«Княжич»

Княжич (fb2) - Княжич (Княжич (Трошин) - 1) 797K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Васильевич Трошин

Владимир Трошин КНЯЖИЧ

Не имей сто рублей, а имей сто друзей.

Пословица

От автора

Добро пожаловать в старый, с детства знакомый, захватывающий и завораживающий мир приключенческого романа. Приглашаю читателя с головой окунуться в атмосферу борьбы добра и зла и оказаться рядом с бесстрашными юношами, противостоящими алчным негодяям и безжалостным врагам.

Пусть Вас не смущает молодость героев. 16 век не оставлял времени для детства. Бесконечные войны, голод, набеги врага, эпидемии болезней, о которых мы, современные люди знаем только понаслышке, отсутствие медицинской помощи уменьшали срок жизни человека того времени до 25–30 лет. Да и этот счастливчик мог оказаться долгожителем, многих смерть настигала гораздо раньше. Надо было спешить во всем, чтобы оставить память о себе, продлить свой род.

В отличие от благородной четверки из известного романа, мои герои не подвергают себя опасностям сознательно, во имя репутации королевы, а всего лишь спасают собственную жизнь. Но это никак не отражается на остроте сюжета и интриге происходящего с ними. Московия, Крым, Тунис, Англия, Новый Свет — вот краткий перечень мест, где разворачиваются события. И везде, их жизнь на волоске от смерти!

Конечно, герои книги вымышленные персонажи. Но во всем остальном, я старался придерживаться исторических фактов, не в ущерб читательским интересам. Удалось мне это или нет, решать Вам!

С уважением В. Трошин.

Глава I. Шахматы

Под высокими крестовыми сводами огромной залы,[1] несмотря на июльский зной, стояла прохлада. Сквозь мутные слюдяные пластинки переплета узких окон, струился внутрь свет клонящегося к закату солнца, блеклым пятном выделяя из голубого полумрака восточную стену залы, расписанную изображениями деяний св. Владимира. Возле стены, в украшенном изящной резьбой деревянном кресле сидел, нагнувшись вперед человек. Придерживая одной рукой тяжелый наперсный крест на золотой цепи, другой, он расставлял фигуры на стоящем перед ним, шахматном столике, инкрустированном золотом и драгоценными камнями.

На вид ему можно было дать лет 55–60. Редкие спутавшиеся волосы, ниспадающие вниз из-под прикрывающей голову, черной бархатной тафейки. Тяжелый крючковатый нос, хищно выступающий над глубоко посаженными водянистыми глазами и брезгливо-чувственным ртом, желчного и властного лица. Рыжая с проседью борода. Даже сидя в кресле высок. Судя по широким плечам, когда-то был осанист и силен, а сейчас оплыл так, что и на коня без посторонней помощи не сядет. Что-то общее в чертах его лица и ликах великих русских князей на фресках в ребрах сводов и окон палаты. Эта схожесть, переданная кистью талантливого живописца, естественна. Сидящему в кресле, царю и великому князю Всея Руси Иоанну Васильевичу, они, жившие в разное время рюриковичи, прямые родственники.

Расставив шахматы, Иоанн Васильевич, удовлетворенно откинулся к спинке кресла. Сегодня, в первую субботу июля семь тысяч девяносто первого года от сотворения мира (1583 г. от р.х., далее по новому стилю), он отдыхал от государственных дел. Лениво одернув зацепившуюся за носки расшитых золотом сафьяновых полусапожек, шелковую полу малинового сарафанца[2], царь поднес к лицу руку с массивным золотым перстнем. Этого «скарабея» подарил ему нидерландский купец Иван Девах. Наполненные скукой глаза государя ожили. С любопытством знатока он приступил к изучению золотой безделушки.

От любования перстнем царя оторвали звуки ударов в колокол механическим звонарем на часах Фроловской башни. После третьего удара, Иоанн Васильевич устремил свой взгляд в глубину залы и прислушался. Ничто не нарушало покой непонятного иностранцам времени для послеобеденного русского сна. Из женской половины палат не раздавались звонкие смешки прислуживающих царице девок и строгий голос ругающей их за нерасторопность ближней боярыни. Царица Мария, беременная на седьмом месяце, еще месяц назад переехала со своей дворней в летний царский дворец. Неслышно было и вышколенных слуг, тени которых изредка мелькали в глубине палаты.

— Богдан! — нетерпеливо позвал царь.

На зов Иоанна Васильевича никто не ответил. В ярости он схватил прислоненный к креслу тяжелый из черного дерева посох, и несколько раз ударив им по мощеному дубовым кирпичом полу, прокричал:

— Богдан! Где ты Богдан?

Еле заметным ветерком где-то бесшумно открылись двери и перед ним, словно из ниоткуда появился сильный и рослый, рыжебородый начальник личной охраны государя, оружничий Богдан Бельский[3].

— Я здесь, царь, государь! — придерживая левой рукой, ножны дорогой сабли из дамасской стали, висящей на украшенном драгоценными камнями поясе и, приложив правую руку к сердцу, в поклоне произнес оруженосец.

— Где ты был Богдан? Ты забыл, что сегодня мы играем в шахматы? — нахмурив брови, напомнил царь.

— Виноват великий государь! Проверял караулы, потому и опоздал! — подбодострастно ответил Бельский, еще ниже склонившись в поклоне. Непонятно как державшийся на завитках пышной шевелюры, расшитый по околышу жемчугом, матово-белый атласный колпак франтовато сверкнул огоньком золотой запонки.

— Ну, коли так, расскажи, как несут службу мои верные стрельцы! Бодрствуют или спят? А может, ворон считают? — лукаво прищурившись, спросил Иоанн Васильевич.

— Бодрствуют великий государь! Верой и правдой служат тебе! — ответил не растерявшийся Бельский.

— Добро! За дело я не в обиде, — смягчившись, согласился Иоанн Васильевич. — Садись, Богдан!

Подобрав полы короткого до колен, из серебристой персидской парчи кафтана, оруженосец уверенно устроился на скамье перед шахматным столиком. После удаления духовника царя протопопа Сильвестра, осуждавшего «сатанинскую игру», в шахматы при дворе Иоанна Васильевича играли многие. Долгое время царь и великий князь Всея Руси безуспешно обучал правилам игры своего любимца, думного дворянина Малюту Скуратова (Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского). Изобретательный на пытки и казни, ум безжалостного палача был бесполезен в игре мудрецов. Достойным игроком он так и не стал. Но подающая надежды молодежь, в лице бойких свояков, шурина старшего сына Иоанна Васильевича Бориса Годунова и двоюродного брата царя князя Ивана Глинского могла составить конкуренцию за шахматной доской обладающему редкой памятью государю. Не последним среди них был и Богдан Бельский. Талант психолога, тонко чувствующего настроение грозного царя, позволял ему оставаться среди них. Царь не был гениальным шахматистом, и иногда проигрывал партии. Здесь надо было знать меру, чтобы не стать предметом гнева раздосадованного Иоанна Васильевича. «Зевнув» якобы не преднамеренно, ключевую фигуру, Бельский проигрывал, казалось бы, верную выигрышную партию. Делал он это так непосредственно и убедительно, что государь на протяжении многих лет ни разу не смог заподозрить его в обмане. Впрочем, точно такой же тактики придерживались Годунов и Глинский.

Сегодня Бельскому не пришлось хитрить. Иоанн Васильевич, был в ударе и легко выиграл три партии подряд. Устав от побед, царь, ядовито улыбаясь, жестом руки остановил принявшегося вновь расставлять фигуры оруженосца:

— Слабоват ты сегодня Богдан!

— Я старался великий государь!

— Вижу, старался, из кожи лез, да ума не хватило.

— Не виноват я. Не дал мне Бог твоего ума.

Царь рассмеялся:

— Холопам царский ум не надобен! Ты вот лучше скажи Богдан, кто из моих бояр будет в шахматах посильнее тебя, да Ванюшки с Бориской!

Бельский встал со скамьи. «Что-то задумал или просто блажь напала на государя?» — насторожился он. Начальник личной охраны царя знал все о царских вельможах. Внедренные в прислугу соглядатаи, регулярно доносили о каждом их шаге.

— Играют в шахматы великий государь, князья Щербатый, Борятинский, Бежецкий, Шереметев, думные бояре Татищев и Воейков, — бойко перечислил Бельский. — Балуются ею посольские дьяки Фролов и братья Щелкаловы.

— А кто же искусен в этой игре? Неужели все? — нарочито удивленно спросил царь, готовый насладиться замешательством своего слуги.

Бельский не знал что ответить. Вряд ли царя интересовали сильные игроки, здесь что-то другое. И все же от внимания опытного физиономиста не укрылось то, как дернулись желваки на лице царя, когда он назвал князя Бежецкого. Какой-то интерес у него к нему есть!

— Князь Михаил Бежецкий, великий государь!

— А где же он игре обучился?

— Великий государь, люди говорят в литовском плену. Князь обыгрывал многих высоких королевских сановников, весьма преуспевающих в этой игре.

— Хорошо Богдан! Будет время, проверим. Занимайся своими делами.

Оружничий еще раз, поклонившись государю, пятясь, незаметно растворился в глубине палаты.

Иоанн Васильевич нахмурившись, обвел взглядом роспись на стенах. Не любил царь смелой укоризны! Потому и зашлись нервной дрожью жилки на лице при имени князя Бежецкого. Донесли ему, что вчера, на заседании Думы, когда бояре обсуждали внесенную им на рассмотрение, просьбу английской королевы о предоставлении права единоличной торговли английским купцам в наших Северных гаванях[4], Мишка Бежецкий осмелился говорить дерзко и смело. Хулил королеву и английских купцов. Мол, она только об их интересах печется, а они не стыдятся обманов в делах купеческих, привозят к нам гнилые сукна, каждый год повышают цены. А он, де государь, смотрит на это сквозь пальцы. Жив еще дух своевольства среди бояр! Не его собачье дело обсуждать государя и королевскую особу! Елизавета хоть и «пребывает в своем девическом чину как есть пошлая девица», но венец королевский носит! От Бога данный! Каков князь! Добра не помнит! Забыл Мишка, что это он его из стольника[5], за верность государю в плену, сразу в окольничие возвел! На службу товарищем начальника приказа Большого прихода[6] поставил. Сына его, с несколькими, способными к наукам боярскими недорослями, послал учиться за границу. Виновен неблагодарный за хулу на государя! Казни мучительной достоин!

Взгляд Иоанна Васильевича остановился на изображении Спасителя на потолке, посередине свода. Спасителя окружали аллегорические нагие и полунагие фигуры: Разум — «девица стояща, мало преклонна, пишет в свитке», Безумие — «муж наг, ризы с себя поверг долу», Блужение — «жена малонаклонная, обратившаяся вспять», Правда — «девица стояща, в руке держит весы», далее Воздух, Огонь, Ветры, Год — в образе «мужа младого, нагого, крылатого, мало ризы через плечо перекинуты», Весна, Лето, Осень и, наконец, Смерть. В глаза бросился яркий алый цвет, выскакивающий из общей низкой тональности желто-коричневых охр и начинающих темнеть теневых мест. Искаженное гримасой смерти и залитое кровью лицо младшего сына мелькнуло в памяти. «Смерть и кровь! — усилием воли избавившись от страшного видения, подумал он. — Опять кровь! Ею уже никого не удивишь!». Самодержец успокоился: — «Волен, государь своих холопов казнить, волен, и миловать! Пусть поживет. Но проучить наглого окольничего следует!».

Своим решением царь остался доволен. Он и сам был противником просьбы Елизаветы. Страна не должна терпеть убытки. Нет больше балтийской гавани, Нарвы, захваченной шведами. Купцы Немецкие, Нидерландские, Французские торгуют с Россией уже единственно в северных пристанях, откуда их нельзя выгнать в угоду английской королеве. Чтобы не портить личных отношений с королевой, Иоанн Васильевич, передал ее просьбу на рассмотрение Думой, которая дипломатично «приговорила» только для англичан пристани Корельскую, Варгузскую, Мезенскую, Печенгскую и Шумскую, оставив Пудожерскую и Кольскую для купцов других стран. Знал царь и о худых делах английских купцов, об их тайных сношениях с его неприятелями, с королями Шведским и Датским. Но на время предал их забвению. Только ради одного — успеха тайных переговоров с королевой о заключении династического брака.

Все началось два года назад. По просьбе Иоанна Васильевича, Елизавета прислала ему своего придворного врача Роберта Якоба, с лекарями и аптекарями. Для лечения царя и членов царской семьи была учреждена первая в России Государева аптека. Искусный в медицине и знающий толк в придворном этикете доктор, очень скоро добился расположения не только членов царской семьи, но и самого государя. Иоанн Васильевич часто вел с ним беседы на откровенные темы.

Однажды, перебирая прелести английских и русских девиц, как бы случайно Иоанн спросил его, есть ли в Англии невесты, вдовы или девицы, достойные руки венценосца. «Знаю одну, — ответил польщенный доверием Роберт, — Марию Гастингс, младшую из пяти дочерей графа Хоптингдона, дальнюю родственницу по матери королевы Елизаветы». Медик угадал намерение Иоанна и так распалил его воображение описанием необыкновенных достоинств невесты, что царь немедленно отправил в Лондон дворянина Федора Писемского. Ему он поручил, кроме проведения переговоров об установлении тесного государственного союза между Англией и Россией, быть наедине у королевы и «за тайну открыть ей мысль государеву в рассуждении женитьбы, если Мария имеет качества нужные для царской невесты, для чего требовать свидания с ней и живописного образа ее». На тот случай, если королева заметит, что у государя уже есть супруга, велено ответствовать: «правда, но она не царевна, не княгиня владетельная, не угодна ему и будет оставлена для племянницы королевиной».

В мае, Писемский уже доносил из Лондона: «Мария Гастингс ростом высока, стройна, тонка, лицом белая, глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках долгие». По описанию невеста государю понравилась. Для окончательного сговора оставалось только ждать прибытия английского посла. Елизавета, дочь Генриха VIII, в браке состоявшего шесть раз, вряд ли удивится, что Иоанн, имея супругу, ищет другую. Но все же! Иоанн Васильевич переживал за успех своих сердечных дел.

Ему не везло с невестами королевских кровей. Вспомнив, сравнение Елизаветы с «пошлой девицей», Иоанн Васильевич криво улыбнулся. Все они «пошлые девицы»! Нет, никогда он ей этого не простит, хоть и прошло много лет. Не Елизавете, а другой, Екатерине, сестре польского короля Сигизмунда I. Это к ней, он сватался после смерти первой своей жены Анастасии Романовны! Послам, король предложил выбрать ему супругу из двух своих сестер: старшей Анны и младшей Екатерины. Бояре предпочли прелестную и добрую Екатерину. Коварный Сигизмунд, уверенный в бесполезности родственных связей с ним, не отказал ему, но потребовал выполнить заранее невыполнимые условия: отдать Польше в качестве свадебного подарка невесте Новгород, Псков, Смоленск, Северские земли. Брак не состоялся. А король, словно в насмешку над ним, без всяких условий выдал Екатерину замуж за ничтожного герцога Финляндского Иоанна, сына шведского короля Густава Вазы. Что было дальше, Иоанн Васильевич не любил вспоминать. Досадные воспоминания еще больше оскорбляли его мужское самолюбие!

В то время в Швеции правил брат Иоанна, завистливый и безрассудный Эрик, который не терпел своего единокровного родственника. С его согласия, по лживому обвинению в измене, невиновного Иоанна заключили в тюрьму. Екатерине предложили сделать выбор: оставить супруга или свет. Вместо этого она показала свое обручальное кольцо с надписью: ничто кроме смерти! Четыре года она была Ангелом-утешителем несчастного Иоанна, не зная, что русский царь и шведский король, готовят ей гораздо ужасную долю. Иоанн Васильевич предложил, а Эрик согласился выдать ему Екатерину. Что было больше в предложении царя, странной любви или злобы за бесчестье в отказе, никто, кроме него не знал. Дело началось с тайной переписки, а закончилось торжественным договором о союзе между двумя странами, за что Эрик обязался прислать свою невестку в Москву. Часть русских послов была послана в Стокгольм с договорной грамотой, а другая, осталась встречать Екатерину на границе. Такое противное Богу и Закону дело, отнять жену у мужа, а мать у детей, возмутило двор шведского короля. Несколько месяцев, безуспешно просидели послы в Стокгольме. А в один из дней, к ним ворвались вооруженные воины. Раздев и ограбив послов, они объявили им, что безумный тиран Эрик свергнут с престола и заключен в темницу, а новый король, его брат Иоанн. Только через год, живя на положении невольников в Або, послы смогли возвратиться в Москву, чтобы донести Иоанну Васильевичу весть о судьбе его друга и брата, несчастного Эрика, осужденного государственными чинами умереть в темнице, за разные злодейства и за бесчестные, нехристианские условия союза с Россией.

Тревожные мысли о свадьбе с красивой англичанкой, не изменили намерение Иоанна Васильевича наказать князя Бежецкого.

В понедельник, после вечерни, Бежецкий был вызван в царские хоромы. Приглашение к царю не стало для него неожиданностью, хотя и молил Бога, ругая себя за несдержанность и легкомыслие, чтобы это было не так. Недобрые предчувствия томили его.

Предок Михаила Семеновича, из князей ярославских, поступился своей родовой вотчиной, и сам пошел на службу московскому князю Василию Темному.[7] В благодарность за службу государь жаловал его новой вотчиной вблизи Москвы, на берегах реки Оки. Грамотой Великий князь утвердил вотчину за боярином с правом передачи жене, детям и роду. Наследственные черты Бежецких: предприимчивость, бережливость и осторожность, принесли свои плоды. Земли имения из поколения в поколение множились, количество пахарей обрабатывающих ее росло. В мрачные годы опричнины, отец Михаила, князь Семен, неспособный из-за увечья (ему оторвало ногу ядром под стенами Риги) к ратной службе, редко показывался при дворе. Тихо и незаметно он пережил время гонений и опал, находясь в имении, сохранив кроме головы и боярской чести 15 тысяч крестьянских дворов и более 5 тысяч четвертей хорошей пахотной земли.

Только это князя не радовало. Сердце разрывалось от тоски каждый раз, когда его супруга, княгиня Феодосия убиваясь, стенала по их любимому и ненаглядному сыночку Мишеньке! Спустя несколько лет после его ранения, близ Полоцка, Михаил был пленен во время внезапного нападения на русские войска литовцев, под командованием князя Николая Радзивилла. Тогда, вместе с ним в плен попали воевода Захарий Плещеев-Очина, князь Иван Охлябин и восемнадцать сыновей боярских.

Даже будучи больным, на радостях от такой победы, польский король приказал представить ему захваченных знатных пленников. Война еще не достигла своего апогея ненависти и жестокости, участвующих в ней сторон и король Сигизмунд обошелся с пленниками по-рыцарски. Взяв с ратников слово, о том, что, находясь в плену, они не будут помышлять о бегстве на Родину, Сигизмунд распорядился распределить их на свободное жительство в поместьях шляхтичей. Так Михаил Семенович попал в имение православного шляхтича князя Константина Константиновича Острожского.

В то время Михаилу Семеновичу было 32 года, он был высок и строен, пригож лицом. К тому же, князь был одинок. За три года до пленения, при родах умерла его жена. Мужественная красота зрелого мужчины притягивала взгляды молодых женщин. И не только. Сердца многих красивых паненок были разбиты им! Но одна из них вскружила и его, наполненную непостоянством голову. Восемнадцатилетняя Лидия, осиротевшая племянница Константина Константиновича стала его женой.

Князь Константин Константинович Острожский, киевский воевода и один из влиятельнейших и богатейших панов Польши и Литвы категорически был против этого брака. Несмотря на православное благочестие, он, верно, служил королю-католику и был враждебен православной Москве. Мужа Лидии, за преданность своему царю, вельможа невзлюбил, особенно после того, когда тот, на одном из приемов, назвал друга Константина Константиновича князя Курбского[8] изменником.

После этого случая, влиятельный дядя Лидии словно забыл о них. Молодые жили бедно, но в согласии и любви. Положение супругов несколько изменилось, когда у них родился сын Андрей. Князь, воспылав отеческой любовью к появившемуся на свет представителю рода Острожских, принял деятельное участие в его воспитании. Подающий большие надежды в учебе Андрей стал его любимцем.

Шли годы. Михаил Семенович рвался на Родину, в Россию, но каждый раз, его почему-то забывали при обмене пленными. Впоследствии он узнал, что, князь Острожский, пользуясь своей близостью к королю, по просьбе племянницы, на протяжении многих лет, добивался исключения Бежецкого из списков обмена пленными. Любя мужа, Лидия была категорически против переезда из милых ей с детства мест в заснеженную, варварскую Московию. Только через год после смерти Сигизмунда, князь Бежецкий смог вернуться на Родину. Тяжело он воспринял отказ Лидии от поездки вместе с ним в Россию. Но упрашивать не стал. Еще тяжелее было расставание с сыном. Ссылаясь на его малолетство (мальчику только исполнилось 6 лет), жена категорически отказалась отпустить сына с ним. Было решено, что, став совершеннолетним, Андрей сам решит с кем ему быть.

Дома Михаил Семенович в живых застал только отца. Не выдержав долгой разлуки с сыном, умерла княгиня. Старый Бежецкий радовался как ребенок, обнимая вернувшегося к нему сына. А через девять лет Михаил Семенович встречал на литовской границе Андрея. Несмотря на все уговоры своего влиятельного дяди, тот решил вернуться к отцу. Только радость встречи омрачила горькая весть: за год до приезда Андрея в Россию, от моровой язвы умерла Лидия. Чтобы между ними не было, Михаил Семенович все равно любил ее.

Время, которое князь прожил вместе с сыном, стало самым счастливым для него. Ему не в тягость было брать сына на охоту и рыбалку, часами скача на коне знакомить с родными просторами. Да, что говорить? Сколько он времени потратил только на то, чтобы искоренить в сыне польское влияние и научить его прикладываться к образам и творить крестное знамение «по-московски»! Но судьба через год вновь разлучила их. Андрей попал в число четырех отроков, которых лично государь Иоанн Васильевич отправлял для учебы в Италию. Погоревав, Бежецкий благословил сына на дальнюю дорогу.

Незадолго до смерти отца, который умер за полгода до возвращения Андрея, Михаил Семенович, получил чин товарища начальника приказа Большого прихода, ведавшего сборами с лавок, гостиных дворов, с погребов, с меры, таможенными пошлинами и приступил к исполнению обязанностей государственной службы. Будучи пленником, в Литве, он выучился нескольким иностранным языкам, имел сведения в науках и коммерции. Радея о государстве, не забывал князь и о собственной выгоде. Зависимый от Бежецкого купец суконной сотни[9] Веревкин, продавал собранные во владениях князя скупщиками конский волос, свиную щетину, телячьи и свиные шкуры, сало, лен и пеньку англичанам на ярмарках в Холмогорах. Торговля шла оптом и только на обмен. Взамен, Веревкин выторговывал английские сукна, которые продавал в Китай-городе, в лавках принадлежащих ему и Бежецкому. Прибыль распределялась между ними на основании письменного договора.

Даже самое дешевое импортное сукно стоило дороже самого дорогого российского. Причиной было то, что импортные сукна были тонкими. В России такие «скурлатные» ткани производить не умели. Для изготовления верхней одежды на Руси использовались сермяжные сукна из грубой овечьей шерсти. Имея право, дарованное государевой грамотой, на беспошлинную торговлю в России, англичане монополизировали рынок продажи суконных тканей, поскольку купцам других стран стало невыгодно ввозить облагаемое солидной пошлиной и так дорогое сукно. Злоупотребляя отсутствием конкуренции, английские купцы часто предлагали некачественное сукно, и что более всего возмущало русских купцов, продавали сильнотянутые ткани, которые после замочки сильно усаживались. Терпя убытки, купцы подавали челобитные в приказ Большой казны, управляющий внешней и внутренней торговлей, людьми гостиной и суконной сотен. «Милостивый государь, — писали царю купцы, — пожалуй, нас, холопей и сирот своих, не дай нам от иноверцев быть в вечной нищете и скудости». Но тщетно. Дьяки приказа, охотно беря мзду с торговых людей, по приказу своего начальника, который был в курсе сердечных дел государя, ложили «под сукно» их жалобы. Вместе с купцами суконной сотни, существующим положением дел был недоволен и Михаил Бежецкий, имеющий долю с доходов Веревкина. Вот, что в конечном итоге, привело князя на покрытую красным бархатом дубовую лавку царских сеней.

Сидел он недолго. Половинки украшенных золотой резьбой дверей из ореха, с треском растворились. Из кабинета вслед за звуками глухих ударов и криками «Вот тебе! Вот тебе! Пошел вон смерд, я в тебе не нуждаюсь!» вылетел, одной рукой придерживая высокую горлатную шапку, другой, держась за зад, окольничий князь Федор Троекуров и отвернув лицо от Бежецкого, засеменил к выходу. Из дверного проема высунулась голова оружничего, приглашая его:

— Заходи князь! Твоя очередь!

Осенив себя крестным знаменем, похолодевший князь вошел в кабинет. За лакированным черным лаком голландским столом с витиеватыми ножками, на котором стояла шахматная доска с расставленными фигурами, сидел царь. Его мрачный взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Будь здрав великий государь! — поклонился в пояс Бежецкий.

— И тебе здоровья желаю, князь! — внимательно оглядев его, ответствовал царь. — Что это ты белый такой? Нездоров, что ли?

— Нет, в полном здравии, великий государь! — с трудом сдерживая волнение, ответил Михаил Семенович.

— Говорят, ты в шахматной игре искусен? — опять спросил царь.

Возникла недолгая пауза. «Откуда он это знает? В шахматы, здесь в России, он играл только с Андреем, когда сын еще был дома и со своим старым слугой Никодимом. Игра в шахматы в Московии запрещена!»— заволновался князь.

— Ну, что ты молчишь князь? Не знаешь что сказать? — змеиная улыбка пробежала по губам Иоанна Васильевича. — Я тебе помогу. Готов ли ты крест на правду целовать?

— Готов царь, государь! — обреченно ответил князь, поняв, что попал в заранее расставленную ловушку и отпираться бессмысленно.

Приподняв висевший на груди узорный наперсный крест, царь подал его ему. Подойдя к столу, Михаил Семенович, чувствуя дыхание стоящего за ним телохранителя, перекрестился и приложился к кресту.

— Богдан, дай князю стул, — потребовал государь. — Посмотрим, как князь играет. Так же искусно, как в Думе речи держит?

Ухмыляясь, Бельский подал Бежецкому стул. Князь сел. Его сердце зашлось ходуном. Он пропал!

Первая партия была самой длинной. Иоанн Васильевич оказался сильным соперником. Но Бежецкий, поднаторевший в плену в играх с лучшими королевскими игроками, играл на совесть. Готовый принять на себя гнев и злые обвинения государевы, он успокоился, увидев, как увлекся игрой царь. После проигрыша первой партии, Иоанн Васильевич с невозмутимым видом принялся расставлять фигуры для второй. И только после сдачи второй партии царь помрачнел. Между ходами он стал сверлить своего соперника презрительными хмурыми взглядами, долго обдумывая каждый свой ход. Его самолюбие уже начало страдать. Сидевший сбоку оружничий, также не оставался без дела. С укором на лице, он не сводил глаз с князя, словно призывая его одуматься. Бежецкий чувствовал признаки надвигающейся катастрофы, сердце снова было готово выскочить из груди, но остановиться не мог. Не на криве [10] он крест целовал!

Не дожидаясь объявления мата в четвертой партии, царь махнул рукой по доске, сметя с нее фигуры расшитым жемчужными узорами широким рукавом кафтана. Пешки, офицеры, короли, ферзи, кони и слоны со стуком посыпались на пол.

— Довольно! — ударив кулаком по столу, в гневе прокричал царь. — Не ты играешь! Бесы бесчинствуют твоими руками!

— Великий государь! — подскочил со стула изменившийся в лице Бежецкий. — Дед, отец мой учили меня служить ревностно Богу и Царю, а не бесам!

— Раб лукавый! Говоришь, что только к алтарям Всевышнего прибегаешь? А почему тогда в бесовскую игру играешь? Решение Стоглавого собора тебе не закон?[11]

— Пятидесятное убо правило собора сего возбраняет играти всем и причетникам, и мирским человеком зернью и шахматы! — громким голосом процитировал Иоанн Васильевич. — Или ты на царя равняешься, пес окаянный? Трон и одежды царские на себя примеряешь? С ученьем дружишь, а не знаешь: «Что позволено Юпитеру, не дозволено тельцу»!

«Это конец! — обреченно подумал Михаил Семенович. — Жаль Андрюшку! И его не пожалеет государь!». Лицо царя поплыло перед глазами князя Михаила, и словно тугая струна разорвалась в его голове, хлестнув изнутри нестерпимой болью. Темнота подступила к глазам. Схватившись за край стола, он с трудом устоял на месте.

— Кладу на тебя опалу Мишка! Чтобы до заутрени духа твоего в Москве не было. А там посмотрю. Волен царь, на ослушников своих опалы класть, а иных и казнить, имущество их брать на себя в казну! — продолжал Иоанн Васильевич.

Конец фразы князь не услышал. Он потерял сознание и рухнул на пол. Не глядя на лежащее у его ног тело, Иоанн Васильевич приказал Богдану: — Посмотри, может, притворяется, хитрец!

Бельский склонился над князем. Нащупав биение пульса на сонной артерии, отворил веки глаз:

— Жив, великий государь! Но очень плохой! Удар у него, боюсь, долго не протянет!

— Слабак! — презрительно усмехнувшись, сделал вывод царь. — А игрок сильный! Прикажи своим людям отвезти его домой! И пусть дворовым передадут, чтобы до утра его здесь не было!

Царь хотел выйти из кабинета, но у дверного проема, вспомнив, остановился и неожиданно спросил: — А где его юнец?

— Сказывают, на днях должен быть в Москве. Срок его обучения у немцев закончился! — ответил Богдан.

— Вот и хорошо! Успеет проститься с батюшкой! — произнес отеческим тоном Иоанн Васильевич и, стуча серебряными подковками, покинул кабинет.

В тот же день, где-то около полуночи, за кремлевскими стенами в одной из изб Разбойного приказа между Архангельским собором и Фроловскими воротами.

Колеблющееся пламя свечи тусклым светом выхватывало из темноты неясные очертания лиц двоих, сидящих за столом, напротив друг друга. По голосу и манере говорить было ясно, что один из них старше и опытней другого.

— Вот так и встречаемся! — вздохнул тот, что помоложе. — Целый день на службе! А поговорить по душам можем только ночью!

— На то воля государева! — ответил который постарше. — Что ты мне хотел сказать!

— Воля государева, воля божья! — согласился собеседник. — Отдай за меня Ирину!

— Не долго же ты думал! — усмехнулся пожилой. — А достоин ли ты, быть мужем моей красавицы дочери!

— Мы с ней отличная пара!

— С милым и в шалаше рай? Ирина привыкла, чтобы ей на золоте подавали!

— Не смейся! 700 четвертей пашни, почти восемьсот мужиков — это ты называешь шалашом? Люди, более приближенные к государю, и этого не имели. Малюта Скуратов после себя захудалую деревеньку оставил, так что государю пришлось его вдове пенсию назначать. Не стыдно тебе?

— Не стыдно. Оглянись по сторонам. Знакомы ли тебе князья Бежецкие?

— Ты смеешься? Не только знакомы, но и в дальнем родстве с ними нахожусь! Мы же Коробьины-Бежецкие!

— Какое родство? Посмотри на их вотчину! За горизонтом не видно. Поля возделанные, мужики сытые, вместо твоих покрытых кустарником земель и голодных и разутых крестьян. Князь, говорят, еще и барыш с торговли имел! Сколько кубышек с золотом закопано у него по разным углам? В Китай-городе хоромы каменные! А у тебя? Как в народе говорят: «Хоромы кривые, сени лубяные, слуги босые, собаки борзые!» — рассмеялся тот, что постарше.

«Издевается старый черт! — оскорбился молодой собеседник. — Знает, что я за нее все отдам!».

— Даю тебе слово, у нас с Ириной не хуже будет! Дай только время!

— Да не обижайся ты! Пошутил я. Хорошо говоришь! Не знал бы тебя зятюшка, никогда бы не поверил! Присылай в следующую субботу сватов! По рукам? — перестав смеяться, примирительно предложил пожилой.

«Хитришь тестюшка! — кичливо подумал будущий жених. — С золотой посуды у него в семье едят! Как бы ни так. На самом деле худородный дворянишко спит и видит, как породниться с ним, отпрыском старинного боярского рода!».

— По рукам! — согласился он.

Рукопожатием через стол собеседники скрепили свое согласие.

— Вообще-то от богатства одни несчастья, — продолжил беседу старший. — Я, Бежецкого не просто так вспомнил? Вчера он под царскую опалу попал! Князь не смог вынести бесчестья и его хватил удар. Утром отвезут в родовое имение. Но говорят, дни его сочтены. А сын ничего не знает.

— Это почему? — удивился его собеседник.

— Его рядом с ним нет. Два года назад был послан государем на учебу за границу в Италию.

— Скорее всего, он там и останется!

— Нет. Как раз на днях он закончил обучение и решил вернуться назад к отцу, на свою новую Родину. Только на границе его не пропустили. За немца приняли. Дорожная грамота на языке латинян, в платье немецком. С рождения на чужбине! Вылитый немец!

— Сколько же ему там сидеть? Некому за него порадеть!

— Это правда. Только князь Михаил, вчера успел сделать и оплатить ему проезжую и подорожную грамоты. Наверное, тот их уже получил и дня через полтора, ямской гоньбой будет в Москве. Засуха, дороги хорошие. А до вотчины, рядом с Коширой, почти рукой подать, часов одиннадцать — двенадцать на резвой лошади. Дай Бог ему успеть проститься с родителем.

— Печальная история! А что же, у князя больше детей нет?

— Нет, Андрей его единственный наследник.

«Счастливчик! — с завистью подумал о сыне князя молодой собеседник. — Какой-то немчуре все сразу, а родовитому русскому дворянину — ничего!».

Глава II. Обоз

Нагретый лучами полуденного солнца папоротник почти в рост человека, покрывающий сплошным зеленым ковром огромную поляну, издавал тяжелые, доисторические запахи. В плотном неподвижном воздухе застыли кроны окружавших ее могучих столетних дубов. Мертвая тишина, изредка нарушалась дребезжанием мухи, попавшей пауку на обед и криком неведомой птицы. Ни зверя, ни человека. Но нет. Не выдержав, всхрапнул конь, обнаружив себя и всадника, незаметных в листве наклонившихся к земле дубовых веток. Всадник успокоил коня недовольным поглаживанием по холке и опять застыл, вслушиваясь в тишину леса. Не отягощенное взрослыми заботами курносое румяное лицо, первый пушок, покрывающий подбородок, напускная суровость взгляда пытающегося скрыть добрые голубые, широко расставленные глаза, говорили о юном возрасте всадника, недавно преодолевшего пятнадцатилетний рубеж. В тоже время юноша обладал широкой грудью, «косой саженью» в плечах и ростом не малым! Самый раз для государевой службы, которая в Московии с пятнадцати лет и начинается!

«Новик», как называли только поступивших на службу юнцов, был неплохо защищен и вооружен. Его светловолосую голову покрывала суконная «бумажная шапка», с «наушами», козырьком и защитной стрелкой, в которой между подкладкой, стеганой пенькой, и покрытием были вшиты металлические пластинки. Грудь защищал одетый под кафтан, легкий панцирь. Снаряжение было тщательно подогнано. По правую руку юного богатыря помещался колчан со стрелами, слева на плече висел лук в налучнике. Сабля московского производства с простой рукоятью и крестовиной, покоилась до поры в деревянных ножнах висящих на левом боку, на кожаном ремне. Там же болтался запоясный нож — длинный острый кинжал.

Где-то за поляной затрещала сорока. Всадник насторожился, пытливо вглядываясь в чащу на другой стороне поляны. Лук из налучника привычно лег в его левую руку. Стрела с узким граненым жалом коснулась оперением тетивы. Приготовления были своевременны. Послышался быстро приближающийся треск сухих веток и валежника. Из глубины леса, в сторону поляны кто-то бежал. Он уже был на границе поляны, когда раздался свист летящей стрелы. Беглец, словно споткнувшись о невидимую кочку, без крика упал в папоротник, показав напоследок торчащую из спины стрелу. Вслед за ним из чащобы выбежали двое. Юный воин натянул тетиву. Держа на прицеле того, что был с луком, он успел рассмотреть преследователей. Это были крепкие молодые мужики, в мурмолках[12] и рваных, грязных зипунах поверх дорогих рубашек, с расшитыми золотом воротами, которые также не отличались чистотой. Привычный атрибут разбойника, кистень, с болтающейся на цепи шипованной гирькой, дополнял вооружение лучника. Дорогая, булатной стали сабля с позолоченной рукоятью и крестовиной украшенной драгоценными камнями, в ножнах покрытых красным бархатом резко контрастировала с обликом другого удальца.

«Богатая сабелька у разбойничка! — завистливо подумал юноша. — Взять бы и прямо сейчас отобрать! Да нельзя!»

Мужики, посовещавшись, приступили к поискам беглеца, ползая в зарослях папоротника, время, от времени высовывая головы из-под зеленого покрова, для ориентировки. Несколько раз они появлялись рядом с приготовившимся к стрельбе всадником, но не видели его, а тот был хладнокровен и ничем не выдавал себя. Преследователи явно спешили. Убедившись, что с лету беглеца не найти, они, переговорив на краю поляны, ушли в обратном направлении. До всадника долетела фраза стрелка из лука, убеждающего своего напарника:

— Ты сам видел, как я ему под лопатку попал! Чего его искать? Он покойник!

Немного подождав, всадник спешился. Что-то, пошептав в ухо коню, юный воин последовал за разбойниками, неслышно ступая по траве сапогами из мягкой телячьей кожи. Послушный конь остался на месте, кося большим умным глазом вслед уходящему хозяину.

Лесных удальцов уже не было видно, но юноша знал, куда ему идти. Осторожно раздвигая кусты и ветки, замирая, вслушиваясь в лесную тишину, он, наконец, увидел просветы между деревьями. Там дальше, должна была проходить большая дорога. Увидел он и знакомых мужиков в окружении еще таких же, пятнадцати. Они стояли чуть поодаль от дороги, под развесистой липой, и о чем-то болтали.

Юноша притаился за густым кустарником. Цепким взглядом разведчика он оценил вооружение разбойной ватаги: сабли, кистени. У троих за поясами торчали рукоятки дорогих «колесцовых» пистолетов[13]. Волосатый ражий детина с мохнатыми бровями и всклокоченной черной бородой опирался на «ослоп», тяжелую деревянную палицу, обитую на толстом конце железом.

Внезапно сверху раздался громкий свист. Ладонь руки инстинктивно легла на эфес сабли, голову молнией пронзила мысль: — «Неужели его обнаружили?».

Тревога оказалась ложной. Разбойники спокойно разлеглись за кустами, на обочине. Со стороны дороги послышался скрип колес телеги и через некоторое время затих вдали. Мужики нехотя стали подниматься. Юноша обвел взглядом кроны деревьев. На одном из них сквозь листву проглядывал красным пятном верх колпака следящего за дорогой наблюдателя. «Моя оплошность могла стоить жизни не только мне, но и всем! — испытывая чувства вины и досады, подумал новик. — Надо обязательно проверить, все ли они здесь?».

Незаметно, держась параллельно дороги, он прошел дальше и обнаружил еще троих. Один разбойник, сидел, прислонившись к подрубленному стволу, готовой рухнуть на дорогу старой, разлапистой сосны. Рядом лежал топор. Двое других отдыхали в тени зарослей орешника. Василию стал понятен план сидящих в засаде разбойников. Преградив путь вперед поваленным деревом, они нападут на застрявший на узкой лесной дороге обоз и в возникшей суматохе и панике легко перебьют всех.

Верный буланый конь терпеливо дожидался хозяина. Услышав, знакомый свист, натренированное животное, встряхнув черной гривой, медленным шагом пошло на него. Через некоторое время, всадник, оседлав коня, по лесной тропинке сошел в знакомый ему овраг и по нему объехал разбойников.

Выйдя на песчаное дно текущего в глубине оврага, почти высохшего ручья, он перевел коня с шага на рысь. Таким образом, всадник значительно сократил себе путь и остался невидимым для разбойников, наблюдающих из леса за петляющей среди холмов и оврагов где-то наверху дорогой. Вскоре овраг закончился, и он выехал на открытое пространство. Лес был позади, а впереди, под лучами яркого полуденного солнца, его глазам открылась знакомая с детства картина. Дорога вилась по бескрайней холмистой равнине, покрытой желтыми пятнами полей созревающей ржи, разделенной межевыми полосами, и зелеными островками среди них, уцелевшего леса. Вдали, у одного из таких островков, чуть отстоявшего от дороги, курился еле заметный дымок. Всадник, направил скакуна в его сторону.

На лесной поляне, отделенной от прилегающей дороги кустарником, под тенью большого развесистого дерева, вокруг скатерти с остатками пищи: кусками хлеба и копченой свинины, расположились для отдыха четыре почтенного возраста воина. На сучьях дерева, на поясах, висело их оружие: сабли и саадаки[14]. Из травы торчали голенища и подошвы снятых для просушки сапог. Трое из ветеранов дремали на подложенных под себя рогожках, а четвертый, седоусый, с изуродованным сабельным шрамом лицом, часть которого скрывали свисающие с губы усы и густая опрятная борода, сидел, прислонившись к стволу дерева. Он смотрел на дорогу и о чем-то думал. Неподалеку, среди деревьев стояли несколько подвод, с накрытым холстом грузом. Под ними, дремали возницы, каждый под своей подводой. Рогатины, копья с длинными и широкими наконечниками, под которыми находились по две перекладины, предохраняющие оружие от глубокого проникновения в рану, лежали рядом с ними. Низкорослые, мохнатые лошадки и гордые скакуны, привязанные длинными поводьями к деревьям, щипали траву. На большом удалении от подвод, ближе к дороге, тлел костер с подвешенным над ним казаном. От него исходил запах слегка подгоревшей пшенной каши с салом. Периодически у котла появлялся, обходящий лагерь дозорный, молодой, тонкий и гибкий, черноглазый парень в железном шишаке и болтающемся на нем, явно не с его плеча, тягиляе. Он пробовал кашу на вкус, вынутой из-за пояса деревянной ложкой и подбрасывал сучья в костер. Место для стоянки было выбрано здесь не зря. Рядом с леском, в овраге шумел ручей.

Услышав приближающийся стук копыт, человек со шрамом поднялся. Стало видно, что он не высок ростом, но плотен телом и широк в плечах. К нему, путаясь ногами в длинных полах тягиляя, подбежал встревоженный дозорный с сообщением:

— Ерофеич! Кажется к нам!

Ерофеич прислушался.

— Не беспокойся Тиша! Это Васька Скурыдин возвращается! Я его в дальний дозор посылал! — успокоил он его.

Разговор разбудил отдыхающих. Кряхтя и кого-то, ругая, они начали подниматься. В это время на поляну, совершив прыжок на коне через кустарник, влетел всадник. Лихо, осадив коня, он спешился и, привязав его к ближайшему деревцу, подошел к ждущим его воинам.

— Ну, как там Вася? — торопливо спросил его Ерофеич. Встревоженное лицо Васьки, покрытое крупными каплями пота, стекающими из-под козырька «бумажной шапки», не предвещало ничего хорошего.

— Плохо, Дружина Ерофеев! — ответил разведчик. — Нас ждут!

Положение было ужасно. Старый воин предполагал такое развитие событий еще две недели назад, с той памятной грозовой ночи, когда раскаты грома и блеск молний с вечера не давали спать жителям слобод небольшого, но славного городка-крепости под названием Донков[15]. Небесная канонада, сотрясавшая стены домишек обывателей и служилых людей не помешала Дружине Ерофееву, сыну Демина, сотскому городовых стрельцов, после вечерней молитвы забыться крепким сном. Он сутками слышал и не такое под стенами Казани и осажденных ливонских городов. Но ночью его разбудил звон осадного колокола. Кто-то неумело бил в набат.

«Неужели сторожа крымчаков и ногаев проспали?» — первым делом подумал он. Но супруга, успевшая встать раньше его на дойку буренки, взглядом показала на паюсное[16] оконце, освещенное заревом где-то бушевавшего пожара:

— В остроге что-то горит!

Натянув сапоги и прикрыв исподнее накинутым на плечи «носильным» коричневым кафтаном, на ходу застегивая пояс с саблей, сотский выскочил на улицу. За стенами острога, металось пламя. Воротники, не спрашивая, пропустили его через настежь открытые ворота, и он, пробежав через проход в башне, оказался на площади. Служивые и посадские, выстроившись в цепочку, из темноты передавали ведра с водой к охваченному пламенем казенному амбару, в котором хранились государственная казна, зелье[17], свинец и пушечные ядра. Несколько смельчаков из казаков, ободряемых осадным головой[18] боярским сыном Муромцовым, попытались войти внутрь его, но сразу же выскочили обратно. Начала рушиться крыша и горящие балки полетели на них. Зеваки, благоразумно державшиеся на расстоянии, отошли еще дальше.

«Сейчас взорвется зелье! Разнесет всех!» — подумал стрелец. Подбежав к Муромцову, Ерофеич заорал на него:

— Отводи людей! Сейчас рванет!

Народ, услышав опытного стрелецкого начальника, наконец-то осознал опасность происходящего и побежал прочь от амбара. Сотскому пришлось тащить от огня упирающегося Муромцова, который, потеряв рассудок, рвался в огонь.

Предупреждение Дружины Ерофеева было своевременным. Бочки с зельем начали рваться вдогонку бегущим. Несколько мелких взрывов завершил большой, раскидавший вокруг горящие бревна и оставивший на месте Казенного амбара воронку сажени[19] три в диаметре и полторы в глубину. Люди, охнув, пришли в себя и принялись тушить остатки огня. Зеваки собрались вокруг воронки.

Уже светлело. Оставив на месте, так и не пришедшего в себя Муромцова, Дружина Ерофеев подошел к собравшимся в кружок представителям городской знати. Среди них выделялся богатой одеждой и гордой осанкой воевода Яков Вельяминов. На нем был красный атласный кафтан, из-под выреза которого виднелся вышитый золотом белый воротник рубахи. Пояс стягивал малиновый шелковый кушак с золотыми кистями. Бархатные малиновые штаны были заправлены в темно-красные сафьяновые сапоги. В спешке, воевода забыл шапку и легкий ветерок трепал его черные с проседью кудри, спускающиеся на аккуратную кудрявую бородку. Здесь же стояли стрелецкий пятидесятник Шевелев, дьяк приказной избы Семин, настоятель прихода церкви Успенья Богородицы отец Симеон и чуть поодаль два дворянских холопа. Воевода допрашивал стоящего этой ночью на часах у дверей казенного амбара стрельца Сеньку Новикова. С его слов, в покрытую тесом крышу попала молния, от которой она сразу загорелась. Вызванный им стрелецкий пожарный расчет с огнем не справился и тогда Сенька ударил в осадный колокол. Решив не напрашиваться на вопросы, сотский, осторожно отойдя от собравшихся, так, чтобы его не заметили, поспешил домой. Конечно, Сенька все сделал по уставу, да и не его он сотни, но мало ли, что у начальства может быть на уме!

Возможно, стрелецкий начальник поступил правильно, потому, что не успел он доесть свою любимую гречневую кашу с молоком, как в дверь постучал посыльный. Его вызывал к себе воевода.

В сенях двухэтажных хоромов головы, уступающих высотой только маковке собора, кроме знакомых лиц из числа утренней свиты Вельяминова, на лавках сидели старший над пушкарями Онисим Панин и грустно склонивший голову Муромцов. Предупреждение пожаров входило в его обязанности. Изобразив едва заметные полупоклоны в адрес по обе стороны сидящих, сотский прошел вперед, на свободное место. Воеводу ждали молча, отрешенно глядя перед собой. Скрипнули половицы, и из дверей кабинета появился Вельяминов, с хмурым, недовольным лицом. Холоп услужливо подставил под него кресло.

— Ну, что служивые! Доигрались! — устроившись в кресле и окинув сидящих коротким взглядом, произнес воевода. — Крепость, как есть безоружна. Придет татарва, все поляжем. А кто останется в живых, того государь не простит! Москва по нашим бедам не будет плакать! У всех головушки с плеч покатятся наземь!

«Прав воевода! — подумал Дружина Ерофеев. — Осенью опять придут!» Прошлым летом, на Троицын день, около семи тысяч татар и ногаев пытались через Донков прорваться к Москве. Хорошо, что разведка сработала вовремя. Сторожи донесли о появлении в степи за Быстрой Сосной чамбулов[20] мурзы Махмета. Посланные в станы, села и деревни гонцы успели оповестить жителей Донковского уезда. В короткий срок дети боярские, поместные есаулы, казаки и недоросли, с женами и детьми, с прислугой, крестьянами и запасами пополнили гарнизон города. Ратники были в основном молодого и пожилого возраста. Ливонская война обескровила пограничные земли. И хотя мир с Баторием уже был заключен, государь держал полки на литовской границе, считая договоренности ненадежными. Кроме этого, много войск стояло в Новгороде и Пскове. Шведы продолжали боевые действия.

И тем, кто приехал, в Донковскую крепость были рады. Прибывших ратников расписали по башням, в помощь пушкарям, воротникам и просто по бойницам. Несколько конных татарских отрядов, в брод переправились через речку Вязовку. Гарцуя возле крепостного рва, вплотную подъезжая к его краю, храбрецы, обстреливали стены из луков. Меткий огонь защитников крепости из полуторных и затинных пищалей смел татар с берега рва. Оставив несколько десятков трупов у стен крепости, конные отряды ушли в степь. Разведка донесла, что основные силы татар, не сумев застать врасплох донковцев, направились в сторону Новосиля.

Но и здесь их ждала неудача. Своевременно оповещенный Сторожевой полк береговой службы от Коломны выдвинулся к Новосилю и разбил врага. Выделенные в помощь отряды детей боярских, стрельцов и полковых казаков украинных городов добили рассеянные по станам, селам и деревням конные разъезды кочевников, занимавшиеся грабежом, ловлей людей — главной их добычи. Тогда, от силы две-три тысячи крымчаков сумели вернуться живыми на свои кочевья.

— Кто скажет, как теперь быть? — продолжил воевода.

Не к месту, не поднимая головы, подскочил со скамьи Муромцов:

— Я виноват! Жара уже две недели стоит, а я ни разу не повелел стрельцам крышу водой поливать! За это готов ответить головою!

— Злого умысла в твоем проступке нет, а потому твоя дурная башка никому не нужна! Сядь! — сухо потребовал Яков Вельяминов. — Кто еще?

На этот раз встал Онисим Панин.

— Не печалься воевода! — успокоил он крепостного начальника. — Свинец и ядра чугунные мы на пожарище собрали. Им урона нет. В целости пушечное зелье. За два дня до пожара я распорядился покрасить известью клеть, в которой оно хранилось. Гниль батюшка на бревнах завелась! Зелье, чтобы не мешалось, временно перенесли в пушечный амбар под Набережной башней, туда, где оно должно быть при осаде. А сгорело зелья ручного 18 пудов с полупудом, 3 пуда фитиля для ручных пищалей и самопалов, да 30 «московских» банделер[21].

Лицо воеводы ожило и посветлело после сообщения пушкаря.

— Подойди-ка ко мне голубчик, дай-ка я тебя расцелую умницу! — воодушевленно воскликнул он.

Панин, смущаясь, шагнул к Вельяминову. Тот, обхватив его за голову, наклонил к себе и облобызал в обе щеки. Затем, повернув его ко всем, радостно улыбаясь, произнес:

— Вот как надо служить Христу, государю и отечеству!

— Просто повезло, что так все случилось! — пролепетал покрасневший, смущенный старший пушкарь.

— Работящим и умным всегда везет! — отвечал воевода. — Буду ходатайствовать перед государем об установлении тебе Онисим, нового поместного оклада и дачи! Повышенных!

Сообщение Онисима Панина обрадовало всех. Отсутствие ручного зелья и фитиля не так страшно, как молчание пушек при осаде. В конце концов, у каждого сына боярского и казака, висел дома на стене саадак с луком и стрелами. Поражающее действие этого вида метательного оружия было велико — метко пущенные стрелы пробивали доспехи, несли гибель и увечье попавшим под обстрел воинам, разили их коней. Переняв татарский лук от татаро-монгольских завоевателей, русские вскоре превзошли их в искусстве владеть им. Так, в 1541 году при попытке прорваться за Оку татарской армии, она была встречена русским Передовым полком, воины которого «учали стрелять многими стрелами, и полетеша стрелы, аки дождь». Крымский хан пытался сбить лучников с переправы орудийным и ружейным огнем, но ничего поделать не мог. Вскоре на помощь Передовому полку подоспели подкрепления, и татарам пришлось отступить.

Однако проблему отсутствия зелья для ручного огнестрельного оружия все равно необходимо было решать. Посовещавшись, постановили, не дожидаясь зимы, когда встанет санный путь, отправить обоз в Москву за зельем. Дьяку наказали, про пожар в челобитных государю и в Пушкарский приказ не писать, а сослаться на убыль зелья на дело прошлым летом, и учебу пушкарей.

Долго не могли выбрать начальника обоза. Никто не хотел брать на себя такую ответственность. Все очень хорошо знали старинную поговорку: «В Москву идти, голову нести». Переругавшись, хотели назначить того, кто косвенно стал причиной необходимости этой поездки, осадного голову Муромцова, но воевода запретил, и устав от гомона спорящих окончательно постановил:

— Поедет Дружина Ерофеев!

Стрелецкий сотский[22] не стал оспаривать решение воеводы. За годы службы он привык беспрекословно исполнять приказания старших. После этого Вельяминов распустил присутствующих, оставив для совещания его, старшего пушкаря Панина, приказного дьяка Семина и проштрафившегося Муромцова. В кабинете воеводы, недоступном для посторонних ушей, они продолжили разговор.

Выслушав всех, воевода приговорил, что просить придется сто пять пудов ручного зелья и фитиля пуда четыре. Пушечный же запас, до нормы, пополнить зимой, установленным порядком. Посчитали количество подвод, вышло десять. Где их брать в маленькой крепостице, непонятно! По станам тоже охотников не найдешь, покосы, приближается жатва, да и путь небезопасный и не близкий. Задарма никто не согласится. Ямов нет, а налог двадцать с половиной рублей с сохи все равно приходится платить!

Воевода успокоил всех тем, что он согласен выделить из казны погонные по полтине на всю дорогу, да на корм для лошадей, на овес с рожью, по 4 алтына и 3 деньги[23] каждому вознице. Муромцов обрадованно вздохнул. На эти условия охотники найдутся! Ведь это только с деревни Баловнево можно взять такое количество подвод.

Году в семьдесят первом, сразу после основания сторожевого пункта, стали раздавать служивым поместья вокруг него. Муромцов, поверстанный на городовую службу в Донков, получил дачу всего в шести верстах от города. Нашлись и желающие обрабатывать его землю. Несмотря на опасную близость с Диким полем, слухи о степном черноземе, дающем богатые урожаи, обещания богатой ссуды на обзаведение хозяйством новоявленными владельцами, влекли в эти края все новых и новых поселенцев. Их не пугали ни бескрайние просторы, ни набеги татар. Онисим Седельников, крепкий тягловый крестьянин из-под Костромы, переехал сюда со своим хозяйством и родственниками (а их, вместе с зятьями было больше десятка). От ссуды на обзаведение он отказался, свои деньги были. Люди из хозяйства Седельникова работали от зари до зари. И хоть говорят, что «от косы да сохи не будешь, богат, а будешь, горбат», хозяйство по немного пошло в гору. Захребетники постепенно обзавелись своими дворами. Война, непомерные налоги, а у Седельниковых по 3–4 улья, 1–4 лошади с жеребятами, 3–4 свиньи, 1–3 коровы с подтелками в каждом дворе. У самого, 10 лошадок, не говоря про все остальное. Даже татарские набеги особо не потрепали их. Бабы прятали скотину в окружающих дремучих лесах, а мужики шли на городские стены. Работящий народ потянулся к ним. Теперь это настоящее село, четырнадцать дворов, 37 человек только мужского населения. Онисим, уже лет пять, как старостой там!

Баловнево устраивало не только подводами. Воевода разрешил взять для охраны обоза только пять человек. Трех старых стрельцов, воевода дал, при условии их согласия. С трудом Дружина Ерофеев выпросил новиков, детей боярских Ваську Скурыдина и Тишину Инютина. Этим летом они были зачислены на государеву службу. Ребята неопытные, но молодые, горячие, задорные. Восполнят в деле то, чего у стариков нет.

Все понимали, что этого количества ратников недостаточно для обороны в случае заранее подготовленного нападения на обоз, но оголять стены крепости тоже было нельзя. Как и в прошлые годы, в Донкове из ратников остались только старики, больные и увечные, те которые не могли нести войсковую службу. Они составляли постоянный гарнизон крепости. Дети боярские, сторожевые казаки с апреля несли службу в степи, а стрельцы уже два года воевали на Новгородской земле. Поэтому, деревенские мужики, хоть как-то могли восполнить этот пробел. Их решили вооружить рогатинами. Выпроводив пушкаря, дьяка и Муромцова, воевода, глядя в глаза сотскому, спросил:

— Ерофеич! Ты хоть сам понимаешь, на что идешь?

— Понимаю! — угрюмо ответил стрелец.

— Ничего ты не понимаешь! — не сдержавшись, яростно возразил воевода. — Дороги кишат татями и душегубами. Но тебе они не страшны. Другое дело тот, о ком сообщает отписка из Разбойного приказа. Я ее еще месяц назад получил. На Коширской дороге, до Тулы, Венева и даже Коширы, разбойничает Кудеяр-атаман со своим войском! Слышал о таком?

Стрелец молча кивнул головой. Много им и его дружками христианской крови пролито. Разное о нем говорят. Одни считают Кудеяра просто разбойником, грабящим население, другие — опальным боярином, скрывающимся от гнева грозного государя. Третьи рассказывают, что он беглый разбойник и самозванец, выдающий себя за родственника царя-батюшки, и, наконец, четвертые, дыба по ним плачет, могут на ухо нашептать, что Кудеяр — брат нашего царя. Личность Кудеяра для старого воина была безразлична. Беспокоило так называемое «войско» атамана. Против этой многочисленной шайки его стрельцам, боярским детям и мужикам-обозникам не устоять!

— Обоз для Кудеяра лакомая добыча! — угадывая мысли Дружины Ерофеева, заключил воевода. — Зелье всем нужно, особенно разбойникам. Поэтому, если он узнает о цели вашей поездки, то обязательно нападет на обоз. Перевес сил явно не в нашу пользу. Остается одно, предотвратить нападение! Давай думать, что для этого необходимо сделать?

Думали недолго, потому что сделать можно было только одно: — постараться скрыть от окружающих истинные причины поездки в Москву. Правда, от донковских шила в мешке уже не утаишь, они видели, как взлетел на воздух казенный амбар, а вот всем остальным этого знать не надобно. Стрельцам, детям боярским, возницам следует наказать: — держать язык за зубами! Любопытным встречным отвечать — «Мы того не знаем, знает то Бог, да великий государь!» Подводы, чтобы меньше было вопросов, разрешить баловневским мужикам нагрузить кожами для продажи. Они этому будут только рады. В Москве держаться друг за дружку, по кабакам не ходить. Из Москвы постараться выехать скрытно, не привлекая внимания. В города, селения и постоялые дворы вблизи дороги не заезжать, а потому фуражом и съестными припасами необходимо в Москве запастись до Донкова. Небольшой пост никому не повредит!

И все же предосторожности не помогли! «Нас уже ждут! — глядя на запыхавшегося Ваську, укорил себя Дружина Ерофеев. — Где же я не уследил?».

Глава III. Схватка

К Москве обоз подъехал на одиннадцатые сутки. Еще издалека взору донковцев открылась грандиозная панорама столицы. За стенами земляного вала, огораживающего Большой посад, на гребне Боровицкого холма возвышались величественные силуэты Фроловской и Никольской башен Кремля, Ильинской башни Китай-города. По мере приближения к Москве число башен возрастало, и высота их увеличивалась. Донковцев удивило обилие в городе церквей и монастырей. Блеск золотых куполов и раздававшийся со всех концов города колокольный звон поражал воображение и говорил о богатстве столицы московского государства. В тоже время, убогий вид многочисленных курных изб простых москвичей в Большом Посаде, резко контрастировали с внешним видом столицы и хоромами богачей в Китай-городе.

В столице, и в дороге, старый стрелец скрупулезно выполнял все меры предосторожности, о которых они говорили в тот день с воеводой. Подводы под загрузку оставленные в селе Котлы, подогнали к заводику на Яузе вечером. Тронулись в полночь. Из белокаменной выехали быстро. На заставах, заспанные стрельцы, узнав, что они везут, не читая подорожной, осенив себя крестным знаменем, спешили отворить рогатки. Днем делали привалы в прилегающих к дороге лощинах и лесочках. За лесом, который они должны были проехать сегодня вечером, расположены Сенькины Броды, единственная переправа через Оку. Чуть-чуть в сторону от переправы до самого лета стоял полк левой руки. Но после восстановления сгоревшей во время татарского набега Коширы, его перевели в Тулу. Знал Кудеяр, где засаду устраивать!

«Может, свои кому проболтались, пока я с посулами да поминками дьякам и многочисленным подьячим по московским приказам бегал, — размышлял сотский. — Только какой в этом прок сейчас, даже если буду все знать!».

Дружина Ерофеев ошибался. Дальнейший ход событий показал, что необходимость в таких знаниях все же была.

— Ну, расскажи нам Вася, кто и где нас ждет! Не спеша и подробно, — с трудом сохраняя вид спокойного безразличия, предложил разведчику старый воин.

К удивлению сотского и подтянувшихся стрельцов, Васька не волнуясь, обстоятельно рассказал об увиденном им. Дружину Ерофеева поразило спокойствие пятнадцатилетнего юнца. Неужели он не понимает, какая смертельная опасность нависла над ними всеми! Ехать через лес — верная смерть, назад — догонят и перебьют в поле!

Закончив рассказ, юный воин еще раз удивил стариков. Он поделился с ними рискованным, но единственно возможным планом спасения. Скурыдин предлагал, оставить бочки с зельем под охраной нескольких возниц, здесь в лесочке, а остальных, с пустыми подводами направить по дороге в лес. Стрельцам и детям боярским, пользуясь разведанной Васькой дорогой, незаметно зайти в тыл разбойникам. Когда ловушка захлопнется, и разбойники бросятся на обоз, ударить им в спину огнем из ручных пищалей и стрельбой из луков. Оставшихся злодеев добить в рукопашной общими силами. Опытные старые воины согласились с Васькиным планом сразу. Они то понимали, что значит внезапность в сражении даже с превосходящим тебя по количеству и опыту врагом. Кроме того, их обрадовала возможность применения огненного боя. Вряд ли враг, даже такой отчаянный, как эти головорезы, не зная о том, что бочек с зельем на возах нет, решится применить пистоли и самопалы! А они, залпом из пищалей, разом сметут весь этот сброд!

План довели до обозников. Мужики встретили его без восторга. Первое время они будут в качестве живых мишеней для нападающих. Но смирились и согласились. Ничего лучшего никто не предложил. Сотский приказал собираться, запрягать лошадей. И тут выяснилось отсутствие холопа княжеского Ивашки. Перед самым отъездом из Донкова, Вельяминов предложил его для обслуги стрельцов да детей боярских. Хозяйством заниматься, еду готовить и прислуживать за столом! Дружина Ерофеев пытался отказаться, не велики баре, еду и обозники сготовят, но воевода настоял, человек сам просится. Стрельца удивило такое поведение Ивашки. Люди в холопство идут, чтобы сытно есть с барского стола, мягко спать и поменьше работать! А этот, наоборот, на трудности и опасности напрашивается! Не понравился он ему с первого взгляда. Вроде бы ростом велик, чернокудрявен, лицом приятен, весел, а глаза злые, как буравчики, готовы просверлить тебя насквозь. Еще в Москве, на постоялом дворе, он сам слышал, как Федька, баловневский мужик, смеясь, рассказывал обозникам, что Ивашка, когда они ходили в Гостиный двор, за покупками для своих баб и девок, с оборванцами, на каком-то тарабарском языке разговаривал. Ему бы раньше понять, что язык то этот, разбойничий! Эээ, старый дуралей! И сейчас, во время разговора, все время вертелся рядом! Если его предположение, верно, то, вызнав их планы, бежит Иуда где-то по дороге к лесу, чтобы предупредить своих друзей-разбойничков. Времени прошло немного, может, удастся догнать?

— Нет нигде Ивашки! — растерянно сообщил подошедший Инютин, которого Дружина Ерофеев направил на поиски холопа. — И саадак мой куда-то запропастился!

— Разиня ты Тиша! Скорее седлай моего Буяна! — потребовал сотский. — Василий, выручай! Быстро на коня. Постарайся перехватить Ивашку живым или мертвым, я сразу за тобой! Будь осторожен, кажется, он Тишкин саадак прихватил!

Васька все понял. Через мгновение его ноги были в стременах. Перемахнув через кустарник, конь понес всадника по дороге к оврагу.

Там, на одном из крутых поворотов, боярского сына ждала смертельная опасность. Оказывается, дорогу по оврагу приметил не только он. Стрела, пущенная вражеской рукой, сорвала с его головы «бумажную шапку», скользнув по вшитой в нее металлической пластине и застряв в плотной ткани. Голова от удара откинулась назад. Но прежде чем перед его глазами мелькнул краешек неба, он разглядел, шагах в пяти, стоящего за кустом стрелка. Скурыдин, привстав на стременах над несущим его конем, выхватил из ножен саблю, и со всей силы ударил ею плашмя по непокрытой пышной шевелюре уже заправившего стрелу лучника. Проскочив вперед, он осадил коня и, развернув назад, подъехал к лежащему без сознания холопу. Сквозь густые черные волосы лежавшего навзничь Ивашки пробивалась ярко-красная кровь, лук и колчан валялись рядом. Василий спешился и, сняв с пояса кожаный аркан, связал им руки оглушенного сабельным ударом холопа. В это время сзади раздался топот копыт. На Буяне подъехал Дружина Ерофеев.

— Мертвый? — строго спросил он, увидев кровь на голове Ивашки.

— Живой! Бил аккуратно, плашмя, может задел что! — уверенно ответил Василий. Подтверждая слова боярского сына, пленный застонал.

— Ну, что, поговорим? — с угрозой произнес сотский, слезая с коня. Подойдя к лежащему холопу, он с размаху ударил его в лицо, носком сапога:

— Очухивайся вор! Нет времени с тобой говорить!

— А мне спешить, на тот свет, нет надобности! — сплевывая изо рта выбитые зубы, ответил уже пришедший в себя холоп. — Все равно живым не оставите!

— Если честно будешь отвечать на мои вопросы, еще поживешь! В ближайшем стане сдадим губному старосте. А нет, прямо сейчас удавлю! — пригрозил старый стрелец, надавив сапогом на горло пленника.

— Слово стрелецкое дай! — захрипел, дергаясь всем телом, холоп.

— Даю! — отвернув голову в сторону от взгляда с интересом наблюдающего за происходящим Васькой Скурыдиным, пообещал стрелец. — Кто ты? И зачем ты здесь?

— Как меня батюшка с матушкой звали, тебе не нужно знать. А сейчас, Кистенем величают! На Дону это имя не пустой звук! — гордо заявил поверженный разбойник.

— Наслышаны! — презрительно улыбнувшись, ответил ему стрелец. — Дружок Кудеяра! Ну, а как, у нас в Донкове оказался?

— Зелье у атамана закончилось! Есть у Кудеяра глубокого ума старец, Болдырем его зовут. Он и придумал меня в вашу крепость заслать, сделать все так, чтобы за ним в Москву обоз пришлось посылать! А нам по дороге, зелье отобрать. Ты думаешь, казенный амбар от молнии загорелся? — разбойник изобразил кривую усмешку. — Сразу с трех сторон?

— Душегуб проклятый! — выкрикнул, не выдержав, побагровевший взбешенный сотский и опять наступил на горло разбойнику. Кистень задергался, хрипя.

— Дружина Ерофеев, ты же поклялся, отпусти его! — внезапно потребовал Васька.

Дружина Ерофеев, зло, посмотрев на Скурыдина, убрал сапог с горла несчастного. Увидев, что у него есть заступник, прокашлявшийся разбойник осмелел произнеся:

— Это я то, душегуб? Да у меня на совести загубленных душ, не больше, чем у тебя стрелец!

— Не тебе меня учить вор! — возмущенно воскликнул ему в ответ стрелец. — Я государев человек и лишал жизни своих врагов в открытом бою, за веру, государя и Отечество!

— А вот из-за таких вот защитников православной веры и государя, стал я разбойником. До шестнадцати лет жил в отчем доме с братьями и сестрами. Батюшка мой, богатый тверской купец, царствие ему небесное, души не чаял в нас. Но пришел страшный день, когда такие как ты защитники по приказу «отца земного» царя грозного Московского по пути на Новгород ворвались в Тверь[24] и пять дней грабили город, мучили, убивали, вешали на забаву не знающих вины людей. Уцелел один я, убили изверги матушку да батюшку, сестер да братьев! После этого я поклялся мстить за них! — внезапно разоткровенничался Кистень.

— Он правду говорит Дружина Ерофеев? — заинтересованный рассказом разбойника, спросил Васька.

— Может и правду, — тяжело вздохнув, ответил стрелец, — молод ты еще, придет время, узнаешь!

Сзади опять раздался топот копыт. Это подъехали стрельцы, вооруженные пищалями. Тишина Инютин остался с обозом. Надо было ехать дальше, а что делать с пленным разбойником? Не напомни Кистень о зверствах опричников, отвел бы его Дружина Ерофеев чуть подальше, да ткнул запоясным ножем под левую лопатку. А так, что-то перевернулось в душе ветерана. Посовещавшись, забили Кистеню рот кляпом, связали руки и ноги так, что не пошевельнуться и отволокли в кусты. Если вернутся живыми, заберут и в ближайшем селении сдадут губному начальству, а нет — пусть лежит, пока не сдохнет от голода.

Пройдя по показанному Васькой пути, ратники вышли к поляне. Здесь, привязав лошадей, они выполнили все необходимые приготовления. Чтобы не тратить время на перезарядку оружия, каждый стрелец взял с собой по второй ручной пищали (из числа полученных в Пушкарском приказе). Каждую подготовили к бою: насыпали затравочное зелье на полки под боковыми отверстиями для воспламенения зелья, приготовили изготовленные из тонкой жести с небольшими отверстиями для притока воздуха, «фитильные трубки», с хранящимся внутри них зажженным фитилем. После этого, они осторожно подкрались к ничего не подозревающим разбойникам и замерли там, в ожидании обоза. Скурыдина, сотский направил дальше, к засаде у подрубленного дерева. Ему была поставлена задача, задержать тех, кто там находился. Нельзя допустить, чтобы они, услышав выстрелы, ударили в тыл стрельцам и обозникам.

За время отсутствия Васьки у второй засады разбойников, там мало что изменилось. Только те, которые раньше спали, играли в зернь[25], расстелив на траве зипун одного из них. Выбрав среди деревьев, удобную позицию, юный воин приготовился к стрельбе.

Где-то громко ухнул филин. Сидящий у дерева разбойник подскочил с места, схватил топор, и принялся наносить им удары по стволу. Двое других бросили игру и, подбежав к дереву, навалились на него, толкая в сторону дороги. Скурыдин не мешал их работе.

Отсутствие шума падающего дерева насторожит тех, кто сейчас поджидает обоз. Наконец дерево с треском и грохотом, подняв облако пыли, рухнуло на дорогу. Сразу за этим грянул двойной залп пищалей стрельцов. Не успело в лесу затихнуть эхо от оружейных залпов, как двое разбойников, расстрелянные стрелами Васьки, уже лежали замертво на земле. Третий, который был с топором, плотный, среднего роста мужик, уцелел. Стрела отскочила от его спины, очевидно защищенной невидимой под одеждой броней. Петляя среди деревьев и размахивая топором, он побежал в направлении на Ваську, еще не видя его. Несколькими неудачными выстрелами стрелок обнаружил себя. Топор, брошенный в него, просвистел рядом с ухом, больно задев плечо деревянной рукоятью. Оба выхватили сабли и закружили среди деревьев, отводя удары и больше рубя воздух и ветки. Противник попался сильный. Но Ваське второй раз за день, повезло. Изловчившись, он задел острым клинком плечо своего противника. Через разрыв в зипуне фонтаном брызнула кровь и сабля выпала из разом ослабевшей правой руки разбойника. Зажав левой рукой рану и воя от боли, он бросился от Васьки прочь. Юный ратник не стал его преследовать. Он устремился на помощь стрельцам и обозникам.

На дороге, среди обезображенных трупов и стонущих в лужах крови раненых, шла жестокая рукопашная схватка. Обозники, укрывшись за телегами, отбивались рогатинами, нанося острыми широкими лезвиями неприятелю страшные глубокие раны. Стрельцы, прижавшись спинами, друг к другу, отражали сабельные удары озверевших разбойников.

Боярский сын подоспел на помощь друзьям вовремя. Волосатый гигант с палицей, безуспешно пытавшийся достать ею обозников из-за подвод, оставил эту затею. Вращая дубинку над головой, он стал надвигаться на стрельцов. Еще немного, и палица разметет собравшихся в кучку воинов. Внезапно появившийся Скурыдин за какое-то мгновение выпустил в него почти десяток стрел. Но детина, весь утыканный стрелами, как еж иголками, будто-то заколдованный продолжал движение. Не дойдя нескольких шагов, до стрельцов, он развернулся и пошел на Ваську. Васька, пытаясь отбить удар направленной на него палицы, выставил вперед руку с саблей. Дубина, выбив из его рук саблю, улетевшую сажень на десять от него, просвистела над головой. «Все! — растерянно подумал обезоруженный Скурыдин. — Прощай сестренка! Не судьба мне свидеться с тобой!». Но в этот момент, от обоза, в спину гиганту забежал человек с самопалом в руке, и, приставив его к уху великана, нажал на спусковой крючок. Детина упал как подкошенный, а ожидающий смерти юноша, увидел, что его спас Тиша Инютин, неизвестно почему не применивший оружие раньше. Смерть гиганта произвела гнетущее впечатление на разбойников и придала больше уверенности в победе сопровождающим обоз. Они с новыми силами ринулись в бой. Оставшиеся в живых разбойники, не выдержав накала сражения, побежали через дорогу в лес. Вскоре, ни одного сопротивляющегося разбойника на дороге не осталось.

Дружина Ерофеев приказал всем собраться у подвод. Вымазанные кровью и грязью участники сражения от усталости еле стояли на ногах. Но все были живы. У двоих мужиков были серьезные сабельные раны, и у стрельца Истомы Соболева, рука висела как плеть. Его все-таки задел гигант своей дубиной. У всех, порезы, ушибы и кровоподтеки. Потери разбойников были страшны. В придорожной пыли лежали восемь трупов. Шестеро, в том числе детина с палицей, нашли свою смерть от ружейного огня, двое были зарублены стрельцами, во время внезапной атаки последовавшей за залпами из пищалей. К сожалению, надежды на помощь обозников не оправдались. Они в бой не лезли, а только защищались, из-за чего, возникшее после залпа из пищалей численное преимущество не удалось реализовать! Если бы не гибель детины с палицей, неизвестно кто бы еще валялся на дороге. Дрались разбойники отчаянно.

Скурыдин и Инютин пошли за лошадьми, оставленными перед схваткой у поляны, а несколько обозников, с одним из стрельцов, поехали вперед, к завалу, расчищать дорогу. Часть, осталась перенести на обочину трупы. Найдутся люди, которые похоронят их по христианскому обычаю!

Увидев мирно пасущихся аргамаков, юноши искренне обрадовались. Радоваться было чему! Разбегавшиеся в разные стороны разбойники могли наткнуться на них. Взяв под уздцы, они повели коней на дорогу. На краю поляны, Василию послышались чьи-то стоны.

— Слушай! Кажется, кто-то стонет? — неуверенно спросил он Тишу. Инютин замер.

— Да, наверное, мы здесь не одни! — прислушавшись, согласился он с Васькой.

Стон раздавался из папоротника. «Может это тот беглец, за которым гнались разбойники?» — подумал Василий и пошел в направлении нахождения предполагаемого источника звука. Раздвинув листья папоротника, Скурыдин увидел лежащего лицом вниз человека, с торчащей в спине стрелой.

— Тиш! Подойди! — попросил Василий.

— Ну и дела! А что ты с ним делать собираешься? — громко произнес подошедший к нему Тиша.

— Возьмем с собой! Бери за ноги. Положим на коня! — ответил Василий.

— Ты что, с ума сошел Васька! У нас своих таких хватает. Да и все равно на ладан дышит! Зачем нам лишняя обуза? — возмутился Тиша.

— Жестокое сердце у тебя Тишка! — упрекнул его Василий. — А если с тобой, когда-нибудь такое приключится?

— Типун тебе на язык Васька! Ладно, бери его под мышки! Только напрасная это работа, — оправдываясь, ответил Тиша.

Они подняли, оказавшимся легким тело, и положили его животом вниз поперек лошади.

Дружина Ерофеев не удивился странной поклаже вернувшихся детей боярских. Он только переспросил:

— Тот самый беглец? Снимайте его.

Некоторые из обоза, как и Тишка, выразили сомнение в целесообразности лечения незнакомца:

— Чего мучить человека? Сам помрет!

Но, известный искусным лечением боевых ран стрелец Тимофей Мартынов сын Лыков (предусмотрительный Дружина Ерофеев с трудом упросил его согласиться на поездку в Москву), не глядя на раненого, вынес свой приговор:

— На все воля божья! Удалим стрелу, а там и будет видно, жить ему или нет!

Вернулись расчищавшие дорогу, и обоз повернул к прежнему месту стоянки. Юных ратников, сотский послал забрать Кистеня, если не задохнулся еще! Там где должен был лежать связанный разбойник, его не было. Ни живого, ни мертвого. Только обрывки изрезанной веревки и куски кожаного аркана валялись на траве. Осмотрели все кругом в овраге и вокруг его. Ни души!

В лагере, Дружина Ерофеев без энтузиазма встретил эту необычную весть.

— Наверное, на него наткнулся кто-то из разбегавшихся по лесу разбойников. Повезло вору! Лучше бы я его там и удавил! Теперь опять жди засады! — огорченно произнес он, но на Ваську не обиделся. Зная тайную страсть юноши, стрелец подвел его к подводе, на которой лежало подобранное на месте сражения оружие. Достав из нее ту самую, виденную Васькой на разбойнике, так понравившуюся ему, дорогую, с клинком из булатной стали персидскую саблю, он протянул ее ему.

— Заслужил Василий! — добродушно улыбаясь, сказал старый воин. — Пользуйся! Без камушков твоего годового жалованья (5 рублей для новика 3-ей статьи) стоит!

Забыв поблагодарить сотского, улыбающийся от счастья Васька, поглаживая ножны сабли, отошел в сторону, чтобы лучше рассмотреть дорогой подарок.

Для того чтобы оказать помощь раненым и дать людям отдохнуть, решено было возобновить движение утром следующего дня. А пока, под руководством Лыкова, шла подготовка к намеченным им операциям. В котелке кипятился нехитрый инструмент лекаря, несколько видов ножей, иголки, щипчики и клубок тонкой шелковой нитки. Освободили от лишнего, и вымыли подводу, на которой должны были лежать больные во время операции. Белая бязинная ткань, купленная в Москве, была порвана на длинные полосы. Забрав с собой двух мужиков, Лыков спустился с ними вниз к ручью. Вернулись они с охапками зеленого камыша и сорванной крапивы. Сняв с узких эеленых листьев камыша верхний слой, Лыков вынул белую сердцевину, уложив ее горкой на чистой ткани рядом с телегой. Крапиву мужики порубили и, завернув в ткань, выжали из зеленой массы почти кружку сока. После чего, вымыв руки, горячим соляным раствором, лекарь приготовился к удалению стрелы. В семьях целителей и знахарей из поколения в поколение передавались древние знания народной медицины. Лыков знал, как важно правильно наложить первую повязку на свежую рану, так как от этого часто зависит ее заживление. Ему было известно и то, что сок крапивы, залитый в рану, останавливает кровь, обезболивает, способствует ее раннему заживлению, а сердцевина камыша не дает развиться гниению тканей и хорошо впитывает выделения.

На телегу уложили неизвестного со стрелой в спине. Он так и не пришел в сознание. Только здесь, все обратили внимание, что он в одежде не нашенской, немецкой, дорогой, и очень молод, чуть-чуть по старше наблюдающих за операцией новиков. Аккуратно разрезав пригвожденный стрелой малиновый камзол, лекарь точно также снял с него покрытую бурыми пятнами крови, исподнюю шелковую рубашку. Крепко зажав оставшиеся вокруг древка стрелы края ткани, он осторожно потянул их на себя. Больной застонал. Стрела медленно пошла вверх. Вскоре показался красный в сгустках крови низ клочка ткани с выпирающим из него наконечником стрелы.

— Водички плесните! — потребовал лекарь. Опять вымыв руки соляным раствором, им же он обмыл края раны. После этого лекарь, влив в рану немного крапивного сока, наложил на нее белую мякоть сердцевины листьев камыша. С помощью добровольных помощников (больного пришлось приподнимать), обмотал все полосой бязинной ткани.

— Можно убирать! — облегченно вздохнув, разрешил лекарь. — На спину не ложить. Перерыв!

Мужики подхватили больного и отнесли его на заранее приготовленную из сорванной травы мягкую постель.

Народ обступил лекаря спрашивая:

— Дядя Тимофей! Парень жить будет?

— Бог даст, будет! — не спеша, важно отвечал Лыков, рассматривая расшитый жемчужными узорами окровавленный ворот рубашки незнакомца. — Смотрите! Рубаха на нем дорогая, шелковая! Если бы не она, давно бы Богу душу отдал. Шелк рубашки не только смягчил удар, не дав наконечнику глубоко войти в тело, но и позволил мне вытащить его. В такие рубашки, у татар, когда они на Русь пришли, вся знать перед каждой битвой одевалась! Еще хорошо, что наконечник был для брони, с узким жалом. Ранка небольшая. А если бы двушипный или двурогий как для бездоспешных? Какая бы дырища была? Ладно, дайте отдохнуть ребята. Меня еще трое дожидаются!

Утром, следующего дня тронулись в путь. Проезжая место вчерашней схватки, обратили внимание на то, что трупов разбойников на обочине уже нет. Наверное, их похоронили вблизи живущие крестьяне или вернувшиеся разбойники. Дружина Ерофеев хотел отправить подводу с незнакомцем, так и не пришедшем в сознание, в богадельню для недужных и престарелых стоявшего в стороне от дороги мужского монастыря, но Лыков его отговорил. Во-первых, путь в монастырь не близок, во-вторых, чужеземца настоятель не примет, вызовет губного старосту[26], а тому объясняй, откуда и кто он, как к ним попал. К тому же он и добрая душа Васька Скурыдин, согласны взять на себя уход за больным.

На переправе через Оку, встретились с пятью всадниками, ратниками едущими домой на отдых с литовской границы. Оказалось, что это хорошо знакомые Дружине Ерофееву дети боярские из Епифани. Они сочувственно отнеслись к рассказу сотского о нападении разбойников. Несмотря на свое желание быстрее попасть домой, ратники предложили сопровождать медленно продвигающийся по Коширке обоз, пока их пути не разойдутся. Дружина Ерофеев с радостью согласился. Он был уверен, что разбойники готовятся к новой атаке, и только присутствие в обозе бывалых ратников, раз и навсегда заставит их отказаться от этого намерения. Через два дня воины покинули обоз, свернув с главной дороги на проселок к родным местам. На третьи сутки после прощания с епифанскими ратниками, обоз остановился на отдых в лесу, на распутье дорог, соединяющих Новосиль с Донковым. Крестьянин Офрем и его люди, занимающиеся бортничеством в этих местах, угостили путешественников душистым липовым медом. А еще через два дня, обозники, со слезами на глазах, осеняли себя крестным знаменем, увидев в конце дороги, за чернотой сторожевых башен и тына Донковского острога, вознесенный в синеву неба, сверкающий на солнце золоченый крест церкви Успенья Богородицы.

Глава IV. Княжич

Донков, город, от предвкушения встречи с которым наворачивались слезы на глаза обозников, входил в систему засечных крепостей для защиты Русского государства от набегов крымских и ногайских татар. Свое имя он унаследовал от древнего рязанского города, разрушенного во время нашествия Батыя. По Указу Царя и Великого князя Всея Руси Иоанна Васильевича, в 1568 году служилые люди из Пронска и Михайлова, под руководством воевод князей В. Курлятева и Б. Щепина-Серебряного-Оболенского, а также голов Г. Сидорова и Ю. Булгакова поставили на высоком мысу, образованным впадением речки Вязовни в Дон, острог, положив начало Донкову. Несколько лет спустя была построена деревянная крепость с башнями, с трех сторон укреплённая самой природой, а с четвертой — окопанная глубоким рвом, наполненном водой. Стены рва были укреплены высоким заостренным частоколом. На крутом земляном валу стояли дубовые стены, из засыпанных утрамбованной землей, поставленных впритык срубов «городен», длиной 124 сажени, толщиной 1,5 и высотой 2 сажени, с четырьмя проезжими башнями. Внутри крепости находились воеводский двор, казенный двор, государственная житница, воеводский приказ, тюрьма для осадного времени и колодец 5 саженей глубиной. С башен и стен, покрытых шатровой тесовой кровлей, велось наблюдение за татарами, и отражались их нападения. На стенах лежали груды камней и бревен, которые сбрасывались при штурме на неприятеля. Из амбразур в частоколе заостренных бревен стен велась стрельба затинными пищалями, а из бойниц башен выглядывали стволы размещенных на лафетах полковых пушек. Потайной ход, оборудованный в одной из башен, вел к реке Дон.

У стен крепости расположились деревни Баловнево и Сурки, слобода Сторожевая, дворы и земли боярских детей, стрельцов, сторожевых казаков, пушкарей, воротников, плотников, кузнецов.

В стрелецкой слободе, вытянувшейся по обе стороны вдоль дороги на Коширу и Коломну, стоял и дом Лыкова. В ворота своего дома стрелец въехал не один. Следом за ним мужик-обозник завез на подводе так и не пришедшего в себя незнакомца. Встречавшая Лыкова супруга Арина Евдокимовна, худенькая опрятная женщина его же лет, с умным, грустным лицом, обняв мужа, подошла к телеге.

— Как наш сыночек! — схватившись за сердце, охнула она. — Что с ним?

Лыков рассказал.

— Ну, что вы стоите? Несите в комнатку моего Ванюши! — вытерев платочком выступившие слезы, приказала она обступившим телегу родственникам — братьям и племянникам Лыкова.

Не зря Лыков упрашивал Дружину Ерофеева не оставлять незнакомца в монастырском приюте. Уж очень похож был он на позднего и единственного их сына Ивана, погибшего в Литве, два года назад. С его смертью, веселая и цветущая Арина, как-то сразу сникла, ушла в себя и постарела. Страдания супруги не оставляли равнодушным и Лыкова.

Он переживал вместе с ней и надеялся, что время заглушит боль от потери сына. Но годы шли, а ничего не менялось. Поэтому он, как тонущий за соломинку, схватился за так поразившую его схожесть незнакомца с их сыном. Может он вернет к жизни Арину Евдокимовну, заживит вот уже два года не зарастающие душевные раны?

Родственники осторожно подняли с телеги незнакомца и под руководством хлопочущей возле Арины Евдокимовны понесли его в дом. Лыков, дождавшись выезда подводы, закрыл ворота. Сняв с седла аргамака мешок с подарками, купленными в Москве, он с чувством исполненного долга направился к открытой двери своего дома.

Надежды Лыкова сбылись. Арина Евдокимовна ожила. Ухаживая за незнакомцем, она целыми днями не отходила от его постели. Какими-то известными только ей способами, Арина Евдокимовна кормила бульонами не приходящего в сознание юношу, из лечебных трав готовила настои, меняла повязки на ране, держала в чистоте больного и постель. Тимофей не вмешивался. Это у нее, известной на весь стан потомственной повитухи, знахарки и целительницы, он научился тому, что смог применить после боя у переправы. Многое, из того, что она делала для больных, настоятель прихода церкви Успенья Богородицы отец Симеон считал колдовством. Арина Евдокимовна могла заговорить грыжу у младенца, молитвой остановить кровь, вылечить страшную и неизлечимую болезнь. Но с колдовством попу приходилось мириться. К Лыковым за помощью обращались даже бояре из Москвы, назначенные воеводами в украинные города.

В первые два дня у Лыковых побывали жители почти всех слободок. Слух о неизвестном разнесся по Донкову и его окрестностям почти одновременно с прибытием обоза. Каждый считал своим долгом, под каким-нибудь предлогом зайти к Лыковым. Арина Евдокимовна с порога выпроваживала любопытных гостей, но некоторым удалось одним глазком взглянуть на него. Все сходились во мнении, что незнакомец очень похож на сына Лыковых, но кто он на самом деле не знал никто.

Одному только человеку, разрешала Арина Евдокимовна остаться в избе, сестре Васьки Скурыдина, четырнадцатилетней Ксении. С двенадцати лет она у нее была добровольной помощницей. Жалела Арина Евдокимовна девчонку. То покормит, то какую-нибудь безделушку подарит. Ксенька с Васькой были сиротами. Отец сгинул в степи, мать умерла от чахотки. Пригрел сирот, вместе с наделом дядька, скряга и жмот, выборный боярский сын Левонтий Игумнов. Много от него натерпелись сироты. Кормил впроголодь, попрекал постоянно куском хлеба. Если бы не кормилица и верный старый слуга, не оставившие сирот, пошли бы по миру. Слава Богу, сейчас дела у них наладились. Ваське исполнилось пятнадцать, и он избавился от опеки дядьки. Его поверстали в ратники. Приехал Васька на смотр береговых войск в Новосиле, в отцовской броне, на добром аргамаке, с запасным конем, при сабле и саадаке, которые он, напросившись со сторожами, в степи у татарина добыл. А смотрел войско сам царь, Иоанн Васильевич. Удивился он! Все у юноши как положено. И сказал государь своему воеводе, Курлятеву, князю:

— Не было у меня еще таких справных новиков, запиши-ка князь молодца по высшему разряду!

Правда это или нет, но получил Васька земли 150 десятин, за Доном, на ногайской стороне в придачу к отцовым землям и жалованья 5 рублей. Дядька сразу к нему:

— Что ты с землей будешь делать? Отдай мне в аренду!

Васька отказался:

— Сам справлюсь!

И справится. Уже нашел хлебопашцев, которые согласны на льготе от Муромцова к Ваське, переехать.

Дядька новую гадость придумал:

— Пора Ксеньку замуж выдавать. Скоро 15 лет исполнится[27]! Товарищ Игумнова, окольничий из Москвы, богатый пятидесятилетний вдовец, на нее глаз положил. Да кто же сейчас девок замуж в такие годы выдает? И рожа у него кривая. Постыдился бы дите в жены брать! А дядька одно:

— Я ее опекун! Девку никто спрашивать не будет! По закону до 15 лет замуж выдают! А после пятнадцати, дочерний прожиток за ней держаться не будет. Кому она без приданого будет нужна?

Не пойдет она за старого некрасивого вдовца! Был бы молодой да красивый, как этот юноша!

Так размышляла Арина Евдокимовна глядя на Ксеньку, склонившуюся над больным.

Через три дня, после появления незнакомца в доме стрельца, уход за больным и правильное лечение принесли свои первые плоды.

В тот день, утром, Ксюшка умывала больного согретой в печи теплой водой с настоем каких-то трав приготовленным Ариной Евдокимовной. Закончив утренний туалет, она вышла во двор, чтобы вылить грязную воду, а когда вернулась, впервые увидела широко открытые глаза больного.

— Как тебя зовут, девочка? — слабым голосом спросил он.

— Ксюша! — улыбнувшись, ответила она. Ей стало смешно, оттого, что юноша, почти ее ровесник или чуть-чуть постарше, обратился к ней как взрослый человек к ребенку.

— Какая ты красивая Ксюша! — опять произнес он. Смущенная Ксенька, густо покраснев, прикрыла руками лицо.

Услышав разговор, к кровати подбежала из соседней комнаты Арина Евдокимовна. Склонившуюся над ним женщину, юноша спросил:

— Где я!

— Не волнуйся! — ласково успокоила его Арина Евдокимовна. — Ты у себя дома!

Он еще был, слаб, но Лыков, вечером придя из караула, несмотря на протесты супруги, решил обстоятельно поговорить с неизвестным. То, что он узнал из разговора с юношей, серьезно озадачило его. Тот ничего не помнил из того, что с ним было раньше. Кто он? Откуда? Как оказался у разбойников? Когда Лыков задавал эти вопросы, лицо юноши приобретало выражение лица беспомощного ребенка, и он растерянно отводил взгляд в сторону. Стрелец оказался в затруднительном положении. Он, конечно, знал, о тех редких случаях, когда ратники, получив почти смертельные ранения, выживали, но теряли память, забывая обо всем, что было с ними раньше. У одних память возвращалась через какое-то время, а у других нет. Хорошо если так! А если незнакомец лукавит, что-то скрывает? Вдруг окажется, что он чей-то беглый холоп? За укрывательство раба по головке не погладят!

Супруга, которой он раскрыл свои сомнения, обиделась на него.

— Зачем тогда ты его вез к нам! — вспылила Арина Евдокимовна. — Разве может ребенок, которого я отняла у смерти, говорить неправду?

В глубине души, она надеялась, что забывший свое прошлое юноша останется у них навсегда. На это же рассчитывал и Тимофей Мартынович, согласившись с женой. Конечно, им на жизнь хватает. Землица есть, 6 десятин рядом с домом, казна в год по рублю платит, по 2 пуда соли, 12 четвертей (48 пудов) пшеницы и ржи выдает, сукном форменным одевает. К тому же братья и племяши помогают. А все-таки, одним тяжело старость коротать.

Раз незнакомец забыл, как его звали, обрадованные старики решили его Удачей называть. Рана почти зарубцевалась, но Удача не вставал, ноги его не слушались. Целыми днями лежал, смотря в потолок, или с Ксюшкой болтал, когда она приходила. Арина Евдокимовна решила его с постели сгонять. Стал Удача по полу ползать. Только немного освоился, а знахарка с девчонкой его уже поднимают, ногами ходить заставляют. Сначала с чужой помощью, потом сам, стал ходить Удача. Молодой организм справился с болезнью, и Лыковы даже не заметили, как Удача стал им по дому помогать. Ксюшка как-то уговорила его на посиделки сходить. Удача молодежи понравился, особенно девкам. С тех пор по вечерам стал Удача пропадать в веселых компаниях, но всегда с Ксюшкой.

Лыков, встретив на улице Ваську Скурыдина, укорил его:

— Спас парня, и ни разу не проведал его! Он уже с твоей Ксюшкой шуры-муры крутит, а не знает, с какой стороны на коня садиться. Ты бы занялся им, показал, как из лука стрелять, сабелькой рубить, пищаль заряжать!

— Некогда дядя Тимофей! Но если ты просишь, займусь им! — клялся стрельцу Васька. — А насчет Ксюшки я не ответчик. Сам знаешь, какая она! Пусть думает своей головой!

Васька действительно был занят подготовкой к своей первой, в качестве новика, сторожевой службе.

Сторожевая и станичная службы хоть и имели богатую древнюю историю богатырских застав, получили развитие и точную регламентацию в Российском государстве всего лишь лет за двенадцать до начала Васькиной службы. В 1571 году, для ее упорядочения была образована особая комиссия под председательством боярина князя Михаила Ивановича Воротынского. Князь начал с того, что велел созвать станичных воевод и сторожей (дозорных), «которыя ездят… в станицах на поле к разным урочищам и преж сего езживали лет за десять и за пятнадцать». Вызвали и старых, и увечных ратников, имевших, однако, богатый опыт в несении сторожевой службы, — всего около 2000 человек. В феврале 1571 г. все они прибыли в Москву, где при их помощи и был выработан «приговор», Устав сторожевой и станичной служб.

Сторожевая служба, согласно ему, начиналась 1 апреля и оканчивалась 1 декабря. Воеводам городов и головам сторожей предписывалось посылать в дозор людей на лучших лошадях и не в одиночку. Первая статья устава обязывала дозорных находиться в таких местах, из которых они могли бы видеть противника, но сами оставаться незамеченными. Как правило, эти разъезды (станицы) заезжали по прямой до 500 км в глубь «Дикого поля», осматривали «сакмы» — дороги, по которым обычно двигались полчища степняков. Дозорные, которые совершали постоянные объезды определенных участков от 20 до 40 км по периметру порубежья, назывались сторожами. Они вели непрерывное наблюдение: «А стояти сторожем (дозорным) на сторожах, с конь не сседая, переменяясь направо и налево по 2 человека… (объезд начинался из середины района в обе стороны до встречи с другими разъездами у „памяти“ — приметы: ручей, ключ, дерево на холме). А останов им не делати, а огня класти не в одном месте; коли каша сварити и тогды огни в одном месте не класть дважды; а в коем месте кто полднивал, и в том месте не ночевать, а где кто ночевал, и в том месте не полднивати. А в лесах им не ставитца, а ставитца в таких местах, где б было усторожливо» (т. е. не углубляться в чащобу лесных массивов, из которых трудно следить за степью).

Обнаружив противника, от станицы или сторожи обязаны были немедленно мчаться гонцы к станичным и сторожевым головам (группе дозорных в составе 6-10 человек, расположенных в определенных местах, чаще всего на поросших лесом или кустарником холмах). От них срочно отправлялись гонцы в ближайший город-крепость к воеводе. Затем оставшиеся дозорные рассредоточивались и вели разведку, идя параллельно с войском противника или позади него. Собрав новые сведения, они снова отсылали гонцов с уточнениями, причем в те города, по направлению к которым двигались основные силы неприятеля.

Приговор заканчивался расписанием порядка смены станиц и сторож. Первые дозоры (по 4–6 человек в каждом) выезжали 1 апреля, спустя 15 дней — следующие и так далее — всего 8 смен. Через четыре месяца — 1 августа все повторялось. Подобный «круговорот» шел до 1 декабря. Но если еще не выпадал снег — сторожевая служба продолжалась.

Цепь из 73 сторож охватывала всю границу государства от реки Сура до реки Десна у Новгорода Северского протяженностью 1200 верст. На одной из таких сторожевых застав, расположенной на реке Воргол, возле елецкого городища, должен был новик Скурыдин вместе с боярским сыном Иваном Савиным и четырьмя сторожевыми казаками 15 августа сменить первую смену донковцев, стоявших там с первого августа.

Готовность в любой миг отразить нападение врага налагала на боярских детей и казаков требования безупречных, до совершенства отработанных навыков владения оружием. Военная подготовка начиналась у них с 2-х лет. Сначала их приучали к игрушечному оружию; а в 4 года уже сажали на коня. В 10 лет они умели в совершенстве владеть деревянным оружием — знали все основные приемы фехтования. К 12 годам юнцы овладевали приемами боя без оружия. Параллельно они занимались с настоящим оружием.

Тем не менее, каждый вечер, Васька, вместе с казаками, на выгоне, под руководством начальника заставы боярского сына Савина, готовился к сторожевой службе. Он состязался в стрельбе из лука с места и в движении на коне, рубил лозу саблей и на полном скаку протыкал набитые соломой чучела пикой, фехтовал на деревянных мечах, упражнялся в метании аркана. Васька отдавал учебе всего себя, самостоятельно занимаясь не только вечером, но и днем, нередко забывая об обеде. Но просьбу стрельца он не забыл, и на другой день зашел к нему домой. Грозный вид Васьки, увешанного оружием, сразу же вызвал уважение и симпатию к нему его ровесника. А когда Скурыдин пообещал научить Удачу владением оружием, тот стал смотреть на него с обожанием. Скурыдину, в его дневных тренировках нужен был партнер, но не такой. Болезнь еще не оставила Удачу. Сил у него хватало только на несколько взмахов саблей или ударов копьем. Поэтому, он большей частью сидел на каком-нибудь пеньке и с интересом наблюдал за всем, что делает его друг. Васька понимал его и не обижался. Они подружились и стали закадычными друзьями. Часто, устав фехтовать, Васька садился рядом с ним, и они долго болтали, делясь своими интересами и мечтами. Ваську, конечно, интересовала загадка Удачи. Он никак не мог понять, как это, взять и все забыть? Но, уважая нового друга, понимая, что эта тема болезненна для него, никогда ее не поднимал. Тем не менее, как-то невзначай, тайна открылась. Однажды, когда они с Удачей сидели, болтая, Васька поделился с ним своей мечтой стать моряком. Глядя, на плавные воды Дона, он с жаром стал рассказывать своему другу о штормах, кораблях, дальних странах и морских разбойниках.

— Откуда ты об этом все знаешь? — спросил его Удача, когда Васька закончил. — Ведь ты никогда не видел моря!

— Не видел, но мне о нем рассказывал Томас!

— А кто он, этот Томас?

— Английский немец!

Васька рассказал, как он встретился с англичанином. Ранним февральским утром 1579 года, жители донковских слободок были разбужены звоном бубенцов. В город въезжал длинный санный поезд из Москвы. Сани, груженные товарами по самый верх, разгрузили в крепости в амбарах воеводы, а ездоков разместили по домам в слободах. Через неделю обоз уехал обратно в Москву, оставив полтора десятка мужиков, среди которых не русской одеждой и высокой костлявой фигурой выделялся рыжебородый иностранец. Это и был Томас — английский купец. По заданию английской Московской компании он должен был организовать провоз товаров в Турцию через Россию. Узнав, что будет посольство к турецкому султану, Томас решил присоединиться к нему, для того чтобы избежать нападений разбойников. В Донкове, для него и посольства русские плотники собирались построить несколько барок. Весной, по полному Дону флотилия из посольских и торговых судов должна была отправиться в Азов, а из него, по Азовскому и Черному морям в Стамбул. Необходимые для строительства материалы, товары английских купцов завезли заранее.

Вскоре, на берегу Дона завизжали пилы, застучали топоры и молотки. Вся ребятня собиралась посмотреть на работу корабельных плотников. Вместе с ними был и одиннадцатилетний Васька Скурыдин. Но ему больше приходилось бегать, чем стоять. Расчетливый дядька-опекун за плату, пристроил племянника в услужение англичанину. Рыжебородому, трудолюбивый, сообразительный и научившийся читать у местного дьячка мальчишка приглянулся. Он иногда хвалил его, иногда пытался разговаривать с ним через толмача. Васька ловил каждое слово, запоминал и однажды удивил толмача и Томаса тем, что, не дожидаясь перевода, ответил купцу на его языке.

Суда почти уже построили, но случилась беда. Власть в Крыму переменилась, и новый хан, убив своего брата, решил показать себя, совершив набег на юго-восточные области Московского государства. Донков отбил набег, картечью своих пушек, но эллинги с судами, подожженные зажигательными татарскими стрелами сгорели. Посольство отложили на следующий год, плотников вывезли. Толмач, наотрез отказавшийся зимовать в Донкове, уехал вместе с ними. А Томас остался. Он боялся, что в его отсутствии все товары на складах разграбят местные жители. Поселили его в пустом доме Скурыдиных. Чтобы иметь возможность хоть как-то общаться с местными жителями, Томас попросил оставить при нем вместо толмача кое-чего, понимающего Ваську. Так Скурыдин начал совершенствовать свой английский. Англичанин как мог, помогал сообразительному мальчишке, потому, что самому ему русский язык был не по зубам. Следующей зимой опять прислали людей для строительства судов. В конце марта, жители Донкова собрались на берегу проводить посольство. Их взгляды были устремлены на носовую часть первой из 11 барок, где возле 50 фунтовой пушки, над толпой посольской прислуги, возвышалась высокая бобровая шапка московского посла. Васька смотрел в другую сторону, на кормовую часть замыкающего судна, откуда ему махал рукой, стоящий под алым полотнищем с изображенным на нем Георгием Победоносцем, Томас.

— Good Bye Tomas! — кричал ему мальчик.

— See you! — отвечал ему Томас.

— Ты и сейчас знаешь, язык этого немца? — спросил Удача, с интересом выслушав Васькин рассказ.

— Времени много прошло. Почти забыл, но кое-чего помню!

— Скажи что-нибудь, — попросил Ваську собеседник.

— Хорошо! Я скажу, а ты попытайся угадать! Это пословица, ее очень любил повторять Томас: «Better late than never!».

— Лучше поздно, чем никогда! — последовал ответ.

Васька удивленно посмотрел на друга:

— Здорово у тебя получилось! Как ты догадался?

— Не знаю!

Он сам удивился себе. С внутренним страхом юноша пытался понять, откуда он знает этот неизвестный язык. Какая-то догадка уже шевелилась в темных глубинах его сознания.

— Давай проверим, получится ли у тебя снова? Тоже любимая пословица Томаса: «Better an egg today than a hen tomorrow!» — предложил сгорающий от любопытства Васька.

— Лучше яйцо сегодня, чем курица завтра! — ответил Удача. — По-нашему, лучше синица в руках, чем журавль в небе!

И в этот миг он вспомнил все. Откуда-то издалека, Михаил Семенович улыбался ему ласковой, добродушной улыбкой. Страшная, нечеловеческая тоска пронзила все существо юноши.

— Ты или колдун, или знаешь английский! — восхищенно глядя на друга широко открытыми глазами, произнес Васька, не замечая перемен, происходящих в его душе.

— Скорее всего, я знаю не только английский! Теперь я знаю, кто я! — с грустью в голосе ответил Удача. Лицо юноши помрачнело, из глаз брызнули слезы, и он зарыдал:

— Батюшка мой, наверное, уже помер!

— Ты чего разревелся? Жив твой батька! — принялся успокаивать Удачу, растерявшийся Васька, не понимая, о чем тот говорит.

Но юноша рыдал все сильнее и сильнее. Держа друга за плечи, Скурыдин с трудом довел его до дома Лыковых. Их встретила обеспокоенная Арина Евдокимовна. Она уговорила плачущего юношу прилечь на кровать и выпить успокоительный настой трав. Вскоре юноша затих и уснул. Васька рассказал о случившемся встревоженной женщине. Та все поняла. Подошел со службы Лыков. Узнав о происшедшем, он задумался.

— Сколько бы веревочка не вилась, а все равно конец будет! — глубокомысленно произнес он. — Этого следовало ожидать!

Они сидели втроем за столом, каждый, думая о том, что кроется за неожиданным прозрением Удачи, когда к ним подошел проснувшийся юноша.

— Спасибо вам за все люди добрые! — произнес он, обращаясь к ним. — За то, что ты мне Арина Евдокимовна приемной матушкой была, а Тимофей Мартынович отцом. Тебе Василий спасибо, за то, что мне родным братом стал. Низкий поклон Вам за то, что от лютой смерти спасли и выходили. Я Вас никогда не забуду!

Юноша низко поклонился всем троим и рассказал о себе, о том, что было до того рокового дня, когда разбойничья стрела пронзила его.

Юный князь Андрей Бежецкий приехал в Москву, еще не зная о случившемся с его отцом. Старый слуга Никодим, дожидавшийся его в Москве, чтобы показать дорогу, рассказал, о том, что старого князя, в тяжелом состоянии, за день до его прибытия, увезли в опалу, в родовое имение под Коширой. Не теряя времени, вдвоем, на приготовленных дворней аргамаках, они поскакали в княжескую вотчину. Сразу за Москвой, княжич и слуга заметили, сопровождавшую их группу из четырех всадников. Конники весь день держали дистанцию, поэтому нельзя было определить, кто они. С наступлением сумерек, преследователи начали догонять одиноких верховых. Они открыли стрельбу вверх, требуя остановиться. Никодим, вооруженный саблей и самопалом, пытался задержать неизвестных. В перестрелке под ним пал конь. Не обращая внимания на храброго слугу подмятого конем, преследователи догнали и схватили княжича, а потом вернулись и за ним. Связанных Никодима и Андрея, приволокли на лесную поляну, на которой, вокруг костра, собрался разношерстный разбойничий люд. Старший, звероватого вида старик, объявил им, что он Болдырь, правая рука разбойника Кудеяра, а кто они, ему известно. Никодим спросил атамана, что ему от них нужно. Ни золота, ни серебра при них нет. Болдырь ответил, что было приказание Кудеяра убить княжича, а слуге горло перережут заодно с ним, как свидетелю.

— За что же? — поинтересовался Никодим. — Что плохого сделал княжич твоему атаману?

— Это не ему, а тому человеку, который об этом Кудеяра попросил! — проболтался злодей.

После таких слов, пленники поняли, что они обречены, и жить им осталось немного. Пока Андрей, рассуждал о том, кому он успел перейти дорогу в этой стране, в которой ему не пришлось пожить, опытный Никодим, придумал, как обмануть разбойников и избежать немедленной смерти. Слуга пообещал Болдырю, что если тот даст слово оставить их в живых, то он, Никодим, покажет, где в Московской усадьбе князя Бежецкого зарыты кувшины с венгерскими золотыми дукатами. Хитрый Болдырь, в другое время не клюнул бы на эту примитивную приманку, но слухи о богатствах князя Бежецкого были известны даже разбойникам, которые в золотых червонцах испытывали постоянную нужду. Разбойничья братва потребовала от него сохранить жизнь пленникам. Дал свое разбойничье слово Болдырь пленникам. Какая разница! Сегодня дал, завтра взял. Чуть позже попадут на небеса!

На следующий день, занятые подготовкой к нападению на обоз разбойники, на время ослабили свое внимание за пленными. За ночь и утро, Никодим, смог незаметно перетереть пеньковые веревки, связывающие кисти его рук о твердый дубовый сучок, развязал ноги и помог освободиться от пут княжичу. В обед, улучив момент, пленники бежали. Обнаружив пропажу пленников, разбойники бросились вдогонку. Андрей видел, как они настигли Никодима. Больше он ничего не помнил.

— Чем мы можем тебе помочь Андрюша? — выслушав его рассказ, спросил Тимофей Мартынович.

— Дайте мне коня! Мне надо срочно ехать к моему батюшке Михаилу Семеновичу! Только бы увидеть его! Я обязательно вернусь и расплачусь с Вами! — умоляюще взглянув на сидящих хозяев, попросил он.

— Андрюша! А как же ты поедешь? Ты же еще не окреп после болезни, а путь не близкий и опасный! — вытирая платочком слезинки в уголках глаз, спросила Арина Евдокимовна.

— Не переживайте за меня! Я обязательно доеду! — упрямо отвечал Андрей.

«Спорить с ним бесполезно. Придется дать двух коней, денег и припасов суток на семь! — с огорчением подумал стрелец. — Только вот послать с ним некого, а один не доедет, пропадет!».

Тем не менее, вечером стали готовить княжича к отъезду. Лыков решил послать с Андреем двух своих племянников. Но поездка Андрея не состоялась. Утром, взобравшись на коня, он вдруг обхватил его за шею и начал медленно сползать вниз.

— Держите его! Несите скорее на кровать! — не растерявшись, распорядилась обступившими коня родственниками, встревоженная Арина Евдокимовна. — Куда же ты собрался Андрюша?

Болезнь вновь проявила себя, на этот раз надолго уложив княжича в постель.

За день, до неудавшегося отъезда княжича в Москву, в избе Разбойного приказа, где-то около полуночи.

Сквозь приоткрытое окошко, свет полной луны проникал в маленькое помещение, освещая грубо сбитый деревянный стол, погасшую свечу в деревянной плошке на нем, и две лавки рядом. Дверь заскрипела и открылась. Из черного проема вошли внутрь две темных человеческих фигуры. Одна из них приземистая и грузная подошла к окну и отворила его настежь. Вторая фигура, принадлежала высокому и стройному человеку. Сев на лавку, он, достал из кармана огниво, кремень и трут. Насыпав трут на стол, он высек сноп искр, сделав неудачную попытку зажечь его. Подошедший от окна грузный и приземистый, сев на лавке напротив, остановил его:

— Может, просто посидим при луне, Юрий Феодосьевич?

— Как упыри, Никита Романович? — съязвил собеседник.

— Но, но, но! Не кощунствуй Юрий! Я тебе не кто-то, а будущий родственник!

— Извини Никита Романович, забыл обхождение с тобой. Давно не виделись!

Усы Никиты Романович дернулись от невидимой в полумраке улыбки:

— Как же давно? Забыл, когда у тебя были?

— Извини, тестюшка, запамятовал!

Никита Романович вздохнул:

— Эх, молодость! Время тянется медленно! Не терпится молодую обнять и расцеловать! Подожди! Немного осталось. На Покров свадьбу сыграем!

— Я не поэтому забыл, — обиделся Юрий, — работы много было.

— Понимаю! — опять вздохнул Никита Романович. — В нашем государстве, у твоих мастеров заплечных всегда работа найдется. Слышал я, татя, который молодого Бежецкого порешил, ты нашел. Постарался за своих родственников!

— Такова служба!

— Расскажи! — попросил Никита Романович.

— Деревенька есть небольшая под Коширой. — с неохотой приступил к рассказу Юрий. — Староста там, был на гумне у одного мужика. Приметил, в уголке рвань какая-то лежит. Присмотрелся, а она вся бурая от засохшей крови. И золотым узором и жемчугом расшитая. Явно не мужицкая принадлежность. Сразу же нам сообщил: «Дело Государево!». Послали мы в деревню пристава и двух стрельцов. Оказалось, правда! Обрывки кафтана да рубахи, дорогой работы, все в пятнах крови. Мужик начал отпираться, говорит это я в леску, за межой нашел. Знамо дело, какой душегуб на себя будет наговаривать. Короче мужика в железо и к нам в подземелье. Нашлись люди, которые в тряпках найденных у мужика, одежду Андрея Бежецкого узнали! Ну, здесь он во всем и признался. Зарубил, мол, княжича топором, привязал камень к ногам и в Оку бросил! — с неохотой рассказал Юрий.

— Молодцы у тебя работают, немого заставят говорить! — то ли серьезно, то ли с сарказмом произнес Никита Романович.

— Да, мастера заплечные у нас не зря свое жалованье получают! — не заметив иронии, с гордостью заявил Юрий. — Правда, на этот раз перестарались. Мужичок на дыбе богу душу отдал!

— Тело княжича нашли?

— Нет!

— Жаль парня, с отцом не простился, и душа его теперь будет маяться, как неприкаянная, пока тело по христианскому обычаю земле не предадут! — с сожалением произнес Никита Романович. — Теперь получается, что единственный наследник Михаила Бежецкого ты?

— Я! — ответил Юрий. — Уже челобитную на наследство в Поместный приказ подал! Будут моей Ирине на золоте подавать!

Несмотря на стеснение законами 1562 и 1572 годов права наследования родовых вотчин, ограничивающих его тремя коленами ближайших боковых родственников при неимении прямых, Юрий в их число входил.

— Рад слышать такие слова! — похвалил будущего зятя Никита Романович, а сам подумал: — «На чужом горе свое счастье грех строить!».

Обсудив военные новости, дворцовые сплетни, к заутрене, будущий тесть покинул своего зятя. Никита Романович, направляясь, домой на украшенном серебром ахалтекинце, думал о превратностях судьбы. Вотчина, которая должна была по праву, принадлежать деду Юрия, теперь будет собственностью его внука. Никита Романович хорошо знал эту скандальную историю, когда прадед Юрия, старый князь Дмитрий, лишил наследства своего законнорожденного сына Петра, деда Юрия. Случилось так, что жена Дмитрия Ивановича, не дожив до тридцати лет, умерла от горячки. Князь жил один, храня ей верность, в редких случаях шаля с холопками. Наверное, он так бы и закончил жизнь бобылем, если бы великий князь Василий Иванович, не начал войну с Литвой. С войны, привез в свое имение убеленный сединами князь красивую полячку, лет на тридцать моложе его. Но недолго ему пришлось наслаждаться семейным счастьем. По царскому Указу молодожену предстояло опять отправиться на войну. Из Литвы князь Дмитрий писал своей молодой жене длинные трогательные письма, не всегда получая ответы. Полячка, отнюдь не строгая к морали, крутила любовные романы с молодыми дворянами, ставя рога своему седому супругу и транжиря его деньги. Доброжелатели, побывав в отпуске, наглядевшись на проказы полячки, извещали супруга о похождениях его молодой жены. Но влюбленный князь Дмитрий не верил этому. И напрасно. Произошла самая настоящая беда. Полячка, успела совратить его сына, семнадцатилетнего Петра, юношу неопытного в любовных делах. Возможно, эта любовная интрижка между его сыном и мачехой закончилась бы задолго до приезда князя в отпуск и осталась тайной для него навсегда. Но получилось так, что в одном из сражений, князь Дмитрий был ранен и срочно направлен на отдых домой. Здесь, на своем брачном ложе, он застал сына в объятьях пылкой полячки. Князя хватил удар. Он прогнал неверную супругу и неблагодарного Петра. Незадолго до смерти он женился на своей холопке, имевшей от него ребенка. Умирая, князь Дмитрий проклял и лишил наследства Петра. Своим сыном он признал Константина, незаконнорожденного ребенка холопки, ставшей его женой. По завещанию вотчина перешла Константину. Петр, познавший унижение и нищету, наконец, обрел свой дом, женившись на дочери, бывшего рязанского боярина, обласканного московским государем за тайную помощь в присоединении к Москве Рязанского княжества. Время стерло чувство стыда из памяти Петра, но обида на отца и ненависть к сыну рабыни, ставшему владельцем родового гнезда Бежецких, не затихла, и передались его сыну Феодосию, а затем и внуку Юрию.

Глава V. Сторожи

Весть о том, что Удача не простой парень, а князь, облетела всех жителей Донкова. Пересказывая его историю, большинство жителей городка переживало и болело за юношу. Находились и те, кто злословил на него, обвиняя во лжи и самозванстве. Как же князь, еще вчера имени своего не помнил! Ваське Скурыдину один раз даже пришлось заступиться за Андрея, услышав на улице брошенную одним из двух младших братьев мельника Федотыча в его адрес обидную фразу:

— Это он юродивого к нам привез!

Братья, крепкие на кулачный бой мужики, не ожидали, что Васька, не разговаривая, так врежет обоим, что они, опомнившись, долго будут харкать кровью, глядя вслед неторопливо удаляющемуся от них Скурыдину.

Слухи дошли и до воеводы. На третий день, после того как княжич опять слег в постель, вечером, к дому Лыковых подъехал в сопровождении двух слуг и сотского Дружины Ерофеева сам воевода Вельяминов. Лыков и Арина Евдокимовна, выбежав во двор, склонились в поклоне перед высоким гостем.

— Показывайте хозяева своего князя! Где он у вас? — громко потребовал голова.

— В комнате, я покажу! Только не надо шуметь! — тихо ответила Арина Евдокимовна и повела гостей за собой.

Воевода долго стоял у кровати лежащего в беспамятстве больного, вглядываясь в черты отмеченного умом и благородством юного лица незнакомца.

— Есть тут у вас место, где бы мы могли переговорить с глазу на глаз? — тихо спросил он через некоторое время у хозяев.

— В горнице, господин воевода! — ответил Лыков. Арина Евдокимовна осталась у постели больного, а мужчины прошли в горницу.

— Ну, что он тебе рассказывал? — спросил Вельяминов у Лыкова, оглядев комнату и убедившись, что они одни. Лыков пересказал воеводе, то, что он слышал от юноши.

— Что я тебе скажу Лыков! — произнес Вельяминов, бросив на него красноречивый взгляд. — Деда я его знал, а вот отца ни разу не видел. Честно скажу, может он княжич, а может, и нет. Как мой холоп Ивашка, оказавшийся Кудеяровым разбойником Кистенем!

— Не может быть, господин воевода, Васька Скурыдин сам видел, как его подстрелили разбойники Кудеяра! — уверенно возразил Дружина Ерофеев.

— Так-то оно так! Только дело это темное. Я поясню, о чем речь. Государь Иоанн Васильевич, осерчав на окольничего князя Михаила Семеновича Бежецкого, наложил на него опалу и выслал из Москвы в свою вотчину под Коширой. Государь наш грозен, но отходчив. На следующий день он сменил гнев на милость и приказал вернуть князя обратно в Москву. Но возвращать уже было некого. Сердце князя не выдержало царской немилости, и он скончался, даже не доехав до своего имения. Тогда, Иоанн Васильевич потребовал доставить к нему для царской милости и утешения сына князя, Андрея. Тот только, что вернулся из-за границы, где обучался разным наукам. Не застав батюшку в Москве и еще не зная, что его уже нет в живых, княжич немедленно поскакал в родовое имение, надеясь успеть увидеть его живым. И исчез. Разгневанный государь приказал найти княжича живым или мертвым. Слава Богу, в Разбойном приказе людишки не зря свой хлеб едят. Нашли душегуба, который нашего княжича топором зарубил! Вот какие новости с гонцом из Москвы пришли, еще три дня назад! Теперь думайте стрельцы! Кто у тебя дома Лыков, в постели лежит?

Воевода уставился на обоих стрельцов. Те смотрели под ноги, не зная чем возразить.

— Лыков! — Вельяминов остановил взгляд на Тимофее Мартынове. — О нашем разговоре никому ни слова, а ему и жене особенно. Баба сам знаешь, разболтает! С больного глаз не спускай, пока грамотка о нем до Москвы не дойдет! Там получат и разберутся!

Развернувшись, воевода вышел из комнаты. За ним выскочил Дружина Ерофеев. Мрачный Лыков остался один. Вскоре раздался топот копыт аргамаков выезжающих со двора всадников.

— Ну, что сказал воевода? — вывел из оцепенения Тимофея Мартынова голос вошедшей в комнату Арины Евдокимовны.

— Да так! Спасибо за княжича сказал! — зло ответил муж.

Женщина не обиделась, но сердцем почувствовала, что тот что-то скрывает. Переспрашивать она не стала. За долгую жизнь с мужем, Арина Евдокимовна, знала, что когда-нибудь у него появится желание выговориться. Ждать пришлось недолго. Однажды, после гостей, хорошо захмелевший от сваренного женой пива, Тимофей не вынес давящего на него гнета тайны и рассказал все ей. Арина Евдокимовна содрогнулась от услышанного. Уж больно откровенны были обвинения в самозванстве. Сначала она решила спрятать юношу у родственников, но потом поняла бесполезность затеи. Скрытно от всех ей не вывезти больного, а к тому же, что она скажет Тимофею? От судьбы не уйти. Пообещав мужу, сохранить тайну между ними, Арина Евдокимовна решила все же предупредить юношу, так чтобы надвигающиеся события не были для него неожиданностью. В душе она оплакивала его.

Дождавшись, когда Андрей, почувствовав себя здоровым, вновь решил собираться в дорогу, Арина Евдокимовна рассказала ему о смерти князя. Андрей выслушал ее спокойно. Видно, что он уже давно был готов к такому известию. Узнав, что в Москве его считают погибшим, и воевода отправил сообщение в Москву о том, что он здесь, Андрей помрачнел.

— Значит, не буду вам обузой, за казенный счет отвезут! — понуро сказал он.

Встав с постели, он уже не порывался ехать в Москву. Целыми днями юноша сидел на краю обрывистого берега Дона, с тоской глядя на уходящие вдаль степные просторы ногайской стороны. «Теперь я никто! — грустно думал Андрей, — И вступиться за меня некому!». Действительно, ни с кем из своих московских родственников, за год пребывания в России он не успел познакомиться. Все чаще их видели там же вдвоем с Ксюшкой Скурыдиной, но на веселые посиделки молодежи он больше не ходил.

В один из дней зашел к Лыковым попрощаться Васька Скурыдин. Пришел черед его и товарищей сменить донковских сторожей на Воргле реке. Днем, старший, тридцатипятилетний боярский сын Савин, опытный ратник, с пятнадцати лет бывший в сторожах, проверил готовность своих подчиненных к выезду на службу. Поворчав на казаков за плохонькую одежду и малые припасы, он остался доволен вооружением сторожей и состоянием основных и запасных коней. Заметил, что едут все назначенные, не придется платить по полуполтине в день на человека в пользу заменившего его товарища, как это было прошлый раз. Не забыл Савин предупредить о том, что за самовольный уход до смены, повлекший проникновение противника, нарушителям грозит смертная казнь, а за плохое исполнение своих обязанностей, наказание кнутом. Объявив всем собраться для похода возле его дома сразу после заутрени, Савин распустил сторожей.

Прощаясь, Васька по очереди обнял Евдокимовну, которая его расцеловала, Лыкова и Андрея.

— Может со мной? — лукаво посмотрев на Евдокимовну, предложил он княжичу.

— Я хоть сейчас! — согласился Андрей.

— Куда ты его! — не поняв шутки, набросилась на Ваську Евдокимовна. — Посмотри на него, человек еще от болезни как следует, не отошел, а ты на коня хочешь посадить!

— Я пошутил Арина Евдокимовна! — ответил, улыбаясь, Васька. — Но в следующий раз обязательно!

У ворот, Скурыдин еще раз обнял Андрея:

— Выздоравливай! Что-то ты грустный! Что-нибудь с Ксюшкой?

Андрей уклонился от прямого ответа.

— Нет! Возвращайся целым и невредимым! — изобразив подобие улыбки, ответил он.

Евдокимовна на прощание перекрестила его, произнеся напутствие в дорогу:

— Пусть Бог хранит тебя!

А Мартыныч молча пожал руку.

Сторожа выехали после третьих петухов[28], когда первые лучи новой зари еще прятались за посветлевшей линией горизонта в степи за Доном. Отъезд сопровождался звуками нетерпеливого коровьего мычания раздававшегося из дворов стрелецкой слободы. Животные, торопили заспавшихся хозяек на дойку. Половину пути, дорога шла по правому берегу Дона, заросшего лесом, прерываясь открытыми пространствами. Людей, сел и деревень не было видно, но следы человеческой деятельности присутствовали. То внезапно появившееся ржаное поле, то почти незаметная землянка с тропинкой ведущей от нее к пруду. Земля эта, когда-то была вотчиной рязанских князей. Стояли здесь укрепленные города Романцев и Тешев с княжеской администрацией собиравшей оброки в окружавших их селениях. В 1483 году вассальное от Рязани Елецкое княжество, а в 1517 году и само княжество вошли в состав Московского государства. Отдавая приоритет бесконечным войнам с Литвой и Швецией на западе, Москва незаметно теряла эти земли на юге и юго-востоке. Маленькие городки-крепости, когда-то защищавшие не только Рязань, но и Москву от набегов кочевников были покинуты гарнизонами удельных князей, ставших воеводами, стольниками, стряпчими и дьяками[29] Великого князя Всея Руси. Городки как будто перестали существовать. Их названия исчезли из официальных летописей, а память о событиях, отражаемая в городских писцовых книгах, сгорала в огне пожаров вместе с этими городками. Почти ежегодные нападения татар на русские окраины делали жизнь в таких населенных пунктах невыносимой. Татары внезапно появлялись, опустошали городки и быстро уходили. С 1507 года, когда крымские татары совершили первое нападение на Московское государство по 1583 год, то есть за 76 лет было совершено 29 набегов на эти земли.

Особенно разрушительным было нашествие 60-тысячного войска Девлет-Гирея летом 1555 года. В это время были разорены все подонские населенные пункты: Елец, Тешев, Лебедянь, Романцев и другие. В 1571 году, татарами, была сожжена Москва, уведены в рабство 60 тысяч человек.

Но год, в который новик Скурыдин ехал на свою первую сторожевую службу был относительно спокойным. Не последнюю роль в достижении этого спокойствия сыграли безвестные сторожа и станичники. Когда в июне 1572 года, 120-тысячное полчище (в том числе 7 тыс. янычар) Девлет-Гирея вновь пошло на столицу Руси, поход закончился полным крахом. По сообщениям станичников и сторожей удалось правильно определить направление движения крымчаков. Боярин Михаил Воротынский встретил врага за Окой, у Серпухова. У села Молоди, в 60 км южнее Москвы, войско крымского хана было полностью разгромлено 50-тысячной русской ратью. Остатки войска бежали с поля сражения. С ханом в Крым вернулись около 20 тыс. человек. Турецкие янычары погибли все. После столь жестокого урока крымские татары в течение 20 лет такими силами не тревожили русские окраины.

Солнце уже поднялось над горизонтом, когда всадники проехали развалины лебедянского городища. Два казака, проскакав вперед, осмотрели берег Дона. Здесь, через всю реку, за островом посередине реки, шла мель, удобная для преодоления водной преграды кочевниками. Не найдя ничего подозрительного они присоединились к основной группе. За городищем дорога вывела ратников к броду через небольшую, но глубокую, с почти невидимым течением реку Красивая Меча, берега которой были покрыты лугами и лесом. Достигнув места впадения реки в Дон, сделали первый привал. На следующий день, с рассветом снова тронулись в путь. Наступил полдень, а Савин все молчал, ни слова не говоря о привале. Вскоре дорога пролегла по открытому пространству высокого берега реки, с которого открывался вид на «Дикое поле» — бескрайнюю степь, начинающуюся сразу за редким лесом на противоположном берегу. Слева, река голубой лентой огибала ее, отделяя высокий лесистый берег от заиленного степного. Справа, внизу в лощине, шумел бор, и слышалось журчание какой-то речушки, впадающей в большую реку.

— Привал! — объявил Савин казакам. Все спешились. Выбрав поляну, завели коней в тень. Двое казаков, достав, из притороченного мешка казан, пошли вниз за водой, а третий, взяв топор, пошел собирать и рубить сушняк.

Васька, было, собрался помочь ему, но Савин остановил его:

— Без нас все сделают! Пойдем-ка, я тебе что покажу!

Они подошли к самому краю обрывистого берега. Василий посмотрел вниз. Глубоко внизу, в саженях одиннадцати, набегая на отвесный, сложенный известняками берег, на быстром течении, заворачивалась в воронках поверхность реки. У него захватило дух. Василий шагнул назад и запрокинул голову вверх. Высоко над ними парил, высматривая добычу, орел. Юноша посмотрел по сторонам. Из противоположного отвесного берега речушки, с выступающими плитами известняка поднимался вверх заросший кустарником крутой вал заброшенного городища, на вершине которого виднелись истлевшие остатки крепостной стены.

— Елец[30]! — пояснил Скурыдину Савин. — Старинный русский город!

Елец!!! В горле Василия запершило, к глазам подступили слезы. Из поколения в поколение в роду Скурыдиных передавалось предание о том, что их предок в рядах Елецкого полка сражался на Куликовом поле. Вот оно место, откуда пошел воинский род Скурыдиных!

— А что за река внизу — украдкой смахнув рукавом слезу, спросил юноша.

— Река называется Быстрая Сосна, а та, что впадает в нее, Ельчик! Гору, на которой мы стоим, Аргамачьей зовут.

— Странное название!

— Лет двести назад, этот город осадили многочисленные войска Темир-аксака[31], мудрого и жестокого завоевателя. Они взяли крепость в кольцо, вырубив леса окружавшие его. Один из знатных воинов Темир-Аксака, решив устрашить своей удалью жителей осажденного города, пустил вскачь своего аргамака вдоль отвесного берега горы. Скакун не удержался на обрывистом берегу и рухнул в воды реки вместе с всадником. Лошадь и наездник утонули в реке, а гора с тех пор стала называться Аргамачьей.

— Что стало с городом?

— На третьи сутки Темир-Аксак взял город не оставив никого в живых. После разгрома Ельца Темир-Аксак дошел до верховьев Дона, направляясь к Москве. Войск у Московского князя не было. За пять лет до этого, в битве на Куликовом поле погибли лучшие из лучших защитников земли Русской. Страна была обречена. Но орды завоевателя внезапно повернули назад и навсегда ушли за пределы Руси!

— Почему?

— Разное люди говорят! Я тебе потом расскажу. Пойдем, руки вымоем, скоро еда будет готова!

По крутому берегу, они спустились к Ельчику. Даже в жаркий летний день его вода обжигала холодом кисти рук. Умывшись, они поднялись наверх. У костра хозяйничали казаки. В подвешенном над огнем казане варилась пшенная каша с мясом. Аромат поспевающей каши собрал у казана голодных людей, с нетерпением ожидающих ее готовности. Наконец, Филька Григорьев, добровольно взявший на себя обязанности повара, положил в деревянную миску немного дымящейся каши и произнес, обращаясь к Савину:

— Сними пробу боярин!

Савин, достал из-за пояса ложку и зачерпнул ею дымящееся варево.

— Горяча кашка! — обжегшись, сгримасничал он. — Разноси!

Получив от Фильки порцию каши и кусок хлеба, ратники, наложив на себя крестное знамение и наскоро пробормотав «Очи все на тя, Господи, уповают…», приступили к еде.

Отдых был недолог. Собравшись, сторожи, снова двинулись в путь. Всадники спустились вниз и проехали мелководный Ельчик. Дальше дорога вела на вершину холма с заброшенным елецким городищем. В заросшем редким леском валу едва угадывались очертаниях стоявшей здесь когда-то крепости. Свернув на почти невидимую с дороги тропинку, въехали в лесок. Тропинка оборвалась на небольшой поляне. Посреди нее стоял почерневший от старости, покосившийся прямоугольный четырехстенный сруб под двускатной крышей над которой возвышался крест.

— Часовенка! — произнес кто-то из всадников.

Часовней это строение никак нельзя было назвать. Оно было настолько мало, что входная дверь заняла всю ее западную стену, и у строителей даже не хватило высоты, чтобы устроить потолок. Воины осенили себя. крестным знаменем. Ни души.

— Варфоломей! — громко крикнул Савин и прислушался.

Ему никто не ответил. Тишина.

— Варфоломей! Ты еще жив! Не бойся, свои! — опять прокричал боярский сын, пояснив товарищам:

— Глухой он!

Долго ждать старца не пришлось. Небольшого роста ветхий старик, седой как лунь, с клюкой в руке неожиданно появился из леска. Волосы до плеч, борода до пояса, скромная одежда, состоящая из домотканой рубахи и портов выбеленные солнцем до бела, простенькие лапотки на ногах, говорили о его аскетическом, неприхотливом образе жизни. Благообразное лицо, умные выцветшие стариковские глаза, ласково глядящие на мир, вызывали уважение.

— Ванюшка! Как я рад тебе! — прошамкал Варфоломей, беззубым ртом. Савин спешился и обнял подошедшего старика:

— Давно мы с тобой дядя Варфоломей не виделись! Переживал я за тебя!

— Ну, как же? Месяца три, не больше! — ответил старик. — Я здесь не скучаю. Меня не только ваши, но и с Усть-Талицкой сторожи, ребятки проведывают!

— А все же, дядя Варфоломей, татарва не наведывалась?

— Нет, милый Ванюшка, в этом году ни разу. Да, что мне сделается?

Савин знал, что дряхлый старик татарам не нужен, да и взять с него нечего. Помучают, поиздеваются, а до смерти может, не убьют. Лет пятнадцать живет Варфоломей в скиту под горой. Говорят, раньше был богат и знатен, в Думе государственные вопросы решал! Очень большие заслуги перед отечеством имел. Только в опричнину кто на это смотрел? Вырезали кромешники всю его семью и родственников. Самого до поры не тронули. Есть у государя забава, смотреть, как жертва сама от страха медленно умирает. Бросил все опальный боярин, постригся в монахи под именем Варфоломея и ушел в скит на берег Быстрой Сосны. Забыли палачи про него. А ему уже идти некуда. Так и замаливает здесь в глуши грехи свои и чужие!

— Я тебе дядя Варфоломей четь мучицы ржаной и пуд копченого мясца с сальцем привез. Наверное, хватит до ноября! А там, кто в последнюю смену поедет, на зиму тебе припасы и подвезет!

— Спасибо! Что бы я без вас делал? — с благодарностью произнес Варфоломей. Раньше, когда у него были силы, он сам сеял и собирал урожай. Но теперь, без чужой помощи, он мог быть обречен на голодную смерть.

— Смотрю я Ваня, у тебя новик объявился? — спросил старик, увидев Василия. — Прошлый раз ты был вроде с Тимиром Старыниным?

— Какая у тебя хорошая память дядя Варфоломей! На Усть-Талицу Тимира расписали! Вместо него боярский сын Васька Скурыдин! Богатырь! Подойди к нам Василий!

Скурыдин поздоровался за руку с Варфоломеем.

— Дядя Варфоломей! Васька парень любознательный, хочет знать, по какой причине Темир-Аксак неожиданно ушел восвояси. Расскажи ему, пока мы с казачками припасы тебе в землянку отвезем! — попросил Варфоломея Савин.

Савин и казаки, поехали по тропинке к скиту Варфоломея, а Ваську, взяв под руку, старик повел к часовне. Скурыдин помог открыть ему скрипучую перекошенную дверь.

— Сала нет смазать петли! — оправдываясь, пояснил старик. — Если Ваня привез, обязательно смажу!

Внутри на полке у восточной стены, стояла всего одна икона, из-под которой спускался плат с вышитым крестом, а рядом и ниже были развешаны полотенца, также с вышитыми крестами. Старик и Василий перекрестились.

— Ваня привез из Донкова, — объяснил наличие полотенец, старик.

На иконе была изображена Богоматерь с сидящим на Ее правой руке младенцем. Обхватив Богоматерь за шею, младенец щечкой припал к Ее руке. Богоматерь с нежностью смотрела на младенца и в то же время была грустна, словно предвидела страдания Сына на Его земном пути.

— Это икона Владимирской Божией Матери, главной святыни Руси — приступил к рассказу отшельник. — Настоящая Владимирская икона написана апостолом Лукой на доске от того стола, за которым трапезовали Иисус Христос, дева Мария и Иосиф Обручник. Сначала она находилась в Иерусалиме, потом в Константинополе, Киеве, Вышгороде, Владимире и, наконец, попала в Москву.

Варфоломей замолчал, чтобы передохнуть.

— А кто эту икону написал? — спросил, возобновляя разговор, Васька.

— Имени не знаю, но говорят, что она руки одного из учеников Андрея Рублева.

Подождав некоторое время, старик продолжил рассказ:

— Разгромив Елец, Темир-Аксак направился к Москве. Князь Василий Дмитриевич спешно собрал войско, вышел на берег Оки, где и остановился. Сил для отражения нашествия явно не хватало, и тогда князь послал гонца к митрополиту с просьбой принести из Владимира икону Божьей матери. Десять дней несли икону до Москвы. Люди шли и постоянно повторяли: «Матерь Божия, спаси Землю Русскую!» И молитва народа была услышана. Темир-Аксак бежал, гонимый силою Пресвятой Девы! Погибших в сражении с Темир-Аксаком ельчан похоронили в братской могиле на месте сражения, а над ней поставили эту часовню, за которой присматриваю я. Придет время и меня не будет. Найдется тот, кто будет ухаживать здесь вслед за мной. Потом, другой! И так веками пока существует Россия. Память о погибших в битве воинах и защитнице Земли Русской Матери Божией будет вечна!

Старик закончил рассказ и, перекрестившись, закрыл дверь часовни:

— Ну, тебе пора отрок!

Действительно, из леска послышались голоса возвращающихся ратников.

— Все уложили на место! Землянку подновить не мешало бы! Может на обратном пути? — спросил отшельника выехавший на поляну Савин.

— Спасибо тебе Ваня и вам добрые люди за заботу о старике! — поблагодарил сторожей Варфоломей! — Ничего не надо. На мой век хватит!

— Тогда попрощаемся дядя Варфоломей! Нам пора! — сказал Савин. Нагнувшись с коня, он обнял голову старика. — Прощай, старче!

Сворачивая с тропинки на дорогу, Скурыдин обернулся назад. На фоне часовенки виднелась фигурка старика, осеняющего крестным знаменем удаляющихся от него ратников.

По лесной дороге, проходящей вдоль берега Быстрой Сосны, очень скоро всадники достигли реки Воргол. С покрытого луговой растительностью плато перед ними открылся вид на глубокое горное ущелье по дну, которого протекала река. Над берегом реки с двух сторон на высоту 15–18 саженей поднимались серые скалы, образуя красивую, утопающую в зелени долину. Прямо напротив них, на другом, крымском берегу Воргла была видна вышка, окруженная земляным валом, с фигуркой дозорного на ней. Один из казаков громко свистнул. Дозорный повернулся к ним и приветливо замахал рукой.

— Спит Емеля! — беззлобно заметил один из казаков и тоже помахал ему. Все спешились и, взяв коней под уздцы, повели их к обрыву, чтобы спуститься вниз по знакомой им тропинке. От реки уже тянуло вечерней прохладой, когда они, осторожно обходя известковые выросты, выбрались на вершину другого берега. Здесь их встретил старший сменяемых сторожей боярский сын Гридчин Ждан. Он обнял каждого, хваля прибывшую смену:

— Молодцы! Вовремя приехали! А мои, наверное, только к утру соберутся!

Сторожа на реке Воргол выставлялись не зря. Через нее проходил так называемый Муравский шлях. По нему, Кальмиусскому и Изюмскому шляхам приходили грабить Русь татары. Во время своих набегов татары старалась обходить трудные переправы через реки, глубокие овраги, болота и другие препятствия, хотя вместе с тем и полноводные реки их не пугали. Эти препятствия были для них неудобны на обратном пути, когда обремененные добычею и пленными, они спешили уйти от погони. Поэтому и Муравский шлях, как и другие, шел, изгибаясь, между верховьями рек по водоразделу бассейнов Северского Донца и Днепра. Муравскийй шлях был известен всем, но никто не знал все его извороты! Он был не дорогой, а направлением, по которому следовали татары. Это была широкая, местами, суживающаяся полоса земли, в зависимости от рек, болот, трудно проходимых лесов, и ведшая от Крымского Перекопа в самое сердце Poccии, к Туле. Поэтому, хотя всем было известно, где пролегал шлях, никто не мог знать, где именно по нему будут пробираться татары, на какой пойдут «перелаз». Особенно это относилось к немногочисленным чамбулам, которые нападали на русские окраины по два раза в год. Целая орда, если ее вел сам хан, не соблюдала особой осторожности. Войска растягивались в ширину на несколько верст.

Река Воргол, была естественным препятствием, на пути татар, тайком пробирающихся внутрь России. Пройдя в брод «перелаз» через реку Сосну в районе впадения в нее Полевой Ливны, они встречали на своем пути Воргол, переехав который, поднимались вверх по водоразделу в верховьях рек Плава, Зуша и Красивая Меча, к Туле. Последние из сменяемых приехали почти в полночь. Ночь обе смены, выставив дозорных, провели у костра. Смена расспрашивала старожилов о службе, а те о своих близких, которых не видели полмесяца. Утром новые сторожа заступали на дежурство. Двойкам были распределены маршруты. Забравшись на вышку, вместе со сторожевыми головами, уточняли ориентиры, сигналы для связи. Скурыдина с собой оставил сам Савин. В течение двух недель он будет патрулировать с ним окрестности в нижнем течении Воргла, учить службе. Сменяемые спешили. Наконец все вопросы утрясли и отстоявшие службу сторожа, попрощавшись, повели своих коней к тропинке в ущелье.

Савин, проинструктировав старших казачьих двоек, отправил их на маршруты. Одну, вверх по течению Быстрой Сосны, другую в верховье Воргла. Договорились о встрече каждые три дня на посту у вышки.

Проводив взглядом отъехавших казаков, Савин, тяжело вздохнув, произнес:

— Теперь наша очередь!

Пришпорив коня, он направил его вдоль ущелья вверх по течению Воргла. Скурыдин последовал за ним.

Вначале служба не казалась Скурыдину тяжелой и утомительной. Было даже интересно. Его удивляли и вызывали любопытство возникающие из ущелья причудливых форм скалы, у каждой из которых, оказывается, были свое название и своя история. О некоторых из них ему рассказал Савин.

— Вот посмотри! — остановив коня, показывал он на другой берег Воргла. — Скала, а внутри ее пещера. Называется «Копченый Камень». Внутри пещеры длинные ходы. Никто не знает, куда они ведут. Наши казаки там были. Но далеко идти не решились.

— А это «Ворон-Камень»! — подъехав к самому краю ущелья, рассказывал он Ваське про лежащую у их ног скалу. — Здесь также есть пещера. Сказывают, лет сто назад, преследовали татары наших казаков с атаманом Вороном. Обложили враги их со всех сторон. Предпочтя плену, смерть, храбрецы решили увлечь татар к вершине скалы и незаметной с поля пропасти. Ворон и его казаки на скаку бросились в пропасть, а за ними сорвались и погибли увлеченные враги. С тех пор скала и пещера получили название «Ворон-Камень».

За полдня они доехали до верховьев Воргла. Широкое лесистое ущельем с берегами, поднимающимися на 15–18 саженей вверх, переходило в пологие холмы, между которыми вилась небольшая река.

— Это граница нашего участка, — пояснил молодому сторожу опытный Савин. — Дальше сторожат казаки Филька Григорьев и Евсейка Печенкин. Наше дело местность с вышки обозревать и Воргол с прилегающими землями сторожить, овраги и лощины, где басурманы могут спрятаться, осматривать. Делать это нужно осторожно, скрытно, чтобы враг не заметил. А, обнаружив его сразу послать гонца к воеводе Вельяминову. Самим продолжать наблюдение за врагами и по возможности взять «языка» для того, чтобы узнать их намерения. Татарин хитрый! Может специально обнаружить себя малыми силами на ложном направлении, а большими совершить набег!

Немного рассказал Савин начинающему сторожу о тактике татар. После того, как князь Воротынский разбил в бою у села Молоди 120-тысячную армию крымских татар, большими силами на Россию они уже давно не приходили. Но жителям пограничных городов от этого стало не легче. Татары стали нападать отдельными чамбулами численностью до семисот человек. Каждый всадник в чамбуле имеет с собой по 2–3 запасных лошади. Уставшую лошадь наездник меняет на ходу на новую. Лошадь, натренированная хозяином, освободившись, послушно бежит вслед за ним. За ночь, на своих лохматых низкорослых лошадках татары могут преодолевать до 80 верст. Днем прячутся в лощинах, оврагах и лесах. Через реки крымцы переправляются без судов, держась за гривы коней, а к хвостам привязывают мешки с провиантом, положив их на деревянные брусья или на связки камыша. Вооружение татарина составляют колчан с длинными стрелами, кривая и длинная татарская сабля, турецкий или персидский, короткий и широкий кинжал и иногда короткое копье. Некоторые берут с собой также пики, похожие на рогатины.

Рядовой татарский воин, не носит других доспехов, кроме своей обычной одежды, черной бараньей шкуры, надеваемой днем шерстью вверх, а ночью внутрь, и такой же шапки. Но знатные татары, мурзы, подражают туркам и в одежде, и в вооружении.

Провиант, хранят в кожаных мешках, которые привешиваются к лошади или носятся с собой. Припасы эти состоят обычно из пшена, высушенного на огне, или толченого и поджаренного, или смолотого (у них есть и мельнички), которое разводят водой. В таком виде оно служит иногда пищей, иногда питьем. Кроме того, татары берут в поход сыр, мясо, в том числе и лошадиное, копченое, или вяленое, или сушеное, изрезанное на мелкие кусочки и лишенное костей, которое они набивают в мешки. Пищей им служат также кобылий сыр, молоко и род кислого молока, которое они особенным образом приготовляют и считают лакомством.

Савин, наслышанный о подвигах новика в стычке с разбойниками, все равно счел нужным его предупредить:

— В рукопашном бою татары половчее наших. Сам понимаешь, все время только знай, и воюют, ничем другим не занимаются! Хитрее, чем подумаешь, глядя на них. Сражаются до конца, смерти не боятся! Но эти их качества не мешают нашим казакам в поле смело выезжать в одиночку навстречу четырем таким воинам.

Учил так же Савин новика, как по ширине сакмы, глубине следа пробитого в травяном покрове почвы копытами лошадей или по вихрям пыли, определить численность врага, как прятаться от него в укрытиях.

Объезд лощин и оврагов утомлял своей однообразностью. Кожа, особенно на шее и руках чесалась от укусов комаров и слепней, постоянно хотелось спать. Интерес и любопытство первых дней сменились равнодушием и скукой. Казалось, что вся служба в сторожах будет такой. Но на шестой день обстановка резко изменилась.

Утром, когда Скурыдин стоял на вышке, высматривая едущих к месту сбора казаков, на взмыленном коне прискакал Бардаков Ромашко, казак из сторожи направленной вверх по берегу Сосны.

— Татары, сотен десять, не меньше, у Ливенки в брод Сосну переходят. Алешка Леонтьев за ними следит! — торопливо сообщил он.

Савин, опросив казака про Леонтьева, отправил его в Донков к воеводе.

— Доложишь ему! — приказал он.

Вскоре, он скрылся с их глаз в ущелье и вновь показался на ровном плато, высокого берега Воргла. Доехав до леса, казак пропал из поля зрения.

Савин поднялся к Ваське.

— Слышал? — спросил он его, пытаясь разглядеть с вышки признаки приближающегося врага. Но все было спокойно. На горизонте, в верховьях Сосны не видно ни конных сотен, ни клубов пыли поднимаемых ими.

— Ночью пойдут! — решил Савин. — Здесь в ущелье все ноги лошадям переломают, значит за ним.

Наконец подъехали сторожа с верхнего Воргла. Новость о переправе татар через Сосну встревожила их. Они сразу поняли, что переправа через Воргол, состоится где-то на их участке. Значит, там уже побывала татарская разведка. Не привели ли они ее за собой?

Савин, наблюдавший с вышки за приездом казаков, успокоил их:

— Хвоста не было! Давайте лучше обсудим, как будем действовать дальше. Хотелось бы знать, куда пойдет татарва! На Донков или Новосиль? И не мешало бы уточнить их число!

Решив, что для выяснения намерений татар, необходимо обязательно взять языка, Савин направил казаков в верховье Воргла.

— Там, ночью, на переправе, выкрадите татарина! — потребовал он.

Сам он и Скурыдин остались для наблюдения с вышки и связи со сторожами. С вышки, высотой 11 саженей просматривались окрестности почти на 19 верст.

Казаки, вернулись под утро. В свете почти полной луны блестело металлом доспеха переброшенное поперек крупа лошади тело языка.

— Принимай гостиниц боярин! — устало, улыбаясь, обратился к Савину Филька Григорьев.

Васька и казаки сняли татарина и положили его поближе к свету костра. Скурыдин разглядел татарина. Кляп, втолкнутый в рот, искажал черты лица, но все равно было видно, что это молодой воин лет двадцати — двадцати пяти, как рыба в чешуе, весь в дорогой, позолоченной броне.

— Знатный язык! — разглядывая позолоченный чешуйчатый доспех, удовлетворенно произнес Савин. — Где взяли?

— Недалеко. Там где ты и говорил, сразу за ущельем! — ответил Филька. — Только мы затаились в укромном месте и начали считать татар, как этот от переправы отъехал, и прямо к нам. Думали, пропали, увидел нас, а он оказывается, малую нужду справить захотел. Спешился, сделал то, что ему нужно было, и получил от Евсейки чеканом по голове.

— Чеканом? — возмутился Савин. — Так он же его убил!

— Я не сильно, и молот заранее кожей обмотал! — пояснил, оправдываясь, Печенкин. Решив доказать сказанное, он выдернул изо рта татарина матерчатый кляп. — Вот смотрите!

В тот же миг, пленник, изогнувшись, вцепился зубами в кисть руки Евсейки. Казак, вскрикнув, свободной рукой ударил татарина в лицо и опять затолкал кляп ему в рот. С укушенной руки капала кровь.

— Вот гадина! — пожаловался казак сторожам. — А развяжи ему руки, задушит!

— Он гордый! В присутствии черни разговаривать не будет! Отойдите в сторонку ребята, я сам его допрошу! — попросил Савин.

Уже начало светать, когда он вернулся к сторожам.

— Плохи наши дела, ребята! Знаете, какая рыба попалась в ваши сети? — объявил старший, глядя на сторожей.

Сторожа недоуменно молчали.

— Сын крымского хана, чингизид, царевич Абдалла! — разочарованно произнес он. — Такую пропажу невозможно не заметить. Я не удивлюсь, если увижу, что дорогу на Донков нам уже перекрыли. И здесь осмотрят каждый кустик и каждую былинку. Айга-мурза за него головой перед ханом отвечает. Отсюда не уйдет пока не перевернет все вверх дном! Быстро собираемся друзья!

— А как Алешка? — спросил про Леонтьева Скурыдин.

— Собирайся умник! — зло крикнул ему Савин. — Ему не поможем, и сами ляжем здесь!

Самые худшие опасения бывалого сторожа оправдались. Едва они взобрались на другой берег Воргла, как увидели, что на луговую равнину из леса выезжает конная цепь. Точно такая же картина наблюдалась и на правом берегу, откуда они только что ушли!

— Вниз! — скомандовал Савин.

Савин хотел по дну ущелья прорваться к Сосне, но их опять опередили. В ущелье, навстречу сторожам, по обеим сторонам реки приближались всадники.

Сторожам ничего не оставалось делать, как ехать вверх по течению Воргла. Почти до полудня, подгоняемые сзади и охраняемые сверху, нервно озираясь по сторонам, ехали сторожа по дну ущелья. Они, были удобной мишенью, которую татарам, ничего не стоило расстрелять. Но оружие враги не применяли, очевидно, из боязни нанести вред находящемуся в руках русских царевичу. Сторожей просто гнали в ловушку, приготовленную где-то в верховьях реки!

У казаков начали шалить нервы.

— Может, развернемся, да ударим по басурманам! — то и дело нервно хватаясь за рукоять сабли, предлагал Евсейка Печенкин. — Сами погибнем и их с собой возьмем!

Савин не отвечал. Вряд ли что они смогут сделать в тесном ущелье, на виду у нескольких сотен врагов! Он думал! Возле «Копченого Камня» перед глазами замаячил вход в пещеру. Укрыться в пещере! Это единственная возможность продержаться до прихода своих!

— Пещеру все видят? — не поворачивая головы, спросил Савин. Все поняли и закивали головами.

— Спешились и за мной. Держаться плотнее. Царевича на вид, вряд ли кто из татар в него пострелять захочет! — проинструктировал Савин сторожей.

Все спешились, и, петляя между выступающими из земли глыбами известняка, направились к пещере. Находящиеся на верху татары, очевидно, не знали о существовании пещеры и поэтому одобрительно загоготали, увидев, как сторожа поднимаются к ним по склону ущелья:

— Молодцы Иваны! Лучше плохой плен, чем красивая смерть!

Иной была реакция татар, сопровождающих сторожей по другой стороне ущелья. Они видели вход в пещеру и поняли намерение сторожей. Несколько стрел, пролетело над головами идущих. Но ратники, укрываясь лошадьми и сидящим на одной из них, царевичем, только ускорили шаг. Они были уже у входа в пещеру, когда сверху посыпались камни от пытавшихся спуститься к ним татар. Преследователи опоздали. Сторожа с лошадьми и пленным царевичем, скрылись в пещере.

Внутрь просторной пещеры, под уклон, вел сужающийся проход.

— Пленного, припасы и оружие с собой! Лошадей придется оставить здесь! Быстро идем дальше по проходу! — приказал Савин. В пещеру он привел своих товарищей не зря. Варфоломей, в свое время исходивший местные окрестности, рассказывал, что подземные ходы в этой пещере длиной несколько верст.

В проеме входа в пещеру мелькнули тени преследователей. Скурыдин и казаки выпустили по ним наугад несколько стрел. По крикам и стонам воины поняли, что попали в цель.

— Быстрей! — поторопил товарищей старший. Согнувшись, по узкому проходу, беглецы устремились в неизвестность, скрытую темнотой.

Наконец они смогли выпрямиться, оказавшись в гроте, высотой в два человеческого роста и шириной саженей пять. Вход в него еще достигал свет снаружи, а выход полностью был скрыт темнотой.

— Здесь! — остановил сторожей Савин. — Держим под прицелом вход!

Чья-то фигура, вступив в проход к гроту, заслонила свет, исходящий из него и, охнув от нескольких всаженных в нее казаками стрел, упала, освободив источник освещения. Предусмотрительный Савин, приказал приготовить к стрельбе самопалы. И вовремя. Враг, прикрываясь щитами, вновь попытался проникнуть в грот. Выстрелы из самопалов остановили и эти вылазки врагов. Глаза защитников грота заслезились от дыма.

— Эй, москали! — после небольшой передышки, раздалось на другом конце прохода. — Не стреляйте! Высокочтимый Айга-мурза хочет переговорить с вами!

Судя по обращению, толмачом у татар был черкас. Через какое-то время они услышали голос татарина.

— Москали! Вы в ловушке! — переводил черкас. — Вам все равно из нее не выбраться. Рано или поздно мы доберемся до вашей норы и перережем всем глотки. Сдавайтесь и мы сохраним вам жизнь! Айга-мурза до полудня дает вам время обдумать его предложение, после чего, в случае отказа, никого не оставит в живых!

Голос черкаса замолк.

— Ну что, будем решать друзья? — обратился к сторожам Савин.

— Что здесь решать! — отвечал ему за всех Евсейка Печенкин. — На испуг берет мурза! Думает, мы не знаем, что за рыба попалась в наши сети!

— Все правильно, казак! — согласился с ним старший. — Только когда поймет, что знаем, живым или мертвым попытается достать отсюда царевича! Без него, ему хан «кирдык» сделает! Нам будет обещать золотые горы, лишь бы мы Абдуллу отдали. А верить ему нельзя! Как только царевич будет у него в руках, нам конец. Остается одно, держаться до конца! Вся надежда на то, что сторожевой полк Михайло Ивановича Головина, не будет стоять в Михайлове, а двинется на татар!

— А если нет? — спросил Скурыдин.

— Это не самое главное! Как только закончится время на размышление, татары, прикрываясь телами мертвых, щитами, всей силой навалятся на нас. Мы сможем сопротивляться не больше, чем до завтрашнего дня. Дальше, у нас просто закончится запас стрел и зелья. И сил не останется. Вот и думайте!

В гроте наступила тишина. Скурыдин встал и пошел к отверстию прохода в грот. Внимательно осмотрев его, он подошел к своему мешку с припасами. Достал из него лучину, кресало и кремень. Несколько раз чиркнул им, высекая искру. Лучина загорелась.

— Что-нибудь придумал Василий? — глядя на его манипуляции, с надеждой спросил Савин.

— Есть одно предложение, — ответил новик. — Все заметили, как свободно стало дышать? Потому, что дым от зелья куда-то унесло!

— Ну и что? — одновременно спросили все.

— Посмотрите на лучину! Пламя наклонилось по направлению в глубь пещеры. Может там выйти человек или нет, неважно. Главное, что если завалить проход в грот, будет, чем дышать! — объяснил Скурыдин.

— А чем ты завалишь проход? Там же сплошная известковая плита! — поинтересовался Филька Григорьев.

— Я посмотрел. Есть глубокие трещины. Если внутрь заложить достаточное количество зелья, можно попытаться взорвать ее! Как вы считаете?

Сторожа, с интересом слушавшие Ваську, согласились с ним. Воды и припасов хватит дня на три. Есть надежда, что наши откопают. Это лучше, чем жизнь в рабстве! Савин предложил для подрыва использовать свой самопал, который он хотел набить доверху зельем и забить пыжом. Ствол самопала засунуть как можно дальше в расщелину и обложить мешочками с порохом. К спусковому крючку привязать длинную веревку, поджечь фитиль и ждать, когда враг пойдет на приступ.

Чтобы заправить зельем ствол самопала, хватило содержимого двух рогов. Когда, срок ультиматума закончился и толмач объявил им об этом, все уже было готово. Дружно послав мурзу куда подальше, а черкасу пообещав, что ему, продажному взыщется кровь христианская, которая прольется от татар, сторожа отбежали вглубь грота, насколько это было возможно. Как только проход в грот заполнили атакующие татары, Савин, перекрестившись, дернул за веревку. Взрыв был такой силы, что скала заходила ходуном. Находящиеся наверху татары видели, как она раскололась надвое. Гораздо хуже было тем, кто находился внутри ее. Свет в грот больше не проникал. Из прохода слышались стоны погребенных под обломками плиты татар. Оглохшие сторожа сидели неподвижно, пока кто-то из них не зажег кусок фитильной веревки. Пыль в гроте немного рассеялась, и стало видно, что прохода в него больше не существует. Его завалила, расколовшаяся на несколько кусков верхняя плита.

— Теперь не мешало бы перекусить! — предложил Евсейка Печенкин. Сделав светильники из фитиля, сторожа приступили к еде. После обеда они погрузились в сон, из которого их вывел стук металла по камню. Татары расчищали проход от обломков взорванной плиты. Сторожа поняли, что им предстоит последний смертельный бой. В плен сдаваться они не собирались.

Неизвестно сколько прошло времени, но стуки прекратились. Сторожа ослабили мертвую хватку на рукоятях своих сабель. Но чувство обреченности не прошло. Может татары ушли, а наши подумали, что сторожа сгинули или попали в плен? Тогда придется им умирать здесь в безвестности! Что делается там наверху?

А наверху начинался новый день. Не самый лучший для татарского войска. Предупрежденный Ромашко Бардаковым, донковский воевода Вельяминов, немедленно послал гонца в Михайлов, сообщить о продвижении татар. Ночью, воевода сторожевого полка Головин выдвинул им навстречу две сотни конных стрельцов с пищалями и двести детей боярских дворянской конницы.

Утром, когда еще не успел рассеяться туман, татары натолкнулись на ровные ряды сверкающих лезвиями бердышей стрельцов. Никого не боятся татары, кроме стрельцов! Бывали случаи, что конные орды, без боя возвращались назад, только услышав о них. И сейчас, лохматых всадников одолела оторопь при виде направленных на них, лежащих на бердышах стальных стволов. Конная масса смешалась, поворачивая назад. Но поздно. Грянул залп. Пушистые белые облачка дыма поплыли над полем. Смертоносная картечь, заметно проредила ряды, разворачивающейся для бегства конницы. Из-за спин стрельцов, вдогонку им, с пиками наперевес и саблями наголо, рванула в атаку русская конница. Кто-то из бегущих врагов пытался противостоять ей, но был уничтожен. Татар гнали до Сосны, где многие из них, ища спасения на другом берегу, утонули в реке.

Замурованные в скале сторожа об этом не знали. Поэтому, когда опять застучали кирки по камню, они приготовились отразить последний натиск. Тонкий луч света не скоро проник в грот:

— Ребята! Вы живы! — услышали они знакомый голос Леонтьева.

— А где татары? — еще не веря избавлению от неминуемой смерти, спросил невидимого Алешку, Савин.

— Домой тикают! Вы как? Воды не нужно?

— Нет! — ответил старший. — Лучше откопайте быстрей!

Через узкий лаз в завале, проделанный крестьянами из полона отбитого у татар, сторожа вытолкнули наружу пленного и выбрались сами. Их окружили ратники из сторожевого полка. Старший из них, московский дворянин Ждан Квашнин сразу же забрал у вызволенных на свободу царевича, который освобожденный от кляпа посылал проклятья в адрес сторожей на татарском и русском языках, за то, что они не заботились о нем в пещере. Евсей Печенкин хотел снять с него позолоченную броню, но Ждан не разрешил.

— Теперь это все государево! — предупредил он. — Государь вас отблагодарит по-своему!

Узнали сторожа, как их нашли. О том, что они замурованы в пещере, сообщил Квашнину тот самый черкас, который был толмачом у мурзы. Оказывается, черкас, государев человек. Если бы не он, неизвестно как все повернулось. Леонтьев о них ничего не знал!

Сторожам разрешили отобрать для себя новых аргамаков из табуна, захваченного у татар и конскую сбрую в оставленном обозе. Скурыдин нашел своего коня. На условный свист, из леска выбежал его верный Орлик и, подскакав к нему, уткнулся влажной мордой в грудь. Работавшие на расчистке завала крестьяне, рассказали Ваське, как он сбросил пытавшегося оседлать его татарина и убежал в поле.

Войско из Михайлова ушло в тот же вечер. Сторожа опять приступили к своим обязанностям. Через шесть дней их сменили. Как всегда, заехав в скит к Варфоломею, сторожа простились с ним и вечером следующего дня, уставшие и довольные, достигли посада Донкова.

В день, когда сторожей освободили из подземного плена, у двери Разбойного приказа состоялась встреча двух старых друзей.

— Привет Юрашка! С тех пор как наследство Бежецких получил, не здороваешься! Нос воротишь!

— Иди-ка ты своей дорогой Колобок, изводи дальше свою бумагу!

— А вот зря ты Юрашка друзей не замечаешь, подъячих за людей не считаешь! Я ведь к тебе не просто так! Старую дружбу в отличие от тебя помню! Именьицо-то ты получил, а законный хозяин, если верить тебе, убиенный, жив и по земле в Донкове ходит! Скоро здесь в Москве будет!

— С чего ты взял?

— Испугался? Бумага у начальника нашего стола лежит! От Донковского воеводы!

— Катись-ка ты подальше Колобок! Умер он и даю тебе слово, никогда уже не воскреснет!

Глава VI. Приставы

Возвратились в Донков сторожа поздно вечером. Утром следующего дня, первого дня Нового Года[32], они уже купались не только в теплых потоках южного ветра, обещающего большой урожай овса, но и в лучах славы. Весть об их приключениях обогнала сторожей. Каждый житель Донкова, считал своим долгом, выразить свою признательность героям и зазвать к себе за праздничный стол. Но Симеонов день[33] закончился, и наступили серые будни, связанные с уборкой урожая и подготовкой к зиме, ведь каждый из них был не только ратником, но и сельским хозяином.

На пятый день сторожей вызвал к себе воевода Вельяминов. От имени государя, за пленение царевича, он вручил Ивану Савину и казакам, взявшим его, Евсейке Печенкину и Фильке Григорьеву по рублю, а всем остальным по его половине. Все были рады, только всегда сомневающийся Филька Григорьев, остался недоволен, выразив свое мнение:

— Не царская это награда. Царевич стоит дороже!

Савин сразу одернул его: — Без языка хочешь остаться умник?

Царскую награду получил, из рук государя воевода Головин. Иоанн Васильевич вручил ему медаль. Не весомый золотой корабленник, с портретом английского короля на корабле в море с мечом и щитом, на одной стороне и изображением лилиевидного креста в восьмидужном обрамлении на другой, который вручался более важным сановникам, а венгерский дукат, весом в два раза легче.

Царевича умыли, одели в дорогие одежды и представили царю. Потом его, осыпав подарками, со свитой, отправили в Крым к своему гарему, обменяв на 20 наших пленников, долгие годы томившихся в татарских тюрьмах.

Скурыдин, приехав, первым делом поинтересовался у сестры об Андрее. Та, грустная от мысли о разлуке с ним, была немногословна, сказав, что он ждет вестей из Москвы. Попарившись в баньке на берегу Дона, вечером следующего дня, Скурыдин отправился к Лыковым в гости. Хозяева были дома. Тимофей Мартынов долго обнимал его, повторяя:

— Ну, ты Василий, как твой отец, настоящий богатырь!

Андрей бросился расспрашивать:

— Расскажи, как все было. Как жаль, что меня не было с тобой!

— Еще навоюешься, Андрюша! — улыбнувшись, успокоила его Арина Евдокимовна, пригласив всех за праздничный стол. — Стратилатов день, Андрюшины именины!

Расспросам не было конца. Лыков, выпив медовухи, вспомнил свои боевые молодые годы. Жена подзадоривала его:

— Неужели все так и было?

Застолье закончилось поздним вечером. Несмотря на улыбки хозяев, Скурыдин сердцем почувствовал тоску тревожного ожидания, поселившуюся в их доме. Арина Евдокимовна, провожая его, тихо сказала, так чтобы другие не слышали:

— Ты не забывай Андрюшу. На рыбалочку или еще куда бери. А то боюсь, не дотянет он до вестей из Москвы!

На рыбалку у Скурыдина не было времени. Но все равно он княжича не забывал, забирая его с собой для решения хозяйственных вопросов. Человек умный, за границей учился, может, что и подскажет. А вопрос был один. Кого посадить на свою землю? 150 четей оклада, которые он получил при верстанье в новики в придачу к отцовской даче, должен был кто-то обрабатывать!

Еще весной подходил к нему Евтифейка Михайлов сын Кошкаров, захребетник крестьянина Искокова. Отдал тот ему в жены свою дочь с условием, что жених отработает на него 10 лет. Уже время прошло, у Евтифейки сыновья подросли, а он все горбатился на тестя скрягу. Сыновья Искокова успели отделиться, и жена уже готова уйти от батюшки, а куда? Денег на обзаведение хозяйством нет!

Васька говорил с баловневскими мужиками. Никто ничего плохого про Евтифейку не сказал — работящий и порядочный крестьянин. Нашлись крестьяне готовые поручиться за него. Но денег у Васьки тогда не было. Сейчас они появились, и надо было договариваться с Евтифейкой, чтобы он порядился на его землю.

Михайлова нашли в коровнике возле дома его тестя в Баловнево. Он грузил вилами навоз на телегу.

— Будь здрав Евтифей! — поздоровался с ним Скурыдин. — Не передумал еще?

— Будьте здравы бояре! — ответил Михайлов обоим. — Это про что?

— Порядиться на мою землю! — напомнил Васька.

Крестьянин повертел головой по сторонам и, убедившись, что они одни, тихо сказал:

— Это можно. Только говорить будем не здесь.

В березовом лесочке недалеко от коровника, споря и клянясь, они договорились о порядном. Евтифей сказал, что он будет не один. Еще один крестьянин, тоже захребетник, его хороший знакомый, хотел бы сесть на земле новика. Василий был рад такому предложению, меньше земли будет под перелогом. Договорились, что они берут участки, каждый по две выти[34]. Скурыдин дает им ссуду 5 рублей и льготу на 2 года для постановки дворов и хоромов, обустройства и распашки пашни, расчистки пожни и луга. Васька, посовещавшись с Андреем, предложил крестьянину размеры оброка деньгами и хлебом. Он согласился. А по изделью[35] был долгий спор, закончившийся обоюдным согласием сторон.

Обговорили и плату крестьян в случае неисполнения ими обязательств. Решили, что в этом случае они должны будут заплатить пожилое за 2 года, ссуду и 7 рублей неустойки. Евтифей пообещал Ваське, что со стороны второго арендатора возражений не будет. На следующий день договорились встретиться в хоромах Скурыдина в полдень. Крестьяне должны были прийти с поручителями.

Следующий визит молодые люди нанесли донковскому дьяку Семину. Узнав, зачем они пришли, дьяк для начала спросил Скурыдина о том, есть ли у него грамота поместного приказа на землю. После его утвердительного кивка, он ознакомил друзей с размерами пошлины на порядную и плату за нее. Плата естественно взималась в натуральном виде. На завтра, для заключения сделки он решил прислать своего подьячего Петрушу Шеина.

На следующий день, в дом Скурыдиных раньше всех пришел подъячий. Первым делом он поинтересовался о плате. Ксения принесла из сеней корзинку с десятком яиц, краюхой хлеба и куском соленого сала с глиняной кринкой молока. Дьячок успокоился. Сев за стол, он выложил на него все необходимое для письма: чернила в глиняной чернильнице, деревянную банку с песком, бумагу в рулоне, маленький острый ножичек и целую связку гусиных перьев. Потом пришли крестьяне. Они гурьбой, подталкивая друг друга, вошли в комнату. Их посадили на лавки возле стен. Василий рассказал всем об условиях договора. Петруша, опросив о согласии с договором арендаторов и Скурыдина, выслушав мнение поручителей, о тех за кого они ручаются, переписал прозвища и имена находящихся в комнате. Поморщив нос, предложил крестьянам на время выйти во двор:

— Что-то нехорошим духом от вас мужички попахивает!

Долго, постоянно переспрашивая Скурыдина, он писал порядную[36]. Закончив, предложил дописать фразу о том, что крестьяне обязуются жить тихо и смирно, корчмы не держать и никаким воровством не воровать.

— Пиши! — равнодушно согласился Васька. — Кашу маслом не испортишь!

Крестьян позвали. Арендаторы оказались неграмотными. Вместо подписей под своими именами, они поставили кресты. Скурыдин витиевато расписался. Удостоверив своей подписью документ, подъячий зачитал его.

— Все верно? — спросил Шеин.

— Верно! Верно! — хором проговорили мужики.

Скурыдин, достав из кожаного кошеля серебро, передал его арендаторам. Мужики тщательно пересчитали деньги, сложив их в потайные карманы своих зипунов.

— После уплаты пошлины, получишь порядную! — объявил подъячий Скурыдину и, забрав, корзинку с продуктами покинул присутствующих.

— Ну, боярин, нам пора! — попрощался подошедший к Ваське Евтифей. — Завтра, всем миром мои хоромы в деревеньке будем ставить! Приходи, на конец деревни, самым почетным гостем будешь!

Андрей, от приглашения Василия отказался, сославшись на то, что ему нужно помочь Анне Евдокимовне собрать яблоки в саду. Скурыдину пришлось отправиться к Ефтифею, одному.

В средине утра следующего дня, он на своем Орлике, выехал в Баловнево. Место строительства дома он нашел по подводам, на которых крестьяне всем миром везли бревна разобранного сруба из леса. «Все заранее предусмотрел! — подумал Васька. — Хорошего работника нанял!»

Действительно. Евтифей, мечтая стать самостоятельным хозяином, время зря не тратил. Еще на Великий Пост, со вторым арендатором, они нарубили нужное количество строительного леса. Лес, пролежал на делянке все лето. Из такого сухого материала можно было рубить дом в любое время. На Третий Спас[37], едва освободившись от жатвы, там же в лесу, мастер на все руки Ефтифей Михайлов, начал рубить сруб. Работал, не спеша, на совесть. И вот теперь, когда пришло время, обратился к миру за помощью по перевозке разобранного сруба к месту установки дома.

Дом уже начали собирать. Мастера, стуча топорами, подгоняли бревна окладного венца на вкопанные в землю сосновые чурки (подстолбники), на которых должен был держаться весь дом. Рядом стояли столы с угощеньем, вокруг которых суетились наряженные бабы и девки. Михайлов, увидев знакомого всадника, подбежал к нему с радушным приглашением:

— Слезай боярин! Отведай яств с нашего стола!

Скурыдин есть не хотел, но, чтобы не обидеть хозяина, передал поводья коня сыну крестьянина. С наслаждением вдыхая запах свежей щепы и ароматы жареного мяса, смешавшегося с дымом костра, он подошел к одному из столов. На грубо сколоченных досках лежала на глиняных тарелках и деревянных подносах неприхотливая крестьянская еда: вареные яйца, куски копченой свинины, жареные куры, дикие утки, фаршированные яблоками, соленые огурцы, нарезанная ломтиками редька, лук. Между ними в глиняных кувшинах стояли квас и сыть, разведенный по особому рецепту мед.

Попробовав всего понемногу, Скурыдин поблагодарил хозяина и его жену за угощение. Вымыв руки в принесенном одной из девок медном тазике с водой, Васька в сопровождении хозяина направился к строящемуся дому. Дом рос как на дрожжах. В выкопанную под домом яму, мужики опустили небольшой сруб. На пятом венце мастеровые настелили пол, предварительно положив в середине матицу, чтобы половые доски не прогибались. В нем они прорубили вход в этот сруб. Будет где хранить в жару продукты! На седьмом венце вырубили окна.

Крестьянин, стоя рядом с Васькой, довольный происходящим, пояснял:

— Как уложим все венцы, будем конопатить мхом. Потом устроим кровлю. Через год после постройки, конопатить буду еще раз, только не мхом, а льняными отрепьями.

К обеду хозяин пригласил всех к столу. Скурыдин отказался. Он не мог еще отойти от первого приглашения.

— Ну, что ж, боярин, жду тебя через неделю, на «печебитье» — сказал, провожая его, Ефтифейка, — печь всем миром ставить будем!

Скурыдин окинул взглядом радостные лица сидящих за столами крестьян. Девки завели озорную песню. «Надо обязательно приехать!» — решил он, поддавшись общему настроению. Ему еще не дано было знать, о том, какие суровые испытания выпадут на его долю, спустя всего лишь некоторое время!

Решив взять Андрея на пашню, Васька завернул коня к Лыковым. Ворота в стрелецкий двор и дверь в хоромы были настежь открыты. Из дома доносился женский плач. Спешившись, встревоженный юноша вбежал в дом. В горнице, сидя за столом, рыдали, что-то причитая, Ксюшка и Арина Евдокимовна.

— Что здесь случилось? — громко спросил он у них.

Женщины не обращая на него внимая, продолжали плакать. И тут он понял, что в доме нет Андрея.

— Где Андрей? — обратился Васька к сестре, тряся ее за плечи, пытаясь привести в чувство.

— Увезли Андрюшу! — сквозь слезы ответила сестра. — Увезли!

— Кто увез? — не понимая ее, переспросил юноша.

— Из Москвы, люди царские! — опять всхлипнула Ксюшка и еще сильнее заплакала.

Поняв, что от сестры он больше ничего не добьется, Васька обратился к хозяйке:

— Арина Евдокимовна! Ради Бога расскажи, что здесь случилось! Что за люди царские забрали Андрея?

— Трое приставов из Москвы! — вытирая платочком, полные слез глаза, пояснила Лыкова.

— Так что же вы плачете! Приедет в Москву, разберется с наследством, весточку пришлет нам, что жив и здоров! — попытался успокоить сестру и Арину Евдокимовну Скурыдин.

— Боимся мы за него, Вася! — ответила Арина Евдокимовна.

— А что же так?

— Странные они какие-то! Грубые, все торопили! Нам даже не дали времени его собрать!

— Наших попросила бы заступиться!

— Не было наших мужиков!

«Действительно странные! — насторожился Васька. — Должны были для начала заехать к воеводе или приказному дьяку, предъявить грамоту, а потом с ними или с начальником стрелецкого караула явиться к Лыковым!». Смутные сомнения закрались в его душу. Василий вспомнился рассказ Андрея о попытке убить его разбойниками. Кому и зачем нужна была его смерть?

— А куда они его повезли, не видели? — спросил женщин юноша.

— По Коширке в Москву! — ответила Арина Евдокимовна.

— Давно?

— В средине утра! — торопливо сообщила хозяйка. — И заступ у нас зачем-то забрали!

«Время еще есть! Далеко уехать они не могли!» — подумал Васька. Не попрощавшись с женщинами, он вскочил на коня и понесся в острог. Спешившись, юноша вбежал в Приказную избу. Встретившийся на его пути подьячий Шеин, удивленно уставился на него.

— Ты куда такой? Весь в мыле? — поинтересовался он.

— Приставы из Москвы здесь были? — спросил Василий.

— Откуда??? Ты что, у Ефтифейки пива перебрал? — осклабился Петруша.

— Отстань! Я без шуток! Так были или нет?

— Нет! Никого здесь не было! Я здесь один с самого утра!

Скурыдин бросился к выходу. Заскочив, домой, Васька вооружился саблей и саадаком. Еще мгновение и верный Орлик понес его к Коширке. Выехав за Баловнево, Скурыдин перевел коня с рыси на галоп. «Только бы это были настоящие приставы!» — как заклинание повторял он, переживая за жизнь Андрея. На дороге никого не было видно, хотя по всем расчетам, он уже должен был догнать приставов. Васька остановился. Где-то рядом закуковала кукушка. «Раз, два, три!» — машинально перешел на счет Васька. Вдруг, позади, послышался звук удара железа по камню. Юноша развернул коня и, прислушиваясь к лесным шорохам, медленно поехал обратно. Из чащи донеслись человеческие голоса. Скурыдин свернул с дороги в лес. Немного проехав верхом, он спешился и, оставив послушного Орлика, осторожно пошел на них. Через какое-то время он увидел троих. Одного Васька сразу узнал. Это был Андрей. Он копал лопатой яму, стоя в ней по колено. Правый глаз его чернел от нанесенного удара, на лоб стекала струйка крови. Двое приставов, высоких, плотных мужиков наблюдали за его работой. На них, поверх чуг, коротких Зуфряных[38] кафтанов черевчатого[39] цвета, были надеты ферязи, темно-коричневые суконные плащи с капюшонами и рукавами. Один из них, что был чуть-чуть толще своего напарника, вращал на цепи гирьку кистеня. Васька окрестил их для себя «толстым» и «тонким».

— Может, хватит? — донесся до Васьки голос «тонкого» пристава.

— Нет! Зверь может выкопать. И места людные. Шастают тут всякие бортники, звероловы, грибники! — озабоченно ответил «толстый».

— Копай дальше доходяга! А то я тебе перед смертью, все ребра гирькой пересчитаю! — прикрикнул он на замедлившего свою работу пленника.

Бросив на мужиков взгляд затравленного зверя, Андрей продолжил копку ямы.

— Вовремя я приехал Андрюша! — прошептал про себя Васька. — Запоздай немного, ты бы и могилку себе успел вырыть!

Привычным движением он достал лук из налучника и заправил в него стрелу. Взяв на прицел «толстого», как можно громче крикнул лжеприставам:

— Мужики! Оставьте в покое мальчонку! Что он вам плохого сделал?

Голос Скурыдина прозвучал для мужиков, как гром среди ясного неба. Они словно окаменели.

— Не поворачиваться! Стреляю без предупреждения! — не давая прийти в себя врагу, предупредил Васька. — Андрюша! Иди ко мне!

Андрей узнал голос Васьки. Он выбрался на край своей предполагаемой могилы и, отряхнув рубаху и порты от клочков земли, пошел в сторону, откуда послышался голос друга.

— Эй! Кто бы ты ни был! Это «государево дело»! Не лезь в него, если не хочешь неприятностей! — крикнул для Васьки, первым опомнившийся «толстый».

— Поехали в Донков! — злорадно предложил приставу Васька, продолжая держать его на прицеле и подталкивая Андрея по направлению к дороге. — Там и разберемся!

Он упустил из внимания «тонкого» и был за это наказан. Тот, краем глаза увидев, что они имеют дело всего лишь с одним вооруженным человеком, с пол-оборота выстрелил в Ваську из самопала. Пуля обожгла висок. Скурыдин выстрелил в ответ из лука. Предсмертный хрип, из пронзенного стрелой горла «тонкого», огласивший весь лес, заставил замолкнуть птиц. «Толстый», выхватив саблю, бросился на юношу. Они долго рубились среди густого высокого кустарника, пока Андрей, с трудом вытащив саблю из-под тела «тонкого», не подоспел на помощь другу. Уворачиваясь от двух нападавших, «толстый» споткнулся о лесную корягу и упал прямо на подставленный Скурыдиным клинок. Кровь из раны противника фонтаном хлынула на Ваську. С двумя лжеприставами было покончено, а где же третий?

Третий, спасая свою жизнь, прямо перед ними пронесся по дороге. В азарте, Васька, запрыгнув на Орлика, кинулся за ним. У деревянного мостика через неизвестную лесную речушку он почти догнал его и, изготовившись к стрельбе из лука, взял на прицел. Но всадник, не справившись с конем, сбил ограждения из березовых жердей и прямо с ними рухнул с мостика в воду. Остановив Орлика, Скурыдин спешился и с обнаженной саблей спустился вниз. Предосторожности были напрасны. Враг, не подающий признаков жизни, подмятый конем лежал между опорами моста. Глаза его были неестественно широко раскрыты. Скурыдин прислонил руку к яремной вене на шее лежащего. Она не пульсировала. Все три мнимых пристава были мертвы!

Вернувшегося Скурыдина, с радостью встретил заждавшийся Андрей. Возбужденно размахивая руками, он рассказал, что с ним произошло.

Утром, в ворота дома Лыковых постучали. Андрей, оставив работу в саду, ничего не подозревая, открыл калитку ворот. Подвинув его, во двор ввалились трое рослых мужиков. Воровато озираясь по сторонам, один из них, очевидно старший, спросил у него:

— Лыковых дом?

— Да, стрельца Тимофея Мартынова сына Лыкова хоромы! — ничего не подозревая, ответил Андрей.

— А ты, не тот ли самый Удача, который себя за княжича Андрея Бежецкого выдает?

— Я себя ни за кого не выдаю! — искренне обиделся Андрей.

— Дома еще кто есть?

— Кроме меня и хозяйки, Арины Евдокимовны, никого! — простодушно признался юноша.

— Вот ты то нам и нужен! Мы приставы Разбойного приказа! Обязаны доставить тебя в Москву! — заявил старший. — Сам пойдешь с нами или тебе помочь?

— Да мне бы собраться? — неуверенно ответил Андрей.

Старший подал рукой, стоящим рядом с ним приставам, еле заметный знак. Приставы схватили Андрея и начали заворачивать ему руки. От боли княжич закричал. На его крик из сада выбежала Арина Евдокимовна.

— Что вы делаете изверги! Руки ему сломаете! — закричала она, пытаясь вырвать Андрея из рук приставов.

— Не мешай старушка! Дело государево! — прикрикнул на нее старший, без труда оттолкнув женщину от юноши. — Будешь мешать, и тебя заберем!

— Не трогайте ее, я сам пойду! — тихим стоном произнес Андрей.

— Молодец! — одобрительно сказал старший. — Отпустите его!

Андрея повели на улицу. Плачущая Арина Евдокимовна едва успела принести из дома зипун для него. Старший, забрал у нее зипун и выходя со двора, не спрашивая разрешения, прихватил прислоненную к забору лопату. Андрея заставили сесть верхом на коня. Старший подал команду к началу движения и кавалькада из четырех всадников двинулась по улице к околице. Увидев бегущую за ними сестру Андрея, старший приказал пришпорить лошадей. Андрей все время оглядывался назад, пока девушка не скрылась из его глаз. Выехав за город, они зачем-то свернули с дороги в лес. Андрей понял причину, только тогда, когда ему всунули в руки лыковский заступ и потребовали копать яму. Отказавшегося пленника, мужики жестоко избили, принудив выполнить их требование. Андрей уже навсегда простился с белым светом, когда услышал исходящий из зарослей голос друга. Еще стоя по пояс в могиле, юноша понял, что спасен. Андрей был уверен, если его друг рядом, он никогда и нигде не пропадет!

— Ты погоди радоваться! — выслушав рассказ повеселевшего княжича, нахмурясь, произнес Скурыдин. — Кому же это ты дорогу перешел, что ты такого сделал, если тебя ищут даже на украине Русской земли?

Княжич не ответил. Он и сам был в смятении от неизвестно откуда исходящей опасности!

В Донкове к возвращению княжича, отнеслись неоднозначно. Арине Евдокимовне, увидевшей снова Андрея, сделалось плохо от его синяка под глазом и кровавых ссадин на лице. Ксюшка, так и не ушедшая из дома Лыковых, заплакала от счастья. Опомнившись, они обе принялись хлопотать вокруг него. Быстро согрев воду, и дав возможность обоим юношам умыться, занялись лечением ссадин Андрея. Ваську забыли. Никто не задавал вопросов, никто не видел обильно политую человеческой кровью его рубашку. Арина Евдокимовна только спросила:

— Что мальчики? Подраться пришлось?

Вопросы появились с приходом из стрелецкого караула Лыкова. Едва взглянув на Ваську, он изменился в лице. Стрелец понял, что произошло что-то непоправимое, и вызвал Скурыдина во двор, для разговора наедине. Васька, беспристрастным тоном рассказал ему об их с Андреем приключениях. Лыкову хотелось думать, что это неправда, и рассказ Скурыдина о том, как он, мальчишка, расправился с людьми московскими, вымысел, но три чужих лошади, помахивающие хвостами у коновязи, подтверждали обратное.

— Василий, как ты мог поднять руку на приставов? Неужели нельзя было разойтись с миром? — строго спросил Тимофей у него. — За это не сносить тебе головы!

— Они же хотели убить Андрея! — оправдываясь, ответил Васька.

— Может им такое право государем дано! Что ты знаешь о своем друге? — вошел в раж стрелец, вспомнивший предупреждение воеводы.

— Тайно убивать людей? — возмутился юноша.

— Да, что ты видел молокосос! — вышел из себя стрелец. — И не такие зверства творили слуги государевы!

— Ты стрелец говори, да не заговаривайся! Боярского сына бранью поносишь! Я ведь за честь своего благородного сословия не посмотрю и на твои седины! — схватившись за рукоять сабли, вспыхнул Скурыдин.

— Тогда пошли к воеводе! — предложил враз опомнившийся стрелец.

— Пошли! — согласился Васька.

В дверях, дорогу в хоромы воеводы им заслонил его холоп:

— Не велено никого пускать! Отдыхает после обеда воевода!

— Разбуди! — потребовал Лыков. — «Дело государево»!

Холоп не спрашивая, что за дело, скрылся за дверью. Его долго не было, наверное, воевода крепко спал. Лыков хотел сам открыть дверь, но предусмотрительный слуга закрыл ее изнутри. Наконец дверь открылась:

— Проходите! — милостиво разрешил вернувшийся холоп.

— Ну, что там у вас за секреты? — встретил их недовольным голосом воевода. Он только что встал с постели и был одет в ночную рубаху до пят и вязаные чуни на босу ногу.

— Боярский сын Скурыдин, трех московских приставов за княжича убил! — забыв поздороваться, заявил Лыков.

— Наслышан я об этом новике. Но чтобы юнец, трех бывалых московских ратников положил? — рассмеялся воевода. — Ты в своем уме стрелец?

— Зря ты смеешься господин воевода! Посмотри на него! — обиделся Лыков.

Только теперь воевода обратил внимание на бурую от крови рубашку Васьки.

— Что за приставы? Откуда они здесь? Почему я ничего не знаю? — сразу изменившись в лице, закричал он на Скурыдина. — Что ты там натворил, поганец?

Скурыдин, насупившись, молчал.

— Дозволь, я за него расскажу! — напросился Лыков.

— Сенька! — позвал холопа воевода. — Одежду мне! Рассказывай стрелец!

Холоп принес одежду и стал одевать, слушающего рассказ стрельца, воеводу. По мере того, как Лыков углублялся в подробности происшедшего, лицо Вельяминова из красного становилось багровым, а затем начало белеть, приобретя к концу рассказа мертвенно-бледный цвет.

— Все! — одевшись, сказал воевода. — Показывай, где это было?

— Его берем? — кивком головы показав на Скурыдина, спросил стрелец.

Вельяминов с опаской посмотрел на юношу.

— А кто путь покажет? Берем! Нас то, он, надеюсь, не зарубит! — горько пошутил воевода.

Вскоре, четверо всадников, воевода с холопом Сенькой, и Лыков с Васькой Скурыдиным, сорвавшись с места наметом, понеслись к месту происшествия.

В лесу, привязав коней к деревьям на обочине, они вслед за Васькой пробрались сквозь кусты к месту, где должны были лежать «толстый» и «тонкий». Воевода долго смотрел на облепленные мухами трупы приставов со стрелой в горле и проткнутого насквозь саблей, подержал в руках самопал, из которого едва был не убит Васька, заглянул на дно несостоявшейся могилы княжича.

— Сенька! Посмотри-ка, что у них там по карманам? — наконец произнес он.

Сенька, брезгливо отводя взгляд в сторону от лиц покойников, начал ворошить их карманы. Карманы были пусты, но у того, что нашел смерть от Васькиной сабли, Сенька снял с пояса туго набитый кошель.

— Дай-ка мне его! — потребовал воевода. Он сел на ствол упавшего дерева и тщательно пересчитал деньги в кошеле.

— Богатенькие покойнички! — закончив счет, сказал он. — Семь рублей, десять алтын!

Затем они, оседлав коней, переехали к месту, где лежал третий труп. От пальцев его руки, погруженной в воду, взбурлив ее, бросилась в глубину мелкая рыба. Произведенный Сенькой обыск трупа, также не дал результатов.

— Все понятно! — сказал воевода, несмотря на то, что осмотр приставов, ничего не дал. — Едем обратно!

Надежды воеводы, найти у покойников грамоту на сыск, не оправдались. «Впрочем, Скурыдин с этим парнем, выдающим себя за княжича, могли раньше меня найти этот документ в одежде убитых и уничтожить, чтобы я поверил их описанию событий. Для пущей достоверности вырыли яму-могилу. А приставов Васька порешил, спасая друга от разоблачения в Москве. Ой, чувствует мое сердце, что за этим, так называемым княжичем, не простые разбойничьи дела, раз за ним, сюда в Донков, государь приставов прислал! Хоть и молодой, а высокого полета птица, если успел Ваське так задурить голову, что тот за него в огонь и воду! Но ему меня не провести!» — скача в город, думал воевода Вельяминов.

В остроге, Вельяминов, приказав Скурыдину остаться на улице, завел внутрь хоромов Лыкова.

— Вызови-ка стрелец ко мне, начальника караула вместе со свободной сменой! — приказал он Тимофею. — Ваське ни слова! Головой отвечаешь!

— Я все понял! — на бегу к двери, отрапортовал старый вояка.

Начальник караула, пятидесятник Василий Иванов сын Басурманов, привыкший не спрашивая, исполнять приказания, растолкал, разлегшихся по лавкам караульной избы, стрельцов:

— Тревога! Всем, к хоромам воеводы!

Васька, стоящий у крыльца хоромов Вельяминова, удивился появлению Лыкова с начальником караула и шестью, вооруженными бердышами, стрельцами.

— Что случилось? — удивленно спросил он Лыкова.

Не отвечая ему, тот проскочил в открытую дверь к воеводе.

— Прикрой дверь! — приказал воевода Сеньке, увидев перед собой Лыкова и начальника караула. Подойдя к слюдяному оконцу выходящему во двор, из которого ничего не было видно, он приоткрыл его. Убедившись в наличии стоящих перед крыльцом стрельцов, воевода облегченно вздохнул.

— Скурыдина, арестовать и в тюрьму! — приказал он, Василию Иванову. — Окажет сопротивление, рубить без пощады! «Дело государево»!

— А тебе Лыков, подчиняю трех стрельцов, чтобы мнимого княжича под арест взять! — дал задание воевода Тимофею. — И туда же, к Ваське Скурыдину!

Лыков и начальник караула выскочили наружу. Воевода, склонив голову к окошку, застыл, наблюдая за происходящим во дворе. Вышедший на крыльцо Иванов отдал распоряжение стрельцам. Трое из них поспешили за оседлавшим коня Лыковым.

Арест Скурыдина прошел спокойно. Васька с невозмутимым видом снял с себя пояс с саблей и, отдав его начальнику караула, пошел за ним в окружении стрельцов по направлению к осадной тюрьме. У выхода со двора он обернулся. Привязанный к коновязи Орлик рванулся к нему, туго натянув поводья. Словно что-то, сказав на прощание, юноша взглядом успокоил коня и продолжил свой скорбный путь.

«Надо сказать Васькиному опекуну, чтобы забрал коня! — подумал воевода, глядя на стоящего у коновязи Васькиного аргамака. — Ему он больше не понадобится!»

Осадная тюрьма представляла собой деревянную избу, внутри которой, в вырытую под ней яму, глубиной в три человеческих роста, был помещен деревянный сруб. В этот сруб, можно было спуститься через проруб в полу, по приставной лестнице, которую для этого случая опускали вниз. Проруб в полу избы, закрывал решетчатый настил на петлях, в скобы которого были вставлены два увесистых металлических замка. Дневной свет, проникающий в сруб через настил, никогда не достигал его дна. Там царил вечный мрак. Наверху, в комнате, с расположенными вдоль стен лавками, стоял грубо сколоченный стол. В этой комнате проводились допросы узников, и освещалась она через узенькое окошко, с вставленными в нее металлическими прутьями. Ключи от двери в избу и от входа в подземную тюрьму находились у начальника караула.

Иванов, найдя на связке ключ, открыл дверь в избу. Вырвавшийся из нее поток воздуха дохнул на Ваську сыростью и гнилым деревом. Найдя второй ключ, начальник караула открыл замок решетчатого настила. Услужливый стрелец принес с улицы лестницу и спустил ее вниз.

— Вот и все! — взглянув на помрачневшего Скурыдина, усмехнулся Иванов. — Топай по лесенке ножками, «боярин»!

Васька осторожно начал спускаться вниз. Не успел он ногами почувствовать лежащую на дне деревянной ямы, солому, как лестницу потащили вверх. Деревянная решетка, перекрыла выход на волю. Закрыв на замки решетку и дверь в избу, караульные ушли. Васька остался один на один с темнотой и неизвестностью. Нащупав стену, по ней, юноша медленно опустился на солому. Только сейчас он почувствовал навалившиеся на него усталость и чувство безнадежности своего положения.

— Здравствуй, мил человек! — неожиданно раздавшийся из темноты голос заставил его вздрогнуть.

Напрягая зрение, Васька окинул взглядом темницу. У противоположной стены темнели очертания чьей-то фигуры.

— Будь здрав! — ответил Васька.

— Кто ты? — спросил неизвестный.

— А ты кто? — задиристо переспросил юноша.

— Чувствуется, что ты не любитель разговаривать! Будь, по-твоему.

В темнице наступила тишина. Но не надолго. Вскоре к ним добавили еще одного узника. Им оказался Андрей. Васька увидел, что спускается он не пустой. В свободной руке княжич что-то держал.

— Васька! — обрадовался юноша, нащупав рукой друга. — Вот мы и вместе!

Друзья обнялись.

— Присаживайся! Что там наверху? — спросил Васька друга.

— Ничего хорошего. Женщины плачут! Арина Евдокимовна, чуть всю бороду Лыкову не выдергала, узнав, зачем он пришел с караулом!

— Да понятно! Я тоже с ним сцепился! А что у тебя в котомке?

— Чистая рубаха да твой зипун. Ксюшка передала! Еще еда. Хлеб, яйца, вареная курица, баклажка с квасом! Это от Арины Евдокимовны! Переодевайся, да пообедаем! Я ведь с утра не ел!

— Я тоже! — согласился Васька.

Пока Василий переодевался, Андрей, расстелил на участке пола, освещаемом проникающим через лаз дневным светом, скатерку, предусмотрительно положенную в котомку Ариной Евдокимовной и разложил на ней не хитрые домашние яства.

— Эй, ты! Как тебя зовут? Присаживайся к нам! — предложил незнакомцу Скурыдин.

— Зовуткой меня зовут! — обиженно отозвался узник, но все же подполз на коленях к скатерке. Глазами, привыкшими к темноте, друзья разглядели заросшего, худого, но жилистого и прямо держащегося человека.

— Угощайся, Зовутка! — еще раз предложил Васька.

Прошептав молитву, неизвестный с голодной яростью набросился на свой кусок курицы. Друзья не успели съесть и половины своей доли курицы, а незнакомец, обсосав косточки, уже проглотил два яйца, запив их квасом!

— Давно не ел? — спросил его Скурыдин.

— Ну почему же? Правда, хлеб с квасом и то не досыта, едой не назовешь!

— Значит ты не нашенский? Раз некому о тебе позаботиться?

— А ты догадливый! Не вашенский!

— Ну, так расскажи, кто ты? Откуда родом? За что сюда попал?

— Ладно! Быть, по-твоему, парень! За угощение все расскажу! — пошутил незнакомец.

— Родом я из Мурома. Родился в семье боярского сына. Был я у своих родителей один, приступил к рассказу незнакомец.

— Так Бог решил! — сделав паузу, продолжил он. — Жили не богато, не бедно. Пока черт нашего государя на опричнину не надоумил. Батюшка мой естественно в опричную тысячу не попал. Да и сам бы не пошел! Выселили нас в Пермскую волость, на земли худые. А тут еще мор за грехи наши по Русской земле пошел. Матушка и батюшка мои, один за другим Богу душу отдали. Может это даже к лучшему! Не видели, что потом за этим наступило! Голод начался. Люди не то, что собак, кошек, крыс и мышей ели, человечиной питались! В те годы, в Астрахани, на Волге, говорят получше было. Река рыбой кормила. Вот и подался я туда. Пристал к хорошим людям, с Дона. Жили они рыбной ловлей, торговлей и разбоем не гнушались. Обычно нападали на суда персидских купцов. И наших не пропускали. Не станет ждать какой-нибудь купчишка, когда суда караваном, под охраной стрельцов пойдут, отправится в самостоятельное плавание, а мы тут как тут. На челнах наперерез. Приставай дядя к берегу! Продуваним добычу за несколько дней и опять, в пещерах Жигулевских гор караулим одинокое суденышко.

Ходили мы и на турецкие, персидские, крымские земли. Город Азов брали! Сколько раз султан турецкий, шах персидский, хан крымский требовали от нашего государя наказать казаков за походы в их земли и с Дона изгнать. Иоанн Васильевич, конечно, нахмурится, отпишет им, что, мол, не мои эти люди, и мне не подчиняются. А сам прикажет своим боярам, чтобы припасами да зельем нам помогали. Как ни как, казаки подмога христианам от басурман.

А за караваны приходилось головой отвечать. Присылал царь своих воевод с войском на Волгу и Дон. Тех казаков, что не успевали убежать или укрыться ловили и тут же вешали. Но всех не переловишь! На Руси не все караси, есть и ерши! Меня, и друга моего, Ивана Кольцо[40], несколько раз, не поймав, к лютой смерти приговаривали. Его, и тех, кто с атаманом Ермаком Тимофеевичем в Сибирь пошел, государь за приобретение Царства Сибирского прошлым летом помиловал и подарками отблагодарил. Как я сейчас жалею, что четыре года назад, отказался на службу к купцам Строгановым пойти. Ведь упрашивал меня Иван. Теперь вот вместо чести и подарков, отвезут меня в Москву, выведут на «пожар»[41], и покатится моя бедная головушка при всем честном народе с плахи на помост!

Казак замолчал. Наступила тишина.

— А как же ты у нас оказался казак? — поинтересовался Скурыдин.

— Дела сердечные! — тяжело вздохнув, ответил незнакомец. — Зазноба у меня здесь, дочь местного мельника. Что я ей не дарил: сережки и перстни золотые с бирюзой, лаликами[42] и яхонтами[43], жемчуга бурмышские[44], ткани персидские, камки[45] китайские, ширинки тафтяные, все напрасно. Одно говорит, пойду за тебя замуж, только если бросишь свое разбойное «ремесло»! Подглядел кто-то, что я у мельника заночевал и сдал меня губному старосте! Я все рассказал. Думаю теперь твоя очередь!

Скурыдин решив, что казаку можно довериться, рассказал об их с Андреем злоключениях.

— Ну и дела! — присвистнул казак, выслушав Скурыдина. — Сплошная загадка! Может, твой друг что-то не договаривает?

— Я ничего не скрываю! О том, что помню, все рассказал! — обиженно отозвался Андрей.

Незнакомец задумался.

— Да! — покряхтев, произнес он, наконец. — Не завидное у вас ребята положение! В любом случае повезут в Москву. Если приставы настоящие, один из вас, — он рукой показал на Ваську, — вместе со мной взойдет на лобное место, а второму за первую татьбу без душегубства, отрежут левое ухо, закуют в кандалы и на три года в тюрьму заточат.

— Если это мнимые приставы, ты, — он показал на княжича, — не доедешь до Москвы. За одно могут убрать и твоего друга. Кто-то могущественный, пока безуспешно, пытается убить тебя.

Друзья молча переглянулись. Они поняли ход мыслей казака. Мрачные перспективы так заставили их уйти в себя, что они почти перестали разговаривать между собой. Молчал и казак.

Васькину сестру и Арину Евдокимовну, которые через караульных передавали еду друзьям, к ним не пропускали. Два раза в день, караульные выводили их по одному из ямы для справления нужды, но с узниками не разговаривали. Лишь однажды, оказавшийся рядом начальник караула Василий Иванов, с сожалением сказал Ваське:

— Видел я на морозильнике приставов, которых ты отделал. Мастерски! Жаль, что защитником земли Русской тебе уже не быть!

Поэтому о том, что делалось в городе, они не знали. Прошли три долгих дня и ночи. Узники почти не разговаривали между собой. Иногда, казак заводил в полголоса одну и ту же песню степной вольницы:

Ой, ты, степь широкая, Степь раздольная, Широко ты, матушка, Протянулася. Ой, да не степной орел Подымается, Ой, да то донской казак Разгуляется. Ой, да не летай, орел, Низко по земле, Ой, да не гуляй, казак, Близко к берегу!

Спев «Ой», казак горестно вздыхал, делая паузу перед продолжением. Андрей с Васькой подпевали ему.

На четвертую ночь, Скурыдин проснулся от толчков в грудь и назойливого шепота:

— Проснись парень!

Узнав голос казака, Василий, зевая, спросил его:

— Что тебе надо?

— Разговор есть! — ответил казак.

— Дня что ли не хватает? — зло огрызнулся Скурыдин, недовольный тем, что его оторвали от сна.

— Хватает! — согласился казак. — Только днем и у стен есть уши! Послушай меня!

Скурыдин поднялся с соломы и сел, прислонившись к стене.

— Я тут немножко к тебе и твоему другу присмотрелся! — начал издалека казак. — Ребята, судя по тому, что вы натворили, неплохие. Особенно мне понравилось, что не жадные. Со мной посылками с воли делились! Жаль мне вас, молодцов, на погибель бросать! Решил я вам помочь!

И казак рассказал Ваське, что его друзья на завтра планируют побег из тюрьмы. Днем, когда ворота в башнях будут открыты для прохода, они под видом жителей городка проникнут на территорию острога, где, укроются до наступления темноты в одном из помещений казенной житницы. Ночью, открыв замки на двери тюрьмы и решетчатом настиле, они освободят узников.

— А если на них наткнется караульный стрелец? — засомневался Васька.

— Его заранее обезоружат, свяжут и заткнут рот кляпом, чтобы не кричал!

— Тогда где они возьмут ключи от тюрьмы?

— Все продумано! Стрелец, которого свяжут для вида, наш человек. Он уже передал моим товарищам слепки ключей!

— Пусть будет так! — соглашался Васька. — Только как мы из острога выберемся? Ворота закрыты. На стенах караульные стоят! Всех не купите, и не свяжите!

— Это и не нужно! Стена, которая выходит к Дону, не охраняется!

— Ну и что толку? Там же отвесный берег высотой три сажени и две сажени стена острога. Если прыгать, ноги переломаешь! На веревке спускаться, караульные увидят!

— И это учтено! Завтра вечером, в том месте под берегом, крестьяне опрокинут две копны сена. Жить захочешь, прыгнешь!

— А куда потом!

— Можете со мной, сначала в Пермскую землю, на реку Чусовую. Там Кольцо по государевой грамоте охотников набирает, а потом в Сибирь, на помощь Ермаку Тимофеевичу. Государь за это, вам вашу вину простит!

— Мы ни в чем не виноваты! — вспылил Скурыдин. — Не настоящие это приставы!

— Верю! Но другого пути у тебя и твоего друга нет!

— Согласен! — решился Скурыдин. — Сейчас спрошу у Андрея.

Васька протянул руку, чтобы разбудить друга, но тот отвел ее в сторону:

— Я не сплю! Возьмите меня с собой!

— Берем и тебя! Поклянитесь мне оба, что будете молчать, если побег не удастся, и вас схватят! — потребовал казак.

— Клянемся! — почти в один голос, ответили друзья.

Следующий день прошел в томительном ожидании. Долго не наступала ночь. Наконец стемнело. Наверху разбушевалась непогода. Трещали под напором ветра балки на крыше, стучали по тесу крупные капли дождя, гремел гром. Погода, в которую «хороший хозяин собаки на двор не выпустит»! А трое в яме, радовались ей. Где-то около полуночи, когда еще не кричали первые петухи, узники услышали звук открываемого замка. Еще через какое-то время заскрипели петли двери тюрьмы, а затем и решетчатого настила. Опускаемая вниз лестница, чуть было не приземлилась на голову княжича.

— Степан! — послышался сверху незнакомый голос. — Поднимайся!

Казак, которого, оказывается, звали Степаном, полез вверх. Друзья стояли внизу, переживая за то, что их могут не взять с собой и оставить навсегда здесь в этой затхлой, сырой темнице.

— Следующий! — опять услышали они приглушенный незнакомый голос. Василий с Андреем один за другим поднялись наверх.

Разглядеть двоих спасителей им не удалось. Они были заняты связыванием караульного. Аккуратно уложив стрельца на пол и поинтересовавшись, не мешает ли ему кляп, участники побега покинули тюрьму.

Укрываясь за стенами находящихся на территории острога построек, в свете вспышек молний, беглецы незамеченные добежали до восточной стены острога. По шаткой лестнице поднялись на крепостную стену. Заглянув за стену, один из спасителей, очевидно старший, определил место для прыжков вниз.

— Наверное, первый я! — решил Степан. Перекрестившись, он дождался, когда погаснет вспышка очередной молнии, и шагнул за частокол зубцов бревен. Тот, который указал место для прыжков, посмотрел вниз. Довольный результатом, он подал команду:

— Следующий!

— Может мы вдвоем? — спросил Василий, желая поддержать Андрея.

— Нет! — воспротивился казак. — Покалечите друг друга.

— Да не переживай ты за меня! — успокоил княжич друга и решительно шагнул в темную пропасть.

Васька не успел опомниться, как последовала и его очередь. Приземление было настолько мягким, что Скурыдин даже не почувствовал удара о землю. Дождавшись последнего, беглецы, по мосту перешли Дон. Здесь их ожидал всадник с тройкой лошадей.

— На вас не рассчитывали, — пояснил старший друзьям. — Подсядете к кому-нибудь из нас!

Проехав где-то около двух верст, конники свернули с дороги в лес. Еще через версту, плутая за старшим, по одному ему ведомым тропинкам, выехали на поляну, на которой стояла скособоченная, покрытая мхом изба. На вид необитаемая изба была жилой, потому, что над ее полуразрушенной трубой, курился дымок.

— Здесь отогреемся и переждем погоню! — пояснил, изрядно промокшим и замерзшим спутникам, старший.

В крепости пропажу обнаружили с третьими петухами. Стрельца развязали, долго допрашивали, сначала начальник караула, а потом, разбуженный воевода. Стрелец ничего не видел. С его слов, разбойники ударили его по голове чем-то тяжелым, и он потерял сознание. Это подтверждал стрелецкий колпак, насквозь пропитанный кровью (откуда всем знать, что кровь-то петушиная!).

— Чувствовал я, что этот княжич, стреляный воробей! Степка Жадов месяц сидел и никуда не убегал, а этот за пять дней побег организовал! — поверив караульному, сообщил стрельцам, Вельяминов.

Ради святого дела он не пожалел пустить по следу беглецов своих собственных собак-ищеек, говорят выведенных фрягами. Вооруженные конные разъезды местных помещиков были направлены для поимки сбежавших узников. Но дождь смыл все следы, и собаки не смогли взять след. Беглецов все равно бы поймали. Но помешал татарский чамбул, пограбивший Ряжские земли. Помещиков, собранных для поиска беглецов, пришлось послать вдогон ему, чтобы отбить полон и награбленное. Отдышавшемуся после этих бурных событий воеводе Якову Вельяминову, успевшему отписать о событиях в Донкове в Разбойный приказ, оставалось ждать только одного, царской опалы.

Прошло две недели. Вельяминов уже свыкся с мыслью о наказании, как в октябрьскую распутицу, гонец из Москвы, привез ответ, из Разбойного приказа, подлинную грамоту государя, с приписью дьяка Андрея Щелкалова. В грамотке было отписано, воеводе Вельяминову, дурьей башке, что он не тем, чем надо занимается. Приставов в Донков никто не посылал и он, Вельяминов, принял разбойников, за государевых людей. Государь требовал, беглецам сыск устроить и людишек, что им помогали выявить, чтобы каждого по закону наказать. Боярского сына Скурыдина Ваську, за то, что самоуправно разбойников жизни лишил, простить, а за побег из тюрьмы наказать, бить кнутом и отпустить на поруки. Самозванца, выдающего себя за покойного княжича Андрея Бежецкого, если за ним других татинных дел нет, бить кнутом и в холопство на казенные соляные варницы сослать. Степку Жадова, виновного в душегубстве, в Москву, под усиленной охраной отослать.

В тот же день приказал воевода схватить стрельца, которого будто бы злодеи связали. Чтобы он под пыткой всю правду рассказал. Только не нашли стрельца. Сказывают, уехал к дядьке в гости в город Тулу, да так и не вернулся.

Все донковские хозяйки, вздохнули с облегчением, когда по приказанию воеводы, лжеприставов, пролежавших для опознания на леднике, почти месяц, похоронили по православному обряду. Какой нормальный человек, будет хранить припасы, на леднике, рядом с мертвяками?

А Василий с Андреем, как сквозь землю провалились. Да мало ли что, ушли в степь, да сгинули! Наверное, весь Донков считал, что их уже на этом свете нет. Кроме двух человек, Ксюшки и Арины Евдокимовны. Они верили, что несмотря ни на что, друзья живы и молились за них!

Глава VII. В Крыму

По пыльной дороге, пробитой конскими копытами в высохшей колючей траве покрывающей бескрайнюю степь, огромной змеей, растянувшейся на версту, медленно перемещалась живая масса, состоящая из людей и животных. Впереди ее, на дорогих скакунах арабской и турецкой пород, блистая сталью черненой брони, ехала знать. Их сопровождали, покачиваясь в седлах невысоких татарских лошадок, соблюдая неровный строй колонны по четыре, сотни две, черных от солнца и грязи, вооруженных всадников. За ними скрипел не смазанными колесами обоз, состоящий из доверху набитых награбленным добром арб, запряженных волами и верблюдами. За обозом погонщики гнали табун запасных лошадей, скот и гурты овец. Еще дальше, свирепые конники, подбадривая отстающих ударами нагаек, объезжали разделенную надвое, толпу еле бредущих по дороге, оборванных, изнуренных голодом и жаждой, со следами побоев, пленников. В первой из них, охраняемой большим числом всадников, шли полураздетые взрослые мужчины. За ними женщины, многие также в исподнем. Некоторые с грудными детьми. В отличие от кажущихся безучастными к окружающему взглядам мужчин, их лица выражали горе и страдание. За женщинами ехало несколько верховых с поклажей, притороченными к седлам большими плетеными корзинами с крышками, из которых можно было услышать детский плач или увидеть через прутья кудрявую белокурую головку ребенка лет 5–6. Шум от топота сотен ног, мычания скота, рева верблюдов, ржания лошадей и свиста нагаек иногда прорывал плач какой-нибудь отчаявшейся полонянки, поддержанный остальными женщинами и переходящий, в жуткий звериный вой. Для конвоиров, которые, смеясь, продолжали переговариваться на своем языке, женский плач служил своеобразным сигналом для усмирения предполагаемой активности мужской половины несчастных. Плети нагаек в это время, почти не прекращая, гуляли по их спинам.

Всадник из головы колонны, что-то сказав едущим за ним воинам, выехал из строя на обочину, в покрытый пылью ковыль. Здесь он остановился, пропуская живой поток мимо себя.

«Немногие возвращаются домой! — думал Асан — мурза, окидывая взглядом поредевшие ряды своих воинов. — Да и ясырь не так велик. Человек шестьсот. Не так вынослив этот двуногий говорящий скот. Треть из них полегла на обочинах дороги в страну истинной веры!».

Проводив взглядом женскую часть ясыря, мурза смягчился: «Осталась неделя пути! Пора подкармливать ясырь, а то некого будет на продажу выставлять!»

При мысли о женщинах, приятная судорога прошла по телу старого развратника. Двоих из них, молодых, белокурых и ангелоподобных, он уже распорядился везти в крытой кибитке. Мурза приказал своим нукерам утаить девочек от ханского евнуха, который встретит их на Перекопе, чтобы из всей добычи отобрать десятую часть самых красивых пленниц для гарема хана. «Счастлив тот, кто в неге ласк наложниц забудется от груза воспоминаний страшных конных атак и рукопашных схваток! — продолжал философствовать мурза. — Жаль, что земные наслаждения недоступны тем, кто пал в битве с неверными! Но в раю, они, наверное, уже сейчас блаженствуют в объятьях луноподобных гурий!».

Мурза как всегда даже в мыслях лукавил. Он прекрасно знал, что не на райские кущи глядят сейчас за рекой Быстрой Сосной пустые глазницы их черных, еще не выбеленных солнцем черепов, а на колючий сухой чертополох. Не девы прекрасные ласкают их плоть, а ненасытные птицы-вороны острыми клювами отдирают ее от костей.

Ровно месяц назад они, тогда еще живые, по подъемному мосту перекопской крепости выехали в бескрайнюю Дешт-и-Кипчак[46]. Это был беш-баш, грабительский набег на украину Руси, затеянный им, Асан-мурзой. В этом году, хан, умиротворенный богатыми дарами литовского государя и поминками московского, наслаждался негой среди жен и наложниц своего гарема. Распущенное войско было сыто. Оно пожинало плоды прошлогоднего набега на Литву. Поэтому мурзе, удалось собрать немногих, двести воинов своего юрта и четыреста ногаев. Таких же, как он, хищных и ненасытных. Незаметно для русских сторожей и станиц, передвигаясь по ночам, днем скрываясь в логах и балках, глухих лесах, они проникли на территорию российского пограничья, в ряжские земли, где занялись грабежом и охотой на людей. Разделившись на небольшие отряды, ночью, они окружали отдаленные селения и поджигали их. Спасаясь от огня, полуголые, охваченные паникой селяне выбегали из своих жилищ. Визжа и улюкая, похожие на чертей в своей одежде, вывернутых наружу медвежьих или овечьих шкурах, нападающие с арканами и чембурами, набрасывались на них. Пощады не было ни кому. Сопротивляющихся и неспособных идти пленников тут же убивали, предварительно мучая жертву. Беременным, они по-старинному своему обычаю, вспарывали животы и живьем вытаскивали находящийся внутри плод.

Всего неделю удалось им пограбить русские земли. А потом пришлось уносить ноги от преследующих их регулярных войск. К месту сбора, прибыла только треть участвовавших в набеге воинов. Остальных, в основном ногаев, погубила жадность. Увлекшиеся грабежом татары не заметили, как были окружены дворянской конницей. В жестоком бою они все до единого полегли. Но задержали русских, дав возможность хитрому и опытному Асан-мурзе, с полоном и своими воинами уйти в степь.

Думы мурзы прервали крики людей. Что-то происходило возле мужской группы полона. Мурза, стегнув коня плеткой, направился к ней. Колонна стояла. Всадник — конвоир, крутясь на коне вокруг стоящего на обочине дороги высокого, светловолосого, крепко сложенного пленного, осыпал его градом ударов нагайки, пытаясь заставить вернуться в колонну. После каждого удара на рубахе пленного проступал кровавый след плети, но он продолжал стоять на месте. Будь ясырь, велик, конвоир, не раздумывая, зарубил бы непокорного русского, но Асан-мурза, думая об убытках, заранее предупредил своих людей о том, что только он вправе распоряжаться жизнью пленных.

Подъехав ближе, мурза увидел, что пленник совсем еще молод. Мужество, с которым переносил удары юноша, поразило жестокое и черствое сердце старого татарина. Жестом он остановил очередной замах руки конвоира.

— Что ты хочешь, пленник? Живота или смерти? — спросил он у него по-русски.

— Смерти! — презрительно посмотрев на мурзу, еле слышно произнес юноша, распухшими от жажды губами.

— Ты заслужил ее! — великодушно разрешил Асан-мурза, дав конвоиру команду, — Едигей! Отправь неверного к его Богу!

Сильные духом и крепкие телом непокорные мужчины всегда были проблемой для владельцев полона. Поэтому не многие из них доходили до места назначения, рынка рабов в Крыму. Как правило, их вырезали еще в начале пути.

Едигей, тщедушный, скуластый татарин, в полысевшей лисьей шапке и одетом на голое тело, мехом наружу овчинном тулупе, не торопясь, вытащил из ножен кривую и длинную татарскую саблю. Толпа пленных замерла в смертельном ужасе. Внезапно, расталкивая, пытавшихся удержать его, из толпы, под ноги коня мурзы, выкатился человек и, встав на колени, поклонился мурзе. Им оказался юноша, тонкий и хрупкий.

— Господин! Он не ведает, что творит! Дозволь, я поговорю с ним, и он станет тихим и покорным. Он не простого рода! За него тебе заплатят большой выкуп! Пощади его! — произнес юноша. Несмотря на унизительную позу, черты лица юноши были исполнены изящества и благородства, вызывая уважение и доверие к нему.

— Назови свое имя! — не поверил мурза.

— Князь Андрей Бежецкий! — став в полный рост, с гордостью назвал себя юноша.

Мурза молчал, раздумывая над предложением пленника. Он не привык отменять свои решения. Но чувство выгоды перебороло его. Глупо превращать в прах большие деньги!

— Слышал о таком князе! — наконец решился Асан-мурза. — Забирай своего друга. Но учти, если ты лжешь, тебе не сносить головы!

Скурыдин безучастно стоял в стороне. Он был не в себе. Андрею стоило больших трудов, заставить Ваську вернуться в колонну.

— Васька! Пойдем! Нельзя тебе умирать! — уговаривал он, пытаясь стащить с места стоящего, неподвижно, как вкопанный в землю столб, друга. Мурза, наблюдая, за безуспешными попытками Андрея, уже подумывал над тем, чтобы изменить свое решение, как что-то перевернулось в душе Васьки. Самоотверженная ложь друга заставила его изменить свое решение. Скупая слеза скользнула по его щеке:

— Прости Андрей! Конечно, нельзя! — наконец произнес он. Поддерживая друг друга, они вернулись в колонну пленных.

— Зачем ты солгал? — спросил Васька, как только колонна двинулась. — Я рядовой воин! Рано или поздно татары узнают об обмане. Мурза не простит тебе этого!

— Зато ты жив! Что-нибудь придумаем! — улыбаясь, отвечал ему княжич. — У нас еще будет время!

Бредя в толпе, Скурыдин с уважением смотрел на идущего рядом друга. Ему было стыдно за себя. Хрупкий Андрей не сломался и выстоял. А он, крепкий и сильный, опустил руки и раскис! С самого того дня, когда они оказались в лапах этих хищников. Кто из них, мог знать, что избушка, в которой они нашли приют, давно находится под наблюдением татарских разведчиков. Наверное, все бы обошлось, и татары не решились напасть на вооруженных казаков. Но те, перед уходом в войско Ермака, решили на несколько дней отлучиться. Одни, проститься с друзьями и погулять напоследок, другие перепрятать свои сокровища. Друзьям путь в Донков был заказан. Их там искали. Поэтому они остались в избушке одни. Этим и воспользовались татары. Ночью они подожгли избушку, и схватили одурманенных дымом друзей. Скурыдин был вне себя от ярости, но инстинкт самосохранения обостренный страхом смерти, принуждал его брести в этой толпе, направляемой ударами нагаек, все больше удаляя от родных мест. Постепенно, безысходность положения, притупила чувства и он, устав от скотского существования, решил умереть. Юноша был не первым, кто принял такое решение. Неделю назад, один из них бросился с голыми руками на конвоира, но обессиленный от полуголодного существования, был легко отброшен им в сторону и хладнокровно зарублен саблей на глазах у всех. Теперь же, вспоминая, как бесстрашно вел себя княжич, спасая его, Скурыдин пришел к выводу, что как человек, несмотря на весь ужас положения, он должен надеяться на лучшее и бороться за это до последнего вздоха.

На тридцатые сутки, колонна вышла к морю. Несмотря на осень, солнце во всю пекло, изнуряя людей жаждой и сводя с ума блеском не пригодной для питья морской воды и покрытого солончаками берега. Еще через сутки, пленники увидели крепостные стены, словно выросшие из поверхности моря. Они тянулись до самого горизонта, перекрывая колонне путь дальше. Это была крепость Ор-Капу[47]. Она протянулась от Сиваша до Киркинитского залива. Мощная стена, высотой семь саженей и толщиной полторы сажени соединяла семь башен, перегораживая перекопский перешеек, узкую полосу суши, к которой с одной стороны подступали заливы Черного, а с другой — Азовского морей. Перед стеной, штурмующих крепость, встречало серьезное препятствие, облицованный камнем глубокий ров, наполненный водой и земляная насыпь. Неприятельские воины, взобравшись на нее, становились легкой мишенью для татарских стрел. Внутри крепости располагались дома немногочисленных жителей, казармы гарнизона состоящего из трех-пяти тысяч татар и пяти-семи тысяч янычар. Под стенами крепости находились подземелья в которых томились пленники — их использовали на работах по ремонту крепости. В центре крепости возвышалась резиденция ор-бея — начальника гарнизона. За первой башней, ближайшей к Сивашу, к которой вышел отряд Асан-мурзы, за перекинутым через ров мостом, располагались ворота, через которые проходили в Крым торговцы, послы, различный странствующий люд. Для того чтобы ступить на крымскую землю, необходима была санкция ор-бея[48]. Разрешение давалось отнюдь не бесплатно и поэтому, на обширной площади у ворот всегда располагался целый табор ждущих — иногда их ожидание длилось месяцами.

На эту площадь и свернула колонна Асан — мурзы. Здесь, должен был произойти раздел добычи, ясыря, скота и имущества. Ногайцам, в Крыму делать было нечего.

Андрей и Васька, по команде надсмотрщика остановиться, не задумываясь, упали на землю. Разбитые ноги гудели, а тело разрывалось на части от усталости.

— Что дальше? — отлежавшись, произнес вслух, заданный себе вопрос, Васька.

— Все! Скотину пригнали на место! Кроме скотской жизни парень, больше уже ничего не будет! И то у вас! А я, прямо к своей смертушке пришел! — тихим жалобным голосом ответил ему, сидящий рядом седой старик, рязанский крестьянин Никита Латышев, сын Иванов.

Друзья познакомились с ним в первый же день плена. Старик, по праву старшего товарища добрым словом и шуткой поддерживал их в самые тяжелые времена, а сейчас вдруг сам потерял уверенность в себе.

— Что случилось, дядя Никита? — удивленно спросил его Андрей. — Мы еще поживем!

— Ой, боярин! Добрый ты человек! Только я знаю, что говорю! — ответил ему крестьянин. — Жить то мне осталось день — два!

— Я ведь здесь не первый раз! Лет …., — старик стал загибать пальцы, считая годы, — двадцать пять назад, я уже был в этих местах. Так же, во время набега татар попал в полон. Взяли меня прямо в поле, на уборке урожая. Тогда я еще был молод, полон сил и жизни и легко переносил все невзгоды. Здесь же на этой площади, татары продали меня праведному Аббас — аге, работорговцу из города Гезлёв. Он многих тогда купил.

Пригнали нас в этот город. Надсмотрщики обращались с нами грубо, за малейшую провинность плетьми наказывали, но начали водить в баню и хорошо кормить. Хорошо как? Мы вот здесь гнилые кишки от павших лошадей ели, а там нам стали настоящее лошадиное мясо давать. Хотя все равно дрянь. Жесткое и сладкое на вкус. А откармливали и в баню водили не зря. Чтобы на рынке торговцам из Царьграда и других басурманских городов подороже продать. Не разговаривал бы я сейчас с вами, пропал бы в этой туретчине, да только везло мне тогда. В тот год, войско московское во главе с царским воеводой Данилой Адашевым[49], по Днепру на стругах спустилось в Черное море, высадилось в Крыму и две недели опустошало его побережье.

В Гезлёве[50] тогда весело было. Надсмотрщики, которые еще совсем недавно, нас за людей не считали, в ногах ползали, моля сохранить им жизнь. Только мы то здесь причем? Казаки их всех, вместе с праведным Аббас-агой, на воротах его дома рядышком повесили!

— Так может опять повезет! Чего же кручиниться дядя Никита?

— Нет! На этот раз куража не будет! Я татарские порядки знаю! Старый и немощный ни кому не нужен. Торговцы, евреи и армяне меня не купят. Татары просто так умирать от голода не бросят, напоследок используют с пользой! Отдадут своим татарчатам!

— Для чего? — удивились друзья.

— Для растерзания! Научить татарчат проливать кровь, чтобы с молодости ее не боялись и к убийству в бою приучались! Как щенкам борзых, еще не привыкшим к живой дичи, зайцев отдают! — спокойно ответил старик. — Даже не знаю, что они со мной сделают: утопят, удавят, зарубят, камнями забросают или, привязавши к дереву, из луков расстреляют!

Старик замолк. Андрей с Василием переглянулись. Они ни чем не могли помочь ему.

Может быть, их ожидает не менее страшный конец!

Наверное, Никита Латышев был праведником. Утром, когда пленников стали строить для дележа, он не встал. Надсмотрщик напрасно пинал сапогами и стегал нагайкой свернувшееся в клубочек тело старика. Оно уже было безжизненным. Душа покинула его ночью. Бог смилостивился и избавил Никиту Латышева сына Иванова от жестоких мук.

Женщин угнали в крепость, очевидно, приехал ханский евнух, а строй пленников мужского рода обошел богато одетый на турецкий манер, господин. Несмотря на одежду, черты лица и манера держаться, выдавали в нем европейца. Окинув, ясырь высокомерным презрительным взглядом, он подошел к собравшимся в кучку в конце строя детям. Здесь он оживился.

По его команде надсмотрщики раздели их. Европеец приступил к осмотру, ощупывая худые детские тела, заглядывая в рот и не брезгуя осмотром интимных мест. Некоторые пытались вырваться из его рук, но надсмотрщики были начеку и, схватив ребенка, держали его до окончания полного осмотра.

Дети понравились ему. По окончании осмотра он направился к воротам крепости, а вслед ему охранники погнали стайку детишек.

— Такие как мы вроде бы даже уже не нужны! Зажрались собаки! — смачно сплюнув, сказал один из пленных, стоящих рядом с друзьями.

— У них, таких как нас тысячи. Говорят, в позапрошлом году в Литве они такой полон взяли, что у каждого захудалого татарина по 30–40 человек было. На рынке цены на рабов сразу резко упали. В хозяйстве ему столько не нужно. Так они что сделали! Отобрали каждый с десяток молодых и красивых, а остальных как скотину отправили под нож! — ответил ему другой.

— А дети то хану зачем? — опять поинтересовался кто-то.

— Ой, незавидная у них судьба. Девочки для разврата себе и в подарок турецкому султану, а мальчиков по всей вероятности кастрируют. Не зря их этот фряг-врач так тщательно осматривал. Немногие из них выживут после этой операции! А те, которые не умрут, когда вырастут, станут верными евнухами в гаремах хана и султана!

— И сколько будут стоить! — не удержался цинично заметить, тот, кто спрашивал про детей.

На него дружно зашикали:

— Креста на тебе нет! Неужели детишек не жалко?

Вскоре дошла очередь и до них. Вдоль шеренги, пытливо вглядываясь в пленных, не спеша, прошел Асан-мурза в сопровождении двух своих нукеров. Ему принадлежала десятая часть живого товара. Те, кого он не выбрал, подлежали разделу между воинами. При разделе добычи не забывались и интересы родственников воинов, не вернувшихся из похода. Доля семей погибших учитывалась при разделе оставшихся рабов и награбленного добра.

Кивнув на Андрея, мурза равнодушно прошел мимо Васьки. Нукеры выхватили княжича из шеренги и швырнули его к стоявшим перед строем пленникам, уже отобранным мурзой. Мурза дал знак рукой, и их ударами нагаек погнали к возам с имуществом мурзы. Только теперь княжич понял, что их с другом разлучают навсегда. Как и тогда в степи, Андрей бросился мурзе в ноги:

— Господин! Возьми себе моего друга!

— У нас татар, в отличие от вас русских все равны. Я не могу желать больше того, что мне положено. Свою долю я уже взял! — по-русски ответил татарин.

— Ну, тогда замени его кем-нибудь из тех, кого ты уже выбрал. Я же говорил, что тебе за него хорошо заплатят мои родственники!

— Ты даешь слово юноша?

— Даю!

— Хорошо! — согласился мурза. — Я возьму твоего друга!

Мурза дал команду нукерам. Одного из отобранных пленников вернули в строй, а взамен привели Василия. Друзья крепко обнялись, не замечая, что, на них улыбаясь, смотрит довольный мурза. Он специально устроил весь этот спектакль, чтобы еще раз удостовериться в правдивости слов Андрея. Мурза не любил тратить время впустую. Многие простого звания невольники, измученные голодом, постоянными побоями и издевательством татар, стремясь получить лучшие условия существования, объявляли себя людьми благородного звания, имеющими знатных друзей и родственников, которые смогут заплатить за них большой выкуп. Наивные люди не знали, что своей ложью они только ухудшали условия своего содержания в плену. Их владельцы, беспринципные, жадные и жестокие люди, желая принудить несчастных согласиться на большую сумму выкупа, заковывали их в оковы и содержали с еще большей жестокостью. Поскольку выкуп был нереален, люди годами мучились в темницах. Потерявшие надежду сказочно разбогатеть татары, в конце концов, предлагали выкупить их приехавшему к хану послу той страны, к которой принадлежали пленные. Естественно цена в этом случае, была гораздо меньше первоначальной и не превышала ту, по которой пленники могли быть проданы за море туркам, еврейским купцам и другим работорговцам.

Практика выкупа пленных существовала во многих государствах. В России, даже был принят закон «Об искуплении пленных» и введен, так называемый «посошный сбор». Этот налог предназначался для выкупа русских невольников из плена. Были установлены суммы, выдаваемые казной за выкуп пленников. За пленного дворянина давали по 20 рублей с каждых ста четей его поместной земли, за московского стрельца — 40 рублей, за стрельцов и казаков украинных городов по 25 рублей, за пленного крестьянина и боярского человека по 15 рублей. Суммы приличные, если считать, что корова стоила 60 копеек.

Огромные суммы можно было получить за знатных и богатых пленников. В 1577 году, царь и государь Всея Руси Иоанн Васильевич, разрешил заплатить за попавшего в плен дворянина Василия Грязного 2000 рублей. На это и надеялся Асан-мурза, окончательно поверив Андрею. Он был уверен, что богатые родители юношей, отдадут за свободу своих детей все, что он потребует.

Весь день продолжалась дележка ясыря, скота и награбленного имущества. Из крепости вернули женщин. Их количество заметно уменьшилось. Самых молодых и красивых, ханский евнух отобрал для хана и подарка султану. Настала очередь мурзы. Красивых и ладных девушек после ханского евнуха не осталось, а вот молодые и здоровые были. Мурза не привередничал. Двух красивых девочек, он уже отобрал и скрыл от дележа. Теперь ему нужны были работницы и прислуга, которых он без труда нашел. Отобрав десятую часть награбленного добра и скотины, Асан-мурза расположил своих людей, положенных ему рабов и имущество подальше от каравана, раздел которого крымчаками и ногаями начался сразу за ним. Пленники, разбившись на группы, собрались вокруг костров, на которых готовилась нехитрая невольничья еда. К ним подсаживались новые, которые после дележа достались воинам мурзы. У каждого на шее висела деревянная бирка с указанием имени владельца пленника. Эти бирки из ствола березы делали еще на переходе двое мастеровых. А ствол дерева тащили, чуть ли не от стен Рязани около десятка человек. Асан-мурзы не было. Начальник крепости Терибердей-бек, получив от него в подарок двух невольниц, пригласил мурзу и еще нескольких знатных воинов к своему столу. Зная, что отдых в обществе бека, славившегося своим гостеприимством, только застольем не ограничится, мурза по такому случаю разрешил отдыхать своему отряду до утра.

Воспользовавшись неожиданной передышкой, друзья решили похоронить по христианскому обычаю Никиту Латышева. Его, теперь ненужное никому тело лежало рядом с площадью. Вечером должны были прийти из крепости уборщики и оттащить тело крючьями в расположенный рядом глубокий овраг. Там белели многочисленные кости и черепа таких же, как Никита бедолаг. Бесчисленные стаи бродящих вокруг шакалов и прилетающих из степи хищных птиц не давали их телам даже истлеть.

Старшим в обозе Асан-мурзы в этот день оказался тот самый Едигей, который должен был зарубить упрямого Ваську. Он был доволен происшедшим разделом добычи и добр как никогда. Выслушав друзей, Едигей похвалил их за заботу о погребении старика и даже разрешил взять из своего имущества, с возвратом конечно, остро заточенный заступ. По просьбе Василия мастеровые, соорудили из ветвей березы, что-то напоминающее православный крест, привязав к нему невольничью бирку с именем усопшего.

Заступ Едигея очень пригодился. Для могилы, выбрали небольшую возвышенность рядом с оврагом. Твердая как камень крымская земля с трудом поддавалась копке. Вырыв могилу на глубину, которая не позволила бы шакалам раскопать тело, друзья осторожно опустили в нее тело старого крестьянина. Некоторое время они молча простояли у края могилы бормоча молитвы и мысленно прощаясь с покойным. Стоял тихий и теплый южный вечер. На горизонте еще виднелся краешек догорающей зари, звезды только начали появляться на темнеющем небе. В сухой траве стрекотали цикады. И если бы не белеющие на дне оврага человеческие черепа и кости, могло показаться, что нет приветливей на всей земле места, чем это.

Засыпав могилу и установив на ней крест, друзья вернулись в лагерь.

В обед следующего дня, когда в стан вернулись от ор-бея посвежевшие и довольные Асан-мурза и его приближенные, караван тронулся в путь. С тревогой, озираясь на хищный лик высеченной из камня огромной Совы над воротами Ор-Капу, символа мудрости, бесстрашия и зоркости, невольники, подгоняемые плетками конных конвоиров, по подъемному мосту шли и шли в полумрак крепостных ворот, навсегда исчезая из своей прошлой жизни.

Как и раньше, дорога шла по ровной степи, изредка покрытой холмами. Но степь эта, в отличие от той, по которой пленники шли раньше, была не такой дикой, обжита и населена людьми. Вдоль дороги располагались глубокие колодцы с прозрачной и холодной водой, вырытые еще в незапамятные времена. Несколько раз попадались идущие навстречу торговые караваны, с нагруженными товарами верблюдами. Иногда, встречались загоны с пасущимися внутри них многочисленными отарами овец. На третьи сутки, когда на горизонте показались призрачные силуэты гор, на развилке дорог отряд встретился с ожидающими его всадниками. Передний из них, пожилой татарин, богато одетый на турецкий манер, подъехал к Асан-мурзе. Приветствуя друг друга, они обнялись. Асан-мурза приказал нукерам построить пленников перед ними. Здесь, он объявил им, что за исключением нескольких невольниц для прислуги, остальных передает в руки своего преданного, горячо любимого и уважаемого слуги, Хасана, бывшего раба, получившего волю. Похвалив слугу, мурза пообещал, тем, кто будет честно и добросовестно трудиться, награду хозяина, а по прошествии семи лет даже свободу. После этого он простился с Хасаном и отъехал по дороге на Бахчисарай, забрав выбранных им женщин, в том числе не забытых белокурых красавиц, три воза из приглянувшегося награбленного имущества, несколько коров и небольшую отару овечек с погонщиками. Там, в одном из татарских селений рядом с резиденцией хана, на речке Альме, среди яблоневых и персиковых садов, виноградников, полей орошаемых чистыми ручьями, расположена его усадьба. А пленникам предстоял путь в другое место, город Карасубазар[51]. В этом городе, одним из них повезет. Их определят в помощь ремесленникам, принадлежащим Асан-мурзе. Других ждет незавидная доля: — на местном рынке несчастных продадут заморским перекупщикам живого товара.

Все явственней стали видны горы и через двое суток пленники на их фоне увидели крыши городка, утопающие в багровой листве, еще не успевших сбросить ее деревьев. Это был богатый торговый город предгорья Карасубазар, принадлежавший роду могущественных беев Ширинских, которым служил Асан-мурза. Земельные владения беев этого рода простирались от Перекопа до Азовского моря, с центром в Карасубазаре. Их владельцы играли главную роль в крымской политике, часто решая и судьбу крымских ханов.

Своим расцветом и богатством город был обязан Кафе[52], крупному порту на побережье. Караваны идущие в Кафу со всего Крыма, останавливались на отдых на берегу речки Карасу, низвергающей водопадом с известковых гор чистую и прохладную воду. Между ними часто завязывалась торговля. Она и положила начало городу. В нем были построены два караван-сарая, по местному «ханы». Размер такого «хана» достигал 10000 квадратных саженей. Караван-сараи окружали высокие каменные стены с бойницами и угловыми вышками. Двое железных ворот, надежно защищали вход в каждый караван-сарай от разбойников. Внутри кипела торговая жизнь. Здесь торговали зерном, вином, оружием, одеждой и обувью, коврами, тканями, сафьяном, смушком, шелком, посудой, табаком, продуктами животноводства. Товары привозились и развозились многочисленными караванами.

На обширной площади одного из караван-сараев, так называемого «Большого Таш-Хана», у восточной стены, размещался авред-базар — место торговли рабами. Часть невольников, самых красивых, сильных, цветущего возраста, проданная перекупщиками по высокой цене, уплывала за море.

Но об этом, никто из невольников ничего не знал. Под свист, улюканье и град камней местной ребятни их прогнали по кривым, застроенным маленькими, низкими, узенькими лавчонками, улицам. Лавки эти либо были заполнены товаром, либо заняты ремесленниками. Наконец караван остановился у углового, богатого, турецкого типа двухэтажного дома. На каменной основе первого этажа, размещался, нависший над улицей, поддерживаемый консолями, деревянный, второй этаж. По всей длине фасада каждого этажа располагались большие, украшенные решетками окна. Как правило, по плану, такие дома были однотипны: в подвальном помещении размещались кухня, склад угля, прачечная и хранилище для дождевой воды; в первом этаже — гостиная и столовая; во втором — гарем. Двор дома очевидно занимал большую территорию, потому что, выбеленный известью забор протянулся по всей видимой части квартала.

При приближении каравана, украшенные резьбой деревянные ворота открылись. Хасан, надменно кивнув, въехал во двор. Прижавшиеся к створкам ворот слуги склонились в поклоне, а выбежавший навстречу конюшенный поклонившись хозяину, взял под уздцы коня и важно вышагивая впереди, повел его внутрь. Остальная челядь, скопившаяся у ворот, бухнула на колени. От сбившегося в кучку одетого в черное гарема, из-под закрытых плотными волосяными чадрами лиц жен и наложниц, донесся бабий вой.

— Вот это да! — войдя во двор, удивленно произнес Василий. — Встречают так, как будто не Асан-мурза, а сам Хасан в набеге участвовал!

— Приучил! — вполголоса ответил ему Андрей. — В ежовых рукавицах прислугу держит. Еще римляне говорили «Никто так не понукает рабами, как раб ставший господином»! Ты бы по осторожней Василий! А то знаешь! — Княжич многозначительно покачал головой.

Друзья замолкли. Прислуга, подхватив под руки хозяина, повела его в дом. Внимательный Васька обратил внимание на то, что хозяйственная часть двора отделена высоким забором от примыкающей к выходу из дома. Андрей, знакомый с устройством турецких домов, объяснил ему, что там, во внутреннем дворе, вымощенным камнем, недоступном для любопытных глаз, находятся беседка с летней кухней, фонтан с бассейном и сад, любимое место времяпровождения гарема.

Телеги с добром, по команде конвоиров пленники закатили в сараи, расположенные в глубине двора. Пленников разделили на две группы, большую и малую. В малую, состоящую всего из десяти человек, попали княжич с Васькой.

— Пойдете со мной ребята! — обратился к ним на чистейшем русском языке, подошедший, плотно сбитый мужик лет тридцати пяти, в турецкой феске на бритой голове, темно-синих шароварах и красной рубахе.

— Я Аким Болотов! Старший над вами. Будете работать у меня, — Аким обвел всех внимательным строгим взглядом. — По дороге расскажу обо всем. Пойдем без охраны. Чур, не шалить. Бежать здесь некуда. Все равно поймают, закуют в кандалы и бросят в яму. Сгниете заживо. У татар здесь все отработано!

— А что, есть, не будем? — раздраженно заявил Никита, шорник из Тулы, схваченный татарами вместе со своим товаром по дороге в Рязань. Невольникам из другой группы, расположившимся у забора в тени деревьев, прислуга Хасана разливала в выданные им глиняные чашки какую-то вкусно пахнущую похлебку.

— Поедим на месте! — сурово заметил Болотов. — А кому не терпится, никого не держу! Если есть желание, через неделю, как откормят, вместе с ними быть проданным за море, пожалуйста!

— Нет, нет! — испуганно залепетал туляк, — я лучше потерплю!

По команде Болотова невольники двинулись в путь. Опять кривыми улочками новый господин вывел их на берег, протекавшей через город Карасу. Вдоль берега речки, вниз по течению они шли до полудня. Несколько раз им встречались расположенные по правую и левую сторону от реки деревни. В некоторых местах от реки ответвлялись каналы, отводящие воду к мельницам. Завернув на одном из них, они вышли к нескольким хижинам, расположенным вокруг канала. За ними начиналась территория, огороженная глинобитным забором. В нос новичкам ударил тошнотворный запах гниющего мяса. Из ближайшего строения, вытирая тряпкой руки, вышел человек в длинном кожаном фартуке мастерового. Защищаясь от солнца, он прикрыл глаза ладонью руки, для того чтобы лучше рассмотреть подходящих.

— Кого привел Аким? — спросил мастеровой у Болотова, дожидающегося отставших новичков.

— Сначала накорми, а потом расспрашивай! — повысив голос, недовольно ответил Аким. — Где кашевар?

— Здесь я Аким Иванович! — ответил ему, выскочивший из-за спины мастерового, юркий молодой парень. — В столовой все давно готово!

— Молодец, Сашка! — похвалил его Аким Иванович. — Веди к столу новых работничков!

— За мной ребята! — бодро объявил кашевар. Повеселевшие новички послушно пошли за ним. Под навесом, рядом с одной из хижин, располагалась летняя столовая. Новых работников угостили на славу. На первое была гороховая похлебка с мясными шариками, а на второе гречневая каша с поджаренным на оливковом масле луком. Такую еду, невольники забыли, когда ели. Заметив, как морщатся от занесенного ветерком запаха гниения некоторые новички, кашевар заметил:

— Привыкайте ребята! От этого не уйти, раз кожами занимаемся!

После обеда с новыми работниками разговаривал сам Аким Иванович. Он, хоть и был рабом, как и все, но за свои знания, усердие и преданность заслужил доверие Хасана, который назначил его начальником кожевенной мастерской. От него Василий и Андрей узнали, что они попали в мастерскую по производству сафьяна, великолепной кожи из козьих шкур, принадлежавшую мурзе. Кроме них двоих, все остальные из группы, в прошлом были профессиональными кожемяками, обувщиками и шорниками. Мастерская из года в год приносила Асан-мурзе хороший стабильный доход и он, обнаружив в полоне такое количество мастеровых, готов был расширить прибыльное производство. Что касается друзей, то он решил, что они будут работать и жить здесь до тех пор, пока за них не заплатят выкуп.

Этот день был отдан новичкам для отдыха. Им показали места для сна на нарах, расположенных в одном из строений. Несмотря на усталость, любопытство свойственное молодым здоровым натурам, заставило друзей обойти всю территорию мастерских. Попавшийся им Сашка, соскучившись по своим сверстникам (в мастерских работали ремесленники в основном старше тридцати лет) напросился на роль добровольного рассказчика. Через деревянные ворота он провел их на территорию внутри забора. Сидевшие у ворот на цепи два огромных волкодава, зарычали, увидев незнакомцев.

— Не бойтесь! Сейчас они вам ничего не сделают! — успокоил своих новых друзей Сашка. — А вот ночью, когда их спустят с цепи! — рассказчик сделал страшное лицо, — порвут!

Охраняемая территория, почти сплошь была заставлена огромными глиняными чанами, доверху заполненными мутной жидкостью. Это от них исходило зловоние окружающее мастерские. Там же стояли навесы, под которыми на решетчатых помостах были разложены для сушки готовые шкуры. Васька рассказал, что в чанах находятся разные жидкости. Часть из них заполнена сильным раствором соли, в котором шкуры вымачивают перед дублением около месяца, после чего их помещают в чистую воду. После того как часть соли уйдет из шкур, они переносятся в чаны с раствором известняка. Известняк смягчает шкуры и сопутствует выпадению из нее волос.

Рядом с чанами с известковой водой они увидели несколько мастеровых, скребущих ножами, разложенные на столах кожи.

— Выскабливают остатки жира, тканей и волосы! — пояснил Сашка. — Завтра и вы будете заниматься этим!

Выскоблив нужное количество кож, ремесленники помещали их в чаны, заполненные дубящими веществами. От Сашки друзья узнали, что шкуры постепенно перекладываются из чанов с более слабыми растворами в чаны с более сильными.

— Кожа после этого получается тягучая как смола и очень мягкая! — похвалился своими познаниями Сашка. — Ее еще натирают маслами и воском. Потом окрашивают. Но не здесь. Красильня за забором!

— А как часто меняют воду в чанах? — поинтересовался практичный Васька.

— Примерно раз в месяц! Тяжелая это работа, чистить и наполнять эти чаны. Кожевенное дело требует большого количества воды. Для этого сюда и канал прорыли! — ответил все знающий юноша.

Утром следующего дня, сразу после третьих петухов, под зычный голос Акима, уже зная, какой труд их ждет, друзья приступили к работе.

Уже месяц работали в мастерской друзья. Верхняя одежонка, которую им выдал Аким, очевидно из обоза с награбленным, кое-как защищала от ночных заморозков. Сносная еда восстановила их упавшие за время голодного марша по степи силы. Огрубевшие от работы руки покрылись мозолями, окрепли мышцы. Но это не радовало друзей. Переговоры о выкупе до сих пор не начались. Встревожило их и то, что Сашка рассказал им про Хасана и Акима. Оказывается влиятельный вольноотпущенник, никакой не Хасан, а бывший боярский холоп Мирошка Ондреев. Своей деловитостью и безжалостной строгостью к подчиненным, он так понравился Асан-мурзе, что тот за такие заслуги сделал бывшего боярского холопа одним из своих первых помощников в хозяйстве. Мирошка-Хасан быстро пошел в гору, когда, добровольно приняв магометанскую веру, сразу же получил свободу. По Корану, принявшие ислам, не могут быть рабами. Мурза так уверился в Хасане, что выдал за него замуж свою дочь Фатиму. Принять ислам уговаривал мурза и Акима Болотова. Тот каждый раз отказывался, все больше раздражая мурзу. Товарищи Акима, друзья-кожевенники из Коломны, разыскали его в Крыму и пытались выкупить из плена. Мурза, не желающий терять хорошего мастера, по совету Хасана, заломил за него непомерный выкуп. Верные друзья, заложив свое имущество, с трудом собрали назначенную цену. Хитрый татарин, не ожидавший такого поворота дел, отказался от своих слов и оставил Болотова у себя. После этого у него не осталось никаких надежд на освобождение. Может и их ожидает участь верного православию христианина?

Но в один из ноябрьских вечеров их сомнениям был положен конец. Вечером, Болотов, разрешил им закончить работу еще до заката солнца:

— Приведите себя в порядок. Завтра пойдете со мной в город. Асан-мурза с утра будет ждать вас!

Рано утром следующего дня, по знакомой дороге вдоль берега реки, Аким повел друзей в город. Солнце еще только вышло из-за горизонта, и роса на траве сверкала всеми цветами радуги. У Васьки настроение было приподнятое, на его лице застыла радостная улыбка. Он был рад тому, что хоть на немного вырвался из мастерских. А Андрей был сосредоточен и мрачен. Он понимал, что разговор с мурзой будет непростым, тяжелым, и прокручивал в голове возможные варианты вопросов и ответов. Как быть с выкупом за Ваську? Ведь Васькин дядька ни копейки не даст за него! Он уже предупредил друга, чтобы тот на вопросы мурзы всегда отвечал, что о его выкупе позаботятся родственники княжича.

На этот раз они вошли в дом с парадного входа. В него вела деревянная дверь, украшенная резным геометрическим орнаментом, с двумя металлическими кольцами, служившими одновременно и ручкой, и колотушкой. Аким дважды постучал кольцом по дереву двери. Очевидно, их ждали. Слуга, открывший дверь, рукой показал им: «Проходите!». Пройдя внутрь, друзья оказались в небольшой прихожей. Для выхода из нее, очевидно во внутренний дворик имелась еще одна дверь. Внутрь первого этажа вел глухой коридор. На второй этаж можно было подняться по деревянной винтовой лестнице с перилами. Поверхность полов везде покрывали ковры.

— Снимайте обувь ребята! — потребовал Болотов, освобождаясь от сапог. — И ждите меня здесь!

Болотов ушел внутрь коридора, а ребята, сняв латанные-перелатанные в мастерских сапоги, выставили их подальше от двери. Оставит слуга дверь открытой, могут и стащить!

Аким вернулся быстро:

— По одному! Кто первый?

Андрей вздохнул с облегчением:

— Я пойду первым! Асан-мурза один?

— Нет! С ним торговец, скупающий у Асан-мурзы живой товар оптом, карасубазарский еврей Барух! Иди сам по коридору, он выведет тебя в гостевую комнату.

Коридор привел Андрея в проходную комнату, вокруг которой располагались другие комнаты. Княжич остановился в нерешительности. Куда идти дальше? Из одной из комнат с открытой дверью, раздался повелительный голос мурзы:

— Подойди к нам, юноша!

Андрей вошел в большую, богато обставленную комнату. Оштукатуренные стены комнаты были украшены изречениями из Корана, написанными каллиграфической вязью. Напротив входа размещался камин, облицованный дорогой голландской плиткой. По периметру комнаты, вдоль всех стен стояли инкрустированные золотом и обшитые зеленым бархатом длинные тахты. В стенных нишах над ними размещалась посуда из китайского фарфора. Пол покрывали дорогие персидские ковры. Оконные ниши украшали кружевные бельгийские занавески. У противоположной окнам стене, опершись на подушку, возлежал на тахте сам Асан-мурза. Напротив него, на низком столике стоял кальян. Время от времени мурза подносил мудштук курительного прибора к своим губам и с наслаждением вдыхал горячий дым. Мурза пребывал в состоянии блаженства, обязанного своим происхождением, прежде всего наличию опиума в курительной смеси. Явно не в своей тарелке чувствовал себя его сосед, член общества сынов Израиля города Карасубазар достопочтенный Барух. Сидя на соседней тахте, он ерзал из стороны, в сторону пытаясь уклониться от клубов выдыхаемого мурзой ядовитого дыма, каждый раз, когда они направлялись в его сторону. Огромный желтый тюрбан на его голове выписывал в воздухе движения непонятной траектории. Барух был раздражен, но каждый раз изображал улыбку, когда их с мурзой взгляды встречались. Уж очень он ценил мурзу за то, что тот, не торгуясь, продавал ему после каждого набега на Литву, Польшу и Московию дешевый живой товар. Только поэтому он не отказался от его предложения стать посредником в деле выкупа двух русских пленников и установления его максимальной цены. У Асан-мурзы были некоторые сомнения в правдивости того, что ему говорил княжич. А хитрого Баруха, был уверен мурза, юнцы, даже если захотят, не проведут.

— Здравствуй мурза и ты уважаемый! — поздоровался Андрей, подойдя ближе к тахте Асан-мурзы. Мурза ответил надменным кивком, а достопочтенный Барух промолчал.

Оглядев Андрея, мурза, пренебрежительно роняя слова, произнес:

— Ты знаешь, зачем я тебя вызвал! Но прежде чем я назову цену выкупа, ты должен будешь ответить на несколько моих вопросов. Готов ли ты выслушать их?

Княжич кивнул головой.

— Не будем терять время. Начнем! Я знаю, кто ты. А кто твой друг и кто будет платить за него?

— Это мой двоюродный брат, — солгал княжич. — Он из бедной семьи, но за него и меня заплатит наш общий родственник, князь Константин Константинович Острожский.

— А почему не твой отец заплатит за тебя? — заподозрил ложь мурза.

— Мой батюшка умер!

Мурза недоверчиво посмотрел на Андрея, потом на Баруха. Тот утвердительно кивнул головой: можно верить! Он разговаривал с купцами, совсем недавно вернувшимися из Московии. Вся Москва знала, что князь Бежецкий попал в царскую опалу и, не выдержав ее, умер. Раз не скрывает этого, значит, говорит правду!

— Мои люди взяли вас обоих под Донковом. Что вы там делали?

— Я ездил в гости к двоюродному брату. Васька там живет. Он обещал мне показать хорошую охоту.

— Хорошая получилась охота! — рассмеялся мурза. — Только не у вас.

Андрей нахмурился и сжал кулаки, вспомнив подробности той злосчастной ночи.

— А почему за тебя не заплатят твои московские родственники? — подумав, задал новый вопрос мурза.

— За меня-то заплатят, а за Ваську нет! — нашелся Андрей. — Васька для них никто. А я без друга никуда!

Андрей опять солгал, чтобы не дать возможности мурзе для нового витка вопросов.

— Это хорошо, что ты за друга горой! — поразмышляв, решил мурза. — Я уважаю, поступки настоящих мужчин, поэтому в ваших родственных связях копаться не буду. Верю! Иди к своему другу и жди моего решения.

Как только княжич вышел, мурза обратился с вопросом к Баруху:

— Ну, что ты думаешь об этом?

— Мальчик не лжет! — ответил Барух. — Сразу видно, что он благородного рода. Я по Литве навел справки. Мой шурин Михель, как раз из тех мест. Действительно, отец этого юноши был женат на осиротевшей племяннице князя Острожского, киевского воеводы. Князь не любил ее мужа, а вот в ее сыне души не чаял. Мне кажется, воевода, у которого годовой доход больше миллиона злотых, за него и его друга заплатит!

— А как ты считаешь? Сколько за них просить?

Его собеседник задумался.

— Если ты выкуп за них возьмешь с посла московитов, получишь за двоих не больше ста рублей! За эту цену и я могу их у тебя взять! — начал издалека торговец. — Здесь на авред-базаре, за них, может быть, дадут в два раза больше. Правда, неизвестно, сколько за такую цену простоишь на базаре! В Стамбуле, они будут стоить четыреста рублей. Я бы не жадничал, неизвестно, дорог ли еще сын племянницы литовскому магнату. Если заломишь цену больше, может вообще ничего не дать! Предложи 600 рублей. Это 1800 злотых! 400 рубле за родственника, 200 за его друга! Больше чем в Стамбуле! Реальная цена!

Мурза молчал, обдумывая предложение Баруха.

— Да! Есть еще задумка. — решил дополнить мудрый Барух. — Можно послать человечка к родственникам в Москве. Кто-то должен получить огромное состояние покойного князя Бежецкого. Если родственники порядочные люди, зная, что, вступив в наследство, княжич вернет им потраченные на выкуп деньги, они заплатят за него и его друга любые деньги. Но жизненный опыт, подсказывает мне, старому еврею, что здесь что-то не так. Потому и княжич, особо не стремится обращаться в Москву за помощью! Подозреваю, что эти родственники сами не прочь завладеть наследством. Они отдадут нам деньги только за то, чтобы его никогда не видеть. А юнцов продашь мне. Я их перепродам за море, и никто никогда не узнает, были они или нет!

От предчувствия верной наживы глаза мурзы загорелись:

— Хоть ты и неверный, но за ум, все равно уважаю тебя Барух! Пошлем людей в Литву и Москву! А дальше посмотрим, что из этого получится! Только, что мы будем делать, если с выкупом приедут и те и другие?

— Приехавшим первыми — отдадим рабов за выкуп, а опоздавшим — скажем, что они слишком долго ехали и рабы успели умереть!

Довольный мурза рассмеялся и хлопнул в ладоши. Из соседней комнаты выбежал слуга и склонился в поклоне.

— Позови княжича! — приказал он ему. Вошедшему в гостиную Андрею мурза объявил властным голосом:

— Можешь писать своему богатому дядьке. Все необходимое для письма получишь в мастерских у своего начальника. 460 рублей за тебя и 260 рублей за друга думаю, твой богатый родственник не пожалеет! Ты доволен моим решением?

Мурза все-таки пренебрег советом своего компаньона и набавил 120 рублей.

— Доволен! — с грустью в голосе ответил Андрей, поняв, что возражать мурзе бессмысленно. Захочет ли Константин Константинович платить за них такие деньги?

— Иди! — махнул рукой по направлению к выходу мурза. С навернувшимися от бессилия на глаза слезами, юноша покинул двух ловкачей. Вечером того же дня он написал письмо князю Константину Константиновичу.

Прошло чуть меньше месяца. В жизни друзей ничего не изменилось. Затемно они вставали на работу и прекращали ее только с приходом темноты. Целыми днями Андрей и Василий чистили шкуры, меняли воду в глиняных чанах. Мастеровых еще кормили сносно. По рассказам городской прислуги, большинство рабов в городе кормили пищей из мяса околевших животных, гнилого, кишащего червями. Хозяева давали волю своей жестокости и наказывали своих рабов за мелкие проступки, отрезая уши, вырывая ноздри, клеймя раскаленным железом щеки и лбы. Закованных в железо узников они принуждали днем трудиться, а ночью сидеть в темницах.

В воскресенье рабы у Асан-мурзы не работали. Они приводили в порядок свою одежду, купались в одной из бань на окраине города. Ближе к вечеру, Аким водил всех в пещерную церковь для поклонения нетленными мощам святого, имени которого никто не знал. Церковь подвергалась разорению татарами. Алтарь был разрушен, стенная роспись повреждена, а нетленные мощи, разъяренные татары несколько раз уносили, закапывали, выбрасывали из окон пещеры. Но мощи чудесным образом возвращались на прежнее место, и татары оставили их в покое. Болотов зажигал свечи, жег фимиам. Пленники читали молитвы, вспоминая далекую родину, думая каждый о том, что было роднее и ближе ему. Полные благочестия, в сумерках возвращались они обратно. После каждого посещения церкви, лежа на нарах, Андрей долго не мог заснуть, размышляя о своем и Васькином будущем, переживая за правдивость и убедительность строк своего письма князю Острожскому! Не забыл ли еще князь своего ученика? Скоро Рождество, а о выкупе их из плена никто даже не вспоминал!

Глава VIII. Выкуп

Напрасно сомневался Андрей в своем богатом родственнике. Не забыл он его. Просто письмо, написанное княжичем, с купеческим обозом, преодолев тысячу верст, было доставлено в Острог, когда адресата там не было. Князь Острожский то инспектировал ремонт разрушенных татарами крепостных стен в Киеве, то ораторствовал на заседаниях Сейма в Варшаве. Но на Рождество, в свою резиденцию, Острожский замок, князь все-таки приехал. Это была созревшая с годами традиция встречать самый главный, самый радостный праздник всех христиан на родной земле! В первый день приезда, уединившись в своем кабинете, в мягком кресле, в приятной теплоте шерстяного пледа, которым всегда заботливо прикроет своего хозяина старый преданный слуга, под потрескивание дров в камине, любил он подводить итоги сделанного за год, вспоминать былое, своих друзей и единомышленников. Вот и сегодня, приехав в замок и отужинав, он поспешил в свой кабинет. Удобно расположившись в кресле, князь выслушал прибывшего с докладом надоедливого эконома и, сделав необходимые распоряжения, попросил его больше не беспокоить. Закрыв глаза, Константин Константинович погрузился в воспоминания: «Непростые наступили времена! Люблинская уния 1569 года, еще теснее соединившая Польшу и Литву, дала полякам полную возможность распространять католицизм среди православного русского населения. Тяжело ему и немногим другими западнорусскими вельможами бороться против введения этой унии. Их слишком мало и, скорее всего, им придется примириться со свершившимся фактом!».

Князю не в чем было винить себя! Не под силу одиночкам сопротивляться организованному в государственных масштабах наступлению на православие. Особенно когда имеешь дело с иезуитами. Их призвали в Польшу для борьбы с усиливающимся из Германских княжеств и Чехии протестанизмом, а они обратили свое оружие против православия. Иезуиты проникли в семьи наиболее влиятельных знатных магнатов и склонили их на свою сторону, забрали в свои руки образование юношества, учредили свои коллегии и училища и таким образом, при помощи короля, приобрели большее влияние на ход общественной жизни в Польше и Литве!

На кого могло положиться православное население в борьбе с этим организованным, не стесняющимся в средствах монашеским орденом? На необразованное духовенство? На представителей высшей иерархии, смотрящих на свой сан как на выгодное доходное место и завидующих той роскоши и великолепию, которыми окружали себя католические епископы? Корыстолюбие и распущенность нравов господствовали среди православного духовенства! Православное население не находило поддержки среди своих духовных пастырей. Проповеди католиков на такой благодатной почве имели большой успех не только среди представителей высшего класса, но и распространялись на средние и низшие сословия.

Как этому противостоять? Хорошо понимая, в чем заключались язвы современной ему жизни, Константин Константинович Острожский нашел выход из того затруднительного положения, в которое была поставлена западнорусская православная церковь. Только развитием просвещения среди массы русского населения Литвы и поднятием нравственного и образовательного уровня православного духовенства, можно достичь некоторых успехов в борьбе с организованной пропагандой иезуитов и католических ксендзов. Самой настоятельной потребностью для православного населения было издание Священного Писания на славянском языке. Нужно было начать с устройства типографии. Острожский не жалел для этого ни денег, ни сил. Он выписал шрифт, привлек в Острог известного печатника Ивана Федорова с друзьями, бежавшими из Москвы.

Для того чтобы издание библии более точно соответствовало первоисточникам, пришлось отовсюду выписывать рукописные списки книг Священного писания: из Москвы, Константинополя, с Крита, из сербских, болгарских и греческих монастырей. Были даже заведены по этому поводу сношения с Римом. Из Праги удалось получить в распоряжение первое издание Библии на русском языке, напечатанное доктором Франциском Скориной. Патриарх Иеремия и некоторые другие церковные деятели по его просьбе прислали ему людей, «наказанных в писаниях святых, эллинских и словенских». Они начали разбирать материал, но скоро были поставлены в затруднительное положение, так как все присланные списки имели погрешности, неточности и разночтения. Но, тем не менее, после долгой и трудной работы, три года назад, наконец, из его типографии вышли «псалтырь и Новый Завет» с алфавитным указателем, «скорейшего ради обретения вещей нужнейших». Издание это Острожский распространил в большом количестве экземпляров, удовлетворив потребности православных церквей и частных обывателей. Сейчас он готовил к изданию послание патриарха Иеремии в Вильно ко всем христианам, для борьбы с латинством.

Но не только типографии основывал Константин Константинович. В подчиненных ему городах и монастырях князь устраивал православные школы. А в самом Остроге открыл Академию. Учителя в ней были преимущественно греки, которых он выписывал из Константинополя, по большей части из лиц, приближенных к патриарху. Ректором Академии был грек Кирилл Лукарис, человек европейски образованный. В учебном заведении учили чтению, пению, русскому, латинскому и греческому языкам, диалектике, грамматике и риторике. При Академии находилась богатая библиотека. Наиболее способных из окончивших школу учеников, за его счет, для усовершенствования, отправляли в Константинополь, в высшую патриаршую школу.

«Многие из ее воспитанников станут главными борцами с унией и иезуитской пропагандой! — рассуждал Константин Константинович, и почему-то вспомнил Андрея, сына своей племянницы Лидии. — Такой способный был отрок! Жаль, что ему не пришлось поучиться в Академии. Из него бы вышел блестящий продолжатель его дела!».

Тяжесть охватила сердце князя. Он знал, как погибли юноша и его отец: «Зачем он разрешил Андрею ехать к отцу в эту дикую Московию. Пусть его отец, воспитанный по законам своей жестокой Родины оставался там один. Его гибель от рук своего государя-тирана, раболепствующего своим гнуснейшим похотям, закономерна. Что для московского государя жизнь одного дворянина, когда им отправлены на плаху целые роды представителей знаменитейших фамилий! Что люди? Разве человек в разуме, в состоянии понять державного, велевшего изрубить присланного из Персии в Москву слона, не захотевшего встать перед ним на колени!».

Разволновавшемуся князю стало трудно дышать. Он встал с кресла и, подойдя к окну, открыл его. В лицо дохнул пахнущий легким морозцем и отсыревшей древесиной рам, воздух. Небо покрывали серые тучи, готовые разразиться снегопадом. Внизу, на ослепительно белом покрывале недавно обильно выпавшего снега, темнела поверхность не замерзшей речки Гарыни. Над крышами белых мазанок поселян, на ее берегу, вертикально поднимались вверх столбы дыма от затопленных печей. Откуда-то слышались смех и радостные крики играющих детей. Князю стало легче.

«Где это в Киеве увидишь такой белый, чистый снег?» — восторженно подумал он. Князь хотел обратно сесть в кресло, но увидел, что слева, на протоптанной в снегу дорожке, перед воротами замка стоит какой-то человек и безуспешно стучит в окованную железом дубовую дверь. Понаблюдав за ним некоторое время и видя, что никто его не пускает внутрь, Константин Константинович закрыл окно. Взяв со стоящего рядом, покрытого малиновой бархатной скатертью стола, бронзовый колокольчик, потряс им. На звон колокольца открылась дверь за закрывающей ее широкой портьерой и из-за нее появилась прилизанная голова его слуги, Войны:

— Что угодно ясновельможему пану?

— Кто этот человек? — спросил князь, показав головой в сторону окна.

— Какой такой, человек? — изобразив непонимание на лице, переспросил Война.

— Тот, который стоит у ворот замка! — подсказал князь.

— Ах, этот! Михелька! — догадался слуга. — Корчмарь со Староеврейской улицы. Говорит, что ему срочно надо переговорить с паном с глазу на глаз!

— О чем? Какие у него могут быть вопросы ко мне? Может, ему нужен эконом? — возмутился князь. — Так гоните его взашей! Пусть приходит после Рождественских праздников!

— Да, нет ясновельможий. Говорит, что хочет передать лично в руки пану письмо от его родственника!

Ответ слуги заинтриговал Константина Константиновича: «Что это за родственник, который хочет общаться с ним через какого-то еврея?».

Любопытство перебороло в нем надменность господина, и он приказал слуге:

— Проведи его ко мне!

Очень скоро князь услышал в прихожей, стук сапог гостя, отряхивающего с них снег. Еще через какое-то время, он увидел его самого. Склонив в изящном поклоне голову, в кабинет вошел среднего роста молодой мужчина, богато одетый по еврейской моде. На нем была лисья шуба с отложным воротником. Голову украшала меховая шапочка также из лисьего меха. Сквозь распахнутые полы шубы виднелся жилет из черного атласа с белой накрахмаленной рубашкой и штаны до колена из бархата темно-синего цвета, продолжавшиеся белыми носками и малиновыми башмаками с клювообразными загнутыми носками. Бедра мужчины опоясывал черный шелковый плетеный пояс с кистями. С шеи на жилет спускалась массивная золотая цепь. В левой руке он держал свиток, очевидно с письмом.

«Однако какой франт! — с неприязнью подумал князь. — Литовский статут[53] ему не указ!».

— Долгого здравия ясновельможему пану от Михельки! — вымолвил гость. — Соизволит ли пан ознакомиться с письмом сына, его безвременно умершей племянницы пани Лидии?

Острожский изумленно поднял брови: «Что за чушь? По его требованию, ему официально сообщили из Москвы о том, что Андрей убит, позарившимся на его добро русским разбойником! Надо бы высечь этого обманщика-еврея и выгнать со двора!».

И все же, что-то заставило его молча взять свиток из рук франтоватого посетителя.

— Пусть подождет в прихожей, пока я не распоряжусь! — приказал он слуге, стоявшему за Михелем.

Слуга и еврей вышли. Сев за стол, князь ножом для бумаги разрезал шелковую нить стягивающую свиток и с жадным любопытством набросился на его содержимое. Чем дольше он его читал, тем больше верил написанному. К тому же письмо на чистейшем русском языке и почерк такой же, как у Андрея! И все же, князь решил посоветоваться с не раз выручавшим его в таких сложных делах мудрым советником Мотовиллом. Вызванный к князю Мотовилл, ознакомившись с письмом, все понял и внес свои предложения, с которыми князь согласился.

Михельке разрешили войти в кабинет. На этот раз разговаривал с ним Мотовилл.

— Князь согласен на выкуп Андрея и его друга. Но, прежде всего, хотел бы уточнить кое-что!

— Я весь во внимании! — согласился Михель.

— Из письма мы узнали, что Андрей находится в плену у татар в Крыму в городе Карасубазаре. Цена за выкуп его и друга из плена конечно непомерная. Но князь Острожский богат и щедр и даже эти деньги для него сущие гроши. Тем не менее, он не любит, когда его обманывают. Мы с князем так поняли, что выкуп, 1200 злотых червонной монетой должны заплатить тебе. А ты, отправившись в Крым, в Карасубазаре отдашь их Асан-мурзе, который отпустит пленников, выписав для них ханское разрешение на выезд из Крыма. Ты же и доставишь их в Острог! Так?

— Так! — спокойно ответил Михель, еще не понявший к чему ведет разговор хитрый советник князя.

— А если Асан-мурза нарушит свое обещание и, получив деньги, не отдаст пленников тебе? Что тогда?

— Спросите у любого раввина! Каждый ответит, что честнее Михеля нет ни одного еврея в Литве. За эти деньги я буду отвечать своим имуществом! — ответил возмущенный Михель.

— А какое может быть у еврея имущество? — ехидно заметил Мотовилл. — Несколько лавок и корчма в аренде не стоят и 100 злотых. Что еще у него можно найти? Часть из того, что выжимает он, из русских арендаторов-крестьян пользуясь тем, что является фактором — доверенным лицом какого-нибудь ленивого польского шляхтича, обложившего налогами земли, водоемы, сенокосы и даже православные церкви? Не держит ли достопочтенный Михель у себя дома ключи от православной церкви так же, как ключи от амбара, открывая ее для службы по своему желанию, в зависимости от уплаты прихожанами соответствующей суммы?

Михель вспыхнул от возмущения. Никогда, ничем таким он не занимался! Да и не еврей-управляющий устанавливает непосильные и унизительные поборы для крестьян, а алчный и ненавидящий православных шляхтич — католик! Михель, как мог, сдержал себя, понимая, что все равно ничего панам не докажет.

— Но мы знаем, что у тебя есть вещи, за которые ты все отдашь! — сообщил советник.

— Какие? — удивился Михель.

— Как какие? Ворочаешь такими делами, а не знаешь? — рассмеялся Мотовилл. — Самые большие драгоценности в твоем доме: ненаглядная жена и любимый сын!

— Я не собираюсь их закладывать вам! — не выдержав, огрызнулся Михель.

— Значит, ты пришел сюда, чтобы обмануть вельможного пана? — сделал злое лицо советник. — С соизволения князя я сейчас вызову слуг, чтобы они отволокли тебя на конюшню и засекли за обман до смерти!

Перепуганный франт упал на колени перед Острожским:

— Смилуйся ясновельможий пан, я и в мыслях не имел ничего, чтобы обманывать кого-либо!

— Поздно Михель! Молись своему Богу! — злорадствовал Мотовилл.

— Хорошо! Берите в залог и жену и сына, — поняв, что советник все равно добьется своего, взмолился поникший Михель. — Только дайте слово, что будете относиться к ним хорошо!

На этом обе договаривающиеся стороны пришли к взаимному согласию. По приказанию князя в кабинет внесли из казны 1200 злотых в четырех кожаных мешочках и под расписку передали Михелю. Князь Острожский рекомендовал убыть в Крым с ближайшим купеческим обозом, предоставив ему двух вооруженных слуг для охраны от разбойников в дороге. Пересчитав содержимое мешочков, понурый Михель вместе со слугами князя, поехал домой, чтобы перевезти супругу и сына в одну из многочисленных комнат замка, где они будут находиться на положении заложников до возвращения пленных.

Вечером, из кабинета князя долго доносился смех. Князь и его советник смаковали подробности разговора, так перепугавшие Михеля.

В Москву гонец от Асан-мурзы добрался недели на две быстрее, чем письмо о выкупе попало в Острог. Гонец, важно выглядевший с отпущенным животом средних размеров, краснорожий татарин Мустафа, владелец пригнанного на продажу табуна аргамаков, должен был найти человека, ставшего распорядителем имущества Бежецких и на словах передать ему условия выкупа княжича. Общаясь с высокородными и богатыми ценителями породистых лошадей, Мустафа выяснил, что княжича в Москве считают погибшим, а во владение имуществом Бежецких вступил его дальний родственник князь Юрий Коробьин. Несколько дней он напрасно приходил к дубовыми дверями забора, огораживающего хоромы Коробьиных. Улицы города были завалены высотой с сажень сугробами, и стоял трескучий мороз. Но угрюмый мордоворот слуга, вместо того, чтобы пропустить его в дом и разрешить в тепле подождать хозяина, всегда отвечал:

— Боярина еще нет, велено никого не пускать!

Мустафа терпеливо мерз, ожидая князя, и в один из дней его настойчивость была вознаграждена. Со скрипом двери открылись, пропустив его внутрь. Пробежав через двор, за раздетым слугой, Мустафа, поднялся на высокое крыльцо княжеского терема и проскользнул в открытую, заиндевевшую от мороза дверь. По темным коридорам слуга провел гонца в кабинет князя. Он сидел за покрытым льняной скатертью столом. Его строгое, худое, с аккуратно подстриженными усами лицо молодого мужчины возраста Иисуса Христа, освещалось свечой, стоящей прямо перед ним. Мустафа поздоровался. Князь молча смотрел сквозь него.

— Я из Крыма! Принес весть о твоем родственнике Андрее Бежецком. Он жив и здоров, находится в плену у Асан-мурзы. Просит заплатить за него и его товарища выкуп! — сообщил Мустафа с интересом разглядывая князя.

Тот молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Такой спокойной реакции на свое сообщение Мустафа не ожидал.

— Сколько просит твой господин? — наконец ожил князь.

— 900 рублей! — решив погреть на этом руки, хитрый татарин увеличил сумму выкупа.

— Мне понадобится две недели, чтобы собрать такие большие деньги! — подумав, произнес князь. — Сможешь ли ты подождать!

— Конечно! — обрадованный столь скорым решением вопроса, восторженно воскликнул Мустафа.

— Где тебя найти? — спросил князь.

— Не надо меня искать, я сам приду к тебе в любое время! — пообещал татарин.

— И все же? — настаивал князь.

— В Татарской слободе избу Ахмета Чилимбаева найдешь. Там Мустафу спросишь!

— Можешь возвращаться к себе в слободу. Деньги получишь через две недели. Об условиях передачи пленных договоримся тогда же!

Мустафа не успел склониться в поклоне перед князем, как твердая рука слуги направила его к выходу.

Невозмутимость Юрия Коробьина объяснялась просто. Соглядатаи: нищие, оборванцы, торговые люди, половые в кабаках давно сообщали товарищу начальника Разбойного Приказа, что Бежецкими и их наследователями интересуется какой-то татарин. Но после разговора с Мустафой он разнервничался. Что делать? Чувствовало его сердце, что пропавшие беглецы из Донковской тюрьмы скоро где-то объявятся! Ни крики татей на ночных допросах в подземелье Разбойного Приказа, ни ласки Ирины, дочери головы московских стрельцов, наконец-то ставшей его женой, не могли заглушить тоскливого чувства приближающегося краха. Конечно, можно заплатить татарам, чтобы они Бежецкого навсегда оставили там, у себя в Крыму. Но, кто не знает татар! С ними невозможно договориться. Тем самым он опорочит себя, предоставив возможность басурманам шантажировать его! Взять гонца и бросить в пыточную, как распространителя злостных слухов? Ведь Андрей Бежецкий официально мертв! А если этим все не закончится? Появится новый посланник Асан-мурзы или Бежецкий собственной персоной? Вотчину придется отдать! Нет, этому никогда не бывать! К тому же, скандал с воскресшим Бежецким может привлечь внимание царских ищеек. Тогда ему не сдобровать! Вывод: своими силами с этой проблемой не справиться!

Взволнованный этой мыслью Коробьин нервно забегал по кабинету, потом успокоился и принял решение. Закрыв кабинет на ключ изнутри, Юрий извлек из потайного ящичка изготовленного по голландскому образцу секретера, набор для письма и лист бумаги. Зачинив гусиные перья, он сел за стол и машинально написал на листе первое слово. «А если письмо попадет в чьи-то чужие руки? — вдруг пронзила его голову страшная мысль. — Нет, рисковать мы не будем. Лучше затратим на письмо немножко больше времени, — успокоил он себя». Потрудившись над сообщением, в конечном итоге, князь получил набор букв

ХТСЫПССХЙСВЕХФУЙЩГ

ничего не говорящий постороннему человеку. Буквы, Юрий переписал на оторванный от чистого листа маленький клочок бумаги. Лист, на котором он получил этот набор букв, Коробьин сжег в пламени свечи, а пепел выбросил в окно. После этого он открыл дверь и, крикнув в темноту коридора, вызвал слугу.

— Отвезешь это прямо сейчас, — Юрий указал вошедшему в кабинет слуге, на лежащий на столе обрывок бумаги с буквами, — в Ямскую слободу, ямщику Прошке. Изба его, сразу за церковью Фрола и Лавра. В слободе все его знают. Спросишь, «Откуда ты Прошка?». Если ответит «С воли родимый», передашь ему это сообщение.

Юрий не стал требовать от угрюмого и жлобоватого Федьки, повторения пароля. Несмотря на свой мужиковатый вид, его слуга обладал отличной памятью, был хитер и не раз безупречно выполнял похожие задания.

— Если заподозришь что-то неладное, постарайся съесть сообщение! — все же не удержался напомнить слуге князь. — И учти! Если тебя схватят, я ничего тебе не передавал!

Слуга молча кивнул головой.

Обошлось без происшествий. Через два дня записка оказалась в руках адресата, рослого, статного, со вкусом одетого мужчины лет шестидесяти, похожего на наказного казачьего атамана. Он сидел за столом в просто обставленной комнате избы крепкого крестьянина, а записка, доставленная Прохором, лежала перед ним. Его мужественное красивое лицо, которое не смогли обезобразить даже шрамы от сабельных ударов, выражало озабоченность: — «Зачем „Барчуку“ потребовалось использовать этот, предназначенный для крайнего случая, срочный канал связи? Что если земские ищейки установили наблюдение за избой Прохора?». Он переживал за установленную с таким трудом связь с Москвой ямской гоньбой, но в то же время понимал, что «Барчук» без надобности, рисковать не будет!

По его требованию, слуга, молодой юркий паренек принес письменные принадлежности, и господин занялся дешифровкой сообщения. Выписав на лист бумаги набор букв из доставленной записки, он написал под ним, повторяя циклически, ключ. Вот, что получилось у него:

Х Т С Ы П С С Х Й С В Е Х Ф У Й Щ Г

4 2 3 4 2 3 4 2 3 4 2 3 4 2 3 4 2 3 

Ключ к расшифровке определялся им самим и представлял собой число из нескольких цифр. Он менялся каждый месяц и рассылался только очень доверенным и ценным источникам информации. На этот месяц ключом было число «423». Чтобы расшифровать первую букву сообщения, господин похожий на атамана, используя первую цифру ключа «4» отсчитал четвертую, ранее стоящую в алфавите от «Х» букву «Х-Ф-У-Т-С» и получил первую букву донесения «С». Немного попотев над шифровкой, он смог прочитать ее содержимое: «Срочно нужна встреча».

«Все ясно! — подумал господин. — У „Барчука“ нет времени на переписку, а сам он ничего предпринять не может! И нашим не доверяет. Надо ему срочно помочь. Терять такой источник информации согласится только дурак! Тем более, что это же моих рук творенье. Решено, еду сам и прямо сейчас. Тряхну стариной. В кабаках погуляю как в старые добрые времена, когда во хмелю был весел, к красным девкам ластился и молодицам проходу не давал».

Улыбка подернула его губы при мысли о девках и молодицах: — «Не те времена, Алена узнает, голову отвернет! Однако в Москву надо срочно ехать».

— Степа! — приказал он слуге. — Приведи-ка ко мне, московского ямщика Прохора и сам собирайся в дорогу!

Через день, после заутрени, сытно позавтракавший князь Юрий выезжал со своего двора на службу в Приказ. Собаки брехали и не успокаивались. «Лису почуяли или хорька», — подумал Коробьин, не придавая этому значения. Не успел дворник закрыть ворота, как к нему, из-за ближайшего к дому сугроба, бросилась чья-то темная тень. Ладонь правой руки князя инстинктивно легла на рукоять сабли. Но оружие не понадобилось.

— Остынь боярин! Атаман перед вечерней ждет тебя на старом месте! — кто-то вцепившийся в стремя, бегло проговорил ему.

Мысль о столь быстром ответе на его просьбу, прыткость неизвестного человека сообщившего ее, ошеломили Юрия настолько, что говоривший на какие-то доли мгновения выпал из-под его контроля. Когда князь пришел в себя, никого рядом с ним уже не было.

Вечером, вернувшись, домой, князь переоделся без помощи слуги. После переодевания, его невозможно было узнать. Дать, не взять крестьянин среднего достатка! Сермяжный зипун серого цвета, из-под полы которого были видны белые сермяжные порты, сидел на нем как влитой. Стан опоясывал узкий кожаный ремешок. Шею украшал воротник рубашки из выбеленного холста, украшенный разноцветным шитьем и застегнутый на металлическую пуговку. На ноги были надеты желтые сапоги из телячьей кожи на меху. Голову украшал кожаный колпак, подбитый овчиной. Придирчиво оглядев себя в венецианском зеркале, купленном у англичан, князь подошел к стене, где на крючках висели сабля и кинжал. Сняв кинжал, он закрепил его на ремне. В серьезной схватке один кинжал не помощник, но на всякий случай может пригодиться. В ночной Москве его знают и боятся. Но могут повстречаться «борзые», залетные! Шуба из зайца покрытого сукном, запахнутые полы которой стягивал шелковый кушак с кистями и рукавицы, довершили его наряд. Через дверь черного хода Коробьин вышел на улицу. Наступали сумерки. Редкие прохожие спешили в тепло. Князь лицом почувствовал, как щиплет кожу усиливающийся мороз. Поплутав немного вокруг своего дома, Юрий огляделся: слежки за ним нет! Теперь можно идти к месту встречи. Местом встречи был Царев кабак.

Царевым кабак назывался не просто так. Он был построен по повелению царя в 1552 году для опричников. Место для кабака было избрано на Балчуге за Живым мостом. Вино в этом кабаке не продавалось. Опричники пили в нем бесплатно. По прекращению опричнины вино в кабаке начали продавать за деньги. В ассортименте были: обыкновенная водка, которая носила название простого вина, лучший ее сорт назывался вино доброе, еще выше — вино боярское, и, наконец, вино двойное, чрезвычайно крепкое. Для женского пола продавалась насыщенная патокой сладкая водка. В Царевом кабаке можно было пить только одним крестьянам и посадским. Люди других сословий могли употреблять напитки только у себя дома. Вслед за Царевым кабаком в Москве, были учреждены кабаки и в других городах. Насаждая кабаки в разных местностях своего государства Иоанн Васильевич, тем не менее, не терпел разнузданного пьянства. Только на Святой неделе и в Рождество Христово он разрешал народу веселиться в кабаках. Пьяных взятых во всякое иное время сажали в темницу.

В кабаке была потайная комната, из которой прослушивались и просматривались все помещения питейного заведения. О ней знало ограниченное число лиц. Сам государь приезжал сюда, чтобы послушать, о чем, развязав языки, ведут речь пьяные опричники. Не изменилось назначение комнаты, и после передачи кабака простым людям. В ней и должна была состояться встреча князя Юрия с «атаманом».

У Коробьина был свой ключ от комнаты, поэтому ему не пришлось прибегать к услугам распорядителя кабака. В комнате было тепло и темно. Звуки голосов не проникали сюда. Для того чтобы увидеть находящихся в зале людей и услышать их голоса, нужно было по лестнице подняться в верхнее помещение, расположенное под антресолями. Но запахи перегара и спиртного проникали даже сюда. В дверь негромко постучали. Коробьин затаив дыхание неслышно подошел к ней и через смотровое окошечко посмотрел на улицу. «Это он!» — облегченно вздохнул князь и, отодвинув засов, открыл дверь.

Они обнялись как старые добрые друзья.

— Ну, рассказывай о своей беде! — едва сев на скамью, приступил к делу «атаман». Юрий изложил суть вопроса. Собеседник все понял и был лаконичен:

— Татарина мы уберем. Распространители слухов нам не нужны! Денег на выкуп не пожалеем. На неделе отправим своего человека в Крым. Пленников мы выкупим, но до Москвы они не доедут. Я думаю, они серьезно заболеют и умрут где-нибудь в степи! Тебя устраивает такой расклад событий?

— Конечно! — Юрий расплылся улыбкой, которую трудно было не заметить даже в темноте.

— А теперь поведай, какие козни против меня готовит мой венценосный братец?

Коробьин довел до своего собеседника собранную им информацию.

— Молодец! Возьми за работу! — протянув Юрию, кожаный мешочек с золотыми, похвалил его «атаман». — Жаль, что пришло время прощания! Выходить будем по одиночке. Там за углом, тебя дожидаются сани. Запрыгнешь, скажешь вознице, куда тебя отвезти! Ну, бывай!

«Вот она, куда заводит обыкновенная жадность! — уходя, тревожно подумал „атаман“. — И я, старый дуралей тогда, в первый раз, поддался на его уговоры! Надо было сразу отказать! Что ему и так денег не хватает? А впрочем, чего кривить душой? Наше дело разбойничье. Топорно мы сработали!».

Юрий открыл ему дверь, и тот нырнул в морозную темноту. Спустя некоторое время, спрятав под шубу деньги, вышел Коробьин. Во дворе его действительно дожидались розвальни с возницей в рваном тулупе и заиндевелой бородой.

Мустафа любил многое, но особенно по душе ему были две вещи: деньги и женщины. Денег он предпочитал получать сразу и много, а женщин любил высоких, минимум на голову выше, хотя сам был маленького роста. Была у него одна, посадского человека вдова, к которой он захаживал. Недалеко, в татарской слободе. Но когда он увидел рядом со своим сторожем Родькой Осиповым ее, внутри что-то оборвалось. Высокая, стройная, сильная. Щеки от мороза пылают. Посмотрела на него глубокими как море, голубыми, в окружении длинных и густых ресниц глазами, как по сердцу острым ножом провела. На следующий день он бросился к Родьке узнавать:

— Кто такая? Познакомь!

Сторож упираться не стал и поведал ему, что это его двоюродная сестра, зовут ее Натальей и живет она одна в Хамовной слободе. Кстати Мустафа ей тоже понравился. Она расспрашивала о нем. С того дня Мустафа стал приставать к Родьке, чтобы тот отвел его в гости к своей сестре. Каждый раз сторож угрюмо отвечал ему, что он занят. Но в один из дней, уступил Родька настойчивым просьбам своего хозяина и сообщил:

— Сегодня вечером Наталья будет тебя ждать!

— А, что она любит? — взволнованно спросил Мустафа. — Какие подарки ей дарить?

— Деньги она любит, как и все бабы! — равнодушно процедил сквозь зубы Родька.

Вечером, Родька показал ему дом Натальи.

— Заходи! — предложил он Мустафе перед дверью, намереваясь уйти.

— Может вместе? — неловко спросил Мустафа.

— Нет! — произнес Родька. — Она сказала, что ты ей нужен один.

Мустафа постучал в дверь.

— Заходи дорогой! Дверь открыта, — ответил ему приятный женский голос.

Мустафа толкнул дверь рукой. В темных сенях никого не было и он, открыв следующую дверь, прошел дальше в комнату на свет свечи. Увиденное в комнате на какое-то мгновение парализовало его. Перед ним за столом из грубо отесанных досок, на котором стояла в плошке свеча, сидел мужчина лет шестидесяти, с мужественным, умным лицом, которого с боков окружали верзилы со свирепыми разбойничьими лицами. Неподалеку, скрестив на груди руки, стояла сестра Родьки и равнодушно смотрела на Мустафу своими бездонными глазами. Опомнившись, он попытался выскочить обратно на улицу, но не смог. Откуда-то появившийся за спиной человек, крепко сжал его плечи и подтолкнул к столу, предупредив наполненным угрозой голосом:

— Не дергайся, если хочешь жить!

— Садись Мустафа! — спокойно предложил ему пожилой мужчина. — Здесь все свои.

Мустафа сел на скамью перед столом.

— Алена! Оставь нас. Нам надо поговорить с человеком!

«Та самая Алена! Безжалостная предводительница разбойничьей шайки! — подумал Мустафа и у него мороз пробежал по коже. — Дурак, клюнул как дикий селезень на подсадную утку!». Алена не ответив, прошла к двери.

— Что смотришь? — спросил мужчина у Мустафы, видя, как тот не отрывает глаз от Алены. — Жена моя. Нравится?

Верзилы и стоящий за ним мужик загоготали.

— Чего ржете жеребцы? А ну замолкли! — властно, не повышая голоса, потребовала Алена.

Все замолчали.

— Займитесь лучше делами, пока я в гости схожу! — пожелала компании Алена и хлопнула дверью.

— Ты чего молчишь Мустафа? — спросил его мужчина.

— А с кем разговаривать-то? — осмелел Мустафа, — звать-то тебя как?

— Зови Атаманом! Не ошибешься!

— Зачем вы устроили засаду? Что вам от меня надо?

— Немногое! Ты, говорят, от Асан-мурзы имеешь поручение?

«Зачем им русские пленники? — простодушно подумал Мустафа. — Здесь никакого секрета нет. Может, им нужен выкуп, который он должен получить от князя Коробьина?».

— Деньги нам не нужны, — угадал мысли Мустафы Атаман. — Если честно ответишь на мои вопросы, мы ничего плохого тебе не сделаем. Даже на волю отпустим. Нет, тут же и порешим!

Сидящий слева от Атамана верзила подкрепил его слова веским аргументом. Он положил на стол кривой персидский кинжал.

— Не надо меня пугать! Я и так все расскажу! — так и не поняв, для чего это нужно разбойникам, пообещал Мустафа, глядя то на нож, то на верзилу.

Мустафа рассказал все, даже то, что гонец с предложением о выкупе был отправлен не только в Москву, но и в Литву. Атаман заинтересовался этим сообщением и долго выспрашивал у него, раньше или позже его отъехал гонец в Литву. Наконец расспросы были закончены. Атаман и один из верзил встали из-за стола и через коридор во двор вышли на улицу. Уже стемнело. Крупные яркие звезды на мороз усыпали небосвод.

— По пленникам все ясно. Татарина отпускать нельзя. До утра пусть посидит в подвале, а утром отвезем его в наш стан. Пусть он там, побудет до весны. Работа ему найдется! — поделился Атаман со своим собеседником.

— Чего возиться? Может его того? По горлу ножичком и в сугроб? А весной как подснежники пойдут и найдут его!

— Я его отпустить обещал, Кистень!

— Как знаешь, Атаман! — недовольно согласился Кистень.

В это время из избы послушался шум борьбы. Атаман и Кистень бросились к двери.

Когда Атаман и Кистень вышли из избы, Мустафу вдруг осенило, что никто его отпускать после этой беседы не будет. Даже не зная, для чего нужны им эти пленные, можно предположить, что он для их планов опасный свидетель. Наверное, они и вышли для того, чтобы решить, как его убрать без борьбы и шума. Значит, ему осталось жить совсем немного. В его голове мгновенно созрел план побега. Главное вырваться на улицу и поднять там как можно больше шума! Выбросив руку вперед, он ударил пальцами руки по глазам верзилы сидевшего напротив и полоснул назад, выхваченным правой рукой из ослабевшей руки ослепленного соперника ножом. Кто-то сзади охнул. Мустафа бросился к двери. Она была закрыта всего лишь на щеколду. Наконец, вот она долгожданная свобода! Отбежав от избы, он увидел, как двое, выскочив на крыльцо, бросились за ним.

— Караул! Убивают! — закричал Мустафа и, сбросив шубу, понесся прочь.

На крики никто не отвечал, рогаток стрельцов не было видно, а окна изб равнодушно смотрели на него закрытыми темными ставнями. Мустафа выбился из сил, но и его преследователи отстали. Беглец уже был уверен в своем спасении и поэтому беззаботно встал на пути двигавшейся ему навстречу санной упряжки.

— Стой! — закричал вознице Мустафа. — Там разбойники!

Поравнявшись с Мустафой, возница стоявший в санях во весь рост, внезапно ударил беглеца по голове топориком, спрятанным до поры под полой тулупа. Мустафа упал на снег. Склизкой от крови рукой возница нащупал шею татарина. Мустафа был мертв. Вскоре подбежали Атаман и Кистень.

— Ну, как он, Прохор? — спросил у возницы Атаман.

— Успокоился страдалец! — ответил Прохор.

— Спасибо тебе, что догадался догнать его в обход! А то бы шуму могло быть! — поблагодарил возницу Атаман.

Кистень обыскал мертвое тело. На поясе он обнаружил кошель с деньгами:

— Надо же? И деньга при нем!

— Отдай Прохору! Он заработал! — приказал Атаман. — Разговорились! Берите его, оттащим подальше от дороги!

Тело Мустафы отволокли к какой-то канаве и сбросили в нее. Прохор, деревянной лопатой присыпал труп снегом. Осенив себя крестным знаменем, разбойники сели в возок и покинули место преступления.

Через два дня, приехав в разбойничий стан, Атаман вызвал к себе Болдыря для серьезного разговора. Болдырь явился в атаманскую избу немедля.

— Что-то, ты последнее время мышей не ловишь Болдырь! — упрекнул Атаман севшего напротив него старца.

— Это ты про что, Кудеяр? — удивился Болдырь.

— Я, для Алены Кудеяр, а всем остальным Атаман! — разгневался Кудеяр.

— Будь, по-твоему, Атаман! — согласился Болдырь. — Ты что-то не в духе! Что случилось?

— Не знаешь? — еще больше разозлился Кудеяр. — Младший Бежецкий, дважды убитый твоими людьми объявился в Крыму в полоне знатного мурзы и его вот-вот выкупит богатый литовский дядюшка!

— Нет!

— Если он потом появится в Москве, конец всему нашему делу. Человек, благодаря которому, мы живем почти десять лет как у Христа за пазухой, сразу же будет изобличен.

— А кто он?

— Не твоего ума дело старик! Ты лучше с юным Бежецким разберись! — прикрикнул на Болдыря Кудеяр.

— Трудно его в Крыму-то достать! — растерянно произнес Болдырь. — Может, встретим, когда он от литовского дядьки поедет в Москву?

— Нет! Оставим этот вариант на крайний случай. Надо упредить богатого дядюшку. Думай Болдырь! Твоя вина, в том, что этот Бежецкий еще ходит по земле! Ты и расхлебывай!

Болдырь недовольно поморщился: «Кто мог знать, что в одном месте у Коширы, столкнутся две абсолютно не связанные друг с другом его задумки, что раненого Бежецкого подберет обоз из украинного Донкова и он к тому же чудом выживет после почти смертельного ранения, а трое здоровенных головорезов, не смогут справиться с одним сопливым мальчишкой? Может это судьба бережет юного княжича и все попытки убрать его, напрасны?». Не верящий ни в Бога, ни в черта Болдырь, сразу же отбросил в сторону эту жалкую мысль. Разбойник вспомнил, что у него в Крыму есть свой человек. Он еще на прозвище «Дервиш» откликался. «Дервиш», казанский татарин, был бродячим странником-дервишем, который по неизвестным причинам прибился к ним. Он был набожный и исполнял намаз своему Богу по всем правилам. Татарин потом еще долго по казанским и астраханским дорогам ходил, в персидских караван-сараях обивался, высматривая какой ценный груз по каким дорогам повезут. Последний раз послали его в Крым, в город Гезлев, якобы гостем. Надеялись через него знать, какой товар из Крыма в Литву и Московию идет, в том числе по Волге и Дону. Но из-за большого расстояния эти сведения приходили тогда, когда в них надобности уже не было. И «Дервиша» забыли.

Старец рассказал Кудеяру о «Дервише».

— Ценный человек! — согласился Кудеяр. — Только сколько времени прошло с того дня, как от него получили последнее донесение?

— Кажется полгода!

— Много! Особенно надеяться на этого «Дервиша» не будем. Пошлем своего человека, который в случае чего и без него с делом справится. Я знаю такого. Это рязанский купец Биркин. Готовь Болдырь на него все необходимые разрешения! Помоги с товаром. Выдай золотые на выкуп. Не скупись! Будет в Крыму, пусть найдет «Дервиша». А нет, сам займется этим делом!

Через неделю, рязанский купец Афанасий Биркин, с ханским разрешением на торговлю в Крыму, купленным у крымского посла, ехал по Крымской дороге проходящей через Калугу, Брянск, Новгород-Северский, Путивль в Крым в составе обоза возвращавшихся из Москвы татарских купцов. На трех возах принадлежавших ему размещался товар: топоры, ножи, зеркала, «подбойное гвоздье» — пуговицы, иголки, булавки, узды и седла. Через две недели снег закончился, и товар пришлось перегрузить на телеги. Через 10 дней купеческий обоз достиг Перекопа, а еще через два дня, оставив товар в караван-сарае Гезлева, Афанасий встретился с «Дервишем». Он был жив и здоров. В жизни его звался Муртазой. Отзыв на пароль «Дервиш» не забыл и очень обрадовался русскому гостю. Забытый разбойниками он занялся торговлей. Дела Муртазы шли хорошо, и его новое занятие приносило неплохой барыш. За накрытым, по случаю приезда гостя столом, Афанасий поделился с хозяином причиной, которая привела его сюда. Муртаза внимательно выслушал его.

— А кто эти люди, которых атаман решил выкупить? — поинтересовался он.

— Московский княжич и боярский сын с какого-то украинного городка — ответил Афанасий.

— Они из наших?

— Нет! Посторонние людишки!

— Тогда зачем на них тратить столько денег?

— Не сказал! — уклонился от ответа Биркин. — Атаману видней.

— Да, — согласился Муртаза, — ему дальше видно! А наличные деньги у тебя есть? — опять спросил он.

— Есть! — ответил Афанасий и для убедительности показал увесистый кожаный кошель, снятый с поясного ремня. — 900 золотых!

— У Асан — мурзы, всем этим делом заправляет достопочтенный Барух, карасубазарский еврей! К нему и поедем! А сегодня отдыхай. У тебя была трудная дорога. Но для начала я свожу тебя в турецкие бани! — пообещал ему собеседник.

Биркину была отведена отдельная комната в гостевой. Извинившись перед хозяином, Афанасий пошел в караван-сарай сделать необходимые распоряжения по размещению товара приказчику, расположившемуся там. А Муртаза в это время размышлял над тем, зачем понадобилось Атаману выкупать посторонних людей за такие большие деньги. Его пытливый ум всегда пытался докопаться до истины, там, где что-то было непонятно. «Явно Афанасий знает это, но не хочет или боится поделиться со мной своей тайной! — обиженно рассуждал Муртаза. — Ничего, после бани он мне все расскажет!».

С вернувшимся Афанасием Муртаза направился в баню, благо, что она располагалась недалеко от его дома. Он любил в ней размять косточки, руками знавшего свое дело массажиста-банщика, по национальности перса. Биркин, ни разу не посещавший восточной бани, был в восторге от нее. После бани, довольные оба, они опять уселись за ломившийся от обилия пищи стол. На этот раз, кроме еды на нем стояло вино. Сам Муртаза вино не пил, ссылаясь на запрет его употребления для мусульман, но Биркину постоянно подливал в часто пустеющий бокал. Тот сначала отказывался, но потом, решив, что ему ничего не будет от некрепкого, по сравнению с водкой двойной перегонки, виноградного вина, перестал сопротивляться. И напрасно. Муртаза знал, что делал. Расслабленный баней Биркин хмелел на глазах. Наконец он дошел до того состояния, когда у пьяного человека появляется желание высказать собутыльнику все, что у него наболело на душе. Афанасий рассказал Муртазе о том, что выкупает пленников для того, чтобы потом их убить. С самого отъезда из Рязани его мучило это поручение Атамана, заставляя страдать. Дело в том, что Афанасий Биркин не выносил вида крови и страданий обреченных на смерть, что было большой редкостью в это время, изобилующее насилием, убийствами, изощренными показательными казнями. Афанасий тщательно скрывал свой, как ему казалось недостаток от посторонних, россказнями о том, как жестоко он расправлялся со своими врагами на Ливонской войне. На самом деле, он был на этой войне в команде землекопов и «пальцем никого не тронул». Эти рассказы сыграли свою роль. О тайном недостатке Афанасия было известно только жене Глафире, попрекавшей его тем, что он даже курицу зарезать боится. Про дальнейшую судьбу пленных, Биркин рассказал Муртазе, потому, что не знал, как самому решить эту проблему и надеялся, что тот поможет ему исполнить суровое приказание Атамана. Муртаза не был безжалостным убийцей и убивал, как и звери в дикой природе, только из необходимости.

— Зачем убивать этих несчастных юношей! — заявил он Афанасию. — От этого пользы никому не будет! Давай я лучше продам их арабам. Есть не скупые покупатели. Выручку пополам. Много, ни мало, а по 200 золотых каждому, я тебе обещаю.

Афанасий мгновенно протрезвел, счет деньгам он знал, но и об осторожности не забывал:

— А если об этом узнает Атаман?

— Только если ты ему сам не расскажешь. Из Туниса еще никто не возвращался!

— Ты меня не обманываешь?

— Рассуди сам Афанасий! Зачем мне размениваться на 200 золотых, если я запросто мог присвоить все деньги, которые лежат в твоем тугом кошеле!

«Действительно, чиркнул ножом по горлу и забрал все! А „Дервиш“ ведь он такой, не в пример мне! — подумал Биркин».

— Я согласен! — принял решение Афанасий.

— Ладно, не горячись! У русских есть пословица «Утро вечера мудренее!». Завтра и скажешь о своем окончательном решении! — предложил Муртаза.

Биркин с ним согласился. Утром он не изменил своего решения. Позавтракав, они сели на подготовленных слугой верховых лошадей и оправились в город Карасубазар. На их счастье, по приезду, Барух, к тому же оказавшийся знакомым Муртазы, был на месте. Он принял их в гостиной двухэтажного дома, построенного на турецкий манер. Внутри, однако, все было европейское. Узнав, зачем и откуда они приехали, хозяин распорядился накормить их. Стол не был таким роскошным, как у Муртазы, но Афанасию еврейская еда понравилась. По крайней мере, жареная курица под чесночным соусом. И сидеть за столом можно было по-человечески, а не как у Муртазы, на корточках около низенького стола.

Переговоры вел Муртаза, на языке крымских татар. Афанасий боялся, что они вдвоем с Барухом сговорятся и обманут его, но поверил Муртазе, когда тот сообщил ему, что цена выкупа ниже, чем он думает, не 900 золотых, а 780.

— А где Мустафа? — внезапно спросил Муртаза Афанасия.

Купец тревожно посмотрел на Баруха. Как он мог забыть про Мустафу?

— Заболел в дороге! — ответил Афанасий, так как его учил Атаман. — Остался до выздоровления в Рязани.

Вскоре переговоры закончились. Муртаза и Афанасий сели на коней и поехали обратно в Гезлев. По дороге Муртаза рассказал Биркину содержание разговора с Барухом. Барух обещал, что сегодня же он обо всем сообщит хозяину пленников, Асан-мурзе. Завтра, Барух в резиденции бея заплатит пошлину за куплю-продажу рабов и оформит купчую на рабов на Муртазу. Послезавтра, в доме Баруха произойдет сделка, и они получат пленников.

Барух был огорчен переговорами. Не увидев Мустафу, он понял, что московские родственники княжича ни о чем с ним договариваться не будут. Если отсутствие гонца не следствие болезни, что, скорее всего так, то он имеет дело с очень серьезными людьми. А значит, его план шантажа московских родственников провалился. Об этом он сообщил Асан-мурзе. Тот выслушал его рассказ спокойно.

— Выкуп-то я все равно получу! — самодовольно улыбаясь, заявил он Баруху.

Глава IX. Казнь

Прошло четыре месяца с того дня, как Андрей и Василий попали в плен. День и ночь, с утра до вечера они работали на мануфактуре по производству сафьяновых кож. Молодость и надежда на освобождение помогали им выжить в условиях изнурительного труда, что нельзя было сказать о других работниках. Болезни, холод и сырость, мягкой, но губительной для плохо одетых пленников крымской зимы, отвратительная еда, ядовитые химикаты и краски для выделки кож, чувство безнадежности своего положения косили их ряды, множа холмики с деревянными крестами на безымянном кладбище. Их заменяли все новые и новые рабы, захваченные ненасытными татарами в Московии и Литве.

Андрей с Василием, о прибытии в Карасубазар лжепокупателей не знали. Но на следующий день, после переговоров покупателей с Барухом, Асан-мурза, их, как ненужных больше на производстве рабов, распорядился выделить на работы на территории Большого Таш-Хана. В ближайшие дни в Бахчисарай из Кафы через Карасубазар должен был проследовать кортеж Осман — паши, наместника султана в Кефейском кадылыке. Адиль-бей, знатный бей из рода Ширин, центром земель которого был Карасубазар, решил не «ударить в грязь лицом» перед высоким гостем и показать свои владения с хорошей стороны. Для ускорения работ, он приказал своим мурзам выделить на них по 2–3 раба от каждого.

Засветло, на рынок друзей отвел Аким Болотов. Там их встретил Мирошка — Хасан. Показав на огромную кучу никогда не убиравшегося верблюжьего и лошадиного навоза в конце огромной торговой площади, он наметил им фронт работ:

— Видите гору дерьма. Ее и уберете. Ваша задача погрузить все это на телеги, которые вот-вот начнут подходить! Вилы и лопаты возьмете в мазанке сторожа, которая находится сразу за этой горой!

— Это все нам двоим? — удивленно спросил его Васька. — Тут же работы немеряно!

— Вам, вам! — подтвердил Хасан.

— Да-а! — вздохнул за их спиной Болотов. — А я думал у вас будет хоть небольшой перерыв от нашей смурной жизни!

Друзья угрюмо смотрели на двухсаженную гору навоза.

— Держитесь! На том свете все отдохнем! — попрощался с ними Аким.

С рассветом пошли телеги, и друзья едва успевали наполнять их навозом. А потом, мимо них надсмотрщики стали гнать живой товар, связанных одной веревкой за шеи, мужчин-рабов, по десять человек в связке. Женщины шли без веревок, торговцы боялись подпортить товар. Пленников было бесчисленное множество. Вступивший на престол хан Ислам Гирей, по указке турецкого султана, совершил набег на литовские земли уведя в полон более 35 тысяч человек. Пленниками торговали оптом на площади у восточной стены авред-базара, на которую привели для работы Андрея с Василием.

— Это новые невольники, простые, бесхитростные, только что пойманные! — кричал с одного конца базара один торговец, привлекая покупателей-посредников арабов, персов и сирийцев.

— Это не московиты, которые только и думают, как им сбежать! — вторил ему второй торговец с другой стороны.

Покупатели едва успевали уводить купленных оптом рабов. Дальше их погонят в Кафу, где погрузят на корабли, отбывающие в разные части обширной Оттоманской империи. Пригоняли и штучный товар. В сопровождении янычара, продавец, очевидно турок, привел на базар необыкновенной красоты златокудрую молодую женщину с грудным ребенком. Возле него сразу же собралась большая толпа покупателей. Друзья, привлеченные красотой юной матери наблюдали, как долго не редела она. Видно, продавец заломил за свой товар сногсшибательную цену, а те, кто хотел обладать им, пытались сбить ее. Наконец, остался один покупатель, средних лет, сухой, невысокий, с коричневым лицом араб. На голове его ослепительно белела чалма, украшенная крупным изумрудом, а из-под полы синего, стеганого серебряными нитками, шелкового халата выглядывали загнутые носки расшитых золотом сапожек. Он еще долго продолжал торг. До Андрея и Василия доносились отрывки фраз женщины, умоляющей торговца и продавца о чем-то.

— Кто она? — спросил Василий у Андрея. — Вроде бы по-русски говорит, а ничего не понятно!

— Полька она! — пояснил другу княжич. — На польском языке говорит!

Вновь подошли возы и друзья, занятые работой перестали обращать внимание на происходящее на площади. Внезапно, гудение толпы разорвал истошный крик женщины, молящей о помощи и хватающий за самое сердце. Это кричала юная мать, из рук которой янычар вырывал ее дитя. Очевидно покупатель, приобретая красавицу для себя, не хотел брать ребенка. Андрей вовремя схватил Василия за руку, неосознанно сделавшего несколько шагов в сторону плачущей матери.

— Ты, что? Забыл, кто ты есть? — напомнил он ему.

Тем временем слуги араба поволокли к выходу с базара, упирающуюся, рвущуюся из их рук к ребенку мать, а янычар с плачущим ребенком направился в сторону друзей. Он шел не к ним, а в платановую рощицу, которая начиналась сразу за хижиной сторожа. Опять подошли телеги. Друзья продолжили свою работу. Ваську, увлекшегося погрузкой навоза на телегу, вдруг, кто-то резко дернул назад, схватив за старую, рваную однорядку. Повернувшись, он увидел перед собой янычара, сующего ему лопату и что-то бормочущему на своем языке.

— Я не говорю на турецком! — пытался отбиться от лопаты Василий, но это ему не удалось. Мало того, страж турка, зрелый, испытанный в боях воин, обладал недюжинной силой, потому, что легко, как пушинку поволок сопротивляющегося юношу по направлению к рощице. В рощице, Ваське сразу стало понятно, зачем он понадобился ему. На прошлогодней листве, у платана, лежал мертвый младенец с размозженной до неузнаваемости головой, а с пятнистого ствола дерева, стекала яркая кровяная полоса. «Это он его за ножки и головкой об ствол! — молнией мелькнуло в мозгу. — А меня притащил сюда, чтобы я его закопал!».

— Сам закопаешь, собака поганая! — наливаясь яростью, бросил Василий извергу в лицо.

Наверное, тот все понял без перевода. Таких оскорблений он никому не прощал! Тем более, какому-то презренному рабу! Крепко держа одной рукой Василия за одежду, другой он выхватил из ножен на поясе кинжал и замахнулся им, чтобы ударить юношу в горло. Но не успел. Юноша, проведя заднюю подсечку, опрокинул противника на землю. Падая, тот не выпустил его одежду из своих рук и увлек за собой. Они долго безуспешно катались по земле. Янычар стремился ударить Ваську кинжалом, а тот пытался вырвать смертоносное оружие из его рук. В конце концов, янычар, одержал верх, и, оседлав изнемогшего от борьбы уставшего Ваську, занес стальное острие над головой, приготовясь нанести последний смертельный удар. И это бы ему удалось, если бы вовремя не подоспел на помощь Андрей. Спасая друга, он ударил вилами в спину ничего не подозревающему янычару.

— Что будем делать дальше, Вась? — задыхаясь от волнения, поинтересовался Андрей у друга, помогая ему выбраться из-под пускающего кровавые пузыри стражника работорговца.

«Что же действительно делать? — размышлял Василий, снимая с янычара саблю и лук с колчаном. — Вырваться из города, а там …! Крым большой! Только как? Пешком не дадут уйти!».

— Бежим к повозкам! — решил Василий.

Андрей понял друга с полуслова. Юноши заспешили к месту своей работы, там, где к навозной горе подходили под погрузку пустые телеги. На выходе из рощицы они столкнулись с турком, который, обеспокоенный отсутствием своего охранника, решил узнать, не случилось ли с ним чего-нибудь. Турок машинально прошел мимо них, но неожиданно остановился, осознав, что у одного из рабов на поясе сабля, а в руках лук и колчан со стрелами его стражника. Турок заорал, что-то, пытаясь предупредить охрану рынка. Друзья не представляли, насколько отработаны были охраной действия по подавлению волнений или мятежей рабов! Отовсюду вдруг появились вооруженные люди, оттеснившие рабов в сторону от рыночной площади и взявшие ее в кольцо. Телеги, как раз только появившиеся на въезде на авред-базар были ими остановлены, а к Василию с Андреем размахивая саблями, бросилось несколько человек. Василий хладнокровно расстрелял их из лука янычара. Оставив две неподвижные фигуры на песке базарной площади, остальные повернули назад. На друзей посыпался град стрел. Спасаясь от них, юноши укрылись в мазанке сторожа. Предусмотрительный Василий, вырубил лопатой, в хлипких саманных стенах их укрытия, отверстия, для того чтобы иметь круговой обзор. Он сделал это вовремя. Со стороны платановой рощицы к ним попытался подобраться какой-то храбрец. Вскрикнув от боли после меткого Васькиного выстрела, со стрелой в плече, он вынужден был скрыться за деревьями.

Адиль-бей, решивший проверить, как выполняется его приказание, с удивлением воззрился на стрелу, упавшую прямо под копыта его коня. Со стороны авред-базара слышались крики и свист стрел.

— Узнай, что там происходит! — приказал он своему силихтеру (меченосцу). Силихтер ускакал и быстро вернулся с дыздаром (комендантом) Таш-Хана.

— Двое русских рабов взбунтовались светлейший, засели в рыночной сторожке и никого не подпускают к себе! — доложил запыхавшийся дыздар.

— Почему они не схвачены до сих пор? — возмутился Адиль-бей.

— У них есть оружие! — вынужден был признаться комендант.

— Так убейте этих жалких рабов! — приказал бей и решил сам посмотреть на кровавую потеху.

По команде коменданта, около десятка охранников с разных сторон ринулись к сторожке. Лишь троим из них удалось достичь ее стен. Остальные, раненные меткими выстрелами невидимого стрелка, бросились обратно или остались лежать на песке рядом со сторожкой. Выломав дверь мазанки, оставшиеся в живых, устремились внутрь ее. Адиль-бей, решив, что с рабами покончено, направил коня к сторожке. Вслед за ним двинулись его телохранители. Но случилось невероятное. Из дверей мазанки выскочил единственный из нападавших, и, брызжа кровью из многочисленных ран, нанесенных ударами вил, с криком ужаса бросился прочь. Рядом с головой бея просвистела стрела из сторожки. Адиль-бей повернул коня назад.

Еще долгое время охранники не решались атаковать рабов. На площадь вызвали Хасана-Мирошку. С его помощью, обманными обещаниями пытались выманить рабов из своего укрытия. Те не поверили. Пробовали зажечь зажигательными стрелами солому на крыше, но ничего не вышло. Отсыревшая за осень и зиму солома не хотела гореть. Тогда бей приказал снять со стены Таш-Хана пушку, из которой не стреляли лет двадцать. Пушкаря из турок нашли быстро. Адиль-бей объявил ему лично, что если тот попадет с первого выстрела в мазанку, то получит денежную награду, а если нет, то ему здесь же отрубят голову. Пушкарь не соглашался, торговался на трех выстрелах. Адиль-бей знал, что с первого выстрела, из старой, не пристрелянной пушчонки, даже если этого Аллах захочет, в цель не попадешь. Но, поторговавшись, великодушно согласился с просьбой пушкаря. Надо же заставить его работать! Пушкарь попал в цель аккурат с третьего раза. Над местом, где стояла мазанка поднялось облако пыли. С криком «А-а-ла!», охранники ринулись к ней. Оглушенные попаданием ядра в мазанку, Василий и Андрей не смогли оказать сопротивление нападавшим. Вскоре, связанные веревками друзья, предстали перед Адиль-беем. Охранники нанесли им несколько ударов по ногам, чтобы заставить их встать на колени перед ним. Адиль-бей с ненавистью разглядывал усыпанных строительным мусором рабов. Слух о бое на авред-базаре в Карасубазаре распространится на весь Крым! Торговцы станут говорить, о том, что в Карасубазаре рабами торговать опасно и уйдут в Гезлев и Кафу! Резко упадут поступления от налогов и сборов! И это не все! Об этом узнает хан Ислам Гирей! Голова Адиль-бея пошла кругом от мыслей о новых возможных неприятностях.

— Разреши прикончить их светлейший! — попросил один из телохранителей бея.

— Успеем! — отказал ему бей.

В голове Адиль-бея созрел дьявольский план. Он приказал найти и привести к нему кадия, мусульманского судью. Кадий Газы-оглы не заставил себя долго ждать. К бею, кадия принесли в паланкине его рабы. Не выходя из паланкина, отодвинув занавеску, прикрывающую вход в него, кадий, седой важный старик недовольно спросил его:

— Зачем вызывал Адиль-бей?

— Да возрадуется Всевышний, позволивший лицезреть тебя уважаемый Газы-оглы-эфенди! — не замечая недовольства старика, дипломатично начал Адиль-бей. — Я вызвал тебя за тем, что бы ты по закону правоверных рассудил, что нам делать вот с ними? — Адиль-бей показал рукой на стоящих перед ним на коленях Василия и Андрея.

— А кто они? Что за преступление совершили? — пытаясь вглядеться в лица юношей, близоруко прищурился кадий.

— Это беглые рабы, взбунтовавшиеся против своих хозяев!

— Пусть хозяин отрежет им носы и закует в колодки на первый раз! Так требует закон!

— А если при этом они убили четырех правоверных и ранили еще несколько истинных мусульман?

Судья с ненавистью посмотрел на друзей.

— К этим бешеным псам не может быть никакого снисхождения. Они заслуживают смертной казни! — решил кадий. — Мучительной смертной казни!

— А не подскажет ли нам, достопочтенный эфенди Газы-оглы, какой мучительной казни предпочтительнее подвергнуть этих гяуров, поднявших руку на правоверных?

Кадий, медленно перебирая пальцами «цепь терпения», задумался.

— Пусть палач сдерет с них живых кожу как с баранов, на глазах всех жителей славного города Карасубазара и их рабов, чтобы последним, участь этих несчастных была уроком и назиданием! — объявил преисполненным важности голосом старик. — Тебя устраивает такое толкование закона?

Довольный Адиль-бей кивнул головой. Об этой жестокой казни будет осведомлена вся знать. Ислам Гирей простит ему бунт рабов и переполох в Таш-Хане! А если, кто из просветленных, решит посудачить о его жестокости, то это не он, так велел закон.

— И когда ты доставишь нам удовольствие лицезреть казнь неверных? — опять спросил судья.

— Завтра утром! — пообещал Адиль-бей.

Проезд Осман-паши через его владения, должен состояться послезавтра. Зачем тянуть время и привлекать внимание наместника султана к этому происшествию!

— В яму их бросить, чтобы не сбежали! — приказал он дыздару Таш-Хана.

Друзей на веревках опустили в яму для должников и преступников, находящуюся во внутреннем дворе Таш-Хана. Не понимая языка крымских татар, друзья еще не знали об ужасной участи ожидавшей их. Сообщил им об этом Хасан-Мирошка.

— Ну, что, допрыгались соколики! — злорадно произнесла его голова, появившаяся вверху, на фоне облака и края синего неба. — Завтра, на площади перед Таш-Ханом, вас живьем освежуют как баранов!

Юноши понимали, что их все равно казнят, но не думали, что такой лютой смертью! На мгновение они замерли от ужаса, а тела их покрылись холодной испариной.

— Пошел вон христопродавец! — выкрикнул вверх, опомнившийся первым Василий.

— Зря ты так, Васька! Я ведь сюда пришел не просто посмотреть на вас! — обиженно произнес Хасан-Мирошка. — Еду вам принес!

О дно ямы глухо ударился какой-то предмет.

— Хлебушек-то поешьте, а то от голода-то до казни еще умрете! — уходя, посоветовал им Хасан-Мирошка.

А в городе вовсю шли приготовления к казни рабов. По кривым улочкам ходили глашатаи бея, оповещая горожан о времени экзекуции. На площади перед Таш-Ханом, плотники, бойко стуча топорами, мастерили необходимые приспособления для удобства палачу и его подручным. Горожане горячо обсуждали друг с другом предстоящее развлечение.

Уже темнело. Друзья сидели молча, тоскливо переживая предстоящие события. Наверху стих шум базарной толпы. Были слышны только тяжелые шаги янычара, охраняющего яму. Василий нащупал рукой предмет, брошенный им Хасаном-Мирошкой. Это была хлебная краюха, завернутая в тряпицу. «Надо же! — удивился Василий. — Им никогда не давали столько хлеба. С чего это Мирошка перед нашей смертью решил расщедриться?». Есть не хотелось, но он машинально разломил краюху. Внутри что-то блеснуло. Василий осторожно извлек из хлебной мякоти острую стальную бритву.

— Смотри, — прошептал он, уткнувшемуся взглядом в землю княжичу, — о нас заботятся!

Андрей оживился. Он все понял. Бритву передали им для того, чтобы они смогли избежать мучительной казни, перерезав себе вены. «Хоть и веру свою изменил, а порядочным мужиком остался! — подумал о Мирошке Андрей. — Но очень рискует! Утром, когда обнаружат их тела и рядом лежащую бритву, без всякого дознания догадаются, кто ее принес! Ведь кроме Мирошки больше их никто не посещал. Жаль его! Если не сбежит, вслед за ними пойдет на плаху!».

— Ты предлагаешь сейчас? — спросил Андрей Василия.

— А чего тянуть? — кисло улыбаясь ответил Скурыдин. — Все равно ничего не изменить!

— Куда спешить? — возразил княжич. — Есть время до утра!

Василий кивнул головой в знак согласия.

Этим же вечером, в Карасубазар, к дому достопочтенного Баруха подъехал верхом в сопровождении двух вооруженных всадников утомленный дорогой Михель. На встречу Михеля, сбежался весь дом: достопочтенный Барух, жена Роза, дети и многочисленная родня.

— Рады тебя видеть Михель! Как твое здоровье? Как наши Циля и Веня? Наверное, с дороги тебе неплохо бы принять ванну. Я распорядился, чтобы прислуга наполнила ее! — обнимая Михеля, улыбаясь, произнес радушный шурин.

— Нам бы сразу о деле поговорить Барух! — поздоровавшись со всеми, сурово предложил Михель.

— Ну, если ты так не терпелив, пройдем в мою комнату! — перестав улыбаться, Барух повел Михеля в свой кабинет.

— Что-то случилось? — спросил он у своего сердитого родственника.

— Еще бы! — ответил Михель. — За эти вот деньги, — он бросил на полированную поверхность стола один за другим кожаные мешочки со злотыми на выкуп пленников, — я рисковал потерять жену и сына. Они в залоге у пана Острожского. Если бы по дороге со мной или с деньгами, что-нибудь случилось, он продал бы их в услужение какому-нибудь престарелому похотливому шляхтичу!

— А, что ты хотел? Не ты ли занимал у меня прошлой весной деньги на покупку корчмы? Где они? Где проценты? — спокойно ответил ему Барух. — Считай, что ты их отработал!

— Ладно! С тобой все ясно! Ты и маме родной, если бы она была жива, за уход проценты начислил! Пересчитай злотые и передай мне пленных. Мы отъедем сегодня же! — жестко отреагировал Михель.

— Забери свои деньги. Я не могу отдать тебе пленных, потому что сегодня с ними случилось несчастье! — не обидевшись на высказанный упрек, сообщил Михелю собеседник.

— Что еще с ними могло случиться? — встревожился Михель. — Они умерли?

— Еще нет! Но завтра утром это обязательно произойдет! — ответил Барух и рассказал шурину историю случившуюся с Андреем и Василием. Михель долго с мрачным видом переваривал содержимое рассказа. Барух молча сидел напротив.

— Я вижу, каким глубоким будет горе князя Вишневецкого, когда я сообщу ему эту трагическую весть! Наверное, все было бы по-другому, если бы я приехал на день раньше! Неужели нельзя ничего сделать? — огорченно переспросил он. — Хотя бы попытаться подкупить влиятельных людей?

— Ничего не получится! — категорично заявил Барух. — Они ведь там не одного, а с десяток правоверных положили! Михель, может, все-таки погостишь у нас денька три-четыре!

— Не могу! Меня ждут жена и сын! — вздохнув, ответил Михель. — Ванной, наверное, я все-таки воспользуюсь, и от ужина не откажусь. Распорядись накормить и мою охрану. Мы переспим ночь у тебя, а утром в путь!

— Как знаешь Михель! — также вздохнув, ответил хозяин. — Желание гостя для меня закон!

Эта ночь для друзей пролетела незаметно быстро. Когда черное, усыпанное яркими звездами небо начало чуть заметно светлеть, Василий, очнувшись от тяжких дум, взял в руки, лежащую рядом с ним бритву.

— Кинем жребий? — спросил он у не смыкавшего глаз, Андрея. — Но я согласен начать и с себя!

— Василий! Я не буду этого делать! — Самоубийство большой грех!

— Неужели ты вытерпишь муки, которые доставят тебе палачи? Подумай Андрюша!

— А, чем страшней и мучительней эта смерть той, на которую пошел наш господь? Разве муки на кресте легче тех, которые предстоит испытать мне? Они не услышат ни одного моего стона!

Василий задумался.

— Мы ведь друзья Андрей? — спросил он.

— Зачем ты спрашиваешь? Наша дружба проверена кровью и временем! — ответил княжич.

— Ну, тогда проверим нашу дружбу еще и смертельной мукой! Я иду с тобою на казнь! — торжественно произнес Василий, отбросив бритву в сторону.

Из глаз обоих потекли слезы. Друзья крепко обнялись. Застыв в объятии, они встретили приход палачей.

Лишь только рассвело, на улицах Карасубазара опять появились глашатаи бея, созывавшие горожан на казнь. Толпы обывателей потянулись к Таш-Хану. Там стоял возведенный с вечера деревянный помост, отделенный от толпы каре «вооруженных до зубов» янычар. Над ним возвышались две перекладины похожие на виселицы, через которые были перекинуты длинные веревки с петлями-удавками.

«Дервиш» и Афанасий, памятуя о договоре с Барухом, приехали в Карасубазар засветло. Протискиваясь сквозь толпу куда-то идущих спозаранку жителей, они подъехали к дому Баруха. Стучать в дверь не пришлось, потому, что чем-то обеспокоенный хозяин сам выскочил им навстречу.

— Напрасно вы приехали! — заявил он им, не пригласив в дом. — Здесь вчера такое случилось!

Тревожно поглядывая по сторонам, он рассказал им историю, приключившуюся вчера с пленниками.

— Если не верите, — заявил Барух, глядя на недоуменные лица покупателей, — езжайте на место казни! Туда все сейчас идут!

Не дожидаясь вопросов, Барух скрылся за дубовой дверью парадного входа в дом.

— Кажется все Муртаза! Делать мне здесь нечего! — произнес довольным голосом Афанасий. Он был рад тому, что ему не придется участвовать в афере предложенной Муртазой. И задание он вроде бы честно выполнил! Все произошло само собой. Пленные погибнут без его участия. Муртаза же наоборот был недоволен. Чего это Барух так разнервничался, рассказывая о случившемся с рабами? Может в чем-то обманывает их хитрый еврей. Муртаза был недалек от истины. Со двора Баруха вот-вот должен был отъехать шурин Михель. Очень не хотел Барух, чтобы оба покупателя встретились вместе!

— Может, посмотрим, кого казнят? — предложил Муртаза Биркину. — Темнит, что-то Барух! А вдруг, не те это ребята?

Афанасий, как огня боявшийся кровавых представлений, тем не менее, согласился. Ему тоже показалось подозрительным поведение Баруха.

На площадь они подъехали, когда она была заполнена до отказа. Но с лошадей все было видно. Приехавшие из своих поместий важные мурзы, в окружении телохранителей, мусульманское духовенство со служками, почтенные главы семейств с гаремами, домочадцами, рабами и простой народ громко разговаривали, ожидая начала казни. Отдельно, с видом на помост, стоял шатер бея, с пустыми местами еще не приехавших знатных зрителей.

— Их, что, вешать будут, что ли? — спросил Афанасий у Муртазы, завидев похожие на виселицы перекладины с веревками. Вид повешенных он еще мог стерпеть.

— Нет! — начал объяснять ему Муртаза. — Петлями на веревках обвяжут их ноги и вверх ногами подвесят на перекладинах, чтобы удобнее было сдирать с них кожу. Потом под ними рассыпят соль, на которую опустят их освежеванные тела. Вот там, они, корчась от боли, будут медленно умирать на глазах толпы!

У Биркина закружилась голова от перспективы наблюдать весь этот кошмар.

— Когда мы можем уехать отсюда? — с надеждой посмотрев на Муртазу, спросил он.

— Как только зачитают приговор, и нам станет ясно, что это те ребята, которых тебе надо было выкупить! Я сам не любитель кровавых представлений, — заметив беспокойство Афанасия, ответил Муртаза.

Шум толпы вдруг затих. Это привезли осужденных. Их руки были связаны. Они твердо стояли на ногах, и сами поднялись на помост. За их спинами встали два палача из числа охочих до такого дела правоверных и несколько подручных. В отличие от своих европейских коллег, они были в традиционной татарской одежде и не скрывали своих лиц. Толпа повернула головы в сторону шатра. К нему подъехал бей со свитой и приглашенными. Они стали рассаживаться на местах. Наконец, Адиль-бей махнул красным шелковым платком в сторону помоста. На середину помоста вышел глашатай с бумажным свитком в руке и, развернув его громким голосом стал зачитывать содержимое.

— Что он говорит? — спросил Афанасий у Муртазы.

— Он говорит о том, какие это негодяи, парни, которых сейчас освежуют, как они, будучи презренными рабами, подняли руки на своих господ и лишили жизни пятерых правоверных! — перевел Муртаза.

— Это те, которых мы должны были выкупить?

— Да! — подтвердил переводчик. — Рабы Асан-мурзы!

— Тогда может, тронемся отсюда? — не выдержал Биркин.

— Пожалуй, пора! — согласился «Дервиш». — А ребята ничего, молодцами держатся!

Они с трудом развернули лошадей в густой толпе и поехали по направлению к дороге на Гезлев. А впереди них, уже несся по этой дороге Михель с охраной, выехавший после них, но решивший не заезжать на место казни.

В это время толпа взорвалась одобрительным ревом. Глашатай дочитал обвинение до конца. Бей второй раз махнул платком. Палачи и их подручные набросились на обреченных, в мгновение ока, содрав с них всю одежду. Андрей и Васька стояли голые на виду у всего собравшегося народа. Толпа затихла. Женщины из гаремов, не стыдясь своих дряхлых мужей, жадно рассматривали прекрасно сложенные тела юных мужчин. Надолго ли они видят их? Сейчас, опять по взмаху платка, палачи набросятся на юношей, превратив достойные работы лучших скульпторов тела, в шевелящееся красное парное мясо!

Но бей почему-то медлил. Мало того, он вышел из шатра, для того, чтобы встретить приближающихся к нему в облаке пыли всадников.

Осман-паша выехал с традиционным официальным визитом в Бахчисарай к новому правителю Крыма на день раньше, потому что этого настоятельно потребовал, позавчера прибывший из Стамбула Гасан-бей. Гасан-бей, бывший алжирский пират, привез фирман султана, на отправку под его руководством в Средиземное море двух галер, базировавшихся в Кафе. Там опять было неспокойно. Испанцы готовили свой флот для экспедиции в Алжир. Осман-паше не составило бы труда выделить две галеры из своего флота в двадцать пять галер, участвующего в переброске войск на Кавказ и обратно, на отдых. Но, как назло, на галерах стоявших в Кафе, за две недели до приезда Гасан-бея начался мор от неизвестной болезни. Гребцы покрывались красными язвами и умирали за два-три дня. Их не успевали расковывать и хоронить на ближайшем кладбище рабов в общей могиле. За время карантина, погибла почти половина гребцов. Источник заразы нашли. Им оказалось мясо погибших животных, поставленное флотскому интенданту торговцем-греком. Грека, по приказанию Осман-паши повесили, интенданта наказали плетьми. Сложнее было с восстановлением боеспособности галер. Торговцы рабами, как сговорились, установив высокие цены на товар, годный для гребли на галерах. Да и не так легко найти среди десятков доходяг выставленных на рынке одного выносливого, крепкого, молодого раба, подходящего для работы в море! А их нужно не менее двух сотен человек. Минимум месяц необходим, для того, чтобы полностью укомплектовать две галеры. Но Гасан-бей, как и все военные мыслил другими категориями и был неумолим. Он потребовал, чтобы галеры, «Белая лань» и «Золотой павлин», были готовы к выходу в море, не позже, чем через две недели. За неисполнение этих сроков, Осман-паше грозило суровое предупреждение султана. Но, слава Аллаху, сокровищница милостей которого не иссякает от просьб просителей! Как раз в это время вернулся из похода хан Ислам-Гирей, приведя из Литвы и Польши неисчислимое количество пленных. Оставалось малое, во время визита, вручив новому властителю Крыма, подаренное султаном золотое оружие, потребовать от него, чтобы тот разрешил своим людям продавать ясырь торговцам-перекупщикам, только после того, как от них откажутся флотские покупатели. Осман-паша не сомневался в успехе своего мероприятия. Желание наместника султана блистательной Порты — закон для хана Крыма. Вмести с наместником, ехал Гасан-бей со своими людьми, путь которого лежал дальше, в Гезлев и Перекоп. Там он хотел принять личное участие в отборе гребцов.

— Приветствую высокочтимого Осман-пашу в наших краях! — склонив голову, произнес Адиль-бей, едва тот остановил коня.

— Рад снова увидеть светлейшего Адиль-бея! — не слезая с коня, поздоровался Осман-паша.

— В твоем поместье мне сказали, что ты здесь. Что за праздник в этом славном городе? — увидев шатер бея и сборище народа, спросил он.

— Праздник справедливого возмездия! — ответил Адиль-бей, указав рукой в сторону помоста. — Приглашаю тебя присутствовать на нем! Ты сможешь лицезреть, как с живых преступников будут сдирать кожу!

Осман-паша оглядел помост с палачами, держащими за плечи обнаженных преступников, черную массу гудящей толпы. Ослепительно белые тюрбаны на высоких остроконечных войлочных шапках каре янычар, блеск золотой парчи покрывающей их плечи притягивали взгляд. Как-то не хотелось думать о смерти под лучами веселого, начинающего греть по-весеннему февральского солнца: «Нет! В отличие от этих варваров, я не буду портить себе настроение видом кровавой расправы!». Осман-паша, учившийся в Венеции и Салониках, свободно говоривший на шести языках, презирал варваров-татар. Но терпел их за способность, по первому требованию султана идти на государства неверных, беспощадно истребляя их народ, грабя и уводя в плен оставшихся в живых.

— Спасибо за приглашение Адиль-бей! Но я спешу во дворец Ислам-Гирея! — уклончиво ответил он.

Любопытство перебороло его чувство презрения к варварам, и он поинтересовался у бея:

— А, что натворили эти юнцы?

— Они убили пятерых правоверных! На авред-базаре с ними шел тяжелый бой! И только с помощью выстрелов из пушки, которую по моему приказанию сняли со стены Таш-Хана, — не сдержавшись, похвалился Адиль-бей, — мы смогли одолеть неверных!

— Да! Теперь я понимаю, почему ты хочешь подвергнуть такой ужасной казни безусых мальчишек в бою сразивших пятерых опытных воинов. Дай им свободу, они бы все татарское войско перебили! — не выдержав, пошутил Осман-паша. — Без артиллерии конечно!

Адиль-бей нахмурившись, молча проглотил язвительный укол наместника. «Жаль, что тебя на площади тогда не было!» — подумал он. В это время к ним подъехал Гасан-бей. Он только что вернулся от помоста с приговоренными к смерти рабами.

— Осман-паша! — обратился по-турецки к наместнику моряк. — Мне очень подходят эти двое. Из них выйдут прекрасные гребцы! Что лучше? Бестолково отнять у этих юных негодяев жизнь или заставить их страдать каждый день и, в конце концов, погибнуть в бою с пользой для Высокой Порты! С галер, еще никто из гребцов не возвращался живым! Предложи бею даровать им жизнь! Я думаю, он не сможет тебе отказать!

— Мудрые слова! — согласился Осман-паша, проникший симпатией к юным храбрецам, после рассказа Адиль-бея. — Я попробую!

— Светлейший Адиль-бей! — обратился к бею наместник, на этот раз на крымско-татарском языке. — Не мог бы ты помочь наместнику Аллаха на земле, великому халифу всех правоверных, падишаху Блистательной Порты Мураду III?

Адиль-бей растерялся от такой просьбы:

— Конечно, если это только в моих силах!

— У нас в Кафе, случилось несчастье! От неизлечимой болезни на галерах умерла половина гребцов! Высокой Порте, для защиты от врагов срочно потребовались эти корабли! Прояви великодушие, помилуй этих негодяев и отдай их Гасан-бею, гребцами на галеры! Пусть они умрут на скамьях для гребцов, но с пользой для наших стран!

Адиль-бей еле сдержал в себе гнев. Пусть этот турок распоряжается у себя дома! Но отказать в помощи султану Великой Порты невозможно! Хитрый наместник, слащавой лестью, обвел его «вокруг пальца»!

— Ильхан! — Адиль-бей подозвал к себе глашатая. — Объяви всем, что великодушный Адиль-бей заменяет этим юным мерзавцам, смертную казнь вечной ссылкой на галеры.

— И пусть им найдут какую-нибудь одежонку! — потребовал Гасан-паша. — Их повезут в Кафу. Не дай господь, замерзнут по дороге!

— Слышал, Ильхан! — недовольно поморщившись, дополнил свое решение Адиль-бей.

Через какое-то время глашатай с помоста объявил толпе о великодушной воле бея. Толпа разочарованно охнула, а потом разозленная потерей кровавого спектакля, разразилась проклятиями в адрес помилованных рабов стоявших на помосте. В них полетели куски сухой грязи и камни. Палачи куда-то исчезли, и друзья остались одни, не понимая, что происходит. Потом к ним подошли какие-то люди с одеждой. Развязав юношам руки, кто-то по-русски сказал:

— Одевайтесь горемыки! Сегодня ваш день! Адиль-бей заменил вам казнь галерами!

Не разобрав, кто такой Адиль-бей, но, поняв, что они еще будут жить, друзья, потеряв последние силы, один за другим рухнули на помост.

Почти одновременно, через месяц, Михель доехал до Острога, а купец, Биркин Афанасий добрался до стана Атамана.

Князь Острожский встретил весть о смерти Андрея с мужественным самообладанием. «Какая жестокая участь досталась этому храброму, умному юноше! За что? За грехи? Не было у него грехов! Еврей говорит, что он достойно встретил смерть! Может быть, господь уготовил Андрею участь мученика, чтобы он, своим примером ободрил несчастных христиан, находящихся в плену? Какая разница! Как несправедлив мир! Смерть забирает молодых, лучших из лучших! — с грустью в душе думал он. — С кем останусь я? Кто продолжит мое дело?». Что-то кольнуло в груди и князь, держась за край стола, осторожно опустился в кресло. Ему было жаль юношу, который мог бы занять достойное место среди его последователей: братьев Смотрицких, Демьяна Наливайко, Иова Борецкого, Стефана Зизания и многих других из созданных им православных кружков!

Атаман, узнав от Афанасия о мучительной смерти друзей, невесело усмехнулся, то ли еще ожидает его самого! Составив шифровку со словами: «Княжича отделали», он распорядился отправить ее немедленно «Барчуку».

Прочитавший расшифрованное сообщение Юрий, был вне себя от радости, Два дня он ходил с приподнятым настроением. А на третий день забеспокоился: — «Вдруг, опять, что-нибудь не так?». Вечером того же дня, переодевшись, через черный ход, князь отправился к знакомой ворожее. На отшибе ремесленной слободки Лубяной, он нашел известную ему, обомшелую, покосившуюся избушку. Дверь была не закрыта на замок. Коробьин прошел через сени в комнату. Комната освещалась только огнем от горящих дров в печи. Хозяйки не было видно. Юрий, сторонясь, чтобы не испачкаться, стен, сел на лавку возле печи. Здесь было тепло, и не так доставали сквозняки и дым, гуляющие по курной избе. Огонь в печи дернулся, в нос ударил запах дыма. Это вошла в избу со двора ворожея, беззубая, морщинистая старуха, в измазанной сажей рваной душегрейке. В руках она держала таз, набитый снегом.

— Сейчас, потерпи соколик! — ставя таз на печь, прошамкала старуха вместо приветствия. «Откуда она знает, что я у нее хочу спросить?» — задумался князь. Он был у ворожеи несколько раз, и никогда она не спрашивала у князя, зачем он пришел. Каждый раз, словно прочитав его мысли, старуха ворожила Юрию именно на то, что он хотел. Вот и сейчас, перенеся таз с водой на лавку и сев рядом с ним, она уставилась внутрь таза. Князь также бросил взгляд на поверхность воды. Ничего удивительного, кроме соринок на дне таза под слоем воды он не увидел. Старуха между тем застонала, лицо ее покрылось крупными каплями пота, которые закапали в таз, подернув рябью поверхность воды. Юрию показалось, что какие-то тени, похожие на очертания фигур людей забегали в толще воды. Но сколько он не присматривался, все равно ничего разглядеть ему не удалось.

— Вот они, красавцы, которые смущают сердце твое боярин! — внезапно прошамкала старуха. — Их двое!

— Они, что, живые? — с недоверием спросил Юрий, пристально вглядываясь в поверхность воды.

— Живы, живы! Только радости им от этого никакой! В железе они и посередине моря!

— Что ты придумываешь старая? Какое железо, какое море? Собаки их кости давно обглодали! — возмутился князь.

— Хочешь, верь, а хочешь, нет, соколик! — подняла голову обиженная старуха, — Они в железе, и на море-окияне!

— Как же они в железе по морю плавают? — подначил старуху Юрий.

— А вот не знаю соколик, не вижу больше ничего! — ответила ворожея.

«Да что я напрасно теряю время, пытаясь добиться истины у выжившей из ума старухи? — возмутился собой Коробьин. — На этот раз княжич, мертв!». Отдав старухе лежавшую в кармане мелочь за ворожбу, Коробьин покинул избушку.

Глава X. Галеры

А между тем, старуха была права. Галеры «Белая лань» и «Золотой павлин», на борту которой находились Василий с Андреем, только, что покинули остров Крит. Там, в порту Ираклион они пополнили запасы продовольствия и воды. Позади Варна, Стамбул, мелкие деревушки на островах Эгейского моря, к которым они приставали на ночь. Теперь, Гасан-бей, старый морской волк, решил воспользоваться попутным восточным ветром, для того, чтобы преодолеть под парусами расстояние до Туниса, не останавливаясь на ночевки на берегу. Гасан-бей рисковал: велика была вероятность попасть в шторм, лицом к лицу столкнуться на траверзе Мальты с галерами Ордена Иоаннитов, вице короля Неаполя или просто с пиратами. К штормам Гасан-бею не привыкать, а против вражеских галер имелось кое-что. По сорок янычар на каждой галере, взятых в Стамбуле, взамен сошедших на берег кавказских ветеранов, были готовы встретить не прошеных гостей. На баках обеих галер размещалось по одной 50-фунтовой пушке, по сторонам от нее — по два 8 — фунтовых орудия, а рядом по одной 3-фунтовой пушке. Еще каких-нибудь пятнадцать лет назад, Гасан-бей и не подумал бы про мальтийские и итальянские галеры. Турецкий флот тогда господствовал в Средиземном море. Эскадры свирепых бородачей в чалмах наводили ужас на жителей прибрежных городов и селений, захватывая в плен тысячи крепких мужчин, юношей и прекрасных девушек, грабя их опустевшие дома. Именами Барбароссы, Драгута, Очиали, Али-паши и других турецких адмиралов, пугали испанские, французские, итальянские матери своих детей. Но наступил 1571 год. Чаша христианского терпения переполнилась. Морские флоты Испании, Генуи, Неаполя, Мальтийского ордена и Венеции, объединившись, ранним утром 7 октября, в бухте Лепанто, вступили в битву с мусульманским флотом. Турецкому флоту, состоявшему из 250 галер, противостоял флот европейских государств из 206 галер с 20 тысячами воинов. Сражение проходило с переменным успехом. Христиане состязались в жестокости с мусульманами. Пощады никто не ждал. Несмотря на численное превосходство, ряды мусульман дрогнули. Турецкий адмирал, видя, что битва проиграна, покончил с собой. В этой битве флотов турки потеряли тридцать тысяч человек. Христиане увели на буксире десятки мусульманских галер. Двенадцать тысяч христианских пленников, прикованных к скамьям гребцов на мусульманских галерах, обрели свободу, о которой и не мечтали. Разгром мусульман при Лепанто окончательно подорвал мощь турецкого флота на Средиземном море. Несмотря на то, что состав флота уже к весне следующего года был восстановлен, султан вынужден был пойти на переговоры о перемирии с Испанией. Турецкие галеры перестали выходить из портов, и все больше стояли у причальных стенок.

С перемирием резко сократился приток рабов в Блистательную Порту. Богатые турецкие феодалы лишились бесплатной рабочей силы. Особенно страдала от этого верхушка рабовладельческого государства, и, прежде всего женолюбивый султан Оттоманской империи Мурад III. Все реже в его гарем стали попадать красивые полонянки. Внук Сулеймана Великолепного, в жилах которого текла кровь его бабки Роксоланы, родом с Полтавщины, не видел ничего невозможного в удовлетворении любых своих желаний. Как и его отец, султан Селим II, известный своим пристрастием к вину! Рассказывают, что одной из причин, по которой он послал свой флот на завоевание Кипра, явилось напоминание влиятельного фаворита-еврея, о превосходном вине, которое местные жители изготавливают из произрастающего на острове винограда. И здесь, мудрый советник, великий визирь, подсказал пребывающему в печали султану, как решить проблему с пополнением гарема. Он предложил, снарядить несколько галер и отправить их под руководством Гасан-бея в Алжир, логово магрибских пиратов. Там, ради сохранения перемирия с испанцами, он открестится от их принадлежности к турецкому флоту и займется процветающим пиратским ремеслом, поставляя рабов и рабынь в сераль султана. А будет воля Аллаха, тешил султана мыслью великий визирь, Гасан-бей наведет порядок среди беглейбеев, как это сделал в свое время великий Хайр-эд-Дин[54], известный среди своих врагов под именем Барбароссы и вновь высоко вознесет зеленое знамя ислама над Средиземным морем.

Василий с Андреем, прикованные к скамье на «Золотом павлине», об этих, далеко идущих планах великого визиря ничего не знали. Да и зачем это нужно знать двум ничтожным составляющим живой машины приводящей в движение галеру? Полторы тысячи лет галера была самым распространенным судном на Средиземном море. С античности до XVIII века их формы, такелаж, оснастка, характеристики постоянно совершенствовались, но условия жизни гребцов на галерах не менялись. На галерах имелись две мачты и паруса, но пользовались ими редко. Полуобнаженные гребцы стояли лицом к корме и впятером ворочали весло, садясь на скамью после каждого гребка. Живую машину поддерживали в рабочем состоянии с помощью кнута. Люди были прикованы цепями к гребным скамьям и оставались так днем и ночью под открытым небом, без всякой защиты от непогоды, в грязи и паразитах, все время, пока галера находилась вне гавани. Простейшая одежда их, летом состояла из полотняной рубашки и штанов. Зимой гребцам выдавали шерстяные штаны и плащ, а при очень сильных холодах еще шерстяной мешок и, кроме того, красный колпак. Пища рабов состояла из хлеба (30 унций) и бобовой похлебки. При этом от гребцов требовалась напряженная работа, до 10 и даже до 20 часов на веслах. Кто греб недостаточно сильно, того били плетью, для чего по длинному узкому мостику от носа до кормы, делящему галеру пополам, прогуливались надсмотрщики, наблюдавшие за гребцами. Если с кем-нибудь из них от голода, усталости или боли делалось дурно, его без разговоров бросали, как мертвого, за борт. При попытке вырваться на свободу, или оказать сопротивление, особые часовые, специально приставленные для того, пристреливали или зарубали их.

Почти месяц, командир не давал поблажки экипажу галеры. Сидя на величественном резном троне, под золототканым балдахином, установленном в корме судна, целыми днями, он отдавал своим офицерам, галерному старосте четкие, выверенные команды. Их выполнение должно быть безукоризненным, для того чтобы в плавании и в бою одновременно могли работать триста гребцов, пятьдесят матросов и еще около ста воинов. Почти 400 человек на небольшом пространстве судна длиной 25 саженей и шириной 3 с половиной сажени!

Вот, отдана, команда начать движение. Дружный взмах трехсот гребцов и галера начинает набирать ход. Барабаны задают ритм. Все чаще в воздухе слышны звенящие удары бичей надсмотрщиков. Галера скользит все быстрее. Капитан дает команду готовиться к бою. Размещаются по своим местам лучники. Из арсенала подают ядра для пушек и пули для мушкетов. В центре палубы собирается специальный помост, на котором размещаются стрелки. Звучит команда остановиться. Гребцы опускают весла в воду и, навалившись на них, удерживают, тормозя галеру. Корабль, взбурлив воду вокруг себя, замирает на месте! Подается команда начать стрельбу. Но она не выполняется. Это учеба! Командир уверен в своих артиллеристах и не желает тратить запасы зелья, на пустую пальбу. Раздается щелканье бичей. Через какое-то мгновение весла опять начинают ритмично входить в воду.

Друзья в полной мере познали на себе ужасную участь гребцов. Новых гребцов возненавидел надсмотрщик Исмаил. Все тело их покрыли рубцы от ударов бича. Чем они так не понравились ему? Сменились двое соседей по веслу. Один из них, даже здесь в плену, свысока относившийся к схизматикам[55] поляк, не дожив до второго года своего пребывания на галерах, не выдержал изнурительной работы и умер прямо на скамье. Другой, крепкий крестьянский парень с Волыни, запоносил. Его расковали. Парень обрадовался, подумав, что его будут лечить. Двое здоровых надсмотрщиков подвели его к борту и швырнули в воду. Гребцы долго еще слышали крики несчастного о помощи. Андрею и Василию не хотелось жить. Каждый из них с сожалением вспоминал о том времени, когда он не решился воспользоваться возможностью уйти из жизни, вскрыв себе вены. Но отдых, предоставленный им решением Гасан-бея идти под парусами, лиловое теплое море и ласковое южное солнце на ясном сверкающем небе вернули друзьям интерес к жизни.

Расчет Гасан-бея оказался верен. Шторма обошли галеры стороной. Редкие суда, купеческие галеасы, пользуясь своим мощным парусным вооружением, легко обходили зарывающиеся носами в волнах галеры. На восьмые сутки на горизонте в легкой дымке показались берега Африки. Гасан-бей приказал убрать паруса. Матросы забегали вокруг мачт. Снова застучал барабан, защелкали бичи надсмотрщиков. Под веслами, галеры вошли на рейд Голетты, главного морского порта Туниса. Бей Туниса с распростертыми объятьями встретил Гасан-бея. Он помнил его по прошлым делам. Пиратам, базировавшимся в его порту, за десять процентов добычи, предоставлялись все портовые льготы. Местный царек быстро охладел к галерам Гасан-бея, узнав, что целью его похода является Алжир. Но чинить препятствий не стал, дав возможность в короткие сроки загрузиться провиантом и водой.

Через два дня, галеры из Голетты вышли в Алжир. Вновь загуляли бичи надсмотрщиков по спинам гребцов.

Наконец, на шестые сутки, носовые оконечности галер пересекли линию огромного мола, защищающего порт Алжир. В порту, взору Василия и Андрея, уже научившихся разбираться в типах морских судов, открылся вид на стоящие там несколько десятков судов — галеры, галиоты и бригантины.

Утром следующего дня, гребцов внезапно отковали от скамей и заставили заниматься погрузкой провианта, воды, различного мореходного снаряжения и оружия. Грузили все в трюма под завязку. В обед накормили похлебкой с кусочками мяса. А на ночь, закрыли в подземелье на берегу. Наконец распрощались с позеленевшими от морской качки янычарами. Они сменили находящихся в распоряжении алжирского бея воинов турецкого гарнизона. Предложено было определиться и команде. Желающие могли остаться. Стало ясно, что галеры готовят к длительному плаванию.

Не зря Гасан-бей, был так требователен к срокам отплытия галер из Кафы. Суда пришли в Алжир ровно в срок. Раис[56] Али, стоявший во главе крупной группы пиратов, планировал длительный поход в Атлантику. Выходец из бедной крестьянской семьи в Калабрии, в юном возрасте он был похищен мавританскими пиратами. Сообразив, что перемена религии даст ему определенные выгоды, он с легкостью согласился на обрезание. Удача сопутствовала ему. Авторитет Али в пиратской среде был непререкаем. К нему и пристал на некоторое время Гасан-бей. Вместе с четырьмя галерами Али, он решил попытать счастья за Геркулесовыми столбами[57]. Несколько дней, с утра до вечера, на корме галеры старший помощник Гасан-бея с писарем занимались вербовкой выстроившихся в очередь искателей приключений, среди которых были не только местные жители, но и добровольцы ренегаты: греки, мальтийцы, сицилийцы, корсиканцы. Как правило, марсовые, кормчие, врачи, пушкари, писцы набирались из более грамотных и сообразительных ренегатов[58]. В солдаты и «абордажные роты» принимали свирепых и безжалостных турков и магрибцев[59].

Недолгой была радость гребцов. Через пять дней вечером, их опять приковали к скамьям. Вербовка команды, погрузка всего необходимого для плаванья, закончились.

Утром, бичи опять гуляли по их спинам. Но в море дул восточный ветер, и на галерах поставили паруса. Через двое суток, галеры скрытно, ночью прошли черную глыбу горы Гибралтар. Некоторое время шли вдоль африканского побережья, чтобы избежать встречи с испанскими военными судами, патрулирующими от пиратов акваторию от мыса Сан-Висент до Гибралтарского пролива. Затем, повернув на запад, взяли курс на Ястребиные острова[60].

Атлантический океан встретил разбойничью флотилию свежей погодой. Зарываясь в волнах, галеры упрямо шли на северо-запад. Гасан-бей, нервно ходил по корме, тревожно смотря на небо. Его сердце предчувствовало надвигающийся шторм.

Шторм начался, когда на горизонте уже стали видны вершины потухших вулканов Ястребиных островов. Средь белого дня внезапно поднялся сильный ветер, откуда-то налетели тучи, засверкали молнии. По обшивке галер застучали крупные капли дождя, перешедшего в ливень. Матросы забегали, убирая паруса. Вновь заработали весла. После того, как несколько надсмотрщиков смыло за борт, оставшиеся спрыгнули с мостика вниз к гребцам. Рядом с друзьями оказался и ненавистный им Исмаил. Никто из трех гребцов, деливших с ними весло, не понял, у кого из них созрело решение, повлиявшее на участь надсмотрщика. Стефан, всегда терпеливый и молчаливый серб, сменивший на весле умершего поляка, внезапно ударил по ногам оказавшегося рядом с ним Исмаила. Исмаил упал на дно галеры и больше уже не смог встать. Рабы упирались в него ногами, не давая бывшему их повелителю подняться, пока тот не захлебнулся в мутном потоке, захлестнувшем дно галеры. Поступок гребцов был рискованным, но оправданным ответом на непрекращающиеся издевательства садиста. Буря дала им возможность уйти от наказания.

Старший надсмотрщик посчитал, что с Исмаилом произошел несчастный случай.

Гребцы, заливаемые потоками воды, налегали на весла изо всех сил, помогая галере продвигаться к берегу по трехсаженным водяным валам. Василий с Андреем думали, что их «Золотому павлину» уже никогда не выбраться из этого водяного ада, как вдруг, все стихло. Направляемая кормчим галера, проскочив узкий проход между скалами, оказалась в небольшой бухточке, защищенной от ветра и волн горной грядой. Потеряв свою силу, волны беззлобно шипя, накатывались на узкую полоску песчаного пляжа, прилегающего к подымающемуся вверх берегу. Через некоторое время, в бухту влетела «Белая лебедь».

Шторм продолжался еще два дня. На третий день ветер утих, небо очистилось от туч. Солнце снова приветливо грело промокших и замерзших гребцов. В бухте застучал топор корабельного плотника, восстанавливая сломанный бурей такелаж. Подсчитали потери. Несколько человек смыло за борт. В основном это были надсмотрщики и зазевавшиеся матросы. Гасан-бей приказал подготовить «Белую лебедь» к выходу в океан, выслать патрули для осмотра окружающей бухту суши. На галере он хотел пройти вдоль побережья, для того чтобы встретиться с судами раиса Али. Вышедшая утром в море «Белая лебедь», вернулась только поздно вечером. Результаты осмотра побережья были неутешительны. На берегу, на всем протяжении острова среди водорослей были разбросаны обломки обшивки галер и человеческие трупы. «Все погибли! — сделал вывод Гасан-бей. — Теперь вся надежда только на себя!». По докладам начальников патрулей, местность вокруг бухты была безлюдна. «О Аллах, не требующий ничего взамен своих благ! Лучшего места, для нападения из засады на испанские конвои не придумать!» — думал воспрявший духом старый пират. По его указанию было установлено круглосуточное наблюдение за водной поверхностью с вершины возвышенности на входе в бухту.

Стихия нанесла урон не только пиратам, но и конвою испанцев, возвращающемуся из американских колоний с грузом слитков золота, серебра, драгоценных камней. Ветер и волны разбросали корабли испанского конвоя на огромные расстояния, так, что только одиночные грузовые галеоны находились в поле видимости охраняющих их военных кораблей. В один из дней, наблюдатели доложили о появлении на горизонте медленно ползущего по водной поверхности грузового галеона. Еле заметный ветерок с трудом подталкивал в поврежденные штормом паруса шестисоттонное, перегруженное драгоценностями судно. Всего несколько часов хода отделяли его от стоянки в гавани острова Терсейра. Там, под прикрытием орудий форта Сан-Себастьян, можно будет загрузиться провиантом и свежей водой.

Гасан-бей объявил немедленную готовность к выходу. Офицеры, артиллеристы, солдаты и матросы забегали по палубе. Гребцы напряглись, держась за весла. С наблюдательного пункта подали куском материи специальный знак: «Галеон на траверзе бухты!». Ударил барабан, и галеры сорвались с места. Как стрелы они вылетели из бухты. Между тем, на галеоне все было спокойно. Ни капитан, ни наблюдатели в «вороньих гнездах», не предполагали, что враг может появиться со стороны берега. Оплошность поняли, когда обнаружили галеры пиратов несущиеся с кормы к галеону, на расстоянии шести кабельтовых. Какие-то мгновения разделяли их. Испанский капитан, обреченно поняв, что уйти не удастся, приказал приготовить единственную кормовую двенадцати фунтовую пушку. Другой артиллерии на борту галеона не было. Но солдаты на его борту вполне могли отразить натиск пиратов.

Артиллерийский расчет 12 фунтовой кормовой пушки успел произвести только один выстрел. Ядро пропахало кровавую борозду среди рядов гребцов «Золотого Павлина», на полкорпуса опередившего «Белую лань», совсем немного не задев Андрея. Сидевшему слева от него гребцу, оно оторвало голову. Фонтан крови, хлынувший из тела несчастного, обдал княжича теплой струей. Он на мгновение замешкался, но, получив болезненный удар бичом, с прежней силой налег на весло, не замечая валявшееся в ногах тело мертвеца.

Ответом испанцам были выстрелы 50-фунтовых носовых пушек галер. О точности попадания свидетельствовали лишь два отверстия в резных панелях транцевой доски галеона. На этом артиллерийская дуэль закончилась. Пираты не собирались топить свою добычу. Выстрелы из пушек галер были всего лишь актом устрашения. Дистанция между кораблями сократилась до минимума. Град стрел с обоих бортов ударил по защитникам галеона. С мостиков в носах обоих галер, заполненных солдатами и матросами абордажной роты, на борт галеона полетели «кошки». Вцепившись абордажными крючьями в планшири бортов галеона, пираты вплотную подтянули галеры к нему. По приставленным к высоким бортам галеона лестницам с крючьями, с диким воплем бросились вверх морские разбойники. Их встретил недружный залп из мушкетов и арбалетов обороняющихся. Атакующие, с криками боли и отчаяния посыпались на палубы галер. Их заменили новые, с перекошенными, зверскими лицами, размахивающие кривыми саблями пираты. Преимуществом нападающих был многократный перевес в количестве над защитниками галеона. Они лезли на палубу галеона с обоих бортов непрерывным потоком, не замечая потерь. Вскоре, некоторые из них уже сражались на палубе. Через какое-то время сопротивление испанцев было сломлено. Всюду валялись мертвые тела его защитников вперемежку с пиратами. Кучка оставшихся в живых членов команды, во главе с капитаном, продолжала сопротивление на баке[61]). Но и с ними было покончено. Часть из них в отчаянии бросилась в воду, остальные были зарублены и заколоты.

Осмотр трюмов галеона, превзошел все самые оптимистичные прогнозы Гасан-бея по поводу добычи. Мрачные сырые трюмы до самого верха были заполнены ящиками со слитками золота и серебра. Среди ящиков нашли несколько дрожащих от страха испанцев, сопровождающих груз. Они рассказали, что галеон «Сан-Батиста», принадлежал к кораблям флота номер два. Так испанцы называли трансатлантические караваны, которые, груженные европейскими товарами, отплывали из Севильи в Америку. Всего их было два. Караван, к которому принадлежал «Сан-Батиста», пройдя Атлантику, зашел в Картахену, а затем остановился на две недели в Пуэрто-Бельо на атлантическом побережье Панамского перешейка. Здесь, он загрузился слитками золота и серебра, которые доставлялись в порт с рудников Перу и Чили. Успешно преодолев кишащее флибустьерами Антильское море, караван соединился на Кубе с флотом номер один. Команда галеона уже считала морское путешествие успешно законченным, как у Азорских островов шторм раскидал корабли конвоя по всей Атлантике, а на их «Сан-Батиста» напали неизвестно откуда появившиеся пираты. Получив от пленных испанцев необходимые сведения, Гасан-бей распорядился приковать их на места погибших в схватке гребцов.

Появление новых галеонов, было нежелательным для Гасан-бея. По его приказанию, «Белая лань» взяла на буксир галеон и потащила его в бухту. Здесь обнаружилось, что большая осадка галеона не позволяет ему войти в укрытие пиратов. Посчитав, что разгрузка галеона у входа в бухту займет слишком много времени, старый пират принял решение часть сокровищ выбросить за борт. После такой операции, галеон немного подвсплыл и его смогли протащить через песчаную отмель. Операция была очень своевременна. Едва, кормовая надстройка «Сан-Батиста» скрылась за возвышенностью закрывающей вход в бухту, как на горизонте показались паруса сразу двух галеонов. Один из них прошел рядом с бухтой. На этот раз испанцы были наготове. Артиллерийские расчеты с зажженными фитилями стояли у пушек, а за берегом с капитанского мостика и наблюдательных постов на мачтах велось тщательное наблюдение. Неизвестно, к кому бы на этот раз повернулась лицом удача, если бы испанцы обнаружили захваченный галеон!

— Все мы от Аллаха и к Нему мы возвратимся! — повторял трясущимися губами Гасан-бей, глядя на удаляющиеся паруса испанцев.

Давно ему не приходилось быть так близко от гибели. «Надо поскорее убираться отсюда! — думал он. — Отдыхая на Терсейре, испанцы могут прочесать все острова!».

Срочно начались работы по перегрузке ящиков с драгоценностями на галеры. На галерах уже не осталось свободного пространства, а из трюмов галеона еще не были выгружены все ящики с золотом и серебром. Некоторые из помощников Гасан-бея, одуревшие от вида всего этого богатства, призывали адмирала выгрузить с галер часть продовольствия, чтобы загрузить на его место оставшиеся ящики. Но Гасан-бей запретил это делать. Остававшиеся на галеоне ящики сбросили в море. Гасан-бей не надеялся на возможность возврата за ними и решил поступить так, чтобы драгоценности никому не достались. Ночью, галеон отбуксировали подальше от острова. Пробив в трюме судна несколько отверстий, пираты затопили его.

С рассветом, нагруженные драгоценностями «Белая лань» и «Золотой павлин», сопровождаемые фонтанчиками стаи китов, отправились в обратный путь. Вместо десяти дней, на которые рассчитывали морские разбойники, дорога в Алжир заняла гораздо больше времени. Оба корабля штормом снесло к южному побережью Африки. Потеряв от болезней и бурь почти треть находившихся на борту людей, избежав опасных встреч с испанскими и португальскими военными кораблями, спустя месяц после выхода с острова Ястребиного архипелага, галеры Гасан-бея вошли в порт Алжир. С бортов галер прогремели пушечные выстрелы, возвещающие об удаче. Не было предела ликованию команд галер. Их ждал огромный барыш от продажи золота, серебра и драгоценных изделий заполняющих трюма галер. По сложившемуся обычаю десять процентов от продажи добычи достанется бею Алжира, половина оставшихся денег будет принадлежать Гасан-бею и султану, снарядившему экспедицию и оставшаяся половина, команде. Из нее, по одной доле достанется каждому матросу, по две доли — боцманам, конопатчикам и пушкарям; по три доли — помощникам Гасан-бея, главному пушкарю, кормчему и хирургу. Гребцы-рабы не получат ничего.

На берегу, экипажи галер с нетерпением ждали содержатели портовых кабаков и проститутки. Возвращение в Алжир всегда сопровождалось шумными оргиями и попойками. Запреты Корана в этом порту мало препятствовали бурным возлияниям.

А гребцы радовались кратковременному отдыху и тому, что они еще живы. Их расковали и использовали на выгрузке ящиков со слитками золота и серебра. Затем, галеры перегнали на верфи. После почти беспрерывного трехмесячного плавания их корпуса и такелаж нуждались в серьезном ремонте.

Мало кто знал, что Гасан-бей, довольный сверхбогатой добычей, решив не испытывать судьбу, не планировал выход своих судов в море до следующей весны. Он уже заручился одобрением своего решения султаном, приобретя для его гарема 12 красивых молодых девушек, захваченных в плен местными пиратами. Специальным кораблем, вышедшем из Стамбула их должны были доставить к месту назначения.

Гребцами Гасан-бей распорядился так же, как распоряжались ими здесь в случаях ненадобности другие пираты. Часть гребцов он оставил для работ на верфи, а другую сдал внаем землевладельцам и хозяевам огородов.

Василий и Андрей, жестоко потрепанные, но не потерявшие в бурях и сражениях силу воли и духа, были куплены внаем управляющим хозяйством бея Исмаила. Керим-Ходжа, так звали управляющего, отдал Андрею и Василию предпочтение перед другими рабами, заметив в их глазах, еще не совсем потухший от ужасающих условий существования, огонек разума. Керим-Ходжа не был гуманистом, но считал расточительной, необходимость постоянно держать рядом с плохо соображающим рабом надсмотрщика. Он не освободил их от оков, и друзья должны были выполнять свою работу, держа на плечах тяжелые двухаршинные цепи, которые заканчивалась железными браслетами, охватывающими лодыжки. А работа была не из легких. В саду, окружавшем великолепный дворец бея, они расчищали заросший старый пруд. Попеременно, стоя по пояс в воде, один из них выбрасывал лопатой ил со дна пруда, а другой, на тачке, отвозил его к деревьям сада и разбрасывал под ними, как удобрение. Разросшиеся водяные растения и тину они собирали в мусорную кучу в глубине сада. Ребята приступали к своей работе с самой зари и заканчивали ее с наступлением сумерек. На ночь их запирали в подземелье, где они, вместе с другими рабами спали на гамаках.

Худо-бедно, но друзья начали потихоньку приходить в себя. Заросли раны от ударов надсмотрщиков, мышцы налились такой небывалой силой, что порой забывалось присутствие тяжелых оков. Жизнь стала казаться не такой пропащей. Появился интерес к окружающему их миру.

В центре сада, находился фонтан с беседкой, увитой плющом и большими разноцветными вьющимися цветами. После обеда, здесь, под наблюдением евнуха, одетого во все белое, жирного желтокожего, скуластого мужика проводил время гарем бея. Под руководством старшей жены они пряли или вышивали. В ее отсутствии девушки просто сидели в беседке, о чем-то щебеча и смеясь. На копошащихся в грязи рабов они не обращали никакого внимания.

В один из дней, с утра, в сопровождении двух крепких, вооруженных до зубов охранников-мавров, на прогулки возле беседки стали выводить одинокую юную девушку. Друзья сразу обратили внимание, на ее европейскую одежду, белую кожу, каштановые волосы, заплетенные в косу. Она явно не походила на смуглых и черноглазых жен бея. Присев на скамейку беседки девушка сидела молча или вдруг внезапно начинала плакать. Охранники не обращали никакого внимания на ее тихий плач. С некоторого времени, рядом с ней стал появляться седой старик. Старик был совсем не похож на раба: прилично одет, как и девушка в европейскую одежду, выделялся гордой осанкой. Эти встречи заканчивались всегда одним и тем же: издалека сначала доносился звук разговора, затем плач девушки переходящий в рыдания. Перед обедом девушку уводили во внутренние помещения дворца бея.

Однажды, в сад, проверить работу, с целой свитой прислуги, пришел сам Керим-Ходжа. Обойдя весь пруд, он тщательно осмотрел его поверхность и показал тростью на центр водоема. Там, зеленым ковром простирался остров кувшинок. Василий быстро сообразил, что он показывает им новый участок работ.

— А как же там работать? — возмутился он. — В этих железяках утонуть можно!

Подняв ладонь руки, Василий показал ею глубину над головой, потянув прикованную к браслету на ноге цепь, изобразил, как она тянет его на дно, произнеся при этом «буль-буль!». Кто-то из прислуги передразнил его, повторив «буль-буль», а Керим-Ходжа рассмеялся хриплым, неприятным смехом, довольный находчивостью раба. Проверил он и, как удобряются илом деревья. Слуга, знающий русский, передал им, что Керим-Ходжа, недоволен отсутствием ила под деревьями рядом с беседкой и фонтаном. Друзья возразили: им запретили и близко приближаться к ним! Переводчик сообщил об этом управляющему и тот разрешил работать возле места отдыха гарема утром, когда женщин там не бывает.

— А как быть с одинокой девушкой, которая там гуляет с утра? — поинтересовались друзья.

— Ее больше не будет! — уверенно заверил слуга.

Вечером того же дня, надсмотрщик отвел друзей к кузнецу, черному как сажа рабу-негру. Тот, привычным движением срубил заклепки на браслетах и, разогнув их, снял с лодыжек друзей. Давно, не приходилось так легко ходить по земле освобожденным от оков Василию и Андрею!

На следующий день, с утра, Андрей развозил ил под деревья возле беседки. Девушка, как им и было сказано, не появилась. Зато старик объявился неожиданно. Увлеченный разбрасыванием ила из тачки Андрей услышал за спиной чей-то недовольный голос:

— Take care! (Будь внимателен! англ.)

Андрей обернулся и увидел старика. Он растерянно глядел на свои ноги. Его белоснежные шелковые чулки на ногах, были покрыты черными точками, далеко разлетевшейся от удара о землю порции жидкого ила с его лопаты.

— Excuse, sir! (Простите, сэр! англ.) — машинально ответил Андрей и также уставился на его грязные ноги. — I feel very sorry! (Мне очень жаль! англ.)

Услышав из уст оборванного грязного раба ответ на чистейшем английском языке, старик, забыв о грязи на чулках, вперил взгляд в лицо Андрея и застыл как столб. Но поговорить им в этот день не удалось, потому, что за стариком пришел слуга из дворца.

— Что ему от тебя было нужно? — спросил вернувшегося за очередной порцией ила Андрея, покрытый как водяной, тиной и прилипшими к телу листьями кувшинок, Василий.

Андрей рассказал ему о необычной встрече.

— Жаль, что тебе не дали с ним поговорить! — по-хозяйски рассудил Василий. — Может, чем-нибудь и помог. Английские немцы христиане все-таки! Хотя, здесь всякие водятся!

Разговор со стариком состоялся на следующий день. Английский Андрея сбил его с толку.

— Вы джентельмен? Как вас зовут? — внимательно изучая его взглядом, спросил старик.

— Андрей, мой отец князь Бежецкий! — ответил юноша.

— Рыцарь Джон Грин. Разумеется, мое имя вам, юноша, ничего не говорит. Но об этом позже. Зовите меня сэр Джон. Вы не англичанин?

— Я русский!

— Удивительно! Вы говорите как настоящий англичанин!

— У меня были хорошие учителя. Я учился в университете в Падуе[62].

— Это достойно похвалы. А, ваш друг, тоже джентельмен?

— Он русский дворянин! Его зовут Василий!

— А как же вы попали сюда? Московия очень далеко от этих земель!

Андрей рассказал об их с Василием злоключениях. Правда, о том, что они объявлены преступниками у себя на Родине, говорить не стал. Зачем это англичанину, пусть думает, что их взяли татары на стороже в Дикой степи. Однако именно этот факт почему-то наиболее заинтересовал старика. Выслушав Андрея, старик хотел поделиться с ним чем-то важным, но не успел. Его вызвали во дворец бея. Не боясь испачкаться, сэр Джон приветливо протянул руку и простился с Андреем.

Глава XI. Побег

На следующий день они снова встретились. Поздоровавшись с Андреем, старик приступил к рассказу о себе.

— Я целиком и полностью надеюсь на вашу порядочность Андрей! Любое разглашение кому-либо, разумеется, кроме вашего друга, хоть части того, что я вам расскажу, будет гибельным для меня и для той, ради которой я решил довериться вам! — предваряя рассказ, произнес старик. Наверное, для того чтобы добиться доверия собеседника, он начал свое повествование издалека.

Из его уст Андрей узнал, что его собеседник родился на Юго-западе Англии в графстве Корнуолл в семье богатого лендлорда. Отец сэра Джона, купец, разбогатевший на торговле сукном, в царствование короля Англии Генриха VII, приобрел небольшой участок земли в деревне у разорившегося барона. Прикупая все новые и новые земли, используя дешевый труд наемных рабочих, он сеял пшеницу, занимался скотоводством и сам продавал волов и овец на ярмарках. Не забывал купец и свое старое ремесло, торговлю сукном. Его доходы быстро росли. Богатство и влияние отца сэра Джона возросли настолько, что у него не стеснялись брать под проценты деньги не только обедневшие аристократы, но и само, его королевское величество.

Не таким был, родившийся в семье новоявленного аристократа мальчик, которого назвали Джоном. Его не привлекали сельские пейзажи. Страстью мальчика стало море, о котором ему часто рассказывал его воспитатель, бывший моряк, потерявший в сражениях руку, Гарри Бэнкс. Увлекшись морской романтикой, Джон, в четырнадцать лет сбежал из поместья своего отца, который видел в нем продолжателя только своего дела, в Бристоль. В порту ему повезло. Мальчика приняли юнгой на корабль компании, торговавшей со странами Востока, впоследствии ставшей называться Левантской. Трудолюбие и хорошее образование, полученное им в детстве по настоянию отца, сыграли свою роль. Смышленый юноша быстро двигался по служебной лестнице. В двадцать два года он уже был капитаном большого торгового судна. Молодого капитана заметил один из акционеров компании, богатейший в Англии человек. В нем он увидел человека, достойного руки его дочери Маргарет. Кроме единственной дочери, у него других детей не было. По смерти тестя, его огромное состояние перешло Джону. Узнав об успехах сына, отец простил его. После смерти отца, он стал законным наследником его состояния. Разбогатевший Джон Грин, перестал ходить в далекие опасные плавания, но продолжил дело отца своей жены. В Англии появился новый известный арматор[63]. На свои деньги сэр Джон мог снарядить в рейс, снабдить средствами, нанять экипажи для целой флотилии судов. Когда снаряжались экспедиции сэра Фрэнсиса Дрейка[64], в числе других пяти кредиторов он был компаньоном самой королевы Елизаветы. Не участвуя в сражениях и не пускаясь в кругосветные плаванья, за это он, тем не менее, получил от королевы почетный титул рыцаря, герб и учтивую приставку «сэр» перед своим именем. Больше ничего это звание не давало.

Не столь удачной была судьба третьего поколения Гринов. От брака с Маргарет у сэра Джона родились два сына. Все они пошли по стопам отца и стали офицерами королевского военно-морского флота. Казалось бы, счастливым родителям только радоваться за судьбу своих сыновей, но злой рок стал преследовать их. Пять лет назад, в морском сражении с испанцами во Фландрии, получил смертельное ранение младший Оливер. Переживая за судьбу старшего Эдварда, командира шестидесяти пушечного корабля, родители вздохнули с облегчение, когда узнали о его назначении в миссию английского посла в Испании. Но их радость была преждевременна. Месяц назад пришла весть из Испании, о том, что он сражен рукой наемного убийцы. Если бы они знали, что стоять на качающейся палубе военного корабля под вражеским обстрелом гораздо безопасней, чем быть на должности Эдварда в посольстве. Миссия их сына заключалась в сборе сведений об испанском флоте, вербовке лазутчиков, сообщающих о маневрах его кораблей. Для правительства Англии не было секретом, то, что в Испании готовится военный флот для высадки десанта на Британские острова. Разведка всегда была опасным видом деятельности. В Мадриде, также не дремали. Решив, что деятельность нового английского дипломата опасна для страны, руководство испанской разведки наняло убийцу, подло нанесшему кэптену Эдварду Грину смертельный удар.

Тело кэптена, по его завещанию, предали морю в свинцовом гробу с борта английского военного корабля вышедшего далеко в Атлантический океан, с соблюдением всех воинских почестей. Не успели высохнуть слезы на глазах родных и близких погибшего, как пришла новая беда. В дверь представительства Левантской компании в Марселе, где по делам находился сэр Джон, постучали. Человек в белом одеянии с голубым крестом на груди сообщил, что его невестка и дочь попали в плен. Торговое судно, на котором они возвращались в Англию из Испании, захватили мавры. Человек этот был тринитарием, монахом Ордена Святой Троицы, основанном еще в XIII веке для выкупа пленных. Монахи присутствовали на всех невольничьих рынках и во всех портах Магриба. Мусульмане не трогали этих монахов, которые регулярно привозили деньги и выкупали рабов. Он рассказал сэру Джону Грину, о том, что за судьбу невестки он может не беспокоиться. Голубиной почтой монахи получили сведения о выкупе невестки из плена через посредство алжирского купца, хорошо знавшего сэра Джона по Левантской компании. На торговом корабле этой компании ее уже отправили в Англию. А вот с выкупом внучки сэра Джона Грина, дела почти безнадежные. Красивые девушки и молодые женщины на невольничьи рынки не попадали. Там продавали женщин постарше и менее привлекательных для домашней прислуги. Девушек сразу покупали поставщики гаремов. Говорят, что пятнадцатилетнюю Джейн за огромные деньги перекупил у мавров пират Гасан-бей для гарема турецкого султана. Сейчас она, под присмотром стражи, находится во дворце алжирского бея. За ней и другими пленницами, должен прибыть из Стамбула специальный корабль.

Бросив все свои дела, сэр Джон на ближайшем судне отбыл в Алжир. Здесь он успел застать Джейн, но выкупить у нового хозяина не смог. О юной пленнице уже знал султан и с нетерпением ожидал ее в своем серале.

— Мы сами виноваты в этом! — возбужденно говоря, признался сэр Джон. — Объединившись с другими странами, мы могли бы уничтожить пиратов во всем Средиземноморье! Но каждое правительство имеет свои причины для защиты мавров. Франции нужна поддержка мавров в войне с Испанией, голландцы с удовольствием наблюдают, как гибнет морская торговля их конкурентов. Мое правительство выглядит не лучше. За деньги, и в собственных интересах оно заключает договоры с каждым пиратским государством, а участь соседей его не беспокоит. Политика не только отвратительная, но и близорукая. Максимум через полгода мавры забывают о договоре и грабят с еще большей жестокостью!

«Совсем как у нас! — подумал юноша. — Литва и Польша натравливают татар на Россию, а московский государь богатыми поминками откупается от них!».

— Вы свободно ходите по дворцу бея, как вам это удается? — поинтересовался Андрей, когда старик успокоился.

— Алжирский бей заинтересован в торговле с Левантской компанией, одним из главных акционеров которой, являюсь я. Поэтому он разрешил мне свидания с Джейн! Он считает, что из дворца все равно не убежать! — объяснил ему собеседник.

— Неужели ничего нельзя сделать для ее освобождения? — засомневался Андрей. — Наверное, вы приехали сюда не зря?

— Может быть! — тяжело вздохнув, ответил сэр Джон Грин. — Конечно, выкупить Джейн, я не смог. Но здесь, монахи подыскали мне человека, на судне которого можно добраться до Мальорки. В установленное время и день, он со своим судном будет ожидать нас у безлюдного берега рядом с портом. Дело только за организацией побега Джейн из дворца бея.

— А если корабль султана придет сегодня или завтра? — усомнился Андрей.

— Это исключено! — уверенно заявил сэр Джон. — Я знаю это море. Сейчас время штормов. Корабль или не выходил из Стамбула или пережидает шторма в каком-нибудь порту по дороге сюда! У меня есть неделя в запасе.

— Сэр Джон, а почему вашу внучку перестали выводить из дворца? Может быть, охрана уже догадывается о плане побега? — поинтересовался юноша.

Лицо сэра Джона внезапно стало серым. Понурившись, он ответил:

— Нет, молодой человек! Это только потому, что она пыталась покончить с собой!

— Извините, что причинил вам боль! — спохватился Андрей. — Но времени для обмена любезностями нет. Скажите, зачем вы решили поделиться со мной своими планами? Нам с Василием в них отведены какие-то роли?

— Вы проницательны молодой человек. Из вашего вчерашнего рассказа, я понял, что вы с другом, несмотря на молодость, бывалые бойцы. Я, надеюсь с вашей помощью освободить Джейн! Вместе с ней и вы получите свою волю. Еще, я обещаю вам в случае успеха побега, выплатить крупную сумму денег и помочь вернуться на Родину! Согласны?

«Василий согласится! — решил Андрей. — В кои веки еще представится возможность вырваться на свободу!».

— Я готов сделать все возможное для вас! — ответил юноша.

— Тогда до завтра! — откланялся сэр Джон.

— Что так долго? — возмутился Василий, встретив вернувшегося Андрея. — А если бы сюда этот черный орел прилетел?

Так, друзья называли между собой Керим-Ходжу, за его длинный и тонкий, орлиноподобный нос и почти темный цвет лица.

Андрей передал ему содержание разговора с сэром Джоном.

— Серьезный мужик! Хотя и такие не всегда могут все продумать! — поморщив лоб, выразил свое мнение Скурыдин. — Но выбора нет. Лучше погибнуть в бою, чем умереть прикованным к загаженной палубе!

Впервые, за все время плена, друзья с нетерпением ожидали наступления следующего дня. И он наступил. Старик, как и обещал, ознакомил их с содержанием плана побега. Прав был Василий, никто кроме Бога не может все предвидеть!

— Обстоятельства изменились! Корабль султана уже в порту. Сегодня ночью начнем! — с тревогой в голосе сообщил он Василию и Андрею.

Сэр Джон показал им клочок бумаги с нарисованным на нем планом комнат дворца и размещением охраны.

— Джейн по очереди охраняют два человека, — пояснил сэр Джон. — По плану они должны будут спать, потому, что в еду им подсыпят снотворное. Но если они все-таки будут бодрствовать, их необходимо будет убрать. Но убирать придется обоих, чтобы никто не поднял шум и организовал преследование. В комнате Джейн, рядом с ней спит служанка.

— Ее тоже придется убить? — остановил Андрея, переводившего с английского речь сэра Джона, Скурыдин. Андрей перевел вопрос своего друга.

— По обстановке, юноша! На счету жизнь нескольких человек! — поняв человеческие чувства юноши, ответил сэр Джон.

По плану получалось, что людям и собакам, повар-француз, также участвующий в побеге, обильно добавит в пищу снотворное. В месиво, приготовленное для рабов, он также добавит порошок. Поэтому, Андрей и Василий, сославшись на расстройство желудка, вечером должны будут отказаться от своей доли баланды. Друзей из подземелья выпустит также француз, вооружив ножами для разделки мяса, на случай, если стража все-таки не будет спать. Вместе с вооруженными друзьями он дойдет до комнаты Джейн и, сняв со спящих или мертвых охранников ключи, откроет дверь, запираемую ими на ночь. Дальше, они вместе с девушкой пройдут в сад, где у стены, высотой в сажень, будет лежать лестница. Перебравшихся через стену беглецов встретит сэр Джон, который по запутанным улочкам квартала Фахс[65] проведет их к морю.

— Что-нибудь не ясно? — закончив рассказ, спросил Андрея сэр Джон.

— Все понятно! — ответил юноша.

— Тогда до вечера! — впервые улыбнувшись, попрощался с друзьями сэр Джон.

Вечером, ожидая, когда за ними придет француз, оба друга, с тяжестью на душе думали о предстоящем побеге. Привыкнув к обрушившимся на них несчастьям, они не верили в благополучный исход плана сэра Джона, но, были полны решимости, его выполнять, наивно надеясь на то, что удача, в эту ночь, впервые будет на их стороне.

В полночь послышался шум открываемого замка и скрип двери. Друзья осторожно слезли с гамаков. Тишина. Пять рабов, с которыми они делили ночлег в этом подземелье, крепко спали, а шестой, корсиканец, постанывал от боли во сне. Два дня назад, за какой-то проступок его жестоко высекли на глазах у всей дворни. По земляным ступенькам они поднялись наверх. Француз, молча, закрыв за ними дверь, передал им два острых ножа для разделки мяса внушительных размеров и, показав рукой на чернеющий проем арки входа во дворец, пошел к нему. Через нее они вошли во внутренний двор дворца и по лестнице стали подниматься куда-то вверх. Из-за туч выглянула полная луна, и вокруг стало светло как днем. Друзья увидели, что они находятся на втором этаже галереи окружающей квадратный двор с клумбами и фонтанчиком посредине. Беглецы вошли в одну из дверей, ведущую во внутренние покои дворца. Перед следующей дверью повар, предупреждая друзей об опасности, поднял руку вверх и, ткнув Василия пальцем в грудь, жестом пригласил его следовать за ним. В небольшой комнате, на тахте лежал спящий охранник. Слышалось его спокойное дыхание. Француз подвел Василия к нему и, показав на нож, изобразил рукой удар им в грудь лежащего. Мол, если проснется, бей! Скурыдин, приготовив руку с ножом для удара, застыл рядом с не подозревающим о смертельной опасности мирно спящим стражником. Француз вернулся к Андрею. Осторожно, на цыпочках, они вошли в другую комнату. Охранника не было видно, но из угла, прилегающего к стене с дверью в покои пленницы, слышался громкий храп. Там сидя на китайской вазе, удобно запав в угол между стенами, спал второй охранник. Одно рукой он обнимал древко копья, а второй держался за большой ключ, висящий у него на поясе. Андрей поднес лезвие ножа к горлу стража и посмотрел на француза, ожидая его утвердительного кивка. Но тот, отрицательно замахал рукой и поднес палец к губам:

— Тсс!

Уверенный в действии своего снотворного, повар спокойно разогнул пальцы спящего и снял ключ с его пояса. Все время, пока француз открывал дверь спальни, выпуская наружу пленницу, закрывал ее и опять вешал ключ на пояс стража, Андрей стоял с ножом наготове у его головы, готовый в любой момент перерезать спящему охраннику горло. Забрав Василия, беглецы, следуя за французом, направились в сад. Здесь их ожидала еще одна проверка эффективности действия снотворного. На ночь, в сад, спускали с цепи двух огромных волкодавов. Один из них лежал как мертвый, а у второго хватило сил только на то, чтобы показать свои желтые острые клыки. Пока француз искал место, где была спрятана лестница, друзья немного рассмотрели девушку. Она была в черном плаще с капюшоном, накинутом на ночную рубашку, кружева которой светлели из-под его ворота. По лестнице, приставленной к выделяющемуся в ночи известковой белизной глинобитному забору, беглецы по одному забирались на его верх и прыгали вниз. Скурыдин, оказавшийся рядом с сэром Джоном первым, поймал на лету легкое и хрупкое тело девушки. Еле слышным «Thank you (Спасибо. англ.)», она поблагодарила его. Сэр Джон удивился ее необычной, нескромной для девушки одежде. Андрей по дороге к морю перевел Василию разговор деда с внучкой. Оказывается, после прихода турецкого корабля, у нее отобрали всю европейскую одежду, взамен выдав турецкую. С гневом, отвергнув ее, при побеге, девушка вынуждена была прикрыть себя плащом спящей служанки.

Никого, не встретив на темных улочках квартала состоятельных людей, беглецы выбрались из города. Луну закрыли плотные тучи, и они только по шуму прибоя догадались, что вышли на берег моря. Из котомки принесенной с собой, сэр Джон извлек пучок пакли, огниво и факел. Несколькими ударами огнива о кремень, с помощью легко вспыхнувшей пакли, он поджег факел. Размахивая им, сэр Джон пытливо вглядывался в царивший в море мрак. Вскоре ему ответили слабым огоньком. Несмотря на то, что, судя по яркости огня корабль, был далеко, они довольно быстро услышали шум весел подходящей шлюпки. В двухвесельной шлюпке сидели трое моряков. Двое гребли, один сидел на корме. «Хватило бы одних гребцов!» — подумал наблюдательный Василий. Первой они хотели увезти одну Джейн, но старый Грин, подозревая подвох, потребовал, чтобы взяли и его. Энергично жестикулируя, матросы начали показывать, что он слишком тяжел для шлюпки. Сэр Джон Грин продолжал настаивать, и тогда матросы согласились взять француза, щупленького и небольшого роста мужчину. Шлюпка отошла от берега и скрылась в тумане. Внезапно, сквозь шум прибоя, послышался тревожный крик Джейн. Она звала на помощь. Затем они услышали всплеск воды. Старик беспомощно забегал по берегу, крича имя внучки и моля ответить ему. Но ему никто не отвечал. Вскоре они услышали всплески воды от плывущего к берегу человека. Пошатываясь, он вышел из воды. Это был француз. Щеку его, чуть-чуть не задев шею, пересекала кровавая борозда, след от ножа, из которой обильно текла кровь.

— Что случилось? Что с Джейн? — поспешил обратиться к нему сэр Джон.

— Нас обманули сэр Джон! — со слезами на глазах ответил француз. — Джейн похитили! Меня пытались убить, когда я бросился к ней на помощь!

Сэр Джон беспомощно опустился на песок. «Это катастрофа! Зачем я поверил им?» — думал он. «Но ты им хорошо заплатил! — Откуда тебе было знать, что они бессовестные негодяи?» — пытался оправдаться внутренний голос. Чувство того, что теперь Джейн уже потеряна навсегда, проникло в каждую клеточку его мозга и сэр Джон обхватив голову тоскливо и безнадежно завыл. Француз, Василий и Андрей, обступившие морского магната, молча смотрели на него.

Педро Санчес не считал себя отъявленным негодяем. Он просто был сыном своего времени. Жители побережья Италии и Прованса, Балеарских островов, Сицилии, Сардинии, Корсики и Мальты, как и жители Магриба, сами были не прочь заняться пиратством. Капитаны пиратов-христиан не гнушались ничем, не обращая внимания на религиозную и национальную принадлежность. Жителей Мальорки равно боялись и христиане и мусульмане.

Пиратам бывает и не везет, поэтому при отсутствии добычи, Педро не отказывался от любой работы. Участвовал он и в организации бегства рабов из Алжира и Туниса. Педро Санчес не всегда был порядочен в этих делах. Часто было, что, получив плату за побег, Педро перепродавал в Тунисе, попавших на палубу его шебеки девушек и молодых женщин знакомому поставщику гаремов мелких царьков Ливии, Марокко и Мавритании. Разумеется, об этом, никто, кроме Педро и его шайки не знал, потому, что девушки на всю жизнь бесследно пропадали на бескрайних просторах Африки, а те, кто сопровождал их, исчезали в глубинах Средиземного моря. И в этот раз он напал на простака. Услышав о собравшейся бежать молодой англичанке, купленной для гарема турецкого султана, он радостно потер руки, девушка стоит больших денег. Когда ему сообщили, что ее будут сопровождать четверо мужчин, Педро решил не рисковать. Бойню на борту своей «Синьоры» он устраивать не будет. Из десяти человек команды, четверо загуляли на берегу. Педро не любил рисковать при незначительном преимуществе сил. Все равно беглецам никуда не уйти. С ними поступят по закону. Их схватят, и за организацию бегства рабыни отрубят головы. Так думал Педро, когда девушку доставили на борт его судна. Распорядившись запереть ее для воспитания покорности в глухом помещении кормового трюма, среди бегающих там крыс, Педро приказал поднять паруса и держать курс на Тунис.

— Что будем делать, Вась? — устав глядеть, на издающего тоскливые звуки сэра Джона, спросил Андрей друга.

Васька не шелохнулся. Словно какая-то мысль внезапно осенила его. Из головы Скурыдина не пропадала картинка, которую он увидел, когда галеры входили в Алжирский порт в первый раз. В корне мола, там, где в одноэтажном здании размещался начальник порта, рядом с каменной стенкой, покачивалось на волне красивое, легкое, небольшое, длиной саженей в девять, двухмачтовое, четырех пушечное судно.

— Ты, что? Как он, что ли? — яростно затряс Ваську за рукав Андрей.

— Ты видел, когда мы первый раз входили в порт, такое маленькое красивое судно? — как будто ничего не случилось, спокойно спросил его Скурыдин.

— Ну и что? — недоуменно ответил Андрей. — Это посыльная фелука[66] начальника порта!

— Ааа! — заорал он вдруг, поняв, что фелука и сейчас стоит там же. И на ней, никого, кроме, может одного вахтенного матроса, нет!

— Сэр Джон! Сэр Джон! — закричал он по-английски. — Вставайте, нам немедленно нужно в порт!

— Зачем? — угрюмо уставился на него сэр Джон.

Андрей, торопясь и сбиваясь, рассказал ему о плане Скурыдина захватить фелуку начальника порта и на ней преследовать пиратов. Сэр Джон понял его с полуслова, так же, как и он Василия. С простейшим парусным вооружением этого небольшого судна он, руководя французом, и этими неунывающими юношами справится. Теперь, главное, добраться до порта, попытаться незаметно проникнуть на фелуку и выйти в море до рассвета. Догнать пиратов, а там, как повезет!

В порту стояла тишина. В бухте виднелись черные очертания силуэтов корпусов и мачт, стоящих на якорях судов. На некоторых из них горели кормовые огни. Вдоль каменного причала, прячась за складскими помещениями, беглецы пробрались к основанию мола.

Сэр Джон от радости схватился за сердце: фелука начальника порта стояла на месте. Точнее ее можно было назвать полушебекой. Двухмачтовое, палубное судно, было в два раза короче настоящей шебеки. Тем не менее, она имела хорошее, для такого маленького судна вооружение: в доступном взгляду бывалого моряка борту фелуки, четко обрисовывались прямоугольники двух закрытых пушечных портов. Оно было явно не местной постройки. Берберы строить такие суда не умели. Скорее всего, его по заказу построили где-то в Голландии, прекрасно зная, в чьи руки оно попадет! У борта фелуки, покачивалась, привязанная к ней фалинем[67] небольшая шлюпка. Но как попасть на судно? Рядом с фелукой, по стенке мола, прогуливался часовой, да и из домика начальника порта, сквозь деревянные жалюзи не закрытого ставнями окна просачивался свет лампы. Там кто-то был! Сэр Джон поманил рукой к себе Андрея и Василия.

— Справитесь вдвоем? — спросил он у Андрея.

Юноша перевел вопрос своему другу.

— Если не мы, то кто? — ответил Василий Андрею. — Должны справиться. Надо только подумать.

Посовещавшись, друзья решили узнать, какая опасность таится для них в домике начальника порта. Неслышно ступая, улучив момент, когда стражник отвернется в сторону моря, от склада, за которым они прятались, друзья подкрались к домику. От духоты ставни на окне были неосторожно открыты. Сквозь жалюзи окна они увидели внутри помещения дремлющего на скамье янычара. Очевидно, это был один из тех восьмидесяти воинов, которых они на галерах доставили в Алжир для службы в гарнизоне бея. Василий подошел к двери и осторожно потянул ее на себя. Дверь была закрыта изнутри. Нечего было думать о ее взломе. Она была массивна и крепка. Зайдя за дом, друзья опять посовещались. После короткого, почти неслышного разговора, Василий, спустившись к основанию мола, пополз по узкой полоске берега к месту, где стоял часовой, а Андрей, приготовив нож, застыл за домом, на случай если янычар из домика попытается выйти наружу.

Ползти Василию было тяжело. Постоянно попадались острые камни, которые резали кожу сквозь одежду. Он уже чувствовал теплоту вытекающей из ран крови и жжение, разъедающей раны соленой морской воды. Где-то наверху послышался звук шагов часового. Скурыдин замер. Часовой прошел, не заметив его. Прижавшись к стене мола, юноша присел на корточки. Шаги опять стали приближаться. Василий встал во весь рост и увидел ноги часового. Часовой тоже увидел, словно из-под земли появившуюся у его ног, голову человека. Он хотел закричать, но не успел. Василий, схватив противника за ноги, резко дернул их на себя. Пролетев над ним, часовой упал в воду. Юноша бросился на него, навалился на его голову и держал ее в воде до тех пор, пока не прекратились судороги стремившегося вырваться из его жестких объятий тела врага. Василий снял с часового его вооружение лук, колчан со стрелами, длинный острый кинжал в ножнах и поспешил к домику. Навстречу ему вышел Андрей. Подойдя к окну, Василий, заправив в лук стрелу, нацелился ею в просвет между деревянными рейками жалюзей и, натянув тетиву, выстрелил в спящего янычара. Тот дернулся, схватив рукой, древко стрелы вонзившейся ему в грудь и сполз со скамьи на пол.

— Сэр Джон! Корабль наш! — крикнул Андрей прятавшемуся за складом французу и сэру Джону.

От стены склада отделились две темных тени и бросились к фелуке. Андрей хотел последовать за ними, но Скурыдин остановил его.

— Помоги сломать решетку! — попросил он от друга, пытаясь вырвать жалюзи из окна.

Вдвоем им это удалось. В образовавшийся проем пролез Василий и открыл изнутри дверь. Андрей вбежал в помещение. Весь пол был залит кровью янычара.

— Отнеси оружие на корабль! — передавая Андрею, саадак и две сабли караульных, потребовал Василий. Сам он, схватив котелок с похлебкой и котомку с хлебом, устремился за Андреем. На фелуке француз с сэром Джоном ставили паруса. Надо было спешить, пока с берега дул еле заметный ночной бриз[68]. На палубе, вспомнив о чем-то, Василий опять потянул друга за собой. Спрыгнув с мола вниз, он принялся раздевать утопленного им часового. Андрей помог ему. Сверху их поторопил голос сэра Джона. Забрав одежду мертвеца, они поднялись наверх. С высокой стенки мола было видно, как со стороны города к морю и порту бежали люди с факелами. Очевидно, во дворце бея обнаружили пропажу пленницы. В бухте на пиратских судах копошились матросы.

— Быстрей! — поторопил друзей сэр Джон. Фелука, медленно набирая ход, ползла вдоль стенки мола. Друзья на ходу запрыгнули на борт корабля. Когда они уже огибали мол, на него бросились поднятые по тревоге янычары. Град стрел посыпался в наполненные ветром паруса и на палубу выходящего в море корабля. Но они опоздали. Фелука уже была недосягаема для преследователей.

Сэр Джон не боялся погони. При таком ветре, на таком быстром и мореходном корабле, он мог уйти от любого судна бросившегося им вдогонку. Он боялся другого: потерять корабль Санчеса! Обманщик мог пойти как в Сале, порт на Атлантическом побережье Марокко, так и в Голетту. Приказав французу, стоявшему на месте кормчего, держать курс на восток вдоль берега, для осмотра горизонта он поднялся на верхушку грот-мачты[69]. Впереди по курсу маячили паруса одинокого трехмачтового судна. «По виду это шебека[70]. Идет в Тунис. Это может быть только корабль негодяев! — решил он. — Я его все равно догоню!».

Санчес вел себя беспечно и о том, что его преследует судно с беглецами, не подозревал, считая его обыкновенным купцом. Он не сомневался в том, что головы обманутых им бедолаг, уже насажены на колья на центральной площади Алжира. Его больше волновала другая проблема. Девчонка отказалась принимать пищу. «А не отдаст ли она богу душу от голода, пока мы дойдем до Туниса? — размышлял он. — Может ее накормить насильно? Жаль, что на борту нет Ходжи-Атара, поставщика гаремов. Он умеет разговаривать с такими девицами!». Подумав, он решил отложить кормление пленницы до завтра, тем более ветер посвежел, началась сильная качка и судно стало зарываться носом в волны. Приказав матросам взять рифы[71] на парусах всех трех мачт, Санчо проследил выполнение команды и пошел к себе в каюту. Там у него стояла не тронутая бутыль крепкой итальянской граппы.

Усиление ветра обрадовало сэра Джона. Теперь он мог надеяться на то, что легкая фелука к заходу солнца догонит более тяжелую на ход шебеку пиратов. Темнота может им помочь во внезапности нападения. Собрав команду вокруг кормчего француза, которого, оказывается, звали Полем, сэр Джон распределил обязанности каждого. За неимением артиллеристов, пушки он решил не применять. Из оружия, на фелуке, кроме бесполезных пушек, англичанин нашел только старый, ржавый абордажный палаш.

— Вся надежда только на вас джентльмены! — сказал он Андрею и Василию, вооруженных луками и турецкими саблями. Чтобы не вызвать подозрения у пиратов, Поля переодели в одежду мертвого янычара. Андрей с сэром Джоном, должны были идти на абордаж, до поры прячась за фальшбортом корабля, а Василий, как искусный стрелок из лука, поддерживать их своей стрельбой с высокой носовой надстройки фелуки, во время штурма шебеки.

Все получилось так, как рассчитывал сэр Джон. Фелука незаметно подкралась к вражеской шебеке. Сэр Джон убрал паруса. Фелука, набравшая до этого скорость, по инерции шла рядом с шебекой. Пиратский кормчий удивленно взирал на турка-рулевого фелуки, неизвестно откуда появившейся рядом с бортом его судна. Взлетели в воздух приготовленные кошки и, вцепившись в борт шебеки, накрепко прикрепили к нему фелуку. Без крика на борт шебеки перепрыгнули с изготовленными к бою саблями сэр Джон и Андрей. Кормчий, бросив руль, выхватил из ножен саблю и тут же упал на палубу, сраженный стрелой меткого стрелка. Вахтенный матрос, перед тем как пасть от стрелы Скурыдина, успел что-то крикнуть в кубрик команды. Из него выскочили двое, вооруженные саблями и пистолетами, но ничего не смогли сделать под градом стрел Василия. Благоразумно решив, что храбрость им здесь не поможет, они бросились обратно, закрыв за собой дверь кубрика. С юта, из каюты капитана, по нападающим было произведено несколько неточных выстрелов изрядно перебравшим граппы предводителем пиратов. Перепрыгнув через борт шебеки, Василий пришел на помощь Андрею и сэру Джону. Брусом для ремонта такелажа, он подпер дверь кубрика команды. Втроем они выломали дверь капитанской каюты. Пьяный Педро судорожно перезаряжал пистолеты. Выбив ударом палаша, оружие из рук капитана, сэр Джон приставил клинок к его горлу.

— Где Джейн? — в ярости закричал старый моряк, увидев, что девушки в каюте нет.

Санчес понял английский сэра Джона без перевода. Острие клинка упирающееся в его шею не оставляло сомнений в намерениях пожилого джентльмена.

— В трюме! — дрожа от страха, ответил он, показав пальцем вниз кормовой части шебеки.

В это время палуба начала резко крениться. Сэр Джон с друзьями бросились наружу.

Штормовой ветер наполнял паруса неуправляемой шебеки, клоня ее на подветренный борт. Было слышно, как в трюм, через пушечные порты поступает вода. Сэр Джон, а за ним и Василий бросились к открытому люку кормового трюма. В полной темноте, под шум рвущихся внутрь корпуса грохочущих водопадов, по горло в воде они, продвигались навстречу голосу молящей о помощи Джейн. Сбив замок на двери, они освободили ее. Если в высокой кормовой части еще присутствовала воздушная подушка, то помещение перед выходом на палубу было полностью затоплено. Обезумевшая Джейн отказывалась нырять в черную воду, а сэр Джон, потерявший много сил, с трудом держался за какую-то выступающую балку, боясь упасть в воду. Времени на размышления не было. Вот-вот полузатопленное судно пойдет на дно. Схватив упирающуюся девушку за талию, Василий нырнул с ней в толщу воды. Хорошо, что светлый квадрат выхода на палубу был близок. Сопротивляющаяся девушка чуть не утопила Скурыдина. У люка его подхватили руки Андрея.

— Лучше возьми девчонку! — прохрипел Василий и, поручив ему Джейн, опять нырнул в воду. Скурыдин подоспел на помощь сэру Джону вовремя. Воздушная прослойка уже сошла на нет. Несмотря на рост и вес, подводная транспортировка сэра Джона прошла для Василия легче, потому что он, в отличие от Джейн не сопротивлялся, а как мог, помогал ему. На палубу они выбрались, когда по ней уже гуляли волны.

— Быстрее на судно! — поторопил Андрей. Все бросились на фелуку. Василий, вспомнив о матросах запертых в кубрике, вернулся назад и ударом ноги выбил брус, придерживающий дверь. Задержка лишила его возможности перебраться на борт фелуки. Ее уже отнесло на достаточное расстояние от тонущей шебеки. Василий, не раздумывая, бросился в воду и поплыл за ней. Маячившему среди волн пловцу, Поль кинул выброску. Только с третьего раза она попала в руки юноши. Поднятый на фелуку Васька радостно улыбался, забыв о пережитых трудностях: густо покраснев, в благодарность за спасение, его поцеловала Джейн!

Сэр Джон приказал ставить паруса. С еще державшегося на плаву корабля пиратов раздавались вопли о помощи, призывы не бросать их на верную смерть и, наконец, проклятья. «Поделом вам за все ваши черные дела!» — думал сэр Джон, не обращая внимания на их крики. Он смотрел вперед, на то, как красиво режет волны форштевень набирающей ход фелуки. В душе он называл ее «Чайкой».

Пришло время решать, в какой порт им идти. По просьбе сэра Джона, Андрей и Василий облазили всю фелуку в поисках провизии и воды. С пресной водой экипажу фелуки повезло. Ахтерпик, кормовая балластная цистерна, был заполнен еще неиспорченной пресной водой. Из припасов, нашли только обгрызенные крысами галеты, большую глиняную емкость с оливковым маслом, корзину сушеных фиников и небольшой запас муки в металлическом, плотно закрывающемся от мышей и крыс, ящике. К тому же, имелся захваченный Василием у янычар на берегу, котелок с похлебкой и краюха хлеба. С такими запасами, не испытывая мук голода можно было дойти до порта Пальма, а оттуда, не бедствуя (в кошельке сэра Джона имелись в достаточном количестве золотые монеты, на которые можно было приобрести свежий провиант), с караваном судов Левантской компании, идти в Англию. Конечным пунктом морского путешествия сэр Джон избрал Лондон, город в котором находился его роскошный особняк.

Время до порта Пальма прошло незаметно. Сэр Джон предоставил девушке, положенную ему капитанскую каюту, а сам разместился в кубрике вместе с Полем, Андреем и Василием. Друзья по очереди стояли рулевыми, внимая указаниям сэра Джона, Поль готовил нехитрую еду, состоящую из пресных лепешек. Заметив симпатию своего друга к Джейн, Андрей упросил ее давать уроки английского языка Василию. Джейн добросовестно отнеслась к просьбе Андрея, и они втроем проводили целые дни, Андрей и Василий, стоя на вахте, а Джейн, присев где-нибудь рядом с ними. Ее нисколько не смущало то, что юноши, в жалкой рабской одежде не англичане и родом из далекой, неизвестной ей страны. Андрей переводил вопросы девушки, а Василий отвечал на них. Скурыдин оказался способным учеником. Пусть Джейн озорно смеялась над его произношением, а Андрей хмурился, на четвертые сутки ежедневных занятий он уже обходился без переводчика. Наверное, на этом сказалось его общение с англичанами в детстве.

Вскоре на горизонте показались вершины гор островов Балеарского архипелага. Фелука с беглецами вошла в порт самого крупного из них острова Мальорка. Сэр Джон, Джейн и Поль, на двухвесельной лодке, стоявшей на шкафуте фелуки, съехали на берег, доверив охрану судна юношам. Очень быстро они вернулись. Кроме них на борт судна, поднялся неизвестный юношам, человек. Им оказался местный портной, который по просьбе сэра Джона приехал снять с них мерки для пошива одежды и обуви. Он должен был сшить для них и француза простую матросскую одежду для работы на судне и парадную, достойную настоящих джентльменов. К вечеру подошла барка, с провизией, закупленной сэром Джоном. Вместе с Полем, друзья принялись сгружать на борт клетки с курами, бочки с солониной, емкости с маслом, мешки с крупами, галетами и мукой, солью и сахаром, корзины с фруктами и небольшой бочоночек вина. Сэр Джон даже купил четыре пистолета и несколько бочонков пороха для молчавших во время схватки с пиратами пушек. Андрей с Василием подумали, что вино приобрел для себя сэр Джон, но повар пояснил им, что его будут добавлять в воду, для того, чтобы предохранить их от расстройства желудка. Отдельно занесли на камбуз несколько мешков с древесным углем для корабельной печки. В этот день они впервые легли спать на сытый желудок. Следующий день они занимались осушением цистерны с питьевой водой и ее чисткой. Через два дня опять подошла баржа, на этот раз с питьевой водой. Целый день бадьями они переносили воду из емкости на барже в уже подготовленный для ее хранения ахтерпик. Несколько раз на борт фелуки для примерки поднимался портной. В новой одежде, даже еще не сшитой, друзей нельзя было узнать. Джейн увидев их в этой одежде ахнула, а Поль всплеснул руками: до того невероятным было превращение юношей из жалких оборванцев в грязных лохмотьях, в гордых и независимых, прекрасно одетых молодых мужчин. Сам Поль с переодеванием мало, чем изменился. Одежду портной шил долго, но к отходу купеческого конвоя из порта Пальма он все же успел. Джейн очень хотела пройтись с юношами по улицам городка, но сэр Джон не разрешил. Боясь нападения на фелуку, он категорически запретил им съезд на берег.

Через две недели, после прихода на Мальорку, в составе хорошо вооруженного каравана из трех купеческих судов, они вновь вышли в море. Начальник купеческих судов, перед выходом, по просьбе сэра Джона, для усиления огневой мощи каравана, выделил на его фелуку двух неразговорчивых канониров— англичан. Наличие на борту судна артиллеристов, оказалось не лишним. На подходе к Гибралтару, караван внезапно пытались атаковать четыре галеры марокканских пиратов. Внезапности не получилось, потому что на судах первыми заметили их. Идущие наперерез галеры, были встречены бортовым залпом неповоротливых, но неплохо вооруженных артиллерией купеческих судов. Не остались без дела и пушки фелуки сэра Джона. Приготовившийся встретить пиратов в рукопашной схватке экипаж маленького судна не раз наблюдал попадание ядер их пушек в надвигающиеся на них приземистые корпуса галер. Несколько часов длился бой. Дважды пираты пытались сойтись с купеческими кораблями в абордажном бою, но безуспешно. Плотным артиллерийским огнем они отгонялись прочь. А когда, одна из галер затонула на глазах всех участников боя, собрав оставшихся на плаву людей, пираты под насмешливые выкрики своих противников ударились в бегство.

Вскоре победители прошли Гибралтар. На фелуке с интересом рассматривали видимые на горизонте африканский и европейский берега. Караван вышел в Атлантический океан и, идя вдоль берега Испании, вошел в неспокойные воды Бискайского залива. Здесь корабли выдержали без потерь небольшой шторм. На десятые сутки после выхода из порта Пальма показались берега Франции. Во французский порт Брест суда вошли, чтобы пополнить запасы провизии и воды. В Бресте, экипаж фелуки попрощался с канонирами и Полем. Храбрые артиллеристы пересели обратно на купеческие суда, которые с грузом хлопка шли в Ливерпуль. Трогательным было прощание с французом. Со слезами на глазах Поль благодарил сэра Джона, за врученную ему накануне крупную сумму денег. Уже три года, все время нахождения в плену, его родные и семья в Нанте, мать и жена с тремя детьми бедствовали, с трудом сводя концы с концами. Пополнив запасы, на фелуке вновь подняли паруса. Дальше, путь «Чайки» сэра Джона лежал через Английский канал к устью реки Темзы и по ней в порт Лондон.

Глава XII. Англия

Английский канал встретил их плотным туманом. Фелука стояла на месте или очень медленно продвигалась к намеченной цели. Василий и Андрей почти не отходили от рынды, стремясь звуками колокола обезопасить судно от столкновения. Один раз, рядом с ними, едва не задевая оснастку и такелаж фелуки, стволами пушек, не заметив их, прошел огромный шестидесяти пушечный военный корабль. Но, попутный ветер, в конце концов, разогнал туман, выглянуло солнце, с левого борта ослепительно забелел известковыми скалами высокий и обрывистый берег Англии. Пролетев фордевиндом[72] оставшееся расстояние за небольшой промежуток времени, фелука вошла в Темзу.

Здесь путешественникам опять сопутствовал попутный ветер, и судно довольно хорошо шло против течения широкой полноводной реки. По берегам стали появляться отдельные строения, купеческие пакгаузы, причалы с разгружающимися на них судами, эллинги верфей Лондонского порта. Среди них, всюду сновал рабочий люд: грузчики, торговцы, корабелы. Посреди речной гавани ярко-желтыми громадинами выделялись стоящие на якорях военные корабли. Впереди выросла каменная стена моста с пролетами. Сквозь них открывался вид на застроенную высокими темными зданиями набережную. Сэр Джон приказал стоящему на руле Андрею направить фелуку к выступающей в реку пристани. По его приказанию Васька зажег затравочный порох на одной, из заранее приготовленных к салюту пушек. Выстрел эхом прокатился по берегам реки, заставив находящихся на них людей повернуть головы в сторону реки. Пока фелука швартовалась, на пристани собралась большая толпа людей. Увидев сэра Джона, они закричали, приветствуя как старого знакомого. Оказалось, что эти люди работники его компании. Предоставив охрану фелуки своим людям, сэр Джон распорядился, чтобы подали карету. В собравшейся вокруг Василия и Андрея толпе развязные портовые девицы с интересом рассматривала молодых людей, дергали за одежду, отпуская в их сторону неприкрытые двусмысленные колкости. Не привыкшие к такому общению Василий с Андреем, стояли, потупив глаза. Джейн молча краснела рядом, не зная чем помочь друзьям.

Экипаж, запряженный парой гнедых лошадей, вовремя подоспел на помощь. Впереди кареты на козлах сидел кучер, а позади ее, на запятках стояли двое слуг. Сэр Джон пригласил всех внутрь кареты. Первая в карету зашла Джейн, за ней остальные. Андрей с Василием с интересом рассматривали убранство кареты внутри, трогали руками покрытые кожей стенки кареты и сидений, смотрели в переплет дверных окон. Андрея поразило отсутствие сильной тряски при езде по булыжной мостовой. В Литве, ему приходилось ездить в каретах, но такого плавного хода он что-то не помнил. И это было правдой. Рессоры, установленные на карете сэра Джона впервые были стальные, вместо употреблявшихся ранее ременных кожаных. Василию вспоминать было нечего. На Руси, на колымагах, так там назывались кареты, рессор вообще не было. Ездили на этих «трясучках» только женщины, а мужчины предпочитали передвигаться верхом на лошадях. Упряжка въехала на мост, и друзья впервые увидели, что по обеим его сторонам стоят деревянные и каменные лавки, вокруг которых идет бойкая торговля товаром.

— Этому мосту больше четырехсот лет! — сообщила любознательным друзьям Джейн. — Его начал строить еще сын Вильгельма Завоевателя. Это единственный в Лондоне мост через Темзу и на нем разрешается торговать!

Проехав мост, экипаж устремился по набережной вверх по течению Темзы. В окне мелькали стены шикарных особняков и вилл.

— Мы едем в Сити, район, в котором селятся только богатые люди и аристократы! — с гордостью пояснила Василию и Андрею Джейн. — Ехать долго. Лондон, наверное, самый большой город в мире, в нем проживает двести тысяч человек!

Действительно, ехали они долго, только не из-за большого расстояния, а из-за того, что карета постоянно застревала в ямах разбитых дорог маленьких кривых улочек. Сэру Джону и юношам приходилось часто выходить из кареты, чтобы дать возможность или даже помочь слугам вытащить задок кареты из грязной жижи очередной глубокой ямы.

После одной из таких ям карета остановилась и лакей, спрыгнувший с запятки, услужливо открыл дверь. Пропустив девушку и сэра Джона, друзья вышли из кареты. Моросил дождь. Прямо перед собой, за высоким забором из выкрашенных черной краской металлических прутьев, они увидели большое двухэтажное каменное здание, стены которого были увиты добравшимся до крыши плющом. Над крутым сводом покрытой коричневой черепицей крыши возвышались несколько дымоходных труб, украшенных лепными украшениями. Небольшие, но многочисленные окна выделялись на его фасаде разделенными на белые квадратики рамами. Узкая высокая дверь дома открылась и из него, по усыпанной оранжевым песком дорожке через ярко-зеленую лужайку, с цветочными клумбами, окруженную аккуратно подстриженным декоративным кустарником, к ним устремился запоздавший привратник. За ним выскочили две женщины в белых чепчиках и еще уйма народу.

— Сэр Джон, Джейн! — радостно кричали они, приветствуя своих хозяев. — Со счастливым возвращением!

Сэр Джон и Джейн, едва успели войти во двор через калитку открытую слугой, как были окружены толпой, из которой послышались звуки поцелуев, жалостливые причитания и счастливый женский плач. На Андрея и Василия никто внимания не обращал. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу, обиженные тем, что их забыли. Первым вспомнил о них сэр Джон.

— Мэри! Маргарет! Вот люди, которым мы с Джейн, прежде всего, обязаны своим спасением! — вырвавшись из толпы, произнес сэр Джон.

Он встал рядом с ними и обнял за плечи:

— Вы не поверите тому, что я расскажу вам о них! Познакомьтесь, их зовут Андрей и Василий!

Все повернулись к ним. Из толпы к юношам подошла пожилая женщина:

— Маргарет Грин, — представилась она им. — Спасибо вам молодые люди!

— Мэри Грин, — назвала себя молодая красивая женщина, лет тридцати, с печальным выражением лица, подошедшая к ним, вслед за ней. — Огромная благодарность вам за мою дочь! Я сама только что вернулась из Алжира. Пережив то же, что и она, я почти отчаялась и думала, что никогда больше не увижу свою дочь!

Женщина заплакала. Джейн со словами: «Мама! Все уже позади!», бросилась успокаивать ее.

Друзья поняли, что Маргарет Грин супруга сэра Джона Грина, а Мэри, вдова, погибшего сына Гринов, отца Джейн кэптена Эдварда, также побывавшая в плену у мавров.

— Пойдемте в дом! — предложила Маргарет Грин и, повернувшись к прислуге, сухо потребовала. — Приготовьте юношам комнаты Оливера и Эдварда! И нагрейте для них воды! Нечего здесь стоять, займитесь своим делом!

Слуги, ускорив шаг, скрылись за дверями дома. Василий удивился смелости женщин, решивших поздороваться с незнакомцами. В России боярышни вряд ли бы заговорили с неизвестными мужчинами, боясь наказания за это от главы семейства. Потом он поделился своими наблюдениями с Андреем.

— В этом нет ничего удивительного, — ответил княжич. — В Европе Англию называют раем для женщин, тюрьмой для слуг и адом для лошадей! Англичанки имеет больше прав, чем женщина любой другой страны. Преподаватель-итальянец, долго живший в Англии, в университете рассказывал нам, что в отличие от немок, голландок или итальянок, англичанки не сидят на лавках и не возятся с домашним хозяйством, перепоручая все это мужьям и слугам, а только и делают, что красятся, наряжаются и ходят, друг к другу в гости! Встретив незнакомого мужчину, они сами выбирают, знакомиться с ним или нет!

Войдя в дом, они очутились в высоком, светлом просторном холле. Здесь, Маргарет Грин, приставив к каждому из друзей по слуге, отправила их в свои комнаты. Они располагались на втором этаже. Все было просто. Застеленная кровать с распятием над ней, стол с молитвенником, умывальник, вешалка для одежды, задернутая шторой. Только игрушки, модели парусников, галер, фигурки лошадей и рыцарей говорили об их бывших владельцах. Пока Андрей с Василием рассматривали содержимое комнат, слуги приготовили воду для мытья. Друзьям повезло. Бани на Британских островах были редкостью. В большинстве случаев им предложили бы медный или серебряный, в зависимости от достатка хозяев, тазик с водой. Но, сэр Джон, долгое время проведший на Востоке по делам Левантской компании и пристрастившийся к турецким баням, имел в своем доме некоторое подобие их.

Друзья вошли в дохнувшее на них паром помещение. В ванной комнате, обшитой деревом, стояли бочки, наполненные теплой водой. В одной из них, слуга уже намыливал сэра Джона. Юноши разделись, отдав нательное белье слугам для стирки. Забравшись в бочки, они с удовольствием погрузились в воду. Сэр Джон, уже принявший водные процедуры, предупредил, что за обедом вся семья ждет их в столовой. Опять Василию пришлось расспрашивать своего всезнающего друга, почему обед в такое позднее время: за окнами уже темно! Андрей объяснил ему, что у англичан, ужин очень поздно, перед самым сном. А во время русского обеда у англичан ланч. Слуга брадобрей, привел прически юношей в порядок. Переодетые в чистое белье, вымытые, причесанные друзья прошли в столовую, которая располагалась на первом этаже. За столом их уже ждали Мэри, Джейн, Маргарет, и сэр Джон. Слуга подал омлет.

Сэр Джон, подробно рассказал об их приключениях в Алжире. Мэри дополнила его рассказ своим. Сэр Джон подробно расспросил невестку об арабском купце, заплатившем за нее выкуп. Сэр Джон Грин не любил быть кому-то должным и решил как можно быстрее рассчитаться с купцом. После этого, за столом завязался небольшой разговор об Андрее и Василии, в котором друзья не смогли сказать ни одного слова!

— Вы вели себя как настоящие английские джентльмены! — сухо похвалила их Маргарет Грин. — А из какой вы страны и кто ваши родители?

Вместо юношей ей ответил сэр Джон:

— Они из далекой Московии и оба джентльмены. Отец Андрея, князь!

Принадлежность Андрея к титулованному дворянству тронула сердце пожилой женщины, в юности мечтавшей стать леди и желавшей того же для Джейн.

— А какое положение при дворе вашего короля занимает ваш батюшка? — нескромно спросила она.

Решив прекратить не нужный разговор, за юношу опять ответил сэр Джон:

— Короля в Московии называют царем! — поправил супругу он. — А отец Андрея боярин, то же самое, что пэр в нашем парламенте! Марго, перестань вгонять юношу в краску.

Андрей краснел оттого, что все рассказанное о нем, уже было неправдой. Нет у него отца и сам он на родине преступник. Василий, сидевший напротив, бросал на него красноречивые взгляды: «Не вздумай рассказать правду! Как после этого поведут себя гостеприимные сейчас англичане?». Андрей думал также, и поэтому решил рассказать правду сэру Джону наедине не сейчас, а позже.

Между тем, Маргарет Грин не отставала от Андрея:

— Что молодые люди собираются делать дальше? — обращаясь к нему, снова она задала вопрос.

— Наверное, хотят обратно попасть в Московию! — ответил за Андрея сэр Джон. — Завтра, мы вернемся к этому вопросу, а пока, пусть молодые люди отдохнут!

На этом общение за обеденным столом закончилось. На следующий день друзья отказались от завтрака, проспав до ланча. За ланчем они встретили Джейн, которая призналась им, что тоже проспала завтрак. Поданные на ланч сэндвичи очень понравились Скурыдину.

— Просто и много! — заметил он, до этого удрученный скромными порциями омлета и салата вчерашнего обеда.

После ланча, к себе в кабинет их пригласил сэр Джон, уже побывавший по делам в Сити. Предложив сесть друзьям на обитую черной кожей софу, сэр Джон опустился в большое мягкое кресло у окна, прямо напротив их.

— Джентльмены! — обратился он к ним. — Я вызвал вас к себе для того, чтобы выполнить свое обещание: вернуть вас на Родину. Деньги, которые я вам обещал, вы получите сегодня! И так, о деле! Пока вы отсутствовали в Московии, произошло много событий, о которых вы не знаете. В неведении был и я, до сегодняшнего дня. С прискорбием сообщаю вам джентльмены, что ваш государь Иоанн Васильевич скончался 17 марта прошлого года (в Англии Новый год начинался не как в России с 1 сентября, а с 25 марта). Мир праху его. Царствие ему небесное!

Сэр Джон в дань уважения к усопшему монарху, встал с кресла и перекрестился. Осенили себя крестным знаменем и вставшие с софы друзья.

— Смерть не жалеет никого! — вздохнув, произнес сэр Джон. — Ни государей, ни невинных детей! Сейчас Московией правит законный наследник почившего государя, его сын, Федор Иоаннович. В мае он венчался царским венцом, а спустя месяц прислал к нашей королеве посольство, которое находится в королевском дворце в Ричмонде. Возглавляет его дворянин Бекман[73]. Я договорился через своих влиятельных друзей, чтобы они в течение недели решили вопрос об аудиенции у главы посольства. От него вы получите разрешение на возвращение на Родину. Вот и все! Готовьтесь, собирайтесь!

— Сэр Джон! — обратился к нему Скурыдин. — На самом деле мы не стремимся назад в Россию!

— Почему? — удивился пожилой джентльмен.

— Андрей рассказал вам не всю правду о нас! Тогда, во дворце бея, он посчитал, что вам остальное не нужно!

— Хорошо! Я готов выслушать недосказанное! Говори, Андрей!

Андрей рассказал сэру Джону об опале и смерти отца, нападении разбойников, о том, как он оказался в украинном Донкове, о покушении на него лжеприставов, побеге и татарском плене. Сэр Джон с английским хладнокровием выслушал его.

— Я очень сожалею о смерти вашего батюшки Андрей, — сказал он, наклоном головы засвидетельствовав ему свое почтение. — Мне все равно кем считают вас в Московии, потому что довелось видеть вас в деле. Этого достаточно для того, чтобы считать вас порядочными и честными людьми, находчивыми и бесстрашными воинами. Таких молодых людей и десятка не сыщешь в нашем королевстве! Не знаю, какие у вас планы, но я предлагаю службу у меня! Обещаю высокое жалованье! Если вас не устраивает крыша этого дома, я готов помочь найти кров в любом другом приличном месте! Я жду вашего ответа!

Друзья задумались. Наступило молчание.

— Сэр Джон! — нарушил молчание Василий. — Мы с Андреем хотели бы научиться судовождению!

Такие разговоры между друзьями велись, во время плавания на фелуке. Услышав желание друзей, сэр Джон повеселел, куда-то пропала его английская холодность.

— Через два месяца, в Рейкьявик идет мое судно, трехмачтовый галеон с грузом пшеницы, сукна и скобяных товаров. Капитану Виллису на то судно, требуются верные помощники. Я думаю, практика на этом судне, для начала, будет достаточной для вас! Если вы согласны, завтра, в присутствии стряпчего королевского суда, здесь, в моем кабинете, вы подпишите контракт! — приветливо улыбаясь друзьям, сообщил он.

Друзья без промедления согласились. Но как быть без документов? Кто сможет подтвердить, что они, это они, при входе в любой иностранный порт?

— Не беспокойтесь! Уплатите стряпчему пошлину и получите «passe port». Стряпчему[74] будет достаточно моего подтверждения ваших слов! — успокоил их сэр Джон.

— Что это такое? — поинтересовался Василий у своего бывалого друга.

— При переводе с французского, буквально «пройти через порт». Так принято называть дорожное удостоверение, в котором указываются имя и фамилия владельца, род занятий, цвет волос, глаз, форма носа! — пояснил ему Андрей.

Василий после этого разговора повеселел, а Андрей наоборот помрачнел. Если раньше его надежды на возвращение на Родину были призрачными, безжизненными, то сейчас, с восшествием на престол Федора Иоанновича, они ожили в его мыслях вновь. «Может, с новым государем в его деле разберутся, и правда восторжествует!» — думал он. Своими мыслями он поделился с Василием. Тот был категоричен.

— Государь новый, а бояре и сыск старые. Стоит нам ступить хоть одной ногой на родную землю, как ее тотчас в оковы закуют! — недовольно высказался он.

Видя, как испортилось настроение друга, Василий постарался обнадежить его тем, что может он и прав. Со временем во всем разберутся, но только не сейчас. Прошло не так уж много времени!

Контракт друзья подписали, «passe port» получили. Началась их жизнь в Лондоне. Каждый день, кроме воскресенья, друзья стали ходить на работу, на верфи сэра Джона. Оказывается судно, на котором они должны будут идти в Рейкьявик, еще строится и стоит в эллинге. Сэр Джон, обязал их принять участие в его постройке. Здесь они встретили капитана Виллиса. Старый морской волк с английской холодностью и недоверием отнесся к ним. Он разместил их подмастерьями корабельных плотников и почти не общался с ними, считая барчуками, от скуки занявшимися не своим делом. Попыхивая трубкой, набитой «вирджинским зельем», новомодной привычкой, завезенной из Нового Света, корсаром королевы Уолтером Рэли, Виллис равнодушно проходил мимо них. Но трудолюбие и упорство, с которым Василий и Андрей отнеслись к своей работе, сменили гнев старого моряка на милость. А, увидев однажды под рубашкой Андрея, который снял ее, для того чтобы удалить занозу, шрамы, покрывавшие всю спину, и, узнав причину их появления, старик проникся уважением к друзья. С этого момента Андрей и Василий не только стучали топорами, но и сидели за мореходными картами в конторе верфи, учились пользоваться астролябией и компасом.

Для того, чтобы завязать знакомства с молодыми людьми их же возраста, сэр Джон посоветовал друзьям брать по субботам уроки фехтования. Умение владеть шпагой считалось обязательной чертой облика джентльмена. Но молодые повесы, посещавшие фехтовальную школу, узнав, кто они, держались надменно и не собирались вступать с ними в контакт. Василий с Андреем, люди бывалые и знающие себе цену, отвечали им тем же.

За то, они познакомились с учителем фехтования, итальянцем Винченцо Перуджио, которого также держали на дистанции чопорные отпрыски знатных фамилий. Перуджио, занимался своим ремеслом в родном Милане, пока не убил на дуэли одного из членов магистрата города, защищая честь дамы. Дуэли в Милане были запрещены и его арестовали. Винченцо не стал дожидаться, когда его по постановлению суда казнят на центральной площади города. Подкупленный братьями Перуджио тюремщик, помог ему бежать. В Италии оставаться было опасно, поэтому он перебрался во Францию. Здесь он обосновался в Париже. Его профессия приносила небольшой, но стабильный доход. Французские бретеры[75], готовые даже за косой взгляд любого вызвать на дуэль, охотно оттачивали искусство убийства в залах школы беглого итальянца. Но и в столице Франции он не задержался. Французские учителя фехтования, напуганные конкуренцией со стороны Перуджио, сочинили донос Прево[76], обвинив его, истинного католика, в помощи гугенотам[77].

Учителя предупредил один из учеников. Спасая свою жизнь, Винченцо бросил все нажитое и темной ночью покинул Париж. Так он оказался в Лондоне.

Василий с Андреем не чурались итальянца и следовали всем его указаниям. За это они пришлись ему по душе. Он даже назначил им дополнительные дни бесплатных занятий, заметив, что его ученикам не страшны разбойники на улицах ночного Лондона! По средам, после возвращения с верфи, друзья шли в школу, чтобы фехтовать при свечах. На тренировках Винченцо показывал им, самые выгодные позиции, опасные и смертельные удары и выпады. Он гордился своей итальянской школой, считая ее выше французской, отвергающей рубящие удары и опирающейся только на уколы. Василий с Андреем, привыкшие к сабле, быстро овладели особенностями итальянской школы фехтования. С помощью Винченцо, через месяц занятий, они уже ни в чем не уступали заносчивым англичанам. Особенно Андрей, который уже во время учебы в университете слыл неплохим фехтовальщиком.

Работы на верфи продвигались очень быстро. Через месяц, из-под корпуса галеона, при большом стечении народа, выбили деревянные клинья. По покрытым китовым жиром направляющим, под торжествующие крики толпы, он съехал с эллинга в Темзу и закачался у берега. Андрей и Василий с интересом приняли участие в завершающем этапе работ: установке рангоута, бегучего и стоячего такелажа. Работа их так увлекла, что они стали пропадать на верфи с утра до вечера.

Но и от развлечений друзья не отказывались. Однажды, в воскресный день, Джейн пригласила друзей в театр. По такому случаю, сэр Джон великодушно разрешил им взять свою карету. «Блэкфрайерс», театр, принадлежавший на паях членам актерской труппы, как и другие подобного рода заведения, располагался за чертой города, на южном берегу Темзы, потому что городским советом общин актерам запрещено было устраивать представления на территории города. Тем не менее, чувствовалось, что театры — любимое место отдыха горожан. «Блэкфрайерс», огромный восьмиугольный сарай без крыши, вмещавший около 2000 человек, был набит до отказа. В партере зрители наблюдали за спектаклем стоя. Это были в основном люди низшего сословия: ремесленники, матросы и портовые рабочие. Вокруг партера располагались крытые ложи в три яруса для состоятельной публики. Сцена представляла собой помост, поднятый над уровнем партера. В одной из лож второго яруса, ближайшей к сцене, расположились Андрей с Василием и Джейн со своей матерью Мэри.

Давали новую комедию известного в Англии драматурга Джона Лили[78] «Александр и Кампаспа». Джейн, перед спектаклем рассказала друзьям содержание комедии. Она была написана по рассказу греческого историка Плиния. Александр Македонский, видя любовь своего друга, художника Апеллеса, к пленнице Кампаспе, великодушно уступает ее другу. Конечно, эти качества просыпаются в душе монарха не сразу, а только благодаря скептическим, мудрым и здравым советам и замечаниям философа Диогена. Куда делись присущие англичанам холодность и чопорность? И партер, и ложи одинаково бурно реагировали на пьесу, игру актеров, отдельные реплики. Спектакль шел то под одобрительные возгласы публики, то под крики возмущения, то в глубоком молчании. Посещение театра так понравилось друзьям, что они уговорили Джейн взять их с собой на представление в следующее воскресенье. Юноши планировали посещать театр каждый выходной. Ваське очень понравилась игра Кампаспы.

— Такая красивая милая девчонка! — поделился он своим мнением с другом, так, чтобы не слышала Джейн.

Потом он долго плевался, когда узнал от Андрея, что женские роли в спектаклях исполняют миловидные юноши.

Но, как это всегда бывает, в их планы неожиданно вмешались чужие. Как-то за обедом сэр Джон объявил:

— Леди и джентльмены! Поздравляю вас! Сэр Уильям Сесил баронет Бергли[79] приглашает вас на бал по случаю посещения его поместья королевой! Если королева не изменит свои планы, бал состоится через три недели. Точная дата бала будет объявлена позднее. У вас есть время подготовиться!

О бале, все, сидящие за столом знали. Каждое лето, королева Елизавета I, отправлялась в высочайшее путешествие по южной и центральной Англии. Королеву сопровождало несколько сотен придворных и слуг. Кортеж останавливался у поместных дворян. Прибытие королевы было сомнительной радостью для хозяев поместий. Один день пребывания королевы и челяди стоил несколько десятков тысяч фунтов. В душе, скрипя зубами, хозяева выказывали королеве всяческое радушие. Для ее развлечения устраивались балы, на которые приглашались семьи окрестных дворян. На этот раз она решила посетить новый замок[80] своего государственного секретаря сэра Уильяма Сесила, строительство которого подходило к концу.

Весть о бале, женская половина Гринов, встретила по-разному. Маргарет скупо улыбнулась, на лице Мэри сохранилось подчеркнутое равнодушие, хотя весело заблестевшие глаза выдали ее радость (траур трауром, но не оставаться же вечной вдовой), лицо Джейн, до этого улыбавшееся, погрустнело. Мужчины, сидящие за столом, также неоднозначно отреагировали на сообщение о бале. Андрей, спокойно отнесшийся к объявлению сэра Джона, обратил внимание, что лицо Василия, вслед за Джейн приняло грустное выражение. Он давно уже заметил, как во время редких их встреч за завтраком или обедом, Василий с Джейн украдкой обмениваются любящими взглядами. Однажды он обнаружил, что их встречи не так редки. Июльской, теплой и влажной ночью, Андрею не удавалось долго заснуть и он, пролежав в постели до глухой полуночи, решил подышать свежим воздухом на балконе, который имел общий вход из коридора. Какое же его было удивление, когда он, сквозь приоткрытую дверь на балкон, услышал тихие голоса воркующих там Джейн и Василия. Андрей тогда ничего не сказал другу, решив, что это его личное дело. Тем не менее, он всегда думал, что у этого романа нет будущего. Дело в том, что и Андрей, и Василий, знали, о том, что еще в семь лет Джейн была помолвлена с неким молодым человеком, сыном друга ее отца. Этим молодым человеком был Уильям, сын Томаса, графа Экстерского, старшего из трех сыновей сэра Уильяма Сесила. Если бы не трагические события, произошедшие с отцом Джейн сэром Эдвардом, пленение Джейн маврами, свадьба состоялась бы еще три месяца назад. Об этом друзьям совсем недавно рассказала Маргарет Грин, от внимания которой также не ускользнули красноречивые взгляды Василия и Джейн за столом. Наверное, это было сделано специально, чтобы охладить наивные чувства Василия. Она даже сообщила обоим друзьям, что на ежегодном бале по случаю приезда королевы, Уильям публично сделает свое предложение Джейн.

— Сэр Джон! А так ли обязательно наше участие на балу? — спросил Андрей, понимая состояние Василия. — Судно в стадии достройки, дел невпроворот! Может нам не ехать на бал?

— Нет, молодые люди, нет! — возразил сэр Джон покровительственным тоном, не зная истинной подоплеки вопроса Андрея. — Я пекусь о вашем же будущем. Если вы решили остаться в Англии, присутствовать на таких балах ваша обязанность. На них вы сможете завязать полезные знакомства! Надеюсь, вы не поскупитесь на нарядную одежду. Денег, которых я вам дал, а также ваше жалованье, позволяют иметь такую одежду. На верфь вам придется ходить только утром. После ланча, в дом будет приходить выписанный мной учитель танцев. Надеюсь, Джейн и Мэри помогут вам быстро освоить все танцевальные «па»!

Через день, стал приходить в дом Гринов учитель танцев, француз. Предпочтительней считались учителя итальянцы, с родины которых распространялись самые модные танцы. Но их уже разобрали в преддверии балов, которые будут давать в честь королевы богатые хозяева поместий.

Француз Жак честно отрабатывал свои деньги. До седьмого пота он заставлял их повторять движения и позиции медленной паваны, вариации гальярды и быстро сменяющиеся фигуры вольты[81], исполняя мелодии танцев на скрипке. Дамам занятия нравились. Андрей, обучавшийся танцам в университете в Падуе, как раз на родине паваны, танцевал как настоящий джентльмен, с напускным равнодушием. Больше всего недоволен был этими занятиями Василий. У него ничего не получалось. Ни Джейн, ни ее мать не могли идти с ним в паре. Он так неуклюже делал реверансы дамам, шагал двойным шагом, как медведь, что месье Жак, не перенеся кощунства над танцем, стал награждать его за каждое нарушение ударом смычка. Мэри и Джейн, не выдержав, прыскали от смеха в ладошки, наблюдая, как тщедушный и хрупкий француз, прервав игру на скрипке, стучит по спине своего неумелого ученика-богатыря, смычком.

Глава XIII. Бал

И вот наступил день, когда нужно было ехать на бал. С вечера, в доме Гринов стоял переполох. Готовилось все, что могло пригодиться в дороге, нарядное и дорогое платье. Рано утром к дому подогнали карету для дам. Конюх, вывел из конюшни трех рысаков для джентльменов. Погрузив саквояжи с дамскими нарядами, корзинки с едой, слуги пригласили в карету разряженных дам. По команде сэра Джона, кучер щелкнул кнутом над спинам двойки лошадей. Слуги, подтолкнув набирающую ход карету, запрыгнули на запятки. Вслед за упряжкой, подстегнув скакунов, тронулись в дорогу джентльмены. Стояла отличная английская погода. На небе среди редких тучек сверкало солнце, но жары не чувствовалось. Ее смягчал дующий с востока слабый ветерок. За городом настроение Василия и Андрея поднялось. Привыкшие к степным просторам души друзей, воспрянули при виде простирающихся до горизонта покрытых зеленью плоских холмов. Но не надолго. Справа от дороги показались восемь виселиц с болтающимися на них черными телами повешенных. Дамы в карете, как ни в чем не бывало, продолжали смеяться, а юноши, помрачнев, перекрестились, глядя на страшное зрелище.

— Сэр, это разбойники? — спросил Андрей, у абсолютно равнодушного к этой картине сэра Джона.

— Вряд ли! — спокойно ответил Сэр Джон Грин. — Давайте подъедем и посмотрим!

Он развернул коня в сторону виселиц. Андрей и Василий последовали за ним. Запах мертвечины ударил им в нос, и они остановили лошадей. Сэр Джон подъехал вплотную к одному из казненных.

— Я так и знал! — крикнул им он. — Это бродяги!

Увидев, что карета уехала довольно далеко, сэр Джон пришпорил коня и поскакал в ее сторону, показав, друзьям рукой, следовать за ним. Возле кареты они опять разговорились.

— Это бродяги! — еще раз подтвердил сэр Джон. — Бегут из деревни, не хотят работать. Одно время улицы Лондона были забиты попрошайками. Правительство вынуждено было принять против них жестокие, но справедливые законы. Сейчас, собирать милостыню разрешается только старым и неспособным к труду нищим. Уклоняющиеся от работы безработные отдаются на время в рабство тому, кто донесет властям, что он является бродягой. Хозяин имеет право плетьми принуждать его ко всякой работе, продать, завещать по наследству. Такого раба за самовольный уход в первый раз осуждают на пожизненное рабство и клеймят, выжигая на щеке или лбу букву «s», что означает slave — раб. За второй побег ставят ему на лицо второе клеймо, а в случае побега в третий раз, казнят как государственного преступника!

— А, что же их никто не снимет? — спросил Василий, молча слушавший Грина.

— В назидание другим бродягам они будут здесь висеть до полного разложения. Их даже для этого вымазали дегтем! — пояснил сэр Джон.

«Боже милостивый! — почти одинаково и одновременно подумали друзья. — В дикой и варварской России, как называет ее большинство англичан, нет таких жестоких законов даже по отношению к закабаленным крестьянам. За побег, самое большое, высекут розгами и все!».

Рассказывая о толпах безработных, сэр Джон ни слова не сказал им о том, что стало причиной их появления. А причиной было увеличение спроса на английскую шерсть как внутри страны, так и за ее пределами. С повышением цен на нее многие крупные землевладельцы стали заниматься прибыльным овцеводством. Они превратили земли своих поместий в пастбища. Не довольствуясь этим, они начали захватывать общинные земли, которыми ранее пользовались совместно со своими крестьянами-арендаторами, а также сгонять крестьян-арендаторов с их наделов и обращать эти наделы в свои пастбища, снося при этом крестьянские дома и целые деревни. «Ваши овцы, — писал лорд-канцлер английского парламента Томас Мор, обращаясь к крупным землевладельцам, — обычно такие кроткие, довольные очень немногим, теперь, говорят, стали такими прожорливыми и неутолимыми, что поедают даже людей и опустошают целые поля, дома и города». Согнанные с земли крестьяне заполняли собою ряды бродяг.

В дальнейшем, на их пути часто встречались огороженные участки, на которых мирно щипали темно-зеленую травку, многочисленные стада овец. Друзья проезжали мимо них, не подозревая о связи между кудрявыми овечками и полуразложившимися трупами на виселицах.

В городок Стэмфорд, находящийся в 85 милях к северу от Лондона, приглашенные приехали к ночи, через 17 часов после отъезда из столицы, с перерывом на ланч в леску на обочине дороги. Здесь они остановились в доме зажиточного горожанина, специально снятого для них. Несмотря на возможность стать родственниками, мест для семьи рыцаря Грина в роскошном дворце имения сэра Уильяма Сесиля не нашлось. Верхние этажи еще находились в стадии отделки внутренних интерьеров, а нижние комнаты замка и пристройки были заняты придворными и слугами королевы. Бал начинался сразу после обеда и поэтому дамы, отказавшись от еды, не отдохнув после дальней дороги, стали прихорашиваться, чтобы не опоздать на него. На следующий день, по замыслу хозяина торжества, во время ланча, в парке, за роскошным столом для всех, молодой Уильям Сесиль, в присутствии королевы, должен был сделать предложение Джейн Грин.

Замок сэра Уильяма Сесиля Бергли-Хаус находился на окраине городка, недалеко от дома, где остановились Грины. Можно было даже не пользоваться каретой и лошадьми, но церемониал обязывал. Василий, перед тем как сесть на коня, успел уговорить дам, не приглашать его на танцы, потому, что у него ничего не получалось с ними. Кроме того, он попросил представлять его, как не знающего английский язык. Василий боялся насмешек за свое неправильное произношение. С этим согласились все, не зная, какой неожиданный оборот событиям даст это условие. Всю дорогу на бал заметно побледневшая Джейн была грустна и молчалива. Готовая разразиться слезами, она бросала на Василия полные отчаяния взгляды, словно призывая его: «Ну, сделай, что-нибудь!», всем своим видом показывая, что она не желает становиться леди Экстер. Василий, не выдержав ее взгляда, смущенно отводил голову в сторону или смотрел в землю, горестно вздыхая.

У входа в имение, дамы вышли из кареты, джентльмены спешились. Коней взяли под уздцы слуги Гринов и, привязав их к карете, проследовали на установленное для стоянки место. Гостей встретил разряженный слуга. Узнав, кто приехал, он вежливо пригласил их следовать за ним.

Сэр Уильям Сесил был богат и рачителен. Свой замок он построил в новом архитектурном стиле. С укреплением централизованной королевской власти, окончанием междоусобных войн отпала необходимость в сооружении крепостей, игравших оборонительную роль. Вместо мрачного феодального замка он построил роскошный дворец. И хотя его фасад украшали башни и зубчатые стены, они носили чисто декоративную роль. Прогресс в технологии производства оконных стекол, позволил иметь широкие оконные проемы, окна-двери, эркеры — своеобразно застекленные выступы в стене на всю высоту замка-дворца. Они увеличивали размеры комнат, улучшали их освещенность. Вокруг замка был разбит модный парк французского типа с прямолинейными дорожками и фигурными формами тщательно обрезанных кустарников.

— Рыцарь сэр Джон Грин с семьей и русскими джентльменами! — объявил слуга, когда они вошли в высокий и светлый холл дворца.

Обступившие сэра Уильяма Сесила, его супругу леди Анну и внука Уильяма уже прибывшие гости замолкли. Дамы реверансом приветствовали хозяев, а джентльмены учтивым поклоном. Уильям, долговязый молодой человек лет двадцати, с веснушчатым невыразительным лицом, уставился на Джейн. Сэр Уильям Сесил, демонстрируя величественность осанки, еле заметным наклоном головы ответил на приветствие и жестом руки предложил Гринам присоединиться к собравшимся в холле. Под нескромными взглядами десятков пар глаз, друзья с семьей Гринов прошествовали на свободное место. Стоять пришлось не долго, Грины приехали на бал почти последними, но все равно они вдоволь насмотрелись на одежды и украшения приглашенных.

Почти все леди и джентльмены были одеты в красивую узконосую испанскую обувь. Некоторые леди небольшого роста носили башмаки на высокой подошве. Платья многих женщин имели высокие лифы или закрывали шею до подбородка тонким воротником при низком лифе. Упорно державшаяся мода на высокие воротники из ткани или кружев, уложенных в мелкую складку и очень туго накрахмаленных для сохранения формы, превратила их в самую нарядную часть дамского туалета. Общими по форме у всех леди были юбки со складками, расширенные в бедрах. Ткани, из которых сшили платья модницы, были дорогими. Золотая и серебряная парча и шелк покрывали их с головы до ног. Украшенные различными прическами, головы многих из них были открыты, у некоторых прическу прикрывали бархатные шапочки. Кроме цепочек, колец, серег, заколок, украшением особо модных леди были веера. Время от времени они помахивали полукруглыми складными веерами из слоновой кости с павлиньими перьями, инкрустированными жемчугом и драгоценными каменьями. Джентльмены были одеты в камзолы с длинными или короткими полами, короткие шарообразные штаны до середины бедра. Поверх панталон их ноги украшали белые вязаные чулки, доходившие до колен и перевязанные лентами. На некоторых были, просто подбитые ватой верхние панталоны. У части джентльменов костюм дополняли короткие плащи с рукавами и без них. Ну, и конечно, шпага на перевязи. Грины и Василий с Андреем мало, чем отличались своей одеждой от присутствующих.

Слуга открыл створки высоких белых дверей в танцевальный зал, пригласив леди и джентльменов в него. В просторном зале было светло, как днем. Свет исходил от многочисленных свечей, расположенных на настенных подсвечниках и потолочных люстрах. У внутренней стены зала был установлен помост, на котором стояли музыканты с инструментами. Вдоль стен располагались изящные кушетки, для желающих присесть. Их сразу же заняли пожилые леди и джентльмены. Из стоявших в зале людей образовались семейные группы и по интересам.

— Королева Англии и Ирландии, ее Величество Елизавета! — громко объявил, стоявший у дверей слуга. Все встали. Зал затих. Шурша тканью юбки, легким шагом юной и грациозной девушки, улыбаясь подданным, поддерживаемая под руку бессменным уже много лет фаворитом Робертом Дадли герцогом Лестером[82], в зал вошла 52-летняя королева. Она как всегда была великолепна.

За ними следовали в сверкающих драгоценностями роскошных одеждах придворные дамы и кавалеры.

Войдя в танцевальный зал, королева, ее партнер и еще три пары остановились в центре его, а остальные придворные рассеялись по периметру помещения.

— Павана! — громко объявил распорядитель бала.

Оркестр тихо заиграл нежную, почти унылую, полную страстного томления музыку. Пары приступили к исполнению паваны, придворного танца-шествия. Василий, стоявший рядом с семьей Грин, с трудом дождался его окончания, когда сначала дамы, танцуя, обошли вокруг кавалеров, вставших на колени, а потом кавалеры, вокруг стоящих на месте дам. Музыка закончилась и была объявлена быстрая гальярда. Места здесь всем не хватило, и поэтому ее танцевали только королева и лорд Лестер. После взаимных реверансов, королева и ее партнер, держась, друг за друга кончиками пальцев пустились в пляс. Устав, они вышли из центра, в который вышла новая пара. Желающим станцевать гальярду не было конца.

Королева с партнером еще два раза танцевали этот танец. Окончив танец, партнеры неторопливо расходились с жеманными поклонами и сладкими улыбками.

Василий не заметил, как к Гринам, желая пригласить Джейн на танец, подошел молодой лорд Уильям. Каково же было удивление лорда, переросшее в обиду, когда невеста, кивком головы, отказала ему в этом. Еще сильнее было удивление Маргарет Грин и Мэри. Они обе пытались подтолкнуть Джейн к Уильяму, но она упрямо стояла на месте, как каменный столб. Маргарет Грин была просто в ярости. Чем, они с сэром Джоном завтра объяснят такое поведение внучки деду Уильяма, всесильному министру английской королевы и его, не менее известному отцу? Сэр Джон Грин также был расстроен. С грустной улыбкой он наблюдал за происходящим. Мэри первой нашла выход, шутливо предложив себя вместо Джейн. Уильям понял ее и повел в центр зала.

После того, как гальярду отплясали пар пятнадцать, распорядитель с разрешения королевы объявил перерыв. Слуги с подносами стали обходить развеселившихся и проголодавшихся гостей, предлагая им вина и легкие закуски. Королева и некоторые дамы удалились в свои комнаты, чтобы сменить платья. Дворцовая прислуга спешила заменить сгоревшие свечи.

Во время перерыва, друзья потеряли друг друга. Андрей, пригласивший на танец, одну из придворных дам, никак не мог отделаться от нее.

О горе! Сколько обстоятельств тесных В погибельные гонят нас врата И праведник без помощи небесных Сил пал бы, но спасает правота И с ней любовь, пока она чиста!

— вспомнив о своей образованности, декламировал он ей модные стихи из поэмы Спенсера[83] «Королева фей».

Грины куда-то ушли разбираться с Джейн. Покинутый всеми Василий, через заднюю дверь танцевальной залы вышел в парк. Стоял тихий поздний августовский вечер. Полная луна волшебным светом освещала фасад дворца и деревья окружавшего его парка. Воздух был нежен и наполнен благоуханием невидимых цветов. Но Василия красота ночного парка не волновала. Он был убит свалившимся на него горем. Чем он может помочь себе и Джейн? Ей все равно придется стать леди Экстер!

Из танцевального зала выходили на свежий воздух все новые и новые участники бала. Почувствовав себя неуютно среди шумных кампаний, Василий прошел, как ему показалось, к безлюдному дальнему крылу дворца. Но и здесь он не долго оставался в одиночестве. Из темноты парка, хохоча, вывалили разгоряченные вином и танцами двое молодых людей. Не обращая на Василия никакого внимания, они продолжили громкую беседу, остановившись рядом с ним.

— Что-то ты не в духе Вилли! — произнес один из них.

Вилли промолчал.

— Я все видел Вилли! — голосом с оттенком интриги сказал его собеседник. — Твоя будущая супруга отказала тебе в танце!

— Ну и что здесь такого? — буркнул в ответ Вилли.

— Дыма без огня не бывает! Может она заочно ставит тебе рога! — озорно выкрикнул его товарищ и загоготал.

Лицо Василия передернула злая судорога. Он узнал того, кого называли Вилли. Это был молодой Уильям лорд Экстер, в присутствии которого, его товарищ оскорблял Джейн. Юноша подумал, что Уильям вступится за свою будущую супругу, но этого не произошло.

— Да полно тебе Арчи! — спокойно ответил Вилли. — Не шуми, рядом с нами стоят посторонние!

— А, это как раз один из тех русских, которых взял на бал старикан Грин. Можешь не беспокоиться. Весь бал знает, что этот московский медведь не умеет танцевать и ни бельмеса не понимает по-английски! — успокоил его Арчи.

— Какого же черта он здесь делает? — спросил Вилли.

— Догадайся! Одна дама сказала мне, что Джейн, весь вечер не сводила с этого медведя глаз! — сообщил Арчи. Он явно стремился разозлить своего товарища.

— Это та хорошенькая камеристка королевы, из будуара которой ты не вылазил трое суток? — переспросил Вилли, стремясь увести разговор в сторону.

Оба рассмеялись.

— Все женщины одинаковы! — умиротворенно констатировал Арчи, скрывая начало новой атаки на молодого лорда. — Зря ты спешишь с женитьбой. Может быть, этот медведь тоже пропадает в постельке у скромницы Джейн. Она ведь не плоха!

Василий не выдержал нового витка оскорблений в адрес Джейн. Отодвинув в сторону стоявшего к нему спиной Уильяма, он вплотную придвинулся к тому, которого называли Арчи.

— Ваша светлость, вы только что оскорбили невинную девушку! Возьмите свои слова обратно! — строго потребовал он.

Смех, снова вспыхнувший сразу после слов Арчи, моментально прекратился. Первым пришел в себя Арчи.

— Как мило! — заулыбался Арчи, проигнорировав требование Василия. — Оказывается, вы говорите по-английски, правда с каким-то непонятным прононсом!

За спиной Василия послышался ехидный смешок.

— Так поступать не хорошо! — поучительным тоном продолжил Арчи. — Не прилично подслушивать джентльменов. Интересно где вы получили такое плохое воспитание?

Арчи выпрямился и положил руку на эфес шпаги.

— Сэр Арчибальд герцог де Вер — представился он. — А вы кто? Я сомневаюсь, что вы джентльмен!

Он явно насмехался над Скурыдиным. Этого Василий никогда и никому не прощал! В следующее мгновение герцог де Вер едва смог устоять на ногах от полученной им увесистой и звонкой оплеухи Василия.

— Если недостаточно такого доказательства герцог, я готов повторить! Не вам меня учить хорошим манерам! — спокойно ответил юноша, глядя на приходящего в себя герцога. — Русский дворянин Василий Скурыдин!

В ответ юный герцог, выхватил шпагу, горя желанием немедленно отомстить своему противнику кровью за пощечину.

— Успокойся Арчи! — остановил его уверенный твердый голос Уильяма. — Мы не дикари и дуэль должны провести по законам чести. На правах друга, я готов стать твоим секундантом. А кто ваш секундант Василий Скурыдин?

— Князь Бежецкий! — в ответ услышал он.

Это подоспел Андрей, потерявший друга и наконец-то нашедший его. Он ничему не удивился и даже не спросил друга о причине дуэли, прекрасно зная нравы, царившие при дворе и на балах. Дуэли здесь затевались по малейшим поводам.

Секунданты договорились, что дуэль будет проходить до смерти одного из дуэлянтов или просьбе о пощаде. Место для поединка выбрали за ближайшим торцом здания. Там меньше любопытных глаз. Зазвенели клинки. Кровь, потерявшая свой алый цвет в бледном свете луны, не так бросалась в глаза, но темные пятна на одежде появляющиеся после удачного удара, были видны стоящим рядом секундантам. Де Вер, доставший своими уколами Скурыдина, после нескольких удачных рубящих ударов своего противника начал терять свое преимущество. Страшные раны на теле Арчи от мощных сабельных ударов Василия, очень сильно кровоточили и обескровили юного герцога. Он еле стоял на ногах, но о пощаде не просил. Понимая, что он, в конце концов, все равно будет зарублен русским, герцог решил пойти на хитрость.

— Что же ты стоишь Вилли, глядя, как убивают твоего друга? — тяжело дыша, бросил Арчи своему другу, с английской невозмутимостью взирающему на поле битвы.

Вилли понял. Выхватив шпагу, он бросился на княжича. Андрей едва успел увернуться от его острого клинка. Отбросив ложный стыд, Уильям граф Экстер уверенный в том, что он быстро расправится с Андреем, надеялся прийти на помощь своему другу. Победителей не судят, считал граф. Пусть побежденные потом шлют им свои проклятия с небес! Граф недооценивал своего противника. Его мышцы явно не могли конкурировать с накачанными ежедневной десятичасовой греблей мощными и эластичными стальными пружинами, спрятанными под кожей рук Андрея. Через какое-то мгновение, Андрей, ловким ударом выбил шпагу из его рук. Приставив острие клинка к горлу графа, он подвел его к стене дворца.

— Просите пощады милорд! — фразой согласованной секундантами перед дуэлью, потребовал он.

Разозленный вероломством Андрей был уверен в том, что если не придется услышать от графа требуемых слов, он, не задумываясь, проткнет ему горло. Василий же не знал, что делать. Противник, над которым была занесена шпага Скурыдина, потерявший силы, но еще живой, валялся у его ног.

— Джентльмены! Не вздумайте этого делать! — внезапно раздался за их спинами властный мужской голос. — Спрячьте ваши шпаги!

Андрей и Василий обернулись назад. Перед ними стоял изысканный щеголь, стройный молодой мужчина с алмазами на белых туфлях, золотыми пуговицами и изумрудными застежками разрезов рукавов. Золотые пуговицы его камзола, сверкали в свете луны. Рядом с ним, по обе стороны от него стояли два солдата королевской стражи с алебардами, в железных шлемах и кирасах. Друзья выполнили его команду.

— Кто вы такие джентльмены? — спросил мужчина.

— Мы русские дворяне Андрей Бежецкий и Василий Скурыдин! — за обоих ответил Андрей.

— Сэр Уолтер Рэли![84] — представился джентльмен.

Друзья раньше слышали его имя. Перуджио называл его первой рапирой Англии. Но это было не все. Талантливый, дерзкий и смелый сэр Уолтер, завсегдатай кабаков и злачных мест Лондона, игрок, душа веселых кампаний, владел несколькими древними языками, превосходно знал право, философию и историю. Кроме этого он был состоятельным человеком. Вложив деньги в несколько морских экспедиций, Рэли сколотил огромное состояние. Однажды он познакомился с фаворитом королевы графом Лестером и оказал на него такое сильное впечатление, что тот, вскоре представил его Елизавете. Своим обликом и поведением Рэли очаровал королеву, так, что она произвела его в рыцари, подарив особняк в Лондоне и обширные земельные владения.

В это время застонал лежащий на земле раненый.

— Помогите! Я умираю! — прохрипел он.

Сэр Уолтер подошел к нему и наклонился, чтобы лучше рассмотреть.

— А, герцог де Вер! Собственной персоной! Сегодня вам не повезло! — с сожалением произнес он, узнав старого знакомого. Разглядев прижавшегося к стене здания Уильяма, сэр Рэли крикнул ему:

— И вы здесь лорд Экстер! Что вы стоите? Немедленно бегите за королевским врачем! На обратном пути не забудьте прихватить с собой слуг с простыней! Вашего дружка нужно срочно вынести отсюда!

Вскоре прибежали слуги с простыней и доктор. Герцога, положив на простыню, пронесли через танцевальный зал на глазах у всех участников бала в одну из комнат замка. За переносом раненого наблюдала и фрейлина королевы Элизабет, которой своим спасением были обязаны молодые повесы сэр Уильям и его дружок Арчи. Это она мило беседовала с понравившимся ей Андреем. На миг, отлучившись, Элизабет вернулась на старое место и не обнаружила там своего собеседника. Дама сразу же отправилась на его поиски и проследовала тем же путем, которым Андрей искал Василия. Наткнувшись на дуэлянтов, фрейлина бросилась назад и обо всем рассказала королеве.

Сообщение фрейлины разгневало королеву. Устроить такое среди бала? Разве нельзя было договориться о дуэли в какой-нибудь другой день? Она немедленно направила сэра Уолтера к дуэлянтам, чтобы прекратить поединок и арестовать его участников.

— Сдайте ваше оружие! — потребовал сэр Уолтер. Друзья молча передали ему свои шпаги. Под конвоем королевских стражников, через танцевальный зал их провели в одну из многочисленных комнат замка. Она была без окон и освещения.

— Здесь вы будете находиться до завтра! — объяснил им сэр Уолтер Рэли, перед тем как уйти.

— А завтра? — угрюмо поинтересовался Василий.

— Не знаю джентльмены! Как решит королева, — признался Рэли. — Наверное, вас отвезут в Тауэр!

Дверь захлопнулась, и друзья остались одни, в темноте и полном неведении о своей дальнейшей судьбе.

Бал закончился поздно ночью. Королева, вдоволь отплясавшая любимый танец верхнюю вольту, с трудом добралась до своих покоев, но спать не захотела.

— Вызовите ко мне лорда Сесила, лорда Лестера, сэра Уолтера Рэли и моего личного врача! — распорядилась она.

Вошедшим в комнату мужчинам она указала на их места.

— Как состояние герцога де Вер? — спросила королева у врача.

— Большая потеря крови, но жизненно важные органы не повреждены, ваше королевское величество. Через месяц встанет на ноги! — заверил тот.

— Тогда можете быть свободны! — разрешила королева.

Выждав, когда врач покинет комнату, она спросила сэра Уолтера:

— Вы провели расследование причин дуэли?

— Да, ваше королевское величество! — ответил сэр Уолтер.

— Ну, и кто же зачинщик? — спросила королева.

— Русский дворянин Василий Скурыдин! — ответил Рэли. — Он наградил пощечиной молодого Арчибальда герцога де Вер!

— Весомый аргумент для дуэли! — усмехнулась королева. — Вы ведь Уолтер бывало, убивали только за неосторожный взгляд! Не так ли?

— Немножко не так, ваше величество! — смутился известный бретер.

— Не надо Рэли! Мне о ваших подвигах известно все! — поморщилась королева. — Но этот юноша не просто так отвесил пощечину неизвестному ему джентльмену?

— Да, ваше королевское величество. Герцог де Вер нехорошо отозвался об одной юной особе! — пояснил сэр Уолтер.

— Это похоже на желторотых джентльменов! — усмехнулась королева. — Наедине они любят вести между собой циничные рассказы о юных леди!

— Все было именно так, ваше королевское величество, — подтвердил ее собеседник, — сэр Уильям и сэр Арчибальд, просто не заметили рядом стоящего русского!

— А кто же эта юная особа, честь которой решил защитить русский дворянин?

— Джейн Грин, дочь кэптена Эдварда Грина, погибшего в Испании от руки наемного убийцы!

— Придет время, мы за него отомстим! — обведя взглядом присутствующих, с металлом в голосе сказала королева.

В комнате наступила тишина.

— Сэр Уильям, я слышала, вы должны были на ланче объявить о дне свадьбы вашего внука и дочери покойного сэра Эдварда! Не так ли? — обратилась королева к своему министру.

— Так, ваше королевское величество! — ответил сэр Уильям Сесил.

— Тогда почему, ваш внук вовремя не остановил поток грязи из уст герцога де Вер в адрес своей будущей супруги?

— Я разберусь с ним, ваше королевское величество! — покраснев, пообещал сэр Уильям.

— Я так думаю, что после этих событий, заявление о свадьбе вашего внука будет неуместным? — спросила королева.

— Да ваше величество! — согласился баронет Бергли. — Утром, я принесу свои извинения Гринам.

— Я вас больше не держу джентльмены! — объявила королева. Откланявшись королеве, джентльмены стали расходиться.

— А как быть с русскими, ваше величество? — спохватился Рэли. — Они же сидят под арестом!

— Отпустите их! — распорядилась королева. — И передайте мою просьбу сэру Джону Грину, не быть строгим к ним за происшедшее. Они поступили как настоящие джентльмены! Кстати, а что эти русские, их кажется двое, делают в Англии? Они из посольства?

— Нет, ваше величество! Они бежали из мавританского плена и решили остаться у нас! — сообщил сэр Уолтер Рэли.

— Я не против! Англия примет любого свободного человека, который пожелает остаться на ее территории, и согласен жить по ее законам!

Идя по полутемному коридору замка к комнате, в которой содержались Андрей с Василием, Уолтер Рэли думал о них: «Неплохо бы русских заполучить себе! Такие офицеры ему нужны!». Недавно он построил мощный боевой корабль «Олень», названный так по гербу на его новых рыцарских доспехах и очень нуждался в храбрых офицерах на его борту.

Освобожденные от ареста Василий и Андрей, решили пешком добираться в Стэмфорд. Но у ворот замка их встретил слуга Гринов с двумя скакунами:

— Сэр Джон Грин распорядился ждать вас!

Несмотря на позднюю ночь, в нескольких комнатах горел свет. Грины не спали. Из окон слышался громкий разговор и плач. Друзья узнали голоса Маргарет и Мэри Грин. Они ругали Джейн, считая ее основной виновницей, несостоявшегося, столь выгодного, как им казалось, замужества. На лестнице в спальне их встретил печальный сэр Грин и попросил пройти в его комнату.

— Я думаю, все мы даем отчет случившемуся! — начал он свой разговор с друзьями. — Вы поступили как настоящие джентльмены. Я нисколько не осуждаю вас, но поймите состояние моей супруги Маргарет и матери Джейн, Мэри. Вряд ли они теперь смогут надеяться на новую кандидатуру в мужья для Джейн, лучшую или равную молодому лорду Экстеру!

Друзья поняли сэра Джона Грина: вообще никого не будет! Скандал с дуэлью, надолго отпугнет от Джейн любых женихов!

— В общем, вы понимаете, — продолжил разговор сэр Джон, — дальнейшее ваше пребывание в моем доме кому-то может показаться очень странным. Я предлагаю вам переехать на жительство в другое, очень неплохое место. Не обижайтесь и не покидайте старика совсем. Все остальные мои обязательства в отношении вас, остаются в силе.

Поразмыслив, друзья согласились, несмотря на то, что предложение сэра Джона Грина обидело их. Если бы было куда уйти, они его и слушать не стали бы!

Рано утром, Грины, не дожидаясь разговора с баронетом сэром Сесилем, покинули Стэмфорд. Вечером того же дня, под насмешливые взгляды прислуги, друзья переехали на новое место жительства. Гостиница «Серая утка», которую предложил им сэр Джон, располагалась на втором этаже здания. На первом этаже был трактир с аналогичным названием, принадлежавший хозяину гостиницы. Прислуга гостиницы за небольшую плату стирала белье и чинила одежду постояльцев. Трактир был удобен тем, что в нем можно было столоваться. За шиллинг они могли взять на сутки любого скакуна из конюшни хозяина гостиницы. Но постоянной надобности в этом не было. Гостиница находилась всего лишь в миле от верфей сэра Джона. С учетом вышеописанных удобств, молодые люди сочли не нужным иметь слуг.

Несмотря на разлуку, отношения Василия с Джейн только окрепли. Она уже не стеснялась на глазах у всех приезжать на дедовской карете к своему любимому на верфь. Андрей, глядя на их счастливые встречи, никаких иллюзий не строил. Он с тревогой ожидал того момента, когда их погонят и с работы. Андрей понимал, что Гринам, несмотря на обоюдные чувства Василия и Джейн, бедный жених-иностранец не нужен!

Время шло. Сэр Джон Грин с очередным разговором с Андреем и Василием не спешил. А у друзей, наконец, появилась альтернатива их зависимости от него.

Глава XIV. Выбор

В жизни все как в погоде. Неделями стоит надоевшая всем жара, ветер, листочка не колыхнет. Вдруг налетают тучи, идет дождь, сея прохладу, его сменяет ясная солнечная погода. И все это в один день! Так и с событиями. Серые однообразные будни, когда от скуки и одиночества хоть волком вой, внезапно сменяются необыкновенным днем, в который свежие вести и предложения сыпятся тебе на голову как из рога изобилия, успевай только выбирать! Однажды, такой чудесный день, незадолго до выхода корабля сэра Джона в море, наступил в жизни друзей.

Андрей, руководивший погрузкой канатных бухт в шкиперскую, с высоты борта судна первым увидел подъезжающую к воротам верфи карету.

— Васька! — крикнул он стоящему на деревянном причале другу. — Иди! К тебе приехали!

Андрей ошибся, не разглядев из-за светившего в глаза солнца дорогое убранство кареты, в отличие от простой кареты сэра Джона.

— На ловца и зверь бежит! — такими словами встретил Скурыдина роскошно одетый высокий стройный джентльмен вышедший из кареты!

Василий узнал знакомого по их с Андреем дуэли в Бергли-Хаусе сэра Уолтера Рэли.

— Джентльмен! — обратился он к юноше. — Где тут у вас можно поговорить наедине?

Василий удивился вопросу франта, что ему от него нужно? Но виду не подал и предложил пройти за ним. Петляя между луж дегтя и краски в своих дорогих с драгоценными камнями башмаках, Рэли проследовал за юношей в контору. Старый капитан Виллис, молча покинул ее, внутренним чутьем поняв, что ему здесь не место.

Стряхнув со скамьи опилки надушенным белым шелковым платком, сэр Уолтер сел на нее, хозяйским жестом предложив юноше сесть на скамью напротив.

— Сэр Уолтер Рэли! Если вы не помните! — представился он.

Василий промолчал.

— А вы русский дворянин ээ…? — задержался сэр Уолтер, забыв именя собеседника.

— Василий Скурыдин! — напомнил ему юноша.

— Это верфь сэра Джона Грина? — спросил гость.

Василий утвердительно кивнул головой.

— Не пойму, что вы здесь делаете? — сделав удивленное лицо, сочувственно начал сэр Уолтер, сразу взяв быка за рога. — Тяжелая работа, грязь, мужики и за все это мизерная плата!

— На жизнь хватает сэр! — с вызовом ответил Скурыдин.

— Молодой человек! — с укором заметил сэр Уолтер Рэли. — Это сейчас вам одному хватает, а если вы решите создать семью!

— А что же делать? — растерянно пробормотал Василий.

— Я готов вам помочь выйти из этой ситуации. Вы можете заработать очень большие деньги, приняв мое предложение, — искренне пообещал сэр Уолтер.

— Какое? — поинтересовался юноша.

— Вы должны попытать счастья в море, — предложил ему собеседник. — Через две недели, мой барк «Олень» отправляется в экспедицию в Вест-Индию, на совершенно законных основаниях. Мною, из рук, — джентльмен понизил голос, — самого брата французского короля, герцога Анжуйского, получена лицензия на каперские действия против испанских и португальских судов. Капитан барка, Роберт Кросс, опытный, бесстрашный моряк, но и он нуждается в храбрых офицерах.

Скурыдин задумался. Сэр Уолтер Рэли, видя сомнения юноши, продолжил:

— Конечно, есть риск погибнуть в бою! Но, я видел, как вы с другом дрались на дуэли! Людей, способных на равных вести с вами бой, нужно еще поискать! — похвалил он его. — Но если это все-таки случится, долю передадут тому, кому вы ее завещаете.

— А каков размер доли? — спросил Василий.

— Три процента от почти половины добычи! — ответил джентльмен, почувствовав, что лед тронулся. — Это не так уж мало. Прошлым летом, на «Барк Ройяле» мы захватили испанский корабль с грузом стоимостью 25000 фунтов стерлингов[85]. Хочу сказать, что это не самая богатая добыча! Вам посчитать, сколько бы вы смогли получить, если бы находились на его борту?

— Да! — согласился Скурыдин.

— Так! — зашептал губами сэр Уолтер Рэли, вспоминая расчет с офицерами, годовой давности. — Десять процентов пошлина, пятьдесят от остатка пайщикам и три процента от половины, будет триста тридцать семь фунтов 12 шиллингов!

— А, что такое процент? — спросил Василий, услышав незнакомое слово.

— В переводе с латыни — сотая часть. У меня есть только что вышедшая книжка фламандца Стевина с таблицами процентов. Могу показать, как удобно с ними считать! — пояснил Рэли.

— Не надо! — ответил юноша, не желая показывать свою серость в счете.

— Непонятно! — сделал вывод Рэли, глядя на затуманенные глаза Скурыдина. — Поясню! По закону, годовой доход рыцаря не должен быть ниже 40 фунтов стерлингов в год. Со своей долей добычи, вы смогли бы безбедно прожить вместе с семьей, лет шесть не работая. Но можно приобрести добротный дом, большой земельный участок, нанять работников и заниматься хозяйством. Как вы пожелаете! И это, всего за четыре месяца плавания!

— Теперь понятно! — произнес Василий.

— Передайте содержание нашего разговора своему другу. Через неделю я жду обоих на борту «Оленя». Другого выхода у вас нет! — закончил разговор сэр Уолтер, считая свою миссию выполненной.

Уходя, он бросил на стол увесистый кожаный мешочек с деньгами, сказав на прощание:

— Это вам погулять напоследок! Меня найдете на «Барк Ройяле»! И еще. Особо не распространяйтесь о нашем с Вами разговоре! Кругом испанские шпионы. Испанцы, узнав о цели похода, предпримут все необходимое, чтобы сорвать его!

— А как с работой у сэра Джона? — понимающе кивнув, крикнул вслед ему юноша.

— Не беспокойтесь! — не оборачиваясь, ответил сэр Уолтер Рэли. — Я все улажу.

Сразу же после посещения верфей, сэр Уолтер, уверенный в том, что друзья, после щедрого подарка уже не откажутся от его предложения, нанес визит их хозяину, сэру Джону Грину. Сэр Джон болезненно отреагировал на сообщение слуги о прибытии Рэли. Он не любил этого выскочку и щеголя. К тому же его визит не сулил ничего хорошего. Как правило, сэр Уолтер, посещал людей подобных сэру Джону только для того чтобы что-то потребовать от них или хуже этого, отнять!

— Передай ему, что я болен! — приказал он слуге.

Но было поздно. Рэли уже вошел в кабинет.

— Добрый день, сэр Джон! — поздоровался он и, не дожидаясь приглашения, сел в кресло рядом с дверью. В руке он держал какой-то свиток.

— Говорят, вы новый корабль построили, сэр Джон? — спросил Рэли.

— Не совсем, — уклончиво ответил сэр Джон, предполагая, что сэр Уолтер Рэли начал разговор с этого вопроса не зря. Но, не выдержав, похвалился: — Почти построен! Я назвал его «Марго», в честь моей жены.

— Красивое название! Говорят вы и команду уже набрали? — поинтересовался нежданный собеседник.

— Да! — опять проболтался сэр Джон, все еще не понимая, к чему клонит Рэли. — Командовать ею будет капитан Виллис, старый и опытный морской офицер.

— Сэр Джон! — заявил сэр Уолтер. — Вы знаете, что понапрасну я ни к кому не приезжаю. Меня интересует не ваш капитан Виллис, а два его помощника. Два русских джентльмена: Андрей и Василий!

— Зачем они вам? — удивился сэр Джон.

— А вам зачем? — рассмеялся Рэли. — Вам что, не хватает дуэли, и вы по-прежнему хотите, чтобы эти молодые люди, находясь рядом с вашей внучкой, продолжали компрометировать ее?

— Вовсе нет! — простодушно признался сэр Джон. — Скоро я отправлю их в плавание на «Марго» на три-четыре месяца, а по возвращению, они уйдут почти в годовое плавание в Индию, к островам Пряностей!

— Тем более! — сделав серьезное выражение лица, заявил сэр Уолтер. — Отдайте их мне, и вы не будете мучить себя, думая, куда их направить подальше от своей внучки! Я говорил с джентльменами. Они согласны сэр Джон!

«Ах, вот он зачем приехал сюда! Негодяй, решил поживиться за счет старого Грина! Где я найду новых помощников капитану Виллису, честных и преданных людей. Конечно, свистни сейчас в любом порту и к тебе сбегутся десятки желающих наняться на работу пьяниц, мерзавцев, готовых при удобном случае подбить команду на бунт и поднять на нем пиратский флаг. К тому же они потребуют огромное жалованье! — думал разгневанный сэр Джон. — Никогда!». Сэр Джон также считал, что юноши должны отработать вложенные в них деньги. Не задарма же их учил Виллис, и целый месяц они жили на всем готовом в его доме! Каждый вложенный в дело фартинг должен приносить пенс, а каждый пенс — шиллинг! Это правило сэр Джон усвоил от своего отца еще в детстве. Что касается благодарности за помощь в освобождении Джейн, то сэр Джон считал, что по большому счету, он им ничего не должен. Спасая Джейн, они спасли и себя!

Сэр Уолтер, закинув ногу на ногу, с удовольствием наблюдал за гневной реакцией на его просьбу, на лице сэра Джона.

— Нет! — выдавил из себя сэр Джон Грин.

Сэр Уолтер ожидал такого ответа. Он встал и, подойдя к сэру Джону, развернул перед ним свиток. Сэр Джон взяв его край, потянул на себя.

— Читайте из моих рук! — заявил сэр Уолтер, не отпуская лист бумаги от себя.

Сэр Джон вперился глазами в бумажный лист, усердно вникая в его содержание. Несмотря на солидный возраст, сэр Джон имел отличное зрение.

Это была грамота королевы, предлагающая хозяевам работников немедленно освобождать их от прежних обязательств перед ними по требованию владельца грамоты, который должен был использовать этих людей для нужд флота и армии.

— Понятно! — трижды перечитав документ, согласился сэр Джон. Указ королевы, это намного серьезней просьбы стоящего перед ним прощелыги. — Забирайте. Только пусть они поработают у меня еще недельку, пока я найду им замену!

— Время терпит! — согласился сэр Уолтер.

— Надеюсь, я могу покинуть вас! — вставая с кресла, спросил сэр Джон. — Что-то голова болит и кости ломит! Наверное, будет дождь!

— А, контракты сэр? — напомнил сэр Уолтер.

— Какие контракты? — сделав удивленное лицо, переспросил сэр Джон. — Ах, этих мальчишек!

Шаркающей походкой он подошел к секретеру и, открыв один из ящичков, достал из него два листа заполненных каллиграфическим почерком нотариуса:

— Заберите сэр! Вы не верите мне? — холодно спросил сэр Джон, передавая контракты сэру Уолтеру.

— Я верю только своим глазам! — с достоинством произнес Джон Грин, просмотрев листы. — Какое мизерное жалованье вы им платили!

Сэр Джон скромно промолчал. Рэли, разорвав на его глазах контракты, не прощаясь, вышел из кабинета.

Василий рассказал Андрею о беседе с сэром Уолтером. Тот, подумав, спросил его:

— А, как ты решил?

— Я согласен! Мне еще поговорить с Джейн! Но, я ее уговорю. У нас с ней действительно другого выхода нет! — ответил Василий.

— Ну, тогда я с вами за компанию! — рассмеявшись, согласился Андрей.

Василий предложил разделить подарок сэра Уолтера Рэли. В мешочке оказалось ни много, ни мало 40 золотых полкроновых монет.

— Подарок достойный блестящего кавалера! — восхитился Андрей щедростью придворного красавца.

Он знал, что за эти деньги можно было купить хорошую лошадь, которая стоила в Англии очень дорого. Но от денег отказался, то ли предчувствуя, что они ему не положены, то ли считая, что Скурыдину они нужней.

Вечером, опять были свежие вести и предложения. На этот раз они просыпались на голову Андрея. Василий, наскоро пообедав, побежал в конюшню за лошадью. Он спешил на свидание с Джейн, которое должно было состояться в условном месте рядом с домом Гринов. Андрей остался один за столиком в трактире доедать свой омлет с салатом. В зале никого кроме него не было. Мастеровые, закончив работу, спешили пообедать дома. Несмотря на это, спокойно закончить обед ему не удалось. Из отдельного кабинетика напротив, всегда завешенного плотной портьерой, раздались громкие крики. Очевидно, между находящимися там людьми, возникла ссора. Андрей знал, что в этот кабинет вел вход со двора. Предназначался он для добропорядочных людей, любящих выпить, но не желающих при этом афишировать себя. Выпив и закусив, они незамеченные покидали трактир через черный вход.

Крики усилились. Отодвинув в сторону портьеру, из-за нее в зал выскочил трактирщик и с криком «Он меня убьет!» побежал к лестнице на второй этаж. Очевидно, он хотел спастись от преследователя заперевшись на ключ в одном из номеров гостиницы. Почти одновременно с трактирщиком, вслед за ним, через образовавшийся просвет из кабинета вылетел глиняный кувшин из-под вина. Кувыркаясь в воздухе, он опустился прямо на стол Андрея и, ударившись об него, разлетелся на мелкие кусочки. Вслед за кувшином, из кабинета пытался выскочить джентльмен в белоснежной накрахмаленной рубашке с обнаженной шпагой в руке. Это ему не удалось, потому, что он запутался в складках портьеры и она рухнула на него вместе с карнизом. Увидев барахтающегося в ткани преследователя, трактирщик осмелел и, отказавшись от намерения спасаться бегством, подбежал к Андрею.

— Сэр! Я слышал вы русский! Помогите мне! — обратился он к нему за помощью.

— Чем? — удивился Андрей.

Подобные сцены здесь были не редкость и их улаживали, как правило, с помощью городской стражи.

— Этот джентльмен, ваш соотечественник! Он хочет убить меня за якобы прокисшее вино! — испуганно объяснил ему трактирщик.

— Да ты плут! — не выдержал Андрей. — Почему я тебе должен помогать?

Действительно, от разлившегося из разбитого кувшина вина разило уксусом. Трактирщик пытался всучить своему подвыпившему посетителю перезревшее вино.

— Ради бога помогите! — взмолился трактирщик, видя, что джентльмен с обнаженной шпагой уже встает с колен. Он надеялся только на помощь Андрея. Кроме смерти от стального клинка, ему еще грозило длительное тюремное заключение по приговору суда за некачественное вино, поставленное на стол постояльцу.

— Ладно! Уйди негодяй! — потребовал Андрей, встав между трактирщиком и выбравшимся из-под портьеры джентльменом.

Трактирщик на коленях отполз в сторону.

— Я все равно убью эту собаку! — заявил, не твердо стоящий на ногах джентльмен. Занеся над головой шпагу, он попытался обойти Андрея.

Схватив неизвестного джентльмена за кисть руки со шпагой, Андрей вплотную приблизился к нему. Тот упирался и не собирался сдаваться. Внезапно, присмотревшись к Андрею, противник ослабил давление на него, а затем и вовсе отпрянул.

— Свят, свят! Сгинь нечистая! — несколько раз пробормотал он по-русски, сделав шаг назад и бросив шпагу, для того чтобы нетвердой рукой перекрестить своего противника.

— Ты, что? — узрев непонятные изменения в поведении своего противника, удивился Андрей.

— Я не настолько пьян, чтобы покойника не отличить от живого! — заплетающимся голосом заявил неизвестный посетитель трактира, отдаляясь от него. — Уйди! Сгинь нечистая!

— Это я то, нечистая? — разозлился Андрей. — Получай праведник!

Он ударил в плечо джентльмена так, что тот, пролетев расстояние до входа в кабинет, с грохотом рухнул где-то внутри его.

— Князь! — послышался его голос. — Где это ты стал таким сильным?

Теперь пришла очередь удивиться Андрею. Так его называли только однокашники по университету в Падуе. Из четырех, отправленных за границу на учебу недорослей, он единственный был из знатных и родовитых бояр.

— Ну, что? Нечистая так не бъет? — рассмеялся он. — Откуда ты меня знаешь?

— Не узнал Гришку Алферева? — обиделся его собеседник.

— Гриша! — с восторгом произнес Андрей и ринулся в кабинет поднимать своего забытого друга.

Бедный трактирщик, с удивлением смотрел на русских, тискающих друг друга в дружеских объятиях. «Варвары! — думал он. — Только что, один из них хотел заколоть другого шпагой, а тот, за это, ударом сбил его с ног!».

— Принесешь нам самого лучшего вина! — приказал трактирщику протрезвевший Алферев. — За обман, будешь носить его столько, сколько нам понадобится! В противном случае, сам знаешь, что тебя ждет!

Наградив пинком ноги встающего с колен трактирщика, Григорий повел товарища в кабинет.

Откуда-то прибежала служанка и навела порядок на столе. Вслед за кувшином превосходного рейнского, на столе появился жареный поросенок.

— Может еще, что джентльмены? — заглядывая обоим в глаза, осторожно спросил трактирщик.

— Проваливай! — благосклонно разрешил Григорий. — Надо будет, позовем!

Они ничего не ели и не пили, а только говорили. Почти в полночь пришел Скурыдин. Но, почувствовав себя чужим, в компании давно не видевших друг друга однокашников, выпив и закусив, пошел спать.

— Как ты оказался здесь? — спросил Григорий у Андрея.

Андрей долго рассказывал. Григорий с большим вниманием слушал удивительную историю, случившуюся с Андреем Бежецким и Василием Скурыдиным. Порой он прерывал его, вспоминая, что в это время происходило с ним.

— Да! — посочувствовал он Андрею. — Такое пережить, не каждому дано!

Помолчав, после рассказа Андрея, он спросил его:

— А, что тебе рассказать Князь?

— Что тебе известно о смерти моего батюшки? — спросил Андрей.

— Ты надеешься, узнать, его последние слова? — переспросил Григорий.

Андрей молча кивнул головой.

— Люди говорят, он умер, не приходя в сознание. Похоронили его в вашей родовой усыпальнице!

Наступило скорбное молчание.

— Ты на Родину собираешься? — прервав молчание, спросил Григорий.

— Хотелось бы! — тяжело вздохнув, ответил Андрей. — Но насколько я знаю, меня там считают самозванцем!

— Ну и что? — рассмеялся Григорий. — Ты знаешь кто я?

— Кто?

— Дьяк посольства, первый помощник и советник руководителя посольства Елизара Романовича Бекмана, хранитель царской печати! — похвалился Алферев. — Из покойников я тебя сделаю живым.

Григорий был самым старым из студентов, ему было двадцать четыре года, в отличие от остальных, которые не дотягивали и до девятнадцати. Он был весь в своего отца, печатника, думного боярина Наума Алферева, который достиг всего только благодаря своему необыкновенному уму и рассудительности. Григорию также прочили известное будущее.

— А как же грамотка Разбойного приказа о моей смерти от топора татя? — спросил Андрей.

— На дыбе любой признается даже в том, чего он не делал! Оговорил себя крестьянин! — успокоил его Григорий.

Пропели вторые лондонские петухи. Алферев вытащил из кармана что-то похожее на позолоченное яйцо. Внутри него что-то тикало. Странное яйцо имело крышку, которую Григорий открыл.

— Немецкие часы! — пояснил он Андрею. — «Нюрнбергскими яйцами» их здесь называют. Смотри, как местные петухи точно по часам поют!

Григорий протянул Андрею часы, чтобы тот удостоверился в сказанном им. Под крышкой часов, на белой окружности, большая черная стрелка указывала на цифру два. Андрей никогда не видел таких маленьких часов. В Литве, в кабинете у князя Константина часы были размером с арбуз и по форме напоминали его половину.

— Полезная вещь! — произнес Алферев.

Увидев, как заинтересовался ими Андрей, он быстро спрятал часы в карман камзола.

— Мне пора! Как бы мне взбучку от Елизара Романовича не получить за опоздание! Знаешь, как он за волосы таскает? А разговор продолжим завтра. Вечером, я приду к тебе! Давай руку, попрощаемся!

— Гриш! А как ты оказался в трактире, да еще в английском платье? — поинтересовался Андрей, провожая товарища.

— Что ты такие вопросы задаешь? Возвращался от дамы, решил зайти, горло промочить! — поморщился Григорий. — Забыл, каким я в университете был?

В Падуе студент Алферев был известен как гуляка и дамский ухажер.

— Таким я и остался! — смеясь, продолжил Григорий. — А статут, мой теперь о-го-го какой! Да и в посольской одежде гулять, страну позорить! Узнают, погонят! На квартирке переоденусь и утром, как есть настоящий русак, на работу! Ну, я задержался у тебя! Прощай!

На улице его ждал слуга с лошадью. Григорий шутливо помахал Андрею входившей в моду широкополой шляпой с перьями, пришпорил коня и исчез в темноте.

На следующий день, на верфи, Василий рассказал Андрею о своем разговоре с Джейн. Уговоры Джейн проходили тяжело. Она то заявляла, что если он уйдет в море на корабле Рэли, забудет его навсегда, то плакала, моля его этого не делать и довольствоваться денежным доходом капитана торгового судна, которым он мог стать через несколько лет, выбрав положенный ценз. Сердце девушки не могло смириться с тем, что она может навсегда потерять его. Но ум и природная практичность говорили ей, что если она отговорит его от этого рискованного шага, придется им всю жизнь влачить жалкое существование. В конце концов, она была дочерью своей страны, женщины которой привыкли провожать своих мужчин — сыновей, возлюбленных и мужей в неизвестную, опасную морскую даль, зная, что не все из них вернутся обратно. Джейн согласилась. Было решено, что возвратившийся из похода Василий, будет просить руки Джейн у сэра Джона Грина и ее матери. Если ему в этом будет отказано, а юные леди и джентльмен были в этом уверены на 99 процентов, они тайно венчаются в одной из церквей близ Лондона и бегут в Голландию, где попытаются начать свою новую жизнь. О том, что будет, если Василий не вернется с моря, никто из них, старался не думать.

Андрей рассказал о своем разговоре с товарищем по университету. Но не все. О предложении вернуться на Родину он пока промолчал, ввиду неопределенности сказанного Алферевым. Василий хохотал, слушая рассказ Андрея, о том, как плут трактирщик бегал от подвыпившего, со шпагой наголо Алферова, когда к ним подошел матрос с верфи и сообщил, что какой-то джентльмен на улице просит Андрея выйти к нему.

— Наверное, это твой вчерашний товарищ! — догадался Скурыдин. — Иди быстрей.

Действительно, у ворот стояла карета, с кучером впереди и гайдуками сзади. Возле нее переминался с ноги на ногу в высокой собольей шапке и накинутой на малиновый кафтан ферязи, Алферев.

— Здравствуй! — протянул ему руку Гришка. — Садись в карету!

— А куда едем? — спросил удивленный Андрей.

— В дороге расскажу! — уйдя от ответа, ответил Гришка.

В полумраке кареты, Алферев, наклонившись к нему, пояснил:

— В посольство в Ричмонд поедем! Елизар Романович хочет с тобой лично поговорить!

По дороге, Гришка рассказал Андрею, что глава посольства обрусевший ливонский дворянин на русской службе, человек умный и порядочный, которых в наше время еще поискать надо.

— Ты его не стесняйся! — советовал Андрею Гришка. — Хоть и фамилия у него немецкая, а на самом деле он давно русак! Веры православной и жена у него русская!

Ехали недолго, потому что Ричмонд находился рядом с Лондоном, почти в его предместьях.

— Со мной! — бросил на ходу Григорий стрельцу, пытавшемуся бердышом преградить вход Андрею в двухэтажное, увитое диким виноградом здание, выделенное королевой для русского посольства. По широкой лестнице, покрытой дорогими персидскими коврами, они поднялись на второй этаж, в приемную русского посла.

— Князь Андрей Бежецкий! — представил своего спутника Алферев, опередив вопрос вставшего с кресла секретаря, — Доложи!

Постучав, в высокую белую дверь с позолоченными ручками, секретарь скрылся за нею. Через какое-то время дверь открылась. Из кабинета послышалось:

— Князь Бежецкий! Заходи!

Андрей вошел в большой и просторный кабинет. В глубине его, рядом с письменным столом, на стуле расположился грузный широкоплечий мужчина в ярко-зеленом кафтане, с умным, притягивающим взгляд лицом. «Это Бекман!» — сразу решил Андрей. За ним попытался войти Алферев, но мужчина остановил его:

— Посиди в приемной! Не по твоему чину разговор!

— И дверь прикрой! — напомнил он недовольно поморщившемуся Григорию.

— Будь здрав боярин! — из вежливости присвоив Бекману высокий чин, поздоровался Андрей.

— Будь здрав князь! — заулыбался Бекман. — Я не боярин, зови меня просто Елизаром Романовичем! А тебя не отличить от настоящего денди! Садись, располагайся как дома! — предложил он, показав на кресло рядом с ним.

Андрей сел. Он был взволнован. Впервые в жизни его официально именовали князем.

— Ну, расскажи мне князь о твоих с другом приключениях, а то мне Гришка, что-то невнятно тебя пересказал! — с лукавым простодушием попросил Бекман.

Андрей приступил к рассказу. Бекман слушал, пытливо сверля его глазами, в некоторых местах переспрашивая. Несколько раз он просил повторить рассказ о разбойниках, напавших на Андрея с Никодимом по дороге в имение, о лжеприставах в Донкове.

— Сидит, наверное, и сейчас эта гнида в каком-нибудь Приказе! — возмущенно воскликнул он, узнав о том, что Болдырь говорил о каком-то большого положения человеке в Москве, приказавшем убить Андрея.

Расспрашивал он Андрея и о том, что они с Василием видели у татар, турков и мавров. За окном уже наступили сумерки, а он все не отпускал Андрея. Наконец, довольный его рассказом, посол спросил:

— В Россию не собираешься возвращаться?

Андрей ждал этого вопроса.

— А меня там, в железо, как преступника, не закуют? — настороженно спросил Андрей.

— За что? — переспросил Бекман.

— За приставов, за то, что я самозванец, за побег из ямы? — обиженным голосом ответил Андрей.

— Нет! Это дело прошлое. Не самозванец ты, а князь Андрей Бежецкий. И доказывать тебе это, нет надобности. За возврат имущества придется побороться, но уж без этого не обойтись! Отвечаю тебе головой! Знал твоего отца я. В том злосчастном сражении под Оршей, когда он попал в плен, Михаил Семенович спас мне жизнь. Сразил саблей наемного кнехта, который надо мной, безоружным, уже меч занес. По гроб я ему обязан. Всю жизнь мечтал добром отплатить ему. Не удалось! И вот случай представился. Не ему, так его сыну! Так, что верь мне князь!

Нагнувшись к Андрею, Бекман продолжил шепотом:

— К тому же сейчас в России другие времена! Тиран, от которого пострадали тысячи невинных, в том числе и твой батюшка, умер! На престоле его сын государь всея Руси Федор Иоаннович, святой человек! В управлении государством ему помогает его конюшенный, боярин Борис Годунов, человек великого ума и душевной силы. Такие как ты грамотные и преданные Родине люди, ой как России сейчас нужны! Так, что решайся князь!

— Я согласен! — не раздумывая, воскликнул Андрей.

— Это хорошо! — обрадовался Елизар Романович. — А что думает о возвращении твой друг, боярский сын Васька Скурыдин?

— Он не вернется назад! — отрицательно покачав головой, ответил Андрей.

— Почему? — искренне удивился Бекман.

— Влюбился он без ума в одну юную девицу! — ответил юноша.

— И кто же она? Хороша ли собой? — поинтересовался Елизар Романович.

— Красива! — ответил Андрей. — Дочь сэра Эдварда Грина, офицера морского флота, убитого испанцами.

— Ну, что ж! — глубокомысленно произнес посол. — Сердцу не прикажешь. А жаль. Хотя как сказать. Я суженную свою только на свадьбе увидел. И ничего. Какой десяток лет живем в любви и согласии!

Сделав паузу, он продолжил:

— Было приятно поговорить с тобою князь. Кстати, мы всем посольством отправляемся в Россию где-то в ближайшее время. Недели через две, а может меньше! О точном дне отхода судна в Холмогоры тебе сообщит Григорий, раз вы с ним старые друзья. До отъезда можешь переехать к нам. Будем вместе вечера коротать! Деньги то у тебя есть?

— Есть! — ответил Андрей. — Я не против того, чтобы переехать, но мне бы хотелось на прощание побольше побыть с другом!

— Как знаешь князь! Ворота посольства для тебя всегда открыты! — произнес посол, встав из кресла, давая понять Андрею, что разговор с ним окончен.

О своем решении, возвратиться на Родину, Андрей сообщил другу в тот же вечер.

— Я бы с тобой! — сказал ему на это Василий, понимая, что отговаривать Андрея кощунственно и бессмысленно. — Но у меня Джейн!

— Я тебя понимаю! — посочувствовал Андрей. — Она верит в тебя!

Потом они говорили об отъезде. О том, как воспримет отказ Андрея сэр Уолтер Рэли. Кого первым будут провожать. В общем, думали, что все еще далеко.

Но время пролетело быстро и незаметно. На следующий день Виллис известил их, что работают они у него последние три дня. Вечером приехал Алферев. Он сообщил Андрею, о том, что через пять дней, посольство, в полном составе грузится в Лондонском порту на барк «Диана», где капитаном Чарлз Парсонс. Судно будет стоять у четвертого причала. Ночевать будут в посольстве, откуда утром все поедут на отходящее судно. Андрею предлагалось провести ночь в посольстве вместе с отъезжающими, чтобы не опоздать на «Диану».

Василий, посетивший сэра Рэли на «Барк Рояле», рассказал о встрече с ним. Весть о том, что Андрей отказывается от его предложения, была воспринята им спокойно. Он не взял обратно предназначенную Бежецкому долю своего подарка, предложив Василию распорядиться ею по своему усмотрению. Выразив сожаление, о том, что его не будет на борту «Оленя», он пожелал Андрею счастливого пути. От него Василий узнал о дате выхода корабля. Получалось, что Андрею придется провожать друга. Выход в море «Оленя» произойдет за день до отплытия «Дианы».

— Ты сказал Джейн, о том, что я возвращаюсь на Родину? — поинтересовался Андрей, когда он закончил рассказ.

— Нет! — ответил Скурыдин. — Если сказать ей, о том, что я иду в море один, не ручаюсь за то, что с ней произойдет!

— Ну, и как ты думаешь поступить? — спросил Андрей.

— Не знаю! Помоги мне! — попросил Василий.

Василий, находивший выход из трудных, порой почти не выполнимых ситуаций, сейчас не знал, что сказать своей девушке. Зная, что без неправды здесь не обойтись, он не хотел ложью очернять друга.

— Ладно! — поняв ход мыслей Василия, решил помочь ему Андрей. — Можешь ей сказать, что я иду в море на «Барк Рояле».

Действительно, «Барк Рояль», должен был задержаться на сутки в Лондоне, чтобы получить какие-то инструкции Адмиралтейства и потом присоединиться к «Оленю», который будет ждать его в Плимуте.

— Не бойся! — ободрил его Андрей. — Когда вернешься, она тебе простит все!

Глава XV. Лондон, «Гуд бай!»

На проводах «Оленя» присутствовало много народу. В основном это были жены моряков и офицеров. Некоторые пришли целыми семьями с несколькими детьми от мал до велика. Одиноких матросов, провожали портовые подружки. Проводы Василия проходили не просто. От него не отходила Джейн. Андрей за друга занес на корабль его вещи: матросский сундучок с нехитрыми пожитками и стальной нагрудник вместе с испанским шлемом, украшенном страусиными перьями. Потом топтался рядом с ними, разглядывая крутые обводы «Оленя». Только когда дали команду всем подняться на борт, наступила его очередь прощаться с другом.

— Ты на меня не обижайся! — сказал ему на прощание Скурыдин, отведя друга подальше от Джейн. — Сам понимаешь, какие дела. Мы ведь с тобой еще встретимся!

— Встретимся Васька, встретимся! — прослезился не строящий иллюзий по поводу будущего Андрей.

— На Родине будешь, как все свои дела сделаешь, съезди в Донков! Про меня расскажи, и поклон мой всем передай! — попросил Василий, на его глаза навернулись слезы.

Васька начал перечислять всех кому нужно поклон передать и слезы полились еще сильней.

— А особенный низкий поклон моей сестренке Ксении! Я прошу прощения у нее за то что…, — Васька не договорил, слезы потекли у него рекой. — Если сможешь, что сделать для нее, помоги Ксенюшке!

Завидев направившуюся к ним Джейн, Андрей наклонился к воде. Из-за прилива, уровень воды в Темзе поднялся так, что он без труда смог с причала зачерпнуть пригоршню воды, а затем вторую. Торопясь, Андрей размазал воду сначала по лицу Васьки, а потом по-своему, для того чтобы смыть следы от слез.

— Андрей! — настороженно посмотрев на лица друзей, спросила Джейн. — Это правда, что вы завтра уходите вслед за Василием на «Барк Рояле»?

— Правда! — заулыбался Андрей, не забыв для убедительности приврать еще. — Они нас будут ждать в Плимуте.

Заиграла отход труба. Поцеловав друга и Джейн, Василий поспешил к трапу. Толпа замахала руками вслед отходящему «Оленю». Некоторое время стоящих у борта Василия и других членов экипажа было видно, но очень скоро они слились с белым облаком парусов уходящего вниз по течению Темзы корабля.

Джейн предложила подвезти Андрея на карете, в которой она сюда приехала, но Андрей, боясь дальнейших расспросов о придуманном им плавании на «Барк Рояле», сославшись на близость гостиницы, отказался.

Вскоре он уже был в гостинице. Вещи его, уместившиеся в небольшом саквояже, с утра стояли приготовленными для переезда в посольство. Алферев должен был прислать за ним посольскую карету. Решив расплатиться с хозяином гостиницы, Андрей спустился вниз. В зале, как всегда в это время никого не было. Только за столиком посредине, на котором стоял кувшин вина с тарелками с хлебом и беконом, сидели двое моряков. Расплатившись с трактирщиком, Андрей хотел подняться к себе наверх, но его остановил голос одного из моряков:

— Джентльмен, не хотите ли выпить с нами за славных моряков «Оленя»!

— Я не пью джентльмены! — ответил Андрей.

Действительно, кроме пива, он ничего спиртного не пил.

— Джентльмен! — не отставал моряк. — Ну, за друга то вашего Василия! Неужели не поднимете кружку?

Задетый за живое упоминанием о друге, Андрей подошел к их столу.

— Откуда ты его знаешь? — спросил он у него.

— Оттуда же, откуда и вас! С верфи! — ответил заросший волосами, широкоплечий моряк.

Андрей не выдержал и взял протянутую кружку.

— До дна пей! До дна! — в один голос подбодрили его моряки.

Очнулся Андрей от сильной головной боли. Сначала юноша не мог понять, где он. Кругом была темнота. По ударам волн о дерево и скрипу якорного каната, Андрей, поразмышляв, сообразил, что он на каком-то судне. Как он сюда попал? Последнее, что он помнил, это то, что расплатился в гостинице с трактирщиком. Вдали, вверху мелькнул огонек. Руки и ноги не слушались, но юноша, собрав волю в кулак, пополз по покрытой соломой деревянной палубе, а потом по ступенькам вверх, к нему. Оказалось, что огонек вспыхивал за узкой полоской дверной щели. Просунув пальцы сквозь щель, Андрей попробовал открыть ее. Его усилия оказались бесполезными, дверь была закрыта снаружи на запор! Андрей прильнул к щели. Сквозь нее были видны такелаж мачты и барабан шпиля. Так и есть. Он находится на борту неизвестного судна. А помещение, в котором он сейчас, по расположению, скорее всего шкиперская. Огонек стал приближаться к нему. Андрей затих. Сквозь щель он увидел, привлеченного шумом его попыток открыть дверь, приближающегося матроса. На поясе у него висел абордажный тесак, и он курил трубку. «Вахтенный! — догадался Андрей. — Вот обнаглел! И курить не боится! — возмутился он». По морским Уставам тех времен, за курение на корабле полагалась смертная казнь. «Попросить его, что ли открыть дверь? — подумал узник, но тотчас отогнал эту мысль. — Его заперли здесь не для того, чтобы он свободно ходил по кораблю! Лучше прикинуться, что он еще не пришел в сознание. Из этого можно извлечь выгоду. Например, внезапно напасть на вахтенного. Но как на него нападешь, если дверь закрыта, а руки и ноги еле двигаются?».

Андрей попытался размять ноги и руки, пересилив головную боль. Через некоторое время конечности стали слушаться его. «Что же вчера все-таки произошло? — не мог понять Андрей. — Может, меня ограбили?». Действительно, кошеля с деньгами на поясе не было. Отсутствовал в карманах и «passe port», выписанный нотариусом. Его обобрали до нитки! Ничего, кроме набора для разведения огня. В нем, в кожаном портмоне в отдельных кармашках лежали кремень, огниво и трут. Грабители не польстились на него. «Я должен был ночевать в посольстве, чтобы утром на судне „Диана“ вместе с посольскими отплыть в Холмогоры! Значит все! — думал Андрей. — Наступит рассвет и прощай Родина! „Диана“ уйдет без него! Жаль, что рядом с ним нет Василия, тот бы обязательно что-нибудь придумал. Есть только набор для разжигания огня. С ним, что-то можно сделать?». На этой мысли у Андрея появилась надежда. «А если поджечь солому, на которой он лежал? Ну и что? Вахтенный объявит пожарную тревогу, огонь потушат, а ему надают тумаков! — размышлял узник. — Но почему ты думаешь, что он объявит тревогу? Если он решит, что возгорание произошло от искры из его трубки, то никого не будет вызывать. Испугается расследования и сурового наказания. Он откроет дверь и попытается потушить огонь своими силами, без свидетелей! Только, что я ему смогу сделать голыми руками? Ничего! Надо найти, что-нибудь тяжелое, чтобы ударить его по голове!».

Поелозив на коленях среди канатных бухт, Андрей, наконец, нащупал рукой холодный массивный, металлический предмет. «Обух! — определил он, ощупав его. — Самый раз!». Подготовив трут, кремень и огниво, захватив обух, Андрей осторожно подошел к двери. Вахтенный матрос только подходил к ней. Постояв у двери и добив трубку новой порцией табака, вахтенный двинулся в корму судна. «Ай, какой молодец! — обрадовался Андрей, увидев, как тот снаряжает трубку новой порцией табака. — Теперь обязательно подумает!». Снова увидев через щель возвращающегося моряка, Андрей поджог собранную в глубине шкиперской кучку соломы. Она вспыхнула. Юноша подошвами башмаков быстро затушил ее. По помещению пополз удушливый дым. Андрей быстро поднялся к выходу из своей темницы. Матрос уже стоял у двери. Было даже слышно, как он ноздрями втягивает воздух. Потоптавшись у двери, матрос внезапно ушел. «Все! — безнадежно подумал юноша. — Конец!». Но только эта мысль пришла ему в голову, как он снова услышал шаги вахтенного. Послышался звук открываемого замка. Матрос уходил, чтобы взять ключи! Андрей прижался к стене. Нагнувшись, чтобы не удариться о невысокий подволок, матрос вошел в шкиперскую. Андрей со всей возможной силой, обрушил на голову вахтенного, зажатый в руке обух. Матрос, словно не было никакого удара, медленно повернул голову в сторону Андрея. Юноша опешил. Только после второго удара, он упал и скатился по лестнице внутрь шкиперской. Андрей выскочил наружу. Было тихо. Совсем недалеко сквозь туман виднелся берег, темные силуэты домов на берегу и огни судов стоящих у причалов. Андрей чуть не подпрыгнул от счастья. Он в Лондоне! Броситься в воду и доплыть до берега? Судно стоит на якоре недалеко от него! Нет! Лучше это проделать на шлюпке, которая наверняка привязана к борту судна. Андрей осторожно пробрался вдоль борта. На шкафуте[86] он без труда нашел веревочный трап и бакштов[87], которым была привязана шлюпка. Странное чувство охватило его. Как будто он здесь бывал и все вокруг ему знакомо! Юноша сбросил трап вниз и спустился по нему в шлюпку. Вставив весла в уключины, он оттолкнулся от судна. Андрей не греб, боясь, что его услышат, пока его не отнесло течением на достаточное расстояние. Решив, что он уже далеко от судна, беглец направил шлюпку к берегу. «Только бы успеть до рассвета!» — гребя изо всех сил, думал он.

Наконец, нос шлюпки уткнулся в илистый берег. Выскочив из нее, Андрей побежал вглубь строений, стоящих на берегу. Залаяли собаки, и вскоре целая стая стала преследовать его. Отбиваясь от собак деревянным колом, найденным по пути, попетляв среди портовых складских помещений, Андрей нашел дорогу к гостинице. Собаки отстали. Андрей, наткнувшись на закрытые ворота, с трудом перелез через забор. Звякнув цепью, к нему бросился волкодав трактирщика. Узнав постоянного постояльца, он остановился и замахал хвостом. Дверь гостиницы была закрыта, но Андрей знал, что загулявшие постояльцы всегда могли пройти в нее через черный ход с рабочего двора. По скрипучей лестнице, Андрей осторожно поднялся в свою комнату на второй этаж. Дверь в нее была приоткрыта, как будто он только что из нее вышел. Зайдя в комнату, он открыл окно. Лунный свет осветил кровать с висящей у изголовья на стене шпагой и стоящий на полу саквояж. Саквояж с вещами стоял на месте. Все цело. Неужели, он сам, напился до беспамятства, и, не помня как, попал на чей то корабль? Бывает, капитаны, таким образом вербуют безработных моряков! «Не может быть! — твердо решил Андрей, отбросив сомнения прочь. — Что проку строить предположения, если об этом можно узнать у трактирщика!».

Комната трактирщика находилась в конце коридора. Решив припугнуть хозяина гостиницы, в случае если он виноват, Андрей прихватил с собой шпагу. Подойдя к нужной двери, он осторожно нажал на нее. Дверь была закрыта изнутри. В комнате не спали. Из нее слышались негромкие вздохи и звуки поцелуев. Трактирщик был холост и иногда водил к себе молоденьких девиц. «Как его заставить открыть дверь? — думал Андрей. — Ведь если трактирщик виноват в том, что с ним произошло, он ни за что этого не сделает, а поднимет шум вместе со своей девкой!». Доносившийся сверху, яростный вой котов, не поделивших территорию крыши, помог ему найти выход. «Придется на время стать кошкой!» — решил находчивый юноша. Приблизив голову к двери, он громко замяукал. В комнате, на его вой не обратили внимания. Вздохи и поцелуи продолжались не переставая. Зато, в двери напротив послышался звук открываемой щеколды. Дверь открылась, и из дверного проема показалось заспанное лицо, одетого в халат и ночной колпак пухленького, средних лет мужчины. Это был торговец из провинции, приехавший в Лондон, по каким-то нотариальным делам. Ужас отразился на его помятом лице при виде стоящего напротив него Андрея, с обнаженной шпагой. Он принял его за грабителя и готов был немедленно звать на помощь. У Андрея не было времени разубеждать его в этом, поэтому он приставил острие шпаги к его горлу:

— Только пикнете уважаемый, и я проткну вас!

Торговец застыл в ожидании. Озорная мысль мелькнула в голове у Андрея.

— Подойдите к вот этой двери и встаньте на колени уважаемый! — потребовал он.

Провинциал послушно опустился на колени перед дверью комнаты трактирщика.

— Мяукайте! — потребовал Андрей.

Торговец удивленно посмотрел на него снизу вверх.

— Котов на крыше слышите? — едва сдерживая рвущийся изнутри смех, спросил юноша.

Мужчина утвердительно кивнул головой.

— Также, только сильней! — посоветовал ему Андрей.

Наверное, торговец в прошлой жизни был котом. Он замяукал так пронзительно и убедительно, что в комнате трактирщика мгновенно наступила тишина.

— Джастин! — послышался капризный женский голос. — Откуда у тебя так много противных котов!

— Не знаю Бэтти! — отвечал девушке голос Джастина трактирщика. — Может, прибежали откуда?

— Я так не могу! — продолжала Бэтти. — Пойди, разгони их!

— Сейчас мое солнышко! — пообещал Джастин.

Послышался скрип кровати. Щелкнул дверной замок, и дверь открылась.

Увидев стоящего на коленях постояльца и вооруженного Андрея, испугавшийся трактирщик понял, для чего тот здесь. Он упал на колени и, воздев руки к юноше, запричитал:

— Только не убивайте сэр!

«Значит, что-то знает каналья! — решил Андрей. — Перепутать меня с грабителем он никак не мог!».

Спрятавшаяся под одеялом девка захлюпала носом.

— Не бойтесь мисс! Я вас не трону! — успокоил ее Андрей. — А ты каналья рассказывай! Признавайся или я тебя сейчас прикончу! Кто эти матросы, которые предлагали мне выпить за друга?

— Это люди сэра Джона, сэр! — дрожащим голосом ответил трактирщик. — Больше я ничего не знаю!

«Он мне рассказывает сказочку про неизвестных матросов, которым якобы сэр Джон поручил споить меня и спрятать на каком-то судне! Вряд ли старик Грин мог во всем положиться на каких-то пьяниц! Скорее всего, руководителем у них был трактирщик!» — решил юноша.

— Ты лжешь! — заявил Андрей, проведя лезвием шпаги по его щеке и приставив ее к его груди! — Еще одно лживое слово и ты покойник! И так я слушаю!

Закапавшая со щеки трактирщика кровь, стала убедительным аргументом, подтверждающим решимость Андрея, убить его.

— Это все сэр Джон! — зажав ладонью щеку, чуть ли не плача начал рассказывать трактирщик. — Это он приказал мне уговорить матросов заставить вас выпить кружку вина, в которую заранее было подсыпано снотворное!

— А дальше, что? — спросил юноша.

— Вас отвезли на его судно! — ответил трактирщик.

«Так вот почему мне на судне все показалось знакомым. Это же „Марго“, на строительстве который мы с Василием пропадали целыми днями!» — вспомнил Андрей.

— Я рассказал все! — произнес трактирщик. — Может, вы теперь отпустите меня!

— Ты забыл про мой кошель негодяй! — напомнил Андрей.

— Ах, да! — виновато произнес трактирщик. — Я оставил его у себя на хранение!

Чувствуя, упирающееся ему в спину острие шпаги, вставший на ноги трактирщик достал из ящика старого перекошенного шкафа кошель Андрея:

— Возьмите сэр! Можете пересчитать, я не взял из него не единого пфеннига! — отчитался трактирщик.

— Молодец! — похвалил его Андрей, подбросив кошель с деньгами в руке. — А где мои документы?

— Сэр, поверьте, их забрал сэр Джон! — испуганно ответил трактирщик.

Андрей поверил. Какие-то бумажки, таким, как трактирщик, не нужны.

— Простите уважаемый, за то, что я был вынужден так поступить с вами! — извинился Андрей перед постояльцем, наблюдающим из своей комнаты за происходящим.

— Не стоит! — ответил тот. — Я и сам вижу, какой это негодяй. Сегодня же съеду с этой гостиницы!

По требованию Андрея, трактирщик с ключами от конюшни, неся его саквояж, проследовал с ним во двор. Открыв дверь конюшни, трактирщик вывел из нее скакуна. Приторочив к жеребцу саквояж, Андрей оседлал его.

— А кто мне заплатит за жеребца? — поинтересовался трактирщик, понимая, что жеребец уже не вернется к нему никогда.

— Сэр Джон! — ответил всадник, пришпорив коня. — Его вероломство стоит ровно столько!

Всю дорогу до Ричмонда, Андрей размышлял о недостойном джентльмена поступке сэра Джона Грина. Как он докатился до такой жизни?

А дело обстояло так. В день ухода Василия в море, сэр Джон, будучи по делам в Сити, подъезжал верхом к своему дому. У самых ворот его, он заметил свою карету. Сэр Джон Грин не придал этому серьезного значения, пока не увидел впорхнувшую в нее Джейн. «Куда это она без матери, без Маргарет?» — подумал он. Любопытство заставило его поехать вслед за каретой. Какого же было его удивление, когда он увидел, что карета проехала ворота порта и устремилась к заполненному толпой причалу, у которого стоял барк сэра Рэли «Олень». Сэр Джон направил коня к стоящему напротив причала штабелю пустых бочек. Он не хотел, чтобы его видели. Спрятавшись за ним, он стал наблюдать за происходящим на причале. Карета остановилась, Джейн вышла и направилась к двум, одиноко стоящим джентльменам. К одному из них она бросилась на шею. К кому же это? Сэр Джон напряг зрение. Так ведь это Василий Скурыдин! А рядом с ним стоит Андрей Бежецкий! Сэр Джон брезгливо отвернулся в сторону. Он был уверен, что с переездом Скурыдина в гостиницу, между Джейн и Василием, все кончено. Прислуга и Маргарет докладывали ему о каждом шаге девушки! Ну что ж, это ее последний денек. Ее дружок, скорее всего не вернется назад, да и время разлуки, будет работать не в их пользу! Джейн по-другому станет смотреть на своих женихов, думал сэр Джон. Можно было бы возвращаться, но сэр Джон не уезжал. Как бывшему моряку, ему было интересно посмотреть на отход корабля. Наконец на «Олене» сыграли отход. На нем подняли паруса, и корабль медленно пополз по Темзе. Джейн села в карету и уехала. И тут он с удивлением обнаружил проходящего мимо укрытия, за которым он спрятался, Андрея Бежецкого. Что он делает на берегу? Почему не ушел в море вместе со Скурыдиным? Поразмышляв, сэр Джон пришел к выводу, что юноша, выйдет в море на «Барк Рояле», который отходит завтра. Бес вселился в старика Грина. Сэр Джон Грин зло заулыбался. Есть возможность отомстить сэру Уолтеру, за грубый обман!

Несколько дней назад, будучи в королевском суде Лондона, сэр Джон поинтересовался у судьи сэра Бенджамина Фитцджеральда об указе королевы, на основании которого он вынужден, был отпустить к Рэли друзей. Как он был удивлен и обижен, когда узнал, что данный указ издан ввиду опасности высадки испанских войск на британские острова и действует только при объявлении в стране военного положения. Об этом же было написано в верхней строчке перед текстом указа, который любезно предоставил ему сэр Бенджамин для ознакомления. Теперь сэр Джон понял, почему сэр Уолтер Рэли не давал ему королевский указ в руки! Загнув верхний край листа с этой строкой, он дал ему возможность ознакомиться только с содержанием указа!

Опередив идущего пешком Андрея, сэр Джон подъехав к гостинице, немедленно вызвал к себе трактирщика. Много ему объяснять не пришлось, потому, что трактирщик не раз проделывал такие трюки с безработными матросами. Было решено, спящего Андрея, до отхода «Барк Рояля», запереть на «Марго», стоящей на якоре в одном из затонов Темзы. Кроме этого, сэр Джон вызвал к себе стряпчего, который подделал подпись Андрея под новым контрактом. Когда ему скажут, что он подписал этот документ, будучи сильно навеселе, он и сомневаться ни в чем не будет!

Впервые, за многие дни, в эту ночь сэру Джону хорошо спалось. Но под утро, его сон был нарушен голосом слуги Джонсона, пытавшегося разбудить его. Старый Джонсон по пустякам никогда не тревожил своего хозяина.

— Сэр Джон! Проснитесь! — повторял вполголоса ему слуга. — Дело срочное. Вас просит принять трактирщик Джастин!

С трудом одев халат прямо на ночную рубашку, сэр Джон, держась за перила лестницы спустился вниз. В холле, в накинутом также на ночную рубашку плаще, с кровавой царапиной через всю щеку, его ожидал грустный трактирщик.

— Что с тобой случилось Джастин? — участливо спросил его сэр Джон. Захлебываясь от желания поскорее выговориться, трактирщик рассказал ему о ночном происшествии.

В это время, слуга доложил Грину о прибытии в этот ранний час капитана Виллиса. И тот принес ему неутешительные вести.

— Ну, что же! — выслушав обоих, произнес сэр Джон. — Начнем охоту!

Быстро, с помощью слуги приведя себя в порядок, сэр Джон оседлал коня и понесся в городскую ратушу. Офицер ночной стражи молча выслушал его:

— Молодой, высокий стройный джентльмен, без каких-либо документов, на украденном гнедом жеребце! Я правильно понял?

— Да! — согласился сэр Джон и дополнил. — К тому же он прекрасно владеет шпагой!

— Им тяжело ранен трактирщик, который пытался его задержать! — солгал сэр Джон.

— Я выставлю стражу на всех дорогах ведущих в порт! — заверил офицер. Сэр Джон был олдерменом — членом городского совета Лондона и его приказы были обязательными для городской стражи. — Не беспокойтесь сэр Джон, мы его поймаем!

Андрей приехал в Ричмонд с рассветом. Стрелец долго не хотел докладывать о нем, мотивируя это тем, что все спят. Перебранку между ними услышал проснувшийся Бекман, и Андрей был пропущен в посольство.

— Где же ты был? — бросился ему навстречу Елизар Романович. — Мы уж тут подумали, что ты решил остаться. Григорию, который приехал за тобой, хозяин гостиницы так и сказал!

Андрей рассказал о том, что с ним случилось.

— Не ожидал я такого от джентльменов! — удивился Бекман. — Ну, раз так, надо готовиться к худшему!

Думая, Бекман заходил по комнате.

— К худшему, это к чему? — настороженно спросил Андрей.

— А к тому мил человек, что тебя сейчас будут ловить на всех заставах! — озабоченно пояснил посол. — Но не бойся, мы не останемся в накладе!

Посольство уже встало, и Бекман вызвал к себе Алферева.

— Гриша, ты вроде бы вровень с князем. Поделись с ним своей одежкой! — попросил он своего советника. — Найдется у тебя такая?

— Найдется! С таким товарищем, последней рубахой поделюсь, Елизар Романович! — пообещал Алферев.

— И еще! У меня в кабинете лежит подписанное лорд-канцлером разрешение на выезд, — напомнил Алфереву Бекман. — Там две строчки пустые, впиши туда князя Андрея Михайловича Бежецкого, в качестве помощника посла! Конечно, официально следовало бы по этому поводу обратиться к лорд-канцлеру, но у нас нет времени! Понял?

— Понял Елизар Романович! — улыбаясь, отрапортовал Григорий.

— Ну, тогда сейчас попьем чайку и в дорогу! — закончил разговор посол.

Около девяти часов дня две посольские кареты, три возка с имуществом, сопровождаемые десятью конными стрельцами были остановлены на заставе расположенной, на дороге ведущей в порт к четвертому причалу. Старший из стражников долго проверял разрешение лорд-канцлера, сравнивал количество людей, с записанным в разрешении на выезд. Остановившись на Андрее, одетом в малиновый короткий кафтан, из-под полы которого виднелись ярко-красные сапоги, с загнутыми носками, а на голове был лихо заломленный, отороченный соболем по околышу красный колпак, он долго изучал его. Чем-то Андрей заинтересовал его.

— Что, знакомого, что ли, узнал немец? — спросил его по-русски Андрей, озорно подмигнув глазом.

После столь нахального поступка, стражник сделал вид, что потерял к нему интерес. Отвернувшись в сторону, он махнул рукой, разрешив стоящему у шлагбаума солдату, поднять его.

Сэр Джон сбился с ног объезжая заставы. Никто не видел беглеца. «Может, он уже пробрался на корабль сэра Уолтера?» — подумал он, направив коня к причалу у которого стоял «Барк Роял».

Сэра Уолтера Рэли на борту не было, поэтому капитан корабля без ругани предъявил список команды офицеру стражи, сопровождающему сэра Джона. В списке Андрей Бежецкий отсутствовал. «Может капитан лжет, и он прячется на корабле? — подумал сэр Джон. — Тогда поиски в порту бесполезная трата времени!». Но, что-то подсказывало ему, что он на правильном пути! Сэр Джон еще раз решил объехать заставы. На одной из них, которая была расположена на дороге ведущей к четвертому причалу, старший бодро доложил сопровождавшему сэра Джона офицеру, что беглец им не попадался.

— Правда, здесь проезжало русское посольство! — решил сказать он офицеру. — Там был молодой князь, помощник посла, уж очень похожий на одного английского джентльмена!

— Очень странное совпадение! — сделал вывод офицер.

Подозрительно осмотрев стражника, он, принюхиваясь, наклонился к его лицу. От стражника несло запахом сильного винного перегара.

— И где вы раньше выдели этого английского джентльмена? — с усмешкой поинтересовался офицер.

— Месяц назад, я арестовывал одного молодого человека за дуэль в замке Бергли-Хаус. Он был одет и вел себя как настоящий джентльмен, но как две капли похож на этого русского! — подтвердил наблюдательный стражник.

Офицер рассказал о содержании разговора, показавшемся ему занятным, сэру Джону. Сэр Джон словно взорвался:

— Болваны! Так ведь это и есть тот, кого мы ищем! За мной на четвертый причал!

«Конечно, откуда знать простому солдату, кто там дрался на дуэли, русский или англичанин! Одет как все и говорит как настоящий денди!»— думал сэр Джон, галопом скача к причалу.

«Диана» уже отошла от причала, когда к нему подскакали сэр Джон и офицер стражи. Полоса воды между причалом и бортом судна стремительно увеличивалась в размерах на глазах сэра Джона.

— Капитан, остановите судно! — закричал он вслед уходящему судну. — У вас на борту преступник!

— Ни в коем случае капитан! Прибавьте парусов! — тихо возражал ему Бекман, стоявший рядом с владельцем судна.

— Не слышу! — лгал, хрипя в сторону берега, умудренный опытом Чарлз Парсонс, повинуясь человеку, оплатившему ему фрахт.

Когда на берегу стали исчезать признаки городских строений, на верхнюю палубу вышел Андрей. Пройдя в корму, он несколько раз крикнул в сторону уплывающего города:

— Гуд бай, Лондон! Гуд бай!

Ему было радостно и в тоже время тяжело прощаться с этим городом. Радостно оттого, что его ожидала встреча с Родиной и тяжело, потому, что здесь он расстался, может быть навсегда, со своим другом!

Глава XVI. Возвращение

Весь октябрь и начало ноября продолжалось плавание «Дианы» и присоединившегося к ним «Моржа», на котором плыли торговать в Россию английские купцы. Северное море встретило суда неприветливо, штормовой погодой. Скрипели мачты и корпус, суда шли тяжело, зарываясь носами в огромные волны. Потоки холодной воды обрушивались на верхнюю палубу, от которой все кроме команды, прятались на средней палубе и в трюме.

На пятые сутки море успокоилось, но появилась новая напасть. Караван из двух судов стало преследовать неизвестное черное судно. Оно как привязанное шло за ними. «Морж», напуганный таким соседством нагнал «Диану». Подойдя к борту «Дианы», капитан «Моржа» вызвал Чарлза Парсонса на разговор. Перекрикивая свист ветра и шум волн, они договорились о том, что «Морж» будет идти первым. Случаи нападения пиратов в Северном море были редки, но все же случались. В таком случае, идущий последним «Морж», становился легкой добычей для них. На судне, совсем не было артиллерии. Это давало возможность обеспечить перевозку наибольшего количества товаров. Не было ее и на «Диане». Но на этом судне были стрельцы, вооруженные голландскими мушкетами. Эти мушкеты имели новейшие кремнево-ударные замки, позволяющие вести огонь в два раза быстрее, чем из фитильного ружья. О необходимости держать оборону с помощью стрельцов, Парсонс договорился с Бекманом еще до выхода в море. Алферев, по указанию посла, несколько раз провел с ними тренировки по отражению пиратской атаки, организовал дежурство, выборочно проверил наличие и сухость пороха. Все пассажиры, имеющие оружие, также были обязаны участвовать в морской схватке. Но каждый из них, конечно, хотел, чтобы до кровопролития дело не дошло. Но не так думали на черном корабле!

После двух суток наблюдения за купеческими кораблями, пираты решились на атаку. Пользуясь преимуществом в скорости, которое они имели перед полностью загруженными товарами купеческими судами, они нагнали «Диану». На борт судна полетели кошки. Суда сблизились. По приставным лестницам, размахивая абордажными тесаками, улюкая и свища, на борт «Дианы» полезли свирепые бородачи. Но едва они успели перелезть через фальшборт судна, как по ним ударил залп из мушкетов стрельцов, которые расположились за деревянным щитом на палубе, сколоченным корабельными плотниками незадолго до этого. Немногие уцелевшие от пуль стрельцов пираты ринулись к деревянному щиту, но были отогнаны шпагами Андрея, Григория и трех моряков из экипажа «Дианы». Защитники не смогли сдержать напор атакующих морских разбойников, но дали возможность стрельцам перезарядить свое оружие.

— Ложись! — крикнул им десятский стрельцов. На тренировках они отрабатывали эту рискованную команду. Не выполнение ее грозило каждому верной смертью.

Пятеро смельчаков рухнули на палубу судна. Опять прозвучал залп из мушкетов. На этот раз поражающий эффект был сильней. В плотной толпе атакующих пиратов, пули пробивали по 3–4 человека одновременно. Андрей с трудом выбрался из-под нескольких, почти одновременно замертво упавших на него тел. Отовсюду слышались предсмертные крики, стоны, проклятья! Очередная пиратская атака была сорвана таким же способом. После нее, на борт «Дианы» никто уже не лез. Разбойники не ожидали такого яростного отпора. По команде старшего стрельцов, на борт пиратского судна бросили пороховые гранаты. Внизу рвануло. Вскоре защитники увидели, что пиратское судно относит от них. На его борту все было в дыму, горели грязного цвета паруса на грот-мачте, несколько человек бегало по палубе, туша огонь. Из экипажа «Дианы» серьезно пострадал только один матрос. Его рана во всю спину от удара абордажного палаша сильно кровоточила. Остальные отделались легкими ранениями. Потери пиратов были катастрофичными. На палубе лежало двенадцать мертвых тел и пять раненых. Капитан Парсонс был беспощаден к пиратам. После допроса раненых разбойников, которые оказались датчанами, получившими корсарский патент от шведского короля, их вместе с мертвыми выбросили в море. Крики раненых о пощаде еще долго стояли в ушах Андрея. «А что бы они сделали с нами, будь перевес на их стороне!» — оправдывал капитана юноша, глядя, как матросы смывают швабрами кровь с палубы корабля.

Дни шли. Становилось все холоднее и темнее. Как-то ночью, выйдя на палубу, Андрей был сражен красотой и грандиозностью вспыхнувшего под куполом неба северного сияния. Потом он привык к нему, но восторг первого впечатления долго не проходил у него. В конце октября суда разошлись. «Морж» повернул к берегу, для того чтобы выгрузить свои товары в незамерзающей Вайде-губе. Там, в обмен на свои товары, англичане загрузят свои трюма ворванью, кожей, треской и уйдут обратно в Англию.

В начале ноября, «Диана», обогнув Кольскую землю или Лаппию, как называли ее англичане, вошла в Студеное море[88]. Через двое суток, раздвигая форштевнем ледяную шугу и сало, она подошла к устью Двины. Здесь, в густом тумане, на борт судна поднялся помор-лоцман, крепкий, независимого вида старик, с красивой окладистой бородой. Под его руководством, с приливом, капитан Парсонс повел судно вверх по Двине. Оставляя за собой, попадающиеся на пути редкие низменные песчаные острова, покрытые лесом, влекомая приливом и силой ветра «Диана» продвигалась вверх по течению к намеченной цели. Через сутки, на правом берегу показались башни и рубленые стены острога, над которыми возвышались маковки церквей. Вдоль берега, вокруг острога на всем протяжении стояли склады, амбары и избы.

— Вижу, ты здесь ни разу не бывал! Это Михайлово-Архангельский монастырь! — заметив жадный взгляд рассматривающего берег Андрея, пояснил лоцман. — Покойный государь Иоанн Васильевич, в прошлом году, для защиты от шведов приказал его острогом обнести. А вокруг него, Новохолмогорск[89]. Сначала здесь только поморы жили, а потом купцы из Холмогор, Вологды, Москвы и заморские гости свои склады, амбары и избы понаставили! Богатая здесь торговля идет, пока море ото льда свободно!

Парсонс, также впервые наблюдающий крепость, осторожно пришвартовал «Диану» к пристани около укрепленного бревенчатым обрубом болотистого берега. Кроме «Дианы» у пристани стояли еще четыре корабля. На них развевались английские флаги. Под зычные команды своих старших, многочисленные грузчики, согнувшись от тяжести, по трапам несли мешки, корзины, бадьи с товаром, наполняя им ненасытные чрева судов. Это были последние корабли короткой летней навигации. Еще два-три дня и они, не дожидаясь, пока устье залива скует льдом, пользуясь попутным южным ветром, уйдут из Новых Холмогор, держа курс к себе домой.

— Кто такие? Куда путь держите гости? — строго спросил сошедшего на берег капитана, внезапно появившийся возле него важный мужик средних лет, с аккуратно начесанной и смазанной маслом бородой.

О его высоком общественном положении говорила соболиная шуба, украшающий голову малиновый атласный колпак, подбитый мехом черной лисицы и желтые сапоги из персидского сафьяна. Разрез колпака, застегнутый серебряными пуговицами, франтовато украшали жемчужные нити. На вопрос надо было обязательно отвечать, потому, что важного мужика сопровождал стрелец, вооруженный бердышом.

— В чем дело? — поинтересовался у мужика, вышедший подышать свежим воздухом Бекман.

Он был недоволен тем, что посольство не встретили. Через английских купцов, убывавших в Россию ранее, воевода Петр Нащокин был предупрежден о сроках возвращения посольства.

— А кто ты, мил человек? — нагло поинтересовался мужик.

— Я, сейчас прикажу тебе дать батогов, и ты сразу узнаешь, кто я! — рассвирепел вышедший из себя Бекман. — Я посол государя Всея Руси и великого князи Федора Иоанновича в Англии!

Мужик мгновенно изменился в лице и упал на колени перед послом: — Прости батюшка! Не признал!

— Не суди его строго Елизар Романович! — внезапно вмешался в разговор, подъехавший с группой всадников дородный богато одетый воин. — Это я виноват!

Он спрыгнул с коня и обнял Бекмана:

— С возвращением на родную землю друже!

Это был Петр Афанасьевич Нащокин, новохолмогородский воевода. Бекман прижал к себе Нащокина. Они были знакомы еще с детства.

— Что это у тебя беспорядок такой Петр Афанасьевич! — пожурил воеводу Бекман. — Слуги борзые и никто не встречает!

— Да прости ты моего таможенного голову Борьку Щепоткина ради Бога! — взмолился Нащокин. — Государственный человек, мой первый помощник!

— Иди с Богом! И больше мне не попадайся! — разрешил таможеннику Бекман.

Таможенный голова вскочил на ноги, несколько раз поклонился Елизару Романовичу и скрылся в собравшейся толпе.

— Кроме меня, нет здесь людей важнее его! — объяснял Бекману Петр Афанасьевич. — Он главный сборщик налогов на этой таможне. Подчиняется только Москве. Без него и я ни копейки на государственные нужды из пошлинных денег взять не могу. Все ему должны!

Корабль датский сюда за две недели до тебя приходил! Так вот гости с того корабля говорили, что тебя и посольство, захватили морские разбойники и где-то держат в плену!

— Поспешили желаемое за действительное принять негодяи! — возмутился Бекман.

— Ну, что мы стоим Елизар Романович! От разговоров сыт не будешь! Истосковались наверное в море ты и все твое посольство по настоящей земной еде? Бери своих помощников, на коней и ко мне! Стрельцов твоих тоже пристроим! — предложил Нащокин.

Попрощавшись с капитаном «Дианы», Елизар Романович с Алферевым и Бежецким, оседлав коней, которых им уступили слуги воеводы, поехали вслед за Нащокиным в острог.

Посольство разместили в хоромах воеводы. Банька, которую предложил им слуга воеводы, была настоящим наслаждением. Она располагалась под крепостными стенами, на берегу Двины. Воеводин банщик знал свое дело. Распаренные, сгорающие заживо Елизар Романович, Алферев и Андрей выбегали на улицу, где он обливал их ледяной двинской водой. После бани их пригласили на обед. На столе стояли соленые грибы, свежие ягоды, медовые напитки и квас. Слуги подавали к столу жареных гусей и куропаток, жареного поросенка, блюда из речной и морской рыбы, угощали гостей заморскими винами. У Андрея, от такого разнообразия, после безвкусной английской пищи и морской диеты на сухарях и солонине, слюнки потекли!

— Царский стол! — выразил свое мнение по поводу угощения Алферев.

— Ешьте дорогие гости! Жирку набирайте, а то скоро рождественский пост! — угощал их хлебосольный воевода.

Здесь на обеде, Елизар Романович представил Нащокину юношу.

— Знавал я твоего батюшку! Хороший был человек! — признался Петр Афанасьевич. — Жаль, что не дожил он до этих дней!

Его потрясла история, рассказанная Андреем.

— Сдается мне князь, — сказал он, выслушав Бежецкого, — что все твои несчастья от чьей-то злой воли. Доказать причастность злодея к этому не просто, но определить легко! Достаточно задать себе вопрос мудрых римлян «Cui Prodest!». Я думаю переводить не нужно. Здесь все знакомы с латынью. Ты сам на досуге реши, кто он? Думаю, не ошибешься!

Бросив на Андрея красноречивый взгляд, воевода предупредил его:

— Если в Москве придется столкнуться с ним, будь настороже!

Счастливый от возможности находиться в кругу друзей, размякший от баньки и «царского стола» Андрей не придал значения его предостережению. А, напрасно!

Нащокин рассказал своим гостям, когда они смогут ехать дальше.

— Дороги от Нового города до Вологды, летом по суше скорее нет. Среди дремучего леса идет разбитая, заболоченная колея. Мосты и гати делать некому. Места малонаселенные. Надо будет подождать, когда ударят морозы. А еще лучше, выехать за недельку до зимнего Николы. Тогда торговый люд ринется из Москвы в Холмогоры и обратно в Москву. Дорогу прикатает. За двадцать дней, без происшествий вы доберетесь до Вологды. Из Вологды, ямской гоньбой с ветерком, дня за два, доедете до Ярославля. Ну, а там уж до Москвы рукой подать!

— А как здесь купцы летом товары возят? — поинтересовался Алферев.

— Только водным путем! — ответил воевода. — Вверх по Двине, потом по ее притоку Сухоне до Великого Устюга и дальше до Вологды. Везут на стругах, дощаниках и насадах. Суда в основном принадлежат вологодским купцам, которые сдают их в аренду. Вместимость судов большая. Насады например, широкие, плоскодонные, до десяти сажень длиной, сидят в воде на четыре фута, принимают до двенадцати с половиной тысяч пудов груза. Такие суда при сильном попутном ветре плывут под парусом, а в противном случае, плывя вверх по реке, идут бичевой, которую тянут до 70 крепких работников.

На следующий день Нащокин показывал им Новые Холмогоры.

— Вот здесь я приказал построить гостиный двор для иностранных купцов! — рассказывал он, показывая двухэтажные деревянные хоромы, еще пахнущие смолой. — Скоро мы их сюда из Холмогор переселим.

Взойдя на стены крепости воевода долго показывал им ее двойные рубленые стены, башни с воротами на север, запад и юг, окружавший их ров с тыном в нем и надолбами перед ним.

После обхода крепости, Нащокин повел своих гостей в Михайло-Архангельский монастырь, состоявший из двух деревянных церквей и сруба, в котором находились кельи монахов.

— Теперь она в полной безопасности! — гордо заявил он, когда они вошли в соборную церковь Михаила Архангела.

Петр Афанасьевич знал, что говорил. В 1419 году шведы и датчане, высадившись на берег Северной Двины, сожгли монастырь, а монахов убили.

В теплой церкви Ильи Пророка воевода и его гости отстояли обедню.

— В конце недели, советую съездить со мной в Холмогоры! — предложил он посольству за ужином. — Ярмарка еще не началась, но торговля уже идет! Может, себе чего прикупите, цены здесь в два раза дешевле, чем в Москве!

В Холмогоры выехали ранним утром. Кони резво бежали переменным аллюром по утрамбованному снегу зимней дороги. Расстояние в девяносто верст пять санных повозок воеводы преодолели всего за 14 часов. Переночевав в одном из крестьянских дворов, с утра начали обходить торговые ряды. Увидев воеводу в окружении знатного вида господ, голландец Симон ван Салинген, поздоровавшись по-русски, приветливо пригласил его к торговому прилавку. Под навесом лежали разноцветные отрезы сукна, атласа, бархата и хлопчатобумажных тканей. На стенах висели образцы стальных ножей, ножниц, замков, подушечки с булавками и иголками. За прилавком стояла высокая статная русская девка, с накрашенными румянами щеками.

— Девку тоже продаешь? — пошутил Нащокин, оглядев ее внимательным оценивающим взглядом.

— Нет, нет! — забеспокоился ван Салинген, подталкивая девку внутрь лавки. — Она не продается!

Девка бросила презрительный взгляд на встревоженного торговца, улыбающихся покупателей, и гордой походкой проследовала за рогожку отделяющую прилавок от входа в лавку. Голландец убежал вслед за ней и быстро вернулся с маленькой шкатулкой:

— Посмотрите драгоценные камни монсеньоры!

В шкатулке действительно было на что посмотреть. В отделах деревянного ящичка лежали самоцветы, собранные со всего мира и арабский жемчуг. Еще он предложил им посмотреть готовые ювелирные изделия: перстни, броши, серьги, ожерелья. Бекман не выдержав, приобрел для своей жены Натальи Никитичны пару рубиновых сережек.

Дальше шли лавки английской Московской кампании. На прилавках лежали в основном рулоны суконных и хлопчатобумажных тканей. Но были и готовые изделия: одежда из шерстяной и бумажной ткани, порты из домотканого сукна. На полках стояла оловянная посуда, на стенах были развешаны стеклянные зеркала. Здесь же лежали образцы медных, свинцовых, оловянных слитков. Испытывая острую потребность в цветных металлах, особенно меди для литья пушек и колоколов, Россия, не имевшая собственных разработок цветных металлов, была крайне заинтересована в привозе этого товара. Золото и серебро были представлены различными золотыми и серебряными монетами, которые также продавались. Чеканка денег и денежное обращение в России зависели от привоза серебра. У иностранных гостей можно было купить все от испанского мыла и красок до доспехов, мушкетов, ядер и пороха! Пряности, специи, фрукты и вина, также продавались здесь. В страну богатую мехами, для модниц привозили даже мех французской лисицы и выдры.

Отдельно стояли лавки русских гостей. В них торговали льном, льняной паклей и пряжей, смолой и мачтовым лесом, салом говяжьим — вологодские, вятские, пермские и костромские купцы. Местные, поморы торговали традиционным товаром, ворванью — салом белух и тюленей-лысунов. Продавались и их шкуры. В отдельных лавках торговали соленой сельдью и семгой, маринованной стерлядью. Там же предлагали красную икру.

Глаза разбегались в лавках, торгующих мехами. Здесь были и дорогие меха соболя, бобра, горностая, лисы и сравнительно дешевые беличьи, куньи. В одной лавке лежало несколько шкур белого медведя. В этом ряду Андрей нашел для себя готовую шубу на лисьем меху и точно такой же колпак. По приезду в Новые Холмогоры он отдал обратно одежду, которой с ним поделился в Англии Алферев.

Кроме русских и иностранных купцов, в Холмогоры приехали торговать лопари. На окраине Холмогор стояли их чумы и оленьи упряжки. Низкорослые, смуглолицые, черноволосые люди, одетые в оленьи шкуры украшенные вышивкой и бисером, ходили по ярмарке, с интересом разглядывая товар понравившийся им и предлагая свой. На ярмарку они привезли меха, рыбу, оленье мясо и шкуры.

— А что же я не вижу пеньки на продажу? — спросил Нащокина наслышанный о холмогорской ярмарке Бекман. — Неужели нет спроса?

— Есть! И еще какой! Англичане ее оптом скупают, — ответил воевода. — Только они народ хитрый, в отличие от нас русаков. Дорого им обходилась перевозка пеньки в необработанном виде! По четыре фунта стерлингов за сто пудов! Быстренько прислали в Холмогоры восемь мастеров с веревочными и канатными станками, наняли среди местного люда работников, поставили дом для них! Сейчас вывозят только канаты!

— Да! — грустно вздохнул Бекман. — Если бы у нашего купца такая смекалка была!

Полные впечатлений, путешественники приехали в Новые Холмогоры только поздней ночью. Никто не остался без покупок. Перед отъездом, встретившийся им Борька Щепоткин, желая загладить свою вину перед Бекманом, предложил всем купить на дорогу жилеты на гагачьем пуху у одного Холмогорского купца почти за символическую плату.

— Дорога у вас дальняя, морозная! А в них вы никогда не замерзните! — пообещал он.

Андрей уже привык к тихой и сытной жизни у новохолмогорского воеводы, как Бекман объявил:

— Собирайтесь друзья, одевайтесь потеплей, завтра утром в дорогу, в златоглавую!

На посольство воевода выделил девять санных упряжек. Еду на всю дорогу до Вологды брали с собой, учитывая бедность деревень, в которых они будут останавливаться на ночь.

Дорога до Вологды шла в основном дремучим северным лесом. Погода стояла хорошая, морозная. Иногда с неба падал колючий мелкий снег. Почти все 20 дней до Вологды, Андрей не слезал с саней, изредка вставая, для того, чтобы размять ноги или облегчить лошади возможность взобраться на крутой, скользкий косогор. Лежа на соломе в санях, он был недосягаем для мороза в шубе, сапогах с шерстяными носками и шапке. Глядя на проплывающие над верхушками елей облака, Андрей много думал о том, что его должно встретить в Москве.

Бекман предложил ему пожить у него. Андрей согласился. Конечно, какие-то родственники у него в Москве есть, но они ему были неизвестны. И жить у Елизара Романовича лучше, чем на постоялом дворе. Неудобно надоедать чужому человеку, но что делать? Неизвестно сколько времени пройдет, пока ему вернут законное имущество Бежецких! Интересно, в чьей собственности сейчас оно, отошло государю или им управляют те самые родственники, о которых он ничего не знает? Денег у него осталось немного. Поэтому вся надежда только на помощь доброго Елизара Романовича.

Приехав в Москву, он в первый же день, должен отправиться в родовое имение Бежецких, думал Андрей. Там, в деревенской церкви, в которой погребен вместе с несколькими поколениями Бежецких, его батюшка, он отдаст ему свой последний долг! При этих мыслях на глаза Андрея наворачивались слезы, каждый раз, когда он представлял, как стоит на коленях у его надгробия!

Другие мысли юноши были также грустны, но имели оптимистичные ожидания. Перед его глазами часто появлялась картина прощания с Ксенией, в тот день, когда стрелецкий наряд вошел во двор Лыковых за ним. Ксюшка, догадавшись, за чем они пришли, никого не стесняясь, вдруг бросилась ему на шею, осыпая лицо жаркими поцелуями. У Андрея закружилась голова. Эти поцелуи были первыми. Ничего такого раньше между ними не было.

— Я никому тебя не отдам! — сквозь хлынувшие ручьем слезы, повторяла она.

Стрельцам пришлось буквально отрывать девчонку от Андрея, под замечания возмущенного бесстыдством происходящего Лыкова:

— Совсем сошла с ума девка! Хоть бы меня старика постыдилась!

Вдогонку юноше ударил ее пронзительный крик:

— Я буду ждать тебя!

— Я обязательно вернусь! — успел ответить девушке Андрей, прежде чем стрельцы смогли вытолкнуть его за ворота.

От таких воспоминаний у Андрея становились мокрыми глаза, и он переходил к более радостным, воображаемым картинам их встречи.

Он был уверен в том, что как только решит дела с наследством, немедленно отправится в Донков. Скорее всего, он сразу же предложит ей стать его женой! Андрей вспоминал то время, когда беспомощно лежал на кровати сына Лыковых. Еще тогда он поклялся себе, что если когда-нибудь встанет на ноги, то возьмет эту простую, добрую девушку, ухаживающую за ним, в жены! Чем она хуже вздорных и спесивых боярышень, которых их отцы до поры, чтобы скрыть недостатки дочерей, прячут в высоких теремах? Об этом он никому не говорил, даже Ксенечке, но теперь скажет! Кто ему помешает? Да и матушка с батюшкой, будь они живы, одобрили бы его выбор! Но тревога в мыслях юноши по поводу этого события все же была: а вдруг ее выдали замуж? Или еще хуже: она в полоне или ее уже нет в живых?

Думал юноша и о своей службе. Почему-то не хотелось ему служить в Москве. Ложь и предательство, черная зависть и доносы будут окружать его всю жизнь! Хотелось степной свободы, общения с простыми, храбрыми и бесхитростными людьми, быть самим собой и ни от кого не зависеть!

Путешествие по однообразной зимней дороге все же утомило посольских. Приезд в Вологду они встретили с радостью. Можно поесть нормальной горячей пищи и сходить в баньку! Пресытившись этими скромными удовольствиями, они снова отправились в путь. На этот раз они воспользовались ямом. Кони бежали весело по наезженной дороге, села и деревеньки с быстротой птиц, пролетали мимо них. Не останавливаясь в Ярославле, они устремились к Москве. Через двое суток взорам путешественников открылся вид на сверкающие золоченые купола многочисленных храмов столицы. У Петровских ворот земляного вала им пришлось ждать, пока крестьянские повозки не освободят дорогу.

— Скажи христианин, что здесь за столпотворение? — поинтересовался Бекман у одного из возниц.

— Да, поди, тут вся деревня Мячково собралась! Всем миром камень и известь для постройки новых стен[90] подрядились ломать и возить, боярин! — ответил крестьянин. — Государь наш Федор Иоаннович распорядился вместо земляного вала, Большой посад каменной стеной обнести!

Действительно, у стены земляного вала высились горы белого камня, стояли бочки с известью, штабели красного кирпича, которые все везли и везли крестьяне на санях.

— Эх, красотища будет! — обрадовано воскликнул Бекман, обращаясь к Андрею. — Всего полгода в Москве не был, а тут уже такие дела затевают!

Бекман радовался не только красоте. Его двор, который находился в Чертолье, считал он, теперь будет надежно защищен. Здесь, у ворот Андрей простился с Алферевым.

— Если будут проблемы, через Елизара Романовича меня найдешь! — пообещал Григорий.

Глава XVII. Суды

В доме Бекмана, Андрея встретили радушно. Наталья Никитична, оказавшаяся родом из знатной, но обедневшей дворянской семьи, с ним не церемонилась. За столом с обильным угощением она вызнала у юноши все и пообещала найти ему богатую и знатную невесту. Елизар Романович, после обеда провел его в конюшню. Там, показав на молодого, вороного жеребца, он приказал сопровождавшему их конюху:

— «Мавра» князю Бежецкому выдавать в любое время!

Бежецкий не знал, как выразить слова своей благодарности Елизару Романовичу за заботу о нем. В тот же вечер, он, оседлав «Мавра», поехал в Китай-город на Никольскую улицу, туда, где находился дом его отца. Было уже темно. Ни на втором, ни на первом этажах дома свет не горел. Но Бежецкий все же настойчиво постучал ручкой плетки в ворота парадного входа. Не сразу, но ему открыли. Из двери высунулась взъерошенная голова заспавшегося слуги:

— Сейчас открою ворота Юрий Феодосьевич!

Увидев, что он обознался, приняв неизвестного за своего хозяина, слуга попытался немедленно закрыть дверь. Но Андрей не дал ему этого сделать, выхватив из-под шубы шпагу и приставив ее к лицу слуги. Напуганный таким поворотом событий, слуга принявший Андрея за грабителя, взмолился:

— Что тебе надобно? Все ценное в доме давно уже продано!

— А кто здесь живет? — поинтересовался Андрей.

— Ты что не местный боярин? — испуганно ответил слуга, так и не поняв, кто такой неизвестный всадник. — В доме, с тех пор, как умер его прежний хозяин князь Бежецкий, никто не живет. А принадлежит он товарищу начальника Разбойного приказа царскому стольнику Юрию Феодосьевичу Коробьину.

— Ты понял, с кем тебе придется иметь дело! — увидев замешательство на лице неизвестного, осмелев, пригрозил слуга.

— А он об этом не узнает! — пошутил пришедший в себя Андрей, надавив острием шпаги на грудь слуги.

От страха быть убитым, слуга чуть не потерял сознание, но что-то нечленораздельное смог пробормотать в ответ.

— Передай своему стольнику, что был здесь законный хозяин дома князь Бежецкий! — крикнул ему напоследок Андрей и, направив «Мавра» в сторону от двери, скрылся в темноте.

Вернувшись в Чертолье, Андрей поделился с Елизаром Романовичем планами поездки в родовое имение.

— Правильное дело замыслил! — похвалил его хозяин. — Хорошо, что родителя помнишь и чтишь! Только тяжело тебе будет на одном «Мавре» по заснеженной дороге ехать. Дам я тебе в помощь слугу своего Алексашку и двух запасных коней.

На следующий день, утром, они с Алексашкой уже ехали по заснеженной равнине. Иногда попадались небольшие деревушки, в одной из которых они смогли поужинать и переночевать. Только к обеду следующего дня, путешественники въехали в небольшую деревню, принадлежавшую когда-то отцу Андрея. Единственная дорога в деревне вывела их к деревянной церкви, в которой находилась родовая усыпальница Бежецких. Войдя внутрь, Андрей сразу направился к родным ему надгробиям. Рядом с просевшими плитами надгробий его предков, стояло новое, его батюшки. Андрей опустился на колени. «Раб божий Михаил Семенович князь Бежецкий …» — пытался он прочитать высеченную на камне надпись до конца, но не смог. Припав к могильной плите, он заплакал. Неизвестно сколько времени он пробыл в таком состоянии, пока кто-то его не тронул за плечо, удивленно спросив:

— Князь Андрей?

Юноша обернулся. Перед ним, склонившись, стоял настоятель церкви, деревенский священник отец Макарий. Отец Макарий часто посещал Бежецких, когда они жили в имении. Андрей встал. Священник обнял его, возбужденно говоря:

— Я знал, что ты жив князь! Я был уверен в том, что увижу тебя на этом месте!

Взяв Андрея под руку, отец Макарий поднял его и повел к выходу:

— Прими мои соболезнования! Все это страшно, князь, но надо жить! Уже поздно, пойдем ко мне Андрей Михайлович! Выскажешься, расскажешь, где пропадал! На душе станет легче!

Забрав Алексашку с лошадьми, они прошли к дому священника, который стоял недалеко от церкви. Жена отца Макария, Наталья, знала Андрея. Обрадованная его неожиданному появлению она захлопотала у стола, накрывая ужин. Накормленному Алексашке нашли место возле печки, а сами продолжили разговор, начатый за едой.

— Оставайся у нас ночевать князь! Завтра, ведь обратно в Москву! — предложил священник, выслушав историю приключений Андрея и его друга.

— Я, хотел бы сегодня съездить в имение! — возразил Андрей.

— По правде, говоря, Андрей Михайлович, — с грустью в голосе произнес отец Макарий, — тебе сейчас и ехать то некуда!

— Почему?

— Имение твое и земли, вместе с мужиками раздельно перепроданы несколько раз. Владельцем родового имения Бежецких и земель вокруг него является какой-то московский дворянин Иван Бухарин, а тех земель и деревенек, что ближе к Оке, несколько человек, даже и не знаю кто! В имении никто не живет. Оно разграблено и разорено. Его скоро разберут полностью, потому, что новый владелец, решил все строить по своему вкусу и на новом месте!

Такого оборота событий, Андрей не ожидал. Вернуть имение и земли будет нелегко или даже почти невозможно. Кроме княжеского титула и шпаги у него может ничего не оказаться!

— А кто же это все сделал? — огорченно спросил Андрей.

— Что? — не понял отец Макарий.

— Кто был первым владельцем всех земель, после смерти моего батюшки? — пояснил князь.

— Князь Юрий Коробьин — Бежецкий! — ответил священник.

Андрей вздрогнул от упоминания уже знакомой ему фамилии Коробьин, и ее сочетания с его собственной фамилией.

— А причем здесь Бежецкие? — удивленно спросил Андрей.

— О, о! Милый князь! — рассмеялся отец Макарий. — Я вижу, ты не знаешь некоторых тайн вашего рода! С твоего согласия, одной из них, я с тобой поделюсь!

Отцу Макарию показалось смешным то, что Михаил Семенович, по-видимому, из-за юных лет Андрея, рассказывая историю рода, не поделился с ним, пикантной подробностью совращения прекрасной полячкой, одного из Бежецких в стародавние времена. Он рассказал Андрею, все, что знал об этой истории. Андрей выслушал его и только теперь понял, что латинская фраза «Cui Prodest!»[91], произнесенная новохолмогорским воеводой, указывает именно на Коробьина! Но это надо доказать! А доказательств у него нет! Андрей засомневался: может, его обвинения беспочвенны и Коробьин, такая же жертва обстоятельств как он сам! И этого нельзя отрицать! С мыслью о том, что здесь нужно разобраться, Андрей лег спать. Утром он простился с гостеприимным священником.

Вечером, после поездки в имение, Андрей, рассказав обо всем увиденном и услышанном Елизару Романовичу, попросил у него совета: как ему поступать дальше?

Новости разозлили Бекмана:

— Матерый волк этот Коробьин! По царскому указу не имел он права продавать эти земли в течении 40 лет! Знает, как заметать следы! Но мы все равно заберем у него то, что ему не положено!

Умудренный жизненным опытом Елизар Романович посоветовал Андрею особо не расстраиваться. Первым делом он предложил юноше вместе с ним посетить Челобитный приказ, где написать покаянную челобитную на имя государя, с просьбой простить ему побег из донковской тюрьмы за муки и полонное терпение, подробно описав их. По его словам, на это должен был уйти целый день. Андрей хотел сам написать челобитную, но Елизар Романович его отговорил, мотивируя это тем, что она пишется на специальной гербовой бумаге, за которую надо заплатить пошлину и особенным канцелярским стилем, до которого у нормального человека голова не дойдет!

Бекман рекомендовал, до получения ответа на челобитную о помиловании, никаких действий не предпринимать.

— А потом! — улыбаясь, говорил Андрею Елизар Романович. — Подадим челобитную в суд Поместного приказа с жалобой на Коробьина за незаконную распродажу им земель Бежецких и требованием возвратить их законному владельцу. Нет земли — пусть отдает деньгами! Там подьячие, если им слегка подмазать, посчитают, сколько твое поместье по нынешним временам деньгами стоит! Разорять они царского стольника не будут, но сумму долга частями будут истребовать с него каждый месяц, пока не выплатит полностью. На долговые деньги сможешь к смотру войск подготовиться, а когда поместье получишь, свою вотчину выкупить. Жаль, конечно, что родовое поместье сразу не вернуть, но это уже не от нас зависит!

На следующий день, Андрей сидел в одной из изб Челобитного приказа, напротив подьячего, в длинном сером кафтане, который старательно выводил пером на листе бумаги: «Государю царю и великому князю Федору Иоанновичу всея Руси, бьет челом, холоп твой, Андрюшка Бежецкий. Милостивый царь государь, покажи милость холопу своему …»

По просьбе подьячего, он медленно, по несколько раз пересказывал историю своих похождений в Крыму, у мавров и в Англии. Бекман строго настрого запретил ему рассказывать о Скурыдине. Сгинул по пути в Крым! То, что он остался в Англии пахнет изменой!

Через день в дверь дома Бекмана постучал боярский сын, оказавшийся приставом Разбойного приказа. Его постояльца вызывали в Разрядный приказ. Быстро о нем разнеслась весть по Москве! Здесь, серьезный неулыбчивый дьяк, целую неделю расспрашивал его, пытаясь получить из его ответов сведения разведывательного характера. На прощание, он посоветовал ему готовиться к смотру войск, который будет весной в Коломне. Там, представитель Разрядного приказа запишет князя в книгу дворянских десятин и в зависимости от готовности к службе, определит ему земельную дачу и денежный оклад. После этого, на основании его челобитной в Поместный Приказ, его испоместят в назначенном для службы месте.

Андрей с нетерпением ждал ответа на челобитную. В свободное время он посвящал чтению книг из библиотеки Бекмана, которую тот собирал, покупая книги в разных странах.

Зная несколько основных иностранных языков и латынь, Бежецкий без труда читал и древние манускрипты на пергаменте из Константинопольской библиотеки и современные, напечатанные в городах Европы книги.

На челобитную царь откликнулся удивительно быстро. Перед Рождеством, Елизар Романович принес Андрею его ответ. Его передал посольским дьячок из Челобитного приказа. За полонное терпение и верность православию, государь прощал юноше побег из донковской тюрьмы. Ликованию Андрея не было предела. Вместе с ним, радовался такому ответу и Елизар Романович.

— Теперь у нас с тобой Андрюша, руки развязаны! — говорил он. — После Крещения подаем жалобу на царского стольника в суд Поместного приказа, будем правду искать! А весной, поедешь на смотр в Коломну. Я тебя подготовлю как надо! Правда, не знаю, где тебе дачу дадут. Готовься, к службе где-нибудь на украйне! Последнее время с государевой землей рядом с Москвой очень тяжело!

С землей рядом с Москвой было тяжело уже давно. В 1550 году, для того, чтобы построить Государев двор не по территориальному принципу, а по признакам знатности и служебного преуспевания, было принято решение об испомещении дворянской тысячи вокруг Москвы. В «тысячу» были записаны дворяне, которые не имели собственной земли рядом с Москвой, что затрудняло их службу при дворе. Испомещение «лучшей тысячи» позволило правительству всегда иметь под рукой людей, которых можно было назначить воеводами в полки, головами в сотни, отправить с дипломатическими поручениями в соседние государства. Но реформа столкнулась с некоторыми трудностями. Для наделения «тысячи» землей требовалось не менее 118 тысяч четвертей пашен, а такого количества у Казны не было. И поэтому реформа осуществлялась только частично. Некоторым помещикам земли не хватило.

— Я и сам не против! — радостно воскликнул Андрей. — Попрошусь в Донков, там земли до самого горизонта!

— Ишь ты! — удивился Бекман. — Что это ты там позабыл Андрюша?

Андрей промолчал. Бекман настаивать не стал.

Время до Крещения, несмотря на святки, тянулось медленно. На святую неделю, по вечерам, Наталья Никитична буквально выталкивала его из дома, пытаясь, отправить в гости по многочисленным приглашениям, имевших девиц на выданье дворянских семейств. Но все безрезультатно. Андрей отказывался, предпочитая одиночество, хождениям в гости.

Наконец праздники закончились. Андрей несколько дней провел в Поместном приказе, ища вместе с подьячими сведения о границах земельных владений Бежецких. Через неделю требуемые документы были найдены. Ведя прежний образ жизни, Андрей стал ожидать результатов.

Юрий Коробьин был взбешен, получив под расписку в специальной книге от подьячего Поместного приказа «срочную» грамоту, в которой ему предлагалось не позднее срока указанного в ней прибыть в Поместный приказ в стол судьи Романа Казаринова сына Голохвастого на суд по иску князя Андрея Михайловича Бежецкого. Он предполагал такое развитие событий, но не так скоро. Когда, сторож, охранявший пустые каменные хоромы на Никольской улице, рассказал ему о визите бывшего его владельца, Коробьин подумал, что его разыгрывают бывшие друзья, например, никогда не просыхающий Колобок с сотоварищами. Прошел почти год после того, как ему сообщили о страшной смерти Бежецкого в Крыму, и Юрий уверовал себя в этом окончательно. Тем не менее, Колобок свое участие в проделке с посещением дома на Никольской категорически отрицал. Впервые за год, Коробьин снова стал сомневаться в смерти Бежецкого. А вдруг эти недоноски из атаманова войска опять не довели дело до конца. К тому же, его друг, один из его покупателей, московский дворянин Иван Бухарин, сообщил ему, что у него, был дьяк Поместного приказа, которому пришлось объяснять, при каких обстоятельствах он приобрел земли у Коробьина и показать купчую.

Только после этого Юрий понял, что появление Бежецкого в Москве не розыгрыш. Он был на грани нервного срыва. Что делать? Опять обратиться за помощью к Атаману? Нет, этого делать нельзя! Последнее время, после внезапной смены начальника Разбойного приказа, вокруг него стали происходить странные вещи. Пропал его верный слуга Федька! За два дня до его пропажи, он случайно увидел на столе нового начальника приказа, боярина князя Никиты Романовича Трубецкого, стопку грамот воеводам нескольких городов. Они обязывали их, подготовить конницу для разгрома разбойничьего стана. В урочище, к которому стягивались ратные люди, располагались на зимовке люди атамана! Немедленно составив шифровку, Юрий отправил с ней Федьку к курьеру в Ямскую слободку. Назад Федька не вернулся. Ни вечером, ни на следующий день. Но искать Федьку он не стал, заподозрив неладное. Решил подождать, залечь на дно. Так что вопрос с Бежецким ему придется решать самому.

Своими мыслями он поделился с Ириной, которая была в курсе его дел по наследству имущества и земель Бежецких. Несмотря на то, что для обоих брак был повторным, Юрий души не чаял в своей жене. Не зря говорят: «Муж и жена одна сатана».

Ирина была родом из Новосиля, одного из украинных городков России. Девушка с детства выделялась среди своих подруг какой-то неотразимой, дьявольской красотой. Ей еще не исполнилось пятнадцати, а на дворе дома ее родителей побывали сваты почти со всех близлежащих селений и городов. Но всех ждал отказ. Несмотря на молодость, Ирина была умна и расчетлива. Своим суженым она видела только жениха из столицы. Отец Ирины, сотский стрельцов не перечил ей. Наконец такой жених объявился. Это был пожилой вдовец, разбогатевший дьяк Разбойного приказа. Дьяк приехал в Новосиль по делам и с первого взгляда влюбился в Ирину. Ей было уже шестнадцать, а подходящей кандидатуры для нее так и не было. Рано постигшей искусство обольщения девушке не составило труда привлечь внимание старика. Так Ирина оказалась в Москве. И не только она. Муж, имеющий связи при дворе, помог перебраться в столицу и ее отцу, где он вскоре дослужился до звания стрелецкого головы.

Москва разочаровала Ирину. Охочая до игр и развлечений девушка попала в крепкие силки домостроя. Муж постоянно держал ее взаперти в своих хоромах, изредка вывозя в город по большим праздникам, для того чтобы отстоять службу на женской половине храма. Дьяк был хвастлив и иногда показывал красивую жену своим гостям, таким же, как и он старикам. Однажды он совершил промашку, пригласив в гости своего молодого начальника, тридцатидвухлетнего Юрия Коробьина. Так, Коробьин впервые встретился с Ириной. Едва взглянув на нее, Юрий понял, что это она, его желанная и единственная на всю жизнь.

С тех пор, по поводу и без повода стал князь заезжать в хоромы своего подчиненного. Особенно когда он был в разъездах по делам службы. Слуги донесли своему хозяину о визитах его начальника. Ревность обуяла старика. Зная, что с молодым соперником ему ничего не сделать, оскорбленный муж стал вымещать злость на своей жене. Вернувшись из дальних поездок, он, выслушав доклад слуг, со словами «Так ли ты мне верность хранила женушка!» хватал ее за волосы и таскал по хоромам. Затем, раздев ее донага, сек до крови специальной плеткой, называемой «дураком». Ирина, сжав зубы, молча сносила избиения. Потом она неделями не могла встать с постели. Для всех в доме было ясно, что когда-нибудь она совсем не поднимется, ревнивый муж забьет ее до смерти. Но все мы ходим под Богом. Только он знает, когда и что может произойти с человеком. Дьяк внезапно начал хиреть, у него стали выпадать волосы. Он слег в постель и на седьмой день отдал Богу душу. Так Ирина стала вдовой. Нашлось завещание умершего, с приписью подьячего из Земской избы, о том, что все нажитое им имущество, хоромы и две деревеньки с крестьянами, он оставляет своей жене.

Это завещание вызвало бурю негодования среди родственников усопшего. Они подали в Земскую избу челобитную, в которой обвиняли вдову в отравлении мужа и подделке завещания. Действительно, как мог умереть такой скоропостижной смертью отличавшийся железным здоровьем дьяк, у которого за всю жизнь даже не было ни одного больного зуба? Разве мог он оставить все свое имущество жене, которую бил до смерти?

Сомнения родственников могли быть обоснованными. Только начинался 1580 год. Еще присутствовал при дворе злобный клеветник голландский доктор Елисей Бомелий, негодяй и бродяга, полюбившийся государю своими кознями. Чтобы снискать расположение подозрительного царя, он чернил бояр и народ, предсказывал бунты и мятежи, предложив царю истреблять врагов ядом. Бомелий составлял губительное зелье с таким адским искусством, что отравляемый умирал в назначенное царем время. Поговаривали, что он занимался торговлей отравой среди москвичей. Да и свидетельство подьячего можно было купить без труда. Такие случаи были! Пришлось начальнику земской избы назначить сыск по челобитной родственников умершего дьяка.

Сыск оправдал вдову. Дьяк умер от старости, а бил свою жену, потому что очень любил. Поэтому и завещал ей все свое имущество. Результаты сыска утвердили, несмотря на протесты родственников. Ходили слухи, что здесь приложил свою руку, ставший всесильным товарищ начальника Разбойного приказа Коробьин, но мало ли что могут говорить!

На этом их история не закончилась. Ирина и Юрий сблизились настолько, что уже не могли жить друг без друга. Только одно не устраивало Ирину: положение любовницы. Она хотела стать княгиней! Жена Коробьина, Авдотья Дмитриевна, была мудрой женщиной и согласилась на развод в обмен на часть имущества Коробьиных. Зачем ей постылая любовь! Детей у них не было, поэтому на церковном суде, она согласилась дать показания о своей неспособности к брачному сожитию. Развод затянулся на три года. В конце концов, их развели. Через полгода, на Покров, князь Юрий венчался с девицей Ириной.

— Чего тебе бояться? — успокоила его Ирина. — Все, кроме каменного дома Бежецких в Москве, давно продано! Да и дело о пропаже княжича двухлетней давности никто ворошить не будет!

Это по ее совету, год назад, наследованную вотчину Бежецких, разбив на отдельные участки, подкупив подьячих в Поместном приказе, Юрий продал нескольким московским дворянам и боярам. Дом не смогли продать только потому, что жители Москвы по старинке предпочитали теплые деревянные хоромы каменным. Вотчину рода Коробьиных и поместную дачу у него никакой суд при всем желании не отнимет, решили супруги. Пусть испомещают этого воскресшего Бежецкого за счет государственных земель! Уверенный в таком исходе суда, Коробьин решил на его заседания не ходить. У стольника, товарища начальника Разбойного приказа и так много дел!

В указанный в «срочной» грамоте срок, Андрей приехал в Поместный приказ. На дворе и в приказной избе стояли толпы посетителей. В помещениях столов за лавками, на суконных подлавочниках, сидели, скрипя перьями подьячие. Стоял сильный запах сальных свечей, которые горели постоянно из-за тусклости света, едва проникающего внутрь через слюдяные окошки. Потолкавшись, Андрей, наконец, нашел стол судьи Голохвастого. Крайний из сидящих за длинной лавкой подьячих взял у него «срочную» грамоту. Прочитав ее, он дал ему, готовую так называемую «ставочную челобитную», которую стороны подавали, заявляя о своем присутствии. Андрей расписался в ней. Забрав «срочную» грамоту и челобитную, подьячий куда-то ушел и вернулся без них, предложив юноше, а теперь истцу, подождать прихода ответчика. Так Андрей просидел в помещении стола целую неделю. Коробьин на суд являться не хотел.

В понедельник, когда Андрей, как всегда пришел отсиживать свое, подьячий сообщил ему, что суд состоится сегодня после обеда, вне зависимости придет ли ответчик или нет. Суд действительно состоялся. Подьячий провел Андрея в помещение для проведения судебных заседаний. В глубине его, за большим столом сидел судья Голохвастов. По правую руку от него находился товарищ судьи — дьяк приказа Афанасий Демьянов, по левую — подьячий Семейка Шахов, на котором лежала обязанность оформления протокола судебного заседания. По обе стороны от стола, у стен стояли скамьи для судящихся сторон.

Андрей поздоровался с присутствующими. Судья указал ему место на скамье по правую сторону от него. Подождав немного, он начал суд.

Судья Роман Казаринович Голохвастов решил не тянуть с проведением суда. Такие прецеденты, как неявка ответчика в суд случались у него и раньше. Если бы это был простой боярский сын или какой-нибудь горожанин, он не преминул бы возможностью воспользоваться услугами судебных приставов и силой привести нарушителя закона в суд. Но в данном случае, он не хотел связываться с Коробьиным, царским стольником, товарищем начальника Разбойного приказа, у которого без сомнения есть высокие покровители. Тем более ничего ему не мешало провести судебное заседание в его отсутствии. Проведенные розыскные мероприятия дали полную картину вины Коробьина. Пусть он потом побегает с заочно вынесенным решением!

Андрей устал отвечать на вопросы, когда судья объявил небольшой перерыв. После перерыва он зачитал решение суда. По нему, ввиду невозможности изъять у ответчика присвоенные им земли Бежецких, вследствие того, что они были им проданы, Коробьин обязан был вернуть стоимость земель истцу. Учитывая большие размеры суммы, судья, с согласия Андрея, предоставил должнику рассрочку платежа с условием, что уплата по долговым обязательствам будет производиться при непременном участии его Романа Казаринова сына Голохвастова, с хранением вносимого по частям долга в казначействе Поместного приказа. Что касается дома на Никольской улице, то Андрей вступал во владение им решением суда.

Уплатив все пошлины, Андрей на следующий день получил «правовую грамоту» с красной печатью висящей на шнурке. Такая печать, в отличие от черной, говорила о том, что принятое решение исходит от верховной власти.

Точно такую же грамоту получил Юрий Коробьин. Ее ему вручил прямо в Разбойном приказе пристав Поместного приказа.

Дома, Юрий показал грамоту Ирине. Прочитав, ее, она пришла в ярость.

— Как он посмел, этот смерд, этот холоп! — кричала она, имея ввиду низкое происхождение судьи. — Он разорит нас!

Действительно, отсрочка на огромную по тем временам сумму, предоставлялась всего на год. Такова была месть судьи Голохвастова, за неявку Коробьина в суд. Вдвоем с Ириной, они стали думать, как им поступить с решением суда. Юрий предложил подать жалобу на неправый суд царю.

— Но ты же не был ни на одном его заседании, не имея уважительных причин! — напомнила ему супруга. — Как бы тебе за клевету, тюрьмой это не обошлось!

— Тогда, может долг вообще не отдавать? — с надеждой спросил Коробьин.

— А если тебя на правеж поставят? — в ответ спросила Ирина.

Правеж длился различное время в зависимости от взыскиваемой суммы. Обвиненных к платежу выводили перед приказом разутыми с началом его работы. Рядом с каждым должником рядом стоял пристав с прутом, которым он бил его по ноге. Сила удара зависела от суммы, которую уплачивал приставу истец. В результате одни из обвиняемых боли вообще не чувствовали, а другие становились калеками. Правеж прекращался с окончанием рабочего дня в приказе.

— Я выставлю вместо себя холопа! — ответил Юрий.

Действительно, богатые и знатные дворяне от правежа могли освобождаться. Они могли послать на правеж своего крестьянина или холопа, который отстаивал его за своего владельца.

— Это не выход! Правеж не может продолжаться бесконечно! — сделала вывод Ирина. — Тебя отдадут головой Бежецкому. Будешь сидеть у него во дворе на цепи, пока долг не выплатишь!

— Пусть попробуют! Для того чтобы взять головой, надо еще меня в суд доставить! — похвалился Коробьин.

Чтобы истцу получить ответчика с головой, его необходимо было по получении иска, представить перед судьями. Не у каждого находились возможности, позволяющие доставить в суд, охраняемого несколькими боевыми холопами богатого дворянина.

— Но ты же не вечно будешь на кормлении в Разбойном приказе! — сделала вывод супруга. — Да и за Бежецким, Бекман стоит! Он дело доведет до конца!

— Так что же ты предлагаешь? — взмолился к жене Юрий.

— Выплати первую долю долга, подружись с князем Бежецким и войди к нему в доверие! А там посмотрим! — глубокомысленно заявила она.

В ее голове уже созрел хитроумный, циничный замысел, навсегда избавляющий Коробьиных от уплаты всей части разорительного долга.

Глава XVIII. Коварство Коробьина

Перед масленицей, Бежецкий получил первую выплату установленную решением суда. Этих денег вполне было достаточно, чтобы начать самостоятельную жизнь. Андрей тяготился проживанием в хоромах Бекмана, считая себя обузой для него. Он решил обзавестись прислугой и переехать в свой собственный дом на Никольской. Хлебосольный Елизар Романович был против переезда, но не смог убедить юношу остаться у него. Тем более их ожидала длительная разлука. Елизар Романович должен был ехать в Польшу по посольским делам.

Переезд состоялся. Супруга Елизара Романовича, на первое время возложила заботу о нем на своих слуг: чистоплотную, хозяйственную стряпуху Глафиру и исполнительного Никитку. На рынке, на Москве-реке, Андрей приобрел двух гнедых скакунов: «Герцога» и «Мальчика». Из двенадцати комнат особняка пришлось обжить только три, ближайшие к печи. Дрова на базаре стоили дорого, а заготовок на зиму в заброшенном доме не было. Первое время Андрей в тоске обходил пустые комнаты, пытаясь вспомнить счастливые дни которые он проводил здесь, сразу после приезда из Литвы. Но вид обшарпанных стен брошенных пустых комнат ему быстро надоел. Он даже стал испытывать неприязнь к этому дому, с нетерпением ожидая наступления весны, когда можно будет вырваться из его серых стен на простор природы. В остальном Андрей продолжал жизнь затворника, изредка седлая своих аргамаков для конной прогулки по заснеженным улицам Москвы. Вечер юноша проводил, как правило, за чтением книг из библиотеки Бекмана, которые ему разрешала брать в отсутствии хозяина любезная Наталья Никитична или устав от них, выхватив из ножен шпагу, фехтовал с невидимым противником. Он часто вспоминал Ваську Скурыдина и то тревожное, но счастливое время, когда в опасности всегда можно было опереться на плечо верного друга. Где он сейчас? Жив ли?

За день до масленицы, в дверь дома князя Бежецкого постучали. Открывшему дверь Никитке, молодой разбитной парень в темно-красном армяке, державший под уздцы гнедую лошадку, заявил, что хочет разговаривать лично с хозяином. Слышавший разговор Андрей, накинув шубу на плечи, спустился вниз.

— Боярин! — обратился к нему парень. — Сродственник твой князь царский стольник Юрий Феодосьевич Коробьин завтра приглашает тебя к себе в гости. Очень он просит не отказать ему в твоей милости присутствовать у него на пиру!

Юноша, не ожидавший такого приглашения, не знал, что сказать.

— Ну, согласись боярин! — упрашивал его парень, заглядывая в глаза. — Хозяин у нас хлебосольный, веселый!

— Я приеду! — сам не зная, почему ответил Андрей. — Только куда и во сколько?

— Не беспокойся боярин! — оскалившись белозубой улыбкой, ответил ему парень. — Завтра, перед обедом я заеду за тобой. Ехать недолго. Хоромы его сразу за Рождественским монастырем. Здравия тебя боярин и богатства, за то, что не отказал!

Вскочив на лошадку, парень подхлестнул ее плеткой и ускакал. Весь вечер и утро следующего дня Бежецкий переживал за свое обещание поехать к Коробьину. «Зачем он согласился? Ведь предупреждал же его еще в Новохолмогорске воевода Нащокин быть осторожным! Может сослаться на внезапную болезнь и не поехать? Но он никогда не был трусом! С другой стороны, что он ему этот Коробьин сделает? Надо полагать в гостях еще кто-нибудь будет! Да может он никакой и не злодей?» — так думал юноша, в душе надеясь, что о нем забудут, и никто не приедет за ним. Утром, однако, он попросил Глафиру приготовить его парадную одежду, которой он успел обзавестись, еще живя у Бекманов, а Никитку — «Мальчика» для поездки.

Гонец Коробьина появился перед домом Бежецкого, как и говорил. Перед обедом он уже гарцевал на своей низкорослой лошадке под окнами, ожидая князя. Бежецкий не заставил себя долго ждать. Он выехал на «Мальчике» из распахнутых Никиткой ворот дома и последовал за провожатым.

Дорога была недолгой. Переехав Неглинную по мосту у стоящих на высоких берегах речки, друг напротив друга Рождественского и Высоко — Петровского монастырей, они оказались возле усадьбы, похожей на настоящую крепость. По всему периметру усадьбу окружал тын из заостренных вверху, высотой в два человеческих роста дубовых бревен. В некоторых местах тына были прорублены бойницы для огненного боя. Очевидно, их ждали. Внезапно перед всадниками открылись ворота, дав им возможность въехать на просторный двор, окруженный жилыми и хозяйственными постройками. Здания теснились друг против друга, возвышались одно над другим, выделяясь своими разнообразными крышами в виде шатров с золочеными прорезными гребнями, узорчатыми трубами, сложенными из изразцов. Над некоторыми возвышались башенки с орлами, единорогами, львами, вместо флюгеров.

Из дальнего угла двора раздавался рев медведя сидящего в клетке, а в центре его стояла толпа мужчин, окружавшая человека, резко выделявшегося среди них своим видом и одеждой. Он был одет в богатую соболью шубу и высокую горлатную шапку, также подбитую соболем.

— Ну, вот мы и встретились князь! — обратился он со словами приветствия, спешившемуся Андрею. — Проходи, гостем будешь!

Андрей понял, что это хозяин, князь Юрий Коробьин, а стоявшие толпой люди, очевидно, его челядь. Юноша внимательно оглядел его. Высокий и статный, широкий в плечах. В глаза бросался видневшийся из-под шапки, край аккуратной прически. Подстриженная борода пепельного цвета и усы украшали лицо. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не выражение лица, похожего на маску, холодную и безразличную к окружающим. Они обнялись. Андрей пробормотал слова приветствия.

— Мой гость князь Андрей Бежецкий! — объявил хозяин, повернувшись к толпе.

Наверное, решил Андрей, он представляет его не прислуге, а кому-то из стоявших среди нее дворян. Взяв юношу под руку, Коробьин повел его к собравшимся. Андрей не ошибся.

— Это мой друг! — представил он, на этот раз Бежецкому, низкорослого, кряжистого, мужчину, лет сорока, в бобровой шубе и четырехугольной шапке с низкой тульей, подбитой куньим мехом. — Московский дворянин Иван Бухарин!

Бухарин обнял и облобызал Андрея.

— Ну, а теперь пожалуйте в дом, други мои! — пригласил их следовать за собой Коробьин.

В сенях, исполнительные слуги раздели их. Бухарин и Коробьин остались в шапках, а Андрей, по европейской привычке обнажил голову. В жарко натопленной столовой их ожидал ломящийся от яств стол. Андрею слуга сразу же поднес большой кубок вина.

— Выпей за наше знакомство! — попросил его Коробьин.

— Извини хозяин! — ответил Андрей, уклоняясь от употребления содержимого кубка. — Чуть попозже!

Он еще не забыл злосчастную историю, случившуюся с ним в «Серой утке» после проводов Скурыдина. Коробьин со злым огоньком в глазах, проследил за тем, как ставит Андрей кубок обратно на стол. За столом не только ели, но и разговаривали. Андрею пришлось рассказать о своих приключениях, а Коробьину, историю с поимкой душегуба, якобы убившего Бежецкого. Обоим, рассказанные истории показались неправдоподобными. Андрею, потому что на самом деле он был жив, а Юрию, потому что, рассказывая о своем пребывании в Крыму, Андрей не упомянул про своего друга. Эпизод с казнью, полностью был выброшен Андреем из своего рассказа.

Коробьин еще несколько раз предлагал Андрею выпить кубок, но тот под разными предлогами уходил от этого обязательства. «Что-то подозревает! — предположил Коробьин, выслушав вызвавшую у него сомнения историю про Крым. — Ничего! Мы его все равно заставим сделать это!». Коробьин хлопнул в ладоши. В отворившуюся дверь из сеней разноцветной толпой ввалились скоморохи. Они пели, плясали под гудок, гитару и балалайку, рассказывали скабрезные истории. Скоморохи развеселили Андрея. Настроение у него поднялось, но разноцветное многоголосое мельтешение перед глазами скоро утомило его. Надоели скоморохи и хозяину. Перекричав скоморохов, он потребовал:

— А теперь притчу о молодой девице и старом муже!

Коробьин любил ее. Притча напоминала ему, о том, что случилось со старым мужем Ирины. Вперед выступили двое: мужик-скоморох в женской одежде, изображающий молодую девицу и девка — в мужской одежде, со старческим горбом. Между сватающимся стариком и отказывающейся «содеяти утеху» с ним «прекрасной девицей» завязался разговор-перебранка. Отвергая посулы жениха, девица советовала ему задуматься о «будущем веце» — спасти душу постом, раздать золото нищим и убогим, отпустить на свободу рабов, самому постричься в монахи. Она угрожала ему семейными неурядицами, если брак все же состоится. В конце, к диалогу двоих подключился третий скоморох. Он рассказал зрителям, что не послушался старый молодой девицы, стал свататься к ней, все имение свое на сватовство отдал, а прекрасной девицы так и не сосватал. Сам себе досадил старый муж: три года бегал да, в конце концов, удавился! А красна девица вышла за хорошего молодца!

— Младому девица честь и слава, а старому мужу каравай сала! — закончив притчу объявили скоморохи и поклонились сидящим за столом. Бежецкий смеялся от души, Коробьин довольно поглаживал кончиками пальцев свои щегольские усы, а пьяный Бухарин пытался поцеловать мужика, переодетого девицей! По требованию хозяина скоморохи удалились, а пир продолжился. И опять Андрей не стал пить вино из кубка. Помрачневший Коробьин встал из-за стола и, бросив гостей куда-то ушел. Он, наконец, придумал, как заставить Бежецкого осушить кубок с вином! Вернулся хозяин с новостью:

— Я пригласил хозяйку попотчевать дорогих гостей!

Вскоре, в столовую неслышно вошла в сопровождении двух девок, жена Коробьина. На ней был аксамитовый кортель, зимний летник подбитый мехом, с яхонтовыми пуговицами, из-под полы которого выглядывали носки прошитых золотыми нитями сафьяновых сапожек. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались алмазными запястьями. Высокую грудь покрывало вышитое золотом и унизанное жемчугом ожерелье, пристегнутое золотыми пуговками к воротнику кортеля. Голову украшала кика, чело которой было разукрашено золотом, жемчугом, драгоценными камнями. С боков спадали жемчужные шторы, а края всей кики огибала жемчужная бахрома. «Да на ней украшений больше чем на английской королеве!» — удивленно подумал Бежецкий. Впрочем, надо отдать должное правде, молодая женщина была бы красива и без них. Девки были одеты проще. Золото, драгоценные камни и жемчуг заменяла вышивка цветными нитками. Одна из девок держала в руках поднос с кубком вина. Хозяйка и девки поклонились гостям.

— Дорогие гости! — объявил Коробьин. — Это моя хозяйка, Ирина Никитична! Любите и жалуйте ее. Не брезгуйте отведать вина из ее рук!

Он также поклонился гостям. Первым встал и ответил ему тем же, Бухарин. Ирина Никитична, взяв кубок с подноса, прикоснулась алыми губами к золотой каемке его края и протянула сосуд Бухарину. Тот уже стоял рядом с ней в нетерпеливом ожидании этого события. Осторожно взяв из ее рук кубок с вином, он залпом осушил его, после чего крепко обнял и поцеловал молодую женщину. Андрей слышал о таком обряде, который называли «поцелуйным», но ни разу не видел его. Как правило, муж просил гостей поцеловать жену, в знак дружбы и любви. Бежецкий заметил, как ревниво заволновался Коробьин, обеспокоенный слишком долгим поцелуем Бухарина. Вывернувшись из объятий Бухарина, раскрасневшаяся Ирина поспешила скрыться в соседней комнате. За ней ушли девки. Гости и хозяин снова сели за стол. Через некоторое время в столовую вновь вошла Ирина в сопровождение девок с подносом, на котором стоял наполненный вином кубок. Хозяйка была в новом платье. Она также не забыла поменять свои драгоценности. Андрей понял, что наступила его очередь. Стесняясь и переживая за поцелуй с ней, он подошел к молодой женщине. Может поэтому, юноша не заметил испуганного лица хозяйки и того, как осторожно, не касаясь губами кубка, она изображала его поцелуй. А Коробьин удовлетворенно вздохнул, увидев питейный прибор в руках Андрея.

Стараясь не обидеть Ирину, кубок из ее рук юноша осушил до дна. Но на «Бухаринский поцелуй» решительности у него не хватило. Слегка коснувшись губами щеки хозяйки, потупившей взгляд, Андрей сел за стол. Хозяйка и девки незаметно покинули гостей, а Коробьин пригласил гостей на новое развлечение.

— Пойдемте во двор на медвежье поле! — предложил он.

В сенях расторопные слуги накинули на них шубы. Запахивая полы шуб на ходу, хозяин и гости вышли на крыльцо. Там уже стояли приготовленные для них, покрытые медвежьими шкурами скамьи, вокруг которых собрались, привлеченные необычной потехой слуги. Коробьин и его гости сели на скамьи.

— Зовите бойца! — приказал хозяин слугам.

Откуда-то вышел на пространство перед крыльцом молодой крепкий парень в овчинном тулупе и заячьей шапке. Повернувшись лицом к хозяину и гостям, он поклонился им в пояс.

— Готов к медвежьему бою Игнашко? — громко спросил его Коробьин.

— Я всегда к этому делу готов боярин! — ответил парень.

— Ну, тогда начнем! — махнул рукой Коробьин.

С дальнего угла послышался лай собак, гнавших медведя из клетки. Боец скинул с себя тулуп, который подобрала прислуга. Кто-то передал ему рогатину. Спрятав ее за спиной, боец медленно пошел на медведя, гонимого к нему собаками. Медведь, увидев стоящего перед ним человека, остановился. Отвернув от человека голову в сторону, мишка казалось бы, решил повернуть назад. На самом деле он хитрил. Инстинктивно поняв, что человек гораздо опаснее собак, медведь перестал обращать внимания на них. Его маленькие пронзительные глазки зорко следили за тем, что делает охотник. Опытный Игнашко это тоже понял. Он застыл на месте, готовясь к атаке зверя. Зрители замерли в ожидании развязки. Андрей с интересом смотрел, на разворачивающийся перед ним поединок, не замечая, как, не обращая внимания на схватку, внимательно разглядывает его Коробьин.

Противостояние человека и зверя закончилась атакой последнего. Коротко и сильно рыча, медведь бросился на неподвижно стоящего врага. Еще несколько прыжков зверя и он растерзает молодца! Но когда расстояние между ними сократилось до двух шагов, Игнашко, сильно и резко ударил блестящим пером рогатины в пах медведя. Брызнула кровь. Медведь с распоротым животом то рвался к нему, то бил лапами по рогатине, пытаясь переломить ее. Из толпы выбежал помощник Игнашко, чтобы завершить дело ударом ножа под сердце, как случилось непоправимое, жердина рогатины, не выдержав веса туши зверя, с треском развалилась по середине. Медведь подмял под себя Игнашко, зацепил лапой его помощника. Люди оцепенели в смертельном ужасе. Первым, пришел в себя Андрей. Выхватив шпагу, он спрыгнул с крыльца. Двумя точными ударами под лопатку и в сердце юноша поразил зверя терзавшего Игнашку. Кровь полилась ручьем, медведь забился в судорогах. Окровавленного Игнашку вытащили из-под зверя. Он был жив. Взяв на руки, его понесли в одну из построек. Молодая женщина, очевидно жена бойца, со словами благодарности повисла на руке Андрея:

— Боярин! Век тебе будем благодарны!

Подошел к нему и почти протрезвевший Бухарин, лаконично похвалив:

— Ну, ты герой!

Коробьин ничего не сказал. Под громкие советы охотников, как поставить распорку в рот медведю, где подрезать жилы на лапах, чтобы содрать шкуру, хозяин и гости опять прошли в столовую. То ли от тепла, то ли от переживаний, за столом Бежецкому стало плохо. У него открылась рвота и его, с помощью слуг вывели в какое-то помещение. Юноша смутно помнил, как рвался и пил какое-то снадобье, которым его усердно потчевали слуги под руководством Коробьина. Андрей погрузился в темноту. Ему становилось все хуже. Он уже не чувствовал своего тела. Сознание покинуло его.

Коробьин молча разглядывал тело лежащего на полу врага. «Как все-таки жалок человек, — думал он, — вот, только что ходил, храбро бросался на медведя, был ему соперником, а теперь лежит бездыханный, обезображенный смертью, в грязи и рвоте, с кровавым потом на челе! Наконец-то он расправился с этим холопским отродьем!». Насчет полной смерти Бежецкого Юрий не совсем был уверен. Конечно, он подготовил яд для него, в полном соответствии с рецептами Елисея Бомелия. Но Бежецкий, непривычный к вину, слишком долго рвался. Часть яда могла выйти вместе с рвотой. Поэтому лучше понаблюдать за ним!

Юрий вспомнил, как оказались в его руках все эти рецепты, дающие такую власть над людьми. Почти пять лет назад, медик Бомелий, до тех пор пользующийся неограниченным доверием Иоанна Васильевича, попал в опалу, уличенный в тайной связи с польским королем Баторием. Говорят, что родственники невинных, обреченных на смерть клеветой Бомелия, решили погубить его самого таким же образом. По анонимному доносу, Елисей Бомелий был арестован. При обыске, среди лечебных трав и порошков были найдены письма Батория, требующие от Бомелия отравить царя. Юрий, тогда был назначен участвовать в сыске по этому делу. Ночью, в пыточном подземелье, Елисей Бомелий, с ужасом глядя на то, как рядом на дыбе, рвутся жилы, подвергнутого пытке душегуба, чистосердечно рассказывал обо всем, о чем бы его ни просили. Вот тогда и стали смертельные рецепты голландца достоянием Коробьина. Искренность перед следствием не спасла доктора. Незадолго до бракосочетания царя на Марии Нагой, при огромном стечении народа, Бомелия сожгли на Красной площади.

Его мысли прервал скрип двери. Кутаясь в горностаевую душегрейку, в помещение вошла Ирина. Пламя свечи высветило следы слез на ее грустном лице.

— Сколько еще будешь ждать? — раздраженно произнесла она, взглянув на лежащее у ног мужа неподвижное тело.

— Пожалуй, все! — наклонившись к телу, ответил Юрий. — Он уже холодный!

— И куда его теперь? — поинтересовалась она.

— На санях по Владимирке вывезу за город и брошу в лесу. К утру, волки от него одни косточки оставят!

— А коня?

— И коня туда же. Жалко конечно, но к нам через день или два, кто-нибудь приедет от Бекманов, интересоваться, куда мы дели Бежецкого. Скажем, уехал! А куда? Домой естественно. Был очень пьян. Уговаривали остаться переночевать, но он не послушался!

— Какой дом? А если останки и одежду найдут за городом?

— А что, пьяные особо дорогу разбирают? Заплутал!

— Ой, зачем мы это все сделали? — всплакнув, произнесла Ирина. — Отдали бы ему эти проклятые деньги! А так, взяли грех на душу!

— Ты не знаешь, что говоришь, Ирина Никитична! — возмутился Коробьин. — Сколько стоят твои наряды? А украшения и драгоценности, которых, наверное, нет и у царицы? Во сколько содержание двора обходится? Нет этих денежек! К тому же у меня к нему собственный интерес есть! Не по праву имение и земли моих предков, принадлежали холопскому племени! Я всего лишь вернул их законным владельцам! Нам!

— Поступай, как знаешь! — недовольно буркнула супруга. — Только убери его отсюда поскорей! И шубу его не забудь!

Половинка растущей луны, выйдя из-за тучи, осветила заснеженную дорогу, виляющую среди мрачного черного леса, по которой резво бежала две лошади, одна из которых была запряжена в сани, а другая, привязанная к оглобле, трусила рядом. Возница, согнувшись, сидел на передке. Внезапно, где-то невдалеке послышался волчий вой.

— Тпру! — негромко крикнув и взяв поводья на себя, остановил возница лошадь. Он вылез из саней, и деловито отдернув рогожку, покрывавшую сани, скатил что-то с них в сугроб на обочину. Взяв под уздцы, свободного коня, он крепко привязал его к толстой ветке ближайшего дерева. Вой приближался. Среди деревьев уже замелькали волчьи тени. Торопливо развернув лошадку, возница хлестнул ее кнутом и на ходу, с возгласом «Пошла родимая!», запрыгнул в набирающие скорость сани.

Волки, выскочившие на дорогу, не стали, преследовать ускользающую от них санную упряжку, тем более что добыча, в виде привязанного к дереву жеребца и лежащего на обочине тела человека, никуда от них уйти не могла. Собравшаяся вокруг лежащего навзничь человека стая, расступилась перед вожаком. «Большелобый» приготовился одним рывком оскаленных клыков порвать человеку глотку. Но чувство страха внезапно охватило его. Такое же, как и много лет назад, когда он маленьким волчонком наблюдал за тем, как в муках умирают его мать и отец, братья и сестры. Ему, самому слабому из выводка, не удалось напиться материнского молока, которое пахло тогда так же, как одежда и кожа этого человека сейчас. «Большелобому», выползшему из логова повезло. Его подобрала другая волчья семья. С тех пор он на всю жизнь запомнил этот запах, который всегда несет с собой смерть. «Большелобый» повернул голову в сторону, храпящего от испуга жеребца. Стая поняла вожака и кинулась на скакуна. Очень быстро все было кончено.

Утром следующего дня, по этой же самой дороге, лохматая низкорослая лошадка непонятной масти медленно тащила за собой сани. На санях, впереди сидел мужик в овчинном тулупе, таком же колпаке и «клевал», что называется носом. Глаза возницы периодически открывались, туманным взглядом контролируя дорогу. Сзади него, на сене лежал страшный груз, состоящий из сваленных в кучу окоченевших человеческих тел. Были среди них и одетые и голые, целые, как будто заснувшие и изуродованные страшными ранами. У места вчерашнего пиршества волков, на которое указывали окровавленный снег и остатки обглоданных костей, он резко остановил лошадь. Спрыгнув с саней, разглядывая следы на снегу, возница прошел к месту звериной трапезы.

— Эх-хе-хе! Волки лошадку задрали! Только как они ее сюда загнали? — рассуждая произнес он. — Всадник что ли заблудился? Значит, и его косточки под какой-нибудь елкой лежат!

Интуиция не обманула возницу. У обочины дороги торчали припорошенные снегом чьи-то ноги в темно-красных сапогах.

— А тобой они, почему побрезговали? — искренне удивился мужик, разглядывая изуродованное гримасой боли мертвое лицо. — Из знатных! Одет богато! Надо будет обязательно объезжему голове сообщить!

Ему очень понравились лисья шуба и сапоги мертвеца, но, подумав, он решил оставить их на нем. Раз знатный, значит, будут искать его убийцу! А не дай Бог, найдут у него сапоги и шубу, разбираться не станут, его же и признают душегубом! На всякий случай возница обшарил карманы мертвеца. Ему повезло. В одном из карманов кафтана лежала горсть серебра. Обрадованный мужик за ноги затащил тело несчастного в сани, присоединив его к таким же, как и он, бедолагам и поехал дальше. Вскоре он свернул с главной дороги в сторону и через какое-то время оказался у ворот высокого сплошного забора, вокруг которого, среди деревьев, виднелись торчащие из снега могильные кресты городского кладбища да силуэт, занесенной снегом почти под крышу, маленькой деревянной часовни. За забором, зашлись громким лаем псы.

— Эй, есть там кто живой? — громко закричал он. Послышался шум открываемых ворот и из них к нему вышел седой старик, в оборванном ветхом армяке, подпоясанном какой-то веревкой.

— Что надо? — хриплым голосом спросил он.

— Вот подарки тебе в дом привез! — усмехнувшись, сообщил ему мужик.

Старик отмахнулся от его шутки рукой и пошел отворять ворота. Мужик не шутил. Заведение, окруженное глухим забором от диких зверей, действительно было домом. Божьим домом, как называли москвичи его. Сюда, зимой свозили до весны, умерших бедных, у родственников которых не было денег на покупку дров, для разогрева промерзшей земли на месте могилы и трупы неизвестных, найденные на улицах города. Весной, когда земля отогреется, их похоронят, как положено. Возница, взявшийся подработать в Земском приказе, который наблюдал за безопасностью и порядком на улицах Москвы, каждое утро, объезжал свой участок города с объездным головой и стрельцом. Трупы замерзших и убитых, попадающиеся на их пути, они собирали, а затем возница вез их в Божий дом.

Вдвоем со стариком они разгрузили сани в один из не отапливаемых бараков на территории Божьего дома. Затем, возница прошел в казенную избу, в которой располагался подьячий. С его слов подьячий, молодой парень в овчинном тулупе и подбитой зайцем шапке, записал количество мертвецов, приметы и где они были найдены. Обрадованный закончившимся общением с мертвыми, мужик вскочил в сани, и выехал в открытые стариком ворота. Старик поспешно закрыл ворота на тяжелый засов и побежал к бараку, в который они с возницей, только, что занесли трупы. Там, на столе, лежал труп того, кого возница подобрал по дороге в Божий дом.

— Андрюша! Что же они с тобой сделали? — возопил старик и заплакал, уткнувшись в грудь мертвеца. — Не уберег я тебя старый дурак! Никогда мне за это не будет прощения!

Его рыдания не прекращались. Старик как будто решил умереть, припав к недвижимому телу дорогого ему человека.

Между тем, подьячему, Кеншову Савке, потребовался старик. Закончилась стопка дров перед печуркой, и он начал мерзнуть. Старик, принятый за еду и проживание в Божий дом на зиму, обязан был быть не только сторожем, но и истопником.

— Эй, где ты старый дуралей? — выкрикнул во двор, не привыкший церемониться с прислугой Савка.

Ему никто не ответил, только из дальнего барака слышались завывания старика. Накинув на плечи шубу, Савка пошел на вой. В бараке, упав на чей-то труп, в судорогах дергался и рыдал старик.

— Родственник что ли? — сочувственно положив руку на плечо старику, спросил подьячий.

Старик, закивал головой, не переставая плакать.

— Ну, ладно! Перестань! — ласково проговорил Савка, аккуратно оторвав старика от трупа. — Все мы там будем! Принеси лучше дровишек в избу, а то у меня скоро и чернила от холода замерзнут!

Старик, всхлипывая послушно пошел к выходу из барака, а Савка остался у трупа, решив получше рассмотреть его родственника. «Молодой, судя по одежде из знатных! — думал Кеншов, разглядывая покойника. — Только вся одежда испачкана рвотой! Опился что ли?». Что-то непонятное остановило его взгляд на лице покойника. Сквозь иней покрывавший лицо отчетливо выделялись синие губы чуть приоткрытого в оскале рта. Почему на губах нет инея? Догадка мелькнула в голове подьячего! Растаял что ли?

— Старик! — громко крикнул он. — Иди сюда! И топор свой принеси!

— Господи, что случилось? — спросил его прибежавший старик.

Он уже успокоился и смирился с мыслью о смерти своего родственника.

— Дай топор! — потребовал Савка.

Старик боязливо протянул ему топорище. Тщательно протерев лезвие топора о рукав шубы, подьячий поднес его к губам покойника. Старик удивленно наблюдал за происходящим. Немного подержав топор в таком положении, Кеншов осмотрел лезвие. Отполированное до блеска лезвие, еле заметно потемнело. Не веря своим глазам, Савка еще два раза повторил эту операцию. И каждый раз лезвие, запотев, темнело. Не было никаких сомнений в том, что тело покойника почти невидимо дышало.

— Давай перенесем его в избу! — предложил Савка.

— Зачем? — изумился старик. — Ему и здесь хорошо!

— Да вроде бы жив твой родственник, старый дуралей! — торжественно произнес Савка. — Пока еще жив! Бери его за полу шубы, а я возьму за рукава.

Пораженный этим известием старик ничего не понял, но, перекрестившись, выполнил требование подьячего. В избе, тело положили на лавку. Савка рассказал старику о своем открытии.

— Даже не знаю, что нам с ним делать? — объяснял он ему. — Жизнь в твоем родственнике едва теплится, и мы, не зная того, что с ним случилось, своей помощью можем его окончательно погубить!

— Так что же теперь? — опять заплакал старик.

— Перестань ныть! Сам не знаю, дай подумать! — зло крикнул на него Савка и нервно заходил по избе.

— Есть в Москве человек, который мог бы нам помочь! — наконец объявил Кеншов. — Старуха одна. В Лубяной слободке живет, Александрой ее зовут. Ворожит и лечит! Только она от нашего больного откажется!

— Почему? — спросил старик.

— Очень она любит деньги! — ответил подьячий.

— Я договорюсь с ней! — заявил старик.

— Как? — насмешливо оглядев рваную одежду старика, спросил Савка.

— А это мое дело! — уверенно заявил старик.

— Ну, ладно! — согласился Кеншов, решив не вступать в спор с самоуверенным оборванцем. — В обед за мной приедет санная упряжка. Я возьму тебя вместе с твоим родственником, но вечером ты вернешься назад. Как ты будешь возвращаться назад, не мое дело. Но если завтра здесь будет что-то не в порядке, тебе старик не сдобровать!

В обед, подьячий выполнил обещание. Поплутав по улицам Москвы, они, наконец, подъехали к нужной избушке в Лубяной слободке. Дверь была открыта, а в избе никого не было. Савка, не желающий ждать прихода ворожеи распорядился занести груз внутрь. Там его положили на свободную лавку.

— Успеха тебе старик! — пожелал, уходя Кеншов. — И не забудь вернуться назад!

Старуха появилась внезапно. На ней была облезлая заячья шуба. Голову покрывал изъеденный молью пуховой платок.

— Что-то в моем доме мертвечиной запахло! — прошамкала она, увидев старика и тело человека, неподвижно лежащее на лавке.

— Здравствуй милостивая сударыня! — поклонился ей старик.

— Забирай своего покойника и убирайся поскорей отсюда! — зло ответила старуха.

— Он еще живой! — возразил старик.

— Ну, так скоро умрет! — равнодушно сказала старуха. — Убирайся или я сейчас на тебя своих собак спущу!

Она не лгала, со двора слышался лай собак.

— Смилуйся милостивая государыня! Не прогоняй! Только одна ты можешь мне помочь! — бухнул перед ней на колени старик. — Мне теперь без моего княжича не жить! Что хочешь, проси, все отдам!

— Княжич говоришь? — заулыбалась ворожея, окинув взглядом лисью шубу лежащего на лавке. — Только что могут дать, такие как ты оборванцы?

Старик встал с коленей и запустил руку внутрь своего армяка. Покопавшись в нем, он извлек из него монетку. Она сверкала золотым блеском даже в сумеречном дневном свете, едва проникавшем внутрь, через бычий пузырь маленького окошечка. Старуха удивленно смотрела то на старика, то на золотой.

— Сколько запросишь, столько и дам! — пообещал ей старик.

— Уговорил! — наконец ответила ворожея. — Пока ничего не обещаю. Неси его за мной.

Взяв княжича на руки как ребенка, старик понес его вслед за знахаркой. За печью бабка остановилась и открыла невидимую в темноте дверь в стене напротив. За стеной оказалась маленькая чистая комнатка, с полками, уставленными какими-то глиняными и фарфоровыми сосудами, двумя лежаками по обе стороны от стола, покрытого чистой льняной скатертью. На стенах висели пучки сухих трав, распространяя в воздухе целебные ароматы.

— Ложи сюда! — указала на один из лежаков знахарка.

Старик положил княжича.

— Как хоть его зовут? — спросила старуха.

— Андреем звали! — ответил старик.

— Выйди и подожди меня в избе, пока я осмотрю его! — потребовала знахарка.

Старик послушно вышел в черную избу и сел на лавку. Уставившись в прокопченную стену, он стал ожидать приговора знахарки.

Знахарка разбудила его толчком в плечо.

— Хорош помощник, спит на ходу! — рассмеялась она. — Дела с твоим Андрюшей не очень хорошие. Отравили его злодеи. Есть у меня снадобье от этой отравы, только не знаю, не поздно ли его принимать. Если выживет, от второй напасти надо будет лечить. Ноги и руки он обморозил сильно. Может калекой стать. Если все будет хорошо, к лету на ноги поставлю, а если нет, через два дня похоронить заберешь!

— Ты уж матушка постарайся! — услышав страшные слова, взмолился старик. — Все отдам, ничего не пожалею!

— Александра я! Беру ровно столько, сколько стоит моя работа! — зло ответила знахарка. — По венгерскому червонцу в месяц устроит тебя!

— Устроит! — обрадовался старик. — Я, пожалуй, пойду по своим делам!

— А червонец! — строго напомнила Александра. — Через два дня обязательно узнай, что с твоим Андреем! А где тебя искать, если ты не придешь?

— В Божьем доме сударыня! — передав монетку Александре, ответил старик. — Я буду каждый день приходить!

Наталья Никитична приняла меры к поиску не приехавшего домой Андрея сразу же, как ей сообщил об этом Никитка. Рассказал он ей и куда поехал князь. На парадных санях она немедленно отправилась к Коробьиным. Ее встретил сам хозяин.

— Как пропал? Не отрицаю, был он у нас! — изобразив тревогу, отвечал ей Коробьин. — Захмелел, правда, сильно! Мы его с Ириной уговаривали остаться у нас, так не послушался и уехал! Иван Бухарин был вместе с ним, может подтвердить!

Бухарин мог подтвердить, все что угодно, потому что к концу застолья был мертвецки пьян. «Врет он! Врет! — думала Наталья Никитична глядя в бесстыжие глаза Коробьина и сердце ее сжималось от боли. — Погубил он Андрея!».

Сам Коробьин был обеспокоен исчезновением трупа Бежецкого не меньше чем Наталья Никитична пропажей живого Андрея. На следующий день он выезжал на место где оставил тело Бежецкого, но ничего, кроме останков жеребца не нашел. Мысль, о том, что Бежецкий, как и в предыдущих случаях покушения на его жизнь все-таки цел и невредим, не давала покоя ему. «Этого не может быть! — повторял он целыми днями, имея в виду вмешательство высших сил, которые чудесным образом воскрешают Бежецкого каждый раз. — Я сам видел, как он умирал!»

Искать труп Бежецкого приезжал в Божий дом и пристав из Земской избы. Уехал он ни с чем, потому что подьячий Савка Кеншов, в обязанность которого входил учет привезенных тел, загулял и долго отсутствовал на службе.

Глава XIX. Перед поединком

— Забирай его и делай с ним что хочешь! — откуда-то издалека, нарастая, слышался ему женский голос. — Не жилец он!

— Зачем ты так строго, Сашенька! — чуть не плача, пытался возразить женщине, чем-то знакомый мужской голос. — Сделай, что-нибудь! Богом прошу!

Андрей попытался вспомнить, где раньше слышал его, но не смог. Решив увидеть того, кто говорил, юноша открыл глаза. Яркий дневной свет ослепил его. Привыкнув к нему, он увидел крашенный известью потолок, во всю длину которого, прямо над ним шла широкая балка матицы. Андрей хотел повернуть голову в сторону говорящих, но не смог. Тело не чувствовалось. Оно как будто висело в воздухе!

— Смотри! Он открыл глаза! — произнес мужчина. Над ним склонились два старческих морщинистых лица: мужское и женское.

— Молодец Андрюша! Ты можешь говорить? — спросил старик.

Силясь ответить ему, больной напрягся и опять провалился в черную ватную тьму.

— Отойди от него! — строго сказала старику знахарка. — Он еще долго не сможет говорить.

Такие сценки между стариком и знахаркой Александрой, повторялись каждый раз, когда старик появлялся у нее, чтобы узнать о состоянии здоровья Андрея. У знахарки просто не выдерживали нервы оттого, что жизнь больного висела на волоске, и казалось, совсем не зависела от ее знаний и тщательности ухода за ним. Но в конце марта, когда с крыш закапала веселая капель и по улицам, побежали ручьи, дела больного пошли на поправку. Знахарке удалось сохранить ему обмороженные пальцы ног и кистей рук, но последствия отравления еще давали знать. Александра запретила старику разговаривать с Андреем, боясь травмировать его сознание, какой-нибудь плохой вестью. В один из дней середины апреля, старик все-таки добился у нее разрешения поговорить с ним.

Андрей лежал на спине, глядя в потолок. Старик, подвинув скамейку, на которой он сидел, как можно ближе к лежаку поздоровался с ним:

— Здравствуй Андрюша!

— Кто ты и что тебе надо? — не поворачивая голову в его сторону, спросил больной.

— Я Никодим, верный твой слуга! — решил признаться старик.

Юноша повернулся на бок, пытаясь разглядеть сообщившего ему такую новость. Когда-то пышущее здоровьем румяное лицо Андрея высохло, осунулось и побелело. Глаза печально смотрели на слугу.

— Тебя же убили разбойники? — воскликнул он, не узнав Никодима.

— Нет, я смог выжить! — возразил слуга.

Никодим рассказал юноше все, о событиях двухлетней давности, о том, что случилось с ним, с самого начала, когда их настигли разбойники во время неудачного побега. Его схватили, но не убили, памятуя о том, что он может привести их к золоту Бежецкого. Тогда, в стане разбойников, спасая жизнь княжича, Никодим не придумал историю с зарытыми золотыми. Рискуя лишиться всего от царского беззакония, каждый человек в то время всячески стремился скрыть признаки своего благополучия. Жил тихо, незаметно, одевался скромно. Богатство таил на черный день, в припрятанных и зарытых сундуках. Князь Михаил Бежецкий, приехав из Литвы, правила московской жизни понял сразу. В саду его дома на Никольской, были зарыты два клада с золотыми монетами, о которых знали только он да Никодим, который копал ямы для них. Зная доходы Бежецкого, о наличии спрятанных золотых у него предполагали окружающие. А иначе, куда он девает нажитые от торговли деньги?

Наверное, с месяц продержали разбойники Никодима в каком-то подземелье. Потом его перевезли в дом Бежецких в Москве, который стал собственностью Коробьина. Здесь, в глубоком подвале, о кладах Бежецкого его пытал сам Коробьин. Сначала Никодим держался. Забив кляп в рот, чтобы не кричал, его поджаривали на огне, подвешивали на дыбу, загоняли гвозди под ногти, но безрезультатно. Никодим молчал, потому что понимал, как только он расскажет Коробьину о кладе, так станет ненужным свидетелем, от которого постараются поскорее избавиться.

— Не вынес мук я, князь, только когда мне стали вырывать ногти на пальцах! — дрожащим голосом рассказывал Никодим, для убедительности показывая Андрею изуродованные пальцы рук. — Одно место ему показал, думал, хватит! Прости князь, не сберег нажитое твоим батюшкой! А он не поверил и дальше мучить продолжил! Стал я думать, как от смерти уйти. Ночью уговорил охранника, тем, что могу ему одному показать, где еще золото лежит, если меня отпустит! Все равно Бежецкий, им гроши только раздаст! Поверил он мне, а я ему нет. А в доме никого, кроме меня на цепи и этого разбойника, который приставлен для охраны. Выпустил он меня из подвала. Выкопал я сундучок с золотыми. От жадности, загребая монеты из сундучка, разбойник забыл на время про меня. Ну, я и жахнул его по голове со всей силы черенком лопаты. Взял золота, сколько смог и в бега. Два года скитался, где попало. Искали меня. А у Коробьина не только разбойники, но и всего государства губные старосты в распоряжении. Думал, сгину, все равно поймают, а все — ж дождался тебя, князь! И золотые пригодились!

— Ты не переживай за золото Никодимушка! — успокоил его взволнованный князь. — Еще наживем. Мне бы только на ноги встать, так я бы с этого злодея Коробьина за все лично взыскал!

— Не волнуйся боярин, придет время, отомстим ему за все! — обнадежил его Никодим. — А пока выздоравливай побыстрей!

В июне Андрей встал на ноги, а в конце его Александра сказала им обоим:

— Все, вылечились! Можете идти домой.

Андрей и Никодим со словами благодарности, по очереди обняли худенькую неряшливую старушку, за время лечения ставшую им почти родной.

Сладкий аромат липового цвета кружил голову идущего по улицам Москвы юноши. Пружинящие доски деревянных мостовых легкостью отдавались в мышцах выздоровевшего тела. На душе было легко и хорошо.

Краски лета, так изменили Никольскую, что Андрей, не узнав своего дома, скрытого густой листвой деревьев, прошел мимо него. Никитка, открывший им дверь, чуть не упал от изумления.

— Князь, живой! — растягивая слова, говорил он, трогая Андрея за одежду и подозрительно оглядывая Никодима. — Я сбегаю быстро к Елизару Романовичу? Вот он обрадуется!

— Беги Никитка! — разрешил Андрей. — Теперь ты здесь за все отвечаешь!

Столкнувшись в проходе с Никодимом, сторож с недовольным видом пропустил его внутрь и недоверчиво оглядываясь на Андрея и стоящего рядом с ним оборванца, поспешил к Бекманам.

— Никитка! «Герцог» в конюшне? — крикнул юноша вслед удаляющемуся сторожу.

— Не изволь беспокоиться князь. Где же ему быть! — ответил, остановившись, Никитка. — Оседлать?

— Никодим все сделает! — успокоил его Андрей. — Ты поспеши к Бекманам, а я задержусь! Подъеду чуть позже!

Никодим, радостный, от впервые появившейся возможности услужить молодому князю, вывел из конюшни «Герцога». Андрей вскочил на коня.

— Скажи хоть куда? — обеспокоенный внезапным отъездом князя, спросил Никодим.

— Не бойся! Я скоро вернусь! — на ходу ответил ему Бежецкий.

Охваченный бесшабашной удалью он ехал к хоромам Коробьина. Пусть этот отравитель узнает, что он жив! Пусть холодеет смертельным ужасом от предчувствия неминуемой расплаты!

У ворот дворца-крепости Коробьина, Андрей остановил «Герцога». Уверенно и сильно постучал плеткой по темным доскам ворот. Напротив него открылось небольшое смотровое окошечко. Сторож долго рассматривал его, раздумывая, как обращаться с ним.

— Кому и как представить тебя боярин? По какому делу приехал? — наконец спросил он.

— Князь Бежецкий, живой и невредимый! — ответил ему Андрей. — Приехал рассчитаться за угощение!

— Погоди! Сейчас передам! — пообещал сторож.

Окошечко закрылось. Ждать пришлось недолго.

— В отъезде хозяин, а когда будет, не ведаю! — почему-то испуганным голосом сообщил Андрею слуга.

Довольный сделанным открытием, Бежецкий повернул назад. «Интересно, что это он так перепугался? — рассуждал Андрей, скача к дому Бекмана — Наверное, соврал ему. Дома этот гад ползучий!!!».

Действительно, Юрий был дома. Когда к нему прибежал слуга с сообщением о приезде Бежецкого, он сидел в своем кабинете, размышляя над причинами, по которым государь Федор Иоаннович отстранил его от должности товарища начальника Разбойного приказа. Ранее, еще зимой, государь назначил нового начальника боярина князя Григория Андреевича Куракина, а вот теперь его товарища, окольничего князя Петра Семеновича Лобанова. «Конечно это не сам государь! — думал Коробьин. — Слабоват умом наш новый царь. Не сравниться ему с отцом своим, светлой памяти Иоанном Васильевичем! Поэтому то назначил ему в помощь умирающий Иоанн Васильевич опекунами четырех родовитых бояр да конюшенного Бориску Годунова. Помощников пятеро, а реальную власть над царем, благодаря своей сестре, которая замужем за ним, имеет один Годунов. Эх, знал бы покойный, кого он вместе с родовитыми и знатными поместил. За моего покровителя и благодетеля, оружничего Богдана Яковлевича Бельского не заступился. Это с молчаливого согласия Годунова, противники Богдана Яковлевича толпу на мятеж против него подняли. Его пытались обвинить в причастности к смерти государя и намерении умертвить царя Федора, для того чтобы захватить власть самому. Мятеж подавили, а мнимого „виновника“ послали воеводой в Нижний Новгород. Так Бориска от своего соперника избавился. Чувствует мое сердце, на царский трон метит. Потому и своих людей на первые должности ставит. Или в отношении меня что-то подозревает?».

— Боярин! — прервал его размышления голос запыхавшегося слуги. — Там князь Бежецкий приехал рассчитаться за какое-то угощение!

Перед глазами Юрия Феодосьевича померк свет. Суеверный ужас охватил его.

— Скажи ему, что меня нет! — придя в себя, с трудом произнес он и бросился в светлицу к Ирине.

— Иринушка! — припал он к ногам, сидевшей за вышивкой в кресле жене. — Мне страшно! Я не знаю что делать! Помоги мне!

— Что-то случилось милый? — встревожилась супруга, отложив в сторону вышивку.

— Бежецкий жив! — уткнувшись в пухлые коленки жены головой, шмыгал носом Юрий. — Может он действительно заговоренный и его охраняет Бог!

— Пусть даже так! Что тебе от этого? Скажешь, что напился и уехал неизвестно куда! Пусть попробует доказать, что мы его пытались отравить. А если будет настаивать, подашь на него в царский суд за клевету. Тюрьма ему будет обеспечена!

— Я, про другое, Ирина! Четыре раза его пытались лишить жизни, а он, как ни в чем не бывало, живой и здоровый ходит по земле! Чувство какое-то, что пришел мой черед, а он — смерть моя!

— Так сложились обстоятельства, — пыталась успокоить Коробьина Ирина, нежно поглаживая длинными пальцами своей руки волосы на его голове. — Даже последний случай его избавления от смерти можно объяснить, тем, что Бомелий, от страха что-то перепутал в своем рецепте или подьячий не так записал!

— А то, что волки не растерзали, и кто-то успел найти его, пока не замерз? — продолжал Юрий.

— Так получилось дорогой мой муженек! — настаивала Ирина. — Ты лучше приготовься к тому, что этот Бежецкий вернется обратно, чтобы рассчитаться с тобой. Да не один!

— Почему ты так думаешь? — удивился Юрий.

— Бекман из Польши приехал! Надо полагать, что он с Бежецким еще не виделся. Наверняка, дома у него вся многочисленная родня. Стоит только Бежецкому рассказать о том, что с ним произошло, как вся эта компания с оружием будет здесь под стенами стоять, требуя тебя на расправу! Бекман не только крут, но и хитер! Знает, что ты уже не в Разбойном приказе!

— Хорошо, что предупредила дурака, Ирина Никитична! — поблагодарил жену вскочив на ноги, Коробьин. — Сейчас на стены боевых слуг выставлю.

Супруга Коробьина как всегда была проницательна. Приехавший к Бекману Андрей, застал у него в хоромах чуть ли не всех родственников.

— Андрюша! Расскажи, как твои дела! — усаживая князя за праздничный стол, попросил Елизар Романович, хмельной и веселый от встречи с родными после долгой разлуки.

Наталья Никитична, еще надеясь, что все утрясется, о пропаже Андрея ему не писала. Поэтому Бекман был уверен в том, что у Бежецкого все хорошо.

— Расскажи князь! — шумно поддержали его родственники.

Рассказ Андрея поверг в шок всех сидящих за столом. Елизар Романович перестал улыбаться, быстро помрачнел.

— Да что же это делается? — не выдержав, выкрикнул один из племянников хозяина. — Этому отравителю все с рук сходит!

— Елизар! — обратился к хозяину его брат Йоган. — Пойдем к Коробьину и спросим с него за обиды князя!

— Пойдем! Рассчитаемся! Не дадим в обиду князя! — послышались со всех сторон возмущенные и решительные голоса.

Бекман встал и оглядел присутствующих. Их лица выражали ненависть к Коробьину и решимость беспрекословно подчиниться решению хозяина. Что он им может сказать? Хоромы Коробьина настоящая крепость!

— Постоим за правду друзья! Жду вас через час с оружием и на конях! — наконец решился Бекман.

Через час, двор и улица перед хоромами Бекмана наполнились шумом от людских голосов и ржания лошадей. Бекман привел с собой двух боевых слуг, братья и племянники — по одному. Андрей и Никодим тоже вооружились. Набралась целая армия, состоящая из девятнадцати человек. Кроме саадаков все имели пистолеты и карабины. У предусмотрительного Александра, второго брата Бекмана, двое слуг везли на повозке таран, окованное железом спереди дубовое бревно на цепях, наспех сколоченные лестницы и доски для сбора гуляй-города.

— Заменит пушку! — пояснил он наличие тарана окружающим.

— По коням! — скомандовал Бекман своему войску, и оно двинулось к хоромам Коробьина.

Не доезжая трехсот саженей до места расположения усадьбы, войско Бекмана было остановлено выстрелом со стороны усадьбы. Посовещавшись, решили, чтобы не подвергать опасности всех, выслать вперед для начала парламентера с требованием сдачи Коробьина. Если Коробьин откажется от этого предложения, попытаться тараном разбить ворота и силой захватить его. Парламентером напросился Андрей. Махая белым платком, он подъехал к воротам. Его нельзя было не заметить, но за воротами стояла гробовая тишина.

— Эй, есть кто-нибудь? — громко крикнул он в сторону ворот, надеясь, что его услышат и за ними.

— Что тебе боярин? — ответил ему человек с другой стороны ворот.

Голос отвечавшего был похож на голос Коробьина.

— Нам нужен ваш хозяин, Коробьин! Выдайте его с головой!

— Кому же он понадобился? — насмешливо спросил человек.

— Мне, князю Бежецкому! — гордо заявил Андрей.

— А, за что же князь, как разбойник с большой дороги, средь бела дня требует голову моего хозяина? — поинтересовался человек.

— За то, что разбойник и отравитель он Коробьин, а я всего лишь его жертва! — ответил Андрей.

Краем уха Андрей услышал шипение вспыхнувшего за забором затравочного пороха. Юноша инстинктивно подхлестнул коня. Раздался грохот выстрела, и пуля пролетела рядом с его щекой. Пустив коня вскачь вдоль забора, Андрей развернул его к своим.

Бекман все понял.

— К осаде! — скомандовал он.

Лошадь распрягли из телеги. На телегу навесили деревянные щиты из досок. Под прикрытием этого сооружения, называемого «гуляй-городом», которое они катили перед собой, осаждающие подобрались к воротам. Установив телегу саженей в двадцати перед воротами, прикрытые ею, меткие стрелки из луков открыли непрерывную стрельбу по бойницам по разные стороны от них. Уже криками боли осажденных были отмечены результаты их стрельбы. Пользуясь возникшей вследствие этого суматохой в рядах защитников усадьбы, человек шесть нападающих перенесли бревно вплотную к воротам и, раскачивая его, начали бить по ним окованным железом концом. Раздался треск дерева и грохот падающих ворот. В образовавшийся проем устремился рой стрел. Но все было напрасно. За воротами, защитники успели создать второй пояс обороны, состоящий из перевернутых телег и бревен. Из него, время от времени раздавались ружейные залпы. Надо было готовиться к новому штурму. Бекман приказал отойти за утыканные стрелами щиты «гуляй-города» в длинный овраг, тянущийся вдоль забора. Штурм затягивался. Неплохо было бы пообедать. Подвезли обед. Выставив наблюдающих вдоль оврага, ратники принялись за еду. Андрей, занятый поглощением щавелевого супа, не заметил, как возле него, словно из-под земли, появилась неизвестная ему молодая крестьянка.

— Боярин! Оторвись чуть-чуть! — попросила она его. — Помнишь меня? Нет? Помочь хочу тебе, за то, что ты моего Игнашко от смерти спас!

Андрей наморщил лоб, пытаясь вспомнить ее. Но в голову ничего не приходило.

— Мы здесь в деревне рядом живем, многое видим, много знаем. Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу!

Заинтригованный речью крестьянки Андрей встал и пошел за ней. Они долго шли по оврагу в сторону от забора, потом свернули на его ответвление, которое упиралось в сам забор.

— Здесь! — она указала на узкий проход в густо заросшем орешнике. Андрей прошел по нему дальше и уткнулся в маленькую дверь с ручкой. Осторожно дернул ее на себя. Дверь была закрыта изнутри. По проходу вернулся назад к крестьянке.

— Тебя как зовут? — спросил он у нее.

— Прасковьей! — ответила она.

— Как тебя за это благодарить Прасковья?

— Ни как! Я уже благодарна тебе за то, что спас жизнь Игнашко! А если этого злодея и душегуба на чистую воду выведете — честь вам и хвала от всего мира! Я пойду боярин, дел много.

Крестьянка, взобравшись по косогору, пропала где-то вверху, а Бежецкий, ломая ветки и сухие травинки, чтобы не потерять дорогу, вернулся назад. Здесь он обо все рассказал Бекману. Елизар Романович от радости потер ладони рук:

— А я уже думал осаду снимать!

Шесть охотников: сам Елизар Романович, два его брата и Никодим, оставив остальных создавать видимость атак на ворота, пошли с Андреем по направлению к потайному ходу. С дверью без труда справился Никодим. Он приподнял ее заступом, и она легко соскочила с петель. По узкому коридору, отделанному белым камнем они дошли до массивной деревянной двери, через которые слышались чьи-то голоса. Андрей, оказавшийся первым у двери, прижался ухом к замочной скважине. Разговаривали мужчина и женщина.

— Где обещанные стрельцы твоего отца? — раздраженно спрашивал мужской голос. — Наша прислуга сможет продержаться еще не больше получаса. Заканчивается зелье, расстреляли все стрелы. Рукопашной не выдержим: у них явное преимущество в людях!

Андрей узнал голос Коробьина.

— Я послала к нему человека, как только мне сообщили о людях Бекмана! — отвечал ему женский голос. Андрей узнал в нем Ирину. — Они где-то уже на подходе.

— Знаешь, что? Пусть кто-нибудь из слуг покричит людям Бекмана, о том, что мы сдаемся, потянет время, а я за помощью к Никите Романовичу через потайный ход сам наведаюсь! — предложил Коробьин. — Все надежней каких-то слуг! Распорядись!

Андрей услышал, как в комнате хлопнула дверь. «Наверное, это вышла Ирина!» — решил он. Бежецкий отпрянул от двери и на цыпочках направился к выходу в овраг, знаками показывая товарищам следовать за ним. У выхода, он шепотом рассказал им, о том, что услышал. По решению Бекмана, дверь опять навесили на петли и стали ожидать Коробьина, спрятавшись в орешнике. Наконец они услышали скрежет ключа в замке. Из потайного хода, щурясь от яркого света, вышел мужик в лаптях и зипуне из сермяги. Голову его покрывал суконный колпак. Это был переодетый Коробьин.

— Ребята! Хватай его! — крикнул Бекман.

Охотники бросились на Коробьина. Князь был силен и увертлив, знал приемы борьбы, но с шестью нападавшими ему было не совладать. С завернутыми за спину руками, Коробина повели к стану. Здесь ему связали руки и ноги.

— Холопы! — катаясь по траве, возмущался Коробьин. — Кто вам дал право так обращаться с князем, царским стольником? Вы за все ответите!

— Какой ты стольник? Смерд! — смеясь, отвечал ему Бекман. — Когда это у нас царские стольники в сермягу одевались! Сейчас прикажу дать плетей самозванцу!

Андрей стоял рядом с ним наблюдая за лежащим на земле Коробьиным. Странно, он не испытывал ненависти к обезвреженному врагу. Лишь легкое чувство брезгливости присутствовало в его взгляде.

— Что ты с ним Елизар Романович собираешься делать? — спросил он Бекмана.

— Посажу как медведя на цепь, пока его родственники тебе долги не отдадут, а потом в суд привезу. Пусть расскажет, как тебя травил!

Бекман спешил. Со слов Андрея, вот-вот должны подойти на помощь Коробьину стрельцы его тестя. Но избежать встречи с ними все равно не удалось. На мосту через речку Неглинную войску Бекмана пришлось пропустить двадцать конных стрельцов вооруженных пищалями во главе с десятниками. Стрелецкого головы, Никиты Романовича среди них не было. Радостные и веселые вернулись защитники князя Андрея в хоромы Бекмана. Коробьина бросили в подвал, а сами, по просьбе Бекмана, продолжили прерванное пиршество. Примерно через час Бекмана оторвал от стола слуга, сообщив ему:

— Хозяин, у ворот тебя стрелецкий голова дожидается.

Бекман встал из-за стола. Вместе с ним пошли разбираться с головой все его гости. Вышедшие из ворот Бекман и гости оказались под прицелом направленных на них пищалей стрельцов, расположенных в несколько шеренг. На фланге первой шеренги стоял тесть Коробьина, стрелецкий голова Никита Романович.

— Отдай зятя, и кровопролития не будет! — потребовал Никита Романович. — Иначе, я за последствия не отвечаю!

Дымились фитили в спусковых механизмах пищалей, черные дырочки отверстий стволов смотрели смертью на побелевших родственников Бекмана.

— Александр! — обратился к брату Елизар Романович, мудро решив не усугублять конфликтную ситуацию. — Приведи Коробьина!

Забрав тестя, Никита Романович посоветовал Бекману решать все вопросы только через суд. Так неудачно закончилась первая попытка наказать Коробьина за его злодеяния.

На следующий день, Бекман приехал в дом Бежецкого. Между ними состоялся разговор.

— Андрей! Весенний смотр ты пропустил. Пиши снова челобитную в Разрядный приказ, чтобы тебе назначили время нового смотра, — наставлял он его. — А потом и в Поместный приказ на дачу и жалованье. Придется начинать все сначала. А про Коробьина я тебе вот, что скажу! Если силы и уверенность в себе есть, о том, как тебя пытались убить, как травил тебя ядами Коробьин, пиши челобитную прямо царю, в Челобитный приказ! Этот зверь должен сидеть в тюрьме! Есть правда здесь опасность одна. Трудно это доказать! Если царь признает твои обвинения необоснованными, Коробьин объявит тебя клеветником и в тюрьме окажется не он, а ты!

— Как необоснованные обвинения? — вспыхнул Андрей. — Я, что лгун? Завтра же челобитную напишу! Бог все видит!

Готовились написать челобитную царю и в семье Коробьиных.

— Какой позор! — стыдила Юрия его жена. — Теперь ни к кому в гости не съездить! Везде на меня будут пальцем показывать: это ее мужа Бекман прямо из дома взял и в подвал как медведя посадил. Ее слуг, трех человек, средь бела дня расстрелял!

Коробьин насупившись, молчал. «Может опять к Атаману за помощью обратиться? — думал он. — Только опасно, прошло уже четыре месяца, как пропал мой связной Федька. Если это случайность, то почему от Атамана к нему человек не придет? Нет, этот вариант отпадает!».

— Я сделал все, что мог! — пытался оправдаться Коробьин.

— Нет, не все! — выговаривала ему супруга. — Обратись с челобитной к царю! Пусть накажет этого разбойника Бекмана и клеветника Бежецкого. Бекман заплатит за нанесенный ущерб деньгами, а Бежецкий сядет в тюрьму! Правда, прежде чем обращаться к государю, придется еще одну часть долга Бежецкому выплатить! Но это будет последняя выплата, в тюрьме ему деньги не понадобятся!

Коробьин согласился. Он написал жалобу только на Бекмана, решив, что в ходе суда тот попытается оправдать свои действия реакцией на попытку отравления Бежецкого. Тогда он и будет бить челом государю защитить его от клеветника Андрюшки Бежецкого.

Через неделю, во вторник, в день подачи челобитных на имя царя, Бежецкий и Коробьин имели возможность наблюдать друг друга в Кремле. Они встретились на площадке у Красного крыльца, ожидая, когда к ним подойдет думный дьяк, собирающий челобитные. Коробьин сделал вид, что не признал своего заклятого врага, а Андрей изобразил повышенный интерес к бердышам и пищалям стрельцов, стоящих по обе стороны от лестницы, ведущей в царские хоромы.

Обе челобитные царь отписал начальнику Разбойного приказа князю Куракину. Коробьин, особой радости от такого решения не испытывал. Он знал, что его прежний начальник справедлив и неподкупен. Бекмана наоборот терзали мрачные предчувствия. Вдруг князь Куракин решит отомстить ему за бесчестие своего бывшего подчиненного! Андрей был безразличен, потому что не ждал поблажек ни от кого.

Суд состоялся через две недели. Неизвестно почему, но судебные разбирательства начались с жалобы Коробьина. Ответчик, думный дворянин Бекман был немногословен и осторожен. Свои действия, по организации нападения на имение Коробьина и его похищение он мотивировал желанием помочь Бежецкому в доставке должника в суд, чтобы заставить его выплатить долг. Этот козырь, Коробьину нечем было крыть. Вторую часть доли долга он выплатил только неделю назад. Но он объяснил это тем, что платить было некому, так как Бежецкий где-то отсутствовал почти три месяца. И все же, как он не старался, Бекман, сжав кулаки от наглой лжи Коробьина, ни слова не сказал о своем желании отомстить за попытку отравления Андрея Бежецкого. Тем не менее, судья приговорил его за бесчестье истца к штрафу в 50 рублей, да еще к трем рублям за немочь подстреленных трех холопов. Елизар Романович молча согласился с его решением, а Коробьин покраснел от злости. Через два дня царь утвердил решение суда.

Суд по жалобе князя Бежецкого прошел через неделю после царского одобрения решения первого разбирательства. Ни Бежецкий, ни Коробьин свидетелей на суд не представили. После того, как Коробьина сняли с поста товарища начальника Разбойного приказа, закадычный друг его Бухарин, категорически отказался быть его свидетелем на суде. Бежецкий, приглашать свидетелей на суд даже и не помышлял. Для того чтобы опровергнуть ложь дворянина Коробьина требовалось представить с показаниями не менее пятнадцати простолюдинов, таких как его слуга Никодим или знахарка Александра.

По требованию судьи, боярина князя Куракина, ведущий протокол дьяк Андрей Клобуков зачитал жалобу Бежецкого.

— Что скажешь на это, Юрий Феодосьевич? — строго спросил Куракин ответчика.

— Лжет он! — спокойно ответил Коробьин. — Крепко напился, заблудился и в лес заехал! Ну и чуть не замерз!

У Андрея остановилось дыхание от столь наглого заявления. Но он взял себя в руки.

— Так ли это? — с беспристрастным выражением лица спросил судья у Андрея.

— Я в своей правде готов крест целовать! — ответил юноша.

— Ты слышал Юрий Феодосьевич! — обратился судья к Коробьину. — Как оправдаешься перед ним?

Коробьин молчал. Видно труден для него был ответ.

— И я буду в правде моей целовать крест! — заявил он.

Наступила мертвая тишина. Давно такого богохульства не слышали стены суда. Кто-то из судящихся лгал, клянясь в правде самим Спасителем! Судья и дьяк зашептались.

— Я, как назначенный государем судья обязан был судить и услышать все оправдания, чтобы узнать истину, — обведя грозным взглядом Андрея и Коробьина, заявил князь Куракин. — Но в одном и том же деле две стороны не могут крест целовать. Один из противников принесет ложную присягу! Дабы не допустить этого, направляю материалы суда на рассмотрение государя нашего царя и великого князя Всея Руси Федора Иоанновича! Ждите решение государя!

Так быстро закончилось заседание суда по жалобе Андрея Бежецкого.

Глава XX. Поле

После вечерни, Борис Федорович Годунов, находясь в своем кабинете, пребывал в хорошем настроении. И почему бы его настроению быть плохим? Он ближний государев боярин, царский конюшенный! Владения его так многолюдны, что он может выставить до 100000 вооруженных людей. Иностранцы обращаются к нему помимо товарищей-соправителей, как к единому правителю государства! Чуть больше года назад, венчался на царство слабоумный Федор Иоаннович, который не мог править сам и должен был передать свою власть тому из близких, кто окажется всех способнее и хитрее. Таким человеком стал он, шурин нового царя. Молодой, ему 32 года, красив, умен, расчетлив, обладает замечательным даром слова, никогда не поддается порывам и увлечениям и действует всегда обдуманно. Его противники, покушавшиеся посадить на престол малолетнего царевича Дмитрия, в тюрьмах, разосланы по разным городам. Есть еще так называемые соправители, которые могут быть опасными соперниками. Но, царь Федор находится под влиянием своей жены, а Борис постоянно дружен с нею. Потому стоит ближе всех к царю, и никто не в силах оттеснить его. Единственным опасным соперником мог быть дядя царя Никита Романов, но он разбит параличом и уже не принимает участия в делах. Князь Мстиславский не в счет, он человек ограниченный, и может играть роль только по наущению других, благодаря своей знатности. Остается только князь Петр Иванович Шуйский. Пользуется поддержкой богатого московского купечества. Но каждый шаг Шуйского под его постоянным контролем!

— Протокол разбойного суда царю и великому князю Всея Руси! — прервал благостное состояние ближнего государева боярина сначала стук в дверь, а потом и голос разбойного дьяка Андрея Шеферединова. — Из Приказа от боярина князя Григория Андреевича Куракина!

— Положи на стол! — ответил ему Годунов. — Кого он судил в этот раз?

— Князя Андрея Бежецкого и царского стольника князя Юрия Коробьина!

— Ну, удружил Андрюша, думал, хоть голову на час преклоню! — дружелюбно проворчал Борис.

— Ничего не поделаешь, Борис Федорович! Такая наша работа! — ответил дьяк и вышел за дверь.

Вздохнув, Борис Федорович встал с персидской софы и сел в кресло у стола. Взял в руки «столп» — свиток дела, состоявший из подклеенных к нижнему концу каждого следующего документа челобитной, протокола суда, справок, решений по делу, на оборотной стороне которых стояли адреса и подписи истца и ответчика, и резолюция судьи князя Куракина. На местах склейки листов стояла подпись дьяка Клобукова, по слогу на каждом листе, чтобы затруднить изъятие документа из дела или его фальсификацию. Годунов развернул список. «Что-то часто стал судиться этот Коробьин!» — подумал он. На прошлой неделе Годунов читал протокол тяжбы Коробьина с дворянином Бекманом. Тот вступился за молодого князя, должником которого Коробьин стал по решению суда. Теперь тот князь подал жалобу на самого Коробьина. Обвинение серьезное: попытка отравления. Что это? Преступление совершенное Коробьиным или просто навет князя Бежецкого, за жалобу на его покровителя Бекмана?

С молодым князем Годунов не был знаком. Знал его, безвременно умершего отца. Полгода назад, из Посольского приказа ему принесли отписку протокола допроса младшего Бежецкого. Ее он с интересом прочитал. Куда только не заносила судьба юного Бежецкого. Борис Федорович о таких странах-то и не слыхивал! В какие только истории не попадал! И все же домой вернулся к гробам своих прародителей. Не должен лгать этот человек. К тому же, опасное это дело заниматься такой серьезной клеветой. Можно самому сесть в тюрьму!

А вот царский стольник князь Коробьин, ему знаком еще по опричнине. Тихий, исполнительный, угодлив начальникам, суров к подчиненным. Алчен и хитер. Пять лет был товарищем начальника Разбойного приказа, назначенный царем Иваном за прошлые заслуги в опричнине. Это он, Годунов, распорядился сменить его на этой должности. Решению предшествовали странные события. Год назад, из Земского приказа принесли ему отписку с протокола допроса пыткой разбойника Болдыря. Его схватили в Москве, в одном из разбойничьих притонов. Говорят, что Болдырь был правой рукой известного разбойника атамана Кудеяра. Кудеяр уважал его за необыкновенный ум. При принятии решений он всегда с ним советовался. Было у Болдыря еще одно качество, ценящееся в разбойном мире: лютая ненависть к своим жертвам. Такая, что разбойники сами боялись его. Христианской крови пролито им немерено. За это его потом четвертовали. На допросе Болдырь рассказывал интересные вещи. Кудеяр, всегда знал, где, какие силы царские против его войска стоят, когда нападут. Однажды, во хмелю, атаман похвалился ему, что в Москве у него в самых верхах и самых высоких чинах сидит осведомитель. Кто он и где сидит, Болдырь так и не узнал. Зато, атаман поделился с ним, как он этого высокого осведомителя заставил работать на себя. Оказывается, еще лет двадцать пять назад, приметил атаман в Гостином дворе дворянского сынка, азартно играющего в зернь. Часто он ему попадался на глаза. Вот тогда и пришла ему в голову одна задумка. Подсадил атаман к этому недорослю своего человека, который кости, на неправильные, когда хочет, умел подменить. Сначала несмышленыш выигрывал, а потом разом все проиграл. Сбегал он куда-то, занял еще и опять проиграл. Так продолжалось, пока ему перестали занимать. Соперник предложил ему на кон поставить себя. Парень согласился и опять проиграл. Хотел убежать, но не успел, его со всех сторон люди атамана обступили и заставили расписку на холопство писать. Тут подошел к ним Кудеяр и спас недоросля, выплатив всю сумму. С той поры они друзьями стали. Выяснилось что родители юноши знатные и богатые люди. Но денег сыну не дают, скупятся. Кудеяр ему иногда денежку стал подбрасывать на развлечения. А когда атаман сообщил недорослю, что он скрывающийся от расправы брат грозного царя, юноша стал ему верной слугой. Время шло. Атаман по-прежнему поддерживал дружбу с ним, снабжая деньгами. Юноша вырос, занял высокий пост в Москве и начал поставлять «брату царя» различные нужные сведения, не безвозмездно конечно.

Борис Федорович историю про «брата царя» знал. Отец царя Ивана, великий князь московский Василий III, в 1505 году женился на молодой 16-летней красавице Соломонии. После 21 года совместной жизни у супругов не было детей. Вопрос о престолонаследии тогда стоял острее, чем сейчас. Не только придворные угодники, но и противники советовали Василию, чтобы он развелся с Соломонией и новым супружеством даровал наследника государства. Василий III долго не решался на этот шаг. Ежегодно с великой княгиней он совершал богомольные поездки по русским городам и монастырям, дарил иконы с молением о «чадородии». И только тогда, когда все меры были исчерпаны, государь решился на жестокое дело. Он предложил Соломонии добровольно отказаться от мира. Она не хотела. В 1525 году Соломонию насильно постригли в монахини под именем Софии. Через два месяца после пострижения в монахини своей бывшей супруги великий князь Всея Руси сочетался вторым браком с литовской княжной Еленой Глинской. Через три года желаемый результат был достигнут: великая княгиня родила 25 августа 1530 года Иоанна Васильевича. Тем временем, вскоре после заточения Соломонии в монастырь, по Москве стали распространяться слухи, что у ссыльной княгини родился сын, которого она назвала Георгием и тайно воспитывала. По распоряжению Василия III, в Суздаль, где находился монастырь, были направлены его ближайшие помощники для установления истины. Однако, Соломония отказалась показать ребенка предсказав, что, когда он вырастет, явится «в могуществе и славе», чтобы завладеть принадлежавшим ему по праву престолом, и отомстит за позор и обиду матери. Слухи получили широкую огласку. Может, и юный дворянин поверил самозванцу?

Полгода назад, по указанию Годунова, были предприняты меры по уничтожению шайки Кудеяра, разросшейся до невероятных размеров. У него даже были свои пушки. Соглядатай, внедренный в войско Кудеяра, сообщил адрес явки его курьера в Москве. За избой ямщика, расположенной в Ямской слободе рядом с церковью Фрола и Лавра было установлено наблюдение. Но никто к нему не приходил. Тогда, Годунов издал ложное распоряжение, об окружении стана Кудеяра войсками и дал возможность ознакомиться с ним руководителям приказов. В тот же день, в избе ямщика, при неудачной попытке схватить его, был убит слуга Коробьина, Федька. При нем нашли шифрованное сообщение, которое никто прочитать не смог. Тогда было не до того, чтобы заниматься запутанным делом царского стольника и Годунов, решив оставить его на будущее, на всякий случай отстранил Коробьина от руководства Разбойным приказом. Сразу же за этим, дела в организации разгрома войска Кудеяра пошли на поправку. Дотоле неуловимый Кудеяр, был осажден в своем стане на Дону у горы Черный Яр царскими войсками и донскими казаками. Разбойники были разгромлены. Сам Кудеяр взят в плен, но в живых оставался не долго. Разозленные его бесчинствами казаки, убили атамана, а тело сбросили с горы в Дон.

Если это, правда, и Коробьин из-за денег мог так легко пойти на предательство государя и отечества, то чего ему стоило из-за них же попытаться отравить какого-то Бежецкого? Ведь у него долг перед ним немалый! Но доказательств нет.

Борис Федорович встал со стула и заходил по комнате, размышляя. «Жребий или поле? — думал он. — Конечно, поле изжило себя, но жребий здесь будет кощунством. Особенно когда кто-то, уверенный в беспомощности правосудия, готов присягнуть ложно! В правде Бог!». Годунов подошел к столу, взял гусиное перо и, макнув его в чернильницу, твердой рукой написал на обратной стороне «столпа»: «Пусть судятся судом божьим». Расписавшись витиеватой росписью, он посыпал чернила песком и с решимостью человека выполнившего свой долг направился к софе. Засыпая, Годунов подумал, что неплохо бы ему самому посмотреть на этот поединок.

Через неделю, судья князь Куракин зачитал Коробьину и Бежецкому волю государя, о том, что спор их должен быть решен божьим судом. Дьяк Клобуков вручил обеим срочные грамоты, в которых говорилось, что через 10 дней, с восходом солнца, они должны стоять на поле со своими стряпчими и поручниками. Местом поля был назначен заливной луг, сразу за Москвой рекой возле моста напротив Москворецких ворот Китай-города. Кому Бог даст одоление, тот будет чист. Тот, кто не вынесет боя, даже если останется жив, будет заключен в тюрьму с последующим царским наказанием: истец за клевету, а ответчик за обиду истца.

Выслушав судью, Коробьин сразу же поехал к себе домой. Он был в замешательстве. Ему не терпелось поделиться своими сомнениями с Ириной.

— Почему ты так переживаешь? — удивилась Ирина. — Неужели не справишься с еще не оправившимся от болезни мальчишкой?

— Ирина, а если я проиграю? — пытался оправдаться Коробьин.

— Ах, вон оно что! — рассмеялась Ирина. — А что же ты хотел? Ты боишься?

— Да боюсь! Если он действительно есть, — Юрий показал пальцем в небо, — то мне не сдобровать! В божьем суде не сила берет, а правое дело!

— Жаль, что ты так думаешь! В народе по-другому говорят: «Коли у поля встал, так бей наповал!» — с усмешкой произнесла она. — А ты, я так чувствую, бить наповал уже не сможешь! Что же придумать?

Ирина задумалась. Юрий с надеждой бросал полные отчаянья взгляды на нее.

— Мы выставим вместо тебя наймита! В день поединка! — наконец сказала она. — Скажешь, что захворал!

Коробьину полегчало. Что-что, а где взять наемного бойца, он знал!

Шибаев Гришка никак не мог оторваться от только что вынутого из кипящего бульона, коровьего мосла, смачно хрустящего хрящами на зубах. В дверь избы постучали. Гришка недовольно положил кость на деревянную тарелку: «Кого это там принесло!».

— Кто там? — подойдя к двери, спросил он.

— Свои! — ответил ему мужской голос.

Гришка узнал своего бывшего начальника Коробьина. Отодвинул засов пригласив:

— Проходи князь!

Князь, не спрашивая сел на скамью. Огляделся. На стенах избы на крючках всюду были развешаны доспехи, сабли, топоры, кинжалы и щиты.

— Пора тебе Гриша хозяйку заводить! — посоветовал он.

— Не надо! — хмуро ответил Григорий. — Одна сухота от них!

— Тоже правильно! — согласился Коробьин. — Дело у меня к тебе есть!

Коробьин и Шибаев были знакомы друг с другом уже лет пятнадцать. Григорий, тогда пышущий здоровьем и силой сын сельского дьячка, устроился в Разбойный приказ помощником заплечных дел мастера. Им часто приходилось вместе на допросах стоять. Через два года он стал мастером. Обладающий большой физической силой Шибаев искал и не находил применения ей. Ни один кулачный бой на Москве реке не обходился без него. Дальше, больше. Один из его друзей, предложил ему выйти на поле вместо него. Григорий попробовал. Получилось. А когда ему за это стали платить неплохие деньги, Шибаев всерьез занялся необычной работой. Противники редко оказывали ему сопротивление и разбегались только от одного его вида. Он даже ушел из Разбойного приказа, потому что заказы начали следовать один за другим. Так Шибаев стал платным наймитом на судебных поединках.

— Говори про свое дело! — сухо потребовал Григорий.

— На поле вместо меня выйти! — сообщил Коробьин.

— Кто он? — поинтересовался Шибаев.

Бойцов, хоть как-то представляющих ему угрозу, он старался обходить.

— Князь Бежецкий, мальчишка, справишься с ним легко! — охарактеризовал ему соперника Коробьин.

— Как биться? Пешим или конным?

— Пешим!

— Покалечить или …?

— Или!

— Сколько? — спросил Шибаев.

Коробьин снял с пояса туго набитый кошель и высыпал его содержимое на стол. Шибаев принялся за подсчет денег. Пересчитав, он поднял на него глаза:

— Здесь не хватает еще столько же!

— Помилуй Бог! — взмолился Коробьин. — Откуда у меня такие деньги.

Шибаев встал из-за стола якобы с намерением выпроводить гостя:

— Забирай эту мелочь, бери в руки сабельку и на поле! Разговор окончен!

Коробьин снял с пояса еще один мешочек с деньгами, и бросил его на стол:

— Возьми и подавись!

Шибаев, не заметив нанесенного ему оскорбления, пересчитал деньги.

— Считай, что предварительно договорились, — сказал он. — За два дня до поля сообщишь мне время и место проведения поединка. Расскажи, где он живет. Мне надо убедиться, такой ли он хлюпик, как ты его описал!

Андрей выслушал приговор царя спокойно. К этому все и шло. Он отомстит злодею за все обиды. Но у него ничего нет для поля: ни оружия, ни брони. Бекман с братьями, которых он попросил быть его поручниками и стряпчими, предлагали ему свои доспехи, но Андрей отказался. Пора иметь свою броню и оружие. Хороши были отцовы бахтерцы, да только где и у кого они теперь? После выплаты части долга Коробьиным, деньги у Андрея были. Поэтому, прямо на следующий день, сразу после сообщения о предстоящем поединке, он, взяв с собой Никодима, отправился в оружейные ряды Гостиного двора.

Чего там только не было. На стенах лавок висели доспехи из металлических пластинок, наложенных друг на друга наподобие рыбьей чешуи; железные кольчуги из округлых колец; байданы и полубайданы из крупных и плоских колец. Здесь можно было купить и панцири, кольчуги, изготовленные из более мелких и тонких «плосковатых» колец, что делало их в два раза легче кольчуг. Отдельно располагались блистающие вороненой сталью и отделкой позолотой дорогие юшманы, панцири у которых на груди, спине и боковых частях среди колец имелись два или три ряда металлических пластин; бахтерцы, схожие с ними; зерцала — соединенные ремнями и кольцами металлические пластины, надевавшиеся поверх кольчуги. Самыми простым из всех доспехов был куяк, который представлял собой кафтан из плотной материи, с нашитыми на нее металлическими пластинками или частями кольчуг.

Не менее разнообразен был набор боевых наголовий. На прилавках лежали «ерихонки», «мисюрки», традиционные русские «шишаки», дешевые «бумажные шапки». Там же можно было увидеть наножники и налокотники.

Надолго задержался Бежецкий в лавках, торгующих холодным оружием. Здесь, он увидел изящную шпагу в кожаных ножнах. Она одиноко лежала среди дорогих персидских и турецких сабель дамасской стали и недорогих русских. Его внимание привлекла ее сложная гарда, которая должна была надежно защищать пальцы руки. В верхней половине двухлезвийный клинок был украшен вытравленным и позолоченным растительным орнаментом. Андрей присмотрелся к вырезанной на клинке надписи в картуше. «Толедо, 1583 год» — прочитал он текст, написанный латиницей. На другой стороне клинка стояло имя мастера.

— Господин сомневается? — спросил его продавец, смуглолицый мужчина, с золотой серьгой в ухе.

Вытащив шпагу из ножен, он другой рукой взял ее за острие и спокойно притянул к эфесу. Клинок согнулся в дугу, но не сломался. Продавец отпустил острие. Клинок, со свистом разогнувшись, принял прежнюю форму. Таким образом, продавец показал покупателю, что его товар и есть исключительно гибкий толедский шпажный клинок, который в оружейных лавках Испании продается свернутым в кольцо.

— Сколько? — спросил Андрей.

— Пять рублей! — назвал цену продавец.

— Я подумаю, — пообещал Бежецкий и пошел к выходу. Покупать он ничего не стал потому, что еще не знал, как захочет биться Коробьин: конным или пешим. От этого зависел выбор оружия.

Вечером к нему приехал Бекман. Он был у Бухарина, стряпчего Коробьина. От него стало известно, что Коробьин будет биться пешим.

— Не завидую я тебе князь! — сказал Андрею Елизар Романович. — Много ли у тебя сил осталось после болезни. Сможешь ли поле отстоять? Коробьин не в пример тебе бугай здоровый!

— В поле две воли, чья правее та и сильнее! — ответил юноша.

— Согласен! — тяжело вздохнув, произнес поручник. — Но все же. Когда наденешь броню и шлем, возьмешь в руки сабельку и щит, сразу почувствуешь, как это на себе пуд железа таскать. А еще четвертью пуда наносить удары и защищаться! Если силы равные, победит тот, кто выносливее, меньше устанет! Ты когда последний раз броню надевал?

— Еще ни разу! — ответил Андрей.

«Горе то, какое! — обуреваемый мрачными предчувствиями, думал Бекман, уходя от него. — Убьет его Коробьин!».

Никодим, присутствовавший при этом разговоре был расстроен не меньше Елизара Романовича. «Как же так? — переживал он. — Только нашел молодого князя и могу его навсегда потерять! Был бы помоложе, встал бы у поля вместо него!». Поразмышляв, Никодим по своему решил помочь своему хозяину. Утром следующего дня он отправился к Александре.

— Ну, что у тебя старый случилось? — прошамкала ему старуха. — Опять твоего князя, что ли отравили?

— Хуже, еще хуже! Выслушай меня Сашенька! — попросил Никодим.

— Рассказывай! Что у тебя там? — сев на лавку, приготовилась его выслушать знахарка.

Никодим, тяжело вздыхая, приступил к рассказу. Александра молча слушала его.

— Убьет его недруг! — закончил свой рассказ старик.

Убьет! — согласилась знахарка. — Жаль! Я столько сил потратила, столько ночей не спала, чтобы вырвать его из лап смерти. И все напрасно!

— Александрушка! — жалобно произнес Никодим. — Помоги!

— Помогу! По старой дружбе! — пообещала знахарка. — Хотя знаю, денег у тебя старый нет, потому, что все отдал своему молодому хозяину. Но мне и тех достаточно, что ты мне заплатил за его лечение.

— Деньги есть! Приберег на черный день! — ответил ей старик, показав вынутый из кармана золотой. — Бери!

Взяв золотой, старуха ушла за печь, в свою комнатку за стенкой. Вернулась она с маленькой глиняной баночкой, с крышкой, запечатанной сургучом.

— Перед боем пусть выпьет настойку из этой банки! — посоветовала она, передавая баночку Никодиму.

— Это колдовская вода? — спросил старик.

— Боже мой, какие вы все дремучие! — устало вздохнула Александра. — Это настойка рвотного ореха, который произрастает в теплых краях, там, где живут слоны. Его порошок мне продал на базаре один перс.

— А ты проверяла его на ком-нибудь? — еще не доверяя знахарке, спросил Никодим.

— Конечно! — ответила Александра. — Ведь это сильнейший яд. Только в около смертельных дозах он действует так, как нам нужно.

Никодим насторожился.

— Расскажи! На ком ты его проверяла? — попросил он.

— На Баюне! — ответила знахарка.

— На ком, на ком? — переспросил Никодим.

Александра показала пальцем на огромного черного кота, сидящего на печи:

— Подлила я в это лекарство немного настойки кошачьего корня. Баюн вылакал все в свое удовольствие. А потом начал такое творить! Старый он, обижали его соседние коты, а тут вышел во двор, только клочки шерсти от его обидчиков в разные стороны полетели.

— Бери, бери! Поможет лекарство князю! — напутствовала старуха Никодима, выпроваживая из избушки.

После посещения Оружейных рядов Гостиного двора и беседы с Бекманом, Андрей наконец понял, что в броне, поединок ему не выдержать. Его силы еще не успели полностью восстановиться после отравления. «Отказаться от поединка и покрыть себя вечным позором, дав возможность торжествовать злу? — рассуждал князь, сидя в плетеном кресле в своем саду. — Не бывать этому! Пусть лучше я погибну от клинка злодея!». Мозг лихорадочно перебирал различные варианты поединка, но всегда предрекал ему поражение.

«Неужели мне придется умереть, не отомстив негодяю?» — стучала в висках одна и та же мысль. Изнемогая от чувства собственной беспомощности, юноша не выдержал и ненадолго заснул. А когда проснулся, вспомнил, что приснился ему чудесный сон. Кто-то невидимый, но яркий и светлый, наполняющий все пространство вокруг него, дает ему в руки тонкую тросточку и говорит: «С нею ты будешь непобедим!».

— Как? — удивляется он.

— А ты догадайся! — отвечает голос неизвестного, ослепляя его светом, льющимся со всех сторон.

Больше ничего присниться ему не успело. Андрей посмеялся над палочкой, которой можно побеждать врагов и забыл сон. А утром пришла разгадка сна. «Так ведь эта палочка, испанская шпага, которую он видел в Гостином дворе, — за завтраком, ахнул от догадки Андрей. — В университете, в Падуе, он был неплохим фехтовальщиком! Что мешает ему, быть таким же на поле? Разве поле не позволит ему, используя тонкие, хитроумные движения и приемы, держась на значительной дистанции, умело и своевременно маневрировать, нанося неуклюжему, тяжело вооруженному сопернику уколы в незащищенные части тела?».

После завтрака, взяв с собой Никодима, он отправился в Гостиный двор. Испанец ни сколько не удивился возвращению покупателя.

— Я знал, что вы вернетесь господин! — сказал он Андрею. — Это оружие сделано для вас!

Возвращаясь, у самого дома, Андрей не заметил, что на него как-то странно смотрит высокий крупный мужик, стоящий напротив его дома, на другой стороне улицы. Это был Гришка Шибаев. «Кузнечик! Раздавлю одним пальцем!» — довольно думал Гришка, обгрызая заусениц на своем жилистом пальце и исподлобья наблюдая за входящим в дом Бежецким.

Все оставшееся до поля время Андрей использовал для развития навыков фехтования. Каждый день он до изнеможения фехтовал с невидимым противником. Приезжавший к нему по вечерам Бекман, глядя на его тренировки, с горечью в душе вздыхал: «Неужели он серьезно собирается биться этим легким клинком с бойцом в броне?».

Десять дней пролетели незаметно. Андрей перед поединком почти не спал, но чувствовал себя бодро. Под утро, Никодим стал уговаривать его перед поединком, принять чудодейственную настойку Александры. Молодой князь категорически отказался:

— Этим делу не поможешь! Все решит Бог!

Елизар Романович с братьями, заявленные на поле поручником и стряпчими, приехали еще затемно. Андрей с Никодимом уже на конях ждали их у ворот дома.

— Ну, как Аника-воин? — поздоровавшись, спросил Андрея Бекман. — Есть дрожь в коленках?

— Немного есть! — признался молодой князь.

— Значит все в порядке! — натянуто рассмеялся Бекман, стараясь скрыть свои дурные предчувствия по поводу результатов поединка. — Поехали! С Богом!

Мост возле Москворецких ворот Китай-города проехали, когда из-за верхушек леса за Москвой-рекой показался краешек солнечного диска. На поле еще никого не было. Оно представляло собой ровную, вытоптанную прямоугольную площадку, размерами примерно 8 на 4 саженей, края которой окружали высокие луговые травы. Объехав ее по периметру, Андрей решил, что места для маневра достаточно. Раздался стук копыт по деревянному настилу моста. Все повернули головы в его сторону, ожидая, что приехал соперник Андрея. Но это были судьи, люди из приказа и четверо стрельцов, вооруженных бердышами, которых они взяли для поддержания порядка на поединке. Солнце поднялось над лесом и стало совсем светло. Вокруг начал собираться народ, привлеченный скоплением вооруженных людей, а ответчика все не было. Солнце уже начало печь, когда на мосту показалась кавалькада людей Коробьина. Андрея удивило его улыбающееся лицо. Вскоре он узнал, почему так беспечен был ответчик.

— Наймита хочу выставить вместо себя! — нагло заявил он судье князю Куракину.

— Не уж то захворал князь! — подозрительно оглядывая Коробьина, спросил Куракин. — Что-то не видно по тебе!

— Уповаю только на помощь господа! — ответил Коробьин. — Из последних сил держусь!

— Что скажет истец? — обратился к Бежецкому судья.

— Ты погоди судья! — попытался остановить Куракина Бекман. — Пусть для начала назовет его?

— Вот он! Посадский человек Григорий Шибаев! — показал Коробьин на вышедшего в центр поля богатырского вида человека. На нем блестели вороненой сталью ряды пластин юшмана, голову покрывала «мисюрка» с «бармицами» до плеч, ноги защищали железные поножи, а на поясе висела тяжелая турецкая сабля, украшенная драгоценными камнями. В руках он держал небольшой круглый щит.

— Неуместно князю биться с посадским человеком! — заявил Елизар Романович, посовещавшись с братьями.

— Не спеши Бекман решать за истца! — возразил ему судья. — Пусть он сам скажет.

Андрей оглядел наймита. Страшен был его вид. «Отказаться? — подумал юноша. — Присудят победу Коробьину! Нет! Стоять, так до конца!».

— Я, готов! — лаконично ответил он.

Судья дал команду стрельцам разогнать собравшихся зевак за границы поля. Несмотря на угрозу попасть в тюрьму, за невыполнение требований стрельцов, находились упрямцы, старающиеся нарушить границы поля. Только после того, как один из них был избит древками бердышей, поле очистилось. Бойцы заняли исходные места в углах поля, а их стряпчие и поручники встали по его границам. Тут же расположился на коне судья князь Куракин, рядом с которым стояли дьяк Клобуков и приказные люди. Увидев, что все разместились на положенные места, судья толкнул вперед одного из приказных. Это был бирюч.

— Православные люди! — закричал бирюч, выйдя в центр поля. — Начинается судный бой между князем Андреем Михайловичем Бежецким и царским стольником князем Юрием Феодосьевичем Коробьиным, который выставил вместо себя наймита, посадского человека Гришку Шибаева. Князь Бежецкий обвиняет князя Коробьина в попытке его отравления. Православные люди! Молитесь пресвятой Троице, дабы она даровала победу правой стороне!

Шумевший до этого люд замолк. Все взгляды присутствующих в этот миг были нацелены на бойцов.

Шибаев, бодро переминаясь с ноги на ногу в своем углу, бросал свирепые взгляды на своего противника, изображая готовность разорвать его на клочки. Андрей стоял неподвижно, пристально смотря в небо, словно пытаясь, что-то увидеть на нем.

— На что он надеется? — кто-то громко сказал в толпе. — Без брони и с игрушечным мечом на такого бугая! Убьет его Гришка!

— Да на что ему надеяться-то! Такому хлипкому! — поддержали его со смешком. — Видишь, в небо смотрит, просит Бога, чтобы к себе поскорей забрал!

— Приступайте! — объявил бойцам судья.

Шибаев быстрым шагом поспешил к князю. Андрей также двинулся навстречу ему, чтобы иметь за спиной место для маневра. Прикрыв лицо щитом, Григорий занес руку с саблей для удара, чтобы одним махом рассечь своего противника, но тут же опустил ее, почувствовав в запястье болезненный укол шпагой. Не замахиваясь, он махнул ею снизу и от себя, пытаясь скользящим ударом настичь князя, но клинок просвистел в пустоту. Князя на этом месте уже не было, а с той стороны, где он оказался, отдалась болью от очередного укола голень ноги. Поняв, что одним махом ему с противником не разделаться, Шибаев приступил к планомерной осаде. Кружа вокруг него, он долго выбирал позицию для атаки, чтобы, внезапно рванув вперед, достать противника острием сабли. Но князь всегда был начеку, и Григорий оставался наедине с пустотой, получив болезненный укол в руку с саблей или ноги. В толпе стояла глухая тишина. Зрители, не воспринимая уколы шпагой всерьез, не понимали, почему богатырь Шибаев не может разом поразить своего почти безоружного противника, который к тому же постоянно убегает от него.

В это время в толпе началось какое-то волнение. Забыв о бойцах, все повернули головы к месту у поля, где сидя на вороном жеребце, наблюдал за поединком судья. В сопровождении свиты богато одетых конников, к нему подъезжал какой-то важный господин. Упряжь его арабского скакуна была обильно украшена золотом и серебром.

— Шурин царя! Сам Борис Годунов приехал! — прошелестело в толпе.

Поздоровавшись с судьей, Годунов остановил своего аргамака рядом с его конем, чтобы наблюдать за боем. Свита, расталкивая конями народ, расположилась по периметру поля.

Между тем, Шибаев стал ощущать на себе результаты уколов противника. Рука начала неметь, а ноги стали тяжелеть. Неприятно скользили под поножами пропитавшиеся кровью стеганые чулки. Бегавшие вдоль края поля стряпчие Шибаева, тревожно смотрели на него. Григорий понял, что срочно нужно решать исход поединка. Пройдет еще немного времени, и он совсем не будет чувствовать ни руки, ни ног. Встав посредине поля, Шибаев отбросил в сторону щит и переложил саблю из правой руки в левую. Мало кто знал, что Григорий левша, который одинаково мог биться как правой так левой руками. На неподготовленного к этому соперника, такое известие могло повлиять негативно и даже решить исход поединка в пользу левши. Расстегнув поножи, Шибаев положил их на землю. Оглядел ненавистного соперника. Внимательно наблюдая за ним, князь стоял в четырех шагах, выставив вперед острие шпаги. Князь, конечно, мог нанести, возможно, смертельный удар, пока он возился с застежками поножей, но почему-то этого не сделал.

— Аа-а-а! — закричал во всю мощь своей богатырской глотки Шибаев, и со свистом рубя воздух саблей, бросился на князя. Князь опять увернулся. Шибаев, размахивая саблей, влетел в толпу на краю поля. Чудом никого не задев, он увяз в траве и упал.

— Правда на стороне князя Бежецкого! — торжествующе крича на поле выскочили братья Бекмана.

— Шибаев еще не побежден! Он не просит пощады! — возразил им Бухарин, стряпчий Коробьина, видя, как темнеет от крови кафтан на груди Бежецкого, задетой вскользь лезвием сабли Шибаева.

Вид крови на одежде дотоле неуязвимого соперника, прибавил сил Шибаеву. Поднявшись, он не спеша, вышел на середину поля, как будто ничего не случилось.

— Посторонние, очистите поле! — строго потребовал судья. — По уговору бой должен продолжаться до смерти одного из противников или его просьбе о пощаде!

Бойцы опять встали друг против друга. Шибаев приготовился к повторению своей удачной атаки, а Андрей к отражению ее. Оба понимали, что для кого-то из них она будет последней.

— Приступайте! — снова объявил судья Куракин.

Шибаев уперся ногой в землю для толчка вперед, выбросил вверх для удара руку с саблей и открыл рот, чтобы опять заорать. Крик застрял у него в гортани, потому что в горло ему упиралось острие шпаги князя. Все вокруг застыли, пораженные внезапностью столь быстрого финала.

— Отпусти его князь! Убери шпагу! — нарушил тишину господин, находившийся рядом судьей. — Она хорошо послужила тебе сегодня. Божьим судом Господь Бог через нее показал правду твою! Подойди к нам!

Его голос и звон ударившейся о землю сабли, выпавшей из рук Шибаева, привел народ в чувство.

Сторонники молодого князя торжествовали, а его недруги возмущались:

— Не по-русски это как-то!

Андрей неторопливо подошел к неизвестному.

— Это сам Годунов! — шепнул ему на ухо, стоящий рядом с судьей Бекман. — Поклонись и представься ему!

— Будь здрав боярин! — поздоровался, не кланяясь Бежецкий.

Годунов недовольно повел бровью, не увидев поклона. «Молод и дерзок! — подумал он. — А может, не знает кто я?»

— Годунов, я! — надменно глядя на юного князя сверху вниз, назвал он себя.

Бекман, нажал рукой на спину юноши, подталкивая его к поклону. Андрей поклонился Годунову.

— Видел я, как ты доказывал свою правоту судом божьим! Молодец! — восторженно похвалил его подобревший Годунов. — Побольше бы нам таких бойцов! Слышал я, что ты в науках искусен, несколько языков знаешь?

— Да, — подтвердил Андрей. — Знаю итальянский, немецкий и английский языки. Немного говорю на испанском!

— Похвально! Где служишь? Наверное, в Посольском приказе? — поинтересовался Годунов.

— Не успел он еще на службу поступить! — пояснил, вступивший в разговор Бекман. — Да и не хочет он в Москве служить!

— Почему? — спросил Годунов у молодого князя.

Андрей молчал, глядя в сторону от своего знатного собеседника.

«Все же дерзок этот юнец! — недовольно думал Годунов, раздраженный гордым и независимым видом юного князя. — При дворе не приживется! Такие люди могут служить только России, а не ее властителям! А жаль!».

— Ну, ладно! — нарушил молчание Годунов. — Можешь не отвечать. Если не в Москве, то где же ты хочешь быть?

— На береговой службе! — не задумываясь, ответил Андрей.

— То же неплохо! — согласился Годунов, подумав, что в украинных городах люди долго не живут. — Опасно, трудно, но почетно! Есть ли у тебя вопросы ко мне?

— Есть! — ответил Андрей. — Помоги мне быстрее попасть на службу!

— Помогу! — покровительственно улыбнулся Годунов. — А когда ты к ней будешь готов?

— Через неделю! — уверенно ответил Бежецкий.

— Хорошо! — сказал Годунов. — В этом году смотра войскам не будет. Поэтому в полном снаряжении подъедешь к Разрядному приказу в назначенный день и час, которые тебе сообщат позже. Посмотрит тебя начальник приказа, назначит оклад и дачу, дьяк запишет в десятню на месте службы, а люди Поместного приказа испоместят тебя там же. Служи князь!

Развернув коня, Годунов собрался уезжать.

— А как быть с ним? — спросил его судья, кивнув головой на Коробьина.

Тот стоял со своими поручником и стряпчими у телеги, на которой лежал неспособный передвигаться раненый Шибаев. Бросая нервные взгляды на судью и стрельцов, он, страшась, ожидал решения своей судьбы. Жалкий вид царского стольника смягчил сердце всевластного царедворца.

— Позови его и поручника! — потребовал у судьи Годунов.

Куракин послал за ними слугу. Коробьин и его тесть Никита Романович подбежали к коню Годунова. Склонив головы, они упали перед ним на колени.

— Возьмешь себе на поруки Никита Романович, своего зятя, пока государь не решит, тюрьмой или смертью его наказать! — голосом, не терпящим возражений, произнес царский шурин, не глядя на распростершихся у ног его коня людей. — Головой отвечаешь за него!

Хлестнув коня плеткой, Годунов направил его на дорогу. Свита, подняв копытами лошадей облако пыли, устремилась за ним.

Решение царя о наказании Коробьина пришло в Разбойный приказ через неделю. «Бить кнутом да вкинуть в тюрьму до царского указа» — прочитал в грамоте окольничий Куракин. По его приказанию, наряд стрельцов с судебным приставом был выслан в усадьбу Коробьина для его ареста. Но его уже и след простыл.

— Уже два дня никого нет здесь! — сбиваясь в словах, рассказывал приставу слуга Коробьина. — Загрузили добро на возы, сели на коней и уехали. И князь, и княгиня! А куда, не ведаю!

Никита Романович, вызванный для объяснения в Разбойный приказ, растерянно разводил руками:

— Как я за ним мог уследить? Днем и ночью под дверями стоять что ли? А на государевой службе, когда быть?

Через полгода, Бекман, бывший по посольским делам в Польше, на балу у князя Вишневецкого в Варшаве лицом к лицу столкнулся с Коробьиным и его женой Ириной. Коробьин был мрачен, а Ирина, игрива и весела в своих роскошных одеждах и драгоценностях, под пожирающими ее алчными взглядами панов и завистливыми взорами паненок. Проходя мимо Бекмана, парочка сделала вид, что не заметила его.

Глава XXI. Выполняя наказ

Гора слегла с плеч Андрея после поединка. Казалось, ничто не могло повлиять на его жизнерадостное настроение. Ни рана на груди, иногда напоминавшая ему резкой внезапной болью, ни переживания, связанные с подготовкой к смотру. Но весть о том, что Коробьин сбежал, не отдав долг, охладила его пыл. Андрей понял, что вотчину родителей теперь не вернуть и самому придется перейти на режим строгой экономии. И все же, при покупке снаряжения молодой князь не удержался и дал волю своим желаниям. На деньги, которые у него оставались, он купил запасного скакуна по кличке «Абрек» и двух лошадок для Никодима. В Оружейном ряду Гостиного двора Андрей приобрел бахтерец, железную шапку, стеганую одежду и подшлемник под них, саадак, карабин и припасы для слуги. Но на дорогую персидскую саблю у него денег не хватило, и он взял дешевую московскую.

Вскоре ему принесли грамотку из Разрядного приказа. Согласно ей, через день, в девять часов утра он должен был быть в снаряжении и на коне в приказе для смотра.

Смотр Андрея проводил боярин Никита Романович Трубецкой.

— Добрая у него броня! — говорил сопровождавшим его дьякам князь Трубецкой, одобрительно поглядывая на молодого князя. — И конь запасной есть!

— Так как его писать? — озабоченно спрашивали дьяки. — По какому разряду и куда?

— По высшему! — отвечал Никита Романович. — А вот куда он хочет, мы его сейчас спросим! Где собрался служить воин?

— На берегу хочу служить! — ответил молодой князь.

— Что у тебя там есть? — спросил боярин одного из дьяков.

— Шатцк, Ряжск, Донков, Свияжск — доложил боярину дьяк.

— Выбирай князь! — предложил юноше Трубецкой. — Хотя, что тут выбирать, в любом из этих городишек вероятность получить в сердце татарскую стрелу примерно одинакова!

— Донков! — не задумываясь, ответил Андрей.

Так определилось место службы молодого князя. Из рук казначея Поместного приказа Андрей получил свое жалованье — 5 рублей, Указ царя и Великого князя Всея Руси Федора Иоанновича и грамоту Поместного приказа на право владения 100 четями земли в окрестностях Донкова.

Андрей хотел продать дом в Москве, но Бекман его отговорил:

— Может со временем, в Москве осядешь! Как никак здесь жили твои родители. А в твое отсутствие мои слуги присмотрят за ним.

Подумав, молодой князь согласился. Через два дня, ранним утром, Андрей с Никодимом выехали к месту службы. Их провожали до земляного вала Бекман и его братья. Расставаясь, они обнялись и расцеловались.

— Не забывай нас! — на прощание сказал ему Елизар Романович.

Андрей еще долго оборачивался назад, махая им рукой, пока фигуры трех всадников не исчезли за одним из поворотов.

На пятые сутки пути они остановились на ночлег в небольшой деревушке, расположенной вдали от дороги. Они бы проехали ее, если бы не наткнулись на жителя этой деревни, возвращающегося домой. Темнело, и мужик, увидев в этом возможность, неожиданного заработка, предложил им остановиться у него на ночлег. Деревушка была совсем маленькая. Всего три избы, стояли на берегу небольшого ручья.

— Вон там, — показывая рукой на стоящие рядом избы, рассказал им крестьянин, — живут дочь с зятем, а дальше, брат!

Хозяйка, накрыв стол нехитрой крестьянской едой, ушла, забрав с собой многочисленных детишек, глазеющих на чужаков через открытые окна и дверные щели.

— Вы тут одни располагайтесь! — сказал им крестьянин. — Мы переночуем на сеновале.

Верный Никодим на ночь закрыл дверь на засов. Из предосторожности затворил ставни окон. Положив рядом с собой заряженный карабин, он прилег на топчан возле двери и вскоре заснул. Андрею долго не спалось. Ворочаясь на своем ложе, он мысленно представлял встречу с Ксенией. Прошло почти два года. Какая она сейчас? Как отнесется к нему и воспримет весть об отсутствии брата? Ближе к полуночи сон одолел и его. Проснулся он от лая собак. Может, зверь забежал из леса? Но собаки замолчали одна за другой, внезапно взвизгнув напоследок. Первым замолк кобель крестьянина. Андрей осторожно встал с топчана и тихо подошел к двери. Прислушался. Вроде бы ничего! Нет! Ухо уловило еле слышную поступь чьих-то шагов во дворе. Андрей осторожно взял с лавки пояс с саблей и шпагой, вытянул лук из налучника и заправив стрелу, занял место у двери. В ухо ему засопел проснувшийся Никодим. В руках он держал карабин. Внезапно, со двора попытались открыть дверь. Закрытая на засов дверь была надежным препятствием от проникновения внутрь, но неприятный холодок подернул застывших у порога князя и слугу. Неизвестный зашел со стороны улицы, пытаясь открыть ставни. Убедившись в бесполезности своих попыток, он куда-то ушел. Андрей решился. Отодвинув засов, он осторожно приоткрыл дверь. В лицо дохнуло ночной прохладой. Прижимаясь к стене избы, Андрей с Никодимом вышли во двор. На небе не было ни одной звездочки, стояла сплошная темь. Но очертания собаки, неподвижно лежащей рядом с будкой было видно. Андрей подошел к ней и дотронулся рукой. Животное не отозвалось. Рука наткнулась на влажную липкую рану возле шеи. Собака была мертва. Кто ее убил? Конокрады? Но лошади стояли у коновязи! В это время, из-за угла избы показались две крадущиеся фигуры. Андрей, не колеблясь, выпустил по ним одну за другой две стрелы. Один из неизвестных сразу упал. Второй, перед тем как распластаться по земле, успел сделать несколько шагов. Андрей и Никодим бросились к распростертым на земле телам. Андрей наклонился к лежащему. В нос ударил тошнотворный запах давно немытого тела и гниющей кожи. Юноша запомнил этот запах еще с той роковой ночи, двухлетней давности, когда в охотничьей избушке под Донковом, их с Василием врасплох захватили крымчаки. Перед ним лежал мертвый татарин.

— Что с этим делать? — шепотом спросил Никодим.

Очевидно, второй татарин был еще живой.

— Прикончи его! — потребовал Андрей.

— Не могу боярин! Рука на живого человека не поднимается! — дрожащим голосом произнес Никодим.

Андрей вытащил шпагу из ножен и ударом в сердце добил раненого.

— Беги в избу на сеновал, Никодим! Разбуди хозяина и ко мне, для разговора! — приказал князь слуге.

Заспанный крестьянин, увидев трупы, все понял сразу.

— Боже! Спаси и сохрани! — перекрестившись, запричитал он. — Ведь это татарские лазутчики! Сожгут деревеньку! Людей в полон уведут!

— Не паникуй! — оборвал его Бежецкий. — Поднимай всех мужиков способных держать в руках оружие. Сбор у твоей избы. Пусть прихватят с собой все, чем они могут обороняться. Баб и детишек, скот, лошадей, срочно в лес. Подальше от дороги! Скоро нагрянут гости!

Всего в этой маленькой деревушке нашлось шесть мужиков: крестьянин с сыном, его брат с двумя сыновьями и зять крестьянина. Пришли еще два тринадцатилетних подростка, но Андрей сразу же отослал их в помощь бабам. С оружием оказалось не так плохо. Два лука, рогатина, двое вил и увесистый ослоп, при умелом применении могли стать серьезным оружием.

Расположив бойцов в зарослях на въезде в деревню, Андрей облачился в доспехи и оседлал своего коня.

— Я встречу тех, кто прорвется через ваш заслон! — пообещал он.

С рассветом, не дождавшись лазутчиков, отряд татар, численностью около десяти всадников, с гиканьем и криками «Ал-ла-а!» ринулся на деревню. У въезда в деревню, встреченные градом стрел, они потеряли двух конников. Многие получили ранения. Разозленные оказанным им сопротивлением, пятеро татар вступили в бой с обороняющимися жителями, а троих отправили вперед, чтобы зажечь деревню. Эти трое, не ожидали встретить на своем пути хорошо вооруженного воина. Они были атакованы стрелами Андрея. Бросив зажженные факелы, поджигатели ударились в бегство. Один из них, настигнутый молодым князем, был им зарублен саблей. Не подготовленные к такому отпору татары, не выдержали и покинули деревню, оставив на дороге тела своих товарищей.

Андрею достались благодарные возгласы сельчан:

— Слава тебя ратник! Спасибо, что спас деревню!

Несмотря на то, что имелась опасность встречи с татарскими отрядами, участвующими в облаве сел и деревень, Бежецкий решил ехать дальше. Деревенские жители, напуганные возможностью повторного нападения татар, как могли, уговаривали его остаться в деревне, еще хотя бы на денек. Но князь был неумолим. Тогда, в благодарность за спасение деревни, они собрали ему, сколько смогли съестных припасов, нагрузив их на брошенную татарами лошадку.

Бежецкому повезло. Он не встретил на пути к Донкову татар. Но то, что они с Никодимом увидели в Донкове, вряд ли можно было назвать везением. Города не было. На пепле и обгорелых бревнах крепости и посада лежали трупы, целые и обгорелые человеческие и конные, изувеченные страшными ударами. Среди них, плача ходили женщины, укрывавшиеся в лесу и уцелевшие во время татарских облав, разыскивающие тела своих мужей, сыновей, братьев. Глядя на эту страшную картину, Андрей с Никодимом молча перекрестились.

— Когда это произошло? — спросил Андрей седого старика, копающего могилу.

— Вчера утром! — ответил старик. — Два царевича, с сорока тысячами войска осадили Донков. Два дня город держался. А на третий вот …. Кого побили, кого в полон увели! Наши поздно подошли!

— Девицу Ксению, сироту, которая на попечении своего дядьки Левонтия Игумнова была, не знал дедушка? — с надеждой спросил Андрей. — Что с ней?

— Может, и знал! Да, что толку! — махнув рукой, ответил старик. — Ищи теперь свою красавицу в полоне! В леску стоит отряд детей боярских из Рязани. Они сейчас вдогонку за нехристями должны поскакать, чтобы полон отбить! Поспеши!

Оставив Никодима в Донкове с обязательством ждать его, а если не вернется, ехать в Москву одному, Андрей присоединился к рязанцам. Полон они нагнали сразу за рекой Сосной. В короткой яростной стычке рязанцы полностью вырубили небольшой татарский отряд, охранявший пленных. С надеждой всматриваясь в лица, Андрей долго ходил среди бывших полонянок. Но Ксении среди них не было.

— Андрей! — внезапно позвал его знакомый тихий женский голос. Андрей обернулся.

— Не узнаешь меня Удача? — спросила его грустная пожилая женщина в черном платке.

— Арина Евдокимовна! — радостно закричал Бежецкий. Подбежав, он обнял ее. — Как ты?

Арина Евдокимовна, прижавшись к плечу Андрея, заплакала.

— Тимошу моего еще до осады убили! В первый же день! — плача рассказывала она. — Но хорошо, что ты есть! Я всегда думал, что ты жив! А где же Вася? Что с ним случилось?

Андрей кратко рассказал о Василии.

— Ну, что ж! Значит судьба у него такая, — сделала вывод она.

— Куда же ты теперь Арина Евдокимовна? — поинтересовался Андрей.

— Ой, Андрюшенька! — вздохнула она. — Наверное, к сестре в Тулу. Если доеду, конечно.

— Можно поехать со мной! — предложил Андрей.

— Я с удовольствием! — согласилась она. — А, что же ты про Ксюшу не спрашиваешь?

— Боюсь! — искренно ответил Андрей. — Вдруг с ней что-то случилось?

— Нет! С ней все в порядке, — обнадежила его Арина Евдокимовна. — Дядька ее за неделю до татар, переехал в Тулу, к новому месту службы. И Ксюшу с собой взял. Хочет выдать замуж за своего друга. Столько слез, она из-за этого пролила. Все тебя ждала. Если у тебя к ней сердце лежит, поторопись!

— Тогда поехали! — поспешил Андрей, предложив Арине Евдокимовне своего запасного коня.

Эта новость не только обрадовала его, но и огорчила. А, что если ее уже выдали замуж?

В Донков они заехали за Никодимом, который очень обрадовался, снова увидев живым и невредимым молодого князя.

— Куда теперь? — спросил он.

— Снова в Москву! — ответил Андрей. — А по дороге заедем в Тулу.

Он рассказал Никодиму про Арину Евдокимовну и про то, что бывалые рязанские ратники, посоветовали за назначением опять ехать в Москву, так как Донков восстановят, очевидно, не скоро. Сходив, на свежую могилку Тимофея Мартыновича, Андрей, Никодим и Арина Евдокимовна отправились в Тулу. Никодим был рад появлению Арины Евдокимовны. Теперь ему не придется думать о том, как готовить еду. На одном из привалов, женщина предложила молодому князю остановиться в Туле у ее сестры, которая была замужем за кузнецом. Андрей с радостью согласился.

На четвертый день дороги вдали показались стены Тульского острога. Миновав деревянный мост через реку Хомутовку и Крапивские ворота острога, путешественники оказались перед мощными стенами каменного Тульского кремля, расположенного внутри деревянной крепости. В 1552 году, укрывшись за стенами этой крепости, жители города смогли отразить атаки тридцатитысячного войска крымского хана Девлет Гирея, сдержав врага до подхода армии царя Иоанна Васильевича. Сразу за Ильинскими воротами острога, на берегу Ржавского болота находилась Кузнечная слобода, в которой жила сестра Арины Евдокимовны. Ремесленников в городе было немного. Из восьмисот дворов жителей, числилось всего двести принадлежавших им. В остальных дворах жили ратные люди.

В кузнечной слободе выплавляли железо из местной руды, залежи которой в изобилии обнаружились в окрестностях Тулы. Кузнецы изготовливали из полученного железа множество самых разных видов изделий, которые потом перевозились по реке Упе в города, стоявшие на Оке и Волге.

Сестра Арины Евдокимовны Анфиса и ее муж Петр оказались приветливыми хозяевами. С Андрея и Никодима они категорически отказались брать деньги за еду и постой.

— Спасибо тебе Андрей за сестру! — так благодарила его Анфиса. — Мало того, что из полона отбил у татар, но и привез ее к нам!

На следующий день после приезда в Тулу, Андрей приступил к поискам двора дядьки Ксении, боярского сына Левонтия Игумнова. Ему долго не везло. Он обошел весь посад и ничего не нашел. И только в Тульском Кремле ему удалось найти его двор. Левонтий Игумнов вместе со своей дворней временно располагался в «осадном» дворе. Такие дворы предназначались для расположения в них на время осады дворян, не живущих в Туле. После постройки усадьбы в дарованной ему государем вотчине под Тулой, Игумнов предполагал переехать туда. Андрей не рискнул постучать в ворота наглухо закрытого временного пристанища Левонтия.

Несколько дней, проведенных им в наблюдении за домом Игумнова, не дали никаких результатов. Из дома выходили только дворня, сам Игумнов и его жена. Ксении не было видно. Может она в другом месте? Андрей решил посоветоваться с Ариной Евдокимовной.

— Ой! — словно все, зная наперед, произнесла она. — Не хочет девка замуж, вот и держит он ее в девичьей взаперти, пока не одумается. Меня так первый раз тятенька принуждал, чтобы замуж за нелюбимого выдать!

— Это ты про кого? — спросила ее, оказавшаяся рядом сестра Анфиса.

— Про Ксюшу Скурыдину! — пояснила Арина Евдокимовна. — Опекун у нее Левонтий Игумнов!

— Петя? — спросила Анфиса мужа, зашедшего из кузни в избу. — Не слышал про таких?

— Хоть и баба ты Анфиса давно, а с девичьей памятью не рассталась! — пошутил кузнец. — Вся Тула знает: в воскресенье, после обеда, венчается она с дворянином Воронцовым в Успенском соборе! В позапрошлое воскресенье об этом после сговора слуги Игумнова объявили.

— Ах! — разом выдохнула из себя воздух Арина Евдокимовна! — Что теперь делать?

У Андрея застучало в висках.

— Может ничего не надо делать? — дрожащим голосом произнес он. — Пусть она будет счастлива!

— О чем ты говоришь Андрюша! — с укором сказала ему Арина Евдокимовна. — Да ведь ее согласия никто и не спрашивал. Ее может, и на смотринах не было! Воронцову этому под шестьдесят!

Анфиса и ее муж с интересом посмотрели на Андрея, поняв, в чем тут дело.

— Андрей Михайлович! — улыбнувшись, произнес Петр. — Если девушка любит тебя, есть один способ воспрепятствовать этой женитьбе.

— Какой? — спросил еще поникший Андрей.

— Украсть ее! — вполне серьезно посоветовал Петр.

— Это невозможно! — горестно вздохнул Андрей. — Ее держат взаперти в хоромах и никуда не выпускают!

— Рано еще решать, возможен побег или невозможен! — категорично заявил Петр. — Давай вместе подумаем.

Петр сходил в кузню и принес из нее кусок мела с деревянной доской.

— Хочу тебе план Тулы нарисовать, — пояснил он. — Ты ведь не местный!

Просидев у доски с планом почти до обеда, они оба пришли к выводу, что побег невесты во время венчания невозможен. Слишком короток путь свадебного поезда от дома невесты к Успенскому собору! Да и сам Кремль, как мышеловка, городские ворота в любое время могут захлопнуться!

— А почему бы ее ни украсть до венчания? — спросила любопытная жена кузнеца.

— Как? — возразил ей муж. — Ее никуда не выпускают!

— Как никуда? — стояла на своем Анфиса. — А на девичник, в баню перед свадьбой!

— Подруг у нее нет! — заметила Арина Евдокимовна. — Поэтому девичника может и не быть. А вот с баней все точно! Я уверена, что у вас туляков, все бани на берегу реки! Поведут невесту в баню, вот и выпустят птичку из клетки!

— Вот так, стратег! — не забыла упрекнуть своего мужа Анфиса. — Не только у нас баб девичья память бывает!

План побега невесты из бани, Андрей с Петром придумали быстро. Оставалось сделать одно: обсудить его с невестой. Это мог сделать только один человек, Арина Евдокимовна. Она сама предложила:

— Андрюша! Давай я сегодня же схожу к Игумнову!

— А под каким предлогом? — спросил Андрей.

— Купи на базаре для Ксюши перстенек какой-нибудь или ободок. А я скажу Левонтию, что это она в Донкове, у меня, когда уезжала, забыла!

— Ну и что? — засомневалась ее сестра. — Возьмет он твой ободок или перстенек и скажет, что сам передаст!

— А, Андрюша Ксене дорогой перстенек купит! — хитро улыбнулась Арина Евдокимовна. — Скажу Левонтию, что такую дорогую вещь ему доверить не могу! Вдруг заберет себе?

Все рассмеялись над простенькой хитростью Арины Евдокимовны.

Вечером того же дня, в ворота дома боярского сына Левонтия Игумнова кто-то постучал. Слуга открыл калитку. Перед ним стояла чистенькая опрятная пожилая женщина с корзинкой яблок.

— Что тебе надо бабка? — грубо спросил ее слуга, босоногий парень, в сермяжной однорядке.

— К хозяину мне! — потребовала женщина.

— Зачем? Как тебя зовут? — опять спросил слуга.

— Зовут меня Ариной Лыковой. Если он забыл, напомни ему, что я из Донкова. А зачем он мне нужен, сама ему скажу! — ответила Арина Лыкова.

Слуга доложил Игумнову, бесцельно сидящему на лавке у крыльца, о женщине. «Пустить или не пустить? — подумал Игумнов. — Надо же, уцелела! На пропитание, наверное, просит? Сейчас такие, как она вереницей к его воротам пойдут!». Слухи о гибели Донкова дошли и до него.

— Что ей надо? — спросил он. — Подаяние, небось, просит?

— Вроде бы нет! — ответил парень. — С корзинкой яблок пришла!

— Ну, пропусти! — милостиво разрешил Левонтий.

— Здравствуй боярин! — ласково улыбаясь, поздоровалась Арина и поклонилась. — Вижу, большим начальником стал!

— Не льсти Аринка! Говори по делу! — сурово ответил ей Игумнов. — Донков говорят, татары сожгли? Народу видимо, не видимо погибло и в полон сколько уведено! Твой то стрелец жив?

Арина Евдокимовна всплакнув, чуть не забыла, зачем она сюда пришла.

— Да его уже не вернешь! — ответила она, вытирая слезы. — Сама не знаю, как уцелела!

— Крепись! — посоветовал Игумнов. — Все мы там будем! Так зачем пришла? Помочь ни чем не могу! На свадьбу вот, сиротки, все деньги потратил!

— Ксенечка, что ли невеста? — сделав удивленно-обрадованное лицо, воскликнула Арина Евдокимовна.

— Она самая! — гордо сказал Левонтий. — В воскресенье приходи. Со стола много останется!

— Пусть Бог вознаградит тебя за щедрость боярин! — перекрестившись, поблагодарила его женщина. — Но, я не за этим. Хочу передать Ксенечке перстенек золотой с камушком, который она у меня в доме в Донкове забыла, да вот яблочек пусть покушает!

— Покажи перстень! — подозрительно взглянув на нее, потребовал Левонтий.

Арина Евдокимовна, не выпуская из рук перстенек, подержала его перед лицом Игумнова.

— Дорогой! — сказал Игумнов, а сам подумал о том, какая дура эта Аринка. Сама, наверное, подаяние просит, а золотой перстенек отдать принесла! — Давай, я его Ксюшке отдам!

— Нет! — возмутилась Арина Евдокимовна. — Отдам лично и только в руки!

— Не доверяешь, что ли Аринка? — удивился Игумнов.

— А почему я тебе должна доверять? — спросила женщина. — Вещь дорогая!

— И то, правда — согласился Левонтий. — Я проведу тебя к ней. Только ты недолго. Взаперти она у меня сидит в наказание! Жених ей, видите ли, не нравится!

— Ничего! — поддакнула ему Арина Евдокимовна. — Стерпится, слюбится!

— Вот и я так думаю! — ответил довольный Левонтий, увидев в Анне Евдокимовне свою единомышленницу.

Хозяин провел ее по скрипучим половицам на второй этаж своих хором, открыл амбарный замок на засове одной из дверей. Ксенечка сидела, понуро согнувшись, на скамейке у единственного окна небольшой комнаты. Поза ее фигуры выражала грусть и печаль. Она даже не повернулась к вошедшим.

— Разговаривай с ней сама! Я уже устал от нее! — раздраженным голосом произнес Левонтий. — Закрою вас обоих. Как наговоритесь, крикнешь привратнику у ворот. Приду, открою!

Дверь, проскрипев, закрылась. Лязгнул ключ в замке, и Арина Евдокимовна осталась наедине со своей воспитанницей.

— Ксюша! — произнесла женщина. — Это я, Арина Евдокимовна!

Услышав знакомое имя, Ксения бросилась ей на шею. Арина Евдокимовна, подозревая, что Игумнов стоит у двери и подслушивает ее, приложила палец к губам и, поставив корзинку с яблоками на стол, протянула ей перстень:

— Вот привезла тебе перстенек из Донкова, который ты забыла у меня в доме!

Ксения все поняла.

— Спасибо тебе Арина Евдокимовна! — громко сказала она. — Я здесь обыскалась, думала, что потеряла его совсем!

— Это подарок Андрея! — прошептала ей на ухо Арина Евдокимовна.

Ксения побледнела. Глаза ее закрылись. Арина Евдокимовна поддержала ее, боясь, что она рухнет на пол.

— Он хочет выкрасть тебя! — опять зашептала ей женщина.

Ксения словно ожила. Она смотрела на Арину Евдокимовну глазами полными слез и надежды.

— Спроси меня, что-нибудь про Донков! — боясь нарушить конспирацию, прошептала женщина.

— Что с Донковом? — громко спросила девушка.

— Татары сожгли! Почти никто не остался в живых! — печально произнесла Арина Евдокимовна.

Ксения заплакала. Об этом печальном событии она уже знала. Арина Евдокимовна прижав девушку к себе, принялась утешать ее.

— Перестань! — шептала она ей. — У нас очень мало времени!

— А, что с моим братом? — вдруг спросила Ксения.

— С ним все в порядке! — ответила еле слышно женщина. — Ты лучше скажи, тебя выпускают куда-нибудь со двора?

— Нет! — ответила девушка. — Двор и дом хорошо охраняются! Воронцов дал ему своих холопов стеречь меня, чтобы я не убежала.

— Ты яблочки то кушай! — опять нарочито громко сказала Арина Евдокимовна и шепотом спросила:

— А в баню то тебя поведут?

— Ой, совсем забыла, — хрустнув надкушенным яблоком, шепотом ответила ей Ксения. — В субботу вечером!

— А баня где? — спросила Арина Евдокимовна.

— На берегу Упы! — ответила девушка. — До сговора мне разрешали там купаться!

— А кто из прислуги может пойти с тобой? — поинтересовалась Арина Евдокимовна.

— Наверное, две девушки, которые прислуживают мне сейчас и знахарка! — ответила Ксения.

— А знахарка для чего? — удивилась ее собеседница.

— Она банщица и от дурного сглаза защитница! — ответила девушка. — Ой, опять запамятовала. Меня могут поехать охранять воронцовские конные слуги!

— Это все? — спросила Арина Евдокимовна.

— Больше я ничего не знаю! — ответила девушка.

— Тогда слушай меня! — потребовала ее собеседница. Арина Евдокимовна рассказала ей план побега из бани.

— Как только увидишь напротив купальни лодку с рыбаком, это будет Андрей, бросайся в воду и плыви к нему! — объясняла она ей.

Несколько раз женщина переспрашивала девушку, чтобы убедиться в том, что она ее правильно поняла.

— Ну, понятно я все рассказала? — спросила Арина Евдокимовна свою собеседницу, закончив рассказ.

— Да! — ответила девушка. — Только платье мне какое-нибудь не забудьте! И еще. Если не получится так, как вы задумали, то я утоплюсь в реке!

— Зачем ты так! — успокоила ее Арина Евдокимовна. — Все получится. А одежду тебе уже купили!

В это время заскрипела дверь, и, перешагнув порог, в комнату вошел Игумнов.

— Что вы там шепчетесь? — спросил он, звякнув связкой ключей.

— Мы о своем, женском! — ответила ему Арина Евдокимовна. — Знаем, что ты подслушиваешь!

— Нужны мне ваши болячки! — равнодушно ответил Игумнов. — Своих достаточно. Заканчивай разговор!

Поцеловавшись, Арина Евдокимовна и Ксения простились. В доме кузнеца, Лыкова рассказала о встрече с Ксенией Андрею.

Молодого князя встревожило известие о том, что в баню Ксению возможно будут сопровождать охранники. Своей тревогой он поделился с Петром.

— Да, не учли мы этого! — согласился с ним кузнец. — С берега, охране хорошо будет видна лодка на реке рядом с купальней и плывущая к ней беглянка. Надо охранников чем-то отвлечь!

— А, скоморохи у вас в Туле есть? — спросил его Андрей, внезапно вспомнив, как развлекал его Коробьин.

— Да где их нет? — ответил кузнец. — Ватагами ходят по дорогам. Купцы недовольны ими: попрошайничают, а если ничего не дашь, могут силой забрать! Деревенские мужики жалуются, что объедают их! Правда есть и такие, которые в них души не чают. Здесь, у Никитских ворот, у одного боярского сына целая ватага их живет! Поговори с ними. Они за плату на все согласятся.

На следующий день, Андрей, взяв Никодима, верхом отправился к Никитским воротам. Встретившийся им прохожий охотно показал нужный дом, из-за ворот которого были слышны звуки буйного веселья. Старший скоморохов, умудренный горьким опытом мужик средних лет, сначала отказал в помощи:

— Жених местный. Узнает о наших проделках, не даст житья нам здесь!

Но, узнав, что сироту хотят выдать насильно замуж за богатого старика, изменил свое мнение. Он даже отказался от денег:

— За святое дело не возьмем!

Кроме этого пришлось прибегнуть еще к одной предосторожности. Взяв грех на душу, Никодим ранним субботним утром, топором пробил днища двух лодок, лежавших на берегу, рядом с банькой Игумнова, чтобы ими не воспользовались охранники.

В субботу вечером, Ксению собрали в баню. По берегу реки Упы, уже стлался сизой полосой дым из печки баньки. Охранники, привязав коней к кустарнику на берегу, дали им возможность пощипать свежую луговую траву, а сами расположились рядом, наблюдая за территорией вокруг высокого плотного забора, окружающего женскую баню с купальней. Парила невесту сама знахарка.

— Что ж ты худа девка, ни кожи, ни рожи! — говорила она, бросая воду на раскаленные камни печки и безжалостно хлеща ее ароматными березовыми вениками. — Но это дело поправимое, если водочку перед едой натощак принимать каждый раз!

Старуха говорила правду: в Московском государстве почитали дородную женскую красоту!

Не выдержав, жара, невеста выбегала из баньки в купальню и бросалась в прохладные воды реки. При этом с ней постоянно находились либо знахарка на берегу, либо одна из прислуживающих ей дворовых девок. Уже замаячила лодка с Андреем перед купальней, а Ксения все не знала, как ей избавиться от их надоедливой опеки, чтобы незаметно выплыть из купальни на простор реки. Вдруг из-за забора послышались голоса, поющие веселую разухабистую песню, звуки гудков и волынок. Это на берег пришли скоморохи. Девки, а затем и не выдержавшая любопытства старуха, прильнули к щелям в заборе. «Пора!» — решила беглянка. Она быстро надела на себя исподнюю рубаху и бросилась к реке. Девушка неслышно вошла в воду и, нырнув в нее, проплыла под деревянным щитом, закрывающим купальню от любопытных глаз со стороны реки. Беглянка хорошо плавала и вскоре оказалась у борта лодки.

— Отвернись! — потребовала девушка от юноши, пытающегося помочь ей взобраться на ее борт. — Я сама!

Взобравшейся в лодку Ксении, упершийся взглядом в дно лодки Андрей, передал ферезею.

— Одень пока! — предложил он ей, гребя веслами. — На месте посмотришь то, что тебе купила Арина Евдокимовна.

Закутанная в плащ девушка перешла на корму лодки. Наконец Андрей смог ее разглядеть. Она повзрослела и стала настоящей красавицей. Девушка тоже бросала внимательные взгляды на него. Вскоре лодка уткнулась в илистый берег. Андрей помог девушке выйти из лодки, которую он спрятал в густых зарослях осоки.

— Андрюша! Сюда! — услышал он из ивняка, покрывающего берег, знакомый голос Никодима. Слуга верхом на лошади, к седлу которой были привязаны еще две, ожидал их. Андрей и Ксения оседлали коней. Перед тем как тронуться в путь, Андрей прислушался. Звуки игрища скоморохов по-прежнему раздавались с противоположного берега. Довольный этим Андрей пришпорил коня. За ним последовали Ксения и Никодим.

Еще было светло, когда они, доехав до условленного места, оставив коней Никодиму, опять переправились на левый берег реки. Там их встретил кузнец с приготовленными для них лошадьми.

Побег прошел на редкость удачно. Как раз в это время, одна из девок в купальне, обнаружила отсутствие невесты. Обыскав баню и купальню, посмотрев под сваи мостков и не найдя девушки, она сообщила об этом знахарке.

— Утонула! — сделала вывод та. Девки подняли вой. Скоморохов забыли. Один из охранников поскакал в хоромы Игумнова, чтобы сообщить ему неприятную весть. До темноты девушку искали по берегам реки, бросали рядом с местом купания невод. Но ничего кроме коряг и плетеных рыбацких верш на дне реки не нашли.

— Выполнила ведь свою угрозу мерзавка! — рассказывал дворне разозленный Левонтий, вспомнив, что племянница обещала наложить на себя руки, если он выдаст ее замуж за старика дворянина. — Ничего! Он себе другую найдет! Мало ли этого добра!

Объехав город с северной стороны, окруженной лесом, в сумерках они подъехали к дому кузнеца, никем не замеченные. В этот вечер было много разговоров. Ксения долго и внимательно расспрашивала Андрея о том, что он пережил, о далеких странах, в которых он побывал, о своем брате и его девушке. Молодые не отводили взглядов друг от друга, а те, кто постарше, от них, радуясь счастью их встречи.

На следующий день, в Туле только и разговоров было, как о молодой утопленнице. Девушки и женщины жалели ее, а мужчины относились по-разному. Пока шли пересуды по несчастной покойнице, в доме кузнеца произошло важное событие. Молодой князь, в присутствии всех просил Ксению выйти за него замуж. Потупив взгляд, девушка согласилась. Чтобы не разоблачить себя, венчаться было решено в маленькой деревенской церквушке под Тулой, на пути в Москву. О ней знали многие. За небольшую плату, местный священник посвящал молодых в таинство брака, не особо вдаваясь в подробности его законности. Правда, в браке Андрея и Ксении ничего противозаконного не было. Разве что, отсутствовало согласие опекуна на брак молодой, да то, что жених увел невесту из-под чужого венца! Договорившись, молодые предложили Арине Евдокимовне поехать с ними в Москву.

— Можешь жить в моем доме! — предложил ей юноша. — Все равно мы там будем не долго!

Арина Евдокимовна с радостью согласилась. Два дня молодежь, Арина Евдокимовна и Никодим занимались подготовкой к отъезду. Анфиса готовила им еду в дорогу, а Петр помогал Никодиму в починке лошадиной упряжи. В понедельник, рано утром, верхом на четырех лошадях, в сопровождении двух лошадок навьюченных вещами, попрощавшись с хозяевами, они выехали в направлении Москвы. К середине дня, путешественники достигли одинокой деревни, в церкви которой, молодым предстояло венчаться. Здесь, на поляне, в придорожном лесу, они остановились на привал. Андрей поехал в деревню договариваться с батюшкой, а Никодим остался охранять женщин, готовившихся к венчанию. Арина Евдокимовна, из поклажи на навьюченной лошадке извлекла красное свадебное платье с длинными рукавами. Его, Андрей, по ее настоянию и выбору, купил за день до отъезда. Вряд ли кто мог представить восторг невесты, увидевшей свадебный наряд в безлюдном лесу!

Дом батюшки стоял у самого храма, небольшой деревянной однокупольной церкви. На стук в дверь, вышел средних лет, полный мужчина. По одежде его можно было принять за благополучного крестьянина, но умный благообразный взгляд и прямая осанка выдавали в нем местного пастыря.

— Будь здрав батюшка! — обратился к нему Андрей. — Не Феогностом ли тебя величают?

— Именно так! — согласился священник. — Что тебе нужно от меня отрок?

— Повенчай меня с моей любимой, батюшка! — откровенно заявил Андрей.

Феогност внимательно осмотрел Андрея:

— Как зовут то твою невесту?

— Ксенией! — ответил юноша.

Священник удовлетворенно кивнул головой.

— Скажи честно добрый молодец, что привело тебя и твою суженную венчаться в такую глухомань? — хитро прищурившись, спросил он юношу.

— Умыкнул я свою суженую у другого! — признался Андрей.

— Не велик грех! — рассмеялся Феогност. — Плата за действо, знаешь какая?

— Знаю! — ответил юноша.

— Плати, и перед заходом солнца, когда разойдутся прихожане, будь со своей невестой перед воротами храма! Так и быть, совершу таинство!

Обрадованный Андрей рассчитался с батюшкой и, пришпорив коня, поскакал к месту стоянки, где его с нетерпением ждала Ксения.

Время до венчания тянулось медленно. Но вот, наконец, диск солнца застыл над горизонтом. Всем караваном, впереди, верхом на скакунах жених с наряженной невестой, сзади, также на лошадях Арина Евдокимовна с Никодимом, и трусящие за ними навьюченные лошадки, подъехали к храму. Здесь они остановились. Ворота храма были открыты. Андрей спешился и взяв на руки невесту, снял ее с коня. Взяв друг друга за руки, они вошли в храм и остановились у входа. За ними, оставив Никодима с хозяйством, поспешила Лыкова. В храме уже потрескивали свечи, освещая священника, стоящего в алтаре. Андрей его не узнал. На нем был длинный подрясник[92], шею огибала и спускалась на грудь епитрахиль, расшитая крестами лента. На груди, сверкал в пламени свечей украшенный драгоценными камнями наперсный крест на массивной золотой цепи. Окинув придирчивым взглядом молодых, священник пригласил их к престолу. Арина Евдокимовна последовала за ними.

— Кольца принес? — спросил Феогност жениха.

Андрей протянул ему золотые кольца. Положив кольца на престол, священник вручил молодым зажженные свечи и трижды прочел им благословения. После каждого благословения, Арина Евдокимовна суровым шепотом напоминала молодым:

— Креститесь нехристи!

После благословения, священник потребовал, чтобы находящиеся в храме преклонили головы перед господом. Взяв кольцо Андрея с престола, священник надел его ему, трижды крестя и говоря при этом: «Обручается раб Божий Андрей рабе Божией Ксении во имя Отца, и Сына, и Святого Духа». Тоже самое он повторил с кольцом невесты, крестя ее и приговаривая: «Обручается раба Божия Ксения рабу Божиему Андрею во имя Отца, и Сына, и Святого Духа».

— Меняйтесь кольцами три раза! — опять подсказала Арина Евдокимовна.

Андрей надел свое кольцо Ксении, а она в свою очередь Андрею. После третьего обмена кольцами они опять услышали ее недовольный голос:

— Остановитесь! Я сказала три раза!

Священник с кадильницей, прочитав необходимые молитвы, провел молодых к аналою, на котором лежали крест, Евангелие и венцы.

Причитая: «Ой, забыла старая!», вперед выбежала Лыкова и суетливо расстелила перед аналоем белое полотенце. Невеста, озорно взглянув на растерявшегося жениха, первая шагнула на него. Она то знала, что тот, кто первым ступит на полотенце при венчании, тот и будет править семьей.

Венчание продолжалось долго. Венчальные венцы были тяжелы. Андрей, ощутив на себе тяжесть венца, с тревогой посмотрел на свою невесту: выдержит ли? Но она держалась молодцом!

Было уже темно, когда Феогност закончил венчание, дав молодым поцеловать крест и вручив жениху икону Спасителя, а невесте — образ Пресвятой Богородицы. Деловитая Арина Евдокимовна забрала у молодых огарки свечей, которые они держали в руках при венчании и, завернув их в белую чистую тряпицу, торжественно вручила Ксении:

— Возьми! Храни дома всю жизнь!

Оказывается, существует поверье, что именно они помогают при трудных родах!

Останавливаться на ночлег у крестьян они не стали. Расположившись на окраине села, развели костер. Арина Евдокимовна приготовила нехитрый походный ужин. До рассвета жених с невестой разговаривали, разрешив отдыхать Никодиму. Больше всего разговоров было о брате Ксении.

— Ты не осуждаешь его, за то, что он остался там, в Англии? — спрашивал Андрей Ксению.

— Теперь нет! — отвечала она. — Ведь у меня есть ты. А ты меня никогда не бросишь!

— Никогда! — обещал он, не отрывая от нее полный любви и нежности взгляд.

— Жаль, только, что мы больше никогда не увидим его! — горько сетовала девушка.

— Мне тоже! — сознавался Андрей. — Но может не все так плохо, и Бог даст нам возможность встретиться снова!

— Дай Бог! — соглашалась с ним девушка. — Но это не так важно, главное, чтобы у него там было все хорошо!

Утром путешественники снова отправились в путь. Глядя на дремлющую в седле Ксению, невесту, а теперь его жену, Андрей снова вспоминал друга: «Эх, как был бы счастлив Васька, видя нас с Ксюшей вместе. Где-то он сейчас со своей Джейн? Да жив ли он вообще?». Тревожные мысли о судьбе друга овладели им, но созерцание видов милой сердцу родной русской природы под ровный цокот копыт лошадей быстро успокоило его. «Ничего с ним не случится! — подумал он. — И не такое пережили!». До Москвы оставалось каких-то десять часов езды.

В Москву приехали вечером. Вид города поразил Ксению.

— Какой красивый и богатый город! — громко поделилась она своими впечатлениями с Андреем, стараясь перекричать постоянно льющийся со всех сторон звон колоколов звонниц многочисленных церквей и монастырей. Еще больше ее поразили каменные хоромы Андрея.

— Я не знала, что ты такой богатый! — удивленно сказала она ему.

«Да, да! Богатенький!» — с иронией подумал молодой князь. Денежные запасы катастрофически убывали, а пополнять их было неоткуда! Ему еще предстоял свадебный пир, который необходимо было устроить для Бекманов.

Бекман сам приехал на следующий день. Вежливо, к обеду, чтобы не будить молодых.

— Поздравляю, князь! Я рад тебя снова видеть! — обнял он его. — Семья для ратника самое главное. А то ведь сложишь голову где-нибудь в степи, а тебя даже никто и помянуть не сможет! Но я не за этим. По срочному делу Андрей!

Елизар Романович рассказал ему, что внезапно умер дружок Коробьина, московский дворянин Бухарин, который пьяный пытался сесть на коня, упал и разбился насмерть.

— У покойного не было семьи и родственников, которые могли бы претендовать на наследство. Все его имение теперь отойдет в казну!

— Царствие ему небесное! — выслушав его, сказал Андрей. — А я здесь, при чем, Елизар Романович?

— Как при чем? — возмутился Бекман. — Он же по сговору с Коробьиным купил у него сельцо, где прах твоих предков лежит и земли, на которых ваша усадьба стояла! Бросай все и в Поместный приказ, пиши челобитную государю, требуй возвращения незаконно присвоенных Коробьиным земель. И в Разрядный приказ не забудь зайти. Там сейчас верстают ратников в понизовье. Горные черемисы опять взбунтовались!

Андрей воспользовался советом Елизара Романовича. Оседлав коня, он поспешил в Приказы. В Разрядном приказе, ему сразу предложили отправиться в Нижний Новгород. Андрей согласился. Теперь, когда Ксения была рядом с ним, ему было безразлично, где служить. В Поместном приказе, посмотрев на грамоту Разбойного приказа испоместили юного князя там же, недалеко от Нижнего Новгорода, дав земли на границе с восставшими черемисами. А на челобитную царю, предложили ждать ответа.

Свадебный пир состоялся через три дня. Андрей пригласил на него всех Бекманов и Гришу Алферева. Давно не знали хоромы Бежецких такого торжества. Молодая жена князя, которая по просьбе гостей вышла к ним, очаровала их.

— Это тебе награда, за муки и испытания, через которые ты прошел! — сказал при всех умный Гришка Алферев. Гости одобрительно зашумели.

Гости продолжали приходить и на другой день, вызывая недовольство Арины Евдокимовны, знавшей о бедственном состоянии финансов Андрея.

— Знают, что не на свои пьют, бесстыжие! — украдкой возмущалась она.

После пира началась подготовка к переезду к месту службы. Количество вещей увеличилось и Андрею пришлось приобрести повозку. Вскоре вещи были собраны, а ответ государя на челобитную о возвращении имения, не приходил. Андрей стал переживать, вдруг все напрасно! Он даже решил не дожидаться ответа. В один из дней нахмуренный Андрей решительно заявил Ксении и Никодиму о том, что утром следующего дня они выезжают из Москвы. С просьбой подошла к нему Арина Евдокимовна, встревоженная ранним решением Андрея.

— Андрюша! Возьми меня с собой! — попросила она. — Я тебе пригожусь, особенно Ксюше! Не оставляй меня одну здесь!

— Да, что ты Арина Евдокимовна! — ласково ответил ей Андрей. — Поедем с нами. Ты же мне как родная мать!

Арина Евдокимовна расплакалась от счастья. Но еще больше радовалась молодая жена князя. Он была уверена, что ей не справиться с хозяйством одной!

Небо словно стало благоволить молодым. Вечером с хорошей вестью приехал Бекман.

— Куда это ты собрался князь? — удивленно спросил он. — Немного погоди. Говорят, ответ государя на твою челобитную пришел. Завтра, вместе с грамотой Поместного приказа на право владения твоими землями ее тебе принесут!

— Значит, царь вернул мне родовое имение! — от радости пустился в пляс молодой князь.

— Не все! — охладил его пыл Бекман. — А только то, что Коробьин продал Бухарину!

Но Андрей был рад и этому. Только как воспользоваться свалившимся на его голову богатством? Сомнения Бежецкого разрешил Елизар Романович.

— Ты отъезд надолго не откладывай. За задержку не простят, — предупредил его Бекман. — Знаю, денег у тебя «кот наплакал». Поэтому предлагаю такое решение: имение сдашь мне в аренду, а я тебе за это заплачу!

Большего Андрей и желать не мог. Растроганный отеческой заботой Елизара Романовича он не знал, как его отблагодарить.

На службу он выехал через день, как всегда, ранним утром. Только маршрут его лежал уже через родовое гнездо. Как и в прошлый раз, отряд, состоящий из двух всадников, Андрея и Ксении, повозки с Ариной Евдокимовной и вещами, управляемой Никодимом, двух запасных лошадей до ворот земляного вала сопровождали Бекман с родней. Елизар Романович не трогал коня с места, пока обоз Бежецких не скрылся из его глаз, в чернеющем вдали лесу. Привыкший к Андрею, как к родному сыну Бекман тяжело переживал его второй по счету отъезд. «Боже милостивый! — просил Елизар Романович, с мольбой обратив лицо к усыпанному звездами, начинающему светлеть фиолетовому небу. — Не останови защитника Отечества вражьей пулей, мечом или стрелой в начале пути! Дай счастья ему и его половинке, а мне возможность увидеть их снова живыми и невредимыми!».

Примечания

1

Средняя Золотая Палата — часть дворцового комплекса в Кремле, из которого до наших времен сохранилась только Грановитая Палата.

(обратно)

2

Длинный до пят мужской сарафан.

(обратно)

3

Бельский Богдан Яковлевич — любимец Ивана Грозного. С 1578 года — оружничий и телохранитель царя. Умер в 1611 году.

(обратно)

4

Попытка английской королевы в 1583 году добиться у Ивана Грозного права торговли на всем Русском Севере только купцам «Московской компании». Чрезмерные претензии Елизаветы были дипломатично отклонены царем.

(обратно)

5

Один из служилых чинов, на которые делилось общество в Московском государстве. Чины думные — бояре, окольничие и думные дворяне состояли из правительственных лиц, занимавших должности по высшему управлению и места в Государственной Думе. Чины служилые делились на чинов московских и чинов городовых. Чины московские, т. е. столичные в нисходящем порядке были стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы (дворцовые). Из них составлялся «государев полк», соответствующий гвардии. Они также служили органами низшей администрации. Городовые чины — дворяне выборные, дети боярские дворовые и дети боярские городовые различались по роду исполнения своих ратных обязанностей. Дворяне выборные и дети боярские дворовые в силу своего имущественного положения могли нести службу в дальних и ближних походах. Дети боярские городовые составляли пешие гарнизоны своих городов, потому, что не имели лошадей и надлежащего походного вооружения.

(обратно)

6

Приказы — органы центрального управления, существовавшие в России в XVI — начале XVIII вв. Начальниками важнейших приказов (их называли «судьями», поскольку в большинстве случаев выполняли и судебные функции) назначались бояре, окольничии или думные дворяне. В большинстве случаев начальникам приказов давались «в товарищи» помощники из стольников, спальников и других служилых людей. На практике приказами чаще всего управляли не высокородные бояре, а дьяки — профессиональные чиновники, выходцы из различных сословий.

(обратно)

7

Василий II Васильевич Тёмный (1415–1462) — великий князь московский с 1425, сын Василия I Дмитриевича и Софьи Витовтовны. Попав в 1446 году в руки Дмитрию Шемяке, Василий Васильевич был ослеплен, за что получил позже прозвище «Темный».

(обратно)

8

Андрей Михайлович Курбский (1528–1583) — князь, известный политический деятель и писатель. После неудачной битвы под Невелем (1562 г.), бежал к польскому королю Сигизмунду, бросив на произвол судьбы свою семью. Известен перепиской с Иваном Грозным.

(обратно)

9

Сотни гостиная и суконная. К сотням гостиной и суконной принадлежали купцы, обладавшие меньшими капиталами, чем гости. Гости — крупные оптовые торговцы, которые вели дела с другими городами или даже с чужими землями

(обратно)

10

Не лгал, принося клятву на кресте.

(обратно)

11

Стоглавый собор — церковный собор с участием царя Ивана IV и представителей Боярской думы. Свое название получил от сборника соборных решений, поделенного на 100 глав, — «Стоглав».

(обратно)

12

Мурмолка — меховая или бархатная шапка с плоской тульей.

(обратно)

13

Колесцовый замок заменил фитиль кремнем, положив начало системе кремневого огнестрельного оружия.

(обратно)

14

Саадак — лук с налучником и колчан со стрелами.

(обратно)

15

Современный Данков, город в Липецкой области.

(обратно)

16

Затянутое бычьим пузырем.

(обратно)

17

Порох.

(обратно)

18

Лицо, ведавшее организацией и подготовкой города к осаде.

(обратно)

19

Все меры длины, употреблявшиеся в XVI веке:

Верста мерная — 100 саженей — 2,16 км;

Сажень — 3 аршина — 2,16 м;

Аршин — 4 четверти — 72 см;

Локоть — 48 см;

Четверть аршина (пядь) — 4 вершка — 18 см;

Вершок — 4,5 см.

(обратно)

20

Чамбул — отряд.

(обратно)

21

Портупея, к которой подвешивались 11 «берендеек» с пороховыми зарядами, рог с порохом, сумка для фитиля, пуль, пыжей, затравочника и прочих принадлежностей. Лучшими банделерами считались «московские», у которых ремни были прострочены.

(обратно)

22

Стрельцы делились на приказы по 500 человек в каждом. Приказы делились на сотни, полусотни и на десятки. Во главе приказов стояли головы, сотнями руководили сотники, полусотнями — пятидесятники и десятками — десятники. Стрелецкие головы со своими приказами подчинялись центральному учреждению — Стрелецкому приказу.

(обратно)

23

Рубль — 10 гривен или 2 полтины; гривна — 10 новгородок (копеек) или 20 денег; новгородка (копейка) — 2 деньги; алтын — 6 денег; полтина — 5 гривен; деньга — 2 полуденьги. Для сравнения: пуд ржи стоил 8 копеек, курица — 1–2 копейки.

(обратно)

24

В конце 1568 г. Иван Грозный с сыном Иваном возглавил карательную экспедицию в Новгород. Втайне подготовленный поход 15 — тысячного опричного войска по родной земле был отмечен проявлением крайней жестокости царя и бессмысленным кровавым и разбойным разгулом его слуг — опричников. Были разграблены Клин, Тверь, Торжок, Вышний Волочек, Валдай и Яжелбицы. В самом Новгороде безудержная расправа над горожанами продолжалась 40 дней.

(обратно)

25

Игра в кости.

(обратно)

26

Губные старосты были выборные и ведали уголовными делами: разбоем, татьбой, душегубством, поджогами и т. п.

(обратно)

27

Когда умирал служилый человек, из его поместья выделялись известные доли на прожиток (пенсию) вдове и дочерям умершего. Вдове — до смерти, вторичного замужества или пострижения, дочерям — до 15 лет, когда они могли выйти замуж. Но если к тому сроку у девицы подыскивался жених из служилых же людей, она могла справить за ним свой прожиток. В 1556 году было указано «больше 15 лет за девками поместья не держать». Так в служилой семье все дети служили: достигнув призывного возраста, сын — на коня, защищать отечество, дочь под венец — готовить резерв защитников. Если служилый умирал дома своей смертью, его вдове выделялось 10 % из его поместья, дочерям по 5 %; если он был убит в походе, оклады прожитков удваивались.

(обратно)

28

Считалось, что первое «ку-ка-ре-ку» раздается в первом часу ночи. После вторых петухов (в 2 часа) хозяйки вставали поставить хлеб и подоить коров. С третьими петухами — в четыре утра — просыпалась вся деревня

(обратно)

29

Дьяк (от греч. diákonos — служитель) — начальник и письмоводитель канцелярии разных ведомств в России до 18 в. Наиболее высокопоставленные из дьяков — думные дьяки (с 16 в.). Дьяки руководили канцеляриями («дьячими избами») центральных (приказы) и местных учреждений.

(обратно)

30

Впервые упоминается в летописи в 1146 году. Неоднократно разрушался врагами. Фактически заново возведен в 1592 году.

(обратно)

31

Тамерлан (1336–1405), среднеазиатский полководец.

(обратно)

32

1-й день 1-го месяца осени — Новый год на Руси с 1492 года.

(обратно)

33

По старому календарю день Симеона Столпника приходился на 1 сентября. Встреча осени.

(обратно)

34

Вся пахотная земля делилась на три поля: озимое, яровое и паровое. Нормальный или казенный размер выти доброй земли — 18 десятин, средней –21, худой-24 десятины в трех землях. 1 десятина — 1,12 га.

(обратно)

35

Барщина.

(обратно)

36

Русские акты 16–17 вв, в которых оформлялись условия найма, производства работ и т. п.

(обратно)

37

«Хлебный Спас» (16 августа по старому стилю) — заканчивается уборка хлеба.

(обратно)

38

— нет текста —

(обратно)

39

— нет текста —

(обратно)

40

Иван Кольцо (? — 1583) — казачий атаман, сподвижник Ермака Тимофеевича.

(обратно)

41

Место казней за городом.

(обратно)

42

Рубины.

(обратно)

43

Сапфиры.

(обратно)

44

Искаженное название Ормузского залива, в котором добывается этот жемчуг.

(обратно)

45

Шелковая китайская ткань.

(обратно)

46

Половецкая степь (крымск. — тат.).

(обратно)

47

Татарское название крепости.

(обратно)

48

Комендант крепости.

(обратно)

49

Даниил Адашев (?-1561) младший брат Алексея Адашева. Весной 1559 года с 8000 войска спустился на построенных судах вниз по Днепру в море и захватил 2 турецких корабля. Высадившись в Крыму, опустошил улусы застигнутых врасплох крымских татар, освободил множество христианских пленников.

(обратно)

50

Современная Евпатория.

(обратно)

51

Современный Белогорск.

(обратно)

52

Современная Феодосия.

(обратно)

53

Регламентировал поведение евреев в Литве.

(обратно)

54

Пират и флотоводец (умер в 1571 году), с именем которого был связан период могущества турецкого флота на Средиземном море в середине 16 века.

(обратно)

55

(от греч. «scizma» — раскол) — раскольник, еретик.

(обратно)

56

Разбогатевший капитан пиратского корабля.

(обратно)

57

Гибралтарский пролив.

(обратно)

58

(от лат. «renegade» — отрекаюсь) — изменник, отступник.

(обратно)

59

(от араб. «запад») — жители Туниса, Алжира, Марокко.

(обратно)

60

Азорские острова.

(обратно)

61

Носовая часть верхней палубы (перед фок-мачтой). Служит для защиты верхней палубы от заливания встречной волной, повышения непотопляемости, размещения служебных помещений и т. д.

(обратно)

62

Основан в 1222 году, вторым в Италии. Здесь учились или работали Коперник, Торкватто Тассо, Галилео Галилей, Везалий, белорусский первопечатник Франциск Скорина.

(обратно)

63

Богатый судовладелец.

(обратно)

64

Френсис Дрейк (1540–1596) — английский корсар и флотоводец.

(обратно)

65

Квартал зажиточных горожан.

(обратно)

66

Небольшое палубное судно с треугольными парусами.

(обратно)

67

Трос, закреплённый за носовой или кормовой рым шлюпки. Служит для привязывания шлюпки к пристани, судну и т. п.

(обратно)

68

Ветер от суши к морю. Суша, прогретая за день, остывает быстрее, чем вода; остывает и увеличивает свою плотность и воздух над сушей. Над морем, сохраняющим тепло этот процесс происходит медленнее. Там создается область пониженного давления. К месту пониженного давления приходит более холодный воздух с суши. Так возникает ночной бриз.

(обратно)

69

Вторая мачта, считая от носа корабля.

(обратно)

70

Парусно-гребные трехмачтовые суда с косыми парусами, применявшиеся в средние века на Средиземном море для военных и транспортных целей. На них устанавливали до 40 весел и 30–40, иногда 50 пушек малого калибра. Весельные порты располагались между пушечными. Узкий длинный корпус с широким развалом бортов в носовой оконечности обеспечивал шебеке хорошую мореходность.

(обратно)

71

Часть паруса, приспособленная для уменьшения его площади, без полной уборки.

(обратно)

72

Курс судна относительно ветра: ветер дует прямо в корму (попутный ветер).

(обратно)

73

Ливонский дворянин на русской службе, посол царя Федора Иоанновича в Англии.

(обратно)

74

Здесь, помощник нотариуса.

(обратно)

75

(от фр. (bretteur) — дуэлянт, забияка.

(обратно)

76

Королевский чиновник, выполняющий судебные функции.

(обратно)

77

Название французских протестантов (кальвинистов).

(обратно)

78

Известный английский драматург (1554–1606), предшественник У. Шекспира.

(обратно)

79

Уильям Сесил баронет Бергли (1520–1598) — английский государственный деятель, лорд-канцлер.

(обратно)

80

Бергли-Хаус сохранился до нашего времени.

(обратно)

81

Старинный парный танец.

(обратно)

82

Роберт Дадли герцог Лестер (1532–1588).

(обратно)

83

Эдмунд Спенсер (1552–1599) — английский поэт. Ему подражали Роберт Бернс и Джеймс Томсон. Чарльз Лэм называл его поэтом поэтов. Его творчество оказало влияние на творчество Перси Биши Шелли, Джона Китса и Джорджа Гордона Байрона.

(обратно)

84

Английский мореплаватель, корсар, поэт, драматург и историк. Фаворит королевы Елизаветы I, в честь которой назвал открытую им Вирджинию в Северной Америке. Один из руководителей разгрома испанской Непобедимой Армады (1588). Обвиненный в заговоре против Якова I, заключен в Тауэр (1604–1616). Казнен после неудачной экспедиции в Америку.

(обратно)

85

1 фунт стерлингов = 20 шиллингов = 4 кроны (талера); 1 шиллинг = 12 пенсов; 1 пенс = 4 фартинга. Для сравнения: живая курица стоила 4 пенса, поросенок — 1,5 шиллинга, хороший конь — 20 фунтов, рубашка 1–2 шиллинга.

(обратно)

86

Часть верхней палубы от фок-мачты до грот-мачты.

(обратно)

87

Трос, выпущенный за корму стоящего на якоре судна, для закрепления шлюпок.

(обратно)

88

Белое море.

(обратно)

89

С 1 августа 1613 года г. Архангельск.

(обратно)

90

Строительство белокаменных стен вокруг Большого посада, после чего этот район стал называться Белым городом. Самая крупная стройка в Московском государстве в конце XVI века. Стены снесены во второй половине XVIII века.

(обратно)

91

Кому выгодно?

(обратно)

92

Подрясник считается нижней одеждой, но может носиться и самостоятельно.

(обратно)

Оглавление

От автора

Глава I. Шахматы

Глава II. Обоз

Глава III. Схватка

Глава IV. Княжич

Глава V. Сторожи

Глава VI. Приставы

Глава VII. В Крыму

Глава VIII. Выкуп

Глава IX. Казнь

Глава X. Галеры

Глава XI. Побег

Глава XII. Англия

Глава XIII. Бал

Глава XIV. Выбор

Глава XV. Лондон, «Гуд бай!»

Глава XVI. Возвращение

Глава XVII. Суды

Глава XVIII. Коварство Коробьина

Глава XIX. Перед поединком

Глава XX. Поле

Глава XXI. Выполняя наказ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg