что это такое. Эстел лежал в роговом ящичке, на котором было нацарапано имя святого Седды, а тамошний священник даже не умел читать! Только подумайте – неграмотный священник! Поэтому я конфисковал реликвию.

– То есть украл ее?

– Взял на хранение! – оскорбился Беокка.

– Хорошо быть святым, – заметил я. – Люди положат один из твоих вонючих башмаков в золотой ларец и станут поклоняться ему. Может, и ты со временем удостоишься такой чести.

– Ну же, Утред, право, не стоит насмехаться надо мной, – покраснел Беокка.

Однако по румянцу, проступившему на его лице, я понял, что затронул тайные чаяния Беокки. Он хотел, чтобы его тоже объявили святым. A почему бы и нет? Он был хорошим человеком, куда лучше, чем многие известные мне люди, почитаемые ныне как святые.

В тот день мы с Бридой навестили Хильду, и я пожертвовал ее монастырю тридцать шиллингов: почти все деньги, которые у меня были. Но Рагнар пребывал в беспечной уверенности, что ему непременно вскоре привезут из Ютландии состояние Сверри, и тогда он поделится со мной. Я тоже верил в это и потому спокойно вручил свои монеты Хильде, которую привел в восхищение серебряный крест на рукояти Вздоха Змея.

– Отныне ты должен мудро пользоваться этим мечом, – серьезно проговорила она.

– Я всегда пользуюсь им мудро.

– Ты использовал силу Господа, направив ее в клинок, – пояснила Хильда. – И эта сила не должна иметь ничего общего со злом.

Я сомневался, что послушаюсь ее наказа, но все равно был очень рад повидаться с Хильдой. Альфред подарил ей пыль с гробницы святого Хедды, и аббатиса сказала, что, смешав ее с творогом, приготовила чудесное снадобье, немедленно исцелившее в монастыре дюжину больных.

– Если ты когда-нибудь заболеешь, – заметила она, – обязательно приходи к нам. Мы смешаем пыль со свежим творогом и помажем тебя этой мазью.

Я увидел Хильду снова на следующий день, когда нас всех пригласили на освящение церкви и церемонию обручения Этельфлэд. Аббатиса, вместе со всеми остальными монахинями Винтанкестера, стояла в боковом нефе, в то время как Рагнар, Брида и я были вынуждены остаться в самой дальней части церкви, поскольку появились поздно. Я был выше большинства мужчин, но все равно разглядел только малую часть церемонии, которая, казалось, длилась целую вечность.

Два епископа читали молитвы, священники разбрызгивали святую воду, а хор монахов что-то распевал. Потом архиепископ Контварабургский прочел длинную проповедь, в которой (и это меня очень порадовало) ничего не говорилось ни о новой церкви, ни об обручении. Он лишь поносил церковников Уэссекса за то, что они носят короткие одежды, а не длинные.

– Сие есть бесовское одеяние! – гремел епископ. – Короткие одежды оскорбляют его святейшество папу в Риме, и, под страхом отлучения от церкви, их ношение следует немедленно прекратить!

Священники, стоявшие рядом с нами, все как один были как раз в коротком. Они попытались съежиться, чтобы походить на карликов в длинных одеждах. Монахи снова запели, а потом мой двоюродный брат, рыжеволосый и самоуверенный, с важным видом подошел к алтарю, и отец подвел к нему малышку Этельфлэд и поставил рядом. Архиепископ что-то побормотал над ними, их побрызгали святой водой, а потом только что обрученная пара была представлена собравшимся, и все мы послушно разразились приветственными криками.

Затем невесту поспешили увести, а все мужчины в церкви начали поздравлять Этельреда. Ему исполнилось двадцать лет. Он был на одиннадцать лет старше Этельфлэд. Этот низкорослый, рыжеволосый, надменный юноша не сомневался в собственной значимости. Ну как же: он был сыном своего отца, а тот считался главным олдерменом Южной Мерсии – области, меньше всего населенной датчанами. И поскольку однажды Этельред станет предводителем свободных мерсийских саксов, он сможет привести бо́льшую часть Мерсии под правление Уэссекса. Именно поэтому ему и обещали в жены дочь Альфреда.

Этельред пошел по нефу, приветствуя присутствующих, а потом увидел меня – и страшно удивился.

– A я слышал, что тебя взяли в плен на севере, – сказал он.

– Так оно и было.

– Однако ты здесь! A знаешь, Утред, ты именно тот человек, который мне нужен.

Он улыбнулся, убежденный, что я испытываю к нему глубокую симпатию, даже и не подозревая, насколько ошибается. Самоуверенный Этельред считал, что все в целом мире восхищаются им, а потому только и мечтают стать его друзьями.

– Король оказал мне честь, назначив командиром своей личной стражи, – сказал он.

– Да ну? – удивился я.

– По крайней мере, до тех пор, пока я не унаследую обязанности своего отца.

– Полагаю, твой отец хорошо себя чувствует? – сухо спросил я.

– Он болен, – с довольным видом ответил Этельред. – Поэтому кто знает, как долго я буду командовать стражей Альфреда! Но ты мне очень пригодишься, если станешь служить в этой страже.

– Я бы предпочел разгребать дерьмо, – откровенно сказал я и протянул руку к Бриде, поинтересовавшись: – Помнишь Бриду? Ты пытался изнасиловать ее лет десять тому назад.

Этельред густо покраснел, ничего не ответил и поспешил прочь. Брида засмеялась ему вслед, потом чуть заметно поклонилась, потому что Эльсвит, жена Альфреда, как раз проходила мимо.

Эльсвит сделала вид, что не заметила нас: она никогда не любила ни меня, ни Бриду. Зато Энфлэд, ближайшая компаньонка Эльсвит, нам улыбнулась, и я поцеловал ей руку.

– Эта женщина была шлюхой в таверне, – сказал я, – а теперь управляет домашним хозяйством короля.

– Ей повезло, – ответила Брида.

– A Альфред знает, что она была шлюхой? – осведомился Рагнар.

– Притворяется, что не знает, – сказал я.

Альфред шел последним. Он выглядел больным, но в этом не было ничего необычного. Король слегка наклонил голову, проходя мимо меня, но ничего не сказал, зато Беокка засеменил ко мне. Мы беседовали у дверей, пережидая, когда схлынет толпа.

– Ты должен повидаться с королем сегодня же после полуденных молитв, – сказал мне Беокка. – И ты тоже, господин Рагнар. Я вас позову.

– Мы будем в «Двух журавлях», – ответил я.

– Интересно, почему вам так полюбилась эта таверна?

– Ясно почему: ведь это не только таверна, но и бордель. И если ты туда пойдешь, святой отец, позаботься о том, чтобы сделать зарубку на балке, дабы показать, что ты завалил одну из тамошних красоток. От души рекомендую тебе Этель. У нее только одна рука, но она ею такое вытворяет!

– Боже всемилостивый, Утред! – пришел в ужас Беокка. – Как ты можешь говорить такие вещи? Если я когда-нибудь женюсь, а я молюсь, чтобы Христос даровал мне такое счастье, я отправлюсь к своей невесте незапятнанным.

– Дай Бог, чтобы именно так все и случилось, святой отец, – ответил я, на сей раз вполне серьезно.

Бедный Беокка. Он был удивительно некрасив – и все-таки мечтал о семейном счастье. Покамест он не нашел себе супруги, и я сомневался, что когда-нибудь найдет. Наверняка немало женщин не отказались бы выйти за него замуж, несмотря на его косоглазие и прочие уродства – ведь этого священника высоко ценил сам Альфред, – но Беокка ждал, когда его, подобно молнии, поразит любовь. Он с благоговением взирал на красивых женщин, предавался безнадежным мечтам и читал молитвы.

«Может быть, – подумал я, – однажды Небеса и впрямь вознаградят его восхитительной невестой».

Хотя, по правде говоря, ничего из того, что я слышал о христианских Небесах, не говорило, что в их распоряжении имеются такие радости.

Беокка вытащил нас в тот день из «Двух журавлей». Я заметил, что он тайком взглянул на потолочные балки и, казалось, был потрясен количеством зарубок на них. Но он ничего об этом не сказал, а просто повел нас во дворец, где мы отдали привратнику свои мечи. Рагнару велели подождать во дворе, а меня Беокка провел прямо в рабочий кабинет Альфреда.

Эта маленькая комнатушка представляла собой часть римского здания, являвшегося сердцем винтанкестерского дворца. Я и раньше бывал здесь, поэтому меня не удивили ни скудная меблировка, ни кучи пергамента, свалившиеся с широкого подоконника. Каменные стены были выбелены, что делало комнату светлой, хотя Альфред почему-то держал в углу дюжину зажженных свечей. На каждой свече виднелись глубокие линии, на расстоянии примерно большого пальца друг от друга. Свечи явно служили не для освещения, потому что лучи осеннего солнца просачивались сквозь большое окно. Мне не хотелось спрашивать, для какой цели они тут нужны – может, Альфред сам расскажет об этом. Я просто предположил, что каждая свеча поставлена в честь одного святого, которому он молился за последние несколько дней, а каждая линия означает грех, который следует сжечь. Альфред очень хорошо запоминал все грехи… Особенно мои.

Король был одет в коричневый балахон, делавший его похожим на монаха. Его руки, как и руки Беокки, были перепачканы чернилами. Он выглядел бледным и больным. Я слышал, что его снова жестоко донимают боли в животе, и время от времени он вздрагивал, словно кто-то колол его в брюхо. Однако Альфред приветствовал меня достаточно тепло:

– Господин Утред. Полагаю, ты в добром здравии?

– Так и есть, мой господин, – ответил я, стоя на коленях. – Надеюсь, и ты тоже?

– Бог посылает мне страдания. В них есть некая цель, поэтому я должен радоваться этому. Ярл Рагнар с тобой?

– Он ждет снаружи, мой господин.

– Хорошо, – кивнул Альфред. – Встань, пожалуйста.

Я стоял в единственном свободном уголке, остававшемся в этой маленькой комнатушке. Загадочные свечи занимали много места, да еще Беокка устроился у стены рядом с великаном Стеапой. Я удивился, увидев этого человека. Альфред благоволил к умным людям, а Стеапу едва ли можно было назвать таковым. Он родился рабом, потом стал воином и, по правде говоря, мало на что годился, кроме поглощения эля и истребления врагов короля. Однако, следует признать, там и там ему просто не было равных.

A теперь Стеапа стоял за высоким письменным столом короля, донельзя смущенный, будто сомневался, уж не по ошибке ли его сюда позвали.

Я думал, что Альфред спросит о моих злоключениях, потому что король любил слушать истории о далеких местах и незнакомых людях, но он даже не коснулся этой темы. Вместо этого Альфред спросил, какого я мнения о Гутреде. Я ответил, что он мне нравится. Это, похоже, удивило короля.

– Гутред тебе нравится, несмотря на то что он с тобой сделал?

– У него не было особого выбора, мой господин, – возразил я. – Я сказал ему, что король должен быть безжалостным, чтобы защитить свое королевство.

– Вот как? – Альфред с сомнением смотрел на меня.

– Если бы мы, простые люди, ожидали благодарности от королей, мой господин, – проговорил я с самым серьезным выражением лица, – то пребывали бы в вечном разочаровании.

Он сурово посмотрел на меня, а потом разразился смехом, что с ним случалось чрезвычайно редко.

– Я скучал по тебе, Утред, – сказал Альфред. – Ты единственный человек, который осмеливается быть дерзким со мной.

– Он не хотел дерзить, мой господин, – обеспокоенно произнес Беокка.

– Разумеется, хотел, – возразил Альфред. Он подвинул несколько пергаментов на подоконнике и сел. – Что ты думаешь о моих свечах? – спросил меня король.

– Я считаю, мой господин, что от свечей больше толку ночью.

– Я пытаюсь создать часы.

– Часы? Зачем?

– Чтобы отмечать ход времени.

– Смотри на солнце, мой господин, – посоветовал я, – а ночью – на звезды.

– Не все умеют видеть сквозь облака, – ядовито заметил Альфред. – Каждая отметка на свече должна означать один час. Если я смогу найти свечу, которая сгорает ровно за двадцать четыре часа, что проходят между полуднем и полуночью, тогда я всегда буду знать, который сейчас час, верно?

– Да, мой господин, – ответил я.

– Следует тратить свое время с толком, – продолжал король, – а для этого сперва нужно выяснить, сколько именно его у нас в запасе. Так?

– Да, мой господин, – ответил я с нескрываемой скукой.

Альфред вздохнул, просмотрел пергаменты и нашел среди них один с огромной печатью из тошнотворно-зеленого воска.

– Это послание от короля Гутреда, – сказал он. – Он просит моего совета, и я не против дать ему совет. Для чего и отправляю в Эофервик посольство. Отец Беокка согласился стать моим голосом.

– Это честь для меня, мой господин, – со счастливым видом проговорил Беокка. – Огромная честь.

– И отец Беокка доставит королю Гутреду драгоценные дары, – продолжал Альфред, – дары, которые следует защищать. A стало быть, необходим эскорт из воинов. Я подумал, что, может быть, ты позаботишься о такой защите, господин Утред? Вместе со Стеапой?

– Да, мой господин, – ответил я, на сей раз с энтузиазмом, потому что только и грезил, что о Гизеле, а она находилась в Эофервике.

– Но ты понимаешь, – сказал Альфред, – что главным будет отец Беокка. Он мой посол, и тебе придется во всем подчиняться его приказам. Это понятно?

– Еще как, мой господин, – ответил я.

По правде говоря, я теперь вовсе не был обязан исполнять поручения Альфреда. Я больше не был связан с ним клятвой, я не был восточным саксом, но он посылал меня туда, куда я и сам хотел отправиться, поэтому не стал ничего говорить королю про обет верности.

Однако он и сам об этом вспомнил.

– Вы – все трое – вернетесь до Рождества, чтобы доложить о результатах вашего посольства, – сказал король. – И если вы не поклянетесь в этом, – теперь он смотрел на меня, – не поклянетесь быть моими людьми, я не позволю вам туда отправиться.

– Тебе нужна моя клятва? – спросил я.

– Я настаиваю на этом, господин Утред, – ответил он.

Я заколебался, очень уж мне не хотелось снова становиться человеком Альфреда. Однако я чувствовал, что за этим так называемым посольством стоит нечто большее, вряд ли дело ограничится одним только советом. Если Альфред хочет дать Гутреду совет, почему он не напишет письмо? Или не пошлет полдюжины священников, от болтовни которых у Гутреда устанут уши? Однако Альфред отправлял Стеапу и меня, а мы с ним, по правде говоря, годились для единственной цели – драки. Да и Беокка, хотя он, без сомнения, и был хорошим человеком, едва ли подходил на роль посла.

Невольно напрашивался вывод: раз Альфред хочет отправить меня и Стеапу на север, значит, он задумал насилие. Так как же все-таки поступить? Мои колебания привели короля в раздражение.

– Должен ли я напомнить тебе, Утред, – резковато спросил Альфред, – что я пошел на некоторые жертвы, чтобы освободить тебя из рабства?

– A почему ты это сделал, мой господин? – ответил я вопросом на вопрос.

Беокка зашипел: его возмущало, что я не уступил немедленно желанию короля. Альфред казался обиженным, но потом, видимо, все-таки рассудил, что мой вопрос заслуживает ответа. Он зна́ком велел Беокке замолчать, потом потеребил печать на письме к Гутреду, рассы́пав кусочки зеленого воска.

– Аббатиса Хильдегит убедила меня это сделать, – наконец сказал он.

Я ждал. Альфред взглянул на меня, и я понял, что дело тут не только в отчаянных мольбах Хильды.

– И еще мне казалось, – неловко добавил он, пожав плечами, – что за службу, которую ты сослужил мне при Этандуне, я отблагодарил тебя недостаточно.

Это едва ли могло послужить извинением, но было признанием того, что поместье «Пять Шкур» и впрямь не являлось достойной наградой за отвоеванное назад королевство.

– Благодарю, мой господин, – сказал я. – Я принесу тебе клятву верности.

Как я уже говорил, мне страшно не хотелось давать такую клятву – но был ли у меня выбор?

Да уж, от судьбы не уйдешь. Пять лет продолжались мои колебания между любовью к датчанам и верностью саксам, и вот теперь, в этой комнатушке с оплывающими свечами-часами, я поклялся служить королю, которого не любил.

– Но могу я спросить, мой господин, в связи с чем Гутреду понадобился совет?

– Дело в том, что Ивар Иварсон устал от Гутреда, – ответил Альфред, – и хочет видеть на троне Нортумбрии другого, более уступчивого человека.

– Или хочет сам сесть на этот трон? – предположил я.

– Ивар, думаю, не желает нести тяжелые королевские обязанности, – сказал Альфред. – Ему нужны власть, деньги, воины, а еще ему нужен другой человек, который будет проделывать за него тяжелую работу: проводить в жизнь касающиеся саксов законы и повышать взимаемые с них налоги. И он наверняка выберет сакса.

Это имело смысл. Именно так датчане обычно управляли побежденными саксами.

– И Ивару, – продолжал Альфред, – больше не нужен Гутред.

– Почему, мой господин?

– Потому что король Гутред пытается сделать равными перед законом и датчан, и саксов.

Я вспомнил, что Гутред и впрямь этого хотел, и спросил:

– A разве это плохо?

– Это глупо, – ответил Альфред, – издавать указ, что каждый человек, будь он христианин или язычник, должен отдавать десятину Церкви.

Оффа упоминал об этом церковном налоге – да уж, и впрямь глупо. Десятина представляла собой десятую часть всего, что человек выращивал, сооружал или мастерил, и язычники-датчане никогда не примут такого закона.

– A я думал, что ты одобришь такой закон, мой господин, – лукаво проговорил я.

– Разумеется, я одобряю десятину, – устало отозвался Альфред, – но десятина должна даваться от чистого сердца, добровольно.

– «Hilarem datorem diligit Deus», – вставил Беокка бесполезное замечание. – Так говорится в Евангелии.

– «Доброхотно дающего любит Бог»[7], – перевел Альфред. – Но когда среди твоих подданных половина язычников и половина христиан, нельзя добиться их единства, оскорбляя более могущественную половину. Гутред должен быть датчанином с датчанами и христианином с христианами. Таков мой совет ему.

– Если датчане восстанут, хватит ли у Гутреда сил, чтобы их разбить? – спросил я.

– У него есть фирд саксов – то, что осталось от этого фирда, – и кое-какие датские христиане, но последних, увы, слишком мало. По моим подсчетам, он может собрать шестьсот копейщиков, но меньше половины из них заслуживают доверия, если дело дойдет до битвы.

– A сколько воинов соберет Ивар? – спросил я.

– Около тысячи. И если к нему присоединится Кьяртан, у него будет куда больше людей. A Кьяртан поддерживает Ивара.

– Кьяртан ни за что не покинет Дунхолм.

– Ему и не нужно покидать Дунхолм, – ответил Альфред. – Вполне достаточно только послать двести человек на помощь Ивару. И Кьяртан, как мне сказали, питает особую ненависть к Гутреду. Уж не знаю почему.

– Это потому, что Гутред основательно помочился на его сына, – пояснил я.

– Что он сделал? – изумленно уставился на меня король.

– Вымыл ему голову своей мочой, – ответил я. – Я сам это видел.

– Великий Боже! – воскликнул Альфред, явно думая, что к северу от Хамбера живут одни сплошные варвары.

– Итак, теперь Гутред должен уничтожить Ивара и Кьяртана? – спросил я.

– Это не мои дела, а Гутреда, – сдержанно ответил Альфред.

– Он должен заключить с ними мир, – сказал Беокка и, нахмурившись, посмотрел на меня.

– Мир всегда желателен, – отозвался Альфред, но без особого энтузиазма.

– Если мы пошлем миссионеров к нортумберлендским датчанам, мой господин, – настойчиво проговорил Беокка, – то обязательно добьемся мира.

– Как я уже сказал, мир всегда желателен, – повторил Альфред.

Похоже, на самом деле он так не думал. Как человек умный, Альфред знал, что в данном случае мира быть не может. Я вспомнил, как Оффа, человек с танцующими псами, рассказал мне, что затевается брак Гизелы с моим дядей.

– Гутред мог бы уговорить моего дядю, чтобы тот его поддержал, – заявил я.

Альфред задумчиво посмотрел на меня.

– И ты бы это одобрил, господин Утред?

– Эльфрик – узурпатор, – ответил я. – Он торжественно поклялся признать меня наследником Беббанбурга и нарушил свою клятву. Нет, мой господин, я бы этого не одобрил.

Альфред вгляделся в свои свечи, которые таяли, пятная дымом побеленные стены.

– Эта горит слишком быстро, – заметил он.

И, облизав пальцы, загасил пламя и положил погасшую свечу в корзину, где лежала дюжина других забракованных свечей.

– Очень желательно, – проговорил Альфред, все еще рассматривая свечи, – чтобы в Нортумбрии правил христианский король. И еще более желательно, чтобы этим королем был Гутред. Он датчанин, а если мы хотим победить датчан с помощью силы знания и любви к Христу, нам понадобятся датские короли-христиане. Кто нам совершенно не нужен – так это Кьяртан и Ивар, затевающие войну против христиан. Они уничтожат Церковь, если только смогут.

– Кьяртан наверняка уничтожит, – согласился я.

– И я сомневаюсь, что твой дядя достаточно силен, чтобы победить Кьяртана и Ивара, – продолжил Альфред, – даже если пожелает заключить союз с Гутредом. Нет… – Король помолчал, раздумывая, потом добавил: – Единственное спасение заключается в том, чтобы Гутред заключил мир с язычниками. Таков мой совет Гутреду. – Последние слова Альфред произнес, обращаясь к Беокке.

У Беокки был довольный вид.

– Это мудрый совет, мой господин, – сказал он. – Да славится Иисус Христос!

– Кстати, о язычниках. – Теперь Альфред посмотрел на меня. – Что станет делать ярл Рагнар, если я его освобожу?

– Во всяком случае, он не будет сражаться на стороне Ивара, – твердо ответил я.

– Ты в этом уверен?

– Рагнар ненавидит Кьяртана. И если Кьяртан заключит союз с Иваром, Рагнар возненавидит и его тоже. Да, мой господин, я в этом уверен.

– Итак, если я освобожу Рагнара и позволю ему отправиться с тобой на север, он не обратит свой меч против Гутреда? – спросил Альфред.

– Он будет драться с Кьяртаном, – ответил я. – Но вот что он думает о Гутреде, этого я не знаю.

– Если Рагнар будет сражаться против Кьяртана, этого вполне достаточно, – кивнул Альфред, поразмыслив над моими словами. Король улыбнулся Беокке. – Цель вашего посольства, святой отец, заключается в том, чтобы проповедовать перед Гутредом мир. Вы посоветуете ему быть датчанином с датчанами и христианином среди саксов. Понятно?

– Да, мой господин, – ответил Беокка, но было ясно, что он совершенно сбит с толку.

Альфред говорил о мире, но посылал воинов, потому что знал: пока Ивар и Кьяртан живы, мира быть не может. Он не осмеливался объявить об этом публично, иначе северные датчане обвинили бы Уэссекс во вмешательстве в дела Нортумбрии. Датчане этого терпеть не могли, и их негодование прибавило бы сил Ивару. Альфред хотел, чтобы на троне Нортумбрии оставался Гутред, ведь он был христианином, а христианская Нортумбрия, скорее всего, будет приветствовать армию саксов, когда та явится – если вообще явится. Ивар же и Кьяртан превратят Нортумбрию в оплот язычников, если смогут, и Альфред хотел этому помешать.

Таким образом, Беокка должен будет проповедовать мир и всеобщее примирение, но Стеапа, Рагнар и я принесем с собой мечи. Мы были злобными псами войны, и король прекрасно знал, что Беокка не сможет нас удержать.

Альфред мечтал, и мечты его охватывали весь остров Британия.

A мне снова предстояло стать его человеком. В душе я противился этому, но король посылал меня на север, к Гизеле, что совпадало с моими желаниями. Поэтому я опустился перед Альфредом на колени, вложил свои ладони в его и дал клятву, утратив таким образом свободу.

Потом позвали Рагнара, он тоже опустился на колени, и ему даровали свободу.

A на следующий день мы все выехали на север.

* * *

Я опоздал: Гизела уже была замужем.

Я услышал об этом от Вульфера, архиепископа Эофервикского, а уж он-то знал, о чем говорит, потому что сам провел церемонию венчания в большой церкви Эофервика. Похоже, я опоздал всего на пять дней. Услышав новости, я испытал такое же страшное отчаяние, как и в тот раз, когда малодушно проливал слезы на Хайтабу.

Гизела стала замужней женщиной.

Когда мы добрались до Нортумбрии, стояла осень. Соколы-сапсаны вовсю охотились на недавно прилетевших вальдшнепов и чаек, которые собирались на полях в залитых дождями бороздах. Вплоть до недавнего времени стояла золотая осень, но теперь, когда мы путешествовали по Мерсии, с запада начали накатывать дожди.

В нашем отряде было десять человек: Рагнар, Брида, Стеапа, я, отец Беокка, надзиравший за тремя слугами, которые вели вьючных лошадей, нагруженных щитами, доспехами, сменной одеждой и дарами, что Альфред посылал Гутреду. У Рагнара в подчинении находились двое, бывших вместе с ним в ссылке. Все мы ехали на прекрасных лошадях, которых дал нам Альфред.

Мы продвигались вперед довольно быстро, но нас задерживал Беокка. Он ненавидел ездить верхом и, хотя мы положили на седло его кобылы две толстые овчины, все равно стер себе кожу и страшно мучился. На протяжении всего путешествия он репетировал речь, которой собирался приветствовать Гутреда, повторяя снова и снова одни и те же слова, чем страшно всем нам надоел.

В Мерсии мы не столкнулись ни с какими неприятностями: присутствие Рагнара обеспечило нам радушный прием во всех датских домах. В Северной Мерсии все еще правил король-сакс по имени Кеолвульф, но с ним мы не встретились, и было ясно, что настоящая власть находится здесь в руках великих датских владык.

Под проливным дождем, который сопровождался порывами сильного ветра, мы пересекли границу с Нортумбрией. Да и когда мы въехали в Эофервик, дождь все еще лил.

Там, в Эофервике, я и узнал, что Гизела вышла замуж. И не просто вышла замуж, но уехала из Эофервика вместе с братом.

– Я сам провел обряд венчания, – сказал нам архиепископ Вульфер.

Он ел ложкой ячменный суп, к завиткам его белой бороды прилипли клейкие капли.

– Глупая девчонка проплакала всю церемонию и отказалась от мессы, но какая разница? Она теперь все равно замужем.

Я был в ужасе. Опоздать всего лишь на каких-то пять дней! Воистину, судьба неумолима.

– A мне говорили, что Гизела отправилась в монастырь, – сказал я, будто мог этим что-то изменить.

– Она и впрямь жила в монастыре, – подтвердил Вульфер. – Но если ты посадишь кошку на конюшню, она все равно не превратится в лошадь, верно? Девчонка просто пряталась в монастыре! Вместо того чтобы рожать детей в законном браке. Плохо, что ей потакали. Разрешили жить в монастыре и при этом никогда не читать молитв. Да этой Гизеле нужно было всыпать как следует! В чем она нуждалась, так это в хорошей порке, и уж я не стал с ней миндальничать. Что ж, так или иначе, Гутред вытащил свою сестру из монастыря и выдал замуж.

– За кого? – спросил Беокка.

– За господина Эльфрика, конечно.

– Неужели Эльфрик явился в Эофервик? – удивился я, ибо знал, что мой дядя так же не любил покидать Беббанбург, как и Кьяртан оставлять свое безопасное убежище в Дунхолме.

– Нет, сам господин Эльфрик сюда не явился, – ответил Вульфер. – Но прислал с десяток людей, один из которых заменил его на церемонии. То была свадьба через уполномоченное лицо. Совершенно законная, между прочим, процедура.

– Так и есть, – подтвердил Беокка.

– И где же теперь Гизела? – спросил я.

– Отправилась на север. – Вульфер махнул роговой ложкой. – Они все уехали. Брат забрал ее в Беббанбург. С ними отправился аббат Эадред, который, разумеется, прихватил с собой труп святого Кутберта. И этот ужасный человек, Хротверд, тоже уехал. Не выношу Хротверда! Именно он, идиот, уговорил короля обложить датчан десятиной. Я предупреждал Гутреда, что это не слишком разумно, но Хротверд заявил, что якобы получил указания прямо от святого Кутберта, поэтому, что бы я ни говорил, все было впустую. A теперь датчане, вероятно, собирают войска; так что быть войне.

– Войне? – переспросил я. – Гутред объявил войну датчанам? – Это казалось мне маловероятным.

– Нет, конечно! Но они должны его остановить.

Вульфер вытер бороду рукавом.

– Как именно остановить? – поинтересовался Рагнар.

– Не позволить им добраться до Беббанбурга, а как же еще? В тот день, когда Гутред доставит сестру и тело святого Кутберта в Беббанбург, Эльфрик даст ему две сотни копейщиков. Но датчанам это не по нраву! Они худо-бедно мирились с Гутредом, но только потому, что тот был слишком слаб, чтобы ими командовать. Но если он получит от Эльфрика пару сотен превосходных копейщиков, датчане раздавят его, как вошь. Полагаю, Ивар уже собирает войска, чтобы помешать этому.

– Значит, они взяли с собой тело благословенного святого Кутберта? – спросил Беокка.

Архиепископ нахмурился, глядя на него, и заметил:

– Ты довольно странный посол.

– Чем же, мой господин?

– У тебя плохо с глазами, верно? Альфред, должно быть, очень нуждается в людях, если посылает уродов вроде тебя. В Беббанбурге раньше был косоглазый священник. Но это было очень давно, еще во времена старого господина Утреда.

– Это был я, – охотно ответил Беокка.

– Не болтай глупости, при чем тут ты? Тот парень, о котором я говорю, был молодым и рыжеволосым. Да принеси же всем стулья, ты, безмозглый идиот! – повернулся Вульфер к слуге. – Всем шестерым! И подай мне еще хлеба.

Вульфер собирался бежать, спасаясь от войны, назревавшей между Гутредом и датчанами, и весь двор архиепископа был забит повозками, быками и вьючными лошадьми. Сокровища его большой церкви сейчас укладывали и упаковывали, чтобы переправить в какое-нибудь надежное место.

– Король Гутред забрал с собой святого Кутберта, – сказал архиепископ, – потому что такова была назначенная Эльфриком цена. Ему нужен труп святого не меньше, чем молодая жена. Надеюсь, старикан еще не выжил из ума окончательно и вспомнит, в кого именно ему следует втыкать свой член.

Я понял, что мой дядя стремится обрести могущество. Гутред был слаб, но обладал великим сокровищем – трупом святого Кутберта, и если Эльфрик сумеет заполучить его, то станет защитником всех нортумбрийских христиан. Ну а заодно сможет заработать небольшое состояние на пожертвованиях пилигримов.

– Выходит, Эльфрик возрождает Берницию, – проговорил я. – Пройдет немного времени, и он станет величать себя королем.

Вульфер посмотрел на меня с удивлением: похоже, он считал меня законченным дураком.

– Ты прав, – сказал он, – и две сотни копейщиков, которых пришлет господин Эльфрик, пробудут с Гутредом всего лишь месяц. Потом они вернутся домой, а датчане поджарят Гутреда на огне. A ведь я его предупреждал! Я говорил, что мертвый святой стоит больше двух сотен копейщиков, но король пребывал в таком отчаянии, что согласился. Словом, если вы хотите его увидеть, лучше езжайте на север.

Вульфер принял нас, потому что мы были посланниками Альфреда, но не предложил нам ни еды, ни крова и явно хотел поскорее избавиться от непрошеных гостей.

– Езжайте на север, – повторил он. – Может, вы еще найдете этого глупца живым.

Мы отправились обратно в таверну, где нас дожидались Стеапа и Брида, и я проклял трех прях, которые плетут нити наших судеб: они позволили мне приблизиться к заветной цели, а потом оставили с носом. Гизела уехала четыре дня назад, этого времени с лихвой хватало, чтобы добраться до Беббанбурга, а когда ее брат получит поддержку Эльфрика, датчане, скорее всего, устроят мятеж. Хотя последнее меня не особенно волновало. Я думал только о Гизеле.

– Мы должны отправиться на север, – сказал Беокка, – и найти короля.

– Как только ты появишься в Беббанбурге, мой дядя мигом тебя убьет, – ответил я.

Когда Беокка бежал из Беббанбурга, то прихватил все пергаменты, доказывавшие, что я истинный хозяин этих земель, и Эльфрик, зная, что́ сделал священник, вознегодовал и поклялся ему отомстить.

– Если Эльфрик беспокоится о спасении своей души, он не убьет священника, – возразил мне Беокка. – И вдобавок я посол! Он не посмеет тронуть королевского посла!

– Пока он в безопасности в Беббанбурге, – вставил Рагнар, – он может делать все, что пожелает.

– Возможно, Гутред и не добрался до Беббанбурга, – заметил Стеапа.

Я так удивился, что этот великан вообще заговорил, что как-то не обратил внимания на его реплику. И все остальные, похоже, тоже не обратили на нее внимания, потому что никто не ответил.

– Если они не хотят брака этой девушки с Эльфриком, – продолжал Стеапа, – то постараются всячески помешать этому.

– Кто «они»? – не понял Рагнар.

– Датчане, мой господин, – пояснил Стеапа.

– A Гутред вынужден путешествовать медленно, – добавила Брида.

– Почему? – спросил я.

– Ты же сам сказал, что он везет с собой труп Кутберта.

В душе моей проснулась надежда. A ведь Стеапа и Брида правы! Гутред, может, и намеревался добраться до Беббанбурга, но с трупом святого быстро не поскачешь, а датчане наверняка захотят его остановить.

– Однако вполне возможно, что Гутред уже мертв, – сказал я.

– Есть только один способ это выяснить, – заключил Рагнар.

* * *

Мы выехали на рассвете следующего дня и изо всех сил скакали по римской дороге. До сих пор мы старались беречь лошадей Альфреда, но теперь нещадно гнали их, хотя нас по-прежнему задерживал Беокка.

Потом, на исходе утра, снова начался дождь. Сперва мелкий, вскоре он сделался достаточно сильным, чтобы земля стала предательски скользкой. Поднялся сильный ветер, причем дул он в лицо. Вдалеке прогремел гром, и дождь припустил еще пуще. Мы все были забрызганы грязью, насквозь промокли и замерзли до мозга костей.

Деревья раскачивались, роняя последнюю листву под порывами ветра. В такой день хорошо сидеть дома, греясь у очага.

A потом мы увидели у дороги первые трупы. Раны двух обнаженных мужчин омывал дождь, так что кровь уже не текла. Рядом с одним из убитых валялся сломанный серп.

Еще три трупа обнаружились в полумиле к северу, у двоих убитых на шее висели деревянные кресты – значит они были саксами. Беокка перекрестил погибших.

В свете молнии, полоснувшей над холмами на западе, Рагнар указал вперед, и я увидел сквозь пелену дождя придорожное селение. Несколько низких домишек, какое-то строение, похожее на церковь, и господский дом с высоким коньком крыши, обнесенный деревянным палисадом.

У палисада было привязано с десяток коней, а когда мы появились из пелены дождя и ветра, из ворот выбежала дюжина мужчин с копьями и мечами. Они вскочили на коней и галопом поскакали по дороге нам навстречу, но замедлили ход, увидев у Рагнара и у меня на руках браслеты.

– Вы датчане? – прокричал Рагнар.

– Датчане!

Они опустили мечи и повернули коней, чтобы поехать рядом с нами.

– Вы видели поблизости каких-нибудь саксов? – спросил один из них Рагнара.

– Только мертвых.

Мы разместили лошадей в одном из домов: чтобы расширить вход и ввести животных внутрь, пришлось стащить вниз часть крыши. В доме обнаружилась семья саксов: хозяева в ужасе отпрянули от нас. Женщина заскулила и протянула к нам руки в безмолвной мольбе.

– Моя дочь больна, – сказала она.

Девочка, дрожа, лежала в темном углу. Она выглядела не столько больной, сколько перепуганной.

– Сколько ей лет? – поинтересовался я.

– Думаю, одиннадцать, мой господин, – ответила мать.

– Над ней надругались? – спросил я.

– Целых четверо мужчин, мой господин, – вздохнула женщина.

– Теперь девочка в безопасности, – сказал я и дал хозяевам монеты, чтобы оплатить починку крыши.

Мы оставили слуг Альфреда и двух человек Рагнара охранять лошадей, а сами присоединились к датчанам в большом зале дома. Посреди помещения в очаге неистово пылал огонь.

Люди, собравшиеся у очага, подвинулись, давая нам место, хотя их и удивило, что мы путешествуем в компании христианского священника.

Присутствующие подозрительно разглядывали перепачканного и взлохмаченного Беокку, но Рагнар выглядел настолько явным датчанином, что они ничего не сказали. Браслеты на руках моего друга (такие же носил и я сам) указывали на то, что он датский воин, причем самого высокого ранга.

Рагнар произвел такое сильное впечатление на предводителя собравшихся здесь людей, что тот даже слегка поклонился ему.

– Я Хакон из Онхрипума, – представился он.

– Рагнар Рагнарсон, – назвал свое имя мой друг.

Он не представил ни Стеапу, ни меня, но кивнул в сторону Бриды:

– A это моя женщина.

Хакон слышал про Рагнара, и неудивительно: это имя было хорошо известно в холмах к западу от Онхрипума.

– A мы думали, что тебя держат в заложниках в Уэссексе, мой господин! – заметил Хакон.

– Уже отпустили, – коротко ответил Рагнар.

– Тогда добро пожаловать домой, мой господин!

Нам принесли эль, хлеб, сыр и яблоки.

– Скажи, а мертвые саксы, которых мы видели у дороги, – ваша работа? – спросил Рагнар.

– Да, мой господин. Мы должны помешать саксам собраться вместе.

– Тем людям вы уж точно помешали собраться вместе, – кивнул Рагнар.

Хакон самодовольно улыбнулся.

– И чей же приказ вы выполняете? – продолжил расспросы Рагнар.

– Ярла Ивара, мой господин. Он велел нам убивать всех вооруженных саксов.

Рагнар с лукавым видом указал подбородком на Стеапу:

– Он сакс и вооружен.

Хакон и его люди посмотрели на зловещего великана.

– Он с тобой, мой господин.

– A почему Ивар отдал такой приказ? – осведомился Рагнар.

И тогда Хакон поведал нам всю историю – во всяком случае, то, что было известно ему самому.

Гутред ехал на север той же дорогой, что и мы, но Кьяртан послал людей, чтобы преградить ему путь.

– У Гутреда не больше полутора сотен копейщиков, – сказал Хакон, – а Кьяртан выставил против него двести или даже больше. Гутред и не пытался сражаться.

– И где же теперь Гутред?

– Сбежал, мой господин.

– Куда? – резко спросил Рагнар.

– Мы думаем, что на запад, мой господин, в сторону Камбреленда.

– И Кьяртан не преследовал его?

– Кьяртан, мой господин, никогда не удаляется от Дунхолма. Он боится, что Эльфрик Беббанбургский нападет на Дунхолм, стоит ему только уехать.

– A что еще приказали вам? – поинтересовался Рагнар.

– Мы должны встретиться с господином Иваром в Тре́ске, – ответил Хакон.

– В Треске?

Мой друг явно был озадачен. Это селение лежало на берегу озера в нескольких милях к востоку отсюда. И если Гутред, как считают, отправился на запад, то с какой стати Ивар собирал людей под своим знаменем на востоке? Потом Рагнар понял, в чем дело.

– Ивар хочет напасть на Эофервик?

Хакон кивнул.

– Он возьмет город Гутреда, мой господин, и тому некуда будет деваться.

– Он может поехать в Беббанбург, – предположил я.

– По пятам за Гутредом следуют всадники, – возразил Хакон, – и если он попытается отправиться на север, Кьяртан выступит снова. – Он прикоснулся к рукояти меча. – Мы навсегда покончим с саксами, мой господин. Господин Ивар будет рад твоему возвращению.

– Я никогда не стану сражаться вместе с Кьяртаном, – резко ответил Рагнар.

– Даже ради богатой добычи? – спросил Хакон. – Я слышал, в Эофервике всего полным-полно.

– Его уже грабили раньше, – заметил я. – Вряд ли там еще хоть что-то есть.

– Осталось вполне достаточно, – категорично заявил Хакон.

«Ивар действует очень умно, – подумал я. – Пока Гутред, сопровождаемый лишь небольшим отрядом копейщиков и при этом отягощенный священниками, монахами и трупом святого, скитается по Нортумбрии в страшную непогоду, его враги захватят дворец и город, включая и городской гарнизон, представляющий собой сердце королевского войска. A Кьяртан всячески мешает Гутреду добраться до Беббанбурга, где тот был бы в безопасности».

– Чей это дом? – спросил Рагнар.

– Он принадлежал саксу, мой господин, – ответил Хакон.

– Принадлежал?

– Этот сакс дерзнул обнажить меч, – объяснил командир датчан, – поэтому он и его люди теперь мертвы. В живых остались лишь две его дочери.

Он мотнул головой в противоположную сторону:

– Они в коровнике, если ты их хочешь.

Когда сгустился вечер, появились новые датчане. Все они направлялись в Треск, а этот дом был подходящим местом, чтобы укрыться от непогоды: теперь поднялся настоящий ураган. Ну а поскольку тут имелся эль, то, само собой, все воины напились. Настроение у них было превосходное: еще бы, ведь Гутред совершил ужасную ошибку. Он отправился на север с горсткой людей в уверенности, что датчане не тронут его, а теперь этим датчанам пообещали легкую добычу.

Наша компания полностью заняла одну из спальных платформ, тянувшихся вдоль стен зала.

– Вот что мы должны сделать, – сказал Рагнар, – отправиться в Сюннигтвайт.

– Причем на рассвете, – согласился я.

– Почему именно в Сюннигтвайт? – захотел узнать Беокка.

– Потому что там мои люди, – ответил Рагнар. – A именно в этом мы сейчас и нуждаемся. В надежных людях.

– Нам первым делом следует найти Гутреда, – настаивал Беокка.

– Чтобы его найти, нужны люди, – сказал я. – И мечи.

В Нортумбрии начиналась заварушка, и тот, кто хотел выжить, должен был окружить себя мечами и копьями.

Трое пьяных датчан наблюдали за тем, как мы совещаемся. Их удивляло, а возможно, и оскорбляло то обстоятельство, что в нашей беседе участвует христианский священник. Подойдя к платформе, они потребовали объяснить, кто такой Беокка и почему мы держим его при себе.

– Мы держим этого человека, – ответил я, – на тот случай, если вдруг проголодаемся.

Они вполне удовольствовались таким объяснением, и шутка обошла весь зал, порядком повеселив присутствующих.

Буря утихла ночью. Гром гремел все тише и тише, и дождь, хлеставший по соломенной кровле, потихоньку слабел и к рассвету уже едва-едва моросил. Вода капала с поросшей мхом крыши.

Мы надели кольчуги и шлемы и, когда Хакон и остальные датчане отправились на восток, в Треск, наш отряд поскакал на запад, к холмам.

Я думал о Гизеле, затерявшейся где-то в этих холмах, – жертве своего отчаявшегося брата.

– Если мы найдем Гутреда, – спросил меня на скаку Беокка, – мы сможем забрать его на юг, к Альфреду?

– Забрать на юг, к Альфреду? – удивился я. – A зачем нам это надо?

– Чтобы Гутред остался в живых. Раз он христианин, его радушно встретят в Уэссексе.

– Но Альфред хочет, чтобы он был королем здесь, – ответил я.

– Уже слишком поздно, – мрачно проговорил Беокка.

– Нет, – заявил я. – Вовсе даже не поздно.

Беокка уставился на меня так, словно заподозрил в безумии. Может, я и впрямь выглядел безумным среди всего этого хаоса, охватившего Нортумбрию, однако было одно обстоятельство, о котором Ивар не подумал. Он, должно быть, уже не сомневался, что победил. Он собирал под свои знамена воинов, а Кьяртан тем временем гнал Гутреда в самый центр страны, где ни одна армия не смогла бы долго протянуть в такой холод, под ветром и проливным дождем. Но Ивар забыл о Рагнаре. Мой друг слишком долго находился далеко отсюда, однако удержал свои земли в холмах, и на этих землях кормились люди, которые поклялись служить Рагнару.

Поэтому мы сейчас и скакали в Сюннигтвайт. К горлу моему подступил комок, когда мы галопом спустились в долину, потому что Сюннигтвайт был уже совсем рядом. A ведь именно там я провел свое детство, там меня вырастил отец Рагнара, там я научился сражаться, любил и был счастлив и там же я пережил ту страшную ночь, когда Кьяртан сжег дом Рагнара и убил всех его обитателей. Впервые с тех давних пор я вернулся сюда.

Люди Рагнара жили в селении Сюннигтвайт или рядом с холмами, но первым человеком, которого я здесь увидел, была Этне, та самая рабыня из племени скоттов, которую мы освободили у Гируума. Она несла два ведра воды и не узнала меня, пока я ее не окликнул. И тут девушка выронила ведра и с криком побежала к домам. Из низкого дверного проема появился Финан. Увидев нас, он издал восхищенный возглас, затем вышли еще несколько человек, и вот уже образовалась целая толпа, радостно выкрикивающая приветствия, потому что Рагнар вернулся наконец к своим людям.

Финан не мог дождаться, пока я спешусь; радостно ухмыляясь, он шел рядом с моей лошадью.

– Хочешь узнать, как умер Сверри? – спросил ирландец.

– Медленной смертью? – предположил я.

– Да уж, и мучительной. – Финан снова ухмыльнулся. – И мы забрали себе его деньги.

– Много денег?

– Больше, чем тебе могло бы присниться! – воскликнул он с торжеством. – И еще мы сожгли дом Сверри, оставив плакать его женщину и детей.

– Вы пощадили их?

Финан явно смутился.

– Это Этне их пожалела. Но я был доволен уже тем, что убил Сверри. – Он опять ухмыльнулся, глядя на меня сверху вниз. – Похоже, нам опять придется повоевать, да?

– Ты угадал.

– Мы должны сразиться с этим ублюдком Гутредом? – спросил Финан.

– A тебе этого хочется?

– Только представь: он прислал священника, заявив, что отныне мы должны платить деньги церкви! Мы прогнали священника.

– A я думал, ты христианин.

– Я христианин, – начал оправдываться Финан, – но будь я проклят, если отдам священнику десятую часть своих денег!

Жители Сюннигтвайта ожидали, что им придется сражаться за Ивара. Они были датчанами и в надвигающейся войне видели соперничество между датчанами и выскочками-саксами, но ни один из них не рвался в бой, потому что им не нравился Ивар. Приказ Ивара достиг Сюннигтвайта пять дней тому назад, и Ролло, который был тут главным в отсутствие Рагнара, намеренно тянул с отбытием. Теперь же решать предстояло Рагнару, и той ночью перед своим домом, у горящего под облаками огромного костра, он предложил людям высказать все, что у них на уме.

Рагнар мог бы отдать им любой приказ, но он не виделся с большинством из этих людей целых три года и теперь хотел знать, каковы их настроения.

– Я позволю им говорить откровенно, – сообщил он мне, – а потом объявлю своим людям, что мы будем делать.

– И что мы будем делать? – спросил я.

– Пока и сам не знаю, – ухмыльнулся Рагнар.

Первым говорил Ролло. Не то чтобы ему не нравится Гутред, сказал он, но он сомневается: будет ли Гутред самым подходящим королем для Нортумбрии.

– Ибо король, – высказал свое мнение Ролло, – должен быть честным, справедливым, щедрым и сильным. Гутреда же нельзя назвать ни справедливым, ни сильным. A еще он покровительствует христианам.

В толпе послышались одобрительные возгласы.

Беокка, сидевший рядом со мной и понимавший достаточно из того, что здесь говорилось, расстроился.

– Альфред поддерживает Гутреда! – прошипел он мне.

– Тише, – предупредил я.

– Гутред, – продолжал Ролло, – потребовал, чтобы мы платили дань христианским священникам.

– И вы заплатили? – спросил Рагнар.

– Нет.

– Но если не Гутред, – требовательно спросил Рагнар, – то кто тогда, по-вашему, должен стать королем?

Все молчали.

– Ивар? – предположил Рагнар, и по толпе пробежал возмущенный ропот.

Никому не нравился Ивар, но все предпочитали помалкивать, все, кроме Беокки, который открыл было рот, но замолчал, как только я ткнул его локтем в костлявые ребра.

– A как насчет ярла Ульфа? – поинтересовался мой друг.

– Он уже слишком стар, – ответил Ролло. – Кроме того, Ульф вернулся в Кайр-Лигвалид и хочет там остаться.

– Может, все-таки есть сакс, который оставил бы нас, датчан, в покое? – спросил Рагнар.

И снова никто не ответил.

– Или же найдется датчанин, достойный стать королем? – продолжал Рагнар.

– Только Гутред! – тявкнул, как пес, Беокка.

Ролло сделал шаг вперед, словно намереваясь сказать нечто важное.

– Мы повсюду последуем за тобой, господин, – обратился он к Рагнару, – потому что ты честный и справедливый, щедрый и сильный.

Это вызвало аплодисменты в толпе, собравшейся у огня.

– Это предательство! – прошипел Беокка.

– Умолкни, – велел я.

– Но Альфред велел нам…

– Альфреда здесь нет, а потому лучше замолчи по-хорошему!

Рагнар смотрел на огонь. Он был таким красивым и жизнерадостным, с таким волевым и в то же время открытым лицом, однако сейчас, казалось, пребывал в замешательстве.

Потом он взглянул на меня.

– A знаешь, Утред, ты вполне мог бы стать королем, – сказал Рагнар.

– Мог бы, – согласился я.

– Наш долг – поддержать Гутреда! – вновь тявкнул Беокка.

– Финан, – окликнул я, – рядом со мной сидит косоглазый, косолапый священник, одна рука у которого висит, словно плеть. Он страшно раздражает меня своими замечаниями. Если он вякнет еще хоть слово, перережь ему глотку.

– Но, Утред! – пискнул Беокка.

– Я дозволяю ему это единственное высказывание, – сказал я Финану, – но в следующий раз ты отправишь его прямо к праотцам.

Ирландец ухмыльнулся и вытащил меч. Священник умолк.

– Ты вполне мог бы стать королем, – снова обратился ко мне Рагнар.

Я ощущал на себе взгляд темных глаз Бриды.

– Мои предки были королями, – проговорил я, – и во мне течет их кровь. Это кровь Одина.

Мой отец, хотя и был христианином, всегда гордился тем, что его родословная восходит прямиком к богу Одину.

– И из тебя получился бы хороший король, – продолжал Рагнар. – Ибо хоть ты и сакс, но любишь датчан. Ты мог бы стать королем Нортумбрии Утредом. Почему бы и нет?

Брида все еще наблюдала за мной. Я знал, что она вспоминает ту ночь, когда погиб отец Рагнара, когда Кьяртан и его люди, издавая дикие воинственные вопли, перере́зали мужчин и женщин, которые, спотыкаясь, выскакивали из горящего дома.

– Ну? – поторопил меня Рагнар. – Ты согласен?

Не скрою, искушение было очень велико. В свое время мои предки правили Берницией, а теперь мне предлагали трон Нортумбрии. Если рядом будет Рагнар, то поддержка датчан мне обеспечена, ну а саксы станут делать то, что им скажут. Конечно, Ивар будет сопротивляться, как и Кьяртан, и мой дядя, но что с того? A воин из меня гораздо лучше, чем из Гутреда.

Однако я понимал, что быть королем – не моя судьба. Я знавал множество королей, и их жизнь была вовсе не такой уж завидной. Альфред казался буквально измотанным своими обязанностями, хотя, пожалуй, тут немалую роль сыграли его непрекращающаяся болезнь и то, что он не способен был легко относиться к делам. Однако Альфред был прав в своем самоотверженном служении долгу. Король должен править разумно, он обязан поддерживать равновесие между великими танами своего королевства, ему следует отражать натиск врагов и заботиться о том, чтобы сокровищница оставалась полна, он должен присматривать за дорогами, крепостями, армиями.

Пока я обдумывал все это, Рагнар и Брида пристально смотрели на меня, а Беокка, сидевший рядом со мной, буквально затаил дыхание. В конце концов я рассудил, что вовсе ни к чему брать на себя такую ответственность. Ну а серебро, роскошные пиры и красивые женщины – все это я вполне могу получить и так.

– Нет, моя судьба совсем иная, – сказал я.

– A вдруг ты и сам не знаешь своей судьбы? – предположил Рагнар.

Дым завитками поднимался в холодное небо, яркое от искр костра.

– Моя судьба, – сказал я, – быть правителем Беббанбурга. Я это знаю. A, сам понимаешь, Нортумбрией нельзя управлять из Беббанбурга. Но может, быть королем – твоя судьба? – обратился я к Рагнару.

Тот покачал головой:

– Мой отец, и отец моего отца, и все мои предки испокон веку были викингами. Мы плыли по морю туда, где могли разбогатеть. И действительно становились богатыми. Мы жили весело, не испытывая недостатка в эле, серебре и битвах. И если я стану королем, мне придется защищать то, что я имею, от людей, которые попытаются у меня это отобрать. В результате из викинга я превращусь в пастуха. A я хочу быть свободным. Я слишком долго пробыл заложником, и теперь мне нужна свобода. Я хочу видеть, как ветер надувает паруса, а мой меч блестит на солнце. Я не желаю обременять себя обязанностями.

Рагнар думал точно так же, как я, хотя выразил это куда более красноречиво. Внезапно он радостно ухмыльнулся, словно сбросив с плеч тяжелую ношу.

– Я желаю быть богаче любого короля, – объявил он своим людям, – и обещаю, что вы все разбогатеете вместе со мной!

– Тогда кто же должен быть королем? – спросил Ролло.

– Гутред, – ответил Рагнар.

– Хвала Господу! – воскликнул Беокка.

– Замолчи, – прошипел я.

Но людям Рагнара не слишком понравилось его решение. И верный Ролло – осунувшийся, бородатый – заговорил от имени остальных:

– Гутред покровительствует христианам. Он скорее сакс, чем датчанин. Он заставит всех нас поклоняться их прибитому гвоздями богу.

– Гутред сделает то, что ему скажут, – твердо заявил я. – A мы в первую очередь скажем ему, что ни один датчанин не станет платить десятину их церкви. Он будет таким же королем, каким был Эгберт, послушным желаниям датчан.

Беокка негодующе забрызгал слюной, но я не обратил на него внимания.

– Важно другое, – продолжал я, – кто именно из датчан будет отдавать ему приказы? Ивар? Кьяртан? Или Рагнар?

– Рагнар! – закричали все.

– И я хочу, – начал Рагнар, придвинувшись ближе к огню, так что пламя осветило его, заставив казаться больше и сильнее, – я всем сердцем желаю, – продолжил он, – увидеть Кьяртана побежденным. Если Ивар победит Гутреда, Кьяртан станет могущественнее, а Кьяртан – мой враг. Он наш общий враг. Между его семьей и моей существует кровная вражда, и я должен ему хорошенько отмстить. Мы отправимся на помощь Гутреду, но если Гутред не поможет нам взять Дунхолм, то клянусь вам: я убью его самого и всех его людей и захвачу его трон. Но я бы предпочел стоять по колено в крови Кьяртана, нежели быть королем всех датчан. Я бы предпочел стать убийцей Кьяртана, чем королем всей Земли. Я не считаю своим врагом Гутреда. Мои враги – вовсе не саксы. И не христиане. Мой заклятый враг – это Кьяртан Жестокий!

– И к тому же в Дунхолме, – сказал я, – спрятано серебро, достойное богов.

– Итак, мы найдем Гутреда, – объявил Рагнар, – и будем сражаться вместе с ним!

Мгновение назад толпа хотела, чтобы Рагнар повел их против Гутреда, но теперь все радостно приветствовали известие о том, что станут сражаться за этого короля. Тут было семьдесят человек: не слишком много, но эти люди по праву входили в число лучших воинов Нортумбрии. И сейчас они колотили мечами по щитам и выкрикивали имя Рагнара.

– Вот теперь я разрешаю тебе говорить, – обратился я к Беокке.

Но ему нечего было сказать.

И на рассвете следующего дня, под ясным небом, мы выехали на поиски Гутреда.

И Гизелы.

Часть третья Движущаяся Тень

Глава восьмая

В нашем отряде, включая Стеапу и меня, насчитывалось семьдесят шесть воинов. Все мы были верхом и при оружии, в шлемах и кольчугах или в хороших кожаных доспехах. Два десятка слуг на лошадках поменьше везли щиты и вели в поводу запасных скакунов, но эти слуги вряд ли умели воевать, так что их я не считаю. Было время, когда Рагнар мог собрать больше двух сотен воинов, но многие погибли при Этандуне, а кое-кто за те долгие месяцы, что Рагнар был заложником, нашел себе нового господина. Но и семьдесят шесть воинов – это тоже было очень даже неплохо.

– Они у меня настоящие головорезы, – гордо сказал мне Рагнар.

Он ехал под своим знаменем. То было настоящее орлиное крыло, прибитое к верхушке высокого шеста. Шлем Рагнара украшали два таких же крыла.

– Я давно мечтал об этом, – сказал он, когда мы двинулись на восток. – Все то время, пока был заложником, я мечтал отправиться на войну. Ничто не сравнится с этим, Утред, ничто!

– A женщины? – спросил я.

– Ну, пожалуй! – согласился Рагнар. – Женщины и война!

Он весело гикнул, и его конь прижал уши и сделал несколько коротких шажков, высоко поднимая ноги, как будто разделял веселье своего хозяина.

Мы возглавляли колонну, но около дюжины людей Рагнара на легконогих лошадках рыскали где-то далеко впереди. Эти дозорные, подавая друг другу знаки, сообщали вести назад, Рагнару. Они расспрашивали пастухов, собирали слухи, узнавали, какие где витают настроения. Словно гончие, вынюхивающие след, искали они Гутреда. Мы ожидали, что след его будет вести на запад, к Камбреленду, но утро близилось к концу, а наши разведчики все продолжали забирать на восток.

Мы двигались медленно, что расстраивало Беокку, но как, скажите, можно ехать быстро, толком не узнав сперва, куда следует направляться.

И вот наконец разведчики удостоверились, что след ведет на восток, и погнали своих лошадок через холмы. Мы последовали за ними.

– Гутред пытается вернуться в Эофервик, – высказал догадку Рагнар.

– Тогда он опоздал, – откликнулся я.

– A может, он в такой панике, – жизнерадостно предположил Рагнар, – что вообще не понимает, что делает.

– Очень может быть.

С нами ехали Брида и еще двадцать женщин. Брида была в кожаных доспехах, ее черный плащ скрепляла у горла брошь из серебра и черного янтаря. Из волос она соорудила высокую прическу и перевязала ее черной лентой; на боку у Бриды висел длинный меч. За то время, что мы не виделись, она выросла и превратилась в красивую стройную женщину, которую окружала аура властности и силы. Я подумал, что это оскорбляет отца Беокку, который знал Бриду еще ребенком. В детстве ее воспитывали как христианку, но она вырвалась из лап этой веры, что очень расстраивало доброго пастыря. Правда, иногда мне казалось, что гораздо больше священника смущает ее красота.

– Брида – колдунья, – прошипел мне Беокка.

– Если она колдунья, – ответил я, – то очень хорошо, что она на нашей стороне.

– Бог нас накажет, – предупредил он.

– Эта земля не принадлежит твоему богу. Это земля Тора!

Беокка перекрестился, чтобы защитить себя от зла, которое могли причинить мои слова.

– A что ты вытворял накануне, Утред? – негодующе спросил он. – Как ты вообще мог помыслить о том, чтобы стать королем?

– A почему бы и нет? – парировал я. – Среди моих предков были короли. В отличие от тебя, святой отец. Если не ошибаюсь, ты сам происходишь от свинопасов, так ведь?

Беокка не обратил на мои слова внимания.

– Король – помазанник Божий, – настаивал он. – Это избранник Господа и всего сонма святых. Святой Кутберт препоручил Нортумбрию Гутреду, это предопределено свыше. Как тебе вообще могло прийти в голову, что ты способен заменить короля?

– Пожалуй, лучше всего нам сейчас повернуться и отправиться домой, – заявил я.

– Повернуться и отправиться домой?! – пришел в ужас Беокка. – Но почему?!

– Потому что если Гутреда избрал твой Кутберт, – ответил я, – тогда святой сам сумеет его защитить. Мы не нужны Гутреду. Он может отправиться в битву в компании своего мертвого святого. Кстати, возможно, он уже так и поступил. Тебе это не приходило в голову?

– Что именно?

– Ну, вдруг Гутреда уже победили. Возможно, он уже мертв. Или носит рабские цепи Кьяртана.

– Сохрани нас, Господи, – снова крестясь, произнес Беокка.

– Но этого не произошло, – заверил я.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что в таком случае мы уже повстречались бы с беглецами из отряда Гутреда, – ответил я, хотя вовсе не был в этом уверен.

Может, как раз сейчас, пока мы с Беоккой ведем разговор, Гутред отчаянно сражается. Но я чувствовал, что Гутред жив и находится где-то не так далеко от нас. Трудно объяснить, откуда возникло это предчувствие, так же трудно, как и увидеть послание богов в упавшем пере крапивника, но я научился доверять своим ощущениям.

И не ошибся, потому что тем же утром один из разведчиков прискакал к нам по вересковой пустоши; грива его коня развевалась на ветру. Он быстро развернул лошадь, так что дерн и папоротник полетели во все стороны, и сообщил Рагнару, что в долине реки Свале видели большой отряд всадников.

– Они у Кетрехта, мой господин, – сказал разведчик.

– На нашем берегу реки? – уточнил Рагнар.

– Да, мой господин, в старой крепости. Они заперты там.

– Заперты?

– У крепости стоит второй военный отряд, мой господин, – объяснил дозорный.

Как оказалось, он сам не подъехал настолько близко, чтобы разглядеть знамена, но двое его товарищей спустились в долину, а тем временем этот первый разведчик галопом вернулся назад, чтобы принести нам весть о том, что Гутред, вероятно, где-то совсем неподалеку.

Мы поскакали быстрее. Облака мчались по небу, подгоняемые ветром, и к полудню прошел короткий дождь. Сразу после того как он прекратился, мы встретили обоих разведчиков, которые спустились в поля, лежащие у крепости, и побеседовали с воинами из второго отряда.

– Гутред в крепости, – доложил один из разведчиков.

– Тогда кто снаружи?

– Люди Кьяртана, мой господин.

Разведчик довольно ухмыльнулся, зная, что, если неподалеку обретается хоть один из людей Кьяртана, наверняка быть сражению.

– Их там шестьдесят человек, мой господин. Всего-навсего шестьдесят.

– A Кьяртан или Свен там?

– Нет, мой господин. Воинов возглавляет человек по имени Рольф.

– Ты говорил с ним?

– Говорил с ним и пил его эль, мой господин. Они наблюдают за Гутредом. Хотят убедиться, что он не сбежит. И наверняка будут удерживать его в крепости, пока Ивар не придет на север.

– Пока не придет Ивар? – переспросил Рагнар. – A не Кьяртан?

– Кьяртан останется в Дунхолме, мой господин. Так они объяснили. A еще сказали, что Ивар отправится на север, как только разместит свой гарнизон в Эофервике.

– В долине шестьдесят воинов Кьяртана! – обернувшись, прокричал Рагнар своим людям, и его рука невольно потянулась к рукояти Сокрушителя Сердец.

Так он назвал свой меч (точно так же назывался и меч его отца): мой друг желал этим показать, что на нем лежит долг отомстить за смерть Рагнара Старшего.

– Там шестьдесят человек, которых нужно убить! – добавил он, а потом крикнул слуге, чтобы тот принес его щит.

Рагнар посмотрел на разведчиков и спросил:

– За кого они вас приняли?

– Мы заявили, что служим Хакону, мой господин. Мы сказали, что ищем его.

Рагнар оделил их серебряными монетами.

– Вы хорошо справились. Итак, сколько же людей у Гутреда в крепости?

– Рольф говорит, по меньшей мере сотня, мой господин.

– Сотня? И он не попытался прогнать прочь шестьдесят человек?

– Нет, мой господин.

– Хорош король, – пренебрежительно бросил Рагнар.

– Если бы Гутред стал с ними сражаться, – сказал я, – к исходу дня у него осталось бы меньше пятидесяти человек.

– Но что же в таком случае он делает вместо того, чтобы сражаться? – заинтересовался Рагнар.

– Вероятно, молится.

Как мы выяснили позже, Гутред действительно поддался панике. Когда ему помешали добраться до Беббанбурга, он повернул на запад, к Камбреленду, рассчитывая в этой знакомой стране найти друзей. Однако непогода не позволяла ему двигаться быстро, и в поле зрения короля постоянно оставались несколько враждебных всадников. Впереди высились крутые холмы, и Гутред, опасаясь попасть в засаду, изменил свое решение и задумал вернуться в Эофервик. К тому времени он уже впал в отчаяние.

Некоторые из его копейщиков позорно бежали, рассудив, что, если они останутся с королем, их ждет верная смерть. Гутред отправил посланцев в Нортумбрию, чтобы попросить поддержки у местных танов-христиан, но оттуда помощи ждать было нечего: вспомните трупы, что мы видели у дороги.

A теперь Гутред оказался заперт в крепости. Шестьдесят человек должны были удерживать короля в Кетрехте, пока не явится Ивар, чтобы его убить.

– Если Гутред молится, – серьезно проговорил Беокка, – он непременно получит на свои молитвы ответ.

– Ты имеешь в виду, что нас послал христианский бог? – спросил я.

– A кто же еще? – возмущенно ответствовал священник, одергивая длинное черное одеяние. – Обещай, что, когда мы встретимся с Гутредом, ты позволишь мне заговорить первым.

– Думаешь, сейчас подходящее время для церемоний?

– Я посол! – запротестовал Беокка. – Не забывай об этом!

Как вздувшаяся от дождей река внезапно затопляет берега, так и Беокку вдруг захлестнуло негодование.

– Ты понятия не имеешь об иерархии! Я посол! Скажи, Утред, о чем ты вообще думал, когда прошлой ночью велел тому ирландскому дикарю перерезать мне глотку?!

– Я думал, что хоть таким образом сумею заставить тебя хранить молчание, святой отец.

– Я расскажу Альфреду о твоей жестокости. Можешь не сомневаться! Я все ему расскажу!

Священник продолжал возмущаться, но я больше не слушал, потому что мы уже миновали перевал и увидели внизу Кетрехт и изгиб реки Свале, неподалеку от южного берега которой стояла римская крепость. Ее старые земляные стены образовывали довольно широкий квадрат, внутри которого находилась деревня с расположенной в центре церковью. За крепостью виднелся каменный мост, тоже возведенный еще римлянами и являвшийся частью их огромной дороги, ведущей от Эофервика на дикий север; половина его старинного пролета уцелела до сих пор.

Когда мы подскакали ближе, я увидел, что в крепости полно людей и лошадей. На коньке церковной крыши развевался флаг, и я предположил, что это флаг Гутреда с изображением святого Кутберта. Несколько конников несли караул к северу от реки, преграждая Гутреду путь на тот случай, если он вдруг решит бежать, переправившись через брод, а шестьдесят всадников Рольфа находились в полях к югу от крепости. Они смахивали на гончих, обложивших лису в норе.

Рагнар проверил упряжь коня. Его люди готовились к бою, проверяя оружие и ожидая приказов господина.

Я бросил взгляд в долину.

Крепость была крайне ненадежным укрытием. Ее разрушенные непогодой стены полого спускались в канаву, палисада не было, поэтому можно было без труда, даже не замедлив шага, перебраться через вал. Если бы шестьдесят вражеских всадников того пожелали, они легко могли бы попасть в деревню, но они предпочитали скакать неподалеку от древних стен, выкрикивая оскорбления.

Люди Гутреда наблюдали за ними с дальнего конца деревни, некоторые сгрудились возле церкви. Они заметили наше появление на холме, но, должно быть, приняли нас за новый отряд врагов, а потому поспешили к остаткам южных укреплений.

Я пристально вглядывался в деревню. Была ли там Гизела? Я вспомнил, как она вскидывала голову, когда густые черные волосы падали ей на глаза, и невольно погнал свою лошадь еще быстрей.

Я провел больше двух лет в рабстве на корабле Сверри, но все это время мечтал о нашей встрече, поэтому сейчас не стал ждать Рагнара. Я снова пришпорил лошадь и поскакал один в долину реки Свале.

Беокка, конечно, попытался последовать за мной, писклявым голосом выкрикивая, что он, дескать, посол Альфреда, а потому должен сам вести переговоры с Гутредом, но я не обращал на него внимания, и на полпути с холма он свалился с лошади. Священник издал отчаянный вопль, и я оставил его хромать по траве в попытках изловить свою кобылу.

Позднее осеннее солнце ярко освещало землю, все еще мокрую от дождя. Облаченный в кольчугу и шлем, с сияющими браслетами и щитом из полированной бронзы, я походил на блистательного бога войны. Повернувшись в седле, я увидел, что Рагнар тоже скачет вниз по склону холма, но отклоняется к востоку, явно намереваясь отрезать путь к отступлению людям Кьяртана – те наверняка попробуют сбежать в этом направлении.

Я добрался до подножия холма и стремглав поскакал по плоской речной равнине, чтобы выбраться на римскую дорогу. Я миновал христианское кладбище, где земля была неровной, усеянной маленькими деревянными крестами, обращенными в сторону одного креста побольше, который покажет направление к Иерусалиму в тот день, когда (как верят христиане) мертвые воскреснут и восстанут из земли. Дорога вела мимо могил прямо к южному входу в крепость – туда, откуда за мной наблюдала толпа людей Гутреда.

Воины Кьяртана помчались мне наперерез, чтобы преградить путь, однако, похоже, мое появление нимало их не обеспокоило. A чего они должны были опасаться? Я выглядел датчанином, я был один, а их много, и мой меч все еще покоился в ножнах.

– Кто из вас Рольф? – крикнул я, подъехав ближе.

– Я! – Чернобородый человек направил коня ко мне. – A ты кто?

– Твоя смерть, Рольф, – ответил я, вытащил из ножен Вздох Змея и тронул пятками бока скакуна.

Конь помчался галопом, и Рольф все еще вытаскивал меч, когда я проскакал мимо и взмахнул Вздохом Змея. Клинок полоснул датчанина по шее так, что голова в шлеме отлетела назад, запрыгала по дороге и покатилась под копыта моего жеребца. Я засмеялся, потому что почувствовал радость битвы.

Впереди меня были трое, однако пока еще ни один из них не обнажил меч. Они просто в ужасе таращились на меня и на обезглавленное туловище Рольфа, покачивавшееся в седле.

Я ринулся на того, который был посередине, позволил своему коню врезаться в него и со всей силы ударил Вздохом Змея. A потом всадники Кьяртана остались позади, а передо мной оказалась крепость.

Человек пятьдесят или шестьдесят маячили у входа в нее. Только несколько из них были верхом, но почти все имели мечи или копья. И я увидел среди них Гутреда: его светлые кудри ярко сияли в лучах солнца, а рядом с ним стояла Гизела.

Я так часто пытался вызвать в памяти ее лицо за долгие месяцы разлуки, но это мне никогда не удавалось. Однако внезапно ее большой рот и дерзкие глаза показались мне такими знакомыми. Гизела была одета в белое льняное платье, перепоясанное серебряной цепочкой, льняной чепчик прикрывал ее волосы – волосы, завязанные узлом, поскольку она была замужем. Она держалась за руку брата, который наблюдал за теми странными событиями, что разворачивались перед крепостью.

Двое из людей Кьяртана последовали за мной, в то время как остальные кружили поодаль, потрясенные гибелью Рольфа и внезапным появлением военного отряда Рагнара. Я повернулся к тем двоим, что скакали за мной. Я так резко развернул коня, что его копыта заскользили по влажной грязи, но преследователи испугались и поскакали прочь.

Я ринулся за ними. Один был слишком быстрым, но лошадь второго оказалась неповоротливой, и седок, услышав стук копыт моего коня, махнул мечом назад в отчаянной попытке меня отогнать. Я принял клинок на щит, а потом вогнал Вздох Змея в спину этого человека так, что бедняга выгнулся дугой и завопил. С силой выдернув Вздох Змея, я нечаянно попал противнику в лицо. Тот рухнул с седла, и я обогнул его, держа в руке окровавленный меч, сорвал с себя шлем и устремился к крепости.

Не скрою, я поддался искушению покрасоваться. Еще бы: один человек против шестидесяти! Да еще вдобавок за мной наблюдала Гизела. По правде говоря, особая опасность мне не грозила. Эти шестьдесят человек не были готовы к бою, я застал их врасплох, а если бы они даже за мной и погнались, я смог бы укрыться среди людей Гутреда. Но всадники Кьяртана не преследовали меня. Они были слишком обеспокоены появлением Рагнара, поэтому я перестал обращать на них внимание и подъехал к Гутреду и его отряду.

– Вы что, забыли, как драться? – закричал я на них.

На Гутреда я не смотрел. Я не взглянул даже на Гизелу, хотя снял шлем, желая, чтобы она узнала меня. Я знал, что она за мной наблюдает, я чувствовал на себе взгляд ее темных глаз, чувствовал ее изумление и надеялся, что оно было радостным.

– Они все должны умереть! – воскликнул я, указывая мечом на людей Кьяртана. – Все эти ублюдки до последнего должны умереть, так ступайте же и убейте их!

И тут Рагнар нанес удар, и раздался стук щитов, ударяющихся о щиты, звон мечей, послышались вопли людей и ржание лошадей. Люди Кьяртана в ужасе рассы́пались; некоторые из них, отчаявшись найти спасение на востоке, галопом поскакали на запад.

Я посмотрел на людей Гутреда, стоявших у ворот крепости.

– Райпер! Клапа! Я хочу, чтобы вы их остановили!

Клапа и Райпер таращились на меня так, словно я был призраком, и в общем-то их можно было понять. Меня обрадовало, что Клапа до сих пор оставался с Гутредом, ведь этот человек был датчанином, а стало быть, Гутред все еще отчасти мог рассчитывать на преданность датчан.

– Клапа! Ты, эрслинг! – заорал я. – Пошевеливайся! Ты что, заснул? Садись на коня и в бой!

– Да, мой господин!

Подъехав поближе, я уставился на Гутреда сверху вниз. За моей спиной кипело сражение, и люди Гутреда, стряхнув с себя оцепенение, торопились присоединиться к сече. Но сам король словно не замечал битвы. Он просто смотрел на меня снизу вверх. Сзади него толпились священники, рядом стояла Гизела, но я смотрел лишь в глаза Гутреду и видел в них страх.

– Узнаешь меня? – холодно спросил я.

Король не нашелся, что ответить.

– Было бы неплохо, – сказал я, – если бы ты как король показал своим людям пример и убил нескольких врагов. У тебя есть конь?

Он лишь кивнул, по-прежнему не в силах заговорить.

– Тогда садись на коня и вперед! – отрывисто велел я.

Гутред кивнул и сделал шаг назад, однако, хотя его слуга вывел коня, король не сел в седло.

И в это мгновение я посмотрел на Гизелу, а она – на меня. Я увидел, что глаза ее сияют так, что могли бы разжечь костер. Я хотел было заговорить с нею, но, похоже, теперь пришел мой черед лишиться дара речи.

Какой-то священник потеребил Гизелу за плечо, словно призывая уйти подальше от поля битвы, но я слегка махнул окровавленным клинком в сторону этого человека, и тот замер.

Я снова посмотрел на Гизелу, и у меня перехватило дыхание, весь мир вокруг будто застыл. Порыв ветра приподнял локон ее черных волос, выбившихся из-под чепчика. Она откинула локон, потом улыбнулась.

– Утред, – сказала Гизела так, будто впервые произносила мое имя.

– Гизела, – только и сумел выговорить я.

– Я знала, что ты вернешься, – сказала она.

– Я думал, ты собираешься драться! – прорычал я Гутреду, и он метнулся в сторону, словно пес, которого стегнули хлыстом.

– У тебя есть лошадь? – спросил я Гизелу.

– Нет.

– Эй, ты! – крикнул я мальчишке, который таращился на меня с разинутым ртом. – Приведи мне вон ту лошадь!

И я показал на скакуна того воина, которого ранил в лицо. Теперь человек этот был мертв, его прикончили люди Гутреда, присоединившиеся к битве.

Мальчик привел мне скакуна, и Гизела взобралась в седло, не слишком изящно вздернув подол до самых бедер. Сунув грязные туфли в стремена, она протянула руку, чтобы коснуться моей щеки, и заметила:

– A ты похудел, Утред.

– Ты тоже.

– Я не знала счастья, – продолжала она, – с того самого дня, как ты уехал.

Подержав свою ладонь на моей щеке всего одно биение сердца, Гизела вдруг резко отдернула руку, сорвала с головы льняной чепец и распустила черные волосы, так что они упали ей на плечи, словно у незамужней девушки.

– Нельзя считать, что я замужем, – пояснила она. – Ведь настоящей церемонии венчания не было!

– Пока не было, – ответил я, и сердце мое буквально пело от счастья.

Я не мог отвести от Гизелы глаз. Я снова был с ней, и все долгие месяцы рабства показались мне какими-то нереальными, словно их никогда и не было.

– Надеюсь, на сегодня ты убил уже достаточно врагов? – озорно спросила она.

– Нет, не достаточно.

И мы поскакали туда, где шла сеча.

Невозможно убить абсолютно всех воинов вражеской армии. Во всяком случае, такое случается чрезвычайно редко. И не верьте поэтам, которые, рассказывая о битве, неизменно настаивают на том, что ни один враг не спасся. Интересно, что сами поэты, если вдруг им довелось участвовать в сражении, всегда обязательно выживают, даже когда все остальные гибнут. Правда, странно? Но что знают они о сражениях? Я никогда не видел ни одного поэта в «стене щитов».

В тот день у Кетрехта мы, должно быть, убили больше пятидесяти воинов Кьяртана, и, когда все вокруг обратилось в хаос, потому что люди Гутреда не видели разницы между сторонниками Кьяртана и датчанами Рагнара, некоторые враги смогли спастись.

На Финана напали двое из личной стражи Гутреда, и он убил обоих. Когда я его отыскал, на него уже налетел третий.

– Это наш человек! – закричал я Финану.

– Он похож на крысу! – прорычал в ответ ирландец.

– Его зовут Ситрик, – продолжал я, – и в свое время он принес мне клятву верности!

– И все равно он похож на крысу!

– Ты на нашей стороне? – окликнул я Ситрика. – Или вновь присоединился к войскам своего отца?

– Нет-нет, мой господин!

Ситрик побежал ко мне и упал на колени, рухнув прямо в грязь, истоптанную копытами моей лошади.

– Я все еще твой человек, господин!

– Разве ты не давал клятвы Гутреду?

– Он этого от меня никогда и не требовал.

– Но ты ему служил? Ты не сбежал обратно в Дунхолм?

– Нет, мой господин! Все это время я оставался с королем.

– Он и впрямь служил Гутреду, – подтвердила Гизела.

Я отдал ей Вздох Змея, наклонился и взял Ситрика за руку.

– Значит, ты все еще мой человек?

– Конечно, мой господин.

Ситрик вцепился в мою руку, недоверчиво глядя на меня.

– Согласись, что от тебя немного пользы, если ты не можешь победить костлявого ирландца вроде этого? – кивнул я на Финана.

– Он слишком быстрый, мой господин, – сказал Ситрик.

– Что ж, научи парнишку своим трюкам, – обратился я к Финану и потрепал Ситрика по щеке. – Рад видеть тебя, Ситрик.

* * *

Рагнар захватил двух пленных, и Ситрик узнал того, который был повыше.

– Его зовут Хогга, – сказал он мне.

– Раньше звали, – поправил я. – Теперь он мертвец Хогга.

Я знал, что Рагнар не оставит в живых ни одного из людей Кьяртана и не успокоится до тех пор, пока сам Кьяртан не умрет. То была кровная месть, питаемая ненавистью. Рагнар жаждал отомстить за гибель отца, однако Хогга и его товарищ, похоже, надеялись, что останутся в живых. Они охотно рассказывали нам про Кьяртана, у которого в Дунхолме имелось около двухсот людей. Они сказали, что Кьяртан послал большой отряд, чтобы поддержать Ивара, в то время как остальные его воины последовали за Рольфом на это кровавое поле у Кетрехта.

– Почему Кьяртан не привел сюда всех своих людей? – захотел знать Рагнар.

– Он ни за что не оставит Дунхолм, мой господин, поскольку опасается, что лорд Беббанбурга может на него напасть.

– Эльфрик угрожал ему? – спросил я.

– Этого я не знаю, мой господин, – ответил Хогга.

Вряд ли мой дядя рискнет напасть на Дунхолм. Хотя, может, он и повел бы людей на помощь Гутреду, если бы знал, где тот находится. Он был не прочь заполучить труп святого и Гизелу, но я подозревал, что он не пошел бы ради этого на крупный риск. И уж определенно мой дядя никогда не стал бы рисковать самим Беббанбургом, как и Кьяртан Дунхолмом.

– A что Тайра Рагнарсон? – вновь приступил к допросу Рагнар. – Она жива?

– Да, мой господин.

– И у нее все благополучно?

Пленники заколебались, потом Хогга скорчил гримасу.

– Она безумна, мой господин. – И понизил голос: – Она совершенно безумна.

Рагнар уставился в упор на обоих пленников. Им явно стало не по себе от его взгляда, но потом мой друг поднял глаза к небу: там от восточных холмов летела в нашу сторону какая-то птица.

– Скажите, как долго вы служили Кьяртану? – спросил он. Его голос внезапно стал тихим, почти спокойным.

– Восемь лет, мой господин, – ответил Хогга.

– Семь лет, мой господин, – сказал второй пленник.

– То есть вы служили Кьяртану еще до того, как он укрепил Дунхолм? – по-прежнему негромко проговорил Рагнар.

– Да, мой господин.

– И вы оба служили ему, – продолжал Рагнар, теперь тон его стал резким, – когда он повел людей в Сюннигтвайт и сжег дом моего отца. Когда он забрал мою сестру, чтобы сделать ее шлюхой своего сына. Когда он убил моих родителей. Так?

Оба пленника молчали. Хогга лихорадочно оглядывался по сторонам, словно искал путь к спасению, но его окружали верховые датчане с мечами. Его товарищ дрожал от страха. Потом вздрогнул и Хогга: Рагнар вытащил из ножен Сокрушителя Сердец.

– Нет, мой господин! – воскликнул Хогга.

– Да! – сказал Рагнар, и лицо его перекосилось от гнева.

Ему пришлось спешиться. Он убил обоих пленных и в ярости изрубил на куски лежащие на земле трупы. Я некоторое время наблюдал за этим, потом повернулся, чтобы посмотреть на лицо Гизелы. Оно ничего не выражало. Почувствовав мой взгляд, она повернулась ко мне с торжествующим видом. Надо же, а я боялся, что моя возлюбленная придет в ужас, став свидетельницей того, как потрошат людей.

– Они ведь это заслужили? – спросила она.

– Еще как заслужили, – ответил я.

– Вот и прекрасно!

Я заметил, что ее брат не наблюдал за расправой. Во-первых, его определенно заставила понервничать встреча со мной. Кроме того, Гутреда ужасал вид Рагнара, окровавленного, словно мясник, поэтому король отправился обратно в деревню, оставив нас с мертвецами.

Отец Беокка сумел найти каких-то священников Гутреда и, поговорив с ними, похромал к нам.

– Все улажено, – сказал он, – мы представимся королю в церкви.

И только в этот момент он заметил, что перед ним лежат две отрубленные головы и иссеченные мечами тела.

– Великий Боже, кто это сделал?

– Рагнар.

Беокка перекрестился.

– Итак, – сказал он, – мы должны встретиться в церкви. Попытайся вытереть кровь со своей кольчуги, Утред. Мы как-никак послы Альфреда!

Обернувшись, я увидел вдали горстку беглецов – они пересекали холмы, направляясь на запад. Без сомнения, эти люди переправились через реку выше по течению и присоединились на дальнем берегу к всадникам, предупредив их. Теперь и до Дунхолма дойдет весть о появлении врага. Кьяртан услышит про флаг с орлиным крылом и поймет, что Рагнар вернулся из Уэссекса. И может, даже в своем убежище, на высокой скале и за высокими стенами, он испытает страх.

Я поехал к церкви, взяв с собой Гизелу. Беокка поспешил за нами пешком, но двигался он медленно.

– Подожди меня! – кричал он. – Утред! Подожди!

Но я не внял его мольбам. Вместо этого я погнал коня еще быстрее и оставил Беокку позади.

В церкви было темно. Ее освещали только маленькое окно над дверью и несколько чахлых свечей на алтаре, который представлял собой покрытую черной тканью скамью.

Гроб святого Кутберта вместе с двумя другими сундуками с реликвиями стоял перед алтарем; там же сидел Гутред, устроившись на стульчике, на каком крестьянки доят коров; рядом с ним стояли двое мужчин и женщина. Обоих мужчин я знал: это были аббат Эадред и отец Хротверд. Женщина была мне незнакома: молодая, с пухлым хорошеньким личиком; заметно было, что она беременна. Позже оказалось, что это Осбурх, саксонка, которую Гутред взял в жены. Она переводила взгляд с меня на мужа, явно ожидая, что Гутред заговорит, но тот молчал.

С десяток воинов стояли у левой стены церкви, а у правой толпилось куда больше священников и монахов. Они о чем-то спорили, но все разом умолкли, когда я вошел.

Гизела держала меня за руку. Таким образом мы с ней и шагали по церкви, пока не оказались перед Гутредом, который, похоже, не в силах был взглянуть на меня и заговорить со мной. Один раз он открыл было рот, но так ничего и не сказал и все время смотрел куда-то мимо меня, словно надеясь, что в дверь войдет кто-нибудь менее зловещий.

– Я пришел, чтобы жениться на твоей сестре, – объявил я.

Один монах подался было вперед, словно хотел запротестовать, но товарищ оттащил его обратно, и я увидел, что боги сегодня особенно благоволят ко мне, потому что этими двумя монахами оказались Дженберт и Ида – те самые, при содействии которых я попал в рабство.

Но тут с противоположного конца церкви кто-то и вправду запротестовал:

– Госпожа Гизела уже замужем!

Я повернулся туда и увидел, что говоривший был человеком в летах, седоволосым и крепким, в короткой коричневой накидке, с серебряной цепью на шее. Когда я двинулся к нему, он вызывающе вскинул голову.

– Ага, ты Айдан, – сказал я.

Прошло четырнадцать лет с тех пор, как я покинул Беббанбург, но я узнал Айдана. Некогда он служил привратником у моего отца. Тогда его обязанностью было не впускать нежеланных гостей в большой зал, но серебряная цепь на шее говорила о том, что с тех пор этот человек явно сделал карьеру.

– Кто ты теперь, Айдан? – вопросил я.

– Управляющий лорда Беббанбурга, – мрачно ответил он.

Он меня не узнал. Да и как он мог меня узнать? Мне было девять лет, когда Айдан в последний раз меня видел.

– Значит, ты мой управляющий, – сказал я.

– Почему? – изумился он.

Потом Айдан понял, кто я, и шагнул назад, к двум молодым воинам. Шагнул непроизвольно, ведь Айдан не был трусом. В свое время он был хорошим воином, но встреча со мной потрясла его. Однако затем Айдан взял себя в руки и дерзко посмотрел мне в лицо.

– Госпожа Гизела замужем! – повторил он.

– Ничего подобного, – отозвалась она.

– Вот видишь, – сказал я Айдану.

Гутред откашлялся, словно собираясь что-то сказать, но как раз в этот момент Рагнар и его люди ввалились в церковь.

– Госпожа замужем, – раздался голос из толпы священников и монахов.

Я повернулся и увидел, что это произнес брат Дженберт.

– Она замужем за господином Эльфриком! – настаивал монах.

– За Эльфриком? – переспросил я, как будто не слышал этой новости раньше. – Замужем за этим шлюхиным сыном, за этой жалкой вошью, за этим куском дерьма?

Айдан ткнул в бок одного из воинов, стоявших с ним рядом, и тот обнажил меч. Второй воин сделал то же самое, и я сперва улыбнулся им, а потом медленно вытащил из ножен Вздох Змея.

– Вы в храме Божьем! – запротестовал аббат Эадред. – Уберите оружие!

Двое молодых воинов заколебались, но, поскольку я не вложил в ножны Вздох Змея, продолжали держать свои мечи наготове, хотя ни один из них не двинулся, чтобы напасть. Слишком много слышали они о моих ратных подвигах, да и Вздох Змея все еще был липким от крови убитых людей Кьяртана.

– Утред! – На этот раз вмешался Беокка. Он ворвался в церковь и протиснулся мимо людей Рагнара. – Утред! – воскликнул он снова.

Я повернулся к нему.

– Это мое дело, святой отец, – сказал я. – И предоставь решать его мне самому. Помнишь Айдана?

Сперва Беокка выглядел озадаченным, но потом узнал нового управляющего, который жил в Беббанбурге все то время, пока он сам был священником моего отца.

– Этот человек хочет, чтобы двое вот этих мальчишек меня убили. Но сначала, Айдан, – снова взглянул я на управляющего, – объясни мне, разве Гизела может быть замужем за человеком, с которым она даже никогда не встречалась?

Айдан посмотрел на Гутреда, словно ожидая от короля помощи, но тот по-прежнему сидел неподвижно, поэтому ему пришлось выкручиваться самому.

– Во время церемонии венчания я стоял рядом с ней вместо господина Эльфрика, – ответил он. – Это называется брак через доверенное лицо, вполне законная процедура.

– И что, потом ты лег с новобрачной в постель? – поинтересовался я, и священники с монахами неодобрительно зашипели.

– Разумеется, нет! – оскорбился Айдан.

– Если никто на ней еще не скакал, – заключил я, – значит госпожа пока не замужем. Кобыла не считается объезженной до тех пор, пока ее не оседлают и не поскачут на ней. На тебе скакали? – спросил я Гизелу.

– Пока еще нет, – ответила та.

– Она замужем, – настаивал Айдан.

– Другой человек стоял перед алтарем вместо жениха, и это считается законным браком? – спросил я.

– Так оно и есть, – тихо проговорил Беокка.

– A вот интересно, – я по-прежнему обращался к Айдану, проигнорировав замечание Беокки, – если я тебя убью, то госпожа Гизела станет вдовой?

Айдан подтолкнул ко мне одного из воинов, тот послушно шагнул вперед. Вот ведь глупец! Вздох Змея с легкостью отбил чужой меч в сторону, и кончик моего клинка уперся прямо в живот юноше.

– Неужели ты хочешь, чтобы твои кишки распластались по полу? – ласково спросил я. – Знаешь, кто я такой? Я Утред! – Теперь мой голос звучал громко и хвастливо. – Я повелитель Беббанбурга, тот самый человек, который убил Уббу Лотброксона в битве на морском берегу.

Воин сделал шаг назад.

– Я убил больше человек, чем могу сосчитать, – продолжал я, – но пусть это тебя не останавливает! Сразись со мной. Ты ведь наверняка хочешь похвастаться, что победил самого Утреда? Этот кусок жабьей слизи, Эльфрик, будет доволен, если ты меня убьешь. Он тебя щедро вознаградит. – Я снова ткнул юношу кончиком меча. – Ну же! Давай! – Мой гнев разгорался все сильнее. – Попытайся!

Однако молодой воин в испуге снова шагнул назад, и его товарищ поступил так же.

Этому вряд ли стоило удивляться, потому что ко мне присоединились Рагнар и Стеапа, а за ними стояла толпа воинов-датчан, одетых в кольчуги, вооруженных топорами и мечами.

Я посмотрел на Айдана.

– A ты можешь уползти обратно к моему дяде, – сказал я, – и рассказать ему, что он потерял невесту.

– Утред! – наконец-то подал голос король.

Но я не обратил на Гутреда никакого внимания. Вместо этого я двинулся через всю церковь туда, где сбились в кучку священники и монахи. Гизела пошла со мной – она все еще держала меня за руку. Я отдал ей Вздох Змея и остановился перед Дженбертом.

– Как ты думаешь, Гизела замужем? – спросил я его.

– Да! – вызывающе ответил тот. – Свадебный выкуп выплачен, и брак освящен! Церковью!

– Выкуп? – Я взглянул на Гизелу. – И много они тебе заплатили?

– Это мы заплатили им, – сказала моя возлюбленная. – Они получили тысячу шиллингов и руку святого Освальда.

– Руку святого Освальда? – Я чуть было не рассмеялся. – Где же вы ее взяли?

– Ее нашел аббат Эадред, – сухо произнесла Гизела.

– Скорее всего, выкопал на каком-нибудь заброшенном кладбище, – предположил я.

Дженберт ощетинился.

– Все было сделано строго по законам, мирским и Святой церкви. И эта юная женщина, – он насмешливо взглянул на Гизелу, – замужем!

Эта ядовитая усмешка на его узком, надменном лице разгневала меня, и, протянув руку, я схватил монаха за волосы, в которых была выбрита тонзура. Дженберт попытался сопротивляться, но куда там: я рывком наклонил его голову вперед и вниз, а потом так сильно вздернул правое колено, что разбил монаху лицо о кольчугу на бедре.

– Она замужем, – упрямо повторил он.

Его голос звучал хрипло из-за крови во рту. И я снова рванул его голову, на сей раз почувствовав, как зубы монаха раскрошились о мое колено.

– Так, по-твоему, Гизела замужем? – спросил я.

Он ничего не ответил, поэтому я снова дернул его голову вниз и ощутил, как нос его сломался, наткнувшись на мое обтянутое кольчугой колено.

– Я задал тебе вопрос, – сказал я.

– Госпожа Гизела замужем, – настаивал Дженберт.

Он весь трясся от злости и вздрагивал от боли. Священники шумно протестовали против того, что я вытворял, но я потерял голову, испытав внезапный приступ ярости.

Мой дядя славно выдрессировал этого монаха. Разве мог я забыть, как Дженберт сговорился с Гутредом, чтобы сделать меня рабом. Он сплел против меня заговор. Он пытался меня уничтожить, и воспоминания об этом подпитывали мою ярость, делая ее неукротимой. A какие страшные унижения пришлось мне перенести по милости этого человека на корабле Сверри. Поэтому я снова притянул к себе голову Дженберта, но на сей раз не ударил его лицом о колено, а вытащил Осиное Жало, свой короткий клинок, и перерезал монаху горло. Располосовал его одним-единственным ударом.

На то, чтобы вытащить клинок, ушло одно биение сердца, и в этот миг я увидел, как глаза монаха широко распахнулись – он не мог поверить в происходящее. Признаюсь, я и сам едва верил в то, что делаю. Но все равно сделал это. Я перерезал мерзавцу горло, и кровь его хлынула на мою кольчугу.

Дженберт, содрогаясь в агонии и пуская кровавые пузыри, рухнул на пол из влажного тростника.

Монахи и священники завизжали, словно перепуганные женщины. Никто не ожидал, что я прикончу Дженберта.

Я и сам удивился тому, что сотворил мой гнев, но не чувствовал раскаяния и не считал свой поступок убийством. Я видел в нем месть и был полностью удовлетворен содеянным. Я отомстил за каждую минуту тяжкого унизительного труда на «Торговце», за каждый удар, который нанесли мне Сверри и члены его команды. Еще раз взглянув на дергающегося в предсмертных судорогах Дженберта, я поднял глаза на его сотоварища, брата Иду.

– Гизела замужем? – требовательно спросил я у него.

– По церковным законам… – начал было Ида, слегка заикаясь, но потом запнулся, посмотрел на клинок Осиного Жала и торопливо завершил: – Нет, она не замужем, мой господин.

– Ты замужем? – спросил я Гизелу.

– Разумеется, нет, – ответила она.

Я наклонился и вытер Осиное Жало о подол одежды Дженберта. Теперь он был мертв, а в его глазах так и застыло удивление.

Один священник, самый храбрый из всех, опустился на колени над трупом монаха, но остальные церковники походили на овец, встретивших волка. Они смотрели на меня, разинув рты, слишком перепуганные, чтобы протестовать.

Беокка тоже открывал и закрывал рот, но так и не издал ни звука.

Я вложил в ножны Осиное Жало, взял у Гизелы Вздох Змея, и мы вдвоем вернулись к ее брату. Гутред таращился на труп Дженберта и на кровь, расплескавшуюся по полу и забрызгавшую подол его сестры. Он, наверное, думал, что я собираюсь поступить с ним точно так же, потому что положил руку на рукоять меча.

Но я указал Вздохом Змея на Рагнара.

– Это ярл Рагнар, – сказал я Гутреду. – Он здесь для того, чтобы за тебя сражаться. Хотя ты и не заслуживаешь его помощи. Будь моя воля, я бы вновь надел на тебя рабские кандалы и отправил чистить нужники у короля Эохайда!

– Он помазанник Божий! – запротестовал отец Хротверд. – Проявляй к нему уважение!

Я поднял Осиное Жало, проговорив:

– И ты мне тоже никогда не нравился.

Беокка, в ужасе от моего поведения, отпихнул меня в сторону и поклонился Гутреду. Он страшно побледнел, и неудивительно – на его глазах только что убили монаха. Но даже это не могло заставить Беокку забыть о своей блистательной миссии – он ведь был послом восточных саксов.

– Позволь приветствовать тебя от имени, – начал он, – Альфреда Уэссекского, который…

– Позже, святой отец, – перебил я.

– Позволь приветствовать тебя… – сделал новую попытку Беокка – и жалобно пискнул, когда я оттащил его назад.

Священники и монахи явно решили, что я собираюсь его убить, потому что некоторые из них закрыли глаза.

– Позже, святой отец, – повторил я, выпуская Беокку. Потом посмотрел на Гутреда: – Итак, что ты теперь будешь делать?

– В каком смысле?

– Ну как же, мы прогнали твоих врагов, которые держали тебя в осаде, поэтому теперь ты волен уйти. И я спрашиваю: что ты собираешься делать?

Вместо короля ответил Хротверд:

– Первым делом мы накажем тебя!

Священника обуял гнев. Он кричал, что я убийца, язычник и грешник, что Бог отомстит Гутреду, если тот позволит мне остаться безнаказанным. Королева Осбурх в ужасе взирала на Хротверда, который громко выкрикивал свои угрозы: растрепанный, в ярости брызжущий слюной – ну просто настоящий фанатик.

– Единственная надежда Халиверфолкланда, – выкрикивал он, – это наш союз с Эльфриком Беббанбургским! Пошлите госпожу Гизелу господину Эльфрику и убейте язычника! – Он указал на меня.

Гизела все еще стояла рядом, вцепившись в мою руку. Я промолчал.

Аббат Эадред, который выглядел теперь таким же старым, как и святой Кутберт, попытался навести в церкви порядок. Он воздел руки вверх и не опускал их, пока не воцарилась тишина, потом поблагодарил Рагнара за то, что тот уничтожил Кьяртана.

– Что мы теперь должны сделать, мой король, – повернулся Эадред к Гутреду, – так это отнести святого на север. В Беббанбург.

– Мы должны первым делом наказать убийцу! – вмешался Хротверд.

– У нас нет ничего более драгоценного, чем тело святого Кутберта, – гнул свое Эадред, не обращая внимания на гнев Хротверда, – и мы должны доставить его в безопасное место. Нам следует выехать завтра на север и отправиться в убежище в Беббанбурге.

Айдан, управляющий Эльфрика, попросил дозволения заговорить. Он сказал, что явился на юг, рискуя жизнью и веря в честность других людей, а я оскорбил его, его хозяина и нарушил мир в Нортумбрии, но он готов забыть про оскорбления, если Гутред доставит святого Кутберта и Гизелу в Беббанбург.

– Только у нас в Беббанбурге, – закончил Айдан, – святой будет в безопасности.

– Этот человек должен умереть, – настаивал Хротверд, тыча в мою сторону деревянным крестом.

Гутред занервничал.

– Если мы поедем на север, – сказал он, – против нас выступит Кьяртан.

Но Эадред был готов к такому возражению.

– Если ярл Рагнар поедет с нами, он нас защитит. Церковь заплатит ярлу Рагнару за эту услугу.

– Никто из нас не сможет считать себя в безопасности, – опять закричал Хротверд, – если убийце будет дозволено жить! – Он снова показал на меня деревянным крестом. – Этот человек убийца! Убийца! A брат Дженберт – мученик!

Монахи и священники разразились одобрительными криками, и Гутред призвал их к порядку только тогда, когда вспомнил, что перед ним – посол короля Альфреда. Гутред потребовал тишины, после чего предложил Беокке говорить.

Бедный Беокка! Он целыми днями репетировал свою речь, оттачивая каждое слово, произнося ее вслух и всячески совершенствуя. Он спрашивал у нас советов и отвергал их, бесконечно твердил одно и то же… И вот теперь настал наконец его звездный час, но я сомневался, что Гутред слышит хотя бы слово, потому что король не отрываясь смотрел на меня и Гизелу, а Хротверд тем временем все еще ядовито шипел ему в ухо.

Но Беокка бубнил и бубнил, восхваляя Гутреда и королеву Осбурх, заявляя, что они Божественный свет Севера, и в результате нагнал скуку на всех, кто был в состоянии его слушать.

Некоторые из воинов Гутреда потихоньку издевались над оратором, корча рожи и изображая из себя косоглазых. Наконец Стеапа, которому это порядком надоело, встал рядом с Беоккой, положив руку на рукоять меча. Стеапа был добрым человеком, но внешность имел поистине устрашающую. Настоящий великан, да еще с туго обтянутым кожей черепом, так что на лице этого человека не отражалось ничего, кроме яростной ненависти или волчьего голода.

Стеапа свирепо оглянулся по сторонам, словно бросая вызов любому, кто еще посмеет унизить священника, и все затихли в благоговейном страхе.

Беокка, разумеется, решил, что присутствующих заставило замолчать его красноречие. Он закончил свою речь тем, что отвесил Гутреду низкий поклон, а затем вручил ему подарки от Альфреда. Во-первых, книгу – Альфред утверждал, будто сам перевел ее с латыни на английский, и вполне возможно, что так оно и было. С поклоном вручая королю тяжелый том в украшенной драгоценностями обложке, Беокка сказал, что там полно христианских назиданий. Гутред повернул книгу вверх ногами, разобрался, как расстегивать замок на обложке, посмотрел на перевернутую страницу и заявил, что это самый ценный подарок, который он когда-либо получал. То же самое он сказал о втором подарке – мече. Меч и впрямь был хорош: франкский клинок, серебряная рукоять, а головка эфеса была сделана из большого, чистой воды кристалла. Последний из даров, без сомнения, был самым драгоценным – рака из чистейшего золота, украшенная яркими гранатами. В ней хранились волоски из бороды святого Августина Контварабургского. Даже на аббата Эадреда, стража самого святого трупа Нортумбрии, подарок произвел впечатление: он так и подался вперед, чтобы прикоснуться к сверкающему золоту.

– Король Альфред вложил в свои дары особый смысл, – сказал Беокка.

– Давай покороче, – пробормотал я, и Гизела сжала мою руку.

– Я был бы безмерно рад услышать это послание, – вежливо проговорил Гутред.

– Книга означает учение, – сказал Беокка, – потому что христианский король должен быть просвещенным, в отличие от невежественных варваров. Меч – инструмент, с помощью которого мы защищаем учение и Царство Божие на земле, а кристалл на эфесе символизирует внутреннее зрение, позволяющее нам понимать волю нашего Спасителя. A волосы из бороды святого Августина, мой господин, напоминают нам, что без Бога мы ничто и без Святой церкви подобны мякине на ветру. И Альфред Уэссекский от души желает тебе, мой господин, долгой и благочестивой жизни, он надеется, что ты будешь по-христиански управлять просвещенным королевством, и да минуют тебя всяческие опасности.

Гутред произнес в ответ благодарственную речь, однако закончил ее жалобным вопросом:

– Альфред Уэссекский пошлет Нортумбрии помощь?

– Помощь? – переспросил Беокка, не уверенный, как на это лучше ответить.

– Мне нужны копейщики, – пояснил Гутред.

Интересно, неужели он рассчитывал продержаться под натиском Кьяртана достаточно долго, чтобы до него успели добраться какие-нибудь войска восточных саксов.

– Альфред послал меня, – ответил я за Беокку.

– Убийца! – возмущенно воскликнул, словно выплюнув это слово, Хротверд.

Он все никак не мог угомониться.

– Альфред послал меня, – повторил я.

Я выпустил руку Гизелы и присоединился к Беокке и Стеапе, которые стояли посреди нефа. Беокка слегка взмахнул руками, словно веля мне отойти и вести себя тихо, но Гутред желал услышать, что я скажу.

– Больше двух лет тому назад, – напомнил я ему, – Эльфрик сделался твоим союзником, и ценой этого союза стала моя свобода. Он пообещал тебе уничтожить Дунхолм, однако я слышал, что Дунхолм все еще стоит и Кьяртан все еще жив. Вот и верь после этого обещаниям Эльфрика. Однако, похоже, ты до сих пор думаешь, что, если отдаешь ему сестру и мертвого святого, Эльфрик будет сражаться на твоей стороне. Да?

– Убийца! – вновь прошипел Хротверд.

– Беббанбург находится в двух днях пути отсюда, – продолжал я, – и, чтобы туда попасть, тебе понадобится помощь ярла Рагнара. Но ярл Рагнар – мой друг, а не твой. И он никогда меня не предавал.

Лицо Гутреда дернулось при упоминании о предательстве.

– Нам не нужны язычники-датчане, – прошипел Гутреду Хротверд. – Нам следует вновь посвятить себя Господу, мой король, здесь, в реке Иордан, и тогда Иисус проведет нас целыми и невредимыми через земли Кьяртана!

– Иордан? – спросил стоявший за моей спиной Рагнар. – Где это?

Я всегда думал, что река Иордан находится в Святой земле, но оказалось, что она здесь, в Нортумбрии.

– Река Свале, – прокричал Хротверд, словно обращаясь к сотням человек, – та самая река, где святой Паулинус крестил Эдвина, первого христианского короля нашей страны! Тысячи людей были крещены здесь! Это наша священная река! Наш Иордан! И если мы погрузим свои мечи и копья в Свале, Господь благословит их! Нас нельзя будет победить!

– Без ярла Рагнара Кьяртан разорвет вас на куски, – пренебрежительно бросил я Хротверду. – A ярл Рагнар, – я снова взглянул на Гутреда, – мой друг, а не твой.

Гутред взял жену за руку и, собрав всю свою храбрость, посмотрел мне в глаза.

– Что ты посоветуешь мне делать, господин Утред?

Мои враги – а их в тот день собралось в церкви очень много – заметили, что король назвал меня господином Утредом, и по толпе пробежал возмущенный ропот.

Я сделал шаг вперед и ответил:

– Все очень просто, мой господин.

Я и сам толком не знал, что собираюсь сказать, и тут вдруг меня осенило.

Три коварные пряхи решили надо мной подшутить, а может, удостоить судьбы такой же золотой, как и судьба Гутреда, потому что внезапно все и впрямь показалось мне очень простым.

Король выжидающе смотрел на меня.

– Ивар пришел в Эофервик, мой господин, – сказал я, – а Кьяртан послал людей, чтобы не позволить тебе добраться до Беббанбурга. Эти люди пытаются обратить тебя в бегство. Тогда они захватят твои крепости и твой дворец, уничтожат твоих сторонников-саксов, а затем возьмут в плен и убьют тебя самого.

– И?.. – жалобно спросил Гутред. – Что же нам делать?

– Ясное дело что: мы запремся в крепости, мой господин. В безопасном месте.

– Где? – уточнил король.

– В Дунхолме, – ответил я. – Где же еще?

Гутред молча уставился на меня. Все молчали. Даже церковники, всего мгновение назад вопившие, требуя моей смерти, утихли. A я вспомнил Альфреда, который в ту ужасную зиму, когда весь Уэссекс, казалось, был обречен, думал не только о том, чтобы выжить, но и о том, чтобы победить.

– Если мы выступим на рассвете, – продолжал я, – и будем двигаться быстро, то через два дня мы возьмем Дунхолм.

– И ты сможешь это сделать? – спросил Гутред.

– Нет, мой господин, – ответил я, – мы сможем это сделать.

Хотя я не имел ни малейшего представления, как именно. Все, что я знал: нас мало, а врагов у нас без счета, и до сих пор Гутред смахивал на мышь в лапах котов, однако пришло время нанести ответный удар. A Дунхолм, поскольку Кьяртан послал множество своих людей охранять подступы к Беббанбургу, был сейчас слаб как никогда.

– Мы сможем это сделать, – заявил Рагнар и подошел, чтобы встать рядом со мной.

– Ну, тогда мы сделаем это, – заключил Гутред.

Таким образом, все было решено.

Священникам не понравилось, что я остался безнаказанным. A еще меньше им понравилось, что Гутред отмел все их жалобы и попросил меня пойти с ним в маленький дом, в котором поселился.

Гизела тоже пошла туда. Она встала у стены и наблюдала за нами. В комнате горел небольшой очаг. Был холодный полдень – первые заморозки, ибо надвигалась зима.

Гутред был явно смущен, оказавшись почти наедине со мной. Он слегка улыбнулся.

– Прости меня, Утред, – запинаясь, проговорил он.

– Ты ублюдок! – ответил я.

– Утред… – начал он, но не смог придумать, что еще сказать.

– Ты кусок горностаева дерьма, – сказал я, – настоящий эрслинг.

– Я король, – возразил он, пытаясь обрести достоинство.

– Тогда ты королевский кусок горностаева дерьма. Эрслинг на троне!

– Я… – Однако он не смог подобрать слов, поэтому сел на единственный в комнате стул и беспомощно пожал плечами.

– Но ты рассудил правильно, – заметил я.

– Да? – Его лицо прояснилось.

– Предполагалось, что ты пожертвовал мной, чтобы войска Эльфрика сражались на твоей стороне. И что с его помощью ты раздавишь Кьяртана, как вошь. Однако это не сработало! Кьяртан все еще здесь, и Эльфрик называет себя повелителем Берниции, а твои подданные-датчане не сегодня завтра восстанут. Так, спрашивается, чего ради я провел в рабстве больше двух лет?

Он ничего не ответил.

Я отстегнул с пояса меч, снял через голову тяжелую кольчугу и уронил ее на пол. Гутред озадаченно наблюдал за тем, как я стаскиваю рубашку с левого плеча. A потом я показал ему шрам, который Хакка оставил у меня на руке.

– Ты знаешь, что это такое? – спросил я.

Гутред покачал головой.

– Это клеймо раба, мой король. У тебя такого нет?

– Нет, – ответил он.

– Значит, я получил его за тебя. И добро бы я еще пострадал ради пользы дела. Однако что получилось? Ты беглец, которым вовсю манипулируют священники. A ведь я еще давно советовал тебе убить Ивара.

– Я должен был это сделать, – признал Гутред.

– И ты позволил этому жалкому ублюдку Хротверду обложить десятиной датчан?

– Это было сделано ради того, чтобы возвести гробницу, – ответил Гутред. – Хротверду приснился вещий сон. Он сказал, что с ним говорил сам святой Кутберт.

– Кутберт что-то очень болтлив для покойника, не находишь? Не пора ли вспомнить, что этой землей правишь ты, а не святой Кутберт?

На Гутреда было жалко смотреть.

– Но христианская магия всегда помогала мне, – проговорил он.

– Ничего подобного, – пренебрежительно бросил я. – Кьяртан жив, Ивар жив, датчане вот-вот восстанут. Забудь про христианскую магию! У тебя теперь есть я и ярл Рагнар. Он лучший человек в твоем королевстве. Позаботься о нем. Слышишь?

– И о тебе, Утред. Я позабочусь о тебе, обещаю.

– Ну, положим, об Утреде я и сама позабочусь, – вмешалась Гизела.

– Не забывай, что скоро ты будешь моим шурином, – сказал я Гутреду.

Тот кивнул и слабо улыбнулся:

– Гизела всегда верила, что ты вернешься.

– A ты небось думал, что я уже мертв?

– Я надеялся, что ты жив, – улыбнулся Гутред и встал. – Поверишь ли ты, если я скажу, что по тебе скучал?

– Да, мой господин, поверю, потому что я тоже по тебе скучал.

– Правда? – с надеждой спросил он.

– Да, мой господин, правда.

И, как ни странно, я не лгал. Я думал, что ненавижу Гутреда, но, когда снова его увидел, понял, что это не так. За это время я начисто позабыл о его невероятном обаянии. Этот человек все еще нравился мне.

Мы обнялись.

Гутред поднял шлем и пошел к двери, которая представляла собой кусок ткани, приколоченный гвоздями к притолоке.

– Я оставлю тебя на сегодняшнюю ночь в своем доме, – улыбаясь, сказал он. – Вас двоих, – добавил он.

Он так и поступил.

* * *

Гизела.

Даже теперь, в глубокой старости, когда я иногда вижу девушку, которая напоминает мне Гизелу, у меня перехватывает дыхание. До самой смерти не забуду я эту размашистую походку, эти черные волосы, стройную талию, изящные движения и непокорно вскинутую голову. Когда я вижу похожую девушку, мне кажется, что я снова вижу Гизелу, и (к старости я совсем выжил из ума и стал сентиментальным глупцом) я часто ловлю себя на том, что на глаза мои навернулись слезы.

– Вообще-то, у меня уже есть жена, – сказал я Гизеле той ночью.

– Ты женат? – удивилась она. – И кто эта женщина?

– Ее зовут Милдрит, и я женился на ней давно, по приказу Альфреда. Она ненавидит меня, поэтому отправилась в монастырь.

– Все твои женщины туда отправляются: Милдрит, Хильда и я.

– Это правда, – развеселился я.

Такая мысль раньше не приходила мне в голову.

– Хильда велела мне отправиться в монастырь, если мне будет грозить беда, – сообщила Гизела.

– Да ну?

– Она сказала, что там я буду в безопасности. Поэтому, когда Кьяртан заявил, что хочет выдать меня за своего сына, я ушла в монастырь.

– Гутред никогда бы не выдал тебя за Свена.

– Мой брат подумывал об этом, – возразила Гизела. – Ему требовались деньги. Ему нужна была помощь, а взамен он мог предложить лишь меня.

– В качестве коровы мира?

– Точно, – кивнула Гизела.

– Тебе понравилось в монастыре?

– Я ненавидела его и вообще очень страдала все то время, пока тебя тут не было. Ты собираешься убить Кьяртана?

– Да.

– Как?

– Не знаю, – ответил я. – Вообще-то, не исключено, что его убьет Рагнар. У Рагнара больше причин разделаться с этим ублюдком.

– Когда я отказалась выйти замуж за Свена, – сказала Гизела, – Кьяртан пригрозил, что захватит меня в плен и отдаст своим людям. Дескать, распластает меня на земле и позволит своим воинам на славу попользоваться мной, а когда они закончат, бросит меня на съедение собакам. A у вас с Милдрит есть дети?

– Был один сын, – сказал я. – Но он умер.

– Мои дети не умрут. Мои сыновья будут воинами, а моя дочь станет матерью воинов.

Я улыбнулся, потом пробежал рукой вниз по ее длинной спине, так что моя дрожь передалась Гизеле. Нас укрывали три плаща, а ее волосы были влажными, потому что соломенная крыша протекала. Устилавший пол тростник был гнилым и мокрым, но мы были счастливы.

– Ты стала христианкой в своем монастыре? – спросил я.

– Еще чего не хватало.

– И монахи не возражали?

– Я дала им серебро.

– Тогда понятно.

– Не думаю, что среди датчан есть настоящие христиане, – сказала Гизела.

– Даже твой брат?

– У нас много богов, и христианский бог – просто один из них. Я уверена, что именно так и думает Гутред. Как зовут христианского бога? Монахиня сказала мне, но я забыла.

– Иегова.

– Вот видишь? О́дин, Тор и Иегова. У Иеговы есть жена?

– Нет.

– Бедный Иегова, – сказала Гизела.

«Действительно, вот бедняга», – подумал я.

Я все еще сочувствовал христианскому богу, когда под непрекращающимся дождем, хлеставшим по остаткам римской дороги и превращавшим поля в грязь, мы пересекли долину реки Свале и поехали на север, чтобы взять крепость, взять которую было невозможно. Ибо мы отправились захватить Дунхолм.

Глава девятая

На словах все выглядело очень простым. Мы поедем к Дунхолму, внезапно его атакуем и, таким образом, обеспечим Гутреду безопасное убежище, а Рагнар получит возможность отомстить. Но Хротверд был исполнен решимости помешать нам: перед тем как мы тронулись в путь, он затеял еще один ожесточенный спор.

– A как же быть в таком случае с благословенным святым? – потребовал он ответа у Гутреда. – Что станется с ним, если вы – те, кто охраняет Кутберта, – уедете?

Как я уже говорил, Хротверд был настоящим фанатиком. И одержимость его подпитывалась гневом. Я знал людей, подобных ему, людей, которых малейшее оскорбление того, что они считали самым дорогим для себя, могло повергнуть в пучину гнева. Для Хротверда самым дорогим была Церковь, и любой, кто не являлся христианином, становился его заклятым врагом. Он, кстати, сделался главным советником Гутреда именно благодаря этой своей одержимости. Гутред все еще видел в христианстве колдовство, а Хротверда считал человеком, способным творить чудеса. Да тот и впрямь смахивал на колдуна: грива нечесаных буйных волос, растрепанная борода и горящие глаза. A еще он мог похвастаться самым громким голосом, который я когда-либо слышал у мужчины. Он был холост и посвятил себя исключительно любимой религии. Люди считали, что он станет архиепископом Эофервикским после смерти Вульфера.

Гутред же, напротив, вовсе не был фанатиком. Человек рассудительный и по большей части мягкий, он искренне хотел, чтобы окружавшие его люди были счастливы, и одержимость Хротверда пугала его. В Эофервике, где большинство жителей являлись христианами, священник мог легко собрать на улицах толпу, и Гутред, чтобы удержать город от бунта, поневоле был вынужден считаться с его мнением. A еще Хротверд взял манеру чуть что угрожать Гутреду гневом святого Кутберта и пустил в ход это оружие накануне отъезда в Дунхолм.

Нашим единственным шансом захватить крепость была внезапность, а для этого следовало двигаться быстро, что, в свою очередь, предполагало: труп Кутберта, голова Освальда и драгоценное Евангелие должны остаться в Кетрехте вместе со всеми священниками, монахами и женщинами. Однако отец Хротверд настаивал на том, что наш первейший долг – защищать святого Кутберта.

– Если святой попадет в руки к язычникам, – громко внушал он Гутреду, – он будет осквернен!

Разумеется, Хротверд был прав. Язычники мигом сорвали бы со святого Кутберта нагрудный крест и его прекрасное кольцо, а потом скормили бы труп свиньям, содрали бы украшенную драгоценностями обложку с Линдисфаренского Евангелия, а его страницы пошли бы на то, чтобы подтирать задницы датчан.

– Твой первейший долг – защищать святого! – орал на Гутреда Хротверд.

– Наш первейший долг, – резко ответил я, – охранять короля.

Священники, конечно, поддерживали Хротверда, а тот, стоило мне вмешаться, обратил свою ярость на меня. Я был в его глазах убийцей, язычником, еретиком, растлителем, – словом, страшным грешником, и если Гутред желал сохранить свой трон, ему следовало немедленно предать меня суду. Из всех церковников один только Беокка пытался успокоить лохматого священника, но ему быстро заткнули рот. Священники и монахи заявили, что Гутред будет проклят Богом, если бросит Кутберта, и в результате король выглядел смущенным и сбитым с толку. Всем этим глупым препирательствам положил конец Рагнар.

– A вы спрячьте святого, – предложил он.

Моему другу пришлось трижды повторить это, прежде чем его услышали.

– Спрятать? – переспросил аббат Эадред.

– Где? – пренебрежительно спросил Хротверд.

– Здесь есть кладбище, – сказал Рагнар. – Закопайте его. Кто будет искать труп на кладбище?

Клирики молча таращились на ярла. Аббат Эадред открыл было рот для протеста, но предложение выглядело таким резонным, что слова замерли у него на губах.

– Закопайте его, – продолжал Рагнар, – а потом ступайте на запад в холмы и ждите нас там.

Хротверд пытался протестовать, но Гутред поддержал Рагнара. Он назначил десятерых воинов, которые должны были остаться, чтобы защищать священников, и утром, когда мы отправились в путь, эти люди копали временную могилу на кладбище, где предполагалось спрятать труп святого и другие реликвии.

Люди из Беббанбурга тоже остались в Кетрехте. Я лично настоял на этом. Айдан хотел отправиться с нами, но я ему не доверял. Он легко мог меня погубить, поехав вперед и сообщив о нашем приближении Кьяртану. Поэтому мы забрали всех его коней, так что Айдану со своими людьми поневоле пришлось остаться со священниками.

Осталась и Осбурх, беременная жена Гутреда. Аббат Эадред явно видел в ней заложницу, обеспечивавшую возвращение супруга, и, хотя Гутред ужасно суетился вокруг молоденькой жены, я чувствовал, что он не особенно сожалеет, что вынужден ее оставить. Осбурх была такой же набожной и вечно склонной к слезам, как и Милдрит. Хротверд был ее духовником, и я подозревал, что она пересказывает мужу в постели проповеди этого лохмача.

Гутред заверил жену, что за время нашего отсутствия никакие датчане не приблизятся к Кетрехту, хотя сам он не мог быть в этом уверен. Увы, вполне могло оказаться иначе, и по возвращении мы увидим, что все оставшиеся здесь убиты или взяты в плен. Но в любом случае, если мы намеревались захватить Дунхолм, следовало отправляться немедленно и двигаться быстро.

Имелись ли у нас хоть какие-то шансы на успех? Дунхолм был надежной, неприступной крепостью, за стенами которой человек мог благополучно состариться, не обращая внимания на врагов. A нас было меньше двухсот человек, не считая десятка женщин, настоявших на том, чтобы отправиться с нами. Одной из них была Гизела. Она, как и остальные женщины, облачилась в штаны и короткий кожаный плащ.

Отец Беокка тоже присоединился к нам. Я сказал, что ему за нами не поспеть, и, если он отстанет, мы его бросим, но священник и слышать не хотел о том, чтобы остаться в Кетрехте.

– Мое место как посла, – торжественно объявил он, – рядом с Гутредом.

– Твое место – рядом с другими священниками, – ответил я.

– Я все равно поеду! – упрямо заявил Беокка, и мне не удалось его переубедить.

Беокка попросил нас привязать его ноги к подпруге, чтобы он не свалился, после чего неплохо выдержал быструю скачку. Хотя для него она наверняка была сущей мукой, священник ни разу не пожаловался.

Я подозревал, что на самом деле Беокке хотелось увидеть настоящую битву. Ведь у этого косоглазого, хромого калеки, священника и педантичного ученого с пальцами, вечно забрызганными чернилами, было сердце воина.

Мы оставили Кетрехт на рассвете. Стояла поздняя осень, струи дождя прошивали туман. Уцелевшие всадники Кьяртана, вернувшиеся на северный берег реки, держались позади нас. Теперь их осталось восемнадцать, и мы позволили им следовать за нами. Чтобы сбить врагов с толку, мы не остались на римской дороге, тянувшейся через низменность прямо к Дунхолму, а через несколько миль свернули на северо-восток, к дороге поуже, что вела в невысокие холмы.

Еще не наступил полдень, когда сквозь облака проглянуло солнце. Но оно висело низко, тени были длинными. Птицы собирались в стаи под облаками.

Сейчас крестьяне по всей стране забивали скот. Коров, быков и свиней, разжиревших на обильных осенних желудях, резали на мясо, которое солили в бочках или коптили на кострах. Дубильные ямы воняли навозом и мочой. Овцы спускались с пастбищ высоко в холмах, и их загоняли в овчарни. Повсюду в долинах раздавался стук топоров – люди заготавливали дрова на зиму.

Несколько деревень, через которые мы проехали, оказались пусты. Жителей, должно быть, предупредили о приближении всадников, и все спрятались в лесах, ожидая, пока мы проедем, и молясь, чтобы нам не пришло в голову остановиться и начать грабить.

Мы ехали дальше, все поднимаясь и поднимаясь вверх по холмам, и я не сомневался, что следующие за нами всадники уже послали гонцов по римской дороге, чтобы предупредить Кьяртана: мы отклонились на запад, желая обогнуть Дунхолм. Кьяртан должен был поверить, что Гутред вновь предпринял отчаянную попытку добраться до Беббанбурга. Я надеялся, что, если мы обманем Кьяртана, он отправит из своей крепости еще людей, чтобы перекрыть на западе переправу через Виир.

Мы провели в этих холмах ночь. Снова пошел дождь. У нас имелось небольшое укрытие – в лесу, что рос на южном склоне, стояла хижина пастуха. Там смогли переночевать женщины, в то время как остальные скорчились вокруг костров, пытаясь согреться. Я знал: разведчики Кьяртана наблюдают за нами, расположившись по другую сторону долины, но надеялся, что они уже поверили, будто мы движемся на запад.

Капли дождя с шипением исчезали в огне, а Рагнар, Гутред и я расспрашивали тем временем Ситрика, заставляя парнишку вспоминать все о том месте, где он вырос. Я сомневался, что узнаю что-либо новенькое: Ситрик уже давно рассказал мне все, что знал, и я часто думал об этом, пока работал веслом на судне Сверри. Но сейчас я снова слушал объяснения Ситрика о том, что палисад Дунхолма тянется вокруг всей вершины скалы и прерывается только в одном месте – на южной стороне, где скала слишком крута, чтобы по ней мог вскарабкаться человек. Воду защитники Дунхолма брали из колодца на восточной стороне утеса.

– Колодец находится снаружи палисада, – сказал нам Ситрик, – чуть ниже крепости.

– Но он наверняка обнесен своей стеной?

– Да, мой господин.

– A что, склон там и вправду крутой? – спросил Рагнар.

– Очень крутой, мой господин, – кивнул Ситрик. – Помню, как однажды с него упал мальчик. Он ударился головой о дерево и стал дурачком. К западу есть второй колодец, – добавил он, – но им редко пользуются. Вода там темная.

– Выходит, водой и едой Дунхолм обеспечен, – горько проговорил Гутред.

– Мы не можем взять его в осаду, – сказал я, – у нас не хватит людей. Значит, восточный колодец, – повернулся я к Ситрику, – находится среди деревьев. Сколько их там?

– Деревья там растут густо, мой господин, – ответил он. – Грабы и платаны.

– И в палисаде крепости должны быть ворота, чтобы люди могли добираться до колодца. Так?

– Да, мой господин, там действительно есть ворота, через которые выпускают за водой женщин.

– A реку можно пересечь?

– Вряд ли, мой господин.

Ситрик очень хотел нам помочь, но голос его звучал уныло, пока мальчик описывал, как быстро течет Виир, опоясывая скалу Дунхолма. Река там достаточно мелкая, чтобы можно было перейти ее вброд, сказал он, но опасная: повсюду полно скрытых омутов, водоворотов и сплетенных из ивняка сетей для рыбы.

– Осторожный человек может пересечь реку днем, мой господин, но никак не ночью.

Я пытался припомнить, что видел, когда, переодевшись Торкильдом Прокаженным, долгое время простоял у крепости. Я вспомнил, что склон резко обрывается к востоку, и там неровная земля, полная пеньков и валунов. Но даже ночью можно при желании спуститься по этому склону к берегу реки. A еще я вспомнил отвесный склон скалы, скрывающий из виду реку вниз по течению, и понадеялся лишь, что на самом деле он не такой крутой, каким запечатлелся в моей памяти.

– Вот что мы должны сделать, – сказал я. – Добраться до Дунхолма завтра к вечеру. Как раз перед наступлением темноты. A потом атаковать на рассвете.

– Если мы появимся до темноты, – заметил Рагнар, – враги нас увидят и приготовятся.

– Мы не сможем попасть туда в сумерках, потому что ни за что не найдем дорогу. Кроме того, я как раз и хочу, чтобы они приготовились.

– Что? – удивленно переспросил Гутред.

– Если защитники крепости увидят людей к северу от Дунхолма, они выставят на укрепления гарнизон. Они пошлют всех людей охранять ворота. Но мы атакуем в другом месте.

Я посмотрел через костер на Стеапу.

– Ты боишься темноты, верно?

Великан уставился на меня через огонь. Он не хотел признаваться, что и ему тоже ведом страх, но честность одержала верх.

– Да, мой господин.

– Но завтра ночью ты доверишься мне, когда я поведу тебя через темноту?

– Я доверюсь тебе, мой господин, – ответил он.

– Я поведу тебя и еще десять человек, – сказал я.

Теперь я знал, как можно взять неприступный Дунхолм.

Удача должна была нам сопутствовать, и, когда мы сидели в тот вечер в холодной темноте, я верил, что три пряхи приготовили для моей судьбы золотую нить. A в то, что у Гутреда судьба золотая, я всегда верил.

– Думаешь, будет достаточно всего дюжины человек? – спросил Рагнар.

– Дюжины скедугенганов, – ответил я.

Потому что именно Движущиеся Тени возьмут завтра Дунхолм. Настала пора этим странным тварям, рыщущим в ночи, оборотням и кошмарным порождениям тьмы, прийти нам на помощь.

A когда Дунхолм будет взят – если только его вообще можно взять, – нам еще предстоит убить Ивара.

* * *

Я знал, что Кьяртан поставит людей охранять брод вверх по течению Виира. Он также сообразит: чем дальше к западу мы продвинемся, тем легче нам будет переправиться через реку. И я надеялся, что это заставит его послать войска далеко вверх по течению. Если Кьяртан собирался сражаться и остановить нас, он должен был отправить воинов прямо сейчас, прежде чем мы доберемся до Виира.

Чтобы все выглядело так, будто Гутред собирается углубиться далеко в холмы, мы на следующее утро не двинулись прямо к реке, а вместо этого поскакали на северо-восток, в торфяники. Мы с Рагнаром, задержавшись на длинном, продуваемом ветром хребте, увидели, как шестеро разведчиков Кьяртана оторвались от преследующей нас группы и помчались на восток.

– Они поскакали, чтобы сообщить ему о нашем приближении, – сказал Рагнар.

– Тогда нам пора сворачивать в другую сторону, – заключил я.

– Скоро мы так и сделаем, – ответил Рагнар. – Но пока время еще не настало.

Конь Ситрика потерял подкову, и мы ждали, пока он оседлает одну из запасных лошадей, а потом еще час ехали на север. Мы медленно двигались по крутым тропинкам, ведущим вниз, в долину, где густо росли деревья.

Едва очутившись в долине, мы тут же послали Гутреда и большинство всадников вперед, все еще по тропкам, ведущим на запад, в то время как двадцать людей остались ждать под деревьями.

Разведчики Кьяртана при виде Гутреда и остальных, поднимающихся по направлению к дальним торфяникам, беспечно последовали за ними. Теперь наших преследователей было только девять, остальных послали с донесением в Дунхолм. Все девять сидели верхом на небольших легконогих лошадях, идеально подходивших для того, чтобы ускакать, если мы повернемся и ринемся на них, но они не ожидали, что кто-то останется под деревьями.

Люди Кьяртана проделали уже полпути через лес, когда увидели ожидающего впереди Рагнара. Тогда они повернули и во весь опор поскакали прочь, но мы разделились на четыре группы и устроили им засаду. Рагнар был перед ними, я двигался сзади, чтобы отрезать им дорогу к бегству, Стеапа находился слева от них, а Ролло – справа; и тут девять всадников Кьяртана внезапно поняли, что они окружены. Они ринулись на ту группу, что возглавлял я, в попытке вырваться из густого леса, но мы впятером преградили им путь. Наши лошади были крупнее, и двое разведчиков быстро погибли – одному из них выпустил кишки Вздох Змея. Остальные семеро попытались рассыпаться по лесу, но им мешали скакать кусты куманики и деревья, и вскоре наши люди взяли их в кольцо.

Стеапа спешился, чтобы догнать последнего врага в зарослях куманики. Я увидел, как его топор взлетел и опустился, а потом услышал какой-то бесконечный вопль, который все звучал и звучал. Я подумал, что пора бы ему уже и прекратиться, но вопль все продолжался. Тут Стеапа оглушительно чихнул, потом его топор снова взвился и упал, и внезапно наступила тишина.

– Ты что, простудился? – спросил я Стеапу.

– Нет, мой господин, – ответил он, пробираясь через заросли куманики и волоча за собой труп. – Просто его вонь забила мне ноздри.

Теперь Кьяртан был слеп, хотя пока и не знал, что потерял своих разведчиков. Убив девятерых, мы протрубили в рог, подзывая Гутреда обратно. В ожидании его возвращения мы раздели трупы, сняв с них все мало-мальски ценное. Мы забрали лошадей, браслеты, оружие, несколько монет, влажный хлеб и две фляжки березового эля. На одном из мертвецов была прекрасная кольчуга. Такая красивая, что я подозревал – она сделана во Франкии. Но убитый оказался настолько худым, что кольчуга не подошла ни одному из нас, и в конце концов Гизела забрала ее себе.

– Тебе кольчуга ни к чему, – пренебрежительно бросил ее брат.

Гизела как будто не услышала его. Ее, казалось, удивило, что такая тонкая кольчуга может быть такой тяжелой, но все равно Гизела натянула ее через голову, высвободив волосы из звеньев ворота, и опоясалась одним из трофейных мечей. Потом надела черный плащ и с вызовом уставилась на Гутреда.

– Ну?

– Ты меня пугаешь, – с улыбкой ответил он.

– Вот и хорошо, – сказала Гизела, а потом подтолкнула свою лошадь к моей, чтобы кобыла постояла неподвижно, пока она будет садиться в седло.

Но Гизела недооценила вес кольчуги, и ей удалось сесть верхом лишь с большим трудом.

– Тебе идет кольчуга, – заметил я.

Так оно и было. Гизела походила на валькирию – эти девы-воительницы Одина тоже облачены в сияющие доспехи.

Теперь мы повернули на восток и поехали быстрее. Мы ехали меж деревьев, непрерывно пригибаясь, чтобы ветки не выкололи нам глаза. Мы двигались вниз по склону холма, вдоль вздувшегося от воды ручья, который должен был впадать в Виир. Едва перевалило за полдень, когда мы приблизились к Дунхолму – до него, похоже, оставалось не больше пяти-шести миль.

Теперь нас вел Ситрик: он заявил, что знает место, где мы сможем переправиться через реку. Виир, сказал нам парнишка, поворачивает на север, едва миновав Дунхолм, и расширяется, пока течет через пастбища. И там, в пологих долинах, есть несколько бродов. Ситрик хорошо знал эти земли, поскольку здесь жила его мать и в детстве ему часто доводилось гонять скот через реку.

Переправы были лучше с восточной стороны Дунхолма, с той стороны, которую Кьяртан не будет охранять. Но существовал риск, что дождь, снова начавший лить, к полудню так наполнит водой Виир, что броды исчезнут. Ну да нет худа без добра. По крайней мере, дождь скроет нас, когда мы покинем холмы и поскачем в речную долину.

Теперь Дунхолм, находившийся к северу от нас, был уже совсем недалеко, но благодаря лесистому выступу у подножия утеса нас нельзя было увидеть из крепости. Там, у подножия, сгрудилось несколько хижин.

– Хоккэйл, – сказал мне Ситрик, кивнув на это селение. – Здесь родилась моя мать.

– Твои бабушка и дедушка все еще там живут? – спросил я.

– Кьяртан убил их, мой господин, после того, как скормил мою мать псам.

– Сколько у него псов?

– Когда я жил в Дунхолме, их было сорок или пятьдесят, мой господин. Огромные твари. Они слушались только Кьяртана и его охотников. И еще госпожу Тайру.

– Собаки ее слушались? – удивился я.

– Однажды отец хотел наказать госпожу Тайру, – сказал Ситрик, – и натравил на нее собак. Не думаю, что он действительно позволил бы псам ее сожрать, скорее, он хотел просто припугнуть бедняжку, но она начала петь собакам.

– Она пела собакам? – спросил Рагнар.

Он едва ли упоминал имя Тайры за последние недели, как будто чувствовал вину за то, что так долго оставлял ее во власти Кьяртана. Я знал, что Рагнар пытался найти сестру сразу после ее исчезновения. Однажды мы даже встретились с Кьяртаном лицом к лицу, но тот яростно отрицал, что Тайра находится в Дунхолме. A потом Рагнар присоединился к Великой Армии, которая вторглась в Уэссекс, а после стал заложником – и все это время Тайра находилась в лапах Кьяртана.

Теперь мой друг внимательно посмотрел на Ситрика.

– Она пела собакам? – повторил он.

– Пела, мой господин, – подтвердил Ситрик, – и псы спокойно улеглись. Ох мой отец на них тогда и разозлился!

Рагнар нахмурился, глядя на парнишку, как будто не поверил его словам. Ситрик пожал плечами.

– Говорят, она колдунья, мой господин, – робко объяснил он.

– Никакая Тайра не колдунья, – сердито проговорил Рагнар. – Все, чего она когда-либо желала, – это выйти замуж и иметь детей.

– Но она пела собакам, мой господин, – настаивал Ситрик, – и они спокойно улеглись на землю.

– Ну, при виде нас они точно не лягут, – сказал я. – A Кьяртан наверняка выпустит псов, как только заметит нас.

– Выпустит, мой господин, – согласился Ситрик.

Чувствовалось, что парнишка очень этого боится.

– Придется, видно, и нам тоже спеть им песенку, – весело заключил я.

Мы ехали по раскисшей тропе вдоль переполненной водой канавы и наконец добрались до Виира, в котором бурлили быстрые мощные водовороты. Похоже, на брод рассчитывать нечего. Дождь пошел еще сильнее, барабаня по поверхности реки, которая волновалась, готовая выйти из высоких берегов.

На дальнем берегу высился холм, и облака висели так низко, что задевали черные голые ветви деревьев на его длинной вершине.

– Мы никогда здесь не переправимся, – сказал Рагнар.

Привязанный к седлу отец Беокка дрожал в насквозь промокшей рясе. Всадники кружили по грязи, наблюдая, как река грозит выйти из берегов. Но потом Стеапа, который сидел верхом на огромном жеребце, крякнул и просто поехал вниз по тропе к воде. Его конь сначала отпрянул от быстрой реки, но Стеапа заставил его идти вперед – до тех пор, пока вода не закипела у стремян. Тогда он остановился и поманил меня, приглашая последовать его примеру.

Стеапа хотел, чтобы самые крупные лошади преградили путь сильному течению реки. Я заставил своего скакуна встать бок о бок с конем Стеапы, потом в реку въехали еще всадники. Мы держались друг друга, образовав живую стену из лошадей, и эта стена медленно росла поперек реки Виир, имевшей здесь около тридцати – сорока шагов в ширину. Нам требовалось лишь соорудить преграду посередине, где течение было сильнее всего. И как только сто всадников очутились в воде, стараясь заставить своих лошадей стоять неподвижно, Рагнар приказал остальным переходить реку, ставшую спокойнее благодаря нашей импровизированной дамбе.

Беокка, бедняга, был в ужасе, но Гизела взяла поводья его коня и ударила пятками свою кобылу, направляя ее в воду. Мне сделалось не по себе: если бы ее лошадь вдруг смыло, тяжелая кольчуга Гизелы увлекла бы свою хозяйку на дно. Но они с Беоккой благополучно добрались до противоположного берега, а за ними по двое последовали остальные. Одну женщину и одного воина все-таки смыло, но оба благополучно выбрались – их кони нащупали ногами землю ниже по течению и достигли берега.

Как только лошади поменьше переправились, мы постепенно разрушили нашу «стену» и медленно двинулись по прибывающей воде к безопасному месту.

Хотя был еще только полдень, небо застилали густые облака. То был мрачный, промозглый, очень тяжелый день, и теперь нам приходилось взбираться по откосу, а с веток деревьев вовсю капала вода. Местами склон был настолько крутым, что нам приходилось спешиваться и вести лошадей под уздцы.

Добравшись до вершины, мы сразу повернули на север.

Теперь я видел Дунхолм, когда ветер разгонял низкие облака. Крепость казалась темным пятном на высокой скале, а над крепостью, смешиваясь с дождевыми облаками, вился дымок гарнизонных костров. Возможно, часовые на северных укреплениях тоже смогли бы нас разглядеть, не будь наши кольчуги заляпаны грязью. Впрочем, даже если бы они нас заметили, то вряд ли заподозрили бы приближение врагов. Ведь люди Кьяртана донесли в Дунхолм, что Гутред и его отчаявшиеся люди едут на запад, выискивая место, где можно будет перебраться через Виир. Однако теперь мы находились к востоку от крепости и уже пересекли реку.

Нас все еще вел Ситрик.

Мы спустились с вершины холма и направились на восток, прячась от часовых на стенах крепости, потом въехали в долину, где пенился текущий на запад ручей. Через него мы переправились довольно легко и снова начали подниматься по склону…

Все это время мы проезжали мимо убогих хижин, и испуганные люди выглядывали из-за низких дверей. То были личные рабы Кьяртана, пояснил мне Ситрик; они рубили дрова, выращивали свиней и возделывали поля, чтобы обеспечить пропитание защитников Дунхолма.

Наши лошади начали уставать. Они выдержали нелегкий путь по скользкой земле, неся на себе всадников в кольчугах, с тяжелыми щитами… Но наше путешествие практически подошло к концу, и теперь было уже не важно, видят ли нас часовые. Потому что мы приблизились к холму, на котором стоял Дунхолм, и теперь никто из его гарнизона не сможет покинуть крепость без боя, не прорвавшись сквозь наш строй.

Кьяртан отправил часть воинов на запад, приказав им найти нас, но теперь он уже не сможет послать гонцов, чтобы призвать на помощь тех своих людей, которых мы оставили позади, ибо единственная дорога, ведущая в его твердыню, находится под нашим контролем.

Поэтому мы поехали к тому узкому месту, где склон резко обрывался вниз, а дорога, перед тем как начать подъем к городским воротам, сворачивала на юг. Там мы остановились и растянулись по возвышенности. Часовым, стоявшим на стене Дунхолма, мы, должно быть, казались некоей темной армией. Все мы, включая и лошадей, были перемазаны в грязи, но люди Кьяртана могли видеть наши копья, щиты, мечи и боевые топоры. Теперь они уже поняли, что мы враги и перекрыли их единственную дорогу, но наверняка вовсю потешались над нами. Нас было совсем мало, а их крепость находилась так высоко и казалась такой неприступной!

A дождь все не прекращался, и темнота кралась по долине слева и справа от нас. Началась гроза, молнии резко и свирепо полосовали северное небо.

Мы привязали лошадей на раскисшем от дождя поле и по мере сил почистили животных и привели в порядок их копыта. Потом мы развели с десяток костров под защитой терновой изгороди. У нас ушла целая вечность на то, чтобы разжечь огонь. Многие везли с собой сухую растопку в кожаных сумках, но все промокло, как только попало под дождь.

В конце концов двое наших людей соорудили грубый навес из своих плащей, и я услышал, как металл ударил по кремню, а потом увидел первый завиток дыма. Люди защищали маленький огонек так, будто он был из чистого золота. Наконец пламя занялось, и мы смогли подложить в него влажных дров. Поленья шипели, исходя паром, и трещали, но все-таки мы хоть немного согрелись.

Увидев костры, Кьяртан понял, что его враги все еще на холме. Вряд ли он думал, будто у Гутреда достало храбрости предпринять такую атаку. Но Кьяртан, должно быть, знал, что Рагнар вернулся из Уэссекса, а также слышал, что я восстал из мертвых, и, надеюсь, той долгой ночью, когда вовсю бушевала буря, его пробирала от страха дрожь.

A во тьме ночи тем временем скользил скедугенган.

* * *

Пока еще было что-то видно, я пристально рассматривал путь, который мне предстояло проделать в темноте. Да уж, задача не из легких. Мне придется спуститься вниз по реке, потом – на юг, следуя вдоль берега. Но как раз под стеной крепости, где река исчезала из виду, скрываясь за утесом Дунхолма, путь преграждал массивный валун. То была настоящая скала, по размеру больше новой церкви Альфреда в Винтанкестере, и, если я не найду, как ее обогнуть, мне придется карабкаться на широкую, плоскую верхушку… Однако, забравшись на скалу, я стану легкой добычей для копейщиков.

Я прикрыл глаза, в которых рябило от дождя, затем пристально вгляделся снова – и решил, что, может, есть обходной путь, позволяющий обогнуть гигантский камень, держась берега реки.

– Скажи, Утред, то, что ты задумал, возможно осуществить? – спросил меня Рагнар.

– Это следует осуществить, – ответил я.

Я назначил в свой отряд Стеапу и еще десятерых человек. Гутред и Рагнар тоже хотели пойти, но я их не взял. Рагнару, по моему замыслу, предстояло возглавить нападение на высокие ворота, а Гутред просто был недостаточно хорошим воином. Да и кроме того, если вдруг король останется лежать мертвым на склонах Дунхолма, вся наша затея станет бессмысленной.

Я отвел Беокку в сторону.

– Помнишь, как в свое время мой отец велел тебе караулить меня во время штурма Эофервика? – спросил я.

– Конечно помню! – негодующе ответил тот. – A ты не послушался и удрал! Тебе все не терпелось поучаствовать в бою! Ты сам виноват, что попал в плен!

Беокка был прав: мне тогда было десять лет, и я отчаянно стремился увидеть битву.

– Если бы ты от меня тогда не сбежал, – продолжал негодовать священник, – тебя бы не взяли в плен датчане! И ты был бы сейчас добрым христианином. Я до сих пор виню себя в случившемся. Мне следовало бы связать поводья моего и твоего коней.

– Тогда бы тебя тоже взяли в плен, – ответил я. – Не важно, я хочу, чтобы сегодня ты охранял Гутреда. Оставайся с ним рядом и не позволяй ему рисковать жизнью.

Беокке такое поручение явно не понравилось.

– Но он же король! Он взрослый человек! Я не могу приказывать Гутреду!

– Скажи ему, что Альфред не желает, чтобы он подвергал свою жизнь опасности.

– Альфред, может, этого и не желает, – мрачно произнес Беокка, – но вложи меч в руку мужчины – и он теряет рассудок. Я видел, как это бывает!

– Тогда скажи, будто тебе во сне явился святой Кутберт и велел Гутреду держаться подальше от заварушки.

– Он мне не поверит!

– Поверит, – пообещал я.

– Я попытаюсь, – вздохнул Беокка. Потом он посмотрел на меня в упор здоровым глазом и спросил: – Ты сможешь это сделать, Утред?

– Не знаю, – честно ответил я.

– Я буду за тебя молиться.

– Спасибо, святой отец.

Сам я собирался молиться всем богам, каких только припомню, а потому рассудил, что еще один не повредит. В конце концов, решил я, все в руках судьбы. Три пряхи уже знали не только о наших замыслах, но и о том, чем обернутся эти планы, и мне оставалось лишь надеяться, что они не собираются в ближайшее время перерезать нить моей жизни.

Моя затея выглядела безумной, но, возможно, именно это и поможет ей воплотиться в жизнь. Когда я вернулся в Нортумбрию, в здешнем воздухе витало безумие. В Эофервике царило безумие резни, в Кайр-Лигвалиде – безумие святости, так стоит ли удивляться, что теперь у меня появилась эта отчаянная идея.

Я выбрал Стеапу, поскольку тот стоил трех или четырех воинов, и Ситрика, ведь если мы проникнем в Дунхолм, он там легко сориентируется. A еще я взял Финана, ибо ирландец был яростным и свирепым воином, а также сильного и бесстрашного Клапу и хитрого и пронырливого Райпера. Остальные шестеро членов нашего отряда были людьми Рагнара – сильными, молодыми, умеющими обращаться с оружием.

Я объяснил им, что нам предстоит сделать, после чего проследил, чтобы каждый человек из моего отряда получил черный плащ и закутался в него с ног до головы. Мы вымазали смесью грязи и пепла руки, лица и шлемы.

– Никаких щитов, – приказал я.

Мне было трудно принять такое решение, потому что щит – большое подспорье в битве, но щиты слишком тяжелые, и к тому же, если они станут ударяться о деревья и камни, поднимется шум, похожий на барабанный бой.

– Я пойду первым, – сказал я своим людям. – Будем двигаться медленно. Очень медленно. У нас впереди целая ночь.

Мы привязали себя друг к другу кожаными поводьями. Я знал, как легко человек может заблудиться в темноте, а в эту ночь тьма стояла беспросветная. Если на небе и была луна, то пряталась за сплошными тучами, из которых неустанно шел дождь, но у нас имелось три ориентира. Во-первых, сам склон. Пока я буду двигаться так, чтобы подъем оставался справа, я буду знать, что мы находимся к востоку от Дунхолма. Во-вторых, до нас доносился шум бурной реки, огибающей утес. И наконец, вдали виднелись огни самого Дунхолма. Кьяртан боялся ночного нападения, поэтому его люди швыряли горящие поленья с укреплений высоких ворот. Эти поленья освещали тропу, но ради них Кьяртану приходилось поддерживать громадный костер во дворе, и отсвет пламени этого костра виднелся поверх укреплений, отбрасывая красный отблеск на низкие, быстро несущиеся по небу тучи. Красный свет не озарял склон, но все время проглядывал вдали за черными тенями – наш багровый проводник в мокрой темноте.

У меня на поясе висели Вздох Змея и Осиное Жало. Как и остальные, я нес копье, острие которого было обмотано куском ткани, чтобы избежать случайных отблесков. Копья будут служить нам и в качестве посохов на неровной скользкой земле, и чтобы нащупывать дорогу.

Мы отправились в путь только после наступления полной темноты. Я не хотел рисковать: а вдруг какой-нибудь остроглазый часовой увидит, как мы спускаемся к реке. Но даже в темноте путешествие было сперва довольно легким – собственные костры указывали нам путь вниз по склону.

Мы двинулись прочь от крепости, чтобы никто на укреплениях не увидел, как мы покидаем освещенный кострами лагерь, а потом пробрались вниз, к реке, и там повернули на юг. Теперь наш путь вел к подножию склона, где деревья были срублены, и мне пришлось ощупью находить дорогу среди пней. Земля поросла густой куманикой и была полна ветвей срубленных деревьев. Они громко трещали, когда мы наступали на них, но шум дождя и рев бурной реки перекрывали все звуки. Мой плащ постоянно цеплялся за ветки и пни, и я порвал полу, в очередной раз высвобождая его.

Время от времени огромный зигзаг молнии освещал небо к востоку от нас; каждый раз мы застывали, и в голубовато-белом ослепительном блеске я видел высоко вверху очертания крепости. Я разглядел даже копья часовых, похожие на колючие искры на фоне неба, и подумал, что они, должно быть, промокли, замерзли и чувствуют себя несчастными. Биение сердца спустя раздавался раскат грома – всегда совсем близко, где-то прямо над нами, словно бы Тор бил своим боевым молотом в гигантский железный щит.

Я не сомневался, что боги сверху наблюдают за нами. Именно этим они всегда и занимаются в своих небесных чертогах: наблюдают за нами, простыми смертными, и потом вознаграждают нас за отвагу или наказывают за дерзость. И потому я каждый раз отчаянно вцеплялся в амулет в виде молота Тора, чтобы сказать богу: мне нужна его помощь, и раскаты грома казались мне одобрением, знаком свыше.

Склон становился все круче. Дождь струился по земле, которая местами превратилась в скользкую грязь. Все мы время от времени падали, продвигаясь на юг.

Пней стало значительно меньше, зато тут повсюду лежали валуны. Мокрые камни были скользкими, такими скользкими, что порой нам приходилось передвигаться ползком. Стало еще темнее, потому что склон нависал над нами и скрывал огни, видневшиеся раньше из-за палисада крепости. И мы скользили, и карабкались, и ругались, прокладывая путь в зловещей черноте ночи. Река, казалось, была очень близко, и я боялся сорваться с камня и упасть в быструю воду.

Потом копье, которым я нащупывал дорогу, стукнулось о камень, и я понял: мы добрались до огромного валуна, который в темноте выглядел чудовищным утесом. Мне казалось, что я видел тропинку в обход этого камня по берегу реки. Я начал исследовать этот путь, двигаясь медленно, обязательно выбрасывая вперед древко копья, прежде чем шагнуть… Но, увы, если в сумерках я видел дорогу, то теперь не мог ее найти. Камень словно нависал над самой водой, поэтому оставалась одна-единственная возможность: снова вскарабкаться на склон рядом с ним, а потом перебраться через его куполообразную верхушку.

И вот мы дюйм за дюймом стали карабкаться вверх, цепляясь за молодые деревца и носками обуви делая выемки в раскисшей земле, чтобы было куда поставить ногу.

И каждый шаг приближал нас к укреплениям Дунхолма. Кожаные ремни, которыми я всех связал вместе, продолжали цепляться за сучки; казалось, ушла целая вечность, чтобы добраться до места, откуда над палисадом был виден свет костра, указывающий путь на вершину валуна.

Вершина эта походила на довольно пологую крышу и имела примерно пятнадцать шагов в ширину. Ее западный край поднимался к укреплениям, в то время как восточный круто обрывался к реке. Все это я разглядел в свете далекой молнии, расколовшей небо на фоне северных туч. Середина верхушки валуна, то есть то место, в котором мы должны были его пересечь, находилась не более чем в двадцати шагах от стены Кьяртана, и там, на стене, стоял часовой – наконечник его копья полыхнул при свете молнии, как белый огонек.

Мы сбились в кучу рядом с камнем, и я велел всем отвязать от пояса поводья. Мы соединим их в одну длинную кожаную веревку, и я переползу через камень первым, а потом все остальные последуют за мной.

– Перебирайтесь по одному, – распорядился я. – И ждите, пока я не дерну за веревку. Если дерну три раза – это будет сигнал, что следующий должен начать переползать через камень.

Мне пришлось буквально кричать, перекрывая шум хлещущего дождя и вой ветра.

– Ползите на животе! – велел я.

Если вспыхнет молния, лежащий на камне чумазый человек в грязном плаще будет не так заметен, как воин, передвигающийся на корточках или четвереньках.

– Райпер отправится последним, – сказал я, – и заберет с собой веревку.

Мне показалось, что у нас ушло на все это полночи. Как уже упоминалось, я двигался первым. Я полз в кромешной темноте, нащупывая копьем место, где можно соскользнуть вниз.

Потом я дернул за веревку и после бесконечного ожидания услышал, что по камню ползет человек. Это был один из датчан Рагнара. Потом, друг за другом, стали перебираться остальные. Я считал своих людей. Мы помогали каждому следующему спуститься, и я молился, чтобы на небе в очередной раз не вспыхнула молния. Однако, когда Стеапа проделал уже полпути, бело-голубая разветвленная молния располосовала небо над вершиной холма и ярко осветила нас, словно червей, пойманных в ловушку огнем богов.

В этот миг я увидел, что великан весь дрожит, а потом раздался оглушительный раскат грома, и дождь как будто полил еще неистовей.

– Стеапа! – воскликнул я. – Ну же, давай!

Но он так трясся, что не мог двигаться. И мне пришлось вернуться на валун, взять его за руку и уговаривать ползти вперед. Проделывая все это, я каким-то образом потерял счет людям, уже перебравшимся через камень: я решил, что Стеапа – последний, и тут вдруг обнаружил, что Райпер все еще остается на дальней стороне валуна. Однако он быстро перебрался к нам, на ходу сворачивая веревку, а потом мы вновь прикрепили кожаные поводья к своим поясам, связались ими вместе.

Мы все продрогли и промокли насквозь, но судьба была на нашей стороне: часовые на укреплениях нас не заметили.

Мы наполовину соскользнули, наполовину упали со склона, высматривая берег реки. Здесь склон холма был куда круче, но густо порос платанами и грабами, что облегчало нам путь. Мы продолжали двигаться на юг, укрепления Дунхолма вздымались высоко справа от нас, а слева громко и зловеще шумела река.

До чего же много тут валунов. Хотя ни один из них не был таким громадным, как тот, что преградил нам путь раньше, все равно преодолеть этот участок пути оказалось нелегко. На то, чтобы оставить позади каждый следующий камень, уходило немало времени. Мало того, когда мы огибали один большущий валун наверху склона, Стеапа уронил копье, и оно со стуком покатилось вниз по камню и ударилось о дерево.

Казалось невозможным, чтобы это услышали наверху: дождь с шумом хлестал по деревьям, ветер громко завывал у самого палисада. Однако, похоже, защитники в крепости все-таки что-то заподозрили, потому что внезапно через стену перебросили горящее бревно, и оно рухнуло, ломая мокрые ветви. Бревно упало буквально в двадцати шагах от нас, и по воле случая как раз в этот момент мы остановились: я прикидывал, как лучше обогнуть очередной валун. Свет от горящего бревна был слабым, а мы были всего лишь черными тенями, затерявшимися среди теней деревьев. Мерцающее пламя быстро загасил дождь, и я шепотом велел своим людям, чтобы они присели на корточки.

Я боялся, что через стену перебросят еще что-нибудь горящее, и мои опасения подтвердились. На этот раз швырнули большую головешку, обмотанную пропитанной маслом соломой, которая горела куда ярче бревна. И снова она упала не в том месте, но свет все же достиг нас, и я молился Сурту, богу огня, чтобы тот погасил пламя. Мы сбились в кучку над самой рекой, тихие, как смерть… A потом я услышал то, что так боялся услышать.

Лай собак.

Уж не знаю, кто – сам Кьяртан или воин, который охранял этот отрезок стены, – выпустил через маленькую калитку, ведущую к колодцу, специально обученных псов.

Я слышал, как ловчие монотонными голосами выкрикивают команды, как собаки лают – и знал, что спастись, убежав с этого высокого скользкого склона, невозможно. У нас не было ни малейшего шанса быстро вскарабкаться обратно и перебраться через огромный камень. Вот сейчас свирепые псы набросятся на нас.

Я стянул ткань с наконечника копья, решив, по крайней мере, вогнать его в одну из злобных тварей, прежде чем остальные поймают нас, изувечат и сожрут. И тут еще одна молния осветила мрак ночи, и гром загрохотал так, будто настал конец света. Звук очередного раската обрушился на нас и отдался в речной долине эхом, похожим на барабанный бой.

И то было даром, который преподнес нам бог Тор, ибо надо вам сказать, что собаки очень боятся грома. На секунду небо окрасилось жемчужным цветом. Гончие жалобно заскулили. Дождь стал неистовым, капли его падали на склон, как туча стрел, и скулеж испуганных собак утонул в его шуме.

– У них ничего не выйдет! – прокричал Финан мне в ухо.

– Почему?

– От гончих не будет толку в такой дождь!

Ловчие снова стали выкрикивать команды, уже более настойчиво, и, когда дождь слегка поутих, я услышал, что псы спускаются по склону. Они не бежали вниз, а нехотя скользили. Гром привел их в ужас, молния ослепила, а неистовство дождя ошеломило. Словом, им совершенно не хотелось искать добычу. Одна зверюга подошла к нам так близко, что мне даже показалось, что я вижу блеск ее глаз, хотя вряд ли это возможно было рассмотреть в таком мраке, когда гончая казалась всего лишь черным силуэтом в мокрой темноте. Так или иначе, пес повернул обратно к вершине холма, а дождь все продолжал хлестать.

Теперь команд ловчих больше не было слышно. Ни одна из гончих не подала голоса, а потому охотники, должно быть, решили, что псы ничего не нашли.

Но все равно мы затаились, скорчившись под ужасным дождем, и довольно долгое время выжидали, пока я наконец не решил, что гончие вернулись в крепость. И только тогда мы продолжили путь.

Теперь нам предстояло найти колодец, и это было особенно трудной задачей. Мы снова сделали из поводьев длинную веревку, и Финан держал один ее конец, пока я рыскал, карабкаясь вверх по склону. Я ощупью искал среди деревьев, поскальзываясь в грязи и постоянно принимая их стволы за забор вокруг колодца. Веревка цеплялась за упавшие ветви, и дважды мне пришлось возвращаться, передвигать своих людей на несколько ярдов к югу и начинать поиски заново.

Я был уже близок к отчаянию, когда в очередной раз споткнулся и моя левая рука скользнула по обросшей лишайником древесине. Мне в ладонь воткнулась заноза. Я тяжело привалился к дереву и обнаружил, что это стена, а не какая-нибудь упавшая ветвь. Наконец-то я нашел палисад, защищающий колодец. Я дернул за веревку, чтобы остальные могли взобраться наверх и присоединиться ко мне.

Теперь мы снова ждали. Гром гремел дальше к северу, дождь слегка утих, и струи его падали теперь сильно и ровно. Мы скорчились, дрожа от холода, в ожидании первого намека на рассвет. Я опасался, что в такую погоду у Кьяртана не возникнет нужды посылать кого-нибудь к колодцу, он вполне сможет обойтись водой, собранной в дождевые бочки.

Вот так мы и встретили новый день.

Человеку постоянно требуется вода: чтобы готовить, бриться, мыться, стирать, пить самому и поить животных. И в те полные изнурительного труда часы, что я провел, налегая на весла на корабле Сверри, я часто вспоминал рассказ Ситрика о том, что колодцы Дунхолма находятся снаружи палисада крепости, а значит, Кьяртан вынужден каждое утро открывать городские ворота. Если же он откроет ворота, мы сможем проникнуть в неприступную крепость. Таков был мой план, и, если он сейчас не сработает, мы все погибнем.

– Сколько женщин обычно ходит за водой? – тихо спросил я у Ситрика.

– Наверное, десять, мой господин, – предположил он.

Я всмотрелся туда, где виднелся край палисада, но разглядел лишь мерцающий свет костров над вершиной укреплений. По моим прикидкам, колодец отделяло от стены двадцать шагов. Не очень много, но эти двадцать шагов нам надо пройти по крутому склону холма.

– A городские ворота охраняются? – спросил я.

Я уже знал, каким будет ответ, потому что задавал этот вопрос раньше, но сейчас, в темноте, в преддверии того, что нам предстояло сделать, я черпал утешение в разговорах.

– Обычно там стояли двое или трое часовых, когда я там жил, мой господин.

«Надеюсь, эти часовые будут дремать, – подумал я, – ибо ночь выдалась тревожная».

Они откроют ворота, наблюдая за выходящими женщинами, а потом прислонятся к стене и будут мечтать о своих женщинах. С другой стороны, даже одного бдительного караульного на стене окажется вполне достаточно, чтобы нам помешать.

Я знал, что здесь, с восточного края стены, нет бойцовой площадки, зато тут имелись уступы, на которые мог встать часовой. Поэтому я беспокоился, пытаясь просчитать все возможные варианты. Рядом со мной захрапел Клапа – он дремал урывками, и меня позабавило, что кто-то способен спать в такой ситуации, насквозь промокший и замерзший. Я толкнул его, чтобы разбудить.

Казалось, рассвет никогда не наступит, а если и наступит, мы к тому времени так замерзнем и вымокнем, что не сможем шевельнуться. Но наконец небо по ту сторону реки стало слегка сереть. Этот серый цвет расползался, как пятно.

Мы еще теснее прижались друг к другу, чтобы палисад спрятал нас от часовых на стене.

Небо все больше светлело, в крепости запели петухи. Дождь все еще шел, не ослабевая. Внизу стали видны белые барашки – там, где река пенилась, разбиваясь о камни. Отчетливо проступили силуэты деревьев внизу, хотя их все еще окутывала тень. В десяти шагах от нас протопал барсук, потом повернулся и неуклюже поспешил вниз по холму.

В более тонких тучах на востоке образовался красный разрыв – и внезапно наступил день, хотя пасмурный свет все еще прошивали серебряные нити дождя.

К этому времени Рагнар уже должен был построить «стену щитов», расставив людей на тропе, чтобы привлечь внимание защитников крепости.

«Если женщины сегодня выйдут за водой, – подумал я, – то это должно произойти совсем скоро!»

Я спустился вниз по склону так, чтобы увидеть всех своих людей.

– Когда мы двинемся, – прошептал я, – нужно действовать очень быстро! Вы должны подняться к воротам, убить часовых, а потом держаться рядом со мной! Но как только мы очутимся внутри, начнем идти медленно. Передвигайтесь только шагом! С таким видом, будто вы из числа местного гарнизона.

Нас было двенадцать человек, значительно меньше, чем воинов у Кьяртана. И если мы хотели сегодня победить, нам следовало незаметно проскользнуть в крепость.

Ситрик рассказал мне, что позади ворот колодца есть несколько беспорядочно стоящих построек. Я надеялся, что, если мы сумеем быстро убить часовых и никто не заметит, как они погибли, нам удастся спрятаться среди этих построек. A потом, убедившись, что нас не обнаружили, мы двинемся к северной стене.

Все мы были в кольчугах, кожаных плащах и шлемах, и если воины гарнизона наблюдают за местностью, надеясь обнаружить приближение Рагнара, они могут вообще нас не заметить. A если и заметят, решат, что мы свои. Я собирался, как только мы окажемся внутри, захватить часть бойцовской площадки. Сумев добраться до нее и убить охраняющих ее воинов, мы сможем удерживать этот участок стены до тех пор, пока к нам не присоединится Рагнар. Его проворные люди взберутся на палисад, вгоняя в дерево боевые топоры и используя их как ступеньки. Райпер нес нашу кожаную веревку, чтобы помочь воинам моего друга подняться. Когда к нам присоединятся еще люди, мы сумеем проложить себе путь вниз со стены к высоким воротам и открыть их, чтобы впустить весь отряд Рагнара.

Все это выглядело просто и убедительно, когда я излагал свой замысел Рагнару и Гутреду, но сейчас меня внезапно охватило чувство безнадежности. Я прикоснулся к своему молоту-амулету.

– Молитесь своим богам, – сказал я. – Молитесь, чтобы нас никто не увидел. Молитесь, чтобы мы смогли добраться до стены.

Это было с моей стороны ошибкой. Мне следовало говорить уверенно, но вместо этого я выдал свой страх, да и к тому же тогда было не время молиться богам. Мы уже находились в руках богов, и теперь их гнев или милость зависели от того, понравятся ли им наши деяния.

Я вспомнил Равна, дедушку Рагнара. Старик говорил мне, что богам нравятся храбрость и способность рисковать, и они ненавидят трусость и нерешительность.

«Мы приходим в этот мир, чтобы развлекать богов, – сказал Равн, – только и всего. И если мы хорошо справимся со своей задачей, то потом будем пировать с богами до конца времен».

Сначала Равн был воином, а после того как ослеп, стал скальдом, сочинителем поэм. Он, помнится, всегда воспевал битвы и воинскую доблесть.

«Если у нас сегодня все получится, – подумал я, – то мы обеспечим работой дюжину скальдов».

Тут наверху прозвучал чей-то голос, и я поднял руку, призывая всех хранить молчание.

Потом я услышал женские голоса и стук ведра о дерево. Голоса приближались. Судя по тону, одна из женщин жаловалась на что-то, но разобрать слов было нельзя. Потом другая женщина ответила, уже гораздо более четко:

– Они не могут войти в крепость. Не могут, и все тут!

Женщины говорили по-английски, а значит, были рабынями или женами воинов Кьяртана. Я услышал плеск, когда ведро упало в колодец. Я все еще держал руку поднятой, предупреждая одиннадцать своих людей, что они должны вести себя тихо. Женщинам требуется время, чтобы наполнить ведра, и чем дольше они будут это делать, тем лучше, потому что тогда стражникам наскучит за ними наблюдать.

Я окинул взглядом чумазые лица своих воинов, выискивая малейший намек на нерешительность, который оскорбил бы богов, – и внезапно понял, что нас не двенадцать, а тринадцать. Тринадцатый человек стоял, низко опустив голову, так что я не мог разглядеть его лица, поэтому я ткнул в его ногу копьем – и тогда он посмотрел на меня.

Вернее, она посмотрела на меня. Ибо то была Гизела.

У нее был вызывающий и в то же время умоляющий вид. Я пришел в ужас. Как известно, нет другого такого же несчастливого числа, как тринадцать. Однажды в Валгалле пировали двенадцать богов, но Локи, бога-проказника, в тот раз пригласить забыли. И он сыграл злую шутку, уговорив слепого Хёда бросить побег омелы в своего брата Бальдра. Бальдр, любимец богов, и сам был хорошим богом, но его можно было убить омелой. И вот он погиб от руки родного брата, а Локи злорадно смеялся. С тех пор всем известно, что тринадцать – очень дурное число. Тринадцать птиц в небе предвещают несчастье, тринадцать камешков, положенные в горшок, отравят любую еду, а если за обеденным столом соберутся тринадцать человек – один из них вскоре непременно умрет. И сейчас тринадцать воинов в моем отряде могли означать лишь одно – наше поражение.

Даже христиане согласны с тем, что тринадцать – несчастливое число. Отец Беокка рассказывал мне, будто бы на последней трапезе Христа присутствовали тринадцать человек, и тринадцатым был Иуда, который впоследствии предал своего учителя.

Потому сейчас я в ужасе смотрел на Гизелу. Чтобы объяснить ей, что она натворила, я положил копье и поднял десять пальцев, затем два, а потом показал на нее и поднял еще один. Гизела в ответ покачала головой, словно возражая против того, что я пытался ей сказать, но я снова указал на нее, а после – на землю, веля ей не сходить с этого места.

В Дунхолм отправятся двенадцать человек, а не тринадцать.

– Если ребенок не хочет брать грудь, – говорила тем временем женщина за стеной, – натри ему губы соком первоцвета. Это всегда помогает.

– И натри им также свои соски, – отозвалась другая женщина.

– A еще можно смешать сажу с медом и помазать малышу спинку, – посоветовала третья.

– Осталось наполнить два ведра, – сказала первая женщина, – и мы наконец сможем убраться из-под паршивого дождя и отправиться обратно.

Нам пора было двигаться.

Я снова показал на Гизелу, сердитыми жестами велев ей оставаться здесь, потом левой рукой подобрал копье и вытащил Вздох Змея. Поцеловал его клинок и встал.

Мы так долго выжидали в темноте, что теперь, когда я начал идти вокруг стены колодца, мне казалось неестественным снова двигаться и видеть дневной свет. Под укреплениями Дунхолма я ощущал себя таким беспомощным, словно был голым, и все ждал, что сейчас раздастся крик бдительного часового, но этого не произошло. Впереди, совсем близко, я видел ворота, и в их открытом проеме не было стражи.

Слева от меня, стараясь не отставать, шел Ситрик. Дорога была вымощена шершавыми камнями, ставшими от дождя скользкими и мокрыми. Я услышал, как позади нас коротко вскрикнула и замолчала женщина, но с укреплений по-прежнему не подавали сигнала тревоги. A потом я вошел в ворота, увидел справа воина Кьяртана и взмахнул Вздохом Змея.

Клинок впился ему в горло, я рванул меч назад; в сером утреннем свете кровь показалась очень яркой. Враг упал спиной на палисад, и я вогнал копье в его изувеченное горло.

Второй страж наблюдал за убийством своего товарища, стоя в дюжине ярдов от нас. Доспехами ему служил длинный кожаный фартук кузнеца, а оружием – топор дровосека, который он, казалось, не в силах был поднять. На лице его было написано изумление, и он даже не двинулся, когда к нему приблизился Финан. Лишь только шире распахнул глаза, но затем, сообразив наконец, что ему грозит, повернулся, чтобы убежать. Копье Финана повалило его на землю, и уже в следующее мгновение ирландец наклонился над ним и вонзил меч ему в спину.

Я поднял руку, призывая всех вести себя тихо.

Мы ждали, что последует дальше.

Никто из врагов не закричал.

Дождь капал с соломенных крыш построек. Я пересчитал своих людей и увидел, что их десять. Потом в ворота вошел Стеапа и закрыл их за собой.

Нас снова было двенадцать, не тринадцать.

– Женщины останутся у колодца, – сказал мне Стеапа.

– Ты уверен?

– Они останутся у колодца, – прорычал великан.

Я велел Стеапе поговорить с женщинами, что пришли за водой, и, без сомнения, один его огромный рост помешал им поднять тревогу, если у них и имелись подобные намерения.

– A Гизела?

– Она тоже останется у колодца, – ответил он.

Вот таким образом мы и очутились внутри Дунхолма.

Мы нырнули в темный угол крепости, туда, где рядом с длинной низкой постройкой высились две большие навозные кучи.

– Конюшни, – прошептал мне Ситрик, хотя вокруг не было никого, кто мог бы нас услышать.

Дождь шел сильно и ровно. Я заглянул за угол конюшен и не увидел ничего, кроме все тех же деревянных стен, огромных поленниц дров и соломенных крыш, густо поросших мхом. Какая-то женщина гнала между двумя хижинами козу, лупя ее, чтобы заставить быстрее идти сквозь дождь.

Я вытер Вздох Змея изношенным плащом человека, которого только что убил, отдал Стеапе свое копье и поднял щит убитого.

– Вложите мечи в ножны, – велел я всем.

Если мы пойдем через крепость с обнаженными мечами, это привлечет к себе внимание. Мы должны выглядеть гарнизонными воинами, которые только что проснулись и нехотя вышли в холод и мокреть, чтобы приступить к выполнению своих обязанностей.

– Куда идти? – спросил я Ситрика.

Он повел нас вдоль палисада. Как только мы миновали конюшни, я заметил три больших здания, которые мешали увидеть северные укрепления.

– Это дом Кьяртана, – прошептал Ситрик, показав направо.

– Говори в полный голос, – велел я ему.

Ситрик указал на самое большое здание, единственное, над дырой в крыше которого поднимался дымок. Окна его смотрели на восток и запад, а один торец вплотную примыкал к укреплениям, так что нам пришлось сильно углубиться в центр крепости, чтобы обогнуть этот большой дом.

Теперь я видел здешних воинов, а они видели нас, но никто не принимал нас за чужаков. Мы были просто вооруженными мужчинами, топающими по грязи, а местные воины слишком промокли, замерзли и торопились поскорее оказаться в тепле, чтобы беспокоиться о том, кто мы такие и откуда взялись.

Перед домом Кьяртана рос ясень. Одинокий часовой охранял дверь, скорчившись под голыми ветками дерева в тщетной попытке укрыться от дождя и ветра.

Потом я услышал крики. Сперва они были слабыми, но, когда мы приблизились к проему между домами, я увидел на крепостной стене людей – они смотрели на север, причем некоторые вызывающе размахивали копьями.

Значит, приближался Рагнар. Его людей можно было увидеть даже в полумраке, потому что они несли горящие факелы. Это было придумано специально, чтобы в крепости наблюдали за ними, вместо того чтобы охранять тылы Дунхолма. Итак, на Дунхолм надвигались огонь и сталь, но его защитники лишь насмехались над воинами Рагнара, пока те с трудом поднимались по скользкой тропе. Людям Кьяртана казалось, что опасаться нечего: стены крепости высоки, а нападающих мало. Но скедугенганы уже были позади них, и никто нас не заметил, так что постепенно мои дурные предчувствия развеялись.

Я прикоснулся к амулету-молоту и молча поблагодарил Тора.

Мы были уже недалеко от ясеня, который рос в нескольких шагах от двери дома Кьяртана. Его посадили здесь как символ Иггдрасиля, древа жизни, у подножия которого сидят три пряхи, что плетут нити наших судеб. Однако ясень выглядел болезненным и довольно чахлым.

Часовой равнодушно взглянул на нас, не заметив в нашей внешности ничего странного, отвернулся и уставился туда, где по другую сторону плоской вершины холма высились ворота с караульным помещением над ними. Часть воинов сгрудились на укреплениях над воротами, другие стояли на бойцовых площадках стены слева и справа. Большая группа всадников ждала у ворот – без сомнения, приготовившись преследовать разбитых врагов, когда их отгонят от палисада.

Я попытался сосчитать защитников Дунхолма, но их было слишком много. Тогда я посмотрел направо и увидел крепкую лестницу, прислоненную к бойцовой площадке на западном отрезке стены.

«Вот что мы должны сделать, – подумал я. – Взобраться по лестнице, захватить западную стену – и тогда мы сможем впустить Рагнара внутрь, отомстить за его отца, освободить Тайру и удивить всю Нортумбрию».

Я ухмыльнулся, и сердце мое возликовало: как-никак мы внутри Дунхолма. Я подумал о Хильде и представил, как она молится в своей простой часовне, а нищие уже сгрудились у ворот ее монастыря. Альфред, должно быть, вовсю работает, напрягая глаза за чтением манускриптов при скудном свете зари.

Сейчас по всей Британии люди, зевая и потягиваясь, просыпаются и берутся за дела. На быков надевают упряжь. Гончие с нетерпением ждут предстоящей охоты. A мы уже здесь, внутри неприступной твердыни Кьяртана, и никто из врагов об этом даже не подозревает.

Мы насквозь промокли и так замерзли, что буквально закоченели, врагов было в двадцать раз больше, но боги были с нами, и я не сомневался – мы победим. Я вновь почувствовал в своем сердце веселье битвы. Я знал: скальды будут воспевать наш великий подвиг.

Хотя, может, скальды сложат о нас горестную песнь. Потому что совершенно внезапно все пошло не так.

Глава десятая

Часовой под ясенем повернулся и заговорил с нами.

– Эти люди только зря тратят время, – сказал он, явно имея в виду отряд Рагнара.

У часового не было никаких подозрений на наш счет, он даже зевнул, когда мы приблизились, но потом что-то встревожило его.

Может, его насторожил Стеапа, потому что в Дунхолме вряд ли имелся хоть кто-нибудь такой же высокий, как этот восточный сакс. Как бы то ни было, часовой вдруг понял, что мы чужаки, и среагировал быстро, подавшись назад и вытащив меч. Он уже собирался позвать своих, но тут Стеапа метнул копье. Оно попало часовому в правое плечо, отшвырнув его назад. Райпер быстро последовал примеру Стеапы, вогнав копье в живот врага с такой силой, что пригвоздил того к ясеню. Райпер заткнул глотку часовому мечом, но едва заструилась кровь, как из-за угла строения поменьше, стоявшего слева от нас, появились двое и сразу подняли крик, сообразив, что в крепость проникли враги.

Один повернулся и побежал, но второй вытащил меч – и совершил ошибку, потому что Финан сделал низкий финт копьем, а когда его противник опустил клинок, чтобы парировать удар, копье ирландца взвилось вверх и вонзилось в мягкую плоть под нижней челюстью. Изо рта воина потекла кровь, пузырясь в его бороде, а Финан шагнул ближе и воткнул короткий меч в живот врага.

Еще два трупа.

Дождь снова зарядил сильнее, капли барабанили по грязи, разбавляя свежую кровь, и я усомнился, хватит ли нам времени, чтобы сделать бросок через широкое открытое пространство и добраться до лестницы у стены. И в этот миг дела наши пошли еще хуже: дверь дома Кьяртана открылась и в дверном проеме показались трое.

Я закричал Стеапе, чтобы тот загнал их обратно в дом. Он пустил в ход топор, убив первого страшным смертельным ударом снизу вверх, после чего швырнул его труп во второго врага. Тот получил удар топором в лицо, а потом Стеапа пинком отшвырнул обоих поверженных воинов прочь, чтобы погнаться за третьим, который был теперь внутри дома. Я послал на помощь Клапу.

– Быстро вытащи его оттуда, – велел я Клапе, потому что всадники у ворот уже услышали шум драки.

Увидев наши обнаженные мечи и трупы своих товарищей, они поворачивали лошадей.

И тут я понял, что мы проиграли. Ибо весь замысел наш основывался на внезапности, а теперь нас обнаружили, и у нас не было шанса добраться до северной стены. Люди на бойцовой площадке повернулись и теперь пристально наблюдали за нами, других воинов послали вниз с укреплений, и они выстраивали «стену щитов» возле самых ворот.

Всадники, их было около тридцати, во весь опор поскакали к нам. Мы не просто потерпели поражение. Теперь нам еще очень повезет, если мы останемся в живых.

– Назад! – закричал я. – Назад!

У нас оставалась одна-единственная возможность: отступить в узкие проулки, где мы хоть как-то сможем сдержать всадников и добраться до ворот, ведущих к колодцу.

Нужно спасти Гизелу, затем предстоит отчаянное отступление вниз по холму, а за нами по пятам будут гнаться мстители.

«Может, нам удастся переправиться через реку», – подумал я.

Если бы мы только смогли добраться до вздувшегося от дождей Виира, мы спаслись бы от преследования, но надежда на это была призрачной.

– Стеапа! – закричал я. – Стеапа!

И тогда из дома появились двое, Стеапа держал в руках залитый кровью боевой топор.

– Держитесь вместе! – прокричал я.

Всадники быстро приближались, но мы побежали обратно к конюшням, а наши преследователи, похоже, опасались темных, лежащих в тени участков между строениями. Они натянули поводья возле ясеня, к которому все еще был пригвожден мертвец, и я подумал, что осторожность верховых позволит нам прожить достаточно долго, чтобы выбраться из крепости. В моей душе встрепенулась надежда: я думал уже не о победе, но о том, как нам остаться в живых… A потом я услышал какой-то звук.

Это лаяли гончие.

Выходит, всадники остановились вовсе не потому, что боялись на нас напасть, просто Кьяртан спустил своих псов – и я в ужасе остановился, когда гончие вырвались из дома поменьше и ринулись к нам. Сколько их было? Пятьдесят? Во всяком случае, никак не меньше. Сосчитать было невозможно.

Ловчие подгоняли их тявкающими криками, и эти собаки походили скорее на волков, чем на гончих. С грубой шкурой, огромные, злобно воющие…

Я невольно сделал шаг назад. Мне почудилось, что это дьявольская свора, призрачные гончие, которые спешат во тьме и преследуют жертву в мире теней, когда наступает ночь.

Теперь у нас не оставалось времени, чтобы добраться до ворот. Гончие окружат нас, повалят и сожрут, и я подумал, что это, должно быть, кара свыше за то, что я убил беззащитного брата Дженберта в Кетрехте. Меня так и обдало холодом, я весь содрогнулся, охваченный малодушным, недостойным настоящего мужчины страхом.

«Умри достойно! – сказал я себе. – Умри достойно!»

Но разве возможно принять достойную смерть от зубов гончих? Наши кольчуги задержат их дикий натиск, но лишь на мгновение. A собаки, почуявшие наш страх, наверняка жаждали крови.

Обнажив Вздох Змея, я уже приготовился к самому худшему… И тут собак кто-то окликнул, причем явно не ловчий.

То был голос женщины. Он звучал чисто и громко, без слов: незнакомка просто распевала что-то. Этот дикий, резкий зов пронзил утренний воздух, как звук рога. И гончие внезапно остановились, повернулись и огорченно заскулили.

От ближайшей собаки – то была сука с запятнанной грязью шкурой – меня отделяло всего три или четыре шага. Она скорчилась и завыла, когда невидимая повелительница позвала ее снова. В этом зове без слов, в этом вибрирующем вопле было что-то печальное, и сука сочувственно заскулила. Ловчий, который выпустил гончих, попытался хлыстом погнать их к нам, но дикий, воющий голос незнакомки снова ясно донесся сквозь дождь, на этот раз он звучал громче. Женщина как будто визжала в приступе внезапного гнева, и три гончие прыгнули на ловчего. Тот отчаянно завопил, но тут же оказался посреди клубка из зубов и шкур.

Всадники поскакали к собакам, чтобы отогнать их от погибающего ловчего, но тут женщина издала дикий вопль, который швырнул всю свору к лошадям, и утро наполнилось шипением дождя, нечеловеческими криками и воем гончих. Всадники в панике повернули и понеслись обратно к воротам.

Женщина позвала снова, на этот раз мягче, и гончие послушно закрутились вокруг чахлого ясеня, позволив всадникам спастись.

Я молча смотрел на все это. Собаки припали к земле, оскалив зубы и наблюдая за дверью дома Кьяртана – и именно оттуда появилась незнакомка. Она перешагнула через выпотрошенный труп, который Стеапа оставил в дверях, и воркующим голосом пропела что-то собакам, которые распластались по земле. A затем посмотрела на нас.

Это была Тайра.

Сначала я ее не узнал. Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз видел сестру Рагнара. Она запомнилась мне светловолосой девчушкой, счастливой, здоровой и благоразумной. Помнится, она рассуждала о том, что, когда вырастет, обязательно выйдет замуж за воина-датчанина. A потом дом ее отца сожгли, жениха убили, а ее саму захватил в плен Кьяртан и отдал Свену.

И теперь, когда я увидел ее снова, Тайра превратилась в жалкое существо из ночного кошмара.

На девушке был длинный плащ из оленьей шкуры, скрепленный у горла костяной брошью, но под плащом она была абсолютно голой. Когда Тайра шла между гончих, полы плаща все время распахивались, и было видно, что тело ее болезненно худое и грязное, а руки и ноги покрыты шрамами, как будто кто-то постоянно полосовал их ножом. Там, где не было шрамов, виднелись язвы. Ее золотистые волосы стали сальными и чумазыми, и Тайра вплела в них засохшие побеги плюща. Плющ болтался и вокруг ее плеч.

При виде ее Финан перекрестился. Стеапа сделал то же самое, а я вцепился в свой амулет-молот.

Острые ногти Тайры были длинными, как те ножи, которыми кастрируют жеребцов, и она размахивала руками, словно колдунья, а потом внезапно завопила на гончих, которые жалобно заскулили и стали корчиться от боли.

Тайра посмотрела в нашу сторону, и я почувствовал приступ страха, когда она внезапно присела на корточки и указала прямо на меня. Глаза ее были яркими, как молнии, и полными ненависти.

– Рагнар! – закричала она. – Рагнар!

Имя это звучало в ее устах как проклятие, и гончие повернулись и уставились в мою сторону. Я знал, что псы прыгнут на меня, стоит только Тайре снова подать голос.

– Я не Рагнар! – воскликнул я. – Я Утред! – И снял шлем, чтобы она увидела мое лицо, повторив: – Я Утред!

– Утред? – переспросила Тайра, все еще не сводя с меня глаз.

В этот краткий миг она выглядела вовсе не сумасшедшей, а лишь сбитой с толку.

– Утред, – повторила она, на этот раз так, словно пыталась припомнить мое имя.

Почувствовав перемену в ее тоне, гончие отвернулись от нас… A потом Тайра вдруг завопила. Но не на собак; то был воющий плач, обращенный к облакам. И тут она внезапно обратила свою ярость на псов. Тайра наклонялась, зачерпывала пригоршни грязи и швыряла ее в собак. Она все еще не говорила ни слова, но гончие поняли ее безмолвный язык и послушались хозяйку, устремившись через скалистую вершину Дунхолма, чтобы атаковать только что построившуюся «стену щитов» возле ворот.

Тайра последовала за псами, окликая их, плюясь и содрогаясь, наполняя адскую свору исступленной яростью, и страх, который пустил было во мне корни до самой холодной земли, прошел. Я крикнул своим людям, чтобы они шли за Тайрой.

Эти гончие были ужасными тварями. Этакими злобными созданиями из мира хаоса, обученными убивать, и Тайра подгоняла их высокими, воющими криками. И «стена щитов» сломалась задолго до того, как перед ней появились псы. Люди побежали, рассыпавшись по широкой вершине Дунхолма, а собаки гнались за ними.

Лишь горстка самых храбрых бойцов осталась у ворот, как раз в том месте, куда я хотел добраться.

– Ворота! – закричал я Тайре. – Тайра! Пошли псов к воротам!

Она вновь начала издавать лающие звуки, пронзительные и отрывистые, и гончие послушались ее, устремившись к укреплениям ворот. Я не раз видел, как охотники направляли гончих так же умело, как всадники направляют коней с помощью коленей и поводьев, но сам так и не научился этому искусству. Зато Тайра владела им в совершенстве.

Люди Кьяртана, охранявшие ворота, сопротивлялись до конца. Собаки рвали их зубами, до меня доносились отчаянные вопли. Я пока не видел ни Кьяртана, ни Свена, но и не искал их. Я лишь хотел добраться до больших ворот и открыть их для Рагнара. Поэтому мы последовали за собаками, но потом один из всадников пришел в себя и закричал испуганным людям, чтобы те окружили нас сзади. Этот всадник был крупным человеком, в кольчуге под грязным белым плащом. Шлем с окаймленными бронзой дырами для глаз скрывал лицо, но я не сомневался, что это Кьяртан.

Он погнал своего коня вперед, и десяток людей последовали за ним, но Тайра издала несколько коротких, затихающих рулад, и десять гончих повернулись, чтобы помешать всадникам. Один конник, отчаянно стремясь избежать нападения псов, повернул лошадь слишком быстро, и та упала, растянувшись в грязи, дрыгая ногами. Полдюжины гончих набросились на брюхо упавшей лошади, в то время как остальные перепрыгнули через нее, чтобы сожрать вылетевшего из седла всадника. Я слышал предсмертные вопли этого человека, видел, как один из псов заковылял прочь – его лапу перебило копыто отчаянно бьющейся лошади. Бедняга издавала ужасные звуки.

Продолжая бежать сквозь струи дождя, я увидел копье, полетевшее вниз с укреплений. Воины, что стояли на крыше надвратных укреплений, пытались остановить нас с помощью копий. Они метали копья и в собачью стаю, которая все еще рвала на части остатки павшей «стены щитов», но гончих было слишком много.

Теперь мы находились уже недалеко от ворот, всего в двадцати или тридцати шагах. Тайра и ее гончие перевели нас целыми и невредимыми через вершину Дунхолма, что повергло врагов в полнейшее замешательство. Но потом всадник в белом плаще, чья густая борода торчала из-под края шлема, спешился и крикнул своим людям, чтобы те прикончили собак.

Воины вновь выстроили «стену щитов» и напали. Они держали щиты низко, чтобы не подпускать псов, и убивали их копьями и мечами.

– Стеапа! – закричал я.

Тот понял, чего я хочу, и проорал остальным, чтобы они шли с ним. Стеапа с Клапой первыми очутились среди собак, и я увидел, как топор великана ударил в защищенное шлемом лицо, пока Тайра посылала гончих на новую «стену щитов».

Люди спускались с бойцовой площадки, чтобы присоединиться к дикому сражению, и я знал: мы должны двигаться быстро, поскольку, прикончив стаю, люди Кьяртана примутся за нас.

Я увидел, как одна гончая высоко подпрыгнула и вонзила зубы в лицо человека: тот страшно завопил, но и собака взвыла, получив меч в брюхо. Тайра визжала на гончих, а Стеапа сдерживал центр вражеской «стены щитов». Но все это продлится лишь до тех пор, пока фланги не сомкнутся. Через одно или два биения сердца крылья «стены щитов» сложатся вокруг моих людей и собак и прикончат их.

Поэтому я побежал к арке ворот. Эту арку не защищали с земли, но у воинов на укреплениях все еще имелись копья. A у меня был лишь щит убитого, и я молился, чтобы он оказался прочным. Я поднял щит над своим шлемом, вложил в ножны Вздох Змея – и побежал.

Тяжелые копья обрушились на меня сверху. Они ударяли в щит, расплескивали грязь, и наконец два копья пробили липовые доски. Я почувствовал удар по левому предплечью, щит становился все тяжелее и тяжелее – копья тянули его вниз. Но потом я очутился под аркой, в безопасности.

Собаки выли и дрались. Стеапа дразнил врагов, призывая их с ним сразиться, но люди Кьяртана его избегали. Я видел, как крылья «стены щитов» смыкаются, и знал, что мы погибнем, если я не открою ворота.

Я увидел, что потребуется освободить обе руки, чтобы поднять огромный засов, но одно из копий, застрявших в моем щите, пробило кольчугу на левом предплечье, и я не смог вытащить это копье. Поэтому я пустил в ход Осиное Жало, чтобы срезать со щита кожаные петли-рукояти. Тогда я сумел выдернуть наконечник копья из кольчуги и руки. На кольчужном рукаве виднелась кровь, но кость не была сломана. Я поднял громадный засов и оттащил его от ворот.

Потом я толкнул створку наружу – и увидел Рагнара и его людей в пятидесяти шагах от крепости. Они радостно закричали при виде меня и побежали вперед, подняв щиты, чтобы уберечься от копий и боевых топоров, летевших в них с укреплений. A потом выстроили «стену щитов», все удлиняя ее и обрушивая свои клинки и свою ярость на удивленных людей Кьяртана.

Так был взят Дунхолм – неприступная скалистая крепость, стоящая в изгибе реки.

Несколько лет спустя некий скальд в Мерсии, желая польстить мне, спел песню о том, как Утред Беббанбургский в одиночку взобрался на утес, где стояла крепость, и пробился сквозь две сотни вражеских воинов, чтобы открыть высокие ворота, которые охранял дракон. То была прекрасная песнь, воспевавшая работу меча и воинскую доблесть, но рассказ о моих подвигах был полной чушью. Нас было двенадцать человек, и очень много для победы сделали собаки, а Стеапа довершил остальное. И если бы Тайра в нужный момент не вышла из дома, в Дунхолме, возможно, и по сей день правили бы потомки Кьяртана.

Но и когда ворота были открыты, бой не кончился: враги все еще превосходили нас числом, однако у нас, в отличие от Кьяртана, имелись уцелевшие собаки. Рагнар провел свою «стену щитов» в крепость, где мы и сразились с ее защитниками.

То был славный бой: одна «стена щитов» против другой. Гремели, сталкиваясь, щиты, и слышались выкрики, что издавали воины, колющие противников короткими мечами или поворачивающие копья в животе врага. Хватало и ужасов: кровь, дерьмо и кишки выплескивались прямо в грязь.

«Стена щитов» – то место, где легко умереть и попасть в песни скальдов.

Я присоединился к «стене» Рагнара, а рядом со мной Стеапа, подобравший щит разодранного гончими всадника, прокладывал себе путь огромным боевым топором.

Перешагивая через мертвых и умирающих собак, мы двигались вперед. В такие моменты щит становится оружием, его большой медный умбон бьет, как дубина, и отгоняет врага назад, а когда тот спотыкается, надо быстро приблизиться, тыча клинком вперед, а потом перешагнуть через раненых и позволить тем, кто стоит за тобой, убить их.

Обычно проходит совсем немного времени, прежде чем одна «стена щитов» ломается, и строй Кьяртана сломался первым. Он попытался ударить нас с флангов и послал своих людей в обход, чтобы те зашли нам в тыл, но уцелевшие гончие охраняли нас, а Стеапа размахивал топором, как безумный. Этот великан так легко прорвал линию врагов, словно это было плевым делом.

– За Уэссекс! – все время кричал он. – За Уэссекс!

Видно, ему казалось, будто он сражался за Альфреда. Я находился справа от него, а Рагнар – слева, и на нас обрушивался настоящий дождь стрел, когда мы следовали за Стеапой сквозь «стену щитов» Кьяртана. Мы прошли прямо сквозь нее, так что перед нами уже не осталось врагов, и прорванная «стена» сломалась – люди обратились в бегство.

Тот человек в белом плаще и впрямь оказался Кьяртаном. Он был здоровяком, почти таким же высоким и сильным, как Стеапа, однако его крепость пала. Кьяртан закричал своим людям, чтобы те выстроили новую «стену щитов», но некоторые его воины уже сдавались.

Обычно датчане нелегко сдаются, но сейчас они поняли, что сражаются с другими датчанами, и рассудили, что уступить такому врагу не стыдно. Некоторые бежали через ворота возле колодца, и я пришел в ужас, подумав, что там могут найти и схватить Гизелу. Но женщины, которые пришли туда за водой, защитили ее. Они тесно сгрудились внутри маленького палисада колодца, и охваченные паникой воины промчались мимо них, направляясь к реке.

Однако не все наши враги запаниковали и сдались. Несколько человек собрались около Кьяртана и сомкнули щиты, ожидая смерти. Кьяртан, несмотря на всю свою жестокость, был человеком храбрым. Чего никак нельзя сказать о его сыне Свене. Он командовал гарнизоном на надвратных укреплениях, и почти все его воины, за исключением двоих, бежали на север.

Гутред, Финан и Ролло взобрались наверх, чтобы разделаться с ними, но легко справился с этим один Финан. Ирландец ненавидел сражаться в «стене щитов». Он считал себя слишком худым для этого, ибо в «стене щитов» главное – вес, но в открытом бою ему не было равных. Недаром этого человека прозвали Финан Быстрый: я удивленно наблюдал, как он молниеносно прыгнул вперед, опередив Гутреда и Ролло, и один уложил двоих. Оба меча Финана разили быстро, как змеи. Щита он не носил. Сначала ирландец сбил с толку людей Свена ложными выпадами, затем, извернувшись, уклонился от их атак и, наконец, с ухмылкой убил обоих, после чего повернулся к Свену.

Как я уже говорил, Свен был трусом. Он попятился в угол укрепления и раскинул в стороны руки, в которых держал щит и меч, как бы показывая, что ничего дурного не замышляет. Финан присел, все еще ухмыляясь, готовый вогнать свой длинный меч в открытый живот врага.

– Он мой! – взвыла Тайра. – Он мой!

Финан взглянул на нее, и Свен дернул рукой, в которой держал меч, словно собираясь ударить. Но клинок ирландца рванулся к нему, и Свен застыл. Он заскулил, моля о пощаде.

– Он мой! – завизжала Тайра.

Она согнула пальцы с ужасными когтями, нацелив их на Свена, и буквально всхлипывала от ненависти.

– Он мой! – Бедняжка заплакала.

– Ты принадлежишь ей, – сказал Финан. – Да будет так.

И он сделал финт, нацелившись в живот Свена, а когда тот опустил щит, прикрываясь, ирландец просто с силой ударил его щитом, чтобы сбросить противника спиной вперед с укреплений.

Падая, Свен страшно вопил.

Он падал недолго, ибо высота там была всего в два человеческих роста, но шлепнулся в грязь, как мешок с зерном. И пополз на спине, пытаясь спастись, но Тайра уже стояла над ним. Она издала длинный, воющий крик, и уцелевшие гончие подбежали к ней. Даже искалеченные собаки потащились по грязи и крови, чтобы оказаться рядом с Тайрой.

– Нет! – воскликнул Свен, глядя на нее снизу вверх единственным глазом. – Нет!

– Да! – прошипела она.

Тайра нагнулась и вынула меч из его безвольной руки, а потом издала страшный вопль, и свора гончих сомкнулась над Свеном.

Он задергался и завопил, когда в него вонзилось множество клыков. Некоторые псы, обученные убивать быстро, кинулись было к его глотке, но Тайра отогнала их мечом, поэтому гончие медленно сожрали Свена, разодрав негодяя на куски. Его вопли пронзали дождь, как клинки. И отец Свена слышал все это, а Тайра весело смеялась.

Сам Кьяртан был все еще жив. Рядом с ним стояли тридцать четыре человека, и все эти люди знали, что они мертвецы. И готовы были умереть как датчане, но Рагнар подошел к ним – орлиные крылья на его шлеме были сломанными и мокрыми – и молча указал мечом на Кьяртана. Тот кивнул и вышел из «стены щитов».

Потроха его сына пожирали гончие, а Тайра танцевала в крови Свена и вполголоса напевала победную песнь.

– Я убил твоего отца, – сказал Кьяртан, – и убью тебя.

Рагнар ничего не ответил.

Двое воинов стояли в шести шагах друг от друга; каждый оценивал противника.

– Твоя сестра была хорошей шлюхой, – проговорил Кьяртан, – прежде чем спятила.

Он метнулся вперед, подняв щит, но Рагнар шагнул вправо, пропуская врага мимо себя. Кьяртан предвидел это движение и низко полоснул мечом, чтобы попасть по лодыжкам Рагнара, но тот сделал шаг назад. И снова противники начали наблюдать друг за другом.

– Она, вообще-то, была неплохой шлюхой даже после того, как спятила, – продолжал Кьяртан. – Правда, нам приходилось связывать ее, чтобы она не отбивалась. Так с ней было проще справляться, понимаешь?

И тут Рагнар напал на врага. Он держал щит высоко, а меч – низко, и оба щита столкнулись с громким стуком. Меч Кьяртана отразил нанесенный низко удар, и противники одновременно нажали на щиты, пытаясь опрокинуть друг друга на землю, а потом Рагнар снова сделал шаг назад. Он понял, что Кьяртан – быстрый и умелый воин.

– Но теперь Тайра плохая шлюха, – сказал Кьяртан. – Слишком потасканная, слишком грязная. Теперь ее не захочет даже нищий. Я знаю, что говорю. На прошлой неделе я предложил твою сестренку одному нищему, и тот отказался. Решил, что она для него слишком грязная.

С этими словами Кьяртан внезапно ринулся вперед и рубанул Рагнара. Тут не было особого мастерства, лишь сила и скорость, и Рагнар отступил, приняв на щит ярость удара. Я испугался за него и сделал шаг вперед, но Стеапа меня удержал, сказав:

– Это его бой.

– Я убил твоего отца, – продолжал Кьяртан, и его меч отщепил кусок дерева от щита Рагнара. – Я сжег твою мать, – похвалился он, и еще один удар пришелся на оковку щита – клинок зазвенел по металлу. – И я сделал шлюхой твою сестру!

Следующий удар меча заставил Рагнара отступить на два шага.

– И я обязательно помочусь на твой выпотрошенный труп! – прокричал Кьяртан, нанося очередной удар, так что клинок прошел низко – он снова метил в лодыжки Рагнара.

На этот раз он попал в цель, и Рагнар покачнулся. Его искалеченная рука с невольной быстротой опустила щит, и Кьяртан вскинул свой щит над головой, чтобы сбить противника с ног. И тут Рагнар, который в течение всего боя не промолвил ни слова, внезапно завопил.

На биение сердца мне показалось, что это крик обреченного человека, но нет – то был вопль ярости.

Рагнар метнулся под щит Кьяртана, изо всех сил толкнув здоровяка назад, а потом проворно шагнул в сторону. Я подумал, что он охромел после удара по лодыжке, но на сапогах Рагнара были железные полосы, и, хотя одна из полос оказалась почти перерублена надвое и на ноге моего друга остались синяки, он не был ранен.

И внезапно Рагнар превратился в настоящий вихрь гнева.

Он как будто проснулся. Он начал танцевать вокруг Кьяртана, а именно в этом заключался секрет поединка – в том, чтобы все время двигаться. Рагнар двигался, полный ярости, и его быстрота почти сравнялась с проворством Финана. Кьяртан, который думал, что уже выяснил предел возможностей своего врага, внезапно пришел в отчаяние. Он больше не выкрикивал оскорблений, его хватало лишь на то, чтобы защищаться, а Рагнар был сама дикость и быстрота. Он наносил рубящие удары, заставляя противника вертеться во все стороны, снова рубил, бросался вперед, уворачивался, уходя в сторону, делал обманные движения, отбивал щитом ответные удары и замахивался мечом, своим прославленным Сокрушителем Сердец, целя в шлем Кьяртана. Он погнул железо шлема, но не пробил его, и Кьяртан тряхнул головой. A Рагнар саданул щитом о щит, чтобы заставить могучего противника отступить.

Его следующий, нацеленный низко удар разбил одну из липовых досок щита Кьяртана, а другой снес край этого щита и рассек железную оковку. Кьяртан шагнул назад, и Рагнар издал столь ужасный воинственный вопль, что гончие вокруг Тайры начали сочувственно тявкать.

За боем наблюдали больше двухсот человек. Все мы знали, что сейчас произойдет, потому что к Рагнару пришла лихорадка боя. То была ярость вооруженного мечом датчанина. Ни один человек не мог сопротивляться такому гневу, и Кьяртан, надо отдать ему должное, еще молодец, что все-таки продержался некоторое время. Но наконец, оттесненный противником назад, он споткнулся о труп одной из гончих и упал на спину. Он в отчаянии замахнулся было тяжелым мечом на своего врага, но Рагнар перешагнул через него и нанес мощный удар сверху вниз. Сокрушитель Сердец пробил рукав кольчуги Кьяртана и рассек сухожилие руки, в которой тот держал меч.

Кьяртан попытался встать, но Рагнар пнул его в лицо, а потом с силой поставил сапог на горло поверженного противника. Тот судорожно закашлялся. Рагнар шагнул назад и выпустил из искалеченной левой руки помятый щит.

Затем с помощью двух здоровых пальцев он вытащил меч из бессильной руки Кьяртана и швырнул оружие в грязь. После чего убил своего врага.

То была медленная смерть, но Кьяртан ни разу не завопил и не застонал. Сперва он пытался сопротивляться, отбивая щитом меч Рагнара, но тот наносил ему порез за порезом, и Кьяртан понял, что истекает кровью.

Умирая, он взмолился, чтобы ему отдали меч. Тогда он смог бы с честью попасть в пиршественный зал мертвых. Но Рагнар покачал головой.

– Нет, – заявил он.

И больше не сказал ни единого слова, пока не нанес последний удар. Обеими руками он с такой силой вогнал меч в живот Кьяртана, что тот с обеих сторон пробил звенья кольчуги, проткнул тело и вонзился в землю.

Рагнар оставил Сокрушителя Сердец в теле врага и шагнул назад, а Кьяртан тем временем корчился в предсмертных муках.

И тогда Рагнар поднял глаза навстречу дождю, громко закричав, и крик его вознесся к облакам:

– Отец! Отец!

Таким образом он хотел сообщить Рагнару Старшему, что его убийца получил по заслугам.

Тайра тоже желала отомстить. Она сидела на корточках рядом со своими собаками, наблюдая за смертью Кьяртана, но теперь встала и позвала гончих, которые побежали к Рагнару. Я сперва было решил, что она посылает животных сожрать труп Кьяртана, но вместо этого собаки окружили Рагнара. Их было около двадцати, если даже не больше – этих свирепых, похожих на волков зверюг, – и они рычали на Рагнара, окружая его. A Тайра завопила:

– Ты должен был прийти раньше! Почему ты не пришел раньше?

Рагнар уставился на сестру, изумленный ее гневом.

– Я пришел, как только… – начал было он.

– Ты отправился в поход! – закричала на него Тайра. – И оставил меня здесь!

Собаки, мучительно чувствовавшие ее горе, завертелись вокруг Рагнара: их шкуры были перепачканы кровью, огромные языки свисали над окровавленными клыками. Псы ждали только одного слова своей хозяйки, которое позволит им разорвать Рагнара в кровавые клочья.

– Ты бросил меня здесь! – взвыла Тайра и вошла в свору собак, чтобы очутиться лицом к лицу с братом.

Потом она упала на колени и начала плакать. Я попытался к ней приблизиться, но псы повернулись ко мне, оскалив зубы. Глаза их горели диким огнем, и я торопливо отошел. Тайра продолжала плакать, ее горе было таким же неистовым, как ураган, бушевавший над Дунхолмом.

– Я убью тебя! – завопила она Рагнару.

– Но, Тайра… – произнес тот.

– Ты бросил меня здесь! – возмущенно выкрикнула она обвинение. – Бросил меня здесь совсем одну!

Она встала – с лица ее внезапно снова исчезло выражение безумия, и я увидел, что под грязью и шрамами она по-прежнему красива.

– Цена моей жизни, – спокойно сказала Тайра брату, – твоя смерть.

– Нет, – проговорил чей-то голос. – Нет, этого я не допущу.

Это произнес отец Беокка. Он ждал под аркой ворот, а теперь поспешно захромал к нам через место недавнего побоища. Голос его звучал спокойно и властно.

Тайра зарычала на Беокку.

– Ты мертвец, священник! – воскликнула она и издала один из своих тявкающих воплей без слов.

И псы повернулись к Беокке, а Тайра вновь начала дергаться, как сумасшедшая.

– Убейте священника! – завопила она псам. – Убейте его! Убейте его! Убейте его!

Я побежал вперед, но тут с изумлением понял, что моя помощь не нужна.

Христиане любят рассказывать о чудесах, и я всегда хотел стать свидетелем такого чуда. Ну, знаете, вроде того, что слепой внезапно прозревает, калека вновь становится способен ходить, а прокаженный исцеляется. Я слышал истории о людях, разгуливавших по воде, и даже о мертвецах, которые чудесным образом оживали, но никогда не видел ничего подобного. Окажись я свидетелем столь великого волшебства, я, пожалуй, и сам стал бы христианином, хотя священники утверждают, что, мол, нужно просто верить, и все. Однако в тот день, под непрекращающимся дождем, я увидел нечто, действительно очень похожее на чудо.

Отец Беокка – полы его рясы были все в грязи – отважно похромал навстречу стае свирепых гончих, которым приказали на него напасть. Тайра громко вопила, веля собакам убить священника, но Беокка не обращал внимания на злобных тварей, и в конце концов те просто шарахнулись от него. Псы жалобно заскулили, как будто испугались косоглазого калеки, а он спокойно хромал мимо их клыков, не сводя глаз с Тайры, чей вопль уже почти угас, превратившись сперва в скулеж, а потом – в громкие всхлипывания. Ее плащ распахнулся, демонстрируя голое, покрытое шрамами тело, и Беокка снял свой мокрый от дождя плащ и накинул его на плечи девушке. Она спрятала лицо в ладонях.

Тайра все плакала, и гончие сочувственно тявкали, а Рагнар молча смотрел на них. Я подумал, что Беокка уведет Тайру, но вместо этого он обхватил ладонями голову несчастной и вдруг сильно потряс ее, воззвав к облакам:

– Господи! Изгони из нее демона! Прогони прочь врага рода человеческого! Спаси ее из хватки Аваддона!

Тут Тайра вновь завопила, и гончие, запрокинув головы навстречу дождю, завыли.

Рагнар не двигался.

Беокка снова потряс голову Тайры, так сильно, что я испугался, как бы он не сломал ей шею.

– Изгони из нее дьявола, Господи! – воззвал он. – Освободи несчастную ради Твоей любви и яви великую милость!

Он уставился вверх, сжимая в руке волосы Тайры с вплетенными в них засохшими побегами плюща. Беокка раскачивал ее голову взад и вперед, приговаривая нараспев голосом громким, как у воина – властителя поля брани:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, я повелеваю вам, нечистые демоны, выйти из этой девушки! Я низвергаю вас в преисподнюю! Я посылаю вас в ад на целую вечность и еще на один день, и я делаю это во имя Отца и Сына и Святого Духа! Изыдите!

Тайра внезапно начала плакать. Не вопить и не всхлипывать, не задыхаться, отчаянно хватая воздух, а просто тихо плакать. Она положила голову на плечо Беокки, а он обнял бедняжку, словно баюкая, и при этом смотрел на нас с таким возмущением, как будто мы были союзниками тех демонов, которых он изгнал.

– Теперь она в порядке, – неловко проговорил Беокка. – Теперь у нее все будет хорошо. – A затем повернулся к гончим. – A ну-ка, кыш отсюда!

И, как ни удивительно, злобные псы послушались и крадучись ушли от Рагнара.

– Бедняжка совсем замерзла, – сказал Беокка. – Нужно одеть ее как следует.

– Ладно, – отозвался я, – потом оденем.

– Что ж, если вам некогда, – негодующе сказал Беокка, потому что никто из нас не двинулся с места, – тогда это сделаю я.

И он повел Тайру к дому Кьяртана, над крышей которого все еще вился дымок.

Рагнар двинулся было за ними, но я покачал головой, и он остановился.

Я поставил правую ногу на живот мертвого Кьяртана и выдернул меч. Я отдал Сокрушителя Сердец Рагнару, и тот обнял меня, но не скажу, что мы оба сильно ликовали. Да, мы совершили невозможное, захватили Дунхолм, но Ивар все еще был жив, а Ивар был куда более сильным врагом, чем Кьяртан.

– Что мне сказать Тайре? – спросил Рагнар.

– Скажи правду, – посоветовал я, потому что не знал, что еще ему ответить.

A потом отправился на поиски Гизелы.

* * *

Гизела и Брида взяли на себя заботу о Тайре. Они вымыли ее с ног до головы, вынули засохший плющ из ее золотистых волос и расчесали их, после чего высушили перед огромным очагом в главном зале дома Кьяртана. Потом Гизела и Брида одели Тайру в простое шерстяное платье и плащ из меха выдры.

Затем Рагнар с сестрой уселись перед огнем, чтобы поговорить. Они беседовали наедине, а мы с отцом Беоккой вышли наружу и зашагали по двору.

Дождь прекратился.

– Кто такой Аваддон? – спросил я.

– Я отвечал за твое образование, – ответил отец Беокка, – и сейчас мне за себя стыдно. Ну разве можно этого не знать?

– Как видишь, можно. Так кто он?

– Темный ангел из бездонной преисподней, конечно. Я уверен, что рассказывал тебе о нем. Это демон, который первым будет мучить тебя, если ты не раскаешься и не станешь христианином.

– Ты храбрый человек, святой отец, – сказал я Беокке.

– Не говори ерунду, Утред.

– Я и сам пытался подойти к Тайре, но боялся гончих. Они сегодня уже загрызли человек тридцать или даже больше, а ты просто взял и пошел к ним.

– Это всего лишь собаки, – отмахнулся Беокка. – Если Господь и святой Кутберт не могут защитить меня от собак, что же они тогда вообще могут?

Я остановил своего друга, положив руки ему на плечи и крепко обняв.

– Ты очень храбрый человек, святой отец, – настойчиво проговорил я. – И позволь мне выразить свое восхищение!

Беокка был безмерно доволен этой похвалой, но попытался принять скромный вид.

– Я просто молился, – сказал он, – а Бог сделал все остальное.

И он пошел дальше, пиная валяющиеся на земле копья.

– Не думаю, что гончие причинили бы мне вред, – проговорил Беокка, – потому что я всегда любил собак. В детстве у меня был пес.

– Тебе стоило бы завести еще одного, – сказал я. – Пса, который стал бы твоим компаньоном.

– Когда я был маленьким мальчиком, от меня было мало толку, – продолжал он, проигнорировав мое замечание. – Ну, правда, я мог подбирать камни и отпугивать птиц с огорода, но я не мог как следует работать. Пес был моим другом, но он погиб. Его убили злые мальчишки.

Беокка несколько раз моргнул.

– A Тайра хорошенькая, правда? – печально спросил он.

– Теперь, когда ее отмыли, да, – согласился я.

– Эти шрамы на ее руках и ногах… Я думал, что ее порезали Кьяртан или Свен. Но ничего подобного. Бедняжка сделала это сама.

– Она сама себя порезала?

– Полосовала себя ножами, так она мне сказала. Как ты думаешь, зачем ей это было нужно?

– Чтобы превратить себя в уродину? – предположил я.

– Но Тайра вовсе не уродина, – недоуменно проговорил Беокка. – Она настоящая красавица.

– Да, – кивнул я. – Красавица.

И я снова почувствовал жалость к Беокке. Бедняга начинал стареть, он всегда был невзрачным калекой. Он мечтал о семейной жизни, но не мог найти подходящую женщину. Ему следовало бы стать монахом и принять обет безбрачия. Но Беокка был священником, о чем никак нельзя забывать, поэтому он сурово посмотрел на меня и сказал:

– Альфред послал меня, чтобы проповедовать мир, а вместо этого я сперва наблюдал, как ты убил святого брата, а теперь вот взирал на это побоище.

Он недовольно скривился, глядя на мертвецов.

– Альфред послал нас, чтобы мы охраняли Гутреда, – напомнил я.

– И мы должны были позаботиться о безопасности святого Кутберта, – настаивал Беокка.

– Мы это сделаем.

– Мы не можем здесь оставаться, Утред, мы должны вернуться в Кетрехт. – Беокка тревожно посмотрел на меня снизу вверх единственным здоровым глазом. – Мы должны победить Ивара!

– Мы победим его, святой отец.

– Говорят, у него самая большая армия в Нортумбрии!

– Но умрет он в одиночку, святой отец, – заверил я.

Я и сам не знал, почему так сказал. Эти слова просто слетели у меня с языка, и я подумал, что, должно быть, моими устами говорил бог.

– Ивар умрет в одиночку, – повторил я, – обещаю.

Но сперва нужно было кое-что сделать. Вырыть сокровища, которые Кьяртан закопал под полом того дома, где жили собаки. И мы приказали его рабам копать воняющий дерьмом пол. В тайнике обнаружились бочки с серебром и золотом, кресты, похищенные из церквей, браслеты, кожаные мешки с самоцветами – агатами, янтарем и гранатами и даже тюки драгоценного заморского шелка, уже наполовину сгнившие во влажной земле.

Побежденные воины Кьяртана соорудили для своих погибших товарищей погребальный костер, но Рагнар настоял на том, что ни Кьяртан, ни Свен (хотя от тела последнего осталось и немного) не будут удостоены таких похорон. Вместо этого мы сорвали с них доспехи и одежду и отдали их трупы тем свиньям, которых не забили осенью: они жили в северо-восточном конце крепости.

Ролло назначили командовать гарнизоном крепости. Сначала Гутред в приступе победного ликования объявил, что крепость теперь принадлежит ему и станет королевским оплотом в Нортумбрии, но я отвел его в сторону и велел отдать Дунхолм Рагнару.

– Рагнар будет твоим другом, – сказал я ему, – и, можешь не сомневаться, он удержит Дунхолм.

Признаться, мне это тоже было на руку: Рагнар станет совершать набеги на земли Беббанбурга и держать моего предателя-дядю в постоянном страхе.

Итак, Гутред отдал Дунхолм Рагнару, а Рагнар временно, пока мы отправимся на юг, передоверил крепость Ролло и оставил ему всего тридцать человек. Больше пятидесяти побежденных людей Кьяртана принесли клятву верности Рагнару, но предварительно он тщательно их проверил и убедился, что ни один из этих воинов не принимал участия в сожжении дома, в огне которого погибли его родители. A все, кто помогал свершиться тому злодеянию, были убиты, до последнего человека. Оставшимся предстояло поехать с нами: сперва в Кетрехт, потом – чтобы сразиться с Иваром.

Ну что же, полдела было сделано. Кьяртан Жестокий и Свен Одноглазый мертвы, но Ивар еще жив, а ведь Альфред Уэссекский, хотя и никогда не говорил этого прямо, желал и смерти Ивара тоже.

Поэтому мы поехали на юг.

Глава одиннадцатая

Мы отправились в путь на следующее утро. Ветер отнес дождевые тучи на юг, и чисто вымытое небо покрывали маленькие, быстро несущиеся облачка. Мы выехали из высоких ворот Дунхолма, оставив Ролло охранять крепость и сокровища Кьяртана.

Если мы сумеем победить Ивара и останемся живы, то разделим эти сокровища между собой и мигом станем состоятельными людьми. Я получу куда больше, чем оставил в Фифхэдене, и вернусь к Альфреду богатым человеком, одним из самых богатых в его королевстве.

Мы последовали за штандартом Рагнара с орлиным крылом и под ликующие крики двинулись к ближайшему броду через Виир.

Брида ехала рядом с Рагнаром, Гизела – рядом со мной, а Тайра не покидала Беокку. Я так никогда и не узнал, что сказал ей Рагнар в доме Кьяртана, но теперь она относилась к брату спокойно. Ее безумие прошло. Выглядела Тайра очень прилично: ногти ее были подстрижены, волосы причесаны и прикрыты белым чепцом, и в то утро она приветствовала брата поцелуем. Правда, вид у нее был все еще несчастный, но у Беокки находились для бедняжки слова утешения, и она впитывала их, словно они были водой, а она – умирающей от жажды. Беокка и Тайра ехали рядом на кобылах, и священник за беседой в кои-то веки забыл о неудобствах верховой езды. Я видел, как он жестикулирует во время разговора здоровой рукой.

Позади него слуга вел в поводу вьючную лошадь, которая везла четыре больших алтарных креста из сокровищ Кьяртана. Беокка потребовал, чтобы кресты вернули в церковь, и мы не стали возражать: ведь священник доказал, что он герой не хуже любого из нас. A теперь он наклонился к Тайре и что-то увлеченно ей доказывал, а она улыбалась.

– Через неделю Тайра станет христианкой, – сказала мне Гизела.

– Раньше, – отозвался я.

– Что же с ней происходит? – спросила моя возлюбленная.

Я пожал плечами.

– Полагаю, Беокка уговаривает Тайру отправиться в монастырь.

– Бедняжка.

– По крайней мере, там она научится послушанию. И узнает, чем грозит число тринадцать.

Гизела стукнула меня по руке, причинив больше боли себе, чем мне.

– Я поклялась, что если снова тебя найду, то больше уже никогда не оставлю, – сказала она, потирая костяшки пальцев, ободранные о мою кольчугу. – Никогда! Слышишь?

– Но как ты могла самовольно отправиться с нами? И почему не подумала, что воинов не должно быть тринадцать?

– Потому что я знала, что собаки будут на нашей стороне, – просто ответила она. – Я бросила палочки с рунами.

– A что палочки говорят насчет Ивара? – спросил я.

– Что он умрет, как змея под мотыгой, – мрачно сказала Гизела.

Затем она вздрогнула: комок грязи, вылетев из-под копыта коня Стеапы, попал ей в лицо. Она вытерла грязь и нахмурилась, глядя на меня.

– Мы обязательно должны отправляться в Уэссекс? – спросила она.

– Я поклялся в этом Альфреду.

– Тогда мы должны туда поехать, – без всякого энтузиазма сказала Гизела. – Тебе нравится Уэссекс?

– Нет.

– A Альфред?

– Тоже нет.

– Почему?

– Он слишком набожный и слишком серьезный, – пояснил я. – И еще от него вечно воняет.

– Как и от всех саксов, – заметила Гизела.

– От него воняет гораздо сильнее. Это все из-за его болезни. Из-за нее он постоянно бегает в нужник.

– Он что, не моется? – поморщилась Гизела.

– Моется, по крайней мере раз в месяц, – ответил я, – а может, и чаще. Альфред очень щепетилен в том, что касается мытья. Но все равно от него сильно воняет. Слушай, Гизела, а от меня воняет?

– Как от кабана, – ответила она, ухмыляясь. – Так, думаешь, мне не понравится Альфред?

– Нет. И он тоже не одобрит тебя, потому что ты не христианка.

Гизела рассмеялась, услышав это.

– A как насчет тебя?

– Ну, мне Альфред даст зе́мли. В надежде, что я стану за него сражаться.

– Но тогда получится, что ты будешь сражаться с датчанами!

– Выходит, что так. Датчане – враги Альфреда, – ответил я.

– Но ведь они мои соплеменники. Как же так, Утред?

– Я принес Альфреду клятву верности, поэтому должен теперь выполнять его волю.

Я откинулся назад, пока мой конь осторожно спускался вниз по крутому холму.

– Я люблю датчан, – продолжал я, – люблю гораздо больше, чем восточных саксов, но такова уж моя судьба – сражаться за Уэссекс. Wyrd bið ful aræd.

– Что это значит?

– От судьбы не уйдешь. Она правит всем.

Гизела поразмыслила над этим. Она снова была в кольчуге, но теперь у нее на шее красовалось золотое ожерелье из сокровищ Кьяртана, сделанное из нескольких нитей, скрученных вместе. Я видел, как похожие штуки собаки выкапывали из могил древних британских вождей. Ожерелье придавало Гизеле сходство с дикаркой, но это ей шло. Черные волосы заколоты и убраны под шерстяную шапочку, взгляд какой-то отсутствующий. Я подумал, что мог бы целую вечность смотреть на ее удлиненное лицо.

– A как долго тебе придется оставаться человеком Альфреда? – спросила она наконец.

– Пока он меня не отпустит, – пояснил я. – Или пока кто-нибудь из нас не умрет.

– Но ты говорил, что король Уэссекса болен. Думаешь, сколько он еще протянет?

– Наверное, не очень долго.

– И кто станет королем после него?

– Не знаю, – честно ответил я.

Действительно, кто? Сын Альфреда Эдуард (помните, как он плакал, когда у него отняли лошадку?) еще слишком мал, чтобы править, а племянник Альфреда, Этельвольд, у которого дядя отобрал трон, – дурак и пьяница. Не дай бог, чтобы он стал следующим королем. Внезапно я поймал себя на том, что желаю Альфреду долгой жизни. Это меня удивило.

Я сказал Гизеле правду: мне не нравился Альфред, но я признавал, что он истинная власть на острове Британия. Этот человек отличался необычайной проницательностью и решительностью, и, если уж говорить начистоту, то, что мы разбили Кьяртана, было в значительной мере заслугой Альфреда. Он умышленно послал нас на север, зная, что мы сделаем то, что ему нужно, хотя и не сказал прямо, чего именно хочет.

Я вдруг понял (и сам удивился), что жизнь человека, давшего клятву верности Альфреду, может оказаться вовсе не такой скучной, как я боялся.

«Но если он вскоре умрет, – подумал я, – это станет концом Уэссекса. Таны начнут сражаться за его корону, датчане почуют слабость королевства и слетятся, как вороны, чтобы склевать плоть с трупа».

– Если ты дал клятву Альфреду, то почему он позволил тебе явиться сюда? – осторожно спросила Гизела. Похоже, ей в голову пришли те же мысли, что и мне.

– Альфред хочет, чтобы твой брат правил Нортумбрией.

Она призадумалась, а затем уточнила:

– Потому что Гутред – в некотором роде христианин?

– Для Альфреда это очень важно, – согласился я.

– A может, потому, что Гутред – слабак? – предположила Гизела.

– A по-твоему, он слабак?

– Ты и сам это прекрасно знаешь, – пренебрежительно заметила она. – Мой брат добрый человек, он всегда нравился людям, но Гутред не умеет быть безжалостным. Ему следовало убить Ивара при первой же встрече, и еще он давным-давно должен был прогнать Хротверда, но так и не осмелился. Он слишком боится святого Кутберта.

– Но зачем Альфреду нужен, как ты выражаешься, слабак на троне Нортумбрии? – мягко спросил я.

– Чтобы и сама Нортумбрия была слабой, ведь со временем саксы попытаются вернуть отобранные у них земли, – ответила Гизела.

– Ты узнала это, бросив свои палочки с рунами? A что еще они говорят?

– Они говорят, что у нас родятся два сына и дочь, и что один из наших сыновей разобьет тебе сердце, а другим ты будешь гордиться, и что твоя дочь станет матерью королей.

Я засмеялся, услышав пророчество Гизелы, но не презрительно, а добродушно. Мне не хотелось обидеть любимую: ведь она говорила так уверенно.

– Значит ли это, что ты тоже отправишься в Уэссекс, хоть я и собираюсь сражаться с датчанами? – спросил я.

– Это значит, – ответила она, – что я тебя не оставлю. Считай, что я тоже принесла тебе клятву верности.

Рагнар выслал вперед разведчиков, и, когда тот долгий день подошел к концу, некоторые из них вернулись на усталых лошадях. Разведчики узнали, что Ивар взял Эофервик. Ему нетрудно было это сделать. Ослабленный гарнизон Гутреда предпочел сдать город, чтобы избежать резни на улицах. Ивар разграбил все, что мог, разместил на стенах новый гарнизон и уже возвращался на север. Он еще не слышал о падении Дунхолма, поэтому явно надеялся перехватить Гутреда, который, по разумению Ивара, или выжидал неизвестно чего в Кетрехте, или пытался добраться до пустошей Камбреленда. Разведчики донесли, что у Ивара огромная армия. Некоторые утверждали даже, что у него две тысячи копий. Разумеется, мы с Рагнаром понимали, что это явное преувеличение, но все равно было ясно: людей у Ивара куда больше, чем у нас. И вероятно, его воины двигались на север по той же самой римской дороге, по которой мы направились на юг.

– Сможем мы сразиться с Иваром? – спросил меня Гутред.

– Сразиться-то мы сможем, – ответил за меня Рагнар, – но вот победить его армию – нет.

– Тогда почему мы едем на юг?

– Чтобы спасти Кутберта, – ответил я, – и убить Ивара.

– Но как же… если мы не можем его победить?.. – Гутред был озадачен.

– Мы сразимся с Иваром, – сказал я, еще больше его запутав, – и, если не сможем победить, отступим к Дунхолму. Ведь для этого мы и захватили Дунхолм – чтобы у нас было убежище.

– И вдобавок там есть свирепые псы, – добавил Рагнар.

Рассудив, что мы знаем, что делаем, Гутред прекратил свои расспросы.

* * *

Мы добрались до Кетрехта в тот же вечер. Наше путешествие оказалось недолгим, потому что нам не пришлось покидать римскую дорогу. Мы прошлепали по переправе через Свале, когда солнце окрасило красным западные холмы.

Церковники, вместо того чтобы укрыться в этих холмах, предпочли остаться при скудных удобствах Кетрехта, и никто не потревожил их, пока мы были в Дунхолме. Они видели конных датчан на южных холмах, но ни один из всадников не приблизился к крепости. Видимо, это были разведчики Ивара: они только сосчитали людей и ускакали прочь.

То, что мы взяли Дунхолм, как будто не произвело никакого впечатления на отца Хротверда и аббата Эадреда. Все, что их заботило, – это труп святого и другие драгоценные реликвии, которые они выкопали из кладбищенской земли в тот же вечер и торжественно перенесли в церковь. Именно тогда я и столкнулся с Айданом, управляющим Беббанбурга, и десятком его людей, оставшихся в деревне.

– Теперь вы можете без опаски вернуться домой, – сказал я им. – Потому что Кьяртан мертв.

Едва ли Айдан сразу мне поверил, но потом понял, что мы совершили, и, должно быть, испугался: а вдруг люди, взявшие Дунхолм, теперь отправятся маршем на Беббанбург. Именно это я и хотел сделать, но сейчас у меня не было времени разбираться с дядей, ибо я поклялся Альфреду вернуться до Рождества.

– Мы уедем утром, – сказал Айдан.

– Вот и хорошо, – кивнул я. – A когда доберетесь до Беббанбурга, скажите моему дяде, что я никогда надолго про него не забываю. Передайте ему, что я забрал его невесту. И еще не забудьте сказать, что однажды я вспорю ему брюхо, а если вдруг он умрет раньше, чем я смогу выполнить эту клятву, тогда я вспорю животы его сыновьям, и если у его сыновей есть сыновья, убью и их тоже. Передайте ему все это, а еще скажите, что хотя Дунхолм и считался неприступным, как Беббанбург, но он пал под моим мечом.

– Ивар тебя убьет, – с вызовом проговорил Айдан.

– Ну-ну, надейся, – ответил я. – И молись. Ничего другого тебе просто не остается.

* * *

Все христиане молились той ночью. Они собрались в церкви, и я подумал, что они, должно быть, просят своего бога даровать нам победу над приближающимся войском Ивара, но оказалось, что вместо этого христиане благодарили Господа за то, что их драгоценные реликвии уцелели. Они поместили тело святого Кутберта перед алтарем, на который возложили голову святого Освальда, Евангелие и раку с волосами из бороды святого Августина, – и распевали, и молились, и снова распевали псалмы. Я уж боялся, что они никогда не перестанут, но посреди ночи, когда сгустилась темнота, христиане наконец-то умолкли.

Я пошел к низкой стене крепости, в свете убывающей луны наблюдая за римской дорогой, что тянулась на юг через поля. Ивар явится оттуда. Кто знает, а вдруг он послал отряд отборных всадников, чтобы напасть нынче же ночью? Поэтому я на всякий случай оставил на деревенских улицах сотню людей. Но атаки не последовало.

К тому времени, когда Рагнар явился, чтобы меня сменить, в темноте уже поднялся легкий туман, размывая поля.

– К утру подморозит, – приветствовал меня он.

– Да, – согласился я.

Он потопал ногами, чтобы согреться.

– Сестра говорит, что собирается в Уэссекс. Она хочет креститься.

– Ты удивлен?

– Нет, – ответил Рагнар.

Мой друг смотрел на длинную прямую дорогу.

– Это к лучшему, – безрадостно проговорил он. – К тому же Тайре нравится твой отец Беокка. Но скажи мне, Утред, что же с ней будет?

– Полагаю, Тайра станет монахиней, – ответил я, потому что не мог вообразить для нее иной судьбы в Уэссексе Альфреда.

– Это я во всем виноват, – проговорил Рагнар, и я не стал возражать, потому что это было правдой. – Ты непременно должен отправиться в Уэссекс?

– Да. Я дал клятву.

– Ну, клятву можно нарушить, – тихо сказал Рагнар.

Верно, но в мире, где правило множество различных богов и судьбу человека знали только три коварные пряхи, клятвы были единственной надежной вещью. Если я сам нарушу клятву, то не смогу ожидать от других людей, что те сдержат обещания, данные мне. Это я усвоил твердо.

– Я не нарушу клятву, принесенную Альфреду, – сказал я, – но я дам другую клятву тебе. Обещаю, что никогда не стану сражаться с тобой, что все мое имущество будет и твоим тоже и что, если тебе понадобится помощь, я сделаю все, что только смогу.

Рагнар некоторое время молча ковырял носком сапога дерн на вершине стены и глядел в туман.

– Я даю тебе такую же клятву, – тихо проговорил он.

Мы оба были смущены. Рагнар вновь принялся ковырять сапогом дерн. Затем спросил:

– Сколько человек приведет Ивар?

– Восемьсот? – предположил я.

Мой друг кивнул.

– A у нас меньше трехсот.

– Боя не будет, – сказал я.

Рагнар вопросительно посмотрел на меня.

– Ивар умрет, – заверил я, – и на этом все кончится.

Я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея, ощутив ладонью слегка выступающие края креста Хильды.

– Он умрет, – сказал я, дотронувшись до креста, – и Гутред будет править и будет говорить то, что ты ему прикажешь.

– Хочешь, я велю ему напасть на Эльфрика? – спросил Рагнар.

Я обдумал это предложение и ответил:

– Нет.

– Но почему?

– Беббанбург считается неприступным, и там нет задних ворот, какие имеются в Дунхолме. Кроме того, я хочу убить Эльфрика сам.

– A Альфред позволит тебе это сделать?

– Разумеется, – ответил я, хотя, по правде говоря, сомневался, что Альфред когда-нибудь дозволит мне такую роскошь.

Но я был уверен, что моя судьба – вернуться в Беббанбург, и верил в свое предназначение.

Я повернулся и уставился на деревню.

– Там все тихо?

– Да, – ответил Рагнар. – Они перестали молиться и теперь спят. Ты тоже должен поспать.

Я пошел обратно, но, прежде чем присоединиться к Гизеле, тихо отворил дверь церкви и увидел священников и монахов, которые спали при неярком свете нескольких свечей, мерцающих на алтаре. Один из них храпел, и я закрыл дверь так же тихо, как открыл ее.

* * *

Меня разбудил на рассвете Ситрик, который колотил в дверь и кричал:

– Они здесь, мой господин! Они здесь!

– Кто здесь?

– Люди Ивара, мой господин!

– Где?

– Всадники, мой господин, на той стороне реки!

Всадников было около сотни, и они не пытались переправиться через брод. Я подумал, что их послали на северный берег Свале только затем, чтобы отрезать нам дорогу к бегству. Главные силы Ивара появятся с юга.

В то памятное туманное утро произошло еще кое-что. На рассвете в деревне раздались крики.

– В чем дело? – спросил я у Ситрика.

– Христиане чем-то очень расстроены, мой господин, – ответил он.

Я зашагал к церкви, где выяснил, что золотую раку с бородой святого Августина, драгоценный дар Альфреда Гутреду, украли. Она стояла на алтаре вместе с другими реликвиями, но ночью исчезла, и сейчас отец Хротверд громко вопил, стоя рядом с дырой, проделанной в глинобитной стене за алтарем. Здесь был и Гутред, который слушал жалобы аббата Эадреда – тот развивал мысль, что воровство есть знак недовольства Господа.

– Недовольства чем? – спросил Гутред.

– Язычниками, конечно! – выпалил Эадред.

Отец Хротверд раскачивался взад-вперед, ломая руки и взывая к своему богу, чтобы тот послал с небес отмщение вору, осквернившему церковь и похитившему драгоценную реликвию.

– Укажи нам на преступника, Господи! – кричал он.

Потом увидел меня и, очевидно, решил, что получил знак свыше.

– Это он! – выпалил Хротверд, указывая на меня.

– Это ты украл? – спросил Гутред.

– Нет, мой господин, – ответил я.

– Это он! – повторил Хротверд.

– Ты должен обыскать всех язычников, – сказал Эадред Гутреду, – потому что, если реликвия не найдется, мой господин, наше поражение неизбежно. Ивар сокрушит нас в наказание за такой грех. То будет для нас Господней карой.

Мне такая кара показалась странной: ну как можно из-за украденной реликвии разрешить язычнику-датчанину победить христианского короля. Но пророчество священника отчасти сбылось, потому что в середине утра (церковь все еще обыскивали в тщетных попытках найти раку) один из людей Рагнара принес весть о приближении армии Ивара.

Они явились с юга и уже выстроили «стену щитов» в полумиле от маленького войска Рагнара.

Теперь пришла пора выступить и нам.

Гутред и я уже были в кольчугах, наши кони стояли под седлом, нам оставалось только поехать на север, чтобы присоединиться к «стене щитов» Рагнара. Но Гутред нервничал из-за утраты реликвии. Когда мы вышли из церкви, он отвел меня в сторону.

– Ты спрашивал Рагнара, не он ли взял раку? – умоляющим тоном осведомился он. – Спрашивал, не сделал ли это кто-нибудь из его людей?

– Рагнар ничего не брал, – пренебрежительно бросил я. – A если хочешь найти виновного, обыщи их.

Я указал на Айдана и его всадников. Теперь, когда Ивар был близко, им не терпелось двинуться на север. Но они не осмеливались уйти, пока люди Ивара преграждали брод через Свале. Гутред просил их присоединиться к «стене щитов», но эти трусы отказались и теперь ждали возможности спастись.

– Нет, христианин не украл бы священную реликвию! – воскликнул Хротверд. – Это преступление совершил язычник!

Гутред был перепуган. Он все еще верил в магию христианства и посчитал кражу раки предзнаменованием беды. Он явно сомневался, что это дело рук Айдана, но, с другой стороны, не знал, кого вообще подозревать. Поэтому я облегчил ему задачу.

Я подозвал Финана и Ситрика, которые ожидали меня, чтобы сопровождать к «стене щитов».

– Этот человек, – сказал я Гутреду, указывая на Финана, – христианин. Так ведь, Финан?

– Да, мой господин, я христианин.

– И вдобавок он ирландец, – продолжил я, – а все знают, что ирландцы обладают даром ясновидения.

Финан, который обладал этим даром не больше, чем я, постарался принять загадочный вид.

– Он обязательно найдет твою реликвию, – пообещал я.

– Найдешь? – жадно спросил Гутред.

– Да, мой господин, – уверенно ответил Финан.

– Сделай это, Финан, – сказал я, – а я пока убью Ивара. И приведи к нам преступника, как только его найдешь.

– Будет исполнено, мой господин, – ответил он.

Слуга привел мне коня.

– Твой ирландец и в самом деле сможет отыскать реликвию? – спросил Гутред.

– Если Финан не доставит тебе и пропавшую раку, и вора, – сказал я достаточно громко, чтобы меня слышала дюжина человек, – тогда я отдам церкви все свое серебро, мой господин, отдам ей кольчугу, шлем, браслеты и мечи. Финан – ирландец, а все ирландцы обладают таинственным даром.

Я посмотрел на Хротверда.

– Ты слышал это, священник? Я пообещал отдать все свое состояние церкви, если Финан не найдет вора!

Хротверд ничего не ответил, только сердито уставился на меня. Однако данное прилюдно обещание свидетельствовало о моей невиновности, поэтому он удовольствовался тем, что сплюнул на землю возле копыт моего скакуна.

Гизела, которая пришла подержать поводья моего коня, была вынуждена сделать шаг в сторону, чтобы плевок не попал в нее. Она дотронулась до моей руки, когда я поправил подпругу, и негромко спросила:

– Финан и правда сможет найти пропажу?

– Сможет, – пообещал я.

– Потому что обладает таинственным даром?

– Потому что он сам украл реликвию, любовь моя, – тихо проговорил я, – и сделал это по моему приказу. Рака, наверное, спрятана в навозной куче.

Я ухмыльнулся Гизеле, и та тихонько засмеялась в ответ.

Я уже вставил ногу в стремя и приготовился сесть в седло, когда она опять остановила меня.

– Будь осторожен, – сказала она и предупредила: – Говорят, Ивар очень умелый воин.

– Он из рода Лотброков, – ответил я, – а они все – славные воины. Они любят сражения. Но при этом дерутся, как бешеные собаки, дико и яростно, и в конце концов умирают, как бешеные собаки.

Я сел в седло, вставил в стремя правую ногу и взял у Гизелы шлем и щит. На прощание я прикоснулся к ее руке, потом потянул поводья и последовал за Гутредом на юг.

* * *

Мы ехали, чтобы присоединиться к «стене щитов». Она была короткой: ее легко могла охватить с флангов куда бо́льшая «стена щитов» Ивара, строившаяся к югу от нас. Его «стена» была вдвое длиннее нашей, что означало: его люди способны окружить нас с обеих сторон и убивать, загоняя внутрь. Люди Ивара знали, что, если дело дойдет до битвы, они нас всех перебьют. Их «стена щитов» блестела наконечниками копий и боевыми топорами. Воины возбужденно шумели в предвкушении победы. Они колотили оружием по щитам, издавая глухой стук, похожий на барабанный бой. Этот стук наполнял широкую долину Свале и превратился в оглушительный звон, когда посреди построения был поднят штандарт Ивара с двумя воронами.

Под его знаменем собрались несколько всадников, которые проложили себе путь через «стену щитов» и поехали к нам. В числе этих всадников были и сам Ивар, и его похожий на крысеныша сын.

Гутред, Стеапа, Рагнар и я проехали несколько шагов навстречу Ивару и стали ждать.

Хотя всего приближающихся к нам всадников было десять человек, но я наблюдал только за Иваром. Он был верхом на Витнере, как я и надеялся. Это давало мне повод затеять с ним свару. Но я пока держался позади, позволив лошади Гутреда сделать еще несколько шагов навстречу Ивару.

Ивар обвел нас всех взглядом, не сразу сумев скрыть удивление при виде меня, но ничего не сказал. Похоже, он был обеспокоен присутствием Рагнара и впечатлен габаритами Стеапы, но сделал вид, что не замечает нас троих. Он кивнул Гутреду и приветствовал короля такими словами:

– Aх ты, дерьмо червя!

– Господин Ивар, – ответил Гутред.

– Как ни странно, я пребываю сегодня в милосердном настроении, – заявил Ивар. – Если ты уедешь отсюда, я дарую жизнь твоим людям.

– Я хотел бы, господин Ивар, вступить с тобой в переговоры.

– Слова! Пустая болтовня! – Ивар презрительно плюнул и покачал головой. – Убирайся из Нортумбрии! Уезжай подальше отсюда, дерьмо червя! Беги к своему другу в Уэссекс! Но оставь свою сестру в качестве заложницы. Если ты это сделаешь, я, так и быть, проявлю милосердие.

Милосердие, как же. Ивар в первую очередь думал о себе. Датчане были прекрасными воинами, но куда более осторожными, чем принято считать. Ивар был не прочь сразиться, но его гораздо больше устраивало, чтобы мы сдались, потому что тогда он не потерял бы ни одного человека. Ивар не сомневался, что одержит над нами верх, но ценой такой победы стали бы шестьдесят или семьдесят воинов, целая корабельная команда. Так что гораздо лучше, на его взгляд, было позволить Гутреду остаться в живых и самому ничего не заплатить.

Ивар понудил Витнера ступить в сторону: он хотел получше разглядеть Рагнара.

– Как ты очутился в столь странной компании, господин Рагнар? – заинтересовался он.

– Два дня назад, – проговорил Рагнар, – я убил Кьяртана Жестокого. Дунхолм теперь мой. Пожалуй, мне стоит убить и тебя, господин Ивар, чтобы никто не мог отобрать у меня Дунхолм.

Ивар с изумлением воззрился на Гутреда, потом на меня, словно ища подтверждения известию о смерти Кьяртана, но наши лица оставались бесстрастными.

Так ничего и не выяснив, Ивар пожал плечами.

– У тебя были свои счеты с Кьяртаном, – обратился он к Рагнару, – и это меня не касается. Я бы предпочел видеть тебя среди друзей. Ведь наши отцы были друзьями, разве не так?

– Так, – согласился Рагнар.

– Тогда и мы с тобой тоже должны подружиться, – заключил Ивар.

– С какой стати Рагнару дружить с вором? – спросил я.

Ивар посмотрел на меня непроницаемым взглядом – так смотрят змеи.

– Вчера я видел, как блевала коза, – сказал он. – И ее блевотина напомнила мне о тебе.

– Вчера я наблюдал, как срала коза, – парировал я, – и то, что сыпалось у нее из-под хвоста, напомнило мне о тебе.

Ивар глумливо ухмыльнулся, услышав эти слова, но решил не продолжать обмен оскорблениями. Однако его сын вытащил меч, и Ивар предупреждающим жестом поднял руку, давая понять своему отпрыску, что время убивать еще не пришло.

– Убирайся, – сказал он Гутреду, – уезжай подальше, и я, так и быть, забуду, что когда-то тебя знал.

– Так вот, козье дерьмо напомнило мне о тебе, – проговорил я, – но его вонь напомнила мне о твоей матери. То была вонь тухлятины. Но чего еще ожидать от шлюхи, которая дала жизнь вору?

Один из воинов сдержал готового ринуться в бой сына Ивара. Сам Ивар просто некоторое время молча смотрел на меня.

– Я смогу сделать так, что твоя смерть будет длиться три заката, – наконец произнес он.

– Но если ты, ворюга, вернешь украденное добро, – сказал я, – а потом примешь приговор доброго короля Гутреда, который накажет тебя за преступление, может, мы и проявим к тебе кое-какое милосердие.

Судя по виду Ивара, его это скорее позабавило, чем оскорбило.

– И что же я украл?

– Ты сидишь на моем коне, и я хочу, чтобы ты его вернул.

Ивар похлопал Витнера по шее.

– Когда ты сдохнешь, – заявил он, – я выдублю твою кожу и сделаю из нее седло, чтобы я мог до конца своих дней пердеть в тебя. – Потом он посмотрел на Гутреда. – Убирайся, – повторил Ивар. – И подальше отсюда. Но оставь свою сестру в заложницах. Даю тебе несколько биений сердца, чтобы обрести здравый смысл, но если ты не сделаешь, как я велел, мы тебя убьем.

Он повернул коня, собираясь уехать.

– Трус! – крикнул я ему.

Он словно меня не услышал, направляя Витнера сквозь «стену щитов», чтобы добраться до ее задних рядов.

– Все Лотброки трусы! – продолжал я. – Они бегут с поля боя! Эй, Ивар, да ты никак замочил штаны, испугавшись моего меча? Ты убежал от скоттов и теперь бежишь от меня!

Думаю, упоминание о скоттах стало последней каплей. То страшное поражение все еще было свежо в памяти Ивара, и я сыпанул соли на незажившую рану. Ведь этот человек как-никак был из Лотброков, и теперь его бешеный нрав, который он до сих пор ухитрялся держать в узде, дал о себе знать.

Ивар причинил Витнеру сильную боль, свирепо потянув за узду, но конь послушно повернулся. К тому времени Ивар уже вытащил длинный меч. Он поскакал ко мне во весь опор, но я уклонился и помчался мимо него вперед, навстречу его армии.

Я хотел, чтобы Ивар умер именно здесь, на широком лугу, на глазах у своих людей. Здесь я и развернул жеребца.

Противник следовал за мной, но сдерживал Витнера, который рыл мягкий дерн передним копытом.

Думаю, Ивар уже жалел о своем порыве, но было поздно. Все люди в обеих «стенах щитов» видели, как он вытащил меч и погнался за мной. Теперь никак нельзя было не принять вызова. У него был единственный выход – убить меня, а он не был уверен, что сможет это сделать. Ивар был хорошим бойцом, но его раны давали о себе знать, да и я не из тех противников, кого легко одолеть.

С другой стороны, он мог рассчитывать на Витнера. Я знал, что в сражении этот конь не уступит большинству воинов. Витнер запросто сомнет моего скакуна, а потому первым делом следовало выбить противника из седла.

Ивар наблюдал за мной. Похоже, он решил позволить мне напасть первому, потому что просто сидел в седле. Я повернул своего жеребца к его «стене щитов».

– Ивар – вор! – прокричал я его войску. Вытащив из ножен Вздох Змея, я держал его в опущенной руке. – Самый настоящий вор! A еще он позорно удрал от скоттов! Он убежал, как трусливый щенок! Он плакал, как ребенок, когда мы его нашли!

Я засмеялся, не сводя глаз с неприятельской «стены щитов».

– Он скулил от боли, – продолжал я, – и в Шотландии его прозвали Ивар Слабак!

Краем глаза я увидел, что мои насмешки достигли цели: Ивар поворачивал Витнера ко мне.

– Он вор! – вновь закричал я. – И жалкий трус!

Выкрикнув последнее оскорбление, я коснулся коленом бока своего коня, чтобы тот повернулся, и поднял щит.

Вид у Витнера был устрашающий: горящие глаза и огромные зубы, большие копыта колотили по влажному дерну, но когда он приблизился, я прокричал его имя:

– Витнер! Витнер!

Я знал, что Ивар, скорее всего, назвал жеребца по-другому. Но, похоже, конь вспомнил свою прежнюю кличку или вспомнил меня, потому что навострил уши, вскинул голову и сбил шаг. A я погнал своего коня прямо на него.

Я использовал в качестве оружия щит: просто с силой выбросил его вперед, целя в Ивара, и в тот же самый миг приподнялся на правом стремени. Ивар попытался повернуть Витнера в сторону, но потерял равновесие. Мой щит ударил Ивара, и я бросился на врага, пытаясь опрокинуть его назад.

Был риск, что я упаду, а он останется в седле, но я не осмеливался выпустить щит или меч, чтобы вцепиться в противника. Я просто надеялся сбить его на землю силой своего веса.

– Витнер! – снова закричал я, и жеребец слегка повернулся ко мне.

И этого маленького движения вкупе с моей тяжестью хватило, чтобы опрокинуть Ивара. Он упал вправо, а я рухнул между двумя конями. Я сильно ударился, мой конь нечаянно лягнул меня так, что я налетел на задние ноги Витнера.

Я встал, шлепнул Витнера по крупу Вздохом Змея, чтобы отогнать коня прочь, и, когда Ивар напал, сразу нырнул под прикрытие щита.

Ивар оправился после падения быстрее меня, и его меч ударился о мой щит. Он, должно быть, ожидал, что после этого я отшатнусь, но я остановил его, не дрогнув. В моей левой руке, раненной копьем в Дунхолме, запульсировала боль, но я был выше, тяжелее и сильнее Ивара и хорошенько толкнул его щитом, чтобы заставить отступить.

Ивар понял, что проиграет. По возрасту он годился мне в отцы и сейчас двигался медленнее из-за ран, но все равно он был Лотброком, а их учили сражаться с того самого мгновения, как они покидали материнскую утробу. Он с диким рыком пошел на меня, сделал мечом высокий финт, а потом нанес низкий удар. Я продолжал двигаться, отражая и принимая его удары на щит и даже не пытаясь атаковать в ответ. Вместо этого я насмехался над ним. Я сказал ему, что он жалкий старик.

– Я убил твоего дядю, – издевался я, – а он был ненамного сильнее тебя. И когда ты сдохнешь, старик, я вспорю брюхо крысенышу, которого ты называешь сыном. Я скормлю его труп воронам. Ну же, бей! И это все, на что ты способен?

Ивар попытался меня развернуть, но перестарался и, поскользнувшись на влажной траве, упал на одно колено. Теперь мой противник был открыт для смертельного удара – он потерял равновесие, его рука с мечом опиралась о траву, – но я отступил, позволяя ему подняться. Все датчане видели, как я это сделал, а потом увидели, как я отбросил щит.

– Я дам ему шанс! – крикнул я громко. – Он жалкий воришка, но я дам ему шанс!

– Ты сын шлюхи, ублюдок-сакс! – прорычал Ивар и снова ринулся на меня.

Именно так он и любил драться: нападать, нападать, нападать. Он попытался отбросить меня назад щитом, но я шагнул в сторону и плашмя ударил его сзади по шлему Вздохом Змея. Удар заставил Ивара оступиться во второй раз, и я снова шагнул прочь. Я хотел его унизить.

То, что Ивар споткнулся дважды, послужило ему предупреждением, и он осторожно двинулся вокруг меня.

– Ты хотел сделать меня рабом, – сказал я, – но даже в этом не преуспел. Хочешь отдать мне свой меч?

– Козье дерьмо! – ответил Ивар.

Он ринулся вперед, целя мне в горло, но в последний момент низко опустил меч, чтобы попасть по левой ноге, а я просто шагнул вбок и шлепнул его по крестцу Вздохом Змея.

– Отдай мне меч, – повторил я, – и я оставлю тебя в живых. Мы посадим тебя в клетку, и я буду возить тебя по Уэссексу. «Смотрите, это Ивар Иварсон, из рода Лотброков, – буду говорить я людям. – Вор, который позорно сбежал от скоттов».

– Aх ты ублюдок!

Он ринулся снова, на этот раз пытаясь выпотрошить меня неистовым взмахом меча, но я сделал шаг назад, и длинный клинок Ивара просвистел мимо, а сам Ивар лишь разочарованно крякнул. Теперь он был воплощением ярости и отчаяния, и я сделал выпад Вздохом Змея так, что меч прошел мимо щита врага и ударил его в грудь. Сила удара отбросила его назад. Он шатался, когда я сделал следующий быстрый выпад. Мой клинок зазвенел о его шлем, и Ивар снова покачнулся, ошеломленный ударом. После третьего выпада мой меч столкнулся с клинком Ивара с такой силой, что правая рука противника была отброшена назад, а кончик Вздоха Змея оказался у его горла.

– Жалкий трус! – воскликнул я. – Вор!

Он завопил от ярости и крутанул мечом в диком замахе, но я шагнул назад, пропуская клинок мимо. Потом я сильно полоснул Вздохом Змея сверху вниз, ударив Ивара по правому запястью, и он задохнулся, потому что кости запястья были сломаны.

– Трудно сражаться без меча, – сказал я и ударил снова, на этот раз попав по мечу так, что оружие вылетело из его руки.

Теперь в глазах Ивара был ужас. Не ужас человека, оказавшегося лицом к лицу со смертью, а ужас воина, вынужденного умирать без меча в руке.

– Ты сделал меня рабом, – сказал я и ударил Вздохом Змея, попав противнику в колено.

Ивар попытался увернуться и достать свой меч, и я снова полоснул его, на этот раз куда сильнее, пропоров кожаные штаны, чтобы рассечь ногу до кости. Он упал на одно колено. Я плашмя стукнул его по шлему Вздохом Змея, потом встал позади.

– Этот человек сделал меня рабом! – прокричал я его людям. – И украл моего коня! Но он все-таки Лотброк!

Я наклонился, поднял за клинок меч Ивара и протянул ему. Ивар взял меч.

– Спасибо, – сказал он.

A потом я его убил.

Я почти снес ему голову с плеч. Он издал булькающий звук, содрогнулся и упал на траву, продолжая судорожно сжимать меч. Позволь я ему умереть без меча в руке, многие из наблюдающих за поединком датчан решили бы, что я бессмысленно жесток. Они понимали, что Ивар – мой враг и у меня есть причины его убить, но он все-таки заслужил честь попасть в Валгаллу.

«И когда-нибудь, – подумал я, – Ивар и его дядя радушно встретят меня там, потому что в Валгалле мы пируем с нашими врагами и вспоминаем былые сражения, и снова и снова сражаемся друг с другом».

Тут вдруг раздался вопль, и, повернувшись, я увидел Ивара-младшего, который галопом скакал ко мне. Он напал на меня так же, как его отец – воплощенная ярость и слепое неистовство, – и наклонился с седла, чтобы рассечь меня клинком пополам. Я встретил его меч Вздохом Змея, и мое оружие оказалось куда лучше. Удар отозвался в моей руке, но клинок Ивара-младшего сломался. Он сам галопом промчался мимо, держа в руке обломок меча, и двое людей его отца догнали юношу и заставили отъехать прочь.

Я окликнул Витнера.

Конь подошел ко мне, я похлопал его по морде и сел в седло. Потом развернул Витнера к оставшейся без командира «стене щитов» Ивара и жестом показал, что Гутред и Рагнар должны присоединиться ко мне. Мы остановились в двадцати шагах от раскрашенных щитов датчан.

– Ивар Иварсон отправился в Валгаллу! – крикнул я. – И в его смерти не было никакого бесчестья! Я Утред Рагнарсон! Я победил Уббу Лотброксона, а это мой друг, ярл Рагнар, который убил Кьяртана Жестокого! Мы служим королю Гутреду!

– Ты христианин? – выкрикнул кто-то.

Я показал свой амулет в виде молота Тора.

Весть о смерти Кьяртана быстро передавалась вдоль длинного ряда щитов, боевых топоров и мечей.

– Я не христианин! – проорал я, когда все снова стихло. – Но я видел, как работает магия христианства! И христиане окружили своей магией короля Гутреда! Неужели никому из вас не доводилось становиться жертвой колдунов? Неужели ни у кого из вас не дох скот, не болели жены? Вы все знакомы с колдовством, а христианские колдуны – очень искусные маги! С помощью трупов и отрубленных голов они оплели чарами нашего короля! Однако их колдун совершил ошибку: он стал слишком жадным и прошлой ночью украл сокровище у короля Гутреда! Но Один прогнал эти чары, он оказался сильнее христиан!

Я повернулся в седле и увидел, что Финан наконец-то выезжает из крепости.

Его задержала свара у входа. Некоторые церковники пытались помешать Финану и Ситрику уехать, но у них ничего не вышло: вмешался десяток датчан Рагнара, и теперь ирландец ехал через пастбище ко мне. Он вел с собой отца Хротверда. Вернее, Финан держал Хротверда за волосы, так что священнику ничего другого не оставалось, кроме как, спотыкаясь, идти рядом с лошадью ирландца.

– Это христианский колдун Хротверд! – крикнул я. – Он опутал Гутреда чарами с помощью магии трупов, но мы разоблачили его и расколдовали нашего короля! И теперь я спрашиваю вас: что мы должны сделать с колдуном?

Ясное дело, ответ тут мог быть только один. Датчане, которые хорошо знали, что Хротверд был советником Гутреда, жаждали смерти священника. Тот уже стоял на коленях на траве, сжав руки, глядя на Гутреда снизу вверх.

– Смилуйся, мой господин! – умолял он.

– Неужели ты вор? – спросил Гутред.

Судя по его голосу, он в виновности священника сомневался.

– Я нашел реликвию в его пожитках, мой господин, – сказал Финан и протянул Гутреду золотой горшок. – Он был завернут в одну из его рубашек.

– Он лжет! – запротестовал Хротверд.

– Я нашел вора, мой господин, – уважительно проговорил Финан и перекрестился. – Клянусь в том святым телом Христовым!

– Хротверд – колдун! – крикнул я датчанам Ивара. – Он насылал на ваш скот вертячку, он губил ваши посевы, он делал ваших женщин бесплодными, а детей – больными! Хотите, мы отдадим его вам?

– Да, хотим! – взревели датчане.

Перепуганный Хротверд тем временем безудержно рыдал.

– Тогда можете его забрать, – сказал я, – если призна́ете Гутреда королем.

Датчане принялись шумно уверять меня в своей верности королю. Они снова били копьями по щитам, на сей раз одобряя Гутреда, поэтому я наклонился и потихоньку взял поводья его коня.

– Пора поприветствовать их, мой господин, – сказал я Гутреду. – Пора проявить по отношению к ним великодушие.

– Но… – Гутред посмотрел вниз, на Хротверда.

– Он вор, мой господин, – сказал я, – а воров надлежит казнить. Таков закон. И именно так поступил бы Альфред.

– Ну хорошо, – кивнул Гутред, и мы оставили отца Хротверда на растерзание язычникам-датчанам.

Мы долго слышали, как он умирает. Не знаю, что они сделали со священником, потому что от трупа его мало что осталось, но трава потемнела от крови на много ярдов вокруг того места, где он был убит.

* * *

В ту ночь был задан скудный пир: у нас было мало еды, хотя и много эля. Датские таны дали клятву верности Гутреду, в то время как священники и монахи испуганно сгрудились в церкви, ожидая расправы. Хротверд был мертв, Дженберт убит, а потому остальные думали, что тоже станут мучениками, но дюжины самых трезвых людей из личной стражи Гутреда хватило, чтобы обеспечить безопасность церковников.

– Я позволю им построить гробницу для святого Кутберта, – сказал мне Гутред.

– Альфред бы это одобрил, – ответил я.

Гутред уставился на огонь, что горел на улице Кетрехта. Рагнар, несмотря на свою искалеченную руку, мерился силами со служившим Ивару верзилой-датчанином. Оба были вусмерть пьяны, и обоих подбадривали пьяные зрители, делая ставки на то, кто из них победит. Гутред смотрел на это состязание сквозь огонь, но ничего не замечал. Он думал.

– И все-таки трудно поверить в то, что отец Хротверд – вор, – наконец произнес он. В голосе его звучало сомнение.

Гизела, которая укрылась под моим плащом, прижавшись к моему плечу, захихикала.

– A еще труднее поверить в то, что ты и я были рабами, мой господин, – возразил я, – однако это так.

– Да, – удивленно ответил он. – Мы с тобой и впрямь были рабами.

Три коварные пряхи, что сидят у подножия Иггдрасиля и плетут нити наших жизней, любят иной раз поразвлечься. Представляю, как они веселились, превращая раба Гутреда в короля Гутреда и снова отправляя меня на юг, в Уэссекс.

A в Беббанбурге, где серое море никогда не перестает биться о длинный бледный песчаный берег, где холодный ветер терзает над домом его лорда флаг с изображением волчьей головы, все тем временем в ужасе ожидали моего возвращения.

Да уж, в который раз я убедился: от судьбы не уйдешь, она правит нами, и все мы ее рабы.

Историческая справка

Действие романа «Властелин Севера» начинается спустя месяц после удивительной победы, которую Альфред Великий одержал над датчанами в битве при Этандуне (об этом подробно рассказывалось в моей предыдущей книге «Бледный всадник»). Гутрум, командовавший побежденной армией, отступил в Сиппанхамм. Альфред начал было осаду этого города, но вскоре прекратил враждебные действия, поскольку заключил с Гутрумом мирный договор. Выполняя его условия, датчане покинули Уэссекс, Гутрум и все его основные приспешники-ярлы приняли христианство, а Альфред, в свою очередь, признал Гутрума королем Восточной Англии.

Как могли убедиться те, кто читал предыдущие романы о приключениях Утреда, Гутрум не брал на себя труд выполнять условия мирных соглашений. Он нарушил договоры, заключенные в Верхаме и Эксанкестере, но последний мирный договор соблюдал неукоснительно. Когда Гутрум крестился, приняв христианское имя Этельстан, он согласился, чтобы Альфред стал его крестным отцом. Если верить нашим историкам, купель, в которой он крестился, ныне выставлена в церкви в Альтере (графство Сомерсет).

Похоже, обращение Гутрума в христианство было искренним, потому что, едва вернувшись в Восточную Англию, он стал править как христианский монарх.

Переговоры между Гутрумом и Альфредом продолжались, и в 886 году они подписали в Ведморе договор, согласно которому Англия оказалась поделена на две сферы влияния. Уэссекс и Южная Мерсия отныне должны были принадлежать саксам, а Восточная Англия, Северная Мерсия и Нортумбрия подпадали под юрисдикцию датчан. В результате возник Данелаг – так называлась северо-восточная часть Англии, некоторое время управлявшаяся датскими королями; кстати, в географических названиях и диалектах, на которых говорят в данной местности, и поныне сохранился отпечаток тех давних времен.

Альфред подписал этот мирный договор, поскольку у него тогда не имелось достаточно сил, чтобы полностью изгнать датчан из Англии. Таким образом, он «купил» себе время, чтобы укрепить тылы в Уэссексе. Плохо было то, что Гутрум не являлся королем всех датчан, не говоря уж о норвежцах, а потому не мог воспрепятствовать их дальнейшим нападениям на Уэссекс.

Однако эти события произойдут лишь некоторое время спустя, о чем я и собираюсь написать в своих следующих романах. И все-таки победа при Этандуне и мирное соглашение с Гутрумом укрепили независимость Уэссекса и позволили Альфреду и его преемникам отвоевать обратно земли, входившие в Данелаг.

Одним из первых шагов Альфреда на этом долгом пути стало заключение брака между его старшей дочерью Этельфлэд и Этельредом Мерсийским – союз сей был призван связать саксов Мерсии и саксов Уэссекса. Через некоторое время сын короля Эдуард, его дочь Этельфлэд и внук Этельстан завершили то, что начал создавать Альфред Великий.

Когда я перенес действие своих книг из Уэссекса конца IX века в Нортумбрию того же времени, мне показалось, словно бы я внезапно попал из ярко освещенного места в сбивающую с толку темноту. Ведь даже в списках королей Севера, где можно прочесть их имена и даты царствования, имеются разночтения. Однако бесспорно, что вскоре после битвы при Этандуне король по имени Гутред (в некоторых источниках его называют Гутфрит) захватил трон в Йорке (Эофервике). Он сместил саксонского короля, который, без сомнения, был марионеткой датчан, и правил вплоть до 890-х годов.

О самом Гутреде известны две интересные подробности: во-первых, будучи датчанином, он был христианином; а во-вторых, широко распространена легенда о том, что якобы в юности этот человек был рабом. На таком вот хрупком историческом фундаменте я и построил свой роман. Гутред также явно был связан с аббатом Эадредом, который взял на себя миссию сохранить мощи святого Кутберта и другие христианские реликвии (голову святого Освальда и Линдисфаренское Евангелие). В конце концов, Эадред построил для святого Кутберта огромную усыпальницу в Канкесестере (ныне Честер-Ле-Стрит, графство Дарем). В 995 году тело святого наконец было упокоено в Дунхолме (ныне Дарем), где и осталось навсегда.

Кьяртан, Рагнар и Гизела – вымышленные персонажи. Вот кто существовал на самом деле, так это Ивар, хотя я и позволил себе очень вольно обходиться с фактами его жизни. Он главным образом примечателен своими наследниками: как вы убедитесь, они еще причинят на севере Англии много бед.

Нет никаких документальных свидетельств того, что в IX веке в Дареме действительно существовала крепость, но мне кажется маловероятным, чтобы никто не построил ее, не воспользовавшись преимуществами местности, которую так легко защищать. Скорее всего, остатки крепости были уничтожены во время возведения кафедрального собора и замка, вот уже почти тысячу лет возвышающихся на вершине холма.

Крепость в Беббанбурге была на самом деле, со временем ее превратили в нынешний великолепный замок Бамбург. Кстати, в XI веке им управляла семья Утред – они были моими предками, но нам почти ничего не известно о том, чем они занимались в конце IX столетия.

Если говорить об истории Англии конца IX – начала X века, то арена, на которой разворачиваются наиболее значимые ее события, в это время постепенно перемещается из Уэссекса на север. И Утреду, который еще только начинает понимать, в чем заключается его истинное предназначение, суждено находиться в самом сердце героической борьбы по отвоевыванию обратно земель западных саксов – тех самых земель, что впоследствии станут известны под названием Англия. Поэтому моему герою предстоит еще не одна славная битва, и, как вы догадываетесь, ему не раз понадобится снова Вздох Змея.

Примечания

1

Эрслинг – задница (староангл.). (Здесь и далее примеч. перев.)

(обратно)

2

Витан, или витенагемот, – совет старейшин при короле у англосаксов.

(обратно)

3

В данном случае имеется в виду не собственно корабельный экипаж, а количество людей.

(обратно)

4

Непереводимая игра слов: английское ass имеет два значения: осел и задница.

(обратно)

5

Втор. 2: 33–34.

(обратно)

6

Втор. 7: 2.

(обратно)

7

2 Кор. 9: 7.

(обратно)

Оглавление

Географические названия

Пролог

Часть первая Король-раб

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

Часть вторая Красный корабль

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

Часть третья Движущаяся Тень

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

Историческая справка Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg