«Мушкетер»

Мушкетер (fb2) - Мушкетер (Закон меча - 7) 1081K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валерий Петрович Большаков

Валерий Большаков МУШКЕТЕР

Глава 1, в которой Олег Сухов оказывается вне зоны доступа

…Секира махом врубилась в щит, просаживая доски, обтянутые вощёной кожей, и тот распался, даже кованый обод не выдержал, лопнул.

— Умри! — прорычал могучий викинг, отводя старый добрый бродекс.[1]

Радомир отскочил в сторону, стряхивая ненужный щит. Совершив обманное движение мечом, он резко пригнулся, пропуская край-полумесяц секиры над собой, и левой рукой выхватил засапожный нож.

Рядом с огромным северянином, чья неохватная грудь распирала кольчугу, Радомир казался щупленьким отроком, беспомощной и беззащитной жертвой злого великана-тролля. Зато киевлянин был юрким…

Метнувшись под гудящий топор, Радомир распорол ножом мощную десницу викинга, бугрящуюся мышцами, окрученную серебряной спиралью наруча, и тут же отшагнул, спасая буйну головушку от секущего удара.

— Жалкий трэль![2] — взревел нурманн. — Убью, длиннопятый!

Разящая сталь взлетела, а киевлянин мгновенно упал на колено, поражая врага мечом, — клинок вонзился викингу под кольчугу, погружаясь в необъятное нутро…

…Раздражённо схватив пульт, Олег выключил телевизор. Замучили они своими батальными сценами! Сослать бы хоть одного дурака-шоумена в прошлое, пусть бы поглядел на истинного викинга — могутного воина, ловкого и скорого!

Нурманны тех киевлян пачками хватали, чтобы продать на невольничьем рынке в Константинополе, а юрких Радомиров крошили десятками и далее не запыхивались. Хотя на что этим режиссёрам-продюсерам правда? Им зрелища подавай…

Сухов снова почувствовал прилив желчи. Напялят на качка доспехи и выставляют это неуклюжее чучело грозой морей! Убогие…

— Хватит психовать, — цыкнул Олег сам на себя.

Иногда память о прошлом вызывала в нём жуткую досаду, порою доводя до бешенства. Старички на лавочках любят побрюзжать: «Вот в наше время…» В их время! Ха! Жалких сорок лет тому назад! А ему-то как быть, полжизни оставившему в Средних веках? Каково это, будучи багатуром, магистром, кесарем, почти на равных толкуя с королями да императорами, — и стать в строй, пополнить собой миллиардоглавую толпу обывателей?

В мире XXI века Сухов чаще всего ощущал глухое раздражение. Безжалостный и беспощадный вельможа, с холодной решимостью сживавший со свету врагов престола, он с отвращением следил за тем, как «либералы-интеллектуалы» нянькаются с мигрантами, как сюсюкаются с террористами, сепаратистами и прочим вражьём.

Олег насмотрелся, что бывает с цивилизованной страной после набега дикарей, а Европа сама впустила в свои пределы варварскую орду…

Брейвика следовало четвертовать на площади. Сомалийских пиратов — пошинковать ракетами и выжечь напалмом. Террористов, педофилов, убийц, наркоторговцев, всю эту сволочь человечества — на кол сажать. Вешать. Колесовать. Без суда и следствия! Железом и кровью!

Что толку носиться с «общечеловеческими ценностями», как дурачкам с писаной торбой, если нашествие уже свершилось, если варвары с Юга и Востока заполонили города и веси Запада и скоро устроят «золотому миллиарду» новые порядки?

Для кесаря Олегария это было настолько ясно — пронзительно, до боли! — что Олег Романович Сухов иногда доводил себя до сущего неистовства. «Перебесившись», он впадал в депрессию.

Олег встал с дивана и вышел на балкон. Отсюда хорошо видна была Об,[3] которую Быков в шутку звал Обью, зелёные холмы за рекой, а если вытянуть голову, наполовину откроется замок, давший название маленькой, сонной деревушке Арси.

Жизнь тут вели размеренную, устроенную раз и навсегда, а посему приезжих из России встретили настороженно, видимо ожидая безобразий a la Куршавель, но так и не дождались. Стали мало-помалу привыкать.

Булочник Гастон раньше мрачноват был, шевелил только разбойничьими усами, нынче же улыбается, как ясно солнышко, и выкладывает для «месье Сухофф» румяный багет. А хозяйка дома, в котором Ярик с Пончем сняли второй этаж, и слова, бывало, не скажет, ходила всё с поджатыми губами, а теперь то и дело пускается в пространные воспоминания. Сухов терпел старушечью болтовню, поскольку мадам Лассав пекла изумительные плюшки…

Олег закрыл глаза и подставил лицо солнцу. Было тепло, в лучезарном воздухе разливались покой и умиротворение. С тихой чистенькой улочки доносились негромкие голоса тётушек-молочниц, живших по соседству, слышался девичий смех, перебиваемый ломким баском. Застрекотал и смолк мотоцикл, словно устыдившись резкого шума, звучащего не в лад с общей благодатью. Шмель погудел у горшка с геранью, выставленного на подоконник… Хорошо!

В кармане Олеговой рубашки требовательно завибрировал мобильник. Звонила Алёнка. Улыбаясь, Сухов приложил плашку сотового к уху.

— Алё.

— Привет! — донёс телефон милый голос.

— Привет, кисонька.

— А ты где? Во Франкии?

— Ага! — рассмеялся Олег.

— Ой, надо же — «во Франции»! А ты чего сразу смеёшься?

— Я не смеюсь, я радуюсь.

— Радуется он… — проворчала Елена Сухова, в девичестве Мелиссина. — Ты в Париже?

— Мы в Шампани, Алёнка. Это самое… Ярику приспичило купить себе замок.

— Купил?

— Да купил… Шато-д’Арси.[4] Развалины какие-то. Главная башня ещё туда-сюда, ну и воротная с куском стены, а остальное — хлам. Лом. Культурный слой.

— Завидуешь небось «феодалу»?

— Ну уж нет уж! Пусть сам теперь мается… Да это его Витёк сбил с панталыку.

— Наш Витёк?

— Ну да! Скучают научники — нельзя ж печататься, машина времени — табу. Взялись вроде «двигатель времени» курочить, бросили. Сейчас у них новое увлечение… это самое… явления класса «туннель».

— Как-как?

— Явления класса «туннель»! Ну это когда в прошлое попадают всякими ходами или, там, по пещерам.

— А разве так бывает?

— Думаешь, я знаю? Витька уверяет, что сплошь и рядом. Всем уже головы заморочил, второй день ищет дыру в прошлое.

— Там, у вас?

— В донжоне[5] Ярикова замка. Да пусть себе ищет… Может, и обрящет чего путного. Как там Наташка?

— Балуется, как… Я почему звоню — отец Ярослава зовёт нас в Доминикану. Поплавать, позагорать… Меня, Ингу и Геллу. Представляешь? Курорт называется Бока-Чика, я смотрела в Интернете — так здорово! Синее небо, лазурное море и белый песок… Картинка!

— Ммм… Ну ладно уж, с Сергей Михалычем можно.

— Домостройщик, — ласково сказала Елена.

— Ага, будешь тут домостройщиком. Найдёшь себе там здоровячка мускулистого, загорелого, такого мачо…

Мелиссина рассмеялась.

— Ты сам-то веришь в это? — спросила она ласково. — Ты — воин, ты — настоящий мужчина. Кесарь! И чтобы я… Как это Инга сказывала?.. Чтобы я запала на брутального мальчика, накачанного пупсика? Оле-ежек… О! Совсем забыла тебе сказать! Мне тут предложили сняться в «Плейбое». Представляешь?

— Представляю… — буркнул Сухов. — И что ты ответила?

— Обещала подумать! — промурлыкала Мелиссина. — А что?

— Ммм… Тебе, конечно, есть что показать миру, но, знаешь, я предпочитаю сам всё с тебя снимать.

— Единоличник!

— Ага…

— Я тебя люблю.

— И я тебя, кисонька.

— Пока!

— Пока.

Сунув мобильный в карман, Олег ещё с минуту испытывал остаточное умиление. Алёнка… Наташка… Хоть какой-то позитив.

Покачав головой, Сухов хмыкнул: «Плейбой» им подавай! Обойдутся как-нибудь. Алёна только его — и ша, как говорят в Одессе. Он ничего не имеет против мужских журналов, но красота Мелиссины не для глянца, не на показ. Кто-нибудь видел голую Софи Лорен на обложке? То-то и оно. А Елена покрасивей синьоры Шиколоне…[6]

Причесавшись у зеркала, Олег подумал, что кастинг на мушкетёра в массовке он бы прошёл: длинные вьющиеся волосы опускались до плеч, а трёхдневную щетину можно и подбрить кое-где. Усы с эспаньолкой[7] ему идут…

— Вылитый Атос, — усмехнулся Олег и спустился в маленький тенистый дворик. Друзья уже были там, одетые, как и он сам, в светлые футболки (чтобы лучше отражать солнце), в просторные шорты ниже колен (чтобы вентиляция!) и сандалии. Униформа курортника.

Разморенные Быков с Пончевым сидели на лавочке в тени, а Виктор Акимов что-то им доказывал, помогая себе руками и прочими частями тела.

— Легенда — не аргумент, — пробубнил Шурик. — Люди, знаешь, такого наговорят, что…

— Да вы послушайте только! — настаивал Акимов. — Там речь об одном алхимике, Рудольфусе вроде. Его заперли в донжоне замка Арси — упрятали в каморку, конечно же, и на ключ. Пущай, дескать, золота сначала понаделает, потом, может, и выпустим. Два дня сидел алхимик под замком, а на третий день оттуда кэ-эк фухнет сиреневым! Кинулись все к каморке, священники на дверь святой водой побрызгали и отворили. А внутри — никого! Шикарно… Ну легенда-то всё просто объясняет: явился-де Сатана и спас слугу своего. Оттого и сияние диавольское. Но мы-то с вами знаем, конечно же, какие «спецэффекты» бывают при темпоральных эрупциях. Видывали небось!

— Ёш-моё да согласен я, — лениво молвил Ярослав. — Но всё равно это ещё не доказательство существования межвременного портала… или как там у тебя? Туннеля?

— Явления класса «туннель», — торжественно провозгласил Виктор.

— Да без разницы…

— Между прочим, — вставил хронофизик, — мы проверяли с помощью приборов. Детекторы хронополя зашкаливают около донжона!

— Темпоральная аномалия… — зевнул Пончик.

Акимов глянул на него уничтожающе.

— Что б ты понимал! — высокомерно сказал он. — Между прочим, Ахмет, когда ездил к родне в Таджикистан, обнаружил точно такую же «аномалию» в Юр-Тепе — это в горах Памира, а Валерка, когда со своей отдыхал в Доминикане, скалу нашёл у самого берега. Здоровенная, говорит, скала, а в ней пещера сквозная и тоже не маленькая — яхта только так войдёт…

— Это самое… — вмешался Олег. — И где эта скала?

Акимов живо обернулся.

— В Доминикане, конечно же!

— Я понял, а где именно? Доминикана большая…

— Валерка сказал: к зюйд-весту от Пуэрто-Плата. Это на севере острова.

— Ясненько… А наши девушки собрались в Бока-Чику. Это на юге.

— Чего-чего? — забеспокоился Пончик.

— Ёш-моё! Они собрались! — фыркнул Яр негодующе. — Норма-ально…

— Не пуши хвост, — улыбнулся Сухов. — Их твой батя пригласил.

— А-а…

— А Гелла не позвонила даже, — обиженно заворчал Александр. — Ладно-ладно…

Хронофизик, уразумев, что зря радовался, и Олега обратить в свою веру ему не удалось, сразу как-то поскучнел и засобирался.

— Ну ладно, я пошёл, — бодро сказал он.

— А ты куда? — вежливо поинтересовался Шурик.

— В замок, — вздохнул Акимов. — Вы тоже подгребайте, ладно?

— Ладно, — рассеянно кивнул Быков, думая в этот момент о пляжных красавцах, осаждающих его Ингигердочку. А Ингигердочка дефилирует в своём голубеньком мини-бикини, двух полосочках ткани, которые ничегошеньки не скрывают, а лишь подчёркивают, выделяют и преподносят жадным взглядам все прелести…

Виктор надулся и пошёл прочь со двора. Шагая по улочке вверх, к замку, он переживал, тетешкая свою обиду. Правильно, с горечью рассуждал Акимов, Олег с Пончем двадцать с чем-то лет провели в Средневековье, и даже Яр побывал два раза в прошлом. Сколько у них общих воспоминаний, приключений… Тут хочешь не хочешь, а сдружишься. А он? А он так, сбоку припёка. Обслуга, вроде автомеханика на «Формуле-1» — кому-то достаётся рекорды бить и шампанским брызгать с пьедестала, а кто-то гайки крутит да шины меняет гоночному болиду…

Виктору стало так себя жалко, что он зашёл в винную лавку месье Мишона и купил бутылку домашней наливочки «Пишегрю». А закуску он с самого утра припас. Думал, вот соберутся все, и он включит активатор… Будет за что выпить.

— Будет! — сказал Акимов с ожесточением.

Замок господствовал над всею долиной, улочки Арси-сюр-Об теснились у подножия высокого холма, на вершине которого в старину воздвигли зубчатые стены и могучие башни крепости, родового гнезда графов д’Арси.

Узкая дорога вилась по склону, доводя до кургузой воротной башни. Влево от неё стена со щербатыми зубцами тянулась шагов на двадцать, вправо — может быть, на сорок. Вот и все укрепления.

Виктор шагнул в тень, под арку ворот, представляя, каково тут бывало раньше — и ров ряской вонял, и подъёмный мост висел на цепях, а суровые рыцари несли дозор…

Вздохнув, хронофизик прошёлся по двору замка. От двухэтажного дворца осталась пара стен с проёмами окон, но и эти останки жилища были погребены до половины. Пыль веков занесла и порушенные стены, и обвалившиеся башни. Один лишь донжон устоял — могучее сооружение, метров сорока в вышину. Даже тяжёлая крыша из плоских каменных плит сохранилась на нём в целости и наружная галерея, обносившая по кругу главную башню замка.

Перевалив через травянистый холмик, наросший посреди бывшего каминного зала, Виктор вышел прямо к дверям донжона. В главной башне было сумрачно и гулко. Спустившись по истёртым каменным ступеням винтовой лестницы, Акимов очутился в полуподвальном помещении — ещё ниже располагались обширные погреба.

Нырнув под навешанные кабеля времянки, Виктор нащупал выключатель и зажёг свет. Тускловатые фонари разом смазали романтический флёр, зато стало видно, куда ступать и где пригибать голову.

Войдя в небольшую комнату со сводчатым потолком, Акимов сгрузил покупки на верстак в углу и нахохлился.

Причастившись неведомого, стоя у истоков физики времени, хронодинамики, асимметричной механики и прочих чудес науки, он не мог ни об одном из них поведать миру. Нельзя было, не созрело человечество для путешествий во времени. Сергей Быков, отец Ярика, отгрохал Виктору с коллегами роскошнейшую обсерваторию «Интермондиум», а в ней — великолепнейшую лабораторию «Тау», платил им бешеные деньги, но с одним уговором — молчать. Не болтать, не печатать статей в научных журналах, соблюдать режим тишины, как в субмарине, залёгшей на дно.

Хронофизики прониклись. Скрёпя сердце, хранили молчание. Понимали прекрасно: стоит раскрыть тайну — и грянет слава, но будет она кратка. Тут же все спецслужбы мира объявят на них охоту, словят и засадят в совсекретный центр. И какая пагуба ждёт тогда их однопланетников, ближних и дальних, родных и чужих? Грозное скрещение грядущего с былым? Даже подумать страшно…

Хронофизиков было семеро, и все поклялись молчать, как партизаны. Вели исследования в своей обсерватории, в узком кругу посвящённых, словно члены тайного общества, увлекаясь то получением энергии из темпорального поля, то свойствами антивремени, то явлениями класса «туннель»…

А Олег с Яриком даже вида не подали, что им это интересно! Да притворитесь вы хотя бы, повздыхайте, войдите в положение! Друзья, называется… Неужели это так трудно — просто побыть рядом пятнадцать минут, поприсутствовать, разделить с ним радость открытия? «А в ответ — тишина…»

— Ну и чего я жду? — громко, с вызовом спросил хронофизик. — Наливай!

«Пишегрю» его малость разочаровала. Сладкая, густая, как компот. А он-то напиться жаждал! Наклюкаться! И тут не повезло…

Закусив свежей колбаской, аппетитно пахнувшей чесночком, Виктор пригорюнился, даже не заметив, что уже порядком захмелел.

— Всё прально, конечно же… — промычал он. — По фигу вам мои туннельчики… Шика-арно… Я вам щас всем… По-али? Всем докажу. Виктор Акимов — ик! — голова! Золотая, конечно же. И голова у него — у меня? — золотая, и руки золотые, и зубы… Не, зубы свои. Почти…

Хихикая, Акимов попытался встать. С третьей попытки ему это удалось. Опираясь на спинку стула, на верстак, на полку камина, он добрался до активатора и вдавил кнопку на миниатюрном пульте. Ничего не произошло, только яркая красная точка лазера заалела на кирпичной кладке. Тау-ориентация канала.

Кирпичам тем лет триста, но сводчатый проём, который ими замуровали, был вдвое старше. После исчезновения алхимика вход в странный тупик замуровали, от греха подальше. Свят-свят-свят!..

Комп пискнул и выдал синтезированным голосом:

— Хроностабилизатор вышел на полную мощность. Есть вход в темпоральный канал. Точка входа и точка выхода зафиксированы. Есть включение баланса энергии… Стабилизация канала… Фокусировка… Есть темпоральная конфигурация.

— Давай, давай… — еле выговорил Виктор, хватая бутылку за горло. Больше разбрызгав, чем налив, он поднёс стакан к губам и выпил. Хорошо пошло! — Ак-ктивируй, давай!

— Двадцать секунд, — отрапортовал компьютер. — Канал стабильный. Мелкие флуктуации в пределах нормы.

В то же мгновение вокруг незримого лазерного луча закружились сиреневые сполохи. Призрачными опахалами они распускались, словно лепестки невиданного огненного цветка. Смутные тени завились вокруг, обметая стены, а фиалковое сияние всё набирало силу и вот полыхнуло вовсю.

Когда Акимов проморгался, то не увидел кирпичной кладки — перед ним была добротная дверь, сколоченная из толстых досок и навешенная на кованые петли.

Стремительно трезвея, хронофизик отворил тяжёлую «бронедверь». На него дохнуло прохладой, как из бабушкиного погреба. За проёмом чернел сводчатый подземный ход, уводивший совсем недалеко, метров на десять от силы. Но не тупик!

Шатаясь, Виктор переступил порог и зашагал вдоль стены, выложенной камнем. Было совсем не страшно, ведь впереди виднелась плохо прикрытая дверь, из-за которой пробивался свет и слышались голоса.

— Ик! — сказал Акимов, хватаясь за витую ручку, и вышел на свет божий. «Явились, не запылились…» — подумал он о друзьях, слушая неразборчивый говор. На душе потеплело. Виктор до того расчувствовался, что даже всхлипнул. И тут же его продрало нервным морозцем — он входил в ту же самую комнату, которую только что покинул! Как это возможно?

В комнате находился всего один человек — тщедушный, остролицый типчик с тонзурой, в чёрной рясе, подвязанной верёвкой. Монах, что ли? Откуда он тут взялся? А Олег где? Ярик? Шурка?..

Увидав Акимова, монах выпучил глаза и заорал. Просеменил к выходу, осеняя себя крестным знамением, и умотал.

С запоздалым изумлением хронофизик огляделся. Те же своды, те же фигурные держаки для факелов, даже расколотая плита под ногами с тем же рисунком трещин. Но никакого верстака, никакой аппаратуры и в помине не было. Ни переносного холодильничка, ни компа — ничего!

Зато наличествовал крепкий, тяжёлый стол, заставленный бутылками. Пустыми или полными, не понять, сосуды покрывал толстый слой пыли. На стенах висели полки, забитые колбами и ретортами, в углу валялся котёл, а с потолка свисало чучело крокодила.

«Откуда вышел, туда и вернулся? — мелькало у Виктора. — Я что, скомандовал себе „кругом!“ и двинул обратно? А когда они успели всё тут переставить? Да кто они-то?! „Ирония судьбы, или С лёгким паром“!..»

— Что за… — начал учёный, но не договорил.

Чадно горел факел на стене, зазеленевший бронзовый канделябр, попиравший стол, был утыкан свечами — это их трепетное сияние он видел, когда брёл по коридору. И тут Акимова пронзило: мёбиус-вектор!

— Сработало! — выдохнул он.

Резко повернувшись кругом, хронофизик бросился обратно — и шарахнулся о кирпичную кладку. Двери не было!

Поскуливая от ужаса, Виктор судорожно ощупывал кирпичи, пальцами касаясь недавно засохшего раствора — проход замуровали совсем недавно, неделю или две назад.

— Господи, господи… — застонал учёный, словно воочию наблюдая, слыша, как рушится его жизнь — такая налаженная, устроенная, безопасная…

Да нет, гулкий стук и топот — это не озвучка краха жития. Это за ним пришли!

Акимов резко обернулся, спиной прижимаясь к кирпичной стенке и моля, чтобы растаяла кладка. Но та была тверда и холодна.

Низковатая дверь, ведущая к винтовой лестнице, рывком распахнулась, и в помещение ввалилось трое верзил с бледными лицами, стриженные под горшок, в штанах до колен, в чулках и в просторных рубахах. Их грубые сабо из дерева громко клацали по каменному полу, а в руках верзилы держали верёвочную сеть.

Все трое стали наступать на Виктора, а за их широкими спинами подпрыгивал четвёртый, тот самый монах. Он изрыгал хулу и грозил Акимову тощим кулачком.

С перепугу хронофизик бросился напролом и сам же запутался в сети. Верзилы радостно взревели, повалили «гостя из будущего» на пол и стали вязать. Пыхтя, они выговаривали:

— Sancta Dei Genetrix… Domina nostra, mediatrix nostra, advocata nostra…[8]

Тут к Виктору прорвался остролицый типчик. Задрав чёрную рясу, он больно пнул Акимова, схватился за распятие и взревел:

— Сгинь! Изыди, нечестивый!

Его старофранцузский Виктор понимал с пятого на десятое, хотя какая теперь разница? Всё кончено. Живьём взяли демона.

Сейчас его бросят в застенки инквизиции, будут пытать, а после сожгут на костре… Акимова резануло жалостью, и он заплакал.

Сквозь слёзы Витя увидал, как протаивают кирпичи, по второму разу освобождая проход. Но не для него.

Стащив у мадам Лассав целую тарелку плюшек, Олег с Пончиком тихо наслаждались ими в тени беседки. Начало мая, душистый чаёк в термосе, выпечка, исходящая ванильным духом, — что ещё нужно для счастья?

— А ты почему не бреешься? — спросил Шурик, щепетно беря плюшку, пятую по счёту. — Угу…

— Лень, — признался Сухов. — Бородку, что ли, отрастить?

— Совсем ты без Алёны распустился, — пригвоздил его Александр.

— Расслабился просто… — потянулся Олег. Откинувшись на беседочные перила, он засвистел незамысловатый мотивчик: «Пора-пора-порадуемся на своём веку…»

Пончик шумно вздохнул, сощурился мечтательно.

— Знаешь, — сказал он, — а я бы хотел попасть туда, ко временам д’Артаньяна, кардинала Ришелье… Угу.

Сухов фыркнул.

— Мало тебе Византии?

— Сравнил! Мрачное Средневековье и начало XVII столетия. Есть же разница!

— Да никакой. Та же грязь, те же грубые нравы, только… это самое… кровь тебе пустят не мечом, а шпагой.

— Шпаг мне, шпаг! — театрально продекламировал Шурик и вдруг нахмурился: — А куда это Витька пропал? Что-то я его не вижу. Угу…

— В замке, наверное, — пожал плечами Олег, раздумывая, съесть ли ему ещё одну плюшку, последнюю, или пора завязывать.

Александр беспокойно заёрзал.

— По-моему, он на нас обиделся, — предположил он.

— Разве? — сказал Сухов, с сожалением отставляя пустую чашку.

— Да, да! Он нас так звал, а мы… Давай сходим?

— Неохота, Понч…

— Ну давай! Ты что, сюда толстеть приехал?

— Щас получишь…

— Ну, Олег!

— Господи, как ты меня достал… Пошли.

Обрадованный Шурик тут же выбежал на солнце и крикнул:

— Яр! Пойдём с нами!

Наверху что-то упало, и в окне показался встрёпанный Быков.

— Чего тебе надо? — сонно сказал он.

— После обеда спят либо аристократы, либо дегенераты! Угу… Пошли в замок!

— С чего бы я туда пёрся?

— Это ж твоё «дворянское гнездо»! Пошли!

— Ёш-моё! Как же ты мне надоел уже… Иду!

Десять минут спустя все трое неспешно брели по улочке. Ярослав обратил внимание на предвыборные плакаты, расклеенные повсюду, и спросил:

— Понч, а ты бы за кого голосовал?

— Не знаю… За Олланда, наверное. Социалист всё-таки. Угу…

— А ты? — Быков повернулся к Сухову. — За Саркози?

— Ещё чего.

— А за кого?

— Чего ты ко мне пристал?

— Нет, ну ты скажи!

— За Марин Ле Пен, — усмехнулся Олег.

— Она же ультра, — удивился Шурик.

— Потому и голосовал бы. Все эти высоколобые, прекраснодушные интели-либерасты изнасиловали Европу. Напустили негров с мусульманами, теперь гомосекам задницы лижут…

— Расист и гомофоб! — заклеймил его Яр.

— Не говори ерунды. Африканцев с арабами надо было работать заставить, а не брать на содержание. Пусть бы учились, поднимали свой культурный уровень, а то ведь фигня получается: европейцам уже крестики нательные носить нельзя — не политкорректно, видите ли! Зато святые понятия «мать» и «отец» упраздняются, будут теперь «родитель А» и «родитель Б». Гомосятина полная!

— Права человека…

— Кроме прав, есть долг — оставаться людьми! Не подобает человеку поступаться природой, достоинством, честью, в угоду всяким содомитам. Такими темпами… скоро с Нотр-Дама муэдзин будет скликать правоверных, а нормальных девушек сгонят в спецлагеря. Станут их там осеменять, чтоб рожали побольше младенцев для однополых семей!

Пончик ошеломлённо поморгал.

— Ну ты и сказанул… — пробормотал Шурик. — Угу…

Сухов криво усмехнулся.

— «Возможно ли это? — вопросил однажды Иосиф Виссарионович и сам же ответил: — Конечно, возможно, раз это не исключено!»

Во дворе Шато-д’Арси было пусто, даже туристов не видать, да и чего им тут делать, в захолустье? Экскурсии больше на Луару тянет, там тех замков, как в лесу муравейников. Отпуска не хватит, чтобы все осмотреть. А быковская твердыня явно не прельщала фотографов-любителей.

— Витька в донжоне, наверное… — начал Пончик и заткнулся: из дверей главной башни пыхнуло сиреневым, словно отсвет от сварки по стенам пробежал.

«Знаем мы эту сварку!» — подумал Олег, холодея.

— За мной, бегом! — рявкнул он, бросаясь к донжону.

Ссыпавшись по витым ступеням, он влетел в ту самую каморку алхимика, о которой давеча Витька повествовал, и затормозил. Гудевший на треноге аппарат, смахивавший на киношный гиперболоид инженера Гарина, словно закручивал вокруг себя полотнища сиреневого света, комкал их, распускал, обмахивал стены.

— Дверь! — завопил Пончик. — Тут стенка была, а теперь — дверь!

Молча оттолкнув Шурку, Сухов ринулся в открывшийся проход — тащить обратно дурака разобиженного. Судя по разлитому вину, ещё и в нетрезвом состоянии…

Толчком распахнув вторую створку, Олег словно вернулся в ту же комнатушку, но куда более похожую на прибежище алхимика. Трое парнюг деревенской наружности волокли спелёнутого хронофизика, а особа духовного звания в облачении монаха-бенедиктинца поддавала пленнику по рёбрам.

Вырубив монаха ребром ладони по тощей, кадыкастой шее, Сухов резко развернул к себе туповатого челядина, облапившего Акимова, — хронофизик, замотанный в сеть, едва трепыхался. От сильного рывка верзила устоял, а в следующее мгновение заработал прямой в голову, да и повалился на пол.

Двое его подельников, углядев ещё одного демона во плоти, заорали благим матом и кинулись прочь. Следом за челядью умотал и монах, а поверженный, трубя дурным голосом, сбежал окарачь. Быков хорошенько пнул его в откляченный зад, придавая ускорение.

— И вы здесь? — резко спросил Олег. — Уходим!

— Поздно… — выдохнул бледный Шура, лапая кирпичную стенку.

— А, ч-чёрт…

Присев, Ярослав размотал Виктора. Тот сопротивлялся поначалу, а потом, разобрав, кто с ним рядом, скривил и без того зарёванное лицо.

— Ребята… — пролепетал Акимов. — Вы здесь… А я… Это… Простите! Я, как дурак, конечно же, спьяну… И вас… Отсюда не вернуться назад — канал односторонний, из будущего в прошлое…

— Поздравляю, — холодно сказал Сухов, — опыт удался.

— Но можно попробовать в Доминикане, — мямлил Виктор, — или на Памире… Нет, лучше всё-таки в Доминикане… Там канал из прошлого в будущее…

— Вообще-то, на дворе — Средневековье, — сухо заметил Быков, — и нету никакой Доминиканы. Есть Эспаньола, остров под властью испанской короны, а вокруг оного рыщут пираты, флибустьеры и прочие корсары. И как туда попасть, уцелев по возможности?

Глядя на разнесчастного учёного, Олег смягчился.

— Ладно, — проворчал он, — будешь должен.

— Буду! — с готовностью вскинулся хронофизик.

— Чтоб вернул нас в 2012-й. Понял?

— Понял! Верну, конечно же! А…

— Что?

— А никто не заметил индекс на пульте? — робко осведомился Виктор. — Там табло такое… Хотя бы четыре последних циферки!

— Один, шесть, два, семь, — припомнил Шурик. — Угу…

Акимов побледнел ещё пуще.

— Добро пожаловать в 1627 год, — сказал он страдальческим голосом.

— Попали! — хмыкнул Быков и заговорил наигранно-весёлым тоном: — Усё как у кино — мушкетёры дерутся с гвардейцами кардинала, а герцог Бэкингем строит козни Людовику XIII!

Сухов глянул на Пончика. Тот шмыгнул носом и пробормотал:

— Сбылась мечта идиота… Угу.

Глава 2, из которой доносятся крики ярости и лепет любви, звон шпаг и конский топот

Олег смолчал. В нём не было страха, но росла печаль. Разум словно всё время к душе обращался, подбадривая: «Всё путём! Прорвёмся!» — а та грустила, смиренно принимая удары судьбы. Сухов усмехнулся.

В который раз между ним и Алёнкой встают века… И тут же замелькали мыслишки, веселенькие такие, суетливые думки, принося странное облегчение: даже в позднем Средневековье сгодятся все его навыки… Тут он на своём месте.

— Ну что ж, — разлепил губы Олег, — дружно крикнем: «Виват король!» Служили мы Людовику Заморскому, послужим и Людовику Справедливому.[9]

— Выходим? — неуверенно спросил Яр, выглядывая на лестничную площадку. — Слушайте, а ведь холодно! Не дай бог, зима!

— Если приборы не испортились, — слабым голосом сказал Виктор, — должно быть лето, конечно же. Середина августа, плюс-минус…

— Ёш-моё, тут такой плюс, что больше на минус похож, — проворчал Быков, обнимая себя за плечи.

— Наверное, из погребов тянет…

— Давайте сразу договоримся, кто мы, — поднял руку Пончик. — Вы с Яриком будете дворяне, а мы с Витей типа в услужении у вас. Угу…

— В услужении? — механически повторил Акимов.

— Да! — сказал Шура агрессивно. — Объяснить? Мы с тобой лишь с ножом и вилкой научены обращаться, а они — с мечами! Нет, если ты умеешь фехтовать, то давай, я с удовольствием сыграю слугу трёх господ.

— Да нет, нет! — замахал хронофизик руками. — Чего ты? Я же просто так спросил…

— Тогда я угнетаю Витьку, — решил Быков, — а ты — Понча.

Олег кивнул и двинулся к выходу.

— Пошли, — бросил он.

— Минутку! — встрепенулся Виктор. — Минуточку! А мобильники при вас? У кого что есть вообще?

В карманах у честной компании завалялось три смартфона и простенький Олегов мобильник «Верту».

— А это что у тебя? — поинтересовался Шурик, углядев на ладони у Виктора аж два приборчика — обычный «сотик» и что-то непонятное, с тёмным экранчиком.

— Детектор хронополя…

— А кому ты звонить собрался? — насмешливо спросил Быков, подкидывая сотовый.

— Это не звонить, — серьёзно ответил Акимов. — Ради бога, не теряйте мобилы! Активатор я попробую слепить из подручных средств, конечно же, но без процессоров… — Он многозначительно покачал в ладонях сотовые. — А проц в айфоне обрабатывает по миллиарду-полтора операций в секунду! Шикарно.

— Храним, как ладанки, — проговорил Сухов, вешая свой сотик за ленточку на шею и пряча его под рубаху. — Как иконки! За мной шагом марш.

Из донжона Олег спустился по лестнице, только выводила она не к развалинам господского дома, а в главный зал его, скупо освещённый через узкие стрельчатые окна с витражами. Пол был выложен плитами в шахматную клетку, у стены громоздился необъятный камин, в котором быка жарить впору.

Народу тут хватало. Когда Олег со товарищи показался в дверях, толпа с глухим ропотом отступила — кто к стене жался, кто подался к выходу, от греха подальше, а вот человек десять остались на своих местах. В куртках и штанах, кое-кто в кирасах, они держали в руках тяжёлые мушкеты и вид имели весьма воинственный.

Завидев Сухова, из-за спин мушкетёров вышагнул, сильно хромая, дородный краснощёкий мужчина в камзольчике, в смешных брючках, похожих на панталоны, заправленные в ботфорты, и в шляпе с обтрёпанными страусиными перьями.

— Мушкеты на сошки! — вскричал он зычным голосом, выхватывая шпагу из ножен. — Раздуй фитиль!

Вояки, более всего смахивавшие на крестьян, суетливо выставили вильчатые сошки, укрепляя на них длинные стволы мушкетов.[10]

— Скуси патрон!

«Мушкетёры» неловко полезли в патронные сумки, висевшие у них на боку, и достали что требовалось. Надкусив нижний край гильзы, они отсыпали часть пороха на затравочную полку ружей, быстренько закрыли полочки и опорожнили патроны в стволы.

У парня с волосами цвета соломы до того тряслись руки, что он уронил мушкет вместе с сошкой. С испугу и его сосед выпустил оружие из рук.

— Ах вы раззявы!

Забив рваные бумажки шомполами, как пыжи, стрелки сунули за ними свинцовые шарики пуль, но дальше дело у них не пошло — Олег спустился с лестницы.

— Приложись! Целься!

Не дожидаясь, пока его с друзьями расстреляют, Сухов бросился на «мушкетёров», щедро раздавая пинки и зуботычины.

Подхватив падавшую сошку, Олег накинулся на хромого, ставшего в позицию ан гард.[11] Ткнув его заострённым концом в объёмистое чрево, Сухов отбил рогаткой руку с клинком. Противник не хотел расставаться с произведением толедских оружейников, поэтому Олегу пришлось врезать ему как следует. Хромой сомлел, роняя шляпу с перьями, а Сухов резко выпрямился, сжимая трофейную шпагу и оглядываясь: кто на меня?!

Ярослав бухнулся в шаге от него на колени, подхватывая мушкет с торчавшим из дула шомполом. Быстренько забив пыж, он схватил тяжёленькое ружьецо.

Кто-то из толпы выстрелил первым, вскидывая пистолет. Грохот загулял по залу, множа раскатистое эхо, а увесистая пулька выбила стекляшку в витраже, продырявив лицо святого — тот словно в ужасе рот разинул.

Быков пальнул в ответ — дуло задралось, звук выстрела будто расколол зал, и толпа, плохо различимая в облаке порохового дыма, бросилась врассыпную. Но труса праздновали не все — трое со шпагами наголо кинулись к Олегу.

Сухов первый раз в жизни сжимал в руке эфес шпаги. Длинный шестигранный клинок[12] с бороздками долов был полегче, чем у меча, а пальцы защищала не только крестовина, но и сложная гарда из кованых дужек, прутков и колец. Вопрос о том, сможет ли он отразить атаку троих злых дядек, остался открытым. Олег принял бой.

Гранёное жало, готовое пронзить ему грудь, он отбил на автомате — рука сама припомнила давнишний навык. Парад.[13] Скользнув взглядом вбок: Пончик с Витькой лихорадочно заряжали мушкет, Ярик, по примеру старшего товарища подхватывал сошку, — Сухов сделал выпад. Л’атак де друа.

Его противник, худощавый мужчина в белой шёлковой рубахе, с бледным, слегка одутловатым лицом и редкими волосами, резко отступил. Олегова шпага пронзила воздух.

В следующее мгновение Сухова атаковал второй злой дядька — румяный усач в парчовом колете[14] с воротником из тонких кружев, покрывающим плечи, и в расшитых золотом штанах, заправленных в сапоги с раструбами.

Его клинок ударил молниеносно, Олег еле успел присесть — шпага расфуфыренного лишь скользнула по плечу. Сухов отбил её вверх и сам сделал выпад — дядька отшатнулся, на рукаве его рубашки расплылось красное пятно. Туше.

Третий вражина, румяный и щекастый, прыгавший на не опасной для Олега — и для себя! — дистанции, да так, что вздрагивали его брыластые щёки, выбыл из боя первым. Прогремел выстрел из мушкета, и брыласто-щекастый схватился за бок — между пальцев, толстеньких, как сардельки, потекла кровь.

Тут, как показалось Сухову, «попаданцам» перестало везти — на них, растолкав толпу, вышли сразу пятеро крепких мужичков со здоровенными пистолетами в мускулистых руках.

Оружие своё мужички держали непринуждённо, готовые в любой момент наделать в вас дырок, да таких, что кулак пролезет.

Вперёд выскочил давешний монах-бенедиктинец, потрясая худыми конечностями, и Олег подумал: а почему бы и нет?

Совершив молниеносное движение, он схватил особу духовного звания, прикрываясь ею, как щитом, — особа, чьё горло было зажато Суховским локтем, едва дышала.

Выставляя шпагу, Сухов крикнул:

— Назад! Опустить оружие, иначе придушу!

Стрелки растерялись малость, но отступили. Олег резко скомандовал своим, по-русски:

— Все наверх!

Пончик и Акимов рванули первыми, не забыв прихватить мушкеты, затем ретировался Яр. Сухов быстренько поднялся в донжон, волоча трепыхавшегося монаха за собою, и захлопнул дверь. Ослабив захват, он подхватил поникшего бенедиктинца и устроил его на полу у стены. Тот закашлялся, кривясь и дёргаясь.

— Поношение Святой Церкви! — просипел он, грозя мосластым пальцем.

— Заткнись, — холодно посоветовал ему Олег, приседая в позу отдыхающего гопника. — Виктуар, стереги дверь.

— Ага!

— Если кто ворвётся, целься в пузо.

— Ага…

— Что-то нас неласково встречают, — сказал Быков. — Феодалы пошли какие-то… негостеприимные.

— Всё из-за этого придурка, — сердито проговорил Шурик, кивая на монаха, сжавшегося у стенки и тихонько поскуливавшего. — Видать, изобразил нас нечистью, а местным только повод дай — мигом на костёр спровадят! Угу…

Сухов повернул голову к монаху, поджавшему ноги и зыркавшему поверх острых коленок.

— Как звать? — спросил Олег на старофранцузском. В принципе, он понимал то, что выкрикивали местные, но уразумеют ли они его речь? А то как бы не оказаться в положении режиссёра Якина, поведшего содержательную беседу с Иоанном Васильевичем: «Паки, паки… Иже херувимы!»

— Сгинь, пропади! — просипел бенедиктинец и перекрестился. — У-у, сатанинское наваждение!

Сухов сунул руку за пазуху и вытащил наружу нательный крестик.

— Имя? — задал он вопрос очень неприятным голосом.

— Пейсу… — пробормотал монах, глаз не сводя с серебряного Олегова крестика.

— Неужели дошло? — проворчал Пончик.

— Кто хозяин замка? — продолжил Олег допрос, прислушиваясь, но из-за толстой двери доносился лишь невнятный гул, то усиливавшийся, то ослабевавший.

— Рене Жереми Непве де Монтиньи, граф д’Арси.

— Оп-па! — поразился Быков, но Сухов вовремя сделал жест: помалкивай.

— Граф молод или стар?

— В годах уже его сиятельство.

— А графиня?

Тут монах закручинился, завздыхал.

— Уже лет двадцать как пропала госпожа Мирей, — проговорил монах, заводя очи горе, — да не одна, а с сыном Олегаром. Графиня отъехала в Московию с посольством короля Генриха, и никто их больше не видел…

— Так не бывает! — выпалил Ярослав на русском.

— Или это совпадение, — сказал Шурик, мотая головой, — или они всё так специально подстроили. Угу.

— Кто — они? — поинтересовался Акимов. — И откуда тут вообще что-то может быть известно о нас, об Олеге?

— Ты считаешь это простым совпадением? — фыркнул Пончик.

— Очень не простым, конечно же, но совпадением! Которым, кстати, не грех и воспользоваться…

Тут Виктор сбавил тон, полагая, что слишком смело повёл себя — и как «слуга», и как главный виновник в том, что с ними стряслось. Но Олег промолчал.

В эти долгие-долгие секунды его мозг кипел от массы вопросов, на которые не было и не могло быть ответов. Но, в самом деле, уж больно всё сошлось! По теории вероятности…

Хм. Не надо сюда приплетать математику. Произошло совпадение времён! Но всё равно…

В десятом веке Олег Романович Сухов был известен как Олегар. Людовик IV посвятил его в рыцари, и стал он шевалье де Монтиньи. Но здесь-то как появился граф из «его рода»?! Тёзка, блин…

Сухов оглядел друзей и сказал:

— Это самое… Будете тогда мне подыгрывать. Ты, Понч, и ты, Витёк, — типа слуги. Ты, Яр, — московит Ярицлейв. Ну, все всё поняли?

Троица кивнула, и Олег повернулся к Пейсу.

— Ты соврал о супруге графа и их ребёнке, — произнёс он ледяным тоном, перейдя на старофранцузский. — Признайся!

— Господом Богом клянусь! — взвизгнул монах, тараща глаза и прижимаясь к стене.

— Тогда откуда ты узнал моё имя?! Кто тебе раскрыл его?

— Я… Я не знаю ничего! Господом… Господом Богом!..

Сухов упёрся руками в колени и медленно поднялся, бросив монаху: «Свободен».

Бенедиктинец ящеркой скользнул к двери, оглядываясь со страхом, и юркнул в образовавшуюся щёлку. Следом шагнул Олег. Не уверенный, что его не встретят пальбой, он был напряжён, готовясь упасть на пол и откатиться под защиту стен.

Переступив порог, он остановился, опустив шпагу и оглядывая собравшихся. Чудится ему или и в самом деле их прибыло? На вурдалаков с упырями поглазеть явились?

Тут же вперёд вышел хромой и поднял руку с перчаткой.

— Приложи-ись! — завёл он, но ему опять сорвали расстрел нечистой силы.

— Пре-кра-тить! — прокаркал сухой дребезжащий голос, и все находившиеся в зале словно увяли — поникли, опустили оружие, поспешно расходясь, кланяясь и пропуская сухонького старичка.

Небольшого росточка, он был одет в камзол из коричневой тафты с золотыми кружевами в два пальца шириной. Канареечно-жёлтые панталоны опускались ниже колен, открывая красные шёлковые чулки. На ногах у старичка красовались туфли с пряжками, украшенными бантами, а седые волосы покрывала чёрная шляпа с фазаньим пером.

Шагал он с трудом, шаркая и опираясь на трость, однако взгляд его чёрных глаз был зорок и ясен. Поджав губы, раздувая ноздри хрящеватого хищного носа, дед остановился, сложив руки на серебряном набалдашнике трости. Казалось, выбей эту палочку — и ляпнется старец, растянется на каменном полу.

— Что здесь происходит, любезный племянничек, — брюзгливо спросил он охавшего хромого, — вы мне можете объяснить?

Угадав в говорившем хозяина замка, Олег шагнул вперёд, сгибаясь в почтительном поклоне.

— Тысяча извинений, ваше сиятельство, — сказал он. — Боюсь, что виновником случившейся потасовки стали я и мой друг. Заранее прошу быть снисходительным к нашей речи — большую часть жизни мы провели в далёкой Московии, и…

— В Московии?! — воскликнул граф д’Арси, бледнея.

— Да, ваше сиятельство, — подтвердил Сухов и продолжил излагать легенду: — Увы, прибыв после долгого отсутствия на землю предков, мы потерпели поражение от здешних девиц вольного нрава — заманив и опоив, они со своими дружками ограбили нас дочиста, лишив всего — денег, одежды, коней, оружия…

— Ах, молодость, молодость… — проговорил граф, покачивая головой.

Олег покаянно вздохнул.

— И мы, — сказал он, — тщась загладить позор, решились проникнуть в ваш замок, дабы раздобыть хоть что-то приличествующее дворянину. Ваше сиятельство вольны избрать нам достойное наказание, и всё же я прошу о снисхождении.

— Назовите имя своё, шевалье, — выдавил старик, едва справляясь с волнением.

— Олегар де Монтиньи, — ответил с поклоном Сухов.

В толпе охнули, а д’Арси, роняя трость, вскричал:

— Сынок!

Протянув дрожащие руки, он припал к груди Олега, ощутившего себя последним подонком, и зарыдал, проливая счастливые слёзы.

— Господь сжалился-таки надо мною, — еле выговаривал граф, — и свёл наши пути! Ты снова дома, настал конец долгой разлуке, и отлетели мои тревоги! Ты жив и здоров, Олегар!

— Простите, — забормотал Сухов, приходя в смятение, — не имею чести…

— Он не имеет чести! — воскликнул д’Арси, поворачиваясь к собравшимся, и те поддержали его робким смешком. — Дитя моё! — сказал он прочувствованно. — Сколь долго длились страдания мои! Сколько слёз пролил я, оплакивая дорогую Мирей и своего крошку-сына, потерявшихся в далёкой северной стране. Но я надеялся! Верил! Молил Господа и святых заступников облегчить горе моё, и вот — они услышали мои мольбы!

Оторвавшись от Олега, его сиятельство возопил:

— Зовите гостей и музыкантов! Великий праздник отмечаю я! Оповестите всех соседей — Рене Жереми Непве де Монтиньи, граф д’Арси, вновь обрёл сына и наследника!

Растерянный Сухов не знал что и делать. Ему уже не казалось, что воспользоваться шансом, так вовремя предоставленным судьбой, было остроумной находкой, скорее уж — отвратительной выходкой.

Но и назад сдавать — как? Убеждать беднягу графа в ошибке было бы просто жестоко. С другой стороны, он не позволил себе солгать. Его действительно зовут Олегаром, или Олегарием, на латинский манер, а в рыцарское достоинство он был посвящён на поле боя самим королём.[15] Правда, случилось сие шестьсот лет тому назад, но это уже детали…

Пончик, подкравшись сзади, прошептал:

— Лопе де Вега, «Собака на сене». Угу…

— Понч, это не пьеса, — парировал Олег, — это жизнь!

— «Жизнь есть театр, а люди в ней актёры…»

— Сгинь!

— Сию минуту, ваша милость…

Жизнь будто поменяла свой знак, изменилась вдруг, как по мановению волшебной палочки. Многочисленная челядь подхватилась, забегала, бойкие девицы, хихикая, так и крутились вокруг Олега и «московита Ярицлейва». Служаночки наносили в покои графского сыночка кипы дорогих одежд, слежавшихся в сундуках. В складках то и дело обнаруживались сухие букетики лаванды.

Проклиная тутошний стиль, слегка запутавшись, во сне это все происходит или наяву, Сухов с Быковым облачились в пышные белые сорочки с кружевными манжетами и жабо, в панталонистые штаны и чулки. Ходить обоим в таком виде казалось нелепым, а посему от туфель они категорически отказались, предпочтя высокие сапоги — на небольшом каблучке, с раструбами, отделанными изнутри кружевами.

— Уже не так по-бабски, — оценил Шурик. — Угу…

И новый камзол, и штаны Олег выбрал чёрного цвета, с серебряными позументами, Яр нарядился в цвета французской гвардии — синий и красный.

«Слугам» досталась одёжа почти того же покроя, но попроще и обувка из грубой кожи. Пончик оглядел «господ», презрительно оттопырив губу.

— Модники… — выговорил он. — С-стиляги…

— Не понимаю, — с высокомерным жеманством сказал Быков, — почему бы благородным донам не вырядиться по нонешнему тренду?

Александр только фыркнул насмешливо. Честно признаться, Пончик и сам толком не понимал своего состояния. Сказать, что он был напуган, значило ничего не сказать — ужас переполнял его трепещущий организм, жалость к себе и тоска. И всё же он держался, уговаривал себя что было мочи: Олег их обязательно спасёт! Чтобы Олег да не спас? Быть такого не может!

И Витёк с ними, а у него голова варит за троих нобелевских лауреатов. Пока Олегар будет от врагов отмахиваться, Виктуар чего-нибудь смастерит, и они вернутся домой, в восхитительно-безопасный 2012 год от Рождества Христова. Там его Геллочка, там его Глебка…

— Угу… — вздохнул он.

Ярослав с усмешечкой поглядывал на вздыхавшего друга — Понч плоховато сохранял лицо. Глаза у него то и дело влажнели, губы вздрагивали…

Быков огладил камзол, поймав себя на мысли, что он один изо всей их компании получает от совместного приключения сплошной позитив. Рад он, что вокруг снова прошлое! Да, тут головы лишиться — нечего делать, зато и жить можно на полную. Здесь никто не бежит защищать честь в суде, для этого есть шпага и секунданты.

А воздух какой! А сколько возможностей! Земля совершенно не обжита, ни Америка, ни Африка не исхожены. Трудно свыкнуться с тем, что ты во французском королевстве, коим вроде как правит Людовик XIII, а рулит кардинал Ришелье — не киношный злодей, подсылающий миледи ко всяким д’артаньянам, а самый настоящий, живой!

— Вот тебе и «угу»! — передразнил он Понча. — Филин ты наш.

— Советую благородному дону не забываться, — сухо сказал Олег, — и держать себя со слугой как подобает. А то шепотки пойдут, кривотолки… Это самое… А оно нам надо?

— Никак нет! — отрапортовал Быков, вытягиваясь во фрунт.

— Вольно…

Граф д’Арси то и дело заглядывал к ним, лучась от счастья и потирая руки. Сухову было некомфортно, он чувствовал себя обманщиком, однако Ярослав живо наставил его на путь истинный, почти убедив в том, что он просто-напросто облагодетельствовал хозяина замка, осчастливил на старости-то лет. От его сиятельства не убудет, зато радости привалит графу — вагон и маленькая тележка.

Заглянув в очередной раз, старый Рене Жереми Непве де Монтиньи сложил молитвенно ладони, любуясь «сыном».

— Немного дней отпущено мне Господом, — прожурчал он, вздыхая, — но проведу я их в умиротворении, в согласии с миром и осиянный благодатью… Дитя моё! Земли мои суть твои земли, и замок сей, и люди. Передаю всё в твои руки, владей! А мне давно уж на покой пора…

Олег вздохнул.

— Не поймите меня превратно, — сказал он, — но рановато мне стремиться к тихому счастью. Душа моя жаждет подвигов! Желаю послужить королю на ратном поприще, шпагою добывая славу!

Паче чаяния, граф не стал настаивать на своём, а еще больше умилился.

— Признаюсь, — сказал он виновато, — копошился во мне червячок сомнения. Вдруг, думаю, ошибся снова я и принял чужого человека за родного! Но сказанное тобой, о чадо моё, вселило в меня окончательную веру. Ибо только истинный виконт[16] д’Арси мог предпочесть славу богатству! Узнал я давеча пределы счастья, а нынче счастлив безмерно! О дитя моё, скажи, к чему лежит душа твоя? Желаешь отличиться при дворе?

— Мне подошёл бы плащ мушкетёра, — усмехнулся Сухов. — А дальше — как карты лягут.

— Да, да, — поспешно согласился с ним д’Арси, — судьбу предугадать нам не дано… — О задумался, соображая. — Я обязательно напишу письмо маркизу де Монтале, сей мой знакомец капитанствует ныне, командуя ротой королевских мушкетёров.[17] Однако же облечься с ходу в голубой плащ не удастся, если только сам король не пожалует его. Но не волнуйся, сын, шпаге твоей не придется почивать в ножнах! Покажешь себя исправным гвардейцем — и сможешь попасть в роту де Монтале. Мушкет тебе выдадут с королевского склада, а всё остальное, сын мой, ты увезёшь отсюда, ради вящей славы герба нашего!

Потирая руки, его сиятельство покинул друзей, спеша их же и снарядить. Проводив взглядом Рене де Монтиньи, Олег обернулся к Быкову и сказал задумчиво:

— Знаешь, а я по-настоящему рад был бы встретить такого отца.

— А… твой? — нахмурился Яр. — У тебя что, отца не было?

— Да как тебе сказать?.. Отец-то был, как у всех. Биологический. Отчество моё — от него. Романом звался, Романом Данилычем. А вот папы у меня не было. Я с матерью жил. Отец даже из роддома не забирал её, соседка помогала, тётя Клава. Она и купала меня в ванночке, и пелёнки сраные стирала… Отца я увидал впервые, когда уже на втором курсе учился. Явился к нам, не запылился!..

— И что ты сказал… своему батюшке? — серьёзно спросил Быков.

— Послал по матушке, — усмехнулся Сухов.

— А я любил к ним заходить, — встрял Пончик. — Мама Олега из-зумительные оладьи пекла… Угу.

— Кто о чём! — хохотнул Яр.

— Нет, правда. И Романа Данилыча я видал — здоровый такой мужик. А тётя Марина вечно вздыхала, что Олежек у неё — безотцовщина…

— Да что я, — пожал плечами Олег, — все мы такие. Женщине для счастья нужен мужчина, мужчине — женщина, а ребёнку — мама и папа. Это как непреложный закон. А тут забросило тебя чёрт-те куда…

— Чёрт-те когда! — воскликнул Быков.

— …и вдруг тебе рады, — продолжал Сухов, — тебя ждали. Я понимаю прекрасно, что старик потерял другого Олегара, но не стану его разуверять. И не потому лишь, что на жалость пробивает, мне и самому охота если не быть, так хоть казаться этаким блудным сыном. Вы не представляете, до чего мне не хватало отца в своё время! Ну не обо всём же с матерью поговоришь, сами понимаете. И друзья не на всё годны…

— А твоя мать жива? — осторожно спросил Яр.

— Да что ей сделается… Где-то в Испании сейчас, с отчимом. Сейчас! М-да… Она замуж вышла, когда я уже институт заканчивал, всё переживала, боялась мне психологическую травму нанести. Еле их поженил! Отчим дядька неплохой, с юмором, так ведь отчим… Мать к нему переехала, квартиру мне оставила, и стал я жить-поживать да добра наживать.

— Ага, — хмыкнул Шурик, — годик пожил, а потом нас утянуло «в лето 858-е от Рождества Христова»! И понеслось…

Олег расслышал тяжкий вздох. Приметив понурого Акимова, он усмехнулся и сказал:

— Виктуар! Не печалься, старче, выкарабкаемся. Куда мы денемся! Корабли к Антильским островам отплывают из Нанта, я узнавал. Оттуда до твоей скалы — рукой подать.

— Так, может, — встрепенулся Акимов, — рванём?

— Не всё так просто, — покачал головой Сухов. — У короля Людовика, считай, нет флота, кардинал Ришелье только-только начал строить корабли, и герцог Бэкингем пользуется этим — английские пираты так и рыскают вдоль побережья, охотятся за купцами из Франции. Вот и думай…

— Даже если доберёмся до Гваделупы или Мартиники, — сказал Пончик, — они все равно ещё не объявлены владениями Франции, колонисты тамошние обживаются на свой страх и риск. А нам ведь в Доминикану нужно, то есть в эту… как её…

— Эспаньолу, — подсказал Ярослав.

— Во-во! В гости к испанцам. Думаете, они нас ждут?

— Ждут! — хмыкнул Быков. — С кандалами! Закуют нас всех в железа — и погонят на плантации… сахарного тростника или что там рабы выращивают… Кофе?

— Есть ещё одна ма-аленькая непонятка, — усмехнулся Олег. — С Гваделупы на Эспаньолу тоже ведь надо как-то добраться. А на чём? В общем, давайте будем поспешать медленно! Сначала осмотримся как следует. Глядишь, и сыщется подходящий вариантик.

Шурик длинно и тоскливо вздохнул.

— А время-то идёт, — пробормотал он. — Пока осмотримся, пока сыщем, уже и жить некогда будет. По паспорту-то мы молодые совсем, а так… На пенсию скоро!

— Ага, — фыркнул Сухов. — Щаз-з!

Ярослав с хитрой усмешечкой поглядел на друзей и спросил:

— А вы разве ничего не заметили?

— Ты о чём?

— Да вы в зеркало посмотритесь! У вас седина пропала, и морщины поразгладились. Побочный эффект твоего туннеля, Витёк! Молодильный!

— А точно… — уставился на друзей Александр. — Тебе, Олег, будто кто маску сделал для лица. Или подтяжку. Угу…

Сухов провёл рукою по щеке, словно убеждая себя в правоте Понча, и сказал:

— Значит, это самое… Время ещё есть!

Граф развил бурную деятельность. В тот же день с пастбищ пригнали двух красавцев-коней нормандской породы, чалого и гнедого.

Олег оседлал чалого, Ярослав — гнедка, а слуги их довольствовались спокойными беарнскими меринами из замковой конюшни.

Сухова с Быковым снабдили шпагами и палашами[18] для конного боя, дали каждому по паре пистолетов-пуфферов и перевязи из буйволиной кожи с патронами-натрусками, по мешочку для пуль с фитилями, по пороховнице и испанской даге[19] а Олегу вдобавок достался увесистый кошель, набитый золотыми пистолями.[20]

— Короля нашего склоняют по-всякому, — напутствовал сына д’Арси, — но ты оставь эти сплетни невежам. Когда Людовик был ещё мал, наставник его, Воклен дез Ивето, спросил, в чём состоит долг доброго государя. «Бояться Бога», — ответил будущий король. «И любить справедливость», — дал подсказку учитель. Однако дофин[21] считал иначе. «Нет! — сказал он. — Нужно вершить справедливость!» Этой заповеди его величество верен по сию пору. Когда же Людовику едва исполнилось шестнадцать, он заявил королеве-матери: «Сударыня, я всегда буду заботиться о вас, как подобает доброму сыну. Я хочу избавить вас от груза забот, который вы взяли на себя, выполняя мои обязанности; пора вам отдохнуть, теперь я займусь государственными делами сам и не потерплю, чтобы кто-то, кроме меня, распоряжался судьбой моего королевства. Теперь я король». Уж если в юности самодержец был так решителен и твёрд, то странно упрекать его в мягкотелости ныне, в зрелые годы! Спору нет, его величество упрям, бывает вспыльчив и долго помнит зло, зато терпеть не может лжи…

— А что же всесильный кардинал? — не утерпел Ярослав.

Граф тонко улыбнулся.

— Его высокопреосвященство — великий человек, истинный государственный муж, — сказал он. — Его никто не любит, а вельможи держат зло на Ришелье, ибо он не щадит никого, укрепляя власть и поддерживая порядок. Монсеньор жесток, но не кровожаден, властен, но верен королю…

— У них тут свой тандем, — хмыкнул Пончик, копошившийся в углу. — Угу…

— Цыц! — сказал Олег, и д’Арси кивнул с одобрением — правильно, мол, нечего слугам в господские разговоры вмешиваться.

На следующий день Сухов проснулся с ощущением неясных, но радужных перспектив. Вроде уж угасли давно ребяческие восторги, а вот поди ж ты…

Или это так явление класса «туннель» подействовало? Омолодило восприятие мира? А что, очень даже может быть.

Откинув одеяло, Олег потянулся, встал и прошлёпал босыми ногами к окну. Вид отсюда открывался недурственный — за зубчатыми стенами замка распахивался сине-зелёный простор. Алое солнце висело над пологими холмами, скошенные поля выглядели на них чёрными заплатами, по извиву дороги тащился воз, гружённый сеном.

Было довольно свежо, а нижнее бельё «в период правления Людовика XIII» популярностью не пользовалось — длинная сорочка исполняла функции и рубашки, и кальсон.

Быстро одевшись и обувшись, Сухов привёл себя в порядок — с утра ему предстояло объехать, на пару с «отцом», родовые владения.

Спустившись вниз, он встретил давешнего хромого, едва не скомандовавшего: «Огонь!» Это был дальний родственник графа, то ли троюродный племянник, то ли внучатый. Звали его Робер-Арман Дешамп дю Сарра, был он нищим мелкопоместным бароном и, по всей видимости, рассчитывал пролезть в законные наследники графа.

Весь вчерашний день он волком смотрел на Олега, а сегодня с утра просто в глаза заглядывает, чуть ли не подлащивается. Надо полагать, вызнал, что Сухов отъезжает, не претендуя на графское добро. Олег любезно поклонился барону и отправился к конюшням.

В замке было заметно оживление — все словно проснулись от злого колдовства и вот с самого рассвета бегают, трут, убирают, наводят чистоту, расстилают камчатные скатерти, достают из сундуков золотую да серебряную утварь.

Крепкие дворовые мужички выкатывают из погребов бочки с винами, крестьяне неспешно тащат к графскому столу окорока и сыры, пышные караваи, кудахчущих кур и визжащих поросят.

— Как спалось? — послышался ласковый голос д’Арси, и Олег с живостью обернулся.

— Вашими молитвами, отец, — сказал он с лёгким поклоном.

Вымолвить заветное слово ему удалось запросто, без напряга и фальши.

Граф выглядел молодцом — суховат, подтянут, бодр и весел. Одетый не без щегольства, он обул ботфорты, готовясь к прогулке верхом.

— Коня! — отдал приказ его сиятельство, и конюх бегом подвёл вороного скакуна английских кровей. Копыта звонко цокали по булыжнику двора.

Обычно не терпевший чужой помощи, его сиятельство с удовольствием позволил Сухову подсадить себя. Вскочив на своего чалого, Олег притронулся к полям шляпы и сказал с улыбкой:

— Готов следовать за вами, отец.

Старик расцвёл, как майская роза, и направил гнедка к воротам. Вопреки ожиданиям, подъёмного моста не оказалось, а тот, что был, гулким пролётом соединял края полузасыпанного рва, заросшего густой травой.

Встречные тётушки в длинных юбках с передниками, в шнурованных корсажах и в шаперонах,[22] накинутых на головы по холодку, приветливо кланялись графу. Вилланы,[23] бредущие с граблями на плечах, поспешно снимали шляпы.

Деревушка, как показалось Олегу, изменилась мало — одноэтажные фахверковые[24] дома с многочисленными пристройками теснились вдоль кривоватой улочки, как и прежде, в будущем.

— А велика ли Московия, сын мой? — неожиданно спросил Рене Жереми.

Сухов улыбнулся про себя — похоже было, что графу не шибко интересны русские просторы, его больше занимает возможность лишний раз обратиться к сыну, само это слово произнести — и услышать ласкающий ухо ответ.

— Зело велика, отец, — ответил Олег. — Едешь, едешь, а землям всё конца и краю нет. Там текут великие реки, полноводные, как Дунай или Рейн, там растут дремучие леса, встают тёмные горы. Зимою в Московии холодно, всюду лежат глубокие сугробы, а когда поднимается буря, ветер кружит и гоняет снег, застя белый свет. Если в метель собьёшься с дороги, можешь заблудиться и замёрзнуть. Но московиты любят зиму и не боятся холодов — дети катаются с ледяных горок, играют в снежки. Взрослые и сами, бывает, строят крепости из снега и устраивают потешные бои. Дома там ставят из дерева, из толстых брёвен складывают стены, кладут огромную печь, топят жарко…

— Я бы, наверное, не смог жить в Московии, — признался граф, — не выношу холода!

— Ничего, тёплая шуба согреет. Это здесь меха — роскошь, а там — суровая необходимость.

— А что государь московский? Любит ли он справедливость?

— Вот с государями московитам нету удачи. Лет двадцать тому назад, даже больше, воцарился было Борис I. «Цвёл он, как финик, листвием добродетели и, если бы терн завистной злобы не помрачал его, то мог бы древним царям уподобиться… Много ненасытных зол на него восстали и доброцветущую царства его красоту внезапно низложили». Не повезло Борису — три года подряд неурожаи терзали Московию. Ныне правит Михаил, человек невежественного ума, и все советники его сплошь рядовая посредственность, и нету рядом с государем верного соратника того же уровня, что и «Красный герцог».[25]

— Да-а… А красивы ли девицы московские?

— Вот уж чем Московия богата, так это красою девичьей! Много я стран проехал, но нигде столько красавиц не видал, как в той северной стране.

— И такая нашлась, что сердце твоё покорила? — Граф улыбнулся лукаво и понимающе.

— Есть, как не быть, — сказал Сухов, думая о жене. — Еленой зовут её, она из древнего рода. Уж не знаю, свижусь ли с нею, — честно признался он, — но хотелось бы!

— Да-а… — зажмурился старик. — Сколь дивно устроен Божий мир, раз каждой твари, даже гадам и жабам премерзким, пара дана в утешение и в исполнение завета Господня — плодиться да размножаться. Как страждет душа в одиночестве и печали, как ищет близости и тянется к родному…

Оба всадника долго ехали молча, погружённые в думы.

— Об одном прошу, отец, — негромко проговорил Олег, — не мучьте себя больше, не отравляйте душу горькой памятью, не переживайте зря. Хотя… и переживания наши драгоценны, ибо безысходность — мираж глупый и пустой. Всё в нашей жизни — золото, ведь за потерей следует находка, за расставанием — встреча. Я уеду, отец, и — как знать? — возможно, не удастся больше свидеться, но добро да ласку вашу не забуду.

— Ах, сын, — мягко улыбнулся граф, — сколько лет длились для меня сплошные сумерки. И вот разгорелась заря, и наступил день! Вряд ли далече смерть моя, но страху нет, на душе у меня покой. Ты исцелил меня от тоски, оживил и веру, и надежду, и любовь. Ступай за славой, сын мой, береги честь и помни старика-отца!

С самого утра в замок съезжались соседи графа, ближние и дальние, наполняя двор весёлым гомоном, которого замшелые стены не слыхали уж давно.

Пир удался на славу, здравицы так и гремели под сводами главного зала, а слуги сбились с ног, обнося гостей яствами и подливая в кубки вина.

Стемнело, но огонь в камине и трепещущий свет факелов разогнали тьму. Музыканты были в ударе, и дамы с кавалерами вовсю отплясывали павану, бранль, гавот и даже деревенскую бергамаску.

Наевшись и напившись, Олег посиживал, благодушествуя и скучая. Порой он ловил грустный взгляд престарелого графа — и старательно улыбался в ответ.

А рано утром Олегар де Монтиньи, Ярицлейв и слуги их покинули гостеприимный Шато-д’Арси, держа путь к Барруа.[26]

Глава 3, в которой Олег пересаживается в карету

Сухов не шибко погонял коня. Чего для?

Это в будущем люди спешат, торопятся, разводят суету сует и всяческую суету, из офисного кресла пересаживаясь на заднее сиденье «мерседеса», а после устраиваясь в бизнес-классе «аэробуса».

Всё хотят побыстрее разделаться с делами и начать жить. Вот, дескать, окончу универ, устроюсь на работу, куплю квартиру, расплачусь с ипотекой, а уж потом… А потом жизнь кончается.

Народ Средневековья был куда умнее своих потомков: люди здесь просто жили, ежечасно и ежесекундно. Дальняя дорога для них не была досадной проволочкой — жизнь продолжалось и в пути. И какой тогда смысл спешить? Чтобы дожить поскорее?

Да и неохота было пришпоривать лошадей. Лень. Погода так и шептала, было ясно и солнечно, тепло очень, но не душно. Жёлтая дорога с набитой колеёй петляла меж холмов, вокруг расстилались перелески да виноградники. Лепота!

Наезженный тракт пустовал. Один лишь раз показался крестьянин на ослике. Углядев знатных господ, едущих ему навстречу, он счёл за лучшее объехать место нечаянного свидания и скрылся в лесу. Олег специально проследил за ним — виллан вернулся на дорогу, когда опасность миновала.

А под вечер кавалькаду обогнала роскошная карета нюрнбергской работы, имевшая аж четыре окна, заделанных венецианским стеклом, — явный признак нешуточного богатства. Обычно окна карет завешивали кожаными шторами с узором, а уж чтобы стеклить…

Шестёрку лошадей, запряжённых цугом, погонял длинный, как жердь, кучер, сухой и чопорный. Ещё один слуга устроился на запятках кареты, цепляясь руками за верёвки, которыми были увязаны кожаные кофры и прочий багаж.

Когда экипаж поравнялся с Олегом, в окне блеснул камень на перстне — холёная рука хозяина кареты откинула занавесочку, и Сухов разглядел узкое, костистое лицо мужчины лет тридцати, обрамлённое белокурыми локонами.

Их глаза встретились — взгляд незнакомца был твёрд и цепок. В следующую секунду карета пронеслась мимо.

Не доезжая до Куаффи двадцати лье,[27] друзья заночевали в маленьком придорожном селеньице. Их приютил постоялый двор с открытой галереей на испанский манер, носивший гордое название «Королевский меч».

Знакомая карета, уже распряжённая, стояла у входа. Трактирщик, курчавый месье Пелетье, подкатил тут же, мигом распознал главного и придержал стремя Олегу, помогая спешиться.

— Благодарю, любезный хозяин, — сказал Сухов. — Не приютишь ли на ночь двоих шевалье, их коней и слуг?

— Не извольте беспокоиться, — поклонился хозяин гостиницы.

— А чего это — шевалье? — пробурчал Яр. — Ты ж виконт!

— Да какой из меня виконт…

— Ничего не знаю! Граф с тобой письма передал? Передал. Как там нас его сиятельство величать изволил? «Виконт д’Арси и барон Ярицлейв». А на понижение я не согласен!

— Тоже мне! — фыркнул Пончик. — Фон барон выискался…

— Цыц!

Комнаты господам отвели на втором этаже. Та, в которой поселился Олег, была невелика, но опрятна.

С непривычки Сухов устал — полдня не слезал с седла! Поужинав варёным мясом под бургундское, он улёгся спать. Кровать стояла у самой двери, было душновато, а посему Олег не стал маяться и терпеть невзгоды — смахнул перину на пол, да и разлёгся под окном.

Он уже задремал, когда его разбудил негромкий голос, донёсшийся с улицы. Нет, скорее из окна этажом ниже.

Утомлённый, Сухов не стал бы напрягать слух, если бы не заговорили по-английски. Негромкий голос произнёс имя герцога Бэкингема, после чего последовала резкая отповедь на том же языке, и створки с треском захлопнулись.

«Ну уж нет уж!» — подумал Олег. Достав дагу, он осторожно разобрал паркет на полу, и снизу, сквозь щели в досках потолка, пробился слабый свет.

Сухов кое-как протиснулся к дырочке от сучка, и приник к этому глазку. В поле его зрения попали белобрысый владелец кареты и его тощий слуга, покаянно вздыхавший.

— Сколько тебе можно повторять, Окенгэм, — резко проговорил блондин, — что наше дело требует молчания и осторожности!

— Ради Бога, простите, милорд, — заныл Окенгэм.

— В последний раз! Где этот чёртов камердинер?

— Устраивает лошадей, милорд.

— Дьявол!.. Вечно приходится ждать, пока его величество Тристан постелить изволит.

Тот, кого называли милордом, зашелестел, зашуршал чем-то в ручной клади.

— А где… — начал он и тут же закончил: — А, вот… Эти письма передашь лорду Холланду лично в руки.[28]

— Простите, милорд, — слабым голосом отозвался Окенгэм, — разве мы едем в Париж?

— А куда же ещё, дурачина? — ласково поинтересовался его визави.

— Я полагал, герцог посылал вашу милость в Италию, к графу де Суассону…

— Ни к чему, эсквайр,[29] искать врагов Ришелье так далеко, — зевнул лорд, — когда их достаточно и поблизости. Так, а вот эти послания вручишь де Мирабелю.[30] Ни в коем случае не секретарю его!

— Да, милорд.

— Ну всё, с остальным я сам как-нибудь. Спать, спать, спать! Где Тристан?!

— Я здесь, ваша милость… — проворковал третий голосок.

— Живо стели!

— Слушаюсь, ваша милость…

Сухов аккуратно заделал дыру в полу и улёгся. Но сон пропал. Чёртов милорд!..

Однако интересная картинка вырисовывается! Похоже, этот милорд, местный Джеймс Бонд, развозит записки титулованным особам, а те творят пакости кардиналу.

Олег задумался. Вполне подходящий случай, чтобы заслужить расположение его высокопреосвященства. Надо только проследить хорошенько за этим милордом, засечь его связи…

Или действовать в духе времени — поймать этого «почтальона Печкина» да и преподнести Ришелье. Вот, дескать, аглицкого шпиёна словили.

Надо только всё продумать… Проверить… С этими благонадёжными мыслями Сухов и заснул, а вскоре во всей гостинице уже разлилась ночная тишина, только жестяной меч на вывеске поскрипывал на ветерке…

— Уж не знаю, как там с мечами, — бурчал наутро Ярослав, — а клопы у них воистину королевские! Загрызли, гады! Я уж от них на стол забрался, думал, хоть там отдохну. Фиг! Эти сволочи и туда залезли!

— Зато мы с Витькой выспались, — посмеивался Пончик. — Нам, слугам, господские комнаты не положены, мы по-простому, на сеновале легли. Угу…

Сухов улыбнулся насмешливо, щуря глаза. Виноградные лозы густо оплетали террасу. Обвивая столбы навеса, гибкие плети забрались на крышу и свешивались оттуда зелёными фестонами. Утреннее солнце просвечивало сквозь фигурные листья, кололо глаз высверком.

Внизу, во дворе, стояла вчерашняя карета.

Двое постояльцев шустро собирались в дорогу. Окенгэм таскал кожаные кофры, а Тристан увязывал пожитки на задок экипажа. Хозяин «Королевского меча» вертелся рядом с англичанами, словно провожая почётных гостей. Конюхи запрягали шестёрку нормандских лошадей. Пожилая прачка, волоча охапку простыней, прошла себе мимо, переваливаясь утицей. Сонный купец, загулявший с вечера, плёлся к себе — отсыпаться.

— Лакеи наглые, — продолжал бурчать Быков, — хозяин — жулик…

— Зато повар тутошний — настоящий умелец, сальми[31] у него отменное, — с ленцой сказал Сухов. — Ладно, ехать пора. Коня мне, Понч, да поживее!

— Феодал, — буркнул Шурик, направляясь к лестнице. — Бурбон.

— Разговорчики!

Пончик продолжал бурчать, но Олег уже не слушал друга. Его вниманием снова завладели постояльцы-чужаки. Когда коней запрягли в карету, из дверей появился таинственный милорд — белокурый и худощавый, щеголевато одетый, с повадками очень важной персоны.

Тут-то всё и произошло — в раскрытые ворота постоялого двора влетел всадник на сером в яблоках коне и закричал:

— Сдавайся, Монтегю! Или защищайся!

Слетев с седла, он выхватил шпагу и бросился к карете, однако очень важная персона, вызванная на поединок, не спешила хвататься за эфес.

Вытащив пистолет в золотых насечках, Монтегю выстрелил, поразив неизвестного всадника, и нырнул в карету.

— Гони, Окенгэм! — гаркнул он на родном наречии, и эсквайр, взлетев на козлы, хлестнул коней. Те рванули с места, унося экипаж со двора.

Пончик первым рванулся к раненому, зажимавшему рану в боку, и живо оказал первую помощь. Незнакомец в дорожном камзоле был полноват, он кривил бледное лицо и всхлипывал от боли. Взгляд его блуждал, пока не остановился на подбегавшем Сухове.

— Шевалье! — воскликнул он слабым, прерывающимся голосом. — Умоляю, окажите милость!

— Говорите, — обронил Олег, приседая.

— Только… — светло-голубые глаза раненого наполнились беспокойством, — скажите… Вы не враг кардинала?

— Я целиком и полностью разделяю воззрения его высокопреосвященства, — твёрдо ответил Сухов. — Слово дворянина.

— Тогда схватите лорда Монтегю! — Незнакомец вцепился слабыми пальцами в Олегов камзол. — Сэр Уолтер — шпион Бэкингема, он подбивает герцогов Лотарингского, Савойского и Баварского выступить против его величества короля! Я — де Бурбон, его высокопреосвященство послал меня перехватить Монтегю, но тот улизнул. Со мной были два баска… они отстали, а я… сами видите… Молю вас, задержите этого прощелыгу лорда![32]

Сердце у Олега забилось чаще — значит, он был прав, подозревая, что милорд — «рыцарь плаща и кинжала»! Хм… Кажется, они ввязываются в ха-арошую авантюрку!

— И куда его? — нахмурился Сухов, словно делая одолжение.

— В Париж, в Малый Люксембургский дворец,[33] в руки монсеньора! — выдохнул де Бурбон и застонал: — Спешите, спешите, сударь! Не беспокойтесь обо мне, мои люди скоро будут здесь и помогут мне…

— Держитесь, — подбодрил его Олег и повелительно крикнул: — Коня!

Сухов взлетел в седло и закружил в нетерпении по двору, дожидаясь, пока Быков и слуги тоже сядут верхом. Он был даже доволен тем, что не надо рассказывать друзьям о ночном разговоре, о своих подозрениях и далеко идущих выводах — всё и так сложилось удачнее некуда. Остаётся словить «аглицкого шпиёна» и передать «компетентным органам».

— За мной!

Четвёрка галопом пронеслась по пыльной улочке, вырвавшись на простор тракта. Карета была уже едва видна, однако её выдавал шлейф пыли, разносимой ветром.

Олег скакал, чувствуя, как свежий ветерок обвевает лицо, чуя, что друзья поспешают за ним, и улыбался. Он снова в деле!

Кони, отдохнувшие и накормленные на постоялом дворе, несли резво, потихоньку-полегоньку настигая карету лорда Монтегю. Окенгэм вовсю нахлёстывал бедных нормандцев, те жилы рвали от натуги и усердия, и всё ж упряжка проигрывала гонку, уступая вольным скакунам.

— Яр! — крикнул Олег. — Обходи слева, займись возницей! Я зайду справа!

— Понял! — откликнулся Быков.

— Пистолет возьми!

— Оба при мне!

— Давай!

Кучер, стегавший лошадей, обернулся, различив погоню, а в следующий момент вытянул руку над крышей кареты. Блеснул ствол, плотный султан дыма взвился и рассеялся. Грохнул выстрел, увесистая пулька прозудела мимо, а Сухов прибавил прыти коню.

Ярослав решил, видно, рискнуть: он приблизился к карете почти вплотную, уцепился правой рукой за верёвку, которой к задку привязаны были пухлые мешки, перескочил с седла на запятки повозки, а оттуда полез на крышу.

Олег ясно увидел, как стенку кареты пробила пуля.

Пончик крикнул:

— Осторожно, Яр!

А Быков между тем вылез на верх экипажа. Окенгэм хотел было огреть его кнутом, но Ярослав опередил англичанина — двинул его в челюсть и спрыгнул на козлы, осаживая лошадей.

Шестёрка чуть на дыбки не взметнулась, а тут и Сухов подоспел.

Монтегю с искажённым лицом распахнул дверцу, пугая пистолетом, и Олег проделал несложное упражнение — перескочил в карету, пяткой в грудь вразумляя лорда Уолтера, а после, упав на златотканые подушки, двинул локтём по скуле толстого камердинера.

Отброшенный в угол, Монтегю уронил свой пистолет, дёрнулся было нагнуться и подхватить оружие, но замер под дулом суховского пуффера.

— Только дёрнись, сука, — сказал ему Сухов, кривя губы в самой зловещей из своих улыбок, — похоронят одноглазым!

Лорд медленно откинулся на сиденье.

— Я не понимать, — заговорил он, коверкая язык. — Что есть происходить?

— Ты есть подлец, — крикнул ему Яр, — которого мы поймать![34]

Карета замерла, обе её дверцы распахнулись. В одну заглянул Пончик с очень зверским выражением лица, поигрывая длинноствольным пистолетом, в другую просунулся Виктор. Акимов не слишком понимал, что, собственно, происходит, но действовал по правилам игры — направил свой мушкетон[35] на лорда.

— Яр, — громко спросил Олег, — как ты там?

— П-повязал, — откликнулся Быков. — Блин, худой, а жилистый… Лежать, зараза!

Сухов хотел было дать ЦУ, чтобы говорили только по-русски, но друзья и без него сообразили, что к чему.

— На запятки обоих, и худого, и толстого. Прикрутить и укрыть пледом, чтоб не отсвечивали. Яр, будь другом, спеленай моего.

— Эт можно!

— Я есть лорд! — запротестовал Монтегю.

— А мне наплевать, что ты такое, — медленно проговорил Сухов. — Будешь выёживаться — узнаешь, почему свинец вреден для здоровья.

— Как вы смеете… — процедил Уолтер, но не договорил — Олег съездил ему кулаком в скулу, так что английского аристократа отбросило на стенку, обитую зелёным бархатом.

— Сиди и не рыпайся!

В открытое окошко просунулся Шурик.

— Оба на запятках, — доложил он. — Мычат.

— Давайте тогда вы с Яриком поработаете кучерами, а Виктор с лошадьми побудет. Потом поменяемся.

— Ладно. То есть слушаюсь! Угу…

После минутной возни Быков окликнул Олега:

— Ну что? Едем?

— Трогай!

— Н-но-о!

— Они, наверное, по-нашему не понимают, — донёсся голос Александра.

— Ну не стегать же их, как тот придурок!

— Ну да…

Сухов устроился поудобнее на подушках и положил пистолет на колени.

— Продолжим наш разговор, — сказал он.

— Я не понимаю… — начал было лорд, но вовремя заткнулся.

Олег сказал насмешливо:

— Видишь, понял-таки. Ну давайте, рассказывайте, сударь.

— Что?

— Всё. Нужно же мне знать, в какое дерьмо я вляпался.

Монтегю задумался совсем ненадолго, в глазах его мелькнула усмешка, но губы оставались сжаты.

— Извольте! — сказал он. — Я всего лишь курьер, и не более того. Из Фландрии проехался в Лотарингию, из Нанси[36] следую в Париж. Желаете схватить истинного виновника смуты? Вряд ли вам это удастся, ибо у истоков нынешнего заговора сама герцогиня де Шеврез, а ваш король вовсе не зря прозвал эту вздорную бабёнку дьяволом!

— Вот как? — задрал бровь Сухов. — Знаете что, милорд… В этих краях я не был очень и очень давно, а посему введите меня в курс дела. Кстати, сие и в ваших, и в моих интересах — я испытываю отвращение к пыткам. Что это за герцогиня такая, задирающая самого короля?

— Прожженная интриганка! — ухмыльнулся Монтегю. — Мари Эме де Роган-Монбазон — так её зовут. Ей двадцать семь, многие находят Мари хорошенькой. Я познакомился с нею в Англии, на свадьбе Карла I и Генриетты-Марии Французской, и разгадал несложную натуру герцогини.

«Дьяволу» скучно отираться при дворе, тем более что нынешний король скуп на зрелища и балы, вот Мари и подыскивает развлечения на стороне. Зловещие заговоры, ночные погони, таинственные свидания — вся эта около-политическая муть весьма прельщает нашу героиню.

Вдова коннетабля Шарля д’Альбера, герцога де Люиня, королевского фаворита, она вышла замуж за Клода Лотарингского, герцога де Шеврез. Два года назад, после раскрытия очередного заговора, её спровадили в Лотарингию. Нынче подбивает тамошнего герцога Карла IV делать пакости королю Людовику. Нашей Мари это удаётся: Карл, тайно и явно, поддерживает Англию в лице герцога Бэкингема и гугенотов.

— Меня интересуют детали.

Уолтер хмыкнул и пожал плечами.

— Не вижу смысла хранить молчание, — сказал он, — вы всё равно прочтёте письма. Замысел прост: Карл Лотарингский двинется с войском через Шампань на Париж, герцог Савойский вторгнется в Прованс и Дофинэ, а Бэкингем снаряжает три эскадры и десять тысяч солдат, дабы поддержать гугенотов. Одна из эскадр выходит к острову Иль-де-Ре, что против Ла-Рошели, а две другие блокируют Сену и Луару. В это самое время герцог Анри де Роган, кстати родственничек ушлой Шевретты, поднимает восстание в Лангедоке.[37] Гугенотам остаётся овладеть всею этой областью и устроить папистам весёлую жизнь!

— Да, разошлась Мари… Письма, которые вам передали в Нанси, адресованы герцогу Бэкингему?

— Не только, — криво усмехнулся лорд, — есть там послание и для королевы Анны. Вы можете дорого продать его!

— Я не торгую, милорд.

Олег задумался. Недурно тут всё закручено, в переплёт они угодили то что надо. При таком раскладе можно или всё потерять, или приобрести нечто ценное. Например, благорасположение влиятельных особ. Того же кардинала, скажем. Или короля. Иной раз монаршья милость стоит многих лет упорной службы. Проходили, знаем…

На ночёвку устроились в лесу, на заброшенном хуторе.

Поле вокруг выморочного дома заросло бурьяном, уже и деревца малые принялись, да и жилище здорово обветшало. Чердаков в деревнях не делали, потолков не знали — вверху виднелись балки да стропила с остатками кровли. Слава Богу, дни стояли ясные, а то от дождя спасения было бы не найти.

Уолтера Монтегю вместе со слугами привязали к коновязи, и Олег вскрыл дорожный сундук лорда. Бумагами тот был забит доверху, но письмо герцога Бэкингема, адресованное Анне Австрийской, обнаружилось сразу — свёрнутое в трубочку и крепко надушенное, оно самим видом своим выдавало сердечную тайну королевы Франции. Сухов сунул его за пазуху.

— Уберечь, что ли, честь её величества? — проговорил он. — Мм?

— Мушкетёр-р! — торжественно сказал Пончик. — Угу…

— Поговори мне ещё…

— Королева Анна всплакнёт от признательности, а уж когда мы ей вернём алмазные подвески…

— Вить, будь другом, привяжи Понча рядом с Окенгэмом.

— Я уже раскаялся! — поспешил заявить Александр.

Акимов только головой покачал сокрушённо да шумно вздохнул.

— Шикарно! — сказал он. — Я тут с ума схожу, а вы все шутите, словно на пикник выехали. Семнадцатый же век на дворе!

— Ну немножко другое время, и что? — усмехнулся Олег. — Жизнь как-никак продолжается. Я уже заметил то, чего не видел раньше — в будущем, я имею в виду. Многие наши современники делят отпущенные нам годы на «правильно прожитые» и на те, что обычно считаются потерянными. Так не бывает, Витя, жизнь неразрывна. Вот угодишь ты в тюрьму — и вычисляешь, сколько времени потеряешь, пока на волю не выйдешь. А человек живёт от и до, от рождения до смерти, весь срок, без остатка. И какая разница, где ты и «когда» ты оказался? Главное, как ты проживёшь час, день, год. Жизнь ведь так коротка! Стоит ли её ещё больше сокращать, выдумывая лакуны, якобы ничем не заполненные? Даже в тюрьме можно жить, хотя бы для того, чтобы устроить побег и оказаться на свободе. Понял?

— Ага!

— Тогда отбой.

Рано утром Олег с Яром запрягли коней и усадили лорда в карету. Разнывшихся камердинера с эсквайром не стали привязывать к запяткам, а усадили верхом на коней из упряжки, как форейторов, — если и сбегут, не страшно. Да и «куды бечь»?

Во второй половине дня показался Куаффи, хорошо укреплённый замок, к стенам которого жалась деревушка, вид имевшая не только живописный, но и зажиточный. Вряд ли местных жителей можно было считать богатеями, но и нищетой тут не пахло.

Сухов рискнул проехать напрямую, между крайними домами деревни и крепостным рвом, и вскоре пожалел об этом.

Ворота в замок были зажаты двумя тонкими башнями, через ров перекидывался мост, две толстенных балки удерживали его на ржавых цепях. Именно с этого подъёмного моста и появился всадник на вороном коне.

Оставив за воротами немалый отряд, он в одиночку выехал на дорогу и поднял руку, требуя остановиться.

— Гаишник местный, — пошутил Быков, да только никто его не поддержал и не улыбнулся даже.

Олег выглянул в окно, посмотрел выжидательно на всадника, оседлавшего воронка.

Конник был мужчиной средних лет, хотя и рано поседевшим. Моложавое лицо его постоянно меняло выражение — от настороженности до растерянности и смущения.

— Барон де Понтье, к вашим услугам, — отрекомендовался он. — Скажите, шевалье…

— Виконт, — холодно поправил его Сухов.

— Скажите, господин виконт, вы хозяин этого экипажа?

— Хозяин этого экипажа арестован мною, — по-прежнему холодно ответил Сухов.

— Могу я узнать имя… мм… арестованного?

— Уолтер Монтегю! — подал голос лорд. — Оставьте, барон, ненужное жеманство! Вам же прекрасно видно, кто тут связан, а кто на свободе. От вашего губернатора[38] я ушёл, а вот этому… э-э… виконту попался-таки… Кстати, он мне так и не представился.

Де Понтье перевёл взгляд на Олега, и тот слегка поклонился.

— Олегар де Монтиньи, виконт д’Арси, — сказал Сухов, намечая улыбку. — Мой отец благословил меня на подвиги во славу короля, и я решил начать немедля, догнав этого английского шпиона, ранившего де Бурбона. Думаю, ваш друг рад будет моей маленькой удаче, а вскорости я надеюсь обрадовать и его высокопреосвященство…

— О! — закатил глаза барон и склонился с седла, шепнув заговорщицки: — Вы можете принести радость ещё одному человеку, тоже моему доброму приятелю. Не соблаговолите ли проехать до часовни?

— Отчего же? Трогай, Виктуар!

Карета бодро покатилась, скрипя ремнями подвески, и замерла около старой, облупленной часовни, выглядевшей довольно-таки убого рядом с добротными домами.

Олег вышел наружу, и де Понтье тут же поманил рукою человека, замершего в тени часовенки. Тот робко приблизился, но поклонился с достоинством, не соответствовавшим его запыленным одеждам.

— Кого я вижу! — послышался насмешливый голос Монтегю. — Сам Лапорт пожаловал!

Пьер де Лапорт остановился как вкопанный, взглядывая по очереди на барона, на Сухова, на карету. Решившись, наконец, он храбро подошёл к Олегу и сказал без надменности, но с затаённой гордостью:

— Имею честь быть камердинером её величества и послан самой королевою, дабы перехватить по дороге… э-э… сэра Уолтера. Мне известны слухи о порочащих честь её величества связях с герцогом Бэкингемом, якобы имевших место быть. Всецело полагаясь на ваше благородство, шевалье, осмелюсь спросить: нет ли в почте сэра Уолтера писем от известного лица к королеве Анне?

Именно в этот момент Сухов и сделал свой выбор. Он подумал: а с какой, собственно, стати я должен беречь честь королевы? Эта сумасбродная испанка изменяет своему венценосному супругу с первым врагом Франции, совершая двойное предательство, а я её должен покрывать? С чего бы вдруг?

— В самом деле, — любезно ответил Олег, — письма, подписанные Джорджем Вильерсом,[39] попадались нам, но среди них не было ни одного для королевы. Её величество может спать спокойно.

Лапорт вздохнул с облегчением, повеселел и отступил, сгибаясь в поклоне.

— Быть может, господин виконт нуждается в сопровождающих? — оживился де Понтье — видимо, его тяготила необходимость оказывать услугу Лапорту. Не хотелось барону связываться с сильными мира сего.

— О, нет, — улыбнулся Сухов, — благодарю. Но вот… Ради бога, барон, избавьте меня от парочки, сопровождавшей лорда! Можете их посадить или повесить — на ваше усмотрение.

Де Понтье исполнил его просьбу, задержав слуг англичанина, и карета покатилась дальше налегке.

— Четыре туза и джокер! — подытожил Быков, вычислив баланс сил.

Лорд скользнул по нему взглядом и сосредоточил всё своё внимание на Сухове.

— А вы молодец, виконт, — проговорил он, усмехаясь с иронией и некоторым цинизмом. — Припрятали козырь в рукаве.

— С шулерами надо играть краплёными картами, — сказал Олег.

— О, темпора, — вздохнул Монтегю, откидываясь на подушки, — о, морес…[40] Ей-богу, вы мне даже нравитесь, сударь!

— Страшно рад, — усмехнулся Сухов, — страшно горд.

— Да нет, правда! Давешнюю зуботычину я вам не прощу, разумеется, но как-нибудь сочтёмся. Хотите совет?

— Валяйте.

— Не слишком рассчитывайте на доброе отношение кардинала, если припрятанное вами письмо Бэкингема королеве вы пожелаете вручить монсеньору. Ришелье и сам влюблён был в Анну, и уж не знаю, охладел ли он к ней… Мне передавали слова королевы, когда ей нашептали о тайной страсти «Красного герцога». «Какая там любовь?! — воскликнула пылкая испанка. — Кардинал сух, желчен и, вероятно, вообще не умеет веселиться. Ей-богу, если эта живая мумия станцует сарабанду, я буду готова на многое…» И что вы думаете, виконт? В это трудно поверить, но Ришелье сбросил сутану и сплясал! Уж не знаю, что у них с королевой было, но свидание состоялось-таки. Поэтому будьте осторожны.

— А вы не боитесь откровенничать, милорд? — ухмыльнулся Яр.

— Нисколько, сударь. Мой титул охраняет меня. Право, знатному дворянину куда легче жить, чем простолюдину! Даже ваш всесильный кардинал не пугает меня. Ну упрячут меня на месяцок-другой в Бастилию или в Шатле, и что? Думаете, это внове для меня? Отнюдь нет. Хотя топор палача порой не различает, породиста ли шея, от коей он отсекает голову… Или вы хотите уверить меня, будто способны донести? О нет! Это не ваш способ сводить счёты! Со шпагой в руке — да, но не вооружась подлым пером! Не сочтите меня за глупого праведника, верящего в людскую доброту, я не таков. Просто, подвизаясь на поприще тайных дел, мне довелось наблюдать людскую натуру во всяких её проявлениях, и нынче я без особого труда разбираю сущность человека, пусть даже вовсе мне не знакомого, вызнаю его скрытые помышления… Быть может, ваш слуга покорный оттого и жив до сей поры!

Олег пристально посмотрел на него.

— Скажите, милорд, — начал он неторопливо, — если уж вы так глубоко проникаете в потаённые уголки душ человеческих, может, разъясните, какого чёрта герцог Бэкингем добивается королевы Анны? Ведь он же содомит!

Монтегю потупил было взгляд, но снова дерзко глянул на Сухова. Глумливая усмешка придала ему сходство с бесом-искусителем, но тут же губы лорда дрогнули, кривясь презрительно и немножечко спесиво.

— Джордж Вильерс был сыном бедного помещика из Бруксби, что в Лестершире, и его горничной, — проговорил сэр Уолтер. — Будущему герцогу было двадцать два, когда его представили королю Якову, и старый развратник мигом воспылал страстью к смазливому юноше, найдя в его характере «неумеренную ветреность и склонность к распутству». Его величество называл Джорджа «Стини», вульгарно сокращая имя Святого Стефана, чьё лицо, по Писанию, «сияло, словно лик ангела». Сам слышал, как король шамкал Джорджу: «Да осенит тебя благословение Божье, жена моя, да пребудешь ты утешением великим своего старого отца и мужа!» Его величество каждый год оказывал своему любовнику знаки монаршьего внимания — возводил Джорджа в виночерпии, в джентльмены опочивальни, в рыцари, виконты, графы, маркизы, герцоги! Ну ещё бы! Однажды, когда Вильерс лобзал, по обыкновению, ноги королю, тот спросил его: «Ты мой шут? Мой паяц?» «Нет, ваше величество, — честно ответил герцог Бэкингем, — я ваша собачка!»

— Милорд выступает под девизом «презираю, но служу»? — сощурился Олег.

Уолтер фыркнул.

— Я никому не служу, кроме старушки Англии, — сказал он величественно. — А касаемо увлечений герцога… — Лорд пожал плечами. — Бэкингем — однолюб, он всегда любил и остаётся верен одному и тому же человеку — самому себе. Слухи пошли, что герцог страстью воспылал к её величеству? Уловка, уверяю вас! Рычаг давления на короля и кардинала. Угождая королю, Бэкингем, тем не менее, женился. Леди Кейт родила ему дочь… Или сына? Не помню.

— Вылитый «би»! — фыркнул Ярослав. — Он как та избушка на курьих ножках. Французская королева стонет томно: «Повернись к лесу задом, ко мне передом!» — а король Англии ногой топает: «К лесу передом, ко мне задом!»

…Так, в познавательных, чуть ли не дружеских беседах, наша компания почти добралась до парижских предместий.

С утра последнего дня пути было хоть и ветрено, но всё равно жарко. Друзья, по очереди восседая на козлы, старались сменяться почаще — кучером «подрабатывать» было куда приятнее, нежели париться в карете.

Пришёл черёд Олега. Он взобрался на облучок, взял вожжи в руки, да и стронул шестёрку в путь. Гнедок с чалком и беарнские мерины потрусили следом за экипажем в поводу.

Вот только далеко Сухов не уехал — на дорогу, что вилась между редких рощиц, выехало человек восемь на лошадях, заботливо прикрытых попонами. Одеты всадники были одинаково и с виду небогато — в серые дорожные камзолы. Зато шпаг, палашей и пистолетов хватило бы на десяток кавалеристов.

Коротконогий наездник без бороды, но с длинными, тонкими усиками, гарцующий впереди всех, поднял руку в повелительном жесте, и Олег осадил коней.

— В чём дело? — крикнул он. — Марш с дороги!

Люди в сером переглянулись и расхохотались, как по команде.

— Если что, — донёсся голос Яра, — мы готовы!

— Мушкетон зарядил? — сурово спросил Пончик.

— Ага, — слабо отозвался Акимов.

— Учти: пожалеешь кого, от его же руки и ляжешь!

— Ага…

Усатенький молодчик пустил коня шагом. Расслабленно покачиваясь в седле, он проговорил с обидным снисхождением:

— Любезный, мы не разбойники, и денежки, если они у вас водятся, можете оставить себе. Нам нужен ваш пленник, его багаж и карета. Сэр Уолтер! — громко позвал длинноусый.

— Я здесь, Бальтазар! — тут же откликнулся лорд.

— Можете выходить, вы свободны!

— Вы ошибаетесь, сударь, — холодно парировал Сухов. — Убирайтесь прочь и не искушайте меня зря.

— Любезный, вы хоть считать-то умеете? Нас восемь человек!

— Было восемь.

С этими словами Олег выхватил пистолет и разрядил его в Бальтазара. Однако усатенький проявил чудеса изворотливости — пригнувшись к самой шее коня, он пропустил увесистую пулю над собою, и та разворотила грудь его товарищу, безусому юнцу со злым, дёргающимся лицом.

Второй пуффер Сухов нацелил в пожилого, грузного седока, и этот выстрел неожиданно породил оглушительный грохот залпа — все его друзья пальнули разом.

Олег своего противника ранил в плечо, тот пришпорил лошадь и нарвался «на промах» Пончика — Шурка так тщательно выцеливал свою живую мишень, что рука дрогнула. Судьба уберегла молодого, конопатого парня с длинными прилизанными волосами, которого он взял на мушку, зато подставила седока постарше, не добитого Олегом.

Быков сделал два выстрела, оба метких: одного из «серых» он сразил насмерть, другому перебил правую руку. Даже Виктора можно было поздравить с удачей, хотя учёный и не рад был своей виктории: целил-то он повыше голов, не в силах переступить через ветхозаветную заповедь, да только лошадь под его нечаянной жертвой встала на дыбки, и заряд картечи снёс всаднику полчерепа.

Одним залпом те, кто держал оборону, сравняли счёт с нападавшими.

Сухов, бросив разряженный пистолет и накрутив вожжи на фонарь, вскочил на крышу и с неё перепрыгнул на чалого. Конь приветственно заржал и, послушный руке хозяина, ринулся вокруг кареты — только камешки из-под копыт полетели.

Быков пешим сцепился с одним из всадников. Позиция у Яра была явно проигрышная, конник так и кроил воздух палашом, зверски кривя лицо.

Быков едва успевал отбиваться, но тут он вспомнил о даге, мигом вооружился ею и вонзил кинжал коню в бок. Бедное животное взвилось от боли, всадник утратил на миг равновесие, взмахнув рукою, и этого мига оказалось достаточно, чтобы быковский клинок пронзил «серого» снизу вверх, протыкая сердце.

Мельком заметив улепётывавших Бальтазара и верзилу, которому Яр прострелил руку, Олег набросился на тех, кто ещё не осознал своего поражения.

Их было двое: тот, что напирал слева, помоложе, а тот, что справа, постарше, но оба были очень похожи. Братья, что ли?

Старший оказался весьма ловок в обращении со шпагой, клинок его так и порхал стальной змейкой, готовой вот-вот ужалить.

Да только и у Сухова опыта хватало. «Серый» наседал, шпаги звенели жалобно, будто в последний раз. Олег фехтовал с этакой ленцой, отбивая колющие и даже рубящие удары противника. Он словно играл с «серым», нанося ему уколы — болезненные, но не смертельные. Старший мешал младшему, как вдруг последний, наехав на Быкова, опрокинул Яра на землю и резко развернул коня. Он уже отводил левую руку со шпагой, занося клинок, готовясь пронзить Олегу спину…

В последний момент Сухов оценил грозившую ему опасность. Проколов старшему шею, он стал оборачиваться к левше. Времени почти не оставалось — все происходящее спрессовалось в одну секунду.

Удара в спину Олег так и не получил — грохнул мушкетон Акимова, и заряд картечи искромсал «серому» левый бок, разорвав кожаный колет и обнажив переломанные розовые рёбра.

Левша опрокинулся навзничь на спину храпящего коня и соскользнул в пыль. Одна нога его застряла в стремени, но лошадь это не остановило — она ускакала с сапогом, разув умиравшего всадника.

Развернув наконец чалого, Сухов отсалютовал шпагой мертвенно-бледному Виктору.

— С боевым крещением тебя! — прокряхтел Ярослав, поднимаясь.

Акимов молча кивнул, сдерживая рвотные позывы.

— Вот так оно тут и бывает, — мужественным голосом подытожил Пончик, однако никто не улыбнулся.

Олег спешился и передал ему поводья. Шурик без разговоров принял их и повёл коня за карету, привязывать к запяткам.

— Что, не удалось? — спросил Сухов у лорда.

Монтегю сидел сжавшись в углу кареты, напряжённый и злой.

— Не получилось, виконт, — криво усмехнулся он. — Но не грешите на меня, я ни сном ни духом. Полагаю, это была инициатива Гербьера.

— Бальтазара Жербье?

— Его самого. Он художник[41] и личный посланник герцога Бэкингема.

— Да и чёрт с ним! — буркнул Быков, яростно отряхиваясь. — Попадётся он нам ещё, легко не отделается.

— А откуда ты знаешь, что его зовут Жербье? — поинтересовался Пончик на русском языке. — Угу…

— Читал, — усмехнулся Сухов. — Это Жербье передал алмазные подвески королевы, «томящейся нежно», герцогу. В позапрошлом году.

— Да ты что?! — воскликнул Акимов, малость отходя от пережитого. — Шикарно…

— А ты думал? — хмыкнул Шурик с таким видом, словно сам провернул всю интригу с подвесками.

— Поехали, — сказал Олег, влезая на место кучера.

Оставляя мёртвые тела воронам и ворам, экипаж покатился к Парижу.

Глава 4, в которой Олег соображает, стоит ли Париж мессы

В столицу королевства карета въехала через ворота Сент-Антуан. Сводчатые ворота были фланкированы двумя башнями, но по сравнению с крепостью, смыкавшейся с городской стеной, выглядели вежи несерьёзно.

Фортеция звалась Бастилией и смотрелась настоящей твердыней, суровой, но не слишком мрачной. Поражали высокие стены цитадели, дотягивавшиеся почти до верха восьми круглых башен — Угловой, Часовенной, Казённой, Графской, Бертодьер, Базиньер, Колодезной и башни Свободы. Мало того, крепость была окружена ещё одной стеною, а через глубокий ров перекидывался висячий мост.

— Шикарно!.. — выдохнул Акимов. — Надо же, настоящая Бастилия! Взяли, придурки, разрушили. Зачем? Была бы, конечно же, такая достопримечательность…

— Революция — это массовое сумасшествие, — назидательно сказал Пончик. — Угу…

Лорд Уолтер с любопытством посматривал на них, не понимая варварского наречия московитов.

— Всё-таки XVII столетие чувствуется, — со знанием дела заявил Виктор, — никакого тебе Средневековья. Даже жалко…

Сухов усмехнулся. В самом деле, улица Сент-Антуан даже близко не походила на памятные ему «городские артерии», кривые и загаженные.

Сент-Антуан была самой красивой улицей Парижа и самой широкой, недаром здесь селилась знать. Особняки тутошние выглядели типовыми — одни и те же глухие ворота под аркой, ведущие в большой мощёный двор, где можно было разъехаться на каретах, невысокое крыльцо двухэтажного здания, выстроенного подковой, серая островерхая крыша со слуховыми окнами, покрытая шифером или черепицей, вся утыканная трубами.

Ещё был непременный маленький садик с французскими клумбами и аккуратно подстриженными кустами жасмина. Парадиз для индивидуального пользования.

— Яр! — крикнул Олег. — Это самое… Сворачивай к Сене!

— Зачем? — откликнулся Быков, занявший место возницы. — Там же узко. И воняет!

— Во-во! Покажем Витьке истинный Париж!

— А-а! Эт можно…

Ничего не понявший Монтегю нахмурился.

— Если вы не хотите показываться на глаза соглядатаям, — заметил он, — то сворачивать в кварталы буржуа нелогично, богатой карете там не затеряться.

— У меня свои резоны, — ухмыльнулся Сухов.

В самом деле, сию минуту его не занимали никакие деловые соображения — это было блаженное время передышки, приуготовлений к тому моменту, когда настанет черёд быстрых решений, проворных действий, зачастую на опережение противника. А пока что можно было и полениться.

Даже поимка английского шпиона и передача его кардиналу не слишком занимали его мысли — думать и выбирать нужно будет потом, не сейчас. Истекали последние минуты жизни свободной, когда ты ещё ни во что не вовлечён и принадлежишь только самому себе. Скоро, скоро начнётся борьба, какие-нибудь интриги, погони, дуэли.

Без этого не обойтись, если хочешь хоть чего-то добиться. Спокойная жизнь — это прозябание на обочине. Никакого риска, никаких тревог, зато нищета тебе обеспечена — и тоска во взгляде, которым ты будешь провожать спешащих мимо, удачливых и успешных. Нет уж, лучше руку на эфес — и в бой!

— Смотри, Витёк, налево и направо, — сказал Олег.

Акимов смотрел — истово, вглядываясь во всё до рези в глазах. Его друзья быстро обвыклись в «прошедшем времени», даже Яр, который и года не прожил в Средних веках. А вот хронофизика буквально шатало от обилия впечатлений.

Виктор наслаждался тутошним воздухом, не содержавшим ни молекулы бензиновой гари, упивался здешним бургундским, полусухим нюи, поражался всему увиденному и услышанному, плохо спал, не в силах привести себя в равновесие, унять взбудораженные нервы.

А когда изнемогавший мозг ненадолго успокаивался, за дело принималась совесть — грызла и грызла, ежечасно напоминая, по чьей вине они все тут оказались, и мучая сомнениями, выберутся ли они из бездны времён, из тьмы веков?..

И всё равно окружающий мир был настолько интересен, влекущ, невероятен, что Виктор то и дело удивленно моргал глазами и покачивал головой.

— Я смотрю! — выдохнул он.

Каменные дома кончились, карета закачалась на ухабах липкой мостовой, вдоль неширокой улицы Прекрасной решётки,[42] зажатой двумя рядами ветхих фахверковых домов. Их чёрные балки были источены червями, угловые башенки нависали над перекрёстками, а сама улочка напоминала сырое, вонючее ущелье, куда солнце заглядывает разве что в полдень. Затейливые вывески лавчонок и харчевен нависали поперёк проезда, зазывая, обещая, хвалясь. Раз за разом жители опорожняли свои «ночные вазы», выплёскивая их смердевшее содержимое прямо на улицу…

— Ну как тебе XVII век? — поинтересовался Сухов.

— Шикарно! — отозвался впечатлённый Акимов.

С улицы Львов святого Павла карета вывернула к Сене и проехала вдоль реки, направляясь к набережной Железного Лома. Сена плавно несла к морю чёрно-зелёные воды. На реке было тесно — лодчонки, привязанные к кольям, колыхались на слабой волне у самого берега; маленькие галеры, загребая чередой вёсел, медленно поднимались против течения, обгоняя барки, гружённые зерном, сеном, дровами, навозом.

Их тащили лошади, уныло шагая по «пляжу», заваленному конскими яблоками, а те судёнышки, что уже достигли пункта назначения, причалив к гулким пристаням, неспешно разгружались чумазыми поденщиками. Пышнотелые торговки расхаживали тут же, голося:

— Гу-уся! Кому гу-уся!

— Маслице свеженькое! Отдам по десять су за фунт! Молочко парное!

— Капуста, редиска! Лучок! Огу-урчики! Две дюжины огурцов всего за один ливр и три су!

— Пирожки-и! Пирожки горячие!

— Яички! Яички кому! По четырнадцать денье!

Мужики виду мятого чуть ли не в окна кареты заглядывали, сипло выкрикивая:

— Крыс травим! Мышей и крыс!

— Трубы чистим!

— А вот шкуры овечьи! Шкуры овечьи!

— Уголька кому, дровишек!

— Сеном торгуем, сеном! Травинка к травинке, соломинка к соломинке!

Впечатлённый Виктор их как будто не замечал — он глаз оторвать не мог от двуглавого собора на острове.

— Нотр Дам де Пари… — бормотал Акимов.

Угрюмоватый собор Парижской Богоматери величаво возносил свои башни к пасмурному небу, обещавшему дождь. В том Париже, где над крышами рэкетирует шпиль Эйфелевой башни, Нотр-Дам смотрелся несколько чужеродным телом, никак не связанным с автомобильной каруселью. Но здесь собор был на своем месте, плоть от плоти города, послед древних трудов и помышлений.

Олег приоткрыл дверцу, отмахиваясь от назойливых торгашей, и крикнул Быкову:

— Яр! Сейчас будет мост Нотр-Дам — дуй мимо, к Новому! А то заплутаем!

— Понял!

Упряжка лошадей вынесла карету к Новому мосту, соединившему берега Сены с островом Сите. «Попаданцам» из будущего мост казался самым обычным, но современниками он воспринимался как потрясение основ. Во-первых, на Новом мосту запрещено было строить дома, чтобы не загораживать вид на реку, во-вторых, на нём установили конную статую Генриха IV, да ещё и насосную станцию, прозванную Самаритянкой,[43] а в-третьих, по бокам моста проложили тротуары. Здесь, вознесённые над тёмными, холодными волнами, вели свой изысканный торг книгоноши, а под сырыми сводами моста принимали иные заказы — прирезать кого или обокрасть.

А на левом берегу Сены карета лорда Монтегю попала в настоящую пробку — множество повозок скучилось на перекрёстке, и ржание коней, скрип, стук, треск, щёлканье бичей и грубая брань кучеров повисали почти зримой чернотой.

Выкатившись на улицу Вожирар, экипаж проехал прямо к Люксембургскому дворцу. Знаменитый сад с тем же названием не был ещё толком разбит, так что аллеи, фонтаны и прочие статуи отсутствовали, зато имелся большой неопрятный пустырь, где паслись козы. Ряды первых деревьев, высаженных лет десять назад по приказу королевы-матери, примыкали к самому зданию дворца. В их зыбкой тени шастали гвардейцы кардинала, щеголяя в красных плащах с серебряными крестами.

Карета подкатила к парадному входу, и Сухов тут же внутренне собрался, предощущая знакомую по прошлым встречам оторопь — сейчас он узрит живого Армана Жана дю Плесси де Ришелье.

Довольно тошнотворное чувство — ждать встречи с человеком, чьи кости давным-давно истлели. Умом Олег понимал, что пересёкся с кардиналом не только в пространстве, но и во времени, и нынче «Красный герцог» жив и здоров, ему всего сорок два. Но душа восставала против немыслимости такой ситуации и попрания основ здравого смысла.

Сухов усмехнулся: не будь его нервы хорошо закалены, вполне мог бы двинуться рассудком. Но переживания оставим на потом…

У входа в Малый Люксембургский дворец прохаживались мушкетёры в красном.[44] Завидев карету, трое или четверо из них тут же направились к ней, дабы узнать, кто осмелился потревожить монсеньора. Впереди гвардейцев шагал совсем ещё молоденький парень, весь в бледно-голубом атласе и серебристой парче, в белой фетровой шляпе с лазурными перьями.

Изящно поклонившись Олегу, покидавшему насиженное место, он церемонно спросил:

— Не соблаговолите ли объяснить, милостивый государь, с какой целью вы наносите визит? И кому именно?[45]

— Соблаговолю, — улыбнулся Сухов и, в свою очередь, осведомился: — С кем имею честь?

Парень в белом вздёрнул подбородок и отчеканил:

— Шарль-Сезар де Рошфор, паж его высокопреосвященства!

— Олегар де Монтиньи, виконт д’Арси, — скромно отрекомендовался Сухов и добавил металлу в голос: — Мною был задержан лорд Монтегю, шпион герцога Бэкингема, и с ним вся его секретная почта. Я обещал шевалье де Бурбону передать как письма, так и самого курьера монсеньору, и мне хотелось бы сдержать данное слово.

Во взгляде де Рошфора, гордо прямившего спину, так и светилось: «Вы что же, мне не доверяете, сударь?!» — но громадным усилием воли паж поборол себя.

— Следуйте за мной! — сказал он резко и направился во дворец.

Олег последовал за ним, опережая Уолтера Монтегю, взятого под белы рученьки дюжими гвардейцами, а Быков кряхтел за спиною Сухова, волоча дорожный сундук, полный тайной переписки.

За дверьми кардинальского кабинета было тихо и сумрачно — тяжёлые шторы наглухо закрывали окна. Нервный звук шагов по паркету разносился чётко и гулко.

Остановившись у высокой двери из полированного дуба, де Рошфор приглушённым голосом попросил обождать, тихонько приоткрыл створку и скользнул вовнутрь. Отсутствовал он недолго, а когда снова возник на пороге, то с поклоном открыл дверь, приглашая войти.

Невольно волнуясь, Олег перешагнул порог и отступил в сторону, пропуская Ярика. Паче чаяния, в обширной комнате, открывшейся его глазам, царили прохлада и свет. Деревянные стены были покрыты резными узорами, а потолок расписан игривыми сценками — пухленькие нимфочки с купидончиками так и мелькали между выступавшими балками. Огромные поясные портреты царствующих особ были помещены в тяжёлые рамы из искусственного мрамора с золочёным рельефом. В глубине комнаты чернел зев большого камина, а рядом, словно по зимней привычке греться у камелька, сидел в кресле кардинал Ришелье.

Он был в сутане из ярко-красного муара. Его породистое лицо, узкое и бледное, с тонким носом с горбинкой, с умными, холодноватыми серыми глазами, хранило спокойствие, а высокий лоб делал его ещё длиннее. Кардинальская шапочка прикрывала недлинные, склонные виться волосы, прятавшие уши, но открывавшие шею.

На коленях у монсеньора жмурила глаза белая кошка, ещё один пушистый зверёк свернулся калачиком на подушке, на которой покоились ноги хозяина.

Олег поклонился кардиналу, снимая шляпу и махнув пером по ковру.

— Подойдите ближе, господин виконт.

Сухов приблизился, с любопытством разглядывая человека, о котором так много слышал, но никогда даже представить себе не мог, что увидит его воочию.

— Де Бурбон не смог арестовать Монтегю? — обратился к нему кардинал.

— Лорд опасно ранил его, ваше высокопреосвященство, — ответствовал Олег. — Мы, как сумели, перевязали де Бурбона, а после оставили его, дабы исполнить просьбу раненого — догнать и схватить милорда. И доставить к вам.

— Похвально, похвально… — тонко улыбнулся Ришелье и позвал совсем негромко: — Шарль!

В то же мгновение дверь отворилась, и на пороге возник де Рошфор, готовый всех растерзать по первому слову Ришелье.

— Любезный Шарль, потрудитесь отправить лорда в Бастилию. Передайте с рук на руки Трамбле[46] и проследите, чтобы его милость устроили, как полагается.

— Слушаю, ваше высокопреосвященство!

Де Рошфор аккуратно прикрыл двери за собой.

— Покажите мне почту, — велел кардинал.

Олег, уловив в тоне Ришелье нетерпение, дал знак Ярославу. Неловко поклонившись (ноша была тяжела!), Быков поднёс сундук с письмами.

— Ваш друг немой? — улыбнулся его высокопреосвященство.

— Он московит, — ответил Сухов.

— Тогда пусть выйдет, мне нужно переговорить с вами наедине.

У Быкова вытянулось лицо, но ослушаться он не посмел и с поклоном удалился.

— Присаживайтесь, господин виконт. — Кардинал жестом указал на кушетку. Олег присел. — Вы ознакомились с этими образчиками эпистолярного искусства?

— Нет, монсеньор. Но я допросил лорда Уолтера, и тот рассказал кое-что о планах герцогини де Шеврез, а также её сообщников, включая Бэкингема. И есть ещё одно письмо, ваше высокопреосвященство…

Достав письмо герцога к королеве, Сухов протянул его Ришелье. Узнав, от кого письмо с красной восковой печатью и кому именно оно адресовано, кардинал едва не воскликнул от переполнявших его чувств, но сдержался — только худое лицо чуть дрогнуло.

— Лапорта я заверил, — почтительно добавил Олег, — что в багаже Монтегю нет никаких посланий к её величеству, но не вижу смысла скрывать это от вас, монсеньор.

— Почему же? — прищурился кардинал.

— Я верю вам, монсеньор, поскольку знаю: Франция для вас значит очень многое. Но я не верю королеве.

— И вы правы, господин виконт, — ровным голосом сказал Ришелье. — Её величеству куда дороже Мадрид и Вена, чем Париж…[47] Лондон тоже дорог её сердцу.

— Боюсь, вы правы, ваше высокопреосвященство. Во всяком случае, именно посланник герцога Бэкингема, некий Бальтазар Жербье, сделал попытку отбить у нас лорда Монтегю и его почту.

— Ах, даже так… — протянул кардинал. — Попытка, как я понимаю, не удалась. Сколько у Бальтазара было людей?

— Семеро, ваше высокопреосвященство. Ушёл только один, да и тот раненый. А Жербье бежал самым первым.

— Бальтазар — не герой, но он хитёр и умён. Раз уж вы, господин виконт, всё равно перешли дорогу этим врагам короля, будьте осторожны и знайте, что в Париже орудует не только Жербье, есть тут и ещё один человек Бэкингема — лорд Холланд.

— Всенепременно учту это, ваше высокопреосвященство.

Сухов не стал упоминать о разговоре, подслушанном в «Королевском мече», — зачем? Уж кому-кому, а кардиналу о Генри Риче известно и без него.

В это время под кушеткой что-то зашебуршилось, и оттуда, потягиваясь, вылез здоровенный чёрный кот. Олег, не думая, опустил ладонь и погладил его. Кот вздрогнул, поглядел на Сухова будто с удивлением, но принял ласку, зажмурился, а потом запрыгнул к Олегу на колени и разлёгся, любезно дозволив себя гладить и чесать за ушком.

— Однако! — восхитился Ришелье. — Это Люцифер, он никого к себе не подпускает, кроме меня!

— Он понял, что я ему тоже друг, ваше высокопреосвященство.

А его высокопреосвященство между тем пришёл в хорошее расположение духа.

— Я полагаю, господин виконт, — улыбнулся кардинал, — что вы и сами плохо понимаете, насколько ценна ваша добыча, — он кивнул на разворошённый сундук с письмами. — Я давно охочусь за Монтегю, но попался он вам. Скажите… мм… а Рене Жереми Непве де Монтиньи кем вам приходится?

— Он мой отец, — твёрдо ответил Сухов.

— Я слышал, что его сын умер в далёкой Московии…

— Слухи о моей смерти оказались несколько преувеличенными, ваше высокопреосвященство, — улыбнулся Олег.

Ришелье рассмеялся и словно помолодел, сбросил с себя зловещую маску всесильного министра.

— Браво, браво!.. Что ж, весьма рад был знакомству с вами, господин виконт.

Сухов тут же встал, собираясь откланяться, и осторожно переложил Люцифера на кушетку. Кот был недоволен.

— И вы ни о чём не попросите? — с любопытством спросил кардинал. — Ни о какой награде?

Олег улыбнулся краем губ.

— Мне почему-то кажется, ваше высокопреосвященство, что при дворе и без меня достаточно попрошаек.

«Красный герцог» захохотал, и его кошки неодобрительно посмотрели на него — ну вот, взял и разбудил…

— Право, вы мне нравитесь, господин виконт! — воскликнул Ришелье. — А всё-таки? Ведь не без цели явились вы в Париж, не для того лишь, чтобы сопроводить Монтегю?

— Мы с моим другом-московитом преследуем лишь одну цель — послужить королю.

— А кардиналу? — живо спросил его высокопреосвященство.

— И вы, монсеньор, и его величество радеете о благе Франции.

Кардинал усмехнулся, оценив ответ.

— Хотите вращаться при дворе?

— Я — воин, монсеньор. Положения и славы я буду добиваться шпагой. А для начала хотелось бы заполучить на плечи лазоревый плащ мушкетёра. Правда, говорят, сперва необходимо попасть в гвардию…

Ришелье кивнул, поняв желание Олега, и сказал:

— Служба гвардейца не сложна, не опасна, но и не слишком почётна среди молодых и рьяных. Однако его величество король может одарить вас мушкетёрским плащом, не дожидаясь выслуги в гвардии. Например, за особые отличия — которые за вами уже числятся, господин виконт. Итак, завтра с утра, часам к десяти, будьте в Лувре, на Большой лестнице или в Большом зале — после завтрака король полон благодушия.[48] Явитесь сами, и пусть явится ваш друг-московит. И ещё. Надеюсь, что, поступив в роту королевских мушкетёров, вы не забудете и сюда дорогу?

— Всегда к услугам вашего высокопреосвященства.

— Ступайте, господин виконт, — ласково сказал Ришелье. — И да поможет вам Бог.

Покинув дворец, Сухов ощутил немалое облегчение и то чувство свободы, что охватывает тебя на выходе из пещеры или подземелья.

Как ни крути, а кардинал был и оставался опасным человеком, обладавшим к тому же колоссальной властью. Вот придёт ему фантазия бросить тебя в застенки, и что ты станешь делать? Тут трепыхайся, не трепыхайся, всё равно загремишь и ещё спасибо скажешь, что в темницу упекли, а не повезли сразу на Гревскую площадь…[49]

— Ну что? — бросился к Олегу Пончик.

— Жив, как видишь, — усмехнулся Сухов.

— А меня прогнал! — уязвлённо пробурчал Быков.

— Кардинал велел нам обоим прибыть в Лувр завтра с утра.

— Ва-ау! — изумился Ярослав.

— Ух ты… — впечатлился Шурик.

— А ты думал…

— А зачем в Лувр? Угу…

— На экскурсию.

— Нет, я серьёзно!

— Нас представят королю.

— О-о!

— Рот закрой, а то кишки простудишь. Поехали.

— А куда?

— На кудыкину гору! Это самое… На постой встанем. Не ночевать же на улице.

— А где? Угу…

— Понч, ты меня замучил! Ну откуда я знаю? Тут где-нибудь… За мной!

Без сожаления расставшись с пуховыми подушками кареты, Олег вскочил в седло. Понукать чалого скакуна не пришлось, тот и сам соскучился по наезднику.

Проехав совсем немного, Сухов свернул на улицу Могильщиков, узкую и кривоколенную, и по ней выбрался за городскую стену, на Вье Коломбье, улицу Старой голубятни.

— Я помню! — заёрзал Пончик в седле. — На ней ещё капитан де Тревиль жил!

— Пока что здесь живёт капитан де Монтале, — осадил его Быков.[50]

Улица Старой голубятни находилась на окраине, почти что в предместье, а посему снять квартиру здесь было куда дешевле, чем где-нибудь в центре. Хотя, надо сказать, дома на Вье Коломбье стояли добротные. Фахверки, и те чернели вертикалями и диагоналями свежих еловых балок, а были тут и каменные дома, иные и в три этажа поднимались, правда, два верхних строили уже из дерева.

Копыта коней звонко цокали по булыжной мостовой, но на четвёрку никто не обращал внимания — Париж в ту пору населяло полмиллиона человек, не деревня, чай. Мало кто знал друг друга, да и не шибко-то интересовался, даже проживая по соседству.

Навстречу Олегу важно выступал плотный мужичок, одетый как буржуа — в серое платье с белым отложным воротничком. На голове у него криво сидела шляпа с высокой тульей, опоясанная чёрной лентой, плечи покрывал тяжёлый плащ, на ногах были туфли с пряжками.

— Эй, любезный! — властно окликнул его Сухов. — Не подскажешь ли, кто тут может сдать комнаты двум шевалье?

Буржуа внимательно осмотрел сначала Олега, потом Ярослава, подумал и внушительно изрёк:

— А вон, спросите-ка Хромого Бертрана, — и указал на дом, что стоял напротив. — Он вроде как искал постояльцев.

Дом Хромого Бертрана поднимался в два этажа, а крышу вдобавок словно распирала изнутри мансарда. Пара окон в густом переплёте смотрела на улицу с бельэтажа, выступавшего над улицей, наискосок от крепких дубовых ворот, сплошь обитых гвоздями с квадратными шляпками — такие только тараном и возьмёшь. Ещё одно окошко, совсем малюсенькое, блестело сбоку от воротного столба. Рядом, под аркой, наличествовала дверь, к которой вела пара ступенек.

Постучав в дверь колотушкой, подвешенной на цепке, Сухов добился того, что маленькое окошко отворилось, и оттуда высунулась лохматая голова личности преклонного возраста — угрюмое лицо было изрезано глубокими морщинами, а локоны, чёрные когда-то, были щедро разбавлены сединой.

— Чего надо? — грубо спросила личность, крепко цепляясь за подоконник волосатыми руками.

— Нам нужен Хромой Бертран!

— Я это, — буркнул визави Олега. — Чего надо?

— А ты не слишком приветлив, — прохладным голосом сказал Олег.

— Будешь тут приветливым! Чего надо, спрашиваю?

— Хотим на постой встать…

Тут Бертран зарычал, порываясь закрыть окошко, а после и вправду пропал.

— Негостеприимный товарищ, — заметил Виктор.

— Не понимаю, — капризно сказал Ярик, — почему благородные доны должны терпеть выходки этого мужлана!

Тут дверь отворилась, и тот самый мужлан застыл на пороге, хмуро обводя глазами господ и слуг.

— Пусть ваша милость простит мне недостаточное почтение, — довольно мирно проговорил Бертран, — да ведь есть с чего злиться! Ещё летом лучшую комнату сдал одному гасконскому барону — и до сих пор не видал от него ни единого су!

Сухов похлопал по кошельку, висящему на поясе, и успокоил хозяина:

— За деньгами дело не станет, заплатим вперёд.

Бертран помялся и сказал:

— Вы не подумайте чего дурного, а только вот что я скажу. Господ я всяких разных перевидал, потому как в рейтарах служил и охромел после боя с берберами.[51] Давайте так, ежели на постой встать решили, так я только рад буду. Я и плату с вас поменьше возьму, одна просьба — вытолкайте вон этого вшивого барона!

Олег переглянулся с Яром. Быков кивнул.

— Не вижу причин, — надменно заявил он, — почему бы двум благородным донам не надавать пинков третьему! А скажите, любезный хозяин, клопы у вас водятся?

— Не держим.

— Ладно, где барон? — прямо спросил Сухов.

— Я проведу, я проведу, — засуетился хозяин.

Отворив ворота, он пропустил во двор будущих постояльцев и с поклоном открыл им дверь своего жилища.

Спешившись и перебросив поводья Пончику, Олег прошёл в дом, позвякивая шпорами, и сразу попал в главную комнату — это была гостиная, она же столовая. За нею шла кухня, а наверх вела лестница без перил — к этому удобству только-только начинали привыкать, так что подниматься пришлось, держась за натянутый канат.

Всё в доме было надёжным и прочным: толстые стены, крепкие перекрытия, кровля — черепица к черепице.

Бертран сразу поотстал, задерживая ретивых слуг, рвавшихся за своими господами, поэтому наверху Сухов с Быковым оказались вдвоём.

— Вышибем? — сказал Яр, кивая на двери к постояльцу.

— Погоди вышибать.

Олег толкнул тяжёлую створку, и та подалась, пропуская гостей в большую светлую комнату. Потолок, правда, был низковат — Сухов мог спокойно похлопать рукою по балке, покрытой резьбой, а так ничего — светло, уютно. Пол паркетный, не скрипит. Пышности не наблюдалось, но мебель стояла добротная — монументальный платяной шкаф из каштана, массивный стол из вощёного дуба, стулья с подлокотниками, прямыми жёсткими спинками и точёными ножками, две высокие кровати под балдахинами на витых столбиках. На том ложе, что находилось дальше от входа, раскинулся в вольной позе мужчина лет тридцати пяти. Длинноволосый, с непременной бородкой и усами, он был в сорочке до колен и в смешном ночном колпаке. Рядом, на стуле, ворохом лежала его одежда, сверху был небрежно брошен голубой плащ мушкетёра, а шляпа с белыми и малиновыми перьями — цветами ливреи королевского дома — висела на крюке, вбитом в стену.

Судя по батарее бутылок, выстроившихся рядом с кроватью, верный слуга короля был с похмелья. Мрачный взор «вшивого барона» блуждал, не сразу заметив нарушителей его спокойствия и одиночества.

— Не вмешивайся, — предупредил Олег Быкова по-русски.

Яр кивнул и прислонился к притолоке, изображая скучающего дона.

Сухов, втягивая носом спёртый воздух, изрядно пропахший винными парами, неторопливо приблизился к окну и раскрыл его настежь.

— Эт-то что? — осведомился барон, тараща глаза и трезвея. — Ты чего делаешь?!

— Проветриваю помещение, — любезно объяснил Олег.

— Да ты кто такой?! — взревел мушкетёр сорвавшимся на сиплый фальцет голосом.

— Вообще-то я здесь живу.

— Здесь живу я — Жерар Туссен де Вилье, барон де Сен-Клер!

— Вы заблуждаетесь, барон, — мягко проговорил Сухов. — Одевайтесь поживее, не забудьте прибраться после себя и ступайте прочь. Коня сами оседлаете или помощь нужна?

— Они коня своего в карты проиграли! — донёсся из коридора ликующий голос Хромого Бертрана.

— Ай-ай-ай, — поцокал языком Олег. — Нехорошо. А ещё мушкетёр!

По всей видимости, барон действительно был родом из Гаскони и не растерял южный пыл под северным небом.

— Защищайтесь, сударь! — выспренне сказал де Сен-Клер, хватаясь за перевязь с ножнами для шпаги. — Клянусь честью, я заставлю вас взять ваши слова обратно!

В этот момент босой и кривоногий, в давно не стиранной ночной сорочке, с дурацким колпаком на голове, Жерар Туссен был и жалок, и трогателен в своей горделивой позе. Таких баронов в Гаскони было преизрядное количество, вот только ничего за душой у них, кроме не слишком громкого титула, не водилось. А тут с де Сен-Клером и вовсе конфузия случилась — его руки схватили ножны, сжали их, да только самого клинка не обнаружили.

— А шпагу они во дворе посеяли! — послышался комментарий хозяина дома.

— Тысяча чертей! — взревел мушкетёр. — Ах, каналья…

Барон сорвал с себя колпак, отчего немытые волосы встопорщились, и бросился одеваться.

Рывком натянув штаны и две пары чулков — для пущего тепла, он заправил сорочку, обул сапоги, накинул камзол и нацепил серебряную перевязь — на левое плечо. Поняв, что ошибся второпях, Жерар Туссен зашипел и резко перецепил — на правое. Ещё раз хлопнув ладонью по пустым ножнам, болтавшимся у левого бедра, мушкетёр повернул к Олегу бледное лицо.

— Жду ваших извинений, сударь! — процедил он.

— Не дождётесь, — холодно парировал Сухов.

— Тогда я буду ждать вас с секундантом на пустыре за монастырём Иосифа! — выпалил барон. — Завтра утром!

Олег покачал головой.

— Завтра утром не получится, — улыбнулся он. — А вот после обеда я к вашим услугам.

— Тогда в два пополудни! — выкрикнул де Сен-Клер, багровея. — На том же месте!

— Всенепременно.

Жерар Туссен ринулся к дверям, но его остановил насмешливый голос Сухова:

— Эй, барон! Вы забыли прихватить стеклопосуду.

Де Сен-Клер замычал от унижения, но спорить не стал. Зачем? Он получит удовлетворение завтра, в два часа пополудни!

С грохотом побросав пустые бутылки на расстеленный плащ, барон сгрёб их в звенящий узел и решительно направился к выходу — губы в нитку, глаза с лезвийным прищуром, по белым щекам гуляют пятна румянца. Быков вежливо посторонился.

Дождавшись, пока стихнет грохот на ступенях, хлопнет дверь и грюкнет створка ворот, Олег выглянул в окно — де Сен-Клер порывисто шагал по улице, нервно суя в ножны утерянную шпагу.

— Ну вот и поселились, — бодро сказал Ярослав, поглядывая на друга. — Надеюсь, местные стражи порядка не станут требовать с нас временной регистрации?

Глава 5, в которой Олег едва не опаздывает на дуэль

1

К вечеру кардинал Ришелье велел разжечь камин — не столько для того, чтобы согреться, сколько для настроения.

Его высокопреосвященству легче думалось, когда он смотрел на пляску огня. Дожидаясь, пока верный Дебурне зажжёт свечи, «Красный герцог» стоял у окна, наблюдая за своими гвардейцами — те расходились по постам, держа факелы в руках. Кардинал усмехнулся: «Красный герцог»…

Против этого прозвища он ничего не имел. А вот фрейлины королевы, все эти пустышки-балаболки, позволяют себе называть его Фигляром. Ничего, это ненадолго…

Просто не до всех в королевстве дошло, что в тщедушном теле «Фигляра», отягощённом хворями, живёт железная воля. Дойдёт помаленьку…

Вероятно, он непонятен придворному сброду, подумал Ришелье, непредставим. Добившись поста главного министра, не успокоился, а занялся делом, приумножая богатства Франции, одолевая тяготы жизни, крепя устои короны — развивая торговлю, строя флот, упрочивая власть монарха.

Никчёмные титулованные людишки, алчущие благ, никак в толк не возьмут, зачем так рьяно исполнять свои обязанности, переживать за страну, за судьбы королевства, когда у тебя и так полно всего — богатств, постов, замков…

Им не дано почувствовать счастье победы, торжество преодоления вражьей воли, когда твои помыслы осуществляются, когда соседствующие с Францией государи испытывают злобу и страх, наблюдая, как крепнет королевство, направляемое умелой рукой из Парижа. Из Малого Люксембургского дворца…

— Ваше высокопреосвященство… — прошелестел камердинер, сгибаясь в поклоне у дверей.

— Ступай, Дебурне, — ласково сказал кардинал.

Со вздохом облегчения он осторожно опустился в кресло — геморрой замучил…

Кошки сбрелись тут же: беленькая Мириам устроилась на коленях кардинала, Фенимор, кот тигрового окраса, прилёг в ногах, серые Приам и Тисба мурлыкали под креслом, а вечно встрёпанный Мунар ле Фуго умывался совсем рядом с каминной решёткой, раздражённо помахивая хвостом.

Ришелье откинул голову на высокую спинку кресла и улыбнулся. Он испытывал покой и тихую радость. Никто, даже король, не понимал пока, что одержана ещё одна победа в той череде тайных боёв и явных сражений, которая зовётся политикой.

Ах, сколько часов провёл без сна «Красный герцог», тревожно ворочаясь с боку на бок, точно зная, что по дорогам Франции, Фландрии, Лотарингии, Савойи пробирается лазутчик Бэкингема, ловкий и коварный лорд Монтегю!

Это было невыносимо — сознавать, что вокруг тебя плетутся сети, а ты бессилен сорвать зловещие планы врагов, имя коим — легион. И вот лорд Уолтер попался…

Сухое лицо Ришелье смягчила улыбка. Ах, как здорово!

Бэкингем, подстилка старого короля Якова, нынче не в фаворе. Он по-прежнему могуществен и ходит в любимчиках у Карла I, но в парламенте недовольны герцогом, и влияние его тает.

«Забавно…» — задумался кардинал. Королеву Анну с герцогом свели двое — Мари де Шеврез и Генри Рич, граф Холланд. Генри — красивый молодой мужчина, и Яков I увлёкся им, вот только граф не поддался, как Вильерс, а удалился с прокушенной губой — после страстного королевского поцелуя.

А если бы дал слабину? Вполне возможно, что тогда всё потекло бы по-другому — Генри стал бы фаворитом, даровали бы ему титул герцога, навешали бы на грудь прочие цацки, а вот объявить войну Франции из-за собственного каприза Холланд вряд ли решился бы. Не тот норов. Рич — человек сдержанный, порой даже слишком. Ведь стоило бы ему только объявить во всеуслышание о связи Анны Австрийской с герцогом Бэкингемом, как разразился бы грандиозный скандал. Уцелел бы тогда Джордж Вильерс, Бог весть, но в том, что герцог утратил бы всю свою власть, нет сомнений. Однако Холланд промолчал…

Говорят, что Бэкингем — влюблённый сумасброд. Дескать, король и кардинал отказали ему от должности, не позволив стать английским посланником при дворе, и герцог разобиделся, пришёл в ярость, оттого, мол, и затеял войну, подбивая окрестных владык выступить всем миром против французского королевства.

Да нет, просто Бэкингем ощутил, как шатко его положение, и поспешил принять меры.

Карл IV, герцог Лотарингский, Карл Эммануил I, герцог Савойский, Максимилиан I, герцог Баварский, — эта бесчестная троица почти согласилась напасть на владения короля Людовика, поддавшись уговорам пройдошливого Джорджа Вильерса.

Ещё чуть-чуть, и Франция стала бы похожа на раненого медведя, отбивающегося от собак, теряющего кровь и силы. Но не бывать тому!

Поимка Монтегю спутала карты внешним врагам государства, оборвала связи, раскрыла секреты. А мы и внутренних вражин поприжали…

— Да, киса? — проворковал Ришелье.

Он погладил Мириам, и кошка замурлыкала, впуская и выпуская коготки.

Ох, уж эти внутренние враги! Нет ничего подлее родни, особенно если речь идёт о близких его величества. Но и здесь Бог был милостив.

Сезар де Бурбон, герцог Вандомский, и его брат Александр, Великий приор Мальтийского ордена, заключены в Венсенском замке. «Его податливое высочество», герцог Анжуйский, стал по воле своего венценосного брата герцогом Орлеанским.[52]

Мари де Шеврез, герцог де Субиз и брат его всё ещё на воле? Это временно, ибо Бог с нами…

— Аминь… — прошептал Ришелье.

2

В службе мушкетёрской было больше чести, чем корысти. Всё, кроме разве что мушкетов, верные слуги короля покупали на свои кровные, а жалованья они получали триста ливров в год. (И это притом, что извозчик зарабатывал тридцать ливров в месяц, а пастух — двадцать восемь!)

Но отпрыски дворянских семейств, умеющие держать шпагу в руках, всё равно добивались права носить лазоревые плащи — их влёк не блеск золота, а ореол славы.

У мушкетёров не было казарм, всяк из них снимал квартиру, а то и мансарду — жилище для самых бедных. На службу они являлись часов в шесть летом или к восьми зимой.

Но раз уж сказано к десяти, то можно было и выспаться. Сухов с Быковым отправились на приём к королю, когда часы пробили девять.

Людно на улицах в это время не было, но и пустынным город не выглядел — Париж рано ложился и рано вставал.

Лувр хорошо различался с Нового моста — его Большая галерея тянулась вдоль набережной на правом берегу Сены. Галерея, связавшая королевский дворец с дворцом Тюильри, прерывалась посередине, где высилась старинная Луврская башня, оконечность тогдашней городской стены. С левого берега ей вторила Нельская башня.

— И не похож совсем на Лувр, — пробурчал Быков, вялый и раздражённый от недосыпания.

Олег пожал плечами.

— Здесь жили короли, — сказал он, — и каждый из венценосцев желал отметиться. Хозяин — барин…

Изначально Лувр был цитаделью, потом его стены и башни раскатали под Ренессанс, начали строить дворец, достраивали, перестраивали, забросили, снова взялись…

Честно говоря, Сухова мало интересовал Лувр, и даже аудиенция у Людовика волновала не слишком. Олега мучила совесть.

С того самого вечера, когда Пончик стал допытываться у Акимова, как, дескать, наука в его измождённом лице собирается возвращать четыре материальных тела в их родимое времечко, Сухов почувствовал первые угрызения.

С Шуркой всё было ясно: скучает человек по своей «семеечке», как он сам её называл, беспокоится, надеется обнять любимых, и всё такое. Ярослав… Ну с этим тоже всё понятно — Быков даже рад, что сбежал от своей возлюбленной Ингигерды.

«Инга Егоровна» быстренько взяла верх в их паре — магическая женская сила даровала ей власть над мужчинами, противиться которой было ой как нелегко. То обаянием, то обольщением Ингигерда добивалась своего, и Ярик пуще всего боялся вызвать недовольство своей суженой. Хотя, надо сказать, Инга не была той типичной капризной стервой, какими их любят изображать недалёкие режиссеры, снимающие в цвете простенькие чёрно-белые отношения.

Нет, дочь Егри-конунга была женщиной трезвомыслящей, умной, она никогда не пережимала — уважала мужскую самость. Могла и подластиться, и ненавязчиво соблазнить, что в законном браке ценится высоко.

И всё равно Быков, недавний холостяк, частенько ощущал потребность в одиночестве — сбегал, бывало, даже в Давос, хотя терпеть не мог тамошних толковищ про глобализацию и тому подобные дела. Но проходило два-три дня, и Яр переставал получать невинное удовольствие школьника, пропустившего нудный урок, начинал терять покой.

Тогда он собирал вещи и возвращался в Москву, где его ждала Ингигерда. В самом деле ждала, именно поэтому Быков и спешил обратно домой.

Но вот Ярик угодил в семнадцатое столетие, и его душа спокойна — он бы вернулся, да как? Это пространство преодолеть возможно, а время не пересечёшь, как улицу. А главное, Быкову здесь нравится — он просто упивается эпохой мушкетёров.

Олег тоже испытывал нечто похожее, время пришлось ему по нраву. Ныне, хоть и на излёте Средневековья, он был востребован.

Сухов, бывший имперский магистр, вникал в теперешнюю политику, видел, как играют балансы интересов, как Ришелье, действительно архиспособный человек, дёргает за ниточки, поддерживая противостояние между Нидерландами и Испанией, сохраняет влияние на короля Англии, сосватав французскую принцессу, потакая гугенотам и держа в уме основополагающую идею — «простереть Францию всюду, где некогда была Галлия».

Олегу нравилось здесь и сейчас. Как раз поэтому его совесть и грызла. Получалось так, что он сознательно не спешил, специально задерживался в этом времени.

Да, разумеется, дорога к Эспаньоле трудна и опасна, но разве он хотя бы недолго размышлял об этом? Искал пути туда, способы добраться? Нет! Он просто живёт в этом времени, дерётся на шпагах, сейчас вот с королём свидится…

Так что же, дороги ему Алёнка с Наташкой, оставленные в будущем, пусть и не по его вине? Или ему важнее собственное «Я» потешить, кончиком шпаги пощекотать?

Акимов-то без дела не сидит — думает человек, соображает, из чего ему примитивные лазеры собрать. Изумруды нужны, да побольше размером. Лампу он сработает не хуже «свечи Яблочкова» и гальванические элементы заделает…

Ещё Витьке золотая проволока нужна, серебряная фольга, каучук для изоляции и далее по списку.

Всё очень шатко, очень ненадёжно, но разве Олегар де Монтиньи хоть какие-то усилия прилагает, чтобы решить их проблему? Нет, только затягивает.

С другой стороны, он трижды прав, торопясь медленно. Отправляться в Карибское море сейчас — верный провал. Английские корабли накидываются на французские и потрошат трюмы не хуже доподлинных «джентльменов удачи».

Пока Ришелье не снимет осаду с Ла-Рошели, где засели гугеноты, герцог Бэкингем будет осаждённым помогать, блокируя побережье.

Сухов поморщился. Вернувшись из «командировки» в Тёмные века,[53] он увлёкся историей — было любопытно, как учёные оценивают события, непосредственным свидетелем которых он являлся.

Историки писали много ерунды, но, в общем-то, рубили фишку. Однако до XVII века в своих штудиях он не дошёл, к сожалению, и теперь весьма смутно представлял, кто тут кого, и кто над кем одержит верх. Вроде бы Ришелье переиграет Бэкингема, но когда именно? Чёрт бы побрал этого Стини!

Проклятый содомит втянул в войну Англию для того лишь, чтобы потешить своё уязвлённое самолюбие. Как?!

Какой-то кардиналишка запретил ему — ему! — появляться в Париже, чтобы не компрометировать королеву!

Указал на дверь, можно сказать. И правильно сделал. Надо было ещё и пинка дать…

Сколько ещё продлится осада? Полгода? Год? Но лишь тогда, когда защитники Ла-Рошели сдадутся на милость короля, Бэкингем уведёт свои корабли, а его высокопреосвященство всерьёз возьмётся за строительство французского флота. Только тогда и можно будет сесть на какой-нибудь попутный галеон да и отправиться в Вест-Индию.

Лучше всего будет, если Олегар де Монтиньи туда попадёт не простым пассажиром, а посланником короля, облечённым властью и высочайшим доверием. Скажем, предложит его величеству прибрать к рукам Мартинику и отправится на этот карибский остров губернатором — на военном корабле, всё как полагается.

Это реально, он на такое способен и добьётся своего. Правда, потребуется полтора-два года как минимум. Ну и что?

Алёнка с Натахой даже не заметят его долгого отсутствия, он явится к ним на пляж, возвращая Гелле Шурика, а Ингигерде Ярика. И всё будет хорошо!

Утешившись подобными соображениями, взбодрившись, «виконт д’Арси с бароном Ярицлейвом» миновали Новый мост и вышли к Лувру.

— Совсем не похож, — брюзжал Быков, неодобрительно осматривая квадратный двор, спозаранку полный народу.

— Что ты ворчишь, как старый дед?

— Спать хочу, — буркнул Яр.

— Ночью надо спать.

— Ты ещё тут будешь…

Быков, однако, ворчал больше из вредности — вялое тело ещё не проснулось, а вот интерес к жизни уже бодрствовал.

Яр с любопытством озирался — перед королевским дворцом было людно. Чинно стояли гвардейцы в синих мундирах. Множество просителей и просто зевак представляли собой полный срез французского общества — от почтенных купцов-землепашцев и старшин цехов до престарелых графинь из провинции, жаждущих пристроить расфуфыренных дочек при дворе, желательно фрейлинами.

Сухов не выделялся из толпы, даже напротив, стойкое нежелание Олега цеплять на себя всякие бантики придавало ему вид суровый и строгий, гораздо более мужественный, чем у юных баронетов и зрелых маркизов, утопавших в кружевах и ленточках.

Неожиданно собравшиеся подались в стороны, гомон резко усилился — это прибыл Ришелье.

Карета его высокопреосвященства была громоздкой и длинной, в ней можно было не только сидеть, но и лежать, почивая в дальней дороге. Алую, под цвет мантии, её покрывал золотой узор, а на дверцах красовались большие гербы, увенчанные красными кардинальскими шапочками.

Впереди кареты ехали четверо мушкетёров в алых плащах и в шляпах с белыми перьями, ещё столько же следовало позади.

Экипаж остановился, королевские лакеи кинулись отворять дверцу. Сухопарый Ришелье озяб в дороге и кутался в пурпурную накидку. Его внимательные глаза скользили по толпе, словно выискивая кого-то, пока не остановились на Олеге, согнувшем шею в почтительном поклоне.

Благосклонно кивнув, кардинал сделал ему знак: следуйте за мной, виконт.

— Пошли, Ярицлейв, — сказал Сухов, направляясь к Большой лестнице.

— Иду, — буркнул Яр.

Во дворце было свежо и неуютно, под гулкими сводами металось дробное эхо шагов. Многочисленные свечи источали тяжкий дух воска, а солнце пока не воссияло вовсю, чтобы наполнить залы светом.

Швейцарцы в красных плащах с синими обшлагами и коротких белых штанах брали на караул.

Поднявшись по лестнице в Большой зал, Олег остановился, оглядывая убранство и цокотавших каблучками придворных дам. Повсюду на приступочках и резных подставках сияли огнями канделябры, оплывая потёками. Скользкий мраморный пол зала блестел как лёд, а стены, задрапированные фламандскими гобеленами, отсвечивали золотыми нитями.

— А дальше что? — прошептал Ярик.

— Преисполняйся благоговения.

— Ещё чего…

Стоять пришлось долго, как бы не час, но вот послышался резкий звук шагов, и все гвардейцы, только что принимавшие вольные позы, встали во фрунт.

Высокая резная дверь распахнулась, и вошёл король. Это был мужчина среднего роста, с чёрными волнистыми волосами, разделёнными пробором посередине и спадавшими на плечи. Невыразительные глаза, прямой нос и припухшие губы завершали самый обычный портрет, которому придавали значительности крошечная бородка и усы с загнутыми вверх концами.

Его величество одеться изволил в камзол и штаны из чёрного, расшитого золотом бархата. Сквозь разрезы в пышных рукавах с ярко-красной окантовкой проглядывал белый атлас. Пряжки королевских туфель сверкали драгоценными камнями, а плюмаж из белых перьев упруго колыхался на шляпе в такт шагам.

Людовик, по всей видимости, был не в духе. Резко обернувшись к Ришелье, поспешавшему следом за ним, он воскликнул:

— Входите первым, ведь говорят, что настоящий король — вы!

— Слушаюсь, сир, — смиренно ответил кардинал, хватаясь за серебряный канделябр с красными свечами, — но лишь затем, чтобы осветить путь вам!

Его величество фыркнул и зашагал дальше, вот только походка его стала гораздо менее порывистой — король успокаивался.

Сухов приветствовал Людовика Справедливого без суеты. С достоинством сняв шляпу, он низко поклонился. Ярик, отводя руку со шляпой, будто бы подмёл пол перьями, а вот на чёрном головном уборе Олега плюмажа не было вовсе.

Король остановился прямо перед ним, с любопытством осматривая Сухова.

— Это те самые господа, — прошелестел Ришелье, — о которых я докладывал вашему величеству…

— Я так и понял, — отмахнулся Людовик в общем довольно благодушно. — Э-э…

— Олегар де Монтиньи, ваше величество, виконт д’Арси.

— Барон Ярицлейв! — выпалил Быков.

— Вот, господин кардинал, — сказал король назидательно, указывая на Олега, — вот как должны одеваться воины, мнящие себя мужчинами! Со строгим изяществом! Да-да, это я называю образчиком вкуса!

Сухов скромно промолчал.

— Господин кардинал рассказывал, что вы в одиночку задержали опасного английского шпиона, а затем отбили его у целой банды?

— Вдвоём, сир, с бароном Ярицлейвом, — с поклоном ответил Олег. — А слуга его даже спас мне жизнь в том бою, поразив из мушкетона молодчика, едва не пронзившего шпагой мою спину.

Король благосклонно глянул на Быкова. Яр густо покраснел, и Людовику столь явное выражение эмоций понравилось. Он рассмеялся и сказал:

— Право, моя армия много выиграет, приобретя таких молодцев! — обернувшись к толпе знати, он велел: — Два плаща мушкетёра!

Приказ короля был исполнен моментально, и его величество, не чинясь, лично накинул на плечи Олегу и Яру лазоревые плащики, расшитые крестами.

— Служите верой и правдой своему королю, — торжественно провозгласил Людовик.

— Бог да хранит ваше величество, — поклонился Сухов.

Друзья неторопливо шествовали прочь от Лувра, направляясь в город без всякой цели и ни о чем не думая. Совершали променад.

— Даже не верится… — пробормотал Быков, любуясь своим коротким плащом цвета ясного неба. — Знаешь, ловлю себя на том, что убеждаю рассудок в реальности происходящего. Это же по правде всё! Не ролевые игры, не художественная самодеятельность — я на самом деле мушкетёр короля!

— Быстро же до тебя дошло, — хмыкнул Олег насмешливо.

— Можно подумать, ты всё это принимаешь как должное!

Сухов пожал плечами.

— Яр, — примирительно сказал он, — мне просто неведомо, какую из реальностей считать своею. Тебе проще, ты сюда попал из будущего, которое считаешь единственно возможным для себя. Попал как бы на экскурсию, тебе всё интересно — мушкетёры, кардиналы, короли… Яркость впечатлений, новизна, быстрая смена событий и всё такое прочее. А я вот не знаю, какую из эпох назвать родной. XXI век или X? И там, и там… вернее, и тогда, и тогда я… Хм. Считай, по полжизни я провел в этих столетиях. А ведь мы с Пончем ещё и в XIII веке год прожили. А теперь — здрасте! — XVII на дворе. И что мне делать? Нет, я-то знаю, что делать, как раз этим и занимаюсь — опять начинаю всё с нуля, опять из грязи — в князи. Кстати, это единственное, что я приобрёл в прошлых временах, — безудержное стремление пробиться наверх, выбиться в люди, добиться успеха и процветания… Чуешь, какое слово главное? «Биться»! Вот и бьюсь… А уж как к этому относиться… А чёрт его знает! Уверен, многие наши современники… ну те, что родятся через триста пятьдесят лет… так вот, они бы полжизни отдали, лишь бы со мной или с тобой местами поменяться, лишь бы здесь побывать. Не прочитать о прошлом, не в кино посмотреть, а пожить в нём, пощупать, понюхать…

— Да они бы тут же взвыли и обратно запросились! — хохотнул Ярослав.

— Кстати, да…

Незаметно они забрели на улицу Сент-Антуан. Публика преобразилась. Простая одежда и башмаки с деревянными подошвами уступили место нарядным платьям, а взамен телег, запряжённых осликами, по брусчатке грохотали ободья карет, цокали подковы коней, накрытых роскошными попонами. Несколько священников проследовали на мулах. Много было и носилок-портшезов.

Но глубинный характер парижских улиц оставался прежним: горожане болтали, смеялись, ругались, одни приторговывали, другие приворовывали, кавалеры ухлёстывали за дамами, а дамы кокетничали напропалую.

— Слу-ушай… — протянул Быков, хмурясь. — У тебя ж сегодня дуэль!

— Ага, — откликнулся Олег, щурясь на солнце. — Да чего ты волнуешься? Времени ещё полно…

— Да при чём тут время?! А если тот барон нанесёт тебе травму, несовместимую с жизнью?

Сухов пожал плечами.

— Меня трудно убить, Ярик, — сказал он рассеянно. — Но пусть попробует…

Заметив в толпе знакомую фигуру, Олег напрягся.

— Видишь во-он того хлыща? — сказал он.

— Которого? — начал оглядываться по сторонам Быков.

— Да не верти ты головой! Привлекаешь внимание. Не узнал? Это Жербье!

— А-а! — прозрел Ярослав. — Вижу, вижу. Давай его под белы рученьки и…

— Лучше проследим за художничком.

Сухов опустил поля шляпы на глаза и пошагал следом за Бальтазаром. Художник — и шпион по совместительству (или наоборот?) — шёл быстро, не оглядываясь. Известное дело: человеку легче всего затеряться в большом городе, как жёлтому листу — в шуршащем опаде.

Жербье свернул налево и вскоре вышел на Королевскую площадь.[54] «Типовые» трёхэтажные здания с розово-белой облицовкой, с арочной галереей понизу и с островерхими серыми крышами замыкали Пляс-Рояль в каре.

Бальтазар приблизился к одному из домов, крутая крыша которого венчалась башенкой с часами и колоколом.

— Будь здесь, — быстро проговорил Сухов Быкову, снимая с себя мушкетёрский плащ.

— На стрёме?

— Типа того. И постереги мой плащик…

Олег нырнул в узкий проулок и выбрался к скрытому саду, раскинувшемуся перед домом, в дверь которого стучался Жербье.

Сад был окружён высокой кирпичной оградой, вдоль неё росли раскидистые каштаны. Сухов оглянулся по сторонам и, недолго думая, подпрыгнул, хватаясь за сук, подтянулся, да так и долез до верха ограды. За нею открылся ухоженный газон, аккуратно подстриженные кустарники, беседка, каменные скамьи. Дорожки, посыпанные песочком, сходились к небольшой площадке под балконом.

Не заморачиваясь над путями отхода, Олег мягко соскочил на травку и метнулся к дому. Вдруг откуда ни возьмись выскочил огромный пёс весьма свирепой наружности и молча бросился к нему, скаля мерзкие жёлтые клыки. Шпага взметнулась и вошла собаке в мощную шею. Напор животного был до того силён, что Сухов едва устоял на ногах. Выдернув клинок, он тщательно обтёр его о густую шерсть пса, еще дёргавшего лапой.

Вложив шпагу в ножны, Олег разбежался, подпрыгнул и схватился руками за каменные балясины. Шаркая сапогами по стене, он дотянулся до перил, перевалился через них на балкон и тихонько подобрался к двери, открытой по теплу.

Бочком Сухов проник в большую гостиную, стены которой были обиты раскрашенной кожей, а на полу лежал так называемый турецкий ковёр, безумно дорогое изделие от Лурде.

Мебели было немного: у стены стоял тяжёлый сервант из палисандрового дерева. Кружком располагались высокие кресла с витыми ножками, с изогнутыми подлокотниками, с мягкими, набитыми конским волосом сиденьями. В углу находилось муранское зеркало, совсем небольшого размера, но и такое было тогда огромной роскошью.

Полураскрытая дверь из гостиной вела на лестницу и ко входу в спальню. Именно оттуда донеслись голоса, мужской и женский, поэтому Олег поторопился укрыться за тяжёлой парчовой шторой с вышитым узором: крупные листья цвета охры на сине-зелёном фоне.

В комнату вошла молодая женщина в платье из гроденапля цвета анютиных глазок. Огромные брыжи «мельничный жернов» из накрахмаленных кружев обрамляли и словно поддерживали её головку. Довольно хорошенькая собой, молодая особа обладала ещё одним несомненным достоинством — даром обольщения, благодаря которому простое обаяние восходит в степень сексуальной магии. Хотя иногда посмотришь на такую — и не поймёшь толком, что тебя к ней влечёт.

Вот и эта прелестница, за которой Сухов наблюдал тайком, ничем как будто не выделялась: юный овал лица в светленьких кудряшках, носик, губки, глазки. Ничего особенного. Но вокруг данной представительницы прекрасного пола витал ореол притягательной порочности.

Тут молодая особа прошла совсем близко от него, и чарующие флюиды рассеялись — от красавицы ощутимо несло застарелым потом.

Олег поморщился, а вот мужчина, перешагнувший порог гостиной, казалось, не чувствовал никаких неприятных запахов. Надо полагать, и сам изрядно пованивал.

Был он высок, строен, довольно молод и хорош собою. Правда, причёска его (если можно так назвать локоны до плеч), а также неизменные усы с бородкой словно ставили красавца в общий строй знатных парижан, отдающих дань моде.

— О, Мари, Мари, — ворковал он с заметным акцентом, выдававшим англичанина, — как же ты неосторожна! Если кардинал прознает, что ты в Париже, тут же объявит на тебя охоту.

Женщина весело расхохоталась.

— А нашему Фигляру и положено за ведьмами охотиться! — воскликнула она. — Скажи лучше, ждал ли ты меня? Рад ли?

— Мари…

Мужчина пылко обнял гостью, а та не слишком-то и противилась.

— Генри… — промурлыкала она, запуская пальцы в его пышную шевелюру. — Генри, Генри… Мне всегда было хорошо с тобой. Не то что с моим муженьком!

— Надеюсь, Клод не знает, что ты вернулась?

— Ну что ты? Как можно? Он же тотчас помчится докладывать королю! Терпеть таких не могу! Ужасный скряга, если приходится тратиться на меня, а сам… Представляешь, Клод заказал недавно пятнадцать карет просто для того, чтобы выбрать лучшую!

«Ничего себе! — мелькало у Олега. — Если я что-нибудь понимаю, то речь о Клоде де Гизе, герцоге де Шеврез. По-моему, так. Стало быть, это та самая Мари?! „Дьявол“? Тогда Генри — граф Холланд. По-моему, так, и никак иначе!»

— Только не говори, — сказал Генри, улыбаясь, — что ты прибыла в Париж лишь для того, чтобы увидеться со мной.

— И для этого тоже! — скокетничала герцогиня де Шеврез. Тут же посерьезнев, она спросила: — Тебе известно, что лорд Монтегю заключён в Бастилию?

Холланд вздрогнул.

— Как? Я послал Жербье с целым отрядом, чтобы отбить Уолтера!

— Бальтазару это не удалось.

— Ч-чёрт!..

В это самое время в гостиную заглянул лакей в бело-голубой, отделанной золотом ливрее и робко проговорил:

— Милорд, к вам господин Жербье…

— Зови! — резко приказал Генри Рич. — Лёгок на помине. Милая, побудь здесь. Не нужно, чтобы он тебя узнал.

— А слуги? — улыбнулась де Шеврез.

— Мои слуги ничего не видят, — серьёзно сказал Холланд и вышел.

Вскоре с лестницы донёсся приглушённый диалог. Потом разговор пошел на повышенных тонах, и Мари при этом улыбнулась. Слов было не разобрать — Рич бранился, Жербье оправдывался.

— …Что вы хотите, граф? — послышалась скороговорка Бальтазара. — Их было больше, они убили шестерых моих людей! Нам с Эрве де Буйе едва удалось скрыться, я вынес его на своих плечах. Де Буйе прострелили руку, врач сразу предложил ампутацию, но тот долго не решался, пока у него не начался антонов огонь.[55] Он скончался в страшных мучениях…

— Я очень недоволен вами, Жербье, — холодно сказал Генри. — Ступайте.

Вскоре Холланд вернулся к Мари.

— Дьявол! — ругнулся он.

— Я здесь, любимый! — шутливо отозвалась герцогиня.

— Ах, Мари! — вздохнул граф. — Вы видите, с кем мне приходится иметь дело!

— Вижу даже лучше, чем вы, Генри. Лорда Уолтера защищали всего двое шевалье, если не считать пары их слуг.

— Ну, Бальтазар! — вспылил Холланд.

— Оставьте его, Генри. — Мари приложила пальчики к губам лорда. — Жербье — замечательный шпион, но боец из него никакой. Что ж, признаем, что битву мы проиграли, кардинал на этот раз одержал верх. Но война не кончена, Генри… И главные сражения развернутся под Ла-Рошелью.

— Знаю, — проворчал Рич. — Герцог уже торопит меня, хочет, чтобы я возглавил одну из его эскадр. Вы действительно полагаете, что в Ла-Рошели решается судьба Парижа?

— Да, милый Генри! Да! — с силою сказала Мари. — Если Бэкингем одержит победу и английские солдаты войдут в Ла-Рошель, гугеноты отнимут у короля весь юг Франции! И тогда трусоватые герцоги из Баварии, Савойи, Лотарингии набросятся на север королевства!

— Вам не жалко Франции, Мари? — с улыбкой спросил Холланд.

— Нет! — презрительно бросила герцогиня. — Лишь бы покончить с Людовиком и Ришелье! Этого я бы собственными руками задушила! Так и чувствую, как сминается под пальцами его горло, как хрустят кости… Ненавижу!

— Вы — истинная воительница! — восхитился лорд, не замечая смены настроения своей гостьи. — О чём задумались, Мари?

— Да всё о том же… Послушайте, Генри, а что, если мы окажем услугу Бэкингему, не дожидаясь его блистательных побед? Давайте опередим герцога!

— Не понимаю, Мари…

— Король собирается лично отправиться в Ла-Рошель, но сперва его величество желает потешить себя охотой. На днях он отправится в Сен-Жерменский лес — погонять тамошних оленей. А я знаю пару егерей, готовых за меня душу продать. Шепнём им пару словечек, одарим золотишком, и меткая стрела завалит Людовика, как оленя!

— Стрела?

— Ну, пуля — это так громко… А лук совершенно бесшумен. Вы же знаете, Генри, все браконьеры охотятся в королевских угодьях с луками, что у вас, в Англии, что у нас.

— Мари, вы серьёзно хотите заманить короля в засаду?

— Засада сама найдёт короля… — томно проговорила герцогиня. — Может, хватит слов, Генри? Мм? Не пора ли перейти к делу?

Она обвила руками шею Холланда, припадая к его губам жадным ртом. Ладони лорда так и заелозили по гибкой спине женщины, движения его стали нервными, а после Рич подхватил герцогиню на руки и понес в спальню. Колыхнувшийся подол платья чуть оголил её ножки в чулках из белого шёлка, расшитого ярким рисунком по испанской моде, обутые в высокие замшевые ботинки, украшенные красными бантами.

Сухов осторожно выглянул, прислушиваясь. Не слишком сдерживаемые стоны сладострастия донеслись из-за дверей опочивальни, следуя в вековечном ритме, и Олег решился на самый наглый способ ухода — он пересёк гостиную и вышел на лестницу с коваными перилами. Спустился, не торопясь и не глядя на слуг, да и вышел вон.

Быкова было не видать — ни в тени галереи, напомнившей Олегу константинопольские портики, ни на площади.

— И куда его понесло?

Сухов огляделся и счёл за лучшее прогуляться от павильона короля на южной стороне площади до павильона королевы на северной.[56]

Олегу было о чём подумать. Волею судеб он вмешался в ход событий, сорвав зловещие планы заговорщиков, ещё по дороге в Куаффи. А теперь, выходит, ещё глубже влезает в местные интриги.

Только что же делать? Устраниться и равнодушно наблюдать за происходящим? Можно и так, конечно, да только в этом случае не стоит и надеяться на «карьерный рост».

Сухов давно убедился на личном опыте, что добиться чего-либо можно лишь занимая, так сказать, активную жизненную позицию. Но не только философические рассуждения занимали Олега, другое лишало покоя: а не изменится ли ход истории после его вмешательства? Акимов не раз и не два излагал своё видение времени как застывшего потока, текучего в любой отдельно взятый момент, но в целокупности своей — раз и навсегда заданного, неизменного. Всё уже было, всё, чему суждено было случиться, свершилось. Поэтому все потуги изменить прошлое тщетны.

Машина времени перенесла вас в Берлин 1933 года? Вы жаждете избавить человечество от Адольфа Алоизовича Гитлера? Оставьте надежду — ничего у вас не выйдет. Заклинит пистолет или попадётся бракованный патрон, охрана вас скрутит или сами жители растерзают, не сможете проникнуть в рейхсканцелярию, заболеете, утратите память, передумаете, сгниёте в Дахау.

Что было — то было, историю не переписать.

Всё это Сухов прекрасно понимал — умом, но смириться с этим было трудно. Вот как ему поступить в данном конкретном случае? Сделать вид, что ничего не слышал, и надеяться, что пронесёт? Ведь Людовику ещё жить да жить, а Ришелье всего несколько лет занимает должность главного министра.

Олег не помнил точно, сколько оба эти деятеля еще протянут на белом свете, но явно не один год. Стало быть, короля не убьют на охоте. А почему не убьют? Не потому ли, что злодеям помешает он, Олегар де Монтиньи, королевский мушкетёр? Вот и думай… Хотя чего тут думать? Ясно же, что нужно действовать — опередить «киллеров» и порешить их самих, чтоб неповадно было.

— Олег!

Запыхавшийся Ярослав приближался быстрым шагом со стороны павильона королевы.

— Где тебя носило? — любезным тоном поинтересовался Сухов.

— А я за Жербье наружное наблюдение вёл! — ухмыльнулся Быков. — Проследил, где этот мазилка прописался. Тут недалеко.

— Ладно, пошли, а то поздно уже. Отдай плащ.

— Да бери, мне не жалко. У меня свой есть!

В это самое время поплыл звон с колокольни Сен-Жермен-л’Оссеруа, оповещая всех, имеющих уши, — два часа пополудни.

— Блин, опаздываю!

И дуэлянт со своим секундантом помчались прочь с Пляс Рояль. Перехватив по дороге наёмную карету, запряжённую одной понурой лошадкой, они плюхнулись на сиденье, отпыхиваясь.

— На дуэль — бегом марш! — скомандовал Ярослав. — Убиться веником, как говорят… как будут говорить в Одессе!

— Это всё ерунда, — молвил Олег.

И он поведал Яру о своих успехах в слежке. Быков горячо поддержал и одобрил начинания товарища.

— Упредим! — веско сказал он. — Враг будет разбит, победа будет за нами!

Монастырь Иосифа располагался на улице Вожирар, совсем недалеко от резиденции кардинала. Сие богоугодное заведение, как и обитель кармелиток Дешо, находившаяся неподалёку, было основательно заброшено. Стены его хранили мрачную тишину, а вокруг разрасталась высокая трава, озеленяя пустырь, на котором частенько устраивались дуэли. Хоть Ришелье и запретил разборки на шпагах,[57] дворяне не признавали иного способа выяснять отношения, дабы защитить свою честь.

Извозчика Сухов с Быковым отпустили не доезжая до монастыря и остаток пути проделали быстрым шагом. Ждут ли их? Ждут!

Барон де Сен-Клер и двое его скучающих подручных уже были на месте — все трое в лазоревых плащах с крестами. Подойдя поближе, Олег сказал с непринужденным поклоном:

— Олегар де Монтиньи, виконт д’Арси. Прошу господ мушкетёров простить меня за опоздание. Смею уверить, что задержка была вызвана поистине важными причинами. Честь имею представить — мой секундант, барон Ярицлейв.

Де Сен-Клер насупился, разглядывая лазоревые плащи на обоих.

— Бог и все его ангелы! — процедил он. — Что за маскарад, сударь?

— Это мушкетёрский плащ, барон, — любезно ответил Сухов. — Нынешним утром его величество посвятил нас, меня и моего друга, в королевские мушкетеры. Итак, я готов, господа!

Жерар Туссен де Вилье переглянулся со своими секундантами, те неуверенно пожали плечами. Однако на мировую не пошёл никто, и Олег в том числе. Сухов и де Сен-Клер скинули шляпы и плащи, салютовали друг другу шпагами.

— К вашим услугам, милостивый государь! — церемонно сказал Олег, и противники скрестили клинки.

Надо отдать должное барону — сей гасконец точно знал, с какого конца у шпаги остриё. Он был дьявольски быстр, напорист, но всё же его южная горячность уступала холодной решимости северянина: де Сен-Клер совершал мелкие, почти незаметные ошибки, слегка открывался, и хороший фехтовальщик вполне мог воспользоваться промахами барона, дабы решительно покончить с ним. Однако Сухов избегал последнего удара.

Секунданты Жерара Туссена переглянулись, оценив великодушие Олега, а тот продолжал забавляться, отражая баронские атаки. В какой-то момент противник Сухова несколько забылся, прибегая к «мужицкому удару» — хватая шпагу обеими руками, но Олег снова ловко отступил, а затем, перебросив клинок за спиною в левую руку, совершил молниеносный выпад, задержав остриё у самой груди де Сен-Клера и наколов оборки пышного жабо. Гасконец отшатнулся, едва не потеряв равновесие, но перейти в контратаку ему не дали — один из его секундантов скомандовал в тревоге:

— Шпаги в ножны, господа! Гвардейцы кардинала! Шпаги в ножны!

Впрочем, оба дуэлянта не стали проявлять недостойную спешку — поздно. Мушкетёры в красных плащах уже окружали их, а за ними реяли нежно-голубые перья на шляпе де Рошфора.

— Вам дали верную подсказку, милостивые государи, — резко сказал он. — Шпаги в ножны! Вы арестованы.

— Арестованы? — комически изумился Сухов. — Помилуйте, да за что же?

— Вами был нарушен эдикт, запрещающий дуэли!

— Дуэли? Какие, к дьяволу, дуэли? Любезнейший, мы просто разучивали пару-тройку приёмов, не более того. Фехтовальщику очень вредно пропускать занятия, можно растерять навыки. Вот мы и повторяли пройденный материал, все эти кварты, терции, полукруги, выпады, парады…

— Вольты, финты, уходы, — подхватил один из секундантов барона. — Перехваты, опять-таки… Господину де Сен-Клеру был преподан хороший урок!

При этом он настолько выразительно глянул на гасконца, что тот довольно кисло промямлил:

— Д-да уж… Ж-жабо мне потрепали.

Гвардейцы кардинала посматривали на мушкетёров насмешливо — мол, слыхали и не такие отговорки. А вот де Рошфор мало-помалу накалялся. Не дожидаясь, когда паж кардинала пустит пар, Сухов увлёк его в сторону. Шарль-Сезар затрепыхался было, но Олег сжал его локоть, не ощущая под рукавом, чтобы там бугрились мышцы, и проговорил негромко:

— Слушайте внимательно, сударь, и не обращайте внимания на верных слуг короля, ибо его величеству грозит явная и прямая опасность!

— Что вы такое говорите? — пробормотал паж, делая слабые попытки вырваться.

— Герцогиня де Шеврез находится в Париже! — повысил голос Олег. — Я лично стал невольным свидетелем её разговора с лордом Холландом. Эта дамочка затеяла новую авантюру. Вам известно, что король собрался на охоту?

— Ну-у… да, — признался де Рошфор и насторожился: — Говорите, сударь!

— Так-то лучше, — кивнул Олег, выпуская руку пажа. — Герцогиня хочет подстроить убийство короля из засады, верные ей егеря пустят меткую стрелу и… Ясно?

— Надо немедленно предупредить его величество!

— Ни в коем случае! Иначе неизвестные лучники попросту скроются, и тогда жди нового покушения. Мушкетёры будут сопровождать короля, а я с этого дня имею честь принадлежать к ним. Мы уж постараемся уберечь его величество и схватить тех ничтожеств, которые посмеют поднять на него руку. Но вот монсеньора надо предупредить обязательно.

— Благодарю вас, сударь, — серьёзно сказал де Рошфор.

— Верный слуга его высокопреосвященства, — поклонился Сухов.

— За мной! — бросил паж, разворачиваясь уходить.

Гвардейцы кардинала растерялись.

— А… арестованных куда? — осведомился один из них, рыжий верзила с тонкими усиками.

— Здесь нет арестованных! — отрезал Шарль-Сезар. — Следуйте за мной.

Гвардейцы, недоверчиво поглядывая на Олега, покинули пустырь.

— Право, сударь, — обратился к Сухову один из секундантов барона, в меру упитанный жизнелюб с пышными усами, — вы сегодня сберегли не одну жизнь, а сразу пять! Я уж было изготовился сразиться с этими красными чертями!

— Что вы им такого сказали? — полюбопытствовал другой секундант, высокий и худощавый, с впалыми щеками затворника.

— Открыл один ма-аленький секретик, — усмехнулся Олег. — Коль уж мне выпало служить вместе с вами, милостивые судари, то скоро поведаю его и вам. Но сперва покончим с нашими размолвками. Барон, если вы продолжаете настаивать, то я приношу вам свои извинения. Надеюсь, вы удовлетворены?

— В-вполне, — взбодрился де Сен-Клер. — Да я и не настаивал…

— В таком случае приглашаю всех присутствующих отпраздновать пополнение роты мушкетёров в «Львиной яме» на Па-де-ла-Мюль! Я угощаю!

Надо ли говорить, что предложение было принято с восторгом? И пятеро мушкетёров отправились обмывать лазоревые плащи своих новых однополчан.

Глава 6, в которой его величество встаёт у плиты

1

Король Людовик не походил на монархов прошлого. Он не просто был лишён обычной дворянской спеси, но и отвергал довлеющее над аристократией табу — дескать, знатному человеку нельзя работать.

Отвергать труд было в обычае ещё у знатных римлян, уверенных, что не дело патриция — зарабатывать на хлеб насущный своими руками, как ремесленники да земледельцы, своим потом и кровью, как гладиаторы. Для этого, дескать, рабы имеются, а гражданину Рима подобает заниматься либо философией, либо войной.

А вот Людовик XIII не считал зазорным самому заправить постель или обслужить себя за столом. Более того, сей монарх многое умел делать своими руками: он ковал железо, выделывая даже целые ружья, вытачивал шахматные фигурки из слоновой кости, сколачивал оконные рамы, плёл корзины и тенёта, изготавливал фейерверки и духи, шил, строгал, чинил ружейные замки, готовил еду.

В общем, родись Людовик не в царственной семье — не пропал бы с голоду. Заделался бы справным мастером, а то бы и в купцы вышел. Так своё ли место занимал сей экстравагантный монарх? Да Бог его знает…

Набожный и меланхоличный, король с одинаковым рвением занимался охотой и политикой. Вот только объявляя войну или заключая мир, он не вкладывал душу в государственные дела — на это у него был Ришелье, употребивший слово «родина» применительно ко всей Франции.

С малых лет враги приучили Людовика быть чёрствым, жестоким и неблагодарным. Его величество отлично понимал, что кардинал куда сильнее его умом и духом, это уязвляло самолюбие, часто портило настроение, и всё же чувство долга и справедливости в нём побеждало.

Бывало, что вражья стая, ополчась в очередной раз на Ришелье, подговаривала Людовика сместить зарвавшегося кардинала. Его высокопреосвященство уже и сам подавал прошение об отставке, не дожидаясь «оргвыводов», однако мудрость не изменяла монарху, и он писал в ответ кардиналу: «Я полностью вам доверяю и не смог бы найти никого, кто служил бы мне лучше вас. Прошу вас не удаляться от дел, иначе они пойдут прахом. Я вижу, что вы ничего не щадите на службе королю и многие вельможи держат на вас зло, ревнуя ко мне; будьте покойны: я буду защищать вас от кого бы то ни было и никогда не покину».[58]

Придворные, привыкшие жить в праздности, частенько корили его величество за недостаток зрелищ и балов — вельможные тунеядцы скучали.

У Людовика же часто появлялось желание и вовсе разогнать двор, падкий на роскошь и погрязший в интригах, но он терпел — положение обязывало.

Король искренне недоумевал, отчего все эти придворные ноют и жалуются? Ведь в году столько праздников!

Третьего января парижане чествовали свою покровительницу святую Женевьеву, по улицам носили ковчег с её мощами, и король следовал за процессией с непокрытой головой. А три дня спустя отмечали Богоявление, на Сретение пекли блины…

А Пасха? А Вознесение? А Иванов день? В четверг после Троицы наставал праздник Тела Господня — пышная процессия отправлялась от королевской приходской церкви Сен-Жермен-л’Оссеруа к Лувру. Шли ремесленники ото всех цехов, шли студенты Сорбонны. Впереди с песнопениями несли Святые Дары, за ними шествовал король, принцы крови и весь двор. Народ стоял на коленях вдоль пути следования кортежа и подпевал, после чего расходился пьянствовать.

Хорошо!

…25 августа, на День святого Людовика, в Париже устраивали фейерверк. Поперёк Сены между Лувром и Нельской башней выстраивались лодки, с них да с набережных запускали шутихи. Людовик XIII, в белом атласном костюме, расшитом жемчугом, в белых же чулках и туфлях с золотыми пряжками, в чёрной шляпе с красным пером, стоял на берегу, подобно канониру, с зажжённым фитилём в руке перед батареей шутих.

И Новый мост, и противоположный берег Сены кишел народом, из толпы неслись крики, песни, пиликанье скрипок и бой барабанов. Король с улыбкой поднёс фитиль к запалу. Пушка бабахнула, рассыпая в темнеющем небе искрящиеся огни, отражавшиеся в воде, и люди вопили радостно, пускаясь в пляс, хохоча, прикладываясь к фляжкам и бутылкам.

— Да здравствует король! — разносилось над рекой, над городом, и Людовик не мог сдержать довольной улыбки.

И какого ещё веселья нужно этим вялым, пресыщенным вельможам?! Как королю, ему выпадает дальняя дорога в Ла-Рошель, но завтра он скрасит тяготы будущего пути — вознаградит себя охотой! Сен-Жермен ждёт его. Разве не весело?

2

Ровно в шесть утра Олег явился на службу. Как штык. Ярикова лошадь приплелась следом, такая же сонная, как и всадник.

За воротами дома маркиза де Монтале по обширному двору, мощённому булыжником, уже слонялись три-четыре фигуры в голубых плащах с серебряными галунами и при шпагах. Широкая лестница, ведущая в дом, была прикрыта навесом, подпёртым основательными столбами, на них ржавели держаки для факелов.

Двор имел форму неровного квадрата, куда выходил внутренний фасад дома, изогнутого буквой «L», с третьей стороны его обрамлял внушительный забор с такими воротами, что их не стыдно было бы навесить и хорошо укреплённому форту, а замыкали четырёхугольник каретный сарай, конюшня и людская.

— Ты когда научишься вовремя ложиться? — выговаривал другу Сухов. — А, барон?

Соскочив с седла, он похлопал чалого по шее.

— Я больше не… бу-уду… — зевая, бормотал Быков, сползая с гнедка.

Тут новеньких заметили вчерашние собутыльники. Шевалье Жак де Террид[59] и Анри Матье, граф де Лон, бывшие секундантами барона де Сен-Клера, встретили Олега с Яром чуть ли не объятиями.

— Капитан-лейтенанта нет и не будет, — объявил в меру упитанный Анри, — маркиз отправился на ярмарку закупать лошадей для своих конников. Мушкетёрство для него — лишняя обуза.

— Де Берар у нас редко бывает, — кивнул сухопарый Жак, — лейтенант де Лавернь за него. А вот, кстати, и он!

Лейтенант въехал во двор верхом в сопровождении ещё десятка всадников в мушкетёрских плащах. Это был уже немолодой, плотный человек с обветренным лицом крестьянина. У него имелась привычка гладить свои длинные, аккуратно подстриженные усы с настолько же горделивым, насколько и туповатым видом. Однако чёрные непроницаемые глаза де Лаверня смотрели внимательно и с хитринкой.

— Маркизу уже передали о пополнении, — сказал лейтенант, приветливо кивая, отчего перья на его шляпе вздрагивали и пушились, — а он поставил в известность меня. Так что рад познакомиться с вами лично!

— Всегда к вашим услугам, — поклонился Сухов.

Обменявшись любезностями, новички и старички разошлись, а де Лавернь, поднявшись по лестнице повыше, громко воззвал:

— Ко мне, мушкетёры!

Во дворе уже было людно, и полсотни человек в лазоревых плащах приблизились к крыльцу.

— Сегодня король выезжает на охоту в Сен-Жермен! — начал лейтенант зычным голосом. — Наш долг — сопровождать его величество, уберегая от всяческих опасностей! Будьте наготове, отправляемся через полчаса!

Рота мушкетёров рассыпалась по двору, выполняя приказ, и сразу стало ясно, в чём разница между гвардейцами и мирными обывателями — рота следовала четким правилам, не сбивалась в хаотичную толпу, не устраивала суматоху. Тут каждый знал свой манёвр.

Завидев барона де Сен-Клера, Олег кивнул ему и сказал негромко:

— Отойдёмте, поговорить надо.

Гасконец если и удивился, то виду не подал. Подойдя с бароном к Жаку и Анри, Сухов огляделся по сторонам и проговорил:

— Помните, я вчера обещал вам кое о чём поведать? Так слушайте. Герцогиня де Шеврез подговорила преданных ей егерей, чтобы те во время охоты подстрелили короля из лука…

Если Олег хотел поразить мушкетёров, то он этого добился: барон выпучил глаза, граф рот раскрыл, а де Террид выругался: «Святая кровь!»

— Это правда? — выдавил де Лон.

— Слово мушкетёра! Сам слышал, как герцогиня сговаривалась с английским посланником. Кому надо я уже сообщил, а теперь и вам открываю эту смрадную тайну. Де Лаверню я ничего не говорил, поскольку не знаю, что за человек лейтенант, а вам я полностью доверяю.

— Тысяча чертей… — пробормотал Жак в ошеломлении. — Что ж делать-то?

— Следовать за его величеством и следить за всем вокруг! Пускай двое из нас незаметно едут в стороне, слева и справа от тропы, по которой направится король, и смотрят в оба глаза, а остальные будут прикрывать спину его величеству. Егеря — охотники, а мы — солдаты! Вот и посмотрим, кто кого.

— Мы — их! — уверенно заявил Быков. — Один за всех и все за одного!

— От-тличный девиз! — восхитился де Лон.

Четверть часа спустя шесть десятков мушкетёров построились: у каждого к правому бедру примкнут мушкет дулом кверху, а левая рука в перчатке из буйволиной кожи удерживает поводья. Кони недовольно перетаптывались — фитили мушкетов были прикреплены к оголовьям, беспокоя животных, прядавших ушами.

— По ко-оня-ям!

По четверо в ряд мушкетёры покидали двор, выезжая на Вье Коломбье, и двинулись к Лувру. А там уже звонко трубили фанфары, бодро гудели рожки, оповещая парижан: король выезжает на охоту!

Целая процессия проследовала за город — тут был и хранитель королевского леса, и обер-егермейстер, и королевский сокольничий с доезжачими, а впереди гарцевал его величество в окружении свиты и в сопровождении верных мушкетёров.

По всем раскладам, затевать охотничий выезд в Сен-Жерменский лес было рановато, обычно оленей гоняли осенью, ближе к середине сентября, но королю было некогда, и все лесничие, егеря, загонщики и псари расстарались, как могли.

Езда до королевских охотничьих угодий заняла часа четыре — Сен-Жерменский лес находился в пяти-шести лье от Парижа, занимая нечто вроде полуострова, омываемого водами Сены. Его окружал забор с двадцатью двумя воротами под охраной мушкетёров и гвардейцев — ни один смертный не смел нарушить покой зверушек Людовика XIII.

Шумная толпа придворных, окружавшая его величество, была возбуждена и оживлена — в кои веки хоть какое-то развлечение! Да и свежим воздухом подышать полезно для здоровья.

А на большом лугу в Версале, где стоял охотничий замок короля, прибывших встречали старший егерь со стаей гончих, псари, загонщики, стремянные, ловчие да выжлятники.

Людские голоса, лай собак и ржание лошадей смешались и наполнили воздух таким гвалтом, что всё живое на милю вокруг должно было сбежать или спрятаться.

Олег внимательно приглядывался к егерям, но как распознать среди них тех, кто затаил злобу на короля и готов был оборвать нить монаршьей жизни?

После сытного обеда — сплошные паштеты да рагу — охотничьи рожки затрубили наперебой, а собаки так и запрыгали, бешено вертя хвостами, визжа от нетерпения — скоро, совсем скоро их спустят со сворок, и начнётся потеха!

— Олег! — крикнул Ярик, незаметно указывая на егеря, скромно стоявшего в сторонке. — Вон тот явно сигналил кому-то! Два длинных, один короткий, один длинный, два коротких! Так не… Во! Слыхал?!

Сухов медленно склонил голову — из леса донеслись далёкие ответные звуки — два длинных гудка, один короткий, один длинный, два коротких.

— Следи за этим! — резко скомандовал Олег, направляя коня в лес. — Жак! Анри! Жерар!

Чалый, у которого любовь к скачке была в крови, сорвался с места, послушный руке хозяина, однако в этом стремлении конь был не одинок — вся огромная толпа всадников, выехавших на охоту, стронулась, топотом копыт озвучивая погоню за бедным оленем.

И только Сухову с друзьями было ведомо, что затевается ещё одна, самая увлекательная из охот — охота на человека. На его величество.

А король между тем упивался призрачной свободой, возможностью укрыться от державных дел под сенью Сен-Жерменского леса.

И Людовик неосознанно понукал коня, прекрасного ирландского гунтера белой масти, намереваясь оторваться ещё более, остаться в гордом одиночестве, дабы вволю насладиться чувством беззаботности, ощутить, что он сам способен догнать зверя, изловить, добыть…

Откуда ж было знать королю, что его стремление к вожделенной свободе играет на руку его недругам?..

Пока охотники всей толпой проносились с лужка на лужок, Олег помчался напрямки через рощу, обгоняя свору псов. Он уже видел спину короля в развевающемся плаще, когда впереди, пересекая поляну, проскакала лошадь. За нею на верёвке тащилась окровавленная коровья шкура.

Шасть! — и лошадь исчезла за редкими деревьями. Собаки лающей лавиной завернули за нею, стервенея от запаха свежей крови. Почти вся свита с гиканьем понеслась туда же, ни о чем не думая на скаку, охваченная лихорадкой преследования.

Человек пять продолжали следовать за королём — четверо мушкетёров и егерь.

Сухов дал чалому шенкеля,[60] а тот и рад стараться — наподдал так, что только деревья замелькали по сторонам. Выскочив на просеку в паре туазов[61] от его величества, Олег приметил вдалеке, за редко растущими клёнами, сидящего на земле человека. Рядом с ним бился раненый олень — он то и дело вскидывал рога, брыкался, силясь подняться, но человек удерживал путы.

Неожиданно егерь, скакавший между королём и догонявшими его мушкетёрами, вскинул рожок, издав хриплый сигнал. Человек, удерживавший оленя, мгновенно ударил ножом, обрезая ремешок, и лесной рогач вскочил, помчался прочь, припадая на раненую ногу.

Бежать ему было особо некуда, путь к отступлению пролегал через просеку. Шаг влево, шаг вправо оказался невозможен — чьи-то умелые руки заложили просветы между деревьями срубленными стволиками, ветками, перекрывая дорогу.

Король крикнул залихватски, углядев добычу, и припустил за нею, ничего не замечая вокруг.

Олег обернулся на скаку, крича троим мушкетёрам:

— Взять обоих!

Те, знакомые с воинской дисциплиной, перечить не стали: Жак мигом наехал на одуревшего егеря, а Жерар Туссен с Анри бросились за его пособником, удерживавшим оленя. Тот сразу задал стрекача, но, удалось ли его поймать, Сухов не досмотрел, некогда было.

Олень пропал из глаз, зато король на белом коне был хорошо виден. Просека впереди расходилась вилкой, лес редел, и только в одном месте теснилась купа исполинских каштанов — замечательное место для засады!

Чертыхаясь, Олег направил коня в лес, едва увернувшись от здоровенной ветки раскидистого граба, и сразу увидел убийцу.

Напряжённый, собранный, стрелок стоял на одном колене, натягивая лук, а лицо его искажала гримаса.

Сухов никак не поспевал. Бросив поводья, он выхватил свои пуфферы и выстрелил с обеих рук. Одна пуля ушла в землю, а другая пробила «киллеру» грудь. Но тот каким-то чудом всё же успел выпустить стрелу, ранившую белого королевского коня.

Отбросив пистолеты, Олег рванулся наперерез Людовику. Его величество, впрочем, не пострадал — испуганный грохотом выстрелов, гунтер затормозил, вскидываясь на дыбы, а посему стрела, и без того пущенная дрогнувшей рукой, вошла коню в шею, перебивая мощную жилу — кровь так и брызнула рубиновым фонтанчиком.

Король довольно ловко высвободил ноги из стремян, спрыгнул и покатился по траве, по слежавшемуся прошлогоднему опаду.

Соскочив с седла, Сухов кинулся к Людовику. Ошеломлённый, король сидел, раскинув худые ноги, и хлопал рукою по земле, нащупывая оброненную шляпу. Приметив Олега, склонившегося в почтительном поклоне, монарх спросил дрожащим от страха и ярости голосом:

— Что здесь происходит, виконт?

— Покушение, ваше величество.

— На меня? — деловито уточнил король.

— Да, сир.

Людовик как-то даже успокоился и протянул руку. Сухов помог ему подняться.

— Не ушиблись, ваше величество?

— Бог миловал… — проворчал король и вздохнул, глядя на мёртвого коня: — Бедный Снежок…

Топот копыт заглушил монарший вздох — подъехали, резко заворачивая, мушкетёры.

— Живы?! — выдохнул Анри.

Все трое тут же соскочили с сёдел и дружно поклонились, взмахнув шляпами над травой. Король хмуро кивнул им, коротко приказал Олегу:

— Показывайте, господин виконт.

Сухов провёл его величество за деревья. Как ни странно, стрелок до сих пор не отдал Богу душу, хотя страшная рана пугала. Егерь пускал ртом розовые пузыри, в горле у него хлюпала кровь. Он захлёбывался ею, кашлял, и тогда вязкие струйки стекали по щекам и подбородку.

— Это всего лишь послушный исполнитель, ваше величество, — негромко сказал Олег, — а ниточки тянутся к герцогине де Шеврез. Я случайно подслушал, как она сговаривалась с лордом Холландом.

Людовик мрачно выслушал его и склонился над лучником.

— Зачем ты пошёл на это? — чётко проговорил он.

Стрелок с трудом сфокусировал взгляд на короле.

Губы его дёрнулись, и он пробулькал, проклекотал:

— Нен-нави-жу…

Монарх нисколько не удивился ответу.

— Кто тебя послал?

— Мари-и… — выдохнул егерь и умер.

Тут с треском, ломясь напролом, подъехало пятеро гвардейцев кардинала во главе с Луи де Кавуа, их капитаном. Гвардейцев догонял Ярослав, вид имея встрёпанный, но довольный — точно кот, гонявший мышь и поймавший-таки грызуна.

— Ваше величество, вы не ранены? — спросил де Кавуа, срывая шляпу и кланяясь.

— Живы-здоровы, — буркнул король.

— Мы схватили троих, — доложил де Кавуа. — К сожалению, граф Холланд бежал. Его гостью мы тоже не нашли…

— Этой дьяволице святая вода не страшна, — усмехнулся Людовик. Оглядев всех присутствующих, он жёстко сказал: — Об этом происшествии помалкивайте. Тех, кого схватили, допросить и похоронить!

— Будет исполнено, ваше величество!

— Прошу вас, сир, — любезно предложил Олег, — сесть на моего коня.

— Да, пожалуй, я вдоволь наохотился, — скривил губы король.

Дождавшись, пока Сухов подведёт чалого, он ухватился руками за седло и сунул носок расшитого сапога в стремя, удерживаемое Олегом.

— Господа мушкетёры, — сказал его величество, сев на коня, — проводите меня.

Те поклонились и вскочили в сёдла. Обменявшись рукопожатием с де Кавуа, Олег запрыгнул на запасного коня, предоставленного капитаном гвардейцев кардинала. Это был вороной скакун неплохих кровей, только без седла. Пустяки, дело житейское…

Людовик потрусил на чалом в чащу, сопровождаемый мушкетёрами. Гвардейцам кардинала досталась укладка мёртвого тела на лошадь.

— К Версалю, государь? — поинтересовался граф де Лон.

— Нет, — мотнул головой его величество, — тут поближе есть местечко. Постоялый двор. Едемте туда.

Гостиница «Золотая саламандра», к которой всех вывел король, располагалась при дороге, огибавшей Сен-Жерменский лес с востока. Совсем рядом плескалась Сена.

Увидав, каких гостей послал ему Господь, хозяин постоялого двора выпучил глаза и принял разнесчастный вид.

— Ваше величество, — пролепетал он, разводя пухлыми руками, — а мы тут как раз кормили целую ораву охотников… Они всё, что было, подъели… Яйца только остались и молоко…

— Хлеб есть! — испуганно пискнули из кухни.

— Тащите всё сюда, — решительно скомандовал Людовик, переступая порог кухни, — сделаю омлет.[62]

Отстранив рукою кухарку, король сам встал у плиты. Раскокав пару дюжин яиц, добавив зелени и молока, посолив, его величество взболтал месиво и вылил на раскалённую сковороду с пузырящимися шкварками. Уже через пару минут омлет был готов, и король подал его на стол, выскобленный до белизны.

— Угощайтесь, господа, — сказал он и первым показал пример.

После трапезы Людовик малость успокоился и подобрел.

— Испортили мне всю охоту, — проворчал он, благодушествуя, — но всё равно я доволен. Одного жаль — день короток, а скоро нас всех ждут дела и долгий путь…

— В Париж, ваше величество? — осмелился задать вопрос Быков.

— В Ла-Рошель.

Глава 7, в которой Олегу поручается ответственное задание

1

Ла-Рошель, остров Иль-де-Ре.

Герцогу Бэкингему не пришлось долго уговаривать короля Англии, чтобы тот проявил враждебность по отношению к французам, — поддержка гугенотов была для Карла I единственно возможным образом действия.

Гугеноты — братья по вере, и этим всё сказано. Они были верными союзниками англичан-протестантов, а вот власть французского короля гугеноты отвергали, не желая платить налоги, противопоставляя себя остальной нации и борясь с «римским чудовищем» — католической церковью. Из дюжины подданных короля Франции всего один исповедовал кальвинизм,[63] но и это была сила.

Даже Ришелье недоумевал, отчего вдруг в Англии начались погромы и преследования католиков, а это был явный сигнал для Людовика, дабы тот пошел навстречу требованиям гугенотской верхушки, купцов и богачей. Прояви король слабость, поддайся он — и французская корона потеряла бы весь юго-запад страны как минимум.

Война была неизбежна, и она началась — войско Людовика осадило Ла-Рошель, богатый город-государство гугенотов, откуда изменнические настроения распространялись по всему королевству. Это был своего рода французский Амстердам, отсюда корабли отплывали в Африку за дешёвыми чернокожими рабами, везли их на плантации Вест-Индии,[64] там загружались колониальными товарами и следовали в Новую Францию или в Новую Англию, доставляя оттуда в Европу меха и прочий ходкий товар. Тройная выгода!

А уж флот у купцов Ла-Рошели был такой, каким и король похвастаться не мог. Один лишь Жан Гитон, предводитель осаждённых, снарядил десятки кораблей. Его железная воля и неукротимость поддерживали в ларошельцах боевой дух.

А гугенотов Анжу, Пуатье и Лангедока поднимали против короля герцог Анри де Роган и брат его Бенжамен, герцог де Субиз. Оба шли на поклон к Карлу I, ибо вера была важнее кровных уз.

Желая отторгнуть от Франции её южные земли, ларошельцы не брезговали ничем. Достаточно сказать, что город стал базой пиратов, а «джентльмены удачи», подзуживаемые гугенотами, до того обнаглели, что блокировали однажды порт Бордо!

Короля просто вынудили к тому, чтобы он доходчиво объяснил, кто в доме хозяин. Капитанов пиратских кораблей колесовали, и протестанты тут же объявили их мучениками…

Ла-Рошель окружена болотами и солончаками, да и с моря подступиться к городу непросто. И дело заключалось не только в приливах, множестве мелей и очень сложном фарватере, хотя и от этого лоцманы седели.

С юго-запада гавань Ла-Рошели прикрывал остров Олерон, а с запада — Иль-де-Ре. Оба клочка суши задерживали морскую воду, порождая мощные течения. Поэтому большие корабли могли заходить в порт Ла-Рошели лишь два раза в сутки, когда прилив сменялся отливом, а этот момент трудно было поймать.

По приказу французского короля напротив города соорудили крепость Форт-Луи, а попечением кардинала Ришелье был укреплён остров Ре — здесь выстроили цитадель Сен-Мартен и маленький форт Ла-Пре.

И это было мудрым решением — помочь осаждённой Ла-Рошели можно было только с моря, ибо у Людовика Справедливого не было флота. Зато он был у Карла I.

27 июня 1627 года из Портсмута вышли пятьдесят транспортов и пятнадцать кораблей: «Рипалс», под командованием вице-адмирала лорда Линдсея, «Вэнгард» сэра Джона Бурга, «Виктори» контр-адмирала лорда Харви, а также «Рейнбоу», «Уорспайт», «Нонсач», «Эспиранс», «Лайон», ну и ещё шесть судов поменьше. Около Дюнкерка к отряду присоединились десять кораблей под голландским флагом.

Командовал флотом герцог Бэкингем, лорд-адмирал Англии. Вместе с ним отплыли восемь тысяч солдат, а уж флагманский флейт[65] «Триумф» больше напоминал плавучий дворец. Джордж Вильерс вёз с собой двадцать костюмов, скрипки, охотничьи пики, восемь верховых лошадей, ещё шестнадцать коней для упряжек, две кареты и прочее, и прочее, и прочее. Герцогская каюта была вся раззолочена, паркетный пол устилал персидский ковёр, а в углу помещалось нечто вроде алтаря, укрытого драгоценной парчой. На нём, в окружении свечей, находился портрет Анны Австрийской.

К середине июля флот вышел к острову Ре.

…Бэкингем развернул карту на столе и прижал её уголки серебряным кубком, чернильницей в виде золотого сфинкса и Библией в драгоценном окладе.

Де Субиз ткнул пальцем в изображение Иль-де-Ре.

— Высаживаться лучше всего здесь, — сказал он, — на побережье Себлансо — эта часть острова ближе всего к суше. А выйти сюда следует проливом Пертюи-Бретон, единственным доступом для кораблей, идущих с севера.

Герцог задумчиво кивнул.

— И много ли французов нас ожидает? — усмехнулся он. — Ла-Пре, полагаю, можно не брать в расчёт…

— Да, — кивнул Бенжамен, — в Ла-Пре хорошо если человек сто наберётся. Основные силы сосредоточены в форте Сен-Мартен-де-Ре, там засела тысяча солдат при двенадцати орудиях.

— Кто командир?

— Жан Сен-Бонне, маркиз де Туара. Он — маршал. Говорят, Ришелье недолюбливает Туара — тот частенько путает казну со своим карманом…

Бэкингем весело хмыкнул.

— Да кто ж не любит сие увлекательное занятие? — сказал он. — Ладно, подступаем к берегу всеми силами, спускаем шлюпки — и в атаку!

— Рыть траншеи? — деловито осведомился де Субиз.

— Никаких траншей! — отрезал лорд-адмирал. — Зарываться в землю, как кроты, — признак трусости. Мы явились к сим берегам не для того, чтобы выставлять малодушие напоказ, а дабы взять приступом цитадель Сен-Мартен и водрузить над нею знамя Англии!

Бенжамен де Субиз не стал спорить, он почтительно поклонился.

Утром английские корабли развернулись бортами к узкой полоске суши под названием Иль-де-Ре и начали бомбардировку форта Сен-Мартен. Силуэты флейтов то и дело затушёвывались клубами порохового дыма, а ядра так и свистели, фонтанами вздымая прибрежный песок.

Солдаты, правда, не испытывали горячего желания умирать за Англию незнамо где, и в лодки их приходилось загонять дубинками.

Длинной, многозвенной цепью двинулись шлюпки, набитые солдатами. Высаживались они на длинной, с версту, узкой песчаной косе.

Англичане воинственно кричали, поминая имя Господне всуе и обещая проклятым папистам устроить ад на грешной земле. Французы не оставались в долгу: эти голосили, понося поганых еретиков, грозя им новой Варфоломеевской ночью. Конные и пешие, они покидали ворота крепости и бросались на англичан — пики так и мелькали в воздухе, мушкеты грохотали, не переставая.

Стоя по пояс в воде, Бэкингем подбадривал наступающих, призывая к штурму, но маршал Туара своё дело знал — схватка была жаркая, французы и англичане шли стенка на стенку, изничтожая друг друга.

— Вперёд! — орал герцог, взмахивая шпагой и поражая набежавшего француза. — Вперёд, Англия!

Рядом с ним, задетый пулей, упал солдат. Рискуя захлебнуться в нараставшей приливной волне, Джордж Вильерс подхватил раненого и вытащил на берег.

— Держись!

К полудню берег был усеян трупами убитых, ломаными древками, утерянными шлемами-морионами. Закрепившись на острове, герцог так и не смог взять приступом форт Сен-Мартен.

Вечером маршал Туара прислал в лагерь Бэкингема своего пажа и трубача. Паж, бледный худой юноша, едва справляясь с дрожью в голосе, передал устное послание маршала — тот предлагал выкуп за тела убитых.

Герцог отказался от денег, позволив забрать павших и поклявшись тому не препятствовать. Отсылая парламентёров, он наградил пажа двадцатью золотыми, а трубачу дал десять монет.

В тот же день французский маршал совершил ответное благородство — он отпустил пятерых пленных англичан, вручив каждому из них по десять пистолей.

— Ничего, ваша светлость, — бодрился де Субиз. — Король осадил Ла-Рошель, а вы окружили Сен-Мартен — и первым удостоитесь лавров победителя!

Бэкингем усмехнулся.

— Поговаривают, — сказал он, — что Людовик лично прибудет под стены Ла-Рошели, а с ним и его главный министр. Вот над кем мне бы хотелось одержать победу! Восторжествовать над обоими, повергнуть их в прах — вот в чём истинная виктория!

…Двумя неделями позже герцог Бэкингем получил послание короля Англии.

«Стини, — говорилось в нём, — я получил сообщение о том, что ты счастливо и удачно захватил Ре. Я молю Бога послать тебе столько же радости, сколько мне доставила эта новость. Я сейчас занят тем, что готовлю тебе помощь, и скоро ты узнаешь, что я могу порадовать тебя действиями, а не только словами».[66]

Война разгоралась…

2

Франция, Париж.

Все «попаданцы», ставшие на постой к Хромому Бертрану, поневоле вставали в одно и то же время — в пять утра.

Бывало, впрочем, и так, что «господа» уходили на службу, а «слуги» продолжали дрыхнуть.

Хотя, по правде говоря, дел у Пончика и Акимова хватало — туда сходи, то принеси, за лошадьми присмотри…

А дрова? А корм для непарнокопытных? Что ты!..

Ко всему прочему, находиться в услужении у мушкетёра вовсе не значило быть этаким хитроумным лакеем, вроде дартаньяновского Планше, а самым настоящим ординарцем, скорее даже — оруженосцем. Их так и называли тогда — военные слуги.

Пончик постепенно обвыкал в «новом» времени. Вызнавал, где можно было достать чистой воды, кто из испанских купцов мог продать кусок зелёного мыла. (Местные, надо сказать, этим предметом интересовались мало. Мужчины не устраивали банные дни, будучи уверенными, что мытьё лишит их известной силы, а женщины следовали церковному наставлению о примате чистоты духовной над чистотою телесной. Чтобы перебить запах, щедро поливали себя парфюмами, веря, что те проникают глубоко в плоть их, преграждая путь хворям.)

Обычно Шурка с утра отправлялся на рынок Пре-о-Клер закупать провизию. У Виктора в это время было иное задание — дров раздобыть, а после наготовить съестного.

У него это получалось, сказывалась холостяцкая практика (почему-то принято считать, что неженатые питаются исключительно в столовых по причине полной своей несовместимости с кулинарией. Клевета! Это всё незамужние придумали). Жизнь налаживалась.

Прошло три дня после королевской охоты, а приказа выступать в Ла-Рошель всё не поступало.

На утро четвёртого дня Сухов проснулся удивительно бодрым. Акклиматизировался, что ли? Да и то сказать, в бытность свою магистром при дворе автократора ромеев[67] он и вовсе до рассвета поднимался, уж таков был суровый придворный церемониал. Ничего, привык.

Натянув короткие штаны, Олег застегнул их на три перламутровые пуговицы, обул войлочные туфли, спустился вниз и умылся из бочки — всю ночь шёл дождь, так что вода была чистая.

— Держи, — услышал он голос Пончика и протянул руку, нащупывая холстину. Утерев лицо и руки, он вернул её Шурику и спросил: — А ты там, у нас, я имею в виду, в нашем времени, историей не интересовался?

— Интересовался, — вздохнул Александр, — но только не XVII веком.

— Знать бы, когда осада Ла-Рошели закончится… Раньше на Карибы не отплыть, англичане всех подряд шерстят. С юга попробовать? Так там берберы…

— Лучше подождать, — помотал Пончик головой. — Угу… А ты бы мог всё бросить и уплыть?

Сухов усмехнулся. Отжавшись пятьдесят раз, он взялся приседать и ответил между упражнениями:

— Не думаешь же ты… что я в мушкетёрах останусь до пенсии? Засветиться просто надо… раскрутиться, как полагается… да и махнуть на юга с королевской грамотой… в чине губернатора, скажем. Я ж тебе говорил уже.

Шурка покивал.

— Меня одно утешает, — вздохнул он, — что Гелла даже не заметит моего отсутствия. Для неё-то времени пройдёт всего ничего, какая-то пара дней. Один я тут скучаю. Угу…

— Ничего, Понч. Прорвёмся!

Позавтракав холодным мясом и запив его горячим какао, только-только входившим в моду, Олег с Яриком направили стопы к дому де Монтале. Во дворе они застали необычное оживление.

— Послезавтра отправляемся! — сообщил им Жак де Террид последние известия. — Король приболел, но вроде как уже выздоровел. Кстати, поздравляю!

— С чем? — не понял Сухов.

Мушкетёр хихикнул.

— Пусть тебе лучше де Лавернь скажет! Он сюрпризы любит.

Недоумевая, Олег пробился к лестнице, где его встретил командир.

— Приветствую, мой лейтенант, — сказал Сухов.

Приглаживая усы, де Лавернь хмыкнул и ответил:

— И тебе привет… корнет!

Насладившись выражением Олегова лица, лейтенант расхохотался.

— Королевская охота была удачной, — объяснил он, посмеиваясь, — тебя резко повысили, минуя чины капрала и сержанта! Виват король!

— Виват! — искренне рявкнул Олег. Стало быть, врут о неблагодарном Людовике!

— Вива-ат! — взревела мушкетёрская братия.

— За это дело не грех и выпить! — воскликнул Жан-Арман дю Пейре,[68] коренастый гасконец, бывший до того единственным корнетом в роте.

— Рири! Жеже! — зычным голосом воззвал сам маркиз де Монтале, в кои веки показавшийся перед мушкетёрами. — Выкатывайте бочонок анжуйского!

Анри Матье и Жерар Туссен исполнили приказ с большим воодушевлением, и вскоре живительная струя пролилась в подставленные кубки, чаши, а то и в оловянные миски.

— Вечно он меня опережает! — пожаловался Ярослав. — Пробую догонять — куда там! Угонишься за таким!.. Ваше здоровье, господин корнет!

— Это дело! — крякнул Жак де Террид, прикладываясь к сосуду. — Капрал пятьсот ливров получает, сержант — семьсот, а корнет — тысячу!

Дохлебав, он поспешил за добавкой, но ему не досталось — что такое бочонок для полусотни здоровых лбов?

— Выпей за меня, — сказал Сухов, протягивая огорчённому Жаку свою чашу, — меня капитан зовёт.

Повинуясь приглашающему жесту Жана де Берара, Олег поднялся по лестнице, впервые попадая в приёмную. Прикрыв за собою дверь, маркиз тяжело прошёлся по кабинету и облокотился о краешек новомодного бюро из орехового дерева.

— Послезавтра, — веско начал он, — мы выступаем в поход. Однако вам, господин виконт, и вашему другу барону приказано задержаться.

— Могу ли я поинтересоваться, кем именно?

— Скажем так, этого хотят и в Лувре, и в Люксембургском дворце. Достаточно?

— Вполне, мой капитан.

— Сути того, что вам предстоит, корнет, я не знаю, но одно могу сказать точно: задачу перед вами поставят зело трудную и опасную. Лично мне не выпадало подобного испытания, но я знаю нескольких достойных людей, которым высочайше поручали… мм… задания известного толка. Одни заслужили почёт и славу, другие… Другие сгинули без следа.

— Я предпочитаю почёт и славу, — тонко улыбнулся Сухов.

Коротко хохотнув, де Монтале наклонился к нему и сказал:

— В таком случае, господин виконт, отправляйтесь домой и ждите гонца. Как только выполните дело, вам порученное, догоните нас. Рота на марше двигается весьма неспешно. Лишь бы было кому догонять!

— О, мой капитан, кто только меня не преследовал! Сколько было жаждущих пустить мне кровь! И ничего, жив пока.

— Тогда удачи вам, корнет!

Дома Олега ожидал ещё один сюрприз — в гости явился Робер-Арман Дешамп дю Сарра, племянник графа д’Арси. Хромая, он вышел навстречу и развёл руками:

— Батюшка ваш не стерпел, — сказал он, — велел найти вас да узнать, что да как. Вижу, что удача вас не обошла стороной, вы уже королевский мушкетёр!

— Берите выше! — торжественно сказал Ярослав. — Перед вами корнет роты мушкетёров!

— О-о! Граф просил, чтобы я передал вам вот это… — Робер-Арман отцепил от пояса увесистый кошель. — А от вас он ждёт письма.

— Мне надо было самому догадаться и отписать отцу, — покивал Сухов. — Когда вы обратно?

— Задерживаться не стану. Сегодня доделаю все свои дела, а с утра и отъеду.

— Располагайтесь! А я, с вашего позволения, возьмусь за письмо.

Чувствуя укор совести, Олег устроился за столом, вооружась пером, чернильницей и листом бумаги. Избегая некоторых имён и не слишком вдаваясь в детали, он описал свои приключения, нажимая на успехи, — пусть старику будет спокойнее, пусть погордится сыном!

Накатав целую страницу, Сухов присыпал бумагу песочком, смахнул его и скатал письмо в тугую трубку. Пончик, подойдя сзади, шепнул:

— Ярик говорит, что мы не едем в Ла-Рошель. А куда?

— Куда пошлют, Понч.

— А кто?

Олег молча, но выразительно возвёл глаза к потолку.

— У-у…

Отдав послание Роберу-Арману и лишний раз заверив того, что не претендует на замок и угодья в ближайшие лет двадцать, Сухов вернулся за стол. Устроился поудобнее — придвинулся к стенке, так чтобы комфортно было облокотиться о подоконник.

Олег думал о том, что к кочевой жизни он, конечно же, приспособится, чего уж там, но бесприютное существование «без определённого места жительства» определённо не для него. Спать, где положат, и есть, что дадут, — далеко не мечта всей жизни.

Вот и эта квартира на улице Старой Голубятни — надолго ли у него эта крыша над головой? Вернутся ли они сюда? Бог весть… Осада Ла-Рошели — это история долгая. Год как минимум.

— По-моему, это к нам, — сказал Пончик, выглядывая в окно.

Олег приподнялся со стула и увидел, что на улице перед домом Хромого Бертрана стоит молодой человек в простом платье буржуа, но с повадками принца крови. Это был Шарль-Сезар де Рошфор.

— Понч, будь другом, проводи человека.

— Слушаюсь, господин, — чопорно ответил Александр.

— Ох, кто-то щас получит!..

— Такова наша холопья доля.

Быков, валявшийся на кровати, фыркнул насмешливо.

— Не понимаю, — сказал он, — почему бы двум благородным донам не вздуть строптивого слугу?

— Да надо бы, — проворчал Сухов. — Распустились…

Де Рошфор поднялся по лестнице и у двери выразительно глянул на сопровождавшего его Пончика. Тот поджал губы и удалился в людскую.

— Господин виконт, — учтиво поклонился паж кардинала, — его высокопреосвященство желает видеть вас для приватного разговора.

— Когда?

— Немедля.

— Едем!

Олег и Яр живо оседлали коней и двинулись на улицу Вожирар. Гвардейцы, крутившиеся вокруг Малого Люксембургского дворца, уже не были для Сухова на одно лицо, кое-кого он знал лично, о похождениях некоторых других ему успели рассказать.

У парадного входа в кардинальскую резиденцию дежурил сам Луи де Кавуа. Судя по всему, капитан гвардейцев был в курсе событий и проводил Олега без задержки в ту самую каминную, где Ришелье принимал Сухова немногим ранее.

Монсеньор находился тут же, только не сидел у камина, как в прошлый раз, а нервно вышагивал от окна до гобелена на противоположной стене, отчего его алая сутана развевалась как знамя. Неприязненно оглядев вышитых на ковре борзых, кардинал разворачивался и устремлялся к приоткрытой раме, из-за которой доносился неразборчивый шум голосов и ржание коней.

— Вызывали, ваше высокопреосвященство? — почтительно склонился Олег.

— Да, господин виконт! — коротко кивнул кардинал. — И я, признаться, рад, что однажды… э-э… облегчил вам жизнь. Ныне я ожидаю подобного от вас, господин де Монтиньи.

— Всегда к услугам вашего высокопреосвященства.

Ришелье снова кивнул, складывая руки за спиной.

— Господин виконт, — начал он, — уверены ли вы, что повстречали в известном доме именно Мари де Шеврез?

— Ручаться бы не стал, монсеньор, поскольку никогда не видал эту особу ранее. Однако граф Холланд называл её Мари, а она сама упоминала супруга, называя того по-свойски Клодом.

Кардинал покивал.

— Вот что, сударь, — медленно проговорил он. — Я желаю поручить вам одно дело, настолько же опасное, насколько и важное. Объясню, почему именно вам. Вы — человек новый, хотя и успели нажить врагов. Известная нам обоим особа никогда вас не видела, хотя и знает о вашем существовании, а я не могу рисковать своими людьми, поскольку все они, так или иначе, известны Козочке.[69] По всей видимости, герцогиня не задержалась в Париже, однако у меня есть подозрения, что она тайно направилась в замок Дампьер, в своё родовое поместье. Вряд ли Дьявол надолго задержится там, а посему надо успеть её застать… Но дело вовсе не в мятежной герцогине. Ваше задание будет связано с другой женщиной, имя которой — Люси Карлайл. Леди Карлайл — непримиримый враг герцога Бэкингема и уже не раз исполняла мои, признаюсь, весьма щекотливые поручения. Вы покажете ей этот перстень, — Ришелье протянул Олегу массивную печатку с оттиском грифона, — и миледи поможет вам решить ту задачу, которую я перед вами поставлю. — Его высокопреосвященство задумался. — Ла-Рошель — это ключ ко всему югу королевства. Если мы не вскроем сей замок, то потеряем много земель. И тогда окружающие нас государи вцепятся в ослабевшую, обескровленную Францию, дабы растерзать её окончательно, растащить на куски. Герцог де Роган уже поднимал восстание в Лангедоке, однако все эти происки не будут ничего стоить, если мы возьмём Ла-Рошель, эту гугенотскую цитадель, столицу бесславного государства, которое не должно появиться на картах!

Город окружён королевскими войсками с суши, и вся помощь, потребная ларошельцам, может прийти лишь с моря. Герцог Бэкингем, лорд-адмирал Англии, высадился напротив Ла-Рошели, растрачивая свои немалые силы на атаки и штурмы крепости Сен-Мартен. Измотав англичан, мы перейдём в контрнаступление и победим. Победим, если к лорд-адмиралу не подоспеют вовремя подкрепления, обещанные королём. На помощь Бэкингему должна отправиться ещё одна эскадра, а возглавит оную граф Холланд. Вам я поручаю задержать её отбытие, насколько это вообще возможно. Вы вольны поступать так, как вам будет угодно: подкупать продажных, убивать неподкупных, подзуживать нестойких, клеветать на достойных! Делайте, что хотите, но эскадра Холланда не должна выйти из Портсмута хотя бы до октября!

— Исполню всё в точности, ваше высокопреосвященство, — поклонился Сухов.

«Красный герцог» медленно покивал, то ли в ответ на его слова, то ли в такт своим мыслям.

— Но, перед тем как отправиться в Англию, любезный виконт, — продолжил он, — вы нанесёте визит в замок Дампьер. Там вы встретите полную противоположность леди Карлайл, однако и Шевретта может нам очень и очень пригодиться. Вам надо будет лишь расположить её к себе… да хоть соблазнить! Наша Мари весьма падка на красивых мужчин. В разговоре с нею вы упомянете, что направляетесь к графу Холланду с поручением от Бэкингема — дескать, герцог передаёт графу тревожную весть: верить де Субизу, что отирается ныне при дворе Карла I, выпрашивая подачки у короля, нельзя. Мол, этого субъекта и в Малом Люксембургском дворце примечали. — Ришелье усмехнулся. — Мадам де Шеврез — женщина настолько же пылкая, насколько и сентиментальная. Полагаю, она захочет воспользоваться оказией, чтобы передать через вас весточку Генриху Ричу, лорду Холланду. Конечно, памятуя о женском непостоянстве, я бы не рассчитывал на то, что вы получите-таки письмо из её рук. Но почему бы не понадеяться на это? О, вижу, вижу, дорогой виконт! Вас мучает вопрос: а как можно рассчитывать на благорасположение Дьявола вам, человеку, не представленному герцогине, по сути, первому встречному, подозрительному незнакомцу?

Ришелье приблизился к столу и взял в руки письмо, свёрнутое в трубку и окрученное золотой нитью с красной восковой печатью. По тонкому запаху духов Олег догадался, от кого это послание.

— Графу де Барро,[70] моему человеку в Мадриде, — сказал кардинал, — удалось перехватить письмо герцога Бэкингема, адресованное Мари де Шеврез.

Послание это пролежало у меня добрых полгода, но получателю об этом ничего не известно. Письмо не содержит в себе ровным счётом ничего особенного — обычные любезности мужчины, добивающегося женщины. Однако отец Жозеф вписал между строк тайное сообщение. Оно сделано симпатическими чернилами, обращаться с которыми Шевретта научена.

То, что герцог якобы сообщит ей по секрету, поможет удержать врагов Франции у её восточных границ — Мари лично не позволит тамошней шайке герцогов-мародёров вступить в войну. И тогда мы сможем сосредоточить все силы на главном направлении, каким для нас является Ла-Рошель.

Ещё в прошлом месяце бретонские рыбаки предупредили меня о том, что английский флот проследовал к этому логовищу гугенотов, а ныне его величество король лично отправляется к осаждённому городу. Туда же придётся выехать вскоре и мне. Вам, дорогой виконт, я поручаю доставить это письмо по адресу и передать его лично в руки хорошо знакомому нам Дьяволу — пусть потрудится на благо Франции, а не во вред ей! — Помолчав, Ришелье добавил негромким голосом: — Удастся ли вам — и мне — наше общее дело? Станет ли герцогиня де Шеврез, по неведению своему, орудием в моих руках? Бог весть… Но если мы будем вынуждены снять осаду Ла-Рошели, то нас ждут совершенно чудовищные последствия. Отпадёт не только юг — вся страна расколется на уделы, а весь мой кропотливый труд, все усилия, с которыми я собирал земли под властью короля-самодержца, пойдут прахом. Этого допустить нельзя. Ни в коем случае.

Если Мари не подумает о Генри Холланде и не пожелает напомнить о себе… Что ж, она ещё раз утвердит нас в мысли о непредсказуемости женской натуры, но и только. Главная ваша миссия начнётся и закончится в Англии. Ступайте, любезный виконт, и да поможет вам Господь.

Поклонившись, Сухов удалился, пряча письмо за пазухой. Миссия, порученная ему, представлялась Олегу достаточно простой и выполнимой. Задержавшись в Дампьере, они двинутся к берегам туманного Альбиона, где ему только и останется, что проявить все навыки магистра и кесаря, приобретённые на службе у императоров Византии. И спасти Францию.

Близкое будущее показало, что Олегар де Монтиньи несколько ошибался насчёт простоты и выполнимости задания. Но кто же ведает судьбу?..

Глава 8, в которой Олегу выпадает дальняя дорога и казённый дом

1

Предместье Парижа, замок Дампьер.

Мари де Роган, герцогиня де Шеврез, очень любила Дампьер. Как только муженёк привёз её сюда, она была очарована и самим замком, и садом, и всею округой. Нигде в мире герцогиня не ощущала столь полного отдохновения, как в этом месте, поневоле ставшем родным.

Разумеется, о её приезде никто не должен был знать. Даже не всем слугам было известно о возвращении хозяйки, лишь самые проверенные прислуживали герцогине, тайком занося обеды или выстиранные платья в занимаемые ею комнаты.

Вздыхая, Мари заперлась в розовом будуаре и разделась, сняв одну за другой все шесть юбок. В углу на резной подставке стояло венецианское зеркало, настолько большое, что женщина могла видеть себя в нём почти в полный рост.

Мари критически осмотрела себя, приподняла ладонями большие мягкие груди, огладила живот и бёдра, обхватила руками талию — нет, нет, она всё ещё стройна, даже живот не потерял упругость после родов. Да и то сказать, ни дня не проходит в праздности, она не привыкла рассиживаться, как плоскозадые парижские клуши. Вечно в движении, постоянно в делах.

Женщина надела ночную сорочку, накинув сверху пеньюар. Поглядела на большой поясной портрет своего первого мужа, покойного Шарля д’Альбера, герцога де Люиня. Это был совершенно заурядный человек, снискавший симпатию государя лишь добротою своей и участливостью к нему в юные годы, чем и добился высших почестей.

Главный сокольничий и коннетабль Франции, де Люинь был фаворитом Людовика. Он обладал огромным влиянием и властью, неустанно обогащаясь, пристраивая на тёпленькие местечки многочисленную родню. Это он представил жену ко двору, обучил её искусству интриги, а уж дальше Мари сама заслужила дружбу и короля, и королевы, став главной фрейлиной Анны Австрийской. Не потому ли Людовик до сих пор так мягок с нею? Она потворствовала связи Анны с Бэкингемом, хотела уложить в постель королевы братца его величества, жалкого Гастона, передавала Испании выкраденные у любовника государственные тайны, желала смерти королю и кардиналу, а за все эти преступления Людовик лишь удалял её от двора. Правда, всё дальше и дальше. Сначала сюда сослал, в Дампьер, а потом и вовсе выпроводил вон из королевства. Слава Богу, вовремя подвернулся герцог де Шеврез, охомутать Клода Лотарингского было делом несложным.

— О, Мари, Мари… — прошептала герцогиня, осматривая себя в зеркало. — Страсти тебя погубят, моя милая, уж больно ты неуёмна.

Присев на кровать, она загляделась в окно на темнеющее небо. Что грядущее ей готовит? Какие новые испытания?..

Мари улыбнулась, а потом, не выдержав, рассмеялась. Что толку вздыхать и притворяться перед собою, если она, едва подумав о будущих опасностях, ощущает сладкую истому и предвкушает удовольствие?

Жизнь — это яростный бой, в котором острый ум побеждает грубую силу, погоня сменяется преследованием, враг становится любовником, а друг предаёт. Зачем ей скучный мир? Да здравствует война!

Герцогиня распустила волосы. Улыбнулась. Мысли потекли по новому руслу.

Граф Холланд, надо полагать, уже на пути в Лондон — Бэкингем желает видеть его командиром эскадры своего флота. Дай Бог удачи им обоим. Королева по-прежнему верна ей и послушна — бедная испанка нашла родственную душу в своей главной фрейлине. Это уже много. Лорд Монтегю, душка, послал ей весточку из самой Бастилии. В тюрьме Уолтер не навсегда и лелеет месть, жаждая наказать своих обидчиков из застенков.

Мари развернула записку милорда, пробежав глазами два имени: Олегар де Монтиньи, виконт д’Арси и барон Ярицлейв. Странно зовут этих московитов…

Герцогиня задумалась — и прищёлкнула пальцами. А ведь есть и на них управа! Улыбаясь, она задула свечи и легла почивать.

2

Париж.

Сев верхом, Олег сказал:

— Заскочим домой, наверное.

— Да, — поддержал его Ярослав, — лучше отправиться всей толпой. А то потом не позвонишь — «антенки» нету! Ха-ха!

И они поскакали на Вье Коломбье. Хозяина дома не было, так что на кухне орудовали «слуги» — Пончев и Акимов.

— Собирайтесь, — приказал Сухов, — проедемся. Подышим свежим воздухом.

— Начинается… — заворчал Шурик.

— Разговорчики в строю!

— Щас мы, — примирительно сказал Виктор, — провизией только запасёмся.

Нагруженные вьючными сумками, оружием и прочими причиндалами «военных слуг», они вышли со двора как раз в тот момент, когда Быкова с Суховым окружили гвардейцы-швейцарцы.

— Ви арестованы, — изрёк самый здоровенный из них, в камзоле с золотым шитьём. — Садиться в карета!

Плотный строй швейцарцев расступился, освобождая дорогу к чёрному тюремному рыдвану, запряжённому шестёркой вороных коней.

— Что за бред? — процедил Олег, кладя ладонь на рукоять шпаги.

В тот же момент дула мушкетов уставились на них с Яром, обрывая протесты.

— Сдать оружие! — пролаял гвардеец.

Сухов медленно стащил с себя перевязь с ножнами и швырнул — безусый гвардеец ловко поймал её на ствол. Быков тоже разоружился. Заложив руки за спину и независимо посвистывая, он влез в карету. Олег последовал за ним, краем глаза выхватив мелькнувшее бледное лицо в окне.

Дверца с решёткой захлопнулась. Лязгнул засов. Сиденья в рыдване тянулись вдоль стенок. Разумеется, подушек тут не держали.

Сухов плюхнулся на дощатую лавку, отполированную многочисленными седалищами, и выругался. Не страх закрался в душу, не сумятица, а ярость вспыхнула. Она душила Олега и не находила выхода.

— Кто-то нас сдал, — вынес вердикт Яр.

— Ясно и ежу, — буркнул Сухов. — Знать бы кто! И случайно ли наш арест совпал с отъездом короля и мушкетёров?

В этот момент рыдван дёрнулся и покатился по улице.

— Интересно, куда нас упрячут, — бодро рассуждал Быков. — В Шатле или…

Многозначительное «или» повисло в воздухе, намекая на самую страшную тюрьму Парижа.

«Кто и почему?» — ломал голову Олег. Подстава это или чья-то месть? В чём их хоть обвиняют? Хотя какая, в сущности, разница? Засунут тебя в самую дальнюю темницу и забудут. Человек в застенках перестаёт быть индивидом. Он теряет не только свободу, но и личность, перестаёт быть, исчезает из мира людей, заживо гибнет в каменном мешке, отрезанный от мира. Бежать? Ага!.. Лет за двадцать проколупаешь ход — и свободен! От одной мысли тошно становится…

Карета между тем вывернула на Сент-Антуан. Вскоре громада Бастилии приблизилась вплотную.

— Или, — обронил Сухов.

Рыдван свернул на мост, переброшенный через глубокий, в четыре туаза глубиной ров, въехал под мощные высокие ворота, увенчанные тремя скульптурами. За ними опадал вглубь ещё один ров, края которого смыкал подъёмный мост, и повозка вкатилась под тёмную низкую арку, выложенную в недрах крепостной башни. Выкатилась она во двор, где всегда было сумрачно — почти глухие стены из тёмного камня окружали его, скрывая в своей толще ужасные подземелья, куда несчастные узники попадали без надежды выйти на волю.

Проехав третьи по счёту ворота, рыдван оказался во дворе побольше размером. В глубине его возвышался дом коменданта, не похожий на угрюмую тюремную постройку. На стене здания были установлены часы, удерживаемые с боков двумя изваяниями — цветущего мужчины и немощного старца. Оба были закованы за шею, ноги и пояс, концы их цепей обрамляли циферблат и свивались спереди в огромную гирлянду.

Карета остановилась, и тут же послышался окрик:

— Выходить!

Первым вышел Олег, за ним последовал Ярик.

— Сюда, — показал гвардеец на вход в башню.

— В комнату забвения, служивый? — усмехнулся Сухов. — В ублиетку?

— В «комнату последнего слова», — проворчал швейцарец.

Олег неторопливо пошагал, куда было сказано, соображая, как ему быть. Что-что, а изъявлять покорность он не собирался.

— А что это такое — ублиетка? — поинтересовался Быков.

— Где-то тут, в башне Свободы, по-моему, была… тьфу ты — есть такая ублиетка. Узника приводят в светлую комнату, уставленную цветами, с ним мило беседуют, и он начинает надеяться на помилование, а пол под ним — оп! — и проваливается. И падает лошара прямо на колесо, утыканное острыми ножиками или копьями. Его быстренько шинкуют — и готов корм для крыс.

— Ну ты меня успокоил, — пробурчал Яр.

Обоих ввели в тёмную комнату, где горел одинокий масляный фонарь. Тусклого света хватало лишь на то, чтобы выхватывать из тьмы кинжалы, пики, шпаги и цепи, развешанные по стенам. Олег оценивающе глянул на эту устрашающую коллекцию и лишь потом рассмотрел бледное лицо человека, сидевшего за большим столом, перед которым остановились арестованные.

— Приветствую вас в нашем чистилище, — донёсся гулкий голос. — Я комендант Бастильского замка Леклерк дю Трамбле.

— Потрудитесь объяснить, комендант, — холодно сказал Сухов, — по какому праву нас арестовали?

— Праву? — насмешливо улыбнулся Леклерк, поднимая брови. — При чём тут право, шевалье? Вы арестованы по приказу короля.

— Не говорите ерунды!

Комендант пожал плечами и приблизил к свету небольшую бумажку.

— «Господин дю Трамбле, — зачитал он, — пишу вам, чтобы сообщить о помещении в мой замок Бастилию ниженазванных Виконта д’Арси и барона Ярицлейва и их содержании там до моего нового приказа. На сем прошу Господа Бога, чтобы вас, господин дю Трамбле, свято хранил. Писано в Лувре августа 28-го, году 1627-го. Людовик».

— Чушь полнейшая! — резко сказал Олег. — Король не мог отдать такой приказ по причинам, известным лишь нам и его величеству.

— Тем не менее он его отдал.

Сухов не стал спорить. Он метнулся к стене и ухватился за шпагу. Выдрать её из хитрых зацепов не удалось, а вот кинжал, хоть и со скрежетом, стронулся с места.

Дю Трамбле глухо вскрикнул, но в следующее мгновенье засипел, ухваченный за горло крепким локтем Быкова. Олег приблизился к коменданту и приставил лезвие к его шее.

— Господин дю Трамбле, — ласково заговорил Сухов, — прошу внимательно меня выслушать. Вероятно, мы с другом пали жертвой заговора, но прошу учесть — этот заговор направлен против короля! Хотите и далее потворствовать цареубийцам? Валяйте! Но в таком случае я не дам за вашу жизнь и будущность даже ломаного денье. Сейчас я открою вам тайну, о которой следовало бы умолчать, но у нас не тот случай. Так слушайте же. Этим утром, не более часа назад, я лично получил приказ его высокопреосвященства… мм… не стану разглашать детали. Скажу лишь, что мне велено было споспешествовать вящей славе Франции и лично его величества. Насколько я понимаю, сюда вас поставил комендантом тот же монсеньор. Желаете сменить свой дом на подземелье тремя туазами ниже? Ради бога!

— Чего вы хотите? — прохрипел Леклерк.

— Камера для нас уже приготовлена?

— Да…

— Где?

— На втором этаже… Графской башни…

— Сейчас, любезный господин дю Трамбле, мы все трое пройдём в означенное помещение, посидим, поболтаем о том о сём. Но прежде вы пошлёте надёжного человека к кардиналу Ришелье — пусть ваш посланец известит его высокопреосвященство о случившемся с нами недоразумении. И молитесь, чтобы ваш человек в самом деле был верен вам! Иначе погибнем мы все, но первым умрёте вы — от моего ножа. Вы всё уяснили?

— Д-да…

— Тогда пошли, прогуляемся…

Выйдя в светлый коридор, Сухов сразу увидел давешнего швейцарца. Тот сначала не понял, что происходит, а когда до него дошло, он выпучил глаза.

— Господин комендант… — выдавил он.

— Молчи, Эрве, — сказал Леклерк, задирая голову повыше, чтобы не касаться горлом острой стали. — Немедленно отправляйся к его высокопреосвященству кардиналу Ришелье…

— Я?!

— Ты! — взвизгнул комендант и скороговоркой передал гвардейцу самую суть поручения.

Эрве тотчас умчался, грохоча сапогами, а два мушкетёра чинно проследовали в отведённую им камеру, ведя с собой «гостеприимного» хозяина, коменданта Бастилии. Десяток тюремщиков и гвардейцев растерянно переглядывались, не решаясь вызволить Леклерка. Как ни быстра пуля, выпущенная из мушкета, а нож успеет-таки сделать своё кровавое дело.

По винтовой лестнице Олег поднялся на второй этаж Графской башни, миновал караулку, отворил по очереди три двери и ввёл заложника в камеру, где имелось всего одно маленькое окошко с тремя решётками, отчего свежий воздух почти не попадал в узилище. Меблировка тут была чисто тюремного образца — крепко сколоченная кровать, стол и два стула.

— Располагайтесь, — усмехнулся Сухов, легонько толкая коменданта к кровати, и тот рухнул на ложе, не знавшее ни перин, ни постельного белья.

— Вы творите непотребство, господин виконт, — еле выговорил дю Трамбле. Морщась, он коснулся пальцами мелких порезов на шее.

— Любезный, — усмехнулся Олег, присаживаясь на край стола, — уж поверьте мне, я ведаю, что творю. Заодно и вашу шкуру спасаю.

— Что происходит?

— Заговор, милый мой, обыкновенный заговор. Против короля и кардинала — уже третий или четвёртый на их, да и на вашей памяти. А вы едва не стали пособником!

— Я не знаю, чему верить…

— А вы не верьте, Леклерк. Думать надо, а не верить. Ду-умать!

За дверьми завозились, и Яр крикнул:

— А ну отошли!

Вошедшие в караулку послушались окрика, восстановилась тишина.

Сухов был напряжён, чувства его обострились, как всегда в моменты смертельной опасности. Глубоко вдохнув и выдохнув, он закрыл глаза и сосчитал до десяти.

— Скажите мне, господин дю Трамбле, тайные приказы о заключении под стражу без суда и следствия подписываются только королём?

— Ну да, — пожал плечами Леклерк, будто потерянный.

— А не случалось ли так, что в приказ могло быть вписано другое имя?

Комендант вздрогнул.

— Бывало так, что…

— Ну-ну! — подзадорил его Сухов.

— Бывало, что его величество раздавал такие приказы под видом подарка к Новому году. Их получали некоторые придворные дамы. В таких приказах на месте имени арестанта был пропуск, и дама сама могла вписать туда… ну, скажем, имя надоевшего мужа.

— Документы строгой отчётности! — фыркнул Быков негодующе.

— В принципе… — задумался Олег. — В принципе, думаю, несложно узнать, кто именно получил такой приказ. Какая из дам настолько очаровала короля, что тот подарил ей чью-то жизнь и судьбу.

Неожиданно в караулке снова поднялся шум, и кто-то взвыл с отчаянием в голосе:

— Господин комендант! Господин комендант, вы живы? Его высокопреосвященство пожаловать изволили!

— Вот как? — удивился Сухов. — Оперативненько!..

— А не слишком ли быстро? — усомнился Яр. — Подозрительно как-то…

— А мы сейчас проверим!

Леклерк, переводивший взгляд с одного мушкетёра на другого, был поднят и препровождён во двор, на солнышко (нож щекотал коменданту горлышко).

Во дворе было людно. Швейцарцы жались к стенке. Вокруг гарцевали гвардейцы кардинала, а посреди двора отливали алым лакированные бока огромной кареты кардинала. Его высокопреосвященство выглядывал в окошко, усмехаясь и качая головой в красной шапочке.

— Кто-то вас очень боится, господин виконт, — улыбнулся Ришелье.

— Я даже догадываюсь кто, ваше высокопреосвященство, — поклонился Олег, небрежно отпуская дю Трамбле. Тот шлёпнулся на карачки.

— Не… не… недоразумение! — воскликнул комендант. — Ваше высокопреосвященство…

Кардинал поднял руку, не слушая его оправданий.

— Прошу вас помнить, Леклерк, — холодно сказал он, — кому вы обязаны милостью и местом, и не повторять подобных ошибок впредь. И вот ещё что: никто не должен знать о том, что арестованные получили свободу. Пусть числятся узниками вашего увеселительного заведения.

— Слушаюсь, ваше высокопреосвященство!

Ришелье перевёл взгляд на мушкетёров.

— У вас верные слуги, господа, — усмехнулся он. — Такой шум подняли!.. Что же, господин виконт, не пригас ли запал? Не убавилась ли тяга к подвигам?

— Усилилась, ваше высокопреосвященство.

— Тогда желаю удачи. Трогай, Ксавье!

Шестёрка коней встрепенулась и потянула карету, выводя её по кругу со двора.

Олег и Яр поспешили выйти следом. Уже за воротами Бастилии они встретили растерянного Эрве на взмыленном коне. Швейцарец, раскрыв рот, то на парочку арестованных глядел, то глазами провожал кардинальский экипаж.

— Да, да, Эрве, — усмехнулся Сухов, — так всё и было.

— Не поспел я, — пролепетал гвардеец.

— Обошлись и без тебя. А теперь потрудись вернуть нам наше оружие.

— Сей момент!

Вскоре из приоткрытой створки внешних ворот показался молодой щекастый тюремщик. На бегу придерживая одной рукой шляпу, в другой он держал перевязи двух шпаг. Вернув клинки, он помчался обратно, то и дело оглядываясь. Случилось небывалое: двое задержанных попали в Бастилию и покинули крепость в тот же день.

…А на углу улицы Сент-Антуан вовсю махали мушкетёрам их «военные слуги». Вернее, Пончик изображал ветряную мельницу, а Виктор удерживал поводья коней и улыбался.

Глава 9, в которой Олег принимает ванну

Дорога к замку Дампьер была недлинной.

Леса и поля обрамляли этот прелестный дворец из розового кирпича, окаймлённого белым камнем, с шиферной кровлей густо-голубого цвета. Герцог де Шеврез разошёлся изрядно — замок вполне мог поспорить роскошью с иными королевскими резиденциями. При этом было заметно, что герцога волновала мысль о том, что самолюбие государя может быть задето, и в то же время сей вельможа не стремился превзойти великолепием его величество. Страх прогневить сюзерена и желание выделиться получил отражение в архитектуре замка: дворец Дампьер выглядел беззащитным особняком, однако его стены были окружены глубоким рвом. Впрочем, сия робкая фортификация не замечалась с дороги — в глаза бросались гигантские кованые ворота, за которыми зеленел парк, блестело озеро с лебедями, цвели розовые клумбы. Красовался кустарник, подстриженный в форме шаров.

Скрываясь в лесу, Олег с Яром объехали поместье кругом. Флигели и служебные постройки располагались поблизости от двухэтажного дворца, прячась за деревьями парка.

— Знать бы, что Шевретта на месте, — пробормотал Быков.

— А ты ей позвони, — фыркнул Сухов. — Пусть в окно платочком помашет.

— Ага… — проворчал Ярослав, непроизвольно щупая айфон, висевший на шнурке под рубашкой. — Ё-моё… Слушай, а ведь это она, б-б… нехорошая женщина, чуть нас в Бастилию не упекла.

— Больше некому, — кивнул Олег.

— А если она нас узнает?

— Как? Живописцам мы пока не позировали, о фотографиях тут ещё не слыхивали.

Вернувшись к «слугам», Сухов спешился и перебросил поводья Пончику.

— Схожу на разведку, — решил он. — Если Дьявол на месте, и всё пройдёт удачно, то я не задержусь. Ясненько?

— Так точно, товарищ корнет, — отчеканил Шурик. — Угу…

Сухов хмыкнул только и направился к замку.

Высокий, широкоплечий, в чёрном камзоле, Олег невольно внушал почтение — это должно было помочь в общении с местными, если те вдруг сочтут его персону подозрительной.

Перелезть через ограду было делом несложным. Парк скрывал мушкетёра от посторонних глаз, позволив остаться незамеченным почти до самого дворца. Дойдя до угла замка, Сухов столкнулся с неожиданным препятствием — в этом месте серый каменный фундамент уходил прямо в мутную воду рва.

Не спеша Олег прогулялся до мостика с точёными балясинами и вышел к дверям в левом крыле. Поднявшись по ступенькам, он отворил большую дверь и переступил порог сумрачного холла, отделанного дубовыми панелями на английский манер.

В мягких туфлях и цветастой ливрее по паркету шикарных покоев ходил сонный лакей, метёлкой стряхивая пыль. Завидев незнакомца, он встрепенулся и отвесил низкий поклон, ничуть не удивившись гостю. Не босяк же какой заявился!

Как бы не замечая слугу, Сухов уверенно направился к лестнице с золочёными перилами, ведущей на второй этаж, и поднялся по ней, попав в анфиладу комнат. Череда узорчатых штор уходила в перспективу, походя на театральные занавесы.

Тут же из закутка выскочила горничная в платье с оборками, в кокетливом чепчике. Увидав Олега, она испуганно вскрикнула.

— Не стоит пугаться, мадемуазель, — мягко сказал Сухов и добавил властным голосом: — Проводите меня к герцогине.

Подобная настойчивость была рискованной, но верно же говорят: «Наглость — второе счастье».

— А мадам… она… — залепетала горничная.

— И за неё вам тоже не надо бояться. Передайте мадам, что давний друг, известный ей по Амьену,[71] прислал письмо.

Поколебавшись, служаночка сделала реверанс и убежала. Спустя недолгое время воротилась и позвала Олега за собой. Уведя его в дальний конец замка, она открыла дверь и впустила Сухова.

Олег оказался в розовом будуаре, где витал тяжёлый цветочный аромат.

Герцогиня де Шеврез вышла в простеньком, чуть ли не крестьянского покроя платье. Нервно сжимая веер, она выжидательно смотрела на гостя. Хорошенькое личико, обрамлённое золотистыми, слегка завитыми волосами, хранило напряжённое выражение. Пальцы рук, тискавшие сложенный веер, выдавали сильное волнение и, вероятно, страх.

Небрежно сняв шляпу, Сухов поклонился. Лёгкий наклон женской головки и опущенный веер служили ответным приветствием.

— Кто вы, шевалье? — Бровки у Мари вскинулись, придавая её лицу тревожный вид.

— Называйте меня Арамисом,[72] — усмехнулся Олег. — Велением герцога Бэкингема я направляюсь в Лондон с поручением для лорда Холланда, а так как дорога моя пролегала через Париж, его светлость не преминул воспользоваться случаем… — Он достал письмо. — Герцог просил передать вам это лично в руки, присовокупив такие слова: «Где простота, там и сложность».

— Где простота, там и сложность? — оживлённо проговорила герцогиня. — Я, кажется, понимаю! Не уходите, шевалье.

Ответом ей был лёгкий поклон.

Мари упорхнула, прихватив с собой подсвечник. «Будет проявлять тайнопись», — догадался Сухов.

Немного погодя женщина вернулась, задумчивая и как будто одухотворённая. Надо полагать, приписка, сделанная симпатическими чернилами, вдохновила герцогиню, давнюю заговорщицу и любительницу приключений.

— Вам известно содержание письма, шевалье? — спросила она весьма простодушно.

Помня наставления кардинала, Олег поклонился слегка и ответил:

— Герцог не таил от меня своих мыслей, мадам, хотя и не был особенно разговорчив. Насколько я понимаю, речь идёт о двурушничестве некоторых титулованных особ. На словах они поддерживают английского короля, а за спиною Бэкингема сговариваются с Людовиком и кардиналом…

Это была сущая неправда, но почему бы и не «слить дезинформацию»? Даже если враги короля и заподозрят что-то неладное, то произойдёт это далеко не сразу. Пока докопаются до сути, пока уразумеют, что их провели, у Ришелье окажется солидный выигрыш во времени, достаточный для того, чтобы попытаться изменить ситуацию: шепнуть пару словечек испанскому послу, сделать реверанс в сторону английского парламента, намекнуть воинственным герцогам из «ближнего зарубежья» насчёт возможного кнута да поманить пряничком…

— Предатели! — возмущённо воскликнула Мари, сжимая кулачки.

В гневе она ещё больше похорошела — глаза сверкают, румянец на щеках горит… Да и платье как-то уж больно разошлось, едва скрывая округлости грудей… Соблазняют его, что ли? Что ж, очень даже к месту…

— Политики, — усмехнулся Сухов. — Хотят заработать и на англичанах, и на французах. Два пистоля всегда лучше, чем один.

Герцогиня лишь вздохнула, напуская на себя нежную печаль, но набухшие соски весьма выразительно продавливали тонкую ткань. Приблизившись к Олегу едва ли не вплотную, она промолвила:

— Ах, как трудно быть слабой женщиной…

Стоять, как истукан, когда тебя почти касается горячее, гладкое, шелковистое, просто не подобает. Сухов обнял Мари за плечи и сказал:

— В женской слабости кроется огромная сила и власть…

Герцогиня сладко улыбнулась и положила его руку себе на грудь. Олег поневоле вжал пальцы в тугую выпуклость, чувствуя одновременно возбуждение и лёгкую брезгливость. Как он сейчас понимал благородного дона Румату Эсторского, отказавшего донне Окане! Вот только Шевретте отказывать нельзя.

— Я думала, что предназначена быть предметом невероятной страсти, — опаляюще прошептала Мари, прижимаясь к Сухову, — будить вожделение в разных сумасбродах…

— Горячее сердце всегда зажжёт другое, вот только боюсь, что прелюбодеяние оставит у вас не лучшие воспоминания о сумасброде Арамисе, ибо вот уже неделю не знал я ни горячей воды, ни мыла, а источать зловоние в объятиях женщины не привык…

Герцогиня отстранилась от него, глядя с недоумением. Секунду спустя глаза её расширились, а на губах заиграла кокетливая улыбочка.

— Ты не такой, как все, — сделала она верный вывод. — И оттого меня влечёт к тебе ещё сильней… Подожди тут!

Выскользнув из будуара, Мари развела бурную деятельность. До Олега доносились приглушённые стуки, хихиканье горничных, топоток, а после явственно послышался шум переливаемой воды. И ещё раз. И ещё.

Сухов усмехнулся и расстегнул камзол.

— Арами-ис! — раздался зов.

Олег отворил дверь и покинул будуар. В малой приёмной, прямо посередине комнаты, стояла огромная деревянная лохань, полная горячей воды, с плавающими поверху лепестками, а рядом стояла Мари Эме де Роган-Монбазон, голая и босая. Вытянувшись в струнку, сжав ровные ноги, она улыбалась, чуть склонив голову на плечо.

— Пожалуйте мыться, шевалье! — позвала женщина, делая реверанс.

Сухов быстро разоблачился и с поклоном вытянул руку к «ванне»:

— Только после вас, мадам!

В лохань они залезли вместе. Олег встал на колени, взял губку в руки, испанское мыло и принялся наводить чистоту. Намылив Мари, потерев ей и спинку, и ножки, и всё остальное, он смыл пену, чувствуя большой подъём…

Раскрасневшаяся герцогиня, находясь в полном восторге от небывалой любовной игры, принялась за Сухова, очень тщательно и дотошно исполняя работу банщицы.

Насухо вытершись простынёй, Олег подхватил Мари на руки и отнес в будуар, уложил на кровать и овладел ею сразу, грубо и жёстко. Герцогиня лишь вскрикивала, ахала да стонала…

…Отходя, остывая, Сухов лежал рядом с неожиданной любовницей, изучая её тело и находя, что красота этой женщины увянет ещё не скоро. Стройные ноги, крутые бёдра, высокая грудь… Слова, в общем-то, затасканные и общие, они не способны передать изящества Мари, гибкости её, того очарования, то ли божественного, то ли дьявольского, что исходило от её фигуры, бесконечно женственной и влекущей.

— Ты долго не состаришься, — сказал Олег с улыбкой, — скачешь по всей Франции без устали…

Герцогиня звонко рассмеялась.

— Забавный комплимент! Таких я ещё не слыхивала!

Сухов огладил её плечо, скользнул ладонью по груди, по изгибу бедра, стиснул на диво упругую ягодицу и рывком привлёк женщину к себе.

— Ты настоящий! — шептала она, задыхаясь. — Сильный… Уверенный… Такой, каким должен быть мужчина! Ты поможешь мне?

— Если надо кого-нибудь убить, — улыбнулся Олег, — то назови имя.

Мари ласково засмеялась.

— Убить? Пока не надо, пусть живут! Дело в том, что… — Поколебавшись мгновение, она решилась-таки раскрыть секрет любовнику: — Я намеревалась отправиться в Нанси, но, чувствую, придётся ехать в Амстердам. Клянусь Богом, отступники пожалеют о своих иудиных сребрениках! Но не о них речь. Ты упомянул имя графа Холланда… Лорд ещё должен быть при дворе Карла I. Если я попрошу тебя найти его и передать моё письмо, ты исполнишь этот мой маленький каприз?

— О чём речь, Мари? Слово дворянина!

Герцогиня нежно поцеловала его и шепнула:

— Только ничего не говори Джорджу, ладно?

— Ну я не клялся герцогу в верности, — честно признался Олег, — и не обязан отчитываться по любому поводу. Пиши письмо, и я доставлю его кому надо…

Он навалился на женщину, тиская, оглаживая, дотянулся губами до шеи, и Мари застонала.

— Потом напишу… — пробормотала она. — Чуть позже… О-о!..

Часом позже, вымытый и удоволенный, в чистой одежде и с увесистым узелком, источавшим ароматы сдобы и жареного мяса, Олегар возник перед своими попутчиками.

— Ты где столько пропадал? — подозрительно спросил Шурик.

— Где надо, — внушительно ответил Сухов, протягивая «военному слуге» гостинцы. — Угощайтесь на дорожку! От щедрот герцогини де Шеврез.

— Ух ты! — потёр руки Быков. — Вкуснятина какая!

Набив рот мясом, он поинтересовался:

— На до-ожку? В Ла-Рош-шель?

— В Лондон.

Глава 10, в которой Сухов обзывает кардинала

Часа через четыре Олег со товарищи добрался до Шантильи, передохнул и отправился дальше, по дороге на Амьен.

— Слушай, — сказал Быков, стараясь не оглядываться, — а тебе не кажется, что за нами хвост?

— Кажется-кажется… — протянул Сухов.

Неприметного всадника на пегом мерине он углядел давненько, тот следовал за ними чуть ли не от самого Дампьера.

— По всему видать, — усмехнулся Олег, — герцогинюшка не шибко доверчива!

— Думаешь, это её соглядатай?

— А чей ещё? Так, никто не оборачивается и не обращает никакого внимания на этого… «хвостика»!

— Хвост и рубить можно, — кровожадно сказал Пончик. — Угу…

— Сначала надо убедиться, что это преследователь, а не случайный попутчик.

Между Бове и Кревкером дорогу обступил лес, и Сухов пустил коня в самую чащу. Проехав по дуге назад, он вывернул к дороге, оказываясь позади таинственного всадника. Тот довольно нервно оглядывался, и Олегу было достаточно одного взгляда, чтобы узнать лакея, повстречавшегося ему в замке Дампьер. Значит, всё-таки Мари не такая простушка, какой хочет казаться…

«Ладно, — улыбнулся Сухов, заворачивая коня, — мы тебя успокоим…»

Не показываясь на глаза «хвостику», он догнал друзей и решительно сказал:

— Сворачиваем! Надо сделать остановку в таком месте, где к нам можно будет незаметно подкрасться…

— …И всё, что нужно, услышать, — понятливо кивнул Шурик. — Угу.

— Точно! Только без имён.

Развести костерок решили в стороне от набитого тракта, на большой поляне, окружённой деревьями и густым подлеском. Кое-что из припасов, уделённых Шевреттой, ещё оставалось, вот их и решили доесть. Разговаривали громко, не таясь.

— Проклятый кардинал! — энергично выразился Олег. — Доколе этот жалкий Фигляр будет править Францией?

— И не говори! — подхватил Яр. — Благородному дону уже и деться некуда!

— Ты мне ещё про дона Рэбу вспомни! — прошептал Сухов. — Сходи, проверь лучше, слушают нас или как.

— Есть, товарищ командир…

Быков, во всеуслышание озвучив пункт назначения: «Сейчас я, дровишек раздобуду!» — удалился в лес. Минут через пять он вернулся с ворохом сухих веток. Усевшись рядом с Олегом, он тихо проговорил:

— Всё в порядке, на месте «хвост», слушает!

Подбросив хворосту в огонь, Сухов выругался.

— Вот оно мне надо — переться чёрт-те куда?! — сказал он с деланым негодованием. — А всё из-за этого гадского монсеньора!

— Да убить его мало… — проворчал Пончик. — Угу…

— Ты тут ещё будешь!

— Пардон, ваша милость…

Дожёвывая свою порцию, Быков лениво поднялся и прошествовал к лесу. Вскоре он вернулся и доложил:

— Отъехал! Довольный!

— Ну и нам пора, — решил Олег. — А то неохота в лесу ночевать…

Вскоре отдохнувшие кони понесли Сухова, Пончева и Акимова по дороге к Кревкеру. Двадцатью минутами позже их догнал Быков.

— Всё в порядке! — отрапортовал он. — Несётся засланец, спешит перед хозяйкой выслужиться!

— Вот и пускай катится, — кивнул Олег.

— Скатертью дорога, — вставил обычно помалкивавший Виктор.

— Земля пухом, — пожелал кровожадный Пончик. — Угу…

— По коням!

До Амьена они добрались уже в темноте и заночевали в гостинице «Одинокое колесо». Подкрепив силы с утра, кони и всадники устремились дальше к морю. Миновав Сент-Омер, к вечеру вся четвёрка подъезжала к Кале.

— Быстро мы! — хмыкнул Пончик. — Каких-то сорок четыре часа, и мы у моря!

— Сорок шесть, — поправил товарища Акимов, — я считал.

— Чего ты там считал! — надменно ответил Шурик.

— Сорок шесть — раз! — подхватил Ярослав. — Кто больше? Сорок шесть — два! Сорок шесть — три! Принято!

Сухов не вступал в разговор, снисходительно поглядывая на друзей. Пускай прикалываются, лишь бы в тоску не впадали.

Всё-таки даже для него попадание в иное время — тяжелейший стресс. Ладно там, другая страна — ну язык непонятный, и что? Включишь телевизор — такой же, как и у тебя дома остался! — найдёшь знакомый канал, и будто не уезжал никуда. И в супермаркетах местных одинаковый товар — и «кока-кола» вездесущая, и жвачка, и сигареты. А другой век…

Тут всё «не как у людей». Ни машин, ни глянцевых журналов, ни ТВ с Интернетом. Всё-всё незнакомое, непривычное, но и не чужое. Просто ощущаешь себя порою как в виденном когда-то кино «про мушкетёров» и действуешь как бы вчуже, словно не жизнь вокруг, а театр гротеска. Далее цыкаешь на себя, чтобы окунулся в реал, чтобы осознал — тут не декорации, тут всё взаправду.

— Добро пожаловать в город-герой Кале! — торжественно провозгласил Быков.

— Хватит стебаться, — добродушно осадил его Олег, осматривая местные достопримечательности.

С тех пор как он в последний раз бывал в этих местах (лет шестьсот тому назад), город-порт сильно разросся и в стороны, и вверх: шпили новых церквей, башни не так давно отстроенной цитадели тянулись к небу. Зато в порту всё было по-прежнему, и пахло всё так же — солью, мокрым деревом, прелой парусиной, смолою, жареной камбалой.

Особого оживления на пристани не замечалось, да и кораблей в порту насчитывалось не более десятка. Моряки скучали на берегу, уморившиеся грузчики сидели кучкой, поедая свой скудный ужин — сухари, сыр каменной твёрдости да кислое вино.

У ближнего причала покачивался трёхмачтовый пинас «Акадия», крепкое торгашеское судёнышко. Не связываясь с начальником порта и другими «официальными лицами», Олег сложил ладони рупором и крикнул, разбудив вахтенного на «Акадии»:

— Эгей, на палубе!

С борта донеслось кряхтенье, чертыханье, и вот глазам предстала нетрезвая личность в растерзанной рубахе.

— Чего надо? — любезно поинтересовалась личность.

— Где шкипер?

— Господин Рогир ван Лейден ужинать изволят!

— Так он на борту?

— Не-е! В таверне «Мешок гвоздей»!

Не теряя времени, Сухов с товарищами направил стопы в поименованную таверну, где и обнаружил искомого шкипера. Кабатчик, прогнувшись перед дворянином, заглянувшим к нему на огонёк, мигом указал на Рогира ван Лейдена, пузатого, краснолицего мужика с неопрятной бородкой и мутным взглядом. Одетый как здешний виллан, шкипер был обут в новенькие ботфорты, а его лысую голову венчала шляпа с жалкими остатками перьев.

— Господин ван Лейден? — холодно поинтересовался Олег.

— Ммм… — промычал тот. — И что?

— Нам нужно переправиться в Англию. Ваш пинас нам вполне подходит.

— Им нужно! — фыркнул шкипер. — А господам известно, что король Англии… как бы это вам сказать… на ножах, что ли, с вашим королём?

— Мы заплатим, — сдержанно сказал Сухов.

— Господа, — плаксиво выговорил ван Лейден, — я не ищу неприятностей!

— Мы тоже.

— «Акадия» покинет Кале завтра, но её путь лежит в Испанию. В Англии я ничего не забыл.

Вздохнув, Олег выбрал иную тактику.

— Ну, раз так, — вздохнул он, — то хоть поужинаем, что ли. Хозяин! Мяса, сыра и вина!

Кабатчику только скажи… Стол мигом был уставлен тарелками да кувшинами.

— Пить — так пить! — заявил Сухов и наполнил доверху пустую кружку ван Лейдена. Шкипер мигом оживился и поддержал хорошую компанию. Кто же откажется выпить на халяву?

После второй Олег, щедро подливавший моряку, а свою порцию едва пригубивший, спросил:

— Из Нидерландов?

Рогир кивнул настолько энергично, что едва лоб не расшиб о столешницу, и выговорил заплетавшимся языком:

— От-туда. Ам… Амс-тр-дам-м!

— За Амстердам! — тут же подхватил Сухов.

Как не поддержать такой тост? И шкипер доказал, что может считаться истинным патриотом, — наклюкался так, что глаза сошлись в кучку.

Через час, основательно поужинав, мушкетёры и их слуги подхватили невменяемого ван Лейдена и повели его, вернее, потащили к пристани.

— Эй, на барже! — взревел Быков, сзывая матросов. — Отдать швартовы! Следуем в Дувр!

Команда во главе с боцманом встретила всю компанию в состоянии лёгкой растерянности.

— Отплываем, отплываем! — поторопил их Олег. — Приказ шкипера! Он и сам рад был бы его отдать, но пока не в силах. А это чтобы придать вес словам!

И Сухов начал жменями раздавать экипажу тамошние пенсы и тутошние су. Экипаж мигом вдохновился, забегал с ярко выраженным энтузиазмом. Пара бывалых мореманов устроила фыркавших коней, ступивших на зыбкую палубу без особого восторга. Загрохотали втягиваемые на борт сходни, матросы затопали по палубе, полезли на мачты. Затрепетал натянутый блинд. Тяжело хлопая, опадал и выдувал «пузо» фок.

Пончик с Акимовым отволокли капитана в каюту и уложили его на топчан. Неуклюже услужливый боцман, оторвавшись от постановки парусов, указал пассажирам на низкую дверь в надстройке. Туда Олег с Яром и направились. За дверью обнаружилось тесное помещение с двумя койками и парой окон, из которых открывался вид на Кале.

— Плацкарта! — ухмыльнулся Быков.

— Ну не всё ж тебе по люксам перинки давить.

Кряхтя, Яр расположился на спальном месте, а Сухов отошёл к окну. Над головой гулко топали матросы, налаживая бизань, а полупустынная пристань уже отдалилась шагов на тридцать.

В каюту шумно ввалились «слуги», и сразу стало тесно.

— Как там Рогир? — поинтересовался Олег, не отрываясь от созерцания рейда Кале.

— Дрыхнет, — доложил Пончик. — Угу…

— Храпит, конечно же, — подтвердил Виктор.

— Я тоже хочу, — томно проговорил Быков.

— Храпеть?

— Дрыхнуть, мон шер! Устал я что-то за сорок шесть часов…

— А нам где дрыхнуть? — забеспокоился Шурик. — Опять на полу?

— Попоны есть, — утешил его Виктор.

— Они воняют! — капризно скривился Александр.

— Не понимаю, — вздохнул Яр, — почему благородные доны терпят выходки этой нахальной челяди?

— Щас получишь, — сердито пообещал «челядин». — Угу…

Акимов присел на топчан и сказал без особой уверенности в голосе:

— А я никогда не был в Лондоне.

— В этом Лондоне никто не был! — высказался Александр. — А чего мы там вообще забыли?

Олег уселся на свой лежак и привалился к стене. Изложив друзьям задание, порученное им кардиналом Ришелье, он показал письмо от Мари де Шеврез.

— Эта весточка послужит нам пропуском к лорду Холланду. Ничего особенного в письмеце нет, сплошное «лямур-тужур-бонжур». Я проверял. Тайнопись там тоже отсутствует, так что подляны не ожидается. Но с Генри Холландом мы потом познакомимся. Сначала надо будет свидеться с Люси Хей, графиней Карлайл, дочерью Генри Перси, 9-го графа Нортумберлендского.

— А это кто такая? — заинтересовался Быков.

Сухов усмехнулся.

— Французы называют ее леди Кларик.[73]

— Миледи?! — вылупил глаза Ярослав.

— Она самая, но белее и пушистее леди Винтер. Помните историю с алмазными подвесками королевы? Это Люси отчикала тогда две штуки с камзола герцога Бэкингема и передала их кардиналу.

— Коварная! — ухмыльнулся Пончик. — Ходили слухи, будто у неё был роман с герцогом, а тот её бросил. Вот и воспылала жаждой мести. Угу…

— Боюсь, всё куда прозаичней, — вздохнул Олег. — Миледи слывёт первой модницей Лондона, а её муженёк, Джеймс Хей, граф Карлайл, мало того что прокутил всё своё состояние, так ещё и приданое жены спустил. Так что деньги монсеньора Люси ой как нужны.

— Ну всё равно ж — миледи!

— Ну да… Так, ладно, отбой. Ветер слабый и не шибко попутный. К утру, надеюсь, доберёмся…

Глава 11, в которой от Олега не требуется шенгенская виза

Ранним утром из тумана выступили белые скалы Дувра, а следом показался и мрачноватый Дуврский замок.

«Акадия» медленно, на одном фоке, подтянулась к пристани и отшвартовалась.

— Станция «Англия», конечная, — забубнил Ярослав, подхватывая седло. — Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны.

Олег хмыкнул, засовывая узду под мышку, чтобы та согрелась — пусть коняке будет приятно.

Акимов с Пончевым живо свели лошадей на причал, оседлали, и вся четвёрка неспешно потрусила по дороге в Лондон.

Ближе к полудню столица королевства открылась во всей своей красе. Узнавался лишь мрачноватый Тауэр, вся остальная застройка не рождала никаких ассоциаций у пришельцев из XXI века.

— Ох и убожище… — протянул Быков.

— Березовского сюда точно не потянуло бы, — заметил Пончик. — Угу…

Из Саутварка по Лондонскому мосту, плотно заставленному домами в три-четыре этажа, а то и все семь, друзья переправились на северный берег Темзы, оставляя по правую руку рынок Биллингсгейт, с которого накатывал такой мощный смрад, что глаза слезились, — там вовсю шла торговля рыбой.

Первопрестольный Лондон представлял собой скученный город с узкими улочками, с мостовыми вогнутой формы, так что середина любой «городской артерии» была не чем иным, как сточной канавой, которая, переполняясь через край, часто разливалась огромными зловонными лужами.

Люди побогаче ходили по краю улиц-клоак, дабы не заляпать одежду, и прижимали к благородным носам надушенные платки, а голытьба брела по «осевой».

Болезненно вытянутые дома стремились из сырости и тени вверх, смыкаясь боками и обступая переулки так тесно, что те превращались в щели — толстый ещё кое-как протиснется, а вот карета застрянет.

Дома тут стояли деревянные, в основном крытые щитами из прессованной соломы. Не город, а гигантская растопка, только спичку поднеси.[74] Дым так и стлался по-над крышами, сливаясь в облако, а когда мешался с пеленой тумана, опускался на улицы как предтеча будущих смогов.

Но главенствующим был вовсе не запах гари, а чудовищная вонь от множества помоек и разлива нечистот — страшно мучилось обоняние. Не меньше страдал и слух — лондонский Сити трясло от страшного, оглушительного шума. Орали люди, ржали лошади, мычали волы, блеяли овцы, грохотали неуклюжие деревенские телеги и экипажи, не отличавшиеся изяществом. Ужас!

— Заворачиваем… это самое… на запад, к Вест-Энду, — сказал Олег. — Наша Люси прописана в районе Пэлл-Мэлл.[75]

— Губа не дура у Люськи, — хмыкнул Яр.

— Фи! — поморщился Шурик. — Какой моветон!

— Цыц, мон шер!

Поплутав по улочкам и закоулочкам, друзья выбрались к храму Святого Павла, но тут оказалось, что по соборному двору нельзя было ездить верхом или даже вести лошадь в поводу, ибо в этом месте лондонские щёголи любили прогуливаться.

Колоннаду собора оккупировали торгаши и всякие юристы, а место возле северных дверей храма облюбовали доморощенные пииты и уличные музыканты.

Через ворота Ладгейт четвёрка вышла на Флит-стрит, которая, миновав Темпл, перешла в Стрэнд.

За Черинг-кросс дома стали нарядней и представительней, карет с гербами проезжало всё больше, а возов, гружённых сеном, всё меньше. Да и обычный вонизм уже не так шибал в нос — переменившийся ветер иногда доносил свежий, приятный воздух с полей Ислингтона и Хайбери, откуда в королевский дворец каждое утро доставляли парное молоко.

Дом графа Карлайла помещался на углу Пэлл-Мэлл и Сент-Джеймс-стрит, как раз напротив Сент-Джеймсского дворца.

Само обиталище не блистало особыми изысками — обыкновенный фахверк в два этажа, правда, на прочном фундаменте из обтёсанных каменных блоков-квадров. Вероятно, это были остатки древней римской постройки.

Дом стоял в глубине двора, перед входом был разбит небольшой газон.

Спешившись, Сухов направился к массивным дверям, обитым позеленевшими полосками бронзы, подхватил тяжёлый деревянный молоток, висевший на цепочке, и постучал им, надеясь, что хозяева дома. А ещё лучше было бы застать на месте одну хозяйку, без мужа-гуляки.

Когда дверь отворилась, Олег подумал, что его надежды сбываются, — на пороге появилась молоденькая служаночка и пролепетала, что графа нет, одна миледи принимает. Как доложить о джентльменах?

— Передай миледи, — внушительно сказал Сухов, — что её хочет видеть сэр Северус Снейп. По важному делу.

Служанка присела в поклоне и убежала.

— Здорово! — восхитился Быков. — Тогда я буду… мм… о! Гриффиндором! Нет! Этим… Альбусом Дамблдором!

— Да ради бога… Хоть Волдемортом.

Вскоре прислуга вышла вновь, приглашая в дом. Переступив порог жилища четы Карлайлов, четвёрка оказалась в мрачноватом холле, обитом деревянными панелями. Встречать дорогих гостей вышла сама хозяйка — довольно миловидная дама с вьющимися кудрями и лукавой улыбкой. Графиня была облачена в парчовое платье с корсажем из фиолетового бархата, опушенного горностаем.

— Добрый день, господа, — поздоровалась она, оглядывая Сухова и Быкова с любопытством, лишённым и доли опаски.

Олег снял шляпу и поклонился.

— Мы не были вам представлены, миледи, — проговорил он с лёгкой улыбкой, — но, думаю, этот перстень знаком вам…

Печатка, переданная кардиналом Ришелье, возымела на хозяйку дома самое благоприятное действие.

— О, так вы от монсеньора! — воскликнула Люси. — Очень, очень рада! Сэр…

— Северус. Этого достаточно. Мой друг — сэр Альбус Дамблдор.

Ярослав церемонно поклонился.

— Очень приятно. Пройдёмте в гостиную, господа! Сэр Северус, сэр Альбус… Мари, молока и пирожных!

— Слушаюсь…

В гостиной, где было посветлее, Сухов выложил на стол увесистый замшевый мешочек, туго набитый золотыми дублонами.

— Присаживайтесь, господа! — прощебетала графиня, рассеянно оглаживая пальцами замшу. — Надо полагать, миссия ваша не из тех, о коих следовало бы знать широкой публике?

— Вы совершенно правы, миледи, — кивнул Олег и сразу перешёл к делу: — Могу ли я надеяться, что ваше отношение к герцогу Бэкингему осталось по-прежнему холодным?

— Как в самую лютую зиму! — подхватила Люси с очаровательной улыбкой.

— Замечательно, — мягко сказал Сухов. — В таком случае, у нас с вами есть шанс порадовать его высокопреосвященство. Задача проста. Герцог ныне тщится сломить сопротивление французов под Ла-Рошелью. Он отчаянно нуждается в подкреплении, и Генри Рич, граф Холланд, собирает эскадру в помощь Бэкингему. А нам с вами надо сделать всё, чтобы корабли не покинули Англию хотя бы до октября.

Леди Карлайл поднялась с места и отошла к окну.

— Мне известно, — проговорила она задумчиво, — что крестьяне отказываются поставлять провизию ведомству лорда-адмирала, возмущаясь незаконными поборами. На этом можно сыграть… Кстати, сэр Ричард Уэстон, канцлер казначейства, — давний недруг Бэкингема, и он весьма недоволен теми затратами, которые несёт Англия по вине герцога — человека безусловно храброго, но… не стратега.

— Вы сможете представить меня достопочтенному Уэстону? — встрепенулся Сухов.

— Безусловно, — кивнула Люси.

— Отлично. И ещё мне надо будет повидать лорда Холланда. Передам ему одно письмецо и заодно весточку о том, что сподвижник лорда-адмирала, герцог де Субиз, тайно встречался с кардиналом Ришелье…

— Да-а? — округлила глаза графиня.

— Нет, — улыбнулся Олег, — но пускай уж Холланд считает де Субиза изменником.

— А ведь де Субиз сейчас в Лондоне.

— Да-а?

— Вот уж да! — рассмеялась Люси.

— Ага… — погладил Сухов бородку, соображая. — Тогда мне следует сначала навестить де Субиза.

Обернувшись к скучающему Быкову, Олег прищурился.

— Не спи, замёрзнешь, — сказал он по-русски и сразу перешёл на язык Шекспира: — И для тебя найдётся работа. Возьмёшь с собою обоих слуг и выедешь в Портсмут. Там переоденетесь и, изображая из себя морячков, пройдётесь по кабакам… В общем, миссия ваша будет вполне выполнима: напугать солдат и матросов, которых собираются отправить под Ла-Рошель, чтобы те прятались и дезертировали.

— Войной пугать? — деловито осведомился Яр. — Лишениями?

— Хворями. Распиши, как там люди мрут от лихорадки и холеры. Кстати, они там реально мрут. И вообще, прояви фантазию!

— Сделаем! — ухмыльнулся Быков.

Наскоро отведав пирожных (миндальных, свежих) с молоком (цельным, средней жирности), Сухов вызнал у миледи нужные адреса и отправился наносить визиты.

Прижимистый Бенжамен де Субиз остановился на постоялом дворе «Рыцарский плащ» у Лондонского моста.

Весьма осторожный, чтоб не сказать — трусоватый, герцог снял комнату на втором этаже, откуда через балкон легко можно было перебраться на крышу да и перескочить на соседнюю. И уйти с концами.

По счастью, Олег застал хозяина поднимающимся по внешней лестнице. Полноватый, среднего роста, герцог являл собой человека не развитого физически и слабого духом.

Надвинув шляпу на лоб, Сухов негромко окликнул его:

— Сударь!

Герцог вздрогнул, стал нервно оглядываться, не зная толком, как же ему поступить — то ли спуститься на пару ступенек, то ли подняться бегом наверх и захлопнуть дверь за собой.

— Не оглядывайтесь! — резко сказал Олег. — Вам не нужно меня видеть. Достаточно того, что я хочу помочь вам.

— Помочь? — отрывисто переспросил де Субиз. — В чём же, милостивый государь?

— В спасении вашей жизни, Бенжамен. И хватит вопросов, слушайте! Королю Англии известно, что вы якшаетесь с кардиналом Ришелье.

— Да я… — задохнулся герцог. — Да никогда…

— Повторяю: королю известно! Поэтому вас ищут повсюду и скоро будут здесь. А уж виновны вы или нет, разбираться никто не станет — отправят вас в Тайберн,[76] и всего делов. Так что, если вы ещё не утратили желания избежать топора палача,[77] то бегите, пока его величество не приказал закрыть все порты. Удачи!

Тут отворилась дверь на первом этаже, и оттуда выглянул довольно молодой человек с надменным выражением лица, тем более смешным, что щёки его были усеяны конопушками, уши торчали врастопырку, а пухлые губы завершали портрет этакого деревенского парубка.

— Эй! — крикнул он повелительно. — Я граф де Бранкас! А вы кто такой?

— Не ваше дело, граф, — любезно ответил Олег.

— Тысяча чертей! — вознегодовал де Бранкас, отчего его уши-оладьи приобрели малиновый окрас. — Я заставлю вас ответить! Защищайтесь!

С этими словами пылкий дворянин выхватил шпагу, однако виконт д’Арси действовал куда быстрей — выбитая шпажонка полетела в сторону, звякая по камням, а вот острие Олегова клинка пропороло кружевной воротник графа и упёрлось тому в шею.

— Вам повезло, сударь, — холодно проговорил Сухов, — по утрам я не столь кровожаден, как обычно.

— Ах, перестаньте, граф! — проговорил де Субиз в раздражении. — Право, не время для ссор! Скорее поднимайтесь…

Герцог громко затопал вверх по ступеням, а бледный граф потоптался в растерянности, не зная, что же ему предпринять, да и поплёлся на второй этаж.

Хорошо еще, что зевак не было — постояльцы разошлись по делам, а во дворе стояла только пара телег и одна карета.

Развернувшись, как по команде «кругом», Сухов вышел вон. Мигом размотав поводья, затянутые на коновязи скользящим узлом, он вскочил в седло и дал шенкелей.

«Северус Снейп» ехал и не оглядывался, уверенный, что герцог непременно последует его бесплатному совету. Правда, люди иногда ведут себя непредсказуемо. Ну-у, если де Субиз окажется таким недоверчивым, то ему же хуже — дождётся, что к нему нагрянут два заезжих джентльмена.

Свернув с Уиткомб-стрит на Португальскую улицу, Олег подъехал к дому Генри Рича, графа Холланда.

Португальская в эти времена особой роскошью не блистала, хотя особняки, выстроившиеся по обеим сторонам улицы, принадлежали явно не низшему сословию.

Под окнами дома лорда Холланда даже был разбит небольшой садик, хотя что в этом удивительного? Генри, второй сын Роберта Рича, графа Уорвика, мог себе позволить и не такое.

Именно принадлежность к влиятельному клану Уорвиков позволила Генри, лишённому наследства, быть принятым при дворе. Забавно, что герцога Бэкингема злила независимость Рича, а уж как он ревновал!

Именно потому, что Бэкингем опасался соперничества Рича, тот очень медленно делал карьеру придворного. Лишь четыре года назад Генри стал бароном Кенсингтоном, а в памятном 1625-м он получил титул графа Холланда — «за проявление послушания». Проще говоря, за то, что не стал болтать о тайном свидании Бэкингема с королевой Анной.

…На стук в дверь вышел старый дворецкий. Он был полон того высокомерия, которое присуще слугам влиятельных особ, и оглядел Сухова так, словно тот был настырным бедным родственником, набивавшимся на дармовой обед.

— Что вам угодно, сэр? — чопорно произнёс дворецкий, подчёркивая голосом, что почетную приставку к имени рыцаря он употребил лишь из вежливости.

Решив обойтись без грубости, Олег вперил в слугу свой твёрдый, холодный взгляд, под коим дворецкий тут же начал скукоживаться, и проговорил вовсе уж ледяным тоном:

— Мне угодно видеть графа Холланда. Передашь его сиятельству, что пришло письмо от известной ему особы.

Суетливо поклонившись, дворецкий заторопился доложить хозяину, и очень скоро тёмный коридор, уводящий в глубь дома, огласился сочным баритоном Генри Рича. А вот и он сам.

«Его бы постричь, побрить, — мелькнуло у Олега, — и вышел бы конкурент какому-нибудь голливудскому красавчику, вроде Тома Круза или Брэда Питта. А так…»

— С кем имею честь? — задрал подбородок лорд, словно пародируя своего дворецкого.

— Северус Снейп, — небрежно поклонился Сухов и протянул Ричу послание от Мари де Шеврез.

Лицо Холланда сразу расслабилось, едва он вдохнул нежный запах духов Козочки, едва уже уловимый. Отойдя к окну, он быстро сломал восковую печать и развернул свёрнутое в трубку письмо. Пока он читал, на лице его отражались все испытываемые им чувства, в основном нежного свойства.

Добравшись глазами до ласковых приветов, расточаемых Шевреттой в конце письма, граф длинно вздохнул и свернул исписанный лист. Обернувшись к Олегу, он живо спросил:

— «Шевалье, который зовёт себя Арамисом» — это, я полагаю, вы, сэр Северус?

Сухов слегка поклонился.

— И давно вы покинули Ла-Рошель? — отрывисто спросил Холланд.

— По меньшей мере, недели две минуло с отъезда.

— Как обстоят дела у его светлости?

— Его светлость, — усмехнулся Олег, — соизволил-таки отдать приказ о рытье траншей, дабы зря не губить солдат.

— Господи Иисусе! Разумеется! — воскликнул лорд. — Этот чёртов храбрец не мог унизиться, сгибаясь под огнём мушкетов. Кланяться пулям — сие невыносимо для его гордыни!

— А вы неплохо изучили герцога.

— О, поверьте, Северус — вы позволите так себя называть? — наука эта не слишком сложна и далась мне без труда. Хочу задать вам один… мм… скользкий вопрос. Ваш выговор… Он выдаёт явно не англичанина. И не шотландца. Вы француз?

— Ни в малейшей мере, господин граф. Полжизни я прослужил на Востоке… в войске падишаха Высочайшего османского государства. А с кем поведёшься, от того и наберёшься.

Генри глубокомысленно покивал головой и сказал:

— Я полагаю, что вы проделали столь долгий путь не для того лишь, чтобы передать письмо?

— О нет! Просто, будучи в Париже, я узнал одну неприятную вещь и решил непременно поставить в известность вас. Один из людей герцога…

— Художник небось?

Олег усмехнулся про себя — граф не прочь проверить его лишний раз. Что ж, верный подход: лучше перебдеть, чем недобдеть.

— Вы имеете в виду Бальтазара Жербье? Нет, нет, я его не встречал, хоть мне и сообщили о том, что мазилка обретается в Париже.

— «Мазилка»! — хохотнул Генри. — Верно подмечено, Северус!

— Так вот, мне передали следующее: Бенжамен де Роган, барон де Фронтенэ, герцог де Субиз дважды бывал в Малом Люксембургском дворце, где встречался отнюдь не с мадам д’Эгильон, а сами знаете с кем.

— Вот как… — пробормотал поражённый лорд. — Немыслимо! Хотя… Бенжамен сражался в Нидерландах под предводительством Морица Оранского, однако не был замечен в геройствах. Впрочем, чего тут гадать? Вы знаете, что он в Лондоне нынче?

— Боюсь, господин граф, что Бенжамену уже донесли о моём появлении…

— А мы это проверим! Будьте добры, Северус, обождите совсем немного, у меня есть к вам разговор.

Сухов молча поклонился, и лорд крикнул:

— Джордж! Вина джентльмену и фруктов!

Отдав приказание, Генри Рич удалился почти бегом, а Олег удобно устроился в огромном кресле у камина вовсе уж пугающих размеров и принялся смаковать весьма недурственное вино, сладкое и тёрпкое, живо поданное стариной Джорджем.

Сухов был спокоен. В этом времени еще нет телеграфа, и послать запрос в Ла-Рошель на предмет благонадёжности некоего Северуса Снейпа невозможно. Обмен посланиями займёт месяц, а он и не собирается задерживаться дольше в этом вонючем Лондоне, гнилом не только от туманов.

Дожидаться хозяина пришлось добрых полчаса, зато его приход упрочил доверие лорда к гостю. В дверь Холланд не вошёл, а ворвался, злой и встрёпанный.

— Вы были правы, чёрт возьми! — вскричал он с порога. — Де Субиз с графом Бранкасом сбежали какой-то час назад! Мои люди потеряли их след в лондонском порту — эти двое предателей скрылись на голландском гукере.[78] Но ничего, мы ещё встретимся!

Генри Рич принялся мерить большими шагами холл из угла в угол, а Олег с интересом следил за ним. Мысли, мелькавшие у него сейчас, возникали, бывало, и раньше, когда он, получив очередной приказ из уст очередного владыки, спешил его исполнить и в то же время вчуже, как бы со стороны, наблюдал за собой, ретивым и рьяным. Во имя чего, мол, проявляешь такой энтузиазм? Чего для? Кто тебе этот конунг (король, базилевс, хан — нужное подчеркнуть)? Да никто! Вот только вопросы это были вовсе не те, что следовало себе задавать. Лучше было бы спросить, а как ты собираешься в данном времени и пространстве жить-поживать да добра наживать? Ежели жил не рвать, не пробиваться наверх, не лезть по головам, то так и останешься на обочине жизни — беден, сир и убог. Конечно, добиваться чинов и званий, тулиться поближе к трону — всё это стоит немалых усилий и затрат. Да и лёгкой жизни при дворе ждать не приходится: чуть зазеваешься, и тебя сожрут вельможи, что дышат в затылок, мечтая занять твоё место под солнцем. Зато у знатного человека куда большая свобода манёвра. Куды бедному крестьянину деваться? А вот у дворянина всегда есть выбор, особенно если меч он носит не для красоты, а ловко обращается с оружием. Такие всегда нужны — все монархи наперечёт готовы, образно выражаясь, расклеивать объявления со схожим текстом: «Требуются рыцари со стажем».

Тут лорд замер на середине холла и резко повернулся к Сухову.

— А скоро ли вы собираетесь обратно, — спросил он, — к его светлости?

Олег улыбнулся.

— Вообще-то, господин граф, — проговорил он, — я намереваюсь отплыть вместе с вами.

— О! Тогда всё устраивается наилучшим образом!

— Что именно?

Рич некоторое время смотрел на Сухова. Олег спокойно выдержал его взгляд.

— Было бы неплохо, Северус, неплохо для нас обоих, если бы вы согласились на аудиенцию с королём. Его величество весьма живо интересуется всем, что происходит под стенами Ла-Рошели, а узнать обо всём из первых уст — что может быть лучше?

— Да я-то не против, — пожал плечами Сухов. — Набиваться в Уайтхолл, лишь бы засвидетельствовать своё почтение королю, мне недосуг, однако, если его величество изъявит желание принять меня, то почту за честь.

— Очень хорошо, Северус! Где мне вас найти?

— Право, не знаю. Я ещё не озаботился поисками крова, но ночевать намерен за крепкими стенами и под крышей, которая не течёт. Сделаем так, сэр Генри. Я сегодня же сыщу подходящее жильё и пошлю человека, чтобы тот сообщил вам, где меня искать.

— Тогда надеюсь вскоре свидеться, Северус.

— Взаимно, господин граф.

И Олег Сухов откланялся.

Глава 12, в которой Ярослав устраивает несанкционированный митинг

Портсмут находится в Хэмпшире, на южном берегу Англии, за сто вёрст от Лондона. Тут всё привязано к морю: и сам город расположен на острове Порт-си, и в расчудесные гавани Портсмута корабли спешат попасть, как лошади в добротную конюшню.

Здешний порт облюбовали для себя ещё римляне, когда властвовали над Британией, и возвели тут фортецию Портус Адурни. Именно здесь базировались грозные римские либурны, не подпускавшие к берегам туманного Альбиона варваров, облизывавшихся на острова.

Ушли легионы, и полудикие саксы да англы сразу бросились резать и грабить бриттов, изнеженных цивилизацией, и даже королю Артуру не удалось остановить набег орды. Но и англосаксам пришлось испытать на себе все прелести оккупации, когда нагрянули норманны Вильгельма Завоевателя.

Альфред Великий, разбив викингов-датчан в проливе Солент, решил именно в Портус Адурни держать свой флот. Последующие короли Англии подхватили этот почин — начиная с Ричарда Львиное Сердце и кончая Елизаветой I.

В северо-западном углу римского форта был воздвигнут неприглядный, но крепкий замок Порчестер с одноэтажной каменной башней и больница Святого Николая, неподалёку выстроили свою обитель монахи-августинцы, на королевских верфях появился первый в Англии сухой док.

Можно сказать, что именно здесь Британия примеряла венец «царицы морей».

…Переночевав в дороге, Быков с «военными слугами» доскакал до ворот Портсмута на следующее утро. Городишко впечатлил Яра не слишком, даже несколько фортов, отстроенных в последние годы, почтения не внушили.

Но выглядел сей населённый пункт довольно симпатично, радуя глаз изрядным налётом романтики: приземистые дома из дикого камня, черепичные крыши, башни, а на фоне синего моря валко покачивались голые мачты дюжины пинасов и флейтов.

Под ветром равно полощутся вымпелы кораблей и рыбацкие сети, развешанные на кольях вдоль берега… Картинка!

Ярослав, уже переодетый в короткие штаны и свободного покроя рубаху, решил дополнить образ морского волка, набросив на плечи кожаную куртку-безрукавку, а голову прикрыв шляпой с обвисшими полями.

— Кони у нас больно хороши для бедных мореходов, — высказался Пончик. — Как бы не вызвать ненужных толков. Угу…

— Ты прав, как никогда, мон шер, — кивнул Быков.

— А мы, конечно же, проехали платную конюшню, — заметил Акимов.

— Тогда — кругом!

Оставив лошадей на попечение конюха и успокоив его подозрительность парой пенсов, друзья отправились в порт.

На Хай-стрит внимание Шурика привлёк огромный, роскошный домина.

— Мемориальную доску пора вешать, — сказал он. — «Тут жил Джордж Вильерс, герцог Бэкингем». Угу…

— С чего ты взял? — поднял брови Акимов.

— А ты на герб глянь. Не там! Над воротами.

— А, точно!..

— Ну так… — хмыкнул Пончик не без довольства.

О близости к порту говорила бедность построек и запахи моря.

— Никакой бдительности! — делано поморщился Яр. — Ни заборов, ни блокпостов, ни милых табличек «Вход воспрещён! Охраняемая зона».

— Нам же лучше, — сделал вывод Шурик. — Угу…

У пристани на них сразу повеяло дальними странствиями, флибустьерскими разборками и новыми землями, на которые ещё не ступала нога человека. Над причалом покачивались бушприты кораблей с поперечными блинда-реями, выставляя напоказ носовые фигуры, вырезанные из дерева и раскрашенные, — грудастых русалок, бородатого Нептуна с трезубцем, какого-то святого с постным выражением лица, золочёного орла, оленя…

Иной пинас был пришвартован кормой, красуясь высокой, грузной надстройкой с обилием резьбы, точёных балясин и кованых фонарей. Позеленевшие или надраенные бронзовые буквы, из которых складывались названия кораблей, будили в душе Быкова полузабытые детские фантазии. «Золотой лев», «Этельред», «Рыцарь ночи», «Моргана»…

А какие протяжные скрипы издавал рангоут, как кричали чайки, как грозно выглядывали из пушечных портов орудийные дула!

Ну, разумеется, убогая реальность вносила существенную правку. Как во всяком большом порту, тут воняло тухлой рыбой, морской солью, гниющими водорослями, преющими канатами, смолой и мокрой парусиной. Сотни грузчиков наваливали на тележки бочки с порохом, пивом, сухарями, солониной, мочёными яблоками, вкатывали их на палубы и сваливали как попало. Отдельно с помощью лебёдок подавали тщательно обвязанные канатами стволы пушек и поддоны с ядрами, упакованные в сетку.

— А где тут пинас, а где флейт? — спросил Шурик. — Они ж вроде все одинаковые. Угу…

— У флейта корма закруглённая, конечно же, — авторитетно ответил Виктор, — а у пинаса словно обрезанная.

— И всё? Стоило тогда по-разному называть!

— Нет, ну существуют ещё какие-то отличия, конечно же…

— Ух ты! — воскликнул Пончик. — Смотрите! Тот самый «Мэйфлауэр»!

У отдельного причала в самом деле стоял галеон, названный в честь боярышника. Выглядел он заброшенным — спиленной бизани не хватало, от всех вантов, штагов и прочего такелажа осталась лишь пара канатов, что свисали с покосившихся мачт, а в квартердеке[79] зияли отверстия.

— Насколько я помню, — усомнился Виктор, — «Мэйфлауэр» был приписан к Плимуту.

— Значит, выписался! — парировал Александр. — Или ты хочешь сказать, что в одно и то же время плавало сразу два корабля с одинаковым названием?

— Корабли не плавают, а ходят.

— Тоже мне, мореман нашёлся! — фыркнул Пончик.

— Но, конечно же, довод логичный, — примирительно сказал Акимов. — Два «Мэйфлауэра» — это уже букет.

Ярослав не вступал в спор. Он разглядывал бродивших вокруг матросов и немногочисленных офицеров, узнаваемых по шляпам с перьями и ярко-красным шарфам, затянутым на поясах. До формы ещё не додумались.

Фасадами к пристани выходили пакгаузы, торговые конторы и питейные заведения. Здешняя публика ошивалась в местах «по интересам»: солдатня с матроснёй собирались в пабах, а гражданские — купцы да возчики — обретались у складов.

— Ла-адно… — протянул Быков, осмотревшись. — Пошли пьянствовать!

— Не пьянствовать, — поправил его Шурик назидательно, — а вести подрывную работу.

— Жаль, что благородному дону пришлось оставить шпагу, — задумчиво проговорил Ярослав, вынимая из ножен тесак.

— Головорез, — буркнул Александр, отойдя от него на всякий случай.

— Ага, — скромно признался Яр, — есть маленько…

Сунув нож обратно в чехол, Быков направил стопы к пивной «Грейхаунд». Акимов с Пончевым двинулись следом за «благородным доном».

В пабе было не продохнуть — впервые за всё время пребывания в семнадцатом столетии Ярослав унюхал знакомый запах табачного дыма.

Усевшись за стол, Быков развалился на скамье, откидываясь на стенку, приятно холодившую спину.

Шурик с Акимовым пристроились напротив, неуверенно оглядываясь, словно рафинированные интеллигенты, которых занесло в пивнушку на рабочей окраине. Тут же к ним приблизилась женщина могучего сложения и басом поинтересовалась, чего господам угодно.

— Господам угодно по кружке эля,[80] — улыбнулся Яр, — ну и закусочку — хлебца, мясца, сальца…

Кабатчица величественно кивнула и удалилась, виляя необъятным задом.

— Капитальная женщина, — прокомментировал Пончик. — Угу…

— Любовь зла… — вздохнул Виктор.

Шурик засопел свирепо, а Быков весело рассмеялся — его порадовало состояние Акимова. Хронофизик потихоньку оживал: не снимая с себя вины за их «попаданство», он всё меньше чувствовал себя преступником среди невинных жертв, становясь просто товарищем, просто другом.

А если речь и заходила вдруг о темпоральной электродинамике и прочих заумных вещах, грозя соскользнуть на опасную тему, то Виктор всё чаще отделывался шуткой. Да и зачем всё превращать в трагедию? Чем плоха их жизнь? Вон и эль свежий, и окорок очень даже ничего.

— Деньги-то есть хоть? — пробасила кабатчица, расставляя глиняные кружки, полные тёмного эля.

— Попробовал бы я не заплатить, — хмыкнул Ярослав, выуживая из кошеля пару затертых пенни да жменьку новеньких фартингов.[81]

— Лучше и не пытайся, — добродушно проворчала трактирщица, смахивая мелочь в мешочек и пряча его под юбкой.[82]

— Я, вообще-то, пиво не очень, — проговорил Шурик, берясь за кружку, — невкусное оно… Угу…

— Эль не горчит, — сказал Акимов, отхлёбывая, — в нём, конечно же, хмеля нет. Ммм… Шикарно!

— Вкуснотень, — согласился Быков, подхватывая ломтик ветчины и укладывая его на кусочек серого хлеба.

Тут в пивную, громко пересмеиваясь, ввалилась тёплая компания — два матроса и солдат. Не найдя свободных мест, троица устроилась за столом, занятым Яром со товарищи.

— Всё одно, — настаивал рябой матрос, — хуже испанцев не найти! Чисто дьяволы!

— Дьяволы! — фыркнул его собутыльник, очень бледный, но с красным облупленным носом и малиновыми ушами. — Это ты берберов не видел, Джо! Вот кто точно из преисподней!

— Верно, — кивнул седой солдат и сплюнул жёваный табак. — Турки, те тоже…

— Краснокожие черти могут даже испанцев переплюнуть, — вступил в разговор Ярослав. — Насмотрелся я, как оно бывает, ежели индейцы на белых навалятся, — со всех скальпы поснимают! А уж как пытать любят — страсть! Поймают кого из наших и давай… То на медленном огне жарят, то кожу ремешками сдирают, а сверху ещё и угольев сыпануть норовят!

— Эти могут, — кивнул согласно солдат, оглаживая длинные усы, свисавшие ему на впалую грудь.

— Давно оттуда? — поинтересовался рябой.

— Да неделю уж, — бодро ответил Быков. — В Джеймстаун[83] ходили, за табаком. Насмотрелся всего, хватит ещё и внукам рассказывать.

— Струсил, короче, — ухмыльнулся бледнолицый матрос.

Ярослав рванулся, перегибаясь через стол. Его нож поддел бледнолицего за подбородок, да так, что матрос привстал с места, боясь оказаться в роли рыбы, посаженной на кукан.

— Я никогда и никого не боялся, — отчеканил Быков. — Ни испанцев, ни турок, ни индейцев.

— Я понял, понял! — просипел, вытягиваясь, бледнолицый, мигом растеряв все запасы наглости.

Ярослав убрал нож и сел как ни в чём не бывало. Матрос обессиленно рухнул на скамью, а его дружок по имени Джо пьяно рассмеялся.

— Ну ты и вытар-ращился, Пит! — проговорил он.

— Вытаращишься тут, — буркнул бледнолицый, опасливо щупая под подбородком. Крови было совсем чуть-чуть.

— Угощайтесь, — примирительно сказал Быков, пододвигая блюдо с закуской.

— О, это дело! — крякнул солдат довольно, скромно прихватывая сала и хлеба.

— А вы в какую сторону? — осведомился Яр на правах старого знакомого.

— В Ла-Р-рошель, — сообщил Джо, набивая рот дармовым мясцом.

— Куда?! — вошёл в игру Пончик, пуча глаза не хуже, чем давеча Пит. — Да вы что, с ума сошли?

— Ну вы даёте, — покачал головой Быков, глядя на троицу неодобрительно, как взрослый дядя — на малолеток-шалунов. — Там же холера!

— Во как? — изумился солдат. — А ты почём знаешь?

— Здрасте! Так мы ж как раз туда шли из Нового Света, в Ла-Рошель! Нас же никто не извещал, что там войну устроили! Простояли только два дня, а на третий ребята чуть бунт не подняли, и шкипер наш мигом в Плимут курс проложил. А что делать? Там же болота кругом, все как один лихорадкой маются, а теперь и холера ещё.

— Слух прошёл, будто и чума напала, — степенно сказал Акимов, — вот мы и ломанулись оттуда. Кому ж дохнуть охота?

— А вон, — усмехнулся Ярослав, тыкая кружкой в сторону новых знакомых, — нашлись желающие!

Джо с Питом, похоже, мигом протрезвели, а солдат злобно искривил губы.

— Так вот отчего они нас так туда сплавить спешат… — процедил он. — Перемёрли людишки-то, воевать стало некому, так они новых дураков нашли! — И солдат выдал в адрес командования длинную тираду, содержавшую обстоятельные характеристики как на самого герцога, так и на всю его родню. — Не на тех напали!

— Айда на «Р-рыцаря»! — воскликнул Джо, размахивая длинными костистыми руками. — Р-ребятам скажем!

— Айда! — рявкнул солдат.

— Парни! — завопил, вскакивая, Пит. — Дурят нас! В Ла-Рошели холера! Не пойдём!

— Не пойдём! — мигом взревела вся братия, заглянувшая в паб, не то чтобы возмущаясь, а просто радуясь предлогу отмазаться от службы.

Выбравшись, Быков вместе с друзьями увязались за Питом и Джо, дабы нести чёрный пиар в массы.

— Жрём что попало, — накручивали себя матросы, — пашем от зари до зари, так ещё не хватало от какой-то заразы скопытиться!

— Вот именно! — поддерживал в них горение Яр. — Герцога-то, верно, лекарь пользует если что, а простой моряк, значит, дохнуть должен?

— Да сами пусть дохнут! — яростно возопил Джо.

По короткой дороге на пристань к ним приставали всё новые и новые «действующие лица», разгорячённые джином и слухами о холере, так что к флейту «Рыцарь ночи» подошла целая толпа.

Вместе со всеми Быков и Пончев с Акимовым взошли на борт, и тут же на них накатил резкий запах нечистот.

Объект «МЖ» располагался на носовой палубе, где имелся сток, но бегать туда всем было лень, поэтому «удобства» в виде бочек, обрезанных до половины, стояли и на корме, и под сенью грот-мачты.

По палубе бродило с десяток матросов, кучка солдат расположилась у борта между тускло отблескивавшими пушками.

— Мужики! — заорал Пит. — Слушай меня! В Ла-Рошель не пойдём! Там холера!

Мужики тут же заревели, выражая трогательный консенсус.

Быков, дабы закрепить результат пропагандистской деятельности, вскочил на бочку и вытянул руку в картинном жесте, свойственном вождю мирового пролетариата.

— Товарищи! — гаркнул он. — Ежели всякие там сэры желают воевать за Ла-Рошель, то пускай сами и воюют! Сами пускай дрыщут от холеры и трясутся от болотной лихорадки! А нам там делать нечего, мы там ничего не забыли! Долой герцога!

— Долой! — подхватили матросы. — Верна-а!

— А ежели нас, как бунтовщиков? — прорезался одинокий голос.

— А мы не в море! — рубанул рукой Ярослав.

— Граф-то, Холланд который, не пожалует, — не унимался тот же голос.

— Долой графа!

— А чего сидеть, дожидаться всяких графьёв? — вскричал Пончик. — Разбегаемся!

— Нам и тут хорошо, — поддержал его Акимов, — а кому надо, пущай хоть вплавь гребёт до ихней Ла-Рошели!

— Верна-а!

Тут откуда-то из недр корабля выскочил офицер, молоденький лейтенант флота. Дикими глазами оглядев собравшихся на палубе, он взвизгнул:

— Что тут за сборище? Р-разойдись!

Матросы зашумели.

— Холера в Ла-Рошели! Болеют там сильно! Мрут как мухи! — заголосили они вразнобой. — А нам какой резон туда переться? На свои похороны? Не хотим! Не хоти-им!

Ошалело повертев головой, лейтенант покинул корабль, направляясь к конторам, видимо желая поставить в известность вышестоящее начальство. Однако уже на третьем шаге решимость покинула офицера — потоптавшись, он развернулся кругом, поспешая к коновязи. Вскочив на белого коня, лейтенант подбодрил скакуна и галопом покинул порт.

— Молодец! — крикнул Быков. — Правильно, выживет теперь!

— Вот и нам так надо! — поддакнул Шурик.

— Вер-рна-а!

— За это дело надо выпить! — подал идею Виктор.

Солдаты, а их было человек десять, тут же бросились в трюм, проворно исполняя милый их сердцу призыв, и скоренько выкатили три или четыре бочонка с вином.

— Наливай!

— У-у-у! А-а-а! О-о-о!

— Закусывать надо! — громко сказал Джо, откупоривая бочку с беконом. — А то пропадёт! Ха-ха-ха!

Бочонки осушили мигом, да и тару с закуской опорожнили в момент.

— Расходимся, товарищи! — надрывался Ярослав.

— Разбегаемся!

— У короля свои дела, у нас свои!

Между тем «распропагандированные» солдаты и матросы уже убывали, не спросясь командиров. Они тихо, без шума и пыли, покидали порт.

Дезертировали самые безбашенные. Те, кто поосторожнее, оставались на кораблях, опасаясь, как бы чего не вышло. Но вольный ветер свободы веял и над ними, роняя в робкие души семена сопротивления.

— Процесс пошёл! — с глубоким удовлетворением заметил Быков. — Надо будет пройтись по пивнушкам, послушать, о чём местные гутарят, освежить им впечатления.

— Слить компромат, — ухмыльнулся Виктор. — Шикарно.

— А то! Show must go on.

— Ну ты, как Ленин, речь толкнул, — сказал Пончик. — Угу…

— А то!

— П-пламенный революционер!.. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

— Завидовать дурно.

— Чему завидовать-то, господи?

— Славе вождя!

— Пф-ф! Фюрер недоделанный!

— Ёш-моё! Не понимаю, почему бы благородному дону не порезать это говорливое хлебобулочное изделие на аккуратные шматики!

— Убивец. Угу… Живодёр.

Беседуя на столь возвышенные темы, друзья направились к таверне «Ржавая селёдка». Шоу должно было продолжаться…

Глава 13, из которой становится ясно, что жизнь полна неожиданностей

1

Бальтазар Жербье добирался до Лондона длинным, кружным путём — через Брюссель, опасаясь соглядатаев кардинала.

В Нидерландах[84] было поспокойнее, хотя шпионов хватало везде.

Впрочем, в Испанских Нидерландах Жербье чувствовал себя блудным сыном, вернувшимся на землю предков, ведь тут была его родина: он появился на свет в Зеландии и в армии служил под началом принца Оранского.

Вся его будущность сложилась в тот день, когда принц послал молодого Бальтазара с дипломатическим поручением в Англию, где Жербье завоевал симпатии герцога Бэкингема и поступил к нему на службу.

А весной этого года герцог послал Бальтазара как раз в Брюссель, под предлогом скупки картин, для встречи с Питером Паулем Рубенсом, посланником короля Испании Филиппа IV, и графом-герцогом де Оливаресом.[85]

Бэкингем затеял тогда весьма смелые политические манёвры, пытаясь склонить Мадрид на сторону Лондона. Испания была соперницей Франции, так почему бы Филиппу не выступить на стороне Карла против Людовика и не помочь развязать кровоточащий узел Ла-Рошели? Конечно, Его Католическому Величеству было невместно помогать еретикам, но папа отпустит грехи.

Самое примечательное, что Испания заинтересовалась, но потребовала, чтобы Карл I отказался от союза с Голландией и Данией, на что тот не пошёл. А Оливарес тут же повернул всё по-своему, передав кардиналу Ришелье о потугах англичан втянуть в войну испанцев и заключив с ним договор о добрососедском невмешательстве.

…Жербье поморщился от лёгкого раздражения — столько потрачено сил, столько проявлено изворотливости и смекалки, а толку никакого!

Всё пошло наперекосяк — лорд Монтегю томится в Бастилии, герцогиня де Шеврез внезапно отъехала неизвестно куда.

А если брать шире (и выше!), то выходит, по сути, что Англия растеряла всех союзников.

Кристиан IV Датский, которому Карл I обещал помочь деньгами, не получил ни фунта и потерпел поражение от Валленштейна. Остатки армии Мансфельда разбиты на Эльбе.

И стоило тогда королю Англии так держаться за своих союзников? Не лучше ли было пойти на сближение с Испанией?

— Чёрт побери… — уныло пробормотал Бальтазар.

Иногда ему казалось, что он полжизни убегает. Убегает от погонь, от кредиторов, от самого себя. Жила в нём с ранних лет эта склонность — неуёмная жажда оказаться в тени великих фигур, быть причащённым тайн сильных мира сего. Дворцовые интриги, влиявшие на благоденствие и самую жизнь целых народов, грели его, как солнце. Право, если бы за верную службу не перепадало ему золотишка, он бы согласился мотаться по Европе на свои кровные.

В этой страсти Жербье походил на Мари де Шеврез, хотя было и существенное отличие. Герцогиню влекла не только тайна, но и опасность, его же тянуло в тот узкий круг людей, чьи слова могли отозваться беспощадной войной или благостным миром, вбирая в круговорот истории миллионы смертных.

Тем большее неистовство охватывало Бальтазара, когда на его пути, пути великих свершений, возникали вдруг помехи в лице двух безрассудных дворян, не желающих сознавать, что они всего лишь жалкие зёрнышки, угодившие в жернова политики, не хотящих признать, что их удел — быть растёртыми в прах.

Воспоминания об Олегаре де Монтиньи и московите со смешным именем Ярицлейв не покидали Жербье.

Помнится, он целую неделю приходил в себя после того, как эта парочка отбила у него лорда Монтегю. Увы, память о том позорнейшем провале продолжает язвить его и сейчас, когда оба его врага, благодаря уловке герцогини, брошены в Бастилию.

А блестящий план самой де Шеврез, задумавшей погубить короля на охоте? Тоже сорван! И опять этими двумя! А что же делать теперь ему, когда у него за спиной — одни лишь поражения? Странный вопрос. Разумеется, следует вернуться к герцогу и честно объявить о собственной никчёмности. Бальтазар даже сам себе не признавался в том, что его приезд в Лондон — следствие малодушия. Держать ответ перед его светлостью всё равно придётся, но пусть это произойдёт чуть-чуть попозже.

К чему спешить в Ла-Рошель посуху, подвергая свою жизнь ненужным опасностям, когда скоро туда отправится эскадра под командой графа Холланда? Безусловно, лорд был холоден с ним в последнюю их встречу, но это он как-нибудь переживёт.

Жербье вышел на Пэлл-Мэлл и свернул к площади Сент-Джеймс. Тут-то его и окатило. Было такое впечатление, что он шагал по тонкому льду и вот провалился, обжигаясь студёной водой.

Бальтазар замер, потом медленно пошёл вперёд. Это было невозможно, немыслимо, но он явственно различил впереди своего врага — высокого, широкоплечего мужчину в чёрном, с холодным и жёстким лицом. Олегар де Монтиньи! Как?!

Когда буря чувств, поднятая неожиданной встречей, чуть утихла, у Жербье возникли иные вопросы. А что королевский мушкетёр и шпион кардинала забыл в Лондоне? С какой он здесь целью?

И сразу в душе Бальтазара вспыхнула, заиграла злая торжествующая радость: ему простится многое, если он возьмёт де Монтиньи живьём и доставит свою добычу к лорду Холланду на дом прямо в руки!

Жербье тотчас же преобразился — надвинул шляпу пониже, укутался в плащ. Походка его обрела крадучесть и пружинистость.

Олегар шагал впереди, не оглядываясь, направляясь в сторону Португальской улицы. «Нам по дороге!» — подумал Бальтазар и довольно улыбнулся.

2

Три дня Быков, Пончев и Акимов шатались по кабакам Портсмута, сея смуту. Благо почва была замечательно удобрена: солдаты с матросами, недокормленные, неодетые и недисциплинированные, поддавались «агитаторам» с лёгкостью. Они будто только и ждали внешнего толчка, чтобы покинуть войско, и вот дождались.

Офицеры тоже не отличались особой лояльностью, а местное население, недовольное королём и его лорд-адмиралом, всячески поддерживало флотских да армейских в их нежелании помирать на чужбине.

А посему вся троица покинула Портсмут ранним утром четвёртого дня, а уже на пятый день, ближе к обеду, ехала в ряд по Стрэнду, благодушествуя и лениво переговариваясь:

— Олег должен был нам квартирку снять. Угу…

— Вопрос, где его искать теперь.

— А чего тут искать? Лондон маленький…

— У Люси спросим, конечно же.

— Или дворецкий нам подскажет, как слуга слугам. В знак солидарности трудящихся в их борьбе с классовым врагом. Угу…

— Эх, на конюшню бы вас обоих, да батогами!

Пончик уже приготовился ответить «угнетателю» как подобает, когда заметил далеко впереди Олега. Ошибиться он не мог: хотя любой местный пуританин одевался во всё чёрное, как и Сухов, но эту пружинистую походку, будто у громадного кота, ни с чьей другой не спутаешь.

И Шурик снова открыл было рот, дабы оповестить друзей о скорой встрече, как вдруг заметил за Олегом «хвост».

— Яр, — сказал он напряжённым голосом, — только тихо. Там Олег, а за ним… Боюсь ошибиться, но, по-моему, это наш давний знакомый. Ты ещё за ним в Париже следил. Узнаёшь?

— Ёш-моё, Жербье, — пробормотал Быков. — Вот только его нам и не хватало! Так, вон коновязь!

Спешиться и привязать лошадей на углу площади Сент-Джеймс было секундным делом. После этого Ярослав отправился следом за Бальтазаром, а «военные слуги» держались на некотором расстоянии, дабы не вызывать лишних подозрений.

«Не дай бог, мазилка доложит о нас Холланду, — мелькали мысли у Быкова. — Тогда всё, пипец…»

Сухов приметил слежку за собой ещё на площади. Выйдя на Португальскую, он свернул направо, скрываясь за углом дома, и тут же развернулся кругом, выхватывая шпагу. Сделав шаг навстречу своему преследователю, Олег оказался нос к носу с Бальтазаром Жербье.

— Надеюсь, сударь, — проговорил Сухов с любезной улыбкой, — вы догоняли меня лишь затем, чтобы поздороваться. Не скажу, что рад нашей встрече, но жизнь, знаете ли, полна неожиданностей!

Бальтазар отшатнулся и замер, ощущая, как щекочет горло холодный кончик шпаги, такой острой, такой быстрой.

Олег отвлёкся всего на долю секунды, заметив за спиною Жербье Ярослава, а поодаль — Пончика с Акимовым, но и этого кратчайшего мгновения хватило мазилке, чтобы рвануть в сторону и задать стрекача.

— Держи его! — резко скомандовал Олег, бросаясь следом. — Понч! Витька! Отжимай влево!

Немногочисленные прохожие с интересом следили, как четверо устраивают облаву на одного. Жербье наискосок перебежал Португальскую, резко свернул и бросился назад, шарахаясь прочь от Быкова.

Тут сработали «загонщики» — Пончев и Акимов. Они загнали Бальтазара на узкую Джермин-стрит и, подбадривая беглеца криками «держи!», неслись следом.

Жербье заметался, но юркнуть было некуда, дома стояли впритык, а двери, к которым он было сунулся, не отпирались первому встречному.

Бальтазар почесал по улице, свернул и выбежал на Хеймаркет, застроенную публичными домами, — и сразу нырнул за тяжёлую кожаную штору заведения.

Сухов перескочил порог следом, слыша грубый хохот впереди и женские взвизги. Ворвавшись в полутёмную комнату, он увидал полуголых жриц любви, подпрыгивавших от возбуждения на диванах.

— Он туда побежал, сэр! — вразнобой закричали жрицы, указывая на арку с сорванной занавеской. — Там коридор!

Вбежавших следом Яра, Шурика и Витьку путаны приветствовали столь же восторженно — хоть какое-то развлечение в их захолустье. Посылая на ходу воздушные поцелуи, Быков рванул за Олегом, скрывшимся в тёмном коридоре. Впереди слабо пробивался свет, его застила мелькавшая фигура Жербье.

Вот распахнулась дверь, и живописец выскочил во двор.

— Ах, каналья!

Сухов буквально вылетел на обширный, порядком загаженный двор, со всех сторон окружённый стенами домов и застроенный сараями, курятниками да свинарниками.

Понять, куда бросился Бальтазар, было несложно — каждый шаг мазилки озвучивался заполошным кудахтаньем или поросячьим верезжанием.

— Туда!

Боком протиснувшись между покосившихся стенок, оскальзываясь на продуктах жизнедеятельности, Олег выскочил на замусоренный пятачок, где старуха кормила кур.

— Там он, ирод! — прошамкала она. — Всех курей распугал! Не дай бог, нестись перестанут!

Притронувшись к шляпе, Сухов кинулся в указанном направлении и почти настиг Жербье.

— Стой! Хуже будет! Ах ты!..

Бальтазар на мгновение обернулся, и тут ему наперерез бросилась огромная свинья, вся перемазанная в зловонной грязи.

Визжа от испуга, хавронья попыталась проскочить, да не вышло — Жербье налетел на чушку и перекувыркнулся, хлопаясь об землю, изрядно удобренную домашними питомцами.

Олег подскочил, пинками отгоняя хрюшку, и приставил шпагу к бурно вздымавшейся груди художника-шпиона.

— Куда ж ты так мчался? — поинтересовался он, отпыхиваясь.

— Будь ты проклят! — злобно выпалил Бальтазар.

— На меня проклятия не действуют, — усмехнулся Сухов. — Сам кого хочешь прокляну.

Тут подоспел Ярослав.

— Поймал?! — выдохнул он. — Фу-у!.. Ну, чёрт ногастый, умотал совсем!

Подбежали Шурик и Акимов.

— Поймали?!

— Сцапали! — гордо объявил Быков.

— Вяжи тогда, скорохват, — сказал Олег. — А вы изобразите что-то вроде носилок, не на горбу ж переть эту творческую интеллигенцию.

— А измазался-то, а извалялся!.. — покрутил носом Пончик и лицемерно вздохнул: — Бедный Ярик!

— Брысь отсюда, Гамлет, — пробурчал Быков, брезгливо затягивая узлы на ногах Жербье.

Приспособив плащ самого Бальтазара да позаимствовав у местных пару жердей, Виктор с Александром уложили связанного пленника на импровизированные носилки.

— Куда тащить? — бодро спросил Акимов.

— В медвытрезвитель, — мрачно ответил Пончик. — Угу…

— Тут недалеко, — улыбнулся Сухов, — до Португальской и по Свэллоу-стрит. Спасибо миледи, помогла устроиться. Там на Глассхаус-стрит есть особнячок престарелого графа Леконсфильда. Граф доживает свои дни в родовом замке, а в Лондоне уже год не появляется. Там и пропишемся. Только при мазилке адрес не упоминайте. Да, и завяжите-ка ему глаза от греха подальше.

Доставка пленного прошла без осложнений. На двух дворян, сопровождавших носилки, никто не обращал никакого внимания. Обычное дело — подрался на дуэли, вот и несут. Или перепил. И вообще, господам виднее…

Графский особняк представлял собой серое приземистое, в стиле Тюдоров, строение, до окон заросшее густым плющом.

В гулком холле витали сквозняки, неприятно напоминая призраков своими зябкими касаниями, но затхлый дух брошенного дома уже перебивался запахом сгоревших дров — от камина даже чуть веяло теплом.

— Я тут чуток протопил, — сказал Олег, — а то уж больно воняло плесенью.

— Это правильно, — пропыхтел Пончик, затаскивая с Виктором на пару носилки. — Куда его?

— Давайте сюда. Во флигеле старая чета проживает, садовник графа с супругой, вроде как присматривают за домом, а на деле спят по шестнадцать часов кряду или греются на солнышке. Эти ничего не слышат, ничего не видят. Скажешь им, что в доме новые постояльцы, удивятся — и тут же забудут. Дожитие…

Жербье поместили в маленькой комнатушке на втором этаже, в которой хранили дрова. Крошечное окошко под самым потолком света давало мало, да и воздуха не больше, но ведь и Бальтазару никто не обещал номер люкс и отдых all inclusive.

— Что вы хотите от меня? — резко осведомился мазилка, когда его развязали и сняли повязку с глаз.

— Ничего, — равнодушно ответил Сухов. — Вообще, то, что вы живы и здоровы, а не плывёте по Темзе с перерезанным горлом, сочтите за мой каприз.

— Скажите лучше, — криво усмехнулся Жербье, — что я вам мешаю! Готов биться об заклад, что здесь, в Лондоне, вы выдаёте себя за другого!

— Возможно, — улыбнулся Олег. — Но вы бы лучше не показывали своей осведомлённости и смётки, ведь это делает вас более опасным, а стало быть, подвергает большему риску. А я, будучи в дурном расположении духа, могу и передумать, решить, что убить вас — это более целесообразно. Впрочем, лучше будет отбить ваше желание бежать, внушив надежду на лучшее. А она есть, ибо я не хочу вашей смерти.

— Почему?

— Потому что незаменимых шпионов нет, а вот художника заменить некем.

Кивнув на прощание, Сухов покинул художника-шпиона и запер дверь «камеры».

Рядом на лестничной площадке стоял Быков и любовался городским пейзажем, открывавшимся за окном.

Хотя правильнее было бы назвать его загородным, ибо Глассхаус-стрит, по сути, находилась на окраине Лондона, дальше расстилались поля и пастбища, виднелись редкие рощицы и одинокие фермы. Околица.

Яр заметил друга и улыбнулся.

— Какие планы на вечер? — поинтересовался он.

— Большие. Надо хорошо поужинать. А на завтра мне назначена аудиенция у короля Англии.

— Привет ему от меня.

— Передам обязательно. Пошли, перекусим.

И они пошли.

Глава 14, в которой Олег завязывает полезные знакомства

Уайтхолльский дворец, резиденция английских королей, был воистину громаден — полторы тысячи комнат и залов!

Самый большой дворец в мире, однако. Шибко большой — до многих помещений у прислуги руки не доходили — или росли не оттуда. Срамота, конечно, но в некоторых тёмных коридорах ощутимо воняло мочой, а кое-где роскошная обивка стен сгнила и разлезалась от лёгкого касания.

Заблудиться здесь было нечего делать: этажи, переходы, анфилады комнат, дворы для игры в мяч и петушиных боёв составляли мудрёный лабиринт со множеством тупиков, в котором постоянно нарушались правила симметрии и начатки здравого смысла.

Иной раз, чтобы попасть в зал по соседству, нужно было одолеть длиннющий коридор, подняться этажом выше, протопать крытой галереей, а потом снова спуститься по лестнице.

Зато всё было богато, с размахом: лепнина, позолота, драгоценные гобелены, полотна Ван-Дейка, Тициана, Веронезе, Корреджо…

Тут даже лакеи представляли собою образчики безвкусной, чисто купеческой пышности, по принципу: «Чем дороже, тем красивше».

К Уайтхоллу вела Королевская улица, которую прозывали Гнилой, уж больно слякотна была. Даже сухим летом здесь можно было увязнуть. Или шлёпнуться в грязь да наслаждаться лягушачьими хорами.

Королевская улица тянулась от Вестминстера до переправы Хорс-Ферри, где кареты переправлялись на южный берег Темзы, а неподалёку возвышались хоромы Уайтхолла. Здесь-то и проживал король Англии, здесь он царствовал и правил, обходясь без шумного и несносного парламента.

Через Гольбейновские ворота Олег попал в обширный двор, где разодетые конюхи, надменные, как принцы крови, приняли под уздцы лошадей — его и лорда Холланда.

Заметив гостей, к ним неторопливо направился важного вида вельможа. Он не шёл, а ступал, картинно отставляя трость и потея под париком, только-только входившим в моду.

— Вы видите перед собой достопочтенного Уильяма Герберта, — негромко сказал Рич Олегу, — графа Пемброка, лорда-стюарда.[86] Когда парламент негодовал, честя герцога Бэкингема, всю эту свору науськивал сэр Уильям. Но это между нами.

Сухов кивнул, делая зарубку на память.

Лорд-стюард приблизился и величественно кивнул Холланду.

— Позвольте вам представить господина Северуса Снейпа, — проговорил Генри Рич. — Сэр Северус, сэр Уильям.

— Весьма польщён знакомством, сэр Северус, — поклонился Герберт. — Прошу вас следовать за мной. Его величество примет вас в Голубом зале.

Олег слегка поклонился и последовал за важно шагавшим лордом-стюардом. Когда он оглянулся на Холланда, тот дружески помахал ему — не тушуйся, дескать.

Войдя под гулкие и прохладные своды галереи, Герберт покосился на Сухова.

— Позвольте вас спросить, сэр Северус, — молвил он. — Давно ли вы дружны с его светлостью герцогом Бэкингемом?

Олег тонко улыбнулся и как можно непринуждённей ответил:

— Думаю, необходимо отделять дружбу от службы, достопочтенный сэр Уильям. Я служу герцогу из чувства долга, но дружить с его светлостью считаю ниже своего достоинства.

— О! — мигом оживился до этого чопорный лорд-стюард. — И почему же?

— Хотя бы потому, что я воин, а полководец из герцога, мягко говоря, никудышный. Он годен в царедворцы, но к политике его и близко нельзя подпускать. Его светлость храбр, да вот только горяч не в меру — как мальчишка, право, и столь же неопытен. Прошу прощения за солдатскую прямоту, сэр Уильям, но уж такова моя природа — не терплю вранья.

— Понимаю, понимаю, — задумчиво проговорил Герберт. — Признаться, я и сам известный недруг его светлости. И это не тайна даже для государя. Жаль, очень жаль, что его величество попал под обаяние Джорджа Вильерса, забыв о прежней неприязни к этому фавориту старого короля.

Сухов внимательно посмотрел на вельможу. Лорду-стюарду шёл пятый десяток, положение его было крепко, поэтому он не выказывал обычного для придворных опасения наговорить лишнего. Кто он — и кто какой-то Снейп? А может, граф Пемброк решил использовать «сэра Северуса» в личных целях? Ну это мы ещё увидим, кто кого использует.

— Клянусь честью, — вздохнул Олег, — иногда я даже позволяю себе крамольные мысли. Ах, думаю, если бы при дворе нашёлся достаточно энергичный человек, который не одними словами убедил бы короля, что его светлость приносит только вред, а доказал бы делом — разумеется, тайно! Скажем, стал бы втихомолку мешать поползновениям Бэкингема, ставить ему палки в колёса, оттягивать выход эскадры лорда Холланда…

— Попахивает изменой, — прищурился граф Пемброк.

— Да! — горячо воскликнул Сухов, прижимая пятерню к груди. — Верно! Но это было бы во благо Англии! Сколько бы тысяч фунтов осталось в казне не растраченными, сколько сотен солдат и матросов сохранили бы свои жизни!

И потом, разве сам герцог не нарушил приказ короля? Ему же было строго наказано: если ларошельцы не пожелают принять от него помощи, уходить. Но его светлость остался! Для чего? Его доводы казались несерьёзными всему христианскому миру! — повторил Олег замечание Ришелье. — Я понимаю, что не должен этого говорить, но пусть Господь простит меня, ибо слова мои от чистого сердца.

— Понимаю, понимаю, — медленно проговорил Герберт, но вдруг встрепенулся и заговорил жёстко: — Однако его величеству не пристало слушать подобное!

— Его величеству, — улыбнулся Олег, — я скажу то, что придётся по нраву любой венценосной особе.

Лорд-стюард кивнул и провёл Сухова к огромным дверям из орехового дерева, отделанным слоновой костью. Два громадных гвардейца, стоявших на часах, молча отшагнули, позволяя войти.

Первым в дверь проскользнул граф Пемброк и низко поклонился королю, который стоял у окна, выходившего на поле для рыцарских турниров.

Карл I был довольно молод, сухощав и хорош собой.

— Рад видеть вас, господин граф, — кивнул он лорду-стюарду.

Говорил его величество с трудом из-за дефекта дикции. По сигналу Герберта Олег переступил порог Голубого зала и отвесил низкий поклон, сняв шляпу и коснувшись полями блестящего паркета.

— Нижайше приветствую ваше величество, — сказал он.

— Ага! — улыбнулся король. — Стало быть, вы и есть тот самый Северус Снейп, о коем уведомил меня лорд Холланд?

— Да, ваше величество…

Карл мелко покивал, отошёл к большому креслу и с удобством уселся.

— Можете быть свободны, Уильям, — с оттенком нетерпения велел он.

Герберт, мазнув взглядом по Сухову, молча поклонился. Олег послал лорду-стюарду успокаивающую улыбку — мол, всё под контролем.

— Итак, господин Снейп, — выговорил король, — расскажите мне, что творится под Ла-Рошелью. Ах, не стойте вы с таким благоговением! Садитесь.

Сухов присел на скамью, обитую синим бархатом, и мельком оглядел покои.

Голубые стены, искусно расписанные сценками с ангелами в небесах, оправдывали название, данное залу.

Олег сосредоточился. Тщательно подбирая слова, обдумывая сведения, переданные ему кардиналом, он описал положение дел в Ла-Рошели, напирая на то, что особых тягот англичане не испытывают.

— Война идёт по правилам рыцарских турниров, — заключил Сухов, намечая улыбку. — Как-то раз Бэкингем послал маркизу Туара дыни, а тот в благодарность отправил герцогу воду, настоянную на цветках лимонного дерева, и «кипрскую пудру».

Король покивал и сказал, болезненно морщась:

— Если мы не поможем Бэкингему после столь прекрасного и славного начала его действий, это станет неизгладимым позором для меня и для всей Англии. Те, кто противится этому или затягивает дело, заслуживают того, чтобы их повесили в Тайберне!

— Да, сир, — смиренно согласился Олег.

— Ступайте, господин Снейп, — милостиво сказал его величество. — Я удовлетворён нашей беседой.

Отвесив прощальный поклон, Сухов удалился.

Оказавшись в галерее, он заметил лорда-стюарда и улыбнулся ему — дескать, король остался доволен, чего и вам желаю.

— О, Северус! — вдруг услышал он приятный женский голос.

Это была Люси Хей, она щеголяла в роскошном тёмно-зелёном бархатном платье с большим воротником и высокими манжетами из венецианского гипюра снежной белизны — не копить же кардинальские пистоли, как скряга-ростовщик! Деньги на то и созданы, чтобы их тратить.

— Миледи, — церемонно поклонился Олег.

— Ах, не будьте таким суровым, — надула губки графиня, — не то я решу, что вы из пуритан! Они тоже ходят во всём чёрном.

— Не имею ничего общего с этими ханжами, — улыбнулся Сухов.

Леди Карлайл засмеялась. В этот момент она показалась Олегу хорошенькой — румянец на щеках горит, глазки сверкают, постреливая вокруг.

— Позвольте представить вам достопочтенного Ричарда Уэстона. — Люси по-свойски взяла под ручку пожилого джентльмена, который ничего не имел против внимания, оказываемого ему молодой женщиной, и подвела к Сухову. — Сэр Ричард, сэр Северус.

— Его величество почтил меня званием канцлера казначейства, — с простодушной ухмылочкой проговорил Уэстон.

— Увы, сэр Ричард, пока что в большие чины не вышел!

Канцлер охотно рассмеялся.

— А мы как раз о вас говорили, — щебетала Люси, — с сэром Ричардом и с сэром Уильямом.

— Вот как? — Олег изобразил невинное удивление, бросив испытующий взгляд в сторону лорда-стюарда. Тот в это время смаковал вино и приподнял кубок, словно отвечая Сухову.

— Да-да! — оживлённо продолжала графиня. — О вас, о Ла-Рошели, о его светлости. Представляете, сэр Ричард, герцог изъявил такую храбрость, что не позволил своим солдатам рыть укрепления, сочтя подобное поведение трусливым!

Уэстон глянул на Олега, несколько озадаченный. Сухов развёл руками.

— Приходится признать, — вздохнул он, — что смелость не всегда сочетается с мудростью.

— Надеюсь, вы не рассказали об этом королю? — поинтересовался Уэстон, с виду вполне добродушно, но глаза его смотрели цепко и зорко.

— Я не обманул надежд его величества, — ответил Олег, — и изложил все события как они есть, умолчав о самых печальных. Да и выводы я делать не осмелился, ибо в мои планы не входило вызвать монарший гнев.

— Люди Бэкингема болеют, — негромко сказала Люси.

— И много ли хворых? — нахмурился канцлер-казначей.

— Непозволительно много, сэр, — серьёзно ответил Сухов. — И это притом, что наше войско расположилось на побережье. Лагерь же французов находится среди болот, однако Ришелье удалось избавить своих воинов от заразы. Сие удручает больнее всего.

— Дьявол! — проворчал Уэстон. — И он ещё требует выплат во много тысяч фунтов! Пф-ф! Я бы с наслаждением отказал его светлости, но как я могу сказать «нет» его величеству?

— Хотите совет? — ухмыльнулся Сухов. — Не говорите слов отрицания, но и согласия своего не давайте.

— А что же тогда? — удивился канцлер.

— Сокрушайтесь! Вините в нерасторопности сборщиков налогов и прочих малых мира сего — вот, дескать, и рад бы выдать нужную сумму его светлости герцогу, да только казна уж больно медленно пополняется. Мол, ближе к зиме полегче будет, а пока… И уныло разводите руками.

Сэр Ричард захихикал, грозя Олегу пальцем.

— Знаете, сэр Северус, — проговорил он немного погодя, — а вы, пожалуй, могли бы понравиться королю и даже выйти в фавориты. В вас достаточно смелости, чтобы говорить опасные вещи, но хватает и ума, чтобы преподносить их с иронией.

— Боюсь, мой путь наверх займёт излишне много времени, — усмехнулся Сухов. — Бывал я при дворе у разных государей, но нравы везде одни и те же. Поверьте, на поле брани гораздо спокойнее! По крайней мере там не ударят в спину.

— О да!

Раскланявшись, канцлер казначейства удалился.

— Надеюсь, — пробормотал Олег, — я не был излишне откровенен.

— Нет-нет! — успокоила его графиня. — Сэр Ричард хитёр и коварен, но не подл.

— Забавно… А я тогда каков?

— Вы? Вы безжалостны и беспощадны, но справедливы.

— Приятно слышать, — улыбнулся Сухов.

Графиня Карлайл, по всей видимости, взяла «Северуса Снейпа» под свою опеку, желая вывести его в свет.

Шествуя по галерее, миледи познакомила Олега с лордом Мортоном и сэром Уильямом Бальфуром, чьи отряды готовились отплыть под командованием графа Холланда, с Томасом Говардом, графом Сурреем, и ещё с кем-то, и ещё…

Сухов едва поспевал отвешивать любезные поклоны.

К пяти часам пополудни здешнее жеманство изрядно утомило его, и Олег поспешил покинуть дворец.

Уже отъезжая, он оглянулся на узкие, стрельчатые окна Уайтхолла, отблескивавшие простым зеленоватым стеклом или искусно сработанными витражами. За ними сотни людей бродили по дворцу, взыскуя благ. Графы, бароны, виконты, маркизы.

Он посеял сегодня идеи, которые могут укорениться среди местной знати и дать свои плоды.

Кто-то из лордов, не от большого ума, сболтнёт худую весть о Бэкингеме, породив волну слухов, и они распространятся по Лондону, аки пожар. Кто-то решит, что, очернив герцога, тем самым изобразит себя белым и пушистым. А кто-то, поставив себе цель сместить его светлость, станет вредить ему, дабы неудачи умалили величие Джорджа Вильерса в глазах короля.

— Зоопарк, — сказал Сухов и похлопал чалого по шее: — Поехали, дружок.

Конь обрадованно фыркнул и порысил по Кинг-стрит.

Глава 15, из которой легко вывести цену человеческому счастью

1

Бальтазар Жербье весь изнервничался в первые дни, а после смирился со своей участью. Он лежал день напролёт, ворочаясь на соломенном матрасе, переходя в сидячее положение лишь во время кормёжки. Сам себе Жербье напоминал животное, пойманное и укрощённое.

По ночам он вставал, обходил своё узилище и ощупывал стены в поисках хоть какой-то щёлочки, как будто владел чёрной магией и мог оборотиться тараканом. Когда светила луна, от окошка вытягивался узкий луч, упираясь в дверь.

Жербье смотрел на бойницу как завороженный — это был его единственный «выход» в мир. Вначале он еще сомневался, считал, что окошко выходит в сад или во двор, но голоса, доносившиеся до него днём, цокот копыт и грохот телег убеждали, что за стеной — улица.

Какая, он понятия не имел. Попытки влезть по стене закончились ободранными ладонями и прорехой на камзоле.

Однажды Бальтазар проснулся среди ночи и вскочил с бешено бьющимся сердцем. Он видел сон, в котором давал о себе знать.

Не заснув до самого утра, Жербье проклинал себя за уныние, в которое впал по малодушию своему. А ведь у него был шанс! Он и сейчас есть, надо только воспользоваться им, а не страдать зря.

Часов в девять ему принесли завтрак. Молодой мужчина, которого называли Виктуар, был слугой московита Ярицлейва. Тем самым слугой, что убил двоих из отряда Жербье при попытке освобождения лорда Монтегю.

С каменным лицом приняв миску с кашей, Бальтазар заговорил:

— Понимаю, что просить вас вернуть мне свободу было бы странно…

— Правильно понимаете, — кивнул Виктуар.

— Но бумагу-то вы мне можете дать? — с некоторым раздражением спросил Жербье. — Я художник, и мне невыносимо сидеть взаперти целыми днями, не видя ничего, кроме снов! Дайте мне бумагу и краски, прошу вас!

Слуга задумался и пожал плечами:

— Ладно…

Тремя днями позже другой слуга, зовомый Александром, передал узнику несколько листов серой бумаги и краски.

Жербье овладело возбуждение. Усевшись на полу, так чтобы на лист падал лучик из окна, он принялся рисовать.

Не затрудняясь смешиванием цветов, он тщательно выписывал портрет Олегара де Монтиньи. Душа Бальтазара пела, изнывая от сладкого чувства мести.

Просидев почти до обеда, Жербье еле разогнулся. Написав короткое письмо под портретом, он тщательно сложил лист, заклеил его жёваным мякишем и начертал сверху: «Передать графу Холланду! Срочно! Нашедшему сие граф выплатит 5 крон серебром!»

До обеда промаявшись, Бальтазар умудрился-таки выбросить послание из окошка своей темницы, когда Виктуар запер за собою дверь, унося посуду.

Успокоенный и умиротворённый, Жербье лёг и тотчас же уснул.

2

Прошла неделя, минула другая. Октябрь был всё ближе, и на душе у Сухова легчало — задание кардинала он выполнит наверняка. Разброд и шатание в армии Англии и на флоте, разлад среди йоменов,[87] которые всё чаще шли в отказ, не желая снабжать хлебом да салом королевское войско, — весь этот человеческий фактор работал на Францию, склоняя весы в пользу Ришелье и Людовика XIII.

Граф Холланд метался из Портсмута в Лондон, силясь понять, отчего дело разваливается, отчего разбегаются его люди.

Он ничего не понимал и бранил всех подряд, даже его величество, горячо обещавшего, что флот вот-вот отправится, буквально на днях.

Король тоже недоумевал, почему не исполнялись его приказы, почему бюрократическая машина постоянно давала сбои, почему продолжалась волокита.

Откуда Карлу I было знать, что, скажем, потеря важной бумаги в Адмиралтействе, из-за чего застопорилось снабжение флота канатами, вовсе не случайность, что данное деяние было оплачено Олегом через подручных?

Тихий саботаж зашёл уже так далеко и так глубоко, что, даже прекрати Сухов свою подрывную деятельность, начавшийся разброд не прекратится вдруг, сам по себе.

Путаница и беспорядки так и будут продолжаться по инерции, пока дело не заглохнет, ибо навести порядок было некому: король был слабым и недалёким человеком, закомплексованным и неуверенным в себе. Он всегда торопился принять решение сам, чтобы, не дай бог, кто-то не отсоветовал ему это делать, не попенял на неразумность, непродуманность его указов и прочих распоряжений.

Вероятно, именно из-за комплекса неполноценности король и не созывал парламент. Будущие историки найдут причину этого в стремлении Карла I укрепить свою власть, а дело-то было совсем в ином — монарх боялся предстать перед пэрами глупым петушком, чьему сиплому кукареканью внимают снисходительно и добродушно, скрывая насмешливые ухмылки.

Карл два раза распускал парламент, самовольно собирая подати.

Пройдёт лет двадцать, и копошение слабовольного государя, плодившего беспорядки и неустройства, приведёт его на плаху.

Впрочем, так бывало в истории не раз: правитель, не обладавший волей, жёстким характером и холодным рассудком, плохо кончал. Доброму и вялому слюнтяю можно удержаться на троне лишь в том случае, если его окружает умная и умелая свита. Если же нет, то он обречён.

При этом Олегу нужно было учитывать позицию молодой королевы, Генриетты-Марии.

Ей еще не исполнилось и восемнадцати, но девушка она была с претензиями. Умная и властная, Генриетта попыталась было подчинить себе мужа, однако быстро поняла, что тот находится под полным влиянием герцога Бэкингема.

Живя в одном дворце, король и королева не видели друг друга неделями. Зато имелось влияние на двор, хотя, надо признать, Генриетта-Мария, по неопытности или по глупости подчёркивала свою приверженность к католицизму — и это в стане придворных-протестантов.

Правда, воздействовать на скучавшую королеву Олег не мог, да и не собирался. Для этого пригодилась миледи.

Возникало еще немало вопросов, которые Сухову приходилось решать лично. По принципу: «Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы…»

Персоной, вызывавшей у Олега постоянную головную боль, был лорд Адмиралтейства сэр Клудесли Грей. Ему до всего было дело, он радел о флоте, как о собственном семействе, живота своего не жалея. Короче, был изрядной помехой Олеговым планам.

Невзрачный, тощий, с редкими волосами на блестящем черепе, скряга и зануда, Грей не пользовался успехом у женщин, а посему весь свой нерастраченный пыл употреблял на службу королю.

Пока другие отлынивали от работы и брали взятки, он трудился ревностно и рьяно, отличаясь неподкупностью, чем изрядно гордился.

Ещё одной чертой, отличавшей сэра Клудесли, была заносчивость. А поскольку дворяне не всегда соглашались терпеть высокомерное к себе отношение, Грею волей-неволей пришлось освоить искусство фехтования, в чём он весьма преуспел, приобретя дурную славу дуэлянта. На этом Сухов и собирался сыграть.

Три дня подряд Ярик следил за Клудесли и выяснил, что тот — человек привычки. Грей, как «истинный ариец», всё в своей жизни подчинял непреложному порядку.

К примеру, после ланча он непременно совершал моцион по Сент-Джеймсскому парку, дабы процесс переваривания пищи проходил на свежем воздухе.

Быков предлагал ликвидировать Грея из засады, но Олег воспротивился. Ему претило убивать исподтишка, это было «неспортивно», как будут говаривать англичане.

А посему, выбрав вторник для убийства, Сухов отправился на Кинг-стрит, где располагалась одна из контор Адмиралтейства, и стал дожидаться Клудесли.

Тот вышел, не нарушая своего графика, минута в минуту, и неторопливо прошествовал к парку. Шпага Грея, болтавшаяся на перевязи, успокоила Олегову совесть.

Когда лорд Адмиралтейства свернул в пустынную аллею, Олег догнал его и громко спросил:

— О, неужто это сам сэр Клудесли, нежная забава Бэкингема?

Грей развернулся, как ужаленный.

— Что вы себе позволяете, сударь? — выцедил он.

— Да не прячь ты от меня свою худую задницу, — сказал Сухов с весёлым пренебрежением, — я не из мужеложцев.

Выхватив шпагу, Грей бросился на Олега.

— Не маши так сильно, — комментировал Сухов, отбивая натиск. — Я понимаю, конечно, что в клинке присутствует нечто фаллическое, но не до такой же степени распаляться!

Клудесли зарычал, снова бросаясь в атаку, а Олег кружил, оглядывая окрестности. Никого. В тот же миг шпага вонзилась Грею в сердце.

— Ничего личного, — сухо сказал Сухов, отшагивая и салютуя.

Сэр Клудесли рухнул на колени, качнулся и простёрся на траве.

Спрятав шпагу, Олег не спеша скрылся с места преступления. Сухов был спокоен. «Я жив, он мёртв. О чём нам говорить?»

Убивать ему всегда было неприятно — это одно и грело душу. Стало быть, не садюга пока.

Сколько уже человек он сжил со свету? Счёт потерян… Вот и ещё один отправлен им в мир иной.

Олег, по правде говоря, никогда не увлекался интеллигентскими рассусоливаниями на тему бесценности жизни. Профессия воина поневоле привила ему циничное отношение к этому вопросу.

Это не значит, конечно, что всё дозволено и можно убивать направо и налево «тварей дрожащих». Нет, конечно. Сухов обнажал оружие в меру необходимости — но и не переживал особо о погубленных им жизнях.

Прогулявшись по парку, Олег по Сент-Джеймс-стрит выбрался к дому графа Холланда.

На травке возле особняка он застал привычную картину — десятка два солдат стояли, сидели, лежали или бродили вокруг, охраняя его лордство. Некоторых из них Сухов знал, поэтому ответил на их приветствия.

Хозяин был дома и пребывал не в духе.

— Приветствую вас, граф, — церемонно поклонился Сухов.

— Рад встрече, Северус, — бледно улыбнулся Рич.

— Вы чем-то расстроены?

— Весьма, мой друг, весьма! Боюсь, что ваши надежды отправиться со мною в Ла-Рошель становятся всё более несбыточными. Владыка небесный! Творится что-то невероятное! Население недовольно до крайности, солдаты бегут, съестные припасы портятся, а фригольдеры[88] напрочь отказываются продавать свежие продукты. Лорд-казначей разводит руками и плачется, что денег нет, что подати не собраны, что те средства, кои были изъяты, ещё не доставлены, а те, что уже поступили, истрачены на более важные дела. Проклятие!

— Да уж, — хмыкнул Олег. — А голландцы что говорят?

— А подлые голландцы увели свои корабли во французские гавани! Им теперь платит Ришелье, и эти жадюги согласны работать на кардинала, лишь бы на палубах их кораблей не служили католических месс!

Сухов сокрушённо покачал головой. Хотя на самом деле это он сам уговорил негоциантов из Антверпена сдать свои корабли на нужды французского флота, и те согласились — щедрость Ришелье их убедила.

— Чёрт знает что! — пробурчал Холланд.

«Ну не только чёрт…» — мелькнуло у Олега.

В этот момент в дверях показался возмущённый дворецкий, а следом за ним какой-то оборванец в живописных лохмотьях.

— Эт-то ещё что такое? — нахмурился граф.

— Ваше сиятельство, — пролепетал Джордж, — я его не хотел пускать, но он…

— Тут, господин граф, такое дело, — заговорил бродяга, не слишком-то робея. — Письмо вам!

— От кого? — поморщился Рич — со стороны «почтальона» несло отнюдь не благовониями.

— Того не ведаю.

Граф протянул руку, но нищеброд проворно спрятал послание за спину.

— Мне пять крон обещано с вас получить!

Холланд долго смотрел на бродягу, явно желая вытолкать взашей непрошеного гостя, но потом рациональное начало возобладало в нём. В конце концов, пять крон не деньги.

Сунув затребованную мзду в чёрные от грязи руки, граф получил письмо.

— Господь да благословит вас, сэр! — поклонился босяк.

Холланд, потеряв к нему интерес, нетерпеливо развернул письмо.

Что писал неизвестный адресант, Сухову видно не было, зато он мог «читать» выражение лица Генри Рича. Вот оно окостенело, словно оскорбившись, вот крылья носа затрепетали, а губы скривились. Граф был в ярости.

Порывисто сложив письмо, Холланд сделал пару быстрых шагов и окликнул из дверей уходившего бродягу:

— Эй, кто тебе передал это?

Бродяга, убедившись, что догнать его будет трудно, ответил:

— Никто! На улице нашёл.

— А дом помнишь? Если проведёшь моих людей, получишь золотой соверен!

Нищий расплылся в улыбке совершенного счастья.

— Проведу, ваше сиятельство! Как есть проведу!

Отослав небольшой отряд вместе с оборванцем, граф сделал знак страже и вернулся в дом. Сухов почувствовал опасность.

— Что-то серьёзное? — вымолвил он.

— Весьма, — глухо произнёс Холланд, а затем добавил официальным тоном: — Олегар де Монтиньи, вы арестованы!

Глава 16, из которой явствует, что сотворённое благо частенько оборачивается не к добру

Первый день после отправки письма Жербье провёл на нервах. Он всё ждал, когда же что-то произойдет, вздрагивал при каждом громком звуке, долетавшем в его «камеру», но так ничего и не дождался.

Бальтазар впал в уныние, и оно-то как раз и помогло ему заснуть, а не ворочаться всю ночь, обдумывая печальные думы по кругу.

Второй день начался, как обычно, — с тарелки каши, принесённой Виктуаром.

— Рисовали? — поинтересовался слуга.

У Жербье что-то внутри ёкнуло, но он нашёл в себе силы не подать виду, что испугался, и промямлил:

— Да так… Набросал кое-что…

Если бы Виктуар потребовал показать наброски, что бы он тогда делал?

Дверь затворилась за слугою, и Бальтазар отёр пот со лба.

Вот тут-то его и пронзила пугающая мысль: а если первым, кто подберёт выброшенное им письмо, окажется тот же Виктуар?! Или Александр? Что тогда? И Жербье отважился на решительные действия.

Он бросился к топчану и резким движением отодвинул его от стены — первые три ночи художник занимался тем, что расшатывал камни, из которых была сложена стена. Раствор был замешан плохой, он крошился под пальцами и осыпался на пол.

Вот его-то Бальтазар и сгрёб аккуратно в кучку, а потом набил им свой собственный шёлковый чулок. Получился этакий кистень, которым убить трудно, зато оглушить можно было запросто.

Руки у Жербье ходили ходуном, но ближе к обеду он всё же справился с собою и даже придумал хитрый план: за оставшееся до кормёжки время набросал по памяти портреты того же Виктуара, Александра и Ярицлейва.

Бальтазар сильно вздрогнул, когда загремел засов. Быстро вытерев потные руки, он взялся за своё оружие. Вошедший Виктуар был, как всегда, осторожен — миску с кашей он держал в левой руке, правую оставляя свободной. Мало ли что вздумает заключённый.

— Хотите глянуть? — натянуто спросил Жербье.

— Ну-ка, ну-ка… — заинтересовался слуга.

Он взял в руки рисунок, изображавший Александра, и хмыкнул.

— Похож!

Полюбовавшись своим портретом, Виктуар отложил его, потянувшись за третьим «шедевром».

В этот-то момент Бальтазар и нанёс свой удар — увесистый мешочек огрел слугу так, что тот свалился без чувств.

Задыхаясь, Жербье на цыпочках прошёл к двери, выглянул. Громкий голос Ярицлейва спугнул его — Бальтазар сорвался на бег, кинувшись сперва к лестнице, где обнаружил Александра. Слуга очень удивился их встрече и закричал:

— А ну стой, гад!

Жербье тут же кинулся обратно, заметив, как из его темницы выбирается на четвереньках Виктуар, морщась и потирая шишку на голове.

— Держи его!

Бальтазар запаниковал, заметался и уже совершенно случайно выскочил именно туда, куда было нужно, — в холл.

— Стой!

Жербье, всхлипывая от ужаса, забился о входную дверь, шаря по створке в поисках запора, нащупал какую-то ручку, слыша за спиной гулкие шаги, дёрнул её вверх-вниз-вбок и вывалился на ступени, сбив с ног солдата с мушкетом.

Тот покатился по лестнице, изрыгая ругательства. Двое его сотоварищей, не успев отпрыгнуть, тоже упали, роняя оружие.

Бальтазар, сам едва не покатившись, рванул к видневшимся за липами воротам, но угодил в крепкие руки солдат.

— Кто таков? — рявкнул офицер, наполняя воздух тошнотворной смесью табака и чеснока.

— Я — Жербье! — завопил художник, вырываясь. — Бальтазар! Они меня похитили! Я послал весть графу Холланду! Я…

Поток его излияний был пресечён тычком пальца в грудь.

— Так и сидел бы на месте, дур-рак! — прорычал командир отряда. — Сорвал нам захват, дубина этакая!

— Я не знал… — лепетал Жербье. — Я не думал…

В ту же секунду дуло мушкета со звоном вышибло стекло, и грохнул выстрел. Один из солдат мигом упал в траву, и тяжёлая круглая пуля пробила навылет грудь его соседа.

— Огонь! — гаркнул офицер, картинно поднимая пистолет.

Следующей пулей, вылетевшей из дома, ему снесло пол-лица. Солдаты дали залп, который выбивал стёкла и откалывал здоровенные щепки от двери. Двое из них, отложив разряженные мушкеты, подхватили трухлявое бревно и побежали ко входу, бранясь самыми чёрными словами.

Таран с гулом и треском впечатался в дверь, и тут же прогремел выстрел из мушкетона. В окошке мелькнуло бледное лицо Виктуара.

Жербье, выглядывавший из-за воротного столба, резко отдёрнул голову, убеждённый в том, что целились непременно в него.

…Акимов отпрянул от окна и принялся лихорадочно перезаряжать мушкетон. Голова у него раскалывалась и гудела, было ему паршиво, но Виктор соглашался с мнением Пончика, выраженным на бегу: «Спасибо мазилке, хоть не дал нас врасплох застать!»

Забив заряд, и пыж, и пулю, хронофизик переполз к соседнему окну, поднялся в простенке, выглянул наружу.

Солдаты, лишившись командования, не шибко рвались в бой — они прятались за деревьями, за ужасными каменными львами у лестницы, заряжали свои ружья или долбили бревном входную дверь. Та трещала, но не поддавалась — сколоченная из брусьев и скреплённая толстыми полосами ржавого железа, она имела большой запас прочности.

— Витька! — крикнул Быков из гостиной. — Как ты там?

— Живой! — откликнулся Акимов.

— Двигай к нам! Надо уходить!

Короткими перебежками, справляясь с мутью в голове, Виктор проник в гостиную.

— А где же Олег? — спросил он, падая на колени под окошком.

— В беде, — буркнул Пончик. — Угу…

Акимов вопросительно глянул на Ярослава.

— Олег был у Холланда, — сказал тот с неохотой, — и вдруг тут солдаты графа. Совпадение?

Виктор тоскливо выругался.

— Вот и я так думаю, — угрюмо кивнул Быков. — Ладно, уходим, пока не окружили!

— Чёрный ход? — понял Акимов.

— Или через окно в сад.

— А лошади? Пешком мы уйдём недалеко!

— Ёш-моё! Действительно…

— Есть идея, — решительно сказал Пончик и бросился в холл.

Последние метры он одолел на четвереньках, и Виктор с Яриком тоже поползли окарачь, зато, когда Шурик указал им на бочонок с порохом, оба чуть не вскочили.

— Ты гений! — громко прошептал Быков.

— Ну есть немного, — скромно признался Александр.

Просыпав по полу порох от входной двери до арки гостиной, изобразив этакий бикфордов шнур, Шурик установил бочонок возле самого входа.

— Поджигай!

Кресало сработало на раз — весёлый огонёчек побежал по россыпи серого праха, но три товарища этого не видели — они мчались к чёрному входу.

А шипение сменилось яркой вспышкой и грохотом — взрывом вынесло дверь, сметая солдат вместе с тараном. Солдаты, залёгшие поодаль, стали палить в пустой проём, где клубился густой дым, а те, кого они жаждали взять живьём, уже выводили лошадей из конюшни.

Вскочив в сёдла, друзья порысили в глубь сада — мягкая земля глушила топот копыт — и выскользнули в поле.

— Куда теперь? — крикнул Пончик.

— К миледи!

Сделав немалый крюк, троица выехала к Чаринг-кросс. Отсюда до особняка Карлайлов было рукой подать. Заведя лошадей в конюшню графа, друзья разделились: Виктор с Шуриком остались ухаживать за животными, а Быков отправился к графине.

Беспутный супруг Люси был дома, но после вчерашней пьянки отсыпался. Его благоверная побледнела, увидев, в каком состоянии Быков.

— Миледи! — выдохнул Ярослав. — Беда!

Кратко посвятив графиню в события последних часов, он опустился на стул совершенно без сил, а вот Люси, напротив, забурлила деятельной энергией.

Мигом собравшись, она объявила, что навестит лорда Холланда и обо всём разузнает. Приказав Мэри накормить гостей, графиня выпорхнула из дома.

Прошёл час томительного ожидания, и миледи вернулась. Узнав от нее последние новости, Быков побежал в конюшню.

— Вы что, совсем с ума посходили? — начал он страшным голосом. — Вы зачем этому придурку краски дали?

— Ну он же художник, — выдавил из себя Акимов.

— Мы и подумали… — пролепетал Шурик.

— Не знаю, каким местом вы думали, — грубо проговорил Яр, еле сдерживаясь, — но этот художник нарисовал портрет Олега и подписал в уголке: «Олегар де Монтиньи, корнет роты королевских мушкетёров, шпион кардинала Ришелье»! И выбросил свою писульку в окошко, не забыв упомянуть адрес Холланда. А какой-то босяк её подобрал и доставил графу лично в руки!

Пончик побледнел.

— И что теперь? — вопросил он сдавленно.

— Да ничего особенного. Олега заключили в Ньюгетскую тюрьму, а завтра повесят на «Тайбернском дереве»![89]

Глава 17, в которой Олег не желает сдаваться

Камера была невелика, со всех сторон обжимая холодным, грубо отёсанным камнем. Бойница, пробитая в толстенной стене, была до того узка, что её не стали перегораживать решёткой, а в низкую дверцу, толстую, как в сейфе, бесполезно было стучать — глухой звук гас, не разносясь далеко.

Да и толку от этих стуков! Ну услышит тебя здешний вертухай и что? Безнадёга…

Олег уселся на деревянный топчан, прислонился спиной к каменной кладке и закрыл глаза.

— Бес-пер-спек-тивняк, — пробормотал он одно из любимых словечек Быкова-старшего.

Хотя почему? Это что, первая зона в его жизни? Он и в знаменитой Мамертинской тюрьме сиживал, и в застенки Октогона[90] его бросали, а давеча и Бастилию посетил. Ньюгетская тюряга в сравнении с ними — тьфу!

Сухов задумался. Оружия ему не оставили, конечно, но тут к стене ржавая цепь привинчена, можно расшатать да и вытащить. Всё ж какая-никакая, а железяка. Дашь врагу по кумполу, и будет тебе счастье.

Да нет, ерунда это. Перебить вооружённых охранников, когда те явятся за ним? Глупости. Нет, порезвиться, конечно, можно, да только на пути к свободе куча дверей и толпа стражи — и в коридоре, и во дворе, и у ворот. Всех не перебьёшь, умаешься.

Спору нет, сбежать отсюда можно, но на организацию побега нужно время, и немало, а у него сроки поджимают — завтра обещают вздёрнуть.

Если подумать, то лучшее место для молодецких забав — у самого эшафота. Главное, там стен нет, а стражники внезапно смертны.

Поток мыслей был разом прерван лязгом засова. Дверь отворилась, и в камеру вошли, сильно пригибаясь и удерживая шляпы, трое молодцев с пистолетами. Четвёртым протиснулся граф Холланд с горящим факелом в руке.

Поискав держак на стене, Генри сунул в него свой осветительный прибор и пристально посмотрел на Олега.

— Добрый вечер, граф, — сделал ему ручкой Сухов. — Хорошая сегодня погода, не правда ли?

Холланд усмехнулся.

— Отдаю должное вашему хладнокровию, шевалье, — проговорил он.

— В общем-то, виконт. Виконт д’Арси.

— Тем более. Но должен вам заметить, господин виконт, оказались вы здесь по причине излишнего благородства. К чему, спрашивается, вы сохранили жизнь Жербье? Будь он мёртв, я бы сейчас пил с сэром Северусом.

— Вы правы, граф, — согласился Олег. — Есть же хороший девиз: «Не спеши творить добро, дабы оно не вернулось к тебе злом!» Так нет же, отступил от сего мудрого правила.

— Вы и герцогиню де Шеврез надули. Мне передавали из Нанси, что Мари пришла в сущее бешенство, узнав, что расстроила планы герцога Бэкингема в отношении Карла, сама не желая того![91]

— Да какая ей разница, кого предавать? — пожал плечами Сухов. — Этой вздорной милашке лишь бы интригу заплести, да покруче. Политика для неё — развлечение.

Хмыкнув, лорд прошёлся взад-вперёд и спросил, не оборачиваясь:

— Скажите, виконт, вы не любите Англию вообще или ваша неприязнь направлена исключительно на герцога Бэкингема?

— А с чего мне любить Англию, милорд? С какой стати? Вы шкодите всему христианскому миру, и магометан успеваете лягнуть, и туземцам разным кровь пустить. По мне, так вы ничем не лучше испанцев или турок. А Бэкингем… Вы знаете, граф, я терплю содомитов, пока они не высовываются. Но этот извращенец зарвался, хотя сам по себе полное ничтожество. А король ваш подпевает ему, дурачок венценосный…

При этих словах бесстрастные лица охранников дрогнули, как и пистолеты в их крепких руках.

— Вы бы не трогали его величество, виконт, — с угрозой проговорил Рич.

— Да ну? — ухмыльнулся Олег. — А что мне за это будет? Знаете ли, милорд, висельнику позволено многое, в том числе говорить то, что он думает, не опускаясь до лести и лжи.

— Оставим это! — досадливо поморщился граф. — Вы хотя бы понимаете, что казнь — это наименьшее из наказаний за совершённые вами преступления?

— А что я такого сделал? — комически изумился Сухов. — Ну назвался другим именем. И что? Не понимаю, почему бы благородному дону не сменить имя!

— Что-что? — не понял Холланд, но тут до него дошло: — А-а… Нет, господин виконт, не прикидывайтесь невинной овечкой! Да я, только начав копать, за полдня насобирал столько доказательств вашей вины, что волосы встали дыбом! Боже правый! Я голову ломаю, отчего мою эскадру преследуют несчастья, а, оказывается, всё это ваших рук дело!

— Ну так судите меня, милорд! — прочувствованно сказал Олег. — Зачем же эти застенки? Зачем обещание прогулки в Тайберн?

Граф осклабился.

— Это обещание я намерен выполнить в точности, виконт!

— По какому праву?

— Господи Иисусе! По праву сильного! Герцог доверяет мне, поэтому оставил несколько чистых бумаг за подписью короля. Достаточно было вписать несколько строчек о вашем заключении и казни.

— Понимаю… Разумеется, очень невыгодно, чтобы меня судили Бог и страна,[92] поскольку сразу станет ясной и ваша роль в этом деле, весьма неблаговидная. Да и опасно это — признавать, что человек, ради которого вы хлопотали об аудиенции, оказался врагом! Это же сразу бросает тень на вас самого. А уж как будет зол король!..

Холланд, не рискуя приближаться к Олегу, прошёл к двери и развернулся, покачался с пяток на носки.

— Знаете, почему я пришёл сюда, господин виконт? Вовсе не для того, чтобы насладиться вашим падением, отнюдь нет. Вы мне по-прежнему симпатичны, и… Вот скажите, а почему вы работаете на Ришелье?

Сухов пожал плечами.

— Потому что кардинал прав, — ответил он равнодушно, начиная уставать. — И король Людовик прав, поскольку защищает своё государство, подавляя мятеж. А вы лезете, куда вас не просят.

Ненадолго повисшее молчание было нарушено графом.

— У вас есть один-единственный шанс спастись, — медленно проговорил он. — Если здесь, на этом самом месте, вы подпишете обязательство работать на Англию и её короля, верно и преданно служить его светлости герцогу Бэкингему. В этом случае вы получите свободу, и я верну вам шпагу.

— Полноте, граф, — улыбнулся Олег. — Вы не дьявол, а я не святой Антоний. Не стоит меня искушать. Моя шпага всегда служила справедливости, а предательство… Нет, это не для меня.

— Тогда прощайте, виконт! — резко ответил Холланд. — И да поможет вам Бог!

«…И друзья», — договорил про себя Сухов.

Спалось ему плохо. Вроде и тюфяк был мягок, и крысы не шебуршились по углам, а вот поди ж ты…

Олег вздохнул. Он был готов к борьбе, но ожидание выматывало. Господи, когда же кончится эта ночь?

Сухов усмехнулся. Странный он зэк — торопит исполнение приговора! Того самого — «высшей меры наказания». Не дождётесь!

Его всегда поражала непонятная апатия, которая охватывала приговорённых к смертной казни. Откуда в них эта непростительная покорность? Осуждённые сами клали голову на плаху, позволяли накинуть петлю на шею или безропотно выслушивали приказания, отдаваемые расстрельной команде: «Заряжа-ай! Це-елься! Огонь!»

Да как же так можно? Почему они не кидались на палачей? Боялись, что их за это убьют? Идиотский парадокс!

Разумеется, бросаться на охранников опасно, те и заколоть могут или пристрелить, но чего бояться смертнику?

Даже если точно знать, что будешь обязательно убит при попытке к бегству, всё равно надо пытаться! Ибо никто не ведает своей судьбы, не знает, что ждёт его даже минуту спустя.

Пусть на тебя направлено дуло ружья, и палец противника жмёт на курок — это ещё не конец! Ибо кто поручится, что ствол не забит смазкой, что его не разорвёт, поражая самого стрелка? Надежда, пусть и вовсе микроскопическая, остаётся всегда. А сдаваться, чтобы тупо умереть? Ну уж нет!

Олег поднялся со своего ложа и подошёл к окошку. Привстал на цыпочки и выглянул. Яркая луна освещала острые крыши башен, подчёркивая темноту, затопившую тюремный двор.

Завтра его вывезут отсюда. Бежать по дороге к месту казни было бы опрометчиво — лондонцы обожают смотреть на висельников, и толпа выстроится по обе стороны Оксфордской дороги, по которой двинется повозка. «Уйти в народ» и затеряться? Не получится. Приговорённому к смерти полагается взойти на эшафот в своей лучшей одежде. А толпа соберётся из простонародья. И что? Станет лондонская голытьба помогать или хотя бы не препятствовать джентльмену в чёрном камзоле из тонкого камлота[93] с серебряными позументами? Это вряд ли…

Короче говоря, сопротивляться «представителям закона» следует у самого эшафота. Руки ему, наверное, свяжут. Так, а ноги для чего? В общем, нечего тут мудрить — как прибудем в Тайберн, так и начнём действовать. По обстоятельствам.

С этой мыслью Сухов вернулся на топчан и заснул сном праведника.

Разбудила его стража — двое с мушкетонами вошли в камеру, поднимая руки с масляными фонарями.

— Вставайте, милорд, — проговорил один из них простуженным голосом. — Пора.

— Выспаться не дадут… — проворчал Олег.

Встав, он оделся и попросил:

— Любезный, полей-ка мне водички.

Один из стражников, который помоложе, бочком приблизился и ухватился за кувшин. Пустил воду струйкой.

Сухов закатал манжеты рубашки с брабантскими кружевами, подставил ладони и с удовольствием омыл лицо. Хорошо!

Утеревшись батистовым платочком, Олег нацепил шляпу и сказал:

— Пошли.

В коридоре его поджидали ещё двое охранников с мушкетонами. «Боятся, — подумал Сухов, — значит, уважают!»

— Позвольте, милорд… — просипел простуженный и качнул мотком верёвки.

Олег протянул ему руки, но стражник повёл головой: «За спину, сэр, за спину». Как скажете.

Верёвки стянули Сухову запястья, но не слишком туго. И то хлеб.

Минуя сводчатые коридоры и винтовую лестницу с истёртыми ступенями, он спустился во двор.

Здесь было промозгло и зябко, как в погребе, суровые и мрачные стены тюрьмы закрывали простор, даже небо стягивая до скромного многоугольника лазури. Человек пять или шесть солдат грелись у костра, в сторонке фыркали их лошади. А вот и его «карета» — громоздкая телега, запряжённая волами.

Запрыгнув, Олег устроился на тюке соломы, четыре стражника уселись по сторонам подводы, свесив ноги, и возница щёлкнул кнутом.

Волы лениво стронулись с места, поволокли повозку к воротам — те уже медленно раскрывались навстречу. Чему? Смерти? Или воле? Скоро узнаем.

Шестеро всадников покинули Ньюгетскую тюрьму следом за повозкой. Узилище стояло на перекрёстке Ньюгейт-стрит и Олд-Бейли, и дорога до Тайберна обещала быть долгой — воловью упряжку разогнать нелегко.

Колёса, хоть и смазанные, скрипели нещадно, ободья грохотали, копыта волов неторопливо плюхали. Олега потянуло в сон. «А почему бы и нет?»

Заставляя стражу вздрагивать, он улёгся на солому. Трясло так, что не заснёшь, но хоть подремать…

Толпа стала подходить потихоньку. Гомон голосов становился всё громче, иногда стихая — видимо, зеваки стояли не слишком плотно.

«Попробовать?» — мелькнуло у Сухова. А стоит ли?

Кряхтя, он сел и огляделся. Дома в один-два этажа выстроились вдоль довольно широкой улицы. В узких проулках мелькали огороды и пастбища. Оксфорд-роуд.

К югу от дороги раскинулись кварталы Сохо, занятые ремесленным да торговым людом.

Любопытствующих бездельников хватало: одни молча стояли, жадно наблюдая за аристократом, которому уготовили казнь в этот прекрасный осенний денёк, другие шли рядом с повозкой, высматривая мелкие подробности.

Они словно изучали Олега, пытаясь понять, чем же отличается от них человек, которому светит рай? Или ад? Ну это уж кому как. Стражники гоняли особо приставучих, но те ухитрялись-таки пробиваться к самой телеге, хвататься за борта, глазеть да и шмыгать прочь, вжимая голову в плечи или почёсывая затылок после ха-арошей затрещины.

И вот ещё один странно знакомый босяк пробился к подводе, желая молниеносным движением дотронуться до Сухова, но его рука ушла в солому. Нечаянно.

— А ну пошёл отсюда! — рассердился охранник, прогоняя настырного. А тот, сделав неприличный жест, шмыгнул в толпу, напоследок подмигнув Олегу.

Сухов тут же напрягся. Повозившись, он стал шарить связанными руками и скоро наткнулся на рукоятку ножа. Огромное напряжение, копившееся в нём с вечера, разом отпустило, впуская радость — друзья рядом!

Ухватившись поудобнее за рукоять, Олег принялся резать путы, безмятежно поглядывая в небеса. Вскоре верёвки ослабли, и Сухов осторожно высвободил руки, сжав клинок в правой.

Повеселев, он огляделся. Тайберн был уже близко, деревенские домики выглядывали из-за рощицы, вокруг стелились огороженные поля, а впереди виднелось то самое «тройное дерево», зловещий ориентир.

Скользнув взглядом по конникам, Олег несколько удивился и глянул повнимательней. Кавалеристов стало больше.

Из тюрьмы выезжало шестеро, а ныне в сёдлах покачивались восемь человек. Сердце у Сухова забилось чаще — узнать присоседившихся к охране Быкова и Акимова было трудно, но возможно. Понч — это, наверное, во-он тот далёкий всадник.

«Поборемся…»

Ближе к Тайберну конные прибавили лошадям прыти и окружили телегу, взяли её в кольцо — приближался решающий момент.

Справа от повозки ехал Ярослав. Приклеенная борода ему шла, создавая «пиратский» образ. Быков, придерживая левой рукой мушкет, оттопырил палец, указывая на стражника, примостившегося ближе к вознице. Олег наклонил голову, показывая, что понял, и посмотрел на охранника, который сидел, сгорбившись, ближе к задку.

С левой стороны скрипел седлом Виктор. Невозмутимо поглядывая вдаль, он улыбнулся краешком губ.

И вот оно, «Тайбернское дерево»! Огромная виселица была сделана на совесть, вешай хоть дюжину приговорённых за раз. Рядом располагались сколоченные из досок трибуны для зрителей — этих набежало под сотню, хотя большинство будет любоваться зрелищем стоя, зато бесплатно.

«Сорвём вам мероприятие!» — подумал Сухов, приглядываясь к человечку в красном капюшоне, ожидавшему его на эшафоте. Не дождёшься!

Быков негромко засвистел припевчик: «Пора-пора-порадуемся на своём веку…» — это было сигналом.

Акимов мигом подхватил свой мушкетон и выстрелил, поражая одного из кавалеристов. Обратным движением он ударил прикладом стража, сидевшего на телеге.

Грохот выстрела был настолько неожиданным, что охрана оцепенела.

Быков и Пончик выстрелили дуплетом, а тут и Олег вскочил и, стоя на коленях, всадил нож в шею своему конвоиру.

Возница скатился с козел и почесал в поле, воя дурным голосом. Трое конных стражей закрутились на месте, успокаивая лошадей. Одному из них удалось вскинуть тяжёлый мушкетон, но шпага Быкова сбила прицел — пуля ушла в пыль, а за нею следом пал и сам стрелок.

— Олег! — закричал Виктор, сжимая в левой руке поводья отбитого коня. — Скорей!

Сухова уговаривать не пришлось, он махнул в седло с повозки. Радостно скалившийся Пончик перебросил ему ножны со шпагой.

Прогрохотал мушкет кого-то из охранников, и в дело пошли припасённые пистолеты. Быков с Пончевым промазали, а Виктор попал, сбрасывая чересчур ретивого служаку наземь.

— Уходим!

Четвёрка взяла с места, переходя на галоп, и поскакала к западу, не разбирая, где дорога, а где поле.

Олег в этот момент ощущал простую животную радость существования. Он не умрёт, он будет жить! Разве этого мало для счастья?!

— Спасибо! — проорал Сухов.

— Не за что! — крикнул Пончик и расхохотался.

— Это мы виноваты, конечно же! — покаялся Акимов, но Олег только отмахнулся и глянул через плечо.

По Оксфорд-роуд пылил всадник, нахлёстывавший своего коня, — спешил за подмогой.

— В город лучше не соваться! — прокричал Сухов. — И вообще, давайте к северу, направление — Кембридж!

— Понято! — откликнулся Быков.

— Миледи в порядке?

— В полном! Это она достала нам мундиры да причиндалы.

— Выношу благодарность!

— Служу Советскому Союзу! Стоп! А мы кому служим?

— Прогрессивному человечеству!

— Ха-ха-ха!

— Хо-хо-хо!

— Й-е-еху-у!

Глава 18, в которой Олег, сам не желая того, распространяет суеверия

Кембриджшир — это низкая болотистая местность, унылая и безрадостная, край мелких озёр и запутанных проток, край одиноко растущих берёз, вересковых пустошей и диких дубрав. Здесь из непроходимых топей, подобно крохотным островкам, выглядывают белёсые останцы, а равнина лишь издали кажется голой — стоит только приблизиться, и ты оказываешься замкнут со всех сторон зарослями камыша в два человеческих роста, густым ивняком да ольшаником.

В этой глуши ещё сохранялись дороги, проложенные римскими легионерами, укатанные колеи, ведущие через пустоши и леса, где хватало лихих людей, промышлявших разбоем.

Изредка попадались одинокие хозяйства и даже целые поместья — старая добрая Англия…

Сухов вёл свой маленький да удаленький отряд низинами да лощинами, стараясь не попадаться на глаза преследователям, — вдогонку за ними кинулось чуть ли не пол-эскадрона.[94] Видать, крепко разозлились англичане.

Когда стало темнеть, Олег счёл за лучшее уйти подальше в топкие болота и там, отыскав сухое место в кругу дубов, стать на ночёвку. По темноте драгуны и сами не полезут в трясину, а с утра игра в догонялки продолжится с новыми силами.

Сухов устало слез с седла, взял вороного под уздцы и направился к Пончику, натягивавшему между деревьев крепкий канат — импровизированную коновязь.

— Эй! Тут кто-то есть! — внезапно раздался голос Акимова. — А ну выходи!

— Держи его! — кинулся на перехват Ярик.

— Да что там такое? — недовольно проговорил Олег.

В полумраке под деревьями завязалась свалка, и вдруг прямо на Сухова выскочил незнакомый мужчина в изорванном камзоле. Олег инстинктивно, не думая, двинул его как следует и повалил на землю. Подоспевшие Виктор и Яр скрутили незнакомцу руки. Тот был так слаб, что почти не сопротивлялся. Зато ненависти в его голосе оказалось с избытком.

— Проклятые английские собаки! — прорычал он.

Сухов передал повод Шурику и присел на корточки, оказавшись с неожиданным пленником лицом к лицу.

— Может, мы и прокляты, — усмехнулся он, — и собаки, но точно не английские. За нами самими погоня.

Незнакомец, заросший и нестриженый, нахмурился.

— Так вы не меня искали? — спросил он.

— А ты кто такой вообще?

— Меня зовут Нолан Чантри, — пробормотал пленный, не зная, верить ли тем, кто повязал его. — Я местный… Был.

— Был?

Чантри склонил голову и сразу выпрямил её, принимая вид одновременно горделивый и смешной.

— Здесь стоял мой дом, четыре комнаты, — с горечью сказал он. — Ещё дед сложил его из камня, а отец пристроил хлев и купил корову. А эти… Они всё отняли у меня! Только потому, что я католик.

Нолан быстро глянул на Сухова, но Олег лишь улыбнулся.

— Мистер Чантри, — мягко проговорил он, — мне без разницы, какой масти кошка, лишь бы она хорошо ловила мышей. Есть хотите?

Вздох, изданный пленником, был красноречивее слов.

— Присаживайтесь. Огня мы разжигать не станем, но вино можно пить и холодным. Да, Ярик, развяжи Нолану руки.

Запасливый Пончик, поворчав для порядка насчёт лишнего рта, выложил бурдюк вина и окорок, завёрнутый в пергамент. Акимов достал каравай.

— Люси постаралась? — улыбнулся Олег.

— Она, конечно же!

Нолан набросился на еду, давясь и чавкая, сопя и постанывая от удовольствия.

— Погоняли тебя, — хмыкнул Сухов, нацеживая в кружку красного винца.

Чантри покивал, сдерживая порыв запихать в рот сразу большой кусок. Пятью минутами позже, насытившись слегка, он отдышался.

— Я был совсем мальчишкой, — повёл Нолан рассказ, — когда отправился с дядей Гвилимом за океан, в Новый Свет. Мы плыли на корабле Бартоломью Госнолда[95] и высадились на мысе Кэйп-Код. Потом переселенцы, почти все, покинули то место, одни мы остались.

Было очень трудно, но мы сдюжили. Охотились, ловили рыбу. Расчищали лес под поля и сеяли зерно. Построили сначала хижину, а после и дом каменный. Местные индейцы — вампаноаги и пекоты — были дружелюбны, они очень уважали дядю за то, что тот был кузнецом и мог ковать стальные ножи и наконечники для стрел.

За них они щедро расплачивались мехами. Мы уж думали, что кончились наши напасти, да куда там!

Господь продолжал испытывать нас — семь лет назад прибыли отцы-пилигримы. Они поселились неподалёку, выстроили целый посёлок и назвали его Плимут. Узнав, что мы с дядей паписты, пилигримы стали творить нам всякие гадости, а мою сестру Керрион объявили ведьмой и казнили.

Вождь пекотов, с которым мы были дружны, решил вступиться за нас, и его воины вырезали семьи Хазлингов и Шовеллов, повинных в гибели Керрион. После этого дяде Гвилиму пришлось бежать в Новый Амстердам,[96] а я подался обратно на родину.

Ох, недаром говорят, что возвращаться — плохая примета! Оказалось, что Оуэн, сынок нашего соседа, которого я не раз колотил в детстве, успел натворить бед. Он разорил моего отца и выгнал из дома, а когда тот ударил его, засадил в тюрьму. Там отец и помер…

Я сгоряча попытался расквитаться с Оуэном, но не тут-то было, герцог Бэкингем вывёл его из грязи в князи. И вот вторую неделю гоняют по болотам, как паршивого зайца.

Олег покивал понимающе. Слопав ломтик ветчины, он отряхнул руки и сказал:

— Вот что, Нолан, хочу тебя обрадовать — мы тоже враги Бэкингема.

— Только гоняют нас всего один день! — проговорил Быков с набитым ртом.

Сухов рассеянно кивнул, соображая.

— Я понял так, что кембриджширские болота тебе известны неплохо? — сказал он.

— Неплохо? — фыркнул Чантри. — Да я ж тут вырос! Угрей ловил, на гусей охотился.

— Тогда объединимся! Ты поможешь нам, а мы поможем тебе. Нам нужно что? Выбраться к морю, найти там какое-никакое судёнышко и убраться отсюда, ну хотя бы до французских берегов. А что нужно тебе?

— Да то же самое, — пожал плечами Нолан. — Тут мне всё равно жизни не дадут, а если и дадут, то проведу я её в тюрьме. Франция — так Франция. Я согласен!

— Вот и замечательно, — кивнул Олег. — Теперь вопрос номер два: есть тут такое место, где можно укрыться, и чтобы его окружала трясина? Чтобы ни пешком, ни на лодке не подобраться?

Чантри задумался. Минуту спустя на его губах дрогнула улыбка.

— Есть тут что вам нужно, — промолвил он. — Остров Брэннана! Брэннан был контрабандистом и прятал товар на этом самом островке. Он умер задолго до моего рождения, и я совершенно случайно, будучи ещё мальчишкой, наткнулся на старую гать. Прошёл по ней и достиг сухого, каменистого пятачка. Там стоял дом Брэннана — крыша у него провалилась, но стены были крепки. И конюшня там имелась, и склад, а в самом доме, на койке, лежал скелет. Наверное, хозяина дома… Хм. Но это немного в стороне от дороги к морю.

Сухов усмехнулся.

— Как тебе сказать, Нолан, — заговорил он. — Укрытие мне не требуется, прятаться и вообще задерживаться я не собираюсь. Просто, понимаешь, страшно не люблю, когда меня гоняют. И не хочу, чтобы весь путь к морю мне дышали в затылок английские драгуны.

— А чего вы хотите?

— Чтобы они остались в здешних болотах. Все!

Быков довольно крякнул, а Чантри выдохнул:

— Я согласен!

Разъезды драгун постоянно мелькали неподалеку, забираясь всё дальше в болота. Было их не меньше сотни, и командир отряда, усатый полковник Питт, горел энтузиазмом, желая выслужиться перед графом Холландом.

Шурик с Акимовым и Быковым или Олег с Ноланом напоминали преследователям о себе весь следующий день — последний день сентября. Они то и дело тревожили англичан — постреливая, позволяя себя увидеть и взять след, но в бой не вступая. Англичане неистовствовали.

Трое драгун было застрелено, ещё два кавалериста канули в топь вместе с лошадьми. В тот же день Сухов и Чантри взяли «языка» — напыщенного лейтенанта Керка. Он-то и выложил Олегу все подробности. Не сразу, конечно, но Сухов умел быть очень убедительным.

Вяло брыкавшегося лейтенанта повели в глубь болот, берегом древней протоки, выкопанной ещё римлянами, пытавшимися осушить здешние топи, а после ступили на гать, вобравшую в себя столь много влаги, что вся она ушла под коричневую жижу.

Выход на гать угадывался легко — как выйдешь между двумя кряжистыми дубами, так и ступай вперёд. Два камня обозначали начало невидимой дороги.

Лейтенант поначалу забился, затряс головой, пуча глаза и мыча сквозь кляп, — решил, видно, что его утопить хотят.

— Ножками ступай, болван! — прикрикнул Олег и сделал знак Быкову и Чантри — по плану «операции», они должны были остаться поблизости от начала гати.

А Сухов пошагал вперёд, с большой осторожностью ступая по жиже и внимательно поглядывая на вешки, расставленные Ноланом. Ботфорты уминали гать, уходя в болотистую бурую воду до половины голенищ.

Притопленная «дорога» из переплетённых жердочек тянулась замысловатым зигзагом, покоясь на зыбких напластованиях, подпиравших гать.

А по сторонам её цвела и пахла трясина, из глубин которой то и дело вырывались пузыри зловонного газа. Губительная хлябь не давала опоры даже осоке — канешь в эту муть с головой, и нет тебя. Твоё агонизирующее тело подёргается недолго, увязая в липком иле, и замрёт до Страшного суда.

Шли долго. У крошечного островка с чахлой берёзкой дорога сворачивала под прямым углом и выводила к сухому бережку. Крошечный островок Брэннана был расколот натрое каналами, затянутыми ряской, вековые дубы раздирали могучими корнями худосочную почву.

К клочку тверди подходила протока, в мшистый валун было вделано позеленевшее бронзовое кольцо, к которому цеплялась полусгнившая плоскодонка, давно затонувшая и высовывавшая из воды только острый нос.

— Пришли! — выдохнул Пончик, выводя «языка» на сухое место.

— Алекс! — резко скомандовал Олег. — Керка запереть в сарае!

— Слушаюсь! — вытянулся во фрунт Пончик. — Кляп вытащить?

— Вытаскивай. Отсюда не докричишься, хе-хе…

Лейтенант, получив возможность говорить, сперва плевался и морщился (видать, вкус тряпки пришёлся ему не по вкусу), а потом сказал:

— Объясните мне, сэр, для чего вы лишь усугубляете свою вину? Мало вам прежних преступлений, так вы еще и похитили лейтенанта гвардии его величества?

— Дружок, — ласково ответил Сухов и обвёл островок рукой, — здесь наша база. Контрабандисты пользовались ею на протяжении столетий, и ни одна королевская сволочь сюда и носу не сунула, ибо нет к этому месту путей, кроме того, которым прошли мы. Ну а ты, невольно посвящённый в эту тайну, унесёшь её с собой в могилу. В сарай его!

Шурик грубо поволок Керка к сараю — крепкому сооружению из камня с уцелевшими стропилами. Чёрный дуб выдержал испытание временем. Лейтенанта втолкнули в сарай и с грохотом притворили дверь. Лязгнул засов.

— Готово! — крикнул Пончик.

— Подгребайте сюда, поможете мне.

Олег заглянул в старый дом, обращённый к топи пустыми глазницами оконных проёмов, и, обогнув его, вышел на небольшой участок земли, где Брэннан когда-то сажал овощи. Дождавшись Шурика, Сухов спросил негромко:

— Связал не туго?

— Да нет, мигом развяжется. Тем более, ты его напугал могилой. Угу… А через стенку он не перелезет, а перескочит! Перелетит!

— Витёк, глянь. Только не высовывайся. А ты давай ругай Бэкингема, только погромче.

— Кол осиновый в задницу его содомской светлости! — громко заговорил Александр. — Угу…

— Нет, — не согласился Олег, — сначала мы его яйца в пасть королевскую затолкаем и прижжём венценосную ягодицу! Его величество мошонку откусит и подавится. Вот тут-то мы колышек и засадим!

— Небольшой такой колышек, фута в два величиной!

— Ха-ха-ха!

В это время Акимов подал знак, изобразив пальцами шагающего человечка: сбежал «язык»!

— Ох и весело будет! — разорялся Сухов, посматривая за угол полуразрушенного дома, — лейтенант семенил через болото, ловя равновесие, уходя всё дальше и дальше. — Понч, спой чего-нибудь!

— Чего именно?

— Неважно, лишь бы погромче!

Александр набрал воздуху побольше и заголосил:

Пятнадцать человек на Сундук Мертвеца![97] Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Виктор, прыская в кулак, высунул голову над полуразрушенной стеной и сказал:

— Ушёл!

— Ну и слава Богу, — кивнул Олег. — Пошли тогда, надо успеть добраться до наших.

Отвязав коней, они повели их в поводу к свежей гати, уложенной всего несколько часов назад. Уводила она в сторону от старой гати и вела к длинной полосе вязкого песка, перемешанного с гравием. Кони захрапели, пугаясь зыбкой дороги, и успокоились, лишь ступив на островок. Идти по нему было трудно, зато не утонешь.

— Цепляем!

Нащупав под водой верёвку, Сухов прицепил её конец к седлу и потянул вороного за повод. Конь напряг мышцы, верёвка натянулась — и гать повело в сторону. Щиты-плетёнки складывались, хлюпали, ломались… Была гать — и нету.

— Дальше, дальше! Ещё! Хватит. Притапливай, Понч.

— Да всё уже, не видно. Ни одна скотина на найдёт и не пройдёт. Угу…

— За мной.

Идти в обход болота пришлось долго, но торопиться резону не было, уж больно опасные места лежали вокруг.

Под конец «объезда» стало полегче. Как Нолан и говорил, тут начиналась древняя запруда — осевший земляной вал, поросший болотным миртом.

— Это здесь собака Баскервилей выла? — поинтересовался Пончик. — То есть завоет… лет через двести с гаком?

— По-моему, не здесь, — неуверенно ответил Акимов. — Но где-то поблизости, конечно же…

— Это элементарно, Ватсон, — хмыкнул Олег. — Под ноги смотрите!

Через пару часов, вымотанные и грязные, они выбрались к началу гати Брэннана. Им навстречу выбежал Быков, радостный и возбуждённый.

— Шеф! — громко зашептал он, переходя на русский и довольно щерясь. — Всё идёт по плану, без шума, без пыли! Лейтенант почесал так, что не всякая борзая угонится. Мы с Ноланом и задремать не успели, как явилась вся кодла, и летёха, очень гордый оказанным доверием, повёл всех вперёд, Сусанин хренов!

— Давно они прошли? — осведомился Сухов на инглише, поскольку из кустов вышел Чантри. Он вёл в поводу лейтенантского мерина, серого в яблоках.

— Можно начинать! — громко сказал Нолан.

— Да тише ты! — зашикал на него Яр.

Чантри рассмеялся.

— Не услышат!

— Вперёд! — скомандовал Олег.

Гать, после того как по ней прошагали десятки коней и людей, разошлась местами, зияла проломами и разводами в вонючей плёнке тины.

Голосов или ржания было не слыхать — пугающие вздохи и охи, хлюпы и плюхи болота заглушали остальные звуки.

— Здесь, — коротко сказал Нолан.

— Цепляем!

В этом месте гать стелилась под углом, и кони потянули за собой огромный участок, ярдов двадцать[98] склизкого, подгнившего настила, обросшего болотной растительностью.

— И тот ещё кусок, для пущей гарантии!

— Да и так нормально! Ну ладно, цепляй!

Ещё одно усилие — и второй гати тоже не стало — прореха в полсотни ярдов отделила сушу от острова Брэннана. Ни пройти ни проехать.

Выбравшись к двум дубам, Пончик оглянулся на болото и вздохнул:

— Лошадей жалко… Угу.

Олег кивнул.

— Они, конечно же, будут пытаться пройти топи, — негромко проговорил впечатлённый Акимов. — Снова и снова. Будут тонуть, будут метаться, кидаться друг на друга, сходить с ума…

— Первым убьют лейтенанта, — сказал Чантри, жмурясь на солнце. — Потом доберутся до полковника.

— Всё равно, — вздохнул Александр, — жалко коняшек…

— На войне как на войне, — мужественным голосом изрёк Ярослав.

— Всё, — окончил прения Сухов. — Чистимся, причёсываемся — и по коням! Нолан, курс к морю!

— Да, капитан! — ответил Чантри, сияя. — Слушаюсь, капитан!

— Вообще-то, корнет, — уточнил Пончик.

— Разговорчики в строю!

Весело переговариваясь, пятеро всадников потрусили к морю.

…С тех самых пор никто больше не видел отряда полковника Питта. Болота приняли обильную жертву, а местные жители ещё долго пугали детей рассказами о призрачных драгунах, являвшихся путникам, манивших тех за собою и уводивших в самую топь.

Глава 19, в которой Олег испытывает терпение госпожи Удачи

Заболоченная местность тянулась не слишком долго, вскоре путники заметили, что вода начала скапливаться в скромных бочажках и сливаться в речушки, проложившие себе дорогу к морю.

На ночь компания, выросшая до «великолепной пятёрки», решила остановиться в лесу, рядом с малоприметной скалой, удачно прикрывавшей их небольшой костерок. Разожгли его больше для уюта, чем для сугреву.

Дубовая листва, лежавшая вокруг под деревьями, выполняла роль сигнализации — ни зверь, ни человек не приблизятся к лагерю без громкого шороха.

Кони паслись неподалёку, на маленькой полянке. Костёр трещал потихоньку, бросая оранжевые отсветы на деревья, на круглый бок ноздреватой скалы, на задумчивые лица людей, подсевших к огоньку.

Олег не смотрел на мельтешащее пламя — действовала старая привычка. Поглядишь на огонь, а после оглянешься через плечо в ночную темень и не заметишь даже человека, обрушивающего на тебя меч.

Сухов лениво привалился к стволу, удобно выгнутому, будто спинка кресла, и смежил веки.

Благо Англия невелика, завтра утром они выедут к морю. Правда, вопрос переправы на континент остаётся открытым — их разыскивают, все порты закрыты, по берегу рыщут патрули. Уйти будет непросто.

— Нолан, — сказал он, — а у тебя тут нет знакомых моряков, рыбаков, контрабандистов?

Чантри покачал головой.

— Я покинул эти места, будучи совсем мальцом, — заговорил он, словно извиняясь. — Нет, я помню нескольких ушлых ребят, промышлявших ночным извозом. Их хорошо знал отец, а я при нём был на подхвате. Но это когда было-то… Может, они и по сей день в деле, откуда я знаю? А может, их давно вздёрнули на нок-рее. Посмотрим.

— Посмотрим, — кивнул Олег.

— Расскажи про индейцев, — сонным голосом проговорил Пончик.

— А что про них рассказывать? — удивился Нолан. — Дикари как дикари. Отец мой много плавал и в Африке бывал. Говорит, там такие же живут, только чёрные. А эти — краснокожие.

Одёжу свою они из шкур шьют, а по швам бахрому пускают — красиво получается. Только я потом узнал, что это не для красоты вовсе, а чтобы рубашки со штанами сохли быстрее после дождя.

Да что говорить, мы все уже в первый год такие же надели — невозможно холщовую рубаху в целости сохранить, по лесу бегая. И сукно снашивается мгновенно. А оленья кожа держится долго. Индейские женщины — их называют скво — украшают одежду разными бусинами, иглами дикобразов.

А ещё мне их обувка понравилась, мокасины называются. Мягкие они, лёгкие, по лесу в них самое то ходить — каждый сучок под ногою чуешь.

А живут индейцы в вигвамах — это что-то вроде нашего шалаша, только выстроено как купол. Из шкур, из коры, из циновок.

Ну мы-то не со всеми племенами знакомы были. Торговали с массачусетами, с вампаноагами, с пекотами, погассетами, сиваноями…

Массачусетов много померло от чумы, а ту кучку, что осталась, капитан Стендиш прогнал.

Вождь вампаноагов Массасойт встретил отцов-пилигримов как братьев и выкурил с ними трубку мира — это у индейцев вроде нашего мирного договора. Да не всё ладно вышло.

Пока белых мало было, они краснокожих не трогали, а как расти стал Плимут, сразу осмелели. А индейцы — народ гордый и очень воинственный. Их стрелы разят без промаха, а топорики свои, томагавками прозываемые, они мечут с такой силой да с такой меткостью, что удивление берёт.

Индейцы постоянно дерутся между собой, идут войной племя на племя, никак не могут поделить охотничьи угодья или ещё что. Нет, вы не подумайте чего, не настолько уж они дики, чтобы одной охотой жить да рыбалкой. Они и бобы сажают на полях, и маис выращивают.

Мы с дядей поселились на берегу реки Коннектикут, там земли плодородные были, а местные пекоты жили в деревнях, похожих на наши форты.

Надо сказать, пекоты больше других не терпели белых — бледнолицых, как они сами говорят.

Скотина колонистов постоянно захаживала на индейские поля, белые вечно обманывали пекотов, сбывали им самогон, от которого индейцы дурели.

А когда вояки из Плимута сожгли деревню пекотов, те ответили с изощрённой жестокостью, предавая мучительной смерти белых мужчин, их жён и детей.

Хотя как раз детей мучили не всегда — индейцы приходили в восторг от блондинистых кудряшек наших «херувимчиков» и оставляли сироток у себя, не обижали их, кормили и заботились.

Что дальше будет, не знаю. Белых становится всё больше, краснокожие огрызаются, вырезают целые посёлки, но скоро они начнут отступать.

Единства между ними нету, вот в чём дело. Это для нас они все — индейцы, а у них каждое племя себя народом считает, как англичане или французы. Да что далеко ходить — вот, когда белые напали на пекотов, с колонистами союзники были из соседних племён, наррангансетов и могикан. Такие-то дела.

— Бледнолицые верх возьмут, — пробормотал Шурик.

— Всё, бледнолицые, — решительно заявил Олег, — отбой!

Утром, выехав к прибрежным холмам, Сухов увидел море. Волны накатывались на гальку с извечным шумом, зеленея вполне по-летнему, ещё не окрасившись хмурой осенней свинцовостью.

Да и холодом не тянуло, заставляя зябко кутаться. Накатывали обычные морские запахи, волглые и свежие, солёные и йодистые.

Не показываясь на верхушках дюн, едва поднимая голову над сыпучими гребнями, Олег внимательно огляделся.

Кромка берега изгибалась, выдаваясь в море. На юге дюны вырастали в цепочку холмов, суша горбилась, дыбилась скалами, слоистыми как торт.

— Туда! — указал Чантри в сторону «кондитерской» возвышенности. — Там обычно хоронился старый Иво Бейнс с сыном. Когда я уезжал, молодому Бейнсу было лет шестнадцать. Сейчас, должно быть, заматерел. Если жив остался.

— Проверим! — сказал Сухов и тут же подал знак товарищам не высовываться: из малоприметной ложбинки, по которой протекала речка, показались трое конных с мушкетами поперёк седла.

Их кони ступали неторопливо, исполняя службу без особого рвения, кавалеристы покачивались в сёдлах и явно дремали на ходу.

— Снять их? — предложил жаждущий крови Пончик.

— Я тебе сниму, — буркнул Быков. — Не хватало ещё, чтобы на твой выстрел сбежался какой-нибудь Линкольнширский Его Величества кавалерийский полк!

Трое патрульных остановились, заспорили нехотя, будто через силу, развернулись и тронулись к северу.

— Нам в другую сторону, — негромко сказал Олег, направляя коня к югу, к скалам.

— …Уходили комсомольцы на гражданскую войну! — шёпотом пропел Ярослав.

Нолан, с любопытством прислушивавшийся к чужому наречию, спросил, о чём поёт «Йар».

— Ерунду поёт Йар, — недовольно отозвался Шурик. — Угу…

— Едем, едем, — поторопил Сухов друзей.

Скрываясь за холмами, за редкими дубравами, пятёрка, переходя с шага на трусцу, двинулась к скалам.

Дом, в котором жил Бейнс, отыскался не сразу — старый контрабандист знал толк в секретности.

Жилище своё он выстроил в седловине меж двух холмов, оставив незащищённой лишь одну сторону, обращённую на запад, — пологий травянистый склон, по которому незаметно не подкрадёшься, ещё и пулю схлопочешь.

Дом был крепок, сложен из обкатанных морем глыб и выглядел как суровая крепость: окна, словно амбразуры, перед крыльцом огромные валуны, за которыми легко прятаться, обороняя подходы.

Завидя пятерых всадников, на крыльцо вышел хозяин — кряжистый, широкоплечий человек, с массивным подбородком и крупным носом.

Не доезжая до «первой линии обороны» — вкопанных валунов, Чантри окликнул его:

— Эй, Коувени! Не узнаёшь?

— Разрази меня гром! — удивлённо пробасил кряжистый. — Да никак молодой Чантри?

— Он самый! — рассмеялся Нолан.

— Вернулся-таки?

Чантри поскучнел.

— Вернулся… И снова покидаю родные края — не место мне здесь.

Расположившись на небольшой террасе у дверей, на которой уместились все, считая и коней, хозяин и гости повели чинную беседу.

Когда Нолан закончил свой рассказ, заодно в красках и лицах описав приключения Олега и его друзей, Коувени только крякнул довольно и хлопнул себя по коленям.

— Всё с вами ясно, — протянул он. — Завидую. Уж сколько раз мечтал вот так вот, в открытую, пинков надавать графьям всяким, а не решался. Да-а… Ну а от меня-то вы чего хотите?

— Переправить нас во Францию сможешь? — прямо спросил Сухов.

Бейнс солидно потёр подбородок, на удивление гладко выбритый, и сказал после недолгого раздумья:

— Отчего ж не переправить. Ночью если отплыть, к полудню уже на том берегу будем. Там и я затаюсь до поры, пережду денька два. Весь вопрос в другом… к-хм… Рисковое это дело — против королевских-то указов идти. Вас же по всей Англии ищут, деньги немалые сулят за живых или, там, за мёртвых.

— Сколько ты хочешь? — улыбнулся Олег.

Коувени пожевал губами и назвал сумму.

— Весь в отца! — криво усмехнулся Чантри.

Пончик, сердито сопя, выудил из кошеля пять золотых пистолей и передал Бейнсу.

— Совсем другое дело! — оживился тот. — Ждём вечера, а пока прошу отведать копчёных угрей да винца!

— Контрабандного, — вставил Нолан.

— Другого не держим!

Акимов с Пончевым и Чантри отвели лошадей в конюшню, а Сухов с Быковым перешагнули порог «хижины» Коувени.

В ней имелся очаг, стол и два стула, в углах стояла пара огромных сундуков, а вдоль толстых стен тянулись лавки, над ними — полки.

Угри оказались просто объедением, да и вино — сладкое, густое, ароматное — пилось легко и с удовольствием.

За разговором засиделись до вечера, и вот Бейнс хлопнул мозолистыми руками по коленям:

— Пора!

Накинув кожаную куртку, Коувени прошёл в маленький чуланчик и отпер незаметную дверь.

— Это ещё дед мой строил, — сказал он, — и не абы как! Дом запирает вход в бухту, иначе, как отсюда, в неё не попадёшь. А слуги пускай лошадей выводят, в конюшне тоже воротца имеются, я их морскими называю.

Олег покинул дом следом за хозяином и очутился на широкой тропе. Она спускалась серпантином в потаённую бухточку, буквою «S» прорезавшей скалы, и заканчивалась добротным причалом, у которого покачивал единственной мачтой небольшой, но вместительный буер.

— Окрестили его «Морским быком», — похлопал Бейнс по невысокому, в две доски, фальшборту, — а я его всё «Бычком» зову. Кормильца…

Корпус «Бычка» имел округлую яйцевидную форму, с более узкой, чем нос, кормой. В носовой части была выгорожена каюта, а всё остальное пространство занимал обширный трюм. Под палубу вели два люка: небольшой квадратный между мачтой и каютой и главный — от борта до борта.

— Коней в трюм, — распорядился Коувени, — припасы в каюту. Двое из вас помогут мне с парусами. Кто?

— Я, — откликнулся Сухов.

— И я! — вызвался Быков.

— Тогда готовимся.

— Понч! — окликнул друга Олег. — Заряди ружья.

— Есть! Угу…

— Виктор, сбегай за продуктами и набери воды в бочонок.

— Он из-под вина.

— Вкуснее будет!

Долго ли, коротко ли, но суета улеглась. Буер отчалил, подняв летучий кливер и фор-стаксель на бушприте, и тихонько вышел из бухты.

В открытом море сразу потянуло свежим ветерком. Коувени с Олегом поставили грот и блинд.

Буер побежал веселее, вода зажурчала под рассекавшим её форштевнем, завёртываясь бурунчиками и пенясь.

Солнце село, отгорел закат. Берег был виден нечётко, поэтому разглядеть двухмачтовый гукер удалось не сразу. Он следовал тем же курсом, что и «Морской бык», но вскоре стало понятно, что сие вовсе не случайность.

С гукера выстрелила пушка, требуя остановиться. Гулкий удар раскатился над морем, и Коувени, сидевший у руля на корме, яростно выругался, словно отвечая неведомому артиллеристу.

— Нельзя, нельзя останавливаться! — закричал он.

— Да мы и не собираемся, — спокойно сказал Сухов.

— И вас загребут, и меня, — уже тише проговорил Бейнс, — и «Бычка» отберут. Ничего, он у меня ходкий!

Буер словно услыхал его — мигом резвости прибавил, подгоняемый бризом. Однако и гукер не отставал. Вот над его бортом вспухли облачка дыма, а через мгновение донёсся треск выстрелов.

— Высоковато взяли, — прокомментировал пальбу Коувени, — волну не учли.

— Мушкеты к бою, — скомандовал Олег.

— Есть мушкеты к бою! — бодро ответствовал Акимов.

Тяжёлые пульки, выпущенные с гукера, прозудели над кораблём, лишь одна впилась в мачту повыше грота — Бейнс сморщился так, словно свинцовый шарик продырявил его собственную шкуру.

— Тут ещё кое-что есть, — ворчливо сказал он, стягивая мешковину с небольшой бронзовой пушчонки на вертлюге — старенького фальконета.[99]

— То что надо! — повеселел Сухов. — Понч! Заряжай!

— Так точно!

Шурик, увлекаясь с Быковым ролевыми играми, к фехтованию не тянулся, зато артиллерией старинной занимался всерьёз — такие вот способности открылись пушкарские.

И вот Понч, как заправский канонир, пробанил орудие, отсыпал пороху деревянной лопаткой, забил пыж, выбрал на глаз ядро по калибру, зарядил.

— Огонь!

Плюгавый с виду фальконет грохнул, что твоя кулеврина, кони испуганно захрапели. Увесистое ядрышко просвистело — и попало гукеру в скулу.

— Есть!

— Заряжай!

Пончик живо развернул пушечку, подскочивший Виктор спешно поработал банником, как ёршиком в бутылке, и орудие было готово к бою.

— Дождись, пока вал корму поднимет, — и стреляй!

Второй выстрел оказался результативней — ядро пробило доску над ватерлинией. Гукер качался на волне, и, когда нос его окунался в воду, она вливалась сквозь пробоину.

— Попал!

— Ну так! — хмыкнул Пончик.

Тут с борта английского корабля залпом ударили мушкеты, и Сухов крикнул:

— Картечью давай!

— Есть!

Бабахнула пушка с гукера.

— Лево руля! — заорал Быков. — Лево! Лево!

Коувени навалился на румпель, и буер накренился на левый борт, лениво сходя с курса. В тот же миг по его правому борту поднялся столб воды.

— Понч! Огонь!

Фальконет рявкнул, посылая за корму убийственную порцию свинцовых кругляшей.

— Витька, Яр! Пли!

Мушкет и мушкетон выпалили одновременно. Олег вскинул свой «огнестрел» и добавил преследователям проблем. Гукер медленно, едва заметно, стал отдаляться. Задели они кого? Или ядром повредило обшивку?

Если через пробоину захлёстывает вода, и в трюме её наберётся по колено, корабль осядет, а скорость упадёт.

Да нет, точно отстаёт! Два выстрела с борта гукера прозвучали как прощальный салют.

Команда буера отвечать не стала — к чему зря расходовать порох? За него деньги плачены.

Ночью шли по звёздам, вывешивая на всякий случай фонарь, а с утра по левому борту потянулась унылая местность — пустынный пляж, скалы и дюны.

Лет этак через триста все эти безрадостные края назовут Опаловым берегом. Здесь появятся модные курорты, откроются казино. Средний класс из Франции и Англии, утомившись возиться с ценными бумагами, повалит сюда нежиться на песочке.

А пока тут легче встретить пиратов.

— Давай к берегу! — сказал Сухов.

«Морской бык» причалил в маленькой бухточке и высадил своих пассажиров.

— Удачи! — воскликнули вразнобой мушкетёры и их слуги, и Коувени помахал им в ответ.

Что ж, подумал Олег, госпожа Удача пока что милостиво улыбалась им. Есть надежда, что и в ближайшем будущем не изменит. А ежели повернётся задницей, то и чёрт с ней. Прорвёмся!

Глава 20, которую можно счесть интермедией

Ла-Рошель, остров Иль-де-Ре.

Если бы король Франции не приболел в дороге, задержавшись в Виллеруа, то уже в сентябре он прибыл бы в военный лагерь под Ла-Рошелью. Но не сложилось.

Его величеству пришлось возвращаться в Париж.

Малость оклемавшись, Людовик XIII наделил королеву-мать полномочиями регента на время своего отсутствия и отправился на войну.

Именно так — на войну. Поблажек больше не будет — 10 сентября ларошельцы осмелились обстрелять французских солдат. Стало быть, гугеноты сделали свой выбор.

20 сентября король задержался в Блуа, куда к нему 1 октября пожаловал кардинал Ришелье.

Герцог Бэкингем находился в сильно расстроенных чувствах, ибо причин для горя и радости хватало с избытком.

Ещё позавчера на военном совете он сам предложил снять осаду, ибо слишком много сил требовалось, чтобы удержать ситуацию под контролем, избегая полного провала.

Войско было деморализовано, солдаты и матросы страдали от непогоды и голода, к тому же все сплошь маялись поносом, налопавшись недозрелого винограда, произраставшего на острове. И это не считая того, что почти треть англичан, прибывших летом на Иль-де-Ре, здесь же и были похоронены.

А сегодня, 5 октября, его светлость ожидал с утра прибытия парламентёров с французской стороны, дабы оговорить условия сдачи крепости Сен-Мартен!

Все ведь прекрасно понимали, что маркизу Туара не продержаться долее, чем до середины ноября.

В отчаянной попытке получить помощь от короля маркиз отправил трёх добровольцев, чтобы те вплавь пересекли пролив и добрались до лагеря французской армии. Доплыл лишь один.

Звали храбреца Пьер Лануа.[100] Перед герцогом Ангулемским он предстал в одной рубашке, облепившей тощее тело.

Сняв с шеи шнурок, на котором болтался жестяной патрон от мушкета, Пьер отковырял воск, вытянул скатанную в трубочку бумажку и протянул его светлости.

В шифрованной записке Туара взывал:

«Если вы хотите удержать форт, пришлите лодки не позднее 8 октября, ибо 8-го вечером мы все умрём с голоду».

Правда, как докладывали лорду-адмиралу его агенты, Ришелье задумал смелый, даже чуточку безрассудный план — перебросить с острова Олерон на Иль-де-Ре шесть тысяч солдат, триста кавалеристов и шесть пушек, чтобы ударить с тыла, благо имелись голландские корабли. Но как осуществить сей дерзкий план, не прорывая английской блокады?

Вспомнив о планах Ришелье, Бэкингем усмехнулся. Его корабли выстроились в линию, а шлюпки, связанные канатами, образовали непреодолимый барьер. Однако, что проку ограждаться от врага внешнего, коли неприятеля внутреннего так и не удалось одолеть?

Англичане несколько раз приступом брали Сен-Мартен, но эта крепость с четырьмя бастионами не сдалась им.

— Проклятие, — проворчал Бэкингем.

Эта дурацкая война затянулась неимоверно! Слов нет, осаждённым французам трудно, а разве штурмующим легко?!

Сотни убитых, раненых, больных, припасы кончаются, денег почти не осталось…

Слава Богу, удалось-таки уговорить строптивых ларошельцев, поначалу заперевших ворота перед англичанами, принять тысячу раненых и дать в помощь пятьсот гугенотов, бравых и оружных.

А 7 сентября — месяц тому назад! — прибыло подкрепление, полторы тысячи ирландцев под командованием Ральфа Бинглея. Король обещал, что скоро пришлёт несколько отрядов по четыреста человек да четырнадцать тысяч фунтов звонкой монетой,[101] а затем ещё два отряда по тысяче человек каждый и две тысячи шотландцев под командованием лорда Мортона и Уильяма Бальфура. Ну и где они?

Герцог вздохнул и устало провёл ладонями по лицу. Не отнимая рук, он глянул в маленькое окошко, выглядывавшее за корму, на север, на неспокойное море. Неожиданно его светлость вспомнил слова матушки, сказанные перед его отплытием в Ла-Рошель.

«Вы утверждали, что едете затем, чтобы установить мир, — сурово проговорила она, — на деле же вы взошли на корабль, чтобы воевать с христианами. Вы объявляете, что делаете это во имя веры, но это значит вмешивать Бога в жалкие людские дела, столь же далёкие от Него, как день от ночи…»

Деликатно постучав в дверь каюты, вошёл и поклонился полковник Грей — тот самый, удалить которого от себя умоляла герцога его мать. Чувствительная леди видела во сне злодея с каштановой бородой и с искусственной рукой, нападающего на её сыночка, — точь-в-точь Грей.

— Ваша светлость, — поклонился полковник, — прибыли посланники маркиза Туара.

— Ага! — ухмыльнулся Бэкингем, моментально воспрянув. — Начинайте переговоры, господин полковник, не ждите меня. Пусть лягушатники думают, что меня не слишком волнует сдача крепости!

Грей удалился, а повеселевший герцог прошёлся по каюте, бесшумно ступая по толстому ковру, и остановился напротив портрета королевы.

Склонив голову, он посмотрел на эту женщину, ставшую для него подобием Елены Прекрасной.

Из-за неё он здесь, из-за неё грохочут пушки и льётся кровь. Хотя кто она ему? И кто он ей? Бэкингем пожал плечами — его жена выглядит куда милее вздорной испанки.

Кейт называла себя самой несчастной из женщин из-за того, что не смогла его удержать. Герцог тепло улыбнулся и достал из шкатулки письмо. Пробежав его глазами, он задержался на последних строках:

Я молю Бога, чтобы Он никогда не заставлял ни одну женщину страдать так, как сейчас страдаю я, а также прошу Его наказать тех, кто побуждает Вас уехать. Я говорю Вам до свидания.

Ваша любящая и покорная жена Кейт Бэкингем.

P. S. Не гневайтесь на меня, ибо сердце моё переполнено чувствами, и я не могу сдержать своё перо. Сожгите это письмо, пожалуйста.

— Ну уж нет, — прошептал его светлость, возвращая письмо в ларец.

А 7 октября фортуна, фальшиво улыбавшаяся дотоле, изменила англичанам — разразилась страшная буря, характерная для Бискайского залива по осени.

Задул сильный ветер, разметавший корабли лорда-адмирала. Флейты и пинасы ложились на бок, почти опрокидываясь, снасти лопались, звеня подобно рвущимся струнам, мачты ломались с пушечным грохотом, заглушая бессильные крики людей.

Начался отлив, и полузатопленные шлюпки, волочившие за собою обрывки канатов, снесло в море.

Убедившись, что Божьим попущением или благодаря счастливому случаю блокада устранена, в бушующее море тотчас же вышел отчаянной храбрости капитан Болье-Персак.

В ночь на седьмое он вывел тридцать пять небольших баркасов, и двадцать девять из них прорвались к острову Ре.

Бэкингем не растерялся: пушки, палившие с его кораблей, взяли французов под перекрёстный огонь, но волнение на море мало способствовало меткости комендоров.

Тогда в ход пошли брандеры: нагруженные горючим материалом, обильно политые смолой шлюпки наплывали на французов, угрожая спалить дотла, но команда у Болье-Персака была под стать своему капитану — полыхавшие брандеры матросы отталкивали шестами и вёслами.

А тут и Туара подключился — под весёлые вопли «Виват, король!» защитники крепости открыли бешеный огонь по английским кораблям, больше не трясясь над каждой горсточкой пороха, ибо им пришла подмога.

Его светлость снова отчаялся, да и полковники его с капитанами тоже впали в уныние, проклиная правительство и короля за то, что те бросили их на произвол судьбы.

Бэкингем дошёл до того, что обратился к королю Людовику с предложением мира, но Ришелье отверг его, твёрдо заявив, что не станет вести переговоров, пока хоть один английский солдат остаётся на французской земле.

Его величество съязвил по этому поводу: «Если бы я знал, что моему доброму брату королю Англии так хочется иметь остров Ре, я сам продал бы ему этот остров за половину той цены, которую он заплатил!»

Как раз 7 октября король и кардинал встретились в Партене, а 12-го числа прибыли под Ла-Рошель.

Королевская армия осадила город — тридцать тысяч человек при сорока восьми орудиях охватили Ла-Рошель кольцом из одиннадцати деревянных башен и восемнадцати редутов. Командовал тут сам кардинал Ришелье, получивший чин генерала армии короля при Ла-Рошели и в окружающих провинциях. Он же привлёк к осаде закалённых воинов — маршалов Фридриха фон Шомберга, Луи де Марийака, Франсуа де Бассомпьера. А отец Жозеф, изрядно поднаторевший в тайных делах, занялся разведкой.

Полковник Грей вошёл в каюту лорд-адмирала на цыпочках и с поклоном передал два письма — от короля Англии и от лорда Холланда.

Угрюмый герцог нетерпеливым жестом отослал Грея и развернул свёрнутое в трубочку послание, писанное рукою его величества.

«…Стини, уверяю тебя, — ворковал Карл I, — что ни расстояние, ни время не могут изменить мою любовь к тебе. Я знаю, что ты и так понимаешь это, но неплохо, подобно тому, как ростовщик обожает созерцать свои сокровища, чтобы ты был уверен в обладании самой редкостной, самой ценной вещью на свете, каковой является истинная дружба.

Стини, мне очень грустно и стыдно за наше промедление в посылке помощи, которая тебе нужна. Причина в том, что трудно найти матросов, а комиссары флота весьма нерадивы. Надеюсь, что, с Божьей помощью, у тебя скоро не останется повода жаловаться на нас, потому что через два-три дня граф Холланд отправится к тебе с подкреплением…»[102]

Изрыгая гнусные проклятия, Бэкингем разорвал королевское письмо на мелкие клочки.

Раздражённо смахнув с бархатных штанов обрывок, он взялся за эпистолу за подписью Генри Рича.

«Милостивый Государь, — говорилось в нём. — Не рассыпаюсь в извинениях перед Вашей светлостью за столь досадное промедление, но спешу оправдаться. К сему письму приложены четыре портрета, на коих изображены негодяи, шпионы кардинала Ришелье, задержавшие флот его величества в гаванях Портсмута».

Нахмуренный и весьма озадаченный, герцог вынул из пакета четыре листка. Твёрдое, мужественное лицо с чётким контуром сомкнутых губ, с волевыми складками в уголках рта. Олегар де Монтиньи, виконт д’Арси, корнет роты королевских мушкетёров.

А вот лицо породистое, холёное — барон Ярицлейв, мушкетёр из… из московитов? Ого! А это их слуги — Александр и Виктуар. И что?

«…Злоумышляя против его величества короля Англии и Вашей светлости, рекомый де Монтиньи морально разлагал солдат и матросов, побуждая тех к дезертирству и бунтам, в коих были замечены такоже и офицеры, вплоть до подполковников.

Эти четверо с подручными своими срывали поставки провианта, отговаривая фригольдеров. Проявив недюжинную изобретательность и подлое коварство, Олегар споспешествовал тому, чтобы комиссары флота закупили бочки из невыдержанного дерева. В итоге пиво, хранимое в них, скисло, вода зацвела, сыр заплесневел.

Вредительство де Монтиньи достигло невиданных масштабов, распространившись не только на Адмиралтейство, но и на Уайтхолл. Нечистых на руку чиновников виконт с бароном подкупали, а тех, кто служил честно и был незаменим, убивали. С прискорбием замечу, Ваша светлость, что, хотя мне и удалось-таки схватить де Монтиньи и бросить его в Ньюгетскую тюрьму, однако по дороге к Тайберну его отбили остальные трое.

Но и этим не исчерпываются их злодеяния. В погоню за шпионами кардинала мною были брошены драгуны, более ста конников под командованием полковника Питта. И что же? Все они сгинули в топях Кембриджшира!

Некий Нолан Чантри, беглый преступник из местных, помог виконту коварно завлечь драгун в самые гиблые места.

Смею предположить, что в то самое время, когда Вы читаете эти строки, все пятеро уже добрались до расположения французских войск под Ла-Рошелью. К стыду и горю моему, я сумел лишь пресечь их преступления, но не воздал полною мерой за свершённые злодеяния. Верю и надеюсь, Ваша светлость, что Вам удастся покарать сих негодяев.

Вашей милости преданнейший слуга Генри Рич».

Бледная улыбка затеплилась на губах Бэкингема. Странно, но письмо успокоило его. Плохо, когда враг незрим и как бы бесплотен.

Не считать же врагами роты солдат маршала Бассомпьера или герцога Ангулемского! Это всего лишь противник, над которым следует одержать славную победу, и только.

Враги суть те, кого ты знаешь в лицо, чьей смерти жаждешь и готов самолично терзать их, ибо мучения недруга есть наилучший бальзам для уязвлённого самолюбия.

Настроение герцога мигом поднялось, и он довольно потёр руки.

Глава 21, в которой появляется ещё один гвардеец кардинала

— Ну и место жительства они себе сыскали! — хмыкнул Пончик, обозревая унылые болотистые пространства на подступах к Ла-Рошели.

— Гугеноты, что с них взять! — надменно фыркнул Быков.

Нолан Чантри с напряжением вслушивался в их речь, всё ещё не привыкнув к звучанию полузнакомого ему французского языка.

Олег смолчал. Сощурившись, он приставил ладонь козырьком ко лбу и разглядывал двоих или троих всадников, маячивших на травянистом холме, на другом берегу мелкой, но зело шумливой речушки.

— Кажется мне, — проговорил он, — что эта компашка в мушкетёрских плащах. Яр, глянь.

Быков воззрился на всадников, рысцой спускавшихся к берегу реки, и утвердительно кивнул.

— Точно!

— Наши! — возликовал Шурик.

Сухов тронул коня, направляя вороного к воде, и вскоре убедился в том, что экспансивный Пончик в данном случае оказался прав дважды — к ним приближались старые знакомые.

— Бог и все его ангелы! — вскричал, поднимаясь на стременах, Жерар Туссен де Вилье, барон де Сен-Клер. — Кого я вижу!

— Они ничуть не изменились! — заорал Жак де Террид. — Даже не исхудали ничуть!

— Тысяча чертей! — расхохотался Анри Матье, граф де Лон. — Но запорошились они изрядно! Ставлю двадцать к одному, что это пыль дальней дороги!

— И казённого дома! — ухмыльнулся Олег, радуясь встрече с этими шебутными, хвастливыми, неумеренно пьющими вояками, знающими толк в оружии, лошадях и женщинах. И они умели быть верными драгоценному чувству товарищества.

— Везде побывали! — воскликнул барон.

Обменявшись новостями, старательно обходя «совсекретные» темы, «прибывающие и встречающие» двинулись шагом.

— Кстати, прошу любить и жаловать, — сказал Сухов, хлопая по плечу Чантри, ехавшего рядом. — Нолан Чантри, парень не промах!

Нолан неловко поклонился.

— Англичанин? — с наигранной суровостью спросил Анри.

Чантри кивнул, робея.

— Скорее, американец, — усмехнулся Олег.

— Как это? — не понял граф.

— Нолан ещё ребёнком покинул Англию и всю свою жизнь прожил в Новом Свете.

— А-а!..

— Слыхал я, — сказал де Террид, — что маршал Шомберг негласно набирает солдат со знанием английского языка.

— Я тоже слыхал про это, — вмешался Жерар Туссен, — и, знаете, что я думаю? Что мистеру Чантри прямая дорога к духовнику короля!

— Как это? — повторил Сухов вслед за де Лоном.

— А вот так! — рассмеялся Анри. — Отец Жозеф нынче заправляет разведкой.

— А-а!..

— А мы куда едем? — поинтересовался Быков.

Барон придержал коня.

— Ставка его величества находится в Этре, в двух лье от Ла-Рошели, — сказал он, пряча хитринку в улыбке. — А его высокопреосвященство расположился в одном лье от Этре, в замке Пон-де-ла-Пьер.

— Нам туда, — коротко сказал Олег, и мушкетёры кивнули понимающе.

Несмотря на ревность к кардиналу, доходившую до открытой неприязни, в их душах жило и великое почтение к главному министру.

— Мы вас проводим, — сказал Анри, подбадривая своего коня.

Ришелье поселился в донжоне маленького замка, среди соляных копей и болот. Безлюдность и безрадостность пейзажа, открывавшегося из стрельчатых окошек Пон-де-ла-Пьер, навевала тоску и уныние лишь поначалу. Постепенно он почувствовал грустную прелесть этих мест, их отрешённость от всего земного — здесь ничто не отвлекало от дум возвышенных и несуетных.

Пустынное море настраивало на мысли о вечном, а когда случался отлив, обнажалось ровное дно, причем на столь большом расстоянии, что поневоле брал испуг — неужели вода ушла навсегда, и глазу уже не придется следить за колыханием волн?

А какие тут закаты! Переливы ярой желтизны и багрянца, глубокой синевы и лиловых оттенков расцвечивали полнеба, поражая сердце и ум величием Божьего замысла.

Кардинал вздохнул, стоя у окна своего временного жилища. Он был обряжен как генерал, хоть и в непременной алой мантии, — уже пошли шуточки-прибауточки над тем, как исповедуют солдат перед атакой, как они маршируют под псалмы, и прочая, беззлобная, в общем-то, чушь.

Ришелье не предпринимал никаких контрмер — настроением в войсках он был вполне доволен.

Устроился кардинал по-спартански, как и подобает воину в походе. Ни пуховых перин, ни ковров, заглушавших шаги, вообще никакой роскоши.

Спал Ришелье на матрасе, а кресло, в котором он сиживал у камина по вечерам, было жёстким, и затёртая подушечка, набитая шерстью, не придавала сиденью мягкости. Одна радость, что в замке не держалась сырость — постоянные сквозняки выдували влагу.

Генерал армии короля при Ла-Рошели и в окружающих провинциях мягко улыбнулся.

Его кошки остались в Париже, зато приблудился местный котяра, малость одичавший, но охотно позволяющий себя гладить и кормить.

— Кис-кис-кис, — позвал кардинал.

Басисто мурлыкнув, из-под топчана выбрался большой полосатый кот с исцарапанной мордой и обгрызенными ушами. Боец!

С достоинством приблизившись к его высокопреосвященству, зверюга потёрся о ноги, задрав хвост трубой.

— Ещё хочешь, обжора? — ласково спросил Ришелье.

Кот мяукнул в том смысле, что было бы очень неплохо. Угостив питомца огрызком колбаски, кардинал прислушался. Цокот копыт и громкий говор оповестили о чьём-то прибытии.

«Не дай бог, от короля!» — мелькнуло у Ришелье. Он чувствовал себя утомлённым, разбитым, старым…

Ехать в Этре сильно не хотелось. Конечно, если его величество прикажет, он явится тут же, но… Пускай Господь избавит его от такой маеты хотя бы до утра.

В дверь осторожно постучали. Ришелье вздохнул и ответил:

— Войдите.

Заглянувший Рошфор выглядел оживлённым.

— Ваше высокопреосвященство, — сказал он взволнованно, — виконт д’Арси вернулся!

— Проси!

Кардинал взбодрился и повеселел. Хорошая новость!

Вошедший мушкетёр снял шляпу и поклонился.

— Ваше высокопреосвященство, мы выполнили ваш приказ, — произнёс он безо всякого апломба, просто, как будто сообщал о несущественной мелочи.

— Присаживайтесь, дорогой виконт, и повествуйте.

Олегар устроился на трёхногом табурете и повёл свой рассказ, немало позабавивший кардинала.

— Сожалею, ваше высокопреосвященство, — сказал де Монтиньи, — что не смог продержаться дольше.

— Пустое! — отмахнулся Ришелье. — Вы справились с заданием куда лучше, чем я предполагал, и даже лучше, чем можно было мечтать! Тем более что вашу эстафету подхватила сама природа — сильный шквалистый ветер не позволяет английским кораблям покинуть гавани Портсмута и Плимута. Начинаются осенние бури, виконт.

Визит корнета здорово поднял дух кардинала, словно заставил его помолодеть, по крайней мере, ощутить, что не все запасы здоровья и жизнелюбия растрачены, есть ещё за что цепляться в его бренном существовании.

Прилив сил и энергии даже заставил его высокопреосвященство покинуть кресло. Пройдясь по комнате, Ришелье сказал:

— У нас достаточно сил и средств, дабы сломить сопротивление гугенотов и взять Ла-Рошель штурмом. Однако за это мы будем вынуждены заплатить слишком большую цену, измеряемую в жизнях тысяч наших солдат. Допустимо ли сие? Нет. Тем не менее за то, чтобы держать в кольце блокады такой большой город, как Ла-Рошель, тоже приходится платить. Выдам вам маленькую тайну, господин корнет. Я выбил из наших толстосумов четыре миллиона ливров на эту войну и добавил к ним полтора миллиона своих кровных.

— Я бы поскупился, ваше высокопреосвященство, — позволил себе пошутить Олегар.

Кардинал рассмеялся.

— Мы можем ещё более усугубить положение осаждённых, выстроив дамбу, — продолжил он, — и отрезав город от моря. Тогда нам не придётся тратить порох и ядра, ларошельцы будут умирать от голода и болезней. Да, это звучит жестоко, но не мы начали эту войну!

— На войне — как на войне, — подал голос де Монтиньи.

— Именно, дорогой виконт, именно…

Приблизившись к окну, Ришелье задумался.

Королевский архитектор Метезо с инженером Тирио всё уже рассчитали. Дамба чуть ли не в треть лье пересечёт гавань Ла-Рошели от мыса Корей до форта Луи.

Четыре тысячи рабочих из Парижа возведут её к новому, 1628, году — вобьют сваи, укрепят их наискось брёвнами, а промежутки завалят камнями, скреплёнными илом. И тогда уже никто не поможет Маленькой скале![103]

Чувствуя, как растет его возбуждение и азарт, кардинал оглядел море за окном — начинался прилив, просто бешеный в этих местах. Приливная волна, нахлынув на берег, не уходит обратно в море. Вслед за нею надвигается вторая, третья, десятая, заливая водою всё пространство, недавно отобранное у моря в час отлива.

Бросив взгляд на дорогу, Ришелье увидел два больших воза с сеном, приближавшихся к замку, и удивился. Зачем им столько сена? Или возница ошибся?

В следующую секунду кардинал похолодел — расшвыривая солому, с возов полезли дюжие молодцы, вооружённые шпагами и мушкетами. Всё так же молча, словно во сне, они ринулись к воротам замка.

— Там… — еле выговорил Ришелье. — Гугеноты! Они… напали!

Олегар тут же вскочил и бросился к окну, невзирая на сан хозяина и наплевав на этикет. Тут же воздух сотрясся от нестройного залпа.

— Ваше высокопреосвященство, оставайтесь здесь, — решительно проговорил де Монтиньи и выскочил за дверь.

За порогом личных покоев кардинала находилась просторная лестничная площадка, размером никак не меньше десяти квадратных метров. Заметив бежавшего по лестнице Рошфора, Сухов резко спросил:

— Сколько вас тут?

— В замке осталось человек десять, — ответил бледный паж.

— Проклятие!

Сбежав по винтовой лестнице, Олег выскочил с разбегу в нижний зал, занятый трапезной.

Его витражные окна были наполовину расколочены пулями. Человек пять гвардейцев кардинала во главе с капитаном Луи де Кавуа держали оборону.

Яр, Нолан, Виктор и Шурик тоже были здесь. Рассредоточившись вдоль окон, они время от времени приподнимались и стреляли по нападавшим через окна, почти уже лишённые цветных стёкол. Увидев Сухова, Быков крикнул:

— Плохо дело! Четверых убили, Анри и Жака ранили!

— Это точно гугеноты?

— Они! — обернулся де Кавуа. — Только что орали, что пришли за его высокопреосвященством, а нам оставят жизнь, если мы не станем мешать!

— Стану! — пообещал Олег, холодно улыбаясь. — Рошфор! Найдётся в вашем хозяйстве моток крепкой верёвки?

— Безусловно!

В этот момент пуля, выпущенная со двора, расколотила розетку, венчавшую раму стрельчатого окна, и паж вжал голову в плечи.

— Принести?

— Тащи! Только не сюда!

— А куда?

— На лестничную площадку второго этажа донжона!

Рошфор убежал, а Сухова окликнул Анри де Лон, которого перевязывал Жерар Туссен:

— Что ты задумал?

— Хочу зайти этим засранцам в тыл — и пусть попрощаются со своими поганенькими жизнями! Вы со мной?

— Спрашиваешь!

— Тогда вперёд! Жак, ты не сможешь, у тебя рука ранена. Помогай гвардейцам, мы скоро!

Помахав скорбевшему де Терриду, Олег понёсся к лестнице.

На втором этаже донжона их уже поджидал Рошфор, приплясывавший от нетерпения. Толстая волосяная верёвка в руках пажа внушала доверие — такая и быка выдержит.

— Яр! Вяжи свои узлы! Ты же у нас скалолаз?

— А то!

Затянув крепкий узел, Быков вывалил тяжёлый моток за бойницу вниз. Конец верёвки шлёпнулся в неглубокий ров, заросший травой.

— Ты первый!

— Есть!

Ярослав, ловко перебирая руками и ногами, соскользнул вниз и встал, натягивая канат, чтобы следующим за ним было полегче.

— Лучше наденем перчатки, господа мушкетёры! — сказал Олег. — Не то ладони сотрём.

Просунувшись в узкую бойницу, Сухов полез вниз, перехватываясь за колючее «вервие простое». Зато не скользит. Дождавшись, пока в ров спустятся Виктор с Александром, Нолан, барон де Сен-Клер и Анри, Олег быстро сказал:

— Застанем кого перед воротами, не стрелять! Снимаем по-тихому. Огонь откроем во дворе. За мной, бегом!

Огибая крепостную стену, Сухов выбрался к воротной башне. Оба воза по-прежнему находились здесь. Тут же околачивались и возницы. Один из них сидел на козлах, нервно вертя кнут, а другой прохаживался, держа мушкет наперевес.

Олег повернул голову, осматривая свою «опергруппу». Мушкетёрские плащи, камзолы, ботфорты… Ему или барону трудновато будет прикинуться местным крестьянином.

— Нолан, ты у нас одет проще всех. Сможешь снять возничих?

Чантри ухмыльнулся.

— А я зачем сюда добирался? — спросил он весело. — Сниму!

— Я с тобой! — тут же вызвался Акимов и обернулся к Сухову за разрешением: — Можно?

— А сдюжишь? Ножом ведь!

Виктор сглотнул всухую, но мужественно кивнул.

— Ступай.

Обнявшись и покачиваясь, как дружки, воротившиеся с попойки, «американец» и «слуга» направились к возницам.

Те их заметили, вскинули разом мушкеты, но потом медленно опустили, приняв за местных забулдыг.

Сердито крикнув, чтобы проваливали, «водители кобыл» недвусмысленно повели стволами в сторону деревушки, но «пьянчугам» было море по колено.

Нудно бранясь и шатаясь, они приблизились, делая широкие жесты руками. Усыпив бдительность возниц, Акимов с Чантри выхватили ножи. Нолан полоснул одного по горлу, тут же выхватывая из рук умирающего мушкет, а Виктор всадил второму нож в сердце, как Олег учил — надавив ладонью на рукоятку.

Обернувшись, он неловко махнул окровавленным ножом — всё чисто.

— Пошли! — скомандовал Сухов.

Вооружившись мушкетами, они ворвались во двор замка.

Гугеноты рассредоточились по территории, укрываясь за контрфорсами, подпиравшими крепостную стену, за колодцем, сложенным из округлых глыб, за красной каретой с гербом Ришелье на дверце.

Прячась, нападающие лихорадочно заряжали свои ружья, порой роняя пули и просыпая порох из рожков.

Выстрелы гремели не часто, но постоянно. Целых стёкол уже не осталось, а дверь была изрешечена настолько, что просматривался её каркас из брусьев.

Неожиданно через парапет на плоской крыше донжона перевесился гвардеец с мушкетоном.

Выстрел грянул как гром среди ясного неба, а метко выпущенная пуля поразила гугенота, стоявшего на четвереньках за колодцем. Он тут же распластался, подёргиваясь в агонии, а его товарищ вскинул мушкет.

Олег не поспел самую малость — два выстрела слились в один, и оба были удачны. Стрелок на крыше выронил мушкет, а следом и сам ушёл в долгий кувырок, только красный плащ с крестом затрепетал в полёте.

Его убийца получил пулю в грудь и упал замертво рядом с тем, за кого отомстил.

Акимов с Быковым и Пончевым выстрелили залпом, мушкетёры с Ноланом вскинули своё оружие секундой позже. Четверо гугенотов пали от их руки, но, как оказалось, боеспособных нападающих было куда больше, чем ожидал Сухов. Добрый десяток разъярённых ларошельцев кинулись на них, отбрасывая бесполезные мушкеты, выхватывая шпаги, палаши и даже дедушкины мечи.

Выстрелов в спину они не шибко опасались, ибо гвардейцы кардинала, засевшие в доме, не стали бы открывать огонь, боясь поразить своих.

— С нами Бог! — провопил бородатый гугенот, размахивая шпагой.

Уклоняясь от сильных, но неуклюжих выпадов, Олег дождался подходящего момента и поразил бородача в горло.

Освободив клинок от трепещущей плоти, он вонзил его в грудь «следующему в очереди». Пользуясь секундной передышкой, окинул взглядом поле боя.

Быков сцепился еще с одним добрым молодцем. Рубил «добер молодец» мощно, как дерево топором, но неумело. Ярослав успел уже ранить его, так что бой обещал быть скоротечным.

Мушкетёры, барон и граф, уже расправились с парочкой противников и уделывали ещё одного. Нолан Чантри лучше справлялся с оружием огнестрельным, чем с холодным, поэтому орудовал мушкетом — заехав коренастому грузному гугеноту стволом под дыхало, добавил травмированному еще и прикладом по черепу.

А вот Пончику с Акимовым пришлось туго — вынужденные отступить, они бросились к распотрошённым возам, нагруженным сеном. За ними гнались трое гугенотов, уходя в прорыв, однако «военные слуги» не праздновали труса — кинувшись к убитым возницам, они подхватили брошенные мушкеты и выстрелили с разворота по догонявшим. Своего Виктор убил наповал. У Пончика дрогнула рука, и он лишь нанёс рану, разорвав ларошельцу бок, но и такая травма была не слишком совместима с жизнью.

Бросившись на подмогу «слугам», Сухов проделал дыру в третьем нападавшем, а тут и гвардейцы де Кавуа подоспели. Виктория.

Кардинал спустился в трапезную, ужасаясь учиненному разгрому и пролитой крови. Осторожно вышел во двор, где развернулась такая славная баталия.

Скрипя сапогами по битому стеклу, подошли Рошфор, потерявший шляпу, и раненый мушкетёр с наспех перевязанной рукой.

— Тысяча чертей!.. — вырвалось у него. — О, простите, ваше высокопреосвященство!..

Ришелье усмехнулся.

— Бог простит, сын мой, — сказал он мягко.

Тут, широко шагая, возвратились победители — разгорячённые, с окровавленными клинками, они поклонились кардиналу. Олегар де Монтиньи выступил вперёд, за ним шагнул де Кавуа.

— Ваше высокопреосвященство, — поклонился корнет, — враг разбит и уничтожен.

Тут к нему, прихрамывая, подошёл мужчина в разорванной рубахе, на шее у него болтался крестик на верёвочке. Он что-то прошептал Олегару на ухо, тот кивнул и почтительно обратился к Ришелье:

— Ваше высокопреосвященство, Нолан допросил одного из раненых гугенотов, и тот сообщил, что они были посланы герцогом Бэкингемом, дабы захватить вас.

— Однако! — хмыкнул кардинал. — Джордж Вильерс никак не уймётся. Что ж, мы и это ему припомним. Господин корнет, капитан, господа! Я приношу вам свою искреннюю благодарность.

Тут все набрали побольше воздуху и грянули:

— Да здравствует король! Да здравствует кардинал!

Улыбаясь, Ришелье обратился к де Монтиньи:

— Вы вернулись из Англии очень вовремя, господин виконт. Скажите, что я могу сделать для вас?

Олегар слегка поклонился и сказал:

— Ваше высокопреосвященство, славу я добуду сам, но вот мой костюмчик слегка пострадал.

Кардинал рассмеялся, мушкетёры и гвардейцы поддержали его смех своим грубоватым хохотом.

— Я обещаю обновить ваш гардероб, любезный виконт, — проговорил Ришелье, — и обязательно доложу о ваших подвигах его величеству.

Де Монтиньи поклонился и молвил:

— А не соблаговолит ли ваше высокопреосвященство устроить к себе на службу хорошего парня, стойкого и закалённого? Его зовут Нолан Чантри.

Мужчина с крестиком, заробев сперва, приосанился, выпятив и без того широкую грудь.

— Нолан Чантри? — приподнял брови Ришелье. — Англичанин?

— Он католик, ваше высокопреосвященство, за что и пострадал не раз. Ещё в детстве ему пришлось отплыть в Новый Свет, однако пуритане и там не дали ему жизни.

— Это меняет дело. Что вы скажете, Луи?

— Нолан бился храбро, ваше высокопреосвященство, — сказал де Кавуа. — Стрелок он замечательный, хоть со шпагой и не в ладах. Зато умудрился справиться с фехтовальщиком, вооружившись незаряженным мушкетом!

Ришелье кивнул и сказал ласково:

— Нолан Чантри, вы приняты в мою гвардию.

Чантри выпучил глаза и гаркнул:

— Да здравствует кардинал!

Глава 22, в которой до Олега доносится эхо

Еще лет двадцать назад появились первые подзорные трубы, но пока что ни адмиралы, ни генералы не имели в своем распоряжении никакой оптики.

Олег высунул голову поверх бруствера и, сощурив глаза, разглядывал укрепления Ла-Рошели.

Фарватер, ведущий к городской гавани, был узок, и по обеим сторонам створа возвышались башни: с запада — массивная шестигранная Ла-Шен (Цепная), а с востока — пятигранная башня Сен-Николя.

От Ла-Шен крепостная стена тянулась до башни Лантерн, высокой, как маяк, с готической часовней наверху и острым шпилем.

Сухов вздохнул. Они с Алёнкой бывали тут проездом.

Бродили по набережной Вален, входили в город через во-он те ворота. Там начинается главная улица, Рю-де-Пале, а к востоку протянулась ещё одна, параллельная главной, — Рю-де-Мерсье.

Вдоль обеих выстроились дома с навесными карнизами из шифера, с аркадами, с водостоками-горгульями. А вон там с берега на остров Ре протянут мост. Ага, только выстроят его немного позже дамбы Клемента Метезо. Несколько столетий спустя.

Олег закрыл глаза и с силой потёр лицо. Господи, как совместить в одной тупой башке два времени за раз и не свихнуться?!

Шёпотом выругавшись, он спрыгнул в траншею и побрёл на свой редут, отряхивая пыль с мушкетёрского плаща.

Мушкетёрская братия встретила их с Яром как надо, выпили-закусили за приезд, за короля, за то, чтобы все были живы-здоровы.

Двух дней не прошло, а уже такое чувство испытываешь, будто и не уезжал никуда. Затягивает служба.

Редут быстро оказался обжит — палатки, фургоны с тентами и без плотно обступили само укрепление. Ожидать контратак не приходилось, а посему лейтенант де Лавернь не гонял маркитантов, торгашей и проституток — пускай вытрясают солдатское жалованье, лишь бы воинство было довольно.

Им тут всю зиму зимовать, а скорее всего, и весну захватить придётся: осада — дело долгое.[104]

За линией редутов ещё хватало шатров, но всё больше сооружалось крепких, тёплых бараков — воевать можно было без удобств, но и без особых лишений.

Редут Сен-Мишель, который защищали мушкетёры, представлял собой укрепление в форме четырёхугольника, длиной шагов пятьдесят, с валом и рвом. Человек двадцать из роты маркиза де Монтале находились на редуте постоянно, одним своим присутствием лишая осаждённых надежды.

Первым Олега встретил корнет дю Пейре. Жан-Арман, убедившись, что Сухов не чей-то протеже, а добивается чести и славы своей головой и руками, как и он сам, испытал расположение к нему.

— Не отощал на королевской службе? — ухмыльнулся дю Пейре.

— Ещё нет, но подкрепиться не мешало бы.

— Тогда собирай своих, и двигаем. Луи посылал гонца — мясо уже готово!

— Мушкетёры! — бодрым голосом вскричал Олег. — Выходи строиться! Нас ждут не дождутся мясо, хлеб и сыр!

— А вино?! — послышался крайне озабоченный голос де Террида.

— И вино! — веско сказал Сухов.

Пока его подчинённые оживлённо копошились, готовясь сдать свой пост ночной смене, корнет поднялся к пушкарям, на орудиях которых Ришелье приказал выгравировать: «Ultima ratio Regis» — «Последний довод королей».

Отсюда до Ла-Рошели было не слишком далеко. Неожиданно на «прифронтовой полосе», отделявшей позиции королевских войск и городские стены, Олег заметил уныло бредущих людей — понурые женщины вели за руку детей, старики, опираясь на палки, тащились следом за ними.

— А это ещё кто? — подивился Сухов.

Один из канониров, одноглазый Жак-Номпар, жевавший табак, сплюнул тягучей жёлтой слюной и проговорил с выражением презрения в голосе:

— А это, ваша милость, ларошельцы слабых от голода и холода уберегают! Вытурили их из города, чтобы, значит, за стенами нашли себе и стол, и кров. А кому они нужны? Вон вчера на редуте Сен-Жерве стреляли, отбивали вылазку гугенотов, так заодно, наверное, с десяток положили этих слабаков! Такое вот, выходит, милосердие…

Олег только головой покачал.

— Ваше благородие! — послышался голос Пончика. — Кони осёдланы!

— Не понимаю, — пробормотал Сухов, — почему бы благородному дону не прибить нахального слугу.

Дождавшись лейтенанта де Лаверня с отрядом, Олег и Жан-Арман увели своих в тыл. Война войной, а обед — по расписанию.

После сытного, хотя и не слишком-то изысканного ужина мушкетёры разбрелись по бараку. Кто-то устраивался сыграть в кости, слуги мыли посуду, граф де Лон дежурил в этот день на конюшне, и было слышно, как лошади перетаптываются в денниках и фыркают нетерпеливо в ожидании скребка и доброй порции овса.

Сухов устроился под навесом, где запасали на зиму хворост и солому — дров нарубить было негде.

Вместе с Яром и бароном де Сен-Клер они чистили мушкеты и смазывали замки. Первая заповедь воина: можешь не мыться месяц и зарасти грязью, но оружие изволь держать в чистоте и образцовом порядке, ибо только исправное и ухоженное ружьё может спасти тебе жизнь.

Олегов мушкет был с батарейным замком оружейника де Бурже. Спасибо мэтру — он сделал спусковой крючок таким, каким его привык видеть Сухов, то есть перемещающимся вертикально, а не горизонтально, как на том же мушкете у Быкова.

И приклад тут удобнее, и шейка ложи вытянута, легко охватывается рукой.

Зарядив ружьё, Олег приставил его к стенке и лишь теперь стянул с плеча особую кожаную подушку — при выстреле мушкет давал сильную отдачу.

Сощурившись, он осмотрелся. Солнце уже село, но офицеры продолжали гонять новобранцев из крестьян.

Вот проехала шагом кирасирская рота с копьями и кавалерийскими короткоствольными карабинами. Им навстречу рысила рота аркебузиров в касках-морионах и кирасах, с копьями наперевес и с тяжеленными аркебузами.

Тут Жерара-Туссена позвал Анри, и Олег с Яром остались вдвоём.

Провожая барона глазами, Быков сказал ворчливо:

— Удивительно, что армия короля вообще не разваливается. Представляешь, у них не существует интендантской службы! Хлеб и фураж поставляют всякие спекулянты. Ёш-моё! У них даже госпиталей нет! Ни санитаров, ни врачей. Ужас!

— Знаю, — кивнул Сухов. — Думаешь, в варяжской дружине медсёстры водились? Плохо то, что нижних чинов набирают из отребья, а офицерьё… Тут каждого второго надо под трибунал отдавать, если по-нашему. Солдаты дезертируют, а капитанам и горя мало. Пусть хоть вся рота сбежит, им же лучше — жалованье солдатское себе присвоят.

Они смолкли. Конный полк разбрёлся поротно, где-то запел горн, из барака доносилось неразборчивое бормотание, смех и стук костяшек.

Наступила тишина, та самая, которой дорожит всякий военный, отлично знающий, как бывает обманчив покой.

Именно в это мгновение прогрохотал выстрел из пушки. Орудие располагалось где-то неподалёку, это Олег уловил почти рефлекторно, но в следующий момент он ощутил морозное дуновение по хребту: стреляли по их бараку!

— Ложись! — заорал он, заслышав посвист ядра, и бросился на землю.

Быков шлёпнулся рядом.

— Какого… — выдохнул Яр.

У Сухова у самого мысли в голове носились рваные и отрывочные. Какой-то пьяный пушкарь выпалил сдуру?.. Подкрались ларошельцы?.. Но как?!

Тут ядро поразило мишень — пробило крышу барака, с треском ломая стропило и разваливая дымоход. По кровле посыпались обломки трубы.

И снова грянула пушка! И ещё раз! Тут уж ни о какой случайности речи не могло быть — их прицельно расстреливали!

Второе ядро снесло угол барака, а третье пробило стену и разворотило печь — горящие уголья сыпанули фонтаном, мигом поджигая запасы соломы.

— За мной! — рявкнул Олег.

Пригибаясь, он помчался в сторону холма, на противоположном, невидимом склоне которого и пряталась неизвестная батарея. Быков припустил следом, на бегу матеря неведомых канониров.

Сухов такую скорость набрал, что не сумел вовремя остановиться, его вынесло за холм, где вокруг трёх длинноствольных кулеврин[105] метались шестеро пушкарей.

Одна из пушек уже была заряжена, и канонир в белой рубахе навыпуск подносил фитиль.

Олег выстрелил с ходу — кулевринёра отбросило, а на его груди расплылось красное пятно. Напарник убитого сориентировался мгновенно и почесал в сторону, прыгая как заяц. Видимо, к оставленным лошадям.

Быков не стал стрелять по нему, он израсходовал боеприпас по заряжающему соседнюю кулеврину.

Один из неизвестных разрядил по Сухову свой пистолет, но промахнулся.

Олег пригнулся, бросая мушкет в траву, и выпрямился, хватаясь за шпагу. Вскочив на лафет с кулевриной, он спрыгнул, с размаху поражая пушкаря. Двое с палашами наголо шагнули к нему, но тут прогрохотали выстрелы — мушкетёры из обстрелянного барака давали сдачи.

Трое уцелевших пушкарей, убедившись, что перевес не на их стороне, решили дать дёру, но подбежавший Акимов выстрелил, перебивая ногу беглецу, мчавшемуся впереди всех. С диким криком кулевринёр повалился, а тут и второй подстреленный шлёпнулся рядом, и стали они орать уже дуэтом.

Сухов, глядя, как почесали к холмам де Террид и Пончик, не стал устраивать погоню — справятся и без него.

Быстро подойдя к поверженной паре, он уткнул кончик шпаги в шею тому, что был постарше и понебритей.

— Кто вас послал? — обратился к нему Олег.

Скуля от боли и загнанно дыша, пушкарь всё же пылал ненавистью.

— Гори ты в аду, проклятый папист! — прохрипел он.

— Гори сам.

Сухов вонзил клинок на глубину ладони. Выдернув шпагу, он приставил окровавленное остриё к глотке канонира помоложе.

Тот, в ужасе пуча глаза, даже вопроса дожидаться не стал, сразу раскололся:

— Н-нас п-послал… м-милорд Б-б…

— Ну? — Шпага сильнее надавила на горло поверженного.

— Это милорд Бу-букинкан! Это он нам приказал!

— Герцог Бэкингем?

— Да, да! В-вот…

Трясущейся рукой он достал из загашника мятые листки.

Олег с удивлением разглядел на одном из них свой собственный портрет. На другом был изображен Пончик. На третьем — Акимов.

— Жербье! — сказал Быков, заглядывая Олегу через плечо. — Этот хренов живописец сдал нас Холланду, а лорд всё передал герцогу!

— Тот сделал выводы, — мрачно кивнул Пончик. — Угу…

— И, конечно же, принял меры, — закончил мысль Виктор. — Шикарно.

Сухов усмехнулся.

— Не смог, гомосятина, до Ришелье добраться, так решил отыграться на нас. Что там, Понч? Все целы?

— Луи убило, — вздохнул Шурик, — который Л’Онуа. Сразу насмерть. Напополам… Угу.

Возбуждённые мушкетёры возвратились, ведя под уздцы коней, захваченных у пушкарей.

— Что это было? — крикнул Жерар-Туссен.

— Месть, — криво усмехнулся Олег.

Послышался топот копыт, и лощиной между холмов проскакали всадники. Впереди спешил лейтенант де Лавернь.

— Кто стрелял? — закричал он, привставая на стременах.

Мушкетёры расступились, позволяя разглядеть позицию с тремя кулевринами и трупами убитых.

— Мы тут допросили одного, господин лейтенант, — проговорил Сухов. — Он признался, что послан герцогом Бэкингемом. И показал вот это.

Олег передал де Лаверню портреты. Тот, с недоумением рассмотрев их, протянул обратно:

— Недурно, весьма недурно… Насколько я понимаю, господин корнет, эта канонада — эхо недавних ваших дел? О сути их я не спрашиваю…

— Да ничего особо секретного, — усмехнулся Сухов. — Мы всеми способами мешали графу Холланду вывести эскадру и доставить подкрепление Бэкингему. Надо полагать, его светлости донесли подробности, и он сильно на нас обиделся.

Лейтенант хохотнул и снова нахмурился.

— Чёртовы гугеноты, — пробурчал он. — Ведь этих… стрелков видели и вчера, и сегодня. Ребята с Сен-Жерве приняли их за тех несчастных, коих Гитон отпустил на свободу, а наши аркебузиры даже помогали этим головорезам вывозить пушки на позицию! Они посчитали, что это свои!

— А всё потому, — проговорил вполголоса Быков, — что развели в армии бардак.

— Согласен с вами, коллега, — церемонно сказал Акимов.

Подъехавшие канониры тем временем понукали упряжки лошадей, и те, напрягаясь и приседая на задние ноги, выволакивали кулеврины.

— Отбой тревоги, — сказал Олег. — Барак не сгорел хоть?

— Потушили! — успокоил его Анри Матье. — Вот только печь надо будет заново перекладывать и крышу чинить. И стену.

Сухов засмеялся.

— И соломы насобирать! — подхватил он. — Ладно, поехали!

И они поехали.

Глава 23, в которой Олегу начинают докучать

Барак отстроили быстро, буквально за день.

Мимо расположения как раз проходила дорога, по которой гремели подводы, доставлявшие лес для строительства дамбы.

Олегу удалось убедить с десяток мужичков-плотников подхалтурить, и те живо всё починили.

Жизнь наладилась, служба шла заведённым порядком.

С утра корнет де Монтиньи поднял своих, придирчиво осмотрел (после завтрака) и повёл в Этре: подошла их очередь исполнять почетную обязанность — охранять особу его величества короля Франции.

Людовик занял обычный каменный дом — в вопросах быта он не отличался требовательностью. На взгляд Сухова, король даже рад был покинуть тесный и вонючий Париж, дабы отдохнуть на природе, подышать свежим воздухом, изведать простых буколических радостей.

А вот королевская свита ныла каждый божий день, ужасаясь простоте местных нравов. Придворные стали на постой, серьёзно уплотнив Этре, и капризничали с утра до вечера. По этому поводу Пончик брюзгливо заметил:

— Европа сраная! Немытые, вшивые! Весь Париж загадили, а теперь и здесь антисанитарию разводят. Ещё и выпендриваются!

Надо сказать, что обычные порядки, выработанные в Лувре, в условиях Этре несколько изменились.

Обычно «синяя свита», как называли гвардейцев по цвету их курток — синих с красной отделкой и серебряным галуном, несла охрану во внутренних покоях дворца, из-за чего обували не ботфорты, а туфли.

Однако дом в Этре, ставший временной королевской резиденцией, не располагал достаточной площадью для соблюдения всяческих церемониалов. В нём просто повернуться негде было.

А посему и гвардия, и мушкетёры де Монтале несли дозор на улице, плотно окружив ставку его величества.

И те и другие, надо сказать, составляли цвет французского дворянства, поскольку на службу в гвардии набирались лишь аристократы в пятом поколении.

Отсалютовав сонным товарищам, Олег расставил своих мушкетёров, сам заняв наиважнейший пост — у входных дверей.

Он встал слева, а справа гордо прямил спину молодой беарнец де Монлезен.

Вся жизнь Этре проходила у них на глазах: грохотали телеги с фуражом, могучие першероны тащили пушки, не слишком в ногу маршировали пикинёры, гарцевали на плохоньких лошадках драгуны. Копыта и сапоги смачно плюхали по лужам и слякоти — ночной дождь добавил сырости.

— Его величество король! — торжественно провозгласил де Пюисегюр, и все остальные мушкетёры разом вытянулись в струнку.

Людовик явил себя в полном блеске — в камзоле и панталонах, шитых золотом.

Благосклонно кивнув Сухову, как старому знакомому, король сошёл со ступенек. Конюшие бегом подвели ему коня буланой масти, чья попона отливала цветом монаршьего костюма.

Показались маршалы, завиднелась и алая мантия Ришелье.

— По коням! — скомандовал Олег.

Начиналась ежедневная процедура — выезд короля на позиции. Толку от этих выездов было мало, но хоть морально поддержать воинство надо же!

Пусть даже самый сопливый новобранец знает, что сражается плечом к плечу с его величеством!

Затопали копыта, загремели колёса повозок и карет — король отправился на войну.

К обеду, нагуляв аппетит, его величество вернулся в Этре.

Сдав пост лейтенанту де Лаверню, Сухов отправился с друзьями в харчевню толстого и усатого Мейсонье, занимавшего дом с обширными погребами на окраине деревни.

— А я уже втянулся, — сказал Акимов. — Даже прочувствовал, конечно же, прелесть прифронтовой жизни. Радости бытия ощущаешь острее именно там и тогда, где и когда их могут тебя лишить. Вместе с бытием.

— Чеканная формулировка, — хмыкнул Пончик. — Стоит записать. Угу… Слушайте, а скоро мы… того… в тёплые края?

— По Геллочке соскучился? — усмехнулся Яр.

Шурик вздохнул.

— Я тоже, — кивнул Быков.

— По Геллочке? — сострил Виктор.

— Щас получишь, — буркнул Александр.

— Не знаю, Понч, — серьёзно сказал Сухов. — Право, не знаю. Мы здесь надолго — я имею в виду, под Ла-Рошелью. Пока не кончится осада. Никто не помнит, когда Гитон сдастся?

Трое помотали головой.

— В любом случае, полгода мы тут точно просидим, а то и поболе. Сам же понимаешь. Ну как я могу подольститься к тому же кардиналу и выклянчить у него… скажем, чтобы меня назначили губернатором Мартиники или Гваделупы? Война же идёт! Пока не снимут осаду, заговаривать о посторонних вещах не рекомендуется. А вот потом… Кстати, Ришелье этой весной учредил «Компанию ста товарищей», чтобы эти самые товарищи развивали торговлю с Канадой и Вест-Индией. Так что всё потихоньку двигается. Кстати… Я тут подумал недавно: а зачем мне, собственно, тащиться на Карибы в чине губернатора?

— А как? — озадачился Пончик.

— А как корсары его величества! Выпросим у короля шхунку или, там, бригантинку, да и махнём испанцев грабить. «Джентльменами удачи»!

— Ёш-моё! — воскликнул Быков. — А что? Здорово!

— В принципе, — рассудил Шурик, — так у нас руки будут развязаны. Угу… Что задумаем, то и провернём. Куда захотим, туда и поплывём. Я — за!

— Ну слава Богу! — выдохнул Яр. — А то я извёлся весь, вдруг, думаю, Понч выскажется против?

— Чучело! — фыркнул Пончик.

— Э, э! Это ж моё определение! Не замай!

— Цыц оба, — утихомирил друзей Олег. — А ты, Вить, как мыслишь?

— Пользуясь определениями Ярика, — улыбнулся Акимов, — горячо поддерживаю и одобряю!

— Тогда решено — просимся в пираты.

— Ух и позлодействуем… — потёр руки Александр.

— А вы, — встрепенулся Виктор, — смартфоны не потеряли, случайно?

— Случайно нет.

— Храним у сердца! — торжественно сказал Пончик, прижимая пятерню к груди.

Быков рассмеялся только, а Олег глянул по сторонам.

С недавних пор чувство тревоги не покидало его. У герцога Бэкингема были длинные руки, и добраться до четвёрки неугомонных для него не составило бы особого труда.

Поэтому, кроме мушкетонов, куда более удобных для конников, чем громоздкие мушкеты, четвёрка повсюду таскала с собою тяжёлые пистолеты — однозарядники системы «Флинтлок».[106]

«Неугомонные» ехали без особой спешки, уже приученные текущим столетием не торопиться жить.

Пара крытых фургонов с дырявыми тентами пошла на обгон. Обоими повозками правили женщины в крестьянских платьях, одна была толстая, с волосами, убранными под чепец, а другая — тощая, с пышной чёрной шевелюрой.

Сухову стало не по себе — фургоны объезжали их с двух сторон, как будто окружая.

Он уже хотел было предупредить друзей, чтобы смотрели в оба, как вдруг события начали разворачиваться с бешеной скоростью.

Толстуха вытащила из-под юбок увесистый пистоль, в прорехи тента тоже просунулись стволы: справа — два, слева — все три. И ударили залпом.

Олег поднял коня на дыбы, поэтому пуля, выпущенная жирной возничей, угодила в понурую лошадь, тащившую фургон тощей. Лошадёнка взвилась в постромках, да так дёрнула, что невидимые стрелки попадали, задирая мушкеты к небу, а худая возница совершила кувырок назад, задирая кривые ноги, торчавшие из вороха несвежих юбок.

Быков выпалил из мушкетона, стремясь поразить убийц, скрытых парусиной. Виктор с Шуриком тоже пальнули из мушкетонов, а затем выхватили пистолеты, засунутые за кушаки.

Толстая возница непрерывно изрыгала ругательства сиплым, испитым голосом.

Склонившись, кое-как умещая брюхо между колен, она сунула обе руки под козлы и тут же выпрямилась, вооружённая парой пистолетов. Олег хладнокровно разрядил мушкетон в её необъятную грудь.

Тут и тощая показалась. Визжа приказания на испанском, она потянула вверх тяжеленную аркебузу, весьма ловко обращаясь с оружием, но Яр опередил её, выстрелив из пистолета в упор.

Тут из фургона выпрыгнули ещё две молодые особы в изношенных платьях, грязные и растрёпанные, но с новенькими мушкетонами наперевес.

Пончик развернул лошадь, и пуля, предназначенная ему, сразила чалого. Акимов выстрелил одновременно с цыганкой. Он попал, а она нет.

Вырвав из мёртвых пальцев толстухи заряженные пистолеты, Олег крикнул:

— Бросить оружие! Выходить по одному!

— Мы всё, всё! — раздались истерические вопли.

Четыре девушки разной степени потасканности покинули фургоны, подняв вверх худые руки.

Сухов качнул пистолетом в сторону повозок. Шурик понял его жест и проверил, заглянув в каждый из фургонов.

— Пусто! — сообщил он. — Б…и, коня моего прибили!.. Угу.

Быков не сдержался, его пробил нервный смех. Если уж Пончика, никогда не замеченного в матерщине, достали, значит, он был на последнем градусе бешенства.

Олег опустил пистолет и резко спросил девушек, то ли испанок, то ли цыганок:

— Бэкингем послал?

То ли цыганки, то ли испанки понуро покивали нечёсаными головами.

В это время послышался топот коней, и на улице сразу стало тесно — де Лавернь прискакал сам и привёл за собой целый отряд.

— Опять?! — гаркнул он, осматривая поле боя.

— Опять, — процедил Сухов. — Этот проклятый «милорд Букинкан» начинает мне надоедать!

Лейтенант рассмеялся, небрежным жестом отдав приказ: девок повязать.

— Дорогой корнет! — воскликнул он. — Вам предоставляется великолепная возможность отплатить герцогу, — склонившись с седла, он тихонько договорил: — Завтра мы заявимся большой компанией на Иль-де-Ре. Кардинал Ришелье отдал приказ «в присутствии короля»[107] — высадить отряд добровольцев и занять форт Ла-Пре!

20 октября большой отряд добровольцев, в том числе две дюжины мушкетёров, вышли на берег пролива, отделявшего материк от острова Ре.

До него оставалось меньше двух миль. Если мерить по-сухопутному, то три версты.

Английские корабли напоминали крошечные модели, из тех, которые рукастые моряки любят помещать внутри бутылок. Зато новорожденный французский флот, пускай даже и состоящий из голландских пинасов, горделиво проходил мимо, словно красуясь перед зрителями. Флотские должны будут прикрывать огнём корабельных пушек высадку десанта.

А самим десантникам были уготовлены места на утлых баркасах сорвиголовы Болье-Персака. Размерами с крупную шлюпку, баркасы несли по одному косому парусу.

— По местам! — крикнул Олег. — Вёсла на воду!

Подавая пример, он первым ухватился за рукоять.

Мушкетёры были парнями дюжими, но не ахти какими знатоками морского дела. Даже Пончик, на пару с Акимовым отталкивавший баркас от берега, взялся за весло с чувством превосходства.

Неумелый кормщик — де Пюисегюр из роты королевских мушкетёров — позволял кораблику рыскать.

— Садись сюда! — сказал ему Сухов, вставая.

Поменявшись с де Пюисегюром местами, он ухватился за руль. Баркас сразу пошёл как по линеечке, словно почуяв хозяйскую руку.

Первые минуты гребля больше напоминала взбалтывание воды никудышным миксером, но помаленьку-полегоньку дело пошло. Баркас двинулся к острову Ре.

Доблестных мушкетёров спас от кровавых мозолей попутный ветер, нежданно-негаданно задувший куда надо.

— Суши вёсла! Поднять парус!

Косой треугольник ветрила хлопнул, раздулся, выгибая коромыслом рю,[108] и повлёк судёнышко прямо по курсу.

Иль-де-Ре понемногу вырисовывался впереди. Показались берега, поросшие соснами, каменистые и обрывистые.

Вскоре любоваться пейзажами стало некогда — англичане открыли огонь. Треск мушкетов редко, но веско перекрывался солидным уханьем пушек.

Далеко в стороне от баркасов, идущих полумесяцем, вспухли белопенные фонтаны. Калёное ядро[109] запрыгало по волнам, будто пущенное «жабкой», с шипением поднимая клубы пара, пока не кануло вовсе.

— Мазилы! — презрительно скривил губы Шурик.

Будто оскорбившись, английские комендоры исправились — неприятно зудевшее ядро пробило парус и вломилось в баркас, плывший по соседству.

Треск досок заглушался людскими криками, захлопал парус — видимо, снасти перебило.

Сухов не оглядывался, надо было смотреть вперёд.

— Мушкеты готовь! Скуси патрон!

Английские солдаты выбегали на песчаный пляж у подножия невысоких холмов. Торопливо втыкая сошки в песок, они укладывали мушкеты и стреляли, стреляли, стреляли…

Вот вздрогнул Жак де Террид, раненный в плечо.

— Приложи-ись! Целься! Огонь!

Прогремел оглушительный залп, кутая баркас в плотное облако дыма.

И тут словно далёкий гром зарокотал — борта ближних пинасов скрылись за белыми тучками порохового дыма. Вскоре ядра начали буравить побережье, вздымая песчаные вихри, разрывая человеческие тела.

Один из снарядов подрубил сосну, и та с треском начала крениться, пока не рухнула, открывая вид на аббатство Нотр-Дам-де-Ре.

Перезарядив мушкеты, французы снова дали залп, и англичане, не склонные к массовому героизму, поспешили покинуть берег.

— Парус долой! Вёсла на воду!

Хватило трёх хороших гребков, чтобы днище баркаса заскрежетало о прибрежную гальку.

— Вперёд!

— Эхой! — окликнул Сухова знакомый голос.

Обернувшись, Олег увидал Нолана Чантри, скалившегося от избытка чувств. Нолан щеголял в красном плаще с серебряным крестом — гвардеец кардинала!

— Здорово, Нолан! — крикнул Пончик, спрыгивая на песок. — Как жизнь? А мы тут решили до Ла-Пре прогуляться. Ты с нами или на пляже будешь загорать?

— Холодновато что-то. Лучше я в форте посижу!

Болтая в таком духе, сборная команда из разных рот, самые отчаянные представители армии его величества короля Франции, двинулись на соединение с горсткой защитников форта Ла-Пре. Пока одни отстреливались, другие тащили носилки с провиантом и боеприпасами, катили бочки.

Сразу за холмами открылась улочка крошечного рыбацкого посёлка — убогие домишки, белённые извёсткой, да заросли мальвы.

— Вперёд!

Пули залетали в улочку, щёлкая по стенам и выбивая штукатурку. Вдалеке загрохотали пушки французского флота, им ответили английские канониры с подходящих кораблей Бэкингема, а затем, очень близко, ударили орудия из бойниц форта Ла-Пре.

Небольшой бастиончик славно приветствовал подкрепление.

Его ворота медленно отворялись навстречу бегущим «десантникам» — сотни две добровольцев спешили укрыться за стенами форта.

Им наперерез двинулись англичане, рассыпаясь цепью. Затрещали выстрелы.

Падали французы, падали англичане. Ранило Франсуа де Монлезена, и Олег с Ноланом на пару поволок его к воротам.

— Живо, живо! — заорал он. — Тысяча чертей! Живее пошевеливайтесь!

Пройдя между двумя редутами, добровольцы оказались-таки за стенами Ла-Пре.

— Осторожно, порох!

— Вон пороховой погреб! Кати туда!

— Что, не ждали?

— Заходите! Будьте как дома!

— Де Пейре, к редутам! Де Монтиньи — наверх! Нашпигуйте английскую сволочь свинцом!

— Да, мой лейтенант!

Англичане быстро отступили, порой показывая спины, но защитники форта не спешили поражать движущиеся цели — берегли боеприпасы.

Молодой горнист с чувством задудел в звонкую медь, сыграв отбой.

Расчёт Ришелье и маршала фон Шомберга удался — французы усилили свои позиции на острове.

Ещё немного подождать, недельки две от силы, поднакопить силёнок, и можно будет перебрасывать целый полк, дабы покончить с присутствием англичан на французской земле.

…А вот лорду Холланду по-прежнему не везло — устойчивый юго-западный ветер не позволял кораблям покинуть гавань Портсмута. 30 октября и вовсе разразилась страшная буря, так сильно потрепавшая корабли эскадры, что иные из их числа пришлось отправлять чиниться на Чатемские верфи, в устье Темзы.

Ветер утих лишь в начале ноября. 8-го числа Генри Рич приказал поднимать якоря.

Глава 24, в которой Олег с друзьями встречает ноябрьские праздники

Война после всплеска активности снова вошла в обычную колею — французы и британцы вяло копошились на занятых позициях, иногда постреливая, словно напоминая о себе: «Мы ещё здесь, мы ещё о-го-го!»

Гарнизон форта Ла-Пре обнаглел до того, что в отлив выходил на берег собирать мидии и крабов — приятный довесок к скудному пайку.

Утром Олег со своими как раз и занимался сбором «даров моря». Урожайный был день — полная корзина морепродуктов.

— Господин корнет! — послышался голос де Лаверня.

— Да, мой лейтенант, — откликнулся Сухов.

Офицер приблизился, огляделся вокруг и заговорил:

— Помнится, вы жаловались на Бэкингема, который начал вам докучать, а я предложил вам замечательную возможность досадить самому герцогу. Две недели минуло с той поры, и я рад вам сообщить, что маршал фон Шомберг готов высадиться на Иль-де-Ре. И нам, господин виконт, не помешала бы разведка боем.

Олег внимательно посмотрел на лейтенанта.

— Слушаю.

— Необходимо проникнуть в лагерь герцога Бэкингема, оценить боеготовность англичан, их способность противостоять. Весьма желательно при этом… э-э… пошуметь. Сжечь корабль, взорвать пороховой погреб. Понимаете? Надо дать понять англичанам, и без того подавленным неудачами, что их песенка спета. Пусть ими овладеют растерянность и страх, малодушие и уныние. Тем легче будет нам учинить разгром и одержать победу, сведя потери к минимуму.

— Понимаю, — протянул Сухов. — А если мы взорвём крюйт-камеру флагманского «Триумфа»…

— …То это будет просто пре-вос-ход-но! — почти пропел де Лавернь.

Олег кивнул.

— Когда выступать?

— Сегодня ночью.

— Ага… Я возьму троих. Мм… Желательно бы и четвёртого — Нолана Чантри. Для него английский язык — родной, но Чантри — гвардеец кардинала.

— Это я беру на себя, — быстро проговорил лейтенант. — Если месье Чантри согласится, берите его с собой.

— Ну всё тогда. Пошли мы готовиться.

Нолан, когда его спросили о желании поучаствовать в «увеселительной прогулке», согласился не раздумывая. Подготовка началась с обеда: Акимов, Пончев, Чантри, Быков и Сухов плотно поели и отправились на боковую, подремать перед бессонной ночью. «Выходим в ночную смену!» — пошутил Пончик.

Шляп с собой не брали, мушкетов и шпаг — тоже. В разведку следовало отправляться налегке. Зато Олег прихватил два пистолета, а Виктор — все четыре.

За полночь «шпионы-диверсанты» покинули Ла-Пре.

Англичане расположились совсем рядом с фортом, да и куда денешься на крохотном островке?

Цепочка костров отмечала границу вражеского лагеря, а ещё дальше валко качались тусклые фонари, отмечая корабли, развёрнутые к берегу кормой.

— Ползём по-индейски, — шепнул Сухов, — то есть опираемся только на пальцы рук и ног, а не пузом, чтоб не шуршать. Слышал, Понч?

— А чё сразу я? — пробурчал Шурик. — Чуть что, сразу Понч, Понч…

— Пасть порву! Выдвигаемся.

Проползти мимо костров удалось по низинке. Выбрались разведчики прямо к свалке. Пришлось огибать «нехорошее место». Дальше стояли шатры в ряд, но проверять, спит ли в них кто, Олег не стал.

— Берег тут обрывистый, — едва слышно проговорил он, — давайте доползём до пляжа — и к кораблям.

— Шикарно, — одними губами проговорил Акимов.

— Ползём.

Обрывчик был совсем несерьёзный, чуть меньше человеческого роста. Море накатывало волны, шурша совсем рядом, оставляя узкую сухую полоску песка.

Внезапно в звуки прибоя вплёлось шарканье и пьяное бормотание. Сухов мгновенно вытянул руки, притягивая друзей к откосу. До Нолана он не дотянулся, но тот и сам догадался — быстренько приник к холодному камню.

Олег поднял взгляд. На самом краю обрыва остановился, опасно покачиваясь, пьяный матрос.

Дёргая шнурки, которыми подвязывались его короткие штаны, он сопел, вздыхал да мычал незатейливый напев.

Когда вниз полилась тёплая струя, Ярослав зашипел. Рука Сухова крепко сжала его плечо: никшни!

Быков дотерпел до конца, дождался, пока матрос отвалит, а после яростно зашептал:

— Эта сволочь мне сапоги обрызгала!

— Ну не голову же, — резонно заметил Пончик. — Угу…

— Да иди ты!..

— Все идём, — оборвал спор Олег.

Пробираясь узкой тропинкой, перелезая через скользкие камни, они вышли к пристани.

Её оборудовали в крошечной бухточке, удачно отгороженной от моря песчаной косой. Пары зимних штормов хватит, чтобы размыть её в мель или превратить в островок, но пока что коса держалась, выполняя функцию мола.

Пространства бухты хватало лишь для пары флейтов, и один из них, тот, что покачивался подальше, звался «Триумф» — отблеск костра на берегу ясно высвечивал надраенные бронзовые буквы на корме. Это был флагманский корабль английской эскадры.

Тот, что поближе, назывался «Виктори», но им стоило заняться во вторую очередь.

Парой слов и жестами Сухов распределил роли. Как пять пальцев одной руки, сильной и умелой, друзья поползли вперёд.

На причале, горбясь у костра, сидел всего один часовой. Можно было ожидать столкновения с вахтенными на палубе «Триумфа», но первым должен был исчезнуть страж на пристани.

Глухой шум моря убаюкивал, к нему добавлялся скрип лохматых швартовов, намотанных на концы свай. Порою флейт грузно наваливался на причал, плюща кранцы — грубые сетки из толстых верёвок, плотно набитые старой парусиной и тем гасившие удар.

Стараясь не глядеть на пламя костра, Олег внимательно осмотрелся, благо горевшие поодаль костры неплохо освещали лагерь.

Он заметил лишь одну сутулую фигуру, шатавшуюся между кострами и грудой плавника. Видать, это был дозорный, в чьи обязанности входило поддержание огня.

Вынув из ножен флорентийский кинжал, Сухов выпрямился и спокойно подошёл к часовому.

— Бдишь? — спросил он по-английски.

Страж сильно вздрогнул и обернулся. Его глаза, только что следившие за пляской огня, не различили даже фигуры Олега.

А в следующую секунду кинжал вонзился часовому в шею.

Сухов придержал тело и аккуратно уложил его у костра — пригрелся часовой, вот и одолел его сон.

Рядом присел Нолан, призванный изображать недремлющего стража, а заодно подавать сигнал тревоги.

Огонь костра едва выхватывал из темноты борт «Триумфа». Сходней не было, но трап свисал. Олег первым забрался по нему на палубу. Как он и предполагал, вахтенный тут был — дрых на посту, удобно устроившись на громадном мотке манильского троса.

Сухов сделал знак Быкову. Тот кивнул и склонился над вахтенным. Секунду спустя тот конвульсивно вздрогнул — и расслабился. Прими, Господи, душу грешную…

Над палубой витало омерзительное смешение ароматов — запах дерьма забивался духами.

Оставив Пончика с Виктором на стрёме, Олег с Яром направились в трюм. В поле зрения попал ещё один дозорный, у кормовой надстройки. Видимо, охранял покой его светлости.

Дрых ли страж или бдил, было непонятно.

Сухов пихнул Быкова, и тот кивнул. Осторожно скользя вдоль борта, скрываясь за мачтой, за выставленными в ряд бочками, Яр направился в сторону кормы.

Проследив за ним взглядом, Олег спустился по крутой лестнице вниз — крышка трюмного лаза была открыта, выпуская наружу тяжёлое амбре, будто из люка канализации.

Крюйт-камеру он нашёл не сразу. В свете двух масляных фонарей, висящих на крюках, виднелись круглые, оструганные бимсы, поддерживавшие палубу, тускло отсвечивали пушки на лафетах с маленькими колёсиками, блестели ядра, сложенные горкой в крепких ящиках.

И повсюду, развесив койки, спали матросы — храп, стоны, вздохи наполняли всю нижнюю палубу.

Сухов осторожно снял с крюка фонарь и сразу увидел то, что искал, — крепкую низкую дверь в переборке из бруса. Осторожно приоткрыв её, он посветил внутрь. Бочки. И бочонки. С порохом.

Прикрыв за собою дверь, Олег зажёг прихваченную свечу, накапал воском на пол и закрепил её. Достал припасённую лучину, постарался воткнуть её так, чтобы она касалась кончиком свечки, немножко пружиня, — прогорит воск, и щепочка окажется как раз над фитилём. Загорится. Огонёк медленно переместится к бочонку. А мы сюда ещё пороху подсыпем. Вот так, горкой…

Минут через десять рванёт.

На цыпочках выйдя из крюйт-камеры, Олег повесил фонарь обратно. Прислушался: спят. Спокойной ночи…

Поднявшись на палубу, Сухов сразу почувствовал — что-то пошло не так.

На корме угадывалось смутное шевеление, доносились неясные звуки, словно кто крикнуть хотел, да ему не давали.

Обернувшись, Олег заметил прыгающие бледные пятна — это приближались Виктор и Александр. Над бортом замаячило лицо Нолана — раз не кричит, не поднимает тревогу, значит, это Чантри. Больше некому.

Не дожидаясь своих, Сухов двинулся к корме.

Тут, как по заказу, облачко, скрывавшее луну, рассеялось, и голубоватый свет пролился на море, на остров, на палубу.

Олег увидел Быкова и двух прижавших его ребяток, крепко сбитых и крепко пахнущих.

Подскочив, он нанёс короткий двойной удар ближнему «парнишке» кулаком по шее, тут же приложившись коленом в подбородок.

Башкой своей угодив между молотом и наковальней, напавший на Яра свалился кулем. Второго Быков отбросил сам, тот откатился, брякая палашом в ножнах, и, лёжа, выхватил пистолет.

Вспышка осветила его лицо, а грохот выстрела разнёсся в ночи и тишине, словно оповещая всех о провале.

Разъярённый, Сухов сам достал пистолет, чтобы пристрелить гадёныша, но тут из каюты выскочил полуодетый герцог с мушкетом наперевес. Олег выстрелил по нему, но мимо. Склонившись на колено около матроса, поднявшего тревогу, Сухов от души врезал ему и отнял палаш.

— Уходим! — крикнул он.

— Стой! — гаркнул Бэкингем, вскидывая мушкет.

Ярослав в подкате ударил его ногой, ружьё вскинулось, и пуля ушла вверх, перешибая какую-то снасть.

Герцог попытался достать Быкова прикладом и заработал пяткой в грудь, отчего распластался по переборке.

Виктор с Шуриком кинулись к борту, но ошалелые матросы, спросонья мало что разумеющие, перекрыли им путь, работая кулаками и приходя в себя на свежем воздухе.

— Сюда! — крикнул Чантри, взбираясь по ступенькам на квартердек. Олег ринулся туда же, крича по-русски:

— Ко мне! Рванет когда, прыгайте!

Поднявшись наверх, он увернулся от шпаги лейтенанта, выскочившего в одной ночной рубахе.

Шпагой лейтенант махал, как ребёнок, сбивающий сорняки. Погасив его наступательный порыв мощным отбивом, Сухов двинул офицера рукой, сжимавшей палаш, в челюсть, и тот беззвучно кувыркнулся через резные балясины в море.

Рыча, герцог рванулся наверх, но Олег спустил его с лестницы. Тут и Пончик отбился от матросни. Вступившись за Акимова, он выдернул его из свалки. Оступаясь, оба затопали по ступеням, взбираясь на верх надстройки.

И тут весь мир сдвинулся с места. Глухой рокот, зародившись в утробе корабля, вырвался наружу.

Палуба «Триумфа» вскрылась — доски, брусья, человеческие тела разлетелись в стороны, а из корабельного нутра полыхнуло пламя, опаляя лица, оглушая грохотом, сметая живых и мёртвых.

Сухова отбросило в сторону, он ушёл под воду, оглушённый, утративший способность соображать. Вода, принявшая его, была ох как холодна, но света хватало — огонь, бушевавший на корабле, озарял бухту чуть ли не до самого дна. Гул и грохот долбили в уши. Вот на волны крестом легла мачта…

Вынырнув, Олег отдышался и поплыл к берегу.

Поворачивая голову для вдоха, он всякий раз видел горящий остов флагманского корабля, от которого осталась одна задняя половина. Нос отвалился, мачты рухнули.

Куча горящих обломков загромоздила палубу «Виктори», там тоже занялся пожар.

Матросы на фоне дыма и пламени метались, сбивая огонь, стаскивая в море прилетевшие «подарки». Люди, барахтавшиеся в воде, тонули, цеплялись за плавающие доски, кричали о помощи.

Весь лагерь англичан был разбужен и гудел ульем. К пристани мчались конные и пешие.

Задыхаясь, чувствуя, как хлюпает вода в ботфортах, Сухов вылез на пристань, едва одолев скользкие сваи. Упав на колени, он протянул руку пыхтящему Шурику.

— Хватайся!

— Хватаюсь, — булькнул Пончев.

Рядом, честя англичан, на доски причала рухнул Быков. Яр тоже развернулся, поднимаясь на четвереньки, и помог выбраться из воды Виктору и Чантри.

— Ты хитрый… — выдохнул Быков.

— Почему? — отрывисто спросил Олег, запинаясь об одеяло дозорного, начинавшее тлеть от упавшей искры.

— Потому что обутый…

— Не додумался снять. Подъём! Берём одеяло и тащим Пончика! Понч, изображаешь раненого!

— Я… — вякнул было Александр.

— Бегом! Бегом!

Олег с Яром, Виктор и Нолан подхватили одеяло, на которое проворно улёгся Шурик, и бегом потащили навстречу бегущим англичанам.

— Нолан! Кричи: «Лекаря, лекаря!»

— Понял!

— Будут спрашивать, делай большие глаза и ври чего-нибудь. Скажешь, что Пончу грудь придавило!

— Садюга… — пробормотал Шурик. — Угу…

— Глаза закрой! Ты в отключке!

— Лекаря! Лекаря! — заорал Чантри на чистейшем «инглише».

Подбегавшие британцы, полуодетые и мало что разумеющие, освещённые метущимся светом горящего корабля, суетились совершенно бестолково.

— Что случилось? — вырвался вперёд кто-то из офицеров.

— «Триумф» взорвали! — взвыл Нолан. — Спасайте его светлость!

Англичане тут же кинулись к пристани, а четверо друзей поспешили в обратную сторону, пробиваясь через толпу набежавших солдат и матросов.

— Нашему другу, кажись, грудину сломило! — на ходу отвечал Чантри. — Еле дышит!

— Чего там? — с азартом налетела очередная партия любопытствующих.

Нолан вытаращил глаза.

— Флагман ка-ак подзорвётся! Как жахнет! Нас во все стороны раскидало, а Алекса ка-ак долбанёт обломком мачты!

— Господи святый! — заголосили любопытствующие и кинулись к пристани, поближе к месту происшествия.

— Лекаря! — заголосил Чантри.

И тут из тьмы, прохваченной огнями костров и зарева в порту, вынырнул пузатенький, кругленький человечек.

— Я — лекарь! — крикнул он тонким голосишком. — Что происходит?

Нолан сообразил тут же.

— Беги бегом на пристань, — заорал он, — спасай его светлость!

— О, мой Бог! — взвыл врач и со всех ног кинулся к морю.

Олег, всё это время и слова не промолвивший, резко свернул за палатки.

— Встань и иди! — исцелил он Пончика, тут же скомандовав: — Бегом отсюда! Быстро, быстро!

Все пятеро канули во тьму, покидая пределы вражеского стана, который сами же и разбудили.

Багровые отсветы с пристани уже почти не были заметны — флагман догорал, зато впереди призывно замерцали огни Ла-Пре.

Глава 25, в которой происходит «сбыча мечт»

Поздно утром 6 ноября, так и не выспавшись после ночных событий, герцог Бэкингем начал штурм крепости Сен-Мартен-де-Ре, где в то время под началом у Туара держали оборону полторы тысячи человек, половина из которых были обстрелянными ветеранами.

Под пушечные раскаты с моря три тысячи английских солдат и семьсот матросов бросились на приступ, волоча за собой осадные лестницы.

Они сумели пробиться сквозь шквальный огонь к самым стенам, и здесь — о, стыд и ужас! — обнаружилось, что лестницы слишком короткие, по ним на верх бастиона не взобраться.

Британские солдаты потоптались в растерянности, бросили ненужный хлам и помчались прочь — защитники крепости расстреливали их со всеми удобствами.

В этом нелепом сражении герцог Бэкингем потерял пятьсот человек.

«Пытаться победить более полутора тысяч человек, — с горечью писал позже герцог де Роган, — карабкаясь на стены крепости с четырьмя бастионами, имеющими прекрасную артиллерию, означало отнять веру у солдат и изначально не дать им стяжать славу».

Джордж Вильерс понял, что война проиграна, и, подбадриваемый своими офицерами, стал спешно готовиться к отступлению.

Герцог приказал выстроить деревянный мост на островок Луа к западу от Ре, упустив при этом из виду, что надо бы соорудить и предмостные укрепления.

Ночью 8 ноября маршал фон Шомберг с тремя тысячами солдат высадился на севере Иль-де-Ре. Старый служака был чрезвычайно удивлён одним странным обстоятельством — англичане покидали остров. Разумеется, Шомберг тут же атаковал отступающие части.

Британцы всей толпой бросились к мосту, французы их догнали, и началась резня. Захватчиков кололи, рубили, топили, сбрасывая в залив Лафосс-де-Луа.

Герцог Бэкингем с пикой в руках отбивался в передних рядах, как простой солдат, прикрывая отступление, и последним взошёл на борт «Виктори», уцелевшего прошлой ночью, когда «Триумф» превратился в кучку угольев.

Шестьдесят английских знамён достались победителям. Их с гордостью вывесят под сводами собора Парижской Богоматери…

…Утром ставка короля в Этре выглядела празднично, все улыбались и поздравляли друг друга с победой. Ларошельцы всё ещё упорствовали, но англичане, разбитые Шомбергом, убрались восвояси, и это следовало отметить.

Ближе к одиннадцати, когда Людовик закончил свою утреннюю трапезу, многие из мушкетёров уже наотмечались преизрядно, так что иных пришлось укладывать отсыпаться на сеновале.

Ровно в одиннадцать де Пюисегюр объявил на всю площадь:

— Его величество король!

Людовик XIII явил себя, застыв на крыльце, чтобы подданные могли вдоволь налюбоваться своим монархом, после чего, медленно обведя глазами выстроившиеся роты, торжественно провозгласил:

— Мои храбрые воины! Мы восхищены вашим мужеством и стойкостью и благодарим вас за проявленную храбрость!

— Да здравствует король! — раздался одинокий бас.

— Вива-ат! — заревела армия. — Вива-ат коро-оль!

Его величество благосклонно выслушал прославления и приступил к раздаче почестей и подарков.

Звучали имена Шомберга и Бассомпьера, маркиза Туара и герцога Ангулемского, и вдруг король произнёс, отчётливо и звонко:

— Олегар де Монтиньи, виконт д’Арси!

Дивясь королевской памятливости, Сухов приблизился к самодержцу и отвесил низкий поклон, плюмажем разметая уличную пыль.

Выпрямившись, он заметил улыбку на лице короля.

— Вы совершили славный подвиг, господин виконт, — проговорил его величество, — и заслуживаете награды. Просите, и вам не будет отказано. Сегодня мы щедры!

Кардинал, стоявший у короля за спиной, милостиво кивал Олегу.

Сухов снова поклонился венценосной особе и сказал:

— О сир! Пока я сравнительно молод и относительно здоров (при этих словах его в строю мушкетёров и гвардейцев послышались смешки), хочу послужить на благо Франции и её короля! Жадные испанцы захватили чуть ли не весь Новый Свет, а проклятые англичане не подпускают нас и близко к Испанскому Мэйну.[110] Моё желание, ваше величество, простое: покончить с этим непотребством, выйти против испанцев вольным корсаром, дабы в самом близком будущем поднести французской короне крупную «жемчужину» из Вест-Индии — остров Мартинику или Гваделупу!

Король был несколько удивлён, но и польщён. Ришелье, почтительно склоняясь, сказал:

— В прошлом году я уже докладывал вашему величеству, что нормандскому дворянину Пьеру Белену д’Эснамбюку были переданы вест-индские острова Мартиника и Сент-Алузи.[111]

— Вот как? — заломил бровь его величество. — Но вышеназванный Пьер Белен… как бишь его…

— Д'Эснамбюк, — подсказал кардинал.

— Да, да, он самый. Но мы же ему не выдавали жалованной грамоты, дабы он корсарствовал вокруг Мартиники и этой… как бишь её…

— Сент-Алузи.

— Вот-вот! Не выдавали?

— Нет, ваше величество. Сей достойный шевалье не был облечён столь высоким вашим доверием и капёрским свидетельством наделён не был.

— Ну а сего достойного дворянина, — воскликнул король, указывая на Сухова, — мы наделяем жалованной грамотой корсара!

— Благодарю, ваше величество, — поклонился Сухов, пряча довольную улыбку.

Людовик тоже был доволен — отблагодарил героя, не истратив ни единого су!

— А есть ли добровольцы, — спросил он, — которые составят компанию корсару его величества?

Строй тут же покинул Быков. Чуть помедлив, рядом с ним стали Анри де Лон, Жак де Террид и барон де Сен-Клер.

— Поздравляю, господин виконт, — обратился король к Олегу, — у вас есть настоящие друзья!

— Да, ваше величество, — склонился Сухов.

Выслушав кардинала и благосклонно кивнув, Людовик добавил:

— Вы отправитесь завтра же, господин виконт, на бригантине «Попрыгунья»! Это непорядок, когда испанский король владеет всеми сокровищами Нового Света. Исправьте эту ошибку, господин корсар, и да поможет вам Бог!

Рано утром друзья поднялись на борт новенькой бригантины. Их было тридцать пять человек — капитан Болье-Персак не смог отказать корсару его величества, и на борт «Попрыгуньи» перешло двадцать восемь матросов из команды этого сорвиголовы.

Тридцать пять человек — против всесильной Испании, коварной Англии и недружественных племён на далёких островах…

С отливом шестипушечная бригантина покинула остров Ре. Следом отплыли три корабля храброго и предприимчивого д’Эснамбюка — «Кардинал», «Католик» и «Виктуар».

Пускай и прогнали англичан, а пираты-ларошельцы заперты в городе, всё-таки лучше и поспокойней идти за море, пусть и маленьким, но караваном…

…Негостеприимные берега превратились в синюю полоску, тающую на востоке, словно встающее солнце растопило их, как задержавшийся лёд.

Оглядев своих, Олег улыбнулся.

— Помнишь, — спросил он Быкова, — когда мы возвращались из Стамбула на «Мисхоре»?

— Помню, — кивнул Яр.

— Тогда ещё Димон пел гумилевских «Капитанов»…

— Да-а… — с удовольствием вспомнил Быков. Тарабаня ладонями по планширу, он тихонько запел:

А вы, королевские псы, флибустьеры, Хранившие золото в тёмном порту, Скитальцы арабы, искатели веры И первые люди на первом плоту!

Яр вздохнул, глубоко и счастливо.

— Помню, — сказал он, — у меня тогда даже мурашки по коже пробежали. Подумал просто, что эти замечательные стихи… ну как предвестье будто. Щас, думаю, как закинет нас куда-нибудь во «флибустьерское дальнее синее море»!

— И закинуло же, — вставил слово Пончик. — Угу…

— Закидывает! — поправил Виктор и подхватил напев, отбивая такт ладонями:

…Ватаге буйной и воинственной, Так много сложено историй, Но всех страшней и всех таинственней Для смелых пенителей моря — О том, что в мире есть окраина — Туда, за тропик Козерога! — Где капитана с ликом Каина Легла ужасная дорога…

Примечания

1

Бродекс — двуручный топор с краем-полумесяцем.

(обратно)

2

Трэль (или трэлл) — раб.

(обратно)

3

Река на востоке Франции, приток Сены.

(обратно)

4

С французского — замок Арси.

(обратно)

5

Донжон — главная башня замка.

(обратно)

6

Шиколоне — фамилия известной актрисы, Лорен — её псевдоним.

(обратно)

7

Эспаньолка — небольшая узкая бородка, которую ввели в моду в Испании, потому она и эспаньолка; во Франции первым ее начал носить отец Людовика Генрих IV, вместе с усиками она составила «ансамбль», использованный многими королевскими особами, поэтому и стала называться «руаяль».

(обратно)

8

«Святая Богородица… Владычица наша, защитница наша, заступница наша…»

(обратно)

9

Людовик IV, прозванный Заморским, правил в начале X века. Справедливый — прозвище Людовика XIII.

(обратно)

10

Обычно мушкет имел ствол длиною 140 см, а вес 7–9 кг. Круглая пуля в 50–60 граммов пробивала стальную кирасу на расстоянии до 200 м. Патроны того времени представляли собой бумажные пакетики-гильзы с расфасованными зарядами пороха и прикреплённой пулей. Сошка для мушкета имела заострённую нижнюю часть — для втыкания в землю и верхнюю вилкообразную.

(обратно)

11

Ан гард — начальная оборонительная позиция в фехтовании.

(обратно)

12

Трёхгранная шпага берёт своё начало с 60-х годов XVII века, а плоская, двухлезвийная, устарела к описываемому времени.

(обратно)

13

Парад (фр. parade) — удачная защита. Л'атак де друа — атака справа. Туше — укол.

(обратно)

14

Колет — мужская кожаная приталенная куртка без рукавов.

(обратно)

15

Данные события описаны в романе В. Большакова «Боярин» (прим. ред.).

(обратно)

16

Старший сын графа носил титул виконта, младший числился бароном.

(обратно)

17

Королевские мушкетёры (полное название — «Мушкетёры военного дома короля Франции») — элитная воинская часть, входившая в личную охрану короля вне Лувра. Отличал мушкетёра короткий лазоревый плащ-пелерина а-ля «казак» из четырёх клиньев с серебряными галунами и нашитыми белыми крестами из бархата, с золотыми лилиями на концах. В роте королевских мушкетёров состояло в ту пору 100 рядовых, лейтенант (заместитель командира), корнет и два марешаль-де-ложа (сержанта). В 1627 году капитаном-лейтенантом роты являлся по совместительству командир шеволежеров (кавалеристов из личной охраны короля) Жан де Берар, маркиз де Монтале. Как правило, в мушкетёры принимали дворян, отслуживших в гвардии и хорошо себя зарекомендовавших.

(обратно)

18

Палаш — длинный прямой клинок с двусторонней заточкой, сочетающий достоинства меча и сабли. Имеет развитую гарду с чашей и дужкой.

(обратно)

19

Дага — кинжал для левой руки при фехтовании шпагой. Пуффер — короткоствольный пистолет с набалдашником на рукоятке (чтобы легче выхватывать).

(обратно)

20

Пистолем во Франции называли испанский дублон, монету достоинством в 2 пистоля (исп. doblon — двойной). 1 золотой пистоль (дублон) соответствовал 10 французским ливрам (серебряным). 1 ливр — 20 медных су. 1 су равнялся 4 лиарам, а 1 лиар — 3 денье.

(обратно)

21

Дофин — титул наследника французского престола.

(обратно)

22

Шаперон (фр. chaperon) — накидка с капюшоном. К началу XVII века она уже вышла из моды у знати, а у простонародья сохраняла популярность. Именно такую накидку красного цвета (le petit chaperon rouge) сшила одна бабушка своей внучке, а переводчики растолмачили по-своему, назвав её Красной Шапочкой.

(обратно)

23

Вилланы — лично свободные крестьяне, пользовавшиеся землями, предоставленными феодалом.

(обратно)

24

Фахверк — каркасный дом, со стенами, сложенными из деревянных балок, видимых снаружи, проёмы между которыми заполняются глиной или кирпичом.

(обратно)

25

Прозвище Ришелье.

(обратно)

26

Барруа — пограничный тогда город в Лотарингии, у самых рубежей французского королевства.

(обратно)

27

Сухопутное лье (льё) равно 4445 м.

(обратно)

28

Генри Рич, граф Холланд, был английским послом при дворе французского короля.

(обратно)

29

Эсквайр в Англии то же самое, что шевалье во Франции — дворянин, не имеющий титула.

(обратно)

30

Антонио де Зуньига и Давила, маркиз де Мирабель — посол испанского короля Филиппа IV при дворе Людовика XIII.

(обратно)

31

Сальми — жаркое из дичи, предварительно зажаренной на вертеле.

(обратно)

32

Де Бурбон, лорд Монтегю, сопровождавший его Окенгэм, эсквайр, — реальные исторические лица.

(обратно)

33

Роскошный дворец Пале-Кардиналь (который Ришелье незадолго перед смертью подарил королю, и строение переименовали в Пале-Рояль) начал строиться лишь в 1628 году. В описываемое время Ришелье обитал в Малом Люксембургском дворце, подаренном ему Марией Медичи, королевой-матерью.

(обратно)

34

Согласно официальной версии, лорда Монтегю удалось перехватить лишь в ноябре 1627-го. Однако даты в источниках того времени, бывает, разнятся на месяцы и годы.

(обратно)

35

Мушкетон — короткоствольный мушкет, заряжавшийся дробью или картечью. Иногда имел воронкообразное дуло для более удобного засыпания пороха (это было особенно важно для кавалеристов).

(обратно)

36

Нанси — столица герцогства Лотарингия.

(обратно)

37

Лангедок — историческая область на юге Франции. Главный город — Тулуза.

(обратно)

38

Имеется в виду де Бурбон, который был губернатором Куаффи.

(обратно)

39

Герцогом Бэкингемом.

(обратно)

40

O tempora, о mores (лат.) — О, времена, о, нравы.

(обратно)

41

Художники в ту пору привлекались к шпионажу: Рубенс, Ван Дейк, Жербье осуществляли связь между разведывательными сетями в Испании, Англии и Италии. (Поговаривают, что тем же грешили Веласкес и Ланье.)

(обратно)

42

Имеется в виду rue Beau treillis.

(обратно)

43

Установленная на ней скульптурная группа изображала Иисуса и самаритянку у колодца Иакова.

(обратно)

44

После третьего по счёту покушения на Ришелье в 1629 году король передал ему пятьдесят конных аркебузиров для охраны. До той поры особу кардинала оберегали тридцать мушкетёров-гвардейцев, которых он нанял сам и платил им из собственного кармана. Их отличал красный плащ с белыми крестами.

(обратно)

45

В Малом Люксембургском дворце, вместе с Ришелье, проживала герцогиня д’Эгильон, племянница кардинала (а может, и не только племянница…).

(обратно)

46

Имеется в виду Леклер дю Трамбле, назначенный Ришелье комендантом Бастилии, брат Франсуа Леклера дю Трамбле, или отца Жозефа, прозванного Серым кардиналом.

(обратно)

47

Намёк на то, что Анна Австрийская состояла в родстве с испанским королевским родом и с династией Габсбургов.

(обратно)

48

Завтрак короля заканчивался в половине десятого.

(обратно)

49

Гревская площадь — одно из мест для публичных казней в Париже. На ней находится Парижская ратуша (наши герои, проезжая к Новому мосту, миновали въезд на Гревскую площадь).

(обратно)

50

Капитаном мушкетёров в 1625 году де Тревиль не был, его «назначил» на эту должность Дюма-отец. На самом деле де Тревиль в то (и в описываемое время) числился корнетом мушкетёрской роты. Её капитан-лейтенантом он стал лишь в 1634 году.

(обратно)

51

Берберские (мусульманские) пираты были подлинным бичом Господним, они совершали набеги на берега Италии, Испании, Португалии и Франции, высаживались в Англии, а в июле 1627 года добрались даже до Рейкьявика в Исландии, захватив там 400 пленников. Но регулярного флота у Франции не было, если не считать десятка галер на побережье Средиземного моря. Кстати, именно кардиналу Ришелье принадлежит заслуга создания французского флота (с 1634 года).

(обратно)

52

Вероятно, потому, что замок Анжу был мощной цитаделью, способной выдержать долгую осаду, а замок в Орлеане представлял собой пышный дворец, в котором невозможно было держать оборону.

(обратно)

53

Темные века — раннее Средневековье, период европейской истории с VI по X столетие.

(обратно)

54

Пляс Рояль (фр. Place Royale), ныне площадь Вогезов.

(обратно)

55

Антонов огонь (устар.) — народное название гангрены.

(обратно)

56

Павильонами короля и королевы называют два здания, выдававшиеся из общего строя более высокими мансардными крышами.

(обратно)

57

В общем-то, запрещать дуэли стали ещё лет за семьдесят до Ришелье, но указ кардинала от 1622 года установил в качестве наказания за дуэль смертную казнь либо ссылку с лишением всех прав и конфискацией имущества.

(обратно)

58

Подлинный текст письма Людовика XIII Ришелье от 9 июня 1626 года.

(обратно)

59

Реальная личность, основатель династии королевских мушкетёров из рода де Терридов.

(обратно)

60

Шенкель — внутренняя сторона ноги от ступни до колена. Дать шенкелей — сильно нажать на лошадиные бока, посылая коня вперёд.

(обратно)

61

Туаз — старинная мера длины, приблизительно 1,95 м.

(обратно)

62

Случай с приготовлением омлета — факт, упомянутый в книге Эмиля Маня «Повседневная жизнь Людовика XIII».

(обратно)

63

Кальвинизм — направление протестантизма, созданное французским теологом Жаном Кальвином (гугеноты — это французские кальвинисты).

(обратно)

64

Область Карибского бассейна.

(обратно)

65

Флейт — трёхмачтовый парусник с высокой кормовой надстройкой и бушпритом с блинда-реем. Флейт, как и родственный ему пинас, послужили прототипами фрегатов. Первый в мире фрегат был спущен на воду в Англии лет через 20 после описываемых событий.

(обратно)

66

Цитируется по книге Мишеля Дюшена «Герцог Бэкингем».

(обратно)

67

Титул императора, басилевза Ромейской (Византийской) империи.

(обратно)

68

Много позже он, стараниями королевы, добавит к своему простонародному дю Пейре титул графа де Тревиля и станет капитан-лейтенантом роты мушкетёров.

(обратно)

69

Ещё одно прозвище, данное кардиналом герцогине де Шеврез, прижившееся в свете.

(обратно)

70

Глава французской разведки в Испании.

(обратно)

71

Именно в Амьене состоялось свидание королевы Анны с герцогом Бэкингемом.

(обратно)

72

В романе «Три мушкетёра» описывается тайная связь Арамиса с некоей белошвейкой, в образе которой угадывается герцогиня де Шеврез.

(обратно)

73

Так французы коверкали прозвание Карлайл. Того же Бэкингема они звали милорд Букинкан.

(обратно)

74

В 1666 году выгорело больше половины Лондона.

(обратно)

75

Престижный район, соседствующий с Сент-Джеймсским дворцом и Уайтхоллом, резиденцией королей.

(обратно)

76

Тайберн — деревня в графстве Миддлсекс, сейчас часть Большого Лондона, до конца XVIII века — место публичных казней в Лондоне.

(обратно)

77

В Англии головы рубили на плахе, топором. Французские палачи пользовались мечами, отсекая головы стоящим на коленях.

(обратно)

78

Гукер — небольшой двухмачтовый парусник.

(обратно)

79

Квартердек — приподнятая часть кормы, надстройка. Фок-мачта — передняя, грот-мачта — средняя, бизань — задняя мачта. Бушприт — наклонное рангоутное дерево, установленное в носу корабля. В данное время к нему крепился блинда-рей с парусом блиндом. Рангоут — общее название деревянных частей корабля для несения парусов. Такелаж — совокупность снастей для укрепления мачт (штаги, ванты), для управления парусами (шкоты, брасы, фалы и пр.).

(обратно)

80

Эль — вид пива, которое варилось без хмеля (по меньшей мере, с VII века), с добавлением в сусло травяного пива-грюйта, смеси трав и специй (мирта, можжевельника, вереска, полыни, багульника, еловой смолы, муската, мёда и др.).

(обратно)

81

Пенни — монета в 1 пенс. Английская денежная единица — фунт (серебряная монета, хотя король Яков I распорядился чеканить и золотые соверены, также эквивалентные 20 шиллингам) — состояла из 20 серебряных шиллингов или 4 серебряных крон (5 шиллингов = 1 кроне), 1 шиллинг равнялся 12 серебряным пенсам, а 1 пенс — 4 медным фартингам.

(обратно)

82

В те времена женщины носили не одну юбку, а несколько — верхнюю (модест — «скромную», она была одна) и нижнюю (фрипон — «шаловливую», этих могло быть от одной до пяти. А уже сверху надевали платье-роб (к которому дворянки пристегивали шлейф).

(обратно)

83

Джеймстаун — первое поселение англичан на территории современных США, а именно в Виргинии (которую Карл I провозгласил колонией Англии), чьё население незадолго до описываемых событий несколько раз вырезалось индейцами.

(обратно)

84

В описываемое время Бельгии как таковой не существовало. Брюссель являлся столицей южных Нидерландов, находившихся под властью испанцев (испанской ветви Габсбургов).

(обратно)

85

Гаспар де Гусман-и-Пиментель, граф Оливарес, герцог Санлукар-ла-Майор — фаворит короля Филиппа IV.

(обратно)

86

Лорд-стюард — одна из высших должностей при королевском дворе.

(обратно)

87

Йомены — мелкие землевладельцы.

(обратно)

88

Фригольдер — лично свободный крестьянин, владеющий землёй и имеющий право защиты в королевском суде.

(обратно)

89

«Тайбернское дерево» — виселица из деревянных балок, в форме большого треугольника.

(обратно)

90

Мамертинская тюрьма — пожалуй, самая страшная в Древнем Риме. Тюрьма Октогон находилась в Константинополе.

(обратно)

91

Речь о Карле IV, герцоге Лотарингском.

(обратно)

92

Одна из стандартных формул английского судопроизводства.

(обратно)

93

Камлот — тонкое сукно из верблюжьей шерсти.

(обратно)

94

150–200 кавалеристов.

(обратно)

95

Б. Госнолд основал колонию на территории нынешнего Массачусетса в 1602 году. Отцы-пилигримы из пуритан прибыли на Американский материк в 1620 году.

(обратно)

96

Новый Амстердам — будущий Нью-Йорк.

(обратно)

97

На самом деле в этой старинной пиратской песенке под сундуком подразумевается не гроб, а необитаемый скалистый остров с таким названием (в Карибском море), куда капитан Чёрная Борода высадил 15 мятежников. Воды на Сундуке Мертвеца отродясь не водилось, а ром только усиливает жажду.

(обратно)

98

1 ярд равен 0,9144 м.

(обратно)

99

Фальконет — орудие калибра 1–3 фунта (45–55 мм), весом 250 кг, стреляло свинцовыми ядрами и картечью.

(обратно)

100

После войны храбрец получил от короля пожизненную пенсию в 100 экю.

(обратно)

101

Довольно значительная сумма. Достаточно сказать, что постройка нового корабля обошлась бы в 2600 фунтов.

(обратно)

102

Подлинный текст.

(обратно)

103

Так переводится название Ла-Рошель.

(обратно)

104

Ла-Рошель сдалась ровно через год — 28 октября 1628-го.

(обратно)

105

Кулеврина — лёгкое, но довольно дальнобойное орудие. Обслуживалось расчётом из двух человек.

(обратно)

106

Пистолеты данной конструкции начали производить как раз в описываемое время. Официально — с 1630 года.

(обратно)

107

Тогдашняя политкорректность требовала от его высокопреосвященства, коли уж его величество оказался в зоне боевых действий, подписывая приказы, добавлять: «Отдан в присутствии короля».

(обратно)

108

Рю — название рея для косого (латинского) паруса.

(обратно)

109

Обычное чугунное ядро, нагретое в особой печи докрасна. Чтобы раскалённый снаряд, помещённый в канал ствола, не поджигал порох, предварительно забивали не один, а два пыжа: один сухой, а другой — хорошо смоченный. Калёные ядра отлично поджигали деревянные суда, сохраняя накал даже после десятка опусканий в воду.

(обратно)

110

Берега континентальных владений испанской короны, прилегавших к Карибскому морю.

(обратно)

111

Так в те времена французы называли остров Сент-Люсия.

(обратно)

Оглавление

Глава 1, в которой Олег Сухов оказывается вне зоны доступа

Глава 2, из которой доносятся крики ярости и лепет любви, звон шпаг и конский топот

Глава 3, в которой Олег пересаживается в карету

Глава 4, в которой Олег соображает, стоит ли Париж мессы

Глава 5, в которой Олег едва не опаздывает на дуэль

  1

  2

Глава 6, в которой его величество встаёт у плиты

  1

  2

Глава 7, в которой Олегу поручается ответственное задание

  1

  2

Глава 8, в которой Олегу выпадает дальняя дорога и казённый дом

  1

  2

Глава 9, в которой Олег принимает ванну

Глава 10, в которой Сухов обзывает кардинала

Глава 11, в которой от Олега не требуется шенгенская виза

Глава 12, в которой Ярослав устраивает несанкционированный митинг

Глава 13, из которой становится ясно, что жизнь полна неожиданностей

  1

  2

Глава 14, в которой Олег завязывает полезные знакомства

Глава 15, из которой легко вывести цену человеческому счастью

  1

  2

Глава 16, из которой явствует, что сотворённое благо частенько оборачивается не к добру

Глава 17, в которой Олег не желает сдаваться

Глава 18, в которой Олег, сам не желая того, распространяет суеверия

Глава 19, в которой Олег испытывает терпение госпожи Удачи

Глава 20, которую можно счесть интермедией

Глава 21, в которой появляется ещё один гвардеец кардинала

Глава 22, в которой до Олега доносится эхо

Глава 23, в которой Олегу начинают докучать

Глава 24, в которой Олег с друзьями встречает ноябрьские праздники

Глава 25, в которой происходит «сбыча мечт» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg