«Шпион товарища Сталина»

Шпион товарища Сталина (fb2) - Шпион товарища Сталина [сборник] 1375K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владилен Олегович Елеонский

Владилен Елеонский Шпион товарища Сталина

Шпион товарища Сталина

Пилоту гражданской авиации Чичерину Валентину Игоревичу посвящается

Пролог

К сожалению, исключительная загруженность делами, как Вы хорошо понимаете, не позволяет мне организовать нашу встречу до окончания сокрушения Англии. Поэтому я предполагаю наметить эту встречу на конец июня — начало июля 41-го года и буду рад, если встречу согласие и понимание с Вашей стороны. Примите еще раз мои поздравления с наступающим Новым годом, который, я надеюсь, должен стать особенно счастливым годом для наших стран, вместе с пожеланиями здоровья и успехов Вам лично.

Из новогоднего послания Адольфа Гитлера Иосифу Сталину 31 декабря 1940 года

Бегу я, лапками стуча,

Подшипники скрипят, ворчат,

Круженье дней, похожи все,

Но есть спасенье в колесе!

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

Мой отец находился под административным надзором как бывший сельский священник. Впрочем, заниматься пасекой надзор не запрещал. Отец гнал новому пролетарскому государству первоклассный липовый мед, на зависть председателю местного колхоза.

Зависть председателя была белой, поскольку производство меда колхоз не интересовало. Первостепенная его задача состояла в том, чтобы морозоустойчивая пшеница повышенной урожайности непрерывным потоком бурно текла в бездонные закрома Родины на благо родной Рабоче-крестьянской Красной армии.

Отцовский мед стал, можно сказать, палочкой-выручалочкой, когда наш куратор из НКГБ Геннадий Лобок, над фамилией которого, кажется, посмеивался сам товарищ Сталин, застукал меня в уютном темном углу с лаборанткой Верой, которая оказалась первоклассным специалистом не только в области тестирования поршневых двигателей.

Наверное, я был привлекательным мужчиной. С волнистой шевелюрой, теплым взглядом серых глаз, подтянутый, интеллигентный, такой весь из себя бодрячок с вечной обаятельной белозубой улыбкой на четко очерченных устах.

Одним словом, летчик-испытатель, и этим все сказано. Мечта любой женщины!

Однако, как и Вера, я был полностью, или почти полностью, поглощен работой. Целыми днями я пропадал то в небе, то в конструкторском бюро, то в рабочем цеху, вместе с инженерами терпеливо объясняя рабочим, какую особенность конструкции самолета им не удалось воспроизвести по чертежам.

Не знаю, чем в конечном счете она, ядреная глазастая брюнетка из сибирской глубинки, завлекла меня в свои сети, может быть, смешными нейлоновыми чулками, которые я раньше никогда не видел, кстати, чрезвычайно удобными именно для проведения тех скоротечных встреч, которым нам приходилось изредка предаваться.

Надо сказать, что в то замечательное и для кого-то сейчас очень далекое время американские нейлоновые чулки были страшнейшим дефицитом. В самих США они едва-едва появились, поэтому у нас их носили лишь любовницы наркомов, да и то не все.

Остальные советские женщины лишь после войны, точнее в середине пятидесятых годов прошлого столетия, смогли испробовать нейлоновое чудо легкой промышленности, превращавшее практически любые женские ноги в ножки богинь.

Бесполезно было объяснять Лобку, что моя жена давно ушла к рыжему здоровяку-интенданту, благоразумно променяв тоскливое ожидание мужа из его нескончаемых испытательных полетов на полноценную половую жизнь на приятных китайских шелковых простынях и еженедельные театральные походы, каждый из которых захватывает воображение предстоящим выходом в свет в новом сногсшибательном наряде.

Тем более бесполезно было рассказывать об отсутствии какой-либо полноценной личной жизни у несчастной Верочки, которая работала в своей лаборатории день и ночь как ломовая лошадь, причем не где-нибудь, а на ответственнейшей апробации макетов французских и американских двигателей, которые планировалось кардинально улучшить под потребности новейших советских истребителей.

Муж Веры, худющий, как трость, очкарик-архитектор, ушел к балерине. Прежде чем хлопнуть дверью, он фальцетом выкрикнул в дверной проем коммунальной квартиры, что ему неинтересна жена, сутками пропадающая на работе и приползающая, наконец, домой в таком виде, который не доставляет никакого эстетического наслаждения.

Правда, Лобок не требовал никаких объяснений. Он просто взял меня на карандаш.

Нельзя заниматься посторонними вещами на рабочем месте. Никто не спорит!

Великолепные цветные плакаты (сколько же средств на них угробили!) сочно изображали колоритную работницу в алой косынке, которая, строго нахмурив брови и подняв вверх указательный палец, с леденящим душу видом строго предупреждала: «Враг коварен, будь начеку!» Они были щедро развешаны везде, даже, кажется, над очками в просторной заводской уборной и конечно же в цеху перед токарными станками, а также во всех темных углах секретной лаборатории Веры.

Я всегда был глубоко убежден, что в бездушных правилах скрывается Инструкция Зазеркалья, так я ее мысленно прозвал. Она гласит: «Внимательно читай, но поступай сообразно обстановке, зачастую в точности наоборот». Если запретов слишком много, а невмоготу, то любой здравомыслящий человек пойдет по пути нарушения запретов.

Однако, судя по всему, мы с Верочкой превысили лимит терпения не только правил, но и антиправил. Надо было видеть лицо Лобка в тот трепетный момент!

Обычно взмокший, добрый и красный, Лобок теперь стоял перед нами сухой, строгий и серый. Он смотрел на нашу с Верой сцену так, словно видел ее с трибуны Мавзолея на Красной площади во время очередного феерического парада физкультурников и физкультурниц с умопомрачительными гимнастическими фигурами на движущихся помостах.

Мы с Верой сделали вид, что ничего такого не происходит, — естественный рабочий процесс апробации. Лобок шумно выдохнул, демонстративно пометил что-то в своем внушительном потертом планшете и двинулся дальше — искать в заводских джунглях следующих жертв.

Мудрая Вера звонко рассмеялась только после того, как мы закончили. Прощаясь, Вера подарила мне ядреный, как она сама, каштановый орех. Видимо, для того, чтобы сгладить шероховатость, возникшую на свидании.

— Не знаю почему, Валера, но я чувствую, что этот орех принесет тебе удачу. Береги его, бельчонок. Слушай меня, мой прадед был шаманом!

Нет худа без добра. Я познакомился с самим Лобком, смешную фамилию которого руководство нашего секретного московского завода номер один произносило не иначе, как шепотом, с придыханием и многозначительным закатыванием глаз вверх, словно Лобок был не обыкновенным куратором завода от органов, а его небесным ангелом-хранителем.

По крайней мере все знали, что в Кремле куратор бывал часто, чуть ли не каждую неделю. Он докладывал о ходе работ по доводке нашего новейшего истребителя И-180 не кому-нибудь, а лично товарищу Сталину.

Проект И-180, по замыслу вождя, должен был утереть нос хваленому германскому «мессершмитту». Вроде бы все к тому шло, но, как всегда, бочку меда испортила чайная ложка дегтя — досадные проблемы с двигателями преследовали нашу советскую авиационную промышленность уже много лет.

Вновь ставить двигатель с воздушным охлаждением? Однако не будет ли такое решение шагом назад? Весь мир переходит на двигатели водяного охлаждения. Именно Лобок, кажется, виртуозно убеждал товарища Сталина, что да, будет именно шагом назад.

В тот романтический период дружба с гитлеровской Германией набирала стремительные обороты. Взаимное доверие доросло до того, что завод «мессершмиттов» в Аугсбурге пригласил на работу по контракту нескольких советских летчиков-испытателей, а мы, в свою очередь, пригласили к себе на завод кое-кого из германских пилотов.

К моменту, когда пришла разнарядка на отправку летчиков-испытателей в Германию, мы с Лобком подружились настолько, что он не только пробил мою кандидатуру, но, более того, выбил для меня блатную должность летчика, ответственного за проведение демонстрационных полетов. Видимо, отцовский мед, который к тому времени Лобок исправно получал почти каждую неделю, настолько укрепил его иммунитет, что он, набравшись сил, осмелился поручиться за меня перед самим товарищем Сталиным.

Формально Лобок упирал на то, что я — знаток немецкого языка, говорю на нем свободно с правильным берлинским произношением. Мне оставалось лишь поблагодарить своего деда — профессора немецкой классической философии, который то ли в шутку, то ли всерьез стал разговаривать со мной по-немецки едва ли не с пеленок.

Вера, между прочим, по секрету озвучила мне свою версию. Во время праздничного прощального ужина в столовой завода, когда чествовали пилотов, убывающих в Берлин, она доверительно шепнула мне, что Лобок спрашивал у нее совета по поводу моей роли в Германии и она предложила поставить меня на демонстрационные полеты.

Верилось с трудом, но кто знает, пойди теперь проверь! В тот вечер Вера с тоской шепнула мне, что Лобок — странный человек с двойным дном и она была бы рада продолжить наши прекрасные отношения, но страх перед Лобком ее просто парализует.

Гораздо позже я узнал тайну каштанового ореха и нейлоновых чулок, но, видимо, имеет смысл рассказать обо всем по порядку.

Пока лишь скажу, что любой каштановый орех и любые нейлоновые чулки с тех пор вызывают у меня приступ гомерического смеха. Жизнерадостной все-таки Вера была женщиной! Все болезни от нарушения кровообращения. Верочка обладала удивительной способностью его восстанавливать.

Глава первая Судьбоносный день

Бельчонок милый, не грусти,

И колесо свое прости,

Красивая судьба бельчонка —

В веснушках рыжая девчонка!

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

1

Все летчики парились на авиазаводе в Аугсбурге, а я, как белый человек, поселился в уютном особнячке под Берлином, неподалеку от аэродрома. В гостиной или на террасе в зависимости от погоды я беззаботно пил кофе с коньяком, хотя врачи предупреждали, что кофе со спиртным лучше не смешивать, вредно для сердца.

Ящик коньяка, да не какого-то, а настоящего французского, мне подарил начальник аэродрома. Дело было так.

Едва я прибыл, как мне предложили полет. Начальник аэродрома стал свидетелем моего пилотирования.

Когда я на новеньком «мессершмитте» играючи сделал «свечку», а затем круто спикировал прямо на рабочий кабинет начальника так, что всем показалось, что сейчас самолет вломится ему в окно, он, по всей видимости, испытал настолько незабываемые ощущения, что пожелал отблагодарить меня таким же незабываемым образом.

Коньяк в самом деле оказался превосходным. Часто я сидел в компании садовника Гельмута, щуплого немца со смешливыми, нестареющими глазами старого дамского угодника, слушал его забавные рассказы о замысловатых наклонностях некоторых фрау и фрейлейн, доводя до совершенства свой немецкий язык, а когда прибегали его внуки, щедро сплавлял им решительно весь шоколад из своего обильного летного пайка.

С легким чувством ждал я очередное задание на демонстрационный полет. Так жирный кот, жмурясь от удовольствия, ожидает на печи, когда же в избе скребнет хоть одна сволочь-мышь.

Мои демонстрационные полеты проходили совсем не так часто, как можно было предположить. Гитлеровским бонзам, как я сразу понял тогда шестым чувством, на самом деле было не до демонстрационных полетов.

Конечно, позже мы все узнали причину. Как раз в тот момент на всех парах шла подготовка молниеносной войны с Советским Союзом. Блицкриг — так ее называли немцы.

Основной истребитель для блицкрига на Востоке был давно готов, мало того, он был в каком-то смысле даже доведен до идеала, и все работы по его якобы кардинальному совершенствованию служили всего лишь прикрытием, скрывавшим истинные намерения гитлеровского режима.

Однако осенью тысяча девятьсот сорокового года, несмотря на то что в воздухе витал запах войны, обстановка в Германии была настолько благожелательной и мирной, что, наверное, ввела бы в заблуждение потомственного ясновидящего. Что уж говорить обо мне!

Честно говоря, я ехал в Германию с невеселым сердцем, поскольку искренне полагал, что впереди ждет нудная, монотонная работа, — серая жизнь белки в колесе. Даже орешки спокойно не погрызть!

Наверное, сказывалась усталость от работы на нашем заводе, где царили нескончаемые авралы, понукания и нервозность. Мы постоянно не успевали в срок, даже когда работали двадцать пять часов в сутки, наплевав на то, что в сутках всего лишь двадцать четыре часа.

Бюрократы и кураторы, вместо хотя бы простой моральной поддержки, напротив, создавали ощущение, что над каждым рабочим, конструктором, летчиком и уборщицей висит Меч Всевидящего Пролетарского Ока. Именно Оно все знает и все видит — помыслы и чаяния, ошибки и просчеты, и лишь Оно одно на самом деле знает, прав ты или виноват.

Поэтому первые дни пребывания в Германии показались мне отпуском. Полетов было немного, а свободного времени — уйма.

Я занимался тем делом, которым любил заниматься на досуге. Ему меня научил дед, уверяя, что оно успокаивает нервы и привлекает удачу. Я садился в спальне наверху, открывал свой заветный чемоданчик с инструментами и тачал игрушечные алые матерчатые башмачки.

Однако скоро мое особое положение закончилось, и Лобок, как видно, оказался бессилен. Стало не до башмачков! По настоянию Москвы меня отправили знакомиться с работой завода в Аугсбурге и участвовать в испытаниях нового «мессершмитта».

2

Работу нашего завода в Москве я вкратце описал выше, поэтому никого не должно удивить, что, прибыв в Аугсбург, я сразу же впал в настоящий ступор, даже не побывав еще толком в заводских цехах. Изумление пришло, когда я, прибыв на завод вечером, увидел окончание рабочего дня.

Сотрудники, ответственные за выполнение срочного правительственного задания, ровно в пять часов вечера дружно положили на место кто карандаш, кто циркуль, а кто гаечный ключ и одним заученным движением четко сняли с себя белые халаты. Дурачась и смеясь, словно воспитанники детского садика, они вышли на улицу, но, конечно, дальше двинулись отнюдь не в песочницу, а в пивную.

В просторном светлом зале их с нетерпением ждали превосходное баварское пиво и не менее превосходные баварские сосиски. Германские рабочие и инженеры показались мне марсианами!

Я сам не заметил, как втянулся и стал вести полноценную жизнь. Как ни странно, полеты после таких вечеров проходили гораздо легче и непринужденнее, а «мессершмитт» вдруг стал гораздо охотнее открывать мне свои тайны, словно сразу почувствовал вдруг родную душу.

В скором времени я завалил руководителей завода описанием недостатков, которые могли привести к гибели машины и пилота. Они, кажется, не знали, куда от меня деваться.

Основным преимуществом «мессершмитта», делавшим его опасным противником для советских самолетов в случае войны, была так называемая длинная рука. Германский истребитель мог безнаказанно расстреливать вражеские самолеты, успевая вовремя уйти от ответного огня на вертикаль.

Если противник «мессершмитта» выживал после убийственной атаки сверху, у него, как правило, не хватало скорости, чтобы погнаться за немецким пилотом, который так завлекательно проносился мимо, аппетитно подставляя спину.

Разумеется, психологию не переделать никому, даже папаше Фрейду. Атакованный пилот все равно погонится, но он мгновенно потеряет скорость, круто карабкаясь на вертикаль вслед за «мессершмиттом». Тогда «мессершмитт» получал возможность развернуться и добить самолет, потерявший скорость.

А если «мессершмиттов» два? Тогда второй «мессершмитт» добьет атакованный самолет в спину, как кабана на охоте, стопроцентно и наповал. Два «мессершмитта» таким нехитрым конвейером могли валить на землю эскадрильи истребителей, не говоря о штурмовиках и бомбардировщиках.

Нехорошие мысли подкрадывались ко мне, но я гнал их прочь. Идите все к шуту, войны с Германией не будет — и баста!

По крайней мере тогда мне хотелось верить, что война между Германией и СССР, мягко говоря, невыгодна обеим сторонам. Благожелательность немецкой стороны искренне восхищала меня и давала серьезные основания рассчитывать на мирное разрешение имеющихся идеологических противоречий.

Берлинская олимпиада тридцать шестого года показала, что нацистское агрессивное противопоставление человеческих рас друг другу — всего лишь игра, которую они взялись вести, чтобы морочить голову всему миру. Фюрер, нисколько не краснея и не бледнея, с широкой белозубой улыбкой, выставив алую повязку с черной свастикой на левом рукаве френча, фотографировался направо и налево с чернокожим афроамериканцем — четырехкратным олимпийским чемпионом по легкой атлетике Джесси Оуэнсом.

Понять логику Адольфа несложно. Кто платит, тот заказывает музыку. Олимпиада — престижное и денежное мероприятие.

Если завтра в нацистскую Германию щедрым нескончаемым потоком польется золото на ковку оружия против воробьев, нацистский режим с пеной у рта будет доказывать, что воробьи — главные враги человечества.

3

Светские вечера не прекратились, когда я снова вернулся в пригород Берлина, напротив, они стали более камерными и теплыми. По приказу Геринга мы перегнали сюда десяток новейших «мессершмиттов» для проведения демонстрационного парада и показательных воздушных боев. Вместе с самолетами привезли техников и другой обслуживающий персонал, среди которых было много девушек и молодых женщин.

Однако дата демонстрации постоянно откладывалась. Мы не горевали, занимались апробацией самолетов в воздухе, выявляя недостатки сборки и самой конструкции, а вечерами культурно отдыхали в светлом белоснежном зале за бокалом вина у рояля.

Каждый вечер давал незабываемое расслабление. Я понял, что такое отдых, когда ты сидишь в ярко освещенном зале с высокими потолками, свободно развалившись в кресле, пьешь сухое вино из пузатого бокала, слушаешь пение какой-нибудь сотрудницы завода — Магды, Урсулы или Марлен — и думаешь, думаешь, думаешь.

О чем? Нет, друзья мои, вовсе не о «мессершмиттах»!

Почему женский голос, пусть не какой-то там особенный, вдруг производит такое убийственное воздействие на мужчину, если льется из стройного, как у богини, женского тела, прелести которого так явственно проступают даже сквозь глухое платье?

Ничего предосудительного в том я не видел. Тем более что сам Лобок перед отправлением в Берлин дал мне своего рода напутствие.

— Знаю я тебя, Шаталов, самец, но ты тоже знай. Если стащишь с жесткого стула национал-социализма хоть одну немецкую девушку и посадишь ее в каком угодно положении в наше самое удобное во всем мире советское кресло пролетарского интернационализма, я организую досрочное присвоение тебе звания подполковника и вручение Почетной грамоты лично от товарища Сталина!

Может быть, Лобок пошутил, мне некогда было разбираться, потому что в один из вечеров я впервые увидел Королеву люфтваффе. Впечатление, надо сказать, было сильнее, чем от восхождения на «горку», — так называется одна из фигур высшего пилотажа. В общем, признаюсь честно: дыхание перехватило.

Королевой люфтваффе немецкие пилоты нежно называли очаровательную девушку-летчицу. Ее настоящее имя было Хелен фон Горн. Как мне позже доверительно сообщил всезнающий садовник Гельмут, она была известной планеристкой, но вдруг решила переучиться на летчика-истребителя.

Надо сказать, что в то романтичное время германское правительство всячески поощряло такого рода активность женщин, и в принципе любая девушка, проявив некоторое упорство, могла стать пилотом, причем вовсе не почтовых бипланов.

Кстати, моим самолетным техником была девушка по имени Урсула Шиммель, между прочим, совсем не дурнушка — тихая скромница, образцовый специалист, которому я спокойно доверял свою жизнь в виде готового к вылету самолета. Когда во время полета в фюзеляже сорвался болт, я не поверил, что виновата Урсула, встал за нее грудью и оказался прав. Комиссия установила, что болт имел внутренний заводской дефект.

Однако что там Урсула! Хелен сразу затмила собой всех женщин.

Она в самом деле впечатляла. Королева люфтваффе принципиально не носила платьев — только форменные тужурку и юбку, но они так сидели на ней, что никакого платья ей впрямь было не нужно.

Лицо, округлое как луна, завораживало с первого мгновения. Хрустальный взгляд серых глаз ввергал в глубокое изумление.

Точеная фигурка с гибкой талией и четко очерченными бедрами казалась безупречной. Чарующие ножки ступали так, словно плыли по воздуху, и все это в сочетании с величайшей непринужденностью, тонким юмором и простотой, что так ценят мужчины в женщинах, будь то в России, Германии или на островах Малайзии и Новой Гвинеи.

Я, что называется, запал и теперь думал лишь о том, как познакомиться с красавицей Хелен. Заметив как-то вечером мой встопорщенный вид, внимательный Гельмут сразу все понял.

Он по секрету сообщил мне, что Хелен — птичка высокого полета. Ее как будто бы взял под свою опеку сам Герман Геринг, правда, злые языки поговаривали, что ничего у него не вышло в плане интимных отношений. Помешал радикулит, но умница Хелен мастерски вышла из весьма пикантного положения.

Она так искренне озаботилась состоянием поясницы рейхсмаршала, что он, кажется, кроме оздоровительного массажа, не желал больше никакой иной близости. Руки Хелен были волшебными.

Девушка легко доказала ему, что посредством простейших похлопываний расслабленными ладонями по бедрам и ягодицам можно прогнать любой, даже самый застарелый радикулит. Якобы рецепт ее прабабки.

4

Не знаю, как насчет Геринга, но майор люфтваффе Рупперт Гофман, его личный адъютант, сухой и лобастый, как старинная трость с набалдашником, похоже, всерьез взял красавицу Хелен под свою плотную опеку. Я убедился в том, что намерения Гофмана очень серьезны, сразу же в тот вечер, когда впервые увидел ее.

Гофман не отходил от Хелен, демонстрируя чудеса внимательности и обходительности. Она, как мне показалось, относилась к его ухаживаниям весьма благосклонно.

Вдруг во мне все закипело. Нет, дружище Рупперт, ты меня не знаешь!

Чуткий Гельмут ловил мое настроение не хуже, чем суперсовременный английский радар ловил в то время вражеские самолеты в небе. Без каких-либо наводящих вопросов ушлый садовник, навыки которого, похоже, выходили далеко за пределы стрижки газонов и обрезания ветвей кустарников и деревьев, охотно поведал мне, что Гофман является не просто порученцем Геринга, а порученцем по особым вопросам. Его побаиваются не только на заводе, но, кажется, во всех структурах военно-воздушных сил.

Влиятельный Гофман вроде бы как давно обхаживает Хелен, якобы именно он заметил ее в баварском клубе планеристов и предложил сделать карьеру в люфтваффе. Что касается амурных дел, похоже, сердце Королевы все-таки остается незанятым, она не разменивается на случайные интрижки, глубоко предана летному делу и отдает почти все свое время лишь одному любовнику — дорогому «мессершмитту», поскольку всерьез и без всяких шуток желает стать настоящим летчиком-истребителем.

Откуда мне было знать, что Хелен хочет стать не просто летчиком-истребителем, а летчиком — испытателем истребителей. О таком в тот момент я даже подумать не мог. Кажется, другая Королева, Ее Величество Судьба, вела нас к знакомству и сближению.

Все перевернула рождественская ночь в канун Нового, сорок первого года. Для нас, советских людей, было непривычно, но немцы отмечали Рождество.

Все проходило празднично и весело. Никаких чопорных лиц и лицемерных светских разговоров я не заметил, хотя вроде бы старательно искал, надо же было обнаружить хоть какой-нибудь изъян в быте другой страны, тем более демонстративно исповедующей иную идеологию. Все веселились от души, кто как мог и как умел.

Хелен давно стала завсегдатаем наших вечеров. Тот праздничный вечер также не стал исключением. Гофман, как истинный кавалер, следовал за ней по пятам. Шампанское лилось рекой, а общие танцы продолжались до упада.

5

Когда все наконец заметно подустали, я решил слегка разнообразить концертную программу. Немцам все-таки не хватает широты, они — рабы шаблона.

Подражая интонациям Федора Шаляпина, под шикарный аккомпанемент моей тихони Урсулы Шиммель я спел песню «Очи черные». У Хелен, кажется, чуть шире открылись ее бездонные серые глаза.

Тогда я закружил Королеву в легком вальсе. Коралловые губы замечательной девушки завлекательно приоткрылись.

Я усилил напор. Когда моя пробка, выстрелив из бутылки с пенящимся шампанским, попала точно в бокал, положенный на стол набок в качестве мишени, красавица люфтваффе так раскраснелась, словно ее всю с ног до головы покрыли поцелуи любимого мужчины.

Однако то было лишь начало! Немцы меня еще не знали, хотя Хелен, возможно, догадывалась, поскольку у нее, как я узнал совсем недавно от милого садовника Гельмута, прабабка была с русскими корнями.

Что там Золушка, что там Белоснежка и все гномы, вместе взятые! Я с выражением продекламировал милую сказку в стихах о бельчонке в колесе.

Мотал бельчонок колесо и жизнь ругал, но девочка его спасла. Она была дочерью хозяйки и вынуть его из колеса, конечно, не смела. Она, милое золотое сердечко, сделала другое — девочка его полюбила, и бельчонок сделал невозможное, он, вдохновленный любовью, так разогнал свое проклятое колесо, что оно вдруг сломалось, и он вырвался на свободу!

Когда я, скромно застыв у рояля, умолк, в огромном светлом зале на мгновение воцарилась тишина. Когда же наконец разразились бурные аплодисменты, я увидел лицо Королевы и понял, что она отныне — моя. В ее глазах зажглось то самое жаркое чувство, которое, похоже, удивительным образом спасло несчастного бельчонка.

6

Вместе с тем я не просчитал все последствия своего поступка. В глазах бродяги Гофмана зажглось несколько иное пламя. Он, кажется, решил из рогатки прикончить бельчонка, так дерзко вырвавшегося на волю.

Вечер шумно продолжили в пивной. После моря шампанского, которое, кстати, бывает очень коварным, остались лишь самые стойкие пилоты, а также девчонки Магда, Урсула, еще кто-то и, конечно, наша несравненная — красавица Королева Хелен.

Шампанское, кажется, на нее не действовало. Королева могла пить его по-королевски — ведрами!

В этот момент Гофман притащил двадцатилитровую канистру превосходнейшего пива, и у меня екнуло сердце. Крутой помощник Геринга что-то задумал. Предчувствие, которое не раз спасало меня в воздухе, не подвело и на земле.

Мы резались в бильярд как ненормальные. Пиво лилось рекой, Гофман заставлял пить даже тех, кто не желал, а сам, похоже, почти не пил.

Я выигрывал постоянно, потому что на втором месте после самолета у меня по жизни был бильярд. Брат отца, мой незабвенный дядя Слава, с детства обучил меня некоторым тонкостям упомянутой многоплановой и увлекательнейшей игры.

Гофман, конечно, ничего не знал о дяде Славе и думал, что мне просто везет. Он упорно подливал мне пиво, а я в ответ забивал шары. Хелен восторженно хлопала в ладоши, радуясь моим победам, а Гофман хлопал ушами и скрипел зубами, позеленев от досады. Его впечатляющий орлиный нос, отяжелев, стал похож на поблескивающую жиром аппетитно поджаренную баварскую колбаску. Эх, Гофман, Гофман, угомонись!

Однако вместо того, чтобы угомониться, Гофман затеял хождение по столам на руках, но и здесь его ждало крупное разочарование. Спасибо моему инструктору в летном училище, который не ограничивался официально утвержденной учебной программой и славился нестандартным подходом.

Он искренне полагал, что современный летчик-истребитель должен прежде стать циркачом и акробатом в своем теле. Тогда ему легко будет делать похожие трюки в кабине самолета. Может, благодаря его суровой, но умелой школе я стал не просто летчиком, а летчиком-испытателем?

Задача состояла в том, чтобы пройти из угла в угол зала по придвинутым друг к другу бильярдным столам. Кто-то дошел до середины, кто-то чуть дальше, но пройти весь зал на руках по столам смогли лишь Гофман и, конечно, я.

Майор раздулся, как лягушонок, вознамерившийся превратиться в быка, но Хелен продолжала оказывать знаки внимания мне, а не ему. Мы мило общались, а Гофман был предоставлен сам себе, но вскоре оказалось, что не таков был мужик Рупперт Гофман, чтобы спокойно взирать на свои поражения.

Он затеял такое, от чего все, кажется, сразу протрезвели. Гофман на полном серьезе предложил выгнать из ангара «мессершмитт» и устроить соревнование.

Надо «всего лишь» проехать между двумя ангарами, где расстояние между стенами отличалось от размаха крыльев «мессершмитта» всего на несколько сантиметров. Малейшая оплошность, и привет — бесценному самолету оторвет крыло.

Все пилоты отказались, сославшись на самочувствие. В самом деле, наступал рассвет, сказывалась бешеная ночь, все еле держались на ногах.

Удачно сложившиеся во время вечера сладкие парочки тихо испарились, благоразумно посчитав, что вечеринка явно выдыхается и, более того, склоняется не к тем удовольствиям, которым пора бы, по логике, наконец предаться.

Гофман с усмешкой посмотрел на меня. Он был уверен, что я спасую, но я, как назло, выглядел бодрячком.

7

В сопровождении поредевшей толпы мы прибыли на аэродром, прошли через проход в ограде, который знала Урсула, она сама его в свое время устроила. Девушка открыла ангар и быстро приготовила самолет.

Пожалуй, в самом деле, неблагодарное занятие — описывать картину, которую живописало наше импровизированное соревнование. Все были уверены и могли поспорить, что мы, увидев самолет наяву, сразу тихонько сложим свои пьяные крылышки и передумаем. В самом деле, как можно в таком разобранном виде садиться в кабину новейшего скоростного эксклюзивного истребителя?

Однако Гофман был не только ревнив, он был твердолоб. Если он вдалбливал себе идею в голову, похоже, ничто не могло выдолбить ее обратно.

Короче говоря, в конце концов бродяга Гофман, походив несколько минут вокруг самолета, словно советуясь с ним, все-таки залез в кабину Ме-109. Мы все затаили дыхание.

Тысяча шутов и ведьма в придачу! Гофман плавно проехал между ангарами, едва не зацепив их крыльями. Едва не зацепив, да, едва не зацепив, но не зацепив! Можете себе такое представить?..

Майор легко спорхнул с крыла «мессершмитта» и с победным видом воззрился на меня. Он хорошо знал, что повторить такое невозможно, а не на шутку обеспокоенное лицо Хелен, как видно, доставляло ему особое наслаждение. Теперь она увидит, кто на самом деле летчик-ас!

Скажу сразу, я тоже проехал на «мессершмитте» между ангарами. Гофман кисло улыбнулся, но он не понял, с кем связался и кого разбудил для подвига. Я снова проехал на «мессершмитте» между ангарами, но на этот раз с завязанными глазами.

Я чувствовал самолет как свои пять пальцев. Я кожей чувствовал края крыльев. Несчастный Гофман не знал, что в Китае, где мне довелось побывать, у меня как-то закончились патроны, но я все равно сбил вражеский истребитель, ювелирно и нежно подцепив его край крыла краем крыла своего самолета.

Что здесь началось! Мне дружно аплодировала вся честная компания.

Сладкие парочки, рассосавшиеся было по щелям, выскочили обратно. Судорожно натягивая на ходу штаны и юбки, они бежали к нам, желая узнать, что случилось. Такого удовольствия от зрелища публика, кажется, никогда еще в своей жизни не получала.

Крутой лоск сполз с Гофмана, как кожа змеи весной. Он повел себя не по-мужски. Разнервничался, швырнул канистру с остатками пива в «мессершмитт», словно самолет был в чем-то виноват, одарил Хелен испепеляющим взглядом и гордо удалился. В мою сторону герой-любовник даже не посмотрел.

Гофман проиграл, он не решился управлять «мессершмиттом» с завязанными глазами. Ушел, так ушел. Вечеринка продолжалась!

Мы снова весело пили пиво, шли куда-то по полю, потом по вишневому саду, потом брели обратно. Казалось, что канистра была волшебная, пиво не кончалось.

Скоро я остался с Урсулой и Хелен, все остальные потерялись в саду. Многие просто падали на траву и мгновенно засыпали.

Тихая Урсула оказалась на удивление стойкой девушкой. Она жарко шла рядом, но мы с Хелен так страстно обнимались, что ей наконец стало неудобно.

Я не помню, как, когда и где, но Урсула отстала. Дальше я помнил только, что канистра с пивом почему-то осталась у меня.

Теперь мы вдвоем с Хелен пили пиво прямо из горлышка и хохотали так, словно, волшебным образом превратившись в мальчика и девочку, вновь вернулись в счастливое детство, когда потребности тела особо ничего не значат, а жизнь есть всепоглощающая увлекательная беззаботная игра.

Мы продолжили с Хелен в ангаре, за мастерскими, затем на какой-то лужайке, под раскидистым древним дубом, затем снова в саду. Похоже, пиво, как и шампанское, она могла пить бесконечно.

8

В общем, мы наклюкались. Утром я никак не мог понять: все происходит наяву или во сне?

Я открыл глаза в спальне, нежась в шикарной постели, как арабский шейх, и не сразу узнал свою комнату в особнячке, потому что Королева люфтваффе в длинном полотенце, намотанном на голое тело, стояла передо мной, ворковала какие-то ласковые слова и держала на серебряном подносе чашечку черного кофе.

Дальше был массаж. Ее удивительные похлопывания по бедрам сняли пивное похмелье как рукой. Хелен диагностировала у меня смещение шейного позвонка и посоветовала простенькое, но весьма эффективное упражнение — очень легкое покачивание головой влево и вправо.

Я весь кипел и бурлил, мне было не до шейного позвонка, но следовало срочно ехать на аэродром: в январе предстоял демонстрационный полет, и начальство в связи с этим желало сообщить мне что-то срочное.

Все у нас было, кроме интимной близости. Хотя моя Королева уверяла меня, что всю ночь лежала со мной в постели совершенно без одежды, а я сладко сопел, как новорожденный младенец, вместо того чтоб воспользоваться моментом. В общем, сам виноват!

Хелен была очень нежна и ласкова, она вела себя так многообещающе, что я ей поверил. Мол, пусть не сейчас, а позже, но все у нас будет!

Впрочем, поверил, как видно. зря. Наступили рождественские каникулы. Мы ходили по берлинским выставкам и театрам, частенько захаживали в пивную «Веселая наковальня», где собиралось весьма колоритное общество — видные пилоты люфтваффе.

Приятно было познакомиться и пообщаться. Пиво лилось рекой, а миловидная молодящаяся хозяйка пивной белокурая Эмма пила вместе с пилотами за милую душу и хохотала, как шестилетняя девчонка.

Между прочим, наверху у Эммы были устроены превосходные уютные комнатки. Там любой гость, желая в милом общении с существом противоположного пола снять свинцовый груз, повисший где-то ниже пояса, или просто уставший человек за умеренную плату или какой-нибудь подарок мог спокойно переночевать. Я, честно говоря, каждый раз, идя с Хелен в «Веселую наковальню», лелеял мысль, что комнатка наверху пригодится, причем очень скоро.

Эмма показалась мне тем приятным человеком, с которым вполне можно было дружить. Я подарил ей уникальную зажигалку, которую мне торжественно вручил дядя Жора перед отъездом в Германию. Наш хитромудрый заводской умелец сделал из средства зажигания сигарет и папирос средство самозащиты.

Как все народные умельцы, он втайне от начальства прикладывался к бутылке, но какой-то добрый человек не сдержался и сообщил. Дядю Жору отправили бы в ссылку куда-нибудь на молокозавод, но я вступился за него перед самим главным конструктором. Когда я привел примеры доблестных действий Георгия Степанова, которые, как позже выяснилось, неоднократно спасали опытные образцы истребителей от крушения, грозовые тучи над ним вмиг рассеялись. С тех пор он стал питать ко мне особую симпатию, к бутылке начал прикладываться гораздо реже, а вскоре перестал прикладываться вовсе.

Дядя Жора посоветовал передать зажигалку жене, но к тому моменту жена давно ушла от меня, рассказывать Жоре о личных перипетиях было некогда, поэтому зажигалка благополучно прибыла со мной в Германию.

Дядя Жора крутил, мутил, но секрет зажигалки не выдал. Посмеиваясь, он шепнул только, что тому, кто от нее прикурит, не поздоровится.

Эмма радовалась подарку, как пятилетняя девочка в бантиках. Она со смехом заметила, что в ее деле средства самозащиты не помешают.

Я не знал, что сказать Эмме относительно действия зажигалки, поскольку сам не знал, каково ее действие. Чтобы не выглядеть профаном, я предупредил, что тот, кто прикурит от нее, может впасть в кому, из которой, вообще-то, можно не выйти, поэтому применять чудо-защиту следует в самом крайнем случае.

Эмма, расцеловав меня в обе щеки, торжественно заявила, что лучшая комната наверху всегда в моем распоряжении, но воспользоваться приглашением не удавалось, — зарядившись общением и пивом, Хелен клала мне ладонь на руку, и мы уезжали.

Девушка отвозила меня в мой особняк на шикарном «хорьхе» с открытым верхом, который, по слухам, ей негласно передал в краткосрочное пользование сам Герман Геринг, нежно целовала в щечку, мило махала ручкой и укатывала восвояси.

9

Так проходили мои дни. Кто-то скажет: мол, ничего себе, мне бы так!

Как объяснить такому горе-завистнику, что бурный отдых, бьющий красочным фейерверком и праздничным цветным фонтаном, — лишь обратная сторона медали. На другой ее стороне — изнурительный, кропотливый, опасный и зачастую неблагодарный труд.

Почему неблагодарный? Потому что, как правило, испытателя не слушают. Списывают на обыкновенную человеческую осторожность. Понятное дело, испытатель не хочет рисковать — вот такой обычно следует ответ.

У конструктора всегда свои особые планы. Летчик-испытатель против них? Да он просто не знает всех возможностей самолета!

Хочешь оставаться в обойме, делай то, что тебе говорит главный конструктор, и знай, что, если ты разобьешься, виноват будет вовсе не самолет и уж тем более не главный конструктор, а ты, ты и еще раз ты.

Приятная работа? Рискуй жизнью, выполняй заведомо провальные задания, потому что всем плевать на твое мнение, и иди в полет даже тогда, когда ты прекрасно понимаешь, что добром такое испытание не окончится. Так разбился Валерий Чкалов, так разбились многие наши летчики-испытатели, а позже — некоторые из космонавтов, но я не хотел бы поднимать здесь столь специфическую тему.

У нас с Хелен наконец состоялось довольно бурное выяснение отношений. Она призналась мне, что никогда не имела близости с мужчиной. Она не желает размениваться на пустяки!

Ее главная цель — овладение профессией летчика-испытателя. У нас все будет, но вначале она должна стать летчиком-испытателем. Похоже, она предложила мне заключить своеобразный договор.

Я в очередной раз поверил. Мы штудировали самолет, как модный французский женский журнал.

Хелен оказалась способной ученицей и многое освоила всего за каких-то несколько месяцев. Я лез на стенку, но она делала удивительный расслабляющий массаж, после которого я спал, как ребенок в колыбельке, и отвлекала меня культурными мероприятиями, а также пивом, прекрасным баварским пивом в нашей «Веселой наковальне», и общением с пилотами люфтваффе. Занятные они были парни!

Хелен тоже была занятным парнем. Точнее, она была великолепным мужским психологом.

10

Когда я занялся обучением Хелен, случилось, кажется, невероятное. Всего за несколько месяцев помимо апробации нового «мессершмитта» я переучил планериста вначале на летчика, а затем на летчика-испытателя, причем учеником была девушка.

Немецкие коллеги были довольны. Они стали смотреть на меня как-то по-другому. Во взгляде появилось искреннее уважение, грозящее перерасти в восхищение.

В день, когда Хелен впервые успешно осуществила свой первый самостоятельный испытательный полет, нас чествовали в пивной, а поздним вечером у нас опять состоялся разговор, на этот раз в Берлине, в ее белоснежной спальне. Пива больше не было, один лишь разговор.

Хелен сердечно поблагодарила меня и, вдруг погрустнев, сообщила, что седьмого июня заканчивается мой контракт, его не будут продлевать, потому что Москва якобы против продления.

Хелен, конечно, хотела продолжения отношений, но какой смысл? Я уезжаю, и когда приеду, неизвестно.

Политическая атмосфера наполнена странной неопределенностью. Все ждут каких-то грандиозных глобальных событий, по сравнению с которыми военно-экономическое сотрудничество Германии и СССР — игра в песочнице.

Ах, Хелен, Хелен! Милая моя девочка Хелен. Она, как всегда, опять была права.

Наше последнее свидание оказалось настолько безрадостным, что мне показалось: померк свет. Я был совершенно выбит из колеи, между прочим, перед ответственнейшим демонстрационным полетом, на котором должен был присутствовать сам Герман Геринг.

О, мир! Холодные и бесстрастные существа делают карьеру и живут. Горячие сердца гибнут, отравленные ядом иллюзии.

В конце концов я проявил характер, взял и не приехал на очередное свидание — мы собирались прокатиться по живописным пригородам Берлина. Я решил, что все, с меня хватит! Однако она вдруг сама приехала ко мне в особняк.

За окном незаметно опускался светлый июньский вечер. Гельмут давно ушел домой, мы были одни, и Хелен, как видно, была готова на все.

Ни слова не сказав, она вошла в мою спальню и стала раздеваться, но я остановил ее.

— Нет, Хелен, так не пойдет. Нам не нужна глупая интрижка. Нам нужна полноценная семья, и я придумаю, как остаться в Германии.

Хелен стояла передо мной в распахнутой блузе, расстегнутой до предела сморщившейся на бедрах юбке, и, с изумлением глядя на меня, растерянно хлопала своими длинными пушистыми ресницами. Кажется, она не верила, что такое бывает. Мне даже показалось, что ее женское самолюбие было немного уязвлено, однако в тот вечер я остался непреклонным.

В российском посольстве в Берлине у меня был приятель, мы давно делились друг с другом самым сокровенным. Виталия Сорокина я знал с тридцать седьмого года еще по Китаю. Тогда я был рядовым летчиком-истребителем, а он — рядовым помощником военного атташе.

Прибыв в посольство к Сорокину, я поведал ему свою историю.

— Виталий, смотри, может сложиться великолепная семья — советский летчик и германская летчица, но проклятый контракт, вернее срок его окончания, перекрывает все, как бронированный шлагбаум!

Виталий, как всегда, знал больше меня. Он посоветовал в самый последний день разбить что-нибудь. Да, взять и разбить, как фарфоровую чашку с чаем.

Начнется служебное расследование, и меня задержат в Германии. Виталий обещал устроить все так, что советская сторона не будет возражать против задержания летчика Шаталова, то есть меня, до окончания служебной проверки.

— Начаться-то она начнется, но вряд ли успеет закончиться до того, как грянут судьбоносные события мирового значения.

С этими словами Виталий как-то странно посмотрел на меня, но я тогда понял его неправильно, потому что он вдруг оглушительно захохотал, а затем сказал сквозь продолжающиеся приступы жизнерадостного смеха:

— Тогда ты сможешь лечь наконец со своей Королевой в законную супружескую постель, как счастливый глава нового интернационального семейства!

Однако, как сказал Виталий, он сможет убедить Москву смириться с моей задержкой в Берлине лишь при одном условии: я должен сфотографировать все накопленные документы, в частности свои отчеты о работе на заводе в Аугсбурге, и передать ему.

Близилось седьмое июня — срок окончания контракта. В этот день должен был состояться демонстрационный полет — показательный воздушный бой между «мессершмиттами». С санкции Геринга серийный «мессершмитт» было доверено пилотировать Рупперту Гофману, а экспериментальный — мне.

Герман Геринг обещал присутствовать. Вот когда я понял, что седьмое июня тысяча девятьсот сорок первого года — мой судьбоносный день.

Глава вторая Шило

Кипит во мне бельчонка кровь,

Вдохнула силы мне любовь,

Таким внезапно сильным стал,

Что колесо свое сломал!

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

1

Любой летчик-испытатель знает удивительные свойства шила, не известные ни плотнику, ни сапожнику. Шило можно вставить в хвостовое оперение самолета таким образом, что в момент резкого маневра оно заклинит тяги, и машина потеряет управление.

Дальше воля случая, которая не пугает испытателя, — она является его родной стихией. Никакая экспертиза при всем желании не сможет на все сто процентов установить истинные причины аварии, а версии опытных специалистов, знакомых, в том числе с удивительными свойствами простого сапожного шила, доказательством в суде не являются.

Подготовка к демонстрационному полету шла полным ходом, и вдруг неподражаемая Урсула сообщила мне, что есть такой куратор из гестапо по имени Эрих Нобль, противный субъект себе на уме, он роет под меня, как крот, грызет подо мной, как моль. Нобль, видите ли, желает устроить грандиозную провокацию, но зачем она ему потребовалась, ей неизвестно.

— Дорогая Урсула, откуда ты узнала?

— Не спрашивайте, герр майор! Он ухаживает за мной, а я, я… В общем, не спрашивайте!

В довершение ко всему девушка разрыдалась у меня на груди. Я был в таком смятении, какое бывает у летчика в кабине самолета на взлете в сплошной туман, когда видимость нулевая, а все приборы ориентации в пространстве, как назло, вышли из строя.

После памятной вечеринки с ковбойским родео на мустанге, в роли которого неожиданно оказался уважаемый «мессершмитт», Урсула сильно изменилась. Надо было быть крупным идиотом, чтобы не понять, что девушка влюбилась, и надо было быть полным дураком, чтобы не увидеть, в кого.

Милая Урсула, птичка певчая. Однако что я, интересно, мог сделать?

Все мои помыслы поглотила другая девушка. Дело не в том, что кто-то лучше, а кто-то хуже.

Искренность Урсулы, ее чуткость, внимательность ко мне, самоотверженность в исполнении служебных обязанностей не переставали меня восхищать каждый день нашей совместной работы. Если я садился в самолет, то знал, что не будет никаких недоразумений вроде того, что масло решило испариться не вовремя, стекло в кабине подумало, что ему гораздо удобнее оставаться грязным, а новый трос элерона вдруг закапризничал, как ребенок.

Было очень приятно, когда Урсула без слов угадывала мои маленькие желания, — забирала перчатки, подавала полотенце, подносила термос с кофе или наперсточек коньяка. Такой великолепный кофе получался только у пташки по имени Урсула, и такой вкусный коньяк ловко плескала в наперсток именно Урсула, милая птичка в клетке авиационного ангара, тонкий голосок и чуткость которой творили настоящие чудеса.

Долгие взгляды Урсулы я неизменно оставлял без внимания и говорил только о работе. Теперь же, когда она, рыдая, сообщила мне об интригах Нобля против меня, я окончательно понял, что седьмое июня, без всяких шуток, мой судьбоносный день. Прости меня, дорогая Урсула, но я люблю Хелен.

Нобль хочет моего тела, он его получит, а Сорокин вызволит. Главное, я останусь в Германии после окончания срока контракта и смогу решить свой личный вопрос.

Кстати, я добросовестно сфотографировал все свои наблюдения по «мессершмитту» и вообще по всей работе на германском авиазаводе на пленку. Ее вместе с портативным фотоаппаратом любезно предоставил Сорокин.

Я зашил крошечную кассету с готовой пленкой в игрушечный башмачок гнома, который успел сшить в часы своего досуга, и передал его Сорокину, чтобы он передал его с курьером в Москву для вручения в качестве подарка моей племяннице, у нее в июне как раз день рождения. Понятно, что кассета с пленкой, будучи вовремя вынутой из башмачка, двинется по другому московскому адресу.

Сорокин с видом волшебника заверил, что теперь все сделает как надо. Нам даже удалось распить с ним бутылку сухого красного испанского вина.

Захмелев, он посоветовал мне быть немного осторожнее в плане интима. Лобок рассказал ему, как товарищ Сталин стал свидетелем нашей с Хелен интимной сцены.

Я искусно изобразил удивленное лицо, но не помогло. Сорокин оглушительно расхохотался.

— Брось, Шаталов! У тебя в особняке стоят «жучки». Тебя пишут на магнитофон и рисуют на кинопленку. Ты у нас — кинозвезда крупной величины, наверное, Николай Черкасов, не меньше! Представь теперь, что подстроил Лобок. Я тебе сейчас рассажу. Монтаж не хуже, чем у Сергея Эйзенштейна. Товарищ Сталин решил еще раз просмотреть киноленту «Александр Невский», чтобы убедиться в правильности намерения присудить фильму Сталинскую премию, поскольку кинофильм, по его мнению, вовсе не утратил актуальности, как полагают некоторые. Сюжет фильма ты, конечно, помнишь. Так вот, представь картинку. Крестоносцы в зловещих рыцарских доспехах в плотном конном строю с копьями наперевес мрачно шествуют в ледяном спокойствии под потрясающую музыку Сергея Прокофьева на волнующиеся русские полки. Еще миг, и бронированное свиное рыло врежется в русский пехотный строй. «Какой у нас замечательный режиссер Сергей Эйзенштейн, — сказал товарищ Сталин. — Дай ему дерьмо, он из него конфетку слепит, только сейчас разглядел. Похоже, фильм в самом деле следует снять с полки». Однако ты ни за что не угадаешь, что произошло в следующий момент! Картинка вдруг поменялась. Вместо холодящего разум и сердце строя рыцарей Ливонского ордена симпатичная девушка в полотенце, обернутом вокруг голого впечатляющего тела, изогнулась в поклоне, словно японская гейша, и предложила на подносе кофе в постель какому-то мужчине, догадайся с трех раз кому. Причем кофе в постель происходило под ту же потрясающую по силе драматизма музыку. Не успел товарищ Сталин рот раскрыть, чтобы вопрос задать, как картинка вновь поменялась. Снова жуткие крестоносцы! Бронированное свиное рыло ударило, с трудом раздвинуло, затем протиснулось и глубоко вошло в русский строй. Двинулась ходуном жаркая бойня. Каково, а? Товарищ Сталин, ни слова не сказав, досмотрел фильм до конца. Вот выдержка! Он человек мудрый, может промолчать, но никогда ничего не забывает. Лобок якобы не выдержал и сам пояснил, хотя товарищ Сталин ничего не спрашивал. Лобок объяснил, что монтажник напутал и случайно врезал кадр не из той бобины. Я думаю, Лобок лукавит, он специально тебя подставил, чтобы ты повис на крючке у вождя. Однако запомни, что интимные сцены — ерунда. Твой подробный отчет о работе на заводе в Аугсбурге и на аэродроме под Берлином перевесит все интимные сцены, вместе взятые, а задержка в Германии будет рассматриваться как ответственное секретное задание. Понял? Положись на меня. Все будет хорошо, однако имей в виду, что за тобой внимательно смотрят из Москвы, не расслабляйся. Заграница для советского человека понятие весьма условное!

Я, вопреки совету Сорокина, как-то сразу расслабился после столь обнадеживающего заверения. Мы с Виталием лихо протестировали вторую бутылку эксклюзивного вина. Я вдруг почувствовал себя совершенно счастливым, прямо как в детстве, когда отец пообещал наконец взять с собой на рыбалку ловить не кого-нибудь, а настоящего сома!

Секретное задание под тем соусом, который невзначай приготовил Сорокин, меня вполне устраивало. Еще бы!..

Все складывалось замечательно. Оставалось лишь замутить — Сорокин все сделает как надо. Даже обыкновенный рис становится блюдом, если в нем появляется перчинка. Для меня главное было под любым предлогом задержаться в Германии и жениться на Хелен, а дальше, я был уверен, все образуется.

Казенные обстоятельства грудой водянистого пресного риса мешали осуществлению моей мечты, а Сорокин, словно опытный шеф-повар элитного московского ресторана, бросил оригинальную перчинку в невкусную рисовую мазню. Ай да Виталий!

2

Седьмого июня на военном аэродроме в пригороде Берлина на закрытом просмотре собрались именитые гости. Среди них выделялись гауляйтеры из Баварии и других земель. Спесивые нацистские бонзы с пивными животиками, крупными лысеющими головами, дряблыми серыми лицами и тусклыми, как агаты, глазами важно расселись на передвижной трибуне летного поля.

В момент перед самым открытием мероприятия на белоснежном «хорьхе» с открытым верхом подъехал Герман Геринг. Человек несведущий мог принять его за какого-нибудь князя Монако или итальянского короля — таков был внешний вид ближайшего на тот момент соратника Гитлера.

Впечатляющий белый как снег мундир с ярко-алыми отворотами сидел превосходно, а великолепной фуражке с высокой тульей и внушительному позолоченному жезлу рейхсмаршала, наверное, позавидовали бы все без исключения европейские монархи.

Геринг дал отмашку, и представление началось. Пилоты люфтваффе бодро прошли над аэродромом семеркой новых «мессершмиттов» модели F-2 — Фридрих. Надо сказать, неплохой был для того времени самолет, но вооружение, по моему мнению, было все-таки слабоватым для войны, делавшей ставку на скоростные и очень живучие штурмовики и бомбардировщики, способные мигом стереть с лица земли какой-нибудь огромный завод или мощную электростанцию.

После прохождения парадным строем Рупперт Гофман начал демонстрацию фигур высшего пилотажа на все том же Фридрихе второй модели. Гитлеровские бонзы дружно задрали вверх потные лысые головы.

Гофман, как всегда, был великолепен. Его воздушная акробатика не оставила равнодушным ни одного зрителя, несмотря на то что среди них присутствовали довольно кислые и самодовольные типы.

Изюминкой демонстрации стал показательный воздушный бой. К этому моменту мое судьбоносное шило лежало там, где ему следовало лежать, — в хвостовом оперении среди рулевых тяг. Я сунул его туда незаметно от Урсулы.

Дальше все шло, как обычно, — выруливание на взлет и проверка элеронов и рулей. Я уверенно вертел рулями туда-сюда.

Внешняя проверка ничего не выявила. Шило до поры до времени мирно покоилось среди тяг и не давало о себе знать.

Через минуту мы сцепились с милым Гофманом в воздухе. Задача была сесть на хвост. Кто сядет на хвост, тот победит.

Гофман был на все том же F-2, а я был на Третьем Фридрихе — «мессершмитте» модели Ме-109 F-3. Он был изготовлен в единственном экземпляре, и бродяга Гофман конечно же хорошо знал об этом немаловажном нюансе.

Чтобы угодить Герингу, конструкторы рискнули единственным экземпляром. В случае его утери многомесячная работа по доводке самолета летела коту под хвост.

Однако фюрер торопил с апробацией в воздухе, а Геринг желал угодить фюреру. Может быть, поэтому конструкторы посадили на единственную модель новейшего истребителя советского летчика. В случае неудачи все спишется на него.

Ситуация меня вполне устраивала. Я опять не учел лишь одного — пресловутый субъективный фактор, существенно отягощенный присутствием красивой женщины.

Гофман был силен падением коршуна с высоты, но вот такую фигуру высшего пилотажа, как «горка», он знал недостаточно хорошо, в отличие от меня. Я всегда внимательно слушал советы Валерия Чкалова, лично был знаком с ним, все его замечательные идеи по пилотированию и тактике воздушного боя неизменно проверял в небе и брал на вооружение.

Вовсе не случайно Чкалов выделял особую роль «горки» в современном воздушном бою. Вот почему я отрабатывал «горку» до умопомрачения и мог пилотировать самолет на «горке» с завязанными глазами.

Стремительным ястребом Гофман без труда зашел мне в хвост. Теперь ему следовало сесть на него, и тогда — победа.

Я легко ушел в пологое пикирование на разгон, а затем пошел на «горку». Гофман не отставал, но, когда я ушел на «горку», недотянул — неверно рассчитал угол подъема. Как будто так просто рассчитать угол подъема сообразно углу подъема противника! В том заключался весь фокус.

Самолет Гофмана потерял скорость раньше. Мне оставалось лишь осторожно подправить рули, которые, кстати, превосходно работали, поскольку я не делал резких рывков, поэтому шило продолжало мирно покоиться на своем месте.

Наступил самый ответственный момент. Дернешь ручку, и самолет свалится в штопор.

Успешно подправив рули, не в первый раз, как говорится, я развернул нос самолета в сторону самолета Гофмана, и он как миленький распластался в паутине моего прицела. Ура!

Гофман проиграл. В реальном бою в следующий миг он бы пожухлым осенним листом кружил вниз на «мессершмитте» с развороченным брюхом.

Однако майор не успокоился и решил сыграть на том, что снизу маневр, кажется, был не очень хорошо виден. Если не торопиться, мой самолет успеет набрать скорость, вылетит вперед и окажется у него перед носом. Тогда хитрюга Гофман сможет заявить о победе. Впрочем, достойная ничья его также вполне устраивала. В тот момент для него главным было любыми путями уйти от поражения.

Самолет Гофмана стал медленно разворачиваться прямо передо мной. Если бы я ничего не сделал, столкновение случилось бы неизбежно.

Свинья, которую подложил Гофман, оказалась столь неожиданной, что я совершенно забыл о шиле и резко бросил самолет в сторону и вниз, чтобы избежать авиакатастрофы.

Шило как будто ждало своего судьбоносного момента. Оно сместилось и заклинило руль высоты.

Я вспомнил о шиле, но было поздно. Теперь я мог сделать лишь одно — в самый последний миг убрать крыло своего самолета из-под удара, перевернувшись вниз головой.

Маневр неожиданно удался. Мне снова повезло, а своей везучестью в воздухе я славился давно. «Мессершмитты» не столкнулись, они нежно потерлись друг о друга животами, словно дельфины-родственники.

Самолет Гофмана в следующую секунду рухнул вниз, а я сумел удержать машину и не свалился в штопор. В итоге Гофман прыгнул с парашютом, а его «мессершмитт» разбился. Если не скромничать, то можно смело сказать, что седьмого июня тысяча девятьсот сорок первого года я, сам того не желая, сбил свой первый «мессершмитт».

Гофмана, бедолагу, увезли на карете «скорой помощи» в госпиталь, а я сумел посадить свой самолет «на брюхо», всего лишь сломав крыло и погнув винт. Моя рассеченная бровь — не в счет.

Что началось на аэродроме после того, как самолеты столкнулись, передать словами невозможно. Муравейник, в который сунули дымящуюся головешку, — вот сравнение, которое первым приходит на ум, но оно слишком банально и явно не отражает того, что было на самом деле.

Геринг, страшно налившись томатным цветом, укатил на лимузине, не сказав ни слова. Партийных бонз в течение пяти минут, словно в условиях спешной эвакуации, увезли куда-то в закрытую гостиницу под Берлином, где устроили грандиозный банкет. Там все было, но тем не менее какой-то кислый и вечно всем недовольный тип все же «капнул», и скрыть неприятный воздушный инцидент от фюрера не удалось.

3

В тот же день вечером меня посадили под домашний арест. Монотонно потянулись однообразные дни. Никто за мной не заезжал, чтобы везти на аэродром, а выйти я мог лишь пешком в ближайший городок, который не имел прямого автобусного сообщения с Берлином.

Хороший был городок, не помню мудреное его название, уютный и чистенький, но там можно было купить лишь хлеб, сигареты и спички. О всех перемещениях, вплоть до того, какой походкой ты вышел на крыльцо магазина и каким манером закурил папиросу, глазастые провинциалы немедленно докладывали местному полицейскому начальнику, у которого на самом почетном месте рабочего стола величественно стоял черный эбонитовый аппарат прямой телефонной связи с гестапо.

Когда я сидел под странным домашним арестом, у Гельмута случилась авария — прорвало старую канализационную трубу, видимо, еще времен канцлера Отто фон Бисмарка.

Мы всю ночь черпали фекалии. Я держался бодрячком, и милый Гельмут после столь запоминающегося пахучего инцидента, который без моей помощи наверняка принес бы ему множество неприятностей по службе, проникся ко мне особенным уважением.

Когда наша эпопея по сбору плодов цивилизации закончилась, утром за рюмкой коньяка, которым я с удовольствием угостил умаявшегося садовника, Гельмут, зарумянившись, как девушка от комплиментов, поведал нечто очень интересное.

Оказывается, особнячок, в котором мне довелось жить, не такой простой, каким кажется. В подвале, из которого мы накануне старательно черпали необыкновенную жижу, имеется бронированная дверь. Через нее можно попасть в подземный ход, который, как говорят, ведет в секретное метро фюрера.

После того как мы уговорили коньячную бутылку, Гельмут с обаятельным хохотком добавил, что шифр в замке бронированной двери простой — дата рождения Адольфа Гитлера.

Вдруг садовник глянул мне в лицо так задорно и весело, словно вместо меня увидел прямо перед собой забавного разукрашенного клоуна в цирке.

— Так что, если вам надо бежать, герр майор, я ничего не знаю.

Мне оставалось лишь поблагодарить чуткого Гельмута за заботу, но в тот момент следовало не бежать, а, напротив, оставаться под стражей и следствием. Я не терял надежды, ждал и дождался наконец.

4

Колоритный гестаповец, прыткий молодой человек с косой черной челкой, как у Гитлера, и модным пенсне на носу, как у Гиммлера, имел довольно слащавый вид. Он, наверное, думал, что ему предстоит долгий, нудный разговор с советским тайным диверсантом, поэтому запасся внушительным блоком французских сигарет и растворимым бразильским кофе в жестяной банке набиравшей в то время обороты швейцарской компании Nescafe.

Я удивился, что кофе можно приготовить, просто залив кипятком. Тогда растворимый кофе был в диковинку.

Эрих Нобль щедро угостил меня им. Как видно, ему доставляло особое удовольствие наблюдать мое изумление, отразившееся на лице в процессе дегустации старого напитка, приготовленного на новый лад.

Каково же было удивление гестаповца, когда я, напившись от души замечательного кофе, стал говорить о погоде.

— Постойте, герр майор, я все-таки хотел бы узнать, какова ваша версия событий. Почему ваш «мессершмитт» при выполнении маневра потерял управление?

— Отказал руль высоты. Почему, я не могу вам сказать. Видимых признаков каких-либо неисправностей не было, все проходило в штатном режиме. Механика винить не могу, она образцово выполняет свои обязанности, чему есть многократные, в том числе официальные, подтверждения.

Нобль поил меня кофе и угощал сигаретами весь день, но ничего не добился. Я знал, что никакая комиссия не сможет обнаружить шило, оно просто вылетело в процессе крушения самолета и теперь мирно покоится где-нибудь на дне ручья, среди ветвей деревьев или в чистом германском поле.

Я не знаю, сколько бы еще трудяга Нобль сидел со мной, если бы в этот момент ему не позвонили. Он спокойно выслушал сообщение по телефону и так же спокойно водрузил трубку обратно на рычаг аппарата, но затем вдруг впал в совершеннейшее безумие.

Я никак не ожидал от него такой внезапной и нервозной вспышки. Представьте себе удава, который, мирно переваривая кролика, внезапно начинает дико изгибаться кольцами так, словно кролик в его желудке неожиданно превратился в дикобраза.

Не сказав ни слова, Нобль укатил на своем черном «мерседесе». Он даже забыл у меня кофе и сигареты. Я остался в гордом одиночестве и полном неведении.

Никто не имел права посещать меня, даже Хелен. Похоже, ее таинственная связь с самим Герингом в моем случае не сработала.

Мое дело, как видно, совершенно неожиданно стало делом какого-то особого рода. А я так надеялся, что баловство влюбленного летчика сразу же получит соответствующую оценку, дело о диверсии прекратится, Сорокин организует поддержку из Москвы, и мое пребывание в Германии будет продлено.

Прошел еще один тусклый день. Вернее, день-то был солнечным, тускло было у меня на душе.

Гестапо не подавало никаких признаков жизни. Поразмыслив за несколькими выпитыми подряд чашками растворимого кофе, я решил, что произошло нечто экстраординарное.

«Нет, дорогие товарищи, — подумалось мне тогда, — ждать у моря погоды я не стану».

В политике воцарилась муть сплошная, зато в личной жизни у меня — горная прозрачная вода. И пусть ярким синим пламенем горят политические проблемы!

Жизнь идет независимо от того, что в очередной раз будет придумано высоколобыми черепами в высших сферах. По части невероятных придумок они — настоящие волшебники.

Вы там наверху, господа и товарищи, определяйтесь, кто прав, кто виноват, с кем вы собираетесь дружить, а с кем воевать, но не мешайте мне любить девушку, которая любит меня.

Наверху, конечно, сидят королевы, но они фигуры политические, а моя Королева — фигура сердечная. Никакая война, никакая идеология не отберут ее у меня!

Тем более что Хелен совсем не похожа на дубовую нацистку. Я давно заметил, что она по большому счету просто плюет на идеологическую мишуру. Девушка искренне любит летное дело, а главное — она искренне любит меня.

Любит ли Хелен фюрера? Что тут сказать…

Фюреры, как искусственные наросты на теле народа, приходят и уходят, а естественные человеческие отношения остаются. Вряд ли идеологические отношения немецких девушек с фюрером можно назвать чем-то естественным.

Хелен была не только красива, но и проницательна, поэтому я был убежден, что она не может не понимать упомянутой истины, столь очевидной для каждого человека, если только в груди у него бьется живое сердце, а не застыл мертвым грузом холодный камень.

Вдруг мне так захотелось увидеть глаза Хелен, услышать ее удивительный бархатный голос, что сделалось очень плохо. В голове помутилось, и вдруг я вспомнил тонкий намек Гельмута на весьма толстое обстоятельство.

Бронированная дверь в подвале ждет меня! Снять с полки, открыть справочник и узнать дату рождения фюрера было делом одной минуты.

5

Неожиданно совершенно некстати явился Гельмут собственной персоной, и мое путешествие по неизведанным лабиринтам секретного метро пришлось отложить. Хитрюга Гельмут, как всегда, пришел не один, а с новостью, и она, как всегда, была до безобразия сногсшибательной.

Вместо того чтобы заняться тисовой аллеей, которая давно ждала его, Гельмут повел меня в сад. Здесь под ветвистой молоденькой яблоней мы погрузились в плетеные индийские стульчики и принялись уговаривать французский коньяк сделать нас веселее и добрее.

Когда пузатая бутылка, гордо стоявшая на низенькой миниатюрной табуретке, на которой проворный Гельмут обычно подрезал ветви садовых деревьев, покорно опорожнилась наполовину, у моего собеседника наконец в полной мере развязался язык. Садовник заговорщицким тоном поведал, что случилось, и мне стало тошно на самом деле и без всякого преувеличения.

Я сразу вспомнил детство, когда объелся сладких витаминов из большой пузатой коричневой стеклянной медицинской банки. Желтые горошинки имели такой замечательный вкус, что потом меня, трехлетнего сладкоежку, всю ночь откачивали врачи детской больницы. То многочасовое тошнотворное послевкусие, так внезапно наступившее после нескольких минут сладкого счастья, в течение которых мне удалось, не моргнув глазом, опустошить четырехсотграммовую банку, я запомнил на всю жизнь.

Новость состояла в том, что тихоня Урсула призналась в том, что подложила шило в хвостовое оперение «мессершмитта». Нобль не успел ничего сделать, его любовь арестовали, а победные реляции о раскрытии вредительства благодаря гибкости позвоночника лизоблюдов, которые всегда кожей чувствуют свой час, успели лечь на мраморный стол во дворце Геринга. Поздно, батенька, пить компот, когда он прокис.

Последнее замечание, кстати, относилось не столько к Ноблю, сколько ко мне. Я схватился за голову, не зная, что делать, чем сильно напугал приятно захмелевшего Гельмута.

Ах, Урсула, девочка, что же ты наделала?! Больше всего меня поразило то, откуда Урсула узнала, что у «мессершмитта» руль высоты отказал именно потому, что в хвостовое оперение было подложено шило. Наверное, она все-таки видела, как я его туда подложил.

В следующий миг я взял себя в руки. Гельмут ничего не должен знать о том, что шило — моих рук дело.

Мы дружно пожалели Урсулу. Я вторил Гельмуту, словно второклассник учителю. Как она решилась на такое дело?

Когда в бутылке не осталось ни капли, Гельмут вдруг, тяжко вздохнув, сообщил, что теперь Урсулу вряд ли когда-либо выпустят. Предварительная проверка открыла мотивы ее поступка.

Оказывается, девушка при поступлении на завод скрыла в анкете информацию о своем двоюродном брате. Карл Шиммель был коммунистом. Он два или три года сидел в концлагере за участие в антифашистских выступлениях.

Уныние так властно схватило меня за горло, что Гельмут решил прийти на помощь. Он возжелал, видите ли, меня развлечь.

— Пойдемте, герр майор!

Бродяга Гельмут пошел не куда-нибудь, а в тот самый секретный тоннель, который скрывался за той самой бронированной дверью.

— Ты что задумал?

— О, вам предстоит впечатляющая экскурсия, герр Валерий. Обещаю!

6

Тоннель, в самом деле, был довольно живописен. Как пояснил красный, как вареный рак, Гельмут, так на него почему-то из всех спиртных напитков действовал лишь один французский коньяк, пригородная подземная железнодорожная сеть фюрера была предельно простой и состояла из двух веток. Они соединялись как раз неподалеку от военного аэродрома в предместье Берлина, того самого аэродрома, над которым проходили демонстрационные полеты, в том числе с моим участием.

Один конец ветки вел от аэродрома в депо, где стоял наготове бронепоезд фюрера. Именно по этой ветке мы с Гельмутом сейчас ехали на дрезине, но не в сторону депо, а в сторону аэродрома.

Мы, как туристы, любовались великолепными сводчатыми потолками. В тусклом свете лампочек они напоминали своды карстовых пещер, славящиеся своими сказочными рельефами.

Второй конец ветки сливался с берлинским метро, и никто не знал, по какому маршруту она шла, поскольку дальше начиналась разветвленная железнодорожная инфраструктура берлинского метрополитена. Гельмут сказал, что самым популярным у фюрера является, конечно, маршрут в сторону рейхсканцелярии.

Дрезина была ручной. Мы довольно интенсивно работали железной ручкой и постепенно развили приличную для такой колымаги скорость.

Вдруг зеленый свет проходного светофора сменился на желтый сигнал. Насколько я знал, такой сигнал приказывает машинисту снизить скорость, поскольку перегон, следующий вслед за перегоном, на котором необходимо снизить скорость, занят.

Гельмут хитро покосился на меня.

— Я знаю, о чем вы думаете, герр Валерий. Я же не идиот. Хотите безобидно пошутить, но так, чтобы шутка докатилась до самого фюрера?

— С чего ты взял, дружище, что я хочу так шутить? Ты как, в порядке?

— Я-то в полном, как говорится, а вот вы?.. Бросьте, герр Валерий, я же не слепой! Вы хотите остаться в Германии с Хелен. Так оставайтесь!

Я был поражен так, словно меня тряхнуло электротоком. Откуда Гельмут все знает? Садовник с каждой минутой все больше и больше вызывал во мне смешанные чувства.

Однако размышлять было некогда. Гельмут предлагал шанс, и я не мог от него отказаться, каким бы дурацким он ни был. Тем более что Гельмута скорее можно было принять за хитреца, но отнюдь не за дурака.

Вдруг сзади послышался шум. С каждой секундой он доносился все явственней. Несомненно, к нам быстро приближался состав.

— Гельмут, стоп! Надо перевернуть дрезину.

— Нет, тысяча колбас, быстрей, там, впереди, развилка!

— Что ты затеял, дуралей?

— Путь-дублер уходит влево и соединяется с веткой, уходящей в берлинское метро. Кто из нас дуралей?

Я совершенно ничего не понял, но благоразумно счел, что сейчас лучше ничего не спрашивать. Шум нарастал.

Мы приблизились к развилке. Слева от путей в тусклом свете я увидел рычаг железнодорожной стрелки. О его присутствии свидетельствовал указатель, он был черно-белый и полосатый, поэтому я легко различил его в свете аккумуляторного фонаря нашей дрезины.

Мы остановились. Гельмут всмотрелся в разъемы рельс и удовлетворенно цокнул языком. Миновав стрелку, мы поехали по развилке вправо, к аэродрому, но вдруг Гельмут остановил дрезину и соскочил с сиденья.

Сзади показался яркий луч прожектора. Он плавно скользил по рельсам. Судя по движению луча, поезд шел довольно медленно.

Гельмут потянул за торчавший вверх рычаг стрелки и перевел рельсы. Когда запыхавшийся Гельмут прыгнул обратно на свое место, мы спешно двинулись дальше.

В туннеле из-за поворота показался поезд. Вряд ли машинист нас заметил, дрезина успела нырнуть в тень крутых сводов тоннеля.

Так я увидел бронепоезд Гитлера. Состав выглядел, как игрушечный, — четыре или пять серебристых, бронированных, однако с виду довольно изящных вагончиков.

Во вкусе фюреру не откажешь. Судя по всему, он обожал вещи-конфетки. Поезд чинно прошествовал влево и вместо того, чтобы ехать на аэродром, поехал в Берлин.

Гельмут налегал на рычаг изо всех сил. Он спешил выбраться из тоннеля. Я помогал ему, как мог.

7

Не прошло минуты, как мы выбрались наверх и показали наши пропуска часовому в будке. Честно говоря, я удивился, как Гельмута пропустили на аэродром, по какому документу, но он лишь ухмыльнулся в ответ на мой немой вопрос.

Из того, что я не значился в черном списке на контрольно-пропускном пункте, я сделал вывод, что мой арест был неофициальным. Версию о моих диверсионных действиях, как видно, никто всерьез не рассматривал.

Мы подошли к ангару, где томился мой покореженный «мессершмитт». Урсулы, естественно, на рабочем месте не было.

Сварив кофе, мы с наслаждением пригубили его. Я посмотрел в хитренькие глазки Гельмута.

— Давай-ка, старый лис, сознавайся, ты конечно же знал время отправления подземного бронепоезда фюрера из депо на аэродром. Что теперь будет?

— Ничего особенного, герр майор. Машинист обнаружит смену направления, остановит поезд, перейдет из головы в хвост состава, переключит тягу двигателя и приедет на аэродром по ветке, которая идет сюда из Берлина, а не из депо. Шутка, несомненно, будет замечена. Начнется проверка. Часовой в будке доложит о том, что мы примерно в то же самое время вышли из тоннеля. Нас арестуют, но вы, кажется, как раз этого хотели!

— Что же я скажу на следствии?

— Валите все на меня, а я буду молчать как рыба. Сколько дней вам надо? Я выдержу!

— О, Гельмут, дружище, хотя бы две недели. В случае успеха шоколад и коньяк станут твоей повседневной пищей.

— Выдержу, будьте спокойны!

Однако в действительности все пошло совсем не так, как предрекал Гельмут. Вернее, поначалу все шло именно так, а затем — не так.

Мы не успели допить наш кофе, как были обнаружены гестаповцами. Бравые молодцы в строгих костюмчиках мило подхватили нас под белы рученьки и немедленно отвезли в Берлин.

8

Оказалось, что бронепоезд шел на аэродром, чтобы встретить не кого-нибудь, а самого Мартина Бормана. Товарищ по партии Борман, как всегда, вез фюреру что-то особо секретное, скорее всего, очередную картину какого-нибудь великого художника в подарок, а бронепоезд опоздал на десять минут.

В опоздании поезда вряд ли можно было увидеть трагедию. Трагедия состояла в том, что произошел взрыв.

Да, именно так. В секретном туннеле грохнул взрыв!

Французская противотанковая мина рванула довольно внушительно, однако бронепоезд не пострадал. Секретный поезд пошел на развилке влево, а взрыв произошел в тоннеле, который уходил вправо.

Другими словами, если бы Гельмут не перевел стрелку, поезд фюрера был бы поврежден и на какое-то время непременно вышел бы из строя. Мелочь, но как она действует на нервы. Надо было знать чрезвычайно тонкую и до крайности ранимую нервную систему фюрера, чтобы понять, какова будет его реакция.

Мы с Гельмутом стали первыми подозреваемыми по делу, однако расследование неизбежно упиралось в то, что нам с Гельмутом не было смысла закладывать мину, поскольку мы перевели стрелку и пустили поезд по другой ветке. Да, мы пошутили, но наша шутка, между прочим, спасла бронепоезд фюрера от крушения.

Короче говоря, нас выпустили в тот же день. Похоже, нас никто не собирался наказывать, что представлялось вполне логичным.

Мы продолжили разговор в компании с добрым французским коньяком, запасы которого заметно оскудели. Конечно, в глубине души я понимал, что эпизод с поездом произошел не случайно и что Гельмут — темная лошадка, но выяснить в тот момент подоплеку событий у меня не было никакой возможности. Все прояснилось гораздо позже.

Наутро меня снова ждал сюрприз. Похоже, они стали выстраиваться в очередь у моей входной двери.

9

Когда фюрер загорался идеей, погасить ее могла лишь другая идея, однако при условии, что она исходила от него же и была еще более захватывающей. Чрезвычайно нервный, взрывной и подвижный, он мог за день навертеть груду дел.

Однако к вечеру Гитлер часто впадал в меланхолию. Тогда вождь уединялся в спальне со своей красавицей, подругой жизни Евой Браун, и до полуночи, лежа в кресле, читал английские газеты, в то время как она пила кофе и лакомилась превосходными шоколадными конфетами, до которых фюрер, впрочем, тоже был большим охотником.

Однако разговор не о том. Очередным сюрпризом оказалась моя встреча с Адольфом Гитлером. Сам того не ведая, я предотвратил крушение его бронепоезда, который он ценил так, как мальчик ценит свою любимую игрушку, поэтому, видимо, пожелал встретиться со мной лично.

Дул свежий июньский ветерок. С открытой террасы секретной виллы открывался превосходный вид на Альпы. Величественные горы гипнотизировали наблюдателя белоснежными вершинами, а фюрер — своим взглядом, хотя гипноз фюрера был далеко не таким величественным и волшебным, как обаяние Альп.

Фюрер, кажется, искренне любил своего собеседника. Он необъяснимым образом угадывал его тайные желания и находил быстрые способы их удовлетворения. Непонятно, как фюреру в две секунды удавалось становиться закадычным другом человека, которого он видел впервые в жизни.

Однако где-то в глубине души неясная тревога подсказывает вам, что такое искреннее расположение преследует некие непонятные цели. Вы не знаете до конца всего — значит, здесь кроется какой-то обман.

Какую же дань приготовил для меня фюрер? А может, моя интуиция стала подводить меня, и на самом деле он открыт, душевен, доброжелателен, искренен? По крайней мере говорил он, кажется, предельно откровенно.

— Жаль, герр майор, что новейший наш «мессершмитт» разбился, но, с другой стороны, вы спасли опытный образец. Сломанное крыло и погнутый винт — ерунда. Главное, что начинка самолета осталась в целости и сохранности. Вы, кажется, совершили чудо!

Принесли горячий шоколад. Мы пили его из маленьких чашек. Фюрер со смехом, словно своему однокласснику, рассказывал обстановку, сложившуюся вокруг меня.

— Борман предложил прекратить нянчиться с вами. Случай с бронепоездом стал последней каплей. О, Мартин, как всегда, радикален и считает славян неполноценной расой, поэтому предложил отправить вас в концлагерь и забыть о вашем существовании.

После этих слов фюрер расхохотался, как ребенок. Я пил шоколад с таким видом, словно лакомился не прекрасным сладким эксклюзивным напитком, а кислыми помоями.

— Гиммлер, напротив, клятвенно пообещал мне, что из Валерия Шаталова получится образцовый эсэсовец. Дивизия СС «Викинг» с нетерпением ожидает вас, герр майор. Правда, с полетами вам придется на какое-то время распрощаться. В зеленых СС Гиммлер приготовил вам место командира гренадерского бронетранспортера.

Фюрер следил за моей реакцией. Только теперь я понял, куда вляпался со всеми своими наивными стремлениями.

— Очень вкусный шоколад, господин рейхсканцлер.

— Понимаю, что ж, я так и думал. Кстати, Геринг пытается убедить меня, что не надо тормошить вас. Вы и Хелен фон Горн — прекрасная пара, и Геринг был бы рад создать новую арийскую семью под флагом люфтваффе. Вас ждет блестящая летная карьера и счастливая семейная жизнь.

— Такого вкусного шоколада я в жизни не пробовал, господин рейхсканцлер!

— Замечательно. Я не удивлен. Лишь один доктор Геббельс безоговорочно поддержал меня. Он, как всегда, очень образно обрисовал мне перспективы и последствия. Вы хотели бы остаться в Германии, герр майор, но те варианты, которые возможны и которые я вам сейчас озвучил, к сожалению, осложнят наши без того непростые отношения с Иосифом Сталиным.

Фюрер вежливо подал мне папочку, которая во время беседы сиротливо лежала на краю кофейного столика, но теперь, как видно, пришел ее час. Я раскрыл папку и, к своему великому изумлению, увидел в ней советскую газету «Труд» за вчерашнее число.

Я негнущимися пальцами развернул газету. Фюрер несколько нервозно забарабанил тонкими чувствительными пальцами художника по своему не менее чувствительному колену.

Текст, который мне следовало прочесть, был аккуратно очерчен красными чернилами. Статья называлась «Провокации не пройдут».

Заметка была небольшой, но очень эмоциональной. В ней красочно расписывались перспективы отношений Германии и СССР, а в конце была напечатана фраза, от которой меня бросило вначале в холод, а затем в жар: «Мы знаем, что есть люди, желающие оставить нашего прославленного летчика Валерия Шаталова в Германии и объявить о том, что он попросил у германского правительства политического убежища. Провокация не пройдет, ничего у наемников английского империализма не выйдет. Им не удастся столкнуть лбами Германию и Советский Союз».

Фюрер резко поднялся. Я — тоже.

Гитлер улыбался, а я выглядел, кажется, неважно.

— Я был бы рад помочь вам, герр майор, но, к сожалению, вы зашли не с того бока. Если бы вы прямо сообщили мне о своих намерениях, будьте уверены, я нашел бы приемлемый вариант. Теперь, когда ваше дело получило огласку, я не могу ничего сделать. Вам необходимо срочно возвращаться в Советский Союз.

Гитлер по-дружески похлопал меня по спине, вынул из необъятного кармана легких широких светлых выходных брюк черную коробочку, вложил мне ее в ладонь, затем покровительственно положил свою мягкую руку на мое плечо и вопросительно заглянул мне в глаза. Наверное, я выглядел очень обескураженным.

Еще бы! Все летело в тартарары. Мои планы в отношении Хелен окончательно рухнули.

Фюрер словно прочитал мои мысли.

— Хелен фон Горн устроит вам прощальную экскурсию по Берлину, вот все, что я сейчас могу для вас сделать, а послезавтра ваш поезд отправляется в Москву.

Когда фюрер ушел, слегка сгорбившись и элегантно засунув большой палец за лацкан легкого летнего пиджака, я, совершенно сникший, подошел к белоснежной балюстраде, окаймлявшей террасу. Вид Альп вдруг показался мне очень мрачным, а обрыв, который разверзся внизу, ужасающим.

Впервые высота вызвала во мне неприятное чувство. До этого она всегда сладко манила и приятно будоражила.

Я вспомнил о коробочке, которую продолжал машинально сжимать в руке, и открыл ее. Внутри на белоснежной подушечке блестел черный Железный крест I класса.

К фюреру меня привезли люди Геббельса, подвижные, спортивного вида парни в штатском. Обратно в Берлин меня, к великой моей радости, повезла Хелен на великолепном «хорьхе» с открытым верхом.

Она поцеловала меня в щеку. Я не удержался и притянул ее к себе.

Наконец, мы отправились в путь. От Хелен я узнал, что бедняга Гельмут сломал ногу, неудачно упав с чердачной лестницы, а Урсула призналась, что является членом антифашистской организации, в планы которой входило совершение серии диверсионных актов на военном аэродроме и в секретном подземном царстве фюрера.

Теперь Эрих Нобль, как поведала мне Хелен, пытается применить так называемую ускоренную процедуру судебного разбирательства, чтобы постараться как можно скорее отправить Урсулу в концлагерь и там через своих людей обеспечить ей особое положение. Таким хитрым способом Нобль постарается завоевать наконец расположение любимой девушки.

10

Погода была прекрасной, Берлин сиял великолепием, настроение у меня улучшилось, о расставании думать не хотелось, однако у Хелен настроение, похоже, напротив, резко ухудшилось, она выглядела очень грустной. Мне показалось, что она хотела что-то сказать, но не решалась.

День прошел, словно в сказочном сне. Близость расставания придавала ему особый шарм.

Вечером мы заехали в «Веселую наковальню». Эмма, как всегда, была в ударе.

В пивной царила атмосфера беззаботного веселья. Пилоты люфтваффе, завсегдатаи заведения, умели веселиться и отдыхать. Думать о том, что завтра поезд повезет меня в Москву, совершенно не хотелось.

Хелен с грустной улыбкой рассказала мне об ухаживаниях Гофмана. Оказывается, он благополучно оклемался после аварии и теперь ходил еще более важным индюком. Ему все-таки удалось повернуть дело так, что именно он выиграл показательный воздушный бой, а не я. Геринг умел облечь не очень приятную сказку в необыкновенно привлекательную обложку. Фюрер то ли в самом деле поверил, то ли был обманываться рад.

Короче говоря, состоялась встреча Гофмана с фюрером и выражение высочайшей признательности заслуг летчика. Гофман раздулся, как надувной лиловый праздничный шарик, таким он вдруг сделался гордым.

Хелен со смехом рассказала, что Рупперт похвастался подарками, которые получил от фюрера. Они в самом деле были впечатляющими.

Как сообщила Хелен, без энтузиазма время о времени делая маленькие глотки из изящной стеклянной пивной кружечки, фюрер подарил Гофману малокалиберный пистолет вальтер с золоченой ручкой и гравировкой «Иосифу Сталину в память о дружбе от Адольфа Гитлера, Берлин — Москва» с датой «22/06/1941». Вторым подарком фюрера был великолепный черный кожаный блокнот с золотым тиснением в виде Спасской башни Кремля и дарственной надписью на обложке, выведенной от руки самим фюрером: «Германия всегда была, есть и будет другом России. Адольф Гитлер» с датой «17/07/1941».

Надписи на подарках Гитлера мне показались странными. Если подарки Гофману, то почему упоминается товарищ Сталин? И почему обозначены даты, которые еще не наступили, — двадцать второе июня и семнадцатое июля сорок первого года?

Хелен ответила, что надписи на подарках тоже насторожили ее. Она несколько раз невзначай спрашивала о них у Гофмана, но он каждый раз лишь загадочно улыбался, как видно, желал набить себе цену.

11

Какой-то очередной воздыхатель вдруг подошел к нашему столику и преподнес мне, как счастливому кавалеру, пачку превосходных эксклюзивных французских сигарет. Когда он, расшаркиваясь, удалился, я посмотрел на Хелен.

Она не курила. Видя, что мне не терпится испробовать табак и выразить по поводу его качества свое мнение, она посоветовала удалиться в курительную комнату, которую Эмма специально оборудовала где-то наверху, так как не выносила табачный дым: у нее от него случались довольно неприятные приступы аллергии.

Я прошел по какому-то узенькому замысловатому коридору, с трудом нашел нужную лестницу, поднялся по ней, она была винтовой и довольно скрипучей. Едва не стукнувшись головой о какой-то коварно выступивший наружу угол, я наконец вошел в искомую комнатку.

Похоже, собравшиеся в пивной летчики были некурящими спортсменами, а может, они сделали ход конем, подарив мне пачку отличных сигарет, чтобы я хоть на минутку оставил Хелен одну, тогда они смогли бы наконец непринужденно пообщаться с ней.

В общем, не знаю почему, но в курительной комнате никого не было. Бросилась в глаза чистота. Свежий вечерний ветер ударил в лицо сквозь раскрытую оконную створку.

Я подошел к подоконнику, с нетерпением вскрыл пачку и закурил. Табак был мягким и слегка волнующим.

Конечно, после «Казбека» и «Беломорканала» табак вызывал другие ощущения, был необычным. Я не сказал бы, что он был лучше, — просто в самом деле он был мне в диковинку.

За окном сгущались сумерки. С высоты, на которой находилось окно, мне были видны угол здания и часть освещенной улицы.

Внезапно раздался грохот мотоциклетных двигателей. Я увидел, как на улице промелькнули мощные черные мотоциклы, на них уверенно восседали люди в форме мышиного цвета.

Через секунду внизу, в зале пивной, послышался шум, а вслед за ним — отрывистые команды. Я насторожился.

Крики доносились довольно отчетливо. Скоро мне удалось понять, что полиция ищет опасного преступника и проводит облаву, требуя от всех оставаться на своих местах.

Я поспешил вниз к Хелен, но вдруг донесшийся из окна протяжный шакалий вой заставил меня замереть на месте. По коже пробежала противная дрожь.

Бросившись к подоконнику, я увидел, что в закуток под окном по-хозяйски вошли два поджарых гестаповских офицера с волевыми носатыми лицами. В одном из них я без труда сразу узнал Нобля.

Полицейские грубо тащили за шиворот двух плотных краснолицых мужчин, судя по одежде, — рабочих. Я, кажется, видел их в пивной, они сидели в углу недалеко от стойки бара.

Видимо, Нобль и его помощники выудили парочку оттуда. Заунывный вой, так похожий на вой шакалов, доносился именно из их глоток.

В правой руке Нобль зачем-то держал обрезок стальной трубы.

— Какая встреча, Тиггель! Ты не забыл, как раскроил мне череп в ноябре тридцатого года? Я долго лечился, друг мой, очень долго.

— Герр офицер, простите, я давно не коммунист, — сказал один из клиентов Нобля, его бульдожьи щеки подобострастно колыхнулись перед носом офицера из стороны в сторону.

— Нет, дружище, за все надо платить.

— Мы — работяги! Мы вкалываем на аэродроме день и ночь, невзирая на английские бомбежки. В кои веки зашли сюда, чтобы выпить пару кружек пива…

— Зачем сотрясать воздух словами? Помоги фюреру делами.

Нобль с милой улыбкой протянул Тиггелю обрезок трубы. Тот растерянно взял его в руки, словно скрипач, которому на сцене вместо скрипки вдруг вручили контрабас.

Нобль указал Тиггелю рукой, затянутой в черную лайковую перчатку, на его товарища.

— Перед тобой враг фюрера. Недобитый тельмановец. Добей!

— Не-ет! Я не… мо… гу.

Нобль спокойно выхватил обрезок трубы из онемевших рук Тиггеля и сунул его в руки его товарища — веснушчатого рыжего курчавого увальня.

— А ты?

Тот не заставил себя долго упрашивать. Труба со страшным хрустом опустилась на череп Тиггеля. Тот упал, обливаясь кровью.

Нобль по-дружески потрепал по плечу увальня и повернулся к своему напарнику, который, не проронив ни слова, все это время спокойно наблюдал за кошмарной сценой.

— С этим мерзавцем покончено. Он так заискивал передо мной, что сдал Карла, но его должок перед рейхом слишком велик. Такое не прощается. Кстати, где Карл?.. Пора бы взять его, во рту пересохло, я хочу промочить горло парой кружек пива!

Я совершенно не придал значения словам Нобля. В тот момент меня охватила оторопь от созерцания ужасной кровавой сцены.

Нобль после всего еще способен говорить о пиве?.. Воистину фрукт с толстой кожурой, этот Нобль!

Я не знал, что делать. Кулаки мои невольно сжались, и в этот момент сзади с оглушительным треском распахнулась дверь.

12

В курительную комнату, тяжело дыша, вломился вовсе не полицейский, как можно было предположить. То был чрезвычайно колоритный тип — мой ровесник, черноволосый, мордатый, с крупным ртом, овальными ушами и чрезвычайно тяжелым взглядом. Однако этот на вид совершенно сумасшедший человек обладал каким-то неизъяснимым шармом.

Глаза! Да, глаза. Они напоминали глаза загнанного в угол коварного, хищного, красивого, но крайне усталого зверя. Я не успел ничего сказать. Он выхватил из внутреннего кармана потрепанного пиджачка, наброшенного прямо на голое тело, устрашающего вида заточку и, исполнив странный танец ногами, махнул ею перед самым моим носом. Я успел отклониться в сторону, но он мгновенно среагировал и подставил мне подножку. Я опрокинулся и сильно ударился макушкой о деревянную перегородку.

Когда я пришел в себя, в курительной комнате никого не было. Я выглянул в окно. Внизу, на мостовой, лежали Тиггель и Нобль. Их головы были сплошь покрыты кровью.

Холодея от недоброго предчувствия, я прыгнул вниз с высоты четырех метров. Видимо, за минуту до этого то же самое сделал тот сумасшедший парень, который так ловко сбил меня с ног.

Тело не забыло тренировочные прыжки с парашютом. Я удачно приземлился, не повредив ноги.

Поднявшись, я кинулся к телам, распластавшимся на мостовой. Тиггель лежал на спине, безвольно раскинув руки. Он, кажется, не дышал.

Нобль валялся на мостовой, его голова была сплошь залита кровью. Глаза его блуждали, он бестолково ворочал языком, но не мог выговорить ни слова.

Беглый осмотр показал, что очень острый предмет, скорее всего та самая заточка в руках сумасшедшего парня, довольно сильно порвала Ноблю ухо. Я наспех перевязал ему голову двумя носовыми платками, связанными вместе, — своим платком и платком Нобля, который, к счастью, торчал из кармана его изящных брюк-галифе.

Помощнику Нобля повезло меньше. Я вначале не понял, куда он делся, и подумал, что офицер просто испугался бандита и сбежал.

Однако, осмотревшись, я вдруг заметил носки хромовых сапог, они тускло блестели в свете уличного фонаря. Носки сапог торчали из-под высокой, в человеческий рост ставни, которая почти соприкасалась с землей, поскольку окна цокольного этажа пивной располагались очень низко от тротуара.

Я медленно и осторожно отворил ставню и содрогнулся от дикого ужаса.

Офицер гестапо был пригвожден к дубовому ставню той самой длинной и узкой, как стилет, заточкой. Ее противоположный острию конец был искусно загнут для того, чтобы ужасное орудие убийства удобно сидело в руке и позволяло наносить сильные проникающие удары.

Как легко, оказывается, пробить тело человека! Гестаповец, безжизненно свесив голову, висел, пришпиленный заточкой к ставню, словно его убийца, помешавшись, вдруг перепутал человека с мотыльком, а заточку — с булавкой для крепления бабочек к коллекционной карточке.

Я понял, что помощь несчастному помощнику Нобля теперь явно не в моей компетенции, и быстро осмотрел высокий, в два человеческих роста каменный забор, который тянулся от стены пивной на расстоянии, не превышавшем четырех или пяти шагов.

Так просто перепрыгнуть через него было невозможно. Куда же подевался мой сумасшедший парень, а с ним, видимо, и тот рыжий увалень, только что запросто убивший трубой человека?

Неподалеку за углом я обнаружил поддоны. Они были сложены в штабель.

Скорее всего, беглецы забрались на поддоны и перемахнули через забор. Я мигом сделал то же самое.

В прежние времена мы с Хелен после посиделок в пивной много гуляли по окрестным улицам, чтобы проветриться, поэтому я знал здешние переулки как свои пять пальцев.

Не буду описывать, как я плутал по закоулкам, главное, что я быстро нашел выход из нескончаемой вереницы улочек — пятачок заднего двора и арку, которая вела на главную улицу с ярким освещением и довольно оживленную даже ночью.

Именно на этом пятачке я и перехватил своего лохматого курчавого друга. Он был сильно пьян и, не поспевая за увальнем, видимо, отстал.

Я схватил парня за шиворот, он мгновенно вывернулся, но мне удалось бросить его спиной к стене. В руке моего неожиданного противника блестел окровавленный обрезок трубы, тот самый, который Нобль поочередно вручал своим клиентам.

Я попытался мирно поговорить с бандитом, но он в ответ на мою просьбу успокоиться и не совершать глупостей, махнул перед моим носом трубой так, что загудел воздух.

После этого первое, что пришло мне в голову, — бежать, но я с трудом сдержался. Мне даже показалось, что бандит слегка удивился тому, что я остался стоять на месте. Тут он снова лихо махнул трубой, целя в ребра. Я вовремя сгруппировался, и труба просвистела мимо.

Бандит, продолжая танцевать передо мной, замахнулся, чтобы ударить сверху. Но, вспомнив уроки нашего инструктора по лётному училищу, я прыгнул вперед и, обвив его жилистую шею ногами, потянул всем своим весом вниз, а во мне ни много ни мало тогда было девяносто с лишним килограммов. Прием самбо сработал, мой противник все-таки не удержался на ногах и, крякнув, рухнул вниз. Я упал вместе с парнем на мостовую, продолжая крепко сжимать его шею ногами.

Когда я поднялся, мой оппонент валялся на спине, дико вращая глазами. Он был в полубессознательном состоянии.

Бдительные жители заметили драку. Вскоре прибыла полиция.

Меня сразу же задержали, а бандита отправили в больницу. Впрочем, особой помощи ему там не понадобилось, он быстро пришел в себя, и в ту же ночь его перевели в следственный изолятор.

Меня опросили и выпустили, однако началось следствие. Выяснилось, что сумасшедший парень с заточкой, его звали Карл Рунштейн, уже много лет находится в розыске за зверское убийство полицейского.

В молодости он был вначале боксером, затем активным участником уличных манифестаций, во время которых крушил челюсти всех подряд по приказу тех, кто платил. Вначале платил кайзер, после него — Веймарская республика, а вслед за ней — нацисты.

Вскоре завистники донесли, что, мол, активисты неарийского происхождения дискредитируют нацистское движение. Оказавшись на улице, никому ненужный Карл попробовал вернуться к спортивной карьере и даже пару раз выиграл чемпионаты Германии, но «неарийское происхождение» и здесь стало непреодолимой преградой.

В тысяча девятьсот тридцать восьмом году Карла решили стерилизовать в рамках правительственной программы «по борьбе за чистоту крови», но он в припадке ярости превратил конвоира буквально в котлету и сбежал. С тех пор Карл Рунштейн скрывался в разных местах, а в последнее время — в подвале пивной «Веселая наковальня».

Глава третья Картина тушью

Пусть страх хватает все кругом,

Пусть катит он в глаза, как ком,

Меня мир страха не пугает,

Любим я, потому страх тает.

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

1

Мой поезд в Москву отложило описанное выше непредвиденное происшествие. Я оказался важным свидетелем по делу Карла Рунштейна — человека, который подозревался в совершении ряда тяжких преступлений.

На следующий день меня допросил следователь. Мои показания были тщательно запротоколированы, а через две недели следователь запланировал очную ставку между мной и Рунштейном.

Немедленно провести следственное действие было невозможно. Подозреваемый впал в совершеннейшее безумие, он со вкусом буйствовал в камере, пробуя на прочность металлическую дверь своим большим упрямым лбом, и пока что ему требовалась лишь экстренная психиатрическая помощь.

Неожиданно свалившееся новое расследование меня несказанно обрадовало. Я оставался в Германии. Пусть ненадолго, но все же!

Указание фюрера всячески развлекать меня продолжало действовать. Поскольку фюрер поручил проведение развлекательной программы Хелен фон Горн, никто не решился вклиниться. Гофман скрипел зубами, но терпел.

Даже сейчас, когда я, глубокий старик, думаю о тех волшебных предвоенных днях, удивительная радость охватывает сердце. Вспоминая то время, я склоняюсь к мысли, что те дни были самыми лучшими днями моей жизни.

Хелен каждый день все время была со мной. Мы не могли наговориться.

Мы ели друг друга в разговорах, как аппетитный десерт после бокала хорошего вина. Мы смотрели и не могли насмотреться друг на друга.

Только ночевали мы порознь. Она завозила меня в мой особняк на великолепном белоснежном «хорьхе» с открытым верхом, который снова выделен ей лично Герингом в целях образцового выполнения поручения фюрера.

Хелен с удовольствием показывала мне Берлин и пригороды, а на выходные мы запланировали съездить в горы к ее папе, известному акварелисту, картины которого желал заполучить сам Герман Геринг, но папа всем отказывал, даже Герингу. Объяснение выглядело убедительным.

Якобы какая-то цыганка нагадала, что, если хоть одна его картина будет продана или подарена, папа не сможет больше ничего написать и как художник умрет. Такого он позволить не мог, в картинах заключалась вся его жизнь.

Он зарабатывал тем, что предлагал индивидуальный архитектурный дизайн для роскошных особняков нацистских бонз. Акварель писалась не для продажи, просто без акварели папа Хелен не мог жить.

В пятницу вечером Эмма закрыла свою героическую «Веселую наковальню» и устроила праздничный загул для избранных. Пиво лилось рекой из лучших запасов.

Все было бесплатно. Пилоты люфтваффе гуляли на славу и превозносили щедрую хозяйку до небес.

Эмма, конечно, не знала, что в ее подвале прятался опасный преступник, и была безумно рада, что его удалось обезвредить. Она выразила мне особое почтение, произнеся какую-то совершенно безумную речь, суть которой сводилась к тому, что Эмма всю жизнь мечтала о таком мужчине, и если бы она могла сбросить три десятка лет, русский майор Валерий Шаталов никуда бы от нее не делся.

С этими словами зажигательная рыжая Эмма с озорным видом многозначительно посмотрела на Хелен, которая, скромно потупившись, сидела рядом со мной за миниатюрным столиком в углу ярко освещенного зала. Кстати, я впервые в тот памятный вечер увидел Хелен в платье, оно полупрозрачным светлым облаком ниспадало вниз, подчеркивая загадочный образ девушки.

Эмма вдруг разошлась не на шутку. Она одним махом осушила огромную кружку пива и грохнула ее о каменный пол. Глиняная кружка разлетелась вдребезги.

Гости взревели дикими кабанами и замяукали камышовыми котами. Эмма вскочила на невероятно огромный, длинный прямоугольный деревянный общий стол, он занимал центр зала, и, приподняв алую юбку так, что ее ядреные белые бедра обнажились практически полностью, пустилась в залихватский пляс.

С потрясающим надрывом хозяйка исполнила какую-то народную немецкую песню, вольный перевод одного куплета которой я запомнил и привожу здесь, надеясь, что смысл всей песни можно будет легко уяснить из него.

— Ах, коты-кабаны, ах, коты-кабаны, откормили вас страстные сладкие сны, и без вас наши дни, как без соли, пресны, вы — посланцы любви, синеокой весны!..

Не знаю, то ли песня так подействовала, то ли общая атмосфера буйного гульбища, то ли особое пиво, но все гости в самом деле как будто превратились в огромных кошек и котов. Наверное, нет смысла передавать все то, что мне пришлось увидеть в тот великолепный вечер.

Скажу лишь, что столы ходили ходуном, пиво лилось в рот и мимо него, а скамьи и стулья, остервенело грохоча, падали постоянно. Пилоты безумно горланили песни и неистово хлопали в ладоши, словно спятившие бременские трубадуры.

Их подруги, все, как нарочно, довольно симпатичные, сорвав с себя одежду, буквально всю, до самой последней нитки, танцевали на столах, пока кто-нибудь из присутствующих кавалеров, дойдя до кондиции, не утаскивал аппетитную ягодку в угол за колонну или валил за высокую стойку бара, чтобы там славно полакомиться.

Впрочем, к тому моменту было выпито столько пива и все были в настолько разобранном состоянии, что было трудно поверить в некое интимное соитие новоявленных молодоженов в укромном уголке. Думаю, что они просто обнимались и целовались там, пока жажда новой порции пива не гнала их обратно за общий стол.

Хотя, кто его знает. За парочками я не подглядывал и стопроцентно утверждать не берусь.

Дань наслаждению и воспоминание о древнем распорядке, согласно которому в праздник все тайные желания должны быть удовлетворены, напоминали веселую, почти детскую игру. Удивительно, но не случилось ни одной драки.

Победила спортивного вида стройная глазастая брюнетка. Не такая уж красавица, если честно сказать, но она не только танцевала, она сыпала зажигательными шутками и так славно улыбалась, словно была в самом деле волшебницей, готовой удовлетворить любой каприз, что ее стаскивали со стола не один и не два, а целых восемь раз. Цифра по сравнению с другими участницами действа оказалась просто рекордной, если учесть, что кавалеров было, кажется, девять человек.

Эмме попались под руку сухие лавровые листья, она сплела из них довольно милый венок и надела на голову победительнице. Брюнетка, получив венок, стала Пивной королевой. Кроме венка и бордовых лакированных туфелек, на ее упругом стройном смуглом теле, очень похожем на тело какой-то известной немецкой цирковой гимнастки, по-прежнему ничего не было.

Эмма вылила на королеву ведро пива, и все мужчины, кроме меня, стали слизывать влагу с ее кожи. Я не знаю, чем все закончилось. Хелен твердо взяла мою руку и повела меня наверх, туда, где по периметру зала темнела галерея со строгими деревянными перилами.

Мы пошли по галерее. Мимо потянулись двери комнат для постояльцев. Оказалось, что Хелен ведет меня в ту самую комнату, которую Эмма так берегла для нас.

2

Когда мы вошли в номер, залитый ярким электрическим светом, девушка вся дрожала. После столь зажигательного вечера меня тоже охватило нечто, очень похожее на страстное возбуждение. Хелен предложила выпить.

В углу на тележке в ведерке со льдом стояла бутылка французского шампанского. Я хлопнул пробкой, и мы, сев прямо в одежде на постель, с удовольствием пригубили вино. Я глотал благородную влагу из длинного стройного бокала, который своими очертаниями напоминал нашу сегодняшнюю сногсшибательную Пивную королеву.

Хелен со смехом рассказала, что такие вечеринки здесь постоянно бывают накануне солнечного коловорота, двадцать второго июня, но сегодня Эмма сделала исключение и устроила Фонтан любви гораздо раньше.

— Наверное, тебе в диковинку такие вечерники?

— Конечно, да!

— Я их не одобряю. Под маску древнего культа давно пробрались разврат, сексуальная несдержанность и венерические заболевания, они порождают цинизм к тому, что является для человека священным — продолжению рода.

— Однако мне показалось, что все не так плохо. Смотри, какой получился красивый праздник! Без докладов, речей, лозунгов и плакатов. Просто, жизненно и выглядит потрясающе. Словно воспоминание о той жизни, когда не было ревности, зависти и бездушных запретов.

— Я знаю, нынешний ваш советский лоск, созданный для обывателя, не позволяет даже допустить мысль о подобных праздниках. У нас, как ты видишь, все проще. Фюрер смотрит на плотские утехи прагматично. Для него главное, чтобы не было венерических заболеваний и рождалось как можно больше немецких детей.

— Ага, конечно, женщины рожают детей, будущих солдат, мужчины не имеют венерических заболеваний, иначе как же они будут воевать?

— Слышу в твоем тоне сарказм. Верно, сейчас ситуация такова, что фюреру нужны здоровые солдаты. Германия находится во враждебном окружении, хотя появилась надежда, что Советский Союз не пойдет на поводу у англосаксов. Опыт войн показал, что потери германской армии от венерических заболеваний вполне сопоставимы с боевыми потерями.

— Интересную тему мы с тобой затронули!

— Зато жизненную! Все прекрасно понимают, и ваши руководители, кстати, тоже, что природа берет свое и от природы никуда не деться. Советские чиновники позволяют себе расслабляться на закрытых дачах с отобранными НКВД балеринами, а как советский народ выходит из положения? О нем кто-нибудь думает?

— Насчет НКВД и балерин не знаю, Хелен, не слышал, а народ живет и гуляет сам по себе, не дожидаясь, когда же кто-то соизволит о нем позаботиться. У нас всегда и во всем надо иметь друзей. Люди гуляют там, где есть друзья.

— Однако личная жизнь товарища Сталина после трагической гибели его жены есть великая тайна за семью печатями.

— В СССР личная жизнь товарища Сталина — довольно щекотливая тема.

— Личная жизнь руководителя такого ранга всегда интересна, и чем больше она скрывается от глаз публики, тем сильнее растет интерес.

— Личная жизнь фюрера тоже, насколько я знаю…

— О, Валера, перестань! У фюрера нет личной жизни. Фюрер всецело принадлежит немецкому народу и женат на нем.

— Неплохо сказано, но, Хелен, почему бы нам не поговорить о нашей личной жизни?

— Ее нет и пока что не будет.

— Как? Не понимаю! Зачем же ты пригласила меня сюда, в отдельный номер, практически в постель?

— Чтобы поговорить.

— О чем?

— Послушай меня, дорогой мой. Сейчас как раз следует об этом поговорить. Между прочим, здесь нет «жучков», у Эммы есть знакомый специалист, он проверяет комнаты каждый день.

— Предусмотрительная она женщина!

— Эмма — надежный человек. Понимаешь ли, Валера, Гофман что-то готовит против тебя. Побудь несколько дней здесь. Эмме щедро оплачено авансом из казны за постель и стол. Я все организовала, выполняя поручение фюрера развлекать тебя. Отдохни! В своем особняке, прошу тебя, не появляйся. Я буду заезжать за тобой сюда. Гофман не решается пока следить за мной, а вот за тобой он, скорее всего, будет следить очень тщательно. Я не думала, что он такой Отелло!

— С тобой рядом любой мужчина поневоле станет Отелло. Все же я не совсем понимаю. Зачем ему следить за мной?

— Ты не понимаешь? Ты сам только что сказал. Он с ума сходит от ревности. Я не давала никакого повода, но есть такие мужчины, как бы сказать…

— Понимаю, Хелен.

— Короче говоря, я чувствую кожей, что он спит и видит, как бы устроить тебе какую-нибудь гадость, как бы дискредитировать тебя в моих глазах. Сейчас он на все способен!

— Откуда ты знаешь?

— Откуда? Ты еще спрашиваешь! Гофмана я хорошо знаю.

Глубокое разочарование овладело мной. Моя Хелен снова в очередной раз не готова, и сегодня она, как видно, опять не моя.

Вдруг входная дверь в комнату медленно отворилась. Мы увидели на пороге раскрасневшуюся Эмму с огромным ковшом в руке.

Хозяйка пивной, будучи во хмелю, покачнулась, и в ковше вместе с ней покачнулась янтарная жидкость. Просторная юбка хозяйки неопрятно съехала набок, а блузка расстегнулась то ли сама, то ли кто-то расстегнул, или, может быть, Эмма расстегнула, спасаясь от прилива пивных градусов, так яростно вдруг накативших на нее.

3

Мы с Хелен в легком смущении поднялись с постели. Эмма шагнула ко мне и бесцеремонно вложила ковш с пивом в мои ладони.

— Я думала здесь, как говорят русские, дым коромыслом, я знаю, что такое коромысло, герр майор, на нем ведра с пивом голые русские девушки своим парням в баню носят. Нет, теперь вижу, здесь у вас, ребята, все не по-людски. Ужас какой-то! Ученые посиделки с разговорами, как на конференции в Берлинской государственной библиотеке на Унтер-ден-Линден. Расстегните хоть одну пуговицу, герр майор. Чего вы зажались? И будет хорошо, если вы не забудете о пуговицах на платье вашей подруги.

Замечательная хозяйка подняла мои руки с ковшом так, что его бронзовый край коснулся моих губ.

— Эх, вы! Ладно, пей, мой рыцарь, мой спаситель, для тебя я нацедила отборное пиво. Такого ты в жизни не пробовал!

Я из вежливости сделал глоток. Пиво в самом деле было превосходным.

В голове зашумело. Я, кажется, покачнулся.

Эмма захохотала, как безумная, увидев мою реакцию, и вдруг повернулась к Хелен.

— Такого парня разговорами кормишь. Я бы на твоем месте давно бы все с себя скинула, а на плечо коромысло надела. Спустись вниз за спичками на полчаса! Я должна отблагодарить его по-людски. Так всегда благодарили в «Веселой наковальне». Я быстро! Ему будет хорошо, не волнуйся.

Хелен зарделась, как алая заря. Она с деланым участием посмотрела в мои слегка захмелевшие добрые глаза.

— Я всего лишь временный гид по миру берлинских развлечений и не властна над герром Шаталовым. Пусть сегодня у него будет еще одно приключение!

Хелен порывисто наклонила голову и выбежала из комнаты. Я бросился за ней, но Эмма преградила дорогу своей внушительной грудью. Два упругих шара, вывалившись из расстегнутой блузки, уперлись мне в живот.

— Оставь холодную селедку в покое, герр! Бр-р-р. Поверь, у нас в пивной лет семьсот знают, кто такие русские, как они гуляют и как ведут дела. Если бы ты знал, красавчик, что вытворяли на лавках внизу мои прабабки с русскими купцами, ты бы не дергался, как глупый карась на крючке. Нас с тобой, в отличие от них, ждет мягкая постель, но все остальное будет ровно то же самое. Прошу! Сейчас я покажу тебе пенистое пиво фонтанов Петергофа. Тебя, парень, ждет каскад!

— Послушай, Эмма! Ты, елки зеленые, прекрасная фея, однако думаю, что есть пределы даже для твоих сногсшибательных возможностей.

«Ёлки зеленые» у меня в сердцах вырвалось по-русски.

— Ты чего, русский? Какие, к шутам, «ел-ки зе-ле-ны»? Будь так добр, переведи на немецкий язык!

— Ёж в задницу, короче!

— Да? Брось! Зачем тебе еж? Иди сюда, дурачок.

Эмма, кажется, окончательно захмелела и воспринимала все на полном серьезе. Она никак не могла взять в толк, что я отказываюсь от близости с ней.

Сдвинуть с дороги монолитное тело хозяйки было совершенно невозможно. Она стояла как изваяние, искусно вырезанное из огромной дубовой колоды.

— Возьми ковш, Эмма!

Я сунул ковш ей в ладони, но она не удержала его. Ковш опрокинулся.

Янтарное пиво хлынуло на великолепную грудь. Блузка, намокнув, мгновенно стала прозрачной и облепила тело хозяйки, еще больше выпятив аппетитные прелести.

Пользуясь моментом, я прорвался к двери. Эмма, кажется, даже не заметила, что ковш опрокинулся на нее и устроил ей щедрый пивной душ.

Она повисла на мне.

— Куда же ты, дорогой мой русский человек?

Я выволок сдуревшую Эмму на себе из комнаты и потащил по галерее, сам не зная куда. Я искал Хелен, но ее нигде не было.

Внизу, в зале, свет был приглушен, веселье закончилось. Поверх перил было хорошо видно, кто, где и как лежал, погрузившись в сладкий сон.

Апофеозом, судя по всему, стал вынос в центр зала огромного дубового чана. В нем спокойно могли поместиться по окружности, наверное, человек пятнадцать, то есть почти вся сегодняшняя честная компания.

В чане завлекательно плескалось пиво, но все валялись на столах и скамейках в совершенно никаком виде. Закончить вечеринку веселой пивной помывкой, видимо, просто не хватило сил.

4

Вдруг из боковой двери выглянул спортивного вида коротко подстриженный рыжий парень с внушительным носом-картошкой, скошенным подбородком и колючими, близко посаженными глазками. Парень был одет в новенький с иголочки серенький костюмчик, в руке он держал откупоренную бутылку шампанского.

Увидев нас, юркий паренек широко улыбнулся, вышел из комнаты и преградил дорогу.

— Куда ты тащишь нашу Эмму?

Я не успел ему ответить. Эмма, как будто дремавшая у меня на спине, вдруг резко подняла голову.

— Чего надо? Все берлинские убийцы собрались в моей пивной? Как бы не так! Хватить вынюхивать. Не мешайте отдыхать. Проваливайте!

— Отдыхать ли?

— О, парень, ты, кажется, сама проницательность. Верно, не отдыхать. Он хочет меня изнасиловать. Давай, герр Шаталов, вперед, прямо по галерее и направо, там спряталась просторная софа в уютном темном углу.

Я попытался протащить Эмму мимо парня. Мне сейчас хотелось только одного — оставить шаловливую хозяйку где-нибудь в тепленьком месте, чтобы она сразу уснула, а затем быстрее найти Хелен и убраться отсюда.

Вдруг парень взял меня за плечо и заглянул в глаза. Его чувственный крупный влажный от вина рот расплылся в широкой белозубой улыбке.

— Изнасиловать?

— Да-да, изнасиловать! — задиристо сказала Эмма. — Что завидно стало, сосунок?.. Можешь подсмотреть из-за угла. Разрешаю. Сегодня я добрая!

Парень ухмыльнулся и махнул кому-то бутылкой. Из комнаты выскочили два парня в похожих по покрою серых костюмчиках, один был худой, как жердь, и неестественно глазастый, словно он страдал базедовой болезнью, второй по комплекции и росту был похож на пивной бочонок.

Я не успел опомниться, как вместе с Эммой оказался в той комнатке, из которой выскочили мужчины, так ловко они нас туда втащили. Удивительно, но ярко освещенная комната была практически пуста.

Здесь стояли лишь основательный старинный кофейный столик и два рассохшихся венских стула, на полу валялись бутылочная пробка, а также проволока, которая совсем недавно удерживала ее в бутылке, и блестящие обертки от шоколадных конфет. У стены темнели горшки с сухими ростками, которые, по всей видимости, когда-то были цветами.

5

— Эмма, сейчас ты напишешь заявление, что герр Шаталов грязно покушался на твою женскую честь.

— Пошли вы в задницу, ребята!

— Ты забыла, кого у тебя нашли в подвале? — с интонацией профессионального артиста в голосе сказал худой глазастый офицер. — Дорогая, будь умницей. Вот, посмотри, у тебя царапины на шее!

— Царапины? Брось! Мадлен сегодня ногтями шаркнула по коже. Она вдрызг пьяная! Можешь спуститься вниз и убедиться.

— Нет, Эмма, не вводи следствие в заблуждение, это следы ногтей герра Шаталова.

— Ребята, правду вам говорю, но вижу, что вам нужна неправда. Скажите, пожалуйста, зачем?

— Милая Эмма, герр Шаталов — враг Германии. Он совершил диверсию. По дипломатическим соображениям мы не стали привлекать его к ответственности, потому что не желаем объявлять миру, что сталинский сокол нарушил узы дружеских советско-германских отношений и совершил враждебный Германии акт. Однако же сама понимаешь, так просто спустить дело на тормозах мы не можем. Герр Шаталов должен ответить. Из диверсанта мы сделаем его обыкновенным уголовником. Изнасилование — унизительная статья, как раз для него!

— Ребята, вы меня знаете, я в таких делах не участвую.

— Эмма, не шути. Ты думаешь, что следствие поверило тебе насчет Карла Рунштейна? Он почти два года скрывался в твоем подвале, а ты не знала. Как же! Между прочим, он убил офицера рейха под окнами твоей пивной, но траура по поводу столь печального события что-то не наблюдается. Твоя пивная стоит на ушах. Почему, интересно?

— Что вы за люди? Не знала я ничего, шут вас дери! Не знала, впервые слышу от вас, что он еще кого-то убил.

— Оставьте Эмму в покое, ребята. Вы прекрасно знаете, что я никого не пытался изнасиловать, а убийство офицера, совершенное Рунштейном, не имеет ни к ней, ни к ее пивной никакого отношения.

— Помолчите, герр Шаталов! Эмма, так как, ты расскажешь во всех подробностях следствию, как герр Шаталов пытался тебя изнасиловать?

— Не знаю, ребята. Вы меня смутили так, словно мне вновь пятнадцать!

— Нет, Эмма, до этого момента все было цветочками. Вот когда свое веское обвинительное слово скажет пустая бутылка из-под шампанского…

— Бутылка? Вы что, спятили, ублюдки?

— Нет, Эмма, похоже, что спятила ты. От всего того, что мы сейчас с тобой сделаем, нам капнет один лишь прибыток. А что получишь в итоге ты? Что для тебя герр Шаталов? Скажи еще, что ты, старая пивная корова, в него влюбилась! Так ты дошутишься до того, что врач-гинеколог станет твоим лучшим другом, причем не в твоей берлинской клинике, а в женском концлагере под Равенсбрюком.

— Эмма, напиши заявление. Пусть они отстанут от тебя, наконец!

— Я не могу, дорогой мой герр Валерий. Я перестану себя уважать. Пусть они засунут проклятую бутылку себе в задницу. Я ничего писать и подписывать не буду! На, закури лучше.

— Я не курю.

— От таких не отказываются. Смотри!

Худой понюхал пахучую белоснежную сигарету, которую со смехом протянула ему Эмма, и в его слегка раскосых темных глазах загорелся огонек интереса. Эмма услужливо достала из своего потайного кармашка мой подарок — зажигалку.

Офицер небрежно сунул сигарету в рот. Эмма поднесла зажигалку к сигаретному кончику и нажала на крышку, прикрывавшую фитиль.

Зажигалка звонко клацнула, словно миниатюрный пистолет затвором. Синеватым огоньком послушно вспыхнуло пламя. Худой закурил и вдруг сильно закашлялся.

Эмма расхохоталась.

— С непривычки гланды скрутило?

— Я… курил… раньше, но… бросил.

Худой перестал наконец кашлять, снова затянулся и с наслаждением выпустил из ноздрей дым. Кажется, он распробовал отменный табак.

Мы с Эммой тревожно переглянулись. Похоже, что зажигалка не подействовала.

Вдруг совершенно неожиданно худой взорвался оглушительным хохотом. Смех был настолько внезапным и сильным, что напарник худого офицера вздрогнул от неожиданности всем своим плотным бочкообразным телом, расширил глаза и цепко схватил развеселившегося компаньона за узкое плечо.

— Клаус, что с тобой?

— Ты посмотри на себя, Курт. Эй, Курт, бочонок, ты же круглый идиот!

— Клаус!

— Курт, тысяча свиней, посмотри, посмотри на себя в зеркало, ты же крыса, натуральная жирная крыса! Чего носиком шевелишь? Перестань, у меня сейчас будет истерика!

Курт, кажется, все понял. Он страшно изменился в лице, отшвырнул от себя Клауса, повернулся к Эмме и замахнулся на нее своей ладонью-лопатой так, словно решил одним ударом необычно большой руки снести ей голову с плеч.

— Какой газ, гадина, ты закачала в свою зажигалку?

Я успел подставить руку. Удар пришелся по предплечью. Он оказался настолько сильным, что я едва не вскрикнул от пронзительной боли. В первое мгновение мне показалось, что рука серьезно повреждена, возможно, сломана.

Курт резко развернулся ко мне.

— Или, может, сигарета? Гашиш? Шутить над офицерами рейха? Вам будет очень плохо!

Я хотел ответить ему, что не я, а они, офицеры рейха, устроили форменный балаган. Сказал же, что готов оговорить себя, готов сделать все, что они просят, лишь бы для несчастной Эммы все закончилось. Так в чем дело? Что их по-прежнему не устраивает?

Я не успел произнести ни слова. В следующий миг ладонь-лопата Курта так хлестнула мне по щеке, что моя голова, мотнувшись в сторону, в самом деле, кажется, едва не сорвалась с шейных позвонков.

Ах так, ребята?! Похоже, даже моему ангельскому терпению наступил конец.

Я подставил под удар вторую щеку, как будто желая убедиться, что засранец Курт встал на тот самый путь, который ведет очень далеко. Толстощекий Курт бросил на меня испепеляющий взгляд и снова ударил в лицо той же рукой, на этот раз наотмашь.

В последнюю секунду я подставил подсечку, и второй удар не получился. Правда, подсечка тоже не удалась.

Плотный Курт угадал мое движение, ухватился за меня и устоял на ногах, однако я знал, что делать, и в следующий миг четко, как учили, бросил его через бедро. Курт, распластав в воздухе руки, как крылья, с силой влетел головой в стену, едва не пробив ее насквозь, затем мгновенно обмяк, рухнул на пол и затих.

Клаус продолжал жизнерадостно хохотать. Давясь от смеха, он указал пальцем на пузатое тело Курта, безжизненно замершее на полу животом вверх.

В глазах Клауса дико заплясали озорные мальчишеские смешинки.

— Крыса сдохла, крыса сдохла! А носик, Курт, все равно шевелится…

Похоже, Клаус впал в полное безумие. Продолжая дико хохотать, он вывалился из комнаты.

Бедняга Курт упал крайне неудачно. Мало того что он врезался в стену, по пути он задел своим жирным виском острый угол добротного кофейного столика.

Кровь алыми фонтанчиками брызнула во все стороны. Вся комната оказалась забрызгана так, словно здесь полчаса резали и никак не могли зарезать свинью.

Позже выяснилось, что Курт всего лишь повредил вену на виске, его медный череп остался в целости и сохранности, но в тот момент нам с Эммой показалось, что у Курта пробита височная кость и его мозги, перемешавшись с кровью, брызнули во все стороны.

6

Мы отчаянно пытались привести Курта в чувство, но безуспешно. Его тело как будто онемело от мороза. Ужасное впечатление!

Эмма то изрыгала площадные ругательства, то ревела белугой. Все было бесполезно. Курт не подавал признаков жизни.

В конце концов она распахнула окно комнаты и приказала мне прыгать вниз. Милая Эмма так искренне хотела мне помочь!

Я забрался на подоконник. Оставалось лишь шагнуть вниз, за край оконного слива.

Вдруг в комнату ворвались крепкие коротко подстриженные мужчины в строгих темных костюмах во главе с тем рыжим парнем-спортсменом в сером костюмчике, который, преградив нам путь на галерее, заварил всю кашу. Парень, как потом рассказала Эмма, недолго думая, схватил один из горшков с землей, которые теснились в углу у стены, и с силой бросил мне в спину.

Прыгать с верхнего этажа пивной мне было не впервой. Я сделал шаг, но в этот миг сильнейший удар в позвоночник отразился вспышкой в глазах и, как показалось, в самой глубине мозга.

Позже от Эммы я узнал, что объемистый глиняный горшок угодил мне в спину точно между лопаток. В тот момент я ничего не понял, просто потерял сознание и опрокинулся обратно в комнату.

Когда очнулся, сознание оставалось сумеречным. Мужчины, как я теперь понял, гестаповцы, грубо подхватили меня под мышки и, не обращая внимания на яростные стенания Эммы, поволокли к выходу. Дальше все было, как во сне.

Помню, что меня тащили по галерее, затем стащили вниз по ступенькам лестницы в зал. Здесь я немного пришел в себя, хотя в глазах по-прежнему стоял кровавый туман.

Меня энергично поставили на ноги, затем повели к выходу из пивной. Все летчики, опьянев, по-прежнему спали там, где каждого одолел друг Морфей, — кто под столом, кто на столе, кто на лавке, кто под лавкой, кто в углу зала.

Неожиданно раздался громкий женский окрик:

— Ребята, а я не хотела бы, чтобы гестаповские крысы вот так вот, ни с того ни с сего, волокли к себе в подвал заслуженного летчика!

Пилоты люфтваффе знали голос своей Королевы, они узнали бы его в десятимиллионном хоре женских голосов. Летчики мгновенно пробудились, вскочили на ноги и встревоженно протерли свои отяжелевшие от пива веки, которые еще миг назад, как казалось, ничто в мире не могло открыть.

Я не буду описывать подробно, что происходило в следующие несколько минут. Драка есть драка, она всегда жестока и неприглядна.

Однако та памятная драка в пивной могла бы, наверное, войти в анналы батального искусства. Бросание скамеек и опрокидывание столов происходило настолько живописно, что если бы не клацанье зубов и истошные крики, сцена вполне потянула бы на масштабную битву светлых и темных сил, исподволь тлеющий конфликт между которыми внезапно вылился в грандиозное сражение, причем полем битвы стала берлинская пивная, где, как в зеркалах ее бара, вдруг отразились истинный облик и истинные цели противоборствующих сил.

Короче говоря, гестаповским парням пришлось туго. Зря они стали упираться и не отдали меня летчикам сразу.

Позже мне рассказывали, что гестаповцев выносили из пивной, как бревна, и складывали в грузовик штабелями, чтобы отвезти в госпиталь. Просто удивительно, что никто из них не погиб, все выжили, хотя многие остались без зубов.

Я едва стоял на ногах, но, насколько помню, порывался вступить в сражение. Хелен вовремя увела меня из зала и вывела на задний двор через черный ход.

В уютном внутреннем дворике она усадила меня в машину, я не разобрал какую, заметил лишь, что автомобиль был с открытым верхом, но не «хорьх», и повезла прочь. Я с облегчением откинулся на спинку мягкого удобного сиденья, обитого пахучей кожей.

Однако не все гестаповцы участвовали в драке. Те, кто не участвовал, заметили наш отъезд и бросились в погоню.

7

Я на всю жизнь запомнил бешеную автомобильную гонку по ночному Берлину. Гестаповцы прочно сели нам на хвост на трех мощных автомашинах.

Казалось, что даже свет их автомобильных фар источал невероятную досаду и дикую ярость. Честно говоря, я не представляю, что они с нами сделали бы, если бы бешеная погоня в ту лунную ночь им удалась.

Поначалу я подумал, что гонка закончится так же быстро, как началась. Преследователи буквально висели у нас на хвосте, и, кажется, не было никаких шансов. Плохо же я знал навыки водителя, которыми владела Хелен!

Виртуозное мастерство шофера, помноженное на великолепное знание города, произвели магическое действие. Гестаповцы висели у нас на хвосте, но взять никак не могли.

Они, конечно, могли применить оружие, но почему-то не решались. Вскоре я узнал почему.

Когда стало понятно, что так просто от преследования не уйти, Хелен завернула под арку в переулок, а из него в другой переулок.

Вдруг машина вильнула вправо и нырнула в какую-то узкую нишу.

— Здесь аптека тетушки моей давней приятельницы, в этой нише разгружаются автомобили, они привозят лекарства.

Мастерски загнав машину в нишу, она выключила свет фар, габаритные огни и заглушила двигатель. Расчет оказался верным.

Гестаповцы проскочили мимо и помчались дальше по переулку. Когда шум от двигателей стих, мы тихонько выехали и поехали в обратном направлении.

Я не могу сказать вполне определенно, как гестаповцам удалось сориентироваться и распознать наше местоположение. Наверное, кто-то позвонил, а информацию им передали по рации. Короче говоря, когда мы выехали на центральную улицу, они снова сели нам на хвост, словно у них кругом были глаза и уши.

Хелен лихо вела машину, но наши не на шутку разъярившиеся преследователи не отставали. Они что-то громко кричали нам вдогонку.

Сквозь надсадный рев моторов, из которых водители выжимали, кажется, все лошадиные силы до самой последней капли, слова были плохо слышны и почти неразличимы, однако без слов все и так было понятно. Они требовали остановиться, пока не поздно. А вот когда будет поздно, тогда…

Хелен, как богиня, презирающая напрасные потуги смертных, хладнокровно гнала машину в темноту берлинских улиц и переулков. Меня все время не покидало чувство, что она действует по плану и совершенно не отчаивается. Именно по этой причине сравнение с богиней было как нельзя более уместным.

Ее очередной план я понял, когда мы въехали на какую-то стройку, предварительно оторвавшись от преследователей на несколько сот метров. Стройка была огорожена, но Хелен нашла широкую щель между дощатой оградой, ювелирно точно провела сквозь нее машину, и мы осторожно двинулись вперед, шурша шинами по гравию. Вскоре над нами поплыли какие-то бетонные балки.

— Здесь люфтваффе строит гостиницу для пилотов. Я знаю, где-то здесь есть интересный участочек.

В самом деле участочек оказался занятным. В свете фар я увидел, что гравий вдруг прервался и автомобиль, качнувшись вверх и вниз, медленно двинулся по каким-то деревянным щитам.

— Эстакада. Она недостроена. Ты поможешь мне, Валерий?

— Конечно!

Я, как всегда, старался выглядеть бодрячком, хотя совершенно не представлял, чем могу пригодиться Хелен. Моя голова по-прежнему сильно кружилась.

Машина резко остановилась, повинуясь твердой руке моей девушки. Мы вышли, я едва не упал, но не подал вида. Преодолевая головокружение, передвигая совершенно негнущиеся ноги, я все же сумел помочь Хелен вытащить из пазов щит, по которому мы только что проехали. Затем мы сели в машину и поехали дальше.

Сзади раздался шум автомобильных двигателей. Наши преследователи разгадали маневр Хелен и тоже забрались на стройку. В следующий миг раздался звук удара металла по бетону, и мотор заглох.

Хелен засмеялась своим неподражаемым переливчатым смехом.

— Наша ловушка сработала.

Я понял, что машина наших преследователей провалилась колесом в проем недостроенной эстакады. В следующую минуту мы благополучно выехали с территории стройки и помчались дальше. Погоня, кажется, отстала.

— Куда теперь, Хелен?

— Ко мне, милый. Я восстановлю твои силы. Обещаю!

Столько искренней нежности и любви было в ее словах, что я ощутил необыкновенный подъем и прилив сил. Позвоночник болел, но сознание полностью вернулось ко мне, а голова, кажется, совершенно перестала кружиться. Я вновь был готов сдвинуть горы с моей ненаглядной Хелен!

Однако в самом деле у гестапо везде были глаза и уши. Невероятно, но две оставшиеся невредимыми машины снова сели нам на хвост. Мне стало не по себе, однако Хелен по-прежнему не унывала. Надо было видеть, как она носилась по ночным улицам Берлина!

Преследователи периодически срывались с хвоста, но довольно скоро вновь нагоняли нас. Как видно, они ориентировались на ночных берлинских улицах не хуже Хелен.

Когда ей в очередной раз удалось сбросить погоню, она вырулила на набережную Шпрее. Мы помчались по набережной, оставив наших преследователей далеко позади. Вдруг закованная в камень река сделала крутой изгиб вправо перед арочным кирпичным мостом.

Дорога тоже круто поворачивала вправо, она шла вровень с началом моста, но под крайнюю его арку еще правее у дороги имелся съезд — неширокая мостовая, выложенная булыжником. Хелен уверенно направила машину туда.

Мы въехали под арку, здесь снова начался асфальт, в свете фар он так сливался с гладью реки, что я не сразу различил небольшую грузовую пристань. Похоже, сюда, под арку, въезжали пикапы, чтобы перегружать малогабаритные грузы с борта речных судов.

Дальше все произошло очень быстро. Не выключая мотор, свет фар и габаритные огни, Хелен поставила рычаг переключения скоростей в нейтральное положение, выскочила из машины, вытащила меня и буквально заставила помочь скатить машину с края платформы в реку. Она именно заставила, поскольку я все еще плохо соображал после удара в спину и никак не мог понять, зачем надо губить такой шикарный автомобиль.

— Тебе не жалко? — сказал я, когда автомашина сорвалась с края платформы и с шумом черным дельфином нырнула в темную речную воду.

— Валера, как можно жалеть автомобиль ублюдков? На этом автомобиле приехали лбы, которые пытали Эмму и тебя. Пусть подвальные крысы знают, как задевать летчиков!

Вот когда я понял, почему наши преследователи не желали портить автомобиль, но Хелен все же его им испортила. Опасно иметь дело с женщиной!

Сзади раздался надсадный рев моторов. Автомашины стремительно приближались. Еще миг, и свет фар выхватит нас из темноты.

Хелен схватила меня за руку и потянула в реку, вслед за автомобилем. Рассуждать было некогда, и я повиновался беспрекословно.

Мы рухнули в темную речную воду с края пристани. В следующее мгновение Хелен снова потянула меня за руку, и мы заплыли под платформу.

Оказывается, там, под платформой, для нужд технического обслуживания была оборудована довольно просторная ниша. Мы вылезли из воды и, сев в низкой нише на корточки, затаили дыхание.

Я не переставал удивляться. Откуда Хелен все знает?

У наших преследователей, кажется, наконец проявился изъян. Они, похоже, были не очень хорошо знакомы с участком набережной под мостом, который выбрала Хелен.

Издали они успели заметить, что наша машина съехала с основной дороги и вильнула вправо. Они тоже съехали с дороги и сломя голову, кавалькадой ринулись под кирпичную арку моста.

В следующий миг раздался отчаянный визг тормозов — водитель слишком поздно заметил край грузовой платформы. Головной автомобиль наших преследователей оторвался от края пристани, пролетел в воздухе несколько метров, словно желая взлететь, и, не взлетев, грузным бегемотом рухнул в воду.

Второй автомобиль успел затормозить. Гестаповцы выскочили из него и, столпившись у края пристани, бестолково загалдели, словно речные галки, неожиданно потерявшие верную добычу.

Хелен потянула меня в черную глубину ниши, здесь были железные ступени, сваренные из арматуры. Они вели обратно наверх.

Мы поднялись по ним. Хелен указала мне круглый люк. Я без труда сдвинул его. Мы выбрались через отверстие и снова оказались на грузовой платформе.

Пока гестаповцы продолжали растерянно галдеть, пытаясь разглядеть сквозь черноту реки, что стало с их товарищами, мы с Хелен запрыгнули в машину, благо, что она тоже была с открытым верхом, поэтому двери открывать не потребовалось, а двигатель, на наше счастье, водитель не заглушил. Хелен дала задний ход, и мы задом стремительно выехали на основную дорогу.

Гестаповский галдеж прекратился так же внезапно, как начался. Судя по всему, наши преследователи просто онемели от изумления, увидев, как кто-то дерзко уехал на их автомобиле.

Гонка прекратилась. Как я предположил, причина была в том, что гестаповцы остались без автомобильной рации.

Через четверть часа мы без приключений въехали во двор массивного серого многоквартирного берлинского дома, где жила Хелен. Если до этого мига мы, вымокшие до нитки, дрожали от холода, то теперь нас властно охватила страстная дрожь в предвкушении долгожданной сладкой близости. То, что у нас сейчас все состоится, никаких сомнений больше не было.

Забыв обо всем, мы оставили машину внизу и целовались в подъезде. Таких сладких поцелуев у меня в жизни не было.

Я знал, что ночь сегодня моя и Хелен наконец моя. Никаких дурных предчувствий не было совершенно, лишь одно ощущение непередаваемой радости.

Каково же было наше изумление, когда на лестничной площадке перед самой дверью квартиры нас совершенно неожиданно окружили строгие мужчины в штатском. Мне коротко объявили, что я арестован за попытку изнасилования немецкой гражданки, надели наручники и увезли.

8

Я не знаю, что они сделали с Эммой. Она выглядела ужасно.

Черные круги под глазами пугали. Бледное и вдруг как-то жалко сморщившееся лицо вызывало сострадание.

Эмма стала старше лет на пятьдесят и превратилась в настоящую злую ведьму. Потом я узнал от Хелен, что они накачали ее хитрыми таблетками.

Короче говоря, Эмма в подробностях живописала следователю гестапо, как я ее насиловал, насиловал и, в конце концов, изнасиловал бы, однако доблестные офицеры СД успели вовремя и пресекли надругательство.

Все складывалось до невозможности гадко, но отрицать показания Эммы было бесполезно. Следователи, сменяя друг друга, как рабочие на заводском конвейере, лишь снисходительно хлопали меня по спине.

— Лучше сказать правду, герр Шаталов, а суд учтет!

Затем ко мне в камеру явился Нобль. Казалось, он был искренне расстроен. На правое ухо гестаповца был наложен ватный тампон, и он был похож на клоуна, который то ли только начал гримироваться, то ли, загримировавшись, потерял часть грима по пути на арену.

Великолепный Нобль с чувством поведал мне, что помнит случай с Рунштейном, помнит, как я спас ему жизнь и помог задержать опасного государственного преступника. Он вдруг так проникновенно сообщил о том, что привык отвечать добром на добро, что я едва не прослезился.

— Дело, конечно, сложное, герр Шаталов, явно заказное, за ним стоят некие тайные могущественные силы, но я постараюсь что-нибудь для вас придумать.

Нобль ушел, а я весь день пребывал в скверном настроении. Походив по узкой тесной камере, напоминавшей школьный пенал для ручек и карандашей, который мама подарила мне в первом классе, я завалился на жесткую полку и грустно уставился в единственное окошко, больше похожее на горизонтальную щель у потолка. Сквозь нее едва сочился дневной свет.

Я зарылся лицом в подушку, которую подушкой-то трудно было назвать, точнее было бы сказать большой ватный тампон. Откидная полка с тощим матрацем была застелена одеялом из грубого ворса, он колол мне лицо, но я не обращал внимания. Я хотел только одного — быстрее уснуть, чтобы хоть во сне забыть об этом кошмаре, который так неожиданно навалился на меня.

Вечером следующего дня меня освободили. Я вышел из ворот тюрьмы и увидел… о, нет, не Хелен я увидел, к своему великому сожалению.

У ворот гестаповской тюрьмы меня встретил Гофман. Он повез меня не куда-нибудь, а в «Веселую наковальню», чтобы отпраздновать успех.

Я не мог ничего понять. Гофман с жизнерадостным смехом сообщил, что сам ничего не понимает.

В пивной Эммы дым стоял столбом. Асы люфтваффе отмечали свой триумф. Гестаповские крысы остались с носом!

Правда, не все было так безоблачно. Всем участникам драки пришло личное предписание от самого Геринга: завтра же немедленно отправляться в действующие части люфтваффе, сражающиеся в небе над Британией.

Меня встретили как боевого товарища и друга. Мы братались, не зная, что совсем скоро нам суждено встретиться в воздухе отнюдь не в качестве друзей.

Могу сказать, что одного из асов, с которым я познакомился в тот вечер, Пауля Зингера, я встретил в небе под Ленинградом осенью сорок первого года.

Новейшие скоростные бомбардировщики рвались к блокадному Ленинграду. Я атаковал один из них, а Зингер на «мессершмитте» атаковал меня.

Мне удалось поджечь бомбардировщик, в следующий миг Зингер навалился сзади. Я сумел увернуться, и мы увидели друг друга сквозь стекла наших кабин.

По договору, который являлся неофициальным кодексом чести пилотов, в случае их личного дружеского знакомства надо было ухитриться сбить вражеский самолет так, чтобы пилот успел благополучно покинуть кабину с парашютом.

Однако в этот миг немецкие бомбардировщики, потеряв свой головной самолет, сбросили бомбы в какое-то болото и повернули обратно. Пауль мгновенно вышел из боя, дружески покачал мне крыльями и исчез в вечерней мгле.

Сейчас же, в этой пивной, до предела наполненной весельем, мы были друзьями, однако на все мои расспросы по поводу нашего сегодняшнего чудесного освобождения ни Пауль, ни другие пилоты ничего толком не могли ответить. Они пили пиво ведрами, довольно смотрели в мое недоуменное лицо хмельными глазищами и периодически взрывались раскатами оглушительного смеха.

— Мы сами толком ничего не знаем, дружище!

Наконец, Пауль Зингер, или крошка Пауль, как его здесь все звали, поскольку огромным ростом, он в самом деле не отличался, сжалился надо мной и показал газету. Прочитав ее и коротко расспросив Пауля, я понял одно: не прошло и двух суток после знаменательной драки в пивной, как в главной пропагандистской газете Третьего рейха «Фелькишер Беобахтер» вышла разгромная статья чуть ли не на первой полосе, в которой четко провозглашалось, что немецкий народ не потерпит провокаций в отношении своих любимых асов люфтваффе.

Дело дошло до того, яростно вещала газета, что завистники, засевшие в структурах СД, используют свое служебное положение и сталкивают лбами сотрудников гестапо и летчиков-асов. Недавняя жаркая стычка в пивной «Веселая наковальня» свидетельствует о том, что офицеры СД совсем распоясались.

Кто выиграл от того, азартно вопрошала газета, что три сотрудника гестапо лежат в реанимации, а восемь пилотов-асов, каждый из которых имеет на счету не один десяток сбитых самолетов, томятся в полицейском подвале? Обо мне газета благоразумно умолчала, хотя и так было понятно, что судьба летчиков люфтваффе — моя судьба.

Эффектный вопрос, поставленный в конце статьи, громыхнул страшнее взрыва двухтонной английской бомбы у берлинского Рейхстага. Фюрер устроил головомойку всем, кроме Геббельса.

Газета вышла утром, а вечером Гофман привез меня в «Веселую наковальню», где пилоты шумно отмечали успех. Вот такая вышла картина тушью. В черно-белых тонах.

Оставалось выяснить, кто же так умело нарисовал ее Геббельсу. Понятно, что без его санкции такие статьи в такой газете в таком срочном порядке и в таком резком тоне не публиковались. Конечно, Геббельс любил бросать камни в огород Гиммлера, но кто вложил ему в руку камень, — вот вопрос, который продолжал чрезвычайно занимать меня.

Глава четвертая Картина акварелью

Конец моей тюрьме-неволе,

Теперь свобода, я на воле,

С любовью, радостно и в спешке

Скачу и шелушу орешки.

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

1

Мое дело было мгновенно, как по мановению волшебной палочки, прекращено, а все обвинения сняты, словно их не было вовсе. Я не успокоился и пытался расспрашивать дальше, но никто не мог пояснить, с какой стати центральная газета нацистской партии вдруг взорвалась статьей, разрешившей в конце концов конфликт между гестапо и летчиками в пользу летчиков.

Мне очень хотелось увидеть Эмму, но пилоты сообщили, что она лежит в госпитале с нервным расстройством. Впрочем, пивной профсоюз выбил ей неделю отдыха на водах в Чехии, чтобы она могла восстановить пошатнувшиеся силы.

Вдруг пилоты с диким смехом стали заключать пари. Кто-то стал делать ставку на то, что благополучный исход дела, вероятнее всего, стал возможен благодаря заступничеству Королевы люфтваффе.

Однако каким образом проявилось ее заступничество, никто не мог толком объяснить. Фактов не было, были одни лишь туманные догадки и предположения.

Я повел глазами вокруг.

— А где сама Хелен?

— Не знаем, Валера, не знаем. Все покрыто мраком!

Я в полном недоумении глотал крепкое пиво, как воду. Мысли закручивались в тугой морской узел.

В самый разгар вечера прибыл курьер — подтянутый юноша в форме почтового служащего. Он отвел меня в сторонку и вручил письмо.

Я обомлел. Вот, в самом деле, легка на помине! Письмо — надушенная алая открытка — было от Хелен.

Она с чувством сообщала, что любит, ждет и скучает. Сегодня день рождения папы, и она сейчас у него в горах.

Хелен приглашала приехать. Она желала познакомить меня со своим отцом. Неплохое желание, говорящее, кажется, о многом!

Я не знал, как мне добраться, но парень-курьер мгновенно разрешил все мои вопросы. Он вручил ключи от шикарного «мерседеса», черно-белого кабриолета с откидывающимся верхом, и подробную карту с указанием маршрута. Любой дилетант разобрался бы по такой подсказке, что же говорить обо мне. Ориентирование по карте — один из ключевых навыков моей романтической профессии.

Пилоты не хотели отпускать меня так просто. Они заставили пить штрафную кружку. Пока я прощался с ребятами, обнимаясь и давясь пивом, которое теперь, после письма Хелен, просто не лезло в горло, Гофман куда-то исчез.

Не прошло и минуты, как я сломя голову мчался к своей любимой на автомобиле, словно на самолете. Солнце только-только зашло за горизонт, серебристые сумерки едва-едва вступили в свои права, над берлинскими улицами поднялась половинка луны, она завлекательно сияла и, словно небесная подружка моей красавицы Хелен, своим стыдливым сиянием звала в дорогу.

Я рассчитывал добраться до места назначения за два часа и таким образом успеть часам к десяти вечера, то есть как раз к задуванию свечей на праздничном торте в едва наступившей вечерней июньской темноте.

Прекрасная мощная машина была моей верной помощницей. Я без приключений довольно быстро выехал за город и понесся по вечерней дороге.

Мой путь лежал в городок Штадт-Велен, сердце Саксонской Швейцарии. Прекрасное шоссе позволяло развить приличную скорость. Через два часа я миновал по обводному шоссе Дрезден, а еще через десять минут был совсем недалеко от цели.

Сгустившиеся сумерки не позволяли насладиться видами. Однако изменившийся характер дороги — она сузилась и стала изобиловать поворотами, а также высокие лесистые холмы, которые в сумерках были похожи на огромные округлые медвежьи шапки, свидетельствовали о близости знаменитого горного массива.

Судя по карте, домик спрятался в предгорье, среди холмов, совсем недалеко от Штадт-Велена, но туда вела дорога без асфальтового покрытия. Я все время гнал автомобиль вперед, подгоняемый картинкой праздничной встречи, завлекательно застывшей перед глазами.

После довольно затяжного подъема начался спуск. Автомобиль разогнался, а дорога вдруг ушла резко влево. Я плавно нажал на педаль и похолодел. До этого мне ни разу, кажется, не пришлось толком нажать на педаль тормоза, дороги были свободны.

Тормозная педаль вежливо и мягко провалилась под моей ногой, и мое сердце, кажется, тоже провалилось вместе с ней! Надо было срочно переключиться на более низкую передачу и тормозить двигателем, но автомобиль разогнался так, что я не успевал ничего сделать.

Грунтовая дорога вильнула влево под прямым углом. Здесь в горах, как видно, недавно прошел дождь, шины не очень хорошо цеплялись за влажный грунт, а скорость развилась приличная. Я не вписался в поворот и вылетел на обочину.

Дорога продолжала уходить влево. Я не удержал автомобиль, и он слетел с косогора. Летать на автомобиле мне еще не приходилось.

На мою беду или счастье, на склоне лежало огромное дерево с массивным комлем, оно было повалено наводнением или бурей. Его корявые корни угрюмо уставились в серебристое вечернее небо.

Автомобиль с размаху влетел в корневище. Привязных ремней в те времена не было, и я бабочкой выпорхнул из открытой кабины.

Мгновенно сработал инстинкт опытного парашютиста. Я сгруппировался в воздухе и по скользящей траектории врезался спиной в крону поваленного дерева. Упругие ветви смягчили удар, я даже не потерял сознания и вообще отделался легким испугом.

Ветви проломились подо мной, я не успел за них ухватиться, слетел вниз и снова ударился спиной, на этот раз о крутой склон косогора. На мое счастье, склон был покрыт густой травой, а не камнями.

Я стремительно скатился вниз и выкатился на дорогу, ту самую, по которой ехал на машине. Она, сделав петлю, снова проходила по склону, но теперь гораздо ниже.

2

Голова была предельно ясной, но тело совершенно перестало слушаться. Наверное, сказался шок от внезапного и ошеломляющего удара. Я ничком тяжело лежал на дороге, словно придавленный тяжким грузом, и, к своему ужасу, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Я лежал на крутом повороте у правой обочины. В сумерках разглядеть меня было непросто, поскольку кроме темноты было другое обстоятельство — я оказался в зоне, плохо просматриваемой с места водителя. Когда раздался шум двигателя и через несколько мгновений какой-то автомобиль на скорости вылетел из-за поворота, я мысленно попрощался с жизнью, потому что онемевшее тело упорно отказывалось слушаться.

Вялое удивление охватило меня в тот момент, когда автомобиль, ослепив мои глаза ярким светом фар, резко затормозил, едва не наехав на мою голову. Извилистые углубления протектора замерли прямо перед моими глазами.

Хлопнула дверца салона. Видимо, водитель вышел на дорогу. Он подошел ко мне и, не говоря ни слова, перевернул на спину.

Я в изумлении приподнял голову, кажется, вдруг совершенно забыв о том, что еще секунду назад не мог даже пошевелиться. Какая встреча! Кого-кого, но его я точно не ожидал увидеть.

— Хорошо, что я догадался расспросить курьера, и узнал, где сейчас находится Хелен, — сказал Гофман.

В лунном свете его глаза блестели тепло и по-доброму. Он приставил к моим пересохшим губам горлышко от плоской походной фляжки. Глоток великолепного коньяка оказался очень кстати, и через минуту я, хоть и нетвердо, но стоял на ногах.

Гофман сообщил мне, что папу Хелен в люфтваффе отлично знали, поскольку ему, известному художнику-акварелисту, благоволил сам Геринг, хоть и обижался, что папаша не подарил ему до сих пор ни одной акварели. Многие хотели бы побывать на дне рождения Эрика фон Горна, однако он вел довольно замкнутый образ жизни.

После безвременной кончины жены, матери Хелен, Эрик практически перестал выходить в свет, всецело отдавшись творчеству, которое, может быть, в результате нахлынувших личных переживаний стало необычайно пронзительным. Сам Эрик относился к своему успеху совершенно равнодушно.

Однако незримое присутствие Геринга сказалось и здесь. Он приказал Гофману немедленно разыскать Хелен и обеспечить ее явку к нему. Вот так Гофман оказался на горной дороге, в двух километрах от охотничьего домика Эрика фон Горна, и подобрал меня.

Выслушав Гофмана, я мысленно удивился. Как же в таком случае папа согласился на мое посещение? Видимо, Хелен, в самом деле, для себя все решила и завела с ним речь о нашей скорой свадьбе. Другие варианты не приходили на ум.

3

Когда мы приехали, в доме, кроме нее, отца и девушки из фирмы, которую наняли, чтобы приготовить праздничный ужин, испечь торт и организовать веселый вечер, больше никого не было. Когда Хелен, прекрасная, раскрасневшаяся, с весело искрящимися глазами, аккуратно завитыми и тщательно уложенными волосами, облаченная в нарядное приталенное бежевое шелковое платье, которое так завлекательно обнажало ее великолепные плечи, увидела меня, бледного, исцарапанного, сплошь облепленного мокрыми пожухлыми прошлогодними листьями, она пришла в неописуемый ужас. Ее и без того огромные глаза стали еще огромнее.

Такой до крайности обеспокоенной и встревоженной я ее, кажется, прежде никогда не видел. Конечно, было приятно, что она так переживает за меня, но все-таки было бы гораздо лучше, если бы она не принимала все случившееся так близко к сердцу.

Я пытался успокоить расстроившуюся Хелен, не забывая любоваться ею, поскольку в платье видел ее всего второй раз.

— Все прошло более или менее удачно, — бодро сказал я, — в целом все хорошо. Машина разбита, но я цел и, кажется, невредим!

Однако мои слова лишь еще больше расстроили ее. Судя по всему, мне следовало с пеной у рта убеждать ее, что я сломал себе все кости и теперь долго не смогу нормально двигаться.

В конце концов Хелен разрыдалась. Только тогда девушке стало, кажется, немного легче, и мы с Гофманом приободрились.

Гофман заверил, что у него есть хороший юрист, он быстро договорится с фирмой, предоставившей автомобиль. Фирме не будут предъявлять претензий по поводу отказа тормозной системы автомобиля. Пусть забирают разбитый автомобиль, и дело с концом. Еще не хватало судиться с коммерсантами!

Затем Гофман сообщил, что Геринг срочно вызывает Хелен к себе во дворец. Слезы мгновенно высохли, она сразу взяла себя в руки и стала довольно мило улыбаться, поскольку праздничный вечер продолжался.

— Нас ждет праздничный торт. Прошу! Нет, нет, Гофман, я не хочу слышать никаких возражений. Вначале будет торт, а затем мы отправимся к Герингу!

Хелен, наконец, познакомила меня с отцом. Гофман-то давно его знал.

Эрик фон Горн оказался задумчивым худым высоким мужчиной средних лет с несколько забавной угловатой фигурой. Впечатляли его большие пронзительные глаза, открытый чистый лоб без единой морщинки и прямая длинная шевелюра, напоминавшая прическу английских королей из династии Плантагенетов.

Приятный в разговоре, интеллигентный и чуткий, он был чрезвычайно смущен тем, что оказался в центре внимания. Хелен поздравляла, обнимала и целовала его, а он краснел и хмурился, как подросток.

В комнату вошла девушка из фирмы. Стройная, как профессиональная танцовщица, необыкновенно белокожая девушка-брюнетка с блестящими, как ягоды черной смородины, пытливыми глазками, она надела нарядный алый фартук и выключила верхний свет.

Через минуту в комнату торжественно вплыл довольно большой праздничный торт. Он величаво покоился на белоснежной кружевной салфетке, которая, в свою очередь, была расстелена на плоской хрустальной подставке с удобной короткой ножкой.

Торт казался произведением искусства, созданным из заварного теста, был украшен ванильным кремом и пятью свечами по числу десятилетий, оставленных именинником за спиной. В центре белоснежного сладкого круга был сооружен замечательный аленький цветок из семи лепестков. Лепестки были вырезаны из нескольких земляничных ягод.

Пять коротких белоснежных свечей с подставками в виде алых сердечек таинственно светились в темноте каким-то особенным белым пламенем. Я обратил внимание, что тело торта, как тело дорогого младенца, было перевязано белой кружевной ленточкой. Как видно, в Германии так было принято.

Мы с Гофманом от души поздравили папу с днем пятидесятилетия, а он в ответ торжественно раздал всем наперстки, наполненные до краев коньяком. Мы смеялись, пили коньяк и ели торт, который оказался очень вкусным. Хелен радостной бабочкой села за фортепиано и спела для отца занимательную немецкую песенку про двенадцать ангелочков — защитников души.

Там были такие удивительные слова:

— Ангелы в моей груди, вас — двенадцать, я — один. Двое встаньте впереди, двое встаньте позади. Двое встаньте по бокам, двое сверху, к облакам. Двое, я вооружен, двое — с четырех сторон. Зло, как дым соломы сгинь, свет сияет мне. Аминь!

Эрик фон Горн вдруг растрогался, то ли от слов песни, то ли от того, как проникновенно пела его несравненная дочь. По-видимому, не желая, чтобы мы видели сокровенные движения его души, которые после исполнения песни он, кажется, совершенно не в силах был контролировать, виновник торжества скромно удалился на террасу. Там, в обществе половинки луны, высоко поднявшейся в ночном небе, он решил подышать горным воздухом и выкурить приличную порцию пахучего табака из своей старинной глиняной трубки.

Хелен не отрывала от меня влюбленных глаз, но Гофман с легким раздражением торопил.

— Надо срочно ехать, дорогая, рейхсмаршал ждет!

На все наши расспросы, зачем, интересно, Хелен понадобилась Герингу среди ночи, он лишь рассеянно пожимал плечами. Мол, сам ничего не знает. Скорее всего, какое-то срочное задание.

Мне так понравился коньяк, что я уговорил Гофмана выпить еще по наперстку за здоровье Геринга. Он с интересом взял в руки папину бутылку, на круглой позолоченной этикетке которой мы прочитали «Brennerei mit Ladenverkauf».

— Видишь, Валерий, какой-то небольшой заводик в Баварии гонит вполне приличный коньяк. А у вас, друг, что натворили большевики?

Я благоразумно промолчал. Пока Гофман смаковал коньяк, верным ценителем которого был, мне удалось расспросить Хелен о причине моего скорого освобождения из-под стражи.

Моя королева с улыбкой поведала, что пошла к Герингу. Рейхсмаршал, встав на ее сторону, пошел к Гиммлеру. Рейхсфюрер, напротив, встал на сторону Нобля и тоже пошел к Гитлеру.

— Как? Нобль заверил меня, что сделает все возможное!

— Нет, Валера, Нобль был бы рад, если бы тебя и других пилотов удалось продержать за решеткой как можно дольше. Нобль — всего лишь инструмент в руках Гиммлера, а выскочка Гиммлер все время стремится утереть нос Герингу, чтобы выслужиться перед фюрером. Теперь понятно?

Неизвестно, что Гиммлер сказал фюреру, но в итоге Гитлер, чисто по-гегелевски, счел возможным и необходимым ни во что не вмешиваться. Пусть все идет так, как идет!

Загнанную в тупик ситуацию спасло то, что Геббельс всегда очень настороженно и ревниво переживал случаи успешного влияния на фюрера, особенно если успешное влияние исходило от Генриха Гиммлера. Тайное стремление рейхсфюрера сделаться преемником и, возможно, пойти на некое соглашение с Западом, чтобы ускорить уход Гитлера, Геббельс видел насквозь, хотя прямых улик у него не было. Гиммлер был изворотлив и хитер, как лис.

Рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс был глубоко убежден, что действия Гиммлера постоянно дискредитируют фюрера в глазах всего мира, вместо того чтобы рисовать образ светоча. Именно Геббельс организовал разгромную публикацию в главной пропагандистской газете рейха «Фелькишер Беобахтер», которая спасла не только пилотов люфтваффе, но и меня вместе с ними.

Расставаться очень не хотелось, но Хелен — офицер, и надо незамедлительно выполнять приказ. Несмотря на то что я хорохорился, скрыть слабость, которая продолжала терзать тело после аварии, я не сумел.

Хелен лично расстелила постель в своей уютной спаленке, уложила меня в кровать, пожелала доброй ночи, словно трехлетнего мальчугана, поцеловала в щечку (хорошо, что не в лоб!) и ушла. Когда за окном стих звук автомобильного мотора, я мгновенно провалился в глубокий черный сон без всяких сновидений.

4

«Кипит в тебе бельчонка кровь, есть взлет, бельчонок, есть любовь!» Когда я пробудился, в голове у меня крутились именно эти строчки из той самой сказки в стихах, которую я читал для Хелен на Рождество.

В горах стояло великолепное утро. Вид из окна впечатлял своими холмистыми зелеными просторами.

Отец Хелен оказался мировым мужиком. Девушка из фирмы образцово прислуживала нам.

Мы пили вначале родниковую воду, затем кофе, а ближе к полудню снова перешли на баварский коньяк, которого у отца Хелен было, похоже, вдоволь. Праздничного торта оставалось еще много, а другой закуски нам не требовалось. Впрочем, когда девушка пожарила и подала к столу великолепные яйца и аппетитные охотничьи колбаски, мы приняли их восторженно.

Уплетая закуску, я не забывал интересоваться творчеством Эрика фон Горна. Неужели Геринг в самом деле хочет заполучить одну из его акварельных картин?

— Не только Геринг, молодой человек, но сам Гитлер ждет от меня такого подарка, а я, дурак, верю предсказаниям и упрямлюсь.

Художник, решительно отставив наперсток с коньяком в сторону, повел меня наверх по узкой винтовой лестнице. Мы очутились в уютном мезонине, выполненном явно во французском стиле.

Здесь фон Горн устроил что-то вроде выставочного собрания своих лучших картин. У меня глаза разбежались от обилия сюжетов и глубины впечатляющих красок.

В основном попадались пейзажи. Портретов практически не было, а те, которые встречались, заметно проигрывали пейзажам. Похоже, мастеру больше всего удавалось именно изображение первозданной природы с отдельными вкраплениями, свидетельствующими о присутствии человека.

Особенно меня впечатлила одна акварель с горным пейзажем и замком, парящим ввысь на его фоне. Белоснежный замок был слегка размыт, словно только что проступил сквозь сырой утренний воздух. Его тонкие зубчатые башенки шеями белых лебедей умилительно тянулись вверх на фоне лесистых крутых холмов и пепельного грозового неба.

Эрик охотно поведал мне, что на картине он изобразил Нойшванштайн, что означает «Новый лебединый камень». Романтический замок баварского короля Людвига Второго был построен на высоком каменном плато в последней четверти девятнадцатого века.

Внезапная смерть короля остановила строительство. Задуманная Людвигом главная башня высотой девяносто метров с просторным залом и церковью должна была возвышаться над всеми строениями, но мечте не суждено было сбыться. Башня осталась лишь в проекте, так же как и просторная терраса с купальней.

Сам не зная почему, я вдруг предположил, что именно акварель с изображением замка Нойшванштайн приглянулась Адольфу Гитлеру. Выдвинутое наобум предположение оказалось верным.

Эрик кисло улыбнулся и неохотно кивнул.

— Угадали! Адольф действовал через посредника, но я сразу понял, что акварелью заинтересовался именно он. Знаете ли, герр Валерий, мир полнится слухами благодаря неустанной заботе добрых людей. Они, похоже, готовы шептать, шептать, шептать, не зная отдыха, сна и перерывов на обед.

В тот момент у меня сработала интуиция. Я не знал тогда и узнал лишь много позже о том, что Гитлер питал какую-то странную мистическую любовь к этому удивительному замку, украшенному мраморными лестницами и лазуритовыми колоннами.

Замок в самом деле выглядел замечательно. В свое время именно он вдохновил Петра Чайковского на его «Лебединое озеро». Именно здесь после прихода гитлеровцев к власти проводились грандиозные праздничные концерты в честь Рихарда Вагнера.

Гитлер, похоже, планировал устроить в замке личную коллекцию, по крайней мере именно сюда свозились украденные картины, драгоценности и мебель, которые предназначались для фюрера. Здесь, по слухам, хранились также значительные запасы золота, которые после поражения Гитлера в войне были якобы утоплены в близлежащем озере Алат.

— Почему вы отказались?

— Мне было предложено какое-то неимоверное количество рейхсмарок за нее, но что для меня значат деньги? Картина, которую вы видите, имеет удивительное свойство. Она словно дышит и вдохновляет меня на новые подвиги. Особенно я почувствовал ее дыхание после смерти моей незабвенной Эльзы.

Художник умолк и заметно помрачнел. Я тактично не стал больше задавать никаких вопросов.

Мы спустились вниз и продолжили светский разговор о всяких пустяках. Коньяк по-прежнему был великолепен. Он разогревал душу, и ближе к вечеру я почувствовал себя совершенно здоровым. Эрик как будто прочитал мое состояние, которое, впрочем, без труда можно было угадать по моим заметно повеселевшим глазам.

— Валерий, послушайте, Хелен уехала вместе с Гофманом на его машине, «хорьх» она оставила вам. Вы можете ехать. Девушка из фирмы отдаст вам ключи, и, ради бога, будьте осторожны. Проверьте тормоза, прежде чем гнать сломя голову!

В самом деле, девушка, вежливо присев в реверансе, с милой улыбкой передала мне ключи. Я повернулся к Эрику.

Мы крепко обнялись на прощание если не как родственники, то уж точно, как закадычные друзья. Через пять минут я ехал обратно по серпантину в сторону Дрездена.

Проезжая мимо того места, с которого мой автомобиль сорвался ночью, я снова, в который раз, убедился, что мне крупно везет не только в воздухе. Косогор почти отвесно уходил вниз, и если бы не поваленное бурей дерево, которое своими развесистыми мощными заскорузлыми корнями остановило взлетевший ввысь автомобиль, я вряд ли встретил бы сегодняшний рассвет.

Без приключений я добрался до своего особняка в пригороде Берлина. Усталый, разбитый, в общем никакой, я хотел только одного — спать.

Ни горничной, ни садовника Гельмута в доме не было. Я сварганил себе шикарную ванну с чешской лечебной солью, с наслаждением принял ее, затем завалился в кровать, а рано утром меня разбудил великолепно вышколенный адъютант Геринга.

Он забрал кабриолет «хорьх», на котором я приехал. Ругая немецкую педантичность, я снова завалился в постель, но едва лишь снова погрузился в сладкую негу, как прибыли гестаповцы и арестовали меня.

5

Нобль раскрыл кражу в особо крупных размерах. Оказывается, по его версии, я, прежде чем уехать, тайно снял картину «Замок Нойшванштайн» со стены в мезонине и поместил ее в багажник «хорьха».

Повязку с уха Нобля сняли, без нее он перестал быть похожим на клоуна, выглядел гораздо респектабельнее, но обвинения, выдвинутые против меня на этот раз, по-прежнему напоминали клоунаду. Я сидел, весь помятый после вчерашнего происшествия на дороге, и чувствовал только одно — невероятную злобу.

Нобль сделал эффектную паузу, но я не дал ей триумфально продлиться.

— Почему же я тогда не вытащил картину из багажника, когда приехал к себе в особняк?

— Вы очень устали после аварии.

— Почему же я тогда позволил утром адъютанту Геринга забрать «хорьх» вместе с картиной в багажнике?

— Вы так плохо себя чувствовали после аварии накануне, что совсем забыли о том, что в багажнике «хорьха» спрятана украденная картина, а когда вспомнили, было поздно.

— Если продолжать вашу версию, то мне, похоже, было настолько плохо после аварии, что я незаметно снял картину со стены и спрятал ее в багажник автомобиля.

— Почему бы нет?

— Да зачем мне вообще нужна эта проклятая картина? Давайте все валить на мое плохое самочувствие после аварии!

— Разве вы не любите акварель?

— Никогда ею не интересовался!

— Вот почему, увидев впервые значительную акварельную работу, вы были так поражены!

— Хватит, Нобль! Я больше не желаю слушать бред, который вы здесь несете.

— Между прочим, герр Шаталов, мой бред безвозвратно ломает вам карьеру и жизнь.

6

Затем снова была камера гестапо, нескончаемые допросы и опять камера гестапо. Я стоял на своем. Обвинение в краже акварели — бред!

Тогда Нобль, не на шутку разозлившись, привел меня в камеру для допросов и приступил к очным ставкам. Девушка из фирмы, которая была приглашена в дом Эрика фон Горна для проведения дня рождения, вдруг сообщила под присягой, что, кажется, видела, как я, воровато оглядываясь, спустился по винтовой лестнице из мезонина. В руках я держал завернутый в мягкую светлую тряпицу довольно большой плоский прямоугольный предмет, по размерам и очертаниям очень похожий на ту самую украденную картину Эрика фон Горна.

Вот здесь я, кажется, всерьез приуныл. Девушка прочно стояла на своих совершенно фантастических показаниях. Я спорил, но она была так непреклонна, словно своей версией развития событий я изображал ее в очень неприличном свете. В конце концов я не выдержал, видимо, сказалось напряжение прошедших дней, вышел из себя и начал ругаться.

Очная ставка окончилась. Девушка на прощание взглянула в мою сторону так, словно увидела безобразного огромного паука, и гордо удалилась, покачивая восхитительными бедрами, как каравелла бортами на волнах.

Нобль грозно нахмурился, словно странноватый германский верховный бог со смешно торчащим в сторону лиловым ухом.

— Нужен еще один свидетель, герр Шаталов, и он есть.

— Кто такой?

— Адъютант рейхсмаршала Геринга. Он обнаружил картину в багажнике «хорьха». Вот его показания. Читайте!

Я раздраженно склонился над избитыми печатной машинкой листами протокола допроса, на каждом листе внизу стояла размашистая франтоватая подпись. Адъютант показал, что по поручению канцелярии Германа Геринга и с его ведома он забрал «хорьх» из особняка по адресу, указанному лейтенантом люфтваффе Хелен фон Горн. Прибыв в расположение канцелярии Геринга в Берлине, он проверил автомобиль и обнаружил в багажнике акварельную картину «Замок Нойшванштайн», завернутую в мягкую светлую тряпицу.

Я был добит окончательно. Дикая усталость, словно голодная медведица на добычу, навалилась на меня.

Нобль забавлялся со мной, как кошка с мышкой. Я, одетый в новенькую серую робу, которую мне выдали в изоляторе, понуро сидел перед ним на прикрученной к полу табуретке. Понятное дело, мне было от чего прийти в отчаяние!

Нобль снова стал играть роль добрячка. Надо признать, что роль хорошего парня ему удавалась гораздо лучше, чем роль злодея.

— Нам осталось, герр Шаталов, допросить герра Эрика фон Горна и вернуть ему картину, украденную вами. Не волнуйтесь, судебный процесс пройдет по ускоренной процедуре. Много вам не дадут. Скорее всего, суд приговорит вас к исправительным работам. Будете вывозить мусор из казарм летчиков близ аэродрома. Скоро все закончится. Обещаю!

7

Однако время шло, а следствие, кажется, как будто внезапно уснуло. Никаких допросов, очных ставок и других процессуальных действий больше не проводилось.

Знакомая серая гестаповская камера, похоже, становилась моим домом. Я дни напролет лежал на жесткой полке, которая откидывалась на цепях на ночь и должна была убираться утром, но надзиратель почему-то позволил мне игнорировать это предписание.

Дежурный расплывчатый электрический свет несмело струился из красноватой лампочки сквозь мелкую сетку, которой она была забрана, и не освещал, а лишь подчеркивал невероятную унылость тюремной обстановки.

Тощий матрац нисколько не смягчал твердое, как камень, дерево. Полка немилосердно мяла мне кости, а одеяло кололо кожу жестким ворсом даже сквозь плотную ткань тюремной робы, словно все они решили взять на себя роль экзекуторов по моему приговору.

— Однако приговор, дорогие мои полка и одеяло, еще не состоялся!

Я разговаривал с ними, как с живыми. Они обвиняли меня, в ответ я вполне логично, как мне казалось, доказывал свою невиновность.

Как-то раз из-за жуткой бессонницы мне не пришлось спать всю ночь. После тюремного завтрака навалилась, наконец, вязкая дремота, однако мысли мешали спать, они, толкая друг друга, как овцы, спешащие в загон, теснились в мозгу.

Кому понадобился мой арест? Может быть, таким способом кто-то желает оставить меня в Германии?

Правдоподобно, но как грубо! Случится скандал. Причем скандал, не нужный ни Германии, ни Советскому Союзу. Подумать только, советский летчик-испытатель попался на краже акварели!

Я не знал, сколько прошло времени. В камере не было часов. Вместо секундной стрелки остро пульсировала вена на виске.

Дремота куда-то улетучилась. К этому моменту я не спал почти сутки, и состояние было крайне неприятным. Ты устал, хочешь уснуть, а сон упорствует и не идет.

Наконец, уставший до предела мозг отключился, и на меня навалился какой-то странный сон. Перед глазами замелькали цветные картинки с острыми занимательными сюжетами и захватывающими приключениями, но умом я понимал, что сплю и что все эти увлекательные картинки — всего лишь сон. Такое ощущение бывает в кинозале во время просмотра кинофильма.

Внезапно я увидел советский аэродром. Наши истребители, как на параде, выстроились вдоль взлетно-посадочной полосы.

Я стремительно бегу к одному из самолетов, как будто от того, успею я или нет, зависит моя жизнь. Секунда — и я привычно вскакиваю на крыло.

Стойка шасси вдруг подламывается под моим весом, и самолет беспомощно заваливается. Я, ругаясь, бегу к следующему, но все повторяется. Стойка шасси не выдерживает моего веса и подламывается. Самолет упирается крылом в землю. Я никак не могу попасть в кабину!

Внезапно сверху раздается странный глухой вой, а за спиной кто-то противно лязгает железом. Я оглядываюсь и вижу молоденького советского солдата. Он как заведенный передергивает затвор винтовки Мосина, целясь куда-то в небо.

Внезапно я понял, что лязгает на самом деле. Сон стал медленно испаряться, и мои глаза открылись.

Тюремная дверь уныло лязгнула еще раз и наконец с противным скрипом медленно отворилась. В камеру вошел Нобль.

Сонное состояние мгновенно улетучилось. Я сразу обратил внимание, что обычной папки в руках у гестаповца не было, а бледное лицо застыло в каком-то странном ледяном безразличии, хотя до этого он всегда входил в камеру с приятной лучистой улыбкой.

Нобль сделал два шага вглубь. Его начищенные до блеска новенькие хромовые сапоги тоже скрипнули два раза.

— Доброго дня, герр Шаталов!

— Доброго дня…

— Поднимайтесь!

Я откинул одеяло и поднялся. Нобль испытующе посмотрел мне прямо в глаза.

Я мягко улыбнулся в ответ.

— Извиняться пришли?

— Откуда узнали?

— По глазам.

— Я всегда говорил, герр Шаталов, что вы чрезвычайно остроумный и талантливый человек. В людях вы разбираетесь ничуть не меньше, чем в самолетах. Однако даже ваша проницательность сейчас наверняка даст осечку, и вы вряд ли угадаете, что случилось.

8

Когда Нобль со смехом рассказал мне, что произошло, я убедился, что он был совершенно прав. Такое мне даже присниться не могло!

Эрик фон Горн на допросе показал, что получил срочную телеграмму от дочери. Хелен по заданию Геринга отправилась на авиазавод в Аугсбург поздравить девушек-работниц с премией, которую выписал им министр промышленности за образцовую работу. О моем аресте она случайно узнала по телефону от адъютанта Геринга, поскольку решила справиться у него, удалось ли в срок вернуть «хорьх» рейхсмаршалу. Адъютант сообщил, что с «хорьхом» все в порядке, но есть другая проблема, и он подробно сообщил о деле, которое возбудило в отношении меня гестапо.

Узнав неприятную новость, Хелен сразу же отправила телеграмму отцу. В телеграмме Хелен официально делала такое заявление, от которого мое уголовное дело рушилось, как карточный домик.

Заявление Хелен о том, что картина была помещена не кем-нибудь, а ею в багажник автомашины Геринга для того, чтобы сделать рейхсмаршалу сюрприз, стало для Нобля громом среди ясного неба. Оказывается, вопрос о даре Герингу акварели «Замок Нойшванштайн» Хелен давно согласовала со своим отцом.

День, следовавший за днем рождения отца, был днем возвращения «хорьха» Герингу для его нужд. Хелен сочла, что необходимость возврата «хорьха» позволяет сделать рейхсмаршалу сюрприз и, не успев в суматохе предупредить отца, завернула картину в мягкую ткань и поместила в багажник автомобиля.

Отец, обнаружив пропажу картины, сразу же позвонил Гофману, которого хорошо знал, тем более что Гофман был у него в тот вечер. Гофман, недолго думая, поднял на ноги гестапо. И, как выяснилось, напрасно.

Сообщив сногсшибательную новость, Нобль как-то сразу расслабился и почти по-дружески сказал мне, что он ни на секунду не сомневался в моей невиновности. Сказать, что я не похож на криминального коллекционера чужих акварелей, значит, ничего не сказать.

— Глупое, легковесное и абсурдное обвинение, герр Шаталов!

Я понял, что Хелен и ее отец, будучи убежденными в моей невиновности, солгали, чтобы спасти меня. Хелен не могла отнести акварель в багажник «хорьха», поскольку уехала накануне вечером, а я любовался акварелью на следующий день утром, картина была не в багажнике, она преспокойно висела на стене мезонина.

Конечно, в любом случае я был благодарен Хелен и ее отцу за ту ложь, которая спасла меня. Однако, если Хелен солгала, как же тогда картина оказалась в багажнике?

Ноблю, естественно, я ничего не сказал и снова оказался на свободе, к радости не только Хелен, но и Гофмана. Мой лютый соперник вполне справедливо рассудил, что теперь меня наконец-то отправят домой, в СССР, а Геринг заполучил акварель, о которой, как было известно Гофману, он так мечтал.

Перед освобождением Нобль снова щедро угостил меня французскими сигаретами и бразильским кофе. Мы так мило болтали, что он вдруг расщедрился еще больше и поведал мне тайну акварели «Замок Нойшванштайн».

Оказывается, картина принадлежала кисти самого Гитлера, который, как известно, был неплохим акварелистом. Пытаясь узнать, во сколько оценят картину, если автором будет обозначен другой человек, спецслужбы провернули операцию с авторством. Публике была представлена картина, принадлежавшая якобы кисти Эрика фон Горна.

Гитлер хорошо потешил свое самолюбие. Картину довольно высоко оценили специалисты. Лишь после этого он положительно отозвался о ней, и цена на акварель взлетела до заоблачных высот.

Немного позже я узнал, кто подстроил мой арест за кражу акварели. Однако обо всем лучше рассказывать по порядку.

9

Из подвала гестапо меня снова забрал не кто-нибудь, а Гофман. Он был в необычайно приподнятом настроении.

Похоже, Гофман в самом деле очень желал, чтобы я наконец убыл домой в Советский Союз и исчез с любовного горизонта Хелен. Тогда он сможет построить с Королевой люфтваффе те отношения, о которых так страстно и давно мечтал.

Гофман приветливо, как дорогого гостя, усадил меня в свой комфортабельный бело-синий двухдверный кабриолет БМВ триста двадцать шестой модели. В какой-то миг мне даже показалось, что он сейчас возьмет и расцелует меня в обе щеки.

Всю дорогу старина Гофман шутил и смеялся. Каждая шутка неизменно заканчивалась признанием в том, что он безумно рад, нет, вовсе не тому, что я уезжаю. Он рад, что ему так повезло в жизни и судьба свела его с таким замечательным человеком!

В свою очередь, я поспешил улучшить милому Гофману настроение и с ледяной улыбкой заверил его, что пока Хелен здесь, в Германии, я никуда не уеду. Перефразировав известную латинскую поговорку, я холодно добавил, что пусть рушится все, но моя любовь останется целой и невредимой.

Пусть все катится шут знает куда, внятно и по слогам повторил я, на произвол судьбы или куда-нибудь еще дальше, только моя любовь покатится туда, куда я хочу. В общем, как-то так я сказал тогда.

Я был уверен, что от расстройства чувств Гофман немедленно врежется на своем новом автомобиле в какой-нибудь ближайший столб, но, к моему великому удивлению, он мило улыбнулся в ответ.

Вдруг совершенно неожиданно его лицо приняло заговорщицкий вид.

— Хороший ты парень, Валерий. Наверное, поэтому тебе так везет. У меня для тебя сюрприз. Едем в «Веселую наковальню»!

Глава пятая Подарки Гитлера

Бельчонок, будешь знать, как бегать,

Зимой ты убежал от снега,

Весна твоя полна секретов,

Дружок, ты не увидишь лета!

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

1

Было еще рано, и в пивной почти никого не было. Лишь в углу, куда не попадали яркие июньские солнечные лучи, сидели два каких-то летчика. Мне они были не знакомы.

К моему удивлению, Эмма успела возвратиться с курорта. Видимо, благодаря чешским водам она буквально за несколько дней обрела прежнюю румяность и свежесть. Великолепная хозяйка «Веселой наковальни» встретила нас с Гофманом очень радушно.

Я знал, что она всегда так встречает летчиков, однако ее любезность по отношению ко мне казалась мне какой-то особенной. Эмма была настолько любезна, что угостила бутылкой очень хорошего коньяка.

Было совершенно непонятно, с чего она так раздобрилась. Кроткий светлый взгляд, которым она мимоходом одарила меня в тот день, сказал бы внимательному наблюдателю о многом.

По идее, один мой вид теперь, после всего случившегося, должен был вызывать у нее лишь одно желание — уйти поскорее, чтобы никогда больше не видеть. Эмма, напротив, крутилась вокруг меня так, словно я притягивал ее к себе волшебным магнитом.

— Коньяк в подарок герру Гофману!

Гофман рассеянно повертел в руках пузатую бутылку, похожую на внушительную фляжку с длинным горлышком. Я с удивлением обнаружил, что Эмма подарила майору пятидесятиградусный армянский коньяк «Двин».

Гофман перевел вопросительный взгляд с бутылки на меня. Я с улыбкой поведал, что коньяк данной марки очень ценит товарищ Сталин.

Теперь у Гофмана появилась интересная и заманчивая возможность оценить вкус советского вождя. О том, что коньяк этой же марки высоко ценит господин Уинстон Черчилль, я дипломатично умолчал.

— В самом деле? Тогда я попробую прямо сейчас.

— А вам, герр Шаталов, коньяк пить нельзя, — вдруг с многозначительным видом сказала Эмма и томно закатила глаза. — Вас очень ждут наверху, поэтому для вас я приготовила замечательное домашнее пиво, оно вас немного взбодрит.

Я был чрезвычайно заинтригован, но Эмма больше не произнесла ни единого слова. Она казалась мамой, приготовившей любимому сыночку замечательный сюрприз и решившей до самого конца не раскрывать его секрета.

После второй рюмки, от которой, попробовав первую, он не смог отказаться, Гофман вдруг густо покраснел, как будто ему стало не по себе. Через минуту я понял причину. Коньяк, как оказалось, здесь был совершенно ни при чем.

Гофман придвинул к моему лицу осоловевшие глаза.

— Слушай меня внимательно, Валерий. Хелен не желает скандалов. Она желает, чтобы все выглядело цивилизованно, поэтому она попросила именно меня привезти тебя к ней. Я знаю, ты давно мечтаешь о судьбоносном свидании. Ты знаешь, наш Йозеф Геббельс фонтанирует идеями и бескорыстно дарит их одну за другой фюреру, поэтому Адольф искренне считает его не только своим верным соратником по борьбе, но и настоящим другом. Сегодня доктор Геббельс вдруг увидел в твоем присутствии здесь колоссальное пропагандистское значение. Я могу тебе прямо сказать: надвигаются решающие события на Востоке. Фюрер подписал все необходимые документы. Теперь ты можешь очень пригодиться рейху. Так считает Геббельс, а Гитлер, как правило, прислушивается к его советам, хотя, конечно, всегда имеет свое мнение.

— Какие еще события на Востоке? Да еще решающие?

— Потерпи немного, скоро все узнаешь. Сейчас тебе о другом думать надо. Приведи себя в порядок и поднимайся наверх. Там, в комнате под литерой L, тебя ждет Хелен. Что?.. Ты не веришь?.. Эх ты, русский дуралей! Ты, конечно, не веришь своему счастью. Пью за вас, за вашу счастливую семейную жизнь. Новая семья во славу арийской идеи, о чем еще можно мечтать? Борман против тебя? Плевать на Бормана! Слышите, парни? Правильно я говорю?..

Гофман приветливо махнул рукой двум пилотам, которые продолжали тихо сидеть в углу. Один из них вдруг улыбнулся, встал, подошел к нам со своей кружкой, наполненной янтарным душистым пивом, отпил из нее и в знак дружбы передал Гофману.

Летчики стали тепло обниматься. Наконец, новоявленный приятель Гофмана тихо удалился на свое место. Мне показалось странным, что пилот и его товарищ, который продолжал неподвижно, словно призрак, сидеть за столиком в углу, умудрились не произнести ни слова.

Гофман шумно вздохнул. Я посмотрел в его погрустневшее лицо, и вдруг почувствовал жалость к своему непримиримому сопернику, который ради интересов рейха уступил мне пальму первенства.

— Рупперт, дружище, а что будешь делать ты? Сидеть здесь? Слушай, как-то не по-людски!

— Нормально! У нас так принято. К тому же через четыре часа мне следует быть на аэродроме. Меня ожидает срочное ответственное задание. К тому моменту я успею потихоньку уговорить бутылку коньяка и протрезветь. Коньячок-то, в самом деле, превосходно греет душу, хорошо успокаивает и нисколько не пьянит. У твоего бывшего вождя, правда, очень даже неплохой вкус!

— Какого моего бывшего вождя? Ты что-то неважно выглядишь.

— Не теряй времени, дружище. Я уступаю тебе Хелен. Запомни — уступаю!.. Но, алло, внимание, слышишь меня?.. Ты должен понять: переступив порог комнаты L, ты оказываешься в постели не только с Хелен, ты ложишься в супружескую постель с Германией!

Гофман, кажется, все-таки опьянел. Он вдруг стал орать мне в самое ухо что-то восторженное и маловразумительное. Бедняга Гофман, конечно, расстроился, хотя тщательно скрывал те неприятные чувства, которые вдруг овладели им.

Я не стал долго ждать. Тем более что Гофману было невыносимо наблюдать за тем, как я медлю.

С замиранием сердца я поправил ремень на брюках, да и сами брюки, словно они вдруг обвисли у меня на внезапно похудевших бедрах, и двинулся наконец наверх по манящим в другой мир ступеням. Они, словно специально для меня, были аккуратно застелены новенькой алой дорожкой.

Я переступал Государственную границу. В тот момент я не видел в том совершенно ничего предосудительного, потому что хорошо помнил наставления Виталия Сорокина и чувствовал себя испытателем не только в небе.

Я видел себя тайным агентом. Даже, если хотите, не просто агентом, а шпионом товарища Сталина.

2

Дверь легко подалась вперед. Я зашел в комнату под литерой L. Апартаменты под цвет бордо состояли из двух уютных комнаток, причем роскошно меблированных.

В гостиной никого не было, а в спальне, как я увидел сквозь проем приоткрытой двери, маячила широкая кровать, она была расстелена, причем кто-то в самом деле скромно лежал под одеялом. Этот кто-то был, судя по всему, обладателем знакомого притягательного женского тела.

Я решительно двинулся в спальню, сдирая с плеч пиджак.

— Хелен…

Однако, когда я вошел, пиджак изумленно повис у меня на плечах. В постели на спине в самом деле лежала Хелен, однако голова моей дорогой девушки была повернута влево, почти к самому плечу. Лицо было обращено ко мне, но глаза были плотно прикрыты.

Кажется, она спала. Неужели устала ждать и заснула?

У меня тоскливо заныло в груди. Именно так грудь, бывало, ныла в воздушном бою, когда противник незаметно брал на прицел, однако на земле она никогда не ныла.

Хелен, как мне показалось, была без одежды. Край одеяла прикрывал тело и подступал к соскам груди. Левая рука безвольно съехала на пол.

Я тихо подошел к постели и наклонился вперед.

— Хелен, милая…

Девушка не шелохнулась. Весь ее вид говорил о том, что она либо в глубоком обмороке, либо…

Мне вдруг стало так душно, что сердце сжалось. Еще не веря в самое худшее, я нагнулся, поднял прохладную, как мрамор, кисть и попытался прощупать пульс. Пульс не прощупывался!

Цепенея от ужаса, я непроизвольно ступил ногой в сторону и наступил тонкой подошвой туфли на что-то угловатое и твердое. Нагнувшись, я поднял с пола, покрытого мягким ковром, пистолет и обомлел. У меня в руках блестел мой наградной пистолет!

Сомнений быть не могло. Гладкая серебряная накладка на ребристой щечке рукояти устраняла все сомнения, на ней была изящно выгравирована надпись: «Начальник Управления ВВС Красной армии П.В. Рычагов заслуженному летчику Валерию Шаталову с пожеланием продвижения на новые высоты. 31 декабря 1939 года».

Табельный пистолет ТТ был частью обмундирования. Хотя советскую форму мы оставили в СССР, немецкая сторона любезно позволила взять табельное оружие с собой.

Я никак не мог понять, каким образом мой пистолет, хранившийся в особняке, в сейфе, очутился здесь, в номере. Я попытался вспомнить, когда видел свой пистолет в последний раз, но никак не мог сосредоточиться.

Вид Хелен, без всяких признаков жизни лежавшей прямо передо мной, буквально сводил с ума. Мне казалось, что еще немного и я вдребезги разнесу проклятую пивную — веселое злачное место, в котором чем дольше пребываешь, тем страшнее становится.

Когда я ощутил слабый запах пороха, исходивший из ствола, мне сделалось дурно, однако вовсе не от пороховых газов. Омерзительные мурашки побежали по телу. Получается, что все подстроено таким образом, чтобы создалось впечатление, что именно я застрелил Хелен!

Мотивы? О, они ясны, как сегодняшний солнечный берлинский день. Я приревновал Хелен к Гофману, например.

Мало ли мотивов бывает у людей, охваченных страстью. Главное, что герр Шаталов находится первым в списке подозреваемых лиц.

Я потянул за край одеяла, обнажая тело, и вскрикнул от ужаса. Вся простынь под одеялом была сплошь пропитана алой кровью.

Дрожа от страха, я глубоко вздохнул, чтобы хоть немного успокоиться, и осторожно перевернул Хелен на правый бок. Вся ее спина была в крови.

Где же, где?.. Вот!

Я нашел то, что искал. Под левой лопаткой я увидел входное пулевое отверстие и явный след от ожога. Пороховые газы сильно обожгли кожу.

Да, похоже, в самом деле стреляли из моего ТТ, калибр — семь и шестьдесят две сотых миллиметра. Выстрел произошел только после того, как ствол плотно вжался в тело жертвы.

Я не сыщик, но мне показалось странной траектория выстрела. Получалось, что некто ухитрился вжать ствол пистолета под левую лопатку Хелен, в то время как она лежала в постели. Для этого, наверно, надо было применить силу, но никаких кровоподтеков на теле девушки не было. По крайней мере я их, как ни всматривался, не обнаружил.

Убийца выбрал способ, которым добился двух главных вещей одновременно. Первое — звук выстрела получился приглушенным. Второе — пуля была выпущена наверняка. Третье — она застряла в теле и не вышла наружу, что было на руку убийце, поскольку, вылетев наружу, она могла ранить его.

Войдя в тело, пуля мгновенно потеряла начальную скорость и, пройдя между ребер, скорее всего, застряла в области сердца, не сумев пробить тело насквозь и выйти через грудь наружу.

Вдруг дверь с шумом распахнулась и в спальню ввалился возбужденный Гофман с бутылкой коньяка, янтарная жидкость несмело болталась на самом ее дне.

— Все состоялось? Здорово! Я, как свидетель, пришел поздравить молодую…

Гофман увидел постель, густо залитую кровью, словно здесь только что зарезали быка, и осекся. Его влажная от коньяка нижняя губа вдруг жалко отвисла вниз. Он мотнул головой, как видно, пытаясь прогнать страшное видение куда-нибудь подальше.

Бедняга Гофман перевел взгляд на пистолет, который я продолжал сжимать в руке. Его глаза жутко округлились от ужаса.

— Ты убил ее, Шаталов? Ты… ты… подлец! Зачем? Как ты мог? Ты подумал, что она спала со мной? Да, было пару раз, но она все равно любила тебя, а не меня, я же видел!

— Что ты несешь, Гофман? Я не убивал!

— Я не слепой. Ты застрелил ее в спину!.. Ты ответишь за свое злодеяние, Шаталов. Я вызываю полицию. Полиция!..

Гофман замахнулся на меня бутылкой. Я вовремя оттолкнул его в сторону. Гофман оступился, упал, сильно ударился затылком о стену и затих.

Я нагнулся над ним. Неожиданно раздался такой пронзительный храп, что я невольно вздрогнул. Бродяга Гофман так напился, что не выдержал и уснул.

Снаружи на ступенях лестницы тяжело застучали подошвы мужских ботинок. Прыгать в окно с верхнего этажа веселой пивной мне было, как говорится, не впервой.

Я нежно поцеловал свою драгоценную Хелен в холодные синие губы и с невыносимой болью в сердце посмотрел в ее белое лицо. Прекрасное, оно казалось выточенным из мрамора.

В следующую секунду я отодвинул штору. Окно было открыто.

Правда, в этот раз приземление прошло не так удачно. Припадая на ушибленную ногу, я бросился к БМВ Гофмана. Из окна до моего уха долетели резкие обрывистые команды.

3

В российском посольстве меня ждал Виталий Сорокин. Все пережитое диким секачом грозно навалилось на меня. Я, кажется, был в шоковом состоянии.

Никто не смог бы успокоить меня, Сорокин, между прочим, и не пытался. Узнав о гибели Хелен, он как-то сразу осунулся и посерел.

Виталий предложил мне стакан водки, но я отказался. Он тоже не стал пить.

— Теперь тебя ничто не держит в Германии, Валера, однако дома, друг, тебя ожидает сюрприз. Немцы, конечно, после гибели Хелен пожелают навредить тебе, поэтому надо срочно возвращаться в Москву, но, к сожалению, здесь не все так гладко — у меня произошла осечка.

— Какая-такая осечка, Виталий? Ты же заверял меня!

— Да, заверял, но кто-то выкрал твою кассету с отчетами о работе в Германии. Я не успел передать ее в Москву!

— Она была в сейфе?

— Да, твой башмачок с кассетой лежал в моем сейфе, теперь его в сейфе нет. Нет кассеты — нет твоего важного отчета, нет отчета — нет твоего прикрытия из Москвы. Без кассеты я ничего не могу для тебя сделать. Печально, но дома, друг, тебя ожидают арест, лишение всех званий и в лучшем случае отправка в лагерь, а в худшем…

Дальше можно было не продолжать. Сорокин благоразумно умолк.

Меня бросило вначале в холод, затем в жар. Получается, что теперь, когда мой секретный отчет утерян, Москва стопроцентно признает меня изменником и приговорит со всеми вытекающими последствиями, где бы я ни находился.

О том, как работают наши карательные органы, в том числе за рубежом, я был наслышан. В любом случае возвращаться домой теперь нельзя — впаяют срок за халатность или расстреляют за двурушничество.

Я в отчаянии сцепил руки и застыл, сидя на кожаном диване. Сорокин с грустной улыбкой подался вперед из глубокого кресла.

— Валера, что бы ты без меня делал, а?

— Есть выход? Какой?

Сорокин на ухо прошептал, что у Гофмана на руках находится срочное предписание. Якобы Геббельс придумал очередной ход конем, хотя никогда не играл в шахматы. Он решил сыграть на том, что завтра, двадцать второго июня, Германия нападет на Советский Союз.

Услышав такую новость, я мгновенно вышел из своего сумеречного состояния и стал почти прежним Шаталовым — собранным, холодным и решительным.

— Что ты такое говоришь?

— Гитлеровские войска сосредоточены у советско-германской границы. Приказ о начале Восточной кампании разослан по всем частям и соединениям.

— Вы уведомили Москву?

— Уведомили, но бесполезно. Все сведения о готовящемся нападении в Москве наши аппаратчики считают фальшивкой англичан, в чем постоянно убеждают товарища Сталина, мол, англичане спят и видят кровавую бойню между Германией и СССР, что, к несчастью, тоже очень похоже на правду.

— Что делать?

— Вчера Гитлер уведомил Сталина, что дарит ему в знак дружбы новейший «мессершмитт» модели F-2. Между прочим, сейчас «мессершмитты» модели F-2 составляют костяк новейших самолетов люфтваффе, именно на них возлагаются огромные надежды в молниеносной войне с Советским Союзом, до начала которой осталось менее суток.

— Я все равно ничего не понял. Что мне делать?

— Ты приехал на БМВ Гофмана?

— Да.

— Отлично! Слушай меня внимательно. Ты полетишь вместо Гофмана, но под его именем. Главное, долети до границ рейха. Там сориентируешься с учетом складывающейся обстановки. Опасно, конечно, но что делать, в Москву лететь тебе нельзя! Имей в виду, я узнал только что из надежных источников — органы НКВД арестовали твоего отца и ждут тебя.

— Да ты что?

— Сочувствую, друг. Документы Гофмана на вылет, инструкции и карты ты найдешь в планшете, он спрятан под сиденьем.

— Откуда ты узнал о миссии Гофмана?

— Что за наивный вопрос? По-твоему, я здесь в Берлине испанское вино ведрами пью и устраиваю твою личную жизнь? У меня своя работа и свои источники информации.

4

В планшете я обнаружил именной вальтер с позолоченной рукоятью и черный блокнот с золотым тиснением в виде Спасской башни Кремля — подарки Адольфа Гитлера товарищу Сталину. Помимо подарков я нашел в планшете полетное задание с указанием маршрута и другие важные документы, позволяющие выполнить задание, порученное Гофману.

Моя задача — прорваться к самолету и взлететь. Дальше будет видно.

Я подъехал к знакомой цилиндрической полосатой, как зебра, будке. Дежурный унтер-офицер был худ до такой степени, что своим видом напоминал смерть на картинах средневековых немецких художников. Он раздраженно поправил на плече новенький пистолет-пулемет МП-40 и посмотрел в пропуск Гофмана так, словно увидел вместо него справку из венерического диспансера.

Скоро я понял причину его недовольства. Унтер-офицера интересовал вовсе не пропуск, поскольку он был в полном порядке.

Внезапно я услышал голос из распахнутого окна будки. Кто-то что-то докладывал, видимо, по телефону. Мало ли кто, что и кому может докладывать, но голос вдруг произнес вначале фамилию Урсулы, затем мою собственную!

— Я полагаю, что Шиммель полностью раскаялась в содеянном, поэтому… Простите?.. Шаталов?.. О, с ним все кончено. Да, конечно. Конец связи!

Сомнений быть не могло. Только я подумал о том, что узнал того, кому принадлежал голос, как в проеме распахнутого окна показалась бледная физиономия Нобля.

Раненое ухо, видимо, все еще болело, и он, поморщившись, тронул его рукой. Увидев меня, Нобль замер на миг как истукан, затем сладко улыбнулся и махнул рукой, приглашая зайти в будку.

5

Я вышел из машины и, кивнув унтер-офицеру, что, мол, сейчас вернусь, вошел в будку. Внутреннее помещение контрольно-пропускного пункта оказалось довольно просторным.

У каждого из двух окон возвышались два внушительных рабочих стола под цвет дуба. Слева от входа, за дверью темнели удобные кресла и низенький кофейный столик.

Нобль встретил меня с радостью. Как видно, изображение на лице фальшивой радости являлось его любимым занятием.

— Присядем, герр Шаталов?

Мне показалось странным такое предложение. Вместо того чтобы немедленно арестовать меня по подозрению в убийстве, бродяга Нобль предлагает вести какие-то разговоры.

Однако он — хозяин положения, и ему, как видно, лучше знать. Мы почти синхронно погрузились в мягкие кресла.

Нобль с усмешкой посмотрел на меня так, словно ему обо мне было все известно, — от подробностей далекого беззаботного детства, когда я с пацанами лазил по чужим садам, до сегодняшнего плана угнать «мессершмитт», прикрываясь документами Гофмана.

— Хотите что-то сказать, герр майор?

— Да, гауптштурмфюрер, хочу. Я официально заявляю, что никого не убивал. В действительности вот что я сделал. Я совершил диверсию. Урсула Шиммель не имела физической возможности подложить шило в хвостовое оперение. У меня есть увлечение — в свободное время я тачаю игрушечные алые матерчатые башмачки. Между прочим, превосходно успокаивает нервы, что в моей работе является бесценным даром. Среди моих инструментов в чемоданчике есть все инструменты, кроме шила. Можете убедиться. Чемоданчик находится в моей спальне, в особняке. Шиммель не имела доступа к чемоданчику, а шило…

Нобль вдруг оглушительно расхохотался.

— Бросьте, герр майор! Скажите лучше прямо и начистоту. Не хотите возвращаться домой?

— Не хочу.

— Вы очень наивны, если полагаете, что мы в тот же день не установили виновника крушения «мессершмитта». Ваше любимое шило валялось в километре от места вашей вынужденной посадки. Мало того, мы провели его предварительное лабораторное исследование и установили, что шило изготовлено в СССР, в сентябре тысяча девятьсот тридцать пятого года на горьковском заводе «Металлист». Вы совершенно правы, до этого оно всегда лежало в вашем чемоданчике для инструментов, единственный ключ от которого вы неизменно держали при себе. Мы знаем, что шило в хвостовое оперение «мессершмитта» подложили именно вы, герр майор, однако Урсула, взяв вину на себя, всего лишь выполняла мое задание. Теперь понятно?

Нобль просто взорвался от дикого смеха, увидев, как мое лицо жалко вытянулось от очередного сюрприза. Как видно, у гестаповца сегодня выдался веселый день.

Такое даже предположить было невозможно, однако Нобль говорил очень убедительно. Милая пташка Урсула в действительности оказалась серым кротом.

— Вы думали, девочка влюбилась в вас? О, вы глубоко заблуждались! Урсула любит меня. Ради меня она сделает все что угодно, причем вдохновенно, а я не ревную.

Наверное, я выглядел таким ошеломленным, что Нобль налил мне в стакан воды из графина, затем вынул из кармана коробку, устроенную по принципу спичечного коробка. Выдвинув из коробки уложенные в ряд и аккуратно набитые черным пахучим табаком сигареты без фильтра, он предложил их мне.

— Угощайтесь, герр Шаталов. Французские сигареты Gitanes. Вряд ли вы такие курили. Угадал?

Я вежливо отказался. Нобль пожал плечами, выудил сигарету и сунул в рот.

— Бережете ясность ума перед ответственным полетом в Советский Союз?

Теперь я, кажется, побагровел. Нобль снова от души расхохотался.

Офицер гестапо так развеселился, что даже забыл зажечь сигарету. Она, белея в его плотно сжатых губах, оставалась незажженной все время, пока длился наш чрезвычайно душевный разговор.

— Я знаю, что вы не убивали Хелен. Кто-то так хочет заполучить вас как весьма ценного специалиста, что решил не оставлять вам никакого выбора. Они не остановились даже перед убийством Королевы люфтваффе, видимо, так она кому-то насолила. А может, просто разговоры о том, что она состоит в интимной связи с Герингом, достигли ушей фюрера. Он, знаете ли, весьма болезненно относится к подрыву репутации своих соратников, и Геринг дал отмашку убрать Хелен. Как бы там ни было, вам повезло, что орудуют разные ведомства. Они — из СД, а мы — из гестапо. У них свои задачи, а у нас свои.

— Какова же ваша задача?

— Обеспечить ваш вылет в СССР на крылатом подарке Гитлера Сталину.

Я похолодел, снова совершенно ничего не понимая, и опять с диким изумлением уставился на гестаповца, однако на этот раз он не засмеялся. Более того, лицо Нобля сделалось каменным.

— Гофман напился как свинья и теперь не в силах осуществить полет. Между тем подарок Гитлера Сталину должен быть доставлен именно сегодня, в ночь на двадцать второе июня. Таков замысел Геббельса, и вот этот гениальный замысел по милости Гофмана, этого самовлюбленного индюка, нагловатого любимчика Геринга, срывается. Мне приказано срочно найти замену майору Гофману. Я снова рассчитываю на вашу помощь. Надеюсь, вы опять выручите меня, герр майор?

Я не мог поверить, что так бывает.

— Как же я полечу? Боюсь, что это невозможно. Меня ищут!

— Бросьте! Вы полетите так, как задумали, то есть под именем Гофмана. Я не хочу, чтобы о его оплошности узнал Геббельс, тогда Геринг будет очень недоволен, а его недовольство чревато многими неприятностями, в том числе для меня лично.

— Я выручу вас!

— Летите в Москву и ничего не бойтесь. Если вы доставите подарок Гитлера Сталину сегодня ночью, все ваши грешки и грехи, какими бы они ни были, будут забыты. Советское правительство щедро вознаградит вас!

— Я сделаю все возможное.

Нобль удовлетворенно кивнул, шумно вздохнул, поднялся на ноги и выглянул в окно. Унтер-офицер мирно курил и был так поглощен исследованием нового БМВ, что, кажется, даже не обратил внимания на шум, который я устроил.

Охранника в самом деле занимали вовсе не обязанности службы, а новенькая модель. Понять его было можно: автомобили БМВ триста двадцать шестой модели были запущены в серийное производство всего лишь месяц назад.

Нобль перевел на меня печальный взгляд, словно ища сочувствия и поддержки, затем снова посмотрел в окно и недовольно цокнул языком.

— Гюнтер, долго еще?

— Гауптштурмфюрер, вы знаете, что пришла ориентировка…

— Молодец, Гюнтер, ты задержал подозреваемого в совершении убийства, — язвительно сказал Нобль. — Я буду ходатайствовать о том, чтобы тебя немедленно повысили в должности за образцовое выполнение инструкций и перевели старшим смены на завод по обогащению урана.

Гюнтер дрогнул всем телом, словно его внезапно пронзил электроток высокого напряжения, и в сердцах выплюнул недокуренную сигарету себе под ноги. Когда я вышел из будки, шлагбаум был открыт.

Великолепный Гюнтер вернул мне документы и, вытянувшись в струнку, четко отдал честь, правда, не глядя ни в мою сторону, ни в сторону новенького БМВ. Он мгновенно утратил к нему, как, впрочем, и ко мне, всякий интерес.

— До свидания, герр Шаталов, — тепло сказал Нобль, махнув мне из окна рукой, словно немецкая княжна рыцарю-мужу, отправляющемуся в дальний опасный поход. — Передавайте мой горячий привет красавице Москве!

Я въехал на территорию аэродрома, думая о Нобле. Не такой он человек, чтобы так просто выпустить птичку из клетки. Скорее всего, здесь какой-то подвох.

6

Понятно, что после предупреждения Сорокина я не горел желанием возвращаться домой. Виталия я знал, как облупленного, и доверял ему, как самому себе.

Не один раз я помогал ему информацией, когда требовалось понять, с какими людьми по службе ему придется иметь дело, а он, в свою очередь, выручал, составляя положительные отзывы и характеристики на меня во время моего пребывания за границей.

В том, что органы НКВД ждут меня, кажется, сомнений не было. Однако все оказалось не так просто.

До самой границы меня сопровождали два «мессершмитта» из соединения Jagdgeschwader 54 «Grünherz». «Грюнхерц» в переводе означает «Зеленое сердце». Так называлось элитное соединение, в котором, как я знал, Геринг собрал лучших асов. По этой причине играть в кошки-мышки и пытаться ускользнуть от них, пока они рядом, у меня не было никакого желания.

Мерно гудел мотор. Впереди расстилалась сонная дымчатая даль, погруженная в июньские сумерки.

Месяц таинственно светил серебряной кромкой. Похоже, что послезавтра — новолуние.

Несмотря на ночь и тонкую кромку убывающей луны, видимость была хорошей. Такое впечатление, что в воздухе разлилась благодать. Все дело в том, что сегодня — самая короткая ночь в году.

Подарочный Фридрих вел себя безукоризненно, словно надежный товарищ, чувствующий ответственность момента. Самолет вызывал уважение. Многие процессы были автоматизированы, что превращало полет в истинное удовольствие, понятное лишь тому, кто любит небо.

Я немного расслабился и приблизил лицо к стеклу кабины. Под крылом самолета проплывала безмятежная сонная земля.

Удивительная сегодня ночь! Так светло, что, кажется, вот-вот взойдет солнце.

Мои сопровождающие шли так близко, что я, несмотря на темное время суток, отчетливо видел белые лица пилотов. Они приветливо улыбались. Что ж, если сейчас от вас не уйти, ребята, тогда придется сделать по-другому.

Когда мои опекуны помахали мне крыльями над советской границей и отвалили в сторону, я сразу же нырнул в облака. Через пару минут снизился и пошел вдоль границы, стараясь глубоко не залетать на советскую территорию.

Внизу блеснул длинный корявый осколок зеркала — какой-то ручей. Я заметил превосходный твердый пологий длинный луг и решительно пошел на посадку.

Убрав газ, я спланировал точно к самому началу естественной взлетно-посадочной полосы. Посадить «мессершмитт» было делом одной минуты. Все, товарищи дорогие!

Что теперь? Теперь все просто.

Если в самом деле начнется война, прибьюсь к какому-нибудь партизанскому отряду. Главное, чтобы он был организован самими жителями, а не сотрудниками НКВД. Назову какую-нибудь фамилию, каких миллионы на Руси, осмотрюсь, присмотрюсь, а там видно будет.

Если же война не начнется, тем лучше, я стану крестьянином-единоличником и попытаюсь наконец применить навыки пчеловодства, привитые мне моим дорогим отцом. Когда меня отправляли за рубеж, а отправляли меня за рубеж многократно, для нас разрабатывали десятки легенд, так, на всякий случай, так что кухню НКГБ и НКВД я знал неплохо.

В любом случае я не унывал и знал, что выход найдется. Он в самом деле нашелся, причем гораздо быстрее, чем мне представлялось.

За мной приехали на эффектной новенькой черной эмке, нашей удачной отечественной переделке американского легкового четырехдверного автомобиля Форд модели B 40A Fordor Sedan. Автомобиль почти бесшумно подкатил по лугу прямо ко мне.

Надо сказать, что прибыл не кто-нибудь, а заместитель начальника аэродрома. Его сопровождал сержант с карабином, по-видимому, боец аэродромной охраны.

Миниатюрный, но плотный, как самбист, мой неожиданный новый знакомый вежливо поздоровался и четко представился. Назвался он капитаном Крайновым, временно исполняющим обязанности начальника аэродрома, так как сам начальник со вчерашнего дня ушел в отпуск.

Крайнов сообщил, что меня очень ждут на аэродроме в Кубинке. Судя по тому, как он сработал, несмотря на внезапную отправку в отпуск начальника аэродрома, все было четко отрегулировано из Москвы.

Мой новый сопровождающий думал, что я — Рупперт Гофман. Он превосходно знал мой маршрут и, как все исполнители, не осведомленные о главной сути задания, скрупулезно отслеживал каждую деталь.

— Вы отклонились от маршрута? Вынужденная посадка? Что случилось с «мессершмиттом», герр майор?

Капитан старательно говорил на хорошем немецком языке, словно отличник в выпускном классе спецшколы. Он держал себя так, будто разговаривал с самим Иоахимом фон Риббентропом, министром иностранных дел Германии.

— Двигатель ведет себя странно, герр капитан.

Я сказал уверенно, поскольку успел подкрутить не в ту сторону одну хитрую деталь в маслорадиаторе. Капитан обрадовался, что легко понимает мой немецкий язык, живо кивнул и что-то быстро черкнул карандашиком в своем маленьком блокноте.

— Я понял, герр майор. Между прочим, вас ждут на нашем аэродроме. С минуты на минуту прибудет высокий начальник из штаба округа. Вы обрисуете ему ситуацию, а тем временем наши техники устранят неисправность. Устраивает?

— Вполне. Позвольте лишь уточнить, герр капитан. Ваши техники знают «мессершмитт»?

— Конечно, знают! Они специалисты московского завода, работали в Германии по программе обмена опытом.

Мне стало как-то не очень хорошо. Мне совсем не хотелось встретить среди специалистов своих старых знакомых. Тогда прощайте, герр Гофман, и снова здравствуйте, товарищ Шаталов!

Мой сопровождающий оказался очень чутким человеком.

— Что с вами, герр майор?

— Виноват, герр капитан, не отдохнул хорошенько перед вылетом, времени было в обрез, а перелет дальний. Чувствую себя немного уставшим.

— Понимаю! После встречи с ответственным представителем штаба округа мы организуем вам небольшой отдых, но восемь утра — крайний срок. Москва торопит!

7

Буквально через пять минут мы выехали на дорогу, а через четверть часа въехали на территорию советского военного аэродрома. Новенькие полковые ЛаГГи и МиГи стояли вдоль взлетно-посадочной полосы, как на параде, и я вдруг вспомнил свой недавний сон.

Как-то неприятно заныло под ложечкой. По своему летному опыту знал: не к добру!

— Смотрите, герр майор, — сказал Крайнов, когда мы вышли из машины, и показал как раз на тот самый стройный ряд грозных истребителей, который, застыв в линию на самом видном месте летного поля, сразу привлек мое внимание. — У нас нет никаких враждебных намерений по отношению к Германии. Английские шпионы и провокаторы твердят о скором начале войны между Германией и Советским Союзом. Вы можете убедиться, что мы не доставим им такого удовольствия.

Сквозь прозрачные сумерки белой июньской ночи я всмотрелся в лицо Крайнова. Оно раскраснелось и, кажется, полыхало благородными чувствами.

Я достал из нагрудного кармана комбинезона красивую сигаретную пачку. Чудное утро, а на душе пакостно. Даже курить не хочется.

Удивительно, но именно наши мощные современные истребители, никак не замаскированные, напротив, демонстративно выкаченные на самую середину летного поля, вдруг, как плачущие младенцы, не могущие сказать словом, но способные показать всем своим видом, сообщили мне о надвигающейся беде.

— О, герр майор, немецкие сигареты! — живо отреагировав, сказал Крайнов. — Не угостите ли?

— Конечно, герр капитан, пожалуйста, угощайтесь!

Крайнов осторожно двумя пальчиками выудил из пачки пахучую сигаретку. Он поднес ее к самому носу, с удовольствием понюхал, смешно раздув ноздри, потом ловко прикурил от моей зажигалки.

— Чего сами не курите? Наслаждайтесь!

— Не хочется.

— Тогда дышите нашим свежим воздухом. Небось не так, как в Берлине, а?!

— Не так, конечно. Очень хорошо и легко здесь дышится. Много зелени, много влаги.

— Все будет в порядке, герр майор. Все под контролем. Ни на какие провокации английских шпионов мы не поддадимся. Мы знаем, вы сейчас ведете передислокацию значительной части войск вдоль нашей границы для переброски их на побережье Северного моря. Спокойно бейте английских буржуев, мы не будем вам мешать. С вашей стороны имеются отдельные нарушения нашей границы, но мы вас понимаем. Никакой враждебности с нашей стороны не будет.

— Что означает никакой враждебности? — не удержавшись, сказал я. — Разве боевые самолеты выкатывают на летное поле без маскировки, разве их ставят плотно друг к другу, словно мишень на полигоне? Такие действия — нарушение устава в любой армии, вашей, нашей, английской, любой!

Крайнов на миг с легким изумлением воззрился на меня, словно желая убедиться, что я говорю серьезно. В следующую секунду он беззаботно выпустил струйку сизого дыма к небу и жизнерадостно рассмеялся, совсем, как мальчишка.

— Знайте, герр майор, Германия с нами, а мы с Германией. Советский рабочий и немецкий рабочий — братья навек!

8

Вскоре, как было обещано, приехал представитель штаба округа. Им оказался шумный богатырь в удобном тонком кожаном летном реглане, который он почему-то не снял, войдя в столовую и сев за стол.

Когда он небрежно кинул свою фуражку на гладкую поверхность квадратного столика, в полумраке пустынного помещения командирской столовой тускло блеснул его тщательно выскобленный бугристый череп.

Огромные слегка выпуклые глаза поражали своей величиной и прозрачностью, они словно заглядывали в самую душу. Волевое лицо и чуть скошенный прямоугольный подбородок дополняли впечатляющий портрет.

Мы уютно сидели за столиком в углу. Представитель назвался полковником Лычановым. Реглан он так и не снял, а фуражка продолжала сиротливо валяться на столе, перевернутая вверх козырьком.

Дежурный по столовой принес нам по стакану дымящегося крепкого чая с сахаром. Лычанов окинул меня насмешливым взглядом.

— Голубь ты моя птица. Попей горячего чайку с лимоном, Гофман!

Полковник говорил по-немецки хорошо, но как-то сумбурно, мешая русские и немецкие слова, видимо, рассчитывая на то, что его собеседник худо-бедно понимает по-русски. Лычанов шумно отхлебнул из своего стакана, смачно сделал глоток и снова посмотрел на меня, на этот раз с хитроватым прищуром.

— Якобы вынужденная посадка?

— Не совсем. Двигатель что-то…

— Ладно, брось сказки мне рассказывать. Братья Гримм, понимаешь. Ты сделал все правильно, майор. Сейчас доложат о готовности мессера и полетишь дальше!

Дежурный по столовой поставил на стол тарелку с нарезанными ломтями белого мягкого хлеба, блюдце с двумя подмерзшими аккуратными таблетками сливочного масла и бережно обернутую полотенцем раскаленную сковороду с дымящейся горой золотистых ломтиков картофеля и жирными скворчащими кусками мяса, щедро разложенными по краям.

— Поешь обязательно! — строго сказал Лычанов. — Как хочешь, но жуй. Тебе надо подкрепиться. Ты будешь выглядеть у меня в Кремле как огурчик!

Я начал быстро поглощать вкусный обед. Пока я ел, Лычанов не проронил ни слова, он невозмутимо попивал чай. Видимо, в самом деле он хотел, чтобы я, не теряя времени, хорошенько подкрепился.

Когда сковородка, блюдце и тарелка опустели, он зажег папиросу американской зажигалкой фирмы Zippo, затем вдруг положил прямо перед моим носом свою ручищу борца-тяжеловеса и раскрыл внушительную ладонь, похожую на медвежью лапу.

— Орех давай!

Требование прозвучало настолько неожиданно, что я заметно растерялся и едва не уронил вилку на пол. Рыжие ресницы полковника нетерпеливо хлопнули перед моими глазами.

Я ничего не понял. Какой еще орех?

Все прошедшие события с того самого момента, как я отправился в командировку в Германию, вдруг мигом бешеным калейдоскопом пронеслись в моей голове. Орех, орех…

Наверное, на моем лице недоумение отразилось как-то по-особенному. Лычанов откинул свой чувственный крупный рот вверх и, не спуская с меня настороженных глазищ, шумно захохотал.

— Молодец, майор! Маскируешься хорошо.

Меня вдруг осенило. Неужели?..

— Ты, полковник, — несколько развязно сказал я, — умеешь сбить с толку. Ты произнес слово «орех», а я ожидал слово «каштан».

— Что?.. Хватит зубы заговаривать, Голубь. Орех, говорю, давай! Слышишь али нет?..

Я спокойно сунул руку за ворот, снял с веревочки мешочек, в котором бережно хранил свой талисман. Кажется, все правильно. Лычанов, наблюдая за моими действиями, лишь снисходительно ухмыльнулся.

В следующую минуту я развязал тесемку, перевернул мешочек и встряхнул. Каштановый орех, который подарила мне Вера, выскочил наружу, хлопнулся об стол и шустрым бугристым колобком покатился по гладкой поверхности.

Лычанов по-хозяйски сгреб орех конопатой ручищей. Дальше все произошло очень быстро.

— Время грызть орешки, бельчонок!

С этими словами, как-то странно хохотнув, полковник спокойно достал из кармана перочинный нож и вдруг стал резать орех. Он резал его до тех пор, пока лезвие не уперлось во что-то твердое.

После этого Лычанов разломил орех и выудил из его внутренностей бронзовую полоску в виде корявой цифры шесть. Я присмотрелся и увидел, что на полоске были выдавлены какие-то слова, причем по-русски.

В следующий миг полковник проделал то же самое с каштановым орехом, который вынул из своего кармана. Из его нутра он выудил бронзовую полоску, напоминавшую русскую букву С, но как будто со слегка сточенными кончиками, причем на полоске Лычанова также были выдавлены какие-то русские слова.

Только теперь я понял, почему орехи выглядели так великолепно. Они были изготовлены из какого-то синтетического материала, причем так искусно, что отличить его от настоящего было возможно лишь после вскрытия скорлупы. Поразительно, но скорлупа была искусственной. Неужели, неужели…

— На, сложи!

С этими словами полковник пододвинул мне бронзовые полоски. Я взял их в руки.

На моей полоске было выдавлено: «Германия была, есть и будет». Полоска Лычанова хранила надпись, выдавленную по той же технологии и тем же шрифтом, но слова были другими. «Лучшим другом СССР», — значилось на ней.

Я, как трехлетний мальчуган, занятый детской головоломкой, повертел полоски в руках и сложил их вместе соответствующими краями. Они подошли так, что было очевидно: когда-то они составляли одно целое.

На столе вместо кусочков в виде корявой цифры шесть и обточенной с краев русской буквы С лежала цифра восемь. По ее обводке шла надпись на русском языке: «Германия была, есть и будет лучшим другом СССР».

— Сошлось, майор?

— Сошлось.

Лычанов пристально посмотрел мне прямо в глаза и опять громко захохотал. У меня, наверное, был слегка взъерошенный и чрезвычайно забавный вид, как у воробья, вдруг обнаружившего в своем укромном уголке вместо припасенной когда-то чахлой заплесневелой крошки миску с отборным пшеничным зерном.

— Соберись, майор. Осталось совсем немного. Двойная жизнь, которую ведут здесь наши люди, достала всех до печенок. Двуличие Усатого зашкаливает, о его подозрительности ходят легенды. Кругом царят дурацкие ограничения и предпринимаются жалкие потуги выправить положение. «Догнать и перегнать». Тьфу!.. Надоело. Конец ему скоро. Вот где он у меня сидит!

Лычанов выразительно чиркнул себе по горлу лезвием перочинного ножа. Я вежливо улыбнулся в ответ.

Лычанов вдруг побагровел и стал красным, как помидор.

— Скоро, скоро! Слышишь?.. Скоро! Подарки для него в порядке?

— В порядке. «Мессершмитт», вальтер и блокнот.

— Смотри, майор, только долети. Прошу тебя, долети! Сил больше нет терпеть. Я со своей стороны делаю все возможное. Езжу по аэродромам, разносы устраиваю. Мол, почему не весь личный состав отправлен в увольнение и отпуск, почему рассредоточены и замаскированы самолеты? Вы слышали указание товарища Сталина, согласно которому нельзя поддаваться на провокации? Никаких агрессивных проявлений. Все боеприпасы из воинских частей изъять, чтобы какой-нибудь дурак не выстрелил. В общем, доводим приказы до абсурда, чтобы все посыпалось разом в один день как карточный домик. Тебе надо успеть подняться в воздух. Ты много времени потерял! Теперь надо срочно наверстывать. Лети немедленно. Чтоб через пять минут после моего отъезда поднялся в воздух. Слышишь?.. Через пять минут ты должен лететь курсом на Кубинку. Хватит осторожничать. Ничего не бойся! Все идет по плану. Путь группе армий «Центр» на Москву открыт по белорусской дороге через Слоним, Барановичи, Минск и Смоленск. В высших эшелонах ждут отмашку. Будет отмашка, механизм на уничтожение Усатого и его режима сработает, как спусковой механизм пистолета. Тогда Усатому — кирдык! Дальше ты все знаешь. Удачи, Голубь! Когда все закончится, будешь моим личным пилотом в новом правительстве. Так и запишу тебя — майор Голубь.

Лычанов оглушительно захохотал, поднялся из-за стола, по-медвежьи обнял меня за плечи и покровительственно похлопал по спине. Затем он двинул по столу в мою сторону свою бронзовую полоску в виде скошенной буквы С.

— Меняемся. В Москве тебя встретит наш человечек с полоской в виде цифры шесть, и вы соедините восьмерку.

Я пододвинул ему свою полоску в виде корявой цифры шесть. Лычанов сгреб со стола свою половинку цифры восемь и ушел. Я машинально положил свою половинку в карман.

9

Небо заметно побелело на востоке. Недалеко от столовой в гуще мокрых от росы зарослей надрывалась какая-то тонкоголосая птичка. Она настойчиво пиликала одно и то же, словно предупреждала об опасности.

Я не знаю, что вы сделали бы на моем месте. У меня решение созрело мгновенно. Я встал и быстро вышел вслед за полковником.

Когда Лычанов подошел к своей эмке, сержант-водитель распахнул перед ним дверь. Полковник на миг замер на месте, чтобы подобрать полы своего шикарного реглана.

Я был в трех шагах от него. Лычанов не успел ничего заметить.

Одним едва заметным движением я выудил из нагрудного кармана комбинезона подарочный вальтер. Патрон в патронник мне удалось незаметно загнать еще в столовой.

Задержав дыхание, я вскинул ствол, поймал в прицел лоснящийся жиром выскобленный затылок и нажал на спуск. Звука выстрела не услышал.

Лычанов даже не вскрикнул. Он неуклюже взмахнул вверх своими ладонями-лапами. В следующий миг его бездыханное тело грузно завалилось под колеса эмки.

Сержант-водитель, выпучив от неожиданности глаза, схватился за свою пистолетную кобуру на поясе, но я ловкой подсечкой сбил его с ног, увидел в полураскрытой мертвой ладони Лычанова половинку цифры восемь, выковырял ее оттуда и сунул в карман.

Секунду спустя я был за рулем в кабине автомобиля. Двигатель урчал, водитель успел завести его, что было очень кстати.

Я рванул автомобиль по рулежной дорожке к моему «мессершмитту». Эмка развила невероятную скорость, но вдруг совершенно неожиданно подпрыгнула на ухабе и, потеряв управление, вылетела на обочину.

Не понимая, что случилось, я отчаянно попытался затормозить. Машина немного снизила ход, но пошла ужасным юзом и врезалась боком в угол ангара.

Меня бросило головой на стойку кабины. От последовавшего затем удара я на какое-то время потерял сознание, а когда очнулся, увидел над собой разгоряченное лицо Крайнова.

Я лежал на мягкой траве навзничь, а он, тяжело дыша от быстрого бега и дикого волнения, наклонился надо мной, тряся перед самым моим носом дулом ТТ, из которого явственно ощущался запах только что сгоревшего пороха.

Как видно, он неплохо стрелял из пистолета. Первая же пуля, выпущенная из ТТ, пробила шину.

— В чем дело, герр майор? Зачем вы стреляли в нашего командира? Вы… вы… убили его!

— Какой я тебе, герр майор!

Ругаясь на чем свет стоит, я попытался объяснить Крайнову русским языком, что Лычанов — враг, изменник нашей Родины, но Крайнов отказывался меня слушать. Его, кажется, охватила истерика.

Услышав, что я говорю на чистом русском языке, он впал в полнейший ступор, не знал, что делать, как и что докладывать в штаб округа.

— Я понял, какое у тебя задание. Бардак сеять!

— Головой думай, Крайнов! Ты не видишь, что бардак давно посеян? Посмотри на боевые самолеты, кто и для чего выставил их напоказ, как на витрину?

— Английский провокатор! Молчи лучше, или я за себя не ручаюсь.

— Вот дуралей!

— Посмотрим, кто из нас дуралей.

Крайнов был уверен, что я — английский шпион. Неизвестно сколько бы еще продолжалось препирательство и чем бы оно в конце концов закончилось, если бы вдруг сверху не послышался характерный монотонный гул.

Мы с Крайновым перестали собачиться и невольно задрали головы вверх. Высоко в небе в свете алой зари мы вдруг увидели армаду угловатых черных тяжелых двухмоторных бомбардировщиков. Их было необычайно много.

Крайнов мгновенно забыл о шпионах и арестах. Он, раскрыв рот, рассматривал стройные ряды грозных боевых самолетов. Каждый из них мог без труда превратить в руины небольшой поселок.

— Хейнкели! Ничего себе. Раз, два, три звена. Вон еще! Тридцать восемь, тридцать девять… Сорок штук! Ничего не понимаю. Куда они?

— Судя по курсу, на Барановичи.

— Странно, — сказал Крайнов и обескураженно почесал дулом ТТ стриженый затылок, — они летят в глубь нашей территории. Англия и Северное море явно не в той стороне!

— Какая Англия? Ты все еще веришь пропаганде? Я говорил тебе. Послушай же наконец! Срочно свяжись со штабом дивизии.

— Я сам знаю, что мне делать, шпионская морда!

10

Крайнов в самом деле хорошо знал, что ему следует делать. Он запер меня в подвале столовой, а сам принялся бестолково организовывать подъем личного состава по тревоге.

В подвале была щель, прорезанная в цоколе и забранная решеткой. Я подставил к стене перевернутый пустой дощатый ящик из-под каких-то инструментов и приник к щели. Отсюда были хорошо видны все действия Крайнова.

Скоро многое стало понятным. Связи со штабом не было, все летчики в отпусках, топливо и боеприпасы под замком на складах, а ключи в штабе дивизии, до которого почти пятьдесят километров, а ехать не на чем, потому что бензин в бензобаке аэродромной эмки на исходе.

Зенитные орудия щедро смазаны маслом, надежно зачехлены и мирно стоят без боеприпасов. Есть единственный пулемет максим, который заправлен одной лентой, он находится на допотопном биплане У-2 — самолете почтовой связи.

Вся информация просочилась до моих ушей благодаря истошным крикам Крайнова, которые он издавал, то крича в трубку намертво замолчавшего телефона, то отдавая команды тому единственному командиру, который кроме него оставался с ним здесь, им был младший лейтенант, дежурный по аэродрому.

Мощный полковой аэродром был незаметно доведен до такого состояния, что в случае нападения самолеты врага встретить было просто нечем. Коварно все было устроено. Якобы в целях надлежащего выполнения приказа правительства о недопущении провокаций вермахту был открыт путь на вожделенный Восток.

Когда снаружи раздался пронзительный режущий нервы надсадный рев многочисленных самолетных двигателей, я осознал, что математически выверенная тайная формула вредительства наконец раскрыта.

Крайнов и дежурный по аэродрому в растерянности выбежали на крыльцо столовой. Из своей щели мне были хорошо видны их профили — недоуменно наморщенные лбы, поникшие носы и бестолково отвисшие нижние губы. В общем, немая сцена утра двадцать второго июня сорок первого года. Ее я запомнил на всю жизнь.

— Как же так? — громко сказал Крайнов. — «Юнкерсы»! Война? Да нет, не может быть! Какая война? Провокация! У меня жена и сынишка на даче отдыхают у самой границы.

С высоты около полутора километров один за другим угловатыми коршунами повалились вниз самолеты с характерными чуть изогнутыми вверх крыльями и торчащими неубирающимися шасси с обтекателями на колесах.

Ужасно завыли воздушные тормоза пикирующих бомбардировщиков. Свист приближающихся к земле бомб так леденил кровь, что, казалось, еще секунда, и тебя хватит удар задолго до разрывов.

Четыре немецких пикировщика, освободившись от смертоносного груза, словно воронье, схватившее добычу, воровато ушли в сторону. На другом конце аэродрома вверх коротко взметнулся черный смерч. Пыль скоро рассеялась, и на месте командной вышки, которая еще минуту назад темнела высокой башенкой у взлетно-посадочной полосы, отныне больше ничего не было.

Снова раздался ужасающий вой. Взлетно-посадочная полоса вдруг густо покрылась безобидными с виду прозрачными серыми облачками. Немцы применили новые кассетные осколочные бомбы.

Молодой дежурный по аэродрому, совсем еще парнишка, дико захохотал.

— Хорошо, хоть в пистолете патроны, есть чем застрелиться!

Самолеты сделали очередной заход. Биплан У-2, стоявший посреди летного поля, вдруг завалился набок, у него подломилась одна нога шасси. Через миг он жалко вспыхнул желтым пламенем.

Крайнов в отчаянии заревел диким медведем, сбежал с крыльца и бросился к взлетной полосе, вдоль которой печальной линеечкой замерли наши новейшие высотные истребители. Два «юнкерса» как раз нацелились на них.

Крайнов встал посреди поля, стиснул зубы, вскинул пистолет и открыл огонь из своего табельного ТТ по стремительно снижающимся в пике Ю-87. Из ствола пистолета короткими порциями полетели в небо желтые языки пламени, а в сторону и на землю — красноватые искры.

— С ума сошел, — невольно в сердцах сказал я.

Лишь много позже я совсем по-другому оценил действия капитана Крайнова. Он сделал все, что мог сделать в тот трагический момент начала войны. Крайнов защищал аэродром. Он совершил свой маленький подвиг, если, конечно, подвиги бывают маленькими.

«Юнкерс» вышел из пике в тот миг, когда у Крайнова закончились патроны. Капитан в растерянности опустил пистолет.

Едва заметные, небольшие, похожие на шарики бомбы, отделившись от самолета, столкнулись с землей. Разрывы, похожие на едва заметную пыль от детских хлопушек, аккуратной дорожкой побежали по летному полю, повреждая стоявшие в ряд самолеты.

Истребители рушились один за другим так, что мне в очередной раз подумалось об измене. Казалось, наши новые истребители специально подставили под удар кассетных шариковых бомб.

Ближайший к Крайнову зеленый красавец МиГ с огромной белой цифрой десять на борту покрылся густой сетью рваных дыр от осколков. Постояв секунду, самолет беспомощно, как раненый дельфин, завалился набок.

Второй «юнкерс» зашел сразу вслед за первым и тоже сбросил бомбы. Я увидел, как дорожка едва заметных взрывов стремительно побежала к капитану Крайнову.

Он, тяжело дыша, стоял и смотрел на дорожку, бежавшую прямо на него. Я никак не мог понять, почему он медлит.

— Ложись!

Я кричал, что было сил, но Крайнов не мог слышать мой отчаянный крик сквозь рев самолетных двигателей. Дорожка пробежала совсем рядом, однако Крайнов остался стоять на ногах. Каким-то чудом ни один из осколков не задел его.

Однако осколки повредили «чайку», — штурмовик-биплан, — который стоял неподалеку от МиГов, в десяти шагах от Крайнова. Под крыльями «чайки» темнели капли подвешенных бомб. «Чайка» жалко содрогнулась, и одна из бомб вдруг сорвалась с держателя.

В следующий миг вверх взметнулось огромное пылевое облако от мощного взрыва. Когда оно рассеялось, я не увидел ни Крайнова, ни «чайки». Все стоявшие поблизости от эпицентра взрыва МиГи превратились в дымящийся металлолом.

Для меня навсегда осталось тайной, какой умник догадался поставить «чайку» с подвешенными под крыльями бомбами в гуще новейших истребителей. Видеть во всем вредительство я, честно говоря, устал.

Дежурный по аэродрому кубарем скатился с крыльца и кинулся к тому месту, где только что стоял Крайнов. Он бежал, бестолково размахивая пистолетом в руке.

Я просунул раскрытый рот сквозь прутья решетки подвала.

— Куда? Под пули! Назад…

Дежурный меня не слышал или не хотел слышать и слушать. Продолжая бестолково размахивать зажатым в руке ТТ, он бежал, словно сумасшедший.

«Юнкерс» навалился сверху и выпустил короткую очередь из пулемета. Лейтенант споткнулся, взмахнул руками и ничком упал в свежескошенную аэродромную траву.

Что-то перевернулось в сердце. Как будто смерть Хелен стала точкой перелома, после которой все идет под откос. Так на добротном с виду мосту под ногой вдруг подламывается одна из досок, оказавшаяся гнилой, и ты падаешь в воду.

Впрочем, долго раздумывать над происшедшим мне не пришлось. Из лесных зарослей, окружавших аэродром, с деловитым видом выползли аккуратные пятнистые коробочки — немецкие танки.

Глава шестая Восьмерка

И пусть все сложно, все несладко,

И кто-то за углом с рогаткой,

Любовь — твой свет и в небе крылья,

Скрипит зубами камарилья!

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

1

Когда немецкие пехотинцы вытащили меня из подвала, я предъявил свое полетное предписание глазастому невысокому поджарому командиру танкового батальона, который нисколько не удивился. Более того, немецкий комбат сразу согласился, что моя миссия еще не утратила своего значения.

Он торжественно вручил мне подарочный вальтер и блокнот, которые, как оказалось, впопыхах были оставлены Крайновым на столике в столовой.

— Герр Гофман, пусть русские продолжают несколько дней втайне надеяться, что объявление Германией войны Советскому Союзу — инсценировка в целях дезинформации англичан. Как только вы взлетите, советским войскам будет направлено уточнение о времени и маршруте вашего полета. Я уверен, что для прибытия подарочного «мессершмитта» в Кубинку советская сторона обеспечит воздушный коридор. Когда планируете ваш вылет, герр майор?

— Немедленно, герр капитан!

— Верное решение. В добрый путь!

Мой «мессершмитт», в отличие от МиГов, был тщательно замаскирован и нисколько не пострадал от бомбежки. Не прошло и четверти часа, как я, распрощавшись с любезным капитаном-танкистом, побежал к самолету.

Все было готово к полету. Зажигание!

Двигатель завелся с пол-оборота. Я опустил закрылки и плавно двинул ручку сектора газа от себя. «Даймлер-Бенц» в тысячу двести лошадиных сил грозно зарычал, чувствуя свою чудовищную силу. Самолет дрогнул, словно застоявшийся в стойле конь.

Я выждал несколько секунд. Мотор работал исправно.

Немецкий механик показал мне флажком, что снаружи все выглядит нормально, и вопросительно посмотрел на меня.

Я показал ему в ответ большой палец, уменьшил тягу и отпустил колесные тормоза. Истребитель плавно тронулся с места.

Вдруг механик с перекошенным от волнения лицом выбежал вперед перед самым винтом и выбросил вверх руку с красным флажком, подавая знак: «Трогаться с места запрещаю!»

Что-то случилось. Взлетная полоса вдруг оказалась занятой, а может быть, меня раскрыли.

Разбираться было некогда. Останавливаться, рискуя остаться у немцев навсегда, я не желал. Будь, что будет!

«Мессершмитт» взревел раненым динозавром. Повинуясь моей твердой руке, он сделал крутой зигзаг, объехал механика, продолжавшего отчаянно сигналить мне флажком, и ринулся вперед по рулежной дорожке.

Через несколько секунд истребитель выкатился на взлетную полосу. Она только что была тщательно проутюжена немецкими катками и выглядела так, словно никакой утренней бомбежки не было.

Визуально взлетная полоса казалась свободной, значит, нельзя терять ни секунды. Я плавно отодвинул ручку газа от себя и машинально глянул краем глаза вбок.

По полю аэродрома, словно сухие горошины, рассыпались мышиного цвета фигурки. Солдаты! Они нелепо размахивали спичками. С такого расстояния спичками казались их карабины. Впереди, смешно семеня, бежал тот самый офицер-танкист.

Как видно, в самом деле меня раскрыли. Досадно, но несмертельно.

Офицер вскинул руку с пистолетом и прицелился в самолет. Солдаты, следуя его примеру, все как один вскинули карабины и тоже прицелились.

Неприятно, но тоже несмертельно. Слишком большое расстояние отделяло нас.

«Мессершмитт» послушно набрал скорость. Стрелка спидометра с цифры сорок уверенно поползла вправо и через секунду без труда переползла цифру сто.

Краем глаза я видел, как солдаты непрестанно передергивают затворы, а офицер-танкист, опустошив одну обойму, вставил в рукоять пистолета следующую, намереваясь продолжать отчаянную стрельбу.

Невольно захотелось ускорить взлет и дернуть ручку на себя. Нельзя!

Терпение, только не рвать ручку. Стрелка спидометра продолжает ползти вправо, теперь она перевалила цифру сто сорок.

Еще немного! Когда стрелка наконец добралась до цифры сто восемьдесят, я нежно, словно руку любимой девушки, потянул ручку управления самолетом на себя. Колеса оторвались от земли, вибрация корпуса мгновенно прекратилась.

Истребитель в воздухе. Все прошло за какие-то секунды, но мне они показались долгими часами.

Все хорошо, машина управляема, слушается, значит, не повреждена. Истребитель с радостью почуял родную стихию. Теперь будет гораздо веселее, теперь в действии главное свойство самолетной души — удержание себя в воздухе за счет тяги двигателя и крыла.

Когда стрелка спидометра поравнялась с цифрой двести десять, я убрал шасси и закрылки. Есть!

Скорость растет хорошо, высота — тоже. Баки по самое горлышко залиты топливом. Остается набрать высоту, выйти на курс и лететь вперед как можно быстрее. Самолет, на близких родственниках которого не так давно был поставлен мировой рекорд скорости, должен легко справиться с приятной задачей.

Я включил форсаж. Скорость стала расти заметно быстрее. Триста пятьдесят, четыреста, четыреста пятьдесят, пятьсот…

«Мессершмитт» свечой взмыл вверх к белым барашкам-облачкам. Поднявшееся над горизонтом утреннее солнце плавно ушло назад и вниз, под крыло. Марш советских авиаторов зазвенел в самом сердце.

— Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц, и в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ!..

Однако, вспомнив гибель Крайнова и молоденького лейтенанта, а также наши покореженные МиГи, жалким хламом замершие внизу, на земле, я оборвал бравурный марш на полуслове.

2

Его я не увидел, сзади всего лишь едва заметно мелькнула тень. Неопытный пилот принял бы ее за какой-то случайный блик в кабине самолета или вовсе не заметил бы. Я же по своему опыту еще в Китае знал, насколько опасен такой блик. Я кожей почувствовал — кто-то зашел в хвост со стороны солнца.

В следующее мгновение я перевел «мессершмитт» в относительно пологое пике с едва заметным скольжением влево. Справа, как я ожидал, прошли красноватые пунктиры, словно небесная азбука Морзе.

Все понятно. Тот, кто сел мне на хвост, ударил сзади, но трасса прошла правее.

Спас мой предупредительный маневр, который я сделал, повинуясь интуиции и инстинкту самосохранения. Кто же сзади? Советский ас?

У наших самолетов трассы от стрельбы зеленоватые, а не красные. Скорее всего, в меня стреляла немецкая скорострельная авиационная пушка.

Я повернул голову вправо, чтобы сквозь стекло кабины разглядеть своего врага, но утреннее солнце светило прямо в глаза. Сквозь его ослепляющие лучи разглядеть что-либо было совершенно невозможно.

Я разогнался до предела и плавно сделал «горку». В следующий миг, к моему величайшему удивлению, я увидел слева серебристое худое тело «мессершмитта». Самолет был буквально на расстоянии ладони от кончика моего крыла.

В кабине «мессершмитта» сидел не кто иной, как Рупперт Гофман. Он хмуро взглянул мне в глаза.

Вот так встреча! Как Гофман выследил меня? Думать было некогда. Теперь главное — сбросить его с хвоста.

Если вы помните, я уже упоминал, что Гофман такую фигуру высшего пилотажа, как «горка», знал недостаточно хорошо. Поэтому, когда я пошел в пологое пикирование на разгон, а затем на «горку», был абсолютно уверен, что рассчитать мой угол подъема Гофман не сумеет, — либо недотянет, либо перетянет.

Если самолет Гофмана зависнет раньше, мне останется осторожно подправить рули, развернуть нос своего самолета в его сторону, и он как миленький распластается в паутине моего прицела.

Если Гофман перетянет, все будет еще проще, он выскочит вперед передо мной и опять окажется в прицеле. Правда, кого-то могло смутить, что пушка и пулеметы в моем самолете отсутствовали, — все-таки подарочный экземпляр. Но для летчика-аса это не проблема. Если ты по-хозяйски садишься на хвост жертвы, то можешь сбить ее как минимум десятком способов, каждый из которых не требует применения огнестрельного оружия.

Но в тот день Гофман показал, что хорошо поработал над ошибками и старательно выполнил домашнее задание. Он точно рассчитал угол подъема и встал вровень со мной, едва не коснувшись кончика моего крыла кончиком своего.

Зайти в хвост самолету Гофмана теперь было невозможно. Мало того, я вдруг почувствовал, что мой самолет потеряет подъемную силу на миг раньше, чем самолет Гофмана. В таком случае я потеряю высоту и Гофман неминуемо зайдет мне в хвост, тогда он сделает со мной все, что захочет, тем более что его пулеметы и пятнадцатимиллиметровая пушка, которая по немецкой классификации также относилась к пулеметам, были на месте и, судя по промелькнувшим трассам, были заряжены.

Однако было совершенно непонятно, зачем он подошел так близко. Внезапно меня осенило.

Гофман решил в отместку перещеголять меня и сбить, подцепив концом своего крыла мое крыло, — очень опасный прием! Любое неточное движение могло привести к гибели обоих самолетов. Но тем не менее в следующий миг мой противник на самом деле применил его. «Мессершмитт» Гофмана рухнул вниз, а я свалился в штопор, но с огромным трудом все-таки вышел из него.

Повезло мне, а не Гофману. Единственная моя заслуга состояла в том, что я вовремя разгадал его намерения и сумел удержать самолет, а он — нет.

3

Посадка прошла относительно удачно. Я приземлился на луг, всего лишь раскроив бровь об угол прицела, — досадный недостаток в кабине «мессершмитта», который, впрочем, с началом войны перестал быть для нас досадным.

Гофману повезло значительно меньше. При вынужденной посадке он проломил себе череп.

Я вытащил его из кабины самолета, который прочно увяз в иле на берегу извилистого ручья, и осторожно положил на песок. Гофман умирал, и я ничем не мог ему помочь.

Вдруг он приоткрыл глаза и глянул на меня помутившимся взором.

— Шаталов, ты — молодец. Подожди, дай сказать, слушай и не перебивай. Ревновал тебя к Хелен. Люблю ее. Потом посмотришь здесь…

Гофман вяло хлопнул себя по нагрудному карману летного комбинезона, сплошь залитого кровью. Было видно, что он сейчас потеряет сознание.

Я все же не удержался от вопроса.

— Неужели ты меня так ненавидел?

— Я тебя, Шаталов, и сейчас ненавижу…

Больше Гофман ничего не сказал. Он не мог говорить, только тяжело дышал. Майор жил еще несколько минут.

Наконец, голова его безвольно упала в сторону. Я подался вперед и склонился над ним. Гофман был мертв.

Смешанные чувства вдруг бурным потоком овладели мной. Странная смесь досады, восхищения и жалости заполонила мое сердце. Гофман заметно отравил мне существование, но его мужское обаяние, упорство в достижении цели и, конечно, незаурядное мастерство летчика вызывали глубокое и искреннее восхищение. Таких людей, как Гофман, наверное, любить сложно. Такие люди, как Гофман, как будто сами провоцируют, чтобы их ненавидели, но такие люди, как Гофман, никогда никого не оставляют равнодушным. Пусть ненависть, но равнодушие — никогда!

В этот миг мертвая окровавленная рука пилота соскользнула с нагрудного кармана вниз. Я вспомнил предсмертные слова Гофмана, расстегнул клапан и выудил на белый свет ворох каких-то квитанций и расписок.

Быстро просмотрев их, я без труда догадался, в чем дело. Получается, что Гофман подстроил аварию на горной дороге и кражу акварели!

Конечно, он знал, что Хелен хочет на день рождения порадовать отца. Судя по квитанциям, он нашел ей фирму, представительница которой была его человечком. Перед золотым египетским браслетом девушка не устояла. Вот ее расписка в получении.

Не вполне понятно, как именно она или, может быть, ее помощник все устроили, но налицо результат — тормоза в автомобиле, который предоставила фирма для поездки в гости к Эрику фон Горну, были испорчены намеренно.

Затем именно она засунула акварель в багажник «хорьха», на котором я вернулся в Берлин. Все для того, чтобы подозрение сразу же пало на меня. Как она виртуозно врала на очной ставке! А я, дурак, гадал о причинах ее фантастического вранья.

Я взял Гофмана на руки и осторожно перенес на мягкую зеленую травку в тень от крыла самолета. Здесь его легко найдут те, кто обнаружит разбившийся «мессершмитт».

Что же теперь делать? Как быть? Мой «мессершмитт» цел и невредим. Луг — длинный и ровный, взлететь с него не составляло никакого труда. Я мог продолжать полет, но все же решил оставить самолет и не лететь дальше. Зачем вводить в заблуждение Советское правительство? Мало ему заблуждений! Гитлеровская дезинформация льется через край. Надо бросить «мессершмитт» здесь и попытаться пробраться к своим. А заговорщики пусть считают меня, точнее Гофмана, погибшим. Тогда не будет им никакой отмашки.

Дальше произошло такое, от чего меня до сих пор пробирает мороз по коже. Однако — по порядку.

Я уселся на траву неподалеку от тела Гофмана и раскрыл планшет. Судя по ориентирам, которые мне удалось заметить перед тем, как посадить «мессершмитт», я находился в десяти километрах южнее Слонима и в двадцати километрах к западу от Барановичей. Как раз там, где какой-то оросительный канал впадает в реку Щара, а Щара, как известно, — приток Немана.

Я еще раз все тщательно вымерил по карте. Получалось, что ближайшая более или менее крупная трасса вела в город Слоним и находилась от меня всего в полутора километрах.

— Правильно думаешь, но не в том направлении.

Знакомый голос прозвучал настолько отчетливо, но так неожиданно, что я подумал, не начались ли у меня слуховые галлюцинации на почве всего пережитого. Я машинально зажал уши, а затем, не помня себя, поднял голову и увидел… Хелен.

Она стояла передо мной в германском летном комбинезоне, жива и здорова! Ее светлое, хотя немного уставшее, лицо сияло лучезарной улыбкой, а в милом до боли и удивительно ясном взгляде бездонных прозрачных глаз таилась вселенская нежность и любовь.

— Хелен… ты?

Не помня себя, я отбросил планшет в сторону и вскочил на ноги. Если бы она не шагнула ко мне навстречу, я бы так и стоял как истукан неизвестно сколько.

Во все это было невозможно поверить, пока она не прижалась теплой нежной щекой к моей взволнованной груди. Ощутив знакомый запах волос, ни с чем не сравнимое дыхание и увидев очень близко ее родные глаза, я вдруг почувствовал, что у меня подкосились ноги. И, наверное, я упал бы, если бы она не удержала меня за талию.

— Валера, дорогой мой, все хорошо. Я выполняла задание. Понимаешь?

— Прости, не понимаю!

— Моя гибель была инсценирована. Разве ты не заметил наших специалистов в форме люфтваффе, они сидели в зале пивной в углу? Разве ты не понял, что Эмма работает на нас? Она подмешала снотворное в коньяк «Двин», и Гофман отключился. Кстати, что с Гофманом?

— Разбился. Скончался у меня на руках.

— Ах, Гофман, Гофман! Он своей ревностью едва не спутал нам все карты. Его ревность привела к памятной драке в «Веселой наковальне», которая едва не стоила кому-то карьеры, а кому-то жизни. Через своих кураторов в СД он хотел инсценировать изнасилование Эммы и руками гестапо посадить тебя, одновременно дискредитировав в моих глазах.

— Да? В самом деле?.. У меня нет слов. Нет, каков, а?..

— Подарки товарищу Сталину целы?

— Целы. Все три — самолет Фридрих, пистолет вальтер и великолепный кожаный блокнот с золотым тиснением. Постой, Хелен, стоп! Я в полном недоумении. Скажи, дорогая моя, с каких пор Иосиф Виссарионович стал тебе товарищем?

— Он был им мне всегда, Валера! Ах, дорогой мой, на самом деле я никакая не Хелен фон Горн. Разреши представиться, капитан госбезопасности Елена Коренева, но для немцев я по-прежнему лейтенант люфтваффе Хелен фон Горн. Понимаешь?

— Ничего не понимаю.

— То, что я жива, ты хотя бы понимаешь?

— Нет! Как можно инсценировать отсутствие пульса?

— Очень просто. Специалисты ввели мне сыворотку. Я впала в транс, в спячку. Как лягушка. Понимаешь?

— Царевна-лягушка?

— Ага.

— Хорошо, но как можно инсценировать пулевое отверстие под лопаткой?

— Еще проще, чем отсутствие пульса. Шведская разработка для театра и кино. Мое тело было все в бычьей крови, и ты сквозь кровь не различил, что пулевое отверстие — всего лишь искусная накладка.

— Хорошо, но зачем вообще была нужна инсценировка?

— Затем, что ты был нужен нам для замены Гофмана, но, пока я была жива, ты не желал уезжать в Советский Союз и устраивал фортели.

— Значит, Гофман тоже считал, что ты погибла?

— Да, пока Сорокин не слил ему информацию о тебе. Тогда мне пришлось воскреснуть и сообщить ему, что моя гибель была подстроена, чтобы засадить Шаталова в тюрьму, но Шаталову удалось скрыться от правосудия по документам Гофмана.

— Кто на самом деле Виталий Сорокин?

— Виталий Сорокин — двурушник, но, как видишь, я сумела вовремя нейтрализовать его. Долго рассказывать. Потом, потом!

— Значит, наверху немцы до сих пор считают, что на подарочном «мессершмитте» полетел Гофман?

— Да. Я уговорила Гофмана не поднимать скандала и попытаться перехватить тебя, чтобы в Кубинку на подарочном «мессершмитте» прилетел все-таки он, а не ты. Гофман трепетно относился к моим просьбам, ты знаешь.

— Знаю. Он был готов ради тебя вывернуться наизнанку.

— Теперь я сообщу в Берлин, что Гофман погиб на приграничном аэродроме во время бомбежки, но подарочный «мессершмитт» цел. Советское правительство, как, впрочем, и его враги, замаскированные в советских и партийных структурах, по-прежнему ждут германского пилота с подарком товарищу Сталину от Гитлера. Этим германским пилотом теперь буду я.

— Теперь понимаю.

— Ты молодец, что изучил карту. У меня есть советский автомобиль, поедешь на нем, облачишься в форму майора советских ВВС, которую найдешь в багажнике, там же найдешь свои документы прикрытия и табельное оружие. Ориентируйся по карте. Когда проедешь Жировичи, не заезжай в Слоним. Не заезжая в Слоним, сверни на рокадную дорогу, по ней ты выедешь на шоссе, которое поведет тебя от Слонима в Тартаки, Павлиново и дальше, в Барановичи.

— Зачем в Барановичи, Лена? Слоним ближе!

— Ближе, но и немцы ближе к Слониму. Не сегодня так завтра они возьмут город. Тебе надо двигаться в сторону от немецкого наступления, а не навстречу ему.

— Ты уверена, что возьмут? У нас колоссальные силы.

— Пока что все складывается не в нашу пользу. Неужели не видишь?

— Кое-что вижу, но никак не могу поверить.

— Валера, дорогой мой, не спорь, скажи лучше, с тобой на границе выходил кто-нибудь на связь?

— Полковник Лычанов приезжал на приграничный аэродром.

— Значит, все-таки Лычанов!

— Я застрелил его.

— Застрелил?.. Жаль, но думаю, что его гибель удастся списать на немецкую бомбежку. Пусть заговорщики продолжают ждать.

— Какие заговорщики?

— Потом все узнаешь!

— Лычанов потребовал у меня орех.

— Какой орех?

— Каштановый.

— При чем здесь каштановый орех?

— В том-то весь фокус! У него был такой же, как у меня, оригинальный синтетический каштановый орех. В какой немецкой химической лаборатории их изготовили?

— Может быть, в той же Швеции по заказу.

— В моем орехе и орехе Лычанова были спрятаны половинки какой-то цифры. Мы раскроили орехи ножом и соединили половинки в цифру восемь, половинки подошли, как родные. Видимо, полоску в виде цифры в свое время чисто разрезал какой-то современный режущий автомат. После этого Лычанов рассказал, что заговорщики ждут отмашку, после чего товарищ Сталин будет смещен. Ума не приложу, о какой отмашке идет речь!

— Откуда у тебя секретный каштановый орех?

— Мне его дала лаборантка нашего завода Вера.

— Откуда она его взяла?

— Якобы от прадеда, он у нее был шаманом.

— Что за чушь?

— Тогда не знаю, может быть, я что-то напутал.

— Скорее всего. В таком случае выходит, что я недооценила Гофмана.

Елена решительно подошла к коченеющему телу майора и профессионально обыскала его. В следующую минуту она нащупала что-то в подкладке форменной тужурки, поверх которой был надет летный комбинезон.

Я достал перочинный нож и скоро, к своему великому изумлению, извлек из подкладки каштановый орех. В следующую минуту мы разрезали его и достали из его нутра бронзовую полоску в виде корявой цифры шесть. На полоске были выдавлены слова: «Германия была, есть и будет…»

Елена одобрительно посмотрела мне в глаза.

— Слушай, Валера, я ничего не знала о тайне ореха. Убрав Гофмана, я едва не сорвала операцию. Везучий ты, бельчонок!

— Похоже, он желал вывести меня не столько из любовной игры, сколько из шпионской. Неужели он делал вид, что ухаживал за тобой, а на самом деле подозревал тебя в шпионаже и полагал, что я заодно с тобой?

— Судя по всему, так оно и было.

— Что делать дальше?

— Рискнем продолжить игру. Сейчас главное — немедленно сообщить в Москву о Лычанове. Я лечу на подарке Гитлера в Кубинку, а ты…

— Подожди, Лена. С подарками Гитлера понятно, может поменяться пилот и все такое прочее, но как быть с заговорщиками? Они ждут Гофмана, а не тебя!

— Я скажу, что я — агент Гофмана, но досадная случайность едва не испортила все планы. Ревнивый соперник, то есть ты!.. Понимаешь? Ты напоил Гофмана снотворным, чтобы не допустить близости со мной, а сам решил срочно вернуться в СССР под видом Гофмана. С помощью медиков мне удалось спасти Гофмана и привести его в чувство. Он перехватил тебя с подарками Гитлера Сталину, желая все-таки выполнить миссию по реализации заговора. Он взял курс на Кубинку, однако разбился в воздушном бою с тобой, но я подстраховывала его и в ответ нейтрализовала тебя. Перед кончиной Гофман успел сообщить мне тайну каштанового ореха и передал половинку цифры восемь с поручением выйти на связь с заговорщиками. Я встретилась с Лычановым, мы обменялись половинками, и вот я в Москве, а Лычанов, к сожалению, погиб под немецкими бомбами.

— Как в кино. Думаешь, поверят?

— Кто их знает, но попытаться следует. У нас нет другого способа разоблачить их.

— Что делать мне? Если ты, согласно легенде, нейтрализовала меня, то мне не следует пока появляться на горизонте.

— Поэтому полечу я, а ты вернешься в Москву под другой фамилией. Тебе будет поручение. Ты срочно отправишь информацию о Лычанове.

— Как же я, интересно, отправлю информацию?

— Не доезжая до Барановичей, заедешь на станцию Лесино, начальник станции, Николай Гудков, — наш человек. Попросишь его срочно передать в Москву телеграмму. В телеграмме напишешь одно лишь слово — «Лычанов». Понял?

— Гудкову, наверное, следует сказать какой-то пароль?

— Не надо. Просто скажешь, что от Елены. Этого будет достаточно. Вот адрес, по которому ты отправишь телеграмму.

Лена быстро черкнула карандашом адрес на обратной стороне клапана моего планшета.

— Адрес запомни. На всякий случай. Мало ли что. Как только отправишь телеграмму, сразу езжай в Москву и жди меня по этому адресу. Если в квартире никого не будет, жди у двери, никуда не уходи. Понял?

— Понял.

— Помоги мне взлететь и отправляйся немедленно.

Она требовательно посмотрела мне прямо в глаза. Я невольно приблизил свои губы к ее губам.

Лена мягко отстранилась.

— Потом, дорогой мой, потом.

— Скажи правду, ты любишь меня или все, что между нами, — всего лишь твоя секретная работа?

— Глупый, конечно, люблю. Я так скучала по тебе, дорогой мой!

Разве можно верить женским словам? Однако сердце подсказывало, что словам Хелен фон Горн, чудесным образом перевоплотившейся в Елену Кореневу, верить можно и нужно.

— Лена, скажи, моего отца в самом деле арестовали?

— Брось, Валера! Ты поверил Сорокину? Нет, не арестовали. С твоим папой все хорошо, милый. Мы еще побываем с тобой на его пасеке под Звенигородом и попробуем знаменитый шаталовский мед. Помоги пристегнуть парашют!

4

Я помог ей забраться в кабину и запустить двигатель. Она уверенно проверила работу мотора, рулей, элеронов и закрылок. Все в порядке!

Взлет прошел без приключений. Елена взяла курс на Кубинку. Навыки пилотирования, которые она продемонстрировала, я оценил на твердое «хорошо».

Въехав на эмке, автомобиле Елены, в Лесино, небольшой аккуратный поселок у железной дороги, я с трудом нашел начальника станции. Бешеный людской водоворот, потный и липкий от дикого возбуждения, не давал пройти. Все стремились в Москву.

Гудков, седой, морщинистый, тощий и юркий, взмок так, словно только что прибежал марафонской рысью по шпалам прямиком из столицы. Он с ходу на автомате, так, как, видимо, делал сегодня не одну тысячу раз, послал меня ко всем чертям.

Понять его было можно. Пассажирские составы, пропуская эшелоны с войсками, все ждали, ждали и никак не могли отправиться. Страдали тысячи людей.

Однако имя «Елена» произвело магическое действие. Я написал адрес: «Москва, Большая Никитская, дом 5, квартира 8», а в строку, предназначенную для текста, вписал всего одно-единственное слово «Лычанов».

— Всего одно слово, сынок?

— Одно.

— Сделаем! Правда, связь барахлит. Она иногда есть, а иногда ее, понимаешь, нет. Говорят, немецкие шпионы провод режут. Его восстанавливают, а они снова режут, мать их! Подземных кабелей у нас нет. Вся связь на столбах, как при царе Горохе. Ох, что делается, ребята, чуяло мое сердце!.. Снова нас с немцем лбами столкнули. Бойня будет похлеще, чем в империалистическую. Попомни мое слово.

До Москвы я добирался ужасно. Все дороги мгновенно забились беженцами. В их рядах царила паника.

У меня сложилось впечатление, что некоторые высокопоставленные начальники умышленно или нет, но накручивали людей, сеяли панические настроения, причем делалось все косвенно, скрытым образом, в общем, довольно-таки искусно. Судите сами.

Людей мастерски запугивали. Мол, транспорта и бензина для эвакуации нет, не будет и не предвидится. Советское правительство все держит под контролем. Приближается судьбоносный поход по освобождению Европы. Никакой угрозы нет и, конечно, не будет. Каждый беженец будет считаться провокатором, паникером и врагом народа.

Тем временем семьи и любовницы высокопоставленных местных чиновников, банкиров и коммерсантов тихонько убывали в глубь страны, подальше от границы. Для них находились и транспорт, и бензин, и продукты в дорогу и про запас.

Неудивительно, что люди, на себе испытавшие, что такое немецкие бомбежки, массово кинулись на Восток. Они шли кто как и кто на чем, спасая детей и хоть какое-то имущество.

Ехать можно было лишь по обочине. Однако один в салоне я, конечно, долго двигаться не смог.

Не прошло и двух минут, как какой-то длинный и худющий, как колодезный журавль, дежурный капитан с красной повязкой на рукаве подсадил ко мне пассажиров — дородного дядьку в солидной фетровой шляпе со всем своим многочисленным семейством.

Толстый дядька, похоже, был какой-то местной шишкой на ровном месте. Влезшая вслед за ним жена оказалась вдвое толще своего донельзя упитанного мужа, а детей забилось в салон столько, что я даже толком не успел их сосчитать, то ли пять, то ли шесть, то ли семь.

Детишки, кажется, все девочки, мигом заполнили все поры в салоне, а самая маленькая девчушка бесцеремонно взобралась ко мне на колени и всю дорогу пыталась рулить, хватая своими цепкими розовыми пальчиками отливающее перламутром черное рулевое колесо.

Дядька непрестанно по-барски торопил меня, как будто машину вел его личный водитель. Осаживать хама в присутствии детей было неудобно, и я лишь посмеивался в ответ, вызывая его нешуточное раздражение.

Жена все время спрашивала у мужа, долго ли продлится поездка и что делать с «фортепиано Софочки». Муж гнусаво пыхтел в ответ, что, видимо, Гитлер набивает себе цену и скоро все уладится, но жена долбила и долбила его вопросом о судьбе брошенного в квартире фортепьяно.

— Товарищ Сталин, Лизонька, знает, что делает.

— А фортепиано, Ленчик?

— Запылится.

— Ты с ума сошел!

— Обещаю тебе, что когда все закончится, я вылижу его до блеска своим языком. Все же вы не могли бы двигаться быстрее, молодой человек?

Он как будто не видел, что я едва протискивался по разбитой колесами грузовых машин пыльной обочине, а по дороге беженцы шли так плотно, что между ними не протиснулась бы даже комнатная собачонка, не то что наша эмка.

Помня о детях, я с трудом сдерживался, чтобы не послать самодовольного индюка на три веселых буквы, в то время как нелицеприятные и совершенно несуразные оценки летели в мой адрес с его жирных, пухлых губ.

Закончилось все очень скоро, гораздо быстрее, чем обещал Ленчик Лизоньке. Словно валькирии — зловещие предвестницы трагического конца, — прилетели «мессершмитты» с бомбами под фюзеляжем.

Я хорошо знал этих убийц еще по Испании. Модель «Эмиль», или Е-4.

Мне было хорошо известно, что произойдет в следующую минуту. Прежде чем «Эмили» разнесли дорогу в пух и прах, я успел съехать в кювет и вытащить детей из машины.

Проклятый толстяк ругался на чем свет стоит и мешал мне спасать своих детей. Я все делал не так!

По его мнению, я был виноват в том, что съехал с дороги вместо того, чтобы спокойно продолжать движение. Немцы — цивилизованная нация. Они не будут бомбить мирную колонну!

Ленчик, как важный гусак, повел свое семейство за ручку обратно к машине. Мои настойчивые просьбы и строгие предостережения не подействовали.

— Я, молодой человек, сам знаю, что следует делать. В отличие от некоторых!..

Сесть обратно в машину толстяк не успел. Когда упали первые бомбы, толпа с воем дикой волной так хлынула с дороги, что мигом опрокинула мою эмку, словно она была сделана из бумаги.

Автомобиль, несколько раз перевернувшись, скатился к опушке леса по крутому склону, затем сильно ударился бензобаком о какую-то столетнюю корягу и загорелся.

Оглушительные взрывы от бомб мгновенно заполнили все пространство на дороге. Поднялась такая пыль, что я не мог разглядеть свою руку перед собой.

Когда ужасающая бомбежка наконец закончилась, и, «Эмили», славно поработав, улетели, я не нашел своих попутчиков ни среди живых, ни среди мертвых. Столько искалеченных до неузнаваемости женских и детских тел я видел впервые в своей жизни.

5

В подавленном состоянии я пробирался лесом и вскоре, к счастью, набрел на узкую проселочную дорогу. Какое-то время я брел по ней, совершенно обессиленный, но снова повезло — меня подобрала воинская колонна и без приключений довезла до пригорода Барановичей. Проселочные дороги, затерянные в лесах, немцы не бомбили.

Здесь, на станции, творилось нечто невообразимое. Люди, хотя бы раз побывавшие под бомбежкой, теряли самообладание и мало чем отличались от обезумевших животных.

Никакие уговоры и угрозы не действовали. Толпы штурмовали поезда, лезли в паровозы и на крыши вагонов.

Остановить безумие могла лишь очередная бомбежка. Тогда толпа в леденящем сердце страхе рассыпалась в разные стороны, теряя детей и личные вещи. Тем не менее в вагонах оставались некоторые пассажиры.

Психологию их понять сложно. Любители русской рулетки? Дураки? Отчаянные люди? Храбрецы, презирающие смерть? Не знаю!

Лишь во время бомбежки машинист имел возможность отправиться со станции, поскольку только во время бомбежки осада поезда озверевшей толпой прекращалась. Уводить состав под бомбами — безумие, но как можно было поступить иначе?

Кто-то из машинистов решался, кто-то нет. Вот так, в кабине машиниста, который наконец решился не без моей помощи, поскольку увидел пистолет ТТ у меня в руке, я отправился в Смоленск.

Не буду описывать все перипетии и ужасы, которые пришлось испытать за несколько напряженных дней и практически бессонных ночей. Иногда мне казалось, что транспортная трясина и бомбежки не выпустят меня теперь из своей жижи никогда. Мне до сих пор иногда снятся те жуткие дни.

Короче говоря, у порога квартиры номер восемь в доме пять по улице Большой Никитской я, уставший и голодный, пропахший потом, черный от паровозной сажи и дорожной пыли, оказался поздно вечером двадцать пятого июня.

Я долго звонил, но дверь так никто и не открыл. Я сел на коврик у порога и сам не заметил, как отключился.

6

Утром я, проснувшись, обнаружил себя раздетым в теплой постели. Я очень старался, но никак не мог вспомнить, как я оказался на кровати под одеялом.

Мои Хелен фон Горн и Лена Коренева в одном лице были дома, а я никак не мог подняться с постели. Она, облачившись в просторный домашний халат, пришла на выручку, поила меня крепким бразильским кофе, которого здесь, в московской квартире, как и в берлинских апартаментах, похоже, также было вдоволь.

Я был уверен, что наши приключения закончились, но в дверь позвонили, и до смерти измотанный почтальон отдал Елене под расписку заказную телеграмму, в которой значилось лишь одно слово «Лычанов».

Я встал с постели. Мы посмотрели друг на друга.

Получается, что, несмотря на ужасающие транспортные заторы, я добрался до места назначения быстрее, чем телеграмма. Лена с досадой бросила бланк на прикроватную тумбочку и нехотя сообщила мне, что заговорщиков выявить не удалось. Они что-то почувствовали.

Я вопросительно посмотрел ей в глаза.

— Кто тебя встретил на аэродроме?

— Полковник НКГБ со смешной фамилией Колобок.

— Колобок? Странно. Он кто по должности?

— Куратор от органов на твоем заводе.

— Наш куратор по фамилии Лобок, а не Колобок. Ничего не путаешь?

— Валера, он мне показал свое удостоверение. Полковник Колобок. В общем, он забрал известные тебе подарки, заверив, что они будут переданы по назначению. «Мессершмитт» перегнали на аэродром авиазавода в Тушине, но ничего не случилось, ничего выявить не удалось, они затаились, как мыши. Убрав Лычанова, ты обрезал все нити.

Я задумался. В самом деле, коряво все вышло, но как я, интересно, должен был поступить в той ситуации?.. Ждать, пока волна заговора докатится до Кремля и ворвется в кабинет к товарищу Сталину?

Елена словно прочитала мои мысли, она встала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

— Ты ни в чем не виноват. Отдыхай! Мне надо идти.

Она говорила тепло и ласково, но я все-таки почувствовал едва заметное отчуждение. Елена была очень расстроена.

— Как же быть, Лена? Заговорщики сидят в наших структурах и, как могут, саботируют приказы, а я буду отдыхать? Ты можешь рассказать, что творится на фронте?

— Никто ничего не знает, по-моему, даже в Кремле. Поступают противоречивые сведения. Кто-то сообщает, что немцы на подступах к Минску, кто-то говорит, что они обошли Минск и теперь идут на Смоленск, а кто-то утверждает, что они заняли Минск и теперь собирают там силы для того, чтобы идти дальше, а куда — непонятно, может быть, на Киев. Неразбериха полная!

— Вот видишь! Нет, надо что-то делать. По крайней мере они должны хотя бы осознать, что их заговор раскрыт. Тогда они откажутся от откровенного и наглого саботажа.

— Сама понимаю, что надо, но скажи мне на милость, дорогой мой, что именно надо делать?

Меня вдруг осенило. Вот что значит хорошо выспаться.

Я стал быстро одеваться. Лена с удивлением посмотрела на меня.

— Ты куда?

— Едем на завод!

— Зачем?

— У тебя есть новые нейлоновые чулки? В магазинной упаковке?

— Есть, только не в упаковке, извини, достать нейлоновые чулки в магазинной упаковке у нас, наверное, смогут лишь по личному заданию товарища Сталина.

— Сколько у тебя есть?

— Три пары.

— Какой размер?

— Второй.

— Как понять?

— Для дамы весом от пятидесяти двух до шестидесяти двух килограммов.

— Думаю, как раз. Бери с собой все три. Едем!

Елена удивленно приоткрыла рот. Я не упустил момент и наконец сладко поцеловал ее прямо в губы.

7

Увидев великолепные чулки сногсшибательного кремового цвета, Верочка, бывавшая иногда капризной и своенравной, мгновенно стала податливой, как воск. Долго расспрашивать ее мне не пришлось.

Вера со смехом сообщила, что Лобок обронил орех в лаборатории, он выпал из кармана его широченных брюк-галифе. Он до сих пор, дурачок, ищет его по всему заводу.

— Пусть ищет! — задорно сказала Вера и озорно заглянула мне в глаза. — А ты не возвращай! Над ним потихоньку шутить стали, так он фамилию сменил. Теперь он полковник Колобок, потому что якобы сам товарищ Сталин его так прозвал.

Вот так Вера, сама не зная и не ведая, изобличила шпиона. Помахав мне рукой, она побежала в свою лабораторию, прижимая к своей замечательной груди три пары драгоценных чулок. Кстати, вскоре ее наградили орденом Почета.

Что надо было делать Лобку, чтобы обронить орех из глубочайшего кармана своих брюк-галифе, я понял сразу, поскольку добрый на язык дядя Жора давно шептал мне на ухо, что Лобок, как петух в курятнике, перепробовал всех самых вкусных курочек на заводе непосредственно на их рабочем месте.

Кого именно попробовал сладкоежка Лобок, было, кстати, несложно вычислить, поскольку в глубинах сейфа, которым так дорожил наш куратор, как сообщили «по секрету» те сотрудницы, кому удалось пройти сквозь горнило лобковской проверки на вшивость, хранятся целые штабеля американских нейлоновых чулок. Их полковник Лобок выдавал тем из сотрудниц, кто отличился особо.

Я в подробностях рассказал Елене историю каштанового ореха и передал ей две половинки цифры восемь с надписью «Германия была, есть и будет лучшим другом СССР». У Лены, кажется, почти мгновенно созрел план, и она уехала готовить проведение операции.

Неожиданно нагрянувший на завод Лобок застал меня мирно беседующим с дядей Жорой и сразу же взял под арест как «враждебный Советскому государству элемент, пытавшийся бежать за границу и выдать особо важную государственную тайну». Так что обо всем, что произошло дальше, я узнал из рассказа Лены.

8

Когда наконец все закончилось и меня выпустили из уютной камеры НКГБ, мы сидели на кухне за столом все в той же замечательной квартире номер восемь дома номер пять по Большой Никитской и пили чай с отцовским медом, который я доставил сюда из своих личных запасов.

Лена, то повышая, то понижая голос, то смеясь, то содрогаясь от омерзения, рассказывала о том, как завершилась операция. Я слушал ее, сгорая от желания сделать с ней такое, о чем мечтал слишком давно.

Лена как будто не замечала моего состояния. Она была увлечена медом, чаем и своим рассказом.

«Когда я зашла в его кабинет в административном корпусе вашего завода, Лобок схватился за пистолет. Однако в следующую секунду на его лице отразились смешанные чувства, он замешкался.

В приталенном стального цвета немецком жакете, серой австрийской юбке, туго обтягивавшей бедра, и тончайших белых американских нейлоновых чулках я выглядела, очевидно, великолепно. Шикарная светлая чешская блуза с черным итальянским атласным бантом на шее дополняли впечатляющий портрет.

Как девушка, я, конечно, не представлялась ему врагом. Однако я была военным пилотом государства, вступившего в войну с Советским Союзом.

Замешательство Лобка мгновенно испарилось, когда я положила перед ним на стол известную тебе, Валера, половинку бронзовой пластинки в виде слегка сточенной по краям русской буквы С.

Видно было, что мысль, как самолетный двигатель на испытаниях в лаборатории твоей Верочки, взревела в его черепке и заработала на полную мощь. Он отождествил меня с тем самым курьером, который должен был сообщить о начале операции.

Кусочек пластинки и слова „…лучшим другом СССР“, как мы с тобой, Валера, вычислили, в самом деле означал условный код — сигнал к началу государственного переворота.

Лобок даже не предложил мне сесть, как я теперь понимаю, вполне умышленно. Он подскочил вплотную, подался ко мне всем своим жарким круглым плотным и поразительно мягким, как сырое тесто, телом.

Полковник вел себя так нагло, что жар и мягкость его тела мне волей-неволей пришлось ощутить сквозь жакет, юбку и чулки.

— Почему мне не сообщили о развлекательной программе для детей? Я жду три дня!

— Мне очень жаль, но началась бомбардировка аэродрома, на котором происходила наша встреча, и он погиб под бомбами. Я сама чудом уцелела, получив легкую контузию.

Лобок пристально посмотрел в мое бледное лицо. Правда, в его взгляде я уловила отнюдь не сочувствие, как можно было ожидать, а один лишь тлеющий, как угли в забытом костре, похотливый мужской интерес.

— Говорят, вас прозвали Королевой люфтваффе?

— Мы можем убедиться с вами, какая я Королева, в более подходящей обстановке, и нейлоновые чулки мне в подарок не нужны. Они на мне и готовы к испытанию.

Лобок вскинул густые брови и несколько удивленно хохотнул по поводу моей осведомленности, затем вдруг мгновенно взмок от возбуждения и облизнул пересохшие губы. Удивительно, как мгновенно его охватывала похоть.

Похоже, он наливался мигом. Так сосуд мгновенно наполняется раскаленным свинцом.

Мне сделалось не по себе. Я пожалела, что надела вызывающий наряд. Надо было посетить Лобка в летной робе, той самой, в которой я прилетела на аэродром Кубинки.

Лобок нетерпеливо навалился на меня. Я уперлась ягодицами в край стола. Он наседал, мастерски пробуя мое тело на предмет воспламенения.

— Мы могли бы начать прямо сейчас. В цехах завода экстренное собрание. Все сейчас там. Так что нам никто не помешает.

— Конечно, если бы война сразу победоносно закончилась от наших с вами художеств на этом столе, то да, прямо сейчас. В Берлине, между прочим, ждут официальное заявление о причине срыва развлекательной программы.

— Спокойно, никакого срыва, все идет по плану. Заявление будет. Я немедленно организую вашу встречу. Без проблем!

— Очень хорошо! В таком случае все недоразумения будут разрешены без пролития крови. Дети снова обретут возможность побывать на концертах.

— Да, но есть проблема. Я не могу предоставить вам подтверждение.

— Каштановые игрушки для детей?

— Ага!

— В таком случае есть запасной вариант. Вы позвоните по телефону и подтвердите их наличие. Жаль, если детская развлекательная программа все-таки сорвется. Быть может, именно сейчас происходит нечто, чего мы не знаем.

Лобок уважительно кивнул. Я поддерживала в разговоре его ахинею на всякий случай. Вдруг кабинет Лобка прослушивают?

Продолжая говорить о детях-сиротах, несмотря на войну, ждущих внимания со стороны СССР и Германии, я отодвинула от себя потного Лобка, взяла карандаш, записала на салфетке номер и сунула ее ему в руку. Он вытирал взмокшую от возбуждения лысину носовым платком.

Шумно вздохнув, словно успокаивая кровообращение, Лобок взял салфетку, прошел за свой стол, сел, поднял черную трубку аппарата и, забавно косясь на салфетку, словно заяц на волка, четко назвал каждую цифру, прося у телефонистки соединения.

Когда соединение наконец произошло, Лобок сказал в телефонную трубку:

— Прошу подтверждения для номера двенадцать-тринадцать-тридцать.

Лобок, время от времени щупая липким взглядом мое лицо и грудь под жакетом и блузкой, ждал около минуты. Наконец на том конце провода что-то спросили.

— Германия была, есть и будет, — сказал он в ответ.

Трубка что-то буркнула. Лобок, удовлетворенно крякнув, положил трубку.

Взгляд Лобка уперся в стол. Он был похож на человека, который мысленно переносится из одного мира в другой.

Я с усмешкой посмотрела на него.

— Вы в самом деле знаете пароль. Едем?

— Едем.

— Ваша задача — сопровождение. Я сама сообщу ему.

— Что мне сказать секретарю для того, чтобы он незамедлительно принял?

— Скажите следующее. Кроме подарков, которые вы передали, у меня есть личное сопроводительное письмо от дарителя. Запомнили?..

— Я все запомнил и сгораю от нетерпения».

9

Я поставил чайник на примус. Лена, помолчав минуту, видимо, собираясь с мыслями, продолжила свой рассказ.

«Товарищ Сталин в светлом френче и мягких черных сапогах принял нас в своем кремлевском кабинете очень приветливо. Надо сказать, что он зарыл в себе талант артиста. Вождь играл неосведомленность мастерски.

Товарищ Сталин усадил нас за стол для совещаний, обитый новым зеленым сукном. Сам он сел не во главе стола, а напротив.

Помолчав минуту, он тепло улыбнулся.

— Слушаю вас, дорогие.

Продолжая играть роль летчицы люфтваффе Хелен фон Горн, то есть ответственного германского порученца-курьера, я сухо доложила о подарках рейхсканцлера Германии Адольфа Гитлера и его сопроводительном письме.

Товарищ Сталин поднялся, вынул из ящика своего рабочего стола вальтер с позолоченной ручкой, затем черный блокнот с золотым тиснением в виде Спасской башни Московского Кремля, вернулся, положил подарки перед нами и снова сел на стул вполоборота к нам, упершись локтем в край стола.

— Как видите, подарки я получил. Благодарю! Между прочим, дорогая Хелен, если вы позволите мне вас так называть, я обратил внимание, что на подарочном пистолете значится одна дата, а на блокноте с личными пожеланиями дружбы от рейхсканцлера — другая. Не могли бы пояснить?

— Господин Сталин, Адольф Гитлер поручил сообщить вам, что переходный период будет длиться ровно двадцать шесть дней — с двадцать второго июня по семнадцатое июля.

— Какой переходный период?

— Здесь все написано.

Я решительно пододвинула письмо от Гитлера. Товарищ Сталин взял в руки белый конверт, в его правом верхнем углу красовалась огромная синяя печать в виде германского орла, сжимающего в лапах свастику в круге.

Вождь вдруг посмотрел на меня внимательным, пронзающим насквозь взглядом.

— Вы можете пояснить на словах? Германия в самом деле решила воевать с Советским Союзом?

— Не совсем так, господин Сталин. Речь идет о передаче власти.

— Я не понимаю. Говорите, пожалуйста, яснее.

— В письме все написано!

Товарищ Сталин нахмурился. С явной досадой, так хорошо товарищ Сталин играл свою роль, он достал из кармана простенький миниатюрный перочинный ножик, привычно отогнул лезвие, ловко подсек лезвием край клапана, вскрыл конверт, вынул лист бумаги, развернул его и быстро прочел текст. Само письмо было написано Гитлером от руки, а внизу был напечатан на машинке официально заверенный перевод на русский язык.

Товарищ Сталин потемнел, превратившись в грозовую тучу.

— Все-таки решился. Подлец!

С этими словами вождь швырнул письмо на стол так, что оно, вдруг вспорхнув в воздухе, едва не угодило мне в лицо. Лобок мастерски изобразил смешанные чувства. В нем, оказывается, также пропадал талант незаурядного лицедея.

Товарищ Сталин тяжело поднялся из-за стола, резко сунул руку в карман френча и достал поцарапанную черную курительную трубку.

С трубкой во рту Сталин долго смотрел в окно своего кабинета.

Вдруг сизый голубь сел на водослив у водосточной трубы. Сизарь склонил набок подвижную округлую голову и пытливо посмотрел красным глазом на вождя сквозь оконное стекло.

Товарищ Сталин невольно улыбнулся.

— Эй, птица, здравствуй! Давай знакомиться. Ты — голубь, а я — Сталин.

Голубь не улетал. Сизарь словно пытался что-то понять, уяснить для себя нечто очень важное.

Лобок подскочил к окну и взмахнул рукой.

— Кыш!.. Пошел вон отсюда. Плохая примета.

Голубь испуганно взмахнул крыльями, судорожно скребнул лапами по гладкому железу водослива и взмыл в нежную небесную высь. Его стремительный силуэт на секунду мелькнул вдалеке и исчез в лучах утреннего июньского солнца.

— Вот противная птица. Похотливая и гадкая!

Лобок посмотрел на товарища Сталина, словно ища у него подтверждения своих слов. Вождь сумрачно молчал.

Наступила гнетущая тишина. Так прошла минута или две. Сталин продолжал пристально смотреть в окно, словно там, в бледно-голубом московском небе, он увидел некую таинственную надпись.

Вдруг вождь повернулся ко мне и сказал с холодной улыбкой:

— Хотите, я докажу вам, что предательство не пройдет? Что же вы молчите? Вы наверняка знаете, что предлагает ваш фюрер.

— Знаю, господин Сталин. Слова, которые он лично вписал в подарочный блокнот, вы должны циркуляром произнести по каналам правительственной связи.

— Что будет потом?

— Затем мы с вами сядем пить ваш любимый чай с лимоном и ждать.

— Ждать какого-то подтверждения?

— Не какого-то, а вполне официального. Детские стихи про Снежную Королеву и фамилия. Таково будет официальное подтверждение того, что в наркомате пост занял такой-то. Он будет временно, на переходный период, исполнять обязанности представителя германского рейха в соответствующей области государственного управления.

— Ничего у вас не выйдет, милая Хелен.

— Давайте все же попробуем.

— Что ж, если вы так настаиваете, давайте! Мне как раз прислали свежие лимоны из Абхазии. Прошу сесть за кофейный столик.

Мы с Лобком сели в глубокие солидные кожаные кресла у кофейного столика в углу. Лобок, шумно вздохнув, вытер взмокший лоб огромным синим носовым платком.

— Чего вздыхаешь, Лобок?

— Что? А-а, да так, ничего. Товарищ Сталин, мы им сейчас покажем, кто в доме хозяин. Гитлеровские шавки крупно просчитались. Игра в поддавки не пройдет!

— Правильно, Лобок!

— Товарищ Сталин, я изменил фамилию. Я теперь Колобок!

— Молодец, что сменил фамилию. Вовремя. Они думают, что обещание сохранить мне жизнь и мое пожизненное проживание на государственной даче в Гаграх, — вот цена их победы. Сталин растаял и согласился. А как быть с русским народом? Кто-то спросил его? И как его спросить? Кто-нибудь знает?

— Загадочная русская душа! — сказала я и расхохоталась, кажется, слишком громко.

Товарищ Сталин терпеливо дождался момента, когда я окончу свой наигранный гомерический смех. Когда я пришла в себя, он участливо посмотрел на меня. Так учитель смотрит на свою любимую, однако не во всем прилежную ученицу.

— Вот вы смеетесь, Хелен, а зря, потому что вы совершенно правы. Именно здесь наш канал связи с русским народом.

Товарищ Сталин вдруг вынул трубку изо рта и приложил руку с трубкой к своей груди. Через тело трубки он как будто прислушался к своему сердцу.

Лобок в легком замешательстве посмотрел вначале на вождя, затем на меня. В его глазах, кажется, промелькнуло что-то, очень похожее на беспокойство проголодавшегося животного, от которого миску с едой все время отодвигают в сторону.

Нижняя влажная жирная губа Лобка вдруг отлепилась от верхней, слегка обнажив желтые хищные зубки. Сталин едва заметно усмехнулся, заметив несуразное выражение, застывшее на лице своего помощника.

— Гитлер думает, что стоит сменить капитана, сбить надпись „СССР“ с борта, и корабль поплывет новым курсом. Он никак не может понять, что русский народ — это не безгласная толпа матросов, а сам корабль. Если не захочет, как ни старайся, не поплывет! Вам понятно, госпожа Хелен? Вы меня слышите?

— Слышу, господин Сталин.

— Династия Романовых никак не могла понять. Лев Троцкий пришел и не смог понять. Наш гениальный Ильич только после революции вдруг начал понимать, да умертвили его, добили все-таки, ах, как не вовремя добили. Предала его дорогая Надя!..

— Господин Сталин, я обязательно передам все ваши замечания рейхсканцлеру Германии господину Гитлеру, но сейчас, может быть, мы…

— Как я могу отказать столь же умной, сколь и красивой девушке?

Товарищ Сталин решительно сел за свой рабочий стол, взял в правую руку огромную черную телефонную трубку и внятно сказал в микрофон:

— Передайте по всем каналам правительственной связи экстренное сообщение за моей подписью. Записываете? Пишите: „Германия была, есть и будет лучшим другом СССР“. Все, конец цитаты. И, пожалуйста, принесите чаю с лимоном для меня и моих гостей.

Поскрипывая новенькими сапогами, коренастый сталинский секретарь в военной форме с выскобленным до блеска черепом принес на подносе чай в граненых стаканах, вставленных в бронзовые подстаканники, и великолепно пахнущие нарезанные дольками лимоны, они веером уютно лежали на блюдечке.

Товарищ Сталин погрузился в кресло рядом с нами и с удовольствием отхлебнул горячий чай. В его глазах мелькнула безмятежность. Я не переставала удивляться выдержке вождя.

— Иосиф Виссарионович, — вдруг сказал секретарь, остановившись у входа, — указание остается прежним?

— Да, Александр Владимирович. Сейчас восемь сорок утра. Я приму Жукова, как договаривались, в одиннадцать и далее всех остальных по списку, насколько понимаю, там все расписано до глубокой ночи?

— Совершенно верно.

— Да, сегодня, как и вчера, будет напряженный день. В ответ на мое экстренное сообщение что-то внятное пришло?

— Нет, пока что одни недоуменные вопросы.

— Если будет что-то необычное, немедленно сообщите.

— Хорошо.

Секретарь кивнул и вышел. Вождь продолжал невозмутимо пить чай.

Я изобразила кислую гримасу.

— Господин Сталин, неужели вы на что-то надеетесь? Все предрешено в сферах, гораздо более высоких.

— Человек всегда найдет выход из любой ситуации, если, конечно, он не враг самому себе.

Товарищ Сталин вдруг с усмешкой посмотрел на Лобка. Тот звучно сделал глоток, едва не подавившись вкусным сталинским чаем.

Я недоверчиво покачала головой.

— Какой может быть выход, если вся советская система управления пронизана людьми, сочувствующими рейху? Вы отдаете указания, но их саботируют, причем саботируют так, что нелегко установить причинную связь и выявить истинных вредителей.

— Вы голословно рассуждаете?

— Нет, не голословно. Вот, например, сейчас вы готовите циркуляр местным партийным и советским органам. Суть циркуляра — не оставлять оккупантам ни зернышка хлеба, ни капли горючего…

Я выразительно посмотрела на товарища Сталина. Лобок затаил дыхание. Товарищ Сталин резко отставил стакан с недопитым чаем и нахмурился. Ах, какой же он великолепный артист, Валера!

Я победно улыбнулась.

— Местные органы власти, конечно, выполнят ваш приказ, но так, что миллионы людей, ваших советских людей, между прочим, спасаясь от искусственно созданного голода и грядущего зимнего холода, хлынут и заполонят все транспортные коммуникации. Вы будете направлять войска на фронт, а они не смогут пробиться сквозь толпы беженцев на дорогах и станциях. Кто будет виноват? Как видите, все делается для того, чтобы после всех пертурбаций, в результате которых погибнут миллионы людей, спокойно заявить: „Мы не виноваты, товарищи дорогие, во всех ваших бедах виноват Сталин“.

— Давайте-ка я вам лучше сказку расскажу. Мне ее рассказывала моя бабушка в далеком детстве. Послушайте, может, пригодится. В одном господском доме жил-был бельчонок в колесе. Такая у него была жизнь — вращал колесо на потеху господским гостям. Доходило до того, что в изнеможении он думал только об одном — как бы скорее умереть. Да только падчерица хозяйки полюбила его. Выпустить она его не могла, колесо запиралось на замок, ключ хранился у злой мачехи. Девочка не могла ничего сделать, она просто его любила! И бельчонок вдруг почувствовал, что такое вдохновляющая сила любви. В один прекрасный день он с такой силой разогнался, стуча лапками, что колесо не выдержало и сломалось. Бельчонок вырвался на свободу и…

В этот миг в кабинет встревоженной тенью вошел секретарь, бесшумно подошел к вождю и подал ему узкую полоску бумаги.

Товарищ Сталин быстро пробежал ее глазами.

— Первая ласточка!

Когда секретарь вышел, товарищ Сталин строго посмотрел на Лобка. Тот смутился, как закоренелый двоечник под твердым взглядом директора школы.

Я же постаралась изобразить на лице озадаченность.

— Мне кажется, что я слышала похожую сказку от кого-то из ваших специалистов, прибывших в Германию по обмену опытом осенью прошлого года.

— Возможно, я рассказывал ее моим пилотам.

— В чем же смысл сказки, господин Сталин? Может быть, поясните?

— Кого любят, тот побеждает. Кто бельчонок, понятно?

Я не успела ответить. В этот момент снова вошел секретарь и снова поднес вождю полоску бумаги с каким-то отпечатанным на ней текстом.

Сталин усмехнулся в усы.

— Вторая ласточка! Как остальные наркоматы, Александр Владимирович?

— Остальные наркоматы ничего не поняли и задают недоуменные вопросы.

— Благодарю! Посадите в приемной кого-нибудь вместо себя и поспите хоть чуть-чуть.

— Любочка посидит, товарищ Сталин.

— Любочка так Любочка».

10

Чайник кипел на примусе, но я не замечал, увлеченный рассказом Лены. Она, мило посмеиваясь, продолжала свое повествование.

«Когда секретарь вышел, товарищ Сталин посмотрел на Лобка и поймал его затравленный взгляд. Так дрессировщик в цирке ловит взгляд провинившегося зверя, чтобы морально добить его.

Кажется, Лобок давно начал догадываться, что перед ним ломают комедию, но, как видно, он выжидал, пока не зная, как поступить. Какая-то вязкая, как болотная жижа, сила все время уводила его взгляд в сторону от властного и требовательного взгляда вождя.

Товарищ Сталин пододвинул Лобку две полоски бумаги.

Глаза Лобка опустились. Он бросил взгляд на текст, и его слегка бугристые синеватые ноздри зашевелились, как у крысы, почуявшей смертельную опасность.

— Всего два наркомата!..

— Да, Колобок, печально для твоих хозяев. Всего два! Отзыв — детские стишки про Снежную королеву — пришел всего лишь из двух наркоматов.

— Товарищ Сталин, вы меня неправильно поняли. Два наркомата все-таки отозвались. Безобразие! Поднять на уши, перетрясти и арестовать врагов народа, чтобы ни одной гадины…

— Брось, Колобок! Хватит. Твоя игра в шпионов закончилась. Ваша сеть раскрыта. Лишь в двух наркоматах они вышли с тобой на связь. Что ж, хорошо, мы думали, что почистили хорошо, оказывается, нет. Еще в двух наркоматах выявлены двурушники. Верно?

— Провокации не пройдут!

— Два наркомата отозвались, только два — наркомат автомобильной промышленности и наркомат резиновой промышленности.

Мне почему-то вспомнился бодрый советский плакат с работницей кооператива, широко улыбающейся от уха до уха и любующейся на сверкающие глянцем новенькие галоши. Внизу аршинными малиновыми буквами было выведено: „В каждом кооперативе должны быть галоши Резинотреста“.

Лобок подался вперед.

— Товарищ Сталин…

— Что ж, Лобок, есть еще фронт работы, есть. Подчистили, да не до конца!

— Я — Колобок.

Товарищ Сталин положил перед Лобком какой-то предмет. Лобок с нескрываемым ужасом взял его в руку так, словно предмет мог в любой момент превратиться в ядовитого паука. То была бронзовая полоска в виде корявой шестерки, а на самом деле обломанная половинка восьмерки. На обломке была выдавлена надпись: „Германия всегда была, есть и будет…“

— Плохо работаешь, Колобок. Твоя? Где потерял?

— Виноват, товарищ Сталин.

Лобок ответил машинально. Он думал совершенно о другом.

Его лицо вдруг сделалось твердым и темным, словно высеченным из гранита. Оно как будто приготовилось стать барельефом на надгробном памятнике. Только кто и когда изготовит такой барельеф?

Товарищ Сталин посмотрел на Лобка с добродушным прищуром.

— Наши враги твердят: жуткие застенки НКВД. Ужасающие пытки и издевательства творятся там. Конечно, садисты встречаются. Как же без них? В семье не без урода. Проходимцев везде хватает. Вот скажи мне, Колобок, зачем мне тебя пытать? Ты сам все рассказал. Тебе лишь бы засунуть свой жаркий стержень в очередное жаркое гнездо. Эх, испытатель ты мой, испытатель! Как гнезда? Отличаются? Колобок ты мой, Колобок. Лобком ты был, лобком ты и остался.

Лобок громко сглотнул вязкую слюну. Его лицо продолжало оставаться серым и каменным, однако нижняя губа вдруг предательски повисла безвольной тряпкой. Такое выражение бывает у человека, который никак не может оценить явление с точки зрения здравого смысла, поскольку явление дерзко противоречит законам природы.

Я сидела спокойно и бесстрастно. Наступал самый ответственный момент. Невозможно было предугадать, что сейчас предпримет Лобок.

Он вдруг с невыразимой надеждой посмотрел на меня.

— Госпожа фон Горн, что же вы молчите? Скажите товарищу Сталину, что его ввели в заблуждение вредители и провокаторы. Они, значит, чистенькие, а я…

— Брось, Лобок! Что может сказать капитан госбезопасности Елена Юрьевна Коренева? Головой-то думай! Умей проигрывать достойно. Ничего, попилишь елки где-нибудь под Томском, подумаешь о житье-бытье, расскажешь нам о своих хозяевах. Глядишь, жизнь наладится. В лагере хорошо, гораздо лучше, чем ты думаешь.

— Я… не… тот. Зря вы. Разрешите выпить воды?

— Выпей, Лобок, выпей. Тебе сейчас волноваться вредно.

Лобок вскочил, кинулся к графину с водой, стоявшему посреди стола для совещаний, но схватил не графин, а вальтер, блокнот и письмо Гитлера, которые продолжали лежать на краю стола.

Сталин с невозмутимым видом обернулся в кресле. Я оцепенела.

Оружия у меня при себе не было, и Лобок об этом знал. Он небрежно направил дуло вальтера куда-то вниз, под ноги вождю, а блокнот и письмо засунул в необъятный карман своих темно-синих брюк-галифе.

Лобок вдруг противно захихикал.

— Сталин, ты не понял! Тебе конец. Полный, как говорится… конец! В соперничестве с Гитлером ты проиграл. Ему пока что отдано предпочтение, а тебя слили. Твой аппарат превосходно держит нос по ветру и все понял правильно. Ты не понял, а твой аппарат давно понял. Ты не представляешь, какой масштаб предательства тебя ожидает. Скоро увидишь! Подтверждения из наркоматов не пришли, потому что ты поручил взять с поличным заговорщиков как раз тем, кто сам связан с заговорщиками. Такой режим осуществления власти тебя будет преследовать повсюду, а прикончат тебя твои же якобы верные соратники. Они прибьют тебя, как собаку. Когда будешь подыхать, вспомнишь мои слова!

Товарищ Сталин спокойно сидел в кресле, поглаживая темный ус. Лобок взвизгнул голодным шакалом и вдруг кинулся в угол кабинета. В следующий миг он исчез за шторой, темневшей за книжным шкафом.

Вождь с улыбкой посмотрел на меня.

— Пейте чай, Елена. Вижу, что вы очень устали, вымотались, да еще переживаете. Никогда не переживайте, слышите? Что бы ни случилось, ответное движение всегда должно быть размеренным, без рывков. Все образуется без ваших переживаний, дорогая моя. Вам требуется отдых. Пейте чай с лимоном, он вас подкрепит. Хочу похвастаться, я этот лимон в Абхазии вырастил. Сам, своими руками. Боялся он холодов, расти боялся, а потом вдруг за одну весну ветви развернул и поднялся. Сразу взрослым стал. Теперь ему ничего не страшно. Меня переживет. Всех нас переживет!

— Товарищ Сталин, а как же…

— Лобок?

— Да, Лобок.

— Куда он денется?

— Как? Он же ушел с оружием в соседнюю комнату!

— Заблудиться там можно, в соседней комнате, вот что я вам скажу. Пейте чай!

— Товарищ Сталин, я так не могу! Разрешите, я возьму сотрудников НКГБ и поеду на завод. Может, он там объявится?

Товарищ Сталин вдруг недовольно нахмурился. Как видно, он очень не любил суету, но я в самом деле не могла сейчас просто сидеть и пить чай.

— Что же, если хотите, берите сотрудников и езжайте!

В его голосе прозвучало едва уловимое раздражение. Я вскочила на ноги и решительно одернула юбку.

Вождь вдруг улыбнулся. С гордостью, словно смотрел на свою дочь, он оглядел мою фигуру с ног до головы и удовлетворенно цокнул языком.

— Теперь вижу, в самом деле Королева люфтваффе. Нет, какая там королева. Елена Прекрасная!

Товарищ Сталин поднялся, тоже одернул свой френч и тепло, по-родственному кивнул мне, словно благословил. Я улыбнулась, кивнула на прощание и бросилась к выходу.

Сталин подошел к рабочему столу и поднял свою волшебную телефонную трубку.

— Любочка, мой подвижный Лобок, к сожалению, все время движется, как бы сказать, не так, не в том направлении, не к вам, понимаете? Передайте Дементьеву, что мой Лобок получит на орехи, если не будет делать так, как…

Дальше я не слышала, потому что выскочила в приемную, взбудораженная и раскрасневшаяся. Надо срочно собирать людей, ехать на завод и вылавливать Лобка! Ни о чем другом в тот драматический момент я думать просто не могла.

Мне было известно, что из кабинета товарища Сталина можно было попасть в Кремлевский подземный ход, устроенный еще во времена Ивана Грозного или даже раньше. Лобок наверняка знал о тайном тоннеле в толще кремлевского подземелья.

Любочка, ни живая, ни мертвая, судорожно прижимая к уху телефонную трубку, сидела за столом с таким видом, словно товарищ Сталин признался ей в любви. С изумлением глядя на меня, Любочка с широко открытым ртом слушала голос вождя в телефонной трубке.

Наконец, она подала голос.

— Простите, товарищ Сталин, вы меня в краску вогнали. Да вы что? Какой ужас! Я понимаю. Я согласна!..

Уверенная в своей женской неотразимости, Любочка, как всегда, все поняла не так, как следовало. Однако комизм сцены совершенно не тронул меня.

Что может натворить Лобок, было совершенно непонятно. Выскочив из приемной, я стремглав бросилась по коридору, совершенно забыв о своей узкой юбке, и, конечно, сразу же порвала ее.

Теперь юбка мешала бежать, а тесные модные туфли мгновенно натерли ноги. Я решительно скинула туфли, сорвала с бедер юбку и, пугая в полумраке коридоров сотрудников аппарата белеющими нейлоном ногами, кинулась к ближайшему телефону».

11

Я разлил по чашкам горячий чай. Лена пригубила из своей чашки и продолжала рассказывать.

«Ждать подкрепление с Лубянки было некогда. Я взяла у коменданта Кремля несколько солдат, вооруженных автоматами, и мы понеслись в Тушино. Все произошло не так быстро, как мне того хотелось. Много времени ушло на согласование.

К тому моменту, когда мы наконец прибыли на завод, весть по телефону пришла быстрее нас, и все теперь знали о предательстве Лобка. Проходная была оцеплена охраной завода, на подъезде к ней маячили военные из дивизии особого назначения.

Лобок тем не менее оказался шустрее всех. Мы поняли, что упустили его лишь тогда, когда „мессершмитт“ — подарок Гитлера товарищу Сталину, — ревя мотором и шевеля хвостовым оперением, выкатился на взлетно-посадочную полосу.

В кабине самолета сквозь прозрачное стекло был хорошо виден характерный профиль. Лобок решил сыграть ва-банк — угнать подарки Гитлера обратно за линию фронта и сообщить о срыве операции по обезвреживанию сталинского режима.

Все высыпали на летное поле завода и бросились к самолету. Лобок дал газ.

Кто-то из сотрудников завода, кажется твой дядя Жора, шепнул мне, что Лобок пришел в органы госбезопасности из авиации. А я не знала, что он пилот!

„Мессершмитт“ сорвался с места и взбесившимся мустангом понесся по бетонной полосе. Через несколько секунд он взмыл в воздух.

Лобок издевательски покачал крыльями столпившимся на поле сотрудникам завода и военным. Все были настолько ошеломлены таким развитием событий, что мысль о том, что следует открыть огонь, в первую минуту никому не пришла в голову.

— Ой, а как же он полетит? — вдруг сказал за моей спиной удивленный женский голос.

Все оторвали взгляды от „мессершмитта“, стремительно набиравшего высоту, и устремили их на твою Веру. Наделала же она шороху!

В натруженных руках обаятельная Верочка озадаченно сжимала какую-то деталь.

— Надо же! Я втулку на место не успела вставить. Снимала размер для изготовления копии-макета!

Все снова подняли головы к небу. В этот момент „мессершмитт“ лихо накренился, ложась на запад. Лобок, как видно, решил на прощание продемонстрировать нам фигуры высшего пилотажа вкупе с чудесами скорости и маневра.

Маневр был выполнен великолепно. Винт не удержался на оси и сорвался с вала. Как же ему было не сорваться, если втулку в своих волшебных руках нежно сжимала твоя Вера? Самолет сразу же перешел в неуправляемое падение. Через секунду огненный шар вздулся в овраге, в двух километрах от заводского летного поля.

Пока собирались медики, пожарные, военные и сотрудники завода, пока они добирались по буеракам и сквозь перелесок к месту падения, спасать и арестовывать было некого. В овраге дымились жалкие обломки — все, что осталось от самолета. Удивительно, но на обгоревшем фюзеляже чудом сохранились огромные старательно выведенные слова: „Иосифу Сталину… знак… дружбы“.

Полковник Лобок превратился в жирный обгоревший угольный ком, словно сгоревший в раскаленной русской печи колобок, о котором, заболтавшись с соседкой, напрочь забыла беспечная хозяйка. Вальтер под воздействием адской температуры безнадежно испортился, а от блокнота чудом сохранился всего лишь один позолоченный кусочек.

Чуть позже выяснилось, что под Боровицким мостом бравый Лобок, как заправский нью-йоркский гангстер, словно всю жизнь этим занимался, остановил легковую служебную машину. Угрожая вальтером, он вышвырнул из машины водителя и его пассажира — директора чаеразвесочной фабрики, загнал их в канализационный люк, закрыл крышкой, затем завладел автомобилем и беспрепятственно доехал до завода.

Между прочим, у Лобка был предусмотрительно оборудован тайный лаз. Так он пробрался на летное поле, контрольно-пропускной пункт не пересекал. Улучшив момент, он влез в кабину „мессершмитта“.

Что было дальше, ты теперь знаешь, однако по какому тайному ходу Лобок прошел из кабинета товарища Сталина, есть ли на самом деле подземный тайный ход, я не знаю. Если подземного хода нет, то тогда непонятно, как Лобок, минуя охрану, очутился за пределами кремлевских стен, под Боровицким мостом. Понятно лишь одно: никто нам об этом теперь никогда не расскажет.

Вот так, Валера, дорогой мой. Фух, как я устала!»

Окончив рассказ, Лена вздохнула и встала из-за стола. Она была похожа на выжатый лимон.

Я тоже поднялся и шагнул к ней. Она обняла меня за плечи. Я нежно обхватил ее за талию.

Лена устало положила голову мне на грудь. Я сердцем почувствовал, что она в самом деле очень вымоталась и хочет спать. Спокойно, сладко и безмятежно.

Лена заговорила, не поднимая головы, и ее губы защекотали мне грудь сквозь гимнастерку.

— Твоя Вера очень красивая.

— Я только сейчас понял, что Вера — твой агент.

Елена резко подняла голову, поймала мой обескураженный взгляд и звонко рассмеялась. Желание поцеловать ее было непреодолимым, но она вырвалась из моих рук.

— Нет, Валера, ошибаешься, Вера — вовсе не мой агент. Если бы она была моим агентом, я знала бы об орехе, а я об орехе не знала. Между прочим, когда я доложила товарищу Сталину суть операции, мне показалось, что он очень быстро, практически мгновенно вник в детали и сразу же согласился с моим планом. Представляешь?

— Ты хочешь сказать, что Вера — личный агент товарища Сталина?

— Пустой разговор, нам никто никогда ничего не подтвердит, а домыслы всегда остаются домыслами!

— Однако ты сама?.. Являешься ли ты сама личным доверенным лицом товарища Сталина?

Лицо Елены вдруг сделалось очень серьезным. Стало понятно, что есть вещи, которые лучше вообще не затрагивать.

Я примирительно улыбнулся и тепло обнял ее за плечи.

— По крайней мере, подтверди, что ты выбрала именно меня для командировки в Германию. Верно?

Елена снова просветлела лицом и рассмеялась. Какой все-таки удивительный у нее был смех!

Она нежно провела ладонью по моим волнистым волосам.

— Ничего ты не понял, говорю же, не я, а товарищ Сталин.

— Я, знаешь, хочу тебе сказать…

— Не надо ничего говорить, дорогой мой! Ты мне тоже очень нравишься, но, как бы сказать, то была игра, понимаешь? Всего лишь задание!.. Теперь оно закончилось, и все растаяло как дым. К сожалению!

В душе у меня страшно похолодело. Я смотрел в ее спокойные усталые глаза, желающие лишь одного — отключиться и спать, и мне стало совсем плохо.

Так плохо бывает летчику, когда он попадает во время полета на отрицательные перегрузки. Кто знает, тот поймет!

Красивая картина акварелью оказалась миражом. Невыразимая горечь вдруг охватила мое сердце. Эх, а я, дурак, думал, что…

Она твердо и прямо посмотрела мне в глаза.

— Ничего, Валера, ничего! Переживи как-то, дорогой мой. Я знаю, ты сильный, ты справишься. Вера тебя утешит, а меня, извини, ждет новое задание!

Эпилог

Когда твой мир — мир колеса,

Ты все равно все сможешь сам,

Кипит в тебе бельчонка кровь,

Есть взлет, бельчонок, есть любовь!

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

1

Вера недвусмысленно предложила продолжить, но к тому моменту я почувствовал в себе существенные изменения. Я, кажется, стал совсем другим.

Вера, Верочка, Верунчик. Подруга дней моих суровых!

Вера призналась мне в любви, уверяя, что наши отношения священны, они никак не связаны с отношениями, которые навязал ей Лобок. Я ответил, что мне необходимо время, однако то была отговорка. Я знал, что никакого продолжения не будет!

Тот легкий цинизм, с которым я относился к личной жизни, растаял как дым. Елена не выходила из моей головы и из моего сердца. Я окаменел, словно Рыцарь, всецело посвятивший свою жизнь своей Даме Сердца.

Конечно, есть природа, она требует своего.

Однако есть еще кое-что, без чего природа бессмысленна, бесчестна и бессовестна. Как все просто, и как все сложно!

Ради Елены я был готов остаться в Германии. Конечно, на тот момент я не знал, что Германия из союзника в один день превратится в непримиримого врага и вероломного агрессора.

Ради Елены я пошел на преступление, терпел лишения и неприятности. Разве я делал все просто так, ради забавы? Нет! Я любил ее и продолжаю любить.

Шли дни, и я сердцем чувствовал, что наша любовь не умерла, она взаимна. Я не верил, не мог поверить, что Елена всего лишь играла роль, о чем с холодной улыбкой заявила мне в нашу последнюю встречу.

Хелен фон Горн безвозвратно ушла, но пришла Елена Коренева. Неужели она вдруг ушла так же, как пришла, — легко, беззаботно и весело?

Вот это угнетало и давило больше всего. Неужели так бывает?

Я не мог поверить. Внутренний голос цинично твердил: «Да, Шаталов, ты многого не знаешь, еще как бывает!» Сердце же решительно возражало: «Нет, так не бывает!»

Телефон в квартире номер восемь в доме номер пять по улице Большая Никитская не отвечал, дверной звонок не работал. Мои бдения под дверью сразу же привлекли внимание чутких соседей, и мне пришлось объясняться с участковым милиционером, но я не оставлял своих попыток и приходил по адресу снова и снова.

2

Вскоре меня завертели новые заботы, и я перестал дежурить у дверей квартиры Лены. Судьбоносные события как для меня лично, так и для всей нашей великой страны продолжились с новой силой.

Война, поначалу представлявшаяся как освободительный поход против фашистской Германии, поработившей Европу, вдруг после известной речи товарища Сталина третьего июля сорок первого года превратилась в войну Великую Отечественную.

Немецкие танковые клинья, пусть с ощутимыми для себя потерями, однако достаточно быстро резали нашу оборону, как праздничный пирог, вгоняли наши армии в котлы, вносили ужасающую сумятицу, растерянность, вселяли уныние и провоцировали панику.

Геббельс устроил такую пропагандистскую шумиху, что весь мир, кажется, почти поверил в то, что фюрер великой Германии самоотверженно вступил в схватку с кровожадным большевистским режимом.

В ходе следовавших одно за другим мрачных событий я неоднократно вспоминал предупреждения Лобка. Похоже, они сбывались в точности.

Думал ли об этом товарищ Сталин, вспоминал ли он злорадные пророчества гитлеровского прихвостня? Не знаю, до сих пор не могу сказать ничего определенного.

В тот момент я с уверенностью мог сказать лишь одно: в июне сорок первого года товарищ Сталин пережил непростые дни. Слово расходилось с делом на уровне исполнителей — вот что коварно било вождя в спину в унисон ударам гитлеровской армии в лоб.

По документам Красная армия превосходила вермахт на голову по всем параметрам. В реальности начинались якобы непредвиденные проблемы.

Обученные по документам дивизии сыпались в бою так, что разбежавшихся бойцов не могли потом долго собрать. Техника простаивала в ремонте без запасных частей, аэродромы не имели нормальных взлетно-посадочных полос. К новым скоростным самолетам пилоты не приспособились — скорость посадки слишком высокая! Самолеты и танки оказались не полностью радиофицированы, а летчики и танкисты невзлюбили рацию — шифры неудобны.

Военные склады, как нарочно, неудачно расположены. Автомобили стоят без топлива. Штабная работа и связь постоянно дают досадные сбои.

Командиры не умеют маневрировать, их учили только двигаться грозной лавой вперед, а тех наставников, кто пытался учить грамотным действиям в обороне, признавали вредителями. Как противостоять стремительному германскому блицкригу, никто всерьез, как оказалось, не думал и по большому счету не знал.

Получалось, что вновь, как во времена Наполеона, оставалось уповать на огромность нашей страны, не вполне развитую дорожную сеть и русскую зиму, в условиях которой русская армия всегда побеждала, словно попадала в родную стихию.

К сожалению, многие из тех, кто исполнял приказы, попросту не желали думать. Они исповедовали шапкозакидательскую тактику, массово бросали под тяжелые немецкие орудия и пикирующую авиацию конницу, пехоту и легкие танки, видимо, рассчитывая безудержной лавой до смерти напугать врага. Противник, в самом деле, иногда изумлялся, но бежать со страху не желал, как в тире, методично истреблял советские части и соединения, безграмотно брошенные под огонь.

Когда безответственная тактика не срабатывала (как же она могла сработать?) и приводила к ничем не оправданной гибели людей, карьеристы якобы в благородном гневе обвиняли командиров в трусости и расстреливали якобы виновных в провале решительного контрнаступления, а на самом деле заметали следы своего дурацкого рвения и головотяпства.

Система функционировала так, что слишком часто среди ее замысловатых передаточных механизмов действовали откровенные сластолюбцы, лодыри, приспособленцы, воры и дураки. Провокаторы, вредители, шпионы и предатели чувствовали себя в ней довольно вольготно, им оставалось лишь замаскироваться под карьеристов, дураков, воров или сластолюбцев.

Тем не менее, несмотря на лишения, разочарования и поражения, первый главный итог состоял в том, что семнадцатого июля, как планировал Гитлер, никакой смены власти в СССР не случилось. Немцы не смогли войти в Москву. Несмотря на предательство, саботаж и двурушничество, имевшие место в ряде случаев, тем не менее блицкриг, основанный на внезапности удара, дезинформации и разложении страны изнутри, с треском провалился.

3

Все на нашем заводе работали день и ночь, а двадцать второго июля сорок первого года, ровно через месяц после начала войны, немцы бомбили Москву. С этого дня наша столица стала фронтовым городом.

Сомнений больше быть не могло — началась тяжелая тотальная война. В самые первые военные недели многие потеряли своих родных и близких. Горе горькое поднялось над нашими городами и селами!

Моим товарищам летчикам-испытателям поручили протестировать новую модель Яка. Они стали жаловаться, что новый Як имеет множество недоработок.

Мне же, напротив, поручили продолжить испытания сверхскоростного советского истребителя, который сконструировал наш выдающийся авиаконструктор Николай Поликарпов. Самолет, который по всем параметрам превосходил хваленый германский «мессершмитт», значился как проект И-180 и лично мне очень нравился.

О нем даже сейчас мало кто знает. Несмотря на все очевидные преимущества, тем не менее возобладало мнение, что новый самолет будет дороже Яка.

Помимо этого высказывалось опасение, что у него будет гораздо больше проблем с поставкой узловых деталей и запасных частей в условиях эвакуации. По этой причине быстрая и эффективная доводка самолета якобы станет попросту невозможной.

Понятное дело, иногда не хватало элементарных деталей, так как началась массовая эвакуация заводов из европейской части в глубь страны. Со своего прежнего места заводы сорвались, а на новое место назначения еще не прибыли. Да и где оно было — новое место назначения? Зачастую буквально под брезентом в поле!

Проект И-180 перестал быть ведущим. В рамках постепенного его сворачивания меня отправили на Ленинградский фронт — испытывать новые МиГи с целью их окончательной доводки.

Осенью сорок первого года, находясь на фронте, я довольно легко сбил два скоростных немецких бомбардировщика Ю-88 на экспериментальном МиГе. В то же время мой МиГ вызывал множество нареканий, в первую очередь по двигателю. Он был ненадежен!

4

В декабре сорок первого года Красная армия отбросила немецко-фашистские войска от Москвы. Обстановка более или менее стабилизировалась, и меня вызвали с Ленинградского фронта в столицу. Я понятия не имел о цели вызова.

Когда я приземлился на своем МиГе на секретном военном аэродроме в черте города, подъехал черный лимузин, и люди в модных темных широкополых шляпах и плащах-балахонах вежливо пригласили меня в машину. Куда меня везут, я не знал, окна в автомобиле были зашторены, а салон отделен от места водителя перегородкой из бронестекла, которая тоже была тщательно закрыта шторкой.

Я попытался спросить своих суровых спутников, куда меня везут, однако на все вопросы был лишь один ответ:

— Не волнуйтесь, товарищ Шаталов, сейчас все узнаете.

Честно говоря, мне стало не по себе. О том, как у нас пропадают сотрудники и сотрудницы завода, знали все. Никто не был застрахован.

Секретная проверка, конечно, не афишировалась. Человек просто исчезал.

Многие возвращались, но иногда сотрудник завода пропадал бесследно. Все понимали, что так надо. Практически все на нашем заводе прошли такую чистку в разных вариантах. Кто-то отделался сравнительно легко, кто-то не очень.

Я знал, что в любой момент тоже могу быть подвергнут чистке, но, когда момент наступил, повторяю, мне стало не по себе, и под ложечкой засосало довольно тоскливо. Каково же было мое изумление, когда я вышел из лимузина в кремлевском дворе и меня провели прямо в кабинет товарища Сталина.

Вождь встретил меня очень приветливо. Он предложил сесть за столик, примкнутый торцом к его рабочему столу.

Усевшись за столик, я сразу обратил внимание, что на зеленом сукне сталинского рабочего стола были аккуратно разложены чертежи самолетных двигателей. Товарищ Сталин сделал небольшую паузу, как будто давая мне время немного освоиться.

Он неторопливо закурил и стал расхаживать по кабинету с дымящейся трубкой в согнутой руке. Вождь неторопливо вышагивал вдоль стены, увешанной полками с многочисленными толстыми книгами. Чтобы видеть его, мне пришлось в полоборота повернуться на стуле.

Товарищ Сталин заговорил не сразу, но, когда заговорил, я сразу погрузился в особый мир, в котором все было аккуратно расставлено и разложено, словно книги на полках в сталинском кабинете.

— Мы с вами виделись на совещании летчиков-испытателей завода номер один в тридцать восьмом году?

— Так точно, товарищ Сталин!

— И на новогоднем банкете в декабре тридцать девятого?

— Так точно, товарищ Сталин!

— Когда я декламировал сказку о бельчонке в стихах, вы что-то помечали в блокнот.

— Так точно, помечал, товарищ Сталин. Хотел сказку запомнить, чтобы племяннице на ночь рассказать.

— Племяннице? Похвально!

Вождь сделал многозначительную паузу. Я невольно похолодел. Мне вдруг показалось, что в его словах промелькнул едва уловимый сарказм.

Однако, когда он заговорил снова, у меня отлегло от сердца. Товарищ Сталин говорил очень тепло, просто и проникновенно.

— Товарищ Шаталов, прошу вас, пожалуйста, давайте обойдемся без официоза щелканья каблуками. Я хочу просто побеседовать с вами с глазу на глаз. Принимается?.. Хорошо! Хотите курить? Нет?.. Итак, мы ознакомились с вашими многочисленными рапортами. Вы не первый, кто критикует МиГи. Однако что вы предлагаете? Вы предлагаете кардинально улучшить двигатели, но сейчас мы не можем выполнить ваше пожелание, нам приходится довольствоваться тем, что мы имеем. К сожалению! Надеюсь, вы хорошо понимаете, в каком состоянии пребывает наша оборонная промышленность?

— Товарищ Сталин, я, конечно, понимаю. Тем более, зачем вкладываться в совершенствование современного, но очень дорогого самолета, который заведомо окажется не доведенным именно по двигателю?

— Что вы предлагаете?

— Проект МиГ приостановить. Мотор под И-180 выглядит гораздо более надежным, но у нас по причине эвакуации не хватает мощностей по серийному выпуску самолета И-180. Вместе с тем очень жаль терять такой истребитель! Он имеет великолепную аэродинамику и превосходное пушечное вооружение. Я предлагаю предельно упростить самолет И-180, облегчить его, сделать дешевле и проще для массового серийного производства, а двигатель и пушечное вооружение сохранить.

Вождь вдруг остановился и лукаво посмотрел мне прямо в глаза своими проницательными тигриными глазами. Он как будто попытался определить, сам ли я пришел к такому выводу или мне кто-то подсказал.

Я решительно поднялся со своего стула и одернул гимнастерку.

— Товарищ Сталин, я не одинок в своем мнении. Практически все летчики-испытатели и фронтовые летчики-истребители, с которыми мне довелось беседовать, склоняются к точно такому же выводу. Делать ставку исключительно на Яки ошибочно. Я не спорю, Як — неплохой самолет, но на вертикалях он все-таки недотягивает. Единственный его козырь — вираж, однако летчику на Яке приходится умышленно подставляться под «мессершмитт», чтобы с разворота на вираже сбить его. Такая тактика показала успешные результаты, но наши летчики на Яках вынуждены быть в воздухе в постоянном напряжении. Если летчик вовремя не заметит «мессершмитт», ему не уйти от атаки, но если бы двигатель и аэродинамика позволяли, он бы смог это сделать! Фронтовая практика показывает, что пара «мессершмиттов», удачно подловившая Як, сбивает его в девяти случаях из десяти. У нашего летчика-истребителя на Яке зачастую просто не остается возможности, чтобы поквитаться. Мы несем неоправданно высокие потери в людях и технике!

Воцарилось долгое и тягостное молчание. Я замер на месте, а вождь, задумчиво склонив голову, продолжал бесшумно мерить своими мягкими кожаными сапогами кремлевский узорчатый темно-красный ковер.

Какие-то сумбурные мысли полезли мне в голову. Не слишком ли я эмоционален?

В самом деле, кого я, интересно, взялся учить? Товарищ Сталин все силы, можно смело сказать, всю душу вкладывает в нашу боевую технику. Наверное, он больше меня знает о ее возможностях!

Вождь вдруг остановился. Секунду помедлив, он повернулся ко мне, на этот раз в его взоре промелькнуло что-то похожее на удовлетворение.

— Хорошо, товарищ Шаталов, благодарю вас. Мы обязательно учтем ваши предложения!

Я не знал, что ответить и как себя вести. Благодарить? Одобрить решение? Обрадоваться? То, другое и третье казалось довольно глупым.

Я не могу одобрять решение вождя, не тот, как говорится, ранг. Благодарить пока что не за что, поскольку результатов-то пока еще нет, а радоваться нечему — наши самолеты сбивают, и еще неизвестно, что покажет доводка И-180 на практике. Пресловутый субъективный фактор продолжал довлеть, словно дамоклов меч.

Товарищ Сталин увидел замешательство на моем посеревшем уставшем лице и улыбнулся. Его улыбка была простой и проникновенной. Так отец улыбается волнению сына, думая про себя: «Ах, мальчик, волнуйся, пока волнуется».

Вождь вдруг шагнул ко мне и, к моему великому изумлению, тепло обнял за плечи. Затем он приподнял чертежи на столе. Под ними затаилась квадратная алая коробочка. Товарищ Сталин взял ее в руку и повернулся ко мне.

Он смотрел мне прямо в глаза, в его чуть сощуренном взгляде сверкнули озорные мальчишеские искорки.

— Гитлер вам Железный крест вручил?

— Да, товарищ Сталин!

— Где же сейчас его награда?

— Железный крест остался в Германии в сейфе вместе с моими личными документами.

— Хочу признаться вам кое в чем, товарищ Шаталов. Мы полагали, что за вами нужен глаз да глаз. До поры до времени! Однако довольно скоро ваша неуемная страсть к красивым женщинам стала казаться просто неискоренимой. Вы так влюбились в немецкую летчицу, что пришлось провернуть целую операцию — умертвить Хелен и воскресить Елену Кореневу. Пока Хелен была жива, никакие силы не могли, кажется, вырвать вас из Германии!

Лицо у меня, кажется, неприятно вытянулось. Только этих разговоров мне не хватало! Однако что поделаешь — сам виноват.

Зачем товарищ Сталин так долго и пристально смотрит мне прямо в глаза? Такой пристальный его взгляд просто невозможно терпеть!

Понятно, что я едва не сорвал ответственную операцию, подверг совершенно ненужному риску благородных и отважных людей. Зачем же так долго со мной разговаривать? За такие дела к стенке надо ставить или, по крайней мере, на фронт отправлять, в окопы простым пехотинцем, чтобы, как говорится, искупить кровью.

Я твердо взглянул вождю в глаза, намереваясь озвучить свои мысли, но он всего лишь на миг, но все-таки опередил меня и заговорил первым.

— Теперь мы считаем, товарищ Шаталов, что вы прошли испытание. Живите спокойно и трудитесь на благо нашей великой Родины. Родина-мать сегодня награждает вас, а я от ее имени вручаю вам высокую награду!

Вождь тепло вложил мне коробочку в ладонь.

— Хотел я, чтобы Яша мой был таким орлом, как вы, ах, как хотел, но, как видно, не от мира сего мой Яков. Товарищ Шаталов, откройте, откройте коробочку и, пожалуйста, не держите ее в сейфе, носите награду на груди, там, где положено, у самого сердца!

Я, замирая от непередаваемого светлого чувства, смешанного с величайшим изумлением, догадываясь, конечно, что находится внутри, но все еще не веря, снял крышку с коробочки.

Внутри на белоснежной подушечке блистала золотая пятиконечная Звезда Героя Советского Союза. Она торжественно смотрела на меня.

Жар прилил к голове. Кажется, мое лицо, за секунду до этого бывшее очень бледным после тяжелого перелета, вдруг зарумянилось от удовольствия.

Я посмотрел на вождя помутившимся взором.

— Товарищ Сталин…

— Послушайте, пожалуйста, товарищ Шаталов. Ко мне должны прийти руководители партии и правительства, но рабочие московских заводов, с которыми они в эту минуту встречаются, задержали их. Сами понимаете, близится Новый год. Так что у нас с вами образовалась свободная минутка. Выпьете со мной хорошего сухого грузинского вина?

— С удовольствием, товарищ Сталин!

5

Мы сели в кресла у кофейного столика, которые мне были известны по рассказу Елены. Перед нами на столике стояли бутылка и бокалы.

Товарищ Сталин сам неторопливо открыл бутылку кахетинского вина и твердой рукой привычно разлил его в бокалы на стройных ножках, которые, как балерины на сцене Большого театра, замерли перед нами на гладкой полированной поверхности.

Мы прикоснулись наполненными бокалами. Они торжественно зазвенели, словно дальний колокольный звон.

— С наступающим Новым годом, товарищ Шаталов!

— С новым счастьем, товарищ Сталин! Пусть Новый год принесет нам Победу.

Товарищ Сталин пригубил вино и поставил бокал обратно на столик. Я с удовольствием выпил все вино до дна. Вождь снова налил вино в мой бокал.

Я вопросительно посмотрел на товарища Сталина своим слегка затуманенным от вина взором. Мысли встревоженным ульем вновь загудели в голове.

Вождь едва заметно усмехнулся в усы.

— Я вижу, у вас есть вопросы, товарищ Шаталов.

— Есть вопросы, товарищ Сталин. Много вопросов!

— Не стесняйтесь, спрашивайте.

— Я не совсем понял, за что получил звание Героя Советского Союза. Честно говоря, за все те художества, которые я, извините, совершил, мне положено иное.

— Вы не поняли, а я вам сейчас объясню, товарищ Шаталов. Пейте вино, не смотрите на меня. Нам, старикам, много не надо. Пьем, как голуби, понемногу, хотя часто. А вы пейте! Расслабьтесь и пейте. Вы устали с дороги, вы заслужили. Вино укрепит ваши силы. Я вам гарантирую. Хорошее вино!

— Благодарю, товарищ Сталин!

— Итак, товарищ Шаталов спрашивает, за что же он получил звание Героя Советского Союза. Он, как видно, желает знать, не закралась ли здесь какая-то ошибка, которая ввела в заблуждение Советское правительство. Хорошо, мы объясним и разъясним товарищу Шаталову, а если у него вдруг появятся вопросы, пусть уточняет. Договорились?

— Договорились, товарищ Сталин.

— Товарищ Шаталов наработал уникальный опыт пилотирования «мессершмитта», лучшего на сегодняшний момент германского истребителя, узнал все его преимущества и недостатки, представил соответствующий отчет, по которому учатся наши молодые пилоты и который серьезно изучают наши авиаконструкторы.

— Виталий Сорокин все-таки нашел кассету с документами?

— Нет, товарищ Шаталов. Виталий Сорокин, думая, что работает на британскую разведку, передал ваш отчет Хелен фон Горн. Он искренне полагал и полагает до сих пор, что она — агент британских спецслужб.

Я просто опешил от такой новости, но проблеск света вдруг мелькнул у меня в голове.

— В таком случае, не он ли организовал публикацию в газете «Труд»?

— Публикацию в газете «Труд» с его подачи организовали его сообщники, чтобы навредить вам, товарищ Шаталов. В действительности Сорокину было глубоко наплевать на ваши личные проблемы. После публикации в газете «Труд» вас должны были немедленно выслать из Германии, а советская военная прокуратура с подачи Сорокина готовила ваш арест. Провокаторов и предателей выявить непросто, товарищ Шаталов. Двойная жизнь — их плоть и кровь. Сорокина мы выявили лишь благодаря подвижничеству Елены Кореневой. Виталий Сорокин попытался скрыться в Швеции по каналу, любезно предоставленному ему Еленой. Он любит красивых женщин и армянский коньяк, вот что его сгубило. В настоящее время Сорокин отбывает наказание на иркутском лесоповале. Между прочим, перевыполняет норму.

— Понятно, но я, кажется, перебил вас, товарищ Сталин.

— Вы пейте вино, товарищ Шаталов, а я продолжу. Во время демонстрационного полета вы сбили новейший «мессершмитт» Ме-109 F-2, а также повредили при посадке Ме-109 F-3, изготовленный в единственном экземпляре. Крушение F-3 вызвало настолько стойкое недоверие к нему, что эта модель F-3 не запущена в серию, от нее просто отказались. Я вижу, вы скромничаете. Не скромничайте, товарищ Шаталов! Хотя правильно старики говорят: скромность украшает человека. Когда началась война, вы сбили «мессершмитт», на котором Гофман преследовал вас. Позже в небе над Ленинградом вы сбили два немецких скоростных бомбардировщика, плюс не забывайте, что в свое время вы сбили шесть вражеских самолетов в Китае. Итого?

— Десять.

— Звезда Героя по статуту может присваиваться в том числе за десять сбитых вражеских самолетов. Верно?

— Верно. Я забыл о самолетах в Китае.

— Вы, конечно, можете забыть, но нам забывать не положено. Вы укрепили позиции Мартина Бормана, поскольку Гельмут, будучи человеком Бормана, якобы предотвратил покушение на Гитлера. На самом деле Гельмут подложил французскую противотанковую мину под рельс и устроил взрыв в секретном метро. Он же перевел железнодорожную стрелку, и бронированный поезд фюрера не пострадал. Борман подспудно устроил так, что фюрер наградил вас Железным крестом первого класса. Именно Борман негласно сделал так, что возобладала версия, согласно которой, несмотря на диверсию коммунистов, засунувших шило в хвостовое оперение, Шаталов сумел посадить секретный «мессершмитт» и тем самым спас его ценную техническую начинку от разрушения.

— Мартин Борман? У меня, кажется, голова идет кругом!..

— У летчика-испытателя голова идет кругом? Что-то новенькое. Между прочим, у фюрера выработалось предубеждение к секретному тоннелю и к своему любимому бронепоезду. Теперь бронепоезд простаивает и пылится в бездействии. Чья заслуга?

— Товарищ Сталин, простите меня, однако я никак не могу понять. Елена Коренева работала, как видно, с Мартином Борманом. Гестаповец Эрих Нобль, похоже, человек Бормана, а сам Мартин Борман — человек… кого?

— Вы необычайно проницательны, товарищ Шаталов. Зачем же в таком случае озвучивать? Главное, что вы поняли, я понял, что вы поняли, в общем, мы поняли друг друга. О Виталии Сорокине я, кажется, сказал. По нему есть вопросы?

— Нет, товарищ Сталин.

— Что ж, идем дальше. Вы уничтожили летчика-аса Рупперта Гофмана, на личном счету которого к моменту гибели, между прочим, было шестнадцать французских и английских самолетов, он плодотворно испытывал новейшие модели различных типов германских самолетов, имел бесценный опыт их пилотирования.

— Он участвовал в заговоре против вас?

— Не могу точно сказать. Единственная тайна, которая, по всей видимости, останется нераскрытой. Судя по ореху, который вы с Еленой обнаружили в его кармане, он участвовал в заговоре, однако выйти на те его связи, которые свидетельствовали бы о том, что Гофман — участник заговора, нам до сих пор не удалось. Случай, благодаря которому орех оказался у вас, позволил нам выявить кое-кого из заговорщиков, но вся сеть, как видно, до конца не раскрыта. Пока лишь могу сказать, что Гофман в самом деле был влюблен в Хелен и страстно желал вашей гибели в связи с тем, что она предпочла вас ему.

— Понятно.

— Продолжать?

— А разве еще остались какие-то тайны?

— Судите сами. Акварель, которую Елена передала Герингу, рейхсмаршал Герман Геринг вернул Гитлеру, потому что, на самом деле, эту акварель написал сам Гитлер. Однако в картину мы благодаря расторопности Эрика фон Горна, а на самом деле нашего резидента, Максима Коренева, успели вмонтировать «жучок» — новейшую разработку советских технических специалистов. Гитлер повесил акварель на самом видном месте у себя в рабочем кабинете. Все распечатки его разговоров каждый вечер ложатся мне на стол.

— Поразительно!

— Вы проявили мужество, и мы получили положительный результат. Между прочим, полковник Григорий Лычанов всегда, еще со времен Гражданской войны, был на хорошем счету. Он считался личным непримиримым врагом Льва Троцкого, однако лишь благодаря вашим усилиям выяснилось, что он на самом деле был искусно замаскированным врагом. Вы изобличили и уничтожили его. Косвенно вы помогли вскрыть шпионскую сеть в Западном особом военном округе. Кое-кто там расстрелян, однако не все заговорщики выявлены, но вряд ли в том есть ваша вина.

— Не знаю, как я еще мог остановить волну измены, которая, как мне показалось в тот момент, покатилась в Москву, расчищая дорогу гитлеровским полкам. Судя по тому, что сказал Лычанов, вам, товарищ Сталин, грозила смертельная опасность.

— Смертельная опасность грозила всему нашему делу, призванному воплотить вековые чаяния русского народа об истинно народной власти. Я бы на вашем месте тоже не знал, как поступить иначе. Думаю, вы поступили правильно. Насколько знаю, вы осведомлены о том, что произошло в Москве и, в частности, здесь, в этом кабинете. Вы помогли разоблачить Геннадия Лобка. Именно Геннадий Лобок желал, чтобы вы остались в Германии и стали верным слугой гитлеровского режима, чутко улавливающего животные инстинкты в каждом человеке. С его подачи Виталий Сорокин пугал вас, что на родине вас ждут репрессии по доносу жены и сотрудников московского завода номер один, а ваш замечательный отец, пусть и бывший сельский священник, арестован как враг народа. С вашей помощью был предотвращен заговор в структурах правительственной власти Советского Союза. В период с двадцать второго июня по семнадцатое июля сорок первого года наивный фюрер планировал передачу управления нашей страной из рук Советского правительства в руки правительства германского рейха. Гитлер желал, чтобы его армия прогулялась к Москве и, ограбив Советскую страну, двинулась дальше, в Иран, Индию и Сирию. План фюрера был сорван, кое-кто из заговорщиков выявлен. В итоге Гитлер вместо увеселительного похода на Восток получил тотальную войну на уничтожение и самоубийство. Дата его самоубийства теперь — лишь вопрос времени. И, наконец, товарищ Шаталов, в небе Ленинграда вы продемонстрировали в целом неплохие качества наших новых МиГов. Мы не будем списывать МиГи со счетов. Возможно, когда у нас в скором времени появятся двигатели нового поколения, мы используем все наработки по МиГам и доведем их до ума. Есть ли у вас еще вопросы?

— Вопросов великое множество, товарищ Сталин. Самый главный вопрос: как бороться с предательством и в чем его причины? Получается, есть люди, которым социализм неинтересен!

— Я, кажется, говорил, товарищ Шаталов, что, если люди живут животными инстинктами, им глубоко наплевать, какой строй за окном — социализм, капитализм или экономика неандертальцев. Вы понимаете, о чем я?

— Очень хорошо понимаю, товарищ Сталин. Лишь бы был ресурс, на который можно сесть и сладко жить, вгоняя в зависимость всех остальных.

Вождь пристально посмотрел мне прямо в глаза, словно прочитал в них еще что-то, кроме того, что я высказал вслух. Я вдруг, к величайшему своему стыду, подумал в тот момент о своей веселой личной жизни. Не много ли в ней, в самом деле, животных инстинктов? Неожиданно для самого себя я густо покраснел.

Товарищ Сталин понимающе улыбнулся.

— Кстати, как вы сами-то поживаете? Я понимаю, что идет жестокая война, но о личной жизни никогда не следует забывать. Никогда! Род надо продолжать. Где ваша жена?

— О, товарищ Сталин, она давно ушла от меня к какому-то интенданту.

— Не к тому ли проходимцу, который погорел на махинациях с нефтяными насосами в Башкирии? Он, кстати, давно пилит елки под Красноярском. Если жена вдруг вернется к вам, что тогда? Квартиру в центре Москвы у вора-интенданта отобрали, теперь ваша бывшая супруга живет с матерью в коммунальной квартире в Сокольниках и, кстати, с присущей ей напористостью ищет способы вернуться к вам.

— Нет, товарищ Сталин, исключено. Она сделала свой выбор, обратной дороги нет!

— Хм, возможно. А как быть с лаборанткой Верой?

Кровь прилила к моей голове сильнее, чем от превосходного вина. В глазах вождя заплясали озорные смешинки, но он молчал и терпеливо ждал, что я скажу.

Я покачал головой и шумно вздохнул.

— Теперь я люблю другую женщину, товарищ Сталин!

— А она?

— О, не знаю, товарищ Сталин! Она вся в работе. Работа требует, так сказать, полной отдачи. Словно работа, не работа вовсе, а любовник, причем, кажется, в значительной степени более ревнивый и деспотичный, чем майор Рупперт Гофман.

— Работа, работа. При чем здесь работа? Ваша любимая женщина любит вас или нет, вот, дорогой, в чем вопрос. А вы заладили одно и то же.

— Я сердцем чувствую, что любит! По крайней мере, полгода назад любила.

— И долго вы так собираетесь страдать?

— Идет война, товарищ Сталин!

— Понимаю. Вы надеетесь, что вас убьют и ваши страдания закончатся.

Я в замешательстве умолк. Вождь, в самом деле, как будто читал, не мысли даже, — подсознание. Отрицать, значит, лгать, и я, склонив голову, угрюмо молчал, как ученик, только что признавшийся учителю в том, что на самом деле с недавних пор он потерял интерес к его предмету.

Товарищ Сталин вдруг подался ко мне, легонько и по-доброму, как снисходительный дед нашкодившего внука, стукнул меня ладонью по лбу и снова откинулся в свое кресло. В следующую минуту вождь решительно поднялся и одернул свой светлый френч.

Я тоже поднялся, не зная, куда девать глаза. Похоже, что наша встреча подошла к концу, причем не на веселой ноте.

— Елена, выходи, хватит прятаться! — вдруг громко сказал товарищ Сталин.

Мое тело невольно содрогнулось от головы до пят, однако сердце в груди содрогнулось, кажется, гораздо сильнее.

Штора за углом шкафа коротко шевельнулась, затем решительно отодвинулась, и в кабинет вождя шагнула… Лена! Увидев ее, я с трудом удержался на ногах, как будто началось десятибалльное землетрясение.

Елена была одета в новенькую повседневную форму майора госбезопасности. Ее лицо выглядело болезненно-бледным, а правая рука, продетая в черный шелковый платок, плетью висела на груди.

Она с какой-то пронзительной грустью посмотрела на меня, словно сердечно сожалея о чем-то. Лена очень изменилась — похудела и осунулась. Одни лишь глаза, став еще больше, были все те же — бездонные и захватывающие, как таинственные глубины озера Байкал.

Товарищ Сталин подошел к девушке, по-отечески обнял за плечи, затем неторопливо подвел ее ко мне.

— Вот, Лена, бросили вы своего красавца, а ему никто не нужен, кроме вас, ни Вера, ни бывшая жена. В общем, вера его испарилась, надежду он потерял, вот только любовь осталась. Понимаете, Лена? К вам любовь. Нам жаль товарища Шаталова, очень жаль! Зато теперь, товарищ Шаталов, благодаря Елене мы знаем точно, что японцы окончательно оставили планы по нападению на Советский Союз. Наша Елена свела с ума мужскую часть населения Токио, от премьер-министра до бандитов якудзы. Кстати, именно бандиты едва все не испортили, но наша германо-японская девушка, товарищ Шаталов, которая, как вы знаете, может быть не хуже любой заправской гейши, вышла сухой из воды, отделавшись лишь шрамом, который оставил ей на память острый коварный японский нож «Сашими Бочо».

Елена с улыбкой протянула мне для рукопожатия здоровую левую руку. Я холодно пожал ее.

Девушка вдруг вспыхнула и виновато опустила глаза. Розовый румянец слегка тронул ее волшебные щеки.

Товарищ Сталин посмотрел на Лену, затем медленно перевел вопросительный взгляд на меня.

— Я не совсем понял, товарищ Шаталов. Когда свадьба?

Я в растерянности посмотрел вначале на товарища Сталина, затем на Лену. В ее взгляде, как и во взгляде вождя, мелькнули озорные искорки.

Я обескураженно пожал плечами. Товарищ Сталин, сощурив один глаз, терпеливо ждал.

— Так, товарищ Сталин, а невеста-то, разве она…

Я бы, наверное, наговорил бы тогда шут знает чего, если бы Елена вдруг решительно не шагнула ко мне и не взяла твердо за руку. Я озадаченно притих.

Она посмотрела мне прямо в глаза своим ровно горящим взглядом, от которого мое сердце вдруг сладко затрепетало, предчувствуя что-то настоящее, радостное и доброе.

— Я согласна, Валера. Слышишь? Согласна!..

В следующее мгновение необыкновенный восторг охватил меня. Я готов был броситься к своей любимой, чтобы заключить ее в такие объятия, какие она наверняка еще не испытывала, а затем поднять на руки и подбросить вверх, словно маленькую девочку на ее дне рождения, но присутствие вождя остановило меня.

Товарищ Сталин вдруг нахмурился. Вид у меня, кажется, был, в самом деле, довольно дурацкий.

— А какие политические выводы вы сделали, товарищ Шаталов?

— Натиск на Восток не пройдет, товарищ Сталин. Тысячу лет они зубы ломали и сейчас обломают!

— Так да не так, товарищ Шаталов. Я всегда говорил и буду говорить о дружбе Германии и России. Если германскому народу удастся найти в своей крови противоядие против того, что я называю синдромом Фридриха Барбароссы, Германия и Россия станут не просто друзьями, они вспомнят, что они — сестры. А кто бельчонок-то, вы поняли?

— Я — бельчонок, товарищ Сталин, а вот — моя рыжая девчонка!

— Верно, товарищ Шаталов, вы угадали, но есть другая разгадка. Бельчонок — это я, а русский народ — моя рыжая девчонка. Пока она любит меня, я сломаю любое чертово колесо. Вот так!

9 февраля 2017 года

г. Губкин Белгородской области

Приложения

1. Послание Адольфа Гитлера к Иосифу Сталину (от 14 мая 1941 года)

«Уважаемый господин Сталин, я пишу Вам это письмо в тот момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно добиться прочного мира в Европе ни для нас, ни для будущих поколений без окончательного сокрушения Англии и уничтожения ее как государства.

Однако чем ближе час приближающейся окончательной битвы, тем с большим количеством проблем я сталкиваюсь. В немецкой народной массе непопулярна любая война, а война против Англии особенно, ибо немецкий народ считает англичан братским народом, а войну между нами — трагическим событием. Не скрою, что я думаю так же, и уже неоднократно предлагал Англии мир на условиях весьма гуманных, учитывая нынешнее военное положение англичан. Однако оскорбительные ответы на мои мирные предложения и постоянное расширение англичанами географии военных действий с явным стремлением втянуть в эту войну весь мир убедили меня, что нет другого выхода, кроме вторжения на (Английские) острова и окончательного сокрушения этой страны.

Однако английская разведка стала ловко использовать в своих целях положение о „народах-братьях“, применяя не без успеха этот тезис в своей пропаганде.

Поэтому оппозиция моему решению осуществить вторжение на острова охватила многие слои немецкого общества, включая и отдельных представителей высших уровней государственного и военного руководства. Вам уже, наверное, известно, что один из моих заместителей, господин Гесс, я полагаю, в припадке умопомрачения из-за переутомления, улетел в Лондон, чтобы, насколько мне известно, еще раз побудить англичан к здравому смыслу, хотя бы самим своим невероятным поступком. Судя по имеющейся в моем распоряжении информации, подобные настроения охватили и некоторых генералов моей армии, особенно тех, у кого в Англии имеются знатные родственники, происходящие из одного древнего дворянского корня.

В этой связи особую тревогу у меня вызывает следующее обстоятельство.

При формировании войск вторжения вдали от глаз и авиации противника, а также в связи с недавними операциями на Балканах вдоль границы с Советским Союзом скопилось большое количество моих войск, около 80 дивизий, что, возможно, и породило циркулирующие ныне слухи о вероятном военном конфликте между нами.

Уверяю Вас честью главы государства, что это не так. Со своей стороны, я также с пониманием отношусь к тому, что Вы не можете полностью игнорировать эти слухи и также сосредоточили на границе достаточное количество своих войск.

В подобной обстановке я совсем не исключаю возможности случайного возникновения вооруженного конфликта, который в условиях такой концентрации войск может принять очень крупные размеры, когда трудно или просто невозможно будет определить, что явилось его первопричиной. Не менее сложно будет этот конфликт и остановить. Я хочу быть с Вами предельно откровенным.

Я опасаюсь, что кто-нибудь из моих генералов сознательно пойдет на подобный конфликт, чтобы спасти Англию от ее судьбы и сорвать мои планы.

Речь идет всего об одном месяце.

Примерно 15–20 июня я планирую начать массированную переброску войск на запад с Вашей границы.

Я прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации, которые могут иметь место со стороны моих забывших долг генералов. И, само собой разумеется, постараться не давать им никакого повода. Если же провокации со стороны какого-нибудь из моих генералов не удастся избежать, прошу Вас, проявите выдержку, не предпринимайте ответных действий и немедленно сообщите о случившемся мне по известному Вам каналу связи. Только таким образом мы сможем достичь наших общих целей, которые, как мне кажется, мы с Вами четко согласовали.

Я благодарю Вас за то, что Вы пошли мне навстречу в известном Вам вопросе, и прошу извинить меня за тот способ, который я выбрал для скорейшей доставки этого письма Вам.

Я продолжаю надеяться на нашу встречу в июле.

Искренне Ваш, Адольф Гитлер. 14 мая 1941 года».

2. Сообщение ТАСС (опубликовано в печати 14 июня 1941 года)

«13 июня 1941 года

Еще до приезда английского посла г-на Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще иностранной печати стали муссироваться слухи о близости войны между СССР и Германией. По этим слухам:

1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними;

2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР;

3) Советский Союз, в свою очередь, стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней.

Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении войны.

ТАСС заявляет, что:

1) Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь место;

2) по данным СССР, Германия также неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерениях Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям;

3) СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными;

4) проводимые сейчас летние сборы запасных Красной армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной армии как враждебные Германии по меньшей мере нелепо».

Крах «Тигра»

74-й годовщине Победы в Курской битве посвящается

Пролог

Да, бабушка совсем не рада:

«Управа где, и где ограда?

Врага загнать на свой насест,

Кто сможет, где твой, Миша, крест?»

Владилен Елеонский. Прохоровка

1

В детстве отец Шилова рассказывал, как его начальник цеха — заядлый охотник — как-то раз отстрелял в камышах молодых кабанов, которые колонной чинно шествовали по узкой тропе на водопой.

Дуплетом ушлый охотник положил головного и замыкающего, а тот, что брел в середине, неожиданно прыгнул так, словно не кабаном был вовсе, а быстроногим горным муфлоном. Начальник все сетовал, что, перезарядив ружье, пальнул вдогонку, да не попал, лишь посек тростник над самым ухом шустрого пятачка. Вспоминая свой первый бой, Шилов всегда вспоминал этот рассказ…

Три танка Т-34 шли по узкой дороге колонной. Едва миновали поросший тростником взгорок, тянувшийся справа, головной танк встал как вкопанный и задымил.

Шилов интуитивно повел командирский перископ вправо и увидел… его. Словно алчный, грозный и хитрый охотник, «тигр» едва заметной угловатой тенью затаился в перелеске.

Расстояние до него было метров восемьсот, не больше. Он умело прикрылся буреломом, только башня темнела, своими очертаниями она почему-то напоминала шлем Нефертити — главной жены древнеегипетского фараона, утонченное изображение которой так впечатлило Шилова еще в школе. Всего два года миновало с тех пор, а, кажется, прошла жизнь…

Вторым снарядом «тигр» приласкал танк Шилова. Погибли радист и механик-водитель, они даже не успели вскрикнуть. Была повреждена трансмиссия.

Благодаря уклону подбитый Т-34, как ритуальный катафалк, медленно покатился назад, пока не уперся кормой в танк, следовавший в колонне сзади. К тому моменту тот тоже остановился, поймав бортом убийственный снаряд.

Взгорок временно прикрыл танк Шилова, но «тигр» попытался достать его, чтобы добить. Когда оглушенный Михаил, плохо соображая, распахнул башенный люк и высунулся по пояс наружу, чтобы осмотреть повреждение, ему показалось, что снаряд, выпущенный «тигром», прошелестел у самого виска. С тех пор прилип проклятый «шорох».

Пусть смеется и презирает тот, кто не испытал той жути. Ужас костлявой рукой схватил за горло. Позже Шилов, как ни старался, никак не мог вспомнить, как он очутился в придорожной канаве метрах в пятидесяти от своего подбитого танка, весь покрытый густым слоем липкой жижи, которая, между прочим, спасла его от смертельных ожогов.

Очнулся он не от ужасающего взрыва снарядов, сдетонировавших в соседнем танке, и не от отчаянных предсмертных воплей из горящего головного танка, а от своего крика. Он был уверен, что кричит всем своим существом, до предела напрягая жилы: «Снаряд, снаряд!»

Михаил не сразу понял тогда, что вместо крика издает омерзительное шипение. Оно проистекало откуда-то из самого нутра, где, как говорят старики, таится душа. Как будто крупная кобра решила выбраться из его горла наружу и спешно уползти в серые заросли весенней харьковской степи.

Ощущение было настолько ошеломляющим, диким и кошмарным, что Шилов пришел в себя. Пред ним предстала ужасающая картина: прямо на дороге темнели застывшие Т-34 и вокруг них тела погибших танкистов.

Вдруг у замыкавшего колонну танка взрывом сорвало башню с погона. Красное пламя, словно жар из преисподней, с ревом ринулось из образовавшегося отверстия наружу.

Внезапно вместо пламени Шилов увидел изумрудного дракона. Сказочная рептилия косилась на него своим умным рубиновым глазом и жадно лизала длинным красным языком мигом сникший, словно съежившийся, танк.

Невыносимый холод жестоко сжал сердце Михаила, в следующий миг он потерял сознание.

2

С тех пор любой шелест или шорох мог в самый неподходящий момент вызвать припадок. Шилов сильно бледнел, слабел, тело немело и становилось как ватное.

Странная реакция мозга, которая, наверное, известна специалистам и, может быть, даже описана в медицинских справочниках, теперь стала его досадной повседневностью. Танкист, однако, никому не рассказывал о своей беде.

Он скрыл от медиков коварную контузию, поскольку теперь все его существо охватило лишь одно желание — снова попасть на фронт и поквитаться с проклятой Нефертити. Пусть она выгнется всем своим гибким телом и зашипит обезумевшей от дикого страха коброй.

Ребята, соседи по госпитальной палате, пару раз были свидетелями шиловского шипения, когда апрельский ветер сквозь распахнутое настежь окно вдруг шелестел сухим пожелтевшим букетом хризантем, стоявшем на подоконнике, наверное, с полгода. Однако медсестре Шурочке было жалко его выбрасывать, видно, симпатичный майор-танкист, неизвестно где добывший цветы и подаривший ей этот букет в честь своего скорого выздоровления, оставил неизгладимый след в ее сердце.

Шипение, последовавшее в ответ на шелест сухих хризантем, всех ввергло в смятение. Кто-то, не контролируя себя, даже в ужасе пулей вылетел из палаты, однако ребята, молодцы, не сдали его медперсоналу.

После приступа Михаил был вял, как сдутый после Нового года воздушный шарик, и бел, как лист высококачественной штабной бумаги из Москвы. Внимательная Шурочка заметила эту внезапно появившуюся необыкновенную бледность и, конечно, спросила, что с ним.

Шилов, проявив незаурядный артистический талант и делая все для того, чтобы скрыть проклятый недуг и быстрее сбежать из госпиталя, с прискорбием ответил, что у него ужасная, бросающая в глубокий обморок аллергия на засушенные цветы. На сердечных весах румяной, как пышка, курносой Шурочки вдруг оказались драгоценные сушеные цветы, с одной стороны, и пребывание Шилова в госпитале — с другой.

Сухие и увядшие хризантемы, несмотря на то что были легкими, как пух, тем не менее перевесили. Через день врач-невропатолог благодаря просьбе Шурочки в виде коричневой стеклянной бутылочки, наполненной известной жидкостью, которую Шурочка знала, как экономить не в ущерб здоровью раненых, но на пользу пошатнувшемуся душевному состоянию невропатолога, записал в истории болезни Михаила Афанасьевича Шилова, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, коротко и ясно: «Практически здоров».

Получить новый танк быстро не удалось. Шилов застрял в Челябинске и даже какое-то время проработал на танковом заводе токарем, с упоением вытачивая детали.

Наконец, новый Т-34 был получен. Через две недели воинский эшелон, как на крыльях, получая на перегонах зеленый свет, нес Шилова вместе с его новеньким танком к славному городу Старый Оскол, далее была станция Прохоровка, выгрузка и следование своим ходом к линии фронта.

3

Много времени отнимало рытье капониров — основных и запасных, окопов под огневые точки, а также ходов сообщений и щелей для укрытия от вражеских бомб, снарядов и мин. Словно кроты, Шилов и его экипаж, как, впрочем, все танкисты батальона, рыли сухую землю пологого холма день и ночь.

Бывалый механик-водитель Федя Седов, коренастый загорелый парень с обожженным лицом, бывший слесарь из Подмосковья, к земляным работам отнесся предельно скептически.

— Могилу себе роем. Точно тебе говорю, лейтенант!

— Не каркай, сержант! Что-то путное предлагаешь?

— Я бы предложил, да кто же меня послушает? Я, брат, пока что не начальник Генерального штаба.

Самоуверенность Седова иногда просто бесила. Вскоре, однако, рытье закончилось, и предмет для трений исчез, не успев появиться.

Со дня на день ожидалось немецкое наступление, но оно почему-то все никак не начиналось. Появилось свободное время. Бойцы стали все чаще сходиться в курилке для посиделок. Особенно сильные споры разгорались после того, как политработники, зачитав очередную сводку о героических подвигах советских воинов, смело закидавших фашистские танки гранатами и погибших смертью храбрых, уезжали на доклад к замполиту бригады.

Шапкозакидательские настроения, царившие среди танкистов, были Шилову не по нраву. Наивный, он не видел провокации и твердил ухарям, что справиться с «тиграми» не так-то просто. Дело вовсе не в мощи «тигра», просто кто-то в наших штабах никак не может понять, что массированное применение средних танков Т-34 против тяжелых «тигров» неэффективно и неизменно приводит к неоправданным потерям. Лишь только один «тигр», умело спрятанный в засаде, может безнаказанно уничтожить десятки Т-34. Советским танкистам остается одно средство — таран, в связи с чем немцы ошибочно считают русских фанатиками.

Т-34 — превосходный маневренный танк с удачно найденным углом наклона брони, позволяющим эффективно защищать экипаж, однако обзор из башни неважный, а оптика уступает немецким стеклам Цейса. Раций на большинстве танков нет, по этой причине сколько-нибудь сносное маневрирование становится проблематичным.

В таком случае, не лучше ли использовать Т-34 несколько иначе? Зачем бросать их лавиной под огонь авиации и артиллерии противника, прекрасно все видящего и готового к атаке? Может быть, целесообразнее использовать юркие и хорошо защищенные танки с неплохой, между прочим, пушкой для свободной охоты малыми группами? Тогда станет возможным поражение немецких колонн из засады, осуществление глубоких рейдов в тылу врага и проведение разведки боем. Так появятся ощутимые результаты, а потери окажутся минимальными.

Танкисты набросились на Шилова с критикой, однако Седов неожиданно встал на его защиту. Все стихли, когда Седов в подробном рассказе, свидетельствовавшем о задатках тактика, привел пару случаев из своего богатого боевого опыта. Во всех приведенных примерах грамотная артиллерийская засада с учетом складывающейся боевой обстановки и рельефа местности позволила подбить «тигр». Шилов взглянул на своего механика-водителя совершенно другими глазами.

— А нам что приказывают? — запальчиво сказал Шилов, развивая мысль Седова. — В землю глубже врыться и ждать, когда «тигры» соизволят двинуться в наступление. Сидим мы здесь в норах, как суслики, а все равно как на ладони, и рано или поздно все наши позиции немцам станут известны, потому что, как их ни маскируй, стационарные они. Очертил площадь и бей авиацией и артиллерией, не промахнешься. Похоже, мы сами противнику задачу облегчаем и невольно делаем все, чтобы потерь у нас было как можно больше!

— Приказ не любит буквального исполнения, лейтенант, — с таинственным смешком сказал в ответ Седов.

— Тогда что же получается? Хочешь навредить, делай строго лишь то, что приказывают, не задумываясь о последствиях. Нет, я вредителем быть не желаю!

Тем временем какой-то добрый человек донес об этом разговоре в особый отдел. Майор-особист, как шепнул Шилову Седов, не придал значения, но в шутейном разговоре с замполитом бригады, с которым находился в довольно теплых отношениях, без задней мысли упомянул Шилова и со смехом привел примеры его горячих рассуждений. Замполит вроде бы пропустил их мимо ушей, но на самом деле у него вдруг вырос на Шилова большущий зуб.

Вскоре посиделки и ожесточенные споры о качестве «тигров», их уязвимых местах и реальной роли прекратились. Комбат Савельев, плечистый капитан с боксерской шеей, волевым профилем и проницательным мудрым взглядом светлых глаз из-под густых обожженных бровей, попытался учесть замечание замполита бригады по поводу того, что, мол, хватит болтать, и организовал футбольные соревнования. Шилову, заядлому футболисту, стало не до разговоров.

Однако первоначальная волна энтузиазма быстро улеглась — не все любили футбол так, как его любили комбат и Шилов. Вскоре мяч продолжал гонять один лишь танковый экипаж Шилова, что опять стало предметом особого неудовольствия замполита бригады.

Вот тогда-то Шилов и познакомился с сержантом-сапером Варварой Аловой — хрупкой улыбчивой девушкой с глазами, в которых, как в глубоком лесном озере, можно было утонуть. Их знакомству поспособствовала восточноевропейская овчарка Ласка, служебная собака Вари, до самозабвения любившая играть в футбол. С лисьей мордой, чепрачного окраса с рыжими подпалинами, сообразительная и подвижная как ртуть, она очень скоро разведала, кто из танкистов увлекается тем же самым.

4

Ласка так страстно гоняла мяч, что в экипаже Шилова благодаря энтузиазму овчарки все просто влюбились в футбол. «Ласковый вечер», как метко заметил худосочный стрелок-радист, наступал неизменно, когда собака, вызывая на игру всех желающих, грозно ставила лапу на мяч, словно лев на ядро, — все знали — пора!

Тогда Седов откладывал свой кисет с вышитой под золото надписью «Дорогому Дяде Танкисту», а заряжающий, видный богатырь с плечами и талией сказочного молодца из ларца, отбрасывал чугунный башмак, которым качал и без того раскачанные до невозможности литые плечи.

Один раз экипаж заигрался до того, что пропустил команду на вечернее построение. Последовали санкции.

После построения комбат приказал Шилову немедленно явиться к нему вместе с собакой-сапером. Шилов повел Ласку по траншее к блиндажу комбата, чувствуя, что сейчас получит небывалый доселе нагоняй.

Комбат, конечно, любил футбол, но не до такой же степени. Безобразие! Ласка, вместо того чтобы жить по распорядку саперов, становилась членом шиловского танкового экипажа.

Солнце давно село, над живописными белгородскими холмами медленно сгущались романтичные июньские сумерки, но Шилову было не до романтики. По дороге он встретил Варю.

Она тоже, оказывается, шла по вызову комбата, который пожелал познакомиться поближе с нерадивым сапером-инструктором. Вдруг сухой грунт с шумом сорвался с бруствера траншеи, и «шорох», как всегда не ко времени, дал о себе знать. Танкист, сильно побледнев, опустился на дно траншеи и стал странно раскрывать рот. Ему казалось, что он кричит: «Снаряд, снаряд!», но изо рта раздавалось нечто совершенно другое — странное и пугающее, похожее на змеиный свист. Ласка мгновенно вскинула вверх свои правильные треугольники ушей, уставилась на Шилова, тихо заворчала и вдруг стала неистово лизать его белое, как мел, лицо.

За этим занятием их застала Варя. Теплый шершавый язык Ласки волшебным образом прогнал приступ, и Михаил быстро пришел в себя.

Варя сразу понравилась ему. Симпатичная девушка никогда не задирала нос, вела себя просто и искренне. Однако Шилова беспокоил вопрос: заметила ли Варя «шорох»?

Как видно, заметила. Она участливо предложила ему нашатырь, но он решительно отказался. Все нормально! Постепенно к позеленевшему лицу танкиста снова прилил румянец, и Варя успокоилась.

Девушка и юноша мгновенно забыли, что находятся на фронте, и оживленно болтали до тех пор, пока речь не зашла о «тигре».

К удивлению Шилова, Варя оказалась первым человеком, который не стал спорить до хрипоты и сразу согласился, что бороться с «тигром» не так-то просто. «Они не боятся людей, они боятся собак» — такая странная фраза прозвучала из уст девушки, когда они заговорили о немецких танкистах. Шилов не успел уточнить. Появился старшина батальона и погнал их к комбату.

Свидание с комбатом прошло быстро и закончилось тем, что капитан Савельев строго-настрого запретил разрешать Ласке бегать в расположение экипажа Шилова, а Варю перевел в подчинение командира медицинского взвода лейтенанта медицинской службы Ёловой. Аргумент комбата выглядел безупречно: Ласка обучена не только танки подбивать, сбрасывая вьюк с взрывчаткой под танковое днище, но также раненых с поля боя вытаскивать.

Как Варя ни упрашивала, комбат остался непреклонным. Он не собирался посылать женщин и собак против танков.

Напряженности прибавил визит замполита бригады. Какой шут его принес? Толстенький, как колобок, только не румяный, а землисто-серый, он, как всегда, устроил грандиозный разнос.

— Ага, в футбол играете?.. — Сарказм замполита не знал границ. Речь из его уст лилась непрерывно, гладко, словно то самое тесто, из которого, как казалось, он был выпечен.

— Дорогие товарищи футболисты, кто «тигры» остановит? Трясущийся в припадке Шилов с нательным крестом на груди — подарком от бабушки? Варвара Алова, что в пруду по ночам голышом купается, та еще греческая богиня, повелительница антилоп? Или, может, Рыжая бестия, — так замполит с ходу окрестил Ласку, — остановит? Форменное безобразие, футбольный мяч интересует служебную собаку гораздо больше ее прямых обязанностей!

В ответ Ласка гавкнула так, что замполит стремительно выкатился из блиндажа, изрыгая ядовитые реплики, от которых всем стало не по себе.

— Он отходчивый, — сказал комбат, — пошумит и успокоится.

Однако замполит, как видно, не успокоился. О безобразиях, творящихся, по его мнению, в батальоне, он доложил наверх.

На следующий день прибыл представитель штаба Воронежского фронта Сокольников, красивый крепко сбитый бледный брюнет в отутюженной полковничьей форме. Если бы не слишком темный цвет волос и полковничья форма, издали его можно было принять за маршала Ворошилова — те же аккуратные квадратные усики, великолепный овал лица, ладная комплекция и стремительная походка опытного кавалериста.

— Если хоть один твой танк, комбат, дрогнет под немецким натиском и с места сдвинется, я тебя под трибунал отдам, — грозным тоном сказал он. — Как говорится, у жизни долгий маховик, кончина же — всего лишь миг!

Поджав побелевшие от злости губы, представитель штаба фронта так внушительно тряс перед лицом Савельева своим планшетом, до отказа набитым документами, что, казалось, он сейчас с треском лопнет.

5

Ласка, конечно, снова убежала играть в футбол. Может быть, секрет ее любви к футболу крылся в том, что после игры Шилов неизменно доставал из своего планшета трофейную галету и угощал ею рыжую любимицу. Михаил всегда берег для собаки это лакомство.

Как бы то ни было, «Ласковый футбол», как его окрестили остряки-танкисты из соседних подразделений, продолжался. Похоже, запретить овчарке играть в мяч было так же невозможно, как запретить дышать.

Опасаясь нагоняя комбата, Варя сама стала приходить за собакой, и Шилов вдруг сердцем ощутил, что с каждой встречей между ними растет взаимная симпатия — томное, сладостное предчувствие чего-то очень хорошего и радостного.

Но однажды по секрету Варя показала Шилову половинку старинной монеты, изготовленной из металла, очень похожего на настоящее золото. На одной стороне половинки, по всей видимости аверсе, можно было видеть затылок и плечо мужчины. Человек был в свободном одеянии, напоминавшем римскую тогу, на его голове располагалась часть лаврового венка.

На реверсе был хорошо виден средневековый германский орел со срезанным левым крылом — глазастый, носатый, непропорциональный, с огромными лапами, немного напоминающий ворона. С краю справа были выдавлены латинские буквы «FDIDE» и крест.

— Крест как у немецких фашистов.

— Не совсем так, Варя, не они его придумали. Их крест, между прочим, похож на крест ордена тамплиеров.

— Откуда ты знаешь?

— У нас в школе учитель истории был из русских немцев. Кружок вел, немецкий язык дополнительно изучали, поэтому я по-немецки понимаю и говорю неплохо, по крайней мере учитель меня хвалил.

Шилов повертел странную половинку монеты в руках. Интересно, что с краю монета имела аккуратное отверстие, вероятно, для того, чтобы ее могли носить на цепочке или веревочке.

— Неужели монета золотая? Откуда она у тебя, Варя?

— Ласка нашла.

— Где?

— Не знаю, Миша. Ласка спрятала монету в пасти. Когда я заметила, что у нее что-то есть, она, хитрюга, еще отдавать не хотела! Где она могла подобрать такую ценную вещь, ума не приложу. Кто в нашем расположении может быть владельцем такой монеты? Что делать? Ходить и всех спрашивать, чья монета?

— Нет, так не пойдет. Подожди, что-нибудь придумаем!

Загадка с монетой не разрешилась, но она еще больше сблизила их, а надежда на то, что между ними зреет что-то в самом деле настоящее, усилилась, когда Михаил стал невольным свидетелем одной неприглядной сцены. Возвращаясь в один из вечеров в расположение батальона, он не заметил, как невольно оказался неподалеку от скрытого в зарослях заброшенного сельского пруда, в котором часто купались девушки из медицинского взвода.

Вдруг со стороны пруда донеслись звуки отчаянной возни. Шилов шагнул в кусты, приподнял ветку и увидел, как Седов тащит за собой обнаженную мокрую Варю, которая, как древнегреческая богиня, только что вышла на берег из воды.

— Пойдем, Варюха! Дело предлагаю. Спирт и лежбище. Земля токарным станком дрогнет. Лови сладкие мгновения!

— Да мы что, товарищ сержант, — животные? Отпустите меня немедленно!

Седов не слушал, упрямо тащил девушку за собой. Она сгорала от стыда и возмущения.

Шилов хотел вмешаться, но в этот миг в серебристых июньских сумерках мелькнула рыжая молния. Она ударила Седова в спину, он поскользнулся на влажной глине и рухнул в прибрежную слизь. Варя схватила сапоги, обмундирование и со смехом убежала прочь.

Седов, как боров, валялся в грязи, скользил на покатом склоне, никак не мог подняться, ругался на чем свет стоит, а Ласка нежно лизала его в грязные губы, словно решила заменить похотливому сержанту Варю.

Через несколько дней Варя с лукавой улыбкой попросила Шилова показать фотографию своей любви. Вместо фотографии любимой девушки, которой у него не было, Шилов показал аккуратно запаянную в целлофан фотографию Детского фонтана Сталинграда.

Варя с недоумением уставилась на фото. Обугленный скульптурный хоровод, который на фоне дымящихся руин Сталинграда вели дети вокруг скульптурного крокодила, проглотившего солнце, произвел на Варю гнетущее впечатление.

Чтобы развеять его, Шилов пояснил, что Детский фонтан предрекал гитлеровцам окружение, им придется вернуть украденное солнце, но Варя тогда его не поняла. Она подумала, что он, как сталинградец, понятное дело, сильно переживает.

Впрочем, что могла понять Варя, если сам Шилов объяснить-то толком ничего не успел. Пришел комбат, прервал беседу и прекратил игру в футбол, которую опять, конечно, устроила Ласка.

Комбат без энтузиазма выдал очередное китайское предупреждение и отправил Варю и Ласку обратно к Ёловой. Разгоряченным от игры танкистам он сообщил, что завтра, похоже, немцы наконец решатся и начнут наступление.

Комбат, несмотря на все призывы замполита снять Шилова с должности командира танка, успел полюбить его за твердость и рассудительность и не только не снял с должности, но и поставил на самый ответственный участок. Задача состояла в том, чтобы не обнаружить себя, а если вдруг немецкие танки прорвутся, пройти по склону вдоль оврага, выйти во фланг и ударить им в борт.

— Товарищ капитан, полковник Сокольников запретил сдвигать танки с места. Подсудное дело!

— Действуй под мою ответственность. Если будет невмоготу, пой «Расцветали яблони и груши».

— У меня другая песня любимая, товарищ комбат!

Лицо Шилова озарила улыбка, которую так любила его мама, сгоревшая под немецкими бомбами в Сталинграде.

Глава первая Жил-был Лис…

Жил-был лис, манишкой бел,

Он хитер, умен и смел,

Мех, как будто бы подстрижен,

Ровный, гладкий, ярко-рыжий.

Владилен Елеонский. Жил-был лис…

1

Эрик Краузе, серьезный поджарый, как лис, блондин, внешне отдаленно напоминавший известного немецкого рыцаря — участника очередного крестового похода против «варварского Востока», нравился всем без исключения девочкам на улице провинциального немецкого городка, в котором родился и вырос.

Первые опыты на любовном фронте показали подросшему Эрику, что красивые девушки любят черную военную форму, и так просто идти с каким-то парнем, пусть симпатичным, но без перспектив, не желают. Дурнушки, конечно, были готовы на все, чем Эрик как-то раз воспользовался, едва почувствовав почти непреодолимую для любого подростка тягу к противоположному полу. Впрочем, надо сказать, что воспользовался без особого энтузиазма.

По совету мудрого дядюшки Франца, способного, кажется, даже дьявола привлечь на свою сторону, а также самого фюрера, Эрик выбрал стезю военного. Слушая рассказы дяди, бывшего танкиста, ставшего после досадного ранения интендантом в одной из провинций захваченной Франции, Эрик проявил себя в гитлерюгенде — молодежной нацистской организации, после чего, получив соответствующие рекомендации, легко поступил в танковое училище.

Мама была против военной карьеры сына. Она хотела, чтобы Эрик, как его отец, стал инженером.

Сам отец о будущем сына не разговаривал, как будто такой проблемы вовсе не существовало. Он сутками пропадал на военном заводе под Аугсбургом и в те редкие дни, когда приезжал домой, весь измочаленный и уставший, хотел только одного — кружки свежего пива и монотонного шелеста светских разговоров ни о чем.

Без сожаления оставив свой городок, Эрик с отличием окончил танковое училище, с успехом применяя те математические способности, которые видела в нем мать, однако вовсе не в целях скорейшего освоения инженерного дела, а для мгновенного вычисления в уме нужного артиллерийского угла.

Скоро навык пригодился на Восточном фронте, когда с дальнего расстояния надо было расстреливать многочисленные обозные колонны русских. Они часто двигались довольно шустро, и поэтому приходилось оперативно высчитывать поправки угла с учетом движения.

Способного танкиста заметили и отправили переучиваться на «тигры». Новая тяжелая бронированная махина сразу же впечатлила Эрика своими возможностями.

Если держаться от противника на дистанции более полукилометра, можно было оставаться неуязвимым — такова была броня нового чудесного танка. Скорость позволяла маневрировать, а пушка — бить танки русских с расстояния до двух километров, что поначалу казалось просто невероятным, но вскоре подтвердилось на поле боя.

Эрик прибыл в расположение роты тяжелых танков, находившейся под русским городом Белгород, и был назначен командиром новенького «тигра». Учебные стрельбы прошли не очень хорошо, и Эрик решил провести мероприятие по сплочению экипажа, которому его научил милый дядюшка Франц.

Построив танкистов, молодой командир заявил, что готов терпеть от членов экипажа все что угодно, даже пьянки и самовольные хождения по девочкам, лишь бы во время боя каждый без понуканий и напоминаний всегда отлично знал, что ему следует делать.

Негласный договор был скреплен бутылкой коньяка, которую на днях дядя прислал из Франции, а также веселой пародией на русский хоровод вокруг ободранного пугала на заброшенном деревенском огороде. Инициатором хоровода неожиданно выступил стрелок-радист Гюнтер, который всегда умудрялся оставаться чумазым, даже после мытья в душе.

Юркому глазастому Гюнтеру, поначалу помешанному на цветных фотографиях обнаженных девиц, с недавних пор вдруг вклинились в голову русские хороводы. Они, кажется, будоражили его теперь гораздо больше, чем цветные голые девочки из мужских журналов. Русский хоровод надежно вынес ему мозг, подобно пуле из убойного ствола русского пистолета ТТ.

Эрик отнесся к новому увлечению стрелка-радиста снисходительно. Командир решил, что, по всей видимости, контузия, полученная Гюнтером в Сталинграде, не прошла бесследно.

Наводчик Макс, рыжий упитанный увалень с острыми, как у крысы, зубками, угостил всех сухой колбасой, которую в невероятных количествах постоянно возил с собой, но упорно не сознавался, откуда она у него.

Заряжающий Гельмут, веснушчатый детина с непропорционально маленькой по сравнению с широченными плечами головой и массивным носом, похожим на знатную картофелину, выращенную где-нибудь на юге Саксонии, до безумия любил мясо. С пылающим взором неандертальца он притащил откуда-то свежую сырую свиную ногу, затем в два приема не только разделал ее, но также нарубил фарш для котлет, которые весь экипаж дружно слепил за пять минут.

Механик-водитель Вальтер с мертвенно-бледным лицом и раскосым кошачьим взглядом какого-то сказочного персонажа развел на решетке угли. Если его как следует попросить, он все делал быстро, четко и аккуратно, но иногда мог капризничать, набивая себе цену.

Короче говоря, вечер состоялся и, кажется, спаял экипаж. По рассказам дяди Эрик знал, что теперь фронт либо мигом разорвет спайку, показав огрехи соединения, либо усилит ее и превратит экипаж в монолит. По крайней мере, прошедшие на следующий день учебные стрельбы преподнесли сюрприз — экипаж Эрика занял первое место в роте.

До сих пор не имея в активе серьезных столкновений с русскими танками, ведя боевой счет лишь стрельбой по практически беззащитным колоннам, как в тире, Эрик, конечно, не представлял реальной силы русских и был очень низкого мнения об их противотанковой обороне.

Молодой немецкий лейтенант так верил фюреру и дядюшке Францу, был так уверен в близком окончании войны на Восточном фронте, что непосредственно перед началом наступления рано утром пятого июля тысяча девятьсот сорок третьего года сделал в своем дневнике следующую запись: «Операция фюрера „Цитадель“ началась! Седьмого июля кое-кто будет в Курске, но мы идем дальше. Мама, впереди — захватывающий отдых в Италии. Твои опасения были напрасны, все хорошо!»

2

Впрочем, ход событий утром пятого июля лишь укрепил Эрика в его презрительном отношении к качеству вражеской обороны. Русские, словно кроты, хорошо врывались в землю, но запирались в ней и ограничивали себя в маневре. Вот почему все советские подразделения без труда перемалывались по очереди.

Позиции советских дивизий, которые противостояли здесь немецкому танковому корпусу, были проломлены с одного щелчка. По-другому просто никак не могло быть. Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Все, как в геометрии Эвклида. О том, что еще существует геометрия Лобачевского, Эрик нисколько не задумывался.

Впереди шли три «тигра», за ними пылили несколько десятков более легких бронированных машин. Танк Эрика в тройке «тигров» шел крайним справа.

Русские ничего не смогли противопоставить «тиграм». Лишь несколько легких танков были подбиты русской противотанковой артиллерией, вот и все сопротивление.

Основные силы пошли левее, а Эрик повернул танк направо, чтобы проутюжить траншею и выйти на склон оврага на левом фланге русских. Так ему приказал командир роты.

Русские пехотинцы удирали с такой проворностью, какую Эрик видел впервые в жизни. Он даже подумать никогда не мог, что человек, оказывается, может с такой скоростью скользить по земле.

Разворотив блиндаж, похоже, командира русского танкового батальона, «тигр» Эрика двинулся дальше, пропуская советскую траншею между мощных широких гусениц. Все было превосходно, пока из траншеи вдруг не поднялась какая-то чумазая русская дура в пропыленной каске с погонами сержанта саперных войск на хрупких плечах.

В руках отчаянная дуреха держала противотанковую мину. Русская девушка-сапер застыла на месте так, словно окаменела от одного лишь вида «тигра». Только ее глаза-фары испуганно светились в пыли.

Все сделал не так хрупкий сапер в гимнастерке не по размеру, смешной куцей юбке, отвратительных черных чулках и неуклюжих сапогах! Вместо того чтобы упасть в траншею, выждать момент, встать, подсунуть мину под самую гусеницу танка, затем снова упасть в траншею, он метнул мину на бруствер на виду у немецких танкистов и уставился на танк в упор своими бездонными глазищами сказочной феи, словно решил одним лишь взглядом остановить его.

Эрик, безусловно, проучил бы русскую ведьму-недоучку. Никому не позволено кидать мины под германский танк! В наказание он пропустил бы глазастого сапера между гусениц и раздавил грунтом, а проклятую мину «тигр» просто объехал бы, но… не получилось.

Все потому, что внезапно в глубине траншеи мелькнула рыжая тень, похожая на тень овчарки с саперным вьюком на спине. Стоп!..

Эрик не боялся русских саперов, все их отчаянные поползновения разгадать было несложно. Эрик боялся непредсказуемых русских собак, которые могли быть русскими передвижными противотанковыми минами.

Каждая русская саперная собака несла на боках в специальном вьюке до двенадцати килограммов тротила. Взрыв такого количества мощной взрывчатки мог не только подбить «тигр», он мог покалечить экипаж, чего очень не хотелось, судя по цветной фотографии очередной гибкой, как гуттаперч, обнаженной девицы. Вечером накануне наступления Гюнтер, почему-то снова воспылав любовью к голым девочкам, вырезал из французского мужского журнала эту фотографию и наклеил на стенку корпуса танка как раз у самого прицела курсового пулемета.

Бой практически был закончен, поэтому Эрик остановил танк и объявил перекур. Русскую ведьму выволокли из траншеи и, сорвав с ее головы каску, усадили неподалеку от разваленного блиндажа на ее же мину, как на ракету для старта.

Гюнтер, как всегда, при виде симпатичной девушки превратился в шута при дворе германского императора. Он поднял с земли экипаж Эрика и повел русский хоровод вокруг очаровательной пленницы.

Дурашка Гюнтер, наверное, плясал бы до упаду и всех заставил бы упасть в обморок от сумасшедшей русской пляски, если бы Эрик, разбив хоровод, не прекратил разнузданный балаган. Сам он посчитал ниже своего достоинства участвовать в нем.

3

В разбитом блиндаже русского комбата пронырливый Гюнтер вместо мужских журналов раздобыл карту минных полей, кое-какие обозначения были непонятны, и Эрик решил уточнить их значение у русской девушки-сапера, заодно сразив ее своим мужским обаянием.

Обломать симпатичную девушку, но не силой, а неотразимой мужественностью немецкого рыцаря — вот о чем он всегда мечтал. Симпатичная девушка — русская? Ах, какая разница! Русская, немецкая. Все симпатичные девушки одинаковы!

Высокий, стройный, изящный, как видно, мечта любой девушки, он красовался перед пленницей в своей эффектной черной форме. Немецкий лейтенант был настолько уверен, что предстоящее наступление будет увеселительной прогулкой, что не посчитал необходимым надеть танкистский комбинезон на повседневную форму.

В руке Эрика темнела эффектная трость. Она выглядела солидно. Тускло светил бронзовый набалдашник, отливая изображениями германских орлов на все четыре стороны света.

До встречи с русской дикаркой все шло превосходно, ярко светило июльское солнце, русские оказались наголову разбиты, у всех немецких танкистов было отличное настроение, и не хватало лишь любви, но, тысяча зверей, Эрика опять ждало разочарование. Разговор с пленницей не клеился ни по-хорошему, ни по-плохому.

На все любезности и галантное обхождение русская упрямица отвечала «Нет!», а угроза подорвать ее на мине, которую она готовила «тигру», возымела прямо противоположный эффект. Вместо того чтобы смягчиться и уступить красивому немецкому мужчине, русская ведьма — специалист по русским минам — умолкла и больше не проронила ни слова.

Не сказать, что она была очень уж красива, но что-то в ней, в самом деле, было от лесной феи. Таинственные глаза-озера так и норовили утащить в глубокие омуты. Пусть совсем чуть-чуть, но что-то в ней все-таки было.

Тем временем терпение Эрика, а вместе с ним и галантность улетучились как дым. Можно не соглашаться, иметь свою точку зрения, рассуждать — да ради Бога! Однако зачем молчать?

Молчание взбесило Эрика и довело до белого каления. Он грубо схватил русскую молчальницу за пыльные волосы, аккуратно подстриженные под каре, и в этот миг произошло нечто совершенно невероятное.

4

Эрик дернул дикарку за волосы и на своем ломаном русском языке стал говорить ей о смысле жизни, о том, что есть хорошо, а что плохо. Если женщина ласкает мужчину — это хорошо, если нет — плохо. Что-то в этом роде!

Гюнтер восхищенно цокнул языком, его, как видно, не на шутку взбудоражило красноречие командира. Остальные танкисты тихонько сидели у «тигра», курили и посмеивались.

Упорство дикарки, однако, продолжалось и подлежало наказанию. Эрик стал расстегивать пуговицы на ее гимнастерке.

Пора от слов переходить к делу. Голая по пояс девушка-сапер, во-первых, продемонстрирует свои прелести миру и покажет, стоит ли затевать весь сыр-бор.

Во-вторых, в случае искреннего восхищения ее неотразимой красотой, как любая скромная девушка, не вполне уверенная в своей привлекательности, она наверняка растает от мужских комплиментов, расскажет все, что знает, и сдастся наконец на милость галантных победителей.

Однако дальше случилось такое, чего Эрик не мог себе даже вообразить. Несмотря на сопротивление, он все-таки сумел обнажить ее грудь, но внезапно увидел на шее ведьмы плохонькую репродукцию русской иконки Божией Матери.

Иконка, иконка, Бог с ней, с иконкой! Тем более что не сама иконка, а всего лишь убогая миниатюрная репродукция с нее болталась на тонкой веревочке. Эрика, как внезапным громом среди ясного неба, поразило совсем другое.

У русской дикарки на шее помимо иконки висела половинка монеты. Той самой монеты!

«Эрик, дорогой, мой человечек покажет тебе недостающую половинку монеты, значит, это тот самый человечек. Береги его! Он расскажет тебе много интересного и поможет сделать головокружительную карьеру на Восточном фронте», — молнией пронеслись в мозгу слова дядюшки Франца.

Правда, дядя говорил о мужчине, даже называл его русскую фамилию. Однако кто знает, на войне все происходит и меняется быстро. Может, Эрику вместо мужчины решили прислать симпатичную девушку-агента?.. Весьма мудрое решение!

Эрик, глядя на половинку монеты, замер так, словно его парализовало. Неужели в самом деле перед ним тот самый человечек? Но если русская дикарка — его агент, как в таком случае объяснить ее странное поведение?

Эрик невольно задумался. Может, она так ведет себя специально, чтобы не вызвать подозрений, ведь Эрик не один, есть свидетели. За ними, между прочим, во все глаза наблюдает его танковый экипаж, а возможно, и немецкие гренадеры из дальней, только что захваченной русской траншеи.

Эрик стоял и не знал, что делать. Глаза русской девушки по-прежнему не сулили ничего хорошего.

В самом деле, очень странно! Если девушка действительно была тем самым агентом-связным, скорее всего, она, боясь расправы, сделала бы какой-то намек.

Неужели она так умело играет? Хотя если подумать, то почему бы не сыграть?

Речь идет о больших секретах. Рядовым бойцам такие секреты знать не положено, именно поэтому она упорно играет перед ними роль непокорной русской пленницы. Вполне логично!

Внезапный громкий оклик «Эй, отпусти ее!» прервал наскакивающие друг на друга мысли Эрика и заставил немецких танкистов резко повернуть головы. Из-за кормы «тигра», весь седой от пыли, вышел молодой худой, бледный русский офицер-танкист. Его глаза были не просто пронзающими, они, казалось, хватали за горло и грызли, как клыки волка. Редко встретишь такую злобу в людях!

Страшное дело, русский без разговоров навел на Эрика дуло своего убийственного ТТ и точно выстрелил бы, если бы Эрик не опередил русского маньяка всего на долю секунды.

Для таких случаев Эрик носил в правом кармане форменных брюк малокалиберный вальтер. Надежнейший пистолет! В отличие от русского ТТ, он не подводил самострелом даже с взведенным курком и патроном, загнанным в патронник.

Вальтер Эрика, как всегда, лежал в кармане, готовый к бою. Патрон в патроннике, предохранитель снят, оставалось только навести ствол на цель, взвести курок и нажать на спусковой крючок, что Эрик с успехом сделал без малейшего промедления.

Времени не было, поэтому пришлось стрелять сквозь брюки. В брюках образовалось аккуратное отверстие от вылетевшей пули, но что значат брюки, когда на кону висит жизнь!

Русский танкист неуклюже взмахнул руками и упал навзничь. Пленная дикарка вдруг с отчаянным криком бросилась к нему.

— Ты не ист давать ласка, — сказал Эрик на своем неповторимом русском языке, вынул вальтер из кармана, спокойно прицелился в гибкую привлекательную спину молодой русской ведьмы, но мысль о монете снова пронзила мозг, и он не выстрелил.

В этот миг в воздухе мелькнула рыжая тень. Острые зубы плотно вцепились в правое запястье Эрика и рванули руку вниз. Слезы брызнули из глаз от боли!..

В следующее мгновение Эрик врезался носом в пыльную землю, забыв про упрямую русскую ведьму, ненормального русского танкиста и отлетевший куда-то сверхнадежный вальтер.

Эрика теперь занимало только одно — ужасающее рычание собаки, терзавшей его руку так, словно ей попалась вкусная сахарная кость, и нестерпимая острая боль в запястье, смертоносным током пронзившая все тело. Избавление от боли стало на данный момент единственным смыслом жизни!

Гюнтер, выпучив глаза, неуверенно стянул с борта «тигра» МП-40 и вскинул дуло пистолета-пулемета в сторону овчарки, терзавшей руку Эрика. Ствол предательски задрожал.

Вальтер вовремя толкнул Гюнтера и не дал ему выпустить очередь.

— Не стреляй, дурак, заденешь Эрика!

Гюнтер в нерешительности замер, не зная, как помочь командиру. В этот момент в довершение ко всему раздался рев танкового двигателя.

Из-за взгорка выкатился Т-34, весь обсыпанный грунтом, как видно, после немецкой бомбежки, непосредственно предшествовавшей наступлению немецких танков. Русский танк резко остановился, как будто наткнулся на невидимое препятствие, и, постояв несколько секунд, словно в задумчивости, вдруг раскатисто выстрелил из пушки.

Фугас разорвался в пятидесяти метрах. Немецкие танкисты попадали под «тигр», словно кегли, сбитые метким шаром.

5

Как же так? Все так прекрасно складывалось! Было превосходное героическое утро.

Великолепный «тигр» проломил вражескую оборону. Слаженный экипаж работал как часы. Живое общение и крепкий горячий черный кофе из термоса приятно будоражили. Пара удачных выстрелов по русским позициям вызвала у танкистов оживление, как у стрелков в тире, а разбегающиеся веером, словно тараканы, русские пехотинцы рассмешили до слез. Русские клоуны, честное слово!

Все было сегодня, все, о чем только может мечтать солдат рейха. Или нет — почти все…

Ощущение праздника, безусловно, усилили бы французский шоколад с французским коньяком и немного дикие, конечно, не французские, но искренние ласки обнаженной русской ведьмы, узнавшей наконец, кто они есть на самом деле — истинные германские солдаты!

Здесь случилась осечка — впервые за все пребывание на Восточном фронте у лейтенанта панцерваффе как-то нехорошо заныло в груди, словно от недоброго предчувствия, однако в мистику Эрик не верил — не тот склад ума.

Не скоро, но Эрик все-таки пришел в себя, весь щедро обсыпанный белгородской землей. Остальные члены экипажа, лениво чертыхаясь, тоже зашевелились.

Эрик поморщился от боли. Правая рука не действовала, она страшно вздулась и стала лиловой, как спелая слива на ветке в саду у бабушки.

Эрик схватил бинокль левой рукой и увидел удаляющийся Т-34. Русский танк медленно полз к оврагу, словно тяжело тащил по земле беременное брюхо, до него было не более трехсот шагов.

Тем не менее, когда экипаж по команде Эрика занял свои места в «тигре», приник к ячейкам снарядов, приборам наблюдения, оптике пушки и прицелу пулемета, Т-34 успел исчезнуть в овраге. Русская повелительница мин, русский бешеный танкист и русская собака-тень со смертоносным вьюком на спине, скорее всего, укрылись в этом проклятом танке, значит, его надо догнать и поджечь, как соломенное чучело в Вальпургиеву ночь. И пусть русские гномы вздрогнут в своих подземных пещерах, когда «тигр» ударит в броню русского танка из своей восьмидесятивосьмимиллиметровой пушки! Если у русских, конечно, вообще водятся в земле гномы.

Когда «тигр» выехал на гребень оврага, Т-34 заметно прибавил скорость. Он ходко резал воды ручья, извивавшегося на дне оврага, и напоминал своим видом шустрый бронированный катер.

Расстояние в пятьсот метров не должно было смутить никого. Удар снаряда, выпущенный из пушки «тигра», гарантированно убил бы русского кабана.

Однако в момент прицеливания русский танк сманеврировал, обходя огромный валун. Немецкий снаряд попал в валун и расколол его надвое. Пока Гельмут вгонял новый снаряд в канал ствола, Т-34 исчез за изгибом оврага.

Эрик вышел из себя и стал ругаться. Нервозность передалась Вальтеру, и он неосмотрительно повел «тигр» по кромке оврага, стараясь быстрее выйти на новую позицию.

Все произошло быстро и неожиданно — «тигр» мигом сел в удивительную русскую глину по самые борта!

Проклиная все и вся, немецкие танкисты вылезли из танка. Тяжеленный «тигр» увяз прочно. Без помощи тягача ему теперь никак нельзя было выбраться на твердое место.

6

Эрик запросил по рации помощь и приказал танкистам привести себя в порядок. Свободного времени теперь навалом, а солнце еще высоко.

Расстелив на прибрежной травке опознавательный танковый брезент с черной свастикой в белом круге, которым обычно накрывали корму «тигра», чтобы во время бомбежек немецкие летчики не сбросили бомбы на своих, танкисты перекусили, перекурили, сыграли пару раз в картишки и, наконец, решили постирать форму, насквозь пропитавшуюся пылью после неожиданного разрыва русского фугаса.

Обычную стирку Гюнтер снова умудрился превратить в пивной фестиваль. Он толкнул Макса в голый жирный зад, и тот рухнул в ручей.

Тогда Гюнтера стал топить Вальтер, а Вальтера — Гельмут. Эрик лежал в трусах на брезенте, курил и лениво размышлял о том, откуда маленький, как вошь, Гюнтер берет силы на свои дурацкие проделки.

В конце концов Гюнтера стали топить все разом, и он жалобно попросил помощи. Эрик положил недоеденную галету в свой командирский планшет, который лежал на брезенте, стрельнул окурком французской сигареты в воздух и прыгнул в ручей наводить порядок.

Командир вмиг оседлал дебелую тушу наводчика Макса. Вонзив свои острые пятки в его мягкие бедра, он предложил немедленно догнать Т-34, поскакав галопом по руслу ручья.

Горилла Гельмут вскочил на гнома Гюнтера, тот, конечно, не удержался на ногах, Гельмут рухнул на Эрика и сбил его с Макса. Началась такая возня, что ручей снова превратился в грязную лужу, словно по нему снова только что промчался Т-34.

В этот миг прибыл тягач, и запыхавшиеся голые парни в мокрых трусах, хохоча, выползли на берег. Эрик даже забыл о своей опухшей руке и, кажется, начал думать, что день, такой противоречивый и контрастный, ближе к вечеру все-таки удался. Сейчас их вытянет тягач, они прибудут в расположение роты и продолжат победоносное наступление.

— Э, парни, а где мой планшет?

Встревоженный крик Эрика разнесся над взбаламученной поверхностью русского ручья и недоуменно повис в воздухе. Танкисты в растерянности стали искать планшет командира, но его нигде не было видно.

Судорожные поиски в течение часа ничего не дали. Тягач давно вытянул «тигр» на твердое место, а планшет Эрика все никак не находился. С горьким чувством в груди лейтенант вдруг понял, что день пятого июля тысяча девятьсот сорок третьего года он не забудет никогда.

7

Савельев верил в Шилова, но бой прошел совсем не так, как предполагалось. Рано утром с закрытых позиций ударила тяжелая немецкая артиллерия, а затем с воем навалились Ю-87.

Немецкие штурмовики непрерывно пикировали, ювелирно точно кидали бомбы и едва не задевали головы советских бойцов неубирающимися шасси с обтекателями, чем-то похожими на лапти, за что остряки прозвали их «лаптежниками».

Всего лишь одно слово, но какое! Как оно действует? Не хуже бомб.

Сознание того, что бомбит какой-то «лаптежник», какой бы ужасной ни была бомбежка, вдруг давало необъяснимое моральное превосходство и вызывало лишь насмешку над всеми замысловатыми потугами врага убить тебя, уничтожить, смешать с землей, превратить в сажу и пепел.

«Лаптежники» улетели только тогда, когда подошла танковая армада. Не успели прекратить падать бомбы и бить снаряды тяжелой артиллерии, как ударили пушки «тигров». В отличие от советских танков, «тигры» могли прицельно бить из пушек на ходу, подавляя точки сопротивления, чудом оставшиеся невредимыми после такого количества бомб и снарядов, упавших на советские позиции.

Согласно указанию комбата, Шилову не следовало открывать огонь раньше времени, однако огонь от бомб «юнкерсов» с воздуха и тяжелых артиллерийских снарядов с земли был настолько плотным, что Шилов при всем желании не смог бы не то что выстрелить — даже прицелиться.

Заряжающий не выдержал и с криком «Похоронят!» выскочил из танка под бомбы и снаряды. В руках у Шилова остался лишь его сапог, за который он успел схватить, чтобы остановить труса.

Если вдуматься, то человека охватывала вовсе не трусость как таковая, когда дрожишь от страха. Нет!

Все нутро выворачивало наизнанку вполне естественное и потому почти непреодолимое желание прекратить нестерпимую муку. Пусть смерть, лишь бы прекратился наконец леденящий ужас, от которого волосы двадцатилетних парней вмиг становились седыми.

Когда позже Шилов вылез из танка, он не нашел от своего заряжающего ни кровинки, ни былинки, ни нитки, ни кусочка, бац, и точка — нет человека, как будто никогда не было. Тогда Шилов, сам не зная почему так сделал, бросил в воронку от бомбы сапог, который продолжал машинально сжимать в руке, и присыпал его землей.

Вдруг шальная болванка дальнобойного немецкого орудия скользнула по брустверу капонира, ударила танк под углом в лоб справа, как раз там, где сидел на своем месте радист, и отскочила. Броню не пробила, но от жуткого удара броневые осколки разошлись веером над головами механика-водителя и радиста.

Седову смерть в виде одного из броневых осколков приветливо помахала ручкой, мол, до скорых встреч, а радиста забрала с собой. Его убило осколком брони, который вошел между бровей так, что даже следа практически не оставил.

Никакого боя в полном смысле слова не случилось. Немецкие танки прорвались на позиции и стали деловито утюжить траншеи, а Шилов и Седов, хоть и остались живы, никак не могли прийти в себя после артиллерийской и бомбовой подготовки противника.

Седов, стреляный воробей, первый опомнился и заметил «тигр». Немецкий монстр, подставив борт, утюжил траншею в трехстах метрах от капонира Шилова. Оставалось только навести пушку и выстрелить.

Шилов припал к оптике пушки. «Тигр» вдруг резко остановился как вкопанный.

С его гусениц густым потоком хлынул сухой грунт. Шилов как будто услышал этот мерзкий шорох, хотя, сидя в башне на расстоянии триста метров от «тигра», конечно же никак не мог его слышать.

Несмотря на то что Михаил наблюдал за «тигром» всего лишь через оптику, впечатление было настолько явственным, что с ним снова случился припадок. Он упал плечом на стенку башни и зашипел, как будто в отчаянии пытался исторгнуть из себя мучивший его недуг.

Напрасно Седов кричал и умолял командира. Тот не слышал криков, рвавшихся из наушников, словно у Шилова уши заложило.

Седов не знал о «шорохе» командира. Однако, как боец со стажем, как-никак в Т-34 с августа сорок первого года, он мгновенно сообразил, что у Шилова, похоже, контузия.

Бывалый механик-водитель сочно выругался по-своему, по-седовски (а в седовской нецензурной ругани главными персонажами были болт и гайка), и Шилов вдруг, как будто под воздействием магического заговора, пришел в себя. «Тигр» тем временем развернулся, вновь встал лбом и тронулся с места.

Седов похолодел, теперь в любой миг фашистский монстр мог обнаружить их и превратить в кисель, однако «тигр» скрылся за взгорком. Через мгновение показался лишь верхний срез его башни.

Неожиданно танк остановился. Теперь его из пушки не достать!

Внезапно возле «тигра» началась какая-то странная возня. Немецкие танкисты, один за другим, зачем-то вылезли из танка и спрыгнули с брони на землю, скрывшись за взгорком.

— Бьют — беги, лейтенант, а когда не ожидают — бей! — громко сказал Седов в танковое переговорное устройство, и его хриплый надсадный голос в наушниках шлемофона больно ударил, кажется, в самые перепонки.

Шилов вдруг вспомнил маневр, о котором говорил комбат. Согласовать действия было делом одной минуты.

Сметливый механик-водитель ловко вывел бронированную машину из капонира, под прикрытием гребня возвышенности спустился к оврагу, ходко прошел его склоном, хотя в одном месте едва не увяз в жирной глине, и вышел «тигру» точно в борт.

Тем временем Шилов, выбравшись из башни, незаметно подобрался к немецким танкистам. Оставалось перещелкать их из пистолета, а Седов поддержит, наведет пушку, он ее, тертый калач, неплохо знает, и ударит «тигру» в борт, но в следующий миг лейтенант увидел Варю.

Стройный немецкий блондин в ладно подогнанной танкистской черной форме, светя бронзовым набалдашником трости в лучах бледного от гари солнца, таскал Варю за волосы, а она стояла перед ним на коленях и молчала.

Вид Вари был настолько ошеломляющим, что Шилов вместо того, чтобы стрелять, обнаружил себя, крикнул что-то несуразное блондину, а тот, в отличие от Шилова, среагировал мгновенно. Он повернул голову в его сторону и сунул правую руку в карман. В следующий миг раздался выстрел.

Дальше все было, как во сне. Голова, словно она стала чужая, мотнулась вбок от удара скользнувшей по черепу пули.

Он упал. Где-то далеко, словно в другом измерении, раздался истошный крик Вари, потом грозно зарычала собака, загалдели по-своему немцы, глухо и недовольно фыркнул мотором родной Т-34, громыхнул выстрел его пушки, и неподалеку грозно ухнул фугас.

Затем все стихло, погрузилось в странную мертвящую тишину, остался только взволнованный шепот Вари:

— Миша, жив? Потерпи, я вытащу тебя отсюда. Слышишь? Дорогой мой…

8

Седов, как все явственно осознали чуть позже, сделал все возможное и невозможное. Каким-то чудом он ужом ускользнул из-под огня «тигра». Повезло Шилову с механиком-водителем!

Все потому, что Седов еще до войны успел три года отслужить в армии по рабоче-крестьянскому призыву, служил на Дальнем Востоке, участвовал в заварухе с японцами, был механиком-водителем на БТ-7, а в августе сорок первого года, сев за рычаги Т-34, сразу же попал в гущу боев под Киевом.

«Тигр» стрелял вслед, но Седову удалось убежать по дну оврага. Т-34 показал все свои самые лучшие ходовые качества. Фашистский зверь, похоже, отстал.

Остановив танк в прибрежных высоких зарослях сухого тростника, экипаж стал подсчитывать прибытки и потери. Прибытки с убытками рядом живут.

Погиб радист, его похоронили здесь же, у ручья. Заряжающий сбежал, от него даже горсточки пепла не осталось, один лишь сапог.

Немецкая пуля оцарапала Шилову лоб у виска, скользнув по кости черепа. Он пребывал в странном сумеречном состоянии и думал лишь об одном — как бы опять не начался «шорох».

Прибыток — Варя Алова. Она проворно довела Шилова до Т-34, помогла забраться в люк и села рядом с ослабевшим командиром на место заряжающего.

Пока немецкие танкисты приходили в себя после взрыва фугаса, а Седов ударил, так ударил, едва не похоронил фугасом всех, в том числе и Варю с Шиловым, удалось развернуться и уйти в овраг. Седов владел Т-34 так, словно вел вовсе не бронированную махину в тридцать тонн весом, а всего лишь мотоцикл с коляской.

Варя держалась мужественно, можно смело сказать, что она вынесла Шилова на себе из-под огня, но, когда все закончилось и выпили по глотку спирта из фляжки запасливого Седова, девушка, к великому удивлению парней, вдруг горько разрыдалась.

Из ее лепета ребята поняли одно. Варя не знала, что делать. Рации на танке нет, из оврага нос не высунуть, а Ласка куда-то пропала!

Слово за слово, Седов сказал так, как умел говорить, — грубо, зато верно. Мол, если бы не лейтенант, горел бы сейчас «тигр» за милую душу. Шилов — кисейная барышня — в самый интересный момент в обморок завалился, хорошо, что не обмочился.

Короче говоря, снова стал назревать конфликт. Шилов, скорее всего, не сдержался бы, опустился до драки с подчиненным, но в этот самый момент неизвестно откуда появилась взмыленная Ласка. Она выглядела так, будто за какой-то час обернулась вокруг нашего родимого многострадального земного шара.

Словно дичь, схваченную на охоте, умная овчарка держала в зубах планшет с бронзовой бляхой, на которой был выдавлен распластанный германский орел со свастикой.

Шилов осторожно взял планшет из пасти. Хитрая собака села перед Михаилом и стала тихо, но нетерпеливо повизгивать.

Седов и Варя застыли рядом, удивленно приоткрыв рты. Конечно, Варя очень обрадовалась появлению Ласки, но, увидев немецкий планшет в зубах любимой собаки, она неимоверным усилием воли заставила себя сдержать несвоевременное излияние чувств.

Шилов откинул крышку планшета и быстро проверил его содержимое. Планшет состоял из трех отделений, имелся также вытяжной компас на ремешке. В первом отделении хранились таблицы расчета артиллерийской стрельбы. Во втором, предназначенном, по всей видимости, для блокнотов, вместо таковых лежала надкусанная вкусно пахнущая галета.

Ласка взвизгнула так многозначительно, что теперь только круглый идиот не смог бы понять причину, по которой она стащила планшет. Шилов кинул собаке галету. Ласка поймала ее на лету, сдавила челюстями и, не жуя, мгновенно проглотила.

Варя кинулась к собаке. Последовавшая затем бурная сцена любви не поддается какому-либо описанию.

В третьем отделении под плотным целлофаном хранилась карта, вся испещренная условными обозначениями, номерами немецких воинских частей и стрелками, то сходящимися, то расходящимися в районе города Обоянь к северо-западу и станции Прохоровка к северо-востоку, затем они с двух сторон подбирались к Курску. Вверху справа крупными немецкими буквами было отпечатано черным жирным шрифтом «Absolut geheim».

Шилов вытянул карту из отделения планшета, чтобы лучше рассмотреть, и вдруг на землю упала плотная фотокарточка, видимо, она была спрятана под картой. Шилов потянулся за фотографией, а Седов, воспользовавшись моментом, ловко выхватил карту из его руки.

Михаил поднял фотографию, на ней была изображена приятная и в чем-то совершенно типичная немецкая фрау с округлым лицом, светлыми аккуратно подстриженными волосами, тщательно выщипанными бровями и правильным подбородком. С легкой едва заметной улыбкой на четко очерченных губах она смотрела твердо и прямо своими проницательными, добрыми, но уставшими глазами, словно ночь накануне фотосъемки выдалась тревожной.

Шилов перевернул фотокарточку, на ее оборотной стороне на немецком языке, который он неплохо знал, округлым женским почерком было старательно выведено следующее: «Моему самому благородному и любимому мужчине, дорогому сыну Эрику в День Матери на память! Твои двенадцать белых роз, дорогой мой, я буду хранить до твоего возвращения» и дата «13/05/1942».

Шилов в легком смятении засунул фотографию обратно в планшет. Какое-то странное чувство подступило к горлу и глазам. Нефертити, до этого момента представлявшаяся красивой, но бездушной, как будто бы бронированной женщиной, в действительности, оказывается, имела что-то похожее на человеческое сердце!

— Везет тебе, лейтенант, — сказал Седов, возвращая карту. — Совершенно секретная немецкая карта. Особист тебя за нее в обе щеки расцелует и в баньку пригласит спиртом побаловаться. Двигаем между наступающих клиньев, вряд ли там встретим их танки.

Седов вдруг заметил что-то, нагнулся, поднял с земли какую-то вещицу и с удивлением уставился на сильно истертую репродукцию Самарской иконы Божией Матери.

— Икона сия прославлена с тысяча семьсот тридцать шестого года, — сказал по слогам Седов, с трудом разбирая подпорченный текст.

Услышав слова Седова, Варя дрогнула всем телом. Оставив Ласку, она шагнула к сержанту, решительно выхватила репродукцию у него из рук, бережно спрятала ее в нагрудный карман гимнастерки и тщательно застегнула его на металлическую пуговицу.

Седов, глядя в ее полыхнувшее жаром привлекательное лицо, насмешливо покачал головой.

— Эх, Варюха, верующая ты моя комсомолка! Слушай меня. Если прорвемся к нашим, икону спрячь. Замполит узнает, съест!

— Скорее я кого-то скоро съем, товарищ сержант.

— Почему так?

— Есть факты.

— Поделишься?

— Женщины с мужчинами о таком не делятся.

— В чем проблема?.. Представь, что я твоя красивая закадычная подруга. Давай пошепчемся, а?

— Вы?.. Какой вы хитрый, товарищ сержант! Вы достаточно показали, какая вы девушка и красивая подруга. Нет, не скажу!

— Ладно, хватит разговоров, — устало сказал Шилов, — ночуем здесь, а на рассвете выдвигаемся.

9

Надо было найти и прикончить русского кабана, но потеря планшета совершенно выбила Эрика из колеи. В планшете хранилась важная секретная оперативная карта, поэтапно показывавшая, как надо поступать вплоть до прорыва к Курску. Эрик был обязан доложить о пропаже, что он сразу же сделал, немедленно связавшись по рации с командованием.

Командир был очень недоволен, так как рота наткнулась на вторую линию советской обороны, и каждый «тигр» находился на особом счету, однако судьба секретной карты была также не менее важна. Скрепя сердце, он назначил служебное расследование, а Эрику приказал ждать в ближайшем русском селе.

Получив от Эрика объяснительную записку, инспектора посоветовали ему во избежание неприятностей в течение суток отыскать пропавшую карту и укатили в штаб, но Эрик, вместо того чтобы бегать в поисках проклятой карты, улегся загорать.

Навалилась такая апатия, что делать ровным счетом ничего не хотелось. Будь что будет!

Разыгралась июльская жара. Расстелив брезент на корме «тигра», Эрик, лежа в одних трусах, пил холодное козье молоко прямо из русского погреба и с удовольствием грел кости под палящим русским солнцем, в то время как остальной экипаж, изнывая от жары, плескался у потемневшего от времени колодезного сруба.

Монотонное ожидание нарушил командир разведгруппы Курт Валленштайн, с которым Эрик подружился, едва прибыв под Белгород. Курт был человеком умным, дела решал, не парясь, можно сказать, играючи. Качество, которого многим так не хватает! С обаятельным разведчиком было не только приятно общаться, у него можно было многому поучиться.

Узнав историю Эрика, Курт в мгновение ока навел справки по рации и выяснил, что в тылу орудует русский танк и маршрут его в принципе несложно вычислить. Уверенный вид Курта пробудил у Эрика желание действовать.

Он вдруг приподнялся на локте.

— Послушай, дружище, ставлю канистру французского коньяка, если ты сообщишь координаты русского кабана и они подтвердятся!

— Эрик, он кружит по оврагам в камышах, как видно, никак не может проскользнуть сквозь расположение наших войск. Я сообщу тебе по рации точку перехвата, и ты устроишь засаду.

— В таком случае, жду, Черепаха ноль девять!

— Ты разделаешься с ним еще до захода солнца, Мамонт двадцать один!

— Удачной охоты, Курт!

— Удачной охоты, Эрик…

Разведчик нырнул в свой пятнистый полугусеничный бронетранспортер и укатил. Эрик потер лиловое запястье, оно все еще сильно ныло.

Стиснув зубы от боли, лейтенант откинулся на спину и, щурясь, посмотрел на клонившееся к закату солнце. Вместо солнечного диска глаза Эрика вдруг четко, как на кинопленке, увидели болезненно-бледное лицо русского танкиста, так дерзко вторгшегося в его беззаботную жизнь, запрограммированную лишь на одно — легкий, как дыхание взаимной страсти, успех и сладкую, как губы вошедшей в раж красивой девушки, победу.

Эрик оттопырил большой палец правой руки вверх, а указательный палец вытянул вперед, изображая пистолет. Лейтенант поднял дуло своего импровизированного оружия и дерзко прицелился им прямо в центр пылающего жаром солнечного диска. Проклятое русское солнце!

Вдруг мозг снова больно пронзила мысль о монете. У Эрика опять резко испортилось настроение, и он не стал имитировать выстрел в солнечный диск.

10

Седов оказался, как всегда, прав. По секретной немецкой карте можно было легко сориентироваться и просочиться к своим на стыке немецких воинских частей, по возможности не вступая в бой.

Внимательно разглядывая карту, Шилов все больше и больше понимал замысел противника. Он в который раз удивился тому, как Седов, не имея командирского образования, сумел все так быстро, точно и верно оценить. Гений, самородок, да и только!

Поначалу все шло, как по маслу. Пройдя проселочными дорогами, они столкнулись с каким-то обозным взводом немцев. Без труда раздавив немецкую полевую кухню на колесах, словно она была сделана из картона, Т-34 поддел лобовыми траками комфортабельный передвижной вагончик, который оказался душевой. Дверцы вагончика распахнулись, и голые намыленные немецкие мужские тела посыпались в дорожную пыль.

Никакого сопротивления не было, лишь ужас, изумление и отчаянный галдеж. Затем, чтобы обойти крупный населенный пункт, свернули на рокадную дорогу и неожиданно столкнулись с немецкой колонной, состоявшей из трех грузовиков.

Водитель головного грузовика, видимо, принял Т-34 за свой танк, что было совсем неудивительно. У немцев на этом участке фронта имелись трофейные танки Т-34. Колонна, не чувствуя опасности, спокойно пылила навстречу.

Седов притормозил. Шилов ударил фугасом по машине, замыкавшей колонну. Тяжелый грузовой «опель» взлетел в воздух так, словно его выхлопная труба вдруг превратилась в сопло ракетного двигателя.

Колонна мгновенно развалилась. Оставшиеся целыми грузовики съехали в кювет, Варя поливала немцев огнем из курсового пулемета. Немецкие солдаты смешно скакали по земле, словно сухие горошины, рассыпавшиеся на столе по недосмотру рассеянной хозяйки.

Седов врубил скорость, и танк на полном ходу прошел сквозь разгромленную вражескую колонну. Снова проскочили!

Рейд казался успешным, расчет верным. Ласка, повизгивая, с удовольствием уплетала за обе щеки трофейную свиную тушенку.

Варя смеялась, глядя на довольную овчарку, а Седов с Шиловым даже перестали ругаться. Однако сюрпризы ожидали впереди.

Первым сигналом судьбы стал горбатый немецкий биплан-разведчик, который бешеной осой пронесся так низко над дорогой, что, казалось, едва не задел башню несущегося Т-34 колесами своего неубирающегося шасси. Шилов в сердцах распахнул башенный люк и выстрелил вслед наглецу из трофейного австрийского карабина, который подобрал на дороге после штурма передвижной немецкой бани.

Второй звоночек прозвенел, когда тридцатисемимиллиметровая немецкая противотанковая пушка едва не прошила Т-34 своим снарядом насквозь. То ли скорость была приличная, то ли Седов случайно стал подправлять танк, короче говоря, выстрел в упор из пушки по русскому танку для немецких артиллеристов оказался последним.

Седов вовремя заметил опасность. Пушка стояла недалеко от обочины, за небольшим пологим взгорком. Она была хорошо замаскирована ветвями березы. Немецкий снаряд не пробил броню, а лишь скользнул по ней, словно нож по замороженному маслу.

Сержант мастерски бросил танк на цель. Т-34, как на крыльях, взлетел на взгорок и в следующий миг всей массой прихлопнул пушку гусеницами и днищем.

— Плохо, лейтенант! Нас, кажется, ждали. Теперь днем двигаться нельзя, только ночью.

— Пройдем село Киселево и где-нибудь в овраге заночуем.

— Чует мое сердце, сейчас затаиться надо, но что с тобой говорить, лейтенант. Бесполезно! Говорю тебе, нельзя так передвигаться. Нельзя! Срочно в укрытие. Давай вон в тот лесок, там кустарник густой и грунт хороший, твердый, не увязнем. Слышишь меня, лейтенант?

— Нет, только зря время потеряем, сержант. Вперед! Надо успеть сегодня пройти как можно больше и ночью выйти к нашим.

— Смотри, лейтенант, смотри, не слушаешь меня. Пожалеешь, да поздно будет!

11

Курт сработал превосходно. Вот что значит точный склад ума, как у математика. Все прошло, как по нотам гениального Рихарда Вагнера.

Офицер-разведчик вычислил пункт перехвата — село со странным названием Kiselevo. Русский кабан несся как угорелый, не подозревая, что за ним давно следят.

Эрик выбрал предельно логичную и правильную позицию — на холме у каменного остова заброшенной мельницы, кстати, судя по конструкции и латинским буквам, выдавленным на крепких красных кирпичах, принадлежавшей до большевистской революции немцу.

Отсюда открывался превосходный обзор на белгородские холмы и рощи, в то же время сам «тигр» был скрыт углом мельницы и вишневым садом, вернее, тем, что от него теперь осталось.

Пушка «тигра» могла поразить русский Т-34 на расстоянии до двух километров. Куда бы русский кабан ни пошел — через само село Kiselevo или в обход, — везде его ждал сюрприз — восьмидесятивосьмимиллиметровый бронебойный снаряд, до идеального блеска отдраенный Гельмутом.

Русский командир не блеснул оригинальностью. Когда закат окрасил верхушки дальних рощ алой краской, Т-34 в самом деле появился в окулярах бинокля.

Русский танк свернул с дороги, чтобы не проходить через улицы села, и понесся по полю, вдоль околицы, как будто скорость могла его спасти. Расстояние до танка было тысяча четыреста пятьдесят метров.

— По полю шурует, как по дороге, — с завистью сказал Вальтер, — с удовольствием пересел бы на Т-34! А, Макс?

— У Макса зад в башню Т-34 не влезет, — сказал Гюнтер с хохотком, — пусть меньше жрет колбасу!

Макс в самом деле, как всегда, жевал сухую колбасу. Эрик не стал прерывать процесс, тем более что сам желал насладиться едой, правда, несколько иного рода.

Он сел на место наводчика, приник к пушечной оптике, тщательно прицелился, взял упреждение и выстрелил. Снаряд должен был поразить цель, по крайней мере, до этого всегда подобные цели с такого расстояния Эрик поражал, но, как видно, у этого русского командира механик-водитель оказался не из простаков.

Хитрец вел танк «елочкой»: его машина, идя вперед, едва заметно шла наискось то влево, то вправо. Когда Эрик сообразил, в чем хитрость, у Т-34 не осталось ни единого шанса.

Вдруг сверкнула рыжая тень. Эрик на миг опешил, глядя в превосходную оптику, сквозь которую можно было заметить даже легкую щербинку на броне цели.

Из люка механика-водителя, как из русской проруби, вынырнула русская овчарка, она очень похожа на немецкую, но не такая лохматая. Собака ловко, как видно не в первый раз, соскользнула с крутой наклонной брони и стрелой понеслась через неширокий луг к сельской околице, маячившей в кустах.

Эрик хотел нажать на спуск, но русский танк резко снизил скорость. Теперь стрелять поздно, снаряд пойдет мимо цели. Снова требуется перерасчет, затем следует поправить прицел. Только после этого есть смысл нажимать на пушечный спуск.

Впору было разразиться площадной бранью, и Эрик в самом деле раскрыл было рот, чтобы сочно выругаться, как вдруг совершенно неожиданно увидел глазастую русскую ведьму. Ту самую! Она выкарабкалась из люка механика-водителя, цепляясь своими нежными пальчиками за броню, решительно прыгнула в луговую траву и бросилась бегом вслед за собакой.

Эрик недовольно поджал тонкие бледные губы. Русский танк остановился, затем двинулся снова. Нельзя оставлять ему шанс.

Дорога каждая секунда! Эрик, хмыкнув, мгновенно вычислил в уме упреждение, поправил прицел и нажал лбом на спуск пушки.

В оптике все было видно как на ладони. Снаряд пробил башню так, как шило прошивает кожу. Цель поражена.

Танк еще какое-то время проехал по полю и остановился как вкопанный. Над его корпусом заструился легкий сизый дымок.

Готов!.. Теперь следовало подобраться к русскому танку и проверить его.

Может быть, именно та собака, которая выскочила из танка, стащила планшет?.. Маловероятно, но проверить надо. Кроме того, Эрика не оставляла мысль о русской ведьме с половинкой заветной монеты на шее.

Как всегда, в самый неподходящий момент «тигр» закапризничал, словно младенец, которому за последние несколько часов уделяли слишком мало внимания и — о, ужас — не кормили грудью. Правое ведущее колесо отказалось вращать гусеницу!

Видимо, все-таки дала о себе знать мина. Они, по милости русской ведьмы не разобравшись в полной мере с русскими минными полями, так беспечно двинулись напрямик через поле после того, как их вытянул тягач, что не заметили ее. Мина была так себе — хлопушка, но рванула, надо сказать, оглушительно.

Эрик хорошо знал, что сейчас будет. Вальтер конечно же начнет долго и основательно копаться в трансмиссии. Невыносимо долго!

Эрик решил попросить Курта проехать на бронетранспортере разведки и проверить нутро русского кабана, но здесь также ждало разочарование. Курта срочно перебросили куда-то в другое место.

Тогда Эрик отправил непоседу Гюнтера на разведку, предупредив, что будет следить за всеми его действиями в бинокль и в случае чего прикроет огнем «тигра». Проворный Гюнтер убыл через полминуты, а Вальтер целый час выяснял причину поломки.

Когда Вальтер наконец разобрался, в чем дело, оказалось, что работы минимум на шесть часов, а то и на все восемь. Вызывать помощь Эрик не хотел. Он самовольно оставил деревню, в которой должен был ждать окончания служебного расследования, и не желал, чтобы командование узнало об этом. Мало ему неприятностей?

Пока шла возня с «тигром» и тянулись нескончаемые выяснения, наступили вечерние сумерки. Гюнтер наконец вернулся и сообщил, что в подбитом русском танке никого нет, а из вещей он нашел только остро отточенный цветной карандаш. Эрик внимательно посмотрел на знакомое стройное ярко-красное деревянное тело.

Сомнений быть не могло. Эрик держал в руке карандаш из своего планшета!

— Где ты нашел карандаш?

— В башне, герр лейтенант. Он завалился в щель за командирское сиденье.

— Прекрасно, прекрасно. Значит, мы выследили того, кого следовало.

Эрик приказал Вальтеру и Гельмуту ускорить ремонт, хотя прекрасно понимал, что подгонять Вальтера было совершенно бесполезно, а Гюнтера с Максом отправил ужинать, чтобы после ужина они немедленно легли спать.

Сам командир также решил лечь пораньше. Хорошенько выспавшись, следовало на заре пойти в село на разведку, если, конечно, «тигр» будет на ходу. Бродить пешком по русским просторам Эрик не привык, да, честно говоря, никакого желания не испытывал.

Неожиданно раздался мощный взрыв. Эрик приник к перископу и увидел в темноте яркий красный факел.

Русский танк горел!.. Кто его взорвал? Неужели сами русские?

В тот вечер при свете аккумуляторной лампы Эрик записал в свой дневник: «Шестое июля. Если бы не русская ведьма с русским кабаном, все было бы как на прогулке в Альпах, мама! Ничего, скоро мы посадим русскую горе-волшебницу на ее русскую мину, чтобы она немного полетала. А русский кабан сегодня снова хотел скрыться в камышах, но все-таки получил свое».

Эрик оторвался от блокнота и посмотрел на цветную фотографию Гитлера, приклеенную к стене башни прямо напротив командирского перископа. Фюрер во френче горчичного цвета без знаков отличия с Железным крестом на груди и алой повязкой со свастикой на левом рукаве, сложив по-пастырски руки внизу живота, сидел на перилах белоснежной балюстрады на фоне Альп. Свинцовый взгляд вождя требовательно сверлил пространство, словно видел там нечто такое, чего никогда не увидеть обыкновенному человеку.

Эрик улыбнулся фюреру так, как, кажется, не улыбался даже отцу, плотнее пригладил дорогую фотографию к броне и лег спать. Завтра, похоже, предстоит напряженный день.

Русская ведьма не выходила из головы. Ее немного бледное, но до крайности привлекательное лицо стояло перед глазами, вызывая странное чувство, очень похожее на ощущение надвигающейся беды. Впервые со дня пребывания на Восточном фронте Эрик забылся тревожным, не дающим отдыха сном.

Глава вторая Лис сердится

Весел лис, вдруг загрустил,

Он медведя невзлюбил,

Так темна его берлога,

Спит в ней странный недотрога!

Владилен Елеонский. Жил-был лис…

1

Сокольников принял комбата в своем уютном блиндаже. Здесь были даже яркие ситцевые занавески в синий горошек. Они прикрывали с боков узкие амбразуры наверху, у бревенчатого настила, сквозь них бодро струился свет июльского утра. Остро пахло свежесрубленной сосной.

Длинный дощатый стол был совершенно чист. Во главе стола восседал сам представитель штаба фронта, его бледное лицо выглядело необыкновенно добродушным.

По правую руку от него с пасмурным видом сидел комбат. Голова капитана была почти полностью закрыта бинтами, они забавно наезжали на брови и плотно прикрывали уши.

Бодрый ответ комбата, что здоровье в порядке, вдруг разбудил в представителе штаба хищного зверя.

— В порядке говоришь? Ты игроком был или мячом?.. Скажи, комбат, не томи!

Комбат вдруг стал надсадно кашлять. Сокольников кисло поморщился и нетерпеливо забарабанил по столешнице тонкими пальчиками скрипача, нежными, как у девочки.

Наконец, откашлявшись, комбат поднял голову и посмотрел на Сокольникова покрасневшими влажными глазами.

— Товарищ полковник, блиндаж завалило, очнулся в медсанбате.

— Ага, футбольный мяч очнулся в медсанбате. Трус!

Комбат резко вскочил. Табуретка, на которой он сидел, с грохотом опрокинулась на дощатый пол.

Лицо комбата исказила гримаса негодования.

— Я — трус?..

— Сядь, Савельев! Кому говорю?

Комбат секунду, сжав челюсти, смотрел в ледяные глазки представителя штаба. Ничего хорошего они не предвещали.

Комбат жадно втянул в себя воздух, как будто не дышал несколько минут, поднял табуретку, снова сел у стола и уперся тяжелым взглядом в щербатые доски старинной столешницы. Он вдруг подумал не о немцах и не об отступлении, а о том, где, в каком музее, Сокольников раздобыл такой старинный, явно купеческий стол, — древний, но крепкий, как многовековой дуб, с изящной резьбой по краям.

Сокольников невозмутимо закурил папиросу.

— С «тиграми» надо было ерепениться. Они тебя с сухим счетом обыграли. Сколько танков в батальоне осталось?

— Две трети выведено из строя. Больше половины из танков, выведенных из строя, потеряны безвозвратно.

— И ты еще мне свои красивые глазки строишь? Трибунал тебе светит, Савельев! Вот он разберется, трус ты, футболист или просто дурак, какими Русь-матушка славится, ох, славится. И то, и другое, и третье, сам понимаешь, как хрен, редька и чеснок. Так что разговор с тобой, думаю, будет короткий!

Комбат сурово насупился.

— Готов предстать перед судом.

Лицо Сокольникова совершенно неожиданно снова расплылось в добрейшей улыбке.

— Скажи спасибо, что твой танк в тылу немцев один в футбол играет.

— Какой танк? Номер?

— Извини, в радиограмме, которую мы перехватили, фамилии игроков и номера на майках немцы не указали. Вот противные, да?

2

Стало смеркаться, а Варя все сидела в заброшенном погребе, отдельно стоящем на чьем-то огороде, и дрожала то ли от страха, то ли от безысходности. Ее глаза лихорадочно поблескивали в полумраке, как таинственные лунные блики на поверхности озерной воды.

Ах, Ласка! Она, дуреха, безрассудно выскочила из танка, и Т-34 пришлось резко остановить.

Седов резко притормозил и, как всегда бывало в таких случаях, принялся смачно ругаться. Варя, оттолкнувшись от края сиденья механика-водителя, быстро выбралась через его люк в лобовой части Т-34, практически на ходу спрыгнула с танка и побежала вслед за своенравной овчаркой.

Она с трудом отыскала Ласку здесь, в погребе. Проголодавшаяся собака нашла горсть сухих куриных костей и хрустела ими за милую душу.

Варя пыталась тащить ее обратно, однако Ласка, упрямица, ложилась на земляной пол и ни в какую не желала уходить. Не тащить же ее на себе! У Вари уже и так не осталось сил.

Вдруг где-то совсем рядом послышались мужские голоса. Девушка присела и увидела в светлом проеме погреба двух немецких танкистов, они шли прямо на нее.

Варя юркнула в темный угол, спряталась между каких-то корзин с гнилой свеклой и, обняв Ласку, затаилась, не смея вздохнуть. У нее не было никакого оружия, даже ножа.

Немецкие танкисты прошли рядом. Они почему-то говорили по-русски, у погреба вдруг остановились и закурили. «Прохоровка, да, Прохоровка», — постоянно с хохотком твердили они, отмечая, что в этом бутылочном горлышке Сталин скоро получит гору танкового металлолома.

Варя ничего не поняла. В каком еще бутылочном горлышке?

Танкисты бросили окурки, едва не угодив ими в погреб, и, нецензурно выругав советского вождя, перешли на анекдоты.

«Мол, жили-были красивая жена сельчанина, сам сельчанин, явно недотепа, и бравый немецкий офицер — красавец и герой-любовник. Он победоносно въехал в село на белом коне и сразу с корабля на бал попал в постель ушлой смазливой женщины. Все бы хорошо, да не вовремя явился муж. Увидел он жену в постели с немецким офицером и вместо того, чтобы сцену ревности закатить, спросил вдруг, не желает ли герр офицер еще и черный кофе в постель?..»

Пока один рассказывал, второй издавал утробный хохоток, предвкушая забавную развязку. Чем в анекдоте все закончилось, Варя так и не узнала. Танкисты зашли за плетень, и монотонный голос рассказчика стих, словно растворился в задумчивом вечернем воздухе.

Все время, пока они были рядом, Ласка тихо и грозно урчала у Вари под боком. Девушка, похолодев, плотно зажала пасть овчарки ладонями. Когда враги ушли, она с облегчением отпустила собачью морду.

— Чего урчишь? Грозная? Сиди уж! Попали мы с тобой, как кур во щи. Пришли гости неожиданно, а мяса нет. Давай-ка тогда ты, курочка, лезь в щи. Так вот и мы с тобой, как две курочки-дурочки. Больше, видать, некому в щи лезть!

Ласка снова стала вкусно хрустеть сухими куриными косточками. Где она их постоянно находит? Приятно грызть сахарную куриную косточку, но неприятно быть в роли такой косточки. В погребе в кадке Варя нашла квашеную капусту, которая оказалась ужасно кислой. Поев капусты, она села в угол и задумалась. Значит, прав был замполит, когда смеялся над ней и Шиловым в присутствии комбата?

Варя вспомнила недавнюю сцену в блиндаже комбата, когда Шилов стоял в замешательстве и не знал, что сказать. Замполит быстро окинул его по-стариковски сгорбившуюся фигуру презрительным взглядом и решительно направился к выходу, но у самого выхода вдруг остановился, резко обернулся и грозно уставился на Варю.

— А вы, сержант? Что вы о себе возомнили? Богиня якобы. Думаете, что подниметесь из траншеи?..

Замполит вдруг мастерски, как заправский артист передвижного театра, изобразил грацию древнегреческой богини. Варя тогда густо покраснела.

— И «тигр» перед вами остолбенеет, как антилопа перед Артемидой?..

Все мигом пронеслось перед глазами. Неужели замполит был прав? Трясясь от холода, Варя прижалась к Ласке и зарылась носом в ее теплую густую рыжую шубу.

Что было дальше? Страшное!

Немецкие бомбы заставили забыть о пространстве и времени. Они производили какое-то ужасное, выворачивающее душу действие.

Блиндаж комбата завалило. Варя смогла вытащить его с помощью Ласки и отправить в медсанбат.

Когда вернулась одна без Ласки, все сбежали, в траншее остался лишь старшина, он носился с ручным пулеметом туда-сюда, стрелял короткими очередями, но «тигры» прорвались.

Башенный пулемет «тигра» срезал старшину. Умирая, старшина стонал: «Ребята, кто же их остановит?», а Варя осталась с «тигром» один на один.

В самом деле, все получилось в точности так, как предсказал замполит, как будто он обладал даром ясновидения. Варя взяла в руки противотанковую мину и, совершенно забыв, чему ее учили, встала, как дура, перед «тигром» в траншее с миной в онемевших руках.

Вдруг танк остановился. Немецкие танкисты потешались и ржали над ней, словно дикие кони, как будто она совершила что-то невообразимо смешное.

Все окончилось бы очень плохо, если бы не Ласка. Она, как видно, сбежала из медсанбата, чтобы выручить хозяйку, и еще, конечно, Миша Шилов и сержант Седов подоспели вовремя.

А этот немецкий блондин-танкист не только маньяк, но, наверное, и еще заядлый нумизмат. Половинка монеты, висевшая на ее груди, как будто парализовала его.

Как он смотрел! Словно увидел свою страшную смерть…

Варя тяжко вздохнула. Неужели прав был замполит? Этот вопрос, как заезженная пластинка, крутился в мозгу.

Как же можно противостоять «тиграм» и вообще всей этой хорошо экипированной, отлаженной, как часы, бронированной германской массе? Она наваливается жестоко и неумолимо. С этой горестной мыслью Варя, продолжая крепко обнимать Ласку, провалилась в тревожный сон.

Во сне вдруг всплыл немецкий блондин-танкист. Он, как фокусник в цирке, вертел перед ее глазами своей впечатляющей тростью и зачем-то совершенно некстати объяснял ее устройство, но Варя ничего не понимала.

Неожиданно раздался мощный взрыв. Варя мгновенно проснулась, выскочила из погреба и в сгустившихся сумерках увидела, что их танк ярко горит на лугу, как червленое золото костра в ночь на Ивана Купалу.

3

Шилов вдруг заметил свежий василек на бруствере. Он с улыбкой сорвал нежно-синий цветочек и протянул его Варе. Она, кажется, слегка смутилась.

— Вообще-то, я розы люблю.

— Васильки да розы!

Они, не сговариваясь, засмеялись разом. Откуда-то сверху проглянуло солнышко.

Девушка смущенно взяла василек.

— Благодарю…

— Вы необычная, вы очень красивая, Варя!..

Она в ответ положила свою бархатную ладонь на руку Шилову, заглянула ему прямо в глаза и вдруг сказала страшно изменившимся голосом:

— Ах, мальчик, кого зовешь, сам не знаешь. Жену свою будущую зовешь!

Шилов очнулся и понял, что та первая встреча с Варей, которую он сейчас снова пережил, была сном — ярким, сочным и таким правдоподобным, что он поверил в то, что все снова происходит на самом деле.

Михаил приподнял голову и осмотрелся. Вокруг царил таинственный полумрак.

Откуда-то сверху неуверенно пробивался слабый луч света. Шилов пошевелил головой, он, кажется, лежал на каком-то тряпье. Лоб холодила мокрая тряпка, похоже, старая майка.

Вдруг на руку снова легла теплая бархатная девичья ладонь. Шилов вздрогнул всем телом.

— Варя!

— Нет, мальчик, не Варя.

Он в недоумении повернул голову на голос. Да, голос, конечно, не Варин, но какой же он молодой и проникновенный!

В полумраке проступила сгорбленная тень. Похоже, вовсе не девушка, а пожилая женщина сидела на низенькой табуретке рядом с ворохом соломы, на которой он лежал.

— Вы кто?

— Я, лады-ладушки, Мария Ильинична Киселева, и село наше Киселево, и речка Киселевка, и ручей Кисельный. Вот только с кисельными берегами вышла незадача. Голодаем и ждем, когда война окончится, а она, похоже, только начинается. Опять бежите? Мало Сталинграда?

— Так получилось.

— Получилось? Ах да, так получилось! Вот живу, ни мужа, ни сыновей. Были, были, богатыри мои дорогие, но войны, проклятые нескончаемые жадные войны съели их. Сколько войн на моем веку было? Одна страшнее другой. Чего делят люди? Чего не хватает? Богатства?.. Тьфу! Не верю, что богатства, не верю. Все обман. Запомни, мальчик, нет ничего хуже войны, но если пришел враг, его самые слабые стороны надо видеть, а вы пока что плохо видите, ой, плохо. Неважные из вас воины. В землю, как кроты, врываетесь, да палите куда ни попадя. Вот ваша война!

Мария Ильинична резко отдернула свою руку, как будто обожглась. Ее сгорбленная фигура, кажется, согнулась еще больше.

Шилов удивленно посмотрел на нее.

— А как надо?

— Бить врага следует не тогда, когда он ждет удара, на тебя, в землю врытого, все силы свои скопом нацелив, а когда не ждет. Не кротом надо быть, а орлом. Самим надо смелее бить, неожиданно бить пальцами, в кулак собранными. А когда тебя молотят — вовремя ускользать, пальцы растопырив. Умеете вы так? Учили?

Тяжко вздохнув, пожилая женщина поднялась со скрипучей рассохшейся табуретки и приоткрыла какую-то низкую узкую дощатую дверь. Луч света раздвинул мрак и осветил узкое помещение. Вместо потолка вверху проступила довольно широкая каменная винтовая лестница.

Мария Ильинична повернулась, и в свете нежного лучика Шилов увидел маленькую сухонькую сутулую пожилую женщину с бледным морщинистым лицом, на котором, как поблескивающие ягодки черной рябины, заметно выделялись глубокие проницательные глаза.

— Тебе потому в душу вражья сила ударила, что упрямо упираешься и под удар, как дурак, подставляешься.

Шилов выпростал из-под расстегнутого комбинезона нательный крестик и показал его своей необычной собеседнице.

— У меня есть защита!

Мария Ильинична увидела блеснувший в полумраке крест. Кажется, она как-то сразу обмякла и немного подобрела.

Пожилая женщина снова присела на табуретку рядом с Шиловым.

— А в чем его смысл? Знаешь?

— Не знаю. Бабушка дала, сказала, мол, носи, внучек, и ничего не бойся.

— Бабушка-то правильно сказала, только мысли у тебя неправильные.

— Почему?

— Потому что рассвету не радуешься, солнышко в небе не видишь. Себя не знаешь, не любишь, силы своей не ведаешь. Все думаешь, как лучше сделать, а ты просто делай и молитву твори.

— Не знаю я никакой молитвы, да и скучные они!

— А ты послушай. Слава Свету, Свету белому, Слава полю, полю зрелому!.. Понял? Вот суть. Жизни радоваться следует, как детки радуются, иначе зачем жить? Чего серьезный такой, а? Улыбнись!

— То-то вы радуетесь, как я погляжу. Хватит из себя всезнайку корчить!

— Подожди, не горячись. Ты, как василек в земле изрытой. Корешок твой слабый, а солнышко печет. Что будет?

— Засохнет.

— Вот! Голова умная у тебя, а сердце дурное. Родители твои и младший братишка в прошлом году в огне погибли. Страшный был огонь, адский, весь твой большой город на берегу Волги-матушки сгорел.

Шилов в изумлении приподнялся на локте.

— Откуда вы…

— Тише, мальчик, лежи! Даю я тебе травяной отвар, чтобы мысли правильные пришли. Сам скоро все поймешь. Пей!

Мария Ильинична взяла горячий ковш, который стоял у изголовья Шилова, и поднесла к его пересохшим губам.

Шилов неохотно, через силу глотнул горячее варево и отвернулся.

— Горький! Мутит, выворачивает. Плохо мне!

— Змею твою выгоняет.

— Какую еще змею?

— Страх твой. Пей!

— Не могу!

— Ладно. Пусть здесь постоит. Хоть так пока!

Мария Ильинична снова поставила ковш у изголовья. Лоб Шилова покрылся противной липкой испариной.

Он без сил уронил голову на солому.

— Я ничего не боюсь!

— Себе, лады-ладушки, врешь, мальчик. Врага вначале в себе одолей, со своим страхом подружись.

— Как?

— Очень просто. Он к тебе, как враг, а ты к нему, как друг. Улыбнись ему хотя бы, по имени ласково назови. Все любят внимание! Только страх глубоко в тебе засел. Собака тебя спасет.

— Что вы сказки-то рассказываете?

— Потом узнаешь, какие я тебе сказки рассказываю.

— Ладно, посмотрим. Скажите лучше, где мы?

— На колокольне.

— Ничего не понимаю. Вы танк мой видели? Живой кто остался?

— Твой боец тебя здесь спрятал, разбитной такой парень с ожогом на лбу, меня попросил посмотреть за тобой. Я согласилась. Он последнюю козу в нашем селе спас, остерег на луг ее пускать, там, оказывается, минное поле. Кто, когда успел там мины поставить, ума не приложу, а через наше село всю ночь германские танки шли, ты-то без сознания лежал, ничего не слышал. Эх, веселая выдалась ночь на Ивана Купалу!

— Всю ночь немецкие танки шли? Ничего не путаете? Может, грузовые автомобили?

— Как же я могу путать? Монолитная, как скала, каменная колокольня всю ночь так тряслась, словно она на самом деле картонная. Я таких огромных чудищ с пушками и на гусеницах в жизни не видала.

Шилов снова резко приподнялся на локте, едва не опрокинув ковш с горячим отваром на подол Марии Ильиничны. Она едва успела придержать посудину за разболтанную ручку.

— Да? А вы не видели девушку с собакой?

— Нет! Твой боец тебя на плечах сюда притащил. С ним никого не было.

— Позовите его!

Мария Ильинична вдруг резко поднялась и горестно покачала головой. Шилов вопросительно уставился на нее.

Лицо пожилой женщины смешно сморщилось.

— Не могу. Басурмане его схватили и в соседский хлев заперли. Коровы у соседей давно нет. Съели!

— Какие еще басурмане?

— Фашисты злые, а говорят по-русски. Страсть! Меня из дома выгнали, а сами в моей хате поселились. Они там, а я, значит, здесь, на колокольне.

Шилов, застонав, уронил голову на солому. Мария Ильинична наклонилась и ласково провела ладонью по его волосам, коротким и непокорным, как колючки ежа.

— Лежи, милый. Тебе лежать надо!

— Колокольня. А почему картошкой гнилой пахнет?

— Так это, советская власть храм взорвала, а из колокольни овощехранилище сделала. Немцы пришли, обещали храм восстановить. Обманули!

Шилов вдруг поднял подбородок и немигающим взглядом посмотрел вверх, туда, где в полумраке светились таинственные каменные своды. Сельчанка с беспокойством заглянула ему в лицо.

Его губы вдруг вначале плотно сжались, а затем упрямо разомкнулись.

— Мария Ильинична, я верну вам ваш дом.

— Да лежи ты. Перебьюсь я. Слаб ты еще!

— Не понимаю, что происходит. Кулаки силой наливаются!..

— Ага, ежик, почувствовал? Скоро ты, милый, будешь не ежиком в норе, а Мишей Зверобоем в лесу, понял?.. Не понял?.. Ладно, пей отвар, потом поймешь. Нос не вороти, пей. Кому говорю?.. Маленькими глотками, вот так. А я тебе пока в самом деле сказочку расскажу. Запомни ее, мальчик, на всю жизнь, а жизнь у тебя будет долгой, помни мое слово. Так вот. Жил-был Лис…

4

Поначалу сверкавшая серебром лунная ночь вдруг поблекла. Пришли легкие тучки и заслонили половинку луны.

Из раскрытого окна хаты сквозь легкие занавески лился рассеянный электрический свет, а вместе с ним — густой бас Федора Шаляпина. Черная деревенская ночь, луна и бас Шаляпина органично дополняли друг друга.

Шилов в танкистском комбинезоне с ломом в руках, пригнувшись, тихонько прошел под окном, миновал какие-то корявые яблони, пролез в пролом забора и оказался у шероховатой стены скособоченного хлева.

— Эх, дубинушка, ухнем! Эх, зеленая, сама пойдет…

В такт мелодии Шилов подцепил ломом сгнившую доску и надавил на лом. Доска жалобно хрустнула.

— Эй, кто там ломится?

— Я, Седов, я. Давай, надо выбираться. Слышишь?..

Доска вдруг с громким визгом выскочила из пазов. Шилов присел у стены и настороженно огляделся.

— Ах, токари мы! Гвоздь ржавый попался…

Как нарочно, в этот момент ветер прогнал тучки. Половинка луны ревниво осветила землю, как будто проверяя, что изменилось на поверхности земли, пока ее лик был вынужденно прикрыт пепельной вуалью.

— Быстрее, сержант. Выходи! Луна светит. Мы с тобой как на ладони!

Седов ужом проскользнул между доской и балкой в узкую щель, которую Шилов проделал ломом, выпрямился и обрадованно схватил Михаила за плечи.

— Здорово, лейтенант!

— Здорово, сержант. Кто там следующий?

— Нет там никого.

— Как нет? Где Варя?

Шилов попытался заглянуть в проделанную щель. Седов, взяв за локоть, остановил его.

— Варя убежала за Лаской.

— За Лаской?.. Как за Лаской?.. Так Ласка же…

— Жаль, не к нам за лаской! — вдруг с язвительным смешком сказал сзади густой баритон.

Шилов и Седов вздрогнули от неожиданности и обернулись. Перед ними с пистолетами в руках стояли два упитанных эсэсовских танкиста в форме.

Эсэсовцы дружно загоготали. Один из них, коренастый рыжий крепыш с шеей борца, ухмыляясь, повернулся к своему напарнику — глазастому курчавому высокому брюнету с изящным юношеским торсом, но непомерно широкими, как у матерой женщины, бедрами.

— Гриша, а хто сии хлопцы? — сказал он своим неподражаемым баритоном.

— Как хто, Василий? Советские танкисты!

Василий картинно почесал дулом парабеллума свой стриженый затылок.

— Броня гремит, сверкают пятки быстро?

— Ага, их гимн!

— Жил-был лис, — вдруг сказал Шилов. — Смелый он был и умный, но медведя не любил. Медведь вечно спит, а мед в берлоге пропадает. Возле берлоги застыл огромный валун. Лис решил так: пока медведь спит, бочку с медом выкачу, валун качну, он выход завалит и медведя там похоронит. А мед можно будет обменять на курятину и яйца — любимое лисье лакомство…

Василий кивал головой, как будто в знак одобрения, но было видно, что слушать сказку у него не было сил. Григорий вдруг ударил Шилова носком ботинка, целя в живот.

Шилов, оборвав себя на полуслове, предупредил ленивый и потому слишком заметный удар. Михаил ловко поставил футбольную подсечку. Григория бросило назад и вбок, он завалился в густые кусты смородины.

Шилов дикой кошкой прыгнул на Василия, но тот вдруг, присев на корточки, цепко схватил его за рукава комбинезона, громко крякнул, упал навзничь и потянул за собой. Прихваченный Василием за рукава, Шилов упал на него, а тот заученным движением, подцепив ногой за низ живота, ловко перекинул его через голову. Шилов кувыркнулся в воздухе и с размаху грохнулся на траву, ударившись о землю спиной.

Василий не успел подняться, как Седов кинулся на него. Григорий вырос за спиной Седова с оглоблей, которую поднял с земли у хлева. С выдохом, словно, разрубая полено, Григорий махнул оглоблей. Седов беззвучно упал ничком.

Шилов, оглушенный, неподвижно лежал на спине. Василий подошел к нему и небрежно приподнял за ворот комбинезона.

— Чего дергаетесь? Все хорошо. Разговор есть!

— Какой еще разговор?

— Душевный, — с забавным хохотком сказал Василий и покровительственно похлопал ладонью по встопорщившимся на макушке волосам Шилова. — Тебя случайно не Мишкой кличут?

— Михаилом.

— Так вот, Михаил, слушай сюда. Коль лис решил вдруг мед твой взять, тебе его не обыграть, спи, Миша, спи, так славно спать и лапу сладкую сосать!

Шилов хотел что-то сказать, но Василий грубо поставил его на ноги, продолжая держать за шиворот. Михаил попытался вырваться, но Василий держал крепко.

Он медленно приблизил свои насмешливые глаза-угольки к глазам Шилова.

— Как видишь, Мишка, любую сказку можно изложить по-разному. Шагай в дом!

5

Горница Марии Ильиничны была ярко освещена огромной стеклянной лампой-грушей, питаемой от аккумуляторной батареи. Эсэсовцы Василий и Григорий подвесили ее повыше к потолку, а сами, пристроив форменные тужурки на бабушкины крючки, торчавшие справа от входной двери, в белых нижних рубахах и серых брюках, заправленных в сапоги, расположились за длинным дощатым обеденным столом, небрежно взгромоздившись на скрипучие деревянные стулья с гнутыми спинками.

В центре стола гордо выпячивал свой живот объемистый глиняный кувшин с отломанной ручкой. Другой достопримечательностью был внушительный, с локоть длиной, пахучий шматок настоящего южнорусского сала с аппетитными прожилками и золотистой корочкой. Рядом с салом лежала тщательно отполированная бежевого цвета кобура, из которой торчал округлый край рифленой коричневой рукояти маузера.

В хате, несмотря на лето, было жарко натоплено. Эсэсовцы распахнули окно горницы настежь, но тепло плохо уходило в июльскую ночь, нагретый воздух растерянно колыхал выцветшие ситцевые занавески.

Изящный новенький немецкий патефон продолжал надсадно давить на уши густым басом Шаляпина с высокой добротной деревянной лавки, которая стояла вдоль стены хаты, как раз под окнами. С краев лавки свисали дугообразные деревянные панели. Они были украшены резьбой, имитирующей матерчатый полог. Рядом с патефоном притаилась поцарапанная швейная машинка с отломанным колесиком, которое валялось здесь же, рядом с машинкой.

Шилов и Седов сидели на полу в углу, рядом с русской печью, с руками, туго стянутыми за спиной пахучими немецкими кожаными брючными ремнями. Седов, сглотнув слюну, толкнул Шилова в бок и показал глазами на аппетитное сало.

Василий взял в обе ладони кувшин и стал пить, причмокивая от удовольствия. Григорий вынул из-за пояса эсэсовский кинжал, напоминавший меч крестоносца в миниатюре, и с размаху воткнул кинжал в сало. Раздался сочный чавкающий звук.

— Граждане, — с лукавой улыбкой сказал Василий, оторвавшись от кувшина, — будьте так любезны, скажите, кто хочет сало и пиво?

— Кто ж не хочет?

Ответил Седов и заржал. Василий с все прощающей улыбкой воззрился на него сытыми бесцветными, слегка захмелевшими глазками.

— А фюреру служить хотите?..

В этот момент патефон замолк. Кончился завод.

Василий крякнул, убрал ноги со стола, встал, прошел к окну, по пути по-отечески взъерошив непокорные волосы Седова и Шилова, прокрутил несколько раз ручку пружины и снова поставил иглу на пластинку.

Патефон обрадованно зашуршал, грянула залихватская мелодия «Очей черных», и Василий вдруг зашелся лихим цыганским плясом. Снова грозно зазвучал шаляпинский бас:

— По обычаю петербургскому, по обычаю чисто русскому…

Василий довольно хохотнул, подобрал колесико от швейной машинки, нанизал его на карандаш, наверное, выпавший из папки с документами, подошел к пленным и издевательски крутанул импровизированное колесо Фортуны перед их физиономиями.

— Интересно поворачивается судьба. Правда?.. Чего притихли?

Пленные угрюмо молчали, опустив головы. Вдруг лицо Василия исказила злобная гримаса, он с силой швырнул колесико вместе с карандашом в зев русской печи, где жарко пылали березовые угли, и схватил ухват, словно намереваясь огреть им пленных, но в этот миг патефон снова издал страстные и проникновенные звуки:

— Вы сгубили меня, очи черные, унесли навек мое сча-а-астье!..

— Ладно, живите пока, — сказал Василий, опуская ухват, — но маловато вам осталось, если будете упрямиться!

Он снова сел на стул, поставил ухват рядом с собой, прислонив к приступку, и снова присосался к кувшину с пивом. Григорий покачал головой.

— Так мы не поняли, вы фюреру служить хотите или нет?

— С какого перепуга?

— Не с перепуга, морда, — сказал Григорий и метнул в лицо Седова хлебный мякиш.

Седов вдруг ловко поймал мякиш ртом и с аппетитом проглотил. Григорий удивленно хмыкнул, как будто увидел в цирке клоуна с его коронным номером.

Василий оторвался от кувшина и посмотрел на пленных осоловевшим взглядом.

— Мы воюем за Россию без жидов и большевиков. «В походе и битве с одною молитвой о счастье России своей». Слышали?..

— Чего ерунду слушать? Вы честь подменили верностью человеку, который сам не знает, что творит, все делает в угоду своему жадному окружению. Куда же он, интересно, вас заведет?

— Чего?.. Это хто у нас такой умный?..

Григорий с кислым лицом воззрился вначале на Шилова, затем на клинок кинжала СС, который продолжал победоносно торчать в шматке сала. Надпись на клинке «Meine Ehre heißt Treue», между прочим, означала «Моя честь зовется верностью».

— Ничего. Чего слышал!

— Ты по-немецки шпрехаешь?

— Шпрехаю. Немного.

— Надпись на кинжале прочитал?

— Слова честь и верность, по крайней мере, могу различить.

— Эге-ге-ге, тем более! — обрадованно сказал Василий. — Язык знаете, чего еще надо-то? Вместе могли бы воевать. Вы неплохие ребята, я вижу. Нам танкисты нужны. У нас есть танки Т-34. Модифицированные. То не ваши гробы!

— Рассказывай сказки!

Реплика Седова, кажется, не на шутку разозлила русских эсэсовцев. Они заметно посуровели лицами.

В следующее мгновение Василий картинно чиркнул немецкой зажигалкой, на продолговатом серебристом корпусе которой красовался вензель «KW», и закурил пахучую немецкую сигарету.

— Зачем погибать, братцы? Наша дивизия «Дас Райх» особого назначения. Интересные задания получаем, интересно воевать. Сало, девушки, пиво, горилка, водка, шнапс. Табак настоящий, а не ваша пыль в папиросах!

Василий быстро встал из-за стола и поднес свою зажженную сигарету к пересохшим губам Седова.

— На, попробуй!

Седов лениво затянулся и вдруг стал надсадно кашлять дымом.

— Гадость какая!

Василий дал Седову чувствительный подзатыльник. Покачав головой, он снова сел на свой стул и стал раскачиваться на нем, как на качелях.

— Хватит комедию ломать, клоун. У нас война азартная, как на охоте, а не как у вас, толпой на мины. Бросьте вы товарища Сталина, как дерьмо собачье. Пусть он свой коммунизм вшивый в тундре строит!

— К вашему фюреру-вегетарианцу податься? С ним точно околеешь!

Василий, поперхнувшись дымом, уставился на Седова. Григорий нервно захихикал.

— Ох, кто-то нарывается!

— Чего мудрите? — вдруг резко сказал Шилов. — Не отдаст Гитлер вам Россию! Сам будет с аппетитом жевать ее вместо мяса. Неужели до сих пор не поняли? Вы — пушечное мясо Гитлера. Только шиш! Ничего не выйдет. Ваши горе-руководители рассчитывают, что все можно делать по-тихому. Мозги промывать и ресурсы на Запад качать. Веселая получается прачечная! Но смотрите, война-то какая идет. Неужели не видите? По-тихому давно не получается. Капкан!

— Брось, командир! — сказал Григорий. — Не туда драму пишешь. Со Сталиным кровью будете харкать, не будет со Сталиным порядка, ватники! Неужели не поняли?

— Врешь! — резко сказал Шилов. — Себе врешь. Просто жить сладко хочешь!

Василий страшно побелел лицом.

— Сейчас пугать начнут, — сказал Седов.

Григорий вскочил, подхватил совок, выгреб из зева печи раскаленные докрасна угли, наклонился над Седовым и высыпал жар ему за шиворот. Часть углей пошла мимо и рассыпалась по полу. Несколько угольков закатилось Шилову под зад, и он вдруг понял, как можно освободить руки.

Лицо Григория исказила жуткая гримаса.

— Мозги отморозил? Грейся!

Седов сжал челюсти от боли, но не издал ни единого звука. Через мгновение он вдруг налился багровой краской так, что жилы вздулись на шее, и с ненавистью впился колючими, как иглы, глазами в размякшее, довольное, пухлое лицо Григория.

— Да пошел ты, сало ходячее!

— Ах, морда! Ты, верно, не понял, куда попал. Не понял, да?.. Сейчас поймешь!

Григорий схватил Седова за шиворот и ловко одним неуловимым движением воткнул головой в зев печи. Василий снова невозмутимо присосался к кувшину. Григорий продолжал совать непокорную голову Седова в печь все глубже и глубже.

— Затаи дыхание, свин! Сейчас ты там портрет товарища Сталина увидишь.

Григорий как будто решил всерьез поджарить Седова на углях. Из печи пошел сизый дымок, запахло жжеными волосами.

Умолкший после очередной песни патефон вдруг снова грянул бодрым шаляпинским басом:

— Жило двенадцать разбойников, жил Кудеяр атаман…

— Дай пива, Вася, — сказал Григорий, наконец оторвавшись от Седова и резко повернувшись к Василию. — Во рту пересохло! Чем приходится заниматься, а?

— Зато честно сможем доложить, что сделали все, что могли, чтобы убедить их.

Василий подкинул в воздух кувшин с недопитым пивом. Григорий ловко поймал пузатое глиняное тело своими тонкими, как у скрипача, пальцами и жадно припал к нему жирными губами.

6

Неожиданно распахнулись оконные ситцевые занавески, и черно-рыжая тень мелькнула в воздухе. Она живо ухватила зубами со стола шмат сала и, вильнув хвостом, мигом исчезла в открытом дверном проеме, который вел в темные сени.

Все произошло за какие-то доли секунды. Эсэсовцы не успели ничего толком предпринять. Василий лишь успел возопить вслед овчарке шаляпинским басом:

— Э, ты сало-то отдай!

Григорий в недоумении перестал пить, а Шилов вдруг вцепился зубами в его эсэсовские брюки-галифе так, словно решил оторвать шматок вкусного Гришкиного сала от его ляжки.

Григорий взвыл бешеным шакалом, неуклюже взмахнул руками и, потеряв равновесие, с грохотом рухнул на пол. Глиняный сосуд выпал из рук Григория и покатился по полу, расплескивая остатки пива.

Шилов метнулся к Седову и вырвал его из зева печи. Голова и плечи механика-водителя сплошь покрылись жирной сажей. Обалдевший Василий тут же вскочил и схватил со стола кобуру с маузером, но Седов, весь в саже, ударом ноги успел опрокинуть массивный обеденный стол на Василия.

Оказавшись плотно прижатым краем стола к стене, Василий схватился за ухват и задел его железными рогами чугунки на приступке, которые с грохотом посыпались вниз. Несколько чугунков упали на стол и, отскочив, ударили Василия в лицо, остальные покатились под ноги Седову.

Григорий поднялся с пола, выхватил из кобуры на поясе парабеллум, вскинул его и прицелился в Седова, но тот неожиданно поскользнулся на чугунках и упал.

Грохнул выстрел. Пуля с визгом вгрызлась в бревенчатую стену рядом с печью.

Шилов в стремительном падении футбольным зацепом захватил своей худой ногой толстую ногу Григория. Григорий покачнулся вбок, но устоял, однако непроизвольно нажал на спуск пистолета. Раздался еще один выстрел.

Пуля угодила Василию, прижатому краем стола к стене, прямо в сердце. Он дернул головой, вытянулся, нижняя губа отвисла, а широко раскрытые глаза вопросительно уставились на швейную машинку, маячившую перед ним, словно пытаясь задать ей какой-то очень важный вопрос.

Григорий с парабеллумом наперевес на мгновение опешил. Шилов подхватил с пола кувшин, поднялся и разбил его о стриженый затылок Григория, который рухнул, как сорвавшийся с крыши огромный ком талого снега.

Игла патефона, видимо, от сотрясений, выстрелов и возни заела, и теперь Федор Шаляпин с завидным упорством и силой выводил одни и те же слова:

— Днем с полюбовницей тешился, ночью набеги творил…

7

Шилов снял иглу с пластинки, и Шаляпин наконец умолк. Казалось, что певец, окончив свое нескончаемое пение, с благодарным облегчением вытер пот со лба, поскольку петь в полсилы просто не умел.

Шилов нагнулся и поднял с пола кинжал СС, который валялся рядом с притихшим Григорием. Ласка потащила зубами сало, а кинжал, торчавший в нем, не удержался в сале, упал, да так и остался лежать на полу.

Седов с завязанными сзади руками катался по полу на чугунках. Он пытался, но никак не мог подняться на ноги. Шилов наклонился, перерезал кинжалом ремни, стягивавшие руки сержанта, и поймал на себе его вопрошающий взгляд.

— Лейтенант, болт и гайку, ты как руки-то себе развязал?

— Угли из совка просыпались на пол. Я прижег ремни и разорвал.

Шилов поднял Седова на ноги, и сержант с благодарностью крепко сжал плечи своего младшего лейтенанта.

— Плечи так себе, а силища в тебе. Откуда? Не ожидал!

— Сам не ожидал.

— Руки, поди, сжег?

— Самую малость.

Вдруг сзади кто-то осторожно тронул Шилова за рукав. Шилов обернулся, а Седов выглянул из-за его плеча. Это была Ласка. Виляя хвостом, овчарка поднесла Шилову сало, как дичь на охоте. Собака стала настойчиво совать сало в руки Шилову. Танкисты дружно расхохотались.

Шилов взял сало из пасти овчарки, а Седов подошел к трупу Василия и вынул из кармана его брюк зажигалку. В целях маскировки она была выкрашена в черный цвет, а на ребристой поверхности красовалась аббревиатура Zippo. Обдув драгоценную вещь, словно она была в песке, Седов протянул зажигалку Шилову.

— Возьми, лейтенант, дарю! Не зря Гриша с Васей ее в первую очередь у меня отобрали. Отличная штука! Союзники прислали, я ее у старшины на спирт выменял.

— Ты знаешь, сержант, я не курю.

— Не беда! Ею сигналы можно подавать, костер разжигать, даже консервы подогревать. Мощная вещь! Бокового ветра не боится, и огонек, когда она горит, не видно, только сверху можно заметить, с воздуха. Возьми! Мне хочется тебе что-то приятное сделать.

Шилов подобрал с пола немецкую зажигалку с аббревиатурой KW и протянул Седову.

— Хорошо, а ты возьми себе вот эту!

Вдруг в сенях раздался топот сапог, и в горницу вбежала Варя. Она увидела ребят, практически целых и невредимых, лишь у измазанного сажей Седова на лбу вздулись розовые пузыри.

Лицо девушки озарилось радостной улыбкой.

— Дорогие мои! Живы?

Варя смотрела на ребят так, словно никак не могла поверить, что видит их живыми.

— Ой, как же вы, понять до сих пор не могу!.. Ласка вдруг стрелой кинулась к хате и… прыг — прямо в окно. Я опешила просто. Затем крики, стрельба. Я не знала, что думать. Я не знала, что вы здесь. Потом все стихло, только Шаляпин одно и то же поет, потом — тишина и вдруг… родные голоса. Я ушам своим не поверила!

— Все хорошо, Варюха! А где же ты от упырей пряталась?

— Ласка нашла заброшенный погреб, мы там сидели. Гнилой квашеной капусты объелись. Жуть!

Вся честная компания дружно расхохоталась. Ласка радостной юлой терлась об их ноги.

В этот миг раздался жалобный стон. Григорий шевельнулся на полу.

Ласка настороженно приблизила свой влажный, слегка шероховатый черный нос к мясистому, крупному прыщавому носу Григория и вдруг, обнажив внушительные клыки, грозно заурчала. Григорий ошарашенно отпрянул от придвинувшейся к нему грозной морды.

— Что, себя в зеркале увидел? — язвительно сказал Седов.

— Ага, увидел! Уберите волкодава. Я хороший!

Седов резко наклонился, схватил Григория за шиворот и чувствительно встряхнул. Массивная голова Григория безвольно качнулась, как у китайского болванчика.

— Ты, лапша ходячая, не дури! Я с тобой возиться не буду. Говори, куда дел воинские документы Шилова!

Григорий расплылся в глупой улыбке. Его карие с фиолетовым отливом глаза разъехались, как у пьяного, затем вдруг сфокусировались на лице Шилова и сразу сделались серьезными.

— А они того, тю-тю. Офицер-разведчик Курт увез их на бронетранспортере в штаб дивизии. Сожалею, ребята!

Седов, резко выпрямившись, посмотрел на Шилова и покачал головой. Шилов нахмурил брови.

Седов снова повернулся к Григорию и дал ему звучную затрещину. Тот тихо и жалобно завыл.

Седов с тревогой посмотрел на Шилова.

— Плохо дело, лейтенант. Я-то свои документы спрятал в надежном месте. Твой трофейный планшет прикопал здесь, на огороде, а вот твои документы, видишь…

Шилов мгновенно просветлел лицом, недослушав, он с чувством хлопнул Седова по плечу.

— Так чего ты молчишь? Планшет с картой секретной сохранил? Цены тебе нет, сержант! Пойдем. Кое-что придется закапывать, а кое-что откапывать!..

8

Алая июльская заря очень рано проснулась на востоке. Танк Т-34, покрытый немецким пятнистым камуфляжем с жирными белыми крестами на бортах, замер на обочине сельской грунтовой дороги у жидкого частокола огорода Марии Ильиничны.

Шилов расположился на корме танка, расстелил на броне секретную немецкую карту, которую так предусмотрительно вместе с планшетом припрятал Седов, и начал снова пытливо изучать ее, вспоминая ориентиры по главным точкам предстоявшего маршрута на Прохоровку.

Григорий с закрытыми глазами сидел, небрежно развалившись, на земле. Его лопатки упирались в каток танка.

Из распахнутой хлипкой калитки бодрой походкой вышел Седов, под мышкой у него виднелась испачканная землей немецкая саперная лопата. Он прикрыл за собой калитку, вытер руки ветошью, подошел к Т-34, бросил лопату на корму и повернулся к Шилову.

— Все нормально, лейтенант. Тело убитого закопали на огороде. Не найдут!

— Хорошо. Как танк, в порядке?

— Приборная начинка вся немецкая, но разобраться несложно. Загвоздка в другом — пушка камуфляжная.

— Придется прорываться без пушки.

Хлипкая калитка ограды снова отворилась, на этот раз из нее в сопровождении довольной Ласки вышли Варя и Мария Ильинична. Увидев их, Шилов быстро свернул карту, засунул ее в трофейный планшет, спрыгнул с кормы танка и подтянул к себе туго набитый трофейный походный ранец.

Мария Ильинична тепло обняла Варю за плечи. Девушка смущенно зарумянилась.

— Хорошая ты девочка. Прицепится к тебе супостат, но плохо ему станет, всю жизнь лечиться будет.

— Экипаж, пора, — негромко сказал Шилов.

Седов бесцеремонно ткнул Григория сапогом в жирный зад. Григорий вскинул кудрявую голову и ошарашенно распахнул осоловевшие глаза.

Седов насмешливо метнул в него презрительный взгляд и грозно качнул головой.

— Слышал, Лапша? Пошли. Тебя в расход!

Григория как ветром с места сдуло. Он вскочил на ноги так, словно его подбросили вверх невидимые пружинки.

— Стой, вы чего? Свою выгоду в расход? Я вам пригожусь. Я с вами за Россию! Шилов, Седов, парни, я вам подскажу, как с «тигром» сладить. У него много недоделок!

Вдруг Мария Ильинична сделала решительный шаг к Григорию. Тот умолк и оторопело уставился на нее.

Пожилая женщина лишь один миг смотрела в глаза Григорию, затем резко отвернулась от него.

— Расскажешь, как же!.. Ты, лады-ладушки, кроме своего сала в ляжках, ничего не любишь и ничего ты не расскажешь. Тень на плетень только наведешь!

— Бабуль, ты чего? Я их проведу через кордоны. Я пароли знаю!

Мария Ильинична повернулась к Шилову, который как раз в этот момент закончил проверять содержимое трофейного ранца. Шилов с теплой улыбкой посмотрел в ответ.

— Что, Мария Ильинична?

— Ненадежный он человек. Берегись, мальчик!

— Хорошо, постараюсь.

— Да ты чего, бабуся, — взвившись, громко сказал Григорий. — Да брось ты, бабуся!

— Какая я тебе бабуся? Супостат! Зло творишь, пузо почесывая.

— Да ты, бабуль, внимательнее смотри!

— Чего на тебя смотреть? Супостат!

Мария Ильинична с чувством плюнула Григорию под ноги. Тот отскочил назад, словно ему в ноги полыхнуло жаркое пламя, и очутился в руках Седова.

Шилов шагнул к Марии Ильиничне и протянул ей туго набитый немецкий ранец. Она всплеснула руками.

Шилов поклонился пожилой женщине.

— Спасибо вам, дорогая, вы соль нашей земли. Здесь трофейные галеты и консервы. Возьмите! Чуть-чуть еще потерпите. Скоро окончательно погоним фашистов взашей!

— Благодарю, дорогой ты мой, — сказала Мария Ильинична, беря подарок. — У нас детки голодают. С Богом, ребятки! Вражья сила зубы об вас обломает. Увидите.

Шилов тепло обнял Марию Ильиничну за плечи. Скупые слезы потекли по ее вымазанным в саже щекам.

— Болт и гайка, вместе шайка, едем к фрицам: «Шнапс давай-ка!» — нараспев сказал Седов и ткнул своим острым коленом Григория в мягкий, как тесто, зад. — Полезай в танк, лапша. Смотри у меня! Дернешься — пристрелю.

Григорий жирным мотыльком вспорхнул на корму Т-34 и вдруг с ужимками мартышки неожиданно ловко влез в башенный люк. Мария Ильинична только головой покачала, глядя на выкрутасы пленного эсэсовца.

Вдруг она повернула голову и посмотрела Шилову прямо в глаза.

— А вы как же без продуктов, мальчик? Вам хорошо питаться надо. Ваш пленный все сало прикончит, ничего вам не оставит!

— Не волнуйтесь, в танке еще один точно такой же ранец с продуктами имеется. Нам хватит!

— Будь осторожен, Миша. Предатели в ваших штабах сидят и на смерть вас посылают. Самостоятельность сковывают. Того, кто сметку проявляет, свое мнение имеет, опасным считают. Выполняй приказ без разговоров и погибай, вот их людоедская мораль, бросают на танки без поддержки, хотят, чтобы самые лучшие люди гибли, и как можно больше, чтобы обескровить нашу великую армию, только ничего у них не выйдет. Медведь наш не позволит! Он даже не проснется, просто с боку на бок перевернется. Помни, что я тебе говорила. Поверженный Берлин увидишь, славу великую узнаешь. Вижу монету какую-то старинную, кажется, германскую, она разломана пополам, не пойму к чему. Ах, совсем старая я стала!

— Сила в вас неимоверная. Откуда?

— Со страхом подружилась. Кипяток с ним вместе пью, жаль, сахара нет!

9

Тихое светлое июльское утро пришло незаметно. Мария Ильинична, вся в земле и золе, с ржавой лопатой в руке замерла в своем огороде над свежим прямоугольником земли размером примерно полтора на два метра.

— Батюшки мои! Видно, что могила?.. Конечно, видно. Ах, ребятки, говорила вам, надо было шире окопать!..

Вдруг сзади раздался нудный скрип калитки. Мария Ильинична настороженно обернулась.

В огород ступил улыбающийся Эрик в приталенной черной полевой форме танкиста и лихо заломленной пилотке. В зубах у него торчала зажженная пахучая французская сигарета, а правая рука небрежно сжимала крепкую трость с массивным бронзовым набалдашником.

Мария Ильинична выронила из рук лопату. Эрик подошел вплотную и нагло уставился в глаза пожилой женщины. Мария Ильинична стала в растерянности теребить испачканный землей светлый передник с красными замысловатыми узорами.

— Видать, пришел мой последний час.

— Гутен морген… матка!

— Гутен-гутен… забыл чего?

Эрик вынул сигарету изо рта и, описав в воздухе загадочный круг рукой, в которой была зажата между пальцами сигарета и трость, пыхнул сигаретным дымом прямо в лицо пожилой женщины. Она стояла неподвижно, ни один мускул не дрогнул на ее лице.

Эрик вынул из расстегнутого нагрудного кармана полевой тужурки книжечку бежевого цвета со звездой на обложке, раскрыл ее и поднес к глазам Марии Ильиничны.

Пожилая женщина недоуменно посмотрела на книжечку. Прямо перед ее носом застыли дымящаяся сигарета, набалдашник трости и раскрытая книжечка.

— Смотреть, смотреть, матка!

— Без очков не вижу.

— Смотреть, смотреть!..

Эрик поднес раскрытую книжечку еще ближе. Сельчанка пыталась отвести лицо в сторону, но Эрик, упершись набалдашником трости в ее щеку, вернул лицо обратно. Волей-неволей Марии Ильиничне пришлось прочитать на первой страничке книжечки надпись, напечатанную крупным шрифтом: «Удостоверение личности военнослужащего Советской армии № 102756».

Ниже в пустые пробелы было вписано густыми фиолетовыми чернилами следующее: «Младший лейтенант танковых войск» и чуть ниже «Шилов Михаил Афанасьевич». В нижнем левом углу странички была вклеена черно-белая фотография самого Шилова в форме младшего лейтенанта танковых войск. Не узнать мальчика, которого она выходила на колокольне, было невозможно!

Мария Ильинична невольно расширила свои мудрые красивые глаза. Эрик внимательно следил за ее реакцией и вдруг требовательно приставил набалдашник трости к сухой груди пожилой женщины.

— Ты ист укрыватель, ты ист государственный преступник! Говорить правда, не то я ист тебя, ист убивать. Ать-два, убивать! Чик-чик, раз-два. Тебя ист убивать. Ферштеен?

Мария Ильинична минуту смотрела на Эрика. Улыбка вдруг мигом сошла с его лица, а глаза сделались страшными, словно какое-то неудержимое безумие в одно короткое мгновение вселилось в них.

Пожилая женщина негромко кашлянула. Трость продолжала больно упираться прямо в грудь, и Мария Ильинична вдруг резко отбросила ее.

Эрик недобро сжал в ответ губы. Пожилая женщина небрежно махнула рукой.

— Был здесь! Ваши его увезли. Понял? Ваши на танке увезли его. Танк пятнистый такой. Понял?

— Найн, ты ист лгун! Ты ист глупый старух.

Судорога исказила лицо Эрика. Он вдруг резко замахнулся тростью на Марию Ильиничну, явно намереваясь ударить в висок.

Мария Ильинична вдруг смешно наморщила лицо, на ее ясных глазах выступили крупные слезы. Она как-то странно качнулась и внезапно упала перед Эриком на колени.

Эрик в недоумении остановил руку с тростью. Палка грозно замерла над самой головой Марии Ильиничны.

Пожилая женщина сложила руки на груди и умоляюще посмотрела Эрику прямо в глаза.

— Гитлером клянусь!

Эрик секунду или две смотрел в страдальчески застывшее лицо русской сельчанки колючим недоверчивым взглядом, потом вдруг опустил трость, поднял рот к небу, словно вознамерился проглотить солнце, и громко расхохотался.

Мария Ильинична стояла на коленях и плакала. Мутные слезы медленно текли по ее черным от сажи щекам и оставляли за собой белые борозды. Она плакала от унижения, которое испытала, а Эрику казалось, что от страха.

— Кто ист взорвать рус панцер? Говорить!..

— Рус панцер ваши из СС взорвали. Не понял?.. Ваши взорвали рус панцер. Ах, Лада, Лада, Ладушка моя. Я говорю, ваши взорвали!.. Пошли в поле и взорвали. Кажется, понял. Обормот.

10

Пока трофейный Т-34 несся по проселочной дороге, Григорий, нацепив шлемофон, успел рассказать о том, что «тигр», как правило, не ездит задом, — сразу слетает одна из гусениц. Крен более пяти градусов заклинивает башню, а корма с решеткой двигателя настолько уязвима, что двигатель в принципе можно поджечь одной бутылкой с коктейлем Молотова.

Шилов внимательно слушал рассказ Григория, но не понимал, как использовать полученную информацию в реальной боевой обстановке?

Пока можно было сделать лишь один более или менее однозначный вывод, к которому Шилов и так давно пришел. Если все то, что поведал Григорий, правда, то только безрассудный боец ринется во встречный танковый бой на «тигре». Гораздо интереснее с учетом имеющейся пушечной мощи бить из него, спрятавшись в засаде, что, кстати, экипаж Шилова познал на собственном печальном опыте. Ведь в тот момент, когда Седов вытаскивал Шилова из люка механика-водителя, он заметил на дальней возвышенности среди садовых деревьев, у остова старой кирпичной мельницы, характерный профиль башни. Получается, что их подбил «тигр» из засады.

Хорошо, что удалось захватить танк, но теперь надо как-то суметь просочиться сквозь линию фронта. Григорий клятвенно обещал помочь.

Шилов старался на ходу что-то увидеть в перископ — не получалось. Тогда он приоткрыл люк и выглянул наружу. Оранжевое солнце, поднявшись над горизонтом, освещало пустынные зеленые холмы и кудрявые сизые рощи. Признаков присутствия противника не наблюдалось.

Шилов прикрыл люк, снова, в который раз, сверился с картой и остался доволен. Прошли много. Похоже, скоро линия фронта. Неужели немцы успели уйти дальше?

Очень скоро Григорий расслабился и вел себя так, словно едет с друзьями за город на папиной машине. Видимо, он счел, что та ценнейшая информация, которая благодаря его доброй воле и необычайному красноречию стала известна советским танкистам, сделала его своим.

Теперь руки у Григория были развязаны, и он по-хозяйски развалился на месте заряжающего, которое в данном танке использовалось для штурмана, так как пушка у немецкого танка разведчиков, каковым был данный Т-34, была деревянной. В целях экономии на танках разведки как в германских, так и в советских войсках, как правило, ставили камуфляжные пушки.

Седов ловко орудовал рычагами управления и старался идти на предельной скорости. Ласка вдруг стала тихо поскуливать.

Танк жестко подпрыгнул на ухабе неровной дороги. Варя как раз в этот момент попыталась хоть что-то разглядеть в щель стрелка-радиста и сильно ударилась щекой о боковую наклонную стенку танка. На голове у девушки был шлемофон, но удар все равно получился чувствительным.

Седов хищно осклабился.

— Варюха, береги лицо, оно у тебя очень даже ничего!

— Благодарю за комплимент, товарищ сержант!

— А немецкие танкисты на немецких танках танковые шлемы не носят, — сказал Григорий в танковое переговорное устройство. — Нет надобности!

— Рассказывай сказки! — сказал Седов.

— Лучше бы сала дали.

— Варя, отрежь ему.

Варя отхватила трофейным кинжалом трофейное сало. Ласка мгновенно потянула нос к аппетитному куску. Варя ласково отодвинула ее морду.

— Тебе нельзя. Плохо будет. Оно очень соленое!

— Да нормальное оно! — противным фальцетом сказал Григорий.

Ласка делано равнодушно отвела глаза, словно сало ее, вообще-то, совсем не интересовало, но неровно шевелившийся влажный черный нос выдавал собаку и показывал, что все обстоит как раз наоборот.

Шилов снова попытался посмотреть в перископ. Местность, как бешеный мустанг, стала снова скакать в окуляре.

Вдруг в дико прыгающей перед глазами картинке Шилов увидел, что где-то в полукилометре дорога перекрыта самодельными дощатыми «ежами», щедро опутанными колючей проволокой. Михаил быстро приоткрыл башенный люк и приник к образовавшейся импровизированной щели, поскольку сквозь щели в броне разглядеть что-либо было совершенно невозможно.

Сквозь проем приоткрытого люка он явственно различил, что на обочинах возвышаются мешки с песком, из-за них выглядывает дуло крупнокалиберного пулемета, а чуть поодаль едва заметно маячит силуэт тридцатисемимиллиметровой противотанковой пушки.

Григорий снова нетерпеливо шевельнулся на своем месте.

— Дайте сала…

— Немцы! — громко сказал Шилов. — Заслон с пулеметом и пушкой.

Григорий резко наклонился вперед и бесцеремонно вырвал из руки Вари кусок, не тот, небольшой, который она отхватила кинжалом, а тот, огромный, который оставался.

— Без паники, командир, — бодро сказал Григорий и жадно впился желтыми крупными зубами в сочный шмат, из-за чего его дикция слегка нарушилась. — Прифыли к лифии ффонта!

— Сержант, сбавь скорость! — сказал Шилов.

— Есть, лейтенант, — бодро сказал Седов, но танк, кажется, продолжал нестись с прежней скоростью.

— Седов, твою налево, захлопни люк механика! — звонким командирским тоном сказал Григорий, деловито поправляя шлемофон на голове. — Не высовывайтесь! Мой выход с цыганочкой. Любуйтесь!

Григорий ловко, как форточку в родном окне, распахнул башенный люк над своим местом заряжающего. Не выпуская шмат из жирной руки, он живо встал на сиденье и высунулся из люка.

Т-34 взревел мотором и слегка замедлил ход. Григорий чуть пригнулся, опустил голову в башню и, чавкая салом, поймал взглядом спину Седова.

— Куда разогнался, боец? Тормози!

— Заткнись, подстилка гитлеровская!

Григорий обиженно покачал головой и громко проглотил очередной вкусный кусок.

— Невозможно работать в такой нервозной обстановке!

Седов, не отрывая глаз от щели в передней наклонной стенке танка, многозначительно показал Григорию свой темный жилистый кулак. Варя невольно прыснула со смеху.

— Отставить, Седов! — резко сказал Шилов. — Весело?

— Ой, весело, лейтенант! Как немцев вижу, словно в цирке на Цветном. Коронный номер — проезд верхом на лошади по бревну на высоте пять метров. Ах, парень славный, парень смелый, Болт заржавел, а гайки целы, Когда резьбу сорвать успел?.. Еще недавно болт был цел!..

Т-34 на полном ходу понесся на немецкий заслон. Два сухопарых пропыленных немецких автоматчика лениво вышли на дорогу навстречу танку. Один из них вскинул ствол МП-40, второй выразительно махнул рукой, приказывая остановиться.

Т-34 лихо замер на месте точно в пяти метрах от носков сапог автоматчиков, продемонстрировав виртуозное мастерство механика-водителя. Автоматчики настороженно переглянулись и теперь оба вскинули вороненые стволы МП-40, целя Григорию в голову, но тот, высунувшись по пояс, вовремя поприветствовал их, небрежно вскинув вверх согнутую в локте руку.

— Бавария, дивизия «Дас Райх», номер двенадцать, тринадцать, — сказал Григорий по-немецки.

Автоматчики мгновенно расслабились, закинули пистолеты-пулеметы за спину и стали оттаскивать «ежи» на обочину, чтобы освободить проезд. Григорий наклонил голову в башню и, жуя сало, бросил озорной взгляд на Шилова.

— Везучий ты, командир. А все благодаря кому?..

Григорий уперся ладонями в края распахнутого люка и с неожиданной силой ударил Шилова кованой подошвой сапога прямо в лицо. Шилова бросило на стенку башни, а Григорий несуразным огромным бугристым колобком выкатился из танка наружу.

11

Немецкие автоматчики прилипли к противотанковой пушке, укрытой мешками с песком. Григорий застыл рядом. Он облизал языком жирные от сала губы и зло посмотрел вдаль, туда, где пылил проскользнувший между «ежами» Т-34.

— Седов, лягушонок, сейчас ты у меня попрыгаешь!

До Т-34 было метров триста, и шел он довольно быстро. Чувствовалась твердая рука Седова. Ему осталось всего метров двести. Там, дальше, глубокая ложбина между крутыми холмами, и… спасение!

Немецкая пушка бойко выстрелила, тонко зазвенела гильза, выброшенная из канала ствола. Слева, впереди от Т-34, взметнулся ввысь фонтан грунта. Т-34, не снижая хода, спокойно пылил дальше.

Григорий недовольно скривил губы и хищно впился зубами в недоеденный кусок сала. Немецкая пушка снова хлопнула выстрелом. Теперь справа, позади Т-34, взметнулся новый фонтан грунта. Танк продолжал движение. Спасительная ложбина была совсем рядом.

Григорий в ярости швырнул сало в пыль, грубо отпихнул немецкого автоматчика с сиденья наводчика, уселся на его место и приник к прицелу. Глаза Григория налились кровью, словно его вот-вот хватит удар.

— Снаряд. Заряжай!..

Немецкий автоматчик с лязгом загнал тонкий снаряд в казенную часть ствола пушки. Григорий, высунув язык от напряжения, приник к оптическому прицелу.

На экране оптики, высоко подпрыгивая на ухабах, стремительно несся Т-34. Григорий сделал нужное упреждение и дернул шнур. Пушка выстрелила, жалобно звякнула гильза.

Григорий впился глазами в оптику. Над башней Т-34 поднялся легкий сизый дымок, но танк не снизил ход и через мгновение, нырнув в ложбину, скрылся из виду.

Григорий в изнеможении отвалился от оптики и вытер пыльным рукавом испарину со лба.

— Рикошет!

Один из немецких автоматчиков, спотыкаясь, бросился к полевому телефону. Григорий наклонился, поднял с земли кусок сала и стал его деловито обдувать, но пыль въелась во влажную поверхность и не желала сдуваться.

Тогда Григорий, не обращая больше внимания на пыль, сел на теплый взгорок, поросший васильками, жадно впился зубами в главное лакомство своей жизни. Он довольно зажмурился в лучах солнца, словно кот у бабки на завалинке.

— Ничего, Шилов, тебя свои угробят. Попомни мое слово!..

Тем временем немецкий автоматчик, держа трубку полевого телефона возле уха, кивнул, буркнул что-то в ответ, затем поспешно положил ее, кинулся к напарнику и что-то встревоженно ему шепнул.

Немецкие солдаты переглянулись, затем, вскинув пистолеты-пулеметы, кинулись к Григорию. Он, зажмурив глаза, продолжал сладко нежиться на солнце и лениво жевать сало.

Что еще надо человеку? В этот благостный момент сильные руки грубо схватили его за локти. Григорий ошарашенно распахнул глаза.

— А?.. Чего?.. Эй, куда вы меня тащите?.. А, понятно, арестовать решили. Я крайний, да?.. Вот, дубины немецкие, честное слово!

Глава третья Не разбудить медведя

Любит лис наш мясо зайца,

Любит кур, их ценит яйца,

Мед медведя надо взять

И на кур его сменять!

Кур таскать и воровать?

Лучше бочку меда взять,

Бочка меда — здесь без дур,

Будет много, много кур.

Владилен Елеонский. Жил-был лис…

1

С кормой, накрытой алым брезентом со свастикой в белом круге, отремонтированный «тигр» сонно замер в июльском мареве у огорода Марии Ильиничны. Пожилая женщина стояла, согнувшись, с ржавой лопатой в руке, и пыталась что-то окапывать в огороде.

Экипаж «тигра», все, кроме Эрика, с аппетитом жевал сушеные фрукты из походного пайка и беззаботно загорал на крыше брошенного хлева. Среди голых животов живот Макса заметно выделялся белизной и шарообразной формой.

На корме «тигра», на брезенте, как на дедушкиной даче, словно решив проводить рюмкой закат, развалились Эрик и офицер-разведчик Курт. Подсунув под локти подушки, которые бродяга Гюнтер, не церемонясь, вынес из хаты Марии Ильиничны, они в одних трусах, млея в ласковых лучах заходящего июльского солнца, пили наперстками французский коньяк, который Эрик, как обещал, поставил Курту, поскольку проиграл спор.

Охота на русского кабана прошла успешно. От него осталась груда металлолома. Правда, кабаньих тел пока найти не удалось, но Эрик был убежден, что они в скором времени непременно найдутся.

Коньяка было много. Между приятелями застыла объемистая пузатая походная фляга. Рядом с ней темнели распечатанная плитка темного шоколада и разрезанная пополам слегка подсохшая буханка хлеба с выдавленной на ней цифрой «5», означавшей дату выпечки. Чуть поодаль сиротливо возвышалась невзрачная на вид вскрытая железная банка консервированной свинины, чем-то отдаленно похожая на русскую противотанковую гранату.

Под рукой Эрика лежала интересная винтовка. Она вдруг заинтересовала Курта, он с удовольствием взял ее в руки и осмотрел. Впечатляли укороченный ствол, удобный приклад, также сразу бросалась в глаза необычная, вогнутая форма рукояти затвора.

— О, какая винтовочка! Похоже, калибр семь с половиной.

— Осторожно, Курт, патрон в патроннике, а предохранителя у нее нет.

— Я вижу здесь маркировку «Gewehr 242(f)».

— На самом деле, Курт, это французская винтовка MAS тридцать шестой модели — прекрасное оружие для охоты на четвероногих кабанов, впрочем, двуногих укладывает не хуже.

— Откуда она у тебя?

— Мой дядя интендантом служит во Франции. Во время французской кампании на складах много чего интересного захватили.

— А трость у тебя откуда? Она у тебя такая, что фельдмаршал может позавидовать, да и мясник, кстати, тоже. Твоей тростью, кажется, можно спокойно убить быка.

— Все дядя Франц, Курт, все он! Ему один рабочий-норвежец из вяза выточил. Дерево твердое, прочное и упругое. Дядя не успокоился и нашел какого-то чеха, который ему на трость бронзовый набалдашник привинтил, на нем накладки в виде орлов, в общем, все дела. Ладно, хватит болтать, давай выпьем за тебя.

Курт осторожно положил винтовку на прежнее место, и они снова стали пить. Тушенка, хоть и была вскрыта, все же оставалась нетронутой. Пока что офицеры с удовольствием закусывали коньяк одним лишь хлебом и шоколадом.

На шоколадной обертке красовалась надпись «Nestle Classic — Panzerschokolade». Швейцарские поставщики, гнавшие особый шоколад в немецкие танковые войска, уверяли, что благодаря специальным добавкам — амфетаминам — немецкие танкисты смогут трое суток не спать и вести бой в чрезвычайно жестких условиях.

— Не разбудить бы медведя, — вдруг сказал Курт, когда количество выпитых наперстков перевалило за десяток.

— Что ты имеешь в виду, дружище?

— Война затягивается, Эрик!

— Брось! Как проходит наше наступление? Неужели все плохо?

— Фронт на Курском выступе проломили с севера и с юга, но русские продолжают сопротивляться. Молниеносный прорыв к Курску не получается. Все решится под Прохоровкой. Если возьмем Прохоровку, Эрик, русские не удержат южный фас выступа, фронт с юга у них посыплется. Однако меня не покидает странное чувство.

— Какое, Курт? Ты меня начинаешь тревожить. Вспомни, ты говорил о медведе. При чем здесь медведь?

— Мы легко забрались к медведю в берлогу, и вот он, наконец, мед. Бери! Однако мы не знаем, что будет дальше.

— Я не совсем понимаю тебя. Что будет дальше?

— Ладно, не бери в голову!

— Лучше подумай о том, Курт, что мы уделали Ивана, он вместе со своим танком получил свое. Еще раз благодарю тебя, дружище!

— Теперь тебя скоро вернут на фронт. Похоже, под Прохоровкой будет жарко. Не зря я почти сутки проводил разведку в тех краях, и только сейчас мне дали отдых.

Эрик и Курт опрокинули в рот еще по одному наперстку и аппетитно закусили чудодейственным шоколадом. Прекрасный вечер!

Эрик с улыбкой посмотрел на своего приятеля. Тело у Курта — как у юноши, а рельефное лицо — как у мужчины за пятьдесят, хотя Курту всего тридцать два.

Похоже, Курт захмелел. Он потер пальцами безволосую грудь, словно желая чего-то такого эдакого.

— У тебя есть все для оргии до небес. Где взять парочку милых фрейлейн, обожающих коньяк, шоколад и мужское общество?

— Курт, дружище, я животом чувствую, что вот та фрейлейн доставит тебе бурю эмоций, — сказал Эрик и кивнул в сторону огорода.

Офицер-разведчик повернул голову, увидел согнувшуюся в три погибели Марию Ильиничну. Она, сдвинув светлый платок на затылок и подоткнув подол темного платья за тесьму узорчатого фартука, продолжала копаться в земле.

Курт, громко расхохотавшись, весело махнул рукой, быстро разложил на брезенте складную походную печку фирмы Esbit. Качая головой и продолжая хихикать, Курт поджег зажигалкой белый кирпичик сухого спирта.

Бодро вспыхнул синий язычок пламени. Курт поместил банку тушенки над огнем.

— Ладно, Эрик, давай для начала плотнее перекусим, а то все коньяк да шоколад.

Вдруг из-за угла чахлой изгороди шагах в двадцати от «тигра» выскочила и остановилась как вкопанная сильно исхудавшая восточноевропейская овчарка чепрачного окраса с рыжими подпалинами и вытянутой, как у лиса, мордой. Ее глаза лихорадочно блестели от голода. Собака жадно потянула носом воздух, как видно, почуяв запах свинины.

Эрик среагировал мгновенно. Он схватил французскую винтовку, быстро вскинул ее и выстрелил. Овчарка мотнула головой, словно вдруг захотела схватить зубами свое плечо, и рухнула замертво.

Офицер-разведчик, оглянувшись, застыл с походной ложкой в руке, которой хотел помешать тушенку, нагревшуюся в банке. Он, недоуменно хлопая ресницами, посмотрел в беззаботное лицо Эрика, который тем временем невозмутимо положил винтовку обратно на брезент.

— Эрик, зачем ты убил ее?

— Русские используют собак в качестве передвижных противотанковых мин. Пойдем, проверим! Кстати, винтовку я дарю тебе. Возьми!

— О, Эрик, слишком дорогой подарок!

— Брось, дружище. Ты заслужил. Гюнтер выцарапал на ней памятную надпись. Так что теперь она твоя!

Жуя шоколад, они подошли к телу собаки. Курт с презентованной винтовкой в руках наклонился над ней и осторожно тронул тощие собачьи ребра острием штыка, который предусмотрительно примкнул к винтовочному дулу.

Собака осталась без движения. Она не дышала.

— Собака мертва, Эрик. Совершенно точно! Никакого вьюка с взрывчаткой на ней нет.

— Тысяча зверей, Курт, еще не хватало, чтобы на ней, в самом деле, был саперный вьюк!

Курт выпрямился, проглотил шоколад и лишь пожал в ответ плечами. Эрик раздраженно пнул тело убитой собаки и повернулся, чтобы идти обратно к «тигру».

Курт с улыбкой посмотрел ему вслед.

— Эрик, собаки против танков — слабое оружие. Они пугаются взрывов и бегут с взрывчаткой в свои траншеи. Вермахт отказался от них лет пять назад.

— Русские, как видно, не отказались. Русские собаки, как и сами русские, очень фанатичны. Не все собаки пугаются взрывов. У нас в роте инструкция — уничтожать всех русских собак.

— Дурацкая инструкция.

Эрик вдруг стремительно вернулся и, наклонившись над телом собаки, стал внимательно рассматривать ее.

— Стоп, подожди! Кажется, это та самая собака.

— Какая та самая?

— Я тебе рассказывал, помнишь? Бешеный Иван вышел из-за «тигра» со своим ТТ наперевес. Я его, кажется, ранил и хотел взять в плен, но помешала вот эта самая собака, она совершенно неожиданно, как будто из-под земли, бросилась на меня. Точно, это она, только очень исхудала. Смотри!..

Эрик вытянул перед глазами Курта свое правое запястье. Курт осторожно взял правой рукой запястье Эрика и стал внимательно осматривать его. Оно было слегка припухшим, на нем темнели кровоподтеки, и можно было различить следы довольно крупных собачьих зубов.

— Ее работа?

— Ее!..

— Эрик, может, тебе обратиться к врачам? Вдруг собака бешеная?

— Я боюсь уколов, а насчет бешенства, мы здесь и так все бешеные.

— Хорошо, а где сами русские танкисты?

— Вопрос!

— Не хотел тебе говорить. Грешно омрачать такой восхитительный вечер…

— Ага, хитрюга Курт, похоже, ты кое-что знаешь. Ладно, говори! Любую неприятную новость мы запьем коньяком, потом будем думать, что делать.

— По последним данным, твой Иван, на самом деле его зовут Михаил Шилов, захватил танк дивизии «Дас Райх» здесь, в этом селе Киселево, и, кстати, убил шарфюрера СС Василия Громового…

— Что? Говори!

— В общем, он благополучно перешел на танке СС через линию фронта. Напарник Василия Григорий Кулик был взят Шиловым в плен, однако ему удалось уйти. Сейчас он арестован, его допрашивают в штабе дивизии «Дас Райх».

Эрик страшно потемнел лицом и сжал кулаки. Он вдруг резко развернулся и с ненавистью посмотрел поверх хилой изгороди в огород Марии Ильиничны, но теперь там, кажется, никого не было.

В этот момент к Эрику подбежал запыхавшийся Гюнтер. Его форменная тужурка была расстегнута до пупа, он так спешил, что не успел застегнуть ее.

— Герр лейтенант! Срочно. Очень срочно…

— Что, красавчик, сногсшибательная новость? Русские сдали Москву?

— Н-нет, герр лейтенант… приказ из штаба! Нам предписано немедленно выдвигаться в район западнее Прохоровки. Будем прикрывать наступление дивизии «Дас Райх». Старшему лейтенанту Курту Валленштайну следует срочно явиться в штаб.

Курт кивнул так, словно знал о приказе заранее. Он наклонился к Эрику и, дохнув ему в нос сладким запахом шоколада, смешанного с запахом коньяка, сказал заговорщицким тоном:

— Эрик, к Прохоровке русские бросили большие танковые силы из резерва, но ничего у них не выйдет, вот увидишь. Чувствую, винтовочка твоя пригодится. До встречи на Прохоровских высотах!

Курт ушел, поигрывая подарком. Похоже, настроение у него улучшилось.

Эрик пристально посмотрел на Гюнтера и вдруг сменил неподвижный пугающий взгляд на кроткую добродушную улыбку.

— Гюнтер, ты хочешь оргию до небес?

— Н-нет, герр лейтенант!

Гюнтер растерянно заморгал ресницами, не совсем понимая, что имеет в виду командир. Поступил боевой приказ, а он…

Эрик покровительственно похлопал Гюнтера по щеке ладонью и, обняв за плечи, решительно увлек за собой по направлению к «тигру».

— Хочешь, по глазам вижу. Пойдем, зайчик, сейчас все будет!

2

«Тигр», взревев мотором, вмял в землю хлипкую огородную изгородь, с ходу врезался в угол хаты Марии Ильиничны, в две секунды превратил ее в груду пыльных развалин, выехал на улицу и остановился.

Из соседних домов на улицу мгновенно высыпали пожилые женщины и старики. Женщины в ужасе стали заламывать руки.

Старики застыли с каменными лицами, угрюмо глядя на разваленную хату и Эрика, который вылез из башенного люка с сигаретой в зубах и внушительной черной тростью в правой руке, — бравый, подтянутый, в ладно сидящей полевой форме и лихо заломленной пилотке.

Эрик спрыгнул с кормы «тигра» на пыльную дорогу и беззаботной походкой направился прямиком к сельчанам, которые сбились, как овцы, в испуганную кучу. Сзади за Эриком неотступно следовал Гюнтер с МП-40 наперевес.

Эрик стал по очереди подходить к каждому старику и женщине. Он тростью поднимал голову за подбородок и смотрел прямо в глаза ледяным взглядом, словно желая убедиться, что его на самом деле боятся. Гюнтер следовал за Эриком чуть поодаль, держа сельчан на прицеле.

— Где ист здесь глупый старух, давай, давай! — вдруг, взвизгнув, сказал Эрик и указал тростью на разрушенную хату. — Он ист преступник, давай, давай! Где ист глупый он? Говорить!

Лица сельчан мгновенно сделались восковыми. Эрик в ярости замахнулся тростью на толпу, но она словно окаменела.

— Говорить!

Сельчане, потупив взоры, застыли перед Эриком. Худющий глазастый старик в выцветшем от времени зипуне, который он небрежно напялил на голое тело, и донельзя жеваных, пережеванных синих холщовых штанах вдруг растерянно пожал плечами. Его редкая, словно выдранная ногтями, седая бородка слегка затряслась.

— Дэк хто ж ее знает!

Эрик, вдруг резко исказившись в лице, постучал массивным бронзовым набалдашником трости по голове старика, словно в дверь его хаты. Старик замер, он совершенно никак не реагировал на удары, как будто его голова вдруг сделалась деревянной.

Эрик расхохотался. Он опустил трость, повернулся к Гюнтеру и сказал ему по-немецки:

— Гюнтер, вспомни русского крокодила в Сталинграде! Помнишь?

— Помню, герр лейтенант!

— Что-то ты давно не устраивал хоровод, а? Шалишь, бродяга!

— Я не хочу, герр лейтенант!

— Нет, Гюнтер, чумазый засранец, ты хочешь!

3

«Тигр» застыл посреди широкой сельской улицы. Вокруг него, плача, сцепившись за руки, медленно брели женщины и старики.

По версии Эрика, сельчане вели вокруг «тигра» веселый русский хоровод. Время от времени он подбадривал кружение в хороводе энергичными пинками, не стесняясь бить подошвой сапога стариков и женщин.

Вальтер, Гельмут, Макс и Гюнтер стояли чуть поодаль. Танкисты криво улыбались, наблюдая за унылым, пугающим хороводом, и нервно курили. Они, кажется, предчувствовали что-то недоброе.

Вначале экипаж робко пытался отговорить командира от непонятной затеи. Когда танкисты поняли, что Эрик закусил удила, они разом умолкли.

— Где ист глупый старух? — громко сказал Эрик. — Говорить! Хоровод пока ист нихт говорить. Дас ист плохо. Если хоровод говорить, дас ист гут. Ферштеен?

Горестный плач в хороводе становился громче. Кто-то периодически спотыкался, кто-то падал, тогда на время горестное кружение прерывалось.

Эрик размахивал в воздухе тростью, как волшебной палочкой. Упавшие сельчане снова испуганно вскакивали на ноги. Нестройный хоровод продолжал свое печальное движение.

Эрик со злостью требовательно оглянулся на замерший в нерешительности экипаж «тигра». Из всех отозвался лишь Вальтер.

Сжав челюсти на своем четко очерченном мертвенно-бледном лице крестоносца, он подскочил на помощь Эрику и энергичными пинками в два счета разогрел хоровод. Кружение стало более быстрым, но оставалось безрадостным.

Эрик поднял трость над головой.

— Я ист вас убивать! Где ист старух? Говорить!..

— Дэк хто ж ее знает, — вдруг сказал, пожав плечами в хороводе, все тот же глазастый худющий старик в зипуне.

Эрик, взвыв дикой кошкой, вырвал старика из хоровода и ловкой подножкой сбил с ног. В следующий миг он резко замахнулся своей смертоносной тростью, целя старику прямо в висок. Старик вытянулся на земле, закрыл глаза и замер, словно уже умер.

Эрик махнул тростью раз, другой, да так, что загудел воздух. Старик не шелохнулся и не открыл глаза.

Вальтер с силой ударил пожилого сельчанина носком сапога под ребра. Та же самая реакция! Тогда Эрик в дикой ярости размахнулся так широко, словно в самом деле на этот раз вознамерился проломить упрямому старику череп в назидание всем другим упрямцам.

— Эй, гутен-гутен, чего шумишь, забыл чего?

Эрик замер с тростью в руке и изумленно оглянулся. Сзади стояла Мария Ильинична с просветленным лицом, в нарядном крепдешиновом платье с замысловатым цветочным рисунком. Голову пожилой сельчанки украшал новый цветастый шелковый платок.

Сельчане остановили свой горестный хоровод и, раскрыв рты, уставились на праздничную Марию Ильиничну. Она тепло, по-доброму улыбнулась Эрику.

— Так вот она я, лады-ладушки, как на выданье. Хотел чего? Так я с превеликим, как говорится…

Глаза Эрика вдруг налились лютой ненавистью. Он раздраженно ударил набалдашником трости о свою нервно изогнувшуюся ладонь.

Немецкие танкисты, сгрудившись, встали рядом с Эриком. Они с любопытством уставились на Марию Ильиничну, словно увидели живую русскую матрешку на русской ярмарке. Мария Ильинична любезно улыбнулась.

— Вот что, уважаемые, вы все равно на Восток не пройдете! Понятно вам? А потому… вот Бог…

Она указала рукой на черный контур обезглавленной колокольни, затем резко махнула ладонью на алеющий закат.

— А вон порог!.. Видите?.. Вам туда. Скатертью дорога!

Пожилая женщина поклонилась немецким танкистам в пояс и повернулась, чтобы уйти. Эрик вдруг дико взвизгнул и выхватил парабеллум из кобуры, висевшей у него на поясе.

Мария Ильинична остановилась, словно почувствовала смертоносное дуло, нацеленное ей в спину, резко обернулась и посмотрела на Эрика жалостливым взглядом. Так смотрят на мальчика, у которого вдруг отобрали любимую игрушку.

Эрик в дикой злобе вскинул ствол пистолета, однако на лице пожилой женщины не дрогнул ни один мускул, а жалостливое выражение не исчезло.

— Пожалеешь, мальчик, да поздно будет!

— Молчать! Ты ист преступник. Я ист офицер рейха. Ты ист обмануть меня!

Мария Ильинична всплеснула руками и с деланым восхищением изогнулась под дулом немецкого пистолета в шутовском поклоне. Рука Эрика с пистолетом вдруг сильно задрожала.

Внезапно Мария Ильинична бросила на Эрика исподлобья озорной взгляд. В нем сверкнули огни праздничного скоморошьего маскарада.

— Батюшки мои! Да вы, ряженые, шуты гороховые, честное слово, свастику на рукава нацепили и теперь сами кого хочешь обманете. Гляди-ка… на монстре своем…

Мария Ильинична указала рукой на мрачно застывший «тигр», в ее светлых глазах вдруг полыхнуло жаркое грозное пламя.

— Кресты намалевали, а от Света Вышнего отвернулись! Кого дурите? Или, может, вас самих кто-то дурит, смотри-ка, всю голову вам заморочил!..

Эрик зашипел разъяренной коброй.

— Как ты ист сметь? Ты ист нихт, не сметь!

Немецкий лейтенант надавил указательным пальцем на спусковой крючок, но в этот самый миг Гельмут и Гюнтер повисли у него на руке.

Тишину вечера разорвал сухой щелчок пистолетного выстрела. Пуля пробила платок на плече Марии Ильиничны и ушла в небо. Мария Ильинична, не дрогнув, в упор продолжала смотреть на Эрика.

Вдруг она тепло улыбнулась.

— Ох, дошутишься, мальчик! Сказку слушай. Жил-был лис, забрался он к медведю в берлогу, чтобы мед украсть, пока хозяин берлоги спит. У берлоги стоял валун, он еле держался. Так лис чего удумал. Он решил мед украсть, валун толкнуть и медведя в берлоге валуном завалить. Да только любопытная мышь мимо бежала, хвостиком махнула, валун качнула, он вдруг взял и завалил лиса в берлоге вместе с медведем. Мишке что! Он тот валун одним махом сдвинет, а лис не может. Что делать лису? Медведя будить? Так он его растерзает!.. Запомни, мальчик, мою сказочку. Запомни!

Эрик, задыхаясь от ярости, посмотрел на Гюнтера, затем на Марию Ильиничну, затем снова на Гюнтера и выразительно покрутил пальцем у виска.

— Гюнтер, ты что-нибудь понял? Она сумасшедшая?

— Герр лейтенант, надо срочно уходить. Я слышал, что у русских есть такие старухи, такие старухи, эх, такие, в общем, с ними лучше не связываться. Не будет удачи!

— Нет, Гюнтер, ты не понял!

Эрик стиснул челюсти, подскочил к Марии Ильиничне и замахнулся тростью. Гельмут и Гюнтер повисли на плечах Эрика.

Он, как ненормальный, стал размахивать в воздухе тростью.

— Я ист нихт шпрехен русиш сказка, я ист шпрехен дойч сказка! А, ты ист рус ведма. Арестовать, арестовать!

— Сам не знаешь, что творишь, самый благородный и любимый мужчина. Забыл? Потом вспомнишь, когда собака из твоей кожи плащ сделает. Зашипишь змеей подколодной, да поздно будет. Привет маме! Она двенадцать твоих белых роз засушила и в спальне под подушкой у себя держит. Ждет тебя, дурака, домой. Ей Восток не нужен. Ей ты нужен. Живой! Понял?..

Эрик, широко раскрыв глаза, замер перед Марией Ильиничной, как худой каменный истукан. Ее слова настолько поразили его, что он забыл о пистолете, трости и своем диком желании умертвить, уничтожить, раздавить, стереть с лица земли эту хрупкую и беззащитную на первый взгляд женщину.

Сельчанка решительно развернулась и пошла к колокольне. Ее односельчане беззвучно, как тени, растворились в вечерних сумерках.

У Эрика вдруг задрожала нижняя губа.

— Откуда она знает?..

Гюнтер подал Эрику флягу с коньяком.

— Глотните, герр лейтенант. Легче будет! Я вам говорил, у русских есть такие, в общем, такие…

Гюнтер не успел договорить. Эрик резко отступил на шаг и сильным ударом ноги с глухим стуком выбил флягу из рук стрелка-радиста. Фляга, кувыркаясь и расплескивая коньяк в воздухе, описала крутую параболу и с грохотом упала на пыльные развалины разрушенной хаты Марии Ильиничны.

Эрик впился безумными страшными глазами в чумазое лицо стрелка-радиста.

— Гюнтер, бездельник, слушай внимательно! Передай командиру роты по рации трижды с интервалом в четверть часа открытым текстом: «Все по плану, Михаил Шилов на танке дивизии „Дас Райх“ перешел линию фронта». Потом шифром попроси, чтобы связисты штаба продублировали это сообщение открытым текстом. Запомнил? Выполняй!

Гюнтер обиженно закусил губу, однако послушно вытянулся перед Эриком по струнке и, отдав честь, кинулся выполнять приказ. В следующую секунду он скрылся в люке стрелка-радиста.

Разъяренный Эрик повернулся к остальным членам экипажа.

— Тысяча зверей, чего застыли? Все в танк. Идем на Прохоровку!

Эрик вместе с членами экипажа забрался в люк. «Тигр» деловито заурчал мотором, тронулся с места и вдруг, съехав на обочину, двинулся прямо на Марию Ильиничну. Она неподвижно стояла на краю дороги и презрительно смотрела на бронированного монстра.

«Тигр» закрыл собой небо. Еще миг, и он наедет на беззащитную женщину.

Вдруг Вальтер высунулся из люка по пояс и, дурачась, отдал Марии Ильиничне честь. Мария Ильинична брезгливо плюнула в ближнюю к ней левую гусеницу танка.

— Чтоб ты слетела!

«Тигр» резко отвернул, едва не задев женщину грозно вращающимися траками, и снова деловито выехал на дорогу. Черная бензиновая гарь обдала Марию Ильиничну смрадом с головы до ног.

Вдруг из-за поворота сельской улицы выкатил тупоносый грузовик «опель» с крытым пятнистым верхом. Он остановился у хилой изгороди огорода Марии Ильиничны.

Из кузова в пыль посыпались вооруженные карабинами эсэсовцы в зеленоватых тужурках с черными петлицами на воротниках. Они вмиг оцепили развалины и огород Марии Ильиничны плотным живым кольцом.

4

В уютном блиндаже с металлической печью-буржуйкой, застывшей в углу, на широком длинном столе были аккуратно разложены оперативные карты. Раскрасневшийся замполит восседал во главе стола, по правую руку от него сидел комбат. Голова его была по-прежнему перебинтована, но на этот раз значительно меньшим количеством бинтов.

— Товарищ замполит бригады, на каком основании арестован Шилов вместе со своим экипажем?

— Савельев, я тебя предупреждал. Шилов и Алова — ненадежные люди. Что касается Седова, думаю, что он пройдет по делу свидетелем.

— По какому делу?

Замполит так резко поднялся из-за стола, словно комбат произнес что-то оскорбительное. Савельев тоже медленно поднялся.

Щеки замполита налились румянцем.

— Шутки шутишь? Свидетелем шпионской деятельности Шилова и Аловой!

Вместо ответа комбат пододвинул оперативные карты. Замполит, слегка наклонившись, воззрился на карты с таким видом, словно увидел перед собой нечто совершенно неприличное.

Комбат невозмутимо стал водить по карте остро отточенным карандашом.

— Слева фотокопия немецкой карты, которую добыл Шилов. Справа — наша оперативная карта с учетом последних данных авиаразведки штаба фронта.

— Толком говори!

— Слева — секретные планы немцев, справа — сложившаяся на сегодняшний день реальность.

— Что ты мне карандашом тычешь? Вижу! На обеих картах немцы концентрируются западнее Прохоровки. Хочешь сказать, совпадает?

— Именно! Трофейная карта, которую вместе с трофейным танком доставил нам Шилов, не является дезинформацией. Прошу немедленно ходатайствовать о прекращении дела Михаила Шилова!

Замполит тяжело опустился на стул и стал энергично тереть ладонью затылок. Комбат остался стоять. Его взгляд выражал пронзительный немой вопрос.

Замполит недовольно посмотрел на комбата.

— Футбол, понимаешь, устроили. Голова раскалывается!

— Давайте я вам горячую воду на шею полью. Как рукой снимет!

— А ковшом по затылку не врежешь?

— Да вы что, товарищ замполит!

— Брось, Савельев, небось спишь и видишь, чем бы меня огреть, да покрепче!

— Неправда. Я понимаю, у вас своя работа, у меня своя.

— Но вместе делаем одно дело, верно?

— Так точно!

— Хорошо, а как быть с перехваченной радиограммой немцев? Они передали, что, мол, все идет по плану, Шилов на танке перешел линию фронта.

— Думаю, что радиограмма немцев, в самом деле, дезинформация, а мы уши развесили.

— Ишь, ты! Дезинформация. А где доказательства?

— Данные, добытые Шиловым, ушли в штаб, там поняли, что Шилов доставил ценную информацию…

— Что там поняли? Шилов был на территории противника. В любом случае требуется доскональная проверка. Как можно проверить человека за один день? Сам подумай! Месяц минимум. Так что зря ты залез в шкуру адвоката, не к лицу она тебе, прекрати слюни пускать по поводу Шилова и отправляйся-ка в свой батальон. Готовь людей. Завтра будет жарко!

В этот момент подал голос зуммер полевого телефона. Он стоял внизу, на подставке, сбоку от стола.

Замполит с тяжким вздохом наклонился и снял трубку.

— Слушаю, товарищ генерал! Да, есть такой, товарищ генерал. Отдыхает, товарищ генерал. Неужели настолько ценные?.. Виноват, товарищ генерал. Есть, товарищ генерал! Передам, товарищ генерал. Конец связи, товарищ генерал.

Замполит вдруг побагровел еще больше и стал похож на очищенную вареную свеклу. Он не вставил, а зло вбил трубку телефона в гнездо аппарата, покачал головой, медленно вырвал серый листок из блокнота, медленно взял в пухлую руку химический карандаш, неспешно, словно обдумывая каждую букву, написал на листке несколько слов и небрежно пододвинул листок комбату.

Комбат схватил записку, пробежал ее глазами и просветлел лицом.

— Так дело прекращено?

— Не знаю, кто из нас уши развесил. Нет никакого дела, Савельев! Немедленно передай записку особисту. Он знает!

— Благодарю…

— Погоди благодарить. Может быть, Шилова в живых давно нет. Поторопись, брат!

Комбат секунду недоуменно смотрел в насмешливые бесцветные глазки своего непредсказуемого начальника, затем поспешно вышел из-за стола и стремительно направился к выходу из блиндажа, но замполит неожиданно остановил его.

— Савельев!.. Завтра Седова отдашь в мое распоряжение.

— Я бы с удовольствием, товарищ полковник, однако только что пришло указание от командующего армией. Все перемещения механиков-водителей в экипажах проводить исключительно с его разрешения!

— Жаль! Что ж, так тому и быть. Поставь тогда Седова в первые ряды. Он сдюжит. Терять таких механиков-водителей — преступление. Есть у тебя танки в резерве?

— Есть один легкий танк Т-70. Берегу для разведки.

— Для какой разведки? Опять шутишь, футболист? Не будет никакой разведки, нечего рассусоливать, все давно разведано. Завтра ударим во фланг танковому корпусу СС всей нашей непобедимой танковой армадой, подрежем немецкий танковый клин, проломим фронт и… баста! Дальше Днепр и Киев — мать городов русских. Понял?.. Представителю штаба фронта требуется, чтобы танк его встретил на станции у водонапорной башни. Думаю, что он своего водителя пришлет. Чадов его фамилия, кажется. Я подошлю его к тебе, передашь танк старшему лейтенанту Чадову. Понял?

— Есть!

— И завтра смотри у меня. Родина на вас смотрит, ребята! Победа нас заждалась. Врежь «тиграм» так, чтобы они поняли!

5

Землянка для арестованных ничем особенно не отличалась от обычных землянок. Те же нары с ворохом прелой соломы, а над головой — накат из толстых суковатых бревен. Разве что, может быть, в отличие от обычных землянок, здесь присутствовал минимум удобств, не было печек, а в углу у входа темнело страшное помятое ведро для испражнений.

Дневной свет с трудом проникал в узкую щель наверху. Всклокоченный бледный Шилов с черным кровоподтеком под глазом, который каблуком сапога оставил на память Григорий, сидел на грубо сбитых дощатых голых нарах и тупо смотрел в одну точку немигающим взглядом.

Вдруг молодецки лязгнул засов, и старчески скрипнула косая дверь. В землянку вошел особист, строгий поджарый майор с морщинистым лицом заядлого курильщика и до смерти усталыми бесцветными глазами человека, не спавшего несколько ночей.

Шилов медленно поднялся с нар и вытянулся перед офицером. Особист недовольно скривил лицо и сделал знак, чтобы задержанный оставался на месте.

Шилов, неотрывно глядя на мрачного офицера, медленно опустился на нары. Майор присел рядом и вдруг протянул ему туго набитую табаком папиросу, она остро защекотала нос запахом отменного табака. Михаил отрицательно качнул головой.

Особист пожал плечами, ловко бросил папиросу в рот, поднес к ней синее пламя элитной зажигалки и с наслаждением закурил. Шилов сразу узнал в его руке зажигалку, которую ему подарил Седов, но промолчал.

Лицо особиста, кажется, на миг подобрело, то ли от никотина, щедро хлынувшего в кровь, то ли от приятных мыслей явно не о работе. Молчание тяготило, и Шилов не выдержал.

— Товарищ майор, долго еще будут меня здесь держать? Где мой экипаж?

Особист посмотрел на Шилова долгим тягучим, как резина, взглядом. В его глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление. Шилов всем телом подался к майору.

— Товарищ майор, я ничего не понимаю! Вы задержали нас всего лишь для проверки. Теперь, значит, трибунал?

Особист достал из нагрудного кармана гимнастерки измятую полоску телетайпной бумаги с каким-то неровно напечатанным на ней текстом. Со странной улыбкой посмотрев на текст, майор передал полоску Шилову.

Михаил настороженно взял в руки обрывок и прочитал вслух:

— «Перехвачена немецкая радиограмма следующего содержания: „Все по плану. Михаил Шилов на танке дивизии „Дас Райх“ перешел линию фронта“».

Шилов с недоумением возвратил кусок телетайпной ленты особисту.

— Я ничего не понимаю! По какому плану?

Особист только хмыкнул в ответ и пожевал губами папиросу. Весь его вид выражал лишь одно — Шилову, наверное, лучше знать, как и по какому-такому плану он живым вернулся из эсэсовского плена.

Шилов хмуро посмотрел на майора исподлобья.

— Планшет, в котором находилась секретная немецкая карта, мне принесла в зубах собака.

Особист лишь покачал головой в ответ. В качестве легенды, говорил весь его вид, следовало придумать что-нибудь более убедительное.

Шилов, налившись недоброй краской, сильно сжал кулаки.

— Товарищ майор, прошу вас, сделайте что-нибудь! Это ошибка. Я в бой хочу!

Особист, дымя папиросой, лихо зажатой в зубах, задумчиво повертел зажигалку в своей сухой жилистой руке. Похоже, она ему очень понравилась.

Шилов тронул руку особиста.

— Возьмите зажигалку себе, только выпустите отсюда!

Особист как-то горько усмехнулся, сунул зажигалку в один карман брюк, а из другого достал что-то увесистое, оно было аккуратно завернуто в тряпицу, и вежливо подал Шилову.

Михаил, ничего не понимая, взял в руки сверток. Что здесь может быть?

Особист встал и почти по-дружески похлопал озадаченного Михаила по плечу. Шилов развернул тряпицу и увидел новенький ТТ, он задиристо поблескивал вороненой сталью, словно с нетерпением ждал, когда же окончится его утомительное безделье. Особист кашлянул, погасил папиросу о каблук сапога, бросил окурок в ведро и, сунув руки в бездонные карманы своих брюк-галифе, решительно направился к выходу.

Шилов резко поднялся. Особист тоже резко, почти синхронно, остановился и глянул через плечо, боковым зрением поймав угловатую фигуру Шилова.

Михаил сделал решительный шаг к особисту и протянул ему ТТ рукояткой вперед.

— Возьмите пистолет. Пусть настоящие шпионы стреляются. Сами подумайте, если я в самом деле шпион, то почему…

В этот момент снаружи раздался сильный шум. Особист мгновенно насторожился. Шилов растерянно умолк.

За дверью раздался громовой голос комбата.

— Песни и пляски, я вам русским языком говорю: у меня предписание командования, а вы здесь в футбол играете!

Через мгновение багровый от возмущения комбат ввалился в землянку. Шилов опустил руку с пистолетом и в радостном изумлении хлопнул ресницами. Особист мгновенно приосанился и напустил на себя официальный вид.

Комбат по-медвежьи неуклюже отодвинул майора с дороги и шагнул к Шилову.

— Миша, жив?.. Слава тебе!.. Слушай, ты — герой. Твоя трофейная карта подтвердила предположение нашего командования. Немцы прут на Прохоровку, причем берут станцию в клещи. Твоя информация об их неожиданном маневре через село Киселево также подтвердилась!

В следующую секунду он увидел пистолет в руке Михаила, осекся и вдруг понимающе усмехнулся.

— Что здесь с тобой делают?

— Да вот… как сказать…

Шилов и комбат вопросительно уставились на особиста. Тот выглядел ягненком.

Комбат взял в руки пистолет, поднес к глазам и присвистнул.

— Ого, подарок от замполита бригады!

Только теперь Шилов заметил на ствольной коробке пистолета гравировку, они была тонкой, сливалась с фоном и поэтому сразу не бросалась в глаза. «Михаилу Шилову на память от замполита 29-й танковой бригады Ивана Левашова» — вот что было выведено на вороненой поверхности ТТ.

Савельев сунул под нос майора смятый листок из блокнота.

— Кстати, замполит бригады записку вам написал.

Особист невозмутимо взял клочок бумаги, прочитал текст и согласно кивнул. Его глаза вдруг погрузились в холодное безразличие.

Удивительно, как он владел собой, словно внутри у него была устроена кнопочная панель контроля над эмоциональным состоянием. Нажал на кнопку, и вот тебе, пожалуйста, вместо пугающей целеустремленности — лед полнейшего равнодушия.

Комбат повернулся к Шилову.

— Все в порядке, товарищ младший лейтенант, следуйте за мной. У меня важное предписание: срочно готовить экипажи. Пришло большое пополнение и подкрепление. Завтра будет жарко. Немецкие части усилены «тиграми». Может, встретим старых знакомых?

Шилов вдруг резко повернулся к особисту и протянул правую раскрытую ладонь. Офицер широко улыбнулся и хотел пожать протянутую руку.

Михаил холодно остановил его якобы душевный порыв.

— Зажигалку верни!

Лицо особиста позеленело, но он быстро взял себя в руки, сладко улыбнулся, вынул левую руку из кармана и вежливо положил ценную зажигалку на ладонь Шилова. Оловянные глазки колко впились в лицо ускользающей жертвы.

Шилов почти по-дружески похлопал его по плечу.

— Чего смотрите, товарищ майор? Хотите сказать, что еще встретимся? Думаю, что вряд ли. Скоро у вас будет много других забот!

6

После довольно интенсивного боя высота двести пятьдесят два, что в двух километрах западнее Прохоровки, была снова отбита у русских. Эрик поддерживал наступавших гренадеров огнем «тигра». Пока было непонятно, будет ли приказ наступать дальше или придется на какое-то время задержаться здесь.

Гюнтер, высунув длинный, как у ящерицы, язык, старательно вырезал из журнала, который увел из хаты Марии Ильиничны, и приладил к стенке танкового помещения свеженькую цветную фотографию стройных русских девушек в национальных костюмах. Они залихватски вели разудалый хоровод.

Эрик с кривой усмешкой посмотрел на Гюнтера и снова приник глазами к командирскому перископу. Похоже, Гюнтер неисправим…

Макс, косясь на Эрика, тайком оторвал зубами кусок от удобного миниатюрного батончика сухой колбасы, который торчал у него из мастерски приоткрытого нагрудного кармана комбинезона, и прилип жирным лбом к резиновой присоске пушечной оптики.

Гельмут, сочно сглотнул слюну, заметил хитрый колбасный маневр Макса, шумно вздохнул и вновь принялся тереть чистой мягкой ветошью гладкое стройное тело бронебойного снаряда.

Вальтер грубо толкнул Гюнтера в бок локтем и сунул ему под нос истертый до дыр цветной французский мужской журнал. Гюнтер отпихнул журнал, прижался щекой к хороводу на своей фотографии и, дурачась, нежно провел указательным пальцем по тонким талиям русских девушек.

Его чумазая физиономия стала похожа на запачканную сажей морду млеющего кота.

— Нет, Вальтер, вот феи моего тела.

— Подожди, Гюнтер, фюрер заботится о нашем здоровье, скоро у каждого солдата вермахта будет надувная секс-фея тела. Совсем как настоящая. Проект «Боргхильд». Слышал?..

— Не-а. Герр лейтенант, скажите, откуда пойдут русские кабаны?

— Они пойдут от Прохоровки, Гюнтер.

— Откуда вы знаете?

— Знаю! Русская девушка из твоего хоровода ночью жарко в стогу нашептала. И запомните, парни, в этой охоте наш козырь — засада. Стрелять только по моей команде. Слышишь, Макс? Опять жуешь? Давай, делись французским деликатесом! Что? Сухая галета из пайка? Посмотри-ка на Гельмута. У него при виде несчастной галеты слюни на снаряд капают?.. Ладно, хватит ржать, парни! Вальтер, дружище, слушай, когда мы прорвемся в Прохоровку, ориентир — водонапорная башня у станции. Держись ближе к ней. Понял?

— Без проблем, герр лейтенант!

7

Бревенчатый настил землянки словно нависал на самый затылок. Шилов, наклонив голову, встал посреди землянки и уперся затылком в бревна. Ласка все поняла, она живо присела перед ним, не сводя преданных глаз с бледного лица своего любимчика.

Седов сидел на плоских снарядных ящиках, они были сложены замысловатым штабелем и аккуратно прикрыты брезентом. Сержант хмуро записывал что-то в трофейный блокнотик.

Рядом с Седовым на ящике коптила самодельная масляная лампа — сплющенная у верхнего края гильза от бронебойного снаряда. Шилов бросил насмешливый взгляд на озабоченного Седова.

— Сержант, ты чего пишешь?

— Свою версию «Лебединого озера», лейтенант. Наследие, так сказать, потомкам. Завтра-то неизвестно что будет.

— Не пойму, замполит чудит. Проверяет! Особиста попросил проверить нас.

Седов как-то странно покачал головой, движение его головы выражало то ли осуждение, то ли досаду. Через миг сержант дописал строчку и с явным облегчением засунул блокнот в нагрудный карман гимнастерки.

Ласка нетерпеливо взвизгнула. Шилов улыбнулся собаке и достал из трофейного планшета аппетитную немецкую галету.

— Голос!

Ласка гавкнула так, что в ушах зазвенело, Седов вздрогнул, а синеватое пламя, млевшее на почерневших металлических губах сплющенной гильзы, испуганно качнулось.

— Тьфу, болт гайку. Испугала! Чего цирк устраиваешь, лейтенант?

Шилов протянул овчарке галету. Она, прижав уши, осторожно взяла ее с ладони и мигом проглотила. Сладко облизнувшись, Ласка подняла уши и вопросительно посмотрела на Шилова, тот улыбнулся.

— Еще хочешь?

— А мне, лейтенант, между прочим, особист сказал, что ты застрелился.

Шилов как раз вытащил из планшета еще одну галету, но рука с галетой замерла в воздухе. Михаил удивленно посмотрел на Седова. Ласка не стала ждать. Она ловко выхватила галету из застывшей в воздухе руки Шилова и мгновенно проглотила ее.

— Что? Так и сказал? И что, ты поверил?

— Как не поверить? Он так убедительно сказал. Мол, ты осознал безвыходность ситуации и все такое прочее.

— Зачем замполит все делает для того, чтобы его ненавидели?

— Кровью нашей питается. Просто человек такой. Замполиты разные бывают. Вон, брат мне пишет, у них на флоте замполит — душа, а не человек!

В этот момент в землянку вошел комбат в сопровождении Вари и улыбчивого невысокого ширококостного, плечистого румяного здоровяка с добрыми и спокойными, как у теленка, глазами, на нем ладно сидела новенькая полевая танкистская форма.

— Встать, смирно!

По команде Шилова Седов мгновенно соскочил с нар. Шилов и Седов вытянулись перед комбатом. Ласка тонко гавкнула. Комбат с улыбкой посмотрел на Михаила.

— Шилов, к тебе в экипаж пополнение. Заряжающим будет новоиспеченный рядовой Тимофеев. Сибиряк-охотник!

Тимофеев с широкой улыбкой приложил ладонь к пилотке. Шилов как будто не заметил приветствия, он неотрывно смотрел на Варю, а она со светлой улыбкой смотрела на него.

— Михаил, алло! Слышишь меня?.. Завтра в бой пойдете без стрелка-радиста.

— Я слышу, товарищ комбат. Как же без стрелка-радиста? Сержант Алова влилась в экипаж, проявила себя как храбрый танкист, и было бы неразумно…

— Не понадобится он вам. Будет стремительное наступление танковой лавой на высоты западнее Прохоровки. Алова заберет собаку и будет по-прежнему в распоряжении лейтенанта медицинской службы Ёловой. Сейчас о другом думайте — как занять высоты западнее Прохоровки? Вот вопрос!

— Товарищ комбат, сделаем все возможное!

— Почему немец ломит к Прохоровке, надеюсь, понятно?

— Последняя серьезная линия нашей обороны.

— Правильно, плюс от станции Прохоровка на Курск в тылу наших войск идет прекрасная железная дорога. По ней можно с комфортом прибыть в Курск, а комфорт и всемерное использование технических средств немцы обожают, тем более что тяжелым «тиграм» для быстрого передвижения требуется именно железная дорога. Любой глубокий ручей может их остановить. И не забывайте, что на станции Прохоровка хранится на складах значительное количество продовольствия и боеприпасов.

— Понятно.

— Член Военного совета фронта торопит. Свежие силы к нам пришли немалые. Из резерва. Дело намечается серьезное. Общайтесь, прощайтесь и спать. Завтра подъем на час раньше обычного. Да, вот еще что, Михаил. Твой трофейный Т-34 я взял себе, поскольку он командирский. Ты возьмешь мой танк.

— Здорово, — обрадованно сказал Седов. — Прекрасный танк с форсированным двигателем. На вашем танке, товарищ комбат, мы от Прохоровки прямиком к Гитлеру в Берлин въедем на рюмку крепкого русского чаю!

8

Комбат ушел, а вся честная компания расположилась в землянке. Только Тимофеев остался стоять, окидывая практичным взглядом углы.

Седов утянул Варю к себе на нары, усадил рядом с собой как дорогую гостью и угостил трофейным шоколадом. Весь его вид излучал неизвестно откуда взявшуюся галантность кавалергарда.

Однако буквально в следующий миг в озорных глазах Федора вдруг снова мелькнул страстный огонек.

— Говорят, что от этого шоколада звереют. Ешь, Варюха, тебе не грозит. Ты девочка правильная!

Варя, неотрывно глядя на Шилова, словно провоцируя его на что-то, медленно взяла в рот темный квадратный кусочек. В этот момент Тимофеев сделал шаг в глубь землянки, снял с плеча охотничий дробовик и любовно пристроил его в угол.

— На уток?

Тимофеев резко обернулся на язвительную реплику Седова, выпрямился и сильно ударился головой о бревенчатый настил.

— Ах, ты, шельма! Низковато здесь у вас. Зато теплее! Отцовский. Белке в глаз, как говорится. Башенный пулемет тоже знаю!

— Понятно, а как тебя звать-величать, мил человек?

— Три Тэ, товарищ сержант.

— Чего?.. Какой еще ТТ?

— Не ТТ, а Три Тэ. Тимофей Тимофеевич Тимофеев!

— Ах, вон оно что!

Тимофеев вдруг опустился на корточки перед Лаской, которая, повизгивая, терлась о его ноги, обхватил ее черную морду своими широкими, как лопаты, ладонями и мощно поцеловал прямо во влажный шершавый черный нос. Удивительно, но Ласка не сопротивлялась, словно с самого рождения нетерпеливо ждала, когда же ее наконец так расцелуют.

Тимофеев расплылся в улыбке.

— Всю жизнь о такой овчарке мечтал!

Ласка вдруг вырвалась из рук Тимофеева и пулей кокетливо выскочила из землянки. Тимофеев поднялся на ноги и снова сильно ударился затылком о настил.

— Правильно, что хвостатая девочка от тебя убежала, — сказал Седов. — На чужой каравай, Тимоха, рот не разевай!

Тимофеев, морщась от боли, потер затылок и вдруг заметил в дальнем пыльном углу шестиструнную гитару. Он шагнул к гитаре и бережно взял ее в руки.

— Товарищ сержант, ваша?

— Нет, рядовой Три Тэ, не моя. Здесь валялась, когда нас заселили. Одна струна оборвана. Сыграй!

Тимофеев сел на ящики и начал бренчать нечто такое, что вряд ли можно было назвать мелодией. Седов недовольно дернул плечом, но сквозь какофонию вдруг прорезался какой-то ритм, и Тимофеев запел неожиданно тонким озорным бабьим голосом:

— Проводила я миленка, он ушел фашистов бить, на прощанье обещала одного его любить!..

Седов одним ловким движением вдруг вырвал гитару из рук Тимофеева. Его губы тронула саркастическая улыбка.

— Дай сюда, это тебе не балалайка!

Седов вдруг мастерски взял пронзительный аккорд. Гитара как будто мигом преобразилась, даже пыль со струн и корпуса куда-то сразу испарилась.

Сержант, органично согнувшись под настилом и перебирая ногами на месте, словно в отчаянной попытке сдвинуть землю назад, запел голосом веселого заводилы:

— Тимка, помнишь траншею, когда взвод отступал, в грязной жиже по шею ты меня прикрывал…

Седов, продолжая перебирать ногами и аккомпанируя сам себе, пустился в лихой пляс. Варя захлопала в ладоши в такт танцу.

Седов мгновенно вошел в раж, выделывая ногами замысловатые кренделя. Каблуки его сапог часто-часто застучали по утрамбованному земляному полу. Тимофеев и Варя от души расхохотались.

Шилов вдруг хмуро протянул руку.

— Сержант, дай-ка, теперь я спою!

— Ты поешь? Не знал. Ладно, давай, спой, лейтенант.

Седов нехотя отдал гитару. Он снова уселся рядом с Варей и, как родную, тепло обнял ее за плечи.

Шилов сел на ящики и громко и грозно запел неплохо поставленным баритоном:

— Ревет монстр, снова дышит ядом, забыл про горечь Сталинграда?.. Теперь безумно полагает, что танки «тигр» всех обломают!

Шилов вдруг резко умолк. Глаза потемнели, а по лицу пробежала странная серая тень. Варя высвободилась из настойчивых объятий Седова.

Подавшись вперед, она с тревогой вгляделась в лицо Михаила.

— Миша, что с тобой?

— Ничего! Так. Все нормально!

— Эх, ребята, в последний раз вот так, может быть, сидим!

— Не каркай, сержант!

— Да чего там, лейтенант! Я ничего не боюсь. Как сладкий сок, я жизнь хлебаю, о том, что будет, не гадаю! Понял? В отличие от некоторых. Сейчас спиртику жахнем! Что медицина скажет, а, Варюха? Для дезинфекции, да и вообще.

— Медицина много чего вам может рассказать.

Шилов вдруг решительно отставил гитару. Седов посмотрел на лейтенанта с явным неудовольствием. Шилов грозно посмотрел в ответ.

— Чего волком глядишь, сержант? Погулять не даю? В Берлине гулять будем!

— В Берлине само собой, лейтенант. Фашистские бродяги надолго запомнят русский хоровод!

— А сейчас спать. Отбой!

— Никогда в бою не был, — вдруг просто и проникновенно сказал Тимофеев.

Седов фыркнул и снова попытался обнять Варю. Она отстранилась, но он не отставал.

Для отвода глаз сержант с милой улыбкой посмотрел на обескураженного Тимофеева.

— Бывает, Тимоха!

Варя вдруг вырвалась из горячих объятий сержанта, решительно поднялась, одернула сбившуюся юбку и вдруг с усмешкой посмотрела на Седова.

— Чего вы со мной обнимаетесь, товарищ сержант? Вас командир медицинского взвода Оля Ёлова ждет. Прошлая ночь была бурной, не правда ли?

Лицо Седова мгновенно налилось бурой краской. Он, кажется, сильно смутился, что вообще-то для него было совершенно нетипично.

Так краснеет нагловатый мальчуган, когда кто-то ненароком узнает причину, по которой он смеет вести себя так нагло.

— Ты чего, Варюха?

— Бросьте! Вначале был вам от нее от ворот поворот, но теперь все иначе. Любовник ее высокопоставленный со связисткой в своем штабе фронта спутался. Статная, глазастая, губастая, грудь такая, что она ею «тигр» запросто может таранить. Вера Синицына, знаете?..

— Да?.. А ты откуда знаешь, Варюха?

— Водитель любовника Лешка Чадов, дурачок, склянку спирта от Ёловой заработал, под большим секретом ей рассказал, а я все слышала. Так что куйте железо, пока горячо!

Седов якобы недоуменно выпучил на Варю хитрющие глаза.

— Да ты чего, Варюха! Мы животные, что ли?

— Ага, вот как вы заговорили? Да, товарищ сержант, животные мы, животные!

Варя в отчаянии схватилась руками за лицо. Мужчины оторопели. Варя всхлипнула раз, другой и вдруг горько зарыдала.

Танкисты вскочили со своих мест, и одновременно все трое звучно ударились затылками о настил.

— Тьфу, елки зеленые!

— Ё… перный театр!

— Ах ты, шельма!

Варя, глядя, как парни, ругаясь, трут свои стриженые затылки, невольно рассмеялась сквозь слезы, однако прозрачные капельки продолжали печально течь по ее щекам, как капли осеннего дождика по мраморному оконному стеклу.

Шилов решительно шагнул к девушке.

— Варечка, да что с тобой? Что за похоронное настроение?

— Миша, ребята, не могу, не могу…

— Да что ты, Варя?

— Варюха, мы что, кисейные барышни? Говори!

— Хорошо, я скажу, скажу. Завтра вас всех убьют!

Мгновенно в землянке воцарилась тишина. Парни недоуменно вскинули брови.

Наконец, Тимофеев с чувством громко крякнул. Как видно, так он обычно выражал несогласие.

Седов удивленно присвистнул.

— Гайка с резьбы слетела!

— Бросьте, товарищ сержант, свои шуточки. Все очень серьезно. Немцы выманивают наши танковые резервы. Понятно?.. Чего замерли? Сядьте!

9

— А, я понял!.. Ты поверила россказням гитлеровских ушлепков. Жаль, я Гришу, жабу эсэсовскую, гусеницами не раздавил!

— Нет, товарищ сержант, ошибаетесь! Посмотрите карту, рельеф местности, и вы сами все поймете.

Седов сумрачно посмотрел на Шилова, тот быстро расстелил на ящиках посреди землянки свою командирскую карту. Все склонились над ней. Шилов начал водить остро отточенным острием твердого карандаша по карте, показывая позиции советских и немецких войск.

Вдруг Варя тихо сказала:

— Есть у немцев такое выражение — «длинная рука». У тебя длинная рука, если ты можешь достать противника кулаком, а он тебя нет. Слышали?

Шилов поднял с земляного пола две щепки, отколовшиеся от ящиков, — одну длинную и одну короткую. Повертев в руках, он вдруг направил их концами друг на друга.

— Правильно Варя говорит, вот, смотрите, показываю. Немцы обожают так воевать. Их техника позволяет. А мы вынуждены подбираться под их длинную руку. Видите? Длинная щепка достала мою руку, а короткая другую мою руку — нет.

— Мне страшно, ребята. Какая-то безысходность!

— Смотрите, — сказал Шилов и стал снова водить карандашом по карте, — мы пойдем от Прохоровки на запад, чтобы врезаться наступающему немецкому танковому клину во фланг. Так, стоп, подождите. Что получается?.. Как я раньше не заметил? Огромное поле вовсе не такое огромное. Пойма реки Псел топкая, кругом овраги. Для танков остается неширокая горловина, километра полтора, может быть, даже меньше. Комбат сказал, что у нас под Прохоровкой вместе с только что прибывшими резервами сосредоточено как минимум триста пятьдесят танков. Как же они пойдут здесь в атаку? Какое расстояние будет между ними?

— Хорошо, если тридцать метров, — мрачно сказал Седов. — В общем, парад. Стреляй, немец. Как в тире! Справа — овраги и топи у реки Псел, а слева — высокая железнодорожная насыпь. Она для танков здесь тоже не везде проходима, к тому же немцы ее наверняка заминировали.

— В самом деле, узкая горловина! — громко сказала Варя. — Бутылочное горлышко. Оно упирается в эту возвышенность.

— Эта возвышенность, Варя, — высота двести пятьдесят два. Сегодня, говорят, был ожесточенный бой за нее. Нашим пехотинцам пришлось отойти.

— Да откуда они знают, что мы хотим наступать? — раздраженно сказал Седов.

— Знают, — чуть не плача, сказала Варя. — Говорю же, не только знают, но провоцируют наше наступление! Эсэсовцы Василий с Григорием хохотали и глумились. Забава, мол! У СС — подбитые танки, которые за ночь восстанавливаются, а у Сталина на каждый подбитый немецкий танк гора трупов и куча танкового металлолома. Бросает, мол, танки скопом на тяжелые орудия, не заботясь о последствиях. Мы, говорит, так врежем из засады длинной рукой, мало не покажется.

— Варюха, брось! Плевал я на басни фашистских подстилок. Что конкретно говорили, можешь вспомнить?

— Я же сказала, товарищ сержант! Прохоровское поле идеально подходит для того, чтобы перемолоть наши резервы, соединиться в кулак с другими частями СС и, прорвав фронт, в тылу советских армий по железной дороге выйти к Курску.

Седов еще больше помрачнел. Он машинально вынул самокрутку из трофейного портсигара, затем засунул ее обратно.

— Сосет, сосет у меня под ложечкой, лейтенант. Не к добру! Неужели в наших штабах кто-то на фрицев работает?

— Прохоровка, сержант, крупный железнодорожный узел. В самом деле, хороший трамплин для удара в любом направлении. Хоть снова к Волге, хоть на Баку, хоть от Курска прямиком на Москву.

— Похоже, права Варюха. Судя по всему, лейтенант, завтра будет на самом деле жарко.

— Эх, токари мы, токари!.. Если вдруг детали точим, цех в два счета обесточим, правда ли, насколько ли, токари мы, токари?..

Шилов опустил лицо в ладони. Воцарилось тягостное молчание. Изумленный Тимофеев раскрыл рот, чтобы что-то спросить, но, видя тяжелое настроение присутствующих, не решился.

10

Варя беззвучно плакала. Тимофеев подал ей красный с желтым бисером сибирский носовой платок, он был искусно вышит вручную. Варя с благодарностью приняла его и утерла крупные слезы, выступившие в уголках покрасневших глаз.

Шилов и Седов сели на колени перед ящиком с картой, словно тибетские монахи перед священным артефактом. Седов, наконец, решился, вынул из трофейного портсигара самокрутку, но вместо того, чтобы закурить, принялся в глубокой задумчивости, что было совершенно нехарактерно для него, рассеянно нюхать крепкий самосад.

Шилов тем временем скрупулезно промерял циркулем каждый миллиметр карты так, как будто разгадка затаилась где-то между этими самыми двумя миллиметрами топографического пространства.

Вдруг Варя подалась грудью вперед, как молодая курочка к своим драгоценным первенцам-цыплятам.

— Вас всех убьют.

— Хватит каркать, Варюха! Прорвемся. Жаль, что ты поздно вспомнила о пьяном скулеже гитлеровских шавок.

— Я — дура, товарищ сержант! Вначале я не поняла толком, что они имели в виду, а когда сегодня утром услышала от комбата о нашем грандиозном контрнаступлении, вдруг вспомнила.

— Лучше поздно, чем никогда. Срочно доложи комбату!

— Я ему первому все рассказала. Он ответил, что поздно. Ничего нельзя сделать. Его просто признают паникером и трусом. Теперь приказ о контрнаступлении никто не отменит.

— Тимоха, а ты чего молчишь?

— Так, как же, товарищ сержант, я, как говорится, человек новый.

— Новый?.. Ты же, кажется, таежник! Что делать, если волк затаился и знает, откуда охотник идет?

Кротость Тимофеева мгновенно улетучилась, как дым от бодро разгоревшегося сухого можжевельника. Глаза бывалого охотника вдруг налились какой-то неведомой свинцовой силой.

— Все просто, товарищ сержант. Запах свой оставлю в том месте, откуда он ждет, а сам подкрадусь к серому ворюге с той стороны, откуда он, бродяга, не чует. Опять же ветер должен тянуть от него на меня.

— Ветер?.. Ага, ветер, значит. Слышь, лейтенант, у таежника все просто. А мы чего носы повесили?

Шилов вдруг громко вскрикнул. Все с изумлением повернули головы и воззрились на него.

Седов резко подался к своему командиру.

— Ты чего, лейтенант? Опять «шорох»?

— Слушайте, вернее, слушайте и смотрите, вот показываю на карте. Здесь противотанковый ров. Видите?.. Высота — пять метров. Он еще весной вырыт нами против немецких танков. Соответственно крутой отвесной частью он обращен на восток, к нам. Понятно?!

— Ба, точно!.. Резьба под болт, лейтенант.

— Надо на скорости проскочить эскарп и вырваться к высоте. Сумеем, сержант?

— Если корму танка чем-нибудь утяжелим, Толян сдюжит.

— Какой Толян?

— Толян — это Т-34, Тимоха. Пора знать. Так, слушайте меня внимательно, братцы-кролики! Все, что есть, какая одежда и белье теплое, всякое, какое есть, перед боем на себя наденьте, чтобы не побиться. Прорвемся, вот увидите. Теперь я точно знаю!

Шилов решительно свернул карту и поднялся с колен на ноги.

— Пойду, доложу план комбату.

— Миша, я с тобой!

— Хорошо, Варя, пойдем. А где Ласка?..

Шилов и Варя, оживленно переговариваясь, выскочили из землянки. Седов встал на ноги и, лениво потянувшись, хитро посмотрел на погрустневшего Тимофеева.

— Ложись-ка ты спать, Тима! С отцовским дробовиком в обнимку.

— А вы, товарищ сержант?

— Я пойду прогуляюсь. Чувствую, что сегодня ночью у меня снова бессонница будет. Надо наших уважаемых медиков на снотворное раскрутить!

Глава четвертая Долгожданный мед

У берлоги есть валун,

Трещины, как знаки рун,

Мед забрать, валун качнуть

И берлогу вмиг замкнуть.

Лис наш рыжий не стеснялся,

Вмиг в берлогу он забрался,

Гениальный план простой,

Вот, лис, мед твой золотой!

Владилен Елеонский. Жил-был лис…

1

Двенадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года с раннего утра небо над Прохоровкой было плотно закрыто пасмурной пеленой. Грустно капал дождик, однако ближе к восьми часам распогодилось. Солнце разогнало серую пленку и стало припекать довольно сильно.

После вчерашнего напряженного боя Эрик рассчитывал хорошо выспаться, однако поспать удалось всего три часа. Едва забрезжил рассвет, поступила команда на продвижение вперед курсом на северо-запад по направлению к холмам у реки Псел с тем, чтобы охватить Прохоровку с левого фланга и одновременно поддержать огнем части, успевшие переправиться через реку накануне.

Миновали какой-то сталинский колхоз. Как видно, до войны здесь было образцовое хозяйство.

Вскоре въехали на широкую улицу небольшого брошенного поселка, наверное, здесь жили колхозники. Многие хаты были полуразрушены после вчерашнего упорного боя.

В девять утра Эрик отодвинул люк командирской башенки, чтобы осмотреться, и вдруг увидел нечто совершенно невероятное. Странное облако тяжелой бежевой пыли поднялось над Прохоровкой. В следующий миг Эрик понял: не менее полутораста советских танков, в основном Т-34, плотной монолитной массой на повышенной скорости двигались к высоте двести пятьдесят два.

Дальше все произошло за какие-то несколько минут. Советская танковая лавина навалилась на передовые позиции гренадерского полка, которому при поддержке роты танков Т-IV был дан приказ идти на Прохоровку. По данным разведки, село было свободно от русских войск.

Четыре танка Т-IV вспыхнули, как свечки, а из гренадеров русские Т-34 сделали яйца всмятку. Та же участь постигла артиллерийские расчеты противотанковых орудий.

Из-за взгорка в сторону Прохоровки выдвинулись три средних танка T-IV второй линии. Совершенно не предполагая, что навстречу движется русская танковая лавина с пехотой на броне, они угодили в обжигающий русский компот.

Несколько Т-34 загорелись, но в следующий миг два T-IV были также подбиты, лишь один чудом уцелел и, сориентировавшись, смешался с русской танковой лавиной. Она неслась вперед, подобно носорогу, и совершенно не замечала того, что делается у нее под носом.

Сказывались недостатки Т-34. Его башня не имела командирской башенки, которая значительно облегчала круговой обзор на немецких танках, а перископ командира Т-34 был несовершенен прежде всего в связи с низким качеством оптики.

Вслед за танками T-IV, как обычно, в соответствии с инструкцией двинулись бронетранспортеры гренадеров второй линии. Они шли с обратной стороны холма и также не подозревали, какая опасность движется им навстречу.

Русская танковая лавина яростно смяла бронетранспортеры, их расстреливали в упор и давили гусеницами. Эрик невольно содрогнулся, но он ничем не мог помочь. Немецкие гренадеры, артиллеристы и пехотинцы смешались с танковыми гусеницами и жирной черной землей.

Стрелять в гущу, не различая, кто свой, кто чужой? Так не пойдет.

Вскоре, однако, картина прояснилась. Т-34 преодолели траншеи гренадеров, и советская танковая лава двинулась дальше по направлению к высоте двести пятьдесят два. Поступила команда поддержать огнем танковый батальон СС.

Эрик сориентировался мгновенно. Он развернул «тигр» и загнал его в одну из полуразрушенных хат. Дуло пушки высунулось в изуродованный осколками проем окна, а остатки соломенной крыши надежно скрыли вставший в засаду танк от глаз пилотов советских самолетов-штурмовиков Ил-2, которых на открытом возвышенном месте следовало опасаться больше всего.

Далее ад кромешный вместо того, чтобы закончиться, возобновился с новой силой. Советские танки ринулись на позиции танкового батальона СС, который Эрик теперь мог прикрыть огнем «тигра».

Танки в капонирах, противотанковые орудия и гренадеры в траншеях встретили советскую бронированную лавину огнем в упор. Выжившие потом рассказывали, что такого пекла они не помнили за все время Восточной кампании.

Словно яркие факелы, вспыхнули головные советские танки. Вверх полетели оторванные взрывами танковые башни.

Сбавить ударную мощь советского танкового клина помогли пикирующие бомбардировщики Ю-87. В какой-то момент они бомбили непрерывно.

Макс был в шоке. Он не знал, куда направить огонь пушки. Кругом были одни лишь пылающие костры. Едкий черный смрад заволакивал мгновенно посеревшее небо.

Эрик раздраженно отпихнул Макса и сел на его место. Последовавшие за тем несколько часов показались ему минутами.

Уцелевшие советские машины стали прятаться за подбитые танки. Началась пушечная дуэль.

Гренадеры подкрадывались к советским танкам со своими Panzerhandmine — ручными кумулятивными минами. Их надо было прикрепить к броне танка, а затем дернуть шнур. Весьма опасная работа!

Пользуясь тем, что «тигр» был неплохо замаскирован и советские танки не сразу заметили его, Эрик подбил четыре Т-34. «Тигр» не пострадал. Один из советских танковых снарядов лишь разрушил угол хаты. Теперь с определенного угла можно было заметить, что в полуразрушенной хате спрятался «тигр».

Когда все было кончено, около сотни советских танков остались чадить на склоне. Остальные повернули назад.

Навалилось странное дикое чувство. Русские понесли колоссальные потери, причем был совершенно непонятен замысел русского командования, предпринявшего такой бездумный кавалерийский наскок сплошной танковой массой на ощетинившиеся ежом врытые в землю противотанковые позиции противника.

Позади позиций танкового батальона СС проходил противотанковый эскарп, который еще весной русские вырыли против немецких танков. Теперь своей крутой частью он был обращен против русских танков, и они падали в него так, как будто не были предупреждены о его существовании, хотя позже Эрик специально выяснял, — на захваченных русских картах эскарп был обозначен.

Эрик снова уступил место Максу. Любителю сухой колбасы удалось подбить еще два танка, однако дальше произошло то, от чего нервы даже закаленного солдата могли не выдержать.

Эрик так и не понял, откуда он взялся. Из чадящей груды бронированного хлама вдруг вынырнул Т-34 и на повышенной скорости под углом наискось ринулся к окраине поселка, прямо на хату, в которой скрывался «тигр» Эрика.

Несколько секунд прошли, как в кошмарном сне. Ни Эрик, ни Макс не могли поверить своим глазам.

Первым в себя пришел Эрик.

— Макс, бродяга, стреляй в упор, засранец! Просто наведи прицел и выстрели. Ты слышишь меня, колбаса?

Раскатисто ударила пушка «тигра». Т-34 был на расстоянии не более ста пятидесяти метров, но Макс промахнулся.

Эрик орал как резаный, не слыша себя. Второй боеприпас, вовремя вогнанный в пушечный канал Гельмутом, достиг цели, но Эрик кожей почувствовал, что спайка экипажа, которая казалась монолитной и которой он так гордился, вдруг совершенно неожиданно и непонятно по какой причине треснула.

Нажав на спуск пушки, Эрик был готов поклясться, что снаряд угодил советскому танку прямо в наклонный лоб корпуса, но Т-34 вместо того, чтобы снизить скорость, продолжал свое грозное движение, вызывая лишь одно чувство — дикий, неописуемый ужас.

Вот когда стало по-настоящему страшно! Казалось бы, что может сделать средний танк «тигру»? Все равно что котенок против взрослого кота. Несерьезно!

Однако Т-34 несся так, словно был уверен, что, врезавшись в тяжелый немецкий танк, он уничтожит его. Сознание немецких танкистов погрузилось в ватные сумерки.

Волосы Эрика тихо зашевелились под пилоткой.

— Вальтер, задний ход!..

Надо срочно дать задний ход, и пусть взбесившийся русский секач разобьет себе лоб об угол хаты. Вальтер сидел, как каменный. Похоже, он еще не пришел в себя и ничего не слышал.

Эрик брызнул слюной в аккуратно подстриженный затылок механика-водителя.

— Вальтер, скотина!..

Наконец Вальтер очнулся и засуетился над рычагом коробки переключения передач, но драгоценные секунды были упущены. Т-34 с лету врезался в угол хаты и разбил его. В следующее мгновение жуткий удар сотряс «тигр», и Эрику пусть на мгновение, но все-таки показалось, что пришел конец.

2

Пыль резала солдатам глаза и забивала их так плотно, что невозможно было сощурить веки. Никаких защитных очков, хотя бы мотоциклетных, никто из пехотинцев не имел. Люди ничего не видели и страдали, еще не вступив в бой.

Танк комбата шел в первых рядах. Внезапно два Т-34, маячившие в километре справа у реки Псел, открыли огонь.

Комбат непроизвольно отдернул голову от триплекса. Удар одного из снарядов пришелся прямо в башню.

Т-34 комбата страшно содрогнулся. Комбат ударился головой о стенку башни и повалился вниз.

Засада! Два Т-34 справа оказались немецкими. Рация перестала работать, и комбат не смог передать предупреждение в эфир.

Некоторые из танкистов сами заметили опасность и развернули свои танки навстречу огню. Другие не замечали огонь от Т-34, по-прежнему считая их своими. Третьи вовсе их не заметили сквозь поднявшееся густое облако пыли.

Поле плотно заволокло густой пылью от взрывов. Вверх медленно поднялось устрашающее, смрадное, похожее на огромный гриб черное, как уголь, облако.

Адский грохот канонады разнесся вокруг. Советские танки отчаянно, как попавшие в ловушку звери, рычали моторами.

Поле сплошь покрылось фонтанами от взрывов, но первый немецкий заслон был сбит относительно легко. Значительное количество немецких противотанковых пушек и бронетранспортеров превратилось в металлолом.

Однако дальше началось непредвиденное. Немецкие противотанковые орудия встретили советскую лавину с подготовленных оборонительных позиций, а непосредственно за ними дорогу на запад перегородил противотанковый эскарп, который для многих танковых рот, спешно собранных для стремительной атаки, стал настоящим сюрпризом. Он был вырыт против немецких танков, поэтому имел отвесный пятиметровый обрыв с той стороны, откуда двигались советские танки.

Многие Т-34, видимо, не заметив обрыв, падали вниз, а те, кто успел заметить, резко тормозили. Они вносили сумятицу в строй, создавали помеху напиравшим сзади танкам и становились легкой добычей для противотанковой артиллерии, подставляя борта немецким снарядам.

Эфир забили отчаянные крики. Первый эшелон советских танков превратился в один сплошной горящий факел. Танки стояли наперекосяк, лежали на боку, валялись вверх гусеницами. Многие остались без башен.

Неприятная особенность Т-34 — детонация боекомплекта, — которая была устранена лишь год спустя, проявилась сейчас в полной мере. Словно картонные, летели к небу тяжелые бронированные танковые башни, их срывало взрывами детонировавших в танке снарядов.

Комбат вытащил раненого механика-водителя из люка своего покореженного танка и уложил его на землю. Подбежали пехотинцы, подхватили раненого на кусок брезента и потащили в тыл.

Комбат присел у подбитого танка и посмотрел в бинокль на склон высоты. Оттуда и с дальних высот изрыгался интенсивный артиллерийский огонь. Даже с помощью бинокля было не так-то просто выявить удачно замаскированные вражеские орудия.

— Песни и пляски! Они успели выдвинуться и за ночь окопаться. А мы пошли без разведки.

Комбат стал перебегать от одного подбитого танка к другому. Каждую секунду вокруг рвались снаряды. Взрывы от них заглушали стоны раненых.

Из распахнутого переднего люка танка, вставшего на попа перед другим танком, была видна сквозь дым свисающая вниз голова танкиста. Стройный юнец, обезумев от боли, смотрел на мир огромными глазами.

Комбат схватил танкиста за шиворот и вытащил наружу. Вся нижняя часть тела раненого обгорела до костей.

В следующую минуту танк внутри превратился в пекло доменной печи. К нему стало совершенно невозможно приблизиться.

Комбат оттащил раненого подальше от горящего танка и уложил на землю. Танкист жалобно посмотрел на Савельева угасшим взглядом. Он смотрел так живо и проникновенно, что комбат не сразу понял, что юнец давно скончался. Савельев закрыл ему глаза.

Прохоровское поле окуталось плотным едким дымом. Советское наступление остановилось.

Савельев осторожно опустил голову мертвого бойца на землю, подложил ему под голову шлем, встал на ноги и поднял прокопченное лицо к небу. Вверху он увидел лишь одну мрачную сумеречную пелену. Ни неба, ни солнца!

3

Командир немецкой противотанковой батареи изумленно раскрыл рот. Обрыв эскарпа не остановил русские танки. Напрасно он предвкушал стрельбу, подобную стрельбе по мишеням в тире.

Т-34, словно птица, воспарил в воздухе. Пролетев метров десять, удивительный танк всей своей массой в тридцать с лишним тонн рухнул на противоположный пологий склон эскарпа.

Немецкий командир, однако, проявил легкомыслие. Он был убежден, что советские фанатики разбились, и перенес прицел на дальние цели. Потому-то он не сразу заметил, что советский танк-птица выполз из эскарпа, остановился и взял его батарею на пушечный прицел, а когда заметил, было поздно.

Взрыв фугасного снаряда потряс самый центр противотанковой батареи, похоронив пушку и расчет вместе с командиром. Наводчики остальных оставшихся невредимыми трех пушек стали судорожно переносить прицел на внезапно появившийся русский танк, который, не теряя времени, двинулся вперед на повышенной скорости.

Первой успела перезарядиться и среагировать тридцатисемимиллиметровая противотанковая пушка, но ее снаряд, словно металлическая пулька в тире, попавшая не в картонную мишень, а в стальной лист, отскочил от наклонной брони Т-34.

В следующее мгновение советский танк стал утюжить немецкую батарею. Немецкие артиллеристы в панике бросились врассыпную, стараясь забиться куда-нибудь в щель, чтобы спастись от танковых гусениц.

4

Седов ловко орудовал рычагами управления. Шилов приоткрыл башенный люк и осмотрелся.

Седов хищно осклабился.

— Как прошел полет, лейтенант?

— Говорю, сержант, ты — гений!

Шилов нащупал сквозь комбинезон половинку монеты. Накануне, прощаясь, Варя сказала, что читала в детстве в какой-то книге о средневековых рыцарях, что половинка монеты — к счастью.

— Миша, тайна половинки монеты не разгадана, но пусть она принесет тебе удачу!

Шилов, как наяву, увидел Варю, ее завораживающий взор и ощутил необыкновенный бархат ее губ. Она сунула ему половинку монеты в руку, поцеловала в щеку и убежала…

…В проеме приоткрытого люка механика-водителя в разрывах дымовой завесы мелькнули пятнистые человеческие тени. Они, как ящерицы, стали ловко подбираться по изрытым взрывами траншеям к танку Шилова.

Седов мастерски бросил танк чуть в сторону.

— Лейтенант, гайка рваная, гренадеры. У них ручные кумулятивные мины. Сожгут к чертовой матери!

Шилов приник глазами к оптическому прицелу пушки. Ничего не видно!

— Я отгоню их, — вдруг сказал Тимофеев и открыл башенный люк.

— Стой, Тимоха, куда?

Тимофеев схватил свой охотничий дробовик и выпрыгнул через отверстие люка на корму. Раздался охотничий выстрел, за ним еще один, и вдруг отчаянно, как раненые зайчата, заверещали немцы.

— Вижу орудие на два часа, лейтенант. В окопе!

— Вижу, сержант, угол неудобный, подай влево!

— А Тимоха?

— Он с кормы к правому борту спрыгнул. Двоих гренадеров, как белок с сосны, снял.

— Молодец, Три Тэ. Пусть остается справа!

Седов подал танк влево и остановился. Шилов поймал вросший в землю щиток немецкого противотанкового орудия в паутинку прицела.

Пушка Т-34 грохнула выстрелом и откатила казенную часть ствола назад. Звякнула гильза, выброшенная из ствола. Едкий дым ударил в глаза, горло и нос.

Шилов увидел сквозь оптику, как сноп пыли закрыл немецкую пушку, а когда рассеялся, орудия больше не было видно, а на том месте, где оно только что стояло, зияла черная воронка.

— Молодец, лейтенант. Жарь дальше!

Т-34 снова двинулся вперед. В следующий миг мощный удар жестко сотряс его бронированное тело.

Шилов спешно прильнул к командирскому перископу. Ничего не видно, кругом один лишь черный дым!

Седов зарычал зверем и, выводя танк из-под огня, потянул на себя левый рычаг. Т-34, словно в ответ на рев своего механика-водителя, тоже дико взревел дизелем, пошел отчаянным юзом и вдруг остановился как вкопанный.

— Лейтенант, приехали! Гостиница «Арагви» дает приют. Немцы нам лапоть перебили!

— Сможем отремонтировать?

— Под огнем? Вряд ли!

— Надо на высоту!

— На моем горбу?.. Уходить надо, иначе поджарят нас, лейтенант! Пока спасает то, что нас пологий взгорок слегка прикрыл. А в траншеях, похоже, будет рукопашная. Возьми мой пистолет!

Седов сунул Шилову в ладонь свой пистолет ТТ, а сам взял в руки ППС — пистолет-пулемет Судаева.

— Пошли! Вооружение наше жидковато, но, может, в траншее что-нибудь подберем.

Шилов посмотрел вначале на сержанта, затем на его ТТ. Вдруг Шилов заметил на ствольной коробке какую-то витиеватую надпись и приблизил пистолет к глазам.

«Замполиту 29-й танковой бригады И.В. Левашову от члена Военного совета Воронежского фронта К.Н. Победоносцева в знак грядущей Великой Победы» — вот что было искусно выведено по поверхности вороненой стали.

Странно! Зачем замполит подарил свой именной пистолет Седову?

Седов тем временем покачал головой, как человек, которому снова, в который раз, приходится заставлять себя делать глупости, передернул затвор ППС и нехотя вывалился в люк механика-водителя.

— Не спи, лейтенант. Под огнем сидишь. Догоняй!

Свой пистолет Шилов засунул в нагрудный карман комбинезона, а пистолет Седова сунул в кобуру на поясе.

5

Т-34, оглушительно лязгая гусеницами, остановился неподалеку от щели, где пережидали артиллерийский обстрел Шилов и Седов. На корме танка за башней приподнялся комбат. Он приставил бинокль к глазам, посмотрел сквозь окуляры на запад, затем, оторвав бинокль от глаз, что-то прокричал в открытый башенный люк и показал рукой в сторону немецких позиций.

Шилов и Седов пробрались ближе к Т-34 по полуразрушенному от взрывов ходу сообщения и выглянули наружу. Высота огрызалась огненными вспышками выстрелов.

— Жарь! — сказал комбат командиру танка.

Раскатисто грохнула пушка Т-34, затем еще раз. Вдруг немецкий подкалиберный снаряд прошил башню Т-34 насквозь и, ударив комбата в бок, сбросил его с кормы на землю.

Все произошло так внезапно и быстро, что Шилов поначалу не понял, что случилось. Ему показалось, что комбат сам спрыгнул на землю и упал, укрываясь от огня немецких танков.

Шилов и Седов затащили комбата в траншею. Лицо комбата стало очень бледным, на лбу выступила холодная испарина. Седов осмотрел страшно зиявшую рану и горестно покачал головой.

— Не знаю, чем помочь!

— Замотай хоть бинтами, — сказал Шилов.

Седов трясущимися руками стал обматывать бинт вокруг тела комбата. От волнения у него плохо получалось. Всегда такой энергичный и ловкий, Седов сейчас был не похож сам на себя.

Вдруг Савельев открыл глаза и через силу улыбнулся.

— Не надо, ребятки, не напрягайтесь, пришел мой час, знаю!

— Товарищ комбат…

— Тише, Шилов, дай сказать. У меня мало времени. Миша, ты — молодец. А теперь уходите, ребята!

— Как так? Ничего не понимаю! Товарищ комбат, мы высоту еще не взяли. Наши танки на подходе!

— Никаких танков нет. Все, что я привел сюда, вот все, что осталось от бригады.

— Не может быть! Все танки подбиты?

— Кроме моего…

— Его только что подбили!

— Значит, все подбиты. Уходите! Вас в землю бомбами и гусеницами закатают. Вы сделали все, что могли. Уходите!

— Нет, товарищ комбат. Я прорвался сюда, здесь и останусь.

— Младший лейтенант Шилов, хватит нюни распускать! Выполняйте приказ. Вы должны выжить, ребята. Слушай меня, Миша. Пусть замполит свои сладкие речи у моей могилы не произносит.

— Почему?

— Странную игру ведет. Я не знаю, но чувствую, здесь пахнет гнилью. Выведите его на чистую воду. Выживи, Миша, прошу, нельзя тебе умирать, никак…

Вдруг лицо комбата стало белым как мел. Савельев умолк на полуслове, с какой-то невыразимой надеждой посмотрел Шилову прямо в глаза и вдруг безжизненно уронил голову на грудь.

Шилов в отчаянии посмотрел на Седова. Тот кусал губы и, кажется, был готов зарыдать, но неимоверным усилием воли сдерживал себя. Лицо комбата приобрело страшный темно-восковой цвет.

Совсем рядом разорвался фугасный снаряд. Шилов приподнял голову и посмотрел через бруствер траншеи.

— Надо идти, сержант.

— Идем, покажем им, где спрятан мед. А танк комбата «тигр» подбил.

— Откуда знаешь?

— Глаза надо иметь, лейтенант. Он в полуразрушенной хате на гребне высоты замаскировался.

6

Немецкий T-IV пасмурно чадил. Шилов и Седов прижались спинами к немилосердно обжигающей германской броне.

Вдруг из решетки двигателя на корме немецкого танка повалил едкий черный дым. Его клубы закрыли весь обзор.

Неожиданно из черного дыма, как черные существа преисподней, вывалились чумазые эсэсовские гренадеры. Их было трое. В руках они держали ручные кумулятивные мины, чем-то напоминавшие по форме средневековые винные бутылки, только изготовленные из металла.

Враги, вывалившись из дыма, не сразу заметили советских танкистов в прокопченных комбинезонах, прилипших к броне черного немецкого танка. Когда они все же их заметили, один из гренадеров отбросил мину, выхватил из голенища нож и ударил им Шилова в грудь.

В ответ Седов ударил гренадера в шею пяткой ствольной коробки своего ППС. Эсэсовец упал ничком.

Однако второй гренадер успел выхватить ППС из руки Седова и вжать ребро его стальной ствольной коробки в горло сержанта. Седов ударил его кулаком в челюсть, но лишь сбил каску с головы.

Гренадер продолжал душить. Седов не устоял на ногах и опрокинулся навзничь на броню танка.

Тем временем третий эсэсовец черной кошкой кинулся на Шилова, но тот ловкой футбольной подсечкой сшиб его с ног, в следующий миг поднял с земли немецкий нож, которым его только что ударили в грудь, и, зажав его в руке, взмахнул массивной рукоятью ножа.

Удар рукоятью пришелся в основание черепа. Эсэсовец выронил ППС из рук и, закатив глаза, тяжело рухнул вниз.

Седов нащупал негнущимися пальцами свое горло, словно проверяя, на месте ли оно. Шилов повернулся к тому гренадеру, которого только что сбил с ног подсечкой, но он исчез, попросту сбежал.

Шилов поднес к глазам немецкий нож. Седов поднял с земли черные ножны с удобным зацепом, позволявшим носить нож за голенищем, и дернул Шилова под прикрытие брони немецкого танка.

Здесь они осмотрели трофей. Нож был в длину не более фута, отличался изяществом, его клинок имел характерный узкий спуск.

Оцинкованная гарда была несколько необычной овальной формы с уступом. Бакелитовые накладки крепились на плавно изогнутую рукоять тремя заклепками. У самой гарды на неотполированной плоскости клинка был выдавлен фирменный знак производителя «PUMA SOLINGEN».

— Зачем тебе нож, лейтенант? Ты им орудуешь, как молотком. Нож любит резать, а не долбить!

— Возьми, сержант. Дарю!

— Не жалко?

С этими словами Седов поспешно взял протянутый ему нож, словно боясь, что Шилов передумает. Мгновение сержант смотрел на неожиданный подарок взглядом токаря, только что изготовившего шедевр. Затем он по-хозяйски вогнал клинок в ножны, а ножны всунул в сапог, зацепив их за голенище так ловко и привычно, словно всю жизнь носил за голенищем немецкие траншейные ножи.

— Я думал, лейтенант, он тебя ножом в грудь заколол.

Шилов вытащил из нагрудного кармана комбинезона свой пистолет ТТ.

— Вот что меня спасло, сержант.

— Ого! Между прочим, тоже подарок замполита.

— Низкий ему поклон.

Шилов поднял ППС, повернулся к сержанту, но в черном дыму слева вдруг снова мелькнули пятнистые человеческие тени. Лейтенант повел ствол влево и дал короткую очередь в дым. Тени исчезли.

Шилов опустил ствол.

— Неужели мы остались одни, сержант?

В этот миг черный дым немного рассеялся. Седов цепко взял Шилова за локоть и увлек за собой туда, где оканчивался острый угол кормы немецкого танка.

Обогнув корму немецкого танка, они увидели буквально в десяти метрах совершенно невредимый Т-34 с распахнутыми настежь люками. Седов нырнул в раскрытый люк механика-водителя.

Шилов вскочил на крыло Т-34, быстро влез в башенный люк и, как видно, вовремя. Неподалеку мощно рванул фугасный снаряд.

Седов, усевшись на место механика-водителя, включил зажигание. Т-34 чихнул, недовольно фыркнул, словно спрашивая: «Да сколько же можно?» — и вдруг натужно взревел дизелем.

— Лейтенант, между прочим, такси у подъезда! Куда едем? «Астория», «Арагви», «Прага», «Метрополь»?

— Гостиница «Москва», пожалуйста! Обед в ресторане на крыше ждет нас, сержант. А после войны построим напротив «Москвы» огромный ресторан «Берлин». Там мы с тобой оторвемся.

— Ловлю на слове, лейтенант! Есть у меня один головастый мужик в Мосстройтресте.

— А пока высота двести пятьдесят два. Сможешь?

— Если скорость удержим, то смогу.

— Пушка неисправна.

— Зачем она нам, лейтенант? Скорость, внезапный маневр, гусеницы — вот наше оружие теперь.

7

Миновав чадящие подбитые танки, Т-34 въехал в едва заметную ложбину, густо поросшую кустарником. Шилов приоткрыл башенный люк и увидел впереди на гребне черные развалины среди садовых деревьев, превратившихся теперь в обугленные трафареты. Из зияющего отверстия полуразрушенной хаты едва заметно торчал знакомый ствол пушки, аккуратно прикрытый сверху обожженной соломой.

— Лейтенант, глаза разул, видишь его?

— Вижу. Ведет пушку влево от нас!

— Он еще не знает Федю Седова!

Т-34 выскочил из ложбинки и набрал скорость, подбираясь к «тигру» справа. До хаты оставалось не более ста метров, когда раздался жуткий удар в корпус. Т-34 вздрогнул всем своим бронированным телом, как младенец, на нежную кожу которого мама вдруг неосторожно пролила кипяток.

Седов тонко вскрикнул. Его крик ударил Шилова так же, как немецкий снаряд ударил танк.

Т-34 пошел отчаянным юзом, как видно, исполняя последний в своей короткой жизни блюз. Седов зарычал раненым медведем и, мастерски орудуя рычагами, неимоверным усилием все-таки выправил махину.

Танк продолжал движение, но Шилов кожей почувствовал: произошло что-то страшное и непоправимое.

— Сержант!..

— Прорвемся, лейтенант…

Голос Седова прозвучал зло и глухо. Дизель отчаянно ревел. Танк снова набрал скорость.

В следующую секунду глухой удар сотряс броню, Т-34 встал на дыбы, а затем, накренившись, тяжело сел вниз. Раздался противный скрежет.

Шилов от удара вначале ударился лбом о стенку башни, после этого его отбросило назад, а затем вперед и вниз на Седова. Шлем съехал на затылок.

Седов приник пересохшими губами к уху Шилова.

— Ноги мои, ноги…

Вместо ног сержанта Шилов увидел одно сплошное кровавое месиво и, к своему удивлению, не испугался, поскольку несовершенство физического тела и его жуткая уязвимость в этот напряженный миг необъяснимым образом вдруг перестали иметь какое-либо значение.

— Как же ты танк вел?

— Трофейным ножом педаль акселератора подпер!

— Сержант…

Слова искреннего восхищения застряли в горле. Глаза охватила горячая волна.

Седов вдруг дернулся всем телом и прерывисто вздохнул.

— Отвоевался я, лейтенант, а Ёлова была… хороша! Под болт гайка, то, что надо. Ты забери мой блокнотик, пригодится. Рыбу возьми за жаб…ры и не поминай… лихом.

Черный от сажи лоб Седова ткнулся Шилову в плечо. Сержант был мертв.

Неожиданно сверху сквозь проем распахнутого башенного люка раздался задорный гортанный молодой голос.

— Ага, гутен таг, русиш кабан! Рад ист тебя видеть. Таран на твой скорлуп-махин против «тигр»? Да ты ист панцер-герой!

Башню Т-34 заполнил едкий ядовитый черный дым.

8

Варя прислонила обмякшее тело Тимофеева к одному из катков подбитого Т-34. Рядом взволнованно повизгивала Ласка с вьюком на спине. Она вдруг принялась вылизывать лиловым языком бледное лицо Тимофеева.

Он открыл затуманенные глаза.

— Кто меня лижет? Ах, красавица… Ты?

— Узнал?

— Я тебя из тысяч узнаю!

— Лежи спокойно, Тима!.. У тебя грудь навылет прострелена.

— Я один против медведя ходил, а эти… всего лишь крысы.

— Лежи спокойно. Сейчас перевяжу и отправлю в тыл. Слышишь?

Тимофеев в изнеможении закрыл глаза. Ласка, настороженно подняв уши, замерла над раненым. Она следила за каждым его движением.

Варя достала бинт с тампоном из вьюка на спине Ласки и стала перебинтовывать грудь Тимофеева поверх пропитавшихся кровью бинтов. Ее взгляд вдруг упал на пулемет Дегтярева, дуло которого свешивалось с кормы танка.

Тимофеев как раз в этот момент открыл глаза и перехватил взгляд Вари.

— Ты меня оставь, красавица. Я сам доползу!

— Да как же ты доползешь?

— Сразу видно, что ты меня не знаешь. Когда медведь задрал, я кровь себе ремнем остановил и семь верст по тайге полз к отцовской заимке. Дополз, как видишь.

— Глупости! Я тебя не оставлю. Не имею права!

— Подожди, не горячись, девочка. Наш танк подбили. Шилов и Седов где-то здесь, на поле боя, может, им помощь требуется…

Варя вздрогнула так, словно ее ударили, и посмотрела в едкий дым так, будто у нее вдруг появилась способность смотреть сквозь черный смрад. Губы Вари сурово сжались, а в глазах появилась ледяная решимость.

Ласка как будто почувствовала настроение хозяйки. Внимательно принюхавшись, она вдруг сорвалась с места и, удерживая какой-то след, стремглав кинулась вдоль свежей колеи, только что оставленной каким-то танком.

— Ласка, стой, назад! Кому говорю?

Глава пятая Валун

Мышка хвостиком махнула

И валун слегка качнула,

Тот не выдержал, сорвался,

Лис наш, как в капкан, попался!

Ох, валун огромный, братцы,

Из берлоги сделал карцер,

Вход в берлогу завалил,

Лис наш тихо волком взвыл.

Владилен Елеонский. Жил-был лис…

1

Солнце клонилось к закату. Артиллерийская канонада за рекой Псел слева и железнодорожной насыпью справа продолжалась, однако иссякла русская танковая лава, так неожиданно двинувшаяся по полю от Прохоровки и так изумившая даже тех, кто, кажется, многое повидал на Восточном фронте. Если русские так разбрасываются танками, сколько же их у них?

Сумасшедший русский Т-34 повредил «тигру» ствол пушки. Теперь неизвестно, как поведет себя снаряд в канале ствола. Стрелять из такой пушки опасно!

Внутри вгрызшегося лбом в угол хаты советского танка немецкие танкисты обнаружили двух членов экипажа. Механик-водитель был мертв, ему оторвало снарядом ноги, и он скончался от потери крови еще до того, как его обнаружили.

Командир русского танка был всего лишь контужен. Эрик решил проучить глупого русского. Никому не позволено безнаказанно таранить «тигры»!

Пусть гусеницы «тигра» вправят мозги бешеному русскому кабану. Идея, между прочим, принадлежала Вальтеру.

— Давайте выдавим желе, герр лейтенант. Посмотрим, какое оно. Неужели в самом деле горькое? Что ж, тогда нам останется сладкое тесто!

Эрик с некоторой настороженностью посмотрел в лицо Вальтера, мертвенно-бледное, как у гоблина, с такими же слегка удлиненными вверх ушами и явно кошачьим разрезом глаз. Говорят, на войне сходят с ума незаметно.

Лейтенант озорно покачал головой.

— Вальтер, дружище, посмотри на себя в зеркало, в кого ты превратился? Может, тебе дать хлебную крошку или немного молока в блюдечке? Говорят, помогает!

Русский танкист сидел в пяти шагах от кормы «тигра» на изрытых гусеницами развалинах южнорусской хаты. Он был, кажется, насквозь пропитан пылью и гарью. Танкистский шлем слетел с головы, а лицо выражало лишь одно презрение.

Вокруг Шилова, подпрыгивая и дурачась, словно детишки на пикнике где-нибудь под Шпреевальдом, вели хоровод Макс, Вальтер, Гюнтер и Гельмут. Гюнтер с видом озорного лесного тролля пел на ломаном русском языке веселую песенку, которую, по всей видимости, только что сочинил:

— Дер ист рус крокодиль забыль, дер ист, что солнце проглотиль, забыль, забыль, дер проглотиль унд никого не угостиль?..

Эрик со зловещей улыбкой наблюдал за происходящим, легонько похлопывая тростью по согнутой ладони. Гельмут допрыгался до того, что, случайно зацепившись за гусеницу танка, порвал брюки. Он бы не порвал их, если бы не вкусная вяленая нога козленка, которой был отягощен его объемистый карман.

Гельмут, ругнувшись, вышел из игры. Сквозь образовавшуюся прореху на брючине белело его мускулистое бедро атлета.

Эрик вздохнул. Пора заканчивать детский концерт. Неизвестно, что еще сегодня придумают русские. По части выдумок они, похоже, настоящие волшебники!

Вдруг Эрик замер, вглядываясь в обмундирование Шилова. В следующий миг немецкий лейтенант подскочил к Шилову и сорвал с его плеча пропыленный планшет. Он узнал его!

Эрик в волнении выронил трость и, сдув пыль, раскрыл планшет. Компас и почти все карандаши были на месте. Секретная карта, конечно, отсутствовала, была лишь какая-то ужасная русская фотокопия с нее.

Вот кто, оказывается, нагло выкрал планшет! За утерю карты Эрик, между прочим, получил выговор от начальства. Теперь, когда планшет нашелся, Эрик может доложить причину пропажи, предъявить виновника, и выговор наверняка снимут досрочно, однако как все произошло?

Эрик продолжал рыться в планшете, но никак не мог найти то, что искал. Шилов вдруг заговорил на сносном немецком языке.

— Не ищи, «тигр», я ее сжег!

— Что?.. Сжег фотографию мамы? Я так и знал!

Лицо Эрика потемнело. Все-таки русские на самом деле дикие варвары! Несмотря на бодрые реляции, звучавшие по общегерманскому радио и берлинскому телевидению, мама была очень печальна в тот день, когда провожала его, хотя старалась не показывать виду, чтобы не расстраивать сына.

Эрик с ненавистью уставился в покрытое жирной черной копотью невозмутимое лицо Шилова.

— Зачем ты сжег ее?

— Что за глупый вопрос? Вы сожгли бомбами мою маму, а я сжег всего лишь фотографию. Фюреры приходят и уходят, а мамы остаются. Маму надо было слушать, «тигр»!

Эрик опешил. Неприятный холодок, как предчувствие чего-то нехорошего, снова подступил к сердцу. Откуда этот русский знает о том, что мама была против отправления Эрика на Восточный фронт?

Ох, уж эти русские! Общение с ними остро щекочет нервы и впечатляет до ужаса.

Эрик, теряя всякое самообладание, решительно потряс планшетом перед носом пленного. В волнении он словно забыл, что Шилов понимает по-немецки, и снова перешел на свой неповторимый русский язык.

— Если ты, кабан, сказать, как ист тебе удаваться взять майн планшет, я ист нихт дих убивать. Ферштеен?

— Я тебе больше ничего не скажу, «тигр»!

Эрик в ярости выхватил парабеллум из кобуры. Он медленно навел его дуло Шилову прямо в лоб и холодно положил палец на спусковой крючок.

Вальтер вновь осторожно тронул Эрика за локоть.

— Нет, герр лейтенант, нет. Желе, только желе!

2

Эрик знал, что русские упрямы, но не знал, что до такой степени. Почему бы русскому танкисту не сказать, откуда у него планшет и какова судьба секретной карты? Всего несколько слов, но как они изменят его судьбу!

Эрик отправит его в тыл с прекрасной характеристикой. Люди нужны, танкисты — тем более.

Впереди у него будет совсем другая жизнь — сладкая, жирная свиная тушенка и вкусные русские девочки с нежной розовой поросячьей кожей. Между прочим, за тушенку они будут готовы на многое!

Однако никакие уговоры не подействовали. Танкист молчал.

Эх, русский, русский, все психологические законы, открытые профессором Фрейдом, вдребезги ломаются о твою душу! Непроходимая дикость, поразительное упрямство или какие-то таинственные и непонятные гены укоренились в тебе?

Эрику сделалось дурно. Пора прекращать балаган!

Шилова снова усадили в нескольких шагах от кормы «тигра» и стянули ремнем руки за спиной. Эрик подал знак, и «тигр» стал сдавать задом. Одна из гусениц точно нацелилась в пыльную угрюмую спину русского упрямца.

Гельмут напоследок чувствительно ткнул пленного сапогом в бок, выражая тем самым, как видно, свое глубочайшее презрение. «Тигр» между тем продолжал свое медленное движение.

Вдруг неожиданно левая гусеница слетела с заднего катка и зацепила траком за оборванный край штанов Гельмута. Чудовищная сила мгновенно бросила заряжающего на землю. Гельмут не успел даже пикнуть перед тем, как его затянуло под хищные траки.

Экзекуция сорвалась, едва начавшись. Эрик дико орал, приказывая Вальтеру остановиться. «Тигр», наконец, замер на месте.

Командир и оставшиеся в живых танкисты в диком смятении и ужасе столпились у слетевшей гусеницы. Тело Гельмута не было видно, лишь его сапоги и кусок козлиной ноги торчали из-под пропыленного до невозможности заднего левого катка.

Эрик бесновался, тряс кулаками и орал почти так же, как потрясал кулаками и бешено орал фюрер, когда вдруг узнал о грандиозном поражении под Сталинградом.

— Тысяча зверей, только этого не хватало. Вальтер, скотина, смотри, ты, наконец, получил свое долгожданное желе!

Эрик в ярости рванул прожженную форму на Шилове, под воздействием огня она превратилась в ветхие лохмотья, и вдруг опешил. Резкое движение обнажило грудь пленного. С груди слетел металлический нательный крестик и упал в пыль, но кожаная тесьма, которая также была обвязана вокруг шеи танкиста, выдержала.

Однако Эрика поразил вовсе не крестик, а половинка монеты. Она болталась на груди русского кабана!

Немецкий лейтенант в отчаянии схватил ртом воздух, словно в атмосфере вдруг закончился кислород.

— Ты ист… ты?

Шилов с удивлением посмотрел на немецкого командира. Он был практически парализован.

Вдруг Михаила осенило. Далее разговор проходил на немецком языке.

— Я… Я! До сих пор не понял? Теперь ты покажи свою половинку!

— Ха, ха! Если ты скажешь пароль.

— Я не могу сказать пароль, болван! Твой человек — предатель. Я убрал его и забрал половинку монеты, понял? Обо всех наших планах известно советской разведке!

Эрик внимательно посмотрел Шилову в глаза и вдруг резко замахнулся на него своей тростью.

— Ты лжешь!

Шилов, сидя на земле с завязанными сзади руками, неожиданно сделал ловкий футбольный зацеп. Эрик, как сноп с соломой, рухнул навзничь.

Немецкие танкисты с дикими криками навалились на Шилова. Неизвестно чем бы все закончилось, но в этот момент в Т-34, который, упрямо упершись лбом в развалившийся угол хаты в нескольких метрах от «тигра», продолжал сумрачно коптить, оглушительно рванул боекомплект.

3

Неподалеку от подбитого танка комбата в полуразрушенной снарядами траншее сидела Варя. Вся черная от гари, в лохмотьях вместо формы, но с уцелевшей санитарной сумкой через плечо она только что закончила перевязку. Лоб и грудь Шилова сильно обгорели, и она наложила тампоны.

Варя сидела на дне траншеи рядом с телом погибшего комбата. Голова Шилова лежала у нее на коленях. Лицо Михаила было все перемазано сажей, а глаза плотно закрыты.

Шилов вдруг пришел в себя и открыл глаза. Она нежно провела ладонью по его пыльным волосам, выбившимся из-под бинта, и посмотрела в глаза светлым взглядом.

Михаил радостно улыбнулся.

— Варечка, ты?

— Я.

— Где немцы?

— Не прошли они, Миша. Нет им по нашей земле дороги. Я перетащила тебя сюда. Здесь, кажется, безопаснее.

Шилов с наслаждением, словно чистый горный воздух, вдохнул гарь горящих немецких танков, поднял просветлевший взгляд к небу, затем вдруг шевельнулся, вынул из разодранного внутреннего кармана комбинезона оплавленную фотографию Детского фонтана Сталинграда и показал ее Варе.

Она понимающе кивнула.

— Из гипса ль Хоровод-фонтан?

— Из особого материала. «Тигру» он неведом!

Вдруг неподалеку рванул фугасный снаряд, и с края бруствера траншеи с резким шорохом сорвался сухой ком грунта. Он обрушился на землю, обдав пылью и без того пропыленные сапоги Шилова, и с мерзким шуршанием причудливой анакондой прополз метр или два по траншее.

Шилов вздрогнул так, словно его пронзило током высокого напряжения. Он страшно оцепенел всем телом, а лицо стало мертвенно-серым. Варя, широко раскрыв глаза, прижалась своей щекой к его лбу.

Михаил вдруг поднял лицо вверх, снова сладко вздохнул, обхватил голову Вари рукой, в которой была зажата заветная фотография, и поцеловал девушку прямо в губы. Она не сопротивлялась.

Когда Варя оторвала свои губы от губ Шилова и подняла лицо, его лицо перестало быть серым, оно зарумянилось. Страшная серая вуаль исчезла. Молодые люди задорно посмотрели друг другу в глаза и дружно рассмеялись.

— Ничего нас не возьмет, Варенька.

— Не ист так.

Шилов и Варя изумленно обернулись.

4

Сзади стоял Эрик, его комбинезон дымился, передние зубы были обломаны, из ушей сочилась кровь, лицо сковал жуткий оскал. Видимо, ему не очень повезло от того жара, которым ударил взорвавшийся боекомплект русского танка. Он был настолько мощным, что поджег «тигр».

В правой кисти Эрик сжимал трость, а его левая рука держала брезентовый мешок серо-алого цвета, на нем едва проступал край посеревшего круга с поблекшим огрызком черного щупальца нацистской свастики.

Мешок был наглухо затянут офицерским ремнем. С края мешка вдруг с мерзким шуршанием сорвался сухой грунт. Шилов в смятении зажал уши.

Эрик тронул мешок бронзовой рукоятью трости.

— Дас ист прокляйт передвигать панцер-гранат!

В глазах Эрика зажглось адское пламя. Шилов резко поднялся, но вдруг невольно попятился под звериным взглядом немецкого танкиста.

Шилов сделал неловкий шаг назад. Эрик, стиснув поломанные зубы, с размаху ударил его сверху мешком, целя в голову.

Шилов вовремя увернулся. Мешок вырвался из руки Эрика и отлетел в сторону.

Эрик ударил Шилова в шею тростью наотмашь. Шилов упал на колени. Варя с отчаянным криком бросилась на Эрика, но он отшвырнул ее, как котенка, затем сорвал с шеи Шилова половинку монеты.

Вдруг раздался шум мотора. В проем траншеи было видно, что из-за взгорка метрах в пятидесяти выехал полугусеничный бронетранспортер. Он имел бронированный со всех сторон корпус, но его башенка с крупнокалиберным пулеметом на турели имела открытый вид, лишь стальной щиток прикрывал ее.

— Эй, Эрик, коньяк, шоколад есть, и мы наконец-то нашли красавицу фрейлейн. Давай ее сюда!

Эрик потащил Варю из траншеи. Оглушенная, она не имела сил сопротивляться.

Эрик орал, как полоумный.

— Монета, монета, ты сказать, откуда ты ист брать монета!

Шилов схватился за голову. Все плывет перед глазами, в ушах стоит дикий звон. Он попытался подняться на ноги и не смог.

Вдруг из мешка послышалось отчаянное скуление. Шилов, рыча, как раненый медведь, собрал все силы и рванул пальцами прожженный в нескольких местах брезентовый мешок. Какой еще «панцер-гранат»?

Удалось прорвать небольшую дыру. Из нее вылупился чей-то пыльный нос.

Эрик заметил движение, и, оставив Варю, кинулся обратно к Шилову. Он снова замахнулся тростью, но в последний момент перед ударом Шилов выбил трость из его руки ловким футбольным ударом ноги, взял руку на излом и вырвал половинку монеты из руки немецкого танкиста.

Эрик заскрипел зубами от ярости.

— Ага, русиш кабан!

Он ловко бросил Шилова через бедро, затем навалился на него и вцепился пальцами в шею.

— Ты ист убивать моего человека! Ты?

Цепкие пальцы мертвой хваткой впились в горло. Шилов попытался вывернуться, но вдруг уперся плечом в тело комбата.

Эрик удержался наверху и мертвой хваткой сжал пальцы на горле. Шилов захрипел, но вырваться не удавалось. Мешало плечо комбата, к которому его прижал Эрик.

— Карашо, кабан, карашо! Ты ист зеер прям. Ты ист не говорить, тогда я, офицер рейха, ист тебя убивать.

Шилов напряг все силы, чтобы вырваться. Бесполезно!

Его щеки страшно посинели. Глаза сжались в упрямую щелочку.

Эрик подался вперед, приблизив свое лицо к лицу Шилова.

— Спать, варвар, спать!

В глазах померк свет. Шилов, теряя сознание, непроизвольно судорожно двинул левой рукой, наткнулся ладонью на тело комбата и вдруг нащупал пальцами в нагрудном кармане его пропыленного комбинезона что-то массивное и прямоугольное. Шилов стиснул зубы и собрал в кулак последние силы.

Глаза Эрика хищно впились в лицо. Охотник терпеливо ждал, когда русский кабан испустит дух.

— Спать, русиш, спать!

Лицо Шилова стало багрово-синим. Он в изнеможении закрыл глаза и, кажется, потерял сознание.

Вдруг раздался приглушенный звук выстрела. Эрик мгновенно отпустил шею Шилова, вскочил и, обезумев от внезапной и резкой боли в боку, дико заорал.

Видимо, единственный патрон, который оставался в стволе ТТ, комбат припас для себя, загнав его в патронник. Однако патрон пригодился не ему, а Шилову.

Эрик в ярости вырвал пистолет из руки Шилова и замахнулся, чтобы рукоятью ТТ размозжить кабану упрямую лобастую голову. Все оставшиеся силы он вложил в этот удар.

В этот момент окровавленная и избитая Ласка, окончательно разорвав мешок, вырвалась из брезентового плена. Не издав ни звука, она бросилась на Эрика и в одно мгновение сняла с него скальп.

5

— Ласка…

Шилов поцеловал овчарку в окровавленный нос. Неподалеку снова раздался звук урчащего мотора. Ласка мгновенно приподняла окровавленные уши.

Шилов осторожно выглянул из-за бруствера траншеи. Немецкий бронетранспортер медленно приближался к Варе, которая неподвижно лежала в нескольких десятках шагов от траншеи.

За выпуклым щитком немецкий офицер-разведчик был виден лишь частично. Однако, чтобы лучше видеть Варю, он высунулся из-за края щитка чуть ли не по пояс.

Лицо офицера было, как у зрелого мужчины, а тело походило на тело юноши. Офицер позвал своего друга-танкиста:

— Эрик!

Ласка взвизгнула и стремительным рывком выскочила из траншеи. Шилов не успел ее удержать.

— Ласка, стой! Куда?

Овчарка не слышала. Поджав уши, она понеслась на выручку Варе.

Заметив собаку, немецкий офицер немедленно открыл огонь из крупнокалиберного пулемета. Высокие фонтанчики пыли стройной шеренгой взлетели перед Лаской, но она не испугалась и проскочила сквозь них.

Шилов вскинул ТТ комбата, но в нем закончились патроны. Ласка подскочила к Варе, схватила за ворот гимнастерки и, рыча, потащила ее обратно к спасительной траншее.

Тогда немецкий офицер вскинул винтовку и выстрелил. Ласка, мотнув головой, упала и больше не двигалась.

Шилов в отчаянии рванулся из траншеи, забыв об опасности. Снова ударил пулемет. Над головой веером прожужжали смертоносные осы. Шилов споткнулся и упал.

Вдруг вдалеке раскатисто громыхнула танковая пушка. Фугасный снаряд яростно поднял вверх слой грунта и пыли.

Бронетранспортер резво подскочил, словно решил огромным лягушонком прыгнуть высоко вверх, вспыхнул в воздухе и, объятый пламенем, тяжело рухнул на пыльную землю рядом с воронкой от взрыва.

6

Шилов поднял голову и увидел в десятке шагов от изуродованного взрывом бронетранспортера обожженную до черноты фигуру немецкого офицера. Все его обмундирование ниже плеч жалко свисало страшными лохмотьями. Лицо адски прокоптилось, но пилотка на голове и офицерские погоны на плечах были целы.

Немецкий офицер подошел к Варе, она лежала неподвижно, тогда он вскинул винтовку и поймал Шилова в прицел. Михаил, сам не зная почему, сидел и смотрел на дуло винтовки — враг находится на последнем издыхании.

Офицер покачнулся и упал. Шилов бросился к нему, сжимая в руках трофейную трость. Больше из оружия у него ничего не было.

Когда Шилов подбежал, офицер неподвижно лежал ничком и продолжал сжимать в правой руке какую-то необычную винтовку с укороченным стволом. Михаил взял офицера за плечо и резко перевернул на спину.

Он был мертв, видимо, стрелял, будучи в шоковом состоянии. Все его тело ниже пояса обгорело до мяса, а местами — до костей.

Шилов обнял Варю. Она была в полуобморочном состоянии, но, кажется, цела.

Михаил взял в руки винтовку и мигом осмотрел ее. Таких винтовок он раньше не видел. Сразу бросилась в глаза искусно выдавленная каким-то острым предметом надпись на ствольной коробке: «Kurt Wallen Eric Krause, 8. Juli 1943».

Неподалеку грохнул взрыв. Шилов не успел пригнуться. Осколок впился в плечо. Михаил упал и потерял сознание.

7

В уши ударил сухой щелчок винтовочного выстрела, затем раздался мягкий лязг затвора. Открыв глаза, Шилов обнаружил, что находится в импровизированной землянке, — глубокой воронке, а вверху, вместо наката, сереет обугленный корпус завалившегося набок бронетранспортера.

Варя в отчаянии стреляла из трофейной винтовки.

— Сколько их, а? Лезут и лезут!..

Она в изнеможении откинулась спиной на скат воронки. Девушка, кажется, снова потеряла сознание, на этот раз от дикой усталости.

Шилов подхватил винтовку и посмотрел сквозь щель, образовавшуюся между покореженным краем борта бронетранспортера и бугристым краем воронки.

Метрах в ста между бугорками склона серели три пятнистых немецких средних танка T-IV. Их сопровождали немецкие автоматчики. Видимо, после выстрелов Вари они залегли. Однако офицер гортанными криками поднял их и снова погнал вперед.

Танковые орудия открыли беспорядочный огонь. Фугасные снаряды рвались где попало.

Автоматчики вскочили и, подбадривая друг друга криками, пошли в атаку. Шилов передернул винтовочный затвор и выстрелил. Солдаты развернули цепь, поливая вокруг себя огнем пистолетов-пулеметов.

Преодолевая боль в раненом плече, которое Варя успела перевязать, когда он был без сознания, Шилов снова передернул затвор винтовки и выстрелил. Один из наступавших вражеских пехотинцев споткнулся и упал.

Остальные с шага перешли на бег. Раздраженно зацокали пули по корпусу бронетранспортера.

Передергивая затвор, Шилов выпустил всю обойму. Еще один автоматчик упал. Хотя подарок Эрика Краузе Курту Валленштайну валил людей, словно кабанов, Шилов прекрасно понимал, что винтовка не спасет.

Сейчас немецкие пехотинцы сделают заключительный бросок и, обозленные сопротивлением, превратят их в фарш. «Машинки смерти» — МП-40 — не предвещали ничего хорошего.

Немцы с ожесточением стремительно преодолевали оставшееся расстояние, шагов тридцать, не более. Шилов отложил винтовку, взял трость Эрика и повертел ее в руках — солидная, крепкая, достаточно длинная, с массивным набалдашником, увенчанным шишкой, она вполне могла послужить в качестве самого последнего аргумента в рукопашной схватке.

Шилов вылез из воронки и поднялся навстречу врагам с тростью в руке. Офицер увидел характерную трость и вдруг поднял вверх руку, подавая знак. Автоматчики прекратили огонь и залегли, взяв Шилова на мушку.

Непонятно, что подумал офицер. Может быть, решил, что Шилов сдается и в доказательство предъявляет трость, которая была очень похожа на трость немецкого полководца или, по крайней мере, высшего офицера.

Многие германские офицеры вытачивали себе памятные трости, не предусмотренные уставами и положениями. Откуда у русского командира трость офицера рейха — вот какой вопрос, скорее всего, сразу же появился. Естественно, что легче всего узнать ответ у первоисточника, то есть у того, кто сейчас сжимает ее в руках.

Неожиданно раздался ужасный скрежет и грянул гром. Вспыхнуло адское пламя. Весь склон высоты мгновенно погрузился в дым, пыль и огонь.

8

После интенсивных залпов советской реактивной артиллерии подступы к высоте двести пятьдесят два и ее восточный склон превратились в обугленную землю. Немецкие танки в панике укатили восвояси.

Немецкие автоматчики разбежались кто куда. Лишь разорванное в клочья окровавленное обмундирование офицера напоминало о недавней немецкой атаке.

Тело комбата Варя не нашла. Тело Ласки также исчезло бесследно. Вокруг серел один лишь пепел.

Шилов потерял много крови и слабел на глазах. Варя не решилась тащить его в тыл. Она так вымоталась, что сил совсем не осталось.

Единственное, что она смогла по совету Михаила, — осмотреть подбитый танк Шилова. Кто-то свой стрелял из его пушки и подбил немецкий бронетранспортер.

У подбитого танка ее ждал сюрприз. Тимофеев был жив.

Именно Тимофеев, забравшись в подбитый танк, сумел фугасным снарядом подбить бронетранспортер. Варя помогла Три Тэ добрести до воронки, черневшей в наступивших сумерках под поваленным набок бронетранспортером.

Тимофеев не только пришел в себя, он мгновенно обжился. Бывалый охотник нашел в бронетранспортере пару банок свиной тушенки и мгновенно вскрыл их своим охотничьим ножом.

Шилов поднес к днищу одной из банок синее пламя зажигалки Седова. Она в самом деле стала греть, как газовая горелка в миниатюре. Скоро всех ждал вкусный горячий полевой обед.

После того как расположились, перекусили, немного пришли в себя, Варя освежила бинты, вначале на груди Тимофеева, затем на плече Шилова.

Шилов вдруг подал Варе блокнот Седова.

— Варя, прочитай-ка вот эти записочки.

Варя в нерешительности взяла черный трофейный блокнот.

— Наверное, очень личное? Как можно такое читать?

— Перед кончиной Седов просил обязательно прочесть. Смотри, здесь совсем немного написано. Седов никогда не любил писанину.

Варя пожала плечами и принялась читать вслух.

— «Одиннадцатое июля тысяча девятьсот сорок третьего года. Пишу тебе, лейтенант, пишу на всякий случай. Кто его знает, что завтра случится, а под ложечкой у меня сосет — верный признак, что все-таки что-то случится! Я всегда думал, что правильно живу. От низа вверх! Женщины, еда, спирт, чтоб голова покатилась. Что еще? Да, как же я забыл, натруженные руки слесаря шестого разряда, чтобы заработать на это, но теперь вижу — ты, лейтенант, кажется, другой. Ты во мне что-то перевернул. Я был стукачом замполита, понимаешь? Вижу твое изумленно вытянувшееся бледненькое лицо. Ах, лейтенант! Он клятвенно обещал, что командиром танка меня сделает, а потом к себе возьмет писарем, а на самом деле — личным порученцем. Вот тогда исполнится моя давняя мечта — спирт, женщины, а натруженные руки не понадобятся, потребуется одна лишь гибкость позвоночника. Чем я ему приглянулся, ума не приложу? Наверное, тем, что под юбки так заглядываю, что лежбище котиков получается на славу. Я все умею, все могу, стучать могу и пить могу, я женщин целовать могу так, что любая вдруг растает, я тот, о ком она мечтает, навстречу губы размыкает. Как-то так, в общем. Умею, видишь ли, я разговаривать с женским полом, в отличие от тебя, дурака. Прости, что правду-матку, так сказать, в глаза режу. В общем, не понял я замполита, но план его мне понравился. Очень! Однако комбат уперся, тебя поставил командиром танка, и замполит взъелся на комбата. Здесь что-то такое, очень нехорошее, пахнет не только женщинами и спиртом, пахнет предательством. Я не предатель, лейтенант, нет! Говорю тебе, как на духу. Когда замполит понял, что дальше спирта и юбок у меня дело не пойдет, он, наверное, решил как-то использовать меня для чего-то, а затем убрать. Здесь тайна какая-то, лейтенант, а какая, я не знаю. Вчера Ёлова добрая ко мне была. Призналась она мне, лейтенант, что замполит заставлял ее спирт экономить. Сэкономленный спирт она ему сдавала. Он тем спиртом и другими подачками многих в бригаде своими закадычными друзьями сделал. Корветы, монеты, пиратов приветы. Ласкал я тебя, пропадал, пропадал, твой сок пил, как шмель, но тебя я не знал. Зеленый ты еще, а замполита прижми, он фрукт с толстой кожурой. Ты живи, лейтенант, тебе жить да жить. Ты поверженный Берлин увидишь. Я знаю! А с замполитом будь осторожен. Варю я ему с иконой не сдал, потому что люблю ее совсем не так, как Ёлову…»

Воцарилось тягостное молчание. У Вари на глазах навернулись слезы.

Шилов положил свою руку на ее вздрагивающее плечо.

— Неужели замполит бригады — предатель? Поверить не могу!

— Не знаю, Миша.

Тимофеев, заинтересовавшись, подобрал фашистскую трость, которая валялась снаружи, рядом с краем воронки. Деревянное тело трости треснуло от адской температуры, которую пришлось пережить, но бронзовый набалдашник, весь в саже, тем не менее гордо светил в небо. Именно блеск набалдашника привлек внимание Тимофеева, и он выудил находку из пепла.

Трость длиною почти в полтора локтя удобно и весомо сидела в руке. Она была изготовлена из породистого крепкого дерева и покрыта дорогим прочным черным лаком. Впечатляющую палку украшал внушительный бронзовый набалдашник. Верхняя часть набалдашника была выполнена в виде довольно объемистой сосновой шишки, которая при случае вполне могла послужить хозяину изделия неплохим холодным оружием.

Сбоку набалдашник имел бронзовые посеребренные накладки в виде германских орлов, каждый из которых сжимал в лапах свастику в круге. Орлы хмуро смотрели во все стороны света.

Прямо под набалдашником трость охватывал серебряный ободок длиной около дюйма в поперечнике, на нем была выгравирована какая-то памятная надпись. Познаний Шилова в немецком языке вполне хватило для того, чтобы помочь Тимофееву различить слова «Onkel», «Feldmarschall», имя и фамилию «Erich Krause» и дату «25, Dezember 1942».

— «Будущему фельдмаршалу Эрику Краузе от любящего дяди», — сказал Шилов, переводя надпись.

Тем временем сумерки сгустились еще больше. Канонада не прекращалась, но на выжженном склоне высоты не было заметно никакого движения. Видимо, противник решил пока не лезть на рожон и дождаться либо полной темноты, либо рассвета.

Тимофеев зажег походную масляную лампу, которую также обнаружил в бронетранспортере. Стало намного веселее.

Таежник продолжил осмотр трости, поднеся ее к свету от лампы. Затем минуту он зачем-то ковырял обугленное тело трости ножом.

— Между прочим, там внутри что-то есть.

— Откуда знаешь, Тима?

— Вот, Варя, смотри. Трость треснула. Я лезвием ножика чуть-чуть раздвинул щель. Видишь?

— Ой, правда! Там что-то есть.

— Разломать? Жалко вещь!

— Ломай, — сказал Шилов. — Сама трость теперь никакой ценности не представляет. Смотри, вся обуглилась. Набалдашник сохраним на память как трофей.

Тимофеев воткнул один конец трости в землю, другим концом упер ее в походную печь и наступил. Высохшая от огня трость с хрустом легко разломилась пополам. Тимофеев постучал об угол печи той половиной, которая была с набалдашником.

К удивлению следопытов, на край печи из полого нутра трости выехала половинка старинной монеты, а за ней неспешно выползло сложенное в трубочку письмо. Шилов, мгновенно забыв о головокружении, поднялся на ноги.

Тимофеев расплылся в довольной улыбке.

— Вот тебе на!.. Трость с секретом.

Шилов взял в руку половинку монеты, с удивлением посмотрел вначале на нее, затем на Варю. Девушка с интересом склонилась над артефактом и стала вместе с Шиловым рассматривать необычную вещь.

Будучи сильно истертой, часть монеты все же впечатляла своим видом, скорее всего, она была изготовлена из золота. На аверсе половинки, пусть и обрезанный слева, четко выделялся искусно выдавленный впечатляющий профиль римского императора — прямой нос, крупные губы, большие пронзительные глаза, словно созерцающие потусторонний мир.

Римский цезарь, как полагается, был облачен в тогу, а его голову украшал лавровый венок. По краю монеты справа были выдавлены какие-то буквы, судя по всему, латинские, но они были так истерты, что разобрать их было совершенно невозможно.

На реверсе половинки было хорошо видно искусно выдавленное распростертое крыло то ли орла, то ли ворона. С краю слева были выдавлены латинские буквы «FICVS».

Шилов достал из прожженного кармана гимнастерки свою половинку и передал ее Тимофееву.

Тимофеев взял половинки, с загадочной улыбкой повертел их в руках и соединил вместе. Неровно обломанные края соединились, как родные.

— Все верно. Ах, золотая моя!

— Совпадение или…

— Никакое не совпадение, товарищ лейтенант!.. Подошли, как миленькие. Родные половинки. Знаю я такую монету. Шикарная вещь! Называется она «Золотой Августул», изображен на ней германский император, то ли Барбаросса, то ли его потомок.

— Как же германский император, если он в тоге и с лавровым венком на голове? Бери глубже, наверняка перед нами древнеримская монета!

— Нет, товарищ лейтенант, нет! Век, наверное, тринадцатый, не раньше. Почему в тоге и с венком?.. В подражание императору Августу Фридрих Второй Штауфенский свои монеты именно так чеканил. Умный был мужик!.. Какой-то там Крестовый поход блистательно провел. Иерусалим-град без боя взял. После за мир ратовал. С тамплиерами терки какие-то тайные мистические имел.

— Да откуда ты все знаешь, Тима?

— Варя, у меня дед образованным был, в Сибирь еще при царе-батюшке его сослали. Я от него многого набрался. Он профессионально германские монеты изучал. Перед войной к нему из Москвы за консультацией обращались по эпохе Фридриха Барбароссы. Вот, посмотрите! Разве не видите? Две половины составляют одну монету, будьте уверены. Ее для каких-то целей разломали. Скорее всего, знак, пароль. Давайте-ка, письмецо почитаем, может, там разгадка содержится. Ах, шельма! Здесь по-немецки. Я не владею!

Варя взяла из рук Тимофеева белый лист бумаги, который Тимофей только что развернул, чтобы прочесть, и посмотрела на Шилова.

— Ребята, вы лягте, вам лежать надо, а я вслух переведу текст.

9

Шилов и Тимофеев присели на пустые ящики из-под продуктов, которые Тимофеев также догадался притащить из бронетранспортера, откинулись спинами на пологий скат воронки и приготовились слушать. Варя села на свою санитарную сумку, повернула письмо к свету лампы и приготовилась вслух переводить с немецкого.

Лист бумаги обгорел в нескольких местах, но текст письма был так аккуратно, можно сказать, каллиграфически выведен жирной черной тушью, что разобрать подпорченные слова не составило особого труда.

— Итак, ребята, вот что здесь написано: «Эрик, дорогой мой, ты знаешь мои связи. Если захочу, то самого Сталина хорошенько пропарю веником в русской бане. Пока что не хочу и вряд ли захочу, поэтому дружу с известным тебе фельдмаршалом. Сегодня, в день рождения фюрера, он мне поведал, между прочим, следующее. Советы сумели наштамповать колоссальное количество танков Т-34, но теперь у нас есть средства по их уничтожению, прежде всего, конечно, „тигр“. Замысел таков. Русским слита информация о нашем грандиозном наступлении на Курском выступе. Они проглотили наживку и сосредоточили на выступе огромные силы. Идти в лоб на их многослойную оборону — самоубийство. Только идиот сотворит такое. Наша задача — перемолоть советские танки. Люди, искренне сочувствующие рейху и лично фюреру, сидят не только в штабах Италии и Японии. Есть они в штабе Воронежского фронта и в других советских штабах. Сигналом для них будет наш удар в районе Белгорода на север прямиком на Курск, причем не позже июня, крайний срок — начало июля. Тогда наши люди в советском штабе поднимут тревогу: мол, все висит на волоске, но есть выход — ударить всеми имеющимися резервами во фланг немецкому наступлению. Они сделают все, чтобы резервы, новенькие Т-34, только что поступившие с Уральского и других заводов, были брошены в Прохоровскую горловину, о которой я тебе говорил. Останется перебить русские танки, как стадо кабанов из засады. Используй возможность! Уничтожай советские танки, как в тире, набирай заветное количество — сто машин. Тогда ты стремительно пойдешь на повышение. Ты знаешь мои связи. Захват складов под Прохоровкой с продовольствием и боеприпасами, которые наши люди в советских штабах организовали именно в этом месте, обеспечит человек фельдмаршала. Он будет ждать тебя в советском танке, запомни координаты, — пятьдесят один градус три минуты северной широты и тридцать шесть градусов сорок пять минут восточной долготы. Ориентир — водонапорная башня. Человек покажет тебе удостоверение личности. По советским документам он полковник Сокольников Леонид Борисович. Ты покажешь ему свою половину монеты и скажешь „Моя честь зовется верностью“. Он достанет из планшета вторую половину известной тебе монеты и скажет пароль „Все за Фатерлянд и даже больше“. Бери его к себе в танк и переодень в робу германского специалиста. Он проводит тебя к складам, покажет, где что хранится, у него есть копии всех ключей. В общем, он будет твоим верным гидом и связным по координации маршрута дальнейшего продвижения. Возможно, с ним будет русская связистка из штаба фронта, она знает коды связи. Короче говоря, мальчик, все подготовлено для того, чтобы стремительным броском взять Курск и вынудить Сталина пойти на сепаратный мир. Тогда все интриги жирной свиньи, так я зову, ты знаешь, Черчилля, окончательно рухнут. После успешного прорыва тебя ждет отдых в Италии. Я все для тебя организовал. Как всегда, будут коньяк и девочки. Они скучают! Дерзай, мой мальчик, и будь на высоте. Письмо и половинку монеты спрячь в трость, теперь ты знаешь ее секрет. Обнимаю тебя, мой дорогой фельдмаршал!»

Варя умолкла.

— Занятно, — сказал Шилов. — Так что же получается…

Вдруг обгоревшие ветки, которыми для маскировки Варя по совету Тимофеева заложила выход из воронки, осторожно зашевелились, и сквозь них проступило морщинистое усатое лицо в лихо заломленной советской пилотке. Заметив усы, Варя поперхнулась и прекратила чтение.

Неизвестный озорно заглянул внутрь.

— Я сержант Карпилов из взвода разведки. Есть кто живой? Батюшки! Да вы здесь, братцы, как на даче устроились. А я говорю ребятам: смотрите, вроде свечение какое-то из земли. Они, сорванцы, смеются. Нет, говорят, никакое не свечение, а, наверное, в глазах у тебя, старый хрыч, светится после сегодняшней свистопляски. Молодые они, дурни, одним словом, а я все же решил проверить.

Сержант внимательно оглядел веселую компанию, расположившуюся у походной масляной лампы, словно все еще сомневаясь, что обнаружил советских бойцов.

— А вы часом не эсэсовцы переодетые?..

В ответ Варя нахмурилась и резко поднялась с места. Пехотинец настороженно вскинул свой ППШ. Девушка, строго глядя на пехотинца, одернула черные от сажи лохмотья на стройных бедрах, — все, что осталось от того, что еще утром было новенькой, аккуратно отутюженной форменной юбкой.

— Товарищ сержант, я — санинструктор сержант Алова из первого батальона капитана Савельева двадцать девятой танковой бригады полковника Климова. У меня на руках двое тяжелораненых — командир танка младший лейтенант Шилов из батальона Савельева и член его экипажа, заряжающий рядовой Тимофеев.

— Понятно, дочка. Не обижайся! Наш солдат везде выживет. Хоть на болоте, хоть в лисьей норе курорт устроит. Сейчас пришлю бойцов. Эвакуируем вас в тыл!

— А к водонапорной башне у станции сможете доставить?

— Мы не такси, хотя, кажись, повезло тебе, лейтенант. Мы здесь у фрицев штабной автобус угнали с их полковым штандартом, так что прокатимся с ветерком. Однако вначале мы поглядим, что вы за гуси!

10

Сосед Эрика по койке все время как-то нудно покашливал и тем чрезвычайно раздражал. Он лежал поверх коричневого госпитального одеяла в пижаме и одном тапочке, поскольку левая нога была полностью закована в гипс, словно в тяжелый рыцарский доспех.

Сегодня он покашливал особенно интенсивно. Когда к покашливанию добавилось тягостное сухое сопение и непрестанное глотание слюны, стало совсем невмоготу.

Эрик, весь перебинтованный с ног до головы, поднял голову и, как сквозь забрало рыцарского шлема, глянул на крайне неудобного соседа сквозь прорезь ослепительно-белых бинтов.

Сосед покосился на Эрика, который, похоже, был готов выпрыгнуть из бинтов от раздражения, и вдруг многозначительно ухмыльнулся.

— Танкист?

— Танкист!

— Ожоги?

— Русская саперная собака сняла скальп и кожу.

— А экипаж?

— Заряжающий погиб под гусеницей танка, остальные едва выжили в аду, который устроил сталинский орган.

— Я тоже здесь по его милости. Музыка Апокалипсиса! Какой там Вагнер… Русские, между прочим, называют его довольно ласково.

— Знаю! Русским женским именем. Ка-тю-ша.

— Ха, ха, точно. Где твои ребята?

— Лежат в соседней палате.

— Понятно.

— Чего тебе понятно? Долго будешь сопеть? Нос заложило? Иди в процедурную, солью нос промой, дубина!

— Соль здесь не поможет, танкист. Слышал новость? Фюрер отменил операцию «Цитадель». Русские ударили совсем в другом месте, в районе города Орла, да так, что нам теперь придется катиться за Днепр. Понял?

— Что? А, понял. Гора родила мышь. Тьфу!

Эрик в изнеможении уронил голову на подушку. Сосед приподнялся на локте и вопросительно посмотрел на него.

— К чему тогда бойня, танкист? В чем смысл? Фюрер превращается в мясника!

— Мама была права!

— Чего? Слушай, танкист! Я в депрессии, но наш начальник госпиталя — мировой мужик. Представляешь, девочек выписал. Обещал еще к тому же подарочный шоколад и шампанское. У него какая-то своя методика по ускорению выздоровления. Профессор Фрейд, кажется, был бы доволен!

Эрик, кажется, слегка оживился.

— Мне больше по душе охота на кабанов. Ты бьешь их дуплетом, а они лезут на тебя. Ты бьешь дуплетом снова и снова. Валятся туши, кровь течет рекой, но кабаны упорно пробираются к тебе по окровавленным тушам своих сородичей. Они грозно обнажают свои окровавленные клыки, они целят ими тебе прямо в глаза! Ты бьешь их в упор, они падают, но сзади напирают другие. Они грозно хрюкают и лезут на тебя. Ты бьешь дуплетом, ты втыкаешь им ружейное дуло в брюхо и стреляешь, а они жадно вонзаются острыми клыками в твое мягкое горло. Вот это я понимаю — оргия!

— Какие кабаны? Очнись, танкист! Девчонки ждут. Мы с тобой просто залежались.

— Кабаны, кабаны!..

Эрик крикнул так неожиданно громко, что сосед вздрогнул и обеспокоенно подался к нему.

— Эй, ты, кажется, не в себе. Сестра! Сюда. Сестра!

— Кабаны, проклятые кабаны!..

— Чего орешь? Какие кабаны? Что кабаны могут сделать твоему танку? С ума сошел? Заело?

Эрик снова приподнял забинтованную голову с подушки и посмотрел на соседа. Из-под бинтов полыхнуло пламя.

— Кто не в себе? Я не в себе? Это ты, болван, не в себе. Ничего ты не понял!

— Да что с ним происходит? Позовите врача!

Эрик задрожал всем телом, затем вдруг напрягся так, словно решил извергнуть наружу все свои внутренности.

— Мама, перестань, ты все знала, но не хотела меня расстраивать!

— Да какая я тебе мама! Контуженый, что ли? Сестра!

Вдруг Эрик громко зарыдал под бинтами. Сосед обеспокоенно спустил ногу с кровати и потянулся за костылем.

Эрик вдруг так выгнулся под бинтами, словно решил, как цирковой акробат, встать на мостик.

— Мама!..

Внезапно из горла Эрика изверглось жуткое шипение. Наверное, именно так шипит обезумевшая от страха загнанная в угол кобра.

Сосед, забыв про костыль и свою перебитую пулей ногу, с вздыбленными от ужаса волосами кинулся вон из палаты и наткнулся на взбудораженную медсестру, улыбчивую веснушчатую рыжую толстенькую грудастую девушку в белом халате. Большие круглые очки с выпуклыми стеклами важно восседали у нее на носу, в них она была похожа на солидную врачиху.

Увидев, что происходит с Эриком, сестра подавила в себе ужас, незаметно глотнув что-то из пузырька. Ее взгляд мгновенно стал свинцово-отрешенным.

Она, словно пастырь, сложила руки на животе и устремила свой взор куда-то вдаль. Ее свинцовый взгляд стал уныло сверлить пространство, словно увидел там нечто такое, чего никогда не увидеть обыкновенному человеку.

Эрик, продолжая шипеть, посмотрел на ее позу, но вдруг резко обмяк, как прохудившийся воздушный шар. Шипение прекратилось.

Поза медсестры что-то напомнила ему. Эрик дико расхохотался, словно в самом деле сошел с ума.

Вдруг он сказал тихо, рассудительно, четко и внятно:

— Мама, ты была права, и тот проклятый русский кабан был прав, и русская старая ведьма была права! Фюреры приходят, фюреры уходят, мамы остаются, ждут, когда вернутся, ждут, когда вернутся, ждут, когда вернутся с песней соловья утром сыновья.

11

Замполит сидел за простеньким дощатым столом в горнице штаба бригады с чисто выбеленной русской печью. Он считал наградные листы и как будто не обращал внимания на тех, кто выстроился вдоль стола в ожидании.

Шилов заметно посвежел и похорошел. В его взгляде светился задорный блеск, а на новеньких погонах появилась еще одна звездочка.

Справа от Шилова застыла Варя, все такая же симпатичная и улыбчивая, да и новые погоны старшего сержанта ей были к лицу. Она время от времени украдкой бросала вопросительные взгляды на Михаила.

Тимофеев замер рядом с Шиловым слева. Он выглядел бледным и изможденным, словно вдруг сникла и затаилась на время его богатырская сила. Лишь взгляд таежника был прежним — спокойным, весомым и рассудительным.

Внезапно замполит как будто вынырнул из глубокого омута. Он, наконец, отвлекся от своего увлекательного занятия, поднял глаза и посмотрел так, словно только сейчас заметил, что, оказывается, в горнице еще кто-то есть, тепло улыбнулся и встал из-за стола.

— Вот каких футболистов Савельев вырастил. Сегодня мы освободили Белгород и Орел. Спасибо вам, ребятки. Савельева и Седова я представил к правительственным наградам. Посмертно!

Лица бойцов омрачились. Замполит, сощурив глаз, мгновенно поймал выражение лиц своих подопечных и многозначительно улыбнулся.

Он шагнул к русской печи, отодвинул занавеску и достал трофейный копченый свиной окорок.

— Вам кое-что полагается!

С окороком в руках он торжественно повернулся к строю.

— А где Рыжая бестия?

— Ласка погибла, — сказала Варя.

— Жаль!

Замполит посмотрел на окорок, пожал плечами и, недолго думая, сунул его в руки Тимофееву. Тот смущенно принял подарок.

Замполит, сощурив глаз, перехватил вопросительный взгляд Шилова.

— Чего смотришь, футболист? Есть вопросы? Задавай!

— Товарищ замполит бригады, прошу извинить, не получилось умереть.

Варя пристально посмотрела на замполита, словно желая уловить некое тайное движение его странной души. Улыбка сползла с бледного лица Тимофеева. Он тоже испытующе смотрел на полковника.

Замполит вдруг сладко улыбнулся и по-отечески обнял Шилова за плечи.

— Эх, Михаил, слабак ты все-таки. Дурашка! Обижаешься? Кто тебя богатырем сделал? Савельев? Нет. Я из тебя героя сотворил! Почему?.. Да потому, что зубы твои овечьи отточил, в медвежьи клыки превратил. Понятно? Спал в тебе медведь. Спал! Так в бою не победить. Я его разбудил. Уловил суть, сынок?

— Как же нательный крест, икона?

Замполит по-свойски хлопнул Шилова ладонью по лбу. Тот смущенно покраснел.

Замполит стал трясти лейтенанта за плечи.

— Да ради бога, если государство от того мощнее. Понял? Что сказал товарищ Сталин? Читал? Эх, ты!.. Неисчерпаемая в нас сила. Вот что!

Шилов и Варя изумленно уставились на замполита. Тимофеев широко улыбнулся. Похоже, он понял, что полковник имел в виду, а тот, хохоча, тем временем обхватил Варю за плечи, а Шилова за шею.

— Ладно, потом поймете! Вам, ребята, теперь о другом думать надо. Война войной, а род продолжается. Молодцы, что решили. Поздравляю!

Теперь Варя налилась смущенной краской. Тимофеев удовлетворенно крякнул.

Замполит, проявив удивительную шустрость, достал из-за заветной занавески в углу бутылку советского шампанского. В его глазках заплясали праздничные искорки.

Варя восторженно хлопнула в ладоши.

— Ой, шампанское!

— Еще довоенное, ребятки. Из моих личных запасов. Чего застыли? Берите кружки, вон, под занавеской стоят, подставляйте.

Пока бойцы разбирали кружки, юркий замполит успел скрутить проволоку с горлышка бутылки. Ободряюще хлопнула пробка. Бойцы радостно подставили металлические кружки под весело шипящую пенистую струю.

— Как Новый год! — восторженно сказала Варя.

В ней вдруг пробудилась та девчонка, которая всегда так ждала Новый год и подарки. Шилов не мог оторвать от нее взгляда и, кажется, подставил кружку мимо струи.

Замполит возбужденно потер мочку уха.

— Август еще, а, в самом деле, как Новый год! Теперь война по-другому пойдет. Начинается освобождение. Радость великая! А в честь освобождения Орла и Белгорода сегодня ночью в Москве будет салют. Пьем. За Великую нашу Победу!

Пышущий жаром замполит, слегка смущенный Шилов, раскрасневшаяся Варя и довольный, как сытый медведь, Тимофеев лихо стукнулись кружками и опрокинули их содержимое в рот.

Замполит первым осушил кружку, отнял ее от лица и метнул насмешливый взгляд в Шилова.

— Чего смущаешься, жених? Чего ждешь? Особого приглашения? Целуй невесту! Эх, что бы вы без меня делали? Футболисты!

Лицо Михаила неожиданно снова сделалось каменным.

— У меня дело осталось. Пока его не сделаю, ни о чем другом думать не могу!

Замерев с кружками у рта, все с удивлением уставились на него.

12

В предбаннике стройная, глазастая и губастая связистка агрессивно уперлась в Шилова грудью. Надо сказать, впечатляющая была у нее грудь!

Наглые глазищи пушистыми ресницами моргнули перед самым носом.

— Товарищ полковник занят!

Шилов сунул в теплую волнующую руку девушки плитку трофейного шоколада, от которого, как говорил Седов, звереют.

— Я на минутку. Он знает!..

Сокольников сидел за большим древним столом в горнице с чисто выбеленной русской печью. Он хмурил свои красивые, густые, черные, как смоль, брови и что-то сосредоточенно писал в ученическую тетрадь аккуратным и мелким, словно бисер, почерком.

Услышав, как стукнула дверь, полковник сказал, не поднимая глаз:

— Верунчик, сегодня, ты, надеюсь, готова?

— Конечно, Ленчик, — с усмешкой сказал Шилов. — Твои любимые трофейные чулки на мне!

Сокольников в диком зверином изумлении вскинул голову и вскочил со стула как ошпаренный.

— Лейтенант, твою налево, что ты, интересно, себе позволяешь? Кто тебя пустил? Пошел вон отсюда!

— Спокойно, Ленчик!

Шилов решительно шагнул вперед, вынул руку из кармана брюк и невозмутимо протянул представителю штаба фронта какую-то вещицу. Лицо Шилова казалось отлитым из бронзы.

Наглый и самодовольный вид мгновенно сполз с лощеного лица Сокольникова. Он насторожился, словно зверь, почуявший смертельную опасность.

— Что, Шилов? Все шутки шутишь? Снова к особисту захотел?

Лицо Михаила вдруг сделалось таинственным, он сказал заговорщицким тоном:

— Моя честь зовется верностью.

Лицо Сокольникова вначале страшно побагровело, а затем вдруг сделалось зеленовато-бледным, как у кикиморы. В глазах метнулись жуткие всполохи огня.

Задыхаясь, он взял в руки половинку монеты, которую ему решительно протянул Шилов.

— Ты?.. Ты?..

— Я. Отзыв?

— Все за Фатерлянд и даже больше.

— Давай сюда свою половину монеты!

— Я потерял ее, как нарочно. Правду говорю!

Шилов с деловым видом достал из кармана своих брюк еще одну половинку монеты и протянул ее Сокольникову.

— Вот, Леонид Борисович, твоя половинка. Ты должен был предъявить ее лейтенанту «панцерваффе» Эрику Краузе, командиру «тигра» номер двадцать один. Ты потерял ее в тот момент, когда накануне немецкого наступления стоял в траншее и тряс перед носом капитана Савельева своим планшетом, требуя стоять насмерть. Помнишь?

Сокольников вдруг ощерился, как загнанная в угол крыса, и затравленно впился в лицо Шилова страшным ядовитым взглядом. Он буравил лицо танкиста так, словно пытался различить в его глазах нечто обнадеживающее.

Внезапно Сокольников строго поджал отвисшую за секунду до этого нижнюю губу.

— Что?.. Шилов, валенок, ты понимаешь, что ты несешь? Я немедленно арестую тебя как немецкого шпиона!

— Брось, у водонапорной башни на станции Прохоровка твой водитель Алексей Чадов не зря томился, он мне кое-что сболтнул, дуралей. Лейтенант медицинской службы Ольга Ёлова славно телом послужила, да вот беда, теперь связистка Вера тебе нужнее стала, и Ёлова, обидевшись, тоже кое-что о тебе поведала. Есть еще десятки других свидетелей и секретные документы лейтенанта «панцерваффе» Эрика Краузе. Все те, кто ждал тебя в качестве связного или снимал для тебя копии совершенно секретных документов, шептал конфиденциальную информацию, докладывал оперативную обстановку, сообщал содержание особо важных правительственных и иных телефонных переговоров, много чего интересного расскажут о тебе. Всех ты соблазнил умело нарисованной картиной. Мол, впереди головокружительная карьера и сладкая жизнь. Наивные советские девушки и парни думали, что сладкая жизнь наступит после разгрома немцев. Как бы не так! На самом деле ты ждал сладкую жизнь после разгрома Красной армии.

Сокольникову как будто не хватало воздуха, и его тонкие девчачьи руки с неожиданной силой резко рванули на шее повседневный китель. Пуговицы, отскочив, весело поскакали по деревянному полу.

Он вдруг с грохотом опрокинул тяжелый старинный стол. Шилов едва успел вовремя отпрыгнуть назад. Полковник молнией метнулся в угол и привычно выхватил ТТ из коричневой кобуры, висевшей на стене за печью.

С лютой ненавистью в глазах Сокольников направил вороненый ствол Шилову в лицо.

— Кого обхитрить решил, сосунок? Эх, дурни! Попользуется Сталин вами, ноги вытрет и выбросит.

— Сокольников, брось пистолет, не делай глупостей! Если расскажешь все, то тебе зачтется.

— Шилов, перестань! Ты эти сказки бабушке своей рассказывай…

Черный зрачок пистолетного дула хищно впился Шилову прямо в лицо.

— Как говорится, у жизни долгий маховик, кончина же — всего лишь миг!

С этими словами Сокольников вдруг развернул дуло в свою сторону. Оглушительно грохнул выстрел. Шилов ничего не успел предпринять.

Сокольников жалко мотнул головой, словно решил вдруг укусить свое плечо, страшно закатил глаза, уперся окровавленным затылком в бревна сруба и, упираясь спиной в бревенчатую стену, медленно съехал вниз. Подбородок безвольно уткнулся в оголенную белую и нежную, словно у девушки, грудь.

Шилов перепрыгнул через опрокинутый стол и склонился над бездыханным телом. Мраморная изящная шея Сокольникова обнажилась. Михаил увидел на груди предателя прочную кожаную тесемку, на ней покоилась связка дубликатов складских ключей.

Сзади раздалось осторожное покашливание. Шилов резко обернулся.

В горнице, добродушно улыбаясь, стоял майор-особист.

— Говорил я тебе, Шилов, еще встретимся. Что ты здесь натворил? Ага, понятно. Я так и знал. Все ниточки оборвал!

Эпилог

Лис, когда чужое взять,

Все тогда тебе под стать,

Хитрая твоя дорога,

Но в конце пути — берлога.

Владилен Елеонский. Жил-был лис…

Июльское солнце ярко светило в глубоком синем небе. Ленивое марево поднималось над землей.

Вдруг послышался печальный и торжественный звон одинокого колокола. Величавый и нежный, он словно старался успокоить волнуемое ветром холмистое и овражистое Прохоровское поле.

День тот был двенадцатым июля две тысячи третьего года. В местном музее, как обычно, проходила праздничная экскурсия, посвященная великой дате.

Симпатичный интеллигентный модный высокий тощий гид, достаточно молодой еще, но с залысинами пожилого мужчины на высоком морщинистом лбу, говорил уверенно, весомо и энергично. Он будто бы не говорил, а, словно мастер-профессионал, вручную кувалдой сноровисто вбивал заклепки, только не в броню, а в сознание людей.

В шикарных итальянских солнцезащитных очках, легком джемпере и ободранных фирменных джинсах гид привычной скороговоркой внушал столпившейся вокруг него разношерстной толпе экскурсантов, что здесь, на Прохоровском поле, двенадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года как минимум тысяча двести танков сошлись в лобовой атаке. В ужасающем по силе столкновении немецкие танки, потеряв преимущество в броне и мощи огня, увязли и не прошли.

Вдруг в нестройной толпе экскурсантов нетерпеливо шевельнулся седой ветеран, по-юношески стройный, ладный, прямой, несмотря на возраст, с глубокими, как июльское небо, умными глазами и правильными, четко очерченными чертами лица, словно высеченными из особого мрамора. Многочисленные медали и ордена заметно оттягивали вниз его аккуратный, но потертый от времени пиджачок.

Ветеран не удержался и решительно шагнул вперед. Медали торжественно зазвенели.

Экскурсовод прервал свою речь на полуслове и удивленно воззрился на старика. Тот кашлянул, прочищая горло, и вдруг широко простер руку, указывая заскорузлой ладонью на холмы, возвышавшиеся над Прохоровским полем.

— Сынок, послушай! Немцы всего за одну ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля успели укрепиться здесь, на этой высоте двести пятьдесят два, и вон на тех высотах, что ближе к реке, и расстреляли нашу наступающую танковую лавину. Понятно?

Парень-экскурсовод нахмурился так, словно какой-то дилетант вдруг с гонором сообщил ему о профнепригодности. Его тонкие изящные губы обиженно поджались.

Ветеран вдруг грозно насупил брови.

— Кажется, только после Прохоровки наше Верховное главнокомандование решительно отказалось от танковых наскоков наподобие стремительных, но никак не подготовленных кавалерийских атак. Танковая лава на повышенной скорости без устойчивой связи между экипажами, без поддержки авиацией и артиллерией катится на противотанковые позиции врага, причем не тяжелыми, а одними лишь средними и легкими машинами. Рельеф местности не учитывается. В итоге танковый бронированный кулак рассыпается, вводится в бой разновременно и по частям, что, между прочим, как раз имело место вот здесь, под Прохоровкой, на этом самом месте. Что же это, скажите на милость? Головотяпство? Небрежность? Лихачество? Вредительство?.. Что? Или, может быть, сногсшибательная смесь того, другого, третьего и четвертого, которая живет в наших массах и так поражает иногда иностранцев? Говорят, у нас культ войны. Неправда! Мы всегда не готовы к войне, наверстываем, догоняем, но если уж догоним, вот тогда нас не остановить. Запад давит нас техникой, а потом удивляется, как мы смогли выстоять, как сумели противопоставить вражеской технике свою технику, ничуть не хуже, а в чем-то даже лучше…

В ответ гид раздраженно махнул рукой, важно раскрыл рот, чтобы выдать заученную тираду, разбивающую в пух и прах очередного поверхностного в своих суждениях оппонента, но вдруг просветлел лицом и смягчился.

— А, это вы. Я вас узнал. Вы — Михаил Шилов! Верно, да?

Гид с широчайшей белозубой улыбкой вьюном заискивающе подскочил к ветерану, фамильярно обнял его за плечи и вдруг властно развернул лицом к экскурсантам.

— Знакомьтесь, господа! В тысяча девятьсот сорок четвертом году за полгода боев Михаил Шилов на усовершенствованном танке Т-34 с новой башней и новым восьмидесятипятимиллиметровым орудием подбил семь «тигров» и получил в своем батальоне прозвище Миша Зверобой. Какой-то шутник даже сочинил про него песню, что-то вроде того, что, боюсь напутать: «Жил-был „тигр“, хитер и смел, Но взять дичь он не сумел, Был „тигр“ очень боевой, Но есть Миша Зверобой!» Верно, да?

Шилов скромно промолчал, но его лицо, еще секунду назад бывшее строгим и бледным, теперь подобрело и приятно зарумянилось.

Экскурсанты оживились.

— Ой, неужели не было страшно? — сказал в толпе писклявый девичий голос.

Экскурсовод с хохотком посмотрел на Шилова. Насмешливый взгляд гида как будто говорил: «Мише Зверобою страх не знаком, верно, да?»

Шилов вдруг вздрогнул, как от удара, и по-стариковски сгорбился. Румянец исчез с лица. Ветеран горестно покачал головой, но через секунду гордо выпрямился, к нему снова вернулась военная выправка.

— Страшно было, детки. Очень! Когда совсем невмоготу было, я песню пел «Ты постой, красавица моя!» Был комсомольцем, атеистом, а на войне стал молиться. Бабушка одна подсказала. Всегда молился перед боем. Всегда, слышите? Читал свои молитвы. Слова простые. Мои слова! Смысл один был, что-то такое: «Слава Небу, Свету белому, Слава Солнцу, Диву светлому, Солнца луч, как колос, зреет, Тьма меня взять не сумеет!» Как детские стишки, а ничего меня не взяло. Верите?

Экскурсанты стояли, не шелохнувшись. Никто не решился ничего сказать. Экскурсовод вдруг расплылся в голливудской улыбке.

— Внимание, друзья мои, а теперь самое интересное! Двенадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года Михаил Шилов был на Прохоровском поле. Живой свидетель!

Толпа, как ребенок, тонко ойкнула и восторженно вскрикнула. Не сговариваясь, все дружно зааплодировали.

Лицо Шилова неожиданно омрачилось.

— Если вдуматься, что может перенести человек? Где предел? Есть ли?

Шилов резко развернулся лицом к Прохоровскому полю так, что тонкие руки парня-экскурсовода, словно смирительные веревки продолжавшие лежать на его плечах, недовольно соскользнули вниз.

Ветеран поймал ртом воздух, поднял лицо вверх и подставил его под ласковые солнечные лучи.

— Наш человек не о деньгах думает и удовольствиях, что от тела приходят да телом заканчиваются. Умирает за светлое небо, дорогое солнце, милую сердцу землю. Да разве умирает? Сладко сливается с родным небом, и еще крепче наш щит и меч. Потому не могут враги взять Россию. Запомните, дети!.. А все разговоры, что, мол, гнали нас на убой, их легче всего вести, потому что нет в них веры, совести и чести.

Толпа экскурсантов не просто замолчала, она онемела. Экскурсовод вновь нахмурился, словно опять ему что-то очень не понравилось.

Шилов низко поклонился волнующемуся под порывами ветра полю и степенно пошел к свежевыкрашенному танку Т-34, застывшему на постаменте на поляне в окружении нежных васильков. Броня танка была сплошь усыпана свежими пахучими розами. Шилов нагнулся, тронул узловатыми пальцами мягкие васильки, затем, выпрямившись, погладил твердыми, как наждак, ладонями колючие розы.

Толпа, не шелохнувшись, словно завороженная, следила за его действиями. Экскурсовод шумно вздохнул, раз, другой, привлекая к себе внимание, но безуспешно, тогда он энергично взял под руки стоявших рядом симпатичных стройных девушек.

— Время, время, великое, грозное время. Время не ждет, дорогие мои! У нас по плану обед. Да, красавицы, полевая кухня сорок третьего года. Прошу!

Как не совсем очаровательный в силу неимоверной худобы Орфей, экскурсовод увлек девушек за собой. Толпа, наконец, очнулась, загудела пчелиным ульем и двинулась вслед за неугомонным гидом.

— Фронтовые наркомовские сто грамм за Победу! — задорно сказал экскурсовод. — Впрочем, советское шампанское тоже будет. Правда, пить придется из алюминиевых кружек.

Девушки звонко рассмеялись. Шилов обернулся и с улыбкой посмотрел на молодежь. В его глазах мелькнула юношеская озорная искорка.

Толпа экскурсантов отдалилась. Девушки вдруг вырвались из цепких рук экскурсовода, обернулись и энергично стали махать Шилову, кто рукой, кто косынкой. Шилов помахал им рукой в ответ.

Девушки стали звать его.

— Идемте с нами!

— Сейчас, иду!

Вдруг тишину дня разорвал глухой и грозный раскат грома. Вершина дальнего западного холма насупилась фиолетовой грозовой тучей, чем-то похожей по своим очертаниям на шлем Нефертити.

Шилов замер и пристально посмотрел на запад, словно вместо грозовой тучи увидел нечто гораздо более серьезное и пугающее. Губы Шилова зашевелились, он читал какие-то стихи, внятно прозвучали лишь две строчки:

— Не знает «тигр» заветный ключ, хоть страшен он, огнем колюч…

Вдруг сзади кто-то осторожно кашлянул. Шилов оглянулся и увидел, кажется, своего ровесника, по виду иностранца, одетого так, словно турист собрался в поход. Светлая спортивная куртка сидела на нем великолепно, алый рюкзачок уютно устроился за спиной точно между лопаток, удобные стального цвета штаны в обтяжку подчеркивали тренированность икр и бедер, а на ступнях чернели внушительные альпинистские ботинки на толстой рифленой подошве.

Если бы не слегка отяжелевшие, словно налившиеся грустью глаза и глубокие морщины у складок волевого рта, а еще кирпичный, как у гипертоника, цвет лица, можно было бы подумать, что к Шилову подошел аккуратно и очень коротко подстриженный симпатичный сухопарый стройный молодой блондин. Своими чертами он чем-то напоминал какого-то известного германского рыцаря-крестоносца. Застарелый длинный шрам над ухом зажил неудачно, но он не портил впечатления, напротив, органично дополнял образ благородного борца за рыцарскую справедливость.

— Прошу ист извинит. О!.. Почему я все время говорю «ист»? Загибаю русский язык под немецкий, да? Не ист гут. Прошу извинить за мой ист русский язык.

— Да чего там! Вы говорите по-русски прекрасно, но чувствуется акцент. Вы — немец?

— Да, ист. О, вот опять говорю «ист»! Да, я… немец.

— Как мама?

— О!.. Узнал? Узнал!.. Я тоже тебя сразу узнал. Моя мама жива, Шилов, чего нам с тобой желает. Так говорят русские?

— Я по фотографии сразу понял — хорошая у тебя мама.

— Я тоже многое теперь понял. Вот, приехал. Тянет сюда. Магнит!

— Меня тоже сюда тянет.

Шилов вдруг сунул правую руку в боковой прорезной карман пиджака с клапаном.

— У нас на фронте говорили так: «Махнем, не глядя!»

— Махнем, не глядя куда?

— Не заглядывая, что в кармане.

— Махнем!

Шилов извлек из кармана аккуратно отпиленный кусок трости с бронзовым набалдашником, солидно украшенным германскими орлами. Распластав крылья, бронзовые орлы хищно выставили клювы во все стороны света, только орел, смотревший на восток, превратился в сплошь оплавленный кусок бронзы. Надпись, выгравированная на серебряном ободке под набалдашником, также подпортилась, но немецкие слова «Будущему фельдмаршалу…» все еще читались.

— Хотел в музей сдать. На, Тигр, держи!.. Узнал?

Брови Эрика восхищенно поползли вверх.

— О!.. Узнал. О, да, да. Данке!

— Бери, Тигр, на память. Дарю. А в Россию с мечом не ходи. Утонешь! Как твой Барбаросса.

Эрик с восторгом схватил набалдашник. В его глазах вспыхнул страстный охотничий огонек.

— О, это моя трость. О, да! Я вижу, как дядя Франц будет рад. Шилов, ты — настоящий волшебник!

— А Варя — добрая фея?

— Варя? Кто ест Варя?.. А, вспомнил. Как ист она?

— Получила тяжелую контузию в Берлине, долго лечилась. Сюда не поехала, не хочет расстраиваться. Дома осталась. Правнук у нас недавно родился.

Лицо Эрика вначале потемнело, затем пошло странными лиловыми пятнами и, наконец, вновь засветилось дежурной жизнерадостной улыбкой.

— Шилов, а как же «махнем»? Слушай, я привез кое-что. Я тоже хотел сдавать его в подарок музею.

Эрик скинул с плеч смешной алый рюкзачок, расстегнул молнию, достал из рюкзачка нож в черных ножнах с зацепом и протянул Шилову.

— Держи!

Михаил бережно взял подарок и наполовину выдвинул клинок из ножен. Знакомые бакелитовые накладки по-прежнему надежно прикреплены к плавно изогнутой рукояти тремя заклепками, а на плоскости неотполированного клинка у самой гарды выдавлен все тот же фирменный знак производителя «PUMA SOLINGEN». Нож сохранился неплохо, а вот ножны в одном месте сильно обгорели.

— Благодарю, Тигр. Этот нож — память о моем погибшем товарище. Он геройски погиб здесь.

— Я — Эрик, а не тигр. Меня зовут Эрик Краузе!

— Я давно знаю, как тебя зовут, Тигр.

— О, ой-ля-ля! Тигр так Тигр. Кстати, что вы сделали с человеком, у которого была вторая половинка золотой монеты?

— Твой человек застрелился.

— О, какая страшная вещь — война. Что поделаешь?.. Я знаю, Миша, я виноват, но я многое понял. Я рад, что увидел тебя здесь, на этом поле. Я знаю, разломанная монета Фридриха есть у тебя. Видишь ли, я профессор Гейдельбергского университета…

— А, того самого? От Духа живущего к Духу немецкому?

— Что? О! Ты ист опасный человек, Шилов. Я тебя, как это по-русски, не очень оценил.

— Недооценил?

— Да, верно, недооценил! Да, так о чем я?.. Да! Я специалист по эпохе Фридриха Второго, императора Священной Римской империи, внука Барбароссы. Он был очень, очень образованным человеком. Он был отцом итальянской поэзии, он знал греческий, латинский, арабский языки. Легенда говорит нам, что он не умер в тысяча двести пятидесятом году. Он скрылся в пещере. Он явится для того, чтобы принести истинную веру, тогда придет всеобщее царство мира и, как это по-русски, — благо-денст-ви-я, да?

— К чему ты мне басни рассказываешь, Тигр?

— Басни?.. О, нет, слушай! Я предлагаю, нет, не купить у тебя, я предлагаю отправлять монету на выставку в Берлинский музей. Очень неразумно скрывать от публики такой ценный артефакт. Согласен ты? Дядя Франц все сделает, все организует. Ему девяносто три, но он очень деятельный, очень! Мы ждем тебя в Берлине. Сейчас, айн момент, я напишу адрес и телефон. Мы высылать тебе приглашение в Германию. Скоро!

— Интересно как-то получается. Так ты что, Тигр, в мир без войн поверил?.. Во Фридриха Миротворца?.. В сорок третьем году его облик виделся иначе, не так ли?

— Нет, нет, нет. О, тяжело говорить свою мысль по-русски.

— Чего крутишь? Говори, как есть!

— Да, поверил. Поверил! Вот, говорю, как есть.

— Поверил? Что ж, дело хорошее. Вот только скажи, а как быть с лисом?

— Что? Каким еще лисом? Лисой?

— Да, именно! Как быть с хитрой рыжей лисой?

— Какой ист лисой? Я не понимать, то ист я, о, я опять…

— Не напрягайся, я тебе сейчас объясню. Я говорю, как быть с лисой, которая мечтает выменять медвежий мед на вкусных кур. Знаешь?

Эрик полминуты с явным непониманием смотрел в холодные, как лед, глаза Шилова. Затем его как будто прорвало. Он громко расхохотался. Шилов терпеливо ждал. Эрик вдруг резко оборвал свой несколько нервозный смех.

Шилов и Эрик несколько секунд смотрели в глаза друг другу, словно решая, насколько все изменилось за прошедшие шестьдесят лет. Эрик улыбнулся первым и протянул Шилову руку.

— Ты — настоящий парень, Миша! Политика нас разделила. Большая политика — тухлое ист яйцо, так говорил ваш полководец Суворов. Медведь только-только повернулся в берлоге с боку на бок, но как хозяин еще не просыпался. Как-то так, да?..

Шилов медлил и не протягивал в ответ свою руку. Эрик деловито сунул набалдашник в рюкзачок и снова настойчиво с широкой белозубой улыбкой протянул раскрытую узкую ладонь.

Шилов внимательно посмотрел в озорно искрящиеся глаза Эрика, однако вместо его глаз вдруг увидел картину большого боя. Тот самый бой в тот самый памятный день снова промелькнул перед глазами: задымилась истерзанная земля, вспыхнули, как свечки, танки, покрылись язвами обугленные до костей тела танкистов, а подернутые предсмертной поволокой очи комбата снова с какой-то невыразимой надеждой посмотрели прямо в глаза…

— Нет, извини. Не могу!

Рука Эрика сиротливо повисла в воздухе. Шилов круто развернулся и пошел прочь, жадно вдыхая сладкий воздух ратного поля, словно набираясь неведомой силы.

Эрик по-гусиному агрессивно вытянул шею.

— А монета, Шилов, монета? Как… монета? Я ист ждать! Слышишь, ты?..

Михаил как будто не слышал. Эрик сверлил его спину острым взглядом, но русский ветеран не остановился и не обернулся.

Небо вверху вдруг сильно потемнело. Сверкнула молния, над самой головой громыхнул гром. В следующий миг хлынул плотный, как свинцовая стена, ливень.

Эрик раздраженно махнул рукой, громко выкрикнул что-то очень похожее на немецкое ругательство и бросился бежать к зданию музея, смешно подбрасывая вверх длинные голенастые ноги.

Шилов степенно шел по полю. Он как будто не замечал, что мгновенно вымок до нитки, а серая пелена дождя закрыла собой все вокруг.

9 февраля 2017 года

Губкин — Прохоровка — Губкин

Оглавление

Шпион товарища Сталина

  Пролог

  Глава первая Судьбоносный день

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Глава вторая Шило

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Глава третья Картина тушью

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Глава четвертая Картина акварелью

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  Глава пятая Подарки Гитлера

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Глава шестая Восьмерка

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Эпилог

    1

    2

    3

    4

    5

  Приложения

    1. Послание Адольфа Гитлера к Иосифу Сталину (от 14 мая 1941 года)

    2. Сообщение ТАСС (опубликовано в печати 14 июня 1941 года)

Крах «Тигра»

  Пролог

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава первая Жил-был Лис…

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Глава вторая Лис сердится

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Глава третья Не разбудить медведя

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Глава четвертая Долгожданный мед

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Глава пятая Валун

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg