«Побег в Зазеркалье»

Побег в Зазеркалье (fb2) - Побег в Зазеркалье [МИ Стрельбицкого] 796K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Теньков

Сергей Теньков Побег в Зазеркалье

ЧАСТЬ I УРГА

Глава 1

Денис Лагода, наше время

Сбежавшая из частного зоопарка трехметровая королевская кобра быстро освоилась на шумных городских улицах, нашла себя в теплых, кишащих крысами, домовых бойлерных, часто появлялась в загадочных лабиринтах городских водостоков. На лето обжилась в центральном парке, среди роз и гиацинтов, вдыхая их сладостные ароматы открыла в Инете свой персональный сайт «Финансовых откровений». Кобру и ее сайт сочинили мальчуганы из рекламного отдела быстро набиравшего обороты банка «Честный кредит СЧБ» с плохо читаемым, скороговоркой, номером лицензии.

Если не знаешь что делать — не делай ничего. Именно поэтому, просто чтобы заполнить возникшую из ничего паузу, Денис Лагода, забрел в охотно посещаемые городскими бездельниками и назойливыми женщинами социальные сети. Но на банковском «Форуме» их не ждали, собрались там отягощенные инсайдерской информацией безжалостные всезнайки, проплаченные конкурентами возмутители кредитного спокойствия, отчаявшиеся, потемневшие от горя, растерявшие иллюзии и веру в проценты депозитчики. Соблазненных и покинутых инвесторов зазывали на страничку «Рынок жулья», где особым успехом, с бесчисленными лайками злорадствующих, пользовался хит-парад самых хитрых трюков с недвижимостью. Под номером первым числился там коттеджный поселок «Золотой канон», на который по генеральной доверенности Денис Лагода собирал деньги.

Начиналось хорошо, над строящимся поселком солнце во всю золотило фарфоровую голубизну по-детски чистого неба. Торговля участками в вырубленном заповедном лесу шла бойко, договоры на застройку со 100-процентной предоплатой охотно заключали доверчивые племянники удачи — выскочки шоу-бизнеса, головоногие увенчанные лаврами спортсмены, рисковые начальники департаментов и презревшие условности депутаты из партийных списков. Слуги закона и жрецы беззакония отхватили свой кусок «Золотого канона», образовав тайный консорциум через контролируемый ими банк «Честный кредит СЧБ». Жить собирались все вместе, третьей властью, отделившись глухим забором со спиральной колючкой по периметру от непосвященных в таинства правосудия, не отягощенных профессиональной этикой и выслугой лет. Для наповал разящей рекламы и ускорения продаж, завесу тайны над таинственными обитателями этой части поселка решили приоткрыть через быстро набирающий обороты сайт «Финансовых откровений». Откровения обаятельной, пригревшейся в городском парке, мудрой королевской кобры хорошо читались и быстро усваивались. На ушко по городу поползли слухи, что весь «Золотой канон» контролируется судейскими в спарке с богатыми налоговиками, после некоторых колебаний примкнула к ним прокуратура, осторожные таможенники почти согласны. Дело верное. В будущем золотом поселке им обещали многое — в уютных комнатках ласкать тайским боди-боди массажем, дамские прически вкрутую завивать химией, под арестантов стричь не красиво лысеющих мужчин, безнадежных задорого лечить и даже предсказывать на картах «Таро» им судьбу и карьерный рост. Все это вместе — эксклюзивные домики, их начинку и будущих обитателей — горожане уже окрестили «Ментовским городищем», напряженно следили за ходом монтажных работ, ждали скандала.

И грянул гром, засверкали с ясного безоблачного неба молнии, хитрым винтом закрутился над почти готовыми фундаментами строительный мусор, безжалостно вырубленным лесом загуляли неведомо откуда появившиеся смерчи. Явилось обернутое в пустоту обнуленных банковских счетов Нечто и случилось страшное. Из-за нехватки финансирования стройка встала и уже никого, никого не радовала, кроме объявленных в международный розыск президента стройкомпании «Золотой канон» и сбежавшей с ним бухгалтерши банка «Честный кредит СЧБ», перекрашенной из блондинки в рыжую лису. В два транша, в одну трансакцию, им вдогонку, со счетов в обнимку снялись и упорхнули денюжки инвесторов — судейские подкожные накопления и гонорары раскрученных диджеев, кругленькие призовые суммы рекордсменов. Оказалось, что легкомысленные капитальные вложения давно влекло в дальние странствия, прочь от постылой ликвидационной стоимости и скучной амортизации, к теплым морям и ласкающему тело невозвращенного банковского кредита бархатному песку.

Так Денис Лагода прогорал на лучшей своей придумке, теперь он крайний, а его генеральная доверенность для инвесторов Ментовского городища — приговор, сам он — лукавый продавец золотых снов о хрустальном городе, по версии следствия — повелитель финансовых обманов по цене украденного жилья. А кабинет его теперь — ущелье умолкших криков, злых инвестиционных рисков логово. Сухой прозой — жалобы на Лагоду генеральному прокурору, не видимые миру слезы — в управление борьбы с экономическими преступлениями. Объявилось и принялось свирепствовать Общество обманутых вкладчиков. Как казнить будем? Топором или мечом? Мечом дороже… Еще хорошо бы каким-то чудесным образом экстрадировать Лагоду в древний Китай, в Поднебесную — там, таких, как он, обманщиков, связанными клали на молодой, быстро прорастающий, упрямый в своей жестокой прямолинейности, бамбук. Через недельку молодые твердые побеги насквозь прошли бы через его бренное тело и уже не узнает никто, где искать пропавшие деньги…

Но беда была даже не в том, что владелец городских фитнес клубов, в прошлом живая легенда рукопашного боя, Алтын не подарит теперь некрасивой дочери на свадьбу трёхэтажный домик со студией омоложения у спящего озера. Беда в том, что вчера от Дениса ушла Тамара. Пока возился на кухне с сердито шипящей кофеваркой, слышал, как она, в ожидании кофейной прелюдии к тому, что их сближало уже три сладостных года, нетерпеливо прошлась по комнатам, шаги затихли в кладовой, где он небрежно складировал по мелким кредитам залоги — отнятый у расплодившихся в кризис ломбардов хлеб — ноутбуки, россыпи навороченных смартфонов, ликвидный ходовой антиквариат, даже реквизит из древней китайской жизни от прогоревшей киностудии. Во времена Бальзака это называли ростовщичеством, Федор Михайлович напомнил бы про старуху процентщицу, но Денис считал, что он выше всего этого, не такой. После закрытия института философии, где он лихо в женском коллективе эдаким белокурым чижиком-пыжиком проаспиранствовал, выяснилось, что теперь каждый спасается, как может, деньги, запросто так, перестали одалживать даже до получки, тихо вернулись в мужские мечты и воспоминания любящие женщины. Друзья, подруги, ставшие теперь просто знакомыми, между собой пошептались и предложили заняться мелкими финансовыми операциями. Так Лагода стал источать сущность. Начинал жучком у обменников, потом пошли «конверты» — в «черную» наличку переводили «белый» безнал — открылись доселе дремавшие, караемые законом, способности, не давший себя сиротским кандидатским минимумом похоронить, пробудился азарт приобретателя, здоровый авантюризм начал пошаливать и озорничать. Потом было «Ментовское городище» и еще много-много всякой всячины…

Никого. В квартире только легкий запах духов Тамары — через просторы опустевших вдруг комнат невидимые фарватеры женского присутствия, теперь — отсутствия. Мобильник её и тот вне зоны доступа. Легкое разочарование по команде «Отбой!» нырнуло вниз, готовность номер один отменило, поиграло бесстыжими фигурами речи. На всякий случай выглянул в окно — там все, как всегда, статика. Даже припаркованный у его дома синий «Рено» Тамары на месте. А ее нет. Чертовщина какая-то.

К милым тамариным, по определению Дениса — штучкам-дрючкам, он привык; желанная, интересная, неистощимая на выдумки сумасбродка — высокая, ноги — однажды, пока она спала, намерял рулеткой целый метр с лишним. Всегда аккуратно, по-старинному уложенные волосы, модные очки-пенсне на вздернутом веснушчатом носике. За стеклами очков — пронизывающая встреченное мужское начало голубизна глаз, в которых немой вопрос. Похоже, только Денису и посчастливилось найти ответ, а вот мужу Тамары не повезло, хотя в его руках все еще контрольный пакет акций. Держатель. Спит с женщиной, которой скучно, если и завтра опять все будет, как сегодня; быстро надоевшие игрушки по всей их квартире, по жизни разбросаны…

Таинственные исчезновения — Тамары любимая фишка. В их последнюю, тайком от задремавшего на своем сторожевом посту ревнивого мужа, поездку «на воды» в Венгрию она отметилась в хрониках местной старинной крепости. Ходили, смотрели, лазили по мрачным, плохо освещенным, подвалам и казематам. Задержались и запечатлелись, сфоткались, на память у камеры пыток — за унылой решеткой восковые фигуры в старинных костюмах. Палач мучает женщин. Их несколько и все молят о пощаде. Потом Денис оставил Тамару за столиком в кафе, а сам подошел к стойке узнать что здесь к чему и почем. Меню по венгерски, понятны только цены. Пока на пальцах объяснял бармену, что пива хочется, настоящий мадьярский гуляш хорошо бы попробовать, Тамара из-за столика исчезла.

Целый час самостоятельных поисков по лабиринтам хитрой крепости результата не дал, пришлось обращаться за помощью к администрации. Те дали знать полиции, бесплодные поиски затянулись до вечера. На завтра начали готовить рискованную экспедицию в черный и страшный посреди крепости, давно высохший, колодец. И только за четверть часа до закрытия, бдительный старичок-смотритель обнаружил неполадки в камере пыток. Заточенных в темницу фигур на одну стало больше. Неведомо как просочившись через густую решетку, Тамара уютно устроились в самом темном углу возле дыбы. Изучая тайные функции и скрытые возможности своего новенького, мужем подаренного, смартфона, пальчиками ласкала кнопки. С изумлением на незваную гостью взирала ужасная Нюрнбергская Дева — в виде женской фигуры раздвижной футляр, внутри весь утыканный длинными острыми шипами. Те, кому Дева раскрывала свои объятия, что было дальше уже не расскажут…

— А почему так долго? Куда вы все запропастились? — Тамара принялась распекать сгрудившихся у решетки искателей.

— А на тебя я особенно сердита и считай, что мы поссорились! — объявила она Денису. — Если любишь, должен был найти меня сразу, догадаться, где искать…

Тамара… Перед этим в Турции она сделала любимому подарок. По дороге к источникам Памуккале купила ему в сувенирной лавке настольный телефонный аппарат из оникса — удивительного, пропускающего свет, минерала — с проводами подключения полноценное средство связи. Одно плохо — весил каменный подарок килограмм двадцать, никак не меньше. Трубка оттягивала при разговоре руку, как гантеля бодибильдера, долго не поговоришь. Пришлось потратиться на рюкзак и за спиной всю экскурсию таскать по крутым горным тропам изделие местных каменотесов. Бдительные турецкие жандармы трижды Дениса останавливали, проверяли подозрительную поклажу. Когда улетали домой, появилась слабая, как ночной ветерок робкая, надежда, что опостылевшую каменюку утащат во всю орудовавшие в аэропорту багажные воришки. Не тут-то было, не прельстились, убоялись негодники трудностей…

И что, без такой женщины уже никак? Нет, без такой женщины просто незачем! Столько неприятностей, коммуникативного мусора, просто всякой дряни вокруг, а вот пришла, дала попробовать сладкую влажность своих губ, открыла известные всем тайны женского тела, милую женскую чепуху на ушко прошептала — и бай-бай ладушки, кинолента жизни из черно-белой цветной, в 3D формате, становится. Встречи все чаще, расставаться все трудней, не хочется расставаться. Сколько раз узнавали вместе, зачем ранним утром розовеет первый луч солнца… Ну и где Тамара, Малыш, где его Принцесса, теперь? А вот нет ее. «Если любишь, должен был найти меня сразу, догадаться, где искать…».

Он увидел свое сдвоенное отражение на хорошо отполированной поверхности заложенного киношниками реквизита — пары бронзовых старинных китайских зеркал. Бравший у него ссуду режиссер-неореалист клялся-божился, что это династии Мин подлинные артефакты. Для полного реализма и погружения по самое не могу в эпоху расцвета Поднебесной, мастера кино одолжили их у знакомого торговца антиквариатом, потом антиквара кто-то прикончил, бандитизм такой вокруг, и зеркала остались невостребованными.

С появлением китайских зеркал завелись у Дениса злые мышата, неприятности — форс-мажоры. Кроме целой серии финансовых неудач, показалось ему, привиделось, что ночами кто-то бродит теперь по его квартире. Чужой кто-то. На двойном засове бронированная входная дверь, на окнах сигнализация. А этот заходит, как к себе домой и бродит, слышно, как вещи в кладовке перебирает, ищет что-то. В общем расклеился Лагода Денис, нервы, вот и мерещится со сна невесть что. Еще на ночь глядя вычитал, что эти зеркала династии Мин считаются волшебными, способны искривлять не только пространство, но и время, гнут из них причудливые параболы. Поймают чье-нибудь отражение и отправят счастливца по коридорам четвертого измерения гулять, в жгут скрутят пространство, забросят туда, куда Макар телят не гонял. Еще пишут, что древние китайские мудрецы-даосцы, прожив свой положенный век, всем объявляли, что умирать уходят на Тибет, не искать их. А сами вечными пенсионерами отправлялись в странствия по оси времени, — в трансферы льготные из прошлого в грядущее и обратно. И узнать, что фокусировка прошла успешно, подобрал наконец-то правильный угол отражения времени, вроде, просто — стань между зеркалами и вращай их, пока вместо твоего облика на полированной особым тайным способом поверхности не мелькнет перепончатым крылом золотой императорский дракон, не подаст условный знак.

Тамара уже не раз к зеркалам подходила, по зеркальной поверхности задумчиво проводила пальчиком, ласкала, но так, чтобы не спугнуть кого-то пока невидимого. «Хочу!» — сладострастно шептала она. Потом неожиданно целовала Дениса и начинала к нему подлизываться. «Деник, милый, ну ты же не веришь в эти сказки о полетах в другое время, правда? А я просто хочу немножко пошалить — эти китайские штуки покрутить. Вдруг из меня настоящая китайская принцесса получится, Инь Янь какая-нибудь… Тебе понравится, обещаю!».

Вот и сейчас, перебирая занятные разности в его кладовке, Тамара очутилась у зеркал. Денис попытался возразить, — зачем рисковать, тревожить неведомое, китайское качество не всегда было таким, как сейчас. В старину бракоделов подвешивали вниз головой и били палками по пяткам, подтверждая имперский сертификат соответствия. А эти зеркала с довольно таки мутной биографией и неизвестно чего от них ожидать, кто во тьме веков ими пользовался и в них смотрелся…

Видя реакцию Дениса, Тамара решила не тянуть — женщина сама не знает, чего хочет, но не успокоится, пока этого не получит. Быстро между закрепленными на специальных хитроумных шарнирах зеркалами встала, зажмурилась и принялась во всю их раскручивать. Несколько мгновений они просто бесшумно вращались, играя со все еще различимым отражением женщины. Затем комната наполнилась нарастающим странным шелестом невидимых крыльев, в замкнутом пространстве непонятным образом сгустился воздух. На зеркальной поверхности золотом заструились теперь уже другие, не знакомые силуэты, замелькали какие-то хвосты, когтистые лапы Не на шутку перепугавшись, Денис попытался схватить Тамару за руку, защитить от диковинных существ, но поймал уже только внезапно опустевшее пространство. Никого. Зеркала еще немного на своих бесшумных шарнирах повращались и замерли.

Кого теперь звать на помощь, куда бежать? В Академию наук, в китайское посольство, в полицию? Обзванивать скорую помощь, морги и кладбища…Все рассказать, признаться тамариному мужу? Денис в растерянности опустился на стул и тупо уставился на опасные артефакты. Выходит, все правда, не выдумки, не сказки. «Вдруг из меня настоящая китайская принцесса получится, Инь Янь какая-нибудь…».

Из дебрей восточных преданий в день сегодняшний бесцеремонно вывел за руку Алтын, тот самый чьи расплодившиеся фитнес-клубы мучили страдающих избыточным весом по всему городу. Его вырученные на целлюлите и вложенные в Ментовское городище деньги тоже унесли со стройки сбежавшие бабайки. Своим телефонным звонком Алтын прервал тяжелые думы: «Ты знал, верни мои деньги!». Отключать телефон Лагода не рискнул — найдут и сразу, как типичного жулика, схватят.

Молча и терпеливо выслушав сбивчивые после недавнего шока объяснения финансиста, Алтын сделал неутешительные выводы: «Все понятно, теперь я расскажу, как буду тебя бить!». Будто сговорившись, разом объявились и другие вкладчики — эти решили ничего ему не рассказывать, а сразу прислали в офис похоронный венок, потом зачем-то подожгли ночью входную дверь и прострочили из автомата неоновую вывеску. Случись все это в древней Индии, то таким алчущим, нетерпеливым он предложили бы стать бхикшу — дипломная работа студента Лагоды на филфаке — больше не отождествлять себя ни с именем, ни с формой, не имея ничего перестать печалиться и тихо жить дальше, равнодушно созерцая рожденные внешней оболочкой удовольствия. Полная Саманьятодришта, где-то так… А тем временем мобильник не успевал принимать эсэмэски с трудно выполнимыми угрозами — свернуть в бараний рог, наизнанку вывернуть отсутствующий анатомический орган, нечто оторвать или наоборот пришить.

По поводу поджога и стрельбы полиция завела дело. Но на первом же допросе в кабинет следователя ворвался некто в прокурорском, расшитом золотыми павлинами парадном мундире, и указуя на Дениса перстом, радостно объявил: «Попался, голубчик!». Потом понес протоколом не предусмотренную отсебятину: «Завтра же верни мои деньги, вложенные в твои дурацкие котеджи, халамидник! В тюрьме сгною!».

Круг замкнулся, противно заскрипело давно не мазанное колесо бытия. Согласился бы даже на пыльный плацкарт под кроватью, чтобы проскочить наступившее лихолетье…

В этой кутерьме мыслями опять завладела Тамара. Хозяйка уютной, на двоих, башни из оникса знала, умела, могла своими очаровательными ручками, нежными пальчиками отвести беду, из маленькой связки волшебных женских ключиков подобрать нужный. Что наши неприятности? Это то, что мы о них думаем. Начни думать о хорошем и нет больше неприятностей. Субъективный позитивизм. Помнится, эту тему Денису в институте философии, когда он там работал, закрыли, как ненаучную. Переориентировали на критику чистого разума. Но покритиковать чистый разум он не успел, потому как начались в стране финансовые катаклизмы, родной институт философии отдали на растерзание социологам, лишних сократили.

На всякий случай, все еще не очень веря в случившееся, Тамару решил подождать и встретить возле работы, сказать главное, признаться. Но на работе она тоже больше не появлялась, а ее синий «Рено» со двора забрал эвакуатор, полиция начала обходить квартиры, выяснять, к кому приезжала. Вокруг дома бродил, слонялся, тоже расспрашивал тамарин супруг — делавар автосервиса, громила и по рассказам самой Тамары — дурно воспитанный, ревнивый грубиян. Типичная бяка. Компанию ему составили подозрительные молодцы в одинаковых черных спортивных куртках — кто-то из вкладчиков Ментовского городища узнал Лагоды домашний адрес. Стерегли, чтобы не сбежал.

Выходить теперь приходилось почти ползком через чердак, благо парадных в огромном, подковой, доме хватало — во двор и на улицу — за всеми не уследишь. Чудес не бывает, но Денис решил попробовать. Через океан сомнений и нерешительности помогла переправиться смутная догадка, благодаря безрассудству возникла мысль: «Я знаю!». Магические зеркала династии Мин — только они, других вариантов не предвидится, по другому из этой коробочки не выбраться…

Оставалась еще тонкая, все еще связующая с этим миром, но уже дрожащая от напряжения, нить. Жена, с которой давно развелся. На его беду пары себе она так и не нашла, внешне подурнела, перестала следить за собой. Не кстати вспомнила о бывшем муже, через астрал почувствовала, что у теперь него кто-то есть, устроился, принялась одолевать каждодневными звонками, просить по каждой ерунде совета, просить денег — на операцию, на лечение, на ремонт. «Ты богатый, я знаю!». Зачем он оставил ей свой телефон? Ответ знает только небо, когда дождь и ветер стучат в окно… Побывал недавно в ее квартире. Тихий ужас, фиолетовый кошмар! В комнатах, как после набега кочевников, гармыдер, последний ремонт уже забыли когда делали, старая, немым упреком, мебель. Жену тоже несколько лет назад сократили, потом из милости оставили почасовиком. Никого нет, одна. На базар ходит в дорогом, еще в супружестве подаренном Денисом, песцовом манто и в видавших виды ботах. На голове — забытая при разделе имущества старая лыжная шапка бывшего супруга. Все разом — триптих, которому грустный скрипач на крыше еще не придумал название…

После тяжелого развода о совместной жизни вспоминалось только плохое, но завелся в душе Дениса после посещения бывшей супружницы маленький, черненький жучок-точильщик. Точит потихоньку и точит, делает свою работу. Там, куда Денис собрался, наши деньги, баксы, вряд ли понадобятся, а оставить их здесь, накопленное, некому. Вот разве что жене; хватит ей и на ремонт, и на операции, вообще на новую жизнь…

Свободной налички набрался толстенький, очень довольный собой, пакет. Теперь как выйти из обложенной со всех сторон квартиры? Денис догадывался, что по делу Ментовского городища его решили сделать крайним, потому как с бухгалтершей сбежавшего директора стройкомпании-застройщика уже не достать, а украденных денег сладкой парочке хватит надолго. Поэтому нанятые обманутыми инвесторами ухари-адвокаты уже вторую неделю осаждали кабинет дежурного судьи, добиваясь ареста имевшегося в наличии и никуда не сбежавшего Дениса Лагоды. Как никак, а именно у него была на продажу котеджей генеральная доверенность, через него на банковские счета поступали и пропавшие потом деньги. Он знал! Или не знал… — какая теперь разница!

Жил на последнем этаже, рядом лестница и железная дверь на чердак. Дверь железная, но на висячий замок денег управдом пожалел, решил сэкономить, замочек повесили хилый. Из детства вспомнился чудесный гвоздик, которым, будучи юным пионером-тимуровцем — записался и не ходишь! — открывал чужие почтовые ящики. Такой гвоздик он подобрал, на всякий случай, к двери на чердак давно, как только в бурные девяностые начал придумывать озорные финансовые схемы с чужими деньгами. Собратья по разуму, с приличным стажем мозговой незаконной активности, научили: «В нашем деле главное вовремя смыться!». И вот пришло время, когда детский гвоздик пригодился.

Поковырявшись в замке, он открыл дверь. Дальше — четвертое измерение, доступное только сталкерам из городских аварийных служб и великим в своей такой нужной простоте дворникам. Включил фонарь и незваным пришельцем двинулся через захламленное, помещенное между небом и землей, пространство. Чердак помпезной сталинки в центре города. Минуя таинственные уголки, где возможно еще не ступала нога человека, распугивая пригревшиеся здесь шайки одичавших котов, Денис осторожно двигался к намеченной цели. К двери в другое парадное, туда, где его не ждали. Замка там не было, недавно его сорвали, когда на чердаке прорвало старые трубы и на головы прохожим сверху хлынул источающий пар кипяток. Не найдя управдома с ключами, аварийщики сорвали замок. Пока жильцы изыскивали средства на покупку нового, через общее собрание пробивали дополнительную статью расходов, путь к спасению оставался открытым. Денис тоже был на том собрании и осиротевшую без замка дверь на чердак взял на заметку.

Без приключений спустившись вниз, вышел на улицу. Из его парадного выход был только во внутренний двор, где его караулили подосланные инвесторами головорезы и примкнувший к ним муж Тамары. Выставить караулы вокруг всего дома они не догадались, никого не ждали возле другого парадного выходившего на улицу. Быстро смешавшись с прохожими, Лагода нырнул в метро.

Бывшая жена Людмила была дома, принимала пищу, а потому пребывала в хорошем настроении. «Вовремя пришел, угощу тебя деликатесом! — радостно приветствовала она гостя, не застегивая распахнутый по-домашнему халат. — На нашем базарчике нашла за пол цены замечательный сервилат, срок годности всего десять дней, как закончился…».

Стараясь не смотреть на то, что скрывал гостеприимно распахнутый халат бывшей жены, Денис вежливо отказался от просроченной колбасы и перешел к сути:

— Тут такое дело, мне придется уехать, надолго…

— Да? И когда же мы теперь увидимся? — озабоченно поинтересовалась Людмила, от ее прежнего, праздничного по случаю удачной покупки, настроения не осталось и следа.

— Это не важно, важно другое — я хочу тебе помочь, такое вот принял решение.

— Помочь, принял решение… Это как? — принялась бушевать экс-супруга. — Украл лучшие годы моей жизни, попользовался и теперь решил сбежать окончательно? С этой, со своей… Знаешь, кто ты после этого?

Список встречных упреков и обид за годы совместной жизни получился бы слишком длинный, бесконечный свиток, намотанный на безжалостный барабан судьбы. Было здесь все — от вылитых в унитаз супчиков из концентрата на скорую руку и до душераздирающих сцен ревности, плавно переходящих в рукопашные бои без правил. В сердце кулаком опять забарабанила злость, но Денис решил не открывать.

Он надорвал конверт и молча выложил его перед Людмилой на стол. Зелеными уголками осторожно выглянули из конверта новенькие доллары.

— Вот… — объявил Денис, желая побыстрее закончить в сто первый раз сыгранную на бис семейную сцену из прошлой жизни. — Это тебе и не звони мне больше. Тем более не вздумай меня разыскивать! Договорились?

Людмила наугад вытащила из конверта несколько банкнот, недоверчиво повертела в руках, проверила на свет.

— Сколько здесь?

Денис с плохо скрываемым торжеством доброго кудесника ответил. Особо не надеялся, но не без удовольствия допускал, что сейчас его начнут горячо и страстно благодарить, возможны осадки в виде слез раскаяния. Но и без того до нельзя распахнутый халатик бывшей жены лучше не трогать, а то финальная сцена может затянуться, всколыхнуть ненужное. Времени на это у него уже нет, вышло время…

— Спасибо, — просто ответили Людмила. — Знаешь, очень кстати…Хотя, опять эти твои условия, ультиматумы. Я подумаю, подожду, пока ты вернешься. Одумаешься, поймешь, как ошибался насчет этой…твоей…и вернешься. Пойми, Дениска, им всем нужны только твои деньги. А я подожду… Колбаску эту замечательную ты точно не будешь? Вкуснятина! — подвела она черту, подчеркнуто небрежным жестом сунула конверт в карман халата. Застегнув его на все пуговицы, принялась на половинку сдобной булки намазывать масло, верхним слоем легла толсто нарезанная колбаса…

Выйдя на улицу, Денис глубоко вздохнул и почувствовал большое облегчение. Теперь все, теперь можно отправляться на поиски Тамары, как бы глупо и странно это не выглядело. Назад они не вернутся, нечего им здесь, в этом непутевом злом Городе больше делать. Населен обманщиками, их жертвами, и это так, куда не посмотришь. Но вот так сразу отправиться по коридорам времени, может получиться прямиком даже в эпоху династии Мин, назад на пять столетий? Эпоха вроде неплохая, интересная, но для начала, для тренировки, для вхождения в образ лучше забросить себя куда-нибудь поближе и не обязательно в Китай. Серебряный век Санкт-Петербурга тоже неплохо — первые автомобили, Блок, Ахматова, в бочках черная икра, роза в бокале, голубого, как небо Аи… Или… Или…

Ладно, но как теперь вернуться в свою собственную квартиру? Опять унизительно-трусливое просачивание через чердак? Нет, хватит с него! Он ни в чем не виноват, никому нечего теперь не должен и вернется гордым, уверенным в своей правоте.

Внезапное его появление вызвало во дворе, среди заскучавших от безделья караульщиков, фурор. Ждали у парадного, по другому из дома никак не выйти, а он незамеченным вышел и вернулся. Карраул! Воспользовавшись всеобщей растерянностью, беглец спокойно добрался до своей квартиры. С улицы было слышно, как кто-то кричал в мобильник: «А как, твою мать, мы его возьмем, если этот ваш…ный судья никак бумагу на его арест не выпишет! Вот он, Лагода этот, и гуляет куда хочет!.. А, бумага уже есть и сейчас привезете? Тогда другое дело, тогда мы его… живо в момент скрутим и доставим. Упакуем, как конвой в зоне…». Лагода понял, что нужно поторапливаться.

Зайдя в квартиру, он быстро окинул ее ищущим взглядом. Для путешествия по времени, — а деваться ему больше некуда, — что надеть, что взять с собой? Сухой паек на первое время? Паспорт? Кредитные карточки? Глупости, отсюда туда ничего не нужно. Просто, чтобы не достались тем, кто будет сейчас копаться в его вещах — собрал по ящикам и заначкам оставшиеся доллары и евро, перетянул классической аптечной резинкой и сунул в карман. Оставленный на столе компьютер пусть смотрят — там много о его непричастности к краху Ментовского городища, о невиновности — не знал, не ведал, как и все подло обманут.

Ну, теперь, кажется все. Снаружи за бронированной входной дверью уже слышно подозрительные шушуканье, возню. Поторопимся. Зайдя в кладовку начал раскручивать зеркала. Через дверь хорошо поставленным командирским голосом потребовали невозможное: «Лагода Денис, немедленно откройте! Полиция!». Как же, сейчас, разогнался. Но вращенье зеркал никакого результата, как не крути, не давало. То ли Тамара сбила нужный фокус, то ли в небесной канцелярии их поставили на профилактику, технический перерыв. В общем не работает. За входной дверью пока тихо, что-то замышляют. Послали за автогеном, может за взрывчаткой…

Из голливудовских блокбастеров, из теленовостей он знал, что такие квартиры спецназ берет приступом через окна, спустившись с верхнего этажа по тросам. Угадал. За окном повис конец как раз такого штурмового троса, береги пенсне, сейчас начнется! В последний раз проклятые зеркала крутанул что есть силы. На тросе появились чьи-то ноги в десантных башмаках, дальше все пошло как в замедленной съемке.

В зеркале мелькнул императорский золотой дракон, подал условный знак — путь коридорами времени открыт! Зашумели, затрепетали перепончатые крылья, комната исчезла. Стало темно, потом светло, очень яркий свет. Сильно тряхануло, как на джип-сафари подбросило. С прибытием… Денис Лагода лежал в высокой траве и видел над собой только небо…

Глава 2

Унгерн, Санкт-Петербург, год 1904

Жестокий шалун и проказник, ледяной февральский ветер, в охапку хватал верхушки сугробов и швырял их в барона. Колючие, обжигающие холодом снежные комья. Злые игры в злом Санкт-Петербурге. Хотя нет, скорее в скучном и одиноком. Испуганно прижавшиеся другу к дружке дома и дворцы на краю белой пустыни Финского залива. Декорации к мерзопакостному настроению стоящего на берегу человека.

Одинокая черная фигура в шинели Морского кадетского корпуса — барон Унгерн фон Штернберг-Пилькау — будет стоять здесь назло всем. Назло тем, кто оставил барона в младшем классе на второй год за «тупое умственное развитие и дурное поведение». Назло глупым красавицам, которые потешаются над его всегда угрюмым видом и дразнят «бароном- второгодником». Назло этому унылому закату тусклого солнца в стальной коробке петербургского неба. А восхода здесь не бывает вовсе, не видно его за шпилями и позолоченными куполами столицы империи, которая мнит себя великой, третьим Римом. В этом бездарном городе только Черный Всадник знает, как алеет на рассвете Восток, где искать и что в конце концов надлежит найти, всадник, свободный от ошибок и от противоречий между сказанным прежде и сказанным теперь…

Барон зябко передернул плечами: пора возвращаться — увольнительная в город заканчивается. Удовольствие можно конечно продлить и вернуться в казарму под утро. Значит опять арест на трое суток, хотя нет, арест у него уже был. Но всё это, право, пустое. Полное кури-куку, чертополох на обочине…

У барона есть тайна — скрытое от всех место, где он держит своего черного скакуна Батыра и черный плащ с капюшоном. Но Черный Всадник уже с пол года, как перестал являться по ночам перепуганным обитателям загородных дач на финском взморье. Скучные людишки даже его заставили жить по своим скучным правилам. Одна из местных газеток обозвала ночного наездника «хулиганом» — доселе неизвестное модное английское слово — и потребовала от властей принять меры. Дважды барону удавалось уходить от погони — конные жандармы с казаками, — но испытывать судьбу в третий раз он не решился. Поймают — отчислят из Морского кадетского корпуса. Огорчится мама. Не даст больше денег на столичную жизнь и так вечно чем-то недовольный отчим. Придется возвращаться в еще более скучный, затерянный в приморских дюнах, маленький Ревель[1]. И что изменится? На Востоке по прежнему будет каждое утро всходить солнце — но уже без него, без Черного Всадника. А он только начинает свой Великий поход, хотя пока и не знает куда, только догадывается…

Проходя по вычищенному от льда и снега проспекту, Унгерн очутился в ярком квадрате света на брусчатке тротуара. За большим окном гремела музыка, хохотали и хлопали пробками от шампанского. Кадетам, да еще в форме, сюда нельзя. Да и что он забыл здесь, обычное артистическое кафе с преглупейшим названием «Кривой Джимми». Мало пьют, зато много болтают. Дурацкие куплеты, стишки. «Я послал вам розу в бокале голубого, как неба Аи…». По такому холоду послали бы лучше стакан водки, дураки ей Богу… Барон замедлил шаг и скользнул взглядом по веселившейся в зале богемной публике. Что не говори, а в свои девятнадцать хочется туда, где водят хороводы девушки в прозрачных туниках. И видно, что им жарко, а туники только мешают. Или вот, внезапно взревели фанфары и в зал торжественно внесли усыпанный цветами… гроб, в гробу улыбается абсолютно голая грудастая женщина. Серебряный век — хулиганил, пугал, восхищал, возносил, низвергал…

Унгерн заметил, что за ним тоже наблюдают. Столик прямо у окна, лицо дамы прикрыто веером. Только черные глаза, внимательный и даже неожиданно строгий взгляд. «Мальчишка! Озорник! Немедленно в казарму!». Он бы послушно ушел, но на широко раскрытом веере волшебные драконы начинают шевелиться, оживают, сладострастно извивают свои хвосты, потом, разинув зубастые пасти, бросаются в схватку. Через стекло окна барон видел это совершенно отчетливо, готов присягнуть. Несколько взмахов, изящных поворотов и скоротечный бой закончен — сказочные рептилии успокаиваются, своей повелительнице позволяют сложить веер.

Очнувшись, Унгерн недоверчиво помотал головой и сдвинул набок форменную фуражку. Что это было? Вроде не пил сегодня, хотя и самое время согреться на морозце. Вид у него, наверное, смешной и глупый, потому что незнакомка за толстым стеклом кафе беззвучно рассмеялась. Вот тебе и «Кривой Джимми»! Чертовщина, да и только! Женщина с веером что-то быстро пишет на салфетке и прижимает ее к окну. «Приезжайте завтра вечером в Старую деревню на Черной речке, спросите усадьбу Доржиева. Я буду там»…

В казарме барон уснул сразу. Он боялся опоздать на новый поединок драконов, явились они вовремя и не обманули его ожидания…

За третью подряд самоволку могли отчислить и весь следующий день пришлось придумывать, как улизнуть из Корпуса. А впрочем, не всё ли равно? Военным моряком барону не быть. Так он решил: скукотища тут зеленая — шканцы, вахты, бухты-барахты… А есть еще такая прелесть, как таблицы вводных данных для орудийной стрельбы. Длиннющие столбцы равнодушных цифр, поправка на ветер, поправка на скорость. Ерунда, короче, всякая…То ли дело его верный друг — конь черной масти Батыр. По-монгольски — Богатырь. Давно манит Унгерна Восток. Где-то там, далеко-далеко, дед его, купец и путешественник, принял буддизм. Во всяком случаи так гласит семейное предание. Теперь эти драконы с веера. Итак, Дама с веером. Вот это приключение! Хотя, позвольте, а как она выглядела эта самая Дама? И как ее зовут? Кого, собственно, прикажите искать в усадьбе Доржиева? Кроме веера с драконом так ничего и не запомнилось. Хотя нет. Ее глаза. Барона остановили у кафе именно глаза, взгляд глубокий и зовущий. Куда? А нужно ли спрашивать? Если знаешь, чем все закончится — не стоит и начинать…

Ехать вечером в Старую деревню никто не хотел. Услышав адрес, извозчики торопливо крестились и отрицательно мотали головой. «Не-е, барин, не поеду! Нечистое там место!».

— Что значит нечистое, балда ты эдакая! Я тебе тройную плату кладу — за весь вечер! — Унгерн сердился, но поделать ничего не мог. Наконец удалось уговорить пьяненького лихача. Выслушав уговоры и посулы, он выругался, смачно сплюнул и за четвертную согласился ехать. Сумма фантастическая даже для Петербурга.

— Слушай, полупочтенный, — начал выяснять барон, устраиваясь в санях поудобнее, — а чего вы все так испугались? Что там за место такое, усадьба Доржиева?

Извозчик помолчал, потом нехотя протянул:

— Никакая там не усадьба, барин, а строят бесовскую молельню. Богопротивное капище! — извозчик истово перекрестился и трижды сплюнул.

— А Доржиев этот, кто таков? — продолжал выяснять барон.

— А хто ж его знает…Говорят: сатана заморская, бесов повелитель. Батюшка в церкви намедни так и сказал — Повелитель бесов, антихристово семя… И ты барин, того…Не замай меня боле своими вопросами. А то я человек пуганный, семейный…Испужать меня — раз плюнуть. Жёнка у меня лютая. Испужаюсь разговоров наших и не поеду никуда. Так что помолчим лучше…

Унгерн скривил губы в недоверчивой улыбке, поднял воротник шинели и плотнее затянул на шее пригревшегося здесь мохнатого добряка-удава — толстый шарф. Февральский вечер… Снежинки робко касались строгих императорских вензелей на кадетских погонах, но те холодно и неприветливо отсвечивали лунным светом. Волчья доха — непременный реквизит петербургских лихачей — от быстрой езды запорошилась снегом и уже кажется, что везут на быстрых санках какой-то сугроб, а в нем до половины — черная фигура во флотской фуражке.

Усадьба Доржиева действительно оказалась стройкой. Высокий забор за которым угадывалось какое-то сооружение. В таком виде могло это быть что угодно — дворец, обсерватория, баня или просто доходный дом. В темноте Унгерну послышался странный звук — какой- то протяжный зов, ниоткуда идущий и зовущий в никуда. «Опять мистика и какая-то чертовщина! И разве Даме с веером здесь место? Похоже на глупый розыгрыш. Прав был лихач — не стоило сюда ехать…». Но извозчика уже и след простыл. Даже гонорар свой не успел получить — заветную бумажку в двадцать пять рублей. Впрочем, неожиданная экономия барона совсем не обрадовала, скорее встревожила.

Чтобы успокоиться и привести в порядок мысли, барон прошелся вдоль забора. А что, собственно, случилось? Чего он испугался? Может ему, Черному Всаднику, тут самое место?

Внезапно распахнулась скрытая в заборе калитка.

— Господин Унгерн фон Штернберг? — голос незнакомца звучал приветливо, легкий акцент выдавал иностранца.

— Я здесь по делу…То есть меня пригласили…То есть… — барон с трудом подбирал разлетевшиеся от неожиданности слова.

— Прошу вас, — пропуская гостя во двор, незнакомец отступил в сторону.

Странный человек. Поблескивающая в лунном свете макушка идеально выбритой головы, развитые скулы азиата, халат с широченными рукавами. Заперев калитку, незнакомец скрестил на груди руки и, не мигая, уставился на барона. Торжественно, крупными хлопьями падал снег. Со всех сторон наступали высоченные сосны, но их верхушки безжалостно срезались чернотой ночного неба. Протяжно завывал ветер, сосны, покачиваясь, зловеще скрипели. И ещё уже знакомый звук, тревожный и странный, тот самый, который удивил Унгерна и напугал сбежавшего извозчика…

Окончив сеанс довольно таки невежливого разглядывания гостя, странный человек обнажил в улыбке редкие зубы под щеточкой усов:

— Я — Агван Лобсан Доржиев[2] — представитель тибетского Далай-ламы в России. Мы вас давно ждем, барон. Мы — это и та, ради которой вы приехали. Прошу!

Вблизи загадочное сооружение за забором ещё больше походило на обычную стройку — ребра стропил, зияющие намеки окон, пустота дверных проемов. Но конечной станцией холодного путешествия по заснеженным улицам Петербурга оказалась монгольская юрта. Да, да, обычный приют кочевников, невесть как очутившийся на окраине столицы. В русских сугробах и среди высоких карельских сосен юрта смотрелась диковато — как этнографический экспонат Кунсткамеры, предложенный вниманию праздного зеваки.

— По Высочайшему разрешению императора этот земельный участок отведен для строительства нашего храма, — объяснил Доржиев. — Теперь свет с вершин Тибета озарит и столицу Российской империи. А юрта — это временное пристанище, пока строим наш общий дом…[3]

Доржиев откинул войлочный полог и они вошли. Внутри юрта казалась гораздо больше, чем снаружи. Стены тонули в полумраке, расширяя пространство, отрицая определенность. Центром служила жаровня, подмигивающая Унгерну сотней красных угольков-глаз. Всё вокруг пронизывало хитросплетение незнакомых удивительных запахов, они обвивали фигуру барона, змеились по его распахнутой шинели, щекотали ноздри и ласкали плотно сжатые губы. С запахами в голову заползал какой-то туман, липкая дурь и хмарь… И еще звуки. Казалось по тёмным закоулкам внутренних пространств юрты кто-то шепчется, нет, скорее молится, взывая к неведомым богам…

Только теперь барон увидел ее. Знакомый веер лежал рядом. Из-под груды мехов и звериных шкур показалось смеющееся женское лицо, потом тонкая рука. Слегка согнутая, ладонью вверх, кисть открыла место для поцелуя. Если Унгерна чему-то и научили в Морском кадетском корпусе, то это хорошим манерам. Манеры эти только тем и хороши, что могут иногда пригодиться, хотя, в общем, вещь совершенно никчемная. Припав к горячей от желания руке, он невольно скользнул взглядом дальше, вдоль нежных линий, подсказывающих направление. Под серебристой инеем мехов, прикрывающих тело незнакомки, легко угадывалась нагота…

— Простите, барон, что принимаю вас в таком виде! — Дама с веером села, подтянув колени к подбородку — движения легко угадывались под покрывалом, оставляющим открытым только лицо. На лбу черная смоль волос, тонкий контур бровей, россыпь озорных веснушек по щекам. Вообще-то красивым женщинам веснушки не полагаются, но здесь всё было на своем месте и делало улыбку неотразимой.

— Это я так лечусь, — продолжала Дама с веером, лаская глотками золотистую пиалу. — Агван Доржиев известен всему Петербургу как великий целитель из Тибета, его настои горных трав творят чудеса… Кстати, барон, а вам что, совсем неинтересно как меня зовут? Агван меня не представил, а вы даже не поинтересовались. В конце концов это невежливо, вам не кажется?

О том, что у Дамы с веером может быть имя — Унгерн как-то не подумал. Как не хотелось думать и о многом другом. Чувствовал он себя совсем обалдевшим от этих дурманящих запахов, от позывных обнаженного женского тела под тройным слоем звериных шкур, от неумолкающего шепота из темных пространств юрты, где никого не было. Слишком много даже для Черного Всадника.

— Позвольте на правах хозяина вмешаться в ваш разговор и исправить досадное недоразумение, — произнес теперь уже джентльмен в диковинном халата Доржиева, учтиво склонив голову в сторону незнакомки. — Сегодня наше общество украшает своим присутствием графиня Елена Павловна Окладская!

Имея в активе пятьсот лет подтвержденной родословной ливонских рыцарей, Унгерн, тем не менее, в дамском обществе всегда тушевался. А слабый пол пугали его глаза: что-то первобытно-дикое, какой-то странный блеск во взгляде барона отмечали светские красавицы и оживленно шептались за его спиной. Уже и не вспомнить кто и когда окрестил его Черным Всадником. Все лучше, чем «барон-второгодник», как между собой прозвали Унгерна приятели — в память о его неудачах в Морском кадетском корпусе.

Итак, графиня Елена Окладская. Опять графиня, опять женское начало, опять условности и разговоры ни о чем? Но веер — он здесь, он рядом. Унгерн узнал его. Значит все-таки Дама с веером, Повелительница Драконов, та, ради которой он и примчался сюда, в это странное место…

«У нас много общих друзей, Роман Федорович…», — Унгерн еще не привык к своему русскому имени и отчеству, поэтому быстро взглянул на Доржиева, устроившегося напротив. Для родни барон оставался Робертом-Максимилианом, сыном остзейского аристократа Теодора-Леонгарда-Рудольфа Унгерна фон Штернберга и немецкой баронессы Софи-Шарлотты фон Вимпфен.

— Здесь частые гости капитан Громбгевский, полковник Резухин, поручик Ощепков, — продолжал Доржиев. — Они много рассказывали про вас и я решил, что нам пора встретиться. Того же желает и Елена Петровна…

В натопленной юрте жарко. Оставив полуприкрытой грудь, графиня откинула шкуры и лениво обмахивалась веером. Драконы на веере сидели смирно, мирно дремали, погруженные в свои драконьи сны.

Больше всего Унгерна удивляло то, что здесь его ничего не удивляет. Да и чему, собственно, удивляться? Монгольская юрта на окраине Петербурга, тибетский монах с манерами лондонского денди, полуголая графиня в звериной шкуре, на ее веере свирепые драконы, только прикидывающиеся тихонями. В его жизни, в жизни его предков всё так — дед, остзейский купец-лютеранин, ни с того, ни с сего принявший буддизм, прадед, барон-разбойник, соорудивший на своем диком острове ложный маяк и погубивший на скалах десятки кораблей.[4] И, наконец, он сам, Черный Всадник — ночной кошмар мирных обитателей загородных петербургских дач.

— …Россия готова принять свет истины с Тибета, а Тибету нужна Россия, — голос Доржиева доносится издалека, мягко и вкрадчиво, его хочется слушать, он осветляет мысли и будит воображение. В беседе медленно течет время, пенится в пиалах сома, любимый напиток богов и поэтов…

— …Наши горы, наши монастыри — место, куда из сопредельных стран приходят умирать мудрецы. Так, Великий учитель Лао-Цзы из соседнего Китая, состарившись, отправился к нам, пересек границу и больше никто никогда его не видел. Индийские махатмы приходят на Тибет произнести свое последнее слово, чтобы их услышали именно здесь. Но нам не нужны англосаксы, временно подчинившие нашу страну. Торгашам — посланцам погрязшей в пороках и безверии западной цивилизации — не место на Крыше Мира! Это престол Будды и он с печалью взирает на суету у своих ног, на грязную возню и интриги, которые затеяли европейские варвары, опутавшие своими колониями половину мира. Тибетцам не нужны их жестянки с какао, дурацкие патефоны с отвратительными звуками, которые они называют музыкой, их ткани и спиртное. Нам не нужны их болезни; десять тысяч лет наш народ дышит чистым воздухом горных вершин и пьет чистую воду, которой утолял жажду сам Будда…

Англосаксы хотят выведать наши тайны, как воры рыщут по нашим монастырям, не зная, что Тайна тайн уже давно не здесь. Семьсот лет назад к нам пришел великий Чингис-хан и мы сами отдали ему то, что он искал…Эти глупцы из погрязшей в неверии и распутстве Европы хотят найти и остановить Колесо Закона, а вместе с ним в этом мире остановится и время…

Уже ночь. Барон не спит, нет. И это не сон, не могут присниться летящие по небу огнедышащие кони, гортанные крики небесных всадников — Дикая Охота Чингиса — Сотрясателя Вселенной…

— …Но возвращается великий Чингис, возвращается дабы покарать нечестивцев! — взмахом руки Доржиев отворяет бесконечную черноту ночного неба над юртой. Теперь оттуда, сверху, хорошо виден и сам Доржиев в молитвенном экстазе, и барон, уже лежащий ничком, вытянув перед собой руки.

— Истинный Владыка Мира не умер — никто и никогда не видел его могилы. Он уже здесь, я чувствую его. Сейчас он выберет себе тело, одного из нас, телесную оболочку своего земного бытия…

Черный конь бьет копытом у юрты. Кто звал его, где его хозяин? Начавшись семьсот лет назад, в монгольских степях, бесконечная цепь реинкарнаций замыкается сейчас и здесь, на Черной Речке, на окраине Петербурга.

Доржиев простер руки к небу и произнес:

— Ом Мане Падме Хум!

Унгерн, неожиданно для себя, ответил:

— Татхату, нхат!

Слов таких он не знал, но неведомая, отныне поселившаяся в нем сила заговорила на чужом языке и чужим голосом. На чудесном веере ожили драконы и, играя, принялись гоняться друг за дружкой. Быстро и плавно вращается Колесо Закона, мелькают спицы Восьми Основ Всего Сущего, отсчитывая время, не нами отмеренное этому миру… Вращаются священные барабаны судьбы, листая бесконечные свитки молитвенных мантр. Вращение передалось юрте, пол и потолок стали меняться местами…

Утро барон встретил с удивительно ясной головой. Еще бы, такой глубокий сон и такие яркие картины во сне. Совсем, как в детстве, в родительском замке… К реальности наступающего дня вернул кислый запах медвежих шкур. Только намёком, пунктиром легкий аромат дорогих духов. Запах зверя и запах женщины. Две половинки одной сущности. Все остальное тоже на месте — сам барон, юрта, в центре уже потухшая жаровня. Шкура, на которой лежал Унгерн, еще хранила тепло тела графини Окладской.

Но в юрте барон был не один. Доржиев протянул ему пиалу с зеленоватым напитком.

— Это вас взбодрит. Пейте!

Выпив пиалу залпом, Унгерн быстро собрал свою разбросанную одежду: положенное по уставу казённое кадетское исподнее, после всего случившегося этой ночью, выглядело смешно и глупо. К дамам высшего общества в таком не ходят, но разве это был визит к даме? О том, что было говорить не хотелось, да и кому об этом расскажешь…

— Правильно, барон, ничего не надо говорить — теперь вы один из нас. Но помните — это только начало Великого похода. Черный Всадник ещё в начале пути! — Доржиев медленно повернул к собеседнику свою правую ладонь. Пустая пиала выпорхнула из рук Унгерна и, описав круг, послушно опустилась на войлочный пол рядом с Доржиевым. Тот продолжал:

— Вам еще многому надо учиться, сами видите…В нужное время мы призовем вас. И тогда заговорит Великий Сотрясатель Вселенной, и падет семисотлетний покров молчания, скрывающий Свет Истины. Пока же продолжайте служить во благо России, ей нужны такие храбрые воины, как вы! Солнце нашей Веры взойдет на Востоке. Но сейчас там война — русский медведь меряется силой с японским драконом…

И еще. Наши тайные знания для невежественной Европы, для пронырливых янки — это только оружие, страшное и всесокрушающее. Тайна Тайн откроется тому, кто воедино соберёт чудесным образом упорхнувшие, разлетевшиеся по миру после смерти их обладателя, три главных чингисовых сокровища — три Сокровенных Знака Подлинного Величия — Золотая Плётка для этого погрязшего в мерзости и пороках мира, Личная печать Сотрясателя Вселенной и до наших дней чудом сохраненное буддийскими монахами Знамя Чингисхана — Сульдэ, что в переводе с монгольского означает «судьба». Обладателю всех трёх сокровищ откроется место, где он найдёт Колесо Чудес Сотворённого — Колесо Закона, на котором слоями тысячелетий прошлого и грядущего возлежит золотая нить времени. Вращая колесо, разматывая витки тысячелетий нить можно протянуть из нашего мира хаоса и несправедливости туда, где будут царить порядок и вера, где победит единое для всех знание что есть благо. Но золотая нить времени тонка, не прочна, нетерпеливый или завладевший Колесом Закона с нечистыми помыслами может эту нить порвать и тогда нарушится связь времён, мир погрузится в ещё больший хаос, великий и ужасный, потом под всем сущим утратившие терпение подведут последнюю черту…

— А где и когда я смогу опять увидеть графиню? — смущаясь совсем по-детски, робко спросил барон. Ему было немножко стыдно, что он далеко не всё понял из сказанного Доржиевым и так не хочется уходить из сада земных наслаждений…

— А нигде и, сожалею, уже никогда! Нет ее… Она только плод вашого воображения… — просто ответил Доржиев. Заметив потерянный взгляд Унгерна, сочувственно добавил, — Поверьте мне, вам не стоит ее искать…Впрочем, в этом мире нет ничего невозможного и кто знает, что нас ждет впереди…

Что нас ждет впереди? Если мужчина собрался на войну — такие вопросы не задаются. Через неделю, расставшись с Морским кадетским корпусом и сильно огорчив маму, барон записался вольноопределяющимся в Двинский пехотный полк. На Дальнем Востоке Россия схлестнулась с Японией и в этой войне барону самое место. Самое время подумать о доблести, о подвигах, о славе. Об офицерских погонах, в конце концов! Но без встречи с графиней Окладской он никуда не поедет. Война дело такое, могут и убить, а ему нужно сказать графине самое важное, ведь он еще никогда никого не любил…

Если Елена в Петербурге, он ее найдет!

Задача оказалась не из легких. Окладских в столице никто не знал. Знакомый полицейский пристав проверил гостинницы, опять ничего. Остаются кабаре и ночные клубы. Сразу неприятная новость — «Кривого Джимми», где впервые увидел Елену, прикрыла полиция. Вопреки запретам военного времени, здесь тайком угощали водкой, а особо требовательных — кокаином и морфием. Ничего, в конце концов, в Петербурге заведений подобных «Кривому Джимми» еще не так много, — не кабак и не трактир, — петербуржцы пока не привыкли к тому, что под водочку можно слушать стихи, а на обнаженных женщин просто смотрят через яркий электрический свет.

Первое, теперь самое модное, кабаре, куда барону посоветовали сходить — «Бродячая собака». Как оказалось, найти его чрезвычайно просто: пройти сначала одну подворотню, потом еще одну, пересечь двор-колодец, мимоходом врезать по уху какому-то наглому босяку, затем тупик, помойная яма, свернуть налево и, наконец, в стене обклеенная клеенкой дверь. «Бродячая собака. Интимный театр для знатоков».

«Черт знает, что такое! — Унгерн зло ударил висячим молоточком в прибитую у двери доску. — Притон какой-то! А еще богема, служители муз! Хоть и интимным, а все ж называется театром. Неужели Елена здесь?».

Спустившись по кривой винтовой лестнице, Унгерн был оглушен гулом огромного турецкого барабана, в который ритмично бухала возлежащая на топчане дама. Из одежды даму прикрывали только прозрачные шаровары и серебряные браслеты на руках.

— Это наше приветствие, мы гостям всегда рады! — засуетился возле барона, выбеленный пудрой господин в красном фраке. — Если вы новичок, то пожалуйте сюда!

Стены подвала разрисованы уродливыми пятнами, напоминающими козлиные морды, в промежутках художник изобразил детей и женщин в странных изломанных позах. Над ними летали райские птички и аэропланы — диковинка того времени. Под потолком, на люстре, в экстазе переплелись пальцами две перчатки — робкая белая дамская и настойчивая черная мужская.

Барону в дальнем углу уже приготовили столик, у двери ведущей в какую-то отсвечивающую лиловым темноту. За соседним столиком юнец в студенческом мундирчике внимательно изучал громадное декольте подсевшей к нему девицы в шляпе со страусиными перьями.

— Э, любезный, — прервал красно-белого господина Унгерн. — Я ищу одну женщину…Она такая…В общем, дама с веером! — неожиданно для себя, без лишних предисловий, выпалил барон.

Господин во фраке на мгновение задумался.

— Дама с веером? А, понимаю…Специально для вас через пол часа будет пикантное шоу — шесть дам без ничего, из одежды — одни веера! А пока сядьте, расслабьтесь. Могу предложить божественный напиток — шампанское на паях с коньяком. Называется «Гибель „Варяга“». Еще имеется писк сезона, специальное предложение — глинтвейн «Слезы Чио-чио-сан».

— Хорошо, несите «Слезы»! Но мне не нужны шесть, или сколько их там у вас, женщин с веерами. Мне нужна только одна и у неё на веере драконы!

По глазам господинчика в красном фраке забегали искорки беспокойства и тревоги. На его счастье опять оглушительно загудел барабан и в подвал спустились новые посетители. Мужчина пытался скрыть своё лицо в тени поднятого бобрового воротника пальто, но Унгерн узнал посетителя сразу, по фотографиям в газетах — великий князь Николай Кириллович. Его красивая спутница, брезгливо поджав губки, сердито поблёскивала шиншилловым палантином. Сопровождаемые красным фраком, драгоценные гости быстро прошли в отдельный кабинет за матовым стеклом.

Тем временем на сцене под барабанную дробь принялись маршировать голые девицы в мохнатых казачьих шапках. Командовал бравый унтер с тараканьими усищами и в парадном мундире. Когда, размахивая мечом-катаной, на сцену выбежал свирепый самурай в пенсне, то от девиц ему досталось. Повизгивая, едва касаясь нежными пальчиками, они ножками сбили пенсне с самурайского носа и в откровенном танце отобрали меч. После всего появились коварные гейши, которые соблазнили и утащили за кулисы, упирающегося, но уже раздетого унтера.

«Не кабаре, бордель! Империя в Маньчжурии истекает кровью, а они…» — сердито подумал барон, но шоу досмотрел до конца. И как ему могло прийти в голову искать Елену здесь, в этом вертепе?

— Вам туда…Вас ждут… — неожиданно появился у столика уже знакомый напудренный господин и подтолкнул барона к проходу в лиловую тьму. За спиной сухо прошелестела заменявшая портьеру циновка. Глаза постепенно привыкли к темноте. Коридор, множество дверей и знакомый, до боли знакомый звук. Где же он его слышал, совсем недавно? Какой-то странный шепот, совсем тихий, но настойчивый, не оставляющий, пока его не услышат.

Нужную комнату барон нашел сразу, даже не искал, скорее почувствовал, совсем по-звериному учуял, как самец самку, что за этой дверью — она…

Окладская в японском кимоно, раскинувшись на диване, курила опиум. Унгерн без предисловий грубо вырвал и отшвырнул кальян, сердито пахнувший на него сладковатым дымом. Жалобно треснула ткань уже мешавшего кимоно, красным мотыльком запорхал по комнате широкий шелковый пояс, два тела слились единым желанием. Струящийся поток черных волос захлестнул барона…

— Почему ты не искал меня, нашел только сейчас, — прошептала графиня. — Прошла целая вечность…

— Я люблю тебя и больше никуда не отпущу! Мне скоро в полк, утром мы повенчаемся. Идет война, все может случиться…

— А разве Агван Доржиев тебе ничего не рассказал? — Окладская резко освободилась из объятий, села, спиной к стене в любимой позе — обхватив ноги, подбородок на коленях. Внизу дразнило и возбуждало, намеком, напоминанием, черным контуром, женское место. Увидев, куда уставился барон, еще горячий после бурных ласк, но уже вконец опустошенный, как мужчина, Окладская прикрылась простыней.

— Роман, слушай и не отвлекайся! У нас не так много времени! Теперь ты один из нас, а мы себе не принадлежим…

— Тогда нам тем более надо повенчаться! — нетерпеливо прервал женщину барон и поцеловал её в плечо…

— Погоди! Какой ты, право, неугомонный! Главное сейчас не это, главное, что там, в юрте Доржиева, Великий Чингис — Сотрясатель Вселенной избрал тебя исполнителем своих предначертаний, пришло время взять в руки Золотую плётку. Тебе предстоит довершить начатое им семьсот лет назад — создать на Востоке Срединную Империю — Четыре Угла Азии под одной крышей. Потом принести Свет Истины сюда, в Россию. Дальше к Последнему морю, — к Атлантическому океану. Всепобеждающей силой против современных армий с их пушками и дредноутами тебя наделит Тайна Тайн, но сначала предстоит отыскать, собрать воедино три Сокровенных Знака Подлинного Величия, явить миру символы нового порядка — Золотую Плеть, личную печать Сотрясателя Вселенной и боевое походное Знамя Чингисхана — Сульдэ…

Унгерн растерянно посмотрел на Окладскую. Потом вспомнил ночь в юрте Доржиева, звездное небо, Дикую Охоту Чингиса, ждущего своего хозяина черного скакуна Батыра,…

— Свет Истины, Тайна Тайн…Все это прекрасно, но как же мы? И мне скоро на фронт…

— Ты будешь великим воином, в этом твое призвание и так начертан твой путь в поднебесном мире. Помни обо мне и мы обязательно встретимся… О других женщинах — не смей даже думать!

— Да, но… — начал было барон, но запнулся и замолчал.

В руках графини начал свое вращение чудесный веер. Драконы, сладко потягиваясь после сна, разминали лапы и кокетливо поглаживали друг дружку хвостами. Бой начался внезапно, броском, ответным ударом, потом сплетение покрытых зеленой чешуей сильных и гибких тел, оскаленные страшные пасти, опять бросок, ответный удар…

Очнулся барон за своим столиком в подвале кабаре. Судя по всему было уже утро, в зале он остался один, опустела сцена и куда-то подевался напудренный господин в красном фраке. Вошел заспанный швейцар.

— Шли бы вы домой, господин хороший! Заведение закрывается до вечера!

И все. Никаких следов Елены. Как и не было ее…

Унгерн вышел на улицу. Ярко светило солнце, как светит только в свежий утренний мороз. По Невскому — сани, кареты, пока немногочисленные авто. По тротуару — господа в бобровых шубах, господа в шинелях, пальто, раскрасневшиеся на холоде дамы и гимназистки — руки в муфточках из лебяжьего пуха. Радостно кричит мальчишка-газетчик:

— Сенсационный успех русской армии! Рейд генерала Мищенко в Корею! Сотни пленных японцев! Сенсационный успех!

До краха Российской империи оставалось ровно тринадцать лет.

Глава 3

Денис Лагода, время и место пребывания неизвестны

Высоко над ним, взбивая крыльями пену облаков, парили степные орлы. Сверху распростертое в траве тело хорошо заметно и компания небесных добытчиков, закладывая крутые виражи, начала осторожно снижаться. «Хватит валяться, а то пернатые друзья включат сейчас в свою пищевую цепь и поминай, как звали» — подумал Денис, рывком поднялся, но тут же опять нырнул в траву. С ходу, без эпиграфа и пролога, прямо с середины начинались приключения… Почти касаясь колесами шасси высокой, по грудь, сочно зелёной травы, прямо на Дениса бесшумно несся на бреющем серебристый аэроплан. За ним тянулся над степью шлейф черного дыма. «Японский городовой!» — сразу оценил Денис стремительно меняющуюся обстановку и ничком прижался к земле. Обдав его струей хлеставшего из самого нутра бензина, окутав смрадом горелого машинного масла, аэроплан стремительно пронесся над головой. Мелькнули в три слоя красно-сине-белые круги на крыльях. «Вроде российский, хотя черт его разберёт, — закрутилось в голове. — Попал куда-то не туда, династией Мин здесь и не пахнет. Их имперский золотой дракончик тоже хорош, поманил неизвестно куда, а сам смылся…» Покружив еще немного, мысли испуганно бросились врассыпную. Распугала их приближающаяся стрельба и гортанные выкрики «Кху! Кху!». За аэропланом гнались. Следом, беспорядочно паля из винтовок, мчалась ватага всадников в диковинных остроконечных шапках. «Махновцы, что ли?» — промелькнули в сознании заученные стереотипы и торопливо спрятались до лучших времен. Как стать невидимым — теперь вопрос жизни и смерти, гостей из будущего здесь явно не ждали, своих забот по горло.

Денис укрыт дремучими травами, но в пылу погони кто-нибудь из воинственных наездников может на него наткнуться. И что тогда? Пока, судорожно листая, нужный найдешь параграф в учебнике истории, которого у тебя нет, растяпа, — сделают из тебя решето, затопчут, изрубят в капусту. Вон какие рожи — скуластые, обветренные, разбойничьи. «Кху! Кху!». Со зловещим шелестом рассекая траву, мимо, совсем близко пронесся всадник. Целился на полном скаку в аэроплан и не заметил притаившегося внизу, в зарослях, человека. А был он близко, получилось бы и саблей достать. Устремленным в небо равнодушным, ничего личного, курсором смерти мерно покачивалась притороченная к седлу пика — пока на нейтралке, но всегда под рукой в деревянной кобуре маузер. Одет был всадник в расшитый затейливыми узорами, малиновый халат, явно с чужого плеча. Крест накрест патронные ленты. Из ненадежного убежища Дениса хорошо различимы необыкновенные скороходы-сапоги, ладно скроенные из мягкой ковровой ткани. Картинка. Красавец. Бандюга типичный и без учебника понятно. По школьной программе такие только для внеклассного чтения, факультатив. Умирать хорошо молодым и чтобы ничем не выдать своего присутствия на миг отключилось даже сознание, не решалось думать, Денис перестал источать мысли.

Когда стреляющая и вопящая конная орда пронеслась мимо, он приказал себе перестать бояться, начать трезво оценивать обстановку и поднять наконец-то голову. Огляделся. Вдалеке новая, данная в ощущениях реальность, вырванные из контекста картинки. Распушив на прощанье черный хвост дыма, уставший от погони, загнанный аэроплан сделал последнюю попытку взмыть в небеса. С земли последовал новый винтовочный залп, нафаршированный свинцом летательный аппарат задергался и наконец рухнул на землю. Раздался негромкий взрыв, из травы не спеша поднялся столб пламени. Наездники окружили дымящиеся обломки. Не слезая с седел, своими длинными пиками они принялись ворошить то, что осталось, видно, искали что-то. Между собой переговаривались на странном гортанном языке — «Ямар ч алт!», «тэньге», «м'унго б'айхкью!». И наконец что-то знакомое, родное: «Ищите, дьяволы, лучше! Оно не могло все сгореть, хоть что-то да осталось!». «Юу ч биш, командлагч!» — послышалось в ответ. «Типа монголы какие-то, и с ними русский, явный командлагч. Вмиг прикончат и фамилии не спросят…Во попал!» — подумалось тоскливо. Сразу захотелось домой, обратно, пусть даже в ласковые лапы тамошнего правосудия, только бы убраться отсюда поскорей. Но поскорей не получалось. Опять послышалась стрельба. Стреляющие, судя по всему, стремительно приближались, выстрелы все ближе, все громче. «Уходим, братцы! Казаки!» — испуганно скомандовал невидимый русский. Теперь гнались за ними. Худшее враг плохого и такая стремительная смена эпизодов не предвещала ничего хорошего. Водоворот непонятных событий затягивал все глубже. «Эх, надо было на дорожку хотя бы Пикуля почитать, что ли… — с досадой подумал Денис. — У Алексея Толстого что-то такое, кажется, было. А то попал, занесло и не пойми куда!».

Уже привычно, быстро приобретенным рефлексом, опять зарылся в сладко пахнущую траву. Авось пронесёт и на этот раз. Не пронесло.

«Эй, станичники, сюда, ко мне! Здеся он, хороняка!» — послышалось откуда-то сверху. Лагода лежал лицом вниз и о том, что происходило над ним, мог только догадываться. Оставалось прикинуться мертвым, не двигаться, что же еще?

Зашелестела трава и, судя по всему, сразу несколько всадников окружили неожиданную находку. «Контрольный выстрел в голову и привет родителям, финита! — опять полезли накопленные годами у телевизора стереотипы. — Асталависта, бейби, кажется так…».

Рывком за плечо его повернули на спину, лицом вверх. Непроизвольно он зажмурился.

«Живой!» — радостно загалдели собравшиеся вокруг.

— Эй, как тебя, ты с аэроплана? Из Хайлара? — спросил кто-то, пока невидимый.

Из Хайлара так из Хайлара, какая теперь разница?

— Оттуда! — коротко подтвердил Денис и открыл глаза.

Его с любопытством разглядывали сгрудившиеся вокруг новые люди в казачьих мундирах, в мохнатых папахах. У некоторых на жёлтых погонах поблескивала странным образом перевернутая свастика.

— А документы какие-никакие имеешь при себе? — строго спросил высокий бородатый казак с двумя Георгиями на выцветшей черкеске.

Денис торопливо пошарил по карманам. Пачка кредитных карточек, несколько визиток, ключи, айфон. На самый крайний случай в потайном кармане перетянутые аптечной резиночкой, тонкой трубочкой, доллары и евро. Но на таможенников казаки были не очень похожи, поэтому валюту лучше не трогать. Нервные пальцы нащупали во внутреннем кармане пластиковый квадратик с прищепкой. Вспомнил. Пропуск на международный финансовый форум, устроенный неделю назад каким-то американским деловым журналом. Обычное бла-бла-бла, но фуршет запомнился. Остался забытый в кармане нагрудный бейджик с хорошей цветной фотографией Дениса. Фоном американский звездастый флаг, сверху по-английски и по-русски текст.

— Вот, — Денис протянул бейджик бородатому казаку, — там все написано…

— Американец, пятак твою распротак, я сразу по его одеже догадался! — радостно объявил собравшимся широкоскулый молодой казак с перевернутой свастикой на погонах. — А их во Владивостоке видал, чертей заморских! И флаг ихний знаю — как у большевиков звезды, только белые. Янки дудль называется…

— Сам ты дудль, Антипка! — возразил бородач с георгиями на черкеске. — Говоришь американец, а он русский знает. Может подосланный какой. Много тут таких всяких по степи зараз валандается…

— Ваш парень прав! — долго не раздумывая, быстро сориентировался Денис. — Я американский журналист, газетчик по вашему. — помолчав, внушительно добавил. — По международным нормам лицо неприкосновенное! Свобода прессы и все такое…

— Неприкосновенное, говоришь… — недоверчиво протянул бородач, судя по всему был он здесь главным. — Хорошо хоть документ при себе имеешь. Я таких мандатов да еще с цветным патретом сроду не видывал, может и вправду американец.

— Послан к вам моей газетой из самой Америки, хотят там знать, что у вас здесь творится. В Хайларе, — Денис вовремя вспомнил нужное название и принялся с ходу, с налету импровизировать, — меня посадили на этот самолет и к вам…

— Да кто посадил-то, ежели самол ёт, как ты окрестил его, к самому барону Унгерну в Ургу по секретному делу летел? — засомневался бородач. — Уж как мы его здеся ждали, как ждали…

«Какая-то урга-пурга, барон Унгерн какой-то. Имя вроде знакомое, по телику что-то такое недавно показывали, а что именно с перепугу и не вспомнишь». Лагода растерялся. Хоть бы понять, разобраться, угадать в какой год попал, в какую историческую эпоху вляпался. С толку сбивает непонятная свастика на золотых погонах. Власовцы? Тогда причем здесь с винтовками монголы, которые за самолетом гнались? Эх, не те книжки читал, читал много, да всё видно не те. Кросс-курсы, франчайзинг, маржа, дисконты всякие — кому это теперь нужно, пятак твою распротак!

— Да что с ним балясы точить, с нехристем этим американским, айда в контрразведку, к Макарке- душегубу! — загалдели казаки. — Он-то быстро прознает, выведает кто таков и откедова!

— Братцы-казаки, родимые, не надо меня к душегубу к вашему! — встрепенулся неожиданный найденыш. — Зачем вам международный скандал, мировая общественность не простит! В Международном суде ответите по всей строгости, а там, знаете, ух, как таких не любят. Под санкции своего барона подводите, под изоляцию!

— Да ты, братец, большой забавник, как я погляжу, — расхохотался бородач. — Судом стращаешь, сакции какие-то выдумал. Подымайся и давай с нами к Макарке, в дивизионную контрразведку. Там покажут тебе и сакции, и ляции, прости Господи, и мировую обчественность пропишут по первое число…

Усадили на коня, за спину широкоскулого казака с перевернутой странной свастикой на погонах. Выстроившись в колонну по два, всадники двинулись рысью через высокую, достававшую до седел, траву.

Бородач на своем сером в белых яблоках жеребце скакал рядом, бросая на Дениса настороженные взгляды. Потом спросил:

— Слышь, американец, а в аэроплане вашем ты с бумагами портфеля какого-никакого не видал? Может ящик какой был или там сундучок, к примеру? Может на словах что передать просили?

— Просили, а как же! — обрадовался Денис. — Но передам я эту секретную конфиденциальную информацию только вашему самому главному начальнику, если доставите меня к нему в целости и в сохранности, — довольный только что сочиненным экспромтом, он осмелел и уже покровительственным тоном добавил, — Вот так-то, дядя!

Озадаченный бородатый казак отстал и все какое-то время ехали молча. Теперь оживился скуластый парень с необычными погонами. Обернувшись, он поинтересовался:

— А правда, что у вас в Америке голых баб под оркестр в цирке показывают? Мне один американский солдат, из ваших, во Владивостоке рассказывал. Трёп-тиз, что ли, называется. Вот бы поглядеть…

— У нас в Америке много чего показывают, страна такая… — уклончиво ответил Денис. — Ты мне лучше скажи, служивый, что это у тебя за погоны такие интересные?

— А что, погоны как погоны…В Азиатской дивизии барона Унгерна служим. У себя в Америке небось про нас и не слыхали?

— Ну почему же, слыхали, читатели моей газеты интересуются, знать хотят больше вот и прислали меня сюда, к вам, — войдя во вкус, балагурил Денис, его понесло. — Но все же, про погоны твои, а что это за удивительный крест такой на них? Немецкий вроде…

— Зачем немецкий? Нам это ни к чему! — забеспокоился казак. — Присягали здешнему Богдо-хану. А крест этот — знак Будды. Барон Унгерн намедни его веру принял, от Богдо шапку с колокольчиками получил, в придачу желтый парчовый халат и саблю с драгоценными каменьями. Теперь монголы нашего барона своим князем-ваном почитают, титулов надавали ни счесть!

Если попытаться услышанное осмыслить, то получается полное кури-куку, ахалай-махалай, сапоги всмятку! «Свастика, какой-то Богдо-хан, непонятный Унгерн-барон. Буддизм ему понадобился… Ясно, как в тумане, — размышлял Денис. — Без сомнения — Монголия, судя по аэроплану и винтовкам — век двадцатый, начало. Пока всё. Возьмём серебряный бич мудрости, подберёмся к истине с чёрного хода…».

— Слушай, казак, — продолжил он расспросы, — а кто это, мерзавцы такие, наш аэроплан расстрелял? Что у вас здесь вообще творится? Беспредел полный!

— Так это красные цирики Сухэ-Батора безобразят, большевиками подосланные, — скуластый набил табаком длинную диковинную трубку и закурил, погрузив сидящего за спиной собеседника в ядрёные ароматы вонючего самосада, потом продолжил. — Проведали, сукины дети, про аэроплан, атаманом Семеновым к нам посланный, документы тайные, секретные для барона, ну и укантрапупили вас, лихо срезали, черти краснопузые! Сам-то жив остался и ладно…

Так, туман понемногу рассеивается. Порвалась связь времён, но невидимую нить потихоньку удается соединить. Гражданская война, теперь это точно, большевики, во Владивостоке американские солдаты, интервенция, в Москве Ленин…Но всё это там, далеко, в России. «А чем, интересно, здесь все это время монголы занимались?» — сформулировался такой актуальный теперь вопрос. Про Сухэ-Батора Денис в детстве читал книжку, но запомнилась только картинка. Сухэ в кабинете, Батор у Ленина. Вождь мирового пролетариата впарывает монголу с узкими хитрыми глазками туфту про мировую революцию. Какая-никакая, а информация к размышлению. Уже легче. Так, еще упоминали атамана Семёнова. «Ну, этого я знаю! — блеснула в мыслях нечаянная радость, времени мелькнул ориентир. — В школе проходили. Хотя радоваться особо нечему — садист, зверюга, во всяком случае, так его в кино показывают. Женщин на сибирском морозе приказывал обливать ледяной водой, пока в статуи не превратятся…Бр-р-р!.. Так это я от него весточку барону привез? — напрашивался из всего вывод. — Карраул!».

Впереди показались видимые издалека золотые крыши каких-то храмов. Рядом замаячили убогие, россыпью, домишки.

— Урга, приехали! — радостно объявил подъехавший бородач. — Сейчас прямиком в контрразведку, к полковнику Сипайлову, там все и расскажешь!

Отряд втянулся в лабиринт кривых увечных улочек, копыта лошадей с чавканьем месили сочную грязь, расплескивали зловонные лужи. Редкие прохожие, монголы и монголки в заплатанных, истасканных, халатах, при виде казаков испуганно жались к перекошенным заборам, к глинобитным стенам одноэтажных хилых домиков.

«Во, попал! — тревожно думал Лагода, озадаченно вертя головой во все стороны. — Дыра, полный отстой! И зачем, спрашивается, глупый дракон меня сюда пригласил, кто его просил?… А это еще что, ёлы-палы?…».

Возле забора в грязи кучей были свалены убитые. Некоторые в европейской одежде, в том, что прикрывало тела других, угадывались остатки богатой азиатчины. Был здесь и незнакомый, будто взятый из реквизита заштатного провинциального театрика, мундир. Над телами к забору небрежно прилепили какую-то прокламацию-грамотку, текст которой пытались разобрать собравшиеся любопытные. Скаля на них клыки и жадно рыча, возле тел возились бродячие собаки.

— А этих за что? — спросил Денис у казака, за спиной которого на его лошади примостился.

Тот с готовностью ответил:

— Как за что? Это ж китайские ростовщики, торгаши, которые простой народ грабили, за все десять годов смуты хотели с процентами долги разом собрать, хитрые бумажки для такого случая привезли. При генерале Сюй-си-чене, едрить его в качель, тут такое было! Понаехали из Китая гамины, отнимали у монголов за долги скот, лошадей, юрты, если ничего нет — отдавай детей, жену в рабство. Купцы здешние, похлеще московских, конторы меняльные пооткрывали, христопродавцы окаянные! Вот Унгерн и приказал, когда мы Ургу заняли, живоглотов всех ентих пошинковать саблями, под пулемет их, сучьих детей!

Денис поежился: специфика местного бизнеса, по всему видно, такая, что уноси пока цел ноги, едрить его в качель! Или нет, как это скуластый говорил — пятак твою распротак! Где-то так… Житие мое… Может хоть журналиста не тронут, американец все таки. А он им еще международным судом грозил, санкциями, размечтался!

К счастью, мрачные окраины Урги сменились более цивилизованной приветливой застройкой, всадники приближались к центру города. Но неведомый мир постоянно напоминал о себе многочисленными храмами-пагодами, накрытыми причудливо загнутыми кверху крышами. Из храмов доносилось буханье барабанов, завывание незнакомых музыкальных инструментов, тоскливое многоголосное пение. У ворот со своих постаментов свирепо скалились стилизованные каменные львы, еще какие-то чудища, были здесь и старые знакомые — драконы. Вокруг бродили похожие друг на друга, завернутые в одинаковые пурпурные покрывала, бритоголовые люди.

— Монахи, ламы по ихнему… — прокомментировал увиденное скуластый казак. — Развелось их при Богдо-хане видимо не видимо, дикий народ, а Будду чтят, красиво, чисто у них и в храмах. Вера такая, не моги даже козявку-таракашку тронуть, грех, носят с собой лопатки особые и козявок энтих, чтоб не раздавить — лопатками с дороги убирают. А кругом война, куды не глянь, людей некому жалеть… Э-э-х, не о чем гутарить!

Казак в сердцах стегнул нагайкой коня.

Выехали на главную улицу. Тротуаров не было даже здесь, зато присутствовали огромные лужи. Но вопреки всему решил о себе напомнить век двадцатый — телеграфными столбами с натянутыми вдоль улицы проводами.

— Так, может, у вас и телефон есть? — полюбопытствовал Денис.

— Все у нас есть, в наличии имеется, — погруженный в свои мысли, буркнул казак. — Удачи нам только нет, сидим здеся, а для чя, на кой ляд сидим, Бог ведает…

Подъехали к каменному, казенного вида, серому двухэтажному зданию с решетками на окнах.

— Слезай, приехали! Контрразведка нашенская, дивизионная! — строго и с боязливым почтением объявил бородатый предводитель.

Подталкивая оробевшего Дениса, казаки гурьбой ввалились в нечто вроде приемной. На подоконнике, стволом на улицу, скучал на своих сошках ручной пулемет с пузатым ребристым диском. Офицер, с залихватски закрученными драгунскими усами, печатал за столом одним пальцем на машинке, другой офицер, перетянутый портупеями высокий блондин в пенсне, попыхивая огромной гаванской сигарой со скучающим видом монотонно диктовал: «…а посему приказываю, водителей грузовых авто боле за пьянство не пороть, потому как после экзекуции они к шоферскому делу долго не пригодны, за руль не посадишь…».

— Сипайлов у себя? — спросил бородатый. — Привели мы тут ему, в степи нашли…

— Полковник занят, обождите! — оторвался от печатной машинки офицер.

Потом с интересом уставился на доставленного.

— А что это, сударь, за обмундировка на тебе, интересная такая? Обыскали? Чекист?

— Да не, по документам вроде американец, газетёр. Вроде с аэроплана, что красные подбили, выпал… — протянул бородатый казак. — Да кто ж его, растудыть, теперя разберет. Вот, привели, нехай полковник ваш разбирается, он умеет, знаем…

Дверь в соседний кабинет распахнулась и оттуда, как ошпаренный, выскочил испуганный посетитель в фуражке телеграфиста. Следом на пороге появился усатый бритоголовый толстяк в казачьей черкеске.

— Иди работай и чтоб такое в последний раз было! — грозно прорычал толстяк телеграфисту. — А по дороге, загляни, голубчик, в комендантскую да скажи, что я велел всыпать тебе двадцать горячих! Ничего, телеграммы можно и стоя отправлять, потерпишь…

Денис облизал пересохшие губы, над головой сомкнулись горячие волны нахлынувшего страха, стало трудно дышать. Контрразведка — все как в советских фильмах — сначала бьют, потом спрашивают. Сейчас и за него примутся…

Первым в кабинет зашел бородатый казак, занес туда все найденное у Дениса при обыске. Сам он под охраной казаков дожидался в приемной. Бородатый пробыл у Сипайлова недолго, когда он вышел, пришла очередь доставленного.

Сипайлов сидел за письменным столом и сосредоточенно возился с обнаруженным при обыске айфоном. Клавиатура была на блокировке, поэтому беспорядочное нажатие кнопок вызывало на дисплей одно и тоже — текущее время, число, день недели, значки выбора функций. Дальше начальнику контрразведки продвинуться пока не удалось.

— Часы какие интересные… — озабоченно пробормотал Сипайлов и указал на стул, предлагая присесть. — Отродясь таких не видывал! Или это не часы? — уже с подозрением в голосе начал допрос полковник. — Скорее похоже на детонатор для адской машины, чтобы взорвать у нас чего-нибудь! Ведь так, ведь правда, господин Лагода?

— Нет, не правда! — резко ответил он, понимая, что терять ему уже нечего, от его сообразительности зависит теперь сама жизнь, которую очень реально и очень скоро закончить под расстрельным забором. «Твоё мученьеце — это мое развлеченьеце!» — забралась в голову дурацкая фраза палача из какого-то фильма, забралась и принялась безобразничать, подсказывать глупости, мешая сосредоточиться. «Пытайте меня, мучайте, палачи! Все равно никого не выдам!» — всплыло следом давно забытое из прикольного советского фильма для детей. Нет, не то. Зачем им подсказывать, что делать, как поступить? В конце концов есть и другие варианты, должны быть! И уж совсем не кстати, откуда-то из роскошных, на двоих, апартаментов воспаленного воображения появилась Тамара, улыбнулась и тихонько прошептала в ушко: «Трусишка мой, зайчик серенький…». Решительно тряхнув головой, он прогнал ненужное, сами по себе сложились из там сям разбросанных слов правильные фразы:

— А вы хотя и полковник, но ерунду говорите! Адская машина, взорвать чего нибудь, — Лагода даже зажмурился от своих, обращенных к Сипайлову, дерзких слов. — Дайте сюда, я покажу, как надо!

Забрав у растерянного контрразведчика айфон, снял блокировку и сам не зная зачем, сдуру наверное, включил на внешние динамики проигрывание записанной музыки.

Сначала тишину кабинета разорвал хриплый визг Оззи Озборна — старые хиты Black Sabbath, но Денису нравились, любил слушать, простаивая в автомобильных пробках. Потом переключил на любимые народом отечественные песни:

«Муси муси, пуси пуси миленький мой Я горю, я вся во вкусе рядом с тобой Я как бабочка порхаю над всем, и всё без проблем Я просто тебя съем…»

— пообещала застывшему в своём кресле Сипайлову очаровательная Катя Лель.

— Дальше, полковник, все в том же духе! Муси-пуси! — экономя зарядку, неизвестно на сколько хватит, Денис выключил айфон. — Это последнее достижение техники, по вашему мини-патефон, музыку слушать. Вот так-то, дядя!

Побагровевший Сипайлов, вытаращив на бойкого посетителя глаза, некоторое время молчал. Потом пришел в себя и чуть слышно выдавил:

— Америка?

— А ты как думал? Она, родимая, — торжествовал такими трудами одержанную победу Денис.

Когда прошел первый шок, в Сипайлове опять зашевелился, подал признаки жизни наповал сраженный контрразведчик:

— Если вы американец — прочитайте, что здесь написано!

Он бросил на стол серо-красную, похожую на доллар, банкноту. Денис подчеркнуто небрежно взял ее в руки и впился глазами в то, что было на ней изображено. Десять долларов, но каких! 1901 года выпуска. Вместо привычного портрета американского дядьки в парике из смешных буклей — на держателя банкноты угрюмо уставился бородатый бизон. По краям, меньшего размера портреты каких-то старинных чудиков; выставив свои обнаженные груди, оливковые ветви над ними держали стилизованные полуобнаженные красавицы. На обороте — тоже ничего похожего на современную десятку баксов.

Фальшивка? Денис кинул на полковника быстрый взгляд. Благополучно выбравшись из омута финансовых катаклизмов начала девяностых, когда хлеб свой насущный зарабатывал менялой-«жучком» у обменников, Денис Лагода не только составил первичный капитал, но и приобрел бесценные практические знания психологии людей. Дресс-код, фейс-контроль и все такое. Без этих знаний тогда можно было запросто пропасть, бесследно исчезнуть вместе с накопленной за день выручкой.

В облике обрюзгшего толстяка Сипайлова, в его напряженном, но без намека на хитринку, взгляде, что-то подсказало, что банкнота не фальшивая. А с английским языком судьба свела Дениса давно, еще когда сдавал кандидатский по философии минимум. Потом приохотился читать в научной библиотеке иностранные, в основном американские, журналы по специальности, везунчиком попал по обмену на пол года в Соединенные Штаты. Там отшлифовал произношение, пополнил словарный запас. С американцами продолжал общаться и после, пересекались деловыми интересами, выполнял их поручения, в основном — найди, сведи, купи-продай, мани-мани.

Он быстро пробежал глазами предложенный текст и начал переводить.

— Погоди, погоди! — встрепенулся Сипайлов. — У нас есть ромистр, лейб-гвардеец из Петербурга, он вашенский американский язык хорошо знает, пусть тоже тебя послушает.

В кабинет из приемной зашел уже знакомый офицер в пенсне, докуривший наконец-то свою сигару.

— Знакомьтесь, американский газетчик Денис Лагода — ротмистр лейб-гвардии уланского полка Петр Извицкий! — представил их друг другу Сипайлов. — Извицкий, нашего американского гостя я попросил почитать мне по американски, но кроме ихних денег ничего такого не держим. Вот он мне про десять долларов сейчас и почитает. Кстати, господа, вам будет интересно на этом языке побеседовать промеж собой, пообщаться. Ротмистр непременный постоянный член Английского клуба в Петербурге!

Ротмистр уселся в свободное кресло, забросил ногу за ногу и приготовился слушать. Его высокие, хорошо начищенные офицерские сапоги со шпорами, выжидательно заблестели. При виде двух офицеров контрразведки и внушительного, всем своим видом располагающего к откровенности, кнута-арапника, висящего на стене, рядом зачем-то здоровенные ржавые клещи, английский словарный запас Дениса быстро, сам по себе, наполнился недостающими словами, вспомнилось даже то, чего он вообще не знал. Тем более, что и переводить-то было особенно нечего, десятка баксов она и в Монголии десятка…

— Славно, господин Лагода, прямо оксфордское произношение! — одобрил услышанное Извицкий. — Буду рад продолжить наше знакомство, если позволите, а то практиковаться в языке здесь негде, боюсь забудется. Американский консул сбежал вместе с китайцами при нашем штурме Урги, английские торговые агенты ездить сюда тоже боятся, особенно после того, как мы директора местного банка вместе с ростовщиками в расход вывели, еврейские меховые конторы просеяли. Культурно по английски пообщаться совершеннейшим образом не с кем, солдатики наши, казаки — они и по русски, знаете ли, не очень, сами слышали. Тудыть тебя да растудыть, и все такое… Азия! — ротмистр переглянулся с Сипайловым и сменил тему. — Денис, мы с вами одногодки и позвольте величать вас по простому, интересуюсь, а почему у вас фамилия такая, американская не очень, и русский хорошо знаете? Позвольте также полюбопытствовать, откуда вы родом?

Денис покосился на обещавший незабываемое кнут на стене и ржавые, наверное от крови, клещи.

— Мои родители — эмигранты из Киева… — с ходу, с чистого листа начал он выкладывать офицерам свою легенду, хотя придумывать почти ничего не пришлось. — Отец был врач, мать — преподаватель вуза…

— Пардон, а что такое «вуза», разъясните! — встрепенулся Сипайлов. — Явно большевистское словечко!

Денис осекся и понял, что за своими словесами надо следить строже, допрос не окончен. Контрразведка.

— Ну, вуз, это…это такое крутое учебное заведение, типа,…э…института благородных девиц! — вовремя вспомнилось из прочитанных в детстве книжек, советское правильное кино про ужасы царизма опять выручило.

Дальше пошло о жизни в Америке, здесь проще — как никак пол года стажировался в Нью-Йоркском университете, — хотя тоже надо быть осторожным. А то сорвалось с языка про интернет, про компьютеры и пришлось на ходу выдумывать, что слова эти в самом начале XX века могли обозначать. Челночные рейсы коридорами времени пролегли слишком близко от закрытых для полетов зон. Дотошный Извицкий все время пытался выведать у Лагоды фамилию действующего американского президента — примитив, дешевка, будто в московской чека американских президентов не знали — а почти сработало, потому, как с Джорджа Вашингтона и до Рузвельта Франлина Делано у Дениса на 150 лет американской истории досадный пробел, в эрудиции дыра черная. Ну, разве что Авраама Линкольна еще вспомнить, он как раз оттуда, из хижины дяди Тома. Выкручиваться пришлось левой резьбой, анекдот помог очень смешной про негров, вспомнился весьма кстати…

Расспросы, допросы, подходили к концу, на самом кончике пера уже трепетала, готовая кляксой сорваться истина, восторжествовать готовилась ясность — разновидностью полного тумана, именно тогда Сипайлов и попросил Извицкого выйти, оставив с гостем в кабинете наедине.

— Итак, моя американский друг, а теперь к делу! Что вы хотели секретное такое передать нашему барону? Мне казаки сообщили, при вас устное донесение, — полковник испытывающее уставился на гостя. — Надо понимать от атамана Семенова? Его превосходительство барон Унгерн сейчас в отъезде и я уполномочен от его имени.

— Нет! — поставил на зеро свою, опять начавшую резко падать в цене, жизнь Денис. — Не от атамана Семенова, а от американского народа послание!

— Так, так, так, — озабоченно пробормотал полковник и, выложив перед собой толстую, полную скорби по давно сбежавшим пассивам с активами, бухгалтерскую книгу-гроссбух, с видом старательно школяра приготовился записывать. — Диктуйте!

В старых театрах, когда на сцене сюжет пьесы требовал изобразить шум толпы, укрытая за кулисами массовка, но не хором, а каждый сам по себе, вразнобой произносила одну и ту же фразу: «Что говорить, когда нечего говорить!». Получалось очень похоже. Начальнику контрразведки так не скажешь, ясное дело. Как же быть? А вот как!

С ходу, с налету Денис выпалил:

— Американский народ просил передать его превосходительству барону Унгерну большой привет и пожелать успехов в борьбе с мировым большевизмом! Так барону и передайте!

Сипайлов разочарованно поднял глаза.

— И что, это все? Не густо! А с оружием как? Деньжат не мешало бы подбросить. Бензин нам до зарезу нужен, моторов в дивизии, грузовиков трофейных китайских, почитай с пол сотни наберется. Даже броневики есть, аэропланы. А Америка твоя — нам заместо всего привет! Смех один, право слово!

— А вот это уже будет от того зависеть, полковник, что я про вас в свою газету напишу! У нас очень влиятельная газета! — вовремя нашелся Денис. — Так что, будьте любезны, создайте мне надлежащие для работы условия, свободе прессы не препятствуйте! Открываю в Урге корпункт, а посему помещение мне поприличнее, транспорт предоставьте!

— Знаменитая американская наглость, размах, масштаб, — понимаю! — с плохо скрытым восхищением воскликнул Сипайлов. — Всё обеспечим, ты только правду пиши, газетчик, а то придумывают большевики про нас всякие небылицы. Напропалую врут, брешут, что в Урге казни без суда и следствия, в моей контрразведки пытки, зверства всякие, какой-то погром еврейский выдумали, резню, клеветоны сочиняют…

Получив от Сипайлова записку на поселение в лучшую городскую гостиницу, уходя, Лагода задержался в дверях кабинета:

— Полковник, вы человек умный, с принципами, поэтому у меня к вам деловое предложение. Видел у вас доллары, так вот…

Глава 4

Унгерн, Внешняя Монголия, зима-весна 1921

Проспать семьсот лет, не срок для того, кто собрался спать вечно… Семьсот лет, как монгольской степью ушли и не вернулись в свои юрты воины Чингис-хана-Потрясателя Вселенной.

…Вращается Колесо Закона, поскрипывает ось мироздания, бежит время. Нет ничего вечного в этом мире, кроме самой Вечности… Год 1921, полчища всадников опять тревожат и топчут Великую степь. В Монголию входят полки Азиатской дивизии барона фон Унгерна. Буряты, уйгуры, монголы, даурские казаки. В России закончилась Гражданская война, расстрелян Колчак, а здесь всё только начинается. Красному Дракону из далекой Москвы не проскочить через вершины Тибета, и остановят его здесь, в монгольских степях, остановят воины Унгерна. Местные назвали его Джинджин-Наойном — Богом Войны. Боятся Унгерна китайцы, опутавшие Монголию паутиной хитрых и продажных чиновников,[5] боятся мирные монгольские князья, забывшие славу Великого Чингиса. Боятся, да не все. Барон вспоминает…

На речке Керулен держит свой флаг теперь уже генерал-лейтенант Роман Фёдорович Унгерн. Генеральские погоны нашиты на роскошный ярко жёлтый халат. Далеко виден он в бою, но не берут барона пули, бессилен смертельный всплеск сабли. Джинджин-Наойн, бог войны — живое воплощение Великого Чингиса. Вот такой воитель и нужен монголам, чтобы прогнать ненавистных китайцев с их непонятной, придуманной Сунь Ятсеном революцией.[6] Нейсе-гэгэн — духовный лидер кочевников — привел в ставку Унгерна почитаемых народом лам-монахов, не покорившихся чужеземцам князей-орхонов, полевых командиров-сангунов. Пришло время решать. Русская революция с севера, китайская — с юга. Посредине — нетронутые степи Монголии и пока неприступный Тибет…

Особый гость — тибетский посланник, приехал в ставку днем раньше. У него с Романом Федоровичем секретный разговор… Вокруг степь и ни души на сотни верст. У палатки степной ветер-буревей сердито дёргает полотнище личного штандарта барона Унгерна — на желтом фоне царская корона, ниже вензелем «М» с римской двойкой. Брат последнего русского императора Михаил уже два года, как расстрелян большевиками, а дремучие даурские казаки Азиатской дивизии все ещё почитают его живым. Рядом со штандартом барона реет на ветру знамя бурятской конной бригады: свастика по золотому полю, по-тибетски — суувастик, — знак, ниспосланный из Шамбалы учителями-гуру.[7] Два стяга внахлест полощатся, трепещут на ветру — желтое с желтым — разорванное единство.

Неторопливо ведет свою речь тибетец, коротко стриженый немолодой лама в пурпурном зимнем плаще монахов-странников. Каким-то чудесным образом остаются они всегда чистыми и опрятными, преодолевая пустыни и заснеженные перевалы, ночуя порой прямо на земле у разведенного в степи костра или в убогой кибитке кочевника.

— Гуру, благословившие меня на долгий путь сюда, считают, что вам, господин барон, теперь самое время поднять здесь, в Монголии, знамя Великого Чингиса. Мы верим вам. Только вы и ваши храбрые воины смогут защитить степи Монголии и вершины Тибета — оплот нашей веры — от двух страшных драконов, Красного с Севера и Желтого с Юга. Две такие разные революции — русская и китайская, а суть одна — смута, безверие и разрушение! Победив этих драконов вы понесете свет Востока, свет Истинного Высшего Порядка дальше, в Европу!

Унгерн задумчиво погладил редкую рыжеватую бороду, сделал вид, что разглядывает хатак — послание тибетских лам на шкуре белого бобра — редкий и почетный подарок. Все так, но готов ли он? Черный Всадник, теперь Джинджин-Наойн — нет ли здесь ошибки, не слишком ли много для остзейского барона и к тому же лютеранина? Но ведь он уже был избран для великого дела, тогда, в юрте Доржиева в далеком Петербурге! Наследнику великих — великая до Атлантики империя, Евразия, но он, Унгерн фон Штернберг, спасаясь от красных застрял пока здесь, в монгольских степях, на задворках истории…

— Роман Федорович, я вижу — вы колеблетесь! Что вас смущает? — стал проявлять нетерпение посол. Разговор шел по-монгольски, воздух резали непривычные русскому уху гортанные звуки.

— Я бы хотел прояснить для себя два вопроса, — наконец-то барон принял решение и заговорил. — Во-первых, я — лютеранин, не буддист, как быть с этим?

— У нас один Бог, хотя и называется по-разному. Сейчас вы в круге света исходящем от Будды. Именно этот божественный свет и освещает вам дорогу!

— Вопрос второй. Китайцев и большевиков слишком много, одной моей дивизии недостаточно!

Теперь паузу взял посланец Тибета, пристально вглядываясь в мерцающие угольки жаровни. Есть вещи на которые можно смотреть долго-долго, не отрываясь — на трепетный огонь, на струящуюся воду и на переменчивую игру облаков… Наконец, тибетец торжественно произнес:

— Вы, барон, посвящены в нашу, скрытую от непосвященных покровом вечного незнания, Тайну Тайн, — вам начертано собрать воедино три Сокровенных Знака Подлинного Величия — Золотую Плеть, личную печать Сотрясателя Вселенной и боевой, обласканный победами стяг Чингисхана — Цаган Сульдэ. С ними будете непобедимы, даже каждый из этих знаков в отдельности уже даёт его обладателю треть необходимого для великих планов могущества. И первую треть вы, возведённый и призванный Джинджин-Наойн, сейчас примите из моих рук. Вручаю вам походный стяг Чингисхана, боевое знамя непобедимого Сульдэ!

Тибетец торжественно передал Унгерну длинное копьё на котором трепетало сотканное из буйных длинных грив девяти белых жеребцов, разделённое на девять частей полотнище. Дальше тишина, но печать молчания через мгновение сорвана и зазвучали таинственные звуки, которые Унгерн уже слышал много лет назад в юрте Лобсан Доржиева — звуки тревожные и странные, будто по тёмным углам офицерской палатки, куда не проникал тусклый свет лампы, кто-то шепчет на неведомом языке, взывая к неведомым богам. Бхайам двитийабхинивешатах сйат…

В пространство пребывания барона вернул тибетский посланник, который опять заговорил:

— Остальное, личную печать Сотрясателя Вселенной и его Золотую Плеть вам, Роман Фёдорович, предстоит обрести самостоятельно, добыть в боевых походах. Печать, вырезанная из белого халцедона, находится сейчас в Урге, очутилась волею судеб и по капризу расшалившихся на небесах богов в руках глупого китайского генерала Сю, слуги жёлтого дракона китайской революции. Освободите Ургу, Монголию освободите от китайцев-гаминов и драгоценная реликвия в ваших руках. Надпись на ней гласит: «Указ возведенного волею Великого Неба, Всемогущего, да преклонится и затрепещет всяк, кто ему внемлет». И, наконец, Золотая Плеть. Кэшиктены-гвардия Чингиса после его ухода из этого мира — привезли её на Тибет. Почти семьсот лет хранилось она в тибетском монастыре Ташилхумпо, гордая и недоступная алчным европейцам. В 1835 драгоценность вернулась в Монголию по просьбе ее правителя. Когда началась великая смута и Монголию захватили китайцы, Золотую Плеть спрятали в землях урянхов, но там сейчас хозяйничают большевики, некий красный командир Щетинкин.[8] Вот цель вашего следующего уже Северного похода в пределы Советской России. Отсюда, осенённый знаменем Чингисхана, скрепляя приказы его волшебной печатью и начнёте свой победный марш в Европу, восстановите Великую империю Ясы. После Москвы вас ждёт Лиссабон, Лондон, выйти к Атлантике. Четыре угла мира под одной крышей! И хрупкая ось Сущего соединит для вас колёса Мироздания…

Унгерн недоверчиво покачал головой.

— Тайна тайн? Хрупкая ось Сущего? Вы же знаете — я человек военный! — начал он сердиться, отложив полученное от посла знамя в сторону. — Мы привыкли иметь дело с пушками, пулеметами, аэропланами. Моей дивизии нужны патроны и снаряды, броневики и радиостанции. Двадцатый век на дворе! Мало людей, мне подкрепления нужны — ещё минимум два-три дивизии. А вы, господин посол, толкуете про какие-то золотые плётки и сокровенные знаки. Седьмой год воюю и о таких слыхом не слыхивал! О чём вы, не понимаю!

Посол ответил голосом учителя-гуру, терпеливо открывающего прописные истины туповатому ученику-послушнику:

— Семьсот лет назад три Сокровенных Знака Подлинного Величия, тайное оружие посвящённых помогло Чингисхану всего с двадцатью тысячами воинов дойти от равнин Монголии до вершин Кавказа, не проиграв ни одного сражения, и только чума остановила Истинного Повелителя Мира. А противостояли ему лучшие полководцы Китая, Хорезма, Персии. И воинов у них было в несколько раз больше. Продолжатель Чингисова великого дела — Бату-хан, для русских — Батый, со своими непобедимыми воинами силу Чингиса унаследовал и достиг лазурных вод Адриатики, их кони уже щипали сочную траву полей Германии. Монгольский аркан взвился над Европой, Золотая Плётка грозила всему миру. Вот вам и три Сокровенных Знака Подлинного Величия собранные воедино, дальше их обладателю должно явиться Колесо Чудес Сотворённого — Колесо Закона, обвитое золотой нитью времени. Владеющий прошлым — завладеет настоящим, завладев настоящим — подчинит себе будущее… Но капризный вихрь времени не желая никому подчиняться развеял, разбросал бесценные реликвии по сундукам и кладовым истории, вырвал их из рук чингисовых наследников. И Монголия стала такой, какой есть сейчас — дикий край земли. Англосаксы, соперничающие с ними агенты московских большевиков хорошо понимают, что именно они который год ищут у нас на Тибете и здесь в Монголии! Обшаривают наши монастыри, рискуя навлечь гнев Будды! Чекисты в Петрограде о Тайне Тайн, о Колесе Закона узнали из секретных царских архивов, к ним попала переписка последнего русского императора с Далай-ламой. Вашего учителя Агвана Доржиева, уже трижды допрашивали, грозили тюрьмой и даже смертью. Вы же знаете, в Советской России это сейчас запросто. Америка. Будда впервые за много веков улыбнулся, когда за океаном знаменитого изобретателя Николу Теслу наняли практичные американцы — вычислить Тайну Тайн математически, раскрыть её могущество ключом формул. Все вооружаются против всех, всем нужны Великие Арканы Страха! Но только кто-то один их достоин и будет ими обладать…

Посланец Тибета уехал под утро, день должен застать его уже далеко в степи.

— …Итак, бхайам двитийабхинивешатах сйат… А ведь прав посол! Вселился в него, в остзейского барона, генерал-лейтента Унгерна фон Штернберге-Пилькау монгольский бог войны Джинджин-Наойн, — Унгерн вспомнил семь пулевых отверстий в своем седле, в лошадиной збруе и насквозь через походные сумки. Последнее сражение с китайцами-гаминами. Прямо на их пулеметы он в конном строю повел свою дивизию — сам в желтом монгольском халате, золотой блеск русских генеральских погон на плечах, в руках — желтое знамя Истинной Веры. Джинджин-Наойн — Бог Войны. Сотни выпущенных, пулемётами торопливо выстроченных по нему пуль и даже не ранен.[9] А его конники в том бою потеряли многих…

Проводив тибетского посланника, барон вышел из палатки подышать ночным воздухом. Февральская ночь погрузила Монголию в сон. Хотя, кто знает, когда она просыпалась в последний раз и проснется ли вообще когда-нибудь. Пусть так, но он полюбил эту страну диких и простодушных кочевников. Как малые дети одинаково склонны они к добру и злу, часто не видя разницы, а потому не знают за собой вины. Знаменитый разбойник храбрец Джа-Лама однажды попытался одарить барона особо ценным подарком — выдубленной кожей, содранной с живого человека — попавшего в плен киргизского богатыря. Но соплеменники жестокого разбойника, даже умирая с голоду, одинокому путнику отдадут последнее. Яса — Великий Закон Монгольской Степи…

Как-то необычно для человека, волчьим манером, Унгерн шумно втянул воздух, пропуская через свое чрезвычайно развитое в многочисленных странствиях и скитаниях обоняние далекие, почти неуловимые запахи. Пока только горьковатый запах костров казаков его дивизии. Ночь. В чернеющую пустоту перевернутой чаши ночного неба взлетают искры костра и там, высоко над головой барона, превращаются в звезды. Бурятские шаманы верят — если чашу неба приподнять, то можно заглянуть в узкую щель между небом и краем земли…

Итак, решено — в поход на Ургу, столицу Внешней Монголии.[10] Короновать чудом спасенного из лап китайских революционеров хутухту Богдо-гэгэна — духовного правителя монголов, восстановить Срединную Империю, себя провозгласить пока князем-ваном, потом… потом видно будет! Пока у него только треть обещанного тибетцем могущества — сотканное из грив девяти белых жеребцов знамя Чингисхана. Силы слишком не равны. На одного казака его Азиатской дивизии — десять китайских солдат.[11] У Унгерна всего две пушки — революционеры-гамины окружили город многочисленными артиллерийскими батареями. Каждый дом — крепость, в окнах — пулеметы.

…Прошло несколько дней, Унгерн все размышляет. Да, теперь, пожалуй, самое время испытать судьбу. Пока удача ему сопутствует. Как оказалось, тибетцы умеют не только молиться. Бурят хорунжий Тубанов привел в дивизию сотню монахов-лам из буддистских монастырей-дацанов. Проливать кровь им нельзя — грех, даже жучков-паучков всяких осторожно убирают с дороги специальными щетками. Чтобы взять в руки винтовки пришлось ламам снять монашеские одежды, одеть подобие военной униформы, потом в присутствии учителя-гуру сложили с себя монашеские обеты и стали мирянами. На время пока идет война…[12] Не причинив вреда ошалевшим от неожиданности китайским солдатам, тибетцы средь бела дня пробрались в Ургу, похитили Богдо-гэгэна и вернули монголам живое воплощение Будды. Поставили его между двух всадников и так, на весу, в полете, стремительно умчали на священную гору Богдо-Ул в четырех верстах от столицы.

Сегодня первое испытание силы полученной от тибетского посла реликвии — ровно треть обещанной мощи и величия. Или хитрые монахи-ламы, эти коварные азиаты, решили еще раз испытать самого Унгерна? Его, воплотившего дух великого Чингис-хана — Потрясателя Вселенной!? Ну, что ж, он им покажет, увидят узкоглазые на его генеральских погонах божественный блеск славы — отраженное солнце, которое завтра взойдет на Востоке…

Утро, рассвет. Горят священные костры, гудят бубны, начинается вращение священного Колеса на горе Богдо-Ул. Барон, в полном генеральском облачении, в своем хорошо знакомом китайцам ярко желтом халате, совершенно один въезжает в притихшую, занятую врагом, Ургу. Молчат пушки и пулеметы. Застыли в оцепенении часовые, не сводя с Унгерна глаз. Они слышат свист Великих Арканов Страха монгольского бога войны Сульдэ, ёжатся от неприятного холодка обволакивающего сердце, но еще не догадываются что это.

Унгерн едет внезапно опустевшими улицами Урги. Никто не смеет стрелять, разглядывая русского барона через прицелы винтовок и пулеметов. Он останавливается у штаба китайских солдат-гаминов. Неряшливо одетый часовой, простой крестьянский парень, разинув от удивления рот, чешет затылок. Фуражка сползла на нос, винтовка на ремне стволом вниз.

— Как стоишь перед генералом, скотина! — рявкнул Унгерн и монгольской плеткой-ташуром лупит беднягу по голове и плечам. — Распустили вас, собаки! Никакой дисциплины! Революционеры, смутьяны чертовы!

Русский мат хорошо сочетается с немногими китайскими словами, которые знает Унгерн. Солдат, испуганно прикрыв руками голову, бросает пост и бежит к штабу.

— Доложи своему начальству, что наказан мной, бароном Унгерном, за разгильдяйство!

Всадник в желтом халате важно следует дальше. Все вокруг оцепенело и затаилось. Еще один поворот Колеса. Божество Шиндже — Повелитель Смерти медленно пробуждается ото сна. Последний раз, семьсот лет назад, его вот также тревожил Великий Чингис. Семьсот лет пролетели, как один день. Шиндже сладко потягивается, оживают пять оскаленных черепов вокруг его огромной головы. Ну и повеселится же он скоро! Пора размяться после долгого сна, проверить на прочность Великие Арканы этого бездельника Джинджин-Наойна…

Наконец экскурсия Унгерна во вражеский лагерь закончена.[13] Он опять среди своих воинов. Конная лава ощетинилась пиками, взметнулись в едином порыве тысячи клинков, излучая холодный блеск смерти. Злой степной ветер рвет из рук желтые стяги, но гордо реют над толпой свастика-суувастик и подкова — чингисовы знаки.

«Ху-у-ра! Ху-у-ра! Ура, ура! — древний боевой клич монголов сливается с русским. Вся Азиатская дивизия, прибывшие князья и нойоны восторженно приветствуют своего вернувшегося командира, теперь уже вождя. — Веди нас в бой, на Ургу! Смерть проклятым гаминам!».[14]

Беда в том, что сочинять по карте военные планы Роман Федорович, даже став генерал-лейтенантом, не любил. Фронтальная атака, войсковая операция, безвозвратные и санитарные потери. Для барона-второгодника задача непосильная — два года в младшем классе Морского кадетского корпуса. Тактика, стратегия, позиции, диспозиции. Скука, заевшая еще в военном училище. То ли дело в конном строю да на пулеметы, впереди всех с шашкой в руке. Есть упоенье в бою! Лихая атака — как с утреца перед завтраком хватить стакан водки, лучше смирновской. Ощущения схожи, но веселый и смертельный свист пуль добавляет остроты и какой-то свежести. Все равно настоящей русской водки здесь, за тысячу верст от России, не достать! Богом забытый убогий край. И пьют несуесветную гадость — сделанную из хлеба пародию на водку — ханшин. Чем еще потешить, порадовать душу? Морфий уже был. Опиум? Тоже дрянь, если разобраться. Причем дрянь опасная, недаром англичане двести лет травят ею китайцев.[15] Из всей доступной хмельной дури остается игра со смертью, здесь этого сколько угодно и Роман Федорович — удачливый игрок.

А военными планами пускай забавляется штаб. Там карту Монголии уже измарали разноцветными стрелами, пунктирами, наляпали смешных кружочков и теперь с воистину детским усердием все это по линейке соединяют в какую-то стратегическую операцию. Пустая затея. У генерала Унгерна вся штабная документация сжигается каждые десять дней. По разлетающемуся в степи пеплу от рапортов и донесений — весь путь дивизии черным пунктиром. В самом деле, не таскать же по бескрайним просторам Монголии весь этот бумажный хлам. Лошадей и так не хватает. Сам же Роман Федорович письменный приказов отродясь не издавал. Офицеров называл только по фамилии, без имен и званий. «Сипайлов, всех пленных красноармейцев под пулемет! Я их видел, сплошь комиссары…».

Весь этот штаб давно пора к чертовой матери разогнать, да как-то неудобно, неприлично даже. Целая дивизия под командованием генерал-лейтенанта и без своего штаба. Не солидно! И что скажут монголы? Что их Джинджин-Наойн умеет только шашкой махать?

День штурма. Но штабные затейники напланировали такого, что Ургу удалось взять только с третьего раза. Да и то, наверное, благодаря чингисову знамени, которое по приказу Унгерна появилось в боевых порядках, что-то долго просыпался в то утро разленившийся монгольский бог войны.

Только к третьему штурму разгорелись костры на священной горе Богдо-Ул. Стремительно завертелось Колесо, окруженное молящимися ламами-хранителями.[16] В лагере китайцев поднялась паника. Увидев приближающихся галопом казаков, услышав странный звук — свист Великих Арканов степи, солдаты-гамины стали разбегаться. Изрублен в капусту их конный резерв. Несколько ошалевших от ужаса пулеметчиков судорожно вцепились в гашетки своих «Максимов» и пытаются беспорядочной стрельбой заглушить страх. Их успокаивают гранатами, а особливо непонятливых — штыками и казачьими шашками. К вечеру всё было кончено.

По законам войны, если город взят штурмом — три дня на разграбление. Ликует Шиндже-Повелитель Смерти, доволен Джинджин-Наойн, все взятое, на саблю, на пику, на штык, победителями — его добыча, бьется в конвульсиях охваченная Арканами Страха столица Урга…

Старинный, красного дерева, тяжеленный комод с оглушительным грохотом разлетелся на доски в нескольких шагах от Унгерна. Испуганно шарахнулась даже привыкшая к близким разрывам снарядов его черная кобыла Машка. Комод вылетел с третьего этажа богатого купеческого дома на главной улице.

— Эй, черти, поосторожней! Что здесь происходит? — Унгерн осадил Машку и сердито посмотрел наверх. Из распахнутого окна выглянул хорунжий Азиатской дивизии в мохнатой, надвинутой на глаза, папахе. Его лицо надвое рассекал глубокий сабельный шрам, глубокий настолько, что, казалось, сдвигал, нарушая симметрию, половинки усатой физиономии. Усмехнувшись барону зигзагом раздвоенной жуткой улыбки, хорунжий радостно доложил:

— Виноват! Так что, ваше превосходительство, ищем тута большевиков и китайских шпионов! Бывает, что и в шкафах злодеи эти хоронятся…

Напялив на свои старые шинели новенькие шёлковые китайские халаты, казаки с шутками и прибаутками вытаскивали из дома туго набитые узлы. Добра набралось уже на три воза. Рядом уныло жевали жвачку запряженные монгольские верблюды, сердито взъерошив свою зимнюю густую шерсть. Из распахнутых окон доносились отчаянные женские крики.

Барон недовольно поморщился:

— Ну, хоть русских могли бы и не трогать, хорунжий!

— Да хто ж их трогает, ваше превосходительство? Это мы так, знакомимся… А ежели попадется баба у которой имеется законный муж, то тут и вовсе ни-ни, никаких амуров, прости господи! У нас с этим строго, озорничать не дозволяем…

У соседнего уже разграбленного дома, в густой луже крови, ничком лежала китайская девочка, ребенок лет семи. Некогда нарядное — в ленточках и бантиках, а теперь в клочья разодранное платье издали делало ее похожей на куклу, надоевшую и брошенную. Рядом пристроился огромный степной ворон и принялся выдергивать из детского тельца светло-розовые кусочки мяса. Ворон недовольно покосился на подъехавшего Унгерна и, волоча по земле черные крылья, отбежал в сторону.[17]

— Сипайлов! — подозвал начальника своей контрразведки барон. — Это что за паскудство! — плетью-ташуром он указал на тело девочки. — Убрать немедленно и похоронить! И, вообще, пора прекращать эту вакханалию! Нам в этом городе еще жить!

Полковник Сипайлов оскалил в улыбке порченые зубы:

— Осмелюсь напомнить вашему превосходительству, что согласно вашему же приказу город на три дня отдан войскам. Осталось два дня, пусть наши казачки порадуются, душу отведут… А девочку мы похороним, не звери, не извольте беспокоиться…

Вернувшись в штаб, Унгерн первым делом осушил залпом стакан местной водки — отвратительного ханшина. Победители…Зверье! Дикари! И с такими скотами ему возрождать Срединную Империю — Четыре Угла Азии под одной крышей. Фантасмагория! А может как раз с такими и возрождать? И какой странный человек этот Сипайлов.[18] Приблудился к удиравшей от красных дивизии Унгерна еще в Сибири. Непонятные, похожие на липу, документы, жалостливый взгляд оставленной хозяевами собаки. Череп обтянут желтоватой кожей, слегка раскосые глаза — то ли какой-то азиат, выдающий себя за русского, то ли русский, смахивающий на азиата. Уверял, что побывал в чекистских застенках: «расстрелян, закопан, бежал». Как раз открылась вакансия начальника отдела военного контроля — контрразведки дивизии. Занимать ее никто не хотел — пакостная и гадкая работенка. Даже не тыловик, не штабная крыса, а какой-то господин жандарм, заплечных дел мастер. Хорошего офицера из благородных не поставишь, а казаки годились только в расстрельную команду.

Чтобы найти подходящего человека барон прибег к верному и надежному средству — пригласил шамана погадать на бараньей лопатке. Еще год назад, после сокрушительного разгрома в Сибири, Унгерну стало ясно: когда вокруг обман и предательство только бурятским шаманам и можно доверять. Теперь он часами неотрывно смотрел на их дикие завораживающе пляски и прыжки у ночного костра, слушал жуткие завывания и монотонные удары бубнов…

Шаманы указали на полковника Сипайлова — лучшего начальника контрразведки не найти. Сипайлов с радостью принял кожаный, в бурых пятнах крови, фартук и монгольскую плеть-ташур, оставшиеся от застрелившегося предшественника. Злые языки потом что-то толковали о подкупе и взятках, но барон не верил. Подкуп и взятки — это в прогнившей Европе, а здесь, на Востоке, только чистые помыслы и вечные истины…Да и сам Сипайлов оказался явно на своем месте за что удостоен прозвища Макарка-Душегуб, хотя по документам числился Леонидом…

В освобожденной от китайцев Урге работы контрразведке хватало. Выявляли оставленных шпионов и притаившихся большевиков. Еще надо обеспечить безопасность Богдо-Гэгэна, торжественно доставленного в столицу в обозе Азиатской дивизии. Скоро коронация — хороший шанс для барона. И, самое главное, в городе нужно отыскать личную печать Сотрясателя Вселенной — вторую из трёх великих реликвий Чингиса. Если верить тибетскому посланнику — стоящая вещь, правда, не совсем понятен принцип действия. Молитвы, божества, Великие Арканы… Бесполезно! Европейцу Востока не понять, в это можно только верить. Кстати, о вере. Предстоит принять буддизм, таково условие Богдо-Гэгэна. Ему, барону Унгерну фон Штернбергу, местные туземцы уже ставят условия, но без этого никак не стать князем-ваном — элитой высшего монгольского общества. А там рукой подать до трона возрожденной Срединной Империи — дело, которое не завершил Великий Чингис.

Барон подошел к окну. Сквозь давно не мытое стекло — главная улица Урги, не метенная, не чищенная, с не убранными, наверное, еще со времен Чингиса-Сотрясателя Вселенной, кучами мусора. Оставляя позади какие-то затейливые круговороты из грязи и почерневшего снега, мимо промчалось легковое авто, отчаянно, без нужды сигналя клаксоном. На переднем сиденье, рядом с водителем, надрывался и подпрыгивал патефон, истязая иглой заезженную пластинку. «Дышала-а-а-у ночь восторгом сладострастья-я-я-у-е!..». Сзади, в обнимку с рыжей красавицей, щеки которой кокетливо натерты свекольным соком — местный макияж, небрежно раскинулся молодой монгольский князь. Другой рукой он сжимал походное знамя — чингисова свастика на желтом фоне.

Топорща усы, Унгерн злым взглядом проводил романтическую парочку. «Вот всыпят тебе, князек, пятьдесят горячих, тогда будешь знать, как на казенном бензине разъезжать с потаскухами! Попадешь к Сипайлову, познаешь, голубчик, и восторг, и сладострастье! Неплохо бы за компанию и шофера, да уж ладно, обойдется неделей на крыше…». Водителей многочисленных, захваченных у китайцев, грузовиков и легковушек барон предпочитал плетью-ташуром не наказывать. После экзекуции три недели нельзя сидеть, да и лежать получается только на животе или на боку. Пострадает служба, некому будет вести машину. А вот посадить, мерзавца, на крышу, да в сорокаградусный мороз, да на пронизывающий до костей ветер, самое милое дело!

Но все это ерунда, работенка для комендантского взвода, отвлекающая барона от главного. Сейчас надо утроить бдительность, опасаться скрытых врагов, лазутчиков охотящихся за Тайной Тайн. Китайцы, японцы, русские чекисты, англичане. Кто еще? Список далеко не полный… Близится новая мировая война и невидимый крупье в жульническом казино политиканов повышает ставки; джокер в рукаве теперь нужен всем — мощное секретное оружие. А как и почему оно работает — не суть важно, главное результат!

Барон налил еще водки-ханшина, стакан опорожнил не морщась и не закусывая. А вечером дивизионный лекарь вкатает внутривенно очередную порцию морфия — в лазарете держат, как болеутоляющее. Потом лучше думается, самое время вспомнить и о заветах Агвана Доржиева, услышанные тогда, в юрте, на окраине Петербурга. Господи, как давно это было, как далеко занесло Черного Всадника!

— Сипайлова ко мне! — очнулся и принялся командовать барон.

Сипайлов явился.

«Проклятье, позвать позвал, а зачем? Сразу и не сообразишь. Нет, нужно меньше пить, морфий не так часто колоть…» — чтобы скрыть свою неловкость, Унгерн полистал первое попавшееся под руку донесение из груды бумаг на столе.

— Э…э…Сипайлов, любезный, послушайте…Что-то на вас много жалуются в последнее время. Суровы с дамами — на допросах в пьяном виде истязаете их плетью. Щипцы зачем-то в кабинете держите. Помилуйте, так нельзя! Вы же дворянин! И еще, Хутухта Богдо-гэгэн недоволен. Опять же, плетью лупите почем зря его князей. А они наши союзники…

«Идиотское начало! — недовольно подумал Унгерн, — Кого это сейчас может волновать в заваленном неубранными трупами городе. Да и сам я не без греха, уже два ташура обломал, вразумляя непонятливых и упрямых…».

Начальник контрразведки слушал терпеливо, молчал.

— Да, так вот, нужно ускорить розыски государственной монгольской печати со знаками Чингисхана, — наконец вспомнил о главном барон. — Я вам рассказывал, как она выглядит. Вырезанная из белого халцедона, он вроде кварца. Просейте китайские трофеи, прошерстите брошенное ими имущество, с пристрастием допросите пленных. Печать где-то в Урге, мне это доподлинно известно!

— Слушаюсь! — вытянулся по струнке Сипайлов. — Печать сыщем, не извольте беспокоиться! Мимо не проскочит!

«Да, мимо тебя не проскочишь, что правда, то правда…» — устало одумал барон.

Когда Сипайлов ушёл, Унгерн тяжело опустился в кресло, закрыл глаза. Только сейчас хмель приятно расслабил и босыми ножками живого тепла пробежался по жилам…

Глава 5

Денис Лагода, Урга, весна 1921

Задержавшись в кабинете Сипайлова еще на минутку, он выбрался оттуда только через час. Американская с бородатым бизоном банкнота, надписи на которой пришлось переводить, разворошила в сокрытом от посторонних глаз статусе Дениса, притаившиеся там до поры до времени, озорные искорки предпринимательства, заработал, замелькал цифирью внутренний, давно, еще в начале девяностых, встроенный в мозги калькулятор возможностей и допустимого риска, из своей уютной норки осторожно выглянула пока еще намеком, не четким контуром, прибыль. И все почему? У некоторых обитателей этого монгольского парка юрского периода имелась валюта, доллары во всяком случае, а что если… и чем чёрт не шутит… попытка не пытка — хотя нет, как раз это не факт…

Род занятий почтенного Сипайлова предполагал существование, наличие у него и ему подобных, — подобралась здесь, по всему видать, достойная гоп-компания таких, — угадывалось наличие у них некоей заветной котомки, детской с секретом копилочки, захалявной заначки на крайний случай, на чёрный день. Знание истории давало гостю из будущего приличную фору, чем все закончится — зацветут, распустятся белой акации цветы эмиграции — ему известно. Догадываются об этом, не могут не догадываться и господа офицеры-золотопогонники, непременные члены Английского в Петербурге клуба, лакированные лейб-гвардейцы, уланы в пенсне. Вот и возник прямо в кабинете Сипайлова, нарисовалась — большого мастера картина маслом — заманчивый вариант. Общипать, в самом начале века двадцатого, всю эту вынырнувшую в Монголии белогвардейскую братию, потрогать за вымя богатеньких из местных, если таковые, не ограбленные, не зарезанные, найдутся. Раз уж дома возвели Дениса Лагоду в ранг афериста-фармазона, таланты ему такие приписали, то стоит попробовать, не каждому дано уйти и возвратиться. Семь бед — один ответ. Но главное сейчас — разыскать Тамару — здесь она, Денис это чувствовал, подсказывало что-то, и дальше только вдвоем, без неё никак.

В жизни каждого состоявшегося, при делах, мужчины рано или поздно, поздно или рано, но должна появиться женщина, которой он начнет приносить и отдавать свои, неважно где и как добытые, деньги. В ответ она, Ваше величество, тоже сделает такому мужчине подарок — эти деньги примет, выскажет желания полные блеска… А для чего, интересно, живем, бегаем, суетимся, наживаем пупочную грыжу, зачем коптим терпеливое небо, обременяем своим затянувшимся присутствием уставшую землю?

Но то, что начальник контрразведки осторожно открыл полутонами-намеками, до полной ясности затем довел резкими своими мазками англоман-улан из Петербурга, взявшийся проводить дорогого американского гостя в гостиницу — все это требовало нестандартных решений, подсказывало растворить мыслью все видимое, дабы постичь сокрытое, избежать заезженных финансовых схем.

По рассказу Извицкого всё выглядело так. Жалование своим офицерам барон Унгерн выдавал золотыми слитками-лянами из захваченного в Урге китайского банка, а рядовым казакам, собранным по всему Забайкалью бурятам и тувинцам Азиатской дивизии — серебряными долларами, правда, тоже китайскими, но отчеканенными почему-то… в далекой Мексике. Выдавать золота и серебро выдавали, а не видела их Урга давно, все что нужно — продовольствие, лошадей, фураж, снаряжение — Унгерн реквизировал у населения за так, за квитанции дивизионного полевого казначейства. Все делалось с благословения монгольского Богдо-хана, «многими возведенного, вечно живущего владыки семи сокровищ» — Халха-Джебцзундамба-хутухты. Он якобы, хутухта эдакая, и пригласил Унгерна с его дивизией освободить Монголию от китайских революционеров-гаминов.

Китайский генерал Сюй-си-чен пока сидел в Урге, успел отучить местных и от бумажных денег. Случилось это так… Великая смута начавшейся задолго до российской, китайская революция 1911 года погрузила Поднебесную в хаос, Гоминьдан появился, пошел распад империи и многочисленные самостоятельные провинциальные правительства во всю принялись рисовать собственные деньги. Эмиссию фейковых денежных знаков норовил наладить и каждый революционный генерал, дабы свою личную армию ими оплачивать. Мешки, вагоны разного качества и разной степени паршивости бумажек с нарисованными на них цифрами — не обеспечивалась никем и ничем. Да и кому обеспечивать, если свои деньги — купоны и разменные, на сдачу, бонны — начали выпускать…рестораны, знаменитые китайские цирки, театры. Несколько мешков «денег» давно прогоревшего китайского театрика Хау Ю-тай из Владивостока чудесным образом появились и в Урге. Лиловые листики с красивыми драконами, затейливыми циферками и иероглифами, печать, подпись главного бухгалтера. Генерал Сюй-си-чен, как военный правитель Урги, бумажки китайского театра объявил единственным законным платежным средством, обязательными к приему деньгами монгольской столицы. Получив вместо жалования новую монгольскую валюту, китайские солдаты поспешили на главный базар города. Но причудливо разрисованные, незнакомые листки, даже с подписью и печатью театрального главбуха, никто не хотел принимать. Побродив впустую вдоль прилавков, избив несколько особо крикливых торговцев, солдаты убрались восвояси. Через пол часа на центральную базарную площадь въехал, ощетинившийся пулеметами, китайский броневик. Вращая башни, пулеметами стал прицениваться-прицеливаться по торговым рядам. Толпа оцепенела. Воспользовавшись ситуацией, веселой гурьбой вернулись приунывшие было революционные солдаты-гамины. Новыми деньгами с монголами расплачивались щедро, без счету. Брали красиво, затейливо расшитые халаты, тюки ткани, меховую одежду, еду. Утащили несколько огромных десятивёдерных тульских самоваров и даже попавшийся под руку самогонный аппарат — гнать местную водку-ханшин.

Но на следующий день торговать на базар никто не пришел, между опустевшими торговыми рядами бродили грустные собаки. Араты-скотоводы начали объезжать столицу десятой дорогой, прекратился подвоз. Прогнав китайцев, — рассказывал ротмистр, — Унгерн на товарно-денежные отношения в Урге махнул рукой, пустил все на самотёк и скоро все как-то так, само собой наладилось, устаканилось. Возродилась торговля, из далёких улусов опять потянулись в столицу скотоводы-араты. Расцвел натуральный обмен, кое где всплыло долгожданные золото и серебро. Но вот иностранная валюта, вопреки ожиданиям, шла плохо, принималась неохотно. Для монголов — это всё те же бумажки, только вместо иероглифов с драконами — лики незнакомых президентов и монархов, геральдические морды зверей и голые бесстыжие бабы в орнаменте. Высоко ценились только привычные монголам, их соседям бурятам царские «катеньки» и «петеньки» — сто, пятисот рублёвки и российские дореволюционные деньги помельче. Изображённая на сторублёвом билете Екатерина II бурятскими буддистами-ламами объявлена земным воплощением Белой Тары, верили, что вселился в российскую императрицу дух просветления, а её женское начало — путь постижения.[19]

Советские — «пятаковки», новые московские червонцы — здесь не принимали, даже хранить боялись. Найдут — большевик, чекист! — к стенке милости просим!

Кое-какая свободно конвертируемая валюта, СКВ, по карманам и в укромных уголках действительно осела, но баловались ею в Урге главным образом иностранцы, предпочитая английские фунты, доллары только начинали своё победное шествие по миру. Да и само количество валюты было ограничено в этом плохо посещаемом парке опасных для жизни аттракционов, извне почти не пополнялось, константа. Её друг другу и перепродавали без конца одни и те же неугомонные молодчики, поистрепавшиеся в походах прапорщики и поручики.

— Вот так и живем, дорогой мой американец! — завершил свой рассказ Извицкий. — Финансовые предложения ваши занятные, интересные, но это не для Монголии, тут вам не Америка! Так что присматривайтесь пока, думайте… А вот и ваша гостиница! Отель… Это лучшее, что в Урге гостю могут предложить, остальное — обычные постоялые дворы и ночлежки. Довольно чисто, хотя хозяева — китаец с женой. Здесь же и корпункт свой откроете. Удобно.

Гостиница размещалась в двухэтажном деревянном здании, типичной для центра Урги архитектуры. Встретила лишенная возраста, сильно наштукаренная, китаянка в шелковом халате. При виде офицера и высокого мужчины в необычной европейской одежде, женщина изобразила смущение и, прикрыв нижнюю часть лица ярко раскрашенным веером, принялась из своего укрытия обстреливать взглядами гостей. Пошли поклоны — китайские церемонии — дальше приветствие на неплохом русском. Все это время гостей пытался напугать стоящий в углу на задних лапах, оскаленный бурый медведь — побитое молью, с проплешинами старое чучело из некогда грозного хищника. В соседнем русском трактире, откуда медведь был родом, в лапы ему вставили большой поднос, на котором теперь лежали горкой восточные сладости. Из дверей за спиной женщины осторожно выглянул старый китаец, но увидев офицера контрразведки, быстро, испуганно исчез.

— Мадам Юнь-Лунь, — галантно обратился к китаянке Извицкий, — привел вам нашего гостя из самой Америки! Газетчик. Отведите ему лучшие комнаты и уделите максимум внимания, ну так, как вы, проказница, умеете, — Извицкий подмигнул Денису. — Номер, все расходы запишите за контрразведкой, всё как в прошлый раз…

Бросив на ротмистра быстрый, полный немого упрека, взгляд китаянка обреченно вздохнула и стала записывать в книгу данные нового постояльца.

— Китайская роза, лотос моего сердца, не сердись! — Извицкий поднес руку женщины к своим губам. — Скажи лучше, монгольские князья сейчас живут какие-нибудь в гостинице?

Судя по всему галантное обращение ротмистра заставило сердце хозяйки гостиницы трепетать, она мило улыбнулась и легонька провела своим веером по губам офицера, на его вопрос ответила:

— Князья живут, уже с неделю, как поселились Урдонэ и Данзан, вы их знаете, со дня на день ждем Намсарай Гуна из лятсутайского аймака. У монголов скоро какой-то праздник и все сиятельные потянулись в столицу отдохнуть от государственных забот, понежиться на моих перинах…

Извицкий вызвался проводить Дениса до самого номера, дабы убедиться, что гостя контрразведки приняли достойно. Зашли вместе и ротмистр сразу уселся на низенький диванчик у открытого окна, привычно вытащил очередную сигару и, спросив разрешение, закурил:

— Так вот, дорогой Денис, обратите на монгольских князей своё внимание, — щурясь от выпускаемого ноздрями дыма, заговорил ротмистр, — эти князья — Урдонэ, Данзан и этот, как его, забыл…, — в Монголии все они из самых богатых! При китайцах стали еще богаче, умудрились. Генерал Сюй-си-чен поручил им по степям собрать с кочевников военную контрибуцию, содрать старые налоги, авансом взыскать новые. Для отправки в Китай сгонялись огромные стада, солдаты-гамины тащили из монастырей-дацанов золотую утварь, дорогое убранство, для устрашения расстреляли несколько лам-монахов. Все революции похожи, в Пекине — Сунь Ятсен, в Москве — Ленин. Ну да ладно, Бог с ними, — продолжал дымить ротмистр. — Китайцев с их революцией барон Унгерн прогнал обратно в Китай, полетели из Урги кувырком, а собранное нашими добрыми князьями так у князей и осталось — и контрибуция, и налоги, и золото, и скот. Шанхайский, токийский банки под залог всего этого хорошие деньги предлагали, даже валюту, доллары, которые вы, Лагода, так любите. Куда там, князья монгольские, ваны, гуны, и слов таких не знают, не понимают.

Денис лукаво посмотрел на Извицкого:

— А что вам мешает провести еще одну…э…как это по вашему…реквизицию! Пощипали бы теперь самих князей, сам видел, как вас монголы боятся! В контрразведку вызвать, побеседовать. Ваш полковник Сипайлов, уверен, нашел бы убедительные аргументы — война с большевиками, нужны деньги и все такое…

— Куда там! — в сердцах отпарировал ротмистр. — Унгерн с местной знатью, с этими туземцами не хочет ссориться. Не позволяет их и пальцем тронуть! Они опора трона монгольского Богдо-хана, а мы в Монголии по его высочайшему приглашению — так объяснили народу. Смешно сказать, наши офицеры думали, думали и придумали — обчистить князьков этих в карты, в простую девятку или в штосс, нашлись и вашего американского покера мастера. Не тут-то было, играют знатные монголы только в какие-то дурацкие китайские игры на пальцах, Будда не велит играть на деньги — рекомендует шахматы, поэтому проигравшего здесь просто лупят палками. Находят в этом большую для себя забаву — ты князь, а тебя палками. Дикари!

— Рулетку не пробовали? — деловито поинтересовался Денис. — Говорят, помогает…

— Да какая здесь, в Урге, в Тмутаракани этой, может быть рулетка? Вы что, с неба свалились? В общем, думайте, янки, думайте! Не счесть алмазов в каменных пещерах. Я с Сипайловым очень на вас надеюсь, американец вы наш! — закончил Извицкий.

Когда он вышел, Денис прямо в одежде бухнулся, не раздеваясь, на взбитые перины широченной, трёхспальной, купеческой кровати, смотревшейся диковато в хрупком, изысканном китайском интерьере гостиничного номера — стыдливо приоткрытые ширмы, украшенные вытканными по ткани фривольными сюжетами любви по-китайски, низкий, инкрустированный столик для чайных церемоний, остальная мебель тоже, как из кукольного домика, не надежная какая-то. Только сияющий, как новенькая копейка, начищенный красавец-тульский самовар смотрелся на обеденном столе молодцом, домовито, намёком на какой-никакой уют.

Уставившись в недавно побеленный потолок, Денис Лагода размышлял. Всё что с ним произошло за последние несколько часов — присниться могло только в ночь сильных магнитных бурь или когда следующим утром собираешься крепко простудиться, грипп с высокой температурой начинается. Поскорее бы Тамара приснилась, а то, чем дальше, тем желанней она, блистает своим отсутствием. Сон? Вот явится сейчас полковник Сипайлов со своим, на часок позаимствованным со стенки в кабинете, кнутом, заклацает из той же коллекции ржавыми клещами лейб-улан Извицкий, завсегдатай Английского в Петербурге клуба — появятся, хором скажут: «Баю-баюшки, баю, наш Дениска, не ложися на краю!». И где-то здесь, в этом паноптикуме, в Кунсткамере этой, здесь может быть Тамара, ходит, ждет от него помощи, защиты, в безбрежные лужи Урги окуная свои ножки. Денис вскочил и зашагал по номеру. Решено. Забирать Тамару и вместе выбираться отсюда, но куда, как? С ширмы на него сочувственно поглядывали, вытканные шёлком персонажи китайских сексуальных церемоний.

Чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, решил попробовать чай из самовара. Взяв расписанную драконами большую фарфоровую кружку, подставил ее под медный носик. Повернул витиевато загнутый краник. Из самовара потекло нечто, на чай вовсе не похожее, странно резко пахнущая муть. Денис осторожно пригубил содержимое кружки. Похоже на разбавленный тёплой водой спирт, гадость!

Что пьют, чем живут обитатели этой неведомой страны? Первые впечатления: вокруг настоящие, очень реалистичные, не из массовки, белогвардейцы — ротмистры, полковники, казаки, уланы. Пятак твою распротак… На советское кино похоже и не похоже одновременно: адъютант его превосходительства, вдруг вдали у реки засверкали штыки… и так далее. В целом — опасное для жизни, смутное время. Чем эпоха интересней историкам, тем опасней в ней жить. Получится ли, даже если скоро отыскать Тамару, отсюда выбраться? Найдутся ли здесь еще волшебные зеркала династии Мин для возвращения домой? Вспомнилась прочитанная давно, в каком-то научно-популярном журнале, статья о путешественниках по времени. Рассматривался там вопрос — что произойдет, если такой путешественник сможет сотворить в прошлом нечто, резко меняющее ход истории. Убить, к примеру, народом любимого вождя или, наоборот, тирана, притащить из своей эпохи какое-нибудь гениальное изобретение, ускорить, замедлить прогресс. Появится ли тогда еще один параллельный мир с новыми, переписанными, школьными учебниками? Или новый абзац в летописях, неудобные факты просто постараются не замечать, а из новой редакции текста — тихонько выбросят? Нет, автор статьи убедительно доказывал, что разорвать связь времен никому не удастся, как не старайся, не нами она с такими трудами налажена, скомутирована, озорника из прошлого, из будущего, — без разницы — просто выбросит вон, вернётся он домой, в своё время. Заманчиво. Вот только чтобы такое, эдакое, сотворить, учудить, как заслужить, чтобы тебя вернули обратно? А лучше в день лет за десять до истории с Ментовским городищем — соломки постелить, потому как уже знаешь, где упадёшь…

В общем, будь что будет, хватит на купеческих перинах валяться, пойти пройтись по городу — решил Денис. На столике у кровати только сейчас обнаружил, прикрытый салфеткой и по всему видать, ротмистром незаметно оставленный, декорированный монгольским орнаментом, кошель с серебряными монетами. Ревизор Николай Васильича Гоголя как-то сразу вспомнился, бессмертная и всегда актуальная классика. Взятки. «Начало обнадёживает, — подумалось, — теперь главное не размениваться по мелочам».

Он спустился вниз и сразу очутился в эпицентре семейного скандала, во всю разгоравшегося за гостиничной стойкой ресэпшена. Пожилой китаец, очень похожий на злого мужа, как раз замахивался на несравненную Юнь-Лунь бамбуковой палкой. Женщина испуганно присела, пытаясь заслониться веером. Оба разом увидели нового постояльца и смущенно замерли в немой сцене. Поднятая для удара бамбуковая палка замерла тоже. Судя по всему старый муж не одобрял кредитование женой контрразведки Сипайлова, но кроме жены поделиться своими сомнениями ни с кем больше не может.

— Извините, — решил вежливо вмешаться Лагода, сперва на всякий случай супругам поклонившись, — я только хотел спросить. А что это у вас за чай такой, неожиданный, в самоваре? Экслюзивная местная заварка?

Китаец в ярости швырнул свою палку в угол и скрылся за дверью. Юнь-Лунь кокетливо поправила прическу и подарила постояльцу фирменную улыбку.

— Мой американский господин, это не заварка и не чай! — почти без акцента защебетала китаянка. — До вас в вашем номере жил важный русский генерал, тоже большой друг господ из контрразведки, так он каждый день заказывал полный самовар нашей водки, очень, очень вкусной, из козьего молока. Арька, по монгольски называется. Мы решили раз вы новый гость русской контрразведки, то вам тоже понравится. Хорошо пьётся, легко…

«Чёрт знает, что такое! — сердито подумал Денис. — Водку — самоварами. Козлиное молоко… Алкоголики несчастные! Хорош русский генерал — прямо ходячий голливудовский стереотип».

Но вслух хозяйку вежливо поблагодарил, наговорил ей любезностей. От комплиментов она расцвела подобно хризантеме в императорском саду. Воспользовавшись удобным случаем, теперь можно попытаться разузнать о главном, о Тамаре.

Он достал айфон, включил. Зашёл в папку фотографий, нашел изображения Тамары. Где он её только не снимал — на пляже, в музее, в лесу, в каких-то развалинах, даже на царском троне. Выбрал крупным планом самый удачный портрет и показал китаянке.

— А эту женщину вам встречать не приходилось? Хотя бы мельком могли видеть…

Юнь-Лунь с детским смехом маленькой шалуньи выхватила айфон и принялась его разглядывать, вертеть в руках.

— Какая у американского господина интересная пудреница! И в ней портрет любимой женщины, ведь так?

Денис терпеливо ждал. Наигравшись, налюбовавшись айфоном, китаянка наконец сказала:

— Лицо этой дамы мне знакомо! Видела её недавно на балу в доме губернатора, но имя не запомнила, очень русское что-то… В вашей Америке, мой господин, такие красивые волшебные пудреницы дарят, наверное, только самым любимым женщинам?

— Бывает, дарят… — согласился Денис и принялся напряжённо размышлять над услышанным.

Зеркала времени, отправили Тамару, как и Дениса, в Ургу. Прижился, видать, у них маршрут. Если, конечно, китаянка не ошиблась — ей все европейцы на одно лицо. Но Тамара, принцесса на горошине. Не успела здесь появиться и сразу, — фу-ты, ну-ты! — к губернатору на бал. Тяжело ей здесь, наверное, приходится. Народ вокруг всё больше стрёмный, с порочными наклонностями. Азия! Ладно, Урга не пурга, город не велик, не мегаполис, сегодня же Томку нужно найти, сыскать.

На прощанье узнав у Юнь-Лунь, где можно купить принятую в этих местах одежду, Денис вышел на улицу.

Выяснилось, что в Урге пристойно одеться можно только на городском базаре. То немногое, что ещё таилось на торговых складах, в лавках и магазинах — после нескольких лет смуты, государственных переворотов и правления полуумных, жадных до чужого генералов — было вконец разграблено, растащено при взятии Урги в незабываемом феврале 1921 конниками барона Унгерна. Азиатская дивизия, так они себя называли в оперативных сводках, в приказах и обращениях к населению. После богами войны разрешённых, отпущенных трёх дней на грабежи и погромы в любом взятом на саблю, на штык, на пику городе — завершилось Великое Перераспределение богатств этого мира, кто был никем, тот стал ничем и взошло наконец-то, воссияло над монгольской степью Солнце высшей справедливости, а в лучах его заблистала, заиграла Золотая, приготовленная всему миру, плётка самого Чингисхана. Шёпотом рассказывали, что теперь держит её в своих руках барон Унгерн, разом открылось ему на нужной странице чингисово Заветное Сказание… А то, что не смог вместить, принять многочисленный обоз Азиатской дивизии и примкнувших к нему отрядов монгольских князей и лихих нойонов, всё это очутилось на ургинском базаре.

Не терпелось заняться поисками Тамары, но сначала нужно приодеться сообразно эпохе, в которую попал. Щегольская кожаная курточка и вельветовые джинсы — одежда на все времена, но следом уже увязалась стайка любопытных, издали приценивались подозрительные, похожие на нищих, оборванцы. Базар был как раз для путешественника по времени, торговые ряды пестрели артефактами разных эпох, здесь было всё — от настоящих костяных монгольских луков со стрелами и до поющих голосом Шаляпина музейных граммофонов. Там, где торговали одеждой, больше всего народу собралось у прилавка за которым одноглазый, с серьгой в ухе, казак предлагал европейское женское бельё. На исцарапанном чьими-то когтями, крепко побитом, но ни в чем не виноватом, грудастом женском манекене красовался новенький пеньюар. Разглядывавшие его молодые широкоскулые монголки стыдливо хихикали, пряча лица за широкими рукавами своих халатов-ховонтэй. Пройдя торговыми рядами дальше, Денис не удержался и примерил перед чудом уцелевшей половинкой зеркала парчовый халат китайского чиновника-мандарина. Халат смотрелся, надел и прямиком в Запретный город, во Дворец Спокойного Долголетия мухой на полусогнутых. Хорошо, в широком ассортименте были представлены разнообразные военные мундиры, шинели, черкески, папахи. Красивая девушка с петербургским усталым лицом и в английском, набекрень, берете продавала напольные часы с боем. Подбирая озорные мелодии, аккомпанировала себе на балалайке. Дальше шли мясные ряды с жирными мослами и торчащими бараньими ногами. За порядком на базаре присматривали вооруженные винтовками буряты в собачьих шапках-малахаях и со знакомой уже, перевёрнутой свастикой на погонах.

Наконец Лагода набрел на то, что искал. Пошли в оборот серебрянные китайские доллары из оставленного Извицким кошеля. Приглянулся новенький, явно ещё не надёванный зеленоватый интендантский френч с накладными карманами, пасхальные брюки московского купеческого фасона пришлись впору. Бойких обозных молодцов, примерно в таком же одеянии, можно было встретить возле штаба Унгерна, примелькались. Из нарядного на выход, поторговавшись, купил ресторанный смокинг с бумажной хризантемой в петлице. Внезапно ожил стоящий рядом на земле патефон и голосом Вертинского начал петь под руку глупости: «Я любовник мамин, а она у мужа, старого, седого — твоего отца, так сказали люди…».[20] Старый казак в папахе с жёлтой лентой в сердцах сплюнул и зло сказал: «Развелось, понаехали из Расеи, понавезли пакости всякой, а кто их сюды звал, спрашивается, антилегентов ентих недорезанных! Видать чека в Москве плохо работает…».

В обновке Денис почувствовал себя уверенней, изменилась даже походка. Шел по улице вальяжным, довольным собой господином в котором угадывались большие возможности. Похожий на Сережу Есенина высокий блондин с голубыми задумчивыми глазами, хороший экспонат мужской породы. Раздвинулись перспективы. Гулявшие навстречу европейские дамы в невесть откуда здесь взявшихся, фасонных шляпках с перьями, прикрывшись от монгольского солнца зонтиками, бросали на Дениса обещающие нет, не многое, а обещающие всё и даже больше взгляды. Дамы начала XX века, интересно, как здесь с ними знакомятся, о чём говорят, куда приглашают? Хотя, куда-«куды» их здесь, в Урге, пригласишь? Вокруг караван-сарай какой-то, отовсюду скалятся свирепые каменные драконы и львы.

Некогда торговая улица, по которой шёл Денис, выглядела, как малобюджетная, но талантливо исполненная декорация к очередному на историческую тематику блокбастеру или фильму катастроф. Несколько до самого фундамента умело сожжённых домов, в остальных через одно выбиты окна, куда-то позаимствованы на минутку двери. Перекошенные, на одном гвозде, знакомые по фильмам вывески, некоторые по-китайски, остальные все на русском: «Чай Кудиярова», ниже сокрытая реклама «Поставщик двора яго императорского величества», дальше по улице — «Лавка колониальных товаров», «Шорникъ из Петербурга Улюлюкин», «Аптечный магазинъ» — маркеры эпохи. Некоторые здания уже привели в порядок, «Трактиръ „Парижъ“», к примеру. Под крест накрест прошитой из пулемёта вывеской «Меховая торговля. Зильберштейн, Тишкин и компания» нагрели себе местечко гадатели на бараньих лопатках и верблюжьих потрохах. Рядом задумчиво потряхивал бубенчиками шаман.

В городе удалось выведать, узнать, что появилась здесь недавно, похожая на Тамару, русская графиня или княгиня даже. Фамилия, правда, другая — почему-то Окладская и зовут Еленой. А вдруг? Хотела стать китайской принцессой, но на крайний случай сойдет и русская княгиня, почему нет? — томкин фирменный стиль. «Если любишь, должен был найти меня сразу, догадаться, где искать…». Дальнейшие расспросы вывели к бывшей резиденции российского посланника — уездная архитектура, присутственное место. Где-то здесь расположился кружок знатных, породистых эмигранток — салон, как его называли, баронессы фон-Штекельберг. Урга, — понял Денис, — на самом деле недооценённое, значительное место, даже салоны свои имеются. Дверь открыла молодая, куколкой китаянка с дежурной улыбкой горничной.

— Мне нужна… Я бы хотел видеть… — неожиданно растерялся гость. — В общем, позови княгиню Окладскую. У меня к ней дело!

Кивнув, китаянка удалилась и не очень скоро привела тщательно скрывающую свой возраст полноватую даму в платье от Анны Карениной. К эпохе, в которую забрался, Денис уже начал потихоньку-полегоньку привыкать, поэтому вместо приветствия, сходу, припал даме к ручке.

— Сударь, вы кто? — быстро убрав свою руку, строго спросила явно, собственной персоной, баронесса фон-Штекельберг. — Здесь нет дам по вызову, вы адресом ошиблись! Прошу немедленно нас покинуть!

— Но мне княгиня нужна, срочно! Я знаю, она у вас бывает! — принялся настаивать Денис. — Я, может, тоже из высшего общества, почти барон, без пяти минут граф! — понесло его.

Баронесса сердито поморщилась:

— Если вы, как утверждаете, граф без пяти минут или даже почти барон, то сначала вас должны в мой салон отрекомендовать достойные люди, которые имеют честь быть у меня принятыми. Люба, проводи гостя!

Хозяйка салона, сердито шурша по полу длинным платьем со шлейфом, удалилась. Появилась Люба, всё та же кукольная китаяночка-горничная. Открыв входную дверь, она выжидательно уставилась на гостя. Видя его замешательство, строго, подражая баронессе, напомнила:

— Вас, господин, просят!

А за дверью, в украшенном колоннами вестибюле дома, его уже ждали. Из-за колонн внезапно вынырнули два, перетянутых портупеями, офицера.

«Сударь, на два слова!» — Дениса грубо схватив, затащили его под лестницу, где у нападавших, судя по всему, был оборудован наблюдательный пункт.

— Я американский журналист! Чего пристали? — начал хорохориться Денис, допуская худшее.

— А раз американский, то изволь объяснить для чего тебе графиня Окладская понадобилась! — ответил офицер с тремя звёздочками на погонах.

— Не томи, живо выкладывай! — поддержал его второй, с закрученными, как у поручика Ржевского, усами и перед лицом задержанного запрыгал вороненый ствол нагана.

Денис решил не скандалить, ситуацию не заострять, потому как правила новой, с крутыми сюжетными поворотами, игры-бродилки ему были пока не известны. Во всяком случае на три лишних запасных жизни рассчитывать не приходилось.

— А вы, друзья, позвоните полковнику Сипайлову в контрразведку вашу, — примирительно, с ласковой улыбкой, предложил он. — Меня ротмистр Извицкий тоже знает.

Оказалось, что позвонить можно, запросто. Здесь же под лестницей экспонатом красовался старинный телефонный аппарат-ящик с узнаваемой ручкой-вертелкой. Примерно по такому же в далёком семнадцатом звонили-названивали, вероятно, на крейсер «Аврору», из Смольного в Зимний пробовали. Не замеченный сразу, к окну змеился полевой телефонный шнур, дальше — к столбу на улице.

Покрутив ручку телефона, офицер с тремя звёздочками, знакомо начал:

— Барышня, дайте мне контрразведку, полковника Сипайлова!

Лагода напрягся. Коротко доложив о задержанном, офицер с ничего не выражающим, непроницаемым лицом выслушал ответ из контрразведки.

— Ясно, слушаюсь! — закончил он разговор. После короткой паузы изобразил улыбку и объявил результаты телефонных переговоров:

— Америка, ну так бы сразу и сказали! Всё разъяснилось — вы свободны, можете идти…

На улице ждал Извицкий. Вид у него был озабоченный, как раз докуривал очередную сигару.

— Денис, вы у нас недавно, дня не прошло, а так много уже успели! Американские газетчики все такие Зачем вам Окладская понадобилась? Откуда её знаете?

Напор, как у следователя по экономическим преступлениям, когда допрашивали по делу Ментовского городища. Хорошо бы сейчас адвоката…

— Просто графиня похожа на одну мою хорошую знакомую, тоже графиню, из Петербурга… — если офицеру контрразведки отвечать, то только так. — «Не хватало ещё чтобы они за Тамару принялись!» — подумал Денис.

— Не знаю, дорогой мой, на кого Окладская похожа, но вы к ней даже не подходите! — отрезал ротмистр. — Это не безопасно, она… как бы это сказать…дружит с бароном Унгерном. Сердечная дружба! Барон беспокоится, чтобы с графиней ничего здесь в Урге не случилось. Кругом шпионы большевиков и китайцев, нескольких дам уже похитили. Князья монгольские тоже очень аристократками-эмигрантками интересуются. Идёмте лучше в русский клуб-землячество, приглашаю, посмотрите, как мы здесь живём. Кстати, те местные богачи, тузы о которых я вам рассказывал — туда тоже заходят. Присмотритесь к ним…

Русский клуб размещался в хорошо сохранившемся здании бывшей резиденции сбежавшего от конников Унгерна генерала Сюй-си-чен. Несколько просторных комнат, где под потолком водили хороводы изящные облачка табачного дыма. Вопреки предупреждениям Минздрава за сервированными столиками дымили даже некоторые изысканно одетые дамы, нервно покусывая в ожидании заказанного шампанского или водки длинные мундштуки с ароматизированными сигаретами. Господа офицеры предпочитали неведомо откуда появившиеся в Урге гаванские сигары. Денис покосился на стоящего рядом Извицкого и подумал: «Не иначе, как прихватизировали где-то в городе табачный склад или магазин». Опять вспомнились сценарные клише, обязательные к показу эпизоды из старых советских фильмов про белогвардейщину и контриков. «Сейчас появится забубённая певичка и споёт что-нибудь упадническое, контрреволюционное. Потом начнётся драка со стрельбой…» — предположил Денис и решил держаться поближе к Извицкому. Молодая симпатичная певица в белом концертном платье действительно тут же появилась и запела: «Падает, падает, падает снег, тянется белая нить…». Потом были аплодисменты, раздалось несколько похожих на выстрелы громких хлопков, но это выпалили пробками бутылки шампанского. Исполнив пару знакомых классических романсов, певица собралась взять паузу и удалиться, но несколько подвыпивших монголов, с нашитыми прямо на халаты золотыми офицерскими погонами, бросили ей под ноги ковёр-хивс из юрты, сверху насыпали царских сторублёвок. С гордым, неприступным видом, артистка прошлась по денежным знакам каблучками изящных туфелек, только слегка потревожив узорчатую, вытканную гладь ковра.

— Говорят, вот таким же чингисовым манером эти азиаты завернули в ковёр и силком увезли из Урги нескольких наших аристократок, — напомнил о себе ротмистр. — Во всяком случае женщины пропали и пошли слухи, молва грешит на монголов. Впрочем, кому ведомо, что на самом деле случилось. Война… Идёмте в зал для карточной игры, — ротмистр взял Дениса за локоть. — Там могут быть и богатые монгольские князья из вашей гостиницы.

Действительно, в соседнем зале собрались и успели сильно надымить карточные игроки. Были здесь в основном офицеры Азиатской дивизии, несколько монгольских полевых командиров-нойонов равнодушно наблюдали за игрой, лениво переговариваясь между собой на родном языке.

— Не затянешь их в игру, как ни старайся! — зло прокомментировал Извицкий. — Позашивали в матерчатые пояса своих халатов награбленное золото, всюду носят с собой, а не взять. Сейчас отправятся в соседнюю чайную к буряту Цибикову, там им интересней — пить свою арьку на козьем молоке, играть в уйчур, в «китайские пальчики».

— В китайские пальчики? — удивился Денис. — А это как?

— А это вроде игры русских арестантов, на наше «тюремное очко» похоже. Но я что-то я не вижу здесь наших монгольских друзей, князей Урдонэ и Данзана, ваших соседей по гостинице. Видно тоже подались к Цибикову — пройдоха ещё тот, приторговывает опиумом, кокаин всегда имеется — «кронштадский чай», может достать ампулы с морфием. Не иначе, как из большевистской России. Мы с Сипайловым давно хотели этого паука-каракурта спеленать, да куда там! — ротмистр безнадёжно махнул рукой. — Унгерн приказал не трогать, какие-то общие дела…

Ночь уже накрыла Ургу чёрным, расшитым звездами, волшебным халатом, робкая Луна в лужу посреди улицы нечаянно уронила своё отражение. А у парадного подъезда всем русским клубом провожали уже знакомую Денису певицу. «Несравненная!», «Богиня!», «Роза монгольских степей!» — неслось со всех сторон. Подогнали роскошную карету, которую окружили офицеры. Певицу вынесли на руках и в карету осторожно погрузили. Внутри мелькнула наглая усатая физиономия второго пассажира.

А в чайной Цибикова во всю шла игра. Расположившись на расшитых подушках широкой тахты, не снимая остроконечных шапок-«хилэн малгай» с красно-синими лентами, князья Урдонэ и Данзан азартно играли в «китайские пальчики» с каким-то победнее одетым нойоном. Свои сабли, чтобы не мешали, все трое поставили рядом в углу, но маузеры в деревянных кобурах-коробках оставили на ремнях через плечо. На руках одновременно выбрасывались пальцы, в сумме они должны были составить число, которое по очереди называли игроки. Если не угадал — в ход шла увесистая палка, которой из проигравшего к общему восторгу зрителей выколачивали дорожную, скопившуюся на его халате, пыль. Во время манипуляций с пальцами игроки и публика хором пели состоящую из смешных непонятных слов песню. Когда князю надоедало быть битым, он мог откупиться серебряными китайскими долларами или щедро отсыпать мелких, но тоже серебряных, монет-янчаней. Игрой на деньги здесь это не считалось, поэтому стоящий в комнате на почетном возвышении Будда спокойно взирал на происходящее. А демоны азарта палок игроков побаивались, старались держаться подальше, даже изредка появлявшийся холодный блеск серебра не делал их смелее.

Наблюдая за игрой, за лицами собравшихся в чайной, Денис понял, как всё устроит, у него созрел план. Финансовый гений дал о себе знать, жалко правда, что ограничиться придется Монголией, да и то Внешней, а слышал, что где-то в Китае есть ещё Монголия внутренняя, какая-то Срединная республика завелась. Чёрт их разберёт, где здесь что и как! Географию нужно было в школе прилежнее учить, на уроках истории не играть в морской бой и с девочками «в правду». Да кто ж знал, что так получится, что пригодится! В долю придётся взять Извицкого и Сипайлова, без контрразведки в Урге никак. Сила! Начинаниям Дениса будет надёжная крыша — перевёрнутая золотая чаша из рук местных властителей. Начинания… Раз уж здесь, в этом Зазеркалье очутился, то нужно как-то выживать, поиски Тамары могут затянуться, да и здесь ли она вообще? Вопрос. Пока есть похожая на неё графиня Окладская, к которой пускают только графов или на крайний случай баронов, да и то, если Унгерн разрешит. Интересно, а что это ещё за сердечная дружба такая между Окладской и Унгерном, офицеры рассказывали, бархатный покров над тайной из которой в нос наганом тычут? А хорошо бы всё таки найти здесь Тамару и эффектно бросить к её ногам все богатства мира. Ну, если и не все, то во всяком случае нечто более весомое, чем облезлый ковёр из юрты и пучок фуфельных бумажек с августейшими портретами, которыми монголы пытались заинтересовать певицу в ресторане. Хорошо она тогда пела: «Падает, падает, падает снег, тянется белая нить…». Вот и Денис свою нить времени протянул почти через столетие, влюблённый озорной солнечный зайчик. А закроют солнце тучи — и нет больше зайчика, не с кем красивой девочке играть…

В гостинице на необъятной купеческой кровати за ночь окончательно сложился, придумался план. Собственно плана придумалось сразу два — Сипайлову и Извицкому оба они должны понравиться, будет, чем поживиться, на какие тити-мити крем-марго в Париже, или где ещё там, в Рио-де-Жанейро кушать! И главное — никакого насилия, никаких реквизиций и конфискаций, никого не придётся пугать ржавыми щипцами из кабинета Сипайлова, стращать наганом. Сами придут и своё золото отдадут. Приказ Унгерна, взявшего монгольскую верхушку под свою защиту, да не будет нарушен!

Итак. план первый — лотерея и её главный приз. Этой своей придумкой Лагода несказанно возгордился, был доволен. Такое придумать, какой он молодец! Днём, гуляя по Урге, успел познакомиться с водителем трофейного грузовика, отбитого у китайцев при штурме города. Таких грузовиков Унгерну досталось с полсотни. Форды, Фиаты, Рено. Теперь в Азиатской дивизии целое своё автохозяйство. Но главный трофей показал в каретном сарае новый знакомый — брошенный по дороге из Урги личный автомобиль сбежавшего генерала Сюй-си-чен. Роскошный, разрисованный уже в Китае золотыми драконами, французский Turcat-Mery 1915 года выпуска с кузовом «ландо-лимузин». Не автомобиль — конфетка! Реликвия! Именно на нём генерал Сюй привёз в 1919 году во дворец монгольского Богдо-хана ультиматум из Пекина, после чего Монголия на два года утратила независимость. И самого Богдо-хана, и его князей, среди них Урдонэ и Данзана, заставили кланяться портрету президента Срединной республики — так китайские революционеры решили теперь называть Китай. Кланяться пришлось и автомобилю с драконами, когда генерал Сюй-си-чен катался улицами Урги. Теперь же удивительное транспортное средство скромно без дела скучало в большом каретном сарае возле казарм Азиатской дивизии. Барон Унгерн ездить на богатом трофее не собирался — был прирождённым кавалеристом, своё могущество ощущал сполна только в конном строю, в седле.

Turcat-Mery китайского генерала очень хотели приобрести многие монгольские князья, Урдонэ и Данзан. Наперебой предлагали Унгерну золото, табуны лошадей. Но наученный горьким опытом барон опасался, что если продать или подарить дивный автомобиль одному князю — это будет означать его возвышение, предпочтение перед другими князьями, которые обидятся, затаят злость. Тем более, что тоже созданным наездниками, привыкшими в военных походах даже нужду справлять не слезая с седла, вождям кочевников автомобиль, вёдрами пожирающий остро дефицитный бензин, на самом деле не нужен. Разве что запрячь тройкой жеребцов и гордо разъезжать от стойбища к стойбищу. Важен сам принцип — у меня такое есть, а у тебя нет! Богдо-хан следуя этому принципу купил в 1913 году в России за 25 тысяч серебряных целковых… целого слона! Приставил к нему трёх монахов-лам, каждый день слону скармливают два ковша красной сливы и килограмм топлёного масла.[21] Слон до сих пор гуляет вокруг дворца хана, но это его собственность. А было бы здорово — с автомобилем разыграть в лотерею ещё и этого гиганта, — джекпот. Ничего, Денис другое придумал. У Богдо-хана титул «Хранителя семи сокровищ», а в лотерее будет супер-пупер приз — сокровище восьмое, сюрприз. Роскошный автомобиль генерала Сюя с драконами. Касаемо остальных призов, что это будет — ещё не придумал, придётся покопаться на складе трофеев Азиатской дивизии. Надо признать, будет трудновато: в списке семи сокровищ Богдо-хана есть и колесо, летающее по воздуху, и исполняющий желания кристалл. Монгольских князей нужно поразить чем-то еще. Буряты-унгерновцы видели на дивизионных складах реквизированные у китайских магов волшебные шары Ухтыр-Арбая какого-то. Придётся выяснить, разузнать подробнее, что за вещь…

Касаемо плана второго, тоже рожденного за ночь на купеческих перинах, так это вообще фантастика! Но здесь нужен виртуоз, маэстро игры в напёрсток и, как вариант, в три карты, тогда и «Будет вам премия за хорошее зрение!». Где же такого кудесника здесь, в Урге, сыскать?

Глава 6

Унгерн, монастырь-дацан где-то в монгольской степи, весна 1921

Трудно родиться в облике человека. Трудна жизнь смертных. Трудно внимать истинному закону…Генерал-лейтенанту Унгерну фон Штернбергу пришло время по тантрическому обряду принять буддизм.[22] Только единоверцам дает Богдо-Гэгэн титул князя-вана — пропуск в круг высшей монгольской знати и оправдание малиновому шелковому халату. Халат монгольского вельможи и титул именно сейчас нужны Унгерну до зарезу — предстоит поход на север, против воинов-цириков революционера Сухэ-Батора, а в таком рискованном и опасном деле не обойтись без монгольского войска, конного ополчения собранного со всех аймаков и сомонов страны.

Пол дня пришлось ехать далеко в степь, в монастырь-дацан,[23] где барона уже ждал Хутухта Богдо со всей многочисленной свитой. С оружием сюда нельзя, свой конвой барон оставил в Урге — сотню верных забайкальских казаков. На церемонию посвящения разрешили взять только адъютанта, рубаку урядника Быстрова, который у барона с четырнадцатого года.

Роман Федорович знал, пока он и его воинство нужны Богдо и монгольской знати — опасаться за свою жизнь ему нечего. Но кто знает, какие унижения приготовили ему, Джинджин-Наойну, Богу Войны с погонами русского генерал-лейтенанта, эти ламы и князья, многих из которых барон самолично охаживал плетью-ташуром за разные провинности. Ходили слухи, что по маньчжурскому церемониалу новообращенных заставляют ползти через весь парадный зал к трону Богдо-Гэгэна Джебцзундамба, касаясь пола старательно высунутым языком. Пол могут посыпать ядом, случалось и такое. Если же гость Богдо-Гэгэна чем-то прогневил, но не так сильно, чтобы карать мучительной смертью — вместо яда насыпят побольше пыли и мусора. Напротив, если гостя уважают, все будет чисто вымыто. Правда это или нет, но в любом случае барон Унгерн фон Штернберг ползать ни перед кем не будет. Пропадай тогда все пропадом!

Ехать барону и его адъютанту еще долго. Выехали на рассвете, а доберутся только к полудню, если ничего не случится в пути. Накануне вечером бурятский шаман гадал на бараньей лопатке. Страшный, грязный, в каких-клочьях и в нелепом собачьем малахае-ушанке, он принялся трясти над бароном своими погремушками. Потом, тихонько подвывая, долго разглядывал в свете костра расколотую баранью лопатку.

«Удача продолжает сопутствовать тебе, белый генерал!»

…Монгольская степь стелет под копыта лошадей весенний свежий ковыль, в заросших лощинах встречает запахом цветов. Страна наездников, мечтателей и мудрецов. А чем еще заниматься здесь, за порогом цивилизации, на краю света? Нигде больше нет такого высокого голубого неба, зовущего к высоким чистым мыслям. Но небо доступно не всем и с грешной земли его так просто не достать…

Близится цель долгого путешествия. Еще издалека слышен рев дудок, вой труб и гул бубнов — чудовищная для европейского уха какофония. Громче всех — огромные морские раковины, диковинный инструмент для страны за тысячу верст от ближайшего моря. Во дворе дацана прибывших встречает хоровод страшных масок, пестрое сборище всевозможных духов, демонов и богов. Усердно потряхивают колокольчиками и монотонно повторяют молитвы-мантры ламы в шапках, похожих на петушиные гребни. Весь двор устлан коврами, иначе от пылищи не продохнуть.

Пока ничего подозрительного и Унгерн успокаивается, все это он уже видел и слышал не раз. Но вот к концу обряда посвящения в зал вводят монаха с капюшоном на голове и в сильно изношенной, грязной одежде. Странно, ламы известны своей опрятностью, чистоплотностью и не появляются в храмах в подобном виде. Барон насторожился.

Монах подходит, открывает лицо. От неожиданности Унгерн отпрянул и торопливо перекрестился, забыв о своем новом статусе и о только что состоявшейся церемонии. Проказа изуродовала лицо незнакомца так, что глаза и рот только угадывались, а нос отсутствовал вовсе.

«Все буддисты — братья по вере, — зазвучал голос Богдо-Гэгэна, обращенный к барону. — Этот несчастный много странствовал и в далеких землях его настиг страшный недуг. Теперь он и твой брат! Поэтому сейчас, здесь, у моего престола ты по-братски разделишь с ним чашу с водой…».

Прокаженный монах отпил первым и поднес чашу барону, пристально вглядываясь в его лицо. Не колеблясь, Унгерн чашу принял и сделал свой глоток. Будь что будет, он здесь и обратной дороги нет!

Опять протяжно и страшно завыли трубы, загудели морские раковины, бешено завертелись маски, ламы затрясли своими колокольчиками. Обряд окончен, генерал русской службы, барон Унгерн принят в новую веру и удостоин титула монгольского князя-вана. Новый титул звучал так: «Охранитель границ государства, великий богатырь, командующий войсками в звании хана». Еще шаг к заветной цели — трону Срединной империи — Четыре Угла Азии под одной крышей.

Обратно всю дорогу шли рысью.

«Тимка, водки!» — прохрипел Унгерн, судорожно глотая воздух и разорвав ворот рубахи. Впервые водка выпита не полностью, а частью, драгоценной влагой ушла на полоскание рта с характерным бульканьем и плевками. Опустошенную фляжку адъютанта барон зашвырнул так далеко, как только смог…

Ничего, этого прокаженного он еще припомнит Хутухте Богдо, если только дни барона уже не сочтены в Книге Судеб. Сколько ему не отмерено, остается главное — обрести священные знаки Истинного Повелителя Вселенной, главные сокровища Чингисхана А там еще поглядим — кто кого…

Глава 7

Денис Лагода, Урга, весна 1921

Скрипя пружинами матраса, Лагода беспокойно ворочался на роскошных перинах гостиничной кровати и никак не мог уснуть. Одна за другой, ночным беспокойством, прилетали и гнали сон разные мысли. Урга, какой странный город, выпавший из контекста, вывалившийся своими убогими лачугами и золочеными храмами из прохудившегося кармана истории. Монголы, монахи-ламы, белогвардейцы-золотопогонники, быстро разрастающаяся популяция беглецов-эмигрантов из красной России. Интересно — какой сейчас точно месяц и год? С веком наконец-то определились, эра наша. На ночном столике у кровати лежала свежая, на русском языке газета, название, правда, монгольское «Нийслэл хурээний бичиг». «Клара у Карла украла кораллы…» — произнеси быстро и без запинок, тогда ты молодец. Однако, какое же сегодня число по местному летоисчислению? 15 апреля 1921 года. М-да, газетка действительно свежая — не придерешься. Денис жадно погрузился в чтение. В передовой статье неизвестного автора раздвигали кругозор и добавляли драйва знакомые еще со школы слова, дразнилки и фамилии: Ленин, Троцкий, Колчак, атаман Семенов продразверстка, красные бандиты, красный террор. Новости: из Советской России на Тибет прислали телеграфиста, — на единственном здесь телеграфном аппарате некому было стучать азбукой Морзе. Знаменитый шаман Булда-Хайбзун, со странным титулом «бандидо-хамобо».[24] представлял свою авторскую колонку, где тонко намекал читателям на разные толстые обстоятельства. Из культурной жизни — слухи об открытии Вертинским собственного ресторана в Харбине: «Мадам, уже падают листья!..». В газете была реклама: дамский парикмахер — личный куафёр фрейлины Вырубовой, чудом спасшийся из подвалов петроградской чека, собрался завивать мелким бесом прически дамам в Урге. Бурлила светская жизнь: в аристократическом салоне баронессы фон Штекельберг не названные титулованные красавицы инкогнито пили чай. «На таком материале — докторскую по истории защитить можно!» — с восторгом подумалось.

Из газеты на одеяло выпал пропечатанный крупным типографским шрифтом листок. Там, откуда Дениса занесло в Ургу, на таких листиках-восьмушках печатают и подбрасывают в почтовые ящики слепую рекламу: «Установка стеклопакетов, дешевле уже даром!» или «Наращивание ногтей в кредит!». Здесь же, текст на выпорхнувшем из газеты листочке 15 апреля 1921 года гласил: «Уважаемые зангины и цагды! Освободим многострадальную землю Монголии от белобандитов барона Унгерна! Смерть предателям!..» и дальше в том же духе за подписью красного багатура Сухэ-Батора. Денис почувствовал себя покинутым малюткой и опасливо покосился на сгущающиеся за окном сумерки, на таящее в себе нечто, непроницаемое пространство за ширмой в углу. Комната сразу наполнилась какими-то подозрительными шорохами, на которые раньше просто не обращал внимание. Под кроватью кто-то печально вздохнул, а в голове испуганными мышатами забегали мысли: «Неужели в гостинице действует большевистское подполье? И кто-то, может быть даже в соседнем номере, сейчас как раз шифрует очередное донесение: Москва, ВЧК, Иностранный отдел, Страннику. Довожу до вашего сведения, что…».

Чтобы отвлечься от тревожных мыслей Денис вытащил свой хорошо продвинутый айфон, зашел в папку «фильмы» и просмотрел список, закаченного не так давно. Нашел несколько фильмов про чекистов и парочку даже про самого барона Унгерна — совместная советско-монгольская версия, синематограф эпохи застоя, дружбы народов и правления в Монгольской Народной Республике товарища Юмжагийна Цэдэнбала.[25] В фильме про самого себя Унгерн хорошо сказал: «Народ слопает всё, если это подадут к водке!..». Сипайлов там был похож, Извицкого не было вовсе. Внимательно просмотрев оба закачанных фильма про барона, наконец-то выяснил, чем вся эта трехуровневая бродилка-стрелялка в монгольских степях закончится. Все будут жить недолго, но весело и расстреляют их в один день. Времени на финансовые дерзости оставалось в обрез, нужно поторапливаться. А то тоже за компанию возьмут и прислонят к стенке возле какого-нибудь дацана, а лет эдак через 100 реабилитируют, вернут честное и доброе имя, безутешным родственникам выплатят компенсацию. Эх, здорово было бы поделиться прямо сейчас своими мыслями и планами с Тамарой, покувыркаться на радостях вдвоем на этих роскошных купеческих перинах, испытать на прочность панцирный пружинный матрас. После особенно нежной акробатики и в пять любимых поз эквилибристики, Тамара начинала тихонько плакать, закрывая руками свое мокрое от слез лицо. Женщина — восьмое чудо света…

На следующее утро сразу после завтрака — пиала с жирным бараньим бульоном-сурпой и сыр-пыштак — Денис отправился на склад-цейхгауз Азиатской дивизии. Начались поиски утешительных призов придуманной им лотереи для тех, кому не повезет выиграть главный приз. Старший на складе, штабс-капитан в пожеванной фуражке астраханского драгуна, пропуск от Сипайлова читал стоя, болезненно морщась от скрытого недуга и угрызений совести. Похоже на то, что запрет Унгерна на порку плетьми провинившихся водителей грузовиков не распространялся на инициативных хранителей дивизионного добра. Нахватать пик, когда козырь черви — за это, судя по всему, расплачиваться приходилось барахлишком, рухлядью из цейхгауза и своей телесной целостностью. «Промотание военного имущества» — как много в этот юридический термин из века в век вкладывают армейские юристы, сколько здесь удали и лихости, чего нет в скучном воровстве и казнокрадстве штатских.[26]

Склад размещался в обширных винных погребах командующего китайским гарнизоном Сюй-си-чена, сбежавшего от казаков Азиатской дивизии. Для начала решили осмотреть кабинет и личные апартаменты быстроногого генерала. Хозяйничающий здесь штабс-капитан взял на себя роль экскурсовода и немного рассказал о привычках генерала Сюя. Рядом с его разгромленным рабочим кабинетом находился «Приют уединенных размышлений» — интимная комнатка, куда из остальных комнат сложили уцелевшее при штурме имущество. В углу валялся исполосованный саблями и оскверненный портрет китайского президента Ши-чана, которому всего два года назад заставляли кланяться монгольских князей и самого Богдо-хана. В одну кучу свалили штабные карты Монголии, свитки военных приказов на китайском, трофейные знамена, книги. Кучу прикрыли сверху шелковым одеялом с вышитым на нем золотым драконом. Дракон купал в пруду свой длинный хвост, а за ним из нарисованных кустов подглядывали. На миниатюрный инкрустированный буфет водрузили неведомо откуда появившийся школьный глобус, простреленный в трех местах: целились в божий свет, как в копейку.

«Приют уединенных размышлений» генерала Сюя не разочаровал: обнаружились два волшебных ящика с окошками — смотреть порнографические картинки из Парижа. «Ретро! — догадался Денис, припав к окошку и вращая ручку для прокрутки картинок. — Вполне сойдет для лотереи, пока кабельное телевидение не придумают». Похабные ящики отложили. Спустились в подвалы. Вверху осталась монгольская весна, — прогуливаться под ручку с солнечным апрельским утром улицами Урги, а здесь под мрачными каменными сводами была темень, никакого освещения и штабс-капитан зажег карбидную лампу. Она давала тусклый ненаправленный свет тёплой гаммы. По мере передвижения по подвалу круг света выхватывал из темноты, то сваленные в кучу, будто позаимствованные на минутку из Полтавской битвы, старинные фузеи-мушкеты — вооружение разогнанной китайцами гвардии Богдо-хана, то горкой меха, тулупы и дубленки. Под ногами скрипели осколки битых бутылок — следы насыщенной жизнедеятельности и тайных возлияний. Повсюду небольшими отрядами деловито сновали крысы, своей возней дополняя признаки обитаемого подземного мира.

— Все, как есть подсчитано, записано, учтено! У нас в дивизии с этим строго! — на всякий случай напомнил о своей миссии штабс-капитан.

— От ваших бурятов из кавалерийского дивизиона слышал о каких-то волшебных шарах Ухтыр-Арбая, — поинтересовался Денис. — Говорят, видели их как раз на этом складе. Любопытно, что за вещь, каков принцип работы?

— Волшебных шаров не помню, виноват, вероятно сказки, а вот ящики с вином и бочки с коньячным спиртом имеются, занесены в особую ведомость, в реестр особый, — бойко отрапортовал офицер.

Подошли к грубо сколоченному столу, на котором лежало старательно вытканное на войлоке шахматное поле и рядом необычная шкатулка-черепаха с глазами-изумрудами.

— Монголы, а какую вещь красивую сделали! — вслух поделился своим восхищением Денис. — Неужели здесь даже в шахматы играют? Потрясающе!

— А чем им еще в этой глуши заниматься? — с готовностью поддержал разговор штабс-капитан. — Шахматы, по монгольски — шатар. В юртах кочевников шахматистам отводятся самые почетные места. Когда они заняты игрой — им позволено ни на кого не обращать внимание, не приветствовать даже входящих в юрту старших. Монголы верят, что игра в шахматы продлевает жизнь…

Офицер откинул крышку шкатулки, ее заполняли искусно изготовленные из рогов яков фигурки: король-нойон, ферзь-бэрс — похожий почему-то на большую собаку, ладья — крытая монгольская арба-мухлюк, пешки-ху — в виде оскаленных волчат. На дне шкатулки лежала, прикрытая фигурками, вырезанная из халцедона печать со старинными монгольскими письменами. Вау! То, что нужно! Денис протянул к находке руку.

— Постой, постой, американец, не спеши! — забеспокоился штабс-капитан. — От барона Унгерна приказ вышел — обнаруженные старинные монгольские печати изымать и сразу к нему. За нарушение приказа — смертная казнь. А у нас с этим строго, не забалуешься…

За спиной стоящих у стола, в темноте послышался какой-то треск. Штабс-капитан резко обернулся, поднял лампу, чтобы разглядеть в чем там дело. Но карбид в бачке лампы через сложные химические реакции отдавал уже последнее, свет слабел, скрытое в потемках скорее угадывалось.

— Крысы… — попытался объяснить непонятный шум офицер. — Хотя, кто его знает… Замок на дверь повесить повесили, да наши казачки и некоторые господа офицеры из гимназистов, похоже, замок этот гвоздиком наловчились открывать. Буряты из конного дивизиона заклинания свои к замку подбирают. Всем сюда хочется! Ставили часовых — ночью бросают пост и дёру, говорят, не хорошее место. Еще у нас говорят, что из бочек с коньячным спиртом ровно в полночь вылезает пошалить нечистая сила… Вылезает шалить на складе нечистая сила, спаси и сохрани, — штабс-капитан торопливо перекрестился, — а отвечать потом мне, бароном сюда фельдцихмейстером поставлен…

Денис подумал, что сегодня же раздобудет себе какое-нибудь оружие — лучше всего в деревянной кобуре маузер или кольт-пугач максимально возможного калибра, такой, как в ковбойских фильмах с Гойко Митичем. А то с одним газовым баллончиком в кармане здесь много не навоюешь, столько вокруг опасностей.

Штабс-капитан достал из шкатулки печать, водрузил на нос профессорское пенсне и принялся разглядывать находку. В слабом свете от лампы печать из полупрозрачного халцедона замерцала каким-то внутренним загадочным сиянием.

— Ишь ты, вещь какая, не фитюлька… — с восхищением оценил увиденное офицер. — А ты говоришь — монголы. Вот тебе и монголы…

В тишине подвала из темноты громом оглушительно бабахнул выстрел. С носа штабс-капитана испуганной бабочкой слетело пенсне, выронив на стол печать, он схватился за голову и навзничь со стоном рухнул. Денис от неожиданности сразу присел, обычная реакция на близкую стрельбу не знакомых с военным делом людей. Лампа осталась на столе, в желтом круге подслеповатого света продолжала слабо мерцать и переливаться оттенками печать. Из сгустившейся сразу темноты в круге света появилась чья-то длинная рука, из своего укрытия Денис разглядел только рукав монгольского халата. Рука потянулась к печати.

«Не отдам! — взыграло в Денисе ретивое. — Раз за такие вещи здесь убивают, не отдам и всё! Мое!». Нащупав возле себя на полу розочку от винной бутылки, со всей силы вонзил ее острые концы в руку невидимого убийцы. «Ах, ты…!» — на хорошем русском обложил неизвестный, отдернул окровавленную руку и в круге света появился ствол нагана. Схватив со стола печать, Денис поспешно откатился в темноту. Следом, но уже наугад опять зазвучали выстрелы.

В коридоре за входной дверью послышались громкие голоса: «Господа, что за стрельба? Вы что, дуэль тут устроили?». В помещение ввалились несколько офицеров с револьверами наготове. Зажгли принесенные лампы и фонари. Денис осторожно встал с пола, поднял руки. «Не стреляйте! Свои! Где-то здесь спрятался убийца!». Печать приятно оттягивала карман. Еще выстрелы раздались уже в коридоре. Держась за руку и морщась от боли появился Извицкий. «Господа, есть у кого-нибудь бинт с собой? Я ранен! Стоял у двери, а он, злодей какой-то, попытался отсюда улизнуть. Я схватил его за рукав халата, а он из халата выскользнул и бегом наверх по лестнице. Я за ним — он обернулся и из нагана в меня. Азиат мне незнакомый. Поздравляю вас, господа, агенты большевиков хозяйничают здесь, как у себя дома! Довоевались!..». Досадливо отмахнувшись от пытавшихся его перевязать офицеров, Извицкий устроился на ступеньках и принялся бинтовать руку сам, зажав свободный конец бинта зубами.

Офицеры рассматривали брошенный халат. Привели дежурившего наверху казака и начали его допрашивать. «Вот вам крест! — перепуганный казак принялся торопливо осенять себя на старообрядческий манер. — Никого из чужих сюда не пускал, не видал таких даже! Вот вам крест!». «Да ты пьян, мерзавец! — заревел появившийся Сипайлов. — Разоружить и ко мне в контрразведку! Я там с тобой поговорю, все вспомнишь, сукин сын!».

Закончив перевязку, Извицкий подошел к Денису. «Позвольте заметить, дорогой мой американец, как журналисту вам чертовски везет! — обратился к нему ротмистр с улыбкой. — Другие газетчики, репортеры в поисках сенсаций целыми днями носятся с высунутыми языками, а вы где не появитесь — там сразу или скандал или перестрелка! Приключения сами вас находят! Кстати, напомните мне, а то запамятовал — в какой газете вы работаете? Там вас должны очень ценить!».

Денис напрягся и впился взглядом в лицо Извицкого. Контрразведка начинает интересоваться местом его работы. Это плохо, если примутся копать — финал может наступить гораздо раньше, чем хотелось бы. Задав вопрос, ротмистр все с той же приветливой улыбкой терпеливо ждал ответа.

— Я уже говорил, — после короткой паузы сформулировал ответ Денис. — вы действительно забыли, ротмистр. Я работаю не в одной, а для разных финансовых газет в разных странах, составляю обзоры для инвесторов по Центральной Азии. Собираю и поставляю им информацию, делаю свой бизнес…

— Ах, да, да, вспомнил! — обрадовался Извицкий. — Вы действительно что-то такое говорили, упоминали…Кстати, о бизнесе. Как вы просили я нашел нужного вам человека… в нашей тюрьме. Виртуоз, Паганини карточной игры. Не мудрствуя лукаво, в три карты обчистил сначала местных русских купцов, потом переключился на разграбивших Ургу китайских офицеров. Заигрался и очутился в китайском тюремном ящике — наружу торчит только голова, остальное в распоряжении палача на пыточном дворе. Повезло, до пыток не дошло, не успели — китайцев мы прогнали, освободили Ургу. Опять он, неугомонный, берёт в руки три заветных карты и предлагает уже нашему милейшему Сипайлову угадать, где, в которой из трёх таится русский Джокер-Ибикус. Полковник не угадал и наш виртуоз обратно в тюрьме, уже в монгольской, но числится за русской контрразведкой. Фамилия его — Чижиков, чижик-пыжик такой хитрый. В Ургу прибыл неведомо откуда с ватагой кочевых монголов, говорят, подобрали его где-то в песках Гоби. Скользкий тип, я бы его расстрелял к чертовой матери, но лучше этого Чижикова вам три карты никто не передернёт во всей Монголии. Ибикус! Едем знакомиться!

Тюрьма Урги была окружена высоким частоколом, который в нескольких местах украшали отрезанные человеческие головы. Видя реакцию побелевшего Дениса, Извицкий поспешил объяснить: «Ей богу это не мы, это внутренние монгольские дела, куда мы не вмешиваемся. Азия-с!». В тюремном дворе с правами человека тоже было плоховато, не соблюдались: бродивших по двору арестантов забили в тяжеленные деревянные воротники-колодки, запертые на замок. В железной клетке посреди двора лежал иссушенный, как мумия, человек. Рядом в деревянных мисках еда и вода, но дотянуться до них сквозь прутья клетки у несчастного не было никакой возможности. Возле бочки с протухшей водой, окруженный тюремными охранниками, сидел на грязной подстилке какой-то сердито взъерошенный человечек в студенческой тужурке и сосредоточенно катал по доске маленькие круглые камешки, ловко накрывая их тремя солдатскими кружками. Рядом на подстилке уже лежали хлеб, мясо, появился стакан мутной водки-ханшина. «Кручу, верчу, обмануть хочу!» — монотонно напевал человечек в тужурке. Денис остолбенел. Эту присказку, слово в слово, он уже слышал на вокзальной площади ровно 95 лет тому вперед. В том Городе, откуда его так вовремя выдернули золотые драконы. Только вместо камешков по грязной картонке там катали шарики из поролона, а накрывали их пластмассовыми стаканчиками. Вместо монгольских стражников вокруг толпились железнодорожные пассажиры с чемоданами. Самоуверенный Денис тоже подошел и немножко проиграл, было дело…

При виде посетителей стражники вскочили, вытянулись, выпятив объемные животы, приняли бравый вид. Нехотя поднялся с коврика и взъерошенный человечек.

— Извольте видеть, — прокомментировал увиденное Извицкий. — В тюрьме карты запрещены, так он, синьор Чижиков, чтобы не потерять квалификацию камешками изволит развлекаться.

Чижиков виновато заморгал и всем своим видом дал понять, как глубока бездна его раскаяния, как долго пришлось блуждать потемками безнравственности, пока не очутился в этой тюрьме.

— Ладно, картежная твоя душа, хватит валять дурака! — сердито прервал разыгрываемую пантомиму Извицкий. — Мы тебя, подлеца эдакого, выпускаем! Поступаешь в распоряжение этого господина, — Извицкий указал на Дениса, — и будешь выполнять все его распоряжения! Не вздумай удрать, поймаем — закончишь свои жалкие дни на пыточном дворе!

Чижиков радостно задергал головой и принялся торопливо собирать свои нехитрые пожитки. Все уместилось в небольшом сиротском узелке с которым бывший узник замер в почтительной позе у ворот. Впопыхах был также залпом употреблен, не забыт стакан водки, честно только что выигранный у стражников, вероятно, для храбрости.

— Кстати, хотите посмотреть на пыточный двор этой тюрьмы? — хитро прищурился, обращаясь к Денису, ротмистр. — Пытки там в основном китайские, так, кое что осталось после освобождения города от гаминов. Идемте, незабываемые впечатления, подлинный азиатский колорит… — видя нерешительность гостя ротмистр взял его за локоть и потянул к низенькой калитке в деревянном заборе.

Калитку открыл огромный, как Кинг-Конг, бритоголовый маньчжур в кожаном фартуке. «Брать?» — сразу и деловито поинтересовался он у Извицкого, протянув свою покрытую вздувшимися жилами лапу к Денису. Тот непроизвольно отшатнулся.

— Нет, гуйцэтгэж, это мой гость! — остановил монгола Извицкий. — Хотим увидеть твои самые лучшие и интересные пытки…

Палач-гуйцэтгэж молча кивнул и направился к ящикам, из которых торчали головы обреченных на мучения кандидатов, были среди них и женщины.

— Не смей, урод! — не выдержал Денис и непроизвольно, сам удивляясь своей смелости, оттолкнул палача от ящиков. Затем в ярости повернулся к ротмистру.

— Слушай, гусар его величества, конногвардеец или как там тебя, зачем ты меня сюда приволок? Чем вы тут вообще занимаетесь, дебилы несчастные! Кто эти люди? — Денис махнул рукой в сторону торчащих голов, которые начали реагировать на поднявшийся шум. — Я про вас статью напишу, мировая общественность все узнает, ООН не простит! Устроили тут с вашим бароном гестапо! Фашисты! Я… Я…

Тенями рассудка забродили сомнения в реальности происходящего, квест какой-то, а не реальность. Поле чудес. Опять забрезжила робкая надежда, что все это странный болезненный сон, навеяло. Раз такой впечатлительный, нужно меньше смотреть на ночь накачанного из Интернета кино: исторического вообще не надо, а если и смотреть, то исключительно комедии, мыльные сериалы можно, муси-пуси… Ничего, сейчас Денис покричит, покричит и проснется, спросит сам себя, а еще лучше Тамару, которая окажется, как всегда в постели рядышком: «А что это было?». Но нет ни Тамары, ни ответа. А есть все тот же пыточный двор, собачьи ящики для людей, палач, Извицкий… Возобновился привычный ход мыслей, ставим окончательный диагноз, делаем выводы: пробрался зарабатывать, никем не прошенный, на этот затерянный во времени аттракцион ужасов — так зарабатывай, не строй из себя Терезу матушку! Не лезь в чужие и такие непонятные для тебя дела. Деньги, деньжата-денежки, тити-мити, не любят шума, избегают конфликтов с любыми властями, тем паче с контрразведкой, не ссорятся из-за пустяков с палачами, бочком-бочком протискиваются сквозь смертельно опасные реалии и выкрутасы истории. Поэтому все течет, все изменяется, а денежки в этом мире были, есть и будут…

Тем временем палач пыточным столбом застыл на месте, в изумлении переводя взгляд с Дениса на Извицкого и в обратном направлении. Тираду Дениса ротмистр слушал спокойно, только несколько раз поморщившись, как от зубной боли.

— Как я понял, пытки смотреть не будем, — процедил он. — Будем кричать глупости, оскорблять непонятными словами. Не думал, что у американских газетчиков такие издерганные, как у кисейных барышень, нервы. Ну да ладно, милый мой газетёр, я вас прощаю, но с вас бутылка. Идемте отсюда, а то у нашего добрейшего палача нервы тоже ни к черту! Трудится без отпуска и выходных, кормит свою семью, детишки. Пошли, расскажите, что для чего вам Чижиков понадобился…

Окончательно Лагода пришел в себя только за скользким от жира столом в питейном заведении без названия. Пили имевшуюся в скудном ассортименте все ту же местную водку-арьку из козьего молока, закуска тоже разнообразием не баловала — жирная баранина, обильно для пикантности посыпанная мелко нарезанным луком. Сначала, как и договорились, угощал Денис, пошли тосты. Потом Извицкий достал из своего портмоне и тоже бросил на стол несколько серебряных китайских монет-лянчинов. Толкнув ротмистра обширной грудью, хозяйка — краснощекая забайкальская казачка, монеты сгребла и вскоре на столе возникла новая емкость с водкой и все та же баранина с луком. «Местные гастроэнтерологи наверное неплохо здесь, в Урге, зарабатывают. Сплошной холестерин…» — подумал Денис, погружая пальцы в бараний жир.

Возле питейной стойки, за которой красным солнышком сияла довольная хозяйка, появился виртуоз-балалаечник в русской косоворотке и принялся выкидывать коленца, услаждая слух собравшихся актуальными песнями в духе времени: «Цыпленок жареный, цыпленок вареный, цыпленок тоже хочет жить, его поймали, арестовали…». Не выпуская из рук балалайки, не переставая играть, музыкант вприсядку прошелся вокруг гостей, потом, напрашиваясь на щедрые чаевые, ловко крутанул назад, через спину, двойное сальто. Сидевший до этого молча, уже от водки лиловый Чижиков вдруг крякнул, подскочил к остановившемуся перевести дух виртуозу с балалайкой, в лоб поцеловал и вложил ему в руку свои монеты. Остальное щедрой горкой высыпал на стол. «Хозяюшка, цветочек аленький, еще водки!». До финансовых планов и задумок в тот день так и не добрались. Хотя сами финансы из кармана Дениса уже начали напевать романсы, он забывшись после всего потребовал коньяку. Извицкий его по-дружески обнял и объяснил под громкие хрипы разбитого граммофона, заменившего уже исчезнувшего балалаечника: «Голуба, у нас в Урге из хорошего обнаружен только коньячный спирт, да и тот по строжайшему приказу Унгерна бережем для аэропланов, вместо бензина».

Потом была незабываемая поездка на шайтан-арбе — автомобиле контрразведки под управлением Извицкого по ночным лужам-омутам притихшей Урги. «Господа, едем к девочкам! Я угощаю!» — разошелся ротмистр, безжалостно до предела выкручивая баранку фордовской модели. Чижиков устроился рядом с водительским местом и, отпихивая ротмистра, по очереди дергал все рычаги, которые попадались под руку, пытался нажимать на свободные педали. На заднем сиденье вместе с автомобилем лихо подпрыгивал Лагода, его совсем развезло. Для поездки к девочкам все были уже никакие, поэтому поехали в гостиницу. Встретила гуляк заспанная мадам Юнь-Лунь. Прямо с ходу, вместо здрасте, Лагода предложил ей руку и сердце, полез целоваться. Когда Извицкий с Чижиковым откланялись, мадам, вместе с явившимся на подмогу мужем, с великими трудами доставила упирающегося постояльца на второй этаж в номер. Здесь его уже поджидал нарисованный золотой дракон и предложил в вышитом шелком пруду вдвоем искупаться, освежиться перед сном…

Утро было тяжелым, весеннее солнышко за окном не радовало. На столике у кровати в кувшине дожидался огуречный рассол, альтернативным вариантом смотрелся в запотевшей кружке ледяной квас. «Китайцы, а как тонко понимают русское раздолье, русскую душу», — тепло подумалось про Юнь-Лунь и ее супруга. Но глядя на материализованные, воплощенные в конкретике народные традиции решил не рисковать. Там, в Городе, откуда его принесло, он пользовался обычными таблетками от головной боли, но чтоб обязательно с кофеином. Почти всегда это помогало, быстро снимало спазм сосудов. Привычно пошарив в выдвинутом ящичке стола, увы, ничего там не обнаружил. Да и откуда анальгетикам из XX1 века в этом ящичке взяться. Смешно. Проверил содержимое карманов одежды, в которой не раздеваясь бухнулся вчера на постель. Здесь тоже ничего. Ничего в самом широком смысле: отсутствовали не только таблетки, давно закончились, из внутреннего кармана френча бесследно исчезла старинная печать, та самая из-за которой его чуть не прикончили в подвале. «Пятак твою, распротак! — вспомнилось подзабытое. — Чья работа? Несравненной Юнь-Лунь со старым рогоносцем мужем Нет, эти обворовывать клиентов контрразведки не рискнут. Да и зачем им печать? Извицкий? Быть такого не может, ротмистр — карманник его величества. Остается Чижиков — ловкость рук и никакого мошенства. Кручу, верчу, обмануть хочу! Кроме него — некому. Ну погоди, катала, сдохнешь у меня на пыточном дворе! Передачи носить будет некому! Аферист!».

В дверь номера осторожно, робко постучали. Денис сердито вскочил с постели и шаркая непослушными ногами пошел открывать. За дверью стоял улыбающийся, как ясная заря, Чижиков.

— С добрым утречком, господин Лагода! — радостно поприветствовал он.

«Вот я тебе сейчас покажу утречко! — накачиваясь злостью подумал Денис. — Сдам тебя Кинг-Конгу с пыточного двора — он тебя воровать отучит. Нечем будет воровать!».

Заботливо, с сочувствием глядя на Дениса, Чижиков пояснил свой ранний визит:

— Наверное, ищите у себя вот эту штучку, — он протянул замерцавшую от тепла его рук печать из халцедона. — Так вы ее еще в трактире обронили. То есть я хотел сказать, что господин Извицкий помог вам ее из вашего кармана обронить. Потом очутилась эта вещица в кармане уже у самого господина ротмистра, он ее того… и вот я ее возвращаю, в целости и сохранности! Только ротмистру ничего не говорите, а вам я верю, вы добрый. По всему видать!

Уже с вновь обретенной печатью в руках Денис подумал, что сейчас у него наверное ужасно глупый вид. Стало стыдно за придуманные для Чижикова мрачные перспективы. Касаемо Извицкого, то в голове мысли о нем пришли в полное расстройство, стали не читаемыми, аптекарским почерком зашифровались. Зачем, спрашивается, офицеру контрразведки, правой руке полковника Сипайлова, пачкаться, на манер щипача шарить по чужим карманам? Если ротмистр знал где, у кого печать находится — изъял бы открыто, законным способом, — сопротивляться бесполезно, рядом пыточный двор. А так уголовщина какая-то получается, стыдно, господа офицеры, голубые князья… Что не говори, а богата Урга талантами: солдатскими кружками здесь играют в наперсток, офицеры мастерски обчищают карманы, причем жулики испытывают на прочность, тестируют уже друг друга. Жулики? Нет, гвардейцы, камер-юнкеры карманной тяги, едри их в качель!

Дальнейшие размышления, чудесные открытия и отгадывание загадок Денис отложил на потом. Успеется. Сейчас же, горячо поблагодарив Чижикова за проделанную работу, он налил ему стакан водки и начал делился своими смелыми замыслами, открывать громадьё планов. Грядущее грезилось таким. В Урге для VIP-персон, в основном для монгольских князей и нойонов, недорезанных Унгерном ростовщиков и перекупщиков, откроется элитный ночной клуб, похлеще даже салона баронессы фон-Штекельберг с её скучным чаем. Для затравки их сиятельствам в клубе предложат насладиться просмотром картинок из волшебных ящиков генерала Сюй-си-чена, — за каких-то десять серебряных долларов разрешат целые четверть часа крутить ручкой настоящую парижскую ретро-порнуху. Потом в обществе прекрасных дам распитие водки-арьки, если получится достать, дюбнуть с дивизионного склада пока Унгерн в отъезде — коньячный спирт, дамам — шампанское за счет кавалеров. И, наконец, самое главное — джэкпот господина Лагоды (обязательно, кровь из носу, достать белый костюм и тросточку). Гостям будут по очереди, с выходом, представлять первых русских красавиц Урги, недотрог-эмигранток из лучших петербургских фамилий. Право провести с одной из них незабываемую ночь — разыграет Чижиков в свои три карты. Каждый может поставить на русского Ибикуса, нет, уже не вшивые серебряные доллары, а десять золотых слитков-лянов — золотой стандарт Урги. Угадал карту — неприступная красавица твоя. Но Чижиков своим честным, благородным словом игрока заверил, что дамам ничего не грозит — угадать Ибикуса после его, чижиковых, манипуляций невозможно, сколько раз уже пытались на базарах, в караван-сараях, под открытым небом на площадях, даже в монгольской тюрьме. «Не извольте беспокоиться! — хитро скалил он свои маленькие зубки. — Сделаю все, как надо, комар носа не подточит, а дамская честь, сокровище это драгоценное, при дамах и останется!». Далее сохраненным в неприкосновенности дамам — 10 процентов от собранного золота, остальное в равных долях — Денису Лагоде, Сипайлову, Извицкому и, наконец, Чижикову. Против последнего пайщика крыша из контрразведки активно возражала, господа офицеры полагали, что работать он должен не за страх, а за совесть. Но Лагода карточного гения отстоял, свою честно заработанную долю он получит наравне со всеми.

Главная заковыка в этом замечательном проекте — где найти и как аристократок уговорить — баронесс, графинь, княгинь. К чайным розам из салона баронессы фон-Штекельберг — не подступиться, пробовали. Стерегут их церберы Унгерна, даже полевой телефон провели, сам Унгерн на проводе. И потом, а как здесь, за тысячи верст от Петербурга проверить — кто на самом деле графиня, принцесса на горошине, а кто только прикидывается, сама же из низших, податных сословий, из разночинцев, гувернантка какая-нибудь. Табель о рангах опять же, у одной муж коллежский регистратор, другая — дочь действительного статского советника, племянница шпрехшталмейстера, поди разбери. Внешне почти все поизносились, поиздержались, от большевиков убежали налегке, французский подзабыли, баранина каждый день — цвет лица уже не тот.

Чижиков видя терзания компаньона, ситуацию упростил до нельзя:

— К чему нам все эти условности? Княгини, герцогини… Кто из монголов, из князей этих со скотного двора, ханов караван-сарая, табунщиков знает хоть что-то о петербургских аристократках? Может и видал в Урге издали, краешком платья пригрезилась. А посему предлагаю — набрать для нашего дела дам почище, с манерами, с воспитанием, но родословные уже какие попадутся, родословные потом сочиним, придумаем. Графиня? — хорошо! Купчиха? — согласны! Артистка? — лучше не придумать! Офицерская жена, капитанская дочка? — милости просим! Но французский, хотя бы в пределах гимназии — обязательно, глаза, взгляд — чтоб не такие, как у замороженной каракатицы. И главное — в женщине, в бабе шарм должен быть! Без шарма — прогорим!

— А как это, шарм? — очнулся, зачарованный словесами Чижикова, Денис.

— А так это, что словами не объяснить! — отрезал осмелевший Чижиков. — Поручите это дело мне, я найду и приведу, будут у нас не женщины — будут у нас конфетки, будет сплошное монпасье!

Поручив женщин Чижикову, Денис вернулся к своей лотерее. Понадеялся на то, что если Тамара где-то здесь, в Урге, то найдет его сама, явит, наконец, свой светлый образ. А как иначе, — скоро появятся у него деньги и они женщине подскажут, выдадут координаты, где суженого-ряженого, милого, искать…

Но для такого дела, как лотерея нужна хорошая, с размахом рекламная компания, а времени в обрез. Со дня на день в Урге ждут Унгерна, власть оставленного в городе комендантом Сипайлова закончится, иди, знай, что произойдет дальше, что учудит неадекватный барон. Возьмет и выпишет в награду за все труды пятьдесят плетей, прямо по седалищному нерву, чтобы потом ни сесть, ни встать. Инвестиционный климат здесь такой, никакой, ни к черту!

Весь в золотых драконах шикарный автомобиль генерала Сюя — главный приз лотереи — выставили прямо посреди городского базара. Рекламная акция. Вокруг быстро собрался народ, на верблюдах подъехали несколько кочевников, прямо из степи на горячих скакунах вихрем примчались какие-то джигиты. Монголы осмелели, начали забираться в салон автомобиля, крутить руль, осторожно пробовать педали. На заднем сиденье мигом устроились нарядно одетые девушки-хохотушки из местных. Чтобы подудеть, посигналить клаксоном, расшевелить базар — отдельная очередь. Растолкав толпу, подошли желанные гости — полевые командиры-нойоны с поясами распухшими от зашитых золотых монет. Подъехала карета с богато одетым князем. Нанятые Лагодой голосистые базарные глашатаи принялись выкрикивать условия первой монгольской лотереи. Тут же продавали лотерейные билеты, в своем недавнем девичестве — пронумерованные, красочные, на хорошей бумаге с водяными знаками — страховые «возобновительные» полисы красноярского общества «Саламандра». Несколько мешков с этими незаполненными полисами обнаружились в подвалах разграбленного китайского банка Урги. Саму «Саламандру» успели прихлопнуть большевики, поэтому по настоянию Чижикова ставшие фейковыми полисы для верности пропечатали походным, плохо читаемым, штампом, расстрелянного артиллерией еще в 1918 ударного офицерского бронепоезда «Хунгуз». Как этот штамп очутился в сиротской котомке Чижикова — до сих пор одна из загадок истории. Но все вместе — расписанная августейшими вензелями, с красивыми затейливыми подписями, карточка-полис, да еще осененная двуглавым орлом походного штампа брошенного на запасных путях бронепоезда — все это вполне могло сойти за лотерейный билет, на базаре вызывало доверие. Тем более, что настоящих билетов за последние лет семьсот здесь никто не видывал, про лотереи слыхом не слыхивали. А вот во времена Чингисхана и Батыя что-то из цивилизованной Европы могло и просочиться, прибыть с берегов Адриатики в трофейных монгольских мешках-турсуках.

Торговля шла бойко, но без скандала не обошлось. Один из нойонов, отдав за лотерейный билет золотую монету из своего матерчатого пояса, решил, что автомобиль генерала уже его. Так понял условия лотереи. Адъютанты нойона привели лошадей и начали формировать на конной тяге автопоезд в четыре лошадиные силы. Пришлось звать на помощь казаков из комендантской сотни, присматривавших за порядком. Зато монгольский князь-гун из подъехавшей кареты, после недолгих раздумий купил за свое золото сразу два десятка билетов. Серьезное приобретение — не театральные разменные купоны, разрисованные всякой нечистью, не фантики генерала Сюя с непонятными иероглифами. Многие предлагали серебро, но Лагода еще не придумал обменный курс. Решил вечером согласовать этот вопрос с Чижиковым, посоветоваться.

Чижиков… Вместе им хорошо работалось, за последние дни притерлись друг к другу. Вечно взъерошенный, как после ловли блох, в старой почему-то студенческой тужурке, улыбчивый, всегда в хорошем настроении, но какой-то одновременно несчастный человечек. Глядя на него, Денис иногда ощущал себя старым холостяком, который из детдома забрал на воспитание сироту. Хотя, как выяснилось, Чижиков был не на много, но годами старше.

О себе картежник кое что поведал. В Одесском университете подавал большие надежды. Курс правоведения закончил адъюнктом. Пристроился чиновником по особым поручениям при вице-губернаторе. Начало получаться в карты, как вдруг однажды поторопился сорвать банк и вчистую продул секретные суммы для особых губернаторских нужд. Вылетел со службы с треском, зато открыл сезоны в игорных домах и казино. Революция семнадцатого года застала Чижикова за зеленым сукном картежного стола, — как раз заканчивал свои мизера. Кодексы Гражданской войны шулерам давали большие шансы, хотя ставка на жизнь все чаще оказывалась битой. К девятнадцатому году в руках заиграла, окончательно утвердила себя долгожданная ловкость, пришло совершенство, но из всей колоды одесский правовед доверял только Ибикусу — русскому Джокеру, поэтому усмирил себя старой русской забавой в три листика. Ибикуса, — всего одну карту из трех, ловко раскладываемых и передвигаемых на виду у сделавших на нее свои ставки, — всего одну карту и нужно было угадать. Неуловимый Ибикус манил, дразнил, но не давался пассажирам прокуренных до угара железнодорожных теплушек, злющим офицерам волчьей сотни Шкуро, лукавым чешским легионерам корпуса Гайды, пробирающимся домой дезертирам из Красной Армии. Чижиков тоже рисковал. Под Харьковым лихой атаман Савка-Божья Кара, разобрав железнодорожные пути, остановил эшелон с Чижиковым посреди степи и поставил на Ибикуса связку золотых перстней. Не угадав, приказал «злодюгу, шахрая» Чижикова повесить. Хлопцы атамана весело, с огоньком, приказ выполнили и с песней «Несе Галя воду, коромысло гнеться…» ускакали обратно в степь. Карточный гений на семафоре повисел, повисел, потом стрела семафора по тяжестью его тела опустилась и он тихонько соскользнул на землю. Уходить пришлось все дальше и дальше на восток, следом на своих бронепоездах катили красные, в небесах во всю безобразничали драконы революции…

Опуская не нужные детали и порочащие подробности, Чижиков в своем рассказе постепенно добрался до каравана с опиумом, который по Великому Шелковому Пути шел с Тянь-Шаня в Китай, минуя заставы и огибая географические условности. Дорога оказалась длинной и десять мешков с опиумом были в три карты честно выиграны у главного караванщика. При переходе через пустыню Гоби удачливого картежника ночью связали и бросили в песках умирать. Подобрали его кочевые монголы, так он очутился в Урге. Дальше уже известно.

«Чтобы не случилось, я теперь только с вами! — объявил Чижиков Денису. — Вы мне очень нравитесь, с вами нас ждет удача!». Денис не возражал — без верного помощника в его делах не обойтись, а с Чижиковым было интересно. Он мигом раздобыл для их обоих оружие. Компаньона снабдил 11-миллиметровым самозарядным «Кольтом», калибр о котором насмотревшийся вестернов Денис давно мечтал. Себе Чижиков оставил классический «Браунинг», такой же, как у студента Гаврилы Принципа, который в 1914 прикончил в Сараево эрц-герцога Фердинанда и начал Первую мировую войну. Дабы быть готовыми ко всяким неожиданностям, если удача решит прикинуться злой тещей или пиковой дамой — заказал местному шорнику по собственным чертежам две маленьких кобуры скрытого ношения. Для миниатюрных, но весьма опасных, пистолетиков «Байярд».

Для хранения собранного за лотерейные полисы золота и денег приспособили походную полковую кассу-ящик с тройным засовом. Денно и нощно сторожить ящик Чижиков нанял двух монголов, совершенно не понимающих русский и вооруженных винчестерами. Подумывали уже о ручном пулемете, даже присмотрели у казаков подходящий английский «Льюис», но дивизионные оружейники, сославшись на подкрепленные плетью-ташуром запреты Унгерна, предложили взамен ящик ручных гранат-«лимонок».

Глава 8

Унгерн, Урга, весна 1921

У границы с Россией топчут степь кони красных цириков неугомонного бунтаря Сухэ-Батора. Говорят, что его инструктирует сам Ленин… В помощь восставшим кочевникам-аратам Москва посылает свой экспедиционный корпус — отборные части Красной Армии. Красный Дракон с севера приглашает барона померяться силами. Ну, что ж, вызов он принимает и через неделю его дивизия, пополненная добровольцами из местных, будет готова выступить. Опять повеселится заспавшийся за семьсот лет Повелитель Смерти-Шиндже, засвистят, заиграют на воле Арканы Великой Степи.

Но ради Богдо-Гэгэна барон воевать не собирается, все это только ступень и он ее перешагнул. Надо идти дальше, впереди еще долгий путь. С одними монголами — это теперь ясно, — не возродить Срединную Империю Чингиса, не собрать под одну крышу Четыре Угла Азии — Туркестан, Китай, Сибирь… Государство старого хитреца и сластолюбца Богдо — не масштаб Унгерна — задворки мира, полный отстой, какое-то кури-куку. Реликвии Чигисхана достойны лучшего применения, чем сторожить покой и мнимое величие Хутухты Богдо — любителя дорогого, невесть откуда взявшегося в Урге, шампанского, предводителя глупых чванливых князей и бестолковых чиновников. Дорогой рояль, подарок русского царя, они используют для разделки мясных туш к столу Хутухты. Во дворце полно разнокалиберных часов — настенных, напольных, с боем и без, даже с музыкой — и все показывают разное время. Точность — вежливость королей, для Монголии — ханов? Ничего, монголы, простые бесхитростные араты-скотоводы, живущие в жуткой нищете кочевники, еще увидят свет Истины… А пока надо разделаться с осмелевшими большевиками, русскими и местного разлива, агентами Коминтерна.

Перед отъездом барон дает прощальный офицерский бал. Но местные дамы боятся и самого барона и его галантных офицеров. Как сказала отставная баронесса фон-Штекельберг, занесенная злым ветром гражданской войны в Ургу и теперь разглядывающая Унгерна через лорнет: «Этот господин дурно воспитан, башибузук[27] какой-то, полный моветон!». И что же, права старая ведьма! Крут Роман Федорович с дамами, любит во всем порядок и дисциплину. Любит азиатский порядок, основу будущей Срединной Империи и военную дисциплину-защиту от погрязшей в неверии и мерзости Европы. Недавно приказал телесно наказать жену статского советника Голубева «за разврат». Несчастная, узнав, что ее будет пороть лично полковник Сипайлов, да еще в присутствии других мужчин-офицеров, умоляла только об одном — разрешить ей не снимать исподнее, дамские штанишки.

Унгерн деловито поинтересовался:

— А исподники, сударыня, у вас какие, шелковые или шерстяные?

— Генерал, разве можно у дамы, матери семейства, подобное спрашивать?

— Раз спрашиваю, значит можно!

— Шелковые…

— Тогда разрешаю не снимать, оставьте! А то шерстяные смягчают удары…

Самого Унгерна в обществе женщин уже давно никто не видел. Не интересуется он и услугами мужчин. Отшельником спит один в своей комнате на монгольской тахте, поставленной на ящики с золотом из казначейства Урги. Золотой запас его войска и будущей империи, хоть это не растащат разгулявшиеся казаки и забывшие о чести офицеры. Только золотом и так уже который месяц выплачивают им жалование — отлитыми в слитки китайскими лянами. Все мало, скоты, нахапать и сбежать! Не помогают расстрелы и экзекуции. Тоска! А тут еще над головой барона, на чердаке, воют по ночам волки. Пойманных в степи, он поселил их на чердак и сам не знает зачем…

Все чаще снится ему знакомый веер, скучает он по драконам, давно не видел их забавных сражений. Графиня, где вы, где искать вас, на кого теперь струится черный блеск ваших волос, кто целует ваши веснушки? Проклятье! Зачем он отпустил ее тогда, в Петербурге? Зачем не увез в свой замок на Балтике? Другие женщины ему не нужны, пробовал — не получается… Потому и вымещает теперь на них свою досаду и злость.

И зачем ему этот дурацкий прощальный бал? Кого он здесь встретит? На что надеется? Чудес не бывает… И все же, всем дамам Урги, женам и дочерям местных чиновников, купцов, эмигранткам из России — категорическое предписание барона на розовеньких, с нарисованнымих амурчиками, карточках из плотной бумаги. «Вам надлежит прибыть на прощальный бал, которые имеют честь давать офицеры Азиатской дикой дивизии. Не явившихся ждет суровое наказание, как проявившим пренебрежение к воинам, идущим на смерть». Весельчак Сипайлов предлагал внизу дорисовать еще череп и скрещенные кости, «для пущей наглядности…».

Итак, бал. Ярким светом от тысяч свечей залит огромный зал дома губернатора Урги, сбежавшего еще во время штурма старого китайца. Но в городе, говорят, осталась его очаровательная русская жена. Какая-то то ли княгиня, то ли баронесса. Унгерну это не интересно, да и не видно ее что-то в этом зале. Невежливо, а еще аристократка…

Барон в новеньком генеральском мундире за балом наблюдал сверху, с галереи верхнего яруса губернаторского дома. Совсем не хочется танцевать, да и сверху все лучше видно.

Унгерн будто ищет, ждет кого-то. Как много очаровательных женщин — драгоценные, выброшенные равнодушной и злой рукой осколочки рухнувшей Российской империи. Матово блестят голые плечи, алые губки жадно ловят глоток воздуха — в зале уже довольно жарко. Спасают веера — из слоновой кости, из перьев диковинных птиц, перламутра, украшенные затейливой росписью, драгоценными камнями — веют на своих хозяек спасительным бальным ветром. Для посвященных — полузабытый, прелестный в своей наивной кокетливости язык. Левая сторона открытого веера перед кавалером — «Я не приду, не жди и не надейся!». «Я жду ответа!» — ударить закрытым веером по ладони. «Я твоя и буду исполнять твои желанья!» — открыть веер правой стороной и вновь закрыть…

Среди этого цветника, розария прекрасных дам — заботливые садовники — офицеры Азиатской дивизии. Их не узнать. Буд-то и не было семи лет страшной войны, где-то там, далеко, не здесь, оставлены смерть, кровь, ужас и страх. Приведены в порядок, почищены парадные мундиры, сверкают аксельбанты, серебром отливают погоны. Шпоры с малиновым звоном. Какая же дама теперь откажется провальсировать по зеркальному паркету с молоденьким гвардейским поручиком, ловким гусарским ротмистром или бравым есаулом личного конвоя Унгерна. И совсем они не страшные, эти собравшиеся здесь, со всей России, офицеры бывшей Белой армии, лебединая стая, заброшенная на край света злым ветром революции.

Но что это, знакомый веер? Драконы по черному полю? Адъютант барона урядник Быстров мчится узнать — кто она, обладательница чудесного веера. Через пятнадцать минут запыхавшийся Быстров докладывает:

— Это супруга бывшего китайского губернатора Урги, русская, графиня Полина Урусова!

Тут же откуда-то вынырнул полковник Сипайлов:

— А, мадам Урусова? Даже не пытайтесь, ваше превосходительство! Тут недавно корнет Котятко, — совсем ошалел мальчишка! — предлагал ей по пять золотых китайских лянов за поцелуй в каждую веснушку на щеке. У нее, знаете, такие пикантные конопушечки на щечках, — Сипайлов похотливо ухмыльнулся, — Да, так вот, эта самая мадам, вместо благодарности, отхлестала корнета перчаткой по мордасам и даже повредила ему глаз. Ходит теперь, бедолага, с повязкой, как пират какой-то, ей богу… Право слово, дикая веснушчатая кошка, а не жена губернатора да еще графиня!

На Унгерна пахнуло чем-то горячим, воспоминания и чуть до этого тлевшая надежда дали о себе знать. Через минуту он в зале, среди мазурки и танцующих пар. Полина Урусова сидела в кресле у открытого окна и весело болтала с каким-то штатским в мундире чиновника акцизного ведомства. «У, кропивное семя, мало я вас вешал, христопродавцы!». Взгляд барона был настолько красноречив, что акцизный деятель испуганно отскочил в сторону, бормоча извинения.

— А, это вы, барон! — губернаторша запросто, будто ничего и не произошло, протянула ручку для поцелуя.

Все на месте — тонкий контур бровей, на лбу черная смоль волос, россыпь озорных веснушек по щекам. Все как у Елены Окладской, но это не она. Или все же она? Почему же тогда не выдает себя, делает вид, что барон — только случайное знакомство на балу?

— Ну что же вы молчите, Роман Федорович? Прогнали моего кавалера, теперь извольте развлекать сами! В конце концов, это невежливо, вам не кажется?…

Боже, опять до боли знакомая фраза. И этот веер, и эти старые знакомые — драконы. Все, как тогда, в юрте у Доржиева…

— Елена, это ты? — вдруг неуверенно, как-то виновато спросил Унгерн.

— Вообще-то меня зовут Полиной Александровной, но, если вы прикажите, мой генерал, то сегодня и специально для вас я — Елена.

— Прекратите этот балаган! — вспылил Унгерн, игра становилась невыносимой. — Я запрещаю издеваться над командующим русскими войсками в Монголии!

На них стали обращать внимание, зашептались дамы, вездесущий Сипайлов сделал вид, что заинтересовался картиной на стене в нескольких шагах от своего командира. На полотне в золоченой раме голая нимфа отбивалась от пристающего сатира. Бывший хозяин дома, китайский губернатор, любил и ценил европейскую живопись.

— Вы забыли о хороших манерах, генерал! Жаль, что здесь, в этом зале нет никого, кто бы напомнил вам о них!

Губернаторша резко поднялась и направилась к выходу. Оставив картину и нимфу с ее ухажером, подбежал Сипайлов.

— Прикажите вернуть?

— Оставь! Не смей ее трогать! — барон, чтобы успокоиться отвернулся к окну и закурил.

Проклятье, не надо было затевать этот бал! Что за чудовищная шарада, издевательский ребус. Полина или Елена, Окладская или Урусова. И этот веер… С ума можно сойти!

Когда Сипайлов отошел, дежурный штабс-капитан передал Унгерну записку. Листок плотной бумаги — знакомое приглашение на бал с розовенькими купидончиками. На обороте торопливой женской рукой — «Жду тебя после бала у заброшенного дацана». Ниже подпись — Е.О.

— Штабс-капитан, от кого?

— Губернаторша вручила самолично, ваше превосходительство! — в струнку вытянулся офицер. — Передай, говорит, эту записку вашему генералу, но только чтоб никто не видел! Амурное, я так полагаю… — он понимающе улыбнулся в густые усы.

— А ты не полагай, а то отведаешь ташура! Распустились! И о записке никому ни слова. Понял?

— Так точно, ваше пре-схо-ди-ство! — взяв под козырек, отчеканил, как на параде, перепуганный штабс-капитан.

Опять февральская ночь, опять Елена Окладская, опять загадки… То, что губернаторша и графиня Окладская — одно и то же лицо — барон уже не сомневался. Все совпадает — милые веснушки, веер, подпись Е.О. на записке. Но когда же она успела превратиться в жену китайского губернатора? Полина Урусова. Фантасмогория!

Разграбленный и разрушенный маньчжурами много веков назад, дацан на окраине Урги пользовался дурной славой. Туда и днем никто не ходил, а ночью — место совершенно дикое, на версту вокруг безлюдное. Старые развалины облюбовала свора одичавших собак. Монголы верили, что эти свирепые псы — последний приют, телесная оболочка неприкаянных душ жителей Урги — китайских купцов, лавочников-евреев, просто подвернувшихся под горячую руку русских — убитых при последнем штурме и последовавших за этим погромах. Их не хоронили неделями, расстрелянных, зарубленных, повешенных. Теперь они мстят своим мучителям: нескольких казаков Азиатской дивизии нашли растерзанными мощными клыками недалеко от дацана.

Ночь на окраине Урги. Барон едет на встречу. Черная кобыла барона Машка, настороженно подергивает ушами, позвякивая украшенными серебром поводьями. Машкой ее назвали в честь жены атамана Семенова, формального командующего остатками белогвардейцев в Забайкалье. Женолюбивый, «бабенлюбен», как прозвал его Унгерн, атаман без ума влюбился в певичку харбинского кафешантана Марию, для своих — просто Машку. В ответ, видавшая виды, красотка Машка потребовала венчания по всей форме. Став женой стареющего Семенова, она быстро прибрала к рукам его штаб, всех молодых красавцев офицеров его свиты, а самое главное, начала бесцеремонно вмешиваться в управление войсками, открыв в себе и полководческие таланты. Эдакий Наполеон в корсете из китового уса, выписанного за огромные деньги из далекого Парижа.

Письменные приказы самого атамана Семенова Унгерн уже давно отправлял на раскурку и теперь, тем более, не собирался подчиняться какой-то Машке. Жаловаться на барона некому, в Монголии его не достать и возникший было скандал закончился быстро и ничем. Семенов объявил Унгерну выговор, а барон Машкой назвал свою новую лошадь.

Впереди угрюмо чернели развалины дацана. Лошадь начала упрямиться, часто останавливалась, к чему-то принюхиваясь. Потом тихо и тревожно заржала, будто хотела барона от чего-то предостеречь. Он никогда не расставался со своим, многократно проверенным в бою, наганом-самовзводом, но на этот раз только крепче сжал монгольскую плеть-ташур.

Свора разъяренных псов с лаем и визгом вылетела из развалин дацана. Встав на дыбы, испуганно заржала Машка. Оскаленные собачьи клыки зловеще сверкали в лунном свете, свора начала смыкать кольцо. Вожак, огромная монгольский волкодав, уже присмотрел себе место на шее лошади, куда первым вцепится через мгновение…Горящие в ночи глаза вожака стаи Унгерн спокойно встретил своим, по-волчьи пристальным и недобрым, взглядом. Здесь, в тысячелетней монгольской степи, барон у себя дома и бояться ему нечего. А кого из них — собаки или человека-волка больше испугалась Машка, этого не узнать никому… Вожак стаи неожиданно жалобно заскулил и сел, поджав хвост. За всем этим растерянно наблюдала разом притихшая свора. Наконец, вожак, вскинув морду, завыл протяжно и, наверное, по собачьему ритуалу, торжественно, будто приветствовал и приглашал барона в ночное небо, на Дикую Охоту Чингиса.

— А вы я вижу и собакам генерал! — раздался насмешливый женский голос из темноты. Потом громко заржала лошадь; почуяв Машку, дал о себе знать, гнедой в серых яблоках, жеребец губернаторши.

Всадники медленно, шагом ехали рядом. Первым не выдержал барон.

— Елена, не дури… — Унгерн обнял спутницу за талию и рывком пересадил в свое седло. Машка на нового седока даже не среагировала, увлеченная ухаживаниями гнедого красавца.

Барон прижал к себе Окладскую так, что почувствовал тревожные толчки ее сердца. Потом сорвал ее шляпку и выпустил на волю водопад черных, заискрившихся в свете луны, волос. Женские губы искали губы мужчины, нашли, сошлись в жарком подлунном поцелуе. Уже никто никуда не ехал, лошади стояли неподвижно. Сильные руки приняли графиню из седла, бережно положили в майский ковыль, укутали в требовательные ласки, давно не знавшего женщин мужчины…

— Рома, послушай, я тебя люблю! Очень-очень! Правда-правда! — Окладская прошлась поцелуями по его открытой груди, руке. Прижала голову барона к груди… — А губернатор, китаец мой, уже совсем старенький. Держал при себе, как дорогое украшение, чтобы я блистала на светских приемах в его доме в Пекине. И здесь, в Урге, мы тоже принимали серьезных гостей — русских и английских дипломатов, китайских банкиров, японских аристократов. Представляешь, какие у этих япошек смешные имена и титулы! Барон Какамура, маркиз Мицука… В прошлом году из Москвы наведался посланник красной России, какой-то их комиссар, ужасная бука и дурно воспитан. Ну, да ладно, Бог с ними со всеми!

Пахнуло уже майским, но еще прохладным ночным ветерком монгольской степи. Окладская поежилась, накинула на плечи стеганый походный халат Унгерна с генеральскими погонами, села в любимой позе, обхватив ноги, подбородок на коленях. Барон лежа, снизу, любовался ее лицом на фоне звездного неба. Веснушек не было видно, но он знал, что они там, озорной россыпью по щекам, на своем месте, и был готов расцеловать каждую из них. Этот балованный мальчишка из Петербурга, корнет Котятко, предлагал за поцелуй в каждую веснушку на ее щеке по пять золотых китайских лянов. Глупец! Сейчас барон отдал бы за эту женщину весь золотой запас Урги и активы Китайского банка в придачу. Больше у него ничего нет…

Он наслаждался теплом женского тела и, накрыв свое лицо черным шелком женских волос, жадно ловил их запах. Начало светать. Ночной ветер сменился утренним, солнце пока только краешком робко выглянуло из-за горизонта, оттуда, где начиналась Великая монгольская степь.

Барон закутал Окладскую в свой генеральский халат и держа на вытянутых руках, стал баюкать, как ребенка. Потом вдруг произнес:

— Слушай, давай все к черту бросим и отсюда на полном аллюре в степь! Через три дня мы на границе. Потом Китай, Шанхай, Европа! Ревель — мой родной город, сейчас это независимая Эстония. Никаких революций и большевиков! Рядом, на острове Даго, на Балтике, родовой замок Унгернов…

— Не говори, Рома, ерунды! Мы всего лишь горстка избранных среди миллиарда непосвященных и бредущих Путем Незнания! У тебя впереди великая цель, Срединная Империя Чингиса — Четыре Угла Азии под одной крышей. А ты хочешь запереться со мной на каком-то диком острове, среди холодного и равнодушного ко всему моря… Пора возвращаться в Ургу. Я верю, мы еще встретимся! Пусть даже и не в этой жизни…

Глава 9

Денис Лагода, Урга, весна 1921

Компаньоны, Лагода и Чижиков, перебрались из гостиницы в чайную к буряту Цибикову. Здесь им сдали две комнаты, в которых прежде останавливались торговцы морфием и кокаином. В одной устроили контору-офис, здесь же спали. В соседней, за железной дверью, монголы по очереди стерегли заветный полковой ящик. С собой из степи притащили упирающегося огромного пса-волкодава, который начинал грозно рычать, скалил устрашающе клыки, даже если кто-то просто проходил по коридору мимо железной двери. Все эти начинания Сипайлов благословил своей справкой — с печатью контрразведки бумажкой: «Податель сего действуют с ведома командования Азиатской дивизии и для общего блага имеет право носить и применять оружие. Приказываем оказывать максимальное содействие…». За это часть собранного золота пришлось авансом выделить на поддержание крыши — офицерам контрразведки, как и договаривались. Но аппетиты Сипайлова только разгорелись, пошли разговоры о передаче на ответственное хранение в контрразведку уже всего золота, так надёжней. Компаньоны тянули время, придумывали отговорки.

Как-то попивая с Денисом добытый великими трудами коньячный спирт, предназначенный для аэропланов Унгерна, попыхивая сигарой, Чижиков произнес:

— Любезный друг, а вам не кажется, что мы здесь в Урге уже попусту теряем время? Скажу больше, засиделись! Наш замечательный, чудный ящичек почти до краев заполнен. Что случится, когда приедет Унгерн — никто кроме самого Унгерна не знает. Как он отнесется к нашей лотерее, кто ведает? Сипайлов туда же, Макарка-душегуб! Объявят нас чекистами или чудом уцелевшими здесь, в этом зверинце, евреями и на фонарный столб для просушки. Листовками большевистскими и так вся Урга обклеена, Сухэ-Батор со своими красными цириками на подходе…

Покуривая свою сигару, компаньон слушал молча, хотя уже с первых слов догадался о чем пойдет речь, сразу был готов и ответ.

— А посему предлагаю, дать вместе с нашим золотом дёру, пардон за вульгарность, дать стрекача, — гнул дальше Чижиков. — Я тут в трактире познакомился с летуном, с авиатором то есть, летает он на аэропланах Унгерна. Сейчас, правда, не летает — авиационного бензина нет вовсе, а коньячный спирт, которым кто-то Унгерну посоветовал заправлять аэропланы — на исходе, выпили, вылакали уже почти весь. Но на один перелет отсюда до границы хватит. Авиатор наш, поручик из бывших колчаковских соколов, давно удрал бы сам, да не хочет испытывать судьбу за просто так, нужен ему за границей оборотный капитал. А посему берется нас и золото наше за долю малую доставить в безопасное место в целости и сохранности. А там и до Европы рукой подать, в Японию можно… Откроем свое дело на паях, товарищество на вере, — вы, господин Лагода, я и наше золотишко, чем плохо?

Выслушав Чижикова, Денис решил не таясь поведать ему о своих истинных замыслах, в пределах возможного рассказать о Тамаре, о том, что эта женщина для него значила. Она такая… такая, что побледнев, может без следа раствориться в прозрачном настое загадки, захочет — сверкнет в облаках своим отсутствием, захочет — поплывет по волнам памяти хрустальным корабликом. Уезжать, улетать, улепетывать — без разницы, — из Урги, оставив здесь Тамару, нет никакой возможности. Золото, товарищество на паях. Неужели без нее никак? Без нее незачем! Другое дело, если станет доподлинно известно, будет доказано, что Денис Лагода ошибся, обознался — нет здесь никакой Тамары, а есть какая-то графиня Окладская на нее только похожая. Но чтобы все выяснить, рассеять сгустившийся туман нужно время…

Теперь задумался Чижиков и по комнате сизым, похожим на обман, туманом поплыли замысловатые колечки, затейливые фигурки из табачного дыма. Под потолком собирались и таяли узнаваемые цифирки, читаемые силуэты картежной масти — высший пилотаж шулеров Монте-Карло, способ обмена информацией. «Женщина, понимаю… — неожиданно согласился Чижиков. — Я сам два года назад женился, было дело, правда, потом выяснилось, что я ее не достоин, такая попалась…».

Параллельно с лотереей вовсю закипела работа по организации VIP-клуба для желающих испытать в три карты свою судьбу. Любовь и карты. Чижиков верно сказал: «Не везет в любви — в карты даже не садись!». Через неделю наконец-то насобирали требуемое для клубного кастинга количество дам, наметился переход в новое качество — запустить обещанный жаждущим и обсуждаемый нетерпеливыми интимный Джекпот Лагоды. Правда, подтвержденных аристократок было мало, всего две: одна, флигель-адъютантша — брошенная мужем в вольном городе Владивостоке, закутанная в истерзанные, до дыр затасканные придворные шелка и другая, приемная дочь, единственная наследница князя Куракина, взятого большевиками в заложники по опубликованному в газетах расстрельному списку (вырезку из газеты предъявила).

Чижиков сбился с ног, рыская по Урге, выспрашивая, высматривая. Пару раз даже схлопотал по физиономии, пытаясь похожим на княгинь и герцогинь дамам доступно объяснить, что такое Джекпот Лагоды. А одна, ни дать, ни взять — фрейлина высшей пробы — внимательно выслушав Чижикова, спихнула его в холодную апрельскую воду речки Туул, где как раз стирала белье. Мало того, не успевшего выбраться из воды змея искусителя принялись охаживать, дружно отстегали мокрым бельем все собравшиеся на берегу женщины.

Тяжело все это далось Чижикову, но задание было выполнено, женщин вопреки всему удалось уговорить. Красивые, ничего не скажешь. «И у каждой свой шарм! — расхваливал довольный Чижиков свою работу. — Мило, томно, скромно, не навязчиво. Это вам не вологодские кружева, хохломская роспись!».

В принципе остался доволен и Лагода. Дам приодели в наряды из прихватизированного Сипайловым «Магазина готового платья француза Лапидуса». Этому Лапидусу фатально не везло: упорно не хотел ставить на красное, доверился зеро. С остатками своей коллекции в обозе армии Каппеля эвакуировался из Иркутска. За год до этого каппелевцы умудрились ликвидировать знаменитого красного комдива Чапаева, но полоса везения этим для них и закончилась. Выбитые большевиками из России разбрелись кто куда, а выпотрошенный торговец дамским счастьем чудом добрался до Урги. Только расторговался — город приняла на саблю Азиатская дивизия Унгерна. Опять начались бега, пятым в третьем заезде куда глаза глядят.

Кроме флигель-адъютантши и княжеской дочки среди представленных на кастинг дам были: с ладно скроенной фигуркой бывшая цирковая наездница Арабелла; глазастая, похожая на цыганку, конторщица амурского пароходства Евдокия; симпатичная воздушная поэтесса из Царево-Кокшайска[28] Юленька. Наряды Лапидуса на них смотрелись. Сразу появилась царственная, утицей, походка, манеры проявились. Искомый Чижиковым шарм, весеннюю прелесть заметно добавили пикантные шляпки с вуальками, газовые шарфики и шлейфы. С языками было хуже, особенно у амурской конторщицы Евдокии, здесь совсем плохо, но Извицкий где-то раздобыл путеводитель по Парижу с разговорником. Дамы уселись зубрить. А вот прогоревшую купчиху Обольникову, у которой китайские хунгузы[29] отняли цистерну со спиртом, Денис в свое аристократическое шоу брать не хотел. Смущали ее чрезмерные формы и полная неспособность к французскому. Но на этой кандидатуре настоял Сипайлов, подключился в самый не подходящий момент. «А чем черт не шутит, может здесь она и понравится кому! Грудь колесом и филе такое сзади…» — успокаивал Чижиков. Каменные львы у ворот ханского дворца пришли к такому же выводу: за свои 500 с хвостиком лет насмотрелись всякого, но такой аппетитной купчихи еще не видывали…

Для аристократического, по версии Лагоды, клуба нашлось и помещение — место, где по очереди прятались солнце и луна — постоялый двор для богатых караванщиков. Но напуганные кровавыми схватками в монгольских степях и пришествием непонятных бело-красно-желтых властей они перестали в Урге появляться, постоялый двор уже больше года пустовал. Из комнаты в комнату лениво переползала мерзость запустения, некому было слушать, приправленные подсоленным монгольским чаем, рассказы караванщиков о виденных ими чудесах, о необычных встречах и опасных приключениях.

Уборка, приготовления, легкий косметический ремонт не заняли много времени. Распоряжался, придумывал интерьеры в основном Чижиков. В аристократических салонах и клубах, правда, в одесских, ему довелось бывать, красовался там молодым, подающим надежды чиновником по особым поручениям, целовал вымытые хорошим одеколоном дамские ручки. Целовал и красовался, пока не связал свою судьбу с Ибикусом, не стал любовником пиковой дамы с ее трефовым интересом.

То, что в итоге сотворили из постоялого двора — Денису понравилось, примерно таким все и представлял себе. Для эстетики по стенам развесили взятую в резиденции китайского губернатора Урги живопись, в копиях нечто вполне французское, барокко или даже рококо. Толстенькие амуры целились из луков в полуголых бессовестных женщин. Прелюдия. О своем существовании напомнили драконы — вышитые золотыми нитями по шелку они тоже принялись безобразничать на развешанных между картинами панно. Одна из золотых рептилий, — Дениса ее уже где-то видел, — умудрилась обвить в немыслимой позе сразу четырех девиц. Еще хорошая мебель и настоящая электрическая люстра. Для Урги люстра была в диковинку, электричество здесь имелось только на телеграфе. Спасибо Унгерну, заняв монгольскую столицу пустил на полную подаренную монголам еще русским царем небольшую электростанцию, дал свет, немножко рассеял накопившиеся за столетия потемки. Открыл, кстати, школу, восстановил разграбленную китайскими революционерами-гаминами больницу. Теперь вот собирались открыть аристократический клуб Дениса Лагоды. Клуб «Ибикус».

Унгерн вернулся в город в самый разгар приготовлений. Отогнал от монгольской столицы отсидевшихся на советской территории и осмелевших китайских солдат, привел собранных по кочевьям лошадей. Вопреки опасениям, никакого интереса к затеям двух компаньонов — клубу «Ибикус» и лотерее, — не проявил, не мешкая Великий северный поход начал готовить, на этот раз против Советской России. Рассказывали, что в пылу недавних боев с китайскими революционерами барон каким-то невероятным образом сумел жениться… на китайской принцессе, породнился с маньчжурской династией. Дамское общество Урги принялось во всю по этому поводу сплетничать, самые смелые предположения строились по поводу дальнейшей судьбы графини Окладской, сердечной подруги барона.

Опять графиня Окладская. Тайна в покрывале загадки, для верности укутанная в серебристую фольгу от шоколада марки «Восторг». Пару раз Денису удалось графиню издали увидеть. Подойти ближе не рискнул, помятуя о предупреждении Извицкого, не забылся и ствол нагана, которым пугали. На расстоянии вроде Тамара: знакомое лицо; очки, правда, не носит, но близоруко, очень похоже, щурится на окружающих. Веснушки, — может быть, почему нет? Сбивали с толку походка и платье. Такие наряды видел он только в американских, с Кирой Найтли в главной роли, фильмах о похождениях знатный дам. Шляпка с фазаньими перьями. Походка — чтобы так ходить десять лет учиться надо, потом практика продолжительностью в жизнь, никак не меньше. Вот только как быть, если барон Унгерн теперь хоть и немножечко, но женат. Может и охрану снимет, займет господ офицеров из контрразведки чем-то другим, и без графини дел в Урге по горло.

Дела барона. То ловили большевистских агитаторов, Сухэ-Батора шпионов, теперь новый приказ — брать на мушку мародеров и нарушителей воинской дисциплины. Перед дальним освободительным походом в Советскую Россию — никакого разгильдяйства, пьянство — каленым железом. Не дивизия — монолит, боевое товарищество на вере, Четыре Угла Азии под одной крышей.

Торжественное открытие на постоялом дворе аристократического клуба барон таки чуть не сорвал. Без этого, ну никак, такой характер… Четверо из Азиатской дивизии — три забайкальских казака и монгол из добровольцев — почему-то решили, надоумил кто-то в шутку, что купец Тулумбасов у себя в винной лавке прячет не коньячный спирт, а самый настоящий коньяк, не иначе, как «Шустовский». Удальцы решили рискнуть и ночью, сбив прикладом замок, вломились в лавку, закутав лица казачьими башлыками. Коньяка не нашли, зато проснулся Тулумбасов и дуэтом с женой поднял истошный крик на всю Ургу. Налетчиков схватили, суд был недолгий. Унгерн несколько раз прошелся вдоль выстроенных в ряд, оцепеневших пойманных казаков и с ними монгола, вглядывался в испуганные лица, будто искал кого-то. Наконец ткнул плетью-ташуром в рыжего детину со связанными за спиной руками — «Этого повесить! Сей момент вздернуть на телеграфном столбе у двери, которую они, собачье племя, выломали! Сей момент!..». Фигура в синей шинели закачалась на перекладине для натянутых вдоль улицы проводов. Оставшиеся разом сглотнули набежавшую слюну, собрались перевести дух. Унгерн сделал движение, будто решил уходить, но передумал и вернулся к стоявшим на вытяжку мародерам. Ткнул плетью в следующего — «За компанию, чтобы первому было веселей, рядышком на перекладину и этого!». Казака уволокли. О пощаде никто просил, но не выдержал купец Тулумбасов и с женой бросился перед бароном на колени: «Помилуй, батюшка, вели отменить казнь! Зачем нам такое перед лавкой, прости господи, украшение, кто теперь сюда зайдет покупать? Разбегутся покупатели! Прикажи увести молодчиков ентих в другое место, от нас подалее!». Не обращая внимания на крики и причитания супругов, барон подумал еще немного и вскоре на столбе закачалась вся четверка. Трое в синих казачьих шинелях со связанными за спиной руками и монгол в походном стеганом халате, золотые погоны с перевернутой свастикой.

Все это происходило недалеко от постоялого двора, где хозяйничали Денис с Чижиковым. Вместе с кучкой любопытных они отправились к лавке посмотреть. Смотрели недолго, потому как Денису стало не хорошо, а Чижиков такого уже насмотрелся. В контрразведку Сипайлову пришлось занести внеочередное воздаяние и столб к радости купца Тулумбасова уже на следующий день был освобожден от мрачных, четырежды повторенных напоминаний о бренности, скоротечности всего земного.

Открытие клуба решили не откладывать, тем более, что понаехали полюбоваться обещанными петербургскими аристократками светлейшие монгольские князья, оставив свои сотни-эскадроны, поблизости в нетерпении гарцевали сорви-головы из нойонов, младшие по чину сомон-зангины. Зашитые в набивные халаты, в матерчатые пояса, в енотовые шапки золотые слитки-ляны, взятые после боя из вражеского обоза на пику драгоценности готовились опять перейти в другие руки, заскучали по новым хозяевам, по настоящему делу.

На всякий случай, как все картежники суеверный, Чижиков пригласил на открытие клуба известного всей Урге шамана Улбанчи-повелителя псов. Он славился тем, что умел привлекать, прикармливать удачу, мог вызвать из небесной канцелярии и дать доброе начало всем делам. Его же волшебные псы — огромные и злющие бродячие собаки — вынюхивали прятавшихся по углам мангусов-демонов. Если демон принимал человечье обличье — такого сразу хватали за пятки. К удивлению Дениса, Улбанчи оказался довольно таки молодым парнем, только здорово заросшим и небритым, мог вполне сойти за бомжа, если бы не странный мундир трамвайного кондуктора с роскошными генеральскими эполетами. Мундир украшали диковинные российские и китайские ордена — за верную беспорочную службу, за выигранные сражения, за покоренные города и захваченные чужие земли. Но судя по расположению главным украшением служила почему-то медаль «За труды по первой всеобщей переписи населения России 1897 года». Шаман принялся издавать душераздирающие вопли, подпрыгивать, падать и корчится в конвульсиях. При этом не переставая колотил в свой бубен, гремел погремушками, бубенцами. Денис непроизвольно потянулся за айфоном — снять такое видео — это что-то с чем-то. Потом опомнился, заряд батареи нужно экономить, надолго его не хватит. Тем временем шаману начали подвывать приведенные им с улицы собаки — все вместе слилось в какой-то невообразимый гвалт. Денис толкнул Чижикова локтем и тот поспешил щедро отблагодарить своего гостя и его четвероногих помощников, затем всю компанию с почетом выпроводили.

Среди гостей были не только монголы, на огонек угадываемых уже с улицы непристойностей, зашли полюбопытствовать русские купцы, несколько офицеров Азиатской дивизии, какие-то субчики из недавно открытого Унгерном банка, сбежавшие от красных кооператоры сибирского Центросоюза, иностранные, застрявшие в Урге, коммерсанты. Лагода сразу почувствовал запах золота, хотя оно и не пахнет, но присутствие его в больших количествах, особенно в чужих карманах, в заначках, всегда ощущается, исходит от него некий посыл, дуновение, аура, от всего этого начинает щекотать в носу, влажными становятся ладони. Это вам не бумажки-доллары, украшенные масонскими символами и обеспеченные одним честным словом Северо-Американских Соединенных Штатов.[30]

Первый вечер в клубе как будто наладился. Уже образовалась нетерпеливая очередь смотреть через окошки волшебных ящиков генерала Сюя фотографии парижских бесстыдниц. За удовольствие покрутить ручку ящика — десять серебряных монет. Чтобы прокрутить всю ленту платить приходилось несколько раз. В зале появились барышни из подтанцовки — вспомогательный не основной состав для разогрева. Хочешь с такой красоткой полюбезничать, подержать ее на своих коленках — заказывай с клубной наценкой шампанское, вино, можно водку. Все ждали полночи — время, когда по крышам Урги начнет гулять небесный стрелок Хухедей-мерген и из своего лука собьет с неба лишние светила, погасит слишком яркие звезды. В клубе же Дениса Лагоды полночь — время, когда оживает магия трех карт, в ловких руках Чижикова пробуждается Ибикус. Из трех угадать нужно именно эту карту. Ставка — стопка золотых лянов. Выигрыш — рядом, за дверью. Лагода, в прекрасно пошитом китайским портным белом костюме, завитые по последней моде лучшим ургинским цирюльником белокурые кудри, своей тросточкой, как волшебной палочкой, эту дверь распахивает и на несколько мгновений в круге света появится она, аристократка из Петербурга, лучших кровей, пятьдесят подтвержденных поколений Рюриковичей. Бедняга Лапидус, бывший владелец магазина, откуда наряды так эффектно появившейся дамы были безвозмездно контрразведкой позаимствованы, простил бы этому жесткому миру многое. Простил, когда б увидел, как блистательны наряды богинь…

Дверь закрывается, дама исчезает. Ставки сделаны, начинается игра. Чижиков выкладывает три карты рубашкой вверх, предварительно показав всем Ибикуса-русского Джокера. Кажется, что карты даже не перемешиваются, а Чижиков просто проводит по ним ладонью и где Ибикус уже не угадать. Хитрая карта. Сегодня как-то по особенному взъерошенный, всклокоченный какой-то, карточный гений был похож на маленького монгольского чертика Джатистая, который жил на перевале Тарбагатая и проходящих через перевал путников заставлял играть с собой в карты. Проигравшие навсегда исчезали в окутавшем перевал густом тумане, а выигравшие у Джатистая могли продолжить свой путь уже с увесистым мешочком золота. Правда, спустившись с перевала в безопасное место, в мешочке вместо золота находили уже обычный мох.

Каждой из появившихся дам компаньоны несколько дней сочиняли родословные и биографии. Познания Дениса были скудны, фрагментарны, в пределах школьного курса истории и русской классики, многое просто за ненадобностью забылось — тургеневские девушки, салон Анны Павловны Шерер из «Войны и мира», дама с собачкой, у Шолохова про это вообще ничего нет. Лучше вспоминалось кино, но там все больше «милостивые государыни и милостивые государи», какие-то «аки паки, вельми понеже…», разные «ихние благородия». А вот Чижиков блеснул и здесь: по истории императорской фамилии у него в гимназии была твердая четверка, до сих пор помнил все тезоименитства его величества, их высочеств. Кое что подсказали, поделились звезды первой величины, принятые в штат клуба светские львицы — флигель-адъютантша и княжна Куракина.

В общем получилось. В круге света по одной из-за заветной двери стали появляться дамы, представлял и одаривал их титулами неотразимый в своем белом костюме Денис. Ниже графини не было никого, а принарядившуюся, с подведенными жженой спичкой бровями купчиху Обольникову произвели в фрейлины. Кстати, именно Обольникова и имела самый шумный успех. За обещанную в случае угадывания карты ночь с пышнотелой фрейлиной алчущие насыпали уже горку золота. Чижиков выкладывает три карты, привычно проводит по ним ладонью и ах! опять никто не угадал. Ибикус неуловим — таков Дениса Лагоды джекпот. Как и было дамам обещано: время шло, а к ним никто так и не смог даже прикоснуться. Вожделели издали. Довольный Денис сгребает очередную партию золотых слитков-лянов в новенький докторский, купленный специально для такого случая, саквояж. «Вот это бизнес, какой подъем! — думалось. — Никакого сравнения с глупой возней вокруг Ментовского городища. Правильно попал, моя эпоха!».

Ночь порочных наслаждений близилась к концу и Чижиков напускает на себя торжественный вид. Решительно отстранив компаньона, занимает его место у волшебной двери за которой таились дамы. Неприступные красавицы из каменного сундука.

— Ты чего, я же еще не поблагодарил гостей за то, что они осчастливили наш клуб своим присутствием! — сердито зашипел на него Денис. — Не мешай!

Но Чижиков уже овладел ситуацией.

— Господа! — торжественно провозглашает он. — А сейчас мы наконец-то разыграем обещанный джекпот. Это последняя и самая крупная ваша ставка! Представляю главный приз нашего клуба… — Чижиков сделал эффектную паузу, публика затаила дыхание.

«Какая еще ставка, что за главный приз? — растерялся Денис и удивленно уставился на каритежника. — Мы так не договаривались! — пронеслось в голове. — Что за самодеятельность?».

— … представляю графиню Окладскую! — радостно выдохнул Чижиков и распахнул дверь. Из полумрака в круге яркого света появилась Тамара. Денис зажмурился, надеясь, что видение сейчас исчезнет. Оптический обман, бывает. Когда глаза открыл — Тамара все еще стояла, лучом струилась в круге света, а возле игрового столика началась свалка, Чижиков утроил ставки. На мгновение возникла и зависла дилемма, Денис встал перед выбором — с кого начать? — бросится и схватить, чтобы уже никогда не выпускать из своих рук эту удивительную женщину или сперва придушить Чижикова с его проклятым Ибикусом. Решение подсказала Тамара, ее голос и такая знакомая ее фраза из будущего: «А на тебя я особенно сердита и считай, что мы поссорились! Если любишь, должен был найти меня сразу, догадаться, где искать…». Не на шутку перепугавшись, Денис попытался схватить Тамару за руку, привлечь к себе, но поймал уже только внезапно опустевшее пространство. Женщина исчезла за дверью от которой его сразу оттеснила все более набиравшая градус возбуждения толпа.

Чижиков аккуратными медленными движениями разложил карты. Первым пробился к его столику и сделал утроенную золотую ставку огромного роста и свирепой внешности монгол — то ли князь, то ли удачливый полевой командир с маузером на боку. «Угадывай, храбрец…» — сдавленным голосом предложил Чижиков, радостно-возбужденным он уже не выглядел, скорее уставшим. Выкатив налитые кровью глаза, монгол на мгновение над разложенными картами замер, потом уверенно ткнул в ту, что лежала посередине.

— Ибикус здесь! — прорычал он.

— Уверен? — не поднимая головы обреченно спросил Чижиков.

— Не тяни, собачья блоха, открывай карту! — на неплохом русском приказал начавший багроветь от нетерпения монгол.

Чижиков медленно перевернул карту вверх картинкой. Ибикус! Надоело прятаться, лежал и всем приветливо улыбался — «А вот и я, господа! Заждались?».

— Моя! — дико заревел монгол и бросился к заветной двери за которой исчезла Тамара. Денис, — сам удивляясь своей ловкости, откуда что берется? — прямо из толпы вовремя сделал подножку и оставшуюся часть пути удачливый игрок проделал уже распластавшись по доскам пола. Когда попытался подняться, был окончательно укрощен бутылкой шампанского по голове. Но настоящее шоу только начиналось. Обнажив сабли и размахивая своими маузерами, на выручку бросились приятели поверженного степняка. У Дениса появился хороший шанс быть просто размазанным по стене. Остальная публика чиканула кто-куда, у выхода на улицу началась давка. Там застрял в дверях какой-то насмерть перепуганный толстый купец. Чижикова нигде не было видно, под шумок испарился вместе с золотом.

Загородив собой дверь к женщинам, Денис остался один перед добрым десятком направленных на него стволов и поднятыми для ударами саблями. Если возьмет и чудом появится прямо здесь волшебный бурятский дядюшка Сахилгата-Бабай — защитник всех попавших в беду, — предложит покурить трубочку-калабаш, предложит жизнь, но уже без Тамары, то волшебную трубочку можно принять и выкурить, а вот о такой жизни еще нужно подумать, — стоит ли? Десяток направленных на тебя стволов, а больше одного раза не убьют…

В кармане шикарного белого пиджака о последних еще остающихся реалиях этой жизни напомнила какая-то тяжесть. Граната-«лимонка», в номерах Цибикова компаньоны держали таких целый ящик. Пан или пропал. Выбираем пана — гранату с выдернутым кольцом. Кольцо удерживало спусковой рычаг, но пока его не отпустишь — не взорвется. Такое придумал в 1915 году англичанин Эдуард Кент-Лемон, отсюда и название. Денис поднимает «лимонку» над головой — ложись, гады! Забыл из какого это фильма, в детстве смотрел, очень понравилось. Нападавшие попятились, но из-за их спин кто-то по-русски крикнул: «Чего испугались, трусоеды, он не бросит, побоится!». Кольцо вокруг опять начало сжиматься. «Действительно не брошу, он прав, — промелькнуло в голове. — В сценарий будущего фильма придется внести правки…». В другом кармане вовремя нащупал тоже полезную вещь, хоть и не волшебная трубочка Сахилгата-Бабая, но все же. Газовый баллончик с экстрактом жгучего кайенского перца. До упора нажат клапан пуска и густая струя из баллончика веером прошлась по перекошенным от злости физиономиям. Под всеобщий чих и сердитое фырканье Денис скрывается за дверью, которую только что защищал. «Шайтан!» — неслось ему вслед.

Неожиданно и очень кстати во всех помещениях погас свет, но там, где он очутился стало как-то по особенному темно. В густой, все поглощающей темноте тем не менее угадывалось присутствие женщин. И знакомый, до боли знакомый звук. Где же он его слышал, совсем недавно? Какой-то странный шепот, совсем тихий, но настойчивый, не оставляющий, пока его не услышат. Легкое прикосновение к руке. Голосом Тамары ночь заговорила: «Теперь вижу, как ты меня любишь. Верю, обожаю, котенок мой ласковый! Дениска!..». О земном напомнили оханья и бабьи причитания невидимой в потемках купчихи Обольниковой.

В дверь из зала начали ломиться, дверь угрожающе затрещала. «Все равно не уйдешь, открывай, шайтан!» — поступали из зала настойчивые предложения. Оханья и причитания Обольниковой стали громче. Наконец откуда-то появился неровный свет — Чижиков появился с карбидной лампой. Под мышками держал исчезнувший было саквояж.

— Пожалте за мной, тут есть еще выход! — без предисловий распорядился картежник и лучом света указал на проход к лестнице во двор.

— Ах, ты, пятак твою распротак! — начал было Денис, схватив компаньона за руку. — Ты что натворил, идиот!

— Оставь, нашел время! — жестко прервала его Тамара. — Выяснять отношения потом будем, а сейчас нужно спасать женщин, самим уносить ноги!

«Карраул! Убивают!» — из темного угла согласилась с Тамарой, опять напомнила о себе Обольникова. Остальные женщины поддержали ее дружными всхлипываниями и громкими рыданиями.

Тем временем дверь начала поддаваться, крепкие петли кольчугинского литья стали сдавать. Судя по всему дверь разносили уже тараном — взятым в зале диваном или столом. Впервые в жизни Денис Лагода почувствовал себя ответственным за многих, за всех, кто ему доверился, поверил его обещаниям. Раньше имел дело только с чужими, правдами и неправдами накопленными, деньгами, ими рисковал. А тут целых семь женщин да еще подлец Чижиков, карточная душонка, на его голову. Среди женщин Тамара, но не она, а кто-то другой, не от сюда, на самом деле решил его испытать. Чего ты стоишь, Лагода Денис, какая тебе красная цена?

Цена? Задешево не отдам! Поторгуемся! Он вспомнил наконец-то про автоматический кольт во внутреннем кармане. С собой притащил в клуб целый арсенал, а где что впопыхах и забыл. Кольт достал, большим пальцем взвел тугой курок. С предохранителя снял еще в кармане. Тамара сжала его руку — «Ты уверен?». Вместо ответа Денис навел ствол на уже вываливающую в комнату, сбитую с петель, дверь и несколько раз нажал на спусковой крючок. В зале кто-то испуганно вскрикнул, остро запахло пороховой гарью. Послышалась русско-монгольская с почти одинаковыми словами матерная ругань, но дверь пока оставили в покое.

— Сейчас будет жарко! Чижиков, уводи женщин! — уже каким-то чужим, не своим грубым голосом скомандовал Денис, устроившись за поставленным на бок столом. Дремлющий в каждом мужчине воин проснулся, проверил свое снаряжение и приготовился к бою. Послышался свист Великих Арканов Страха — в комнату с любопытством заглянул монгольский бог войны Джинджин-Наойн, — судя по всему, ждет его здесь нечто весьма интересное, небольшое веселье. Какой-то одинокий храбрец в белом — Белый багатур — собирается вступить в схватку с целой оравой пьяных разбойников, защитить женщин. «На это стоит посмотреть!» — решает скучавший до этого Джинджин-Наойн и, видимый только для посвященных, удобно устраивается за спиной храбреца. В чужие схватки бог войны предпочитает не вмешиваться — пусть победит сильнейший! — но этот белокурый багатур с кольтом пришелся ему по душе, придется немножко помочь, так, самую малость…

Тем временем Чижиков, подсвечивая фонарем, вывел женщин на лестницу. Тамара шла последней и легонько подталкивала отстающих. Совсем расклеилась несостоявшаяся фрейлина — купчиха Обольникова и без того хунгузами китайскими запуганная до невозможности. Ее вели под руки, потом за талию галантно принял Чижиков.

Из зала прогремело несколько выстрелов, но женщины уже спускались по лестнице, а Денис был надежно укрыт темнотой и толстой крышкой перевернутого стола. Вспомнил про все еще зажатую в левой руке «лимонку».

— Господа, прошу сюда не заходить, а то буду вынужден бросить в вас гранату! За последствия не отвечаю! — без тени насмешки или иронии провозгласил он. В зале притихли, на этот раз владельцу «лимонки» поверив. За его спиной улыбнулся невидимый Джинджин-Наойн — «Какой занятный и веселый багатур! Надо будет взять его в свою свиту. Правда, это станет возможным только если храбреца убьют в бою. А где-то здесь его женщина, начнутся эти вечные рыдания, оплакивание, бабьи слезы. Нет, пускай лучше Белый багатур еще немножко поживет, повоюет, насладится земной любовью…».

На плечо Дениса легла нежная женская рука. «Все в безопасности, мы тоже можем уходить, мой храбрец!» — прошептала на ухо незаметно вернувшаяся Тамара. Он и сам был уже не прочь удалиться, победителем покинуть поле боя. Но как бы это сделать поэффектней, ведь рядом его женщина… Уйти просто хлопнув дверью не получится по причине полного отсутствия самой двери, сорвали, черти. Ну что ж, эффект его, Дениса Лагоды, присутствия создаст все еще не использованная граната, прощальный поклон, фейерверк в честь собравшихся здесь любителей острых ощущений. «Внимание, бросаю!» — честно, громко предупредил он и размахнувшись, швырнул «лимонку» в осиротевший проем двери. Грохот взрыва в зале он и Тамара услышали уже на лестнице ведущей во двор. С печальным звоном из окон посыпались стекла, в зале раздались вопли, возобновилась стрельба.

Во дворе в запряженной извозчичьей пролетке ждал Чижиков. Женщины, всей командой, погрузились на украшенный лентами для лихих VIP-поездок тарантас. Поводья и длинный кнут приняла маленькая цирковая наездница Арабелла, так и не ставшая петербургской княгиней-владелицей скаковых конюшен.

— Ну, с богом! — перекрестился Чижиков и стеганул свою пару. Следом за пролеткой в распахнутые ворота стрелой вылетел тарантас. Его заметно облегчили, пересадив купчиху к Чижикову. Так распорядился он сам, приняв над все еще не пришедшей в себя перепуганной женщиной шефство.

С грохотом и веселым звоном бубенцов конные экипажи понеслись по ночным улицам Урги. «Опять свадьба! — с завистью переговаривались часовые Азиатской дивизии и встреченные конные патрули. — Или контрразведка гуляет, вон баб сколько нахватали. С них станется!..».

Женщин развезли по квартирам. Пролетка с Денисом, Тамарой, Чижиковым и уже пригревшийся возле него Обольниковой, продолжила бешенную гонку к чайной Цибикова. «Забираем оставшееся золото и бегом из Урги! Куда глаза глядят! — горячился Чижиков. — Барон не простит! За князей монгольских спросит!..». Во время скачки по улицам, Тамара прижалась к Денису и зашептала ему на ухо:

— Котенок, пообещай, что выполнишь одно мое желание. Очень тебя прошу, сделай это для меня…

— Исполню всё, что ни попросишь! — радостно согласился Денис.

— Всё пока не надо, выполни сейчас только одно желание… Прости Чижикова и не ругай его. Слышишь? Я так хочу! — перешла на строгости Тамара.

— Так как же я его, мизерабля пикового, прощу, если он всех нас так подставил! Мало того, что не спросясь, не посоветовавшись втянул тебя в эту идиотскую игру, так еще в самый ответственный момент не смог передернуть карты. Всю жизнь жульничал, мухлевал, а тут не смог, зараза! Сейчас приедем — я из него ростбиф с кровью буду делать, дурилку картонную в собственном соку приготовлю! Фигу с маком он у меня получит, а не золото!

Жарким поцелуем в губы женщина прервала сердитые речи.

— Ты не посмеешь даже пальцем его тронуть, злюка!

— А это почему же, графиня? Отчего, с какой стати, позвольте, ваша светлость, полюбопытствовать?

— Дело в том… в том дело… — тянула с ответом, никак не могла решиться Тамара, наконец выдохнула такую трудную фразу. — Я сама нашла Чижикова и попросила взять меня в ваш мерзкий балаган! Попросила ничего тебе не говорить. И самое главное — я сама захотела, чтобы меня проиграли в три карты! Слышишь, жестокий, сама захотела! И теперь можешь делать с нами что хочешь, я твоя законная добыча…

Лагода открыл было рот для злых речей, дабы поведать что он о Тамаре сейчас думает, но разбушевавшийся в нем альфа-самец, приобретатель, вдруг скис, решил подальше от греха убраться туда откуда появился — в темные закутки подсознания, куда после Фрейда уже никто давно не заглядывал… Что после всего услышанного скажешь? Чтобы не сказал, выглядеть будешь полным дураком. Обретаем новые качества, делаем в самом себе неожиданные открытия. «Даже не думал, что могу быть таким, как на картинке из календаря…». Только что распустившаяся роза своими шипами кольнула прямо в грудь, стало больно и хорошо. Чтобы не спугнуть новые, незнакомые ощущения Лагода замолчал, сделал вид, что любуется проносившимися мимо перекошенными заборами ночной Урги. А где-то высоко в небе, над его головой, столкнулись две хвостатые звезды и рассыпались золотой пылью…

Глава 10

Москва, здание бывшего страхового общества «Якорь», март 1921

Залитым желтым тревожным светом коридором, шли двое. По стенам метались какие-то испуганные тени, много теней, хотя на весь коридор только эти двое: один в богемной, но лихо, по молодецки, сбитой набекрень кепочке, артистический галстук бантиком, усы, редкая бородка; другой желтолицый, в узкую щелочку пытливые глаза, обмундировка — роскошные кавалерийские галифе-шаровары, кожанка, тоже кожаная шоферская фуражка с красной звездой.

В коридор выходили обезличенные, без табличек и номеров. двери. Если кому куда нужно, то искомое помещение здесь находили согласно указанным маршрутам, по описаниям: «Прямо по коридору, налево третья дверь…» или «По лестнице в подвал, а там дежурного спросите…». В пустом коридоре спрашивать некого, но двое нужную им дверь нашли быстро. Обитая листовым железом, с прорезанным строгим окошечком-кассой возле которого так и хотелось занять очередь и смиренно дожидаться, когда о тебе вспомнят, выдадут по мемориальному ордеру положенное. Страховое общество «Якорь». Было. Но тех, кто выдавал попросили отсюда уже три года назад, а тех, кто получал… Да и выдавать особенно уже нечего: по обезличенным кабинетам теперь только ордера на аресты и обыски. Злые языки, недобитая контра упражнялись в расстрельном остроумии: «Был госстрах, а стал госужас!». Теперь в этом здании московская штаб-квартира ВЧК. На втором этаже кабинет Дзержинского. Про это узнали и в отчаянном восемнадцатом попытались с улицы забросить гранату, лимонкой поздравить с новосельем. Но «железный Феликс» именно тогда и стал железным — через гостеприимно распахнутую бронированную дверь успел вскочить в здоровенный, в человеческий рост, сейф-шкаф, реквизированный у выселенных страховщиков. Град осколков сейф только слегка поцарапал, но в деревянной мебели дырок понаделал, глубоко прошелся по стенам. Чтобы больше ничего не бросали, подступы к зданию закрутили, опутали по фронтовому колючей проволокой. Из окон на улицу стволы пулеметов.

В железную дверь гость в модной кепке кулаком, как здесь принято не грохнул, постучал по интеллигентски, остро согнутым пальцем. «Товарищ Бокий, Глеб Иванович, принимайте гостей!». Окошечко кассы распахнулось, невидимый в помещении за дверью визитеров узнал. Торопливо заскрежетали засовы. Дверь распахнулась. «Вячеслав Рудольфович, попрощаться пришли? Проходите…» — пригласил открывший дверь высокий мужчина в сером цивильном плаще, прикрывавшем армейские сапоги. Испытывающий, точно сфокусированный, настроенный на портретную съемку, взгляд.

Помещение, куда прибыли гости, выглядело удивительно — нечто среднее между кунсткамерой и трамвайным бюро находок, которые собрались куда-то переезжать. Часть содержимого было уже упаковано, таилось по чемоданам. узлам, корзинам и ящикам. Остальное ждало своей очереди. Сочеталось не сочетаемое. На письменном столе стоял немецкий шифровальный аппарат с клавишами, рядом в стеклянном, наполненном какой-то голубоватой жидкостью, сосуде — похожий на игрушечного крошечный ягненок с живыми глазками. По стенам развешаны диковинные деревянные маски, на вешалке — накидка из вороньих перьев. В углу загадочно поблескивали старинные зеркала из полированной бронзы. Рядом граммофон и аппарат звукозаписи на приготовленные стопкой грампластинки, от аппарата уходящий под потолок провод. И много потемневших от времени рукописей-манускриптов, старинных книг, разбросанных, расставленных, где попало по комнате.

Гость, которого называли Вячеславом Рудольфовичем, прошелся по комнате, осторожно принял с полки один из старинных фолиантов. «Молот Ведьм, уничтожающий Ведьм и их ереси, подобно сильнейшему мечу. Сочинение Генриха Крамера и Якоба Шпренгера» — вслух, задумчиво, прочитал он написанное немецкой готикой название.

— Товарищ Менжинский,[31] а вы мне лучше скажите, — нетерпеливо обратился к листавшему книгу гостю хозяин комнаты, — прочитали мой последний рапорт-сводку о таинственных происшествиях на китайской границе? Вынужден был обратиться к вам, нарушая субординацию, минуя непосредственное начальство и даже без санкции начальника иностранного отдела товарища Катаняна. Эти прочитали и начертали на моем докладе резолюцию: «Злоупотребление спиртными напитками во время выполнения особо важных заданий недопустимо. Участников спецоперации привлечь к ответственности и примерно наказать!». Так о подобных случаях, обо всей этой чертовщине знают и могут еще много чего рассказать местные жители по обе стороны границы. Причем здесь злоупотребление напитками, Вячеслав Рудольфович! За что наказывать наших ребят? Не наказывать, изучать надо! Ведь что произошло? Извините, напомню. Неуловимого хунгуза-бандита Чжао согласился сдать участник его шайки, кореец. Особая была у него примета — золотой зуб. В тайге чекистская опергруппа окружили избушку, где по сведениям корейца прятался неуловимый Чжао. С четырех сторон ворвались — внутри никого. Только за столом, со зловещей улыбкой на устах, убитый выстрелом в лоб кореец. Улыбка мертвеца с золотым зубом. В избушке оставили все как есть и поспешили оттуда выбраться, опасались засады. Когда наши ребята возвращались обратно, на полпути в лесной чащобе встреча — сидит на земле спиной к дереву, опять все тот же самый мертвый кореец. И зуб его золотой на том же месте, и улыбка… Подошли переправляться к таежной реке — мимо как раз не спеша проплывает мертвое тело. Опять он, улыбка, мертвый блеск золотого зуба. И подобных, про проделки этого самого Чжао, фактов из разных источников у меня, товарищ Менжинский, уже толстенная папка. Одним пьянством все это не объяснишь…

— Вот поэтому я вам, товарищ Бокий,[32] и привел помощника! Вместе будете загадки разгадывать, — улыбнулся Менжинский. — Знакомьтесь, наш китайский товарищ, прославленный красный командир-интернационалист Ван Инзун![33]

Бокий и китаец обменялись рукопожатиями.

— Рад знакомству, да только, Рудольф Вячеславович, опоздали вы! — повернулся к Менжинскому Бокий. — Начальство, сам начальник иностранного отдела ВЧК Катанян приняли решение мой секретно-технический отдел ликвидировать, сбор информации о загадочных происшествиях, разработки принципиально новых методик оперативной работы, допросов — прекратить. Говорят, что не гоже большевикам, материалистам, заниматься всякой чертовщиной, бабкиными сказками. Допрашивать врагов революции, контру, мол, хорошо умеем и без этих фокусов, нечего, мол, из Чека цирк устраивать. Оставляем только шифровальный отдел, его оборудование, остальное раздать по музеям, в Академию наук можно.

Спасибо товарищу Чичерину, наркому иностранных дел. Недавно продемонстрировал я ему наши новые возможности для тайного прослушивания и записи чужих разговоров. Новейшие американские разработки Эдисона. Удалось в афганском посольстве установить соответствующую аппаратуру и записать постельные разговоры афганского посла с любовницей, нашим агентом.[34] Очень, кстати, талантливая девушка… Да, так вот Чичерин меня к себе в комиссариат иностранных дел на работу приглашает. Говорит: «Забирай с собой все эти твои экспонаты, таинства все, — выделим помещение, оформим, как наглядные учебные пособия. В свободное от работы время — занимайся…». Вот я и начал собираться, Рудольф Вячеславович…

Менжинский наконец-то снял кепку, присел у стола. Вместо ответа взял в руки и принялся разглядывать со всех сторон сосуд с ягненком. Погруженный с головой в голубоватую жидкость ягненок стоял неподвижно, но, как живой, водил глазами, следил за окружающими. Ван Инзун подошел к старинным зеркалам из бронзы. Провел рукой по тщательно отполированной поверхности. Отражение не совсем точно передавало реальность, все было в зеленой пульсирующей дымке, многое только угадывалось. Китаец заинтересовался механизмом вращения одного из зеркал, толчком привел его в движение.

— Товарищ, товарищ, здесь без моего разрешения нельзя ничего трогать! — забеспокоился Бокий. — А то всякое может случиться, а мне потом отвечать.

— Зеркала династии Мин? — поинтересовался Ван Инзун. — Не беспокойтесь, Глеб Иванович, мне эти феодальные фокусы Поднебесной давно известны. Путешествия по времени, и все такое… Неужели действительно работает? Или очередные выдумки эксплуататоров, опиум для трудового народа?

— Товарищ Инзун, мои опыты с этими зеркалами строго засекречены, я проинформировал о них высшее руководство партии и страны. Жду, что там решат, — казенным, лишенным интонации голосом ответил Бокий. — Поэтому, пока ничего определенного сообщить вам не могу. Не имею права!

— А они уже все решили, драгоценный наш Глеб Иванович! — подал голос Менжинский. — Катанян с должности начальника Иностранного отдела снят, отдел вместе с вашей лабораторией передан в мое подчинение. Теперь я ваш начальник и сообщаю, что ваша деятельность, товарищ Бокий, признана очень нужной и перспективной для дела революции. Опыты продолжать, товарищ Ван Инзун вам поможет, особенно в переводах с китайского, с монгольского, знает он и по бурятски, читает даже по тибетски. Доведенные нищетой и голодом до крайности, родители продали его мальчиком в даосский монастырь. Но жизнь там оказалась не намного лучше и будущий отважный командир красных партизан от монахов сбежал…

— Но кое чему они успели меня научить, посвятили в некоторые свои тайны, дали полезные для нашего дела знания, — вставил несколько смущенный похвалой китаец.

— Товарищи! — торжественно объявил Менжинский. — Нам поручено дело государственной важности! Изучив доклад товарища Бокия, вверху очень заинтересовались упоминаниями о древних реликвиях Чингисхана, о трех главных символах его колоссальной империи — Золотой Плети, личной печати Сотрясателя Вселенной и походном знамени Сульдэ. Есть мнение авторитетных ученых-востоковедов, что приписываемые этим реликвиям магические свойства — не сказки, не легенды, а результат их непостижимой пока способности концентрировать и передавать дальше колоссальные сгустки энергии. Еще и термин для этого придумали — пассионарность, так кажется.

Установлено, что реликвии Чингисхана искать следует где-то на территории Монголии и в Урянхайском крае. В землях урянхов этим будет заниматься местный партизанский главком Щетинкин, а в столицу Монголии Ургу мы отправили нашего опытного разведчика, его оперативный псевдоним — Шаман, так он подписывает свои донесения.

В Урге сейчас свирепствуют выброшенные нами из России белогвардейские банды барона Унгерна, — продолжал Менжинский, — обстановка крайне сложная. Унгерн этот по всем признакам — накачанный морфием психопат с садистскими наклонностями. Вдобавок сильно пришибленный буддизмом, мистикой всякой. Вообразил себя живым воплощением ни много, ни мало самого, на минуточку, Чингисхана. Поэтому начал охоту за символами его власти, знамя Сульдэ, по нашим сведениям, уже в руках барона. Монгольский Богдо-хан, пьяница и полуразложившийся сифилитик, с Унгерном заодно. Ситуация усложняется тем, что белогвардейцы Унгерна действительно очистили Монголию от оккупировавших ее китайских авантюристов, генералов, которые неправильно понимают цели народной китайской революции, не слушаются своего вождя Сунь Ятсена. Монголы осыпали освободившего их барона высшими почестями, сделали живым божеством. Так что нашему монгольскому товарищу Сухэ-Батору борьбу с этим божеством вести приходится в крайне сложной обстановке, терпеливо трудящимся разъяснять — кто им друг, а кто враг. Могу также доверительно сообщить, что наш разведчик Шаман сумел подобраться к Унгерну и его секретам совсем близко. Главная задача Шамана на сегодняшний день — опередить барона, самому найти и переправить в Москву реликвии Чингисхана. Ну, а дальше ими займется ваша лаборатория…

— Так я остаюсь в Чека, переезд отменяется? — радостно поинтересовался у Менжинского Бокий.

— Да, Глеб Иванович, остаетесь в моем подчинении и спокойно дальше работаете! Но для усиления режима секретности ваша лаборатория отныне будет называться просто шифровальным отделом. Остальное по плану, как мы и договорились. Да, чуть не забыл! Тут на вас, товарищ Бокий, в парторганизацию ВЧК сигнальчик пришел. Пишут, информируют нас, что организовали вы за городом какое-то Дачное товарищество. Занимаетесь там гнусным развратом и пьянством, причем употребляется спирт, отпущенный в ваш отдел для технических нужд. Якобы напаиваете женщин, малолетних девочек до бесчувствия и потом, э, как бы это сказать… вкруговую их используете. Фантазия, надо сказать, у сочинивших этот донос богатейшая, эротика получилась вкуснейшая. Дважды вслух зачитывали на парткомиссии, слушать собирался весь актив…

— Позвольте, Вячеслав Рудольфович, — не выдержал Бокий, — нужно было сочинителю этого пасквиля дать на пробу хотя бы сто грамм того спирта, который я действительно получаю и строго за каждый использованный грамм отчитываюсь. Спирт мне выписывают только технический, метиловый…

— После Гражданской войны что у нас теперь только не пьют, товарищ Бокий, — прервал его Менжинский. — Еще в феврале семнадцатого, когда царя сбросили, петербургские аристократы с перепугу принялись угощать революционных солдат-фронтовиков чем бы вы думали? Французскими духами, на разлив, так сказать, для восставшего народа ничего, мол, не жалко… Так вы уж, Глеб Иванович, без обид, будьте любезны, напишите в парткомиссию объяснительную, потому, как любые сигналы о моральном облике большевиков, а тем более чекистов подлежат проверке. Как учит нас Феликс Эдмундович? Чистые руки, и все такое…

Глава 11

Денис Лагода, Урга, номера Цибикова

В номерах на удивление было тихо. Судя по всему, князья начнут ябедничать, донесут о случившемся барону Унгерну и Богдо-хану только утром. С первым докладом поведают досточтимым или как их там, о невероятно злых проделках двух шайтанов на постоялом дворе, о том, как хитростью завладели они золотом, праведно нажитым уважаемыми гостями, добытым непосильными трудами во благо государства. И помогал шайтанам в их злом деле неведомый доселе картежный бес Ибикус, нечистая сила из заколдованной колоды.

Поднявшись в свои комнаты, компаньоны застали все таким, каким оставили. Мирно спали, напившись арьки, караульщики-монголы возле золотого ящика. За всех сторожил огромный лохматый волкодав, который услышав разговор и шаги в коридоре принялся хриплым басом лаять.

В соседней комнате прибывшие держали совет что делать дальше.

— Тикать надо! — опять принялся за своё Чижиков. — Забираем золотишко и ходу! В Японию! Я тут познакомился с одним японцем, так он…

Свой вариант предложила, уже совсем успокоившаяся в объятиях Чижикова, купчиха Обольникова:

— А я не так думаю! Тикать? Куда? До ближайшей железной дороги неделя пути! А вдруг поймают? Тогда покажут нам на пыточном дворе Японию… У вас, у мужчин, на уме, как всегда, одни глупости! Отдайте лучше половину полковнику Сипайлову и он все уладит. Упросит Унгерна нас помиловать.

Денис с тревогой посмотрел на Тамару. Сейчас ее очередь…

— Я скажу за себя и за Дениса! — решительно начала Тамара. — Нам ничего не нужно! Мы решили оставить все золото вам, то есть господину Чижикову и мадам Обольниковой. Уезжайте, вас никто не тронет! Сами же мы отравимся к барону Унгерну, у Дениса к нему важное дело…

Эффект, как от разорвавшейся в клубе гранаты. Стекла, правда, остались целы, но лобная доля от такой контузии могла и пострадать. Что за ночь?

— А это, милый мой, я тебе объясню чуть позже, наберись терпения! — угадала его мысли Тамара. — Вот проводим сейчас милого Чижикова, очаровательную его подругу и все узнаешь, Тебе понравится!

Будет ли с такой женщиной Денис счастлив? — вопрос. Но скучно с ней не будет никогда, это уж точно. Оставалось ждать и надеяться, надеяться и ждать…

Началась сцена прощания. Чижиков зачем-то разрыдался и бросился к компаньону обниматься. «Отец родной! Прости за все!». Обольникова пала на колени и руку Тамары покрыла поцелуями. Растрогался и Денис. Чижикова обнял, тоже прослезился.

— По дороге обязательно навестите наших женщин и с каждой честно рассчитайтесь! — промакивая увлажненные глаза, напомнил он Чижикову.

Слезы и прощания продолжились на улице возле пролетки, куда монголы-караульщики уже загрузили ящик с золотом. Их тоже одарили по царски, поблагодарили за верную службу. Вечно на всех сердитый барбос-волкодав получил роскошную баранью ногу. Так что все остались довольны, никого не забыли.

— Господа, так может и вы с нами? — собравшись уже ехать, вдруг придержал коней и предложил Чижиков. — А то поехали, боюсь я за вас! Какие у нормальных людей могут быть дела с этим Унгерном бароном? Сбежал из сумасшедшего дома и теперь здесь в Урге развлекается! Зачем вам этот маньяк?

— Езжайте, езжайте, а то Денис передумает! — поторопила сидящих в пролетке Тамара. — Дай вам бог удачи и счастья, не поминайте лихом!

Чижиков с сомнением покачал головой, но сидевшая рядом Обольникова крепко к нему прижалась и что-то страстно зашептала на ухо. Щелкнул кучерский кнут, лошади рванули и понеслись. Оставшиеся еще немного постояли на ночной улице, всматриваясь в темноту, в которой растаяла пролетка.

В номера они вернулись молча, — слишком много нужно было сказать друг другу… Чисто механически Денис отметил про себя, что входная дверь в их комнату оказалась приоткрытой, хотя, когда они всей компанией спускались вниз, дверь эту он вроде бы плотно за собой закрыл. Старая привычка. На закрывании дверей была тихо помешана директриса школы, где он когда-то учился. Образцово-показательная школа и детишек строго под замком держали. Ну, да ладно, закрыл-открыл, какая теперь разница? Все целы, живы-здоровы, чего еще надо? Тамара опять рядом…

— Так расскажи, свет мой ясный, когда же ты успела в графиню превратиться? — соблюдая условности принялся он расспрашивать Тамару, на самом деле сгорая от нетерпения: в этой комнате они остались вдвоем и до утра еще многое можно успеть, такая ночь. — И почему именно Окладская, а, допустим, не Белосельская-Белозерская, или маркиза де Помпадур какая-нибудь?

— Ты действительно хочешь это знать? Прямо сейчас? — с улыбкой спросила Тамара, расстегивая Денису рубашку.

— Прямо сейчас! — выдохнул он уже на кровати, куда женщину отнес на руках.

Так хорошо им еще никогда не было. Приняв облик строгой училки, нацепив на нос совершенно в постели не нужные очки, Тамара раз за разом обрекала Дениса на переэкзаменовку, пока наконец-то он не выполнил все на удовлетворительно. От избытка чувств она даже всплакнула, спрятав лицо под струящимся покрывалом своей роскошной черной гривы.

Пришло время расслабиться.

— А знаешь, кто я такая? Угадай! — спросила Тамара, нежно вычерчивая пальчиком замысловатые фигуры на животе Дениса.

— Самая прекрасная, удивительная женщина! И угадывать нечего! — жмурясь, как кот, от удовольствия, попытался он подыграть.

— Не угадал!..Я путешественница по времени…

— Удивила, мы оба путешественники, вон нас куда занесло!

— Милый, ты не понял, перемещение по шкале времени это обычное для меня состояние, занимаюсь этим давно, но нигде надолго не задерживаюсь. Максимум пол года, год, да и то, если эпоха, куда попала, понравится. Это как наркотик, поиск адреналина, чтобы тебе было понятней… — голос женщины завораживал, так пай-мальчикам на ночь рассказывают сказки, а Оле-Лукойе раскрывает над ними свой волшебный зонтик. — В веке XX1 я задержалась чуть больше, из-за тебя противный, да и муж меня любит очень, сказал, что прикончит и меня и себя, если я вздумаю от него уйти, чудак такой попался…Потом поняла, что теперь пора все бросать и уходить, иначе застрянешь навсегда, а мне нельзя. Я еще не все эпохи перепробовала — у каждой свой драйв, мужчины интересные попадаются. Меняла свои имена и фамилии. То графиня, то княгиня, то супруга здешнего китайского губернатора, то участница какого-то невероятного заговора. Замужем побывала несколько раз, мы женщины без этого не можем, так устроены. Представляешь, плыла с очередным мужем-американским миллионером на «Титанике», а там в курительном салоне — зеркала династии Мин, да, да, те самые! Они могут и по другому называться, просто китайские самые известные, древнеегипетские попадаются, африканские царицы Савской. У нас, у путешественников по времени, свое тайное сообщество и мы часто встречаемся, обмениваемся информацией. Да, так вот, ночью я в этот салон на «Титанике» наведалась и поминай меня как звали. Муж надоел, зануда, как все богачи скупердяй ужасный! Кажется не утонул вместе со всеми, таким всегда везет. Попала к вам в XX1 век, ну а дальше ты знаешь…

Как это не странно, но Денис воспринял услышанное спокойно. Тамара для него давно уже превратилась в фею на облаке. Сейчас оказалось не фея, а Бегущая по волнам полного опасностей океана времени. На «Титанике» плавала. По мужу в каждой исторической эпохе. А почему нет? Женщина на все времена, такая. Даже золотые дракончики-перевозчики готовы служить ей столько, сколько понадобится, сколько она пожелает.

— Хорошо, а к Унгерну какое у меня может быть дело? — поинтересовался Денис. — Ты же Чижикову так и сказала — у меня к барону важное дело. А я не в курсе, совершенно!

— Печать, — просто, без напряга произнесла Тамара, — у тебя личная печать Чингисхана. Если ты забыл — это такая красивая, вырезанная из халцедона штука с древнемонгольским текстом. Мне Чижиков все рассказал: и про то, как она к тебе попала, и про то, как Извицкий пытался ее украсть. Печать нужна барону Унгерну, а я хочу ему помочь. Он великий воин, какие бы ужасные вещи про него не говорили…

— Кстати, он женился недавно этот твой великий воин, говорят, на китайской принцессе! — с оттенком иронии проинформировал Денис. — И ты ему собираешь помогать?

Лицо Тамары стало непроницаемым, застыло в скорбном бесчувствии. Чужим стал голос, зазвучали новые, незнакомые жесткие интонации. И если бы вздумалось попросить вернуть миру утраченные книги Князя любви, то таким голосом ответят, что ни одна книга не была утрачена.

— Это совсем не то, что ты подумал. Так могут думать только приземленные, примитивные люди, для которых ничто не свято! Просто впервые встретила человека, которому захотела помочь, который достоин. Унгерна многие не понимают и боятся, не видят, не хотят видеть ничего дальше своей ничтожной земной жизни. Я многое еще могла бы рассказать о бароне, Денис. Ты у меня умный, поймешь, но это потом, — голос Тамары опять стал нежным, таким как прежде, потеплел, пообещал повторить многое, — а сейчас…

— …а сейчас, дорогие мои любовнички, вы отдадите мне печать о которой только что говорили, ворковали так мило… — раздался голос Извицкого и он сам, собственной персоной, появился из-за ширмы в дальнем углу комнаты. В каждой руке по пистолету, обнаженных тела на кровати оказались в зоне уверенного поражения.

— У вас так здорово получается кувыркаться нагишом в постели, что не хотелось вам мешать, поэтому позволил себе весь этот кордебалет досмотреть до конца, — устроившись с пистолетами в кресле, принялся ёрничать ротмистр. — О путешествиях по времени тоже очень интересно, занимательно. Кстати, о секрете зеркал династии Мин мне известно, я ими тоже иногда пользуюсь. В интересах службы разумеется. Монголия такая страна удивительная, здесь все живут под покровом какой-то тайны!

— Контрразведке барона Унгерна угодно было знать, какое будущее всех вас ожидает? — прервал его Денис. — Так я имею честь доложить, — вас всех прикончат и очень скоро, расстреляют красные к чертовой матери! Сухэ-Батор возьмет Ургу. Барону вашему капец! А вас Извицкий, персонально вас, мне даже говорить не хочется, что с вами в Чека сделают, у них с такими не панькаются!

— Ничего со мной в Чека не сделают! — улыбнулся Извицкий, поигрывая пистолетами в руках. — Разве что наградят… Позвольте представится, я сотрудник иностранного отдела этой самой Чека, никакой не Извицкий. В штабе барона Унгерна выполняю особое задание Москвы. И мне нужна печать Чингисхана. В Кремле на нее, на знаки великой империи — Четыре угла под одной крышей, — свои планы. Будущее России через 70 лет, каким я его узнал, при помощи магических зеркал выяснил, нас не устраивает. Эм-эм-эм без проблем! Думай и богатей! Все время подсовывают гигиенические прокладки какие-то идиотские. Придумали телевизор и такое показываете… С ума все там у вас посходили! Лечить, спасать Россию, человечество пока не поздно! У нас тоже великие идеи, не одному барону строить планы, как всех осчастливить. Короче, где печать, господин Лагода, я жду! Пока вас не было, начал обыскивать комнату — не нашел. Где вы ее прячете? Пожалейте свою очаровательную любовницу и не заставляйте меня делать ужасные, отвратительные вещи…

Пока мужчины выясняли отношения, Тамара сидела молча, спиной прижавшись к стене, колени подтянуты к подбородку, накрыта простыней. Потом, будто очнувшись, — собралась, напряглась, на лице появилось радостно-удивленное выражение, взгляд сфокусировался на объекте за спиной Извицкого. Там была дверь в соседнюю комнату. Один шанс из тысячи. Лагода все понял и решил подыграть. Сделал над собой усилие и тоже радостно улыбнулся запертой двери позади ротмистра. Вероятно от сквозняка. дверь очень кстати скрипнула.

— Что? Что такое? — пробормотал Извицкий и на мгновение резко обернулся. Тамара швырнула в него свою простыню, которая в полете раскрывшись, Извицкого красиво обвила, превратив его в таинственную фигуру под покрывалом. Фигура принялась наугад палить сквозь простыню сразу из обоих стволов, но на линии огня уже никого не было. Тамара сползла на пол, а Денис окружным маневром заходил сбоку, прицеливаясь в голову ротмистра стулом.

Внезапно за окном на улице раздался какой-то шум, цокот копыт, голоса. «Здесь он! Окружай!». По лестнице забухали сапоги. «Сдавайся, Извицкий! Выходи по хорошему!». В наружную дверь забарабанили. Ротмистр наконец-то выбрался из под простыни и заметался по комнате. Денис принял решение.

— Сюда, опять за ширму! — приказал он ротмистру. Тот криво ухмыльнулся и направил на него пистолет.

— Ну и дурак! — бросил Денис, загораживая на всякий случай Тамару. — Здесь без вариантов, делай, что тебе говорят, если хочешь жив остаться! Пистолеты оставь мне, поигрался и хватит. Если тебе сейчас не повезет — стрельбой уже не поможешь!

После нескольких мгновений колебаний, Извицкий решился, — отдал оружие и исчез за ширмой, на которой белым флагом обещала полную и безоговорочную капитуляцию ночная сорочка Тамары. В дверь из коридора замолотили кулаками, Денис пошел открывать. Оттолкнув его, в комнату с наганом в руке ворвался Сипайлов, следом несколько казаков с винтовками наизготовку.

— Где? Где он? Где ротмистр? — забегал по комнате Сипайлов.

— Полковник, вы же видите — я с дамой. Она не одета, а вы врываетесь. Нехорошо! — отчитал его Денис.

— Хам! — подтвердила, успевшая прикрыться мужским пиджаком, Тамара.

Денис встал возле ширмы и на правах хозяина продолжил распоряжаться:

— И, полковник, прекратите в конце концов бегать с револьвером по комнате! Здесь нет никакого Извицкого! С чего вы взяли?

Бородатые казаки в фуражках с желтыми околышами Забайкальского войска столпились у входа в комнату, во всю глазея на Тамару. Сипайлов прекратил беготню, остановился, платком протер вспотевшую лысину, подкладку фуражки. Спрятал в кобуру наган.

— Ушел… Упустили! — заорал полковник на казаков. — Чекиста, большевика упустили! А ну пошли вон отсюда! Ждите на улице!

Покосился на ширму и ночную рубашку Тамары. Устало опустился на стул, где только что сидел Извицкий.

— Простите нас, господин Лагода! — сокрушенно вздохнув, начал оправдываться Сипайлов. — Два часа назад взяли на чекистской конспиративной квартире связника, признался на допросе, что был послан к Извицкому. Оказался наш ротмистр большевистским агентом, узнали и его оперативный псевдоним — «Шаман». Прошляпили, проглядели… Ну, я собрал казачков и давай его по всему городу искать. Нам сказали, что где-то здесь его видели… Кстати, сударь, вы с Чижиковым здорово набедокурили этой ночью на постоялом дворе, монгольские князья очень недовольны и если барон узнает…

— А мы ему сами все расскажем! — вмешалась в разговор Тамара. — Прямо с утра к барону! А сейчас мне нужно одеться, полковник. Прошу удалиться!

Сипайлов засуетился, рассыпался в извинениях и ушел. Из-за ширмы выбрался Извицкий.

— Вы спасли мне жизнь! Зачем? — спросил он, пристально глядя Денису в глаза.

— Сам не знаю зачем! Может потому, что не хочу видеть еще одну отрезанную голову на частоколе у тюрьмы, — Денис задумался. — А может потому, что мой дедушка тоже служил в иностранном отделе Чека. У нас семейная реликвия — его орден Боевого Красного Знамени, а вот фотографии не сохранились. Ни одной. Когда в тридцать седьмом за дедом пришли, то бабушка с испугу сразу сожгла в печке все письма и семейный альбом. На всякий случай. А фамилия его, кажется, была Литовченко. Может встречались там, у себя в отделе?

— Нет, не встречались… — почему-то с улыбкой произнес ротмистр. — Дело в том, Денис дорогой, что Литовченко…это я!

— Дедушка? — изумился Денис.

Тамара с улыбкой зааплодировала:

— Браво! Бис! Дедушка-чекист и внучек, какая встреча!

От прилива чувств Денис зачем-то схватил чекиста за руку и энергично затряс ее. Потом со внезапно появившимся интересом принялся чудом объявившегося родственника в упор разглядывать, будто видел впервые. Вот он какой, дед, исчезнувший без следа в ежовских застенках далекого тридцать седьмого. В двадцать первом — ни дать, ни взять вылитый его величества лейб-улан: форма, портупея, всегда начищенные до зеркального блеска со шпорами сапоги — смотрелись молодецки. Холеное, аристократическое лицо, читающий между строк взгляд, волосы самой светлой русой масти — все сохранилось и передалось потомкам. Только сейчас стало заметно, как дедушка и внук похожи. Правда Денис уже начал отпускать потихоньку в Урге усы и бороду а-ля Николай Второй, дед же всегда тщательно выбритый. Его неизменная сигара — правильно подобранная деталь, убедительно дополнявшая сочиненную в Москве легенду о непременном члене Английского клуба, где дед-чекист отродясь не бывал.

Родственники принялись живо расспрашивать друг друга, перебивая и не выслушивая ответы. Деда Литовченко интересовала судьба жены-бабушки, что стало после его ареста с детьми, с отцом Дениса, родившемся в 1935. Рассказал, как узнав в путешествиях по времени о сталинских репрессиях попытался избежать своей участи, уготованной старым чекистам. Из органов уволился по болезни и, забрав семью, уехал учительствовать в глубинку, в какой-то Ново-Урюпинск. Потом перепробовал еще несколько вариантов обмануть время и свою судьбу, пытался даже заделаться полярником. Ничего не вышло, когда наступал роковой день для ареста, неумолимая дуга времени выпрямлялась и забрасывала его обратно в страшный тридцать седьмой, в наполненную энкаведистами московскую квартиру. Слушая все это, Денис вновь вспомнил полузабытую статью в каком-то научном журнале. Автор очень убедительно, с точки зрения теорий Эйнштейна рассуждал о попаданцах — путешественниках по времени, о том, что течение времени едино в своем потоке и изменить его человеку не по силам, отвести по новому руслу не получится, не сибирские реки, вспять не повернешь! Если сделал, учудил что-то не то, вопреки логике известных исторических событий — тебя, как беспокойный чужеродный элемент, посягающий на основы, не тобой установленные, тебя просто выкинет прочь, исчезнешь, вернешься в ту эпоху, откуда появился. И что интересно, не обязательно в тот самый день и год, древняя волшебная механика не совершенна, возможны погрешности…

— Господа, свои разговоры договорите в соседней комнате! — встрепенулась Тамара. — Вы все болтаете, а я до сих пор не одета! Что за воспитание?

Денис и Литовченко вышли.

— Так как насчет печати? — напомнил в соседней комнате Литовченко. — Без печати мое задание не считается выполненным, подведу людей в Кремле. Там ждут…

— Она мне не нужна, это так, сувенир на память, красивый артефакт из диких веков, — с готовностью согласился внук. — Объяснили бы мне сразу, еще тогда, в винном подвале генеральского дома, то и стрелять не пришлось бы, несчастный штабс-капитан остался бы жив, вас бы не порезали, дедушка…

— Так некогда было тогда разбираться! — начал оправдываться чекист. — Ты всюду совал свой нос и спутал мне все карты. Американец чертов! Давай, неси печать, а то мне уже пора уходить! Светает, а дорога предстоит дальняя.

Денис отправился в комнату, где оставили Тамару. Она уже оделась, заканчивала у зеркала макияж.

— Я все слышала! — сходу объявила она Денису. — Печать уже у меня, нашла ее под матрасом, и вы ее не получите, разве что отнимете силой, милые родственнички! Это вещь барона и я с тобой, или без тебя, сейчас ее барону отнесу! А дедушке, товарищу Литовченко, большой революционный привет, пускай убирается и побыстрей в свою Москву!

Дальше началось то, что в полицейских протоколах обычно описывается, как семейная ссора на бытовой почве. Все обильно увлажнилось женскими слезами, несправедливыми упреками, Денису напомнили то, чего никогда не было. Мужчине не устоять. Разговор с Литовченко заканчивать пришлось уже на улице.

— Деда, — не без удовольствия окрестил бывшего ротмистра новым титулом внук, — сам видишь, что взять печать нет никакой возможности! Женщина… Может мы лучше перед Унгерном замолвим за тебя словечко, Тамара попросит? В обмен на печать Чингисхана!

— Ладно, мальчуганы вы мои, нельзя, так нельзя, — обреченно махнул рукой чекист. — Я тут подумал, может оно и к лучшему, может как раз барону и суждено, а нам нет. Такие страшные события впереди. Кто бы мог предположить, помыслить? Какой-то Сталин, полуграмотный абрек грузинский, я его видел пару раз, весь большевизм поставит дрыгом с ног на голову! Вот такому чингисханова печать в самый раз!.. Ладно, внук, давай прощаться. Ухожу, пора!

Где-то в небесной канцелярии, за краешком приподнятого, как чаша, неба эту ночь пометили в своих книгах, как Ночь расставаний. Увез в степь купчиху Обольникову безутешный Чижиков; ушел, скрывшись под синим плащом с капюшоном прокаженного, чекист Литовченко. Расстаться пришлось и со многими иллюзиями, заблуждениями, пустыми надеждами. Над Ургой поднималось утро, день обещал новые, невероятные приключения.

ЧАСТЬ II ВОЗВРАЩЕНИЕ

Глава 1

Денис Лагода и Унгерн, Урга, весна 1921

В штабе Азиатской дивизии во всю шли приготовления к объявленному Унгерном новому походу, теперь в советскую Россию. Беглецы из Совдепии уверяли, что власть большевиков висит на ниточке, надоел всем до чертиков их военный коммунизм с его продразверсткой, чекистским террором, обысками и реквизициями. Ниточку ножничками маникюрными перерезать и кончилась власть Красного Дракона. Нужен только с такими ножничками человек, а у барона не ножнички — тысячи сабель, дивизия готовых на все людей.

Чемоданное настроение перед дальней дорогой. Сердитыми шмелями непрерывно жужжали полевые телефоны, выстукивал бесконечные ленты телеграмм аппарат «Морзе», с бумажками приказов в руках носились по коридорам курьеры и адъютанты. На стенах красовалось несколько плакатов. «С наглядной агитацией у барона слабовато, нужен хороший политтехнолог, а то сплошной примитив, не цепляет…» — подумал Денис, разглядывая попавшие в Ургу остатки колчаковской пропаганды. Изображались в основном китайцы из интернациональных отрядов Красной Армии — украшенные где надо и не надо красными звездами, противные, клыкастые узкоглазые, издевающиеся над женщинами.

В кабинет к Унгерну уже насобиралась длинная очередь. Золотопогонные офицеры, бородатые купцы, гуртовщики, несколько монгольских князей, один из них с забинтованной головой. Увидев Дениса монголы встрепенулись, схватились за маузеры. «Ибикус! Шайтан!». Не обращая на них внимания, Тамара решительно направилась к столу затянутого в портупеи дежурного адъютанта. «Я графиня Окладская! Барон нас ждет!». Пока адъютант, молоденький поручик, елозил пальцем вверх-вниз по списку записавшихся на прием, выискивая услышанную фамилию, Тамара по-хозяйски отворила дверь в кабинет, быстро проскользнула туда сама и за руку втащила растерявшегося Дениса. Следом кинулся адъютант, но было уже поздно. Унгерн как раз закончил распекать кого-то по телефону и поднял на появившихся в кабинете глаза.

— Роман Федорович, ваше превосходительство, я их не пускал, а они… они… — обиженно залепетал поручик.

— Выйди вон, мальчишка! — прорычал на него барон. — Скажи всем, что на сегодня прием окончен. Я занят!

Дождавшись, когда за адъютантом тихонько закрылась дверь, Тамара подошла к Унгерну.

— Барон, начну без предисловий! То, что вы так ищите и в чем так нуждаетесь — у меня!

На синем сукне письменного стола заиграл всеми своими гранями белый халцедон печати-тамги. Казалось, что былая Чингисова мощь и слава, стремительно заполнив пустоты серого времени и безвременья, хлынула через край, разом смыла с лица этого мира гримасу скуки. Очутившись в руках барона и повинуясь его воле, печать прочертила пространство кабинета таинственным знаком похожим на латинскую S.

— Свое первое воззвание уже на советской территории, манифест порабощенным большевиками народам России я скреплю этой чингисовой печатью! — торжественно объявил Унгерн. — Завтра же в поход! Пойдем через земли урянхов, там в Самагалтайском дацане я найду третье, недостающее, сокровище Чингиса — Золотую Плеть. Все три главных отличительных знака Сотрясателя Вселенной станут мои, в моих руках соединятся, чтобы нести свет истинной веры дальше, вплоть до края Европы, к последнему морю.

Когда все в кабинете вернулось на свои места, а стены скрыли открывшиеся было дали, Денис тоже очнулся и вновь обрел способность соображать, правда, уже в каких-то новых, неведомых доселе форматах, пробило, проняло его чем-то насквозь. Все вместе — перестрелка на постоялом дворе, отданное Чижикову золото, Тамара, метаморфозы Извицкого — все это слилось в один сказочно яркий калейдоскоп и завертелось перед глазами. Сейчас он скажет барону Унгерну нечто, способное изменить ход истории. И будь что будет, вдруг и ему, Денису Лагоде найдется место в учебниках, хоть одним абзацем, даже примечанием хорошо, сноской. А получится, то в новом неведомом мире явит он людям новую философию, и запомнят его не кандидатом, даже не доктором наук, не профессором кислых щей и баварского кваса, а Мудрейшим из мудрейших, Умудренным мудростью мудрых…Почему нет?

— Барон, Роман Федорович, ваше превосходительство, отмените свой поход в Россию! — попытался он подобрать нужные, убедительные слова. — Вы там погибнете, никакой империи не построите! Вот смотрите, эта чудесная коробочка под названием айфон сейчас вам все покажет.

Денис принялся отыскивать в компьютерной памяти нужный фильм из тех, которые сам недавно смотрел. Про Гражданскую войну, про Монголию 1921 году, про самого барона. Тамара встала за спиной Унгерна и положила руки ему на плечи.

— Рома, доверься, мы принесли тебе недоступные вам всем знания из будущего. Этот человек с айфоном…он мой…мой…в общем друг! Он посвящен, как и я, ему открыто будущее. Сейчас ты его увидишь, Рома…

Денис положил айфон перед бароном и нажал кнопку пуска. Зарядки аккумулятора должно хватить, экономил, как мог. Пошел уже знакомый Денису старый советско-монгольский фильм с хорошими актерами. Особенно хорош был сам Унгерн, сыгранный каким-то талантливым прибалтом. Приятно удивило портретное сходство обоих выходцев из остзейских земель. Похожим получился и Сипайлов. В фильме нашлось место даже для советского разведчика, но этого персонажа Денис постарался не афишировать. Фильм заканчивался сценой пленения Унгерна. Красноармеец на своей спине перетаскивал его, связанного, через пограничную реку из Монголии в Советскую Россию. «Последний раз, барон, на рабочей шее сидишь!».

Когда фильм закончился, все несколько минут молчали. За окном напомнил о себе 1921 год — кто-то громко на весь двор скомандовал: «Колонной по два, рысью, марш!», загрохотали тачанки.

Молчание прервала Тамара:

— Идти надо не против большевиков, не на Север! Роман Федорович, Рома, уводи свою дивизию на Тибет. Только там, на Крыше Мира, можно собрать силы, напитаться мудростью для решающей схватки с Красным Драконом, прийти в устойчивое равновесие с самим собой. А Золотая Плеть Чингисхана, третья, последняя составляющая мощи Истинного Повелителя Вселенной, по приказу Агвана Доржиева из Самагалтайского дацана монахами-ламами уже изъята и тоже находится на пути в Тибет. Поход в земли урянхов, где тебя поджидает красный командир Щетинкин — это ловушка!

Унгерн погрузился в размышления, задумчиво повертел в руках айфон. Наугад нажал несколько кнопок, прокрутил строчки меню. Наконец принял решение и вызвал адъютанта.

— Поручик, найдите-ка мне Сипайлова и командира Дикой кавалерийской бригады Резухина. Немедленно!

Адъютант скрылся за дверью. Унгерн продолжал разглядывать айфон, открывая всё новые его функции. Стоявшие рядышком Денис и Тамара подсказывали, насколько это возможно объясняли принцип действия.

Вдруг в кабинете раздался какой-то странный нарастающий шум. У Дениса поплыло перед глазами, потом стало совсем темно. Инстинктивно он схватил за руку Тамару. Вместо кабинета они очутились в светящемся узком туннеле через который, всё еще держась за руки, неслись, летели с огромной скоростью…

Глава 2

Последний бой барона Унгерна, Алтан-Булак, август 1921

На Тибет Унгерн свои войска так и не повернул. Решил сразиться с красными. Сабельный бой с воинами-цириками Сухэ-Батора кровав и скор. Умеют рубиться казаки Унгерна, но перед ними достойный противник. Монгол, едва появившись на свет, уже в седле, в седле проводит всю жизнь и встречает свою смерть — разрубленный до пояса казачьей шашкой. Но омыты казачьей кровью и монгольские сабли, злой бог войны Джинджин-Наойн любит кровь на своем алтаре. Пора пускать в дело его Великие Арканы Страха, а то они заскучали, свернувшись без дела смертоносными змеями.

Подходящую позицию Унгерн выбрал у торгового городка Алтан-Булака на советско-монгольской границе. Здесь он разобьет Сухе-Батора и помогавшую ему Красную Армию. В Монголию барон большевиков не пустит, хватит с них и России.

Но бой не заладился сразу. Пока присланные Богдо-ханом монахи-ламы разжигали священные костры, конница красных зашла в тыл и вырубила две казачьих сотни вместе с командирами. Потом артиллерия метким огнем накрыла на холме лагерь Унгерна, священные костры и самих монахов.

— Беда, ваше превосходительство! — примчался к барону адъютант Быстров. — Наших побито — не счесть! Из своих пушек красные картечью уже прямой наводкой лупят! Спасаться надо, Сухэ-Батор в тыл заходит…

Барону это не интересно. В своем желтом, издали хорошо заметном халате монгольского князя-командующего он мчится в бой. Навстречу испуганным стадом катится его побитое войско.

— Куда? Назад, сукины дети! Всех перестреляю, трусы!

Выхватив наган, барон несколько раз, не целясь, стреляет. Куда там, видно совсем опьянел от крови Джинджин-Наойн и теперь хлещет Арканами Страха по своим. Чья-то сабля трусливым манером рубит барона сзади, разлетается на две половинки генеральский погон на плече, но дальше клинок уже только скользит, обдирая рукав халата. Выяснять кто некогда, Унгерн спешит в гущу боя. Только бы успеть спасти походный стяг Чингисхана, вынесенное в боевые порядки боевое знамя-Сульдэ, иначе всему конец и летит к черту Срединная Империя, останавливается время, разлетаются в щепки проклятые колеса судьбы!

На холме в захваченном лагере уже хозяйничают воины-цирики Сухэ-Батора. Они весело переговариваются, роясь в брошенных вещах, снимая сапоги с убитых. Закон войны, торжество уцелевшего в смертельной схватке победителя. Унгерн уже совершенно один, но с саблей в руке бросается на врагов, весь в крови и пороховой копоти, в разорванном халате.

— Джинджин-Наойн! — монголы в ужасе разбегаются. Несколько пуль смертельным шепотом шелестят у головы барона.

Потом было бестолковое бегство и еще более бестолковая погоня. От разгромленной Азиатской дивизии не осталось ничего: примкнувшие к Унгерну монголы, разъехались по своим кочевьям или сбежали к красным цирикам Сухэ-Батора, буряты подались в забайкальскую тайгу — охотиться и слушать завывания своих шаманов, даурские казаки, частью ушли в Харбин к атаману Семенову, остальные, не знавшие за собой вины, сдались частям Красной Армии.

Оставшиеся офицеры Азиатской дивизии ночью собрались в степи у костра. Унгерн больше молчал, неотрывно всматриваясь в огонь. С согласия безучастного ко всему барона председательствовал генерал Резухин.

— Роман, так что делать будем? — просто по имени, на правах однокашника по Павловскому военному училищу, обратился к Унгерну Резухин. Его отдельная Дикая кавалерийская бригада, составленная из бурят и монголов, тоже разбежалась, едва только весть о разгроме Унгерна разнеслась по степи.

— Ничего не будем делать! — зло отрезал барон. — Конец всему! Надо было на Тибет уходить, а я вас, дураков, послушался!..

Резухин не отреагировал на упреки и опять спросил присутствующих:

— Итак, что решаем? Кто куда? Лично я отсюда подальше, как можно дальше! Если получится, в Париж. Там нас, конечно, никто не ждет, но я умею водить авто. Даст бог, устроюсь таксистом. Генерал дикой бригады — таксист — звучит неплохо…[35]

— Париж далековато, господа, скачи — не доскачешь, — грустно протянул молоденький есаул из даурских казаков. — Мне бы до Харбина добраться. Там наши уже начали создавать конный цирк, — джигитовка, трюки для публики. Ничего, на хлеб как-то заработаем…

— Тебе, есаул, тут цирка мало, клоунов из свиты Богдо-хана и фокусников из нашей контрразведки! — зло встрял в разговор Унгерн. — Эти нашли прямо в степи проходимца некоего Лагоду и под самым моим носом устроили для монгольских князей какую-то идиотскую лотерею. Кстати, этот таинственный Лагода умудрился самым непостижимым образом исчезнуть прямо из моего кабинета. И не один исчез, господа…Чудеса в решете, право слово!

— Ну, а ты, Роман, сам-то куда решил? — Резухин внимательно посмотрел на барона, лицо которого в не ровном свете костра приобрело какое-то заоблачное выражение. — Большевики на тебя настоящую охоту объявили! Смотри, попадешься…

— Я буду пробиваться на Тибет, там в каком-нибудь монастыре пересижу всю эту заваруху… Дальше, поглядим…

— Мысль хорошая, — задумчиво протянул Резухин, — да только далеко это, и высоко! Ох, высоко, Рома! В поднебесье собрался?

Барон замолчал и плотнее завернулся в походный халат. Он и так сказал слишком много. Не сболтнул ли лишнего? Здесь, у костра, в лицо он знал не всех. Чем черт не шутит, чекисты из Москвы могли уже и сюда пробраться. А на Тибете ему теперь самое место, нужно о многом поговорить с Далай-ламой…

С этого разговора прошел месяц. Месяц скитаний по степям и дацанам — жизнь затравленного волка. В Ургу уже нельзя. Хитрюга Богдо-хан переметнулся к красным, в столице встретил Сухэ-Батора торжественно, как освободителя «от белогвардейских банд барона Унгерна». С китайцами тоже ничего не получается, не забыли они барону сожженные и разграбленные магазины, своих зарубленных и расстрелянных купцов. В Советскую Россию? Устроить чекистам праздник? Что остается? Вспомнить, что ты земное воплощение монгольского бога войны и перелететь по небу на Тибет? Дождаться в степи радуги и направиться к далеким вершинам по ее изогнутому коромыслу, на манер китайских мудрецов? Ответ на все один — крышка!

У китайской границы Унгерн пристал к бандитской шайке ойратов — отбившихся от своих стойбищ кочевников. Барона они очень боялись и почитали, как земное воплощение Джинджин-Наойна. Когда шайку настиг красноармейский летучий отряд, степные разбойники своего бога ночью спящим связали, а сами сбежали, бросив одного в палатке. В качестве живой взятки, чтобы откупиться от преследователей.

«Где украденные вами, барон, древние реликвии братского нам монгольского народа? Где боевое знамя-Сульдэ, чингисханова печать и его Золотая Плеть? Указав место — сохраните себе жизнь…»

Ну, сколько можно спрашивать одно и тоже, днем и ночью, без просыпу и передыху? Унгерн уже третью неделю гостит в подвале Новониколаевской чрезвычайки, надоело уже, право слово. А специально прибывшие из Москвы чекисты заладили свое: подай им три личных знака Истинного Повелителя Вселенной, три главных сокровища Чингисхана. Правда, для разнообразия иногда допытываются куда подевался со своей компанией Сипайлов. Бить не бьют, но осточертели до смерти! До смерти? А что, это идея, покончить со всем разом, присоединиться на небесах к Дикой Охоте Чингиса, там барона давно ждут…

— Знаете что, господа чекисты, спишите меня лучше в расход! Только, уж пожалуйста, по военному, как русского генерала, не вешать, а расстрелять…

Последний допрос, ведет новый товарищ, совсем не похожий на чекиста, в полувоенной форме без погон, но в облике угадывается что-то профессорское, приват-доцент из бывших.

— Послушайте, барон. Чего вы добиваетесь? Чтобы тибетская Тайна Тайн попала к злейшим врагам России? По нашим сведениям ваш Сипайлов с какими-то секретными документами уже в Токио. Вам очень хочется и ему помочь?

— Сипайлов — предатель и мерзавец! — зло выдохнул Унгерн. — Впрочем, как и вы! Продали Россию масонам! Ничего я не знаю! Ставьте меня к стенке и точка!

Революционный трибунал в Новониколаевске заседал не долго, всего один день. Показательный суд при огромном стечении народа. Приговор — расстрел[36]. Государство, приговорившее барона Унгерна фон Штернберга к смерти, пережило его ровно на семьдесят лет.

Глава 3

Денис Лагода, где-то в современном мегаполисе, наше время

Туннель, открывшийся прямо из кабинета Унгерна, через несколько минут полета закончился и путешественники по времени оказались в удобных, с пневматическими подушками, креслах дизайна XX1 века. Перед ними стоял низкий стеклянный столик на львиных лапах. На столике исходил непрерывными звонками все тот же айфон. Рядом лежала стопка газет и журналов с физиономиями знакомых политиков. Денис сразу схватил лежавшую сверху газету и впился глазами в дату. С момента его исчезновения из квартиры, которую собирался штурмовать спецназ, прошло ровно пять лет. В датах возврата волшебная механика возврата слегка ошиблась, китайское качество.

На звонки решила ответить Тамара. Начав разговор, передала айфон Денису:

— Это тебя! Непонятное что-то…

Денис поднес аппарат к уху.

— Алло, слушаю. Говорите!

— Господин Лагода, как же так? — послышался в слуховом динамике встревоженный женский голос. — Избиратели собрались, пресса на месте, а вас все нет! Вы где?

Денис ответил первое, что пришло в голову:

— Э-э, я не здоров и приехать не смогу. Отмените встречу!

Номер, с которого звонили перенес, пока, в список нежелательных. С какими-то избирателями и прессой придется повременить до выяснения обстановки. Выяснить во что опять вляпался, политики ему только и не хватало, пятак твою распротак!

Айфон опять зазвонил, видно долго был вне зоны доступа. Звонила бывшая супруга и опять, в который раз, потребовала невозможного. Отбой. Сразу и без паузы следующий вызов:

— Денис, — радостно начал бархатный мужской баритон, — все в порядке! Я только что с аукциона. Всё, как мы договаривались. Жду тебя в магазине, обмоем твое приобретение. Зачётная вещь!

— А в каком магазине? — принялся выяснять Денис, понимая, что теперь уже не отвертишься.

— Ну ты даешь! Что, после вчерашнего ретроградная амнезия на всю голову? Я же говорил, предупреждал, не вздумай запивать водку шампанским! А ты не послушал и вот первые результаты. Адрес своего собственного магазина забыл. Ладно, не валяй дурака и чтобы через пятнадцать минут был в Пассаже. Я жду!

— Нужно ехать… — обреченно сказал Денис Тамаре, выключив айфон.

— А это не все, тут тебе еще сюрприз! Почитай-ка, что про тебя газеты пишут.

Тамара протянула цветной таблоид, который листала во время телефонных переговоров.

Статья с выносом анонса на первую полосу называлась: «Кто боится списка „Ментовского городища“?». Денис внимательнейшим образом изучил текст и понял в какую, до какой степени новую реальность он вернулся. XX1 век, десятые годы. Оказалось, что пока в тюремную пыль его пытались перемолоть неторопливые жернова правосудия, прошли президентские и парламентские выборы. Власть переменилась, идеалы и ориентиры стали выглядеть с точностью до наоборот. Справедливая и безжалостная, как удар дубинкой по затылку, традиция расправляться с проигравшими выборы политическими конкурентами сработала и здесь. Тем более, что всегда находилось за что. Воровали все — левые, правые, центристы, партия власти, оппозиция, мажоритарщики, внефракционные, агенты влияния, независимые. Все. Жернова правосудия переключили на другую работу. Органы начали интересоваться откуда у чиновников, — слуг и господ правосудия, таможенников, силовиков, — передавших Денису Лагоде свои деньги на коттеджи «Ментовского городища»-«Золотого канона», откуда у них эти самые деньги взялись. С какой такой радости? За нужные показания простили и вернули сбежавшего было президента «Золотого канона» стройкомпании и упорхнувшую с ним на крыльях бескорыстной любви бухгалтершу. Оказалось, что у некоторых чиновников-липовых инвесторов и денег-то не было, пока не наскребли, может просто пожадничали, а была в нужных количествах власть и на их имя оформлялись щедрые, но в реальности не существующие взносы и паи. Кульбиты и трюки бухгалтерского учета в банке. Бухгалтерские проводки из ничто в никуда, а на бумаге разбухал, радовал отчетностью инвестиционный портфель фейковой стройки.

Жертвой произвола и беззакония был объявлен Денис, а может его появившийся на виражах и спиралях времени двойник, порожденное зеркалами династии Мин Alter ego[37], — ищейками старой власти выслеженное, грубым спецназом захваченное, дурно воспитанной финансовой полицией с пристрастием допрошенное. Пока сидел, пока тянулся суд то ли Тамара, то ли ее тоже возникший в веке XX1 виртуальный двойник, времени тоже не теряли и с мужем-рихтовщиком организовали «Партию униженных и оскорбленных». Программа минимум — освобождение из узилища, каталажки по народному, почетного лидера, вождя этих самых униженных и оскорбленных Лагоды Дениса. Очень кстати прошли довыборы в парламент, быстро набирающая обороты новая политическая сила стала депутатской фракцией. Лагода, так и не дождавшись суда, прямо из камеры пересел в депутатское кресло. Из списка упрятавших его за решетку инвесторов «Ментовского городища»-«Золотого канона» стали брать фигурантов для нового грандиозного уголовного дела…

— И что теперь? — обреченно уставился на Тамару Денис.

— А ничего, мой любимый депутатик! Собираемся и едем в пассаж!

Когда вышли на улицу, то немного растерялись от множества диковинных, непривычно одетых людей вокруг. Успели отвыкнуть от фасонов XX1 века. Чужбина. Прямо возле парковки наткнулись на маленького взъерошенного, похожий на злую мартышку, человечка. Он сидел на корточках и по грязной, разложенной прямо на асфальте картонке, быстро передвигал три засаленные карты. Карты такие знакомые и среди них Ибикус, собственной персоной! Человечек поднял голову.

— Чижиков, пятак твою распротак! — обрадовался Денис.

Катала не ответил и опять наклонился над картами. «Кручу, верчу, обмануть хочу!» — монотонно, заученно, забубнил он. Вокруг начали собираться прохожие. Распоряжалась и следила за порядком какая-то очень похожая на Обольникову, но в дешевой желтой куртке из синтетики, толстая тетка. Подошел и ни во что не вмешиваясь, тихо встал рядом задумчивый полицейский.

Пассаж, грандиозный торгово-развлекательный центр, запутал, сбил с толку обилием торговых точек и магазинов. Который из них принадлежал депутату Лагоде, вождю оскорбленных и униженных, иди знай. Он вспомнил контрольные, тестовые фразы из недавнего разговора по айфону: «Все в порядке! Я только что с аукциона…». Аукцион, магазин. Скорее всего что-то художественное, художества разные или антиквариат. Прошлись по Пассажу. После Урги непривычно как-то, успели отвыкнуть от предлагаемого зеркальными витринами изобилия, от толкающихся и вечно куда-то спешащих обитателей XX1 века. Да и отметины 1921 года еще давали о себе знать. Столкнувшись с летевшей напролом, нагруженной фирменными торбами девушкой-студенткой, Денис посторонился и пробормотал: «Пардон, мадам…». Застрявшего у входа на эскалатор провинциала с кошелками сердито отбрил: «Чаво вытрящился, тудыть тя, растудыть!».

С выложенной на прилавок коробки лицензированной компьютерной игры на покупателей угрюмо, но с какой-то затаенной надеждой в глазах, глядел хорошо узнаваемый Унгерн, в генеральской шинели и лихо заломленной казачьей фуражке. «Барон Унгерн: ужас Монголии» гласила надпись по-английски. Черный Всадник продолжил свои странствия, опять принялся строить свою империю, но уже в цифровых технологиях, обрел новую виртуальную жизнь.

Наконец набрели на искомое, похоже то, что надо, в самый раз. Огромная вывеска «Купание золотого дракона. Лавка древностей». Вход стилизованный под парадные ворота дворца Богдо-хана в Урге. По бокам скалились на покупателей гипсовые, под камень, такие знакомые дворцовые львы. Придав себе, насколько это было возможно, уверенный вид Денис и Тамара зашли.

Раскрыв объятия к ним бросился очень похожий на Сипайлова толстяк — череп знакомо обтянут желтоватой кожей, слегка раскосые глаза. Под носом щеточка будто приклеенных черных усиков.

— Полковник? — непроизвольно вырвалось у Тамары. — Вы тоже здесь?

Толстяк понимающе кивнул.

— Тамарочка, еще немного и быть мне генералиссимусом, шампанское с водкой такие чудеса выделывают! Я Дениса твоего предупреждал, а он не внял, не прислушался к советам старого друга. Вчера надо было из ресторана уезжать вместе со всеми, а вы с Денисом затеяли: то на посошок, то на коня, меня в эту авантюру втянули…

Денис с интересом разглядывал содержимое магазина. Своего магазина. Много впечатляющего восточного антиквариата. Все династии Поднебесной, богатый выбор драконов — вытканных на шелке, старательно выведенных на рисовой китайской бумаге. Драконы всюду — на бамбуковых ширмах, на роскошных парчовых халатах, на столовом фарфоре, за стеклом резных шкафов — целое царство сказочных рептилий, то злых, опьяневших от ярости, то добрых и мудрых.

Закончив осмотр, Денис подошел к толстяку, который напропалую любезничал с Тамарой.

— Так что вы, э…, ты купил для меня? Показывай!

— А вот что! — жестом фокусника из китайского цирка толстяк сдернул богато вышитое покрывало с двух стоящих посреди магазина вертикальных плоскостей. Зеркала династии Мин! Очень похожие на те, которые отправляют путешественников по времени на столетие назад в Ургу. Зеркала Тамара задумчиво повертела, полюбовалась появившимся на хорошо отполированной бронзовой поверхности таинственным блеском. С Денисом переглянулась, на всякий случай они опять взялись за руки. Рядом в шелковом озере купался, плескался красивый золотой дракон, наверное в своей драконьей компании самый главный. Дракон заиграл чешуйчатым хвостом, взволновал вытканные серебряными нитями волны и лукаво подмигнул…

Примечания

1

В наше время — Таллин.

(обратно)

2

Агван Лобсан Доржиев (1853–1938) — бурятский буддийский лама, учёный, дипломат, религиозный, государственный и общественный деятель России, Тибета и Монголии. Был сторонником сближения Тибета и Российской империи. Инициировал постройку первого в Европе буддийского храма — Храма Калачакры в Санкт-Петербурге. При советской власти репрессирован, по некоторым данным умер в 1938 в тюремной больнице. Могила не найдена.

(обратно)

3

Строительство буддистского храма-дацана «Гунзэчойнэй» в Петербурге было завершено в 1915 году. Освящен в честь божества Калачакра.

(обратно)

4

Из показаний захваченного в плен барона Унгерна Сибирскому революционному трибуналу в 1921 году.

(обратно)

5

В 1912 году Китай, сам охваченный национальной революцией, фактически оккупировал всю территорию Монголии и приступил к разграблению страны. Так называемая Внутренняя Монголия и сейчас остается в составе Китая. Внешняя Монголия — территория современного монгольского государства.

(обратно)

6

Начатая в 1911 году революция под руководством Сунь Ятсена свергла династию Цинь и установила в Китае республику. В 1912 году Сунь Ятсен создал партию Гоминьдан, которая сейчас управляет Тайванем.

(обратно)

7

Свастика — с незапамятных времен известный разным народам символ Солнца и плодородия. Отличается направлением загнутых под прямым углом лучей — по часовой стрелке или наоборот. Сама по себе не несет никакого негатива. Распространена в Индии, на Тибете и в некоторых других странах. В войсках Унгерна наносилась на погоны, изображалась на знаменах некоторых его азиатских подразделений, как символ приверженности буддизму. Использовалась в символике Третьего Рейха, где и произошла ее дискредитация, как отличительного знака нацистов.

(обратно)

8

Щетинкин Петр Ефимович (1884–1927) — один из руководителей советского партизанского движения в Сибири и Забайкалье во время Гражданской войны. Активный участник разгрома войск Унгерна. Посланный военным советником в Монголию убит в 1927.

(обратно)

9

Факт, подтвержденный многими сослуживцами Унгерна в своих воспоминаниях.

(обратно)

10

Сейчас Улан-Батор — столица современной Монголии.

(обратно)

11

По разным оценкам военных историков в Урге находилось до 10 тыс. китайских солдат. Дивизия Унгерна оценивается в 1200–2000 сабель. В качестве трофеев в Урге у китайцев было захвачено 16 орудий и 50 пулеметов.

(обратно)

12

Этот факт упоминается в книге Т.Лэрда «Беседы с Далай-ламой», АСТ, 2009 г. с.324

(обратно)

13

Факт, подтвержденный сослуживцами Унгерна в своих воспоминаниях.

(обратно)

14

Гамины (кит.) — революционеры, приверженцы китайской партии Гоминдана.

(обратно)

15

В Х1Х веке Британия дважды воевала с Китаем, принудив эту страну открыть свои порты для свободного и бесконтрольного ввоза опиума.

(обратно)

16

Из воспоминаний Б.Н.Волков, живший в то время в Урге.

(обратно)

17

П.Н.Милюков, один из лидеров антибольшевистского блока, назвал четырехмесячное пребывание барона в Урге «самой удручающей страницей в истории Белого движения».

(обратно)

18

Полковник Леонид Сипайлов по прозвищу «Макарка-душегуб» — начальник контрразведки и один из ближайших помощников барона Унгерна. Известно, что был железнодорожным служащим, потом на службе в царской жандармерии. Все, кто Сипайлова знали, характеризуют его, как садиста, алчного и беспринципного. Многие совершенные в Урге злодеяния, грабежи и погромы связаны с его именем. После разгрома Унгерна исчез и дальнейшая его судьба неизвестна. Был женат, двое детей.

(обратно)

19

Мифы народов мира, Советская энциклопедия/ т.2, с.494

(обратно)

20

Александр Вертинский «Снежная колыбельная», 1916

(обратно)

21

Подробней и ещё интересней об этом на сайте: -khaan-winter-palace.shtml

(обратно)

22

Признаваемый всеми биографами факт из жизни Унгерна.

(обратно)

23

Дацан (монг.) — у монголов и бурятов буддистский монастырь

(обратно)

24

«Бандидо» — санскритское слово «пандита» в искаженном монгольском произношении. В древней Индии «пандитами» называли знатоков санскритской классической литературы, что-то вроде древнеримских антиквариев. В буддийской традиции слово «пандита» получило более конкретное значение — изучивший десять буддийских наук, в числе которых изобразительное искусство, грамматика, медицина, логика, буддийская доктрина, астрология, поэтика, просодия, лексикография и драматургия.

(обратно)

25

Юмжагийн Цэдэнбал (1916–1991) — руководитель социалистической Монголии с 1958 до 1984 г.

(обратно)

26

В современном Уголовном кодексе РФ статья 250 «Промотание или утрата военного имущества».

(обратно)

27

Башибузук — турецкий разбойник; славящиеся своей разнузданностью и жестокостью отряды башибузуков, использовались Османской империей против славянских народов и в войнах с Россией.

(обратно)

28

После 1928 г. — Йошкар-Ола.

(обратно)

29

Хунгузы (кит.) — разбойники, бандиты.

(обратно)

30

Название Соединенных Штатов Америки принятое в русском языке до середины 30-х годов XX столетия.

(обратно)

31

Менжинский Вячеслав Рудольфович (1874–1934) — с января 1921 начальник Секретно-оперативного управления ВЧК, заместитель и доверенное лицо Дзержинского. После смерти Дзержинского возглавил ОГПУ, созданное вместо упраздненной ВЧК. По происхождению — польский дворянин. Чтобы в подлиннике читать Омара Хайяма изучил персидский язык. Есть свидетельства, что Менжинский увлекался химией, проводил опыты, результаты которых скрывал.

(обратно)

32

Бокий Глеб Иванович (1874–1937) — с января 1921 г. и до 1936 г. руководил специальным (особо секретным) отделом при президиуме ВЧК-ОГПУ-НКВД. Дворянин, из семьи педагога. Кроме рутинной шифровки и дешифровки занимался исследованиями в области парапсихологии и оккультных наук. В 1937 расстрелян, как «враг народа». Посмертно реабилитирован в 1956.

(обратно)

33

Ван Инзун (1883–1938) — активный участник установления Советской власти на Дальнем Востоке, таежный партизан. По национальности — китаец. После окончания Гражданской войны выполнял спецзадания советской военной разведки на восточных границах и в Китае. В 1938 арестован, как «японский шпион», умер в тюремной больнице. Посмертно реабилитирован в 1956.

(обратно)

34

К.Эндрю, О.Гордиевский «КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева», Nota Bene, М., 1992, с.109

(обратно)

35

Через несколько дней генерал Резухин был убит своими же, взбунтовавшимися подчиненными.

(обратно)

36

25 сентября 1998 года Президиум Новосибирского областного суда оставил приговор без изменения и отказал в реабилитации барона Унгерна.

Alter ego (в переводе с лат. — «другой я») — реальная или придуманная альтернативная личность человека.

(обратно)

37

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ I УРГА

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

ЧАСТЬ II ВОЗВРАЩЕНИЕ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg