«Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры»

Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры (fb2) - Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры [сборник] (пер. Анатолий Григорьевич Москвин) (Черный Корсар - 4) 16097K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эмилио Сальгари

Эмилио Сальгари Сын Красного Корсара Последние флибустьеры (сборник)

Иллюстрации Альберто делла Валле

Составитель Александр Лютиков

Серия «Мир приключений»

© А. Г. Москвин, перевод, 2018

© Издание на русском языке, состав, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

* * *

Сын Красного Корсара

Часть первая

I Маркиза де Монтелимар

– Господин граф де Миранда!

Слуга с угольно-черной кожей, наряженный в форменный камзол из голубого шелка с пущенными по гладкому полю большими желтыми цветами, громко выкрикнул эти слова, и они произвели сильное впечатление на множество гостей, заполнивших роскошно убранные залы маркизы де Монтелимар, очаровательной сеньоры, превозносимой в Сан-Доминго всеми искателями приключений, а также всеми чиновниками и офицерами, морскими и сухопутными.

Сразу же приостановились танцы, весьма оживленные до той поры. И дамы и кавалеры заторопились к дверям большого зала, словно их влекло непреодолимое любопытство увидеть вблизи этого графа, который за считаные часы, что он пробыл в Сан-Доминго, умудрился обратить на себя внимание многих.

Черный привратник едва успел приподнять богатую камчатную портьеру с длинной золотой бахромой, как объявленная персона появилась.

Это был очень красивый молодой человек лет двадцати восьми – тридцати, высокого роста, с тончайшими чертами лица, выдававшими аристократическое происхождение, горящими глазами глубокого черного цвета, черными же усами и белейшей кожей, крайне необычной для командира фрегата, плавающего под жгучим солнцем Мексиканского залива[1].

Этот странный и интригующий человек был одет, кто знает по какой прихоти, во все красное.

Именно такого цвета был камзол, красными были нашивки, штаны, нарядная фетровая шляпа с длинным пером, а также кружева, перчатки и даже высокие сапоги; из красной кожи были сделаны и ножны шпаги.

Граф, увидев перед собой стольких людей, внимательно рассматривавших его, слегка нахмурился, словно раздраженный их любопытством, потом вежливо снял шляпу, грациозно повел ею, прикоснувшись ее длинным пером к ковру, и слегка поклонился, продолжая удерживать левую руку на рукояти шпаги.

Маркиза де Монтелимар поспешила расчистить проход среди гостей и приблизилась к графу.

Не напрасно ее называли прекраснейшей вдовой Сан-Доминго! Это была роскошная уроженка Кастилии, еще молодая, так как не прожила на свете и двадцати пяти весен, высокая, стройная, гибкая, с миндалевидными лучезарными глазами, иссиня-черными волосами и белой, как алебастр, кожей – такой цветовой контраст присущ креолкам с берегов Мексиканского залива.

Муж ее, старый маркиз, всего несколько лет назад был убит в сражении с флибустьерами[2]. Несмотря на свое вдовье положение, маркиза была одета в белое шелковое платье, украшенное спереди мелкими изумрудами, тут и там искусно собранными в группы, а на белоснежной шее красовались две нитки калифорнийских жемчугов немыслимой ценности. Она остановилась перед графом, отвесив грациозный поклон, сопровождаемый очаровательной улыбкой, а потом, протянув гостю руку, сказала:

– Рада, что вы, граф, приняли мое приглашение.

– Маркиза, люди моря грубы, но они никогда не отклоняют приглашений, особенно в тех случаях, когда таковые исходят от столь прекрасной дамы, как вы.

Эти слова заставили нахмуриться не одно лицо; среди почитателей маркизы они вызвали неодобрительный шепоток.

А граф де Миранда резко обернулся, гордо опираясь левой рукой на рукоятку шпаги и подбоченившись правой, и громко сказал:

– Кажется, кому-то не нравятся мои слова. Так знайте, что мы, люди океана, умеем не только управлять судном; нанести противнику хороший удар – нам тоже под силу.

– Вы ошибаетесь, сеньор, – сказала маркиза. – Собравшиеся здесь весьма уважают людей, которые, несмотря на бури и прочие опасности, защищают нас от флибустьеров острова Тортуга[3].

Никто не осмелился возразить, и лица прояснились. Один лишь капитан гранадских алебардщиков, ростом на добрую ладонь выше молодого графа, все еще не мог успокоиться.

– Сеньор, – сказала маркиза де Монтелимар, – вы не желаете предложить мне свою руку? Мне будет очень приятно опереться на сильную руку моряка.

– Который готов отдать свою шпагу, да и всю свою жизнь, в ваше распоряжение, маркиза, – ответил молодой красавец, дерзко поглядывая на гостей, выражавших некоторое недовольство предпочтением, которое молодая вдова оказала никому не известному капитану.

– Этого я не требую. Вы танцуете?

– Да, маркиза, но только на французский манер, поскольку я воспитывался в Провансе.

– Как это? Разве вы не испанец? Если не ошибаюсь, де Миранда – кастильский род?

– Чистокровный испанец, но мой отец женился на француженке и ребенком отдал меня на воспитание родителям моей матери.

– Мне и в самом деле показалось, что ваше произношение отличается от нашего.

– Моряки странствуют по разным краям, так что порой забывают правильный выговор родного языка. Вот и я очень долго жил в Италии.

– Ах вот почему вы так приятно говорите! О, Италия! Я тоже там бывала… Откуда же вы прибыли теперь?

– Из Веракруса, маркиза.

– Пережив по пути бог знает сколько приключений!

– Нет, маркиза, всего лишь один шторм да пару абордажей с кораблями флибустьеров.

– Вы их потопили, надеюсь?

– Взял на буксир, пленив предварительно экипаж.

– А куда сейчас направляетесь?..

– Я остаюсь здесь защищать Сан-Доминго.

– Нам кто-то угрожает?

– Говорят, что буканьеры[4] в союзе с флибустьерами готовятся напасть на этот город, но на своем пути они встретят сорок пушек моей «Новой Кастилии», и клянусь вам, маркиза, что я…

Граф внезапно прервался и посмотрел вбок.

Капитан алебардщиков, тот самый, что незадолго до этого ворчал больше других, красивый мужчина лет сорока, высокий, как гренадер, с длинными усами, свисающими по-китайски вниз, остановился в нескольких шагах, словно желая подслушать их разговор.

Как только молодой моряк прервался, капитан поспешно отвернулся, нетерпеливо схватившись за рукоятку своей длинной шпаги, и столкнулся с дамой, пересекавшей в этот момент зал.

– Кто этот господин? – спросил граф, нахмурившись.

– Граф де Сантьяго, капитан алебардщиков Гранадского полка, – ответила маркиза де Монтелимар, улыбнувшись. – Он вас заинтересовал?

– Ничуть, сеньора. Мне кажется, он преследует нас, чтобы подслушать, о чем мы говорим.

– Он мой обожатель.

– А их, должно быть, немало у такой красивой женщины.

– О граф! – воскликнула маркиза, стукнув по руке своим богатым веером с золотыми пластинками.

– Он любит вас?

– Безумно. На прошлой неделе он заколол шпагой морского офицера, потому как подумал, что я отдала предпочтение этому несчастному лейтенанту.

– Ах, так капитан ревнив?

– Он удачливый дуэлянт, как это говорится, – добавила маркиза.

– Хотел бы я испытать хоть немного его умение, – с иронией проговорил граф.

– Остерегайтесь этого, сеньор де Миранда!

– Маркиза, вы полагаете, что такой человек, как я, боится этого капитана?

– Нет, граф, но мне было бы жалко…

– Чего?

– Если бы вас настигло какое-нибудь несчастье, – ответила маркиза, и голос ее, как показалось молодому человеку, невольно изменился от волнения.

Он отнял свою руку и удивленно посмотрел на маркизу.

– И вам, знающей меня всего каких-нибудь пять минут, – сказал он, – вам было бы неприятно, если бы со мной случилась беда?

– Я восхищаюсь такими смелыми и любезными людьми, как вы, граф.

У молодого человека перехватило дыхание, потом он сказал вполголоса:

– Странно… даже мой дядя…

Но он тут же прервался, прикусив губу.

– Что вы сказали, граф? – переспросила маркиза.

– Музыка и в самом деле великолепна, нам надо станцевать это восхитительное фанданго[5].

– Как раз это и я хотела предложить вам.

– К вашим услугам, маркиза.

Танцы продолжились.

Дамы и кавалеры стремительно кружились в роскошных залах дворца Монтелимар, наэлектризованные дюжиной музыкантов, скрытых за неким подобием небольшого садика, который образовали два ряда пышных бананов. Огромные листья растения достигали золоченого потолка.

Граф встал рядом с маркизой, и они легко смешались с круговоротом танцующих.

Некоторые из танцоров даже остановились, чтобы полюбоваться на очаровательного молодого человека и его не менее очаровательную партнершу, пораженные их легкостью и грацией.

Никогда прежде они не видели столь хорошо танцующего моряка.

Фанданго закончилось, и граф только что проводил маркизу к ее месту, когда позади себя услышал голос:

– Сеньор, вы, кто так хорошо танцует! Может быть, вы столь же хорошо умеете играть?

Молодой капитан «Новой Кастилии» живо обернулся и не очень-то удивился, увидев капитана алебардщиков Гранадского полка.

Мгновение граф его рассматривал, а потом ответил с некоторой долей иронии:

– Кабальеро[6] должен уметь танцевать, играть и наносить удары шпагой, когда представится случай.

– Пока что я предлагаю вам только сыграть, – сказал капитан алебардщиков.

– Если вам это доставит удовольствие, я к вашим услугам, граф де Сантьяго.

– Как? Вы знаете меня? – изумился капитан.

– Так… случайно.

Немного побледневшая маркиза де Монтелимар поднялась с места.

– Граф де Сантьяго, чего вы хотите от графа де Миранды? – спросила она.

– Ничего иного, сеньора, кроме как предложить ему сыграть партию в карты, – ответил капитан. – Моряки предпочитают игры танцам, не правда ли, граф?

– Иногда, – сухо ответил молодой человек.

– И потом, вы уже станцевали с королевой праздника.

– Но если маркиза захочет сделать еще один тур, я немедленно откажусь от партии, которую вы мне предлагаете, что бы потом ни случилось.

– Вечер еще не подошел к концу, и у вас будет время подвигать ногами сколько хотите, – с тонкой иронией заметил капитан алебардщиков.

– Граф, не играйте, – сказала маркиза.

– О, это будет только одна партия! – ответил молодой моряк. – Есть такие развлечения, которые нравятся мореходам. Пойдемте, сеньор де Сантьяго.

Он галантно поцеловал руку маркизы де Монтелимар и последовал за угрюмым капитаном алебардщиков, сделав предварительно прекрасной вдове скрытный знак, словно говоря: «Не беспокойтесь обо мне».

Они пересекли просторный, залитый светом зал, где морские и сухопутные офицеры весело танцевали с самыми очаровательными сеньорами и сеньоритами Сан-Доминго, и вошли в маленькую гостиную, где дюжина офицеров, по большей части старых, играли и курили большие гаванские сигары, нисколько не интересуясь течением бала.

Обычные и двойные дублоны[7] поблескивали на игорных столах, а кости и карты игроки бросали с завидной беспечностью, скорее наигранной, чем настоящей.

– Господин граф, – сказал капитан алебардщиков, – что вы предпочитаете: карты или кости?

Молодой капитан фрегата на мгновение задумался, а потом ответил:

– Кости, мне кажется, дают больше эмоций, чем карты. И это отлично подходит для людей военной профессии, привычных к шпаге и пушкам. Не так ли, сеньор де Сантьяго? Мы же не похожи на мирных владельцев плантаций сахарного тростника или индиго!

– Вы остры на язык, граф.

– Это от соленой морской воды, – улыбнулся молодой человек. – Мы, люди моря, насквозь просолены ею.

– Тогда как мы, напротив, пропахли дымом, – ответил капитан алебардщиков.

– Почему?

– Потому что мы вечно живем в лесах, охотясь на буканьеров.

– И много вы убиваете этих негодяев?

– Уф! Порой случается, что кто-нибудь из них погибает от наших аркебуз[8], но почти никогда такого не происходит от алебард нашей стражи. Едва эти мошенники заслышат говор аркебуз, они убегают как зайцы, вместо того чтобы атаковать.

– Кто? Буканьеры или наши?

– Наши, граф!

– Они такие пугливые?

– Иногда достаточно одного хорошо укрывшегося в лесу буканьера, чтобы обратить в бегство наших алебардщиков. И заметьте, они никогда не отправляются в поход, если в отряде не наберется по крайней мере пятьдесят человек.

– Ну и храбрецы! – сказал граф де Миранда со слегка язвительной улыбкой.

– Карай![9] Хотел бы я вас увидеть на их месте!

– Я атаковал бы их, встав во главе своих матросов.

– Знаем мы, как отличаются команды наших галеонов! – насмешливо бросил капитан. – После первых же пушечных выстрелов они спускают испанский флаг и отдают негодяям с Тортуги все слитки золота, что находятся в трюмах.

– Ну, мои-то… – Граф де Миранда остановился, прикусив губу, словно он передумал высказать что-то, и перевел разговор на другую тему: – Ну, так будем мы играть, капитан?

– Для этого я вас и пригласил. Посмотрим, что приносит любовь – удачу или несчастье.

– Что вы хотите сказать?

Граф де Сантьяго, не отвечая, сделал знак черному слуге, одетому в шелковую ливрею, и приказал:

– Кости. Мы хотим играть.

– Сейчас принесу, господин граф.

И вскоре принес на серебряной тарелочке с тонкой чеканкой маленькую золотую чашку с двумя костями, выточенными из зуба морской свиньи[10].

– Во что будем играть, сеньор граф де Миранда? – спросил капитан алебардщиков.

– Во что хотите.

– Следите за своими словами.

– Почему, сеньор граф де Сантьяго? – с наигранным безразличием спросил молодой человек.

– Карай!

– Карамба![11] Богохульствуете, господин граф.

– Вы тоже, как мне показалось.

– О! Но я-то моряк! Впрочем, и вам никто не запрещает богохульствовать. И мореходы, и сухопутные люди временами полностью сходятся на этом… поле.

– Вы остроумны, граф.

– Случается.

– Во что играем?

– Я вам уже сказал: во что хотите.

– В живую шкуру?

Молодой человек с удивлением посмотрел на капитана:

– Не знаю, что это такое. Может быть, акулья шкура?

Капитан гранадских алебардщиков самым вызывающим образом уперся руками в бока, а потом серьезно сказал:

– Среди сухопутных воинов есть привычка разыгрывать плоть, когда они устают бросать золото на стол.

– То есть? – спокойно спросил граф де Миранда.

– Кто проиграет, тот вышибает выстрелом из пистолета свои мозги.

– Скверная игра!

– Зато очень интересная, потому что на кон поставлена жизнь.

– Я предпочитаю рисковать дублонами, – ответил молодой человек. – Это я нахожу более удобным.

– А когда денег больше нет?

– Тогда я покидаю игорный стол и отправляюсь спать в свою каюту. По крайней мере, так принято на море.

– Но не у нас!

– Черт! Неужели мы так различаемся, господин граф?

– Возможно! – сухо ответил капитан.

– У вас очень плохой вкус.

– Вы хотите оскорбить меня?

– Я? Ни в коем случае, капитан. Я пришел сюда играть, а не раздражаться и не скандалить. Что бы тогда сказали про меня?

– Возможно, вы и правы.

– Так оставьте в покое шкуры, живые или мертвые, и будем играть на дублоны или пиастры[12]. По крайней мере, из-за них нельзя ни продать себя, ни убить.

– Сколько ставите?

– Сто пиастров, – ответил молодой человек.

– Хотите разорить меня?

– Нет, поскольку я плохой игрок, сеньор де Сантьяго. А кроме того, мне не везет ни в карты, ни в кости.

– Зато вам везет с хорошенькими сеньорами, больше всего с маркизами. – Капитан был почти вне себя.

– В море мне попадались только корабли, а на них чаще всего я встречал корсаров, и уверяю вас, что поцелуев они мне не дарили. Напротив, на мои приветствия они отвечали зарядами крупного калибра, от которых мои люди обливались холодным потом.

– Но на суше-то вы с женщинами встречаетесь.

– Сеньор де Сантьяго, я пришел в эту гостиную поставить на кон несколько тысяч пиастров, а не заниматься болтовней. Вы должны бы знать, что моряки не любят много болтать… Сто пиастров?

– Идет! – ответил граф де Сантьяго, пренебрежительно махнув рукой.

– Хотите быть первым?

Капитан, не отвечая, взял золотую чашечку, перемешал в ней кости. А потом выбросил их на стол.

– Тринадцать! – сказал он. – Вот номер, который принесет мне удачу.

– Вы суеверны?

– Нет, во всяком случае, сердце мое екнуло от этого числа.

– Тогда вы умрете очень скоро, – засмеялся граф де Миранда.

– От чьей руки?

– Я никогда не считал себя вещуном.

– От руки соперника?

– Быть может.

– Не верю в это, потому что последнего из них я убил на прошлой неделе по одному лишь только подозрению.

– Очень уж вы быстры на руку, сеньор де Сантьяго.

– И она всегда будет такой, как только сожмет шпагу.

– Да и моя в таком случае не промедлит, – парировал молодой человек.

Капитан алебардщиков пристально посмотрел на него, словно хотел хорошенько понять смысл этих слов, а потом сказал:

– Ваша очередь.

Граф де Миранда взял в свои руки чашечку, встряхнул в ней кости и высыпал их на стол.

– Четырнадцать! Что за комбинация! – воскликнул он. – Черт возьми! Тринадцать и четырнадцать! Что означают эти два числа, таких близких?

Капитан алебардщиков провел рукой по нахмуренному лбу. Очевидное беспокойство отразилось на его лице.

– Что вы на это скажете, сеньор де Сантьяго? – спросил молодой человек.

– Что вы выиграли мою сотню пиастров.

– Это меня не волнует; я говорю о двух числах.

– Я тоже не предсказатель.

– Продолжим?

– Да, я хотел бы посмотреть, как сложится новая комбинация чисел. Предлагаю вам три попытки, по пятьсот пиастров каждая.

– Согласен, бросайте.

Капитан взял чашечку и, нервно перемешав кости, вытряхнул их на столик.

Ругательство едва не сорвалось с его губ, а на лбу выступили капельки пота.

– Опять тринадцать! – выкрикнул он. – Уж не с дьяволом ли я играю?

– Действительно, я одет, как он! – по-прежнему отшутился граф де Миранда.

– Играйте, черт побери!

– Двенадцать! – вслух произнес молодой человек.

Капитан вздрогнул.

– Тринадцать находится между двенадцатью и четырнадцатью! – сказал он, стукнув кулаком по столу.

– Вы не находите все это странным, граф?

– В самом деле, над этим стоит подумать.

– Но фатальный-то номер у меня!

– Однако вы выиграли у меня пятьсот пиастров. Этой суммой может удовлетвориться даже капитан алебардщиков.

– Я предпочел бы потерять их, лишь бы выпало другое число.

– Ни я, ни вы не можем командовать костями. Продолжим.

Игра возобновилась, и граф де Миранда выиграл еще тысячу пиастров: ему выпало пятнадцать и семнадцать против четырнадцати и шестнадцати.

Капитан поднялся в плохом настроении, и в этот самый момент слуги объявили, что наступила полночь и праздник закончился.

– Завтра я отправлю вам на борт тысячу сто пиастров, которые вы у меня выиграли, граф, – сухо сказал сеньор де Сантьяго.

– Не торопитесь, – ответил молодой человек.

– Надеюсь, вы предоставите мне возможность отыграться.

– Когда захотите.

– Но только не здесь.

– Почему?

– В этом доме мне не везет.

– И нельзя вволю ссориться, не так ли, капитан? – с усмешкой спросил де Миранда.

– Может быть, – ответил капитан. – Доброй ночи, граф.

Сказав это, он вышел из гостиной и направился в зал, где дамы и кавалеры столпились подле маркизы де Монтелимар для прощания.

Командир «Новой Кастилии» задержался, прислонившись к дверному косяку.

Видимо, он ждал, пока гости разойдутся.

По выражению его лица было видно, что он озабочен не меньше графа де Сантьяго. Левой рукой он сжимал рукоятку своей шпаги и нервно подкручивал усы. Когда роскошный зал почти опустел, граф в свою очередь приблизился к маркизе, которая, казалось, уже искала его взглядом.

– Сеньора, – сказал он, поклонившись, – простите меня за то, что я не вернулся, чтобы еще раз протанцевать с вами, но я был вовлечен в очень трудную игру.

– С капитаном алебардщиков? – спросила прекрасная вдова с некоторой тревогой.

– Да, маркиза.

– Вы не поссорились с ним?

– Нисколько.

Маркиза облегченно вздохнула.

– Остерегайтесь его, господин граф, – помолчав, сказала она. – Это очень опасный человек.

Де Миранда стукнул кулаком по рукоятке шпаги.

– Когда со мной этот клинок, я не боюсь всех, вместе взятых, капитанов алебардщиков Испании, Франции или Италии! – гордо бросил он. – Маркиза, когда я смогу увидеться с вами? Мне нужно получить от вас очень важную информацию.

– От меня?

– Да, маркиза.

– Тогда завтра вы сможете позавтракать со мной.

– Завтра, – сказал граф, и по его лицу пробежала легкая тень, – может быть очень поздно.

– Вы рассчитываете так быстро уехать? Но ведь вы прибыли только сегодня утром.

– Верно, маркиза, но бывают такие случаи, когда не можешь распоряжаться собственным временем. Я могу остаться, но могу и сняться с якоря с минуты на минуту. Однако я не хотел бы покидать порт, пока не побеседую с вами.

– Но разве вы не прибыли охранять Сан-Доминго от нападений корсаров с Тортуги и буканьеров?

– Я не могу ответить на этот вопрос, маркиза.

– И тем не менее вы не должны исчезнуть так скоро. Вы ездите верхом, граф?

– Да, маркиза.

– Завтра состоятся петушиные скачки, и я бы желала, чтобы вы приняли в них участие.

– Почему?

– Наградой победителю будет мой поцелуй, и выигравший также должен поцеловать меня.

Граф де Миранда слегка вздрогнул.

– Что бы ни произошло, – сказал он, – я буду участвовать в скачках. Доброй ночи, маркиза, мы увидимся, потому что это необходимо.

Он поцеловал руку прелестной вдовы и вышел в сопровождении слуги-мулата, с трудом державшего тяжелый серебряный канделябр. В то же самое время последние гости покинули великолепный дворец Монтелимар.

II Жестокий поединок

– Сегодня вечером бакан[13] задерживается.

– Набей в трубку в два раза больше табака, мой дорогой Мендоса. Я загнал его туда на два пальца, и теперь тяга замечательная. Как ты думаешь, какая разница между ступенями этой церкви и ступеньками судовых настроек?

– На «Новой Кастилии» есть хотя бы что выпить, Мартин.

– Но там и бомбы сыпятся, Мендоса, а у испанцев они не менее грозные, чем наши.

– Не буду возражать, дружок, в любом случае там я чувствую себя лучше. По крайней мере, есть пушки, чтобы отвечать.

– А твоя драгинасса[14] что, не считается? А пистолеты твои, может быть, заряжены табаком? Вечно ты ворчишь, Мендоса, как это и положено старому моряку.

– Однако скажи, Мартин, умеет ли ворчун так же хорошо работать шпагой и саблей.

– Если бы это было не так, сеньор ди Вентимилья, племянник знаменитого Черного Корсара, не выбрал бы тебя в сопровождающие.

– Ты всегда прав, Мартин. Музыка закончилась?

– Я ее больше не слышу.

– Тогда капитан скоро придет.

– Набей трубку.

– Тяга у нее как в камине.

– Ложись-ка и вздремни, если тебе хочется. Я посторожу.

– Ты смеешься надо мной, канонир. Старому моряку с «Молниеносного», служившему еще у Черного Корсара, заснуть в тот момент, когда молодому графу ди Вентимилье угрожает, возможно, опасность? Ты спятил, Мартин.

– Тогда набей в трубку три порции табака.

– Даже десять, если хочешь, лишь бы не закрывались глаза, лишь бы можно было защитить сына бедного Красного Корсара.

– Тише, Мендоса. Кто-то идет.

Двое мужчин, сидевших на широкой лестнице старой церкви, резко поднялись, держа руки на пистолетах, наполовину спрятанных в повязках из красной шерсти, укрепленных на боках.

Это были люди очень крепкого сложения, сильно различавшиеся по возрасту. Тот, кто звался Мендосой, прожил никак не меньше пятидесяти лет, другому едва ли стукнула половина. Оба были среднего роста, коренастые, с огромными ручищами, могучей грудью и основательно посаженными бычьими спинами.

Только цветом кожи они различались. Тогда как у первого кожа всего лишь побронзовела на ветрах и солнце, второй был совершенно черный, да к тому же у него отсутствовала растительность вокруг губ и на подбородке.

– Идет? – спросил старший. – У тебя глаза получше моих. Я не такой дикарь, как ты, мой дорогой Мартин.

– Не ожидал я такого оскорбления с твоей стороны.

– Он отрицает свое родство с Вельзевулом[15]. Говорят ведь, что дьявол черный.

– Ты его никогда не видел, Мендоса.

– И даже никогда не стремился к этому, – ответил старший. – Ну, что там?

– К нам приближается мужчина.

– Это сеньор ди Вентимилья?

– Леопард я, что ли?

– Тем не менее и отец твой, и дед знавали этих чудесных зверей, когда жили в их краях.

В этот момент послышался легкий свист, потом человек быстрым шагом направился к церковной лестнице.

– Сеньор ди Вентимилья! – вскрикнули оба моряка, поднимаясь на ноги.

Это и в самом деле был граф де Миранда, или, лучше сказать, ди Вентимилья, племянник знаменитого Черного Корсара. Он шел, время от времени оглядываясь назад, словно боялся, что его кто-то преследует.

– Доброй ночи, храбрецы, – сказал он. – Какие новости, Мендоса?

– Не слишком хорошие, господин граф, – ответил старый флибустьер.

– Вы ничего не узнали о кабальеро Баркисимето?

– Мы расспросили больше двадцати человек и столько же упоили, но никто не мог нам сказать, где находится секретарь маркиза.

– Однако меня уверили, что он должен быть здесь, – сказал сеньор ди Вентимилья. – Только он может назвать имена тех, кто вынес позорный приговор Красному и Зеленому Корсарам, а после приказал повесить их.

– Похоже, этот негодяй почуял опасность и дал тягу? Вы же знаете, что у испанцев много шпионов.

– Это невозможно! Наш фрегат все считают испанским судном, отправленным для защиты города от возможного сюрприза со стороны буканьеров и флибустьеров, – возразил граф. – Если бы у них было хоть какое-то подозрение, нас бы уже атаковали стоящие в гавани галеоны и каравеллы. Вы не заметили ничего необычного в порту?

– Нет, господин граф. На торговые суда весь день грузили сахар и кофе, а военные корабли не снимались с якоря, – ответил Мендоса.

– И тем не менее я не чувствую себя абсолютно спокойным. Достаточно малейшей неосторожности – и нас разнесут в щепки пушки фортов и кораблей.

– Никто не совершит неосторожного поступка, граф. Команду на берег не выпускают, а я еще поставил часовых возле обоих трапов и даже приставил надежных людей к шлюпкам.

– Несмотря ни на что, я хотел бы уйти отсюда как можно скорее. Наша комедия долго продолжаться не может, а дело свое мне надо здесь уладить. Ах, если бы я смог увидеться с маркизой хотя бы на десять минут, это значительно облегчило бы поиски неуловимого кабальеро. Она должна очень хорошо знать о подлости, совершенной ее деверем.

Он помолчал немного, а потом добавил:

– Не легла ли она спать? Что ж, проверим! Держите наготове шпаги, храбрецы, а также пистолеты.

– Вот уже три часа, капитан, как мы только и ждем случая подраться, – сказал Мартин.

– Следуйте за мной.

Убедившись, что на улице никого нет, они бесшумно пересекли ее и направились к дворцу Монтелимар, находившемуся неподалеку. Граф, не подходя к воротам, обогнул великолепный сад, огражденный железной решеткой, которая тянулась и вдоль торцов здания. Он взглянул вверх и заметил два освещенных окна.

– Она еще бодрствует, – прошептал граф.

Внезапно он вздрогнул.

Из неприкрытых окон до него донеслись нежнейшие звуки.

Кто-то во дворце играл на мандолине. Кто? Ясно, что не слуга и не горничная. Они бы не осмелились взять в руки инструмент, если бы маркиза отправилась почивать.

– Неужели она? – спросил себя граф.

Он повернулся к морякам, обнажившим свои длинные шпаги, дабы избежать всякой неожиданности, и сказал им:

– Придется перелезть через ограду.

– Для моряков это детские игрушки, – ответил Мендоса.

– Пойдем на абордаж, – сказал Мартин.

Граф ухватился за решетку, полез наверх, ловкий, как белка, перемахнул через зубцы и скользнул вниз, приземлившись посреди великолепной цветочной клумбы. Почти одновременно с ним спрыгнули в сад моряки.

– Нам предстоит схватка? – спросил Мендоса.

– Пока оставь в покое шпагу, – ответил граф ди Вентимилья. – Позже увидим, появится ли нужда в хорошей стали. Идемте, но без лишнего шума.

Они пересекли сад, стараясь не хрустеть гравием, которым были посыпаны дорожки, и остановились под освещенными окнами.

На мандолине продолжали играть сладчайшую сигнадилью[16].

– Это может быть только маркиза, – пробормотал граф. – Эту сигнадилью играли сегодняшним вечером на балу, и маркиза пытается воспроизвести ее… Неужели мне так повезло?

Гигантский бомбакс[17], высотой в добрых тридцать метров, с покрытым колючими наростами стволом, рос возле дворца, протягивая свои ветки почти к самым освещенным окнам и прямо над ними.

– Вот именно то, что мне нужно, – пробормотал граф. – Стойте здесь и ни о чем не думайте. Долго я не задержусь.

Он полез вверх по стволу, избегая наростов, чтобы не поранить руки, тогда как Мендоса и Мартин растянулись под деревом, почти полностью укрывшись в густой траве.

Сильному и ловкому молодому человеку хватило всего нескольких секунд, чтобы добраться до кряжистого сука, касавшегося одного из полуприкрытых освещенных окон.

Он взглянул через стекло.

Его взгляду открылся элегантный кабинет со стенами, увешанными гранадскими гобеленами, столь же элегантной была и его меблировка, хотя мебель стояла тяжеловесная, как это полагалось в те времена.

Комнату ярко освещали несколько свечей, вставленных в серебряный подсвечник.

Однако никого в комнате не оказалось, тем временем мандолина продолжала звучать.

Внимание молодого графа привлекло шелковое, усыпанное изумрудами платье, в котором маркиза появилась на празднике. Оно было брошено на маленький мавританский диван и поблескивало золотыми и серебряными искорками.

Граф уже готовился прыгнуть, когда услышал голос Мендосы:

– Кто идет?

Голос, который граф узнал сразу, ответил:

– Это я вас хочу спросить, мошенники: «Что вы здесь делаете?»

– Это мы-то мошенники?! – возмутился Мартин.

– Граф де Сантьяго! – процедил сквозь зубы сын Красного Корсара.

Он находился на высоте всего около четырех метров, а потому не раздумывая спрыгнул с дерева. Мендоса и Мартин, со шпагами в руках, стояли лицом к лицу с капитаном алебардщиков, тоже обнажившим клинок.

– Ба! – с издевкой протянул граф де Сантьяго. – Граф де Миранда упал откуда-то сверху! Вы, видимо, решили запастись плодами бомбакса? Уверяю вас, они несъедобны и годятся только для выделки скверного хлопка.

– А вы пришли сюда собирать цветы, не так ли? – спросил покрасневший от гнева граф ди Вентимилья.

– Возможно, и так, но я их, по крайней мере, собираю на земле, тогда как вы ищете плоды возле окон и совершенно не задумываетесь о том, что можете лишиться жизни, если вдруг нога соскользнет с ветки. Жаль будет такого красивого молодого человека!

– Вы шутите, я полагаю, – сказал граф ди Вентимилья.

– А если и так? – спросил капитан.

– Полагаю, что здесь не место для шуток. Окна наверху освещены, а мне не хотелось бы, чтобы нас увидели.

– Маркиза де Монтелимар? – насмешливо бросил капитан. – Если эта персона вас волнует, мы можем поискать другое место, где нам никто не помешает. Мне знаком этот сад, и я знаю отличную лужайку, словно специально подготовленную для тех, кто желает скрестить шпаги!

– Вы меня вызываете?

– Понимайте как хотите, меня это не трогает.

– Где эта лужайка? – взбешенно спросил граф ди Вентимилья.

– Торопитесь умереть?

– Пока что я жив, сеньор де Сантьяго, и если ваша рука быстра, то и моя не отстанет.

– Вот и договорились, – все тем же насмешливым тоном продолжал капитан. – Только предупреждаю вас: не далее как на прошлой неделе я заколол соперника, порядком поднадоевшего мне.

– Вы мне об этом уже говорили, и это не произвело на меня никакого впечатления. Я победил не одного капитана, и все они были испанцами, как и вы!

– Что вы сказали? – переспросил граф де Сантьяго.

Сын Красного Корсара прикусил губу, разозлившись на себя за неосторожно сказанные слова.

– Господин граф, – сказал капитан, – вы готовы следовать за мной до той лужайки? Там мы сможем спокойно потолковать и развлечься.

– Конечно! – ответил сын Красного Корсара.

– А эти люди? – Сеньор де Сантьяго указал на Мендосу и Мартина. – Они нам не помешают? Не вам, так мне?

– Что бы ни случилось, мои матросы не причинят беспокойства никому, даю вам слово чести.

– Этого мне достаточно. Пойдемте, господа. Может быть, вы для чего-нибудь и понадобитесь, – добавил он через несколько секунд с обычной насмешкой в голосе.

Капитан нырнул в пальмовые заросли, прошел сквозь них, все время сопровождаемый корсаром и двумя его матросами, и вышел на маленькую лужайку, заросшую особенно густой травой и окруженную со всех сторон роскошными пальмами.

– Вот то место, где можно свободно поговорить. – Капитан повернулся к графу ди Вентимилье.

– А также убивать друг друга, и никто не сможет вмешаться, не так ли, капитан? – спросил сын Красного Корсара.

Граф ди Вентимилья скрестил руки на груди и, глядя на графа де Сантьяго, освещенного лучами только что взошедшей луны, сухо произнес:

– Ну и что вы теперь хотите? Говорите быстрее, потому что я очень спешу.

– Карай! Вы слишком торопитесь навстречу смерти!

– Карамба! Кажется, вы слишком забыли кое о чем, господин капитан.

– О чем же?

– О том, что четырнадцать победило тринадцать.

– Хотите запугать меня?

– Нисколько. Мне, впрочем, рассказывали о вашей смелости.

– Покончим счеты, граф.

– Что вы желаете?

– Нанести вам хорошенький удар шпагой, – хрипло ответил капитан. – Когда соперник пересекает дорогу или бросает на меня тень, я посылаю его отдохнуть на кладбище Сан-Доминго.

– Вы жестоки.

– В этом вы скоро убедитесь сами, если не удерете.

– Что вы сказали, капитан? Я удеру от вашей шпаги? Я – дворянин, да к тому же человек, привыкший к войнам, милый мой болтун!

– Rayos de dios![18] Вы оскорбили меня! – завопил граф де Сантьяго.

– И вы меня.

– Я убью вас в первой же атаке!

– А может, в двадцатой?

– Вы смеетесь надо мной?

– Вроде бы, – ответил сын Красного Корсара, обнажая шпагу и принимая оборонительную позицию.

– Гром и молния!

– Молния и гром!

– Это слишком, граф де Миранда.

– А какая луна! Нам предстоит сражаться без факелов и фонарей. Господин капитан гранадских алебардщиков, я вас жду.

Граф де Сантьяго в свою очередь обнажил свою длинную шпагу, но вдруг, не становясь в позицию, сказал:

– Вы назвали себя графом де Мирандой. Это на самом деле так?

– Я дворянин, и этого вам достаточно.

– Испанец?

– Вас не должно интересовать, испанец я или нет. Впрочем, если захотите узнать мое имя, вы найдете его вырезанным на клинке моей шпаги… А теперь, капитан, довольно разговоров: я тороплюсь.

Они оба встали в позицию, а Мендоса и Мартин отошли чуть подальше в сторонку, обеспечивая дуэлянтам большую свободу действий. Граф ди Вентимилья повернулся спиной к луне, величественно выплывавшей из-за пальм и светившей прямо в лицо капитану.

Они испепеляли друг друга гневными взглядами, потом капитан, казавшийся более нетерпеливым, несмотря на свой возраст, сделал три-четыре финта, проверяя, не выкажет ли противник свое искусство.

Молодой капитан «Новой Кастилии» не шевельнулся. Он стоял твердо, как скала, со шпагой на изготовку, и внимательно следил за противником.

– Карай! – закричал алебардщик. – Я уже вижу, что вы хорошо владеете клинком, но посмотрим, как вы парируете вот эти ложные выпады.

Сеньор ди Вентимилья не ответил. Судя по проявленному им спокойствию, дрался он на поединке, конечно, не впервые.

– Я пробью эту стену из плоти и стали, – сказал капитан, постепенно выходивший из себя. – Вот отличный удар! Защищайтесь!

И он с молниеносной быстротой выбросил руку вперед, но граф столь же мгновенно, выведя кисть во вторую позицию, отвел клинок капитана.

– Карай! Ну и крепкая же у вас рука, сеньор де Миранда. Не ожидал подобного сопротивления. Но игра только началась, а луна зайдет не раньше рассвета.

И на этот раз сын Красного Корсара ничего не ответил.

Он внимательно следил за кончиком капитанской шпаги, который зловеще мерцал под лучами ночного светила.

– Вы не слишком любезны, граф, – сказал сеньор де Сантьяго, снова уходя в защиту. – Разве не известно вам, что теперь принято сражаться, обмениваясь любезными фразами?

Ответом сеньора ди Вентимильи был резкий удар, чуть не заставший капитана врасплох. Он едва успел парировать его в терцию, выиграв всего лишь какую-то долю секунды.

– Вот черт! – пророкотал капитан. – Здесь не любят шутить!

Он отступил на шаг, ощупав предварительно почву левой ногой, чтобы не поскользнуться, потом встал во вторую позицию и сказал:

– Я жду вас, граф!

Сын Красного Корсара, подозрительно проследив за его перемещением, поостерегся идти в атаку и ограничился плотной защитой, выставив шпагу вперед и угрожая противнику встречным ударом в грудь.

– Стало быть, вы не желаете атаковать, сеньор де Миранда?

– Я никогда не тороплюсь, капитан.

– Уже целых полминуты я жду вас.

– Можете ждать хоть полвека, если это вам нравится.

– Черта с два!

И в третий раз граф ди Вентимилья промолчал. Он молниеносно выбросил руку вперед, сделал два прыжка и неожиданно направил шпагу на соперника, нанеся укол прямо в середину груди. Если бы и этот выпад испанец отразил, можно было бы говорить о чуде, однако в шелковом камзоле зияла большая дыра.

– Карамба! Вы осмелели, господин граф, и пытаетесь застать меня врасплох, пока я с вами любезничаю. Еще пара сантиметров – и вы бы попали. В следующий раз не забывайте вытянуться как следует…

Фраза прервалась криком. Шпага сеньора ди Вентимильи снова рванулась вперед, и клинок более чем наполовину вошел в грудь капитана. Несколько мгновений раненый оставался на ногах, держась левой рукой за шпагу графа, а потом тяжело рухнул на землю, обломив клинок. Пять дюймов[19] сломанного клинка остались в его желудке на уровне четвертого левого ребра.

– Убит? – спросили одновременно Мендоса и Мартин, приближаясь к месту поединка.

Граф бросил на землю обломок шпаги и наклонился над капитаном, который корчился в жестокой агонии.

– Может, вы ранены не так тяжело, сеньор де Сантьяго, – сказал он, – и тогда мы сможем вас спасти.

– Нет, полагаю, я покончил счеты с жизнью, – ответил капитан. – Черт побери! Вы ловчее меня на руку! Умру я очень скоро и сожалею только об одном.

– О чем же?

– О том, что у меня не было времени отослать вам на борт тысячу сто пиастров, которые вы у меня выиграли.

– Да забудьте вы об этом. Скажите лучше, что мы сможем сделать для вас?

– Позовите слуг маркизы де Монтелимар. По крайней мере, я умру под кровом женщины… которую люблю и ради которой умираю.

– Позвольте сначала вытащить кусок клинка, застрявший у вас в груди.

– Так вы только быстрее убьете меня. Нет… нет… слуг… пошлите… скорее.

– Мендоса! Мартин! Позовите людей из дворца!

Моряки убежали, тогда как сеньор ди Вентимилья, растроганный сильнее, чем хотел бы казаться, приподнял голову капитана, чтобы тот не захлебнулся кровью. Прошло чуть больше минуты, и замелькали огни, на дорожках показались люди.

– Сеньор граф, – сказал сын Красного Корсара, – я должен оставить вас. Мне не хотелось бы, чтобы знали о том, что ранил вас я.

– Благодарю вас, – ответил капитан слабым голосом. – Если выживу, надеюсь получить у вас реванш.

– Когда вам будет угодно.

Он поднялся и быстрым шагом направился к решетке.

Мендоса и Мартин, известив слуг маркизы, удалились в свою очередь и перелезли через ограду. Когда слуги добежали до лужайки, капитан потерял сознание, но все еще крепко держался руками за обломок шпаги.

– Капитан гранадских алебардщиков! – воскликнул дворецкий маркизы, руководивший слугами. – Друг хозяйки! Быстро несите его во дворец!

Шпага сеньора ди Вентимильи снова рванулась вперед, и клинок более чем наполовину вошел в грудь капитана.

Четверо слуг крайне осторожно подняли раненого и перенесли его в комнату на первом этаже, где уложили на кровать, тогда как пятый слуга побежал разыскивать семейного доктора. В это время прекрасная маркиза де Монтелимар, набросив на себя домашний шелковый халат, быстро спустилась и встревоженно спросила:

– Бог ты мой, что случилось, Педро?

– Тяжело ранен…

– Граф де Миранда?! – побледнев, вскрикнула маркиза.

– Нет, сеньора, граф де Сантьяго.

– Капитан алебардщиков?

– Именно так.

– Выстрелом из пистолета?

– Жутким ударом шпаги; половина клинка до сих пор торчит в груди.

– Дуэль?

– Вроде бы.

– А что ранивший?

– Исчез, госпожа.

– И где же они устроили дуэль?

– В вашем саду.

– Этот человек всегда хотел кого-нибудь убить. Вот и получил свое. Кто же смог победить лучшую шпагу Гранадского полка? Кто? Но его ведь не убили, не так ли?

– Только потерял сознание, но я полагаю, что из этой переделки капитан не выберется.

– Позволь мне его увидеть.

Дворецкий отодвинулся в сторону, и она вошла в комнату, где находилось несколько слуг, обтиравших уксусной водой губы и ноздри раненого, пытаясь вернуть его в сознание.

Капитан лежал на кровати, раскинув руки, лицо его было мертвенно-бледным, лоб нахмурен. Из полуоткрытого рта вырывалось не дыхание, а продолжительный свист.

В груди его, вблизи от сердца, по-прежнему торчал клинок; никто не осмелился вытащить его из опасения обильного кровотечения.

Шелковый камзол в красную и голубую полоску, с крупными, обшитыми серебром петлицами, был разодран на несколько дюймов в длину, но ни одна капелька крови не пятнала рубашку.

Обломок шпаги служил тампоном.

– Несчастный! – взволнованно прошептала маркиза. – Противник, нанесший ему такую ужасную рану, не может быть жителем Сан-Доминго, потому что все здешние мужчины испытывали страх перед шпагой этого человека… Педро, а доктора вызвали?

– Да, госпожа маркиза, – ответил дворецкий. – Он вот-вот должен подойти.

– Если он не появится немедленно, этот бедняга-граф умрет.

– Вот и он, я слышу шаги входящих людей.

Дверь отворилась, и появился старик, облаченный в черную шелковую одежду. Его сопровождал молодой человек с ящичком. Это были доктор и его помощник.

– Сеньор Эскобедо, – проговорила маркиза, направляясь навстречу старику, – поручаю вашим заботам графа де Сантьяго. Сделайте все возможное, чтобы вырвать его у смерти.

– О! Тот самый ужасный дуэлянт, маркиза? – спросил доктор. – Дело всегда принимает серьезный оборот, когда мы встречаемся с ранениями острием клинка. Ну-с, посмотрим.

Он наклонился над кроватью, тогда как его ассистент открыл ящичек с хирургическими инструментами. Доктор пристально посмотрел на раненого, все еще не пришедшего в себя.

– Рана серьезная, не так ли, сеньор Эскобедо? – спросила маркиза.

– Жуткая, маркиза, – ответил врач, скорчив гримасу и покачивая головой. – У его противника должна быть очень крепкая кисть.

– Спасти его надеетесь?

– Я не могу вам дать точного ответа, маркиза. Прошу всех выйти. Пусть здесь останется только мой помощник. Необходима срочная операция.

Маркиза, дворецкий и слуги поспешили освободить помещение.

– Зажим покрепче, Маурико, – сказал, когда они остались одни, доктор, поворачиваясь к помощнику.

– Хотите извлечь клинок, доктор?

– Его ни в коем случае нельзя оставлять в груди.

– А раненый не умрет сразу же после этого?

– Вот этого-то я как раз и боюсь. Острие должно было сильно задеть легкое… Приходит в себя, – сказал доктор, наклонившийся над раненым.

Капитан снова вздохнул, дольше, чем в первый раз, и захрипел, потом медленно поднял веки и уставился на доктора затуманенным взглядом.

– Вы… – забормотал он.

– Не разговаривайте, сеньор.

Губы графа искривила улыбка.

– Я… человек… военный, – прерывающимся голосом выговорил он. – Со… мной… все… кончено… Не… так… ли?

Доктор вместо ответа кивнул.

– Сколько… минут… осталось?.. Скажите… Я… хочу…

– Вы можете прожить еще пару часов, если я не вытащу из вашего тела обломок шпаги.

– А если… вытащите?.. Говорите!

– Тогда, сеньор граф, в лучшем случае несколько минут.

– Этого… хватит… чтобы… отомстить… Послушайте…

– Если вы будете говорить, то умрете еще раньше.

И снова улыбка навестила мертвенно-бледные губы капитана.

– Слушайте… меня… – сказал он, собрав последние силы. – На… клинке… нанесено… имя… моего… соперника… Я… хочу… знать… его… прежде… чем… умру…

– Но прежде надо вынуть обломок клинка.

Граф подал одобряющий знак.

– Вы этого хотите? – спросил доктор.

– Я… и… так… умру.

– Маурико, пинцет!

Помощник принес пару малюсеньких щипцов, пакет ваты и бинты, чтобы быстро остановить кровь, если она хлынет потоком из раны.

– Скорее, – прошептал граф.

Доктор захватил клинок щипцами и – с перерывами – вытащил его из тела. Граф, чтобы не закричать, крепко сжал зубы. Только по изменившемуся выражению лица да по выступившему на лбу липкому поту можно было понять, как он страдает.

К счастью, эта болезненная операция длилась всего несколько секунд, и сразу же вслед за ней из раны фонтаном вырвалась кровь, но помощник сейчас же остановил ее бинтами.

– Имя… имя, – лепетал граф угасающим голосом, – быстрее… умираю…

Доктор обтер клинок от крови и увидел открывшиеся на стали буквы, над которыми была выгравирована маленькая графская корона.

– Энрико ди Вентимилья, – прочел он вслух.

Капитан, несмотря на крайнюю свою слабость и терзавшую его боль, приподнялся почти до сидячего положения и вскрикнул хриплым голосом:

– Вентимилья!.. Так… звали… корсаров… Красного… Зеленого… Черного… Кто-то… из… рода… Вентимилья!.. Измена!

– Граф, вы губите себя! – закричал доктор.

– Послушайте… послушайте… фрегат… который… прибыл… вчера… пиратский… Его… команда… одета… в красное… Спешите… к губернатору… сообщите… ему… Заставьте… его… атаковать… корабль… Быстрее… Город… в опасности… Я… умираю… но… за… меня… отомстят… А-а-а!

Капитан откинулся на подушки. Он хрипел и на глазах бледнел.

Кровь сочилась сквозь корпию и бинты, заливая рубашку и камзол. Внезапно кровавая пена выступила на губах несчастного, потом веки медленно прикрыли уже угасшие глаза. Капитан гранадских алебардщиков умер.

– Учитель, – сказал помощник доктору, все еще державшему в руках кусок шпаги, – что вы теперь будете делать?

– Сейчас же пойду к губернатору, предупрежу его. Вентимилья были самыми жестокими пиратами в Мексиканском заливе. Один из их сыновей или родственников появился в этих водах. Беда нам, если мы его не поймаем!.. Не говори об этом ни с кем, даже с маркизой.

– Я буду нем, учитель.

– Ты пойдешь к полковнику и сообщишь о происшествии, надо перевезти бедного графа в казарму.

– А вы?

– Побегу к губернатору.

Он замотал кусок клинка в полотенце и открыл дверь. Маркиза де Монтелимар в сильном волнении ждала в соседнем зале вместе с дворецким и своими горничными.

– Ну что, доктор? – спросила она.

– Он умер, маркиза, – ответил Эскобедо. – Рана была ужасной.

– И он не сказал вам, кто его убил?

– Он не мог говорить. Должно быть, он дрался на дуэли, потому что шпаги в ножнах не было.

– А теперь?

– Еще до рассвета капитана перевезут в казарму или к нему на квартиру. Если его оставить здесь, люди могут подумать о вас плохое.

– Этого я и боюсь.

– Доброй ночи, маркиза. Я обо всем позабочусь.

III Петушиные скачки

День спустя веселое общество, разодетое в пестрые, разноцветные костюмы, собралось в окрестностях грандиозного дворца Монтелимар. Там толпились чиновники, солдаты, плантаторы, моряки и крестьяне, хватало там и сеньор с сеньоритами в элегантнейших одеяниях, с грациозными мантами[20] на высоких прическах, хотя спектакль, которому вот-вот предстояло начаться, вроде бы не должен был сильно заинтересовать дам.

Речь идет о петушиных скачках, о которых маркиза уже оповестила графа де Миранду, а точнее – графа ди Вентимилью.

У испанских колонистов всегда были две сильные страсти: быки и петухи! Какое странное сочетание огромного, внушающего страх животного с жалким и безобидным пернатым!

И тем не менее не жалели денег ради обладания отменными птицами, особенно бойцовыми, которых воспитывали для петушиных боев, ставя на кон в этих варварских игрищах целые состояния.

Однако одним из самых любимых развлечений колонистов были петушиные скачки. Придумали ее, видимо, чтобы тренировать ловкость всадников, которым приходилось много времени уделять охоте за беспрерывно угрожавшими городам буканьерами, великолепными союзниками флибустьеров. Остальные колонисты были заняты борьбой с морскими разбойниками.

Состязание выглядело очень простым, но оно вызывало живейший интерес у многочисленных зрителей, постоянно готовых побиться об заклад то ли на один пиастр, то ли на целую тысячу. А заключалось оно в следующем.

На прямолинейной дистанции выкапывали четыре-пять ям и в каждую сажали по петуху таким образом, что наружу выдавалась только шея. Бедных птиц присыпали песком или обкладывали камнями, стараясь не причинять им излишних мучений.

Всадникам, согласившимся принять участие в этой странной забаве, надо было на полном скаку подлететь к хохлатому пленнику, склониться до самой земли и подхватить одной рукой птицу.

Маневр предстоял нелегкий, потому что всадник рисковал вылететь из седла, а падение могло привести к серьезным повреждениям, хотя зрители встречали такой поворот скачек оглушительным хохотом. В награду победителю обычно разрешалось поцеловать в руку или же в щечку самую красивую сеньору среди присутствующих на состязаниях. Такова была испанская галантность, которой позднее, в восемнадцатом столетии, вздумалось подражать неотесанным янки.

На скачки явились четырнадцать всадников – все как один на маленьких, элегантных андалусийских лошадках. Они выстроились перед дворцом Монтелимар. Почти все были зелеными юнцами, сыновьями плантаторов или важных персон адмиралтейства. Все они страстно желали расцеловать щеки самой прекрасной вдовы Сан-Доминго.

Однако среди этих юнцов выделялся элегантнейший граф де Миранда, по-прежнему одетый в красное; он выбрал себе черного жеребца с горящими глазами, купив его тем же утром по дорогой цене. Увидев маркизу, появившуюся на мраморной парадной лестнице дворца, граф снял красную фетровую шляпу с длиннющим пером и, не покидая седла, поклонился.

Прекрасная вдова одарила его улыбкой и грациозным приветственным движением руки, а потом быстро прошла на некое подобие трибуны, воздвигнутой перед дворцом. Ее сопровождали дворецкий и горничные.

Четырех петухов усадили в ямы на расстоянии двадцати метров один от другого. Несчастные пернатые предпринимали отчаянные попытки освободиться из плена, вытягивая шею и кукарекая во все горло, но насыпанные в ямы камни удерживали птиц, не давая им убежать.

Двое полевых судей, оба отставные офицеры, заняли свои места с той и другой стороны от всадников.

Тем временем публика, собравшаяся уже в изрядном количестве, бойко делала ставки – по преимуществу на сына Красного Корсара, предпочитая его то ли за красивое лицо, то ли из какой-то иной необъяснимой симпатии.

Как бы ужаснулись эти люди, узнав, что ставят они на своего смертельного врага, на одного из тех страшных флибустьеров, которые поклялись разорить все испанские колонии в Центральной Америке!..

Судьи, тщательно осмотрев конскую сбрую, дабы не случилось какого несчастья, приблизились к помосту, где находилась маркиза.

– Готовы? – спросил один из них.

– Да, – в один голос ответили четырнадцать всадников, бросив взгляд на маркизу де Монтелимар.

– Пошли! – выкрикнул другой судья.

Лошади, почувствовав прикосновения шпор, подскочили и понеслись в неудержимом полете.

Сын Красного Корсара очень скоро возглавил скачку, держа в стременах только левую ступню, чтобы легче было нагнуться до земли.

Его вороной, выбранный с особым тщанием, преодолел дистанцию в необыкновенном порыве, опередив соперников на несколько метров.

Граф гарцевал так великолепно, что вызвал у зрителей настоящий взрыв энтузиазма. И мужчины и женщины отчаянно били в ладоши, когда он пролетал мимо, склонившись к шее скакуна и покачивая своим длиннющим красным пером. Так молодой всадник на ураганной скорости подскакал к первому петуху. Он наклонился к земле, крепко держась одной рукой за шею коня, и, ловкий, как арабский наездник, ухватил птицу, выдернул ее из ямки и торжественно взметнул вверх.

Он наклонился к земле, крепко держась одной рукой за шею коня, и, ловкий, как арабский наездник, ухватил птицу…

Мастерство всадника толпа одобрила единодушным криком восторга. Мужчины и женщины махали платочками, потрясали тростями и зонтиками, будто они присутствовали на корриде[21]. Всадника в красном приветствовали словно одного из самых знаменитых эспадас[22] в цирке Севильи или Гранады.

Граф свернул петуху шею и бросил птицу в группку попрошаек. Потом, доскакав до изгороди, отмечавшей конец дистанции, молниеносно развернул коня и пустился в обратный путь.

Тем временем преследовавшие его всадники, скакавшие плотной группой, почти догнали графа, но никому из них не повезло с птицей в этой первой гонке, и петухи по-прежнему оставались в своей тюрьме.

– Ну и растяпы эти кавалеристы! – пробормотал граф. – Видно, мне придется самому управляться с птицами. Это было бы очень скучно, если бы только победа не давала права поцеловать самую прекрасную женщину Сан-Доминго.

Он ослабил поводья и возобновил скачку, пришпоривая правой ногой своего вороного и оставив левую ногу свободной, чтобы можно было нагнуться как можно удобнее.

Он был один, более тридцати метров отделяли его от галопировавших группой соперников, граф за несколько секунд добрался до второго петуха и выдернул его из ямки.

Уже не крик, а торжествующий рев приветствовал всадника.

– Да здравствует красный граф! – вопила толпа, исступленно отбивая ладони.

Другим всадникам тоже повезло: двое из них выдернули по петуху, однако победа осталась за графом, дважды добившимся успеха.

Он спрыгнул с коня, приблизился к улыбавшейся ему маркизе и положил ей на колени птицу, сказав:

– Сохраните ее на память обо мне, сеньора; когда я уеду, вы всякий раз будете вспоминать меня при взгляде на этого крикуна.

– Стало быть, вы хотите уехать? – спросила прекрасная вдова.

– Возможно, уже сегодня вечером меня не будет в Сан-Доминго, – ответил граф.

– В таком случае вы должны позавтракать со мной.

– Никогда не отказываюсь от компании сеньоры, особенно если она такая красивая и любезная, как вы.

– Ах, граф!..

Она поднялась, поприветствовала на прощание всадников, вытянувшихся в шеренгу перед открытым помостом, и стала медленно подниматься по величественной каменной лестнице, тогда как толпа зрителей постепенно рассеивалась.

Граф ди Вентимилья последовал вместе с дворецким и горничными за прекрасной вдовой.

Маркиза провела его через несколько богато украшенных и изящно меблированных залов и наконец ввела в столовую, не очень большую, но с обитыми красной замшей стенами и золоченым потолком.

В центре комнаты находился стол, сервированный золотыми тарелками, ложками, вилками и ножами. В великолепных серебряных вазах красовались самые разнообразные фрукты тропических краев.

Возле стола, одно подле другого, стояли два кресла.

– Господин граф, – заговорила маркиза, – сегодня у меня нет других приглашенных, поэтому мы можем поговорить свободно, как старые друзья.

– Благодарю вас, маркиза, за предупредительность.

– Я должна кое о чем спросить вас.

– Меня? – удивился корсар.

– Вас! – ответила маркиза де Монтелимар, на прекрасном челе которой появилась легкая морщинка.

– А если я скажу вам, что непременно хотел увидеться с вами и получить у вас кое-какие сведения, что вы на это скажете?

На этот раз пришел черед удивляться маркизе.

– У меня? Значит, вы знали меня, граф, еще до того, как бросили якоря в этом порту?

– Нет, я только слышал о Монтелимаре.

– О моем муже?

– Нет, о вашем девере, который много лет назад занимал пост губернатора Маракайбо.

– У мужа в самом деле был брат-губернатор.

– Вы когда-нибудь видели этого Монтелимара?

– Да, два года назад я познакомилась с ним в Пуэрто-Рико.

Беседу прервало пришествие четырех черных слуг, принесших на широких серебряных чеканных подносах еду и несколько корзин с запыленными бутылками.

– Давайте теперь позавтракаем, – предложила графу маркиза. – У людей моря, говорят, хороший аппетит, и я надеюсь, сеньор Миранда, что вы окажете честь моим поварам.

– Когда колокол звонит на обед, наши желудки, маркиза, всегда готовы. Если бы вы видели, как идут на приступ обеденного стола мои матросы!

– Хотелось бы посмотреть.

– Останься мы еще на несколько дней в порту, я имел бы честь принять вас на борту моего судна. К сожалению, весьма сомнительно, что завтра я еще буду здесь.

– Но вы же мне сказали, что присланы для защиты города от совместной атаки флибустьеров и буканьеров.

– Такой опасности больше нет, – слегка смутившись, ответил граф. – Мне сообщили, что несколько подозрительных судов, за которыми наблюдали в водах Хонайреса, ушли к югу. Сегодня же утром стало известно, что они удалились в сторону Тортуги. Я отправляюсь в эти широты, чтобы выяснить обстановку.

– И потопить эти корабли?

– Да, если удастся.

– Так ужасны эти флибустьеры!

– Маркиза, они идут на абордаж как черти, а когда стреляют из ружей, то всегда попадают в цель.

Он взял бутылку, уже откупоренную слугами, и наполнил два бокала, провозгласив тост:

– За вашу красоту, маркиза!

– За ваш корабль, капитан! – ответила сеньора де Монтелимар.

Граф залпом осушил бокал и сделал знак чернокожим слугам выйти, после чего, глядя маркизе прямо в глаза, заговорил:

– А теперь, сеньора, если вы согласны, продолжим нашу беседу. Вы сказали, что познакомились со своим деверем в Пуэрто-Рико?

– Это правда, граф.

– Когда?

– Два года назад.

– Вы можете сказать, где он находится сейчас?

– В Пуэбло-Вейо… Так мне сказали. Я знаю, что там у него обширные плантации сахарного тростника.

– А! – нахмурился граф. – Ваш муж никогда не говорил вам о казни двух знаменитых корсаров, совершенной по приказу вашего деверя? Не говорил ли он вам, что этих пиратов звали одного – Красный Корсар, другого – Зеленый Корсар и что оба они были итальянскими дворянами?

Маркиза опасливо посмотрела на графа, а потом ответила:

– Да, он мне часто говорил про тех двух корсаров, но был еще один, он потом погиб с дочерью герцога ван Гульда.

– Того звали Черный Корсар, – сказал граф, – того не повесили, как его братьев. Не можете ли вы назвать мне имена тех, кто выносил приговор и кто его исполнял?

– Нет, но об этом вам может сказать мой деверь. Я тогда была еще ребенком и не жила в Маракайбо. А теперь я хотела бы знать, почему вас так интересует столь давнее событие? Может быть, вы знали этих жестоких флибустьеров, много лет наводивших ужас на наши колонии по берегам Мексиканского залива?

– Это мой секрет, и я не могу его вам раскрыть, маркиза, – помрачнев, ответил сын Красного Корсара. – Вы сказали, что ваш деверь должен находиться в Пуэбло-Вейо, этого для меня пока достаточно. Здесь у вашего родственника должно быть имущество, а значит должны быть управляющий и секретарь.

– Вы говорите о кабальеро Баркисимето?

– Именно так, маркиза.

– Он и в самом деле находится здесь. Но с минуты на минуту он должен отбыть на галеоне «Санта-Мария» в Мексику. Думаю, он везет с собой большие деньги, собранные на плантациях моего деверя.

– Вы сказали – на «Санта-Марии»! – воскликнул граф, и живой огонек сверкнул в его глазах.

– Он сам мне об этом говорил три дня назад.

– Теперь я узнал даже больше, чем хотел, маркиза, благодарю вас за ценные сведения.

– Ценные?

– Более, чем вы думаете, – ответил граф.

– В таком случае, надеюсь, вы мне сообщите такие же.

– Ладно, вы сказали, что хотели бы узнать обо мне побольше. Говорите, сеньора, я сделаю все возможное, чтобы удовлетворить ваше любопытство.

Маркиза немного помолчала, в свою очередь внимательно разглядывая графа, потом указала пальцем на шпагу корсара и произнесла:

– Вчера вечером, во время праздника, у вас не было этой шпаги. У той – другая рукоять. Почему вы сменили оружие?

– Вчерашнюю я потерял, когда садился в шлюпку, отправляясь на свой фрегат, – ответил корсар, краснея, подобно девушке.

– Или оставили в груди некоего человека, слишком докучавшего вам? – строго спросила маркиза.

Граф ди Вентимилья не мог не вздрогнуть.

– Сеньора, – с трудом проговорил он, – как истинный кабальеро, я не могу лгать. Признаюсь, что оставил кусок клинка моей шпаги в груди графа де Сантьяго, но, клянусь честью, не я начал распрю.

– Верю вам, граф. Капитан был человеком очень буйным и большим любителем поединков. Я даже боялась, что он будет поджидать вас, чтобы пустить в ход свою шпагу. Поразительно, что он сам получил смертельный укол.

– Почему, маркиза?

– Все его боялись, потому что знали, какой это опасный противник.

– Но, сеньора, я вышел из семьи превосходных дуэлянтов; многих уложили графы де Миранда, хотя и в честных поединках.

– И вы его убили!

– Я вынужден был защищать свою жизнь.

– В одиночку?

– Почему вы мне задаете этот вопрос?

– Мне сказали, что с вами было еще двое мужчин.

– Да, двое моряков, которые, подчиняясь моему приказу, только лишь присутствовали при поединке. Я ни в коем случае не позволил бы, чтобы они вмешались в дело, касающееся меня одного. Капитан был дворянином, а не каким-нибудь бандитом, на которого можно напасть втроем или просто застрелить из пистолета.

– А вы смелы! – воскликнула маркиза, разглядывая собеседника с восхищением. – Ни один забияка не посмел бы напасть на графа де Сантьяго.

– Из местных, возможно, – ответил граф. – Но я ведь родился не на здешних островах. Фехтованию меня учили испанские, французские и, наконец, итальянские мастера.

– Вы знаете, что вас подозревают?

– В убийстве капитана?

– Да, граф.

– Что тут сказать? Может быть, в Сан-Доминго двум кабальеро запрещено разрешать спор между собой при помощи шпаг?

– Я не говорю «нет», но ваш поединок проходил без свидетелей, и потом…

– Простите, маркиза, но там были мои матросы. А теперь продолжайте.

– Я хотела бы спросить, где вы приобрели шпагу, навсегда успокоившую капитана?

Граф поднялся и с беспокойством посмотрел на маркизу:

– Вы задали мне вопрос, который мог бы…

Он прервался, увидев входящего дворецкого.

– Что вам нужно? – спросила сеньора де Монтелимар, немного раздраженная этим неожиданным появлением.

– Простите, госпожа, – ответил дворецкий, – но в соседней комнате находятся два моряка. Они настаивают, что им срочно надо сообщить господину графу нечто важное.

– Белый и метис? – спросил капитан «Новой Кастилии».

– Да, господин граф, и еще…

– Продолжайте, – сказала маркиза.

– Внизу ждет капитан алебардщиков с двадцатью солдатами. Он желает осмотреть дворец.

– По какой причине?

– У него есть приказ об аресте.

– Кого?

– Господина графа, – немного поколебавшись, ответил дворецкий.

Граф подскочил и положил правую руку на рукоять шпаги.

– Им придется свести счеты с этим клинком! – крикнул он. – Скажите капитану алебардщиков, чтобы он подождал десять минут, пока маркиза де Монтелимар не закончит завтрак, а если капитан будет настаивать, прикажите своим людям поколотить его… Мендоса! Мартин!

Услышав призыв, моряки вошли в гостиную, оттолкнув в сторону бедного дворецкого и обнажая шпаги.

– Граф! – закричала сильно побледневшая маркиза. – Что все это означает?

– Сейчас я вам объясню, сеньора. Разрешите мне только сначала расспросить моих людей… Если не ошибаюсь, речь идет о жизни и смерти.

– Что вы такое говорите?

– Всего полминуты, маркиза. Говори ты, Мендоса!

– Господин граф, нас, кажется, готовятся схватить или, по крайней мере, хотят напасть на наш корабль, – ответил старый моряк. – Все галеоны и каравеллы несколько часов назад перегородили выход из порта, словно намереваясь помешать нам покинуть гавань. Видимо, кто-то выдал наш секрет.

– Что делает мой помощник?

– Сеньор Верра приказал зарядить пушки, подготовившись к обстрелу галеонов и каравелл, а потом обязал всех матросов вооружиться. Стоим мы только на одном якоре.

– Превосходно! Этот смельчак никогда не позволит застать себя врасплох. Ах, эти генуэзские моряки! Никто не может с ними сравниться.

– Граф! – вскрикнула маркиза. – О чем вы говорите?

– Еще немножко, сеньора, – ответил отважный молодой моряк. – Мендоса, все наши люди на борту?

– Все, капитан.

– Нас восемьдесят храбрецов, и мы вгоним в холодный пот тех, кто попробует помешать нам выйти в море… А теперь ваш черед, сеньора де Монтелимар. Я победил в петушиной скачке, и вы должны мне поцелуй. Позвольте же мне почтить поцелуем ваши прекрасные руки. Это, конечно, будет первый и последний поцелуй, потому что, если только не произойдет чуда, через пару минут исчезнет последний граф ди Вентимилья, ди Роккабруна и ди Вальпента!

– Вы сказали: ди Вентимилья? – воскликнула маркиза.

– Да, сеньора, я сын того самого Красного Корсара, которого повесили ваши соотечественники!

Маркиза, в смятении чувств, помолчала несколько мгновений.

– Сеньор граф, – наконец заговорила она, – я не позволю арестовать у себя на глазах и вообще в моем дворце такого благородного человека, как вы.

– Что вы собираетесь сделать, сеньора?

– Спасти вас!

– Каким образом?

– Следуйте за мной, и побыстрее. Капитану алебардщиков скоро наскучит столь долгое ожидание.

Она открыла дверь гостиной и ввела троих корсаров в спальню, видимо в собственную, судя по богатству обстановки. Здесь она подошла к камину, прикрытому бронзовой плитой, украшенной богатой резьбой. Она дотронулась рукой до одного из украшающих плиту цветков и резко надавила на него. Плита тотчас дрогнула и раскрылась: за нею показались ступеньки, ведущие вверх.

– Это секретный проход, пробитый в толще стены, – объяснила маркиза, – о нем никто не знает. Он ведет в одну из маленьких башенок, выступающих над крышей. Поднимайтесь и ждите меня наверху.

– Поцелуй, маркиза, – сказал граф.

Очаровательная женщина протянула ему руку.

Корсар запечатлел на ней жаркий поцелуй и сразу же начал взбираться по лесенке, за ним следовали Мендоса и Мартин.

Маркиза задвинула плиту и прошептала:

– Бедный юноша! Убить такого достойного кабальеро? Нет, не хочу этого. Пусть он враг моей страны, но я спасу его, что бы со мной ни случилось. Я не хочу, чтобы пошли разговоры, будто кто-то из рода Монтелимар предал своего гостя.

Она закрыла дверь и вошла в гостиную, где уселась за стол и начала маленькими глоточками пить из чашечки шоколад, пытаясь казаться совершенно спокойной.

Мгновение спустя появился дворецкий, объявив о приходе капитана Пинсона.

– Пусть войдет, – ответила маркиза, попивая шоколад.

В комнату вошел, сняв шляпу, капитан алебардщиков, высоченный служака с огромными седеющими усами и очень живыми глазами.

– Чем обязана вашему визиту? – спросила, предлагая кресло, маркиза, остававшаяся внешне спокойной. – Надеюсь, вы не откажетесь испить чашечку шоколада. Я получила его из Гватемалы, из страны, где производят самый лучший шоколад в мире.

Капитан немного удивился:

– Простите, сеньора, за беспокойство, но меня послал губернатор.

– Арестовать меня? – спросила, улыбаясь, прекрасная вдова.

– Не вас, а того человека, который совсем недавно завтракал с вами.

– О, что вы говорите, капитан? – воскликнула маркиза, нахмурившись и резко поднимаясь. – Кого арестовать?

– Графа, одетого во все красное.

– Дворянина?

– Бандита, сеньора!

– Это невозможно!

– Этот человек – родственник тех самых Вентимилья, жестоких корсаров, которые вместе с Пьером Ле Граном, Лоренсом, ван Хорном и л’Олоне[23] разграбили столько городов на побережье Мексиканского залива.

– Боже мой! – вскрикнула маркиза, падая в кресло. – Вы не ошиблись?

– У нас есть неоспоримое доказательство, что это был в самом деле Вентимилья.

– Каким образом вы его смогли получить?

– На обломке клинка, застрявшем в груди графа де Сантьяго, было выгравировано имя его убийцы.

– Тогда вы уже уничтожили его фрегат?

– Пока еще нет, маркиза, – ответил капитан. – Мы подождем приступа до наступления ночи. Где же этот господин?

– Он уже ушел.

– Ушел? – побледнев, вскрикнул капитан.

– Он оставил меня полчаса назад, позавтракав со мной. Он сказал, что пойдет прогуляться в парке.

Капитан стукнул себя кулаком по кирасе.

– А если он увидел, как я прохожу за ограду? – спросил он себя, яростно накручивая свои усы. – Бежал! Но куда? Вероятнее всего, он где-нибудь спрятался… Диас!

На этот призыв в гостиную вошел сержант алебардщиков.

– Возьми десяток солдат и обыщи дворцовый парк. Возможно, корсар еще там.

– Сию минуту, капитан, – ответил сержант и быстро удалился.

– Сеньора маркиза, – сказал командир отряда, когда они снова остались одни, – мне приказано тщательнейшим образом осмотреть ваши комнаты.

– Выполняйте приказ, капитан, – ответила прекрасная вдова. – Только я уверена, что в моем дворце вы его не найдете.

– И тем не менее я уверен, сеньора, что смогу отыскать его где-нибудь, – возразил капитан. – Из города он не мог выбраться, потому что все выходы хорошо охраняются, попасть на свой корабль – тем более, так как мы послали на пристань несколько отрядов солдат, а его фрегат окружен галеонами и каравеллами. Пришло время покончить с этими Вентимилья, и мы это сделаем. Сеньора, я иду осматривать дворец.

IV Охота на графа ди Вентимилью

Сын Красного Корсара поспешил по лестнице вверх. Его по-прежнему сопровождали Мендоса и мулат, которые отнюдь не казались слишком испуганными дурным оборотом дел.

Как и сказала маркиза, эта лестница была устроена в толще стены и, вероятно, служила для сокрытия сокровищ, дабы уберечь их от жадных лап флибустьеров и буканьеров, не раз уже грабивших Сан-Доминго. Лестница была такой узкой, что порой Мендоса, самый толстый из троих, взбирался по ней с большим трудом.

Подъем продолжался несколько минут, потом трое корсаров оказались в маленькой комнате или, лучше сказать, на чердаке, куда свет попадал через единственное окно, впрочем достаточно широкое, чтобы через него мог пролезть человек.

– Где мы? – задал вопрос граф.

– В каком-то совином гнезде, – ответил Мендоса. – Отсюда видны только крыши.

– Это должен быть один из четырех пинаклей[24], украшающих дворец, – сказал Мартин.

– Вот мы и стали соколами, приятель.

– Лучше стать соколами, чем повешенными, дорогой мой Мендоса, – парировал граф.

– Не буду отрицать, сеньор. Баскам, а я ведь по рождению принадлежу к ним, никогда не нравилась веревка, особенно если она сплетена испанцами, потому что тогда она опаснее всего, даже для людей нашего сорта.

– И тем не менее ты близкий родственник испанцев.

– Верно, капитан, только я никогда не жил с ними в согласии.

– А вот это, может быть, плохо, – сказал граф. – По крайней мере, ты мог бы попросить оставить нам свободный проход на корабль.

Мендоса хмыкнул, вырвав себе три или четыре волоска:

– Кастильцы не такие уж наивные. Они тут же схватили бы меня и повесили как самого страшного пирата на самой высокой мачте своего галеона.

– Тогда нам придется оставаться в этом ястребином гнезде, или совином, как ты выразился, пока маркиза не найдет способ выпустить нас отсюда.

– Вы не подумали, сеньор граф, что в трех метрах под нами – крыши.

– Что ты этим хочешь сказать, Мендоса? – спросил сын Красного Корсара, задетый высказыванием моряка.

– Что достаточно спрыгнуть и спокойно убраться отсюда, прежде чем эти проклятые алебардщики покажут нам свои шлемы.

– Уйти по-воровски, даже не предупредив великодушную женщину, которая пыталась спасти нас? Где же твоя галантность, Мендоса?

– Когда речь идет о спасении шкуры, я не очень-то обращаю внимание на галантность, сеньор граф. Что делать! Я ведь всего лишь простой моряк.

– Тогда оставь крыши на потом, – посоветовал сын Красного Корсара.

– И я, и Мартин будем ждать, сколько вам угодно, сеньор граф. Вы хорошо знаете, что мы обожаем оружие и нам всегда нравилось ввязываться в драки. Как славно поработал я шпагой, когда плавал под командой вашего папаши!

– Молчи, Мендоса, – оборвал его изменившимся голосом граф.

– Вы правы, капитан: я всего лишь грубая скотина, ничем не лучше акулы, – ответил старый моряк.

Граф облокотился о подоконник и, тоскливо глядя вдаль, через настоящий лес колоколен и башенок пытался рассмотреть свой фрегат, стоявший на якоре возле самого входа в порт, но так и не сумел этого сделать.

Неописуемая тоска нашла на него, он изо всех сил напрягал слух, боясь услышать орудийную канонаду, оповещающую о начале атаки на его судно. В таком тревожном состоянии граф пробыл около получаса, очнулся он от возгласа Мендосы:

– Госпожа маркиза!

Сын Красного Корсара резко обернулся и увидел входящую на чердак прекрасную вдову, очень бледную и взволнованную.

– Вы, маркиза? – удивился граф, правда не так оглушительно, как его матрос. – О чем вы пришли рассказать нам?

– Что вас схватят! – хриплым голосом ответила сеньора де Монтелимар.

– Значит, они открыли наше убежище? – спросил граф, обнажая шпагу.

– Мой дворецкий сказал, что капитан алебардщиков отдал приказ обыскать крышу и башенки. Если они вас найдут, немедленно арестуют.

– Это будет нелегко сделать, сеньора, – спокойно проговорил корсар.

– Вы меня не поняли, граф.

– Наоборот, я вас отлично понял.

– И вы хотите ввязаться здесь, на крыше, в потасовку с двумя десятками алебардщиков, капитан которых пользуется репутацией очень храброго человека?

– Ну нет, маркиза. Сразиться всегда найдется время.

– Что же тогда? – спросила испуганная прекрасная вдова.

– Мы убежим, прежде чем они доберутся сюда, – ответил граф.

– Как?

– Боже мой, да ведь это очень просто, маркиза. Сначала спрыгнем на крышу дворца, потом найдем первое попавшееся слуховое окно и спустимся.

– В таком наряде?

– Костюм я сменю, – улыбнулся корсар. – В одно мгновение я могу стать плантатором, крестьянином, портовым грузчиком, матросом или кем-нибудь в том же роде.

– И куда вы пойдете?

– Откуда мне знать? Разумеется, не на борт моего фрегата. Это было бы все равно что броситься в волчью пасть.

– Вы уверены, что выберетесь из города, сеньор граф?

– Не сомневаюсь в этом.

– У меня есть поместье в Сан-Педро, в шести лигах[25] от города.

– Отлично.

– Я немедленно пошлю туда дворецкого; он предупредит управляющего, и тот вас примет.

– Хотите приютить нас на своей вилле?

– Хочу спасти вас, – взволнованно ответила маркиза.

– Мы принимаем ваше предложение, маркиза, поживем в деревне, – сказал сын Красного Корсара совершенно спокойно. – Там отдохнем от морских трудов.

– А ваш корабль?

– С ним все будет лучше, чем вы думаете. Там, на борту, находится мой помощник, который не боится противостоять огню. Мы сможем увидеться, маркиза, хотя бы для того, чтобы поблагодарить вас за все, что вы для нас сделали?

– Обещаю.

– В Сан-Педро?

– Да, граф.

– Прощайте, сеньора, мы исчезаем.

Граф снял шляпу, приветствуя даму, потом забрался на подоконник и прыгнул вниз, расколов при этом три или четыре черепицы. Мендоса и Мартин последовали за ним.

– Держитесь, друзья, – сказал граф, еще раз приветствуя прильнувшую к окну маркизу. – И главное, не шумите.

– Держитесь, друзья, – сказал граф, еще раз приветствуя прильнувшую к окну маркизу. – И главное, не шумите.

Они обнажили шпаги и отправились в путь, пригибаясь, чтобы быть менее заметными людям, которые могли бы увидеть их из окон. По счастью, с тыльной стороны дворец был защищен длинным рядом строений, что обеспечивало беглецам скрытный проход на протяжении шестисот – семисот метров.

– Ба! – вдруг вскрикнул граф и даже остановился. – Мне не раз рассказывали, что моему дяде, Черному Корсару, также случилось как-то спасаться бегством по крышам и он вышел целым и невредимым из этой переделки. Почему бы удаче не улыбнуться и его племяннику? Ну, увидим!

Они спустились на крышу другого дома и возобновили свой путь. Так они прошли около пятисот метров без каких-либо признаков тревоги, без каких-либо неприятных инцидентов. Потом они остановились перед слуховым окном, оно было закрыто только деревянной решеткой.

– Вот прекрасное убежище, – сказал граф.

– Как бы оно не стало ловушкой, капитан! – возразил Мендоса. – И потом, мы же не знаем, куда оно ведет.

– Ясное дело – в дом.

– И я так думаю, сеньор граф, но в доме-то живут люди, и неизвестно, как они нас примут.

– Увидев человека в красной одежде, они примут меня за самого дьявола, – рассмеялся молодой человек, – и разбегутся. В этом я уверен. Мартин, ломай решетку.

– Мигом, капитан, – ответил могучий мулат. – Дело это недолгое и нетрудное.

Он ухватился обеими руками за среднюю перекладину, уперся коленом в стену, резко потянул решетку на себя. Удивительно, что он не свалился при этом с крыши вместе с решеткой. Хорошо еще, что сзади него встал Мендоса, готовясь поймать Мартина.

– Может, ты хочешь крутануть сальто прямо на улицу? – спросил баск. – У тебя плохой вкус, дружище.

– Тише! – оборвал его граф, просунувший голову в слуховое окно. – Мне кажется, что там кто-то храпит.

– Черт побери! – проворчал Мендоса, почесывая затылок. – Вот теперь дело начинает принимать серьезный оборот.

– Идите за мной.

– Нет, капитан, позвольте пройти мне первым.

Но было уже поздно. Корсар спустился в скудно обставленную полутемную комнатку, в ней были только кровать, шатающийся столик да пара стульев, на которых лежали кираса и солдатская одежда.

– Я предпочел бы, чтобы в этой конуре жила красивая девушка, – буркнул баск.

Граф приблизился к кровати, держа шпагу на изготовку, чтобы в случае надобности незамедлительно пустить ее в ход. Хозяин комнатушки блаженно спал, почти полностью укрывшись простыней.

– Если бы можно было улизнуть, не разбудив его! – вполголоса сказал граф. – Мендоса, не торчит ли в замочной скважине ключ?

– Не вижу.

– Может, мне и дверь высадить? – спросил Мартин, на цыпочках продвигаясь вперед.

– Тогда он проснется.

И в этот самый момент хозяин комнаты, у которого, наверное, как у хорошего солдата, был легкий сон, внезапно очнулся и сел на кровати, потом, заметив непрошеных гостей, быстро перекатился на другую сторону кровати, схватил шпагу и разразился громким криком:

– Ах, мошенники! Грабить солдата? Не позволю!

Он смело бросился на трех корсаров, и в тот же момент у него вырвался крик ужаса:

– Дьявол! Может, я все еще сплю?

Представьте себе сына Красного Корсара в подобном одеянии. Нет ничего удивительного, что его принимали за беса в те времена, когда все были суеверными, а в особенности – испанцы.

– Не дьявол я, – успокоил его граф, – а скорее его близкий родственник.

– Значит, вы – человек, подобный мне, и пришли сюда, чтобы испугать меня и ограбить, – сделал вывод солдат, устрашающе размахивая своей длинной шпагой. – Вон отсюда! Или я изрублю вас, как кур!

– Эй, не кричите так громко, а то можете потерять язык, – сказал граф. – Прежде всего сообщу вам, что я не вор, а кабальеро и мне совершенно нет нужды в ваших тряпках.

– Тогда чего же вы хотите?

– Всего лишь вашу одежду, разумеется не задаром. Во сколько вы ее оцениваете?

– Для чего она вам?

– Стоп, приятель! У меня нет привычки рассказывать свои секреты первому встречному.

– А после? Вы еще чего-нибудь хотите?

– Да, ключ от двери, чтобы выйти отсюда.

– Вернетесь тем же путем, каким пришли, сеньор родственник дьявола, – ответил солдат. – С таким человеком, как Баррехо, не шутят!

– Я еще не закончил, – продолжал граф с обычным спокойствием.

– А, так вы еще чего-то желаете? Вы ненасытны, мой дорогой сеньор!

– Я не хочу ничего иного, кроме как опять уложить вас в постель и заткнуть рот, чтобы помешать вам преследовать нас и кричать.

– Клянусь всеми акулами Бискайского залива, это уже слишком! – заорал солдат. – Сейчас я вам покажу, как гасконец нанизывает на шпагу воришек!

– А, так вы гасконец? – спросил граф. – Говорят, что ваши соотечественники храбры, но и очень хвастливы.

– Я покажу вам, как раскалываются черепа! – в бешенстве орал солдат.

– Не лучше ли сначала нанизать на ноги штаны? – иронически бросил корсар. – Вы что, не замечаете, что стоите в одних кальсонах?

– Даже и без них, в одной рубашке, гасконцы умеют убивать!

И с легкостью пантеры он перепрыгнул через кровать, напав на корсара. Натиск его был стремителен, но он почти сразу вынужден был остановиться, поскольку спутники графа подняли пистолеты.

– Вы хотите убить меня? – спросил он, быстро отступив на пару шагов назад.

– Дружище, – сказал корсар, – в другое время я предложил бы вам выйти прогуляться до кладбищенской стены и там помериться силами со мной. К несчастью или, скорее, к счастью для вас, я не могу терять ни секунды. Или вы продадите мне свою одежду, или – клянусь честью – я застрелю вас. Ну же! Помиримся и расстанемся добрыми друзьями. Предлагаю вам двадцать дублонов.

Солдат аж подскочил:

– Вы так щедро платите за мою жалкую одежонку! Можно подумать, что вы либо принц, либо сколотили состояние в Мексике.

– Да нет, я всего лишь граф и никогда в жизни не видел мексиканских рудников. Так вы принимаете мое предложение?

– Клянусь всеми громами Бискайи! Я был бы полным кретином, если бы отказался от такой суммы. На двадцать дублонов я куплю две новехонькие формы, так что мои товарищи лопнут от зависти.

Граф достал пузатый кошелек и выложил из него на край стола двадцать золотых монет.

– Дарю вам еще и свою шпагу, сеньор граф, – сказал гасконец, который буквально пожирал деньги глазами.

– Предпочитаю собственную.

– Попробуй лучше подарить нам какую-нибудь бутылку, если она у тебя есть, – вмешался Мендоса.

– У меня есть агуардьенте[26], какого не пьют даже в Веракрусе.

– Вытаскивай его, приятель. У нас у всех есть один недостаток: нас всегда мучает жажда. Возможно, оттого, что мы много дышим соленым воздухом.

– И у меня такой же недостаток; сейчас достану бутылку!

Он опускал двадцать дублонов в ободранный ящик один за другим, чтобы насладиться звоном золота, потом вытащил бутылку и стаканы. Пока он разливал водку, граф, оказавшийся почти такого же сложения, как и гасконец, быстро переоделся в военную форму. Закончив с одеждой, он выпил свой стакан, а потом обернулся к гасконцу и сказал:

– А теперь позвольте связать вас и заткнуть рот. Когда спустимся, мы скажем кому-нибудь, что с сеньором Баррехо произошло несчастье, люди придут и освободят вас.

– Вы очень любезны, сеньор граф, но я предпочел бы обойтись без платка во рту.

– Искушения так опасны. Вам может разонравиться сделка, и, как только мы выйдем, вы закричите: «Держи вора!»

Гасконец высокомерно покачал головой в знак отрицания и отдал себя в руки моряков. У Мендосы и Мартина, как у всех людей их профессии, всегда были при себе веревки. В несколько секунд они надежно связали солдата, засунули ему в рот кляп и повалили хозяина комнаты на кровать.

– Всего хорошего! – несколько иронично сказал баск.

Гасконец шевельнулся, пытаясь ответить, но тут же застыл в неподвижности, словно внезапно заснул. Сын Красного Корсара надвинул шлем на лицо, чтобы его не узнали, открыл дверь ключом, который ему дал гасконец, и спокойно спустился по длиннющей лестнице, сопровождаемый матросами. Они вошли в старый четырехэтажный дом с истертыми ступенями и потемневшими стенами; здесь, определенно, жили простолюдины. Уже у выхода на улицу, в дверях, они столкнулись со старой негритянкой, несшей на курчавой голове большую корзину, полную бананов.

– День добрый, сеньор Баррехо, – сказала она, увидев корсара.

– Ошибаетесь, добрая женщина, – ответил граф. – Я друг сеньора Баррехо. Кстати, как только сможете, поднимитесь к нему на чердак. Мне кажется, что бедняга неважно себя чувствует.

Сказав это, он переступил порог и скорехонько удалился, все так же сопровождаемый двумя флибустьерами. Их легко было принять за моряков, торопящихся на родной корабль. Улица была почти пустынной, потому что жители всех испанских городов с побережий Мексиканского залива имели привычку прекращать с полудня до четырех часов дня все свои дела и предаваться сладкой дреме.

– Мартин, ты знаешь город как свои пять пальцев, веди нас к порту, – сказал граф, когда они оказались посреди садов.

– Мы не так далеко от него – не дальше чем в двух выстрелах из аркебузы, – ответил мулат.

– Мне непременно надо увидеть, как они окружили мой фрегат.

– Но мы же не можем добраться до него, не вызвав серьезных подозрений, – заметил осторожный Мендоса.

– Знаю, и это меня беспокоит. Как связаться с моим помощником? Вот в чем вопрос. Не сомневаюсь, что он сможет отыскать проход среди галеонов и каравелл, а потом спокойно взять курс на Тортугу. Однако необходимо, чтобы я оказался на борту судна, прежде чем секретарь сеньора де Монтелимара отправится в Мексику.

– Возможно, мне повезет, – сказал Мартин. – Мулата не очень-то будут подозревать, а вы знаете, что я плаваю как рыба, если не лучше, и могу долгое время плыть под водой.

– Мне это очень хорошо известно, – ответил граф. – И как раз поэтому я тебя выбрал.

– Значит, мне будет нетрудно незаметно войти в море и добраться до фрегата.

– Тебя могут заметить и убить. Отданы очень строгие распоряжения, которые должны перекрыть мне путь на борт или воспрепятствовать отправить на фрегат какое-нибудь сообщение.

– Не беспокойтесь об этом, капитан, – ответил мулат. – Испанцы хитры, но я-то не глупее их.

– Увидим, – заключил разговор сеньор де Вентимилья, казавшийся очень озабоченным дурным оборотом, какой принимали дела.

Они быстро шли, минуя сады и маленькие банановые плантации и благоразумно держась вдалеке от редких домиков, разбросанных здесь и там.

Через четверть часа они оказались в виду рейда, выйдя в почти безлюдное место.

Граф резко остановился и что-то забормотал, сжимая кулаки.

– Дело серьезное! – сказал Мендоса.

И оно в самом деле было таким.

Четыре галеона, то есть крупных корабля, предназначавшихся в основном для перевозки в Европу драгоценных металлов, добытых в мексиканских и центральноамериканских рудниках, да к тому же еще пять каравелл, оставили свои якорные стоянки и собрались у выхода из порта, расположившись в две линии: более мощные галеоны – впереди, гораздо более слабые, с малочисленными экипажами, каравеллы – позади них.

Посреди рейда в полном одиночестве стоял фрегат графа, великолепное трехмачтовое судно, удлиненное и узкое, вооруженное двадцатью четырьмя бортовыми орудиями и двумя крупнокалиберными кулевринами в укрытии на полубаке.

На пристани, заваленной товарами, прохаживались многочисленные алебардщики, внимательно наблюдая, насколько можно было заметить, за торговыми судами и рыбацкими лодками, очевидно получившими приказ не сниматься с якоря.

– Как из этой ловушки выберется лейтенант? – спросил себя граф, одним взглядом оценив ситуацию. – Что ты об этом скажешь, Мендоса?

– Я скажу, сеньор граф, что сеньор Верра достойно выйдет из этой переделки, да еще и даст жестокий урок галеонам и каравеллам, – ответил старый флибустьер. – У него хватает и огненных жерл, и людей, не знающих страха в сердце.

– Верно, но… – начал сын Красного Корсара, покачивая головой.

– Вы знаете, сеньор граф, как испанцы боятся флибустьеров. Их считают сынами дьявола.

– Не стану отрицать, Мендоса.

– А в таком случае вы еще увидите, какие чудеса может сотворить ваш экипаж, ведомый сеньором Веррой! Разве лигурийцев не признают лучшими моряками в мире?

– Но пушечное ядро может убить самого храброго человека в мире.

– Только не флибустьера, – возразил Мендоса. – Особенно когда у него в руках хорошая аркебуза или же он приставлен к пушке.

Корсар улыбнулся, но видно было, что его не слишком убедили слова старого флибустьера.

– Давайте поищем тень, – сказал он, помолчав. – В этих широтах солнце очень жаркое.

В полусотне шагов от них, возле утеса, круто спускающегося к рейду, росли величественные бананы с огромными листьями. Моряки добрались до них и нырнули в заросли этих великолепных растений, на которых уже вызревали огромные связки плодов.

– Запасемся терпением и будем ждать, – сказал граф. – Уверен, что, как только сгустятся сумерки, галеоны и каравеллы дадут бой моему кораблю.

– Надеюсь добраться до фрегата раньше, чем раздастся первый выстрел, – пообещал мулат. – Дайте мне ваши инструкции, сеньор граф.

– Тебе надо сказать лейтенанту только одно: пусть ждет нас у мыса Тибурон и внимательно следит за проходом «Санта-Марии».

– Разрешите, капитан, добавить еще одно, – вмешался Мендоса.

– Говори, дружище.

– Я полагаю, Мартин, что ты зайдешь в воду после захода солнца.

– Необязательно, – ответил мулат. – Я же буду плыть под водой.

– А как мы узнаем, что ты добрался до фрегата? Судно стоит слишком далеко, чтобы можно было заметить человека.

– К чему ты клонишь? – спросил граф.

– Пусть нам просигнализируют, что Мартин сумел передать помощнику ваши инструкции.

– Обо всем-то ты, хитрец, подумаешь! Мартин, скажи сеньору Верре, чтобы он зажег на юте один за другим четыре зеленых огня.

– Будет исполнено, капитан.

Мулат снял куртку, штаны, сапоги, положил на землю пистолеты и шпагу. Ни нательной рубахи, ни кальсон на нем не было, а следовательно, он остался совершенно голый.

– Помоги вам Бог, сеньор граф, – сказал он. – Я не забуду ваших наставлений.

– Давай, дружище, и остерегайся испанских пуль, – напутствовал его сеньор ди Вентимилья.

– Прощай, приятель, – сказал Мендоса. – И берегись акул.

– Ну, их-то я не боюсь, – ответил мулат.

Он подпрыгнул три или четыре раза, словно бы проверяя эластичность своих конечностей, потом бросился на землю и пополз, извиваясь, подобно змее, среди беспорядочного скопления скал, подходивших к самой воде. В считаные мгновения он добрался до кромки берега и красиво прыгнул в воду, тут же исчезнув под ее поверхностью.

– Настоящий дьявол! – восхитился граф. – В жизни еще не видел более ловкого пловца.

– Я поставил бы свою шпагу против порции табака для моей трубки, – проговорил моряк, – что ему удастся обмануть бдительность испанцев и прошмыгнуть у них под носом, а они этого даже не заметят… О-ля-ля! Видите его? Он вынырнул.

В двухстах метрах от берега на поверхности воды показалась черная точка и почти сразу же исчезла.

Мулат пополнил запас воздуха, выставив из-под воды один только нос, а потом снова нырнул и продолжал свой путь под водой.

Невозможно, чтобы его могли заметить солдаты, дежурившие на пристани, которая отстояла довольно-таки далеко от места, где находились оба корсара. И потом, это темное пятнышко легко было принять за рыбью голову.

Еще дважды граф и Мендоса, тревожно следившие за водной поверхностью, замечали высовывавшийся нос мулата, а после – ничего. И расстояние к тому времени уже значительно увеличилось, и сумерки начинали сгущаться.

– Доплывет ли? – тревожно спросил граф.

– Не думайте о нем, капитан, – ответил Мендоса. – Нам скорее надо заняться фрегатом. Не знаю, чего там ждут все эти галеоны и каравеллы.

– Ночи.

– Я атаковал бы немедленно, если бы был командующим эскадрой.

– Сражение не замедлит начаться. Разве ты не видишь на воде лодки, полные солдат, оставивших свои посты на пристани?

– Очень плохой маневр, сеньор граф! Ни одна из этих лодок не спасется от бортового огня фрегата.

Граф поднялся и принялся нервно прохаживаться среди бананов. Мендоса же, наоборот, набил свою трубку и спокойно ее покуривал.

Такое спокойствие старого моряка было скорее видимым, чем настоящим, потому что он то и дело забывал затягиваться и трубка гасла. Тем временем темнота быстро накрывала город, порт и находившиеся в нем корабли.

Фрегат, стоявший недалеко от выхода из порта, был уже почти не виден.

Внезапно корсар вскрикнул:

– Сигнал! Ах, какой молодец Мартин!

Четыре зеленых огня, ярко выделявшиеся в глубокой темноте, появились один за другим на самой высокой надстройке фрегата.

– Я же говорил вам, капитан, что этому дьяволу повезет, – сказал Мендоса, очищая трубку. – Теперь и мы можем отправиться за город, чтобы отведать ви́на Сан-Хосе. Говорят, они очень изысканные.

– Тише, Мендоса. Фрегат еще не вышел из порта.

– Что ж! Тогда я опять закурю трубку. Уверен, что он проскочит между галеонами и каравеллами. А как только он выберется из порта, пусть за ним гонятся, если смогут.

– Если удастся найти проход, я полностью успокоюсь, мой бравый моряк. Никто не сможет догнать его и не…

Пушечный выстрел оборвал его слова.

«Новая Кастилия» открыла огонь, вызывая на бой испанские корабли.

За этим зловещим грохотом, отразившимся от всех городских зданий, наступила короткая тишина, а потом последовал второй залп.

Корсар и Мендоса быстро залезли наверх, на скалы, чтобы удобнее было следить за всеми фазами морского сражения.

И один и другой страшно волновались, хотя и были полностью уверены в прочности и вооружении корабля, а также в храбрости его экипажа, состоявшего из бесстрашных флибустьеров с Тортуги.

Оба хорошо знали, что у Испании тоже есть немало отважных моряков, умеющих мужественно сражаться за победу.

Пролетело еще полминуты, а потом раздались ответные бортовые залпы галеонов и каравелл.

Битва началась.

V Бегство фрегата

«Новая Кастилия», выбрав якоря и подняв паруса, воспользовалась свежим береговым бризом и отважно ринулась вперед, к выходу из порта, ничуть не страшась присутствия галеонов и каравелл.

Его стрелки, эти ужасные флибустьеры, почти никогда не промахивающиеся и вооруженные крупнокалиберными аркебузами, расположились за фальшбортами, поверх которых были уложены свернутые койки. Они мгновенно открывали адский огонь по палубам вражеских кораблей, стараясь выбить рулевых и штурманов.

Другие проворно вскарабкались на марсы и готовились швырять бомбы, которыми эти ужасные морские бродяги умело и успешно пользовались.

Экипажи испанских кораблей, уверовав в свое превосходство, смело вступили в бой. Корабли сблизились, чтобы перекрыть вражескому судну проход, поставить перед ним непреодолимый барьер.

К несчастью для себя, испанцы имели дело с опытным моряком, какого нечасто встретишь, привычного ко всяким хитростям, а кроме того, с быстрым и чрезвычайно легко управляемым парусником.

Несколько минут происходил обмен залпами между фрегатом и галеонами, не причинявший большого ущерба ни той ни другой стороне, но привлекший на берег залива все население Сан-Доминго; потом канонада смолкла после ловкого маневра «Новой Кастилии», которая переместилась таким образом, что снаряды с испанских судов начали угрожать городским строениям.

Правда, фрегат при этом подставился под огонь артиллерии фортов, а она могла стрелять без опасения нанести ущерб городу. Однако лейтенант был не из тех людей, что способны долго подставлять борта собственного судна под выстрелы неприятеля.

Молниеносно дав два бортовых залпа и вызвав ответный ураганный огонь крепостной артиллерии, «Новая Кастилия» отошла к середине рейда, а потом устремилась прямо к выходу из порта, угрожая пройти то справа от эскадры, то слева.

Двадцать бортовых пушек и две кулеврины с надстройки грохотали не переставая, ведя прицельный огонь преимущественно против каравелл, в то время как стрелки опустошали верхние палубы галеонов, поражая с математической точностью рулевых и офицеров.

Дикими криками оглашались верхние палубы; вой этот смешивался с грохотом орудий и уханьем аркебуз.

Толпа, собравшаяся на берегу, несмотря на реальную опасность от залетающих ядер, также яростно вопила:

– Смерть флибустьерам! Разнесите их в щепки! Убейте их!

«Новая Кастилия» твердо удерживала курс, осыпая неприятельские суда ядрами и гранатами, при этом постоянно готовая пойти на абордаж.

Этот хорошо скрепленный и прекрасно вооруженный корпус, направляемый привычными к почти ежедневным сражениям людьми, был непоколебим в своем поступательном движении.

Со свирепой настойчивостью бортовые орудия отвечали галеонам и каравеллам буквально залпом на залп, тогда как обе кулеврины с надстройки метали время от времени заряды картечи.

Подойдя к галеонам на дистанцию в сотню шагов, корабль корсаров нагло прошел вдоль их фронта, паля из всех аркебуз левого борта, потом, неожиданно развернувшись, направился вправо от эскадры, где еще оставалось достаточно места, чтобы проскользнуть вдоль берега. Маленькая каравелла попыталась закрыть проход, встав перед фрегатом с целью остановить его и дать время подойти галеонам.

Это суденышко можно было сравнить с мышонком, пытающимся остановить льва.

«Новая Кастилия» мощно ударила малышку своим крепким форштевнем и разломила каравеллу надвое, пройдя посреди обломков; потом, разрядив одним залпом все свои пушки, корабль корсаров вышел из порта.

– Ну и что вы на это скажете, господин граф? – ухмыльнулся Мендоса, не прекращая отчаянно потягивать трубку. Он стоял, широко расставив ноги и засунув руки в карманы.

– С такими людьми можно завоевать, если понадобится, весь мир, – ответил сеньор ди Вентимилья. – Дорогой мой, я не знаю, нашлось ли бы другое судно, которое смогло бы с таким блеском выйти из подобной ловушки.

– Смотрите, галеоны готовятся в погоню, но на что они надеются? Они хотят догнать наше судно? Милые мои, да вы не знаете «Новой Кастилии»!

– Мне кажется, что теперь они ее узнали.

– Сеньор Верра заставит их побегать.

– А теперь и нам время бежать; попытаемся выбраться из Сан-Доминго до восхода солнца. Теперь весь свой гнев испанцы обратят против нас. Охотиться за нами они будут без всякой жалости.

– А уж если они нас схватят, веревки нам обеспечены, господин граф, – сказал Мендоса.

– Ну, может быть, они еще не сплетены, эти две веревки. Ты-то ведь тоже знаешь город!

– Достаточно хорошо, чтобы вывести вас к Пуэрта-дель-Соль.

– И нам позволят выйти в такое время?

– Даже не надейтесь, капитан.

– Зачем же ты собираешься меня туда вести?

– Рядом с воротами находится полуразрушенный бастион, и мы найдем способ спуститься в ров и даже…

Он вдруг прервался, взглянул на графа, да так и остался с открытым ртом.

– Так что же? – спросил корсар.

– Я – настоящий болван, капитан!

– Почему это?

– Да потому, что мы можем пройти через Пуэрта-дель-Соль, не подвергаясь опасности сломать шею при спуске в ров… Как же быстро я состарился!

– Ты что, с ума сошел, Мендоса?

– Нет, господин граф, но постепенно становлюсь кретином. Разве не одеты вы в форму алебардщика?

– Вроде бы да.

– Мы явимся к охране городских ворот, и вы скажете, что получили приказ конвоировать меня и вышвырнуть из города. Можете добавить, если это вам не будет в тягость, что я шпионил для буканьеров. Солдату всегда поверят.

– А ты только что признался, что становишься кретином, – рассмеялся граф. – По-моему, так ты с каждым днем делаешься все хитрее, старый кашалот. Ходу! Я не хочу, чтобы завтрашний рассвет застал меня в Сан-Доминго.

Они выбросили одежду и шпагу Мартина в густой кустарник и направили свои стопы к городским воротам, выбрав длиннющую улочку, змеей извивавшуюся среди изгородей и великолепных рядов бананов и пальм. Поскольку все население сбежалось к пристани, им не встретилось ни души, и они смогли беспрепятственно пересечь город. Остановились они возле Пуэрта-дель-Соль, едва ли не главных ворот Сан-Доминго, в то время выходивших прямо в поля.

Два алебардщика, вооруженные длинными пиками, прогуливались перед воротами, покуривая трубки и мирно болтая. Как только часовые заметили приближающихся графа и его матроса, они остановились, загораживая проход. Потом один из часовых, убедившись, что имеет дело с солдатом, спросил:

– Куда идешь, приятель?

– Мне приказано сопровождать этого человека за границей города, – объяснил сеньор ди Вентимилья.

– А кто это?

– Правительственный курьер.

– Пеший? Без лошади?

– Он знает, где ее достать. Открывайте поскорее ворота, потому что мы очень спешим.

– И тебе не дали никакой бумаги?

– Разве я не солдат?

– Верно, но нам тоже дали приказ: не выпускать никого за пределы города.

– Этот приказ касается штатских.

– Подожди, мы позовем старшего: я не хочу брать ответственность на себя.

Он вошел в расположенную рядом казарму и быстро вышел с другим солдатом, несшим в руках фонарь; за ним с грохотом волочилась по земле огромная шпага.

– Посмотрите-ка на этих людей, Баррехо, – сказал часовой.

– Гром и молния! – процедил Мендоса. – Гасконец! Теперь мы пропали!

Граф вздрогнул от удивления и быстро положил руку на пистолет Мартина, готовясь вступить в безнадежную схватку. Гасконец приблизился к ним и не мог сдержать жеста изумления, узнав свою кирасу и свою одежду, в которую облачился граф.

– О приятель! – протянул он, вытаращив глаза.

Потом, повернувшись к часовым, Баррехо приказал:

– Продолжайте патрулировать, я знаю этих людей.

Он дождался, пока часовые отойдут подальше, а потом, еще раз подняв фонарь, чтобы хорошенько разглядеть лицо графа и его спутника, спросил:

– Что вы делаете здесь, сеньор, в моей одежде? Не вы ли дали мне за нее двадцать дублонов?

– Да, господин Баррехо, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– А зачем вы сюда пришли?

– Предложить вам еще десять дублонов, если вы не против.

– Клянусь всеми ветрами Бискайского залива! Вы хотите сделать меня миллионером?

– Нет, я хочу, чтобы вы немножко поправились и не были таким тощим.

– Все гасконцы тощие, сеньор граф. Зато какие стальные у нас мускулы!

– Кто знает, не увижу ли я их в один прекрасный день за работой! Ну так хотите увидеть еще десять дублонов?

– Что мне надо сделать?

– Очень простую работу: открыть ворота и выпустить нас.

– И больше ничего? – удивился гасконец.

– Ничего. Признаюсь, мы сказали вашим парням, что являемся правительственными курьерами.

– А вы не боитесь встретить буканьеров? Говорят, они готовят нападение на город.

– Не беспокойтесь об этом, господин Баррехо. Откройте нам ворота, и еще десять золотых монет пополнят вашу маленькую сокровищницу.

– Да я готов открыть вам все городские ворота, – ответил дон Баррехо. – Проходите, господин граф; мои подчиненные не сделают вам ничего плохого.

Он схватил огромный ключ, висевший на гвозде, и открыл тяжелую створку ворот, обитую железом, потом провел корсаров через узкий проход, проделанный в толще массивного бастиона.

– Вот вам и чистое поле, – сказал алебардщик, открывая еще одну дверь. – Вы позволите немного проводить вас?

– Я сказал вам, что мы не боимся, – ответил ему граф.

– Не сомневаюсь в этом, сеньор, но что вы хотите? Мне необыкновенно нравится ваша компания.

– Надеюсь, вы не собираетесь наблюдать за нами? – вмешался Мендоса.

– Не обижайте гасконцев!.. Мы не привыкли лгать.

– Тогда идите, – согласился граф. – Вы можете дать нам кое-какую ценную информацию.

– Я в вашем полном распоряжении, господин граф, – ответил гасконец.

– Вы могли бы, например, рассказать нам, где мы сможем достать лошадей.

– Примерно в полумиле отсюда есть кораль[27]; он находится возле крупного поместья. Если у вас еще остались эти красивые дублоны, вы можете там накупить столько лошадей, сколько захотите.

– Наши кошельки еще достаточно толстые, несмотря на мои траты.

– Я отведу вас туда.

– А если ваши приятели, не дождавшись вашего возвращения, поднимут тревогу?

– Да пусть они идут к черту! – сказал Баррехо, пожав плечами. – Разве не могу я ночью пойти погулять и проводить людей, присланных его превосходительством губернатором?

– А ведь в самом деле! – рассмеялся граф. – Мы же очень важные персоны.

– Которые тем не менее путешествуют без документов, – лукаво добавил гасконец.

– Они у нас всегда нацеплены на кончиках наших шпаг.

Солдат понял, на что намекает граф, и, несмотря на свое гасконское происхождение, почел за благо прекратить разговор.

Они шли вперед по дорожке, окаймленной великолепными агавами, волокнистыми растениями, из которых получают эластичные и тонкие нити, а из листьев агав индейцы гонят брагу под названием «пульке», напиток очень пенистый и очень приятный. А за этой огромной изгородью простирались огромные плантации сахарного тростника и кофе, самые главные богатства этого плодороднейшего острова.

Во мраке над полями летали рои светящихся мух[28], насекомых, излучающих свет намного более сильный, чем дают наши светляки, а в бороздках плантаций или вокруг прудов рокотали желто-черные жабы с рогатыми отростками и посвистывали тысячи и тысячи лягушек.

Трое мужчин шли в тишине около четверти часа, освещая путь фонарем; потом, когда дошли до развилки дорог, гасконец остановился.

– Вы нас покидаете? – спросил граф.

– Это зависит от вас, сеньор, – ответил солдат.

– Что вы хотите сказать?

– Господин граф, я – порядочный человек, младший отпрыск дворянского рода из Гаскони. Вот. Вы знаете, что в моих краях все в той или иной степени благородного происхождения, хотя все бедны – бедны, потому что наши отцы не оставили нам другого наследства, кроме шпаги и фехтовальной школы.

– Что из этого следует, сеньор Баррехо?

– Я хотел бы знать, кто вы и почему вы бежали из Сан-Доминго в то самое время, когда был отдан приказ препятствовать выходу любого горожанина.

Граф несколько мгновений молчал, рассматривая солдата, потом сказал:

– Держу пари, что вы это уже знаете.

– Возможно.

– Я – капитан фрегата, вошедшего в порт вчера утром; два часа назад его обстреляли испанцы.

– Флибустьер, не так ли?

– Вы очень проницательны, сеньор Баррехо. Теперь вы вернетесь и, разумеется, предупредите губернатора.

– Я? – возмутился гасконец. – Предам вас? Никогда! Мы же люди чести.

– В таком случае я удовлетворил ваше любопытство.

– Сеньор граф, а если я сделаю вам некое предложение?

– Говорите.

– Мы, гасконцы, рождены для войны, мы не любим, чтобы ржавели в бездействии наши шпаги. Моя уже два года спит в ножнах здесь, в Сан-Доминго, – кажется, она уже позабыла, как из них выйти. Хотите взять меня на службу? У флибустьеров всегда случается оказия размять руки.

– Но и найти легкую смерть! – добавил Мендоса.

– Мне тридцать два года, и я достаточно пожил, – возразил гасконец. – Берете меня, сеньор граф? Клянусь, что на мой клинок можно положиться.

– А кроме того, вы избавите его от страшной скуки, – не унимался Мендоса, которому пришелся по душе этот буян.

– Идет! – решился сеньор ди Вентимилья. – Храбрый солдат не будет лишним на моем корабле.

– Вы же не испанец, а значит можете перейти к неприятелю, – сказал Мендоса.

– Я только наемник, и никто иной, а в качестве такового могу предложить свою руку и шпагу всякому, кто мне больше понравится.

– Вам знакомо селение Сан-Хосе?

– Я знаю половину острова Сан-Доминго.

– Вы можете провести нас в имение маркизы де Монтелимар?

– Даже с завязанными глазами.

– Тогда прежде всего позаботимся о лошадях. Не сомневаюсь, что испанцы пустятся за нами в погоню.

– Будьте уверены, сеньор граф, – подтвердил гасконец. – По нашим следам пустят также стаи их ужасных собак.

– Тогда в путь, Баррехо, – сказал граф. – У меня нет никакого желания подставлять икры своих ног этим зверюгам.

– Нам придется идти лесами, сеньор граф. По дорогам ходят дозоры. Они могут остановить нас.

– И много их вдали от города?

– Да, порядочно.

– Тогда пойдем навестим леса.

Гасконец отбросил фонарь, свет которого мог выдать беглецов и привлечь внимание какого-нибудь дозорного отряда, направленного в разведку или на охоту за буканьерами.

Подобные группы солдат, состоявшие из пятидесяти человек каждая, должны были препятствовать буканьерам, союзникам флибустьеров, охотиться на многочисленных одичавших быков, которые в те времена свободно бродили по лесам острова.

Испанцы не осмеливались выступать против этих жестоких, никогда не промахивавшихся охотников, а поэтому решили уморить их голодом; для этой цели и были созданы летучие отряды.

Поначалу отряды вооружили огнестрельным оружием, но они не желали нападать на буканьеров или вступать с ними в жаркие схватки, а предпочитали разряжать свои мушкеты в воздух, как только станет заметно вражеское присутствие.

Предупрежденные об опасности охотники спокойно переходили в другое место.

Губернаторы ряда городов, догадывавшиеся об обмане, отобрали у дозоров огнестрельное оружие, оставив только алебарды, что, как легко догадаться, не принесло никакого практического результата.

Если прежде удирали буканьеры, то теперь в бега пускались алебардщики, едва заслышав вдалеке выстрел; таким образом, сражения стали такими же редкими, как белые мухи, ибо никто не желал бессмысленно рисковать своей шкурой.

Таковы были эти знаменитые дозорные отряды, прозванные полусотнями; с их помощью губернаторы надеялись уничтожить всех буканьеров (а было их очень много), которые наносили ущерб необозримым лесам острова и были всегда готовы прийти на помощь флибустьерам с Тортуги, когда заходила речь об организации какого-нибудь серьезного грабежа.

Гасконец вместе с двумя своими новыми приятелями пересек огромную плантацию сахарного тростника. Потом решительно направился в лесную чащу, состоящую в основном из огромных стволов хлопкового дерева; из таких полых стволов индейцы, да и негры, строили каноэ, способные вместить до сотни человек.

– Кораль находится по ту сторону леса, – объяснил солдат графу. – Мы сэкономим время и не подвергнемся опасности наткнуться на какую-нибудь полусотню. Постарайтесь не делать лишнего шума, потому что в зарослях могут оказаться быки, а они, скажу я вам, бывают очень опасны, когда их потревожат!

Идти вскоре стало очень трудно, особенно Мендосе, привыкшему ступать только по палубам да лазить на мачты.

В те времена на Сан-Доминго, как и на близкой Кубе или на Ямайке, росли леса, старые как мир; один слетевший лист в них ложился на другой, погребая под кучами мертвой листвы упавшие стволы и ветки. Так образовывался тот чудесный растительный перегной, который позднее так хорошо послужит предприимчивым плантаторам.

Тут и там тянулись ввысь хлопковые деревья вперемешку с гигантскими пальмами, а то и в тени их, удерживая неизвестно каким образом свои гигантские стволы, не имевшие иной поддержки, кроме маломощного – толщиной не более двух футов – пласта почвы, совершенно недостаточного для огромных корней.

Но больше всего было густых кустарников: настоящие заросли, словно специально созданные для засады и заставлявшие то и дело ворчать Мендосу, потому что кусты оказались превосходно вооруженными преострейшими шипами.

Гасконец, который не раз принимал участие в рейдах полусотен, к счастью, не колебался в выборе дороги, хотя под этими огромными зелеными сводами царила почти полная темнота.

– У меня в голове буссоль, – без конца повторял он, прорубая шпагой в кустах проход для графа.

И на самом деле казалось, что этот дьявол в человеческом облике, вполне уверенно шедший без остановок, обладает особой способностью ориентироваться, точно так же как и почтовые голуби. А вот кто чувствовал себя неуверенно, так это Мендоса. Привыкший к жизни на море, он понимал, как легко заблудиться в этих лесах.

Этот труднейший переход длился уже три часа, когда маленький отряд вышел на обширную равнину, усеянную множеством прудов.

Дьявольский шум поднимался от высоких трав и зарослей тростника, покрывавших равнину. Рокотали миллионы жаб, посвистывали американские лягушки, а время от времени ко всему этому гаму примешивались хриплые крики, напоминающие грохот барабанов и пушечные выстрелы.

Гасконец остановился, чертыхаясь то ли на французском, то ли на испанском языке.

– Эге, приятель, не выронил ли ты буссоль из своей головы? – спросил Мендоса.

Гасконец помолчал, а потом, яростно колотя по кирасе, сжимавшей его грудь, ответил:

– Мне кажется, она испортилась.

– Что?

– Да моя буссоль.

– Это серьезная проблема для моряка.

– Да порой и для сухопутного человека, – ответил авантюрист, казавшийся сконфуженным. – Как же это я заблудился? Ведь я не раз здесь бывал.

– Надеюсь, дон Баррехо, что вы не собираетесь скормить нас кайманам, – заметил сеньор ди Вентимилья.

– Я берегу свои ноги не меньше вас, – ответил гасконец. – Хотите, дам вам совет, сеньор граф? Давайте подождем до рассвета.

– А тем временем вздремнем немножко, – добавил Мендоса. – Смотрите, какая густая и свежая трава. Мы выспимся лучше, чем на койке «Новой Кастилии».

– А кайманы закусят вашими ногами, – сказал гасконец. – Не закрывайте глаз, сеньор, умоляю вас. Я знаю, как опасны здешние болота!

– Есть у вас сигара, дон Баррехо? – спросил граф.

– Запасся, сеньор граф. У меня – кубинские, лучшие из тех, что делают на берегах Мексиканского залива.

– Дайте одну, и будем ждать восхода солнца. Надеюсь, с вашей помощью мы не потеряемся в гуще лесов Сан-Доминго.

– Тише, сеньор!

– Что там еще? Если это кайман, мы вдвоем заколем его своими шпагами. Кстати, я еще не видел, как работает ваша драгинасса.

– Это не кайман! К нам приближается полусотня! Тише!

Все обратились в слух, укрывшись за огромным стволом хлопкового дерева. Казалось, из леса выходит большой отряд. Слышались тяжелые, размеренные шаги людей, привыкших ходить строем.

– Сейчас они нас схватят! – пробормотал Мендоса. – Что за прекрасная ночная прогулка! Лучше бы было остаться в Сан-Доминго.

– Тише, вечный брюзга! – прошептал граф. – Ты хорошо знаешь, что полусотни предпочитают ходить по своим делам. Не шевелись – и никто не будет искать тебя за таким стволом.

– Хорошо сказано, сеньор граф, – вмешался гасконец. – Впрочем, хватило бы одного выстрела из пистолета, чтобы рассеять этих бедняг. С тех пор как губернаторам пришла в голову дурная мысль отобрать у них огнестрельное оружие, бедолаги просто не в состоянии ввязаться в бой.

– Если только при них нет собак, – уточнил Мендоса.

– Вот этого я и боюсь, – продолжал гасконец. – Но у вас же есть четыре пистолета. Дайте мне один – и вы увидите, что они удерут, как зайцы, хотя среди них есть настоящие храбрецы, уверяю вас. Из испанца всегда получается хороший солдат, а даже я, хоть и гасконец, покажу спину, если со шпагой в руках встречу буканьера, вооруженного аркебузой.

– Ну и хвастун! – усмехнулся Мендоса.

– Вы еще увидите меня в деле, приятель, – ответил слегка обиженный солдат. – Тише, они подходят.

Многочисленный отряд вышел из трав и тростников и приближался вдоль края леса. И в самом деле это была одна из тех пресловутых полусотен, вооруженных исключительно алебардами и шпагами, но не имевших ни одного ствола. Отряд состоял из алебардщиков, прикрытых шлемами и кирасами – защиты совершенно неэффективной против крупнокалиберных пуль буканьеров.

Перед отрядом бежал кубинский дог[29]. Эти свирепейшие собаки вырастают очень большими, они чрезвычайно сильные, их храбрость многократно проверена. Испанцы, как правило, выпускают их против индейцев, жутко боящихся этих озлобленных зверюг. Испанцы должны благодарить собак этой породы за помощь, оказанную ими в завоевании многих колоний на побережье Мексиканского залива. Можно даже утверждать, что Колумбию завоевали скорее эти доги, а вовсе не конкистадоры.

Пес, подойдя к могучему хлопковому дереву, остановился, с шумом втянул в себя воздух, и полусотня, ведомая офицером, тотчас же расположилась в четыре ряда, опустив алебарды.

– Приятель, – прошептал Баррехо, поворачиваясь к Мендосе, – займитесь этим псом, только не промахнитесь, иначе он перегрызет вам горло.

– С эти делом я справлюсь, – шепнул в ответ флибустьер.

– А о полусотне подумаем я и сеньор граф.

Все трое вооружились пистолетами и стояли бок о бок, готовые обнажить шпаги.

Дог все еще нюхал воздух, повернув массивную голову к огромному дереву, и глухо рычал. Должно быть, он учуял врага.

Кто-то из авангарда полусотни крикнул:

– Ay, perrito![30]

Пес, услышав эту команду, яростно бросился вперед, надеясь схватить зубами таинственных соперников, не осмеливающихся показаться.

Мендоса, не сводивший с животного глаз, был готов к стрельбе. Он раздробил собаке череп, а в то же время граф и гасконец открыли огонь по полусотне, стреляя не целясь.

Испанцы, полагая, что им противостоит крупный отряд этих ужасных, никогда не промахивающихся буканьеров, моментально исчезли в болотных тростниках.

– Разбежалась полусотня! – рассмеялся гасконец. – А нам теперь придется поработать ногами, потому что завтра утром они вернутся сюда и, когда узнают по нашим следам, что имели дело всего с тремя противниками, пустятся в погоню. Самое время удирать, сеньор граф!

– Такие-то чудесные прогулки совершаются в Сан-Доминго, – сказал Мендоса. – Я лично предпочитаю прогуливаться по палубе «Новой Кастилии».

И они пустились бежать так, словно за ними гналась по пятам стая огромных псов.

Гасконец, обладатель самых длинных ног, мчался с невероятной скоростью вдоль лесной опушки, отступив все же за первые ряды деревьев, из боязни быть замеченным полусотней, оправившейся от неожиданности и снова сформировавшейся для погони.

– Этот плут поклялся уморить меня! – ворчал Мендоса, сопевший тяжело, словно буйвол. – И долго еще будет длиться эта история?

Казалось, гасконец наделен невероятной выносливостью и стальными мускулами, так как он ни на секунду не замедлял свой бег.

Сын Красного Корсара оказался не менее выносливым, у него и скорость была высокой, как будто он давно привык к длинным пробегам.

Это бешеное галопирование продолжалось около часа, потом гасконец остановился.

– Возможно, и достаточно, – сказал он. – Полусотня боится больше нас и не осмелится пуститься за нами в погоню, прежде чем не встретит другую полусотню или не разживется собаками, а на это надо время, и мы сможем добраться до виллы маркизы без новых приключений.

– Но вы же даже не знаете, где мы находимся! – еле выговорил Мендоса, пыхтевший, как кузнечный мех или свежий ночной бриз.

– Если идти не останавливаясь, можно попасть даже в Париж! – парировал Баррехо.

– У меня на родине говорят, что все дороги ведут в Рим, – добавил граф.

– Но не на виллу Монтелимар! – не сдавался Мендоса, бывший, как казалось, в плохом настроении.

– Вы, приятель, все время ворчите на своего капитана. Это нехорошая привычка, – сказал гасконец.

– Исправлюсь со временем.

– Вы, пожалуй, уже стары для этого.

– Флибустьеры всегда молоды. Испанцы об этом знают.

– О, я этого не отрицаю, дружище! У вас всегда в груди горит огонь.

– Только вот ваших ног нет.

– Ну, так что мы теперь будем делать, дон Баррехо? – спросил граф.

– Что касается меня, то я бы позавтракал, – сказал Мендоса. – После этой гонки у меня разыгрался акулий аппетит.

– Пока что удовольствуйся своей трубкой, – посоветовал граф. – Если не поможет, затяни потуже пояс.

– Хороший совет, – согласился гасконец.

– Только он никого до добра не доведет, – пробурчал Мендоса. – Вот и займитесь его применением на практике.

– Вы ничего другого не можете предложить, дон Баррехо? – спросил граф.

– Могу, давайте ляжем в эти свежие травы и будем отдыхать до утра.

– А кайманы? – спросил Мендоса. – Совсем недавно вы очень боялись этих животных.

– Они далеко отсюда, а потом, мы же не будем закрывать глаз.

– Поскольку нет ничего лучшего, придется выполнять этот совет, – сказал граф и повалился в траву, с видимым удовольствием вытягивая ноги. – Уже двое суток, как я и этот вечный ворчун не отдыхали. Не так ли, Мендоса?

– Может быть, и больше двух суток, – проговорил Мендоса, подражая графу.

Гасконец внимательно поглядел во всех направлениях, потом встал на колени, приложил ухо к земле, внимательно прислушался, а потом в свой черед вытянулся в траве, объявив:

– Ничего, мы можем отдыхать.

Но закрыть глаза было нелегко.

Непрерывно рокотали крупные жабы, и рокот их становился все громче; кайманы во всю старались подражать им, а лягушки соревновались между собой в силе своего исступленного посвистывания, как будто все они договорились помешать Мендосе вздремнуть хотя бы с четверть часа.

Было, однако, уже очень поздно, и рассвет вот-вот не замедлит явиться. На широте Мексиканского залива солнце заходит очень рано, но и восход не задерживается.

Летом в половине четвертого небо окрашивается первыми красками зари и гаснут звезды.

Трое флибустьеров (поскольку и гасконца уже можно было причислить к рыцарям удачи) отдыхали пару часов, не прекращая напряженно прислушиваться из страха, что собаки полусотен могут застать их врасплох; и вот мрак начал редеть.

– В дорогу, сеньор граф, – сказал гасконец, быстро поднимаясь. – Я попытаюсь сориентироваться.

– Исправилась буссоль в вашем мозгу? – рассмеялся Мендоса.

– Солнце займется ее проверкой, – парировал искатель приключений.

– Надеюсь, что светило будет хорошим механиком.

– Увидите, приятель.

Они уже собирались отправиться в путь, когда услышали выстрел; стреляли где-то вблизи.

– Полусотня! – подскочил Мендоса.

– Которая стреляет из своих алебард! – заметил с улыбкой гасконец. – Я-то полагаю, что это подходит наш завтрак. Сеньор граф, у вас есть знакомые среди буканьеров?

– Ну, если не меня, то по крайней мере трех корсаров они хорошо знают: Красного, Черного и Зеленого.

– Из этой аркебузы наверняка стрелял буканьер.

– Пошли его искать, – ответил сеньор ди Вентимилья.

Они бегом продрались через густой кустарник и, оказавшись на его окраине, заметили стоящего посреди поросшей травой поляны плохо одетого мужчину, скорее уже пожилого.

На нем был кожаный передник, а голову прикрывала широкая фетровая шляпа; он стоял возле умирающего гигантского дикого быка. Увидев чужих, охотник отступил на несколько шагов и угрожающе крикнул:

– Кто вы? Отвечайте, или я перестреляю вас, прежде чем вы сумеете ко мне приблизиться!

– Мы флибустьеры, переодевшиеся в испанцев, – ответил граф на чистейшем французском языке, потому что именно на нем раздалась угроза. – Я сын Красного Корсара и племянник Зеленого и Черного.

– Черного Корсара! – изумился буканьер, выронив аркебузу и подаваясь вперед. – Того самого вожака, который вместе с Граммоном, Лоренсом и ван Хорном взял Веракрус? Я дрался под его началом! Громы и молнии Бреста! Сеньор, я к вашим услугам! Приказывайте!

VI Буканьер

Индейцы с больших островов в Мексиканском заливе называли словом «букан» человека, вялившего или коптившего шкуры и мясо убитых на охоте животных, ютившегося в простом шалаше, сооруженном порой из плохо переплетенных веток. От этого слова произошло и название «буканьер».

Эти грозные охотники, поставившие столько людей флибустьерам Тортуги и причинившие столько неприятностей испанцам, предпочитали селиться на острове Сан-Доминго, самом богатом дикими животными.

По большей части это были французские, английские и фламандские авантюристы, бежавшие с родины из-за нищеты или от преследований за преступные деяния.

Одеяние буканьеров состояло из груботканой рубахи, вечно испачканной кровью, пары штанов из такой же ткани, пояса из необработанной шкуры, к которому цеплялись короткая сабля, пара ножей и две сумки, набитые порохом и пулями, а также бесформенной шляпы и башмаков из свиной кожи.

Самое большое желание буканьера заключалось в обладании хорошей аркебузой, стрелявшей пулями весом в унцию, и сворой в двадцать пять – тридцать бладхаундов[31], которых используют в охоте на диких быков, весьма многочисленных в те времена в Сан-Доминго, как уже было сказано.

Пищей буканьерам служили плохо прожаренная говядина или свинина, в лучшем случае приправленная перцем или смоченная соком лимона, не всегда посоленная, а пили они простую воду, и не всегда чистую, поскольку жили преимущественно поблизости от болот, где было больше крупной дичи, чем в обширных лесах, занимавших центральную часть большого острова.

Эти неустрашимые охотники не искали других удобств, кроме хибары, недостойной даже тех хижин, которые созидают полинезийцы или африканские негры; в таком шалаше им едва удавалось отдохнуть от проливных дождей или палящего солнца.

Живя с самого начала без женщин и детей, они взяли привычку селиться по двое, чтобы помогать друг другу, или брать в обучение новичка, с которым далеко не всегда хорошо обходились.

В этом странном обществе все было общим, и тот, кто выживал, становился полным наследником сожителя.

И при всем при том существовала определенная общность имущества: то, чего не хватало одному, он запросто, не прося никакого разрешения, брал у другого; отказ в нужной вещи воспринимался как серьезное оскорбление.

Крупные конфликты поэтому возникали между ними крайне редко, а если и случалось такое, то стороны всегда проявляли волю к примирению; если же спорщики все-таки не приходили к соглашению, то дело решалось поединком, но беда была тому, кто стрелял сзади или сбоку!

Виновного хватали, и удар дубиной по черепу отправлял его в мир иной, потому что эти авантюристы считали себя людьми чести, хотя происходили по большей части из низов западноевропейского общества.

Не стоит и говорить, придерживались ли они законов своей родной страны, от которых считали себя освобожденными после пересечения тропиков и морского крещения, церемонии в те времена весьма распространенной в отношении тех, кто в первый раз пересекал экватор.

Возможно, поэтому они отказывались от своих настоящих имен и брали себе другие.

А вот от своей религии они полностью не отказывались, будь то французы, англичане или голландцы, но вся их религиозность сводилась к упоминанию имени Бога и преобразованию его в абстрактную идею, которой они пользовались по своему усмотрению.

Странным был и способ, каким они порой вступали в брак с женщинами, по большей части индианками или же с европейскими пленницами, проданными в качестве рабынь на Тортуге.

– Отныне и навсегда ты должна будешь всегда признавать мою правоту, – произносили эти гордые люди.

Потом, стукнув по стволу своей непогрешимой аркебузы, угрожающе добавляли:

– Вот кто отомстит за меня, если ты откажешься мне повиноваться!

На охоту буканьеры обычно отправлялись на рассвете. Впереди бежали их собаки, а позади шли новобранцы.

Впереди своры следовала ищейка. Найдя дикого быка или кабана, она давала сигнал другим собакам, те с лаем бросались за ней и окружали зверя, дожидаясь прихода хозяина.

Выстрел почти всегда бывал точным, и первым делом сваливший дикое животное охотник надрезал щиколотку.

Если рана была легкой, животное приходило в бешенство и бросалось на охотника, ловкий буканьер всегда успевал спастись, вскарабкавшись на дерево. Оттуда он легко приканчивал выстрелом из аркебузы добычу, поскольку животному не хватало времени убежать.

С него быстро сдирали шкуру, потом буканьер и его помощник вынимали одну из крупных костей, разрубали ее и высасывали еще теплый костный мозг; обычно таким бывал их завтрак!

Пока новичок занимался отделением лучших кусков для вяления или копчения, а потом относил их в хижину, буканьер с помощью собак продолжал охоту, прекращая это занятие только с наступлением сумерек.

Когда у буканьера набиралась солидная партия обработанных шкур, он отвозил ее на Тортугу или в другой излюбленный флибустьерами порт.

Такого рода существование, которое проходило в описанных упражнениях и поддерживалось упомянутыми продуктами, уберегало охотников от множества болезней, которым подвержены другие люди.

Самое большее – их иногда поражала непродолжительная лихорадка, пропадавшая от простого окуривания табачными листьями.

Но длительное напряжение и непогоды должны постепенно истощать буканьеров.

Испанцы, обеспокоенные присутствием этих охотников, которые сплошь были иностранцами, некоторое время позволяли им охотиться, но, как только увидели, что буканьеры начинают обосновываться на полуострове Самана, у порта Марго, в сгоревшей саванне, около Гоньяйвеса, на пристани Мирфолайс, или во внутренних районах острова Авачес, занялись изгнанием чужаков с большого острова и объявили этим несчастным настоящую войну на уничтожение.

И война разразилась жесточайшая.

Испанцы с легкостью устраивали настоящие бойни этих обездоленных, которые, несмотря ни на что, никогда не прибегали к ответным нападениям на своих врагов.

Буканьеров часто заставали врасплох, когда они оказывались в явном меньшинстве во время переходов или отдыхали ночью в своих жилищах; некоторых схваченных охотников зверски убивали, других обращали в рабов, как негров или индейцев, принуждая ударами бичей к тяжкой работе на плантациях.

Разумеется, в результате подобных преследований буканьеров мало-помалу истребили бы те многочисленные полусотни, что прочесывали леса, если бы охотники, хорошенько посоветовавшись, не решились объединиться в целях собственной защиты.

Необходимость охотиться вынуждала их днем рассеиваться, но вечерами они собирались в условленном месте, и, если кого-нибудь не хватало, они делали вывод, что отсутствующего могли убить; тогда они прекращали свои охотничьи набеги до тех пор, пока не найдут исчезнувшего или не отомстят за него.

После этого война дошла до крайней степени ожесточения. До того буканьеры позволяли себя уничтожать; с этого момента они стали прибегать к таким устрашающим расплатам, что буквально весь остров был залит кровью, а названия многих местностей еще и в наши дни напоминают о случившемся там кровопролитии.

Буканьеры, однако, боялись, что не смогут противостоять бесчисленным испанским полусотням, а поэтому после длительной борьбы решились перебраться на маленькие островки, окружающие Сан-Доминго.

На охоту они выбирались только целыми отрядами и отчаянно сопротивлялись, если встречали неприятеля.

Некоторые поселения буканьеров приобрели широкую известность, как, например, деревушка Байаба, расположенная возле крупного порта, который посещали английские, французские и голландские корабли.

Именно буканьеры Байабы, когда однажды недосчитались четырех своих товарищей, организовали большую экспедицию, чтобы освободить друзей или отомстить за них.

По дороге они узнали, что охотников схватили и повесили в Сантьяго; тогда буканьеры казнили доносчиков-испанцев, а потом яростно бросились на штурм города. Приступ удался, и буканьеры растерзали всех, кого нашли за городской стеной.

Всегда находились испанцы, готовые мстить за поражения; только вот очистить от буканьеров леса острова, как того хотели мстители, было очень трудно.

Со временем, однако, испанцы перебили всех диких быков и кабанов, обитавших в лесах и болотах, и этот удар оказался таким губительным для буканьеров, что им впору было решиться либо повернуться к морю, чтобы отыскать новую пищу, либо – к земле, чтобы собирать урожай и торговать им.

Только испанцы обманулись в своих ожиданиях, так как буканьеры из сухопутных охотников превратились в морских бродяг, став теми грозными флибустьерами, которые будут причинять столько убытков испанским колониям Мексиканского залива и Тихого океана.

Буканьер, как мы сказали, услышав слова сына Красного Корсара, выронил аркебузу и сделал несколько шагов вперед, держа шляпу в руках и почтительно приветствуя графа глубоким поклоном.

– Сеньор, – сказал он, – что вы от меня хотите? Для меня было бы большой честью оказаться хоть чем-нибудь полезным племяннику великого Черного Корсара.

– Я ничего от вас не требую, кроме надежного убежища на несколько часов и завтрака, если это возможно, – попросил граф.

– Предлагаю вам столько бифштексов, сколько вы захотите, и превосходный бычий язык, – ответил буканьер. – Я держу про запас для неожиданных посетителей несколько бутылок агуардьенте и буду счастлив предложить их вам.

– Как вас зовут?

– Буттафуоко[32], – смеясь, ответил буканьер.

– Прозвище, не так ли?

– Свое имя я позабыл, – сказал охотник, нахмурив лоб. – Пересекая океан, все мы забываем свои прежние имена, но вам я могу сказать, что был я сыном добропорядочной семьи из Лангедока. Что вы хотите? Юности порой свойственно совершать плохие поступки… Давайте не будем об этом. Пусть это останется моим секретом.

– Да я вовсе и не хочу его узнать, – успокоил его граф.

Буканьер провел три-четыре раза по лбу огрубевшей, испачканной кровью рукой, словно хотел отогнать давние и болезненные воспоминания, а потом сказал:

– Вы попросили у меня убежище и завтрак; я горд предоставить и то и другое племяннику великого корсара.

Он приложил руку ко рту, засунул два пальца в рот и пронзительно засвистел.

Несколько мгновений спустя из леса вышел юноша лет двадцати или двадцати двух, худой, светловолосый, с голубыми глазами, одетый как буканьер, в сопровождении семи или восьми больших собак.

– Сними шкуру с этого зверя, – приказал ему строго Буттафуоко, – и принеси поскорее язык и котлеты. Мы съедим их сегодня вечером.

Потом, повернувшись к корсару, продолжал с любезностью, странной для человека такой грубой наружности:

– Сеньор, следуйте за мной. Моя бедная хижина и моя жалкая кладовая в вашем распоряжении.

– Большего я и не прошу, – ответил граф.

Буканьер поднял свою аркебузу и медленно пошел, окидывая взглядом кусты скорее по привычке, чем по надобности, потому что собаки не подавали никаких признаков беспокойства.

– А убитого вами быка вы оставите здесь? – спросил граф.

– Мой друг должен находиться недалеко, – ответил буканьер. – Он снимет шкуру и вырежет лучшие куски мяса.

– А остальное?

– Отдадим змеям и ястребам, сеньор, для нас важны только шкуры, которые с выгодой продаются в Пуэрто-Байаде англичанам и французам, в большом количестве прибывающим туда каждые шесть месяцев.

– А испанцы вам не мешают?

– О! Беда, если они нас поймают! Но мы хитры, а кроме того, нас поддерживают флибустьеры Тортуги, наши добрые друзья.

– У вас есть знакомые на Тортуге?

– Очень много, сеньор граф.

– Когда вы там были?

– Всего три месяца назад.

– Гронье и Дэвид все еще там? У меня рекомендательные письма к ним и к Тасли. Это самые известные флибустьеры в наши дни. Не так ли?

– Да, сеньор граф, но вам придется поторопиться, чтобы вручить их.

– Почему?

– Потому что они в данный момент действуют на континенте, точнее – на Панамском перешейке, на тихоокеанском побережье. Последние известия от них принесли флибустьеры с острова Сан-Хуан. Они, кажется, занимаются там нападением на галеоны, которые время от времени Перу посылает в Панаму.

– Стало быть, я должен пересечь перешеек, чтобы найти их? – спросил сеньор ди Вентимилья, казалось не слишком обрадованный этим известием.

– Капитан, – вмешался Мендоса, которого насторожило дурное настроение корсара, – Пуэбло-Вейо находится на континенте, и мы не можем подойти к нему на нашем фрегате. Мы посетим этот чудный городок, чтобы пожать руку маркизу де Монтелимару, а потом отправимся разыскивать знаменитых флибустьеров, без которых ничего не сможем делать.

– Ты, как всегда, прав, дружище, – согласился граф, немного успокаиваясь.

– Вот моя хижина, – сказал буканьер, и в тот же момент собаки с радостным лаем бросились вперед.

Под группой великолепных высоких пальм из пальмовой поросли показалось жалкое жилище, построенное из плохо переплетенных веток и нескольких жердей; поверх каркаса были набросаны шкуры, которым полагалось защищать хозяина и его слугу от ливней, время от времени обрушивавшихся с неслыханной силой на остров.

В нескольких метрах, под навесом, помещалась кухня, состоявшая из трех или четырех камней, служивших камином, пары вертелов и глиняного кувшина с водой.

Вокруг сушились бычьи шкуры, хранилось вяленое и копченое мясо, прикрытое огромными банановыми листьями.

– Вот мой дворец! – рассмеялся буканьер. – Здесь многое надо бы починить, да у меня все не находится времени стать дровосеком. Входите, сеньор граф.

Внутри лачуга выглядела не лучше, чем снаружи. Охапка сухих листьев служила постелью – это была единственная мебель охотника, который когда-то, возможно, жил в изысканной роскоши в столице Франции.

К столбам были подвешены огромные ножи, перепачканные кровью по самую рукоятку, гигантские бычьи рога, наполненные, видимо, порохом, кожаные мешочки с пулями и тыквы, служившие бутылками.

– Индейское жилище! – определил граф.

– Хуже, сеньор! – ответил буканьер. – Эти дикари умеют строить хижины куда удобнее нашей… Располагайтесь, сеньоры, а я приготовлю для вас завтрак. Вот и мой помощник с припасами.

Перепачканный кровью с головы до ног юноша шел с трудом, неся на плечах большие куски мяса, вырезанные из бычьей туши, и восхитительный на вид язык.

– Быстрей, Корталь, – резко бросил буканьер. – У нас гости, им надо предложить великолепное жаркое из языка. У нас осталась со вчерашнего холодная свинина?

– Да, – ответил юноша. – А бычья шкура?

– Заберешь ее позже. Никто ее не унесет.

Новобранец бросил мясо в траву, мельком взглянул на гостей, дотронулся окровавленной правой рукой до своей выгоревшей и продырявленной в десятке мест шляпы, потом разжег огонь, в то время как хозяин готовил язык и нанизывал его на вертел.

– Нисколько не завидую жизни этого бедного паренька, – проговорил гасконец, указывая на новобранца. – А ведь и он, возможно, когда-то принадлежал к добропорядочному семейству.

– Сколько времени длится обучение? – спросил граф.

– Обычно три года, – сказал Мендоса. – Потом новобранцы переходят в буканьеры. Но три года продолжаются страдания, с парнями обращаются как с рабами, их не минуют ни побои, ни мучения всякого рода. В повседневной жизни буканьеров вечно сопровождает кровь, поэтому они быстро черствеют: убить что быка, что человека – для них одно и то же. В них есть только одно ценное качество: они честны и гостеприимны.

– А разве новобранец, когда он перейдет в буканьеры, не станет лучше обращаться со своим помощником?

– Дело так обстоит, капитан, – ответил Мендоса, – что они очень хотят выместить на новичке все побои, полученные ими в годы рабства, и все вынесенные мучения.

Пока они так беседовали, Буттафуоко и его слуга в четыре руки готовили обед, правда очень обильный, но и очень простой, потому что состоял он только из куска холодной свинины, плохо прожаренного бычьего языка и пальмовых завязей, которые отчасти заменяли отсутствующий хлеб. Бедным охотникам очень редко удавалось получить немного зерна, и этот день становился для них праздником. Жаркое вскоре было готово; помощник подал его на листе банана вместе с парой огромных костей, загодя перерубленных, чтобы удобнее было высасывать сырой и еще теплый мозг.

– Сожалею, сеньор граф, что не могу предложить больше, – сказал Буттафуоко, старавшийся быть любезным. – Владей я своим старым замком в Нормандии, не так бы принял племянника великого Черного Корсара… Ба! – добавил он, сморщив лоб, и глубокое чувство вырисовалось на его загорелом лице. – Не стоит пробуждать столь далеких воспоминаний. Прошлое для меня умерло, после того как я пересек экватор… Ешьте, господа!

Он разрезал огромным ножом язык и свинину, рассек на несколько кусков пальмовые завязи – и все это с какой-то злобой, выдававшей глубокую взволнованность, потом жестом показал гостям, что можно начинать трапезу.

Ели молча. Граф время от времени поглядывал на буканьера, а тот, видимо, боялся, что гость разгадает его волнение, торопился опустить взгляд или отворачивался, притворяясь, что надо отдать какие-то распоряжения помощнику.

Когда обед закончился, Буттафуоко предложил гостям толстенные сигары, свернутые им самим из табака, видимо украденного с испанских плантаций; потом он обратился к Корталю, трапезничавшему на свежем воздухе, возле очага:

– Дай-ка, дружище, почетную фляжку: в нашем кругу находится граф.

Слуга пошарил под бананом и вытащил огромную тыкву, несколько бокалов из бычьих рогов и понес все это в хижину.

– Сеньор граф, – начал буканьер с нескрываемым огорчением, – я не могу предложить вам ни шампанского, ни бургундского, ни медокского, потому что мы не во Франции. Здесь у нас нет ничего иного, кроме агуардьенте, потому что на острове не производят изысканных напитков. А это – мой запас, который я кое-где отыскиваю с риском для жизни… Бывает, ночами он нужен мне, чтобы забыть прошлое, чтобы не плакать… Сеньор граф, примите от чистого сердца.

– Вы взволнованы, Буттафуоко! – сказал сеньор ди Вентимилья.

– Можно быть сильным, сеньор граф, – продолжал буканьер, – можно пересечь экватор, можно поклясться, что забудешь собственную страну… мою Нормандию… мой замок… любимую сестру, которая для меня теперь навсегда умерла… отца-дворянина, который вместе с моей матерью покоится там, в одном аббатстве… Адские муки! Пейте, сеньор граф… и я тоже выпью!

Он порывисто схватил чашу из бычьего рога и залпом осушил ее, а потом закричал:

– Еще, Корталь, еще! Надо залить эти давние воспоминания! Эх, какая печальная судьба выпала на мою долю!

Лицо гордого буканьера страшно изменилось.

Он не плакал, но видно было, что сдержать слезы стоит ему неимоверных усилий. Возможно, он злился, что выдал свой секрет.

– Пейте, сеньор граф, – через несколько мгновений повторил он, осушая вторую чашку. – Вот уж никогда не думал, что приму в этом убогом жилище дворянина из далекой Европы. Конечно, я одно время надеялся, что появится кто-нибудь и случайно найдет меня, но это были пустые мечты.

– Продолжайте, Буттафуоко, – вымолвил граф, – вы ведь среди друзей.

Буканьер опрокинул и третью порцию агуардьенте, потом раздраженно махнул рукой и продолжал сдавленным голосом:

– Проклятый Париж! Гнусный обольститель, сдавивший меня в своих лабиринтах! Лучше бы я тебя никогда не видел! Многие тысячи твоих искушений сделали из меня жалкого буканьера, мясника в лесах Сан-Доминго!.. Проклятые карты! Вы меня разорили!

– Но кто же вы? – спросил граф, глубоко задетый жестокой болью, отразившейся на лице буканьера.

– Сами видите, – нервно усмехнулся Буттафуоко, – охотник на быков… жалкий авантюрист. С тех пор как я пересек экватор, у меня больше нет родины, нет семьи, нет дворянского звания, нет ничего, кроме аркебузы, из которой я каждый день убиваю, чтобы не убить свое сердце.

В четвертый раз он опорожнил чашку, налитую ему помощником.

– Прошли годы, – продолжал несчастный, сжимая голову руками, словно пытался подавить терзавшие его мысли, – а я все еще вижу свой замок на берегу пруда, величественно вздымающийся своими башнями и пинаклями; порой ночами я вижу, как прогуливается по террасам нежная девушка, моя сестра; я отдал бы жизнь, лишь бы видеть ее счастливой… Один бретонский барон взял ее в жены… Пусть она будет счастлива и навсегда позабудет своего несчастного брата… Корталь, дай мне еще выпить. У меня жажда, ужасная жажда!

Он несколько минут помолчал, мрачный, дрожащий от волнения, уставившись расширенными глазами в полный стакан, а потом сказал:

– Да, такова жизнь, если уж она стала добычей злого гения. Особенно после жестокого падения! Лучше бы уж в двадцать лет меня прикончил укол шпаги где-нибудь посреди яблоневых садов моей Нормандии! Тогда бы я никогда не увидел Парижа, по крайней мере не спустился бы ступенька за ступенькой в тюремную грязь… не запятнал бы герба своих предков… не забыл бы свою Францию… не сменил бы имя… не стал бы искателем приключений… не бежал бы, как вор… и не вынудил бы плакать это бедное создание – мою сестру!

– Буттафуоко! – закричал граф.

Буканьер вскочил, глаза его расширились, лицо покрылось каплями пота. Он схватил аркебузу, подвешенную на столбе, поддерживавшем хижину, потом быстро вышел и исчез за деревьями.

– Твой хозяин всегда таков? – спросил граф новобранца, неподвижно стоявшего на пороге хижины.

– Я никогда не видел, как он смеется, – ответил Корталь. – Он всегда печален.

– Он не один такой, – вмешался гасконец. – Сколько среди буканьеров встретишь людей, бывших когда-то богатыми и уважаемыми!

– А сколько дворян позабыли Европу в Америке! – не сдержался корсар.

– Верно, сеньор граф, – вздохнул гасконец. – Я, впрочем, быстро забыл По и свой полуразрушенный замок, хотя не видел Парижа с его фатальными соблазнами.

– А сколько порядочных людей он сгубил! – сказал граф. – Лучше уж жить в Провансе!

Он в свою очередь вскочил, вышел из хижины и отправился разыскивать буканьера.

Охотник исчез, однако в кустах послышались ружейные выстрелы.

Граф только что закончил курить сигару и уже хотел вернуться в хижину, когда увидел вышедшего из зарослей Буттафуоко, еще более мрачного, чем раньше. Присмотревшись, граф заметил, что глаза охотника покраснели, словно он долго плакал.

– Буря прошла? – мягко спросил сеньор ди Вентимилья.

– Ураганы на Сан-Доминго длятся недолго, – с печальной улыбкой ответил буканьер. – Все прошло и уже забыто! Я убил двух кабанов там, на краю болота… Это – мое ремесло.

Граф протянул ему правую руку.

– Пожмите ее! – сказал он.

– Нет, сеньор граф, я больше не достоин коснуться руки почитаемого кабальеро. Мы ведь не в Нормандии.

– Пожмите, говорю вам.

– Хорошо, но не сейчас. Когда мы расстанемся навсегда и я скажу вам, кем был… может быть, тогда… Сеньор граф, солнце зайдет через четыре часа, а до виллы маркизы де Монтелимар далеко. Не хотите ли отправиться в дорогу? Мы придем в Сан-Хосе перед рассветом, а в этих краях лучше странствовать по ночам. Полусотни время от времени прочесывают эти леса; их алебарды не представляют опасности – в отличие от ужасных псов, сопровождающих людей.

– Я готов следовать за вами и во всем подчиняться, – ответил корсар.

– Вы уверены, что маркиза вас не предаст? Мне знакома эта красивая госпожа; я встречал ее несколько раз в окрестностях фактории.

– Она безукоризненно благородна; однажды она уже спасла мне жизнь.

– Этого хватит, – прервал графа буканьер. – Зовите своих спутников, сеньор граф, и предупредите их, чтобы они взяли аркебузы. У меня всегда есть три-четыре ружья в запасе, все – нужного калибра, с пулями весом в унцию.

Услышав команду графа, подошли Мендоса и гасконец, за ними – новобранец, который нес ружья и боеприпасы, словно угадал мысли хозяина.

– В путь, друзья, – сказал сеньор ди Вентимилья. – Буттафуоко будет нам проводником.

Буканьер приблизился к своему помощнику, вопросительно смотревшему на него.

– Ты остаешься здесь, – сказал он с грубой снисходительностью, – и подождешь моего возвращения. Я могу не возвращаться неделю или месяц – не беспокойся обо мне. Если будут угрожать испанцы, укройся в колонии на мысе Тибурон, там мы встретимся. Остерегайся полусотен и позаботься о моих собаках. Прощай!

Резким свистом он подозвал свою любимую собаку и отправился в путь рядом с графом, надвинув поглубже шляпу, чтобы получше уберечься от жгучих солнечных лучей; позади шли гасконец и Мендоса.

Ориентируясь по солнцу, он пересек заросли, скрывавшие его хижину, и решительно направился через лес на запад.

Впереди охотника бежала его собака, время от времени обнюхивавшая землю и поднимавшая глаза на хозяина, словно желая его спросить, правильно ли они идут.

– У вас есть корабль, сеньор граф? – спросил буканьер, после того как они прошли с пару миль.

– Он должен ждать меня у мыса Тибурон, – ответил корсар.

– Вилла маркизы де Монтелимар расположена недалеко от моря. Вы можете увидеть мыс из окна фактории.

– А полусотни не будут искать нас там?

– Кто знает… Они прочесывают остров вдоль и поперек, и никогда не знаешь, где они остановятся. Но маркиза достаточно влиятельна в Сан-Доминго; ей под силу покровительствовать вам.

– Я в этом убедился.

– Тогда вы можете спокойно дожидаться там своего корабля, не подвергаясь опасности ареста, – улыбнулся буканьер. – Знаю, чего стоит эта сеньора.

– Вы с ней знакомы?

– Я видел ее один-единственный раз, когда она верхом ехала через лес; я даже оказал ей при случае небольшую услугу. Не появись я тогда на ее дороге и не убей ее лошадь метким выстрелом из аркебузы, кто знает, была бы ли еще жива сеньора де Монтелимар и…

Буканьер прервался, а его собака навострила уши и сделала стойку.

– Что такое? – спросил корсар.

– Пока что ничего, – ответил Буттафуоко, слегка нахмурившись.

– Вы, похоже, обеспокоены чем-то.

– Возможно, я ошибся.

– И ваша собака тоже?

Буканьер некоторое время прислушивался, одновременно наблюдая за поведением собаки, которая то поднимала, то опускала уши.

– Мне кажется, я слышал далекий лай.

– Это означает, что по нашим следам идет какая-то полусотня?

– Вполне возможно, сеньор граф. Давайте уйдем с открытых мест и направимся в лес. Там мы будем в большей безопасности.

VII Охота за людьми

Как раз направо от них находился густой лес.

Буттафуоко, знавший эти места куда лучше гасконца, которому – несмотря на буссоль в мозгах – не удалось бы найти факторию, где можно было бы нанять лошадей, встал во главе маленького отряда, прорубая то и дело проходы в зарослях двумя тесаками, прихваченными в хижине.

Ищейка чудесно помогала ему, находя путь в мрачных лесных зарослях.

Время от времени собака и ее хозяин останавливались, прислушивались, потом возобновляли движение, проявляя признаки беспокойства, что не ускользнуло от внимания графа.

Солнце уже зашло, а они все шли через этот бесконечный лес, как вдруг буканьер остановился перед огромным тамариндовым деревом и сказал:

– Сеньор граф, нас преследуют; бесполезно скрывать это.

– Кто? – спросил корсар.

– Наверняка полусотня, и, может быть, не одна.

– Как вы это узнали?

– Когда живешь в лесах, слух приобретает невероятную остроту и тотчас улавливает самые отдаленные шумы. Повторяю вам – нас преследуют, и, возможно, наши преследователи не так уж далеко.

– Однако я ничего не слышу. А ты, Мендоса?

– Я слышу только пение лягушек и жаб.

– А я еще слышу, как падают листья и плоды, – добавил гасконец.

– Мне же все время слышен отдаленный лай, – сказал буканьер. – Кто-нибудь видел, как вы шли через лес?

– Мы обратили в бегство полусотню и убили их пса, шедшего впереди, – ответил граф.

– Тогда все понятно! – сказал Буттафуоко. – Та полусотня, должно быть, встретила другую, у которой были собаки, и вот теперь этот отряд преследует нас. Они не остановятся, пока нас не настигнут… Скверное дело!

– Давайте попробуем поскорее добраться до поместья маркизы де Монтелимар, – предложил граф.

– Ее имение еще далеко, – ответил буканьер. – Даже если мы побежим изо всех сил, мы не сможем до него добраться раньше восхода солнца.

– А близко ли испанцы?

– Они-то, может, и нет, но их собаки близко, а эти бестии опаснее людей. Я их слишком хорошо знаю! Их неслучайно зовут душителями. Берегитесь их, сеньор граф.

– Что вы решили? Ждать их нападения здесь или продолжить путь?

Вместо ответа Буттафуоко внимательно осмотрел дремучий лес, где перекрещивались бесконечные плети лиан, заплетаясь тысячью узлов вокруг стволов деревьев и свешиваясь с них красивыми гирляндами.

– Попытаемся запутать наши следы, – сказал он, осмотревшись. – Возможно, нам удастся воздушный переход. Надо только действовать быстро и рассмотреть дорогу как можно лучше.

Он забросил аркебузу за спину, вцепился в свисавший с тамаринда пучок лиан и подтянулся на руках.

– Попытайтесь сделать то же самое, – сказал охотник.

– Что ж! Полазим по лесным вантам! – согласился Мендоса. – Конечно, я предпочел бы любой морской маневр этому бесконечному маршу… Сеньор Баррехо, представьте себе, что вы находитесь на трехпалубном судне.

Граф, отлично понимавший, что задумал буканьер, быстро вскарабкался по другой связке лиан, показав ловкость искусного гимнаста.

Буттафуоко добрался до крупного сука тамаринда и, все время пользуясь этими прочнейшими природными веревками, перебрался на огромное хлопковое дерево, потом на пальму, потом еще на одну, бесстрашно продолжая свой воздушный путь.

Перебираться с одного дерева на другое было нетрудно, потому что деревья росли так близко, что переплетались своими ветвями. Даже и без лиан такой маневр не представлял трудностей для ловкого человека. Ищейка, которой – увы! – предстояло пасть жертвой жестоких и могучих кубинских псов, следовала за хозяином по земле и жалобно скулила.

– Эта дурашка выдаст нас! – сказал Мендоса буканьеру, воспользовавшись короткой передышкой.

– Точно, – ответил Буттафуоко, поднимая аркебузу. – Очень жаль, но ее смерть необходима.

Едва он закончил фразу, как бедная ищейка рухнула на землю, пораженная не знающей промаха пулей охотника.

– Странно! – сказал буканьер, проводя рукой по лбу. – Мне кажется, я совершил преступление. Так вот! Необходимость в лесу – вне закона.

Он перезарядил аркебузу и прислушался. Далекий лай ответил на ружейный выстрел.

Граф, отлично понимавший, что задумал буканьер, быстро вскарабкался по другой связке лиан, показав ловкость искусного гимнаста.

– Испанцы собрали целую ватагу псов, – заключил он. – К счастью, они могут обложить нас, но достать – им не под силу.

– А полусотня, что идет за ними? – спросил граф.

Буттафуоко пожал плечами.

– Алебарды проигрывают аркебузам, – сказал он. – Я вообще не интересуюсь этими бандами. Продолжим наш путь, сеньоры. Кубинские псы взяли наш след и идут по нему; нам не следует задерживаться здесь, возле трупа моей ищейки.

Он продолжил свою дьявольскую гимнастику, скользя по веткам и лианам, то взлетая вверх, то опускаясь почти до самой земли, избегая при этом касаться ее, чтобы не оставить на почве ни малейшего следа.

Они преодолели еще пятьдесят метров и только что укрылись в листве симарубы[33], когда совсем недалеко послышался яростный лай.

Это появились кубинские доги. Не обнаруживая больше следов беглецов, они выражали свое раздражение отчаянным и угрожающим лаем.

– Они должны были найти труп моей собачки, – сказал буканьер, оседлавший толстый сук подле графа.

– А если и нас обнаружат? – спросил тот.

– Не могу вам сказать, сеньор, – ответил Буттафуоко. – У этих проклятых зверюг великолепный нюх.

– Но мы сидим на очень высоком дереве.

– Вижу, – улыбнулся буканьер. – И все-таки я не абсолютно спокоен. Эти мастифы ужасны, как я вам уже говорил.

– Давайте помолчим.

– Это будет лучше для нас.

Кубинские доги продолжали яростно лаять шагах в пятидесяти. Как и сказал Буттафуоко, они, должно быть, обнаружили труп ищейки и теперь носились по лесу, отыскивая следы беглецов.

Внезапно послышался звонкий лай, отличный от других, более высокий, за которым послышался шорох листвы.

– Они здесь! – сказал Буттафуоко. – Всем молчать.

Мендоса и гасконец приникли к своей ветке, сжимая в руках аркебузы.

То же сделали и Буттафуоко с графом, стараясь оставаться невидимыми. В темноте леса слышался звонкий лай, который постепенно удалялся.

– Ушли! – сказал буканьер графу. – Теперь будьте внимательны: полусотня должна быть где-то близко, я в этом уверен.

– Она приближается? – спросил вполголоса сеньор ди Вентимилья.

– Она всегда следует за собаками. Прислушайтесь внимательно. Слышите?

– Да, легкий шорох.

– Это испанцы идут по лесу.

– А если они нас раскроют?

– Черт побери! Что у них, глаза ягуаров? – возразил Буттафуоко. – Никто из них не выстрелит в нас, уверяю вас. А теперь молчите! Это могут быть только разведчики.

Шорох усиливался, тогда как собачий лай становился все глуше. Возможно, эти ужасные мастифы нашли какой-то старый след и шли по нему с обычным упорством.

Минуту спустя из густого кустарника вышли пятеро вооруженных алебардами солдат и остановились почти под тем же огромным деревом.

– Черт возьми! – выругался один из них. – Куда это провалились эти проклятые собаки?

– Они гонятся за беглецами, Алонсо, – ответил другой.

– Они могут разом задушить их! Их было трое, не так ли?

– По крайней мере, я не видел других, когда они убили нашего Сида.

– Какие же ноги должны быть у этих беглецов, чтобы преодолеть такое расстояние? Бьюсь об заклад, это были буканьеры.

– Ошибаешься, Диас. Эти люди бежали из Сан-Доминго, и они убили бедного Баррехо.

– Карамба! Мы отомстим за него.

– Тише! Собаки возвращаются.

И в самом деле, лай, который несколько мгновений назад слышался еле-еле, теперь стал отчетливей.

Ужасная свора, промчавшись по старому следу, теперь возвращалась сломя голову и неистово лая.

Прошла какая-то минута, и вот двадцать пять – тридцать собак, огромных, грубошерстных, с большими головами и немного выступающими вперед челюстями, очень похожих на американских собак, которых плантаторы Виргинии и Луизианы называют бладхаундами, подскочили к пяти солдатам в таком порыве, что чуть не опрокинули их на землю.

– Зря пробежались, бедняжки, не так ли? – сказал тот, кого назвали Диасом. – Не падайте духом. У этих негодяев нет крыльев, а значит мы сумеем их найти.

– Ты, видно, полный дурак, не знающий кубинских собак.

– Да пусть я буду хоть кретином, только они вернулись с опущенными ушами и без добычи.

Взрыв оглушительного хохота последовал за таким ответом.

– А вы трижды кретины! – в бешенстве закричал Диас. – Откуда вас набрали? Может быть, из пресидиоса?[34] Или с улицы Алькала[35] в Мадриде?

– Карамба! – завопил Алонсо. – Мы рядом с врагами, а вы орете громче наших мастифов! Так-то вы готовите засады? Я все расскажу губернатору Сан-Доминго, и он разоружит вас. Зря, что ли, меня поставили сержантом!

– Принесите ему выпить, и он забудет про свои галуны, – с иронией проговорил кто-то из солдат.

– Еще раз скажешь такое – и я убью тебя, несчастный!

Наступило продолжительное молчание, потом опять послышался голос сержанта:

– Пошли, малышки! Эти плуты не могли убежать далеко.

Собаки, выполняя приказ, разбежались во все стороны и исчезли в зарослях.

Они рыскали туда и сюда, с трудом переводя дыхание, потом опять возвращались к солдатам и глухо лаяли.

– Они чуют нас, – прошептал Буттафуоко на ухо господину ди Вентимилье.

– А если обнаружат?

– Трудновато будет. Однако будем готовы перестрелять авангард полусотни, – ответил буканьер. – Моя аркебуза готова.

– И моя тоже.

– Только не стреляйте без моей команды.

Собаки искали добрых четверть часа, потом они опять пустились по старому следу. Не найдя более свежих следов, они упорно шли по старым, оставленным, возможно, каким-нибудь беглым негром.

Авангард полусотни после непродолжительного спора отправился за собаками и вскоре исчез в лесу.

– Наконец-то мы можем вздохнуть свободно! – обрадовался гасконец. – Мне показалось, что в мои ноги уже вцепились собачьи зубы.

– Эти зверюги нашли бы там мало съестного, сеньор солдат, – насмешливо бросил Мендоса. – Может быть, оттого они и ушли, чтобы поискать икры покруглее.

Несмотря на серьезность положения, все рассмеялись, и даже Буттафуоко.

– Что будем теперь делать? – спросил граф. – Спустимся?

– Это было бы крайне неосмотрительно, – ответил буканьер. – Собаки могут вернуться, найти наши следы и пуститься в погоню. Вы так торопитесь добраться до Сан-Хосе?

– Нисколько. Мой фрегат не уйдет от мыса Тибурон, пока я там не появлюсь, а мой помощник достаточно искусен, чтобы неожиданно нападать на испанские галеоны и побеждать их.

– В таком случае я бы рекомендовал вам провести ночь здесь.

– Так мы станем пернатыми! – сказал Мендоса. – Лишь бы не появились охотники!

– Я уже говорил вам, что в полусотнях нет огнестрельного оружия, – попытался успокоить его буканьер. – Об охотниках с алебардами не стоит и вспоминать! Согласны, сеньор граф?

– Поскольку ничего лучшего нет, а благоразумие требует осторожности, придется провести ночь здесь, – решил сеньор ди Вентимилья. – А вашего новобранца не найдут? Ведь ваше жилище не так уж далеко.

– Уверяю вас, он не даст застать себя врасплох. При нем превосходные собаки, которые заранее предупредят о приближающейся опасности. Я полностью спокоен за него… О! Я же предполагал! Плохи были бы наши дела, если бы мы покинули свое убежище… Видите их, сеньор граф?

– Кого?

– Полусотни. Вон они выходят из лесу, вытянувшись цепочкой. Испанцы, скажу я вам, считают вас очень опасными людьми, потому и оказали вам честь, послав в погоню за вами аж две колонны.

– Могли бы и сэкономить на таком почете, – буркнул Мендоса. – Мне он совсем не нужен.

Граф встал во весь рост и внимательно посмотрел в направлении, указанном буканьером.

Дерево, служившее им убежищем, находилось в нескольких десятках метров от опушки леса, и, поскольку ночь была довольно ясной, флибустьеры могли отлично разглядеть людей, которые приближались по ближней равнине, примыкавшей к прудам и болотам.

Благодаря своему росту граф смог увидеть, как среди высокой травы крайне осторожно продвигаются две полусотни алебардщиков, а впереди них идут с полдюжины новых собак.

– Нас окружают? – спросил граф у буканьера.

Тот не ответил. Он следил за сложным маневром, который как раз в этот момент выполняли обе колонны. Несколько мгновений спустя он процедил сквозь зубы:

– Не только окружают, но и вырубают кусты. – И сердито потряс кулаком. – Пора смываться отсюда, пока они не пришли, иначе мы погибли.

Они уже собирались соскользнуть вниз, но тут совсем близко послышался злобный лай, и почти сразу дьявольскими прыжками выскочила свора псов, только недавно умчавшаяся прочь.

– А, чертово семя! – закричал Буттафуоко. – Им таки удалось нас найти. Сеньоры, готовьтесь подороже продать свою жизнь, а главное – цельтесь получше, прежде чем истратить заряд.

Передовые алебардщики приближались ускоренным шагом, науськивая громкими криками злобную стаю. Вероятно, солдаты полагали, что те, кого они ищут, укрылись где-то в зарослях, а вовсе не на могучем дереве.

– Ay, hiyito! – слышались крики. – Ay, perritos![36]

– Пусть один из вас займется пятеркой поводырей, остальные будут вместе со мной вести огонь по полусотням.

– Я займусь проводниками! – вызвался гасконец. – И через полминуты все пятеро улягутся на землю замертво.

– Бум! – хмыкнул Мендоса. – Ну и хвастун!

Обе полусотни, заслышав собачий лай, быстро сомкнули строй, полагая, что им грозит неожиданная атака, но потом опять растянулись, осторожно огибая заросли и готовясь атаковать.

Сражение началось выстрелом. Это гасконец разрядил аркебузу, выбрав одного из неосмотрительно показавшихся солдат авангарда, и его пуля дошла до цели.

Остальные быстро убежали, со своими алебардами и шпагами, годящимися лишь для рукопашной, поскольку не могли вступить в бой.

– Отлично! – похвалил буканьер, увидев убитого солдата. – Авангард пока что выведен из боя и на время поостережется что-нибудь предпринимать. Теперь займемся полусотнями и не дадим им времени окружить нас.

– А псы? – спросил Мендоса.

– Да пусть гавкают. Позже мы подумаем, как от них отделаться.

Он уселся верхом на сук, прижавшись спиной к стволу дерева, и выстрелил.

Громкий крик дал понять, что его пуля, как всегда, попала в цель. Корсар и Мендоса, в свою очередь, тоже открыли огонь.

Полусотни тут же остановились и рассыпались в высокой траве, стараясь стать невидимыми.

– Что же они теперь предпримут? – озаботился сеньор ди Вентимилья.

– Попытаются подползти к нам, – ответил буканьер, казавшийся совершенно спокойным. – Пока у нас есть порох и пули, мы останемся хозяевами положения. Хорошая идея пришла в голову правителям острова заменить аркебузы алебардами! Они сыграли в нашу игру. Вы готовы?

– Да, – ответил граф.

– Цельтесь в траву, особенно туда, где она колышется. Если будем хорошо стрелять, враги уйдут, не осмелившись пойти на приступ.

Вся троица возобновила стрельбу, тогда как гасконец, не зная, что делать, занялся собаками, осыпая их дождем сухих веток и не решаясь прибегнуть к очень драгоценным в этот момент ружейным зарядам.

Зато как трудился этот бравый солдат! Уверившись, что не подвергнется опасности получить пулю от алебардщиков, он обламывал суки и швырял их в собак, заставляя животных выть от боли.

Между тем Буттафуоко, граф и Мендоса продолжали стрелять с продолжительными интервалами, раз за разом заставляя полусотни отступать.

Время от времени в траве вскрикивали, и это означало, что в кого-то из солдат попала пуля. Лучше всех стрелял буканьер: он совершал настоящие чудеса.

Прежде чем выстрелить, он с десяток раз менял положение, то поднимал ствол тяжелой аркебузы, то опускал его, а когда наконец решался на выстрел, почти всегда после него слышался крик или проклятия.

Если уж он и не убивал, то по крайней мере ранил или калечил алебардщиков.

– Что за люди! – бормотал Мендоса, казавшийся сильно пораженным этими выстрелами. – Флибустьеры расхваливают себя, но им никогда не сравниться с буканьерами. Теперь я понимаю, почему им удалось захватить Веракрус и даже Панаму с этим чертякой Морганом![37]

Однако испанцы оказались достойными потомками тех ужасных конкистадоров, кучки людей, разрушивших две могучих американских империи: мексиканскую и перуанскую. Даже без огнестрельного оружия они стойко удерживали позиции, отважно подставляя себя выстрелам буканьера и его сотоварищей, не теряя уверенности в том, что могут легко справиться с мелкой группкой авантюристов.

Они ползли в траве, горя желанием добраться до дерева и вступить в рукопашную.

Это упорство подействовало на Буттафуоко.

– У них должен быть какой-то план, – сказал буканьер графу.

– Какой? – спросил сеньор ди Вентимилья.

– Не могу догадаться, и это меня начинает беспокоить.

– Возможно, они рассчитывают на собак?

Буттафуоко покачал головой.

– Может быть, позже, – сказал он. – Видите их?

– Нет.

– А вы, Мендоса?

– Я вижу только качающуюся траву, – ответил моряк.

– А я своими по-настоящему гасконскими глазами различаю еще кое-что другое, – сказал дон Баррехо, забравшийся повыше других в надежде выделить кого-нибудь из авангарда.

– Ну, говорите.

– Вяжут пучки.

– Из хвороста?

– Да.

– Если им удастся подобраться сюда, они нас сожгут или по меньшей мере немножко поджарят. Это старый прием, но он не всегда удается. Сеньоры, шпаги у всех есть?

– И остры они как бритвы, – сказал Мендоса. – Клянусь, не хотел бы я их пробовать на своей шее.

– Что вы хотите делать с нашими шпагами, Буттафуоко? – спросил сеньор ди Вентимилья. – Перерубать алебарды? Это было бы плохой игрой.

– Нет, но их можно использовать против этих треклятых собак, – ответил буканьер.

– Если для этой цели, то не беспокойтесь.

– Но я же занимаюсь ими, – напомнил гасконец.

– Вечный хвастун! – проворчал Мендоса. – Такие люди поистине неисправимы.

– Продолжайте стрелять, – сказал буканьер. – И вы тоже, солдат. Авангард, кажется, не имеет желания колоть наши ноги своими алебардами.

– Ну уж до моих они бы точно не добрались, – откликнулся гасконец. – Для этого им потребуется лестница. Сейчас я кладу на землю каждые полминуты по человеку!

И вся четверка вновь, с нарастающим гневом, открыла стрельбу по зарослям. Буканьер, хорошо рассчитывавший свои выстрелы, показывал истинные чудеса меткости, однако испанцы постепенно захватывали территорию, несмотря на огромные потери.

Солдаты падали раненными или убитыми, но они пробирались через траву, неуклонно приближаясь к кустарникам.

Что они предпримут? Если бы у них была хоть какая-то аркебуза, солдаты, конечно, легко разделались бы с маленькой группкой врагов.

Вероятно, они собирались предпринять безнадежную атаку с холодным оружием.

Буттафуоко пришел в бешенство и отчаянно ругался, не переставая стрелять.

– Неужели не удастся прогнать их? – бормотал он. – Сколько же человек противостоит нам? Или это пустая стрельба по водам Гвадалквивира?

Но напрасно свистели пули над травами, тщетно палили четверо осажденных, все больше входя в раж.

Полусотни, решившие положить конец этому сражению, в ходе которого они уже понесли серьезные потери, по-прежнему приближались и окружали заросли.

– Что скажете, Буттафуоко? – спросил наконец сеньор ди Вентимилья. – Как наши дела?

– Что вы хотите услышать, господин граф? – ответил буканьер. – Я поражен. Никогда в жизни не встречал более отважных людей. Эти солдаты изумительны! На их месте я бы давно удрал!

– А они тем временем не перестают удивлять нас, – сказал Мендоса.

– Этого я жду, – ответил буканьер, – и даже боюсь. Такая настойчивость наводит на размышления.

– Чего вы боитесь, Буттафуоко? – спросил сеньор ди Вентимилья.

– Не знаю, и это меня беспокоит.

– Клянусь всеми акулами Бискайского залива! – чертыхнулся гасконец. – Дело начинает принимать запутанный оборот.

– Но вы же гасконец, а потому вмиг распутаете его, – съязвил Мендоса.

– Под нами собаки.

– Волки для гасконцев опаснее.

– Замолчите и продолжайте стрелять, – оборвал их буканьер. – Подначками бой не выиграешь.

– Ха! И это он называет боем! – пробурчал Мендоса. – Я назвал бы эту перестрелку ничтожной стычкой!

Четыре выстрела прогремели один за другим, обратив в бегство полдюжины испанцев; остальные, однако, остались в зарослях высокой травы и продолжали отважно приближаться к лесу; некоторые уже добрались до опушки.

– Адское отродье! – Буттафуоко отбросил свою шляпу. – Теперь мы их не остановим.

– Испанцев?

– Если они пойдут сквозь заросли, ничей глаз не сможет рассмотреть их – и ни одна пуля в них не попадет. Что они намерены делать? Изжарить нас? – Он обернулся к гасконцу, который спустился на один из самых нижних суков. – Сеньор солдат, займитесь-ка сворой, воющей прямо под нами. У вас должно остаться не менее шестидесяти зарядов.

– Надеюсь, что их больше, – ответил гасконец, отличавшийся великолепным умением сохранять хладнокровие.

– Так как авангард оставил вас не у дел, перестреляйте этих чертовых мастифов.

– Предпочел бы уничтожать людей, – возразил Баррехо.

– Но они-то как раз представляют меньшую угрозу! Я же доверил вам более трудную задачу.

– Почетный пост, – рассмеялся Мендоса.

– Как-никак, – ответил гасконец. – Если эти твари опаснее людей, берусь сделать из них гигантскую яичницу.

Он поднял заряженную аркебузу и, хорошенько прицелившись, уложил самого большого пса, размозжив ему голову.

– Один есть! – сказал он. – Этот уже не будет кусать мои икры.

Пока гасконец управлялся с лаявшими во все горло вокруг дерева мастифами, которым не терпелось пронзить своими ужасными зубами плоть беглецов, Буттафуоко, граф и Мендоса не прекращали вести огонь, время от времени стреляя наобум по солдатам, скрывшимся уже в лесу. А героические солдаты старой Испании, не припадая к земле под этим непрекращающимся ружейным огнем, подвергавшим недюжинному испытанию их храбрость, не переставали приближаться; они были полны решимости добраться до огромного хлопкового дерева и схватиться врукопашную. Учитывая их численность, они были уверены, что легко справятся с противником.

Однако они имели дело с людьми, готовыми дорого продать свои жизни.

Гасконец продолжал уничтожать собак, а в это время Буттафуоко, наскоро переговорив с графом, приказал Мендосе прекратить огонь.

– Надо спускаться и попытаться пройти через болота, – сказал буканьер.

– Разве мы сможем прорвать железное кольцо, которое сжимается вокруг нас? – спросил сеньор ди Вентимилья.

– Если всем вместе неожиданно выстрелить, то откроется вполне достаточный проход.

– А после?

– Мы пойдем через болота.

– Мне говорили, что в этих болотах есть банки зыбучих песков.

– Они мне известны.

– А собаки?

– Ваш товарищ бьет по ним с удивительным мастерством. Еще несколько минут – и под нами больше не останется ни одного мастифа… О, вот чего я боялся!

Зловещая вспышка сверкнула недалеко от дерева, потом к стволу бомбакса швырнули вязанку хвороста, прогнав пять или шесть собак, укрывавшихся от выстрелов гасконца.

Сразу же вверх пошел плотный, удушающий дым, вызывавший у осажденных жестокий кашель и слезы.

– Перечное дерево! – крикнул Буттафуоко. – На землю, друзья, иначе мы погибнем! Отставьте аркебузы и приготовьтесь поработать шпагами. Вниз!

В это время возле дерева упала вторая вязанка, тоже состоявшая из веток красного кайенского перца, дававшего прямо-таки адский дым.

– Аркебузы заряжены? – спросил готовившийся к прыжку Буттафуоко.

– Да!

– Вниз! И шпаги в руки!

Вся четверка спустилась на землю.

Огромный мастиф бросился на буканьера, пытаясь достать до горла, но охотник ожидал нечто подобное; он с удивительной легкостью отскочил назад, схватил ружье за ствол и раздробил собаке череп, нанеся сильный удар прикладом.

Не лучшая судьба ждала двух других псов, бросившихся на графа и гасконца. Два молниеносных выпада шпагой – и оба мастифа рухнули на землю с перерезанным горлом.

– Огонь по солдатам! – приказал буканьер.

Испанцы уже подбегали с алебардами наперевес, крича во весь голос:

– Сдавайтесь! Вы арестованы!

В ответ раздались четыре ружейных выстрела; воспользовавшись замешательством осаждавших, буканьер и его товарищи пустились во весь дух к лесной опушке, пытаясь добраться до болот.

Гасконец, обладавший более длинными ногами да к тому же весь состоявший из мускулов и сухожилий, мчался, словно снаряд. Хуже всех, пожалуй, пришлось Мендосе, хотя отстал он ненамного.

Испанцы пустились за ними, крича что-то неразборчивое и науськивая двух оставшихся у них собак.

Правда, казалось, что бедные животные, видимо испуганные бойней, устроенной их товарищам, не очень-то желали познакомиться с аркебузами и шпагами страшных противников, а поэтому не осмеливались убегать слишком далеко вперед.

За какие-то пять минут беглецы пересекли крохотную равнину и достигли кромки болот.

– Стойте! – закричал Буттафуоко. – Здесь могут быть островки зыбучих песков. Сдерживайте испанцев, пока я не найду прохода.

Преследователи, увидев, что четверка беглецов остановилась и с решительным видом взялась за аркебузы, тоже встали, не осмеливаясь подставляться под огонь таких метких стрелков.

Буттафуоко проследовал по языку суши, частично поросшему тростником и травой, и решительно пошел вперед в поисках прохода, по которому они смогли бы выбраться в какое-нибудь безопасное место.

Граф и два его спутника укрылись за стволом дерева, то ли рухнувшего от старости, то ли поваленного молнией, и возобновили стрельбу, убив двух офицеров, командовавших полусотнями.

Алебардщики, испуганные устрашающей меткостью этих выстрелов, снова бросились в заросли трав, не находя возможностей для атаки.

В этот момент они определенно не благодарили правительство, лишившее их огнестрельного оружия.

Тем временем граф и его товарищи продолжали довольно частую стрельбу, а Буттафуоко продолжал нащупывать путь по болоту, казавшемуся бесконечным.

Он очень боялся наткнуться на зыбучие пески, которые если уж захватывали добычу, будь то человек или животное, то уж не отпускали ее никогда. Буттафуоко выломал палку и шел по воде, проверяя этой палкой дно. Вдруг граф увидел буканьера, возвращавшегося бегом, с радостным лицом.

– Ну и что? – спросил сеньор ди Вентимилья, стреляя из аркебузы в точку, где он увидел шлемы алебардщиков.

– Нашел проход, – ответил буканьер. – Может быть, он неширокий, но для нас этого хватит.

– А кайманы?

– Не забивайте себе голову этими тупыми животинами. Они не причинят нам много неприятностей. Зарядите аркебузы и следуйте за мной! И все время будьте готовы к нападению собак!

Граф и его товарищи поспешно перезарядили ружья, а потом последовали за буканьером, бежавшим вдоль обнаруженного им языка твердой земли.

Две собаки, увидев убегавших врагов, воспрянули духом; испанцы, со своей стороны, поняли, что преследуемые уходят из окружения. Они поднялись и в бессильной ярости замахали алебардами.

Через полминуты беглецы достигли оконечности твердого выступа.

– Шпаги из ножен и берегите заряды! – крикнул Буттафуоко.

Граф и два его спутника… возобновили стрельбу, убив двух офицеров, командовавших полусотнями.

Собаки уже настигали их, подгоняемые криками хозяев. Граф, сохранявший изумительное хладнокровие, вонзил свою шпагу в широко раскрытую пасть первого пса, просунув ее до половины корпуса, тогда как Мендоса и гасконец смело атаковали другую собаку. Двойной визг дал Буттафуоко понять, что оба опасных противника получили по заслугам.

– В воду, сеньоры, – сказал он, – и будьте очень внимательны, идите прямо за мной, потому что справа и слева от вас простираются зыбучие пески. Кто оступится, попадет на них – больше не выйдет. Если испанцы будут преследовать нас, стреляйте в них время от времени, но по одному. Кайманами займусь я.

Они вошли в тинистую болотную воду влажной саванны, погрузившись до пояса, и почти перестали обращать внимание на испанцев, быстро продвигавшихся по твердой земле в надежде схватить беглецов или увидеть, как тех затягивают предательские пески.

Буттафуоко непрерывно ощупывал дно палкой и пытался ускорить движение, то и дело спотыкаясь о водоросли, не менее коварные, чем пески.

Так они сделали около пятисот шагов, когда невдалеке перед ними возник островок, покрытый густой растительностью и, казалось, имевший значительную протяженность.

– Вот прекрасное убежище! – сказал Буттафуоко. – Если дно там хорошее, то под сенью этих растений нам нечего бояться не только двух, но и целого десятка полусотен. Мне даже кажется, что у испанцев нет желания лезть в воду, по крайней мере сейчас. Черт побери! Зыбучие пески на всех нагнали слишком много страха!

Постоянно ощупывая дно, продвигаясь с крайней осторожностью, буканьер добрался до островка и вышел на берег, цепляясь за жесткие, кожистые растения, они настолько скверные, что даже козы от них отказывались.

Глазам буканьера открылся массив кудрявящейся пассифлоры. Эти вьюнки растут очень быстро, образуя красивейшие фестоны; цветки у них пурпурные, с белыми пестиками и тычинками, с молотками, гвоздями, терновым венком и всем прочим инструментарием страстей Господних; потом эти цветки превращаются в желтые яйцевидные плоды величиной с маленькую дыню. Местные жители очень ценят эти плоды, особенно сваренные с вином и большим количеством сахара.

– Это, должно быть, маленький рай! – пробормотал Буттафуоко. – Возможно, испанцы окружат нас здесь, но я не верю, что им удастся уморить нас голодом, как они рассчитывают.

– Мы уже пришли домой? – спросил Мендоса.

– Кажется, – ответил Буттафуоко.

– А наши кредиторы и здесь будут досаждать нам?

– Похоже, на сегодня они отказались приставать к нам, точнее – на эту ночь.

– Мы имеем дело с воспитанными людьми, – сказал гасконец.

– Однако, если бы им удалось скрутить вам руки за спину, не знаю, мой дорогой сеньор солдат, сохранили бы вы столько остроумия, – улыбнулся буканьер.

– И это вы говорите мне? О, я знаю этих господ слишком хорошо. Черт побери! Они воздерживаются от шуток с буканьерами.

– Как и буканьеры с ними, – парировал Буттафуоко. – Нас здесь четверо, и я очень сомневаюсь, что их осталась полная сотня. Сеньор граф, хотите поспать несколько часов? Пока что никакая опасность нам не угрожает.

– Моряки привычны к долгим бодрствованиям, и сейчас мне нисколько не хочется отдыхать, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– А я предпочел бы хороший ужин, – сказал Мендоса. – Просто не знаю, куда делись съеденные мной бычий язык и свиное жаркое. Вероятно, после такой бешеной гонки они скопились у меня в пятках.

– Я же их чувствую в пальцах ног, – вторил ему с комической серьезностью гасконец.

– Я голоден не меньше вас, – сказал буканьер, – но вам придется ждать рассвета вместе со мной. Я не могу ловить птиц по ночам, а здесь, кроме птиц, ничего съедобного нет.

– Да и это будет слишком много, – улыбнулся граф.

– В болота Сан-Доминго обычно прилетает очень много птиц, сеньор, и сытного завтрака мы не лишимся, лишь бы испанцы оставили нас в покое.

– Вы думаете, они решатся на новую атаку?

– Теперь, когда у них больше нет собак, которые и составляют истинную силу полусотен, они, пожалуй, и не осмелятся напасть. Но вполне возможно, они послали людей за подкреплениями. Впрочем, это меня мало волнует.

– А если они окружат болота? – спросил сеньор ди Вентимилья.

– О! Да для этого потребовалась бы сотня подобных отрядов, и губернатор Сан-Доминго никогда не наберет такого количества солдат. Я нашел проход; если понадобится, найду и другой. Пока прибудут подкрепления, мы будем уже в Сан-Хосе, в фактории маркизы. Там нам не страшна никакая опасность, насколько я знаю интенданта.

– Это и в самом деле поразительный человек, – сказал Мендоса. – Флибустьерам чрезвычайно повезло. Видно, поэтому испанцы считают нас внуками и правнуками Вельзевула! И это уже кое-что значит.

Буканьер с графом улеглись под пассифлорой и внимательно наблюдали за передвижениями испанцев, абсолютно неагрессивными, потому что они не осмеливались сдвинуться с маленького полуострова, выступавшего из болотных вод.

Буканьер с графом обращали внимание и на воду, в особенности на заросшие водой участки акватории, опасаясь, что кайманы незаметно подберутся к островку и бросятся на беглецов.

А этих безобразных животных могло быть немало в болотной жиже, только они не показывались. Вероятно, они еще не обвыклись с присутствием людей на островке. Когда стало светлеть, буканьер и граф, убедившись, что испанцы все еще находятся на полуострове, вышли на небольшую рекогносцировку островка; они пытались найти проход, который позволил бы им скрыться от наблюдения своих противников. На этом клочке суши в изобилии росли понтедерии, красивейшие кустики со сверкающими зелеными листьями и голубыми цветками, и аристолохии с овальными листьями, мертвенно-бледными цветками в форме сифона, бочкообразным стеблем и могучими корнями, вылезающими из земли, подобно гигантским змеям.

Хватало также растений с высокими стволами. Тут и там высились группы дубов, остроконечных магнолий, отягощенных похожими на огурцы ярко-красными плодами, которые с успехом применяются для лечения перемежающейся лихорадки, а также гигантских размеров черные орехи с очень густыми листьями.

Многочисленные пернатые мелькали перед корсаром и буканьером. Во-первых, здесь были морские вороны величиной побольше петуха, очень свирепые, поскольку они осмеливаются нападать даже на раненых людей, не имеющих возможности защищаться; были также фламинго, зеленые танталы[38], белые ибисы, выпи, высокие, почти двуногие красивейшие птицы с темными полосатыми крыльями, сероватым брюшком, очень острым клювом и серыми, очень нежными глазами.

– Займемся прежде всего проходом, – сказал буканьер графу, который собирался было настрелять дичи на хороший завтрак. – У нас будет время поохотиться на этих пернатых, не очень-то, кажется, обеспокоенных нашим присутствием.

– Вы надеетесь найти проход?

– Эх!.. Здешние саванны труднопроходимые, потому что дно слагают зыбучие пески. Но я все же надеюсь отыскать твердый грунт, который позволит нам оторваться от испанцев. Вы уверены, что ваше судно все еще ждет вас у мыса Тибурон?

– Оно не поднимет паруса без моего приказа, – ответил граф.

– В таком случае мы можем идти в факторию маркизы. Без ее поддержки вам трудновато будет покинуть Сан-Доминго. Теперь все полусотни будут мобилизованы, чтобы поймать вас. Трех знаменитых корсаров до сих пор не могут забыть, и испанцы должны очень испугаться, узнав, что здесь находится четвертый, который еще бороздит волны Мексиканского залива. Теперь они просто не знают, что делать.

– Возможно, именно это их и тревожит, – сказал граф. – Они не знают, зачем я приехал сюда. Разумеется, я пересек Атлантику не ради того, чтобы продолжить дела отца и его братьев.

Буканьер резко обернулся и внимательно вгляделся в лицо сына Красного Корсара.

– Значит, месть? – спросил он.

– Месть будет позже, – ответил сеньор ди Вентимилья. – Сначала мне нужно сделать кое-что другое.

Он остановился и в свою очередь внимательно вгляделся в буканьера.

– Вы были на Дарьене? – внезапно спросил он.

– Да, с ван Хорном, – ответил Буттафуоко.

– Значит, вы хорошо знаете тот край?

– Достаточно хорошо. В тот раз перешеек удалось пройти только с помощью Великого кацика[39], смертельного врага испанцев… А после был штурм Гранады.

– Как звали того кацика?

– Ара.

– У него были дочери, не так ли?

– Да, сеньор граф.

– Их дали в жены знаменитым флибустьерам?

– Об этом я ничего не знаю, – ответил Буттафуоко.

– Это он.

– Кто?

Граф, не отвечая, принялся рассматривать поверхность влажной саванны, расстилавшейся перед ним, покуда видел глаз. Тут и там водную гладь разрывали островки и мелководья, поросшие высоким тростником.

– Нам обязательно надо идти этим путем? – спросил он после долгого молчания.

– Да, сеньор граф, – ответил Буттафуоко. – Назад нам возвращаться нельзя: мы расстанемся с жизнью. Я уверен, что испанцы послали гонцов за подмогой и вновь прибывшие полусотни будут вооружены уже не одними алебардами.

– Когда мы выходим?

– Сегодня вечером, чтобы наш противник не узнал, в каком направлении мы пошли.

– А далеко еще до фактории маркизы?

– Она ближе, чем вы думаете, – ответил Буттафуоко. – Если идти быстро, мы могли бы добраться до нее за пять-шесть часов.

– Тогда позаботимся о завтраке.

– Подождите, сеньор; прежде всего необходимо найти берег, иначе мы не выберемся с этого островка. Я сломаю палку, возьму с собой аркебузу на случай, если придется стрелять в кайманов, и пойду исследовать дно.

Он прошел шагов пятнадцать, и тут же граф увидел, что буканьер возвращается.

– Нам чудесным образом повезло, – сказал он. – Дно отличное, никаких песков нет. Сеньоры испанцы, подождите нас немного, а когда вы отправитесь в путь, то не найдете никого, кроме кайманов… Сеньор граф, теперь займемся завтраком. Это не отнимет много времени. Собьем полдюжины белок – вот и жаркое.

Они продолжили путь, обращая особое внимание на ореховые деревья, и почти сразу же открыли огонь.

Между огромными ветвями взрослых деревьев отчаянно прыгали или, скорее, летали грациозные зверьки размером чуть больше мыши, с серо-жемчужной шерстью на спине и серебристо-белой на животе, маленькими черными глазками, розовой мордочкой и великолепным хвостом, похожим на страусиное перо.

Это были летучие белки; испуганные присутствием двух неизвестных существ, они пытались спастись, словно заранее разгадали пагубные намерения буканьера.

Они немного напоминали европейских белок, но отличались от них шерстистой перегородкой, соединяющей задние лапы с передними, что позволяло зверькам совершать настоящие полеты шагов на пятьдесят и даже больше.

Однако они столкнулись с великолепным стрелком – и вот уже через пять минут семь или восемь грациозных грызунов, подстреленных буканьером, лежали у его ног вместе с большим количеством орехов, которые с успехом могли заменить любой фрукт.

Мендоса и гасконец, имея дело с таким знаменитым охотником, уже представляли себе отличный завтрак, а потому разожгли весело полыхавший костер и набрали ароматных трав, чтобы жаркое было вкуснее. Четверо беглецов в несколько минут освежевали зверьков, насадили тушки на железный шомпол одной из аркебуз и поместили их над углями на две деревянные рогатины, вкопанные в землю, то и дело поворачивая свой примитивный вертел.

Мендоса исполнял обязанности повара, после того как гасконец напыщенно заявил, что может съесть хоть шесть бекасов одного за другим, но готовить их не умеет.

Моряк не стал ни протестовать, ни ворчать. Он даже с восхищением взглянул на такого замечательного едока и только поинтересовался, почему гасконцы, отличающиеся обжорством, никогда не толстеют.

Не стоит и говорить, что вопрос этот остался без ответа. Дон Баррехо просто не знал, какое объяснение дать сему примечательному факту. Тем не менее все белки до единой быстро исчезли, и большая их часть проследовала в желудок гасконца.

Покончив с завтраком, четверка сразу же занялась испанцами, все еще опасаясь неожиданного нападения.

Испанцы же, казалось, в данный момент не обращали никакого внимания на беглецов.

На самом кончике полуострова они разожгли костры и спокойно завтракали – видимо, черепахами, поскольку этими ценными рептилиями изобиловали окрестности местных болот.

– Ждут подкреплений, – сказал Буттафуоко графу. – Если мы не поспешим убраться, они обложат болота, и тогда только везение поможет кому-то из нас выйти из окружения. Правда, пройдет несколько дней, прежде чем подкрепления подойдут, потому что полусотни сосредоточены только в определенных местах. Ясно, что мы не будем ждать этого ужасного момента и просочимся через болота и даже через зыбучие пески. Ну а потом, сеньор граф, маркиза позаботится о вашем спасении.

– Позаботится во второй раз, – уточнил граф.

– Для нее нет трудностей, – сказал Буттафуоко.

Он открыл кожаную сумку, которую носил на боку, и предложил графу большую сигару:

– Так вы можете обмануть время. Это кубинский табак. Я получаю его от флибустьеров с Тортуги. Лучших сигар вы не найдете, уверяю вас.

Граф протянул руку за сигарой, но в этот момент послышался ружейный выстрел и над беглецами просвистела пуля.

Баск резко встал и схватился за свою аркебузу.

– Сеньор граф, – встревожился буканьер, – к испанцам подошло подкрепление, они готовятся перестрелять нас.

Потом он обратился к Мендосе и гасконцу:

– Сражение начинается. Будьте осторожны!

VIII Через болота

Буканьер и его товарищи бросились за деревья, выбирая для укрытия особенно толстые стволы черного ореха, которые могли стать абсолютно непроницаемой баррикадой, по крайней мере сейчас.

Отряд, состоящий из двух вооруженных аркебузами полусотен, продвигался вдоль полуострова, постреливая время от времени. Солдат сопровождала дюжина огромных собак.

Это была серьезная сила, которая могла причинить немалый вред беглецам, несмотря на то что их разделяла широкая гладь болотной воды и у беглецов был почти гарантированный путь отхода.

– Они полны решимости поймать нас! – сказал Буттафуоко, внимательно наблюдавший за передвижениями нападавших.

– Они пойдут в атаку? – спросил граф.

– Пока нет, разумеется, – ответил буканьер. – Сначала они должны найти надежный грунт. Мы прошли по этой дорожке, а она не столь широка, чтобы позволить пойти в общую атаку. Они вынуждены продвигаться гуськом, и у нас есть возможность перестрелять их поодиночке. Я больше забочусь о своей шкуре, чем о них.

– Хорошо сказано, – похвалил Мендоса.

– А мы ведь такие люди, что не боимся даже дьявола! – вставил гасконец. – Если он появится здесь, я отрублю ему нос кончиком своей шпаги.

Полусотни тем временем соединились, заняв всю оконечность маленького полуострова.

Стрелять солдаты перестали, посчитав это бесполезным занятием. Офицеры о чем-то оживленно переговаривались, показывая на болото, а в это время несколько солдат, вооружившись длинными палками, начали разведку дна, чтобы найти тропу среди зыбучих песков.

Собаки бегали вдоль берега, яростно облаивая островок; они нетерпеливо ожидали начала атаки. Некоторые из них даже бросились в воду и плавали туда-сюда.

Привыкшие к охоте на людей, собаки ждали только сигнала хозяев, чтобы отважно броситься вперед, и этот сигнал они вскоре услышали.

Солдаты, занимавшиеся их дрессировкой, дали несколько свистков, все собаки проворно бросились в воду и поплыли плотной группой.

– Дон Баррехо, берегите ноги! – сказал Мендоса, поднимая аркебузу. – У этих зверюг большое желание полакомиться вашими икрами.

– Лучше о своих позаботьтесь, – ответил гасконец. – Я не только собак, но даже и львов не боюсь. Таковы люди с берегов Бискайского залива.

– Да ведь и я оттуда.

– Замолчите и следите за мастифами, – приказал буканьер. – Как только они подплывут на расстояние выстрела, стреляйте.

Собачья свора бойко плыла к островку, а их хозяева не переставали подстегивать псов громкими криками.

От берега пловцов отделяло не больше пятидесяти метров, когда вдруг какое-то возбуждение охватило свору.

Собаки перестали продвигаться вперед и яростно лаяли, поворачивая головы к солдатам, словно прося у них помощи.

– Ха-ха-ха! – расхохотался гасконец. – Они нашли свою пищу, да не им суждено ее съесть!

– Что случилось? – спросил граф.

– Все очень просто, – ответил дон Баррехо. – Скоро они потеряют свои конечности, вместо того чтобы сожрать наши! Жакаре[40] очень любят собачье мясо. Вы увидите классическую атаку!

– Да, появились кайманы, – сказал Буттафуоко. – Они помогут нам сохранить заряды.

Мастифы принялись жалобно скулить и, отвернув от островка, в отчаянии поплыли к полуострову.

Внезапно из воды показалась безобразная голова, вооруженная двумя страшными челюстями, и схватила последнюю из собак, перекусив ее пополам.

Чудовищный кайман вступил в схватку.

– Дон Баррехо, берегите ноги! – сказал Мендоса, поднимая аркебузу. – У этих зверюг большое желание полакомиться вашими икрами.

Влажные саванны Сан-Доминго больше, чем водоемы на других крупных островах Мексиканского залива, населены огромными и жестокими пресмыкающимися, вгоняющими в страх самых отважных охотников.

Выживаемость у них исключительная: они не погибают, даже когда сильная жара иссушает всю воду в лагунах.

В такие периоды они перебираются в стоячую воду, прячутся в ней, особенно там, где обильно колосятся травы, и, подремывая, ожидают периода сильных дождей.

Тогда они набирают воздуха в легкие и перемещаются в глубокие воды. Именно в это время они больше всего опасны, потому что, гонимые голодом, бросаются на людей и животных.

Они питают слабость к свиньям и собакам. Они решаются бог знает на что, лишь бы полакомиться этими животными.

Мастифы, которых испанцы послали на островок, увидев гибель одного из своих собратьев, лихорадочно поплыли назад, упорно преследуемые целой ватагой кайманов.

Время от времени под водой с отчаянным воем исчезал очередной мастиф, но не сразу, а постепенно, словно кайманам нравилось наслаждаться медленной агонией своих жертв. Даже будучи голодными, кайманы никогда не сжирают добычу целиком. Добрую половину туши они закапывают в ил, оставляя мясо там тухнуть.

Испанцы, увидев, какая опасность нависла над их животными, открыли яростный огонь по свирепым разбойникам, которые, лязгая своими огромными челюстями, вооруженными страшными зубами, с наскока нападали на собак.

Буттафуоко поднялся:

– Пока кайманы собрались на этой стороне островка и наши враги заняты, воспользуемся моментом. Следуйте за мной и не покидайте тропы.

Все время прячась за огромными стволами ореха, они достигли берега и вошли в воду. Буттафуоко шел впереди всех, не переставая зондировать дно.

Никто не заметил их бегства. Испанцы ввязались в настоящую битву с кайманами, которые собрались сюда со всех концов саванны, привлеченные жалобным скулежом мастифов.

Слышно было, как они проплывают мимо по трое – по четверо, быстрые, словно стрелы, с морщинистыми спинами, покрытыми болотными растениями.

Буттафуоко продвигался быстро, следуя по тропе, которая, казалось, едва достигала пары метров в ширину. Хотя вода была неглубокой, не больше трех-четырех футов, идти было довольно трудно.

Перед ними взлетали тучи птиц, поднимаясь над тростниками и угрожая выдать местонахождение беглецов.

Это были всё весьма ценные птицы: группы улитов, птиц по большей части величиной с жаворонка, с длинными ногами и нежнейшим мясом, и мелких уточек, размером не больше голубя, с черно-фиолетовой головой, белой полосой на макушке и голубоватыми глазками.

– Эти края – сущий рай, – пробурчал Мендоса, следивший вытаращенными глазами за полетами пернатых. – Жаль, что нельзя остановиться здесь на несколько недель! Держу пари, что даже худющие ноги этого хвастуна-гасконца округлились бы, так что он стал бы желанным кормом для испанских собак. Ну ладно!.. Мы еще вернемся сюда позднее, если выпадет мирная передышка!

Отступление продолжалось в ускоренном темпе, ибо Буттафуоко боялся, что испанцы заметят бегство своих противников и, освободив собак, бросятся завоевывать островок.

К счастью, тропа через болото продолжалась, и буканьер, привычный к подобным походам, не обманывался в надежности дна.

Его палка постоянно погружалась то слева, то справа от тропы; буканьер очень внимательно следил, не преградят ли путь зыбучие пески, и уверенно шел по тропе, то и дело предупреждая спутников:

– Не отклоняйтесь в стороны, идите строго за мной. И с одной стороны, и с другой нас караулит смерть.

Через двадцать минут быстрой ходьбы они достигли второго островка, который был гораздо меньше первого и куда более топким. Тут и там виднелись гнезда кайманов.

На берегу было полно маленьких конусов высотой не больше фута, состоящих из беспорядочно перемешанных грязи и сучьев. В них в несколько слоев лежали яйца величиной с гусиное, но чуть удлиненнее, чуть белее, со скорлупой, испещренной бороздками и знаками, напоминающими иероглифы.

Негры охотно едят их, несмотря на то что яйца имеют привкус мускуса.

Яичный желток маленький, слабо окрашенный, а заболонь синеватая. Сваренное вкрутую яйцо становится настолько твердым, что его приходится резать ножом.

Вы можете засомневаться, действительно ли эти яйца так уж превосходны на вкус, как утверждают негры. Впрочем, хорошо известно, что сыны Африки сильно отличаются от нас.

Кусок слоновьего хобота, жаркое из земляных червей или саранчи равнозначны по вкусу для африканских желудков. В этом отношении негры близки китайцам и малайцам.

– Жалко, что у нас нет негритянских кишечников, – сказал Мендоса. – Мы бы могли приготовить гигантское жаркое.

– У нас нет времени, – ответил буканьер. – Испанцы наверняка уже раскрыли наш уход. Держу пари, что они уже идут по тропе. Если мы не слышим собачьего лая, значит битва с кайманами закончилась, и теперь заморские сеньоры займутся нами. Живее! Пересечем этот островок и попытаемся достичь твердой земли.

– Без всякого отдыха? – спросил Мендоса.

– Ни одной минуты, – ответил Буттафуоко. – На карту поставлена жизнь.

– Ах!.. Если бы дон Баррехо мог дать мне кусочек своих ног!.. У него их слишком много.

– Сейчас мне хочется, чтобы они стали еще длиннее, – ответил гасконец.

– Господи, какой зубоскал!

Так, перебрасываясь шутками, эти мужественные люди отправились в дальнейший путь, стрелой пролетая под деревьями, плотно покрывавшими этот островок.

Повсюду росли великолепные кусты рододендронов высотой более десяти метров, выставляя напоказ крупные ветки и багровые соцветия, а над ними возвышались величественные пальмы, увенчанные зонтами из длиннейших листьев, изящно ниспадавших лопаточками переливчатого лилового цвета с пурпурной каймой, и пригоршнями фруктов, напоминавших зеленые яблоки.

За какие-то пять минут беглецы пересекли этот островок и вскрикнули от искренней радости: желанная твердая суша находилась не далее как в пятистах метрах, выходя к воде густым лесом из могучих платанов.

– Там наше спасение, – сказал Буттафуоко. – Даже если испанцы обойдут влажную саванну, мы к тому времени доберемся до фактории маркизы де Монтелимар.

– А дно позволит нам пересечь этот последний бассейн? – спросил сеньор ди Вентимилья.

– Не теряю надежды, – ответил буканьер.

Он быстро обошел береговую черту в поисках зыбучих песков, потом спустился в воду. Удача сопутствовала беглецам, потому что храбрый буканьер без особого труда нашел новую тропу, располагавшуюся на более высоком уровне, чем прочие, а значит более надежную.

Четверо человек, постоянно держа аркебузы наперевес, проворно двинулись к надежной суше, а в это время в отдалении уже слышались выстрелы преследователей.

Беглецы уже почти достигли спасительного берега, как вдруг буканьер ушел в воду по грудь.

– Стойте! – закричал он. – Зыбучие пески!

Этот мужественный человек, который шутил перед лицом смерти и чувствовал себя способным в одиночку противостоять полусотне алебардщиков, страшно побледнел.

– Веревку! Веревку! – крикнул он после непродолжительного тревожного молчания. – Если ее нет, я погиб!

– Веревка-то у меня завсегда в кармане, – ответил Мендоса, вытаскивая просмоленный трос толщиной с мизинец.

– Не вздумайте сделать хотя бы шаг! – крикнул Буттафуоко, увидев, что беспечный моряк хочет сойти с тропы. – Киньте веревку мне и тащите меня из этой ужасной западни.

Граф, шедший впереди гасконца и баска, ловко бросил трос, удерживая второй конец.

Медленно, но неуклонно погружавшийся в предательское дно буканьер пропустил трос под мышками.

– Тяните меня из этой могилы, – сказал он, – да остерегайтесь упасть. Смерть под вами и вокруг вас.

Троица объединила свои усилия, остерегаясь потерять равновесие. Короткими, хорошо просчитанными рывками они вытащили отважного человека из песчаной трясины, которая уже раскрывалась, чтобы поглотить его.

– Не ожидал я оказаться там, – сказал Буттафуоко. – Неужели тропа оборвалась? Тогда мы погибли.

– Что вы предлагаете?

– Сейчас я определюсь, сеньор граф.

Хладнокровие быстро вернулось к нему. Он снова схватил свою палку, глубоко застрявшую в тине, и крайне осторожно двинулся сначала направо, потом налево.

Возглас триумфа дал графу понять, что верная дорога найдена.

– Спасены! – вырвалось у Буттафуоко.

Тропа в этом месте делала петлю, приближаясь к берегу. Буканьер, хорошенько убедившись в направлении, в котором шла тропа, решительно двинулся вперед и успешно добрался до берега, как и его спутники.

– Теперь мы в безопасности? – спросил Мендоса.

– Некоторое время нам нечего бояться, – ответил буканьер. – Только собаки могут нам помешать, но мы не индейцы, поэтому не такие пугливые.

– Это мы вам доказали, – сказал гасконец.

Многочисленные кролики со светло-рыжеватой шерстью и длинным хвостом, занимающие в классификации место между нашими зайцами и кроликами, бежали перед ними, а среди ветвей порхали крупные курламы, красивейшие болотные птицы из семейства тетеревиных: с пурпурно-бурыми перьями на спине, белыми полосами по бокам головы, остроконечным клювом, твердым, как стальной клинок, который они используют не только для защиты от собак, но и против охотников. В лесу Буттафуоко описал большую дугу длиной два или три километра, потом, убедившись, что преследователи еще не добрались сюда, решился сделать несколько выстрелов из аркебузы. Он подстрелил две пары воротниковых рябчиков, пару серых цапель, грациозных рыжих цапель величиной чуть побольше дрозда, с зеленым хохолком и зелеными перьями, а корсару, также зарядившему свое ружье дробью, удалось убить несколько американских куропаток, чуть менее крупных, чем европейские, но очень плодовитых, поскольку они откладывают до сорока яиц.

Нагруженные этой добычей, они вернулись в импровизированный лагерь, разбитый Мендосой и грозным гасконцем.

– Испанцы? – сразу же спросил Буттафуоко.

– Полагаю, они мирно ужинают, – ответил дон Баррехо, который сразу же принялся разглядывать великолепных пернатых.

– То есть вы хотите сказать, что мы можем последовать их примеру, – улыбнулся буканьер.

– Когда кто-нибудь спит или ест, у меня всегда появляется желание подражать ему.

– Гасконцы всегда отличаются хитростью, – заметил Мендоса.

– И очень этим гордятся! – поддакнул дон Баррехо.

– По крайней мере, снизойдите до приготовления ужина.

– Я как раз об этом подумал, сеньор буканьер.

– А я вам помогу, – добавил моряк.

Пока два приятеля, которые, казалось, пришли к полному согласию, хотя нисколько не щадили друг друга в словесных уколах, энергично занимались приготовлением ужина, граф и Буттафуоко дошли до края болота, все время ожидая сюрприза.

Ни тому ни другому не верилось, что испанцы, собравшиеся на маленьком полуострове, не попытаются пересечь болото.

Может быть, они дожидаются ночи, чтобы подойти неожиданно и застать беглецов врасплох.

Буканьер, однако, был не из тех людей, что попадают в такие детские ловушки.

Привыкший к неожиданностям и к лесной жизни, он слишком хорошо знал своих смертельных врагов, с которыми уже много раз имел дело.

– У нас есть время поужинать и даже немного отдохнуть, – сказал он сеньору ди Вентимилье. – В последний раз мы ночуем среди этих лагун с неприятелем за плечами. Маркиза позаботится о том, чтобы доставить нас к мысу Тибурон.

Они какое-то время продолжали наблюдать за саванной, потом медленно отошли к лагерю, привлеченные изысканнейшим запахом, доносившимся до них.

Мендоса и гасконец делали чудеса: рябчики, цапли и куропатки превосходно подрумянились – и теперь их надо было только довести на жару до готовности.

– Сеньор граф, – восхитился Буттафуоко, – у вас двое непревзойденных поваров. Мой новичок, несмотря на все свое желание, недотягивает до них.

– Если бы это было возможно, – любезно сказал ему сеньор ди Вентимилья, – одного из них я уступил бы вам.

Сердитое «ух!» послышалось в ответ: оба приятеля почувствовали, что уже не смогут жить один без другого.

– Эти люди никогда не станут хорошими новичками у буканьеров, – сказал Буттафуоко. – А жаль!

Ужинали в спешке, потому что издали доносился собачий лай, а это могло означать приближение заклятых врагов.

– Что же! – сказал Буттафуоко. – Отдохнем на вилле у маркизы. Эта местность не слишком хороша для сна. Сеньоры, еще одно усилие. Надеюсь, оно будет последним.

– Собачья жизнь! – вздохнул Мендоса. – Не так ли, дон Баррехо?

– Как у каторжников! – подтвердил гасконец.

– Тогда оставайтесь здесь, – нетерпеливо бросил им буканьер, – и заканчивайте свой ужин с килограммом-другим испанского свинца.

– О нет, сеньор, – сказал Мендоса. – Я никогда не оставлю своего хозяина.

– И я тоже, – добавил гасконец. – Моя драгинасса слишком нужна в этот момент господину графу.

– Тогда шевелитесь, – распорядился буканьер. – Вы полагаете, что я не дам вам заснуть до самой фактории, но, если ваш хозяин не жалуется, у вас нет никакого права на сетования.

– Готов пробежать хоть тысячу миль одним махом, без отдыха, – сказал дон Баррехо. – Не из картона же сделан гасконец!

Буттафуоко некоторое время прислушивался, покачивая головой, потом повернулся к графу и сказал:

– Если к нам приближаются и не сами испанцы, то их собаки. В путь, сеньоры, и без болтовни.

Наступила еще одна ночь, и, хотя в продолжение сорока восьми часов они только и делали, что убегали, все беспрекословно двинулись по темному лесу, время от времени проходя вдоль обширных прудов, в тинистых водах которых подавали голоса кайманы.

Вдалеке, в направлении саванны, продолжали гавкать и выть собаки.

То ли они вели полусотни по тропе, то ли начали самостоятельную охоту. Пожалуй, верным было последнее, потому что невероятным выглядело предположение, что испанцы осмелятся пройти через зыбучие пески ночью.

Буттафуоко время от времени задерживался, прислушивался и снова бодро пускался в путь. Кажется, его что-то беспокоило.

– Ну а теперь чего вы боитесь? – неожиданно спросил его граф, шедший поблизости.

– Не знаю, – уклончиво ответил буканьер. – Скажу вам одно: очень внимательно следите за местностью.

– Далеко еще?

– Не думаю. Я не знаю этих лесов. Впрочем, считаю, что мы на верном пути. Не очень мне нравится наше отклонение к западу. Если бы я знал, где находятся полусотни, я бы не так беспокоился. Ладно! Увидим, а защититься мы сумеем!

Они снова вступили на скверные болотистые земли, где в изобилии росли красные кувшинки, желтые лотосы, бирюзовые понтедерии и тростники, образовывавшие огромные перистые пучки, а поэтому очень быстро продвигаться беглецы не могли, несмотря на все свое желание.

И тем не менее, хотя отдаленный лай собак не прекращался, казалось, что никакая опасность четверке не угрожает.

Они шли уже довольно долго сквозь тростники, когда буканьер резко остановился и отрывисто бросил:

– Пригнитесь!

Граф, баск и гасконец поспешили повиноваться.

– Что случилось? – спросил после непродолжительного ожидания граф.

– Оставайтесь здесь, сеньор, – ответил Буттафуоко. – Мы гораздо ближе к вилле маркизы, чем думали. Только вот не знаю, сможем ли мы беспрепятственно добраться до нее. Я все время думаю, не разгадали ли испанцы наши намерения.

– Почему вы так считаете, Буттафуоко?

– Объясню, когда вернусь.

– Вы уходите?

– Это необходимо, сеньор граф. Но я скоро вернусь. Просто я хочу убедиться, не попадем ли мы в засаду. Советую вам не двигаться, что бы ни произошло; если на вас нападут до моего возвращения, защищайтесь. Если вы уйдете с этого места, я не смогу отыскать вас в этих тростниках и болотных травах. И потом, вы можете попасть в трясину, которая находится справа от вас, и тогда вам уже ни за что не выбраться.

– Стало быть, нам угрожает нечто серьезное? – сказал сеньор ди Вентимилья, немного озабоченный изменившимся ходом событий.

– Пока я ничего не знаю. Прощайте, сеньор граф, и, если пуля не проломит мне череп, мы скоро увидимся.

Сказав это, буканьер бесшумно двинулся сквозь тростники и вскоре исчез.

– Значит, охота еще не закончилась? – спросил гасконец. – Сеньор граф, вы поступили неверно, покинув Сан-Доминго. Если бы вы вернулись в мою мансарду, никому бы не пришло в голову искать вас там.

– Но вы же хотели убить нас! – упрекнул приятеля Мендоса.

– Потому что я принял вас за воров, – ответил дон Баррехо. – Если бы я только знал, с кем имею дело, то не обнажил бы шпагу. Будем надеяться, что все закончится хорошо. Не шкуру свою мне жалко потерять, а дублоны.

– У вас их так много?

– Гасконцы не бывают богачами, – важно ответил искатель приключений. – Сеньор граф может это подтвердить.

– Я-то больше держусь своего корабля, потому как и басков среди владельцев замков не найдешь, дон Баррехо.

– Тише! – прервал их разговор сеньор ди Вентимилья. – Время работать аркебузой, а не языком.

Он осторожно раздвинул тростники, служившие им прикрытием, и внимательно посмотрел перед собой.

– Идут? – спросил Мендоса.

– Никого не вижу. Однако если бы я находился на борту своего фрегата, то чувствовал бы себя лучше, чем здесь, даже если бы за кормой шли два галеона.

В это самое время послышался легкий шорох, а несколько секунд спустя появился Буттафуоко.

– Пошли скорее отсюда, сеньоры! – сказал он. – Иначе мы никогда не попадем на факторию маркизы. Нас окружают.

– Опять? – спросил граф. – Они уже пришли? Но я же слышу, что собаки лают далеко, где-то возле саванны!

– Не знаю, сколько полусотен они вывели в поле, чтобы поймать нас. Как можно понять, испанцы считают, что уже схватили вас. Что там ни говори, но рассудили они верно: трое корсаров оставили по себе слишком дурную память в Мексиканском заливе. В путь, сеньоры! С каждой потерянной минутой опасность возрастает.

– А нам удастся пройти незамеченными?

– Да, вдоль топи, – ответил Буттафуоко.

Они быстро пошли за буканьером, стараясь укрываться за тростниками.

Время от времени Буттафуоко ложился и прикладывал ухо к земле, внимательно вслушивался, потом поднимался и шел вперед еще быстрее.

Через пятьсот или шестьсот метров четверка беглецов оказалась на краю другой саванны.

– Это самый опасный момент! – сказал Буттафуоко. – Полусотни находятся левее нас. Даю вам пять минут отдыха, а потом вы, весьма вероятно, подвергнете свои ноги серьезному испытанию.

– В конце концов мы превратимся в легавых собак, – сказал Мендоса, покачав головой. – Мы прошли самую настоящую тренировку.

Через пять минут буканьер поднялся и объявил:

– Держите свои аркебузы наготове! Пошли!

– Ах!.. Бедные мои дублоны! – пробормотал гасконец.

Буттафуоко бросился бежать сломя голову. Казалось, этого человека с сердцем бонзы объял панический ужас.

Внезапно послышались хлопки аркебузных выстрелов, сопровождаемые дикими криками и отчаянным лаем.

Полусотни заметили беглецов и открыли огонь.

– Гром и молния! Свинец вам в глотку! – заорал гасконец, делая огромные шаги своими длиннющими и худющими ногами.

Несколько человек, прихватив с собой собак, выскочили из тростников; они кричали что было мочи:

– Стой!.. Стой!..

– Стреляйте сначала по собакам! – на ходу давал указания Буттафуоко. – Это необходимо!

Он остановился за пальмой и вскинул ружье к плечу. Семь злющих зверюг летели одна за другой, широко разинув пасти и воя, словно голодные волки.

Буттафуоко выстрелил, уложив передового пса, самого большого и, возможно, самого злого и самого опасного.

Граф и его товарищи в свою очередь открыли огонь, убив трех собак, а потом отбросили ружья и обнажили шпаги, также наполовину укрывшись за пальмами.

Это на индейцев, коренных жителей Центральной Америки, не привыкших видеть столь крупных животных, находил такой страх, что они во всю мочь удирали от кровожадных мастифов. Но наши герои индейцами не были.

Сверкнула сталь, семь или восемь ударов, нанесенных со страшной силой, – и собаки распростерлись на земле с отрубленными головами и распоротыми животами.

Испанцы рассчитывали на атаку мастифов. Увидев, как с ними по очереди разделались, солдаты возобновили стрельбу, но, поскольку огонь они вели на ходу, пули не достигали цели, да и заросли тростника помогали беглецам.

Буттафуоко и его спутники поспешно удалились, не имея никакого желания вступать в бой, не обещавший благоприятного исхода, учитывая численность нападавших.

Отделавшись от собак, единственных существ, способных догнать их, они надеялись только на быстроту своих ног, и теперь спасение зависело лишь от крепости и выносливости их конечностей.

Буттафуоко, привычный к подобным состязаниям, мчался с завидной легкостью. Этот полудьявол, не будучи уже молодым, бежал, словно настоящая лань, которую преследует свора разъяренных собак.

Хуже всех опять пришлось Мендосе, который не переставал ворчать, что после подобных испытаний его можно считать конченым человеком.

Гасконец же, наоборот, вытягивал свои чрезмерно длинные ноги. Казалось, эта чертова гонка приносит ему удовольствие.

Буттафуоко время от времени ненадолго останавливался, успевая сделать несколько выстрелов из аркебузы, но делал он это скорее для того, чтобы дать своим товарищам хотя бы полминуты передышки, чем в надежде уложить какого-нибудь неприятеля.

Такая бешеная гонка продолжалась около получаса; испанцы остались далеко позади; их было совсем не видно, когда Буттафуоко чуть не натолкнулся на изгородь.

– Мы спасены! – закричал он. – Вот она, фактория маркизы де Монтелимар!

IX На вилле маркизы де Монтелимар

Истощенная долгим бегом, четверка с большим трудом одолела ограду, оказавшись на огромной банановой плантации; листья бананов могли укрыть беглецов от взглядов преследователей.

Буттафуоко, быстро осмотревшись и переведя дыхание, дал знак своим друзьям без промедления следовать за ним.

Он осторожно пробирался между пышными растениями и, пройдя четыреста или пятьсот метров, остановился перед каменным павильоном с обширной террасой наверху.

– Пока спрячемся здесь, – сказал он. – Испанцы, по крайней мере ночью, не осмелятся беспокоить слуг маркизы.

– А как нас примет управляющий поместьем? – спросил граф.

– Я его знаю, – ответил Буттафуоко. – После услуг, оказанных маркизе, я не раз приходил сюда пополнить запасы пороха и свинца. Мы стали почти друзьями.

– Вот это удача! – сказал Мендоса. – Если бы мы пришли к нему одни, он мог бы принять нас за флибустьеров и хорошенько накормил бы свинцом вместо обеда или ужина.

– Возможно, маркиза послала кого-нибудь, чтобы предупредить управляющего о нашем появлении, – предположил граф.

– Или сама приехала, – добавил Буттафуоко. – Я бы не удивился. Давайте войдем внутрь, а потом я придумаю, как позвать управляющего, если он еще не спит. Пока нам нечего бояться.

Сильным ударом буканьер вышиб дверь и вошел вместе с товарищами в обширную комнату, обставленную огромными вазами с редкими растениями.

– Подождите меня здесь, – сказал он. – Может быть, найдутся фрукты на ужин. Я чувствую запах ананасов.

– Они превосходны после хорошего жаркого, – вздохнул Мендоса.

– Пока что удовлетворитесь фруктами, – рассмеялся буканьер. – Они будут вам вместо закуски и возбудят аппетит.

Он взял свою аркебузу, поприветствовал графа и осторожно вышел, растворившись в темноте.

– Вот чертяка! – восхитился Мендоса. – Видно, в венах у него течет кровь ягуара.

– Если бы в Сан-Доминго была сотня таких буканьеров, не знаю, какой конец ожидал бы полусотни, – сказал гасконец. – Не хотел бы я оказаться тогда на месте испанцев.

– И тем не менее вы же наполовину испанец.

– У меня только кираса испанская, господин граф, – ответил гасконец, – а когда я буду на борту фрегата сеньора графа, то и ту сброшу.

– Если мы до него доберемся!

– Вы в этом сомневаетесь, Мендоса? – спросил сеньор ди Вентимилья, несколько удивленный пессимизмом своего моряка.

– А что вы хотите? Я не вижу конца этой авантюре.

– Мы его узнаем от маркизы де Монтелимар.

– Я не отрицаю, что эта женщина чудесна, капитан. Она спасла нас однажды, может сделать это и еще один раз.

– Тише, сеньор граф, – прервал их гасконец. – Мне кажется, что снаружи о чем-то говорят.

– Гром и молния! – вскрикнул Мендоса, вскакивая на ноги. – Неужели пришли испанцы?

Граф тоже подскочил к сорванной с петель двери с аркебузой в руках. Послышалось поскрипывание камешков на дорожке, ведущей к павильону.

– Кто идет? – угрожающе крикнул граф.

– Опустите ружье, сеньор граф, – ответил Буттафуоко. – Не пугайте госпожу.

– Госпожу?..

– Да, меня, сеньор ди Вентимилья, – ответил нежный и хорошо знакомый голос.

Маркиза де Монтелимар, с факелом в руках, появилась на пороге, как всегда веселая и улыбающаяся, с богатейшей шалью из белого шелка, мантой, накинутой на голову, которая только сильнее подчеркивала красоту андалусийской смуглянки.

– Вы, маркиза! – удивился граф.

– Вы не ожидали встретить меня здесь. Не так ли, сеньор ди Вентимилья?

– Нет, маркиза.

– Надо было еще раз спасти вас, поэтому я и оставила Сан-Доминго. Гости, делящие со мной трапезу, будь они даже врагами моей отчизны, священны для меня, потому что я обожаю их со всей страстью испанки.

– Значит, вы знали, что за мной охотятся?

– Скажу вам больше: власти мобилизовали все имевшиеся в их распоряжении полусотни, чтобы пленить вас, прежде чем вы покинете остров, потому что все здесь уже знают, что вы сын Красного Корсара и племянник двух других жестоких корсаров – Черного и Зеленого.

– Как они смогли об этом догадаться? – спросил граф, казавшийся озабоченным.

– Не знаю, – ответила маркиза. – Как я спасла вас в Сан-Доминго, так спасу и здесь. Меня даже развлекает эта охота. Посмотрим, кто окажется хитрее: губернатор Сан-Доминго или маркиза де Монтелимар.

– Но вы же подвергаетесь опасности скомпрометировать себя.

Прекрасная андалусийка пожала плечами, потом, демонстрируя свои красивые зубы, искрящиеся, как жемчуг, сказала с очаровательной улыбкой:

– Женщина из рода Монтелимар, в какое бы место она ни пришла, всегда останется Монтелимар. Мной стали бы восхищаться даже больше, если бы узнали, что я помогала вам бежать. Вы же знаете рыцарские чувства испанцев.

– Точно, – согласился граф. – Только есть одно обстоятельство, которое меня очень и очень тревожит.

– Какое? Скажите, граф…

– Свободна ли дорога, ведущая к мысу Тибурон? Там ждет мой фрегат.

– При мне есть верные люди, я пошлю их разузнать о дороге. А потом мы найдем способ спокойно проехать мимо солдат. Сеньор граф, ужин уже должен быть готов; я знаю от этого храброго буканьера, что вы с утра ничего не ели. Недавно вы приняли от меня приглашение на обед, теперь примите приглашение на ужин.

– Буттафуоко и в самом деле чудеснейший человек! – пробормотал Мендоса. – Он обо всем подумал!

Дама вышла в сопровождении графа и его людей. Снаружи сторожил Буттафуоко.

– Все в порядке? – спросила его маркиза.

– В полном, сеньора, – ответил Буттафуоко. – Испанцы еще не подошли. Возможно, они ожидают утра, чтобы нанести вам визит.

– Пускай приходят; у меня есть хорошо устроенный погребок, и я дам напиться всем солдатам. Сеньор граф, следуйте за мной.

Сеньор ди Вентимилья предложил маркизе руку, и они пошли по банановой плантации, откуда попали в прекраснейший сад.

Посреди сада возвышался дворец в мавританском стиле, с широкими галереями, куполочками и просторным внутренним двором, в котором о чем-то шептались две струи воды, поддерживавшие сладостную свежесть в знойные летние дни.

Под колоннадой находились свечи в двойных серебряных канделябрах; они освещали богато сервированный стол.

– Да вы, маркиза, волшебница, – сказал граф.

– Конечно, лесная волшебница, – рассмеялась в ответ прекрасная андалусийка, – или, точнее сказать, банановая, потому что здесь выращивают только эти нежнейшие плоды. Сеньор Буттафуоко, окажите мне честь: отужинайте со мной. А для ваших сотоварищей я приказала накрыть стол на западной террасе дома. Оттуда они смогут следить за передвижениями полусотен и ободрять моих людей.

Гасконец глубоко поклонился, тогда как Мендоса комично качнулся, поскольку не знал иных, лучших движений.

По знаку маркизы появились два африканских раба, которым приказано было проводить искателя приключений и морского волка на предназначенное для них место.

– Примемся за ужин, граф, – сказала маркиза, бывшая, казалось, в преотличнейшем настроении, несмотря на близкое присутствие полусотен. – Час поздний, но я сделаю все от меня зависящее, чтобы поддержать компанию.

Сын Красного Корсара и Буттафуоко не нуждались в повторном приглашении и принялись яростно атаковать холодные закуски, приготовленные с большим количеством перца и достаточно вкусные.

– Как я спасла вас в Сан-Доминго, так спасу и здесь. Меня даже развлекает эта охота. Посмотрим, кто окажется хитрее…

Маркиза удовольствовалась тем, что грызла своими прекрасными зубками маленькие кукурузные лепешки, густо облитые сиропом.

– Сеньора, вам, наверное, кажется, что мы ведем себя нескромно, – сказал Буттафуоко, – но за эти два дня назойливой охоты у нас не было времени перекусить как положено.

– Два дня, барон де…

– Барон! – воскликнул сеньор ди Вентимилья, вскочив, тогда как буканьер жестом быстро прервал слова маркизы.

– Простите, Буттафуоко, – поправилась прекрасная андалусийка. – В минуту рассеянности я приняла вас за барона де Хиральда.

Граф внимательно посмотрел на сильно побледневшего буканьера.

– Кто же вы, наконец? – спросил он.

– Буттафуоко! – ответил авантюрист с такой глубокой горечью, что это не ушло от внимания корсара.

– Вы скрываете от меня свое имя.

– Я утопил его в океане, у экватора, – ответил буканьер глухо, несколько раз проведя рукой по лбу, словно вытирая капли холодного пота.

– Вы о чем-то говорили, сеньора маркиза?

– Не помню… Ах… да… Вы мне сказали, что в течение двух суток полусотни охотились за вами.

– Да, к тому же со множеством собак.

– Но вам удалось избежать всех засад? Здесь вас не найдут, не так ли, сеньор граф?

– Я уже отчаялся было достичь вашей фактории, маркиза, – ответил корсар. – И пока сам не понимаю, как нам удалось пробраться мимо полусотен.

Прекрасная андалусийка несколько мгновений оставалась словно бы погруженной в глубокую задумчивость, потом, глядя графу в глаза, попросила:

– Чего бы я не отдала, лишь бы узнать, какое неотложное дело привело вас сюда после стольких лет, сын и племянник трех знаменитых корсаров! Каприз, какая-то месть, что-то другое? Без серьезных причин из Европы сюда не едут и не играют жизнью, как делаете вы. Думаю, что я предоставила вам достаточно доказательств своей дружбы и вы можете считать меня женщиной, неспособной предать ваш секрет и погубить вас.

– О маркиза! – запротестовал сеньор ди Вентимилья.

– Возможно, уже завтра вы вернетесь на свой фрегат, – продолжала прекрасная андалусийка, вздохнув, – и мы, скорее всего, никогда больше не увидимся… Чудесный сон закончится. Говорите же! Вы находитесь в обществе благородной женщины и благородного мужчины.

– Буттафуоко?..

– Я знаю, кто он такой! – сказала маркиза.

– Вы, стало быть, желаете узнать, зачем я оставил Европу ради корсарства в Америке? Не ради жажды приключений, не ради жажды богатства, которое я глубоко презираю, сеньора, имея там, на Лигурийском побережье, земли и замки… а для того, чтобы спросить у вашего деверя, бывшего губернатора Маракайбо, что стало с моей сестрой, племянницей Великого кацика Дарьена!

– Дарьена! – в один голос вскрикнули маркиза и буканьер.

– Отец мой, прежде чем отправиться мстить в Америку вместе со своими братьями, Черным Корсаром и Зеленым Корсаром, женился на герцогине Брабантской, умершей в очень юном возрасте, после того как она произвела меня на свет, и поэтому я никогда не знавал ее, – печально рассказывал сеньор ди Вентимилья. – Однажды, крейсируя по заливу, отец потерпел кораблекрушение и нашел убежище у великого кацика Дарьена, заклятого врага ваших соотечественников, сеньора маркиза. Отцу оказали помощь, к нему относились с почетом, а потом предложили в жены местную принцессу, которая родила ему дочку. Когда моего отца застали врасплох на равнинах Маракайбо, схватили и повесили – не как мужественного моряка, боровшегося за святое дело, а как обычного преступника, – вместе с ним была эта девочка. Что сделал с нею ваш деверь, маркиз де Монтелимар, бывший губернатор Маракайбо? Я этого не знаю. Именно поэтому я прибыл сюда, чтобы получить у него подробный отчет о судьбе моей сестры, и если он убил ее, то клянусь вам, сеньора, что клинок ди Вентимильи пустит ему кровь. Воспитанный при дворе герцогов Савойских, я не знал, что мой отец оставил здесь дочь. Об этом сообщил мне несколько лет назад Морган, знаменитый завоеватель Панамы, нынешний губернатор Ямайки, а ему это рассказала, возможно, Иоланда, его жена и дочь Черного Корсара, и вот я приехал искать эту девушку. Хотя в ней течет индейская кровь, она остается моей сестрой, и я найду ее либо возобновлю подвиги трех корсаров и не вернусь в Европу, прежде чем не совершу ужасную месть.

– Вы хотите отомстить за смерть вашего отца? – спросила маркиза, которая слушала графа с очень большим интересом.

– Об этом, маркиза, я не могу пока говорить, – гневно бросил граф.

– Я читаю это в ваших глазах.

– Может быть.

– А где же вы будете искать свою сестру? – поинтересовался Буттафуоко, до сих пор молчавший.

– Это мне скажет маркиз де Монтелимар, – ответил граф. – Наконец-то я знаю, где он находится. Надеюсь через несколько дней заполучить в свои руки его секретаря. Если бы не это, мой фрегат вряд ли стал бы ждать у мыса Тибурон, подвергаясь опасности быть плененным испанскими галеонами или каравеллами. Что вы об этом скажете, Буттафуоко?

Буканьер одобрительно кивнул.

– Вы удовлетворены, маркиза? – спросил граф.

– Возможно, но не в такой степени, как я хотела, – ответила прекрасная андалусийка. – Полагаю, что вы оставили Италию и прибыли сюда не только ради поисков сестры.

– Мой отец и его братья стали корсарами ради мести, – глухо ответил граф. – Возможно, и мне придется мстить, но это, сеньора, останется секретом между мною и Богом.

Тем временем буканьер наполнял бокал графа, приговаривая:

– Пейте, сеньор! Агуардьенте усыпляет и подавляет у меня ужасные воспоминания больше, чем вы думаете, а это восхитительное испанское вино успокоит ваши.

И в тот самый момент, когда граф, возможно убежденный словами таинственного авантюриста, собирался выпить чашу вина, в галерее появился взволнованный негр с посеревшей кожей и вытаращенными фарфоровыми глазами.

– Они здесь, сеньора, – проговорил он, – они пришли.

– Кто? – спросила маркиза, нахмурившись.

– Целая полусотня.

– По какому праву?

– По приказу губернатора Сан-Доминго.

– Этот господин начинает надоедать! – сказала маркиза, поднимаясь. – Друзья, я думаю, было бы неразумно оставаться здесь. Они прервали восхитительный вечер, но я их не виню… Марто, сейчас же позови тех людей, что ужинают на террасе.

– Что вы хотите делать, маркиза? – спросил буканьер.

– Спрятать вас.

– В вашем дворце? Имея на руках приказ губернатора, они перевернут дом сверху донизу.

Сеньора де Монтелимар улыбнулась:

– Позвольте действовать мне, граф.

– Может быть, и здесь у вас есть секретное убежище?

– Я спрячу вас в винных подвалах.

– Хорошее местечко! – обрадовался подошедший к ним в этот момент Мендоса, за которым показался и гасконец.

– Марто, отведи этих господ в самый дальний подвал, в тот, что заполнен бочонками. Испанцы туда не доберутся. Я отвечаю за все, граф.

Четверка проследовала за чернокожим слугой, который вооружился несколькими факелами и корзинкой с остатками ужина.

Дойдя до конца обширного двора, Марто открыл маленькую дверцу и заставил гостей спускаться по узкой и влажной лестнице, потом негр повел их по обширным подвалам, заполненным огромными бочками.

– Приятель, – гасконец хлопнул Мендосу по плечу, – здесь можно пить до отвала.

– Так и сделаем! – ответил флибустьер. – Мы попробуем понемножку изо всех этих сосудов. Маркиза, верно, пьет только канарское вино да аликанте.

Они прошли несколько погребов и наконец добрались до последнего, довольно длинного и узкого, также заполненного бочками и бутылями.

– Это рай, – сказал Мендоса, прищелкнув языком, – немножко темноватый, но все-таки рай.

– Проходите, сеньоры, – сказал негр, – потому что вход я должен загородить бочками.

– Надеюсь, ты не похоронишь нас живыми, – пошутил гасконец.

– Не бойтесь, – улыбнулся африканец.

Граф, Буттафуоко и два искателя приключений поспешили укрыться в погребе, взяв с собой факелы, аркебузы и корзинку с ужином, в то время как Марто подкатывал ко входу, очень низкому и очень узкому, большую бочку, загородив и полностью спрятав проход.

– Будем надеяться, что это приключение станет последним! – сказал граф, укрепив в земляном полу факел. – Что вы об этом скажете, Буттафуоко?

– Э-э-э… – Буканьер не казался очень спокойным. – Не знаю, сможет ли маркиза противиться приказу, подписанному губернатором Сан-Доминго.

– Они откопают нас?

– Не знаю, что и ответить на ваш вопрос, сеньор граф.

– Если придут, мы будем защищаться, – сказал Мендоса. – Здесь мы как в каземате.

– Только выхода нет, – добавил гасконец. – Мы похожи на волков, запертых охотниками в своем логове.

– Пока мы ждем, покажутся ли охотники, я бы предложил кое-что сделать, – сказал Мендоса.

– Что же? – спросил граф.

– Закончить ужин, раз уж у этого африканского язычника появилась хорошая мысль: заполнить корзину. Ну а вино мы можем пить прямо из бочки. Мне очень хочется узнать, какое вино пьет маркиза и каким угощает гостей. Что вы на это скажете, дон Баррехо?

– Гасконец никогда не откажется выпить! – важно произнес авантюрист.

– Сеньор граф, – сказал Буттафуоко, который не смог сдержать приступа смеха, – где вы подобрали этих двух дьяволов?

– Одного я выловил в Бискайском заливе, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– А меня – в лесах Сан-Доминго, возле Пуэрта-дель-Соль, – вмешался гасконец. – Но я тоже дышал целебным воздухом Бискайского залива. Эй, приятель, покончим с ужином, если господин граф разрешит; времени у меня хватит только на то, чтобы отведать свиную котлету, вкусом напоминающую мясо столетнего осла.

– Будьте так добры! – сказал сеньор ди Вентимилья. – Я же предпочту закрыть глаза и немного отдохнуть, пока испанцы не оставят нас в покое.

– И я займусь тем же, – добавил буканьер. – Если снова начнется бой, мы, по крайней мере, вступим в него отдохнувшими. Сторожевой пост мы доверяем вам.

– Гасконец никогда не спит перед лицом врага, – сказал дон Баррехо.

– Как и баск! – добавил Мендоса.

– Они хорошо спелись, – буркнул буканьер.

Граф улегся между двумя бочками и сразу же закрыл глаза. Буттафуоко не замедлил сделать то же, тогда как флибустьер и его достойный товарищ сели на корточки возле корзины, вылавливая и тут же пожирая все находящееся внутри; их нисколько не беспокоила грозящая опасность.

– Знаете, дон Баррехо, что вы чудеснейшим образом сопротивляетесь сну? – сказал Мендоса, когда в корзинке не осталось ничего, что можно было бы съесть.

– Что говорить!.. Гасконец!..

– А что, эти гасконцы превратились в машины?

– Почти, приятель.

– А не проверить ли нашу сопротивляемость вином?

– Вот это я как раз и хотел предложить вам. Этот скверный негр забыл положить в корзину бутылки. Но отчаиваться не стоит: разве не привели нас в графский погреб? Порой я бываю скотиной, приятель, – сказал авантюрист. – Хотя и гасконец!..

– Да все мы порой становимся скотами, но у меня есть быстрое лекарство…

– Смотрите, какое прекрасное брюшко у этой бутылищи!.. Держу пари, в ней херес.

– Нет, аликанте.

– Да нет же!.. Херес.

– Я знаю толк в испанских винах!

– Даже не пробуя?.. Приятель!.. Да вы удивительный человек!.. Поспорим на один из ваших дублонов?

– Ставлю один дублон, – решился дон Баррехо. – Я их найду в ваших карманах больше, чем у испанцев. Открывайте, приятель, посмотрим, кто прав.

Мендоса, который уже высмотрел под балкой большую глиняную кружку – верно, служившую работникам погребка для дегустации вин маркизы без ведома управляющего, пошел протыкать пузатый резервуар. Из него полилась струя янтарного цвета.

– Карамба! – сплюнул моряк. – Вам чертовски везет, сеньор Баррехо. Это настоящее аликанте!.. А что, у гасконцев и нюх великолепный?

– Нам всего хватает, приятель! Дублон вы потеряли.

– Я отдам его на борту фрегата, если мы туда попадем.

Лицо гасконца вытянулось в гримасу, потом он пожал плечами.

– Что ж, – сказал он, – утешусь этим нежнейшим аликанте. Чувствуете аромат, приятель? Сеньора маркиза де Монтелимар знает, куда вкладывать свои доходы. Ну, пейте же и передавайте мне. Или вы хотите, чтобы я умер от жажды?

– Нет, прежде пьет победитель! – ответил Мендоса, протягивая кружку.

Гасконец схватил ее, вытянул поудобнее ноги и выпил вино залпом, не переводя дыхания.

– Карай! – ужаснулся флибустьер. – Вы хотите опьянеть, дон Баррехо?

– Что?.. Гасконец?.. – ответил авантюрист, выпячивая губы.

– К черту всех гасконцев!.. Я брошусь в атаку на бочонки, и тогда увидим, кто дольше продержится.

Достойнейший морской волк приложился к бочонку, вынув затычку, и в течение нескольких минут в погребе не слышалось другого шума, кроме бульканья вина в гортанях жутких пьяниц.

Кто знает, сколько времени продолжался бы этот негромкий шум, только внезапно из отдаленных подвалов донесся слабый непрекращающийся звук голосов. Гасконец выронил кружку, не допив ее до дна, а Мендоса быстро вставил затычку и решительно сказал приятелю:

– Погасите факел.

Гасконец поспешил это сделать.

– Они надеются раскрыть нас? – спросил морской волк.

– В подвалы спускаются люди, – рассказывал дон Баррехо, который пристроился возле бочек, перегородивших вход. – Я вижу отблески факелов.

– Лопни мое брюхо!.. Может, это неумеренное поглощение аликанте принесло нам беду?.. А это было действительно аликанте, не так ли, дон Баррехо?

– Черт возьми!.. И самое превосходное, – ответил авантюрист. – Жалко, что они испортили нам выпивку. Могли бы немного и подождать, черт побери!.. Будим графа?

– Не думаю, что в данный момент это нужно, – ответил Мендоса. – Посмотрим, что будет. Может быть, у нас еще откроется возможность продолжить нашу выпивку без неудобных свидетелей. Фу, тюленье брюхо!.. Это как раз испанцы. Глядите, дон Баррехо.

Они приблизились к бочкам, находившимся на месте прохода и маскировавшим его, и старались что-то разглядеть через щели, остававшиеся между большущими бочками, которые передвинул Марто.

Четверо слуг маркизы, четверо негров-рабов под личным руководством Марто, вошли в подвал, а за ними появилась, держа в руках факелы, дюжина испанских аркебузиров.

– Ого, приятель, – сказал Баррехо, – хорошо быть гасконцем или баском, но лично мне кажется, что дело становится немножко серьезным.

– Возможно, меньше, чем вы думаете, – ответил Мендоса. – Разве вы не видите, что, вместо того чтобы шарить по подвалам, они готовятся атаковать бочки? Ставлю полдублона против ста, что этих бравых вояк жажда томит больше, чем нас!..

– Тогда мы догоним их.

– Тише, сеньор гасконец. Не надо слишком шутить с этим драгоценным аликанте, особенно в эти минуты. Нам придется прервать пьянку и спрятаться. Не знаю, как это получится с излишним вином в животе. Вместо того чтобы протыкать испанцев, мы станем дырявить бочки.

– И вызовем наводнение.

– Верно, сеньор гасконец.

– Восхищен вашим благоразумием.

– Давайте помолчим и посмотрим, что будет.

Аркебузиры губернатора Сан-Доминго, казалось, совершенно позабыли главную цель своей экскурсии в винные погреба маркизы.

Слуги под руководством Марто достали большие кружки из-под бревен, на которых стояли огромные бочки, и поспешили наполнить их, а солдаты, вероятно впервые оказавшиеся посреди такого изобилия, вылили их в свои внутренности, неистово поглощая порто, аликанте, херес и мадеру.

Даже сержант, возглавлявший группу, схватил кружку и, сев на одно из бревен, принялся жадно глотать ее содержимое.

– Приятель, – проговорил дон Баррехо, который уже в течение нескольких мгновений дергался так, словно его телом овладел дьявол, – а мы что, будем сидеть как статуи на этом волшебном празднестве?

– Вы правы, сеньор гасконец, – ответил Мендоса. – Эти люди занимаются теперь только бочками, а так как нас-то за бочки не примешь, они, конечно, не станут к нам приставать.

– Вы продолжите пить аликанте, а я займусь какой-нибудь другой емкостью. Посмотрим, кому больше повезет.

– Мне, конечно.

– Ставлю дублон, что найду лучший напиток.

– Идет! – сказал Мендоса. – Этот-то я уж не проиграю.

Оба приятеля, которых уже связывала глубокая привязанность, готовились продолжить пьянку, но тут сдавленное ругательство их остановило.

Буттафуоко, наделенный тончайшим слухом и привыкший спать только одним глазом, сполз с бочки и тихо спросил:

– Что происходит? Почему вы погасили факел?

– Нас ищут испанцы, – ответил Мендоса.

– Они уже спустились?

– Да, но мне кажется, что они ищут скорее бочки, чем нас, – сказал гасконец. – Можете продолжать свой сон. Разве мы не на посту?

– Вы говорите, что сами готовитесь взять приступом бочки с хорошим вином.

– Только для того, чтобы прогнать скуку и согреться, сеньор Буттафуоко, – ответил Мендоса.

– Пока что оставьте в покое бочки, – распорядился буканьер. – Они очень опасны в такие моменты. К ним вы вернетесь попозже.

– Вот слова мудреца, капитан, – сказал хитрый лис гасконец.

Буттафуоко подошел к дверному проему и долго всматривался.

– Маркиза их переиграла, – сказал он наконец. – Теперь мы спокойно можем ждать, пока эти солдаты напьются.

Пьянка аркебузиров губернатора Сан-Доминго продолжалась добрых полчаса, потом все ушли, в той или иной степени нетвердо держась на ногах, и подвалы снова стали тихими и мрачными.

– Теперь можно атаковать? – спросил Мендоса.

– Что? – спросил Буттафуоко.

– Нам? Бочки?

– Идите к черту!.. Я еще посплю.

– А мы будем стоять на страже! – ответил гасконец.

– Не вздумайте заснуть перед лицом врага.

– О!.. Никогда, сеньор.

И в то время как буканьер, полностью успокоенный, поскольку испанцев в подвалах больше не было видно, снова заснул, оба приятеля, не менее уверенные в том, что больше не подвергаются никакой опасности, возобновили свои стычки с винами маркизы де Монтелимар.

X Мыс Тибурон

Спустя два часа Марто с помощью двух могучих негров откатил бочки, загораживающие проход, и предстал перед флибустьерами.

– Сеньоры, – сказал он, – моя хозяйка вас ждет. Вы свободны.

Граф, который уже проснулся и разговаривал с Буттафуоко, сидя возле зажженного подвыпившим Мендосой факела, резко вскочил и спросил с радостью:

– Значит, испанцы ушли?

– Да, сеньор граф.

– Как твоей хозяйке удалось избавиться от них?

– Об этом вам расскажет госпожа маркиза. Она ждет вас на чашку шоколада.

– Пойдем, Буттафуоко. Сегодня вечером я хочу подняться на борт фрегата. Мое отсутствие было слишком долгим.

– Если только полусотни позволят нам пройти… – ответил пессимистически настроенный буканьер.

– Мы их опрокинем, – сказал гасконец, трагически взмахнув рукой.

Следуя за неграми, они прошли по подвалам и поднялись во внутренний дворик, когда на небе появились первые проблески утренней зари.

Маркиза мирно сидела за столом в просторной галерее, наливая в чашки шоколад, а служанка подавала ей серебряные подносы, полные печенья и пирожных.

– Доброе утро, граф! Доброе утро, Буттафуоко! – весело сказала она. – Как провели ночь?

– Спали, маркиза, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– Где?

– Между бочками, – ответил Буттафуоко.

– Что вы за люди!

– Эх, маркиза, мы привыкли спать где придется, – сказал граф. – Сколько ночей провел я на верхней палубе моего фрегата, закутавшись в собственный плащ!

– А сколько раз я спал в лесу, подставляя себя яростным ливням и неистовым ветрам! – добавил Буттафуоко. – Такова жизнь искателей приключений, сеньора. Ну что? Убедились испанцы, что нас нет на вашей вилле?

– Потише, сеньор Буттафуоко, – сказала в ответ прекрасная андалусийка. – Они ушли, но сомневаюсь, что далеко.

– Они могут помешать мне? – спросил граф. – Фрегат ждет меня и, если будет находиться у мыса Тибурон, может навлечь на себя страшную бурю.

– Вы торопитесь покинуть меня? – печально спросила маркиза.

– Я хотел бы оставаться здесь целыми неделями и даже месяцами, сеньора, – с горячностью ответил граф. – К сожалению, у меня слишком много обязательств, и я должен защищать жизни двухсот моих людей.

– Ценю ваши доводы, граф, однако надеюсь, что мы не в последний раз встречаемся в Мексиканском заливе.

– Я буду самым счастливым из смертных в день, когда смогу вас снова увидеть, маркиза, – серьезно ответил граф. – Я обязан вам, и этот долг остается за мной, я его никогда не забуду… Вы слышите, сеньора? Никогда!

– Вы проводите меня до мыса Тибурон; там у меня на пляже есть маленький павильон.

– Сопровождать вас! – удивленно вскрикнул граф.

– Это необходимо, если вы хотите миновать полусотни и спасти свой корабль.

– Что такое вы говорите, маркиза?

– От командующего полусотнями я узнала, что местонахождение вашего фрегата известно. Губернатор уже отдал приказ готовиться внезапно захватить корабль, если это будет возможно.

Граф смертельно побледнел:

– Атаковать «Новую Кастилию» или, точнее, мой «Молниеносный», потому что так по-настоящему называется фрегат!.. Вот это номер!.. Я доберусь до корабля, прежде чем на него нападут, пусть даже смерть пятьдесят раз встанет на моем пути!

– Вот именно поэтому, граф, вы и будете сопровождать меня, повторяю. Однако вы вместе со своими товарищами должны облачиться в форменную одежду моего дома, чтобы сойти за слуг.

– Если это нужно, вы можете выкрасить меня в негра.

– Это не понадобится… Марто!

Африканец, в этот момент исполнявший обязанности управляющего, сразу же подбежал на призыв маркизы.

– Все готово?

– Да, хозяйка.

– Гамак и рабы?

– Готовы, хозяйка.

– Конвой?

– Уже вооружен.

– Многочисленный?

– Двенадцать человек, негров и белых.

– Отведи этих господ переодеться.

Потом, повернувшись к сеньору ди Вентимилье, пригубившему чашку шоколада, маркиза сказала:

– Торопитесь, граф. Боюсь, что нападение на ваш корабль планируется осуществить на закате.

– Вперед, сеньор гасконец! – сказал Мендоса дону Баррехо. – Нам так нужна ваша ужасная драгинасса!

Марто отвел всю четверку в одну из комнат первого этажа, чтобы они выбрали для себя одежду с цветами рода Монтелимар. Маркиза тем временем обернулась к человеку с загорелым лицом, который до той поры держался в сторонке, опираясь на одну из колонн.

– Асеведо, – спросила маркиза, – ты тщательно разведал дорогу, ведущую к мысу Тибурон?

– Да, хозяйка.

– Ее охраняют полусотни, не так ли?

– Там, за деревней Сан-Хосе, их не менее двухсот человек.

– Это те же солдаты, что приходили сюда?

– Я их узнал.

– Прекрасно, Асеведо. Посмотрим, решатся ли они задержать маркизу де Монтелимар, племянницу великого адмирала, невестку экс-губернатора!

Она поднялась, накинув легчайшую шелковую мантилью на волосы цвета воронова крыла. В это время во внутренний дворик спустились четверо здоровых, роскошно одетых африканцев. Они поддерживали на длиннющей жерди гамак, над которым был укреплен широкий красный зонт с пристроенной мягкой подушкой, чтобы было куда прислонить голову.

За ними следовали восемь человек: четверо белых и четверо негров, вооруженных аркебузами и длинными шпагами.

Они как раз остановились у галереи, когда появились граф, Буттафуоко, гасконец и Мендоса, одетые в цвета рода Монтелимар: белые и голубые полосы; на груди каждого из них красовался герб с изображением воздымающейся из моря горы, на вершине которой на задних лапах стоял лев, подняв перед собой передние.

Увидев их, маркиза не могла удержаться от смеха.

– Кажется, вид у нас довольно жалкий, – пробурчал Мендоса.

– Выглядим как слуги, – вполголоса ответил гасконец, поправляя усы и гордо положив левую руку на рукоять своей шпаги, дабы дать понять другим, что он, даже в таком одеянии, представляет людей военных.

– Мы смешны, не так ли, маркиза? – спросил граф.

– Нисколько! Но я предпочла бы, чтобы вы сопровождали меня в своих обычных одеждах.

– Или в своем красном костюме?

– Еще лучше, – подавив вздох, сказала маркиза.

– Я оденусь в него, когда буду на палубе своего фрегата и услышу голос пушек.

Маркиза впилась в гордого корсара глубоким взглядом, потом, качнув головой, резко сказала:

– Поехали.

С помощью графа она поднялась в гамак, склонила голову на подушку из розового шелка, и кортеж, возглавляемый Буттафуоко и графом, не выпускавшими из рук аркебуз, отправился в путь.

Они пересекли банановые плантации, не встретив никаких солдат, а потом направились по тропе, вившейся в лесу, оставив в стороне селение Сан-Хосе, находившееся недалеко от поместья маркизы.

Отряд шел уже пару часов, не покидая тропинки, бегущей среди великолепных пальм, когда из кустов неожиданно выскочили прятавшиеся там аркебузиры, они закричали:

– Стойте!

Буттафуоко выступил вперед и громко сказал:

– Сеньора маркиза де Монтелимар направляется на купание к мысу Тибурон. Что вам надо?

– Проходите, – ответил командир маленького отряда, поклонившись.

Аркебузиры отправились дальше, а маркиза поприветствовала солдат грациозным жестом.

– Это чудесное имя откроет нам дорогу прямо на палубу фрегата, – сказал Мендоса гасконцу.

– Предпочел бы, чтобы открылась дорога в винные погреба, – ответил со вздохом дон Баррехо. – Ах, какое было аликанте!..

– Замолчите, а то от ваших слов у меня разыграется неутолимая жажда.

– У меня она уже разыгралась, баск!

– И подумать только, что мы больше никогда не попадем туда, сеньор гасконец!

– Вы хотите, чтобы я заплакал?.. Вы очень жестоки, баск!

Еще одно «стой!», более угрожающее, чем в первый раз, внезапно прервало их важную беседу.

– Дорогу маркизе де Монтелимар! – снова крикнул Буттафуоко, тоже приняв угрожающий тон.

Новые аркебузиры выскочили из зарослей, подходивших вплотную к тропе, и вскинули ружья.

Услышав Буттафуоко, которого они приняли, видимо, за управляющего маркизы, они восприняли тон ответа и, почтительно отсалютовав, поспешили ретироваться.

– Маркиза, – сказал граф, шедший рядом с гамаком, – мы вам обязаны жизнью. Без вашей чудесной выдумки нам бы никогда не удалось добраться до мыса Тибурон.

– Сеньор граф, мне пришлось хорошенько задуматься, чтобы вывести в безопасное место моих гостей! – ответила маркиза. – И это уже не в первый раз я устраиваю такую неприятность своим соотечественникам. Далеко не в первый… Что вы хотите? Я развлекаюсь, заставляя злиться губернатора Сан-Доминго!

– Который, возможно, в той или иной степени является людоедом, – пробормотал Мендоса, шагающий с другой стороны гамака.

Шествие продолжалось без каких-либо новых встреч, но никто не был убежден, что в лесах по обеим сторонам тропинки не находятся в засаде другие аркебузиры и алебардщики, надеясь застать врасплох сына Красного Корсара.

В полдень быстро двигающийся отряд увидел море.

Мыс Тибурон, который образовывал нечто вроде полуострова, покрытого густыми лесами почти до самой крайней своей точки, вытягивался к югу полукругом, разворачивался к пляжу и образовывал гавань, довольно надежно защищавшую от волн.

Посреди этого бассейна величественно возвышалась «Новая Кастилия», удерживаемая двумя якорями, отданными с носа и кормы; паруса были только взяты на гитовы, чтобы команда в случае опасности могла быстро увести корабль в открытое море.

– Мой фрегат! – воскликнул граф. – Наконец-то! Возвращается хозяин залива!

– Молчите, сеньор ди Вентимилья, – сказала маркиза, – вы же не знаете, где укрываются испанцы, которые получили приказ захватить ваше судно. Не верьте этому спокойствию: оно может оказаться скорее видимым, чем реальным; действуйте осмотрительно. Возможно, за всеми нашими движениями следят сотни глаз.

Потом она повернулась к неграм, державшим длинный шест, к которому был подвешен гамак, и сказала им:

– В мой купальный павильон! Быстрее!

Четверо носильщиков пустились бегом; они забрались на небольшой холмик, потом спустились на длинный песчаный пляж, усыпанный неимоверным множеством раковин устриц и панцирями черепах.

Изящный купальный павильон маркизы высился посреди группы пальм, примерно в двухстах метрах от моря; он был построен из дерева, также в мавританском стиле; на его грациозной башенке развевался флаг маркизов де Монтелимар; павильон окружал маленький сад.

Две молодые метиски, услышав голоса носильщиков и сопровождавших маркизу слуг, быстро вышли из дома, чтобы помочь госпоже спуститься; граф ди Вентимилья, однако, был проворнее и вынул маркизу из гамака.

– Прибыл мой посланец? – спросила прекрасная андалусийка у женщин.

– Да, хозяйка.

– Входите, друзья. Я пойду впереди.

Она пересекла садик и ввела графа, Буттафуоко и двоих авантюристов в маленький зал на первом этаже, скудно обставленный легкой, изящной мебелью, почти исключительно бамбуковой, и множеством терракотовых ваз, в которых стояли огромные букеты цветов, расточавших вокруг нежный запах.

Маркиза села перед столом из красного дерева, вырезанным с большим вкусом и отделанным серебром, и сделала знак графу и его друзьям сделать то же, а потом обратилась к метискам, следовавшим за нею:

– Позовите гонца.

Мгновение спустя, учтиво поклонившись, вошел мулат, высокий, сильно загорелый, мускулистый, с гордым взглядом.

– Ты выполнил мой наказ? – спросила его маркиза.

– Да, хозяйка.

– Ты смог пристать к фрегату, не вызывая подозрений?

– Я подплыл к самому борту и предложил рыбу, выловленную мною сегодня утром.

– Ты говорил с лейтенантом?

– Да, хозяйка.

– Ты сообщил ему об опасности, какой он подвергается, а также о том, что граф скоро прибудет?

– Лейтенант готов ко всему и ждет капитана. Он принял все меры, чтобы не вызвать подозрений.

– Можешь идти.

– Сеньора, – сказал взволнованный граф, – я не ожидал подобной услуги со стороны женщины, которая должна бы быть злейшим врагом флибустьеров.

– Я только защищаю своих гостей и покровительствую им! – улыбнулась маркиза. – На моем месте вы сделали бы то же самое.

– Я готов погибнуть за вас! – ответил граф с таким энтузиазмом, что это дало повод прекрасной испанке снова улыбнуться и глубоко вздохнуть.

– Не сомневаюсь в этом! – сказала молодая вдова, проведя рукой по лбу. Потом она спросила: – Когда вы отправитесь на судно, граф?

– Немедленно, если это возможно.

– На пляже у меня есть шлюпка. Передаю ее в ваше распоряжение. Впрочем, я понимаю ваше нетерпение. Сделайте вид, что отправляетесь на рыбную ловлю вместе с моими неграми, и в подходящий момент вы пристанете к фрегату. Старайтесь, чтобы вас не заметили мои соотечественники. Больше чем уверена, что они внимательно наблюдают за морем, а в лесах уже спрятана артиллерия.

Она поднялась, охваченная нескрываемым волнением, и, пока Мендоса, Буттафуоко и гасконец опустошали принесенные им метисками чашки с шоколадом, повела графа в садик, окружавший прелестный домик.

– Сеньор граф, – сказала она, устремляясь под тень гигантской пальмы, – неужели мы больше не увидимся?

В голосе маркизы слышалось такое возбуждение, что сеньор ди Вентимилья был им глубоко тронут.

– Надеюсь, сеньора, – ответил он, – что мы еще встретимся, прежде чем я покину Мексиканский залив. Я не могу забыть прекрасную женщину, которой дважды был обязан жизнью.

– Когда же?

– Кто может это сказать, маркиза? Я не вернусь в Сан-Доминго, пока не закончу своей миссии.

– А куда вы теперь направляетесь?

– Найти вашего деверя и флибустьеров, которые до сих пор господствуют по обе стороны Панамского перешейка.

Маркиза некоторое время молчала, уставившись в землю, потом нервным движением сорвала орхидею и протянула ее графу:

– Сохраните ее в память обо мне.

– Когда мне будет угрожать смерть, маркиза, этот данный вами цветок окажется на моем сердце, – ответил корсар. – Для меня этот цветок станет драгоценным талисманом.

Маркиза подняла голову, и граф сразу же заметил, что темные глаза прекрасной андалусийки увлажнились.

В этот момент появился Буттафуоко.

– Сеньор граф, – начал он, – шлюпка готова, пришел момент расстаться. Я возвращаюсь к своим буканьерским занятиям.

– Вы оставляете меня? – спросил сеньор ди Вентимилья с болезненным изумлением. – Я считал, что вы последуете за мной.

– Там, в моем бедном жилище, остался мой помощник, который, быть может, подвергается серьезным опасностям, – ответил охотник. – Кто знает, возможно, однажды мы встретимся в каком-либо из городов Центральной Америки. Я сражался в рядах флибустьеров вашего дяди, Черного Корсара, и теперь мне жаль отказываться сражаться вместе с его племянником.

Они вышли из сада в сопровождении Мендосы, гасконца и четырех негров, увешанные сетями, для того чтобы заставить испанские полусотни, возможно сидящие в засаде в лесу, поверить, что они отправляются ловить маркизе на ужин рыбу.

Они подошли к калитке; прекрасная андалусийка остановилась, глядя влажными глазами на графа.

– Прощайте, сеньор, – сказала она, протягивая руку. – Я буду молить Бога, чтобы он уберег вас от пушек и аркебуз моих соотечественников. Помните обо мне всегда и не забывайте: если вам будет необходимо мое покровительство, я всегда готова еще раз спасти вас.

Граф, казавшийся не менее растроганным, галантно поцеловал маркизе руку, тогда как Буттафуоко оперся на свою аркебузу, скрестив руки на кончике ствола.

Он тоже внимательно смотрел на графа.

– Друг, – сказал ему сеньор ди Вентимилья, протягивая правую руку, – благодарю за все, что вы сделали для меня… А теперь скажите мне свое настоящее имя. Вы обещали.

Мимолетное волнение исказило черты буканьера.

– Зачем? – спросил он хриплым голосом. – Я позволил ему упасть, и навсегда, на дно атлантической пучины в момент перехода через экватор… Кто теперь помнит обо мне во Франции? Для своей родины я умер… также для сестры… для…

Рыдания прервали его слова, а по загорелым щекам медленно скатились две слезы. Немного погодя он сказал:

– Все должно быть кончено!

– Нет, сеньор…

– Барон де Рувр, – сказала маркиза.

– Зачем вы выдали мой секрет, сеньора? – спросил Буттафуоко. – Теперь я всего лишь жалкий буканьер, у меня нет больше прав носить герб моего рода, который я обесчестил.

– Для меня вы навсегда останетесь дворянином, – сказал сеньор ди Вентимилья, испытывавший такую сильную боль, что это отразилось на его загорелом лице. – Вот моя рука, барон де Рувр.

Буканьер все еще колебался, но потом быстрым движением ухватил протянутую руку:

– Когда вам, господин граф, потребуется человеческая жизнь, вспомните о бароне де Рувре, я всегда буду к вашим услугам.

– Не в жизни вашей буду я нуждаться, а в вашей руке и в вашей аркебузе, – ответил граф. – Мы встречаемся не в последний раз… Прощайте, маркиза, прощайте, барон, я отправляюсь совершить должное.

Он быстро прошел по пляжу и запрыгнул в шлюпку.

Четверо негров тут же заработали веслами, тогда как Мендоса крепко ухватился за руль.

– Сначала к мысу! – сказал граф. – Попытаемся обмануть испанцев, чтобы не скомпрометировать маркизу, которую и так подозревают в чрезмерном сочувствии нам.

Шлюпка летела стрелой под могучими гребками африканских геркулесов. В то же время граф приподнялся и непрерывно смотрел в сторону берега.

Возле калитки павильона, опираясь на пилястр, стояла прекрасная андалусийка; в руках она держала платок и время от времени махала им в знак расставания; в нескольких шагах от нее находился буканьер, скрестивший руки на стволе своей аркебузы.

– Увижу ли я ее когда-нибудь? – вздыхал граф. – Конечно, если меня не убьют испанские ядра.

Он помахал на прощание рукой и сел рядом с гасконцем, считавшим и пересчитывавшим свои дублоны.

– Когда вам, господин граф, потребуется человеческая жизнь, вспомните о бароне де Рувре, я всегда буду к вашим услугам.

– Что вы делаете, дон Баррехо? – спросил граф.

– Подсчитываю, сколько агуардьенте могли бы купить испанцы, если бы они убили меня и завладели этим маленьким сокровищем, – с серьезным видом объяснил гасконец.

– Идите к черту! – не удержался граф.

– Нет, он меня не захотел взять, и думаю, что хорошо сделал, потому что с гасконцами нелегко даже в аду; они бы уж там подрезали хвостики сыновьям Вельзевула. Мы ведь и вправду опасные люди!

– Он поступил трижды верно, – расхохотался Мендоса, – потому что теперь мы пропьем эти дублоны.

– О приятель, один дублон вы мне должны. Вспомните.

– Заберете его у испанцев.

– Сделайте то же самое, – ответил все так же серьезно гасконец.

Граф больше не обращал внимания на болтунов. Он то смотрел на исчезавший павильон маркизы, перед которым еще выделялись два темных пятна, то переводил взгляд на великолепный фрегат, грациозно покачивавшийся на рейде, натягивая цепи двух якорей, словно ему не терпелось уйти в море после такого долгого отдыха.

Шлюпка приблизилась к покрытому лесом мысу Тибурон – возможно, в этом лесу прятались испанцы, ожидая сигнала к атаке, – потом отвернула к западу, и четверо негров, отложив весла, бросили сети.

– Они и в самом деле принимают нас за рыбаков? – спросил Мендоса у графа. – Не лучше ли держать курс в открытое море, чтобы в душах испанцев не зародилось сомнение и они не поприветствовали нас залпом своих пушек? Вы слышали, что говорила маркиза? Она ведь предположила, что в этом лесу спрятана вражеская артиллерия.

– Да, – ответил граф, казавшийся немного обеспокоенным. – Но есть еще кое-что другое, Мендоса.

– Что такое, капитан?

– Я заметил несколько больших шлюпок, плохо спрятанных в прибрежных зарослях. Они не могут принадлежать рыбакам, потому что здесь рядом нет никакой деревни.

– Тысяча акульих брюх! – выругался морской волк. – Они намерены атаковать фрегат?

– Вот этого я и боюсь, Мендоса.

– Мы сбросим их в море! – отрезал гасконец, не перестававший считать свои дублоны.

– А что, лейтенант знает о готовящейся атаке? – спросил Мендоса.

– Сеньор Верра не из тех людей, кто спит во время плавания в опасных водах, – ответил граф. – Ставлю сотню пиастров против одного, что он уже подготовился к бою.

– Когда мы пристанем к фрегату?

– Подождем, когда будет заходить солнце. Не очень-то хочется компрометировать маркизу. Давайте ловить рыбу и не будем обращать внимания на мое судно, хотя над нами и развевается испанский вымпел.

В это самое время негры стали вытаскивать сети, полные рыбы.

Немного погодя шлюпка возобновила движение под управлением Мендосы. Теперь она все больше отдалялась от мыса Тибурон, потому что люди в ней старались избежать неприятного сюрприза. Мендоса маневрировал таким образом, что шлюпка описывала широкий полукруг перед носом фрегата.

Еще пару раз негры забрасывали и выбирали сети, все время приносившие немало рыбы, потом, когда солнце уже готовилось погрузиться в море, шлюпка медленно направилась к фрегату, который уже зажег на юте два больших фонаря.

Мендоса, не отходивший от руля, направил шлюпку так, чтобы заставить испанцев поверить, что рыбаки хотят пройти мористее судна и попытать счастья в последний раз, прежде чем вернуться в купальный павильон маркизы.

Сын Красного Корсара внимательно наблюдал за парусником, очертания которого уже начали теряться в сумерках.

Казалось, на борту царит абсолютное спокойствие. Слышалась только дробь барабана, созывавшего команду на ужин в межпалубном помещении, – и больше ничего.

– Сеньор граф, – сказал гасконец, когда исчез последний луч света, – пристанем?

– Подождите немного, нетерпеливый гасконец, – ответил сеньор ди Вентимилья. – Вы так спешите дать волю рукам?

– Не будь я авантюристом! И потом, моя шпага засиделась без дела. Каждое утро она просит разрешения распороть кому-нибудь брюхо, но я никак не нахожу случая удовлетворить ее просьбы.

– Случай еще не раз представится, уверяю вас.

– Знаете, мы, гасконцы…

– Да, всегда убиваете, – ответил граф с несколько ироничной улыбкой.

– Не будь я гасконцем, черт возьми! – сказал дон Баррехо.

– Мендоса!

– Капитан?

– Держите курс прямо на фрегат. Теперь испанцы уже не смогут заметить нас.

– А ну-ка за весла, язычники! – крикнул африканцам морской волк.

Темнота почти полностью накрыла маленький рейд, окутав и водное зеркало, и мыс Тибурон.

Шлюпка быстро пересекла расстояние, отделявшее ее от фрегата, подошла к борту судна, противоположному занятой испанцами стороне, дабы избежать опасности при вероятном обстреле.

К своему глубокому изумлению, граф не услышал тревожных окликов, хотя нос лодки громко стукнулся о борт парусника.

– Что там делают мои люди? – хмурясь, спрашивал себя граф. – Они позволяют подойти к судну вплотную, даже не замечая шлюпки?

– Я полагаю, капитан, что вы напрасно жалуетесь, – сказал Мендоса. – Ваши матросы слишком хитры. Если бы на нашей шлюпке были испанцы, бьюсь об заклад, что в эту минуту гранаты на наши головы сыпались бы градом. Сеньор Верра не относится к тем морякам, которых можно застать врасплох.

Веревочный трап упал на воду, что облегчало подъем на борт. Граф ухватился за трап, мигом вскарабкался на палубу фрегата и закричал:

– Здесь спят, что ли?

– Нет, сеньор ди Вентимилья; мы внимательно наблюдаем за морем и ждем вас, – ответил ему спокойный голос.

Перед графом неожиданно появился человек, до той минуты скрытый углом паруса.

Это был красивый и стройный молодчик высокого роста; с виду ему не исполнилось еще и тридцати; лицо его с тяжеловатыми чертами прикрывали чернейшие усы и борода.

– Вы, помощник? – удивился граф.

– Я уже несколько часов жду вас, капитан, – ответил молодой человек. – Я видел вас в подзорную трубу, и мне показалось, что вы не замедлите явиться на свой корабль. А кроме того, меня предупредил рыбак некоей маркизы де Монтелимар, что вы уже прибыли в окрестности мыса Тибурон, а испанцы готовятся атаковать нас.

– К сожалению, это правда, сеньор Верра! – ответил граф. – Они только ждут, когда мы выберем якоря, и готовятся нанести нам удар в спину.

– Мы готовы принять их! – ответил помощник капитана. – Ваши люди расставлены по боевым постам, пушкари только и ждут приказа открыть огонь.

– Хорошо! – одобрил граф. – А не выходил ли из Сан-Доминго какой-нибудь галеон?

– Да, один ушел перед нами, всего за четыре-пять часов. Мартин уверяет меня, что это была «Санта-Мария».

– Куда она держала курс?

– На запад.

– Мы сможем догнать ее. Эти галеоны слишком тяжелы, чтобы состязаться с фрегатами, в особенности с нашим. Еще до завтрашнего утра мы догоним «Санта-Марию» и получим в свои руки секретаря бывшего губернатора Маракайбо.

– Приказать выбирать якоря и разворачивать паруса, граф?

– Еще один момент, лейтенант, – с раздражением ответил сеньор ди Вентимилья. Он наклонился над фальшбортом и крикнул неграм в шлюпке: – Возвращайтесь немедленно в купальный павильон, если вам дорога жизнь. Передайте мои последние приветы своей госпоже и буканьеру… Мартин!

Метис, сидевший на бочке и болтавший с Мендосой и страшным гасконцем, мигом подскочил к капитану.

– Мою красную форму, – приказал граф. – Сын Красного Корсара не воюет в рыбацкой одежде. Мою боевую шпагу и мою кирасу! Сеньор Верра, разверните паруса и дайте приказ канонирам зарядов не жалеть. Посмотрим, смогут ли они задержать меня за мысом Тибурон и сможет ли «Санта-Мария» уйти от нашей погони. Живее!

Пока дудка Мендосы сзывала палубных матросов к шпилям поднимать якоря, а марсовых – отвязывать рифы на парусах, пока помощник капитана давал последние указания к предстоящему сражению, корсар вместе с Мартином и гасконцем спустился в кормовую каюту.

Когда граф снова появился на палубе, одет он был во все красное, как это случилось в блестящем дворце маркизы де Монтелимар, на боку висела новая шпага, а у пояса – пистолеты крупного калибра.

Он поднялся на капитанский мостик, расположенный в передней части верхней палубы, и, взяв в руки рупор, закричал:

– К парусам! Все – по боевым постам! Сын и племянник трех великих корсаров ведет и хранит вас!

XI Охота за «Санта-Марией»

Фрегат, который в этот момент еще назывался «Новой Кастилией», чтобы не вызывать подозрений в испанских портах, хотя на самом деле на корме, под куском паруса, скрывалось его славное имя «Молниеносный» (в память о знаменитом судне Черного Корсара), шел под парусами. Все пушки его были готовы к бою: двадцать орудий, объединенные в батареи по бортам, и две крупнокалиберные кулеврины на баке.

Как мы уже сказали, это был превосходный боевой корабль, способный выдержать бой сразу с двумя испанскими галеонами, очень стройный, но с крепкими бортами, с увеличенной парусностью, чтобы можно было воспользоваться самым слабым ветерком.

Однако флибустьеры с Тортуги и даже испанцы видели, как столь же великолепный боевой корабль бороздил воды Мексиканского залива.

«Святая Троица», входившая в состав Великой армады, вряд ли позавидовала бы и количеству орудий, и численности экипажа, да и скорости.

Выбрав якоря, «Молниеносный» (так мы в дальнейшем будем называть фрегат) описал пол-оборота вокруг продольной оси, чтобы уловить слабый ветер, а потом направился к мысу Тибурон, чтобы пройти мимо него на траверсе.

Сын Красного Корсара, пренебрегая любой опасностью, не отдал даже приказа погасить ни два больших фонаря, горевших с правого и левого борта кормовой надстройки, ни носового фонаря на полубаке.

Он не хотел оставлять в темноте артиллеристов кулеврин, поскольку очень рассчитывал на них в борьбе с испанскими шлюпками, которые могли пойти на безумный в своем неистовстве абордаж.

Дав два бортовых залпа, фрегат пересек рейд, а потом дерзко направился к мысу; артиллеристы энергично раздували фитили, тогда как аркебузиры поднялись на марсы и салинги, куда уже нанесли в немалом количестве ручные гранаты, которыми пользовались в то время флибустьеры.

Великолепный, сильный корабль разрезал воды залива в полной уверенности, что он спокойно пройдет мимо засады, устроенной аркебузирами и полусотнями губернатора Сан-Доминго. Команда «Молниеносного» презирала угрожавшую ей опасность.

В колеблющемся свете кормовых фонарей выделялся, словно кровавое пятно, сын Красного Корсара, сеньор ди Вентимилья, ди Вальпента и ди Роккабруна, потомок трех выдающихся корсаров, которые в недавние времена сеяли страх во всех испанских колониях Большого Мексиканского залива[41].

Держа в правой руке рупор, а левой опираясь на рукоять своей боевой шпаги, некоторой разновидности драгинассы, широкой и тяжелой, как оружие гасконца, гордый молодой человек бестрепетно ожидал атаки, не сводя глаз с парусов своего великолепного судна.

На его тонких губах блуждала сардоническая усмешка, та презрительная усмешка, которую сделал знаменитой Черный Корсар.

«Плевать мне на всех на вас, – казалось, говорил он. – Я сын Красного Корсара, который держал вас в страхе, а ужасный Черный Корсар – мой дядя. Кто осмелится напасть на меня?»

«Молниеносный», не находя на рейде достаточно ветра, приближался к мысу очень медленно, в нетерпеливом ожидании буйной ласки Большого залива.

Были подняты все паруса: от нижних до бом-брамселей и до блинда.

Хотя время от времени крупные волны, глухо шипя, выкатывались из-за мыса, фрегат лишь плавно покачивался на них – так хорошо он был сбалансирован.

– Смотрит ли в мою сторону маркиза? – спрашивал себя граф. – Ах, если бы она могла видеть, как сражается сеньор ди Вентимилья…

Его размышления прервал глухой отзвук артиллерийской канонады, донесшийся из леса, покрывавшего высокий мыс.

– Кажется, испанцы догадались, что мы пытаемся улизнуть. Не так ли, дон Баррехо? – обратился он к стоявшему рядом гасконцу, который перетряхивал в кармане свои пресловутые дублоны.

– Я никогда не был глухим, господин граф, – ответил, улыбнувшись, авантюрист.

– Смотрите, как бы какое-нибудь ядро не снесло вам голову.

– Я вам уже говорил, что мой приятель Вельзевул не знает, как обойтись в своем доме с гасконцами. Мы слишком опасны даже в аду.

– Вы просто замечательны, дон Баррехо.

– Нисколько. Вы хотите, чтобы он подрался с чертями другого рода, способными укоротить хвосты или крылья его детям? Полагаю, дьявол не так глуп.

– Сеньор граф! – крикнул Мендоса, стоявший за ними, у руля. – Посмотрите-ка на этого гасконца: он, должно быть, внук или правнук мессера[42] Вельзевула! Он принесет нам несчастье, клянусь вам…

– Бочонком аликанте, – добавил бравый гасконец, разразившись громким смехом.

Четыре или пять пушечных выстрелов раздались в этот момент с оконечности мыса. Ядра прорвали паруса фрегата.

– Кажется, эти ребята не будут нежными, – сказал гасконец, пригибая голову и трагическим жестом выхватывая из ножен свою знаменитую шпагу. – На абордаж идут иберы Старой или Новой Кастилии, и я покажу им, как дерутся лучшие забияки Гаскони…

Металлический голос сына Красного Корсара оборвал его последние слова:

– Дьявол вас побери!

– А куда? Если этого даже он не знает?

– Тогда пусть он вас отнесет в рай, – сказал Мендоса.

– Но там же нет аликанте маркизы де Монтелимар.

И снова его слова оборвал голос сына Красного Корсара:

– Бортовой залп! Мы проходим траверс мыса! Стреляйте по шлюпкам! Огонь!..

Пять баркасов, на каждом из которых было по двадцать пять человек, гребцов и стрелков, отошли от берега и приближались с бешеной скоростью, расходясь веером, чтобы пропустить фрегат посредине и пойти на абордаж с обоих бортов.

Вооруженные аркебузами солдаты вели частый и непрерывный огонь по верхней палубе.

Обе кулеврины, поставленные на большие вращающиеся подставки, обрушили на два ближайших баркаса убийственный залп картечью, тогда как десять пушек правого борта отправили свои ядра в лес, в котором пряталась испанская артиллерия.

Одна из пяти шлюпок, вторая по порядку, изрешеченная картечью, почти сразу пошла на дно. Однако остальные нисколько не замедлили своего движения и с отчаянной смелостью готовились к абордажу, тогда как аркебузиры удвоили частоту огня.

Сын Красного Корсара, поняв, что имеет дело с недюжинными смельчаками, поднес рупор ко рту и приказал:

– Все буканьеры на палубу!

На всех флибустьерских судах всегда находилось некоторое количество этих изумительных стрелков. Можно даже сказать, что они составляли подлинную силу корсарских кораблей, потому что, как мы уже упоминали, эти бесстрашные охотники никогда не промахивались.

По команде графа тридцать бородачей с бронзовыми лицами, вооруженные тяжелыми аркебузами с длиннющими стволами, быстро поднялись на палубу, расположившись вдоль правого фальшборта и кормовой надстройки.

– Шлюпки – ваши! – крикнул металлическим голосом сеньор ди Вентимилья. – Мы займемся полусотнями и испанской артиллерией.

Обе стороны вели сражение отважно.

Оглушительно грохотали двадцать две пушки фрегата; с такой же яростью отвечали испанские орудия, более многочисленные и хорошо спрятанные за высокими скалами мыса, а также в лесу.

Практически на каждый выстрел сразу же следовал ответ.

Шлюпки между тем не переставали приближаться, выстраиваясь дугой и не обращая ни малейшего внимания на опасность, грозившую им с носа фрегата.

Однако буканьеры быстро остановили их порыв. Страшный свинцовый дождь посыпался на испанцев, собирая жуткую жатву среди стрелков и гребцов.

А буканьеры, спокойные и невозмутимые, несмотря на град снарядов различного калибра, вели меткий огонь, убивая или калеча врагов каждым своим выстрелом. «Молниеносный», ведомый Мендосой, самым опытным лоцманом на борту, как и самым лучшим артиллеристом, сделал поворот почти у самого мыса, поймал ветер и, сделав последний бортовой залп, ушел в открытое море, держа курс на запад.

Артиллеристы сделали еще несколько выстрелов, продырявив пару парусов и обрубив несколько брасов, а после прекратили совершенно уже бесполезную стрельбу.

– Ну, дон Баррехо, что вы на это скажете? – спросил граф гасконца, не отходившего далеко и не проявлявшего ни малейших признаков страха.

– Скажу, сеньор, что у этих флибустьеров в груди бьется кусочек хвоста моего приятеля Вельзевула, – ответил авантюрист. – Мне приходилось участвовать в сражениях во Франции и в Эстремадуре, но никогда я не видел столь бесстрашных бойцов. Один из ваших аркебузиров стрелял, даже не вынимая трубки изо рта.

– Скоро вы увидите и второго.

– Мы будем еще сражаться?

– Мы вышли на охоту.

– А что за дичь?

– «Санта-Мария».

– Она мне знакома: прекрасный галеон, да и вооружен неплохо, сеньор граф, но в данный момент на нем нет ни одного дублона, потому что вышел он из Сан-Доминго. Возможно, он отправился грузить золотые слитки в Веракрусе; именно поэтому я советовал бы вам подождать его возвращения.

– Я охочусь не за дублонами, – ответил сеньор ди Вентимилья, пожав плечами. – Я немного не похож на других корсаров; не погоня за золотом и не жажда приключений заставили меня покинуть Европу.

Помолчав, он сказал, словно самому себе:

– Пять или шесть часов преимущества! Надо добавить парусов.

Он поднес ко рту рупор и скомандовал:

– Ставить лисели! Марсовые – на ванты!

Двадцать флибустьеров, ловких как белки, заскочили на ванты и затерялись в парусах.

– Дон Баррехо, – сказал граф, – не кажется ли вам, что настало время отдохнуть? За трое суток мы не поспали и шести часов.

– Да, кажется, сеньор, – ответил авантюрист, отчаянно зевая. – Правда, гасконцы могут обходиться без сна, – по крайней мере, так говорят у меня на родине, но я думаю, что в данном случае мои соотечественники не правы.

– Тогда спокойной ночи, – улыбнулся граф. – Скажите Мендосе, чтобы он выделил вам каюту.

Спустившись с мостика, граф обменялся парой слов со своим помощником и скрылся на юте.

– Нет ничего лучше, чем поступить, как он, – сказал гасконец. – Здесь не погреба маркизы де Монтелимар, бочки открывать не надо.

Тем временем фрегат продолжал свой бег на запад, ускоряя ход. Он весь покрылся парусами, от палубы до клотиков, и отлично держался, грациозно вздымаясь и опускаясь, на пологих волнах Мексиканского залива.

Причиненный сражением урон, по правде говоря незначительный, был быстро ликвидирован многочисленным экипажем, а нескольких раненых перенесли в лазарет, доверив их заботам судового лекаря.

На верхней палубе остались только двадцать пять моряков, работавших с парусами, и несколько артиллеристов.

А вот на марсах и салингах расположились семь или восемь марсовых. Они должны были оповестить капитана, если покажется «Санта-Мария», что было весьма возможно, поскольку тяжелые галеоны никогда не отличались хорошим ходом.

Ночь прошла без приключений. «Новая Кастилия», снова ставшая «Молниеносным» в память о знаменитом корабле Черного Корсара, часто меняла курс, то уходя к югу, то приближаясь к побережью Сан-Доминго, но увидеть галеон не удавалось.

С первыми проблесками зари сын Красного Корсара был уже на палубе, готовый к бою с «Санта-Марией». Не стоит и говорить, что гасконец вместе с Мендосой тоже были там.

Он хотел показать, что гасконцы не такие уж сони и ни в чем не уступят морякам, привыкшим к долгим бодрствованиям.

– Что-то здесь не видно драки, сеньор граф, – сказал он молодому капитану, внимательно наблюдавшему в подзорную трубу за горизонтом. – Моя шпага постоянно жалуется; она уже на полдюйма заржавела. Попав на флибустьерское судно, я думал, что будет много работы.

– А вчерашнюю перестрелку вы уже забыли, дон Баррехо?

– Я ее только слушал, господин граф.

– Вам надо было останавливать пули своей знаменитой драгинассой.

Гасконец в ответ состроил гримасу.

– Будьте уверены, вам еще не раз представится случай доказать, что гасконцы ничуть не хуже флибустьеров, – добавил немного погодя граф. – Подождите, вот покажется «Санта-Мария»…

– Мы возьмем ее на абордаж?

– Галеоны не сдаются без боя. Это не каравеллы, дон Баррехо. Если потом вы увидите…

Но крик, донесшийся сверху, оборвал фразу:

– Парус слева по борту, прямо за фок-реем.

– Видите, дон Баррехо, зря вы жаловались, – сказал граф, поворачивая подзорную трубу в направлении, указанном марсовым.

Мендоса тут же засвистел в свою дудку. Он вызывал под вахту палубных матросов и пушкарей.

Помощник капитана, который только что улегся отдохнуть, немедленно появился на палубе, а в проходах и на батареях уже кричали:

– К оружию!.. «Санта-Мария»!..

Конечно, учитывая расстояние и тусклое предрассветное освещение над морем, никто не мог с уверенностью сказать, тот ли это галеон, которого с таким нетерпением ожидал сын Красного Корсара, желавший поскорее заполучить секретаря маркиза де Монтелимара. Вполне возможно, что это был какой-то флибустьерский парусник, вышедший с Тортуги на охоту за мелкими прибрежными испанскими судами, курсировавшими до Пуэрто-Принсипе или до острова Гонав.

Молодой корсар не отрывал подзорной трубы от глаз, внимательно изучая курс замеченного судна. Он ждал, пока станет светлее; только тогда можно будет принять решение.

– Это корабль с высоким бортом, – сказал он наконец, поворачиваясь к помощнику и гасконцу, стоявшим позади него. – Парусность впечатляет.

– Может, и в самом деле «Санта-Мария»? – спросил сеньор Верра.

– Мелкие каботажные суда не осмеливаются уходить далеко в море, когда находятся в водах, посещаемых флибустьерами с Тортуги. Вы это знаете так же хорошо, как и я. Если бы это не был корабль, способный защитить себя, он не ушел бы так далеко от берега.

– Надо ли приказать готовиться к бою, господин граф?

– Если это галеон, он не сдастся по первому требованию. Что бы там ни говорили, но старушка Испания не оскудела храбрыми моряками. Будем осторожными, потому что, если это действительно «Санта-Мария», я не оставлю ее в покое, пока не заполучу кабальеро Баркисимето. Этот человек мне крайне необходим. Вы поняли, Верра?

– И мы его захватим, клянусь сотней тысяч хвостов Вельзевула!.. – воскликнул гасконец.

– Да, он будет в наших руках, – поддержал его лейтенант, сбегая по трапу с мостика.

Граф снова наставил подзорную трубу. На горизонте величественно вставало солнце, бросая на воду косые лучи, окрашивая море тысячами пурпурных и золотых бликов.

Замеченные паруса резко выделялись над лазурной поверхностью залива.

Это были верхние паруса, ловившие ветер со всех краев видимого горизонта.

– Это может быть только «Санта-Мария», – сказал граф, опуская трубу. – Дон Баррехо, я верю, что вы сможете размять руки и что на этот раз у вас будет случай показать моим матросам, чего стоят гасконцы.

– Надеюсь, сеньор граф, что вы не оскорбите меня сомнением в храбрости прибрежных жителей Бискайского залива, – ответил искатель приключений.

– Я не считаю вас новичком.

– Пусть я сдохну и буду навеки проклят! Я первым прыгну на палубу «Санта-Марии».

– После меня, дон Баррехо, – ответил корсар, – никто не должен ступать на неприятельский корабль раньше меня, ведь я сын корсара.

– Ладно, я буду вторым, – сказал грозный гасконец.

– В таком случае я буду третьим, – послышался еще один голос.

Он принадлежал Мендосе, незаметно поднявшемуся на мостик.

– А, это вы, приятель? – сказал гасконец, в то время как граф спустился на палубу, чтобы убедиться, все ли разошлись по боевым постам.

– Хочу к вам пришвартоваться, – ответил морской волк.

– Хотите следить за мной? – наморщил лоб авантюрист.

– Ну что вы! Хочу забрать дублоны из вашего кармана, чтобы они не достались испанцам. На эти деньги я закажу тысячу месс, – рассмеялся баск.

– Стало быть, вы желаете моей смерти?

– Гасконцу! Да они же никогда не сдохнут!..

– Вы правы, приятель.

– Никто им этого не пожелает, ведь они слишком опасны.

– Это точно, – серьезно ответил дон Баррехо. – Слишком уж мы грозны, люди Бискайского залива.

– С запада или с востока?

– Конечно с запада. Те, что на востоке, те не гасконцы.

– Верно: они баски! – разразился смехом Мендоса. – Эти чертовы гасконцы всегда правы!

– Ну еще бы!.. Гасконцы мы или нет?

– Самые наигасконнейшие!..

– А тогда спорить бесполезно, – сказал авантюрист.

В этот момент граф вернулся на мостик в сопровождении своего помощника.

– Это «Санта-Мария», – сказал он Мендосе, вопросительно посмотревшему на него. – Ошибки быть не может. Займись рулем, пока мы не влепим им хорошенький заряд. Мне нужна мачта этого галеона.

– Вы ее получите, сеньор граф, – ответил морской волк.

– Дарю пятьдесят дублонов в случае удачи.

– Пусть я сдохну и буду навеки проклят! – не сдержался гасконец, кусая себе губы. – У себя на родине за такие деньги я убил бы десяток человек. Почему мой отец не воспитал меня артиллеристом? Однако приятель оплатит мне тот дублон, который он потерял в погребах маркизы де Монтелимар. Я этого не забыл, потому что у гасконцев память хорошая.

На фрегате царило веселое оживление.

Весть о том, что предстоит взять на абордаж испанский галеон, распространилась по всему судну, и весь экипаж с воодушевлением готовился к абордажной схватке, конечно тяжелой, потому что эти тихоходы прекрасно вооружены, а матросы на них отборные, набранные по большей части из уроженцев бискайского побережья.

«Молниеносный» поспешал полным ходом за галеоном. Все паруса были поставлены; Мендоса взял на себя управление кораблем.

На галеоне, когда убедились, что за ними гонится корсарское судно, немедленно повернули к доминиканскому берегу, пытаясь найти хоть какое-нибудь убежище в одном из многочисленных портов и бухточек острова, защищенных каким-либо фортом.

Граф, однако, вовремя разгадал намерения испанцев и направил «Молниеносный» вдоль берега, не давая галеону шанса избежать абордажа.

Дул довольно слабый противный ветер, и «Молниеносный» четырьмя длинными галсами вышел на траверс галеона, а потом смело взял курс в открытое море; граф тем самым дал испанцам понять, что для выбора у них остались две возможности: либо они сдаются на милость победителя, либо предстоит безнадежный бой.

– Ко мне, Мендоса! – крикнул граф. – Вот подходящий момент!

Галеон находился на расстоянии всего одной мили[43] и шел очень тяжело.

Это был один из тех большущих кораблей, которые испанцы использовали для перевозки в Европу сокровищ, добытых в казавшихся неисчерпаемыми рудниках Мексики, Гватемалы и Коста-Рики. Эти двухпалубники с широким корпусом оказались слишком грузными, чтобы соперничать со стройными судами флибустьеров, сила которых заключалась не в количестве пушек, а в весьма эффективной поддержке буканьеров.

– Мендоса! – кричал граф. – А ну-ка сбей грот-мачту этого галеона и останови его на полном ходу!

– Если бы я мог выполнить эту команду своей шпагой, эта мачта не простояла бы и секунды, – ворчал гасконец. – Приятелю чертовски повезло, но дублон-то он мне заплатит!

На галеоне осознали, что их преследует крупный корабль, способный поспорить за победу и заставить дорого за нее заплатить. Они внезапно сменили курс, надеясь, быть может, укрыться в маленьком порту Хакмель, отдавшись под защиту небольших фортов, построенных там испанцами.

Но экипаж галеона имел дело со смелыми моряками, в совершенстве знавшими побережье острова, да к тому же их судно шло слишком быстро, чтобы позволить избежать абордажа.

Граф, поняв намерение соперников, прижался к берегу, отрезая галеону проход и препятствуя поискам убежища.

«Молниеносный», сохранивший все свои паруса, с наступлением благоприятного ветра летел по волнам, словно морская ласточка.

В пятидесяти метрах от неприятельского судна «Молниеносный» дал холостой выстрел, но на галеоне и не подумали повиноваться требованию флибустьеров.

Поскольку добраться до малого порта было невозможно, галеон снова повернул в море, в то время как экипаж начал решительно готовиться к битве.

– Ах, не хотите остановиться! – сказал граф. – Тогда твоя очередь, Мендоса.

Морской волк подскочил к кулеврине правого борта и навел ее на галеон, на котором добавили, в свою очередь, новых парусов и опять развернули недавно убранные, чтобы хоть немного оторваться от фрегата.

– Пусть другие артиллеристы не открывают огня! – закричал граф в рупор. – Сохраняйте заряды для абордажа. Мендоса, ты уверен, что попадешь?

– Дайте мне хотя бы три ядра, – ответил баск.

– Даже шесть, если захочешь.

– Тогда какую-нибудь мачту свалю; пусть все замолчат.

– И даже я? – шутливо спросил дон Баррехо.

– А вы держите язык за зубами больше всех прочих, сеньор гасконец.

Глубокое молчание воцарилось на фрегате, прерываемое только трепетанием парусов и легким посвистыванием бриза в снастях.

Все взгляды обратились на галеон, убегавший к западу, но постоянно готовый повернуть к берегу, который находился на расстоянии не больше шести-семи миль и очень хорошо просматривался.

Мендоса продолжал возиться с прицелом, что-то бормоча и пыхтя, как тюлень.

Известно, что стрельба в море по подвижной цели, при неожиданных толчках, которые испытывает судно при качке, всегда необыкновенно трудна, особенно на парусниках, лишенных абсолютной стабильности из-за внезапных порывов ветра.

Стало быть, перед баском была поставлена нешуточная задача.

Но вдруг сильнейший взрыв сотряс кормовую надстройку «Молниеносного»: кулеврина наконец-то выстрелила.

Мендосу и стоявшего с ним рядом гасконца наполовину окутало густое облако дыма. В то же время граф и его помощник, находившиеся на капитанском мостике, перегнулись и вытянулись вперед, словно хотели устремиться вслед за ядром.

Мендоса не удержался и завопил от досады. Грот-мачта галеона осталась на месте, хотя на палубу грохнулся большой кусок грот-марса-рея, перебитый рядом с марсом.

– Ах ты, мой волчок, ты переломил всего лишь перышко у этой огромной птахи! – сказал граф. – А мне ведь было нужно крыло.

– В моем распоряжении еще пять выстрелов, капитан, – ответил баск.

– Но ты не расстраивайся, потому что и перышко кое-что значит: этот галеон уже не побежит с той же скоростью, как прежде.

Страшный грохот заглушил его слова.

Это галеон разом разрядил все свои орудия левого борта, но пушки его, кроме кулеврин, были явно устаревшими, скорость снарядов оказалась слабой, и ядра упали в воду, не долетев до фрегата.

– Эти люди могут транжирить порох и ядра! – сказал граф. – Может, они хотят просто попугать нас? Ну, мы-то привыкли к подобной музыке, не так ли, сеньор Верра?

– На нас это не произведет впечатления, – ответил помощник капитана, спокойно набивавший свою трубку. – Прежде чем их ядра станут долетать до нас, я успею выкурить трубку.

Тем временем Мендоса с помощью нескольких флибустьеров перезаряжал пушку, потому что вторую он пока не мог использовать из-за неудобного положения галеона.

Во второй раз он стал колдовать над прицелом. Испанцы быстро воспользовались этой передышкой, чтобы снова поднять парус и закрепить его кромку прямо за марс, так как нельзя было и подумать о замене рея.

– Приятель, – сказал гасконец баску, – старайтесь не тратить дублоны, иначе вы не сможете возместить тот, который потеряли в погребах маркизы.

Мендоса не ответил; он продолжал старательно целиться, медленно смещая дуло орудия, чтобы удержать его на пути галеона. Раздался выстрел, который через несколько мгновений встретило громовое «ура!» и крики: «Браво, Мендоса!»

На этот раз ядро, посланное баском, попало не в какой-нибудь рей.

Грот-мачта, срубленная чуть пониже марса, упала поперек палубы галеона, сокрушая своей тяжестью ванты и брасы, после чего галеон сильно накренился на левый борт. Грот и один из косых парусов также полетели вниз, загромоздив палубу и накрыв добрую часть команды.

– Вот это выстрел! – восхитился гасконец. – Теперь мой дублон в безопасности.

– Вы удовлетворены, господин граф? – торжествующе спросил Мендоса.

Вместо ответа сеньор ди Вентимилья выхватил шпагу и закричал громким голосом:

– На абордаж, храбрецы!.. Через десять минут галеон будет у нас в руках!

– Вот это выстрел! – восхитился гасконец. – Теперь мой дублон в безопасности.

XII Секретарь маркиза де Монтелимара

Галеон, остановившийся в своем полете над волнами, уже не мог избежать атаки фрегата.

Испанцы, пережив первый испуг, быстро принялись освобождать палубу от обломка мачты, который мог затруднять движения команды во время абордажа.

К обломку подступили с пилами и топорами, а в это время матросы, приставленные к пушкам, открыли адский огонь, надеясь не подпустить корсарское судно вплотную.

В свою очередь и «Молниеносный» яростно ощетинился, и не только пушками.

Буканьеры поднялись на верхнюю палубу и не жалели пуль, находя все новые цели на галеоне. Но предпочтительными мишенями были рулевые и офицеры на мостике.

Расстояние быстро таяло, так как фрегат увеличил скорость, чтобы не дать испанцам перегруппироваться.

Пушечные залпы следовали один за другим: то вверх, по парусам, то вниз, чтобы продырявить судно ниже ватерлинии.

Матросы, в задачу которых входило затыкать большими деревянными пробками дыры, проделанные ядрами, трудились не покладая рук и падали без сил на банки.

На верхней палубе во всю лилась кровь, особенно на галеоне, где не было кулеврин, а солдаты-аркебузиры ни в коей мере не могли сравниться в точности стрельбы с неподражаемыми буканьерами.

Не прошло и десяти минут, как «Молниеносный», весь окутанный огромным облаком дыма, подошел к галеону.

Лейтенант, который теперь стоял у руля, направил корабль к корме неприятеля, так что бушприт врезался в ванты и брасы бизань-мачты, а марсовые быстро сбросили многочисленные кранцы, чтобы смягчить удар.

Но последнее удалось лишь в малой мере; удар был таким сильным, что два судна пугающе накренились: одно – на правый борт, другое – на левый.

Голос сына Красного Корсара разносился, словно трубный зов:

– Ко мне, буканьеры! Батарейцы на палубу!

Он устремился на бак, за ним – гасконец, отчаянно вращавший клинком своей длинной шпаги, Мендоса, размахивавший секирой, и буканьеры, уже перезарядившие свои аркебузы.

Тридцать или сорок испанцев, как стрелков, так и матросов, собрались на баке, чтобы оказать яростное сопротивление атакующим; они орали во все горло:

– Смерть корсарам! Охотников в воду!

Граф ди Вентимилья, гасконец и Мендоса первыми пробежали по бушприту и ворвались на испанский корабль, разрядили пистолеты и запрыгнули на бак.

Именно в этот момент ветер начал относить фрегат, который еще не притянули к галеону абордажными крюками, и трое храбрецов остались одни среди врагов.

Момент был трагичным, потому что буканьеры не могли попасть на испанский корабль: для этого пришлось бы перепрыгнуть пропасть шириной в шесть метров, а такое даже для этих бесстрашных и ловких охотников было вещью абсолютно невозможной.

На фрегате поднялся дикий вой:

– Спасем графа!

Испанцы, вооруженные шпагами, секирами и алебардами, устремились к трем смельчакам, уверенные, что без труда справятся с ними. Но они встретились с великолепными шпажистами.

Сеньор ди Вентимилья, нисколько не испуганный происшедшим, решительно бросился в схватку, ожидая, что буканьеры и флибустьеры поспешат к нему на помощь.

Достойный племянник Черного Корсара, самый знаменитый фехтовальщик Мексиканского залива, с неудержимым порывом вступил в рискованную схватку с неприятелем.

Гасконец, словно он хотел показать, что дети его родины, славящиеся хвастовством, в то же время тяжелы на руку и полны отваги, последовал за графом, нанося неистовые удары своей драгинассой и крича как одержимый:

– Дорогу гасконцам!

Мендоса же со страшной силой рубил секирой, разнося шлемы и кирасы, ломая шпаги и алебарды.

Казалось, это спустили с цепи трех дьяволов.

Посвистывала графская шпага, страшно похрустывали драгинасса гасконца и секира баска.

Однако схватка троих с сотней человек – а испанцев, наверное, и было столько, потому что из люков галеона поспешно появлялись новые матросы и пушкари, – такая неравная схватка не могла долго продолжаться без поддержки буканьеров.

Увидев нависшую над графом опасность, эти чудесные стрелки, выстроившись шеренгой, открыли огонь во фланг испанцам, а в это время марсовые матросы бросали сверху гранаты, не обращая внимания на опасность разрыва снаряда в собственных руках.

Не теряли времени и матросы фрегата. С поразительной быстротой они забросили абордажные крюки через брасы и ванты галеона, соединяя оба судна в тесном, но и опасном объятии.

Граф и оба его товарища уже изнемогали под натиском испанцев, перед их алебардами, шпагами, секирами, когда буканьеры посыпались на бак галеона, не дожидаясь соприкосновения кораблей.

Раздался залп, палуба стала ареной кровавой бойни, защитников оттеснили в пространство между фок- и бизань-мачтой, где сразу же выросла баррикада из бочек, снастей, сменных реев, вышедших из строя пушек, которые теперь использовались только в качестве балласта.

Все защитники галеона собрались в этом месте.

Сын Красного Корсара, вышедший невредимым из первой схватки, быстро перестроил буканьеров, которые оставили свои аркебузы, схватились за короткие и тяжелые абордажные сабли и храбро кинулись в атаку. В это время и флибустьеры в свою очередь попрыгали с дикими криками на бак галеона.

Граф сразу же организовал атаку на баррикаду, но вынужден был отступить, встретив отчаянное сопротивление испанского экипажа, который в основном защищался алебардами, оружием довольно опасным, с которым не всегда справлялись шпаги и сабли.

Но его не обескуражила первая неудача.

Граф подождал, пока соберутся его флибустьеры, а потом во второй раз пошел на приступ, в то время как обе кулеврины обстреливали носовую надстройку галеона, где засели человек двадцать аркебузиров, стрелявших быстро и метко.

Пока буканьеры и флибустьеры в едином порыве продолжали борьбу, артиллеристы обоих кораблей обменивались пистолетными выстрелами через орудийные порты и даже несколькими пушечными, вызывавшими отдельные очаги возгорания, которые могли, однако, привести к большому пожару.

Тем временем за баррикадой сражались с таким же исступлением. Испанцы отчаянно сопротивлялись и не отступали, хотя буканьеры вновь взялись за аркебузы, более полезные в данный момент, чем сабли; стреляли они почти в упор, а марсовые не переставали швырять гранаты.

Сын Красного Корсара вместе с находившимся рядом гасконцем уже три раза взбирался на баррикаду и столько же раз вынужден был отступать, чтобы не пасть под ударами пик и алебард.

– Друзья! – закричал он, обернувшись к флибустьерам, проявлявшим видимое колебание. – Последнее усилие – и галеон наш!

В четвертый раз экипаж фрегата в дикой ярости ринулся на штурм, отчаянно размахивая руками и стреляя из пистолетов. После кровавой рукопашной флибустьеры овладели баррикадой. Правда, и сами они понесли серьезные потери.

Испанцы, которым удалось выйти целыми из этой кровавой мясорубки, отошли на бак. Возможно, они собирались дать там последний бой.

Сеньор ди Вентимилья, стоявший на баррикаде, выпрямившись во весь рост, поднял испачканную кровью шпагу и закричал:

– Капитуляция или смерть? Выбирайте!

Испанцы молчали, лихорадочно сжимая в руках оружие. Конечно, жажда боя не угасла в этих мужественных людях, но, пересчитавшись и установив, что потери слишком велики, а сил у них слишком мало, чтобы отвоевать потерянное, они решили сложить оружие.

Капитан галеона, старый моряк с длинной белой бородой, сражавшийся с львиной храбростью в первых рядах, спустился по трапу с бака и в одиночку приблизился к баррикаде, за которой стояли буканьеры с наведенными аркебузами.

– Что вы намерены с нами сделать? – спросил он, гневно посмотрев на графа. – Быть может, бросить в море?

Сеньор ди Вентимилья отрицательно покачал головой, а потом, направившись со шляпой в руках навстречу испанскому капитану, ответил:

– Сын Красного Корсара, граф ди Вентимилья, сеньор ди Роккабруна и ди Вальпента привык уважать храбрость поверженных, сеньор.

– Сын Красного Корсара! – удивился капитан галеона. – Племянник знаменитого Черного Корсара! Благородного человека моему экипажу нечего бояться. Господин граф, я вас приветствую! Что вам угодно?

– Я хочу, чтобы вы выдали одного человека, находящегося на борту вашего судна и крайне необходимого мне, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– Кого именно?

– Секретаря маркиза де Монтелимара.

В толпе послышались какие-то выкрики, потом мужчина лет сорока, среднего роста, с черной бородой и усами, с проницательным взглядом, протолкался среди моряков и быстро спустился по трапу.

– Вы спрашивали обо мне? – спросил он, приближаясь к графу.

– Да, сеньор Баркисимето, – ответил корсар.

– Что вы хотите?

– Чтобы вы перешли на мой фрегат.

– Пленником?

– Возможно, вы считаете, что я напал на галеон из желания ограбить его или перебить весь экипаж?

– А что вы сделаете с другими?

– Они свободны! – ответил сеньор ди Вентимилья.

– Что вы сказали?

– Повторяю: они свободны.

– Значит, вся эта кровавая потасовка устроена только для того, чтобы взять меня в плен? – удивился секретарь маркиза де Монтелимара.

– Именно так.

– Что же вы от меня хотите?

– В данный момент я не могу вам этого сказать. Пойдемте на мой фрегат, а галеон, если он только в состоянии продолжать путь, пусть убирается.

– Вы и грабить нас не будете? – выступил вперед капитан галеона.

Граф посмотрел на него с улыбкой, наслаждаясь его удивлением, потом спросил:

– В какую сумму вы оцениваете богатства, находящиеся на вашем галеоне, капитан?

– В тысячу пятьсот пиастров.

– Золотых слитков у вас, стало быть, нет?

– Ни одного.

– Я выплачу моему экипажу те пиастры, которые они могли бы награбить на вашем судне, – заявил граф.

– А штандарт Испании?

– Да пусть он полощется на бизань-мачте, – ответил граф. – Покамест большой флаг Испании не опустится перед сыном Красного Корсара или, лучше сказать, графа ди Вентимильи… Господа, вы свободны! В моих руках остается только секретарь маркиза де Монтелимара!

Старый капитан галеона, еще не отцепивший и не бросивший на палубу шпагу, хотел это сделать, но граф быстрым жестом остановил его и сказал:

– Сохраните ее для других, более счастливых для вас сражений, сеньор. Я не являюсь, как другие флибустьеры, заклятым врагом вашего народа. Мне достаточно своей миссии, и ничего больше.

– Что это за миссия?

– Этого секрета я не могу вам доверить. Сеньор Баркисимето, вы хотите пойти со мной? От вашего ответа зависит спасение галеона.

Секретарь маркиза де Монтелимара несколько мгновений поколебался, а потом произнес:

– Прежде чем флаг моей родины снимут с мачты, я отдаю себя в ваши руки. Доверяю свою жизнь вашему честному слову.

Сеньор ди Вентимилья не ответил.

Секретарь сделал несколько шагов вперед.

– Вот он я, сеньор граф, – сказал он.

– На борт, друзья, – раздалось в ответ.

Флибустьеры и буканьеры оставили баррикаду и медленно отправились на борт фрегата, однако из предосторожности они все еще держали испанцев под прицелом своих ружей.

Секретарь маркиза де Монтелимара, бледный как смерть, последовал за ними. Когда сын Красного Корсара увидел, как пленник идет по бушприту и ступает на бак «Молниеносного», он громко крикнул:

– Убрать абордажные крюки, отвязать паруса!

Маневр был мгновенно выполнен корсарами, остававшимися на верхней палубе фрегата; тем временем канониры, боясь сюрприза со стороны испанцев, застыли в готовности на батареях.

Граф, перепрыгнув на самый верх носовой надстройки, снова снял шляпу и, подняв и опустив шпагу, крикнул своим корсарам:

– Приветствуйте цвета старой Испании! Это вам приказывает племянник Черного и Зеленого Корсаров! Салют храбрецам!

Фрегат медленно отходил назад, потому что абордажные крюки уже были убраны, и тогда буканьеры разом разрядили свои аркебузы, выстрелив вверх, к немалому удивлению испанцев, которые все еще стояли, сгрудившись, на баке галеона.

Идальго[44], происходившие от настоящих андалусийских кабальеро, были удивлены происходящим не меньше флибустьеров, этих жестоких людей, которые поклялись полностью разрушить все испанские колонии якобы в отместку за преступления, совершенные в отношении индейцев первыми конкистадорами, в чем они, впрочем, не ошибались, даже эти идальго стреляли в ответ в воздух и кричали:

– Доброго пути сыну Красного Корсара!

Фрегат, уже освобожденный, двигался вдоль кормы галеона.

Два флага, графа ди Вентимильи и большой штандарт Испании, спускались трижды до верхней палубы надстроек, а потом столько же раз взмывали вверх; после этого суда расстались.

Фрегат возобновил свой путь на запад, тогда как галеон, вышедший из боя сильно поврежденным, взял курс на побережье Сан-Доминго, чтобы укрыться в каком-нибудь порту.

– Сто тысяч молний Бискайского залива! – возмутился гасконец, когда расстояние между кораблями достигло трехсот или четырехсот метров. – Это называется морским сражением!.. Столько стараний, а я даже не увидел дублона, который все еще должен мне этот счастливчик-баск. Если бы я был на месте сеньора ди Вентимильи, то не оставил бы ни одного пиастра на этом несчастном фрегате. Двадцать мертвецов из-за какого-то жалкого секретаришки!.. Да он не стоит даже одной набивки табака!

Он обернулся к Мендосе, который – скупой не менее гасконца – пересчитывал дублоны, немедленно выданные ему графом, человеком слова, тогда как помощник капитана распределил тысячу пятьсот пиастров среди команды. Именно столько флибустьеры могли бы награбить на галеоне.

– Ого, приятель, – сказал гасконец, – вам, кажется, заплатили.

– Граф верен своему слову, – ответил Мендоса. – Это воистину золотое слово. Он говорит и сыплет золото!

– Вы, приятель, должно быть, забыли тот дублон, на который мы поспорили в подвалах маркизы де Монтелимар. Что там было, аликанте или херес?

– Херес.

– Неужели баски менее благородны, чем гасконцы? Черт возьми! Это было аликанте!.. Уж в испанских-то винах я разбираюсь.

– Баски верны слову, – ответил, улыбнувшись, Мендоса. – Признаю свою ошибку, но пока что, дон Баррехо, вы не получите того дублона. Почему? А потому, что мы спорили в одном погребке, значит должны его пропить в другом. Дождетесь? Клянусь Бискайским заливом!

– Никогда не знавал более хитрого приятеля! – вскрикнул дон Баррехо. – Я думал, что хитрее всех на земном шаре гасконцы, а теперь вижу – нет, баски…

– Что такое? – рассмеялся Мендоса.

– Отъявленные канальи!

– Вы напрашиваетесь, дон Баррехо? Всем известно, что гасконцы – отчаянные дуэлянты и задиры.

– А баски?

– Упрямцы.

– Слово-то громкое, да оно ничего не значит, – сказал гасконец.

– Черт побери!.. Поясню: когда баск что-нибудь сказал, жив он или мертв, но так и будет.

– А-а-а… Понял!.. Значит, дублон мы пропьем.

– Вот и гасконцы снова становятся хитрыми.

– Пусть дьявол вас заберет в ад, – рассмеялся авантюрист. – Вы же проиграли мне этот дублон.

– Успокойтесь, мы пропьем его в каком-нибудь кабачке Центральной Америки.

Пока приятели спорили о дублоне, а фрегат продолжал свой бег на запад, ликвидируя по мере возможности повреждения, полученные в ходе ожесточенной схватки, сеньор ди Вентимилья вежливо пригласил секретаря маркиза де Монтелимара проследовать за ним в кают-компанию.

– Садитесь, кабальеро, – указал граф на кресло, после того как дверь закрылась. – Нам надо о многом поговорить.

– И это меня очень удивляет, – ответил секретарь маркиза, который выглядел довольно бледным и очень обеспокоенным. – Ведь я вижу вас впервые, сеньор.

– Уверен в этом, потому что я всего несколько месяцев назад вынырнул в водах Мексиканского залива.

– По какой причине?

– Прежде всего для того, чтобы найти вас, – ответил граф, садясь напротив секретаря.

– Неужели я такой ценный человек?

– Сейчас узнаете. Ради того чтобы заполучить вас, я подверг опасности свой фрегат, а также собственную жизнь, как и жизни моего доблестного экипажа. Вам уже известно, кто я?

– Сын Красного Корсара.

– Вы знавали моего отца?

Секретарь маркиза де Монтелимара мертвенно побледнел и ничего не ответил.

– Кабальеро, – сказал граф более резко, – не забывайте, что вы находитесь полностью в моей власти, и хотя я тоже дворянин, но в моих жилах течет кровь знаменитых корсаров, которые опустошали испанские колонии по берегам Большого залива. Отвечайте на мои вопросы.

– Ну хорошо. Да, я его знал, – ответил секретарь маркиза.

– Где это было?

– В Маракайбо.

– Когда?

– За день до его казни.

На этот раз смертельно побледнел граф, но в глазах его зажглись огоньки гнева.

– Обрекшие его на смерть знали, что приговорили к повешению дворянина? – глухо спросил граф, сжав зубы.

– Думаю, да.

– Кто произнес смертный приговор моему отцу и всем тем, кто спасся после кораблекрушения?

– Не знаю.

– Бесполезно пытаться обманывать меня! – проговорил сеньор ди Вентимилья, вскакивая на ноги. – Это был маркиз де Монтелимар, ваш хозяин.

– Зачем же вы тогда спрашиваете меня? – спросил кабальеро.

– Я хотел еще раз убедиться в этом.

Граф два или три раза обошел вокруг стола, занимавшего всю середину помещения, потом резко остановился перед секретарем, с ужасом на него смотревшим, и сказал:

– Мой отец и оба моих дяди, Зеленый Корсар и Черный Корсар, отправились в Америку, чтобы отомстить за смерть их старшего брата, предательски убитого герцогом ван Гульдом, а не для того чтобы пиратствовать, как это делают все прочие флибустьеры с Тортуги. У рода Вентимилья есть еще в Пьемонте земли и замки, каких, возможно, нет у ваших испанских грандов или ваших конкистадоров, разбогатевших на грабеже несчастных кациков в Мексике или Перу.

– Мы знали об этом от нашего посла, аккредитованного при дворе герцогов Савойских, – ответил секретарь маркиза де Монтелимара.

Граф сделал движение правой рукой, словно отгоняя какое-то давнее воспоминание, а потом продолжил:

– Вернемся к теме нашей беседы, кабальеро. Отец, прежде чем отправиться в Америку вместе со своими братьями, Черным Корсаром и Зеленым Корсаром, взял в жены принцессу Брабантскую, которая умерла, давая мне жизнь. Позже он женился здесь на дочери Великого кацика Ары, князька Дарьена. От этого брака у него родилась дочь. Вы слышали что-нибудь о ней?

– Да, но очень неопределенно.

– Когда корабль моего отца потерпел крушение у берегов Маракайбо, эта девочка была среди выживших, не так ли?

– Кто вам это сказал?

– Однажды, перебирая бумаги отца, я узнал, что в Америке у меня есть сестренка. Морган, теперешний губернатор Ямайки, который женился на Иоланде, дочери Черного Корсара, сообщил мне кое-что, но не очень много, об истинности этих сведений. Что сделал маркиз де Монтелимар с этой девочкой? Говорите, кабальеро! Если ваш хозяин ее опозорил, горе ему! Вентимилья этого не простит!

При этих словах лицо сына Красного Корсара стало страшным.

Черты его изменились, оно приняло какое-то дикое выражение, а в глазах заблестели зловещие огоньки.

– Вы поняли меня, кабальеро? – крикнул граф и изо всех сил стукнул кулаком по столу. – Что вы сделали с моей сестрой? Я специально приехал в Америку разыскивать ее и готов перевернуть весь Большой залив, лишь бы найти девушку! В моих жилах, повторяю, течет кровь воинов и корсаров, и я покажу вашим соотечественникам в блеске пушечных выстрелов герб рода Вентимилья!

– Успокойтесь, сеньор граф, – сказал секретарь.

– Моя сестра жива или нет?

– Жива.

– Поклянитесь!

– Клянусь честью!

– Этим признанием вы спасли жизнь своего хозяина.

– Вы собирались убить его?

– Да, хорошим ударом клинка, – ответил граф. – Где находится моя сестра?

– Не могу вам сказать, сеньор граф; клянусь честью.

– Кто бы усомнился в вашей чести, – сказал сеньор ди Вентимилья, сделав угрожающее движение рукой. – Я должен отправиться к вашему хозяину и узнать от него новости о моей сестре. Говорите.

Кабальеро сначала побледнел, потом покраснел.

– Сеньор граф, – начал он дрожащим голосом, – когда испанский идальго клянется своей честью, в Европе не найдется дворянина, который мог бы стать вровень с ним, потому что все мы, кабальеро, возведены в дворянское сословие Филиппом Вторым или Карлом Пятым. Если вы сомневаетесь, я готов скрестить свою шпагу с вашей. Дворяне Старой Кастилии умирают, но не сдаются!.. Вы поняли меня, господин граф?

Сеньор ди Вентимилья посмотрел на секретаря с большим удивлением. Несколько секунд он сжимал рукоять своей шпаги, потом сказал:

– Нет, кабальеро. Я был не прав, оскорбив вас, и, как истинный дворянин, приношу вам свои извинения. Вы, стало быть, не знаете, где находится моя сестра?

– Однажды вечером я слышал от маркиза де Монтелимара, что он доверил ее какому-то майоралю на тихоокеанском побережье. В Панаме или еще где-то. Этого я не знаю; клятвенно объявляю вам, сеньор де Вентимилья.

– Какому-то майоралю? А что это такое? Признаюсь, я не в совершенстве владею вашим языком.

– Это разновидность управляющего, – ответил кабальеро.

– Так вы его не знаете?

– Нет.

– Итак, мне необходимо потрясти вашего хозяина.

– Если вам удастся узнать, где он находится.

– Я уже знаю, – ответил граф.

– Это невозможно!

– Тогда я вам скажу, что ваш хозяин находится в Пуэбло-Вейо.

Секретарь маркиза рассерженно замахал руками.

– Кто вам это сказал? – процедил он сквозь зубы. – Маркиза Кармен де Монтелимар, не так ли?! О!.. Я знаю, что она всегда ненавидела своего деверя, равно как и то, что именно она благоприятствовала вашему бегству из Сан-Доминго.

– Вы заблуждаетесь, сеньор! – ответил ему граф. – Я узнал это еще раньше от моего свояка Моргана.

– От злосчастного человека, который разрушил нашу Панаму и женился на Иоланде, дочери Черного Корсара?!

– Именно так, сеньор Баркимисето.

Секретарь маркиза де Монтелимара до крови прикусил губу.

– И вы отправитесь искать моего хозяина? – спросил он.

– Я же сказал вам, что приехал в Америку в первую очередь для того, чтобы разыскать свою сестру.

– А потом?

– Ну, это вас не касается, сеньор.

– Об этом нетрудно догадаться: вы прибыли сюда, чтобы отомстить за отца.

– Я еще этого не сказал. Вы, стало быть, не знаете, где находится внучка Великого кацика Дарьена?

– Нет, я же вам сказал. Ее отправили к какому-то майоралю, больше я ничего не знаю.

– Что же! Тогда мне это скажет маркиз, – заявил граф, стремительно поднимаясь. – Вам же я объявляю, что вы остаетесь моим пленником, пока моя миссия не закончится. Двое человек будут наблюдать за вами днем и ночью. Не рассчитывайте на побег, потому что мои флибустьеры верны мне сверх всякой меры; они убьют вас не задумываясь. Со своей стороны я попытаюсь смягчить ваше пребывание в плену: вы будете обедать за моим столом, с вами будут обходиться со всеми почестями, приличествующими испанскому дворянину. Прощайте, сеньор; можете отправиться отдыхать в каюту, которая находится прямо перед вами; я считаю вас своим гостем.

Сказав это, граф вышел из кают-компании и поднялся на верхнюю палубу, где его с явным нетерпением поджидали помощник, Мендоса и ужасный гасконец.

– Ну и как? – спросил сеньор Верра.

– Наконец-то у меня есть верные сведения, что моя сестра жива, – ответил сеньор ди Вентимилья. – Вы и представить не можете, как я жажду увидеть эту девушку шоколадного или медного цвета. Ее с восторгом встретят при дворе герцогов Савойских, где уже знают историю трех знаменитых корсаров.

Потом граф повернулся к Мендосе и спросил:

– Ты один из самых старых флибустьеров, сражавшихся еще у моего отца и его братьев, ты веришь, что я смог бы один довести до конца это дело?

– Нет, сеньор граф, – ответил моряк, почесывая бороду. – Карьеру Моргана не повторить еще раз, а испанцев в Центральной Америке очень много. Но кто же откажется помочь сыну Красного Корсара, племяннику Черного и Зеленого Корсаров? А разве нет знаменитых флибустьеров по ту сторону перешейка? Дэвид, Тасли, Гронье – они ведь там! Мы найдем их, и никто не откажется предоставить свои корабли, своих людей, свои шпаги и свои пушки в распоряжение графа ди Вентимильи.

– А мы сможем их найти?

– Я точно знаю, что после неудачной экспедиции к Магелланову проливу они захватили остров Сан-Хуан и там обдумывают, как бы причинить побольше вреда Испании!

– Ты сказал «Сан-Хуан»?

– Да, это маленький островок всего в пяти лигах[45] от континента. Мы найдем этих львов, сеньор граф, и захватим маркиза де Монтелимара, а также во второй раз Панаму. Флибустьер никогда не испытывает страха, он всегда готов на рисковые дела.

– Я бы назвал их новыми гасконцами, – вмешался дон Баррехо. – Что за чудесные люди!..

Граф некоторое время стоял погруженным в свои мысли, а потом сказал:

– И я верю, что по-иному быть не может. Поддержка этих грозных флибустьеров мне необходима для борьбы с маркизом де Монтелимаром. А ты уверен, Мендоса, что они все еще пребывают на тихоокеанском побережье? Морган мне говорил, что они отправились к югу, чтобы обогнуть Огненную Землю и вернуться с той стороны опять в залив.

– Верно, сеньор граф, но их задумка не удалась, хотя на север вернулось довольно много флибустьеров. Говорят, что у них сотен восемь и они готовы ограбить всю Центральную Америку.

– Да, с такой силой это не удивительно! Я знаю, чего стоят эти люди. А где мы оставим фрегат?

– Отправим его на Тортугу, сеньор, – сказал помощник капитана. – Вы хорошо знаете, что испанцы никогда не осмелятся напасть на цитадель флибустьеров. Можете доверить это задание мне. Оставьте мне человек тридцать, и я берусь уйти от испанских галеонов и каравелл.

– И потом, разве у вас нет свояка? – спросил Мендоса. – На Ямайке хватает надежных портов, а сеньор Морган сумеет защитить ваш фрегат от любой атаки.

– Это было бы лучше всего! – сказал сеньор ди Вентимилья. – Сеньор Верра, дайте курс лоцманам, и отправимся прежде всего за маркизом де Монтелимаром в Пуэбло-Вейо. Беда ему, если он не скажет мне, где находится моя сестра!.. Я буду неумолим, как и мой дядя Черный Корсар!

Часть вторая

I Два флибустьера-болтуна

– Жак, это херес или аликанте?

– Клянусь собственной смертью, я уже не пойму, приятель.

– Слишком много выпили?

– Гасконец-то напился!.. Что вы такое говорите, сеньор Мендоса?.. Хотите меня оскорбить?

– Нисколько, дон Баррехо.

– Гасконцы не переносят оскорблений.

– Мы это знаем отчасти, дон Баррехо, – сказал баск. – Разве мы оба не с Бискайского залива?

– Но вы с другого берега.

– И вы с другого.

– Нет!..

– Вы же не моряк, а значит ориентироваться не умеете.

– Гасконец-то не умеет!..

– Карамба!.. Вы не умеете ориентироваться даже в вине! Хотите доказательств? Вы не знаете, что мы сейчас пьем, – херес или аликанте.

Гасконец долго чесал макушку, гримасничал, потом взял стоявшую перед ним терракотовую чашку и с торжественной важностью отведал содержащуюся там жидкость.

– Предупреждаю вас, дон Баррехо: после того как вы это выпьете, я не выложу больше ни сольдо[46], потому что тот знаменитый дублон, на который мы спорили в подвале маркизы де Монтелимар, давным-давно уплыл!..

– Пропили целый дублон?!. – вскричал гасконец.

– Мне только что об этом сказал трактирщик.

– Этот ворюга!.. Мы пропили дублон?.. Сколько он заставит нас платить за эти бутылки?

– Почем я знаю! Никогда не был силен в арифметике.

– Повторяю вам, что он – вор!..

– Возможно, но кричать это ему в морду я не буду.

– Вы не гасконец.

– Хотите проблем? Вы же знаете, что сеньор граф наказал нам соблюдать максимальную осторожность, поскольку мы находимся среди врагов.

– Гасконец ничего не боится. Пойду разобью голову этому ворюге, который жрет дублоны.

– Один… только один, дон Баррехо, – сказал Мендоса.

– В Гаскони на этот дублон можно пить целый год.

– Мы сейчас в Америке.

Гасконец, хвативший лишка, поднялся.

– Испанские ворюги! – закричал он и бросил на пол только что поставленную чашку. – Опустошители кошельков!

Эта комическая сцена, которая, однако, вполне вероятно, могла в любой момент стать трагической, происходила в одной из многочисленных таверн Пуэбло-Вейо, испанского городка, расположенного в нескольких десятках лиг от побережья Тихого океана и достаточно хорошо защищенного фортами и артиллерией; городок в это время приобретал некоторое значение, несмотря на близость Новой Гранады.

Таверна была одной из самых респектабельных в городе. Наряду с местными жителями ее облюбовали и возвращающиеся из Мексики авантюристы, напичканные золотом и готовые к любым переделкам. Популярность таверны объяснялась тем, что ее хозяин подавал уважаемой клиентуре настоящие аликанте и херес. Вино созревало под мягким солнцем родины-матери, старой Испании, и его честно перевозили через океан.

Тридцать или сорок посетителей, находившихся в тот момент в зале, смакуя заключенный в бутылки напиток и дружелюбно беседуя между собой, встретили с возмущением брошенное гасконцем оскорбление.

– Кто это тут разорался?

– Вышвырните этого пьянчугу!..

– Начистите рыло этому подлецу!..

– Вон!.. Вон!..

Гасконец, красный, как вареный рак, встал, гордо держась за свою ужасную драгинассу.

– Мне показалось, тут кто-то мной недоволен, – проговорил он, сверля взглядами своих черных глаз горожан и авантюристов.

– Вон, негодяй! – закричал бородатый грубиян, у которого на боку висела драгинасса не менее длинная, чем у гасконца.

Дон Баррехо обернулся к баску, который спокойно потягивал свой херес, словно происходящее его нисколько не касалось.

– Вы когда-нибудь видели, приятель, таких наглецов? – спросил гасконец.

– Когда наслаждаюсь добрым вином, я становлюсь слепым и глухим, – ответил баск, улыбаясь в усы.

– Я сделаю из этих попугаев яичницу!

– Берегитесь, у этих попугаев есть клювы и когти. Им под силу разорвать гасконца, обитающего с одной или другой стороны Бискайского залива, – ответил баск. – Они бьют основательно, когда принимаются за дело всерьез, а смелости им не занимать, уверяю вас.

Искатели приключений собрались в одном из углов зала, непрестанно продолжая кричать:

– Вон!.. Вон!..

– Кого это вон? – загудел гасконец, перекрывая их голоса.

– Тебя, пьяная рожа! – ответил бородатый грубиян.

– Гасконца!..

В этот момент появился трактирщик, вооруженный тяжелой кастрюлей, а за ним виднелись три или четыре его помощника, в спешке похватавшие вертела, на один из которых еще была нанизана недожаренная утка.

– Чего хотят эти люди? – заревел гасконец.

Потом, увидев утку на вертеле, громко скомандовал:

– Дай-ка эту мертвечину мне, ты, ворюга!.. Она пойдет нам на ужин, и на этот раз заплачу я, не так ли, Мендоса?

– Я брошу ее тебе в морду, грязный метис! – заорал трактирщик. – А после разобью тебе башку вот этой кастрюлей.

Громкий хохот оборвал ответ трактирщика, но грозный гасконец не смеялся.

– Гром и молния! – закричал он. – С каких это пор гасконцев атакуют кастрюлями?.. Мошенник, освободи место своим адъютантам! У них, по крайней мере, вертела в руках, а вертел служит оружием во всех странах земного шара!..[47]

И снова взрыв смеха последовал за злобным ответом гасконца. Смеялись и горожане, и искатели приключений, но громче всех, вероятно, хохотал баск, хотя ему и не нравилось, что этот фанфарон компрометирует себя, явно позабыв о наставлениях сына Красного Корсара.

– Этот человек опасен, – твердил бравый моряк. – Мой дублон запрыгнул ему в мозг, и кто теперь угадает, что выкинет этот близкий родственник дьявола. Очень жалко, но наша миссия закончится здесь.

Трактирщик, взбешенный сардоническим хохотом горожан и приезжих искателей приключений, приблизился к гасконцу, угрожающе размахивая кастрюлей.

– Вон отсюда, пьянчуга, – завопил он, – или я разобью тебе морду!.. Пошел!.. Пошел!.. Мне не нужны скандалы!

Дон Баррехо, только что бывший красным, побледнел.

– Ничтожество! – загремел он. – Мордой наделены животные, у людей же, тем более у гасконцев, морд не бывает! Сравнить меня со свиньей… Да я выпущу твою кровь и напою ею это почтенное общество.

Крики возмущения раздались среди присутствующих.

– Пей сам!

– Черт возьми! – закричал гасконец. – Тогда ею напьется моя шпага!..

– Если у нее жажда, – вставил слово по-прежнему улыбавшийся Мендоса.

Трактирщик сделал несколько шагов вперед, не переставая размахивать своей огромной кастрюлей.

Он был высоким и толстым и вполне мог бы проучить хвастуна с берегов Бискайского залива, если бы в руках у него оказалось оружие получше, чем кастрюля.

Однако он был уверен в поддержке своих адъютантов и клиентов и потому безбоязненно приблизился к гасконцу, осыпая последнего бранью:

– Так уходишь ты или нет, пьянчуга? Мою таверну посещают порядочные люди; они не хотят, чтобы им мешали.

– И, как бараны, позволяют обдирать себя, – отвечал гасконец. – А ты самый гнусный ворюга, которого я когда-либо встречал на этом свете.

– Это я-то ворюга?! – заорал рассвирепевший трактирщик. – Ну, сейчас ты у меня схлопочешь!

Он сделал еще один шаг вперед, намереваясь пустить в ход свою кастрюлю.

Гасконец, который после многочисленных возлияний, должно быть, потерял ориентировку, величественным жестом выхватил из ножен свою драгинассу и принял защитную стойку, крикнув Мендосе:

– Вперед, гасконцы!

Морской волк по-прежнему спокойно сидел перед своей чашей, еще почти полной.

– Что такое? – сказал он. – Я же баск, живущий на другом берегу Бискайского залива!

Дон Баррехо нахмурился, потом бросился, словно разъяренный бык, на трактирщика, вопя как одержимый:

– Дорогу гасконцам!

Его драгинасса с оглушительным лязгом наткнулась на кастрюлю, отшвырнув ее в другой угол зала, потом гасконец наткнулся на хозяйского слугу, у которого на вертеле все еще красовалась утка.

Гасконец исключительным по точности уколом нанизал ее на свою шпагу, а потом стряхнул на стол, прямо перед Мендосой. Вся операция заняла несколько секунд.

– Это нам на ужин, приятель! – крикнул гасконец. – После хереса у меня удивительный аппетит. Мы съедим ее, когда я перебью всю эту челядь. Вот чему можно научиться у гасконцев!

Трактирщик и его помощники, испуганные действиями этого неустрашимого забияки, мигом укрылись на кухне, побросав свои вертела, и тогда со своего места встал огромный бородач; это был настоящий искатель приключений, побывавший, по всей видимости, в Мексике или, может быть, в Перу.

Гасконец исключительным по точности уколом нанизал ее на свою шпагу, а потом стряхнул на стол, прямо перед Мендосой.

– Сеньор, – сказал он, выступая вперед и вынимая из ножен свою длинную шпагу, – против поваров вы деретесь отлично, вы даже кастрюлю обратили в бегство. А как насчет шпаги? Хотелось бы посмотреть, способны ли вы справиться с нею. Вы очень насмешили нас, но теперь начинаете надоедать. Либо убирайтесь отсюда, либо мы поставим вам свечку.

Мендоса, до той поры лишь посмеивавшийся, сидя за столом, поднялся и мигом обнажил свою шпагу.

Дон Баррехо повернулся к нему:

– Оле, приятель, оставьте это гасконцам. Пусть баски вмешаются позже, если в этом будет нужда.

– Вы слишком много выпили и легко можете пропустить укол.

– Сейчас, приятель, я опровергну ваши слова.

Бородач бросил свою шпагу на пол, возмущенно сказав:

– Мне кажется, что здесь слишком много болтают. Может быть, это вы попугаи?

– Если я не ослышался, вы назвали гасконца попугаем! – крикнул дон Баррехо.

– Гасконец не гасконец… Скажу вам, что если уж не попугаи, то вы самые настоящие рыжие обезьяны! – бросил незнакомец, все больше заводясь.

– Вы слышали, приятель? – спросил гасконец, поворачиваясь к Мендосе, который с трудом сдерживал смех. – Нас назвали рыжими обезьянами.

– Пока что только вас, – ответил флибустьер.

– Это я и вам говорю, – сказал раздраженный искатель приключений.

– Слышали, приятель? – спросил гасконец.

Мендоса положил шпагу на стол, потом достал из-под камзола наваху[48] и раскрыл ее.

В глубоком молчании, воцарившемся в зале, прозвучал его низкий голос:

– Если мой друг не повергнет вас на пол, то вот это оружие, а оно не длиннее трети вашей шпаги, перережет вам горло. Слово баска!..

– Кончай хвастаться! – крикнул незнакомец.

– Ого, приятель, подождите, пока я укорочу ему бороду, – сказал Мендосе гасконец. – Надо только направить клинок.

– Ну а прежде я засуну тебе в рот твои кишки!

– Гасконцы не едят таких блюд, – ответил дон Баррехо.

– Заткнись, негодяй!

– Это я-то негодяй?!

– Шут!

– Это я-то шут?!

– Трус!

– Сказать такое гасконцу!

– Иди-ка сюда, мошенник!

– Сейчас я займусь твоей бородой!

Гасконец бросился вперед, выставив шпагу и угрожая проткнуть противника насквозь.

Тот живо отскочил назад и принял защитную стойку.

– Ты не владеешь шпагой, – сказал гасконец. – Ты думал, что перед тобой индеец, а не мастер шпажного боя. Да выстави ты чуть подальше правую ногу, черт возьми!.. Так защищаются школяры.

– Желторотый!.. Вот, получи! – прорычал его противник, устремляясь в бешеную атаку.

Гасконец ловко парировал его выпад.

– Атаковать надо не так, – поучал дон Баррехо. – Ваш учитель ничего не стоит, он обыкновенный осел.

– Может быть, вы станете учить меня фехтованию? – тяжело дыша, крикнул бородач.

– Гасконец может обучить фехтованию всех шпажистов мира, исключая итальянцев. О!.. Те действительно грозны. Они заставят попотеть любого.

– Перестаньте болтать и деритесь, рыжая вы обезьяна!

Посетители таверны прижались к стенам, чтобы не быть задетыми шпагами. В третий раз они разразились громким смехом.

Гасконец злобно посмотрел на них.

– Тише – или потом наступит ваша очередь, – бросил он хохочущим. – Рыжие обезьяны порой бывают очень опасными.

– Хватить болтать! – заорал незнакомец. – К бою! Или вы у меня вдоволь напьетесь.

– Сделайте одолжение, только предупреждаю вас, что свой кубок я выпью после того, как подрежу вам бороду и выцежу немножко вашей крови. А нога ваша все еще не на месте!.. Выставите ее еще немножко вперед!..

– Это уже слишком!..

– И еще немножко: поднимите левую руку. Что за черт!.. Ваш учитель не стоит выеденного яйца.

Ответом стал новый стремительный выпад, который, без сомнения, пронзил бы гасконца насквозь, если бы тот не поставил защиту.

– Вот превосходный выпад, – сказал дон Баррехо. – Нет, ваш учитель был не таким уж ослом.

– Он был из Брабанта.

– Фламандская школа – самая лучшая, ничего не скажешь. И вы тоже из Брабанта?

– Конечно.

– Ба!.. А я-то принял вас за настоящего испанца.

– Нет, я фламандец.

– Не жалею, что узнал об этом, – сказал дон Баррехо, по-прежнему спокойный. – До этой минуты я не знал этой школы. Ну-ка, сделайте еще один выпад.

– Вы думаете, мы находимся в фехтовальном зале? Берегитесь, я хочу убить вас.

– Сделайте милость, не обращайте на меня внимания, – заметил дон Баррехо.

– Тогда защищайтесь!

Гасконец отскочил назад и с изумлением посмотрел на противника.

– Еще один мастерский выпад, – проговорил он. – Дело принимает серьезный оборот. Смелее, гасконец!

Незнакомец снова бросился в атаку, решив покончить с этим чертовым болтуном.

Он молниеносно сделал четыре или пять выпадов, один за другим, потом, убедившись, что не достиг цели, перехватил драгинассу из правой руки в левую, крикнув гасконцу, все время парировавшему его выпады с поразительной ловкостью:

– А сейчас я покажу вам секретный выпад, которому меня научил осел, как вы назвали моего учителя.

Потом, повернувшись к трактирщику и его помощникам, неподвижно стоявшим в дверях кухни, добавил:

– Приготовьте сеньору свечи: через полминуты он будет мертв!

Гасконца охватил приступ гнева.

– Гром и молния! – воскликнул он. – Вы хотите испугать меня? Если бы я не был гасконцем, то, признаюсь, сеньор бородач, ваши мрачные слова глубоко бы тронули меня.

Потом, заметив трактирщика, вернувшегося с двумя свечками в руках, сказал ему:

– Отнесите свечи пока назад. Я еще жив, черт возьми! И я совсем не уверен, что шпага этого сеньора рассечет надвое мой каркас. Сделан я не из хлебного мякиша: там, внутри, есть еще кости, и это – гасконские кости!

– Хвастун! – закричали посетители таверны.

Мендоса схватил шпагу и, сделав пару шагов в их направлении, сердито сказал:

– Тихо вы!.. Здесь на карту поставлены две человеческие жизни, и вам не следует шуметь. Дон Баррехо! Берегитесь!..

– Позвольте мне закончить дело, приятель, – ответил гасконец. – Мне очень интересно познакомиться со знаменитыми секретными выпадами фламандских мастеров. Когда я вернусь на родину, буду обучать им моих друзей.

Удивительное спокойствие грозного дуэлянта подействовало на посетителей таверны.

В зале воцарилась глубокая тишина. Можно бы даже сказать, что все затаили дыхание, чтобы не мешать двум соперникам.

Бородач встал в защитную стойку, согнув ноги в коленях и сгруппировавшись, – возможно, для того, чтобы не стать легкой мишенью для гасконца.

Его длинная шпага была выставлена вперед; рука совершенно не колебалась. Разумеется, он готовил свой тайный выпад.

Дон Баррехо пристально посмотрел на него, словно пытаясь прочесть в глазах противника порядок готовившихся им движений.

Он встал во вторую позицию, полностью раскрывшись.

– Должно быть, он очень уверен в себе, – пробормотал Мендоса, который и сам был отличным шпажистом, – иначе не поступал бы подобным образом. Так в чем задержка?

Фламандец продолжал прижиматься к полу, даже коснулся левой рукой половиц и тянулся вперед, все время держа шпагу прямо перед собой.

Гасконец внимательно следил за его странными движениями, задаваясь – не без некоторого беспокойства – вопросом, какого рода удар нанесет этот бородатый человек.

Конечно, он предпочел бы бешеную атаку, сопровождаемую криками и широкими движениями держащей оружие руки. Тем не менее этот человеческий экземпляр сохранял удивительное спокойствие и ни на мгновение не спускал глаз с фламандца. Можно бы даже сказать, что он пытался околдовать бородача, как это делают змеи с мелкими пташками.

В зале сохранялась глубокая тишина. Все напряженно ожидали этого ужасного удара, который, вероятно, должен был послать на тот свет одного из двух противников.

Внезапно фламандец, не перестававший пригибаться к полу, вытягиваясь, как гремучая змея, резко выпрямился.

Его клинок сверкнул на одно мгновение и устремился к гасконцу, он был направлен уже не в сердце, а в низ живота.

Послышался сухой стук, и, к безмерному удивлению всех присутствующих, драгинасса фламандца, вместо того чтобы разорвать внутренности дона Баррехо, отлетела в глубину зала, разбив несколько бутылок, стоявших на столе.

Фламандец быстро поднялся, с изумлением глядя на хохотавшего до упаду гасконца, в то время как зрители разразились бурной овацией. Слышались выкрики:

– Отличная защита!..

– Изумительно!..

– Вы знаменитый фехтовальщик!..

– Угостим его вином, карамба!..

Покрасневший от гнева бородач приблизился к гасконцу и сказал:

– Вы победили, убейте меня!..

– Ну что вы!.. Я не бью даже москитов, даже тех, кто порой мешает мне спать. И потом, скажите, что мне делать с вашей кожей? Возможно, шкура ягуара или кугуара[49] чего-нибудь да стоит, а вот человечью я мог бы предложить только дарьенским людоедам, но они слишком далеко.

– Так вы что, неприступная крепость?

– Гасконская скала, – ответил дон Баррехо.

– Что я теперь могу сделать для вас? Подобрать свою драгинассу и возобновить дуэль?

– Спокойно, кабальеро, – выступил вперед трактирщик. – Вы не пустите в ход свою шпагу, пока вон тот сеньор не заплатит мне за четыре бутылки агуардьенте и две бутылки настоящей малаги, которые он разбил.

– Кто это «тот сеньор»? – спросил гасконец.

– Вы.

– И вы хотите, чтобы я заплатил?

– Десять пиастров.

– Ба!.. Воровской пес! – крикнул гасконец. – Сначала ты украл у нас дублон, дав выпить что-то ядовитое, а теперь хочешь уворовать еще больше?

– Довольно! – заорал разъяренный трактирщик. – Я сыт вами по горло!.. Убирайся, подлец!

– Это ты мне?

– Сатанинское отродье! – взорвался фламандец. – Хозяин помешался! Дай-ка мою шпагу или я вылью еще и бочки, хранящиеся у тебя в подвале.

– Заплатите мне десять пиастров! – визжал трактирщик.

Гасконец крутанулся на пятках и закричал в ответ:

– Гасконцы, баски и фламандцы, вперед!.. Прикончим этого нахала!

Однако нахал, хотя и не был человеком с оружием, оказался далеко не робкого десятка. Он швырнул в обоих флибустьеров и присоединившегося к ним фламандца кастрюлю, а его помощники, рассвирепевшие не менее своего хозяина, принялись швырять тарелки и бутылки, наполнив таверну адским грохотом.

Испуганные посетители, опасаясь вернуться домой с разбитой головой, широко распахнули дверь и со всех ног помчались по улице.

Гасконец, Мендоса и фламандец бесстрашно противостояли атаке хозяина и четырех его помощников, швыряя во всех направлениях стулья и табуретки, разбивая фляги и бутыли.

Херес, малага, аликанте, порто и агуардьенте лились на столы и скамьи, а тарелки, бутылки, кастрюли, ведра, сковороды и вертела продолжали летать по залу, увеличивая сумму убытков.

– Укокошим этих плутов! – диким голосом орал гасконец, яростно сражаясь с настоящим градом снарядов, отражая летящие предметы шпагой.

Фламандец оторвал прибитый к полу стол, повалил его набок и укрылся за ним, посылая с поразительной скоростью по адресу хозяев бутылки и мелкие тарелки, тогда как баск не прекращал швырять табуретки.

Битва эта продолжалась уже несколько минут, когда один из только что убежавших посетителей вернулся с криком:

– Дозор!.. Бегите!..

Гасконец ухватился за стол, за которым укрывался Мендоса, и швырнул его в хозяина и его помощников, разбив добрую полусотню бутылок, выставленных на стойке.

Хозяйская пятерка, напуганная грохотом разбитого стекла, высунулась в дверь и заорала во все горло:

– Сюда, стража!.. Убивают!..

– Смываемся! – сказал фламандец. – Сеньоры, здесь есть другой выход, из кухни!

– Показывайте дорогу, – сказал гасконец.

– А где моя драгинасса?

– Ее унес этот чертов хозяин.

– Ворюга!..

– Я же вам говорил, что он патентованный жулик! – сказал дон Баррехо. – У нас он украл дублон!

– Бежим! – закричал Мендоса.

Три авантюриста устремились к кухне, прыгая по столам и табуреткам, загромождавшим проход.

– Сатанюга! – крикнул бородач. – Он запер дверь!..

– Прыгаем из окон, – сказал гасконец. – Их здесь два, если не ошибаюсь. Сеньор баск, выдавите одно из них.

– Оставьте это для меня, – попросил фламандец. – Я же силен как бык.

– И в самом деле, у вас крепкие плечи, много мяса и много костей, – ответил гасконец.

Фламандец, увидев висящую на стене деревянную колотушку, несомненно служившую поварам для отбивания кусков мяса, схватил ее и с такой силой ударил по переплетам окна, что оно с дьявольским грохотом вывалилось на улицу.

Сразу же послышались пять или шесть голосов:

– Ого!.. Вы что, людей там убиваете?

– Что происходит сегодня вечером в этой таверне?

– Может, началась революция?

Гасконец проворно запрыгнул на подоконник и выскочил из окна, угодив в самую середину группы прогуливающихся по улице полуночников.

– Кто вы? – хором закричали они.

– Спасайтесь! – заорал гасконец. – Из клетки выскочил ягуар и сожрал хозяина!

Услышав это, гуляющие пустились наутек и с молниеносной быстротой скрылись на тесных улочках города.

– Гениальный человек, – сказал фламандец, в свою очередь оказавшийся на улице. – Кто решится войти внутрь, зная, что там свирепствует ягуар? А!.. Блестящая находка!

Последним выпрыгнул баск.

– Оставьте ягуаров и кугуаров, шевелите ногами, – сказал он. – Может, вы хотите, чтобы вас забрал дозор?

– Попутного ветра! – закричал гасконец, вытягивая свои длиннющие и худющие ноги. – Заставим дозор побегать. Сеньор фламандец, смотрите: гасконцы и баски проворны как олени.

– Знаю, – ответил бородач, разгоняясь.

Так они и бежали втроем вдоль ручейка, казалось перерезавшего пополам Пуэбло-Вейо.

Они пробежали двести или триста шагов и свернули в поперечную улицу, заполненную людьми.

Как только беглецы появились на этой улице, прохожие подняли крик:

– Вот эти воры!..

– Стой!.. Стой!..

– Зовите дозор!

– Проклятый хозяин! – крикнул гасконец, обнажая свою драгинассу. – Он все время путается под ногами!.. Сейчас я его зарежу как петуха!..

– Проложите лучше проход! – крикнул фламандец, оставшийся безоружным.

Гасконец врезался в группу прохожих, нанося налево и направо удары плашмя, а в это время Мендоса покалывал кончиком своей шпаги самых близких к нему горожан и кричал:

– В сторону!.. В сторону!.. За нами гонится взбесившийся ягуар!

Слова о ягуаре вновь вызвали всеобщее бегство. Только трактирщик, знавший, что в его заведении нет никаких диких зверей, продолжал кричать:

– Помогите!.. Воры!.. Сюда, дозор!

Гасконец и оба его приятеля пустились наутек, а из недалекой таверны выбежали двое стражников с алебардами и двое – с аркебузами; на них были стальные кирасы и шлемы.

– Убейте их! – орал трактирщик. – Это флибустьеры!

Большего и не надо было стражникам, чтобы на ногах у них выросли крылья. Флибустьеров так сильно боялись, что выпускать их безнаказанными не следовало, а поэтому четверо бравых солдат пустились в погоню за беглецами, крича в свою очередь:

– Стой!.. Стой!.. Флибустьеры!.. К оружию!.. К оружию!..

– Гром и молния! – выругался гасконец. – Вот мы и вляпались!.. Ходу, Мендоса!.. Ходу, фламандец!..

– У меня не такие ноги, как у басков и гасконцев! – пробормотал бородач, пыхтевший, как кузнечные мехи. – Из фламандца не сделаешь гончую!

Так или иначе, ругаясь и тяжело дыша, но он держался, не отставая, за ловкими сынами Бискайского залива, которые мчались, словно зайцы, преследуемые легавыми.

Однако эта вторая гонка длилась недолго, потому что гасконец, опередивший всех, внезапно остановился как вкопанный и даже отпрыгнул на три-четыре шага назад.

– Что там такое? – спросил Мендоса, подбежавший следом.

– Тупик!

– И нет никакой щели, чтобы мы могли просочиться сквозь нее?

– Нет, приятель.

– Давайте перелезем через дом, закрывающий проход!.. Для гасконцев нет ничего невозможного.

– Нет, я не кошка.

– Тогда нас схватят!.. Дозор за спиной! – сказал фламандец. – Дайте мне шпагу.

– Что вы будете ею делать? – спросил баск.

– Брошусь на дозор.

– И дадите себя подстрелить? Холодное оружие бессильно против аркебуз.

– Думаю, господа, – сказал дон Баррехо, вкладывая шпагу в ножны, – что занимательная сцена закончится именно здесь, в этом глухом тупике. А виновата во всем ваша борода, сеньор фламандец. Если бы вы сидели тихо, я убил бы этого жулика из таверны, и все бы закончилось там.

– Если бы я только знал, обрезал бы ее, – ответил фламандец.

– А вот и дозор, – сказал Мендоса, тоже вкладывая шпагу в ножны. – Теперь мы пропали.

– Пока еще нет, приятель, – ответил гасконец. – Положитесь на меня, и увидите, какую партию в кости я разыграю в Пуэбло-Вейо!.. Уверен, что мне удастся убить dos pájaros en un golpe[50], как говорят эти испанцы. Сеньор фламандец, у вас есть сигары?

– Кубинские, да еще из лучших.

– Дайте мне одну, а сами закурите другую. Боже мой!.. Как хорошо – подымить, подставив луне бороду.

В это мгновение в тупиковой улочке появились двое солдат с алебардами и двое – с аркебузами. Раздался повелительный голос:

– Сдавайтесь или мы стреляем!..

II Граф д’Алкала

Ни гасконец, ни Мендоса, ни тем более фламандец ничего не ответили.

Они спокойно стояли один против другого, раскуривая – как обычные мирные горожане – длинные кубинские сигары, ожидая удара колокола, с которым можно отправляться спать.

– Сдавайтесь или мы стреляем! – во второй раз крикнул старший.

Гасконец обернулся, выпустив в воздух облачко ароматного дыма.

– Простите, кабальеро, – сказал он, ступив в полосу лунного света, падавшего в промежуток между двумя коньками крыши, – вы это нам?

– Разве вы не те бандиты, что разгромили таверну «Эль Моро»? – спросил старший, направляя свою алебарду на гасконца.

– Что это вам взбрело в голову, кабальеро? – возмутился гасконец. – Назвать меня бандитом? Разве вам не известно, что перед вами стоит благороднейший дон Арамехо де Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос и…

– Значит, мы потеряли след этих мошенников, – сконфузился старшина дозора. – Вы тут не видели бегущих людей?

– Мы слышали торопливые шаги в той стороне улицы, – ответил Мендоса.

– Сеньоры, вы здесь живете?

– Вот в этом самом доме, что находится прямо перед вами, – вступил в разговор фламандец.

– Братва, – сказал солдат, обращаясь к своим товарищам, – надо начинать охоту заново. Спокойной ночи, кабальеро!

Просто чудо, что трое беглецов не разразились оглушительным смехом.

– Вы в самом деле гениальный человек, – во второй раз повторил фламандец, глядя на гасконца с искренним восхищением. – Сначала был ягуар, пожирающий людей, который мог побеспокоить нас, а теперь куча звонких имен послала стражников гулять в других местах, сеньор дон Арамехо де Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос…

– И граф д’Алкала, – добавил гасконец, едва не лопавшийся от смеха.

– И гранд Испании, – добавил моряк. – Этот прохвост даже мое имя использовал.

– Ну а теперь что будем делать? – спросил фламандец. – Вы действительно живете здесь?

– Это вы сказали, не я, – ответил гасконец.

– Верно, я и позабыл. Но у вас ведь есть какое-то жилье.

– А вы по ночам спите посреди улицы? – спросил Мендоса. – Ведь у вас есть какая-нибудь комната или, по крайней мере, какая-нибудь конура.

– Я только утром прибыл в этот город и рассчитывал расположиться в таверне «Эль Моро».

– Ну а наш дом несколько далековат, – сказал гасконец.

– Ничего, у меня длинные ноги.

– Он расположен за городом, по пути к тихоокеанскому побережью.

Фламандец подозрительно посмотрел на Мендосу и гасконца.

– Ну, – сказал он, – такие отважные люди не могут быть никем иным…

– Что вы хотите сказать? – спросил гасконец, хмуря брови.

– …кроме как искателями приключений, похожими на меня. У меня нет никакой другой профессии, я умею только драться, когда представляется случай.

– Тогда вы очень богаты.

– Ну… Я сколотил кое-какую сумму на золотых рудниках в Коста-Рике.

Гасконец посмотрел на Мендосу.

– Хороший новобранец, – ответил баск.

– Хотите пойти с нами? – спросил Баррехо.

– Всегда следую за людьми со шпагами; я люблю рискованные приключения, – ответил фламандец.

– Даже в том случае, когда эти люди… предположим такое… флибустьеры.

– Я всегда мечтал присоединиться к этим жутким бродягам. Ван Хорн был тоже из Брабанта.

– А я сражался под командованием ван Хорна, – заметил Мендоса.

– Какая удача!.. Я мечтал отправиться на Тортугу и завербоваться там на какой-нибудь корабль.

– Нет надобности совершать столь далекое и опасное путешествие, – сказал баск. – Флибустьеры находятся гораздо ближе, чем вы думаете. Через несколько дней вы увидите, как они опустошают бутылки и бочонки в таверне «Эль Моро».

– А испанцы об этом не знают?

– Нет, и остерегайтесь, чтобы они не узнали об этом от вас.

– Фламандцы никогда не предают друзей.

– Тогда пойдемте с нами, – сказал гасконец, – попытаемся покинуть город до восхода солнца. Наша миссия уже закончена, и граф, должно быть, проявляет нетерпение.

– Надо постараться не наткнуться на дозор, – добавил Мендоса. – Если разошелся слух, пущенный этим мошенником из таверны, о том, что мы флибустьеры, маркиз де Монтелимар бросит по нашим следам своих лучших солдат.

– Вот этого-то я и боюсь, – поделился своими опасениями гасконец. – Как бы то ни было, мы не можем оставаться всю ночь перед этим домом, который никогда не был нашим.

– Наблюдать луну и курить сигары, – добавил фламандец.

– В путь, – решительно произнес баск. – Попытаемся достичь большого леса.

– Но вы не найдете еще одного дона Баррехо на страже у западных ворот, – улыбнулся гасконец.

– Мы спустимся с бастиона, дружище.

Они прислушались и, не уловив никакого шума, отправились в путь, торопясь покинуть ловушку, чуть не ставшую для них роковой.

Они уже почти прошли всю тупиковую улочку, когда гасконец, шагающий впереди, внезапно остановился, дойдя до последнего угла, и взялся за рукоять своей драгинассы.

– Эй, друзья, – сказал он, – кажется, фортуна нам сегодня не благоприятствует.

– Дозор? – в один голос тревожно спросили Мендоса и фламандец.

– К нам приближаются какие-то люди с факелами. Вижу, как поблескивают кирасы и аркебузы.

– Канальи! – выругался Мендоса. – Неужели они нас задержат?

Он сделал несколько шагов вперед, обогнув угол последнего дома с правой стороны.

Гасконец не обманулся: в их сторону двигалось семь или восемь человек, освещая дорогу факелами. Это были солдаты, но за ними баск заметил крупного мужчину, одетого в белое; он нес фонарь.

– Клянусь гибелью всех тихоокеанских акул! – вырвалось у него, и баск быстро отступил назад. – Это хозяин «Эль Моро»! Мы погибли!

– Попытаемся добавить ко всем моим титулам еще один: графа д’Алкала, – сказал гасконец. – Как знать, не отпустит ли нас дозор еще раз.

– Если бы не трактирщик!..

– Мы совершили большую ошибку, не выпустив ему кишки, когда он хотел ограбить нас еще на десять пиастров.

– Точно, – согласился фламандец.

– Если бы мы заплатили, он оставил бы нас в покое, – сказал Мендоса.

– Посмотрим, можно ли это исправить, – отозвался дон Баррехо. – Давайте опять займем места у дома, который якобы должен быть нашим, и возобновим беседу добропорядочных горожан, которым совсем не хочется спать, пока светит луна.

Они быстрым шагом вернулись на прежнее место и спокойно продолжали курить и болтать.

Именно в этот момент показался дозор, усиленный еще двумя аркебузирами и сопровождаемый проклятым трактирщиком. Увидев стоящую троицу, старший крикнул:

– Вот они!.. Посмотрим, те ли это!..

– Уверен, что не обманулся, – громко сказал трактирщик. – Они не могли сбежать так быстро. Мои помощники следили за всеми улицами, чтобы они не исчезли. Клянусь вам, это флибустьеры.

– Пусть тебя дьявол унесет в ад, – пробормотал гасконец, сделав страшную гримасу. – Этот негодяй все испортит. Если бы я мог тебя схватить, мы бы посчитались, слово гасконца.

Старшина дозора вышел вперед с обнаженной шпагой в правой руке и факелом в левой.

– Как? – сказал он. – Вы еще здесь, сеньор д’Арамехо де Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос…

– И граф д’Алкала, – добавил гасконец, оборачиваясь и принимая позу обиженного сеньора. – Вы недовольны, сеньор солдат?

– Почему вы не идете спать?

– Потому что мы спорим о луне. Вы можете сказать нам, обитаема она или нет?

– Вы хотите, чтобы я знал это, сеньор?..

– Граф д’Алкала, черт возьми!..

– Граф, как бы не так! – ухмыльнулся подоспевший трактирщик, который смахивал заливавший лицо пот салфеткой, служившей ему для вытирания терракотовых чашек. – Вот он, этот человек.

Гасконец повернулся к мошеннику, жестко спросив его:

– Кто вы?

– Хозяин таверны «Эль Моро». Не делайте глупое лицо, сеньор. Я узнал вас и точно так же узнал ваших дружков.

– Сеньор командир, – сказал гасконец, притворяясь крайне удивленным, – разве нет в этом городе лечебницы для сумасшедших? Если ее уже построили, закройте там этого слабоумного и держите его под двойным замком.

– Уверяю вас, что это тот самый человек! – настаивал хозяин. – Он хотел перерезать горло или распороть живот тому, другому бородачу, который теперь стал его дружком. Это флибустьеры!.. Клянусь вам.

– Сатанинское отродье! – закричал Мендоса, выступая вперед с обнаженной шпагой. – Кто ты такой, негодяй, что осмеливаешься оскорблять графа д’Алкалу, моего хозяина? Откуда ты взялся? Что хочешь ты от людей нашего уровня?

– Ну да. Этот человек безумен, – поддержал гасконца фламандец. – Я никогда не ссорился с моим хозяином, графом д’Алкалой.

– Мошенники! Да вы же выпили в моей таверне вина на целый дублон.

Старшина дозора уже и не знал, чью сторону ему принять. Кому верить: этому дворянчику с целым букетом титулов или трактирщику?

– Сеньор граф, – наконец сказал он, – следуйте за мной в кабильдо[51]. Я должен во всем разобраться. Хозяина таверны «Эль Моро» я знаю как порядочного человека.

– Как?! – взорвался гасконец. – Вы хотите отвести в тюрьму сеньора д’Арамехо де Мендосу и Аликанте и Бермехо де лос Анхелоса, графа д’Алкалу? Я буду жаловаться маркизу де Монтелимару, моему другу, и добьюсь, чтобы вас посадили под арест недельки на две, сеньор командир.

– Долг повелевает мне не оставлять вас ни на секунду на свободе, сеньор граф, – сказал в ответ солдат. – Вот стоит человек, известный всему Пуэбло-Вейо. Он вас обвиняет.

– А вот еще четыре моих помощника, – сказал трактирщик.

Гасконец обменялся быстрым взглядом со своими товарищами, потом, поняв, что сопротивление четырем аркебузам и двум алебардам было бы опасным, учитывая к тому же безоружного фламандца, раздраженно сказал:

– Графа д’Алкалу еще никогда не запирали в кабильдо. Если вы хотите арестовать меня, то ведите в губернаторский дворец. Думаю, что там найдутся помещения, чтобы закрыть хоть на тридцать железных решеток честных людей. Но завтра, негодяй-трактирщик, ты узнаешь, кто я такой и что за люди меня сопровождают. Тогда дрожи за свою шкуру!..

– Не вы будете цедить вино из моих бочек, – ответил хозяин, все еще взбешенный.

– Увидишь, друг!.. Сеньор командир, мы готовы. Но заявляю вам, что, если вы поведете нас в кабильдо, в ход пойдут наши шпаги.

– Поскольку вы объявили себя другом маркиза де Монтелимара, губернатора города, я отведу вас к нему, – сказал солдат. – С меня хватит этого грязного дела.

– Дружище, – обратился гасконец к фламандцу, – надеюсь, вы запаслись достаточным количеством сигар, как я приказывал?

– Да, сеньор граф, – ответил бородач. – Вы знаете, что я никогда не забываю ваших приказаний.

– Тогда дайте покурить дозору.

Фламандец вынул из внутреннего кармана пригоршню настоящих кубинских сигар и предложил их солдатам, которые не заставили просить себя и взяли любезный подарок.

– Всем, кроме трактирщика, – сказал фальшивый граф. – Он заслуживает лишь веревку на шею. А теперь, господа, идем спать в губернаторский дворец. Завтра все закончится и мошенник-трактирщик принесет мне свои извинения. Идемте.

– А вы ступайте в свою гостиницу, – сказал старшина хозяину таверны. – Пока что вы нам не нужны.

– Хорошенько смотрите за ними, потому что эта троица может сыграть с вами злую шутку. Еще раз говорю вам – они настоящие злодеи.

– Закрой клюв, грязный попугай, – оборвал его угрожающе «граф». – А теперь убирайся, или я, даже в присутствии этих храбрых воинов, научу тебя, сколько стоит оскорбление, нанесенное графу д’Алкале.

– Ну же, уходите. До завтра, – сказал старшина дозора, взяв трактирщика за плечи и подталкивая его.

– Что такое?! Негодяи!..

– Хватит! Карай! Уходите, или я и вас арестую.

– А теперь я подумываю, не убить ли его, – сказал фламандец.

– Сеньоры! – произнес старшина дозора, наслаждаясь сигарой, подаренной ему фламандцем. – Прошу вас следовать за мной во дворец губернатора. Надеюсь, что это дело кончится для всех хорошо.

Трое солдат с аркебузами заняли места впереди пойманных искателей приключений, четвертый стрелок и оба алебардщика – позади; в таком порядке они и отправились ко дворцу, а трактирщик, ничуть не удовлетворенный, пошел в другую сторону, что-то бормоча себе под нос.

Мендоса коснулся колена гасконца.

– А теперь что? – спросил он его вполголоса.

– Ни о чем не беспокойтесь, приятель, – ответил дон Баррехо. – Сейчас часы бьют полночь, а его сиятельство губернатор не пьет шоколада раньше девяти или десяти часов утра. За девять часов бравый гасконец сможет перевернуть мир, если захочет.

Моряк покачал головой, как человек, слабо верящий подобному хвастовству, но поостерегся прокомментировать слова друга, дабы не зародить сомнение у солдат, хотя все они были заняты курением сигар бородача, и в самом деле превосходных.

Пересекши четыре или пять улиц, маленький отряд оказался на обширной площади, посреди которой высилась великолепная церковь огромных размеров: та самая церковь, в которой переживут ужасные минуты жители маленького городка.

Перед нею находился небольшой дворец с зубцами и башенками поверху и широкими воротами, открывавшимися в просторный внутренний двор. Это было жилище его превосходительства маркиза де Монтелимара, губернатора Пуэбло-Вейо.

Большая лампа, состоявшая из семи или восьми свечей, закрытых внутри огромного шара из желтого стекла, освещала вход, который охраняли два солдата с алебардами.

– Его превосходительство спят, – сказал старшина, окинув взглядом темные закрытые окна.

– Это не страшно, – отозвался гасконец. – Шоколад он мне предложит завтра, когда встанет. О!.. Мы так давно знаем друг друга.

– Я попрошу для вас и ваших товарищей хорошую комнату, хорошие постели…

– Питье и ужин, – прервал его дон Баррехо. – Мне надо потратить дублоны, которые не знают, что им делать в глубине моих карманов. Вероятно, они очень скучают, как и их хозяин. Вот вам дублон, чтобы нам дали поесть и выпить. Я слишком раздражен, чтобы сразу лечь спать.

– Сделаю все возможное, чтобы удовлетворить вас, – ответил старшина дозора, который, в сущности, в глубине души был добрым малым. – У его превосходительства хорошая кухня, а повар, говорят, просто отличный; пойду проверю, что там осталось от ужина повкуснее.

Он обменялся несколькими словами со стражниками и отвел пленников по великолепной широкой лестнице из желтого мрамора в комнату на втором этаже; двери ее были открыты.

– Подождите меня там, внутри, а я пойду предупрежу дворецкого его превосходительства.

Гасконец и его друзья вошли в комнату, а дозор остался на страже перед дверью…

Хотя полночь уже наступила, комната еще была освещена парой свечей.

Это, пожалуй, был зал, обставленный без шика: вся меблировка состояла из огромного стола, покрытого зеленой скатертью, дюжины стульев и двух шкафов, забитых пыльными фолиантами.

– Может быть, здесь находится библиотека его превосходительства? – спросил гасконец.

– Похоже, – ответил Мендоса, внимательно осматривавший все углы в надежде найти не замеченный командиром дозора выход.

– А на окнах есть решетки? – спросил гасконец.

Фламандец поднял тяжелые шторы и нахмурился.

– Это тюремный зал, сеньоры, – сказал он. – Старшина дозора, несмотря на свой простецкий вид, продувная бестия.

– И как вы теперь освободитесь отсюда, дон Баррехо? – спросил Мендоса после внимательного осмотра комнаты. – Ваш друг-губернатор узнает вас?

– Мой друг!.. Я никогда в жизни не видел маркиза!.. Но не слишком задумывайтесь над этим вопросом, сеньор баск. Комедия еще не окончена.

Фламандец с изумлением посмотрел на него.

– Вы сущий дьявол, – пробормотал он.

Гасконец обернулся и попытался разглядеть что-то на своей спине.

– Нет, хвоста нет, – ответил он. – Как же я могу быть дьяволом без этого черного или рыжего дополнения? А поскольку его у меня нет, можно сказать, что я такой же человек, как вы, сеньор фламандец.

– Ну, если вы и в самом деле не Вельзевул, то, уж верно, его близкий родственник, – рассмеялся Мендоса.

В этот момент дверь открылась и в зал вошел старшина дозора, за которым двое африканских слуг несли покрытые салфетками корзинки.

– Сеньор граф д’Алкала, – сказал солдат, обращаясь к гасконцу, – мне очень жаль, но я должен вам сообщить, что других, более удобных покоев во дворце его превосходительства нет и вам придется провести ночь здесь. Если желаете, я прикажу принести матрасы.

– Не стоит, – ответил дон Баррехо. – Мы больше хотим есть, чем спать, нам достаточно пары стульев. Я – человек военный, да и мои слуги привыкли спать на голой земле, когда мы отправляемся в поход.

– А еще я должен объявить, сеньор граф, что получил приказ не покидать вас.

– О!.. – нахмурился гасконец. – Вы что, не сказали ему, что я граф д’Алкала?

– Я даже добавил все ваши прочие титулы; они такие симпатичные, что еще не вылетели у меня из памяти.

Командир дозора произнес эти слова с легкой долей иронии, что не скрылось от дотошного искателя приключений.

– Это меня огорчает, – надулся гасконец, пройдясь несколько раз вдоль стола. – Кажется, мне не верят.

– Я, сеньор граф, всего лишь бедный солдат и вынужден повиноваться приказам.

– По крайней мере, вы принесли нам поесть и попить?

– Все, что нашел на кухне его превосходительства господина губернатора.

– Вы должны были добавить хотя бы деревянный стаканчик и кости, чтобы сгонять несколько партеек.

– У солдата в карманах всегда есть и то и другое. Надо же приятно проводить время, когда сдашь пост.

– Ладно, хорошо, – сказал гасконец. – Ужинайте с нами. Да, и отпустите этих двух негров. Не люблю, когда ем, видеть вокруг себя черные морды.

Старшина забрал у слуг две большие корзинки, поставил их на стол, потом дал знак невольникам, и те, низко поклонившись, быстро вышли.

Мендоса и фламандец вынуждены были пройти перед солдатом, чтобы прислуживать графу, потом они медленно опустошили обе корзинки, выложив на стол холодное мясо, пару едва начатых уток, соленый сыр, пирожные, а также полдюжины бутылок французского вина, если судить по позолоченным этикеткам.

– Давайте ужинать, – сказал гасконец с напускной ворчливостью. – Дав дублон повару его превосходительства, мы могли бы получить и кое-что получше.

– Обед не сделаешь с бухты-барахты, сеньор граф, – возразил солдат. – Уже за полночь, и все лавки закрыты.

– Хорошо-хорошо, давайте есть.

Трое авантюристов, у которых аппетит пробуждался в любое время суток, принялись уничтожать остатки ужина его превосходительства губернатора, которых с лихвой хватало даже для четверых человек.

Солдат, которому, вполне возможно, еще не приходилось сидеть перед такими прекрасно поджаренными утками, нисколько не отставал от графа д’Алкалы, сеньора д’Арамехо де Мендосы и Аликанте и Бермехо де лос Анхелоса, а также прочих местностей, и весьма активно атаковал бутылки, которые баск откупоривал по две зараз.

Когда все это милосердие божье закончилось, старшина дозора, пришедший в хорошее настроение под влиянием испанских и французских вин, вытащил стаканчик и кости, после чего вся четверка сыграла несколько партий в монтес, пустив в оборот немалое количество пиастров.

Трое пленников выказывали удивительное спокойствие, однако скорее видимое, чем подлинное, потому что между киданием костей они не переставали поглядывать на окна, опасаясь восхода солнца.

Возможно, самым спокойным был гасконец. Видимо, этот дьявол в облике человечьем уже придумал нечто необыкновенное, чтобы вытащить себя и своих товарищей из этого путаного дела, за которым могли скрываться три крепкие веревки для виселицы.

Испанцы не слишком нежны к флибустьерам, что имеет свои причины, и очень редко они выпускают из рук, когда им повезет, кого-нибудь из этих грозных бродяг, бесчинствующих в американских морях.

К сожалению, наступило утро, и сквозь шторы начал пробиваться свет. Мендоса и фламандец тревожно смотрели на гасконца, который как раз в этот момент поставил десять пиастров против солдата.

Дон Баррехо, казалось, нисколько не беспокоился. Только глубокая морщина, изрезавшая лоб гасконца, выдавала его тревогу.

Партия кончилась, «граф» положил в карман выигранные деньги, потом поднялся и сказал:

– Пришло время пойти выпить чашку шоколада к его превосходительству маркизу де Монтелимару. Он скоро встанет, сеньор солдат?

– Он ранняя пташка, как и все страстные охотники, – ответил старшина дозора.

– Тогда он уже на ногах.

– И я так полагаю.

– Вы изволите пойти и объявить, что граф д’Алкала желает приветствовать его?

– Еще я должен объяснить ему причину вашего ареста, дабы избежать наказания.

– Тогда ступайте.

Солдат уже приподнялся, когда дверь открылась и вошел довольно пожилой господин в одежде испанского гранда.

– Сеньор управляющий его превосходительства, – произнес солдат, кланяясь.

– Кто здесь граф д’Алкала? – спросил старик.

– Это я, сеньор, – ответил гасконец, в знак приветствия слегка приподнимая правую руку.

– Его превосходительство маркиз де Монтелимар ждет вас.

– Он знает, почему меня арестовали?

– Ему рассказали про ваш несчастный случай, сеньор граф. Надеюсь, что все уладится.

– Готов следовать за вами.

– А мы, сеньор граф? – в один голос спросили Мендоса и фламандец.

– Вы будете ждать меня здесь. У меня нет скверной привычки водить слуг на прием к чиновникам высокого ранга. Сеньор управляющий, я к вашим услугам.

– Ну, этот одержимый либо выведет нас на свободу, либо все погубит, и тогда нас повесят, – пробормотал баск.

Ложный граф вышел вслед за управляющим, а солдат остался сторожить баска и фламандца.

Пройдя несколько коридоров, имевших вместо окон узкие щели, потому что в колониях все губернаторские дворцы испанцев должны были превращаться в крепости в случае опасности, гасконец был введен в элегантнейшую гостиную с диванами и маленькими креслами, обитыми желтым шелком с рисунком из красных цветов, с богатейшими портьерами, задерживавшими много света.

Человек лет сорока, утонченный на вид, с бородой и усами, чуть тронутыми проседью, с черными, очень живыми глазами, утопающий в огромном накрахмаленном воротнике, модном в те времена, сидел за превосходным письменным столом из красного дерева, покрытым богатейшей скатертью из голубого шелка с вышитыми узорами и заваленным огромным количеством бумаг.

– О!.. Ваше превосходительство!.. Очень рад видеть вас после стольких лет, – сказал гасконец, приближаясь со смело вытянутой рукой.

Губернатор Пуэбло-Вейо не мог не подняться, пристально вглядываясь в лицо своего посетителя.

– Как!.. Вы не помните графа д’Алкалу, сеньора д’Арамехо де Мендосу и Аликанте и Бермехо де лос Анхелоса? Мой отец был испанским грандом. Вы же маркиз де Маракайбо и де Сан-Доминго?

– Конечно! – сказал губернатор, рассматривавший с растущим удивлением смелого искателя приключений.

– Тогда вы должны помнить меня, – сказал гасконец, в отчаянии поставивший на последнюю карту.

– Где же мы встречались с вами, сеньор граф?

– Во дворце вашей невестки, прекраснейшей маркизы де Монтелимар. Мы вместе пили шоколад, ваше превосходительство, возле игорного стола или в большом зале, не помню точно – прошло столько лет.

– Возможно, – ответил губернатор. – Я в самом деле какое-то время жил во дворце моего покойного брата.

– А я это помню, словно все произошло только вчера, – продолжал гасконец. – В тот вечер еще был концерт в доме Монтелимаров. Ах!.. Что это был за вечер!..

– Вы, стало быть, знаете мою невестку?

– Маркизу Кармен де Монтелимар?! Это же жемчужина Больших Антильских островов!..

– И каким же образом вы, сеньор граф, оказались под арестом?

– В течение двух месяцев я путешествую по пути в Панаму, где должен получить небольшое наследство в сто тысяч дублонов, оставленных мне герцогом де Барракесом, моим дядей по материнской линии.

– И вы называете это небольшим наследством?

– Ну… мелочь! – ответил фальшивый граф.

– Что заставило вас прервать свое путешествие и почему вы были арестованы ночным дозором?

– Скажу вам, ваше превосходительство, как на духу, что всего в нескольких лигах от города на меня набросилась толпа индейцев, перебивших половину моей свиты и лошадей и похитивших все огнестрельное оружие. Просто чудо, что я спас хотя бы шпагу и мне удалось освободить двоих слуг. Других, бедных чертенят, верно, уже сожрали.

– Эти индейцы становятся слишком дерзкими! – воскликнул маркиз. – Надо их хорошенько проучить, карамба!

– Вот и я о том же подумал, когда вошел в этот город пешком, словно какой-нибудь нищий бродяга, даже без аркебузы, – сказал гасконец.

– И что же вы намерены делать?

– Как можно быстрее добраться до Панамы, чтобы забрать унаследованные мне дублоны, – ответил гасконец.

– Вы уже приобрели новых лошадей и новые ружья?

– Нет, ваше превосходительство, и это меня очень тревожит. У меня осталось всего полсотни пиастров. Индейцы украли все мои чемоданы, а в них были две тысячи дублонов, которые я взял с собой на дорожные расходы.

Гасконец произнес эти слова так трогательно, что его превосходительство губернатор был потрясен.

– О!.. Ваше превосходительство!.. Очень рад видеть вас после стольких лет, – сказал гасконец, приближаясь со смело вытянутой рукой.

– Сеньор граф, – сказал он, – благородные люди должны помогать друг другу. В моих конюшнях есть превосходные лошади настоящей андалусийской породы, на складах с избытком хватает аркебуз и пистолетов. Если хотите, возьмите взаймы. Когда прибудете в Панаму, отошлете животных назад.

– Что же я могу сделать для вас, ваше превосходительство? – спросил гасконец, казавшийся глубоко тронутым.

– Поприветствуете от моего имени вице-короля Панамы.

– Я сделаю гораздо больше, ваше превосходительство. Человек, унаследовавший сто тысяч дублонов наличными…

– Оставьте, сеньор граф. Ах!.. А ваше дело?

– Какое?

– Объясните мне, почему вас арестовали мои стражники?

Гасконец рассмеялся.

– Это было комичное приключение, ваше превосходительство, – сказал он. – Не зная города, я вместе со слугами вошел в какую-то таверну, желая проглотить что-нибудь и отдохнуть от пережитого. Хозяин, узнав, уж не знаю, каким образом, про мое графское достоинство, потребовал, чтобы я заплатил за утку и жалкую бутылку мецкаля[52] целый дублон. Пустяк, конечно! Но я протестовал, этот мошенник настаивал на своем, даже напустил на меня всех своих поваров, вооруженных вертелами; тогда я выхватил шпагу и обратил их в бегство. Думаю, что любой дворянин поступил бы подобным образом.

– Если не хлеще, – рассмеялся маркиз. – Нанизал бы кого-нибудь из них на вертел.

– Да и я бы выпустил кому-нибудь потроха, если бы они не убежали, словно свора борзых.

– Ну, это к лучшему, что происшествие окончилось без кровопролития, граф. Так когда же вы хотите ехать?

– Если возможно, то хоть сейчас, – ответил гасконец, который боялся, и не без причины, что с минуты на минуту появится хозяин «Эль Моро» со своими адъютантами.

Губернатор хлопнул в ладоши, и тут же возник управляющий, а за ним двое черных слуг, несущих на серебряных подносах чашки с шоколадом и бисквитным печеньем.

Маркиз о чем-то вполголоса переговорил со своим управляющим, потом обратился к гасконцу:

– Надеюсь, сеньор граф д’Алкала, вы не откажетесь от чашки шоколада. Вы знаете, что мы здесь, в Америке, его очень любим.

– Я всегда его пью, когда открываю или закрываю глаза, – ответил гасконец и, взяв чашку, стал поспешно отхлебывать из нее. – Ваше превосходительство, – продолжил он через несколько секунд, – вы позволите мне по возвращении навестить вас?

– Дом мой всегда открыт для благородных людей с того берега Атлантики, – любезно ответил губернатор, протягивая руку фальшивому графу.

Дон Баррехо с готовностью пожал ее, трижды глубоко поклонился, потом вышел из гостиной, отвесив, прежде чем переступить порог, еще три глубоких поклона.

Внизу его ожидал управляющий.

– Лошади и оружие готовы, сеньор граф, – сказал он.

– Порядочный человек ваш маркиз, – ответил ему дон Баррехо. – Когда я получу наследство, то не забуду ни его, ни вас. Конечно, сто тысяч дублонов – не такая уж большая сумма, но, в конце концов, – и не сто пиастров.

– Что вы говорите! Это же колоссальное состояние, сеньор граф.

– Ба! – продолжал гасконец. – Дядя мог бы мне оставить гораздо больше. Он же был племянником архиепископа Панамы, того, что умер шесть лет назад. Вот тот был богатейший человек. О!.. Ну да ладно!.. Сеньор управляющий, сделайте одолжение, сообщите моим людям, чтобы они пришли сюда.

– Я об этом позабочусь, – ответил добрый человек. – Ступайте во двор, сеньор граф, там, у дверей дворца, вы найдете готовых лошадей.

– Спасибо, сеньор управляющий; когда я получу свои сто тысяч дублонов, обязательно вспомню о вас.

Гасконец без особой спешки спустился по лестнице, хотя желание у него было одно: поскорее оказаться за бастионами, потому что он очень боялся появления проклятого трактирщика, который непоправимо испортил бы так хорошо начатое дело.

Перед дворцом двое негров удерживали превосходных темно-гнедых лошадей, длинногривых, низкорослых, что характерно для андалусийской расы, лучших лошадей среди выращенных в Испании: очень быстрых, выносливых и изумительно крепких.

Гасконец долго осматривал их, как человек, знающий толк в лошадях, потом довольно потер руки и сказал:

– Черт возьми!.. Отличные лошади у сеньора маркиза де Монтелимара!.. Когда я получу свои сто тысяч дублонов, попрошу его продать мне несколько кобылок. Так, всё на месте: сбруя крепкая, аркебузы привязаны к седлу, пистолеты в сумках. Его превосходительство господин губернатор очень любезен.

Разумеется, эти слова он произнес громким голосом, чтобы их услышали оба конюха, придерживавшие лошадей, и оба алебардщика, стоявшие на часах у великолепного входа во дворец.

В этот момент появились Мендоса и фламандец в сопровождении командира дозора, выглядевшего очень подавленным из-за совершенной им чудовищной ошибки.

– По коням, слуги мои, – сказал гасконец, вскакивая в седло, как опытный наездник. – Предупреждаю вас, что я очень спешу, а поэтому скачка нам предстоит долгая.

Ошеломленные баск и фламандец застыли в неподвижности, глядя с величайшим изумлением на этого человека-дьявола.

Они полагали, что их переводят в тюрьму куда менее удобную, чем та, что была в губернаторском дворце, а потом, по всей видимости, их поведут на виселицу. И вот они оказались перед двумя великолепными лошадьми, перед ружьями, прикрепленными к седлам.

– Вы поняли? – крикнул дон Баррехо, не скрывая нетерпения. – Сеньор губернатор признал ошибку своих стражников и отпустил нас на свободу. Бог ты мой!.. Не мог же он содержать под арестом графа д’Алкалу.

А потом, обратившись к старшине дозора, строго сказал:

– А вы в следующий раз будьте осмотрительнее, карамба!..

– Сеньор граф, примите мои извинения, – промямлил бедный солдат.

– А вы примите это, – ответил гасконец, вынув из кармана несколько пиастров и бросив их солдату. – Вперед!

Он ослабил поводья и умчался в сопровождении баска и фламандца; стражники у ворот сделали на караул, а черные конюхи склонились до земли.

Гасконец, все время очень боявшийся появления трактирщика, пересек город рысью, затем миновал подъемный мост и пустил лошадь в карьер, бормоча:

– И в этот раз у них не было времени сплести веревку, чтобы повесить меня.

III Погоня

Больше часа трое всадников летели во весь опор по дороге, ведущей к берегу Тихого океана, часто оглядываясь назад и боясь увидеть за собой погоню, потом они поехали напрямик через леса, покрывавшие крутые холмы перешейка вплоть до самого Чагреса.

– Теперь мы можем дать этим прекрасным животным немножко отдохнуть, – сказал гасконец, закуривавший последнюю из сигар, подаренных ему фламандцем. – Не стоит перегружать их.

– Вы все еще боитесь погони, дон Баррехо? – спросил Мендоса.

– Теперь злодей-трактирщик наверняка уже все рассказал моему другу-губернатору, а тот уже послал по нашим следам почетный эскорт с заданием: взять нас за шиворот и привести назад в Пуэбло-Вейо.

– И вы еще называете его своим другом! – удивился фламандец. – Он не простил бы вам такого ловкого розыгрыша, если бы вы попали в его руки. Я же сказал, что вы – родня дьяволу.

– А выдумка была блестящая, – рассмеялся Мендоса. – Я уже готов был болтаться на каком-либо толстом суку с конопляным галстуком на шее.

– А я дал вам и лошадь, и оружие.

– Которых мы, конечно, не вернем сеньору губернатору, – сказал фламандец.

– Честных людей в Америке так мало, – строго сказал дон Баррехо. – И потом, признательность – это миф, а его превосходительство компенсировал бы нашу честность веревкой, а с ней я не хотел бы познакомиться, потому что она всегда вызывала у меня глубокое отвращение.

– Шутник!

– Нет, я говорю серьезно, сеньор Мендоса.

– Нам необыкновенно повезло. Это факт.

– Беда, если бы авантюристам не покровительствовала добрая звезда!

– Вот обрадуется граф, увидев, что мы возвращаемся в лагерь хорошо вооруженными, да еще с рекрутом.

– А особенно он обрадуется вестям, которые мы привезем, – добавил гасконец. – Наконец-то он узнает, где находится маркиз, и не замедлит отправиться на встречу с ним. Не сомневаюсь, что он приступит к осаде Пуэбло-Вейо, хотя у него для этого собрано недостаточно сил.

– Знаю, что он послал гонца на остров Сан-Хуан за подкреплением. Возможно, как раз в этот час какой-нибудь отряд флибустьеров уже прибыл в его лагерь. Никто не может отказать в помощи сыну Красного Корсара.

– А потом, ведь у графа есть мы! – сказал гасконец. – Втроем мы способны взять штурмом колокольню, которую защищает бомбарда.

– Не покидая седла, – добавил фламандец.

– Точно.

Они пустили лошадей шагом и поднялись на холм, поросший редкими пальмами и зарослями кустарников, за которыми должен был течь Чагрес, единственная река, пересекающая Панамский перешеек и тем не менее имеющая некоторое значение.

Болтая по пути, они уже почти достигли вершины холма и собирались спуститься в широкую долину, как вдруг резко остановили лошадей, тревожно переглядываясь.

– Неужели это река так шумит? – спросил гасконец, прислушавшись.

– По-моему, это несколько лошадей скачут галопом, – ответил Мендоса.

– Что вы об этом скажете, фламандец?

– За нами охотятся, – ответил искатель приключений.

– Они нашли наши следы? – задал себе вопрос дон Баррехо. – Скорей доберемся до вершины и увидим, кто прав.

Они ослабили поводья и сжали коленями бока лошадей, поскольку шпор у них не было. Лошади пошли рысью, хотя холм был очень крутым, и за несколько минут достигли вершины, остановившись перед широкой долиной, покрытой кустарником и камнями; долина спускалась к Чагресу.

С вершины холма трое авантюристов могли наблюдать за окрестностями и легко обнаружить приближающихся всадников.

– Кроме реки, я ничего не вижу, – сказал гасконец.

– А это слышите? – спросил баск, быстро нагнув голову.

Прогремел выстрел из аркебузы, и пуля, мрачно просвистев, пролетела над ними.

– Они хотят предательски убить нас! – крикнул гасконец.

В этот момент полдюжины всадников, также на великолепных лошадях, показались на опушке пальмовой рощицы.

Это были испанские кавалеристы, определенно посланные за тремя смельчаками маркизом де Монтелимаром.

– В галоп! – крикнул гасконец, и в то же время раздался второй выстрел.

– Не ожидал я такого сюрприза, – пробурчал Мендоса. – Они должны были подождать, чтобы мы оказались хотя бы в поле видимости нашего лагеря.

Андалусийские кони бросились в долину, легко перескакивая через кусты и камни, и всадникам совсем не надо было их понукать.

Местность была отнюдь не благоприятной для бешеной скачки: тут и там встречались препятствия и расселины, однако трое авантюристов, знающих, что скакуны под ними великолепные и очень выносливые, были уверены в том, что удержат преследователей на большом расстоянии.

Испанцы, одолев вершину, в свою очередь устремились в долину, издавая устрашающие крики и время от времени постреливая из аркебуз – скорее с целью напугать беглецов, чем попасть в них.

Лошади убегающих от погони авантюристов обливались потом, не меньше устали и скакуны испанцев, ведь они к тому же были похуже губернаторских.

Скачка становилась все более бешеной, все более опасной. Баск, гасконец и фламандец, оказавшиеся, к счастью, отличными наездниками, – Мендоса, прежде чем стать флибустьером, служил в кавалерийском полку, – с трудом объезжали препятствия.

Каждые десять – пятнадцать шагов они вынуждены были резко осаживать лошадей и поднимать ноги, чтобы пронести их над зарослями.

– Крепче держите поводья! – то и дело кричал дон Баррехо, ехавший по-прежнему первым. – Кто упадет, пусть считает себя погибшим!.. Следите за дорогой!..

Испанцы делали героические усилия, чтобы выиграть расстояние и выбраться на дистанцию прицельного огня, но при подъеме на последний холм они безнадежно отстали.

Они безжалостно пришпоривали животных и кричали изо всех сил, подгоняя своих тощих лошадей, но все тщетно – расстояние, отделявшее их от беглецов, не сокращалось.

Преследование длилось уже добрых полчаса, и все время по крутой, дикой долине, которой, казалось, не видно конца, как вдруг гасконец резко вскрикнул.

– Что такое, дон Баррехо? – испуганно спросил Мендоса. – Ваш скакун выдыхается?

– Путь перерезан, – ответил гасконец.

– Не может быть!.. Мы были здесь всего неделю назад и видели проход.

– А теперь его больше нет, клянусь кровью Вельзевула!.. Стоп, друзья!.. Остановите лошадей, прежде чем они разобьют себе череп.

Все трое достигли изгиба долины; перед ними высилась колоссальная скала, полностью перекрывавшая проход. За нею виднелась огромная земляная, с камнями, осыпь, образовавшая нечто вроде холма.

– Мы пропали, – сказал фламандец.

– Нет, сеньор, – ответил гасконец, никогда не терявший присутствия духа. – К вашему седлу прикручена аркебуза, а в сумке лежат пистолеты. Выберем удобную позицию и будем защищаться.

– Куда же пойти? – спросил Мендоса. – Разве вы не видите, что срез скалы острый?

– Уложите коней, а мы спрячемся за ними. Старайтесь не поднимать голову. Быстрее! Испанцы на подходе!

В один миг они скинули седла, взяли в руки аркебузы и пистолеты, потом заставили лошадей лечь на краю кустарниковых зарослей.

В один миг они скинули седла, взяли в руки аркебузы и пистолеты, потом заставили лошадей лечь на краю кустарниковых зарослей.

Шесть кавалеристов приближались галопом, красные от злости, со шпагами в руках.

Увидев трех лежащих на земле лошадей, они попридержали собственных, вложили шпаги в ножны и отвязали от седел аркебузы.

Они остановились всего в двухстах шагах от беглецов, а значит быстро догадались о причинах этой неожиданной задержки.

Командир эскадрона в одиночку отправился посмотреть, где спряталась троица беглецов, не торопившаяся показываться.

– Эй! – закричал он, увидев, как блеснул ствол аркебузы позади одной из лошадей. – Мы вас, кажется, захватили. Надеюсь, у вас нет желания сопротивляться нам: ведь нас больше и мы полны решимости привезти вас к его превосходительству губернатору Пуэбло-Вейо. Сдаетесь или нет?

– Граф д’Алкала никогда не сдается и бьется до последнего! – С этим выкриком гасконец высунулся.

– О!.. О!.. Так это вы выдавали себя за друга его превосходительства губернатора!..

– Собственной персоной, кабальеро!

– Я в этом не сомневался. Итак, сдаетесь?

– Граф д’Алкала никогда не отвечает утвердительно на подобный вопрос. Однако мы можем договориться, не тратя бесполезно пороха да пуль и не убивая друг друга.

– Что вы хотите сказать, сеньор?

– Это дело можно было бы уладить небольшой суммой дублонов.

Командир эскадрона угрожающе потряс рукой.

– Испанские солдаты не продаются, бандит! – крикнул он. – И потом, его превосходительство губернатор заплатит за вашу поимку гораздо щедрее.

– Значит, вам не сказали, что я еду прямиком в Панаму, где должен получить наследство в сто тысяч дублонов? Вместо того чтобы иметь неприятности, вы бы могли стать нашим эскортом, и я вам заплачу по-княжески, – сказал гасконец.

– Предпочитаю прихлопнуть вас на месте, сеньор.

– Тогда у меня к вам другое предложение.

– Кажется, вам нравится много болтать, господин бандит.

– Нет, я не бандит; я граф д’Алкала, сеньор д’Арамехо де Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос.

– И гранд Испании… Знаем, знаем, – сказал с иронией командир эскадрона.

– Да, также и гранд Испании, – спокойно ответил гасконец.

– Да бросьте!..

– Предлагаю вам дуэль.

– Кому?

– Вам, кабальеро.

– Вы сошли с ума?

– Ничуть, потому что я предлагаю вам отличные условия. Если вы меня убьете, даю вам слово чести, что оба моих товарища сдадутся, но если повезет мне, то вы с нами расстанетесь без боя.

– После моей смерти?..

– Мы позволим уйти вашим кавалеристам.

– Предпочту расстрелять вас, если вы не сдадитесь.

– Что ж, попробуйте!.. Предупреждаю вас, что рядом со мной находится грозный флибустьер, который никогда не промахивается. Представьте себе, что он разбивает орех и одной пулей гасит пламя факела.

– Вранье!.. Расскажи эту байку своему дедушке, если он еще жив.

– Он умер двадцать лет назад.

Командир эскадрона был сыт по горло этой болтовней. Он повернулся и отошел к своим солдатам, которые тем временем легли на землю, тоже спрятавшись за лошадьми.

– Сеньор баск, – сказал гасконец, поворачиваясь к Мендосе, – я неплохой стрелок, думаю, что и фламандец зря свинца не тратит, но надеюсь в основном на вас. Вы говорили мне, что были буканьером, прежде чем пойти во флибустьеры.

– Полагаю, что убил тысячу быков в лесах Сан-Доминго и Кубы.

– Ну так выбейте из седла этих солдат. Когда лошадей у них не будет, они наверняка уйдут. Вам предоставляется право первого выстрела.

Флибустьер, вытянувшийся в кустах, чтобы полностью защититься от пуль, встал на колени, продолжая скрываться за крупом своей лошади, и прицелился.

В этот момент кавалеристы снова садились на лошадей, чтобы предпринять рискованную атаку со шпагами и пистолетами.

Мендоса целил в животное, бывшее под командиром эскадрона: красивейшего скакуна чисто-белого цвета; он выстрелил.

В ответ раздался гневный крик, за которым последовали поток ругательств и ответный выстрел.

Белый конь грохнулся на землю, а командир эскадрона вылетел из седла. Но, пораженный в область сердца, конь, прежде чем упасть, так резко повернулся, заваливаясь на правую сторону, что не оставил времени своему хозяину освободить ноги из стремян и спрыгнуть.

Увидев падение своего командира, пятеро кавалеристов ничком побросались на землю, хотя склон, который вел к оползню, был покрыт огромными глыбами, которые оторвались от колоссальной скалы, перегородившей выход из долины.

– Наша очередь, фламандец! – крикнул гасконец.

Раздались один за другим два выстрела, пробудившие эхо и вызвавшие двойное ржание и новые потоки ругательств.

Еще две лошади упали на землю, увлекая с собой своих всадников.

Оставшиеся трое кавалеристов остановились, потом в одно мгновение развернули лошадей и помчались назад, к изгибу долины, возле которого пребывал их командир, разъяренный более, чем когда-либо.

– Мы называем себя грозными шпажистами; оказывается, мы к тому же и превосходные стрелки, – сказал дон Баррехо. – Сеньор фламандец, да вы и вправду ценнейший человек, несмотря на свою огромную бороду.

– А разве я не из Брабанта? – гордо сказал фламандец.

– Клянусь сотней тысяч хвостов дьявола, но до сегодняшнего дня я не знал, что брабантцы могут отлично стрелять…

– Какие пустяки!..

– Тогда можно быть уверенными, что мы всех их ссадим на землю!

Двое выбитых из седел всадников, укрываясь за кустами и скалами, быстро удалялись ползком, словно змеи, покинув своих умирающих лошадей.

Их товарищи, осознав невозможность новой атаки, а также боясь за своих лошадей, укрылись за скалой, иногда стреляя из аркебуз.

Они оказались неплохими стрелками, потому что после третьего выстрела красивейшая андалусийская лошадь фламандца встала на дыбы, жалобно заржала, несколько раз ударила копытом, а потом упала замертво на острые камни.

– Вот настоящая беда! – сказал гасконец. – Это животное стоило по меньшей мере двести пиастров, и я не смогу отправить ее назад к его превосходительству маркизу де Монтелимару. Правду сказать, у меня и не было таких намерений. Бог ты мой, его конюшни гораздо богаче моих. Эй, сеньор Мендоса, вы почили на лаврах?

– Подождите немножко – и вы узнаете, что умеют делать флибустьеры. Я пытаюсь уложить лошадь вместе с всадником.

– А этот кавалеристик пытается раздробить мою голову, – ответил гасконец, быстро упав на землю, тогда как его фетровая шляпа, пробитая пулей, отлетела на несколько шагов. – Да это настоящий бой!..

– Гасконцы всегда были боевыми, поэтому вам должно понравиться, – проговорил со своим обычным спокойствием фламандец.

– Гасконцы предпочитают рукопашную, бой на шпагах.

– Ну пока-то устройте фехтование свинцовыми пулями.

– Предательское оружие; оно убивает, даже не предупредив: «Берегитесь, или я пошлю вас посмотреть на мир иной».

– Согласен с вами.

Их беседу прервал выстрел из аркебузы. Это стрелял флибустьер; как и обещал, он поразил сразу двоих: лошадь и сидевшего на ней всадника.

– Сеньор Мендоса, – отозвался неисправимый болтун, – да вы в самом деле поразительный стрелок.

– Я ведь флибустьер, – скромно ответил Мендоса.

– У вас есть еще заряды?

– Только три заряда; его превосходительство губернатор пожадничал.

– Возможно, он предчувствовал, что мы применим оружие против его солдат, – высказался гасконец.

В этот самый момент кто-то из солдат выстрелил, и вторая губернаторская лошадь, подскочив, замертво грохнулась на землю.

– Это моя, – сказал гасконец и выругался. – Не стоило дарить таких дорогих лошадей, чтобы позволить расстреливать их своим кавалеристам.

– Если бы нам дали ослабленных мулов, конец был бы таким же.

– Сеньор фламандец, вы слишком долго смотрите на свою аркебузу. Вы что, все такие медлительные, когда дело доходит до стрельбы?

– Я тоже поджидаю своего случая, – ответил авантюрист.

– Тогда давайте выстрелим вместе: ставлю дублон, что я убью лошадь и двоих всадников… Только пропивать его будем в таверне «Эль Моро».

– О! – заметил Мендоса. – Лучше буканьера!..

– Принято, – согласился фламандец.

Они открыли огонь одновременно, и брабантец убил еще одну лошадь.

– Клянусь сотней тысяч хвостов дьявола! – воскликнул дон Баррехо. – Видно, гасконцы умеют стрелять только шпагами. Сеньор фламандец, я буду хранить дублон, чтобы выпить за ваше здоровье. Черт побери!.. Дело-то начинает становиться по-настоящему серьезным.

Испанцы, разъяренные тем, что им угрожают три грозных авантюриста, стреляли беспрерывно, укрываясь за неровностями местности.

Они отвечали выстрелами на каждый выстрел баска, фламандца или гасконца и пытались приблизиться.

Но им не везло. То ли какая-то паника их охватила, то ли у их аркебуз дальность боя была меньше, но их пули пролетали над головами беглецов, не причиняя никакого вреда.

Гасконца и его приятелей хорошо укрывали лошади, две из которых больше не подавали признаков жизни; искатели приключений сопротивлялись с восхитительной стойкостью.

Но через четверть часа у всех троих кончились заряды. У них теперь остались только пистолеты и шпаги.

– Что за ворюга этот губернатор! – бормотал дон Баррехо. – Мог бы быть и пощедрее. Он не пожалел ценных лошадей, но сэкономил на боеприпасах. Что ж! Этот должок – за ним.

Потом, повернувшись к своим приятелям, он сказал:

– Пистолеты надо оставить на самый последний момент, будьте готовы работать шпагами.

– А у меня ее нет, – заметил фламандец.

– Деритесь седлом своей лошади, – сказал гасконец.

Испанцы продолжали приближаться. Решившись захватить беглецов, они приняли меры предосторожности, не забывая, что имеют дело с людьми решительными и готовыми на все.

Стараясь не высовываться, они ползли между камнями, скользили по расселинам. Им тоже пришлось бросить аркебузы возле лошадей.

Испанцам оставалось метров двадцать, чтобы добраться до преследуемой троицы, как вдруг послышался резкий свист, за ним – еще и еще.

Все подняли головы.

– Стрелы! – определил гасконец. – Отлично!.. Перед нами испанцы, сверху – индейцы. Лучше бы уж остаться в Пуэбло-Вейо.

На скалах показались семь или восемь человек с кожей медного цвета, почти совсем голых, с пестрыми перьями в волосах; в руках у них были длинные луки.

Они, однако, не стремились прийти на помощь ни испанцам, ни их противникам, поэтому их опасные стрелы летели то на одних, то на других.

Для них белый человек являлся врагом, к какой бы нации он ни принадлежал.

– Что будем делать, дон Баррехо? – спросил Мендоса, сразу же укрывшийся вместе с фламандцем за выступом огромной скалы.

– Драться с испанцами, они сейчас опаснее, – ответил гасконец.

Дождь стрел больше угрожал кавалеристам, и они отскочили кто вправо, кто влево, чтобы их не задело.

– Воспользуемся этим, друзья, – сказал гасконец.

Трое приятелей бросились вперед, сделав только по одному выстрелу из пистолетов, чтобы не остаться совсем без огнестрельного оружия; потом гасконец и баск с дикими криками бросились в атаку, выставив шпаги.

Испанцы находились в худшей позиции из-за обстрела индейцев; кроме того, они потеряли еще одного человека, пораженного пулей в грудь. Они пустились наутек, направляясь к оставшимся в живых лошадям.

– Надеюсь, я их больше не увижу, – сказал гасконец, быстро прячась за скалу, чтобы не быть раненным индейскими стрелами.

– Но индейцы-то остались, – возразил фламандец.

– Им трудно будет попасть в нас. Для этого надо обойти долину, а мы знаем, как она велика.

– Мне кажется, что они разделились, – сказал Мендоса. – Некоторые пустились в погоню за кавалеристами. Вижу, как наверху летят стрелы.

– Так они ускоряют отход испанцев, сеньор баск.

– А другие продолжают осаждать нас, дон Баррехо.

– Дождемся ночи.

– А тем временем они убьют у нас последнюю лошадь! – сказал фламандец.

В самом деле, последняя из предоставленных губернатором лошадей, пораженная пятью или шестью стрелами, с жалобным ржанием упала рядом с двумя другими.

– Вот мерзавцы!.. – закричал гасконец. – Мало им здесь мяса, так надо еще убить это бедное животное.

– Они лишают нас возможности убежать, – заметил Мендоса.

– Сколько пиастров погибло!..

– По меньшей мере тысяча, дон Баррехо.

– Мы их возместим при грабеже Пуэбло-Вейо… О, черт возьми!.. Мне в голову пришла великолепная мысль.

– Так говорите же.

– Заставить мошенника-трактирщика заплатить за этих лошадей. Если только удастся его разыскать, я заставлю его выть, как койот.

Пока они, спокойные, словно находились в безопасности внутри прочного замка, обменивались этими фразами, индейцы не переставали осыпать своих врагов стрелами, издавая время от времени пронзительные боевые крики.

Но стрелы транжирились зря, потому что беглецы остерегались выйти из-за скального прикрытия.

– Предполагаю, что у них не тысячи стрел, – продолжил гасконец после короткого молчания. – Они уже потратили несколько дюжин. Ах, если бы у нас было еще немного пороха!..

– У нас осталось всего три заряда, – сказал Мендоса.

– И пистолеты…

– Они поражают только близкие цели.

– Знаю, сеньор баск. Я все терзаю свой мозг, пытаясь найти какое-нибудь средство, которое позволило бы нам уйти, но никак не могу его отыскать, и это меня беспокоит.

– Здесь мы не подвергаемся никакой опасности, – сказал фламандец, жуя последний кусочек своей сигары.

– Меня беспокоят не индейцы, – ответил гасконец.

– Может быть, солнце?

– Плевать мне на жару. Беспокоят меня испанцы.

– Но они же бежали!..

– А если вернутся с подкреплением и обнаружат нас все еще на этом месте?..

– Вот это будет штука! – ужаснулся Мендоса. – К счастью, Пуэбло-Вейо находится не так близко, а кавалеристы почти все остались без лошадей.

– Зато те, что на лошадях, могут поскакать вперед и привести с собой новые эскадроны.

– Черт побери! – пробормотал Мендоса, яростно потирая голову. – Вы в ухо мне запустили блоху. Надо принимать героическое решение. Вы считаете эту скалу абсолютно неприступной?

– Я пока ее как следует не разглядел, – ответил гасконец. – Можно попробовать.

– А индейцы нас не убьют? – поинтересовался фламандец.

– Не думаю, им помешает выступ скалы.

– Давайте попытаемся, – решительно сказал Мендоса. – Будьте внимательны к стрелам, впрочем, днем они не так опасны.

Они взяли аркебузы, оружие слишком дорогое, чтобы оставлять его другим даже без боеприпасов, взяли в руки три заряженных пистолета и заскользили вдоль скальной стенки, направляясь к противоположному склону долины.

Индейцы не могли заметить это отступление, потому что оползень мешал им видеть, что происходит внизу.

Троим авантюристам, спускавшимся со всеми предосторожностями и соблюдавшим полнейшую тишину, удалось наконец добраться до другой стороны завала.

Абсолютно случайно оказалось, что огромная скала в своем низвержении была, так сказать, срезана у основания, оставив таким образом проход между сползшим пластом и уходящей вверх стенкой горного склона.

– Я всегда говорил, что все совершается под своей звездой! – торжествующе воскликнул гасконец. – Лошадь здесь не смогла бы пройти, но человек проползет. Мы нападем на сеньоров индейцев с тыла!..

– Действительно, нам необыкновенно везет, – сказал Мендоса. – Кто бы мог предположить, что здесь все-таки существует проход?

– Внутрь, друзья! – скомандовал дон Баррехо. – Надо спешить, пока индейцы не обнаружили нашего исчезновения. Я все еще слышу, как свистят стрелы с той стороны оползня.

Он нагнулся и пополз под скалу, за ним последовали Мендоса и фламандец.

Некое подобие галереи продолжалось метров пятнадцать; оно было заполнено землей и каменными обломками.

Авантюристы быстро преодолели этот туннель и очутились с другой стороны осыпи.

– Внизу ревет Чагрес, – сказал гасконец. – Ну что, будем атаковать индейцев или уйдем?

Вероятно, ему было противно отступать перед таким врагом.

– Я бы высказался за атаку, – ответил Мендоса. – Если они обнаружат наш уход, то точно не отстанут от нас. Я знаю, как упорны эти проклятые краснокожие.

– Вам бы следовало быть генералом.

– Почему, дон Баррехо?

– Люди познаются в опасности. А когда индейцы услышат выстрелы, они побегут?

– Как зайцы.

– Тогда попытаемся застать их врасплох. Что вы об этом думаете, сеньор фламандец?

– Я тоже хорошо знаю этих людей с кожей медного цвета и могу сказать, что лучше идти на приступ.

– Вот только удастся ли нам застать их врасплох?

– Достаточно влезть на скалу, – ответил Мендоса. – Здесь она доступнее, чем с другой стороны.

– Мы исключительно удачливые люди, – произнес гасконец. – Если индейцы не заметят, как мы поднимаемся, атака с тыла нам удастся. Мендоса, показывайте путь. Вы уже не молоды, что верно, то верно, но еще можете посоревноваться с диким котом. Эти флибустьеры и в самом деле люди замечательные!..

– Сейчас я вам покажу, на что способны сыны Тортуги, – объявил баск. – Если я не обращу в бегство этих индейцев, пусть меня сожрет ягуар.

– Глупое обещание, – сказал гасконец, покачав головой.

Флибустьер внимательно осмотрел огромную осыпь, потом, открыв некое подобие лесенки, начал подниматься. Хотя это подобие и нельзя было считать настоящей лестницей, но морской волк смело лез по ней, сгорая от желания неожиданно напасть на индейцев, не перестававших осыпать стрелами долину, чтобы не дать осажденным уйти.

Фламандец и гасконец карабкались позади, готовые помочь ему в смелом начинании.

Ставя ноги на выступы скалы, цепляясь за сухие ветки, морской волк без особого труда добрался до верхней точки осыпи и незаметно проскользнул к деревьям, обрамлявшим край долины.

– Вот момент показать этому ужасному гасконцу, что баски тоже кое-чего стоят, – пробормотал он. – Мне начинает надоедать, что вся слава достается ему, потому что он живет на другом берегу Бискайского залива… Мы тоже знамениты умением драться и убивать, хотя бы и с помощью навахи.

Дон Баррехо и флегматичный фламандец добрались до баска; их передвижение также осталось не замеченным для краснокожих.

– Сеньор Мендоса, – зашептал дон Баррехо, оказавшись рядом с приятелем, – не наступило ли время показать вашу ловкость?

– Что вы хотите сказать? – спросил флибустьер.

– Индейцы от нас всего шагах в двадцати, стоят к нам спиной, а я слышал о необыкновенной ловкости басков.

– Поиграть шпагой?

– Шпага – орудие гасконцев, – парировал дон Баррехо. – А вот бросок навахи я бы хотел увидеть. Он сэкономил бы нам один пороховой заряд.

– Понял, – улыбнулся баск.

– У вас же всегда при себе наваха?

– Я предпочел бы оставить шпагу ради национального оружия.

– Значит, вы сделаете хороший бросок! Увидим, тверже ли кожа индейцев, чем у людей белой расы.

– Исполню ваше желание, – сказал Мендоса, – сберегу пулю. Оставайтесь здесь, и – никакого шума!

Индейцы находились в тридцати или сорока шагах от приятелей; они прятались за огромными глыбами, усеивавшими осыпь. Уверенные в том, что белые все еще находятся у выступа огромной скалы, они беспрерывно посылали туда стрелы и даже не думали оглядываться.

– Ложись, Мендоса, – посоветовал гасконец.

– Позвольте мне действовать по-своему, – недовольно буркнул баск. – Будьте готовы броситься в атаку со шпагами, если не хотите растратить последние заряды. А теперь – тихо!

И он пополз, освободившись от аркебузы, которая теперь была бесполезной.

В вытянутой руке он держал страшную баскскую наваху: острием к запястью, рукоятью наружу.

Он полз, как змея, совершенно бесшумно.

Гасконец и фламандец следовали за ним на небольшом расстоянии, держа наготове пистолеты; они могли в любой момент прийти на помощь, если только баску не удастся бросок.

Внезапно Мендоса остановился возле крупной пальмы.

Индейцы были теперь всего в десяти-двенадцати шагах; они по-прежнему стояли спиной и не прекращали обстрела.

Послышался легкий свист, и что-то мелькнуло в воздухе.

Это баск бросил наваху; она вонзилась между лопатками дикаря, причем с такой силой, что перерубила тому позвоночник.

Его соплеменники, увидев падающее тело, сделали три или четыре прыжка вперед и устрашающе заорали.

Гасконец выстрелил из пистолета, потом бросился на индейцев со своей ужасной драгинассой.

Но эта атака была совершенно бесполезной, потому что сыны лесов, испугавшись одного вида внезапно появившихся перед ними белых людей, бежали как зайцы в ближайший лесок.

И почти сразу же из долины послышались звуки ружейных выстрелов.

– Испанцы! – крикнул гасконец, в то время как баск подбирал свою наваху. – Ходу, друзья!

IV Штурм Пуэбло-Вейо

Еще бы несколько минут – и благоприятная звезда, до той поры покровительствовавшая трем искателям приключений, возможно, закатилась бы, и закатилась бы навсегда, ибо маркиз де Монтелимар, разумеется, не простил им проделки гасконца.

Выстрелы, прогремевшие в долине, сделали испанцы, вероятно наткнувшиеся на индейцев, которые преследовали их соотечественников, оставшихся в живых, но потерявших в бою лошадей.

Видимо, командир отряда испанцев, отправленного в погоню за тремя беглецами, и его товарищи, которым удалось сохранить своих скакунов в ходе стычки с искателями приключений и индейцами, неподалеку от долины встретили еще один кавалерийский отряд, посланный им в помощь. Объединившись, они поспешили к огромной скале, надеясь застать там беглецов и заставить их принять новый бой или сдаться.

– Я верю, что господин Вельзевул очень симпатизирует нам, – сказал гасконец, бежавший словно лань к Чагресу в поисках убежища среди огромных лесов, покрывавших берега реки.

– Да, точно, какой-нибудь святой нам покровительствует, – согласился баск. – Знать бы какой, честное слово, поставил бы ему две свечи, по пиастру каждая.

Обмениваясь короткими фразами, они проворно трусили рысцой, продолжая спускаться к Чагресу.

Теперь они уже ясно слышали шум воды, разбивавшейся о каменистое ложе реки.

Вдали все еще гремели ружейные выстрелы. По всей видимости, индейцы, тоже получившие солидное подкрепление, мужественно вступили в бой с испанцами.

Через двадцать минут трое авантюристов оказались в лесах, окаймлявших Чагрес.

В это время солнце уже заходило, и под величественными пальмами сгущалась темнота.

– Надо перевести дыхание, – сказал гасконец. – Мне далеко до андалусийской лошади и даже до пиренейского мула. Испанцы теперь нас не догонят.

– А далеко нам до лагеря флибустьеров? – спросил фламандец.

– Через три-четыре часа мы туда придем, – ответил Мендоса.

– А мы не заблудимся в этих лесах?

– Надо все время идти вдоль реки. Мы уже приняли все меры предосторожности.

– Не терпится увидеть сына знаменитого Красного Корсара. Я слышал много рассказов о троице братьев-флибустьеров.

– Хватит болтать, – прервал его гасконец. – В путь, друзья. Мне говорили, что леса Чагреса населены страшным зверьем; как-то не хочется иметь с ними дел. Я всегда предпочитал людей: они хотя бы не прыгают на голову, как хищные кошки.

Приятели снова пустились в путь, стараясь не удаляться от русла реки.

Тысячи странных шумов проснулись в темнеющем лесу. Гудели пипы, громадные мерзкие лягушки, у которых проколота вся спина, и в этих отверстиях прячутся головастики, и паррануа; пронзительно посвистывали крупные лягушки, сидящие в высоких речных травах, ворчали кайманы.

Во главе маленькой группы, с обнаженной шпагой в руках, шел баск, привычный к этим местам, потому что он участвовал в походе Моргана на Панаму.

За ним следовали гасконец со своей драгинассой и фламандец с пистолетом, поскольку у него не было режущего или колющего оружия.

Все трое старались не шуметь, и не потому, что они боялись быть настигнутыми испанцами, а чтобы не привлекать внимания кровожадных зверей.

В то время ягуаров и кугуаров на перешейке было еще очень много, и они набрасывались на путников, отважившихся забраться в их владения.

Шли они уже пару часов, все время следуя вдоль Чагреса, воды которого глухо ревели, разбиваясь о скалистое дно, как вдруг Мендоса резко остановился, вытянув шпагу и схватив заряженный пистолет.

– Опять индейцы? – спросил гасконец, тоже поднимая шпагу.

– Никогда не видел индейца со светящимися в темноте глазами, – ответил баск.

– Тогда – дикая кошка.

– Может быть, и пострашнее. Сеньор фламандец, снимите у меня с пояса наваху и приготовьтесь пустить ее в дело. Это не шпага, но резать ею можно.

– Какие злые глаза! – отметил гасконец. – Это кот.

– Скорее голодный ягуар?

– Не представляю себе голодного ягуара: в Гаскони я видел только котов и волков.

Во тьме, под огромными листьями пальмы такара, поблескивали святящиеся точки странного зелено-желтого цвета.

Видимо, это был поджидающий добычу ягуар или кугуар, а то и американский лев[53].

– Итак, сеньор Мендоса? – спросил гасконец, увидев, что баск не решается сдвинуться с места. – Было бы смешно, если бы какой-то котяра, пусть и размером с быка, испугал трех знаменитых шпажистов.

– Разве вы не видите, что он загораживает нам проход, дон Баррехо? – вопросом на вопрос ответил Мендоса.

– А вы пните его ногой. Гасконские коты, как только увидят поднятую ногу, мигом убегают. Скорее дайте мне заряженный пистолет, потому что у меня ни в одном не осталось пуль… О, черт возьми!.. Зверь не может остановить таких людей, как мы.

– Возьмите, – ответил баск, протягивая гасконцу оружие. – Только смотрите, как бы этот котяра, как вы его назвали, не выцарапал вам глаза.

– Ха!.. Я столько их видел в Гаскони, когда был мальчишкой.

– Но они явно отличались от здешних.

– Сейчас увидим.

Забияка-шпажист взял пистолет, выставил вперед свою длинную шпагу и приблизился с безумной отвагой к двум фосфоресцирующим точкам, которые не переставали блестеть в сумерках.

Баск и фламандец шли за ним, готовясь оказать помощь в столь опасном предприятии.

Гасконец не преодолел и десяти шагов, как послышалось страшное мяуканье, закончившееся грозным сдержанным рокотом.

– Котище зашипел, – сказал дон Баррехо. – Должно быть, рассердился. Сейчас я тебя успокою!

Но это был вовсе не котище! В зарослях прятался самый настоящий кугуар, одно из самых опасных животных, встречающихся в американских лесах; по силе и жестокости он не уступает огромным серым медведям Скалистых гор.

Их называют американскими тиграми, и они могут соперничать с настоящими бенгальскими тиграми, хотя уступают последним по массе. Кугуары настолько сильны, что могут перешибить одним ударом быка.

Гасконец, несколько озадаченный диким мяуканьем хищника, остановился.

– Ну, дон Баррехо, что будем делать? – спросил Мендоса, улыбаясь в усы. – Это и вправду не гасконский кот?

– Мне кажется, что шипит он погромче.

– Дайте ему пинка.

– А!.. Черт возьми!.. Дело, кажется, осложняется!

– Проколите его.

– Вот это я сейчас и обдумываю.

– Колите шпагой вниз!

– Лучше я подожду, пока он на меня бросится.

Он навел пистолет и выставил драгинассу.

Зверь по-прежнему шипел и глухо рычал, но не двигался.

Дону Баррехо это наскучило, и он сделал несколько шажков вперед, подбадривая себя криком:

– Ко мне, котище, отведай-ка мою шпагу!

Кугуар присел, готовясь прыгнуть.

Мендоса встал рядом с гасконцем, опасаясь, как бы не случилось несчастья; фламандец взялся за пистолет.

– Котище испугался, – сказал дон Баррехо. – Черт!.. Кажется, я прослыву истребителем котов.

Едва он произнес эти слова, как кугуар стремительно прыгнул и опрокинул гасконца на землю.

Мендоса, стоявший рядом, молниеносно выставил шпагу, воткнув ее в тело животного, в то время как фламандец, у которого в пистолете еще оставалась пуля, выстрелил в упор.

Несмотря на два полученных ранения, кугуар перепрыгнул через охотников и, рыча, исчез в лесу.

– Ну и чертяка! – вырвалось у быстро поднявшегося гасконца, к счастью не получившего повреждений. – Что за котяры живут в этой стране? Они не из тех, что я убивал мальчишкой. Вы его убили, сеньор Мендоса?

– Не знаю, – ответил баск. – Однако шпага моя окровавлена.

– А моя пуля должна была глубоко войти в его тело, – добавил фламандец. – Держу пари, я его ослепил.

– Замечательный парень! – сказал дон Баррехо. – Я зверя почти и не видел, а он попал ему прямо в глаз. Будем надеяться, что котище, ослепнув, не станет нам надоедать.

– Фламандец… – начал Мендоса.

– Что вы хотите сказать? – прервал его брабантец.

– …это ведь наполовину гасконец, если не полностью.

Дон Баррехо и брабантец разразились громким смехом.

– А Мендоса – баск, – сказал первый.

– Да, баск, – повторил серьезно второй.

– Который работает ногами, чтобы его не застал врасплох слепой котяра, – ответил Мендоса и побежал.

Оба буяна почли за благо последовать за ним, не убежденные впрочем, что кугуар в самом деле лишился своих зрачков с желтоватым отблеском.

Этот галоп продолжался еще минут двадцать, потом Мендоса, уже некоторое время пытавшийся разглядеть берега Чагреса, остановился, показывая своим товарищам на огоньки, сверкавшие под деревьями.

– Снова индейцы? – спросил гасконец остановившегося баска.

– Лагерь графа, – ответил тот. – Уверен, что не обманулся.

И в этот самый момент хриплый голос угрожающе крикнул:

– Кто идет? Отвечай, или буду стрелять.

– Мендоса, – ответил баск.

– Тогда проходи, приятель.

Четверо человек, вооруженных аркебузами и пистолетами, выскочили из-за кустов, за ними вышел пятый, с факелом в руках.

– Морской волк! – обрадовался старший среди часовых. – Ты что-то больно задержался, приятель. Ну как там, в Пуэбло-Вейо, выпивка хорошая?

– Превосходная, – ответил дон Баррехо. – Мы дадим вам попробовать такого аликанте, какого не пьют даже в старой Испании.

– Когда же?

– Когда штурмом возьмем город, – ответил гасконец.

– Это правда, приятель? – спросил флибустьер у Мендосы.

– Поживем – увидим, – ограничился коротким ответом баск и быстро удалился на встречу с графом ди Вентимильей.

Проходя по лагерю, он заметил, что флибустьеров стало гораздо больше, чем прежде. Вокруг костров, поставив ружья между ног, беседовали или курили флибустьеры, которых он никогда не видел.

– Господин граф получил подкрепление, – пробормотал Мендоса. – Теперь мы сможем играючи взять Пуэбло-Вейо.

Палатка графа находилась посреди лагеря; внутри горел свет.

Мендоса решительно вошел в палатку и сказал:

– Вот и я, капитан.

– Наконец-то! – обрадовался сеньор ди Вентимилья, сидевший на стволе дряхлого дерева и пытавшийся разглядеть при свете факела какое-то подобие географической карты окрестностей. – А я уже беспокоился, что тебя схватили и повесили.

– Вовсе нет, сеньор граф, – ответил морской волк. – Когда со мной этот чертяка-гасконец, никакая опасность мне больше не угрожает.

– Ну и что там?

– Маркиз находится в Пуэбло-Вейо. Дон Баррехо говорил с ним и даже распивал шоколад. Он сам вам расскажет попозже…

– А мою сестру он держит при себе?

– Этого мы не смогли узнать, сеньор граф. Но зато мы узнали, что еще недавно при маркизе находилась очень красивая метиска, неизвестно откуда прибывшая и позже таинственно исчезнувшая.

Граф живо поднял голову, и лицо его резко переменилось.

– Это была моя сестра, внучка Великого кацика Дарьена?

– Вполне возможно.

– Мне нужно захватить маркиза.

– И я так считаю, сеньор граф.

– Ты знаешь, сколько солдат в городе?

– Две или три сотни кавалеристов и несколько рот аркебузиров.

– А артиллерия?

– Несколько пушек.

– Мы возьмем город приступом еще до полудня, – решительно сказал граф. – Ты знаешь, что я получил подкрепление?

– Я отметил присутствие в лагере людей, которых раньше не видел.

– Я послал гонцов к побережью Тихого океана, чтобы попросить у Гронье и Тасли подкрепление, но мои люди встретили семьдесят пять флибустьеров, которыми командует французский дворянин сеньор Равено де Люсан.

– Да еще у вас было пятьдесят человек, вот и стали мы приличной силой, – резюмировал Мендоса.

– Дорогу ты теперь знаешь?

– Да, сеньор граф.

– Можем мы добраться до рассвета до стен Пуэбло-Вейо?

– Даже раньше.

Граф вышел из палатки, достал свои пистолеты и разрядил их в воздух.

Это был сигнал сбора.

Люди, сидевшие около костров или стоявшие на страже по четырем углам лагеря, поспешно поднимались и собирались перед палаткой. Их опередил человек невысокого роста, облаченный в стальную кирасу, на груди которой красовался золотой герб. Это был Равено де Люсан.

– Выступаем, граф? – спросил французский дворянин, немного картавя.

– Да, сеньор де Люсан, – ответил сын Красного Корсара. – Отправляемся атаковать Пуэбло-Вейо.

– Мы возьмем город, – спокойно сказал флибустьер, – а то мои люди начинают скучать.

– Гасите огни, и в путь, не теряя времени. Попытаемся застать маркиза в его дворце врасплох.

Спустя десять минут флибустьеры уже снялись с лагеря и углубились в густой лес, ведомые Мендосой, гасконцем и фламандцем.

Граф ди Вентимилья вместе с Равено шли следом за тремя приятелями.

Отряд благополучно достиг реки Чагрес, а к двум часам ночи втянулся в долину, где произошло столкновение трех беглецов из Пуэбло-Вейо и испанских кавалеристов.

Опасаясь сюрприза, граф послал вперед большой авангард. Если бы испанцы еще находились в долине, занимая ее склоны, авангарду пришлось бы несладко.

К счастью, испанцы, прогнав индейцев, вернулись в Пуэбло-Вейо, даже не подозревая о находящемся поблизости большом отряде врага.

За полчаса до восхода солнца флибустьеры подошли к Пуэбло-Вейо на расстояние нескольких ружейных выстрелов, сумев миновать встреч с полусотнями, барражировавшими пригородные леса.

Как и большая часть мелких городков на Панамском перешейке, Пуэбло-Вейо, не слишком людный и равноудаленный от двух океанов, был защищен только несколькими старыми бастионами и рвом, через который можно было легко перебраться с помощью пары вязанок хвороста. Для флибустьеров, привыкших взбираться на высочайшие стены, отлично защищенные великолепными для тех времен пушками, взятие подобного города не представляло трудности.

Сын Красного Корсара разделил своих людей на две колонны, доверив командование меньшей из них французскому дворянину. Едва загорелся первый луч солнца, флибустьеры смело ринулись в атаку.

Испанские часовые, расставленные на бастионах, заметив группы людей, которые приближались по плантациям кофе и сахарного тростника, без промедления дали сигнал тревоги и открыли стрельбу из аркебуз.

Однако флибустьеры не удостаивали их ответом. Ведомые графом, Мендосой и гасконцем, они быстро преодолели ров, покрыв его связками хвороста, а потом открыли огонь по крайним домам городка, заставив их обитателей выскочить из своих жилищ полуголыми.

Никто не сопротивлялся штурму, столь молниеносен он был: в то время как флибустьеры стремительно ворвались на улицы города, Равено де Люсан с некоторой долей удачи овладел старым бастионом, сразу же заклепав несколько расположенных на нем пушек, которые, впрочем, были полезнее для устрашения тика-тика[54], грабящих плантации, чем для противостояния против людей решительных и бесстрашных, каковыми являлись корсары Мексиканского залива и Тихого океана.

Жители города, разбуженные внезапным нападением и выстрелами, бежали к главной площади, где находились церковь, которая могла служить крепостью, и дворец губернатора.

Мужчины, женщины, дети толкали друг друга вынесенными из домов самыми ценными вещами.

Флибустьеры полагали, что городок они уже захватили, когда из-за церкви вылетели два эскадрона кавалеристов с саблями наголо.

Их было около ста пятидесяти человек, они были хорошо вооружены и прекрасно экипированы, а значит могли нанести немалый вред нападающим, если бы не считали тех непобедимыми, потому как верили, что они и есть сущие исчадия ада.

Сын Красного Корсара решительно бросился к церкви, призывая своих людей:

– Вниз, друзья!

Флибустьеры после громких побед, одержанных ими в разных местах перешейка, очень рассчитывали на внушаемый ими ужас; они залпом разрядили свои ружья.

Кавалеристы попытались было пойти в безнадежную атаку, но потом развернули лошадей и в беспорядке отступили по городским улицам.

Некоторые уже попадали с лошадей и лежали мертвыми или умирающими у ступеней церкви.

– Сейчас я рассчитаюсь с этим проклятым трактирщиком, – сказал гасконец. – Если только найду его…

Граф ди Вентимилья взял с собой дюжину флибустьеров и бросился в губернаторский дворец, из окон которого не было сделано ни одного ружейного выстрела; другие, воспользовавшись какими-то бревнами, крушили дверь церкви, намереваясь заставить жителей города, спрятавшихся там вместе со своими ценностями, выйти наружу.

Сопровождавшие графа гасконец, Мендоса и фламандец были готовы, защищая его, отдать свои жизни.

– Клянусь сотней тысяч чертей! Голуби улетели вместе с соколом, – убежденно говорил дон Баррехо, поднимаясь по лестнице. – Сеньор граф, моего милейшего друга маркиза де Монтелимара вы здесь не найдете. Бьюсь об заклад, он не окажет вам чести испить вместе чашку его изысканного шоколада.

Граф со своими людьми торопливо шагал по залам дворца, отшвыривая мебель и распахивая двери.

Они нашли только семерых алебардщиков, спрятавшихся в каморке под связками стеблей сахарного тростника. Но среди них оказался человек, уже знакомый Мендосе и гасконцу.

– Ах ты, осипшая труба! – воскликнул дон Баррехо. – Командир дозора! Эй, приятель, граф д’Алкала очень хотел бы услышать ваш благозвучный голосок. Говорил же я вам, если не ошибаюсь, что вы меня еще увидите, и притом очень скоро.

Старшина дозора, очень подавленный самим фактом лицезрения перед собой бывшего пленника, вышел из каморки, что-то бормоча и угрожающе сжимая некое подобие мизерикордии[55].

– Допросите этого человека, сеньор граф, – сказал дон Баррехо. – Это наш старый знакомый.

– Где маркиз? – закричал сеньор ди Вентимилья, выказывавший все признаки раздражения.

– Еще вчера вечером, кабальеро, он ускакал по дороге, ведущей в Новую Гранаду, – ответил солдат. – Ваши товарищи, выдававшие себя за графов и испанских грандов, были не столь хитры и выдали себя.

– Шутишь! – не поверил гасконец.

– Когда он уехал? – спросил граф.

– Еще до полуночи. Его превосходительство не так легко поймать в ловушку; он вовремя спасся. Новая Гранада – это вам не Пуэбло-Вейо, и вы, сеньор мой, не возьмете ее несколькими выстрелами аркебуз.

– С кем он уехал? Говори, если хочешь спасти свою шкуру. Ты же знаешь, что флибустьеры не слишком любезны.

– Его сопровождал эскорт из восьми человек.

– И среди них девушка?

– Да, кабальеро.

– Метиска, не так ли?

– Как вы об этом узнали?

– Отвечай, а не спрашивай, – сказал сеньор ди Вентимилья с угрозой в голосе.

– Да, метиска, – ответил солдат.

– Каково было положение этой метиски в доме губернатора?

– С нею обходились как с родственницей его превосходительства.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать или шестнадцать.

Граф быстро сосчитал в уме.

– Это может быть только она, – пробормотал он.

Потом, повысив голос, граф спросил:

– Значит, Новая Гранада сильно укреплена?

– Так говорят.

– Ты там бывал?

– Никогда, кабальеро.

Сына Красного Корсара аж передернуло от негодования.

– Несколькими часами раньше они бы оба попали в мои руки, – сказал он, потом обернулся к одному из своих офицеров. – Возьмите под стражу этих людей. Позднее они могут стать мне весьма полезными.

Он покинул зал и спустился на площадь в сопровождении Мендосы, гасконца, фламандца и еще полудюжины флибустьеров.

Корсарам сеньора де Люсана все еще не удалось проникнуть в церковь.

Находившиеся внутри жители с ожесточением защищали свои поспешно собранные богатства и на каждое требование сдачи отвечали выстрелами из аркебуз.

– Сеньор ди Вентимилья, – сказал французский дворянин, завидев графа, – эти испанцы не собираются выходить. Не хотите ли взорвать церковь полудюжиной бочек пороха?

– Это была бы бесполезная бойня, – ответил граф.

– Но если они останутся там, мы не получим ни пиастра.

– Я отказываюсь от своей доли.

– Но от нее не откажутся ни мои, ни ваши люди.

– Вы взяли кого-нибудь в плен?

– Всего две дюжины.

– Пошлите одного из пленников в церковь, чтобы он разъяснил осажденным: если они не капитулируют, мы будем казнить каждый час по одному из пленников.

Пока сеньор де Люсан готовился повиноваться, Мендоса приблизился к гасконцу и фламандцу.

– Друзья, – сказал он, – пока эти люди решают вопрос с церковью, воспользуемся моментом, чтобы пойти осаждать доброе вино знакомого нам негодяя-трактирщика. После того как начнется всеобщий грабеж города, мы найдем только пустые бутылки. Я знаю жажду флибустьеров… И потом, наше присутствие здесь излишне. Графа и француза вполне достаточно, чтобы склонить осажденных к сдаче.

– Гром и молния! – воскликнул дон Баррехо. – Я совсем позабыл о нашем друге!.. Может, он прячется в своих подвалах?

– У меня теплится надежда найти негодяя посреди его бочек, – ответил Мендоса.

– И у меня, – прибавил фламандец.

– Идем же, – заключил гасконец.

Воспользовавшись царившим на площади беспорядком, трое авантюристов выбрались на простор и незамеченными нырнули в хорошо знакомую им улочку, которая должна была вскоре привести их к таверне «Эль Моро».

Как они и предполагали, дверь таверны была заперта, и внутри царило гробовое молчание.

– А может быть, наш друг скрылся в церкви вместе со своими поварятами? – спросил гасконец, после того как некоторое время прислушивался, приложив ухо к замочной скважине.

Он не услышал даже мяуканья черного кота.

– Давай вышибем дверь, – предложил фламандец, который заметил невдалеке кучу бревен и досок, приготовленных для строительства дома, и уже вооружился подходящим бревном.

– Вот самый сильный из нас человек, – сказал дон Баррехо, увидев, что фламандец не согнулся под тяжестью. – Отныне, поскольку он не открыл нам свое имя, мы будем звать его дон Эрколе, то есть Геркулесом.

Приятели крепко ухватили бревно, разбежались и одним ударом буквально вышибли дверь таверны, причем с таким грохотом, что показалось, будто внутри выстрелили из пушки.

– Дон Эрколе!.. Вы герой дня!.. Король таверны! – сказал гасконец. – Черт возьми! Какие мускулы!.. Да вы способны разрушить настоящую крепость!..

– Я же фламандец, – серьезно ответил брабантец.

Они обнажили шпаги, опасаясь атаки вертелами и кастрюлями, и вошли внутрь.

Мимо них прошмыгнул большой черный кот, тот самый, которого заметил гасконец. Бедное животное, испуганное громовым ударом, помчалось по столам и скамьям как безумное, опрокидывая стаканы и бутылки.

– У этой бестии должна быть душа того гадкого котяры, которого мы встретили на берегу Чагреса, – сказал дон Баррехо.

– Вы знаете, где находится подвал? – спросил Мендоса фламандца.

– Дверь прямо за стойкой.

– Ну-ка, где у нас тут подходящее бревнышко? – проговорил гасконец.

– В нем нет нужды, – ответил Мендоса.

Он забрался на стол и выдрал из стенки большой фонарь, служивший для освещения зала. Не без труда он зажег его и направился к двери, ведущей в погреб.

Хватило одного пинка гасконца, чтобы дверь сорвалась с петель и полетела по лестнице вниз.

– Они там!.. – закричал Мендоса, поднимая фонарь.

– Кто? – спросил дон Баррехо.

– Я услышал в подвале крик.

– Какая удача!.. А!.. Бедный трактирщик!.. В какие руки он попадет!.. – говорил гасконец. – Посветите, Мендоса!

Он осторожно спустился по лестнице, держа шпагу в вытянутой руке, и оказался в просторном подземелье, к стенам которого жалась дюжина, если не больше, респектабельных и очень пузатых бочонков.

– Где же спрятался этот плут? – спросил дон Баррехо.

Из-за бочонков, что в правом ряду, раздался голос:

– Это кто осмеливается называть меня плутом?

– Гром и молния!.. Трактирщик!..

– Опять этот прохвост!.. – заорал владелец «Эль Моро». – Ну, теперь-то я пущу тебе кровь!..

– Друзья, пистолеты к бою!.. – скомандовал гасконец.

Трактирщик выскочил из своего укрытия, угрожающе размахивая вертелом, а за ним появились, один за другим, четверо его поварят, вооруженных все теми же вертелами.

– Опять ты здесь, негодяй! – заорал взбешенный трактирщик.

– Всегда возвращаешься туда, где пил хорошее вино, – ответил гасконец, наставив на хозяина таверны шпагу и пистолет.

– Я догадался, что вы флибустьер, – сказал трактирщик, не осмеливавшийся ступить и шагу вперед, заметив три дула, направленные на него.

– Я пришел предупредить вас, что город в наших руках и всякое сопротивление бесполезно.

– И что же вы хотите от меня?

– Еще раз попробовать ваше аликанте и ваш херес.

– Мое вино!..

– Может, вы хотите, чтобы сначала вас убили? – спросил гасконец, меняя тон. – Тогда мы останемся полными хозяевами ваших подвалов и никаких протестов просто-напросто не будет. Хотите дружеский совет? Садитесь вон на те бревна вместе со своими помощниками, оставьте в покое вертела, которые хороши для того, чтобы насаживать на них кур и уток, а не подобных нам людей, и не надоедайте, иначе мы сделаем бум! И тогда вы отправитесь на встречу с приятелем Вельзевулом.

– Вы собираетесь разорить меня.

– Можете утешиться тем, что мы разорили весь город.

– Я не дам вам ни пиастра!..

– Какие пиастры!.. Мы хотим вашего вина. Вы принимаете нас за обыкновенных жуликов? А ну быстрее! Бросайте вертела и – скорее в угол. Мы хотим пить, гром и молнии!

Бедный хозяин и его помощники, испуганные строгими нотками в голосе гасконца и понявшие, что всякое сопротивление и в самом деле бесполезно, отделались от своего случайного оружия и отправились в указанное место, находившееся у противоположной стены подвала.

Мендоса поставил на земляной пол фонарь, а дон Баррехо и фламандец вооружились несколькими весьма вместительными терракотовыми бокалами.

– Попробуем сначала херес, – сказал баск, – тот, на который пошел знаменитый дублон.

– А потом, надеюсь, перепробуем и все остальные бочки, – добавил фламандец.

– Смотрите не упейтесь, – сказал гасконец. – Мы здесь не одни, и котищи из подземелья могут вспрыгнуть нам на спину.

В то время как один залпом пил херес, а другие – порто и аликанте, бедный трактирщик рвал на себе волосы и громко кричал:

– Они меня разорят, эти плуты!

Ни гасконец, ни его друзья не обращали внимания на жалобы и оскорбления трактирщика и его подручных. Они спокойно продолжали пить, по очереди пробуя содержимое бочек. Должно быть, пьяницы это были замечательные, потому что постороннему глазу казалось, что они поглощают воду.

Но в какой-то момент гасконец, который, может быть, что-то почувствовал, немного повернул голову и качнул ногой, потом отбросил бокал, зажатый в руке и почти полный порто, и сказал:

– Хватит, друзья!.. Достаточно бочек!.. Пришло время торжественного наказания трактирщика!

– Что вы хотите сделать? – заорал хозяин, еще больше разъярившись. – Вы все еще недовольны?

– Мы оставляем вам пиастры, у вас их, должно быть, хорошенькая кучка. А вы еще жалуетесь? Стало быть, вы не знаете: когда флибустьеры нападают на город, они сносят все. Вы должны быть довольны столь мягким обхождением.

– Вы хотите убить нас?

– Вас – нет, как и ваших подручных. А вот ваши бочки заплатят за ваше плохое отношение к людям нашего ранга. Мендоса, какие бочки, по-вашему, самые лучшие? Вы ведь все перепробовали?

– Все.

– А вы, дон Эрколе?

– И я все, – сказал фламандец.

– Ну и какое же вино лучше?

Двое авантюристов по зрелом размышлении указали на две огромные бочки: одна из них содержала херес, другая – выдержанную малагу.

Гасконец взял два пистолета и с серьезнейшим видом произнес:

– В качестве председателя военного совета я приговариваю к смерти обе этих бочки.

После этого он произвел два выстрела по бочкам, продырявив их.

И сразу же из них фонтаном забили две струи, заливая пол.

Трактирщик издал такой дикий крик, словно у него вырвали сердце, и выпрыгнул вперед, намереваясь броситься на трех сорвавшихся с цепи демонов. Но гасконец успел наступить ногой на вертела и выставить свою грозную драгинассу:

– Остановись, смельчак!.. Это оружие всегда жаждет человеческой крови и пьет ее, как только представляется случай.

– Презренные шакалы! Вы опустошили мои бочки, да еще те, в которых было самое лучшее вино.

– А нам всегда нравилось предлагать первоклассное вино земле, чтобы она воспроизводила его еще более утонченным. Земля иногда пьет очень охотно.

Мендоса и фламандец хохотали до упаду, нисколько не обращая внимания на отчаяние владельца таверны.

Дон Баррехо наблюдал некоторое время, как херес и выдержанная малага смешивались, заполняя подвал, а потом сказал своим товарищам:

– Время уходить. Если мы останемся здесь еще хоть на четверть часа, то будем пьянее этой впитывающей вино земли. Прощай, трактирщик!

В то время как хозяин таверны орал, словно с него живьем сдирают кожу, а четверо его помощников изрыгали из себя поток проклятий, трое приятелей забрали с собой фонарь и поднялись по лестнице, не удостаивая крикунов ответом.

– Пойдем посмотрим теперь, что там делается в церкви, – сказал гасконец, когда они вышли из таверны.

К церкви они опоздали. Жители города сдались, и флибустьеры занялись грабежом города, забирая все золото, которое только могли найти, и уже готовились к отходу.

Двое авантюристов по зрелом размышлении указали на две огромные бочки: одна из них содержала херес, другая – выдержанную малагу.

– Как!.. Вы продолжите поход, сеньор граф? – спросил Мендоса, когда ему удалось найти сеньора ди Вентимилью.

– Мы отправимся к флибустьерам, обосновавшимся на острове Сан-Хуан, – ответил сын Красного Корсара. – Без Гронье и Тасли мы не сможем захватить такую сильную крепость, как Новая Гранада. Надо, чтобы маркиз во второй раз не сбежал от меня. Собирай наших людей, и пойдем знакомиться с Тихим океаном.

V Дерзкие дела флибустьеров

Мир, подписанный в конце XVII века между различными морскими державами, в особенности между Испанией, Францией, Англией и Голландией, не дал выбора флибустьерам, завладевшим островком Тортуга.

Предоставленные самим себе, не поддерживаемые враждебными Испании нациями, лишенные капитанских патентов, которые обеспечивали им права воюющей стороны, флибустьеры по большей части решили перенести свои действия на Тихий океан, памятуя о прославленном погроме Панамы, который устроил Морган за несколько лет до этого[56].

На побережье Мексиканского залива уже были разорены все значимые испанские города, а их жители ввергнуты в нищету. Напротив, на тихоокеанском берегу Панама возродилась еще более цветущей и богатой, чем прежде, а прочие города жили за счет добываемых из неисчерпаемых рудников Мексики и Перу золотых рек, стекавшихся в Центральную Америку.

Корсары уже открыли для себя Тихий океан и знали по опыту, полученному во время немногочисленных экспедиций, что тамошние испанцы не слишком подозрительны, а прибрежные города защищены малыми силами.

И вот в начале 1684 года флибустьеры Тортуги начали покидать Мексиканский залив; им не терпелось наложить руку на галеоны, шедшие из Чили, Перу или Калифорнии.

Первую партию составили восемьдесят англичан, за которыми последовали две сотни французов, потом – более мелкие группы, которым, возможно, так и не удалось увидеть тихоокеанских волн, потому что больше никто о них ничего не слышал.

Этими флибустьерами, как мы уже сказали, были англичане, голландцы, французы; попадались среди них искатели приключений из Генуи и Венеции.

Первые построили девять судов, остальные (французы и прочие) – всего одно; они шли под предводительством знаменитого английского корсара, которого все звали Дэвид.

Когда мы читаем в записках мореплавателей восемнадцатого столетия – Кука, Бугенвиля, Лаперуза, Крузенштерна[57] и многих других – о великих трудностях, встреченных ими при переходе из Атлантики в Тихий океан, то не можем не удивляться высочайшей смелости этих корсаров, которые при минимуме географических знаний, с ограниченными средствами, на утлых суденышках (на них в наши дни даже опытный моряк не решился бы отправиться в рейс длиной больше двухсот лиг) смогли обогнуть мыс Горн и выйти в Тихий океан.

И тем не менее это так: после жутких лишений, после ужасных бурь в марте 1685 года маленькая эскадра обогнула Огненную Землю и смело взяла курс на перуанское побережье, очень надеясь на абордажные схватки и богатую добычу.

Первой жертвой этих тысячи ста флибустьеров, составлявших экипаж двух фрегатов, тридцатишестипушечного и шестнадцатипушечного, пяти более мелких судов, на которых не было крупной артиллерии, и трех жалких баркасов, стал испанский парусник.

Узнав от попавших в их руки пленников, что все торговые суда получили приказ от вице-короля Перу не покидать порты, пока испанская эскадра не очистит океан от флибустьеров, намерение которых перебраться в воды, омывающие Америку с запада, было уже раскрыто, Дэвид повел свою флотилию на север, время от времени нападая на одиночные корабли.

Всеобщий ужас поразил испанцев Центральной Америки, когда неожиданно флот корсаров появился в виду Панамы, уже воскресшей и ставшей даже более процветающей, чем до погрома, учиненного Морганом.

Появление этих страшных людей мигом пробудило память о прошлых несчастьях, перенесенных от таких же разбойников, по этой-то причине Дэвид и не осмелился атаковать город, а после четырех недель беспрерывного наблюдения за бухтой в ожидании хоть какого-нибудь покинувшего гавань судна отдал якоря у острова Тарога.

Вице-король запросил помощи в Мексике и Перу, сформировал эскадру и направил ее к острову, чтобы покончить с опасными бандитами.

Эскадру составляли семь боевых кораблей, два из которых были вооружены семьюдесятью пушками каждый.

Море было бурным, качество кораблей – несоразмерным. К тому же флибустьеры не знали рельефа дна и не имели достаточного количества артиллерии, чтобы противостоять мощным испанским батареям.

По этим причинам испанцы не могли не тешить себя надеждой за один день уничтожить этот внушающий страх сброд.

Уже был окружен и подвергнут жесточайшему обстрелу один из фрегатов, но другие корабли корсаров находились в открытом море, а поэтому могли легко избежать плена, однако они развернулись и поспешили на помощь своим товарищам.

Казалось, опасность придала флибустьерам Дэвида нечеловеческую силу.

Они с неистовством напали на испанские фрегаты и галеоны и, хотя не могли победить в этом бою вследствие огромного превосходства вражеских сил, по справедливости заслужили пальму первенства.

Самым удивительным было то, что в этом столкновении флибустьеры потеряли только один баркас с испанскими пленниками.

Эта лодка была так изрешечена испанскими ядрами, что могла вот-вот утонуть, а поэтому флибустьеры просто-напросто бросили ее вместе с пленниками.

Эти последние, сообразив, что они свободны, немедленно взялись за весла, надеясь, что их подберут соотечественники.

Однако испанский адмирал, приняв этот баркас за вражеский брандер, двинулся ему навстречу и, приказав как можно быстрее открыть огонь, потопил лодчонку, став таким образом палачом несчастных пленников, сам того не ведая.

Поскольку во время сражения резко усилился ветер и поднялись волны, флотилия флибустьеров была вскоре рассеяна.

Некоторые суденышки исчезли в тот злополучный день, и никаких вестей о них в дальнейшем не приходило. Другие же в конце концов соединились и нашли убежище на острове Сан-Хуан, удаленном от континента на пять лиг.

Но после такой катастрофы не замедлило появиться несогласие, особенно между англичанами и французами, то есть между протестантами и католиками.

Казалось странным, что эти морские разбойники помнят о своей религии; в особенности это касалось англичан, чья родная земля в эти годы раздиралась борьбой между различными сектами. Они просто взрывались, когда видели, что их сотоварищи спасали при грабежах символы католической веры.

Сто тридцать французов поселились на Сан-Хуане; вскоре к ним добавились еще двести, которых привел капитан Гронье, обогнувший мыс Горн; англичане же выбрали путь по Магелланову проливу, чтобы вернуться в Мексиканский залив.

И все же среди флибустьеров нашлись решительные и смелые люди. Они уходили с острова во всех направлениях, порой захватывали испанские парусники, вели военные действия на перешейке.

Они взяли штурмом городки Леон и Эспарсо, сожгли Ралехо и повсюду сеяли непреодолимый страх.

Поскольку разбойников такого масштаба еще не видывали в этих широтах, испуганные жители бежали куда глаза глядят, искренне веря в демонов, перевоплотившихся в людей.

Вместо того чтобы бороться с ними, жители заставляли своих священников проклинать бандитов, изгонять бесов; против морских разбойников было обращено самое священное орудие религии, словно бы речь шла о посрамлении ада.

Испанцы, подавленные таким развитием событий, попытались ослабить масштаб бедствий, послав в адрес Гронье письмо генерального викария Коста-Рики, в котором сообщалось о заключении мира между Испанией, Францией и Англией, а также о том, что вице-король Панамы готов предоставить в распоряжение этих стран несколько судов для перевозки раскаявшихся разбойников в Европу.

Флибустьеры были не столь наивны, чтобы отдать свои жизни в распоряжение неприятеля. Вместо ответа они штурмом взяли город Никойя, разграбили его и сожгли; от разрушения убереглись только церкви и прочие объекты католического культа.

Таково было положение дел, когда однажды утром снаряжавшие несколько старых баркасов флибустьеры, намеревающиеся осуществить очередной смелый рейд, увидели, как к их острову, ставшему маленькой Тортугой, пристают семь шлюпок с полутора сотнями человек.

Это были корсары графа ди Вентимильи и Равено.

Эти храбрецы, разграбив после захвата Пуэбло-Вейо, быстрым маршем вышли к Тихому океану, чтобы отправиться на остров, на котором, они были уверены, им не откажут в поддержке.

Осторожно обходя города и селения, продвигаясь только в лесных массивах, чтобы не столкнуться с испанскими войсками, которые вице-король Панамы, обеспокоенный непрекращающимися нападениями флибустьеров, разослал во всех направлениях, решив сбросить в море этих опаснейших врагов, корсары графа ди Вентимилья и Равено благополучно добрались до берега Великого океана. Там они, воспользовавшись неожиданностью, захватили довольно большое число рыбацких лодок.

Однако на Сан-Хуан они прибыли не в самый благоприятный момент. Всего несколько дней назад испанский флот в количестве пятнадцати единиц появился в этих водах, вынудив Гронье и его людей поспешно сжечь свой фрегат и все имевшиеся у них шлюпки, чтобы они не достались врагу.

К счастью, испанцы удовлетворились тем, что взяли с собой все судовое железо, разрушив то, что осталось от сгоревшего судна, а на остров сунуться не решились.

Известие о прибытии сына Красного Корсара и Равено, возвращавшихся после взятия Пуэбло-Вейо, вызвало на острове всеобщее воодушевление и заметно подняло моральное состояние флибустьеров, которые после разрушения их флотилии были не в состоянии совершать свои рейды на континент.

Гронье, которому сообщили о прибытии родственника знаменитого Черного Корсара и не менее знаменитого Моргана, завоевателя Панамы, поспешил гостю навстречу. Весть о том, что в водах Тихого океана появился родственник самых знаменитых флибустьеров Мексиканского залива, облетела остров в мгновение ока.

Гронье, в отличие от Равено, дворянином не был, однако пользовался славой одного из самых дерзких корсаров того времени. Начинал он, как и почти все флибустьеры, юнгой; он сражался во Франции, в Англии, в Голландии, потом, желая быстро сколотить себе состояние, перебрался в Америку.

Но к сожалению, он прибыл в Америку слишком поздно, уже после того, как л’Олоне и Монбар, знаменитые корсары, а также Граммон, ван Хорн, Морган и многие другие, не менее известные искатели приключений полностью разграбили все города Мексиканского залива.

Тогда он пошел по следам Дэвида, обогнул мыс Горн и поспел как раз вовремя, чтобы грабить городки Центральной Америки с помощью трех сотен отчаянных смельчаков, не боявшихся ни аркебуз, ни испанской артиллерии, ни тем более их эскадр.

Хроники того времени рассказывают, что Гронье отчасти походил на Моргана и при своем среднем росте обладал чудовищной силой и ни с чем не сравнимой храбростью.

Как мы уже сказали, Гронье, услышав, что вождя высадившихся на острове Сан-Хуан-де-Пуэбло флибустьеров зовут сыном Красного Корсара, он поспешил ему навстречу, сказав при этом:

– Сеньор граф, я надеялся увидеть вас здесь. Многие флибустьеры из более старшего поколения знали трех корсаров и сражались под их началом. И хотя вашим отцом и дядьями руководила личная месть, они нанесли жестокий удар испанскому владычеству в Мексиканском заливе. Вот моя рука, вот мои люди, готовые следовать за вами куда пожелаете.

– Я прибыл сюда, чтобы предложить вам одно небезопасное дельце, – ответил корсар.

– Вы же знаете, сеньор граф, что ни одно дельце не может испугать Береговое братство, как нас называли много лет. Что же вы хотите от нас?

– Взятия Новой Гранады, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– Черт возьми! – сказал Гронье. – Это все равно что требовать головы губернатора Панамы, взятия Мехико или Куско. Новая Гранада – один из самых укрепленных городов Никарагуа, сеньор граф.

– Вы испугались? Тогда я возьму город с господином де Люсаном.

– Черт возьми, да не спешите вы так, сеньор граф. Там можно поживиться сказочными сокровищами…

– От которых я готов отказаться в пользу ваших людей и флибустьеров сеньора Люсана.

– Всем известно, что три знаменитых корсара были очень богатыми людьми, – проговорил Гронье. – Что вы хотите для себя?

– Только одного человека.

– Пленника? – спросил с удивлением флибустьер.

– Вовсе нет.

– Что за черт!.. Тогда, без сомнения, речь идет об очень ценном фрукте.

– О маркизе де Монтелимаре.

– Губернаторе Пуэбло-Вейо?

– Именно так.

– Он убежал от вас? Мне говорили, что вы взяли приступом этот городок, сеньор граф.

– Мне не повезло; я прибыл туда слишком поздно, сеньор Гронье.

– Сколько у вас людей?

– Сто пятьдесят, вместе с людьми де Люсана.

– И у меня столько же, – раздумывал Гронье. – Если Франсуа л’Олоне, имея всего третью часть наших сил, сумел захватил Маракайбо, я бы очень и очень удивился, сеньор граф, если бы мы не смогли штурмом овладеть Новой Гранадой, схватить вашего маркиза, кучу пиастров да еще кой-кого взять в плен.

– Верно, сеньор Гронье.

– А маркиз в городе?

– Я в этом не уверен.

– Идет, – сказал после непродолжительного молчания флибустьер. – Посмотрим, чем заряжены пушки, защищающие форт Новой Гранады, – железом или горячей водой. Уважающий себя флибустьер ни в чем не может отказать сыну Красного Корсара. Сеньор граф, приглашаю вас в свою бедную палатку, а завтра мы выступаем.

– Вот это парень, – сказал дон Баррехо, который присутствовал при состоявшемся на пляже разговоре, оборачиваясь к своим неразлучным друзьям: фламандцу и Мендосе.

– Настоящий флибустьер, – ответил баск.

– Вы когда-нибудь бывали в этом городе, сеньор Мендоса?

– Поскольку у меня никогда не было желания получить паспорт на тот свет, я всегда остерегался входить в города, защищенные слишком большим количеством пушек.

– Ну, таверны-то мы там, надеюсь, найдем!..

– Чтобы гранадцы пили воду? – сказал фламандец. – Да никогда я в это не поверю.

– И я тоже, дон Баррехо, – согласился Мендоса. – Думаю даже, что мы там найдем бочонки с содержимым получше того, которое мы пробовали в Пуэбло-Вейо. Гранада снабжает вином Панаму, а поскольку в Панаме находятся вице-король и высшие чиновники, я более чем уверен, что мы найдем там подвальчики с чудесным набором вин. Однако вы, сеньор гасконец, меня поражаете.

– Это почему же? – спросил отчаянный забияка.

– Я сказал бы, что вы стали флибустьером скорее из желания пить испанские вина, чем из алчности. Тем не менее мне кажется, что и дублоны вам не помешают.

– Они появятся позже, – ответил гасконец. – Пойдем лучше поищем место, где можно было бы поесть и выпить. Несколько дублонов еще задержались в моих карманах; я был бы счастлив, если бы можно было их проесть и пропить. Черт возьми!.. Да, гасконцы всегда щедры!

На острове Сан-Хуан-де-Пуэбло потратить деньги было нетрудно, потому что укрывшиеся на нем флибустьеры устроили там, как мы уже говорили, маленькую Тортугу.

Несмотря на постоянные угрозы со стороны испанцев, эти грозные морские бродяги развлекались во всю, профукивая награбленные богатства с расточительностью набобов.

Метисы, прибывшие с континента с богатым запасом продуктов и, главным образом, вин и прочих крепких напитков, понастроили на острове бараков, продавая свой товар по неслыханно высоким ценам.

Флибустьеры же, как истинные разбойники, платили не задумываясь. Да и чем для них были деньги?

В чем в чем, а в деньгах бандиты никогда не знали недостатка!..

Трое друзей легко нашли поэтому обширный шатер, где множество людей весело пили, дулись в карты или танцевали с испанскими пленницами под звуки гитар, на которых играли негритянские музыканты.

– Да это страна изобилия, – сказал дон Баррехо, садясь за длиннющий стол с краю. – Бьюсь об заклад, что эти испанки никогда так не развлекались, как здесь, с разбойниками.

– Спокойней, сеньор гасконец, – возразил баск. – Иногда эти развлечения дорого обходятся пленникам и пленницам.

– Почему? Разве с этими сеньорами плохо обходятся?

– Очень даже хорошо. Беда корсару, посмевшему плохо обойтись с пленницей. Порой, однако, наступают грустные дни, и улыбки этих несчастных превращаются в кровавые слезы.

– Что вы хотите сказать?

– Что если родственники или власть не выплачивают за них выкуп, флибустьеры заставляют пленников, будь то мужчины или женщины, тянуть жребий.

– Ну и?..

– Несчастному или несчастной, на чью долю выпадет черная метка, отрубают голову и отсылают ее губернатору, чтобы вынудить того платить.

– Это гадко.

– Что вы хотите? Идет война. Здешние испанцы не более великодушны: когда им удается поймать одного из наших, они вешают его без всякого сострадания.

– Значит, надо остерегаться, чтобы не попасть в руки испанцев, – сказал фламандец.

Они заказали несколько бутылок и копченую ветчину, а потом принялись за еду и питье.

Но едва они успели осушить стаканы, как оглушительный грохот заставил их вскочить на ноги.

– Пушка! – закричал дон Баррехо.

Все находившиеся в шатре флибустьеры выбежали наружу, прихватив с собой аркебузы, за ними с громким визгом устремились женщины-пленницы и гитаристы, побросавшие свои инструменты.

– Что там такое случилось? – спросил гасконец, обнажая драгинассу.

– Это испанские пушки, – определил Мендоса.

Оказавшись на улице, друзья ринулись к маленькой бухточке, где стояла на якоре флотилия флибустьеров, состоявшая из одного корабля и полудюжины баркасов.

Прибежавшие на берег флибустьеры пребывали в большом замешательстве. Сюда же пришли граф ди Вентимилья, Гронье и де Люсан.

Вдали продолжала грохотать пушка.

Пятнадцать кораблей, выстроившись в две линии, медленно приближались к острову. Это шел испанский тихоокеанский флот, которому приказали закрыть путь корсарам, прибывающим со стороны Магелланова пролива и мыса Горн, могучая эскадра, которой было под силу навсегда очистить западноамериканское морское пространство от дерзких разбойников, если бы на то был соответствующий приказ.

– Сеньор граф, – немного взволнованно проговорил Гронье сыну Красного Корсара, – вы появились у нас в неподходящее время.

– Мне так не кажется, – ответил сеньор ди Вентимилья, – ведь я привел вам подкрепление.

– Мы не можем сопротивляться против столь мощной эскадры. У меня лишь один корабль и несколько баркасов.

– Прикажите вытащить баркасы и шлюпки на берег. Спрячьте их в лесу.

– А судно?

– Подожгите, чтобы его не захватили испанцы. И поторопитесь, сеньор Гронье. После мы отступим вглубь острова. Если испанцы захотят подступиться, мы сможем защитить себя.

Гронье сразу же отдал соответствующие распоряжения. Одна часть корсаров поднялась на борт корабля, собрав всю смолу, что только была в трюме, и подожгла ее; другие озаботились спасением самых лучших баркасов и шлюпок, чтобы остались хоть какие-то транспортные средства, на которых позднее можно было бы достичь континента.

Испанская эскадра, уверенная в себе, повела тем временем огонь бортовыми орудиями, целясь главным образом в корабль флибустьеров, на котором к тому времени уже не осталось ни одного поджигателя.

– Черт побери! – воскликнул гасконец. – На этот раз испанцы взялись за дело серьезно. Сеньор баск, поскольку наши товарищи уже смылись, дадим работу своим ногам и мы. Я охотно принимаю уколы шпагой, но никогда не испытывал большой привязанности к крупным ядрам, которые разрывают надвое, даже не предупредив: «Берегись, дурачина, я тебя убью!»

И в самом деле, флибустьеры, спрятав шлюпки, исчезли, тогда как собственники бараков пытались с помощью негров унести самое ценное из своего имущества, чтобы не оставлять его на разграбление испанцам.

Пушечная канонада все продолжалась. Ядра сыпались частым градом на пляж и на пылавший корабль, изрыгавший из орудийных портов густые облака дыма.

Испанская эскадра была действительно могучей; она состояла из галеонов, фрегатов и крупных каравелл с общей численностью моряков на них в две тысячи человек.

А флибустьеры, которыми командовали сеньор ди Вентимилья, Гронье и Равено де Люсан, принуждены были спасаться на холме, занимающем почти весь центр острова и находящемся вне досягаемости флотской артиллерии, которая, как мы уже говорили, имела в те времена весьма ограниченную убойную дальность.

Командующие флибустьерами, однако, очень беспокоились, что испанские экипажи высадятся на остров и пойдут в атаку.

К счастью, ничего серьезного не произошло. Эскадра, расстреляв бараки, высадила несколько сот человек для сбора корабельного железа с разрушенного пожаром корсарского судна, а через несколько часов продолжила свой путь в сторону Панамы.

– Черт подери! – возмутился гасконец, наблюдавший за величественными кораблями с высокого холма. – Они могли уничтожить нас. Но предпочли уйти. Доброго пути, сеньоры, и пусть Бог охранит вас от бурь!

Он приподнял шляпу и одновременно, низко поклонившись, поприветствовал эскадру, чем вызвал смех не только у баска, но также и у стоявших рядом графа ди Вентимильи и Гронье.

VI Захват маркиза

В тот же вечер, незадолго до полуночи, флибустьеры покинули остров Сан-Хуан-де-Пуэбло, опасаясь возвращения испанской эскадры, и отправились искать убежища на континент. Они высадились в бухте Калдейра.

Но высадились уже с подкреплением в лице знаменитого флибустьера Тасли, принимавшего участие в дерзком плавании Дэвида, а потом отделившегося от французов по причине религиозных разногласий, и его отряда, состоящего из ста двадцати англичан, судно которых они встретили в нескольких лигах от континента. Их корабль был в превосходном состоянии.

Хотя они и были узнаны корсарами, флибустьеры графа ди Вентимильи и Гронье тем не менее яростно атаковали их, желая дать урок предводителю англичан. Флибустьеры, несмотря на то что шли на простых шлюпках и изрешеченных артиллерией баркасах, смело бросились на абордаж и легко овладели английским судном.

Правду сказать, экипаж Тасли, узнав в нападавших своих старых товарищей, оказал захватчикам крайне слабое сопротивление.

Флибустьеры графа ди Вентимильи, Гронье и де Люсана, продержав пленников несколько часов в глубине трюма и немного пожурив, выпустили их на свободу, так что англичане, тронутые столь любезным обхождением, согласились присоединиться к объединенному отряду корсаров, пообещав действовать с ними сообща и больше никогда не отделяться от своих старых товарищей, вместе с которыми они совершили переход по Магелланову проливу.

После двадцати четырех часов отдыха флибустьеры, решившиеся помочь графу ди Вентимилье в его начинании, покинули бухту Калдейра, горя нетерпением штурмовать Новую Гранаду и застать врасплох маркиза де Монтелимара, не позволив ему убежать из города.

Новая Гранада была одним из самых значительных испанских городов в Центральной Америке. Молва утверждала, что там собраны огромные сокровища, добытые в золотых рудниках Никарагуа.

Город вырос на берегу одноименного озера, на очень удобном месте, примерно в двадцати лигах от Тихого океана; он был защищен центральным фортом квадратной формы, расположенным на холме; в форте собрали такое количество артиллерии, что легко можно было отбиться от целой армии.

Кроме того, город окружала крепостная стена и бастионы, также напичканные артиллерией: в каждом из них было по двадцать пушек.

В предместьях находилось множество сахарных заводиков.

Защиту крепости доверили шести кавалерийским эскадронам и нескольким артиллерийским батареям.

Семнадцатого апреля 1687 года флибустьеры, пройдя через болота и рощи, столь же старые, как сам мир, появились вблизи огромной крепости.

Их отряд состоял из трехсот сорока пяти человек: корсары графа ди Вентимильи и флибустьеры Тасли, Гронье и Равено.

По дороге они узнали, что испанцы, заранее информированные шпионами об их приближении, приготовились к защите города, а маркиз де Монтелимар лично возглавил оборону центрального форта; однако эти превосходные бойцы ничуть не испугались и продолжали свой марш, уверенные в том, что они возьмут город штурмом, несмотря на его пугающую насыщенность артиллерией.

Испанцы и в самом деле были готовы встретить врага. Солдаты и жители города заняли откосы и бастионы, готовые мужественно защищать свои богатства.

Флибустьеры первым делом сожгли предместья.

Обширные сахарные заводы пылали как спички на глазах у доведенных до ужаса горожан и солдат, которые не решались сражаться с Береговыми братьями за пределами укреплений, поскольку искренне верили, что те являются выходцами ада.

В полдень, после завтрака, флибустьеры разделились на четыре колонны, каждая из которых имела своего командира, и начали штурм города, ничуть не испугавшись артиллерийской канонады; самый сильный огонь вел форт, который защищал маркиз де Монтелимар.

Береговые братья, как всегда называли себя эти грозные корсары, даже после перехода из Мексиканского залива в Тихий океан, казалось одержимые адским неистовством, бесстрашно ринулись на приступ, несмотря на чудовищное количество артиллерии, имевшееся у испанцев. Атакующие воспользовались примитивными штурмовыми лестницами, сколоченными в лесах.

Против нападавших не помогли и усилия горожан, которые присоединились к защищавшим стены и бастионы солдатам и сражались с большим воодушевлением, решив скорее умереть, чем сдаться врагам.

К трем часам свершилось немыслимое: триста пятьдесят флибустьеров стали полными хозяевами города.

Они потеряли всего двенадцать человек, тогда как число погибших на бастионах жителей города и кавалеристов было огромным. Даже батарея из двадцати пушек оказалась в руках флибустьеров.

Город пал, но форт, защитой которого руководил маркиз де Монтелимар, все еще держался.

Как мы уже сказали, это было могучее сооружение, хорошо защищенное тяжелой артиллерией и основательно укомплектованное солдатами.

На каждое предложение сдаться форт отвечал артиллерийским огнем, уничтожавшим дома горожан.

Граф ди Вентимилья, сражавшийся, как всегда, в первых рядах, рядом с Мендосой, гасконцем и фламандцем, встретился с тремя другими главарями корсаров у одного из бастионов. В это время старые буканьеры пытались, но без видимого результата, перебить артиллеристов, укрывавшихся за крупными зубцами крепостной стены и обстреливавших атакующих форт.

– Сеньор граф, – спросил Гронье, казавшийся встревоженным, – так ли вам необходим маркиз?

– Мне не нужны богатства Гранады, – ответил сын Красного Корсара. – Я хочу заполучить лишь этого человека. Это будет моей долей в добыче.

– Ваш отец поступал так же, – сказал Тасли. – Вы всегда оставались дилетантами среди корсаров, но какими страшными дилетантами!..

– Тогда давайте штурмовать эту крепость, – предложил никогда ни в чем не сомневавшийся Равено де Люсан. – Мы покорили город, завоюем и крепость.

– Я бы подождал ночи, – продолжал Гронье. – Помню, однажды флибустьеры с успехом применили шары из хлопка, насаженные на шомпола своих аркебуз.

– А я, – раздался еще один голос, – помню, как однажды смельчаки подорвали форт несколькими бочками пороха.

Все обернулись. Сказанные слова принадлежали дону Баррехо.

– Если хотите, чтобы вас убило осколком, милости прошу, – с легкой иронией произнес Гронье.

– Я гасконец.

– А я из Бордо.

– Очень приятно слышать, сеньор Гронье, но должен вам заметить, что бордосцы ничего не стоят против гасконцев.

Высказав это, забияка пожал плечами и отошел к Мендосе и фламандцу.

Сражение между тем набирало силу.

Все прославившиеся точностью своей стрельбы буканьеры были призваны на борьбу с испанскими артиллеристами, но, как и прежде, они не имели успеха, разве что вызвали новую пальбу, яростную и весьма опасную.

Казалось, маркиз де Монтелимар поклялся скорее похоронить себя под развалинами крепости, чем спустить большой испанский штандарт, гордо развевавшийся над центральной батареей.

Гасконец, не обращая внимания на свистевшие со всех сторон ядра, рушившие городские здания, нашел в конце концов своих приятелей, которые в ожидании решения четырех предводителей флибустьеров сидели на краешке оборонительного рва и преспокойнейшим образом осушали большую бутыль вина, обнаруженную ими в развалинах какого-то дома.

– Как! – возмутился дон Баррехо. – Вы пьете без меня?

– Ну, я-то думал, что вы уже устроились в каком-нибудь погребке и потягиваете аликанте, – оправдывался Мендоса. – Неужели вы еще ни одного не нашли?

– Это слишком опасно под градом бомб, которыми осыпает нас артиллерия маркиза де Монтелимара. Подождите, пока все закончится.

– Если закончится, – усомнился фламандец.

– А мы-то на что? – взревел гасконец, оторвавшись от долгого поцелуя, которым он приласкал горлышко бутыли. – Вояки мы или нет? Заставить замолчать эти бронзовые штучки можем только мы, поскольку наши предводители затрудняются принять решение.

– О чем вы, дон Баррехо? – спросил Мендоса.

– О том, что такую троицу, как мы, какой-то форт сдержать не может. Черт побери!.. Да разве мы не отчаянные буяны? Разве я согласился стать флибустьером только для того, чтобы курить сигары и совершать прогулки по морям и лесам?

– У нашего приятеля родилась какая-то грандиозная идея, – сказал фламандец, который каждый артиллерийский выстрел запивал большим глотком жидкости, заключенной в бутыли.

– Она великолепна, друзья, – пояснил гасконец. – Предлагаю вам взорвать форт.

– Вместе с собой? – спросил Мендоса.

– Что ты, дружище!.. Я не испытываю еще желания получить паспорт на тот свет.

– Объясните-ка поподробнее, дон Баррехо, – сказал Мендоса.

– Объясняю: раз форт не сдается, мы его взорвем.

– Весь разом?

– На это я не претендую. Хватит и одного угла.

– И сквозь эту прореху в стене мы бросимся в атаку, – сказал фламандец.

– Прекрасно, дон Эрколе, – похвалил его гасконец.

– Когда мы устроим салют? – спросил Мендоса.

– Нынешним вечером, когда мы, надеюсь, станем любимцами хорошенького урагана. На горизонте я вижу плотные облака, – видимо, пойдет ужасный ливень.

– А где взять порох? – озаботился Мендоса.

– Вот кто его даст, – ответил гасконец.

Вдоль края рва к ним приближался человек, спокойно насвистывая какой-то мотив, хотя вокруг падало немало ядер. Это был Равено де Люсан.

Увидев троицу, устроившуюся с бутылью в руках, он остановился:

– Так-то вы сражаетесь?

– Сеньор де Люсан, – сказал гасконец, – мы ищем на дне этой бутыли решение важной проблемы.

– Какой же?

– Каким образом отдать вам эту крепость?

Француз внимательно посмотрел на говорившего, а потом засмеялся и сказал:

– А, это вы, знаменитый гасконец!.. Я-то думал, что вот-вот увижу вас на бастионах крепости.

– Не так скоро, сеньор мой, – ответил немного задетый дон Баррехо. – Я же не говорил вам, что крепость капитулирует через десять минут. Откуда вы?

– Из Турени.

– А я из Гаскони. Это как раз те две провинции, что рождают самых храбрых солдат.

– Не возражаю, сеньор…

– Для вас – Гастон де Люсак, для прочих – дон Баррехо.

– Гасконский дворянин! – воскликнул немного удивленный Равено и протянул руку.

– Вы же знаете, что на берегах Бискайского залива – изобилие голубой крови, – ответил авантюрист. – Можем мы предложить вам глоток вина?

– Хорошее вино никогда не повредит, а всем известно, что гасконцы всегда пьют только превосходное.

Он взял бутыль, поданную доном Баррехо, и сделал несколько глотков.

– А теперь, сеньор Равено, вы должны передать в наше распоряжение две бочки пороха, – сказал гасконец.

– Для какой цели?

– А разве я вам не сказал? Сегодня вечером мы хотим взорвать по крайней мере часть этой крепости.

– Вы сошли с ума!..

– Ни в коей мере, сеньор Равено, – сказал Мендоса. – Мы уже провернули три хорошеньких дельца. – И уверяю вас, что завтра маркиз будет в руках графа ди Вентимильи. Вы же знаете, как он нужен графу.

– Вы храбрые люди, – сказал туренский дворянин. – На закате, если крепость к тому времени не падет, вы получите две бочки пороха. До скорой встречи, господин де Люсак, и помните, что ядра не щадят даже гасконцев, уверяю вас.

Сказав это, француз удалился, а трое приятелей продолжали пьянку, совершенно не интересуясь сражением, кипевшим в центре города.

В то время как большая часть корсаров, набранных в основном среди бывших буканьеров, управлялась с гарнизоном форта, прочие занялись грабежом, прогнав из города жителей и не желая брать пленников, которые могли причинить серьезные неудобства.

Однако они были сильно разочарованы, потому что горожане, узнав о приближении такой оравы разбойников, имели время закопать большую часть своих ценностей.

Целый день не переставали грохотать пушки, рушились дома, подвергались серьезному испытанию упорство и мастерство буканьеров.

Маркиз де Монтелимар, возможно знавший о присутствии среди флибустьеров сына Красного Корсара, стойко защищался; его не заботили ответы на постоянные предложения сложить оружие.

Тем не менее угроза Гронье перерезать весь гарнизон, если флибустьерам удастся завладеть крепостью, потрясла его.

Когда солнце зашло, испанская артиллерия повела еще более жестокий огонь, чем днем, чередуя заряды ядер и картечи.

Небо потемнело, затянутое мощными облаками, принесенными сильным западным ветром.

В отдалении сверкали молнии, слышались удары грома.

Трое приятелей, так и не покинувших за долгие часы рва перед бастионом, поднялись.

Равено де Люсан сдержал слово, приказав принести им три бочонка с порохом, по тридцать фунтов[58] в каждом.

– Друзья, – сказал гасконец, – пришло время действовать. У вас есть фитиль, сеньор Мендоса?

– Мне их надавали с полдюжины, – ответил баск.

– Дон Эрколе, вы не боитесь?

– Чтобы фламандец боялся!.. Да что вы такое говорите, сеньор?

– Прекрасно! Теперь проверим, удастся ли нам отвалить кусок от этой проклятой скалы.

– И захватить маркиза.

– О!.. О!.. Дон Эрколе!.. Вы забегаете далеко вперед. В крепости находится две сотни человек, и с ними не так-то легко справиться, будь ты хоть гасконцем, баском или фламандцем. Пусть испанцы и не стреляют так метко, как флибустьеры, но они отлично умеют работать шпагой и алебардой, сеньор. Кто займется бочонками?

– Я, – решительно ответил фламандец.

– Дон Эрколе всегда должен быть Геркулесом, – серьезно сказал Мендоса.

Когда они покинули ров, с неба падали первые капли дождя.

Только это был не дождь: с неба сыпались градины величиной с орех; стукаясь о землю, они подскакивали с каким-то странным шумом.

Флибустьеры поспешили укрыться в домах, а двадцать крепостных пушек не прекращали греметь, словно желая состязаться с молниями, время от времени перерезавшими набрякшие дождем тучи.

Трое приятелей преодолели бастион и приблизились к крепости, пользуясь узкими тропинками, чтобы не получить заряд картечи.

Через четверть часа они достигли ровной площадки.

Лило как из ведра, и флибустьеры прекратили обстрел. Испанцы тоже стали стрелять гораздо реже, полагая, что неприятель не решится на штурм в такую скверную погоду.

Стреляли они только для того, чтобы показать: мол, мы на страже, застать врасплох нас не удастся.

– Будьте предельно осторожными, – предупредил гасконец своих товарищей. – Мы подложим порох под западный угол крепости. Он мне показался менее прочным. Все, что я вам советую, так это не шуметь.

– Испанцы пошли курить, укрывшись за зубцами или в казематах, – сказал фламандец. – Только такие дураки, как мы, могут прогуливаться под эдаким дьявольским потопом.

– Вы жалуетесь?

– Нисколько, это же нежное купание. День был слишком жарким.

– При той капельке вина, что мы выпили! – буркнул Мендоса.

– Друзья, – сказал гасконец, – пришло время действовать. У вас есть фитиль, сеньор Мендоса?

Темнота им покровительствовала, они удачно преодолели горизонтальную площадку и начали карабкаться на откос, особенно крутой в основании.

Каждые четыре-пять минут над их головами звучал пушечный выстрел, вслед за которым слышался шум рушащегося дома.

Но трое смельчаков были уже в безопасности. Только ружья могли бы достать их, однако испанцы, укрывшиеся за крупными зубцами стены, не замечали подкравшегося к стенам форта врага.

После того как погасили фонари, темнота стала кромешной.

Карабкаясь, словно козы, гасконец и его товарищи наконец-то достигли угла форта и пробрались в некое подобие свода, на котором был устроен люнет[59] с двумя пушками.

– Вот и готовая шахта, – сказал вполголоса гасконец.

Этот свод не смог бы сопротивляться взрыву шестидесяти фунтов пороха.

– Люнет упадет вместе с пушками.

– А потом можно идти на штурм, по крайней мере с этой стороны. Сеньор Мендоса, готовьте фитили.

– А испанцы не увидят огонь? – спросил корсар.

Тогда гасконец, немного подумав, вылез наружу и осмотрел зубцы, загораживавшие люнет.

– Куда там! – сказал он. – Кто на нас обратит внимание? Идет дождь, а в такую погоду лучше находиться под крышей. Мы закончим свое дело, и никто нас не побеспокоит.

Он вернулся под свод, где Мендоса и фламандец готовили фитили.

– Мы в полной безопасности, – сказал им гасконец, – по крайней мере до той минуты, когда бочонки взорвутся. Вы хорошо прикрепили фитили, сеньор Мендоса?

– И вы это спрашиваете у старого флибустьера?

– Ну, тогда поджигайте и – ходу!

Баск поджег трут, огонек побежал по двум просмоленным и посыпанным порохом шнурам.

Гасконец сначала убедился, что все исполнено в точности, потом поднялся во весь рост и сказал:

– На волю!.. А то взлетим вместе с крепостью.

Они покинули свод и что есть мочи побежали по откосу.

Они уже пробежали несколько метров, когда сверху послышался голос:

– К оружию!.. Флибустьеры!..

Потом грохнул выстрел из аркебузы.

– Быстрее! – закричал гасконец, несшийся вниз невообразимыми скачками.

Раздалось еще семь или восемь выстрелов. Однако испанцы стреляли наобум, поскольку на форт спустилась полнейшая темнота.

Трое приятелей стремительно сбежали с откоса, пересекли ровную площадку и устремились в первую попавшуюся улочку, скрывшись в лабиринте необитаемых лачуг.

Испанцы, полагая, что флибустьеры попытаются пойти на штурм, беспорядочно палили во всех направлениях.

Грохот пушек и аркебуз достиг ужасающей громкости; испанцы бомбардировали все кварталы города.

Летящие огни расцвечивали ночь, а над крепостью поднималось огромное розоватое облако, которое, по всей вероятности, образовали бесчисленные костры, разведенные на внутреннем дворе форта.

Флибустьеры, заметившие своих товарищей, которые, спасаясь от артиллерийского огня, молниеносно преодолевали откос, смело выскочили из своих укрытий и в ожидании сигнала к атаке завязали ружейную перестрелку.

Они собрались на главной площади, возле кафедрального собора, где было легче сформировать штурмовые колонны.

Тем временем гасконец из окошка какой-то лачуги внимательно следил за двумя светящимися точками под сводом.

Это были подведенные к бочкам фитили.

– Еще полминуты – и люнет взлетит на воздух, – сказал он стоявшему за ним баску. – От дождя фитили защищает свод.

А центральная батарея все продолжала неистово стрелять. Между тем флибустьеры, не обращая внимания на ливень, яростно обрушившийся на город, уже сформировали штурмовые колонны и приближались к форту по узким улочкам, сжимая в руках абордажные сабли и пытаясь защитить пистолеты от проливного дождя.

Внезапно у дальнего угла крепости сверкнула яркая вспышка, за которой последовал оглушительный грохот.

Бочонки взорвались почти одновременно и обрушили свод.

Жуткий крик, вырвавшийся из тысячи глоток, разорвал ночь:

– На штурм!

И сразу же с диким воем бросились вверх по откосу четыре колонны, которыми командовали сын Красного Корсара, Гронье, Тасли и сеньор Равено де Люсан.

Трое приятелей быстро присоединились к своему капитану, прорвавшись в первые ряды атакующих.

Крепость отозвалась ужасным гулом. Весь гарнизон собрался на откосах; особенно многолюдно было у рухнувшего люнета, который больше не мог никого защитить.

Взрыв шестидесяти фунтов пороха вызвал обрушение стен на протяжении многих метров; рухнул уступ и расположенные на нем две пушки.

Колонна сына Красного Корсара, состоявшая из шестидесяти матросов его фрегата и трех приятелей-смельчаков, первой добралась до пролома в стене.

Флибустьеры Тасли и Равено атаковали крепость с другой стороны с целью отвлечь часть испанских сил; следуя своей обычной тактике, они начали забрасывать бомбами зубцы на башнях, чтобы прогнать прятавшихся за ними защитников крепости, но на этот раз все усиливавшийся ливень мешал атакующим добиться успеха.

Граф, возглавлявший свою колонну, смело бросился в образовавшийся пролом. В ночи раздавался его громкий голос:

– На штурм, мои храбрецы!

Он готов был уже карабкаться вверх, когда неожиданно перед ним возник человек и сказал:

– Позвольте быть вашим щитом, сеньор граф.

Это был гасконец.

– Благодарю, – ответил сеньор ди Вентимилья, – но первым должен идти я. Вы последуете за мной.

Он отстранил доблестного гасконца и устремился вперед, стреляя из пистолетов и работая шпагой.

Трое приятелей и все остальные корсары с «Молниеносного» поспешили за ним; им наступали на пятки подоспевшие флибустьеры Гронье.

Угол форта защищала полурота алебардщиков.

Граф отважно бросился на алебарды, открывая проход ударами шпаги; он навязывал бой, в который энергично вступили его люди.

Проход был узким, поэтому сражались с трудом, как испанцы, так и флибустьеры; еще одним препятствием был непрекращавшийся ливень, подмочивший порох и сделавший невозможным использование аркебуз.

Граф сражался отчаянно, с воодушевлением атакуя врага; его доблестно поддерживали драгинассы дона Баррехо, Мендосы и фламандца, перерубавшие древки алебард, будто это были соломинки; в конце концов графу удалось проложить дорогу корсарам и выбраться на уступ.

Испанцы, хотя и павшие духом, еще несколько минут сопротивлялись, защищая площадку уступа пядь за пядью; потом, подавленные числом атакующих, так как к тому времени уже пошли на приступ и флибустьеры Гронье, защитники форта беспорядочно отступили к просторной крепостной площади, пытаясь остановить флибустьерскую лавину пушечными выстрелами.

На помощь защитникам подошли и те, кто отражал на западной стене безуспешные атаки людей Тасли и Равено; их вдохновляло присутствие маркиза де Монтелимара.

Кровавая буча заварилась перед центральным замком; обе стороны несли тяжелые потери; однако заваруха эта продолжалась всего несколько минут, потому что флибустьеры западных штурмовых колонн воспользовались случаем, забрались на стену, а потом подступили к площади.

Зажатые с двух сторон, испанцы сочли всякое сопротивление бесполезным и сложили оружие.

Флибустьеры, озлобленные оказанным сопротивлением, готовы были растерзать защитников, когда вмешался граф ди Вентимилья.

– Вложите в ножны шпаги и абордажные сабли! – закричал он громким голосом. – Там, где сражается Вентимилья, не убивают безоружных!.. Убрать оружие!.. Так приказывает вам сын Красного Корсара!..

– Повинуйтесь! – крикнул и Равено де Люсан своим людям.

Испанец в испачканной кровью одежде раздвинул рукой толпу солдат и приблизился к графу в сопровождении солдата с фонарем.

– Вы захватили меня, сеньор ди Вентимилья, – сказал он несколько резко. – Что вы теперь сделаете со мной?

– Кто вы? – спросил сын Красного Корсара.

– Маркиз де Монтелимар.

Граф вскрикнул и внимательно посмотрел на маркиза.

– Что вы хотите? – продолжал вопрошать маркиз, скрестив на груди руки. – Мне известно, что вы разыскиваете меня.

– Сейчас не время и не место говорить об этом, – ответил граф.

– Предпочитаете мой кабинет?

– Готов последовать за вами.

К графу приблизился Гронье:

– Не доверяйте этим людям.

– Я дворянин, – гордо возразил маркиз.

– И потом, мы пойдем с графом, – добавил гасконец.

– Сеньор Гронье, – сказал граф, займитесь пленниками и грабежами, берите столько, сколько посчитаете нужным.

– Как хотите, граф, – обиделся флибустьер.

– Я к вашим услугам, маркиз, – произнес сеньор ди Вентимилья.

Испанский дворянин печально улыбнулся, потом, шагая за солдатом с фонарем, вошел в замок; за ним внутрь проследовали сын Красного Корсара и три приятеля-смельчака, вызвавшиеся сопровождать графа, тогда как прочие корсары укрылись в казематах вместе со своими пленниками, ожидая окончания ливня.

Маркиз прошел по нескольким переходам, заставленным бочками с порохом и пирамидами ядер, потом открыл одну из дверей и сказал:

– Входите, граф, здесь вам нечего бояться.

VII Возвращение на Тихий океан

Сеньор ди Вентимилья немедля принял приглашение, хотя подобная любезность со стороны злейшего врага, безусловно вынужденная, потому как могла быть порождена заботой о собственной жизни, насторожила подозрительного гасконца, а также Мендосу.

Кабинет маркиза представлял собой комнату, обставленную без претензий и освещенную двумя канделябрами, которые находились над огромным письменным столом, покрытым зеленой тканью и ворохом карт.

Маркиз де Монтелимар указал графу на стул, сам разместился напротив него и заговорил:

– Теперь рассказывайте, чего вы от меня хотите. Вы искали меня в Пуэбло-Вейо, может быть, даже и в Сан-Доминго и вот пленили в Новой Гранаде. Так что же вам нужно?

– Порасспросить вас прежде всего, чиста ли передо мной ваша совесть, – ответил сеньор ди Вентимилья.

Маркиз слегка прикрыл глаза и после короткого молчания произнес:

– Ваш вопрос меня немного удивляет.

– А! – вырвалось у графа. – Тогда скажите, кто был пятнадцать лет назад губернатором Маракайбо?

– Я, – ответил маркиз.

– Так, значит, это вы приказали повесить моего отца! – неожиданно взорвался граф.

– Не буду отрицать.

– Вы знали, что он дворянин?

– Да.

– Что он сражался не ради выгоды, потому что у рода Вентимилья было все: и земли, и дворцы, почти такие же, какими владеют герцоги Савойи?

– Я знал, что ваш род очень богат.

– Вам известно, по какой причине мой отец и его братья, Зеленый Корсар и Черный Корсар, объявились в Америке?

– Мне говорили: чтобы отомстить герцогу ван Гульду, – по-прежнему спокойно отвечал маркиз.

– Вы знаете, что сделал этот герцог?

– Похоже, что нет. Центральная Америка слишком далека от Европы, и многие сведения теряются при переходе через Атлантику.

Граф поднялся, охваченный порывом сильнейшего волнения:

– Франция и Пьемонт вели войну с Испанией на каналах Голландии и на Шельде. Командиром итальянцев был фламандец. Его звали ван Гульд.

– Я слышал об этом, – проговорил маркиз, – но очень поверхностно.

– Графов ди Вентимилья было четыре брата; все они считались хорошими военачальниками и пользовались полным доверием герцогов Савойских. Запершись в крепости с двумя полками, они успешно ее защищали. Но однажды ночью враг вошел в крепостные ворота, открытые предателем, соблазнившимся огромной суммой денег. Старший из братьев Вентимилья погиб, а точнее, был предательски убит наемником герцога, когда пытался организовать сопротивление. Именно ван Гульд продался врагу, чтобы гораздо позднее стать губернатором одной из самых богатых испанских колоний в Мексиканском заливе.

– Кое-что я припоминаю, – прервал его маркиз де Монтелимар. – Три графа ди Вентимилья пересекли в свой черед Атлантический океан, замыслив убить предателя; под прозвищами Красного, Зеленого и Черного Корсаров, при помощи Франсуа л’Олоне, ван Хорна, Лоренса, Граммона и других известных флибустьеров, они разрушали наши колонии, предавали огню и мечу все наши приморские города на берегах Мексиканского залива.

– И испанцы повесили моего отца, не так ли?

Маркиз смертельно побледнел и, не совладав с собой, содрогнулся.

– Это правда? – повторил граф.

– Не могу отрицать.

– Если бы вашего отца повесили, а вам бы удалось в один прекрасный день заполучить в свои руки того, кто произнес ужасный приговор, что бы вы сделали?

– Мой отец был испанским грандом, а не флибустьером, – ответил маркиз де Монтелимар.

– И мой не был морским разбойником! – взорвался граф. – Ди Вентимилья не положили себе в карман в Америке ни одного дублона, ни одного пиастра.

– Зато ими набивали карманы сопровождавшие их флибустьеры, – жестко парировал маркиз. – Для нас ваш отец был всего лишь опаснейшим корсаром, опустошавшим наши колонии и разрушавшим наши города. Мы имели полное право казнить его.

– Как обычного бандита, не так ли? – с издевкой спросил граф.

Маркиз не ответил.

Сеньор ди Вентимилья сделал три шага вдоль письменного стола, потом внезапно остановился перед экс-губернатором Маракайбо, беспокойно следившим за его движениями, и сказал:

– Ладно, об этом деле мы поговорим позднее, сеньор маркиз. Я стремился захватить вас совсем по другой причине.

– Говорите.

– Мой отец еще до приезда в Америку овдовел. Здесь он женился на дочери Ары, Великого кацика Дарьена, которая родила ему дочь. Когда мой отец, оставшись вдовцом во второй раз, был захвачен вашими соотечественниками и привезен в Маракайбо, при нем была эта девочка. Что с ней сталось? Вы должны знать об этом.

– Я!..

– Э, сеньор маркиз, не пытайтесь обмануть меня. Эту маленькую метиску, мою сестру, забрали вы. Мне это известно. В Пуэбло-Вейо, впрочем, мне подтвердили эти сведения, а ваш секретарь кабальеро де Баркисимето, прижатый к стенке, не смог этого отрицать.

– Значит, мой секретарь в ваших руках? – вскрикнул маркиз.

– Был, но, поскольку он мне стал совершенно бесполезен, я его отпустил. Пленники быстро надоедают.

– И он выдал секрет!..

– Сказать или умереть, сеньор маркиз, – объяснил граф, – поставленный перед такой дилеммой, он предпочел открыть рот.

Маркиз гневно стукнул кулаком и стремительно поднялся со своего места, бросив на сына Красного Корсара свирепый взгляд.

– Ну и что вы хотите? – процедил он сквозь зубы.

– Сестру.

– И за ней вы приехали в Америку?

– Да.

– А если я откажусь вам ее возвращать?

– Черт возьми! – закричал граф. – Я не стану церемониться с человеком, приговорившим моего отца к смерти на виселице!..

– Вашей сестры здесь нет.

– Ее здесь нет?

– Нет.

– Значит, вы ее отослали, куда же?

– В Панаму.

– Тысяча чертей! – разъярился граф.

– Здесь ее могла подстерегать опасность.

– Так вы знали, что я ищу ее?

– Я узнал, что большая группа флибустьеров приближается к городу. И испугался, что при штурме девушку могут убить. А потому поторопился отправить ее в Панаму.

– К чему такая забота о дочке флибустьера?

– Я воспитал ее, как собственную дочь, – ответил маркиз. – Что бы там кто ни говорил, но в моем доме с вашей сестрой всегда обращались как с благородной девушкой, хотя и метиской, а не как с рабыней.

– В самом деле, мне об этом говорили. А теперь?

– Она ждет вас, сеньор ди Вентимилья, ждет, чтобы вы пришли и забрали ее.

– В Панаме? Изволите шутить, маркиз? Времена Моргана прошли, и сегодня никто, даже мой дядя Черный Корсар, если бы был жив, не осмелится на подобное предприятие.

Ироническая улыбка тронула губы маркиза де Монтелимара.

– Не знаю, что и делать, сеньор граф.

– Кому вы ее доверили?

– Дону Хуану де Сасебо, моему другу и советнику вице-короля.

– Мне сообщили, что прежде за ней присматривал некий майораль.

– Да, когда она была маленькой. Теперь ей исполнилось пятнадцать лет, и она должна посещать только знатные семьи.

– Стало быть, я ни в коем случае не доберусь до нее?

– Только если мы с вами вместе отправимся в Панаму, потому что я строго-настрого наказал дону Хуану не спускать с нее глаз и не отпускать от себя ни на миг.

– Вы были исключительно предусмотрительны.

– Я ведь считаю ее своей дочерью, сеньор граф.

– Но я не покину Америку без нее, – сказал сеньор ди Вентимилья. – Она – моя сестра.

– Никто у вас вашего права не отбирает. Только я боюсь, сеньор граф, – сказал маркиз с той же иронической интонацией, – что воздух в Панаме вам не слишком подойдет.

– Увидим, а пока вы остаетесь моим пленником.

– Пленников можно выкупить; назначьте цену.

– Человек из рода Вентимилья не нуждается ни в пятидесяти, ни в ста тысячах пиастров, сеньор де Монтелимар. За ваше освобождение я не стану назначать цену.

Потом граф обратился к троим искателям приключений, которые присутствовали при беседе, неподвижные и немые, словно статуи, со шпагами в руках, готовые к любой неожиданности:

– Доверяю этого господина вам; маркиз будет постоянно находиться под вашим наблюдением.

Он едва коснулся полей своей фетровой шляпы, вышел из комнаты и быстро спустился по ступенькам замковой лестницы.

Начинало светать; ливень заканчивался. Площадки форта были усыпаны флибустьерами, забивавшими дула орудий и засыпавшими в мешки порох, поскольку нуждались в этом продукте всегда.

Тасли, Гронье и Равено де Люсан сидели на балюстраде, курили и мирно беседовали.

При появлении графа все встали.

– Итак, сеньор граф? – спросил де Люсан не без некоторого волнения.

– Еще одна карта плохо разыграна, – ответил сеньор ди Вентимилья. – Акулу-то я поймал, а вот жавороночка схватить не смог.

– Ваша сестра?

– Ее здесь больше нет.

– Клянусь всеми виноградными лозами Турени! – вскрикнул француз. – Не демон ли этот маркиз, постоянно угадывающий ваши планы?

– Похоже, – ответил граф.

– Где же мы поймаем жаворонка?

– В Панаме, если вообще хотим поймать.

– Серьезное дело, – нахмурившись, сказал Гронье. – Панама – это вам не Пуэбло-Вейо и не Новая Гранада. Если бы нас было с тысячу человек, ну, тогда все могло бы получиться. Но с силами, находящимися в нашем распоряжении, ни один флибустьер, и даже Морган, не осмелился бы на подобный риск.

– Отправимся на Тарогу, – сказал Тасли, до этого не проронивший ни слова. – Мне известно, что туда со дня на день должен подойти отряд флибустьеров на двух фрегатах. Они собирались блокировать Панаму. Если нам удастся найти их, то мы еще раз нагоним страху на жителей этого города. Но в данный момент меня беспокоит другое.

– Говорите, сеньор Тасли, – сказал граф.

– Один из пленников только что сообщил мне, что возле города собрались крупные силы испанцев; они хотят отрезать нам путь к Тихому океану. Я советовал бы вам, в наших общих интересах, как можно скорее покинуть Новую Гранаду и поспешить добраться до побережья. Все, что здесь можно было взять, уже находится в наших карманах.

– К сожалению, этого мало, – сказал Равено де Люсан. – Награбленное не стоит и восьмидесяти тысяч пиастров.

– Мы наберем еще во время отхода, – утешил его Гронье. – По пути нам будут попадаться селения, деревни, города; мы их сожжем, ничего не щадя.

– Я готов к выступлению, – произнес граф. – Моей долей добычи будет только один пленник: маркиз де Монтелимар.

– А нашей – тридцать именитых горожан; в свое время мы получим за них хорошенький выкуп, – сказал Гронье. – Они будут полезны, если мы решимся на демонстрацию нашей морской силы в виду Панамы. Сеньор де Люсан, дайте приказ об отходе. Лучше оказаться в густом лесу до того, как испанские полусотни, марширующие к городу, нападут на нас с тыла.

Не прошло и получаса, как флибустьеры, потерявшие в жестоких столкновениях за город всего двенадцать человек, тогда как сами учинили сущую бойню среди горожан, защищавших стены, были готовы оставить город.

Кроме пленников, флибустьеры прихватили с собой пушку для лучшей защиты от неприятельских атак, которых ожидали на пути к Тихому океану.

А чтобы обмануть войска, которые непременно отправят по их следам, флибустьеры решили сначала пойти на север. Этот путь к тому же проходил по более плодородной местности, сулившей большую добычу.

В восемь утра четыре маленьких отряда вышли из города, предварительно взорвав и другое крыло крепости; они быстро скрылись в бескрайних лесах, покрывавших в те времена большую часть Центральной Америки и населенных редкими племенами индейцев, чудом избежавших тяжелого ярма испанского рабства.

Но привыкшие к войнам люди чувствовали врага.

И в самом деле, в десяти милях от Новой Гранады отряд в две с половиной тысячи человек, посланный из Панамы, попытался окружить войско флибустьеров в чистом поле.

Но несколько выстрелов из пушки, к счастью прихваченной в Гранаде, обратили испанцев в бегство!..

Двумя часами позже, возле маленького городка Леон, расположенного в нескольких лигах от Гранады, путь корсарам попытался преградить отряд из пятисот копейщиков, но стремительной атакой, в которой особо отличились люди графа ди Вентимильи и Равено, этот отряд был опрокинут. Уверяем читателя, что рассказанная история произошла на самом деле!..

И так же верно, что испанцы очень боялись морских разбойников, которых они считали детьми Вельзевула.

Перипетии флибустьеров на этом не кончились. По приказу губернатора Панамы индейцы жгли леса и плантации, чтобы морским бродягам нечего было есть, и осыпали их дождем стрел в гуще бескрайних лесов.

Возле городка Хинандехо испанцы устроили в узком проходе засаду, а потом послали нескольких жителей городка навстречу флибустьерам с приглашением посетить их фактории, где будто бы изобилуют вина и яства.

Но и на этот раз ловушка не сработала. Флибустьеры, разозленные таким отношением, буквально рвали на куски испанские полусотни, грабили и сжигали города, наказывая горожан за их готовность к обману.

Через четырнадцать дней непрерывного марша и непрекращающихся боев флибустьеры, в оборванной одежде, изголодавшиеся, потому что на их пути все сжигалось, прибыли наконец на побережье Тихого океана, как раз напротив острова Тарога, где они надеялись встретить пришедших с Атлантики товарищей.

VIII Жестокое морское сражение

Надо просто поверить, что этим отважным морским разбойникам необыкновенно везло, тогда как печальная судьба преследовала с невероятным постоянством потомков тех жестоких, но исключительно смелых конкистадоров, которые несколькими выстрелами из аркебуз покоряли самые могучие империи Северной, Южной, да и Центральной Америки.

Взять штурмом город, считавшийся одним из самых укрепленных в Никарагуа, уйти от двух с половиной тысяч солдат, избежать многочисленных засад и пройти целыми и невредимыми по стране, опустошенной враждебными индейцами, – все это кажется ошеломляющим, почти невероятным; и тем не менее историю столь дерзких странствий кучки людей всегда можно проверить с исключительной точностью, включая самые поразительные подробности.

Фортуна все еще не отвернулась от этих ужасных морских разбойников, поскольку спустя всего сутки после прибытия на берег Тихого океана мы находим их в полной безопасности, на острове Тарога, посреди других флибустьеров, пришедших из южных морей на двух превосходных боевых кораблях.

Четыре колонны, понесшие во время отхода потери, которые можно бы назвать значительными, быстро восполнили эту убыль двумя сотнями моряков, англичан и французов, не менее решительных в схватках и не менее жаждущих не столько побед, сколько золота.

Они владели, как мы уже сказали, двумя боевыми кораблями, и четверо предводителей решили на состоявшемся через несколько дней совете осуществить сначала набег на город Вилья, находящийся всего в двадцати лигах от Панамы, чтобы запастись там продовольствием, поскольку островок с его мелкими деревцами, по большей части неплодоносящими, не мог прокормить такое количество людей.

На двух пришедших из южных морей кораблях вся провизия была съедена, а бравшие Новую Гранаду флибустьеры принесли с собой только пиастры, столь же бесполезные в данный момент, как и песчинки, накапливающиеся на пустынном острове.

Прежде чем атаковать Панаму, флибустьеры хотели как минимум хорошенько запастись съестным и боеприпасами.

Эту задачу взял на себя Тасли. Отобрав на оба судна двести флибустьеров, он подошел к берегу недалеко от города, потом решительно повел своих людей на штурм и за несколько часов стал полным хозяином городка, несмотря на стойкое сопротивление испанцев.

Он взял в плен триста горожан, захватил пятнадцать тысяч пиастров, товаров на полтора миллиона; все еще недовольный таким богатством, он отправил послание бежавшему в лес алькальду[60] с требованием выплатить за пленников выкуп в пятьдесят тысяч пиастров.

Алькальд ответил, что не может предложить таким разбойникам ничего, кроме ядер и пороха, – и то и другое уже готово; что же касается пленников, то их судьбу он вручает Провидению; так, между делом, он предупредил флибустьеров о том, что собираются внушительные силы для изгнания корсаров с тихоокеанского побережья.

Получив такой ответ, Тасли приказал поджечь город, погрузил продовольствие и добычу на две большие шлюпки, захваченные на соседней реке, и собрался отходить.

Но тут-то и начались первые неудачи.

Триста испанцев, укрывшихся за поворотом реки, овладели этими двумя шлюпками и зверски убили их экипажи.

Флибустьеры, отступавшие лесом, узнали об этом происшествии и послали новое письмо алькальду, угрожая перебить триста пленников, если не будет возвращена добыча и не будет внесен выкуп.

Ответ задерживался, и Тасли приказал расстрелять часть пленников, а головы их отправить в Вилью.

Алькальд, придя в ужас, вернул и добычу, и обе шлюпки, да еще и добавил десять тысяч пиастров, чтобы спасти жизнь несчастным, остававшимся в руках корсаров.

Однако испанцы в свой черед не замедлили проявить себя. Они застали врасплох отряд из тридцати шести флибустьеров, отправленный вдоль реки Боккачика на восточное побережье континента, и жестоко расправились с ним. Уцелел только один флибустьер, взятый в плен и отправленный в Панаму.

Почти одновременно испанцы напали на две небольшие колонны флибустьеров, человек по сорок каждая, и полностью уничтожили их в густых лесах перешейка.

Однако Тасли, хоть и преследуемый со всех сторон, довел свой отряд до берега океана и благополучно прибыл на Тарогу с нетронутыми двадцатью пятью тысячами пиастров, товарами, продовольствием и двумя своими кораблями.

Экспедиция Тасли длилась пятнадцать дней, а в это время остававшиеся на Тароге флибустьеры питались лишь морскими черепахами да теми немногими фруктами, которые произрастали на острове, что не приносило удовольствия гасконцу и двум его приятелям, особенно жаловавшимся на плохое качество воды и полное отсутствие бутылок хереса и аликанте.

В достатке разжившись продовольствием и в особенности боеприпасами, флибустьеры собрали новый совет, на котором решили попытаться блокировать Панаму, чтобы заставить вице-короля выдать сестру сеньора ди Вентимильи и других пленников.

Через четыре дня после возвращения Тасли флибустьеры подняли якоря.

Однако теперь они не были так многочисленны, как прежде, потому что из-за религиозных разногласий сто сорок восемь французов отделились от своих сотоварищей и ушли на север – в надежде заняться грабежом побережья Калифорнии.

Но все-таки у флибустьеров вполне хватало сил для устрашения испанцев, тем более что вели их четыре храбрейших главаря.

Узнав от одного из пленников, что в Панаме ожидаются два крупных парусника из Лимы с грузом муки и денег, флибустьеры решили захватить их, прежде чем те придут в порт.

Недостаток продовольствия сильно беспокоил этих людей, потому что у них не было никаких других способов снабжения, кроме грабежа, ибо все побережье охранялось, а все плантации на много лиг от берега океана уничтожались.

Первый корабль вели сеньор ди Вентимилья и Равено де Люсан; второй – Тасли и Гронье.

Не стоит и говорить, что троица грозных искателей приключений взошла на корабль графа. Все они ждали нового случая пустить в дело свои страшные драгинассы.

– Тарога – черепаший остров, – сказал дон Баррехо, едва ступив ногой на палубу. – Мы же прибыли в Америку не затем, чтобы пробовать прочность наших шпаг на панцирях черепах.

– А я забрался сюда не затем, чтобы разглядывать пески и слушать шум моря, – добавил Мендоса.

– А я покинул Брабант не для того, чтобы видеть, как покрываются ржавчиной мои руки, – заключил фламандец.

И они весело взошли на корабль, пообещав друг другу принимать участие в новых восхитительных делах, ни на мгновение не упуская из виду маркиза де Монтелимара, доверенного их наблюдению.

Первый день прошел без приключений. Оба не слишком больших и не слишком хорошо вооруженных корабля шли все время в виду островка, чтобы можно было застать врасплох приближающиеся из Лимы парусники.

На второй день, не встретив ни одного корабля, флибустьеры решились взять курс на Панаму, впрочем не осмеливаясь слишком приблизиться к порту, так как вице-король успел бы за несколько часов собрать мощную эскадру.

Наступило утро третьего дня, когда марсовые дали первый сигнал тревоги.

– Паруса с востока!

Сеньор ди Вентимилья и Равено де Люсан, только что поднявшиеся на верхнюю палубу, первыми поспешили на бак.

Этот крик: «Паруса с востока!» – несколько удивил их, потому что совсем не с этой стороны горизонта должны были приближаться корабли, шедшие в Лиму.

– Может, эти суда идут из Панамы? – задал вопрос граф.

– Именно этого я и боюсь, – ответил Равено де Люсан. – Испанцы сыты нами по горло и вот собрали кое-какую флотилию.

– Которую мы захватим и потопим, – сказал Мендоса, не замедливший присоединиться к командирам вместе со своими друзьями.

– Сеньор де Люсан, готовимся к бою, – сказал граф ди Вентимилья. – Люди наши настроены более чем решительно, а пушки отнюдь не в плохом состоянии. Покажем испанцам еще раз, как умеют сражаться и умирать Береговые братья.

Прозвучал сигнал к сбору:

– Все наверх!

Флибустьеры, всегда готовые к любой опасности, заспешили на боевые посты: буканьеры – на верхнюю палубу, за койки, скатанные в трубку вдоль переборок, корсары – на батареи.

В какую-то минуту корабль сеньора ди Вентимильи, отважно двинувшийся навстречу замеченным парусам, обошел судно Тасли и Гронье.

– Дон Баррехо, – сказал баск, пробовавший кончик своей драгинассы, – боюсь, что на этот раз дело будет посерьезнее, чем в Пуэбло-Вейо и Новой Гранаде. Те корабли идут из Панамы; это вам говорит старый моряк, который знает ветры лучше самого Эола[61].

– А что, известные вам капитаны фрегатов всегда держат хороший запас бутылок? – спросил гасконец, который также занялся поверкой своей драгинассы.

– Какого черта вы меня об этом спрашиваете, дон Баррехо? – удивленно спросил баск.

– Сеньор гасконец хорошо сказал, – с обычной серьезностью вступил в разговор фламандец. – Отвечайте на вопрос, дон Мендоса.

– Думаю, что у них больше ядер, чем бутылок, – сказал баск. – Но не исключаю, что есть у них и небольшие погребки.

– Другого ответа я и не ожидал. – Гасконец казался удовлетворенным. – Мы попробуем это вино и увидим, какой напиток утонченнее: тот, что покоится в подвале, или тот, который болтается по морям.

Крик с грота-марса прервал их беседу:

– Фрегат в поле видимости!..

– А что я вам говорил? – важно отозвался Мендоса. – Это совсем не то, что корабли из Лимы, груженные мукой и деньгами. Мы найдем там железо и свинец.

– А также погребки, – добавил гасконец.

В третий раз раздался голос впередсмотрящего:

– И два баркаса поддержки!..

– На них уж точно нет бутылок, – проворчал баск. – Скорее они забиты до краев веревками, чтобы нас повесить.

– Нас повесить! – повторил гасконец, рассекая воздух своей шпагой. – Таким людям, как мы, нужно кое-что другое!..

– Да, – согласился фламандец. – Кое-что другое.

Флибустьеры с воодушевлением готовились к сражению; они пытались подобраться к фрегату раньше, чем баркасы, скверные ходоки, подоспеют на помощь.

Граф ди Вентимилья с высоты надстройки отдавал звонким голосом приказания; Гронье распоряжался на другом корабле.

Крупнотоннажный тридцатипушечный фрегат держал курс прямо на корсаров; его командиры были уверены, что первые же бортовые залпы вызовут панику среди флибустьеров.

Сеньор ди Вентимилья, вовремя заметив, что испанцы решительно идут на сближение, отдал приказ корсарским судам разойтись, чтобы фрегат оказался между ними еще до подхода баркасов, на которых могло находиться много солдат и крупнокалиберной артиллерии.

Суда сошлись на тысячу шагов, и тогда закипело яростное сражение.

На фрегате старались вести огонь по мачтам флибустьерских кораблей; корсары отвечали как могли, располагая очень малым количеством орудий.

В пятистах шагах испанцы, будучи уверены, что быстро одолеют эту толпу морских разбойников, взяли на гитовы марсели и брамсели, чтобы быть более свободными в маневрах, и направились прямо на ближайший корабль (а им оказалось судно графа ди Вентимильи), намереваясь взять его на абордаж.

На верхней палубе надрывались барабанщики, и большой штандарт Испании гордо развевался по ветру.

Испанские аркебузиры и алебардщики выстроились вдоль фальшборта, готовясь к абордажу, а в то же время оба баркаса открыли огонь, частый, однако совершенно неэффективный из-за большого расстояния.

– Скоро здесь будет очень жарко, – сказал Мендоса, не терявший фрегат из виду. – Если испанцы прут на нас так решительно, значит они хотят покончить с нами. Дон Баррехо, боюсь, что капитанские бутылки будет трудновато заполучить.

– Я привык уважать все мнения, но уверяю вас, что граф пойдет на абордаж раньше испанцев… Ох, какая жажда! Почему же мне нельзя попить?

– Хорошо сказано, – прокомментировал фламандец. – Мы будем пить панамское вино.

Оба корсарских судна выполнили молниеносный маневр, уйдя в сторону открытого океана и отвечая яростным огнем своих орудий, однако они не могли дать достойный ответ неприятелю. Корсары несли большие потери от непрерывной испанской бомбардировки.

Фрегат, все еще опережавший баркасы на несколько кабельтовых, неожиданно вклинился между корсарскими судами, чередуя выстрелы из пушек и аркебуз.

Наступил тот самый момент, которого ждали четверо главарей флибустьеров, – время отчаянной атаки.

Оба парусника в какие-то десятки секунд подошли вплотную к вражескому кораблю. Как это вошло у флибустьеров в привычку, они забрасывали палубы чудовищным количеством гранат, стараясь вывести из боя как можно больше стрелков и алебардщиков, а потом, воспользовавшись общим замешательством, смело броситься с оглушительными криками на абордаж.

Буканьеры и артиллеристы с неслыханным озверением тоже готовились к атаке.

Граф ди Вентимилья, Равено де Люсан и трое приятелей первыми ворвались на фрегат.

Завязалась потасовка. Люди Тасли и Гронье также пошли на абордаж; в неудержимом натиске они понеслись по палубам, сражаясь, как сорвавшиеся с цепи львы.

Испанцы, прижатые к баку, стремглав пересекли верхнюю палубу и укрылись в надстройке, где у них была установлена батарея кулеврин, однако и бака достиг дождь ручных бомб, которые швыряли флибустьеры и остававшиеся на марсах и салингах марсовые; среди испанцев началась неописуемая паника.

Их доблесть ничего не стоила в сравнении с огненным дождем и ужасным натиском корсаров, слишком привыкших к громким викториям; и вот уже испанский штандарт спустился под громкие «ура!» атакующих, которым еще раз улыбнулась фортуна.

Из ста двадцати человек, находившихся на фрегате, около восьмидесяти моряков были убиты или тяжело ранены.

Покончив с наиболее опасным противником, флибустьеры оставили несколько человек на фрегате; остальные вернулись на свои корабли, которые в этой жесточайшей схватке получили лишь небольшие повреждения. Началась новая охота: за двумя баркасами с многолюдными экипажами.

Завязался новый бой, не менее жестокий и кровопролитный, но два корсарских судна и в этот раз имели преимущество.

Осуществив молниеносную атаку, они овладели более крупным баркасом, несмотря на отчаянное сопротивление его экипажа числом в семьдесят человек, из которых только девятнадцать избежали смерти; на другом баркасе поняли безнадежность сопротивления и на всех парусах поспешили к берегу. Однако баркас налетел на подводный камень, раскололся пополам, и большая часть его людей погибла.

Звезда, покровительствовавшая грозным морским бродягам, еще не закатилась.

Они намеревались очистить фрегат от мертвецов, загромождавших палубу, и залатать такелаж на своих судах, серьезно пострадавший от неприятельской артиллерии, когда два новых баркаса показались на горизонте.

Обеспокоенные флибустьеры принялись расспрашивать выживших моряков с фрегата; угрожая смертью, они дознались от них, что эти суденышки получили приказ держаться как можно ближе к флотилии, чтобы оказать в случае надобности необходимую помощь.

Флибустьеры, чьи силы после стольких часов боя находились почти на исходе, не стушевались. Поняв, что в Панаме еще не знают, какая судьба постигла испанские корабли, они перешли на фрегат и захваченный баркас, подняли на гафеле бизань-мачты штандарт Испании и взяли курс на гордо приближавшегося врага, уверенного, что идет навстречу своим соотечественникам.

– Дон Баррехо, – сказал Мендоса, который, как мы уже говорили, был одним из лучших артиллеристов у флибустьеров, почему его ведению и поручили носовую кулеврину, – надеюсь, теперь вы не будете жаловаться на то, что ваши руки недостаточно загружены работой.

– Черт возьми, – ответил гасконец, занимавшийся починкой своего камзола, поврежденного вражеской алебардой, – я и не думал, что у меня будет столько работы. Моя драгинасса так часто утыкалась в шлемы и кирасы, что превратилась в настоящую пилу. Необходимо где-нибудь заточить ее, иначе она станет непригодной даже для открывания бутылок.

– Поменяйте ее: мы же захватили на фрегате целую кучу шпаг.

– Ой-ой-ой!.. Бросить шпагу моего отца!.. Вы, верно, не знаете, что этот клинок участвовал более чем в двадцати сражениях. Это исторический клинок в роду де Люсак!

– Мне жаль, что он теперь затупился.

– Это почему же?

– Разве вам не сказали, что на этих баркасах служат бискайцы, лучшие моряки из тех, что можно найти в Испании?

– Ну, сегодня-то клинком еще можно воспользоваться.

– Смотрите, чтобы он хорошо работал, потому как, говорят, на этих суденышках хранится большой запас веревок.

– И на что они могут сгодиться?

– На них могут нас повесить, если захватят живыми.

– Вы говорите серьезно?

– Мне об этом по секрету сообщили пленники с фрегата, – ответил Мендоса.

– О!.. Мошенники!..

– Вице-король Панамы устал от нас и поклялся устроить нам последний танец, повесив на реях.

– Что за гадкий танец! – сказал молчавший до того фламандец.

– Да, видимо, он не очень приятен, – ответил гасконец. – Поручаю себя своей шпаге.

– А вы знаете, что решили флибустьеры?

– Порезать пленников на колбасу.

– Вовсе нет: прибегнуть к их помощи, чтобы заставить плясать на реях, а еще лучше – под реями экипажи баркасов.

Тем временем фрегат приблизился на расстояние выстрела. Оба баркаса, обманутые развевавшимся на гафеле бизань-мачты испанским штандартом, продолжали приближаться.

Короткая, сухая команда послышалась с мостика пиратского судна:

– Бортовой залп!

В одно мгновение испанский флаг спустили, заменив его французским и английским флагами, и целый ураган ядер обрушился на оба баркаса, лишив их мачт и сгладив палубу, как у понтонов.

Один баркас сразу же загорелся и пылал как кусок сухого дерева; огонь дошел до порохового склада; с ужасающим грохотом взорвался порох, высоко подняв верхнюю палубу, развалив корму и отправив в воду левый и правый борт.

Зато второй баркас мужественно противостоял атаке, яростно отстреливаясь из двух своих орудий, единственных имевшихся на борту.

Сопротивление продолжалось всего несколько минут, потому что на помощь флибустьерам поспешили оба их корабля, открывших адский огонь по двум несчастным суденышкам.

Пылавший баркас пошел на дно, другой был взят на абордаж и быстро прекратил сопротивление.

Однако в сражении получили тяжелые ранения двадцать два флибустьера, и среди них – Тасли, который был задет отравленной пулей и умер несколько дней спустя.

Флибустьеры, озлобленные столь тяжелыми потерями, а также обнаружившие огромную кучу веревок, предназначенных для виселиц, не оставили в живых ни одного человека из находившихся на втором баркасе, несмотря на протесты графа ди Вентимильи.

Гордые такими успехами, флибустьеры в тот же день взяли курс на Тарогу. Оттуда они собирались заняться освобождением по меньшей мере пяти своих пленников, томившихся в панамских тюрьмах.

Сначала они намеревались нагло приблизиться к богатому городу и попытаться взять его штурмом. Однако, узнав о том, что сильная эскадра покинула перуанские порты с намерением раз и навсегда покончить с корсарами, решились отправить гонца в Панаму и потребовать от председателя Королевского суда быстрой выдачи пятерых пленников и дочери Красного Корсара, угрожая в случае отказа убивать за каждого пленника четверых испанцев, попавших в руки корсаров.

Председатель суда послал к флибустьерам чиновника, устно передавшего сожаление судьи, что он ничего не может поделать, но в то же время обратился к епископу Панамы, пытаясь узнать, позволено ли ему вступиться по меньшей мере за французов, всегда остававшихся в католической вере.

Епископ ответил, что отказ председателя обусловлен не чем иным, как повиновением приказам старших начальников, эти приказы запрещают подобного рода действия. Одновременно епископ сообщил, что четверо английских пленников уже обратились в истинную веру и решились остаться у испанцев.

Подобные ответы, как легко можно понять, были недостаточны, чтобы убедить страшных корсаров.

На следующем совете было решено послать в Панаму еще одного пленника, чтобы он объяснил председателю суда, хотя бы устно, что флибустьеры, как никогда, твердо решили убить триста захваченных ими испанцев; в числе прочего это будет месть и за отравленные пули, применявшиеся аркебузирами фрегата и ставшие причиной смерти Тасли и еще двадцати двух раненых.

Чтобы произвести более сильное впечатление, флибустьеры обезглавили двадцать выбранных по жребию пленников и послали их головы в Панаму.

Такая жестокость побудила председателя суда немедленно выпустить на свободу пленников и выплатить десять тысяч пиастров. Однако дочь Красного Корсара к ним не присоединили.

Ее отсутствие вызвало ужасный взрыв неподдельного гнева, потому что флибустьеры больше всего хотели заполучить девушку, ибо они признавали графа ди Вентимилью своим настоящим вождем. И на какое-то время они были даже готовы умертвить мучительной смертью всех пленников, включая маркиза де Монтелимара…

– Пошлите голову бывшего губернатора Маракайбо председателю Королевского суда Панамы, – в один голос сказали Гронье и Равено де Люсан, ожесточившиеся больше всех. – Дадим жестокий урок людям, использующим против нас отравленные пули, что противоречит правилам войны.

– Нет, – сдержанно ответил граф. – Предлагаю вам действовать самостоятельно. Я же решил отправиться в Панаму на поиски сестры. Если вы будете мне нужны, не сомневаюсь, что поспешите мне на помощь. Оставьте в моем распоряжении баркас, чтобы я мог добраться до берега, и шлюпку, чтобы проникнуть в порт. Голова маркиза де Монтелимара будет гарантией моей жизни.

IX Королева Тихого океана

Сумерки быстро опускались на Тихий океан, на небе появлялись тысячи звезд, блестевших яркими огоньками на абсолютно ясном небе.

По воде медленно шла на веслах шлюпка, продвигаясь в глубину обширного, уже погружающегося в темноту панамского порта.

В ней находилось четверо человек: граф ди Вентимилья, сидевший у руля, Мендоса, дон Эрколе и гасконец, орудовавшие веслами.

Шлюпка, легкая, подобно современной гичке, мягко скользила по черной воде, оставляя время от времени за кормой фосфоресцирующий след. Она уже обогнула незамеченной крайнюю западную точку порта и бесшумно скользила среди крупных испанских галеонов, пришедших из Мексики и Перу, среди тонких и тщедушных каравелл, стоявших на якорях вдоль высокого мола и готовых по приказу вице-короля поднять паруса, когда Мендоса, сидевший на передней паре весел, сказал вполголоса:

– Стоп!

Граф ди Вентимилья привстал.

– Что такое? – спросил он.

– За нами следует каравелла и пытается обойти нас.

– Уйдем за галеоны.

– Это я и хотел вам предложить, сеньор граф.

– Потабаньте.

– Предпочел бы работать шпагой, а не веслом, – буркнул гасконец, у которого никогда не наблюдалось излишней любви к гребле.

Шлюпка быстро скользнула между большими галеонами, изящно пританцовывавшими на своих якорях, и пристала к берегу как раз на закате солнца.

И как раз в этот момент большая тень пересекла бухту: это была одна из каравелл, которым поручено было наблюдение за входом в порт.

Видимо, она сопровождала шлюпку, потеряла ее, а теперь разыскивала. Однако между крупными судами каравелла пройти не могла и теперь искала обход.

– Слишком поздно, дорогие мои, – пробормотал граф. – Когда вы сюда прибудете, то не найдете больше ничего, кроме пустой лодки.

Повернув румпель, граф направил суденышко к молу, а три его помощника тихо отложили весла.

– Быстрее, – приказал граф. – С каравеллы спустили шлюпку. Возможно, мы встретим этих людей на берегу.

Гасконец пропустил сеньора ди Вентимилью, потом выпрыгнул на мол, баск и молчаливый фламандец – за ним.

– Шевелите ногами, – велел граф. – Если нас здесь схватят, мы заплатим жизнью.

– А куда бежать? – спросил гасконец.

– Пропустите меня, – сказал Мендоса. – Я достаточно хорошо знаю город и приведу вас, если только черт не всунет свой хвост, в одну таверну, где мы упились очаровательным порто – жаль, всего один раз.

– Можно подумать, что вы, приятель, знаете все таверны известной и неизвестной Америки, – сказал гасконец. – Вы и в самом деле замечательный человек!..

– Замолчите, и – шире шаг, – оборвал их граф. – Уверен, что нас преследуют.

– Люди с каравеллы? – спросил гасконец.

– Да, дон Баррехо.

– Но у этих испанцев прямо-таки поразительный нюх. Они чувствуют флибустьера на любом расстоянии, будто наша плоть пропитана каким-то особым запахом?

– Да, порохом, – засмеялся Мендоса. – Не так ли, сеньор граф?

– Не шути, Мендоса, – сказал сеньор ди Вентимилья, резко останавливаясь. – Не время для этого. Всем тихо!

Они остановились на углу узкого переулка, по сторонам которого виднелись грязные лачуги, и прислушались.

По воде медленно шла на веслах шлюпка, продвигаясь в глубину обширного, уже погружающегося в темноту панамского порта.

В ночной тишине, нарушаемой только лаем собак, отчетливо звучали невдалеке тяжелые шаги ночного дозора.

– Говорил я вам, что за нами будут охотиться, – сказал граф. – Ну, Мендоса, скорей веди нас в известную тебе таверну. Я не имею никакого желания быть арестованным. Далеко она?

– Ближе, чем вы думаете, сеньор граф.

– Шпаги наголо, пистолеты оставьте в покое.

Четверо корсаров бегом проскочили переулок и углубились в лабиринт узких и грязных, а прежде всего – темных улочек.

Мендоса шел во главе маленького отряда и, казалось, нисколько не смущался видом этих улочек.

Минут через двадцать он остановился перед скромным снаружи домом, к которому слева и справа подходили сады. Над входной дверью была подвешена деревянная столешница, которая, должно быть, служила вывеской.

– Вот и посада[62] прекрасной кастильянки Панчиты, – сказал он. – Называется она некрасиво, но вино в тот раз здесь было отличным.

– Как же она называется? – спросил гасконец.

– «Посада дель муэрто»[63].

– Гром и молнии!.. Будем надеяться, что не найдем этого мертвеца внутри!

– Пусть откроют, – сказал граф. – Мне кажется, я все еще слышу за нами шаги дозора.

Баск забарабанил в дверь эфесом шпаги.

Через некоторое время чуть-чуть приоткрылось окно и отозвался живой женский голос:

– Посада ночью закрыта; ступайте куда-нибудь еще.

– Я привел к вам графа, Панчита; он щедро заплатит за гостеприимство.

– Кто вы такой, что знаете мое имя?

– Старый бывалец. Открывайте быстрее, а то мы выломаем дверь. За нами гонятся бандиты, они хотят ограбить нас.

– Подождите минутку.

– Если она еще немного повозится, то стража будет стучать нам в спины, – сказал гасконец. – Сеньор граф, хотите, чтобы мы с фламандцем задержали их? Если они увидят, что мы входим в таверну, завтра нас придут вытаскивать полсотни человек.

Сеньор ди Вентимилья на мгновение задумался.

– А вы уверены в своих шпагах? – спросил он.

– Отвечаю за шпагу дона Эрколе так же, как за свою собственную.

– Если вы не сможете обратить в бегство ночной дозор, отходите, и мы придем к вам на помощь.

– Пошли, дон Эрколе, – сказал гасконец. – Остановим этих любопытных, которые не хотят оставить в покое почтенных граждан вроде нас.

Пока Мендоса требовал, чтобы поскорее открыли дверь, двое забияк побежали к углу улицы.

Оттуда слышались поспешные шаги и даже стук шпаг. Можно было бы предположить, что это возвращаются по домам какие-то загулявшие полуночники, но была и другая вероятность, что это действительно ночной дозор, сначала надеявшийся обезопасить четверых корсаров еще до того, как те покинут мол, а позже преследовавший их по городским улочкам.

– Если это в самом деле стража, постараемся поводить их за нос, пока не удостоверимся, что граф и Мендоса находятся в надежном месте; тогда мы их атакуем и заставим убраться.

Они повернули за угол улицы и заметили трех человек, приближавшихся шагом, с обнаженными шпагами в руках.

Приятелям не требовалось много времени, чтобы узнать в них солдат, в задачу которых входило наблюдение за порядком в порту.

– Хорошенькое дельце, – сказал гасконец. – Вы берете на себя того, что справа, я возьму тех, что слева и в центре. Только не надо торопиться, дон Эрколе. Дверь посады еще не открыли. Видно, хозяйка занята туалетом, чтобы достойно принять графа.

– Вот они! – раздался в этот момент крик одного из стражников.

Дон Баррехо отскочил назад, устроился под окнами какого-то дома и запел вполголоса любовную серенаду.

– Что вы делаете? – удивился дон Эрколе.

– Позвольте мне поступать по-своему, – ответил гасконец, смеясь.

Трое стражников срезали угол и неожиданно, с поднятыми шпагами, бросились к поджидавшим их корсарам, крича во все горло:

– Стойте или мы убьем вас!

Гасконец спокойно обернулся к ним, тем временем как дон Эрколе прижался спиной к стене, чтобы на него не напали сзади.

– Buena noche, caballeros[64], – произнес слащавым голосом гасконец.

– Что вы здесь делаете? – спросил один из трех стражников.

– Пою серенаду своей красотке, – ответил гасконец. – Знаете, это роскошная кастильянка; глаза ее сверкают, как звезды, а… ротик вскружит голову даже сеньору председателю Королевского суда.

– Кто такая?

– Тихо, тихо, тихо, господа стражники. Нельзя быть слишком любопытными, когда в дело замешана женщина, особенно такая прекрасная, как моя. О, если бы вы видели, как волосы обрамляют ее чудесную головку!.. Если бы великий Веласкес, наш славный живописец, был еще жив, он бы без памяти влюбился в нее и, вне всяких сомнений, создал бы чудесную картину. А что за кожа у моей звезды… Кубинские креолки могут сгореть со стыда… Это первые лучи утренней зари!.. А ее ручки? А ее зубки?.. Чисто рисовые зернышки, клянусь вам проржавевшей шпагой моего покойного отца.

Фламандец прилагал отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться, а трое стражников остолбенело глазели на гасконца, не прекращавшего воспевать волшебные красоты своей возлюбленной.

– Но… – попытался вставить слово самый старший из стражников, начинавший уже терять терпение.

– Никаких «но»!.. Или вы осмелитесь поставить под сомнение красоты моей сеньориты? Не вздумайте, потому что я из настоящих кабальеро: когда речь заходит о защите дамы сердца, я не испытываю страха даже перед двумя полусотнями.

– Не собираюсь возражать вам, хотя лично мне кажется невозможным, чтобы подобная красотка жила в такой халупе.

– Остановитесь!.. Не оскорбляйте дворец моей возлюбленной! – угрожающе прошипел гасконец.

– Да это помешанный! – воскликнул другой стражник.

Дон Баррехо бросил быстрый взгляд в глубину улицы и, не увидев больше перед дверями посады ни графа, ни Мендосу, отпрыгнул на два шага, дико закричав:

– Это я-то помешанный!.. Сейчас ты мне ответишь, негодяй!

Он выхватил шпагу из ножен и бросился на стражников, фламандец последовал его примеру.

Подвергнувшиеся нападению стражники отступали до угла улицы, потом выставили в свою очередь шпаги и закричали:

– Сдавайтесь!..

– Ах вот как, сдаваться! – возмутился дон Баррехо. – Вам тощего, дон Эрколе!.. Я научу этих людишек уважать даму моего сердца.

И этот гасконский дьявол не шутил. Он наносил удары с невероятным бешенством; его достойно поддерживал фламандец, который говорил мало, зато действовал с полной выкладкой.

В течение нескольких минут на улице слышался звон оружия, потому как приятели сражались основательно, но и солдаты не считали себя хуже своих противников; со временем, однако, эти последние поняли, что не смогут более сдерживать бешеные атаки; они уже вообразили себя нанизанными на острия шпаг, а поэтому предпочли показать противнику спины и удрать во все лопатки.

Гасконец с фламандцем гнались за ними две или три сотни шагов, угрожая пустить кровь грубиянам, мешающим влюбленным; потом, заметив, что стражники продолжают бежать, как будто за ними гонится свора псов, приятели вернулись к посаде.

Дверь была закрыта, но сквозь замочную скважину просачивалась узкая полоска света.

Как только гасконец постучал, дверь открылась, и оба дуэлянта оказались в широкой, но довольно низкой комнате со слегка задымленными стенами, освещенной большим фонарем.

Перед ними, за столом, обильно сервированным холодными блюдами и солидным количеством запыленных бутылок, спокойно сидели граф, Мендоса и очень красивая женщина лет тридцати, с волосами густого черного цвета, украшенными букетиком цветов, с искрящимися миндалевидными глазами, какие часто встречаются у кастильянок. Женщина была одета в просторную нагуа[65] в черно-желтую полоску.

Увидев ее, гасконец снял шляпу и галантно поклонился, не удержавшись, правда, от своего чудовищного «Гром и молния!», однако тут же добавил:

– Буэна ноче, сеньора! Вы так похожи на даму моего сердца, под окном которой я недавно пел любовную серенаду.

– Неужели? – спросил фламандец и разразился громким хохотом. – Вы пели серенаду под окном жалкой лачуги, которая может служить жилищем разве что какой-нибудь грязной негритянки.

– Молчите, дон Эрколе, – серьезным тоном ответил гасконец. – Вы никогда не знали моих секретов.

– А стражники? – спросил граф.

– У них оказались срочные дела. Мы можем ужинать спокойно.

– Их было много?

– О!.. Всего трое, – небрежно бросил гасконец. – Очень жаль, что моя красотка из хибары не присутствовала при подвигах своего возлюбленного.

– Вы сошли с ума, дон Баррехо, – сказал граф.

– О том же и стражники мне говорили, но я никогда не поверю, что повредился умом. Уж я им задал жару, сеньор граф, уверяю вас, и обратил их в бегство. У нас в Гаскони нет сумасшедших и психов.

– Что за чудесная страна! – подал голос Мендоса. – В следующей жизни я хотел бы родиться на той стороне Бискайского залива!..

– И хорошо сделаете, но мне лично кажется, что нам бы лучше продемонстрировать прелестной хозяйке, как умеют работать гасконские, а также фламандские челюсти, не так ли, дон Эрколе? Если, конечно, граф позволит…

– Принимайтесь за работу, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– Жалко, что здесь не хватает закусок… Ах, с каким удовольствием я проглотил бы в обмен на них прекрасные глаза этой симпатичной кастильянки!..

– Нет, севильянки, – возразил Мендоса.

– Ладно уж, глаза прекрасной испанки, – согласился с глубоким вздохом гасконец, пододвигая к себе пару тарелок, полных жареной рыбы, и наливая себе бокал. – Дон Эрколе, соблаговолите подражать мне. И вы тоже, госпожа, если только не поужинали с господином графом.

Прекрасная хозяйка разразилась серебряным смехом.

– Я совсем не госпожа, кабальеро, – произнесла она, показывая два ряда великолепных зубов. – Я всего лишь хозяйка бедной посады.

– Что до гасконца, то для него любая женщина – госпожа.

Так ответил дон Баррехо, который работал челюстями, как волк, не переставая болтать и осушая при этом бокал за бокалом превосходного порто. Молчаливый фламандец активно помогал ему.

– И потом, ради ваших прекрасных глаз гасконец дал бы себя убить.

– Кто же такие эти гасконцы? – спросила прекрасная кастильянка.

– Ближайшие родственники дьявола, – ответил Мендоса, то и дело бросавший томные взгляды на милейшую хозяйку.

– Господи помилуй! – ужаснулась Панчита и быстро перекрестилась.

– Приятель, – сказал гасконец, хмуро взглянув на баска, – говорят, что и с той стороны Бискайского залива проживают близкие родственники Вельзевула. Уж не ревнуете ли вы?

– Дон Баррехо, – спросил граф, – уж не хотите ли вы затеять ссору?

– Нет, сеньор ди Вентимилья, пока что я хочу затеять другую игру – с бутылками этой прекрасной кастильянки. Гром и молния!.. Ведь идет, как вода. Не так ли, дон Эрколе?

– Как масло, – ответил фламандец.

– Сеньора, надеюсь у вас в подвалах еще много этого добра.

– Мой муж перед смертью много завез этого вина.

– А!.. Так ваш муж мертв?

– Как-то вечером он поспорил с флибустьером.

– Какие мерзкие люди эти мошенники, – сказал дон Баррехо. – Постоянно убивают!.. Вот они-то и есть настоящие сыны Вельзевула. О!.. Но когда-нибудь и они иссякнут. Сеньора, еще одну бутылку вашего порто. Я осушу ее за ваше здоровье, слово дворянина!

– Вы, дон Баррехо, как губка, – сказал граф.

– Я вместе с доном Эрколе сражался со стражниками капитаната порта, сеньор ди Вентимилья, а в подобного рода разрешении споров всегда подстерегает жажда, даже гасконцев.

– И фламандцев, кажется, тоже, – добавил Мендоса.

Дон Эрколе, не отвечая, удовлетворился тем, что опрокинул в свою пасть северного волка последний остававшийся на столе бокал.

В этот момент появилась хозяйка с заполненной бутылками корзиной. Еще до прихода двух своих помощников граф положил на край стола солидную кучку пиастров, а потому мог обильно заказывать напитки, давая трактирщице подработать.

– А теперь, донья Панчита, поговорим, – обратился к хозяйке граф, пока Мендоса и дон Баррехо продолжали осушать бутылки. – Я пришел сюда за кое-какой информацией.

– Ко мне, сеньор граф?! – удивилась прекрасная кастильянка.

– Вы наверняка в городе знакомы со многими.

– Я здесь родилась.

– Вы когда-нибудь слышали про некоего дона Хуана де Сасебо, советника Королевского суда Панамы?

Кастильянка на мгновение задумалась, а потом сказала:

– Да, как-то я поставляла ему свое вино.

– Должно быть, это большой хитрец, – заметил гасконец. – Он знал, где можно найти хорошее вино.

– Тогда, Панчита, вы знаете, где он живет, – продолжал граф.

– На улице Арамейо.

– Уверены, что не ошибаетесь?

– Уверена, сеньор граф. Я сама вместе со своими слугами относила ему полсотни бутылок.

– Гром и молния!.. Хорошо пьют советники Королевского суда Панамы! – пробурчал гасконец. – А меня, видите ли, обзывают губкой!..

– И далеко отсюда его жилище? – поинтересовался сеньор ди Вентимилья.

– Оно расположено прямо перед дворцом вице-короля.

– Ты знаешь это место, Мендоса?

– Смогу найти, – ответил баск.

– А что за человек этот дон Хуан де Сасебо? – спросил корсар у прекрасной кастильянки.

– Ему уже под сорок, и это очень смелый человек; говорят, что он когда-то был адъютантом у короля Испании или у одного из его родственников.

– Что-нибудь еще вы мне можете о нем сказать?

– Нет, сеньор граф.

– Вот вам пятьдесят пиастров за ваши сведения.

– Вы слишком щедры. Что еще я могу сделать для вас?

– Дайте нам комнату или две, где мы смогли бы отдохнуть несколько часов, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– У меня только одна комната. В ней шесть кроватей, и все они в данный момент свободные.

– Большего я и не прошу.

Граф поднялся. За ним поднялись и трое его товарищей, уже успевших опустошить несколько новых бутылок.

Хозяйка зажгла сальную свечку и поднялась по лестнице, приведя своих гостей в большущую комнату, где стояли пустые кровати.

Едва войдя в комнату, флибустьеры были поражены странным рокотом, доносившимся снаружи.

– Что это такое? – спросил граф.

– Это река, она проходит прямо под посадой, сеньор, – ответила кастильянка.

– Она будет петь нам колыбельную, – добавил гасконец, – чтобы мы скорее заснули.

– Смотрите, как бы не заснуть и больше не открыть глаза, – сказал граф.

– Чего вы боитесь, сеньор?

– Кто мне даст гарантию, что люди, которых вы прогнали, не вернутся искать вас?

– Тем хуже для них, господин граф. Мы с доном Эрколе удовлетворили их желание поскандалить; если они предстанут перед нами во второй раз, мы их убьем, не так ли, сеньор фламандец?

– Конечно, – ответил рассудительный человек.

– А если они вернутся в большем количестве? – спросил Мендоса.

– Так разве нашу четверку не признали лучшими клинками среди флибустьеров? – ответил дон Баррехо.

– Давайте ложиться, – сказал граф. – И будем спать с открытыми глазами.

– Спокойной ночи, кабальеро, – попрощалась с ними хозяйка пасады.

Гасконец галантно поклонился и ответил:

– Прекрасная сеньора, желаю вам того же, надеюсь увидеть во сне ваши лучезарные глаза. А вам пусть приснятся хотя бы мои усы.

Хозяйка, смеясь, вышла, а четверо флибустьеров, не раздеваясь, бросились на постели. Шпаги и пистолеты они положили рядом с собой, поскольку не были уверены, что ночь пройдет спокойно.

К сожалению, они оказались правы!

Проспали они всего пару часов, когда внезапно их разбудили гулкие удары в дверь посады.

Граф и гасконец первыми спрыгнули с кроватей.

– Гром и молния! – крикнул гасконец, хватая свою драгинассу. – Разве нельзя в Панаме поспать хоть пять минут?

– Это ломятся стражники, – сказал граф, нахмурив лоб.

В этот момент дверь комнаты раскрылась. И на пороге появилась хозяйка, едва прикрытая полосатой шалью и насмерть перепуганная.

– Кабальеро, – сказала она, задыхаясь, – там, внизу, стоят десять или двенадцать стражников из порта; они хотят обыскать посаду.

– А глубока ли река? – спросил граф.

– Очень глубока, кабальеро.

– Можете задержать стражников хотя бы на несколько минут?

– Я выпросила у них время, чтобы одеться.

– Это окно выходит на реку?

– Да, кабальеро.

– Мы выскочим через него. Вы позволите еще раз увидеть вас?

– Моя посада всегда открыта для вас, сеньор граф.

– Мы вернемся завтра вечером.

Он вытащил из кармана туго набитый кошелек и вложил его в руки хозяйки, сказав при этом:

– Прощайте, прекрасная вдова; я рассчитываю на вашу хитрость.

Удары в дверь раздались с новой силой; стражники барабанили прикладами аркебуз и рукоятями шпаг; слышались угрожающие голоса:

– Откройте или мы выбьем дверь!.. По приказу вице-короля!

Хозяйка заспешила вниз, а гасконец тем временем распахнул выходившее на реку окно.

Водный поток, довольно-таки стремительный, мчался почти у стен посады.

Граф выглянул в окно и быстро огляделся:

– Самое неприятное то, что придется искупать пистолеты. Что же!.. У нас ведь останутся шпаги, не так ли, дон Баррехо?

– И порой они бывают ценнее огнестрельного оружия, потому что надежнее, – ответил гасконец.

– Плавать все умеют?

– Все! – в один голос ответили трое приятелей.

– Прыгаем, пока стражники не высадили дверь.

– Сначала я, сеньор граф, – сказал гасконец.

Он забрался на подоконник, проверил, хорошо ли закреплена шпага, и решительно прыгнул в речку, выплыв на поверхность метрах в четырех ниже по течению.

– Глубоко? – спросил граф, увидев его голову.

– Плывется великолепно, – ответил гасконец.

– Все вниз!

Один за другим они попрыгали в воду, которая была настолько глубокой, что никто не коснулся дна; все без приключений выплыли на поверхность.

Их подхватило и понесло быстрое течение. Все, однако, были опытными пловцами, и, хотя время от времени водовороты пытались накрыть их и затащить в свои губительные вихри, через четыреста или пятьсот метров все выбрались на берег недалеко друг от друга.

– В такую душную ночь купание неприятным не назовешь, – сказал Мендоса.

– Особенно если спасаешь шкуру, – добавил гасконец, стаскивавший с себя одежду, чтобы отжать ее.

Граф поспешил подняться по берегу, чтобы определить, куда их вынесло.

Они находились на краю плантации сахарного тростника, покрытой высокими побегами, которые могли стать отличным убежищем.

Весьма маловероятно, чтобы стражники пошли искать их на этой плантации, следовательно, пока что бояться было нечего.

– Что будем делать? – спросил гасконец. – Здесь я не вижу ни посады, ни таверны, ни венты[66].

– Вы еще не напились, дон Баррехо? – спросил граф.

– Эх!.. Если бы можно было осушить несколько бутылок аликанте, чтобы побыстрее высохнуть, я бы не высказал неудовольствия, – ответил гасконец.

– Пососите стебель сахарного тростника. Их здесь сотни тысяч.

– Это занятие я оставлю детям, сеньор граф.

– Тогда ждите, пока вас высушит солнце. Мы не можем вернуться в город в таком размокшем виде. И потом, не забывайте, что сегодня, по меньшей мере вечером, нам придется сделать визит.

– В таверну?

– К дону Хуану де Сасебо.

– Вы так хотите его увидеть?

– Если маркиз де Монтелимар меня не обманул, моя сестра находится в руках этого советника.

– Тогда пойдем и схватим его, а если он будет сопротивляться, сдавим ему горло покрепче. Ну а до тех пор, спрашиваю я себя, чем мы будем заниматься?

– Смотрите и подражайте мне, – сказал Мендоса.

Он вытащил свою шпагу и начал рубить тростник, укладывая стебли на землю плотным слоем.

– Сеньор граф, – сказал он через некоторое время, – можете ложиться и продолжить свой сон, так некстати нарушенный стражниками. Здесь никто не будет нам надоедать.

Гасконец и фламандец поспешили заняться тем же и буквально за пару минут приготовили себе ложе, правда не очень удобное, зато достаточно сухое.

– Давайте поспим, пока солнце не вернет нашим одеждам более или менее презентабельный вид, – сказал граф.

Они бросились на тростниковую подстилку, один подле другого; позади у них была жаркая ночь, и все мгновенно заснули, хотя еще и не высохли.

Когда они проснулись, одежда успела полностью высохнуть, а солнце поднялось уже очень высоко.

На плантации по-прежнему никого не было видно, поскольку еще не пришло время рубки драгоценного тростника.

– Теперь отправимся в город, на первую разведку, – сказал граф. – Я хочу убедиться, действительно ли советник обитает в том месте, которое указала прекрасная кастильянка. Будьте благоразумны и не совершайте неосторожных поступков. Это я для вас говорю, дон Баррехо.

– Хорошо, я обещаю быть спокойным, как барашек в Пиренеях, – ответил гасконец.

– Нет, как баран, – поправил его Мендоса.

– Ладно, пусть будет баран!

X Советник Королевского суда

Немного приведя себя в порядок, чтобы не выглядеть совсем уж оборванцами, граф и трое его товарищей оставили плантацию, следуя по правому берегу бурной речки, спасшей их от стражников капитаната порта.

Перед ними, куда ни кинешь взгляд, гигантским амфитеатром раскинулась вдоль восхитительной бухты Панама со своими величественными церквями и великолепными дворцами.

Город, разрушенный Морганом, восстал из праха еще более прекрасным и еще более крупным, чем прежде. Только построили его в нескольких лигах южнее, на равнине куда более благостной для здоровья и более просторной, а панамский порт так расцвел, что ему стали завидовать все приморские города Центральной Америки, Перу, Боливии и Чили[67].

Хотя городу то и дело угрожали флибустьеры, постоянно таившиеся в засаде в прибрежных водах, караваны парусников и галеонов прибывали из южных портов, доставляя неисчислимые богатства, и прежде всего продукцию неисчерпаемых перуанских золотых и серебряных рудников, а также не менее богатых калифорнийских и мексиканских рудников.

Три приятеля и граф позавтракали в какой-то фонде, то есть в маленьком трактире, в одном из бесчисленных кварталов города, которые вытянулись вдоль цветущих плантаций, а потом направились к богатым районам, встречая по пути важно прогуливавшихся добропорядочных горожан.

Как всегда, их вел знавший город Мендоса. Обедали они в другой фонде, все еще не осмеливаясь приблизиться к посаде, которую содержала прекрасная кастильянка, потому что там мог остаться в засаде отряд стражи. Когда спустился вечер, они вышли к огромной площади, где высились дворец вице-короля, кафедральный собор и дома советников Королевского суда Панамы.

– Сеньор граф, – сказал гасконец, когда они подходили к жилищу дона Хуана де Сасебо, – а примет ли нас этот господин? Советник Королевского суда – большая рыба.

– Об этом я как раз и размышляю, – ответил сын Красного Корсара.

– Предполагаю, что вы не намерены представляться графом ди Вентимильей, сеньором ди Роккабруной и ди Вальпентой.

– Это все равно что накинуть себе петлю на шею.

– Но надо же найти какой-нибудь предлог.

– Вы, будучи родом из Гаскони, всегда придумываете что-нибудь необыкновенное.

– Уже придумал, – признался дон Баррехо.

– Тогда рассказывайте.

Гасконец внимательно посмотрел на графа, а потом произнес:

– А почему мы не можем объявить себя посланниками глубокоуважаемого председателя Королевского суда Панамы, который поручил нам сообщить очень важные сведения?

– В какой области?

– Ну, например, о планах флибустьеров.

– У вас чудесная фантазия.

– Об этом еще мой отец говаривал, предсказывая мне большой успех. Я до сих пор верю, что он выклянчил пиастров больше, чем заработал. Отец был очень старым, бедным человеком и не очень хорошо видел.

– Но вы же еще не закончили своей карьеры, – сказал Мендоса. – Вместо того чтобы идти на службу к испанцам в Сан-Доминго, вы должны были скитаться по морям с флибустьерами Мексиканского залива.

– Вы правы, сеньор баск. Я был глуп, но надеюсь исправиться.

Они вышли на огромную площадь перед собором. С одной стороны вздымался мраморный дворец вице-короля, с другой – тянулась вереница дворцов, где жили важные персоны из правительства; перед каждым дворцом горел огромный фонарь, а входные двери стерегли черные алебардщики.

Гасконец придержал за рукав первого же солдата, пересекавшего площадь, и спросил у него, где живет господин советник дон Хуан де Сасебо.

– Вот за той дверью, что прямо перед вами, – ответил испанец. – Вы, верно, приехали из Чили или из Перу, раз не знаете, где живет столь важная персона.

– Мы прибыли из Мексики, страны невежд, – напустился на него несколько раздраженный гасконец.

Солдат пожал плечами и продолжил свой путь, бормоча под нос:

– Эти мексиканские искатели приключений совсем превратились в идиотов, потому что пьют много мецкаля.

К счастью, ужасный гасконец этих слов не расслышал.

Граф и его забияки отправились прямо ко дворцу советника Королевского суда Панамы и остановились перед двумя неграми, прогуливавшимися взад-вперед по широкой лестнице.

– Ваш хозяин дома? – спросил граф.

– Он работает в своем кабинете.

– Ступайте и сообщите ему, что у меня для него очень важное сообщение от глубокоуважаемого сеньора председателя Королевского суда. Получите десять пиастров, если быстро управитесь.

Один из негров понесся, словно ягуар, вверх по лестнице, подгоняемый высокой премией, какую он получал не слишком часто.

Не прошло и минуты, как он спустился, перепрыгивая через четыре ступеньки и рискуя сломать себе шею.

– Следуйте за мной, кабальеро, – сказал он. – Сеньор советник ждет вас.

Граф отдал ему десять пиастров и поднялся по лестнице в сопровождении своих товарищей. Они пересекли несколько залов и были введены в кабинет, освещенный двумя гигантскими серебряными канделябрами на две свечи и обставленный со строгой элегантностью.

Человек лет сорока, изысканный на вид, с очень черной бородой, резко выделявшейся на белизне высокого накрахмаленного воротничка, какие носили в то время знатные люди, прогуливался по кабинету, нервно ударяя по полу ножнами своей шпаги.

Граф снял шляпу, делая в то же время легкий поклон. Троица его товарищей проделала то же самое; после этого они отошли к двери и тут же закрыли ее, чтобы никто не смог помешать беседе.

– Это вы – дон Хуан де Сасебо? – спросил граф.

– Собственной персоной, – ответил советник. – Мне сказали, что у вас есть для меня ценное сообщение от председателя Королевского суда.

– Это правда, сеньор.

– Говорите, только… – И советник указал на троих товарищей графа.

– Потом я вам скажу, кто они такие, – ответил граф. – Они могут присутствовать при нашем разговоре.

– Тогда говорите.

– Знаете ли вы, что маркиз де Монтелимар захвачен в плен пиратами Тихого океана?

– Что вы сказали? – Советник побледнел.

– Что он пленен в Новой Гранаде.

– И сам город взят?

– После шестичасового боя.

– Несмотря на сильный форт?

– Ничто не устоит перед флибустьерами, вы это хорошо знаете.

– Да, ибо они – сущие дети ада, – раздраженно сказал советник.

– И я этому верю, дон Сасебо.

– Ну и что теперь?

– Я пришел, чтобы побеспокоиться о безопасности внучки Великого кацика Дарьена.

– По чьему приказу?

– По приказу маркиза, дон Сасебо, – ответил граф.

– Значит, вы видели моего несчастного друга? – спросил советник, глубоко расчувствовавшись.

– Я расстался с ним двадцать четыре часа назад…

– Где?

– На острове Тарога.

– И вы тоже побывали в когтях у этих разбойников?

– Да, сеньор советник.

– И вам удалось бежать?

– Мне повезло, а эти трое мне помогали. Без них я бы сюда не добрался.

– Они тоже были в плену?

– Да, это трое нобилей из Новой Гранады.

– А почему маркиз не смог последовать за вами? – спросил советник.

– За ним очень внимательно следили.

– Он мог откупиться. Я готов был бы уплатить этим разбойникам даже пятьдесят тысяч пиастров, если бы они попросили.

– И они бы, конечно, взяли этот выкуп, да только один человек возражал против выкупа.

– Кто же?

– Сын Красного Корсара, граф ди Вентимилья.

Дон Сасебо вскрикнул:

– Как? Разве сын знаменитого корсара и племянник не менее известных Черного и Зеленого Корсаров находится в Америке?

– Да, сеньор советник.

– Что же ему здесь надо?

– Он разыскивает свою сестру, внучку Великого кацика Дарьена, доверенную вам.

– Откуда вы это знаете?

– Мне об этом рассказал маркиз.

– И что же потребует граф за освобождение моего бедного друга?

– Возвращения сестры.

– А если ее подле меня уже нет?

На этот раз уже сеньор ди Вентимилья побледнел.

– Возможно ли? – сказал он. – Маркиз уверял, что она находится здесь.

– Да, она была здесь.

– А теперь?

Вместо ответа советник спросил:

– А вы, сеньор, считаете возможным освобождение маркиза?

– Каким образом?

– Вы же знаете Тарогу – по крайней мере, только что уверяли меня, что пребывали там в качестве пленника.

– Верно, – ответил граф, державшийся настороже, потому что не знал, куда клонит советник.

– Так не могли бы вы нанять на мой счет дюжину искателей приключений, а таких людей в Панаме хватает, и попытаться с ними освободить маркиза?

– Вы предлагаете мне очень трудное дело. Флибустьеры не дремлют, а если они нас схватят, то не помилуют.

– Денег я не пожалею.

– Не буду ни соглашаться, ни отказываться, сеньор советник, – ответил корсар. – Решаясь на подобное дело, я хотел бы иметь хотя бы сутки на размышление.

– Да хоть двое, если вам будет нужно, – быстро согласился дон Хуан де Сасебо.

– Я вернусь завтра вечером, если вы позволите, и дам вам ответ. Если я соглашусь и мне удастся освободить маркиза, что я должен сказать ему о доверенной вашему попечению девушке?

– Что она находится в надежном месте.

– Где же? – настаивал граф.

– Это я скажу только маркизу.

С большим трудом сеньор ди Вентимилья удержался от гневного жеста.

– Мы увидимся завтра вечером, – сказал он.

– Где вы остановились?

– В маленькой посаде в предместье; не знаю даже, как она называется.

– Вам нужны деньги?

– Пока что нет, сеньор советник. Они потребуются, если я приму ваше предложение.

Дон Хуан де Сасебо поднялся, давая знак, что аудиенция окончена.

Граф глубоко поклонился и вышел вместе со своими драчунами, не слишком удовлетворенный беседой.

Он еще не успел выйти из дворца, когда в кабинет вошел слуга и доложил:

– Сеньор, один человек желает вас видеть.

– Он назвал себя?

– Сеньор маркиз де Монтелимар.

Советник буквально подскочил на месте:

– Ты, верно, не расслышал.

– Никак нет, хозяин, – ответил негр.

– Невозможно, чтобы мой друг прибыл сюда.

– Он назвал себя маркизом де Монтелимаром.

– Введи его сейчас же.

Слуга вышел и через несколько секунд вернулся с маркизом.

– Ты! – вскрикнул советник, поспешив навстречу другу и обнимая его. – Не сон ли это?

– Нет, друг мой, – ответил бывший губернатор Маракайбо. – Случается, что и от флибустьеров можно сбежать.

– И ты прибыл с Тароги?

– Вместе с дюжиной других пленников.

– А я-то уже предложил одному искателю приключений заняться твоим освобождением.

– Кто таков?

– Тот самый человек, которого ты послал ко мне за известиями о внучке Великого кацика Дарьена.

– Я?! – удивился маркиз. – Что ты мне рассказываешь, дон Хуан?

– Как?.. Разве ты никого не посылал?

– Никому я не давал подобного поручения, – ответил маркиз.

– Кто же тогда этот человек?

– Только одного человека может интересовать, что случилось с внучкой Великого кацика Дарьена и где она спрятана. Она еще здесь, у тебя?

– Нет, – ответил советник.

– Куда же ты ее переправил?

– Уже несколько недель ходят слухи, что флибустьеры отважатся на безумно смелый шаг и нападут на город. Зная это и понимая, на что способны эти страшные морские разбойники, я отправил ее с хорошей охраной в Гуаякиль, в город, который очень нелегко взять.

– И хорошо сделал, – успокоил его маркиз, – потому что в один прекрасный день эта девушка будет стоить миллионы и миллионы пиастров, хозяином которых намерен стать я. А после того как это случится, сын Красного Корсара может забрать ее, но не раньше.

– О чем ты говоришь?

– Она единственная наследница сказочных богатств Великого кацика; когда старик умрет, она станет хозяйкой несметного количества золота, которое, как говорят, спрятано в пещерах, точное место известно только близким дикарского князька.

– Значит, Великий кацик еще жив?

– И отличается отменным здоровьем, несмотря на свои восемьдесят или девяносто лет.

– И ты полагаешь, что мой посетитель…

– Не кто иной, как сеньор ди Вентимилья. – ответил маркиз. – Красиво сложенный человек, еще молодой, настоящий итальянский тип, с черными волосами и усами, кожа слегка загорелая…

– Да, это он! – признал гостя советник.

– С ним были еще три человека?

– Да, с лицами драчунов.

– Это его преданнейшие люди. Он вернется сюда?

– Завтра вечером.

– Что бы ты сделал на моем месте, дон Хуан?

– Ты! – вскрикнул советник, поспешив навстречу другу и обнимая его. – Не сон ли это?

– Приказал бы как можно скорее арестовать его и повесить.

Маркиз покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Тогда бы раскрылось, что прекрасная индианка, которую я удочерил, дочь Красного Корсара; стали бы дознаваться, зачем я держу ее возле себя, да и еще о кое-каких делах. Нет, от этого сеньора надо отделаться без лишнего шума.

– Что ты этим хочешь сказать, амиго?[68]

– Нет ли у тебя под рукой какого-нибудь жуткого дуэлянта? Известного потрошителя, потому как граф слывет превосходным фехтовальщиком. Засада, ссора, точный укол – и мы освободились от надоедливого человека.

Советник, недолго подумав, сказал:

– Вспомнил одного.

– Кто он?

– Его зовут Смельчаком. Кажется, он приехал из Центральной Европы, потому что он ужасно коверкает наш язык. Однажды я прибегал к его помощи в определенных обстоятельствах и не имел претензий к его умению.

– Хорошо владеет клинком?

– Просто жутко становится.

– Дорогой?

– Пятьдесят пиастров.

– Я бы и тысячу отдал, лишь бы ему удалось убить сына Красного Корсара.

– Ты забываешь об одном важном обстоятельстве.

– Каком именно?

– Графа сопровождают три его помощника.

– Найдем какой-нибудь предлог, чтобы разлучить их с графом. А можно посмотреть на этого Смельчака?

– Прямо сейчас?

– Если возможно.

– Я знаю, где он живет. Пошлю слугу с приказанием, чтобы этот забияка немедленно явился.

Он взглянул на стенные часы, заключенный в ящик высокий часовой механизм.

– Сейчас только девять, – сказал он. – Через десять минут он может быть здесь. Подожди меня.

Советник вышел отдать распоряжения, потом вернулся:

– Гонец уже летит на лошади; давай пока поужинаем; воображаю, как ты, дорогой друг, голоден.

– Не ел со вчерашнего вечера, – ответил маркиз.

Дон Хуан де Сасебо провел гостя в соседнюю комнату, меблированную с изысканным вкусом; здесь уже был готов стол с очень красивыми серебряными, тонкой чеканки тарелками.

Они ели фрукты, когда вошел черный слуга и сказал советнику:

– Хозяин, Смельчак здесь.

– Где его удалось разыскать?

– В одной таверне поблизости от его халупы.

– Немедленно приведи его сюда.

Негр быстро вышел, и почти сразу же перед маркизом и советником Королевского суда предстал Смельчак.

Это был типичный искатель приключений и забияка. Он был высокого роста, крупный, сильный, как молодой бык, с длинными светлыми волосами и рыжеватой бородой; нос его напоминал клюв попугая, а в серых глазах, казалось, поблескивала сталь.

На поясе у него висела французская шпага, длинная и тонкая, и один из тех кинжалов, что зовут мизерикордиями.

– Вы меня звали, ваше превосходительство? – спросил он, неловко кланяясь и приподнимая шляпу, украшенную длинным страусиным пером, ставшим розовым от времени и непогод.

– Да, потому что у меня снова появилась в вас нужда, – ответил советник.

– Опять вам кто-то надоедает?

– Именно так.

– Тогда я отправлю его в преисподнюю, – ответил забияка. – Там для всех хватит места.

– Да и для вас тоже, – вставил слово маркиз.

– Может быть, ваше превосходительство, только, надеюсь, гораздо позже.

– Тогда поберегитесь, потому что у дворянина, которого вы должны убить, очень крепкий кулак.

Презрительная усмешка тронула губы бандита.

– Я послал на тот свет немало дворян, ваше превосходительство, и куда легче того, о ком вы думаете. Бывает, что люди выдают себя за мастеров шпажного боя, тогда как на деле они оказываются всего лишь жалкими дилетантами, неспособными хорошо провести выпад «кульком» или парировать удар «сотня пистолей».

– Говорят, что это знаменитый удар, – сказал маркиз.

– Ужаснейший, ваше превосходительство. Если его не парировать, то можно отправиться прямиком на тот свет, даже без минутной задержки, а отбить его удается с большим трудом. Так где этот человек, которого я должен убить?

– Вы слишком торопитесь, Смельчак, – произнес советник.

– Когда надо колоть, всегда торопишься, – ответил бандит.

– Вы убьете его не раньше завтрашнего вечера, – приказал маркиз.

– Подождать двадцать часов? Это можно. Поупражняюсь в ударе «сотня пистолей».

– Удастся?

– Его немногие знают, ваше превосходительство. О нем в основном известно только знаменитым фехтовальщикам, и то не всем.

– Но ваш противник – один из лучших в этом ремесле.

Бандит пожал плечами:

– Ну и что?.. Он же будет иметь дело со мной.

– Какую вы запросите цену?

– Пятьдесят пиастров за душу – таков мой тариф. За меньшую цену не работаю. Времена настали тяжелые, и даже на убийствах много не заработаешь, – ответил Смельчак.

– Предлагаю вам тысячу, но завтра вечером этот дворянин должен быть мертв.

Смельчак нахмурился, словно заметил какую-то страшную опасность.

– Видимо, этот сеньор и в самом деле отличный фехтовальщик, раз за него предлагают тысячу пиастров, – задумчиво произнес он.

– Я уже говорил вам, что в этом случае вам придется иметь дело совсем не с дилетантом, – сказал маркиз.

– Да я уже убил таких штук двадцать. Неужели же двадцать первый отправит меня в гости к господину Дьяволу? Не верю я в это. Когда я должен прийти сюда?

– Завтра вечером перед «Аве Мария»[69]. Тогда и дадим вам необходимые инструкции.

– Ладно, – ответил бандит.

Он снова поклонился, еще более неуклюже, набросил на плечи разодранное серапе[70], которое он до той поры держал накинутым на левую руку, и спокойно ушел, словно речь шла об обычнейшей торговой сделке.

– А когда ты его самого отправишь на виселицу? – спросил маркиз у дона Хуана де Сасебо относительно Смельчака. – Этот мошенник заслуживает по меньшей мере двадцати пядей веревки, и притом очень крепкой.

– Когда больше не буду в нем нуждаться, тогда мы отправим его составить компанию всем тем несчастным, которых он послал на тот свет, – ответил советник.

– Порой и такие негодяи бывают необходимы.

– Амиго, теперь мы можем пойти отдохнуть.

XI Засада Смельчака

На двадцати семи колокольнях Панамы звонили «Аве Мария», когда граф ди Вентимилья в сопровождении троих своих забияк подошел ко дворцу дона Хуана де Сасебо, советника Королевского суда.

Сказать, что корсар в подобных обстоятельствах может быть спокойным, – ложь. Можно даже утверждать, что он инстинктивно предчувствует засаду.

Однако, решившийся найти свою сестру, внучку Великого кацика Дарьена, а также уверенный в поддержке трех знаменитейших шпажистов, способных атаковать не задумываясь целую полусотню алебардщиков, граф и не подумал уклониться от опасной встречи.

Прежде чем войти во дворец советника, он остановился и спросил Мендосу:

– А что бы ты сделал на моем месте?

– Не входил бы внутрь, – ответил старый моряк.

– А если этот советник – честный человек?

Гасконец ухмыльнулся:

– Боюсь, сеньор граф, что вам устроили засаду.

– Но при нас же шпаги, – ответил сеньор ди Вентимилья. – Пошли.

Два вооруженных алебардами негра, стоявшие на часах у входной двери, дали им свободно пройти, позвав только дежурившего у подножия лестницы человека, похожего на управляющего.

Графа и его забияк тут же ввели в рабочий кабинет советника.

Дон Хуан де Сасебо восседал за своим огромным письменным столом, притворяясь, что просматривает бумаги.

– А!.. Вот и вы, сеньор? – произнес он, поднимая голову и устремляя на графа проницательный взгляд. – Итак, вы приняли свое решение?

– Да, господин советник, – ответил корсар.

– Значит, вы беретесь за освобождение маркиза де Монтелимара?

– Я отправлюсь по первому вашему желанию, но при одном условии.

– Каком же?

– Сегодня от некоторых своих друзей я получил достоверное известие, что внучка Великого кацика Дарьена все еще находится в Панаме.

– Продолжайте.

– Я не уеду, пока не увижу ее.

– А почему вас так интересует эта девушка?

– Я должен ей кое-что передать от маркиза.

– Но вчера вечером вы мне об этом не говорили. Я ответил бы вам без обиняков.

– Значит, эта девушка на самом деле находится здесь?

– Не буду больше этого отрицать, – признался советник.

– Значит, перед тем как ступить в шлюпку, я смогу ее увидеть?

– Для этого нет никаких препятствий; однако вы должны быть крайне осторожными, ибо многочисленные недруги уже не раз пытались ее похитить, не знаю уж, по какой причине. Я спрятал эту девушку в одиноком домике возле Белого мыса. И я разрешу пройти туда только вам одному.

– Мои друзья умеют хранить секреты, сеньор.

– Я доверяю вам одному, – твердо повторил советник. – Я дам вам провожатого, человека порядочного и очень сильного; он о вас позаботится.

– А эти люди?

– Пойдут готовить шлюпки. Вы наняли еще кого-нибудь?

– Нет, сеньор, – ответил корсар. – Я подумал, что в подобном начинании лучше иметь немного людей, но очень решительных. Флибустьеры бдят, и крупная лодка не пройдет незамеченной.

– Вы правы, и я ценю вашу предусмотрительность. Когда вы намерены отправиться?

– Возможно, около полуночи.

– Вы уже наняли шлюпку?

– Нет еще.

– Возле маяка живет один человек. Он сдает шлюпки. За несколько десятков пиастров, воспользовавшись поддержкой моего имени, вы сможете выбрать самую лучшую. Ваши люди могут подождать вас там!

Граф обернулся к Мендосе:

– Ты знаешь это место?

– Да, сеньор, – ответил баск.

– Там я постараюсь поскорее присоединиться к вам.

Советник вытащил из ящика большой кошелек и положил его на стол, сказав при этом:

– Даю вам на первые траты сорок дублонов. Остальное получите, когда освободите маркиза.

Гасконец проворно завладел этим маленьким сокровищем.

– А теперь идите и ждите вашего предводителя, – сказал советник.

– Будьте начеку, сеньор граф, – шепнул гасконец корсару.

Сеньор ди Вентимилья слегка пожал плечами, а вслух сказал:

– Поняли меня? У маяка ровно в полночь. И чтобы шлюпка уже была готова.

Троица приятелей, несколько ободренная спокойствием графа, вышла из дома советника Королевского суда в сопровождении слуги, который, казалось, поджидал их в соседней комнате.

Только после того, как стих шум шагов товарищей графа ди Вентимильи, советник вновь оторвался от своих бумаг, углубленным в которые притворился, и позвонил в колокольчик.

Вошел другой слуга.

– Скажите моему оруженосцу, чтобы он немедленно пришел ко мне, да пусть не позабудет взять оружие.

Полминуты спустя на пороге кабинета показался Смельчак.

– Эмануэль, – сказал советник, указывая на графа, – отведи этого сеньора в мой домик на Белом мысу и оставь его поговорить с сеньоритой. Береги его.

– Да, ваше превосходительство, – ответил бандит, искоса поглядывая на графа.

– За жизнь этого сеньора ты отвечаешь головой.

– Я смогу его защитить, ваше превосходительство.

– Сеньор, вы можете идти, – сказал советник графу. – Желаю вам удачи в вашем смелом начинании и надеюсь вскоре увидеть уже вместе с маркизом де Монтелимаром.

– Дня через три-четыре надеюсь вернуться вместе с ним, – ответил сеньор ди Вентимилья.

Он попрощался и вышел из кабинета советника в сопровождении Смельчака, подмигнувшего советнику, словно говоря тому: «Этот человек уже мертв».

Выйдя из дома советника, они спустились по лестнице и пересекли широкую площадь, направляясь к морю.

Оба мужчины молчали, оба они казались весьма озабоченными, однако граф внешне ничуть не боялся фальшивого оруженосца советника. Когда они пришли в предместья, раскинувшиеся вдоль всей бухты, сеньор ди Вентимилья спросил бандита:

– Долго нам еще идти?

– Видно, что вы мало знакомы с Панамой, сеньор.

– Да, я сошел на берег всего несколько дней назад.

– А! Значит, вы моряк.

– Вы догадались.

– А что там поделывают эти псы-флибустьеры?

– Понятия не имею.

– Говорят, что они готовятся напасть на город?

– Возможно!

– Вы неразговорчивы, сеньор.

– Люди моря говорят мало.

– Потому что несколько подозрительны по отношению ко мне?

– Я?!

– Мне показалось.

– Нисколько.

Они продолжали идти по темным, извилистым улочкам окраинных кварталов и наконец вышли на песчаный западный берег, открытый ветрам и волнам и служивший местом последнего пристанища каравелл, которые уже не могли выходить в море.

– Но где же этот дом? – спросил наконец граф, после того как они долгое время шли вдоль песчаных дюн, о подножия которых с глухим шумом разбивались океанские волны. – Я вижу здесь только полуразрушенные остовы судов.

– Чуть дальше, – ответил бандит. – Вы сомневаетесь во мне, сеньор?

– Я же сказал, что нет, хотя вы и завели меня в абсолютно пустынное место, очень подходящее для засады.

– Бомбарду тебе в глотку! – взорвался бандит. – Вы хотите оскорбить меня? Не глядите, что сегодня я простой оруженосец, – в моих жилах течет дворянская кровь.

– Меня это совершенно не интересует, – ответил граф.

– Как это «не интересует»? – закричал разбойник, останавливаясь перед высокой дюной и кладя левую руку на эфес шпаги. – Вы ищите ссоры, как мне кажется?

– Или, напротив, вы к ней готовитесь? – парировал корсар, собираясь обнажить свою шпагу.

– Да подавись ты мушкетоном! Вы становитесь слишком дерзким, сеньор мой!

– Принимайте меня, как хотите, мне на это наплевать, сеньор бандит!

– Что?!. Я бандит?

– Да, потому что вы заманили меня сюда совсем не для того, чтобы отвести в дом, где живет прекрасная метиска, а для того, чтобы убить меня. Сколько вам заплатил дон Хуан де Сасебо?

– Об этом я вам скажу, после того как моя шпага проткнет ваше тело.

– Вы так уверены, что вам это удастся?

– Никто еще не пережил поединка со Смельчаком.

– Это ваша кличка?

– Да, сеньор мой.

– Тогда дам тебе возможность полюбоваться поразительным зрелищем.

– Каким же?

– Увидеть, как Смельчак падает передо мной на колени и просит у меня пощады.

Бандит громко расхохотался, а тем временем граф, которому происходящее начинало надоедать, к тому же он боялся появления других разбойников, выхватил шпагу.

– Бомбарду вам в глотку!.. А вы смелы, сеньор мой. Кто-нибудь другой, оказавшись перед Смельчаком, быстро отбросил бы шпагу, да и кошелек бы отдал.

– У меня нет подобных дурных привычек, – ответил сеньор ди Вентимилья. – Ну, пора кончать, шут. Я преподам тебе урок, который ты давно заслужил.

Бандит снял с себя украшенное кисточками серапе, новехонькое, видно купленное им на деньги советника, и набросил его на левое предплечье, чтобы быть более свободным в движениях, отпрыгнул на два шага в сторону дюны, чтобы не подвергаться опасности драться спиной к морю и упасть в воду, потом вытянул свою шпагу и сказал:

– Мне хватит одного удара, чтобы убить вас.

– Верно, какой-нибудь тайный выпад!

– Самый известный изо всех.

– Бесполезно, бандюга, пытаться напугать меня. Я ведь тоже владею кое-какими секретами.

– Но моего вы не знаете.

– Хватит болтать, пора заняться делом.

Граф быстро принял защитную стойку и сделал шаг вперед, одновременно совершая обводы клинком шпаги. Перед решающей атакой он хотел убедиться в силе соперника. И он признал в своем враге сильного шпажиста.

Смельчак парировал его удары, не приходя в замешательство.

– Видно, что ты силен, – сказал граф.

– Это еще что, – ответил бандит. – Скоро вы не то увидите. Хотел бы дать вам один совет, чтобы вы не отправились на тот свет мусульманином.

– То есть?

– Я бы на вашем месте за те несколько минут, что вам остались, не стал бы терять времени и прочитал как можно больше раз «Аве Мария».

– Ну, так начинай, – ответил граф и пошел в атаку.

– Мне это не нужно.

– Ты быстро раскаешься.

– То, что вас очень трудно охладить, сеньор мой, – это правда, – сказал бандит, продолжавший отступать, приближаясь к дюне. – Но я надеюсь сделать это, когда в вашей руке почувствуются признаки усталости.

– Тогда тебе придется ждать несколько часов.

– А!.. Черт…

Граф нанес ему укол точно в середину груди, распоров куртку. Бандит спасся чудом, парировав выпад графа в терцию и отскочив назад.

– Великолепный выпад, и я его не ожидал, – признался бандит. – Правда, он не стоит «сотни пистолей». Кто научил вас этому выпаду?

– Один знаменитый итальянский маэстро.

– Итальянские мастера шпаги великолепны. О, я их знаю!

– Тогда защищайся.

Граф, казалось, полностью забыл о грозящей опасности и начал развлекаться в этой ужасной партии.

Он сделал еще один выпад, и опять Смельчаку удалось вовремя отбить шпагу противника.

– Бомбарду тебе в глотку, – пробормотал он. – Дело движется вовсе не так, как я рассчитывал. Этот человек крепче, чем я предполагал.

Граф опять пошел в атаку, стараясь измотать противника, прежде чем отважиться на какой-нибудь решительный бросок. Но бандит постоянно уклонялся, отступая к дюне.

– Теперь-то ты от меня не убежишь! – крикнул граф. – Читай «Аве Мария».

– Вот оно, – ответил бандит.

Он молниеносно обернулся и, набрав полную горсть песка, бросил его в лицо корсару, стараясь ослепить противника.

– Бандит! – взревел граф.

Он догадался о намерениях негодяя и закрыл глаза широкими полями шляпы.

– Теперь у меня не будет никакой жалости к тебе! – И граф ринулся в новую атаку.

Смельчак еще раз ушел от удара, отпрыгнув в сторону, потом весь сжался, почти свернувшись клубком.

– Удар «сотня пистолей», – сказал граф, защищаясь во второй позиции. – Он мне известен, негодяй, и не твоей шпаге проткнуть мою грудь.

Бандит издал настоящий рев.

– И все же мне надо убить вас, – сказал он хриплым голосом. – Я обещал это сделать дону Хуану де Сасебо и маркизу де Монтелимару. Если я не справлюсь с этим заданием, они могут меня повесить.

– Маркиз де Монтелимар! – вскрикнул граф. – Ты его видел?

– Как вас в эту минуту.

– Где?

– У советника.

– Ты лжешь!

– Пусть я мошенник, но не лжец. Маркиз в городе, он бежал с Тароги. Берегитесь!

Он в свою очередь сделал бешеный бросок, нанеся четыре удара, один за другим. Он собирался нанести и пятый, но, испустив громкий крик, упал.

Шпага графа пронзила ему горло, войдя в тело на глубину нескольких сантиметров. Какой-то момент он лежал, вытянувшись и раскинув руки, а потом покатился по песку, бормоча:

– Все кончено.

Граф выдернул шпагу.

– Ты этого хотел, – сказал он.

– Я… мертв… – лепетал несчастный. – Поднимите мне… голову… кровь… душит… прошу вас…

Граф наклонился над умирающим, чтобы облегчить ему страдания, как вдруг почувствовал рывок за рукав и удар. Бандит вытащил мизерикордию и направил ее в область сердца. Кинжал прорвал камзол графа и вошел в его тело.

– Я… отомщен, – теряя последние силы, прошептал бандит.

– Каналья! – воскликнул граф, почувствовав на руке несколько капель крови. Он снова схватил шпагу и резко вонзил ее два раза в грудь убитого.

Граф наклонился над умирающим, чтобы облегчить ему страдания, как вдруг почувствовал рывок за рукав и удар.

Но это были ненужные удары, потому что Смельчак уже был мертв.

– Мерзавец! – бормотал граф. – Маркиз де Монтелимар, а также вы, дон Хуан де Сасебо, заплатите мне за это.

Он расстегнул камзол и разорвал рубаху. На небе сияла полная луна, и в ее свете можно было без всякого факела рассмотреть рану, нанесенную бандитом.

– Ба! – сказал он. – Рана не кажется серьезной. Попробуем добраться до моих забияк, если только и на них не напали. Я знаю, где находится маяк; посмотрим, пришли ли туда мои люди.

Он перевязал рану платком, чтобы остановить кровь, потом тщательно застегнул камзол, зарядил пистолеты, которые носил спрятанными под перевязью, и, сориентировавшись, пошел вдоль высокой дюны, даже не удостоив бандита взглядом.

Ночь была великолепной. Поблескивал океан, отражая нежнейшие лучи ночных звезд; без особого шума рокотал прибой, то накатываясь на берег, то убегая прочь, а со стороны открытого океана веял свежий, живительный бриз.

Корсар, опасаясь, что у бандита могут быть сообщники, прячущиеся в дюнах, ускорил шаг и держал шпагу обнаженной, чтобы быть готовым к отражению возможной неожиданной атаки. Гранадский маяк, указывающий вход в порт, мимо западных скал, светил ярко, так что корсар не мог сбиться с выбранного пути.

Но его очень беспокоила мысль, что трое его товарищей тоже могут подвергнуться нападению какой-нибудь бандитской шайки.

Шел он около получаса, все время придерживаясь линии дюн, и наконец вышел к высокой, напоминающей башню конструкции, на верхушке которой сверкал большой фонарь.

И тут же он увидел три прямые тени на пляже, которые могли принадлежать людям, занимающимся сбором моллюсков.

Он громко позвал:

– Мендоса!

И услышал тройной ответ:

– Сеньор граф!

Трое забияк легко помчались по дюнам и быстро достигли графа.

– Разве на вас не нападали? – спросил он с удивлением.

– Нет, сеньор, – ответил гасконец.

– Это кажется невероятным!

– И тем не менее мы были заняты только сбором устриц. Нам никто не мешал. Нашли вы свою сестру?

– Да, в виде удара мизерикордии, который чуть было не пронзил мне сердце. Смотрите!

Он расстегнул камзол и показал испачканный кровью платок.

– Что б я умер! – вскрикнул гасконец. – Но я же предвидел, что вам устроят засаду.

– Сеньор граф, – взволнованно сказал Мендоса, – рана серьезная?

– Да вроде бы нет.

– Надо немедленно сделать перевязку, – сказал гасконец.

– Какая-нибудь фонда слишком далека, – размышлял фламандец.

– Здесь есть маяк, – ответил гасконец. – Попросим приюта у смотрителя. Если он откажет, мы его сбросим с башни. Пойдемте, дон Эрколе.

Пока Мендоса разрывал рукав рубашки, чтобы остановить кровь, не перестававшую течь из раны графа, двое других его приятелей подбежали к двери маячной башни и громко застучали по ней рукоятями своих шпаг.

Сверху донесся хриплый голосище:

– Кто вы и чего хотите?

– Открывайте быстрее, – ответил гасконец. – Мы подобрали потерпевшего кораблекрушение, и он, кажется, при смерти.

– Несите его в Панаму. Здесь докторов нет.

– Я буду за доктора. Открывайте, или мы разнесем дверь.

– Подождите немного.

Спустя полминуты показался смотритель с факелом в руке. Это был старый моряк с длинной седой бородой, еще очень крепкий; лицо его стало почти черным от морских ветров и экваториальной жары.

– Ну, что вы хотите? – сказал он грубым голосом.

– Вашу постель, – ответил гасконец.

– А я?

– Пойдете спать к черту в логово. Впрочем, мы вам щедро заплатим.

Морщинистый лоб смотрителя разгладился, когда старик услышал о компенсации.

Как раз в это время подошел граф, опиравшийся на руку Мендосы.

– Так где же этот выживший при кораблекрушении? – спросил смотритель маяка.

– Вот он, – ответил гасконец, указывая на графа.

– Но его одежда суше, чем моя!

– Зато изнутри она полита кровью.

– Значит, речь идет о раненом.

– Хватит болтать! Зажгите свет и ведите нас в свою комнату.

Смотритель поднялся по лестнице, что-то бормоча под нос, и остановился на третьем этаже маячной башни; здесь находилась его комнатка, в которой, кроме кровати и пары расшатанных комодов, не было ничего.

– Оставьте факел и возвращайтесь к фонарю, – сказал гасконец. – Если понадобитесь, мы позовем, а вы, дон Эрколе, составите ему компанию. Пока что в вашей шпаге нужды нет.

Мендоса и гасконец сняли с графа камзол и рубаху, внимательно осмотрели рану.

В те времена, столь щедрые на войны, все рубаки были отчасти медиками, умели делать перевязки и прекрасно лечили колотые раны.

С одного взгляда баск и гасконец определили, что клинок мизерикордии большого вреда графу не причинил. Острие, однако, надрезало мышцы на протяжении пяти-шести сантиметров, и притом совсем рядом с сердцем.

Бандит хорошо рассчитал свой удар: будь его рука тверже, он бы убил графа.

– Ничего серьезного, не так ли, дружище? – спросил сеньор ди Вентимилья. – Много крови, и только.

– Да, сеньор, – ответил Мендоса. – Это всего лишь удар кинжала.

– Убийца нанес его, когда уже был при смерти.

– Как вы думаете, кто устроил вам эту ловушку?

– Маркиз де Монтелимар вместе с советником.

– Но ведь маркиз находится на Тароге, – удивился гасконец.

– Находился, хотите вы сказать, потому что теперь он находится здесь.

– Гром и молния!

– Он бежал.

– Кто вам сказал об этом?

– Убийца, прежде чем умереть.

– А если он вас обманул? – усомнился Мендоса, который в это время перевязывал рану куском найденной в комоде простыни.

– Не думаю. У него не было никаких причин обманывать меня или что-либо скрывать.

– Тогда мы должны снова захватить маркиза, – сказал дон Баррехо.

– Без него я никогда не смогу узнать, где спрятана моя сестра. Либо он, либо советник должен оказаться в наших руках. Они подготовили ловушку для меня, мы устроим другую: для них.

– Мы-то всегда готовы, не так ли, Мендоса? – сказал гасконец.

– Как и подпалить Панаму, – ответил баск, закончивший перевязывать графа.

– Только надо действовать с максимальной осторожностью, – предупредил граф. – Завтра, если моя рана позволит, мы вернемся в пасаду кастильянки и поразмышляем, что нам делать. Особенно рассчитываю на вас, дон Баррехо, потому что вы среди нас самый изобретательный.

– Я займусь этим делом, сеньор граф.

– А мы тем временем займемся делом более срочным, – сказал фламандец, как раз в этот момент вошедший в комнату.

– Значит, у нас есть неотложные дела? – удивился граф.

– Через дюны к нам приближается большой отряд солдат.

– Гром и молния! – вспыхнул дон Баррехо.

– Они идут за вами, – сказал граф. – Мне казалось невероятным, чтобы маркиз и советник оставили вас в покое. Беру на себя командира, вы займетесь стражей.

– Надо бежать, – предложил Мендоса.

– Мы не сможем, – ответил дон Эрколе. – Отряд разделился и приближается к нам с двух противоположных направлений. Мы зажаты посредине.

– Да и, кроме того, сеньор граф еще слаб и не сможет перенести долгой дороги, – добавил гасконец. – Но я кое-что придумал. Дон Эрколе, далеко они?

– В тысяче шагов, и мне кажется, они не очень спешат.

– Черт побери!.. Ну и глаза у фламандцев! – восхитился дон Баррехо. – Они превосходят в этом отношении даже гасконцев.

– Выкладывайте свою идею, дон Баррехо, – сказал граф. – Не будем терять времени.

– Вы, Мендоса, проверите, заперта ли нижняя дверь; вы, сеньор граф, останетесь пока здесь; хорошо бы вам даже полежать, а вы, дон Эрколе, поднимитесь к маячному огню. Я отвечаю за все.

Они вышли и быстро поднялись по внешней лесенке, спиралью обвивавшей башню; очень скоро они забрались под купол, в котором сверкала большущая стеклянная лампа.

Смотритель сидел в углу терраски, покуривая трубку.

– Где они? – спросил гасконец дона Эрколе.

– Вон, внизу, первый отряд.

Гасконец посмотрел в указанном направлении и в самом деле увидел шагах в восьмистах от маяка малюсенькую цепочку людей. Ее составляли дюжины две солдат. Она двигалась по пляжу вдоль дюн.

Все еще ярко светила луна, и невозможно было обознаться, потому что в лунном сиянии отчетливо посверкивали кирасы, шлемы, аркебузы и алебарды.

– Они идут вдоль дюн с севера.

– Так, они хотят зажать нас в клещи. Что же!.. Посмотрим. Если быть хоть чуть-чуть хитрым, то всегда избежишь опасности.

Он зарядил пистолет, потом вытащил из кармана горсть пиастров и приблизился к смотрителю, погрузившемуся в созерцание выдыхаемого им дыма. Он даже не соизволил обернуться, хотя слышал, как чужаки поднимались по лестнице.

– Старина, выбирай, – сказал ему гасконец, показывая оружие и деньги, – свинец или серебро?..

– Что вы хотите? – спросил смотритель, вскочив на ноги и уронив трубку. – Убить меня?

– Ни в коем разе. Я даже предлагаю вам хорошенькую кучку пиастров, но вы должны будете безоговорочно повиноваться мне… Всего лишь несколько мгновений. Если вы откажетесь, я не поручусь за вашу жизнь.

– Говорите, – промямлил испуганный старик.

– Прежде всего снимите с себя свою темную одежду. Она мне понадобится.

– А после?

– Ложитесь под свою кровать.

– Вы хотите утащить или испортить большой фонарь?

– Не знаю, какую пользу мы получим от этого фонаря. Быстрее, а то вместо пиастров я всажу вам пулю в лоб.

– Предпочту пиастры, – сказал старик после недолгого колебания. – Впрочем, сопротивление с моей стороны было бы бесполезным.

– Вот что значит разумный человек, – похвалил его гасконец. – Вот пиастры, скидывай одежонку.

Смотритель, который предпочел деньги свинцу, поспешно повиновался.

Гасконец натянул штаны, напялил просторный камзол из темной ткани, с желтыми металлическими пуговицами, и водрузил на голову большой клеенчатый берет.

– Ну, похож я на фонарщика? – спросил он у дона Эрколе, который в это время связал несчастного настоящего смотрителя и заткнул ему рот.

– Вы вполне можете оставить шпагу и пойти служить на маяк, – улыбнулся фламандец.

– Когда буду старым, дружище. А теперь ведите или, если вам больше нравится, несите этого человека в комнату графа. Запихните его там под кровать.

– Предпочту нести.

– А теперь милости просим, господа солдаты, – пробормотал гасконец, оставшись один.

Он подобрал еще курившуюся стариковскую трубку и уселся на ступенях внешней лестницы, занявшись наблюдением за окрестностями.

XII Еще одна выдумка гасконца

Два отряда, наверняка посланные доном Хуаном де Сасебо для поимки трех забияк, приблизились на несколько сотен шагов, все время держась за песчаными дюнами.

Им, должно быть, сообщили, что люди, которых хотят арестовать, стреляные воробьи, способные выкинуть любой фортель и задать работу целой полусотне алебардщиков.

Гасконец внимательно следил за их движениями, притворяясь, что наблюдает за океаном, и время от времени слегка поворачивал голову, чтобы сообщить Мендосе, спрятавшемуся за горящим фонарем:

– Подходят… Они уже в трехстах шагах… В двухстах пятидесяти… Встретились.

Как мы уже говорили, два отряда шли с противоположных направлений, предполагая в середине захватить флибустьеров и воспрепятствовать их бегству.

Однако сближались они очень осторожно, с аркебузирами впереди и алебардщиками сзади.

Две маленькие колонны вскоре соединились, и тогда между командирами, по всей видимости, разгорелся горячий спор. Гасконец, несмотря на свой тончайший слух, уловил из этого спора мало подробностей.

– Мендоса! – позвал он.

– Чего изволите?

– Зажгите-ка мне факел. Я хочу, чтобы эти люди хорошенько увидели смотрителя маяка.

– А если кто-нибудь из них знает старика?

– А!.. Да тьфу на них!.. Зажигайте и больше пока ни о чем не думайте.

Он медленно поднялся по лесенке, так и не вынимая трубки изо рта, и возвратился под купол, притворяясь, что занимается фонарем.

Солдаты тем временем образовали широкий полукруг, чередуя в строю аркебузиров и алебардщиков, и направились к пляжу, надеясь найти здесь всех трех флибустьеров, занятых снаряжением шлюпки.

Взбешенные голоса дали гасконцу понять, что они уже вышли на пляж.

– Ох, как они рассердились! – пробормотал присевший Мендоса.

– Они совсем себя дискредитировали, – рассмеялся гасконец. – Ругаются, как язычники.

– Эгей! Фонарщик!

Дон Баррехо взял факел и появился на терраске, крикнув грубым голосом:

– Кто меня зовет?

– Капитан аркебузиров.

– Чем могу быть полезен?

– Не видел ли ты здесь не так давно троих человек?

– Нет, не видел.

– А ты не спал?

– Я не могу допустить, чтобы фонарь погас. Моя вахта длится двенадцать часов.

– Однако они должны были подойти сюда на шлюпке.

– Повторяю вам, сеньор капитан, что я не видел ни людей, ни посудины. А увидеть их я бы мог, потому что маяк поднимается в небо на двадцать два метра.

– Ты там один?

– Абсолютно один. Сменить меня придут только в восемь утра.

Капитан выпустил из себя звучное «карамба», а потом сказал, обращаясь к своим:

– Нас обманули. Эти мошенники унюхали: здесь, мол, что-то не так, и сели в шлюпку в другом месте. Но мы свой долг выполнили. Доброй ночи, фонарщик, и спокойной вахты.

– Доброй ночи, сеньор капитан. Удачи вам.

Отряды перестроились в одну колонну и удалились через дюны в сторону Панамы.

– Вы когда-нибудь видели такой спектакль, Мендоса? – сказал гасконец, возвращаясь на терраску у фонаря. – Ну, где люди хитрее, с той или с этой стороны Бискайского залива?

– Вы, должно быть, заключили какой-то договор с дьяволом, – рассмеялся баск.

– Пойдем к графу; нам надо бежать скорее, чем искра сомнения прояснит мозг этого капитана. Никогда не знаешь наперед, что может случиться.

– Сеньор ди Вентимилья несколько слаб.

– Дон Эрколе силен, как античный Геркулес; если надо будет, он понесет господина графа.

Они спустились в каморку, где находился граф, мирно беседовавший с настоящим смотрителем, сняв с него кляп.

– Сеньор, – сказал гасконец, – если хотите, мы можем продолжить наш марш. Бандиты, на вас напавшие и вас поранившие, ушли.

– Вы можете передвигаться, сеньор? – спросил Мендоса.

– Могу, если меня будут поддерживать за руку, – ответил граф.

– Тогда лучше поторопиться с уходом, – обратился к нему гасконец, уже успевший снять с себя темную одежду смотрителя.

– Я готов.

– Та-ак!.. Полагаю, у этого фонарщика должна быть какая-нибудь лодка. Не так ли, добрый человек?

– Да, – ответил смотритель, – но это не моя лодка. Она принадлежит капитанату.

– Скажете, что ее унесло в море, и получите за это еще одну горсть пиастров. Так мы сможем вернуться в Панаму, не рискуя встречей с разбойниками, жаждущими ограбить прохожих. Сколько вы хотите за лодку?

– Хочу вам заметить, что океан в последние дни был спокойным.

– Скажете своим начальникам, что в лодке открылась течь и она затонула, – нашелся гасконец. – Вы же знаете, что я привык предлагать либо свинец, либо серебро.

– Даже очень хорошо знаю.

– Вы недовольны?

– У меня будут неприятности.

– Предлагаю вам двадцать пиастров за обычную лодку. Ну?.. Мы ведь так щедры. Кроме того, так мы быстрее исчезнем с ваших глаз.

А потом, пересчитывая пиастры, гасконец бормотал себе под нос:

– Кончились деньги многоуважаемого дона Хуана де Сасебо, советника Королевского суда Панамы.

Считал он деньги очень тщательно, потому что в глубине души гасконец был скуп, как и все его соотечественники; покончив с подсчетом, он сказал:

– А теперь, сеньор фонарщик, ведите нас.

Все впятером они оставили маяк и направились к высокому рифу, защищавшему маячную башню от ярости волн.

Шлюпка, которая могла вместить шесть-семь человек, была подвешена на два блока, закрепленные на двух вбитых в скалу железных балках; в шлюпке уже лежали весла и маленькая мачта с треугольным парусом.

Смотритель, казавшийся очень довольным щедростью этих таинственных личностей, помог дону Эрколе столкнуть лодку в море.

Вода за рифом была очень спокойной, так что посадка прошла довольно легко.

Ветер был попутным, поэтому Мендоса поставил мачту и развернул парус; граф тем временем уселся на корме и взялся за румпель.

– Прощай, фонарщик! – крикнул гасконец, берясь за весло. – За наши деньги ты сможешь купить бочонок агуардьенте. Он очень полезен старикам, уверяю тебя.

Шлюпка сразу же разогналась, а смотритель маяка помахал своим клеенчатым беретом и крикнул вслед:

– Счастливого пути, сеньоры!

Тихий океан, по крайней мере в эту ночь, был спокойным.

Только с глухим шумом возле рифа и у песчаных дюн то наступали, то отступали, прихотливо пересекаясь, прибойные волны.

Мендоса следил за парусом, дон Эрколе и гасконец уселись на носу.

Бриз набирал крепость и бойко гнал лодку; она шла вдоль берега, метрах в ста от него, направляясь ко входу в порт.

Уже показывалось солнце, когда четверо корсаров обогнули бакен у входа в порт.

Панама, богатейший город тихоокеанского побережья, кладовая богатств, созданных в Мексике, Перу и Чили, предстала перед ними.

Они могли спокойно войти в бухту, не подвергаясь какой-либо опасности, потому что испанские каравеллы наблюдали за входом только после захода дневного светила и до рассвета, чтобы предотвратить неожиданное ночное нападение флибустьеров с Тароги.

И вот они вывели лодку на спокойные воды бухты, лавируя среди множества стоящих в ней судов, и пристали к берегу у южной оконечности торговой пристани.

– Ну и что мы теперь будем делать с этой малышкой? – спросил гасконец, спрыгнув на землю.

– Хотите донести ее до пасады прекрасной кастильянки? – спросил Мендоса. – Если это доставит вам удовольствие, тащите ее на своем горбу.

– Даю двадцать пиастров.

– Скряга!

– Не будь я гасконец…

– Ну так берите же ее.

– Или операцию возглавит дон Эрколе?

– Она слишком грязная, – ответил фламандец. – Оставляю ее вам.

– Ну, поскольку мы не можем забрать ее с собой, не привлекая внимания многочисленных торговцев и носильщиков, снующих по причалу, оставим шлюпку здесь.

Мендоса предложил графу руку, и четыре корсара медленно направились к пасаде прекрасной кастильянки, переговариваясь между собой, словно богатые бездельники.

Полчаса спустя они добрались до постоялого двора, который в этот час был совершенно пустым.

Прелестная вдова мыла посуду. Завидев входящих графа и его друзей, она чуть было не выронила из рук поднос с чашками, едва успев поставить его на стол.

– Вы, сеньор граф! – вскрикнула она.

– Не кричите так, Панчита, – сказал Мендоса. – Хотите погубить нас?

– Мы одни.

– Разве портовая стража больше не появлялась? – спросил корсар.

– После того вечера я их больше не видела, сеньор.

– И никаких подозрительных личностей не крутилось в окрестностях?

– Сюда заходили лишь обычные пьяницы, – ответила прекрасная кастильянка.

– Сеньора, – сказал гасконец, – не изволите ли предложить нам хороший завтрак в верхней комнате? Прежде всего позаботьтесь о том, чтобы были бутылки хорошего вина.

– Я принесу вам лучшее, что у меня есть. Вы добрые и щедрые господа.

– Если кто-нибудь придет шпионить, предупредите нас.

– Не сомневайтесь.

Они поднялись наверх, в комнату с кроватями; пока Мендоса менял графу повязку, гасконец и дон Эрколе готовили стол, прежде всего расставив на нем тарелки и разложив салфетки, стараясь снять часть трудов с плеч прекрасной вдовы. Черт возьми!.. Он всегда был галантен, этот дон Баррехо, или сеньор де Люсак!

Хозяйка не задержалась, неся в своих сильных руках корзины, заполненные съестным, а прежде всего – бутылками, выбранными из числа самых лучших, какие только оказались в погребе; от нее не ускользнуло, что Мендоса и гасконец выказывают ей знаки внимания.

– Эту севильянку можно считать образцом трактирщицы! – восхитился дон Баррехо. – За пару часов, что мы здесь пробыли, она прознала все наши вкусы. Не так ли, баск? Эта пасада через несколько лет принесет милой сеньоре состояние.

– О!.. Зовите меня просто Панчитой, сеньор, – засмущалась вдова.

– Никогда, сеньора; я ведь дворянин, и для меня женщина, кем бы она ни была, – всегда дама.

– Дон Баррехо, уж не влюбились ли вы в прекрасную кастильянку? – пошутил Мендоса.

– Да, в ее бутылки, – серьезно ответил гасконец.

Граф, имея крайнюю нужду подкрепиться после столь серьезных происшествий, дал сигнал к атаке на завтрак.

– А теперь, сеньор ди Вентимилья, – сказал гасконец, когда был уже достаточно сыт и осушил бутылку бордоского, кто знает как оказавшегося в подвалах покойного трактирщика, – поговорим серьезно о наших делах. У меня, когда я пью и ем, чрезвычайно разыгрывается фантазия и самые необычайные идеи появляются как грибы.

– Надеюсь, что сейчас вырос очень большой гриб, – ответил граф, который тоже почтил еду, хотя ему порой и докучала рана.

– Это зависит от вас, сеньор граф, – ничуть не смутился гасконец, выпив залпом бокал отличного французского вина. – Прежде всего я хотел бы попросить вас, если это возможно, пленить маркиза де Монтелимара или дона Хуана де Сасебо. Хотя застать врасплох двух жирных акул будет, мне кажется, тяжеловато, поскольку живут они в центре города.

– Как же быть? – спросил сеньор ди Вентимилья.

– А если бы я вместе с доном Эрколе притащили вам кого-нибудь из их слуг? У подобных господ всегда есть майораль или кто-то вроде управляющего; они обязательно в курсе господских секретов. Это дело мне кажется более легким.

– Предоставляю вам полную свободу действий, – ответил сеньор ди Вентимилья. – Вы столько раз проявляли передо мной качества отъявленного плута; не сомневаюсь, что вы способны захватить в плен даже вице-короля Панамы.

– О, если бы удалось захватить его и препроводить до Тароги, будьте уверены, что через сорок восемь часов вы бы получили свою сестру. Но это уже другое дело. Дон Эрколе, вы согласны пойти со мной?

– Я всегда в вашем распоряжении, – ответил набивавший брюхо фламандец.

– Вы, Мендоса, остаетесь здесь, будете составлять компанию сеньору графу. Если мы задержимся, не волнуйтесь. Дело это нелегкое, но я не теряю надежды преуспеть в своем начинании. Гасконская тыква всегда стоит чуть больше других, – по меньшей мере, так говорит наша старая пословица.

Он опустошил очередной бокал, потом простился с сеньором ди Вентимильей, который с помощью Мендосы ложился на одну из кроватей, стоявших в комнате, и вышел вместе с пыхтевшим, как тюлень, доном Эрколе.

Прекрасная кастильянка все еще приводила в порядок таверну.

– Сеньора, – сказал гасконец, подкручивая усы, – надеюсь встретить вечером еще одну бутылку этого великолепного бордо. Верно, она не была последней в вашем погребке.

– Я подыщу вам еще что-нибудь, кабальеро, – ответила прекрасная вдова, показав свои белоснежные зубы.

– Рассчитываю на вас, точнее – на ваши подвалы.

И он с чрезвычайной важностью приподнял свою шляпу с пером, словно находился перед знатной дамой, потом послал кончиками пальцев воздушный поцелуй и удалился в сопровождении молчаливого фламандца.

– Дружище, – сказал гасконец, – а пойдем-ка прогуляемся по улице Арамейо. Правда, я не знаю, где она находится, но думаю, мы ее найдем. Надо пройтись вдоль дворца этого мошенника-советника. На главной площади мы можем встретить либо дона Хуана де Сасебо, либо маркиза, и тогда – дело скверно! Тогда придется отступать.

– Что вы хотите сделать, в конце-то концов?

– По меньшей мере похитить какого-нибудь слугу маркиза.

– Посреди бела дня?

Гасконец остановился и удивленно посмотрел на дона Эрколе.

– Гром и молния! – пробурчал он. – Может быть, у фламандцев слегка туповатые мозги? Наши-то, гасконские, всегда ясные.

– Зато слова у вас какие-то темные.

– Может быть, вы и правы, дон Эрколе; попозже объясню вам понятнее.

Каждый закурил по толстой сигаре, подаренной прекрасной кастильянкой, и двое приятелей продолжили прогулку, время от времени осведомляясь у прохожих, где находится улица Арамейо.

Двадцать четыре городские колокольни отзвонили полдень, когда наконец-то они подошли ко дворцу дона Хуана де Сасебо.

Из предосторожности они надвинули шляпы на глаза и приблизились к маленькой калитке, возле которой важно прохаживался молодой метис, вооруженный алебардой.

– Вот он, мой человек, – сказал гасконец. – Предпочту наполовину белого чистокровному негру. Они понятливее диких сыновей Африки и не так хитры. Дон Эрколе, ждите меня здесь, можете продолжать курить. С этой задачей я справлюсь один.

Он решительно направился к метису и, приподняв шляпу, спросил почти плачущим голосом:

– Не находится ли, случаем, дома многоуважаемый советник дон Хуан де Сасебо?

Метис резко остановился, высокомерно оглядел гасконца, потом, уперев тяжелую алебарду в дверной косяк и важно подбоченившись, спросил пренебрежительно:

– Кто вы такой?

– Бедный искатель приключений, прибывший из Мексики; бедный – это так принято говорить, но в моих карманах завалялось больше сотни пиастров, которые могут оказаться в ваших карманах.

Метис, услышав о пиастрах, которые могут стать его собственностью, и, по всей видимости, без особого труда, скинул с себя немного важности:

– Что вы хотите от моего многоуважаемого хозяина, советника Королевского суда Панамы?

– Я хотел бы обратиться к нему с просьбой о правосудии. Я специально приехал из Мексики и готов потратить свои последние сбережения на того, кто мне поможет в этом деле.

– Но вы не сказали, в чем оно заключается.

– А!.. Долго рассказывать, да и не могу я это делать здесь, прямо посреди улицы. Если бы вы пошли со мной в гостиницу, где я остановился, там мы могли бы неплохо выпить.

Метис, уже видевший в мечтах большую кучку пиастров, что выдавал блеск его глаз, подозвал негра, курившего на первой ступеньке лестницы. И передал ему алебарду с такими словами:

– Стань на пост, а вечером я дам тебе бутыль агуардьенте. Мне надо проводить вот этих сеньоров. – Потом, повернувшись к гасконцу и фламандцу, он добавил: – Я к вашим услугам.

– Идемте; мы весело проведем оставшуюся половину дня, – пообещал дон Баррехо.

Они пошли по главной улице. Гасконец внимательно смотрел то направо, то налево, отыскивая какую-нибудь таверну, потому как из предосторожности не хотел вести метиса в посаду прекрасной кастильянки.

Пройдя несколько улиц, он отыскал наконец одну фонду, что-то вроде харчевни, которую посещали в основном люди сомнительной наружности, – разумеется, она и смотрелась неприглядно.

– Вот мы и на месте, – сказал гасконец. – Здесь подают настоящие испанские вина.

Они вошли, хлопнув дверью, как люди, которым дозволена некоторая фамильярность, и уселись за стол в самом темном углу харчевни.

Хозяин, человек довольно смуглый и весьма волосатый, с готовностью подлетел на громкий призыв гасконца.

– Чего изволите, кабальеро? – спросил он.

– Четыре бутылки самого лучшего вина, какое только есть у вас в подвалах, – сказал дон Баррехо. – И если это будет не испанское или не французское вино, я оторву вам уши.

Хозяин, давно привыкший к грубостям искателей приключений, дождем сыпавшихся в Панаму из Мексики или Перу, исчез, ухмыляясь, и вскоре вернулся с бутылками, которые, судя по покрывавшему их слою пыли и паутины, имели почтенный возраст.

– Как вас зовут? – спросил гасконец, поворачиваясь к метису.

– Алонсо.

– Хорошо, любезный Алонсо, пейте вволю, потому что за все плачу я. Потом подоспеют и пиастры.

– Вы очень щедры, – ответил метис, – куда щедрее моего хозяина.

Они наполнили чаши и залпом осушили их; так продолжалось до тех пор, пока не опустели две бутылки.

– Ну а теперь, когда мы слегка остудили язык, можно и поговорить, – сказал гасконец, который, казалось, и не пил ничего, кроме воды, тогда как метис, не привыкший, конечно, пить столь благородное вино, уже начинал чувствовать легкое головокружение. – Вы должны знать, любезный Алонсо, позвольте мне вас так называть…

– Можете, – согласился метис, который прислонился спиной к стене, поскольку держаться прямо на табуретке ему было уже трудновато.

– Так вот я и говорю, – продолжал гасконец, откупоривая третью бутылку, – что я долго воевал в Мексике против мятежных индейцев. Полагаю, что я перебил их штук пятьсот… нет, шестьсот… и поджарил, пожалуй, шесть десятков языческих кациков.

– Он – страшный вояка, скажу я вам, – вставил слово фламандец, с трудом удерживая улыбку.

– Господи помилуй! – испуганно выдавил метис.

– Тише, дайте мне договорить, любезный дон Алонсо. Вице-король Мексики обещал мне за такие героические деяния тысячу пятьсот дублонов… Мелочь!.. Однако этот мошенник вместо уплаты засадил меня в тюрьму и вышвырнул из Мексики.

– Он поступил плохо, – прокомментировал метис.

– И еще как!.. Вы понимаете, мой бедный друг, что я не хотел бы терять свои дублоны и поэтому приехал в Панаму искать справедливость.

– И хорошо сделали.

– Вот я написал жалобу, чтобы вручить ее многоуважаемому советнику дону Хуану де Сасебо, вашему хозяину, чтобы он передал ее председателю Королевского суда.

– Я этим займусь, – пообещал метис. – Дадите мне прошение?

– Не торопитесь так, дружище. У нас ведь есть что выпить. Гром и молния!.. Да!.. А верно ли, что у вашего хозяина гостит маркиз де Монтелимар?

– Да, сеньор. А вы его знаете?

– Мы не раз вместе пили в Мексике и даже обедали в веселых компаниях.

– Что за превосходный человек этот маркиз!..

– Я его считаю первым воином Центральной Америки.

– Так все говорят, – согласился метис, опустошая очередной стакан, подставленный ему фламандцем.

– А мне сказывали, что он попал в плен к тихоокеанским флибустьерам.

– Так и было, но ему удалось бежать.

– А-а-а… А скажите-ка мне, любезный друг, известно ли вам, что у маркиза есть дочь? В Мексике ходят слухи, что он тайно женился на принцессе, но я им не верю.

– Дочь, ясное дело, есть.

– Красивая?

– Несказанно.

– А где же это он ее прячет? Я-то ее ни разу не видел.

– В последнее время он доверил ее опеке моего хозяина.

– И она все еще у вас?

– Нет, сеньор. Хозяин отослал ее в Гуаякиль, потому что разнесся слух, что один знаменитый корсар хочет ее похитить.

– Разве в Панаме она не в безопасности?

– Говорят, что флибустьеры готовятся напасть на город, и мой хозяин отправил ее. Я даже входил в число сопровождающих.

– А что, мощная крепость в Гуаякиле?

– И даже очень, – ответил метис.

– Ну, еще бокальчик! Вы стесняетесь пить. Эй, чертов хозяин, принеси-ка нам еще бутылок. Да не забудь корзину соленой рыбы. Мы голодны и все еще хотим пить. Не так ли, дон Алонсо?

Несчастный метис уже не мог отвечать. Он по-прежнему сидел, прислонясь спиной к стене, и смотрел на гасконца совершенно бессмысленным взглядом.

– Выключился, – шепнул дон Эрколе гасконцу.

– И мне так кажется.

– А прошение?

– Подожди, пока глаза закроет. Пока что я узнал, что хотел.

Трактирщик принес соленую рыбу и новые бутылки.

Метис немного пожевал рыбы, выпил еще один бокал вина, потом откинулся на стену и почти сразу же захрапел.

Гасконец и фламандец спокойно закончили второй завтрак, основательно осушили бутылки и, заплатив по счету, удалились, посоветовав перед уходом трактирщику оставить бедного метиса переваривать выпивку и не будить его.

Переваривание было довольно долгим, потому что только к восьми вечера слуга дона Хуана де Сасебо открыл глаза.

Оглядевшись, он очень удивился своему одиночеству.

– Эй, трактирщик! – закричал он. – А куда делись сеньоры, составлявшие мне компанию?

– Они ушли пять или шесть часов назад, – ответил хозяин таверны.

– И не оставили никакой записки?

– Нет.

– А пиастры они для меня не оставляли?

– Они заплатили по счету. Других денег они не оставляли.

Хотя мозг несчастного и был затуманен излишком выпитого вина, но искра просветления в нем промелькнула.

– Что я наделал! – запоздало раскаялся он. – Эти двое, конечно, были враги моего хозяина. Они напоили меня, чтобы выведать интересовавшие их вещи, а я, глупый, попался в расставленную ловушку. Пойду скорее расскажу обо всем хозяину. Несмотря на большую дозу выпитого вина, я пока еще помню, о чем меня расспрашивали. Мошенники!.. Вы украли мои пиастры, но я заставлю вас заплатить.

Он выскочил из фонды как ужаленный, и через десять минут дон Хуан де Сасебо узнал обо всем, что произошло с несчастным. Маркиз де Монтелимар, естественно, присутствовал при этом рассказе.

– Негодник! – заорал советник, когда метис закончил сообщение о своей прогулке в фонду. – Тебя следовало бы засечь кнутом, каналья!..

– Убейте меня, – ответил слуга, рвавший на себе густые волосы. – Я виноват.

– Осел!.. Дурная башка!..

– Да, хозяин, я дурень.

– Этот человек нас предал, – сказал советник, оборачиваясь к маркизу де Монтелимару, флегматично покуривавшему толстую сигару, развалившись в мягком кресле, покрытом рыжей замшей, которую окаймлял позолоченный бордюр.

– Подожди, друг мой, – ответил экс-губернатор Маракайбо. – Наоборот, это происшествие принесет нам удачу.

– Ты так считаешь?

– Послушай, Алонсо, – продолжал маркиз, не отвечая советнику. – Один из тех мошенников был высокий, худой, достаточно смуглый, с черными усами, кончики которых приподняты, и с маленькими поблескивающими глазами?

– Да, ваше превосходительство.

– А на поясе у него была прицеплена длинная драгинасса, не так ли?

– Совершенно верно, ваше превосходительство.

– Ты его знаешь? – спросил советник.

– Это правая рука графа ди Вентимильи… Однако как смелы эти негодяи! Но пока что ничего не потеряно, – продолжал маркиз. – Я даже думаю, что это происшествие нам на руку. Пусть этот слабоумный Смельчак со всем своим фанфаронством позволил себя убить, но теперь мы организуем настоящую охоту на графа. Легче схватить его в чистом поле, чем в Панаме, где он может отыскать тысячу укрытий. Предоставь в мое распоряжение пятьдесят отборных кавалеристов – и ты увидишь, что я схвачу этих корсаров, прежде чем они увидят стены Гуаякиля.

– Даже сотню, если захочешь.

– Эй, трактирщик! – закричал он. – А куда делись сеньоры, составлявшие мне компанию?

– Нет, это слишком. Мне нужно немного людей, но очень смелых. Да и потом, флибустьеров всего четверо; будь они четырежды отважны, им не выдержать боя с хорошо вооруженным и хорошо экипированным полуэскадроном.

– Кто будет руководить экспедицией?

– Я, – ответил маркиз. – Хочу покончить с этим графом, который вечно разрушает мои планы. Он не уйдет от меня, если только это не дьявол в человеческом обличье.

– Ты полагаешь, они уже на пути в Гуаякиль?

– Больше чем уверен в этом.

– Когда рассчитываешь выступить?

– Еще до полуночи. Пошли своих оруженосцев отбирать подходящих людей. И пусть они смотрят, чтобы лошади были самого лучшего качества и хорошо отдохнувшие.

– Через час полуэскадрон соберется перед дверьми моего дворца, – ответил советник, вставая.

XIII Пленение графа ди Вентимильи

Начинало смеркаться, когда из Севильских ворот, самых красивых из шести ворот, что были тогда в Панаме, выехали четыре всадника на прекраснейших андалусийских скакунах, невысоких ростом, но очень выносливых, поджарых, с тонкими, нервными ногами и легкой головой.

За поясом у них были шпаги и пистолеты, аркебузы висели у седел, а в объемистые кожаные сумки, вероятно, были заложены продовольствие и боеприпасы.

Это были граф и трое его забияк; закупив лошадей и огнестрельное оружие, они поспешно покинули пасаду прекрасной кастильянки и направились в Гуаякиль, прежде чем на пути вырастет новое препятствие, расставленное маркизом и доном Хуаном де Сасебо.

Они проехали подъемный мост, не вызвав никакого подозрения у стражи ни на въезде в галерею, прорытую под бастионом, ни на выезде из нее, потом ослабили поводья и пустили лошадей в галоп по безмолвной равнине.

Мендоса, прекрасно знавший весь Панамский перешеек, который он пересек несколько лет назад под началом Моргана, сразу же возглавил маленький отряд, потому что его товарищи не знали, где находится Гуаякиль.

– Сеньор граф, – сказал гасконец, который не мог помолчать и пяти минут, – может быть, на этот раз нам повезет? Ваша сестрица заставила нас побегать.

– Надеюсь, что на моем пути больше не встанут ни маркиз де Монтелимар, ни дон Хуан де Сасебо, – ответил сеньор де Вентимилья, который великолепно держался в седле, хотя рана и давала о себе знать.

– Вы бы предпочли встретить очаровательную маркизу? – спросил гасконец.

– Да, ее бы я охотно встретил, – признался граф. – Я ее никогда не забуду.

– Вы увидитесь с нею, прежде чем оставить Америку?

– Я не вернусь в Европу, не попрощавшись с нею.

– И подвергнетесь какой-нибудь новой опасности.

– Какой же, дон Баррехо?

– Опасности жениться.

– Дьявол, а не человек! – рассмеялся граф. – Там посмотрим.

– А была бы очень хорошая партия, сеньор граф.

– Время покажет, а пока займемся маркизом. В этот момент именно он представляет наибольшую опасность. Знаете, что мне не дает покоя, с тех пор как я забрался в седло?

– Что проклятый метис обманул меня? Не думаю, сеньор граф; он говорил слишком серьезно, а потом, вы же знаете: вино всегда выводит правду наружу, а любезный друг выпил его превеликое количество.

– Нет, не это меня тревожит; я даже уверен, что сестра находится в Гуаякиле. Флибустьеры Гронье и Равено действительно угрожали городу, поэтому я вполне верю, что мою сестру отправили, чтобы уберечь ее от опасностей грабежа Панамы.

– Тогда чего же вы боитесь?

– Тот метис, чтобы отомстить за наглый розыгрыш, мог рассказать обо всем маркизу и дону Хуану.

– Гром и молнии!.. Червь сомнения зашевелился в моем мозгу, сеньор граф. Об этом я не подумал.

– В таком случае преследование вполне возможно.

– Но у нас преимущество во времени и отличные лошади. Я сам их выбирал, и весьма тщательно. Этот болван после такого количества выпитого вина не мог так скоро проснуться. Может быть, он и сейчас еще спит, а мы уже летим галопом.

– И все больше удаляемся от Панамы. Мне нужно прибыть в Гуаякиль прежде, чем туда сможет добраться маркиз.

– Когда мы там будем?

– Мендоса говорит – завтра к вечеру.

– А возможно, и раньше, сеньор граф, – сказал баск, все время находившийся во главе отряда, тогда как дон Эрколе составлял арьергард.

– Надо скакать так быстро, как только можно.

– А ваша рана не откроется?

– Не обращайте на нее внимания, – ответил граф. – Зарубцуется позже.

Четыре лошади продолжали между тем бешеную скачку, благо дорога была просторная и в очень хорошем состоянии.

А кругом проносились великолепные пейзажи: тянулись беспрерывные шпалеры огромных пальм, а за ними виднелись роскошные плантации индиго и сахарного тростника.

В полночь граф перевел лошадей на шаг, чтобы не слишком утомлять их, но в час ночи скачка галопом возобновилась; тем временем и луна появилась за деревьями, венчавшими отдаленный холм.

Так они проехали несколько лиг, не встретив живой души, как вдруг Мендоса, обладавший более острым слухом, резко остановил своего скакуна и сказал:

– Всем стоять!..

– Вы опять увидели какого-нибудь котищу? – спросил гасконец.

– Не шутите, дон Баррехо, – не время.

Они стояли и прислушивались, им даже показалось, что они различают далекий шум.

– Лошадиный галоп? – спросил обеспокоенный граф.

– Или, может быть, гул водопада? – засомневался дон Баррехо.

– Лошади, как мне кажется, – определил Мендоса.

– Не маркиз ли это охотится за нами? – предположил граф.

– Так быстро? – удивился гасконец. – Мог бы подождать, по крайней мере, до рассвета, понежиться в постели. Или он лунатик?

Все четверо продолжали прислушиваться и очень скоро убедились, что это не шум водопада, а топот многочисленных лошадей, мчащихся во весь дух по Гуаякильской дороге.

– Будем сражаться, сеньор граф? – спросил гасконец, всегда готовый поразмять руки или пострелять из аркебузы.

– Предпочел бы спрятаться и пропустить маркиза, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– А после? Ведь, если он доберется до Гуаякиля раньше нас, мы не сможем попасть в город. Предлагаю устроить засаду и перестрелять побольше его людей.

– И попасть в их руки? – возразил Мендоса. – Ведь его сопровождают не четыре, не пять человек. Судя по доносящемуся до нас шуму, это галопирует целый эскадрон.

– Давайте укроемся на плантации, – предложил дон Эрколе.

– Нет, тростник еще недостаточно высок, чтобы скрыть нас, да и луна восходит, – ответил граф. – Если бы здесь были кустарники!

– О!.. Чертов мост! – выкрикнул вдруг Мендоса. – Сеньор граф, в карьер!

Не требуя дальнейших объяснений, все пустили лошадей вскачь; те буквально распластывались над землей, пожирая расстояние с фантастической скоростью.

Эта бешеная скачка длилась добрых полчаса, потом Мендоса сменил аллюр и сказал:

– Приехали.

В пятидесяти шагах перед ними виднелся довольно широкий каменный мост, переброшенный над жалкой речушкой.

Мендоса спрыгнул на землю, взял лошадь под уздцы и быстро приблизился к речке, бросив:

– Следуйте за мной, сеньор граф.

– Почему ты хочешь переправиться через речку вброд? – спросил корсар. – Ведь и на том берегу я не вижу кустов, в которых можно было бы спрятаться.

– А свод моста вы не учитываете?.. Всадники, преследующие нас, промчатся поверху и даже не подумают, что те, кого они ищут, могут спрятаться под мостом.

– Ого, приятель, да вы, кажется, становитесь очень хитрым, – проговорил гасконец.

– Я ведь тоже с берегов Бискайского залива. Поспешим, сеньоры, потому что испанцы тоже расслышали наш галоп и погнали лошадей.

Они спустились по береговому склону и завели лошадей под мост так, что вода прикрыла им колени.

– Обмотайте головы наших скакунов попонами, – приказал граф. – Иначе они могут заржать и выдать нас.

Трое забияк с готовностью повиновались.

Между тем стук копыт приближавшихся лошадей становился с каждой минутой все громче. Видимо, испанцы тоже услышали беглецов и перешли на самый быстрый аллюр.

Граф и Мендоса спрятались за устоем моста, намереваясь получше убедиться, с кем они имеют дело, тогда как фламандец с гасконцем крепко держали лошадей.

– Они уже не дальше чем в полумиле, – сказал сеньор ди Вентимилья верному баску. – Ты полагаешь, что это маркиз?

– Я поставил бы за это десять дублонов против пиастра, сеньор. Дон Баррехо плохо сделал, что оставил на свободе того метиса.

– А ты хотел бы, чтобы он перерезал ему горло среди бела дня?

– Он мог бы дождаться вечера и увести его с собой.

– Нельзя сразу всего предусмотреть… Вот они… Не выдай себя.

Полуэскадрон маркиза де Монтелимара, доверенный ему доном Хуаном де Сасебо, подлетел на бешеной скорости и с дьявольским шумом.

Граф отчетливо услышал приказ маркиза:

– Пришпоривайте, постоянно пришпоривайте лошадей; беглецы уже недалеко.

Пятьдесят всадников ураганом пронеслись по мосту и наполовину растворились в плотном облаке пыли.

– Спасибо, Мендоса, – сказал граф, хлопнув баска по плечу, – ты спас нас.

– И без единого удара шпагой, без единого пистолетного выстрела, – ответил флибустьер. – Ваше, да и мое собственное спасение не стоило мне больших трудов.

– Но без твоей придумки мы бы уже оказались в руках маркиза, и моя жизнь, вероятно, закончилась бы точно так же, как жизнь моего отца. Сколь доблестным ни будь, нельзя выдержать натиск половины эскадрона.

– Сеньор граф, – сказал гасконец, приближаясь к лошадям, – садимся в седло?

– Я предпочту остаться на некоторое время здесь. Так и лошади хорошенько отдохнут. Пусть маркиз гонится за нашими тенями.

– Боитесь, что он вернется?

– Кто может это знать? Не обнаружив нас на дороге, он может разделить свой отряд и послать часть всадников назад, чтобы поискать нас на плантациях.

– Ну, тогда не буду терять времени, сеньор. Вам нравятся раки?

– Вы с ума сошли, дон Баррехо?

– Нисколько, сеньор граф. Я почувствовал, как один из них набросился на мой сапог; он был очень большим, спросите у дона Эрколе, который сожрал его живым и не поделился со мной.

Фламандец только рассмеялся.

– Вот и молчаливые сыны Фландрии в нашей компании становятся веселыми и насмешливыми, – сказал дон Баррехо.

– Что там у вас течет в венах? – спросил граф. – Мы только что избавились от величайшей опасности, а вы уже шутите.

– Что вы хотите, сеньор граф? Такова уж гасконская кровь. Дон Эрколе, стреножьте лошадей и пойдемте искать нежнейшее блюдо на завтрак. Я обожаю раков, но только тогда, когда они находятся в моем желудке.

И одержимый дьяволом забияка, вовсе не думая о том, что испанцы могут с минуты на минуту вернуться, запалил кусочек фитиля и с помощью фламандца стал переворачивать под самым мостом камни и шарить руками в холодной воде.

Должно быть, раков в этом месте было много, потому что за полчаса два приятеля наполнили четыре вьючные сумки, предварительно высыпав их содержимое.

В два часа ночи граф, не слыша больше никакого подозрительного шума в окрестностях, дал сигнал выступать.

Не без труда они взобрались по склону и пустили лошадей рысью, каждую минуту ожидая появления кавалеристов маркиза.

А ночь была великолепной: луна заливала бескрайние плантации голубоватым светом, позволяя таким образом четырем всадникам издалека увидеть неприятеля.

Но они внимательно смотрели и по краям дороги, потому что там попадались места, очень подходящие для засады.

В четыре утра они стали взбираться на поросшие лесом холмы, за которыми, на расстоянии трех или четырех лиг, должна была находиться мощная крепость Гуаякиль.

Ни маркиза, ни его кавалеристов до тех пор не было видно. Что с ними? Продолжали ли они скакать до самых крепостных стен или задержались в пути, чтобы обыскать плантации?

Некоторое время спустя беглецы, достигнув вершины первого холма, остановились передохнуть в небольшом лесочке.

Основу их завтрака, о чем не стоит и говорить, составили раки, пойманные гасконцем и фламандцем; их слегка обжарили на огне, так что блюдо было признано всеми изысканным.

Флибустьеры уже оглядывались в поисках какого-нибудь ручейка, чтобы утолить жажду, когда их лошади звонко заржали и стали бить копытами.

– Друзья, внимание! – крикнул граф, подбегая к своему скакуну и быстро выхватывая аркебузу. – Наши андалусийцы что-то почуяли.

– Испанские лошади сторожат не хуже собак! – заметил гасконец.

– В седло! – скомандовал баск.

Все вскочили в седла и быстро добрались до дороги, пустив лошадей вскачь.

– Что ты там увидел, Мендоса, что так быстро погнал нас? – спросил граф, когда они удалились от леска на ружейный выстрел.

– Я увидел, как по склону холма крались люди. Они хотели застать нас врасплох, сеньор.

– Их было много?

– Не хватило времени посчитать. Я заметил только шлемы и стволы аркебуз.

– Это наверняка были солдаты, – решил граф. – Друзья, к оружию!

– Видно, раки приносят несчастье, – размышлял гасконец. – Если это так, не буду больше их есть никогда в жизни.

Они скакали минут десять, когда из канавы, что была справа, раздался выстрел. Лошадь Мендосы дернулась, встала на дыбы, а потом грохнулась оземь.

И почти сразу же плотный залп прозвучал с другой стороны дороги, уложив на землю лошадей графа и дона Эрколе.

Только лошадь гасконца чудесным образом убереглась от свинцового дождя.

– Дон Баррехо, спасайтесь! – закричал граф, вскакивая на ноги и выхватывая пистолет. – Приказываю вам!.. Нас поймали!

Гасконец молниеносно развернул своего скакуна и, хотя сердце его обливалось кровью от невозможности помочь своим товарищам, помчался прочь в сторону Панамы. Он подумал, что свободным послужит им лучше, чем пленным. И это было верно.

Храбрец мигом разработал план спасения. Он доскачет до Панамы, доберется до Тароги и поставит в известность Гронье и Равено.

А граф тем временем, не двигаясь, поджидал испанцев. Мендоса и дон Эрколе тоже встали на ноги и обнажили шпаги.

Из правой канавы вышел человек, в то время как три десятка кавалеристов показались на левой обочине дороги, держа аркебузы наготове.

– Кажется, вы попались, сеньор граф, – сказал появившийся справа человек. – Сопротивление бессмысленно и, скорее всего, будет стоить вам жизни.

– Ах, так это вы, сеньор маркиз! – отозвался корсар изменившимся от волнения голосом.

– Теперь мы квиты: сначала я был пленником у флибустьеров, а теперь вы попали в плен к испанцам. Бросьте шпагу и пистолеты.

Граф колебался. Если бы еще были живы лошади, он налетел бы на испанских кавалеристов, и, конечно, баск и фламандец поддержали бы его в этой безумной атаке.

– Прежде чем сложить оружие, – сказал наконец граф, – я хотел бы знать, сеньор маркиз, что вы намерены сделать со мной и моими товарищами. Если у вас появилось желание вздернуть меня, как вы это проделали с моим отцом, то предупреждаю вас, что я буду сражаться, что бы потом ни случилось, и первым погибшим будете вы, потому что я держу вас под прицелом моих пистолетов.

– У меня нет никаких намерений причинить вам зло, сеньор граф, – ответил маркиз, который боялся этих отчаянных корсаров не меньше, чем все его соотечественники. – Вас отвезут в Гуаякиль, и там вы будете ожидать решения председателя Королевского суда…

– Который, вне всякого сомнения, выскажется за мою смерть, а также за казнь моих товарищей, – насмешливо закончил фразу сеньор ди Вентимилья.

– Нет, потому что мой авторитет может оказать влияние на судебное решение, а я сделаю все возможное, чтобы получить для вас декрет, предписывающий изгнать вас из испанских колоний в Центральной Америке.

– Но вы забываете причину, по которой я оставил Европу. Уж конечно, не из жадности. У меня столько земель и замков на родине, что я уже не знаю, как с ними обходиться. Я пересек Атлантику, чтобы найти свою сестру, дочь Красного Корсара и внучку Великого кацика Дарьена.

Маркиз де Монтелимар нахмурился.

– Вы знаете, где находитесь? – спросил он после недолгого молчания.

– Да, вблизи Гуаякиля.

– А почему вы так интересуетесь этой юной метиской?

– Черт возьми!.. Это же моя сестра! – закричал граф.

– Вам известно, что я всегда обходился с нею, как с дочерью, что она меня любит, как родного отца?

– Она, вероятно, не знает, что ее отцом был граф ди Вентимилья, а в Европе у нее есть брат.

– Это верно, – согласился маркиз.

– Ну и что вы решили?

– Предпочел бы воспрепятствовать вашей встрече.

– Тогда мы будем сражаться, и я убью вас, – решительно сказал граф.

– Не торопитесь так, сеньор граф. В этом вопросе мы можем отлично договориться. Оставим девушке право выбора между мной и вами.

– Даете слово дворянина?

– Клянусь честью Монтелимаров.

– Этого достаточно, – сказал граф.

Он бросил шпагу и пистолеты. Этот жест повторили фламандец и Мендоса.

Маркиз обернулся к своим людям.

– Трех лошадей этим сеньорам, – приказал он.

Подвели трех красивейших вороных коней. Граф и его товарищи забрались в седла, а с обочины дороги приблизились два десятка хорошо вооруженных кавалеристов.

– Сеньор граф, – сказал маркиз, также садясь на коня, – прошу вас следовать за мной.

– Помните: я верю вашему слову, – ответил сеньор ди Вентимилья.

– Вы убедитесь в честности испанских дворян. Впрочем, лично к вам у меня нет ненависти.

– Что, однако, не помешало вам попытаться убить меня, – с иронией напомнил ему граф.

– Тогда у меня был повод для этого.

– А теперь вы передумали?

– Этого я не могу вам сказать. Но вы здорово расправились с тем задирой, который хвастался своей неуязвимостью. Ведь недаром мужчины из рода Вентимилья издавна славятся как истинные мастера холодного оружия.

В этот момент вдали послышались выстрелы.

– Кто бы это был? – опасливо спросил корсар.

– Верно, охотники, – ответил маркиз.

Он лгал. На самом деле это вела охоту за храбрым гасконцем часть его отряда.

Маркиз пришпорил коня, и полуэскадрон, уменьшенный на полдюжины всадников, рысцой направился в сторону Гуаякиля, внимательно наблюдая за пленниками.

Через четыре часа конный отряд въехал в город и остановился перед красивым дворцом, окруженным прекрасным садом, заполненным высокими пальмами и раскидистыми бананами, огромные листья которых отбрасывали освежающую, дарящую наслаждение тень.

Гуаякиль находился примерно в десяти лигах от Тихого океана и был в те времена знаменит своей архитектурой: его дома воздвигали на фундаменте, больше похожем на конструкцию мостов, что было своеобразной защитой зданий от частых наводнений. Город считался одним из богатейших в Центральной Америке, поскольку был центром обширного края, изобиловавшего рудниками золота, серебра и – прежде всего – изумрудов.

В городе жили несколько десятков тысяч человек, но защищали его три форта, считавшиеся неприступными; гарнизон каждого форта состоял из пятидесяти человек.

Маркиз, остановившись перед дворцом, спрыгнул на землю, знаком пригласил графа сделать то же самое и вошел в сад.

– Куда вы меня ведете? – спросил сеньор ди Вентимилья.

– На встречу с вашей сестрой, – ответил маркиз. – Вы же так стремились ее увидеть. Она любит свежий воздух и наверняка сейчас в саду.

Как раз в этот момент до них донесся нежный звук гитары.

– Это, должно быть, Неала, – сказал маркиз.

– Моя сестра носит такое имя? – спросил граф, казавшийся очень взволнованным.

– Да, граф.

Маркиз направился к маленькому павильону в мавританском стиле, приютившемуся в углу сада, в тени трех или четырех огромных веерных пальм, и показал графу на девушку шестнадцати-семнадцати лет, одетую в простенький халат из мелкого кружева, переплетенного серебряными нитями; в руках у нее была маленькая гитара.

Маркиз… показал графу на девушку шестнадцати-семнадцати лет, одетую в простенький халат из мелкого кружева, переплетенного серебряными нитями; в руках у нее была маленькая гитара.

Это было прелестнейшее создание: высокая, стройная девушка, с кожей светлого бронзового оттенка, с очень черными зрачками глаз, в глубине которых застыло диковатое выражение, с длинными волосами такого же безукоризненно черного цвета с вплетенными в них красными цветами.

Увидев маркиза, она поднялась, отложила гитару и грациозно улыбнулась.

– Дочь моя, – сказал маркиз, – ты не ожидала увидеть меня так скоро?

– Нет, – ответила молодая девушка, останавливая взгляд на сыне Красного Корсара.

– Я привел к тебе одного сеньора, который утверждает, что он твой брат и…

Граф резко прервал его:

– Маркиз, не говорите: «утверждает». Вы так же хорошо, как и я, знаете, что мой отец женился на дочери Великого кацика Дарьена, а следовательно, эта девушка приходится мне сестрой. Я рожден от белого отца и белой матери, но второй женой моего отца стала индейская принцесса.

Молодая метиска продолжала испытующе смотреть на корсара и даже сделала шаг вперед, как бы притянутая непреодолимой симпатией.

Разумеется, эту симпатию ей тайно подсказывал голос крови.

– Дочь моя, – продолжал маркиз, – этого сеньора зовут граф ди Вентимилья; он хочет разлучить нас и увезти тебя далеко-далеко, в Европу…

– В мои замки, где море голубее, чем Тихий океан, где воздух благоуханнее и чище, чем здесь, – сказал корсар. – У меня белый цвет кожи, у вас – смуглый, но вы – моя сестра; у нас один отец: Красный Корсар, граф ди Вентимилья, сеньор ди Роккабруна и ди Вальпента. Что говорит ваше сердце, Неала? Что подсказывает вам ваша кровь? Что советует разум? Я покинул Европу, чтобы найти вас, преодолел тысячи препятствий, сражался по всему Панамскому перешейку, чтобы только прийти сюда и назвать вас своей сестрой. Кого вы предпочтете? Маркиза де Монтелимара, воспитавшего вас как дочь, или своего брата? Выбирайте.

Неала некоторое время пребывала в молчании, потом внезапно бросилась к корсару и обвила руками его шею:

– Сердце и кровь говорят одно: я – ваша сестра, а вы – мой брат!

XIV Взятие Гуаякиля

В то время как маркиз вез в Гуаякиль плененных графа ди Вентимилью, баска и фламандца, дон Баррехо во весь опор летел к Панаме, преследуемый полудюжиной испанских кавалеристов.

Гасконец очень быстро догадался, что за ним охотятся, и пустил лошадь через плантации, уповая добраться до другой группы холмов, уходивших на север; там он надеялся найти временное укрытие.

Ему повезло: лошадь его оказалась очень выносливой и вместе с тем очень проворной, так что он рассчитывал очень быстро утомить своих преследователей.

Чудом уклонившись от трех или четырех ружейных выстрелов, он достиг подножия холма с преимуществом в добрых четыре сотни метров.

– Держись, мой воронок! – крикнул гасконец. – Придет время, и мы убьем тех, кто заставил тебя попотеть. Прошу тебя сделать еще одно крайнее усилие и перескочить через этот холм. А потом мы вернемся на дорогу.

Андалусийская лошадь почти поняла его. Она ответила продолжительным ржанием и пылко понеслась вверх, тогда как испанские кавалеристы орали что есть мочи:

– Стой!.. Стой!..

– Сейчас, подождите-ка меня немного, – ответил гасконец, беспрерывно понукавший кобылку. – Надеюсь, заставлю вас побегать, вот только поймать меня вам не удастся.

Андалусийка и в самом деле была превосходным скакуном. Она галопом взлетела на холм, преодолела небольшую ровную полянку и резво поскакала по противоположному склону.

Испанские кавалеристы, не менее великолепные наездники, не остановились перед препятствием и тоже взлетели на вершину холма, не переставая кричать:

– Стой, негодяй!

– Не будь вас шестеро, я бы показал вам, что за негодяи – гасконцы с Бискайского залива, – бормотал дон Баррехо, красный от гнева. – Это оскорбление вам дорого обойдется. Вот подождите, выберемся на равнину – увидите, какой огонь я открою по вам.

Вороная кобылка, уверенно направляемая гасконцем, вскачь летела по склону, тогда как испанцы, достигшие к тому моменту крохотной равнины, готовились пуститься за ней в погоню.

Но внезапно гасконец громко чертыхнулся.

Он заметил длиннющий ров шириной не меньше четырех метров, пересекавший весь склон холма.

– Гром и молния!.. – закричал он. – А прыгнет ли кобылка? К счастью, она еще не очень устала.

Он замедлил скачку, потом, когда они были уже у самой трещины, гасконец подобрал поводья, вытянул ноги и крикнул:

– Хип, воронок!

Лошадь встала на дыбы, громко заржала, а потом оторвалась от земли и прыгнула. О, это был действительно замечательный прыжок, достойный ирландского скакуна.

Они перепрыгнули ров!..

Гасконец приласкал смелое животное, спрыгнул на землю, отвел лошадь за кусты, росшие немного в стороне, поднял аркебузу и вынул из седельной сумки два пистолета.

– Теперь посмотрим! – сказал он.

Шестеро красных от злости кавалеристов стремительно спускались с обнаженными шпагами по склону; они также готовились к прыжку.

Гасконец лег на землю, укрывшись за обломком скалы, и навел аркебузу.

Кавалерист, опередивший товарищей на десяток метров, подлетел к препятствию, вытянул ноги и вскрикнул.

Гасконец открыл огонь с двадцати шагов.

За выстрелом последовали жалобное ржание и мучительное восклицание:

– Черт побери!

Лошадь вместе с всадником полетели в ров, переломив себе шеи.

Гасконец отбросил еще дымившуюся аркебузу, вскочил на ноги, потрясая двумя большими пистолетами.

И тут же пуля просвистела у самого его уха, срезав кусочек мочки. Немного в сторону – и дона Баррехо больше не было бы.

К трещине подскакал второй всадник, готовый преодолеть препятствие.

Гасконец дважды выстрелил – и этот кавалерист свалился в расселину вместе со своей лошадью, разбившись о каменистое дно.

Остальные четверо, испугавшись, развернули своих скакунов и во всю мочь понеслись вверх по склону, уверенные в том, что имели дело с одним из тех грозных флибустьеров, которых все считают непобедимыми, потому что им покровительствует дьявол.

Гасконец подождал, пока они доберутся до вершины холма, потом подошел к своей лошади, запрыгнул в седло и рысцой продолжил путь через плантации, намереваясь позднее выбраться на дорогу, ведущую в Панаму.

– На какое-то время они оставят меня в покое, – размышлял он вслух. – Если же они вознамерятся продолжить преследование, то будет уже слишком поздно. Поехали разыскивать Гронье и Равено. Гуаякиль их притянет, да и речь идет о спасении сына Красного Корсара, значит все флибустьеры возьмутся за оружие. Маркиз де Монтелимар, ты еще не выиграл партию, клянусь смертью дьявола!

Он перевел лошадь на более длинный шаг, перезарядил оружие и закурил сигару, последнюю из тех, что имел. Теперь гасконец был уверен, что более ему никто не помешает на его пути.

Солнце уже садилось, когда он въехал в Панаму, свернув к пасаде прекрасной кастильянки.

Там в этот вечер было людно: по большей части собрались лодочники и грузчики, поскольку харчевня эта считалась второсортной.

Он знаком подозвал хозяйку и уселся в маленькой комнатке, которая оказалась свободной.

Кастильянка, разнеся напитки некоторым постоянным посетителям, подошла к нему с парой бутылок.

– Почему вы здесь, кабальеро? – спросила красавица, не скрывая своего удивления. – Что случилось с вашими товарищами?

– Их схватили, – ответил дон Баррехо, старательно откупоривая бутылку. – Я проскакал галопом шесть лиг и умираю от жажды.

– Схватили! – ужаснулась прекрасная кастильянка. – И графа?

– И его, – ответил гасконец, грозно стукнув по столу кулаком. – Но партия еще не закончена. Мне нужна шлюпка, пусть она стоит хоть пять дублонов.

– Здесь есть владельцы шлюпок, кабальеро.

– Найдите того, кто сможет продать мне шлюпку, только обязательно с парусом, и я его отблагодарю, Панчита. Речь идет о спасении графа.

– Подождите здесь, – ответила хозяйка.

Гасконец принялся за холодное мясо, которое прекрасная кастильянка принесла вместе с бутылками; после каждого выпитого стакана он что-то бормотал себе под нос.

Уже и вторую бутылку прикончил гасконец, когда снова появилась хозяйка.

– Ну? – спросил гасконец, закуривая оставшийся у него кусок сигары.

– Шлюпка ваша, – ответила Панчита. – Один рыбак согласился продать ее вам.

– Где она находится?

– У входа в порт.

– Сколько?

– Пусть вас это не волнует, кабальеро, – ответила Панчита, посмотрев на него смеющимися глазами.

– Вы – превосходная женщина, – сказал гасконец, погладив ее по подбородку. – Если уйду от смерти, то, слово гасконца, вы станете сеньорой де Люсак. Конечно, если примите предложение моей руки.

– А почему бы и нет? – ответила прекрасная вдова. – Чего стоит только эта благородная приставка «де»!

– А род Люсак относится к старейшим в Гаскони. Прощай, моя милая, я очень тороплюсь, но пусть меня накажет Бог, если я не вернусь. Где там этот рыбак?

– Пойдемте, мой кабальеро, – позвала его хозяйка.

Молодой моряк стоял у двери, прислонясь к косяку и набросив на плечи куртку.

– Вот этот сеньор купил вашу барку, – сказала ему Панчита. – Счет оплачен.

Рыбак внимательно посмотрел на гасконца, потом, удовлетворенный осмотром, надвинул поглубже на лоб свою соломенную шляпу и сказал:

– Идите за мной, сеньор; ваша шлюпка готова.

Дон Баррехо переглянулся с хозяйкой и вышел за рыбаком.

В этот вечер дул сильный ветер с океана, вдали грохотал гром. Однако никакими признаками приближающегося урагана и не пахло, хотя подобные атмосферные возмущения отнюдь не редки в этом жарком климате.

Рыбак довел гасконца до спуска в порт и, остановившись перед последним молом, указал:

– Вон ваша шлюпка, кабальеро. Она полностью оснащена.

Гасконец сунул ему в руку пиастр, заскочил в шлюпку, поднял парус и, пожелав рыбаку доброй ночи, направился к выходу из порта.

Сторожевые каравеллы не обратили на выходящую шлюпку никакого внимания.

Они обязаны были наблюдать за входящими судами; их они могли даже задерживать, поскольку в Панаме давно уже опасались внезапного нападения флибустьеров.

Гасконец был неплохим моряком: ведь он родился на берегах Бискайского залива. Он поставил парус по ветру, закрепил шкот и уселся у руля, взяв курс на остров Тарога, в виду которого надеялся оказаться к рассвету.

Хотя ветер дул довольно свежий, океан, к счастью, оставался спокойным.

Умело управляемая шлюпка легко летела по поверхности океана, следуя изгибам берега, от которого она не отдалялась больше чем на пятьдесят шагов.

В полночь гасконец резко повернул от берега, так как был уверен, что уже находится на широте острова Тарога.

Всю ночь он боролся с волнами, которые мало-помалу росли, но при первых проблесках зари, как и ожидал, вошел в маленькую бухту, где стояла на якоре флотилия флибустьеров, состоявшая из двух дюжин судов, однако боевого корабля при ней не было: он погиб во время бури в одну из непогожих ночей.

Имевшихся судов было вполне достаточно для перевозки на континент трехсот пятидесяти человек, которыми располагали теперь Равено де Люсан и Гронье.

Гасконца уже многие из этих грозных морских разбойников хорошо знали, поэтому его приняли как доброго старого товарища и сразу же отвели в палатку, где жили оба вожака флибустьеров.

– Сеньор де Люсак, истинный гасконец, которому мы обязаны взятием Новой Гранады! – приветствовал его Равено. – Откуда прибыли?

– С моря, – ответил дон Баррехо, – и с плохими вестями.

– От графа? – спросил, вскакивая на ноги, Гронье.

– Его схватили, сеньоры.

– Кто? Говорите скорей! – в один голос закричали оба флибустьера.

– Маркиз де Монтелимар, которому вы позволили сбежать.

– Так я и думал! – крикнул Равено де Люсан, опрокинув стоявший перед ним стул. – Когда мне сообщили, что, воспользовавшись нашими кутежами и темной ночкой, он сбежал, я сразу же подумал про графа ди Вентимилью. Не так ли, Гронье?

– Да, ты мне об этом говорил. Куда графа отвезли, сеньор де Люсак? В каком бы месте он ни находился, даю слово флибустьера, что мы освободим его. Испанцы не вздернут его, как сделали это с его отцом, даже если нам придется сжечь Панаму до последнего дома.

– Его увезли в Гуаякиль, – ответил гасконец.

– В Гуаякиль! – присвистнул Равено де Люсан. – Как раз накануне мы обсуждали план набега на этот город, где, как говорят, накоплены неисчислимые богатства!.. Вы прибыли очень кстати, сеньор де Люсак!.. Все наши люди уже согласились участвовать в этом деле.

Гронье вынул из кармашка великолепные золотые часы, несомненно добытые в каком-то грабеже, посмотрел на них и сказал:

– Сейчас только семь; в девять мы можем быть на континенте и до заката успеем к Гуаякилю. Десять лиг – для нас легкая прогулка. Пойду скажу людям, что мы выступаем немедленно, не задерживаясь ни на минуту.

Не прошло и пяти минут, как флибустьеры покинули остров, быстро разместившись на своих пирогах и шлюпках.

Ровно в девять, как и обещал Гронье, триста пятьдесят флибустьеров (больше на острове просто-напросто не было) высадились на берег Панамского перешейка всего в десяти милях от Гуаякиля.

Флотилию свою они затопили, чтобы испанцы не смогли догадаться об их новой задумке, и отправились в путь по лесному бездорожью, ведомые знавшим местность пленником, которому обещали свободу, пригрозив немедленной смертью в случае обмана.

Хотя флибустьеры и были моряками, но умением быстро передвигаться по суше они тоже владели, так как многие из них прежде изведали ремесло буканьера. Поэтому расстояние в десять сухопутных лиг[71] их не пугало.

И вот солнце еще не закатилось, когда они оказались вблизи города.

Однако их передвижения не остались незамеченными. Индейцы, обитавшие в девственных лесах перешейка, сразу же проведали о появлении компактной колонны белых людей и поспешили сообщить об этом губернатору города.

Надвигался ураган, который надо было предотвратить.

Отряд из семисот испанцев спешно отправился в лес, чтобы навязать там бой грозным тихоокеанским разбойникам, но, как и всегда, страх, вызываемый флибустьерами, действовал лучше оружия.

После первых же выстрелов испанцы повернули назад и закрылись в трех фортах, защищавших Гуаякиль; эти форты, как мы говорили раньше, считались неприступными.

На небе уже появлялись звезды, когда флибустьеры, разделившись на две колонны, появились перед городом, полные решимости не только взять его приступом, но и разграбить, поскольку знали, что в городе собраны огромные богатства.

Однако овладеть городом было не так-то легко, потому что его защищали три форта; в каждом из них находился гарнизон из пятидесяти человек, поддержанных немалым числом пушек, тогда как у флибустьеров не было даже маленькой мортиры.

Это не привело в уныние нападающих, и, пока жители города спасали значительную часть своих богатств, загружая ими стоявшие на реке лодки, флибустьеры попытались пойти на приступ.

Они разделились на три части, чтобы не дать возможности гарнизонам оказывать взаимную помощь; одной колонной командовал Гронье, другой – Равено де Люсан, и третьей – гасконец.

Однако форты защищались упорно, отвечая на ружейный огонь флибустьеров пушечными выстрелами. Казалось, что испанцы решились скорее погибнуть под развалинами, чем сдаться этим ненавистным морским разбойникам.

Всю ночь продолжался яростный бой. Тщетно флибустьеры раз за разом бросались на приступ и подставляли штурмовые лестницы, чтобы забраться на стену.

На каждое требование сдаться испанцы неизменно отвечали прямо-таки адским, хотя и малоэффективным, огнем.

К утру ни один из фортов еще не был взят, тогда как население, воспользовавшись темнотой, эвакуировало из города свои ценности, которые не могли уместиться на лодках.

Флибустьеры уже сомневались в удачном исходе дела, когда около восьми утра ряды атакующих облетела весть, что Гронье смертельно ранен и вот-вот испустит дух.

При этом известии флибустьеры в один голос закричали:

– Отомстим за вожака!

Они яростно сражались до десяти утра. Их мучили голод и жажда; и все-таки, твердые, словно куски стали, не обращающие внимания на испанскую канонаду, эти отчаянные храбрецы уже в десятый раз, наверное, шли на приступ фортов.

Они приставляли лестницы, несмотря на интенсивный огонь неприятеля, неудержимо взбирались по ним, перелезали через зубцы, заклепывали установленные на стенах пушки и ввязывались в отчаянный бой с гарнизонами.

Атаки теперь были направлены только против двух фортов, третий надеялись захватить позднее: этот форт был лучше вооружен, а его защитой руководил маркиз де Монтелимар, который, как мы уже говорили в другом месте, пользовался славой опытного военачальника.

Если бы история флибустьеров, рассказанная Равено и другими английскими или французскими корсарами, не подтверждала героизм этих грозных морских разбойников Тихого океана, можно было бы усомниться в конечном исходе сей замечательной операции.

Флибустьеров оставалось три сотни, потому что за десять часов сражения они потеряли полсотни человек, испанцев же насчитывалась целая тысяча, да еще на их стороне была тяжелая артиллерия, и тем не менее первые одолели вторых, гораздо более многочисленных.

После кровопролитной схватки два испанских гарнизона были буквально разнесены в клочья, и только нескольким сотням побросавших оружие испанцев удалось спастись в лесах.

Однако третий форт, защищаемый маркизом, продолжал сопротивляться; именно в нем находились граф ди Вентимилья, Мендоса, фламандец и внучка Великого кацика Дарьена.

Артиллерия сильнейшего бастиона свирепствовала неимоверно, обстреливая два уже захваченных флибустьерами форта и городские дома. Многочисленные аркебузиры, отобранные из числа лучших, старались изо всех сил помочь артиллеристам, осыпая горизонтальные площадки и скаты градом пуль.

В одиннадцать, несмотря на продолжающиеся атаки флибустьеров, крепость еще сопротивлялась.

Принявший командование войсками флибустьеров Равено де Люсан, поскольку Гронье находился при смерти, вызвал гасконца.

– Сеньор де Люсак, – сказал он ему, – мы, вероятно, в конце концов справимся с этим трудным делом, потому что мои люди не сделают ни шага назад. Но нас не так много, а кроме того, мы не можем заменить павших. Поэтому я хотел бы кое-что предложить вам.

– Говорите, сеньор де Люсан, – ответил гасконец. – Вы хотите, чтобы я заминировал какой-нибудь угол форта?

– Мне очень не хотелось бы терять такого доблестного человека, как вы. Граф ди Вентимилья никогда не простил бы мне такую жертву.

– Так что же тогда я должен сделать?

– Отправиться к маркизу де Монтелимару и потребовать сложить оружие, обещав жизнь ему лично и всему его гарнизону.

– Не думаю, что он согласится, ведь мы имеем дело с упрямым воякой.

Искорки гнева сверкнули в глазах французского дворянина.

– Если он откажется, мы не оставим в живых ни одного человека.

Гасконец задумался, а потом сказал:

– Посмотрим, можно ли уладить это дело, не послав столько людей на свидание с Вельзевулом. Пусть он отдаст нам графа, внучку Великого кацика Дарьена, двух моих друзей, а потом отправляется к своему распрекрасному советнику Королевского суда Панамы.

Флибустьеры и буканьеры получили приказ прекратить огонь; после чего на пику привязали белую рубашку, обнаруженную в одном из домов, и дон Баррехо решительно зашагал к крепости.

Испанцы, которым вовсе не хотелось злить этих грозных океанских бродяг, также отложили фитили и отвели аркебузиров со стен.

Дон Баррехо остановился перед рвом и воткнул пику в какую-то кочку.

Офицер выглянул из-за зубцов крепостной стены и закричал:

– Чего вы хотите? Убирайтесь, мы согласны только на пятиминутное перемирие. По истечении этого срока мы открываем огонь.

– Я хотел бы поговорить с маркизом де Монтелимаром, – подал голос гасконец. – Хочу также предупредить: если только кто-нибудь из вас выстрелит в меня, мы всех вас перережем, от первого до последнего.

Через пару минут на террасе люнета появился маркиз де Монтелимар, с обнаженной шпагой под мышкой.

– Чего вы хотите? Убирайтесь, мы согласны только на пятиминутное перемирие. По истечении этого срока мы открываем огонь.

– Кто вас послал? – спросил он, обращаясь к гасконцу, все еще стоявшему под своим странным и смешным знаменем.

– Равено де Люсан, главарь тихоокеанских флибустьеров, – ответил дон Баррехо.

– А Гронье?

– Сеньор Гронье в данный момент курит трубку; по этой причине он отказался до вечера от командования.

Маркиз нахмурился, потом, внимательно посмотрев на гасконца, сказал:

– А! Так вы один из троих забияк графа ди Вентимильи.

– Вы не ошиблись, ваше превосходительство. Кстати, я пришел осведомиться об этом достойном кабальеро.

– Он находится под моим покровительством. Так что же вам нужно? Убирайтесь вон; мои люди хотят драться.

– Я пришел предложить вам сдаться.

– Кому?

– Вам.

– Вы, стало быть, не знаете, что под моей командой находятся пятьдесят солдат и двадцать две пушки, а снарядов к ним так много, что ими можно сровнять с землей целый город.

– А вы, ваше превосходительство, должно быть, не видели, что мы уже захватили две из трех ваших крепостей, которые тоже защищали по пятьдесят человек каждую и по сорок пушек? Мы все это видели. Так сдаетесь или нет? Равено де Люсан обещает сохранить вам жизнь при условии, что вы немедленно передадите нам графа ди Вентимилью, его товарищей и внучку Великого кацика Дарьена. В свою очередь даю вам пять минут на раздумье. Потом мы пойдем на штурм и, уверяю вас, ваше превосходительство, возьмем вашу крепость, как взяли две другие.

– Позвольте мне посоветоваться с офицерами, – сказал маркиз.

Гасконец достал сигару, поджег ее, воспользовавшись кусочком трута, и уселся возле своего белого флага.

Тем временем флибустьеры, не очень-то уверенные в капитуляции маркиза де Монтелимара, готовились под руководством Равено к решающему штурму.

В первую линию они поставили пятьдесят человек, вооруженных ручными гранатами; за ними расположилась сотня буканьеров, которые должны были сосредоточиться на уничтожении артиллеристов.

Другие корсары держали в руках лестницы, набранные по церквям.

Ответа маркиза де Монтелимара ждать долго не пришлось.

– Передайте сеньору Равено, – сказал он гасконцу, – что до тех пор, пока у меня останется хоть один человек, хоть один пороховой заряд, я буду защищать крепость. А теперь уходите, или я прикажу вас расстрелять.

– Буду помнить ваше любезное предложение, – ответил гасконец, вытаскивая пику. – Надеюсь скоро увидеться, сеньор маркиз.

Несмотря на угрозу испанского командующего, он не торопясь пересек площадку перед крепостью и передал Равено ответ маркиза.

– Мы возьмем штурмом эту крепость, как взяли уже две другие, – ответил французский дворянин.

Потом он дал сигнал к атаке.

Флибустьеры, горя нетерпением покончить с фортом и заняться грабежом города, прежде чем его жители унесут все ценные вещи, ринулись на приступ, несмотря на убийственный огонь испанцев.

Молниеносным броском они достигли мертвых зон крепости, сведя тем самым к нулю поражающее действие артиллерийского огня, и первая шеренга начала забрасывать гранатами защитников, укрывавшихся за зубцами крепостной стены. В то же время буканьеры расстреливали вражеских аркебузиров, расставленных в редутах, на террасах и в люнетах.

Заставив отступить артиллеристов, которые не могли сопротивляться одновременным разрывам стольких гранат, флибустьеры приставили лестницы и полезли наверх.

Испанцы во главе с маркизом де Монтелимаром ожидали их на главной площадке форта.

Буквально в один миг страшные морские бандиты взобрались на стену, перелезли через зубцы и бросились на алебардщиков, вооружившись пистолетами и короткими, но широкими абордажными саблями.

Гасконец был в числе первых; он подбежал к маркизу и, в то время как вокруг кипел жесточайший рукопашный бой, несколько раз ткнул в его сторону шпагой.

– Сдавайтесь или я убью вас! – заорал он.

Маркиз, немного отступив, смело принял вызов гасконца. Он тоже был хорошим фехтовальщиком и защищался отчаянно, оказывая сопротивление, прямо-таки удивившее грозного дуэлянта.

Столкнувшись с необычной горячностью, он отступал до террасы люнета, а в это время флибустьеры беспощадно убивали тех, кто отказался сложить оружие.

– Сеньор маркиз, – сказал гасконец, раз двадцать попытавшись нанести укол, но все его старания были пресечены уверенной защитой испанца, – так не может продолжаться долго. Я гораздо моложе вас, а главное – я гасконец. Сдавайтесь, или я вынужден буду убить вас, а это, если сказать честно, не входит в мои планы. Форт уже взят, и всякое сопротивление бесполезно. Бросьте шпагу и верните мне графа, моих товарищей и внучку Великого кацика.

Маркиз отступил на шаг, вытер левой рукой капельки пота, выступившие у него на лбу, и быстро оглянулся.

Его люди, оказывавшие до сих пор отчаянное сопротивление, сдавались группами, а флибустьеры сбрасывали пушки в ров, предварительно заклепав их, чтобы вывести из строя.

– Это конец, – печально проговорил он.

Потом, встряхнувшись, процедил вполголоса:

– Но ведь может произойти и ответное сражение.

Он бросил шпагу как раз в тот момент, когда Равено де Люсан в сопровождении полудюжины флибустьеров поспешил на помощь гасконцу.

– Сеньор маркиз сложил оружие, – сказал дон Баррехо. – И сдался он человеку из рода де Люсак. Вам здесь делать больше нечего, сеньор де Люсан, этот кабальеро находится под покровительством гасконцев.

Равено приподнял шляпу и вежливо приветствовал защитника форта:

– Сеньор де Люсак, настоящий дворянин, изволил спасти вам жизнь, и я ее у вас не отберу, сеньор де Монтелимар, потому что флибустьеры умеют ценить мужество, а вы только что доказали, что его у вас в избытке. А теперь укажите нам поскорей, где находится граф ди Вентимилья.

– Следуйте за мной, – ответил маркиз, вынимая из голубого свертка ключ.

Он приблизился к главному зданию форта, окруженному многочисленными казематами, открыл дверь, а потом сказал:

– Входите! Они все здесь!

Мгновением позже графа принял в свои объятия Равено де Люсан; гасконец в то же время отпечатал четыре звучных поцелуя на щеках Мендосы и дона Эрколе.

Внучка Великого кацика Дарьена решительно последовала за своим братом, едва удостоив взглядом маркиза де Монтелимара, которого всего несколько дней назад почитала своим отцом.

– Сеньор граф, – сказал главарь флибустьеров, потому как он был выбран таковым после смерти Гронье, – теперь наконец-то вы свободны и получили вашу сестру. Что мы еще можем сделать для вас?

– Дай мне человека, который сможет провести меня через перешеек. В водах Мексиканского залива меня ждет мой фрегат. У меня только одно желание.

– Какое?

– Как можно быстрее высадиться на Сан-Доминго.

– А потом?

– Вернуться в Европу, в мою Лигурию. Моя миссия закончена, сеньор де Люсан.

– А для сеньора де Монтелимара что мы можем сделать? – спросил новый вожак флибустьеров.

– Дайте ему коня, и пусть он возвращается в Панаму.

Де Люсан удивленно посмотрел на графа:

– Что вы сказали?

Сын Красного Корсара подошел к нему вплотную и прошептал на ухо несколько слов.

– Понял, – улыбнулся француз. – Больше об этом не говорим. Сеньор граф, пойдемте позавтракаем с вашей сестрой и сеньором маркизом. Мы это заслужили, уверяю вас.

И пока Равено и его компаньоны искали укромное место в покинутом доме, флибустьеры, ставшие полными хозяевами последнего форта, предались безудержному грабежу.

Мы не можем, однако, умолчать о странном чудачестве, пример которого дали во время взятия города французские флибустьеры, потому что оно лучше всяких иных рассказов обнаруживает странную природу этого сорта разбойников.

Пока их английские сотоварищи бегали по лесам за укрывшими там свои богатства жителями, захватив семьсот пленников, французы собрались в городском кафедральном соборе, чтобы спеть «Те Деум»[72]; тем самым они полагали, что поступают как добрые католики, исполняя свой религиозный долг!..

А добыча, взятая флибустьерами, была огромной; состояла она главным образом из невероятного количества жемчуга и изумрудов, серебра в слитках и семидесяти тысяч пиастров.

Добавьте к этому массивную серебряную пушку стоимостью в двадцать две тысячи пиастров и золотого орла, осыпанного изумрудами и весившего шестьдесят восемь фунтов, которые в свое время были пожертвованы кафедральному собору, а перед приходом флибустьеров погружены на лодки и отправлены по реке.

Кроме того, более семисот жителей попали в плен, и среди них губернатор города. И хотя такое количество пленников вести с собой было бы неудобно, тем более что стало известно о выходе из Панамы крупного отряда отборных солдат, которому поставили цель: уничтожить разбойников, прежде чем они доберутся до берега Тихого океана, флибустьеры направили послание председателю Королевского суда Панамы. В этом послании флибустьеры требовали выкуп: миллион пиастров за всех пленников и четыреста мешков кукурузной муки, поскольку запасы питания подходили к концу.

Начались переговоры, и флибустьеры уже не сомневались получить и то и другое, когда на третью ночь после взятия фортов вспыхнул чудовищный пожар, как раз недалеко от того места, куда морские разбойники сгрузили награбленные сокровища.

Но флибустьеры не претерпели никакого урона, потому что успели вынести добычу в безопасное место, чудесным образом избежав опасности. После они обратили свои силы на спасение несчастного города, во многих районах которого показалось пламя, однако добрая треть города все же погибла вместе с жителями.

Воздух в городе стал зловонным от разложения непогребенных трупов. Это привело к распространению многих болезней. Тогда грозные морские разбойники, бросив совершенно ненужные им испорченные крепостные пушки, потянулись к Тихому океану, прихватив с собой пятьдесят заложников обоего пола, чтобы гарантировать себе получение выкупа, выплата которого должна была произойти по частям, а потом отправились на остров Пуна, где оставались в течение месяца.

Этот месяц они провели в веселых кутежах; удивительно было видеть, как грубые, неотесанные искатели приключений и сокровищ воображают себя дворянчиками, бесконечно организуют танцевальные вечера и банкеты, поскольку среди пленников оказалось много умельцев играть на гитаре или мандолине. Были среди пленниц и самые прекрасные женщины Гуаякиля, которые уже видели в своих похитителях не нарушителей мирной жизни своего города и похитителей имущества своей семьи, а скорее мужчин – по большей части любезных и почтительных, так что эти несчастные получили достаточно приятную компенсацию за свой страх и перенесенные муки; они могли пользоваться такой же свободой, что и в своем потерянном доме, под гнетом ревнивых мужей. Испанская гордость и суровость не подходили этим женщинам.

Впрочем, привлекательная природа острова придавала плену скорее характер приключения, чем тюрьмы, особенно для пленниц, имевших больше возможностей для развлечений.

Однако к концу месяца веселье разом прекратилось, потому как никакого выкупа так и не последовало.

Председатель Королевского суда Панамы постоянно просил отсрочек, хотя флибустьеры подозревали, что отсрочки эти обусловлены отнюдь не отсутствием денег, а тайной целью надуть их, получить время, необходимое для того, чтобы собрать достаточные силы и разбить морских бродяг. И тогда они приняли жестокое решение, несмотря на протесты Равено, который, как и Гронье, ненавидел жестокость.

Флибустьеры собрали всех пленников и заставили их тянуть жребий, уже решив, что головы четырех несчастных передадут испанскому чиновнику, который прибудет с просьбой об очередной отсрочке.

Увы! – но эти несчастные вынуждены были подчиниться суровой судьбе, и четыре головы передали чиновнику с предупреждением: если через четыре дня оговоренный долг не будет выплачен, новые головы отправятся в Панаму, к председателю Королевского суда.

Подозрения флибустьеров, впрочем, были небеспочвенными, потому что на следующий день им удалось перехватить курьера, отправленного из Гуаякиля в Лиму. При нем нашли письма, в которых ясно указывалось, что в ожидании обещанных подкреплений на Пуну будет отправлена некая сумма, долженствующая обмануть корсаров. В приписке говорилось, что истребление морских разбойников видится делом гораздо более важным, чем гибель пятидесяти пленников.

Как мы уже сказали, среди заложников был губернатор Гуаякиля, а так как он очень не хотел лишиться головы, то нанял одного монаха, оказавшегося в компании пленников, человека очень уважаемого испанцами, и послал его на континент со всеми полномочиями для сбора средств, необходимых для выкупа.

Но в самый тот момент, когда монах покидал остров, к берегу подошла лодка, на которой флибустьерам привезли двадцать тысяч пиастров золотом и двадцать мешков муки. Чиновник, привезший эти богатства, попросил трехдневной отсрочки для полной выплаты выкупа.

Флибустьеры на это не согласились, объявив, что, раз испанцы не выполняют своих обещаний, они снова навестят Гуаякиль и сожгут его дотла.

Ответ на это заявление не заставил себя ждать.

Новый посланец по делу Гуаякиля прибыл несколько дней спустя. Он объявил, что по всем платежам испанцы согласны отдать только двадцать две тысячи пиастров, а если флибустьеры захотят снова атаковать город, то найдут в нем пять тысяч человек, готовых принять их.

Никто не мог даже усомниться, что, получив подобный ответ от испанцев, среди корсаров Равено найдется немало тех, кто захочет мгновенно перерезать глотки всем пленникам, включая женщин. Однако в противовес этому мнению высказывалось и другое: что подобная жестокость не принесет никакой пользы, поэтому лучше принять двадцать две тысячи пиастров и отпустить на свободу пленников, а потом отправиться на поиск новых, еще более удивительных приключений.

Заключение

Через два дня после падения Гуаякиля граф ди Вентимилья, его сестра и трое забияк покинули город в сопровождении тридцати корсаров и десятка флибустьеров, решивших вернуться в Европу, поскольку они уже накопили достаточно богатств, чтобы спокойно жить в своих странах.

Маркиз де Монтелимар выехал из города за день до них, пригрозив при этом графу и молодой метиске местью.

Переход через Панамский перешеек совершался отрядом короткими этапами, чтобы не слишком утомлять сестру графа; двенадцать дней спустя маленький караван удачно прибыл в небольшой порт Рива, где уже три месяца стоял на якоре фрегат, поднявший испанский флаг, чтобы немногочисленные жители побережья видели в нем сторожевое судно, препятствующее высадке флибустьеров с Тортуги.

Когда шлюпка с корабля уже подошла к берегу и надо было садиться в нее, гасконец, который во время последнего перехода, казалось, растерял весь свой юмор, отвел в сторону графа и Мендосу для важного разговора.

– Сеньоры, должен сказать вам, – начал он, – что у меня нет никакого желания возвращаться в Европу. Для меня прощание с вами – тяжелый удар, но со временем, надеюсь, я утешусь. Не забывайте, сеньор граф, что моя шпага всегда к вашим услугам, если в этом когда-нибудь возникнет необходимость.

– Что вы говорите, сеньор де Люсак! – воскликнул сын Красного Корсара, пораженный столь неожиданным решением. – Вы достаточно богаты, чтобы подлатать ваш гасконский замок и мирно возделывать виноград и яблоки.

– О чем вы, сеньор граф? Мне уже немало лет, и я испытываю непреодолимое желание завести семью.

– Ах ты, плут! – крикнул Мендоса, тогда как дон Эрколе, приблизившийся к этой группке, разразился смехом:

– Он влюбился в прекрасную хозяйку пасады!

– Вы догадались, приятель, – ответил дон Баррехо. – Эту грациозную вдовушку я сделаю сеньорой де Люсак, и мы будем продавать испанские и французские вина в трактире под вывеской «Гасконская драгинасса»!

На следующий день, когда дон Баррехо или, правильнее сказать, сеньор де Люсак после трогательного прощания с друзьями удалялся по дороге, ведущей в Панаму, на свидание со своей красоткой, фрегат графа ди Вентимильи поднял паруса и взял курс на мыс Тибурон.

Сын Красного Корсара, подобно гасконцу, также оставил большую часть своего сердца в Америке, но он намеревался перевезти его в Европу вместе с другим сердцем, уже долгое время бившимся в такт с его собственным, – с сердцем маркизы де Монтелимар.

Так и произошло.

Двадцать дней спустя великолепный графский фрегат темной ночью, чтобы уйти от испанских сторожевиков, покинул остров Сан-Доминго; на его борту стало одной сеньорой больше и тремя мужчинами меньше.

Очаровательная маркиза без горечи распростилась с островом, доверив свои огромные плантации Буттафуоко, Мендосе и фламандцу, трем друзьям, которые – подобно гасконцу – никогда бы не устроились удачно в условиях европейской цивилизации.

Увидимся ли мы когда-нибудь с этими храбрецами? Вполне возможно, потому что история флибустьеров еще не окончилась.

Последние флибустьеры

I Страшный трактирщик

– Ко… ко… ко… Клянусь всеми бурями Бискайского залива, что, черт возьми, это означает?! Ко… ко… Так попугаев зовут: Коко… Но письмо-то мне написали не эти разряженные пернатые!.. Позову-ка я лучше жену. Кто знает, не удастся ли ей расшифровать эти каракули. Панчита!

Из-за длинной стойки из красного дерева, за которой она протирала бокалы, вышла женщина крепкого телосложения, выглядевшая лет на тридцать пять: смуглянка, с миндалевидным разрезом глаз, который обычен для жителей Андалусии, изящно одетая, но с подвернутыми рукавами, открывавшими хорошо сформированные мускулистые руки.

– Чего тебе, Пепито? – спросила она.

– К черту Пепито!.. Меня зовут дон Баррехо, а не какой-то там Пепито. Сколько раз тебе, женщина, напоминать, что я гасконский дворянин?

– Пепито, муженек, нежнее.

– Оставь это имя для Севильи.

Человек, так говоривший, был худющим верзилой. Энергичное лицо его украшали свисающие усы с проседью, что плохо соответствовало традиционному облику трактирщика. Он стоял на своих длинных ногах прямо перед столом, за которым сидели полдюжины метисов, присосавшихся к большим бокалам мецкаля. Темные, со стальным блеском глаза трактирщика смотрели в клочок бумаги.

– Прочти-ка это, Панчита. – Он протянул жене листок. – В Гаскони так не пишут, гром и молнии Бискайского залива!..

Трактирщица взяла письмо и окинула его взглядом.

– Карамба! – сказала она. – Я ничего не понимаю.

– Боже, как глупы эти кастильцы!.. – потянулся на своих ходулях трактирщик. – А ведь здесь говорят на чистейшем языке великой Испании!

– А в Гаскони? – рассмеявшись, спросила прекрасная брюнетка. – Разве в твоей стране, Пепито, нет дураков?

– Оставь в покое Гасконь, страну особую, где взрастают только забияки.

– Как скажешь, муженек, только я не могу понять, что здесь написано.

– Разве ты не видишь? Или ты ослепла? Ко… ко…

– А после? Может быть, ты, дон Баррехо, что-нибудь понимаешь?

– Tonnerre!..[73] И я ничего не понимаю!

– Кто тебе принес это письмо?

– Мальчишка-индеец, и, по-моему, он не служит на почте.

– Эх, дон Баррехо!.. – перешла на крик Карменсита, подбоченившись и гневно посмотрев на мужа. – Верно, какая-нибудь иностранка назначает тебе свидание? Не забудь, что кастильские женщины всегда носят на груди кинжал!..

– Что-то я никогда его у тебя не видел, – улыбнулся трактирщик.

– Значит, я хорошо его прячу.

– Тогда у меня еще есть время, и мы можем спокойно заняться расшифровкой этих каракулей. Ко… ко… Черт побери всех этих американских попугаев!..

В этот момент дверь отворилась и в трактир вошел человек, плотно закутанный в просторный плащ, с которого ручьями стекала вода, потому что как раз в это время на Панаму обрушился страшнейший ливень, сопровождаемый ударами грома и блеском молний.

Вошедший представлял собой типичного искателя приключений. Он был уже не молод, потому что его борода и усы почти совсем поседели, а высокий лоб избороздили глубокие морщины, которые плохо скрывала широкая фетровая шляпа с перьями. Очень высокие сапоги из желтой кожи были странным образом подрезаны у верхнего края, а на боку авантюриста висела шпага.

Он направился к маленькому столику, распахнул плащ, под которым открылся богатый камзол из тончайшей ткани, украшенный золотыми петлицами, скинул шляпу, грохнул могучим кулаком по крышке стола и закричал:

– Эй, мошенник, что же ты не спешишь предложить напиток кабальеро?

Трактирщик, погруженный в расшифровку таинственного письма, даже не заметил появления гостя. Однако, услышав, как загудел стол под ударом страшной силы, он обратил внимание на оскорбительные слова, потом передал листок бумаги жене и, зло посмотрев на посетителя, с негодованием отозвался:

– Как вы меня назвали?..

– Мошенником, – спокойно ответил пришелец. – Когда кабальеро входит в таверну, хозяин должен немедленно подскочить к нему и спросить, что пожелает благородный посетитель. По крайней мере, так поставлено дело в Европе, да, пожалуй, и в Америке.

– Эх, мой сеньор, – ответил трактирщик, принимая трагическую позу. – Мне показалось, что вы слегка повысили голос в моем доме.

– В вашем доме!..

– Гром и молнии!.. Можно подумать, вы за него платите, сударь!

– Таверна считается общественным зданием.

– Черт побери! – взревел трактирщик.

– Ого, красавчик! Кажется, это вы теперь повышаете голос!

– О бискайские бури!.. Я хозяин таверны; понимаете, я!

– Очень хорошо.

– А к тому же я гасконец!..

– А я родом с низовьев Луары.

Трактирщик сделал полный оборот вокруг собственной оси и, кажется, мигом успокоился, потому что заговорил уже более миролюбиво:

– Французский дворянин!.. Почему же вы сразу мне не сказали?

– Да потому, что вы не даете людям рта раскрыть!..

– Вы же знаете, что у гасконцев…

– Длинный язык и проворные руки. Об этом я знаю.

– Вот теперь я вижу, что вы и впрямь с низовьев Луары. Так чего вы желаете, сеньор мой?

– Бутылку самого лучшего вина. Херес, аликанте и порто меня не интересуют. Я выпью любого выдержанного вина, взращенного на любой географической широте, лишь бы оно было хорошим.

Трактирщик повернулся к жене, с улыбкой следившей за этой комичной сценой, и сказал с большой важностью:

– Ты поняла, как умеют пить граждане великой Франции? А ты меня все время упрекаешь, если я чуть-чуть переберу и наделаю шума в погребке. Мы ведь не испанцы. Принеси-ка сеньору бутылочку из самых старых запасов. Кажется, там еще осталось бордо. Оно доставит удовольствие моему соотечественнику.

– Да, Пепито.

– Эй, оставь своего Пепито. Я ведь гасконец, а не какой-нибудь севильский тореадор. Запомни это хорошенько, женщина!

Он взял письмо из рук жены и снова попытался прочесть его, постоянно бормоча: «Ко… ко… ме… ме… си… си…» Возможно, ему бы и удалось распознать какое-нибудь новое слово, но тут дверь таверны растворилась и впустила еще одного гостя. Как и на французе, на нем были широкий плащ, весь намокший, высокие сапоги из желтой кожи, на боку болталась шпага, а на голове красовалась шляпа с перьями, украшенная несколькими серебряными пуговицами.

Новому гостю могло быть под сорок. Во всяком случае в его усах виднелись в немалом количестве серебряные нити, а лицо покрывал плотный загар. Гость был среднего роста, крепкого телосложения, – казалось, он обладал недюжинной силой.

Как и французский кабальеро, он сел за отдельный столик и ударил по крышке с такой силой, что чуть не развалил его.

Услышав этот грохот, напоминавший разрыв бомбы, трактирщик подскочил и наградил свирепым взглядом наглеца, вознамерившегося ломать мебель, не спросив даже разрешения хозяина.

– Черт побери! – крикнул он, пошевелив свисающими усами. – Может быть, нынче у нас нашествие бешеных псов? Соотечественника я еще стерплю, но вот с этим мне придется посчитаться!..

Он приблизился к новому гостю и, окинув пришельца взглядом, спросил:

– Кто вы?

– Жаждущий, – ответил неизвестный.

– Вы понимаете, где находитесь?

– В таверне, как мне кажется, черт возьми!

– Но это не ваш дом, как мне кажется.

– Хватит болтать, трактирщик мессера Вельзевула. Неси-ка мне лучше выпить, а то я умираю от жажды, да к тому же очень спешу.

– А я нет.

– Эй, чертов трактирщик! – закричал неизвестный, обрушив на стол еще один удар. – Так ты принесешь мне бутылку или нет?

– Нет, – ответил хозяин.

– Хочешь, чтобы обрезали уши?

– Кому?

– Тебе, черт побери!

– A-а-а!.. Шутка!..

Пивший вино французский дворянин расхохотался, что еще больше возбудило разъяренного трактирщика.

– Черт бы вас побрал! – завопил он. – За кого вы меня принимаете? Вам известно, что я гасконец?

Второй посетитель пошевелил усами, оперся локтем о столик, расшатавшийся от двух могучих ударов, и поглядел на трактирщика, иронично усмехнувшись.

– Как смешны эти гасконцы! – проговорил он.

Дон Баррехо, владелец таверны «Эль Моро», мелкий гасконский дворянин, взорвался как бомба:

– О громы Пиренеев и молнии Бискайского залива!.. Дайте мне этого шута!.. А, ты захотел моего вина!.. Я волью его тебе в глотку из твоего собственного сапога!.. Карменсита!.. Шпагу мне…

Второй гость разразился хохотом еще более громким, чем первый кабальеро, что привело в ярость рассерженного трактирщика, ибо он, как истинный гасконец, не мог стерпеть, чтобы над ним смеялись.

– Значит, вы хотите, чтобы я вас прикончил? – вскипел он.

– Чем? Твоей шпажонкой? – спросил с издевкой веселый незнакомец, скидывая с себя плащ. – Дорогой мой, да на ней наросло с полдюйма ржавчины.

– И я оставлю ее в твоих потрохах, негодяй!..

– С годами ты становишься все смешнее, приятель.

– Да бросьте вы, черт побери! Убирайтесь или я убью вас, как бешеную собаку!.. Панчита!.. Неси мою драгинассу!

– Мне кажется, твоя жена не слишком торопится увидеть мою кровь, – сказал неизвестный, опираясь о стол и пристально вглядываясь в трактирщика.

Потом он обернулся к первому кабальеро, присутствовавшему при этой забавной сцене, которая тем не менее могла закончиться трагически, и спросил:

– А не кажется ли вам, сеньор, что это все тот же одержимый гасконец? Супружество его нисколько не успокоило.

Слова эти были произнесены тоном, несколько отличавшимся от первоначального. Дон Баррехо, поразившись интонации, которую он, казалось, уже когда-то слышал, недолго сомневался, а потом бросился к незнакомцу и сжал его в объятиях, приговаривая:

– Tonnerre!.. Мендоса!.. Крепкая рука сына Красного Корсара!..

– Так-то ты хотел узнать меня? – сказал бискаец, обнимая трактирщика с куда меньшим энтузиазмом.

– Да ведь шесть лет прошло, дорогой мой.

– Но ты все тот же. Еще немного, и ты вскрыл бы мне живот своей знаменитой драгинассой, а потом выцедил бы по капле мою кровь.

– Черт побери! Ты вывел меня из терпения!..

– Я проделал это, чтобы убедиться, осталось ли в нашем гасконце хоть что-то гасконское.

– Мошенник!.. Ты в этом сомневался? – вскрикнул дон Баррехо, возобновляя объятия. – А что ты здесь делаешь? Откуда прибыл? Каким добрым ветром занесло тебя в таверну «Эль Моро»?

– Не торопись, милый мой гасконец, – прервал его Мендоса.

Потом, указывая на французского кабальеро с низовьев Луары, который, улыбаясь в усы, наслаждался разыгрывавшейся перед ним сценой, баск спросил:

– А сеньора, что сидит вон за тем столом и пьет твое скверное вино, узнаешь?

– Скверное, ты сказал?

– Ладно, после разберемся.

Дон Баррехо, уставившись на кабальеро, то и дело тер лоб, словно хотел таким образом вызвать воспоминания о далеких днях. Внезапно он бросился с протянутыми руками к столику:

– Tonnerre!.. Сеньор Буттафуоко!

Знаменитый буканьер маркизы де Монтелимар, улыбаясь, поднялся и с жаром потряс протянутые руки:

– Постарел ты, что ли, дон Баррехо, старых друзей не узнаешь?

– Последствия женитьбы, – сказал Мендоса, трясясь от смеха.

Бравый гасконец даже не обратил внимания на эти слова. Он бросился к длиннющей стойке из красного дерева, крича во все горло:

– Панчита!.. Панчита!.. Выноси из погреба самые лучшие бутылки и оставь в покое шпагу. Она мне больше не нужна!..

Потом он в три прыжка вернулся к столику, за которым сидели буканьер и бискаец, и спросил, опершись о стол обеими руками:

– Так зачем же вы приехали сюда после стольких лет разлуки? Как идут дела у графа ди Вентимильи? А что известно о маркизе де Монтелимар? Откуда вы появились? Сан-Доминго так далек от Панамы.

– Тише, – сказал Мендоса, показывая пальцем на пивших мецкаль метисов.

– Что такое? – спросил гасконец.

– Ты можешь попросить их уйти?

– Если они не уйдут по-хорошему, я вытолкаю их, – ответил грозный трактирщик. – За таверну плачу я, а не они, разрази их гром!..

Он подошел к столу, за которым мирно сидели выпивохи, и сказал, указывая трагическим жестом на дверь:

– Моей жене стало плохо, ей надо отдохнуть. Можете не платить, но уходите сейчас же. Выпитый мецкаль за мой счет.

Метисы переглянулись, несколько удивившись, потому что именно в этот момент грациозная кастильянка, вместо того чтобы лежать в постели, вышла из погреба, с трудом удерживая в своих крепких руках большущую корзину, полную запыленных бутылок.

Однако, обрадовавшись, что им не придется заплатить за выпивку ни пиастра, они поднялись, взяли свои старые, поношенные сомбреро[74] и ушли без каких-либо возражений, хотя снаружи не прекращался жуткий ливень.

– Женушка, – сказал дон Баррехо, – мне выпала высочайшая честь представить тебе сеньора Буттафуоко, настоящего французского дворянина, и вот эту старую шкуру, Мендосу, которого ты уже знаешь. Обними их покрепче, к ним я ревновать не буду.

Прекрасная трактирщица поставила корзину и поцеловала в обе щеки каждого из друзей мужа, что тех отнюдь не удивило.

– А теперь, женушка, закрой дверь и задвинь засов, – сказал трактирщик. – Сегодня мы больше никого не обслуживаем, потому что у нас семейный праздник.

– Хорошо, Пепито.

– Пепито!.. – воскликнул Мендоса. – Да ты стал петушком, попугаем, курочкой, бычком…

– Видишь ли, у моей жены есть одна странность, – ответил гасконец. – Когда она в хорошем настроении, то упорно зовет меня Пепито.

– Пи… пи… пи… – засмеялся Мендоса.

– То… то… то… – прибавил гасконец, вынимая из корзинки покрытую паутиной бутылку. – Теперь давайте выпьем, и вы мне расскажете, каким странным ветром вас занесло в Панаму. Уж конечно, тут не обошлось без графа ди Вентимильи.

– Разумеется, и даже…

Мендоса внезапно прервался; он встал и посмотрел в сторону двери.

– Пиявка, – обратился он к Буттафуоко. – Панчита, не закрывайте дверь. Мы ждем еще одного друга.

– Кого это? – спросил дон Баррехо.

– Мы и сами не знаем, но, судя по выговору, он или голландец, или фламандец.

– И что же он от вас хочет?

– С тех пор как мы прибыли в Панаму, этот таинственный человек прямо-таки прилип к нам. Куда бы мы ни пошли, он следует за нами; он платит даже за хорошее вино, и притом любезен, как никто в мире.

– Это еще ничего, не всегда ведь находятся любезные люди, – сказал трактирщик, наполняя бокалы. – Но только я хотел бы знать, почему он вас так упорно преследует.

– Мне не верится, что он шпион, – сказал Буттафуоко.

– И вы не нашли случая избавиться от этого сеньора? Ты же, Мендоса, всегда был скор на руку.

– Мне не удавалось встретить его одного вечером.

– Думаешь, он в конце концов явится?

– Конечно, приятель.

– Тогда посмотрим, сумеет ли он отсюда выбраться. Сегодня утром я получил бочку аликанте вместимостью десять гектолитров[75]; она может вместить любого человека, даже самого большого.

– Что ты задумал? – спросил Мендоса.

– Утоплю его в бочке. Тогда и аликанте станет вкуснее.

Мендоса в этот самый момент наслаждался великолепным хересом трактирщика. С перекошенным лицом, он выплюнул все вино, находившееся у него во рту.

– Ах, сучий трактирщик!.. – закричал он, притворяясь, что его тошнит. – Он поит нас вином, настоянным на мертвецах!..

Дон Баррехо быстро скрылся, держась за живот, а бравый бискаец, воспользовавшись моментом, схватил бутылку и осушил ее в три глотка.

В это время перед дверью таверны снова появился таинственный незнакомец и остановился, чтобы заглянуть внутрь.

– Вот он, – сказал Буттафуоко. – Готовься к схватке, Мендоса.

– Что ж! Бочка-то полная, – рассмеялся в ответ бискаец. – Он великолепно сохранится в ней, но я – больше ни ногой в «Эль Моро»: боюсь, что дон Баррехо напоит меня этим аликанте. Вешать надо таких хозяев.

Прекрасная кастильянка, заметив, что неизвестный схватился за ручку входной двери, поспешила с любезным приглашением открыть ее:

– Входите, сеньор. В таверне «Эль Моро» подают отличное вино.

Незнакомец, с которого стекали струйки воды, вошел внутрь и приподнял фетровую шляпу с потрепанным пером:

– Тобрый фечер, госпота; я фсё утро искал фас.

Незнакомцу перевалило за тридцать; он был тощ, подобно гасконцу, отличался крайне бледным цветом лица, голубыми глазами и очень светлыми, почти белыми, волосами. Всем своим существом он вызывал неприязнь, хотя, возможно, был любезным человеком.

Мендоса и Буттафуоко ответили на приветствие, потом бискаец поспешил объясниться:

– Извините нас, сеньор. Вы не нашли нас в привычной гостинице, потому что дождь застал нас на улице и мы укрылись здесь, у любезнейшей хозяйки и почтеннейшего хозяина. К тому же и вино у них преотличное.

– Фы мне позфолите состафить фам компанию?

– С величайшим удовольствием, – согласился Буттафуоко.

Гость снял шляпу и плащ, вымокшие буквально до нитки, и взглядам присутствующих открылись длинная шпага и один из тех кинжалов, которые называются мизерикордиями.

Дон Баррехо принялся вышагивать возле стола туда-сюда, не сводя глаз с этой подозрительной личности. Очевидно, такое любопытство пришлось не по вкусу фламандцу, потому что он резко повернулся к гасконцу и слегка рассерженно спросил:

– Фам что-то от меня нужно?

– Ничего, сеньор, – с готовностью ответил дон Баррехо. – Покорно жду ваших распоряжений.

– У меня нет никаких распоряжений, поняли? Я буду пить с трузьями.

– Пейте на здоровье, кабальеро, – ответил гасконец и ушел за длиннющую стойку, где примостился возле Панчиты.

– Присаживайтесь, – пригласил незнакомца Мендоса и протянул ему наполненный до краев бокал. – Такого вина не выпьешь даже в Испании.

Таинственный незнакомец залпом осушил бокал и поцокал языком:

– Пфиффер! Никокта еще не пил такого прекрасного фина. Ах!..

– Ох!.. – вырвалось у Мендосы, когда снова наполнил бокал. – Пейте, пожалуйста, мастро[76] Пфиффер.

– Что такое Пфиффер? – спросил фламандец.

– А разве это не ваше имя?

– Я никокта не был Пфиффер.

– Полагаю, у вас есть какое-то имя, – сказал Мендоса, наполняя третий бокал. – Меня, например, зовут Родриго де Пелотас, а моего друга – Родриго де Пелотон.

Фламандец добродушно, но несколько мрачновато посмотрел на бискайца, а потом объяснил:

– Пфиффер есть тобафка.

– Вы хотели сказать – вставка, то есть слово, не имеющее своего значения. Мы поняли, но вот как вас зовут, нам до сих пор неизвестно.

– Арнольто Фиффероффих.

– A-а-а!.. Значит, «фи… фи» таки есть в вашей фамилии. Тогда вас можно запросто звать мастер Пфиффер.

– Если фы хотеть, зофите меня так.

– Ну, как жизнь, мастер Фиффер… фи… фер?..

– Хорошо!.. Хорошо! – ответил фламандец. – Ф Панаме фсё очень хорошо. Фы знаете горот?

– Пока еще не весь.

– Фы приехали исталека?

– Да что вы!.. Из Новой Гранады.

– По телам?

– Нам надо купить полсотни мулов за счет одного богатого асьендеро[77], который надеется перепродать их флибустьерам.

– О!..

– Да вы пейте, пейте, мастер Фифф… фифф… Отличное же вино.

– О, очень хорошее!.. Хозяйка красифая, а фот хозяин урот, но очень тобрый.

– Нам очень повезло с этой таверной. И до нее так близко: рукой подать, – сказал Мендоса, не перестававший за болтовней наполнять бокалы.

Казалось бы, фламандец больше привык поглощать пиво, но он упорно противостоял Мендосе, хотя, конечно, не мог долго бороться с таким знатным выпивохой. Он уже адски коверкал слова, заставляя улыбаться молчавшего Буттафуоко, который, хотя и был скуп на слова, не пропускал ни одного бокала.

Тем временем наступила ночь, а дождь все не переставал лить под аккомпанемент грома и молний. Казалось, что на Панаму, которую в те годы называли королевой Тихого океана, обрушился настоящий ураган.

Дон Баррехо принес новые бутылки, зажег чадящую масляную лампу, а потом по знаку Мендосы закрыл двери таверны, просунув для прочности в дверные скобы железный брус.

– Что фы телаете, трактирщик? – спросил заметивший этот маневр фламандец.

– Уже поздно, таверна закрывается, – сухо ответил гасконец.

– Но мы собирались скоро уйти.

– В такой ливень?

– У меня очень тяжелая голофа, и я хотеть пойти спать.

– Да разве здесь мало доброго вина? – спросил Мендоса. – Хозяин таверны «Эль Моро» – человек добрый, он останется на ногах до завтрашнего утра и постоянно будет готов услужить нам.

– Я хотеть ухотить, – повторил фламандец. – Пфиффер! Слишком много я фыпил.

– Да что вы!.. Мы только начали!.. Не так ли, дон Родриго де Пелотон?

Буттафуоко утвердительно кивнул.

– Тофольно, – не уступал упрямый фламандец, хватаясь за плащ и шляпу. – Тобрый фечер фсем! Трактирщик, откройте.

Мендоса оттолкнул табурет, то же самое сделал Буттафуоко, и две шпаги сверкнули в руках авантюристов.

Дон Баррехо уже держал свою проржавевшую драгинассу, которую ему незаметно принесла жена. Он прикрывал дверь.

– Пфиффер! – воскликнул фламандец и растерянно оглянулся. – Что фы хотите, госпота? Заколоть меня?

Мендоса оттолкнул табурет, то же самое сделал Буттафуоко, и две шпаги сверкнули в руках авантюристов.

– Нет, утопить в бочке хереса, – любезно разоткровенничался дон Баррехо. – Мой дорогой Пфиффер!

– Садитесь, – с угрозой в голосе сказал Мендоса, кладя шпагу на стол. – Нам надо опустошить еще несколько бутылок и очень обо многом поговорить.

II Чудесные выдумки гасконца

Фламандец едва держался на ногах; у него не было выдержки Мендосы и Буттафуоко, привыкших к разнузданным оргиям флибустьеров и буканьеров; он повалился на стул и не отводил испуганных глаз от трех шпаг, казалось нацеленных ему прямо в грудь.

– Пфиффер! – выдавил он из себя и глубоко вздохнул. – Это плохая шутка.

– Ошибаетесь, мастер Арнольдо, – ответил Мендоса. – Это отнюдь не шутка, а наши шпаги сделаны не из масла, а из лучшей толедской стали[78], закаленной в водах Гвадалквивира[79].

Фламандец разразился смехом:

– Тайте мне фыпить, торогой труг.

– Сколько захотите, мастер Арнольдо. Весь винный погреб таверны отдан в наше распоряжение, так что готовьте ответы на вопросы, которые я вам задам.

– Хорошо!.. Хорошо!.. Гофорите… гофорите… – ответил фламандец, немного приободрившись.

– Итак, – сказал Мендоса, – объясните нам, по какой такой причине вы упорно следите за нами трое суток, постоянно появляясь, как вестник беды, в тех местах, которые мы посещаем.

– Фы и фаш труг мне очень симпатичны.

– Но кто вы такой?

– Я уже сказал фам.

– Что вы делаете в Панаме?

– Ничего, я живу на ренту.

– Э, мессер Арнольдо, не пытайтесь обмануть нас, иначе вы плохо кончите.

Фламандец смертельно побледнел, но ответ его звучал достаточно твердо:

– Я очень богат.

– А поэтому вы развлекаетесь, оплачивая выпивку очень симпатичным вам людям, – иронично бросил Мендоса. – Дружище Арнольдо, нас не накормишь такими выдумками. Знаете, как называют в моей стране людей, которые цепляются к другим, словно пиявки, и никогда не выпускают их из виду?

– Благородные люди.

– Нет, дружище Арнольдо, их зовут шпионами.

Фламандец взял полный бокал и медленно выпил его, словно скрывая эмоции.

– Шпионами, – процедил он. – Никокта не занимался этим грязным ремеслом.

– И все-таки повторяю вам: вы шпионите в пользу какой-то панамской шишки, маркиза де Монтелимара например.

Фламандец выпустил из рук бокал, и тот со звоном разлетелся на мелкие осколки.

– Эге, мессер Арнольдо, вам плохо? – спросил дон Баррехо. – Вы стали желтее лимона. Хотите, моя жена приготовит вам настой ромашки?

Фламандец взорвался.

– Чертоф трактирщик, занимайся сфоим фином!.. – закричал он.

– В эти минуты моим бочкам совершенно не нужен присмотр, так что я могу позволить себе немного поболтать.

– Итак, мастер Арнольдо, – продолжал непреклонный Мендоса. – Почему, когда я назвал имя маркиза де Монтелимара, ваши руки задрожали? Вы сами видите, что бокал разлетелся вдребезги.

– Я заплачу́.

– Хозяин «Эль Моро» великодушен и не потребует с вас денег. Только не пытайтесь, разбив бокал, сменить тему разговора. Скажите-ка лучше, где и когда меня мог увидеть маркиз де Монтелимар? И как ему удалось узнать меня после шести лет моего отсутствия в Панаме?

– Не знаю никакого маркиза те Монтелимара, – сказал фламандец и вытер рукой покрывшийся большими каплями пота лоб.

– Ага!.. Не хотите говорить?.. – повысил голос Мендоса. – Хочу сообщить вам, что вот этот молчаливый сеньор – один из самых известных буканьеров на Сан-Доминго, а сам я вовсе не торговец мулами, а флибустьер, участвовавший во всех походах Дэвида и Равено де Люсана[80].

– Человеку плохо! – вдруг вскрикнул дон Баррехо. – Панчита, скорее приготовь чашку ромашкового чая для сеньора. Ему сразу станет лучше.

И в самом деле, казалось, что фламандец вот-вот лишится чувств, настолько он выглядел бледным и измученным.

– Разве вы не понимаете, что выдали себя? – крикнул Мендоса. – Или вы решитесь заговорить, или я вгоню вам в глотку вашу мизерикордию.

– Подожди, пусть он хоть ромашки попьет, – сказал с улыбкой дон Баррехо. – Сознайтесь: вы знаете маркиза де Монтелимара? Да или нет? Запираться и все отрицать бесполезно.

Арнольдо кивком головы подал утвердительный знак.

– Ну наконец-то! – обрадовался бискаец, тогда как Буттафуоко, показывая свое удовлетворение, выпил один за другим два бокала вина.

– Мессер Арнольдо, выпейте и вы глоток этого старого хереса, который, говорят, залил в бутылки сам папаша Ной[81], – сказал гасконец, протягивая бокал. – Этот напиток немного взбодрит вас и поставит на ноги, как уверяет старый трактирщик.

Мессер Арнольдо, хотя и был уже пьян в стельку, последовал совету. Ему очень надо было собраться после такого возбуждения и стольких тревог.

– Когда он меня видел? – возобновил допрос Мендоса.

– Три дня назад, – ответил фламандец.

– Ты, стало быть, один из его шпионов по этой части.

Фламандец, не говоря ни слова, кивнул.

– Где? – спросил Мендоса с угрозой в голосе.

– На торговой пристани.

– О, дьявольская аркебуза! – выругался бискаец, ударив пару раз себя кулаком по лбу. – А я даже не заметил его присутствия!

– Я же просил тебя не показываться в людных местах, – сказал Буттафуоко.

– Да ведь прошло шесть лет.

– Очевидно, ты не очень изменился, приятель, и остался молодым, – сказал дон Баррехо. – Какой счастливый человек!

Мендоса собрался продолжить допрос, но тут заметил, что фламандец откинулся на спинку стула, так что его длиннющие руки почти касались пола.

– Уж не загнулся ли он? – Мендоса задумался.

– Да он мертвецки пьян, – сказал подошедший гасконец. – О!.. Пойду-ка и я напьюсь!.. Этот человек, дорогуша, не сможет развязать язык раньше чем через сутки.

– Тогда оставим его переваривать выпитое вино, а сами побеседуем вчетвером. Мы должны дать тебе, дон Баррехо, кое-какие объяснения.

– Жду их уже три часа, – ответил трактирщик.

– Мы бы давно все тебе рассказали, если бы не появилась эта пиявка.

– Позволь мне прежде спросить, Мендоса, – не удержался Буттафуоко. – Как ты догадался, что этот фламандец – шпион маркиза де Монтелимара?

– Не знаю. Этот человек мне неизвестен, так же как и вам, сеньор Буттафуоко. Просто у меня было смутное подозрение, а имя маркиза я произнес случайно.

– И сразу же угадал! – воскликнул дон Баррехо. – Я всегда говорил, что ты необычайный человек. Ну а теперь давайте обещанные разъяснения. Хочу поскорее узнать, почему вы приехали разыскать меня и вообще вспомнили, что где-то в Америке живет храбрый гасконец и ваш верный друг. В это дело определенно вмешался сын Красного Корсара.

– Скорее его сестра, – сказал Мендоса.

– Кто? Дочь Великого кацика Дарьена!..

– Мы сопровождали ее сюда.

– Сеньорита здесь!.. Как опрометчиво! Если маркиз де Монтелимар обнаружит ее, он больше не оставит девушку в покое.

– О! Мы приняли меры предосторожности, дружище, и спрятали ее в посаде, которую содержит один из друзей сеньора Буттафуоко, тоже старый буканьер. Ему теперь больше нравится содержать постоялый двор, чем убивать диких быков на Кубе или Сан-Доминго.

– А зачем она приехала сюда, когда должна была бы находиться рядом с графом ди Вентимильей, своим братом, и маркизой де Монтелимар, своей невесткой?

– Значит, в Панаме ничего не знают о смерти старого кацика? Он умер четыре или пять месяцев назад и оставил свои сказочные богатства дочери Красного Корсара.

– Великий кацик умер!.. – удивился дон Баррехо и с силой стукнул кулаком по столу. – Тогда маркиз де Монтелимар, всегда стремившийся завладеть этими богатствами, должно быть, уже отправился в поход.

– Похоже, что нет, – ответил Мендоса. – Три дня назад он был еще здесь.

– Да, ведь Пфиффер об этом говорил. Но как же о смерти кацика узнал граф ди Вентимилья? Он ведь, кажется, постоянно живет в Италии.

– От одного старого буканьера, нашедшего приют у Великого кацика. Он специально приехал в графский замок, чтобы объявить сеньорите о том, что племя ждет ее приезда. Индейцы собираются провозгласить ее своей королевой, поскольку других наследников у кацика нет.

– И этот буканьер сопровождал сюда сеньориту?

– Да, – ответил Мендоса.

– И где же этот человек?

– Он присматривает за сеньоритой на постоялом дворе у друга сеньора Буттафуоко.

– Ну а от меня что вы хотите? – спросил дон Баррехо.

– Ты все еще связан с тихоокеанскими флибустьерами?

– Да, они частенько ко мне заходят.

– Их база, как и раньше, находится на острове Тарога?

– Да, хотя испанцы много раз пытались их оттуда выбить.

– Кто командует флибустьерами?

– По-прежнему Равено де Люсан.

– А Дэвид?

– Он отправился к мысу Горн, и с тех пор о нем ничего не слышно.

– А много флибустьеров на Тароге?

– Да сотни три, говорят.

– Тогда, сеньор Буттафуоко, нам необходимо повидаться с Равено де Люсаном. Без поддержки его людей невозможно справиться с таким серьезным предприятием. Не сегодня завтра испанцы узнают, что Великий кацик умер, и поспешат захватить земли этого богатейшего человека.

– В этом можно не сомневаться, – согласился Буттафуоко. – Маркиз де Монтелимар много лет ждал, когда сможет протянуть руки к сокровищам кацика, тем более что испанский король уже согласился на завоевание этих земель.

В этот момент, перекрывая шум дождя и удары грома, послышались сильные удары в дверь.

Дон Баррехо, некоторое время назад присевший, быстро вскочил на ноги и сказал Панчите, которая что-то вязала за огромной стойкой:

– Прикрути-ка фитиль, подружка.

– Кто бы это мог быть? – спросил Буттафуоко. – Уже скоро десять часов, а погода жуткая.

– Может быть, это ночной дозор? – предположил гасконец.

– А что, дозорные к вам заходят?

– Да, сеньор Буттафуоко.

– Дело осложняется.

– Вовсе нет, – возразил Мендоса, который, как настоящий баск, всегда мог найти выход из любого положения. – Давайте возьмем нашего приятеля Пфиффера за руки за ноги и отнесем его в погреб.

– А в случае опасности утопим его в бочке хереса, – добавил жестокосердый гасконец.

Второй удар, еще сильнее первого, чуть не разнес вдребезги дверное стекло.

– Быстрей уходите и погасите свет в погребе, – сказал дон Баррехо, а потом, обернувшись к жене, добавил: – Скорее поставь корзинку с самыми старыми бутылками, какие у нас только есть.

Мендоса и Буттафуоко подняли фламандца, закутали его во все еще мокрый плащ и торопливо спустились в погреб вслед за прекрасной кастильянкой, тогда как дон Баррехо приблизился к двери и спросил злющим голосом:

– Кто там еще? Уже поздно, черт вас дери, а таверна «Эль Моро» не ночной притон.

– Дозор, – ответил повелительный голос.

– Что вам здесь надо в этот час? Я ведь закрыл вовремя.

– Откройте.

– Подождите, дайте мне хоть штаны надеть, а жене – юбку. Черт бы вас побрал! Уже в Панаме и поспать нельзя.

Панчита вернулась, неся очередную корзину, полную бутылок, покрытых благородной паутиной, и поставила ее на стойку.

Гасконец подождал еще немного, доставляя себе удовольствие при мысли о том, как сейчас достается мокнущим дозорным, потом наконец решился открыть дверь, спрятав предварительно свою огромную драгинассу. Едва дверь отворилась, показались трое мужчин. Это были полицейский офицер и двое алебардщиков из ночной стражи.

– Buena noche, caballeros, – сказал гасконец, принимая удар судьбы. – Я как раз собирался лечь в постель. Жуткая ночь, не правда ли?

– Вы один? – спросил офицер изумленно.

– Нет, господин офицер, я шептал всякие нежные словечки своей женушке. Она, знаете ли, кастильянка.

– А вы? – спросил офицер.

– Я-то с Пиренеев.

– Край контрабандистов.

– Сеньор, я всегда был честным человеком, а мой почтенный род уже триста лет продает вино в Испании и Америке, – обиделся гасконец.

Офицер повернулся к нему спиной и обменялся вполголоса несколькими словами с алебардщиками, потом снова оборотился к дону Баррехо, начинавшему выказывать недовольство этим неожиданным визитом, и сказал:

– Сегодня в эту таверну вошел один сеньор, но отсюда он не выходил.

– Из моей таверны!.. – выкрикнул гасконец, делая вид, что упал с неба. – Может быть, он закатился под какой-нибудь стол и мирно спит?.. Панчита, погляди-ка хорошенько, нет ли в углах пьяных.

– Я никого не видела, – ответила прекрасная кастильянка.

– И тем не менее этот сеньор отсюда не выходил, – настаивал офицер.

– Боже милосердный! – воскликнул дон Баррехо. – Да уж не убили ли его в комнатах наверху?

– Нет, муженек! Я только что спустилась сверху, после того как приготовила нам постель.

– Карай! – взорвался офицер. – Хорошенькое дельце!

– Да, хорошенькое дельце! – повторил дон Баррехо.

Офицер обменялся парой слов с алебардщиками, сопровождая разговор широкими жестами, потом уселся за стол и приказал:

– А ну-ка, трактирщик, принеси чего-нибудь выпить. Мы промокли до нитки, и было бы неплохо закончить вечер у хорошего очага. Потом мы продолжим разговор, потому что мне обязательно надо узнать, куда делся тот сеньор.

– Я уверен, что вы его где-нибудь найдете, сеньор офицер, если только он не был духом. Не спрятался же он без моего ведома внутри какой-нибудь бочки или бутылки… Ах, Панчиточка, мы хотим отведать бутылки из того ящика, что мой дядя прислал из Аликанте[82]. Принеси-ка нам одну, я разопью ее вместе с дозорными.

– Да вот же их полная корзинка, – сказала кастильянка.

– Откупори одну, подружка моя, я предложу ее сеньору офицеру и его бравым солдатам.

Не каждый день случается выпить, не заплатив ни гроша, – особенно солдату, поэтому ночной дозор с большим удовольствием принял предложение хитрого гасконца.

Панчита принесла пять или шесть бутылок различного качества; кружки наполнялись и осушались несколько раз подряд, далекого дядю всё громче хвалили, не забывая и его племянника-трактирщика.

– Великолепный подарок от бедного дяди! – сказал гасконец. – Шестьдесят бутылок, одна лучше другой, составили этот дар – так дядя любит своего племянника. Пейте вволю, сеньоры, это вино мне ничего не стоило.

– Да мы и пьем, трактирщик, однако не забываем при этом того сеньора, что не вышел из вашей таверны.

– Вы полагаете, что я способен убивать людей, приходящих в мою таверну выпить вина? – с оттенком горечи спросил дон Баррехо.

– Я не считаю вас способным совершать столь ужасные преступления, – ответил офицер. – Однако я должен найти этого кабальеро.

– А!.. Это был дворянин?

– Я так думаю. Давайте теперь выслушаем трактирщика: кто сегодня приходил сюда выпить?

– Человек пятнадцать – двадцать, как европейцев, так и метисов. Для последних я держу превосходный мецкаль, который дам вам попробовать, если пожелаете.

– Оставим на время мецкаль. А не заметили ли вы среди посетителей высокого мужчину, одетого во все черное, с очень бледной кожей и белейшими, почти совершенно белыми, волосами?

Дон Баррехо принялся гладить свой лоб, закатил глаза к потолку, словно искал на почернелых балках какое-то вдохновение:

– Высокий… худой… с белыми волосами… весь в черном… конечно… должен существовать этот высокий сеньор… Он пил с двумя неизвестными.

– Значит, вы его видели? – спросил офицер.

– Я очень хорошо его помню, потому что сам обслуживал его. Он сидел в компании двух мужчин, пришедших чуть раньше него. До сегодняшнего дня я никогда не видел этих людей.

– Один из них средних лет, другой чуть постарше, с седеющей бородой?

– Точно, – ответил дон Баррехо. – Эта компания осушила немалое количество бутылок вот за тем столиком. Там и сейчас полно посуды. Потом, воспользовавшись моментом, когда ливень начал стихать, они ушли.

– Все вместе?

– Они держались друг за друга, потому что не очень прочно стояли на ногах. Черт возьми!.. В моей таверне пьют изысканные вина.

Офицер повернулся к одному из двух алебардщиков и сказал:

– Ты слышал, Хосе?

– Да, сеньор.

– Значит, когда тебя не было на посту.

– И все же, сеньор, клянусь вам, что я ни на шаг не удалялся от той подворотни, которая хорошо ли, плохо ли, но спасала меня от дождя.

– А может быть, твое внимание что-то отвлекло?

– Я это полностью исключаю, – решительно ответил алебардщик.

– Эх!.. Порой встретишься взглядом с какой-нибудь юной красавицей – и больше уже ничего не видишь, – предположил трактирщик.

– Я ничего не видел, кроме потоков воды.

– Что ты на это скажешь, трактирщик? – спросил офицер.

– Панчита, – позвал дон Баррехо.

Прекрасная трактирщица с готовностью подошла.

– Ты же ведь тоже видела этих сеньоров, которые опустошили не то семь, не то восемь бутылок?

– Да, мой Пепито.

– Они ушли от нас или нет?

– Если их больше нет за столиком, значит ушли.

– Вы поняли, сеньор офицер? – спросил гасконец. – Их было трое, а я не в состоянии убить, словно собак, троих христиан, а потом бросить их трупы… Куда? В нашем домишке нет даже колодца. Мне кажется невероятным, чтобы трое мужчин из мяса и костей исчезли, не оставив следа. Ну, если только это были дьяволята… Говорят, таковые встречаются среди этих псов-флибустьеров… По крайней мере, так говорят монахи в кафедральном соборе.

– Блондинистый мужчина, конечно, не может быть дьяволом, потому что он был слишком хорошим католиком, – ответил офицер, казавшийся озабоченным.

– Давайте осушим еще несколько бокалов, а потом приступим к тщательному осмотру моего дома. О!.. Подождите!.. У меня в погребке есть бутылка двадцатипятилетней выдержки. И четырнадцати дней. Я даю такую точную дату, потому что сегодня держал эту бутылку в руках. Хотите попробовать это вино, сеньор офицер?

– Тащите сюда эту бутылку, – ответил командир дозора. – У нас еще будет время осмотреть ваш дом.

– Панчита, лампу! – крикнул гасконец. – И подай мою драгинассу, потому как вся эта история с пропадающими людьми немножко попортила мне кровь.

Он взял и лампу, и шпагу, тогда как офицер, воспользовавшись его отсутствием, принялся строить глазки прекрасной трактирщице. Дон Баррехо спустился по лестнице в глубокий и очень просторный погреб, занятый разными бочками и бочонками. Но, проходя за стойкой, хитрец прихватил с собой кучку скатертей. Едва он добрался до последней ступеньки, как к нему подошли Буттафуоко и Мендоса.

– Что там?.. – в один голос спросили они своего приятеля.

– Плохо, друзья. За этим Пфиффером наблюдали, и дозорные пришли узнать у меня, что с ним произошло.

– Надо, чтобы он исчез, – сказал Мендоса.

– Утопить его в бочке с хересом?

– Там, по меньшей мере, его не станут искать.

– Я придумал кое-что получше, – сказал гасконец.

– Что же?

– Хочу предложить вам нарядиться привидениями.

– Ты спятил, дон Баррехо?

– Говорю вам: если нам не удастся запугать этих полицейских, дела наши будут очень плохи, потому как они намерены провести тщательный обыск всего дома, включая погреб, чтобы отыскать этого проклятого Пфиффера.

– Что мы должны делать? – спросил Мендоса, которому понравилась идея стать пугалом.

– Я принес вам скатерти. Вы их накинете, когда офицер с алебардщиками спустятся сюда. В дальнем углу погреба валяется всякое старье; найдутся там и цепи. Изобразите призраков или чертей – увидите, что будет с дозором!

– Идешь наверх? – спросил Мендоса.

– Мне надо принести еще пару бутылок; они совсем закружат головы этим храбрецам. Через четверть часа начинайте шуметь. Я отвечаю за все.

– А если эти полицейские вовсе не верят в привидения? – спросил Буттафуоко.

– Что ж, тогда нам придется сразиться с ними, и ни один из них не выберется из погреба живым, – ответил гасконец. – Свет я вам оставлю, но рекомендую погасить лампу, как только вы хорошо спрячете за бочками этого пьяного Пфиффера.

После своей короткой речи храбрый трактирщик занялся осмотром своей винотеки, состоявшей из первоклассных бутылок (по крайней мере, он так утверждал), выбрал из них две штуки, показавшиеся ему наиболее почтенными, и поднялся по лестнице, забрав с собой шпагу.

Офицер в это время гладил подбородок прекрасной кастильянки. Дон Баррехо притворился, что ничего не видит, и направился к столу, пыхтя, как тюлень.

– Пепито! – вскрикнула Панчита, притворившись испуганной. – Что с тобой?

– Не знаю, – ответил гасконец, ставя на стол две бутылки, – но после появления этого белобрысого человека в черном и после его таинственного исчезновения здесь кое-что произошло, и это меня глубоко взволновало, женушка.

Солдаты слегка побледнели, что, впрочем, никого бы не удивило в те времена, когда все верили в явления чертей, духов, ведьм и привидений.

– Что такое вы видели? – спросил офицер.

– Возможно, я обманываюсь, но могу поклясться, что заметил в дальнем углу погреба белую фигуру, которая танцевала возле моих бочек.

– Хотите напугать нас, трактирщик?

– Ни в коем случае, сеньор офицер. Разве вы не заметили, какой я бледный?

– А по-моему, вы такой же, как и прежде.

– Нет, просто у меня кожа на лице забронзовела от солнца, не так ли, Панчита?

– Совершенная правда, – ответила кастильянка, которая научилась во всем поддерживать мужа, не вникая в суть дела.

– У меня родилось подозрение, сеньор офицер, – продолжал гасконец, откупоривая бутылки.

– Какое?

– Человек в черном не был добрым христианином, и, вместо того чтобы уйти через дверь, он стал духом и захотел высосать все вино в моем погребе.

– Что за сказки вы нам рассказываете? – возмутился офицер. – Я знал этого сеньора и могу гарантировать, что он – настоящий католик, потому что маркиз де Монтелимар не берет к себе на службу еретиков.

– Маркиз де Монтелимар! – удивился дон Баррехо. – А кто это?

– Да бросьте, трактирщик, – ответил офицер. – У вас нет права знать секреты панамской полиции.

– Ну, тогда выпьем.

Гасконец начал было наполнять бокалы, как вдруг в подземелье послышались неясные шумы, отчего впечатление от них было не меньшим. Казалось, что кто-то колотит молотком по железным полосам, тогда как кто-то другой волочит цепи и еще какой-то хлам.

Офицер, два алебардщика и Панчита вскочили на ноги, а дон Баррехо грохнулся на стул, испустив такой глубокий вздох, что расчувствовались бы даже камни.

– Кто поднял этот шум? – спросил офицер, выдергивая из ножен шпагу.

– Душа человека, которого вы ищете. Уверяю вас, – сказал дон Баррехо. – Я видел ее в погребе.

– Хотите посмеяться над нами, трактирщик?

– Посмеяться!.. А пойдемте посмотрим!.. Нас четверо, все хорошо вооружены, а если понадобится, то и моя жена сможет неплохо поорудовать вертелом.

Гасконец произнес эти слова так серьезно, что произвел немалое впечатление на стражников. Эта история с чертями в погребе и с таинственным исчезновением, совершенно необъяснимым для тех, кто не знал истинного хода событий, начинала им страшно надоедать. Офицер осушил полный бокал старой малаги, немного вскруживший ему голову, потом разгладил усы тыльной стороной руки и с важностью в голосе обратился к алебардщикам:

– Мы должны выполнить свой долг, собратья, и вручить сеньору маркизу тело или душу того человека, который зашел в таверну выпить. Опорожните и вы по стакану, чтобы взбодриться, и пойдем узнаем, что же произошло в винном погребе этой таверны. Черт возьми!.. Мы же вооружены!..

– Панчита! – крикнул дон Баррехо. – Бери вертел да принеси нам вторую лампу.

– У тебя же была лампа, когда ты спускался в погреб, – ответила кастильянка.

– Я ее выронил, когда мне показалось, что я увидел призрак того белобрысого.

– Кончится тем, что ты станешь доном Разрушителем, муженек.

– Ты же знаешь, дорогая, что за мой ущерб заплатят метисы, которые придут сюда пить свой мецкаль. Готовы? Дайте мне лампу, и – ядро вам в корму!.. – я буду сражаться со всеми призраками, если только они укрылись в моем винном погребе. Сеньор офицер, прошу вас, держитесь ко мне поближе… Знаете ли… Я же человек не военный и не привык орудовать чем-то иным, кроме бутылок.

– Зато мы привыкли, – ответил командир, находившийся под воздействием старой малаги. – Готовы, алебардщики?

– Да, сеньор, – ответили солдаты, находившиеся в нелучшем состоянии.

– Пошли, и мы не дадим спуску ни дьяволу, ни чертенятам, ни привидениям. Карамба!.. Мы перевернем вверх дном весь погреб таверны «Эль Моро».

И трое полицейских, исполненные храбростью от выпитого вина, отправились в поход под предводительством дона Баррехо, который в одной руке держал масляную лампу, а другой гордо размахивал, сжимая в ней свою верную драгинассу. За ними шла прекрасная кастильянка, вооруженная вертелом чудовищных размеров.

III Охота на призраков

Четверо мужчин, полных решимости освободить винный погреб таверны «Эль Моро» от духа бледного блондина, потому что в душах стражников уже крепло убеждение, что это был какой-нибудь демон, спускались по длиннющей лестнице, которая насчитывала не меньше пятидесяти ступеней. Однако, спустившись не более чем на десять ступеней, дон Баррехо решил сделать короткую передышку и быстрыми широкими движениями начертал в воздухе своей драгинассой крест.

Призраки, кажется, быстро привыкли к этому христианскому знаку и продолжили удары молотком и волочение цепей, ударяя ими по бочкам и производя поистине адский грохот. Офицер и двое алебардщиков поспешно поднялись на несколько ступенек, толкнув прекрасную кастильянку, очень высоко поднявшую свой вертел.

– Сеньор офицер, – сказал гасконец, притворившись очень испуганным, – вы хотите оставить меня наедине с духом этого таинственного человека?

– Нет-нет, я только переведу дыхание, – ответил сильно побледневший офицер.

– Придется глотнуть еще несколько капелек, прежде чем углубиться в эти катакомбы.

– А погреб ваш большой?

– Мне никогда не удавалось весь его обойти. Говорят, он заканчивается в оссуарии[83] городского кладбища.

– Брр!.. – поморщился офицер.

– Так говорят, но я ни разу не смог это проверить.

– Не хотел бы я владеть подобным погребом, дражайший трактирщик, – ответил офицер.

Стражники, на которых произвели глубокое впечатление слова трактирщика, поколебались немного, прежде чем продолжить спуск.

Если бы предстояло помериться силами с разбойниками-индейцами или с флибустьерами, они без малейшего колебания храбро выполнили бы свой долг, не заставляя просить себя, но история о призраках, которую они услышали, да еще упоминание об оссуарии вселили в их души ужас, впрочем вполне извинительный в те времена.

– Ну так идем? – спросил дон Баррехо, слегка покачивавший лампой, чтобы показать, как он дрожит от нарастающего страха. – Карамба! Нам придется обеими руками вцепиться в наши души.

– Прибавьте света, – отозвался офицер. – Кажется, ваши руки излишне дрожат.

– Еще бы!.. Я иду впереди всех, а стало быть, меня первого поймают и утащат в ад или в оссуарий. А ведь у меня есть жена, да и красотка к тому же.

– Значит, вам надо показать при ней свою храбрость.

– Раз для Панчиты, то я быстренько спущусь и перебью всех призраков, которые проникли в мой погреб, – ответил гасконец, с трудом удерживаясь от смеха.

Он высоко поднял лампу, еще раз начертал в воздухе крест и отважно продолжил спуск, хотя внизу все время слышались удары цепей о бочки, а время от времени – и улюлюканья, напоминавшие вой бешеных волков. Гасконец на всякий случай забормотал молитвы. Добравшись до двадцать пятой ступеньки, то есть до половины лестницы, он снова остановился.

– Сеньор офицер, – сказал он взволнованно, – ноги мне больше не подчиняются.

– Не показывайте свою трусость перед женой, – ответил командир. – Кому-то же надо идти первым, а вы как-никак привыкли к своему погребу. И потом, разве мы здесь не для того, чтобы поддержать вас?

– Но разве вы не слышите эти шумы?

– Я не глухой.

– Как вы думаете, отчего они возникают?

– Узнаем, когда доберемся донизу. Не робей, трактирщик! Будь смелее и покрепче держи в руке шпагу!

– А если это и в самом деле привидения? – спросил с дрожью в голосе один из стражников. – Вы же знаете, начальник, что их не убьешь.

– И что алебарды пройдут сквозь их тела, как сквозь облачко дыма, – добавил другой.

– Мы их еще не видели, – отрезал офицер. – Если они и в самом деле появятся… Ну что же! Тогда мы поймем, что надо делать.

– Удирать во всю мочь, – сказал дон Баррехо.

Офицер не ответил. Он был слишком растерян, чтобы возразить.

Глубоко вздохнув, гасконец наконец-то решился спуститься еще на двадцать или двадцать пять ступенек и добраться до пола.

Перед спускавшимися открылся обширный и очень высокий погреб, весь заставленный, как мы уже сказали, более или менее полными бочками. Трем полицейским и трактирщику явился ужасающий спектакль, от которого могла бы застыть кровь даже у флибустьера.

Стоны, завывания, грохотание железа прекратились, но вместо этого неожиданно появились два привидения, соскочившие с верхних бочек последнего ряда; они принялись с бешеной скоростью крутиться, вздымая свои белые одеяния.

Дон Баррехо испуганно заорал и тут же выпустил из рук лампу.

– Бежим!.. Быстрее!.. – взревел он душераздирающим голосом.

Стражники мигом развернулись и, тяжело дыша, стали карабкаться вверх, подталкивая вперед Панчиту, испускавшую такие дикие вопли, словно с нее сдирали кожу. В одну минуту все трое стражников выбрались в таверну. Их лица были мертвенно-бледны, а сами они так тяжело дышали, что казалось, будто они лишились дара речи.

…Неожиданно появились два привидения, соскочившие с верхних бочек последнего ряда; они принялись с бешеной скоростью крутиться, вздымая свои белые одеяния.

К счастью, на столе еще оставалось вино, и несколько бокалов старого хереса, выпитых один за другим, немного приободрили несчастных.

– Твой погребок проклят, – проговорил офицер, едва успев перевести дух. – А это действительно были призраки?

– А то?.. – возмутился дон Баррехо. – Спросите у своих стражников или у моей жены.

– Да-да, командир, – поспешили в один голос подтвердить алебардщики. – Это были настоящие призраки.

– Тогда, мой дорогой, закопайте свой погреб при первой возможности, – предложил офицер. – Я такими вещами не занимаюсь. Откройте дверь.

– Как!.. Вы уже уходите, сеньор офицер? – вскрикнула Панчита, упавшая на стул, изображая неописуемый испуг.

– Солдаты никогда не бьются с тенями, милая моя, – ответил командир дозора, который никак не мог дождаться того мгновения, когда он окажется на улице. – Наши шпаги и алебарды в подобных случаях совершенно бесполезны.

– А куда же нам, с вашего позволения, отправиться спать? Под ливень? – спросил дон Баррехо, притворяясь, что рвет на своей голове волосы.

– Попроситесь переночевать к кому-нибудь из соседей.

– Тогда мне придется рассказать, почему мы с женой убежали, и наутро весь квартал узнает, что в мой винный погреб наведываются духи из оссуария.

– И тогда мы будем совершенно разорены, – вздохнула прекрасная кастильянка.

– Не знаю, что вам делать, дорогие, – ответил офицер, который как зачарованный смотрел на оставшуюся открытой дверь в погреб, словно боялся, что оттуда с минуты на минуту появится один из увиденных им гигантских призраков. – Могу вам только дать совет.

– Дайте, сеньор офицер, – плаксиво произнес дон Баррехо.

– Завтра утром обратитесь к аббату ближайшего монастыря и попросите прислать полдюжины братьев, чтобы они отслужили обедню с крестами и большим количеством святой воды.

– А вы останетесь здесь до завтра?

– Нет, дорогой мой трактирщик, хватит с нас таинственных событий, случившихся здесь. Завтра, при свете дня, мы, может быть, вернемся сюда, чтобы кое-что узнать. Отоприте немедленно дверь и позвольте нам уйти.

– Но на улице еще идет дождь.

– Предпочитаю вымокнуть, чем еще раз спуститься в твой погреб. Пошли, друзья.

Дон Баррехо, изображая отчаяние, открыл дверь таверны, и все, включая Панчиту, оказались на улице. Мимо прошагало несколько полуночников, не боявшихся дождя, лившего как из ведра. Увидев, что двери таверны открылись и из нее вышли люди, которых сразу даже различить было невозможно, потому что стражники закутались в свои широкие плащи, ночные прохожие приблизились к таверне, и один из этой группы, казавшийся сильно подвыпившим, спросил:

– А нельзя ли у вас выпить бутылочку?

– Вот вам и компания, – сказал офицер дону Баррехо. – Эти храбрецы не уйдут, пока вы не дадите им выпить.

– Но кто же пойдет за вином в погреб, если в нем веселятся привидения?

– Как? В вашем доме поселились привидения? – спросил другой пьянчуга из той же компании, набожно перекрестившись.

– Да, кабальеро, и такие страшные, что заставили удрать даже ночную стражу.

Полуночники ни о чем больше не хотели слышать и поспешно удалились, тогда как дозор ушел в противоположную сторону, прижимаясь к стенам домов.

Дон Баррехо дождался, пока на улице совсем затихнет шум шагов, а потом вернулся в таверну и, пока его жена торопливо закрывала дверь, опустился на стул и довольно расхохотался, да так громко, что привлек внимание двух призраков, которые не замедлили появиться на пороге погреба в своем белом одеянии.

– Изыди, Сатана!.. – крикнул гасконец, хватая бутылку. – Ты слишком пропах серой.

– Боже правый! – воскликнул баск, в свою очередь хватая еще не до дна опустошенную бутылку. – Объявляю тебя, дон Баррехо, самым великим и самым хитрым гасконцем, какого только вскормила земля дуэлянтов и искателей приключений.

– Да, он храбрец, – согласился Буттафуоко, искавший, чем бы можно было ополоснуть горло.

– Они удрали, как зайцы, – ответил дон Баррехо. – Эх, ну и комедия, друзья!.. Уж и не знаю, как мне удалось удержаться от смеха. Я едва вытерпел.

– А если они вернутся? – спросил Мендоса.

– Вот этого я и боюсь, друзья. Они могут вернуться сюда, прихватив с собой дюжину монахов. Дело на этом наверняка не закончится, потому что маркиз де Монтелимар пожелает узнать, что произошло с телом и душой нашего приятеля Пфиффера. Этот фламандец начинает становиться опасным, даже когда он мертвецки пьян. Как вы полагаете, сеньор Буттафуоко?

– К сожалению, у нас могут быть большие неприятности, потому что маркиз де Монтелимар подозревает нас и пошлет по нашим следам своих людей, – поделился сомнениями буканьер.

– Тогда я возвращаюсь к своей первоначальной идее, – сказал гасконец. – Пойду в погреб, вскрою одну из бочек и брошу туда фламандца. Для пьяницы это будет сладкая смерть: утонуть в десяти гектолитрах хереса.

– А потом его можно вытащить, – добавил Мендоса.

– Разумеется!.. Завтра же я его выловлю, выкопаю яму и похороню его в одном из углов погреба. Что же касается вина, я сумею продать его, даже если мертвец пролежит в бочке двенадцать часов.

– Ах, каналья!..

– О, у индейцев и метисов не такой рафинированный вкус.

– Нет, – еще раз повторил Буттафуоко. – Я думаю, что этот человек может быть нам очень полезен. Если он доверенное лицо маркиза, то мы сможем узнать от него немало ценного.

– А если завтра маркиз пошлет новых людей искать его? Как только фламандца найдут, меня повесят, сеньор Буттафуоко.

– Нет ли какого укрытия в твоем погребе? – спросил Мендоса. – Может быть, у вас есть зерновой склад?

Дон Баррехо задумался, потом жахнул кулаком по столу и воскликнул:

– Нашел!.. И я открыл Америку!..

– Эй, гасконец, ты что, рехнулся? – спросил Мендоса. – Может быть, привидения и на тебя повлияли?

– Мозги гасконцев накрепко закрыты в черепной коробке вместе с двумя виноградными гроздьями; их не так просто попортить. Говорю тебе, что нашел великолепное укрытие.

– Мы тебя слушаем, – сказал Буттафуоко.

– Несколько дней назад я приобрел новую бочку, да такую обширную, что мы все сможем там поместиться. Я хотел использовать ее под мецкаль. Теперь я возьму нашего приятеля Пфиффера и затолкаю его в пустую бочку, так он, по крайней мере, не захлебнется хересом.

– Да ты находчив со своими бочками! – восхитился Мендоса.

– А разве я не стал трактирщиком?

– А если стражники вернутся и наш приятель Пфиффер, как ты его называешь, примется кричать внутри пустой бочки и выдаст себя?

– Никогда!..

– Это почему же?

– Да потому, что, если он проснется, я вместо подслащенной воды волью ему в горло целую бутылку агуардьенте; он снова запьянеет.

– Да ты после женитьбы стал кровожаднее каймана, – заметил Мендоса.

– Ну уж нет, сеньор мой, – запротестовала прекрасная кастильянка, – он стал после женитьбы смиреннее ангела, мой Пепито.

– Оставим в покое Пепито, речь совсем не о нем. Давайте лучше займемся Пфиффером. Вам нравится моя идея?

– Если нет ничего лучшего, тогда затолкаем его на время в бочку, – высказался Буттафуоко. – Он там пробудет по возможности недолго, потому что мы уже наняли шлюпку и вскоре отправимся на поиски Равено де Люсана.

– Надо не перепоить его, этого бедного дьявола, – сказал Мендоса. – Мы не хотим его смерти.

– За кого ты меня принимаешь? – возразил гасконец. – За последнего из трактирщиков, которые только существуют в обеих Америках? Я дам ему выпить самого лучшего агуардьенте, который обходится мне в четыре пиастра за бутылку.

– Давайте покончим с этим и пойдем, – сказал Буттафуоко. – Сеньорита Инес ди Вентимилья будет беспокоиться. Она наверняка еще не ложилась.

– Как!.. Она примет вас ночью? – удился дон Баррехо.

– Мы не можем видеться днем. Предосторожности никогда не повредят, когда мы играем партию с де Монтелимаром.

Они взяли лампы и спустились в погреб, быстро добравшись до конца двух рядов бочек. Там находился огромный чан, похожий на маленькую башню; в нем без труда могло уместиться четыре человека.

– Как видите, бочка и в самом деле новая, – сказал дон Баррехо. – Пфифферу не грозит опасность задохнуться.

Он взял молоток и с его помощью снял верхние обручи, чтобы сбить клепки и поднять крышку. Мендоса и Буттафуоко помогали ему как могли, хотя были и неопытны в этом ремесле, тогда как гасконец уже познал его основы, и даже, может быть, лучше бочара.

– Гнездо готово и может принять дрозденка, – сказал дон Баррехо через несколько минут. – Разыщите Пфиффера, пока я снимаю крышку.

Несчастный фламандец блаженно храпел под бочками, словно в своей постели.

Буттафуоко и Мендоса взяли его неподвижное тело и передали гасконцу, который опустил фламандца в чан, даже не посмотрев на дно монументального резервуара; после этого он быстро поставил на место крышку, но не стал как следует подгонять ее, так что воздух мог свободно циркулировать в бочке.

– Уверен, что его никто не найдет, – сказал дон Баррехо, справившись с этой работой.

– Однако можно услышать, что внутри кто-то сопит или храпит, – усомнился Мендоса, приложив ухо к бочке.

– Ошибаешься, дружище, – ответил гасконец. – Хорошее вино всегда бурлит. Разве оно не булькает, когда начинает ферментироваться?

– Ты бесподобен, дон Баррехо, – сказал Буттафуоко. – Уверен, что с вашей помощью можно без труда увезти сеньориту ди Вентимилью к месту рождения ее матери и получить наследство, оставленное Великим кациком.

– Вы хотите сказать, сеньор Буттафуоко, что все еще рассчитываете на мою драгинассу? – сказал дон Баррехо.

– Мы приехали сюда, чтобы забрать вас с собой. Хватит, побыли в трактирщиках. Вы же дворянин и со шпагой управляетесь куда лучше, чем с бутылками.

– Я и в самом деле начал смертельно скучать и оплакивать былые времена, когда под командой сына Красного Корсара шел на приступ какого-нибудь судна или города не реже одного раза в неделю. А моя жена?

– Оставь ее здесь, хозяйничать в таверне, – сказал Мендоса. – Когда мы вернемся, тебе не надо будет торговать вином, и Панчита сможет хвастаться драгоценностями и богатыми одеждами сколько захочет. Идем, сеньор Буттафуоко.

Они поспешно поднялись по лестнице, накинули плащи, проверили шпаги и кинжалы, а потом, расцеловав в обе щеки прекрасную кастильянку, так что дону Баррехо нечего было и сказать, флибустьер и буканьер осторожно выглянули на улицу.

По-прежнему шел проливной дождь, а штормовой, холоднющий ветрило хлопал ставнями домов и монументальными вывесками магазинов. Издалека доносился мрачный рев Тихого океана, волны которого разбивались об откосы порта.

– Когда мы увидимся? – спросил дон Баррехо.

– Если ты нам будешь нужен завтра, то наше письмо принесет индейский мальчишка, – ответил Буттафуоко. – Тем временем надо постараться побыстрее избавиться от фламандца, чтобы не скомпрометировать себя и…

Буканьер резко прервался и положил руку на рукоять шпаги.

– Кто это сюда идет? – тревожно спросил он.

Пять или шесть человек, одетые в серые плащи и державшие в руках фонари, приближались к таверне, бормоча молитвы.

– Похороны в такой час? – удивился Мендоса.

Однако почти сразу же он, поняв, что происходит, разразился хохотом:

– Полиция предупредила отца настоятеля соседнего монастыря, что твой винный погреб наводнен духами, и вот братья проворно собрались благословлять твои бочки святой водой. Прими их хорошенько и тяни время сколько сможешь. Сеньор Буттафуоко, смываемся!..

Приятели мигом растворились в темноте ночи, а шестеро монахов, с хромым пономарем впереди, который нес большой сосуд со святой водой, остановились перед таверной.

Едва они обогнули угол улицы, как мужчина, до того прятавшийся в густой тени, которую отбрасывал старинный портик[84], бросился по их следам.

IV Исчезновение графини ди Вентимильи

Буканьер и флибустьер, оба в хорошем настроении от выпитого в таверне «Эль Моро» вина, спокойно шли своей дорогой, философски воспринимая ливень, который никак не ослабевал. Ни один ни другой не заметили мужчину, пустившегося по их следу; пройдя одному ему известными переулками, он пытался опередить их.

Сильный ветер обрушивался на крыши домов, то тут, то там скидывая черепицы, а то и срывая флюгера с дымовых труб. Раскаты грома смешивались с грохотом, который Тихий океан, ставший в одночасье бешеным, насылал с невероятной жестокостью на заснувший город.

Они прошли уже с десяток улиц, грязных и разбитых, потому что в те времена испанцы не очень-то заботились о поддержании улиц в порядке; гораздо важнее для них была защита от непрекращающихся атак флибустьеров, наносивших ущерб их процветающей торговле. И вот Мендоса с Буттафуоко оказались перед добротно выглядевшим трехэтажным домом; на входной двери можно было прочесть на монументальной вывеске:

ПОСАДА РИО-ВЕРДЕ

– Вот мы и пришли, – сказал Мендоса. – Ждет ли нас еще сеньорита Инес ди Вентимилья?

– В венах у нее течет индейская кровь, – ответил Буттафуоко.

– Мы, однако, припозднились.

– Я вижу свет сквозь ставни одного окна. Либо сеньорита, либо мой преданный друг Вандо бодрствует.

Они уже приближались к двери особняка, когда человек, закутанный в широкий короткий плащ, выскочил из боковой улочки и грубо толкнул Мендосу.

– Ты что, дружок, перепился? – закричал баск. – Держи курс мористее, потому как у меня привычка: не позволять толкать себя дважды первому встречному негодяю.

Незнакомец отступил на три-четыре шага и произнес:

– Мне кажется, кабальеро, вы назвали меня негодяем, если только я не оглох.

– Чего я вам желаю от всего сердца, – с иронией в голосе отозвался баск.

– Значит, еще не оглох, – ответил незнакомец. – Могу считать это оскорблением.

– И что?

– Хотел бы знать, с кем мне придется скрестить шпаги, чтобы узнать, достойна ли ваша шпага моей.

– А кто вы такой?

– Дон Рамон де лос Монтес, сын испанского гранда.

– A-а-а!.. Папенькин сынок!..

– Бросьте шутить и скажите мне свое имя.

– Я достоин вас, дон Рамон де лос Монтес. Меня зовут граф дон Диего де Алькала-и-Верагруа, герцог де Сабальос.

– А… другой? – спросил сын испанского гранда, или тот, кто выдавал себя за знатного отпрыска.

– Я не называл вас негодяем, сеньор де лос Монтес, поэтому предпочту пока что сохранить инкогнито. Хотел бы только попросить вас перенести решение вашей ссоры на завтра, так как я сомневаюсь, что вы являетесь сыном испанского гранда. На это у вас не больше прав, чем у меня на роль сына Монтесумы[85], несчастного императора Мексики.

– Как!.. – закричал неизвестный, скинув на землю плащ и быстро обнажив шпагу. – Сначала меня называют негодяем, а потом сомневаются в моих титулах?.. Карамба!.. Это уже слишком!..

– Похоже, что вы ищете ссоры, – сказал Буттафуоко, у которого зародилось смутное подозрение.

– Канальи!.. Да я самый спокойный человек в мире, но, когда меня заденут, становлюсь поистине буйным. Здесь оскорблен сын испанского гранда, а стало быть, сеньоры, должна пролиться кровь, потому как я полон решимости не дать вам уйти безнаказанно. Если вы не хотите драться, следуйте за мной в ближайший полицейский участок.

– Ты не более чем жалкий искатель приключений, жаждущий получить от противника очередную рану, ты худший из негодяев, – сказал Мендоса, в свою очередь обнажая шпагу.

– Или наемник, нанятый кем-то, чтобы помешать нам, – добавил Буттафуоко. – Ну-ка скажи, сколько пиастров тебе обещали за жизнь любого из нас?

– Канальи!.. Это уже слишком!.. – закричал незнакомец и отскочил к стене посады, защищая спину.

– Покончим с ним побыстрее, – сказал Мендоса. – Сначала я, а если он убьет меня, отомстите за меня.

– Я размажу его по стене, как ящерицу, – ответил Буттафуоко и положил руку на рукоять шпаги.

Мендоса, как мы уже знаем, был первоклассным дуэлянтом, который уступал лишь страшному гасконцу дону Баррехо. Желая побыстрее закончить дело, пока не нагрянула ночная стража, он решительно атаковал противника, нанеся ему один за другим три или четыре молниеносных укола, которые тот с трудом парировал.

– Фу-ты черт! – выругался неизвестный в некотором недоумении. – Кто был вашим учителем?

– На что вам это? – ответил Мендоса, не оставляя сопернику времени поставить защиту. – Когда я всажу в вашу грудь укол «трех корсаров», вы будете пришпилены к стене и вместо адреса моего учителя вам будет нужен паспорт на тот свет.

– Ого! Не слишком ли вы торопитесь, сеньор?

– Подождите еще немного, и вы увидите великолепный укол – увы! – последний для вас.

Оба дуэлянта, не обращая никакого внимания на непрекращавшийся дождь, с большим ожесточением обменивались ударами. Лязг оружия был не слышен за раскатами грома, да и ветер выл волком в дымовых трубах. Неизвестный через несколько минут был почти прижат к стене. Казалось, его удивление мастерством соперника постоянно росло, тогда как прежде он надеялся закончить поединок несколькими движениями шпаги.

– Сеньор сын испанского гранда, – сказал Мендоса в тот миг, когда молния сверкнула над местом сражения, а за ней последовал страшный раскат грома, – помолитесь перед тем, как отправиться в путешествие, из которого нет возврата.

Баск уже приготовился к решающей атаке, когда одно из окон посады распахнулось и послышался мужской голос:

– Кто это устроил дуэль перед самым моим домом?

– Да это друг наш Мендоса решил немного развлечься. – Буттафуоко вскинул голову кверху. – Оставь его, Вандо, скоро уже все кончится. Вынеси лучше факел и аркебузу.

– Ах, канальи!.. – закричал незнакомец и сделал скачок в сторону, надеясь удрать. – У вас здесь друзья, и теперь вы хотите прикончить меня из ружья. Кабальеро так не поступают.

– Хватит и укола «трех корсаров», – ответил Мендоса, закрывая незнакомцу путь к бегству и вынуждая прижаться к стене. – А теперь, бандит, получай!..

– И ты тоже, – выдохнул незнакомец, отчаянно защищаясь и призывая себе на помощь все известные ему средства жестокого искусства фехтования.

Мендоса отразил выпад противника, а потом внезапно наклонился к самой земле, опираясь о нее левой рукой. Незнакомец вскрикнул, потом выпустил шпагу из рук и прислонился к стене. Он пропустил молниеносный укол снизу вверх, в левое предплечье.

Мендоса медленно вытащил шпагу, кончик которой окрасился кровью, и недовольно махнул рукой.

– Слишком высоко, – сказал он. – Я должен был пронзить ему сердце.

В этот момент предполагаемый сын испанского гранда, побежденный нестерпимой болью, которую причиняла ему ужасная рана, рухнул наземь и застыл без движения.

– Мертв? – спросил Буттафуоко.

– Да нет, – ответил Мендоса, – но рана должна быть очень болезненной.

При этих словах дверь посады отворилась и на пороге появился человек высокого роста, до странности напоминавший Буттафуоко: такой же бородатый и до черноты загорелый; в одной руке он держал лампу, в другой – длинную аркебузу.

– Что здесь случилось, друзья? – спросил он, торопливо приближаясь к буканьеру и флибустьеру, спокойно вытиравшему кончик своего клинка.

– Мы знаем не больше тебя, Вандо, – ответил Буттафуоко. – Этот негодяй спровоцировал нас, и Мендоса, воспользовавшись случаем, дал ему хороший урок фехтования.

– Не могу сказать, что для меня это дело ясное, – поделился своими сомнениями владелец посады. – Похоже, маркиз нанял этого мерзавца, чтобы он убил вас. Давайте-ка посмотрим; я знаю многих из наемных убийц.

Он приблизился к раненому, находившемуся вроде бы без сознания, и посветил ему фонарем в лицо. И почти в ту же секунду вскрикнул, а потом, отступив на два-три шага, продолжал:

– Ах, несчастный!.. Несчастный!.. Я это подозревал.

– В чем дело? – в один голос спросили Мендоса и Буттафуоко.

– Помогите мне отнести этого человека под крышу, – ответил Вандо. – Не следует оставлять его умирать.

– У этих плутов прочная шкура; к тому же его рана скорее болезненная, чем опасная. Ах!.. Если бы я попал чуть пониже, тогда бы о нем уже можно бы было не беспокоиться.

Трое мужчин подняли раненого и внесли его в посаду; они остановились в просторной освещенной комнате нижнего этажа; вся ее обстановка состояла из шести гамаков, которые в данный момент пустовали. Раненого с величайшими предосторожностями уложили на одну из этих удобных проветриваемых коек.

Сразу же после этого Мендоса полученной от Вандо навахой разрезал раненому куртку, камзол и рубашку, обнажив рану.

– Ничего серьезного, – сказал он, останавливая платком обильно сочившуюся кровь.

Мендоса хорошо перевязал рану и добавил:

– Потом мы еще займемся этим человеком. А сейчас, Вандо, объясни-ка нам свое смятение; оно нам непонятно. Ты когда-нибудь видел этого человека?

– Что здесь случилось, друзья? – спросил он, торопливо приближаясь к буканьеру и флибустьеру, спокойно вытиравшему кончик своего клинка.

Вандо был буквально потрясен; он посмотрел на буканьера и флибустьера почти с ужасом, а потом спросил сдавленным голосом:

– Разве вам ее не привезли?

– Кого? – спросили одновременно Буттафуоко и Мендоса.

– Сеньориту.

– Сеньориту Инес ди Вентимилью?!.

– Да!.. Да!.. – пробормотал Вандо.

– Рехнулся, что ли? – вскрикнул Буттафуоко. – Что ты имеешь в виду?!

– Никак не наберусь смелости рассказать вам. Теперь-то я понимаю, что нас переиграли.

– Ну же, смелей! – Буканьер начал терять терпение. – Объясни понятнее.

– Я уже спрашивал, не привезли ли ее к вам.

– Кого?

– Сеньориту ди Вентимилью, – повторил Вандо с тревогой в голосе. – Вчера, после полудня, к ней пришел неизвестный. Он протянул ей клочок бумаги, подписанный: «Буттафуоко». В записке говорилось, что место, где скрывается сеньорита, раскрыто маркизом и ей предлагалось немедленно покинуть посаду.

Услышав эти слова, Буттафуоко и Мендоса замерли как громом пораженные.

– Сеньорита исчезла?!. – наконец выдавил Буттафуоко, в то время как Мендоса молча рванул себя за волосы. – Ты видел это письмо?

– Сеньорита прочла мне его, прежде чем решиться оставить посаду.

– Сукин сын этот маркиз!.. – заорал разгневанный Мендоса. – Это сделал он!..

– Скажи, Вандо, – спросил Буттафуоко, к которому снова вернулось хладнокровие, – разве не было у сеньориты каких-либо сомнений?.. Подозрений?

– Никаких, потому что записка была подписана тобой, а опасность витала в воздухе. Ты сам ей говорил, что маркиз идет по вашим следам.

– Когда она покинула посаду?

– Часа в три пополудни.

– И она уехала с пришедшим мужчиной?

– Да.

– Ты в этом уверен?

– Обмануться я не мог, потому что хорошо рассмотрел глубокий шрам у него на лице – очевидно, от удара шпаги.

– Меня удивляет, как сеньорита не догадалась, что тут пахнет изменой.

– Никто в Панаме не мог знать, что Буттафуоко приехал в город, – ответил Вандо.

– Да, это верно. Но какая великолепная полиция у этого маркиза! Он нанес нам смертельный удар, только мы не те люди, что опускают руки при неудачах. Займись раненым и подлечи его, как сможешь. От него мы узнаем, куда увезли графиню ди Вентимилью. У тебя в кабинете горит свет?

– Да, дружище.

– Пошли, Мендоса.

Они открыли дверь и оказались в соседней комнате, служившей канцелярией посады, как и в первой комнате, здесь горел свет.

Буттафуоко раздраженно сбросил шляпу и плащ, уселся у стола и положил голову на руки. Мендоса нашел в кабинете бутылку и поспешил ею завладеть, чтобы поскорее освободиться от груза эмоций.

– Прошу, сеньор Буттафуоко. – Флибустьер наполнил два бокала. – Проясним мозги глотком порто. Разумеется, Вандо припас его для нас. Наши мысли сразу всплывут на поверхность, как сардины в Голландском море[86].

– Думаю, дорогой мой, – ответил буканьер, – что мы встретили достойного соперника. В свое время с ним много пришлось повозиться сыну Красного Корсара. Если нам не удастся вернуть сеньориту, то можно отказаться от всяких надежд на наследство Великого кацика Дарьена, потому что присутствие дочери корсара здесь совершенно необходимо.

– Знаю, – ответил Мендоса. – Вожди племени не отдадут сокровищ первым пришедшим. А еще раз вырвать девушку из лап маркиза де Монтелимара будет очень трудно. Разумеется, он много лет терпеливо ждал возвращения сеньориты в Панаму, чтобы снова захватить ее в свои лапы.

– Значит, нас заметили, когда мы пересекали перешеек? Я сотни раз задавал себе этот вопрос.

– Но кто? Кто мог узнать нас после шестилетнего отсутствия?

– И тем не менее, как видишь, лишь только мы оказались в Панаме, как нас окружили шпионы. Мне никак не верится, что маркиз узнал тебя, когда мы прогуливались по портовой набережной.

– Должно быть, за вами наблюдали тайно, сеньор Буттафуоко. Прежде всего я хотел бы знать, почему тот буканьер, присланный к графу ди Вентимилье Великим кациком, прежде чем тот испустил дух, бросил нас после высадки на континенте, сославшись на необходимость сообщить дарьенским племенам о скором прибытии принцессы. Вы не заметили ничего странного в этом человеке, что могло бы дать повод усомниться в честности его поступков?

– Больше, чем ты думаешь, – ответил Буттафуоко.

– Не мог ли он предать тебя, чтобы в одиночку завладеть сокровищами?

– Вполне возможно, Мендоса, только я знаю индейцев, знаю их упрямство. Они никогда не отдали бы наследство Великого кацика в чужие руки.

– А как они узнают сеньориту?

– По тайному знаку, вытатуированному у нее на плече. Это как королевская печать.

– Тогда мы можем быть уверенными, что никакая мистификация не пройдет.

– О, это уж точно, – согласился буканьер. – Теперь нам не остается ничего другого, кроме как скрыть свои следы от шпионов маркиза и от наемных убийц, а потом постараться побыстрее связаться с Равено де Люсаном, потому что без помощи флибустьеров мы не сможем достигнуть девственных лесов Дарьена.

В этот момент вошел Вандо с новой бутылкой вина и бокалами.

– Как дела у раненого? – спросил Буттафуоко.

– Он – крепкий человек; ни одного жизненно важного органа клинок не задел. Через десять-двенадцать дней он полностью поправится.

– Укол пришелся слишком высоко, – слегка огорченно вздохнул Мендоса.

– Не терзайся, – утешил его Буттафуоко. – Этот человек будет гораздо полезнее живой, чем мертвый.

Потом он обратился к владельцу посады:

– У тебя есть друзья в порту?

– Флибустьеров, отказавшихся от своего опасного ремесла, хватает.

– Нам нужен уединенный домик, не вызывающий никаких подозрений, чтобы можно было там спокойно заниматься делами. Ни здесь, ни в таверне дона Баррехо мы уже не сможем остановиться.

– Я займусь твоим заказом, – немного подумав, ответил Вандо. – Еще до обеда у тебя будут небольшой домик и, если захочешь, хорошая рыбачья лодка. Тем и другим владеет бывший флибустьер Дэвида, помилованный испанцами. Теперь он ловит рыбу, но по сути своей остался сыном Тортуги.

– Больше я ничего и не прошу. Сегодня вечером мы переберемся в этот дом и перевезем туда обоих пленников.

– Каким образом? – спросил Мендоса.

– Позволь действовать мне, мой дорогой друг, и ты увидишь, как мы разделаемся со шпионами маркиза де Монтелимара. У тебя, Вандо, все еще есть тот резвый индейский мальчишка?

– Да, дружище.

– Дай-ка мне перо и чернильницу. Я напишу дону Баррехо. Ручаюсь, когда этот помешанный гасконец получит мое письмо, он будет ржать так, что вывихнет челюсти.

V Необыкновенное путешествие одной бочки

Как только Буттафуоко и Мендоса удалились, гасконец остался стоять один посреди улицы, под непрекращающимся ливнем, с некоторой тревогой провожая взглядом шестерых братьев, накинувших на себя серые плащи с капюшонами; в руках они держали дымящие свечи, которые отчаянно сопротивлялись потокам лившейся с неба воды.

Почтенную команду, сформированную седобородыми монахами, как мы уже сказали, возглавлял хромой пономарь, продвигавшийся какими-то лягушачьими скачками; в руках у него болталось ведро, полное святой воды.

Бедный гасконец с большим удовольствием закрыл бы дверь перед братьями, хотя и был добропорядочным верующим, и пошел бы спать, но в те времена со святой братией лучше было не шутить: за любую обиду они могли с лихвой отомстить. И вот дон Баррехо, вынужденный вопреки своему желанию радушно принять монахов, любезно распахнул обе створки двери и каждому из седобородых поцеловал шнурок на поясе. Так он продемонстрировал свои христианские чувства.

– Кого я должен благодарить за честь, оказанную мне в столь поздний час? – спросил гасконец. – Здесь нет мертвецов, которых надо было бы препроводить на кладбище.

– Зато здесь есть привидения, – ответил румяный толстяк в рясе.

– Да, когда-то были.

– Как это – когда-то!.. – удивился монах, вскинув брови. – Всего полчаса назад к нам пришел офицер городской стражи и объявил, что ваш винный погреб полон дьяволов.

– Но теперь, повторяю, их там нет; я только что спускался туда и не слышал никаких шумов, не видел ни одного сатаненка, ни одного сатанищи.

– Мы сами хотим убедиться в этом, – ответил монах. – Терпеть вражью силу недопустимо.

– Ну, если святые отцы захотят следовать за мной, пойдемте поохотимся на призраков, – сказал гасконец.

Потом он взял лампу и зашагал впереди хромого вождя, ставшего белее свежевыстиранного белья. Шестеро монахов спустились по просторной лестнице, очень напоминавшей дворцовую, и вскоре оказались в погребе, где быстро забормотали молитвы, то и дело осеняя себя крестным знамением.

Гасконец тоже забормотал что-то нечленораздельное и время от времени хватался за хромого – будто бы в приступе необоримого страха.

Когда с молитвами было покончено, самый старый из братьев начал благословлять бочки и стены, дабы прогнать в ад призраков и дьяволят. Подойдя к большой бочке, в которую был запрятан несчастный Пфиффер, он нерешительно остановился.

– А что это за звук слышится там, внутри бочки? – спросил он, поворачиваясь к гасконцу.

– Так бурлит молодое вино, святой отец, – невозмутимо ответил дон Баррехо.

– Вы в этом уверены?

– Господи боже мой!.. Я же сам заливал его в бочку три дня назад.

– Как-то странно оно булькает.

– Погреб хоть и глубок, но не слишком прохладен.

– Где появлялись призраки?

– Как раз на этом месте.

– И сколько их было?

– Двое, святой отец.

– А что это за проход, ведущий в оссуарий?

– Какой проход?

– Офицер сказал нам, что здесь есть целая подземная галерея.

– Да, когда-то такая галерея была, но потом случилось землетрясение и свод обрушился.

Седобородые монахи обошли вокруг погреба, не переставая благословлять его, а дон Баррехо принялся отыскивать в своем хозяйстве бочонок, от которого пришла бы в восторг даже святая братия.

– Отцы мои, – сказал он, когда монахи уже подошли к лестнице в полной уверенности, что прогнали в ад всех злых духов, – я не могу пожертвовать вам масло для ваших лампад, потому как чертовски беден. Примите же в награду за беспокойство этот бочонок старого аликанте.

– Спасибо, сын мой, ты очень добр. Этот бочонок послужит раненым, обращающимся в наш монастырь.

Дон Баррехо взвалил бочонок на плечи хромого монаха, после чего вся компания вернулась в таверну, а оттуда вышла на улицу.

– Еще десяток таких деньков, – сказал гасконец, когда монахи отошли подальше, а дверь таверны он закрыл на ночь, – и придется тебе, бедный мой дон Баррехо, закрывать кабачок, потому как вина у тебя больше не останется. Сколько убытка причинили мне сегодня Мендоса, Буттафуоко, Пфиффер, ночной дозор и, наконец, святые отцы. К черту всех этих призраков! Панчита!..

– Иди спать, Пепито, – донесся голос сверху.

– Дай мне хотя бы подсчитать дневной баланс, – ответил гасконец. – Сегодня мы много поработали. Надеюсь, наследство Великого кацика Дарьена с лихвой возместит мои потери. – Последнюю фразу он добавил вполголоса.

Он только что собрался открыть старую, перепачканную чернилами конторскую книгу, в которой никто не смог бы разобраться, кроме владельца таверны «Эль Моро» и его жены, как послышались удары в дверь.

– Tonnerre!.. – в сердцах вскрикнул гасконец, начиная выходить из себя. – Неужели мне этой ночью не суждено ни подбить баланс, ни выспаться? Черт побери все ночные дозоры Панамы!

Он поднялся, отшвырнул в сторону табурет, на котором сидел, прихватил с собой из осторожности драгинассу и открыл дверь. Перед ним предстали двое подозрительных на вид мужчин в широких коротких плащах и огромных шляпах. Они попытались войти, но прежде один из них спросил:

– Это правда, что ваша таверна полна призраков? Мы не боимся самого дьявола и готовы предложить вам до утра свою компанию.

– Кто вам такое сказал? – заорал дон Баррехо, выставляя шпагу.

– Мы видели, как только что из вашей таверны выходили монахи.

– Ну что ж! Если вы не боитесь самого дьявола, то идите и составляйте ему компанию. Я в компаньонах не нуждаюсь.

И гасконец захлопнул дверь перед их носом, сопроводив свое действие таким ужасающим «tonnerre», какое, кажется, еще никогда не слетало с его губ.

– Проклятая ночь! – пробормотал наш храбрец. – О, эти призраки либо сделают мою таверну процветающей, либо полностью опустошат мои карманы и унесут с собой даже длинную золотую цепь Панчиты. Ох, этот плут Мендоса!.. Как только он появляется, начинается революция. Правда, и дон Баррехо, тот самый человек, который сейчас меня слушает, добавляет свое.

Едва гасконец закончил подведение итогов дня, констатировав безвозмездную потерю тридцати бутылок, не считая подаренного монахам бочонка, в дверь снова постучали.

– Чертова лампа! – возмутился взбешенный гасконец. – Это она меня выдает.

Он опять схватил драгинассу и во второй раз открыл дверь.

Теперь перед ним стояли трое или четверо сомнительных личностей, которые тут же, перебивая друг друга, громко спросили:

– Это здесь водятся привидения? Мы пришли прогнать их.

– Пошли вон!.. – закричал дон Баррехо. – Черт побери! Позвольте наконец добропорядочным людям, которые работают по пятнадцать часов в сутки, хоть немного отдохнуть. Проваливайте!..

Увидев, что гасконец угрожающе выставил шпагу, эти последние полуночники почли за благо удалиться, хотя проливной дождь не прекращался.

– Смеются они надо мной, что ли? – задумался дон Баррехо, потерявший всякое терпение. – Честное гасконское, первого, кто осмелится меня побеспокоить, я схвачу за горло и отправлю в общество нашего дружка Пфиффера. Ночь окончательно потеряна, и теперь нет смысла нарушать сон моей сладчайшей половины.

Он встряхнул три-четыре бутылки, нашел одну полупустую и осушил ее в два глотка. Потом составил два кресла и растянулся на них, опираясь спиной о стол. Но сон его оказался недолгим, потому что начали перезвон две сотни колоколов, а именно столько их в то время было в Панаме, и шум этот разбудил бы мертвого. Однако даже короткого отдыха гасконцу было достаточно, поскольку он еще не забыл прежних привычек завзятого искателя приключений.

Едва он позвал уже вставшую Панчиту, как услышал осторожный стук в дверь.

– Еще кто-нибудь пришел посмотреть на привидения? – вслух размышлял гасконец. – Tonnerre!.. Я разобью ему голову бутылкой.

Ворча и чертыхаясь, гасконец отправился открывать дверь. Он увидел перед собой индейского мальчишку двенадцати-четырнадцати лет, плутовского вида, смышленого, с горящими глазами и кожей медного цвета.

– Чего тебе надо, мошенник? – спросил его дон Баррехо.

– Возьмите, это от Буттафуоко, – ответил паренек, протягивая хозяину таверны вчетверо сложенный листок бумаги.

Отдав записку, парнишка исчез с быстротой оленя, прежде чем гасконец успел даже подумать задержать его, – исчез за плотной завесой дождя, поскольку ненастье еще продолжалось.

– В этой записке должно быть что-то важное, – пробормотал гасконец, вертя в руках бумажку. – Смогу ли я разобрать эти каракули? Мой дорогой Буттафуоко очень любит писать. Ба!.. Да это настоящая мания!..

Он по привычке вытянул свои длинные худющие ноги, похожие на огромный циркуль, уперся правой рукой в бок, а левой поднес к глазам бумагу, покрытую большими, с наперсток величиной, буквами: ведь в те времена дворяне с большей охотой посещали фехтовальные залы, чем обычные школы.

Гасконец не мог сравниться с французским дворянином, хотя и он в детстве прошел обучение у священника родного прихода, однако после доброй полудюжины проклятий, произнесенных на самые различные лады, он вынужден был сдаться, назвав себя трижды ослом. По счастью, прекрасная трактирщица уже спустилась сверху, и, хотя в искусстве чтения она немногим превосходила мужа, ей было совсем нетрудно разобрать буканьерские каракули.

Какие ужасные новости принесла эта записка!.. Графиня ди Вентимилья исчезла, – вероятно, она стала пленницей маркиза ди Монтелимара; на Буттафуоко и Мендосу напали; они хотят присоединить своего пленника к Пфифферу, стало быть надо поместить обоих пленников в бочку и куда-нибудь увезти, чтобы избежать неожиданного вмешательства полиции.

– Ну и чего же хочет Буттафуоко? – спросил дон Баррехо, неистово расчесывая затылок.

– Сегодня вечером ты должен привезти к нему в посаду фламандца, не вытаскивая его из бочки.

– Они что, посходили с ума?! Похищение графини, должно быть, совсем лишило их мозгов.

– Мне кажется, Пепито, совсем наоборот, – сказала Панчита. – Они хотят избавить тебя от очень опасного для нас человека. Как ты думаешь, что бы произошло, если бы ночная стража обнаружила его в бочке?

– Ты рассуждаешь получше священника в моей деревне, который упорно вбивал в мою голову, словно гвозди, все эти «а» и «б». Только вот вывезти эту бочку будет нелегко. Хотя… не так уж и глупо поехать днем. Тра-ля-ля, приехали!

– Куда?

– Проблема решена, – сказал гасконец, хватаясь за бутылку агуардьенте и наливая себе рюмку. – На каждом шагу я снова и снова открываю Америку.

– И за всеми этими открытиями я только и вижу, как ты тянешься к бутылке агуардьенте, – насупилась прекрасная кастильянка.

– Сегодня вечером, на закате, позови своего братца. Силы у него как у быка, и мы вдвоем сумеем вынести бочку из подвала. Накажи ему нанять тележку, чтобы отвезти Пфиффера и того, другого, который находится в посаде. Как видишь, не надо много ломать голову, чтобы решить этот вопрос. А вот над другой проблемой придется попотеть. Я говорю об исчезновении графини ди Вентимильи.

– Ты и этим хочешь заняться? – обеспокоилась кастильянка.

– А когда это гасконцы забывали своих друзей? – сердито спросил дон Баррехо, упершись кулаками в бока и вытянув, как только мог, свои ноги. – Ох, Панчита, вы позволяете себе неуместные замечания.

– Я же о тебе думаю, Пепито, как бы ты не подвергся какой-нибудь серьезной опасности.

– Гасконцы, будь у них только при себе шпага, сумеют отбиться от всех забияк этого и того света. Запомни это, Панчита.

Он проглотил еще рюмку агуардьенте и уселся у двери, наблюдая за уличными прохожими. История с призраками и последующим визитом монахов, должно быть, распространилась среди жителей квартала, потому как перед домами собирались старые кумушки, которые, осенив себя крестным знамением, показывали пальцами на таверну «Эль Моро».

Дон Баррехо притворялся, что ничего не замечает, а потом обратил внимание на странных типов, которых никогда прежде не видел в своей харчевне. Эти типы в нахально надвинутых на ухо фетровых шляпах прохаживались туда-сюда, не пряча от посторонних глаз своих шпаг.

– Если эти во́роны хотят испугать меня, они ошибаются, – пробормотал гасконец. – Должно быть, это всё шпионы маркиза де Монтелимара, а поэтому вина для них у меня не будет.

И он сдержал свое слово. Не раз некоторые из этих подозрительных типов заходили в таверну и просили выпить, но дон Баррехо, извиняясь, что бочки были благословлены совсем недавно, а призраки могут вернуться, полушутливо-полугрубовато поскорее выталкивал их. В этот день в таверне «Эль Моро» не было продано ни одного бокала вина: угрюмое выражение лица владельца отпугивало любого.

К вечеру ураган возобновился с прежней силой, ибо Панама, город частых засух, оказался податливым и на длительные наводнения. В этот час Панчита покинула таверну, а ее муж с грохотом закрыл дверь; пусть соседи поймут: он не желает, чтобы его беспокоили.

Трактирщик вытащил из шкафа проржавевшую кирасу и шлем и принялся яростно начищать то одно, то другое, как обычно что-то бормоча себе под нос. Потом, посчитав, что они достаточно блестят, взял лампу и початую бутылку агуардьенте и спустился в погреб, чтобы посмотреть, в каком состоянии находится Пфиффер. Он забрался на большую бочку, приподнял крышку и спрыгнул в обширный резервуар, стараясь не задеть бедного фламандца, свернувшегося клубочком на дне.

– Э-эй! Мастер Арнольдо, – окликнул гасконец, сильно встряхнув спящего, – долго вы еще будете переваривать вчерашний ужин?

Сначала ответом ему было только хриплое рокотание, потом губы несчастного шевельнулись, словно силясь произнести какие-то слова.

– Говорите, говорите, мастер Арнольдо, – сказал гасконец и поднес лампу к самому лицу пленника. – Хотите пить?

– Та… пить…

– Всегда к вашим услугам, мастер Арнольдо.

Трактирщик протолкнул пленнику в рот горлышко бутылки и удерживал его, пока фламандец не сделал несколько глотков. Тогда дон Баррехо посмотрел бутылку на свет: она была наполовину пустой.

– Превосходно, мастер Арнольдо, не так ли? Ручаюсь, вы с момента своего рождения не пили ничего подобного.

Фламандец ничего не ответил. Повторно опьянев, он снова свернулся клубком и захрапел.

– Оставим его в покое, – пробормотал дон Баррехо. – Пусть отдохнет. Не стоит выливать в него всю бутылку. Это было бы крайне непредусмотрительно.

Трактирщик взобрался на бочку, поставил на место крышку и вернулся в таверну, чтобы облачиться в кирасу и шлем.

– Вот я и вернулся в воинскую братию, – вздохнул он. – Эх!.. Ведь были же славные времена!.. Драгинассе некогда было ржаветь. Кто знает, может, эти времена вернутся.

Четверть часа спустя насквозь промокшая Панчита вернулась в сопровождении красавца лет тридцати, с бронзовым, как у индейца, цветом лица и с черными усами, придававшими ему воинственный вид. Дон Баррехо не слишком преувеличивал, когда говорил Панчите о бычьей силе ее брата, потому что вновь пришедший и в самом деле был сложен из кучи мускулов и мог перешибить кулаком даже бычьи ребра.

– Ты нанял тележку, Риос? – спросил дон Баррехо.

– Да, шурин, – ответил красавчик.

– Ты знаешь, что нам предстоит сделать?

– Сестра мне все объяснила.

– Шпагу-то ты хоть прихватил? Дело может плохо кончиться.

– Ты же знаешь, что я больше привык орудовать дубиной. Вот ее я взял с собой.

– Тогда за дело. Панчита, посвети.

Мужчины спустились в погреб, не без труда подняли большую бочку и, изрядно помучившись, водрузили ее на тележку, стоявшую у дверей таверны. Бочку установили в вертикальном положении, чтобы не нарушить сон фламандца.

– Запри дверь и никому не открывай, – предупредил дон Баррехо Панчиту.

– Когда ты вернешься? В какое еще приключение ты вляпался, милый? Мы так спокойно жили!..

– Когда речь заходит о сокровищах Великого кацика Дарьена, нельзя колебаться, женушка, – ответил гасконец. – Да и потом, в моих венах течет кровь ста тысяч авантюристов, и я уже начал быстро стареть в этой своей таверне. Риоса я отошлю назад. Он составит тебе компанию до моего возвращения.

Гасконец обнял жену и пристроился позади тележки, тогда как могучий кастилец тянул повозку лучше всякого мула.

Эта ночь была не лучше предыдущей. Ветер несся над темными улицами с тысячей завываний, ломая длинные листья роскошных пальм и опустошая сады; дождь ни на мгновение не прекращался.

Брат Панчиты и дон Баррехо – один из них тянул тележку, другой толкал – уже добрались до конца улицы, когда навстречу им вышли трое мужчин, находивших наслаждение в водной купели и мирно беседовавших между собой.

– Ого! Куда это вы тащите в столь поздний час такую малюсенькую емкость? – спросил один из них, приближаясь к тележке.

– В порт, – сухо ответил дон Баррехо.

– А не стоит ли попробовать это вино, прежде чем его вылакают перуанцы или чилийцы?

– Товар опечатан, – ответил гасконец, не переставая толкать тележку.

– Черт побери!.. – возмутился другой встречный. – Можно проткнуть брюхо этой бочки и высосать немножко жидкости. Или ты думаешь, что у нас не хватит пиастров, чтобы заплатить?

– Это не мое вино.

– Ты зря пытаешься нас надуть. Мы узнали тебя. Ты ведь хозяин таверны с призраками.

– Короче, что вы хотите? – спросил гасконец, у которого кровь побежала быстрее.

– Выпить, черт тебя подери!.. – в один голос ответили трое незнакомцев, преграждая дорогу Риосу.

– Что выпить?

– То, что залито внутри этой бочки, карамба, – пояснил один из троицы.

– Что ж! Если хочешь, подними крышку, и я брошу тебя к ногам зверя, сидящего там, внутри. Ну, храбрец, хочешь взглянуть? Ты ведь не знаешь, что там спрятан ягуар?

– Шутишь! – дружно вскрикнули трое.

– Ну-ка приложите к бочке свои ослиные уши и послушайте, – сказал дон Баррехо.

– Каррай! – закричал один из них. – Хозяин вывозит привидения, поселившиеся в его погребе!.. Ходу, друзья!..

Как раз в этот момент фламандец всхрапнул, да так сильно, что даже бочарные клепки задрожали. Незнакомцы, нисколько не убежденные словами владельца таверны «Эль Моро», обступили тележку и вытянули головы в направлении бочки. Услышав хриплый рык, они в испуге отскочили.

– Каррай! – закричал один из них. – Хозяин вывозит привидения, поселившиеся в его погребе!.. Ходу, друзья!..

– И побыстрее, а то выпущу ягуара, – подстегнул их дон Баррехо. – Это пострашнее всяческих привидений.

Трое незнакомцев во всю прыть помчались прочь и быстро растворились во мраке.

– Пьяницы иногда тоже могут принести пользу, не так ли, Риос? – прокомментировал их исчезновение дон Баррехо.

– Если бы они не отстали, мне пришлось бы хорошенько поработать дубинкой, – ответил кастилец и продолжил свой путь.

– Ты знаешь, где находится посада «Рио-Верде»?

– Да, шурин.

– Там мы на время остановимся.

Дождь все не прекращался, и оба путника промокли до костей. Через двадцать минут они подошли к посаде «Рио-Верде». Как и предполагал дон Баррехо, их уже ждали в маленьком патио[87] Мендоса, Буттафуоко и Вандо. Обменявшись с пришедшими парой слов, буканьер и флибустьер вынесли из дома человека, не подававшего признаков жизни.

– Это он должен составить компанию Пфифферу? – спросил гасконец, поторопившийся снять крышку с бочки.

– Да, – ответил баск.

– По-моему, он мертв.

– Мы его напоили, чтобы он не кричал.

– Это опасная процедура, и ее нельзя применять к раненым.

– Ну, даже если он умрет, дружище Арнольдо останется.

Они подняли мнимого сына испанского гранда и с всевозможными предосторожностями опустили в бочку, положив рядом с фламандцем.

– А теперь поскорее в порт, – сказал Буттафуоко. – Мы будем охранять тележку, а Вандо покажет дорогу.

– Хорошая ночка для путешествия в бочке, – рассмеялся дон Баррехо. – Я предпочел бы оказаться рядом с Пфиффером, по крайней мере был бы под крышей.

Под непрекращающимся ливнем тележка почти мчалась по темным и пустынным улицам, потому что теперь и Мендоса подталкивал ее; Вандо указывал дорогу, а Буттафуоко находился в арьергарде.

Ночная стража, верно, попряталась в какое-нибудь укрытие, чтобы хоть немного отдохнуть от бешенства природы.

Тихий океан по-прежнему яростно ревел, и этот гул временами пугающе усиливался.

Уже показались фонари заякоренных в порту судов, то и дело подбрасываемых гребнями волн, уже Вандо объявил, что караван приближается к нанятому домику, когда послышались шаги бегущих людей, стремившихся в отчаянном порыве настигнуть наших героев.

– Стой, Риос!.. – крикнул дон Баррехо, поднимая свою драгинассу.

Могучий кастилец остановился и схватил в руки одну из тех сучковатых дубин, которыми ловко пользуются крестьяне Лa-Манчи[88]; порой эти дубинки оказываются лучше любой шпаги.

– Далеко еще до дома? – спросил Буттафуоко у Вандо.

– Шагов двести, но лучше будет, если те, кто за нами охотится, не увидят, как мы туда входим. Возможно, это агенты маркиза и они следят за нами.

– Тогда драка будет серьезной, – сказал дон Баррехо. – У меня появилось дикое желание напасть на этих негодяев.

– И у меня, дружище, – поддержал его Мендоса. – Эта бочка просто не могла добраться до места без какой-нибудь нежеланной встречи. Черт побери!

Восемь или десять человек в широких плащах и не менее широких шляпах приблизились после долгой и мучительной погони к тележке, остановившейся посреди улицы, которую заливал настоящий потоп.

– Кто вы и чего хотите? – спросил Мендоса, приближаясь к ним со шпагой в руке.

– Хотим узнать, у кого вы украли такую великолепную бочку, – ответил один из незнакомцев.

– Наглец!.. Он принимает нас за воров!..

– Честные люди не возят вино в такое время, да еще под таким ливнем.

– Так что же вы решили?

– Нас терзает жажда, и мы хотели бы отведать вашего вина.

– Да, мы хотим пить! – закричали другие преследователи, распахивая плащи и показывая тем самым, что они вооружены.

– Эй ты, падкий до вин, – обратился гасконец к вожаку, – иди-ка послушай, как оно бурлит, а потом скажешь мне, пригодно ли оно для питья.

– Если оно булькает, значит это молодое вино, а такой напиток нам очень нравится, потому как он слаще, – ответил незнакомец, приблизившись к тележке и приложив ухо к бочке, тогда как его сотоварищи буквально лопались от смеха.

– Слышишь? – спросил гасконец.

– Каррай! Да ты надо мной смеешься!.. Я сказал бы, что в бочке спрятаны дикие звери. Я слышу рычание.

– Ошибаешься, приятель; там заперты призраки, которых мы поймали в погребе одной таверны, а теперь хотим сбросить их в море.

Взрыв жуткого хохота прервал эти слова.

– Друзья!.. – закричал вожак. – Разве вы боитесь злых духов?

– Нет!.. Нет!.. – в один голос ответили преследователи.

– Шпаги к бою! Сейчас мы сразимся с этими детьми Сатаны и посмотрим, как они устроены. Скидывайте бочку!

– Какую? – спросил Мендоса, также подходя к тележке; за ним подошли Буттафуоко и Вандо.

– Ту, что стоит на тележке.

– Шутки в сторону, мой милый, теперь придется поработать шпагами, если вы еще намерены нам надоедать.

– Ах ты, шут…

Сильный удар плашмя оборвал фразу вожака преследователей и выбил несколько передних зубов.

– Вот тебе, каналья! – крикнул Мендоса.

Спутники раненого, казалось, только развеселились; они выхватили шпаги из ножен и беспорядочно бросились на четверых мужчин, ожидавших этого натиска возле тележки. Риос выбирал момент, когда ему можно будет пройтись своей дубиной по спинам нападавших, а те хором орали:

– Мы возьмем эту бочку приступом!..

Однако нападавшие привыкли скорее осушать бокалы, чем владеть шпагой, а потому уже после первой атаки оказались в отчаянном положении. Совсем непросто было противостоять гасконцу, Мендосе и французскому дворянину, ставшему буканьером. Сквозь град ударов послышались два-три крика, потом двое нападавших поспешно покинули поле сражения, оставив на земле плащи и шляпы, – верный признак того, что они были ранены.

Но остальные, обозленные тем, что им угрожает четверка мужчин, которых они приняли за простых трактирщиков, продолжили атаковать, и тут в бой вступил могучий кастилец. Поработать ему пришлось недолго. Несколько гулких ударов дубиной – и забияки после короткого сопротивления удрали, оставив на поле сражения даже поломанные шпаги.

Кастильский геркулес и Буттафуоко преследовали их, чтобы отбить у беглецов даже мысль о возвращении, а в это время дон Баррехо, Мендоса и Вандо что было духу катили тележку к порту, остановив ее под темной галереей, укрывавшей скромный рыбацкий домик, расположенный прямо напротив одного из причалов.

VI Подвиги гасконца

Дом, нанятый Вандо, для того чтобы его друзья могли в случае опасности наверняка сесть на корабль, был – как мы уже сказали – скромным рыбацким жилищем, одноэтажным, трехкомнатным, с галереей, на которой сушили сети. Внутри горел свет, дверь была открыта, так что Вандо, гасконцу и баску не надо было ждать.

Угловатый рыбак, достаточно пожилой, поджидал их в комнате, которая, должно быть, служила одновременно и кухней, и столовой. Увидев входящих, он вынул изо рта трубку, снял берет и сказал:

– Buena noche, caballeros; вы у себя дома.

Он пожал руку Вандо и ушел, больше ничего не сказав, словно желая дать поскорее понять другим, что они и в самом деле попали домой.

Мендоса огляделся, потом навестил две другие комнаты, занятые четырьмя гамаками и множеством рыбацких принадлежностей. Потом вернулся к своим товарищам и сказал:

– Здесь нам будет очень хорошо, покуда про этот домик не пронюхают шпионы маркиза. Этот кабальеро держит при себе людей с исключительным чутьем. Скорее, друзья, занесем внутрь раненого и фламандца. Бочку мы позднее выкинем в море, чтобы она не навела на след.

Они вернулись с лампой в галерею, сняли крышку и осторожно вытащили из бочки Пфиффера и мнимого сына испанского гранда. Потом отнесли их на гамаки в соседней комнате. В этот момент вошли Риос и Буттафуоко; один из них был вооружен своей превосходной дубиной, у другого в руках все еще оставалась шпага.

– Удрали? – спросил Мендоса.

– Думаю, что все еще удирают, – ответил Буттафуоко. – Урок они получили хороший, но они сами на него напросились. Дорогой мой дон Баррехо, ваши бочки очень опасны: они либо наполнены добрым вином, либо пусты.

– Они заколдованы, сеньор Буттафуоко, – улыбнулся гасконец, – и таковыми остаются даже после всех монашеских благословений.

– Как там с нашими пленниками?

– Рокочут, как органные трубы, – ответил баск.

– Лучше отложить допрос на завтра. Пусть они отдохнут, да и нам не грех хорошенько соснуть. Мы все в этом нуждаемся.

Они заперли дверь на засов, потом Буттафуоко и Вандо заняли два оставшихся гамака, тогда как Мендоса, гасконец и Риос улеглись на кучу старых сетей.

Между тем снаружи продолжал буйствовать ураган; Тихий океан посылал в панамский порт огромные валы, подвергая тяжелому испытанию якоря и цепи многочисленных парусников, укрывшихся в гавани.

Для Буттафуоко и баска это была, пожалуй, первая спокойная ночь, с тех пор как они прибыли в этот огромный испанский город, который тогда пользовался такой же славой, какая в наши дни выпала на долю калифорнийского Сан-Франциско: Панаму по праву называли королевой Тихого океана.

Гасконец, став трактирщиком, привык пробуждаться рано; он и здесь открыл глаза раньше всех. Первой его заботой был визит к пленникам. Мнимый сын испанского гранда еще похрапывал, тогда как фламандец барахтался как безумный в гамаке, потому что он был крепко привязан веревками, чтобы не сбежал. Он что-то бормотал и делал такие смешные гримасы, что суровый гасконец чуть не лопнул от хохота.

– Ах, приятель Арнольдо, вы напоминаете мне рыбу, попавшую в сети, – сказал дон Баррехо, ослабляя веревки. – Как здоровье после столь долгого сна? На войне вы были бы очень плохим солдатом!..

– Пить, – попросил несчастный, облизывая губы языком, иссушенным обильными возлияниями водки.

– Выпивки у нас здесь нет, приятель, но немного жидкости найдется.

Он взял глиняную чашку вместимостью в литр, наполнил ее из большого пористого горшка, стоявшего в углу, и подал бедняге, который жадно, не отрываясь ни на секунду, опорожнил ее.

– Ну, теперь вам немного лучше, приятель? – иронично спросил жестокий гасконец.

– Болит голофа, – ответил фламандец.

– Вы, дорогой, слишком много пьете и спите. У вас очень плохие привычки, и, будь я маркизом де Монтелимаром, никогда бы вас не простил.

– Монтелимар… – пробормотал фламандец и провел рукой по лбу.

В это время в комнату вошли Мендоса, Буттафуоко, Вандо и Риос, разбуженные разговором.

– Отправили опьянение в Перу, сеньор Арнольдо Пфиффер? – спросил Мендоса. – Я очень счастлив видеть вас в полном здравии.

Фламандец, заметив вошедших, нахмурился и побледнел.

– Будите другого, дон Баррехо, – сказал Буттафуоко.

– Зачем? – вполголоса спросил Мендоса.

– Хочу проверить, знают они друг друга или нет.

– Вы подозреваете, что они знакомы?

– Ставлю свою старую верную аркебузу, сотни раз спасавшую мне жизнь, против двухпиастровой навахи.

– Тогда, сеньор Буттафуоко, разрешите этим заняться мне.

Мендоса приблизился к раненому и стал щекотать его под подбородком, вызвав приступ икоты. Мнимого сына испанского гранда, чтобы он в бочке вел себя спокойно, немножко подпоили, но не до стадии опьянения фламандца, и вот после трех-четырех зевков и нескольких иканий раненый решился открыть глаза.

Внимательно наблюдавший за ним Мендоса приподнял раненого, чтобы его мог видеть сидевший в своем гамаке фламандец. Оба шпиона маркиза де Монтелимара одновременно посмотрели друг на друга и, кажется, очень удивились тому, что оказались рядом. Они не смогли удержаться от двух неосторожных выкриков:

– Арамехо!..

– Стиффель!..

– Да вы хоть поздоровайтесь, – сказал Буттафуоко. – Мне кажется, вы давние знакомые.

Фламандец и самозваный сын испанского гранда что-то процедили сквозь зубы. Разумеется, они были не в восторге оттого, что попали в ловушку, которую хитро расставил Буттафуоко.

– Так кого же зовут Арамехо? – рассмеялся буканьер.

Раненый предпочел не отвечать и уставился в потолок, вероятно разглядывая скопившуюся там паутину.

– Ну, смелее! – с иронией подстегнул его Буттафуоко. – Я же вижу, что вы знакомы. Теперь уже поздно отрицать это. Мастер Арнольдо, протяните же руку сыну испанского гранда. Я просто счастлив, что у вас такие связи в высшем обществе Панамы.

Фламандец вытаращил глаза, пару раз посмотрел на своего товарища по несчастью, а потом разразился громким смехом:

– Испанский кранд!..

– Ох, мастер Пфиффер, как вы сегодня веселы, – сказал гасконец. – И я предпочитаю видеть вас таким. Мой старый агуардьенте порой творит чудеса.

Раненый, раздраженный тем, что его так быстро выдали, свирепо посмотрел на фламандца, но не сказал ни слова.

– Сеньоры, – обратился Буттафуоко к обоим пленникам, – предупреждаю вас, что совет уже собирается, и для вас это будет ужасный военный совет, потому что мы решили утопить вас в море с камнем на шее, если вы продолжите молчать. Прежде всего мы хотим услышать от вас, дон Арамехо, действительно ли вы являетесь сыном «испанского кранда», как только что выразился мастер Арнольдо. Не забывайте, что речь идет о вашей шкуре. Что вы сделали с сеньоритой, которую захватили в посаде «Рио-Верде», предъявив записку за моей подписью?

– Сеньор… – пробормотал раненый, – что вы говорите? Я не понимаю, о какой сеньорите вы говорите.

– Ах ты, негодяй! – сказал Вандо, выступая вперед. – Ты будешь отрицать, что знаешь меня? Посмотри-ка на меня хорошенько!

– Мой бетный испанский кранд, мы в плену, – сказал мастер Арнольдо, обращаясь к раненому. – Фыклатывайте фсё, приятель, иначе мы пропали.

Раненый пробормотал вполголоса какое-то проклятие, а потом решительно повернулся к Буттафуоко и спросил его:

– Что вы хотите узнать?

– Я желаю знать, дорогой мой похититель девушек, куда вы отвезли сеньориту, которую забрали от моего имени, как вы это хорошо помните, в посаде «Рио-Верде», – ответил буканьер, задетый наглостью пленника.

– А если я сообщу вам, что отвез ее к маркизу де Монтелимару, который, как воспитатель девушки, выдвигает свои права на нее, что вы на это скажете?

– Что ты самый отъявленный негодяй среди тех, кого я встречал до сих пор, но тебе не удастся запугать меня, наглая морда.

– Хотите убить меня? Сделайте это поскорее!

– Смерть для тебя будет слишком мягким наказанием, – угрожающим тоном ответил Буттафуоко. – Мы тут отделены от мира, и я могу устроить для тебя такие пытки, что ты будешь оплакивать день, когда появился на свет. Ты же знаешь, на что способны буканьеры и флибустьеры, а мы все как раз принадлежим к тому ужасному Береговому братству, которое причинило столько зла твоим соотечественникам по обе стороны перешейка. Хочешь проверить нашу жестокость – мы готовы.

Услышав такие слова, раненый вздрогнул и смертельно побледнел. Одно упоминание о флибустьерах вызывало у испанцев упадок духа, сколь отважны бы они ни были.

– Ты меня понял? – спросил Буттафуоко после непродолжительного молчания.

– Да, сеньор, – ответил пленник уже без всякого высокомерия.

– Тогда отвечай на мои вопросы. Кто тебе назвал мое имя?

– Маркиз де Монтелимар.

– От кого он узнал, что я прибыл в Панаму вместе с графиней ди Вентимильей?

– Об этом вы можете спросить у Стиффеля.

– Но я же ничего об этом не знаю, – поспешил вмешаться в разговор фламандец.

– Молчание – золото, – сухо заметил Мендоса.

– Наш приятель Пфиффер осторожничает, – добавил дон Баррехо.

Фламандец сопроводил его слова грациозной улыбкой, содержавшей немало иронии.

– Вы, мошенники, никогда ничего не говорите или, по крайней мере, говорите только то, что мы сумеем у вас вырвать, – сказал Буттафуоко. – Нечего валить вину один на другого, потому как терпение никогда не было сильной стороной буканьеров.

– Это мы знаем, – согласился фламандец.

– А тогда говорите, пока мы не выбросили вас в море с поджаренными ступнями.

– Арамехо, нас взяли в плен, – повторил Пфиффер. – Колись!.. Колись!..

Назвавшийся сыном испанского гранда принял воинственный вид, несмотря на рану, которая, должно быть, причиняла ему немалую боль, потом подкрутил усы и сказал:

– Ну ладно. Что вы еще хотели узнать от меня? Разве я не сказал вам, что отвез сеньориту к маркизу де Монтелимару? Кажется, этого достаточно.

– Но куда? – спросил Буттафуоко.

– Черт возьми!.. Да в его дворец!..

– С какой целью?

– А!.. Не могу знать тайны моего хозяина, – ответил Арамехо. – Мне приказали, и я безоговорочно подчинился. Может быть, мой компаньон больше знает.

– Придет и его черед. А теперь дай мне еще одно разъяснение.

– Других разъяснений от меня не будет.

– Почему ты нас провоцировал и напал на нас возле посады «Рио-Верде»?

– Потому что получил приказ попытаться заколоть вас.

– Значит, ты нас знал?

– Мы шли по вашим следам сразу же после вашего ухода из таверны «Эль Моро», – ответил дуэлянт.

– И ты считал себя достаточно сильным, чтобы отправить нас на тот свет, даже не оставив времени на получение паспорта у нашего дружка Вельзевула? – спросил Мендоса.

– Я надеялся и, как вы видели, обманулся, потому что пропустил очень хитрый укол, который всего на волосок отделил меня от потустороннего мира.

– Перейдем к допросу мессера Пфиффера, – сказал гасконец. – Он должен знать побольше этого дерзкого забияки.

Фламандец иронично усмехнулся, даже не дав себе труда опровергнуть эти слова. Страшный гасконец, не спускавший с него глаз, взорвался словно граната.

– Эгей, приятель! – крикнул он. – Не смейтесь в усы в нашем присутствии, все бури Франции и Испании вам в глотку! Если вы намерены отделаться от нас шуточками, то предупреждаю, что это может закончиться плачевно. Риос, зажги-ка огонь и согрей воду в большой кастрюле. Дождись, чтобы она вскипела. И так как этот самый Пфиффер пил у меня херес, аликанте и агуардьенте, ничего не заплатив, то, если он не будет отвечать на вопросы, мы заставим его проглотить полную бутылку кипятка и сварим его кишки.

– Будь милосердным!.. – выдавил из себя Мендоса, с трудом удерживаясь от смеха. – Этот дон Баррехо стал кровожаднее людоеда!

– За дело, Риос! – скомандовал гасконец. – Ну а теперь, сеньор Буттафуоко, задавайте свои вопросы. Я буду наблюдать за этим Пфиффером, и горе ему, если он нас обманет.

Лицо фламандца потемнело. Он бросил на Буттафуоко беспокойный взгляд и спросил дрожащим голосом:

– Так что фы теперь хотели знать от меня? Я никоим образом не сфязан с похищением сеньориты.

– Ты должен знать больше своего товарища, – сказал Буттафуоко, – и я надеюсь вытянуть из тебя ценную для нас информацию. Маркиза де Монтелимара предупредили о нашем прибытии в Панаму?

– Та, – ответил фламандец, терроризованный пронизывающим взглядом гасконца.

– Откуда?

– У фас был еще отин спутник?

– Да, этот человек долгие годы служил Великому кацику Дарьена; он оставил нас, прежде чем мы высадились на континент.

– И кута он толжен был поехать? – с небольшой иронией спросил фламандец.

– Он отправился на Дарьен, чтобы сообщить тамошним племенам о скором прибытии сеньориты.

– Или же тайком приехать ф Панаму и фытать фас?

– Что ты сказал? – в один голос удивились Буттафуоко и Мендоса, пораженные в самое сердце таким неожиданным открытием.

– Прафту, – серьезно сказал мастер Арнольдо. – Этот челофек толжен был знать, что маркиз те Монтелимар тафно поставил себе цель зафлатеть сокрофищами Феликого кацика; он претал фас за третью толю богатстфа.

– Ах, проклятый пес!.. – взорвался Мендоса. – А я-то считал его почтенным буканьером!.. Теперь мне все ясно.

– И мне ясно, что наследство кацика в опасности, – вторил ему дон Баррехо. – Эх, этот Монтелимар умеет отлично вести свои дела!

– Не ожидал я такого удара, – сказал Буттафуоко, казавшийся потрясенным. – Я бы никогда не предположил, что старый буканьер способен на подобную измену. Правда, негодяи всегда были в наших рядах!

– Что же мы теперь будем делать, сеньор Буттафуоко? – спросил баск.

– Не стоит терять голову из-за такой малости, – ответил буканьер. – Этот человек может быть очень опасен, но я полагаю, что он еще не добрался до Дарьена. И потом, без присутствия графини ди Вентимильи никто ничего не сможет сделать.

– Но она же в руках маркиза, сеньор Буттафуоко, – напомнил гасконец.

– Однако они еще не выступили.

– Кто про это знает?

– О!.. Сеньор Арнольдо, – нахмурился Буттафуоко, – вы можете рассказать нам много других очень интересных вещей. Дон Баррехо, приготовьте несколько бутылок кипятка.

– Я их уже залил целый десяток, – ответил гасконец. – Риос напрасно времени не терял.

– Что ж, приступим, мессер Арнольдо.

Лицо у несчастного фламандца приобрело землистый цвет, тогда как его сотоварищ ухмылялся в усы.

– Чем я еще могу быть фам полезен? – пробормотал фламандец.

– Когда маркиз отправится на Дарьен? Вы должны это знать.

– Как только на перешейке соберется тостаточное количестфо испанских фойск, – ответил фламандец. – С незафисимостью Тарьена бутет покончено.

– А графиня?

– Я знаю только, что сеньор маркиз оттает распоряжения ф сфое фремя, потому что через несколько нетель ее перефезут на галеоне в бухту Тэфита, чтобы уберечь от толгого и трутного путешестфия по суше.

– Как называется галеон? Ты это должен знать, потому что ты в курсе всех дел твоего хозяина.

– «Сан-Хуан».

– Он уже прибыл в порт?

– Еще нет; его штут из Перу с грузом золотых слиткоф.

– Очень хорошая весть для флибустьеров Равено, – пробормотал Мендоса. – Ах!.. Если бы можно было приложить туда руки, вот это было бы дельце! Возьмем его на заметку.

– Дон Баррехо, – сказал Буттафуоко, – запомните название этого галеона.

– Оно вошло мне в мозг железным гвоздем длиной с мою драгинассу, – ответил гасконец.

– Ну а сейчас на время оставим в покое этих людей, – продолжил буканьер. – Мы узнали у них больше, чем надеялись. Пойдемте, друзья.

Они расположились на кухне, где бравый Риос, нисколько не сомневаясь в том, что его жестокий шурин намерен сварить кишки двух пленников, старался поддерживать огонь под полной воды монументальной кастрюлей.

– Заседание военного совета открывается, – сказал дон Баррехо своим обычным полушутливым-полусерьезным тоном. – Слово имеет сеньор Буттафуоко, единогласно избранный председателем.

– Буду краток, – начал буканьер. – Нельзя терять времени; необходимо добраться до Тароги, где находятся Равено де Люсан и его флибустьеры, чтобы задержать корабль, на котором графиню ди Вентимилью повезут в бухту Дэвида. Без сеньориты мы абсолютно ничего не сможем сделать, и нам просто-напросто придется отказаться от экспедиции.

– Мы все готовы отправиться в путь, – сказал Мендоса. – Ты ведь тоже присоединишься к нам, не так ли, дон Баррехо?

– Там, где нужно наносить удары драгинассой, я всегда приму участие, – ответил страшный гасконец.

– А Панчита?

– Она будет ждать меня под наблюдением моего шурина Риоса. В конце концов, я ведь сам распоряжаюсь своей свободой, черт побери!

– Однако нам надо найти способ связаться с сеньоритой, – сказал Буттафуоко.

– Беру это на себя, – сказал дон Баррехо.

– Так быстро? Уже придумал как?! – удивился Мендоса.

– Ты же знаешь, какая пылкая у меня фантазия.

– Смотри, как бы тебя не схватили.

– Это с моими-то ногами!.. Меня не остановят даже все оруженосцы маркиза. Доверьте это дело мне, и я гарантирую, что еще до вечера графиня получит весточку от нас, а мы получим ее сообщение. Сеньор Буттафуоко, не подготовите ли пару записок? Могу вам одолжить свой карандаш.

– А у меня есть бумага, – ответил буканьер. – Но я жду от вас чего-нибудь необыкновенного, что было бы достойно ума гасконца.

– Когда задета честь великой Гаскони, можно побороть тысячу опасностей и совершить тысячу чудес.

– А мы тем временем попытаемся зафрахтовать какую-либо каравеллу, чтобы добраться до флибустьерской Тароги. Ты, Вандо, знаком со многими моряками.

– Нанять судно будет нетрудно, – ответил владелец посады. – Не знаю только, как вы покинете порт. Испанцы стали удивительно любопытны, после того как Равено де Люсан подстерегает их в Тихом океане, и ни один парусник не может выйти в океан без специального разрешения или рекомендации высокого лица.

– Гром и молния! – воскликнул гасконец. – Да разве у нас нет Пфиффера и сына испанского гранда? Думаю, у них найдутся подходящие бумаги, подтверждающие свободу действий от имени маркиза де Монтелимара. Мы завербуем этих двух мошенников, пообещав им долю в наследстве Великого кацика Дарьена. Ну а потом мы подумаем о том, как скормить их тихоокеанским акулам.

– Этот гасконец окончательно стал людоедом, – отозвался Мендоса. – А я-то думал, что после свадьбы он станет нежным, как сахарный леденец!

– Вам нравится моя идея? – спросил дон Баррехо, не обратив никакого внимания на слова баска.

– Конечно, – ответил Буттафуоко, в то время как он что-то быстро писал на листке бумаги, вырванном из записной книжки. – Мы рассчитываем покинуть Панаму сегодня вечером, подумайте о том, как освободить графиню.

– Обещаю вам показать, как поступают гасконцы, когда они этого хотят. Риос, запрягайся в тележку, мы отвезем бочку назад в таверну. Днем нам не придется иметь дело с нахальными пьяницами. Друзья, до вечера. Мы встретимся перед закатом.

Он набросил на кирасу плащ из темной ткани, укрепил на поясе драгинассу и оставил рыбацкий домик вместе с могучим кастильцем, который не позабыл свою чудовищную дубину. Великолепный панамский порт, самый красивый и самый обширный из тех, которыми испанцы владели в Центральной Америке, главный пункт оживленной торговли с Мексикой, Перу и Чили, присылавшими председателю Королевского суда свои галеоны с золотыми слитками, находился в постоянном оживлении.

Многочисленные парусники, которых не пугало близкое соседство флибустьеров, распускали широкие паруса, чтобы высушить их на солнце или уйти в море, в то время как на удобных причалах толпы метисов и индейцев суетились вокруг настоящих гор товаров, которые требовалось доставить в перуанские порты.

На рейде лавировали два крупных фрегата, каждый из которых был вооружен сорока пушками; время от времени они выходили в открытый океан, чтобы своевременно предупредить возможную вылазку флибустьеров, солидно обосновавшихся на острове Тарога, но всегда готовых к внезапному нападению на одинокий парусник, проявив при этом свою обычную храбрость.

Пиратство, принесшее столько зла испанцам, постепенно угасало, но его последние вожаки пользовались не меньшей известностью, чем Монбар, печально прославившийся л’Олоне, ван Хорн, Лоренс и Морган, которые почти целое столетие заставляли дрожать и плакать гордую Испанию.

Риос и гасконец проделали проход в толпе наводнивших порт торговцев и судовладельцев и поднялись к центру города, где высились самые грандиозные дворцы панамской знати, в том числе и дворец маркиза де Монтелимара, слишком хорошо известный дону Баррехо. Добравшись до дворца, они расстались.

– Скажи своей сестре, чтобы она вечером приготовилась к короткой встрече со мной перед долгой разлукой, – попросил гасконец. – Нужно позаботиться о делах.

– Хорошо, – просто ответил могучий кастилец и ушел со своей тележкой и монументальной бочкой, размер которой привлекал взгляды всех прохожих.

Дон Баррехо пересек несколько улиц, пока не вышел на обширную площадь, обрамленную красивейшими дворцами. Изо всех дверей на площадь выходили, чтобы сделать утренние покупки, повара, домашние слуги, подмастерья и прекрасные метиски.

Дон Баррехо расправил слегка седеющие усы, надвинул на лоб фетровую шляпу с пером, распахнул плащ, чтобы были видны его поблескивающая кираса и рукоятка огромной драгинассы, и принялся важно прогуливаться перед зданием, на фронтоне которого красовался герб маркизов де Монтелимаров: на золотом фоне – зеленая, словно спина ящерицы, гора, вырастающая из голубого моря.

– Подождем какую-нибудь курочку, – сказал сам себе гасконец. – Tonnerre!.. Да я еще красавчик!.. Если я завоевал сердце самой прекрасной трактирщицы Панамы, то могу еще произвести впечатление на какую-нибудь кухарку или служаночку.

Он прогуливался перед дворцом уже с четверть часа, нагловато поглядывая на алебардщиков, стоявших по бокам великолепной мраморной лестницы, когда из дома вышла очень красивая мулатка с горящими глазами и курчавыми черными волосами, легкая, как птичка; через обнаженную пухлую ручку у нее была перекинута большая корзинка.

– Дождался я своего, – сказал гасконец. – Теперь попробую выловить рыбку.

VII В Тихом океане

В свое время дон Баррехо, несмотря на длиннющие ноги, был благодаря своей воинской профессии большим сердцеедом, поэтому он ничуть не сомневался в том, что доведет до нужной гавани свои планы. Увидев прекрасную мулатку, он ускорил шаг и, оказавшись за ее спиной, позвал:

– Эй!.. Эй!.. Куда так спешите, красотка?

Мулатка обернулась, посмотрела на гасконца, потом, словно зачарованная его военным видом или блеском его кирасы, ответила:

– На рынок, кабальеро.

– Зовите меня графом, потому что отец мой – испанский гранд.

– Хорошо, сеньор граф.

– Ты служишь у маркиза де Монтелимара? – спросил дон Баррехо, пристраиваясь сбоку от нее.

– Да, сеньор граф.

– Могу я тебе кое-что предложить? Утро сегодня свежее, и стаканчик мецкаля не будет лишним ни для меня, ни для тебя.

– О!.. Сеньор граф!.. – обрадовалась мулатка.

– А вдобавок ты получишь горсть блестящих пиастров, – продолжал соблазнять служанку хитрый гасконец.

– И что вам от меня надо, сеньор граф? – спросила мулатка, ошеломленная близким знакомством со столь важным господином.

Немного погодя она прибавила:

– Сеньор граф, я ведь всего-навсего бедная служанка и никогда еще не была так близко с такими важными персонами.

– Ну ведь это я приблизил тебя к себе, – ответил дон Баррехо, гордо положив руку на эфес своей шпаги, потому что ему показалось, что некий прохожий насмешливо взглянул на него. – Для меня всё одно: белая кожа при голубой крови или золотистая кожа от крови многоцветной, – и это потому, что в моих венах нет ни капли кастильской крови. Как тебя зовут?

– Карменсита.

– Какое прекрасное имя!

В это время они проходили мимо заведения, занимавшего промежуточное место между гостиницей и винным погребком. Гасконец взял прекрасную мулатку за плечо и без дальнейших разговоров втолкнул ее внутрь, тут же заказал кувшин[89] мецкаля и сладкие пшеничные лепешки.

– Сеньор граф… – попыталась что-то сказать кухарка маркиза.

– Называй меня здесь по-простому: Диего, – прервал ее дон Баррехо. – Детям испанских грандов порой необходимо сохранять инкогнито.

Он взял кувшин, наполненный сладковатым терпким вином, налил его в чашки и галантно предложил мулатке сладости.

– Слушай меня, милочка, – начал он, понизив голос. – Хочешь получить десять пиастров?

– Столько я не зарабатываю и за месяц, сеньор…

– Я же тебе сказал: Диего. Тогда добавим еще десять. Получится двадцать. Надеюсь, ты умеешь считать.

– Вы бросаете деньги на ветер, сеньор… Диего.

– Что такое двадцать пиастров для сына испанского гранда? У моего папаши немыслимое количество таких кругляшков, и однажды они все перейдут в мои руки.

– И что же я должна сделать, чтобы получить ту сумму, что вы мне обещаете, мой кабальеро? – спросила мулатка, которая, несмотря на болтовню, успевала разгрызать своими чудесными зубками засахаренные лепешки, запивая их солидными рюмками мецкаля.

– Просто ответить на мои вопросы, – ответил гасконец.

– Тогда вы можете спрашивать меня хоть до вечера.

– Я вовсе не хочу лишать маркиза его прекрасной кухарки. Слушай меня внимательно, Карменсита.

– Говорите, сеньор Диего.

– Известно ли тебе, что во дворец всего два дня назад привезли прекрасную сеньориту с чуть-чуть бронзовой кожей?

– Да, сеньор Диего, я как раз ношу ей еду.

– Черт побери! Вот это удача!.. Ее хорошо охраняют?

– Перед дверью комнаты всегда стоят два алебардщика.

– Но ты-то можешь свободно заходить туда, когда захочешь?

– Да, сеньор Диего.

– Видишь ли, дорогая моя Карменсита, я страстно влюблен в эту сеньориту, и она тоже меня очень полюбила, но вмешался мой отец и заставил маркиза де Монтелимара увезти ее от меня.

– О!..

– Разве ты не видела, как она оплакивает свою потерянную любовь?

– Правду сказать, нет, – ответила мулатка.

– Сеньорита очень горда, она не желает показывать свои чувства перед посторонними людьми.

– Да, она именно такая, как вы говорите, сеньор Диего.

– Я дам тебе записку, которая мне обойдется в двадцать пиастров, а тебе не причинит никакого зла, – сказал гасконец, вынимая из кармана записку Буттафуоко. – Тебе не надо делать ничего другого, только передашь записку незаметно, чтобы никто этого не увидел.

– Нет ничего проще.

– Сеньорита даст тебе другую записку, и ты принесешь ее мне до захода солнца. Вот тебе десять пиастров, остальное – после завершения дела. Ты довольна, моя прекрасная Карменсита?

– Вы очень щедры, сеньор.

– Э-э-э… Как настоящий граф, – улыбнулся гасконец. – Ну а теперь вонзи последний раз свои зубки в сладость, которая больше подходит тебе, чем мне, а потом быстрее возвращайся домой, чтобы у маркиза не возникло подозрений.

– Он не обращает внимания на слуг.

– Никогда ничего нельзя знать с абсолютной точностью.

Прекрасная мулатка доела до конца сладкое, запив его несколькими рюмками мецкаля, потом, пообещав явиться на встречу, ушла со своей большой корзинкой в руках.

– Tonnerre!.. – прошептал гасконец, оставшись один и довольно потирая руки. – И среди служанок встречаются порядочные люди. Ну а теперь поспешим провести последний денек с Панчитой, потому что завтра нас уже наверняка не будет в Панаме. Пришло время дону Баррехо пробудиться от долгого супружеского сна и вернуться к жизни, полной приключений. Я все-таки не рожден быть трактирщиком.

Он бросил на стол пиастр и ушел, не требуя сдачи, сопровождаемый поклонами слуг, удивленных такой щедростью. Разумеется, им ничего не было известно о наследстве Великого кацика Дарьена, на солидную долю которого рассчитывал гасконец.

Только к полудню дон Баррехо вошел в свою таверну, и как раз в тот момент, когда Панчита и Риос накрывали на стол.

– Привет и приятного аппетита честной компании, – сказал он, сбрасывая широкий короткий плащ. – Что-то я не вижу наплыва посетителей, женушка?

– А!.. Наконец-то явился!..

– А разве могло быть по-другому? Смотрю, плохо идут дела? Таверна превратилась в пустыню.

– Эта проклятая бочка всех отпугнула, – пожаловалась Панчита. – Люди видели, что вечером ее увезли, а наутро она вернулась; пошли разговоры, что ты утопил призраков, которых поймал в ловушку.

Гасконец расхохотался:

– Никогда бы не поверил, что я способен на такое. Дать тебе хороший совет, Риос? Выкинь в море эту чертову бочку, иначе она разорит наше заведение. Когда люди больше не будут ее видеть, они поверят, что все чертенята, дьяволята и привидения исчезли, и тогда снова станут приходить в «Эль Моро» выпить доброго хереса. Ну, давайте в последний раз отобедаем в компании жены.

– Я дам тебе записку, которая мне обойдется в двадцать пиастров, а тебе не причинит никакого зла.

– Как? Ты куда-то уезжаешь?

– Я уже три дня твержу тебе об этом. Вы, кастильцы, верно, туги на ухо?

– И куда ты уезжаешь?

– К индейцам, чтобы забрать наследство Великого кацика Дарьена. Дорогая, я вернусь с целой горой золота, и мы откроем превосходную гостиницу, какой еще никогда не было в Панаме.

– А если тебя убьют?

– Кто? Кто может убить дона Баррехо? Гасконцы не позволяют прирезать себя, как курицу, запомни это, моя милая. А потом, ты можешь успокоиться, потому что со мной будут Мендоса и Буттафуоко. Добавлю, что я охотно взял бы с собой и Риоса.

– Конечно, если речь идет только о драках с индейцами, – ответил кастильский геркулес.

– Ну, про это я ничего определенного сказать не могу, а поэтому оставляю тебя охранять мою жену. Пей, ешь и трать деньги сколько захочешь, без счету: за все рассчитаемся наследством кацика. Садитесь за стол, довольно разговоров, а то у меня горло пересохло.

Обедал он весело, больше не упоминая про будущие подвиги, а все послеобеденное время вместе с Риосом приводил в порядок таверну; ближе к закату взял пистолеты и сказал удивленной Панчите:

– Прощай, женушка; я стал прежним гасконцем.

– И сколько же времени тебя не будет?

– Кто это может сказать? Пожалуй, только дух Великого кацика Дарьена.

– А если ты вообще не вернешься?

– Тогда ты снова выйдешь замуж, – не задумываясь ответил дон Баррехо.

Он жарко обнял жену, пожал руку шурину и спокойно ушел, напевая сквозь зубы:

Девушки – из золота, Из серебра – жены сочные, Вдовушки – из меди, Старушки же – молочные.

Гасконец ускорил шаг и вскоре добрался до посады, где его ожидала мулатка. Девушка уже сидела за столиком и лакомилась засахаренным печеньем, запивая сладость мецкалем и нимало не сомневаясь, что ее щедрого друга не надо будет просить об оплате счета.

– Итак, Карменсита? – спросил гасконец, обнимая ее.

– Я все сделала, сеньор граф.

– Ох, Юпитер-громовержец!..[90] Да ты настоящее сокровище! Записка?

– Я передала ее сеньорите.

– И она не дала тебе ничего для меня?

– Свой ответ. – И мулатка достала из-под пестрого корсета крохотное письмецо.

Гасконец схватил его, открыл, пробежал глазами, процедил что-то непонятное, чтобы не показывать своего невежества, потом опустил руку в карман, бормоча при этом:

– Эх, были бы здесь глаза Буттафуоко или священника из моей родной деревни, если они еще глядят на белый свет, в чем я очень сомневаюсь, потому что святой человек еще в дни моей юности был стариком, а в Гаскони, к сожалению, тоже выдают паспорта на тот свет.

Потом он отдал мулатке десять пиастров, опорожнил пару стаканчиков мецкаля, расплатился по счету и встал со словами:

– Мы больше не увидимся, красотка. Скажи сеньорите, что все чудесно. Прощай и не делай глупостей.

После чего гасконец оставил мулатку и удалился, напевая:

Девушки – из золота…

Когда он пришел в порт, уже опустилась темнота и раздался выстрел из пушки, возвещающий о запрете выходить в море. Он застал Буттафуоко и Мендосу в хлопотах. Они закупили аркебузы, пистолеты, порох и пули, а теперь паковали все это.

– Вот ответ сеньориты, сеньор Буттафуоко, – сказал гасконец, как бомба врываясь в дом. – Как видите, я сдержал свое обещание.

– Я начинаю подозревать, что вы находитесь в родстве с дьяволом, – ответил буканьер.

– Гасконцы – кто чуть больше, кто чуть меньше – все состоят в родстве с чертом, – не стал отнекиваться дон Баррехо. – Об этом ведь и в Бискайе знают, не так ли, Мендоса?

Буттафуоко быстро раскрыл записку графини ди Вентимильи и в один миг прочитал ее содержимое.

– Наши пленники сказали правду, – проговорил буканьер. – Через восемь-десять дней маркиз перевезет графиню на галеон «Сан-Хуан», чтобы затем доставить ее в бухту Дэвида вместе с авангардом экспедиции.

– О, молнии Бискайского залива!.. – закричал Мендоса. – Нам едва хватит времени собрать флибустьеров Равено де Люсана.

– Нам надо только попасть на борт, остальное уже все готово к отплытию, – спокойно ответил Буттафуоко. – Завтра утром мы будем далеко от Панамы.

– Мы отправляемся сегодня? – удивился гасконец.

– Вандо и фламандец наняли для нас маленькую каравеллу под предлогом перевозки груза в Калифорнию, ну а когда выйдем в море, мы укажем любой курс, если только команда не захочет отправиться на завтрак акулам.

– Сколько человек на борту?

– Шестеро, включая капитана.

– Если четыре раза пустить в дело шпагу, мы сравняемся в числе, – предположил гасконец. – Кто плывет с нами?

– Твой дружок Пфиффер и сын испанского гранда, – ответил Мендоса. – Они уже решили покинуть маркиза де Монтелимара и присоединиться к нам. Один из них – фламандец, другой – португалец; если представится возможность, они могут заколоть любого испанца, и совесть их не будет испытывать никаких угрызений.

– Они уже на борту?

– Да.

– С Вандо?

– У Вандо теперь есть своя собственная посада, и ни о каких приключениях он больше не хочет слышать.

– Так ведь он не баск и не гасконец, – презрительно сказал трактирщик. – Я вот оставил жену ради странствий по свету в поисках славы и денег.

– Возможно, ты просто устал от кастильянки, – улыбнулся баск.

– Ну нет, – запротестовал гасконец. – Я люблю свою жену, но предпочтение отдаю приключениям.

– В путь, – прервал их разговор Буттафуоко, закончивший паковать вещи.

– Ах, сеньор мой, вы же не подумали еще об одном.

– О чем же, дон Баррехо?

– Пушка уже выстрелила, и выход из порта всем парусникам запрещен.

– Только не тем, на борту у которых находится секретный агент маркиза де Монтелимара, – ответил Буттафуоко. – Все продумано, и этой ночью мы покинем Панаму.

– Ну если так, то можем начинать нашу бродячую жизнь, – сказал дон Баррехо. – Шесть лет я не общался с флибустьерами и не выходил в море.

– Тогда, дружок, бери с собой апельсины, – посоветовал Мендоса. – Ты же знаешь, что качка порой играет скверные шутки с желудком.

– Ну мой-то желудок железный, – похвастался дон Баррехо.

Они взяли тюки с оружием и боеприпасами, заперли дверь и направились к молу, возле которого слегка покачивалась маленькая каравелла в восемьдесят или сто тонн водоизмещением; два латинских паруса и прямоугольный фок были уже отвязаны.

Начинался дождь, океан больше не грозил своим ревом, с берега подул свежий ветер. Мастер Арнольдо первым встретил троих знаменитых искателей приключений сладчайшим приветствием. За ним стоял бородатый мужчина с бронзовым от загара лицом: это был капитан.

– Все готово, приятель? – спросил Буттафуоко у фламандца.

– Торога фам открыта, – ответил тот. – Зеленый сфет означает разрешение.

– Где твой товарищ?

– Ф каюте; Арамехо очень болен.

– Если он не выздоровеет, мы предложим хороший завтрак тихоокеанским акулам, – вступил в разговор дон Баррехо. – У твоего друга, Пфиффер, нет ни капли крови испанских грандов.

– О! – выдавил из себя фламандец, посчитавший за благо не добавлять ни одного слова.

Пятеро матросов, метисов с тихоокеанского побережья, которое и в те времена славилось бравыми моряками, выбрали якорь, а в это время капитан поднял на верхушку фок-мачты зеленый фонарь, означавший, что парусник имеет право свободного выхода из порта на свой собственный риск.

Каравелла легко отошла от причала и заскользила среди многочисленных кораблей, разбросанных по акватории порта, гордо направляясь к выходу; крепчающий ветер с суши подгонял судно.

После короткого визита в трюм, забитый бочками, видимо пустыми, а потому в них вполне можно было укрыться от маркиза, Буттафуоко, Мендоса и гасконец поднялись на палубу и направились на нос.

– Вы не заметили ничего подозрительного, сеньор Буттафуоко? – спросил вполголоса гасконец. – Я, знаете ли, не слишком-то доверяю этому Пфифферу.

– Абсолютно ничего, – ответил буканьер.

– Тогда мы здесь – хозяева.

– Точнее, наши шпаги.

– Которые в нужный момент сумеют выполнить свой долг.

– Но будем осторожны. Пусть один из нас остается на посту и внимательно несет свою вахту. Определенно, мы попали к нелучшим друзьям.

– А ты, Мендоса, как моряк, – сказал гасконец, – следи за курсом этой посудины. Эти люди вместо Калифорнии способны увезти нас в Перу или Чили.

– Я держу буссоль под контролем, дружище, – ответил баск. – В первую же вахту я подойду к рулевому и выброшу его в море.

– Вместе с Пфиффером.

– Если будет нужно, я и его пошлю напиться морской водички, но это только в том случае, если он нарушит свою клятву.

– Он очень боится нас, поэтому вряд ли что-то затеет, хотя я нисколько не верю его голубым глазам.

– Да всех надо бы перерезать, – заключил Буттафуоко, раскуривая свою трубку.

Сделав несколько галсов, каравелла достигла выхода из порта, перед которым несли сторожевую службу два больших фрегата; на них была возложена задача воспрепятствовать какому-либо сюрпризу со стороны флибустьеров, которые все еще орудовали в этих водах Тихого океана.

За молом волна была чуть сильнее, тем не менее маленький парусник, отслуживший, должно быть, немало лет и имевший поистертый киль, держался относительно хорошо.

Капитан, посоветовавшись со своими пятью матросами и понаблюдав за горизонтом в подзорную трубу, взял курс на северо-запад, стараясь избежать многочисленных подводных камней, которыми были усеяны подходы к берегу.

– Пока все идет хорошо, – сказал Мендоса, успевший прогуляться на корму, чтобы взглянуть на показания буссоли. – Завтра мы заставим этих морячков повернуть на Тарогу, а если они воспротивятся, отделаемся от них.

– Я хочу лично обрезать бороду капитану, – заявил дон Баррехо.

– Если хотите отдохнуть, ступайте, я останусь на вахте.

– Нет, Мендоса, – возразил Буттафуоко. – Наши вахты начнутся завтра, когда мы убедимся, что команда уважает пожелания мирных пассажиров. Наш приятель Арнольдо должен был что-то нашептать на ухо капитану: он ни за что не поступит так неблагоразумно, чтобы оставить мостик.

Его друзья согласились с этими словами кивком головы и, в свою очередь, закурили трубки, удобно устроившись на носу.

В открытом океане шла сильная волна, и она сбивала маленькое суденышко с курса, а ночь была необыкновенно звездной, и четвертушка бледной луны купалась на горизонте в океанских водах. Пятеро матросов вместе со своим капитаном, возможно возбужденные близостью опасных тихоокеанских бродяг, ни на минуту не оставляли палубы, а общий приятель Арнольдо составлял им компанию.

Когда занялась заря, американских берегов было не видно даже на горизонте. Каравеллу за ночь сильно отнесло течением в океан.

– Мы отошли уже довольно далеко, – сказал Мендоса. – Если так будем идти, то за пару дней можем попасть на Тарогу. Только мне кажется, что наш бородач вовсе не намерен доставить нам удовольствие дружески обняться с флибустьерами.

И в самом деле, по свистку капитана матросы развернули судно, намереваясь оказаться хотя бы в видимости берега, чтобы в случае появления флибустьеров можно было найти укрытие. Только трое искателей приключений вовсе не к этому стремились, о чем они незамедлительно объявили капитану, предварительно спрятав в карман свои трубки.

– Что вы делаете? – насупившись, спросил Буттафуоко, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

– Меняем курс, – ответил бородатый капитан. – Мы слишком далеко ушли в море, а у меня нет никакого желания встретиться здесь с каким-либо пиратским кораблем.

– Приказываю вам идти прежним курсом, а о флибустьерах можете вообще не беспокоиться.

– Вы… приказываете? – изумился капитан.

– Да, – спокойно ответил Буттафуоко.

– И куда же мы должны идти?

– Нам надо убедиться, есть ли еще на Тароге те бравые парни.

– Я взял вас на борт, чтобы доставить в Калифорнию.

– Теперь мы передумали.

– Может быть, вы считаете себя собственниками каравеллы?

– Мы наняли ее за свой счет и хотим сами определять свой путь.

– Э!.. Э!.. Не рано ли вы раскомандовались в моем доме? – вышел из себя капитан. – Если вам нравится быть убитыми флибустьерами, садитесь в шлюпку, которую мы тащим на буксире, и убирайтесь ко всем чертям! Что же касается меня, то я как можно быстрее вернусь к берегу.

– У нас вовсе нет желания кормить акул, да и фрахтовали мы каравеллу, а не шлюпку, поэтому я во второй раз приказываю вам вернуться на прежний курс: прямо на запад, ибо именно туда ведет нас путеводная звезда. В Калифорнию мы заглянем попозже.

– Хватить болтать, хозяин, – вмешался гасконец, положив руку на рукоять своей шпаги. – Либо ты выполнишь наш приказ, либо мы пустим в дело свои игрушки, а они, как ты знаешь, колючие.

Капитан сильно побледнел.

– Кто же вы такие на самом-то деле? – с трудом выдавил он свой вопрос.

– Не пытайтесь узнать, кто мы такие и что намерены совершить, – ответил Буттафуоко. – Одно скажу: флибустьеров вам нечего бояться, пока мы остаемся на борту каравеллы.

Капитан собирался жестко ответить, но тут вмешался мастер Арнольдо, который до этого безучастно наблюдал за спором, грозившим перейти в нечто более серьезное, потому что метисы, казалось, не собирались оставлять своего капитана в одиночку противостоять пассажирам.

– Пофинуйтесь этим сеньорам, – сказал он. – Так приказал маркиз те Монтелимар. Я отфечаю за фсё.

– Ну если так, то пусть они катятся хоть в ад. Посмотрим, поможет ли им сеньор маркиз, когда флибустьеры пойдут на абордаж каравеллы.

– Хфатит об этом, – оборвал Арнольдо.

– Эх, дружище Пфиффер, вы ведь могли вмешаться чуточку пораньше, – обратился к нему гасконец. – Это позволило бы сэкономить целый мешок пустых слов.

Фламандец, не отвечая, пожал плечами и занял свое место на корме позади судового компаса. Капитан посовещался со своими матросами, зло посматривавшими на трех приятелей, однако не осмеливавшимися открыто выражать свое недовольство, и приказал повернуть на запад.

Казалось, каравелле ниоткуда ничто не угрожало, потому что океан выглядел абсолютно пустынным. Конечно, если не считать морских птиц и стаек летучих рыб, но ни те ни другие не могли причинить неприятностей мореплавателям.

Между тем солнце поднялось выше над горизонтом, а ветер настолько ослабел, что каравелла делала не более двух узлов[91]. Моряков тоже охватила апатия, потому что они слишком ослабили шкоты.

В полдень трое приятелей, почувствовавшие себя хозяевами каравеллы, приказали принести себе обед, и очень обильный, объявив матросам, что они голодны как акулы. Капитан и его команда, начинавшие бояться трех наглецов, которых они считали флибустьерами, поостереглись отказать.

В течение дня каравелла продолжала свое медленное плавание к западу, пройдя всего двадцать миль, но, едва солнце закатилось, потянул более свежий ветерок, ускоривший ход судна. Трое приятелей спокойно поужинали, после чего Буттафуоко и гасконец отправились в выделенную им каюту, а баск заступил на вахту, вооружившись двумя пистолетами и верной шпагой, совершившей столько чудес под командованием сына Красного Корсара.

VIII Предательство

Ночь не обещала быть такой ясной и такой спокойной, как предыдущая. На океан опустились довольно плотные облака, которые вскоре после захода солнца расползлись по всему небу, закрыв звезды и лунный серп. Но пока никаких признаков надвигающейся бури не наблюдалось.

Мендоса раскурил трубку, потом сел позади нактоуза, там, где днем сидел фламандец; отсюда он мог свободно наблюдать за буссолью. Мендоса опасался, что моряки, воспользовавшись темнотой, лягут на другой курс и вернутся к побережью материка, – возможно, его опасения были справедливы, потому что он заметил, что двое матросов, оставшихся следить за парусами, уже пытались раньше неожиданно перенести их. Прошло несколько часов, а удвоивший свою бдительность баск не замечал ничего подозрительного, как вдруг ему показалось, что фламандец о чем-то шепчется с только что вышедшим на бак капитаном.

Подозрительный по характеру, баск интуитивно заподозрил, что эти двое что-то замышляют. Его подозрения усилились, когда он увидел, что парочка исчезла в носовом люке.

– Ну, дружок Мендоса, смотри теперь в четыре глаза, – пробурчал он себе под нос. – За этим что-то кроется.

Он поднялся, выбил трубку, еще раз окинул взглядом океан и громко сказал:

– Спокойной ночи, рулевой; пойду-ка и я вытяну ноги.

Потом он исчез в кормовом люке, но, вместо того чтобы войти в каюту, где похрапывали гасконец, Буттафуоко и мнимый сын испанского гранда, он тихонечко открыл дверь в трюм, до отказа забитый, как мы уже говорили, пустыми бочками. Его удивил свет, исходивший от фонаря, с которым кто-то осторожно шел вдоль левого борта.

«Кто бы это мог быть? – тревожно подумал Мендоса. – Что он здесь делает в такой час?»

Он бросился к противоположному борту и спрятался среди бочек. Вскоре в тусклом свете фонаря он заметил две человеческие фигуры: это были капитан и фламандец.

– Может быть, они спрятали здесь какой-нибудь заветный бочонок и хотят распить без нас свое чудесное вино? – пробормотал баск. – Мы осуждаем подобные выпивки: если уж пить, то со всей компанией.

Он забился в темный уголок и продолжил свои наблюдения.

Подозрительная парочка остановилась почти в середине трюма, потом они подняли две большие бочки, отшвырнули их в стороны и забрались в освободившееся пространство.

– Это здесь, – сказал капитан, и его голос отчетливо разнесся по всему трюму.

– Много пороха? – спросил мастер Арнольдо.

– Пятьдесят фунтов.

– Этого хфатит?

– Не останется целой ни одной доски.

– И ни отного из этих плутоф?

– Надеюсь, что нет.

– У фас есть фитиль?

– Он уже на месте.

– Сколько фремени он горит?

– Минут десять.

– Этого хфатит, чтобы усесться ф шлюпке?

– Нам надо только перерубить канат, потому что шлюпка идет за нами на буксире. Я уже приказал положить в нее весла и продукты.

– Потшигайте.

Ничего больше Мендосе знать не требовалось. Испуганный, весь в холодном поту, он пробрался в кормовую надстройку и ворвался в каюту, где находились гасконец и Буттафуоко.

– Вставайте, быстрее вставайте! Нельзя терять ни секунды, – говорил баск, отчаянно тормоша друзей.

– Нас берут на абордаж? – спросил гасконец, с трудом поднимаясь с койки.

– Следуйте за мной, только без шума, и ни о чем не спрашивайте, – ответил Мендоса. – Идемте, сеньор Буттафуоко, если вам дорога жизнь.

На корме у всех каравелл и галеонов устраивали орудийные порты, служившие амбразурами для мелкой судовой артиллерии. Мендоса подвел друзей к этим портам и сказал:

– Ныряйте в море, не раздумывая.

Буттафуоко и гасконец настолько были поражены возбужденным голосом баска, что им и не требовалось никаких объяснений. Они укрепили шпаги, высунулись в люки и скользнули в пенистую кильватерную струю[92]. Секундой позже за ними последовал и Мендоса.

Как раз в этот момент к ним подошла шлюпка, следовавшая за каравеллой на тридцатиметровом буксире. Мендоса и дон Баррехо схватились за один ее борт, а более высокий и тяжелый Буттафуоко – за другой; без каких-либо особых усилий они забрались в шлюпку.

– Руби канат!.. – скомандовал баск, повернувшись к дону Баррехо.

Гасконец, уразумевший, что должно произойти нечто ужасное, беспрекословно повиновался.

– А теперь – весла на воду!.. И гребите изо всех сил, если хотите спастись!..

Шлюпка устремилась в направлении, обратном ходу каравеллы. Она прошла всего пятьдесят или шестьдесят метров, когда с маленького парусника раздался крик:

– Проклятие!.. Шлюпка исчезла!.. Мы погибли!..

Послышались крики, проклятия, потом темноту озарила яркая вспышка, за которой последовал оглушительный грохот, сопровождаемый целой бурей осколков. Каравелла взлетела в воздух вместе со своим несчастным экипажем, дружком Пфиффером и мнимым сыном испанского гранда.

Несколько секунд над водоворотом, поглотившим исковерканное взрывом судно, висело облачко красноватого дыма, пока его не рассеял ночной бриз.

– Друзья, – сказал потрясенный Мендоса, вытирая рукой пот, обильно, несмотря на купание, выступивший на лбу, – возблагодарите Бога, если вы еще чувствуете себя христианами, потому что своим спасением мы обязаны только ему.

– Мне все еще неясно, – признался казавшийся совершенно обалдевшим дон Баррехо, – что там взорвалось?

– Каравелла, а задержись мы на две-три минуты, то тоже бы взлетели в воздух.

– Судно загорелось? – спросил буканьер, который все никак не мог разобраться в ситуации.

– Они подожгли бочонок с пятьюдесятью фунтами пороха, чтобы взорвать нас, – ответил баск. – По счастливой случайности я успел вовремя, и шлюпка, которой они хотели воспользоваться, попала в наши руки.

– Кто покушался на нашу жизнь?

– Капитан и наш дружок Пфиффер, вероятно с согласия всей команды, – ответил Мендоса.

– Друзья, – сказал Буттафуоко, – надо вернуться к месту катастрофы. Может быть, подберем кого-нибудь.

– Пусть их сожрут акулы, – отрезал жестокий гасконец.

– Нет, – возразил Буттафуоко, табаня[93] веслом, – я ни за что не допущу такой бесчеловечности. Они и так уже достаточно наказаны за измену.

Друзья налегли на весла, направляясь к тому месту, где затонула каравелла, с трудом борясь с волной, вызванной катастрофой.

Развороченный корпус судна затонул, но на поверхности океана плавали многочисленные обломки: куски мачт, реи с оставшимися на них латинскими парусами, распростершимися по воде, ящики, бочки, куски фальшборта, остатки носовой надстройки. Сила взрыва была, должно быть, чудовищной, потому что остатков внутреннего оснащения судна нигде не было видно.

Шлюпка покрутилась посреди обломков, задерживаясь то тут, то там, чтобы подобрать выживших, если таковые окажутся. Но никто не плавал на поверхности океана. Наткнулись только на безголовое туловище, принадлежавшее, видимо, метису; руки трупа конвульсивно сжимали в объятиях рей. Несчастный был разорван пополам, и теперь державшаяся за рей половинка ожидала первой акулы, после чего от матроса уже ничего не осталось бы.

– Все погибли, – сказал гасконец. – Даже наш дружок Пфиффер отошел в лучший мир, хотя я в глубине души считал его дальним родственником мессера дьявола. Но ведь на нем и лежит главная вина в подготовке этой страшной измены, которая должна была отправить нас искать богатство Великого кацика в царстве теней.

– Больше здесь нечего делать, – решил Буттафуоко. – Нам остается взять курс на Тарогу, если только мы сможем туда добраться.

– А почему бы и нет, сеньор? – спросил баск. – Шлюпка наша крепка, продуктов у нас вдоволь, а друзей-флибустьеров нам нечего бояться.

– И далеко мы от острова? – поинтересовался гасконец.

– Доберемся до него в лучшем случае через сутки, – ответил Мендоса. – Рассчитывать мы можем только на весла, и придется слегка попотеть, пока мы не завершим переход. К счастью, погода нам благоприятствует.

– Посмотрите, что там положили в шлюпку матросы каравеллы, – распорядился Буттафуоко.

– Вижу какие-то свертки и бочонок.

Мендоса и гасконец быстро разобрались в содержимом и установили, что бородатый капитан хорошо знал свое дело: бочонок был доверху заполнен водой, в ящике находились сухари, а в свертках – сыры и солонина. Особого обилия продуктов не обнаружилось, но их запас не давал умереть от голода, потому что он был собран на семерых, а расходовать его предстояло троим.

– Ну, жаловаться-то нам грех, – сказал Мендоса. – Эти бедные чертенята рассчитывали добраться до американского берега дня за два. Значит, нам этого запаса хватит на неделю, даже если мы не будем экономить… В путь?

– В путь, – согласился Буттафуоко, усаживаясь на корме.

Гасконец уселся в средней части шлюпки, тогда как баск отправился на носовую банку. Шлюпка медленно покинула место катастрофы, усеянное обломками, и направилась на запад.

Среди продуктов баск нашел буссоль, тщательно завернутую в чистую тряпку, и принялся определять курс, хотя бы приблизительно. Три или четыре часа шлюпка продвигалась вперед от мощных гребков гасконца и баска, легко справляясь с накатывавшимися время от времени океанскими волнами, но потом гребцы сдались.

– Я предпочел бы наносить уколы своей драгинассой, – признался гасконец, скидывая куртку и камзол.

– А я – шпагой, – вторил ему баск. – Что-то я стал плохим моряком.

– Ошибаешься, дружище: ты просто постарел.

– Хотел бы я посмотреть, как ты будешь танцевать перед моей шпагой.

– Tonnerre!.. Драгинасса гасконца никогда не пересечет Бискайский залив из опасения поранить более или менее близких братьев, – серьезно сказал дон Баррехо.

– Или из опасения дать стрекача? – пошутил баск.

– Гасконцы погибают на поле брани, но никогда не спасаются бегством.

– Даже когда они получают смертельный удар в голову, гасконцы продолжают держаться, – вступил в разговор Буттафуоко.

– Нет, сеньор, потому что, если человек мертв, он никогда не признается, что был убит более искусным соперником, чем он сам. По крайней мере, так считают в великой Гаскони.

– В стране, которая ни в чем не сравнится с Бискайей и представляет собой всего лишь маленький французский департамент!

– Какое значение имеет размер страны, если мы великий народ? А потом, видишь ли, мой дорогой баск…

Сильнейший толчок потряс шлюпку и прервал его слова, лодка качнулась и даже зачерпнула воды.

– Мы на что-то наткнулись? – вскочил на ноги Буттафуоко.

– Или на кого-то, сеньор? – спросил баск. – Но с этой стороны нет скелетов.

– На какой-нибудь обломок каравеллы, дружище Мендоса.

– Но ведь мы уже далеко от места взрыва.

И в этот момент они почувствовали новый толчок. Он был таким неожиданным, что подбросил на ноги гасконца.

– Проклятье! – воскликнул он, хватаясь за банку, чтобы не упасть в воду. – Не океанский ли дьявол играет с нами?

Мендоса перевесился через борт и внимательно всмотрелся в воду. Сначала он ничего не видел, потом стал различать крупные фосфоресцирующие полосы, зигзагами расходившиеся во всех направлениях.

– Черт возьми!.. – воскликнул он. – Теперь я знаю, кто нас беспокоит.

Потом он повернулся к гасконцу, уже успевшему восстановить равновесие, и сказал:

– Вот превосходный случай испытать, остра ли твоя драгинасса и крепка ли твоя рука.

– Надо нанести удар? – крикнул дон Баррехо, хватаясь за шпагу.

– Нет, мне кажется, надо сделать кое-что другое.

– Против кого? – спросил Буттафуоко.

– Мы оказались посреди стаи акул-молотов, сеньор, – ответил баск.

– И они пытаются перевернуть шлюпку?

– Они не столь велики, как charcharias[94], но все же достигают четырех-пяти метров в длину, а пасти у них такие, что от одного взгляда на них бросает в дрожь.

– Стало быть, положение становится серьезным, – сказал дон Баррехо.

– Может быть, даже более серьезным, чем ты думаешь, потому что шлюпка наша отнюдь не тяжелая, а обшивка ее такая старая, что просто не выдержит мощного удара хвостом.

– Я бы сказал, что душа нашего приятеля Пфиффера наслала сюда акул, чтобы отомстить нам.

Несмотря на всю серьезность положения, Буттафуоко и Мендоса не смогли сдержать улыбки.

– Нечего смеяться, – сказал шутник. – Я ведь всегда говорил, что этот Пфиффер каким-то образом породнился с дьяволом. Ой!.. Вы хотите подбросить нас в воздух? Подумайте о том, что у меня слишком длинные ноги, чтобы удержать равновесие на этой посудине, и о том, что я никогда не был моряком.

Третий толчок подбросил один борт шлюпки, и она наклонилась чуть ли не до самой воды. А что бы было, если бы в этот момент пришла длинная океанская волна? Но к счастью, Тихий океан рождает такие волны с достаточно большими интервалами.

– К оружию, друзья! Нам придется дать настоящее сражение, если мы не хотим пойти на ужин этим чертовым акулам, – сказал Мендоса.

– Сейчас я накажу этих нахалов! – раззадоривал себя гасконец.

– Смотри не свались в воду – тогда уж никто тебя не спасет, даже драгинасса не поможет. Вокруг нас кружится, наверно, с десяток этих тварей.

– Десять уколов шпаги – и все будет кончено, – ответил гасконец.

Они расселись по банкам, стараясь как можно лучше уравновесить шлюпку, и принялись беспорядочно тыкать шпагами с обоих бортов. Однако акулы, казалось, не имели никакой охоты сразу же испробовать остроту клинков, потому как упорно держались на глубине. Только время от времени одна из них быстро приближалась к шлюпке, оставляя за собой фосфоресцирующий след, толкала ее большой, мощной головой в форме молота и быстро перемещалась по другую сторону киля, чтобы трое дуэлянтов не успели ее поразить.

– Да разве это сражение? – спросил дон Баррехо, нанеся без всякой пользы десятка три уколов: он лишь обрызгал своих друзей. – В Гаскони так не бьются.

– Пошли им письмо с вызовом на дуэль и предложи являться по одной, – сказал Мендоса.

– Никак не могу увидеть ни одну из этих тварей.

– Рассвет близок, тогда ты сможешь на них полюбоваться.

– Правда, что они уродливы?

– Ну нет, я бы даже назвал их симпатичными: с этим своим молоточком, по краям которого расположены глазки, от одного взгляда которых тебе становится плохо…

– И ты называешь их симпатичными, плут!.. А!.. Вот одна приближается!.. Попадешься ты мне – разрублю надвое!..

Фосфоресцирующая полоска, нацеленная прямо на шлюпку, приближалась с молниеносной быстротой. Дон Баррехо обхватил драгинассу обеими руками и нанес по воде удар такой силы, что мог бы разрубить даже твердую скалу. И в этот раз широкий клинок не прошел мимо цели, а пришелся по спине акулы, обрубив ей спинные плавники. Акула тут же перевернулась на спину и бросилась на шлюпку, стараясь вцепиться в нее зубами.

– Черт побери! Какая она гадкая! – закричал дон Баррехо. – И Мендоса назвал этих чудищ симпатичными!

Во второй раз драгинасса вошла прямо в морду ужасной акуле и разрубила ее, а в это время Мендоса и Буттафуоко вонзили свои шпаги в бока чудовищу:

– Получи, негодяйка!

– Попробуй вот это, мерзавка!

Акула инстинктивно подпрыгнула, выскочив из воды почти на половину своей длины, а потом исчезла в океанских глубинах.

– Она отправится теперь в рыбью больницу, если таковая имеется в море, – сказал дон Баррехо.

– Ну, наконец-то мы им показали, – добавил Мендоса. – А то я уже устал без толку дырявить воду.

– Вот это называется сражаться, не так ли, баск? Какие удары наносят гасконцы, а?

– А как попадают в цель баски? – ответил Мендоса. – Мой укол, должно быть, проткнул ей сердце.

– Тогда ей бесполезно искать больницу.

– Слишком вы много болтаете, – прервал их Буттафуоко. – Разве вы не видите, что подружки раненой готовятся к атаке?

– А мы готовы принять их, не так ли, Мендоса? – крикнул гасконец.

– В любой момент, – ответил баск.

Вокруг шлюпки пересекались и скрещивались фосфоресцирующие линии, и этот круг постепенно сужался. Акулы спешили отомстить за подружку.

– Будьте внимательны!.. Откройте глаза!.. – крикнул Мендоса. – И крепче держитесь на ногах!..

Шлюпку толкали со всех сторон, она беспорядочно подскакивала, словно над океаном внезапно разразилась буря. Чудовища яростно налетали на нее и наносили такие сильные удары своими хвостами, что старая обшивка могла вывалить кишки, как сказал баск; потом акулы подныривали под киль и пытались подбросить его в воздух. К счастью, общий вес троих приятелей, заполненного водой анкерка и провизии был достаточно значительным, а поэтому попытки чудовищных рыб имели мало шансов на успех.

Все же постоянные атаки акул произвели впечатление на Буттафуоко, Мендосу и гасконца; они учетверили свое боевое усердие, и их шпаги порой попадали в цель. Особенно выделялась драгинасса гасконца, от которой крепко доставалась уродливым молотобойцам.

Акулья атака длилась минут десять, потом хищницы, похоже, устали от града шпажных уколов, оставлявших широкие раны на спинах рыб; они внезапно отступили, но все время держали шлюпку в пределах видимости.

– Ну разве это не сражение, гасконец? – спросил баск, вытирая какой-то тряпкой кровь с клинка шпаги.

– Не буду отрицать, – ответил дон Баррехо, отирая пот со лба. – Только я предпочитаю сражаться на твердой земле. По крайней мере, можно смотреть противнику в глаза, да и ноги держат уверенней. Думаешь, они убедились, что, имея дело с гасконцем и баском, нечего помышлять об ужине?

– Говорят, что эти чудища очень упрямы, и я не удивлюсь, если при первом свете дня они снова пойдут в атаку.

– А если нам попробовать уйти от них? – спросил Буттафуоко.

– Именно это я и хотел предложить, сеньор. Пусть дон Баррехо немного отдохнет, а мы поработаем веслами.

– А я на вас посмотрю, черт возьми, – вставил свое слово гасконец. – Мне начинают нравиться и морские поединки.

Буттафуоко и баск взялись за весла и принялись грести изо всех сил, все время держа курс на запад и пытаясь ускользнуть от голодной стаи. Поначалу это вроде бы удавалось, но потом приятели, к своему разочарованию, удостоверились, что акулы организовали настоящую охоту, решившись, видимо, хорошенько позавтракать, раз уж поужинать не пришлось.

Заря задержалась на небе недолго, и вскоре над океаном поднялось сияющее солнце, а водная поверхность заблестела мириадами лучезарных золотых блесток. Акулы, ночью только сопровождавшие шлюпку, держась на некотором расстоянии, проявили крайне воинственные намерения, что очень не понравилось даже такому воину, как дон Баррехо.

Мендоса не ошибся в численности акул. Их действительно было около десятка. Эти четырех-пятиметровые существа приближались какими-то смешными движениями, колотили воду то слева, то справа, поднимая фонтанчики белоснежной пены; в другой обстановке это вызывало бы взрывы смеха.

Время от времени они останавливались, словно хотели перевести дыхание, выскакивали из воды на треть своей длины, показывая огромные полукруглые пасти, усеянные острыми зубами и расположенные там, где должно бы находиться горло, отчего этим чудовищам, видимо, было нелегко заглатывать добычу.

– Эта маленькая армия храбро готовится к новой атаке, – сказал дон Баррехо, наблюдавший за акулами скорее с интересом, чем с настоящим страхом. – Я, как истинный гасконец, даже восхищаюсь ими.

– И почему они хотят сожрать твои тощие ноги? Хороший завтрак ты им предлагаешь! – не удержался вставить шпильку Мендоса. – Может быть, им лучше заняться сеньором Буттафуоко?!

– Надеюсь, их желание застрянет у хищниц в горле, – ответил ему дон Баррехо. – Моя драгинасса всегда готова к работе, а потом, знаешь, как говорят?

– Если не объяснишь, не догадаюсь.

– Мясо гасконцев очень горькое по сравнению с плотью других людей.

– Это потому, что они слишком желчны, черт побери!

– И вот акулы отдадут предпочтение бифштексам из мяса твоего и сеньора Буттафуоко, а мои ноги они пощадят. На них ведь акулы найдут весьма тощие икры. А!.. Вот и они!.. Хватайте шпаги, сеньоры, и попытаемся прославить Гасконь, Нижнюю Луару и Бискайю.

– Войной с рыбами!.. – усмехнулся Буттафуоко.

– Сеньор, они не менее опасны, чем люди.

– Верно, только они не слишком-то оценили нашу доблесть.

В это время разъяренная стая бросилась в атаку плотной шеренгой, вынырнув почти на поверхность. Акулы настойчиво требовали завтрак, издавая какие-то хриплые булькающие звуки, напоминающие отдаленные раскаты грома.

Трое авантюристов быстро перенесли на нос бочонок с водой и ящик с продуктами: они считали, что так шлюпка должна стать остойчивее[95]; а сами они собрались на корме и начали отчаянное сражение, подбадривая себя громкими криками:

– Вперед, Гасконь!..

– Бей, Нижняя Луара!..

– Коли, Бискайя!..

Первой акуле, подошедшей к самой корме и попытавшейся схватиться острыми, как сталь, зубами за борт, не повезло, потому что буканьер был готов воткнуть свою шпагу в широко раскрытую пасть и пригвоздил акулий язык к нёбу. Несчастная рыба перекувырнулась и отплыла, оставляя за собой кровавый след. Не лучше пошли дела и у второй хищницы, в яростном порыве атаковавшей шлюпку, пытаясь боднуть ее своей головой. Она попала под руку гасконцу, и можно себе представить, насколько основательно нанес свой удар отчаянный забияка.

Вжик!.. Вжик!.. Два точно нанесенных укола драгинассы – и оба окончания молота оказались полностью отрезанными.

Бедная акула, получившая такое ужасное ранение, остановилась на какой-то миг; два ручья крови хлынули из ран, и акула скрылась в глубине.

Но сражение только начиналось. Других акул лишь разъярили потеря товарок и упорное сопротивление; они окружили шлюпку и сильно встряхивали ее, пытаясь перевернуть. Шпаги работали без отдыха: град ударов сыпался на чудовищ, их колола и кромсала сталь, поверхность океана окрасилась кровью, но морские монстры не отступали.

Трое авантюристов были вынуждены переходить с носа на корму, смотря по тому, с какой стороны грозила опасность. Глубокий страх начинал понемногу овладевать даже такими закаленными сердцами, которые не один раз встречались со смертью в бою. Одна мысль о том, что с минуты на минуту они могут оказаться в пасти чудовища, в немалой степени отнимала силы. Приятели яростно сражались уже с четверть часа, постоянно рискуя оказаться в воде, когда внезапно раздался ружейный выстрел, и одна из акул, пораженная меткой пулей невидимого стрелка, выскочила на полкорпуса из кровавой пены и рухнула опять в воду. Почти сразу же послышались еще два выстрела, и две другие акулы встретили ту же судьбу.

Буттафуоко быстро оглянулся.

Большая пирога внезапно, как показалось, вынырнула из воды; в ней сидела дюжина человек в огромных шляпах из переплетенных пальмовых листьев; изо всех сил налегая на весла, эти люди спешили на помощь. Четверо из этих неведомых спасателей, должно быть великолепных стрелков, вели огонь по акулам и никогда не промахивались.

– Флибустьеры!.. – громко крикнул Буттафуоко.

– И как раз вовремя, гром и молния! – воскликнул гасконец и нанес последний укол.

Пять минут спустя трое искателей приключений, чудесным образом избежав ужасной смерти, причем дважды, поднялись на борт флибустьерской пироги и попали в объятия Равено де Люсана.

IX Последние флибустьеры

Флибустерия, удивительная республика бандитов, не знавших ни любви к родине, ни жажды славы, ни карьерных амбиций, которая обрушилась на Центральную Америку, вдохновляемая единственной целью: грабить и наслаждаться, в то самое время, когда начинается наш рассказ, уже не была такой страшной и подвижной, как морские волны (как некогда ее называли).

В Мексиканском заливе флибустерия умерла вместе с последними грабежами Монтобана, французского дворянина Сардо, бискайца, известного под именем Баск, а также Жонке.

Вжик!.. Вжик!.. Два точно нанесенных укола драгинассы – и оба окончания молота оказались полностью отрезанными.

Раз уж мы поставили себе целью рассказать о подвигах этих последних корсаров, которые своими удивительными деяниями в последний раз дают нам возможность бросить взгляд на их сообщество, то и займемся прежде всего этими морскими бродягами, а потом уже отправимся на Тихий океан, где Береговое братство еще внушало немалый страх.

Подвиги названной четверки можно считать последними, потому что после них флибустьерство исчезло из Мексиканского залива и с Тортуги; сам остров после ухода флибустьеров опустел и поджидал первых попавшихся новых поселенцев.

Монтобан широкую известность получил безумно дерзкими набегами. Про ведомых им флибустьеров говорили, что невозможно себе даже и вообразить людей, которые бы с большим энтузиазмом шли на открытый грабеж.

Однажды орава флибустьеров предложила за определенную плату обеспечить полную безопасность некоему испанскому кораблю с богатым грузом. Но едва берег скрылся из поля зрения, как кто-то из пиратов стал уговаривать сотоварищей неожиданно приблизиться к охраняемому судну и взять его на абордаж.

Услышав такие речи, Монтобан, командовавший в тот раз флибустьерами, приказал спустить шлюпку, посадить туда всех желающих нарушить договор и бросить их на волю волн. Флибустьеры принялись энергично отнекиваться, говоря, что никто из них и не думал воспользоваться коварным предложением, – так испугал их приказ командира. Злоумышленника же оставили на первом встреченном необитаемом островке; причем все флибустьеры поклялись, что подобный бесчестный и бессовестный моряк никогда больше не может стать членом Берегового братства.

Испанский корабль в целости и сохранности был отконвоирован в порт назначения, тогда как Монтобан принялся спокойно корсарствовать в заливе, причиняя немало неприятностей испанцам и захватывая богатую добычу.

Но времена изменились, и жизнь флибустьеров становилась день ото дня все тяжелее: Тортуга почти опустела и не могла, как в прежние времена, служить пиратам надежной опорой. Больше того, европейские нации, проявлявшие к Америке немалый интерес, особенно Франция, Англия, Испания и Голландия, покончили с длительными войнами и заключили мир, а поэтому флибустьеры уже не могли получать каперские[96] патенты, при помощи которых пираты приобретали статус воюющей стороны. После этого грозные морские бродяги оказались предоставленными самим себе; к ним стали относиться как к шайкам пиратов, достойных лишь того, чтобы вздернуть их на верхней рее фрегата.

Монтобан понял, что отныне в Вест-Индии у флибустьеров нет ни поддержки, ни независимости. Он первым пересек Атлантику и принялся крейсировать у африканских берегов в ожидании какого-либо судна знаменитой Ост-Индской компании[97].

После нескольких удач он встретился с хорошо вооруженным английским кораблем. Флибустьеры, привыкшие к легким победам, с готовностью ввязались в сражение, но очень скоро поняли, что имеют дело с людьми одинаковой с ними закалки.

Однако Монтобан вдохнул в свою заколебавшуюся команду такую отвагу, что в конце концов флибустьеры решились пойти на абордаж, хотя уступали числом экипажу вражеского парусника, и ворвались на палубу остиндца. Английский капитан убедился, что сражение проиграно, но он не мог вынести такого унижения, а потому приказал взорвать пороховой погреб, и все взлетели на воздух. Только флибустьерам, как оказалось, покровительствовало небо: тогда как все англичане погибли от взрыва, пятнадцати морским бродягам, во главе с Монтобаном, удалось спастись.

Правда, судьба не была к ним такой уж милостивой, потому что вместе с английским взорвался и пиратский корабль. Но грозные корсары, побарахтавшись среди обломков обоих судов, обнаружили-таки сносно державшуюся на плаву шлюпку и направились к берегам Африки.

Несколько недель их носили в разных направлениях волны Атлантики, подвергая разного рода испытаниям; время от времени флибустьерам приходилось питаться мясом своих умерших от голода и лишений товарищей, прежде чем шлюпка коснулась земли. По странному стечению обстоятельств скитальцы попали к чернокожему царьку, давнему знакомому Монтобана, который их любезно принял.

Этот царек был широко известен на гвинейском побережье своими дерзкими набегами; в эти времена он специализировался в нападениях на английские форты. Монтобан соединил свои скромные силы с царским воинством и захватил форт, который был защищен двадцатью четырьмя орудиями, но потом, устав от множества подвигов, удалился на покой; он прихватил на родину скромное состояние и провел остаток своих дней за сочинением мемуаров.

Другим французским флибустьером, пользовавшимся в те времена большой известностью, был Сардо. Мы сообщим только об одной его операции. Этот храбрый моряк, после множества отнюдь не рядовых побед, решил высадиться с целью грабежа на Ямайку во главе двухсот девяноста головорезов. Но так случилось, что сто тридцать пять его людей оказались отрезанными от своего судна, которое неожиданно налетевший вихрь погнал вдоль берега. А на Ямайке тогда уже построили первоклассное укрепление с многочисленным гарнизоном.

Оказавшиеся в трудном положении флибустьеры день и ночь мужественно сражались на острове как с английскими солдатами, так и с местным населением. Конечно, они не могли бы долго выдерживать такое давление с разных сторон, да и многие из флибустьеров уже пали в сражениях, но спасение им принесла одна из самых серьезных катастроф, которые когда-либо зафиксировала история.

Ужасное землетрясение основательно опустошило этот плодороднейший остров, и флибустьерам, более привычным ко всякого рода невзгодам, удалось посреди всеобщего замешательства захватить несколько кораблей и воссоединиться с крейсировавшими вдоль берега товарищами.

Баск и Жонке также не раз отличились в чрезвычайно дерзких атаках.

Однажды они на трех небольших посудинах наблюдали за Картахеной[98] в ожидании подходящей добычи. Но тут из порта вышли два военных корабля, капитаны которых получили приказ покончить с пиратской бандой и доставить это ворье в город живыми или мертвыми. Флибустьеры Баска и Жонке не пали духом и атаковали оба фрегата, хотя заметно уступали военным морякам в числе, а главным образом – в количестве орудийных жерл. И случилось невероятное: после нескольких часов морского сражения оба фрегата оказались в руках флибустьеров.

А после пираты выбрали несколько уцелевших испанцев и высадили их на берег с письмом, в котором благодарили власти Картахены за посылку двух великолепных кораблей, в чем флибустьеры очень нуждались, и сообщали, что будут ждать еще пару недель, не соизволят ли горожане добавить еще какое-нибудь судно. А также пираты потребовали кругленькую сумму денег. Если же таковую они не получат, то не пощадят плененные экипажи. И слово свое флибустьеры сдержали, однако ни один корабль больше не вышел помериться силами с морскими бродягами.

Искорками последнего блеска почтили Береговое братство капитаны Мишель и Бруаж. Рассказывают, что однажды они крейсировали перед Картахеной и ввязались в бой с двумя голландскими парусниками, вышедшими из порта, где они хорошо загрузились. Мишель и Бруаж тоже располагали двумя кораблями, но в вооружении пиратские суда уступали голландцам. Тем не менее оба капитана отважно атаковали противника и очень скоро стали хозяевами положения. Голландцам стало стыдно, что над ними одержал верх настолько уступающий им в силе соперник, и они осмелились сказать Мишелю, что тот никогда бы не начал атаку, если бы был один.

– Хорошо, – гордо ответил храбрый корсар, – давайте начнем сначала, причем мой товарищ останется наблюдателем. Если победа будет за мной, я не потребую с проигравших денег, но стану хозяином обоих парусников.

Голландцы, однако, испугались принять это предложение…

Дальнейшая история уже не помнит ни одного знаменитого флибустьера, который бороздил бы воды Мексиканского залива, хотя еще и много лет спустя шайки отчаявшихся бродяг появлялись в разных концах огромной акватории, но эти пираты уже не могли вершить такие большие дела, как л’Олоне, Монбар, ван Хорн, Мишель, Баск, Морган и многие-многие другие.

Как только прекратилось флибустьерство в Мексиканском заливе, оно возродилось на Тихом океане и сразу стало достаточно мощным. Тихий океан лучше подходил для долгих рейсов и привлекал богатой добычей, которая доставалась почти неизвестным, но отчаянно храбрым пиратам.

В 1684 году первая партия флибустьеров под руководством английского капитана Дэвида совершила безумно смелый переход вокруг Южной Америки. Флибустьеры удачно прошли Магеллановым проливом и неожиданно появились на Тихом океане. Их было восемь сотен решительных людей, готовых предать огню и мечу богатейшие города Чили, Перу и Центральной Америки.

Когда мы читаем реляции мореплавателей Нового времени – Кука, Бугенвиля, Лаперуза, Крузенштерна и многих других – о серьезных трудностях, которые они встретили в Тихом океане, хотя им помогала солидная географическая, астрономическая и навигационная подготовка, нельзя не удивиться невероятной смелости полуграмотных искателей приключений, совершавших отважные деяния на своих хлипких суденышках. И тем не менее, хотя они совершенно не знали южной оконечности Америки, флибустьерам удалось ее удачно обогнуть, преодолев бури и рифы; и вот они внезапно появились в Великом океане, где испанцы меньше всего их ожидали.

Еще один отряд флибустьеров, полностью английский, состоявший всего из ста двадцати человек, принял отчаянно смелое решение добраться до Тихого океана по суше, пройдя по перешейку от залива Ураба до реки Чика, а вслед за ними четыреста французов решились взглянуть, хотя бы издалека, на зубчатые башни богатой Панамы.

Другие, куда менее крупные отряды решились проделать то же самое, но мы, экономя время, не будем рассказывать об их отважных экспедициях, о бедах, которые выпали на долю большинства из них, потому что испанцы повсюду преграждали им путь.

Мы ограничимся упоминанием о большей части флибустьеров, прошедших Магеллановым проливом в составе флотилии из десяти кораблей: двух фрегатов, одного тридцатитрехпушечного и одного шестнадцатипушечного, пяти парусников меньшего тоннажа, не имевших крупнокалиберной артиллерии, и трех баркасов, едва державшихся на плаву. Среди флибустьеров были англичане, французы и голландцы; их общее число доходило до тысячи ста человек; позже к ним присоединились мелкие группы, пересекшие Центральную Америку по суше.

Главарем этой крупной экспедиции был англичанин по имени Дэвид. Флотилия беспечно шла на север, и первой ее жертвой стал испанский парусник, захваченный почти без сопротивления. Флибустьеры узнали от пленников, что все торговые суда получили приказ вице-короля Перу не покидать порты до тех пор, пока сильная эскадра не очистит тихоокеанские воды от морских грабителей. Дэвид со своими людьми пошел дальше, намереваясь устроить охоту за знаменитыми галеонами, которые исчезнувшая империя инков посылала в Панаму, и во все большем количестве.

Неожиданное появление флибустьеров у берегов тихоокеанской королевы очень встревожило испанцев, хорошо помнивших о страданиях, которые им принесло это жестокое бандитское племя.

Если бы Дэвид осмелился, Панама во второй раз подверглась бы опустошительному грабежу, но решительности ему не хватило, и он, покрейсировав с месяц в виду города, увел свой флот к почти пустынному в те времена острову Тарога. Но тут внезапно появились семь военных кораблей, два из которых были вооружены по крайней мере семьюдесятью пушками каждый. Океан штормил, а силы флибустьеров были несравнимы с испанскими. К тому же пираты не имели представления о мелях, окружавших остров, и у них не было достаточно пушек для защиты от неприятеля.

Но, как обычно, флибустьеры не пали духом и с отчаянием обреченных ввязались в схватку, почти уверенные в печальном конце; они избавились от двух своих фрегатов, чтобы те не стали добычей врага, и через пару часов одержали неожиданную победу. К несчастью, тут сыграл свою роль океан, раскидавший победоносные суденышки; многие из них оказались у незнакомых берегов и потерпели крушения.

Так исчезла флотилия, которая могла бы постоянно наводить страх на Панаму. Французы под предводительством некоего Гронье обосновались на островке Сан-Хуан-де-Пуэбло, тогда как Дэвид продолжал заниматься морским разбоем, и ему все чаще везло.

Деяния этих двух флибустьерских шаек просто невероятны.

Они взяли приступом Леон и Эспарсо, сожгли Ралехо, предварительно разграбив его, овладели городом Пуэбло-Вейо, крупным и богатым городом Новая Гранада и отстоявшим в тридцати лигах от Панамы городом Вилья, а потом и Гуаякилем, богатейшим городом в Никарагуа.

Несмотря на такие значительные успехи, многие жаждали вернуться в Мексиканский залив, в колыбель флибустьерства. Дэвид, в распоряжении которого всегда находился собственный фрегат, был первым, кто решился на возвращение, чем значительно ослабил всех, кто еще оставался в тихоокеанских водах. По пути он ограбил несколько испанских судов и организовал вооруженные вылазки в Писко, Арике, Сагре и в других портах, собрав таким образом достаточно богатства, чтобы оставить свое опасное ремесло, после чего решительно взял курс на юг, к Магелланову проливу.

Он уже подходил к проливу, когда его команда вынудила главаря вернуться. Во время длительного плавания на борту процветали азартные игры, хотя они были строго запрещены законами Берегового братства; проигравшие не хотели возвращаться на родину нищими. Но на обратном пути им попался парусник, которым командовал некий Уилнет, и все, кто хотел наживы, перебрались к нему на борт. У Дэвида осталось всего семьдесят англичан и человек двадцать французов. Тем не менее Дэвид вернулся в панамские воды, и его с радостью встретили остававшиеся на тихоокеанском побережье Береговые братья.

Тем временем другая группа флибустьеров, в составе пятидесяти пяти человек, тоже попыталась вернуться в Мексиканский залив. Их невероятные приключения стали постоянной темой матросских рассказов. Маленькое суденышко этого отряда, к тому же довольно потрепанное, направилось к берегам Калифорнии, откуда пираты намеревались пройти по землям Мексиканской империи. Ураганный ветер выбросил их судно на скалы в группе необитаемых островков Тре-Марие, неподалеку от побережья Калифорнии. У этих несчастных ничего не осталось, а голые скалы не могли их прокормить, и тем не менее они продержались четыре года, познав немыслимые лишения.

Наконец отчаяние вынудило их покинуть то жалкое прибежище, где единственной их пищей были скудные коренья и моллюски. Несчастные кое-как починили свое суденышко, но из пищи у них оставался только своеобразный заменитель хлеба, где остатки муки приходилось смешивать с толчеными раковинами!

И все же флибустьеры, не переставая верить в свою судьбу, отправились на юг и добрались до гуаякильского побережья, где надеялись встретить своих старых товарищей, однако те уже разбрелись в разных направлениях. Несчастным со всех сторон грозили опасности: их преследовали испанцы, а индейцы не давали высадиться на сушу, чтобы запастись продовольствием; и тогда в головах флибустьеров родился невероятный план: они решили достигнуть пролива.

Две тысячи миль они вели свое жалкое суденышко, борясь со встречными ветрами, испытывая такие муки голода и жажды, какие и представить-то сложно. Однако невыносимее всего была терзавшая их мысль, что после стольких перенесенных мук, после избавления от стольких опасностей они возвращаются без единого серебряного слитка, потому что все когда-то награбленное они утратили.

С большим трудом флибустьеры достигли пролива, но вдруг решили вернуться к перуанскому побережью, надеясь на богатую добычу. Им повезло, так как случайно они узнали, что в Арике стоит корабль, груженный серебряными слитками из Потоси. Флибустьеры ворвались в порт и на глазах у испуганного города захватили парусник, а потом ушли на нем в море.

Груз оценивался в два миллиона пиастров.

Внезапно разбогатев, флибустьеры посчитали себя с лихвой вознагражденными за перенесенные лишения и продолжили свой путь к проливу на новом судне, но опять потерпели кораблекрушение, успев, однако, спасти весь груз. Неутомимые флибустьеры снова занялись починкой судна и в конце концов прошли Магеллановым проливом, а потом после долгого и мучительного плавания увидели великолепные острова Мексиканского залива. На них флибустьеры и поселились: кто на Ямайке, кто на Сан-Доминго.

На побережье Тихого океана осталось двести восемьдесят пять флибустьеров; часть из них осела на Тароге, часть – близ Гуаякиля; они только и мечтали о том, как бы оттуда, в свою очередь, убраться подобру-поздорову и затеряться где-нибудь на берегу, потому что крейсирование в океане стало почти невозможным из-за находившихся в постоянной боевой готовности многочисленных испанских эскадр.

Вот этим последним корсарским ядром мы и займемся в дальнейшем, потому что после них ни на тихоокеанском побережье, ни в водах Мексиканского залива настоящих флибустьеров больше не было.

X Захват галеона

Равено де Люсан, несмотря на шесть лет, проведенных на островах в постоянных сражениях, в бесконечных тревогах и вечной нужде, сохранил неизменным присутствие духа, свойственное французскому дворянину, а потому принял с особой сердечностью Буттафуоко, Мендосу и гасконца.

– Сердце мне подсказывало, – говорил он, после того как вся троица перешла в его пирогу и он смог дружески обнять каждого, – что однажды я вновь увижусь с вами в каком-нибудь уголке земли. Жаль, что среди вас нет храброго графа ди Вентимильи. Ах! С какой радостью я бы повидал его!

– Дорогой мой, – ответил Буттафуоко, – он очень счастлив с маркизой де Монтелимар и, конечно, не покинет своего великолепного родового замка. Но раз уж он не смог приехать, мы привезли сюда его сестру.

– Кого? – удивился Равено. – Внучку Великого кацика Дарьена?

– Да, дружище.

– И где же она? Что-то ее не видно среди вас.

– Если бы она была с нами, то мы, может быть, и не встретились так скоро.

– Объясните подробнее, Буттафуоко.

– Мы приехали сюда просить помощи у тихоокеанских флибустьеров, потому что хотим еще раз освободить сеньориту Инес ди Вентимилью.

– Сердце мне подсказывало… что однажды я вновь увижусь с вами в каком-нибудь уголке земли.

– Хорошо сказано, – кивнул гасконец.

– Черт возьми! У вас ее похитили?

– У нас ее опять отнял маркиз де Монтелимар.

– Он так безумно влюблен в эту девушку?

– В ее огромные богатства, дорогой мой Равено. Разве ты не слышал, что Великий кацик Дарьена умер?

– Ты думаешь, что до нас, живущих так изолированно на этом свете, доходят вести о событиях, которые происходят на другой стороне перешейка? Значит, сеньорита высадилась в Америке, чтобы получить сказочные богатства своего деда?

– И, как видишь, ей не повезло; едва она появилась в Панаме, как попала в лапы своего врага, который ждал с невероятным упорством долгие годы того момента, когда сможет заграбастать эти сокровища. По этой-то причине он и взял некогда графиню на воспитание, и содержал ее в своем доме в течение шестнадцати лет.

– Она сейчас в Панаме?

– Да, дружище.

– Не вовремя ты приехал, дорогой мой Буттафуоко. Все отряды флибустьеров, владевшие хоть какими-либо кораблями, отправились на юг. Нас осталось всего двести восемьдесят пять человек, среди которых немало больных – их можно не считать. А хуже всего то, что, кроме старых пирог, у нас совсем нет кораблей. Как я смогу повести эту толпу отчаявшихся людей на штурм Панамы? Это ведь совершенно безнадежное дело. Времена Моргана давно прошли.

– Да мы и не просим этого, дорогой Равено. Ты сказал, что кораблей у вас нет, зато у вас много ялов и пирог. Разве оставшиеся при тебе последние флибустьеры не могут с их помощью захватить галеон?

– О чем говорить, Буттафуоко? Именно потому, что мы последние, мы самые грозные; нас нисколько не пугает размер судна, если надо пойти на абордаж. Только объясните мне всё хорошенько, пока же я понял только одно: надо освободить сеньориту ди Вентимилью.

– Вот потому мы и пришли за помощью к Береговым братьям, которые многим обязаны итальянским корсарам. Через пять-шесть дней, если не ошибаюсь, из Панамы выйдет корабль, который должен доставить сеньориту в бухту Дэвида.

– Ну и?.. – спросил Равено.

– Надо напасть на это судно и вырвать девушку из рук испанцев.

– И все?

– Нет, – ответил Буттафуоко. – Что вы тут делаете, на Тихом океане, в то время когда все ваши товарищи покинули эти края? Чего вы ждете? Может быть, какой-нибудь испанской эскадры, которая вышвырнет вас отсюда и прогонит в океан?

Равено де Люсан долго смотрел на французского дворянина, то и дело прищуривая глаза, а потом сказал:

– А ты знаешь место, до которого мы можем дойти на нашей пироге?

– Сказать правду: нет.

– Мы можем добраться до побережья и собрать там необходимую информацию относительно окончательного переселения на континент. Мы уже шесть лет живем на островах, постоянно боремся с голодом, воюем с испанцами и уже твердо решили навсегда расстаться с Тихим океаном.

– И какой путь вы выбрали?

– Вероятно, через Дарьен, – ответил Равено.

– А если предложить твоим людям несколько миллионов пиастров из наследства Великого кацика с условием, что вы поможете выполнению наших планов?

– Думаю, что в таком случае они готовы захватить даже панамский порт!

– Значит, мы можем полностью рассчитывать на вас?

– Я очень благодарен тебе за то, что ты собрался вытурить меня из этой норы. Мои люди, едва услышат о богатствах Великого кацика, мигом переберутся на континент. Ты сказал, что галеон отдаст якорь в бухте Дэвида?

– Да, дружище, – ответил Буттафуоко.

– Итак, завтра мы покидаем этот проклятый остров и отправляемся следить за портом.

Он повернулся к сидевшим на веслах:

– Чаще гребите, парни. Хочется поскорее увидеть наш остров.

Пирога, довольно убогая посудина, хотя и находящаяся в отличном состоянии, вооруженная маленькой пушечкой, установленной на носу, летела по воде океана, который в этот день был действительно тихим.

Гасконец и Мендоса тоже взялись за весла, чтобы помочь гребцам и ускорить возвращение.

Через два часа показалась Тарога. Этот почти пустынный остров выступал из воды, словно спина огромного кита: очень длинная и очень узкая. Шесть лет назад здесь утвердились последние флибустьеры, заняв место на морских дорогах, связывавших Калифорнию и Мексику с Панамой, куда сворачивали галеоны с золотом и серебром, награбленным у бедных индейцев.

Возвращение пироги с Буттафуоко, Мендосой и доном Баррехо было встречено радостными приветствиями, потому что все флибустьеры еще хорошо помнили эти три имени.

Не терпевший проволочек Равено де Люсан повел друзей в свою лачугу, сооруженную из старых парусов и корабельных обломков; там их уже ждала скромная закуска из мяса черепах, которые часто посещали остров. Потом он дал гостям отдохнуть, а сам пошел проинформировать наиболее влиятельных вожаков этой толпы отчаявшихся бродяг о предложении Буттафуоко.

Как и следовало ожидать, никто не возражал. Все устали от нищеты, от жаркого солнца, заживо сжигавшего их; все тосковали по обширным благоухающим лесам на континенте.

В океане им было нечего делать. Испанские торговые суда обходили остров стороной, а побережье хорошо стерегли военные отряды и толпы индейцев, готовые в любой момент отразить нападение кучки опасных пришельцев и сбросить их в море.

А кроме того, тоска по прекрасному Мексиканскому заливу, колыбели их славы, уже давно терзала их, изнуряя души желаниями.

Решение безотлагательно эвакуировать остров и отправиться на континент было принято единодушно. На приготовление к большой экспедиции, которая могла продлиться месяц, а то и все два, в высоких горах и бескрайних лесах перешейка, понадобился один день.

В среде флибустьеров уже некоторое время вызревало желание покинуть остров, прежде чем у его берегов неожиданно появится сильная испанская эскадра и уничтожит всех, как это произошло много лет назад в Сан-Кристофоро, и корсары уже запаслись кое-какой ценной информацией, вырванной у напуганных рыбаков, но этих сведений было недостаточно.

Самым привлекательным казался путь в городок Нуэва-Сеговия, находившийся в подчинении никарагуанского правительства и расположенный севернее озера Никарагуа, в сорока лигах от Тихого океана и в двадцати лигах от большой реки[99], которая, как они знали, впадает в Мексиканский залив у мыса Грасьяс-а-Дьос.

Конечно, сведений было немного, но такие решительные люди, как флибустьеры, могли в известной степени на них опираться.

Вечером Равено де Люсан, осмотрев пироги, которые еще могли держаться на плаву, приказал выбросить в море все пушки, признанные негодными к транспортировке, чтобы они не достались испанцам. Он собрал своих людей, чтобы разделить добычу. С тех пор каждый флибустьер должен был сам заботиться о своей доле и самостоятельно защищать ее.

В своих мемуарах Равено де Люсан рассказывает, что в общей кассе оставалось свыше полумиллиона пиастров. Серебро поделили по весу, но вот оценка и раздел золотых слитков, жемчуга, изумрудов и других драгоценных камней вызвал затруднения. Однако вскоре решение было найдено. Все драгоценности выставили на аукцион, так как среди Береговых братьев нашлись и такие, у кого было достаточно денег, чтобы заплатить за унцию и по сотне пиастров! То же самое проделали и с драгоценными камнями, представлявшими особый интерес, потому что их небольшой объем весьма способствовал перевозке.

На следующий день, с первыми проблесками зари, двести восемьдесят пять флибустьеров покинули Тарогу на восьми пирогах; каждая из них была вооружена пушкой. Они решительно двинулись по направлению к континенту с намерением достичь прежде всего бухты Дэвида, чтобы дождаться там прибытия галеона, на борту которого должна была находиться графиня ди Вентимилья.

Казалось, океан, словно живое существо, хотел хоть раз проявить милость к несчастным морякам, уже не однажды испытавшим его ужасный нрав; сегодня поверхность его была спокойной и зеркально-чистой. Только на западе легкий ветерок рябил воду, отчего на ней появлялись странные отблески, и время от времени солнечные лучи окрашивали эти блики пурпуром.

Ни одного паруса не проглядывалось на горизонте. Зато в вышине галдели стаи крупных морских птиц, особенно костедробителей[100] и ревущих по-ослиному альбатросов.

– Послушай, Мендоса, – сказал гасконец, очень немного работавший языком за последние тридцать шесть часов, – не находишь ли ты, что этот штиль предсказывает удачу нашей экспедиции?

– Эх, дорогой мой, мы еще не добрались до дома, а ты пока не пробуешь вина в погребе таверны «Эль Моро» вместе с женой.

– Жена!.. Клянусь, она меня позабыла.

– Уже?

– Дон Баррехо рожден для приключений, а не для мирной домашней жизни и не для хозяйствования в таверне, черт возьми! – ответил гасконец, работавший веслом непосредственно за спиной баска. – Возможно, я был счастливее, когда жил в своей каморке под крышей, куда граф ди Вентимилья пришел вместе с тобой и разбудил меня.

– Но ведь тогда ты был всего лишь наемником у испанцев, а теперь ты – хозяин таверны, и главное – превосходно заполненной.

– Только бы деверь не опустошил ее за время моего отсутствия, – рассмеялся гасконец.

– Да пускай хоть все выпьет, дружище. Для чего мы отправились на Дарьен? Грести лопатой золото! Разве ты не слышал, что там местные детишки играют в шары слитками, которые принесли бы тысячи пиастров ловкому жулику?

– Кто тебе сказал такое?

– Да ведь все об этом знают, – ответил Мендоса.

– Стало быть, вся домашняя утварь у них из золота?

– Конечно, дружище. Они варят жаб, змей, картошку и рыб в золотых горшках.

– Это страна изобилия, что ли?

– Об этом прекрасно знает маркиз де Монтелимар. Иначе он не ждал бы столько лет, чтобы осуществить свою мечту.

– Красный Корсар очень разумно поступил, женившись на единственной дочке Великого кацика Дарьена. Слово гасконца, я бы и сам на ней женился вместо Панчиты.

– Не знаю, была ли там любовь, но говорят, что эта девушка считалась самой красивой индианкой в Центральной Америке, – продолжал Мендоса.

– Может быть, его заставили?

– Дорогой мой, в те времена на Дарьене индейцы привыкли насаживать на вертел пленников, которых им подарил океан. Разве л’Олоне, один из самых знаменитых флибустьеров среди когда-либо живших, не был съеден, после того как его сварили в огромном золотом котле? То же самое произошло бы и с Красным Корсаром, если бы дочь Великого кацика не нашла его красивым.

– Может, нам повезет и мы найдем котел, в котором сварили Голландца?![101] Это была бы по-настоящему чудесная памятная вещь, – сказал дон Баррехо.

– Да уж, – усмехнулся баск. – И что бы ты с ней сделал?

– Tonnerre!.. Да ты совсем ничего не понимаешь в делах, дорогой. Я выставил бы этот котел в своей таверне или в будущей гостинице ради привлечения гостей. Послушай только, как бы это звучало: «Гостиница золотого котла, в котором сварили Педро Голландца».

– Такая длинная вывеска заняла бы весь фасад твоего дома.

– Если бы понадобилось, я бы и второй дом прикупил, дорогой мой. Для золотого-то котла! Это ведь действительно золотое дело, не так ли?

– В этом у меня нет никаких сомнений, но мне кажется, дружище, что ты слишком широко шагаешь.

– Что ты хочешь сказать?

– Что Дарьен очень далеко и, прежде чем добраться туда, нам придется выдержать ожесточенную борьбу с испанцами, которых маркиз де Монтелимар поставит на нашем пути.

– Гасконцы умирают седобородыми, а в моей бороде проседь едва появилась. Панчита всегда говорила мне, что моя щетина удивительно стойко сопротивляется американскому климату.

Тем временем пиро́ги, шедшие под предводительством суденышка, которым командовали Равено де Люсан и Буттафуоко (на нем же находились два неразлучных дружка), продолжали свой путь на восток, отклоняясь немного к северу. Флибустьеры, счастливые, оттого что наконец-то покинули остров, откуда и не рассчитывали уже выбраться живыми, лихо работали веслами и даже что-то напевали.

Время от времени над волнами эхом разносился выстрел аркебузы, и после этого какой-нибудь альбатрос или костедробитель, поступивший крайне неосторожно и слишком близко подлетевший к непогрешимым стрелкам, стремглав падал и пополнял скудные продовольственные запасы экспедиции.

Ночь застала флибустьеров в океане. Они были уверены в том, что никто не нарушит их сон, потому что испанцы перестали заглядывать в эти широты, и с удобством расположились на банках или под ними; они быстро заснули, убаюканные неутихающей тихоокеанской волной, которая накатывала с определенной регулярностью и глухим шумом, но никакой опасности не представляла.

Наутро, после спокойной ночи, пироги возобновили гонку к американскому побережью.

В отдалении уже начали вырисовываться голубые вершины великой цепи Кордильер, образующих вместе со Скалистыми горами опорный скелет обоих континентов.

– Нынче вечером мы поставим лагерь на суше, если только дьявол не закрутит своим хвостом, – сказал Равено де Люсан.

Так и произошло. Солнце уже заходило, когда пироги буквально влетели в бухту Дэвида; флибустьеры, даже не применяя оружия, овладели рыбацкой деревушкой индейцев и метисов, которых немедленно заперли в надежном месте, чтобы те не разбежались и не рассказали о пиратском нападении на них испанским полусотням.

Теперь флибустьеры могли спокойно ждать галеон и захватить его при помощи обычной для них смелой атаки.

Но прошло три дня, а ожидаемое судно все не показывалось. Буттафуоко уже начал беспокоиться, не обманули ли его, когда на закате четвертого дня смотрящим был замечен парусник, державший курс прямо в бухту Дэвида.

Весть об этом быстро облетела флибустьеров, и они высыпали на берег, готовые занять места в своих пирогах.

– Друзья, – сказал им Равено де Люсан, – готовьтесь к последнему сражению на Тихом океане. Больше эти воды мы не увидим, что бы ни случилось.

В восемь часов вечера преисполненные энтузиазма флибустьеры расселись по пирогам; они уже удостоверились, что к бухте быстро приближается крупный корабль: фрегат или галеон. Сумерки благоприятствовали атаке. Прежде чем исчезло солнце, плотные облака потянулись по небу, полностью скрыв тусклый блеск звезд.

Поверхность океана приобрела чернильный цвет.

Равено де Люсан стоял – вместе с Буттафуоко – на носу своей пироги и пытался различить очертания растворившегося во мраке судна.

– Мы найдем его, – сказал он буканьеру, глядевшему на него с немым вопросом. – Нам известен его курс, и мы скоро с ним встретимся.

– Это был галеон? – спросил Буттафуоко.

– Во всяком случае крупное судно, – ответил Равено.

– Мы захватим его?

– Не сомневайтесь в моих людях. И потом, я отдал командирам пирог некий приказ; он побудит людей пойти на абордаж даже вопреки своему желанию.

– Поясните.

– Когда мы подойдем к самому борту галеона, командиры должны будут пробить топорами борта пирог, так что у их людей не останется другого пути к спасению, кроме палубы неприятельского корабля. Говорят, что таким способом однажды воспользовался л’Олоне.

– Да, это поистине героическое средство.

– И оно непременно приведет к победе, – заметил Равено. – Я слишком хорошо знаю этих отчаявшихся людей… О! Вот он.

– Где?

– Идет прямо на нас.

– Пока ничего не вижу.

– Морского глаза у тебя нет, но через несколько минут и ты заметишь.

Вероятно, его люди тоже заметили приближавшийся галеон, потому что они, словно получив приказ, растянулись в линию, которая должна была снова сжаться при первом выстреле неприятеля.

Вскоре из сумрака выступила темная масса, которую медленно подгонял вперед ослабевший бриз. Это и был испанский галеон, шедший в бухту Дэвида.

Ни звука не доносилось с его верхней палубы; тишину ночи нарушал только шум разрезаемой высоким форштевнем воды.

Восемь пирог сомкнули строй, расположившись прямо по ходу судна. Отданную Равено команду передали всем экипажам:

– Не стрелять! Приготовить абордажные крючья.

Галеон теперь был не дальше чем в двухстах шагах; он спокойно продолжал свой путь, и люди, на нем находившиеся, ни в малейшей степени не подозревали быстрой перемены в своей судьбе. Это было отличное судно: с высокими бортами, с большой носовой надстройкой и, вероятно, неплохо вооруженное.

Восемь пирог, маневрировавших совершенно бесшумно, моментально окружили корабль; с них сразу же полетели абордажные крючья, но вахтенные галеона, слишком уверенные в отсутствии любого неприятеля в непосредственной близости от побережья, ничего не заметили.

Равено де Люсан сухо отдал короткую команду:

– Пробить борта!

Послышались глухие удары. В соответствии с полученным приказом командиры пирог пустили в ход топоры.

На корабле раздались крики:

– Тревога!.. К оружию!..

– Батарея! Огонь!..

– Свистать всех наверх!..

Но отразить атаку было уже нельзя. Флибустьеры, теряя опору под ногами, принялись – с ружьями за плечами и короткими саблями в руках – карабкаться на галеон. Цепляясь за орудийные порты, за якорные цепи, за снасти, двести восемьдесят пять флибустьеров и трое искателей приключений в мгновение ока забрались на палубу неприятельского парусника, в то время как их продырявленные шлюпки исчезли в океанских водах.

И сейчас же послышались выстрелы. Вахтенные галеона наконец-то поняли, что их атакуют, – к сожалению, слишком поздно. Однако они мужественно начали обороняться, отступив к носовой надстройке, на которой находились две пушки.

Равено де Люсан быстро оценил, откуда грозит опасность, и послал своих людей к этому месту. В то же время Буттафуоко во главе тридцати флибустьеров очистил плотным огнем кормовую надстройку, также оснащенную крупнокалиберными пушками.

Не стоит и говорить, что гасконец и баск были в первых рядах сражающихся, всегда готовые пустить в ход свои страшные клинки.

Тем временем батарейцы, полагая, что оказались перед несколькими кораблями, разрядили разом тридцать шесть пушек галеона, но не достигли иного результата, кроме ужасного грохота, от которого со звоном разлетелись все стекла в кормовых иллюминаторах.

Однако испанцы быстро организовались для обороны. Из носового люка группами выскакивали люди: полуголые, но хорошо вооруженные и полные решимости не сдаваться без боя. Из кормового люка тоже выбегали люди; они собирались возле двух кулеврин, установленных на надстройке. Однако флибустьеры уже чувствовали себя как дома, они с молниеносной быстротой, пригибаясь, сновали от одной мачты к другой и вели ураганный огонь по мостикам. Этот огонь вселял ужас в испанцев, потому что каждая пуля так или иначе попадала в цель; защитники галеона группами валились на палубу, даже не успевая выстрелить в атакующих, мчавшихся вперед с саблями в руках.

– За тобой ют!.. – крикнул Равено де Люсан, перекрывая своим звучным голосом грохот перестрелки. – Давай, Буттафоуко!.. За мной бак!..

Два людских ручейка потекли по верхней палубе, производя ужасный шум. Остановить их было нельзя, потому что потоки эти образовали привыкшие к сражениям люди. На двух концах судна разгорелось ожесточенное сражение. Все батарейцы и свободные от вахты матросы галеона были на палубе и соперничали друг с другом, стараясь дорого продать свои жизни отважному врагу.

Огонь четырех носовых и кормовых орудий перекрещивался, и немало флибустьеров Равено де Люсана и Буттафуоко, торопясь увернуться от новых залпов, в безумно храбром порыве бросались в атаку на врага. В одно мгновение они, промчавшись по трапам, оказывались на верхушках надстроек.

Драгинасса гасконца и шпага Мендосы работали что есть силы. Лязг железа, крики сражающихся, стоны раненых, звуки пистолетных и ружейных выстрелов время от времени перекрывали голоса двух буянов:

– Вперед, Бискайя!..

– Давай, Гасконь!..

Никакое мужество не могло устоять против бешеного натиска флибустьеров, не привыкших останавливать начатую атаку.

Вскоре оба мостика были захвачены; после короткого, но яростного противостояния испанский штандарт спустили, и люди, так гордо сопротивлявшиеся, хотя их и застали врасплох и они оказались в явном меньшинстве, сложили оружие, чтобы остановить это бессмысленное уничтожение.

Старый капитан галеона, сломавший в коротком бою шпагу, приблизился к Равено де Люсану:

– Мы проиграли; если хотите, бросьте нас в воду.

– Сеньор, – достойно ответил француз, – не каждый день случается побеждать. Я восторгаюсь вашим мужеством. К тому же флибустьеры вовсе не такие жестокие, как об этом рассказывают. Хотите проверить? Я оставлю вам оружие и ваше судно, потому что мы пока не знаем, что с ним делать.

– Тогда зачем же вы на нас напали? – удивился капитан.

– У вас на борту находится сеньорита, не так ли?

– Кто вам это сказал?

– Мы об этом знаем, и вам ее доверил маркиз де Монтелимар.

– Да уж не демоны ли вы? Неужели правы наши монахи, которые видят в вас исчадия ада?

– Мой отец был добропорядочным французским дворянином с берегов Жиронды[102], так что, полагаю, он не имел никакого родства с мессером Вельзевулом, – рассмеялся в ответ Равено. – Возможно, дед был связан с дьяволом.

– Итак, чего же вы хотите?

– Я уже сказал: немедленной выдачи сеньориты, которую доверил вам маркиз де Монтелимар.

– А если я откажусь?

– Черт побери!.. Да мы же полностью владеем судном и можем без вашего согласия поздороваться с графиней ди Вентимильей, дочерью знаменитого Красного Корсара. А кроме того, не больно-то рассчитывайте на великодушие флибустьеров, ибо вы можете обмануться. Итак, сударь, выдайте нам сеньориту!..

Последние слова Равено де Люсан произнес с угрозой в голосе, так что капитан галеона решил больше не упорствовать. По его знаку один из офицеров спустился в каюту и через некоторое время вернулся, ведя за собой прекрасную девушку, высокую и стройную, с волосами цвета воронова крыла, огромными черными глазами и бронзоватой кожей с легким золотистым оттенком. Девушка спокойно прошла сквозь строй испанцев, нисколько не пугаясь крови, заливавшей палубу, и подошла прямо к Буттафуоко, сказав ему просто:

– Я ждала вас.

– Но может быть, не так скоро, – ответил буканьер и галантно поцеловал ей руку.

– Вы, корсары, соперничаете в быстроте с молниями. А где Мендоса?

– Я здесь, сеньорита! – воскликнул баск.

– И я тоже здесь, графиня, клянусь сотней тысяч пушек!.. – крикнул дон Баррехо. – Разве вы не узнаете старых друзей?

– А!.. Знаменитый гасконец!.. – обрадовалась дочь Красного Корсара, показав свои прекрасные, сверкающие, как жемчуг, зубы.

– Сеньорита, я всегда готов умереть за тех, кто носит имя Вентимилья.

– К парусам, друзья, – распорядился в этот момент Равено де Люсан. – Четверо к рулю, а сотня пусть идет на батарейную палубу – охранять пленных. Если кто только попытается сопротивляться, кидайте его в воду не раздумывая.

Через несколько минут на галеоне поставили паруса, и корабль медленно вошел в бухту Дэвида.

XI На континенте

Достижение материка и захват галеона должны были ободрить флибустьеров и побудить их к скорейшему выступлению. Однако у них еще оставались сомнения, поэтому, прежде чем отправиться в дальний путь, флибустьеры послали семьдесят человек обследовать окрестности и собрать сведения о дороге, совершенно неизвестной Береговым братьям. Оставшиеся укреплялись в деревне и свезли с галеона на берег все пушки. Тем временем разведывательный отряд выступил в поход, поставив себе задачей захватить несколько пленников, которые могли бы сообщить ценную информацию.

Они двигались, пока хватало сил, взбираясь на горы и пересекая леса; случайно до них дошла весть, что шесть тысяч испанцев готовятся преградить флибустьерам путь внутрь перешейка; разведчики решили не вступать с ними в контакт, тем более что сведений они собрали предостаточно, и уйти назад, к побережью. Однако восемнадцать человек все-таки остались в арьергарде; в их задачу входило пополнение продовольственных запасов. Но вместо того чтобы узнавать о засеянных полях или о деревнях, которые можно ограбить, они напали на двух испанских всадников и захватили их в плен. От этих несчастных они узнали, что неподалеку находится городок Чилотека, населенный четырьмя сотнями испанцев, помимо многочисленных негров, мулатов и индейцев.

– Но может быть, не так скоро, – ответил буканьер и галантно поцеловал ей руку.

Элементарное благоразумие подсказывало этому отряду отчаявшихся бродяг осторожно отступить и направиться на воссоединение с сотоварищами. Однако благоразумие было побеждено желанием запустить руки в кошельки жителей этого, возможно богатого, городка. У ворот они не встретили никакой стражи, потому как никто в городке не думал об осторожности, и – невероятное дело! – восемнадцать флибустьеров решились напасть на мирное селение.

Они подошли к городку в базарный день; все жители, до той поры не слыхавшие о флибустьерах, собрались в это время на площади. Восемнадцать пиратов пронеслись по улицам городка, отчаянно горланя и беспорядочно паля в воздух, чтобы страх заставил горожан поверить в значительность сил нападавших. Неожиданное вторжение загорелых до черноты, одетых в лохмотья бородачей вызвало всеобщую панику. Негры, мулаты, индейцы и испанцы устремились куда глаза глядят, опрокидывая при этом скамьи с товаром, чем тут же воспользовались флибустьеры. Они немедленно захватили несколько нагруженных съестным лошадей, а потом, отмечая свой уход, пленили попавшихся им в руки горожан и исчезли под градом пуль[103].

Испанцы, убедившись, что имеют дело с кучкой грабителей, выскочили на улицы, решившись дать бой и освободить своего губернатора, случайно попавшего в плен, но помощь явно запоздала. Флибустьеры пустили лошадей вскачь и вскоре догнали своих товарищей, уже приблизившихся к побережью.

Пленение губернатора Чилотеки принесло большую пользу флибустьерам. Под страхом смерти его вынудили дать сведения о пути, которого следовало придерживаться, а также о расположении возможных испанских засад. Они также узнали, что в бухте Калдейра бросила якорь галеа из Панамы, которой дали задание следить за перемещениями флибустьеров, а в порту Ралехо стоит другой корабль, вооруженный тридцатью пушками. Флибустьеры, опасаясь удара в спину, решили как можно быстрее покинуть побережье.

Пушки с галеона они потопили, пленникам дали свободу, предпочтя не обременять себя их охраной, и пять дней спустя решительно повернулись спиной к одному океану, дабы попытаться добраться до другого.

Им предстояло пересечь часть материка, которая называлась провинцией Гватемала; с севера ее ограничивало побережье Гондураса, с востока – мыс Грасьяс-а-Дьос. Страна эта была густонаселенна, тут и там поднимались многочисленные хорошо укрепленные города.

Об уходе флибустьеров немедленно сообщили многочисленные шпионы, которых испанцы понасажали на побережье, а это значит, что морским бродягам надо было в ближайшем будущем рассчитывать на постоянные стычки.

Равено де Люсан и Буттафуоко разделили своих людей на четыре роты, доверив самой сильной из них охрану графини ди Вентимильи, после чего выступили в поход через обширные леса, столь же древние, как и сам мир.

Первый день прошел спокойно, так что гасконцу даже не на что было пожаловаться, разве только на то, что ему не представилось случая размять свои мышцы и свою драгинассу. Но уже на второй день начались трудности. Местные жители разбили дороги и увезли подальше свои пожитки.

Индейские деревни, которые могли бы послужить убежищем для флибустьеров, пылали. Вокруг моряков расстилалась пустыня, потому что власти приказали поджечь посевы – в надежде вынудить этих отчаявшихся людей вернуться туда, откуда они пришли. То и дело столбы дыма окутывали этих несчастных, угрожая удушьем, а из гущи сельвы на них вылетали убийственные индейские стрелы, и нельзя было даже определить направление, откуда их посылали.

Дон Баррехо начинал осознавать, что события развиваются не очень хорошо и что добраться до границ Дарьена будет не так-то легко, как он ожидал.

– Приятель, – обратился он к Мендосе, двигавшемуся в авангарде вместе с двадцатью всадниками, – хотелось бы знать, когда закончится этот переход. Испанцы, можно сказать, появляются перед нами как грибы после дождя.

– А ты надеялся на триумфальное шествие? – ответил Мендоса. – Ясное дело, с прекрасной кастильянкой в таверне «Эль Моро» было бы куда как приятнее.

– Ты смеешься надо мной.

– Вовсе нет, дон Баррехо.

– Я ведь не называл ни своей таверны, ни имени жены тем более, tonnerre!..

– Тогда топай вперед, пока мы не доберемся до границы Дарьена.

– А до нее, полагаю, не близко.

– Кто знает? Даже Равено де Люсан не смог бы сказать этого. И тем не менее я уверен, что мы окажемся там раньше маркиза де Монтелимара.

– А кстати, что случилось с этим милым господином?

– Говорят, он покинул Панаму и тоже устремился к Дарьену. Не знаю только, как он воспримет известие о том, что сеньорита снова в наших руках.

– Я бы на его месте поскорее вернулся в Панаму и оставил бы в покое сокровища Великого кацика и даже котел, в котором сварили Голландца.

– Я же, наоборот, утверждаю, что нам еще придется немало с ним повозиться и что мы еще немало чего увидим на своем пути, прежде чем доберемся до Дарьена.

– Ну, пока что я видел только испорченные дороги да много дыма, от которого я все время кашляю, – ответил гасконец.

– Будет еще и свинец, приятель, и ты еще успеешь пожаловаться на его обилие.

– Шутишь!.. От нас удирают, словно все испанцы в одно мгновение стали кроликами. Увидишь, мы придем в Дарьен покрытые славой, не сделав ни единого движения шпагой.

И целых восемь дней слова гасконца сбывались: испанцы – то ли потому, что не имели еще достаточно сил для противостояния этим ужасным флибустьерам, которых боялись как существ, одержимых дьяволом, то ли в ожидании удобного случая – не проявляли признаков жизни, а потому пиратская колонна могла продвигаться вперед довольно спокойно, хотя ей и угрожала постоянная опасность оказаться в окружении огня, поскольку плантации, деревни и даже леса пылали перед флибустьерами не переставая.

На восьмой день колонна вошла в густой девственный лес, которым поросло ущелье между двумя высокими горами, и сразу же оказалась под убийственным шквалом ружейных выстрелов, раздававшихся со всех сторон. Десятая часть авангарда полегла. Как стало известно позже, три сотни испанцев, вооруженных превосходными аркебузами, залегли под густым кустарником, устроив засаду в окрестностях Тусиньялы.

Флибустьеры не знали, какие силы преградили им путь, и вынуждены были остаться под пологом леса, в котором продолжали греметь смертельные выстрелы. Наконец, поняв, что дальнейшая остановка может сгубить их, и желая познакомить врага со своей исключительной доблестью, они бросились вперед. Рота, руководимая Буттафуоко, билась особенно отчаянно.

Сражение продолжалось всего лишь несколько минут, потому что испанцы были хорошо знакомы с молвой об этих грозных морских воителях. Когда испанцы осознали, что их обнаружили, они поспешно отступили на склоны гор, откуда продолжали наносить урон четырем ротам Равено, которые старались как можно быстрее покинуть теснину, едва не ставшую для них роковой. Только к ночи ружейный огонь прекратился. В низину спустился плотный и довольно холодный туман, словно накрывший лес траурным покрывалом, плотно окутавшим высокие деревья.

Флибустьеры, потерявшие немало людей, кое-как, не разжигая костров из опасения привлечь к себе внимание врагов, возможно еще бодрствующих, устроились на ночлег.

Дон Баррехо и Мендоса скорчились под каким-то кустом, с веток которого то и дело падали крупные капли, особенно докучавшие гасконцу. Они с трудом грызли кусок тасахо, вяленного на солнце мяса, но голода это нисколько не утоляло.

– Слушай, приятель, – сказал баск, набивая трубку последней щепоткой табака, – ты что-то нынче вечером в плохом настроении. Ведь мы были в бою, и нас не задело пулей. Мне кажется, что ты все время думаешь о своей таверне и о прекрасной кастильянке.

– Я уже сто тысяч раз говорил тебе, что рожден быть воином, а не трактирщиком, – ответил дон Баррехо. – А в плохом настроении я оттого, что сегодня моя драгинасса осталась без дела.

– Но ты на своих длиннющих ногах должен был броситься вперед, опережая всех нас, и заставить испанцев бежать.

– Под деревьями сделалось очень жарко, а я никогда не был большим любителем свинца. Гасконцы почитают только сталь, да и то хорошо закаленную. И потом, эти засады что-то не очень мне по душе.

– И тем не менее ты должен привыкнуть к ним. Раз уж испанцы начали войну, они не оставят нас в покое вплоть до самого Дарьена, – сказал Мендоса. – Завтра, возможно, нам представят второе издание.

– Если бы нам навязали борьбу холодным оружием, я был бы к этому готов, но, как уже сказал тебе, я не питаю никакого пристрастия к свинцу. Для гасконцев существует только сталь, одна лишь сталь. Разве ты не знаешь, что мы вдвоем сумеем справиться с целым полком неприятелей?

– Какой же ты грозный!..

– Ну я же не баск!..

– Ого, дон Баррехо, ты ставишь под сомнение мою храбрость? Берегись, я ведь могу потребовать доказательства.

– Какие еще доказательства? – спросил гасконец.

– Показать двух человек, атакующих со шпагами в руках полк солдат, – сказал Мендоса.

– Повторяю: если бы это были два гасконца, я бы не испугался.

– Ну а если одного гасконца заменить баском?

– Ого, приятель, да у тебя появились воинственные мысли?

– Хотел бы увидеть тебя в деле, дон Баррехо, – ответил баск. – И вот, кажется, представляется случай.

– Пора размять руки?

– И возможно, спасти нашу экспедицию.

– О чем ты говоришь?

– Держу пари, дон Баррехо, что в тысяче шагов отсюда затаились испанцы, готовые изрешетить нас, едва мы снимемся с лагеря.

– После встряски, заданной им сегодня?

– Им или нам?

– Всем понемногу, – рассмеялся гасконец. – Они нам задали жару, но и получили немало. Еще десять таких побед, и графине ди Вентимилье придется одной продолжать путь в Дарьен.

– Ну, так хочешь испытать свою драгинассу?

– От такого гасконец никогда не откажется.

– Они там, внизу, в засаде.

– Кто?

– Испанцы.

– Ты бредишь, приятель. Да все эти люди ничего не стоят.

– Конечно, ведь среди них нет ни одного баска.

– Ты на что намекаешь?

– У басков тончайшее обоняние, как у овчарок. Ты когда-нибудь слышал об этом?

– Черт побери!.. – удивился дон Баррехо. – Вот этого нет у гасконцев, и мы всегда вам завидовали. И ты в самом деле чувствуешь этих испанцев?

– Я вполне серьезен. Если мы прогуляемся на тысячу – полторы шагов, то окажемся как раз посреди испанцев. Не хочешь ли убедиться в этом, дружище?

– Если речь заходит о том, чтобы размять руки, гасконец всегда за. Я говорил тебе это сотни раз. А вдруг их там не окажется?

– Тогда мы удовлетворимся приятной прогулкой на свежем воздухе, – ответил с легкой иронией Мендоса.

Дон Баррехо вынул изо рта трубку, выбил ее о свою мозолистую руку, давно потерявшую чувствительность к табачной золе, потом взял аркебузу и сказал:

– Пошли. В конце концов, дело ведь идет об общем спасении.

Мендоса обменялся несколькими словами с часовыми, чтобы избежать опасности обстрела при возвращении, и ушел в лес. Дон Баррехо шел за ним по пятам, то вынимая из ножен, то снова убирая свою страшную драгинассу. Ночь была не только темной и туманной, но еще и холодной, потому что флибустьеры уже добрались до первых отрогов Кордильер.

Мелкий дождь просачивался сквозь густые кроны высоких деревьев и монотонно стучал по широким, как зонтики, листьям. Шум дождя благоприятствовал затее двух авантюристов, решивших застать врасплох сидевших в засаде испанцев. Различить в его шуме осторожные шаги было очень трудно. Внезапно гасконец, который шел пригнувшись к земле, услышал голоса, доносившиеся из-за стены зелени.

– Черт побери! – произнес он удивленно и остановился. – У вас, басков, и в самом деле исключительное чутье. Вот мы и натолкнулись на поджидающих нас испанцев.

– Я же тебе говорил, – ответил Мендоса. – Будем атаковать?

– Стой, дружище! Здесь дело нешуточное. Гасконцы дерутся великолепно, потому что, нравится тебе или нет, они делят с итальянцами славу самых грозных фехтовальщиков в Европе, однако они вовсе не желают подставляться под пули, чтобы быть подстреленными, как дрозды. Мы здесь – и преотлично. Давай спровоцируем их, и, может быть, мы откроем засаду еще более серьезную. Ложись и предоставь мне свободу действий.

Гасконец сорвал лист, быстро скрутил его в форме рожка, потом извлек из него – неизвестно, каким образом, – несколько высоких нот. Вскоре невдалеке от музыканта послышался ружейный выстрел, за которым последовали еще два, а затем еще четыре выстрела – да целая яростная канонада. Дон Баррехо и Мендоса буквально вросли в землю посреди высокой травы, полностью их прикрывшей, а над ними проносился, как они чувствовали, настоящий ураган зарядов.

Флибустьеры в лагере вскочили на ноги и открыли ответный огонь, а затем с привычной для себя безумной смелостью бросились вперед, не обращая внимания на бушевавшую впереди бурю.

Испанцы догадались, что их заранее приготовленная засада раскрыта, а поскольку они никоим образом не испытывали желания сойтись в рукопашном бою с этими ужасными людьми, которых считали, как мы уже сказали, детьми Вельзевула, им не оставалось ничего иного, кроме как искать спасения, рассеявшись по склонам лощины.

– Стойте, друзья!.. – закричал дон Баррехо, увидев приближавшихся скорым шагом флибустьеров. – У нас же не испанские шкуры, поэтому будьте осторожны.

Буттафуоко, возглавлявший первую роту, увидел перед собой двух своих приятелей.

– О мои буяны! – обрадовался он. – Я так и предполагал, что вы попытаетесь выкинуть какую-нибудь штуку.

– Которая вас спасла от засады, – ответил Мендоса. – Если бы не мы, вы бы попали в смертельную ловушку.

– А знаете, что произошло, сеньор Буттафуоко? – спросил гасконец.

– Вы мне объясните как-нибудь в другой раз. Идемте, друзья; мы должны выбраться из этой западни до рассвета.

Флибустьеры, ободренные Равено де Люсаном, шли вперед в полном молчании, остерегаясь выдать каким-либо случайным выстрелом направление своего марша. Испанцы же, укрывшиеся на склонах долины, продолжали беспорядочно стрелять, но их пули терялись в зарослях, не причиняя пиратам никакого вреда.

Наконец опасный переход закончился у подножия сьерры[104]. У флибустьеров не было ни проводников, ни карт; они знали одно: по ту сторону гор, в глубокой долине, напоминающей по форме раскрытую раковину, находится город Нуэва-Сеговия.

Уверенные в непременной удаче своих начинаний, они пошли на штурм Кордильер, хотя были истощены голодом и усталостью; они решили неожиданно напасть на город и овладеть им. Флибустьеры взбирались на невероятно высокие скалы, протискивались по самому краю головокружительных обрывов, карабкались на качающиеся валуны, спускались в пропасти, пересекали леса, в которые, возможно, еще никогда раньше не ступала нога европейца; их до костей пронизывал предутренний холод и окутывал такой плотный туман, что до десяти часов утра ничего нельзя было различить на расстоянии нескольких шагов, их продували студеные ветры, время от времени нагонявшие на них дождевые тучи.

Но никакое препятствие не могло остановить этих людей, решившихся добраться до Мексиканского залива или полечь всем в этом тяжком походе.

Графиня ди Вентимилья, в жилах которой бежала индейская кровь, всегда готова была служить примером мужества; ее порыв, ее выносливость вызывали восхищение у этих неотесанных искателей приключений, навечно сохранивших в своих сердцах настоящий культ поклонения потомкам трех великих корсаров: Черного, Красного и Зеленого.

К исходу третьего дня непередаваемых мучений колонна достигла вершины какой-то горы, заметив издалека, к своему большому изумлению, скопление животных в расположенной прямо под ними долине. Сначала флибустьеры приняли этих животных за пасущихся быков и уже было обрадовались возможности подкрепиться, когда посланные вперед разведчики вернулись с сообщением, что встреченное скопление состоит из уже оседланных и стреноженных лошадей, а число четвероногих скакунов доходит до полутора тысяч!

И это еще не все. Те же разведчики обнаружили три линии траншей, расположенных поблизости одна от другой; эти траншеи полностью перекрывали ущелье, по которому отряду флибустьеров предстояло спускаться на следующее утро, поскольку других проходов вниз нигде не было видно. Всю окружающую местность покрывали непроходимые леса, отвесные скалы, глубочайшие пропасти или болота, скрывавшие, возможно, трясины и зыбучие пески.

Озабоченные флибустьеры собрали совет, на котором решили неожиданно ударить испанцам в тыл, но для этого надо было оставить на время багаж, дабы не подвергаться риску потери своих последних богатств, от которых только и зависело спасение их жизней. Они начали подготовку к отчаянной атаке, когда от беглого негра, захваченного разведчиками, флибустьеры узнали, что за ними по пятам в течение нескольких дней пробирался отряд из трех сотен испанцев, только и выжидавших удобного случая, чтобы отнять у морских бродяг их сокровища и припасы.

Перед такими трудностями иные люди, без сомнения, потеряли бы голову, но нервы флибустьеров не раз прошли испытание огнем. Они возвели валы вдоль траншей и укрепили как можно лучше свой лагерь, доверив его защиту восьми десяткам своих товарищей; они же должны были оберегать графиню ди Вентимилью. А чтобы поосновательней запутать испанцев, Равено де Люсан и Буттафуоко приказали арьергарду поддерживать костры и непрерывно бить в барабаны, ценнейшие для флибустьеров музыкальные инструменты, с которыми они не расставались даже в самых опасных экспедициях, окликать часовых при каждой смене караула, а время от времени еще и палить из ружей.

А тем временем основной отряд в составе чуть более двухсот человек, приняв необходимые меры предосторожности, глубокой ночью покинул лагерь. Флибустьеры были полны решимости прорваться через долину и обрушиться на Нуэва-Сеговию.

Эти неутомимые люди, привыкшие ко всякого рода испытаниям и трудностям, спустились по одному из склонов горы и с неимоверными усилиями начали подниматься по противоположному склону, оставляя позади леса и страшные на вид скалы, пересекая глубокие овраги, по которым неслись бурные потоки с ледяной водой.

На рассвете две сотни морских бродяг собрались на вершине горы, на склоне которой находились испанские позиции; укрепления были построены так искусно, что всякая возможность фронтальной атаки исключалась.

Густой туман стал союзником флибустьеров, – по крайней мере, они смогли незамеченными спуститься, но в то же время туман скрывал из видимости траншеи. Флибустьерам повезло: всего в нескольких шагах от себя они услышали тяжелую поступь неприятельского патруля. Были слышны даже голоса испанцев, бормотавших утренние молитвы, а поэтому оказалось несложно установить, в какой стороне и на каком удалении находится неприятель.

Испанцев было человек пятьсот. Командовал ими опытный пожилой валлонец[105]. Этих двух обстоятельств было бы вполне достаточно, для того чтобы горстке флибустьеров пришлось бы долго сражаться за победу. Но, увидев противника, спускавшегося сверху, тогда как его ждали из горловины ущелья, испанцы перепугались и побежали, уверенные в том, что им противостоит крупный отряд. Солдаты, находившиеся в траншеях, разом ставших бесполезными, некоторое время отчаянно сопротивлялись, а потом тоже побежали вниз, надеясь спастись от морских бандитов в Нуэва-Сеговии, но наткнулись на ловушки, приготовленные ими же самими для флибустьеров.

На склонах горы завязалась отчаянная схватка, которая очень быстро перешла в побоище, потому что испанцы просто перестали защищать свои жизни от посягательств дьявольских созданий и позволяли себя убивать без какого-либо сопротивления, хотя некоторым все же удалось скрыться в чаще леса.

Среди погибших оказался и тот опытнейший в военном деле валлонский офицер, который командовал испанской экспедицией. Губернатор Коста-Рики по договоренности с маркизом де Монтелимаром хотел предоставить в его распоряжение восемь тысяч солдат, расквартированных в Нуэва-Сеговии, но валлонец взял с собой только полторы тысячи, полагая, что этого вполне достаточно, для того чтобы справиться с жалкой кучкой искателей приключений и прикончить их, не выпустив из долины. В кармане офицера нашли письмо, в котором он утверждал, что если флибустьеров относить к людям, то для преодоления скал и пропастей им потребуется не менее восьми дней, ну а если они демоны, то любые меры против них будут бесполезными. Теперь испанцы получили возможность убедиться, что флибустьеров следует считать не людьми, а злыми духами, изверженными адом на муки человечеству.

И – невероятное дело! – в этом бою, продолжавшемся несколько часов, флибустьеры не потеряли ни одного человека, и только двое из них получили ранения! Но описываемое сражение – исторический факт.

В то время как испанцы из укреплений позволили уничтожить себя фактически без сопротивления, те три сотни солдат, которых губернатор Тусиньялы отправил для преследования арьергарда флибустьеров, отважно поспешили к месту сражения, пытаясь своим неожиданным появлением изменить ход противостояния.

Убедившись, что бо́льшая часть неприятелей покинула вершину горы, испанцы смело бросились вперед, но в последний момент вдруг решили вступить в переговоры с флибустьерами, хотя легко могли справиться с теми восемьюдесятью пиратами, которые остались защищать лагерь. Испанцы послали одного солдата, чтобы он рассказал флибустьерам о неудаче атаки, предпринятой отрядом из двухсот человек, и убедил защитников лагеря сдаться, потому что вся округа находится под контролем правительственных войск.

Для защитников лагеря наступил трудный момент. Они слышали перестрелку в долине, но до них не доносились радостные крики их товарищей, потому что место сражения находилось слишком далеко. Они тревожно переглядывались, спрашивая себя, в самом ли деле погибли их друзья, или же им все-таки удалось прорваться.

Равено де Люсан и Буттафуоко, перед тем как покинуть лагерь, предупредили восемьдесят остающихся сотоварищей, что им самим придется заботиться о своем спасении, если они подвергнутся нападению. Флибустьеры из арьергарда, решив, что они уже предоставлены самим себе, не колебались. Они гордо отвергли через посла испанцев предложение сдаться:

– Ваши товарищи уничтожили две трети наших сил, но у последней трети осталось достаточно мужества, чтобы противостоять вам.

Флибустьеры раздумывали, как им спуститься в долину, когда до них наконец-то донеслись победные крики их товарищей, принесенные слабым дуновением ветерка от залитых кровью траншей.

И пока испанский посланец возвращался к своим, чтобы передать полученный ответ, флибустьеры быстро организовались в походный порядок, поместив в самую середину графиню, и стремглав бросились в долину, беспорядочно паля из ружей, чем надеялись испугать те три сотни испанцев, которые собирались напасть на лагерь.

К полудню оба маленьких отряда объединились, расположившись в укрепленных траншеях, построенных для того, чтобы преградить путь флибустьерам; теперь же эти укрепления стали неприступными для самих испанцев.

XII В поисках западни

Энтузиазм флибустьеров, вызванный такой крупной и неожиданной победой, был недолгим, потому что им удалось завладеть всего лишь траншеями и спуском в долину, ведущим в Нуэва-Сеговию, но не обнаружить безопасный проход к морю. Содержавшееся в письме старого валлонского офицера известие о том, что в городе Нуэва-Сеговия находятся шесть тысяч солдат под командованием маркиза де Монтелимара, заметно отрезвило победителей. Очередное сражение могло закончиться ужасной бойней, потому что флибустьеры, в конце концов, были обычными, ничем не отличавшимися от испанцев людьми из плоти и крови и никакой талисман не защитил бы их от пуль.

Равено де Люсан и Буттафуоко, дойдя до последних траншей, быстро осознали серьезность положения. Город находился всего в нескольких километрах от них, втиснутый в похожую на раскрытую раковину впадину, и перекрывал собой все выходы из этой долины к побережью, а на склонах гор, окружавших Сеговию, испанцы воздвигли форты, вооруженные пушками, которые готовы были поразить любого противника, если бы тот решился спуститься в долину.

– Дорогой, – обратился Равено к Буттафуоко, – мы почти без потерь одержали блестящую победу, оставив за собой множество трупов наших врагов, но что нам делать теперь? Вернуться назад? Никто из моих людей, даже будучи уверенным в том, что они лишатся здесь не только своих богатств, но и самой жизни, не примет подобного предложения.

– Если бы в Нуэва-Сеговии не было маркиза де Монтелимара, я бы решительно настаивал на штурме города, воспользовавшись страхом, охватившим врагов после нашей громкой победы.

В этот самый момент кто-то, оказавшийся позади двух предводителей флибустьеров, спросил:

– Вас беспокоит маркиз?

Буттафуоко и Равено обернулись и увидели перед собой гасконца и баска, внимательно разглядывавших великолепную чеканку на кирасах, которые флибустьеры сняли с мертвецов.

– Что вы хотите сказать, дон Баррехо? – спросил Равено, удивленный словами гасконца.

– Что вы, дорогой мой сеньор, слишком часто забываете о том, что в вашем отряде есть некий гасконец и некий баск, – ответил бывший трактирщик.

– Прошу вас объясниться попроще.

– Я имею в виду, что, когда человек доставляет беспокойство, его необходимо отыскать и поставить на место. Вам мешает маркиз де Монтелимар. Так почему же вы не скажете нам: «Сеньоры, пойдите схватите его и доставьте ко мне»? Заложник подобного ранга сразу же откроет нам путь куда угодно. Одновременно мы избавимся от опасного конкурента в погоне за сокровищами Великого кацика Дарьена.

– Вы с ума сошли!..

– Ничуть, сеньор Равено. Черт побери!.. Мозги гасконцев с рождения хорошо закручены на все гайки.

– Ладно. Так что же вы хотите сделать? – спросил немного нетерпеливо француз.

– Спросите об этом у моего дружка. Говори, Мендоса.

Баск выпустил на землю кирасу, которую держал в руках, и, посмотрев на командиров, сказал с ошеломляющим спокойствием:

– Что мы хотим сделать? Да черт возьми!.. Мы пойдем в город, схватим маркиза и доставим его сюда.

– И дадим себя повесить, – заметил Буттафуоко.

– Ба!.. Басков и гасконцев не так легко повесить. Мы с доном Баррехо в один миг выполним наш план. Маркиз украл у нас графиню ди Вентимилью, как говорится, из-под носа, теперь мы хотим в свое удовольствие похитить его самого, раз уж этот господин стал душой обороны города. Сколько дней вы нам даете?

– Вы сошли с ума, – повторил Равено де Люсан, который не мог не восхититься смелостью двух грозных забияк.

– Дайте нам десять дней, – предложил дон Баррехо. – Мы не просим ни людей, ни ружей, хотя и того и другого у вас здесь в достатке. Нам достаточно двух испанских костюмов и двух кирас с касками, не так ли, дружище?

– Хорошо сказано, дон Баррехо.

– Мы не оставим этих укреплений, пока не появится какая-либо возможность атаковать Нуэва-Сеговию, – сказал Равено де Люсан.

– Тогда мы сможем взять несколько дней отпуска, чтобы поразвлечься в городе. Разве можно не посидеть хоть немного в таверне, не так ли, дон Баррехо?

– Кому, как не бывшему трактирщику, судить об этом, – ответил гасконец.

Равено де Люсан вопросительно посмотрел на Буттафуоко.

– Пусть делают что хотят, – ответил ему буканьер. – Я знаю, на что способны эти двое.

– А если испанцы их повесят? Мне было бы жалко потерять таких храбрых бойцов.

– Ну, эти-то умрут на своей постели, верь мне: они сумеют выкарабкаться из любых затруднений.

– Если ты так считаешь, пусть поступают как хотят. И потом, мы ведь всегда сможем за них отомстить.

Пока шел этот разговор, баск и гасконец раздели двух испанских офицеров и облачились в их одежды, довольно удачно подошедшие к их собственным фигурам.

– В этих кирасах мы будем иметь большой успех в Сеговии, – сказал гасконец. – Правда, было время одеться чуть-чуть поприличнее. Мой наряд изодран в клочья, да и твой, дражайший Мендоса, выглядит не лучше. В моем есть даже дыра, показывающая всему миру округлости, которые в мирной жизни должны быть прикрыты.

– Держу пари, дон Баррехо, ты не иначе как готовишься к новым победам в Сеговии.

– Только на этот раз это будет не кастильянка. Ты закончил?

– Да.

– Поищи парочку пистолетов.

– Я уже отложил в сторонку четыре.

– Тогда можем отправляться.

Двое искателей приключений и в самом деле выглядели очень неплохо в ярких офицерских одеяниях, в украшенных гравировкой кирасах и касках, несмотря на длинные, неухоженные бороды, которые неделями не знали ни бритвы, ни ножниц.

– Сеньор Равено, – сказал гасконец, – надеюсь в скором времени снова увидеть вас и познакомить с маркизом де Монтелимаром. Это видный мужчина, и на него стоит посмотреть, уверяю вас. Если решитесь атаковать город до того, как мы его поймаем, пройдитесь по тавернам, и в какой-нибудь из них вы найдете нас.

– Не делайте глупостей, – напутствовал их Буттафуоко.

– Подобных намерений у нас нет.

Двое авантюристов пожали руки обоим предводителям флибустьеров и покинули укрепления, к великому изумлению остальных своих товарищей, не посвященных в смелый замысел.

Пройдя мимо нескольких скоплений трупов, гасконец и Мендоса углубились в лес, занимавший весь склон обрывистой горы. Внизу, на самом дне раковинообразной впадины, шевелились чудом спасшиеся от гибели испанцы; они собирались в мелкие группы, а над их головами разносился по окрестностям гул набата, призывавшего жителей города к оружию.

Известие о разгроме военного отряда уже достигло ушей губернатора, и, хотя эта весть наверняка показалась ему неправдоподобной, он все же отдал распоряжения о подготовке к отражению атаки. А чтобы дать понять флибустьерам, не имевшим никакого желания покидать отвоеванные позиции, что он все еще располагает значительными силами и даже артиллерией, установленной на склонах гор, губернатор приказал сделать несколько выстрелов из пушек, и эта канонада адским эхом прокатилась по межгорной впадине.

Дон Баррехо и Мендоса, нисколько не обеспокоенные этим грохотом, мирно продолжали свой путь, постепенно спускаясь в долину и намереваясь войти в город по возможности с последними группами беглецов.

– Ба!.. Не будем принимать это близко к сердцу, – сказал дон Баррехо, который уже засомневался, успеют ли они подойти к городской стене до поднятия мостов, поскольку склон был изрезан мелкими ложбинами и усеян обломками скал. – Они увидят издалека наши кирасы и не станут стрелять в нас.

– У тебя уже готов план? – спросил Мендоса.

– Да. Запомни только, что нас послал губернатор Тусиньялы. Если хитрость удастся, то маркиз попадет в нашу сеть, а мы сможем и дальше оставаться в тени. Маркиз де Монтелимар сумеет узнать тебя даже в обличье испанского офицера, хотя я лично сомневаюсь, что после шести лет он вообще помнит про тебя. Прежде всего тебе надо изменить голос.

– Я буду гнусавить.

– Отлично, Мендоса. Вижу, что и баски стали большими хитрецами.

– Да они всегда были такими!..

– Мне что-то послышалось, – с комичной серьезностью произнес гасконец.

– Отныне я больше не признаю братьев с другого берега Бискайского залива. Эти гасконцы просто невыносимы!..

Дон Баррехо только усмехнулся и ускорил шаг. Тем временем последние группы беглецов поспешно входили в город, и за ними тотчас поднимали мосты.

– Давай-ка и мы пробежимся, – предложил Мендоса. – Сделаем вид, что нас преследуют флибустьеры.

– Я только что хотел предложить тебе то же самое, – ответил дон Баррехо и начал резче отталкиваться своими длиннющими ходулями.

Они уже спустились в долину и выбежали на дорогу, ведущую в Нуэва-Сеговию. Заметив их, испанцы, высыпавшие на бастионы, сделали несколько выстрелов из аркебуз, но быстро осознали ошибку и снова опустили один из крепостных мостов, чтобы впустить в город своих отставших товарищей, за которых они сочли наших приятелей.

Дон Баррехо и Мендоса, не слыша больше свиста пуль, побежали быстрее и вскоре, запыхавшиеся, выбившиеся из сил, добрались до моста, где их уже поджидали несколько гарнизонных офицеров и пожилой майор. Бравые люди немало удивились, потому что никогда не видели в своих рядах этих людей.

– Откуда вы, кабальеро? – спросил их майор, в то время как мост быстро поднимался. – Среди подчиненных маркиза де Монтелимара вас не было.

– Да, сеньор, – с готовностью ответил гасконец. – Мы служим губернатору Тусиньялы.

– Значит, это он вас послал?

– Да, кабальеро.

– В хорошенькое же время вы прибыли.

– Скажите лучше: в самое неудачное, потому что мы видели разгром наших соотечественников. Нам и самим лишь чудом удалось избежать пуль этих разбойников, после того как наш отряд перевалил через гребень последней горы.

– У вас есть какие-то поручения от губернатора?

– Да, и очень срочные. Для маркиза де Монтелимара.

Пожилой майор обернулся к одному из стоявших с ним рядом офицеров и сказал:

– Сеньор Рамирес, немедленно отведите этих храбрых господ к его превосходительству.

«Гасконцы и баски, без сомнения, хитрее испанцев», – подумал дон Баррехо.

Оба авантюриста заняли места позади офицера, изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид.

Город, казалось, перевернулся вверх дном. Жители, испуганные жестоким поражением, которое потерпели находившиеся в траншеях войска, готовились к бегству и навьючивали на мулов и лошадей самое ценное. Изо всех домов доносились пронзительные детские крики, громкие голоса женщин и мужчин, проклинавших негодяев, которых принесло ветром с берегов Тихого океана.

– Самый подходящий момент, для того чтобы Равено и Буттафуоко привели своих все еще опьяненных победой людей к стенам города, – пробормотал гасконец. – Даже маркиз де Монтелимар не сумел бы удержать в стенах города этих охваченных ужасом людей.

Пройдя несколько грязных улочек, запруженных сгибавшимися под тяжестью грузов животными, двое приятелей подошли к небольшой площади, которую защищал редут с несколькими пушками. Именно там находился маркиз де Монтелимар в окружении своих офицеров. Это был все еще красивый мужчина, хотя и заметно постаревший, но тем не менее сохранивший вид и осанку настоящего полководца. Он казался разгневанным, потому что в этот момент он нервно прохаживался взад и вперед по площади, то и дело отпуская отнюдь не христианские выражения.

Увидев Мендосу и дона Баррехо, маркиз резко остановился, положил жестом трагического актера левую руку на рукоять шпаги и грубо спросил:

– Кто такие?

– Посланцы губернатора Тусиньялы, – ответил гасконец, после того как отвесил глубокий поклон.

Маркиз вздрогнул.

– Вы прибыли из Тусиньялы? – изумленно и несколько вежливее спросил он.

– Да, ваше превосходительство.

– Одни?

– Наш эскорт изрублен тихоокеанскими бандитами, одновременно напавшими и на ваших солдат.

– А вам удалось спастись?

– Мы прорвались через бандитский заслон, сражаясь, как сорвавшиеся с цепи дьяволы, ваше превосходительство, – ответил гасконец.

– А кто командует этими безумцами, вы можете сказать?

– Мы слышали это имя во время сражения.

– Так назовите его.

– Равено, если я не ошибаюсь.

– Вожак тихоокеанских корсаров, окопавшихся на Тароге? – спросил маркиз. – Я так и думал. И много у него людей?

– Ваше превосходительство, их численность я определить не смог, но людей у него много, потому что за каждым кустом скрывалась шайка бандитов.

Маркиз подал знак своим офицерам, и они отошли в сторону. Тогда маркиз взволнованно спросил гасконца, потому что Мендоса, казалось, внезапно онемел:

– А видели ли вы среди флибустьеров девушку?

– Вы хотели сказать: индианку или, по крайней мере, метиску? – после некоторого раздумья вопросом на вопрос ответил дон Баррехо.

– Да, молодую и очень красивую.

– Именно так, ваше превосходительство. Она мужественно сражалась в рядах флибустьеров.

Ногти маркиза так впились в его ладошку, что под ними выступила кровь.

– Так я и предполагал, – едва выдавил он из себя.

Маркиз заложил руки за спину, склонил голову и сделал с десяток шагов, потом повернулся к гасконцу, старавшемуся, насколько возможно, прикрыть собой баска, и резко спросил:

– Так что же нужно от меня губернатору Тусиньялы? Вместо того чтобы посылать ко мне нескольких человек, лучше бы он направил ко мне тот кавалерийский отряд, что уже две недели находится в ожидании флибустьеров.

– Ваше превосходительство, губернатор, напротив, послал нас за помощью.

– Кто же ему угрожает?

– Взбунтовались индейские племена и сожгли плантации сахарного тростника, а также фактории; бунтари не пощадили и владельцев, если только их удавалось поймать.

Маркиз пожал плечами:

– И губернатор Тусиньялы беспокоится из-за такой мелочи? Пусть он пошлет мне этих индейцев, а взамен заберет противостоящих мне демонов, которых никакая человеческая сила не сможет остановить. Вы же видели, как бьются эти флибустьеры?

– Великолепно, ваше превосходительство. Один вид их внушает страх.

– Да, знаю, – подтвердил маркиз. – И все же их не должно быть много.

– Посланцы губернатора Тусиньялы, – ответил гасконец, после того как отвесил глубокий поклон.

– Я видел, как сражались четыре роты, ваше превосходительство, и в каждой было очень много флибустьеров, – сказал гасконец.

Маркиз ничего не ответил. Он нахмурился и опять зашагал туда-сюда, что-то бормоча себе под нос и время от времени притопывая ногой. Через некоторое время он снова остановился перед доном Баррехо и Мендосой:

– Пока что я не могу принять никакого решения. Сегодня вечером жду вас у себя в доме. Там вы сможете поужинать и переночевать. До вечера, храбрецы.

Гасконец и баск, довольные тем, что не вызвали подозрений, отвесили глубокий поклон и стали спускаться в город.

После первого приступа страха, осознав, что в городе собралось достаточно войск, чтобы справиться даже с непобедимыми флибустьерами, горожане начали успокаиваться. Однако на лицах местных жителей дон Баррехо и Мендоса все же читали глубокую озабоченность.

– Дружище, – сказал гасконец, – я нахожу, что мы тоже немножечко взволнованы; пора утешиться какой-нибудь бутылкой. Известно ли тебе, что у меня в желудке уже семь суток и пять часов не было ни капли вина?

– Даже часы посчитал! – расхохотался Мендоса, и его смех вызвал удивление испуганных горожан, заполнявших улочку.

– Став собственником, я научился считать, чтобы не входить в дом дьявола без пиастров.

– И кто же это тебя научил?

– Жена.

– Да эта кастильянка стоит целого Перу.

– Так что теперь в этом деле я чувствую себя неплохо. Я был сыт по горло тем низким ремеслом, которое состояло лишь в том, чтобы приносить стаканы с вином.

– А также осушать их.

– Хорошеньких дыр наделал я в своем погребке, несмотря на протесты жены, которая боялась, что я пущу ее по миру… О! Посмотри-ка, какая любопытная комбинация! Да уж не сплю ли я?

Дон Баррехо остановился посреди улицы, задрав голову и уставившись на старую деревянную вывеску, изображавшую быка.

– Мендоса, читай!.. – сказал он, потрясенный.

– Таверна «Эль Моро»[106].

– Tonnerre! Кто этот негодяй, который похитил название моей таверны? Я оборву ему уши!

– И что это испанцев вечно приводят в ярость быки!.. Что удивительного, если и здесь нашлась вывеска, похожая на твою?

– И правда, животные ведь так похожи, – сказал гасконец. – Будет лучше, если мы пойдем и свернем шею паре бутылок. Попортим себе немножко кровь.

Он пихнул ногой дверь и вошел в низкое помещение с почерневшими стенами и шатающимися столиками. Резкий запах горелого масла, забродившего мецкаля и сахарного тростника ударил приятелям в нос, так что у них перехватило дыхание. Услышав стук двери, хозяин таверны выскочил из-за стойки с ругательствами, потому что после пинка гасконца дверное стекло разлетелось вдребезги.

Хозяину было под сорок; нос у него загнулся дугой, словно клюв попугая; густые усы украшали лицо; он был худ и высок, подобно дону Баррехо, и весь состоял из нервов и мускулов.

– Канальи! – заорал он. – Моя таверна не собачья конура, чтобы входить таким образом, порази вас сто тысяч молний!.. Я не потерплю здесь насилия даже со стороны офицеров.

Дон Баррехо застыл на месте, ошеломленно разглядывая трактирщика, потом хлопнул себя здоровенным кулаком по каске и закричал:

– Де Гюсак!..

– Баррехо!..

– Tonnerre!..

– Сто тысяч дьявольских молний!.. Что ты здесь делаешь? Я же всего три года назад видел тебя хозяином таверны в Панаме.

– Ах ты, каналья! Ты украл мою прославленную вывеску «Эль Моро».

Трактирщик рассмеялся и пожал гасконцу руку.

– Я надеялся, что она принесет мне удачу, – промолвил он.

– Что-то у тебя чересчур пусто.

– А что ты хочешь, приятель? Солдаты уже три месяца не получали жалованья, и я посчитал, что лучше уж мне самому опустошать мой винный погребок.

Дон Баррехо повернулся к Мендосе, с интересом глядевшему на эту поразительную встречу, и сказал взволнованно:

– Видишь, друг, что уготовила печальная судьба великим гасконцам, уехавшим искать счастья в Америку? Вот маленький благородный человек нашей благородной земли, тысячелетиями кормившей гасконцев, тоже вынужден носить бокалы с мецкалем, подавая напитки даже грязным индейцам. Полагаю, что, кроме нас двоих, в Центральной Америке больше не найдется ни одного гасконца, да и те опустились до такой степени, что стали трактирщиками!..

– Ужас!.. – сказал баск. – Для забияк, превосходно владеющих шпагой, такое занятие не назовешь удачным.

– Погибла Гасконь!.. – воскликнул дон Баррехо, и глаза его увлажнились. – Земля храбрецов вымирает.

– Да брось ты, дружище, – сказал трактирщик. – Гасконь никогда не умрет, хотя ее сыновья вынуждены торговать вином и повесили свои ржавеющие шпаги на прокопченные стены или над камином. Но наши руки сохраняют способность наносить быстрые уколы.

– Ты прав, друг, – согласился дон Баррехо, с готовностью расставаясь с внезапно нахлынувшей тоской. – Мы навсегда останемся самыми грозными дуэлянтами Франции. Эй, Мендоса, протяни свою пятерню моему соотечественнику, и ты, де Гюсак, сделай то же. Пожми руку одного из самых знаменитых флибустьеров, которые только жили под американским небом.

– Флибустьер, ты сказал?

– Тсс! Помолчи пока. Принеси лучше нам выпить, если у тебя в погребке еще остались бутылки.

– Для друзей всегда найдется бутылочка-другая, – ответил трактирщик, исчезая в соседнем помещении.

– Где ты с ним познакомился? – спросил Мендоса у дона Баррехо.

– В Панаме, где он, по-моему, продавал бананы. А что ты хочешь? Америка не создана для гасконцев.

– На что ты жалуешься, плут? У тебя восхитительная жена и погребок с прекрасным ассортиментом вин, который приносит тебе хорошие деньги. Чего тебе еще?

– Чтобы больше ни один сын земли забияк не торговал вином, – ответил дон Баррехо трагическим голосом.

– Но ты же всегда готов пить его.

– Проклятье! Задира, живущий только приключениями, всегда пьет, как губка.

– Тогда оставь на время в покое свою великую Гасконь, которая никогда не была больше любой испанской провинции, и займемся маркизом. Мы пришли сюда не затем, чтобы спорить о твоих соотечественниках.

– Я часто становлюсь тупым, дружище, – сказал дон Баррехо. – Я совсем забыл, что мы пришли в Нуэва-Сеговию ради похищения маркиза де Монтелимара. Этот вельможа нужен нам, и мы повалим его, как раньше свалили Пфиффера.

– К несчастью, маркиз не ходит пить в таверны и хватать его придется не здесь.

– Положись на меня, – ответил дон Баррехо. – Пока что мы проникнем в его дом, и это уже много. Черт побери, мы будем в гостях у маркиза де Монтелимара!.. Этот проклятый маркиз, в сущности, умеет ценить храбрость. Он настоящий кабальеро.

В этот самый момент появился де Гюсак с корзиной, полной бутылок довольно почтенного вида.

– Последние, – с грустной улыбкой сказал он. – Надеюсь, они из лучших. Можете спокойно осушить их; я берег их для друзей, а друзья сюда так и не пришли. Франция очень далеко, да и у буканьеров Мексиканского залива – а они почти все мои соотечественники – есть достаточно оснований не появляться здесь. Даже в Нуэва-Сеговии для них припасено достаточно веревок.

Он открыл пару бутылок и наполнил кружки:

– Итак, за Гасконь!

– Раз уж нет трактирщицы, – ответил дон Баррехо, осушая одну за другой три или четыре кружки.

Он отер усы, прищелкнул языком, а потом уставился прямо в глаза своему соотечественнику и внезапно спросил:

– У тебя есть пустая большая бочка?

– Да они все пусты, и нет надежды на то, что когда-нибудь наполнятся! – рассмеялся в ответ де Гюсак.

– Нам хватит одной, лишь бы она смогла вместить человека.

– Человека!..

– Мы затолкнем туда маркиза де Монтелимара.

– Разрази вас тысяча дьявольских молний!.. – испугался де Гюсак. – Что вы задумали?

– Хотим похитить человека, которого зовут маркиз де Монтелимар, – ответил спокойным голосом дон Баррехо. – Ты считаешь, что мы не способны выполнить эту задачу? Я и мой друг, сидящий здесь, рядом со мной, делали еще и не то, когда были на службе у господина графа Энрико ди Вентимильи, сына одного из трех знаменитых корсаров.

– Значит, ты вступил в братство флибустьеров?

– Я устал торговать вином и смотреть, как моя драгинасса каждый день покрывается все большим слоем ржавчины, а потому оставил бочки и кружки, решив немного поразмяться. Ты же знаешь, что в наших гасконских телах сидит по тридцать дьяволов.

– В таком случае и я дам пинок своим бочкам, которые все равно пустые, и уйду к флибустьерам.

– Не все выбрасывай: я же сказал, что одна мне нужна.

– Чтобы запихнуть туда маркиза?

– У нас такая привычка: перевозить наших пленников в бочках. Не так ли, Мендоса?

Баск, осушавший уже десятую кружку, утвердительно махнул левой рукой.

– Баррехо, – сказал де Гюсак, открывая оставшиеся бутылки, – я тебе нужен? Ты же знаешь гасконцев? Мы всегда идем до конца или умираем на поле боя. А поле сражения лучше винного погреба. Если захочешь, моя драгинасса будет в твоем распоряжении.

– Пока пусть повисит над камином, а ты оставайся трактирщиком без клиентов, – ответил муж прекрасной кастильянки. – Иногда таверны оказываются полезнее шпаг. Я это знаю по опыту. Давай выпьем, и с этого момента можешь считать себя принятым в Береговое братство флибустьеров Равено и Буттафуоко.

XIII Пожар в Сеговии

Вечером двое приятелей, вчерне составивших за распитием бутылок план своего дерзкого похищения, подошли к алебардщикам, охранявшим вход в губернаторский дворец, и приказали доложить о себе как о прибывших утром офицерах из Тусиньялы.

Маркиз де Монтелимар, видимо, распорядился относительно гостей, потому что приятелей немедленно провели на верхний этаж, к уже поджидавшему их обоих офицеру, тому самому, который провожал их утром от подъемного моста до площади.

– Это вас я провел утром к маркизу? – спросил офицер.

– Да, дружище, – фамильярно ответил дон Баррехо.

– Его превосходительство ждет вас в кабинете.

– Он один?

– С ним его секретарь. Следуйте за мной, сеньоры.

Они миновали несколько коридоров, скудно освещенных чадящими масляными лампадами, и вошли в большой зал, занятый почти целиком огромным столом, покрытым богатой скатертью зеленого цвета. В дальнем углу комнаты, за освещенным двумя свечами письменным столом, сидели двое: маркиз де Монтелимар и его секретарь, который странным образом был похож на бедного Пфиффера – то ли бледностью кожи, то ли голубоватыми глазами, то ли волосами цвета выгоревшего тростника.

Увидев вошедших, маркиз встал, и в тот же миг сопровождающий гостей офицер поспешно удалился.

– Ну вот наконец и вы, – сказал маркиз. – У вас есть при себе какие-либо документы, подтверждающие, что вы действительно направлены ко мне губернатором Тусиньялы?

Дон Баррехо и Мендоса тревожно переглянулись, но гасконец не задержался с ответом:

– Никаких, ваше превосходительство, потому что мы их уничтожили, когда на нас напали флибустьеры. Как и было приказано. Губернатор не хотел, чтобы стало известно о бунте индейцев, ибо тихоокеанские негодяи могли этим воспользоваться.

– Вы правильно поступили, – сказал маркиз. – Вы, стало быть, утверждаете, что дела в Тусиньяле идут скверно?

– Вся провинция в огне, и мы не раз подвергались опасности задохнуться в дыму горящих плантаций.

– Сколько человек просит губернатор?

– Тысячу, ваше превосходительство.

– Он сошел с ума. В данный момент я не могу отослать из Сеговии столь значительные силы. Что вы на это скажете, дон Перего?

– Вы совершенно правы, – ответил секретарь, не перестававший водить гусиным пером по толстым листам бумаги.

– И потом, эта тысяча солдат, едва выйдет из города, сразу же попадет под обстрел флибустьеров. В итоге у меня окажется меньше сил, но и губернатор Тусиньялы не получит ни одного солдата. Не так ли, дон Перего?

– Вы, как всегда, правы, – ответил секретарь.

– Вы хотя бы иногда отвечали бы по-другому, – рассердился маркиз. – С вашей «всегдашней правотой» я не могу понять, что вы на самом деле думаете.

– Вы совершенно…

– Я понял: в очередной раз совершенно прав. Продолжайте составлять отчет о сражении, который мы передадим двум этим храбрецам.

– Простите, ваше превосходительство, – сказал гасконец. – Почему вы хотите доверить его нам?

– Вы доставите его губернатору Тусиньялы, дабы он лучше понял, почему я никоим образом не могу поддержать его.

– И мы сможем доставить отчет?

– А почему бы нет? Если вы пришли из Тусиньялы, то сможете туда и вернуться.

– А как же флибустьеры?

– Два человека сумеют скрыться от флибустьеров – не то что тысяча.

– Это будет трудная задача, ваше превосходительство.

– Но я вас щедро вознагражу.

– А если нас схватят?

– Один раз вы от них убежали, сможете освободиться и в другой раз.

Внезапно маркиз нервно обошел вокруг стола и остановился перед Мендосой, благоразумно державшимся позади своего товарища. Маркиз испытующе поглядел на баска.

– А вы почему постоянно молчите? – спросил он Мендосу, не отрывая взгляда.

Хотя оба искателя приключений и были отчаянно смелыми, но в этот момент они почувствовали холодок в груди. Правда, гасконец, никогда не терявший хладнокровия, и здесь попытался спасти положение:

– Простите, ваше превосходительство, мой товарищ не может говорить, потому что ему прострелили язык не помню уж в каком сражении в Андалусии. С тех пор он предпочитает молчать, чтобы звуки его голоса не вызывали отвращения.

– Он испанец?

– Да, ваше превосходительство.

Маркиз кивнул и, повнимательнее приглядевшись к бледнеющему на глазах Мендосе, задумчиво произнес:

– Я уже где-то видел это лицо.

– Это невозможно, ваше превосходительство, потому что мой товарищ всего месяц назад прибыл из Европы, – сказал дон Баррехо.

– Вы останавливались в Панаме?

Мендоса утвердительно кивнул.

– Возможно ли такое странное сходство? – задал себе самому вопрос маркиз.

– Почему вы так говорите, ваше превосходительство? – спросил гасконец, который уже прекрасно понимал, что их положение неожиданно осложнилось.

– Потому что на набережной Панамы я узнал одного человека, которого не видел шесть лет. Этот человек похож на вашего товарища как две капли воды.

– Нет, это был другой человек.

– Постойте, кабальеро. По натуре своей я любопытен и хотел бы выяснить этот вопрос. У вас нет никакой бумаги от губернатора Тусиньялы?

– Но я же сказал вам, что мы всё уничтожили!.. Таков был приказ, и мы ему повиновались.

– Дорогой мой, мы живем в военное время, и я привык не верить никому и ничему.

– Вы нам не доверяете? – спросил дон Баррехо, почувствовавший, что почва уходит у него из-под ног.

– По меньшей мере – вашему товарищу.

– Да уж не дьявол ли вы?! – неосторожно возмутился гасконец.

Маркиз скрестил руки на груди и, резко подойдя к гасконцу, спросил:

– Что вы хотели этим сказать?

– Что если бы в Испании была хотя бы дюжина людей, подобных вам, то ни в Мексиканском заливе, ни на Тихом океане уже давно не осталось бы больше ни одного флибустьера, – спокойно ответил дон Баррехо.

– Прошу вас объясниться яснее, кабальеро.

– Скорее мне придется спросить, как вы намерены поступить с нами. Черт побери!.. Мы шли через леса, перебирались через реки, мы избежали тысячи опасностей; мы чудом спасли свои жизни – и все это ради того, чтобы выполнить свой долг, а вы встречаете нас какими-то подозрениями.

– Скажу больше: я немедленно прикажу вас арестовать, – резко бросил маркиз.

– О-ля-ля, сеньор де Монтелимар, – ответил дон Баррехо, обнажая драгинассу, в то время как баск отскочил к двери со шпагой в руках. – Мы еще не проиграли партию, и вам не удастся нас арестовать.

Маркиз отступил на два шага, в то время как его секретарь застыл с пером в руках, испуганно разглядывая фальшивых офицеров.

– Кто вы такие? – спросил маркиз, справившись с недолгим невольным оцепенением.

– Поскольку вы нам не поверили и собираетесь даже арестовать нас, открою вам правду: мы вовсе не испанские офицеры, сеньор маркиз. У вас хороший нюх, и вы сразу почувствовали флибустьеров.

– Флибустьеров, вы сказали?!. – воскликнул крайне изумленный маркиз.

– Да, сеньор маркиз. Мы имеем честь принадлежать к этой разбойничьей ассоциации, – подтвердил дон Баррехо.

– И вы осмелились войти в город?

– Вы говорите это в своем кабинете.

– Из которого вы выйдете только с петлей на шее! – выкрикнул разгневанный губернатор.

– Не распаляйтесь так, сеньор. Мы проиграли партию, но сумеем заставить вас дорого заплатить за реванш. Такие уж мы люди.

– Ничтожества!..

Маркиз попытался рукой нащупать свою шпагу, но ее на боку не оказалось.

– Дон Перего, – обратился он к секретарю, – позовите алебардщиков, и пусть они арестуют этих каналий.

– Сеньор маркиз, – остановил его гасконец, – советую вам отменить этот приказ, потому что мой товарищ стережет дверь, и, хотя он не говорит, голова у него работает отменно, уверяю вас.

– Вы осмелитесь сопротивляться?

– Черт побери! У нас нет никакого желания познакомиться с пеньковой веревкой, сплетенной испанцами. Говорят, что она слишком грубая и натирает повешенным шею.

– И вы еще имеете наглость шутить?

– А почему бы и нет, сеньор маркиз? У флибустьеров всегда хорошее настроение, даже если дела идут скверно; вот поэтому мы всегда и побеждаем.

– Что вы намеревались делать в городе, мерзавцы?

– Мы умирали от жажды, сеньор маркиз, а потому нанесли визит в одну таверну, чтобы убедиться, найдут ли наши товарищи в Нуэва-Сеговии хорошее вино.

– Вы просто поразительный человек!.. – удивился маркиз.

– Мне всегда это говорил отец, – усмехнулся дон Баррехо.

– Довольно, черт возьми!.. Дон Перего, позовите алебардщиков!..

Секретарь, хотя и был очень испуган, потому что в течение всей своей жизни воевал исключительно пером, поднялся с места и попытался приблизиться к двери.

Гасконец, готовый в любую минуту преградить ему путь, не спускал с него глаз; он приставил шпагу к груди секретаря, проговорив:

– Сеньор секретарь, займитесь своими чернильницами и кляксами. А в наши дела не суйтесь.

– Тогда их позову я, – сказал маркиз, тщетно пытавшийся отыскать шпагу. – Увидим, кто сможет остановить Монтелимара.

– Кончик моей драгинассы, сеньор, – ответил дон Баррехо.

– Неужели вы осмелитесь на это?

– Довольно, сеньор маркиз. Черт побери! Речь идет о спасении моем собственном и моего товарища. Клянусь вам: я колебаться не буду. Не забывайте, сеньор маркиз, что имеете дело с флибустьерами, то есть с особами, способными на все, даже на то, чтобы отнять жизнь испанского губернатора на глазах его алебардщиков.

– Может быть, вы хотите похитить меня? – спросил маркиз с иронией в голосе.

– Мы и в самом деле пришли в город с подобной мыслью, но надежды нас обманули, и, так как судьба нам не благоприятствует, нам не остается ничего другого, кроме как удирать и как можно быстрее возвращаться к сеньору Равено де Люсану, доблестному французскому дворянину, смею вас уверить как настоящий гасконец.

Наступило короткое молчание. Маркиз, казалось, окаменел и с большим беспокойством смотрел на кончик драгинассы дона Баррехо, без перерыва описывавшей опасные круги.

– Можно подумать, я сплю, – вдруг проговорил он, проведя рукой по лбу. – Слыхал я про смелость флибустьеров, но никогда бы не подумал, что они отважны до такой степени. Кто же вы, люди или черти?

– Полагаю, сеньор маркиз, что в наших жилах течет отчасти человеческая, отчасти адская кровь. А теперь время заканчивать разговор, дорогой сеньор. Мы болтали достаточно долго, кто-нибудь может войти и нарушить нашу беседу, а это вынудит моего товарища сделать большую глупость.

– Так что же вам нужно, негодяи?

– Пока мы не требуем ничего другого, кроме свободного выхода из города, раз уж нас раскрыли.

– И вы надеетесь…

– Надеемся?.. Сеньор маркиз, те, кто поставил на карту жизнь, – старые друзья графа Энрико ди Вентимильи и маркизы де Монтелимар, вашей невестки, колебаться не будут.

– Моей невестки!.. – вскрикнул разъяренный маркиз, заметно побледнев. – Значит, это она послала вас убить меня?

– Что вы, сеньор! Мы просто сопровождаем графиню Инес ди Вентимилью в Дарьен.

– И вы надеетесь добраться туда?

– И забрать наследство, которое ожидает сеньориту.

– Ох уж эти Вентимилья! С ними Испании пришлось повозиться больше, чем с любыми другими флибустьерами Атлантики и Тихого океана. Ладно, пора заканчивать с этим. Что вы от меня хотите?

– Позволить нам заниматься своими делами, и ничего больше.

– Попробуйте уйти.

– Я никогда не любил алебардщиков. Здесь есть окна, из них мы и выберемся наружу. Только прежде мы вас обезвредим.

Резким движением гасконец вырвал один из длинных шелковых шнуров, удерживающих портьеру, потом приблизился к маркизу, ошеломленно на него смотревшему, и сказал:

– Позвольте связать вас, ваше превосходительство. Уверяю вас, что если вы окажете сопротивление, то через полминуты маркиза де Монтелимара и его секретаря не будет в живых.

Гасконец приставил клинок к груди губернатора, где-то возле сердца. Мендоса закрыл дверь на ключ и, оставив свой пост и размахивая шпагой, поспешил товарищу на помощь.

Маркиз понял, что проиграл, имея дело с решившимися на все флибустьерами.

– Вяжите, – сказал он, смахивая капли пота. – Надеюсь, мы скоро увидимся, и тогда я поквитаюсь с вами. Флибустьеры еще не дошли до Дарьена, а жизнь – довольно долгая штука.

Сказав это, маркиз позволил себя связать, не оказав ни малейшего сопротивления. Мендоса занялся секретарем; ему не пришлось много трудиться, потому что бедный писака от ужаса был скорее мертв, чем жив.

– Позвольте ваш платок, сеньор маркиз, – попросил гасконец, закончив связывать пленнику ноги.

– Вы хотите всунуть мне кляп? – спросил свистящим голосом сеньор де Монтелимар.

– Приходится принимать меры предосторожности, чтобы обезопасить себя, дорогой сеньор.

Двое неудачников позволили заткнуть себе рот, потом маркиза и его секретаря посадили в большие кресла, дополнительно привязав их к ручкам кресел.

– Сеньор маркиз, мое почтение, – сказал гасконец. – Я хотел доставить вас к графине ди Вентимилье, но пока придется только передать привет от вас.

Тем временем Мендоса открыл окно и попытался измерить высоту на глаз.

– Куда выходит окно? – спросил дон Баррехо.

– В сад.

– Там есть часовые?

– Глаза у меня не кошачьи, – ответил баск.

– И мы можем спрыгнуть, не рискуя сломать шею?

– Мы же находимся на втором этаже, а значит не рискуем даже ногу вывихнуть.

– Тогда – вниз!

Мендоса шагнул в окно и в тот же миг очутился посреди цветочной клумбы. Дон Баррехо незамедлительно последовал за ним. Они огляделись по сторонам и, никого не заметив, заспешили по широким аллеям, обсаженным великолепными пальмами. Они бежали наобум, в надежде побыстрее добраться до какой-нибудь калитки.

Существовала опасность, что, вместо того чтобы обогнуть дворец с тыльной стороны, они выйдут к фасаду и попадут в руки алебардщиков. Гонимые страхом, который начинал овладевать ими, и в немалой степени, приятели продолжали свой отчаянный бег в течение пяти или шести минут и наконец остановились перед оградой. Флибустьерам понадобилось всего несколько секунд, чтобы перемахнуть через нее.

– Дай передохнуть, Мендоса, – взмолился гасконец. – Пока мы были в саду, я не осмеливался сделать хороший глоток воздуха. Зато теперь надышусь полной грудью!

– Да, мы отлично воспользуемся этой возможностью, – согласился баск. – Нас, дружище, хранит какая-то добрая звезда.

– Пусть так, но сейчас я хотел бы оказаться в безопасности в таверне моего друга де Гюсака.

– А мы сможем ее найти?

– А как же!.. Или баскам вдруг отказало обоняние? Так же как ты чувствуешь на расстоянии врагов, ты сможешь отыскать и друзей.

– Что же! Поищем. Ходу, дон Баррехо.

…Маркиза и его секретаря посадили в большие кресла, дополнительно привязав их к ручкам кресел.

Они оказались на довольно широкой улице, по обеим сторонам которой стояли высокие дома; освещали ее редкие светильники, дававшие больше дыма, чем огня. По всей видимости, добропорядочные жители Нуэва-Сеговии, несмотря на дневной страх, погрузились в глубокий сон, потому что все окна и двери в домах были закрыты, наружу не пробивалось ни одного луча света.

По улицам носились лишь стаи бродячих собак, которые одну за другой оставляли позади пытавшиеся хоть как-то сориентироваться приятели.

Они чувствовали себя в относительной безопасности. Даже если маркиз де Монтелимар уже отправил по их следу алебардщиков, все равно их отделяет от преследователей очень значительное расстояние. Нечего им бояться и ночного дозора, потому что они были одеты в форму испанских офицеров, впрочем губернатор, видимо, послал эту бесполезную в столь тихом городе стражу куда-то в другое место.

Они миновали уже семь или восемь улиц, пересекавшихся в самых разных направлениях; они проходили то мимо домов, то мимо садов, когда вдруг оказались перед рыночной площадью, на которой утром встретили маркиза.

– Пришли! – вскрикнул дон Баррехо.

– К таверне? – спросил Мендоса. – Но я вижу только две пушки.

– Дружище, сейчас я тебе покажу, что у гасконцев превосходные носы, особенно когда надо по запаху найти таверну. Идем.

– Ты уже вынюхал вывеску «Эль Моро»?

– Я безошибочно приведу тебя прямо к таверне моего друга детства.

Перед ними извивались две кривые и пыльные улочки. Дон Баррехо секунду поколебался, а потом двинулся по правой из них, внюхиваясь в воздух, будто настоящая ищейка.

Мы должны сказать, что он сделал правильный выбор, потому что и гасконцы наделены превосходными носами; пять минут спустя они стояли перед таверной де Гюсака. Из щелей в сильно растрескавшейся двери на улицу просачивался свет. Стало быть, де Гюсак, как хороший товарищ, их ждал.

И в самом деле, стоило им только легонько постучать в дверь, как все трое оказались внутри неприглядной таверны.

– Я уж думал, что вас повесили, – сказал де Гюсак.

– Брось шутить и принеси-ка лучше несколько бутылок, если они у тебя еще остались, – отозвался дон Баррехо, дышавший во всю мочь своих легких. – До сих пор я не знал, что такое страх, а Монтелимар заставил меня испытать это чувство.

– Значит, вы его не захватили?

– Попробовал бы ты это сделать в окружении его алебардщиков.

– А я-то уже приготовил бочку.

– Ну, она еще послужит.

– И кого мы туда посадим?

– Сначала дай нам выпить, – сказал дон Баррехо. – Разве не видишь, мы еле дух переводим?

– И чем-нибудь наполнить живот, который урчит уже несколько часов, – добавил Мендоса.

Де Гюсак спустился в подвал и вернулся с бутылками, половиной копченого окорока и кукурузными лепешками тортильяс.

– Мои последние богатства, – вздохнул он. – Остался один только агуардьенте.

– Отлично, дружище! – воскликнул дон Баррехо. – Он как раз подойдет для моих мрачных планов.

– Ты еще что-то задумал? – недовольно спросил Мендоса. – С меня уже хватит… Похищение не удалось, и я хочу только одного – переменить одежду и убраться отсюда как можно быстрее. Такое ощущение, словно у меня на горле уже несколько часов затягивается узел.

– Это плохой знак, – серьезно сказал дон Баррехо.

– Утешает меня только то, что если уж меня и поймают, то только вместе с тобой, и мы составим дружную пару в последнем в нашей жизни танце.

Вместо ответа дон Баррехо отрезал большой кусок окорока, положил его на лепешку и принялся за трапезу. Мендоса счел нужным подражать товарищу, а де Гюсак в это время открывал свои последние бутылки.

Довольно скромный ужин был съеден за несколько минут и при этом обильно полит вином, после чего дон Баррехо надолго погрузился в непривычное для себя молчание, и лишь спустя несколько минут откинулся на спинку стула и обратился к Мендосе:

– У тебя есть силы остаться в городе еще ненадолго?

Баск ответил:

– У меня – нет. Монтелимар нагнал на меня страху.

– Значит, нам лучше вернуться к своим.

– Не люблю я шуток с испанскими веревками. Мне кажется, что судьба и так нам слишком благоволит. Однако сейчас, когда повсюду кружат ночные дозоры и подняты мосты, нам будет нелегко покинуть город.

– Де Гюсак, ты можешь одолжить нам одежду?

– Мой гардероб в твоем распоряжении.

– Скажи мне, сколько стоит твоя таверна.

– Сколько стоит!.. Так ведь здесь внутри ничего нет!.. Да и все бутылки опустошены.

– Тобой?

– Думаю, да, потому что «Мавр» не принес мне счастья.

– Ты хорошо сделал, дружище, – сказал дон Баррехо.

– Когда трактирщик не находит выпивох, он сам должен начать пить, а после перестать платить поставщикам.

– Хватит болтать, дон Баррехо, – прервал их Мендоса. – Хватит с меня этой вашей Сеговии, я хотел бы побыстрее отсюда убраться.

– Подожди немного, дружище, – ответил гасконец. – Если мы не смогли захватить маркиза де Монтелимара, давай хотя бы попытаемся открыть проход к морю для наших товарищей. До тех пор пока Нуэва-Сеговия сопротивляется, никто не сможет добраться до побережья.

– И что же ты хочешь сделать? Захватить город? Попробуй, а я посмотрю.

– Позволь мне сказать пару слов моему дорогому де Гюсаку, и ты убедишься, что гасконцы всегда находят великолепные решения.

Дон Баррехо опрокинул последнюю из остававшихся на столе кружек; он выхватил ее чуть ли не из рук баска, а потом обратился к своему соотечественнику:

– Значит, у тебя здесь больше ничего нет?

– Все принадлежит моим кредиторам.

– Тогда мы можем спалить эту рухлядь и взорвать весь город. Дом этот старый, деревянный, да еще тут наберется всякого хлама. Какой хорошенький костер мы разведем! А бочка с агуардьенте достаточно велика?

– Она довольно пузатая.

– Ее подхватят эти столики и шатающиеся стулья… Быстрее, дружище, неси нам одежду и парочку ножниц, чтобы немного подрезать бороды, а мы тем временем подготовим праздничный костер. Если Сеговия не сгорит сегодня ночью, ее не сожгут никогда. Мендоса, пошли в подвал и принесем сюда бочку.

XIV В лесах Никарагуа

– Пожар!.. Пожар!..

Этот крик, раздавшийся в глухую ночь, с быстротой молнии перелетал от дома к дому в городе, лицом к лицу встретившимся с грозным врагом – огнем, способным его уничтожить в одночасье. Граждане, охваченные неописуемым ужасом, выскакивали на улицы, толкали кричащих женщин и детей и в панике устремлялись кто куда, даже не задумываясь о спасении своих богатств.

Впереди этой толпы неслись трое мужчин, не перестававших орать во все горло:

– Пожар!.. Пожар!.. Флибустьеры!..

Это были два гасконца и баск, старавшиеся первыми добежать до какого-нибудь подъемного моста и уйти в горы.

Таверна «Эль Моро» пылала, подобно факелу, а рядом с ней полыхали и соседние дома, построенные, все как один, из сосновых досок. Огненная стихия бушевала, вздымая на той стороне улицы вихри пылающих головешек и тучи искр, вызывающих новые пожары. Со всех сторон звучали трубы, бежали солдаты, а в это время артиллеристы на горных склонах, решив, что это флибустьеры штурмуют город, привели в действие свои пушки.

Всякая попытка спасти город, почти полностью деревянный, за исключением губернаторского дворца, была признана тщетной уже первыми людьми, прибежавшими на помощь погорельцам; они вынуждены были отступить перед этим страшным, с каждой минутой все усиливающимся пламенем. Вскоре в городе стали раздаваться взрывы, поднимавшие в воздух целые дома, отчего общий ужас становился лишь сильнее: это огонь добирался до пороховых запасов. И тогда жителей охватила паника, особенно солдат, испугавшихся взрыва порохового склада.

Дон Баррехо и оба его товарища по-прежнему возглавляли несущуюся вперед толпу и продолжали кричать. Гасконцы со своими длинными ногами изо всех сил старались подбежать к городским воротам первыми, чтобы не подвергаться опасности встретить маркиза де Монтелимара или его секретаря; баск нисколько не отставал от них. В последнем усилии они достигли подъемного моста как раз в тот момент, когда стражники опускали его, и быстро промчались по нему, оставив горожан далеко позади. Минут десять они продолжали бежать по долине, мрачно освещаемой языками пламени, потом стали подниматься по южному горному склону, пока не достигли высоты в несколько сот метров.

– Довольно, – еле выдохнул из себя отчаянно пыхтевший дон Баррехо. – У гасконцев никогда не было ни лошадиных легких, ни конских ног.

Он рухнул на землю под гигантской сосной, и его не менее выдохшиеся товарищи последовали примеру своего товарища. С высоты они могли, не подвергаясь никакой опасности, следить за разрушением несчастного города. Нуэва-Сеговия представляла собой огненное море, на которое было страшно смотреть. Гигантские дымные вихри восходили к небу, словно подталкиваемые неукротимым ветром, а мириады и мириады искр разлетались во всех направлениях, достигая вершин деревьев в долине. Время от времени огненный столб устремлялся за пределы городских стен, этого круга ада, извиваясь змеящимися языками, и снова возвращался обратно.

Жители толпой устремились в долину, погоняя перед собой – под вой испуганных женщин и объятых ужасом детей – навьюченных мулов, лошадей и волов. Солдаты тем временем обеспечивали безопасность отхода, расположившись на горных склонах таким образом, чтобы воспрепятствовать неожиданной атаке флибустьеров.

– Черт возьми!.. – произнес дон Баррехо, вставая. – Новую Сеговию теперь следовало бы называть Новой Топкой. Никогда бы не поверил, что жалкий бочонок агуардьенте может вызвать подобный пожар. Да, флибустьерам не следует на нас жаловаться. Хотя мы и не смогли захватить маркиза де Монтелимара, зато мы открыли проход к морю. Что ты на это скажешь, Мендоса?

– Что неплохо бы вздремнуть, – ответил баск, отчаянно зевая.

– Ну нет. Ветер начинает поворачивать и гонит дым на нас. И потом, здесь в любой момент могут появиться флибустьеры и, не признав в нас своих товарищей, отправить всех троих в лучший мир. К счастью, я предупредил Буттафуоко перед уходом, что мы сообщим ему о своем возвращении.

– Раскуренной трубкой?

– Нет, огнями, расположенными в форме креста.

– Которых не будет видно за гигантскими растениями. Послушайте меня, друзья, ложитесь рядом и будем ждать, пока огонь не пожрет город. Утром мы найдем дорогу через лес, а флибустьеры не так глупы, чтобы расстрелять нас, не окликнув: «Эй, кто идет?.. Берегись!..» Буттафуоко пошлет людей разыскивать нас.

– Слишком много света, чтобы заснуть.

– Закрой глаза руками, – предложил де Гюсак. – Лично я принимаю совет твоего друга и не сдвинусь с места, пока не взойдет солнце.

– Тогда я буду на часах.

– Как хочешь, друг. Спокойной ночи, и следи, чтобы пламя не дошло до нас, – сказал Мендоса.

– Можете спать спокойно, когда сторожит Баррехо.

В ответ ему послышались похрюкиванья. Гасконец номер два и баск уже храпели, а в это время долина все сильнее занималась огнем. Зарево освещало даже самые высокие горные хребты. Всю ночь огонь бушевал с невероятной силой, пожирая дома, казармы, церкви, колокольни, склады; к рассвету пламя постепенно стихло, поскольку весь горючий материал был уничтожен и распространяться пожару было уже некуда. Нуэва-Сеговия больше не существовала.

Гениальная, хотя и очень жестокая, идея гасконца в течение нескольких часов открыла дорогу флибустьерам Равено де Люсана и рассеяла крупные военные отряды испанцев, которые маркиз де Монтелимар мог бы выставить против пиратов и с большой вероятностью одержать верх над кучкой морских бродяг.

Когда солнце снова осветило вершины сьерры, простиравшейся с востока на запад, и вершины расположенной перед ней меньшей горной цепи, трое приятелей продолжили свой путь к лагерю Буттафуоко и Равено де Люсана.

Флибустьеры, увидев, что теперь дорога к морю для них свободна, могли оставить свои позиции, не дожидаясь не вернувшихся из города товарищей.

А наша троица снова укрылась под пологом густых лесов, покрывавших склоны сьерры, и с воодушевлением отправилась в путь. Впереди шел де Гюсак, успевший перед уходом из своей таверны прихватить мушкет.

Долина располагалась на достаточном удалении от укреплений, захваченных флибустьерами на склоне горы, а следовательно, троице искателей приключений предстоял тяжелый шестичасовой подъем, во время которого им приходилось прокладывать себе дорогу с помощью шпаг.

– Они уже виднеются, – внезапно сказал дон Баррехо.

– Что виднеется? – спросил Мендоса.

– Траншеи.

– А флибустьеры?

– Они либо спят как сурки, либо ушли, – ответил гасконец. – Я не вижу часовых на аванпостах.

– Неужели посты покинуты?

– Дорогой мой, они решили, что лучше спасти триста человек, чем двоих.

– Неблагодарные!.. – не сдержался Мендоса.

– Мы еще не зашли за частокол, – попытался успокоить его де Гюсак. – Возможно, они отдыхают в тени ограды.

Дон Баррехо качнул головой.

– Хм! – ухмыльнулся он. – Мы работали для других, а те послали нас к чертям. Впрочем, они могли подумать, что испанцы нас повесили, раз уж мы не поспешили вернуться.

Но тут из одной из траншей до нашей троицы донесся непереносимый запах; над этим местом кружились урубу, ястребы Центральной Америки. В эту траншею были свалены трупы погибших испанцев, и они уже начали разлагаться.

– Черт побери! – вырвалось у дона Баррехо, решившего было осторожно приблизиться к этой траншее. – Нелегко будет ступить в эту братскую могилу. Может быть, наши товарищи потому и бежали, что боялись заразиться чумой?

– Здесь не осталось ни одного живого существа, – сказал де Гюсак, который тоже подошел к краю первой траншеи. – Мне очень жаль, но вас бросили!

– Придется добираться до Дарьена самим, – ответил дон Баррехо, которого ничто не могло испугать. – Теперь-то мы, по крайней мере, отделались от сопровождения испанцев.

– Постой, я вижу какой-то знак посреди траншеи.

– Идем посмотрим, – предложил баск. – Разумеется, его поставили для нас.

Они перебрались через траншею, зажав носы, чтобы не дышать ужасными испарениями, которые выделяла огромная масса человеческих тел, находившихся в стадии полного разложения, и направились к древку копья, на верхушке которого развевался кусок красной материи, проткнутый чем-то белым; и это белое не могло быть ничем иным, кроме как обломком клинка.

Мендоса не ошибся.

К шесту была приколота записка от Буттафуоко, в которой тот назначал своим товарищам встречу на берегах реки Маддалена, если только друзьям удастся вырваться от испанцев.

– Наши друзья воспользовались пожаром, чтобы под прикрытием дымовой завесы уйти не замеченными для испанских батарей, – догадался дон Баррехо.

– А мы? – спросил де Гюсак.

– Пойдем за ними следом.

– Но ведь Маддалена далеко: она течет вдоль границ Дарьена. Мы сможем дойти до нее только дней за десять.

– Давайте слегка смажем пальмовым маслом подошвы и не будем останавливаться до тех пор, пока не догоним наших товарищей.

– Хотелось бы знать, насколько они опережают нас.

– Видимо, очень значительно, но мы попытаемся сократить отставание. Только прежде, чем отправиться в погоню, попробуем поискать огнестрельное оружие и припасы к нему, – предложил дон Баррехо. – Я вижу несколько ружей у мертвецов.

– Ну, я-то не полезу в эту могилу, – сказал Мендоса, сопровождая свои слова жестом отвращения.

– И я тоже, – добавил де Гюсак.

Гасконец посмотрел на них почти с состраданием, а потом произнес:

– Вы что-то становитесь привередливыми, друзья. Дон Баррехо никогда не был таким.

Он перевалился через бруствер и упал в трупное месиво, над которым яростно гоняли друг друга урубу. Прикрыв нос какой-то тряпкой, он осторожно, боясь упасть, приблизился к куче трупов, где находилось много аркебуз и боеприпасов. Он уже собирался выхватить пару стволов, когда на него из-за спины спикировала целая стая стервятников.

Птицы, потревоженные за своей тошнотворной трапезой, теперь обрушились на живого человека, стараясь прежде всего выклевать ему глаза.

– Ах, мерзавцы!.. – взревел разъяренный гасконец и мигом обнажил шпагу. – Вы заключили союз с испанцами? Сейчас я с вами разделаюсь.

Он кричал и сражался в одно и то же время, отсекая крылья и головы; тучи перьев окутывали гасконца. Мендоса и де Гюсак хохотали до упаду, но на помощь не спешили. Однако урубу очень скоро убедились, что их клювы уступают в силе драгинассе гасконца, и с недовольным клекотом удалились. Дон Баррехо забрал две аркебузы, боеприпасы к ним, прошел по уже кишащим червями трупам к брустверу и перелез через него.

– Посмотрите-ка, – сказал он, – здесь даже птицы противостоят людям. Это воистину про́клятая земля…

Раздавшийся невдалеке ружейный выстрел оборвал его слова. На соседней вершине неожиданно появились люди в кирасах и касках; они готовы были застрелить трех приятелей, даже не предупредив их выкриком: «Эй, берегитесь!»

– Адское пламя!.. – выругался Мендоса, быстро скрываясь во второй траншее. – Испанцы!

– Tonnerre!.. Откуда их принесло? – спросил сам себя дон Баррехо, также поспешив в укрытие.

– Должно быть, это те три сотни, что преследовали нас по пятам, чтобы отнять наше имущество, – предположил Мендоса. – Ходу, друзья, и скорее в лес.

А тем временем пули засвистели вокруг частокола, однако испанцы, побоявшись, быть может, превосходства сил встреченного противника, не осмелились спуститься с высоты.

Трое приятелей, пригнувшись и прячась за средним поясом укреплений, мигом добрались до склона сьерры, поросшего густым кустарником и огромными деревьями, которые оплетали развесистые гирлянды лиан, и быстро укрылись в чаще леса, а вслед им раздавалась все усиливавшаяся ружейная пальба.

– Если они не догадались, что нас всего трое, то, может быть, оставят нас в покое, – сказал дон Баррехо, яростно рубивший кусты, чтобы проделать для себя проход.

– Ошибаешься, дружище, – возразил Мендоса. – Я слышал лай собак; они их пустят по нашим следам. Ты помнишь гонку по лесам Сан-Доминго?[107]

– Надо бежать; это лучшее, что мы можем сделать.

Они добрались до лесной тропы, возможно проложенной тапирами, среди прочих привычек которых есть и такая, и, задыхаясь, побежали по ней, преследуемые ружейными выстрелами, отражавшимися от противоположного склона оглушительным грохотом.

Эта тяжелая гонка по склону сьерры продолжалась с добрый час, потом трое приятелей, не слыша больше выстрелов, остановились, удивленные чудесным спасением от засады.

– Ну что ты на это скажешь, Мендоса?

– Что, если бы перед нами был хороший завтрак, я съел бы его в полминуты, – ответил баск.

– Я же полагаю, что мы плывем в море неприятностей.

– Но это же пустяки… для гасконцев.

– Черт побери!.. Да у нас же за спиной три сотни испанцев, и в конце концов они нас схватят.

– И у нас есть ноги.

– А у них собаки. Ты же сам слышал лай.

– Да, у испанцев лаял мастиф[108].

– Я всегда дико боялся этих тварей, потому что они никогда не отступаются, однажды взяв след. Как хорошо мы поработали в Сеговии! Но мы оказались отрезанными от нашего отряда, да еще и арьергард из трехсот испанцев идет по нашему следу. Де Гюсак, ты, как и я, гасконец; может быть, у тебя появилась какая-то необычайная идея?

– Эх, будь здесь бутылка, возможно, я и отыскал бы на дне ее что-нибудь дельное, – ответил гасконец номер два. – Но к сожалению, вино в лесах не встречается.

– Тогда нам ничего не остается, кроме как отправиться в путь.

– Пока язык наш не станет сухим, а ноги не откажутся идти, – добавил Мендоса. – Не стоит верить этой тишине. Если испанцы прекратили стрельбу, значит они уже вышли на наш след. Ходу, друзья!..

Они углубились в великолепный лес с цепляющимися колючими пассифлорами, которые в этих широтах быстро достигают гигантских размеров и легко обвивают стволы пальм и сосен, образуя гирлянды невероятной красоты. Почти целый год они покрыты пурпурными цветками с белыми пестиками и тычинками, воспроизводящими с чудесным подобием молотки, гвозди, железные острия, миниатюрные терновые венцы и прочие орудия пыток.

Трое приятелей, которые уже начинали испытывать первые позывы голода, накинулись на плоды этих душистых растений величиной с маленькую дыню, с желтоватой кожицей; они великолепны, если их смешать с вином и сахаром. Собрав обильный урожай этих плодов, флибустьеры отправились в дальнейший путь, придерживаясь обрывистого склона сьерры.

Порой, прямо из-под ног приятелей, вверх взмывали выпи, птицы почти двухфутовой высоты, с бурыми перьями, сероватой грудкой и очень острым клювом, или курламы, болотные птицы, принадлежащие к семейству фазановых, пурпурно-коричневого цвета, с белыми пятнами на голове, хотя этой болотной дичи вроде бы не место в подобных лесах. Заметив проходящую троицу, которая не решалась стрелять из опасения привлечь к себе внимание испанцев, пернатые вспархивали с криками: «Каро́… каро́…»

– Эй, дон Баррехо, – сказал Мендоса, с горящими глазами следивший за стайками юрких пернатых, из которых мог бы получиться вкуснейший завтрак, – эти фазанчики поют для тебя.

– Для меня! – удивился гасконец, не перестававший вместе с де Гюсаком сражаться с пассифлорами.

– Это приятные посланцы твоей жены: карокаро[109].

– Да за такие слова пусть тебя черт унесет!.. Ты глух, как церковный звонарь!.. Каро́… каро́… Кастильянка никогда меня не называет «Каро́». Оставь в покое женщин и постарайся лучше поймать для меня парочку этих летучих белок. Или ты думаешь, что я могу насытиться только дыньками пассифлор?

– Стреляй, если хочешь!

– Ну нет! – возразил дон Баррехо. – Испанцы сидят у нас на пятках. Слышишь этого проклятого пса?

– Да, кажется, время от времени я его слышу.

– Вот!.. Теперь баски еще и глохнут.

Перекидываясь отрывочными фразами, они шли без остановки. Шпаги и драгинасса прокладывали им путь в пассифлорах, которые склоняли над приятелями все более плотные гирлянды. Около полудня беглецы сделали короткую остановку под высоким деревом, одиноко возвышавшимся среди хаотического переплетения трав.

– Un palo de vaca![110] – вскрикнул дон Баррехо. – У нас будет завтрак. Иногда и лес может чем-то пригодиться, хотя чаще он приводит в отчаяние несчастных, вынужденных идти по нему. Эй, Мендоса, ты хвастался отличным обонянием. И что? Унюхал испанцев?.. Мои уши, хотя они и величиной с зонтик, больше не слышат собак.

– Думаю, они тоже остановились перекусить, – ответил баск. – Их ведь не сравнить с пиренейскими мулами, готовыми топать без передышки.

– Де Гюсак, одолжи мне твою каску. В ней нет живности?

– Нет, друг, уверяю тебя.

– Ну а если все-таки кто-то там и окажется, тем хуже для него.

Гасконец схватил драгинассу и каску и приблизился к дереву с кроной из широких листьев, уходившей прямо вверх, крепко цепляясь за утес. Он сильно ударил шпагой по дереву, и по стволу сейчас же потекла струйка белой жидкости, цвету которой позавидовало бы молоко.

– Это получше дынек, – сказал он, поднося Мендосе полную до краев каску. – Как жалко, что я не стал плантатором коровьих деревьев!.. Это могло бы уберечь меня от ухода за коровами.

– Еще можешь успеть, – отозвался Мендоса, отпивая большими глотками вкуснейшую плотную жидкость.

Бивак под деревом продолжался не более десяти минут. Отдаленный собачий лай напомнил беглецам о необходимости продолжить путь.

– Как быстро испанцы поели, – сказал дон Баррехо. – Должно быть, наши шкуры стоят дороже золота… Скоты!.. Это же гасконские и баскские шкуры!.. Ну еще бы! Они готовы содрать их с наших спин!

Приятели возобновили бегство, но теперь уже не через лес с пассифлорами. Перед ними высились группы великолепных пальм, стройные и гибкие стволы которых уходили в высоту на полсотни метров. С их верхушек элегантно свисали громадные зубчатые листья, державшие на себе шпоры красивейшего переливчатого фиолетового цвета, окаймленные пурпуром, и гроздья напоминающих зеленые яблоки фруктов. У подножия этих пальм росли в большом количестве тигридии, которые раскрывали под солнцем похожие на чаши цветы, крапчатые и очкастые, словно шерсть ягуара или оперение павлина.

Это второе бегство от погони, еще более мучительное, чем первое, продолжалось до захода солнца.

Весь день беглецы слышали лай проклятого пса, правда весьма отдаленный, но дававший понять, что собака не теряет след.

– Поищем убежища, – предложил де Гюсак. – Если мы не пропустим мимо себя испанцев, они заставят нас бежать до самых порогов Маддалены.

– Попробуй его поискать, – сказал дон Баррехо. – Тебе очень повезет, если нам удастся обмануть этого треклятого пса.

– Если вскарабкаться…

– Тихо, Мендоса, – прервал его гасконец, который внимательно прислушивался уже в течение нескольких секунд. – Кажется, мы приближаемся к источнику. Послушай и ты, де Гюсак.

– Да, и я слышу, как журчит вода, – ответил гасконец номер два.

– Тогда она поможет сбить собак испанцев с нашего следа.

– Пойдем-ка посмотрим, можно ли использовать эту воду в наших целях, – сказал Мендоса. – Если это маленький ручеек, то прости-прощай все наши надежды.

В неверном сумеречном свете троица пробилась через густые заросли кустарника, срубив при этом десятка два гигантских кактусов, и неожиданно оказалась перед маленьким водоемом, приютившимся возле скальной стенки. Из довольно широкой расщелины, которая, возможно, вела в какую-то пещеру, в этот бассейн по лесистому склону сьерры сбегал небольшой ручеек.

Дон Баррехо тотчас же принялся разглядывать скалу.

– Источник там, внутри, в пещере, – сказал он. – Не можем ли мы там спрятаться? Собаке придется хорошенько поискать наши следы.

– А ты не думаешь, что эта пещера может быть заполнена водой? – спросил Мендоса.

– Наверняка она наполовину сухая.

– И ты согласишься провести в ней ночь, стоя в холодной воде?

– Можешь оставаться снаружи и в одиночку управляться с испанцами.

– Никогда не любил темных пещер; там ведь могут встретиться змеи.

– Разве наши шпаги не закалены в водах реки Гвадалквивир? Дружище, ты что-то с некоторых пор стал занудлив. Стареешь, что ли?

– Возможно, – улыбнулся баск.

– Нашел! – сказал в этот момент де Гюсак, настойчиво обшаривавший в течение нескольких минут свои карманы.

– Что? – в один голос спросили двое друзей.

– Огарок свечи, который послужил мне при поджоге бочки с агуардьенте.

– Тогда скидываем сапоги и отправляемся исследовать ручей, – сказал дон Баррехо. – Лай слышен все отчетливей; я бы сказал, что испанцы находятся от нас не дальше чем в тысяче шагов.

XV Пещерный питон

Троица была до крайности удивлена настойчивостью испанцев, которые, казалось, решили не давать ни минуты передышки беглецам; друзья сняли сапоги из желтой кожи, перекинули их через дула аркебуз и вошли в водоем с поросшим водорослями дном.

Де Гюсак, как только исчез последний проблеск естественного света, зажег свечу и двинулся впереди товарищей, не снимая руки с эфеса шпаги. Привычный к внутренним районам Центральной Америки, он боялся, что в этих спокойных водах, среди придонных трав, подремывает какая-нибудь гигантская водная змея, которых особенно боялись индейцы, потому что змеи эти обладали не меньшей силой, чем питоны Индии и Малазии.

К счастью, переход через не слишком большой водоем прошел без приключений, и наша троица вскоре оказалась перед расщелиной, из которой с тихим бульканьем вытекала вода.

– Мы можем идти дальше, де Гюсак? – спросил дон Баррехо, шедший замыкающим.

– Никаких препятствий на нашем пути нет, – ответил гасконец номер два.

– Тогда заходи внутрь. Этот проклятый пес все приближается.

Де Гюсак поднял свечу и шагнул в расселину.

Перед ним, как он и предполагал, открылся изумительной красоты природный водоем, почти круглой формы, достаточно обширный, чтобы вместить дюжины две людей. По своду и по стенам пещеры обильно струилась вода, питавшая ручей.

Де Гюсак сделал несколько шагов, тщательно ощупывая дно, и вдруг резко остановился, что не ускользнуло от внимания Мендосы и дона Баррехо.

– Ты увидел какую-нибудь новую чертовщину? – спросил грозный гасконец. – Свою-то я оставил в подвале под наблюдением Риоса.

– Не шути так, дружище, – ответил де Гюсак, и в его голосе послышалось волнение.

– Думаю, хоть кайманов-то там нет.

– Я слышу плеск воды там, впереди.

– А ведь ветра там нет.

Де Гюсак, вместо ответа, поднял как можно выше свечу и принялся внимательно разглядывать пещеру, только свет не достигал до ее дальнего конца.

– И тем не менее, – сказал он, – я уверен, что не ошибся. Как раз в таких тихих местах любят укрываться крупные пресноводные змеи… Друзья, шпаги наголо!

Едва он произнес эти слова, как вода в озерце, глубина которого не превышала пятидесяти сантиметров, внезапно вздулась, образую самую настоящую волну, и огромная водяная змея, напоминающая одну из ужасных бразильских sucuriu[111], с совершенно черной чешуей, яростно шипя, восстала из воды. Толщиной она превосходила бедро взрослого мужчины, а длина от головы до кончика хвоста достигала добрых восьми метров.

Трое приятелей, испуганные этим неожиданным явлением, прислонились к стенке, чтобы не дать окрутить себя могучими кольцами пресмыкающемуся-душителю.

– Хватайте аркебузы!.. – крикнул де Гюсак, прилаживая свечу в расселину, чтобы освободить руки и не подвергнуться опасности остаться в темноте.

– Будьте благоразумны!.. – предупредил его дон Баррехо. – Хотите привлечь сюда испанцев? У нас есть шпаги, и мы можем дать бой этому пещерному жителю.

Потревоженная во сне змея проявляла все признаки недовольства, но – ослепленная светом свечи – пока еще не осмеливалась атаковать. Она яростно шипела, то поднимая, то опуская, то свертывая кольцами свой хвост, пыталась дотянуться до людей и обвиться вокруг их ног.

Положение становилось очень опасным. Снаружи доносился с неравными интервалами лай проклятого пса, который вел за собой испанцев, а рептилия готовилась к броску.

– Надо опередить змею! – крикнул дон Баррехо, поднимая свою страшную драгинассу. – Минут через пять испанцы будут здесь. Смелее, друзья! Проверим силу наших клинков на чешуе этого чудовища.

Трое приятелей были полны решимости каким-либо образом выбраться из этой ситуации, которая с каждой минутой все осложнялась; они кинулись очертя голову на обитателя пещеры: посыпались отчаянные удары.

Слишком легкая шпага Мендосы отскакивала от чешуи чудовищной змеи, не причиняя ей существенного вреда, зато более прочные и тяжелые драгинассы гасконцев вовсю кромсали змеиное тело. Рептилия, испачканная кровью с головы до середины туловища, удвоила свои попытки атаковать, стараясь обхватить одним броском всю троицу нападавших. Ее могучий хвост двигался во всех направлениях, обдавая людей фонтанами брызг, что ничуть не смущало нападавших.

– Коли сильнее, де Гюсак!.. – крикнул дон Баррехо, прыгая то вправо, то влево, чтобы не дать змее захватить себя. – Воткни ей шпагу в пасть, Мендоса.

– И ты коли, не ленись, – отвечали его товарищи, направляя острия своих шпаг в туловище монстра.

Силы рептилии, раненной уже раз десять, заметно поубавились, а ей все никак не удавалось избавиться от своих противников, которые непрерывно вонзали в ее тело острия шпаг, словно это яростные мастифы кусали и рвали ее плоть. В конце концов длинное змеиное тело закрутилось вокруг самого себя, забилось в сильнейших конвульсиях и медленно распрямилось вдоль края озера; именно в этот момент дон Баррехо прикончил чудовище сильнейшим ударом драгинассы в голову.

Вода у ног сражающихся окрасилась в розовый цвет.

– Коли сильнее, Де Гюсак!.. – крикнул дон Баррехо, прыгая то вправо, то влево, чтобы не дать змее захватить себя. – Воткни ей шпагу в пасть, Мендоса.

– Проклятье!.. – выкрикнул дон Баррехо, отирая рукой капавший со лба пот. – Чувствую себя так, будто сражался с каким-нибудь чудовищным драконом. А что, де Гюсак, эти рептилии в самом деле опасны?

– Они не ядовиты, но могут удавить своими кольцами даже ягуара. Им не может противостоять ни одно животное.

– Даже медведь?

– Нет, разве что тапир, да и тот выживает только благодаря большой емкости и сопротивляемости легких. Как только он почувствует, что вокруг его тела обвивается змея, а такое часто случается в местах, где обитают эти рептилии, тапир полностью выдыхает воздух. Когда змея сожмет кольца, тапир начинает жадно заглатывать большие порции воздуха; он становится на треть толще и ломает позвонки своего противника…

– Тише! – прервал его дон Баррехо, подойдя к выходу из пещеры. – Испанцы рядом.

Звонкий лай слышался теперь совсем близко от озерца. Видимо, собака нашла след беглецов и с яростной настойчивостью шла по нему.

– Я считаю, что испанские мастифы страшнее ягуаров, – прошептал дон Баррехо. – Как думаешь, удастся этому псу найти нас здесь, Мендоса?

– Это невозможно, – ответил так же шепотом баск. – Если мы будем сидеть спокойно и молчать, то непременно уйдем от наших преследователей.

– Посмотрим, можно ли здесь найти местечко, чтобы посидеть. Не очень-то приятно всю ночь провести на ногах, да еще в холодной воде.

– Давайте поищем, – согласился Мендоса, – где можно будет хоть немного отдохнуть после долгого пути.

Он взял свечу и перешел к дальнему берегу озера. На глаза ему попалась выбитая водой небольшая ниша; в ней вполне могли уместиться три человека. Сухой эту нишу назвать было нельзя, так как из пор в породе с веселым журчанием сбегали струйки воды, сливавшиеся чуть ниже в одну.

– Здесь мы сможем хотя бы постоять, не будучи по колено в воде, – взглянул на своих товарищей Мендоса. – Правда, придется до завтрашнего утра принимать душ. Более удобного места не найти.

– А ты хорошенько убедился, что там не спряталась еще одна змея? Эти гадкие рептилии обычно живут парами.

– Я видел только сочащиеся струйки воды.

– Черт побери!.. Гаси свечу!

Пес, который вел испанцев, мастиф, способный справиться даже с двумя взрослыми мужчинами, трижды громко пролаял, и этот лай отразился мрачным эхом в пещере.

Свечу немедленно погасили, и трое приятелей укрылись в нише, направив свои аркебузы в сторону входа в пещеру, хотя у них были серьезные сомнения относительно того, не отсырел ли порох.

Перед расщелиной, у самого ручья, послышались громкие голоса.

– Собака встала, – сказал один из преследователей, наделенный бычьим голосом. – А если Лопес остановился, значит и эти канальи расположились где-то здесь на отдых.

– Хорошенькое открытие!.. – ответил другой солдат, обладатель звонкого голоса, напоминающего серебряный колокольчик. – Я, хоть и не собака, и то предположил, что они остановились здесь. Карамба! Не часто встретишь такую свежую и прозрачную воду.

– Где же могли спрятаться эти черти? – снова вступил в разговор первый солдат. – У них, верно, стальные мускулы. Мы с утра гонимся за ними, словно голодные волки, и ни разу не отдыхали.

– Ищи, Лопес!.. Ищи!.. – закричали несколько человек сразу.

Пес продолжал лаять, прыгая на берегу ручья и не решаясь продолжить преследование. След, по которому он упорно шел в течение двенадцати часов, вдруг оборвался.

– Эй, Мендоса, – сказал дон Баррехо, толкая стоявшего рядом баска. – Ну, что тебе подсказывает сердечко, старик?

– Кажется, и в этот раз пронесло, – ответил флибустьер. – Уже стемнело, и они не могут видеть дыру, сквозь которую мы забрались в пещеру!

– Я кое-что придумал!.. – вскрикнул дон Баррехо, стукнув себя по лбу. – Порой находишься в руках судьбы и не замечаешь этого.

– Сейчас этот человек перевернет водоем, – предположил Мендоса.

– Нам надо всего лишь взять убитую нами змеюку и положить ее у входа в пещеру, – объяснил грозный гасконец. – Гадина так велика, что полностью закроет отверстие. И тогда увидим, отважатся ли испанцы атаковать ее.

– И, мертвая, она теперь будет защищать нас, – сказал Де Гюсак.

– У этого гасконца неисчерпаемая фантазия, – восхитился Мендоса. – Но должен признаться, его находки всегда к месту.

– Тогда пойдем и выловим змею? – предложил де Гюсак.

– Пошли, – согласился Мендоса.

Они отставили аркебузы, взялись за руки, двигаясь теперь, после того как погасили огарок свечи, в полной темноте, и принялись шарить по дну озера в поисках утонувшей рептилии. Найти ее не представило труда, поскольку змеиное туловище занимало почти всю пещеру, развернувшись после смерти во всю длину.

– Взяли! – скомандовал Мендоса, первым натолкнувшийся на змею. – Ого! Да она тяжела, словно десяток кабельтовых от якоря какого-нибудь трехпалубника.

– Взяли! – отозвались оба гасконца.

Дело оказалось не таким легким, как можно было подумать, потому что обитательница пещеры весила так много, словно внутри была набита свинцом.

Руководствуясь слабым светом, проникавшим через входное отверстие, они толкали и тянули змею, пока не дотащили ее до входа в пещеру.

– Прежде чем мы закроем проход, надо бы взглянуть, что там делают испанцы и много ли их осталось.

С другой стороны озера, озаряемого розоватыми отблесками огней, долетал говор множества голосов. Гасконец осторожно высунулся из расселины и огляделся.

– Черт возьми!.. – присвистнул он. – Они расположились как раз возле первого озера и ручья и разожгли несколько костров. Ночь они проведут здесь, надеясь, что собака найдет наши следы.

– Много их? – спросил стоявший позади Мендоса.

– Не могу различить всех, – ответил дон Баррехо. – Мне кажется, что компания собралась большая. Должно быть, это как раз те три сотни, которые преследовали флибустьеров Равено. Дай-ка мне голову мертвой зверюги. Попробую положить ее получше, так чтобы она, даже изрубленная, производила впечатление. Раз-два, взяли!..

Змею снова приподняли и пристроили возле так, чтобы она казалась спящей. Дон Баррехо позаботился, чтобы хорошенько отмытая от спекшейся крови голова была хорошо видна.

– С помощью вот этого чучела мы проведем спокойную ночь, – сказал он. – А теперь, друзья, марш в нашу дыру, и попытаемся уснуть.

Они молча перешли вброд пещерное озерцо и добрались до своего убежища со струящейся сверху холоднющей водой, где попытались устроиться на ночлег и хоть немножко отдохнуть. Снаружи до них больше не долетало никаких звуков. Должно быть, уставшие от долгой погони испанцы заснули у своих костров. Даже собака больше не лаяла; только вода, стекавшая по стенам, продолжала тихо журчать, словно приглашая ко сну.

Испанцы могли спокойно отдыхать на подстилке из мягкой душистой травы, но трем несчастным беглецам, чувствовавшим струящуюся над головой и под ногами воду и даже тяжелые капли, падавшие с потолка, в особенности почему-то на дона Баррехо, было не до приятного отдыха. Всю ночь они то и дело меняли позы, надеясь устроиться поудобнее, однако это ничуть не помогало, и после всякой перемены им начинало казаться, что где-то под скалой, у них над головой, существует другой, более обширный водоем, стремящийся освободиться от запасов влаги в предвидении новых дождей.

В конце концов эта беспокойная ночь прошла, как и всякая другая, и первые лучи рассвета проникли сквозь змеиные кольца к поверхности озерка.

Испанцы на свежем воздухе читали утренние молитвы, как это было у них принято; слышались стук и бряцание оружия. Дон Баррехо, ни на мгновение не сомкнувший глаз, хотел уже было выбраться из своего убежища, чтобы размять ноги, когда снаружи эхом разнеслись крики испуганных людей.

– Змея!.. Змея!.. – вопили испанцы, и крикам солдат вторил отчаянный собачий лай.

Мгновение спустя послышались семь или восемь ружейных выстрелов, и несколько пуль, пролетев над озером, вонзились в крошащуюся породу.

– Испанцы пошли на приступ? – спросили разом проснувшиеся Мендоса и де Гюсак.

– Да, они атакуют рептилию, – смеясь, ответил грозный гасконец. – Смотрите, чтобы вас не задело рикошетом.

Гасконец номер два и баск, не дожидаясь этого распоряжения, уже поспешили укрыться в расщелину, чтобы не стать жертвой какой-нибудь шальной пули. Испанцы тем временем настойчиво обстреливали огромную змею таким количеством пуль, что та то и дело подскакивала, словно живая.

Ураган огня длился несколько минут почти без перерыва, потом наступила глубокая тишина. Должно быть, испанцы убедились, что рептилия мертва.

– Мендоса, – спросил скорчившийся за изгибом стены дон Баррехо, – ты еще жив?

– Да, дружище, – ответил баск.

– А ты, де Гюсак?

– Живее прежнего.

– Поблагодарите гигантскую змею, – сказал дон Баррехо, потом картинно снял шляпу и глубоко поклонился. – Эта бедная зверюга спасла нам жизнь, дети мои. Но без моей превосходной идеи вы бы, к сожалению, сейчас были бы мертвы.

– А для чего же тогда нужны шпаги, закаленные в водах Гвадалквивира? – с иронией спросил баск. – Если они рубят толстую грубую кожу змеи, то легко могут рассечь и человеческую голову.

– Иногда даже десяток голов, если человек, владеющей такой шпагой, храбр и у него крепкая рука, – согласился грозный гасконец.

– А то и сотню, жестокий ты человек, – добавил Мендоса. – Я много лет провел среди самых ужасных флибустьеров, но никогда не встречал никого, подобного тебе. Воистину, дружище, твой калибр – тридцать шестой.

– Что это означает?

– Когда знаменитый флибустьер ван Хорн встречал среди своих людей такую сухую жердь, как ты, он присваивал ему прозвище Тридцать Шестой Калибр. Таковы были самые дальнобойные судовые кулеврины.

Дон Баррехо снова обнажил голову и низко поклонился.

– Но ты-то не ван Хорн и не граф ди Вентимилья, – сказал он со своей обычной серьезностью. – Хотя всегда был славным флибустьером, из тех, что бьются до последнего. Однако я тебе очень признателен за размер, какой ты мне присвоил. Ах, чертовы кулеврины!.. Если нам удастся запустить руки в сокровища Великого кацика Дарьена, придется изготовить для моей жены слиток размером с крупную картофелину и высечь на нем число тридцать шесть. Это будет новая рыцарская ступень его высочества Мендосы Пятьдесят четвертого.

– Почему пятьдесят четвертого?

– Предположу, что у тебя, как у всякого смертного, были предки, что ты родился не из морской пены. Значит, ты – пятьдесят четвертый наследник своего самого первого предка.

– Чтоб тебя черт побрал! – ответил Мендоса, разражаясь смехом.

– Это невозможно, дружище, – сказал дон Баррехо, – потому что дьяволов и чертей я оставил в своем погребе под охраной Риоса. А теперь помогите мне разрубить змеюку, так как испанцы уже ушли.

– Ты в этом уверен? – спросил де Гюсак.

– Разве не слышишь, что собачий лай доносится теперь откуда-то издалека? Пес либо пытается отыскать наш затерявшийся след, либо нашел другой.

– Да, они ушли, – подтвердил Мендоса.

Все трое схватили рептилию, изрешеченную пулями до жалкого состояния, и сбросили ее в озеро, потом, взяв оружие и боеприпасы, оставили свое убежище, чтобы после долгого пребывания в воде искупаться в солнечном свете.

Перед входом в пещеру, у первого озера, еще дымились головешки, на которых испанцы обжаривали кукурузные початки, судя по множеству рассыпанных по земле зерен. Значит, провизией они были снабжены в достатке.

День обещал быть чудесным. Дневное светило уже сверкало над вершинами восточной сьерры, заливая долину золотыми лучами, а легчайший ветерок веял над лесами, шевеля гигантские листья пальм и волнуя высокие кроны сосен.

Перепрыгивая с ветки на ветку в кустах крупноцветной аноны[112], красивая птица размером около двух футов, с бурыми полосатыми перьями на спине и сероватыми на груди, с клювом длинным и острым, расширенными желтыми глазами, казалось, приветствует солнце, беспрерывно издавая горлом забавные звуки: дун ка-ду… дун ка-ду…

– Какой великолепный мог бы быть завтрак, – заметил дон Баррехо.

– У ботоко[113] очень нежное мясо, но мы вынуждены наблюдать за ними издалека. Наши ружья не могут стрелять. А жаль!..

– Кроме того, мы должны быть очень осторожными, потому что испанцы не успели уйти далеко, – вставил свое слово Мендоса.

– Между тем урчание в животах становится угрожающим. Мы ведь разом отменяем завтрак, обед и ужин.

– Когда мы перевалим через гребень этой горы, можно отважиться на выстрел, дон Баррехо. А животы пусть пока поурчат.

Грозный гасконец глубоко вздохнул:

– К этому часу, будь я у себя в таверне, я успел бы проглотить уже два завтрака.

– И отнес бы чашечку кофе своей сеньоре жене, – улыбнулся Мендоса.

– А вот теперь сам ступай к черту!..

– Предпочитаю подняться на гору. Ну, де Гюсак, в атаку.

Они бросили последний взгляд на долину, извивавшуюся между склонами двух сьерр, казавшуюся теперь совершенно пустынной, а потом в полном молчании начали подъем через лес, надеясь оставить испанцев далеко позади и добраться раньше их к водопадам Маддалены.

Под пологом величественных стволов, достигавших сорока, пятидесяти и даже шестидесяти метров высоты, царило настоящее изобилие дичи. В кустах сновали длиннохвостые кролики с нежно-розовой шерстью; воротничковые рябчики, в те времена еще многочисленные в горах Центральной Америки, а ныне совсем исчезнувшие, на несколько мгновений появлялись среди свисавших фестонами лиан, показывая свои четыре крыла, два крылышка располагались у них почти под самым горлом; рябчики раздували свои морщинистые оранжевые зобы и приветствовали один другого пронзительными криками, а потом исчезали в зарослях; на стволах сосен хохлатые дятлы[114] величиной с сороку, с хохолками на головах, яростно долбили кору своими острыми и твердыми как сталь клювами, выискивая в ней личинки насекомых.

Сверху и почти до самой земли описывали занимательные зигзаги тучи белок-летяг размером не больше мышки, у которых шерсть на спине была перламутрово-серой окраски, а брюшко – белое, мордочка – розовая, маленькие черные ушки – совершенно черные; в прыжке они растягивали боковые перепонки, заменявшие им парашюты.

Дон Баррехо, которому никак не удавалось утихомирить свои кишки, повелительно требовавшие завтрака, меланхолично поглядывал на эту дичь, казалось издевавшуюся над ним.

– Tonnerre!.. – то и дело бормотал он. – Нас окружает изысканнейшее жаркое, а я вынужден только смотреть на него. Так не может продолжаться долго. Я и без того достаточно тощ, чтобы худеть еще больше.

В полдень, пройдя несколько каньонов, трое приятелей, проголодавшихся как никогда в жизни, достигли вершины сьерры. Перед ними открылись другие вершины, которые надо было преодолеть, если беглецы не хотели попасть в руки испанцев.

Они разрядили аркебузы, опасаясь, что порох все еще не высох, и бросились в чащу кустарника посмотреть, будет ли у них наконец долгожданный завтрак.

Очень скоро слева и справа зазвучали выстрелы, гулко отражаясь от склонов глубокого ущелья. Кролики, султанки, воротничковые рябчики в большом числе падали под выстрелами охотников, которые не только безукоризненно владели холодным оружием, но и были столь же замечательными стрелками, в особенности Мендоса.

Они уже разожгли огонь под укрытием скалы, защищавшей от довольно сильного ветра, гулявшего по сьерре, и начали ощипывать пернатых, как вдруг дон Баррехо подкинул в воздух только что начатую тушку рябчика, сопроводив этот жест своим обычным «tonnerre!».

– Уж не спятил ли ты? – спросил ошеломленный Мендоса. – Видимо, правду говорят, что пуна[115] нередко поражает мозг.

– Но не уши, дружище, – ответил грозный гасконец. – Разве ты ничего не слышишь?

– Слышу, как бурлят горные потоки.

– А ты, де Гюсак? Ведь ты же гасконец, как и я, а значит наделен более тонким слухом.

– Опять собаки?

– Да, она лает на склоне сьерры. Эта проклятая бестия унюхала нас даже на большом расстоянии и теперь пытается добраться до нас.

– Но она должна находиться очень далеко.

Дон Баррехо стукнул себя кулаками по голове.

– Клянусь всеми чертями, запертыми в моем подвале!.. – выкрикнул он в бешенстве. – Неужели мы так и не сможем ни поспать, ни поесть?

– Дружище, – попытался успокоить его Мендоса, – знаешь, что делают испанцы, уходя на войну? На завтрак они затягиваются сигаретой, обедают луковицей, а ужинают серенадой, спетой луне.

– А если луны на небе нет?

– Все равно бренчат на гитаре, – ответил Мендоса.

– Я и в самом деле слышал об умеренности и выносливости испанских солдат, – сказал дон Баррехо. – И что же?

– Продолжим драпать.

– Даже не отведав вот этих двух рябчиков? Ну нет, ни за что!.. У нас тоже есть право на перекус, и мы воспользуемся им, клянусь всеми дьяволами Нового Света!.. Собака еще очень далеко, да и идет она, может быть, совсем по другому следу. К тому же мы находимся на гребне сьерры, наши аркебузы хорошо просохли, и мы сумеем защититься. Де Гюсак, раздувай огонь.

XVI В высокогорье

Дон Баррехо, как настоящий гасконец, был человеком слова, а поскольку аппетит у его товарищей разыгрался не на шутку, то все согласились, что пора приготовить завтрак и съесть его, а не рваться в бой, как это вошло у них в привычку.

На склонах сьерры продолжала лаять собака, которую, должно быть, природа наделила исключительным нюхом, раз уж она уловила запах врага на столь огромном расстоянии. Вероятно, она шла напрямик по какому-то каньону, ведя за собой солдат, горящих желанием поскорее покончить после стольких утомительных маршей с неуловимыми беглецами.

А те готовились к завтраку. Меню состояло из двух рябчиков, насаженных на ружейный шомпол и искусно подрумяненных де Гюсаком. Не зря он тоже был трактирщиком. Мендоса добавил к этому блюду жирненького кролика, который при поджаривании распространял вокруг изысканный запах, что само по себе могло быть довольно опасно, если иметь в виду собаку, идущую по следу.

Беглецы торопливо позавтракали, несмотря на бахвальство гасконцев, уверявших, что не сдвинутся с места, пока не покончат с едой.

Лай проклятой собаки не только не утихал, но с каждой минутой становился все громче, и это несколько беспокоило обоих хвастунов.

– Пора смываться, – сказал Мендоса, торопившийся на встречу с отрядом флибустьеров. – Кто хочет драться с испанцами, пусть остается. Что касается меня, я поберегу брюхо для другого случая.

– Потому что оно уже полно нежным мясом рябчиков, – хмыкнул дон Баррехо. – Если бы ты был голоден, то противостоял бы тем чертям, что нас преследуют. Однако признаюсь, что я согласен с тобой: пора выступать. Ты знаешь дорогу, де Гюсак?

– Я уже показывал вам водопады Маддалены с вершины сьерры. Дорога будет долгой и трудной, но уверяю вас, что мы доберемся до них раньше ваших товарищей, если они предпочли идти туда по долине Сеговии.

– Ну, тогда берем ноги в руки, – сказал дон Баррехо, – и заставим испанцев прибавить ходу. Кто сказал, что они никогда не устают? Поглядим, такие ли же у них выносливые ноги, как у гасконцев и басков?.. Ах, что за собака!.. Если б я мог наградить ее хорошей пулей!

– Возможно, позже такая возможность представится, – успокоил его де Гюсак. – Пока же нам надо бежать.

– Разотри-ка свои мышцы маслом, Мендоса.

– Мышцы басков смачивает только вино, – ответил флибустьер.

Перед ними возвышалась очередная покрытая густым лесом гора, еще более высокая, чем оставшаяся за спиной.

Трое приятелей, предварительно убедившись, что собака еще далеко, отважно пустились в путь, с твердым намерением заставить испанцев совершить длинный и тяжелый переход, потому что их упорство начинало волновать беглецов. Испанцы наверняка были убеждены, что преследуют не главные силы Равено де Люсана и Буттафуоко, а отставших от основного отряда флибустьеров; в противном случае они не гнались бы за пиратами так настойчиво.

Однако умы гасконца номер один и гасконца номер два тревожило некоторое сомнение: а что, если маркиз де Монтелимар, оставив после пожара все свое войско в долине Нуэва-Сеговии, присоединился к тремстам испанским солдатам, дабы поскорее прибыть к границам Дарьена? Одна мысль о том, что их преследует жестокий маркиз, бросала обоих гасконцев в дрожь.

Трое приятелей шли уже часа четыре, делая остановки только для того, чтобы прислушаться, не догоняет ли их собака, когда шагавший впереди де Гюсак внезапно остановился и с досадой махнул рукой.

– Эй, дружище, кажется, ты чем-то недоволен. Может быть, ты увидел рога или хвост нашего приятеля Вельзевула?

– Боюсь, что скоро мы как раз столкнемся с рогами и хвостами, – ответил трактирщик из Сеговии. – Прислушайтесь.

– Вот те на!.. Я бы сказал, что там, впереди, коровы, – пробормотал дон Баррехо. – Прекрасный случай выпить чашку молока!

– Да, поди-ка подои их, – сказал де Гюсак, проявлявший признаки беспокойства.

– Для меня достаточно, что там нет испанцев, – сказал дон Баррехо.

– Там есть кое-кто поопаснее. Ты когда-нибудь слышал о горных быках?

– Думаю, что это животные с рогами, копытами и хвостами, как и все прочие.

– Не будь таким легкомысленным, – вмешался в разговор Мендоса, уже взявший в руки аркебузу. – Я слышал несколько раз, как при мне говорили о быках высокогорий, и всегда говорили со страхом.

– Что же это за звери? – спросил дон Баррехо.

– Это быки, бежавшие из поместий вследствие жестокого обращения с ними vaqueros[116] и настолько одичавшие, что они бросаются на людей, едва завидят их, и вспарывают беднягам брюхо.

– Да, не хотел бы я оставить на их рогах мой изысканный завтрак, – сказал дон Баррехо.

– Что будем делать?

– Ждать, – ответил де Гюсак.

– Но ведь испанцы идут по пятам!..

– Что до меня, то я скорее предпочел бы встретиться с ними, чем с горным быком.

– Ты, как и я, гасконец, значит я должен тебе верить. Придется, видно, посмотреть сверху на рога этих высокогорных сеньоров.

Они кинулись к стволу высокой сосны, ветви которой спускались почти до земли, а потому на нее легко было взобраться, что дон Баррехо и де Гюсак и не замедлили сделать, после чего затихли и прислушались. Из лесу доносилось глухое мычание; в нем слышалась какая-то неясная угроза. Сквозь листву приятели смогли различить лишь огромные темные массы, перемещающиеся в разных направлениях, – там паслось небольшое стадо крупных животных, славящихся неслыханной жестокостью и неудержимой яростью, и это стадо преграждало путь беглецам, ко торые подвергались опасности оказаться между пулями испанских аркебуз и не менее страшными бычьими рогами.

– Этого только не хватало, – вполголоса процедил дон Баррехо, с любопытством следивший за быками. – Никогда не имел дел с этими животными. Нам очень бы пригодился сеньор Буттафуоко с полудюжиной буканьеров.

– Он уже, верно, ловит рыбку в Маддалене, – сказал Мендоса.

– Значит, нам придется что-то придумать без него. Ты предпочитаешь пули или рога?

– Я предпочитаю подождать, пока быки уйдут, – ответил Мендоса.

– И тогда испанцы начнут наступать нам на пятки. Собака наверняка уже нашла наш след. Слышишь, как она весело лает? Эх, если бы можно было всадить в нее пулю!..

– Не связывайся с мастифами. У них ужасные зубы, и эти чудовища атакуют врагов не раздумывая.

– Помню по Сан-Доминго.

– Тогда оставь этого пса в покое, а если хочешь избавиться от него, то попробуй убить его хорошим залпом, только – на расстоянии, потому как не всегда удается уложить мастифа одной пулей.

– Ненавижу его.

– И я не меньше твоего. Только и жду случая, когда мастиф подойдет на расстояние выстрела. Если он подохнет, испанцы ни за что нас не отыщут.

– Tonnerre!

В этот самый момент на склоне сьерры раздался ружейный выстрел.

Быки, услышав его звук, бросились через кусты, грозно мыча.

– Наверх! Быстро! – скомандовал де Гюсак.

Вся троица мгновенно вскарабкалась по толстым ветвям дерева-гиганта, возвышавшегося своей вершиной метров на шестьдесят над землей. Едва они забрались на верхние ветви, как десять или двенадцать быков, абсолютно черных, с налитыми кровью глазами, с длинными острыми рогами, пронеслись в зарослях, словно ураган.

Они кинулись к стволу высокой сосны, ветви которой спускались почти до земли, а потому на нее легко было взобраться, что дон Баррехо и де Гюсак и не замедлили сделать…

– Минута промедления – и они сделали бы из нас яичницу, – заметил дон Баррехо.

– Я же говорил тебе, что они опаснее испанцев, – напомнил ему де Гюсак. – Когда они нападают, их не может остановить даже артиллерия.

– Будем надеяться, что они встретят наших врагов и разорвут этого несносного пса.

Беглецы, опасаясь возможности оказаться обнаруженными быками, поспешили подняться еще выше, перебираясь с ветки на ветку.

Прямо под ними быки продолжали вслепую утюжить кусты, то яростно топча заросли, то останавливаясь на несколько мгновений, словно пытаясь разобраться в доносившихся издалека шумах. Возможно, они услышали собачий лай и догадались о приближении испанцев.

– Что за гадкие животные! – не удержался вечный болтун, продолжая лезть вверх. – Ты верно заметил, де Гюсак, что они хуже испанцев, хоть нам и не довелось в этом убедиться.

– Надеюсь, и не удастся, – отозвался гасконец номер два. – К счастью, быки не могут лазить по деревьям, а мы пока устроим себе удобное гнездышко на вершине этой сосны.

– Гнездышко, говоришь?! – подал голос Мендоса, забравшийся выше всех. – Думаю, такое есть наверху, и достаточно большое, чтобы вместить нас всех. Только нам придется иметь дело с его владельцами.

– Что ты там открыл? – поинтересовался дон Баррехо.

– А ты разве не видишь большое черное пятно?

– И чье это гнездо?

– Кондора!

– Пустое оно или нет, мы его займем, – ответил грозный гасконец.

– Береги свои глаза, приятель. С кондорами не шутят.

– Может, оно пустое.

– Это мы узнаем через пять минут.

– Мне кажется, дьявол сунул свой хвост в наши дела. Быки как раз под нами, огромные птицы – сверху, а испанцы готовы расстрелять нас!

– Просто молчи и лезь вверх, – посоветовал Мендоса.

Этот подъем, казалось, не кончится никогда: таким высоким было дерево. Наконец Мендоса, карабкающийся первым, добрался до своеобразной платформы с поднятыми краями, образованной пересекающимися толстыми суками и большим количеством веток. Гнездо могло выдержать не только троих, но даже шестерых взрослых людей, так что в его прочности сомневаться не приходилось.

– Это точно именно гнездо кондора, – сказал Мендоса. – Если оно пустое, мы можем спокойно отдыхать в нем, не опасаясь даже испанцев. Здесь они нас наверняка не заметят.

– А если оно занято, мы выставим жильцов за дверь, – добавил дон Баррехо. – У нас есть ружья и шпаги; мы сможем внушить этим воздушным гигантам почтение к себе. Лезь выше, Мендоса, но сначала убедись, прочна ли эта большущая корзина.

– В этом я убежден без всякой пробы.

Баск ухватился за край гнезда и в два приема оказался внутри, уткнувшись лицом в птичьи перья и вонючие объедки, оставшиеся от трапезы хозяев воздушного дома.

– Плохо дело! – крикнул он, вставая на колени. – Гнездо занято.

– Кем? – спросил дон Баррехо, который с помощью Де Гюсака забрался с другой стороны.

– Здесь два птенца. Они сладко спят посреди всего этого свинства.

– Выкинь их.

– А если вернутся родители? С кондорами нельзя шутить, приятель.

– Тогда задуши их. Потом они пойдут нам на ужин.

– Фу!.. Пернатые, вскормленные падалью!..

Дон Баррехо поднял перья и сухие травы, раскрыв двух еще не оперившихся птенцов величиной с индюка.

– Было бы лучше, если бы мы их не нашли, – сказал он. – Выброси их, пока родители не вернулись, а потом немного почистим гнездо. Здесь полно дерьма.

Баск сначала посмотрел на небо, потом, ничего не заметив, взял двух малышей и сбросил их вниз, а в это время де Гюсак и дон Баррехо выкидывали из гнезда перья, остатки пищи и большие охапки сухой травы.

– Панчита управилась бы с уборкой куда лучше, – вздохнул грозный гасконец. – Нам же привычнее действовать шпагой или драгинассой.

– Или иметь дело с бокалом мецкаля и хереса, – лукаво добавил Мендоса.

– Дорогой мой, надо уметь зарабатывать на жизнь… А что же наши испанцы? Что-то я не слышу собачьего лая.

Какое-то время вся троица напрягала слух, но так и не услышала низкого голоса грозного животного.

– Может быть, они уже внизу? – задал самому себе вопрос дон Баррехо и скорчил гримасу. – Мне что-то не очень по нраву начинать сражение в шестидесяти метрах над землей.

– Прежде всего посмотрим, что делают быки, – сказал Мендоса. – Если они все еще пасутся в лесу, значит испанцы пока не подошли.

Он встал на четвереньки и подполз к краю большого гнезда.

– Ну, что видно? – спросил дон Баррехо, расположившийся позади Мендосы.

– Быки пасутся как раз под нашим деревом, – ответил Мендоса.

– И тем не менее несколько минут назад испанцы были совсем недалеко. Из аркебузы выстрелили самое большее в тысяче шагов.

– Знаете, друзья, эта тишина меня беспокоит.

– Может быть, они прекратили охоту? – спросил де Гюсак.

– Когда испанская полудюжина, которую ведет мастиф, нападает на след, она идет по нему с чисто индейским упорством, – заметил Мендоса. – Я знаю это слишком хорошо.

– А быки ведут себя спокойно? – спросил трактирщик из Сеговии.

– Некоторое беспокойство в стаде заметно, но они не уходят.

– Знаешь, что мы должны делать, дружище? – сказал дон Баррехо. – Воздух здесь чистейший, солнце светит ярко, гнездо слегка покачивается, словно приглашая нас уснуть. Так давайте закроем глаза и дадим испанцам возможность покружить по лесу.

Он пинком сбросил вниз остатки сухой травы и, потянувшись три-четыре раза, улегся в прочной корзинке, скрестив руки на животе.

– Как счастливы эти пернатые, – заметил он. – На таком воздухе у них должен быть восхитительный аппетит.

– Такой, что даже ты удивился бы.

– Если они станут надоедать, я снесу им голову двумя ударами драгинассы и отправлю составить компанию их птенцам, которые, надеюсь, разбились, упав с такой высоты. Эх, если бы у нас нашлось табака хоть на одну набивку, я счел бы себя счастливейшим человеком в мире.

– Весь запас исчерпан, – ответил ему Мендоса.

– Я пополню его у водопадов Маддалены.

Два его товарища, убедившись, что быки у подножия дерева ведут себя спокойно, а собачьего лая больше не слышно, решили улечься рядом, несмотря на невыносимую вонь гниющего мяса, которой было пропитано все гнездо. Довольно сильный ветер качал крону высоченного дерева; гнездо тоже испытывало, говоря морским языком, бортовую качку.

У троицы приятелей не было другого желания, кроме как закрыть глаза и поспать, поскольку после бегства из Сеговии им почти совсем не удавалось отдохнуть. Они позабыли и об испанцах, и о кондоре; о быках и вовсе не стоило беспокоиться, а поэтому можно было спать хоть целую неделю.

Внезапно над ними пронесся воздушный вихрь, потом что-то обрушилось на гнездо, раздались резкие животные крики. Де Гюсак, получивший страшный удар клювом по шлему, открыл глаза и закричал:

– Берегись!.. Кондоры!..

Громадная птица, помесь орла и индейского марабу, с лишенной перьев шелудивой шеей, на которой виднелись большие мясистые наросты, «сережки», спикировала на расположившихся в гнезде людей. Как известно, кондоры являются самыми крупными среди живущих на земле птиц[117]. Крылья кондоров могут достигать суммарной длины аж до трех метров. Эти птицы очень сильны: они без труда могут поднять в воздух барана или гуанако[118] с такой же легкостью, как и обычного зайца. Да, с таким противником шутить нельзя.

Увидев поднявшихся на ноги и вооруженных шпагами непрошеных гостей, птица отступила к краю гнезда, яростно взмахивая своими огромными крыльями и широко раскрыв готовый к нападению клюв. Она так сотрясала гнездо, что приходилось опасаться, как бы вся конструкция не развалилась.

Беглецы, полные решимости уберечь глаза и не свалиться с высоты то ли пятидесяти, то ли шестидесяти метров, готовились наступать, когда их накрыла огромная тень.

– Самка!.. – закричал де Гюсак, который лучше своих товарищей знал этих страшных птиц.

Еще один кондор, чуть поменьше первого, опустился на дерево, издавая резкие крики и неистово хлопая крыльями.

– Придется дать им бой!.. – решительно сказал дон Баррехо. – Беру на себя самца, вы займитесь самкой.

– Смотри не свались, – предупредил его де Гюсак.

Вторая птица также опустилась на край гнезда и, вытянув шею, пыталась нанести удар то в одном, то в другом направлении.

Наземное сражение, даже против более многочисленного врага, не испугало бы гасконцев и баска, привычных к подобным стычкам. Но схватка в гнезде, построенном на вершине дерева, в шестидесяти метрах над землей, против птиц, способных одним взмахом крыла сбросить противника вниз, лишила хладнокровия даже дона Баррехо.

– Опуститесь на колени!.. – скомандовал де Гюсак.

Только такая предосторожность могла предотвратить катастрофическое падение.

Мендоса и бывший трактирщик из Сеговии обратили свое оружие против самки, которая выглядела более разгневанной, тогда как дон Баррехо противостоял самцу, угрожавшему раскроить ему череп одним ударом страшного клюва. Борьба была нелегкой, потому что гнездо сильно раскачивалось от толчков четырех огромных крыльев.

Удары сыпались градом, удары шпаг и драгинассы, но они не приносили иного результата, кроме как облака перьев, закружившихся в воздухе. Кондоры держались стойко и, казалось, намеревались отомстить захватчикам гнезда. Они нападали, вздымая сильные потоки воздуха, неистово кричали, ловко парировали удары шпаг крыльями и даже клювом. Конечно, аркебузы легко управились бы с птицами, но беглецы резонно опасались привлечь выстрелами внимание испанцев, возможно находившихся где-то неподалеку.

Сражение длилось уже пять минут, с равным исступлением и очень незначительным успехом с обеих сторон, когда вдруг самец, получавший уколы со всех сторон, оторвался от гнезда и, взлетев на несколько метров, обрушился всей своей массой на грозного гасконца, надеясь либо протаранить его, либо обнять своими могучими крыльями. Дон Баррехо, приведенный в замешательство этой молниеносной атакой, которой он совсем не ожидал, увидел над собой когти, готовые вцепиться в его голову, выронил драгинассу и в отчаянии вцепился в лапы птицы, надеясь на свою силу и вес. Однако кондор с невероятным усилием отчаяния поднялся в воздух вместе с гасконцем и полетел над лесом, постепенно снижаясь.

Неудачливый гасконец, не имевший никакого желания ломать себе кости, не выпускал птичьих лап.

– Помоги, Мендоса! – только и успел он крикнуть.

К несчастью, ни баск, ни бывший трактирщик из Сеговии не смогли ему помочь; у них даже не было возможности проследить за полетом кондора-самца. С неслыханной яростью их теснила самка, которой удавалось держаться вне зоны досягаемости шпаг.

Тем временем самец, который не мог совладать с тяжестью, сковавшей его лапы, медленно опускался вниз, почти касаясь вершин деревьев, о которые время от времени больно ударялись ноги гасконца. Кондор раскрыл свои огромные крылья и, пользуясь ими, словно парашютом, планировал к поляне, на которой паслось несколько высокогорных быков. Напрасно испуганный дон Баррехо отчаянно кричал и изо всех сил дергал кондора за лапы; огромная птица, по всей вероятности, испытывала не меньший страх, чем он сам, и все-таки продолжала спускаться, несмотря на отчаянные усилия, предпринимаемые ею, чтобы удержаться в воздухе.

Неудачливый гасконец, не имевший никакого желания ломать себе кости, не выпускал птичьих лап.

Устав от тяжести, которую ей приходилось нести, гигантская птица начала стремительно падать – и как раз на стадо быков, щипавших свежую, душистую траву. Животные, увидев пикировавшую на них чудовищную птицу, пустились было наутек, а гасконец тем временем, увидев, что он находится всего в нескольких метрах от земли, отпустил птичьи лапы. Но вместо того чтобы встать на ноги, несчастный грохнулся плашмя в густую траву и в следующее мгновение, сам не ведая как, оказался на спине одного из бегущих быков!

«Вот и настал мой конец, – подумал он. – Прощай, прекрасная кастильянка!..»

Однако, решив бороться до последнего, он в отчаянии ухватился за бычьи рога, тогда как кондор пустился в обратный путь к гнезду, на помощь своей подружке. Огромный, совершенно черный бык, почувствовав тяжесть на своей спине, припустил вперед сломя голову и вскоре оставил далеко позади прочих быков, не поспевавших за его стремительным галопом.

В несколько минут он пересек поляну и, словно обезумев, бросился в гущу леса, отчаянно мыча и мотая могучей головой. Вероятно, быку показалось, что ему на спину спрыгнул ягуар или пума, потому-то он и устремился в густой кустарник, надеясь, что здесь страшный зверь его оставит.

Дон Баррехо, испуганный как никогда, вытянулся во весь рост на бычьей спине, опасаясь, как бы какой-нибудь толстый сук не раскроил ему голову.

На спину ему в большом количестве сыпались листья и мелкие ветки, колючки кустарников больно царапали лицо, но он изо всех сил старался не выпустить из рук бычьих рогов и продолжал крепко сжимать ногами бока животного, чтобы не слететь на землю, а такое падение повлекло бы за собой смертельный исход.

Бык же, то ли озлобленный, то ли испуганный, все ускорял гонку. Напрягши шею, он все стремительней несся вперед, с глазами, налитыми кровью, и пульсирующими боками. В иные мгновения гасконцу приходило на ум, что его уносит какой-то жуткий ураган.

Внезапно это бешеное галопирование разом оборвалось. Бык встал как вкопанный, а дон Баррехо по инерции перелетел через его голову и упал – по счастью, в густые и высокие заросли, в то время как обезумевшее животное с жалобным мычанием исчезло в какой-то лощинке.

XVII Пленение дона Баррехо

Как ни гибки были ветки остроконечной магнолии – а именно так назывался этот высокий кустарник, – но и они прогнулись под весом упавшего человека. Прошло несколько минут, прежде чем панамский трактирщик смог кое-как подняться на ноги. Сначала полет, а потом бешеная скачка настолько ошеломили его, что он начал спрашивать себя, не во сне ли все это ему привиделось.

Но, будучи истинным гасконцем до самых кончиков ногтей, он обладал стальными нервами, а потому не замедлил соскользнуть с кустарника, сбив при падении немало ярко-красных плодов, по форме чрезвычайно напоминающих огурцы и используемых как лекарственное средство от перемежающейся лихорадки.

– Что же произошло? – спрашивал он себя. – Жив я или уже умер? Но ведь совсем недавно я спокойно спал в гнезде кондора… Tonnerre!.. За последние двадцать или тридцать минут моя жизнь дважды висела на волоске… Теперь я начинаю припоминать… А бык? Куда он исчез? Помню, что птица снова взлетела, а бык?.. Я что-то не видел, чтобы он продолжил свою безумную гонку, после того как зашвырнул меня в этот кустарник, куда я вылетел, словно пушечное ядро.

Дон Баррехо, с вытянутыми ногами и скрещенными на лбу руками, все еще не пришедший в себя, лежал на земле и дышал полной грудью, чтобы хоть немного собраться с мыслями.

– Tonnerre!.. – повторил он чуть позже, нащупывая аркебузу, которую носил через плечо, на перевязи; о ружье он, по своей привычке, не вспоминал, пока не приходило время им воспользоваться. – Я тут болтаю, как попугай, а Мендоса и де Гюсак в это время отбиваются от кондоров. Вставай, дон Баррехо, и иди искать находящихся в опасности друзей.

Он поднялся и, сделав несколько шагов, остановился перед глубокой ямой, на дне которой издыхал бык, тело которого пронзил острый сук железного дерева.

– Мне тебя жалко, дружок, но у дона Баррехо превосходная таверна и красавица-жена, а у тебя – разве что какая-нибудь чернушка, вроде тебя, и такая же злая, как ты. В любом случае ты спас мне жизнь, и я тебе очень признателен. Покойся с миром.

И он ушел от этой западни, вырытой скорее всего индейцами, чтобы без всякого для себя риска поймать в ловушку какое-нибудь крупное животное с вкусным мясом. Но вскоре ему пришлось снова остановиться.

Дон Баррехо оказался в густом лесу и не слышал больше ни ружейных выстрелов, ни криков кондоров, ни каких-то иных шумов. Тишину время от времени нарушало только сдавленное дыхание агонизирующего быка. Гасконец почесал затылок, словно приглашая мозги поторопиться с дельным советом, а потом проговорил:

– Вот, что называется, по-настоящему скверное дело. Куда меня занесло проклятое животное во время этой безумной гонки? Где мои товарищи? Удалось ли им справиться с чертовыми птицами, или те сбросили их вниз?.. Ох!.. Я уже начинаю скучать по своей спокойной таверне «Эль Моро»!

Пытаясь сориентироваться, он огляделся и быстро убедился в невозможности выбрать правильное направление: над ним перекрещивались гигантские листья пальм, образуя почти непроницаемый для солнечных лучей свод.

И тут дон Баррехо изо всех сил шлепнул себя по черепу.

– У, чертова тыква! – сказал он. – Ты же должна была раньше прийти мне на помощь… Да, порой и я становлюсь неразумной скотиной. Есть только одно средство, чтобы выбраться из этой чащи: вернуться по бычьим следам. Опять я открыл Америку!

В самом деле, во время бешеной гонки бык наверняка должен был проложить колею в зарослях кустарника; вдобавок его путь отмечали вырванные лианы. Дон Баррехо убедился, что ружье заряжено, ведь перед ним в любую минуту могла оказаться пума или, хуже того, ягуар, и только тогда вернулся к западне.

Бык уже испустил дух и к этому времени покоился в луже крови. Дон Баррехо не удостоил его даже взглядом и сразу же принялся искать след. Он сделал всего несколько шагов и увидел кучу оборванных, вероятно именно быком, лиан.

– Вот и обратный путь, – сказал он. – Ну а теперь надо поскорее найти поляну, на которой паслись быки. Гнездо от нее находится всего в нескольких сотнях шагов, потому как мой полет продолжался всего пару минут. Сгораю от нетерпения найти моих храбрых товарищей, без которых я не сумею ничего сделать.

Еще шагов через двадцать он нашел куст, который мог быть вырван живым тараном. Значит, бык пронесся и здесь, и путь верен. Таким образом, постоянно придерживаясь следов, дон Баррехо шел где-то час, не переставая удивляться, как далеко его, оказывается, завез на своей спине бык, потом остановился, с беспокойством оглядываясь вокруг.

– А если тут есть другие быки? – спросил он себя. – Что за чудесная была бы встреча!.. Дон Баррехо, будь настороже и помни, что с тобой больше нет твоей верной драгинассы.

Он прислушался, держа палец на спусковом крючке. Перед ним, на расстоянии всего нескольких шагов, происходило какое-то движение. Несколько животных, должно быть быков, забрели в густые заросли, образовавшие собой настоящую зеленую стену, – так они были высоки.

Прошло несколько минут томительного ожидания. Бедный гасконец все еще не знал, с кем ему предстоит встретиться, потом длинное тело, со щетиной черного, с голубым отливом, цвета, с великолепным, покрытым обильными волосами хвостом, открыло себе проход в зарослях, удивленно остановившись перед доном Баррехо.

Оно было величиной с крупную собаку, подобную ньюфаундленду, с маленькими лапами; вместо обычной пасти у животного торчала какая-то труба, из которой время от времени высовывался уродливый липкий язык.

– Что это? – спросил себя немного успокоенный гасконец, потому что странное животное было лишено зубов, хотя и обладало крепкими когтями.

Если бы дон Баррехо был пообразованнее, он смог бы сразу же узнать в новом знакомце муравьеда, но поскольку он был озабочен только тем, чтобы колоть драгинассой даже тех, кто этого не заслуживал, то ничего не понял.

Муравьед, животное нисколько не опасное, однако мужественно отбивающееся с помощью своих когтей даже от пум, лакомых до его мяса, сидел на задних лапах, распушив перед собой, словно щит, свой великолепный хвост, который доставал ему до головы. Он так комично раскачивался, продолжая выбрасывать перед собой, словно поршень, язык, пропитанный клейким веществом, с помощью которого муравьед ловил свою единственную пищу – муравьев, что дон Баррехо не мог удержаться от веселого смеха.

– Мико́!.. Мико́!.. Дружище Мико́!..[119] – восклицал он. – Ты очень любезен, устроив для меня такой спектакль…

Но внезапно дон Баррехо замолчал. Муравьед больше не смотрел на него; своими черными глазками он уставился на дерево, под которым высилась остролистная магнолия. Гасконец, почуяв что-то неладное, поднял глаза и быстро отскочил на четыре шага.

– Tonnerre!.. – закричал он. – Ты вовсе не друг, Мико!

Улегшись на почти горизонтальную ветку, всего в нескольких метрах от земли, являл себя другой обитатель тропического леса, совсем не такой кроткий, как муравьед.

На этот раз дон Баррехо сразу же узнал его, а поэтому поспешил оказаться вне его досягаемости. На ветке расположился ягуар, самый опасный хищник в Центральной и Южной Америке. Силой, решительностью и жестокостью он сравним с индийским тигром, хотя гораздо меньше его.

Казалось, что зверь спит, но время от времени он приоткрывал то один, то другой глаз, то оба вместе, поглядывая то на человека, то на муравьеда.

– Сеньор американский тигр, – сказал дон Баррехо, вытягивая прицепленное к руке ружье, – если вы желаете отведать котлетки из дружка Мико́, делайте это при условии, что вы позволите мне уйти по делам.

В ответ послышалось глухое мяуканье, которое можно было принять за сдавленное рычание.

Гасконец предусмотрительно отступил еще на четыре-пять шагов и оперся на ствол сосны, выставив вперед аркебузу.

Бедный муравьед не изменил позы и угрожающе выставил из-за своего большого оперенного хвоста передние лапы, снабженные длинными когтями.

– Сейчас здесь случится трагедия, – сказал гасконец. – И для меня было бы лучше бросить этих лесных жителей и не влезать в их дела.

Он уже собирался повернуться и возобновить свой путь, когда ягуар прыгнул в середину маленькой полянки, сверкнув великолепной пятнистой шкурой. Его мощные когти, такие прочные, что могли бы пронзить даже черепаший панцирь, рвали траву вместе с большими кусками коры, поскольку он приземлился между двумя огромными корнями.

– Ходу, дон Баррехо! – крикнул гасконец и пустился прочь во весь дух. Он вовсе не хотел быть зрителем этой драмы, потому что после муравьеда ягуар мог напасть на человека.

В течение нескольких мгновений беглец слышал сдавленные хрюканья и мяуканья, потом в лесу опять воцарилось молчание. Американский тигр получил свой ужин.

Минут десять-пятнадцать гасконец, наделенный двумя отличными ногами, продолжил бегство, следя за метками, оставленными быком, как вдруг что-то свалилось ему на спину и веревка сдавила его тело, да так сильно, что перехватило дыхание. Несколько испанских солдат вышли из ближних кустов и окружили его, угрожающе потрясая шпагами, пиками и аркебузами.

Лассо, ловко брошенное одним из солдат, было тут же ослаблено, чтобы не дать бедному гасконцу умереть от удушья.

– Кайманову кровь вам в глотку!.. – выругался гасконец, тщетно пытаясь отыскать свою драгинассу. – Несчастья посыпались на меня со всех сторон. Кто вы такие и чего хотите? Я же не бык, чтобы ловить меня при помощи лассо.

Солдаты, а их было человек десять-двенадцать, рассмеялись, наслаждаясь бессильной яростью гасконца.

Аркебузу из предосторожности у дона Баррехо сразу же отняли, лишив возможности совершить безумный поступок.

– Может быть, вы из какого-то собачьего племени? – кричал гасконец, все больше и больше разъяряясь. – О, если бы при мне была драгинасса, я бы заморозил эти усмешки на ваших губах! Tonnerre!..

Командир отряда, старый седоусый сержант, с таким же кривым носом, как и у дона Баррехо, услышав это восклицание, вздрогнул.

– На земле есть только один город, где так бранятся, де Люсак, и тот находится в Гаскони, – пробормотал он.

Потом сержант приблизился к пленнику, не перестававшему изрыгать проклятия и угрозы, хотя при нем теперь не было даже обычного ножа, фамильярно положил ему руку на плечо и сказал:

– Довольно, прекратите обрушивать на наши головы свои гасконские проклятия. Ваша честь спасена.

– Да кто вам сказал, что я гасконец? – закричал дон Баррехо.

– Полагаю, что это был сам маркиз де Монтелимар. Хватит ругаться. Следуйте за нами.

– Одну минуту, сержант. Вы упомянули маркиза де Монтелимара, не так ли?

– И что?

– Где находится сейчас этот сеньор?

– В нескольких шагах от нас.

Дон Баррехо прикусил губу до крови, его бил озноб. Этот кабальеро, который не отразил бы и трех ударов его драгинассы, внушал гасконцу настоящий страх.

«Полная катастрофа, – подумал он. – Попробуем половчее выбраться из этой ямы».

Старый сержант, не сводивший с пленника глаз, взял его за руку и грубо произнес:

– Идем. Мы и так много болтали.

В стене зелени был небольшой проход, что-то вроде галереи, проделанной, вероятно, ударами шпаги. Солдаты вошли туда и через полсотни шагов оказались на маленькой полянке, окруженной высокими деревьями, почти полностью задерживавшими солнечный свет.

Двое солдат хлопотали над большим горшком, прилаженным к суку дерева, и время от времени раздували огонь.

Но на полянке был еще один человек, который сейчас сидел на стволе дерева и внимательно изучал географическую карту. Это был маркиз де Монтелимар. Завидев подходивших солдат, он оторвался от карты, и довольная улыбка появилась на его губах.

– Кажется, вас можно поздравить с хорошей добычей, – сказал он. – Я не один раз встречал этого человека раньше. Он должен принадлежать к той троице, которую мы преследуем вот уже несколько дней.

Дон Баррехо отвесил глубокий поклон и сказал:

– Полагаю, вы ошибаетесь, потому что в таверне «Эль Моро», которую я содержу в Панаме вот уже шесть лет, кабальеро не появляются, хотя мой винный погреб ничуть не хуже прочих.

– Так ты трактирщик!.. – воскликнул маркиз.

– Всегда к услугам вашего превосходительства.

– Таверна «Эль Моро»!.. Так-так-так! Слышал я о ее знаменитом погребе, – с иронией произнес маркиз. – Именно там исчез один из моих секретарей. Больше от него нет никаких известий.

Эти слова вызвали у дона Баррехо взрыв возмущения.

– Сеньор мой, я известен как честный трактирщик и никогда не убивал людей, приходивших ко мне выпить.

– Прошу вас называть меня «ваше превосходительство».

– А вы в таком случае обращайтесь ко мне «дон», потому что если в ваших венах течет голубая кровь, то и в моих ее цвет не меняется.

– Красная?

– Голубая, с долей дворянской крови Рибераков, бывших одно время сеньорами де Люсак.

– И вы стали трактирщиком?

– Точно так.

– Чтобы связаться с канальями, которые блуждают вдоль побережий Тихого и Атлантического океанов. Знатное дворянство!

– Черт побери! – взревел дон Баррехо. – Я – гасконец, а гасконцы никогда не были богачами.

Старый сержант, присутствовавший при допросе, утвердительно качнул головой.

– Не злитесь, – сказал маркиз со своим обычным ироническим спокойствием. – В ваших венах и вправду течет французская кровь, но и в моих тоже, потому что Монтелимар – известное имя в анналах великой нации.

– И вы пошли на службу к испанцам, извечным врагам французов? Ваше превосходительство, я уважал вас, но теперь – нет. От родины не отрекаются.

Маркиз побледнел и в приступе гнева потряс кулаком. Но буря была недолгой, всего на несколько секунд. Почти сразу же к маркизу вернулось самообладание и спокойствие; с презрением глядя на гасконца, он сказал:

– Какое вам дело до того, кем я был: французом, голландцем или англичанином? Теперь я – испанец и служу своей новой родине, дорогой мой дон…

– Баррехо де Люсак, – с готовностью подсказал гасконец.

– Принесите этому господину седло, – приказал маркиз, взглянув на солнце, проглянувшее сквозь просвет в листве. – Осталось еще часа два светлого времени, и кто знает, не отыщут ли солдаты из моего арьергарда двух дружков этого господина, потому как ведь вас было трое, сеньор дон… де Люсак.

– Где?

– Вы поднимались в гору, и мы вас видели.

– Да, когда-то у испанцев были зоркие глаза, поэтому они и открыли Америку, но теперь они ничего не видят. Похоже, экваториальное солнце вредно для зрения.

– Вы обнаруживаете присутствие юмора, как мне кажется, сеньор гасконец.

– Зовите меня соотечественником, это будет легче.

– Нет, – крайне резко ответил маркиз. – Монтелимары уже несколько столетий назад вышли из повиновения французской короне.

Солдат принес барабан и знаком указал на него дону Баррехо. Гасконец, которого не покидало хорошее настроение, проверил костяшками пальцев крепость ослиной кожи, потом спокойно уселся, расставив худые ноги и глядя прямо в глаза маркизу.

– Ваше превосходительство, – сказал он, – мое сиденье удобнее вашего, и я, чтобы доставить вам удовольствие, готов уступить его вам.

– Мои предки судили своих вассалов, сидя на стволах деревьев, – ответил сеньор де Монтелимар.

– А мои – на верхушке скалы, высившейся на берегу Бискайского залива. Странные нравы были у наших предков. Я бы, например, предпочел удобное кресло с мягкими подлокотниками.

– Вы закончили?

– А в чем дело?

– Закончили болтать глупости?

– Когда ваше превосходительство заговорили о своих предках, я вспомнил моих, – ответил дон Баррехо. – Я ведь тоже дворянин, да и язык у меня есть.

– Вот его мы сейчас и проверим, – сказал маркиз. – Прежде всего скажите, где в данный момент находятся ваши товарищи?

– Полагаю, сеньор маркиз, что от этой пары несчастных остались только кости. В последний раз я видел моих друзей, когда их окружило стадо разъяренных быков.

– Вы вешаете мне лапшу на уши, сеньор гасконец.

– Лапша у меня на родине не растет, поэтому я не могу ее вешать вам на уши, даже за слиток золота.

– Вы – удивительный человек.

– Почему, сеньор маркиз?

– Я подыскиваю дерево, на котором завтра утром вас повешу, а вы продолжаете шутить! Правда, вы – гасконец, и меня ваша дерзость не удивляет.

Дон Баррехо заерзал на барабане, да так, что под ним заскрипела ослиная кожа, потом сказал с угрозой:

– Учтите, сеньор маркиз, что вы преследуете большой отряд флибустьеров.

– Я это знаю.

– И не забудьте, что эти непобедимые воины имеют привычку мстить за своих товарищей.

– Пусть приходят.

– Они уже разгромили оборонные позиции испанцев, защищавшие холмы в окрестностях Нуэва-Сеговии. И вы по-прежнему не боитесь этих грозных морских бродяг?

– Члены рода Монтелимар никогда не знали, что такое страх.

– Хотел бы я увидеть вас с толстой веревкой на шее на том самом дереве, которое вы присматриваете для меня, – сказал дон Баррехо.

– Вы слишком нагло себя ведете.

– Ну, я ведь, в сущности, всегда был отчаянным дуэлянтом.

– Однако мне кажется, что ваш язык в ловкости не уступит рукам.

– Этого вы во мне не подозревали.

– Сейчас вы должны кое-что сделать.

– Что именно, сеньор маркиз?

– Отправиться спать, чтобы лучше подготовиться к большому путешествию, которое вам предстоит совершить завтра на восходе солнца. Сколько бы негодяев, поклялся я, ни попало мне в руки, им не уйти от заслуженного наказания. И я сдержу свое слово.

Дон Баррехо слегка побледнел, но все еще не признал себя побежденным:

– Французский дворянин убивает другого французского дворянина! Уж не ягуар ли вы?

– Я вам уже говорил, что стал испанцем и перед своей старой родиной никаких обязательств не имею. Идите помолитесь о своей душе, потому что, повторяю, завтра вас уже не будет в живых.

– Спокойной ночи, ваше превосходительство, – сказал гасконец, нервным движением кисти стирая несколько капелек холодного пота со лба.

– Привяжите пленника к дереву возле костра и поставьте палатку для меня, – распорядился маркиз. – Пусть ничто не нарушает моего сна до того самого момента, когда мы будем вешать этого негодяя.

– Tonnerre!.. – прорычал гасконец, вскакивая на ноги и хватаясь за барабан. – Назвать меня негодяем?!.

Стоявшие вокруг него испанцы были готовы сдержать его порыв и воспрепятствовать любому движению дона Баррехо.

В мгновение ока несчастного посадили на землю, около корней одной из пальм, и крепко-накрепко обмотали веревкой. А перед ним разожгли костер, на котором варилось в кастрюле что-то очень пахучее. Должно быть, настоящая олья подрида[120], в которую положили бог знает какие растения или корни, собранные в лесу, потому что после длившегося несколько недель преследования продукты у испанцев также были на исходе.

Тем временем сержант с помощью пары солдат поставил предназначенную для маркиза палатку.

Дон Баррехо, немного расстроенный скверным оборотом, который приняли его дела, вытянулся вдоль ствола пальмы, притворяясь заснувшим. Однако хитрец и не думал в этот момент засыпать, учитывая невеселую перспективу быть повешенным на рассвете завтрашнего дня, подобно обычному мошеннику. Полуприкрытыми глазами он следил за всеми движениями старого сержанта, настойчиво и мучительно спрашивая себя – между одним зевком и другим, – не появится ли, случайно, в самый последний момент тот, кто освободит его.

Сержант тоже не терял дона Баррехо из виду. Когда его товарищи переставали обращать на пленника внимание, он тайком подавал гасконцу знаки, и явно не враждебные.

«А вдруг этот старый солдат – тоже гасконец? – задал себе вопрос дон Баррехо, и в сердце его снова шевельнулась надежда. – У него ведь тоже характерный для наших краев нос».

Варево было наконец готово; его сняли с огня, и черноватое месиво, основой которого являлись грибы и лук, разлили по грязным котелкам, несколько дней, должно быть, не знавшим воды.

Дон Баррехо, никогда не страдавший отсутствием аппетита, скромно оказал честь этой бурде. Одновременно он ощутил острую зависть к маркизу, которому подали дикого кролика, обильно умащенного соусом, и де Монтелимар вкушал это блюдо перед своей палаткой. Его превосходительство, разумеется, не желал делить общую с солдатами пищу и, кажется, лучшие кусочки приберегал для себя.

Когда ужин закончился, испанцы, не слыша в лесу никаких звуков и будучи уверены, что никто их не потревожит, хотя флибустьеры и находились где-то недалеко, собрались около дымящих костров, которые разожгли, чтобы держать на расстоянии диких зверей, из охапок свежих листьев, и расположились ко сну.

Маркиз еще раньше удалился в свою палатку и спокойно переваривал кролика.

Дон Баррехо, от которого ничто не ускользало, с некоторым удивлением увидел, что первым на стражу заступает старый сержант.

Солдат сначала накрыл товарищей охапками листьев, чтобы уберечь их от ночной сырости, а может быть, и с какой-то иной, тайной целью, уселся возле костра, горевшего подле гасконца, и принялся раскуривать трубку, держа аркебузу на коленях.

Казалось, он ждет случая обменяться с пленником парой слов, потому что время от времени он внимательно поглядывал на своих товарищей, растянувшихся на листве, и каждый раз, когда кто-нибудь из них шевелился, дон Баррехо слышал произносимые вполголоса проклятия и видел, как сержант нервно затягивается.

В сумерках трещали крупные лесные сверчки, мрачно выли койоты, помесь волка и лисы, волны сверкающих светлячков сталкивались со стволами деревьев, создавая восхитительное зрелище. Издалека временами доносилось чье-то рычание, и невозможно было определить, какому животному оно принадлежит. Этот рык заглушал все прочие лесные звуки.

На маленькой полянке уже похрапывали. Солдаты из немногочисленного эскорта маркиза де Монтелимара, устав после долгого марша, спали как сурки, выставив к небу животы и вытянув ноги к огню.

Старый сержант поднялся, не выпуская аркебузы из рук. Он обошел вокруг палатки маркиза, тщательно прислушался, поглядел на своих товарищей, побежденных непреодолимым сном, и подошел к дону Баррехо, который, естественно, не имел никакого желания засыпать или бормотать молитвы. Присев на траву, сержант спросил вполголоса:

– Де Люсак, вы сказали?

Гасконец, притворявшийся спящим, открыл глаза.

– Да, де Люсак, – ответил он.

– Я считал, что в мире есть только один Люсак, но тот находится в Гаскони, – сказал глубоко взволнованный сержант. – Оттуда вышли лучшие клинки Франции; они привели в изумление Испанию и Германию.

– Что вы хотите сказать, добрый человек? – спросил дон Баррехо, у которого чаще забилось сердце.

– Что я тоже родился в Люсаке, – ответил сержант. – Ваши предки владели замком, не так ли?

– К сожалению, замок был в плохом состоянии, – вздохнул гасконец. – В семье никогда не было денег на реставрацию. Гасконь ведь никогда не была богатой землей.

– Это я знаю лучше вас, сеньор.

– Так что же вы хотите?

– И вы меня об этом спрашиваете? – удивился старый сержант. – Когда встречаются два гасконца и видят, что им угрожает опасность, они по-братски объединяют свои драгинассы и помогают один другому.

– Вот так так! Еще один гасконец!.. – вырвалось у дона Баррехо, задышавшего полной грудью. – Во второй раз встречаю гасконца в Америке.

– И вы когда-нибудь обижались на первого?

– Никогда!

– Владельцу замка Люсак не придется обижаться на одного из своих старых вассалов. Случится желаемое: вас завтра утром не повесят.

– Я был уверен, что меня не удавят на каком-нибудь толстом суку.

Сержант, казалось охваченный сильнейшим волнением, поднялся, еще раз обошел вокруг палатки маркиза, посмотрел на своих товарищей и молча развязал связку аркебуз, положив их перед доном Баррехо.

– Не знаю, что будет, – сказал он пленнику, разрезая ножом путы, привязывавшие того к дереву. – В любом случае не думайте обо мне. Гасконцам всегда удается выпутываться из самых опасных ситуаций, какими бы сложными ни были обстоятельства.

– Что я должен делать?

– Бегите в лес, сеньор мой, и разрядите все эти аркебузы в воздух. Когда я подниму тревогу, вы будете далеко. И берегитесь, в окрестностях находится около трехсот испанцев; их ведет за собой хорошо натасканный мастиф. А теперь собирайтесь скорее и помните, что в подобных случаях даже гасконцам судьба не улыбается дважды.

Дон Баррехо поднялся.

– Вот моя рука, дружище, – сказал он. – Никогда не забуду, что обязан тебе жизнью. Если в один прекрасный день ты вернешься в Люсак, поклонись от меня башне, которая все еще должна возвышаться над замком моих предков, если только не рухнула.

Он взял шесть ружей, сложенные сержантом у его ног, кивнул соотечественнику на прощание и спокойно, по крайней мере с виду, ушел.

Старый сержант тем временем бросился на землю, притворясь спящим.

Через несколько минут в лесу один за другим прозвучали пять ружейных выстрелов. Дон Баррехо изображал атаку на маленькую полянку, стреляя между тем в воздух, чтобы не поранить своего соотечественника.

Эхо первого выстрела еще не улеглось, когда раздались крики старого сержанта:

– К оружию!.. Флибустьеры!.. Спасайтесь!..

Дон Баррехо услышал эти крики, ругательства, а потом – суматоху и поспешные команды; наконец раздался выстрел, как показалось гасконцу, сделанный из пистолета.

– Ну а теперь, дружище, ходу! – сказал он себе.

И он побежал изо всех сил, отчаянно, наобум отыскивая тут и там проходы и не всегда находя их.

Внезапно впереди замаячила бледная тень, за которой виднелась человеческая фигура. Дон Баррехо прямо-таки зарычал и прицелился из последней неистраченной аркебузы.

– Проклятый мастиф!.. – закричал он. – Умри же!..

Вспышка разорвала потемки. За нею послышался жалобный скулеж. Славная собака, которая вела за собой испанский арьергард, упала и больше не поднялась. Гасконец, воспользовавшись страхом, на мгновение охватившим ее поводыря, сделал четыре или пять прыжков и исчез в лесных зарослях.

XVIII Месть маркиза

В то время как дону Баррехо, которому фортуна покровительствовала сверх всяких ожиданий, удалось убежать от маркиза де Монтелимара, тогда как он уже видел себя повешенным на толстом суку, остававшиеся в гнезде Мендоса и де Гюсак опрометчиво атаковали самку. После жестокой схватки им удалось обезглавить ее и сбросить в лесные заросли труп птицы, занимавший с раскрытыми крыльями почти все воздушное убежище.

Их сердца сжались от неописуемой тревоги, когда они увидели полет своего друга, но оставшиеся в гнезде тут же успокоились, осознав, что птица с гасконцем медленно опускается на землю. Они даже представить не могли, что проклятая птица окажется над стадом быков, в надежде избавиться от своего соперника, сбросив его животным под ноги.

Избавившись от самки, Мендоса и де Гюсак терзались только одной мыслью: поскорее отправиться на поиски мужественного трактирщика.

– Надо найти его, – сказал Мендоса, полюбивший дона Баррехо так, словно трактирщик был его братом.

– Обязательно, – согласился де Гюсак.

Не думая о том, что их самих могут найти быки или испанцы, они уже готовились было покинуть гнездо, когда увидели кондора, который похитил, если можно так сказать, их товарища; чудовищная птица, вновь появившаяся над необозримым лесом, направлялась к ним.

– Эти птицы никогда не уймутся?! – воскликнул побледневший от гнева Мендоса. – Теперь вот самец снова решил атаковать нас.

– Давай быстрее спускаться, – предложил де Гюсак.

– С ума сошел?! Если он нападет на нас, прежде чем нам удастся достичь земли, мы точно рухнем вниз.

– Давай пустим в него пару пуль.

– Даже не думай об этом, дружище. Некоторое время назад я слышал собачий лай, а это означает, что испанцы где-то совсем близко.

– А как же дон Баррехо?

– Подождет, пока мы отделаемся от этих ужасных птиц. У него с собой была аркебуза, значит непосредственной опасности он не подвергается.

– А если он сломал ноги?

– Он не так глуп, чтобы отпустить лапы кондора на большой высоте. Уверен, что мы отыщем его на каком-нибудь другом дереве. А пока приготовимся к новому сражению, – думаю, оно будет не менее упорным.

– Возьми драгинассу дона Баррехо; она послужит тебе лучше твоей шпаги, – предложил бывший трактирщик из Нуэва-Сеговии.

– Это верно, – согласился Мендоса. – Попытаюсь ее не испортить: этот кусок стали еще не раз нам послужит.

А кондор, вместо того чтобы сразу ринуться в атаку на гнездо, взлетел на четыре-пять сотен метров и на этой высоте начал описывать постепенно сужающиеся круги. Стало ясно, что он хочет камнем обрушиться на головы пришельцам.

Мендоса и де Гюсак, встав на колени, выставили свои драгинассы вверх и отважно дожидались яростной атаки. Минут пять-шесть огромная птица удерживалась на набранной высоте, потом немного свела крылья и молниеносно устремилась вниз. Кондор уже приближался к гнезду, когда неожиданно из гущи леса раздалось пять или шесть ружейных выстрелов. Пораженный сразу несколькими пулями, кондор, издавая отчаянные крики, попытался расправить крылья, чтобы остановить свое стремительное падение, но силы оставили его, и тогда он сложил крылья и камнем рухнул в гущу леса, где его наверняка уже ждали охотники.

Мендоса и де Гюсак, услышав выстрелы, мгновенно спрятались в глубине гнезда.

– Испанцы? – тревожно спросил бывший трактирщик.

– Это могут быть только они, – ответил баск, который тоже заметно встревожился.

– Они нас заметили?

– Скорее всего, они стреляли в нас, а вовсе не в кондора.

– Теперь они схватят дона Баррехо.

– Он – сущий дьявол, и я совершенно не волнуюсь за него, – успокоил де Гюсака Мендоса. – Я видел, как он выбирался из куда более сложных положений.

– А вот нас, напротив, поджидает реальная опасность: нас могут продырявить вражеские пули.

– Если испанцы догадаются, что мы здесь, они нас не пощадят.

– Ты слышишь собачий лай?

– Нет, больше не слышу.

– Быть может, пса поставили во главе какой-нибудь полусотни и увели в другом направлении, – предположил Мендоса. – Тогда нам повезло. В противном случае мастиф непременно прошел бы по нашему следу до самого дерева. Как бы то ни было, положение наше не слишком-то веселое.

– Ну и что же нам теперь делать?

– Сидеть спокойно и ждать, пока испанцы не уйдут. Дон Баррехо, будь он сейчас здесь, уже давно предложил бы снова лечь спать.

– Я не настолько смел, – ответил бывший трактирщик.

– Признаюсь, что и у меня не хватает смелости спать на глазах испанцев, а поэтому я буду бодрствовать, чтобы защитить свою жизнь, которая мне пока еще дорога.

– А можно посмотреть?

– Доверься мне, – сказал Мендоса. – Твой шлем слишком сверкает и может ненароком привлечь к себе внимание наших недругов.

Баск лег на живот и медленно пополз к краю гнезда, откуда наверняка можно было бы увидеть испанцев, если бы они действительно вошли в лес, о чем свидетельствовало убийство кондора. Он как раз собирался выглянуть из гнезда, когда услышал внизу голоса:

– Эй, Алонсо!.. Поищи-ка гнездо кондора… Видишь его?

– Да, Педро.

– Там, верно, можно найти знатную яичницу.

– Если хочешь сломать себе шею, попробуй. Я вполне удовлетворюсь бульоном из двух птиц.

– Только погляди на самку: мы ведь нашли ее без головы. Что ты об этом думаешь?

– Она просто устала жить и покончила с собой.

Взрыв смеха приветствовал этот остроумный ответ.

– Подождите-ка, друзья, – сказал тот, кого звали Педро. – Насколько мне известно, у кондоров никогда не было ни ножей, ни бритв, чтобы мочь так жестоко перерезать себе горло.

– Ну, дружок, я тебе объясню, как развивались здесь печальные события. Самка приглядела себе ухажера, и тогда самец, по всей видимости, оторвал ей голову или, точнее, перерубил ее страшным ударом своего клюва. Неужели ты не веришь, что животные тоже ревнуют?

– Болтай что хочешь, но сегодня вечером, после ужина, я попробую взобраться на это дерево, – придерживался своей линии Педро. – Хочу проверить, есть ли в гнезде птенцы.

– Но ведь мы уже подобрали двоих, – напомнил еще один солдат.

– Там могут остаться и другие.

– Ты, Педро, осёл и совершенно не знаешь привычек кондоров. Но если тебе хочется испытать свои мускулы, мы, разумеется, не собираемся тебе мешать.

Мендоса услышал новый взрыв смеха, а потом голоса внизу смолкли.

– Положение осложняется, – пробормотал он. – Если этому человеку взбредет в голову забраться в гнездо, мы пропали.

Мендоса прислушивался еще несколько минут, потом, не уловив никаких звуков, осмелился высунуть голову. Впрочем, он находился на такой большой высоте, что заметить его было бы нелегко, особенно между длинными, почти горизонтальными суками дерева.

Невдалеке в воздух поднимались струйки дыма. Там, к великому неудовольствию Мендосы, испанцы, должно быть, разбили лагерь. Баск с величайшей осторожностью раздвинул ветки и увидел под собой полторы дюжины солдат, занятых ощипыванием кондоров и их птенцов.

Испанцы развели костер и подвесили над огнем котел необычных размеров, готовый заполучить в свое нутро большущие куски пернатой дичи, превосходной для варки бульона, но жилистой, словно мясо старого мула.

– Если бы с нами был дон Баррехо, можно было бы попробовать устроить им вечером сюрприз, – пробормотал баск, – но двое против восемнадцати – это слишком…

Он осторожно вернулся на прежнее место и вытянулся рядом с де Гюсаком, рассказав ему обо всем, что он увидел и услышал.

– Если этот любопытный испанец доберется до гнезда, мы пропали, – слегка побледнел бывший трактирщик.

– О!.. Он пока еще не добрался, дорогой мой де Гюсак, а когда полезешь на дерево ночью, всякое может случиться, например обломится ветка, если ее умело подрезать. Этим я и займусь, пока не взойдет луна. А после такой подготовки не хотел бы я оказаться в шкуре этого посетителя гнезд.

– И все-таки что-то мне неспокойно, Мендоса.

– Да и мне тоже! – признался баск. – Полагаю, что и бедному дону Баррехо тоже было бы не по себе. Надеюсь, однако, что, если ему удалось укрыться на каком-нибудь дереве, он заметит лагерные костры и поостережется идти к нам, пока испанцы не уберутся отсюда.

– Значит, по-вашему, выходит, что мой соотечественник еще жив?

– А почему бы и нет? Кондор, схвативший слишком большой вес, спускался достаточно плавно, – ответил баск. – Эти птицы наделены необычайной силой, хоть и не такой большой, чтобы длительное время нести человека, даже такого худого, как дон Баррехо.

– Вы правы, и он, возможно, оказался в лучшем положении, чем мы, потому как не подвергается с минуты на минуту опасности быть изрешеченным пулями.

– Выше нос, приятель! Это гнездо представляет собой крошечную крепость, хотя на первый взгляд так не кажется, и пули не пробьют его с расстояния шестидесяти или семидесяти метров. Я больше боюсь планомерной осады, когда у нас не будет продовольствия, а мой ненасытный живот и так уже начинает бунтовать.

– Стяните потуже пояс.

– Да я давно уже это сделал, – признался баск. – Ох, чертов нос!.. Какой запах доносится снизу! Разве ты не чувствуешь?

– Это запах отличного бульона, – ответил бывший трактирщик из Сеговии. – Я понимаю толк в запахах.

– Испанцы варят бульон из крыльев кондоров. Жаль, что мы не можем принять участие в их трапезе!

– Вы уже затянули пояс, теперь заткните нос.

– Если бы он был таким длинным, как у гасконцев, можно было бы попробовать его заткнуть; только вот носы басков, не знаю уж почему, такие маленькие, словно хотели бы вовсе исчезнуть с наших лиц.

Де Гюсак не смог удержаться от смеха, и он не боялся, что его негромкий смешок достигнет с такой высоты испанских ушей.

Между тем голод начинал мучить двоих осажденных, а поднимавшийся вверх запах бульона вызывал тошноту.

До них доносились болтовня и смех испанцев. Должно быть, суп из кондоров привел солдат, испытавших немало лишений, в веселое настроение. Вслед за запахом бульона к вершине дерева поднялся и запах табака, что привело Мендосу в совершеннейшее отчаяние, потому что он до смерти хотел бы сейчас закурить.

Шло время, а для двоих обездоленных продолжалась пытка; к тому же они все время опасались, как бы кто-нибудь из солдат не полез на высоченное дерево.

Едва зашло солнце и на лес опустились сумерки, Мендоса, как и обещал, взял острую драгинассу дона Баррехо и сделал глубокий надрез на двух суках, торчавших под гнездом: один – слева, другой – справа. Если бы какой ловкач и добрался до этих веток, то, схватившись рукой за тот или за другой сук, он не смог бы удержаться от стремительного падения.

Тем временем испанцы, видимо получившие приказ устроиться в этом месте на ночлег, чтобы дать полусотне возможность собраться всем вместе, разожгли новые костры и положили в угольки огромные куски мяса кондоров. В испанском лагере царило веселье, тогда как гнездо кондора погрузилось в глубокую печаль.

Бедным узникам птичьего гнезда во второй раз пришлось привыкать к раздражающим запахам, поднимавшимся от земли. Голодный как волк, Мендоса стянул свой кожаный пояс еще на одну дырку.

Внезапно послышалось несколько голосов и взрывы смеха:

– Педро!.. Педро!.. Луна восходит над сьеррой.

– Поди поищи яиц для яичницы.

– Покажи-ка силу твоих мускулов!

– Давай-ка лезь! А мы посмотрим.

Мендоса не мог сдержать крепкого словца.

– Вы слышали, де Гюсак? – спросил он.

– Кажется, пробил наш последний час, – ответил гасконец. – Вот что я слышал.

Мендоса встал на колени, крепко сжимая драгинассу дона Баррехо.

В этот момент из-за самой высокой вершины сьерры показалась луна, заливая лес своим мягким голубоватым светом.

– Эх, если б я мог утопить тебя в море, – сказал баск, обращаясь к небесному светилу.

А под деревом испанцы продолжали кричать хором:

– Лезь, Педро!.. Луна вышла специально, чтобы осветить тебе яичницу!..

Наконец весь этот гул перекрыл один голос:

– Ладно!.. Если вы хотите, вы получите свою яичницу. Педро от своих слов не отказывается.

Носивший это имя солдат, крепкий малый, которому не исполнилось и тридцати, встал на ноги, перевесил мизерикордию с правого бока на левый, чтобы не стеснять движений, приблизился к сосне и вспрыгнул на один из нижних суков.

– Я покажу вам, – крикнул он, – как марсовые взбираются на рангоут. Замолчите и следите за мной.

Мендоса и де Гюсак все это видели и слышали. Если солдату удастся миновать подрезанные ветви, они оба будут обнаружены.

– Что ты теперь скажешь, Мендоса? – спросил гасконец, мучивший спусковой крючок своей аркебузы. – А если его пристрелить, прежде чем он доберется до нас? В своей меткости я уверен.

– Как и я – в своей, – ответил баск, – но прошу тебя отказаться от использования огнестрельного оружия, по крайней мере на время. Пока еще рано отчаиваться. Думаю, что пущенные снизу пули не пробьют эти толстые ветки, да еще так плотно переплетенные.

– А если он заберется сюда?

– Захватим его в плен и будем держать как заложника. Нас ведь двое, мы оба крепыши, так что легко одержим верх над этим бедовым марсовым. На всякий случай приготовим наши драгинассы и, если понадобится, воспользуемся ими.

– А потом?

– Осада по всем правилам.

– И нечем будет подкрепиться. Ах, если бы дон Баррехо оставил нам хотя бы птенцов.

– Запоздалые жалобы, – сказал баск. – А парень лезет очень ловко. Будьте внимательны, де Гюсак!

Марсовой, привыкший взбираться по вантам галеонов, да к тому же благоприятствуемый луной, великолепно освещавшей лес, быстро поднимался наверх, хватаясь то за одну ветку, то за другую. Внизу его товарищи, обступив дерево, молча наблюдали за ним.

Мендоса и де Гюсак, с тревожно бьющимися сердцами, следили, как ловкач приближается к ним. Мендоса сжимал в руке драгинассу дона Баррехо, а де Гюсак снова взялся за аркебузу, решив воспользоваться ею, несмотря ни на какие возможные последствия.

Еще несколько минут – и марсовой доберется до тех суков, на которых держалось гнездо. Он уже собирался уцепиться за его край, когда послышался зловещий треск. Одна из ветвей, на которой он стоял, обломилась, и несчастный, издав душераздирающий крик, рухнул на землю и разбился насмерть, что привело в ужас его товарищей.

Шум от падения с большой высоты этого бедолаги был таким сильным, что его можно было бы сравнить с выстрелом стенобитного орудия или фальконета.

Одна из ветвей, на которой он стоял, обломилась, и несчастный, издав душераздирающий крик, рухнул на землю и разбился насмерть…

Когда прошел первый испуг, испанцы собрались вокруг несчастного и быстро убедились, что жертве предательской ветви ничего больше не надо, кроме могилы в лесной глуши.

– Жалко, что мне пришлось убить его таким вот образом, не встретившись с ним в личном поединке, – сказал Мендоса де Гюсаку. – К сожалению, на войне, особенно той, что мы ведем здесь, в этих лесах, законов нет, и мы имеем полное право защищать свою жизнь любым способом.

– Только поверят ли его товарищи, что это была несчастная случайность?

– A-а-а… Этого я не знаю.

Сомнения гасконца оказались вполне обоснованными, потому что испанцы, набросив на погибшего покрывало, принялись кружить вокруг дерева, подозрительно поглядывая на огромное гнездо. Внезапно один из них поднял аркебузу и выстрелил. Осажденные услышали, как пуля попала в толстую ветку, но, как и предполагал баск, не смогла пробить ее.

В те времена ружья имели весьма ограниченную дальность боя; пробойная сила пуль была ничтожной, так что толстого сука было достаточно, чтобы легко отклонить пулю.

Прозвучали еще пять-шесть выстрелов в направлении гнезда, принесшие тот же результат.

Мендоса и де Гюсак, хотя и боялись, что с минуты на минуту шальная пуля сможет пробить защиту из сучьев, благоразумно удержались от ответа.

Внезапно крики ужаса раздались в испанском лагере:

– Быки!.. Быки!.. Бежим!.. Бежим!..

Стадо этих опаснейших животных, возможно испуганных выстрелами, которые нарушили их сон, понеслось не разбирая дороги – через заросли, прямо на блеск костров.

Испанцы, зная, с каким противником им предстоит встретиться, стреляли в темноту наугад, а когда заряды иссякли, рассеялись по лесу, в то время как разъяренные быки бросились преследовать их.

Мендоса резко поднялся на ноги и крикнул:

– На таких союзников я не рассчитывал. Если мы торопимся спасти свои шкуры, де Гюсак, то надо побыстрее оставить гнездо и спуститься. Держись левее, если не хочешь повторить судьбу несчастного марсового.

В мгновение ока они покинули огромную корзину, забрав предварительно знаменитую драгинассу дона Баррехо, которую ни в коем случае не хотели терять, и начали спуск, перебираясь с ветки на ветку.

Вдалеке слышались крики испанцев, сопровождавшиеся время от времени редкими выстрелами из аркебуз. Значит, преследование еще не окончилось.

Пять минут спустя Мендоса и де Гюсак были на земле.

Костры еще горели, котел остывал дном вверх, тут и там валялось забытое оружие.

Баск подобрал две шпаги, потом приблизился к трупу бедного марсового, который каким-то чудом избежал бешенства быков. Мендоса сложил эти шпаги на покрывале умершего в форме креста и растроганно произнес:

– Я предпочел бы встретиться с тобой со шпагой в руках и получить укол. Упокойся в мире, бедняга.

После этого он перепрыгнул через три или четыре костра и пустился наутек в направлении, обратном тому, куда побежали испанцы. Де Гюсак последовал за ним.

Теперь, когда он оказался на земле, у Мендосы в голове стучала лишь одна мысль: найти грозного гасконца, без которого он чувствовал себя потерянным, хотя и обрел второго забияку, принадлежавшего к той же породе.

Что же случилось с весельчаком доном Баррехо? Быть может, он блуждает по лесу, пытаясь угадать верное направление, чтобы отыскать своих товарищей? Или его захватили испанцы? Сотню раз Мендоса возвращался к этим вопросам, но так и не смог прояснить для себя таинственное исчезновение гасконца.

И все же Мендоса не отчаивался. Он видел, как кондор плавно опускался к границе леса, и полагал, что дону Баррехо удалось не упасть с большой высоты, а значит ему удалось не переломать себе ноги.

Двое искателей приключений, подгоняемые желанием избавиться от преследований испанцев и найти товарища, продолжали во весь дух бежать вперед, хотя голод и давал себя знать. Примерно через полчаса они достигли лесной опушки. Перед ними простирался большой луг, по счастью не занятый в это время страшными быками.

– Дон Баррехо должен был спуститься здесь, – с облегчением вздохнул Мендоса.

– Тем не менее его не видно, – возразил де Гюсак. – А не выстрелить ли нам из ружья?

– Ни за что!.. Мы еще не отошли от испанцев на достаточное расстояние.

– Так где же его искать?

– Я уже начинаю приходить в отчаяние, де Гюсак. Флибустьеры далеко, мы почти потерялись на вершине сьерры, дон Баррехо исчез. Что с нами будет? Куда идти?

– Может быть, зацепиться за какой-нибудь сук с веревкой на шее? – хмыкнул гасконец.

– Возможно, дон Баррехо нас опередил? Прочешем этот луг и пойдем обыскивать лес на той стороне. Может быть, там мы осмелимся произвести выстрел.

Внимательно оглядевшись, нет ли где поблизости спящих в этих высоких пахучих травах быков, двое товарищей возобновили поиски, без приключений достигнув опушки другого леса, протянувшегося вдоль взгорбленной сьерры. Они углубились в лес метров на двести – триста, когда неожиданно услышали совсем невдалеке несколько выстрелов.

Почти сразу же перед ними в лунном свете появилась человеческая фигура. Незнакомец несся со скоростью оленя. Мендоса и де Гюсак разом вскрикнули:

– Дон Баррехо!..

Беглец остановился, вскинув руку с аркебузой, потом опустил ружье и направился к своим приятелям, удивленным не меньше его. При этом дон Баррехо приговаривал:

– Панчита, прекрасная кастильянка, должно быть, молилась за мое спасение, друзья. Если бы какой-то добрый ангел не покровительствовал мне, дон Баррехо закончил бы свою карьеру с веревкой на шее. Мендоса!.. Де Гюсак!.. Здесь, в моих объятиях!..

– А я уже считал тебя мертвым, – сказал баск, – но не мог примириться с мыслью о необходимости продолжать путь без тебя. Кто там стрелял?

– Я.

– Шесть или семь раз?

– У меня была целая охапка аркебуз. Но сейчас не время болтать. Если мы хотим захватить маркиза де Монтелимара, следуйте за мной. Испанцы расположились на отдых на небольшой полянке, они почти беззащитны.

– Маркиза де Монтелимара!.. – удивился Мендоса.

– Бегом, и без разговоров!..

Ведомые доном Баррехо, баск и бывший трактирщик из Сеговии следовали широкими тропами, которые наверняка проложили дикие быки высокогорья. Сквозь просветы в листве уже виднелись лагерные огни.

Трое приятелей бегом преодолели отделявшее их от лагеря расстояние и открыли огонь из своих аркебуз. Хотя даже в этот момент не было необходимости тратить порох, потому что испанцы, полагая, что их окружили основные силы флибустьеров, в лагерь не вернулись.

Маркиз тоже исчез.

Мендоса и де Гюсак, едва завидев котел, склонились над ним, чтобы соскрести остатки пищи, пока дон Баррехо быстро обыскивал полянку.

Крик ужаса прервал их скромную трапезу.

Грозный гасконец остановился перед трупом какого-то солдата и в отчаянии вцепился в собственную прическу.

– Старый сержант!.. Еще один гасконец!.. Он позволил мне убежать, и маркиз его расстрелял! – закричал он.

К нему подошли Мендоса и гасконец номер два.

Человек с длинными седыми усами и галунами на рукавах разноцветного мундира лежал, вытянувшись во весь рост на траве; голова его была пробита пулей, а может, и двумя.

– Кто это? – спросил Мендоса.

– Человек, который дал мне возможность бежать, прежде чем маркиз успел меня повесить; и знаешь, де Гюсак, он один из наших. Он тоже гасконец, – ответил дон Баррехо, и на глаза его навернулись слезы.

– Кто его убил?

– Подлец де Монтелимар, в этом я нисколько не сомневаюсь. Только у маркиза на поясе был пистолет, а пули, похоже, не ружейные.

– Нет, не ружейные, – согласился баск, казавшийся глубоко тронутым горем дона Баррехо, потому что в этот момент он думал о бедном марсовом. – Любой военный это сразу же поймет.

Дон Баррехо до крови закусил себе палец, а потом сказал:

– Этот де Монтелимар больше никогда не увидит башен своих замков во Франции и в Испании, потому что я убью его.

Он склонился над телом сержанта, закрыл ему глаза, после чего еще раз обратился к своим товарищам:

– Следуйте за мной!.. У маркиза всего несколько солдат и почти нет огнестрельного оружия. Я хочу получить его шкуру!..

XIX В девственном лесу

Луна продолжала подниматься над вершинами сьерры, когда трое искателей приключений продолжили путь, в надежде застать маркиза и его небольшой отряд врасплох, если только те не присоединились к одной из полусотен арьергарда, и навсегда покончить с этим страшным и неуловимым противником.

Они вошли в рощицу черного ореха с гигантскими, обильно плодоносящими густолиственными деревьями. Скорлупа у плодов черного ореха очень твердая, а ядрышко, наоборот, очень маленькое и неважного качества. Однако древесина этого дерева очень ценится и выдерживает конкуренцию со знаменитым африканским эбеновым деревом.

Могильная тишина царила под кронами этих величественных деревьев. Ночная охота диких животных должна была уже закончиться, так как рассвет был недалек и хищники уже удалились в логова со своей добычей.

Время от времени неожиданные вспышки разрывали глубокую тьму. Это светились группы фосфоресцирующих грибов, достигавших гигантских размеров и теснившихся к огромным стволам ореховых деревьев.

Бешеная погоня, возглавляемая доном Баррехо, которого, казалось, подталкивало вперед и вперед непреодолимое желание отомстить за бедного сержанта, не увенчалась успехом. При первых проблесках зари трое приятелей, потные, со сбитыми ногами, достигли вершины сьерры. Никаких следов испанцев отважная троица не нашла.

– Эй, дон Баррехо, – открыл рот баск, – надеюсь, ты не считаешь меня пиренейским мулом… Гром и молния!.. Де Гюсак и я умираем от голода.

– Теперь мы можем охотиться, не подвергаясь какой-либо опасности, – ответил на его жалобу гасконец.

– Как это?

– Я убил собаку, которая вела испанцев.

– Ты это сделал?

– Я не терял времени даром, дружище. Я ведь поклялся уничтожить эту зверюгу, представлявшую для нас постоянную опасность. Даже если испанцы услышат ружейные выстрелы, они едва ли смогут определить верное направление в этих лесах.

– По мне, так предпочтительнее было бы выспаться, после того как мы провели рекогносцировку, – сказал де Гюсак. – Я больше не могу. А о еде можно подумать позже.

– Не все трактирщики родились искателями приключений, – пошутил дон Баррехо. – Впрочем, и я не спал ни минуты: меня постоянно терзали мысли о неизбежной петле. Пасть на поле битвы – это куда ни шло, но окончить свою жизнь на виселице, как бандит!.. О!.. Это меня ужасно огорчало. Что ты скажешь, Мендоса?

Баск ничего не ответил. Он улегся на плотный свежайший ковер из мха и уже засыпал, хотя глаза его еще были открыты.

– Тогда воспользуемся моментом, – продолжал дон Баррехо. – Пока что нас никто не побеспокоит. Между нами и испанцами – шесть часов ходьбы по меньшей мере, если, конечно, предположить, что они вышли в путь с восходом луны.

– Спи, неуемный болтун, – зевнул Мендоса. – Твой бы язык да вложить в рот прекрасной кастильянки.

– У нее свой достаточно длинный; от моего языка ей не надо ни сантиметра. Ты никогда не слышал, как она орет, когда я поднимаюсь из подвала нетвердой походкой! Эта плутовка никак не хочет понять, что хороший трактирщик должен постоянно пробовать свои вина. А вам как кажется?

Вместо ответа он услышал храп: Мендоса и де Гюсак спали как сурки, утонув в мягком мхе.

– У них нет моей энергии, – произнес, взглянув на заснувших, гасконец и важно подкрутил усы. – А так как здесь я не могу поговорить даже с попугаями, поскольку таковых в этих местах просто-напросто не водится, то лучше и я воспользуюсь удачными обстоятельствами. Кто знает, может быть, мне приснятся приятные вечера в моем подвальчике в окружении полных бочек.

Он зевнул раза три-четыре, потянулся, а потом, в свою очередь, погрузился в мягкий мох и с облегчением вздохнул. Спал он, наверное, с четверть часа и был разбужен легчайшим потоком воздуха, который исходил, казалось, от взмаха веера над его головой. Еще не полностью очнувшись ото сна, он вытянул руку и снова ощутил на ней странный холодок, отчего тут же открыл глаза.

Над ним кружила крупная летучая мышь; она двигалась мелкими зигзагами, издавая слабые крики. Солнце уже взошло, и гасконец смог разглядеть ее. У летучей мыши была крупная голова с двумя зубами и своеобразной присоской; волосатые крылья в размахе раскинулись почти на метр, тогда как тело не достигало в длину и двадцати сантиметров.

– Вампир!.. – закричал дон Баррехо. – Берегитесь, друзья!.. Он хочет напиться нашей крови!..

Ни Мендоса, ни де Гюсак не ответили на этот тревожный призыв.

– Tonnerre!.. У них уже вся кровь выпита!.. – вскрикнул он.

Дон Баррехо поспешно вскочил; он был заметно возбужден; в руках у него оказалась аркебуза, и он решил уничтожить проклятого кровососа. Но внезапно нахлынувший ужас остановил его; он выпустил ружье, которое ничем не могло помочь ему, и обнажил драгинассу.

Жуткое зрелище открылось его глазам; от такой картины кровь могла бы застыть даже в жилах самого храброго человека Старого и Нового Света. На груди каждого из двух его товарищей расположились два страшных, мохнатых гигантских паука. Эти черные чудовища были размером с бутылку; пару ножек венчали ужасные крюки длиной не меньше восьми дюймов; эти крюки уже вонзились в человеческую плоть, проткнув изодранные в лохмотья рубашки.

Дон Баррехо был достаточно знаком с этим регионом, а потому сразу же признал в этих гадких монстрах, жадно сосавших кровь его друзей, двух гигантских птицеедов; эти пауки, живущие в лесах Центральной Америки, не боятся, будучи голодными, нападать даже на спящих людей.

Острейшие когти этих гадких чудовищ уже проткнули плоть Мендосы и де Гюсака, и пауки жадно высасывали их кровь.

Дон Баррехо подскочил к ближайшему пауку, пинком скинул его с груди де Гюсака и резким тычком драгинассы прикончил страшное насекомое. Другой паук, увидев печальный конец своего компаньона, попытался спастись на соседнем дереве, но он не успел убежать слишком высоко и был настигнут уколом драгинассы, рассекшей птицееда надвое.

– Друзья!.. Друзья!.. – закричал грозный гасконец, тряся своих спутников. – Разве вы не заметили, что у вас высасывают кровь?

Мендоса первым открыл глаза и не мог удержать крика отвращения, увидев свою залитую кровью грудь.

– Меня убили!.. – закричал он.

– Да что ты! – успокоил его дон Баррехо. – Речь идет всего лишь об обычном кровопускании, сделанном пауками. Правда, если бы я запоздал с помощью, эти чудища высосали бы из тебя по меньшей мере пару фунтов.

– Я тоже весь в крови, – вскочил на ноги испуганный Де Гюсак.

– И я едва избежал подобной судьбы, потому что крупный вампир пытался застать меня врасплох во сне, – сказал дон Баррехо. – С этого момента мы больше не будем столь легкомысленны и не станем засыпать все вместе.

– Ты по меньшей мере убил этих чудищ? – спросил Мендоса.

– Я отомстил за твою кровь. Там, внизу, журчит ручеек; идите обмойтесь и приложите хлопок к ранам. Вот это дерево даст его вам в любом количестве.

– Было бы лучше, если бы этот торговец хлопком продавал фрукты, – сказал де Гюсак. – Мы ведь умираем с голода.

– Вот так так!.. Я и забыл, что у вас вечно пустое брюхо, а мое пузо любезно заполнило гнусное месиво, слитое из настоящей ольи подриды, которую готовили захватившие меня испанцы. Пока вы приводите себя в порядок, попробую поискать что-нибудь в лесу.

– Смотри не потеряйся! – пошутил де Гюсак.

– Я пойду недалеко, друг. Мне очень хорошо известно, как легко заблудиться в этих девственных лесах.

Он насыпал немного пороха в ружье, взвел курок и отправился в лес, внимательно поглядывая то налево, то направо. Не прошел он и двухсот шагов, как услышал в гуще листвы скорбный меланхолический крик:

– Ай!..

Дон Баррехо остановился и огляделся.

– Кто это так жалуется? – удивился он. – Может быть, там лежит подранок? Он нам сгодится на завтрак, клянусь тысячью чертовых хвостов!..

Крик повторился, он звучал дольше и был еще более душераздирающим.

Немного взволнованный, гасконец хотел уже вернуться назад, но поднял глаза вверх, на ореховое дерево, и заметил зацепившуюся за ветку, спиной к земле, маленькую обезьянку с очень густой шерстью и головой, напоминающей скорее кошачью, чем голову четверорукого животного.

– Вот и завтрак!.. – обрадовался гасконец. – Не знаю, что это за вид, но убежден, что под такой шкуркой скрывается мясо, которое можно поджарить.

Он уже поднял аркебузу, потом отвернулся и, опустив ружье, забормотал:

– Но ведь зверек не движется! Попробуем сэкономить заряд.

В самом деле, это странное четверорукое, хотя уже и встретило охотника, не покидало ветки и не прекращало издавать жалобные вопли.

– Надо спуститься сюда, малыш, – пробовал уговорить зверька гасконец. – Если у него сломаны ноги, я не знаю, что делать. В любом случае на завтрак сгодится.

Он подошел к довольно низкой ветке, совершенно лишенной к тому же листьев, и схватил животное за хвост, а потом дернул изо всех сил.

От такого мощного толчка ветка нагнулась, но животное не покинуло своего места.

– Нет, ноги у него не сломаны!.. – отметил дон Баррехо. – Они поистине железные. Сеньора обезьянка, вы хотите сдаться или нет?

Четверорукое животное медленно притянуло к себе свой хвост и больше не двигалось.

– А ведь оно не привязано, – сказал гасконец. – Что же это за зверь? Ну ладно, Мендоса определит, он лучше меня знает лесных тварей. А теперь заколем его.

Дон Баррехо обнажил шпагу и одним ударом обезглавил бедное животное, потом снова ухватил его за хвост, и после шести-семи конвульсий, одна яростнее другой, гасконцу удалось овладеть тушей. Только тогда он увидел, что у странного животного вместо пальцев выросли крепкие когти длиной в целый дюйм.

– Может, оно принадлежит к семейству царапающих обезьян, если только такие существуют? Лично я о них раньше никогда не слышал. Ладно, не важно. Пойдем обдерем с него шкуру и подвесим над огнем.

Охотник снова ухватил добычу за хвост, чтобы из тела полностью вытекла кровь, и без какого-либо труда вернулся в лагерь.

Мендоса и де Гюсак как раз закончили свой туалет и прикрыли две маленькие ранки, полученные от ужасных паучьих когтей, комочками из дикого хлопка. Потеря крови была, возможно, обильной, но сами ранки походили на небольшие порезы.

– Эй, Мендоса, – сказал гасконец, бросив к ногам баска странное четверорукое животное, – вот я принес тебе завтрак, но прежде, чем бросить добычу на угли, я хотел бы узнать, кого мы будем есть. Ручаюсь, это не змея, и я никогда не слышал о ядовитых обезьянах.

– Хоть ты и отрубил ему голову, я сразу скажу тебе, что это ай[121].

– Ай?.. Что это такое?

– Самое ленивое животное в мире, которому требуется не менее двух суток, чтобы передвинуться на несколько метров и дотянуться до листьев, служащих ему для пропитания. Представь себе, дружище: вместо того чтобы осторожно спускаться с деревьев, он просто падает на землю, не прилагая лишних усилий.

– Значит, у него есть ноги?

– И очень крепкие, к тому же хорошо вооруженные.

– Про ноги я знаю, потому что не мог скинуть на землю эту макаку. Оно съедобно, по крайней мере?

– Индейцы не отказываются от его мяса, хотя оно жилистое, словно мясо тапира.

– Ба!.. Но у нас-то желудки крепкие и все перемелют, – сказал де Гюсак, который уже взял в руки наваху, чтобы заняться приготовлением жаркого.

– От испанцев нет новостей? – спросил Мендоса.

– Я видел только деревья, – ответил дон Баррехо. – После нашего форсированного марша они, должно быть, остались очень далеко. Сеньор трактирщик из Сеговии, как можно сварить это животное?

– Индейцы очень любят обезьян; они их варят в печках. Доверьтесь мне. Принесите дров, и я приготовлю отличный завтрак.

Баск хмыкнул и недоверчиво покачал головой.

Даже дона Баррехо слова де Гюсака, казалось, не убедили, – во всяком случае, он сделал недовольную гримасу.

А бывший трактирщик закончил снимать шкуру с ая и завернул тушку в пальмовые листья, выложив брюшную полость, предварительно освобожденную от внутренностей, ароматными травами, которых было достаточно прямо под ногами.

Орудуя драгинассой и руками, он вырыл довольно глубокую ямку и бросил туда, сколько смог, горящих дров.

– Вот очень экономичный и очень быстрый очаг, – сказал дон Баррехо. – Вы, случайно, не кухарничали у индейцев?

– Больше, чем ты себе представляешь, – рассмеялся в ответ де Гюсак. – Могу добавить, что я остался в живых только благодаря своим кулинарным способностям.

– А что с тобой приключилось?

– Я шел через перешеек в компании полудюжины искателей приключений, решивших добраться до Тихого океана и присоединиться к флибустьерам Дэвида, как вдруг в один неудачный день на нас посреди леса обрушился настоящий дождь из стрел. Мы даже не успели заметить, с какой стороны летели стрелы. Мы ответили нападающим залпом из аркебуз, но свист стрел убедил нас, что ружейный огонь ничуть не испугал гордых индейцев; они продолжали забрасывать нас своими стрелами, да так метко, что через четверть часа все мои спутники лишились жизни.

– А тебя уберег какой-то драгоценный амулет? – спросил дон Баррехо, наблюдавший за огнем.

– Разумеется, – серьезно ответил де Гюсак. – В нашем роду хранился освященный медальон, который мои предки всегда носили на сердце. Он был величиной с пиастр.

– Продолжай, – улыбнулся дон Баррехо, – а ты, Мендоса, убери головешки и брось в очаг нашу обезьянку. Мне кажется, ее надо забросать землей, не так ли, де Гюсак?

– А сверху снова разжечь огонь.

– Ну, продолжай же.

– Когда мой отец умер, медальон достался мне, поскольку это была единственная вещь, имевшая хоть какую-то ценность: ведь она была из чистого золота.

– Твои родители, де Гюсак, столь же богаты, как и мои, – прервал его грозный гасконец. – Продолжай.

– Ты не поверишь, но стрелы по крайней мере трижды попадали мне прямо в сердце; но всякий раз они отскакивали в сторону, натыкаясь на амулет.

– Черт возьми!.. Продай мне его.

– Но у меня его больше нет!

– Куда же он делся?

– Он до сих пор висит на шее вождя племени.

– Значит, ты сделал этого плута неуязвимым!.. Будем надеяться, что мы не встретим его на своем пути, – сказал дон Баррехо с легкой иронией. – И чем же закончилась эта история?

– Меня окружили не знаю уж сколько дюжин индейцев, вооруженных луками и палицами; я вынужден был сдаться. К счастью, эти индейцы были людоедами.

– К счастью?!.. – в один голос вскрикнули Мендоса и дон Баррехо.

– Если бы не это обстоятельство, я бы не рассказывал вам здесь об этом страшном приключении.

– Растолкуй получше, приятель, – попросил грозный гасконец. – В твоем рассказе возникло одно темное место, надо бы его прояснить.

– Сейчас ты все услышишь, – ответил де Гюсак. – Так вот. Меня отвели в деревню и, перед тем как отправить в свои желудки, привязали к столбу. Но в тот день им хватало человечины, потому что, как я уже сказал, все мои товарищи полегли на поле боя. Меня оставили для ужина, который кацик хотел устроить для другого вождя. У меня на глазах на некоем подобии вертелов, сделанных из древесины железного дерева, поджарили пятерых моих товарищей. Один индеец, обнаружив мое присутствие на этой мясной оргии, оказался настолько любезен, что протянул мне полуобгоревшую руку и предложил обглодать ее.

– И ты ее сожрал! – закричал дон Баррехо, сморщившись раза три-четыре кряду. – Фу!..

– Я притворился, что хочу попробовать ее, а потом громко выругал поваров, назвав их не ведающими самых элементарных основ кулинарии. Кацик, бывший большим гурманом, как я потом узнал, сразу предложил мне пост главного придворного повара. И вот на следующий день я стал готовить в котлах трупы с картофельным гарниром и ароматными травами.

– И кого же вы варили? – спросил Мендоса.

– Оставшихся пятерых из моих товарищей.

– Гром и молнии!.. Какая смелость!..

– Дорогой мой, речь шла о спасении собственной шкуры. Если бы я не сварил их, трупы поджарили бы другие. Успех был грандиозный, просто необыкновенный. То, что кацик не умер в тот вечер от несварения желудка, на мой взгляд, настоящее чудо.

– Жуткая история! – воскликнул дон Баррехо. – Продолжай, де Гюсак; твой рассказ меня очень заинтересовал.

– В течение пяти месяцев я не делал ничего другого, кроме приготовления жаркого из индейцев, павших в сражениях: некоторых под зеленым соусом, других под красным. Но в один прекрасный день я устал от своей должности и ушел.

– Без медальона?

– Он остался у кацика.

– И как же все закончилось?

– Я шел через леса, горы и реки, постоянно подгоняемый страхом попасть в плен к индейцам и быть съеденным, пока в один прекрасный день не добрался до Нуэва-Сеговии, которая в то время была просто небольшой деревушкой. Там я и остался жить.

– Вот это и называется приключениями. Не так ли, Мендоса? – сказал дон Баррехо.

– Только от одного рассказа о них тело покрывается мурашками, – ответил баск.

– А скажи-ка мне, де Гюсак, ты и испанцам в Сеговии готовил мертвецов?

– Да меня тогда бы давно повесили. Эй, Мендоса, а жаркое? Обезьянка должна быть уже совершенно готова.

Приятели погасили огонь, драгинассами очистили ямку и принялись за поиски тушки ая, от которой распространялся аппетитный запах. Де Гюсак снял пальмовые листья, и столь желанный завтрак наконец-то явился.

Троица флибустьеров, привлекаемая запахом ароматных трав… накинулась на жаркое с таким натиском, что вскоре от тушки остались одни кости.

Однако трое изголодавшихся людей неуверенно переглядывались, не решаясь коснуться жаркого.

– Де Гюсак, – спросил дон Баррехо, – что тебе напоминает это жаркое?

– Ребенка. По большим праздникам мне приходилось готовить для кацика детей.

– А еще – дьявола, но я от него не отступлюсь, – отозвался Мендоса.

Он схватил наваху и рассек жаркое, казавшееся скорее человеческим телом, чем тушей животного.

Троица флибустьеров, привлекаемая запахом ароматных трав, наконец-то победила в себе отвращение и накинулась на жаркое с таким натиском, что вскоре от тушки остались одни кости.

– Мясо мне показалось слишком жестким, – сказал после еды дон Баррехо.

– Ну, я не согласен, – возразил Мендоса. – Знаю только, что оно спокойно ведет себя в моем брюхе, которое уже не такое пустое, как прежде.

Де Гюсак одобрил слова баска кивком головы.

– Теперь мы можем идти? – спросил дон Баррехо. – Не будем забывать, что за нами по пятам следует маркиз де Монтелимар, а наши товарищи, возможно, уже достигли берегов Маддалены.

– В путь, – односложно отозвались баск и бывший трактирщик из Сеговии.

XX Долина гремучих змей

От южной оконечности Америки протянулась гигантская горная цепь, образующая становой хребет двух континентов, хотя севернее Панамского перешейка она называется уже не Кордильерами, а Скалистыми горами. Прорезанная гигантскими реками двух континентов, вздымается эта грандиозная цепь до высоты нашего Монблана и даже много выше.

Особенно трудно пересекать эти горы в Центральной Америке, хотя там они гораздо ниже. И в наши дни подъем на Кордильеры как с тихоокеанской, так и с атлантической стороны ставит перед восходителями немало проблем, потому что склоны гор покрыты необозримыми лесами, где путешественники подвергаются опасности заблудиться и умереть от голода. Ну а во времена, когда разворачивается действие нашего романа, сьерры на перешейке были во много раз опаснее, потому что испанцы, занятые только разработкой богатейших месторождений золота и серебра, погубили многие тысячи индейцев, но не построили ни одной дороги.

Страх перед флибустьерами, повсеместно внушающими ужас морскими бродягами, которые разрушили Панаму, убедил испанцев не трогать леса, столь же старые, как мир. Испанцы полагали, что естественных барьеров будет вполне достаточно, чтобы задержать их извечных врагов.

Как легко догадаться, дон Баррехо, Мендоса и де Гюсак, хотя у последнего была маленькая буссоль и он знал приблизительно, где находится Маддалена, быстро потерялись в этих обширных девственных лесах, покрывавших последние вершины сьерры.

Если великие пустыни, непрерывно палимые солнцем, вызывают чувство испуга у путешественников, впервые их пересекающих, если высокие вершины с их сверкающими ледниками, которые окрашивают розовым первые проблески зари или пламя последних лучей заходящего солнца, вызывают чувство восхищения, то девственный лес прямо-таки устрашает и превращает человека в вечно растерянное существо, находящееся во власти постоянной тревоги.

Бесконечный высочайший свод, образованный листьями, по большей части чудовищными, пересекающимися между собой и с многочисленными свисающими фестончатыми лианами, простирается на многие мили над головами путешественников, почти полностью закрывая солнечный свет.

Пугающая полутьма царит в этом огромном зеленом океане; она редеет только к полудню и всего на несколько часов. Лунные лучи тоже редко проникают под полог зелени; в девственных лесах практически нет разрывов, образующих полянки.

Под зелеными великанами господствует удушливая духота, затрудняющая дыхание, а то и просто не позволяющая дышать. Порой становится так жарко, словно сквозь свод просачивается палящий зной, но по большей части под лесным пологом царит влажная, обессиливающая, расслабляющая духота.

Почти полная тишина, сравнимая разве что с той, которая охватывает человека в пустынях, господствует под пологом леса днем, однако ночью начинается ужасный концерт, прекращающийся только с первыми проблесками зари.

Гигантские жабы, свистящие, как паровозы, насекомые, орущие кугуары, фыркающие и рычащие ягуары, гривистые волки, мрачно улюлюкающие во все горло, – все их голоса сливаются в один отвратительный гул.

У человека, который с трудом продвигается по этому бесконечному лесу, почти задыхаясь в тяжелом воздухе, нет уверенности, что он сделает хотя бы десяток шагов, не подвергаясь смертельной опасности.

И больше всего пугают ядовитые змеи, нападающие неожиданно из-под сухого дерева или из кучи опавших листьев на бедного прохожего, которому ничего не остается, кроме как лечь под деревом и ожидать смерти, впрочем не медлящей с приходом. Позднее приходят термиты, объедают плоть, оставляя после себя чистый скелет, который великолепно подошел бы музею или анатомической школе.

Но и это еще не все. Под пологом девственного леса караулит еще немало опасностей. Там обитают вампиры, разновидность летучих мышей, величиной с кота; они поджидают путников, смертельно уставших от долгой дороги; как только те заснут, вампиры присасываются к спящим и пьют их кровь. Кроме того, в лесу водятся ужасные пауки-птицееды, не меньше вампиров охочие до крови; они постоянно сидят в засаде на стволах деревьев. И наконец, во влажных и болотистых лесах многие тысячи пиявок выползают из укрытий и немилосердно впиваются в кожу своих жертв.

Таковы удовольствия, которые доставляют девственные леса, будь то в Америке, Африке или Азии.

И, даже зная о том, каким опасностям они могут подвергнуться, трое приятелей, побуждаемые страхом с минуты на минуту встретиться с жестоким маркизом, торопливо продвигались вперед в постоянном окружении сумеречной полутьмы, не позволявшей им вовремя заметить затаившихся в засаде хищников.

Первый переход привел их на вершину сельвы, но там они остановились, признавшись, что не могут дальше ступить ни шагу.

– Сотня штормов Бискайского залива вам в глотку!.. – воскликнул дон Баррехо, вечно сохранявший чудесное настроение. – Кажется, мы немного постарели, дорогой мой Мендоса. Где те переходы, которые мы совершали вместе с графом ди Вентимильей по лесам Сан-Доминго? Вот их действительно можно было назвать маршами, и мы их выдерживали!

– Боясь подставить ноги зубам мастифов, – умерил его пыл баск. – Ты помнишь, как на нас натравливали собак?

– А здесь, дружище баск, тебя с минуты на минуту могут ошарашить пули. Что же до ран, то пулевые ранения бывают куда серьезнее.

– Пока не услышу свиста пуль, я никуда не двинусь, – сказал в ответ Мендоса.

– И я тоже, – добавил де Гюсак. – Мы добрались до вершины сьерры и теперь, думаю, можем немного передохнуть и даже приготовить ужин.

– Ох, обжоры!.. – не удержался дон Баррехо. – А как же съеденный вами ай?

– Я уж о нем и не помню, – рассмеялся Мендоса.

– Да и мне он пришел на ум только сейчас. Черт возьми!.. Но что же вам предложить?

– Я займусь кухней, – сказал де Гюсак.

– Хитрец!.. – оценил его выбор дон Баррехо. – Ну раз уж вы назначили меня главным снабженцем для ваших желудков, придется мне наполнять ваши пузяки. Кто знает, может, я встречу еще одну обезьяну. Хочешь пойти со мной, де Гюсак, если у тебя осталось хоть немного сил? А Мендоса тем временем разведет костер.

– Шагов на тысячу меня хватит, – ответил бывший трактирщик, снимая с плеча аркебузу.

– Работа снабженца становится все труднее. Боюсь, что не смогу предложить вам ничего другого, кроме стервятников.

– А где они? – спросил де Гюсак.

– Совсем недавно, когда мы продирались сквозь кусты, я видел несколько вспорхнувших птиц.

– Это хороший признак.

– Почему?

– Значит, там должен находиться чей-то труп.

– Сеньор повар, надеюсь, вы не будете варить нам падаль. Мы ведь не дарьенские людоеды, – сказал дон Баррехо.

– Животное могло умереть и недавно, – невозмутимо ответил де Гюсак. – Пойдем посмотрим, чем там закусывали стервятники. Позаботься о костре, Мендоса, – мы вернемся не с пустыми руками.

Они взглянули на буссоль и снова зашагали под бесконечными лесными аркадами, не забывая об осторожности. Вскоре они услышали нетерпеливые крики стервятников, готовых приступить к разделу добычи. Пройдя шагов двести – триста, искатели приключений заметили плотную группу индюковых грифов, безобразных птиц величиной с индюка, с темно-серыми перьями, красными глазками и белым клювом.

– Видишь их? – спросил дон Баррехо у де Гюсака.

– Да, и уверяю тебя, что они нас тоже разглядывают, – ответил тот.

– Боишься, что они на нас нападут? Но это же не кондоры.

– Не осмелятся, однако у этих птиц есть очень дурная привычка: когда их потревожат, они изрыгают съеденное прямо на охотников. Уверяю тебя, что их блевотина пахнет совсем не духами.

– У, грязные свиньи!.. Стрельну-ка я по ним издали.

Однако на этот раз дон Баррехо только зря потратил заряд, потому что грифы, заметив охотников, предпочли взлететь и скрыться в лесных зарослях.

Уверенные в том, что найдут какое-нибудь мертвое или умирающее животное (потому что жестокие и жадные грифы набрасываются даже на живых животных, которые не могут защищаться), двое приятелей кинулись вперед и очень скоро заметили возле корней огромной пальмы распростертое тело животного, внешне напоминающего кабана, только с более толстой и грубой щетиной.

– Тапир! – закричал де Гюсак. – Сколько я их убил, когда жил среди индейцев!..

– Странный зверь: живет в одиночестве, в лесных чащах; вместо носа у него – своеобразный хобот, которым он пользуется, чтобы выкапывать корни.

– Давно ли он погиб?

– Я не чувствую никакого неприятного запаха. Попробую пощупать его мясо. Кожа-то у него еще не обмякла.

Дон Баррехо погрузил руки в тело животного и упал ничком под хруст костей. И в то самое время, как тело подавалось, словно оно было пустым внутри, три или четыре странных существа выскочили наружу и попытались удрать.

– Хватай!.. Хватай!.. – закричал де Гюсак.

Быстро вскочивший на ноги дон Баррехо устремился с поднятой аркебузой за четырьмя мелкими зверьками, величиной с кролика, у которых вместо шерсти виднелись какие-то гибкие чешуйки желтоватого цвета, казалось накладывавшиеся одна на другую.

Грозный гасконец уже готовился перебить их прикладом аркебузы, как вдруг зверьки остановились, перевернулись и превратились в четыре костистых шарика.

– Эгей! – закричал он. – В какую игру вы со мной играете?

Он попытался ударить один шарик и быстро убедился, что это ни к чему не приведет. Чешуйки на спинке зверька оказали такое сопротивление, что впору было опасаться за сохранность приклада.

– Эй, де Гюсак, – крикнул дон Баррехо, – может, довольно уже? Эти чудища не хотят раскрываться.

Бывший трактирщик хохотал до упаду, но с места не сдвинулся.

– Плут!.. Ты смеешься надо мной и моими стараниями?

– Оставь их, дон Баррехо. Костные пластинки тату[122], мой милый, выдержат даже пулю.

– И ты хочешь их отпустить?

– Ни в коем случае. Они так же вкусны, как сухопутные черепахи.

– Тату!..

– Называй их броненосцами, если тебе так больше нравится.

– Теперь я вспомнил. Несколько таких зверьков я видел в Панаме. А как мы их унесем?

– Прямо в руках, а потом бросим в костер – пусть жарятся в собственном жире.

– Но я бы хотел все-таки узнать у тебя, потому как ты мне кажешься более образованным, что эти зверьки делали рядом с тапиром?

– Видишь ли, тату питаются падалью, как и грифы, как и кондоры. Когда они находят мертвое животное, то забираются внутрь трупа и мало-помалу его пожирают, оставляя только шкуру да кости.

– Стало быть, у того длинноносого животного и мяса-то не осталось?

– Ни кусочка, – подтвердил де Гюсак.

Дон Баррехо пригладил усы и посмотрел на бывшего трактирщика, не спускавшего глаз с четырех броненосцев.

– Ну и что ты, в конце концов, хочешь на ужин?

– Я бы не отказался от четырех жареных тату.

– Но они же питаются тухлым мясом. Значит, и у них самих наверняка отвратительный вкус.

– Попробую доказать тебе обратное.

– С твоим умением мы кончим тем, что начнем есть змей, – сказал дон Баррехо.

– О, сколько змей я скормил кацику – и ни разу не слышал от него жалоб.

– Tonnerre!.. Это какой же желудок был у этого индейца? Он глотал гремучих змей, словно макароны.

– Но без головы. Хватай тату, прежде чем они раскроют свои пластины и убегут, и пойдем в лагерь. Думаю, Мендоса уже беспокоится.

Они забрали четырех тату, упрямо прячущихся в своих панцирях, и пустились в обратный путь, внимательно наблюдая за метками, которые они делали на стволах деревьев, и оставляя их с правой стороны. Так они легко отыскали костер, зажженный баском, обнаружив своего приятеля с ружьем в руках; Мендоса в кого-то целился.

– Стреляешь в попугаев? – пошутил дон Баррехо.

– Тот, кто рыкнул мне прямо в лицо, когда я нагнулся, чтобы набрать сухих веток, был таким огромным попугаем, что мог бы испугать даже гасконца.

– Ты должен был убить его, ощипать и испечь на углях. Какой бы это был сюрприз для проголодавшихся товарищей!..

– Поди-ка поймай его за хвост.

– Попробуем, – сказал де Гюсак. – Какого он роста?

– Да с мастифа.

– А какой масти?

– Рыжей.

– Понял. Речь идет об американском льве. Ну, это так говорят: с африканскими львами он не имеет ничего общего; ни ростом, ни силой, ни гривой он с африканцами не сравнится.

– Он опасен? – спросил грозный гасконец, в котором жил дух воина.

– Хотя масса у него невелика, но порой он может напасть даже на человека, да с такой отвагой, какой не встретишь у ягуара.

– Он ушел?

– Он услышал, что вы идете, и исчез в лесу, – ответил Мендоса.

– Доброго пути, – сказал дон Баррехо. – Если он попробует нарушить наши планы на ужин, то получит свое, клянусь крепостной пушкой!.. А теперь, старший повар индейцев-людоедов, займись-ка этими животинками, которые никак не хотят раскрывать свои панцири.

– Будет исполнено, – ответил бывший трактирщик, бросая в пламя четверых тату. – Они прекрасно сварятся в своей скорлупе и при этом не потеряют много жира. Если бы ты побыл хоть месяц под моим началом, тоже выбился бы в старшие повара.

– Да, по части приготовления обезьян и стервятников, – не смутился грозный гасконец. – Я, кстати, хотел бы поучиться этому ремеслу.

– А пока понюхай изысканный запах, который исходит от этих пожирателей мертвечины.

– Чувствую только, как подгорают кости.

– Подожди еще чуть-чуть, торопыга.

Де Гюсак собрался палкой переворачивать тату, когда Мендоса сказал:

– Есть еще одна персона, рассчитывающая на свою долю.

– Кто? – спросил дон Баррехо.

– Животное, которое совсем недавно меня посетило.

– Где же этот незваный гость?

– Посмотри вон туда: он расположился на ветке. Запах жареных броненосцев заставил его вернуться.

– Наши пули успокоят его голод, – решительно сказал грозный гасконец. – Сеньор лакомка, не бойтесь, подходите, если хотите; мы готовы познакомиться.

Кугуар, великолепное животное, размером чуть больше обычного, притаился на ветке орехового дерева, свесив хвост. На предложение гасконца он разинул пасть, показав свои превосходные зубы, но не сдвинулся с места.

– Он что, оглох? – поинтересовался де Гюсак.

– На одно ухо, это точно, – ответил дон Баррехо. – Надо бы это проверить, выстрелив из аркебузы.

Словно почувствовав опасность, кугуар спрыгнул с ветки и исчез в лесной чаще.

– Испугался, – сказал дон Баррехо. – Ну, пусть уходит, а мы займемся ужином. Если он решится помешать нам и вернется, тогда дадим ему понять, что мы из тех людей, которые смеются над самыми свирепыми хищниками мира.

Они раскололи драгинассами пластины четырех тату и принялись работать зубами, позабыв о кугуаре.

Едва они покончили с трапезой, как послышались шелест листьев и чьи-то быстрые шаги. Казалось, будто кто-то в безумной спешке спускается со сьерры.

– Внимание! – предупредил дон Баррехо.

Вся троица вскочила на ноги, с ружьями на изготовку, опасаясь сюрприза со стороны испанцев. Шум не прекращался. Какой-то человек продирался сквозь густые заросли. Вдруг чья-то рука раздвинула кустарники, и к костру вышел индеец высокого роста, с выдающимися скулами и густой шевелюрой; он уставился на троих искателей приключений своими черными глазами, в которых читалось сильное беспокойство.

– Приятель, – сказал ему дон Баррехо, – если вы друг, вам нечего нас бояться. Пожалуйста, подходите.

Индеец, увидев, что дула аркебуз опускаются, сделал несколько шагов вперед, потом опустился одним коленом на землю, протягивая вперед свои изящно татуированные руки, украшенные золотыми браслетами.

– Амиго, – сказал он.

– Тогда подходи ближе. Откуда ты пришел? Может, тебя кто-то преследует?

– Послушайте совета, – сказал индеец, – не теряйте времени, бегите, иначе тасарио свалятся вам на спину, возьмут вас в плен и съедят.

Индеец был красивым молодым человеком лет тридцати, он великолепно говорил по-испански. Впрочем, этот язык уже усвоили многие племена.

– Кто такие эти тасарио? – спросил Мендоса.

– Пожиратели человеческого мяса. Мне случайно удалось вырваться из их рук, однако они за мной гонятся.

– Этого нам только не хватало, – сказал дон Баррехо. – Еще одна неприятная неожиданность! Снова за нами погоня. А к какому племени принадлежишь ты сам?

– К племени Великого кацика Дарьена, – ответил индеец.

Трое приятелей вскрикнули от неожиданности, но в этом крике слышались и радостные нотки.

– Идем с нами, друг, – сказал дон Баррехо. – Мы объясним тебе позже, почему так отреагировали на твои слова. Ты знаешь эти леса?

– Как свои родные, я хожу по ним много лет.

– А не найдется ли где-нибудь поблизости какое-нибудь надежное убежище?

Индеец немного подумал, потом энергично взмахнул рукой и ответил:

– Я отведу вас в такое место, где нас не смогут достать тасарио. Они приближаются. Я это чувствую.

Трое приятелей не хотели ничего больше знать; они пристроились за индейцем, спускавшимся быстрым шагом по склону сьерры; он без всяких сомнений шел напрямик через лесную чащу.

Полчаса спустя беглецы оказались перед входом в глубокий каньон, то есть в узкую долину, также густо поросшую лесом.

– Спускаемся в преисподнюю, что ли? – спросил самого себя дон Баррехо.

– Тише, – сказал индеец. – Говорить опасно.

– Боишься какого-нибудь дикого зверя?

Краснокожий кивнул и приложил палец к губам – таким жестом он призывал не открывать рта.

Каньон представлял собой бесконечную малую галерею, потому что на его склонах росли огромные деревья, скрещивающие в вышине свои ветви с ветвями соседних деревьев, тем самым объединяя с ними кроны. Тягостная тишина царила в этой темноте.

Краснокожий шел вперед, останавливаясь только для того, чтобы прислушаться.

Приятели, однако, не возражали против скорой ходьбы и беспокойно посматривали то налево, то направо, словно боялись неожиданной атаки индейцев-тасарио или нападения хищных животных.

– Тише, тише, – повторял индеец, – не шумите, если вам дорога жизнь.

– Где это краснокожее животное видит опасности? – бормотал еле слышно дон Баррехо. – Здесь не слышно даже москитов, а он ведет себя так, будто здесь собрались все хищные звери Центральной Америки.

Однако Мендоса и де Гюсак, лучше знавшие индейцев, не выражали недовольства и старались как можно меньше шуметь. Если привыкший к местным лесам человек проявляет беспокойство, значит у него должны быть на это свои причины.

Прошел еще час; индеец остановился под густой симарубой, деревом гигантских размеров, цветы которого очень любят черепахи. Настолько, что достаточно копнуть землю возле корней дерева, и почти всегда наткнешься на черепашку.

– Дай-ка мне на минутку твою наваху, – обратился индеец к дону Баррехо.

– Кого ты хочешь выпотрошить? – спросил гасконец.

– Пока что никого. Мне надо сделать флейту.

– Хочешь устроить нам концерт?

Индеец посмотрел на него с недоумением, потом, тряхнув густыми и длинными волосами с вплетенными в них тончайшими лианами, сказал:

– Тасарио идут.

– Ты говорил это уже с полдюжины раз, а мы пока не слышали свиста стрел.

– Я их слышу.

– Tonnerre!.. Я тоже не глухой, но слышу только шелест листьев.

– Лезьте на это дерево, белые люди, – повелительно произнес индеец. – Вокруг вас витает смерть.

– Ты понял, Мендоса? – спросил дон Баррехо.

– Надо выполнять приказ. Этот краснокожий лучше знает, почему нужно взбираться на дерево.

– Но я пока абсолютно ничего не понимаю. Что же! Попробуем, раз уж мышцы наши в отличном состоянии.

И пока приятели взбирались по лианам, свисавшим с огромных ветвей, индеец одним ударом навахи перерубил бамбук средней толщины, а затем в свою очередь полез на симарубу, выказывая явный страх.

– Ого!.. – сказал неисправимый шутник. – Со мной он говорил с совершенно спокойным лицом, а тебе он словно посылает сигнал тревоги! Как, однако, любопытно наблюдать за этими индейцами!

– Это будет получше твоей огненной трубки, – ответил дикарь, продолжая свою работу. – Скоро сам увидишь.

– Ладно! Подождем, – сказал грозный гасконец.

Когда изготовление маленького музыкального инструмента закончилось, индеец приставил его к губам и взял несколько нот. Мгновение спустя в зарослях, под кучей сухих листьев среди огромных корней дерева, послышался будто бы звон бубенцов.

– Гром и молния!.. – вскрикнул дон Баррехо. – Да это же гремучие змеи.

– Долина полна ими, – объяснил индеец. – И эти опасные бестии остановят тасарио. Надо всего лишь вывести их из летаргии и привести в движение.

– Хорошо, если нам удастся пройти по этому каньону. Не так ли, де Гюсак?

– Благодари этого молодца. Мы все ему обязаны жизнью, – ответил тот.

– Я снимаю перед ним свою шляпу.

– А я так даже куртку, – добавил Мендоса.

– Такое приветствие индейцу понравится больше моего.

– Клянусь всеми бурями Бискайского залива!.. Неужели, отправившись из Панамы, ты взял с собой язык своей жены? Ты постоянно болтаешь, словно стая обезьян.

– Видимо, она мне его одолжила без моего ведома, – рассмеялся грозный гасконец.

– Смеешься!.. Хотел бы я увидеть, как ты там, внизу, будешь строить гримасы. Змеи приближаются к нам стаями.

Ядовитейшие гремучие змеи, внезапно наэлектризованные странными звуками, которые индеец извлекал из примитивной флейты, казалось, соединились на дне каньона в походную колонну и пришли в движение.

– При одном этом зрелище прошибает холодный пот, – сказал дон Баррехо.

Индеец на несколько мгновений отнял флейту от губ и обратился к трем искателям приключений:

– Не беспокойтесь обо мне. Я должен отвести это войско, так как от его движения зависит ваше спасение.

– Куда ты? – спросил Мендоса.

– Навстречу тасарио.

– А они придут? – с прежней иронией спросил дон Баррехо.

– Они уже близко.

– Тогда удачной прогулки в змеином обществе.

Дон Баррехо ошибался. Индеец, хотя и стал заклинателем змей, не имел никакого желания подставлять их укусам свои ноги. Он оттолкнулся от ветки и прыгнул на пучок пассифлор, свисавших с пальмы. Так он и передвигался по воздуху. Время от времени слышались звуки его флейты, вызывая некоторое беспокойство у троицы приятелей; потом флейта умолкала на несколько минут и снова зазвучала уже на большем расстоянии.

Кроталы[123], зачарованные этими звуками, продолжали движение, заполнив все дно каньона. Они сыпались даже из трещин в старых деревьях, падая сверху на своих сотоварищей.

Трое приятелей, охваченные диким страхом, следили за этим чудовищным перемещением. Как могло скопиться в этой сумеречной долине столько змей? На этот вопрос сможет дать ответ разве что индеец.

А змеиные батальоны продолжали свой поход, заполняя долину странным и впечатляющим шумом своих гремушек[124]. Казалось, что их охватил настоящий зуд перемещения, потому что змеи вскакивали одна на другую, чтобы пробраться вперед и не пропустить ни одной ноты индейца.

Кроталы, зачарованные этими звуками, продолжали движение, заполнив все дно каньона. Они сыпались даже из трещин в старых деревьях, падая сверху на своих сотоварищей.

Внезапно музыка смолкла.

Кроталы, больше ничем не подгоняемые, подняли волнообразными движениями головы и нетерпеливо трясли своими звучными хвостами, а потом попадали на дно каньона.

– Жуткое зрелище, – сказал дон Баррехо. – Я бы предпочел лучше встретиться с сотней испанцев… А индеец-то почему замолчал?

– Он уже должен был увидеть тасарио, – ответил Мендоса.

– Увидел или услышал, потому что несколько часов непрерывно твердил мне, что слышит их. У меня ведь тоже есть пара ушей, черт возьми!.. И что же теперь будет?

– Простейшая вещь. Кроталы остановят марш людоедов.

– Хм!.. – пожал плечами дон Баррехо. – А чего же эти негодяи не едят ядовитых змей?!.

XXI Нападение людоедов

К сожалению, чуткий слух дикаря, привыкшего различать тончайшие лесные шумы, не ошибся. Пожиратели человеческого мяса спускались толпой по каньону, яростно перестукиваясь звонкими деревянными палицами. Казалось, им очень хочется опять схватить своего пленника, которому было предназначено почетное место на каком-то большом банкете – возможно, с банановым гарниром.

Однако их неистовство должно было разбиться о змеиные полчища, занявшие все дно долины в ожидании потенциальных жертв.

Воин Великого кацика Дарьена, который вел змей шагов двести – триста, перепрыгивая с ветки на ветку, вернулся к оставленным им на время белым людям. Стук палиц, то и дело сопровождаемый дикими выкриками, подействовал на них угнетающе. Даже у дона Баррехо испортилось благодушное настроение.

– Теперь вы убедились, что тасарио и впрямь за мной охотились? – спросил гасконца индеец. – Слушайте!.. Слушайте!..

– Они скорее похожи на диких зверей, а вовсе не на людей, – ответил дон Баррехо. – Откуда явились эти канальи?

– На высокогорье живет несколько племен, и все они едят пленников.

– Вот удачный случай для тебя, де Гюсак. Раз уж ты своим кулинарным искусством спас однажды себе жизнь, попытайся теперь спасти жизнь твоих товарищей. Иди преподай им урок, как нужно варить в белом или зеленом соусе человечину.

Бывший трактирщик из Сеговии поморщился.

– Дважды одна и та же удача не приходит, поэтому я предпочитаю остаться здесь, с вами, позади гремучих змей, – сказал он немного погодя. – Так я чувствую себя в большей безопасности.

– Ты думаешь только о своем брюхе, плут.

– Тише, – оборвал их индеец.

Дикая какофония, которая только что сотрясала ущелье, внезапно стихла. Дубинки не отбивали больше призывов к атаке, а все дюжие глотки онемели.

– Они схватились с кроталами, – решил Мендоса, который, опираясь на руку, пытался что-то различить в густой полутьме.

– Будем надеяться, что эти проклятые рептилии хорошо кусаются, – сказал дон Баррехо.

Индеец опять знаком призвал к молчанию, приставил флейту к губам и решительно засвистел, отбивая темп ногами и браслетами. Услышав эту музыку, кроталы, казалось уже опять уснувшие, подняли головы и вновь подались вперед, неистово посвистывая.

Сколько их было? Наверняка сотни и сотни, потому что они составили настоящую колонну, и колонну грозную, ведь она была начинена самым страшным ядом.

– Мне становится зябко, – промолвил дон Баррехо. – Ну же, вперед, чудища, сметите все перед собой.

Индейцы-тасарио, очнувшись от неожиданного явления змей, снова закричали и застучали палицами. Вот-вот должна была начаться битва между страшными кусающимися рептилиями и пожирателями человечьего мяса. Время от времени между деревьями слышался свист стрел. Глухие удары наполняли каньон странными звуками: это звучащие палицы ударяли по камням, чтобы заставить гремучих змей отступить.

Трое приятелей и индеец, укрывшиеся в густой листве симарубы, скрывшей их от глаз индейцев, с нарастающей тревогой прислушивались к шуму битвы. Приведенные в ярость этой атакой, все фаланги рептилий ринулись вперед с неукротимой жаждой кусать своих врагов. Более сильные переваливались через слабых и отважно спешили на помощь товарищам, которых крушили дубинки людоедов.

Битва длилась всего несколько минут, а победа, как и предсказал индеец, досталась змеям, колонну которых не могла остановить никакая сила.

Приятели услышали крики тасарио, удалявшихся в верховья каньона, но один голос, похожий на бычий рев, выкрикнул угрозу на языке, который мог понять только индеец:

– Тебя все равно съедят.

– Наверное, у твоего мяса особый вкус, – сказал дон Баррехо, когда индеец перевел ему угрозу. – Не стоило труда вести в поход целое племя ради простого жаркого. Они выполнят угрозу?

– Тасарио не оставят нас в покое, – ответил казавшийся весьма озабоченным индеец. – Попытаемся как можно скорее добраться до Маддалены и спуститься по реке до водопадов.

– Нам по дороге, – сказал Мендоса. – Там, внизу, нас встретит много друзей; мы должны провести внучку Великого кацика Дарьена к ожидающему ее племени. Ты что-нибудь слышал об этой девушке, рожденной от белого человека и дочери вождя?

Индеец ошеломленно посмотрел на своих спутников.

– Так это вы, – спросил он, – те люди, что должны прийти из краев, где садится солнце, и сопровождать внучку Великого кацика?

– Да, это мы, – ответил Мендоса. – Испанцы разлучили нас с товарищами, но мы встретим на берегах Маддалены, возле водопадов, девушку, которой принадлежит наследство умершего вождя.

– Говорят, оно огромное? – не сдержался дон Баррехо.

– Оно хранится в трех пещерах, заполненных золотом.

– И одного тамошнего самородка хватит, чтобы открыть настоящую гостиницу, черт побери!..

– Дай мне сказать, дружище, – вмешался Мендоса. – Мне хочется в первую очередь выяснить одно темное обстоятельство. Прежде чем умереть, кацик посылал какого-нибудь белого человека в заморские края, чтобы привезти внучку?

– Да, – ответил индеец.

– Он вернулся?

– И был съеден, – ответил дикарь. – Этот человек пользовался полным доверием кацика, но он решил завладеть сокровищами, угрожая привести испанцев в случае отказа. Он стал невыносим, и тогда мы его схватили и нанизали на вертел по приказанию тускана.

– А это что за господин? – спросил дон Баррехо.

– Маг, или колдун, племени, – объяснил Мендоса.

– Черт возьми!.. Важная персона!..

– Превосходно!.. – воскликнул дон Баррехо. – Это достойное наказание для предателей.

– А потом что произошло? – продолжал Мендоса.

– Смутные слухи доходили до нашего племени. Говорили, что высадился большой отряд белых людей, объявивших себя нашими друзьями. Тускан, который имел все основания бояться испанцев, разослал гонцов во всех направлениях, чтобы они приблизились к отряду и убедились, что внучка Великого кацика на самом деле находится при этих людях.

– И они что-нибудь узнали? – продолжал расспросы баск.

– Что отряд белых людей, долго сражавшихся с испанцами возле города Нуэва-Сеговия, приближается к Маддалене.

– А далеко до этой реки?

– День хода, – ответил индеец.

– А ты видел этих людей?

– Нет, потому что меня взяли в плен тасарио. Только благодаря силе своих ног я сумел избежать смерти.

– Эй, Мендоса, мы и так уже знаем достаточно, – сказал дон Баррехо. – Нельзя ли нам уйти раньше, чем проснутся кроталы?

– Индеец сумеет снова усыпить их, если надо, – ответил Мендоса.

– Теперь нам нечего бояться, потому что змеи образуют непроходимый барьер между нами и пожирателями человеческого мяса.

– Мы задержим так же маркиза де Монтелимара?

– Ба! – воскликнул дон Баррехо. – А я уже и позабыл об этом ужасном человеке. Где мы его оставили?

– Мы поступаем глупо, – сказал де Гюсак. – Сидим здесь, болтаем, а может, как раз в этот момент испанцы ведут переговоры с людоедами о совместной атаке? Две различные расы часто хорошо ладят.

– Это точно, – подтвердил Мендоса. – Потомки конкистадоров настолько застращали индейцев, что тем порой достаточно увидеть испанский шлем, чтобы признать себя рабами. В сущности, флибустьерам совсем не следовало предпринимать свои блистательные походы ради отмщения за страдания этих отупевших созданий.

Индеец поднялся, держа в руках флейту.

– Время летит, – сказал он, – и тасарио могут обойти каньон выше.

– Ах, а ведь и правда: я уже и забыл, что мои сухие конечности подвергаются опасности быть насаженными на вертел, – словно опомнился дон Баррехо. – Жизнь искателя приключений в наши дни становится слишком трудной.

– И ты все время оплакиваешь таверну «Эль Моро» и свою прекрасную трактирщицу, – сказал Мендоса.

– Может быть, но, будучи истинным гасконцем, дон Баррехо никогда в этом не признается.

Индеец нервно огляделся.

– Идемте, белые люди, – сказал он своим обычным повелительным тоном. – Смерть может быть ближе, чем вы думаете.

– Ты прав, приятель, – ответил ему дон Баррехо. – Мы ведь, в сущности, такие болтуны. А как же гремучие змеи?

– Они не проснутся, пока я не захочу, а поскольку в данный момент я этого не желаю, о них можно не беспокоиться.

Все четверо беглецов уцепились за лианы и спустились на землю.

Змеи спали одна на другой, не шевелясь и не шипя. Закончив атаку, они безмятежно отдыхали в ожидании нового пробуждения, возможно еще более страшного.

Едва оказавшись внизу, на твердой почве под ногами, индеец лег ничком и приложил ухо к земле. Он прислушивался очень внимательно.

– Ты опять за свое? – насмешливо спросил дон Баррехо. – Tonnerre!.. У тебя, должно быть, уши Вечного Отца!.. Как ты считаешь, пожиратели человеческого мяса уже далеко ушли?

– Подозреваю, что они выбрали другую дорогу, чтобы устроить засаду у выхода из каньона.

– Они пользуются отравленными стрелами? – спросил Мендоса.

– Нет.

– Тогда мы можем начать сражение. Аркебузы сильнее стрел.

Так с разговорами они быстро спускались по каньону, дно которого становилось все круче. Порой им преграждали путь поваленные ветром деревья, но трое искателей приключений вместе с индейцем продолжали свое быстрое отступление, страшась с минуты на минуту столкнуться с пожирателями человеческого мяса.

Постепенно каньон расширялся. Вдоль его склонов шумели многочисленные ручьи, совершенно скрытые буйной и высокой растительностью. В каньон начал проникать свет, так как высокие деревья, росшие по берегам ущелья, уже не могли сомкнуть свои ветви и кроны.

Быстрая ходьба, темп которой все ускорял шедший впереди индеец, продолжалась уже несколько часов, как вдруг четверо мужчин остановились, словно по команде. В густых лесах, росших справа и слева от каньона, послышались звуки труб.

– Испанцы? – Дон Баррехо взглянул на индейца.

– Нет, – покачал тот головой и помрачнел. – Такие трубы я слышал у пожирателей человеческого мяса.

– Погоня становится интереснее.

– Да и опаснее, как мне кажется, – добавил де Гюсак.

– Значит, прошли те времена, когда индейцы обращались в бегство перед белыми людьми и оставили горстке искателей приключений две империи: перуанскую и мексиканскую?

– К сожалению, и они стали воинственными, – ответил Мендоса.

– Могли бы с этим подождать еще пару веков!

В этот момент индеец снова остановился и опять приложил ухо к земле.

– Вот прорицатель, все слышащий и все чувствующий, – не унимался неутомимый болтун. – Сейчас он придет и расскажет нам, что людоеды уже рядом.

Индеец вернулся к белым людям и произнес одно только слово:

– Бегите!..

– Тогда давай бог ноги! – сказал дон Баррехо.

И они изо всех сил побежали по дну каньона, шлепая по воде и обрызгивая скалы и кусты, пытаясь оторваться как можно дальше от опаснейших пожирателей человеческого мяса. Но не прошли они и пятисот или шестисот метров, как над их головами со зловещим свистом пролетела стрела.

– Вот они!.. – крикнул де Гюсак.

Дон Баррехо обернулся и нацелил аркебузу на огромное скопление пассифлоры. Он поискал глазами цель, потом нажал на спуск. Грохоту выстрела вторил чей-то крик. Дикарь, все еще сжимавший в руках лук, скатился на дно каньона и разбил голову о камни.

– Ну же!.. Ну!.. – чертыхался дон Баррехо, пытаясь перезарядить ружье. – Если мы не выберемся из этой чертовой долины, то, возможно, окончим свои жизни на вертеле. А до выхода далеко?

Индеец, к которому был обращен вопрос, отрицательно покачал головой.

– Какие же мы глупые! – сказал баск. – Дикари спускаются по западному склону долины. Давайте поднимемся по восточному и займем оборонительную позицию. Если они собьются в кучу, мы забросаем их камнями.

– Именно это я и хотел предложить вам, – вступил в разговор индеец. – Уверен, что пожиратели человеческого мяса захватили только один склон каньона.

– Тогда вперед, – сказал де Гюсак. – А там увидим.

Они пошли ускоренным шагом сквозь заросли, покрывавшие склон каньона, и через несколько минут добрались до леса.

Едва они поднялись, как настоящий каменный поток с дьявольским грохотом пронесся по дну каньона. И почти одновременно с ним стрелы полетели над долиной, в направлении беглецов, но не доставали их, так как стрелам дикарей не хватало дальности полета.

Десятка два или три индейцев сейчас же показались на противоположном склоне каньона. Они потрясали кулаками и издавали угрожающие крики. Все индейцы были высокого роста, хотя и очень худые; головы их украшали разноцветные перья, а руки и ноги – браслеты, вероятно из чистого золота. Странные многоцветные татуировки, поднимавшиеся от груди на лицо, придавали этим мужчинам неприятный вид. Некоторые из них были вооружены луками, другие яростно колотили своими деревянными палицами и пели на своем варварском наречии:

– Мы съедим вас! Мы съедим вас!

– Ты понял, Мендоса, что говорят эти краснокожие обезьяны? – спросил у баска дон Баррехо, после того как индеец из дарьенского племени перевел ему эти малоутешительные восклицания.

– Не глухой, – ответил флибустьер. – Кажется, они всерьез считают, что у них будут бифштексы из мяса белых людей. Похоже, они его никогда не пробовали.

– Не стоит бездействовать, друзья. Эти дикари так великолепно подставились под наши выстрелы. Попробуем испугать их. В своем ружье я уверен.

– Мы тоже, – в один голос ответили баск и де Гюсак. – Если мы их не напугаем, они будут идти за нами по пятам до самой Маддалены.

И в этот момент жуткий порыв ветра пронесся над тропическим лесом. Ничто не предвещало такого шквала. Ветер раскачивал толстые ветки деревьев и зловеще завывал в листве.

– Что случилось? – спросил неисправимый шутник.

– Погода меняется, – объяснил индеец. – Идет торнадо.

– Поспешим, друзья. Момент подходящий.

Индейцы продолжали орать на противоположном склоне каньона, но спускаться не решались. Возможно, они уже были знакомы с огнедышащими палками белых людей и, завидев аркебузы в руках своих противников, стали держаться более настороженно.

Трое приятелей прижались для упора к стволу сосны и выстрелили – один за другим. Эхо этого залпа долго еще разносилось по долине, вызывая в памяти шум горного обвала.

Трое индейцев упали наземь, вытянувшись вдоль склона; другие, испугавшись, поспешили ретироваться в лес.

– Будем надеяться, что они дадут нам небольшую передышку, – сказал дон Баррехо. – Думаю, пока что этого достаточно.

– А мы тем временем спустимся к Маддалене, – вставил свое слово Мендоса. – Я уже слышу, как бьются ее быстрые воды.

Они немного подождали, чтобы проверить, не покажутся ли индейцы снова, за это время подготовившись дать второй залп, а потом устремились в лес и стали спускаться к равнине, омываемой большой рекой. Но чтобы показать пожирателям человеческого мяса обилие боевых зарядов, они время от времени постреливали в направлении каньона.

А пока они спешили спуститься к реке, к ним с поразительной скоростью приближался ураган. Небо, недавно совсем ясное, стало почти темным, будто наступила ночь.

Тысячи разнообразных шумов неистовствовали вверху. То казалось, что куда-то стремительно летят сотни повозок, загруженных до краев железными пластинами и влекомых горячими жеребцами, то чудилось, что грохочут пушки и эху их выстрелов вторят завывания ветра.

Порывы ветра, обрушиваясь на лес, несли с собой разрушения. Ветки, гигантские листья, плоды летали в воздухе, словно пушинки.

Ветер на несколько мгновений затихал, как бы собираясь с силами, а потом с еще большим бешенством злобствовал под огромным зеленым сводом, срывая одним порывом большие фестоны лиан и пригибая к земле роскошные кусты пассифлоры.

Индеец и трое его спутников, оглушенные всеми этими шумами и испуганные бешенством торнадо, ускорили шаг, одновременно опасливо оглядываясь: как бы не получить от какой-нибудь сломанной ветки удар по голове.

Об индейцах они теперь почти и не думали.

Внезапно, когда они уже собирались повернуть в долину Маддалены, они услышали сквозь грохот грома и вой ветра звуки ружейных выстрелов.

Приятели остановились и переглянулись.

– А не выстрелы ли это? – спросил де Гюсак.

– Стреляют как будто в миле отсюда, – ответил баск. – Ружейный выстрел никогда не спутаешь с громом.

Дон Баррехо расхохотался:

– Разве вы не понимаете, что это сеньор маркиз де Монтелимар решил взять на себя наши заботы? Его отряд встретился с людоедами и вступил в бой.

– В ожидании сражения с нами, – добавил Мендоса.

– Хотелось бы отметить один факт, дружище Мендоса.

– Какой, дон Баррехо?

– Наши ноги крепче испанских.

– Теперь немного отдохнем, а потом увидим Маддалену, – сказал де Гюсак. – Чего ты хочешь? – спросил он индейца, глядевшего на небо, которое то продолжало темнеть, то ярко освещалось ярчайшим светом многочисленных молний.

– Еще вперед, – велел индеец непререкаемым тоном.

– Он все чувствует и все слышит, – сказал дон Баррехо. – Подмаслим ноги, друзья, если не хотим оказаться на вертеле или с петлей на шее.

Все не утихающие звуки выстрелов смешивались с небесной канонадой. Видно, между испанцами маркиза де Монтелимара и пожирателями человеческого мяса шло настоящее сражение.

Искатели приключений воспользовались этой неожиданной поддержкой и ускорили шаг.

Река была уже близко: из широкой долины доносился ее глухой рев.

Однако ураган сильно затруднял маленькому отряду движение. Гигантские деревья, выдержавшие схватки с бог знает скольким количеством торнадо, падали на землю под яростным напором ветра, увлекая за собой целые лесные участки. Беглецы чудом избегали этих колоссов; попади они под какое-нибудь падающее дерево, так и остались бы под ним навсегда.

К счастью, лес становился все реже. Кончалась сьерра, начиналась узкая равнинная полоска, покрытая песком, редким кустарником и огромными кучами высохшей грязи.

Из последних сил индеец и трое флибустьеров добрались до этой равнины и бегом направились к реке.

Изъеденная временем скала высотой в полдюжину метров, с большой выемкой с одного бока, приютила беглецов, и это было все, что они смогли получить, потому что поблизости не было видно ни одной, даже самой утлой, лодчонки. И только они забрались в свой маленький грот, как разверзлись небесные хляби: настоящий потоп, сопровождаемый раскатами грома, ярким блеском молний и завываниями ветра, с невероятной силой обрушился на Маддалену.

– Сочувствую испанцам, если они не нашли себе убежища, – сказал дон Баррехо, прижимаясь к товарищам, чтобы избежать неистовых потоков дождя. – Но этот торнадо может оказаться для нас полезным.

– Каким это образом? – спросил де Гюсак.

– Обрушить какое-нибудь крупное дерево на голову маркиза, – ответил гасконец.

– Хм!.. Этому человеку везет, дорогой мой, – сказал Мендоса. – До сих пор он избежал стольких опасностей, увильнет и еще не от одной.

И в этот момент выше по реке послышался грохот, разбившийся на тысячи мелких шумов. Обеспокоенный индеец вскочил на ноги.

– Что там еще? – спросил дон Баррехо. – Ты что-то серьезное услышал или почувствовал? Что это был за звук?

– Наводнение, – ответил дикарь. – Маддалена выходит из берегов.

XXII Плот

К счастью, ураганы редко налетают на Центральную Америку, но, когда уж Юпитер галопирует на облаке в компании верного Эола, они достигают такой силы, какой мы, жители умеренных широт, не можем себе и представить. Они длятся недолго, но даже этих немногих часов достаточно, чтобы перевернуть вверх дном целые провинции, опустошить огромные плантации и – что самое худшее – выплеснуть реки из берегов.

Торнадо, сначала безумствовавший в высокогорьях, вызвал резкий подъем воды в Маддалене, и теперь гигантская река, к большому неудовольствию беглецов, включая дона Баррехо, которые уже были по горло сыты приключениями, могла вот-вот выйти из своего русла и залить небольшую песчаную равнину.

Хотя ливень продолжался с прежней силой, индеец и трое флибустьеров оставили на время свое убежище, желая убедиться в состоянии реки и в серьезности новой угрожавшей им опасности.

Маддалена вздымалась на глазах. Огромные волны желтоватого цвета катились по реке одна за другой, увлекая за собой в своем головокружительном беге огромные деревья, снесенные со склонов сьерры.

– Tonnerre!.. – воскликнул дон Баррехо. – Нам предстоит еще одно малоприятное приключение.

– А разве ты не отправился из Панамы за приключениями? – спросил его Мендоса. – Ты оставил ради странствий по свету прекрасную кастильянку и великолепно снабжаемый винный погреб. Кстати, верно ли, что в бочках у тебя завелись духи?

– Нет, там был только бедный Пфиффер, – ответил грозный гасконец. – А что касается моей жены, то оставь ее в покое.

– Давайте лучше подумаем о нас, вместо того чтобы заботиться об отсутствующих персонах, – предложил де Гюсак. – Что нам делать? Вода в реке поднимается с каждой минутой, в конце концов вся равнина будет залита.

– Спросите об этом у нашего индейца, который все чувствует и слышит, – ответил дон Баррехо.

Индеец оставался немым, как египетский сфинкс. Не говоря ни слова и скрестив руки на груди, он с беспокойством смотрел своими черными глазами на реку, как человек, ожидающий в скором времени неприятный сюрприз.

– Смотри-ка!.. – крикнул дон Баррехо. – Теперь он ничего не чует и не слышит, тогда как я, напротив, слышу пугающий шум, который постоянно нарастает.

– Итак? – Де Гюсак вопросительно посмотрел на индейца.

– Наводнение, – ответил тот.

– Вижу, – сказал дон Баррехо. – Мы спрашиваем тебя: что надо делать?

– Ничего, – монотонно ответил индеец.

– Tonnerre!.. И мы стоим здесь и ждем, когда нас унесет потоп?

– Скала, – ответил индеец.

– Да он похож на пиренейского мула, – взорвался дон Баррехо. – Я и сам вижу скалу. Мендоса, ты можешь сказать пару ласковых этому человеку или лучше вырвать их у него? Мое терпение кончилось, и, если бы это был другой индеец, я давно проткнул бы его своей драгинассой.

– Эй ты, людоед!.. – прервал его излияния Мендоса. – Ты что, стал маньяком-убийцей? Избыток приключений явно повредил тебе мозги. Не так ли, мой бедный дон Баррехо?

В ответ он услышал взрыв смеха. И громче всех хохотал весельчак с берегов Бискайского залива.

– Ах, эти гасконцы!.. – едва выговорил Мендоса.

– Они стоят басков. Не так ли? – спросил дон Баррехо.

– Придется признать.

– Наконец-то!.. Ну так порасспроси этого краснокожего соню, который все слышит и чувствует, но не может принять решение.

– Друг, – обратился Мендоса к индейцу, продолжавшему с беспокойством следить за рекой, – что же нам теперь делать? Отступать к сьерре?

– Слишком поздно, – ответил краснокожий.

– Ну, ноги нас еще слушаются.

– Слишком поздно, – повторил индеец.

– Эй, Мендоса, не теряй времени, – сказал дон Баррехо. – От этого человека ты ничего не добьешься, кроме как «чувствую» и «слышу». Давай-ка лучше сами подумаем, как нам выбраться из беды. Если индейцы предпочитают тонуть, то я не разделяю их выбора. Еще бы ладно, если бы речь шла о том, чтобы пойти на дно в речке хереса, только папаша Ной не подумал о подобных реках.

– Мы можем сделать одну-единственную вещь, – сказал Де Гюсак. – Скала, под которой мы прячемся, достаточно высока, и я не думаю, что река ее затопит.

– А ты знаком с бешенством этой реки?

– Нет.

– Тогда твоим словам нельзя верить. Но поскольку другого убежища я не вижу, могу предложить вам превосходное купание. Только постарайтесь не замочить боеприпасы.

– Весь порох в пороховницах, – ответил Мендоса. – Он всегда готов подать голос: то ли против испанцев, то ли против пожирателей человеческого мяса. А теперь – пошли! Вода поднимается с устрашающей быстротой.

И в самом деле, Маддалена вздувалась на глазах. Ее обычно прозрачные воды стали грязными; по поверхности с диким бешенством проносились волны, заливая равнину как с правой, так и с левой стороны.

Оглушающий рокот заполнял долину, эхом отражаясь в горных лесах.

– Хорошенько держите свои шляпы, – сказал дон Баррехо, – и попытайтесь использовать их как зонты.

Между тем быстрые воды Маддалены набегали на прибрежный песок и быстро разливались среди редких кустов.

Индеец и троица белых людей, немало обескураженные неблагоприятным оборотом, который принимали «дела», как выражался дон Баррехо, покинули свое убежище и вскарабкались на скалу, подставив себя бешенству торнадо.

По-прежнему сверкали молнии и пугающе грохотал гром; на четверых людей обрушивались такие сильные порывы злого ветра, что они вынуждены были схватиться за руки, чтобы никого из них не унесло. Дождь продолжал лить, и порой с неба падали капли величиной с кулак: вреда они не приносили, но одежда совсем вымокла.

– Это называется гнев Божий, – сказал дон Баррехо, которому смертельно наскучило молчать. – Эй, дарьенский друг, долго это еще будет продолжаться? С меня уже хватит.

Сын лесов посмотрел на небо, непрерывно озаряемое молниями, потом пожал плечами и ничего не ответил.

– Как они скупы на слова, – прокомментировал его жест дон Баррехо, философски воспринимавший эту купель. – Можно подумать, что у индейцев вечно болят языки.

– Зато твой болтает без перерыва, – сказал Мендоса.

– Дорогой мой, ты выбери себе жену, тогда увидишь, что и твой язык развяжется.

– Пока что мне этого не нужно.

– Ну да, ты ведь слишком потрепанный жизнью искатель приключений.

– Да и ты вернешься в Панаму не таким жирным.

– Зато с полными карманами, – возразил гасконец. – Мы уже подошли к границам Дарьена, и я надеюсь, что местные дикари окажут внучке Великого кацика отличный прием и позволят нам опустошить пещеры, полные золота.

– А если они, наоборот, съедят нас? Еще несколько лет назад они были людоедами, и надо тебе напомнить про л’Олоне, самого знаменитого флибустьера в Береговом братстве, который закончил свою славную карьеру то ли на вертеле, то ли в котле.

– Ты что-то сегодня все видишь в черном цвете, дружище. Может, это от погоды?

– Возможно, – ответил баск.

– А вода поднимается все быстрее, – вступил в разговор Де Гюсак. – Равнину уже полностью залило.

Маддалена и в самом деле покинула свое ложе и с неслыханной быстротой разливалась по равнине. В ее грязных волнах белесого цвета неслись огромные деревья, сплетения корней и земли, плывшие по поверхности, подобно знаменитым chimponas[125] озера Мехико[126]. Эти плывущие предметы не всегда пустовали: то на них нашла пристанище стайка белок, то – кугуар, то – ягуар. Хищники были настолько испуганы, что сворачивались в клубок, шерсть у них при этом стояла дыбом, и никакого охотничьего запала они не проявляли.

Спустилась ночь, когда речные воды с мрачным шумом стали разбиваться о скалу. Дон Баррехо посмотрел на индейца.

– Ну же, – сказал он, – развяжи-ка свой язычок. Ты все еще веришь, что вода до нас не достанет?

– Наводнение сильное: настоящий потоп, – ответил дикий сын лесов.

– Ну и что мы можем сделать?

Индеец указал на травяные островки, которые продолжала приносить река, складывая их по краю равнины.

– Они похожи на каноэ, – сказал он.

– А если они натолкнутся на какую-нибудь скалу?

– Не будьте слишком требовательным, дон Баррехо, – сказал Мендоса. – Последуем совету этого человека и займем место на палубе. Вот как раз один такой кораблик направляется в нашу сторону.

Плавучий островок, на который указал баск, состоял из плотной массы корней, тесно переплетенных между собой, и был прикрыт кустами, которые раз за разом ворошили сильные порывы ветра.

Трое приятелей вместе с индейцем приготовились на него прыгнуть.

– Старайтесь не промахнуться, – предупредил Мендоса. – Такому сильному течению невозможно сопротивляться. Кто упадет в воду, погибнет.

Островок приближался, тяжело покачиваясь. Наткнувшись в своем странствовании на скалу, островок перевернулся вокруг самого себя, но не развалился и продолжал плавание. Короткой задержки было достаточно для авантюристов и индейца.

Они приземлились в самую гущу кустов и быстро соскользнули на противоположную сторону плавучего островка, обнаружив острейшее беспокойство.

– Видел? – спросил дон Баррехо у Мендосы.

– Да, на той стороне острова, он спрятался в листве.

– И он не один, – сказал де Гюсак. – Второй чуть подальше.

– Tonnerre!.. – выкрикнул грозный гасконец. – Хорошенький экипаж! Только я предпочел бы сбросить их в воду.

– Да и аркебузы тоже, – добавил баск. – Оружие сейчас совершенно бесполезно. Надо от него избавиться.

– Ягуаров на этом плавучем острове свела стихия. Может, им захотелось испробовать прелести водного путешествия?

– Вероятно, их унесло вместе с кусочком берега. Подставь им свою спину в качестве мостика, дон Баррехо, и увидишь, как они выскочат отсюда, не обращая на нас внимания.

– Подставь лучше свою, – обиделся гасконец. – Я слишком дорожу собственным позвоночником и, чтобы ты ни говорил, никогда не оставлю его в пределах досягаемости звериной пасти.

– Я-то предпочитаю оставить зверей в покое, там, где каждый из них нашел для себя укромное местечко, – проигнорировал язвительное замечание друга Мендоса. – Они, кажется, настолько напуганы, что не имеют никакого желания нападать на нас.

– Если ты убедишь меня, что страх сделал их кроткими, как ангелы, я готов потерпеть их компанию.

– И я тоже, – сказал де Гюсак. – И потом, жаркое из ягуара ведь может оказаться очень вкусным, не так ли, дон Баррехо?

– Жаркое на реке?!. Ах… Де Гюсак, жизнь искателя приключений явно не для тебя, и я считаю, что лучше бы…

Дон Баррехо не смог закончить фразу. В это самое мгновение плот попал в серию водоворотов: он стремительно завертелся, потом почти полностью ушел под воду и сразу же толчком вылетел на поверхность, словно его подтолкнула какая-то неведомая сила.

Это вращательное движение было таким быстрым, что четверо мужчин, включая индейца, почувствовали головокружение. Ягуары, тоже перепугавшись, запыхтели и зафыркали под служившими им убежищем кустами.

– Это что за сарабанда?[127] – спросил дон Баррехо у баска, который не смог удержаться на ногах. – Быть может, мы приближаемся к водопадам? Ты этого не знаешь, наш дарьенский друг?

– Нет еще, – ответил индеец, пытавшийся выдернуть из плавучего острова у себя под ногами большой сук и воспользоваться им как веслом. – До водопадов еще много времени, и я не желаю вам, белые люди, подплыть к ним слишком быстро.

– Представляю, какой там может быть нырок.

– Я слышал, что об этих водопадах всегда говорили с ужасом, – сказал де Гюсак. – По слухам, даже индейцы, которые слывут лучшими гребцами, не осмеливаются проходить через них.

– Ну, раз водопады еще очень далеко, мы можем заняться ягуарами. Лично я не засну рядом с ними.

– Честно сказать, я тоже, – согласился бывший трактирщик из Сеговии. – Я с радостью сбросил бы их в речку еще до наступления ночи.

– Старайтесь не промахнуться, – предупредил Мендоса. – Такому сильному течению невозможно сопротивляться. Кто упадет в воду, погибнет.

– А ты, Мендоса? – спросил дон Баррехо. – Солнце уже садится, через полчаса наступит полная темнота. Ты готов заснуть в таком неприятном соседстве?

– Дело не из легких, – ответил баск, покачав головой. – Вы, возможно, не представляете, насколько кровожадны ягуары. Правда, индейцы порой решаются противостоять им с одним копьем, пользуясь вместо щита звериной шкурой.

– Ну, мы-то поступим лучше, – возразил дон Баррехо. – Мы своими драгинассами обрубим им когти, а наш краснокожий друг вскочит им на спину с тем самым суком, который он пытается вырвать. Жалко, что наши аркебузы полны воды. Давайте, друзья, приступим, пока не приключилось еще какое-нибудь несчастье.

Он смело направился к двум хищникам, решив дать им бой по всем правилам, как вдруг земля ушла у него из-под ног, как будто открылась западня. И почти в то же самое время он почувствовал, как пара челюстей вцепилась в его ногу и сжимает высокий кожаный сапог.

– На помощь! – закричал он.

Мендоса и де Гюсак, стоявшие за ним, с готовностью подхватили его за руки и потянули вверх.

– Мускус! – крикнул Мендоса. – Там, среди корней, прячется кайман. Чувствуешь этот запах, такой сладкий для негритянских носов?

– Tonnerre!.. – закричал дон Баррехо и громко чихнул. – Да это не плот, а настоящий зверинец. Может, этот дружок хочет подобраться к нам?

– Возможно, он ведь откусывает корни сверху. Определенно он стремится к нам.

– Тогда придется заняться этим господином, прежде чем он откусит нам ноги. К ягуарам вернемся позже.

Все собрались возле дыры, которая за короткое время стала гораздо шире.

Аллигатор длиной не менее четырех метров, или, лучше сказать, жакаре, как еще зовут этих свирепейших пресмыкающихся, оказался плененным густым слоем корней и делал отчаянные усилия, чтобы освободиться и нырнуть в реку.

Его мощнейшие челюсти, вооруженные чудовищнейшими зубами, яростно смыкались и размыкались, а лапищи понемногу расширяли его тюрьму. Да, хищник оказался взаперти, и в этом не было ничего необычного. Летом, когда высыхают граничащие с реками озерца, жакаре приходится зарываться в грязь и в течение нескольких месяцев оставаться там в состоянии летаргического сна. Пышная растительность этих краев захватывает водоемы и образует своими корнями сплошные сети, в которых и остаются плененными на большую часть сухого сезона рептилии. Когда же наступает время наводнений, почти всегда очень бурных, воды отрывают такие заросшие участки и уносят их в реки. Так образуются плавучие острова, и они несут с собой много сюрпризов тем, кто осмелится на них забраться.

Дон Баррехо, после того как у него прошел первый страх, взял в руки драгинассу и обратился к жакаре, который все неистовее продолжал барахтаться среди веток:

– Сеньор парфюмер, мы совершенно не нуждаемся ни в вашем мускусе, ни в вашем хвосте, потому как у нас нет ничего общего с грязными неграми. Не изволите ли сообщить мне, куда вас следует уколоть?

– Не паясничай, дон Баррехо, – сказал ему де Гюсак. – Или ты хочешь дождаться, когда он освободится и набросится на нас?

– Позволь мне сначала насладиться агонией этого зверя.

– А о ягуарах ты уже забыл? – спросил Мендоса. – Смотри: их глаза начинают поблескивать. Давай быстрей покончим с кайманом.

Но тут вперед выступил индеец, вооруженный большим обломком корня, который в какой-то степени напоминал палицу.

– Жакаре мой! – сказал он. – Ваше оружие против таких животных бессильно.

Он поднял дубину, махнул ею пару раз, словно проверяя, с какой стороны лучше нанести удар, а после резко ткнул палкой в дыру и затем столь же проворно выдернул ее обратно. Кайман широко разинул пасть, а потом быстро сомкнул челюсти. Но дубинка уже проломила ему череп; кайман сначала раздулся, вобрав в себя последний глоток воздуха, и почти сразу же, после выдоха, обмяк, вытянулся и замер в неподвижности. А корни кустов снова склонились над ним, как бы прикрывая могилу животного.

– Tonnerre!.. Вот это удар! – подивился дон Баррехо. – Кто бы мог подумать, что индейцы наделены такой силой. Он убил каймана молниеносно!..

– Так всегда бывает, когда индейцам удается застать кайманов в грязевом плену, в озерцах, – сказал Мендоса, не перестававший оглядываться, потому что очень боялся стремительной атаки ягуаров. – Ты все еще намерен избавить наш плот от докучливой живности?

– Спрашиваешь?! Попробуй-ка закрыть глаза рядом с этими господами, которые, вероятно, уже порядком изголодались.

– Тогда это нужно сделать, пока еще хоть что-то видно, – вставил свое слово де Гюсак.

Небо тем временем прояснялось, потому что, как мы уже сказали, здешние бури отличаются необычайной силой, но продолжаются они очень недолго. Плотные облака, разражавшиеся громом, ушли на восток, то есть в направлении Мексиканского залива, и солнце закатывалось за верхушки сьерры в море радужного света. С противоположной стороны над лесом быстро поднималась луна.

В кустах странно поблескивали сильно прищуренные, фосфоресцирующие глаза ягуаров. Однако казалось, что парочка хищников, устрашенная стремительным течением, уносившим плот, не имела никакого желания атаковать людей, по крайней мере пока…

И все же ягуары оставались чрезвычайно опасными для людей на плоту; этого нельзя было отрицать, потому как голод мог подвигнуть их на неожиданное нападение.

Индеец и трое приятелей были полны решимости стать единственными хозяевами своего плота. С этой целью они разделились на две группы: де Гюсак получил в пару Мендосу, а дон Баррехо – краснокожего, вооруженного своей палицей, которая так хорошо послужила ему в стычке с кайманом.

Ягуары, увидев приближающихся людей, устрашающе зарычали, но своего убежища не покинули.

– Запели свой траурный марш, – сказал дон Баррехо. – Они уже знают, что закончат свою жизнь в реке.

– Не шути, дружище, – остановил его Мендоса. – Они опаснее, чем ты думаешь.

– Что ж, проверим силу гасконских драгинасс и баскской шпаги на шкуре этих зверей, – не унимался грозный гасконец. – У меня такое чувство, что я иду охотиться на котов.

– Своего рода!..

– Не буду отрицать, что это очень большие коты, но ведь наши клинки высшей закалки. Хочу посмотреть, какой эффект произведет укол драгинассы, нанесенный в кончик лапы. Бедные когти!.. Посмотрим, смогут ли они сопротивляться!..

– Спокойнее, дон Баррехо!.. Ты что-то развеселился!.. – сказал Мендоса.

– После всего того, что мы уже пережили, эти зверюшки кажутся мне не страшнее котят, которым не сравниться с котами нашей Гаскони, не так ли, де Гюсак?

Бывший трактирщик из Сеговии не собирался возражать на подобное хвастовство, достойное истинного гасконца.

Мендоса, однако, процедил сквозь зубы:

– Наш дьявол в облике человечьем хочет, чтобы его съели эти котики. К счастью, я здесь и удержу его в последний момент.

Пока они приближались, спокойно переговариваясь между собой, словно шли на охоту за кроликами, оба ягуара не переставали рычать. Притаившись в десяти шагах друг от друга, они продолжали напряженно следить за охотниками, беспрестанно зевая и в то же время пугая своими раскрытыми пастями.

– Эй, Мендоса, – снова заговорил грозный гасконец, когда они были уже в полутора десятках шагов от зверей, – как ты думаешь, это самцы или самки?

– Успокойся, дон Баррехо, – ответил баск. – Ты слишком много шутишь, а при такой беспечности в один прекрасный день ты можешь оказаться в брюхе какого-нибудь…

– Тигра, – смеясь, прервал его гасконец.

– Если уж не азиатского, то американского.

– Ба!.. Шкура гасконцев слишком тверда, чтобы проглотить ее, если гасконец вооружен драгинассой. Какую грубую работу пришлось бы проделать желудкам этих зверюг.

– Замолчи!.. Мы совсем близко от хищников!

Четверо грозных мужчин находились всего в нескольких шагах от ягуаров, все еще хоронившихся в зарослях.

Немалый страх охватил на время как ту, так и другую сторону, потому что «котики» гасконца относились к числу одних из самых серьезных противников.

Дон Баррехо, постоянно пренебрегающий опасностью, шел первым, выставив драгинассу, словно собирался проткнуть соперника.

– Сеньор мой, – сказал он правому ягуару, упрямо продолжавшему отсиживаться в своем убежище, – не соблаговолите ли выйти на поединок чести между превосходно закаленной сталью и не менее прочными когтями?

В ответ прозвучал раскатистый рык, закончившийся звуками, похожими на мяуканье.

– А что я говорил? – торжествовал гасконец. – Это всего лишь коты. Эй, краснокожий, пока я раздражаю наших котиков колкостями, ты тресни их своей дубинкой и раскрои им черепа. Я видел тебя в деле и знаю, чего стоит хорошая дубина в умелых руках.

Он опустился на колено перед убежищем зверя, уменьшая тем самым площадь поражения при неизбежной атаке.

Но ягуар, которому дон Баррехо предполагал распороть живот хорошим ударом драгинассы, изменил своим агрессивным и кровавым привычкам и, вместо того чтобы рвануться вперед, попятился, пробираясь между кустами и корнями.

– Tonnerre!.. – крикнул грозный гасконец, описывая своей драгинассой мулине[128]. – Неужели американские коты трусливее европейских? Эй, дружище, рискни-ка своей шкурой!.. Или испробуй острие моей драгинассы, или ныряй в реку. Выбора у тебя нет.

Ягуар ответил диким рычанием и на этот раз подался вперед, потянувшись и оскалив зубы.

Дон Баррехо взглянул на индейца, державшего наготове поднятую палицу.

– Берегись, приятель, – сказал ему гасконец. – Он нас атакует!..

С безрассудной отвагой гасконец двинулся вперед, заняв боевую позицию.

– Ну же!.. Прыгай!.. – закричал он.

Ягуар ответил диким рычанием и на этот раз подался вперед, потянувшись и оскалив зубы.

Ягуар, увидев человека всего в нескольких шагах от себя, собрался и сделал гигантский прыжок, пролетев над головой гасконца и приземлившись почти у ног индейца. А тот, зная, с каким хищником приходится иметь дело, обрушил свою дубину и одним ударом сбил зверя с ног и оглушил его.

Дон Баррехо мигом повернулся. Он молниеносно налетел на ягуара, уже неспособного подняться, и нанес великолепный удар, пробив драгинассой шею зверя и почти отрубив ему голову.

Первый ягуар пал, даже не пустив в ход когти, но другой, вместо того чтобы отступить, решительно бросился на Мендосу и де Гюсака. Он издал устрашающий рык и, как и его товарищ, сгруппировался, готовясь прыгнуть.

– Берегитесь, де Гюсак!.. – сказал баск.

– Совсем скоро моя драгинасса попробует крови американского тигра, – ответил бесстрашный трактирщик из Сеговии, защищаясь серией молниеносных мулине. – Держись, Мендоса!.. Мне кажется, что наши товарищи уже освободились.

– Тогда – к бою!..

И два храбреца, не желая уступать дону Баррехо и индейцу, решительно напали на зверя, нанося удары во всех направлениях. Ягуар сначала отступил под этим энергичным натиском, а потом, в свою очередь, осуществил одну из тех молниеносных атак, на которые способны эти грозные животные.

Но вечер явно складывался не в пользу ягуара, оказавшегося между шпагой баска и драгинассой гасконца. Баск задержал ягуара между корнями, в то время как гасконец раздробил зверю ребра и отрубил лапы, лишив животное возможности сопротивляться.

– Эй, друзья, вам нужна помощь? – крикнул в этот момент дон Баррехо, подбегая к приятелям с окровавленной драгинассой.

– Мы уже справились, – ответил баск.

– Тогда давайте ложиться спать, и пусть этот плот плывет хоть в ад вместе с нами и ягуарами.

XXIII Остров Черепах

Предоставленный сам себе плавучий остров продолжал свой стремительный путь по волнам бурного потока. Появившаяся на небе луна осветила долину Маддалены, в которой все еще не смолкал грохот. Казалось, ночное светило прогуливается по верхним точкам сьерры, изливая свой голубоватый свет, отражавшийся в воде вышедшей из берегов реки.

Трое приятелей вместе с индейцем, измученные бесконечными испытаниями и постоянным голодом, спали один подле другого, положив головы на трупы убитых ими ягуаров.

Плот плыл уже несколько часов, то вращаясь вокруг себя, то испытывая легкую качку, как вдруг он наскочил на что-то со всей силы.

Дон Баррехо, имевший привычку спать очень чутко, «одним глазом», как он утверждал, первым вскочил на ноги и закричал громовым голосом:

– Эгей, друзья, мы снова во что-то вляпались!..

Речные воды бешеным натиском обрушились на плот, снося все на своем пути. Мендоса, де Гюсак и индеец, пробужденные этим душем, грозившим потопить их, тоже вскочили на ноги.

Луна зашла, и густая тьма окутала реку.

– Дон Баррехо!.. – крикнул баск. – Что случилось?

– А я почем знаю?

– Мы потерпели кораблекрушение?

– Похоже на то, потому что плот больше не движется.

– Черт побери!.. – крикнул де Гюсак. – Тут бы очень пригодился маяк!..

– Да, сейчас пойду поищу его, – ответил дон Баррехо.

– А что за темная масса виднеется перед нами?

Ответ дал индеец:

– Черепаший остров.

– Какая прекрасная новость; она заставила плясать от радости мои внутренности, – сказал дон Баррехо. – Я так долго не ел этих вкусных животных. Мы найдем там много черепах, краснокожий?

– Мои сородичи приезжают сюда каждый год и всегда собирают отличный урожай, а время сейчас подходящее.

– Значит, можно высаживаться?

– Вы не подвергнетесь никакой опасности, потому что остров довольно сильно возвышается над водами реки.

– А плот?

– Оставим его здесь, – предложил де Гюсак.

– А как мы потом продолжим плавание?

– Попытаемся снова столкнуть его в воду, дон Баррехо.

– Раскройте глаза пошире и следуйте за мной. Будьте осторожны, потому что плоты могли принести сюда еще каких-нибудь зверей.

Четверка мужчин пересекла плавучий остров, который серьезно пострадал при столкновении с твердым берегом, но ничего не потерял в массе; они высадились посреди группы деревьев, дававших густую тень.

– Грунт здесь сухой, песчаный, – удостоверился дон Баррехо, первым спрыгнувший на Черепаший остров. – Мы спокойно можем продолжить свой сон, не опасаясь, что остров ускользнет из-под нас.

– А дикие звери? – спросил Мендоса. – Остров мне показался достаточно большим, и здесь вполне могут обитать опасные хищники.

– Что касается меня, я предпочел бы развести костер, – сказал де Гюсак. – Мой трут хранится в стальной коробочке; он абсолютно сух и спит возле огнива.

– Хорошая мысль!.. – хлопнул себя по лбу Мендоса. – А давайте пошлем индейца за топливом. Может быть, ему удастся собрать немножко хвороста.

– Человек, который все слышит и чувствует, способен на все, – рассмеялся дон Баррехо.

Индеец, уже привыкший к шуткам гасконца, взял у де Гюсака наваху и отправился в лес.

Тем временем трое искателей приключений разрыли песок, чтобы устроить в яме очаг. При этом они натолкнулись на обильно смазанный грязью конус с остатками растений.

– Там, внутри, должно быть сокровище!.. – воскликнул дон Баррехо.

– Его наверняка спрятали там флибустьеры! – добавил Де Гюсак.

Мендоса оставался молчаливым и, казалось, нисколько не разделял надежд своих товарищей.

– Давай копать дальше, де Гюсак, – завелся грозный гасконец. – Увидишь, что вскоре у нас в руках окажется клад из множества дублонов и пиастров.

Они сняли слой грязи, покрывавший вершину усеченного конуса, и… их глазам открылась кладка яиц; величиной они были с гусиные, но чуть длиннее и с сильно морщинистой скорлупой, как будто изборожденной странными иероглифами. Это открытие сделал де Гюсак, даже зажегший фитиль в надежде увидеть, как отражается его слабый огонек в благородном металле.

– Хвост сдохшей собаки вам в глотку!.. – изумился дон Баррехо. – Что бы это была за чудная курица, подумавшая о нас? Вот тебе на!.. Яйца, сеньоры, и притом большие. Жаль, что у нас нет сковородки и немножечко масла. Тогда бы мы могли поджарить яичницу.

Мендоса загадочно хмыкнул.

– Что ты там брюзжишь? – спросил дон Баррехо, который заботливо отложил яйца в сторонку.

– Значит, ты считаешь, что их снесла курица? Что-то я никогда не видал, чтобы куры рыли норы.

– Но это же дикие куры, пока неизвестные людям. О!.. Вот еще один слой грязи. Под ним тоже должно быть что-то.

Он осторожно снял верхнюю коросту, чтобы предполагавшаяся яичница не оказалась сразу несъедобной, и открыл второй, а за ним и третий слой яиц, в точности похожих на яйца из первого слоя.

– Да там закопаны сокровища Перу!.. – крикнул он.

И как раз в этот момент назад вернулся индеец, несший охапку относительно сухого хвороста.

– Эй, дружище, – позвал его дон Баррехо, в то время как де Гюсак пытался зажечь костер. – Это же настоящие яйца, не так ли?

– Да, – ответил краснокожий.

– Черепашьи?

Индеец с отвращением поморщился, а потом сказал:

– Это яйца жакаре.

– Кайманьи!..

– Это гнездо рептилий, почти засыпанное песком, который поднял торнадо.

– Tonnerre!.. Я никогда бы не решился их попробовать. А ты, Мендоса?

– Предпочел бы затянуть пояс, – ответил баск.

– Тогда бы ты в конце концов сдох, приятель. А между тем негры едят эти яйца.

– Как и хвосты кайманов, – сказал Мендоса.

– Мы найдем что-нибудь получше, – пообещал индеец. – Подождите до рассвета. Этой ночью самки черепах отложат яйца. Их у вас будет сколько хотите.

– Еще одно затягивание ремня за последние сутки, Мендоса, – прокомментировал предложение индейца грозный гасконец.

Между тем де Гюсак развел огонь, и ровное пламя озарило маленький лагерь, распространяя вокруг себя приятную теплоту.

Трое приятелей в насквозь промокшей одежде дрожали от холода, потому что ночи в некоторых районах Центральной Америки нельзя назвать теплыми; они сгрудились вокруг веселого пламени, а индеец снова отправился за дровами.

Всю ночь вода в Маддалене держалась на необычно высоком уровне, порождая в головах трех искателей приключений самые мрачные мысли.

– Если этот остров зальет вода, то тогда всем доброй ночи, – повторяли они, прислушиваясь к шуму течения.

Однако невозмутимость индейца немного успокаивала их.

Этот человек, который слышал и чувствовал все, должен был бы тревожиться хотя бы за свою судьбу, но он по-прежнему сохранял превосходное настроение.

– Что ты слышишь или чувствуешь? – спросил его дон Баррехо незадолго до того, как снова взошло солнце.

– Слышу, что на остров прибывают черепахи, – ответил сын лесов.

– Время собирать урожай.

– Черепах или яйца?

– И то и другое.

– Ты – наше Провидение. Друзья, мы уже достаточно поджарились у костра, так и не наполнив желудки, а этот индеец обещает нам необыкновенный завтрак. Вставайте, лентяи.

Приятели разрядили и снова зарядили аркебузы, опасаясь какой-либо возможной неприятной встречи на острове Черепах, и отправились за индейцем. А тем временем утренняя заря окрашивала в розовый цвет освободившееся от облаков небо. Представлялось, что остров протянулся на несколько миль в длину; его берега были образованы мощными слоями песка, тогда как центральную часть покрывали красивейшие пальмы, шевелившие своими огромными изрезанными листьями под первыми дуновениями утреннего ветерка.

Сначала индеец шел вдоль перелесков, где обитали парранека, отвратительные на вид черные лягушки, у которых задние лапки гораздо длиннее передних, позволяющие им совершать такие громадные прыжки, что они без труда могут попадать в дома через окна. Потом сын лесов вдруг заосторожничал, остановился и показал белым людям на берег.

Необыкновенный спектакль открылся их глазам. Все песчаные дюны были покрыты черепахами, которые выходили из реки батальонами и быстро расползались по острову. Черепахи были представлены двумя видами: Testudos midas[129], с зеленоватым панцирем, на котором виднелся мраморный рисунок; их длина обычно достигает двух метров, а ширина – одного; Testudos caretta[130], с бурым панцирем, беспорядочно усеянным рыжеватыми пятнами, состоящим из тринадцати пластин на спине и двенадцати – на брюхе. Если первых ловят из-за их вкусного мяса, то вторые привлекают охотников своими панцирями, которые используются в самых различных целях.

– Каких из них брать? – спросил дон Баррехо, который больше не мог молчать.

– Подождем, – ответил индеец.

– Хотите оставить им время на возвращение в реку?

– Подождем, пока они отложат яйца.

– Но нам хватит всего парочки этих тварей, – сказал Мендоса. – С яйцами-то нам зачем возиться? Хватай их, дон Баррехо!..

Трое приятелей бросились в гущу черепашьих батальонов, чем произвели в их рядах настоящий переполох и вынудили рептилий к отступлению. Две большие зеленые черепахи, однако, остались в руках охотников, а большего те и не желали, по крайней мере пока.

Довольные, они вернулись в лагерь, подбросили дров в костер и положили в горячие угли одну из черепах. Другую рептилию перевернули на спину, чтобы она не могла уползти.

– Ну вот, все собрались в харчевне «У черепахи», – сказал дон Баррехо, бесстрастно наблюдавший за отчаянными подскоками рептилии, которую жарили заживо в собственном панцире. – Даже в этих треклятых краях, где испытываешь муки голода, порой предлагают изысканную компенсацию. Понюхай-ка, Мендоса, да и ты, де Гюсак. Как весело жарится зверюшка в собственном жире!

– После долгого голодания она будет так желанна, – ответил баск. – Пожалуй, теперь я смогу расстегнуть свой пояс.

– Это и в самом деле чудесный остров, – сказал Де Гюсак. – Я бы здесь остался навсегда, если бы только кто-нибудь не забывал посылать мне время от времени бочонок хереса или аликанте.

– А я предпочитаю отправиться за сокровищем Великого кацика, – высказал свое мнение дон Баррехо. – Тебе нужны черепахи, а мне – золото. Tonnerre!.. Мы болтаем, как краснокожие обезьяны, и совсем не думаем о том, чтобы приготовить завтрак или обед, да и о друзьях позабыли. А разве флибустьеры все еще сидят у водопадов?

– Буттафуоко и Равено не из тех людей, которые могут бросить нас. Если они решат, что мы слишком задержались, они пошлют людей на поиски.

– А маркиз?

– Вот это как раз то черное пятно, которое меня беспокоит.

– Но возможно ли, чтобы этот кабальеро нагнал страху на два лучших клинка Гаскони вкупе со знаменитой шпагой? Однако должен признаться, что я никогда о нем не забываю. Готов держать пари: вскоре мы с ним встретимся.

– Если только наводнение не утопило его вместе со всеми подчиненными, – сказал де Гюсак.

– И такое могло случиться, но я, друзья, скажу вам вот что: после того как мы набьем свои животы, нам следует столкнуть плот в воду и двигаться дальше. Я почувствую себя в безопасности, только когда окажусь среди флибустьеров.

Индеец, вооружившись большим колом, вытащил черепаху из костра, стряхнул пепел и ударом драгинассы дона Баррехо вскрыл с помощью своих спутников черепаший панцирь.

Запах, который издавало бедное изжаренное создание, был таким вкусным, что дон Баррехо от восторга несколько раз подскочил.

– Понюхай, понюхай, Мендоса! – кричал он. – И ты понюхай, де Гюсак!..

– Предпочту попробовать, – ответил баск, расстегивая ремень.

Завтрак можно было бы назвать отличным, если бы вдобавок к нему у приятелей оказалось хотя бы по куску хлеба, чтобы можно было обмакнуть хлеб в ароматный жир, в котором жарилось мясо рептилии.

Трое искателей приключений и, прежде всего, индеец восстановили силы, наполнив желудки вкуснейшим кушаньем, потому что черепашье мясо могло бы украсить собой самые изысканные столы Европы и Америки, несмотря на инстинктивное отвращение, которое внушает несчастная рептилия, осужденная на пожизненную каторгу вплоть до последнего дня своей жизни.

Наевшись досыта, наши путешественники вытянулись в траве, пододвинув ноги к огню и надеясь спокойно переварить жаркое, как вдруг выше по реке послышались какие-то крики.

Дон Баррехо, самый худой из всех, а следовательно, самый подвижный, первым вскочил на ноги, обрушив град проклятий на нарушителей спокойствия отдыхающих.

– Кто эти сеньоры, что появляются здесь и мешают нам переваривать обед? – закричал он, опустив свое обычное «tonnerre!». – Выходит, я не могу позволить себе съесть куска мяса после двухсуточного голодания, чтобы мне не помешал кто-нибудь? Мендоса, мы выставим за дверь этих незваных гостей!..

– То есть сбросим их в реку, – ответил поднявшийся в плохом настроении баск.

В несколько прыжков вся четверка миновала кустарник, отделявший их от плота, и сразу же с явным неудовольствием увидела большое индейское каноэ, в котором сидели человек семь-восемь; течение несло челнок к острову.

– Черт побери!.. – со злостью воскликнул дон Баррехо. – Испанцы!..

– Может, это люди маркиза де Монтелимара? – спросил Де Гюсак.

– А что бы стали делать в этой гнусной стране другие? Дорогой мой, они бы предпочли наслаждаться спокойной городской жизнью.

– Восемь человек, – сказал в этот момент баск. – Это немного, но и немало.

– Решайся, Мендоса, – отозвался дон Баррехо. – Через двадцать минут эти люди будут здесь. Надо ли нам при помощи аркебуз воспрепятствовать их высадке на остров?

– Нет, дон Баррехо. Я предпочел бы позволить им ступить на землю, а ночью захватить их каноэ. Индеец, иди и сию же минуту погаси костер, а еще переверни живую черепаху. Пусть ее съедят где-нибудь еще, а мы смываемся на другой конец острова.

– А если они нас найдут? – спросил де Гюсак.

– Тогда мы дадим им бой и вне штаб-квартиры, – ответил баск. – Ну же, ходу!

Нельзя было терять ни секунды. Маддалена, все еще вздувшаяся, быстро несла тяжелое каноэ, которое испанцы пытались направить к острову.

– Скорее! – вздохнул дон Баррехо. – Придется переваривать жаркое на бегу, вместо того чтобы делать это лежа, задрав ноги кверху. Ну, они мне заплатят за эту гонку, клянусь рогами дьявола!

И приятели пустились наутек под предводительством индейца, который, как оказалось, был хорошо знаком с островом и знал, где можно найти убежище. На то, чтобы пересечь этот кусочек суши, затерявшийся посреди реки, потребовалось больше времени, чем они думали. Они находились на отнюдь не маленьком островке. Назвать его так ни у кого из четверых беглецов язык бы не повернулся.

Пыхтя, словно тюлени, потому что они хорошо отыгрались за несъеденные завтраки, четверо мужчин наконец-то оказались в урочище, куда сплошная стена зелени, образованная исключительно пассифлорами, совершенно закрывала проход. По знаку индейца все остановились на небольшом холмике, откуда удобно было вести наблюдение за обоими рукавами реки.

– Ну ты, который все слышит и чувствует, мы закончили свой галоп? – спросил дон Баррехо.

– Посреди этих густых пассифлор никто не будет нас искать, если только вы сделаете проход.

– Бедная моя драгинасса!.. В конце концов ее лезвие испортится, что тогда станет со славным оружием моих предков? Ты что-нибудь чувствуешь?

Индеец улыбнулся и покачал головой.

– Они уже высадились?

– Думаю, что да, белый человек. Иначе при таком течении они бы давно уже проплыли мимо.

– Де Гюсак, – обратился к своему соотечественнику дон Баррехо после недолгого молчания, – твое оружие не столь славно, как мое, а поэтому испытай его против этих растений и вырви им сердце, как если бы оно принадлежало самому маркизу де Монтелимару.

Бывшему трактирщику из Сеговии, хотя тот тоже дорожил клинком своей драгинассы, не надо было повторять дважды, и он принялся рубить пассифлоры, осыпавшие его настоящим дождем красивых цветков.

Хватило нескольких минут, чтобы открыть проход в этой массе зелени, причем индеец, вооружившись дубинкой, по мере сил помогал ему. Соорудив нечто вроде гнезда, устланного свежайшими травами, они позволили себе передохнуть.

– Собачий край, где даже невозможно спокойно переварить черепаший деликатес, – сказал дон Баррехо, падая на травяную подстилку. – Дело кончится тем, что в Панаму я вернусь тоньше гвоздя…

– Но с грузом золота, – усмехнулся де Гюсак.

– Дружище, да у меня еще нет в кармане ни одной крупицы золота. А у нас на горбу висит серьезное дело, с которым надо бы поскорее разделаться, и об этом я постоянно думаю.

– Восемь высадившихся испанцев? – спросил Мендоса.

– Если они тоже вооружены аркебузами, то нам придется невесело, дружок.

– Собачьего лая не слышно, – сообщил индеец, не пропускавший ни звука.

– A-а-а… Ты уже подглядел… – удивился дон Баррехо. – Поразительный человек!..

– Не слышно собачьего лая, – повторил сын лесов.

– Тогда они будут иметь дело с нами. Если они задержатся здесь, то вечером у нас может быть их шлюпка. Но я хотел бы точно знать, высадились они или потерпели крушение.

– Это я беру на себя, – вызвался индеец. – Мне нечего бояться этих людей; мои племена не воюют с белыми людьми.

– Иди, мастер Провидение, – сказал грозный гасконец. – Ты становишься час от часу все более ценным человеком.

Индеец бросился к пальмовым зарослям и бесшумно исчез в них, а трое приятелей осторожно пробрались сначала к одному рукаву Маддалены, а потом – к другому. Испанцы, должно быть, пристали к берегу, потому что на реке никаких обломков лодки видно не было; течение уносило вдаль только стволы деревьев да огромные сплетения корней, образовывавших многочисленные плавучие острова.

– А если среди них маркиз де Монтелимар? – задал себе вопрос дон Баррехо, покусывая седые усы. – В таком случае дело о сокровищах было бы закрыто.

Индеец отсутствовал не больше часа; к лагерю он прибежал, словно его преследовали. Трое приятелей сразу же схватились за свои аркебузы, опасаясь нападения врага.

– Что там? – спросили они в один голос.

– Испанцы высадились, – ответил краснокожий.

– Совсем не обязательно было так бежать, – сказал дон Баррехо.

– За мной бежали.

– Кто-то из этих людей?

– Да, белый человек.

– Значит, тебя раскрыли? – спросил Мендоса.

– Нет, сеньор. Возможно, у человека, приблизившегося ко мне, было намерение обследовать остров или просто пострелять.

– Далеко он находится? – спросил де Гюсак.

– Скоро он будет здесь.

– А другие? – спросил дон Баррехо.

– Они расположились на противоположном конце острова и вытащили на берег свое каноэ.

– У них есть стреляющие трубки?

– Только одна; она у того человека, который шел за мной.

Приятели переглянулись, после чего у них с губ сорвалось единодушное решение:

– Мы возьмем его в плен!..

Засаду и готовить не надо было, потому что разведчик или охотник, кто бы он там ни был, должен был непременно наткнуться на заросли пассифлоры. А в них существовал только один проход, проложенный драгинассой. Следовательно, ему некуда будет деться, если он захочет идти вперед. Троица отступила в свое укрытие и там нетерпеливо ожидала добычу.

Сначала послышался выстрел из аркебузы, за ним раздался крик, какой всегда издают охотники, когда им удается подстрелить птицу или какое-нибудь животное.

– Он всего в нескольких шагах от нас, – сказал дон Баррехо. – Нельзя давать ему время на выстрел.

Прошло еще минуты три-четыре. Видимо, за это время охотник подобрал подстреленную им дичь и перезарядил аркебузу; потом послышался треск приминаемых ногами сухих листьев, покрывавших землю в пальмовых зарослях. Идущий там человек вовсе не подозревал, что движется навстречу поджидающей его опасности. Вот он остановился перед массивом пассифлоры и, поколебавшись мгновение, углубился в проход, прорубленный драгинассами, хотя его должны бы были насторожить свежие ветки, разбросанные по земле.

– Внимание!.. – прошептал Мендоса.

Двое мужчин расположились с одной стороны своего убежища, двое – с противоположной. Индеец поднял свою грозную палицу.

Наконец появился испанец.

Это был молодой солдат с густым, как это свойственно андалусийцам, загаром на лице. Весь он был – сплошные нервы и мускулы, а жгучие глаза беспокойно смотрели по сторонам. Едва он ступил ногой в убежище флибустьеров и индейца, как три ружья были одновременно наставлены на него, а дон Баррехо прорычал угрожающе:

– Сдавайся или погибнешь!..

Хотя и застигнутый врасплох, солдат попытался сделать несколько шагов назад, чтобы также воспользоваться своей аркебузой, но де Гюсак в один миг прыгнул на испанца и разоружил его. Дон Баррехо столь же угрожающе повторил:

– Сдавайся или погибнешь!..

– Вы хотите убить меня? – вырвалось у побледневшего солдата. – Но кто вы? Что вы здесь делаете?

– Кто мы такие, нам трудновато объяснить тебе, юноша, – рассмеявшись, ответил дон Баррехо. – Мы из тех людей, которых больше не числят в живых, и у каждого из нас на совести немало погубленных шпагой или аркебузой душ. Хотите знать, что мы делаем? А ничего не делаем, сеньор мой, – ждем, чтобы кто-нибудь принес нам щепотку табака и прогнал нашу скуку. Если у вас есть табак, я его отберу!

И пока Мендоса и де Гюсак крепко держали пленника, дон Баррехо обыскал его и вытащил солидных размеров кисет, набитый табаком.

– Вот спасибо, – просиял он.

– Вы – вор, – аж задрожал испанец.

– Нисколько не обижаюсь, хотя я такой человек, что при иных обстоятельствах одним ударом драгинассы распорол бы брюхо такому, как вы, нахалу. Но сейчас я думаю только о славной затяжке из своей трубки, потому что я целую неделю, если не больше, был лишен этого удовольствия, а это стоит оскорбления, юноша. А теперь держите себя в руках, потому что мы – те самые грозные флибустьеры, которые заставляют дрожать в страхе и рыдать жителей всех испанских заокеанских колоний.

Солдат снова побледнел. Одного упоминания о флибустьерах, чье имя было слишком хорошо известно, было достаточно, чтобы привести в ужас любого человека испанской нации.

– Мендоса, – продолжал неумолимый дон Баррехо, – разоружи этого человека и свяжи его. Надо, чтобы он развязал язык, если хочет жить.

Индеец отрубил от одного дерева несколько лиан и протянул их де Гюсаку, который поторопился обкрутить ими пленника.

– А теперь, дружок, развязывай язык и как следует открывай уши. И прежде всего запомни, что река глубокая, а течение, захватив добычу, уже ее не выпустит.

– Что вам от меня надо? – спросил молодой человек, всерьез воспринявший угрозу.

– Сначала скажи, не находится ли среди вас маркиз де Монтелимар?

– Нет, уверяю вас; его каноэ плывет очень далеко от нас.

– А! Значит, он спускается по реке на лодках? Где же он достал эти лодки?

– Он взял каноэ у индейцев маленького племени, живущего рыболовством.

– Которых перед этим, надо полагать, убили.

Испанец не ответил.

– Впрочем, до этих несчастных мне нет дела, – продолжал грозный гасконец, окидывая молодого солдата полным ненависти взглядом. – Мы очень хорошо знакомы с вашей системой, и дьявол не напрасно произвел на свет флибустьеров. Слезы за слезы, укол шпаги за укол шпаги, резня за резню; и мы, дорогуша, еще не поквитались за ваши преступления. А теперь скажи-ка мне, как удалось маркизу увернуться от напавших на него пожирателей человеческого мяса?

– Победив их.

– А как он спасся от потопа?

– Беда…

– Продолжай, – сказал дон Баррехо. – Здесь надо говорить, или ты закончишь свои дни на дне реки.

– Наводнение погубило почти всех, – ответил пленник. – За нами следует только одно каноэ, в котором находится и сеньор маркиз.

– Сколько с ним человек?

– Ох… Не знаю!..

– Эй, приятель, развяжи-ка язык. – И дон Баррехо обнажил драгинассу.

– Мало.

– Сколько?

– Можете утопить меня, если вам нравится, но я не знаю.

– Ну мы же не людоеды какие-нибудь, чтобы с ходу посылать на тот свет такого полного жизненных сил юношу, как вы. В вашем возрасте у меня не было такой смелости, как ее не было и у Энрико Четвертого[131].

– Сеньор, я не знаю, кто это такой.

– Он был самым великим королем из тех, что имела Франция, но это не должно вас интересовать. В данный момент мы должны заниматься только маркизом де Монтелимаром. Вы сказали, что он сплавляется по реке в каноэ, а его эскорт погиб?

– Его унесло наводнение, заставшее нас на берегу реки еще до того, как прибыли все каноэ.

– Вот это очень важная новость, – сказал дон Баррехо, проявив обычное ироническое спокойствие. – Жалко, что река не унесла и его превосходительство светлейшего маркиза, но этим займусь я. Куда вы направляетесь?

– В Дарьен.

– Чтобы забрать наследство Великого кацика, не так ли?

– Думаю, что у господина маркиза было такое намерение.

– А он знает, что перед ним находится отряд флибустьеров, который способен преградить ему путь и заставить бежать до самой Нуэва-Сеговии, если только там остался хоть один дом?

– Об этом я ничего не знаю. Речь шла только о нескольких морских разбойниках, пробирающихся с побережья Тихого океана к берегам Атлантики. Большего я не могу вам сказать.

– Тогда позвольте взять вашу трубку и набить ее. Если мы закурим, то и вы тоже будете курить.

Гасконец, у которого дела не отставали от слов, взял у пленника трубку, набил ее, раскурил и снизошел даже до того, что вставил ее солдату в рот, приговаривая при этом:

– Не бойтесь, курите: испанский табак всегда славился своим качеством… Да, так против кого вы вели недавно огонь? Любопытно узнать.

– Я стрелял в какую-то крупную птицу, но она улетела, хотя я подбил ей крыло.

– Такого не могло бы произойти с флибустьером, – сказал дон Баррехо. – Ну, вы курите, а мы, друзья, разожжем свой очаг и положим туда жаркое из черепахи.

Трое приятелей развалились на земле и в веселом настроении закурили в ожидании прихода ночи, когда можно будет попытаться выполнить задуманный дерзкий план.

День прошел спокойно. Индеец отправился на разведку; он снова увидел семерых испанцев, расположившихся возле костра и жаривших ранее плененную четырьмя беглецами черепаху, которая так и не сумела добраться до реки.

На закате дон Баррехо крепко привязал несчастного пленника к стволу пальмы и сказал:

– Время настало; пошли.

На закате дон Баррехо крепко привязал несчастного пленника к стволу пальмы…

XXIV Охота на маркиза

В небе уже начинали расцветать звезды, когда четверо наших героев направились через пальмовую рощу с твердым намерением украсть у испанцев каноэ. Впереди, придерживаясь густой тени, отбрасываемой густыми кронами высоких деревьев, шел индеец, который все слышал и все чувствовал. На пески, окаймлявшие кустарник, стали возвращаться черепахи; они поспешно выкапывали мощными передними лапами широкие ямы, чтобы отложить в них яйца.

Черепахи прибывали на остров все такими же плотными рядами; их длинные шеренги время от времени разрывались, пересекались, налезали одна на другую в тех местах, где песчаные дюны были повыше.

На небе тем временем появилась луна, бросавшая на воды Маддалены блестящие серебряные блики, когда индеец и его спутники, шедшие через лесок с большими предосторожностями, держа аркебузы наготове, заметили костры маленького лагеря испанцев.

– Ты видел, где находится лодка? – спросил дон Баррехо у индейца.

– Видел.

– Ах, я и забыл, что ты, необыкновенное создание, все видишь, чувствуешь и слышишь. Как нам подойти к ней незамеченными?

– Надо пойти вдоль дюн. Они достаточно высоки, чтобы скрыть нас, если пойдем пригнувшись.

– Наверняка они выставили там часового, – заметил Мендоса.

– Один укол драгинассой – и все будет покончено. Спускаемся к дюнам.

Они покинули пальмовую рощу, которая заметно поредела к этому времени, и спустились на берег, оказавшись посреди песчаных бугров, намытых потопом.

Они хорошо видели испанцев, сидевших с трубками во рту вокруг двух костров. Воздух был наполнен тяжелым зловонием – вероятно, от жира черепахи, оставленной приятелями в живых. Эта несчастная рептилия пошла и на завтрак, и на обед. Однако давно известно, что испанцы воздержаны в еде еще больше, чем турки. Когда они находятся в походе, то могут удовлетвориться одной лишь крохотной сигарой в полдень, луковицей на закате и серенадой, если взяли с собой гитары.

Дон Баррехо внимательно пересчитал их.

– Шестеро, – сказал он. – Добавим сюда пленника, а куда же ушел еще один? Этот седьмой испанец беспокоит меня.

– Почему, дон Баррехо? – спросил де Гюсак.

– Потому что я уверен, что этот седьмой сторожит каноэ.

– Мы унесем лодку у него из-под носа, – сказал Мендоса. – Вперед, и держите палец на спусковом крючке. Я уверен, что дело пахнет порохом.

Низко пригнувшись к земле, все еще ведомые индейцем, они пошли через дюны, пока не оставили за собой костры испанцев. Перед ними на песке стояло каноэ. Одного толчка хватило бы, чтобы оно оказалось в воде.

– Кого-нибудь видишь? – спросил дон Баррехо у индейца, не перестававшего оглядываться по сторонам.

– Да, чья-то тень.

– Человек?

– Наверняка.

– Тот, который сторожит каноэ?

– Я так думаю.

– Мендоса, ты ведь всегда хвалишься меткостью своих выстрелов, не так ли?

– Иначе мне не было бы места среди флибустьеров, – ответил баск.

– Убери-ка этого человека, а мы тем временем столкнем в реку каноэ.

– Мне хватит одной пули.

Он уперся ногой в твердый песок дюны, поднял аркебузу и с большим тщанием прицелился в тень, видневшуюся возле каноэ. Дон Баррехо и другие готовы были броситься вперед, чтобы ввязаться в ожесточенное сражение ради захвата судна, куда более управляемого, чем плот.

Тишину ночи разорвал звук выстрела. Послышался крик:

– К оружию!..

Но часовой упал, сраженный меткой пулей баска.

В лагере испанцев послышались крики:

– К оружию!.. К оружию!..

Двое гасконцев и индеец, проворные как белки, столкнули в воду каноэ, а баск побежал к ним.

– Стой!.. – завыли пять-шесть голосов. – Стой!..

– Сейчас!.. Поймайте-ка нас! – крикнул в ответ дон Баррехо, отталкиваясь от берега веслом.

Раздалось несколько выстрелов из пистолета, но расстояние, к счастью для беглецов, уже было слишком большим.

– Правьте на середину!.. – крикнул Мендоса, схватив аркебузу де Гюсака и выстрелив во второй раз.

Стремительное течение подхватило каноэ, а волны вытолкнули его в правый рукав Маддалены. Не прошло оно и сотни метров, как вдалеке, вверх по течению, послышались выстрелы.

Еще одно каноэ неслось по серебрящимся водам Маддалены. В нем находились три человека.

– Там ли маркиз? – спросил дон Баррехо с некоторой тревогой. – Мендоса, ты все еще уверен в своей меткости?

– Да, если мессер Вельзевул не махнет хвостом, – ответил баск.

– У меня слишком много счетов с его превосходительством сеньором маркизом, моим соотечественником.

– Попробуем преградить им дорогу тремя выстрелами, – предложил баск, перезаряжая аркебузу. – Они еще далеко, но хороший стрелок вроде меня может достать их с двух тысяч шагов. Пусть подойдут поближе.

А со второго каноэ, несшегося с огромной скоростью по реке, беспрестанно палили. Трое находившихся в лодке людей, встревоженных криками своих товарищей, стреляли наугад, в надежде на случайное попадание. Но – увы! – они не были ни флибустьерами, ни буканьерами, и пули пролетали слишком высоко.

– Теперь твой черед, Мендоса, – грубо сказал дон Баррехо. – Сердце мне подсказывает, что в той лодке сидит маркиз, тот самый маркиз, который убил освободившего меня старого сержанта, моего соотечественника.

– Лодку сильно качает.

– Соверши чудо, дружище. Корабли флибустьеров тоже испытывают бортовую и килевую качку, тем не менее пули всегда находят цель на мостиках галеонов.

Баск взглядом оценил расстояние.

– По меньшей мере полторы тысячи шагов, – сообщил он. – Тут бы нужен был Буттафуоко. Во всяком случае, я попробую, чтобы успокоить тебя.

Он вытянулся на кормовой банке; упором аркебузе служил борт. А тем временем каноэ все яснее обрисовывалось на серебрившейся под луной поверхности реки.

– Готов? – спросил дон Баррехо, которого, казалось, охватило странное возбуждение.

– Молчи!.. – отрывисто сказал Мендоса. – Не приставай в такой важный момент. Не знаю, там ли маркиз, но дуло моего ружья его ищет. Я тоже ненавижу этого человека, приказавшего повесить знаменитого Красного Корсара. Замолчите все!

Дон Баррехо, де Гюсак и даже индеец словно онемели и больше не заботились о своем суденышке, которое неслось по крутым волнам. Они повернулись к великолепному стрелку, следя за каждым его движением.

А бурный поток по-прежнему зловеще шумел.

Мендоса дважды поднимал аркебузу, чертыхаясь на бешенство волн, потом выстрелил.

– Промазал, – сказал он. – Дай-ка мне твою аркебузу, дон Баррехо, а ты, де Гюсак, приготовь свою. Так я проверю все ружья… Молчите!

Он взял ружье, протянутое ему грозным гасконцем, и снова начал целиться, тогда как каноэ испанцев продолжало подскакивать на волнах.

Раздался второй выстрел, а за ним – крик. На каноэ осталось лишь двое испанцев.

– А что, если маркиз убит? – спросил дон Баррехо.

– Луна светит ярко, но мои глаза не могут различить людей в каноэ.

Гасконец повернулся к индейцу:

– Ты, который все знает, чувствует и слышит, можешь ли ты сказать мне, кто убит? Молодой или старый?

Краснокожий поглядел на него, как смотрят на безумца, потом пожал плечами и сказал с легкой иронией:

– Я больше ничего не чувствую и не вижу.

– Стреляй, Мендоса!..

– Неужели на тебя нашло кровавое бешенство? – спросил баск.

– Там, в лодке, маркиз.

– Кто тебе это сказал?

– Никто, но я порой что-то могу предчувствовать, словно этот индеец.

И в этот момент на носу каноэ сверкнули две вспышки. Так ответили испанцы на выстрел баска, но, как уже было сказано, метко стрелять на таком расстоянии могли бы только флибустьеры и буканьеры.

Целились испанцы, однако, достаточно хорошо, потому что беглецы услышали свист крупных пуль, использовавшихся в те времена.

– Так отвечай же, – сказал дон Баррехо.

– Спокойно, дружище, – сказал Мендоса. – Хочешь попробовать, я уступлю свое место.

– В данный момент я не смогу сделать абсолютно ничего.

– Тогда будь здоров! Этот маркиз вывернул тебя наизнанку, мой бедный друг.

– Согласен. Доверимся твоему ружью.

– Так-то лучше, – ответил Мендоса.

Он снова расположился на банке и долго целился в парочку, находившуюся во вражеском каноэ. Испанцы уже не отвечали огнем, словно они истратили все свои боеприпасы. Эхо выстрела долго гуляло в темных лесах, обрамлявших реку, заставив выскочить из воды нескольких кайманов. Мендоса обтер рукой вспотевший лоб.

– И все же, – сказал он, – я остаюсь одним из лучших аркебузиров среди флибустьеров и почти никогда не промахиваюсь, стреляя в человека.

– Значит, в этой лодке сидит сам дьявол!.. – воскликнул подавленный дон Баррехо.

– Да, кажется, именно там находится этот демон маркиз, – ответил баск изменившимся голосом. – Де Гюсак, дайте мне вашу аркебузу.

Минуту спустя прозвучал еще один выстрел, после которого трое приятелей вместе с индейцем радостно закричали. Еще один испанец упал на дно лодки. Видимо, ему не суждено уже когда-нибудь подняться. Оставшийся в каноэ испанец застыл на носу, словно хотел бросить вызов стрелку. Его абсолютно черная одежда мрачно контрастировала в светлом потоке лунного дождя.

– Еще один выстрел, Мендоса, – сказал дон Баррехо.

Баск внимательно наблюдал за испанцем, который, казалось, принимал временами гигантские размеры, по крайней мере – для беглецов.

– Этот не упадет, – сказал он. – Дьявол его убережет.

Он три раза выстрелил, испробовав все три аркебузы, но черный человек по-прежнему неподвижно стоял на носу лодки. Ни одна пуля, похоже, его не задела. Мендоса выпустил из рук последнюю аркебузу и сказал:

– Только железо может убить этого человека. Я больше не решусь в него стрелять.

И в этот момент лодка на что-то наткнулась; от неожиданного толчка беглецы попадали один на другого.

– Что случилось? – спросил дон Баррехо у индейца, который первым поднялся на ноги.

– Мы сели на мель еще у одного речного островка, – ответил краснокожий, – и мне показалось, что нос лодки пробит, потому что вода начала прибывать.

– Это роковая ночь для последних флибустьеров!.. – воскликнул баск.

Предположение индейца оправдалось.

Каноэ было старым, источенным червями, и еще одного столкновения с мелью оно не выдержало; нос лодки наткнулся на какую-то массу, выступающую из речного песка.

– Придется высаживаться, – сказал дон Баррехо. – Позже мы попробуем исправить повреждение, если только это возможно.

Они оттащили суденышко подальше от воды, чтобы течение не унесло его, и растянулись на песке. Островок был невелик размерами: сотня метров в длину и полсотни в ширину; песчанистая почва поросла редкими травами. Трое приятелей, тесно прижавшись друг к дружке, следили за лодкой, в которой стоял черный человек. А лодка эта, предоставленная сама себе, направлялась к тому же островку. Она должна была непременно наскочить на мель.

Прошло минут десять – пятнадцать, прежде чем столкновение произошло. Человек в лодке даже не препятствовал этой посадке. Он медленно, не торопясь вышел из лодки и направился к беглецам, глядевшим на него с нарастающим страхом. Приблизившись, он обратился к беглецам с нескрываемой иронией:

– Вот и пришло время встретиться.

– Маркиз де Монтелимар!.. – вскрикнули все трое, отступая назад.

– Да, именно я, – ответил старый кабальеро, скрестив руки на груди и пристально вглядываясь в пиратскую троицу. – Вы осмелитесь меня убить?

– Сеньор маркиз, – сказал дон Баррехо, – вы тоже собирались повесить меня, и короткое время спустя я бы отправился на тот свет, если бы мне не помог мой соотечественник.

– Которого я убил, – холодно сказал кабальеро. – Изменник получил сполна.

– Однако над телом этого несчастного сержанта я дал клятву.

– Какую? – спросил маркиз, все еще иронически улыбаясь.

– В один прекрасный день отомстить за его смерть.

– Никто вам не мешает, дорогой мой. У меня тоже есть шпага, а мужчины из рода Монтелимар всегда отличались отменным владением холодным оружием.

– Но не в такой степени, как бедные гасконские дворяне, – гордо произнес дон Баррехо, к которому вернулась его обычная смелость. – И сейчас я вам это докажу. Сеньор маркиз, перед вами трое превосходных дуэлянтов; мы будем по очереди сражаться с вами. Беда тому, кто падет.

– Рыцарский поединок вы мне предлагаете. Что и говорить! Но я не верю в ваше благородство.

– По крайней мере, вы лучше узнаете гасконцев, если это будет не слишком поздно для вас, сеньор де Монтелимар. Мне хотелось бы попробовать французскую сталь на отступнике, противопоставляющем мне толедский клинок.

– Он очень острый, друг мой.

– Тем лучше.

– И колет очень опасно.

– Ба!.. Ну это мы еще посмотрим, сеньор маркиз, – сказал дон Баррехо, а потом, слегка поклонившись, добавил: – Повторяю: я хочу испытать свою драгинассу в схватке с вашим толедским клинком.

Маркиз выхватил шпагу из ножен, так что в лунном свете ослепительно сверкнул ее клинок.

– Вы первым совершите длительное путешествие, – сказал он.

– Хватит болтать, сеньор маркиз. Мы будем биться насмерть. Освободите-ка место, друзья, а если я паду, попытайтесь отомстить за меня.

Противники замерли в защитной стойке в пяти шагах друг от друга.

Вдоль берегов островка шумела река; ночные птицы меланхолично и пугающе кричали в лесах; полная луна сияла во всем своем блеске, медленно кочуя по небу к вершине сьерры.

Де Гюсак и Мендоса отошли в сторонку, держа шпаги наизготове, чтобы предупредить какой-нибудь неожиданный маневр маркиза. Индеец, опиравшийся на свою дубину, с живейшим любопытством поглядывал на дуэлянтов.

Маркиз первым сделал резкий выпад, крикнув гасконцу:

– Отведай-ка этого!.. Фирменное блюдо Монтелимаров!..

Дон Баррехо, который, как мы уже говорили, призывал все свое хладнокровие перед поединком, был готов защищаться и в ответ нанес молниеносный укол из второй позиции, крикнув:

– А это – гасконское!..

Кружева, окаймлявшие шелковый камзол маркиза, разлетелись в клочья на уровне пояса.

Кабальеро ответил своей обычной раздражающей саркастической усмешкой:

– Вот уж не думал, что гасконцы такие крепкие парни.

– О!.. От них вы получите еще не один укол, сеньор маркиз, – парировал этот словесный выпад дон Баррехо, одновременно становясь в защитную позицию. – Во всем мире есть только две страны, где воспитывают настоящих мастеров поединка: Италия и Гасконь. Я имею честь быть сыном одного из этих краев… Если вам угодно, я подожду вас.

Монтелимар, вместо того чтобы атаковать, наставил свой великолепный толедский клинок на дона Баррехо и два раза топнул ногой, приглашая его нападать.

– Вы можете ждать меня хоть год, сеньор маркиз, – сказал гасконец, – потому что я во время поединка руководствуюсь хорошей привычкой: всегда дождаться атаки противника. И я еще ни разу не пожалел об этом, клянусь вам. Ваша позиция великолепна, но вы не сможете держать стойку до восхода солнца.

– Упрямец!.. – крикнул маркиз.

– Сеньор мой, я дорожу собственной жизнью.

Маркиз выпрямился и нанес дону Баррехо такой укол из третьей позиции, который наверняка отправил бы гасконца прогуливаться по небесным обиталищам предков, если бы владелец таверны «Эль Моро» не отскочил назад.

– Удираешь? – прорычал маркиз.

– Никак нет, сеньор де Монтелимар, – отозвался дон Баррехо. – Просто я хочу сохранить свою шкуру, чтобы увидеть, как там обстоят дела с башенкой моего скромного замка: гордо ли, как и прежде, вздымается она к небу или уже давно развалилась. Ну а про вас я не знаю, увидите ли вы когда-нибудь высокие башни замка Монтелимар.

– Таким сильным вы себя мните?

– Да, черт побери!.. За мною же стоят еще двое, с которыми вам также предстоит свести счеты, если я, к несчастью, погибну. Только я в это не верю, по крайней мере пока, потому что штучки Монтелимаров мне хорошо известны.

– Вы так думаете? Ну что же!

Внезапно маркиз наклонился к земле, словно для того, чтобы набрать горсть песка и швырнуть его в лицо противнику. Но Мендоса, предвидевший этот прием, вовремя бросился вперед с вытянутой шпагой, выкрикнув:

– Бросьте, сеньор маркиз!.. На карту поставлены наши жизни, но убивать подло не пристало ни вам, ни нам. Если только вы притронетесь к песку, клянусь вам, моя шпага проткнет ваше тело по самую рукоятку.

– Вас же четверо, – прохрипел маркиз.

– Один сражается, а трое только смотрят.

Маркиз прикусил до крови губу и встал в защитную позицию. Дон Баррехо не шевельнулся; он ждал атаки во второй позиции.

– Ну же, смелей, сеньор маркиз, – призывал он. – Возобновим наше развлечение?

– Когда захотите, если только вы готовы сдвинуться с места.

– Я же вам сказал, что у меня нет привычки бросаться в атаку. Нападайте – я буду защищаться. В свое время вы собирались нанизать меня на вертел, как пташку.

– Ах, так вы не хотите нападать? – закричал разгневанный маркиз.

– Нет!.. – ответствовал дон Баррехо.

Шпага маркиза раза три-четыре сверкнула в воздухе, словно ее хозяин искал место, куда он может беспрепятственно вонзить клинок.

Дон Баррехо, закрывшись, ждал.

Мендоса и де Гюсак приблизились, чтобы ничего не упустить из этого страшного поединка, который должен был закончиться смертью одного из противников. Но, увидев, что гасконец абсолютно спокоен и владеет ситуацией, они начали верить в его победу.

Маркиз же, кончив размахивать шпагой, очертя голову бросился в решительную атаку, отважно раскрывшись перед угрожавшей ему драгинассой. Несколько секунд проходил двусторонний обмен ловкими ударами, потом маркиз, которому так и не удалось пробить защиту гасконца, отскочил назад и произнес слегка озлобленным голосом:

– А вы действительно очень сильны.

– Таковы все гасконцы, – ответил дон Баррехо.

– О, рано еще петь гимн победы. У меня в запасе немало ударов, которые вас измотают.

– Изволите обманываться, сеньор маркиз. У гасконцев тоже есть свои секретные штучки, хотя я до сих пор ни одной из них не применял.

– Чего же вы ждете?

– Удобного момента.

– Посмотрим, дам ли я вам возможность выбирать.

Во второй раз маркиз пошел в атаку, на этот раз с таким пылом, что ему мог бы позавидовать юноша, и снова попытался прорваться своей шпагой через заслон драгинассы. Но это были бесполезные усилия: сталь маркиза все время натыкалась на оружие противника, которое держала и в самом деле могучая рука.

– Вперед, гасконские выпады! – раздраженно закричал он. – Посмотрим, чего они стоят!..

Он атаковал с непроходящей яростью, решившись, как казалось со стороны, погибнуть сам или убить противника.

Клинки опять скрестились, сверкнув в лунных лучах, а потом гасконец, который до этого момента ограничивался только отражением ударов, чтобы лучше проникнуть в тактику противника, пошел в свою очередь в атаку и, внезапно остановившись, нанес маркизу укол из прим-позиции[132], достав его кончиком клинка.

Монтелимар подался назад, прижав руку к груди.

– Сеньор маркиз, – сказал дон Баррехо, – вы ранены, как мне кажется.

– Ба!.. Простая царапина, за которую вы мне дорого заплатите.

– Хотите передохнуть?

– Человек из рода Монтелимар не может принять подобного великодушия с вашей стороны.

– Сеньор, у меня тоже есть родовой герб.

– Который вы замарали грязью, спутавшись с флибустьерами. Если таковы дворянчики из Гаскони, примите мои комплименты.

Дон Баррехо сильно побледнел; его глаза встретились с глазами маркиза.

Мендоса и де Гюсак не произнесли ни слова, ожидая со страхом решающей стычки. Индеец, как обычно, был невозмутим.

На этот раз гасконец, вопреки своей привычке, яростно атаковал маркиза, нанеся три или четыре укола, один за другим, и вынудил противника отступить.

– Пора кончать!.. – дико закричал дон Баррехо.

Не в силах справиться с бешенством этих атак, маркиз продолжал отступать, хотя всего в нескольких шагах позади него шумела река. Казалось, он не осознает, что за плечами у него появился другой противник.

Дон Баррехо продолжал наседать. Время от времени от двух сшибающихся с огромной силой клинков летели искры. Гасконец был знаменитым фехтовальщиком, но и маркиз мог нагнать страху клинком. Он отступал, но успевал парировать с молниеносной быстротой выпады своего соперника.

И вдруг он исступленно закричал. Его левая нога оказалась в воде. В каком-то яростном усилии маркиз попытался вернуться на сушу, когда страшной силы укол пронзил ему сердце.

Гасконец сделал свое дело.

Несколько секунд маркиз стоял неподвижно с вытаращенными глазами и побагровевшим лицом, а потом исчез под водой.

– Убит!.. – закричали Мендоса и де Гюсак, подбегая к своему товарищу.

– Мы больше никогда не увидим этого Монтелимара, – взволнованно ответил дон Баррехо.

Трупом овладело течение. Оно перевернуло его раза два-три, потом водоворот поглотил несчастного кабальеро. И в этот самый момент луна пригасила свой блеск, словно она надела траур по страшному старику.

Трое приятелей долго оставались на берегу реки, надеясь, что труп вынесет на поверхность и выбросит на песчаный берег, где его можно будет похоронить и тем самым спасти от обжор-кайманов, весьма многочисленных на Маддалене.

– Дьявол исчез, – сказал де Гюсак.

Ни дон Баррехо, ни Мендоса не ответили. Эти двое сильных мужчин, не знавших страха в огне десятков сражений, казались подавленными.

Тем временем индеец столкнул в воду лодку маркиза и сказал:

– Белые люди, надо ехать. Я слышу шум водопадов. Завтра утром, а может быть, и раньше, мы до них доберемся.

Приятели, не сказав ни слова, заняли свои места в каноэ. Индеец взял весла и уверенно правил лодкой, ведь почти все краснокожие заслуженно слывут непревзойденными гребцами.

Лодка не прошла и двухсот метров, следуя фарватеру все еще вздувшейся реки, как находящиеся в ней люди заметили над ее вновь ставшей светлой поверхностью стаю черных птиц.

– Урубу, – сказал де Гюсак. – Они унюхали запах тела маркиза.

И почти в тот же момент, в нескольких шагах от них, водоворот вынес на поверхность труп кабальеро, быстро крутившийся в водяной воронке.

– Ну, не демоном ли был этот человек!.. – крикнул дон Баррехо, вытаскивая драгинассу из ножен. – Надо отрубить ему голову!..

Труп снова исчез, а урубу, обманувшиеся в своих надеждах, с шумом взлетели вверх.

XXV Сокровища Великого кацика

На следующий день, еще до восхода солнца, лодка остановилась у берега, на котором горели многочисленные костры. Водопады Маддалены были всего в нескольких сотнях шагов; столбы воды, на которые и смотреть-то было страшно, низвергались с таким шумом, что он мог испугать даже очень смелого человека.

Там, на берегу, собрались флибустьеры, возглавляемые Буттафуоко и Равено де Люсаном; все были заняты сооружением из веток и тростника больших корзин.

Напрасно флибустьеры пытались обойти водопады берегом. Страшные скалы и бездонные пропасти остановили их буквально в нескольких шагах от Дарьена.

Можно себе представить, какой горячий прием ожидал трех храбрецов, отсутствовавших так долго. И самой большой наградой для них было пожатие руки графини ди Вентимильи, находившейся тут же, в лагере.

– Теперь мы свободны, – рассказывал дон Баррехо Равено и Буттафуоко, – так как маркиз погиб, а мы привели с собой подданного покойного кацика. Теперь уже никто не сможет задержать нас в пути, и нам не следует медлить со вступлением в Дарьен.

– Как только нам удастся преодолеть водопад, мы не станем терять ни одного дня, ни одной минуты, – ответил вождь флибустьеров. – Но я не мог даже подумать, что перед нами возникнет такое трудное препятствие.

– Но вы надеетесь его одолеть?

– Да, надеемся справиться с ним при помощи изобретенных мною корзин. Спуск, однако, будет не из легких, и я могу предвидеть, что многие из моих людей предпочли бы скорее умереть, чем подвергать себя такому кошмарному испытанию.

– Если хотите, первыми пройдем испытание я и Мендоса. Мы отлично плаваем, а кроме того, умеем с честью выходить из любых, даже самых гибельных ситуаций.

– Да уж! Чего стоит только тот факт, что вы таки сумели добраться сюда после стольких приключений, – ответил Равено. – Мы уже считали вас погибшими.

– Нас!..

– Повешенными маркизом де Монтелимаром.

– Между тем, сеньор Равено, маркизу пришлось сводить счеты с моей драгинассой на рыцарской дуэли, как это принято у меня на родине. Если судьба была против него, мне нечего добавить.

– Гасконцы всегда верны себе, в каком бы уголке света планеты они ни находились, – сказал Буттафуоко. – Впрочем, этот Монтелимар доставил нам слишком много беспокойства. Мир его праху.

Тем временем продолжалось изготовление корзин. Сначала делали каркас, потом скрепляли его лианами. Каждая корзина была высотой в полтора метра, а в окружности достигала метра. В каждой планировалось спускать сразу двух человек.

Но прежде чем попробовать преодолеть в этих конструкциях водопад, флибустьеры, которые, в сущности, очень дорожили своей жизнью, особенно теперь, когда в их руках вот-вот должны были оказаться сказочные богатства Великого кацика, проделали серию экспериментов, которые должны были показать, можно ли вообще довериться новому типу суденышек.

Флибустьеры спустили на воду штук пять-шесть корзинок, загрузив их крупными камнями, так что вес корзинки примерно соответствовал весу двух крупных мужчин. Все эти «лодчонки» успешно преодолели водопад, перевернувшись только у его подножия. Ну а поскольку все флибустьеры были превосходными пловцами, купание в реке их не беспокоило.

Однако перед самой главной проверкой страх охватил даже тех флибустьеров, кто не раз смотрел в глаза смерти. Это падение с высоты более двадцати метров в быструю стремнину не могло не пугать. Но больше всего пиратов страшил ужасающий рев, поднимавшийся из бездны.

И вот корзины были готовы, но никто из этих смелых мужчин не решался войти внутрь.

На счастье, среди флибустьеров оказались два бесстрашных гасконца и Мендоса.

– Раз другие не решаются, попробуем мы, – сказал дон Баррехо. – В конце концов, речь ведь идет всего лишь о неприятном купании. Не так ли, Мендоса?

Баск поморщился:

– А если эти корзинки стукнутся о скалы, разлетятся вдребезги и нас, беззащитных, выбросит в водопад?

– У тебя, приятель, тысяча своих резонов, у меня – тысяча своих. Ты хочешь вернуться теперь, когда Дарьен у нас перед носом? Мое мнение, что это предприятие закончится, как обычно, прекрасно. Де Гюсак отправится с индейцем, а ты – со мной.

– Хотите показать пример? – спросил Равено, которого, похоже, также охватил немалый страх.

– Ну разумеется, сеньор мой, ведь гасконцы и баски всегда идут впереди всех.

– Если вам повезет, следите за корзинкой, в которую сядут графиня ди Вентимилья и Буттафуоко.

– Мы их поймаем на лету, уверяю вас, – бойко ответил дон Баррехо.

Потом, повысив голос, крикнул:

– Занять места!..

На воду спустили две корзины, снабженные шестами. Гасконец номер один и Мендоса вошли в первую, погрузив ее своим весом в воду до половины; де Гюсак и индеец заняли места во второй.

Воодушевленные такой смелостью флибустьеры трижды прокричали «ура!» в честь Гаскони и Бискайи.

Графиня ди Вентимилья, сильно растроганная, махнула своим платком, приветствуя четырех смельчаков.

– Вперед!.. – крикнул дон Баррехо, схватив один из шестов. – Посмотрим, что там находится ниже водопада.

Корзины подхватило течение и быстро понесло к водопаду, который чудовищно грохотал, поднимая целую завесу из водяной пыли.

В первую очередь находящимся в корзинах следовало удерживать равновесие, поскольку корзинки были сделаны из коры легкого дерева, чем смельчаки и занимались, когда внезапно для себя оказались над водопадом. Никто из наблюдавших за ними с берега не смог удержать крика ужаса при виде этого пугающего зрелища.

Воды реки низвергались с ужасным шумом несколькими потоками, словно река стремилась поскорее вырваться из этой западни и восстановить свой спокойный бег. Две корзинки покрутились немного, оказавшись в противостоянии нескольких течений, а потом их швырнуло мощным толчком вниз.

Гасконцам и баску чрезвычайно повезло, потому что они, сами не ведая как, очутились под уступом водопада, среди корзин, чудесным образом уцелевших при испытаниях. Они правили к берегу, отчаянно отталкиваясь шестами, а достигнув его, подали знак флибустьерам, смотревшим на них сверху, приглашая тех в свою очередь пройти испытание.

Этот знак послужил сигналом к общему отправлению.

По команде Буттафуоко сформировалось несколько маленьких флотилий, в которых корзины были связаны между собой крепкими лианами, чтобы люди могли попеременно оказывать друг дружке помощь.

Водопад заглатывал корзины ежесекундно, потому что теперь все флибустьеры стремились как можно быстрее оказаться у его подножия. Не всем, однако, это удалось, и некоторые корзины разбились при падении вместе с людьми, находившимися в них. Еще несколько корзин перевернулось, но таким опытным пловцам, как флибустьеры, удалось спастись, однако при этом они потеряли все плоды своей разбойной деятельности, которые бережно несли с собой от самого тихоокеанского побережья.

Равено де Люсан в своих записках дает весьма эмоциональное описание этого приключения; мурашки бегают по спине, когда читаешь строки о спуске, который пришлось преодолеть его людям.

Он писал, что самые отчаянные храбрецы в отряде, привыкшие бросать вызов любой опасности, дрожали как мальчишки, бросая взгляд на неудержимо низвергающиеся в бездну струи. Флибустьерам приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы остаться в наиболее благоприятном, самом близком к берегу потоке.

Через два часа отряд собрался на опушке леса, у больших костров, которые разожгли для того, чтобы высушить прежде всего порох, а также вяленое мясо, единственный съедобный продукт, который у них был, хотя, вообще-то, они ели всё.

В лагере находилась и графиня ди Вентимилья, отважно выдержавшая удачно прошедшее испытание в компании Буттафуоко.

Самые именитые флибустьеры, как это было принято в их обществе, собрались на совет, чтобы обсудить план действий. Почти все приняли предложение послать индейца в сопровождении двенадцати вооруженных флибустьеров по крупным деревням племени Великого кацика; посланец должен был сообщить своим соплеменникам, что наследница вождя наконец-то объявилась и ожидает приветствия своих подданных на границе владений кацика.

Видимо, это было единственно верное решение, потому что гордые индейские воины, встревоженные приближением такого количества белых людей, могли устроить в лесу гибельные засады. Индейцу сообщили о принятом решении, и он отправился в путь без промедления, гордый тем, что его сопровождает отряд из двенадцати белых людей, вооруженных «громыхающими трубками».

В течение трех дней в лагерь не приходило никаких известий о маленькой экспедиции; Равено и Буттафуоко уже начали беспокоиться, когда к полудню третьего дня индеец и флибустьеры вернулись вместе с шестьюдесятью индейскими воинами, вооруженными луками и палицами и возглавляемыми юнко, самым старым и почитаемым во всех племенах колдуном.

Испанский язык был привычен даже для дикарей, которые из-за наводнений и лесных пожаров были очень ограничены в общении с людьми извне, поэтому Равено и Буттафуоко быстро договорились с могущественным старцем, который после смерти Великого кацика руководил племенем.

Графиню ди Вентимилью отвели в шалаш из свежесрезанных веток и предъявили всем воинам татуировку, которую она носила на правом плече: треугольник из семи звезд, окружающих красную змейку.

Сомнений ни у кого не возникло. О таинственной татуировке знали только колдуны племени да самые знаменитые воины; ее никто не смог бы сфальсифицировать, в особенности женщина, прибывшая из-за моря, из стран, где восходит солнце.

– Ты именно та, кого мы так долго ждем, – сказал графине юнко. – Впрочем, ты и без этого знака чертами лица и горящими глазами очень похожа на покойного кацика. Все мы готовы повиноваться тебе.

– Сбор золотых яиц обеспечен, – прошептал дон Баррехо, присутствовавший на испытании вместе с Буттафуоко и Равено. – Значит, и благосостояние моей таверны обеспечено.

Воины соорудили из веток и лиан носилки, набросили на них шкуры ягуара и кугуара, которыми до этого прикрывали плечи, и подняли королеву под громкий воинский клич.

Торжественную процессию сопровождали все флибустьеры, сгоравшие от нетерпения увидеть сказочные богатства Великого кацика.

Переход через лес закончился успешно; в каждой деревушке, куда прибывала графиня, ей тут же устраивали церемонию встречи с принесением клятвы верности, а флибустьерам несли обильные угощения.

– Похоже на настоящий триумфальный поход, – сказал Мендосе и де Гюсаку дон Баррехо. – Я бы хотел, чтобы он продолжался месяцев шесть. Не думал я, что дикари, которые совсем недавно ели человеческое мясо, могут быть такими любезными. Эх!.. Этим Вентимилья всегда чертовски везло.

– Ты, однако, не захотел бы стать ни Красным Корсаром, ни Зеленым, – возразил ему баск, – а потому не забивай мне уши своей вечной болтовней.

– Но этой своей болтовней я привел тебя сюда. Гасконцы много говорят, но и делают тоже много.

– А баски разве ничего не делают?

Дон Баррехо хмыкнул пару раз и рассмеялся:

– Ах ты, мошенник!.. Когда я открою новую гостиницу, найду тебя и сделаю все возможное, чтобы отрезать тебе ухо.

– Ты стал людоедом, приятель? Впрочем, что тут удивительного? Мы же находимся в краю бывших пожирателей человеческого мяса.

Добрый баск вместо ответа весело рассмеялся. Де Гюсак последовал его примеру.

На следующий день отряд прибыл в большой племенной корбет, то есть большую деревню, железной рукой властвовавшую над прочими, меньшими селениями огромной страны. И здесь прием, как можно легко себе представить, был восторженным.

Тысячи и тысячи воинов сопровождали внучку усопшего Великого кацика до большой королевской хижины, выказывая признаки самой безумной радости.

Флибустьеров разместили в других жилищах, предоставив им право пользоваться любой едой, которую они там найдут.

На третий день после прибытия отряда, согласно обычаю в присутствии всех вождей деревни, графиню и флибустьеров привели в пещеру, где хранилось золото. Великий кацик оставил внучке миллионы пиастров в золотом песке и самородках.

При виде всех этих богатств дон Баррехо едва не сошел с ума.

Теперь надо было доставить сокровища до побережья. Впрочем, недостатка в людях, которые могли бы соорудить нечто вроде ящиков, выдалбливая полости в стволах деревьев, чтобы впоследствии переправить в них золото, не наблюдалось.

Да и Мексиканский залив был близок, к тому же флибустьеры по пути к океану могли воспользоваться реками, тем более что индейцы предоставили в их распоряжение достаточно лодок, чтобы на них могли разместиться все пришельцы вместе с увозимыми сокровищами.

Еще через три дня графиня, не пожелавшая променять блага цивилизации на жизнь среди дикарей, назначила своего наследника; им стал знаменитый воин, близкий друг Великого кацика.

Наконец пробил час отправления. Наследство, аккуратно закрытое в полых стволах деревьев, положили на большие пироги, за весла которых сели могучие туземцы, не боявшиеся быстрин и порогов.

Тысячи растроганных индейцев провожали к реке свою королеву, которую им наверняка не суждено будет больше увидеть.

Расставание было печальным. Даже неотесанные флибустьеры, привыкшие относиться к индейцам как к животным, и те выглядели растроганными не меньше дикарей.

Великий кацик оставил внучке миллионы пиастров в золотом песке и самородках.

Пять дней спустя лодки достигли вод Большого Мексиканского залива[133].

Великий переход через Панамский перешеек, такой опасный в те времена, был осуществлен с крайне незначительной потерей в людях, по большей части погибших в ужасном водопаде.

Флибустьеры разослали разведчиков по разным бухтам побережья, и фортуна, до тех пор благоприятствовавшая морским бродягам, не оставила их и в последний момент: в одной из таких бухт им удалось захватить голландское судно, которое было вынуждено искать себе во время шторма убежища от бешенства ветра и волн.

Его быстро зафрахтовали и отправились на нем на Ямайку, в порт, открытый в то время для мореплавателей любой нации; там было проще найти судно, идущее в Европу, поскольку плодородный остров поддерживал оживленные отношения с метрополией[134].

В распоряжение флибустьеров графиня предоставила миллион пиастров; в ее руках осталось еще несколько миллионов.

И дону Баррехо, и Мендосе денег вполне хватало для открытия гостиницы, о которой они давно мечтали, поэтому гасконец и баск решили распрощаться с опасными приключениями; себе в компаньоны они взяли и де Гюсака.

Наша история закончилась.

Графиня ди Вентимилья через несколько дней высадилась в Европе в сопровождении тех флибустьеров, которые нетерпеливо ждали возможности вернуться в свои родные страны.

Тем временем оба гасконца и баск поднялись на борт каравеллы, направлявшейся в один из портов перешейка, откуда было легче вернуться в края более населенные и более им знакомые.

С отбытием Буттафуоко и Равено иссякла раса таких смелых и таких страшных искателей приключений, какими были флибустьеры; сообщество Береговых братьев прекратило свое существование как в водах Мексиканского залива, так и на Тихом океане; здесь вообще больше не осталось флибустьеров, хотя еще многие годы спустя на побережьях стран Центральной Америки ходили рассказы о пиратах, которые в прежние времена своей отвагой заслужили славу грозных воинов, немало зла причинивших Испании.

Одна из пиратских групп организовала себе убежище на острове Провидения в Бермудском архипелаге[135]; особенную известность получили две женщины, оказавшиеся в этой группе, поскольку всегда мужественно разделяли со своими товарищами все выпадавшие на их долю трудности и опасности, включая жажду добычи. Обе они были англичанками.

Одевались они в обычные женские наряды, добавляя к ним только длинные морские штаны; носили распущенные длинные волосы, на боку цепляли саблю, на грудь вешали два пистолета, а при абордажных схватках пользовались секирами, похожими на боевое оружие средневековых англичан. История запомнила имена этих женщин: Мэри Рид и Энн Бонни, однако летописцы умалчивают о постигшем их конце.

Возможно, их повесили вместе с другими морскими разбойниками, их товарищами.

Словарь морских терминов

Абордаж – способ ведения боя гребными и парусными кораблями вплоть до XIX в.; сцепление атакующего корабля с неприятельским судном для захвата его в рукопашном бою.

Абордажное орудие – артиллерийское орудие, употреблявшееся во время абордажа.

Анкерок – деревянный бочонок, служащий для хранения питьевой воды на шлюпках.

Бак – 1) надстройка в носовой части палубы, доходящая до форштевня; 2) вся передняя часть палубы (спереди от фок-мачты или носовой надстройки).

Баркас – двухмачтовое самоходное судно небольших размеров, предназначенное для различных перевозок в гаванях и на рейдах.

Бизань-мачта – кормовая мачта на корабле, имеющем три и более мачт.

Блинд – парус, который ставили под бушпритом. Привязывался к блинда-рею.

Бом-брамсель – ряд прямых парусов, четвертый от палубы.

Брамсель – третий снизу прямой парус.

Брандер – судно, нагруженное легковоспламеняющимися либо взрывчатыми веществами, используемое для поджога или подрыва вражеского корабля с целью его уничтожения.

Брасы – корабельные снасти, служащие для разворота парусов в горизонтальном направлении.

Буссоль – угломерный прибор для определения магнитного азимута; разновидность компаса.

Бушприт – наклонное древко, выступающее вперед с носа парусного судна.

Ванты – тросы стоячего такелажа, удерживающие мачту с боков.

Ватерлиния – линия соприкосновения спокойной поверхности воды с корпусом плавающего судна.

Галеа – двухмачтовая галера.

Галеон – многопалубное парусное судно с сильным артиллерийским вооружением; использовался в XVI–XVIII вв. и как военное, и как торговое судно. Испанские галеоны, на которых перевозили золото и прочие драгоценности из Америки в Европу, были двухпалубными, имели высокую кормовую надстройку и характерный широкий корпус, что позволяло брать на борт больше груза, повышало устойчивость корабля, но заметно снижало скорость хода.

Галс – 1) движение судна относительно ветра; различают левый галс (ветер дует в левый борт) и правый (ветер дует в правый борт); 2) отрезок пути, который парусник проходит между двумя поворотами при лавировании.

Гафель – наклонное рангоутное дерево, которое поднимается по мачте и упирается в нее пяткой; служит для растягивания верхней кромки косых четырехугольных парусов; на гафель также поднимают флажные и иные сигналы, иногда флаг.

Гитовы – снасти, служащие для уборки парусов; у прямых парусов гитовы подтягивают шкотовые углы паруса под середину рея, к которому привязан данный парус. Команда «Взять паруса на гитовы» означает: убрать (подобрать) парус гитовами.

Грот-марс – площадка на грот-мачте, при соединении основного мачтового дерева и его продолжения – стеньги.

Грот-марса-рей – второй снизу рей на грот-мачте.

Грот-мачта – обычно вторая от носа мачта, самая высокая на двух- и трехмачтовых судах.

Кабельтов – термин имеет два значения: 1) мера расстояния на море (около 185 м); 2) трос или канат толщиной 15–30 см.

Каботажное судно – корабль, предназначенный для совершения плавания в ограниченном районе, обычно на небольшом удалении от берега и портов-убежищ, в пределах одной страны.

Канонир – рядовой артиллерист в парусном флоте.

Каравелла – легкое парусное судно, использовавшееся обычно для прибрежных плаваний.

Кают-компания – столовая и место отдыха командного состава корабля.

Клотик – набалдашник закругленной формы с выступающими краями на топе мачты или флагштока.

Корвет – трехмачтовый военный корабль с прямым парусным вооружением, на котором орудия (малого и среднего калибра) размещались открыто, на верхней палубе. Обычно служил для разведывательной и посыльной службы.

Кранец – 1) короткий обрубок троса, деревянный валек или набитый пенькой мешок, который вывешивают за борт, чтобы защитить его от ударов и трения о другое судно или пристань; 2) железный шкаф или ящик вблизи орудий для хранения боезапаса; 3) треугольные рамки или кольца из канатов, в которые укладывали ядра, чтобы они не катались по палубе.

Кулеврина – морское судовое орудие, характеризовавшееся длинным стволом (в целях увеличения дальности полета ядра); калибр кулеврин в конце XVII в. доходил до 154 мм при весе ядра до 9 кг.

Лисель – дополнительный парус, устанавливаемый на фок– и грот-мачтах в помощь прямым парусам для увеличения их площади при попутных ветрах.

Лоцман – лицо, измеряющее лотом глубины и потому знающее характер побережья. Проводит суда в порты через каналы, по шхерам, в других местах, где требуется хорошее знание побережья, проходов, течений, фарватера и т. д.

Марс – площадка на топе (верхнем конце) составной мачты.

Марсель – второй снизу прямой парус.

Марсовые – матросы, в обязанности которых входила работа с парусами.

Мористый – удаленный от берега в сторону открытого моря.

Нактоуз – ящик на подставке, где установлен компас.

Полубак – носовая надстройка на баке корабля.

Понтон – плавучее сооружение для поддержания на воде различных устройств за счет собственного запаса плавучести.

Рангоут – общее название устройств для постановки (подъема, растягивания и удержания в рабочем положении) парусов, выполнения грузовых работ, подъема сигналов и т. д.

Рей (рея) – горизонтальный рангоут, подвешенный за середину к мачте или стеньге, вертикальному рангоуту, который является продолжением мачты. Предназначен для постановки прямых парусов или крепления сигнальных фалов и фигур (конусов, шаров и т. д.).

Рейд – часть акватории порта для якорной стоянки судов. Внешний рейд не имеет защиты от ветра и волн; внутренний рейд защищен естественными или искусственными преградами от ветра и волн.

Риф (у паруса) – приспособление для уменьшения поверхности паруса.

Румпель – рычаг для поворачивания руля (вручную или с помощью механического привода).

Салинг – небольшая площадка, прикрепленная к мачте в месте пересечения ее с реем.

Траверс – направление, перпендикулярное к курсу судна.

Фальконет – маленькая пушка, стрелявшая как каменными, так и железными ядрами; ее устанавливали на поворотных вилках или на фальшборте; во время боя переносили на нос или на марсовые площадки на мачтах.

Фальшборт – ограждение по краям наружной палубы судна, сплошная стенка без вырезов или со специальными вырезами для стока воды, швартовки и т. п.

Фок – нижний парус на фок-мачте судна.

Фок-мачта – первая, считая от носа к корме, мачта.

Фок-рей – нижний рей фок-мачты (передней мачты корабля), на котором ставится нижний прямой парус фок.

Форштевень – деревянная или стальная балка в носу корабля, на которой закреплена наружная обшивка носовой оконечности корпуса и которая в нижней части переходит в киль.

Фрегат – трехмачтовый военный корабль с полным парусным вооружением и одной или двумя (открытой и закрытой) орудийными палубами; предназначался для дальней разведки и крейсерской службы (боевых действий с целью защиты торговли или захвата и уничтожения торговых судов противника).

Шкот – снасть, предназначенная для растягивания нижних углов парусов по рею.

Ют – надстройка в кормовой части судна, занимающая пространство от одного борта до другого; в ней располагаются жилые и служебные помещения.

Ял – короткая и широкая шлюпка с плоско срезанной («транцевой») кормой, снабженная одной, двумя, тремя или четырьмя парами весел.

Примечания

1

Мексиканский залив – фактически в романе говорится не столько о Мексиканском заливе, сколько о Карибском море, к которому порой добавляется юго-западная часть акватории собственно Мексиканского залива. Иногда эта акватория называется также Большим заливом. – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Флибустьеры – название морских разбойников, распространенное на островах Вест-Индии, побережьях Центральной и Южной Америки во второй половине XVII – начале XVIII в. От обычных пиратов отличались тем, что объединялись в своеобразное братство, центром которого был островок Тортуга (см. примечание к главе IV). Соединенными силами флибустьеры могли проводить крупные военные операции, смело вступая в сражения с испанскими кораблями и атакуя испанские прибрежные города и крепости. Слово возникло из голландского «vrijbueter», буквально означающего «мастер добычи».

(обратно)

3

Тортуга – небольшой остров у северо-западного побережья острова Гаити; в наши дни известен под французским названием Тортю.

(обратно)

4

Буканьер – это французское слово произведено от индейского «букан», бытовавшего в Вест-Индии и обозначавшего человека, вялившего и коптившего мясо убитых на охоте животных, а также занимавшегося грубой выделкой шкур. Белые буканьеры обычно были связаны с морскими разбойниками (флибустьерами), которым они продавали мясо, и нередко сами происходили из пиратов.

(обратно)

5

Фанданго – испанский парный народный танец, исполнялся под сопровождение гитары, кастаньет и сольного пения.

(обратно)

6

Кабальеро (исп.) – кавалер; дворянин.

(обратно)

7

Дублон – испанская золотая монета достоинством в два эскудо, чеканилась в 1566–1849 гг.; с 1684 г. (а это как раз время действия романа) вес ее составлял около 6,1 г золота.

(обратно)

8

Аркебуза – гладкоствольное фитильное дульнозарядное ружье; появилось в первой трети XV в. В XVI в. аркебузами назывались легкие ружья малого калибра. К концу XVII в., когда происходит действие романа, аркебузы были вытеснены более совершенными ружьями – мушкетами, хотя само название «аркебуза» еще употреблялось для обозначения ружей вообще. Судя по всему, в романах Сальгари речь идет именно о мушкетах.

(обратно)

9

Карай (исп. caray) – крепкое словцо, передающее состояние неудовольствия, изумления и т. д. По значению примерно совпадает с русским выражением «Черт возьми!».

(обратно)

10

Морская свинья – животное из подотряда зубатых китов; прежде морских свиней включали в семейство дельфиновых, позднее выделили в особое семейство.

(обратно)

11

Карамба! (исп. caramba) – Черт побери!

(обратно)

12

Пиастр (или испанский талер) – популярное название песо, испанской серебряной монеты весом 25 г. Однако часто это название применялось к золотым монетам вообще, в частности к эскудо, в котором содержалось 3,03 г золота. Таким образом, пиастр можно считать равным половине дублона.

(обратно)

13

Бакан – хозяин.

(обратно)

14

Драгинасса (ит. draginassa) – шутливое название длинной шпаги или большой сабли. Первоначально это было собственное имя одной из шпаг времен Ренессанса. Оно позаимствовано у Данте: похоже звали одного из дьяволов в «Божественной комедии» – Драгинаццо (Ад, песня XXI).

(обратно)

15

Вельзевул – одно из прозвищ дьявола в простонародной христианской традиции; испанцы называли флибустьеров слугами Сатаны.

(обратно)

16

Сигнадилья (ит. signadilla) – справочники утверждают, что это слово придумал и всего пару раз употребил сам Э. Сальгари. Возможно, речь идет о сегидилье (исп. seguidilla), подвижном испанском народном танце-песне, появившемся в Кастилии, но с XVII в. распространившемся по всей Испании. Танец с песнями лирического или шутливого характера сопровождается игрой на гитаре, бандурриях, кастаньетах.

(обратно)

17

Бомбакс – речь идет о гигантской, или пятитычинковой, сейбе (она же – капоковое, шерстяное, шелковое или хлопковое дерево); родина сейбы – Южная Америка.

(обратно)

18

Черт возьми! (исп.)

(обратно)

19

Дюйм – старинная мера длины, равная 2,54 см.

(обратно)

20

Манта (исп. manta) – здесь: шаль.

(обратно)

21

Коррида (исп. corrida de toros) – бой быков.

(обратно)

22

Эспадас – вооруженные шпагой тореро.

(обратно)

23

Пьер Ле Гран – французский пират нормандского происхождения, живший в XVII в. Получил прозвище Пьер Великий и стал первым буканьером, обосновавшимся на острове Буканья. Лоренс де Графф – пират, голландец по происхождению. Про Граффа известно мало, неизвестны даже его раса и точные даты жизни. Возможно, он был мулатом. Жил во второй половине XVII в. Николас ван Хорн (ван Дорн, ок. 1635–1683) – пират, голландец по национальности, служил тем не менее французскому королю. Франсуа л’Олоне (ок. 1635–1668) – прозвище знаменитого французского пирата, данное ему по месту рождения: Сабль-д’Олон. Настоящее имя – Жан-Давид Но.

(обратно)

24

Пинакль – в романской и готической архитектуре так называлась разновидность башенок с квадратным или многоугольным основанием и остроконечным пирамидальным верхом, которые ставились на внешних выступах стен, на крыше, на ее гребне и в других местах внешнего контура здания.

(обратно)

25

Испанская лига равнялась 5572 м.

(обратно)

26

Агуардьенте (исп.) – крепкий алкогольный напиток.

(обратно)

27

Кораль (исп.) – скотный двор, загон.

(обратно)

28

Светящиеся мухи (исп. moscas de luz) – вид тропических светлячков.

(обратно)

29

Кубинский дог – его также называют канарским; крупная порода собак: ростом до 66 см и весом до 45 кг (у кобелей). Испанцы вывели этих сторожевых псов из диких собак местной породы, встреченных на Канарских островах. Доги (Сальгари называет их также мастифами, хотя это уже совсем другая порода) использовались как для охраны, так и для охоты за людьми (преимущественно – индейцами и беглыми рабами).

(обратно)

30

Вперед, собачка! (исп.)

(обратно)

31

Бладхаунд (англ. blood-hound) – ищейка.

(обратно)

32

Буттафуоко (ит. Buttafuoco) – запал.

(обратно)

33

Симаруба (лат. Bursera simaruba; или американский бальзам) – дерево из семейства симарубовых; шесть видов симарубы произрастают в Америке, от Флориды и Вест-Индии до центральных районов Бразилии; известно как лекарственное растение.

(обратно)

34

Пресидиос (исп. presidios) – здесь: каторжники (presidio может также означать «тюрьма», «каторга»; «галера»; «крепость, форт»; «гарнизон»).

(обратно)

35

Алькала – одна из центральных улиц испанской столицы.

(обратно)

36

Давайте, детки! Вперед, собачки! (исп.)

(обратно)

37

Генри Морган (ок. 1635–1688) – знаменитый пират и мореплаватель; в 1674 г. получил дворянство, в конце жизни перешел на королевскую службу; в 1674–1682 гг. трижды был вице-губернатором Ямайки.

(обратно)

38

Тантал – вид аиста, распространенный в тропической Америке.

(обратно)

39

Кацик (касик; исп. cacique) – индейский вождь в Мексике, Вест-Индии, Центральной Америке.

(обратно)

40

Жакаре (порт. jacaré) – португальское название каймана.

(обратно)

41

В своих романах автор объединяет акватории Мексиканского залива и Карибского моря.

(обратно)

42

Мессер(е) (ит.) – господин (в обращении).

(обратно)

43

Миля – видимо, имеется в виду морская миля (1852 м).

(обратно)

44

Идальго – здесь: испанский дворянин.

(обратно)

45

Лига – около 27,8 км (если речь идет о морских лигах).

(обратно)

46

Сольдо – итальянская серебряная монета, которую чеканили с XII в.; весила около 1,3 г серебра; со временем содержание серебра упало примерно до 0,5 г.

(обратно)

47

Тирада гасконца основана на игре слов: в итальянском языке lо spiedo означает не только «вертел», но и «копье, пика».

(обратно)

48

Наваха – длинный складной нож; национальное оружие испанцев и басков.

(обратно)

49

Кугуар – так в XVII–XIX вв. называли подвид пумы, обитавший в лесах Канады и северо-востока США; после уничтожения этого подвида название считается анахронизмом, хотя время от времени и встречается в популярной литературе.

(обратно)

50

Одним ударом двух птиц (исп.).

(обратно)

51

Кабильдо (исп.) – городской совет.

(обратно)

52

Мецкаль – крепкий (43–55 %) спиртной напиток на основе пульке, перебродившего сока агавы; перебродившая смесь сока и воды подвергается двойной перегонке в керамических или медных дистилляторах, подтапливаемых дровами; готовая смесь выдерживается в бочках до шести лет; часто в готовый мецкаль бросают гусениц.

(обратно)

53

Американский лев – неверное с точки зрения классификации животного мира название пумы; тем не менее оно встречалось в ранних описаниях животного мира обеих Америк.

(обратно)

54

Тика-тика – местное название маленьких пташек из семейства воробьиных.

(обратно)

55

Мизерикордия – кинжал с узким ромбовидным сечением клинка, который мог пройти сквозь сочленения рыцарских доспехов. Его применяли для добивания поверженного противника; иногда использовали, чтобы прикончить смертельно раненного соперника, сократив ему предсмертные муки (откуда и название, переводящееся с латинского языка как «милосердие»). Строго говоря, это оружие использовалось только в XII–XIV вв., а далее постепенно вышло из употребления. У Сальгари это просто синонимичное название обычного кинжала.

(обратно)

56

Захват Панамы произошел 18 января 1671 г.

(обратно)

57

Джеймс Кук (1728–1779) – великий английский мореплаватель, совершивший три кругосветных плавания, во время которых на карту было нанесено множество океанических островов; погиб во время своей третьей кругосветки.

Луи Антуан Бугенвиль (1729–1811) – французский мореплаватель, совершивший в 1766–1769 гг. кругосветное плавание.

Жан Франсуа Лаперуз (1741–1788) – французский мореплаватель; в 1785 г. ушел в кругосветное плавание, во время которого погиб вместе с кораблем; его дневники, высланные с тихоокеанского побережья в Париж, изданы посмертно.

Иван Федорович Крузенштерн (1770–1846) – русский мореплаватель, адмирал; руководил первым кругосветным плаванием российских моряков (1803–1806).

(обратно)

58

Фунт – мера веса, равная приблизительно 0,45 кг.

(обратно)

59

Люнет – в XVII – начале XX в. так называли открытое с тыла укрепление, состоявшее из фронтального вала со рвом впереди и боковых валов; в крепостях устраивались перед стеной; имели в основном наблюдательное значение.

(обратно)

60

Алькальд – городской голова.

(обратно)

61

Эол – бог ветров в античной (греко-римской) мифологии.

(обратно)

62

Посада – постоялый двор.

(обратно)

63

«Постоялый двор мертвеца» (исп.).

(обратно)

64

Доброй ночи, господа (исп.).

(обратно)

65

Нагуа (исп. nagua, enagua) – юбка (слово взято из языка индейцев-таино; обозначает широкую юбку, надеваемую поверх нижнего белья).

(обратно)

66

Вента – корчма.

(обратно)

67

До 1883 г. Боливия имела выход к Тихому океану. Потеряла она его после поражения от Чили во Второй Тихоокеанской войне.

(обратно)

68

Амиго (исп. amigo) – друг, приятель.

(обратно)

69

«Аве Мария» – название католической молитвы («Богородице Дево, радуйся…»); употребление этого названия в данном случае означает: до вечерней службы.

(обратно)

70

Серапе – мужской плащ-накидка у индейцев Латинской Америки.

(обратно)

71

То есть 55,7 км, если речь идет о сухопутных лигах, но всего лишь 40 км, если автор имеет в виду почтовые лиги.

(обратно)

72

«Те Деум» – католический благодарственный гимн, названный по начальной строке песнопения «Те Деум лаудамус…» («Тебя, Господа, хвалим…»).

(обратно)

73

Гром и молния! Черт возьми! (фр.)

(обратно)

74

Сомбреро – широкополая шляпа жителей Латинской Америки.

(обратно)

75

Гектолитр – 100 л.

(обратно)

76

Мастро (ит.) – мастер.

(обратно)

77

Асьендеро (исп.) – помещик.

(обратно)

78

Толедо, старинная столица Кастилии, а потом и всей Испании, славился своими крепкими клинками. Оружейные мастерские и в наши дни показывают туристам, хотя теперешние оружейники перешли в основном на изготовление мелких сувениров.

(обратно)

79

Неточность автора: река Гвадалквивир протекает через города Кордоба и Севилья (в Андалусии), тогда как Толедо построен на реке Тахо.

(обратно)

80

Дэвид – исторический персонаж; о нем рассказывается в IX главе романа.

Равено де Люсан – один из героев романа «Сын Красного Корсара»; в дальнейшем он появляется на страницах и этого романа.

(обратно)

81

Ной – библейский персонаж, которого Бог уберег от Всемирного потопа. Для спасения своей семьи, а также всякой сухопутной живности («всякой твари по паре») построил огромный ковчег, на котором и спасся вместе со всеми взятыми на ковчег живыми существами.

(обратно)

82

Аликанте – в данном случае: испанская провинция, в которой производится одноименное виноградное вино.

(обратно)

83

Оссуарий – в латинском языке это слово обозначало погребальную урну; в новых языках используется для обозначения места, где хранятся человеческие кости (не обязательно кладбища).

(обратно)

84

Портик – выступающая перед фасадом здания открытая галерея, которую образуют несущие перекрытие колонны или столбы.

(обратно)

85

Монтесума (Моктесума; ок. 1466–1520) – верховный вождь ацтеков и глава союза индейских племен на территории Мексики; убит испанскими конкистадорами.

(обратно)

86

Голландское море – вероятно, Северное море.

(обратно)

87

Патио (исп.) – внутренний двор.

(обратно)

88

Ла-Манча – провинция Новой Кастилии (Испания).

(обратно)

89

Кувшин – в оригинале: boccale – мера жидкости, соответствующая примерно двум литрам.

(обратно)

90

Юпитер – верховное божество в древнеримской мифологии; одновременно считался громовержцем, божеством, которое распоряжается громами и молниями, а также насылает бури.

(обратно)

91

Узел морской – единица скорости морских судов: одна морская миля (1852 м) в час.

(обратно)

92

Кильватерная струя – след, остающийся на поверхности моря за кормой идущего корабля.

(обратно)

93

Табанить – грести в обратную сторону, чтобы сделать разворот или дать шлюпке задний ход.

(обратно)

94

Несколько ошибочное латинское видовое название большой белой акулы (правильно: Carcharodon carcharias).

(обратно)

95

Остойчивость – способность судна плавать в нормальном вертикальном положении и возвращаться в него, после того как оно было выведено из этого положения.

(обратно)

96

Капер – частное лицо, которому военно-морское ведомство воюющей страны разрешило безнаказанно нападать на торговые суда враждебного государства, а часто – и на суда нейтральных стран.

(обратно)

97

Ост-Индская компания – в конце XVII в. существовали две Ост-Индские компании: голландская и английская.

(обратно)

98

Картахена – важнейший опорный пункт испанцев на южноамериканском побережье Карибского моря; крупный торговый порт. В настоящее время находится на территории Колумбии.

(обратно)

99

Эта река теперь называется Коко, но еще лет шестьдесят назад она была известна как Сеговия.

(обратно)

100

Костедробители – так автор называет гигантских буревестников. В другом романе, «Владыка морей», Э. Сальгари дает более развернутое описание этих птиц: «Это были крупные птицы… которых моряки называют костедробителями… замечательные рыболовы, снабженные острым и мощным клювом…»

(обратно)

101

Прозвище флибустьера л’Олоне (Олонез) переводится с французского языка как «голландец».

(обратно)

102

Жиронда – так называется общий эстуарий Гаронны и Дордони, впадающих в Бискайский залив Атлантического океана (юго-запад Франции).

(обратно)

103

Исторический факт. – Примечание авт.

(обратно)

104

Сьерра (исп.) – горная цепь.

(обратно)

105

Валлонец – житель Валлонии (южной области современной Бельгии). Во времена действия романа Валлония была частью Испанских Нидерландов.

(обратно)

106

Слово moro означает в испанском языке не только мавра (или мусульманина вообще), но и крупного животного черной масти – в данном случае черного быка. Одновременно этим же словом называют неразбавленное вино.

(обратно)

107

Эти события описаны в первой части романа Э. Сальгари «Сын Красного Корсара».

(обратно)

108

Мастиф – порода сторожевых собак, хотя на самом деле речь идет о кубинских догах. Кубинский дог – его также называют канарским; крупная порода собак: ростом до 66 см и весом до 45 кг (у кобелей). Испанцы вывели этих сторожевых псов из диких собак местной породы, встреченных на Канарских островах. Доги (Сальгари называет их также мастифами, хотя это уже совсем другая порода) использовались как для охраны, так и для охоты за людьми (преимущественно – индейцами и беглыми рабами).

(обратно)

109

Мендоса сравнивает птичье гоготанье с испанским словом caro (милый, дорогой, любимый).

(обратно)

110

«Коровье дерево» (исп.). Речь идет о дереве вида Brosimum utile, которое распространено в Южной Америке, от Венесуэлы до Коста-Рики. Александр фон Гумбольдт называл его «молочным деревом», а более поздний исследователь Поль Фонтейн находил сок брозимума обладающим всеми свойствами самого лучшего коровьего молока.

(обратно)

111

Правильно: sucuri (сукури), бразильское название удавов.

(обратно)

112

Анона – род цветковых растений со съедобными плодами; некоторые части этих растений используются в народной медицине.

(обратно)

113

Ботоко – вероятно, имеется в виду один из подвидов туканов.

(обратно)

114

Хохлатый дятел – имеется в виду хохлатая желна.

(обратно)

115

Пуна (исп. puna) – так называют пустынные горные местности, в частности в предгорьях Анд, но здесь этот термин употреблен в ином значении: «горная болезнь».

(обратно)

116

Пастухи (исп.).

(обратно)

117

Это утверждение относится к андскому кондору (Vultur gryphus), у которого размах крыльев достигает 3 м, а вес – 12 кг, но этот вид распространен только в перуанских и чилийских Андах; в Центральной Америке мог встретиться менее крупный вид – калифорнийский кондор (Gymnogyps californianus).

(обратно)

118

Гуанако – самый крупный представитель семейства южноамериканских мозоленогих, древних предков верблюдов; часто этих животных, самым известным видом которых является лама, неправильно называют безгорбыми верблюдами.

(обратно)

119

Мико – возможно, от испанского mico, что значит «сластолюбец».

(обратно)

120

Олья подрида (исп. olla podrida) – национальное испанское горячее блюдо из мяса с овощами.

(обратно)

121

Ай (в орфографии Сальгари a-j) – трехпалый ленивец (Bradypus tridactylus), неполнозубое млекопитающее семейства ленивцев, уроженец бразильских лесов. Родственных связей с приматами, вопреки утверждениям героев романа, не имеет.

(обратно)

122

Тату (исп. el tatú) – южноамериканское название одной из разновидностей броненосца.

(обратно)

123

Кротал (исп. el crótalo) – ядовитая американская гремучая змея (Crotalus durissimus).

(обратно)

124

Гремушки – роговые кольца, которые сидят одно за другим на конце змеиного хвоста.

(обратно)

125

Вероятно, автор имел в виду chinampas, как жители Мезоамерики называли живые изгороди. Этим традиционным способом выращивания цветов и зелени жители Центральной Мексики, в том числе и долины Мехико, пользовались задолго до прихода европейцев. Впоследствии толтеки и другие мексиканские народности стали развивать овощеводство по берегам болот и временных водоемов на вручную насыпанных почвах. К 1519 г. такая техника (она тоже называлась чинампа) охватила почти всю поверхность озера Ксошимилко, южнее современного Мехико-Сити. Площади под чинампами занимали большое место и на озере Текскоко (см. след. примеч.). Стоит также напомнить, что испанское champa означает «спутанные корни растений» (в Южной Америке) или «навес; шалаш» (Мексика, Центральная Америка); общее для Испанской Америки значение этого слова – «корневище; дерн».

(обратно)

126

В долине Мехико когда-то располагалась водная система, образованная пятью озерами. Самое крупное из них, озеро Текскоко, располагалось к востоку от Мехико-Сити, современной столицы страны. Система эта усыхающая; одно из озер в наши дни прекратило свое существование, другие сильно уменьшились в размерах.

(обратно)

127

Сарабанда – подвижный старинный испанский танец.

(обратно)

128

Мулине – круговое вращательное движение клинком.

(обратно)

129

Testudos midas – зеленая морская черепаха из рода Chelonia (Chelonia mydas).

(обратно)

130

Testudos caretta – каретта, или бисса из рода Caretta, которая тоже относится к морским черепахам; ее еще называют головастой морской черепахой (Caretta caretta) или логгерхедом.

(обратно)

131

Энрико Четвертый – речь идет о Генрихе IV (1553–1610), короле Франции (с 1594) и Наварры.

(обратно)

132

Прим-позиция – первая позиция в фехтовании.

(обратно)

133

Речь идет о северо-западном побережье Карибского моря.

(обратно)

134

Ямайка в те времена была английской колонией.

(обратно)

135

Бермудский архипелаг состоит из полутора сотен островков и рифов, но относительно крупных островов не наберется и десятка. С 1684 г. Бермуды были объявлены коронным владением Англии. Вряд ли на такой небольшой площади англичане позволили бы долго существовать пиратскому сообществу. В современном списке островов архипелага нет острова с названием Провидение. Видимо, автор все же имеет в виду Нью-Провиденс, главный остров Багамского архипелага, кстати куда более близкого к торговым океанским путям того времени.

(обратно)

Оглавление

Сын Красного Корсара

  Часть первая

    I Маркиза де Монтелимар

    II Жестокий поединок

    III Петушиные скачки

    IV Охота на графа ди Вентимилью

    V Бегство фрегата

    VI Буканьер

    VII Охота за людьми

    VIII Через болота

    IX На вилле маркизы де Монтелимар

    X Мыс Тибурон

    XI Охота за «Санта-Марией»

    XII Секретарь маркиза де Монтелимара

  Часть вторая

    I Два флибустьера-болтуна

    II Граф д’Алкала

    III Погоня

    IV Штурм Пуэбло-Вейо

    V Дерзкие дела флибустьеров

    VI Захват маркиза

    VII Возвращение на Тихий океан

    VIII Жестокое морское сражение

    IX Королева Тихого океана

    X Советник Королевского суда

    XI Засада Смельчака

    XII Еще одна выдумка гасконца

    XIII Пленение графа ди Вентимильи

    XIV Взятие Гуаякиля

    Заключение

Последние флибустьеры

  I Страшный трактирщик

  II Чудесные выдумки гасконца

  III Охота на призраков

  IV Исчезновение графини ди Вентимильи

  V Необыкновенное путешествие одной бочки

  VI Подвиги гасконца

  VII В Тихом океане

  VIII Предательство

  IX Последние флибустьеры

  X Захват галеона

  XI На континенте

  XII В поисках западни

  XIII Пожар в Сеговии

  XIV В лесах Никарагуа

  XV Пещерный питон

  XVI В высокогорье

  XVII Пленение дона Баррехо

  XVIII Месть маркиза

  XIX В девственном лесу

  XX Долина гремучих змей

  XXI Нападение людоедов

  XXII Плот

  XXIII Остров Черепах

  XXIV Охота на маркиза

  XXV Сокровища Великого кацика

Словарь морских терминов Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg