«Охота за темным эликсиром. Похитители кофе»

Охота за темным эликсиром. Похитители кофе (fb2) - Охота за темным эликсиром. Похитители кофе (пер. Екатерина Владимировна Бучина) 1778K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Том Хилленбранд

Том Хилленбранд Охота за темным эликсиром. Похитители кофе

Tom Hillenbrand

Der Kaffeedieb

© Verlag Kiepenheuer & Witsch GmbH & Co. KG, Cologne/ Germany, 2016

© Shutterstock.com / Dmitrijs Bindemanis, обложка, 2016

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2016

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2016

* * *

Моей кофейной музе

Часть I

Ты любишь шутки, и остроты, И сплетни – хлебом не корми. Датчане, турки, иудеи… Твой интерес – весь мир. Я отвезу тебя туда, где новостям уют, Узнай в кофейне обо всем – там никогда не лгут. И нет такого в нашем мире, ни князя и ни мыши, О чем в кофейне нашей мы сразу не услышали б.

Томас Джордан. Новости из кофейни

Серебряный двухпенсовик, позвякивая, заплясал на стойке, пока Овидайя Челон не остановил его движением указательного пальца. Взяв в руки монету, он окинул взглядом хозяйку кофейни.

– Доброе утро, мисс Дженнингс.

– Доброе утро, мистер Челон, – ответила женщина. – Жутко холодно для сентябрьского утра, вы не находите?

– Что ж, мисс Дженнингс, я бы сказал, не холоднее, чем на прошлой неделе.

Она пожала плечами.

– Что будете?

Овидайя протянул ей монету:

– Большую чашку кофе, пожалуйста.

Мисс Дженнингс взяла монету и нахмурилась, поскольку это был один из старых кованых двухпенсовиков. Повертев серебряную монету, она, по всей видимости, пришла к выводу, что края стерлись не слишком сильно, и положила ее в кассу. На сдачу она вручила Овидайе бронзовую кофейную марку.

– Пенни не будет? – спросил он, прекрасно зная, каким будет ответ. С тех пор как люди стали плавить мелочь, чтобы продать содержащееся в ней серебро, она стала редкостью. Поэтому с недавних пор на сдачу давали только эти проклятые марки.

Мисс Дженнингс привычно изобразила на лице сожаление.

– Я уже несколько недель ни единого пенни не видала, – ответила она. – В этом королевстве они постепенно становятся большей редкостью, чем хорошая погода.

Насвистывая себе под нос мелодию уличной песенки про кузнеца, хозяйка кофейни направилась к камину и взяла один из высоких черных железных чайников, стоявших у огня. Вскоре после этого она вернулась обратно с плоской миской и протянула ее Овидайе.

– Благодарю. И скажите, не приходила ли для меня почта?

– Минутку, я посмотрю, – отозвалась мисс Дженнингс и направилась к открытому шкафу из темной древесины, в котором стояло несколько ящиков для писем. Пока она искала для него корреспонденцию, Овидайя сделал первый глоток кофе. Вернувшись, женщина вручила ему три письма и бандероль. Последнюю он поспешно спрятал в карман сюртука, взглянув на имя отправителя. Затем поставил чашку на стойку и принялся за письма. Первое было от Пьера Бейля из Роттердама, и, судя по объему, в конверте было либо очень длинное письмо, либо новейшее издание «Nouvelles de la République des Lettres»[1]. Второе пришло от женевского математика, третье – из Парижа. Он почитает их позже, в спокойной обстановке.

– Спасибо вам, мисс Дженнингс. А вы не знаете, новое издание «Лондон гезетт» уже поступило?

– Лежит вон там, на последнем столике рядом с книжным шкафом, мистер Челон.

Овидайя пересек комнату. Шел лишь десятый час утра, и кофейня Манфреда была еще относительно пуста. За столом рядом с камином сидели двое одетых в черное мужчин без париков. По их кислым лицам и приглушенным голосам Овидайя решил, что перед ним отступники из числа протестантов. В другом конце зала, под одной из картин с изображением морского сражения при Кентиш-Нок[2], сидел молодой щеголь. Он был одет в коричнево-желтый бархатный сюртук, а на рукавах и чулках у него было больше ленточек, чем у версальской придворной дамы. Других посетителей в кофейне не было.

Овидайя отложил в сторону шляпу и трость, сел на пустую скамью и отпил кофе, листая «Гезетт». В Саутуарке, судя по всему, был крупный пожар; кроме того, в газете писали о возмущениях относительно одной книги, в которой описывались приключения куртизанки при королевском дворе и которую Карл II собирался запретить. Овидайя зевнул. Все это его совершенно не интересовало. Он вынул из кармана своего сюртука набитую глиняную трубку и направился к камину, где взял из маленького ведерка щепку и поднес к огню. Затем вернулся на свое место, дымя трубкой. И только он собрался взять в руки один из разложенных на столе памфлетов, призывавших вздернуть всех отступников и папистов или по крайней мере надолго засадить за решетку, как дверь открылась. В помещение вошел мужчина лет пятидесяти с обветренным лицом, сильно изуродованным оспой. У него были белоснежные бакенбарды, не слишком подходившие по цвету к темно-коричневому парику, на голове – шапка в голландском стиле.

Овидайя приветливо кивнул ему:

– Доброе утро, мистер Фелпс. У вас есть новости?

Джонатан Фелпс торговал тканями, у него были торговые связи в Лейдене и даже во Франции. Кроме того, у него был брат, работавший на секретаря адмиралтейства. Соответственно, Фелпс всегда лучше всех знал, что сейчас происходит как в Англии, так и на континенте. Торговец кивнул, сказал, что сначала купит кофе, а потом все расскажет. Вскоре он вернулся с чашкой кофе и тарелкой имбирного печенья и сел напротив Овидайи.

– О чем хотите послушать сначала – о кофейных сплетнях или о новостях с континента?

– Сначала сплетни, будьте так любезны. Для политики еще довольно рано.

– И чертовски холодно, клянусь черепом Кромвеля. Уверен, это самый холодный сентябрь за всю историю человечества.

– Что ж, сегодня утром не холоднее, чем на прошлой неделе, мистер Фелпс.

– Откуда вы знаете?

– Делаю измерения.

– Какие измерения?

– Вы знаете Томаса Томпайона, часовщика? С недавних пор он делает еще и термометры. С их помощью можно точно измерить температуру. Сегодня утром, к примеру, ровно в семь часов утра, столбик ртути находился на отметке «девять».

Овидайя вынул маленький блокнот и принялся листать его.

– Поэтому, как мне кажется, сегодня не холоднее, нежели неделю назад, четырнадцатого сентября, когда я измерял температуру в то же время и в том же месте.

– Вы со своими безумными экспериментами… Зачем вы это делаете? – поинтересовался Фелпс в перерыве между двумя имбирными печеньями.

– Хороший вопрос. Возможно, из общего естественно-философского интереса. Последнее, однако же, для того, чтобы ответить на ваш вопрос.

– А разве я о чем-то спрашивал?

– По крайней мере косвенно, мистер Фелпс. Вы задались вопросом, не слишком ли холодно сегодня, 21 сентября 1683 года. Кстати, чтобы объективно ответить на ваш вопрос, нужно было бы располагать аналогичными данными за прошлые годы.

Фелпс склонил голову набок:

– Вы теперь остаток жизни собираетесь записывать каждый день, насколько сегодня тепло или холодно?

– И по вечерам тоже. Кроме того, я записываю погодные условия – дождь, ветер, туман. И я в этом не одинок. Вы знаете мистера Хука, секретаря Лондонского королевского общества?

– Слыхал о нем. Не тот ли это джентльмен, из-за которого поднялся такой шум, когда он средь бела дня вырезал дельфина на одном из кофейных столиков в «Гресиан»?

– Вы путаете его с мистером Хэлли, дорогой друг. Хук скорее интересуется животными помельче – и мерзкой английской погодой. Поэтому он стал вдохновителем идеи, чтобы люди во всем королевстве ежедневно измеряли температуру и присылали ему результаты. На основании этих данных он хочет создать что-то вроде погодной карты. Говорят, через несколько лет благодаря этому можно будет даже ответить на вопрос, стало теплее или холоднее. Восхитительно, вы не находите?

– Для такого ученого, как вы, мистер Челон, возможно. Мне же при мысли об этом дурно становится. Если уж жители Лондона не смогут больше спорить о погоде, что же нам остается?

Овидайя улыбнулся и отпил еще глоток кофе.

– Кстати, вы хотели рассказать мне о своей добыче за сегодняшнее утро, мистер Фелпс.

Как и Овидайя, торговец тканями ежедневно обходил кофейни. Насколько он знал, с утра Фелпс заходил сначала в «Ллойд», чтобы получить там сообщения с судов и поговорить с некоторыми капитанами. Второй остановкой на его пути был «Гэрроуэй», где около восьми часов утра проходил утренний аукцион тканей из Спиталфилдса и Лейдена. Кроме того, здесь он узнавал последние новости о текстильных изделиях и других товарах. Затем Фелпс заходил на Шу-лейн, в «Мэнсфилд», наверное, в первую очередь ради имбирного печенья.

– Цены на древесину резко пошли вверх. Из-за голландцев.

– Потому что они строят так много кораблей?

– В том числе. Но в первую очередь из-за того, что люди опасаются: скоро дерева не будет хватать. Большую часть поставляют Франция и Генеральные штаты. Если между ними начнется война…

– Вы считаете это возможным?

– Сегодня утром я встретил гугенота, месье дю Кроя. Он ткет лен там, в Спиталфилдсе, и у него остались связи на родине. Судя по всему, христианнейший король, – произнося эти слова, Фелпс посмотрел Овидайе прямо в глаза, чтобы убедиться в том, что собеседник наверняка заметит сарказм, – поставит Испанским Нидерландам какие-то невыполнимые требования. Людовик XIV требует контрибуции для содержания своего большого войска, что-то вроде того. Многие полагают, что это лишь прелюдия к нападению Франции на Голландскую республику.

Фелпс задумчиво поглядел на Овидайю.

– Мистер Челон, вы позволите мне задать несколько бестактный вопрос: не инвестировали ли вы в дерево?

«Да, инвестировал, – подумал Овидайя. – А кроме того в соль, сахар, канадские бобровые шкуры, китайский фарфор и персидские ковры». Но всего этого не следует рассказывать такому человеку, как Фелпс. Поэтому он наконец произнес:

– Незначительно. Однако думаю, что вкладываться уже поздно. Если эта история уже курсирует у «Ллойда», через два часа ее будут знать все завсегдатаи кофеен Лондона.

Фелпс слегка наклонился вперед и прошептал:

– Я слыхал и кое-что еще, совершенно жуткое. Ни за что не поверите.

Овидайя с любопытством поглядел на него:

– И что же? Кто-то видел короля с фавориткой из числа католиков?

Фелпс покачал головой:

– Нет, то было на прошлой неделе. Когда эта информация стала общеизвестной, он якобы расстался с ней и подыскал себе шлюху из протестантов. Я имел в виду кое-что другое. Вы знаете, где работает мой брат?

– Полагаю, все еще в конторе государственного секретаря Пипса.

– Да. И из адмиралтейства сообщили, что венецианцы пытаются вооружить флот. – Фелпс многозначительно поглядел на собеседника. – Большой флот.

– Не хотите ли вы сказать…

– Именно. Многое свидетельствует о том, что они хотят отвоевать Кандию.

– Это кажется мне маловероятным, – отозвался Овидайя.

Увидев обиду на лице Фелпса, он поспешно добавил:

– Я не сомневаюсь в истинности этой новости, но шансы на успех подобного мероприятия кажутся мне весьма незначительными.

– Это действительно стало бы самым великим рейдом венецианцев с тех пор, как они украли апостола. По крайней мере, момент сейчас просто идеальный, вам так не кажется? Ну, когда турки завязли в другом месте…

Пока Фелпс в подробностях расписывал потуги венецианцев создать боевой флот, чтобы отвоевать Крит, Овидайя вынул из кармана кофейную марку, полученную от хозяйки кофейни. Повертел ее между пальцами. На одной из сторон красовалась голова турка и надпись: «Меня называли Мурадом Великим». А на другой стороне: «Я побеждал всюду, куда бы ни пришел».

– Я согласен с вами, относительно шансов на успех венецианского похода можно спорить, однако прожженный спекулянт может заработать на этом, если поставит на то, что большинство левантийских товаров, вероятно, снова пойдут в Лондон через Ираклион и Амстердам.

– Конечно, вы правы, мистер Фелпс. Но время венецианцев прошло. Они сидят в своем городе на воде и мечтают о былом величии, в то время как турки год за годом отнимают у них все больше и больше владений. Единственное, что еще процветает в Венеции, – это бордели и балы.

Фелпс насмешливо улыбнулся:

– Если послушать, что творится во дворце Уайтхолл, так у венецианцев уже появилась серьезная конкуренция.

На замечание торговца Овидайя ответил едва заметным кивком. Возможно, Фелпс прав, но сравнивать короля и его двор с венецианским борделем – за такое можно поплатиться пребыванием в Тауэре или Ньюгейте. Возможно, благодаря связям Фелпсу удастся избежать наказания, но Овидайя Челон был католиком, а значит, с точки зрения английских судей, способен на любую подлость, до которой могут додуматься люди. На этот счет он не питал никаких иллюзий. Его собственный отец был благородных кровей, зажиточен, все в графстве его любили, но, когда у дверей их имения появились ищейки Кромвеля с факелами и пиками, все это перестало иметь значение. Главным было то, что Икабод Челон был католиком.

Поэтому Овидайя всегда был очень осторожен. Одна ошибка – и его немедленно вздернут в Тайберне. Поэтому он опасался говорить о подобных вещах, даже в полупустой кофейне.

Вместо этого он показал на монетку с изображением головы турка.

– Как бы там ни было. Возможно, султан Мехмед IV – не Мурад Кровавый, но у него самое лучшее и самое большое войско в мире. Эта ставка на попытку отвоевать Крит кажется мне слишком самонадеянной.

Он снова спрятал монету. «И, кроме того, я уже сделал ставку в другом пари, – подумал он. – В таком, исход которого предрешен, это уж как пить дать». Овидайя поднялся.

– Прошу меня извинить, мистер Фелпс. Меня ждут в «Джонатане». Как обычно, был рад поболтать с вами.

И они попрощались. Овидайя вышел на улицу, на Шу-лейн. Там действительно было холодно, что бы там ни показывал термометр Томпайона. Бледное солнце не смогло разогнать надвигавшийся с Темзы утренний туман, хотя было уже около десяти часов. Поднявшись по переулку до Флит-стрит, он повернул налево. Однако целью его была не «Кофейня Джонатана» на Эксчейндж-элли. Там его ждали только во второй половине дня. Вместо этого он направился к Малой Британии[3]. На миг задумался, не взять ли наемный экипаж, однако затем передумал. Пешком он быстрее доберется до цели, поскольку в это утро вторника в Лондоне, судя по всему, царило настоящее оживление. Сезон начался, и полчища поместных дворян и зажиточных горожан приезжали в это время в столицу, чтобы пожить там несколько недель, посещая театральные представления, балы и приемы и обновляя к Рождеству свой гардероб по последнему писку моды.

Перед одной из витрин Овидайя остановился, рассматривая свое отражение в стекле. Самому ему тоже не помешал бы новый гардероб. Полукафтан его не слишком заношен, но уже тесноват. Овидайя, недавно отпраздновавший свой тридцать второй день рождения, в последнее время несколько расплылся. Соответственно, в своем узком сюртуке он все больше напоминал хаггис[4] на ножках. Бархатные бриджи потерлись, то же самое можно было сказать и о его туфлях. Взглянув на юношеское лицо, почти без морщин, с водянисто-голубыми глазами, он поправил строптивый парик. К счастью, скоро ему не придется довольствоваться этой одеждой.

Овидайя отвернулся, поднял воротник и побежал вверх, к воротам Ладгейт, мимо огромной строительной площадки будущего собора. Затем пошел дальше, в сторону госпиталя святого Варфоломея. Несмотря на то что двигался он от Темзы, влажный холодный воздух пробирал до костей. Большинство людей, шедших ему навстречу, казались недовольными, шли, подняв плечи и обхватив себя руками. Овидайя же, напротив, бежал легко, словно под ярким весенним солнцем. Сегодня хороший день. День, когда он станет богачом.

Он почувствовал запах еще до того, как вошел в Малую Британию, расположенную за городскими стенами. В этом квартале разместилось множество торговцев книгами и переплетчиков. Запах Лондона, этот ни с чем не сравнимый аромат гниющих отходов, холодного дыма и мочи, здесь дополняли некоторые другие нотки: пары клея и едкая вонь свежевыделанной кожи. Не удостоив множество книг, выложенных перед магазинами, взглядом, Овидайя подбежал к дому в центре переулка. Над дверью на ветру раскачивалась дощечка, на которой были нарисованы греческие буквы «альфа» и «омега» и чернильница. Под рисунком красовалась надпись: Бенджамин Оллпорт, мастер-печатник.

Он вошел внутрь. И тут же в нос ему ударил запах клея. Что ж, по крайней мере, здесь, внутри, не пахнет водосточной канавой. Типография Оллпорта состояла из одной большой комнаты. В дальней ее части стояли два печатных пресса. Это была одна из причин, по которой Овидайя выбрал именно эту типографию. Оллпорт использовал станки голландского производства – золотой стандарт для прессов. На таких же станках печатали все необходимое и крупные банковские дома континента. В передней части магазина, кроме покинутой сейчас конторки, стояли два больших низких стола, на которых лежали стопки желтоватой бумаги. Это были только что напечатанные трактаты. Овидайя подошел к конторке, взял с нее маленький колокольчик и дважды позвонил.

– Минутку, пожалуйста! – раздался голос с галереи. В ожидании появления Бенджамина Оллпорта Овидайя рассматривал свежие печатные изделия. Там был трактат под названием «Ужасный и поразительный шторм, обрушившийся на Маркфилд и Лестершир, во время которого на землю падали чрезвычайно удивительные градины, имевшие форму мечей, кинжалов и алебард». Кроме того, была здесь тетрадка под названием «Лондонская отставка, или Политическая проститутка, где речь пойдет обо всех приемах и военных хитростях, которыми пользуются эти страстные леди против мужчин, с приятными историями о номерах программы вышеуказанных леди». Судя по всему, это был памфлет, о котором он читал в «Гезетт» и который вызвал такой переполох при дворе. Обычно ему дела не было до подобной слащавой писанины, но сейчас он взял копию и принялся листать. Овидайя как раз погрузился в строки с подробным описанием обещанных в заглавии номеров программы, когда услышал, что кто-то спускается по лестнице. Уши у него вспыхнули, он отложил трактат в сторону и поднял голову.

– Доброе утро, мастер Оллпорт.

– Доброе утро, мистер Челон. Как вам «Политическая проститутка»?

Оллпорт был человеком высоким, однако при встрече с ним заметить это можно было не сразу. От многолетней работы за прессом спина его согнулась и голова находилась на уровне плеч. Руки Оллпорта были черными, как у мавра, а голова, на которой он не носил парика, почти лысой.

Овидайя почувствовал, что зарделся.

– Военных хитростей, заявленных в названии, я не нашел, только… номера программы.

Оллпорт захихикал.

– Наверное, в этом причина того, что он расходится лучше, чем тетрадки с песнопениями перед Рождеством. Если хотите, можете взять один экземпляр.

– Очень любезно с вашей стороны, мастер Оллпорт, однако…

– Я знаю, вы интересуетесь только натурфилософией и ситуацией на бирже.

– Мои издания готовы?

– Разумеется. Если вам будет угодно последовать за мной.

Оллпорт подвел его к деревянному ящику в дальней части мастерской и открыл крышку. Ящик был полон памфлетов. Печатник вынул один из них и протянул Овидайе. Он был напечатан на тонкой, почти прозрачной бумаге и состоял примерно из двадцати страниц. Овидайя с гордостью прочел название: «Предложение по использованию векселей в Королевстве Английском, сходных с теми, какие используют голландские коммерсанты вместо драгоценных металлов, в качестве лекарства от нехватки денег и для стимулирования торговли, нижайше подготовленное Овидайей Челоном, эсквайром».

– Надеюсь, качеством вы довольны.

Овидайя пролистал памфлет. Печать была безупречной, но его интересовало не это. Все его внимание было приковано к неподшитому листку, лежавшему внутри. В отличие от остальной части трактата, он был напечатан на бумаге ручной выделки кремового цвета. Кроме того, на нем были водяной знак и дорогое тиснение. Овидайя отступил на несколько шагов к опорной балке, на которой висела масляная лампа, чтобы лучше рассмотреть плод трудов Оллпорта.

– Отлично. Я под впечатлением.

Оллпорт поклонился, насколько это было возможно с учетом его огромного горба.

– Вам нужен мальчик, который доставит памфлеты к вам домой?

– Нет, благодарю, я справлюсь сам. Но скажите, когда вы могли бы напечатать для меня еще сто штук?

Глаза печатника расширились.

– Трактатов, я имею в виду, не документов.

– А, я понял. К началу октября, если вам будет угодно.

– Отлично. Я заплачу вам вперед и буду благодарен, если ваш мальчик в этом случае доставит их.

– На ваш адрес?

– Нет, по двадцать штук в кофейни Джонатана, «Нандо», «Гресиан», «Суон» и «Уилл». – В конце концов, он хотел, чтобы о его предложении услышали. А новые идеи нигде не расходятся так быстро, как в кофейнях.

– Я позабочусь о том, чтобы их там разложили, – ответил Оллпорт.

– Сколько я вам должен?

– Памфлеты стоят по грошу. Включая те, что еще нужно напечатать, получается сто пятьдесят на четыре пенса, то есть пятьдесят шиллингов, если вам будет угодно, сэр. Прилагаемые особые изделия… всего восемь фунтов. То есть вместе десять гиней.

Услышав такую огромную сумму, Овидайя судорожно сглотнул. Когда он в последний раз заглядывал в кассу, наличности у него не набралось бы и на пятнадцать гиней. Но это было не важно, уже через несколько дней его инвестиции принесут в добрую сотню раз больше. Он вынул кошель и положил на конторку десять тяжелых золотых монет. Оллпорт быстро проверил их, затем сгреб своей черной рукой и сложил в кассу. Овидайя взвалил ящик с изданиями на плечи, попрощался и отправился к себе.

Его квартира располагалась на Уинфорд-стрит и была уже третьей за два года. Прежде он жил на Феттер-лейн, неподалеку от Лиденхолла. Внезапно он осознал, что все его переезды проходили тяжело. Точно так же, как в последние годы таяло его состояние, все более убогими становились его квартиры. Поднявшись по узкой лестнице на третий этаж, он запыхался. По его лбу градом катился пот. Овидайя со стоном поставил тяжелый ящик на пол и открыл дверь.

Единственным плюсом квартир в мансардах можно было считать наличие места. Комнату можно было бы даже назвать воздушной во всех смыслах этого слова. Здесь было не только много места для обширных коллекций редкостей, принадлежавших Овидайе, но и ветер гулял, как на Лондонском мосту. Это было плохо для здоровья, однако, с другой стороны, позволяло проводить натурфилософские эксперименты, не задыхаясь от ядовитых паров, иногда сопровождавших процесс.

Кроме незастеленной постели, здесь стоял небольшой секретер, полный корреспонденции, лежавшей неаккуратными стопками между чернильницами, перьями и кусочками воска для печатей. Справа стоял инкрустированный шкафчик, состоявший, казалось, из одних только ящиков. Изначально это был комод для столовых приборов, теперь из приоткрытых ящиков вываливались груды писем – плоды переписки с натурфилософами и учеными из Кембриджа, Амстердама, Болоньи или Лейпцига. Это была его библиотека – в нескольких ящиках, сложенных за кроватью, лежало еще вдесятеро больше трудов. На противоположной стороне комнаты стоял массивный стол с различными приборами. Были на нем всяческие колбы с порошками и секционный набор инструментов, толком не очищенный после последней вивисекции, кроме того, небольшая плавильная печь и различные штампы для тиснения монет всех образцов – испанских пистолей, нидерландских стюверов, английских крон.

За столом, у единственной не наклонной стены, стоял высокий шкаф, в котором Овидайя хранил свои сокровища: роскошное оригинальное издание «Большого атласа» Вильгельма Блау; телескоп, с помощью которого можно было разглядеть даже горы на Марсе; различных заспиртованных крыс с причудливыми уродствами; поразительно точные швейцарские каминные часы, напротив циферблата которых в каждый полный час фигурки исполняли что-то вроде танца бондарей, и, конечно же, самый драгоценный экспонат: металлическая утка с настоящими перьями, которую можно было завести и пустить побегать, плод трудов великого французского конструктора де Жена. Если перевести нужный рычаг, металлическая птица была способна даже клевать ячменные зернышки из подставленной мисочки. И среди всего этого лежали чертежи, дюжины нарисованных графитом или углем эскизов, которые Овидайя создавал при всякой возможности. На них были изображены башни церквей, суда или уличные сценки, а также порядок проведения опытов, натюрморты или лица.

Втащив ящик Оллпорта в комнату, он закрыл за собой дверь. Для начала он освободил часть своего рабочего стола, вытер его тряпкой, а затем занялся памфлетами. Пролистал их, вынул вложенные цветные листы бумаги. Всего их было десять. Разложив на столе, он принялся рассматривать памфлеты под лупой. Оллпорт проделал отличную работу.

Из комода Овидайя вынул документ, обманчиво похожий на те десять, которые он принес из типографии. Единственное отличие состояло в том, что на этом документе имелся штамп, а в пустом поле по центру – число. Кроме того, в левом нижнем углу красовалась подпись, оставленная твердой рукой, которую Овидайя – и вчера вечером он уже попробовал сделать это – мог повторить безо всяких усилий. Две крохотных дырочки в верхнем левом углу выдавали тот факт, что документ уже обесценен. И тем не менее для Овидайи он был на вес золота.

Мужчина достал из кармана сюртука небольшую бандероль, которую забрал в кофейне Манфреда, сломал печать и разорвал бумагу. Из-под нее показался маленький заколоченный деревянный ящичек. С помощью ножа Овидайя отогнул гвозди и осторожно открыл ящичек. В нем, на подстилке из древесной стружки, лежала печать. Основание ее было металлическим, с изображением двойного круга, в котором была видна большая причудливая буква «В» с тремя маленькими крестиками под ней. Овидайя изучил цвет печати на оригинальном документе, а затем принялся рыться в своем секретере, пока не нашел подходящие чернила. Достал из ящика еще один чеканочный штемпель и перо, а затем принялся за работу.

* * *

Колокола церкви Святой Марии Вулнот как раз пробили двенадцатый час пополудни, когда Овидайя, крепко прижимая к груди свежие документы, свернул на улицу Эксчейндж-элли. Вообще-то нельзя было сказать, что это аллея или улица – это место с трудом можно было назвать даже переулком. Это было хитросплетение из шести или семи проходов, которыми можно было быстро попасть от Королевской биржи, расположенной на Корнхилл, к проходившей чуть южнее Ломбард-стрит. В этом весьма неуютном лабиринте домов с покосившимися от ветра крышами сначала поселились ломбардские ювелиры, позднее – биржевые торговцы. Овидайя знал здесь каждый закоулок и, спеша по Эксчейндж-элли, по пути здоровался со многими мужчинами. Когда навстречу ему попался один из посыльных, сновавших между кофейнями и биржей, он поднял руку и подозвал мальчика:

– Эй ты, иди сюда!

Парень, на вид лет тринадцати, поправил свой грязный и, наверное, завшивленный парик и в ожидании уставился на Овидайю.

– Пойди на биржу и узнай последние котировки на гвоздику. Я буду ждать в «Джонатане».

Овидайя протянул ему фартинг. Парень взял его и быстро спрятал в карман.

– Будет сделано, сэр, – ответил он и исчез в толпе.

Овидайя пошел дальше и наконец оказался у кофейни Джонатана. Когда он вошел в забитую до отказа комнату, в нос ему ударили ароматы табака, кофе и волнения. В то время как некоторые гости сидели за столами, читая «Меркюр Галант» или другие финансовые журналы, большая часть посетителей была на ногах. Они стояли небольшими группами вокруг биржевых торговцев с блокнотами и восковыми дощечками, пытаясь перекричать друг друга. Овидайя протиснулся мимо них к стойке.

– Большую чашку кофе, пожалуйста.

– Разумеется, мистер Челон, – ответил хозяин. – Сейчас принесу, только для начала открою новый бочонок.

Овидайя наблюдал за тем, как хозяин взгромоздил на стойку небольшой бочонок, пробил его и налил холодный кофе в несколько чайников. Затем Овидайя выудил из кармана сюртука кофейную монету с изображением султана Мурада и протянул трактирщику. Тот моргнул, а затем покачал головой:

– Сожалею, сэр. Эти мы не принимаем.

Вместо той монеты он протянул хозяину кофейни двухпенсовик, на сдачу получил еще одну бронзовую монету, опять же с изображением турка. Этот, впрочем, был не настолько мрачен, как Мурад Кровавый. Надпись сообщала, что это Сулейман Великолепный. Дожидаясь, пока нагреется кофе, он заметил, что кофейня порядком опустела. Человек, с которым он собирался поговорить, еще не пришел. Овидайя прошел к одному из столиков, сел на скамью напротив двух мужчин, просмотрел несколько писем, уже не первый день лежавших у него в карманах, а затем принялся рассматривать мужчин. Их дорогие, однако уже вышедшие из моды сюртуки и слишком вычурные для выхода в кофейню парики выдавали в них поместных дворян, приехавших на сезон в Лондон. Перед ними на столе лежали различные векселя и сертификаты. Вероятно, они пытались спекулировать чем-то. Овидайя пролистал «Гезетт», пробежал глазами одну из статей о хлебных восстаниях в Париже, дожидаясь, пока придет его мальчишка-посыльный.

– …Говорят, погода на юге еще хуже, чем здесь. Вероятно, туркам придется прервать осаду, пока не замело перевалы.

– Вы действительно полагаете, что Кара Мустафа просто отступит и предстанет перед константинопольским владыкой с пустыми руками? Нет, вот что я вам скажу: городу конец. Говорят, там уже вовсю бушует холера.

– Вы забываете, сэр, что деблокирующие войска все еще могут спасти императора. – Мужчина понизил голос. – У меня хорошие связи в Версале, и мне передали, что король Людовик собирает армию.

– Но зачем именно французам помогать Габсбургам? – спросил другой.

– Потому что речь идет ни много ни мало о существовании христианского мира. Нельзя называть себя христианнейшим королем и спокойно наблюдать за тем, как эти дьяволы еретики сметают все на своем пути.

Овидайя еле сдержался, чтобы не фыркнуть. Скорее ад замерзнет, чем Людовик XIV бросится на помощь императору. Как сообщили ему его многочисленные корреспонденты, с недавних пор даже папский легат униженно дожидался приема, чтобы убедить католика Людовика в том, что он должен поспешить на помощь своему австрийскому собрату по вере и спасти от турок. «Король-солнце» даже не принял легата.

Гораздо вероятнее, что французы воспользуются войной османов против Габсбургов, чтобы спокойно напасть на Испанские Нидерланды или Голландскую республику. В последнее время Овидайя вел оживленную переписку с несколькими натурфилософами из Германии, Польши и Италии. У многих из них были хорошие связи при дворах соответствующих стран. И все говорили об одном: ни у кого нет желания посылать деблокирующие войска на Дунай на пороге зимы. От немецких протестантских князей этого все равно было ждать нечего, а польский король, как известно, обязан своей короной Людовику XIV, который во время выборов Яна Собеского подкупил польский парламент. Короче говоря, все, что он слышал из «République des Lettres», указывало на то, что помогать императору Леопольду I никто не будет.

Несмотря на это, многие англичане верили в то, что континент каким-то образом будет спасен от турок в последнюю минуту. Не то чтобы для этого были основания – просто потому, что не может быть того, чего быть не должно. А вот Овидайя был реалистом. Один из его константинопольских корреспондентов даже видел османскую орду – турецкий Великий визирь, Кара Мустафа, гордо продемонстрировал ее иностранцам и дипломатам перед выступлением. По слухам, в войске было более ста пятидесяти тысяч человек. Никто и ничто не сможет остановить эту мощную военную машину, даже император Священной Римской империи германской нации. Империя падет. И Овидайя заработает на этом очень много денег.

В кофейню вошел мальчик-посыльный. Овидайя поднял руку.

– Цена на один фунт гвоздики в настоящее время составляет восемь фунтов, три шиллинга и шесть пенсов, сэр.

– Когда поступили последние котировки?

– Час назад, сэр.

Овидайя вручил мальчишке еще один фартинг. Вскоре после того, как трактирщик наконец принес ему кофе, к его столику направился мужчина. Именно с этим человеком он и договаривался о встрече: Брайант, биржевой торговец, специализирующийся на торговле специями.

– Добрый день, мистер Челон. Чем я могу быть вам сегодня полезен? Хотите снова инвестировать в тростниковый сахар?

Произнося эти слова, Брайант, внешне напоминавший бочонок в перекошенном парике с длинными локонами цвета воронова крыла, пытался выглядеть незаинтересованным. Овидайя услышал подвох в его словах. Идея использовать традиционно привлекательные в летние месяцы цены на сахар из Бразилии для довольно рискованного предприятия была одной из его худших и отчасти послужила причиной того, что ему пришлось переехать в комнатушку за городскими стенами. «Скоро, – подумал он, – ты распростишься со своей надменной улыбочкой, Джеймс Брайант».

– Нет, благодарю вас, мистер Брайант. Я хотел поговорить с вами насчет другого. Речь идет о гвоздике.

– Вот как? Вы что-то выставляете на продажу? В таком случае я заинтересован. Предложение нынче очень скудное.

– Я знаю. Уделите мне десять минут вашего времени. – И он взглянул в глаза торговцу. – Однако давайте подыщем для начала местечко поукромнее.

Брайант поднял кустистые брови.

– О, ну что ж! Пойдемте вон туда, за пустой столик.

– Согласен. Будете пить что-нибудь? Чашку кофе, например?

– Предпочту шоколад. С двумя яичными желтками и портвейном, пожалуйста. Врач говорит, это очень полезно при подагре.

Пока Брайант занял для них столик, Овидайя принес еще кофе для себя и шоколад для биржевого торговца. Затем они сели друг напротив друга.

– Значит, гвоздики по-прежнему немного.

Брайант кивнул:

– Склад в Амстердаме практически пуст. А суда Объединенной Ост-Индской компании привезут новый товар только летом, а то и позже.

– Из этого, мистер Брайант, можно заключить, что опционы[5] на покупку гвоздики станут еще дороже, верно?

– Все так. Позавчера я продал парочку, фунт по тринадцать и семь. Три месяца тому назад вы не получили бы и половины.

– Однако я хотел бы приобрести несколько таких опционов. Нет ли у вас на примете человека, который хотел бы от них избавиться?

– У меня всегда есть кто-то на примете, однако…

– Однако что?

– Зачем вам это нужно? На этом можно сильно обжечься. Вспомните хотя бы неудачу с тростниковым сахаром.

Овидайя откинулся на спинку стула.

– А я и не знал, что вы так печетесь о благе своих клиентов. Комиссия-то ваша никуда не девается, и не важно, принесут мне опционы деньги или нет.

– Я просто хотел указать вам на тот факт, что некоторые придерживаются мнения, будто курс опционов на гвоздику больше не будет повышаться. Как бы там ни было, он и так уже вырос в два раза.

– Что ж, а я полагаю, что он поднимется еще выше. Поэтому я хотел бы приобрести значительное количество.

– О какой сумме идет речь?

– Пять тысяч гульденов.

– Господь всемогущий! Вы знаете что-то, чего не знаю я?

– Разве я стал бы покупать бумаги по завышенной цене в таком количестве? – вопросом на вопрос ответил Овидайя.

– Пожалуй, нет, для этого вы слишком про… я хотел сказать, подкованы в таких вещах. Вы не хотите поделиться со мной своим знанием?

– Мистер Брайант, вы оскорбляете меня.

– Простите. Но попробовать стоило.

– Конечно же, я сообщу вам, почему цена на гвоздику будет продолжать расти. Однако, разумеется, только после того, как вы найдете для меня продавца и все будет устроено.

– Чтобы я рассказал о вашем слухе, поднял цену и вскоре после этого вся Эксчейндж-элли погрузилась в гвоздичную лихорадку?

Овидайя улыбнулся.

– Если бы это случилось, сделка наверняка была бы хороша. Для меня, разумеется. Однако то же самое справедливо и для всех биржевых торговцев, которые получают свою комиссию практически от каждой транзакции с гвоздикой.

– Думаю, мы почти договорились, мистер Челон. Мне кажется, я уже знаю, кто мог бы вам продать. Остается одно: как вы собираетесь платить? Звонкой монетой? Я не вижу сундука с серебром, а с учетом названной суммы он мне понадобится – и немалый.

– У меня есть векселя на необходимую сумму.

Брайант наморщил лоб:

– Из Сиены или Генуи?

Вместо ответа Овидайя достал одну из своих проштампованных и подписанных бумаг и сунул под нос торговцу.

– Секьюритизация Амстердамского банка! Как она к вам попала?

– От одного делового партнера из Делфта. Как видите, здесь указана сумма пятьсот гульденов. У меня таких десять. Это все равно что золотые кроны. Даже лучше, поскольку их края нельзя спилить напильником.

Несколько часов спустя Джеймс Брайант и Овидайя Челон сидели у мистера Фипса, нотариуса в одном из переулков Темпл-стрит, и ждали продавца опционов.

– Можете уже сказать мне, о ком идет речь, мистер Брайант.

– Его зовут Себастьян Дойл. Учитель фехтования.

– И откуда у обыкновенного учителя фехтования опционы на гвоздику на сумму пять тысяч гульденов? – поинтересовался Овидайя.

– Он не какой-то там рубака, а личный учитель герцога Монмута. Входит в его окружение. Я имею честь быть его консультантом по финансовым вопросам.

Пока они сидели в довольно затхлом помещении и беседовали о том о сем, Овидайя заметил, что его голос слегка дрожит. Он пытался дышать ровно, сдержать дрожь в руках. Причина его нервозности заключалась наряду с тем обстоятельством, что он намеревался провернуть величайшую сделку всей своей жизни, в нотариусе, сидевшем по другую сторону массивного стола. Вооружившись огромной лупой, мистер Фипс изучал поддельные документы из Амстердамского банка. Овидайя видел его причудливо увеличенный покрасневший глаз, то, как его взгляд перебегал от одной бумаги к другой. Адвокат открыл толстую книгу, в которой содержались факсимиле векселей, бывших в ходу, – выраженные в ливрах указания французской Кредитной кассы, банкноты Монте дей Паски ди Сиена, документально гарантированные пиастры Султаната, векселя Оппенгеймера из Вены, а еще бумаги Амстердамского банка. Овидайя никогда прежде не видел этой книги и решил как можно скорее приобрести себе экземпляр. Этот труд в значительной степени облегчит его работу.

Брайант рассказывал ему какие-то сплетни о герцоге Монмуте, внебрачном сыне короля Карла II. Овидайя слушал вполуха, украдкой наблюдая, как нотариус тщательно проверяет векселя один за другим, переворачивает каждый, чтобы удостовериться, что ни один из них не стал недействительным вследствие индоссамента[6]. Затем еще раз пересчитал бумаги и сложил стопочкой перед собой. Едва он закончил, как тяжелая дверь открылась и в комнату вошел помощник. В одной руке он держал визитную карточку. Поклонившись, он протянул ее нотариусу и произнес:

– Вас ожидает некий мистер Дойл, сэр.

– Пусть входит, пусть входит, – воскликнул Фипс.

Слуга скрылся из виду, а мистер Фипс потер руки. Вероятно, он подсчитывал, какая ему выйдет комиссия при сделке на пять тысяч гульденов, затем поднялся и направился к двери, чтобы встретить клиента.

Овидайя почувствовал запах Себастьяна Дойла еще до того, как увидел его обладателя, – облако аромата лаванды опережало его. Деловой партнер Овидайи оказался из числа тех людей, которым вслед на улице с удовольствием кричали: «Французский пес!» На нем был очень длинный сюртук из синего бархата, украшенный дюжиной золотых пуговиц, абсолютно бесполезных, поскольку, конечно же, Дойл никогда его не застегивал. Чего доброго, тогда не было бы видно такого же синего камзола с вышитыми на нем сценами охоты. Из рукавов его были видны двойные рукава, кружев на которых было больше, чем в сундуке с приданым у обыкновенной англичанки. Дополняли гардероб Дойла чулки, туфли на высоком каблуке и муфта из меха канадского бобра, болтавшаяся у него на поясе чуть ниже бедер. Шляпу он снял – не из вежливости, как предположил Овидайя, а чтобы не примять искусно уложенные локоны своего парика. Вероятнее всего, этот щеголь носил ее в руке с тех самых пор, как сегодня утром вышел из дома.

– Мистер Дойл, добро пожаловать в мою скромную контору. Меня зовут Иеремия Фипс, нотариус милостью его величества. Мистера Брайанта вы уже знаете. А это мистер Челон, ученый и натурфилософ.

Овидайя слегка поклонился и произнес:

– Рад знакомству с вами, сэр.

– Я также очень рад, мистер Челон.

Дойл присел на свободный стул и произнес, обращаясь к Брайанту:

– Надеюсь, эта транзакция не займет слишком много времени. В шесть часов меня ждут в «Мэне».

«Где же еще», – подумал Овидайя. В кофейне «Мэн» неподалеку от Чаринг-кросс собирались франты и щеголи. Тон голоса и выражение лица Дойла должны были сообщить присутствующим, что назначенная там встреча – это дело государственной важности. Овидайя был практически уверен в том, что речь идет скорее об игре в кости и нюхательном табаке.

– Мы все подготовили, так что займем совсем немного вашего драгоценного времени, – с улыбкой произнес Фипс.

– С вашего позволения, господа, я еще раз поясню суть сделки. После этого я попрошу вас обоих дать устное согласие и поставить подпись. Мы с мистером Брайантом позднее пришлем вам счет с учетом всех гонораров. Вы согласны, господа?

Дойл поставил два пальца правой руки, одетой в вышитую серебряными нитями перчатку из замшевой кожи, под напудренный подбородок. Другой рукой махнул нотариусу, велев продолжать.

Мистер Фипс занял место за своим столом, надел на нос пенсне и принялся зачитывать скрепленный печатью документ.

– Присутствующие здесь джентльмены, Овидайя Челон, эсквайр, – впоследствии именуемый «Покупатель», а также Себастьян Дойл, эсквайр, – впоследствии именуемый «Продавец», – договорились о совершении следующей транзакции: Продавец передает Покупателю опционы на покупку 54 фунтов амбонской гвоздики со сроком платежа…

Пока Фипс зачитывал текст договора, Овидайя размышлял, сколько могут стоить его опционы через несколько дней. Ставил он на пятикратное, быть может, даже шестикратное увеличение стоимости. Возможно, цена вырастет еще сильнее. Никогда не знаешь, что будет с биржей, если там начнется ажиотаж или поднимется паника. Благодаря этой сделке он получит несколько сотен процентов дохода. Нет, это не совсем так. В конце концов, пять тысяч гульденов он создал из ничего, а значит, прибыль будет еще выше. Ему пришлось взять себя в руки, чтобы плотоядно не улыбнуться, когда Фипс прочел:

– …Покупатель выплачивает текущую стоимость в векселях Амстердамского банка.

Дойл поднял выщипанные брови:

– Говорите, в векселях? А это надежно?

– Надежнее не бывает. Мистер Брайант?

– Позвольте мне вам объяснить. Бумаги, которыми обладает мистер Челон, выданы банком Амстердама, самым богатым и надежным банком мира. Выписаны они на счет Яна Якобссона Гуса, председателя Объединенной Ост-Индской компании.

– Кто такой председатель?

– Один из руководителей и торговцев Ост-Индской компании, сэр. Кроме того, он акционер.

На лице Дойла все еще читалось недоверие.

– Чем обеспечен этот вексель и где его можно обналичить? – спросил он.

– Золотом. Вы можете обменять его на наличные в любое время в Амстердаме, Делфте, Роттердаме или Гамбурге, однако в этом нет нужды. Любой делец в Лондоне с удовольствием примет его у вас, поскольку вложить деньги надежнее, чем в Амстердамский банк, просто невозможно.

– Хорошо. Где я должен поставить подпись?

Мистер Фипс поднялся, обошел стол и поставил перед учителем фехтования чернильницу и перо. Тому потребовалось несколько секунд, чтобы снять свои элегантные надушенные перчатки, и только после этого он поставил подпись. Овидайя тоже оставил свой витиеватый росчерк под нотариальным документом. Фипс еще раз пересчитал векселя и передал их Дойлу, который тут же отдал их Брайанту.

– Отнесите их для меня в Уайтхолл. Во время сезона я квартирую там. Передайте моему слуге, но в запечатанном виде.

– Для меня будет честью выполнить это поручение, сэр.

– Хорошо. Прошу, вручите этому джентльмену опционы. Господа, прошу меня извинить. Долг зовет.

Когда Дойл произносил эти слова, выражение его лица было таким, словно он намеревался немедленно выступить в поход и в одиночку одолеть ирландцев. Затем он спустился по лестнице. Овидайя получил у Брайанта опционы. Мужчины попрощались с Фипсом и вместе вышли из дома. Оказавшись на улице, Брайант сказал:

– Вы позволите пригласить вас выпить чашечку чего-нибудь? Мне кажется, нам есть что обсудить.

– С удовольствием, мистер Брайант, но за мой счет. Пойдем в «Нандо»? Кажется, это ближайшая кофейня.

Брайант согласился, поэтому они пошли по Миддл-Темпл-лейн к Флит-стрит, а там свернули направо. В «Нандо», как и везде в начале вечера, было полно темплеров, возвращавшихся со своих встреч в судах; они собирались здесь, чтобы поболтать с коллегами, изучить новейшие вердикты и приговоры, прибитые к стенам кофейни. Овидайя и Брайант взяли по чашке кофе и сели на одну из немногих свободных лавок.

– Ну что? Каковы ощущения от пакета опционов, лежащих в вашем кармане?

– Легок как перышко, мистер Брайант.

– Выкладывайте уже. В чем заключается ваш план?

– Позвольте, я начну сначала. Как вы думаете, почему так сильно взлетели цены на гвоздику?

Брайант пожал плечами:

– Потому что спрос превышает предложение, полагаю. Честно говоря, меня интересует не причина, а последствия. Их я каждый день вижу на меловых дощечках в Эксчейндж-элли, а кроме того, в еженедельных депешах из Голландии, в которых приводятся списки движения курса.

– Я заинтересовался причинами повышения цены и занимаюсь этим вопросом уже не первый месяц. Как вам, вероятно, известно, у меня есть много корреспондентов.

– Да. У меня такое ощущение, что вы ведете переписку с целым миром.

– Тут вы, пожалуй, слегка преувеличиваете, но в «Nouvelles de la République des Lettres» можно прочесть вещи, кажущиеся поначалу весьма незначительными. Наряду с натурфилософскими рассуждениями в письмах моих корреспондентов содержится поразительно много сплетен, чтоб вы знали. А от своих знакомых в Гааге я узнал, почему в этом году на рынке так мало гвоздики.

– И почему же?

– Потому что часть флота Ост-Индской компании утонула на обратном пути из Батавии неподалеку от Маврикия.

– Что ж, так иногда бывает – или я неправ?

– Конечно, и, учитывая количество их судов, голландцы это переживут. Что поделаешь, в сезон муссонов в Индийском океане бывают очень сильные штормы. Говорят, компания подумывает пустить свои суда по другому маршруту, чтобы в дальнейшем минимизировать потери.

Брайант отпил из чашки.

– Но это кораблекрушение уже в прошлом. Думаете, новый флот тоже затонет?

– Это возможно.

Биржевой торговец покачал головой:

– Вы всерьез собираетесь ставить на то, что молния дважды ударит в одну и ту же церковь? Ставите на погоду?

– Драгоценный мистер Брайант, вы меня неверно поняли. Конечно же, следующая поставка гвоздики тоже может отправиться к Дэйви Джонсу[7] из-за штормов. Тогда мои гвоздичные опционы еще больше вырастут в цене. Но это, если хотите, лишь фоновая музыка. Не стану вас больше мучить. Я выяснил, что стоящие упоминания резервы гвоздики есть только у двух торговых домов. Один – это «Франс» в Амстердаме. На их запасы на складе и выписаны опционы Дойла, которые теперь принадлежат мне.

– А остальные?

– Остальная гвоздика пошла не через Голландию, а через одного венецианского торговца, который снабжает Италию и империю. Этот торговец заложил очень большие запасы, полагаю, с целью спекуляций. По моим оценкам, в его руках сейчас находится две трети текущего запаса гвоздики, примерно шесть тысяч пятьсот фунтов.

– И я должен рассказать это в Эксчейндж-элли? Я бы предположил, что цены скорее упадут, нежели вырастут.

– Вы не спросили меня, где находится склад этого торговца.

– В Лондоне? Лиссабоне? Марселе?

– Нет, в Вене.

Брайант рассмеялся. Он смеялся настолько громко, что присутствующие юристы тут же повернули к нему головы, хмуря лбы от такого вопиющего нарушения правил кофейни. Но торговец акциями все никак не успокаивался, продолжая фыркать.

– Резервы гвоздики всего континента находятся в городе, который турки через несколько дней сравняют с землей? Великолепно.

Брайант посерьезнел.

– Конечно же, чисто с финансовой точки зрения. Неужели вы уверены, что Вена падет?

– А вы в этом сомневаетесь? – спросил Овидайя.

Биржевой торговец покачал головой:

– Нет. Никто не поможет Габсбургам. Зима на пороге.

– Еще достаточно рано, – произнес Овидайя, – но, возможно, было бы уместно выпить шерри? За хорошие сделки.

Брайант согласился. Челон прошел к стойке и заказал два бокала. Его последний шиллинг превратился в маленькую армию Сулейманов, но теперь это было уже не важно. Он впал в эйфорию. Скоро он переедет на самую лучшую улицу Лондона, Чипсайд, приоденется и приобретет другие диковинки для своей коллекции, от которых другие ученые Лондона побледнеют от зависти.

Когда он уже собирался вернуться к столу с двумя бокалами в руках, в кофейню ворвался молодой человек. Он был весь в поту, локоны его парика прилипли к вискам. Все присутствующие умолкли и уставились на вновь прибывшего. На миг стало так тихо, что слышно было лишь поскрипывание деревянных скамей, на которых сидело множество мужчин, пытавшихся сохранить спокойствие. Затем пожилой адвокат поднялся, кивнул мужчине и крикнул:

– Сэр, ваш преданный слуга. Какую новость вы принесли?

Молодой человек вытер платком пот с лица и поглядел на застывшую в ожидании толпу:

– Случилось чудо! Одиннадцатое сентября – день, который будут праздновать еще много веков спустя!

Адвокат слегка склонил голову набок:

– Если речь идет об очередной мнимой беременности королевы Екатерины, то…

Мужчина покачал головой:

– Ни в коем случае, сэр. Я только что из «Гэрроуэй», где об этом возвестил один португальский торговец: девять дней тому назад, вечером одиннадцатого сентября, польский король Ян Собеский появился у стен Вены с войском, численность которого превышала сотню тысяч человек, и разбил турок наголову. Город спасен!

Поднялось ликование, все вскочили с мест. Обнимались судьи и адвокаты. Вокруг посыльного образовалась толпа, всем хотелось похлопать молодого человека по плечу, поблагодарить его за добрые вести. И только Овидайя все еще стоял у стойки, словно парализованный, не сводя взгляда с лежавших перед ним кофейных марок с профилями турок.

* * *

Амстердам, два года спустя

Он проснулся, когда кто-то начал возиться с дверью тюремной камеры. Первым ощущением была боль. Застонав, Овидайя поднялся на локтях. Весь его торс, прикрытый лишь изношенной рубашкой, был покрыт красными полосами, распухшими за ночь. Он никогда не думал, что березовые прутья могут причинять такую боль. Они обрабатывали его ими целую вечность, по крайней мере ему так показалось. Он был привязан к бочонку с селедкой, не способный шевельнуться, – а по спине и ногам гуляли ветки. Тем не менее он снова отказался играть по правилам tuchthuis, каторжной тюрьмы. Это продолжалось не один день, и побои были лишь последними в долгой череде телесных наказаний.

Он поглядел на тяжелую, обитую железом дверь. Когда она распахнулась, он увидел лицо Рууда, стражника, отвечавшего за эту секцию исправительного учреждения. Тощий как жердь мужчина был совершенно лысым, хотя ему было не более двадцати пяти лет. Овидайя полагал, что виной всему французская болезнь. Это могло бы объяснить и то, почему Рууд так глуп. Стражник нагло улыбнулся:

– А, мой английский пупсик! Ну что, готов наконец работать?

Овидайя закашлялся. В tuchthuis неподалеку от Конигсплейн[8] было влажно и гуляли сквозняки, здешний климат был тяжким испытанием даже для лондонца. Наверное, его раньше унесет воспаление легких, чем прикончат наказания.

– Я не отказываюсь от работы, соответствующей моим способностям. Но я не стану резать бразильское дерево.

Девизом tuchthuis было намерение вернуть заблудших преступников и бродяг на стезю добродетели словом Божьим и физическим трудом. На самом же деле никому не было дела до спасения чьей-то души. Вместо этого они занимались тем, что пытались переработать твердое бразильское дерево в тот драгоценный красный порошок, который так ценили красильщики Лейдена. Поэтому жители Амстердама называли tuchthuis rasphuis, то есть пилорамой. Работа была очень тяжелой, изматывающей. Она не прививала жителям дома благочестия, скорее способствовала быстрой смерти. Он умрет здесь, это весьма вероятно. А как человек, который за всю свою жизнь и часа не занимался тяжелым физическим трудом, Овидайя Челон знал, что измельчение дерева убьет его быстрее, чем все остальное, что с ним могут сделать.

Стоило ему произнести эти слова, как стражник ударил его рукой по лицу не ладонью, а тыльной стороной, так что костяшки пальцев больно впились в щеку Овидайи.

– Ленивый подонок! Все вы, паписты, одинаковы!

Затем Рууд поднял его и вытолкал за дверь. Они пошли по длинному каменному коридору, а вскоре после этого оказались во дворе. Каторжная тюрьма представляла собой большое прямоугольное здание, состоявшее из четырех секций, окружавших внутренний двор. Там на утреннем холоде стояло около сотни мужчин: жалкие фигуры в мешковине и потрепанной шерсти. Они стояли в четыре ряда, поеживаясь, еще не до конца проснувшись, а по краям стояли два стражника с кнутами. Пока заключенные, дрожа, переступали с ноги на ногу, Пит Вагенаар читал им катехизис:

– И вздохнули израильтяне под тяжким трудом, и вскричали так громко, что их зов об освобождении от тяжкой работы достиг Бога.

Вагенаар был ziekentrooster, то есть священником при каторжной тюрьме. Ходили слухи, что с теми заключенными, кто помоложе и посимпатичнее, он разбирал не только стихи из Библии и псалмы. К счастью, до сих пор Овидайя был избавлен от его авансов. Он хотел пойти к остальным и встать в ряд вместе со всеми, однако стражник ударил его плетью по спине:

– А ты нет, пупсик. Туда.

На Овидайю напал страх, поскольку стражник показал ему в сторону той секции, где проводились наказания, но они повернули направо, в ту часть здания, где находились комнаты Ольферта ван Домселаера, начальника тюрьмы. На лбу у Овидайи выступили капельки пота. Что понадобилось от него ван Домселаеру? Он решил рискнуть и задать вопрос стражнику:

– Вы ведете меня к начальнику?

И по спине тут же снова прошелся кнут.

– Рот закрой.

Рууд любил возражать окружающим и давать им прочувствовать, когда они не правы. Возможно, таким образом он мог почувствовать свое превосходство. Поэтому Овидайя предположил, что стражник ответил бы «нет», если бы они не шли к начальнику. Так что информация стоила очередной порции порки. Теперь он понял, что они действительно направляются в кабинет Домселаера. Мысленно Овидайя проигрывал все возможности. Может быть, с ним хотят разделаться? Или отдать агентам английской короны? Или, быть может, это возможность, на которую он так давно надеялся: доказать начальнику тюрьмы, что он обладает талантами, которые могут пойти на пользу tuchthuis?

Они шли по белому коридору с высокими окнами из свинцового стекла[9], устланному грубыми коврами. Перед дверью из темного дерева они остановились, и Рууд постучал.

– Входите! – послышался низкий голос.

Стражник отпер дверь, втолкнул Овидайю в комнату, поклонился пожилому мужчине, сидевшему в кресле у весело потрескивающего камина, и вышел. Не считая камина и удобного кресла, в комнате было не так много удобств. Это был кабинет, не предназначенный для того, чтобы отдыхать, – скорее он должен был производить впечатление на гостей. Над каминными нишами красовалась роскошная мраморная работа. Она изображала женщину, которая, судя по всему, должна была символизировать Амстердам. В руках она держала устрашающую дубинку с заклепками, справа и слева от нее в цепях корчились мужчины. И подо всем этим надпись: «Virtutis est domare quae cuncti pavent».

Мужчина в кресле увидел, что Овидайя смотрит на надпись, и произнес:

– «Это добродетель – подчинить тех…

– …перед кем все живут в страхе», – закончил вместо него Овидайя.

Начальнику было лет сорок. На нем были черные бриджи и черный полукафтан, под которым виднелась белая рубашка с кружевом, и шапка с соболиной опушкой. В правой руке он держал книгу в кожаном переплете и рассматривал гостя.

– Я и забыл, что вы владеете латынью.

– Латынью, сеньор, а также несколькими другими языками.

Домселаер проигнорировал его замечание и жестом велел Овидайе присесть на табурет, стоявший в центре комнаты.

– Значит, вы знаете наш девиз. Но, кажется, не понимаете его. Сколько вы находитесь здесь, Овидайя Челон?

– Восемь с половиной недель.

– Я слышал, вы довольно усердно посещаете молебны тюремного священника, несмотря на свое папское лжеучение. Вас не отталкивает будничность наших богослужений?

Овидайя совершенно не понимал, к чему клонит начальник тюрьмы, поэтому осторожно ответил:

– Поскольку я англичанин, то привык жить среди протестантов, сеньор. Кроме того, я ничего не имею против чтений, хоть я и католик. Как бы там ни было, Библия – она Библия и есть.

– Прямо-таки кальвинистская точка зрения. Вам наверняка известно, что всего в паре сотен миль отсюда людей вешают за примерно такие же здравые человеческие рассуждения.

Овидайя решил, что разумнее всего будет просто униженно кивнуть.

– И при том, что вы хотя бы не отказываетесь от предлагаемой вам духовной пищи, работать вы не хотите. Я прав?

– Я очень даже готов работать, сеньор. Я обладаю многими качествами, которые могли бы принести тюрьме пользу, если позволите мне смелость сделать подобное замечание. Наряду со знанием языков я разбираюсь в металлургии, а также других искусствах…

Домселаер оборвал его:

– Я знаю, кто вы и что умеете, Овидайя Челон. Вы – один из тех людей, которых называют учеными. Вы коллекционируете трактаты и удивительные игрушки, тратите попусту время в кофейнях и стоите в тени великих натурфилософов, – он произнес это слово так, словно речь шла о чуме или холере. – Но вы не относитесь к их числу. Разве я не прав?

И, не дожидаясь ответа Овидайи, продолжил. Его низкий голос стал громче, обрушился на заключенного, словно гром:

– Вы не ищете мудрости, вы просто хотите пускать пыль в глаза! Вы цепляете свою начитанность и ученость себе на шляпу, словно перья. Чего у вас в избытке, так это тщеславия! Очевидно, Господь наделил вас разумом, но вы им не пользуетесь.

– Сеньор, я…

– А если и пользуетесь, то только ради того, чтобы измышлять мошеннические комбинации и обманывать честных граждан. Нет, Овидайя Челон, возможно, ваши таланты значительны, но я не стану ими пользоваться!

– Позвольте мне быть вашим самым преданным слугой, сеньор. Я обещаю, что буду работать на вас от заката до рассвета.

Домселаер посмотрел на него так, как смотрят на несмышленого ребенка:

– Речь не идет о том, чего вы хотите. Не идет она также и о том, чего хочу я. А лишь о том, как вам помочь вернуться к свету. И путь познания, тот путь, которым вы шли прежде, до добра вас не довел. Он привел вас сюда. Ваш разум обрек вас на погибель, Овидайя Челон, и снова поступит так же. Лишь тяжкий труд может исправить вашу душу.

В душе Овидайи вскипела невероятной силы ярость, и он едва сдержался, чтобы немедленно не наброситься на этого самовлюбленного кальвинистского живодера, невзирая на последствия. Лишь произнес сдавленным голосом:

– Пилить бразильское дерево? Это рабский труд. А я – дворянин.

Домселаер посмотрел на него с раздражением:

– Здесь вы лишь заблудшая душа. И если таково ваше последнее слово, то вы не оставляете мне выбора.

– Я лучше умру!

– Рано или поздно это наверняка произойдет. Но прежде вы научитесь пользоваться руками.

– Вряд ли вы можете заставить меня. Чтобы сломить мою волю, вам придется сломить и мое тело. И какой вам тогда будет от меня прок?

Вместо ответа начальник взял в руку маленький серебряный колокольчик, стоявший на столике рядом с его креслом, и позвонил. Дверь открылась, и в комнату вошел стражник.

– Этому ничто больше не поможет. Подготовьте водяную камеру.

Овидайя увидел, что лицо стражника расплылось в омерзительной улыбке:

– Как прикажете, сеньор.

* * *

Место, в которое его отвели, находилось в подвале. Рууд и еще один стражник втолкнули его в комнату, за дверью которой обнаружилась каменная лестница. Дойдя до ее подножия, он огляделся по сторонам. Комната оказалась не такой, как он ожидал. Здесь не было ни огня, в котором лежали бы раскаленные щипцы, ни других пыточных приспособлений вроде дыбы или тисков. В центре комнаты стоял лишь один большой аппарат: цилиндрический корпус футов пять высотой, сделанный из железа и дерева. На нем лежало что-то вроде коромысла с рукоятками. Овидайе показалось, что ему уже доводилось видеть нечто подобное в одном трактате о системах орошения.

– Это колодец? – спросил он.

Вместо ответа стражники рассмеялись и подтолкнули его к аппарату. У подножия его находились два железных крепления с кольцами, через которые Рууд продел цепь, затем защелкнул ее на ногах Овидайи, и тут англичанин начал смутно догадываться о том, что его ждет.

Стражники пошептались, а затем удалились. Когда они вышли, в комнату вошел начальник тюрьмы. Стоя на верхней ступеньке лестницы, он смотрел на прикованного внизу Овидайю. Домселаер холодно улыбнулся:

– Раз уж вас интересуют подобные вещи, вы наверняка уже догадались, как работает этот аппарат, не так ли?

– Водооткачивающий насос, – глухо ответил Овидайя.

– Совершенно верно. Как вам известно, немного южнее от этого места протекает канал Сингелграхт. Оттуда проложена труба, – и он показал на отверстие размером с кулак в стене из обожженного кирпича, – прямо сюда.

Домселаер взял железную цепь, свисавшую с потолка у дверной перемычки, на которую Овидайя раньше не обратил внимания. Когда начальник потянул за нее, раздался металлический щелчок, и несколько секунд спустя из дыры в стене потекла вода. Она текла по каменному, чуть вогнутому полу, собираясь вокруг водооткачивающего насоса, в основании которого находилось несколько входных отверстий. Прошло всего несколько мгновений, и Овидайя оказался по щиколотку в воде. Мужчина протянул руку к деревянной рукоятке насоса, но не надавил на нее.

– Вам следует качать! – крикнул начальник, вынужденный перекрикивать рев устремившейся в комнату воды.

– Это убийство, сеньор! – рявкнул в ответ Овидайя.

– Нет, это лишь стимул начать наконец пользоваться руками, данными вам Господом. А теперь качайте! Качайте, если вам жизнь дорога.

Вода уже доходила до колен. Овидайя изо всех сил надавил на рукоять насоса. Раздался булькающий звук, когда вода под давлением вошла в отверстия цилиндра, уходя куда-то из комнаты. Когда он крикнул начальнику тюрьмы, что считает это наказание убийством, он говорил совершенно серьезно. Комната была почти квадратной, длина стен составляла футов пятнадцать. Это составляло площадь примерно двести двадцать пять футов квадратных. Вода уже доходила ему до колен, то есть поднялась на два фута. Если он прав в своих расчетах, с тех пор прошло секунд десять. То есть каждую секунду в маленькую комнату прибывало еще двести восемьдесят галлонов воды. Если не качать, вода через двадцать секунд поднимется до уровня его носа.

Но он уже качал изо всех сил. Поднимать и опускать рычаг было ужасно тяжело. Продолжая возиться, он пытался вести расчеты, но числа и формулы расплывались перед внутренним взором, словно стая вспугнутых птиц. Вскоре для него уже существовал только насос. Вверх и вниз, вверх и вниз. Овидайя работал изо всех сил, мышцы горели огнем, но вода продолжала прибывать. Двести восемьдесят галлонов в секунду минус работа насоса. Сколько галлонов откачает ручной насос такого типа за равный промежуток времени? Возможно ли вообще создать достаточно высокое давление? И линейны ли кривые наполнения и откачивания или же уровень прибывания и убывания воды изменяется в зависимости от уровня воды в комнате?

Перед глазами у Овидайи плясали черные круги, не только из-за работы насоса, но и из-за соленой воды из Эя, обжигавшей еще свежие раны. Тем не менее Овидайя едва не рассмеялся, осознав парадоксальность ситуации. Он давно уже искал предмет для исследования, еще не ставший всеобщим достоянием, благодаря которому смог бы заслужить свои натурфилософские шпоры. А вопрос, как влияет наполненность на приток и отток жидкостей в закрытом сосуде, насколько ему было известно, еще никто прежде не исследовал, не говоря уже о том, чтобы дать правильный ответ. Соответствующим образом выстроенный эксперимент, без сомнения, вызовет сильную шумиху, может даже стать основанием для новой области исследования: гидрометрии. Возможно, результаты даже опубликуют в журнале «Философские операции» Королевского общества.

Как назло, эксперимент шел полным ходом, а Овидайя был в нем подопытным кроликом. Вряд ли у него еще будет возможность перенести свои познания на бумагу. Холодная вода из канала уже доходила ему до груди. Качать становилось все тяжелее, поскольку для каждого движения нужно было преодолеть сопротивление воды, как только его руки погружались в коричневатую жижу. Вода доходила уже до горла. Рукоятки насоса выскользнули из рук. Железные цепи крепко натянулись на лодыжках, когда он принялся грести руками. Овидайя запрокинул голову назад, чтобы поднять нос над водой, и увидел открытую дверь. Там, наверху, стоял начальник и еще один мужчина, почему-то показавшийся ему знакомым. Он, как и Домселаер, был одет во все черное, однако у него было значительно больше ленточек и рюш, что заставило Овидайю предположить, что это зажиточный купец. «На площади Дам, – подумал он, – я уже однажды видел тебя, на площади Дам, на бирже». И его поглотила вода.

* * *

Он услышал ритмичное постукивание и грохот, доносившийся откуда-то издалека, а затем понял, что кто-то колотит его кулаками по груди. Овидайя открыл глаза и исторг из себя поток воды, а потом еще один. Его скрутило, он закашлялся. Наружу вышло еще больше воды, потом остались только рвотные позывы. Он лежал на полу камеры и словно сквозь туман видел пару ног, обутых в начищенные туфли на высоких каблуках с искусно сделанными серебряными пряжками. Ни начальник тюрьмы, ни охранники уж точно не могли позволить себе ничего подобного.

Овидайя встал на колени и огляделся. Откуда-то доносились булькающие звуки, словно из стока. Вода, за исключением парочки ручейков и луж, ушла. Перед ним стояли охранники, начальник и купец в красивых туфлях.

– Именно теперь, когда мы наконец-то сумели убедить его в пользе физического труда, вы хотите забрать у меня этого английского бродягу?

Купец покачал головой. Ему было лет двадцать пять, лицо бледное из-за работы в закрытых помещениях, тело уже поразительно полное, даже для голландца. Он был похож на личинку, закутанную в черный дамаст.

– Разве я могу отнять что-то у вас, сеньор? Вы сам себе хозяин. Но нам пригодится этот человек, и, возможно, мы смогли бы применить его умения на благо республики.

– И как это возможно, скажите на милость?

– На этот счет я не имею права ничего говорить. Могу лишь обещать вам, что мы намерены использовать его для мероприятия на благо Генеральных штатов, которое, кроме прочего, представляет собой чрезвычайно богоугодное дело. Возможно, нам удастся превратить его в полезного члена общества.

Домселаер с отвращением поглядел на стоявшего на коленях Овидайю.

– В этом я сомневаюсь. Потому что его нужно отправить либо на рудники, либо на плантацию сахарного тростника: он должен вкалывать, как бык под ярмом, иначе он навеки останется грешником и обманщиком.

– Вероятно, вы правы. Но все же вы предоставите его в наше распоряжение? Конечно же, tuchthuis получит соответствующую компенсацию.

Домселаер обреченно пожал плечами:

– Забирайте. Но не возвращайте потом.

Затем он отвернулся и стал подниматься по лестнице. Овидайе очень хотелось сказать что-то, однако его по-прежнему сотрясал кашель. Не успел он опомниться, как Рууд поставил его на ноги и подтолкнул к ступеням. Перед глазами снова заплясали черные круги, и он опять потерял сознание.

Придя в себя, он чувствовал себя уже значительно лучше. Возможно, дело было в том, что его переодели в сухую одежду и посадили в кресло у камина – кресло начальника. Мужчина узнал комнату, но Домселаера нигде не было видно. Вместо этого на него глядел тот самый толстый купец. Он стоял в нескольких метрах от кресла, прислонившись к стене, и курил трубку.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался купец.

– С учетом обстоятельств довольно хорошо, сеньор. Позволите ли спросить, с кем имею честь?

– Пит Конрадссоон де Греббер. Я должен сопроводить вас к своему отцу.

Де Греббер. Конрад де Греббер. Это имя о чем-то говорило ему, однако в желудке все еще было слишком много солоноватой воды из канала.

– Может быть, вы можете рассказать мне что-то о том деле, относительно которого ваш дорогой отец желает побеседовать со мной?

Де Греббер отрицательно покачал головой.

– Понимаю. Полагаю, мы уходим немедленно.

– Если вам это удобно, господин. Полагаю, вас здесь ничто не держит.

Овидайя поднялся, посмотрел на мраморный символ Амстердама, строго глядевший на него с камина и крепко сжимавший в руке молотильный цеп.

– Нет, ничто.

Они вышли из приемной Домселаера и оказались во внутреннем дворе тюрьмы. Там их уже ждала черная лакированная повозка, бричка с упряжкой из двух лошадей, которых могли себе позволить только очень зажиточные жители Амстердама. Вот уже к ним подбежал возница, открыв перед ними дверь. Когда они садились в повозку, Овидайя заметил, что на двери брички, где обычно не было никаких украшений, нарисована маленькая золотая эмблема. Там были буквы «O» и «C», а поверх них – значительно более крупная «V», две половинки которой пересекали «О» и «С». И над этим вензелем красовалась буква поменьше: «А». Этот фирменный знак был ему знаком: его знали все. Бричка принадлежала Объединенной Ост-Индской компании, точнее говоря, ее амстердамскому филиалу, как сигнализировала маленькая буква «А». Что может быть нужно от него самой могущественной торговой организации в мире?

* * *

На протяжении всего пути они не проронили ни слова. Пит де Греббер был похож на человека, которому положение и богатство хотя и придавали определенную самоуверенность, но в душе он оставался трусом и опасался сам принимать решения. Он наверняка был чьим-то ставленником, вероятно, собственного отца. А поскольку тот, судя по всему, дал недвусмысленное указание ничего не говорить о сути дела, ради которого ему понадобился Овидайя, англичанин решил, что расспрашивать толстяка на этот счет бессмысленно. Лучше во время поездки подумать о том, что его ждет.

Бежав из Лондона, он решил, что будет вполне логично, если его следующей остановкой станет Амстердам. Здесь у него была небольшая сеть, состоявшая из нескольких ученых, с которыми он переписывался уже несколько лет. И, что еще важнее, здесь никто не знал о его афере с поддельными векселями. В Лондоне после неудачной идеи с гвоздичными опционами он опасался, что станет в кофейнях и на Эксчейндж-элли персоной нон грата. Еще сильнее он опасался гнева Дойла. Если бы он остался в Англии, учитель фехтования рано или поздно наверняка натравил бы на него наемного ловца воров. Кроме того, Дойл мог воспользоваться своими связями с герцогом Монмутом, чтобы заточить его во Флитскую долговую тюрьму или, хуже того, в печально известную Маршалси, из которой практически никому не удавалось выйти живым. А вот на бирже Дама он мог начать все сначала. Скоро он понял, что в Амстердаме для опытного спекулянта открываются значительно более яркие возможности, нежели в Лондоне. Дам – это центр финансового мира, здесь торговали дюжинами акций, а безналичные расчеты в форме векселей или счетов принимали все. Несколько месяцев Овидайя пользовался этими выигрышными для себя условиями и скопил скромное состояние. «На том и нужно было остановиться, – подумалось ему. – Но мне захотелось провернуть еще одну сделку, всего одну». Однако же, как и в Лондоне, эта последняя сделка уничтожила его, и на этот раз бежать ему не удалось.

В окно кареты было видно, что они ехали вдоль Клоофграхта, трехэтажные купеческие дома на котором сияли в лучах утреннего солнца. Он неоднократно слышал, как нещадно ругается кучер. Мужчина снова выглянул в окно. Кажется, снаружи что-то происходит, это точно. На углах улиц стояли взволнованные niewspostwijven, продавщицы газет, и что-то кричали прохожим на своем певучем наречии, однако Овидайя их слов не понимал. По каналу в сторону Эя плыло больше барж, чем обычно, к каналу Кловенирбургваль бежало людей больше, чем это обычно бывало в такой час. Да, они все бежали наверх, на север, в сторону гавани. Казалось, никто не двигался в противоположную сторону, к площади Дам или Амстелю, где дела в такой час должны были быть в самом разгаре.

Чем дальше они ехали, тем напряженнее становилось движение. Овидайя слышал залпы мушкетов, сопровождаемые низким ревом орудий. Он попытался встретиться взглядом с де Греббером, который сидел напротив него, сложив руки на животе. Торговец поднял брови, словно предлагая задать ему вопрос.

– Что там происходит, сеньор? Война?

Де Греббер радостно захихикал, от чего слои жира на его теле затряслись.

– Вы здесь недавно, не так ли? Это наши суда.

– Возвратившийся флот?

– Да. Сотни кораблей, они заняли весь Эйсселмер, до самого горизонта. Груженные перцем из Малакки, фарфором из Цзиндэчжэня, красным деревом, индиго, цейлонским сахаром. Поистине величественное зрелище. В другой ситуации я с удовольствием посмотрел бы на этот спектакль, но у нас дела.

Овидайя только кивнул. Как он и предполагал, на уровне моста Бушуисслуис бричка повернула на улицу Оуде Хогстраат. Здесь находился дом Ost-Indisch-Huis, штаб-квартира компании. Спустя несколько минут бричка остановилась и возница открыл перед ними дверь. Де Греббер вышел из кареты, Овидайя последовал за ним. Штаб-квартира Ост-Индской компании представляла собой двухэтажное здание из обожженного кирпича с высокими зарешеченными окнами и крыльцом, обрамленным двумя белыми пилястрами в тосканском стиле. Снаружи здание не производило особого впечатления, однако Овидайя знал, что за фасадом скрывается одна из самых великолепных построек Амстердама. Они прошли за порог и оказались во внутреннем дворе, раз в пять превышавшем двор каторжной тюрьмы по размеру. Здесь царило сильное оживление, между отдельными частями здания сновали посыльные и начальство, лица у всех были серьезные, вероятнее всего, они были заняты тем, что подсчитывали прибыль только что прибывшего торгового флота. Де Греббер провел его в часть здания, где, если Овидайя не ошибался, заседала дирекция компании. На это указывали как минимум украшения и декорации, расставленные повсюду, словно это было в порядке вещей. Полы были мраморными, потолки украшены итальянскими фресками, на стенах висели картины, написанные маслом, на которых были изображены суда и негоцианты. Поднимаясь по наружной лестнице на второй этаж, Овидайя увидел огромный портрет Вильгельма III, висевший в противоположном конце коридора. Нидерландский статхаудер смотрел на него, и лицо его было серьезно, в правой руке он сжимал шпагу. Принц Оранский слегка украшал побеленную стену, на которой висел, на большее он вряд ли был способен. Поскольку власть – и об этом знал даже такой kromprater, то есть человек, плохо говорящий на языке страны, как Овидайя, – принадлежала не статхаудеру, не Генеральным землям и не магистрату, а тем, кто давал республике ее огромное богатство. Она принадлежала людям, суда которых как раз в нескольких сотнях метров поодаль ликованием встречали жители Амстердама.

И внезапно Овидайя Челон понял, где он уже слышал имя Конрад де Греббер. Его толстенький спутник, переводя дух, остановился перед портретом Вильгельма и поглядел на Овидайю, остановившегося как вкопанный посреди лестницы.

– Прошу вас, господин, поторопитесь. Мой отец не тот человек, которого можно заставлять ждать.

– Ваш отец. Ваш отец – один из семнадцати директоров.

– Верно. Итак?

Овидайя кивнул и пошел дальше. De Heeren XVII. The Lords Seventeen. Le Conseil des Dix-Sept. На каком бы языке это ни говорилось, слова звучали почти мистически. Те самые Семнадцать, составлявшие совет компании, были самыми могущественными людьми в Голландии. Ресурсы их были практически безграничны, по их приказу поднимались и падали не только торговцы и купцы, но и принцы и короли.

Казалось, верхний этаж штаб-квартиры Ост-Индской компании обставлен еще роскошнее, чем нижний, если это вообще было возможно. Они шли мимо различных драгоценностей, привезенных из-за моря: индийской мебели с золотой инкрустацией, дорогих китайских ваз, персидских настенных ковров. Де Греббер направился к двери в конце коридора. Она была сделана из эбенового дерева, на ней красовалась золотая цифра XVII. Купец вошел без стука. Они оказались в большой комнате, которая хотя и была внушительной, по сравнению с остальными частями штаб-квартиры компании казалась обставленной несколько скудно. На стенах висели карты Батавии и Японии в рамках, перед камином из зеленого мрамора стоял накрытый такой же зеленой скатертью длинный стол с семнадцатью стульями вокруг него.

Де Греббер произнес:

– Ждите здесь. Сейчас он к вам присоединится.

Затем развернулся на каблуках и вышел из комнаты. Овидайя стоял не шевелясь. Казалось, за ним никто не наблюдает. Сбежать было бы легче всего, однако ничего подобного он делать не стал. Вместо этого он принялся осматриваться и остановился перед вставленными в рамки картами. На них были изображены все Нидерланды полностью, на севере – семь провинций Генеральных штатов, а также присоединенные Генеральные земли, на юге – области, принадлежащие Испанской короне. И надо всем этим красовался силуэт льва, Leo Belgicus[10].

Дверь открылась, и Овидайя обернулся. В комнату вошел мужчина. Конраду де Гребберу было за пятьдесят, и он был значительно стройнее своего сына, который был раза в два его моложе. Одевался он как и большинство богатых голландцев, и, хотя Овидайя уже некоторое время жил в Амстердаме, он и на этот раз едва сумел сдержать улыбку. Де Греббер пытался выглядеть как кальвинистская церковная мышь и самым потрясающим образом терпел в этом поражение. Его белая рубашка и черные одежды простого покроя должны были свидетельствовать о смирении. Однако сюртук и брюки были при этом из самого лучшего лионского бархата, рубашка была вся в кружевах. Вероятно, эти вещи стоили дороже всего гардероба, который был у Овидайи в его лучшие времена. Однако для жителей Амстердама наряд де Греббера наверняка сошел бы за образец протестантской сдержанности. Но горе тому, кто наденет пару серебряных колец или броский парик: тогда уличные мальчишки станут кричать о таком человеке, что он pronker, то есть франт.

Все это пронеслось у него в голове, а Овидайя тем временем низко поклонился и произнес:

– Ваш преданный слуга, сеньор.

Де Греббер приветливо кивнул:

– Благодарю, что прибыли столь быстро.

– Благодарю, что вы сделали мое прибытие возможным, сеньор.

– Ладно, ладно. Пойдемте. Присядем. Давайте немного выпьем и поговорим о деле, в котором вы, возможно, сможете мне помочь.

Де Греббер сел во главе большого стола, Овидайя присел рядом. Едва они оказались за столом, как в комнату вошли двое слуг. У обоих в руках были большие подносы, которые они поставили перед мужчинами на стол: серебряный кофейник, хрустальный графин с портвейном и две миски. В одной лежали засахаренные апельсины и персики, во второй – oliekoeken и heerenbrod[11].

– Угощайтесь. Как я слышал, утро у вас не задалось. Кофе хотите, милорд?

– С удовольствием.

Пока один из слуг наполнял китайские фарфоровые чаши горячим кофе, Овидайя негромко произнес:

– Давно уже меня никто не называл милордом, сеньор.

– Однако вы ведь из благородного рода, не так ли? Ваш отец был баронетом Нортвикским.

– Вы хорошо информированы. У моей семьи были владения в Саффолке со времен Эдуарда IV. Однако гражданская война…

– Кромвель отнял их у вас, я полагаю. Из-за вашей веры?

– Наряду с папизмом моего отца обвиняли и в других вещах, а затем казнили. Но вы правы, проблема была именно в вере.

– Возможно, однажды вы сможете вернуть себе свои земли.

В душе у Овидайи вскипела ярость. Всегда считалось, что богачи понятия не имеют, как обстоят дела в мире обыкновенных людей, однако среди всех известных ему людей голландцев можно было отнести к числу самых наивных. С учетом размеров их империи, раскинувшейся по всему миру, это было весьма иронично. Причиной этого невежества можно было считать тот факт, что они жили на этом маленьком острове блаженства, где можно быть гугенотом или католиком и не быть четвертованным за это. В Англии все было по-другому. Никто никогда не сочтет себя обязанным вернуть члену низшего дворянского сословия владения, которые были отняты у него тридцать лет назад. Отвечая, он пытался сохранять спокойствие:

– Мне это кажется весьма невероятным, сеньор.

По лицу де Греббера Овидайя понял, что тому кажется, будто он знает что-то, чего не знает он.

– Я хочу предложить вам сделку, точнее, поручить вам ее осуществление. Дело очень прибыльное. Не только для компании, но и для вас.

– А в чем загвоздка?

– Если все пойдет не так, как нужно, вы умрете, вероятно, весьма болезненным способом.

Овидайя пожал плечами:

– Такова природа весьма прибыльных сделок. Они всегда сопряжены с высокой степенью риска.

– Действительно, кому же, как не вам, знать об этом! Сколько вы нажили благодаря вашим спекуляциям на площади Дам?

– Более девяти сотен золотых дукатов.

Директор Ост-Индской компании был впечатлен:

– Довольно значительная сумма для дельца, который действовал в одиночку.

– Возможно. Тем не менее я не жалею, что попытал счастья.

– Не знаю, могу ли я вам верить. С другой стороны, если меня правильно информировали, вы понесли не слишком большие убытки, поскольку львиная доля ваших вложений состояла из поддельных векселей.

– Сеньор, возможно, это выглядит как мошенничество, однако прошу вас вспомнить о том, что для меня дело было не только в деньгах.

– А в чем?

– В натурфилософии.

Де Греббер склонил голову набок.

– По роду деятельности мне доводилось слышать много абсурдных отговорок, однако эта хотя бы обещает быть оригинальной. Прошу вас, продолжайте.

– Я давно уже изучаю взлеты и падения на бирже и убежден в том, что в движении акций и других ценных бумаг есть скрытые закономерности.

Овидайя выпрямил спину.

– Кеплер и другие доказали, что созвездия движутся вокруг Солнца не в произвольном порядке, а по строго установленным траекториям, повинуясь законам гравитации. С помощью принципов математики их можно рассчитать и предсказать.

– Да, я слыхал об этом недавно, в салоне. Вы полагаете, что биржа функционирует сходным образом? И что является в этой системе Солнцем?

– На площади Дам, полагаю, акции Ост-Индской компании. Признаю, до сих пор это лишь теория, но для ее доказательства я тщательно собираю примеры.

– Остается лишь то обстоятельство, что вы – фальшивомонетчик.

– До сих пор в моем отношении ничего не доказали, а лишь постановили, что в каторжной тюрьме я должен…

– Не переживайте, милорд, я пригласил вас не для того, чтобы рассказывать вам об этих вещах. – Де Греббер улыбнулся. – Я пригласил вас потому, что хочу воспользоваться вашими весьма примечательными способностями.

– И какими же именно?

– Этого я пока не знаю – всеми, которые потребуются. Если меня верно информировали, вы коллекционируете чудесные механические аппараты и, кроме того, разбираетесь в натурфилософии, – снова улыбнулся он, – особенно в металлургии. Кроме того, как уже было сказано, вы смыслите в механизмах функционирования биржи и являетесь членом «République des Lettres». У вас есть обширная сеть корреспондентов со всего мира. Или я о чем-то забыл?

– Только о том, что я довольно прилично играю на шалюмо[12].

– Весьма приятный инструмент. Как бы там ни было, я хочу, чтобы вы кое-что для меня добыли.

– Сеньор, возможно, в глазах некоторых людей я мошенник, однако же ни в коем случае не вор.

– В некотором роде речь действительно идет о краже, но о такой, от которой не пострадают добрые христиане. В принципе, ни у кого ничего забирать не нужно. Это безделица, все равно что стибрить из Эйсселмера ведро воды. Кроме того, это невероятно сложная интеллектуальная задача.

Овидайя взял в руку кусок засахаренного апельсина. Вместо того чтобы откусить его, он провел пальцем по шершавой поверхности и произнес:

– Вы говорите загадками. Вернее сказать, ходите вокруг да около.

Овидайя предполагал, что де Греббер сначала потребует дать слово джентльмена или поклясться Пресвятой Девой и только потом продолжит, однако тот просто сказал:

– Я хочу, чтобы вы достали для меня кофе.

Овидайя поглядел на серебряный кофейник, стоявший на столе.

– Еще больше загадок. У вас есть кофе, и он стоит прямо перед вами. Кроме того, в Амстердаме достаточно мест, где за пеннинг или два вы можете купить еще больше.

Де Греббер замахал руками:

– А если мне потребуется сырой кофе, то мне достаточно будет щелкнуть пальцами, и какой-нибудь торговец из Харлема, конечно же, с радостью продаст целую повозку. Но задавались ли вы когда-нибудь вопросом, откуда берется кофе?

– У турок, конечно же.

– А турки откуда берут его?

– Насколько я знаю, в Аравии.

– Совершенно верно. Основной перевалочный пункт для кофе – это портовый город Моха. Выращивают его где-то в горах за городом. Торговлю кофе контролируют османы – очень прибыльное дело, поскольку мы все уже пристрастились к этому напитку, и ваша Англия, пожалуй, побольше всякой другой страны.

Дело постепенно приводило Овидайю в восторг.

– Говорите же дальше, сеньор.

– Многие наши торговцы пытались покупать кофе непосредственно в Мохе, поскольку, конечно же, там это дешевле всего, но турки зорко следят за торговлей.

– Так покупайте кофе в Александрии.

– Это тоже сложно. Александрия – это просто промежуточный пункт. Почти вся торговля левантийскими диковинками, и в первую очередь кофе, сейчас проходит через Марсель.

– Понимаю. Торговая монополия, которую контролируют вместе гранд-сеньор[13] и Людовик XIV.

– Совершенно верно. Высокая Порта освободила французов в Константинополе от джизьи, вы знали об этом?

– Это еще что такое?

– Подушный налог, который должны выплачивать гранд-сеньору все торговцы-немусульмане. Кроме французов. Кроме того, французским торговцам разрешено беспошлинно торговать товарами с мануфактур Людовика по всей Османской империи. Это безбожный альянс, и компания полагает, что было бы выгодно продавать кофе напрямую, без ростовщической маржи, которую требуют эти язычники.

Овидайя не понял, кого де Греббер назвал этим словом, турок или французов.

– И почему вы не сделаете этого? – поинтересовался он. – Разве кофе нигде больше не растет?

– Насколько нам известно, нет, – отозвался голландец.

– Боюсь, я все еще не понимаю, в чем заключается ваш план.

Де Греббер поднялся.

– Я объясню вам это на примере. Скажите, милорд, вы курите?

Внезапная смена темы несколько удивила Овидайю.

– От хорошей трубочки не отказался бы, а после такого утра это было бы просто чудесно.

Де Греббер что-то крикнул, и спустя несколько секунд появился слуга, держа в руках курительный ящичек из орехового дерева, украшенный перламутровыми цветами. Поставив его на стол, он вынул две трубки и отвесил легкий поклон в сторону Овидайи.

– Какой позволите предложить, сеньор?

– Сливовый, пожалуйста.

Лакей набил ему трубку ароматизированным табаком, вторую по требованию де Греббера набил травами вперемешку с фенхелем. Затем принес им тлеющие лучины и исчез. Пока они сидели и курили, де Греббер негромко поинтересовался:

– Вы знаете, откуда родом этот табак, милорд Челон?

Овидайя выпустил небольшое облачко дыма.

– Из Мэриленда или Вирджинии, полагаю.

Водянисто-голубые глаза де Греббера довольно сверкнули.

– Нет. Превосходнейший табак, который вы курите в данный момент, родом из Амерсфорта.

– Который в провинции Утрехт?

– Совершенно верно. Как вам известно, мы, голландцы, не только самые успешные торговцы мира, но и лучшие садовники. Вы только посмотрите, во что мы превратили тюльпан. Еще несколько десятилетий назад мы привезли табак из Нового Света и начали экспериментировать с ним. В данный момент мы выращиваем табак в большом количестве под Амерсфортом и вокруг Велюве. Мы экспортируем его по всему миру, только в прошлом году сумма превысила пятьдесят тысяч гульденов.

Овидайя опустил трубку.

– Вы хотите выращивать кофе! Вы хотите украсть его у турок и покончить с монополией султана!

– Совершенно верно, милорд. Но нам нужны для начала семена или, вернее сказать, саженцы в достаточном количестве.

– Разве зерен недостаточно? Разве это не семена?

– Наши садовники в Hortus botanicus, ботаническом саду на Мидделаан, конечно же, уже пробовали сделать это. Детали мне точно не известны, однако же, кажется, это не сработало.

– Признаю, задача приводит меня в восторг.

– Интересный conundrum[14], не так ли? Мы хотим снарядить экспедицию, группу отважных мужчин, которые уведут у турок их напиток. Руководитель этой экспедиции должен обладать острым разумом, обширными связями с очень талантливыми людьми и разбираться в новейших достижениях натурфилософии. Вы подходите для этой задачи как нельзя лучше.

– Вы так считаете?

– Мне нужен мозг ученого, милорд. И, кроме того, человек, которому нечего терять.

– Вы намекаете, что упечете меня обратно в tuchthuis, если я откажусь?

– Боюсь, что если вы воспротивитесь, то тюрьмой не отделаетесь. Вы помните господина по фамилии Дойл? Мелкий франт на службе у герцога Монмута?

Рука Овидайи, в которой он держал глиняную трубку, судорожно сжалась.

– А что с ним?

– Вы всучили ему очень много фальшивых бумаг Амстердамского банка.

– Кажется, это было давно.

Де Греббер торжествующе улыбнулся.

– Вернее сказать, вы всучили их не ему.

Овидайя молча кивнул. Он давно догадывался, что Себастьян Дойл был всего лишь марионеткой, ибо откуда же у учителя фехтования такое состояние? Дойл находился на службе у королевского бастарда Джеймса Скотта, герцога Монмута. Настолько высокопоставленная личность, как Скотт, конечно же, не мог опуститься до того, чтобы иметь дело с каким-то спекулянтом с Эксчейндж-элли, поэтому поручил другому человеку сделать это вместо него. И этим человеком оказался Дойл.

– Как вам наверняка известно, Монмут был довольно популярен среди англичан.

Монмут действительно был вроде народного героя. Привлекательная внешность в данном случае была только преимуществом, но гораздо важнее было то, что он придерживался правильной конфессии. Он, как и его отец, Карл II, был протестантом. Его брат и назначенный наследником престола Джеймс, к ужасу всей страны, перешел в католицизм. Если Джеймс станет королем, Англия внезапно снова станет католической страной. Поэтому народ предпочитал Монмута – может быть, он и бастард, но бастард протестантский.

– Возможно, ваша афера с векселями так никогда и не вскрылась бы, если бы в Англии их ходило много, – произнес де Греббер.

– Неужели Монмут попытался обменять их? – недоверчиво переспросил Овидайя.

– С момента вашего поспешного отъезда из Лондона произошло немало событий. Многие люди придерживались точки зрения, что после кончины Карла на английский трон лучше посадить Монмута, нежели паписта Джеймса, которого, как всем известно, за ниточки дергает «король-солнце». Сам герцог Монмут опасался, что приверженцы законного наследника престола устранят его. И бежал в безопасный порт.

– В Амстердам.

– В Амстердам, куда ж еще. Как вы понимаете, по приезде сюда Монмут был на грани разорения, по крайней мере по меркам высшей знати. И тут он вспомнил, что владеет вашими векселями. Он попытался обналичить их – собственно, у векселедателя.

– Господь всемогущий!

– Подделку вы осуществили тщательно, этого у вас не отнять. На нее купились бы даже многие банкиры, но, когда герцог попытался превратить их в деньги в главной конторе Амстердамского банка, все и всплыло. Скандал был неимоверный.

Овидайя начал догадываться:

– Однако же один весьма приятный сотрудник компании выкупил у герцога бумаги, не так ли?

– Действительно. Незадолго до того, как Монмут снова уехал в Англию. – Де Греббер сунул руку в камзол и вынул связку бумаг. – Теперь векселя принадлежат мне. Поскольку я без труда мог бы доказать, что они сделаны вами, теперь вы не только обманули какого-то английского бастарда, но и одного из Семнадцати. Если я буду вынужден пойти с этим делом в суд, каторжной тюрьмой вам не отделаться.

– Понимаю. Что ж, если все обстоит именно так, я ваш.

– Великолепно. Вы не пожалеете. Разработайте план и сообщите мне, что вам потребуется. Ресурсы ваши практически безграничны. Нанимайте кого потребуется. В дальнейшем вы установите связь с одним из наших самых выдающихся конструкторов и натурфилософов, если для вашей миссии понадобятся какие-то аппараты или необычные предметы. Но самое главное – ведите себя скромно. У французов повсюду глаза и уши.

Овидайя кивнул.

– Неужели же я волен идти куда пожелаю?

– Если это служит выполнению вашего поручения – конечно. Не сомневаюсь, что вам потребуется съездить в Левант или другие удаленные места. Делайте что потребуется.

– Первым делом, – произнес Овидайя, – мне нужно поговорить с одним корреспондентом.

– И где же находится этот господин?

– Повсюду.

Часть II

Дальше всех пойдет тот, кто не знает, куда он идет.

Оливер Кромвель

Жувизи, 7 февраля 1686 года

Ваше светлейшее и христианнейшее величество!

Когда на закате жизни мне была оказана честь и дозволено сыграть партию в бильярд с вашим величеством, вы попросили меня провести определенное расследование относительно недавних беспорядков в Англии. Хотя я не сомневаюсь в том, что острый как бритва разум вашего величества помнит каждое сказанное по тому поводу слово, я все же позволю себе порядка ради еще раз подытожить то, что вы мне поручили. Именно же: путем проверки корреспонденции подозрительных индивидуумов, а также опроса наших шпионов еще больше прояснить ситуацию относительно того, как могло случиться восстание против вашего кузена Якова II, первого христианского короля на английском троне за почти сотню лет.

В минувшие недели ваш Черный кабинет тщательно работал над расшифровкой и оценкой определенных писем, циркулирующих между Лондоном, Амстердамом и Парижем. Далее я нижайше изложу вашему величеству результаты и информацию, полученную в ходе enquête[15].

Как известно вашему величеству, живущий в изгнании в Голландии Джеймс Скотт, Первый герцог Монмут, поднял восстание против Якова II. Хотя он является лишь бастардом покойного короля Карла II, герцог выдвинул притязания на английский трон, который однозначно полагался брату Карла II, Джеймсу, коронованному в апреле 1685 года. По мнению Монмута и некоторых представителей английского народа, глубокая христианская вера, и под этим словом я имею в виду истинную католическую веру Джеймса, превращала его в плохого короля, что является искажением божественных фактов и настолько сильным богохульством, что мне остается только покачать головой.

Монмут переправился из Голландии в Англию в мае 1685 года. После высадки он немедленно взял курс на Лондон. Вокруг себя он собрал банду оборванцев и авантюристов, которые под командованием графа Танкервилля должны были войти в столицу с целью свергнуть с трона Якова II, прежде чем тот успеет укрепить свою власть.

Как вам известно, затея Монмута самым жалким образом провалилась. Судя по всему, претендент на трон плохо подготовил свое восстание. От голландских шпионов, наблюдавших за ним во время его изгнания, нам стало известно, что Джеймс Скотт – человек весьма располагающей внешности, твердо верит в себя, и вера его сочетается с практически безграничной глупостью. Он схож с Гомеровским Парисом: красив и силен, однако не способен оценить последствий собственных поступков. Поэтому герцог дошел лишь до местечка под названием Седжмур. Там королевские войска рассеяли его банду, словно стаю надоедливых мух. Монмут бежал, однако вскоре был схвачен и казнен.

Я почти вижу нетерпение, написанное на лице вашего величества, и если бы я стоял перед вашей светлостью, то непременно бросился бы ниц и молил о прощении; ибо до сих пор я сообщил лишь о том, что вы могли бы прочесть и в «Газетт де Франс». Однако обрисовать случившееся еще раз было необходимо, чтобы сообщить, почему восстание Монмута, как его уже называют англичане, несмотря на поражение, все еще представляет огромное значение для безопасности нашей государственности.

Как известно вашему величеству, герцог Монмут давно находился под самым внимательным наблюдением; ни одно из его писем не достигло Лондона, чтобы мои английские коллеги из Главного почтового управления Англии не сняли с него копию для нас, кроме того, нам достоверно известно, с кем и о чем говорил Монмут в Голландии. Поэтому наши тамошние шпионы, насколько об этом известно из протоколов, были практически уверены в том, что герцог ни для кого не представляет серьезной опасности.

Еще более важным, чем его ограниченность, было то обстоятельство, что несколько месяцев тому назад у него не было средств даже на то, чтобы жить в соответствии со своим положением. Его содержали голландские родственники, поскольку он не мог позволить себе иметь ни коня, ни тем более собственной резиденции. В отдаленных провинциях обычные торговцы специями – и те живут лучше.

Тем не менее весной 1685 года Монмут сумел арендовать корабли, нанять наемников и купить оружие. По нашим подсчетам, чтобы оплатить все это, ему потребовалось состояние размером от двух до четырех тысяч гульденов, поскольку даже в городе, полном спекулянтов, таком как Амстердам, на подобное предприятие кредит не даст никто, ведь перспектива выплаты менее реальна, чем прибытие обратного флота точно в срок. Так откуда же у герцога вдруг взялось золото для финансирования своего постыдного мятежа?

Не стану больше злоупотреблять терпением вашего величества. Согласно моим сведениям, у Монмута было два сообщника, финансировавших его преступную деятельность. Один из них – это земляк Монмута, некий поместный дворянин по имени Овидайя Челон. Этот Челон – довольно известная личность в определенных кругах, пользующаяся довольно дурной славой, поскольку его неоднократно подозревали в фальшивомонетничестве. Наши контакты в Лондоне утверждают, что в прошлом он подделывал как испанские пистоли, так и английские шиллинги. Однако с недавних пор он переквалифицировался на новомодные бумажные деньги, которые приобрели определенную популярность в первую очередь в Генеральных штатах. Кроме прочего, говорят, что он подделывал дукатоны, которые, как наверняка известно вашему величеству, представляют собой небольшую часть акции Голландской Ост-Индской компании. Кроме того, у него была химическая лаборатория неподалеку от Уайтчепела, на окраине Лондона, до того как из-за одной неудачной мошеннической операции он вынужден был переселиться в Амстердам.

Официально этот Челон считается ученым. Не знаю, известна ли вашему величеству эта странная разновидность людей. Речь идет о мужчинах, которые собирают аппараты и изобретения натурфилософов и читают их трактаты ради укрепления своего духа. Кажется, большинство из них – дворяне, которые восторгаются науками, но всерьез их не изучают. И вот таких ученых очень много, особенно в Англии. По моему мнению, они практически ничем не отличаются от франтов и других ничтожеств, только вкладывают свои деньги и время не в изящные парики и дорогую одежду, а в карманные часы, телескопы или заспиртованных уродцев: если так можно выразиться, их мода – натурфилософия.

Говорят, в юности этот Челон два семестра проучился в Оксфорде. Затем у него закончились деньги, вероятно, по той причине, что он больше внимания уделял вину и женщинам, нежели книгам. Однако в случае Овидайи Челона маска ученого – лишь искусное прикрытие. Она позволяет ему незаметно переписываться с очень многими людьми и содержать лабораторию. Иногда Челон даже утверждает, будто является католиком, хотя он, вне всякого сомнения, протестант и диссидент.

И от этого агента-провокатора герцог Монмут получил те средства, благодаря которым стало возможным его восстание. От такого внимательного читателя, как ваше величество, наверняка не укрылось, что я упоминал о втором заговорщике. Пока что нам не известно его имя, однако его существование несомненно. Ибо, судя по всему, что мне удалось узнать, Челон передал герцогу деньги в форме облигаций Амстердамского банка, которые тот без труда смог использовать во время своего пребывания в Голландии и обратить в деньги; однако данный англичанин обладает слишком скромным состоянием, чтобы действовать в одиночку. Возможно, за спиной Челона стоит некий могущественный кукловод, некий тайный властитель, которому нравится использовать свое богатство с целью устройства мятежей против установленного Господом миропорядка.

Нам известно, что в минувшие месяцы Челон находился в Амстердаме, предположительно, с той целью, чтобы быть ближе к Монмуту. Также ходили слухи, что он встречался там с другими изгнанниками, например с печально известным бунтарем Джоном Локком. При этом действовал Челон очень ловко. Вместо того чтобы поселиться в трактире, он в целях маскировки позволил заточить себя в каторжную тюрьму. Кроме того, в Амстердаме Челон также общался с одним из руководителей Ост-Индской компании. Это также указывает на тот факт, что подозрение, которое ваше величество так прозорливо изволили высказать некоторое время назад, к сожалению, соответствует действительности: компания, интересующаяся будто бы исключительно торговлей, использует свою немалую прибыль ради того, чтобы ослабить Англию и Францию, финансируя восстания и мятежи. И это, как ваше величество справедливо изволили заметить, весьма тревожный факт.

Поэтому я нижайше предлагаю вашему величеству продолжать тщательно наблюдать за этим английским провокатором, однако пока не арестовывать его. На данный момент нам известно слишком мало о его планах, кроме того, стоит опасаться, что, если мы отрубим гидре голову, у нее вырастет новая, в другом месте.

Недавно Челон ездил в Роттердам и Гаагу. Пока что неясно, с какой целью он нанес эти визиты. Я буду держать ваше величество в курсе относительно дальнейших событий. Если вашему величеству будет угодно оказать мне честь и удостоить аудиенции, я немедленно отправлюсь из Жувизи в Версаль, чтобы выслушать ваше решение относительно указанного дела.

Ваш вечно преданный слугаБонавентура Россиньоль

* * *

Слова Овидайи, сказанные де Гребберу относительно того, что его контактное лицо находится повсюду, были преувеличением, однако весьма незначительным. Пьер Бейль был родом из деревушки в Пиренеях и работал в Тулузе, Париже и Женеве домашним учителем и профессором, а затем переехал в Роттердам. Француз постоянно переписывался с таким количеством людей по всему свету, что сеть контактов Овидайи в сравнении с этим была скудной. Бейль принадлежал к числу высшего дворянства «République des Lettres», некоторые даже считали его некоронованным монархом. Поэтому нельзя было назвать дерзким утверждение, что ученый находится в нескольких местах одновременно.

Бейль жил в Шарлуи, районе на юге Роттердама, населенном в основном гугенотами. Поначалу там существовала лишь небольшая диаспора, однако с тех пор, как христианнейший король усугубил преследование французских протестантов, район превратился в настоящий французский квартал. Со стороны порта Овидайе достаточно было лишь идти в сторону, откуда раздавались крики торговцев и голоса прохожих. Французский постепенно вытеснил нидерландский. На перекрестке Овидайя спросил у продавца трубок, где находится кофейня «Константинополь», та самая, которую Бейль всегда указывал как свой почтовый адрес. Мужчина указал на покосившееся от времени здание в конце переулка. Войдя внутрь, Овидайя отметил, что интерьер не слишком отличается от обстановки лондонских кофеен. Впрочем, здесь было разложено меньше памфлетов, зато стулья были удобнее, было здесь даже несколько кресел. Овидайя подошел к стойке и кивнул хозяину, худощавому мужчине в цветастой рубашке с золотыми кружевами, одетому, судя по всему, по турецкой моде.

– Добрый день, месье. Я ищу своего знакомого. Мне известно, что он получает здесь корреспонденцию, но, к сожалению, я не знаю его настоящего адреса.

Мужчина, одетый как турок, окинул его взглядом, а затем произнес:

– Как же зовут вашего друга, сеньор?

– Пьер Бейль. И я полагаю, – Овидайя указал пальцем на один из почтовых ящиков за стойкой, – что это его ящик.

На полке, куда он показывал, было ящиков тридцать. Половина из них была пуста, в других лежало всего по два-три письма. И только один был полон.

Владелец кофейни кивнул:

– Вы правы, сеньор.

– Судя по полному ящику, можно сказать, что мой друг давненько не забирал почту. Он в отъезде? Когда вы видели его в последний раз?

– Вчера, ближе к вечеру. Обычно он заходит два раза в день.

– Хотите сказать, что все эти письма – сегодняшние?

– О да. И, скажу я вам, это не самая большая стопка, которую мне доводилось хранить.

– Не будете ли вы так любезны и не сообщите ли мне его адрес?

– Идите к Форнзестрат и сверните там налево, в Зюидхок. Ржаво-красный дом со знаком чернильницы и пера над дверью – его.

Поблагодарив мужчину, Овидайя отправился в путь. Вскоре он уже стоял перед домом Бейля и стучал в дверь. Прошло некоторое время, и он услышал шаги. Дверь открылась, и в дверном проеме показался мужчина лет сорока. Глаза у него были прищурены, как у человека, который несколько часов работал с бумагами при плохом освещении. Пьер Бейль был одет в бархатный халат, и было видно, что он только что нацепил косо сидевший у него на голове парик с длинными локонами. В его взгляде читалось удивление.

– Добрый день, сеньор. С кем имею честь?

– Мне следовало бы обидеться, что вы не узнаете меня, Пьер. Однако спишем на то, что, вероятно, вы с раннего утра заняты тем, что пытаетесь расшифровать неразборчивые каракули Эвелин или Бойля.

Лицо Бейля просветлело:

– Овидайя! Это вы, это действительно вы! Простите, но за последние десять лет у меня ухудшилось зрение. Мы ведь не виделись примерно столько, не так ли?

Действительно, в последний раз они встречались в 1675 году, во время какого-то торжества в Гринвиче.

– Да, Пьер. И не горюйте, у меня дела обстоят точно так же. В конце концов, десять лет не проходят бесследно.

– Чушь! Вы похожи на молодого Аполлона, ну, почти. Но что же вы стоите на ветру, входите!

Бейль провел его в гостиную по узкому, заставленному шкафами коридору. По крайней мере, именно этой цели эта комната служила изначально. Теперь же столы и шкафы стонали под весом бесчисленного множества писем и памфлетов. Они лежали повсюду, и Бейлю пришлось сначала убрать несколько стопок, чтобы они могли устроиться на шезлонге.

Он потер руки. Овидайя заметил, что они были в пятнах от чернил, как всегда.

– Простите за беспорядок, – произнес Бейль, – но мой дом является отражением состояния этого мира. Все, что происходит, описано в письмах. А сейчас происходит много всего.

Он попросил Овидайю подождать и вышел из комнаты, чтобы вскоре вернуться с бутылкой вина и двумя бокалами.

– Сейчас мне присылают даже жидкие послания. Это бордо прислал мой брат Якоб, да благословит его Господь.

Пока Бейль разливал вино, Овидайя произнес:

– Ваш брат по-прежнему во Франции? Разумно ли это?

Француз вздохнул:

– Нет, конечно же нет. Но он не хочет меня слушать. А ситуация тем временем ухудшается. Могу лишь надеяться, что у него все хорошо. Последнее письмо он прислал три месяца назад. Вы слышали о драгонадах?

– Нет. На некоторое время меня… вывели из игры. Что такое драгонада, скажите на милость?

Бейль протянул ему бокал вина.

– Вы знаете, как обеспечивают питанием и расквартировывают солдат в пути?

– Ну, в Англии офицеры идут в кабак, а простые солдаты располагаются у каких-нибудь крестьян.

Хозяин дома кивнул.

– Так и во Франции. Можете себе представить, что никто не будет рад, если у ваших дверей окажется рота немытых солдат. Они съедают все в кладовой, топчутся в грязных сапогах по чистому полу и лапают служанок – если ведут себя хорошо.

Бейль отпил вина из бокала.

– Официально там по-прежнему действует Нантский эдикт, а значит, и свобода вероисповедания. Однако поскольку наш король, кажется, ничто не ненавидит с такой силой, как протестантов, он выдумал вот что: он посылает своих драгун квартировать в семьях гугенотов.

Заметив взгляд Бейля, Овидайя негромко произнес:

– Позвольте, я угадаю. Драгуны Людовика ведут себя далеко не так хорошо, как вы только что описали.

– Да, вы правы. Они бьют мужчин до полусмерти, насилуют дочерей и жен, забивают скот и в довершение нередко поджигают все – если только хозяин дома не изъявит искреннее желание немедленно перейти в истинную веру. Мои братья по вере живут в страхе перед этими драгонадами. Часто солдаты еще похищают детей.

– Но это же ужасно. Что с ними происходит?

– Их отвозят в монастыри, где воспитывают в духе католицизма. Со своими семьями они никогда больше не встречаются. За каждого ребенка даже платят деньги.

Бейль вздохнул.

– Сюда, в Роттердам, ежедневно приезжают новые гугенотские семьи. В Лондоне, Потсдаме и Женеве то же самое.

– Мне прискорбно слышать это, и мне стыдно за происходящее.

– Потому что вы католик? Глупости, Овидайя. Я знаю, что с вашей семьей случилось нечто сходное, только руководили всем протестанты. Эта инструментализация вопросов веры – самая обыкновенная чушь. Я намерен вскоре опубликовать трактат, в котором потребую строгого разделения государства и религии.

Овидайя не сумел сдержаться и захихикал:

– Абсурдная идея. Вы добьетесь только того, что вас захотят отправить на эшафот не только католики, но и кальвинисты.

Бейль пожал плечами:

– Возможно. Однако я в долгу перед здравым рассудком и иначе не могу. Но не будем о моих безумных идеях – что привело вас ко мне и почему вы не сообщили о своем приезде в письме? Тогда я подготовил бы для вас комнату.

– Это секретный разговор.

– Настолько секретный, что вы не можете доверить его бумаге?

– По крайней мере, в незашифрованном виде. Кстати, возможно, позднее мы сможем поговорить о новейших шифрах. Полагаю, что в этом вопросе вы au courant[16].

– Совершенно верно. И даже чрезвычайно хорошо. Однако рассказывайте же.

И Овидайя Челон поведал своему другу о том, что произошло с ним в последнее время. Некоторые детали он опустил, особенно эпизод с бумагами Амстердамского банка. Когда он закончил, Бейль произнес:

– И вы действительно хотите взяться за это поручение? Мне кажется, оно приведет вас прямиком к Ферхат-аге.

– Кто это?

– Верховный палач Высокой Порты.

– Сомнений нет, опасность велика. Однако с учетом значительной суммы, которую предлагает мне Ост-Индская компания за добычу кофейных растений, история кажется мне необыкновенно привлекательной.

– Как-то не замечал я прежде, что вы считаете кражу привлекательной затеей, Овидайя, – с укором в голосе произнес Бейль.

– Какую такую кражу? С юридической точки зрения можно сказать, что растение никогда полностью не может принадлежать князю или султану, поскольку дано Господом. Поэтому нельзя считать кражей, если я заберу у этих язычников один-другой саженец.

– Да вы хуже иезуита-кляузника. Возможно, вы придерживаетесь точки зрения, что к югу от экватора десять заповедей перестают действовать?

Овидайя покачал головой.

– Пьер, считайте все это не кражей, а последовательностью научных задач: тем, что мы, англичане, называем проектом.

– Хм, я прочел недавно этот термин в письме одного моего друга, Даниэля Дефо, – вы не могли бы объяснить его мне подробнее?

– Конечно. Дефо говорит, что в нашу богатую изобретениями эпоху существуют очень большие задачи, состоящие из множества подзадач. На их выполнение иногда требуются годы, и нужно найти решение для каждой из них. Он говорит, что мы живем в эпоху, когда умные и дальновидные мужчины могут достичь многого – Дефо называет их прожекторами.

Бейль улыбнулся:

– Странное слово. И в этой краже вы прожектор, Овидайя?

– Думаю, Дефо скорее подразумевал строительство дорог или другие общественные мероприятия. Возможно, я именно таков. Однако несколько проясним ситуацию относительно моего проекта: мой заказчик, компания, хочет получить целые кофейные растения – это исходная ситуация. Я провел немало дней в Амстердамской библиотеке. Там, кроме прочего, хранятся отчеты о плавании Голландской Ост-Индской компании, а также копии дневников других купцов, миссионеров. Теперь на основании проведенных исследований я знаю, что нужно делать.

Овидайя подошел к маленькому секретеру, стоявшему в углу комнаты, взял лист бумаги и написал пером несколько слов, а затем вернулся на место.

– Как я выяснил, в удаленных от берега районах Мохи на высокогорьях находятся кофейные плантации. Их хорошо охраняют.

– Турки?

– Нет, какие-то вспомогательные восточные войска. Цель предприятия – попасть туда незамеченным.

Он показал на лист бумаги и подчеркнул первое слово: внедрение.

– И выбраться оттуда тоже нужно будет. – Овидайя подчеркнул второе слово на пергаменте: экстракция.

Бейль улыбнулся:

– Внутрь, украсть растение, наружу. У вас все звучит очень просто.

– Но это не так. Как уже было сказано, это проект, состоящий из множества задач, и для каждой из них нужно найти решение.

– Приведите мне пример, Овидайя.

– Что ж, как я уже говорил, вопрос заключается в том, как группе бледнолицых христиан незаметно попасть на кофейную плантацию, где полно мавров, и снова покинуть ее. И таких задач много. Я уже не первый день ни о чем другом не думаю, и чем больше я размышляю, тем больше вопросов у меня возникает. И большинство этих вопросов, как мне кажется, имеют не военную, а научную природу.

– Ах вот как?

– Да. Например, вопрос, как на протяжении нескольких дней перевозить нежные растения по жаркой пустыне, чтобы они не погибли.

– Кажется мне, эта проблема носит ботанический характер.

– Совершенно верно. И поэтому я пришел к вам.

Бейль показал на китайскую фарфоровую вазу на подоконнике, в ней стоял букет высохших тюльпанов:

– Вряд ли найдется что-то, в чем я разбираюсь меньше, чем в ботанике, дорогой Овидайя.

– Возможно, Пьер. Но вы знаете, кто из ботаников, во-первых, мог бы серьезно ответить на мой вопрос, а во-вторых, был бы готов участвовать в подобном безумии.

Бейль отпил вина.

– Вы правы. Не в том, что эта кража – хорошая идея. Но я признаю, что речь идет об интересной интеллектуальной задаче. Мы должны проанализировать все единичные аспекты этого предприятия, этого проекта, как вы его называете. И только тогда можно установить, какие особые знания и умения необходимы вам, чтобы иметь хотя бы призрачный намек на успех.

Овидайя поклонился:

– Друг мой, вы, как всегда, точно указали, в чем заключается суть проблемы.

– А потом, – с отсутствующим видом произнес Бейль, – нам нужно будет найти людей, которые не только обладают нужными способностями, но к тому же еще и в отчаянии. Или безумны. Или и то и другое вместе.

Он поднялся со своего места и направился к одной из множества стопок бумаги.

– Идите сюда, Овидайя. Кажется, нам предстоит много прочесть и написать.

* * *

Три следующие недели Овидайя и его друг проводили то в маленьком домике Бейля, то в кофейне «Константинополь». И только когда все их члены немели от длительного чтения и письма, они немного прогуливались вдоль Мааса или брали напрокат лошадей и ехали к морю. Во время таких прогулок Бейль рассказывал своему английскому знакомому о том, что происходит в настоящее время во Франции и Голландии, в каких областях натурфилософии был и есть большой прогресс. Овидайя в свою очередь рассказывал гугеноту о том, как обстоят дела в ученых кругах Лондона. Он рассказывал Бейлю об оживленных дискуссиях, регулярно устраиваемых в «Гресиане» или у «Суона». Описывал некоторые сокровища других ученых, которые ему довелось посмотреть, – например коллекции пугающе больших зубов и костей, добытых в валлийских угольных шахтах, или коллекции очень древних монет, на которых были изображены портреты не Стюартов или Бурбонов, а Александра Великого или Юлия Цезаря.

Однако бóльшую часть времени они проводили не в Голландской республике, а в «République des Lettres» в поисках решения проблем, стоявших перед Овидайей. Для этого англичанин пользовался обширной библиотекой Бейля, которая, однако же, состояла по большей части не из книг, а из писем. Иногда у него возникало ощущение, что весь дом гугенота состоит исключительно из исписанной бумаги.

Бывало, он не видел Бейля целыми днями. У его друга было много дел, в первую очередь из-за труда, над которым он работал, – «Чем на самом деле является наикатоличнейшая Франция в правление Людовика Великого». Хотя его тут же запретили во Франции, в определенных кругах труд вызвал некоторый ажиотаж и привел к тому, что ему стали писать и задавать много вопросов, на которые гугеноту теперь нужно было ответить.

Целыми днями Овидайя, используя каждый лучик становившегося с каждым днем все более редким и кратким солнечного света, сидел в кресле у фронтального окна, изучая отчеты о путешествиях, дипломатические депеши и военные мемуары – все, что мог найти о турках. Затем он читал книги по ботанике и торговле пряностями. Однажды он как раз углубился в чтение одного пассажа в «Меркур Галант», когда услышал, что по лестнице спускается Бейль. Овидайя поднялся и потянулся. Несмотря на то что время было уже обеденное, его друг был одет в халат и зауженные на концах турецкие туфли.

– Ну что, Овидайя, что-нибудь нашли?

– Честно говоря, я натыкаюсь по меньшей мере на такое же количество вопросов, на какое нахожу ответы, Пьер. Хотя теперь я знаю маршрут, по которому движется кофе, в то же время я обнаружил, что турки используют сложную систему пропусков, чтобы следить за путешественниками внутри своей страны. Они потребуются нам, если мы действительно пустимся в путь.

Бейль улыбнулся. Овидайя заметил, что в его карих глазах промелькнули насмешливые искорки.

– Что вас так развеселило?

– Сделать пропуска – на это вы уж точно способны.

Англичанин пожал плечами:

– Я мог бы сделать даже папскую буллу. Для этого мне нужен оригинал и, конечно же, познания в церковной латыни.

– И обе проблемы разрешимы.

– Да, но это был просто пример. В данном случае мне потребуются знания турецкого и арабского языков, а также более подробная информация по системе печатей на пропусках, которые наверняка не обнаружатся в ваших трактатах или письмах.

– Я могу сделать для вас хотя бы копию небольшого турецкого молитвенника, который недавно прислал мне друг из Алеппо. Я слышал, что в Амстердаме и Лондоне его уже поспешно перепечатывают. Но кто вам нужен на самом деле, так это знаток турецких обычаев.

– Совершенно верно. – Овидайя снова опустился в кресло. – Насколько вы продвинулись в отборе потенциальных кандидатов?

Вместо ответа Бейль протянул ему толстую пачку бумаги.

– Всего их чуть больше двадцати.

– Да это же небольшая армия. Я предполагал, это будет четыре-пять человек.

– Я знаю. Но мне показалось, что будет разумнее предоставить вам выбор побольше. Ведь я, несмотря на то что довольно хорошо информирован относительно вашего проекта, все же не могу прочитать ваши мысли. Поэтому кто-то из предложенных мной спутников может вам не понравиться. Кроме того, вам следует помнить о том, что многие откажутся.

Овидайя улыбнулся:

– Это кажется мне маловероятным. По крайней мере, если вы, как я и просил вас, подбирали лиц, склонных к авантюрам.

– Конечно, в меру своего разумения. Как вы знаете, ни с кем из этих людей я никогда не встречался, поскольку по причине своих политических и религиозных убеждений застрял здесь довольно крепко. Я даже не осмеливаюсь поехать в Намур или Льеж, не говоря уже о других местах. Я знаком с этими людьми только по переписке с ними или о них.

– С учетом того, что вы вот уже много лет занимаетесь почти исключительно тем, что пишете письма, я предполагаю, что вы можете понять о человеке по его письмам гораздо больше, чем из непосредственного разговора. Но я считаю, что сумма, которую получат участники в случае успеха, настолько велика, что даже святой Франциск не отказался бы, предложи я ему участие в этом небольшом разбойничьем набеге.

– Вы преувеличиваете.

– Ни в коем случае. – Овидайя слегка понизил голос. – Вчера, как вам известно, я был в здешнем филиале Амстердамского банка.

– И что же?

– Семнадцать открыли там счет на мое имя, и он полнехонек – я мог бы уже завтра купить в Текселе лодку для ловли сельди вместе с командой и капитаном, если бы пожелал.

Пьер Бейль сел на стул напротив Овидайи.

– Не забывайте, что за движениями по вашему счету наверняка пристально следят. И вы не можете замаскировать свои действия наличной оплатой, поскольку с недавних пор все сделки, сумма которых превышает шестьсот гульденов, должны быть подтверждены Амстердамским банком. Таков закон.

– Кажется, вы не одобряете моего внезапного богатства.

– Глупости. Просто я полагаю, что это золото – как дары данайцев. И хотя я по мере сил помогу вам, хочу сегодня еще раз посоветовать вам оставить это дело. У меня есть хорошие связи в Массачусетсе. Могу организовать для вас проезд на судне. Садитесь на него и скройтесь из виду, пока все не закончилось плохо.

Овидайя покачал головой. Удивительно, но при этом он сам себе показался похожим на упрямого ребенка.

– Я принял решение, Пьер.

– Вы хотите разбогатеть или погибнуть, пытаясь добиться этого. Что ж, как вам угодно. Но скажите мне, сколько получит каждый из ваших будущих спутников от Ост-Индской компании?

– Десять тысяч золотых дукатов.

– Господь всемогущий!

– Хорошая сумма, не правда ли? Чего бы ни хотел каждый корреспондент из вашей маленькой стопки бумаги, за такое количество золота они смогут это купить.

– А что получите вы, если позволите спросить?

– Пятикратную сумму.

– И что вы собираетесь делать с такими деньгами? Купите голландскую провинцию?

– Я скорее подумывал о недвижимости в Англии.

– Поместье Нортвик Манор. Бывшее имение вашего отца.

Овидайя кивнул.

– Я понимаю вас, друг мой. Никто не понимает вас лучше, чем я. Но…

– Но что?

– Если придерживаться правильной конфессии в неправильной стране – или в правильной неправильной, – вам не поможет все золото этого мира.

– Посмотрим. Если позволите, я просмотрю ваши предложения. Дозволено ли мне будет узнать, по каким критериям вы отбирали их, Пьер?

– С одной стороны, по вашим. Если я верно понял план, с учетом всей его схематичности, на данный момент вам потребуется знаток Высокой Порты, турецких нравов и обычаев, военный стратег, ботаник. Кроме того, человек, знакомый с левантийскими торговыми маршрутами и с активностью французов в тех краях. Наряду с этим вам потребуются люди, обладающие конкретными навыками: например человек, умеющий переодеваться придворным, пашой или кем угодно, а также кто-то, кто умеет обращаться со шпагой и пистолем. И наконец, вам понадобится капитан, который отвезет вашу маленькую экспедицию туда и вернет обратно.

Пьер Бейль сложил на коленях руки, как обычно, покрытые чернилами.

– Кроме того, я искал людей, которые показались мне склонными к авантюрам, а также тех, кто не побоится вступить в конфликт с законом. Еще я старался учитывать то, чтобы с ними было легко связаться.

– Вы имеете в виду, что у вас есть их адреса для корреспонденции?

Бейль обиженно приподнял левую бровь:

– Милый Овидайя, у меня есть адреса для корреспонденции практически всех, по крайней мере, всех интересных людей. Нет, вы же знаете, как мучительно долго может идти письмо. Поэтому я выбрал для вас людей, которые находятся либо в Англии, либо на континенте, в радиусе не более пяти сотен миль отсюда. Благодаря этому можно сократить риск.

– Какой риск?

– Конечно же, тот, что вас раскроют слишком рано. Насчет гранд-сеньора я бы не стал волноваться, он слишком далеко. Стоит подумать о шпионах «короля-солнца», которые все видят и все читают.

– Если сумеют расшифровать.

– Милый мой Овидайя, я знаю, что англичане все еще используют шифры, которыми во Франции стали бы пользоваться разве что двенадцатилетние девочки. Но на этом вы далеко не уедете. Месье Россиньоль, главный королевский криптолог, умеет читать очень сложные коды с той же легкостью, с какой большинство людей читают молитвенник.

– Не хочу обижать вас, Пьер, но возможно ли, что из-за своего личного опыта, поскольку вы гугенот и вас постоянно преследуют, вы немного драматизируете ситуацию? Черный кабинет Людовика тоже может прочесть не все, для этого писем слишком много. Кроме того, с тех пор как оказался в Нидерландах, я пользуюсь одним ухищрением, которое, возможно, поможет больше любого шифрования.

– Вы меня заинтриговали.

– Вся французская почта идет через Париж. Я стараюсь избегать этого маршрута, как чумы. А вот почтовая служба Священной Римской империи германской нации, как вам известно, организована семейством Таксис.

Лицо Бейля просветлело:

– Ах, кажется, я догадываюсь, как вы поступаете.

– И как же?

– Тогда Таксисы получили почтовые лены от императора в Вене и от испанских Габсбургов. Таким образом, за работой почтовой службы в Испанских Нидерландах тоже следят Таксисы. Но как вы получаете почту из республики в захваченных провинциях?

– Я плачу всаднику, который доставляет мою корреспонденцию прямо в Антверпен. Все знают, что почтовой системе Голландской республики можно доверять столь же мало, как французской и английской. Но габсбургская подозрений не вызывает. Возможно, конечно, что шпионы императора Леопольда читают мои письма…

– …но они никогда в жизни не скажут и слова французам. Хорошая идея, нужно запомнить. Однако все это работает только в том случае, если письмо в конечном итоге не должно попасть в Париж или Лондон.

– Это я тоже учел. Просто письмо должно быть адресовано марионетке настолько не вызывающей подозрений, что ее почту не контролируют. По возможности в качестве адреса следует указывать кофейню, куда обычно ходят только верные правительству люди. Поэтому в Париже я использую «Прокопио», в Лондоне – «Грант». Кстати, это моя следующая цель.

– Вы собираетесь ехать в Лондон? Когда?

– Лучше всего на будущей неделе. Судя по всему, зима будет омерзительной. Мне нужно перебраться через пролив до того, как начнутся штормы и весь мир спрячется в загородные дома. Иначе я потеряю полгода.

– Неужели же вы не боитесь, что по возвращении вам станут вставлять палки в колеса?

– Вообще-то нет. Я буду путешествовать инкогнито. А насчет герцога Монмута мне все равно больше не о чем волноваться.

– Не стоит, это верно.

Бейль поднялся и передал бумаги Овидайе.

– Пойду заберу несколько писем, оставив вас наедине с вашими потенциальными заговорщиками.

Овидайя кивнул и занялся бумагами.

* * *

Жувизи, 12 января 1688 года

Ваше величество!

Миновало несколько недель с тех пор, как ваше величество наполнили жизнь мою светом солнца и оказали незаслуженную милость личной встречи. Как ваше величество наверняка помнит, тогда мы обсуждали вопрос, что делать, чтобы получить дальнейшую информацию о статхаудере Голландии Вильгельме Оранском и его планах. Ваше величество интересовались, возможно ли, чтобы принц Вильгельм открыто выступил против Испанских Нидерландов или даже против Франции, как полагает ваш военный министр, маркиз де Лувуа. Или не воспользуется ли он оружием интриги, поскольку сравнивать его армию с армией вашего величества просто смешно.

Нижайше прошу прощения, что до сих пор так и не дал вашему величеству однозначного ответа, однако мне показалось, что будет разумнее сначала проверить это, поскольку в вопросах войны и мира предположения и ошибки недопустимы. Возможно, уже совсем скоро я смогу дать вашему величеству ответы, хоть и не окончательные. Двинет ли Вильгельм свои войска в ближайшем будущем, не ясно; однако же становится очевидным, что Оранский и его сообщники вполне могут пустить в ход интриги, чтобы навредить вашему величеству.

Ваше величество помнит, что наши шпионы наблюдают за действующим в одной из голландских провинций агентом-провокатором, англичанином по имени Овидайя Челон. Этот агент Голландской Ост-Индской компании, а тем самым де-факто и Вильгельма, в последнее время развернул бурную деятельность. В прошлом году он объездил полконтинента. Кроме того, побывал на нескольких крупных ярмарках, среди которых можно назвать Лейпциг и Стербридж. На данный момент он вернулся к себе на родину, в Лондон, где поселился под псевдонимом Невилл Риз неподалеку от Сейнт-Джеймс-сквер. Выдает себя за зажиточного дворянина из Кента. Его часто видели в порту, в кофейнях и тавернах, где он общался с капитанами и торговцами – с какой целью, сказать сложно. Вероятно, он просто использует эту возможность для того, чтобы быть в курсе происходящего на континенте.

Судя по тому, что довелось узнать нашим шпионам, этот Челон во время путешествий и на родине общался с лицами весьма сомнительного характера, некоторые из них являются заклятыми врагами Франции. Он регулярно встречается с этими мужчинами и женщинами, однако никогда со всеми вместе, только по одному и в разных местах. Кажется весьма вероятным, что эти люди, общим числом пять, образовали банду, очень сильную, цель которой, однако же, все еще туманна. Тем не менее ясно как божий день, что это группа заговорщиков под руководством Челона. Если теперь я сообщу вашему величеству, о ком идет речь, когда мы говорим о каждом из заговорщиков, вы поймете, почему я осмеливаюсь тратить ваше драгоценное время на эту аферу.

Первым в списке идет гугенот Пьер Жюстель, бывший слуга вашего правительства. Изучал греческую классику в Сорбонне, позднее был младшим секретарем одного из ваших министров, маркиза де Сенлей. Те, кто знаком с ним, описывают Жюстеля как умного молодого человека, хоть и еретика, однако остроумного; в отделе маркиза он выполнял задачу контроля левантийских торговых маршрутов. После отмены Нантского эдикта нахождение Жюстеля на государственной службе стало невозможным, по таковой причине его и сместили. Очевидно, после этого он перебрался в Англию и теперь работает в конторе канатной мастерской своего дяди в Спиталфилдсе, что, конечно же, является лишь прикрытием. Как теперь становится ясным благодаря его связи с Челоном, он планирует причинить вред вашему величеству, чтобы отомстить за несправедливость, жертвой которой, как полагает, он стал.

Второй из сообщников Челона – капитан по имени Кнут Янсен. Он родом из рыбацкой деревушки в Дании, Альтоны, и долгое время работал на Ганзейский союз, пока не попал под влияние голландцев. По их поручению он в прошлом, вооруженный lettre de marque[17], каперствовал[18] и неоднократно нападал на корабли вашего величества в Северном море. Наши агенты сообщают, что затем Янсен некоторое время находился за морем, вероятно в Батавии или Японии, но наверняка нам это не известно. Теперь же наши шпионы имеют возможность наблюдать его в компании с Челоном в одной из лондонских кофеен под названием «Ллойд», где они строят планы, склонившись над морскими картами.

Третья особа – женщина, именующая себя графиня Катерина да Глория э Орлеанс-Браганца. Я употребил слово «именующая», поскольку происхождение ее сомнительно. Сама она утверждает, что происходит из побочной ветви рода Браганца, того самого, из которого, как известно вашему величеству, происходит невестка английского короля Якова II. Однако поговаривают, что эта мнимая графиня происходит не из дворянского рода и не из Португалии. Один из наших шпионов, слова которого я привожу вашему величеству и прошу отнестись к ним cum grano salis[19], даже утверждает, что она простолюдинка из Лигурии, которая когда-то путешествовала по деревням вместе с актерами комедии дель арте[20]. Это может быть правдой, а может и не быть. Однако кажется очевидным, что в случае с графиней речь идет о прожженной мошеннице, которой уже неоднократно удавалось облегчить кошельки провинциальных английских дворян на значительные суммы денег. Для этого она использует различные имена, искусство переодевания и женское очарование. Последним госпожу да Глория Венера одарила в избытке.

Следующая особа, боюсь, слишком хорошо известна вашему величеству. Речь идет о графе Паоло Винченцо Марсильо, том самом болонском генерале, который когда-то состоял на службе у Габсбургов, за несколько лет до осады Вены был взят в плен османами и некоторое время жил среди них. Благодаря приобретенным там познаниям о быте и нравах турок его наняли венецианцы. В качестве секретаря посольства Марсильо сопровождал в Константинополь нового венецианского посланника Пьетро Чивана. Позднее, как наверняка помнит ваше величество, он состоял на службе у Франции и служил вам в войне против испанцев. Когда же под Кортрейком он безо всяких усилий сдал позиции врагу (приведя смешное оправдание, будто бы они все равно были бы захвачены и он просто хотел защитить своих солдат), маркиз де Лувуа с позором изгнал болонца из армии. Марсильо тоже сейчас находится в Лондоне и утверждает, что занимается ботаническими исследованиями. Вынужден признать, что его маскировка почти идеальна, ему принадлежат теплицы за пределами Лондона, он переписывается с учеными Королевского общества и недавно опубликовал трактат под названием «Dissertatio de Generatione Fungorum»[21], короче говоря, он выдает себя за ученого. На самом же деле этот солдафон, судя по всему, представляет собой сторонника переворота и дает советы врагам нашего государства вроде Челона в военных вопросах.

Последний, с кем общается Челон, самый загадочный из всех и, если ваше величество позволит мне сделать это личное замечание, самый интересный для вашего покорного слуги – Давид бен Леви Кордоверо. С этим сефардом Челон переписывается уже несколько лет. Это тем более необычно, что в минувшие месяцы он отправлял и получал гораздо меньше писем, нежели раньше (полагаю, ради соблюдения повышенной осторожности с учетом задуманной крупной интриги). Однако сейчас он переписывается с Кордоверо практически каждую неделю. Я бы очень хотел сообщить что-нибудь вашему величеству относительно содержания этих писем, вот только не могу, поскольку эти двое используют совершенно новый шифр, расшифровать который у меня до сих пор не получилось. Припадаю к вашим ногам, сир, поскольку мои познания в криптологии не столь глубоки. Я со смирением вспоминаю своего отца Антуана, который долгие годы служил вам в той же должности, и спрашиваю себя, сумел ли бы он расшифровать шифр этих заговорщиков? К сожалению, в остальном об иудее Кордоверо нам известно мало. Нельзя сказать, чтобы он был неизвестен в République des Lettres. Вот уже многие годы он публикует натурфилософские сочинения в самых разных журналах, а в остальном Кордоверо похож на призрак. Никто никогда не видел его, и мы не знаем, где он живет.

Письма Челона ему адресованы не на частный адрес и не в кофейню, а в торговую контору в Палермо. По всей вероятности, оттуда некое доверенное лицо переправляет их Кордоверо. Однако мне кажется маловероятным, что корреспонденцию переправляют в другой город на Сицилии или в Неаполитанском королевстве: там практически не осталось евреев. Возможно, письма отправляют в Османскую империю: в незашифрованных частях встречаются намеки на это.

Я полагаю, что все это – и, думаю, ваше величество со мной согласится – очень тревожно. Однако же еще более тревожным, нежели эти встречи в Лондоне, является то обстоятельство, что указанные личности намереваются в ближайшее время переправиться в Голландскую республику. Судя по всему, Челон заказал для себя и четверых других соответствующие билеты и арендовал уединенное имение в голландской части Лимбурга. Очевидно, задумано нечто крупное. Однако я все же предлагаю вашему величеству продолжать наблюдение. Особенно интересно, с кем из проживающих в Нидерландах мятежников и еретиков будут контактировать Челон и его сообщники. С позволения вашего величества я попрошу вашего государственного министра, маркиза де Сенлея, отправить в район Маастрихта одного из самых лучших своих людей, чтобы он самым тщательным образом наблюдал за заговорщиками и их действиями.

Ваш преданный слуга

Бонавентура Россиньоль

* * *

Для первой встречи, и Овидайя понял это почти сразу, кофейня не подойдет. Лондон вообще казался ему неподходящим местом для этого. Если не встречаться в самой уединенной и отдаленной комнате в башне Тауэра, за ними повсюду могли наблюдать и подслушивать. Кроме того, с момента воцарения Якова II на престоле большинство англичан стали полагать, что столицу наводнили французские шпионы и подстрекатели-иезуиты. Овидайя достаточно хорошо знал эти слухи, это была самая обычная протестантская паранойя на тему всемирного католического заговора, но доля правды в этом была. Новый король был еще слабее старого, и одному господу было известно, кто находится в Лондоне и самым тщательным образом записывает все, что слышит и видит, а затем, зашифровав, отправляет в канцелярию Вены, Парижа или Амстердама. Нет, лучше встречаться за пределами города.

Вот уже полчаса он ехал на запад. Оставив позади Лондон и его предместья, он скакал верхом на своем белом жеребце по дороге Роттен-роу, которая на самом деле называлась Routte de Roi[22] и проходила к югу от Гайд-парка. Еще через полчаса он проехал деревню под названием Хеммерсмит. За ней открывались бескрайние просторы. Дорога пролегала среди невысоких холмов, иногда встречались уединенные хутора. И больше ничего. Дальше было не совсем безопасно ехать одному по открытой местности. Если верить тому, что рассказывали в кофейнях, на дорогах в Оксфорд и Ридинг с недавних пор вовсю орудовали грабители. Однако Овидайя не слишком переживал. Во-первых, он путешествовал днем, а во-вторых, английские разбойники, в отличие, к примеру, от тех же французских, в целом были людьми вежливыми. Отдашь им полный кошель – и в обычной ситуации они отстанут от тебя, отвесив лишь пару затрещин и пожелав хорошей дороги. Поэтому он вез с собой сумку с несколькими шиллингами и гинеями, хотя на встрече она ему вряд ли понадобится. Если ее отнимут, он просто обратится к своему счету в Амстердамском банке. Он был похож на кувшин с вином из одной немецкой сказки, кредит его там казался просто неисчерпаемым, по крайней мере до сих пор.

Доехав до перекрестка, Овидайя свернул на дорогу в сторону Аксбриджа. Нужно было не пропустить небольшой поворот, который описал ему в своем последнем письме Марсильо. Речь шла об обыкновенной тропинке, наполовину скрытой высокими кустами шиповника. Направив коня по чуть уходившей в гору дороге, примерно через милю он заметил поместье. Построено оно было, скорее всего, во времена королевы Елизаветы – всего три коттеджа, расположившихся за небольшой изгородью, на них на всех были те острые фронтоны и соломенные крыши, которые так любили в то время. За ними располагался особняк из красного кирпича с дверью в форме арки и аккуратной башенкой. Еще здесь была конюшня и два странных длинных дома, почти полностью из стекла, – наверное, это и есть те итальянские изобретения, о которых он читал, те самые Giardini botanici[23], где генерал выращивает свои растения.

Овидайя проехал в проем в изгороди, мимо искусственного пруда, от которого расходилось несколько каналов. Он заметил, что сад сильно контрастирует с остальными частями имения. Он был гораздо новее и разбит, согласно современнейшим законам, большими четырехугольниками: симметрично заложенные грядки и как по линейке протянутые боскеты. Все дорожки проходили под прямыми углами. Всюду была заметна работа упорядочивающего и планирующего разума великого садовника.

Стоило ему выехать на площадку перед особняком, как навстречу ему бросился конюх, поклонился и молча увел его белого жеребца прочь. Пока он отряхивал пыль с одежды, навстречу ему из арки вышел еще один мужчина, верзила в потрепанной ливрее. На голове у него был парик, ужасно немодный. Тем не менее расшаркался он перед Овидайей по всем правилам. Выпрямившись, он произнес:

– Добро пожаловать в поместье Бедфонт Манор, милорд. Если вы последуете за мной, я покажу вам вашу комнату. Его светлость ожидает вас и остальных к четырем часам в большом зале. Около шести запланирован ранний ужин, если милорду будет угодно.

Овидайя с некоторым недоумением отметил, что Марсильо не стал дожидаться, как он спланирует встречу, а, судя по всему, разработал собственный сценарий.

– Остальные уже прибыли?

– Мистер Жюстель уже здесь, милорд. Больше никого.

– Хорошо. Вы могли бы кое-что сделать для меня до встречи?

– Конечно же, я к услугам милорда.

Овидайя отстегнул кожаные тубы длиной более трех футов, которые вез через плечо, и протянул лакею:

– Отнесите это в салон и позаботьтесь о том, чтобы карты, которые находятся внутри, повесили на стене. Кроме того, мне понадобятся мел и доска.

– Непременно, милорд. Однако граф Марсильо хотел сначала…

– Передайте ему, что для моего доклада по натурфилософии очень важно наличие этих предметов, – произнес Овидайя. – Тогда он наверняка не станет возражать против перестановки в салоне.

На лице лакея отчетливо читалось огорчение, однако он молча взял тубы и поклонился, а затем передал Овидайю заботам служанки, которая провела его в подготовленную для него комнату. Внутри особняк выглядел несколько запущенным. Снаружи он поначалу не заметил этого, однако теперь стало ясно, что во многих местах плитка потрескалась, штукатурка на потолке и стенах кое-где осыпалась или намокла. Обставляли особняк словно еще во времена правления Генриха VIII: с картин на Овидайю смотрели перекошенные физиономии, на стенных коврах были изображены рыцари с пиками и моргенштернами[24]. Кроме того, кое-где попадались доспехи, выглядевшие так, словно их действительно кто-то носил.

Когда служанка оставила его в комнате одного, Овидайя разобрал свои дорожные сумки и умылся из кувшина, стоявшего на буфете. Седельные сумки конюх уже принес наверх. Из них Овидайя вынул простые черные бриджи, шелковые чулки, сшитый по последней моде полукафтан с соболиной оторочкой, купить который еще год назад он ни за что не мог бы себе позволить. «Будь благословенна Голландская Ост-Индская компания», – подумал он. До сих пор она не призывала его быть экономнее, да и зачем? Конечно, за минувшие шесть месяцев он потратил больше денег, чем за предыдущие пять лет, однако в целом сумма, пожалуй, была ниже той, которую тратил начальник среднего звена на еду и шлюх.

Взяв сморщенное яблоко, лежавшее в миске у кровати вместе с несколькими апельсинами, он впился в него зубами. Фрукт оказался скорее кислым, нежели сладким, но вкус был довольно изысканным. Возможно, его вырастил сам Марсильо. Съев яблоко, Овидайя сел перед шифоньером с зеркалом и убедился, что парик сидит как полагается, и только после этого направился в салон.

Пожалуй, слово «салон» в качестве описания комнаты, в которой должна была состояться встреча, могло ввести в заблуждение. Речь шла скорее о большом зале в задней части здания с маленькими, высоко расположенными окнами из свинцового стекла и самыми разнообразными охотничьими трофеями, висевшими на стенах. Стены и пол были из голого камня, и только войдя в комнату, Овидайя почувствовал, что огромного камина в другом конце комнаты не хватит для того, чтобы прогнать вечерний холод, который скоро начнет заползать сквозь щели в ставнях и прорехи в крыше. Значительную часть комнаты занимал огромный стол. Можно было вообразить себе, как за ним заседали дворяне минувших веков, пили эль из оловянных кубков, под звуки лютни вырезали кинжалами ароматные куски из жареных фазанов и кабанов.

Марсильо предпринял попытку устроить у камина несколько более современную обстановку. Вокруг потрескивающего огня стояло несколько шезлонгов и кресел, на полу лежали толстые персидские ковры. Над камином висела огромная картина маслом, на которой был изображен город, состоявший, казалось, из одних только башен, высоких и тонких, несколько напоминавших минареты. Поскольку Марсильо был родом из Болоньи, Овидайя предположил, что, возможно, на картине изображен родной город генерала.

Вдоль стен стояли огромные шкафы, при виде содержимого которых сердце Овидайи забилось сильнее. Как и он сам, Марсильо был ученым, и, судя по всему, это было частью его коллекции. Здесь была чудесная перламутровая модель Солнечной системы, способная симулировать движение Солнца, Меркурия, Венеры, Земли и Луны; несколько черепов странной формы, отдаленно напоминавших человеческие; насаженные на булавки насекомые гигантских размеров; и вдобавок ко всему – весьма значительная коллекция минералов и полудрагоценных камней самых разных видов. Особое внимание Овидайя обратил на светлый камень, удивительным образом светившийся в полумраке большого зала. Мужчина взял его в руки и присмотрелся: камень светился зеленым. Что это – химическая реакция?

Марсильо и Жюстель сидели в креслах с высокими спинками, держа в руках бокалы с вином. Казалось, они очень веселы и довольны. Овидайя услышал, как громко захохотал Марсильо. Поскольку они сидели спиной ко входу, они еще не заметили его прихода.

Пьер Жюстель был красивым молодым человеком, высоким и стройным. Благодаря огненно-рыжим волосам гугенот мог бы легко выдать себя за ирландца. Одет он был в костюм, очень простой, без вышивки, сшитый, однако, из тончайшего гугенотского батиста. Жюстель ободряюще улыбался генералу, в то время как тот, судя по всему, шутил изо всех сил. Марсильо был похож на медведя, раза в два тяжелее Жюстеля и вдвое старше. Рассказывая о чем-то, итальянец описывал в воздухе круги трубкой, которую сжимал в левой руке. Держа ее мундштуком от себя, он то и дело тыкал ею вперед, словно рапирой. Только пройдя половину комнаты, Овидайя услышал, о чем говорят они оба.

– А каким образом вы заполучили это поместье, дорогой граф?

– Владелец, лорд Бедфонт, офицер и мой старинный знакомый, сражается на севере с какими-то мятежниками. И поскольку он, говоря между нами, близок к разорению, он передал мне Бедфонт Манор до своего возвращения. За это он получил от меня кое-какие деньги, кроме того, я забочусь о его саде. Бедфонт разделяет мою страсть к ботанике, а еще он боится, что в его отсутствие все, что он с таким трудом сажал, погибнет. И нельзя сказать, что его опасения совершенно беспочвенны, поскольку он в отъезде вот уже два года.

– Быть может, он мертв?

– Нет, каждые пару месяцев его управляющий, мистер Дайсон, получает письмо из окрестностей Лидса, где квартирует полк Бедфонта. А я тем временем довольно уютно устроился здесь, если можно так сказать с учетом этих временных мер, – и он махнул рукой, указывая на шезлонги и кресла.

– Некоторый ремонт действительно не помешал бы, – произнес Жюстель, вынимая из рукава серебряную табакерку.

– Для этого у хозяина дома не хватает денег, что является одной из причин того, что сейчас он находится в Йоркшире и рискует собственной жизнью. Надеется поправить свое материальное положение.

– Вы общаетесь с соседями?

– К счастью, нет. Не хватало еще связываться с такими людьми!

– Но почему же?

– Мой юный друг, заметно, что вы в Англии недавно. Пригласить в свой дом католика-итальянца – для обычных поместных дворян это все равно что ужинать с собственными крепостными. Управляющий тоже наблюдает за мной, словно Аргос Паноптес[25]. Думаю, он опасается, что я наставлю повсюду статуй Девы Марии, если его хозяин не вернется в ближайшее время. – И Марсильо громко расхохотался.

– Рад встрече с вами, джентльмены, а также тому, что вы пребываете в столь прекрасном расположении духа.

Когда Овидайя заговорил, оба мужчины обернулись к нему и поспешно поднялись.

– Овидайя Челон! – пророкотал Марсильо. – Добро пожаловать в мою скромную хижину, сэр.

Жюстель поклонился:

– Приветствую, месье Челон. Мы уже размышляли о том, в чем заключается особенность этих планов, которые повесили на стену.

– Как только мы все соберемся, я раскрою эту тайну, почтенный месье Жюстель. Но не ранее.

Марсильо похлопал его по плечу:

– Но присаживайтесь же пока с нами, выпейте бокальчик. Что это у вас в руке?

– О, прошу прощения, генерал. Это камень из вашей коллекции, который я рассматривал. Должно быть, забыл положить его на место. Что это за минерал?

– Lapis bononia, – ответил Марсильо. – Он светится в темноте.

– А я уже начал думать, что мне это привиделось.

– Нет, он действительно светится. Признаю, весьма слабо, но если положить его днем на солнце, то ночью он будет светиться, словно светлячок. Можете оставить его себе и испытать его свойства.

– Что вы, я не могу принять такой подарок.

– Полно вам. Не зря ведь он называется болонским. Дома у меня их целая гора в самом прямом смысле этого слова.

Овидайя поблагодарил хозяина и положил lapis bolonia в карман. Все трое сели у камина и выпили по бокалу отличного портвейна; по словам генерала, он был сделан в имении, которое поставляет вино даже королевскому дому. Тем временем они обсуждали новейшие известия из Лондона и Парижа. Жюстель, обладавший наиболее полной информацией о событиях во Франции, рассказал, что Людовик Великий приказал построить в Люксембурге и других местах новые оборонительные сооружения, чтобы защитить свои внешние границы от Аугсбургской лиги – союза Австрии с Испанией, Швецией и Баварией. А Марсильо слышал от одного из своих корреспондентов, что венский император продолжает гнать турок и собирает большое войско, чтобы осадить столицу Венгрии, Буду. Болонец как раз собирался поведать им, как он сказал, «в высшей степени потешную историю» о любимом коне османского Великого визиря Сари Сулейман-паши, когда большие двери в противоположной стороне зала открылись и в комнату вошел худощавый лакей.

– Месье, имею честь объявить о прибытии графини Катерины да Глории и мистера Янсена.

И, довольно элегантным четвертьпируэтом отойдя в сторону, он уступил место вновь прибывшим. Благодаря информации, полученной Овидайей от своего друга Пьера Бейля, он не думал, что Катерина да Глория действительно является португальской графиней. Однако если бы он встретился с ней без предубеждения, поверил бы безоговорочно. Женщина, которой было вряд ли более двадцати пяти лет от роду, шла по залу с такой грациозностью, что у сидевших у камина мужчин захватило дух. Они были настолько потрясены ее появлением, что едва не забыли встать и поклониться. Лицо у графини было безупречным, цвета слоновой кости, черты лица – тонкими, как у аристократки. А ее платье! На его фоне остальные присутствующие казались похожими на нищих. Оно было сшито из кремового сатина, украшено дюжиной жемчужин и стянуто сапфировыми аграфами. Рукава украшали многочисленные кабошоны из лунного камня. Она будто подплыла к камину; за ней тянулся длинный шлейф, тоже кремовый и украшенный множеством кружев. Но самым примечательным у графини был ее искусно уложенный парик. Ее большой головной убор из кружев был карамельного цвета. Каждый из confidants, как называли маленькие локоны возле ушей, представлял собой небольшое произведение искусства, кроме того, по цвету они были чуть темнее всего остального. Когда Катерина да Глория сделала реверанс у камина, Овидайя увидел, как дрогнули локоны на ее затылке, crève-cœur[26], как называли эту часть парика французы-сердцееды. Сомнений быть не могло: графиня способна была разбить мужские сердца.

Прежде мошенница не надевала настолько поразительных нарядов, поэтому он совсем не заметил Янсена, шедшего за графиней, словно телохранитель. Датчанин был человеком невысоким, росту в нем было едва ли пять с половиной футов, и тем не менее с первого взгляда было видно, что с этим человеком следует быть начеку. Янсена нельзя было назвать мускулистым, он был скорее сухощав, а его легкий пружинящий шаг напомнил Овидайе движения кулачного бойца. Если кто-то не придавал должного значения таким деталям, всегда оставался меч с корзинчатой гардой, висевший у него на боку, а также огромное ружье, которое выглядывало из-за спины. Поразительно большие бакенбарды украшали его гладко выбритое лицо, а одежда его была настолько же простой, насколько роскошной она была у графини.

Поскольку теперь они собрались все, генерал хотел было произнести небольшую речь, однако Овидайя опередил его:

– Добро пожаловать, благородная леди, почтенные джентльмены! Позвольте приветствовать вас здесь, в поместье Бедфонт Манор, которое столь великодушно предоставил в наше распоряжение граф Марсильо.

Он кивнул генералу и быстро продолжил, пока тот не успел вмешаться:

– Полагаю, что позже мы будем ужинать все вместе. Тем более важным кажется мне обратиться в первую очередь к делам. Как только слуги принесут нам напитки, мы сможем расположиться за большим столом.

– У камина будет уютнее, – вмешался граф.

– Да, но, поверьте, нам понадобится много места.

Вскоре после этого они расположились вокруг стола, перед каждым стоял бокал бургундского. Все четверо смотрели на Овидайю в ожидании.

– Как вам известно, мы хотим кое-что украсть.

Овидайя опустил руку в сумку, висевшую у него за спиной на спинке стула, и выудил оттуда книгу.

– А именно: вот это.

На странице был рисунок, изображавший ветку и несколько расположенных друг напротив друга пар листьев. Листья несколько напоминали лавровые. У черенка видны были небольшие круглые плоды. Все склонились вперед, чтобы рассмотреть растение. Марсильо разглядывал его пристальнее всех. Мгновение все молчали, а затем первым обрел дар речи Янсен:

– Дерево пряностей?

– Да, но не просто пряностей. Это рисунок, который я нашел в книге «La voyage de l’Arabie»[27]. Речь идет о кофейном кусте.

Графиня подняла бровь:

– Кофейные орехи растут на кустах?

– Кофейные бобы, если быть до конца точным, графиня, – произнес Жюстель и мило улыбнулся ей.

Овидайя кивнул:

– Тот самый кофе, который мы все так любим, как вам известно, готовят из бобов, которые жарят на сковороде, а затем измельчают в порошок в ступке или мельнице.

Сунув руку в карман сюртука, он достал несколько кофейных зерен.

– Вот так они выглядят до обжаривания.

Янсен хмыкнул, однако ничего не сказал. Овидайя пристально поглядел на него:

– У вас есть вопрос, сэр?

– Да, тот же, что и у всех, полагаю. Склады в Гамбурге и Амстердаме полны такого добра. Почему они должны чего-то стоить?

Овидайя поднялся, однако остальных попросил остаться на местах.

– Чтобы ответить на ваш вопрос, я попрошу вас всех посмотреть на карту у меня за спиной. Месье Жюстелю и Янсену она наверняка знакома, это карта Леванта и Аравии из «Zee-Fakkel» Иоганна ван Кёлена, из атласа, с которым сверяются все торговцы и моряки. Кофе, который вы пьете каждое утро в салоне или в кофейне, растет только здесь.

Он постучал пальцем по точке на юго-западе Аравийского полуострова:

– Битлфаки.

Графиня прикрыла рот рукой в перчатке. Жюстель склонил голову набок:

– Прошу прощения, сэр? Вы сказали…

– Битлфаки, совершенно верно. Так называется главный перевалочный пункт сырого кофе к северо-востоку от портового города Моха.

Генерал кашлянул:

– Могу ли я кое-что прояснить?

– Прошу вас, – произнес Овидайя.

– Мы все обычно произносим арабские слова неправильно, поскольку звуки, которыми пользуются эти язычники, труднопроизносимы. И никто, если позволите пошутить на ваш счет, не уродует иностранные слова хуже, чем англичане.

Овидайя вежливо улыбнулся.

– Место, которое мистер Челон называет Битлфаки, на самом деле называется Бейт-аль-Факих.

Гортанные звуки арабского языка легко слетели с губ Марсильо.

– Благодарю за помощь, генерал. Маршрут, по которому следует сырой кофе, следующий: его собирают в окрестностях Мохи, оттуда перевозят морем в Суэц и верблюдами – в Александрию. Там, в египетских складах, кофейные бобы закупают торговцы из Франции и Венеции. Как вы наверняка понимаете, все названные места находятся под контролем турок. Урожай собирается в Битлф… Бейт-аль-Факихе, там же высушивается. Сами плантации кофе находятся дальше к востоку. Больше нигде этот куст не растет. Поэтому, если хочешь украсть кофейное растение, нужно попасть туда, – произнося это, он указал на пустое место на карте, обозначенное красной точкой.

Он заметил сомнение во взгляде Янсена и поспешно продолжил:

– Вопрос, конечно, заключается в том, зачем вообще красть это растение. Ответ можно обосновать тем, о чем я уже говорил. В настоящее время производство полностью контролируют турки. Гранд-сеньор постановил, что всякого, кто попытается вывезти из его империи хоть одно растение, ждет смерть. Насколько серьезны османы в этом вопросе, демонстрирует следующий декрет. Смертная казнь полагается даже за вывоз плодов кофейного дерева.

– Разве вы только что не говорили, что речь идет о бобах? – переспросила графиня.

– Так называют их в народе, однако, как наверняка смог бы объяснить наш весьма сведущий в ботанике хозяин, речь действительно идет о зернах плодов. Дело в том, что боб, который арабы называют «бунн», окружен мякотью. Вот, посмотрите на рисунок.

И Овидайя показал кофейный плод в разрезе.

– Турки устроили так, что все плоды кофейного дерева после сбора варят в больших чанах, чтобы кожура и мякоть отстали от зерен.

– Зачем? – спросил Жюстель.

– Потому что таким образом зерна становятся бесплодными, – ответил Марсильо. – Я уже не первый месяц пытаюсь вырастить в своих теплицах саженцы из зеленых кофейных зерен, полученных из самых разных источников. Все тщетно.

– Сделанные бесплодными бобы или зерна приобретают в Александрии венецианские или французские торговцы, причем венецианцы все больше и больше отстают. С согласия гранд-сеньора торговля кофе фактически полностью осуществляется лучшими друзьями Порты в христианском мире – французами. Наш наниматель полагает, что, заполучив собственные растения, смог бы пресечь монополию этого неблагословенного союза.

– А кто наш заказчик? – спросила графиня.

– Этого вам знать не нужно.

Она поглядела на него, широко раскрыв свои большие карие глаза. Вероятно, большинство мужчин от подобного просто таяли.

– Мне всегда необходимо знать, на кого я работаю, мистер Челон.

– Честно говоря, с учетом размера премии, которая полагается вам в случае успеха, графиня, в этом нет необходимости.

– Неужели? Удивите меня, месье.

– Десять тысяч золотых дукатов каждому, если мы похитим достаточное количество кофейных растений и в целости и сохранности доставим их к месту назначения.

– Которое находится где? – спросил Жюстель.

– Порт на севере Европы. Точнее вы узнаете, когда растения будут у нас.

На миг воцарилась тишина. Овидайя увидел, что каждый из присутствующих мысленно пытается себе представить, как поступить с огромной суммой, которую он только что назвал.

– Кто-нибудь хочет отказаться? – спросил Овидайя. – Момент сейчас как нельзя более подходящий.

В комнате стало еще тише. Слышно было лишь потрескивание дров в камине.

– Превосходно. В таком случае я предлагаю немного перекусить, прежде чем мы перейдем к подробностям.

Все поднялись со своих мест, чтобы дать слугам возможность накрыть на стол и принести блюда. Жюстель предложил руку графине и хотел проводить ее к камину, однако Марсильо опередил его. Пока все трое удалились, а Овидайя складывал свои книги, Кнут Янсен встал у стены, широко расставив ноги и рассматривая карту. Достаточно громко, чтобы Овидайя сумел услышать его слова, он прошептал:

– Так-так, значит, тайное поручение.

Затем он засопел и добавил по-голландски:

– Vergaan onder corruptie.

Гибель из-за коррупции. Так интерпретировать сокращение названия Голландской Ост-Индской компании было довольно безвкусной шуткой, однако Овидайя понял, что по крайней мере Янсен точно знает, кто является их нанимателем. Остальные, вероятно, тоже догадываются. Однако это не важно. По крайней мере, на это стоило надеяться.

* * *

Овидайя зевнул и сделал еще глоток кофе. Они проговорили о своем небольшом похищении до полуночи. Когда все самые важные вопросы удалось прояснить, генерал Марсильо в честь такого праздника приказал подать крепкий пунш в чаше размером с череп быка. Потом итальянец произнес свою заготовленную речь, которую ему не давали возможности произнести на протяжении целого вечера. Овидайя при всем желании уже не мог вспомнить ни единой детали. Тем лучше отпечаталось у него в памяти, как Янсен и Жюстель опрокинули тяжелую хрустальную чашу с пуншем, чтобы допить последние капли. От одной мысли о запахе, этой смеси сахара, лиметты и ямайского рома, ему стало дурно. Кроме того, он смутно припомнил, что по пути в комнаты графиня шептала ему на ухо всякие двусмысленности. Овидайя не стал ее слушать. По крайней мере, так он решил, исходя из того факта, что проснулся поутру в обществе исключительно жуткого похмелья.

Он сидел за небольшим столиком у камина и изучал карту Аравийского полуострова, когда дверь распахнулась. Его обдало ледяной волной воздуха, и он инстинктивно положил руки на карту. Если бы не удержал ее, Аравия, чего доброго, взлетела бы в воздух, словно ковер-самолет, и, возможно, приземлилась бы в потрескивающем камине в двух метрах от него.

Генерал Паоло Марсильо был еще не брит, его длинные, почти седые волосы свисали на плечи, накрытые шелковым халатом, на ногах красовались турецкие туфли. Поглядев на Овидайю заплывшими водянистыми глазами, он пробормотал приветствие и протянул ему что-то круглое и красноватое.

– Доброе утро, генерал. Это ваш первый гранат?

– Да, он самый. Попробуем?

Овидайя кивнул, отложил карту в сторону и пригласил Марсильо присесть рядом с ним. Болонец со стоном опустился. Вынув из ящика стоявшего рядом столика кривой кинжал, он принялся резать гранат.

– Вынужден признаться, что сегодня утром я на улицу еще не выходил. Там по-прежнему ужасно холодно?

Начинался апрель, но было холодно. Вся Англия много месяцев замерзала. На континенте, и об этом было известно на основании изредка приходивших писем, ситуация едва ли была лучше. Движение товаров практически замерло, поскольку по Рейну, Эльбе и Темзе могли ходить только приспособленные для колки льда суда. В начале марта стало казаться, что весна постепенно вступает в свои права. Снег исчез, люди устраивали праздники. Они танцевали в грязи на улицах и полях, радуясь тому, что время снега и льда миновало.

Однако столь неуважительное поведение, по всей видимости, разозлило зиму, поскольку неделю назад она как будто началась снова. Снег не шел, однако все замерзло: и лужи, и небольшие стоячие пруды, образовавшиеся повсюду, и Темза со всеми ее многочисленными притоками.

– От теплицы до дома я бежал бегом, а там рукой подать. И вот ног почти не чувствую. Я ответил на ваш вопрос?

Овидайя молча кивнул. Невольно вспомнил, как Хук измерял температуру, и мысленно отругал себя за то, что перестал по утрам делать замеры термометром. Что ж, ему нужно было прояснить вопросы, которые важнее средней температуры в Уорвике или Саффолке.

Кинжал Марсильо со скрипом разрезал фрукт, на карту, лезвие и руки хозяина дома брызнула красная жидкость. Он взял половинку фрукта и протянул Овидайе. Тот принял ее и откусил. Генерал наблюдал за ним.

– Можете ничего не говорить. Лицо у вас перекошенное. Слишком кислый, я прав?

– Он действительно не настолько сладок, как ожидаешь от граната. Я думал, ваш ботанический сад отапливается.

– И это так. Причем равномерно. По указанию нашего гения из Гааги я приказал установить не только угольную печь, но еще и медные трубки, которые проходят между грядками. Они служат не для орошения, нет, по ним циркулирует нагретая печью вода.

Под «гением» Марсильо, без сомнения, подразумевал знаменитого натурфилософа Христиана Гюйгенса, с которым Овидайя связывался через Ост-Индскую компанию. И, обращаясь к генералу, он произнес:

– Простите меня за прямоту, но почему тогда этот фрукт столь несъедобен? Разве в таком случае он не произрастает в вашем ботаническом саду при тех же условиях, которые имеются у него в южных краях?

– Этот господин Гюйгенс – человек очень талантливый. Но пока он не придумает аппарат, который повторит свет солнца, этого важного ингредиента будет не хватать. Любой, по крайней мере любой итальянец, знает, что гранаты, а также апельсины и финики особенно сладки, если солнца много. Ваш соотечественник, Неемия Грю, пишет об этом в своей «Анатомии растений». Однако мне кажется, что для того, чтобы подарить этой жутко дождливой Англии больше солнечных лучей, потребовалось бы Божественное вмешательство.

– А что насчет нашего кофейного растения, генерал? Этим плодам тоже нужно большое количество солнца?

– Что ж, они ведь растут в Аравии.

– Однако же на высокогорье. Там может быть достаточно прохладно. Кроме того, я слышал, что Людовик Великий велел привезти в Версаль десять тысяч апельсиновых деревьев и более сотни его садовников круглый год поддерживают цветение определенной их части. Значит, это должно быть возможно.

Марсильо пожал своими широкими солдатскими плечами:

– Вряд ли мне нужно объяснять вам, что ботаника, как и вся натурфилософия, в конечном итоге основывается на накоплении познаний через опыт. Если наш друг Гюйгенс намеревается измерить скорость света, он делает это посредством экспериментов. Так и нам придется выяснить, как ведет себя кофейное растение, если поместить его в теплицу.

– Однако для этого нам нужно его сначала получить, – вздохнул Овидайя.

С верхнего этажа послышалась возня. Судя по всему, кто-то из гостей только что встал.

Марсильо резко наклонился вперед:

– Я должен поговорить с вами. Наедине, пока не спустились остальные.

– Прошу вас, генерал.

– Я считаю ваш план реальным, и я об этом вам уже говорил. Только вот… есть две вещи, которые меня тревожат. И обе они касаются бытия гераклидов.

Гераклиды, сыновья Геракла. Это понятие придумал Пьер Жюстель, опьянев от пунша.

«Геракл поехал к Гесперидам, чтобы украсть у королев нимф золотое яблоко, – декламировал он, подняв бокал. – Разве масштабы нашей кражи несопоставимы с этим? Мы украдем у властелина мира его самое драгоценное растение, вино ислама, Черного Аполлона! Мы – гераклиды! За нас!»

После этого все выпили еще по чашке пунша и весь вечер поминали гераклидов. Овидайя не стал возражать против этого понятия, хотя оно казалось ему дурацким. Однако, пока никто не думал называть его Гераклом, ему было все равно.

– Нас, генерал? Вы не могли бы выражаться яснее?

Снова возня. Встал еще кто-то.

– Я не уверен, что мы в полном составе, Овидайя. Я знаю, что комплектацией группы занимаетесь вы. Однако, как вам известно, по долгу службы мне поручали собирать необходимые для каждой операции войска в различных армиях.

– Понимаю. Что ж, полагаю, Кордоверо присоединится к нам позже. Его способности и связи могут нам очень пригодиться. Он бегло говорит по-арабски и выглядит – по крайней мере, я так полагаю – даже немного по-восточному: говорят, среди его предков были мавры.

Марсильо покачал головой:

– Нет, я о другом. У нас есть торговец-гугенот, мастерица перевоплощений, капитан, этот загадочный португальский еврей, о котором вы только что говорили, и ученый, то есть вы, – он слегка поклонился, – а также старый солдат, ботаник и знаток турок. Однако кое-чего не хватает.

– И вы снова говорите довольно туманно, друг мой.

– Прошу прощения. Я полагаю, что вы собрали группу из потрясающих талантов, и все же мне кажется, что нам потребуется еще один важный талант. Однако я не знаю какой. Называйте это интуицией, шестым чувством, если хотите. Игнорируйте, если вам угодно.

Овидайя покачал головой:

– Честно говоря, милый генерал, я испытываю примерно то же самое. С тех пор как много месяцев назад я принялся изучать полученный от моего друга Пьера Бейля список мужчин и женщин и некоторые в конце концов оказались здесь, меня что-то тревожит. Прежде я полагал, что подобная нервозность – просто часть моей натуры. Однако, возможно, вы правы и оно является результатом вполне определенного просчета. Я подумаю над этим.

Трухлявые половицы заскрипели под чьими-то шагами.

– Если вы хотите сообщить мне о второй своей тревоге до завтрака, то, пожалуй, это ваш последний шанс.

Генерал поглядел на половину граната, которую держал в руке.

– Да. У бейлербеев, турецких генералов, есть поговорка, которую я выучил в плену: «Победоносные воины сначала побеждают, а затем отправляются на войну, в то время как побежденные воины сначала отправляются на войну, а затем пытаются победить».

– Полагаю, тем самым вы хотите сказать, что мы должны как следует подготовиться, прежде чем отправляться в Моху.

– Да.

– Но ведь этим мы и занимаемся уже не первый месяц. Вы проводите эксперименты по транспортировке растений. Графиня шьет костюмы и изучает османские обычаи. Янсен проверяет все морские и сухопутные маршруты, в то время как Жюстель…

– Нет, я не это имею в виду.

– А что же?

– Сколько грабежей предприняли гераклиды в их текущем составе? Во сколько замков мы проникли, сколько стражников обманули и обезоружили? Сколько раз нам удалось уйти с добычей, потому что мы слепо доверяем друг другу, потому что каждый инстинктивно знает, как будет вести себя другой человек?

– Этот вопрос кажется мне риторическим.

– Однако же он важен.

Услышав шаги, они обернулись. В зал вошел Пьер Жюстель.

Овидайя поглядел на Марсильо.

– Вы имеете в виду, что нам нужно что-то вроде того, что в театральной среде называют генеральной репетицией? Что-то вроде тренировки?

Марсильо кивнул и хотел еще что-то добавить, однако Жюстель опередил его:

– Доброе утро, месье. Могу ли я попросить у вас чашку кофе?

Француз выглядел еще более помятым, нежели генерал. Овидайя задумался, не помешало ли что-то ему уснуть, после того как все они разошлись по своим комнатам, – интерес Жюстеля к графине был очевидным. Взаимен ли он? Он поднялся, взял серебряный сосуд, стоявший на каминной полке, налил из него немного кофе в чашку и протянул Жюстелю. Тот отпил, и брови у него поползли вверх:

– Черт возьми, какой крепкий! И отличный.

– Благодарю, месье, – произнес Марсильо. – Я отдал слугам строгий приказ готовить его в точности так, как готовили во время похода янычары, элитные турецкие солдаты.

– А их способ отличается от здешнего? – поинтересовался Жюстель. – То есть, я хочу сказать, не считая того, что вы здесь, полагаю, не используете воду из Темзы.

– Во-первых, они не хранят его в бочонках, – ответил Марсильо.

– А что вы имеете против доброго кофе из бочонка? – удивился Овидайя.

Марсильо презрительно фыркнул:

– Дорогой друг, подогревание уже сваренного кофе – дурная английская традиция.

– Вряд ли это можно делать иначе. Как и любой разливаемый в общественном месте напиток, кофе подлежит обложению королевским налогом на напитки. А для его исчисления кофе нужно сначала налить в бочонки указанного размера.

– Во Франции такого закона нет, – отозвался Жюстель. – Поэтому, например, в кофейне «Дез Аволь» кофе каждое утро варят свежий и не хранят никогда дольше десяти, максимум двенадцати часов. По моему мнению, это обеспечивает хороший вкус.

Марсильо тоже налил себе чашку.

– Турок поил бы им коней. Каждый напиток заваривают свежим в джезве, стальном кубке вроде этого.

– Сдается мне, это обычная восточная склонность к эффектам, – возразил Жюстель.

– Возможно. Но именно так я и велю его готовить, и только что вы весьма хвалили результат.

Гугенот снова отпил из чашки, шумно прихлебывая.

– Предполагаю, что во время путешествия нам доведется побывать и в турецких кофейнях, не так ли, мистер Челон?

– Полагаю, что так.

Марсильо засопел:

– Мне подойдет любой способ приготовления этого напитка, если я так устал, как сегодня утром. Единственные кофейни, в которые меня даже силой не затащишь, – это венские.

– Почему?

– То, что там делают с кофе, просто омерзительно.

Оба мужчины выжидающе глядели на генерала. По лицу Марсильо Овидайя видел, что болонец радуется возможности с самого утра поделиться своей первой страшной историей.

– Как вам известно, австрийцы – чрезвычайно изнеженный народ. А хуже всего венцы. Они считают кофе слишком горьким напитком, – презрительно фыркнул он, – и поэтому смягчают его по своему вкусу.

– Медом, граф? – поинтересовался Жюстель.

– Нет, они добавляют туда тростниковый сахар. Уже это само по себе достаточно отвратительно. Но кроме того, – и он с ужасом воздел руки к небу, – они вливают в него сливки!

– Нет!

– Клянусь вам!

Все согласились с генералом, что идея эта поистине отвратительна. Покачав головой, Жюстель устроился в шезлонге и на миг уставился в бездонную черноту своей кофейной чашки, а затем поднял голову и поглядел на Овидайю:

– Скажите, сэр, когда мы встретимся снова? И когда все начнется по-настоящему?

Овидайя поставил чашку на столик и сел напротив Жюстеля.

– Как вам известно, каждому из нас нужно осуществить еще много приготовлений. Что касается вас, то я попрошу в первую очередь использовать связи с вашими собратьями по вере и переправить нашу экипировку в Левант таким образом, чтобы об этом не пронюхали французы. Полагаю, никто не сделает этого лучше гугенота-эмигранта.

Жюстель улыбнулся несколько натянуто.

– Продолжим о канатах. Рисунки, которые я переслал вам, понятны?

– Мне, честно говоря, лишь частично. Но я показал их своему дяде, который заявил, что точно знает, как вяжут такие канаты. Наша канатная мастерская в Спиталфилдсе уже работает над этим.

– Отлично. Я сегодня же вернусь в Лондон, равно как и остальные. Если в ближайшие четыре недели вы не получите от меня иных известий, отправляйтесь в путешествие в Амстердам. Планируйте таким образом, чтобы прибыть туда в начале июня. В «Карпершук», кофейне на Мартеларсграхт, для вас будет оставлено сообщение.

– А потом?

– Поедете дальше, в указанное в сообщении место, которое, это я уже могу сказать вам, тоже находится в Генеральных штатах.

Жюстель допил кофе, посмотрел сначала на Овидайю, затем на Марсильо.

– Если я верно понял ваши слова, получается, что я должен ехать один. Разве не лучше было бы, если бы мы поехали все вместе?

Марсильо покачал головой:

– Лучше по отдельности.

– Вы сами сказали, граф. Беглый гугенот, впавший в немилость к «королю-солнце» генерал, мошенница, пират и фальшивомонетчик – такая пестрая команда, без сомнения, привлечет к себе внимание. Нет, мы отправимся к месту встречи поодиночке. А пока мы еще в Лондоне, каждый будет сам по себе. Только позднее мы будем путешествовать вместе в маскировке, которую подготовит для нас графиня.

При упоминании да Глории молодой человек едва заметно вздрогнул. Очевидно, он надеялся, что теперь станет видеться с ней регулярно. Придется ему еще немного потерпеть жжение в членах.

– Понимаю, сэр. – Он поднялся. – А теперь прошу меня извинить, я обещал графине сопровождать ее во время утренней прогулки.

Он поклонился и вышел из комнаты. Марсильо улыбнулся Овидайе:

– Быстро получилось. Наш Ромео уже весь горит.

– Кто такой Ромео, генерал?

– Ах, всего лишь персонаж бульварного романа. Если как следует подумать об этом, для такого любителя Греции, как Жюстель, больше подошел бы Леандр, не так ли?

– Жюстель – влюбленный Леандр. А наша графиня, в таком случае, – Геро, служительница Афродиты?

– Признайте, что она – леди исключительной красоты.

Услышав, как настоящий граф говорит о графине мнимой, Овидайя уверился, что единственная женщина среди них обзавелась по меньшей мере вторым почитателем. Оставалось лишь надеяться, что это не станет источником проблем. Их и без того достаточно.

* * *

Овидайя проехал Ньюгейт, спрятав руки поглубже в бобровую муфту. Проезжая мимо места, где возводили собор, он на миг остановился и поглядел на огромный недостроенный каркас строения, уходившего в серое лондонское небо. Из-за леденящего холода строительные работы приостановили, и ничто не указывало на то, что скоро они пойдут своим чередом. Мужчина снова тронулся в путь. Под сапогами похрустывала застывшая грязь. Если так пойдет и дальше, главная церковь Лондона никогда не будет закончена. Впрочем, вопрос лишь в том, к несчастью ли это, поскольку, судя по всему, ведущий архитектор Кристофер Рен – тот еще халтурщик. Несколько дней назад Овидайя беседовал в «Гресиане» с одним джентльменом, который видел модель нового собора Святого Павла. Архитектор приказал изготовить ее в прошлом году, и модель была неописуемо уродливой.

«Это просто кощунство: строить Господу нашему настолько отвратительный собор, – сказал его собеседник. Кроме того, – продолжал возмущаться мужчина, – проект напоминает некоторые церкви Рима, то есть это архитектура папистов. Парламент счел так же и заставил Рена внести различные изменения, что еще больше затянуло строительство».

Овидайя дошел до Чипсайда, почти не обращая внимания на множество витрин и ярких вывесок, украшавших торговую улицу, – настолько глубоко он был погружен в размышления. Самым значительным достижением Рена, по личному мнению Овидайи, было не строительство нового, а снос старого собора. Архитектор разработал для этого совершенно новую взрывчатку и в считаные секунды превратил главную церковь города в кучу легко перевозимых обломков. Среди ученых на протяжении многих недель шли ожесточенные споры о том, как такое массивное строение можно было полностью уничтожить с помощью нескольких просверленных дырок и небольшого количества черного порошка. Предполагалось, что для этого требуются очень точные расчеты.

То, что теперь Рен топтался на месте, не слишком удивляло ученого. Построить собор – задача необычайно сложная. Кроме строительных материалов и денег, нужны в первую очередь подходящие рабочие: ремесленники, подрывники, стеклодувы и каменщики, которым придется работать вместе на огромной строительной площадке, подчиняясь неслышному ритму. Овидайя невольно вспомнил собственный проект. «У Кристофера Рена, – подумал он, – уже хотя бы есть незаконченная постройка. А у меня только химеры и пестрая группа авантюристов».

Дойдя до Корнхилла, он остановился у лотка с каштанами и дал продавцу полпенни. За это он получил большой пакет засахаренных каштанов. Положив в рот один из них, он вспомнил слова Марсильо: «У меня такое чувство, что не хватает еще одного важного таланта».

Иногда старый солдат действовал ему на нервы со своими пространными речами и показной ученостью, однако сейчас Овидайя чувствовал, что Марсильо прав. Среди них выходец из Болоньи был не только самым старшим и опытным человеком, он был единственным, кто когда-либо решался на что-то подобное. Многие истории генерала казались Овидайе выдумкой, однако он не сомневался, что этот человек уже проникал в крепости или получал продовольствие за линией фронта. Больше никто из их отряда не мог сказать о себе то же самое.

Он побрел дальше, в сторону Лиденхолла, бросая в рот засахаренные каштаны, пока не заболели челюсти. При этом, размышлял он, весьма маловероятно, что им не хватает важного таланта. Он на протяжении многих недель снова и снова мысленно проигрывал и уточнял свой план, беседовал с экспертами, прочел множество трактатов о кофе, османской системе правления и других вещах. Снова и снова проверял, не нужно ли добавить других людей. И снова и снова приходил к выводу, что те, кого он нанял, достаточно талантливы и опытны, чтобы претворить в жизнь все аспекты кражи по отдельности…

На углу Лайм-стрит на глаза ему попался хорошо одетый джентльмен. На нем был охотничий костюм из тончайшей оленьей кожи с серебряной окантовкой и совершенно потрясающая шляпа французского покроя, на которой были закреплены три синих страусиных пера. Два гораздо менее хорошо одетых мужчины в щегольских костюмах из третьих, а то и четвертых рук пресмыкались и приплясывали перед ним. У одного из них в руках была деревянная дощечка, на которой на черной бархатной подложке лежали дюжины карманных часов. Даже с такого расстояния Овидайя прекрасно видел, что это реплики. Их отливали из свинца, затем рисовали на них циферблат и прикрепляли стрелки. Эти штуки показывали время примерно с той же точностью, что и камни. Хвастуны, которые не могли позволить себе купить настоящие часы, обычно клали подобные имитации в карманы жилетов и каждые несколько минут вытаскивали их, с важным видом поглядывая на стрелки, которые даже в день Страшного суда ни капельки не сдвинулись бы с места.

Никогда в жизни такой элегантный мужчина, как тот человек в костюме, не купит себе ничего подобного, и оба парня тоже должны были это понимать. Овидайя открыл рот, чтобы предупредить джентльмена, однако вместо этого положил туда очередной каштан, продолжая наблюдать за игрой. Воровство в Лондоне было не просто ремеслом. Оно превратилось в искусство и к тому же весьма серьезно основанное на кооперации дело. Оба продавца свинцовых часов были теми, кого в половине мира называют stalls, то есть участниками грабежа, стоявшими на стреме. Их задачей было привлекать к себе внимание кролика, то есть жертвы. И, судя по всему, у них получилось. Мужчина со страусиными перьями на шляпе сердито ругался на них по-французски, крича, чтобы они убирались к черту.

Таким образом, сцена была готова для нанесения удара. Его выполнял самый важный человек, который, собственно, и осуществлял кражу таким образом, что жертва практически ничего не замечала. Прошло некоторое время, прежде чем Овидайя сумел найти его. Увидел он его только тогда, когда мужчина отошел от джентльмена и чуть не столкнулся при этом со служанкой, которая торопливо шла по улице в противоположную сторону. Это едва не случившееся столкновение, конечно же, было частью инсценировки. В тот момент, когда вор едва не соприкасался с хватом, как называли третьего участника операции, он передавал украденный кошель. И не успел Овидайя раскусить следующий каштан, как служанка уже передала украденное следующему хвату.

Вор, который совершил кражу, тем временем исчез в толпе. Теперь оба продавца часов вдруг легко позволили прогнать себя и исчезли несколько секунд спустя. Француз выпятил подбородок, покрепче сжал шпагу и возмущенно пошел прочь. Скоро он будет возмущен еще больше. Покачав головой, Овидайя пошел дальше, снова размышляя над проблемой, которая немного напоминала задачу, стоявшую перед ворами. Только при условии совместной работы остальных участников вор мог…

Пакетик выпал у него из рук, упал на землю и разорвался. Каштаны покатились по грязной улице.

Вор. Кто их вор? Задача была настолько простой, однако ни он, ни Марсильо и уж точно никто из остальных не увидел леса за деревьями. А ведь на самом деле все было просто: им предстоит отправиться в самую могущественную империю мира и украсть там нечто ценное. Для этого нужно много всего, однако самое главное – нужен вор, вор-мастер. Рассмеявшись, Овидайя побежал по улице, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. Теперь он знал, что ищет. Оставалось лишь выяснить, кто самый лучший вор в мире.

* * *

Прошло некоторое время, прежде чем он сумел найти свободного извозчика. Когда он забрался в карету, возница обернулся к нему и поинтересовался:

– Куда желаете, сэр?

– Дворец Уайтхолл.

– К воротам Холбейн?

– Нет. Вам знаком небольшой вход чуть восточнее?

– Вы имеете в виду тот, что выше Скотленд-Ярда, полагаю?

– Да. Отвезите меня туда.

Возница хрюкнул утвердительно и щелкнул плетью. В темпе, показавшемся Овидайе слишком неторопливым, они покатили с Чипсайда на запад. Хотя реальной причины для спешки не было, усидеть на месте было тяжело. Овидайя беспокойно ерзал на мягком сиденье экипажа, снова и снова глядя в окно на напряженное движение. В какой-то момент впереди наконец показалась огромная королевская резиденция. Бросалось в глаза, что стены и ворота патрулирует большое количество солдат гвардии.

Во времена Карла II Уайтхолл тоже хорошо охранялся. Однако с тех пор, как во дворце поселился Яков II, открыто исповедовавший католицизм, предписания по безопасности стали еще более строгими. Новому королю повсюду мерещились враги, исступленные англиканцы и кальвинисты, которые только и ждут, чтобы взять штурмом Уайтхолл и вонзить ему, Богом проклятому паписту, узурпировавшему трон, кинжал между ребер, а затем насадить его голову на шестиметровую пику и поставить на ступеньках дворца неподалеку от Темзы – конечно же, не преминув предварительно окунуть королевскую голову в тмин и соленую воду, чтобы чайки не сразу разрушили все великолепие. Овидайя полагал, что так или примерно так и представлял себе ситуацию Яков. А еще он считал, что король совершенно прав в своих опасениях.

Экипаж проехал вдоль высокой дворцовой стены и остановился у маленькой неприметной двери, которой обычно пользовались поставщики. Овидайя вышел из повозки, расплатился с кучером и побежал к двери. Один из стражников недоверчиво поглядел на него.

– Что вам угодно, сэр?

– Мне бы хотелось попасть к Джону Гиббонсу. – И чуть тише добавил: – По делу о расследовании неких преступлений, жертвой которых я стал.

Вынув из кармана сюртука визитную карточку, он протянул ее стражнику. Тот кивнул, крикнул что-то второму гвардейцу и скрылся.

Официально Джон Гиббонс числился главным привратником Уайтхолла. На эту должность он попал благодаря своим связям с секретарем покойного Карла II и выплате довольно значительной суммы. Кроме того, все знали, что Гиббонс ловит воров. Только проведя продолжительное время в Амстердаме, Овидайя решил, что эта исключительно английская профессия кажется несколько странной. Если у одного из граждан Генеральных штатов что-то терялось или было украдено, он мог пойти к общественному приставу и подать заявление, после чего открывали дело. В Париже тоже – об этом он недавно читал в «Газетт де Франс» – с недавних пор наряду с Королевской службой маршалов существовала организация под названием «Ла Полис», которая занималась раскрытием преступлений. В Лондоне все это было не известно. Человеку, которого обокрали, просто не повезло, и ему предстояло решить, наймет ли он охранника – или охотника на воров, который вернет ему его вещи. О Гиббонсе говорили, что он лучший охотник в городе. У него были отличные связи с нижним миром. Поговаривали, будто эти связи слишком хороши для настоящего джентльмена. Что будто бы многие из тех преступлений, которые Гиббонс так эффектно раскрыл, были им же и инсценированы. Может быть, на него наговаривали, а может быть, и нет. Овидайе было безразлично. От Гиббонса ему нужна была информация, а не украденный товар.

Прошло минут десять, гвардеец вернулся и жестом велел Овидайе следовать за ним. Оказавшись за воротами, они пересекли Скотленд-Ярд в сторону Темзы. Солдат провел его к окрашенной зеленым двери, находившейся во фронтоне здания справа от них. Едва они подошли, как дверь открылась и на улицу вышел мужчина лет сорока. Он напоминал крысу, одетую в сюртук. Маленькие жадные глазки осмотрели Овидайю с головы до ног, и он тут же почувствовал себя виноватым.

– Я имею честь говорить с мистером Гиббонсом?

– Ваш покорный слуга, сэр. Прошу, входите.

Гиббонс провел его в уютный теплый кабинет, из которого был виден весь двор. Указав Овидайе на мягкое кресло, он даже предложил ему стаканчик дымящегося гипокраса, «от холода в костях», как он выразился. Столь изысканная вежливость по отношению к незнакомцу должна была бы насторожить, однако Овидайя предположил, что причиной гостеприимства Гиббонса стал его новый костюм: он стоил шесть гиней, и выглядел он в нем более зажиточным, чем был на самом деле.

Гиббонс устроился за своим письменным столом и произнес:

– Как я слышал, у вас что-то было украдено, сэр.

– Что ж, это не совсем так. Я хотел бы воспользоваться вашими услугами как охотника на воров, однако не для того, чтобы что-то вернуть.

– Ага. Что ж, в отличие от некоторых коллег, я строго соблюдаю закон и…

– Вы меня не так поняли, сэр. От вас мне нужна лишь информация. За подобающую плату, разумеется.

Слова «плата» и «подобающая», казалось, успокоили Гиббонса.

– И что же именно вы хотите знать?

– Меня интересуют мастера-воры.

– То есть фоины.

– Да, но не из тех, которые вытаскивают из карманов кошельки у богатых франтов на Чипсайде.

Гиббонс оскалил острые, как у настоящей крысы, зубы и свел брови на переносице.

– То есть вас интересует крупный калибр? Люди вроде Томаса Блуда?

Блуд был легендой, с тех пор как несколько лет назад стал первым и единственным вором в истории, которому удалось украсть драгоценности короны из Тауэра. Над планом этого мерзкого или героического деяния – тут мнения расходились – Блуд работал несколько месяцев. Несмотря на то что его поймали, этому парню удалось так впечатлить короля, что он не только помиловал его, но еще и возвел в дворянское сословие.

– Да, примерно о такого рода воре я думал. Чем, кстати, Блуд сейчас занимается?

– Ничем. Он мертв.

– Не могли бы вы назвать мне настолько же талантливых людей, как он?

– Большинство действуют скрытно и не хотят, чтобы имена их упоминались. Кроме того, не все они… доступны, если вы понимаете, что я имею в виду.

Овидайя поглядел на Гиббонса с наигранным выражением непонимания на лице, после чего тот насмешливо улыбнулся:

– Возможно, ваш интерес чисто академический. Возможно, вы намереваетесь написать трактат о мастерах-ворах. Однако гораздо вероятнее, что вы собираетесь нанять одного из этих людей. О каком надувательстве идет речь в этом случае, я даже знать не хочу. Но пока нужные бродяги сидят за решеткой, никакого проку вам от них не будет.

– Я готов заплатить и за тех, и за других, сэр, и за свободных, и за находящихся за решеткой. Главное, чтобы это были люди выдающегося таланта, если можно так сказать. Просто назовите мне лучших из тех, кого знаете.

– В Лондоне?

– В Англии и на континенте.

– Понимаю. Вы могли бы добавить кое-что еще, на чем должен специализироваться ваш мастер-преступник?

– Специализироваться?

– Кража, вымогательство, грабеж, похищение, убийство, – произнес Гиббонс совершенно беспристрастным голосом, словно перечисляя сорта эля. – Что он должен уметь?

Овидайя на миг задумался.

– Украсть что-то, что находится на хорошо охраняемой территории – с множеством охранников и стен между ним и… предметом.

– Вот как. Что ж, есть один… человек. Впрочем, это вам мало поможет.

Постепенно Овидайя начинал терять терпение. Он вынул из внутреннего кармана две гинеи, которые были зашиты под воротником, и положил их на стол.

– Говорите же. Дело не терпит отлагательств.

– Его зовут Луи, и он – граф Вермандуа. Среди экспертов его считают, пожалуй, лучшим вором в мире. Он очень хитер и ловок.

– Принадлежит к высшему дворянству Франции? Я-то полагал, они обкрадывают только собственный народ.

– Говорят, он крадет от скуки.

– И что же стало его величайшим трофеем на данный момент?

Гиббонс слегка наклонился вперед:

– Он украл нечто ценное у короля.

– Какого короля? Людовика Великого?

– Да.

– И что именно он украл?

– Этого точно никто не знает. Однако, судя по всему, это то, чем его величество очень дорожил.

– Почему я ничего не слышал об этой истории?

Гиббонс поднял взгляд на потолок, затем медленно произнес:

– Не поймите меня превратно, я очень уважаю нашего короля, да хранит его Господь. Но, в отличие от нашей терзаемой всеми Англии, во Франции царят закон и порядок во всем. И если кто-то ворует у короля, об этом не пишут в «Газетт де Франс». Никому не пришло бы в голову написать дерзкий трактат о таком происшествии. А тот, кто станет болтать об этом в кофейне, окажется в Бастилии – ровно до того самого момента, пока палач не наточит свой топор.

Овидайя кивнул. Гиббонс ему не нравился, но дураком назвать его было нельзя. Во Франции, в отличие от Англии, действительно действовала строжайшая цензура, и король мог любого, кто был ему не по нраву, отправить гнить в казематах, сколько ему заблагорассудится, одним lettre de cachet[28].

– Это интересно, мистер Гиббонс. А вы не знаете, где сейчас этот Вермандуа? Жив ли он вообще?

– На этот вопрос сложно ответить.

– Там, откуда появились эти гинеи, есть еще.

– Вы неправильно истолковали мое незнание, приняв его за жадность. Я просто не могу сказать вам, где он. А мои связи с Версальским двором, – и он слабо улыбнулся, – вероятно, не лучше ваших.

– Что ж, хорошо. Тем не менее благодарю за помощь.

Овидайя поднялся, пожал рук Гиббонсу и пересек двор в сторону Темзы. В голове он тем временем прокручивал списки множества корреспондентов и людей, с которыми он поддерживал связь. Кто из них был хорошо знаком с версальскими сплетнями?

Дойдя до причала, который называли Верфью, он махнул рукой одному из людей, которые всегда стояли там вместе со своими небольшими барками в надежде заполучить богатых клиентов. Спустившись к воде, он велел мужчине отвезти его к ступеням Блэкфрайра.

Оказавшись там, он вышел из лодки и поспешно бросился к кофейне, работавшей в том числе как место, где можно было отправить письмо за пенни. Протянув деньги хозяину, он заказал кофе, отказался от неизбежных монет с изображением турок и попросил вместо этого несколько листов бумаги, а также перо и чернила. Вооружившись всем этим, он сел за стол в углу и поспешно начал писать письма.

* * *

Женева, 7 июля 1688 г.

Дражайший месье Челон!

Сердечно благодарю вас за добрые слова. Я всегда рад новостям из Лондона или Амстердама.

С тех пор как мне поспешно пришлось бежать в Женеву, они стали поступать ко мне реже, нежели в те времена, когда у меня еще было место в Лувре. Также благодарю за трактаты, приложенные к вашему письму. Особенно за «Чем на самом деле является наикатоличнейшая Франция в правление Людовика Великого», написанного этим месье Бейлем, – сущий кладезь остроумия. Я позволил себе перепечатать памфлет у местного печатника, чтобы по возможности распространить его.

Однако перейдем к делу, к тому, в котором вы просили меня навести справки. Этот граф Вермандуа мне прекрасно знаком. Хотя я ничего не могу сказать относительно его настоящего местонахождения, однако могу сообщить вам некоторые детали касательно событий, которые привели к его исчезновению. Указанный граф – это Луи де Бурбон, один из многочисленных королевских бастардов. Поскольку Людовик Великий зачал малыша не с какой-то там потаскухой, а со своей тогдашней официальной любовницей, герцогиней де Лавальер, он признал ребенка и сделал его сначала законным, а затем графом.

Долгое время Вермандуа был королевским любимцем, хотя считался человеком весьма дерзким и высокомерным – многие полагали, что молодой человек напоминает стареющему монарху себя в ранние годы его правления. Как бы там ни было, молодой граф был вторым из сыновей короля, а поэтому обладал в Версале свободой шута, и юноша пользовался этим, чтобы по-всякому шутить с собиравшимся там высшим светом. Так, к примеру, говорят, будто он тайно продырявил прогулочную гондолу Луизы-Франсуазы де Бурбон, мадемуазель де Нант, так что несчастная утонула в Гранд-канале вместе со своими камеристками на глазах у всего двора.

Однако специализировался Вермандуа на том, что воровал у придворных различные драгоценности: карманные часы, декоративные ленты или табакерки – юный Луи мог украсть практически что угодно, и никто ничего бы не заметил. Как вы, вероятно, можете себе представить, с годами его кражи становились все более эффектными и рискованными, поскольку никто его не останавливал и он, пользуясь благосклонностью короля, считал себя неприкосновенным.

Однако летом 1685 года граф Вермандуа внезапно исчез из Версаля. Относительно его местонахождения ничего не было известно, поэтому история стала предметом многочисленных домыслов. Полуофициальная версия заключалась в том, что графа похитил шевалье де Лоррейн, любовник Филиппа Орлеанского, брата Людовика XIV. Говорили, что после этого нехристианского свидания Вермандуа полюбил мужской пол. Поговаривают, что впоследствии молодой граф совершенно открыто стал искать других партнеров для своих игр.

И таким образом он навлек на себя гнев Людовика Великого. Несмотря на то что всем известно, что брат короля предпочитает лиц своего пола, однако же, как говорится, quod licet Jovi non licet bovi[29]. Только потому, что монсеньор открыто позволяет себе держать любовника, это по весьма понятным причинам не позволяется бастарду, хотя и признанному.

Есть и другая история, которую рассказывают шепотом. Говорят, графу Вермандуа стало скучно обкрадывать высшее дворянство, поэтому он решил ограбить короля. Если бы он стащил у своего отца всего лишь носовой платок, возможно, Великий простил бы его. Однако, судя по всему, Вермандуа сумел незаметно проникнуть в покои его величества. Что он украл там, неизвестно, однако говорят, что король был настолько зол, что немедленно прогнал сына со двора.

Что бы ни было истинной подоплекой этой истории, с уверенностью можно сказать лишь о том, что с тех пор Вермандуа в Версале не видели, и в Лувре тоже, и в его резиденции на севере Франции.

Надеюсь, эта информация была вам полезна. Передавайте низкий поклон моему брату. Как увидите его, расцелуйте его за меня в обе щеки.

Ваш преданный слуга и так далее и тому подобное

Гийом Жюстель

* * *

Прошло некоторое время, прежде чем его глаза привыкли к телескопу, однако после этого Овидайя не мог отвести глаз от маленького золотого шара. Поначалу он счел объект грязным пятном, однако постепенно ему удавалось рассмотреть все больше и больше деталей. Золотисто-желтый цвет преобладал, но чем дольше он наблюдал за шаром, тем больше оттенков различал. Были там вкрапления бирюзового. Были темные пятна и линии, указывавшие на то, что объект имеет структуру, горы и долины, возможно моря и океаны.

– Это Сатурн? – спросил он, не отводя взгляда от небесного тела. – Я не вижу описанных вами колец, сеньор.

– Нет, это не Сатурн, это одна из лун Сатурна.

– Вы не дали ей имени?

– Пока нет, но некоторые из моих коллег были так любезны, что назвали ее луной Гюйгенса.

Овидайя опустил телескоп и выпрямился.

– Вы сказали, одна из лун Сатурна. Существуют и другие?

Его собеседник кивнул. Опираясь на палку, рядом с ним стоял Христиан Гюйгенс. Пожилому натурфилософу стоило больших усилий подняться в столь поздний час в свою обсерваторию на крыше собственного дома. То, что он сделал это, дабы продемонстрировать гостю свой лучший телескоп, свидетельствовало о том, как сильно он расположен к Овидайе.

По крайней мере, англичанин так себе воображал. Возможно, гостеприимство Христиана Гюйгенса было как-то связано со значительной суммой, которую заплатила компания за то, чтобы он помог Овидайе. В любом случае луна Сатурна представляла собой незабываемое зрелище, нечто, о чем он будет помнить еще очень долго.

– Лун Сатурна действительно несколько, месье Челон. Первую я открыл, но остальные четыре у меня увели. Первыми их обнаружил генуэзец по имени Кассини.

– И у них тоже нет имен?

– Почему же. – Гюйгенс наморщил нос. – Кассини назвал их Sidera Lodoicea, в честь Людовика XIV.

Sidera Lodoicea, звезды Людовика, – как будто мало того, что в честь этого человека называют города, реки и земли. Теперь даже в эфире никуда не деться от французского короля.

– Ученые задаются вопросом, – произнес Овидайя, – из чего состоят эти луны.

– Да. А еще – населены ли они.

Мужчина удивленно уставился на натурфилософа:

– Прошу прощения, сеньор?

– Что ж, в случае с Сатурном, Марсом или теми же лунами речь, совершенно очевидно, идет о сферах из земли и камня, вроде той, на которой находимся мы. Я придерживаюсь мнения, что если следовать законам логики, то было бы разумно предположить, что другие планеты тоже населены.

– Но кем же?

– Планетянами. Существами, вероятно, не так уж не похожими на человека.

– Вы уже публиковали что-то на этот счет?

– Нет, однако собираюсь. Пройдет еще какое-то время, прежде чем я закончу книгу. Она будет называться «Cosmotheoros».

Овидайя еще раз поглядел в телескоп. Луна Гюйгенса без изменений висела над головами. Ему сложно было представить себе планетян, которые разгуливают там и, возможно, тоже смотрят в похожий на их телескоп, прямо в эфир, разглядывая Землю. Снова обернувшись к Гюйгенсу, он произнес:

– Мне кажется, что эта ваша теория насчет людей на Сатурне настроит против вас Церковь.

– Римскую или протестантскую?

– Обе.

Гюйгенс махнул рукой, что должно было означать, что он считает соображения Овидайи не важными.

– В Библии не сказано, что в других мирах есть жизнь. Но там не сказано и того, что ее там нет. А теперь скажите мне, месье: зачем иначе Господу сотворять иные планеты? Вероятно же, для того, чтобы населить их другими созданиями.

– А почему Он так удалил их друг от друга и разбросал по эфиру?

Гюйгенс пожал плечами:

– Возможно, потому, что не хотел, дабы Его разные дети встречались друг с другом? Вероятно, Он полагал, что они станут воевать.

– Тогда, наверное, Ему следовало поселить французов и голландцев тоже на разных планетах.

Гюйгенс наморщил лоб.

– Вам нехорошо, сеньор?

– Ничего страшного. Но вы не возражаете против того, чтобы проводить меня вниз? Я старый человек, и здесь, наверху, мне несколько зябко.

Овидайя кивнул, соглашаясь, и помог стареющему хозяину дома спуститься по крутой винтовой лестнице. Когда они спустились на первый этаж, Гюйгенс устало опустился в кресло у камина.

– О! Жаль, у меня нет одного из этих подъемников, как у Эрхарда Вейгеля.

– Подъемника, сэр? Что это такое?

– Вейгель – натурфилософ из Ены, – кряхтя, произнес Гюйгенс, подкладывая себе под спину подушку. – Он велел устроить в своем доме шахту, в которой на канатах висит небольшая деревянная платформа. С помощью рычага ее можно поднимать и опускать. Отличное изобретение для транспортировки пивных бочонков. И стариков, которых мучает подагра.

– Возможно, вам стоит прилечь, мейстер Гюйгенс. Мы могли бы обсудить остальное и завтра…

– Чушь, месье Челон! Я никогда не ложусь спать ранее трех часов ночи. Зато сплю довольно долго, до обеда вы меня вряд ли увидите. Все, что мне нужно, – это бокальчик. Вы не будете так любезны?

– Конечно, сеньор.

Овидайя направился к столу, на котором стояло несколько бутылок, налил им по бокалу коньяка. У старика, и это удивило его еще во время прошлого краткого визита в Гаагу, не было ни слуги, ни секретаря, который выполнял бы вместо него письменную работу или помогал проводить эксперименты. Когда он спросил об этом, Гюйгенс заявил, что предпочитает жить и исследовать в одиночестве, нежели «заниматься этим в обществе слабоумных, хотя для этого мне и придется самому чистить туфли».

Он протянул Гюйгенсу бокал коньяка и отпил из своего.

– Кстати, такое количество часов не мешает вам спать, сеньор?

Овидайя указал на часы с маятником в количестве не менее двадцати, стоявшие или висевшие в большой комнате, бесконечное тиканье которых создавало фоновый шум не тише потрескивания огня в камине перед ними. Со времени приезда вчера вечером в дом Гюйгенса он почти не смыкал глаз: что-то постоянно било или звонило.

– Ах, всю эту хорологию я уже и не слышу вовсе. Я люблю все, связанное с изготовлением часов. Кстати, вы уже видели моего турка?

Внезапная смена темы несколько сбила Овидайю с толку.

– Вашего турка? Я думал, у вас нет слуг.

Гюйгенс хитро, по-мальчишески улыбнулся.

– Загляните за занавеску, туда, между двумя напольными часами.

Овидайя подошел к красной бархатной занавеске, на которую прежде внимания не обращал. Отодвинув ее в сторону, он испуганно отпрянул и услышал за спиной хихиканье старика. Овидайя глядел в мрачное лицо османского паши с огромными закрученными усами. На голове у него был массивный тюрбан с маленькой красной шапочкой посредине. Спереди на головном уборе было прикреплено голубое страусиное перо. Верхняя часть корпуса турка была одета в халат. Нижней части не было – там, где заканчивался торс, находился небольшой комод из орехового дерева.

В полумраке салона Овидайе на миг показалось, что турок живой. Внимательнее присмотревшись к кукле, он понял почему. Лицо турка было сделано из искусно раскрашенного фарфора. Глаза были стеклянными и словно сверлили его взглядом. Руки тоже были фарфоровыми и выглядели совсем как живые. На них были даже ногти, а на одном из пальцев у турка было массивное кольцо с аметистом.

За спиной у Овидайи послышался голос Гюйгенса:

– Эта механическая кукла турка, если позволите подобную нескромность, изощреннее любого автомата, который когда-либо создавал де Жен.

– У меня была когда-то одна из его уток, – ответил Овидайя, не отводя взгляда от паши.

– А что она умела?

– Ходить. И есть.

– Неплохо. Насколько мне известно, де Жен хотел сделать даже такую, которая оставляла бы фекалии. Мой турок лучше. Он сделан по принципу искусства часовщиков и может справиться с различными приспособлениями.

– Например? – поинтересовался Овидайя.

– Видите переключатель в одном из ярусов парика?

Мужчина кивнул. В дерево были вставлены два вращающихся колесика. На одном видны были буквы «В», «К» и «П». На втором – числа от одного до пяти. Овидайя обратил внимание, что на правой стороне комода есть три круглых отверстия, в которых опять же видны буквы «В», «К» и «П». Слева их было еще пять. Все они были пронумерованы и чуть поменьше диаметром.

– Подойдите к буфету и возьмите там три бутылочки, а еще пять бокалов. Вставьте все это в углубления.

Овидайя взял по одной бутылке коньяка, портвейна и водки. Затем сходил еще раз, взял бокалы. Поставил их в предназначенные для этого отверстия – портвейн в углубление с буквой «П», водку – с буквой «В» и так далее.

– Поверните одно колесико на букву «К», а второе – на двойку. А теперь нажмите на драгоценный камень посредине его тюрбана.

Он выполнил указания. Стоило ему нажать на камень, как в паше пробудилась жизнь. Он дважды моргнул и слегка наклонил голову вперед, затем поднял правую руку. Откуда-то донеслись звуки работающего часового механизма. Турок взял бутылку с коньяком. К удивлению Овидайи, он мог двигать не только рукой и запястьем, но и всеми пальцами. Они обхватили бутылку и подняли вверх. Затем корпус на возвышении повернулся, одновременно с этим бутылка наклонилась горизонтально. Когда горлышко оказалось над первым из пяти бокалов, турок слегка наклонил ее. В сосуд пролилась янтарная жидкость. Овидайя был совершенно уверен в том, что она выльется из бокала, однако в последний момент паша изменил положение запястья, отвел бутылку на несколько дюймов вправо и снова налил. Закончив с этим, он поставил бутылку и снова склонил голову.

– Это просто невероятно, сеньор. Сколько вам потребовалось времени, чтобы добиться того, чтобы он не пролил ни капли?

– Я потратил на это много месяцев. И много хорошего коньяка.

Менее склонный к натурфилософии наблюдатель спросил бы, наверное, зачем нужна такая забавная игра, однако Овидайя догадывался, какие невероятные познания в часовом искусстве вложены в этого турка. Достаточно лишь небольшого отклонения, и автоматика даст сбой и турок разольет жидкость. Смыслом и целью существования турка было продемонстрировать способности Гюйгенса и показать, что можно сделать с помощью техники.

Овидайя молча взял оба бокала и вернулся к хозяину дома.

– Я потрясен, сэр.

– Благодарю. Видите, иметь меня в союзниках в некотором смысле полезно. Я могу снабдить вас часами, телескопами и различными другими изобретениями, о которых даже большинство натурфилософов никогда не слышали. И раз уж мы заговорили о часовом деле, – Гюйгенс выпрямился и вынул из кармана домашнего халата кусок бумаги, – разве их не было в вашем списке?

Он развернул бумагу, надел на нос пенсне, а затем прочел звучным голосом:

– Пять переносных часов с очень точным ходом.

– Совершенно верно, сеньор. Я слышал, что ваши часы славятся точностью.

– Совершенно верно. Однако же?

– Однако можете ли вы выразить эту точность в цифрах? Для меня было бы важно совершенно точно знать величину отклонения. Сколько она составляет в день?

– Я бы сказал, около десяти.

– Десяти минут? Хорошо, спасибо.

Гюйгенс раздраженно уставился на него. По всей видимости, он обидел великого механика и натурфилософа, однако не понимал, чем именно.

– Месье Челон, – произнес Гюйгенс, – я вас очень прошу – десять минут? Мои часы теряют самое большее десять секунд в день.

– Секунд? Но… но ведь это…

– Невозможно? Что вы. Но скажите, зачем вам нужно настолько точное мерило времени?

– Я хочу создать ситуацию, когда два человека, находящиеся в двух разных местах, сделали нечто в одно и то же время и чтобы для этого не требовался сигнал, выстрел из картауны[30] или вроде того.

– Полная синхронность.

– Совершенно верно, сеньор.

– А если часы не сработают?

– Я не сомневаюсь в качестве ваших аппаратов, мейстер Гюйгенс.

– Я обычно тоже, но, если я правильно понял, ваш маленький разбойничий набег будет происходить в пустыне.

Овидайя замер.

– Откуда вы знаете?

Гюйгенс хитро улыбнулся:

– Я не совсем из ума выжил. Конечно, в этом есть свои недостатки.

Овидайя вздохнул:

– Простите меня, сеньор. Вы слишком умны, чтобы от вас можно было что-то скрыть.

Гюйгенс отпил из бокала и облизнул губы.

– Совершенно верно. И, если мне поручают, с одной стороны, создать теплицу, которая симулирует южные температуры, а с другой – платят мне, чтобы я подумал об охлаждающем устройстве, я делаю вывод, что вы хотите перевезти нечто, предположительно растение, сначала через раскаленную пустыню, а затем через более холодные места.

– А как же набег?

– Ничего другого не остается, с учетом таинственности, которую вы напускаете. Кроме того, я, конечно же, навел о вас справки.

Гюйгенс заморгал с весьма довольным видом.

– В конце концов, вы не единственный, кто обитает в République des Lettres.

Овидайя поклонился:

– Признаю свое поражение, сеньор.

– Хорошо. Расскажите же мне, в чем именно заключается ваш план, тогда я смогу помочь вам.

– Согласен. Однако теперь я буду молиться, чтобы шпионы нашего противника были и вполовину не так остроумны, как вы. Иначе приключение закончится, даже не начавшись.

– Будем надеяться. Но теперь за работу. Давайте разберемся с вашим списком.

* * *

Париж, 2 мая 1688 г.

Дорогой капитан де Полиньяк!

Хотя я знаю, что вы только недавно вернулись из опасной миссии, вынужден снова прибегнуть к вашим услугам. Задуман заговор, о котором я немедленно должен вам сообщить.

Есть один англичанин по имени Овидайя Челон, за которым мы наблюдаем вот уже некоторое время. Этот человек является агентом-провокатором и ближайшим доверенным лицом принца Вильгельма Оранского. В минувшие годы он провернул несколько отвратительных дел. В числе прочего он профинансировал и организовал восстание Монмута. Кроме того, он поддерживает распространение трактатов, порочащих его величество. Недавно он с помощью своих сообщников поручил допечатать в Женеве запрещенный еретический трактат гугенотского агитатора Пьера Бейля, а оттуда переправить его в Лион, чтобы отрицательно повлиять на общественное мнение во Франции. Он водится со знаменитыми преступниками, пиратами и дезертирами.

Все указывает на то, что этот англичанин планирует дальнейшие преступления, – кажется, его ненависть к его величеству просто безмерна. Нам известно, что некоторое время назад он покинул Лондон, чтобы отправиться в Генеральные штаты, где поначалу провел несколько дней в Гааге. Месье Россиньолю удалось перехватить часть корреспонденции Челона. Несмотря на то что он был достаточно умен, чтобы не отправлять большинство своих писем через Париж, вместо этого он доверяет их почте Габсбургов. Судя по всему, он считает, что они не сотрудничают с Францией. И действительно, уловка Челона сработала и некоторое время наш Черный кабинет его не замечал. Однако после тайного вмешательства нашего посла в Вене письма провокатора копируют императорские почтологи Гамбурга и Нюрнберга, а оттуда переправляют в шифровальный секретариат Венского Хофбурга. Несмотря на то что между Версалем и Веной действительно существует некоторая натянутость, император Леопольд I, как известно, всегда весьма близок к банкротству. Поэтому он продает другим монархам драгоценности, которые выуживают его криптологи из вскрытой корреспонденции, – в том числе его величеству, если цена его устраивает. Таким образом мы, хоть и с опозданием и, возможно, не полностью, получили следующую информацию: Челон собирает экспедицию, точная цель которой пока не ясна. Для этого он переписывается с разными личностями из Леванта, особенно с проживающим в Турецкой империи евреем по имени Давид бен Леви Кордоверо; к нашей величайшей досаде, письма эти зашифрованы. Поэтому можно предположить, что он задумал что-то, касающееся наших торговых постов в Средиземном море или, возможно, наших турецких союзников. Что это может быть, мы не знаем.

В последнем сообщении Россиньоля говорится, что сейчас Челон и остальные заговорщики поселились в уединенном поместье в Лимбурге. Прошу вас поехать туда как можно скорее и самому составить представление о ситуации. Я не стану напоминать вам о необходимости сохранять тайну и секретность, поскольку вы знаете обо всем этом гораздо лучше, чем я. Меня же важные дела отзывают за границу. Поэтому по всем вопросам обращайтесь к месье Россиньолю, который окажет вам посильную помощь. Да поможет вам Господь в ваших начинаниях! Его величество рассчитывает на вас и «черных мушкетеров»!

Подп.

Антуан Кольбер, маркиз де Сенлей, министр королевского дома

P. S. Сегодня ближе к вечеру я отправлю посыльного к вам в отель с копиями различных документов, которые перехватил Россиньоль; возможно, они помогут пролить свет на это дело.

P. P. S. Если в своем расследовании вы наткнетесь на документы Челона, обратите внимание, что зачастую он использует кажущуюся ничего не значащей корреспонденцию, чтобы скрыть в ней свои послания. Передайте все Россиньолю.

Часть III

И только изредка я создаю полезное, не мой это путь. Знания – вот единственная цель моей жизни.

Томас Шэдуэлл. Ученый. Комедия и т. д.

Капитан Гатьен де Полиньяк сложил письмо и спрятал в карман своей форменной куртки. Из другого вынул черные четки и принялся задумчиво перебирать бусины. Слегка выпрямившись, он стал напевать под нос «Мистерию» Гауди, проделав это трижды. Закончив, он поднялся с лежавшего на обочине дороги ствола дерева, на котором сидел, и направился к мельнице. Она была выкрашена в ржаво-красный цвет и обладала четырьмя большими, обтянутыми грубой холстиной крыльями, однако они не вращались. Пройдет еще немало времени до того момента, как они снова завертятся, поскольку до урожая было еще далеко. В том числе по этой причине оказалось достаточно просто убедить мельника в том, чтобы на некоторое время тот передал им дом, двор и мельницу. Полиньяк дал мужчине, имя которого уже забыл, тридцать пистолей и посоветовал немедленно отнести золото в Маастрихт или Венло и не показываться здесь ближайшие пару недель.

Мушкетер вошел в здание мельницы. Внутри пахло влажной соломой и прелой мукой. Он узнал, что этот Челон поселился в Лимбурге, в абсолютной глуши, и это поначалу показалось ему странным. За городом чужаки всегда привлекают к себе внимание, даже если не делают ничего необычного. Жизнь крестьян настолько монотонна, что этим беспечным людям даже мертвая косуля на обочине дороги может служить темой для разговоров на протяжении многих дней. Гораздо проще залечь на дно в городах. Так почему этот тип не остался в Гааге или Амстердаме?

Полиньяк поднялся по скрипящим ступенькам наверх. Ответ был прост: Челон жил в поместье Питерсгехефт, примерно в двух милях отсюда, и несмотря на то, что незамеченным остаться не мог, безо всякого труда в свою очередь заметил бы любого шпиона или просто слишком любопытного собирателя ягод. Провинция Лимбург была плоской, как галета, можно было увидеть приближение любого на расстоянии многих километров. Местность просто отвратительная, и оставалось лишь надеяться, что Людовик Великий однажды пробьет плотины и все это исчезнет. Холмов или высоких деревьев просто не существовало, одна бескрайняя равнина. Соответственно, здесь не было никаких наблюдательных пунктов, с которых он и его люди могли бы наблюдать за англичанами, – кроме мельницы.

Полиньяк дошел до уровня галереи. Она находилась ниже вращающейся верхушки мельницы, здесь можно было осматривать окрестности с маленького балкона. Впрочем, это было довольно заметно, поскольку наблюдателя тоже было легко обнаружить. Феррата, его адъютанта, нигде не было видно. «Хорошо, – подумал Полиньяк. – Он забрался в наше воронье гнездо, как я ему и приказывал».

– Феррат, вы там, наверху? – И он поднял голову, глядя на переплетение деревянных брусьев, веревок и шестерней. Под самой крышей что-то шевельнулось.

– Я сижу здесь, наверху, капитан. И вам тоже следует сюда подняться.

– Оно того стоит?

За сегодняшний день Полиньяк забирался туда уже дважды, переходил с одной балки на другую, словно какая-то макака, чтобы добраться до маленького слухового окна в крыше, из которого с помощью подзорной трубы хорошо видно было, что происходит во дворе у Челона, но пока что ничего особенного там не было. Поэтому он не испытывал особого желания лезть туда снова, опять же, напрасно. Он увидел, что широкое бретонское лицо Феррата показалось рядом с балкой. Его черный парик был обсыпан чем-то белым, и это вряд ли была пудра.

– Кажется, дело пошло, капитан.

– Вы не могли бы выражаться несколько яснее, а? Вам есть о чем доложить?

– Думаю, да, месье капитан. Вот только я не знаю о чем. Они чем-то заняты во дворе, возятся с какой-то… аппаратурой. Я такого никогда раньше не видел.

Загадочные слова Феррата пробудили в Полиньяке любопытство, поэтому он ухватился за канат, поставил сапог на выступ в стене и взобрался на первую балку, затем на вторую. Когда он оказался наверху, Феррату, сидевшему свесив ноги с большой поперечной балки, пришлось немного подвинуться, чтобы для Полиньяка нашлось место. Адъютант протянул ему подзорную трубу. Мушкетер выдвинул ее и осторожно просунул в маленькое отверстие.

– Что за чертовщина?

Приходилось признать, что Феррат не преувеличивает. По всей видимости, Челон и некоторые из его приспешников решили воспользоваться погодой, чтобы поработать на улице. Во дворе перед главным зданием они установили несколько столов, заваленных бумагами и другими рабочими материалами. Он увидел рабочую поверхность с множеством стеклянных колб и пиал. Там стоял Челон. С первого взгляда было видно, что этот англичанин человек ученый. Он не был ни мускулистым, ни стройным, и спина у него была круглой, как у всех завсегдатаев кофеен. Тем не менее он буквально лучился энергией. Работал он быстро, насыпал порошки и настойки в стеклянные колбы, что-то толок в ступе. В таких вещах Полиньяк не разбирался, но все это показалось ему похожим на алхимический эксперимент. Спустя минуту или две Челон высыпал истолченный материал в две трубочки и отошел в сторону. Полиньяк повернул подзорную трубу, чтобы проследить за ним.

Англичанин прошел несколько метров до небольшой каменной стены, у которой его ждал другой мужчина. Он был несколько моложе и не похож на англичанина: для этого он был слишком хорошо одет. Возможно, это тот самый еретик-гугенот, о котором писал в своем письме Россиньоль.

Челон взял трубочки и положил на стену высотой примерно фута четыре, отделявшую двор от огорода. Вынул из кармана грузило и принялся что-то измерять. Через некоторое время он снова убрал его и что-то сказал гугеноту. Тот скрылся из виду и вскоре вернулся, держа в руках молоток и зубило. Челон взял у него инструменты и принялся с их помощью проделывать две дыры в строительном растворе у основания стены, примерно на расстоянии локтя друг от друга. Закончив с этим, он вставил туда металлические трубочки. Что было потом, Полиньяк не очень хорошо понял, поскольку сидевший на корточках у стены англичанин закрывал ему обзор.

В какой-то момент Челон поднялся и махнул рукой гугеноту, велев отойти. Тот послушался, и по его торопливым шагам и выражению лица Полиньяк понял, что он относится с огромным уважением к алхимическому оборудованию Челона. Челон тоже исчез. Полиньяк пытался проследить за ним с помощью подзорной трубы, но почему-то не отвел взгляда от стены. Какое-то время ничего не происходило, а затем из стены вылетела маленькая тучка черного дыма. Полиньяк увидел вспышку и услышал выстрел, затем второй. Заморгал. Значительная часть стены просто исчезла.

– Там стреляют, капитан! – взволнованно воскликнул Феррат. – Вы видите стрелка?

– Нет. Они вообще не стреляют.

– Но звук – что он означает?

– Черт меня побери, если я знаю, – проворчал Полиньяк.

Водя подзорной трубой из стороны в сторону, он пытался увидеть Челона и гугенота. Заметив движение в одном из окон главного здания, он замер. Сквозь круглые оконные стекла он видел лишь очертания человека, сколько бы ни перенастраивал трубу. Но то, что он увидел, заставило его замереть. У окна сидел или стоял мужчина спиной к нему. Он был одет в тюрбан, на турецкий манер, с красной шапочкой посредине, обмотанной белыми полотнами. Кроме того, он разглядел страусиное перо. Об османах Полиньяк знал не слишком много, однако в целом действовало следующее правило: чем больше тюрбан, тем важнее его обладатель, а этот головной убор был весьма внушительных размеров. Может быть, паша или бей? Незнакомый турок размахивал руками, снова и снова поворачивал голову. Вероятно, он с кем-то беседовал. Полиньяк предположил, что этот кто-то – генерал Марсильо, поскольку, как ему сообщили, болонец великолепно говорил по-турецки. Вот только как этот осман попал в Лимбург? И что ему здесь нужно? Полиньяк знал, что скоро нужно будет отправлять депешу в Париж, однако сначала он хотел посмотреть, чем занимаются Челон и гугенот. Он снова принялся водить подзорной трубой и вскоре нашел обоих. Они стояли у мельничного пруда, протянувшегося слева от главного здания, хлопали друг друга по плечам, по всей видимости поздравляя.

Полиньяк зажал подзорную трубу под мышкой и вынул трубку. Раскурив ее, он вставил мундштук между зубами, а затем снова поглядел в телескоп. К Челону и еретику, все еще стоявшим у пруда, присоединился еще один мужчина, худощавый и весьма мрачный, на поясе у которого висел огромный меч с корзинчатой гардой. Эти трое еще немного побеседовали. Вновь прибывший несколько раз кивнул, а затем направился к небольшому причалу у края пруда. Там была пришвартована небольшая лодка. Полиньяк прежде видел ее, когда осматривал окрестности в подзорную трубу, однако не придал значения. Теперь же он обнаружил, что лодка была довольно странной. Размером она была с гребную шлюпку, но не открытая, а имела что-то вроде крыши. В ней был люк, который невысокий мужчина как раз открыл, забрался внутрь и закрылся изнутри. После этого некоторое время ничего не происходило. Полиньяк перевел подзорную трубу на Челона и гугенота, стоявших на берегу и наблюдавших за происходящим, затем снова на странную лодку. В какой-то момент она пришла в движение, сначала медленно, затем постепенно набирая скорость. Парусов Полиньяк не увидел. Что приводит в движение эту штуку, он совершенно не представлял. Лодка двигалась не слишком быстро, лишь немногим быстрее медленно плывущего по воде лебедя. Она неспешно описывала круги в центре озера.

А затем затонула.

Все произошло в долю секунды. Полиньяк увидел несколько пузырей, поднявшихся на поверхность пруда по бокам лодки, а затем это странное сооружение камнем ушло вниз. И только круги на воде указывали на то, что там еще совсем недавно была лодка. Капитан поспешно перевел подзорную трубу на Челона. Тот все еще стоял на краю пруда. Удивительно, но ни гугенот, ни он сам не предпринимали попыток помочь своему утонувшему товарищу. Полиньяк снова перевел трубу, обыскивая поверхность пруда в поисках потерпевшего кораблекрушение, однако, судя по всему, мужчина не сумел вовремя покинуть тонущую лодку. Озеро было спокойно. Оба зрителя беседовали. Челон смеялся. Казалось, его очень веселил тот факт, что кто-то только что утонул всего футах в тридцати от него.

Полиньяк опустил подзорную трубу и поглядел на Феррата.

– Вот ведь хладнокровный тип!

– Как будем действовать дальше, капитан?

– Еще немного понаблюдаем за происходящим. Но для начала принесите мне перо и бумагу. Мне нужно написать письмо.

– Будет сделано, капитан.

Феррат стал медленно спускаться вниз. Полиньяк затянулся. Пока что он совершенно не представлял себе, что задумал этот Челон, однако уже начинал догадываться, что речь идет о какой-то чертовщине.

* * *

Версаль, 10 апреля 1688 года

Дорогой месье Челон!

Вот уже два месяца я нахожусь в Версале и могу сказать, что этот замок – настоящий цирк! Конечно, я была наслышана о всяческих развлечениях и праздниках, которые у всех на слуху, и должна сказать, они не так уж преувеличивают, и все же роскошь и пышность поразили меня. Вы знали о том, что существует гигантская машина, состоящая из четырнадцати водяных колес и сотен насосов, благодаря которой постоянно работают фонтаны? Или о том, что король недавно приказал перестроить замок, добавив к нему огромный зал, стены которого состоят исключительно из венецианских зеркал? Даже если вы, будучи англичанином, возможно, относитесь к этому иначе, благодаря полученным здесь, при дворе, впечатлениям, я могу сказать, что Людовик – поистине великий правитель. Кстати, здесь его очень редко называют «королем-солнце». Вместо этого его чаще именуют величайшим королем.

Но обо всех этих вещах я могу en détail[31] рассказать вам позднее, когда мы встретимся снова, и встрече этой, вынуждена признать, я очень рада. В Лондоне и Бедфонте меня буквально потрясли ваши описания и кругозор. Однако же теперь мне хотелось бы быть краткой, поскольку работа с шифровальным стержнем крайне утомительна. Однако, кажется, ваша система работает – в конце концов, это уже третье письмо, которое я вам пересылаю. Если бы секретари его величества раскрыли наш шифр, я, вероятно, уже сидела бы в Бастилии.

Кстати, о тюрьме: на данный момент мне удалось установить связи в Версале и незаметно навести справки об этом вороватом графе. Кажется, то, о чем написал брат месье Жюстеля из Женевы, действительно правда. Внебрачный сын Людовика из Версаля исчез. С лета 1685 года его никто там не видел. Его имениями в Вермандуа управляют местные интенданты. Хорошо информированные лица полагают, что граф сидит где-то в тюрьме. Куда его поместили, не знает никто. Некоторые утверждают, что он гниет в замке Иф, другие считают, что сидит в Бастилии.

Честно говоря, обе версии кажутся мне весьма неправдоподобными. В указанных крепостях сидит несколько известных личностей. Они живут там по причине своего положения и богатства в гораздо более приятных условиях, чем принято считать. Самое главное, всем пленникам разрешено вести переписку с внешним миром. А если бы настолько высокопоставленная особа, как Вермандуа, поселился там, эта информация уже наверняка просочилась бы наружу. Соответственно, я позволю себе предположить, что его держат в плену где-то в другом месте.

Кроме того, вы хотели знать, не было ли украдено что-то из личных покоев Людовика XIV не так давно. Выяснить это было значительно труднее. Хотя в покои короля попасть проще, чем вы, вероятно, предполагаете, поскольку даже его утренний туалет является событием публичным, но его личный гардероб, оружие и доспехи охраняют хорошо и обычно все находится под замком. К счастью, мне удалось подружиться с секретарем принца де Марсильяка, который, будучи хранителем гардероба, прекрасно осведомлен о происходящем в покоях Людовика. И этот секретарь сообщил мне, что в 1685 году на короткое время из королевской капеллы пропала орифламма. Орифламма – это личное знамя короля, он несет его в бою. Так что вы наверняка представляете себе, какой поднялся переполох. Впрочем, удалось сохранить случившееся в тайне. Секретарь утверждает, что никто и никогда не узнал, кто оказался вором. Точно известно лишь, что спустя несколько недель орифламма вернулась на место.

Таким образом, исчезновение графа и кража королевского знамени произошли в один год. Интересное совпадение, если это так. Мне кажется, что мы нашли ответ на вопрос, что украл наш мастер-вор. Надеюсь, что сумела помочь вам. Остаюсь вашей верной подругой и слугой,

Катерина (в настоящее время Луиза де Сальм-Дон-Нефвиль)

* * *

Слушая Марсильо, Жюстель отпил голландского пива.

– А когда герцог Монтегю узнал, что она беременна, его, конечно же, и след простыл. После чего этот Уилкинс с упреком сказал, что вряд ли его можно назвать джентльменом. Он даже заявил, что в таком случае нужно обдумать вопрос вступления в брак с дамой. И знаете, что ответил ему Монтегю?

– Что, генерал?

Марсильо склонил голову набок, возмущенно поднял брови и гнусавым голосом произнес:

– «Прошу прощения, сэр? Если дворянин переспит с какой-то приблудной простушкой и обрюхатит ее, теперь он должен сочетаться с ней браком? Да это же все равно что прострелить себе шляпу, а потом быть вынужденным надеть ее снова».

Оба мужчины звонко расхохотались, хлопая себя по бедрам. Немного в стороне от них на краю обеденного стола сидел Янсен, однако он и бровью не повел. Овидайя подошел к нему.

– Вы уже оправились от своего приключения, мистер Янсен?

– Я еще жив. Но с христианским мореходством у этого садка мало общего.

– Как вы полагаете, насколько далеко можно проплыть в этом под водой?

– Возможно, пару сотен ярдов, если повезет. Такой мельничный пруд – это одно, но, если путешествовать в ней по морю или крупной реке, течение может стать проблемой. Кроме того, воздуха хватает ненадолго.

– Возможно, для этого найдется решение.

Янсен пристально посмотрел на него. Моряк казался раздраженным, словно его что-то тревожило. С другой стороны, таким он был почти всегда.

– Можно, – продолжал Овидайя, – установить в потолке длинную трубку, которая будет находиться над поверхностью воды.

– Но достаточно ли ее будет для получения свежего воздуха? Или, скорее, воды? Сдается мне, ваше решение приведет к тому, что в этой подводной лодке скорее утонешь, чтобы не задохнуться.

Вместо ответа он положил руку на плечо Янсена и пригласил следовать за собой. Краем уха он услышал, как прыснул Жюстель. Они со старым генералом с каждым днем понимали друг друга все лучше. Наблюдать это было тяжело. Они вышли из большой жилой комнаты в главном здании через кухню во двор. Поместье, которое он снял для проведения приготовлений, было очень уединенным. Ближайшая крупная деревня находилась в четырех милях, а до Венло было и все пятнадцать. Последний арендатор не выдержал очень долгой и суровой зимы. Овидайя арендовал особняк, конюшни и мельницу у владельца, лимбургского дворянина, сроком на шесть недель. После этого свое счастье будет пытать следующая семья арендаторов.

Они стояли во дворе. Все было спокойно, даже немного пугающе спокойно, поскольку не только люди плохо пережили зиму, то же самое можно было сказать и о животных. Несмотря на то что к моменту их прибытия на место людей уже похоронили, они нашли двух замерзших насмерть котов, кур и несколько овец. Теперь они остались совсем одни, не считая кучера, который привозил им продукты, и служанки, приходившей раз в пару дней, чтобы вычистить их авгиевы конюшни. Что поделаешь, если четверо мужчин живут без слуг и к тому же проводят натурфилософские эксперименты, некоторый беспорядок просто неизбежен.

Янсен вынул из кармана куртки трубку, не глиняную, а из морской пенки. На ее искусно вырезанной чашке был изображен мавр с мясистыми губами. Набив ее и закурив, он произнес:

– Ну что?

– Я хотел спросить вас, насколько продвинулись наши приготовления к отъезду.

– Наш корабль стоит на якоре в Текселе, венецианец. Команду я уже тоже нанял, по большей части голландцы, кроме них – парочка датчан.

– Насколько быстро мы можем быть готовы к отплытию? И сколько потребуется времени, чтобы завершить приготовления?

Янсен сосредоточенно затянулся, затем открыл рот. Оттуда повалил густой дым, будто стекая по подбородку и клочьями улетая прочь.

– Это зависит от того, насколько быстро мы соберем нашу поклажу.

– Все необходимое находится в одном из Харлемских складов, – произнес Овидайя, – включая некоторые припасы.

Янсен поднял брови.

– А аппарат Дреббеля и, – он показал на стол с химикатами, – вот это?

– То, что можно унести с собой, мы заберем. Аппарат Дреббеля затопим. Я заказал два таких, чтобы мы не тащили этот через все Генеральные штаты.

Янсен покачал головой:

– А здорово они снабдили вас деньгами, перед вами даже монашка ноги расставила бы.

– Кто?

– Ну, вы понимаете. Компания.

Овидайя только кивнул.

– Вы все еще не ответили, сколько времени нам потребуется.

– До Эгейского моря около трех тысяч пятисот морских миль. В лучшем случае шесть-семь недель.

– Тогда до Ниццы нам потребуется около двух?

– Почему до Ниццы? Я думал, мы плывем прямо к туркам, чтобы подобрать там этого еврея. – Последнее слово он произнес словно с пренебрежением.

– В план вносятся небольшие коррективы. До Кордоверо нам нужно подобрать кое-кого еще, как вы чудесно выразились.

Овидайя положил правую руку на один из карманов своего полукафтана. В нем лежало письмо, которого он давно ждал, – будто бы ничего не значащее письмо графини. Расшифровав его, он понял, где находится граф Вермандуа.

– И кто же этот некто? – поинтересовался Янсен. – Да Глория? Куда она, к слову сказать, подевалась?

– Если все идет по плану, графиня уже находится в карете, которая везет ее из Версаля в Женеву. Там она выполнит одно мое небольшое поручение, прежде чем отправится дальше, в Савойское герцогство.

– Где окажемся и мы, как только прибудем в Ниццу. – Янсен недоверчиво поглядел на него. – Чертовски близко к французской территории. Разве вы не хотели избегать ее?

– Сейчас мы тоже близко к французской территории. Вы боитесь?

– Французов? Ни капельки. Кстати, вы не ответили на мой вопрос, Челон.

– Разве?

– С кем мы встречаемся в Савойе?

– С мастером-вором. Прошу отнестись с пониманием к тому, что пока я не могу назвать вам его имени.

– Ваше стремление делать из всего тайну здорово действует мне на нервы.

– Понимаю вас, мистер Янсен. Однако, пока мы находимся на расстоянии вытянутой руки от Франции, оно необходимо.

Янсен сделал несколько шагов, глядя на горизонт, где, кроме парочки ветряных мельниц, ничего не было видно. Овидайя пошел за ним.

– Хочу дать вам совет, Челон. Бесплатный. Хотите послушать?

– Прошу вас.

– Вы слишком печетесь о французах. И о мусульманах.

– Разве не нужно проявлять определенное уважение к своим противникам?

– Нет, нужно, конечно. Проблема в том, что удар кинжалом всегда следует с той стороны, откуда его не ждут.

Овидайя вопросительно поглядел на него:

– Кого вы имеете в виду?

– Голландскую Ост-Индскую компанию. Эти собаки способны на все.

– Возможно. Но они обеспечивают нашу экспедицию. А поскольку мы, если того захочет Господь, вернемся с множеством распускающихся кофейных деревец, они заплатят нам, как мы и договаривались. Именно это вас и тревожит, не так ли?

– Нет, не это. Компания всегда платит по счетам. Причем в срок.

– Но?

– Но вы должны понимать, что связались с дьяволом.

– Мистер Янсен, сдается мне, вы склонны драматизировать ситуацию.

Янсен шагнул к нему и схватил за лацкан камзола. Овидайя услышал, как порвалась подкладка, – хватка у моряка была очень крепкая.

– Да вы же ничего не знаете. Не знаете, на что способны эти змеи.

И он снова выпустил Овидайю.

– Я был на Молуккских островах.

– Это к востоку от Батавии, верно? Оттуда возят гвоздику.

– Да, а еще мускат. Компания контролирует всю торговлю. – Янсен говорил очень тихо. – Все туземцы, их было несколько тысяч, должны были собирать мускатные орехи по поручению компании. Я был на группе островов под названием Банда. В какой-то момент туземцы восстали. И я увидел, что бывает, если Ост-Индская компания не получает того, чего хочет.

– Там была война, я читал об этом. Голландцы действовали жестоко? Туземцев покарали?

Янсен безрадостно усмехнулся:

– Можно сказать и так. Они использовали японских солдат, самураев. Это не люди, а настоящие демоны. Теперь на Банда не осталось туземцев. Ни единого.

– А кто же тогда собирает мускатные орехи?

– Рабы, которых привезли на острова из других регионов.

Янсен отступил на шаг.

– Помните об этом: если мы каким-то образом станем между компанией и ее деревцами, нам всем конец.

С этими словами он повернулся и пошел в дом.

* * *

Делфт, 21 апреля 1688 года

Многоуважаемые сеньоры!

По поручению directiekamer[32] я составил список различных затрат, которые произвел наш агент. Для меня как для казначея компании, как известно многоуважаемым сеньорам, нет ничего превыше точного учета наших доходов и расходов. Прежде чем представить собственно список, я хотел бы напомнить о том, что кое в чем они не настолько точны, как могли бы быть, если бы англичанин всегда предоставлял чеки о своих расходах.

Однако поскольку это либо невозможно, либо нежелательно по причине необходимости соблюдать тайну, в некоторых случаях я могу давать лишь приблизительную оценку.

Почти все товары и предметы, которые приобрел наш агент в пределах Республики, были оплачены с его счета в Амстердамском банке, поэтому здесь я обнаружил достаточно хороший числовой механизм. Однако в некоторых случаях он расплачивался векселями золотых дел мастеров или монетами банкиров. В таких случаях я мог лишь записать списанную сумму. Какой цели служили эти средства, остается не выясненным.

Далее привожу список. Кутит ли наш агент и следует ли считать расходы и их размер, как было замечено некоторыми членами правления, недопустимыми, я сказать не могу. Простому счетоводу не пристало судить о таких вещах – он всего лишь должен обеспечить точные расчеты.

Ваш преданный слуга и так далее

Мауритис Смитсен, казначей Голландской Ост-Индской компании

Postscriptum: Не прямо через нашего агента, однако, предположительно, по его поручению, некоторые статьи, заказанные натурфилософом Х. Г. для своей мастерской, также были выставлены нам в счет. Я предоставлю их отдельно, как только у меня будут необходимые документы.

Баланс – расходы агента Голландской Ост-Индской компании:

– Гардероб, состоящий из нескольких полукафтанов, кюлот, чулок, ботинок и двух шляп с бобровой опушкой, кроме того, перчатки и рубашки первого сорта;

– Мужской парик с длинными локонами, черного цвета;

– Шиньон для волос, коричневого цвета;

– Шпага из толедской стали с эфесом, украшенным по венецианской моде;

– Проживание в «Синем Льве», Амстердам;

– Проезд в Дувр, дальнейший проезд в Грейвзенд и Лондон;

– Проживание в «Мелуортс», Лондон;

– Оборудование для химической лаборатории, в которое входят различные стеклянные колбы, ступки и бутылочки, кроме того, благородные металлы, порошки и ртуть;

– Наследственное имущество нескольких недавно умерших и живших прежде в Генеральных штатах французских дворян, среди которых гаагский дипломат Франсуа де Кабернье;

– Ряд книг, среди которых:

«The Sceptical Chymist: or Chymico-Physical Doubts & Paradoxes»[33] Р. Бойля;

«Laboratorium Glauberianum, Darin die Spexification, und Taxation deren Medicinalischen und Chymischen Arcanitäten begriffen»[34] И. Глаубера;

«A description of Helioscopes with other Instruments»[35] Р. Гука;

«Traité des Chiffres»[36] Б. де Виженера;

«Traité de l’art de jeter les bombes»[37] Ф. Блонделя;

«Nederlantze Hesperides»[38] Я. Коммелина;

«Explication de l’Arithmétique Binaire»[39] Г. Лейбница;

«Les travaux de Mars»[40] М. Маллета;

«Vitae et Icones Sultanorum Tircicorum»[41] Ж. Буассара;

«The Advetures of an English Merchant, Taken Prisoner by the Turks of Argiers»[42] Т. Смита;

«Relation du voyage fait au Levant»[43] Ж. де Тевено;

«General Historie of the Turks»[44] Р. Ноллса;

«Relation véritable de ce qui c’est passé à Constantinople»[45] Г. де Гийерага;

«Bellicorum Instrumentorum Libri cum figuris et fictitiis literis conscriptus»[46] Дж. Фонтаны;

– Строительные материалы для теплицы и их поставка в Англию;

– Арендная плата за поместье неподалеку от Венло;

– Арендная плата за лошадей в Лондоне, Амстердаме и Роттердаме;

– 27 квасцовых кристаллов первого сорта (зеленые и пурпурные);

– Часы с маятником;

– Лупа диаметром десять дюймов, двойной шлифовки;

– 3 фунта голландского табака (слива);

– 2 телескопа, изготовленные Томасом Томпионом;

– 1 игра в нарды с фигурками из слоновой кости и эбенового дерева;

– 4 шифровальных палки из кожи и дерева;

– 6 бочонков устриц;

– Различные счета за еду и напитки;

– Опционы на луковицы тюльпанов сорта «Красный попугай», 100 штук;

– Опционы на луковицы тюльпанов сорта «Август навсегда», 100 штук;

– Долговые обязательства, трассированные на Амстердамский банк, от разл. золотых дел мастеров с Ломбард-стрит, на общую сумму 97 гиней.

* * *

Мгновение Овидайя смотрел вслед каперу, а затем направился к мельничному пруду. У причала покачивалась конструкция Дреббеля, пара уток кружили по воде. Поверхность пруда кое-где заросла кувшинками. Через несколько недель она зарастет полностью. Подняв голову, он увидел медленно приближавшуюся к нему запряженную лошадьми повозку, до которой было еще несколько сотен футов. Овидайя не видел лица человека, сидевшего на козлах, однако знал, что это Коэн. Возница регулярно привозил им продукты. Овидайя обругал себя за то, что их аппарат стоит во дворе, у всех на виду. Хотя парень вряд ли что-то поймет, по мнению Овидайи, Коэн был самым настоящим болтуном. Не пройдет и недели, как весь Лимбург и окрестности будут говорить о том, что в поместье Питерсгехефт живут иностранные натурфилософы и проводят там некромантские эксперименты.

Он поспешно бросился к конюшне, вынес две попоны и едва успел накрыть ими столы и аппаратуру, прежде чем карета остановилась во дворе.

– Добрый день, мастер Коэн.

– Добрый день, сеньор, – отозвался мужчина. – Отличная погода, вы не находите?

Овидайя приветливо кивнул. Как обычно, ему приходилось напрягаться, чтобы понять кучера. Кроме того, он не слишком хорошо говорил по-голландски, а у Коэна была заячья губа и, что гораздо хуже, лимбургский акцент.

– Куда сложить вещи? – спросил мужчина.

– Как обычно, в маленький сарайчик за домом, если не затруднит.

И он принялся наблюдать за тем, как Коэн разгружает продукты. Он привез целый окорок, мешок картофеля и бочонок устриц. Овидайя с удовольствием отметил, что кучер привез заказанный ямайский ром и апельсины. Все это закончилось у них еще несколько дней назад, и виноваты в этом были в первую очередь Жюстель и Марсильо, которые почти каждый вечер варили пунш. Под конец кучер сгрузил с повозки несколько головок сыра: зрелый золотистый гауда, молодой эдам, зеленый тексельский.

Пока мужчина раскладывал все по местам, Овидайя сходил в дом и вскоре вернулся с полным мешочком монет. Коэн уже ждал его, потягивая трубку, на лбу его блестели капельки пота.

– Сколько с нас?

– За товары и доставку одиннадцать гульденов и шесть с половиной стейверов, сеньор.

– Хорошо. Полстейвера – это десять пеннингов, верно?

Коэн покачал головой:

– Вы путаете со своей странной английской системой, сеньор. У вас шиллинг состоит, наверное, из двадцати пенсов, а у нас – из шестнадцати.

– Значит, восемь пеннингов.

Овидайя вынул из кошелька двенадцать гульденов.

– Сдачу оставьте себе.

Коэн неловко поклонился:

– Благодарю за щедрость, сеньор.

Спрятав деньги, он произнес:

– Я заметил, что вы не выставили охрану.

Сначала Овидайя подумал, что неправильно понял кучера, однако, когда тот повторил сказанное, сомнений не осталось.

– Охрану? – спросил Овидайя. – Зачем же? Отсюда открывается обзор на много миль вокруг. Неужели нам здесь угрожает опасность?

Коэн заморгал и словно растерялся.

– Да, но разве вы не видели, что… ах, да я глупец! – И он хлопнул себя ладонью по лбу. – Я совсем забыл, что вы нездешние и, наверное, не умеете читать его.

Овидайя сделал шаг к нему:

– Что не умеем читать?

– Язык мельниц.

– Действительно, никогда о нем не слышал.

– Дело вот в чем, сеньор: Голландия – страна настолько плоская, что, как вы сами изволили заметить, видно далеко. А лучше всего видны ветряные мельницы. Если одна из них не работает, мельник поворачивает колесо так, что крылья стоят определенным образом. По крайней мере, если можно так сказать.

– Приведите пример.

– Если два крыла стоят прямо, а два – на одной линии с горизонтом, это значит, что у мельника выходной. Впрочем, только в том случае, если отдельные паруса не натянуты. Если же они натянуты, то же самое положение означает, что мельник принимает работу и ждать слишком долго не придется.

Овидайя кивнул, мысленно подсчитывая, сколько различных позиций существует у парусов мельницы. Десять? Двенадцать? Он не сразу понял, что это не самый важный вопрос.

– А что я мог бы прочесть по ветряным мельницам, мастер Коэн?

– Вы видите вон ту мельницу, сеньор?

Он ее видел. Та мельница располагалась примерно в трех четвертях мили к западу от поместья. Ее лопасти были поставлены в виде буквы «Х». Два паруса были белыми, остальные два мельник повернул. Из-за этого они казались темнее, поскольку вместо парусины видно было дерево.

– Это положение означает, что грозит опасность.

– И какая же опасность?

– Если верить сообщениям, король Людовик стягивает войска к Арлону, намереваясь напасть на Нидерланды. Вероятно, его разведчики и фуражиры уже бродят по окрестностям. Поэтому тот, кто живет здесь, за городом, должен отнестись к этому серьезно.

– Понимаю. Спасибо за предупреждение.

– Возможно, ничего не произойдет, однако лучше быть начеку, сеньор. Люди встревожены, многие еще помнят последнее нападение французов в 1678 году. Все мельницы, мимо которых я проезжал по пути сюда, были установлены именно таким образом. Вы только посмотрите, и вон та тоже. Эта… нет, странно.

– Что странно?

– Вы видите вон ту мельницу?

– Да. Лопасти у нее стоят иначе. О чем это говорит?

– О том, что мельник не принимает работу, поскольку занимается шлифовкой мельничных жерновов. – Коэн нахмурился. – Забавно, обычно такие вещи делают летом. Как бы там ни было, мне пора возвращаться.

– Хорошего и безопасного вам пути, мастер Коэн.

– Благодарю, сеньор.

Кучер взобрался на козлы, коснулся на прощание шляпы и развернул упряжку. Овидайя сделал вид, что смотрит ему вслед, но на самом деле косился вправо, рассматривая мельницу, на которой будто бы шлифуют жернова. Затем осмотрел остальные мельницы. Он старался делать это как можно более незаметно, даже устоял перед искушением воспользоваться подзорной трубой. Кроме этой, мельниц было еще четыре. И крылья у всех стояли в форме буквы «Х». Ему показалось странным, что один мельник проигнорировал предупреждение. Скорее всего, он видел остальные мельницы так же хорошо, как Овидайя.

Кучер уже почти отъехал, когда Овидайя окликнул его:

– Минуточку, подождите!

Коэн обернулся:

– Да, сеньор?

– Вы не отвезете для меня два письма?

– Конечно. Могу отнести их завтра на почту в Венло.

Овидайя шагнул к повозке, вынул из кармана еще один гульден и положил на козлы рядом с Коэном.

– Лучше сделайте это сегодня же, если получится. Дайте своим лошадям овса, в конюшне есть немного.

Коэн нахмурился:

– Вы что же, только собираетесь писать эти письма?

Овидайя кивнул:

– Да, но надолго я вас не задержу. Напишу всего пару фраз.

* * *

Гатьен де Полиньяк всегда хорошо спал, хотя очень редко ночевал дома. Шум, который устраивали солдаты в любое время дня и ночи, ему совершенно не мешал. Годы, проведенные в полях, научили его не обращать внимания на все те звуки, из-за которых нет необходимости открывать глаза: рев пьяных рядовых, фырканье коней, ночные стоны маркитанток. Однако стоило Полиньяку услышать угрожающие звуки, как он тут же просыпался.

Так случилось и в эту ночь. В постели мельника, единственной во всем доме, было довольно удобно. Поэтому мушкетер спал преотлично, несмотря на то что двое его людей уже не первый час играли в кости всего в паре метров от него и шумно комментировали каждый выигрыш. Полиньяку снилась молодая дама, за которой он ухаживал в Париже. Он как раз собирался запустить руку в ее декольте и обнажить идеальные розовые перси, как до ушей его донесся отдаленный грохот. Не успев проснуться, он уже стоял у постели со шпагой в руке. Бросившись в соседнюю комнату, он обнаружил, что двое его людей уже тоже на ногах.

– Это был выстрел? – спросил Полиньяк у Буле, более способного из двух этих молодых мушкетеров.

– Думаю, да, капитан. Он донесся со стороны поместья Питерсгехефт.

Буле еще не успел договорить, как раздался следующий выстрел. Он был значительно громче первого и явно был произведен не из пистоля, а из чего-то побольше. Полиньяк решил, что прозвучал он не непосредственно во дворе, а чуть подальше. Он быстро обернулся ко второму мушкетеру:

– Вилье, лошадей, скорее! Буле, в воронье гнездо!

Дожидаясь, пока его люди выполнят приказы, Полиньяк одевался. Засунув за пояс два пистолета, он повесил за спину мушкет. Если эта банда пытается смыться, он просто перестреляет их всех прямо в седле. Если уже не опоздал с этим. Капитан нетерпеливо бегал взад-вперед вдоль мельницы. Путей из поместья Питерсгехефт было всего два: на север по дороге на Неймеген, которая вела прямо мимо их убежища, и на юго-восток, по дороге на Рурмонд. Эта дорога вела вдоль Мааса до самого Маастрихта, а оттуда прямо в немецкие земли. Если заговорщики, как решил Полиньяк, собираются сбежать, то это направление, как и северное, также подходит. Поэтому он каждый вечер, если от мельницы было видно не слишком много, ставил двоих своих людей на южной дороге.

– Что вы видите, Буле?

– Во дворе пусто, капитан. В особняке горит свет, в остальном ничего не видать. И на дороге на Рурмонд тоже.

Полиньяк быстро оценил полученную информацию.

– Мы поедем к Феррату и Дюфуру. Поместьем займемся потом.

Вилье привел лошадей. Мушкетеры вскочили в седла и понеслись вперед. Луна была почти полной, и видно было довольно хорошо и далеко, чему Полиньяк был очень рад. Он обернулся к Вилье. Молодой человек был из хорошей семьи, однако умом не блистал, что вообще-то было не очень хорошо для мушкетера королевской гвардии. Однако он умел ездить верхом. Вилье доберется до Феррата и Дюфура быстрее, чем Буле, поэтому Полиньяк шепотом приказал ему:

– Вперед. Скачите так, словно за вами гонится сам дьявол!

– Так точно, капитан!

И Вилье исчез в темноте. Они скакали за ним во весь опор. Спустя некоторое время всадники миновали поместье. Оставалось еще около мили до небольших зарослей кустарника у дороги, в которых сидели в карауле Феррат и Дюфур. Раздался пронзительный крик. Человек так кричать не мог. Мушкетер слишком хорошо знал такие гортанные звуки. Так могла кричать лошадь, упавшая лошадь, мучающаяся от жуткой боли. На следующем повороте они увидели животное. Лошадь принадлежала Вилье. Вороной конь лежал посреди дороги, с губ его стекала кровавая пена, и было понятно, что встать он больше не сможет. Мушкетеры придержали коней. Полиньяк увидел, что под раненым животным что-то лежит. Это оказалась измазанная в смоле веревка, к одному из концов которой был привязан колышек. Когда Вилье налетел на полном скаку на натянутую поперек дороги веревку, колышек, должно быть, вырвался из земли. Самого мушкетера нигде не было видно. Несколько лет назад Полиньяку довелось стать свидетелем похожего случая. При этом всадника выбросило из седла и он пролетел по воздуху около тридцати футов. Тогда ситуация его развеселила. На этот раз она показалась ему гораздо менее забавной.

– Дальше! – прошипел он, обращаясь к Буле.

– Но Вилье…

– Придется ему подождать.

Без этого парня можно было обойтись, чего нельзя было сказать о Челоне и его сообщниках. Он пришпорил коня, Буле последовал за ним.

Полиньяк размышлял. Плана у него не было, но на такой случай не существовало инструкций. Сначала они поедут к Феррату и Дюфуру со всей возможной скоростью. Если наткнутся на врагов, то позаботятся о них, вот и все. Возможно, стычка, если она и была, уже разрешилась. В данном случае речь шла исключительно о том, чтобы как можно скорее начать преследовать преступников. Преимущество у Челона было не слишком велико, и Полиньяк знал, что лошади у них лучше. Мушкетеры второго полка скакали верхом на вороных конях, по этой причине их называли «черными мушкетерами»; по правилам верховые лошади должны были иметь в высоту не менее четырнадцати ладоней и стоить не менее трех сотен ливров. Он сомневался, что рабочие лошадки этих мошенников могут с ними тягаться. Они нагонят этих ребят задолго до того, как те пересекут границу.

Добравшись до мест, где расположились в засаде Феррат и Дюфур, поначалу они не заметили никого. Своих товарищей они увидели, только доехав до следующего поворота. Те лежали посреди дороги, вытянувшись во весь рост. Никто не шевелился. Полиньяку снова захотелось просто поехать дальше, однако при взгляде на обоих у него перехватило дыхание, и мушкетер остановился. Кто – или что – так ужасно обошелся с его людьми? От Феррата практически ничего не осталось. Левое плечо выглядело так, словно его растерзал волк, руки нигде не было видно. Лицо тоже практически полностью отсутствовало. Кроме того, во всех мыслимых частях тела Феррата было множество дыр, словно он попал под картечь на поле боя.

– Капитан! Кажется, он еще жив.

Поскольку Буле явно не мог иметь в виду растерзанного в клочья Феррата, капитан мушкетеров обернулся к Дюфуру. У того тоже шла кровь из доброй дюжины ран, часть лица тоже исчезла. Уцелел только один глаз, и им-то мушкетер на него и смотрел, однако Полиньяк вовсе не был уверен, что парень его узнает.

Опустившись на колени, он погладил Дюфура по голове.

– Это был Челон?

Дюфур исторг из себя фонтан черной крови и что-то прохрипел. Это с равным успехом могло быть как «Да, это был Челон», так и «Матерь Божья, позволь мне наконец умереть». Полиньяк предпринял еще одну попытку:

– Дюфур. Это я. Ваш капитан. Кто это был?

Теперь слова умирающего стали более понятны:

– Мушке… Мушке…

– Да, друг мой, вы были верным мушкетером короля. Но теперь скажите же мне…

– Мушке…

– Соберитесь, парень. Клянусь Господом, я отвезу вас домой, со всеми почестями, клянусь. Но скажите же мне: они уехали?

– Осто… рожно. Мушке…

– Что, дьявол его побери, он хочет нам сказать? – спросил Буле. – Что-то про мушкетеров?

– Нет. Он имеет в виду мушкетон, идиот, – произнес хриплый голос, говоривший со скандинавским акцентом.

Затем последовал выстрел, громкий, как из пушки, сопровождаемый яркой вспышкой. Полиньяк почувствовал, что его накрыло взрывной волной, сшибло с ног, и он успел лишь заметить, что прежде, чем он упал на дорогу, в него попало несколько пуль. Перед глазами заплясали белые пятна. Мушкетер перекатился на бок. Рядом с собой он увидел нечто бесформенное. По рукояти шпаги он понял, что это Буле. А над головой снова прозвучал голос:

– Мушкетон – это ведь французское слово?

Повернув голову, он увидел того, кто на него напал. Человек был довольно невысоким, можно даже сказать, почти карликом. Это был тот самый тип, который вчера днем утонул в мельничном пруду Челона. В руке он держал весьма странное оружие. Дуло у него было конусообразным, и казалось, что кто-то прикрутил к мушкету раструб трубы. Из огромного ствола шел дым.

Мужчина поднял оружие.

– Однако же мне больше нравится голландское название. Donderbuss. Громовая дуда. А вам как?

Полиньяк лишь захрипел.

– Ну да ладно, не важно, – произнес мужчина, а затем обрушил приклад громовой дуды на голову Полиньяка.

* * *

Жувизи, 6 июля 1688 года

Многоуважаемый сеньор де Воврэй!

Надеюсь, ваша новая должность в качестве посла в Высокой Порте соответствует вашим ожиданиям; с момента нашей последней переписки прошло более девяти месяцев. С тех пор, если меня правильно информировали, был дважды назначен новый Великий визирь, а кроме того, новый гранд-сеньор. Вам довелось оказаться в Константинополе в весьма смутные времена, однако я слыхал от его величества и от маркиза де Сенлея, что оба весьма довольны текущими итогами вашего посольства. У нас на родине тоже происходит много всякого, и это одна из причин моего письма. Задуман заговор против его величества, масштабы которого мы пока что не можем осознать. Однако доступная нам информация настолько тревожит, что написать вам это письмо просто необходимо.

Группа агентов-провокаторов планирует ряд покушений с целью навредить Франции. К числу заговорщиков относятся также голландские каперы, английские диссиденты и гугеноты-подстрекатели. Действуют в Англии и Генеральных штатах. Мы приставили к этой банде одного из наших самых способных людей, Гатьена де Полиньяка, офицера второго мушкетерского полка. Капитану де Полиньяку было поручено наблюдать за этими заговорщиками и их предводителем, неким Челоном. Однако произошла стычка, в ходе которой были убиты четверо людей Полиньяка. Сейчас, когда я пишу эти строки, сам он лежит в лазарете под Намуром. Врачи говорят, что вероятность того, что он выживет, невысока: преступники обошлись с ним весьма жестоко.

Челона и его дружков с тех пор и след простыл. Из перехваченной корреспонденции нам стало известно, что этот англичанин снарядил судно для поездки в Средиземное море. Впрочем, наши шпионы из Текселя сообщают, что этот весьма сомнительный корабль покинул порт без предводителей на борту. Кажется, они бежали верхом на юг, предположительно в Юлих, Кёльн или другое немецкое княжество.

Наши люди обыскали поместье в Лимбурге, где некоторое время жил Челон. Несмотря на то что Полиньяк клялся, будто в тот судьбоносный вечер, когда он проезжал мимо него, здание было заброшенным и нетронутым, вскоре после этого оно, судя по всему, сгорело. Все указывает на то, что у Челона были там сообщники, которые помогли ему замести следы. В руинах наши разведчики нашли лишь несколько обугленных аппаратов, смысл и назначение которых остались для них неясными, а также опаленную книгу с названием «Traité de l’attaque et l’enceint de fer»[47].

Не знаю, знаком ли вам этот труд. В нем идет речь о строительстве крепостей и en détail описаны крепости, которые заложил и обновил в минувшие годы для его величества генерал Себастьен Ле Претр, маркиз де Вобан. То, что эти преступники уделяют пристальное внимание нашим военным укреплениям, наводит на весьма тревожные мысли!

Все это, как вы, возможно, думаете, вряд ли касается вас, поскольку вы находитесь в тысячах миль от Франции. Однако же в Лимбурге мы нашли, кроме прочего, обрывок карты Османской империи. Еще более серьезным указанием может служить следующее: Полиньяк, целыми днями наблюдавший за уже разрушенным поместьем, клялся Святой Девой, что однажды вечером видел сидящего у окна высокопоставленного турка рангом не ниже паши. Судя по всему, у мятежников есть связи с влиятельными османскими сановниками – иначе зачем бы туркам посылать столь значительную особу в качестве переговорщика? Поэтому я прошу вас провести расследование: о каком заговоре могла бы идти речь со стороны турок?

Из ваших регулярно поступающих в Париж отчетов я могу судить, что некие группировки после поражения в Вене сместили Мехмеда IV и заменили его более удобным султаном. Может ли сеть этого Челона быть настолько обширной, что теперь он плетет интриги не только против нашего христианнейшего короля, но и против Высокой Порты?

Прошу вас как можно скорее навести справки по этому делу. Попытайтесь разузнать что-нибудь о махинациях Челона и том, кем может быть этот загадочный паша, находившийся в Голландии. Возможно, от этого зависит безопасность его величества. Поспешите и телеграфируйте мне как можно скорее; важна любая информация, поскольку мы не знаем, где этот Челон появится в скором времени.

Semper servus[48]

Бонавентура Россиньоль

P. S. Как вам, вероятно, известно, у меня есть тайные связи с Сулейманом-агой, вашим парижским коллегой. Я бы очень хотел допросить посла Высокой Порты в связи с вышеупомянутыми событиями, однако не знаю, на чьей он стороне. Кому он верен в Константинополе? В этом отношении мне также требуется ваш совет.

* * *

Овидайя с некоторым недовольством отпил ароматного гипокраса, стоявшего перед ним. Он предпочел бы чашку кофе, однако во всем Турине не было ни единой кофейни – по крайней мере, они их не нашли. Остальные, казалось, были весьма довольны своими напитками. Они сидели в одной из задних комнат трактира, где остановились. Марсильо пил портвейн, хотя сейчас было всего лишь десять часов утра. Жюстель пытался не отставать от генерала, однако глаза его уже приобрели стеклянный блеск. Янсен мрачно смотрел в свой бокал, и стоило задуматься, почему козье молоко в нем до сих пор не скисло.

Вот уже четыре дня они находились в столице герцогства Савойского. Отдали в починку одежду, а в остальном не занимались почти ничем. После бегства из Генеральных штатов им очень нужно было немного отдохнуть. Вместо того чтобы, как было запланировано, плыть из Текселя в портовый савойский город Ниццу по морю, они отправились в путь верхом, и так было всю дорогу, через курфюршество Пфальц и герцогство Вюртемберг, через Брейсгау и Бернерланд до самого Турина.

В Савойе все было мирно, но именно это и тревожило Овидайю. Стояла странная тишина, спокойствие перед бурей. Людовик Великий, и об этом они слышали по пути неоднократно, собирал войска. Возможно, он решил воспользоваться тем обстоятельством, что Леопольд I преследовал турок на Балканах. Говорили, что большая часть императорского войска осаждает Белград, – а значит, находится слишком далеко на востоке, чтобы противостоять французам на западе.

Он обернулся к Марсильо:

– Думаете, будет война, генерал?

– Война есть всегда. Вопрос лишь в том, где. Вы имеете в виду Савойю?

– Да. В воздухе что-то витает, вы не находите?

Старый болонец задумчиво кивнул:

– Я тоже не могу представить себе, что в этом году сохранится мир. Армия Людовика скоро перейдет Рейн. Вопрос лишь в том, нападет она сначала на Испанские Нидерланды или на Пфальц.

– Но, вероятно, не на Савойю? – вклинился в разговор Жюстель.

– Нет, мой юный друг, это маловероятно. Со стратегической точки зрения это интересная местность, однако она небогата. И, кроме того, герцог Савойский до сих пор все время подбрасывал что-то французам, если они слишком уж начинали его донимать.

Жюстель скривился:

– Что-то? Вы хотите сказать, протестантов.

– Да, но это в прошлом. Герцог уже разогнал или перебил всех вальденсов. В дальнейшем ему придется отдавать крепости, или порты, или, возможно, своих дочерей. Я слышал, будто «королю-солнце» очень не нравится, что савойский принц состоит на службе у императора.

– А я еще ничего об этом не слышал.

– Некий Евгений. В военных кругах он считается ближайшим генерал-фельдмаршалом, однако мне это кажется сильным преувеличением.

Жюстель вопросительно уставился на генерала:

– Это имя мне уже доводилось слышать. Вы не думаете, что этот савойец талантлив?

Уголки губ Марсильо опустились вниз.

– Я знал этого парня, когда он был еще ребенком. Донельзя опустившийся и скандальный тип. Поверьте мне, в первом же настоящем бою этот молокосос свалится с коня.

В этот миг в дверь салона постучали. В комнату вошел молодой человек в одежде простого ремесленника и вежливо поклонился, а затем направился к Овидайе:

– Вы просили сообщить, как только они прибудут, сеньор.

Овидайя нахмурился:

– Ты уверен, что это именно та карета?

Молодой человек кивнул:

– Голубой герб с извилистой желтой лентой, как вы и говорили.

Овидайя вложил монету ему в руку. Парень снова поклонился и исчез. Янсен не сдержался и фыркнул. Овидайя вопросительно посмотрел на него.

– Вы ведь обещали покончить с этой чертовой напускной таинственностью. Наверное, у вас, алхимиков, это профессиональная болезнь.

– Я не алхимик, но вы правы. Джентльмены, мне очень жаль, что я так долго держал вас в неведении относительно наших последующих действий.

Овидайя поднялся и подошел к канапе, на котором лежала кожаная сумка на длинном ремне. Достав оттуда сложенный лист бумаги, он подошел к большому столу у камина. Остальные присоединились к нему. Овидайя развернул лист – это оказалась карта Савойи и прилегающих к ней областей. На севере и востоке герцогство граничило со Швейцарской Конфедерацией, Миланским герцогством, владением Испании и республикой Генуя, на западе – с Францией.

– Мы вот здесь, – он ткнул пальцем в Турин, – и скоро поедем дальше, в Ниццу, где нас ждет наше судно из Текселя. Вчера я получил сообщение о том, что оно стало на якорь. Однако прежде, – и он ткнул пальцем в точку в нескольких милях к юго-западу от Турина, – мы поедем сюда, в Пинероло.

– А что там? – поинтересовался Янсен.

– Крепость, – ответил Жюстель, и голос его прозвучал на удивление гулко. – Французская крепость.

– Не понимаю, – удивился Янсен, – мы ведь на территории Савойи, а этот Пинероло находится по меньшей мере в двадцати милях от границы.

Овидайя указал на узкую полоску, протянувшуюся от Пинероло к французской границе и заштрихованную темным цветом.

– Как только что сказал генерал, герцоги Савойские вынуждены постоянно подбрасывать голодному французскому льву то одно, то другое, чтобы откупиться от него. Пятьдесят лет тому назад герцоги уступили крепость Пинероло. С тех пор это французский апанаж[49]. Область за ним, Праджелато, она… – И он поглядел на генерала в поисках поддержки.

– Не савойская, но и не французская. Что-то вроде крестьянских земель, как будто ничьих.

– Спасибо, генерал. Таким образом, крепость, которую Луи Вобан неоднократно расстраивал, относится к Франции, и христианнейший король использует ее донжон, запирая там неугодных ему людей. Местоположение просто идеальное. Сидящий здесь оказывается вдалеке от своих союзников или друзей, если таковые у него есть.

Жюстель кивнул:

– Говорят, здесь очутился Фуке, бывший министр финансов Франции.

– Из-за чего?

– Он отправлял значительную часть государственных доходов в собственный карман.

– Да, и что? – удивился Янсен.

– И построил себе на них замок роскошнее королевского.

Марсильо по-дружески ущипнул гугенота за бок.

– Вы опустили самую лучшую часть этой истории. – Он обернулся к Янсену. – Фуке, этот хапуга, заказал создание собственного герба. На нем красовалась белка, собирающая орехи. А под ней надпись: Quo non ascendam?

Жюстель и Овидайя расхохотались.

– Я не учил латынь, – проворчал Янсен.

– В переводе девиз означает: «Каких вершин я не достигну?»

Он выжидающе поглядел на Янсена, но датчанин даже не усмехнулся, вместо этого только спросил:

– И кого вы хотите вытащить оттуда?

– Мне тоже хотелось бы это знать, – произнес Марсильо, – но, думаю, не графа-белку[50], – или я ошибаюсь? Разве он уже не помер?

Овидайя покачал головой:

– Нет, конечно же не Фуке, а графа Вермандуа.

Глаза Жюстеля расширились от изумления:

– Того самого Вермандуа? Луи де Бурбона, признанного сына короля, графа Вермандуа? Второго сына Людовика Великого? Я думал, он мертв.

– Нет, не мертв. Просто сидит взаперти в донжоне замка Пинероло.

Овидайя взял глиняный кувшин, налил себе немного гипокраса и сделал глоток. Остывший напиток оказался еще более отвратительным, чем горячий.

– Я, – продолжал он, – немного навел справки в здешних кабаках. То, что говорили мне люди, подтверждает слухи, о которых мне поведали мои корреспонденты из Анси и Карманьолы, – а именно, что в данной крепости сидит весьма знатный заключенный.

– Если бы речь шла о сыне короля, его ведь непременно узнали бы, – вставил Марсильо. – Вряд ли нечто подобное можно сохранить в тайне.

– Поговаривают, что этот узник носит маску. Снимать ее имеет право только тогда, когда остается в камере один. Когда он прибыл в Пинероло, его несли в паланкине, обмотанном черной вощеной тканью. Носильщиками были не французские солдаты, а савойские пьемонтцы из Турина. Все это указывает на то, что речь идет о весьма высокопоставленной особе, имя которой ни в коем случае не должно стать достоянием общественности. По моей информации, речь может идти только о Вермандуа.

Янсен скрестил на груди руки.

– Все это очень мило, но зачем нам нужен версальский пупсик?

– Потому что он ворует, как сорока.

– Что-что?

– Позвольте, я немного проясню ситуацию. Некоторое время тому назад генерал указал мне на тот факт, что нам, гераклидам, как любит называть нас месье Жюстель, не хватает одного очень важного таланта. И нам нужен мастер-вор.

Датчанин презрительно хмыкнул.

– Хорошие воры водятся в подворотнях, а не во дворцах.

– Я тоже так думал, пока не узнал, что именно удавалось украсть Луи де Вермандуа. Преступление, едва не стоившее ему головы, оказалось кражей орифламмы из личной королевской оружейной. Но это еще не все. С тех пор как я начал заниматься этим графом, до меня доходят самые невероятные истории. Говорят, что при дворе тосканского великого герцога Козимо он украл его личный гербовый щит. Во время его визита в Страсбург из знаменитых астрономических часов кафедрального собора пропал глобус. Есть и другие подобные истории – все это весьма эффектные кражи, осуществленные в разных городах Европы, все в период с 1680 по 1683 год. И всегда возникал вопрос, каким образом ворам удавалось сделать это, поскольку все места, о которых шла речь, во-первых, очень хорошо охранялись, а во-вторых, доступны были только для высшего дворянского сословия. Я провел исследования и полагаю, что за всем этим всякий раз стоял Вермандуа.

– И вы думаете, что он станет играть в вора для нас? Зачем ему это? В качестве благодарности за свое спасение из темницы? – поинтересовался Жюстель.

– Мотивацией для высшего дворянства, а именно на это вы и намекаете, может служить недоступность чего-то для простых смертных. Однако наш наниматель предоставил мне определенные средства, благодаря которым мы, надеюсь, сумеем убедить графа.

– Неясным остается лишь один вопрос, – заметил Марсильо, – как вы собираетесь проникнуть в эту, предположительно, мастерски перестроенную Себастьеном де Вобаном цитадель?

– Я не собираюсь проникать туда. Если к графу Вермандуа впервые за много лет придет посетитель, мы просто войдем туда через главные ворота.

– Какой такой посетитель?

– Его мать, герцогиня де Лавальер, одна из бывших фавориток короля. После того как она неоднократно умоляла его позволить ей навестить своего страдающего сына, известный своей мягкосердечностью Людовик наконец согласился. А мы будем сопровождать герцогиню.

– Вы ее знаете?

– Конечно. И вы, господа хорошие, тоже.

* * *

Поскольку «Догано» представлял собой самый лучший трактир во всем Турине, герцогиня де Лавальер, конечно же, остановилась именно там. Скептичный наблюдатель поинтересовался бы, почему она вместо этого не воспользовалась гостеприимством дома герцогов Савойских и не живет в замке Шамбери, главной резиденции герцогов. Как бы там ни было, Виктор Амадей II был женат на племяннице Людовика XIV, которая наверняка пожелала бы послушать французские новости и встретила бы герцогиню весьма приветливо.

Однако никаких скептичных наблюдателей, которые могли бы задать этот вопрос, не было – по крайней мере, насколько было известно Овидайе. А если шпион сообщит во Францию о неожиданном прибытии Лавальер, это станет известно спустя долгое время. Ближайший королевский интендант сидел в Гренобле, почти в двух сотнях миль отсюда. Если кто-то решит уведомить герцога Виктора Амадея, это произойдет гораздо быстрее, но не слишком. До Шамбери не менее шести дней пути, как бы быстро ни ехал гонец. До тех пор их и след простынет.

Овидайя подошел к баснословно дорогому венецианскому зеркалу, проверил, в порядке ли жабо, и смахнул ворсинку с полукафтана. Они находились в салоне трактира, который можно было считать скорее дворцом. Янсен выглядывал в высокое окно в форме арки. Марсильо и Жюстель взволнованно переговаривались, однако, что бывало редко, с серьезными лицами, вместо того чтобы, по обыкновению, гримасничать, словно школяры. «Хорошо, – подумал Овидайя. – Вольготная фаза нашего проекта позади».

Шаги приближались. Все в салоне обернулись к двустворчатой двери. Дверь распахнулась. В комнату вошли двое слуг в ливреях и встали у распахнутых створок. За ними следовала дама в платье из каламанка[51] цвета индиго с желтыми цветочными узорами. На голове у нее был каштановый фонтанж[52]. В правой руке она держала прогулочную трость, которая, однако же, служила не просто для украшения. Было видно, что каждый шаг дается даме с трудом. Овидайя невольно усмехнулся и поспешно поклонился, чтобы никто не заметил этого. «А она очень основательно подходит к своим задачам», – подумал он. Похожа была не только одежда, графиня учла то обстоятельство, что настоящая герцогиня несколько лет назад неудачно упала с лошади и с тех пор мучилась от боли в бедре.

– Луиза Франсуаза де Ла Бом Ле Блан, герцогиня де Лавальер, – выкрикнул один из лакеев. Овидайя поглядел на своих спутников. По лицу Янсена нельзя было прочесть ничего, но на лицах двоих других мужчин читалось искреннее удивление. Марсильо и Жюстель в недоумении глядели на графиню, словно не веря своим глазам. Стоявшая перед ними женщина была не только на несколько дюймов выше Катерины да Глории, но еще и значительно старше. Под слоями пудры видны были сотни мелких морщин. Кроме того, у нее был небольшой горб.

Шагнув вперед, Овидайя снова поклонился.

– Высокочтимая герцогиня, я восхищен встречей с вами. Надеюсь, путешествие было приятным?

– Благодарю, сеньор. К сожалению, последний отрезок был весьма тяжелым. Кажется, пьемонтские дороги стали еще хуже лангедокских, если это вообще возможно. Простите, я вынуждена присесть.

Один из лакеев подбежал к ней, подставив стул с мягкой обивкой, на который женщина опустилась, тяжело вздохнув.

– Желаете выпить чего-нибудь, мадам?

– Чашечка кофе мне не помешала бы.

Один из слуг хотел было поспешно броситься выполнять поручение, однако Овидайя покачал головой:

– Сожалею, однако, кажется, в этом городе нет ни единого зернышка, я уже повсюду спрашивал.

Уголки губ Лавальер опустились вниз, демонстрируя недовольство женщины, не привыкшей себе в чем-то отказывать.

– Я забыла, что мы в итальянской провинции, где, к сожалению, совершенно не умеют жить. Ужасная страна, совершенно не годится для столь утонченной натуры, как я. За исключением Венеции – там чуть получше. Но даже там кофейни не слишком известны.

Она обернулась к своей камеристке, ожидавшей поручений на почтительном расстоянии.

– Клэр, сходите в кухню и принесите мне что-нибудь сладкое – может быть, пару печений. И спросите, нет ли здесь хотя бы шоколада. Если нет, то принесите нам вина, но только не итальянского. Лучше какого-нибудь рейнского.

Когда камеристка скрылась из виду, она велела обоим лакеям закрыть створки двери снаружи. Когда они наконец остались наедине, Марсильо широко улыбнулся:

– Глубокоуважаемая графиня, снимаю шляпу. Не только перед вашей красотой, но в первую очередь перед вашим искусством. Это переодевание – если бы я не был уверен, что это вы, то ни за что не узнал бы вас.

Графиня захлопала ресницами и осторожно провела ладонью по щеке.

– Благодарю вас. Однако ради этого моя красота сильно пострадала.

– Как вы это делаете? – поинтересовался Жюстель. – Вы выглядите на двадцать лет старше, как пятидесятилетняя дама.

Если да Глория обиделась из-за того, что гугенот заявил, будто ее истинный возраст составляет тридцать лет, виду она не подала.

– Яичный белок, – ответила она. – Тонко намазать на кожу – и получаются морщинки, которым позавидовала бы старая крестьянка.

– Извините, что перебиваю, – произнес Овидайя, – но времени у нас немного. Как только мы выйдем из этого салона, нам придется поддерживать этот маскарад на протяжении всего пребывания здесь. Все остальное было бы слишком опасно, поскольку Турин кишмя кишит французскими, венецианскими и габсбургскими шпионами, и кто знает, какими еще. Поэтому я еще раз повторю наши роли, согласны?

Никто не стал возражать, поэтому Овидайя продолжал:

– Герцогине де Лавальер пришлось пережить долгое и трудное путешествие, поскольку Людовик Великий наконец-то внял ее просьбам и позволил навестить сына. Вы, мадам, поклялись в присутствии короля и парижского архиепископа клятвой, обязывающей вас хранить все в строжайшей тайне. Кроме того, у вас есть пропуска, выданные Королевским советом внутренних дел.

Овидайя вынул из внутреннего кармана своего камзола запечатанный документ и протянул графине, которая немедленно спрятала его в пышных рюшах своего рукава.

– Этот господин, – он указал на Жюстеля, – Гислен Ожье Дебюсси, иезуитский секретарь, обычно выступающий в должности советника маркиза де Сенлея, государственного министра при Людовике. Официально он поехал с вами в качестве духовного наставника. На самом же деле отца Гислена, конечно же, приставили к вам в качестве соглядатая, поскольку «король-солнце» не слишком доверяет вам и вашим намерениям. Генерал, простите, я вынужден понизить вас в звании, но теперь вы лейтенант Бенито Виккари. Вы состоите на службе у Виктора Амадея II. Его светлость прислал вас сюда из Анси, чтобы вы помогали герцогине словом и делом, если ей потребуется помощь герцога Савойского.

Овидайя обернулся к Янсену:

– А вы, капитан, станете Клаусом Тьенсеном, уроженцем Ганновера и в настоящее время помощником графа Мертонширского.

Янсен нахмурил лоб:

– И в таком случае это вы? Разве этого недостаточно? Немец и англичанин в свите французской герцогини?

– Совершенно недостаточно. Джеймс, граф Мертонширский, – внебрачный сын покойного английского короля Карла II и его фаворитки Нелл Гвин.

– У Гвин были дети? – удивился Марсильо.

– Может быть. А может быть, и нет. В любом случае у Карла II было больше бастардов, чем лилипутов у испанской инфанты, так что это весьма вероятно.

Марсильо кивнул:

– Прошу вас, продолжайте.

– Тетка Карла, Генриетта Мария Стюарт, была, как вам известно, замужем за герцогом Орлеанским, братом Людовика. Соответственно, наш выдуманный граф Мертонширский приходится племянником монсеньору, а значит, и племянником «королю-солнце». Как и его двоюродная бабушка, граф Мертонширский проводил много времени в Париже, где познакомился с графиней, простите, то есть я имею в виду герцогиню Лавальер.

Да Глория улыбнулась ему:

– Значит, я смею предположить, что вы – мой юный paramour[53]?

Овидайя обнаружил, что покраснел. Марсильо усмехнулся. Жюстель выглядел расстроенным.

– Возможно, я тоже лишь один из ваших советников, это можно обсудить. Если бы я, то есть, я хочу сказать, граф, был вашим любовником, то все равно потребовалась бы определенная ловкость для того, чтобы оспорить этот факт. Если же люди поверят в это – тем лучше для нашей маскировки.

В дверь постучали.

– А теперь, – прошептал Овидайя, – играйте свои роли, пока я не скажу вам обратного.

– А слуги? – прошептал Марсильо.

– Я наняла их всех в Милане, – ответила графиня. – Они считают меня Лавальер. – Она откашлялась и крикнула: – Входите!

Двери распахнулись, и в салон вошла гувернантка, неся в руках серебряный поднос, на котором стояли графин с вином и тарелка с марципанами. Графиня недовольно наблюдала за тем, как та поставила все на стол и наполнила один из бокалов вином.

– Ни кофе, ни даже шоколада, – проворчала герцогиня. – Ужасная страна.

* * *

Овидайя потер глаза в надежде, что пляшущие перед ними пятна пропадут. Снова поглядев на лежавший перед ним листок, он обнаружил, что пятна никуда не делись. И неудивительно. Он никогда еще так много не читал и не писал, как в минувшие недели. Только за сегодняшний вечер он написал три письма: одно – португальскому купцу в Александрию, второе – Гюйгенсу, а третье – Бейлю. И как раз принялся за четвертое, предназначенное для Кордоверо. Однако он начал опасаться, что зашифровать послание уже не сумеет, поскольку, можно сказать, наполовину ослеп. Поднявшись, он размял затекшие конечности и побрел к комоду в поисках портвейна. Налив себе бокал, он подошел с ним к открытому окну. На улице было по-прежнему тепло, несмотря на то что колокол на церкви Святого Иоанна Крестителя уже пробил одиннадцать. Его комната находилась на четвертом этаже «Догано», поэтому из окна открывался красивый вид на дворец. Вообще-то смотреть на пейзаж было не в его духе: для такого времяпровождения ему просто не хватало терпения. С другой стороны, он знал, что глаза отдохнут быстрее, если он будет смотреть вдаль. Поэтому Овидайя без особого интереса, однако старательно рассматривал все, что видел из своего окна: площадь, край герцогского сада, несколько лошадей.

Когда пятна перестали плясать перед глазами, он вернулся к письменному столу и взял чистый лист бумаги. Отметив точку перспективы, он быстрыми скупыми движениями принялся рисовать дворец. От окружающего пейзажа и фона Овидайя решил отказаться, вместо этого он нарисовал выдуманную площадь перед зданием, вымощенную квадратной плиткой, со статуей всадника посредине. С помощью линейки он нарисовал на бумаге решетку, некоторые плитки оставил белыми. Их он раскрасит позже, когда закончит шифр. Затем положил рисунок на стоявший рядом столик и взял в руки следующее письмо.

«Уважаемый дон Кордоверо!

Благодарю вас за прошлое письмо. Позвольте сразу начать с признания. Хотя мы еще не встречались с вами, я чувствую между нами определенную близость. Мне кажется, что благодаря предшествующей переписке между нами завязались доверительные отношения, подобных которым никогда…»

Овидайя пробежал взлядом написанное. Перед глазами снова поплыли круги. Смяв лист бумаги, он швырнул его под стол и едва взял в руки новый лист, как в дверь постучали.

– Входите! – крикнул он и обернулся к двери.

В комнату вошла Катерина да Глория. Она была одета в простое платье из желтого муслина, без драгоценных камней и золотого шитья. Графиня была одна, за ней не пошла даже камеристка. Овидайя поднялся и слегка поклонился:

– Мадам. – Он указал на кресло: – Прошу, присаживайтесь. Глоток вина?

– С удовольствием. И не называйте меня мадам… называйте Луизой.

– Если вам так будет угодно.

Он поднялся и подошел к буфету. Немного поразмыслив, он выбрал сладкое вино из Руссильона и налил гостье бокал. Та с благодарностью приняла напиток. Овидайя уже снова хотел сесть на стоявший у письменного стола стул, однако женщина пригласила его присесть на канапе рядом с ее креслом. Он подчинился. Сидя так близко от женщины, он чувствовал исходивший от нее лавандовый запах. Катерина, Луиза – кем бы она ни была – пригубила вина и поглядела на него огромными карими глазами.

– Я помешала вам работать, – взгляд ее упал на эскиз дворца, – точнее, рисовать.

Графиня взяла у него рисунок и принялась рассматривать.

– А у вас очень хорошо получается. Вы это только что нарисовали?

– Да.

– По памяти?

– Стоит мне увидеть что-то однажды, и оно настолько крепко запечатлевается у меня в памяти, что я в любой момент могу это воспроизвести.

– Даже такие здания? – удивилась она и вгляделась в рисунок. – Я довольно хорошо знаю Турин. И число крылец, и структура окон, и статуи на крыше королевского дворца – кажется, все совпадает. Как это у вас получается?

– Понятия не имею, мадам. Луиза. Я всегда это умел. В детстве я очень удивился, вдруг узнав, что другие не умеют так хорошо запоминать детали.

– Но ваш рисунок еще не закончен. Эта площадь перед дворцом и плитка – только наброски.

– Совершенно верно.

– Кроме того, мне кажется, что это неверно. Перед дворцом нет такой площади.

– Да, вы правы. Это… просто новая техника, я ее испытываю. Я придумываю части рисунка, а другие беру из реального мира.

По ее взгляду он понял, что она не совсем поверила в его слова, и поспешно добавил:

– Но довольно о моих любительских каракулях. Что привело вас в мои покои в столь поздний час?

Произнося эти слова, он обратил внимание, что графиня словно бы случайно выставила левую ножку вперед из-под юбки, чтобы Овидайя увидел ее обнаженные лодыжки. Если к этому прибавить этот запах духов и довольно глубокое декольте платья Катерины, то ответ, стоило опасаться, был довольно очевиден. Судя по всему, графиня считала так же, поскольку обворожительно улыбнулась ему.

– Еще тогда, в поместье Бедфонт-манор, вы вели себя довольно холодно. Вы хотите заставить меня умолять, Овидайя? Вам это понравилось бы?

– Мадам, Луиза, вы неверно меня понимаете.

– Вряд ли. Я ведь вижу ваши брюки, Овидайя. La tua cosa[54] кажется мне весьма заинтересованной в этом вопросе.

Он чуть-чуть отодвинулся от нее, однако это было ошибкой, поскольку таким образом он освободил место на канапе для нее. Не говоря ни слова, она встала с кресла и села рядом с ним.

– Вы что же, боитесь? – Он видел, как ее рука, одетая в тонкую шелковую перчатку, ползет к его бедру. – Вы ведь отнюдь не пуританин. Или я ошиблась и вы, как говорят в Англии, molly[55]?

Она улыбнулась.

– Вы что же, бережете себя для графа Вермандуа? Говорят, он очень привлекателен.

– Мадам, я не содомит, если вы это имеете в виду.

Он отодвинулся еще чуть дальше влево. Подлокотник уперся ему в бок.

– Но?

– Но наша работа… продолжается. Я полагаю, что подобные… романы станут сеять лишь раздор.

– Вы имеете в виду, поскольку я единственная женщина среди всех вас и вы все сохнете по мне?

– Что ж, месье Жюстель, к примеру…

– …слишком зелен и мил. А вот вы – мужчина. – Она придвинулась еще немного, положила руку ему на бедро. – Думаю, я знаю, в чем ваша проблема.

– Мадам?

– Это ни vice italien[56], ни ваша священная миссия. Вы просто немного… сложный человек, верно?

Овидайя хотел что-то ответить, однако во рту вдруг пересохло. Едва к нему вернулся дар речи, как графиня схватила его руку и положила себе на грудь.

– Но не беспокойтесь, я помогу вам. Можете начать отсюда.

Он не убрал руку, нет, он сжал ее рудь. Женщина нахмурилась.

– Ай! А ведь вы только что говорили, что не хотите, чтобы я умоляла. Вам нравится быть настолько грубым? Или…

Выражение ее лица вдруг изменилось. Казалось, ситуация веселит ее.

– Неужели это возможно? Такой ученый, но такой неопытный, в вашем-то возрасте? Неудивительно, что вы такой напряженный.

– Мадам, я…

– Луиза.

– Луиза, простите, если я не могу удовлетворить вашим требованиям. Я никогда слишком не интересовался женщинами и уж тем более… мужчинами. Интересовали меня совсем другие вещи.

– Тинктуры и формулы, не сомневаюсь. Но любому человеку нужно есть и пить, даже если ему это не нравится. И каждому человеку нужна разрядка время от времени. Это уже доказано.

– Но… кем?

Он почувствовал, как ее рука поползла к его промежности.

– Профессором да Глория, – ответила да Глория. Левой рукой она обхватила его за шею, а правой принялась возиться с его штанами.

– Мадам, Луиза, вы… прошу, оставьте в покое мою…

– А теперь сидите тихо и слушайте меня. Я – Лавальер, самая похотливая и бесстыдная герцогиня, которая когда-либо появлялась в Версале. А это кое-что значит. Моя показная набожность – лишь маскарад, и все знают об этом. Я никуда не поеду, не взяв с собой по меньшей мере одного любовника. И этот любовник – вы, граф Мертонширский. Все мои слуги уже шепчутся об этом, а кроме того – половина здешних постояльцев. Мы не имеем права разочаровать их. Если хотите, речь идет не о наших желаниях, а о маскировке. Вы ведь понимаете.

Не успел он ничего ответить, как она забралась к нему в штаны. С губ Овидайи сорвался стон. Правой рукой в перчатке она обхватила его стержень.

– Какая жалость, что вы не хотите им пользоваться. Una cosa fastosa[57]. Однако принуждать никого нельзя.

Она двигала рукой вверх-вниз. Откинувшись на спинку, Овидайя тяжело дышал. А она поднесла губы к его уху и прошептала:

– Знаете, гувернантка любой дамы знает обо всем. Например, расцвела ли она. Или есть ли у нее commerce[58].

Язык да Глории проник к нему в ухо, и Овидайе показалось, что он вот-вот взорвется.

– Считайте эту небольшую помощь предложением, к которому вы можете позже вернуться, если вдруг вам надоест ваша девственность. Сегодня я просто слегка помогу вам и добуду немного жемчужин, чтобы успокоить свою любопытную камеристку.

Овидайя тяжело дышал. Спина выгибалась назад, бедра ушли вперед, чтобы облегчить труд графине. Он почувствовал, что вот-вот кончит, и в этот миг графиня соскользнула с диванчика и прижалась декольте к его промежности.

На миг Овидайя едва не потерял сознание, по крайней мере, ему так показалось. Снова открыв глаза, он увидел, что графиня стоит напротив него и вытирается платком. На платке и платье он увидел те самые «белые жемчужины», о которых она только что говорила.

– А теперь прошу меня извинить, Мертоншир, я возвращаюсь в свои покои. Там я отдам платье в чистку камеристке и немного помечтаю о том сильном и требовательном любовнике, которым вы могли бы быть. Заходите ко мне при случае, когда ваша пушка снова зарядится.

И женщина улыбнулась ему, а затем вышла из комнаты.

* * *

Раздался сильный удар, когда карета подпрыгнула на одной из многочисленных рытвин на дороге. Едва Овидайя оправился от сотрясения, как карета попала в следующий ухаб. К этому моменту они проделали уже примерно треть пути до Пинероло. Сидевшая напротив него графиня переносила тряску с достоинством греческого стоика. Овидайя проклял себя за то, что не поехал верхом, в отличие от Марсильо или Жюстеля. Однако ехать верхом ему было не положено по статусу, и, возможно, это вызвало бы недовольство савойских солдат, составлявших эскорт кареты. В конце концов, он – граф Мертонширский, бастард английского монарха, племянник «короля-солнце» и путешествует со своей любовницей, о чем он узнал вчера вечером. Единственным положительным моментом всей этой тряски было то, что любвеобильная графиня оставила его в покое. Он не слишком умел обращаться с женщинами, хотя вынужден был признаться себе, что вчерашнее переживание нельзя было назвать неприятным. Тем не менее его не покидала надежда на то, что в будущем да Глория будет стараться держаться от него подальше.

Местность, по которой они ехали, можно было назвать забытой богом. Турин давно остался позади, и теперь они пробирались по единственной горной дороге, по которой можно было ездить. Интересно, они еще на территории Савойи или же уже в крестьянской республике? В этом уверенности у него не было. До сих пор им не встретилось ни одной живой души. Лишь пара коз паслась чуть выше по склону. Еще через час, когда зад его уже был похож на отбивную, карета резко остановилась. Овидайя потянулся к ручке двери, однако графиня остановила его:

– Вы граф. Дождитесь, пока кучер откроет вам.

И они стали ждать. Было слышно, что савойцы спешились и принялись беседовать с кучером на итальянском диалекте, в звуках которого слышался рокот перекатывающихся камешков.

– Лейтенант говорит, что у французов неподалеку форпост, – перевела графиня. Тут дверь распахнулась. Овидайя выскочил из кареты и протянул руку графине. Пока она выбиралась наружу, он оглядывался по сторонам. Они находились в небольшой деревушке, домики которой напомнили ему о Северной Англии – маленькие покосившиеся строения со стенами из плоских, уложенных друг поверх друга камней, кое-как скрепленных глиной и пометом. Из некоторых каминов в безоблачное голубое небо уходили тонкие струйки дыма. Казалось, все жители буквально растворились в воздухе. Овидайя немного размял затекшие конечности, а затем галантно сопроводил Лавальер к деревянной скамье. Ее камеристка, сидевшая прежде на козлах, присоединилась к ней.

Пока один из солдат разжигал костер под небольшим котелком, Овидайя обернулся к лейтенанту, бородатому мужчине с широкими плечами и кривыми ногами.

– Где это мы? – спросил он у него по-французски.

– В деревне под названием Мадонна, ваша светлость. Полпути проехали.

– Но где же жители?

Солдат пожал плечами:

– Вероятно, на пастбище, с животными. Скоро будут косить сено, работы полно.

Овидайя только кивнул, однако про себя решил, что предстоящий сбор урожая – не единственная причина отсутствия жителей деревни. Для крестьян дворяне со свитой означали в лучшем случае необходимость кормить проезжающих и их лошадей. Платы за это не предполагалось. Награда могла состоять в том, что никто из солдат не подожжет их перекошенные хижины и не затопчет на скаку играющих в пыли детей. По крайней мере, так было в Англии и Франции, и ученый сомневался, что итальянские солдаты ведут себя намного лучше.

– По вашим словам, – произнес Овидайя, – можно предположить, что через три часа мы будем в Пинероло?

– Примерно. Впрочем, думаю, французы перехватят нас раньше.

– Понимаю. Есть ли повод для беспокойства?

– Вообще-то нет. – Лейтенант рассмеялся. – По крайней мере, когда вчера я говорил с нашим капитаном, отношения между домом Савойских и домом Бурбонов были вполне сносными. Если бы все вдруг изменилось, мы бы заметили.

Овидайя слабо улыбнулся. Лейтенант понял, что его шутка не слишком удалась, и поспешно добавил:

– Я хорошо знаю командующего крепостью, он благородного происхождения. Раньше был лейтенантом «серых мушкетеров».

Что такого совершил этот человек, что оправдывало бы перевод из Парижа в Пинероло? Добровольно никто не согласился бы занять должность в столь удаленной местности.

– Как его зовут? – поинтересовался Овидайя.

– Жан д’Отвий, ваша светлость.

– И что же дальше?

– Пока мы будем обедать, один из моих людей поедет вперед, он сообщил французскому форпосту, что в Пинероло едет герцогиня с савойской свитой, после чего нам выедут навстречу.

Эта процедура совершенно не нравилась Овидайе. Он предпочел бы появиться в Пинероло без предварительного оповещения, чтобы застать командование крепости врасплох. Однако возразить против действий лейтенанта так, чтобы он ничего не заподозрил, было нечего. Возможно, это не важно. Какой французам прок от информации, что через несколько часов к ним приедет Лавальер? Вокруг Пинероло нет ничего, не говоря уже о высокопоставленных королевских чиновниках, с которыми мог бы посоветоваться комендант. Нет, их план все равно сработает или, по крайней мере, не рухнет из-за такой мелочи.

Поблагодарив лейтенанта, Овидайя направился к Жюстелю и Марсильо, сидевшим на двух валунах и курившим трубки. Между ними на табурете стояла доска для игры в нарды. Марсильо намеревался выиграть, причем с огромным превосходством.

Овидайя усмехнулся:

– Мне кажется, генерал слишком хорошо разбирается в тактике, Пьер, чтобы вы смогли у него выиграть.

– Наверное, вы правы. Я не выиграл еще ни одной партии. Уже не первую неделю пытаюсь убедить его попробовать другую игру, однако он не хочет.

– И какую же? Фараон? Или пятнадцать? – спросил Овидайя.

Марсильо покачал головой:

– Нет. Он хочет, чтобы я сыграл с ним в мячик.

– Он имеет в виду теннис, – отозвался Жюстель.

– Называйте как хотите. Я слишком стар, чтобы колотить по мячику из пробкового дерева. Предложите игру, в которую можно играть сидя. Подойдет любая.

Вместо ответа Жюстель сделал ход, который можно было назвать только поразительно глупым. Марсильо с каменным лицом дождался, пока гугенот закончит, а затем бросил кости и забрал у противника две шашки.

– Признаю свое поражение, – произнес Жюстель. – Сколько я вам должен?

– Уже триста двадцать пистолей, друг мой.

Овидайя шумно вздохнул:

– Вы играете на такие деньги?

– Что ж, мы в радостном предвкушении будущих синекур, – с усмешкой ответил Марсильо.

Овидайя покачал головой:

– Шкура неубитого медведя, вы же знаете эту поговорку.

– Ах, вы просто слишком осторожны, – махнул рукой Марсильо. – Чего вы тревожитесь?

– Я не тревожусь. Просто удивляюсь вашей беспечности.

Марсильо развел руками:

– Мы все спланировали. Теперь нам остается только надеяться. Так в любой битве, и всякий солдат знает об этом. Так что прекратите наконец размышлять, вам это не идет. Лучше сыграйте со мной в нарды.

– Возможно, позже. Когда мы войдем и снова выйдем, я брошу вам вызов. – Он заставил себя улыбнуться. – По десять пистолей за партию!

– Слышите, слышите, вот это я понимаю!

От костра подул ветер, принеся с собой аромат сала и лука. Разговор оборвался, и без дальнейших рассуждений мужчины потянулись к костру. Придя туда, они обнаружили, что один из солдат уже собирается раздавать порции блюда, которое он назвал тартифлет. Готовилось оно из картофеля, поджаренного с салом и луком и перемешанного с тертым сыром. Простая крестьянская еда, совершенно не соответствующая его положению, однако Овидайя был слишком голоден, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Марсильо и Жюстель тоже с удовольствием налегли на еду. И только графиня отказалась, сославшись на то, что картофель – это для свиней, а не для людей, и уж тем более не для благородных дам. Овидайя не знал, удивляться ли настолько глупым предрассудкам или же восхищаться да Глорией и ее железной выдержкой, с которой она играла свою роль.

* * *

Вскоре карета снова покатилась по горной дороге. По подсчетам Овидайи, прошел еще примерно час, прежде чем они снова остановились. Он выглянул в окно и увидел впереди троих мужчин в форме. У них у всех были белые ленты, отличительная черта солдат французского короля. Предводитель их беседовал с савойским лейтенантом и несколько раз покачал головой.

Высунувшись подальше из окна, Овидайя обратился к Марсильо:

– Лейтенант Виккари, в чем причина задержки?

Марсильо подвел лошадь поближе к карете.

– Это французы, милорд. Они говорят, что без проездных документов не имеют права никого пропускать.

Овидайя хотел было выйти из кареты, однако опомнился и несколько раз стукнул тростью по стенке кареты. Кучер поспешно слез с козел и открыл дверцу. Демонстрируя возмущение, Овидайя вышел и направился прямиком к французским солдатам, держа одну руку на шпаге. Мужчины глядели на него, и он видел, как удивленно расширяются их зрачки. Конечно же, они не знали, кто он, вернее, за кого себя выдает, однако видели, как он одет. На Овидайе был дорожный костюм по теперешней моде высшего дворянства Франции, с очень широкими рукавами с замшевыми вставками и подходящими кюлотами. Наряд стоил целое состояние, и это было видно по каждому шву и каждой детали вышивки. Мужчины должны были понимать, что он приехал прямиком из Версаля. Все тут же вытянулись по струнке.

– Что здесь происходит? Пусть он объяснит мне это ужасное промедление, – произнес Овидайя, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Нижайше прошу прощения у вашей светлости, однако эти господа отказываются сопровождать вас дальше, – произнес савойский лейтенант.

– Отказываются? – Овидайя вперил взгляд во француза, который, если он правильно прочел знаки, был унтер-офицером. – Объяснись!

Тот, к кому он обратился, парень самое большее лет двадцати, поклонился:

– Прошу прощения у вашей светлости. Дело в том, что мы получили строгие указания от командования крепости.

– Что-что?

– Как вам известно, Франция находится в состоянии войны, по этой причине по распоряжению маркиза де Лувуа для всех крепостей действуют строжайшие предписания.

Овидайя ничего не ответил, изо всех сил пытаясь выглядеть донельзя раздраженным. При этом сам себе он казался несколько смешным и очень надеялся на то, что его жалкая актерская игра ни у кого не вызовет подозрений.

– Я имею право пропустить вас лишь в том случае, если вы можете предоставить свидетельство военного министерства, где сказано, по какому делу вы приехали в крепость, ваша светлость.

– У меня нет свидетельства от маркиза де Лувуа, – ответил Овидайя.

– В таком случае я не могу вас…

– Подобная дерзость недопустима! Пусть он прочтет это!

Овидайя вынул из рукава в несколько раз сложенный документ и протянул солдату. Развернув его и увидев печать, тот побледнел.

– Ваши милости! – Офицер щелкнул каблуками и низко поклонился. – Нижайше молю о прощении.

Овидайя выхватил документ у него из рук и снова убрал в рукав.

– Кажется, его невежество превышает его дерзость. По коням. Герцогиня не потерпит дальнейших промедлений.

И, развернувшись на каблуках, он вернулся в карету. Сев на скамью, он вынул из кармана жилета платок и промокнул им лоб.

– Это было довольно неплохо, – заметила графиня. – Маловато крови, но в целом сойдет.

– Благодарю. А почему маловато крови?

– Если бы вы были настоящим представителем высшего дворянства и хотели произвести впечатление на свою сидящую в карете любовницу, вы проучили бы этого парня.

– Мне показалось, я был довольно резок…

– Чушь. У вас ведь была с собой трость. Вы могли устроить этому типу отличную трепку. Должна была пролиться кровь.

– Только потому, что он выполнял свои обязанности? Это же бесчеловечно.

– Это вы так думаете. Но вы больше не вы. Помните об этом. Коменданта крепости будет не так легко одурачить, как этого болвана. Лучше предоставьте планирование этого обманного маневра мне.

Овидайя слегка склонил голову:

– Да, это хорошая идея. Берите командование в свои руки.

Она коварно усмехнулась:

– Я еще вчера заметила, что вам это нравится.

– Графиня…

– Луиза.

– Луиза, не знаю, в чем цель ваших попыток сблизиться, но, полагаю, нам следует сосредоточиться на совершенно иной задаче.

– Странный вы человек, Джеймс. Что же случилось с вами, что вам так неприятны женщины? И мужчины, судя по всему, тоже.

– Не думаю, что вам есть дело до моих желаний или их отсутствия.

Она надула губы и поглядела на него большими карими глазами. Овидайя сам удивился тому, что это не произвело на него совершенно никакого впечатления.

– Я очень плохо переношу отказы, милорд.

– Так обратитесь к другим господам из нашего маленького отряда. Возможно, там вы встретите большую взаимность.

– Нет, благодарю. Вот вы в моем вкусе, мне нравятся толковые мужчины. Мы можем хотя бы делать вид?

– Ради маскировки, это я уже слышал.

– Это с одной стороны. А с другой – таким образом мне будет проще держать на расстоянии этого прилипчивого паренька, которому хочется обязательно испробовать на мне свой гугенотский член.

– Мадам, я прошу вас!

– Ах, да полно вам! Вы из Лондона, не думаю, что найдется бранное слово, которое вы прежде не слышали.

– Но не из уст дамы.

Наклонившись вперед, она холодно посмотрела на него:

– Скажу вам кое-что, о чем вы сможете подумать на досуге, возможно, вместе с другими учеными, которые, как и вы, предпочитают читать трактаты, вместо того чтобы возиться с бабами.

– Да?

– Если вы, конечно же чисто гипотетически, вдруг испытаете желание, то можете сказать своим друзьям-джентльменам, что с вас довольно изучения орбит всяких там планет, а требуется хороший трах. И тогда можете пойти к «Матушке Уайзборн». Там выберете себе красивую ирландскую шлюху, которая как следует отсосет вам член. А потом будете рассказывать своим друзьям за чашечкой кофе, как отлично она это делает.

– Мадам, Кат… Луиза, вы говорите…

– Да?

– Как портовая шлюха.

– Иногда мне приходится играть и такие роли, поэтому я умею говорить, как они. Однако же, и вот об этом вам следует подумать на досуге: почему мне нельзя? Почему мужчинам можно говорить и жить непристойно, а женщинам – нет?

– В Лондоне найдется много женщин, которые поступают именно так.

– Возможно, но все они считаются шлюхами и потаскухами.

– Так и есть.

– Почему?

Он совершенно не представлял себе, к чему клонит графиня, поэтому осторожно ответил:

– Ну, потому что женщина, леди, обязана демонстрировать определенную сдержанность. Об этом даже в Библии сказано.

– Ага. Неужели с недавних пор среди ученых Королевского общества снова аргументируют свои утверждения псалмами? Я думала, что в основе всей натурфилософии должны лежать разум и эксперимент, как говорил Бэкон.

– Вы читали труды Бэкона?

– Представьте себе. Я способна на это, хоть и женщина. И вообще практически на все. Я даже пи́сать стоя могу. И, несмотря на это, я должна быть глупее вас и обладать меньшим количеством свобод? Для этого нет причин. По крайней мере, доказанных с научной точки зрения. Или вы можете процитировать что-то на этот счет из чьего-нибудь трактата?

Овидайя хотел ответить, но в голову ничего не приходило. Возможно, все дело было в странных утверждениях графини, а возможно, в ее руке, лежавшей на его колене. К счастью, в этот миг карета остановилась. Он открыл окно и выглянул наружу. К карете подъехал Марсильо:

– Мы на месте, милорд.

Высунув голову из окна, он увидел перед собой городок, в котором жило не более тысячи душ. На заднем плане была видна величественная панорама Альп. Некоторые вершины были настолько высоки, что на них все еще лежал снег. Однако же горы Овидайю не интересовали. Все внимание его было приковано к крепости. Сооружение состояло из более старой замковой стены, окружавшей огромную приземистую башню, донжон. В ней сидели узники. Даже проникнуть в это сооружение можно было считать безнадежной затеей. Однако кроме этого были и другие укрепления.

В минувшие годы «король-солнце» отдал приказ расширить замок Пинероло, как и все остальные крепости на восточной границе Франции, чтобы превратить их все в l’enceinte de fer, железный вал, который должен был сделать страну неприступной. Овидайя видел валы, напоминавшие огромные наконечники стрел, расходившиеся от центра сооружения. Их разработал военный инженер Людовика XIV Вобан, пользуясь новейшими исследованиями в области геометрии. Каждая стена, каждый ров – все стало воплощением математики в камне. Здесь не было мертвого пространства, не было слабых мест. С какой бы стороны армия ни решила атаковать эту крепость, ее всегда могли расстрелять картечью со стен. Все расстояния были выверены вплоть до метра, поэтому здесь не было точек, куда не могли бы достать пушки или картауны. И в то же время у защитников было великолепнейшее укрытие, и они были практически неуязвимы.

В случае Пинероло большая часть валов, рвов, шанцев и равелинов находилась на востоке, со стороны Альп. Сама же крепость возвышалась за городом. Всего он насчитал четыре защитных вала: один перед городом, три – вокруг донжона.

– Крепость производит впечатление, – проворчал Марсильо.

– Неприступная, – согласился Овидайя, а затем позволил себе улыбнуться. – Попасть внутрь совершенно невозможно.

– Честно говоря, отсюда кажется, что выйти оттуда тоже невозможно.

– Quod esset demonstrandum[59], друг мой, – отозвался Овидайя. Он представит доказательства. При условии, что Луи, граф Вермандуа, действительно такой великолепный вор, как все утверждают.

* * *

В сопровождении французских солдат их карета покатилась, подпрыгивая на выбоинах уходившей вверх дороги. У внешних ворот им пришлось ненадолго остановиться, затем их пропустили. Выглянув из окна кареты, Овидайя увидел позолоченный герб, красовавшийся над главными воротами. На нем было изображено солнце с лицом, а выше можно было прочесть девиз Людовика Великого: Nec pluribus impar, «не уступающий и множеству».

Спустя несколько минут они добрались до гласиса[60], находившегося внутри второго оборонительного конца, однако за пределами собственно крепостных стен. Там их ждали стоявшие по стойке смирно французские солдаты. Перед ними стоял мужчина в форме унтер-офицера мушкетеров. Видимо, это и есть д’Отвий, о котором говорил савойский лейтенант. Лучшие годы светло-серого камзола и парика давно миновали. То же самое можно было сказать и об их хозяине. Д’Отвий был стар, ему было не менее пятидесяти лет. Видно было, что его удерживают на плаву укоренившаяся в нем за многие годы солдатская дисциплина и алкоголь. Лицо у него было обрюзгшим, как у человека, который уже за завтраком выпивает несколько бокалов вина и самое позднее к обеду принимается за что-то посерьезнее, чтобы хоть как-то скоротать день.

Овидайя вышел из кареты первым и помог спуститься со ступеньки Лавальер. Жюстель, одетый в черную сутану и красную кардинальскую шапочку, шел за ней по пятам. Марсильо и Янсен держались в стороне. Д’Отвий разглядывал их со смесью недоверия и озадаченности на лице. Как и было условлено заранее, первым заговорил Жюстель:

– Приветствую, монсеньор. Я имею честь говорить с Жаном д’Отвием, капитаном гвардии мушкетеров его королевского величества?

– Совершенно верно, ваше преосвященство.

Жюстель слегка поклонился:

– Я – отец Гислен, из парижского капитула ордена Иисуса. Имею честь представить вам Луизу Франсуазу де Ла Бом Ле Блан, герцогиню де Лавальер и де Вожур. А этот дворянин – Джеймс, граф Мертонширский и племянник его величества.

Прежде чем комендант крепости поклонился настолько низко, насколько позволяли возраст и опьянение, Овидайя по его глазам понял, что он прекрасно знает, кто такая Лавальер. В принципе, в этом не было ничего необычного для того, кто долгое время провел в Париже или при дворе в Версале. С другой стороны, Лавальер не была королевской фавориткой уже более пятнадцати лет, жила уединенно за городом. То, что д’Отвий, несмотря на это, сразу же понял, кто она, стало для него указанием на то, что сын герцогини действительно сидит в Пинероло. Разговаривая со своими гераклидами, Овидайя всегда говорил об этом как об установленном факте, однако на самом деле до конца не был уверен.

Выпрямившись, д’Отвий произнес:

– Ваш визит делает нам честь, светлейшая герцогиня. Какая неожиданная радость! Какому же поводу Пинероло обязан вашим визитом, позвольте спросить?

Лавальер поглядела на Овидайю. Тот откашлялся и произнес:

– Полагаю, это лучше обсудить в вашем кабинете, капитан. Здесь, на улице, слишком много лишних ушей.

Д’Отвий кивнул:

– Конечно, конечно. Однако мой кабинет несколько… я сейчас сортирую бумаги нашего управляющего, там небольшой беспорядок. Однако в той казарме мы можем поговорить так, что нам никто не помешает. Господа, прошу следовать за мной.

И комендант крепости шаркающей походкой направился в сторону здания гарнизона, двухэтажного длинного дома с маленькими окнами, перед которым играли несколько детей. Жюстель, графиня и Овидайя последовали за ним, Янсен и Марсильо остались снаружи. Д’Отвий провел их в небольшой зал, и вскоре они уже сидели за большим обеденным столом. Когда слуга налил им вина и удалился, д’Отвий произнес:

– Вы здесь проездом?

– Милый капитан, к чему эти загадки, – с улыбкой произнес Жюстель. – Вы же знаете, что герцогиня приехала из-за сына.

Д’Отвий надул обвисшие щеки, сделал большой глоток из бокала. Казалось, только вино и придало ему достаточно сил для ответа.

– Отче, я… к сожалению, я не понимаю, о чем вы говорите.

– Лжесвидетельствование – великий грех, сын мой.

Д’Отвий расстроился.

– А еще больший грех для верного солдата – нарушать приказы. А я получил от военного министра, маркиза де Лувуа, недвусмысленное указание ни с кем не беседовать относительно сидящих здесь узников. Даже мои солдаты не знают, кто сидит в Пинероло.

– Однако так уж вышло, что мы знаем, – произнес Овидайя.

– Об этом обстоятельстве я вынужден немедленно доложить маркизу, – ответил д’Отвий.

– Конечно, месье. Само собой.

Мушкетер заморгал:

– Вы не против?

Герцогиня закатила глаза. Овидайя наклонился поближе к собеседнику:

– Месье, как вы полагаете, каким образом мы узнали о том факте, что здесь в плену содержится сын герцогини?

Д’Отвий открыл рот и снова закрыл.

– То, что граф находится здесь, – продолжал Овидайя, – должно было быть одной из наиболее тщательно оберегаемых тайн Франции.

– До сих пор я тоже так полагал, – удивленно произнес д’Отвий. – Откуда же вы узнали?

– От самого великого человека!

– Вы имеете в виду… Но я не понимаю. Он здесь вот уже более четырех лет, все контакты с внешним миром запрещены. Многие полагают, что он пал в бою во Фландрии. А приказ хранить в тайне его местонахождение в конце концов отдал не кто иной, как сам его величество. Я сам тогда видел lettre de cachet за его подписью. Я до сих пор помню, что там было написано: «Обращайся с ним как с благородной особой, однако проявляй строгость. Контакты заключенному запрещены. В присутствии третьих лиц и во время прогулок во дворе пленник всегда должен носить маску».

В этот момент Луиза де Лавальер душераздирающе всхлипнула. Удивление на лице д’Отвия, если это было вообще возможно, усилилось. Отец-иезуит поспешно опустил ладонь на плечо герцогини.

– Видите, что вы наделали, – негромко произнес он. – Вы заставили бедную герцогиню вспомнить обо всем том, что довелось пережить ее сыну.

– Прошу прощения, мадам, – пролепетал д’Отвий.

Овидайя протянул Лавальер платок. Та приняла его и промокнула лицо. Шумно высморкавшись, она выпрямилась и поглядела на д’Отвия.

– Не ругайте доброго солдата, отец Гислен. Он просто выполняет свой долг. Все верно, мой сын погрешил против его величества. И за то был сурово наказан. Но знаете, месье д’Отвий, почему Людовик – настолько великий король, более великий, чем все прочие? Почему слава его затмевает всех?

– Ма… мадам?

– Потому что он всегда готов простить даже своего самого заядлого соперника. Вспомните Великого Конде!

Овидайя едва сдержал улыбку. Ловкий ход – вспомнить принца де Конде. Во время восстания Фронды он сражался против отца Людовика XIV. Любой другой монарх немедленно казнил бы за это, а «король-солнце» помиловал кузена и сделал своим старшим гофмейстером. Часто он просил принца прислуживать ему за обедом. А уж если король простил предводителя восстания, то должен же когда-нибудь простить и своего непослушного сына!

– Вы… вы хотите сказать, что его величество графа… он его помилует?

– Я не смею трактовать желания и мысли его величества, – отозвалась герцогиня. – Однако же, по крайней мере, он разрешил мне увидеть моего Луи.

– Что ж, это… я очень рад за вас, мадам, равно как и за его светлость, графа. Однако боюсь, что до сих пор ничего о том не слыхал.

– Вы узнаете об этом сейчас, – нетерпеливо произнес Овидайя. – Вот письмо.

Он достал сложенный в несколько раз пергамент и протянул д’Отвию. Мушкетер какое-то время разглядывал печать с короной и ангелами, державшими украшенный лилиями щит, а затем сломал ее. Несколько неловким и беспечным движением он развернул документ, немного порвав его при этом. Овидайя внутренне содрогнулся. Он несколько дней трудился над этим документом, а для того, чтобы достать необходимые ингредиенты для печати и штампа, потребовалось несколько месяцев, и стоило это почти целое состояние. Д’Отвий прочел письмо. Затем еще раз.

– Развеяло ли это ваши сомнения, месье? – поинтересовался Овидайя.

– Что ж, отчасти – да, ваша светлость.

Овидайя в недоумении уставился на офицера. Отец-иезуит тоже выглядел несколько удивленным. И только Лавальер и бровью не повела.

– Это личное письмо из королевского секретариата, с подписью и личной печатью его величества! – произнес Гислен.

– Знаю, отче. Однако же этого недостаточно.

Д’Отвий заглянул в свой бокал.

– Эта крепость служит исключительно для размещения заключенных, совершивших особо тяжкие преступления. Поэтому его величество подчеркнул, что серьезные изменения условий содержания, перевод в другие крепости например, допустимы лишь в том случае, если прежде нам будет отправлено соответствующее préavis[61] от военного министерства. Поэтому вашего письма недостаточно.

Овидайя вспотел. Дело пошло не так, еще не успев толком начаться. Он лихорадочно пытался сообразить, что можно ответить д’Отвию, когда услышал голос Жюстеля:

– Значит, вы говорите, что никакого préavis не получали.

– По крайней мере, насколько мне известно, отче.

– Возможно, оно потерялось, – вставил Овидайя.

– Ваша светлость, – произнес д’Отвий, – подобные бумаги, особенно касающиеся настолько важного пленника, не теряются практически никогда. Обычно их привозят мушкетеры королевской гвардии.

– Возможно. Однако же, как вы сами наверняка заметили, мой дядя, король, несколько дней тому назад перешел Рейн с более чем тысячью солдат с целью предъявить свои требования на Пфальц. На войне все может потеряться.

Д’Отвий с сомнением поглядел на него, затем сделал большой глоток из своего бокала.

– В Англии – может быть. Однако в таком упорядоченном государстве, как французское, королевские декреты не теряются.

Овидайя попытался придать своему лицу возмущенное выражение.

– А он начинает зарываться. В конце концов, мы прибыли по велению его величества.

– В этом я не сомневаюсь. Прошу простить меня. Не дерзость заставляет меня колебаться. Просто у меня свои приказы.

Овидайя сложил руки на коленях, чтобы никто не заметил, как они дрожат. Он знал, что вытащить графа Вермандуа из одного из самых охраняемых замков Франции будет непросто. Однако при этом он думал скорее о таких препятствиях, как толстые стены или расставленные повсюду стражи. Он даже не предполагал, что все перечеркнет самая обыкновенная французская бюрократия. И что теперь делать? Может быть, это préavis, о котором говорил д’Отвий, можно подделать на скорую руку? Может быть, они могут остановиться в Пинероло под предлогом того, что хотят подождать необходимого документа. Тогда у него будет достаточно времени, чтобы сфабриковать подходящий документ, при условии, что Жюстель еще в свою бытность секретарем видел, как должны выглядеть такие вещи и какие шифры для этого используются. Продолжая размышлять, он услышал голос гугенота:

– То, что вы столь скрупулезно следуете своим приказам, делает вам честь, месье д’Отвий, однако же, боюсь, вы их неправильно толкуете.

И Жюстель принялся разъяснять офицеру тонкости введенной Великим Кольбером системы упорядочивания. Сам Овидайя с трудом успевал следить за мыслью гугенота, и, судя по всему, д’Отвий понимал его не лучше. Когда мнимый иезуит закончил свой небольшой доклад, мушкетер произнес:

– То есть вы хотите сказать, что в данном случае достаточно письма его величества?

– Именно так. Если бы речь шла об изменении положения вашего заключенного – освобождении, перемещении, снятии анонимности, – тогда без préavis никак нельзя было бы обойтись, тут мы согласны. Однако в этом случае все обстоит несколько иначе. Мы никуда не собираемся увозить графа. И демаскировать его тоже не нужно. Всего лишь требуется позволить и без того посвященной в тайну герцогине поговорить с ним один-единственный раз, разумеется, в его камере.

– Вы оба тоже будете присутствовать?

– Нет, – ответил Жюстель. – Мы с графом просто проводим герцогиню до донжона и снова встретим после окончания визита, если ей потребуется духовная или мирская поддержка.

Д’Отвий беспокойно заерзал на стуле.

– Понимаю. Но не лучше ли подождать несколько дней? Наверняка скоро поступит préavis из Парижа. И мы все будем уверены в своих действиях.

– Вы все еще не понимаете, месье. Я ведь только что пояснил вам, – произнес Жюстель и очень мило улыбнулся.

– Правда?

– Да. Смотрите, когда его величество подписывал этот приказ, переданный вам графом, как вы думаете, что случилось потом?

– Полагаю, его понес какой-нибудь секретарь.

– Не какой-нибудь. Королевский premier commis[62] передал копию письма, так написано в уставе, в государственный архив. Затем его передали секретарю уполномоченного королевским приказом министерства, в данном случае военного. А оно потом на основании содержания, – Жюстель оглядел всех с довольным видом, – приняло решение об отсутствии необходимости дополнительно отправлять в Пинероло préavis.

– А, то есть вы полагаете, что ничего подобного из Парижа не отправляли?

– Именно так. Поскольку, в отличие от нашего друга, графа Мертонширского, который, разумеется, не настолько детально знаком с французскими обычаями, мы понимаем, что подобные бумаги не теряются, и не ругаем тех, кто их должен передать. Особенно если речь идет о непосредственном приказе его величества.

– Что ж, если это так… в этом письме сказано, что вы можете поговорить с ним на протяжении часа. Когда же вы хотите увидеть заключенного, мадам?

– Сердце матери горит от нетерпения и желания поскорее броситься к нему. Скажите, можно ли сделать это сегодня?

Д’Отвий поднялся и поклонился.

– Через полчаса у него прогулка. После этого я отведу вас к нему.

Вместо ответа герцогиня Лавальер с благодарностью всхлипнула.

* * *

Овидайя стоял у донжона вместе с Жюстелем, Янсеном и Марсильо. Они курили и наблюдали за полком солдат, совершавших учения примерно в сотне футов от них. Унтер-офицер дунул в свисток, отдал приказ, после чего мужчины побежали вверх по лестницам и крепостным стенам. Затем он снова дунул, и солдатам пришлось снова спускаться по узким каменным лестницам. И так продолжалось вот уже некоторое время. Овидайя затянулся трубочкой.

– Лейтенант Виккари? – произнес он.

Марсильо обернулся к нему и улыбнулся:

– Милорд?

– Что это за странные ножи, прикрученные к солдатским ружьям?

– О, это новое изобретение французов. Считается, что создал его сам Вобан. Это называется байонет. Благодаря прикрепленному к стволу лезвию оружие может быть использовано в качестве пики, если дело дойдет до mêlée[63].

– И это работает?

– Да, и неплохо. Иногда оказывается, что самые простые изобретения имеют огромное значение. Например, это упраздняет пику. И саблю тоже.

Янсен фыркнул:

– Смешно. Эта штука годится самое большее на то, чтобы рубить головы курам.

– Вы забываете о своей роли, друг мой, – произнес Марсильо.

– Ах вот как?

– Да. Вы – слуга, по крайней мере в данный момент. А когда два джентльмена беседуют, вам стоит помалкивать.

Янсен скривился еще больше, чем прежде. Чтобы сказать что-нибудь приятное, Овидайя произнес:

– Думаю, до сих пор все играли свои роли просто превосходно. Особенно вы, отец Гислен. У вас отлично получилось, смею сказать.

Жюстель слегка поклонился:

– Благодарю вас. Поскольку я долгое время работал в морском министерстве, плести подобную чушь было несложно.

– Кстати, о чуши. Книга у вас наготове? Думаю, сейчас все начнется.

– Конечно, сэр Джеймс. Подождите, я ее сейчас принесу.

Жюстель удалился и через некоторое время вернулся, неся книгу под мышкой. У него было французское издание «Упражнения» Игнатия де Лойолы, иезуитский молитвенник. Это было роскошное издание из бомбазина, вдоль и поперек украшенного вышивкой. На лицевой стороне обложки были размещены металлические вставки с зелеными и фиолетовыми кристаллами в форме креста. «Книга, достойная короля, – подумал Овидайя, – и, уж конечно, одной из его бывших фавориток».

Жюстель передал ему «Упражнения», и Овидайя взвесил молитвенник в руке. Он был тяжелым, но не настолько, чтобы вызвать подозрения. Открыв книгу на первой попавшейся странице, он прочел:

– Не хотеть думать о вещах, вызывающих радость и веселье, как о небе, воскрешении и т. д.; ибо, дабы испытать мучения, боль и слезы ради наших грехов, недопустима любая мысль о счастье и радости.

И он захлопнул книгу.

– Да где же она? – прошептал Жюстель. – Она там уже не меньше получаса.

– С учетом нынешней моды это не слишком долго, если хочешь помочь леди избавиться от нарядов, – заметил Марсильо.

Жюстель усмехнулся и стал совсем не похож на священника.

– А вы эксперт, я полагаю?

– Возраст, мой юный друг, возраст позволяет сделать немало выводов.

Они действительно ждали графиню уже довольно долго. Несмотря на то что д’Отвий сдался, он все же настоял на том, чтобы принять определенные меры безопасности. Чтобы Лавальер не протащила в камеру своего сына тайной записки, кинжала или напильника, он повелел как следует обыскать герцогиню перед входом в донжон. Чтобы сохранить при этом приличия – и поскольку он не считал камеристку Лавальер достаточно надежной особой, – мушкетер велел привести двух кармелиток из находившегося неподалеку от крепости монастыря. И теперь обе монахини возились с графиней в одной из комнат гарнизона. Несмотря на это, Овидайя ни капельки не нервничал. Личный досмотр они учли. То, что дело несколько затянулось, действительно, скорее всего, было связано с пышными нарядами. Под одним только париком герцогини можно было спрятать пистолет или достаточно боеприпасов, чтобы перестрелять половину полка.

Прошло еще десять минут, когда дверь здания гарнизона наконец открылась и оттуда вышла Лавальер в сопровождении монахинь и виноватого д’Отвия. Судя по виду герцогини, она полагала, что с ней обошлись крайне несправедливо. Когда она подошла к донжону, четверо дожидавшихся ее мужчин почтительно поклонились.

– Вижу, вы героически пережили и эту пытку, мадам, – произнес Овидайя. И, обращаясь к д’Отвию, заявил: – Недостойная игра, месье.

– Мне искренне жаль, что пришлось прибегнуть к подобному, ваша светлость, однако же наши предписания в этом отношении, к сожалению, весьма однозначны.

– Как вам угодно.

Овидайя обернулся к графине и протянул ей молитвенник.

Д’Отвий недоверчиво вытянул шею:

– Что это за книга?

– Это «Упражнения» святого Игнатия, основателя нашего ордена, – ответил Жюстель. – Чудесный труд. Вы читали?

– Боюсь, что нет.

– Он разъясняет людям тройственную природу Господа Бога нашего с помощью простых упражнений, для выполнения которых требуется лишь несколько часов в день.

Д’Отвий наморщил лоб:

– Несколько часов в день? Я добрый католик, но у кого же найдется столько времени?

Жюстель ткнул пальцем вверх:

– Например, у вашего пленника. Герцогиня хочет подарить ему свое личное издание «Упражнений» для утешения в трудную минуту.

Д’Отвий почесал плохо выбритый подбородок.

– Никаких подарков заключенному. Это против правил.

– Вы хотите лишить заключенного Слова Божьего?

– У него есть Библия, отче.

Овидайя взял книгу из рук Лавальер и протянул мушкетеру:

– Если хотите, можете проверить ее.

Д’Отвий взял книгу, провел рукой по переплету, пролистал. Заметив, в каком месте открыл ее мушкетер, Овидайя поежился. Жюстель тоже обратил на это внимание и быстро шагнул к мушкетерам.

– Милые сестры, – произнес он, обращаясь к монахиням, – вы позволите?

Произнося эти слова, он взял книгу у д’Отвия, перелистнул на другую страницу и протянул открытые «Упражнения» одной из монахинь. Некоторое время та колебалась, а затем звучным голосом принялась читать:

– Номер двадцать семь. Первое вступление. Вспомнить содержание того, что должны созерцать; в данном случае представить себе, как три Божественных Лица взирали на мир, переполненный людьми, и как, видя, что все идут в ад, решили в своей вечности, чтобы второе Лицо вочеловечилось для спасения человеческого рода, И так, когда настала полнота времен, послан был Гавриил Архангел к Деве Марии. – Она перекрестилась и поглядела на Жюстеля. – Читать дальше, отче?

– Нет, думаю, этого достаточно. Благодарю вас, сестра.

Он поглядел на д’Отвия:

– Теперь вы довольны?

Сжав губы, мушкетер поглядел куда-то вдаль, а затем пожал плечами:

– Как угодно, можете взять ее с собой.

Жюстель слегка поклонился и вернул книгу графине. Кармелитки попрощались. Когда они ушли, д’Отвий подошел к воротам донжона и постучал. Вскоре послышались лязг и скрежет, когда стражник с другой стороны открыл несколько замков и засовов. Дверь распахнулась.

– Прошу, следуйте за мной, мадам, – произнес д’Отвий, а затем они с графиней вошли внутрь и дверь закрылась за ними.

– Вот теперь, – пробормотал Жюстель, – нам только и остается, что молиться.

– Вы слишком пессимистично настроены, – возразил Марсильо.

– Вы так полагаете? Вся история с книгой едва не пошла наперекосяк. Невероятное совпадение, что он открыл именно в том месте. Достаточно было прочесть один абзац…

Овидайя поднял руки, пытаясь успокоить товарища:

– Не тревожьтесь. Все сработает. По крайней мере, та часть, где речь идет о визите графини Лавальер к сыну.

– Он не ее… – начал Жюстель. Увидев взгляд Овидайи, он умолк.

– Месье, давайте немного пройдемся, – произнес Овидайя и указал на ворота. – По ту сторону стен нам никто не помешает.

И он пошел вперед, за ним последовали остальные. Все вышли из внутреннего кольца стен через каменные ворота с остроконечным шпилем. За воротами находился подъемный мост, переброшенный через глубокий ров, проложенный зигзагом, который в случае нападения можно затопить водой. На другой стороне находился небольшой гласис. За ним поднимался еще один вал в форме наконечника стрелы и называвшийся на жаргоне военных архитекторов равелином[64]. С гласиса не видно было, что находится по другую сторону стен, однако Овидайя знал, что там располагается горнверк[65], еще один бастион, форма которого напоминала голову дьявола, с двумя устремленными наружу остриями и еще одним рвом вокруг него. Ученый невольно вспомнил о том, что много вечеров провел, изучая план этой и других крепостей Вобана, расположение их куртин, клещей и зубьев.

В гласисе было пусто. День был приятным и теплым, поэтому Овидайя уселся на густую траву, росшую под укреплением. Трое его спутников поступили так же. При этом Жюстель немного запутался в сутане. Наконец, устроившись поудобнее, он произнес:

– Здесь мы можем говорить открыто?

– Хотя есть по меньшей мере шесть точек, откуда хорошо просматривается гласис, однако слышать нас, предположительно, не может никто, – ответил Овидайя.

– Хорошо. Я хочу знать, почему вы настолько уверены, что граф Вермандуа не удивится и не позовет стражу, когда перед ним предстанет де Лавальер, которая явно не является его матерью.

– Я не думаю, что он удивится.

– Почему это? Вы что, протащили к нему в камеру какую-то тайную записку?

– Нет. Однако я исхожу из того, что этот мушкетер-пропойца сообщил графу, кто навестит его сегодня после полудня.

– Да, и что же?

– Предположим, что граф – человек умный. То, что он делал прежде, свидетельствует в пользу этого факта.

– Вы считаете, это умно – спереть знамя у Людовика Великого? – удивился Янсен.

– Вы путаете ум с разумом, – ответил Овидайя. – Этот молодой граф уж наверняка неразумен, однако определенным умом обладает, иначе его поймали бы еще на предыдущих кражах. И, основываясь на своем уме, он задаст себе вопрос: почему его навестит женщина, которую он не видел более пятнадцати лет.

Янсен и Марсильо недоуменно переглянулись, а Жюстель медленно кивнул.

– Что вам известно такого, чего не знаем мы? – спросил генерал.

– Что Лавальер никогда не растила своих детей лично. Она слишком была занята тем, чтобы удержаться при дворе и служить своему королю. Когда позже она впала в немилость, то уехала из Версаля. Тогда графу Вермандуа было шесть или семь лет, верно, Пьер?

Жюстель кивнул:

– Теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Вермандуа растила вторая жена монсеньора, Шарлотта Пфальцская. Родная мать никогда им не интересовалась. Поэтому он должен удивиться, что она вдруг решила навестить его ни с того ни с сего.

– Он удивится еще больше, когда увидит, что она вообще не его мать, – произнес Марсильо.

– Конечно. Но он готов к этому. И достаточно умен, чтобы сначала поговорить с ней и выяснить, к чему весь этот маскарад.

Жюстель все еще сомневался:

– Однако же растерянного взгляда может оказаться достаточно, чтобы…

– Не забывайте, он носит маску. Никто не увидит его реакции, даже если при виде графини глаза у него полезут на лоб. Однако же, с учетом его предпочтений, это весьма маловероятно.

Марсильо не сдержался и захихикал.

– Неужели вы полагаете, что они смогут поговорить без свидетелей?

– Этого я не знаю. Я втолковывал графине, что ей следует предполагать, что их будут подслушивать. Если бы я был комендантом крепости, то поставил бы у двери шпиона со слуховой трубкой. Однако для нашего послания не нужны слова. Графине предстоит лишь немного проявить свое актерское мастерство и заставить полюбить упражнения начиная со сто двадцать третьего по сто двадцать девятое.

Некоторое время они молча сидели на траве и курили трубки. Солнце стояло высоко в небе, и Овидайе очень хотелось рухнуть спиной на мягкую траву, однако вместо этого он сунул руку в карман камзола и вынул оттуда часы Гюйгенса.

– Сколько она уже внутри? – поинтересовался Жюстель.

– Около сорока минут.

Марсильо откинулся на спину, подложив руки под голову.

– Если бы ничего не вышло, нас бы уже окружили солдаты д’Отвия, а затем отвели в камеру донжона. – И он довольно улыбнулся. – Овидайя, мои чувства подсказывают мне, что наша генеральная репетиция удалась.

– Да, по крайней мере, кажется, эта часть нашего плана сработала. Однако пойдемте, нам уже пора возвращаться, чтобы мы стояли у двери, когда вернется герцогиня.

Они поднялись и побрели обратно. Жюстель негромко произнес:

– Сэр Джеймс, а что, если Вермандуа не справится, несмотря на вашу помощь?

Овидайя пожал плечами:

– Значит, он не тот мастер-вор, которым мы его считали.

* * *

Тайны жизни Господа нашего Иисуса Христа

Номер 122: Зачатие

Ангел Гавриил, приветствуя Владычицу нашу, извещает Ее о зачатии Христа, Господа нашего. Ангел, войдя к Ней, сказал: Радуйся, Благодатная. И вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына.

Номер 123: Извещение благой вести

Если хотите вы бежать из темницы земной своей, внимательно изучите эти упражнения. Следующие абзацы помогут вам бежать из этой юдоли скорби. По крайней мере, если вы должным образом примените дарованные вам Господом таланты.

Номер 124: О Нагорной проповеди Христа

Сначала снимите обложку с этой книги. Она может очень пригодиться вам. Выньте алаунские кристаллы из оправ, однако прежде, чем взяться за это, подложите кусок пергамента, чтобы не потерять порошок, находящийся между камнями и их оправой.

Номер 125: Как Христос шел по морю

Наполните бокал водой. Добавьте в нее три кристалла и немного порошка. Поставьте сосуд на жаровню и дайте воде закипеть; пусть кипит, пока не испарится наполовину. Ни в коем случае не следует вдыхать поднимающиеся от нее пары.

Номер 126: О первом чуде, совершенном на браке в Кане Галилейской

Благодаря божественному чуду химии вам удалось превратить воду в спиритус салис[66]. Налейте небольшое количество на решетки окна своей темницы. Повторяйте это три раза в день. Через несколько дней прутья станут податливыми, словно трухлявое дерево.

Номер 127: О воскрешении Лазаря

Теперь вам потребуется переплет. Искусную вышивку, которой он покрыт, придется снять. Старайтесь не разрезать нить. Таким образом у вас получится моток ниток длиной тридцать футов, что в точности соответствует высоте, на которой находится окно вашей камеры. Не беспокойтесь насчет того, что нитка тонка. Это тончайший гугенотский шелк, он без труда выдерживает вес в сто пятьдесят ливров.

Номер 128: О пути в Иерусалим

Поскольку находитесь здесь уже давно, вы наверняка изучили архитектуру вашего невольного пристанища. Поэтому скажу лишь одно: лучший путь от донжона ведет через небольшие ворота в юго-западной стене, затем на восток через тот осушенный бассейн, из которого можно попасть под второй вал к гарнизонной башенке, по другую сторону которой находится водяной ров. Есть другой путь, короче; на описанном вам нужно будет пройти лишь три двери, однако на более коротком, ведущем вдоль ограды церкви святого Маврикия, шесть. Так что выбирайте со всей тщательностью.

Номер 129: О Вербном воскресении

Это не единственный выбор, который вам придется сделать. Как только душа ваша обретет крылья, вам придется решить, хотите ли вы перейти под наше покровительство. Настоятельно советую вам сделать это, поскольку мы обладаем определенными средствами и не потребуем от вас ничего, что противоречило бы вашей природе. Если же вы пожелаете принять нашу помощь, так же как мы хотели бы воспользоваться вашими талантами, как можно скорее поезжайте в Ниццу. Отправляйтесь в таверну под названием «Белл-Айл» и спросите Джорджио. По пути туда вам может пригодиться обложка книги. Под черной краской скрывается чистое золото.

Конечно же, вы вольны отправиться иным путем. Однако вам наверняка известно, что число ваших друзей было невелико еще тогда, когда вас отправили в изгнание. После отъезда оно уменьшилось, полагаю, еще больше. Если хотите сохранить свою свободу, бегите в Ниццу.

Да пребудет с вами Господь.

Ваш друг

Часть IV

Мало что может остановить человека, способного справиться с сами собой.

Людовик XIV

Войдя в кофейню, он почувствовал на себе взгляды дюжины пар глаз. Опираясь на прогулочную трость и слегка приволакивая правую ногу, он пересек комнату, сопровождаемый любопытными взглядами посетителей. Гатьен де Полиньяк не обращал на них внимания. Вместо этого он отыскал спокойное местечко у камина и опустился в стоявшее рядом кресло. И только он начал читать новейший выпуск «Газетт де Франс», как к его столу подошел невысокий мужчина с густой черной щетиной и в белоснежном переднике. Мушкетер опустил газету и поднял голову.

– Месье де Кольтелли.

Хозяин кафе «Прокопио» слегка поклонился.

– Капитан де Полиньяк. Рад видеть вас спустя столь долгое время, – произнес он по-французски, однако отрывисто, что выдавало его итальянское происхождение. – Что прикажете подать, месье?

– Чашку кофе. И шерри.

– С удовольствием, капитан.

Полиньяк заметил, что Прокопио деи Кольтелли колеблется.

– Ну, спрашивайте же, – произнес он.

– Капитан?

– Я хожу с палкой, а это лицо напугало бы даже мою матушку, будь она еще жива.

И это не было преувеличением. Лицо мушкетера изуродовали шрамы, правое веко слегка обвисло. Левое ухо напоминало вареное соцветие цветной капусты. Кроме того, он лишился значительной части своей роскошной шевелюры. Однако, к счастью, последнего Кольтелли не видел благодаря парику, который Полиньяк теперь носил постоянно.

Хозяин кофейни начал переминаться с ноги на ногу.

– Я не осмеливался спросить. Вы были под Мангеймом, капитан?

Этот вопрос напрашивался сам собой. Несколько недель назад дофин и маршал Дюфор с несколькими десятками тысяч солдат перешли Рейн, чтобы заявить о своих притязаниях на наследство супруги монсеньора, Элизабет-Шарлотты. Поскольку немцы не признавали этого права, король приказал занять Гейдельберг, Мангейм, Шпейер, а также несколько других городов и сравнять их с землей. Мушкетеры тоже участвовали в этом походе. Впрочем, в это время Полиньяк все еще лежал в госпитале во Фландрии, наспех залатанный и даже не способный сесть на коня, не говоря уже о том, чтобы сломя голову скакать в Париж. Фельдшеры сказали: то, что он остался жив после выстрела из мушкетона, – настоящее чудо. Нашедшие Полиньяка крестьяне чуть было не закопали его, поскольку не предполагали, что в этом безжизненном теле еще теплится жизнь.

Так что, в принципе, случилось сразу три чуда: он пережил залп из мушкетона. Его нашли в глуши, да еще вовремя. А потом его несколько недель кряду лечили фельдшеры и он не помер от их лечения. Полиньяк восстал из мертвых, и не потому, что был исполнен раскаяния, а потому (и в этом мушкетер был твердо уверен), что Господь хотел, чтобы он покончил с этим английским еретиком. Вспомнив о Челоне, он впился пальцами в край стола. Провел рукой по карману камзола, нащупал лежавшие в нем четки и, обращаясь к хозяину кофейни, негромко ответил:

– Нет. Под Кобленцем.

Кольтелли поклонился:

– Восторгаюсь вашим мужеством. Разумеется, кофе за счет заведения.

После этого сицилиец оставил его в покое. Полиньяк немного полистал «Газетт», прочел в ней отчет о большом флоте, на котором Вильгельм Оранский отправился из Гааги в Англию, намереваясь свергнуть с престола Якова II.

Кольтелли вернулся к нему, неся кофе и щедро наполненный хрустальный бокал. Мушкетер сделал большой глоток шерри и поглядел в окно на дождь. Если Вильгельм III пытается свергнуть с престола первого короля-католика, появившегося там за много поколений, его просто необходимо остановить. Вопрос заключался лишь в том, каким образом. Как солдат он спрашивал себя, не откусил ли Людовик Великий на этот раз больше, чем способен проглотить. Сорок тысяч королевских солдат находятся в Пфальце. Чтобы победить голландцев, нужно по меньшей мере вдвое больше. А потом, есть еще Габсбурги, австрийские и испанские. Полиньяк сидел, глубоко погрузившись в размышления, и поэтому заметил вновь прибывшего только тогда, когда тот постучал по столу костяшками пальцев.

Мужчина был примерно одного с ним возраста и одет в неприметный простой костюм, который можно было бы даже назвать потрепанным. Лицо его было необычайно бледным даже для дворянина. Полиньяк поспешно поднялся:

– Мое почтение, месье Россиньоль.

– Приветствую вас, капитан. А вы крепко задумались. О чем, позвольте спросить?

– О войне.

Полиньяк снова сел, Россиньоль расположился по другую сторону стола.

– И какая же война занимает вас?

– Все. Их ведь становится больше с каждым днем.

Россиньоль лукаво улыбнулся:

– Тут вы, пожалуй, правы. Кажется, война с голландцами неизбежна – когда Оранский высадится в Англии.

– Если высадится. Наш флот может опередить узурпатора и устроить ему похороны в Северном море.

– Весьма желательно, капитан, однако маловероятно.

Глаза Полиньяка расширились от изумления:

– Почему же? Неужели флот Вильгельма настолько велик?

– Около пятисот судов, насколько я слышал, среди них пятьдесят боевых кораблей.

– Его величество может с легкостью выставить столько же.

К столу подошел Кольтелли принять заказ Россиньоля, и только после того, как сицилиец удалился, собеседник Полиньяка продолжил разговор.

– Его величество мог бы, – негромко произнес Россиньоль, – если бы корабли были где-нибудь неподалеку. Однако в настоящее время бóльшая часть нашего флота находится в Средиземном море.

– И что они там делают? Это из-за Кандии? Мы поддерживаем турок против венецианцев? – поинтересовался Полиньяк.

Россиньоль покачал головой:

– Нет. Его величество решил показать папе клыки.

– Что, простите?

– С тех пор как его святейшество отлучил от Церкви французского посланника в Риме из-за расхождения во мнениях, ситуация там сложилась несколько напряженная. – Россиньоль нахмурил лоб и одновременно почесал свой весьма замечательный нос. Полиньяк взглянул на человека, официально именовавшегося «председателем счетной палаты», однако на самом деле бывшего главным королевским криптологом.

– Вы были против этой переброски войск, верно? Потому что благодаря голландской корреспонденции давно знали о том, что задумал принц Вильгельм.

– Скажу так: не в моей компетенции принимать решения относительно военных походов, месье. Однако я действительно указывал на то, что Оранский уже давно создает альянсы и собирает войска.

– Если это так, разве разумно было нападать на Пфальц именно сейчас?

– Этот вопрос, почтенный капитан, можно было бы расценить как критику действий его величества.

– Я не то имел в виду, месье.

– Знаю. Ваша лояльность вне подозрений. Маркиз де Сенлей действительно не советовал его величеству идти на Пфальц, однако король предпочел последовать совету военного министра Лувуа, который рекомендовал атаковать быстро и решительно. Как бы там ни было, вы правы, когда говорите, что сейчас все горит и стреляют повсюду, по причине чего я очень занят. Необходимо просмотреть очень много писем и расшифровать много шифров.

– Тогда давайте перейдем к делу. Речь идет об этом англичанине.

– Овидайе Челоне?

– Да. Я кое-что выяснил насчет него, однако недостаточно. И, боюсь, потерял его след.

Вид у Россиньоля был недовольный.

– Что ж, в начале сентября 1688 года он был в Пинероло. Это точно. Вы слышали, что он сделал с командующим крепости? Это просто ужасно.

– Совершенно согласен с вами. Но сейчас у нас уже почти ноябрь. Челон может быть практически где угодно.

– У вас нет предположений, где именно?

– Возможно, в Лондоне, готовит прибытие Вильгельма.

– Или в Вене, – предположил Россиньоль.

– Почему именно там?

– Задам вопрос по-другому. Как вы полагаете, зачем Челон похитил графа Вермандуа?

– Это вы мне скажите.

– Вспомните Монмута, капитан.

– Думаете, он нужен ему в качестве претендента на трон? Но это же абсурдно.

– Я бы не сказал, что это так уж невообразимо. У его величества есть только один ребенок от брака с Марией-Терезией, Великий дофин. Если с ним, упаси боже, что-то случится…

– …трон наследует брат короля, – возразил Полиньяк, – а после монсеньора – еще много других особ. Луи де Вермандуа – даже не кровный принц.

– И что? Про Монмута можно было сказать то же самое. Или про Отмана Каликста.

Полиньяк допил шерри.

– Последний мне не знаком.

– Сын султана Мурада II. Габсбурги много лет держали этого Каликста на Мальте на тот случай, если в какой-то момент им потребуется претендент на османский трон. Ребенок короля – это всегда оружие. А уж притязания всегда можно выдвинуть. Особенно если их можно подкрепить военной мощью.

– Значит, вы полагаете, что этот Челон хочет свергнуть его величество?

– В конце концов, он пытался свергнуть английского короля, затеяв восстание Монмута по поручению Вильгельма. Возможно, он попытается сделать нечто подобное и во Франции. Или, быть может, он просто хочет заработать кучу денег, продав Вермандуа императору. Или Вильгельму, это тоже вполне возможно.

– В таком случае вы должны помочь мне найти его.

– Я приложу все усилия. Последнее письмо Челона, переданное нам, пришло из Турина.

– Ваши люди уже сумели расшифровать письма этого таинственного иудея?

– К сожалению, нет, капитан.

Полиньяк видел, что это обстоятельство Россиньолю крайне неприятно. Он догадывался почему, однако изо всех сил старался сохранить невозмутимость на лице. Более пятидесяти лет служил королевскому дому отец Россиньоля, Антуан, расшифровывая шифры гугенотских инсургентов, равно как и все остальные, которые попадали ему на стол. Кроме того, Антуан Россиньоль создал великий шифр, тот самый невзламываемый код, по которому зашифровывались все важные документы его величества.

Теперь Бонавентура Россиньоль занял пост своего отца, и многие задавались вопросом, не слишком ли он для него велик. Письма, которыми обменивался с этим евреем Челон, уже много месяцев лежали в королевском Cabinet Noir[67], а Россиньоль ни на шаг не продвинулся в их расшифровке. Полиньяк предполагал, что письма Челона Кордоверо являются ключом ко всему заговору. На это указывало то обстоятельство, что все остальные письма англичанина не были зашифрованы настолько хорошо.

– Может быть, у вас есть хотя бы отправная точка в отношении этих писем, месье Россиньоль?

Криптолог склонил голову набок:

– Я принес вам одно из писем, капитан. Вы разбираетесь в шифровке, капитан?

– Практически нет, месье.

– Это не страшно. Думаю, – он опустил руку во внутренний карман своего грязного сюртука и вынул оттуда несколько листов бумаги, – вы все же поймете, в чем моя проблема.

И Россиньоль придвинул к нему документы. Это была копия письма. К огромному удивлению мушкетера, она не была зашифрована.

* * *

Лондон, 11 февраля 1687 года

Дорогой друг!

Благодарю вас за прошлое письмо. Ваши разъяснения относительно устройства турецкого султаната были очень интересны, причем вынужден признаться, что способ, которым турки регулируют вопрос престолонаследия, поначалу шокировал меня. Конечно, в том, что узурпатор отдает приказ зарезать вероятных диадохов[68], нет ничего необычного; однако же тот факт, что принцу приходится убить всех братьев, прежде чем он станет гранд-сеньором, кажется мне невероятно варварским обычаем. Неужели эта жестокая игра действительно снова и снова повторяется в случае чьего-либо восхождения на престол?

Однако с учетом продолжающегося бедственного положения у меня на родине я спрашиваю себя, не может ли быть такого, что братоубийство, которым занимаются турки, лучше, чем та вражда, которая поднимается в том случае, если трон наследуют старшие сыновья? В конце концов, они не обязательно будут самыми способными из монарших детей.

Конечно же, бывают такие весьма необычные случаи, вроде того, что недавно случился у нас: как вам, вероятно, известно, наш монарх, Яков II, католик, в то время как большая часть населения страны – сторонники протестантской религии. Несколько дней тому назад супруга короля, католичка Мария Моденская, произвела на свет сына. Из-за появления ребенка престолонаследие в Англии перешло от протестантской дочери Якова Мэри к (конечно же, крещенному в католичество) инфанту Джеймсу Франциску Эдуарду. На улицах Лондона и в кофейнях поговаривают, что ребенок вовсе не королевский сын, а подкидыш, которого протащили во дворец иезуиты. Скорее всего, это чушь, однако многие просто не хотят признать, что Яков II основал католическую династию. Следует опасаться новой гражданской войны. Если бы у нашего короля был гарем, как у вашего гранд-сеньора, у него, наверное, уже была бы дюжина детей от протестанток и католичек и вопрос престолонаследия не поднимался бы еще много лет. Так разве не лучше было бы, если бы кровь проливали принцы, а не вся страна?

Однако же перейдем к вопросу, который вы мне задали относительно погоды во Франции (весьма неточное понятие, если позволите заметить). Судя по вашему письму, вы читали «Fumifugium»[69] Джона Ивлина и удивились тому, как он описывает погоду в Лондоне. Могу подтвердить, что приведенные в ней количества осадков и снега полностью соответствуют действительности. В минувшие годы погода у нас становилась все более холодной и неприятной, так что снег с октября по март является обычным явлением. В это время температуры находятся значительно ниже точки замерзания, и по этой причине любая вода, стоячая или текущая, рано или поздно замерзает. Кроме того, вы спрашивали меня, каким образом в холодный период могут курсировать суда и баржи. И ответ очень прост: они вообще не ходят, из-за чего в народе возникает большая нужда, поскольку товары и продукты больше не перевозят из пункта А в пункт Б. Дороги и улицы тоже практически непроходимы, поскольку зачастую толщина снега достигает нескольких футов. Как вы наверняка можете представить себе, жизнь при этом практически полностью замирает. Люди сидят по домам и надеются, что их запасов еды и дров хватит до весны. Кажется, весь мир и все движение в нем замирают.

Интересное исключение из этого правила мне довелось пережить в Голландии. При этом речь идет о стране, расположенной весьма низко, защищенной плотинами и испещренной сотней мелких оросительных каналов. С наступлением зимы они быстро замерзают, поскольку скорость проточной воды в них очень низкая.

И как только замерзает лед, наступает время бегунов на staatsen. Это такие металлические предметы, напоминающие лезвия кинжалов. Голландцы привязывают их к ботинкам и ездят на них по замерзшим каналам. Просто невероятно, с какой скоростью может скользить по ним умелый бегун, – он без особых усилий может развить скорость наравне с идущей рысью лошадью.

И именно самые бедные крестьяне, которые весной, летом и осенью привязаны к своей земле, зимой объезжают всю страну. Все каналы соединены друг с другом, и поэтому умелый бегун может без труда проходить двадцать-тридцать миль.

Я понимаю, что вам, человеку, живущему на юге, все это должно казаться сказкой; поэтому я позволил себе приложить эскиз, изображающий такого бегуна, которого я видел в Нидерландах своими собственными глазами.

Остаюсь вашим верным другом и преданным слугой

Овидайя Челон, эсквайр.

* * *

Полиньяк опустил письмо.

– Это… кажется совершенно незначительным.

Россиньоль кивнул:

– Конечно, настоящее послание можно получить, если выпустить буквы. Или слова. Или переставить их местами. Есть много способов скрыть нечто среди таких кажущихся безобидными строк. Мы испробовали все возможные методики, до сих пор – безрезультатно.

– Возможно, вы ничего не можете найти, потому что искать нечего?

– Вы ведь на самом деле так не думаете, верно?

– Что ж, судя по тому, что нам известно об этом Челоне, он весьма знаменитый член République des Lettres. Возможно, они с Кордоверо просто обмениваются забавными историями.

На последнем листе имелся рисунок углем. Россиньоль пояснил Полиньяку, что Черный кабинет оплачивает услуги художника, который может весьма точно перерисовать любой рисунок. Тот набросок, который сейчас держит в руках Полиньяк, представляет собой копию, как и письмо, оригинал отправили дальше, Кордоверо, чтобы заговорщики ничего не заподозрили. На рисунке был изображен голландский крестьянин, пристегнувший к ногам коньки. Он немного напомнил мушкетеру те изделия, которые сотнями штамповали в рисовальных мастерских республики. Вокруг совершенно недостойного портрета крестьянина Челон изобразил обыкновенные повседневные предметы: корзинку с фруктами, бочонок с сельдью, наполовину ощипанного гуся. Многие предметы были недорисованы. Например, у гуся не хватало одной лапы, у крестьянина – руки. Кроме того, решетку из тонких вспомогательных линий, которые провел рисовальщик с помощью линейки, толком так и не стерли.

– Совершенно не понимаю, зачем рисовать столь незначительные вещи, – произнес Полиньяк. – Что в этом такого?

Россиньоль бросил на него ликующий взгляд:

– Думаю, что послание, возможно, скрывается не между строчек письма, а в самом рисунке!

– Почему вы так решили?

– Потому что к незашифрованному письму, отправленному Челоном Давиду бен Леви Кордоверо, был приложен такой набросок. В зашифрованных их не было. Не думаю, что это совпадение.

«Ваша проблема заключается в том, что вы уже начинаете видеть заговор за любым случайным совпадением, – подумал Полиньяк. – Вам повсюду чудятся шифры и тайные послания, даже там, где, скорее всего, ничего такого нет». Однако он свои мысли не озвучил, а вместо этого спросил у Россиньоля:

– У вас есть еще такие рисунки?

– Нет, только один. Он из первого письма, которое нам удалось перехватить. Заполучили мы и другие письма, но в них никаких рисунков не было. Возможно, потом они перешли к практике пересылки рисунков отдельно, по другому пути, потому что больше мы такого не видели. Возможно также, – Россиньоль вздохнул, – что шифровальный кабинет Хофбурга присылает нам не все, что попадает в Вену. Это все равно приходится учитывать, однако теперь, когда Франция ведет войну в Пфальце и Леопольд плетет интриги против его величества, сотрудничество кабинетов становится затруднительным.

– Откуда же вам известно, в таком случае, о существовании других таких рисунков? – удивился Полиньяк.

– Это всего лишь смелое предположение с моей стороны, капитан. Однако, раз уж мы углубились в королевство заговоров, есть еще одно место, куда может направиться Челон.

– И куда же?

– В Константинополь. Возможно, он хочет продать претендента туркам, – заявил Россиньоль.

– Высокой Порте? Его величество сочтет это невообразимым афронтом со стороны одного из важнейших союзников.

– И будет прав. Однако же я думаю, что он хочет продать его не гранд-сеньору, а янычарам.

– Зачем же?

– Некоторые предполагают, что они – турецкая версия мушкетеров. Не смотрите на меня с такой обидой, капитан, это комплимент. Сомнений в том, что это лучшие войска, которые есть у турок, быть не может: они бесстрашны, дисциплинированы и отлично вышколены. Янычары используют то же оружие, что и мушкетеры королевской гвардии, это элитные войска, и подчиняются они непосредственно правителю. Однако, в отличие от мушкетеров, преданных королю, янычары ведут свою собственную игру. Они очень могущественны, и поговаривают, что отречение Мехмеда IV после неудачной осады Вены – их рук дело. Говорят, что в провинции у них всегда есть наготове парочка османских претендентов. Может быть, теперь им для коллекции потребовался французский.

– Откуда вам все это известно? – поинтересовался Полиньяк.

– Про янычар? Кроме всего прочего, из книги. Ее написал Гийераг, бывший французский посланник в Порте.

– А у вас есть веские доказательства этой теории?

– Не слишком много, капитан. Однако ведь Челон переписывается не только с этим евреем, точное местонахождение которого мне не известно. Он отправлял также письма в Константинополь и Александрию.

Теперь Полиньяк понял, к чему клонит Россиньоль.

– Этот паша, которого я видел в Лимбурге. Возможно, он был посланником турок, с которым Челон вел переговоры относительно цены за Вермандуа.

Россиньоль пристально поглядел на него:

– Интересная идея. И как вы будете действовать дальше?

– Попрошу вас обратить внимание, не попадет ли в ваш кабинет необычная корреспонденция о турках. Кроме того, вам следует попросить наших шпионов в Средиземном море быть настороже.

– А дальше?

– Я должен выяснить, где находится этот еврей. Тогда я смогу нанести ему визит и заставить объяснить, как работает этот шифр.

Полиньяк взглянул прямо в глаза Россиньолю.

– У меня больше нет ни малейшего желания отставать на шаг от этого Челона. Возможно, я смогу обогнать его.

– Хорошо. Я оповещу наших людей в Леванте и Италии. Однако, пока вы еще в Париже, возможно, вам следует провести некоторое время на улице Ришелье.

– А что там?

– Коллекция знаний Кольбера, – ответил Россиньоль.

– Кого вы имеете в виду? Министра иностранных дел Кольбера Торси или государственного министра Кольбера де Сенлея?

– Ни того ни другого. Я говорю о Великом Кольбере. Жан-Батисте, министре финансов.

– Но ведь этот Кольбер мертв.

– Не совсем, капитан. Не совсем.

* * *

Овидайя как раз собирался зашифровать свое последнее письмо к Кордоверо, когда в дверь вдруг постучали. Он быстро взял в руки квадратный листок с шифром, состоявшим из рядов букв, и спрятал его в ящик письменного стола. И только после этого крикнул:

– Входите!

Дверь распахнулась. На пороге стоял Марсильо. По выражению лица генерала Овидайя понял, что что-то произошло. Генерал закрыл за собой дверь.

– Тревожные новости. Боюсь, оставаться здесь уже небезопасно.

Овидайя встал.

– Что стряслось?

– Сегодня утром я был в порту, говорил с некоторыми купцами, а еще с одним савойским капитаном, с которым играю в кости. Все говорят, что идут французы.

– В Ниццу?

– В Италию и Савойю.

– Но ведь Савойя – нейтральное государство.

– Пока что. Однако союз против Франции становится сильнее. Император Леопольд уже перетянул на свою сторону Испанию, Швецию, Баварию и Бранденбург, он заключит союз и с Вильгельмом Оранским, как только тот официально станет королем Англии.

– А как же Яков II?

– Бежал, предположительно в Ирландию. Многие полагают, что Виктор Амадей Савойский на этот раз падет. Говорят, что император пообещал герцогу вернуть все захваченные за многие годы области, если он восстанет против Людовика Великого.

– И вы тоже так считаете?

– Это было бы ужасно глупо. Однако же мое мнение не имеет значения. Важно, что считает Людовик. А он, кажется, считает предательство Савойского весьма вероятным. Один из его маршалов, Николя де Катина, собирает войска на границе с Пьемонтом. Так говорит мой партнер по игре в кости.

– И они вот-вот пойдут в наступление?

– Нет. В этом году начинать кампанию уже слишком поздно. Французы нанесут удар только весной следующего года, однако до тех пор они наводнят все савойские деревни и города шпионами.

Марсильо постучал пальцем по кончику носа:

– Я уже чую их, Овидайя. Они будут толпиться в первую очередь в Ницце и Турине. Нам пора убираться.

Овидайя вздохнул:

– Наше судно давно готово, Паоло. Мы ждем только его.

– Мы давным-давно уехали из Пинероло. Нам потребовалось десять дней, чтобы добраться до Ниццы. Вермандуа тоже давным-давно должен был быть здесь. Возможно, он решил поступить иначе.

Овидайя присел на постель и потер глаза. Он устал. В этом трактире они сидели вот уже почти месяц. Он рисовал городские виды, прохаживался по улицам, гулял по берегу реки По и дважды в день проверял, не зарегистрировался ли граф Вермандуа в «Белл Айл». Больше делать было нечего, и именно это мучило его.

– Он придет, в этом я уверен. По крайней мере, чтобы выслушать, что мы можем ему предложить. Остальные варианты у него не слишком радужные.

Марсильо подошел к буфету, достал оттуда цинковый кубок и налил себе красного мальвазийского вина.

– В этом я тоже не слишком уверен, Овидайя.

– Вы говорили, что мой план хорош.

– Да, но, когда мы строили его, не было войны. С тех пор как Людовик Великий вторгся в Пфальц, повсюду поднялось сопротивление. У Франции вдруг оказалось очень много врагов, и многие из них встретят изгнанного сына Людовика с распростертыми объятиями.

Болонец сделал глоток вина, причмокнул губами и поглядел на Овидайю. И вдруг улыбнулся:

– А! Я все понял.

– Что, простите? – удивился Овидайя.

– Не притворяйтесь глупцом, для этого я слишком хорошо вас знаю. У вас еще есть туз в рукаве. С помощью Ост-Индской компании вы сделаете графу предложение, от которого он не сможет отказаться.

– Примерно так и есть. Прежде я вынужден был держать это в тайне, однако вы правы. Мы можем предложить ему не только деньги. Мы можем и надавить. При условии, что он появится. Во время прогулки вы не заходили в «Белл Айл»?

– Заходил.

Больше ничего Марсильо говорить нужды не было: если бы в таверне он обнаружил сообщение от Вермандуа, то давно сказал бы об этом. Овидайя поднялся и тоже налил себе вина. Тем временем генерал принялся рассматривать некоторые рисунки, висевшие на стене.

– Что это вы все рисуете? Это имеет какое-то отношение к нашей миссии?

– О, все, что приходит на ум: здания, зверей, растения.

– А вы хорошо рисуете. В любом случае лучше, чем я. Возможно, мне следует нанять вас для моей следующей книги по ботанике.

Овидайя слегка поклонился:

– Это было бы честью для меня.

Генерал продолжал рассматривать наброски.

– Святая Дева Мария, а это что такое?

Марсильо взял один из листков в руки и вопросительно поглядел на Овидайю.

– Что-то вроде дьявола, – ответил тот. Фигура, которую он изобразил на листе, действительно походила на демона. Он был похож на человека, однако голова немного напоминала бычью. У существа были причудливые длинные усы, свисавшие до самой груди. Одета фигура была в турецкий кафтан, а в правой руке сжимала скимитар[70].

– Напоминает араба, – заметил Марсильо. – А у вас действительно весьма буйная фантазия.

Овидайя улыбнулся.

– Просто прочел в путевых заметках об арабских джиннах. Думаю, это вдохновило меня.

Отпив из бокала, он подошел к окну. Их трактир располагался чуть выше города, на склоне горы. Отсюда была видна почти вся бухта Ангелов. На горизонте виднелись два крупных корабля.

– Скажите, Паоло, это боевые корабли?

Генерал подошел к нему и прищурился:

– Я бы сказал, что это корветы. Однако деталей отсюда не разглядеть, они слишком далеко для этого.

Овидайя молча подошел к шкафу и вынул оттуда один из телескопов Гюйгенса. Это была небольшая модель, непригодная для того, чтобы изучать луны Сатурна, однако для корабельных флагов этого должно было хватить. Поставив телескоп на треногу, он настроил его, а затем направил на бухту. Наведя его на один из кораблей, Овидайя отошел в сторону.

– Прошу. Вы в таких вещах эксперт.

Марсильо поглядел в телескоп, поводил им из стороны в сторону.

– Французы. Корвет и фрегат, всего у них около шестидесяти пушек. Думаю, они просто решили показать флаги. Однако там, где есть два боевых корабля, может быть и больше.

– Разве французский флот не должен курсировать по Ла-Маншу, топя корабли Вильгельма? – поинтересовался Овидайя.

– Вроде бы да. Понятия не имею, что они здесь делают. Однако это доказывает, что мои опасения обоснованны. Петля затягивается.

Овидайя кивнул:

– Подождем еще два дня. Если до тех пор он не появится, поедем без него.

* * *

Овидайе снился Лондон. Перевозчик в маленькой лодке вез его по Темзе в сторону Саутуарка. Мужчина пытался понять, что ему там понадобилось. На той стороне можно было найти лишь кабаки, воров, отбросы общества да попрошаек. Густой туман клубился над серой водой, и только когда они приблизились к ступеням причала Пикл Херинг, он смог разглядеть берег. Теперь стало видно, что их ждут. Над ступеньками расположился отряд солдат, и было их, наверное, с полсотни. Поначалу в дымке видны были лишь их очертания, однако что-то в этих людях показалось Овидайе странным. Овидайя хотел расспросить на этот счет перевозчика, который сегодня, наверное, уже с дюжину раз пересек реку, однако почему-то так и не смог открыть рот. Он молча наблюдал, как приближаются берег и солдаты. Мужчины были одеты в желтые камзолы полка Колдстрим, что показалось Овидайе странным, поскольку они находились в Англии, а не в Вирджинии, где вообще-то эти войска и должны находиться. А потом он вдруг понял, что ошибся. Хотя солдаты были в желтых одеждах, на форме их был нашит большой синий крест, символ королевского дома Франции. Вторжение! Овидайя невольно потянулся за шпагой, однако ножны оказались пусты. Он снова хотел что-то крикнуть перевозчику, приказать ему поворачивать и как можно скорее скрыться в спасительном тумане, однако снова не смог открыть рот. Казалось, чья-то невидимая лапа железной хваткой сжимает его челюсти. Овидайю объял страх. Французские солдаты уже тоже заметили его, офицер отдал приказ. Пятьдесят стрелков вскинули мушкеты и прицелились в маленькую лодку.

Теперь они были настолько близко к берегу, что за их спинами из тумана вынырнули здания Саутуарка. Однако там, где должна была возвышаться больница Сент-Томас, Овидайя увидел церковь с двумя башнями, а вдали – дворец. Оба здания, и он знал об этом, не могли стоять на берегу Темзы. Место им было на Сене. Ученый увидел, как французский офицер поднял шпагу.

И вдруг проснулся. Овидайя хотел сесть, однако кто-то придавил его к постели. Попытался закричать, но заметил руку, сжимавшую его рот.

– Месье, если будете кричать, я вынужден буду спустить курок. Мой пистолет нацелен вам прямо в живот. Всем известно, что это была бы отвратительная смерть, – произнес по-французски мужской голос.

Он открыл глаза. В полутьме перед собой он увидел очертания мужчины с широкими плечами. Правая рука в перчатке сжимала рот Овидайи, а левая держала пистолет, вдавленный в подушку, которая, в свою очередь, лежала на животе Овидайи. Выстрел не услышат даже в соседней комнате. Особенно если учесть количество пунша, которое они выпили вчера вечером.

– Сейчас я уберу руку от вашего рта. Вторую руку мне придется оставить там, где она и была.

Овидайя шумно перевел дух, когда незнакомец убрал руку.

– Кто вы? – вырвалось у него, и в тот же миг он понял, что и так знает ответ: Луи де Бурбон, граф Вермандуа.

Его противник взял что-то и поставил на ночной столик – закрывающийся фонарь. Незнакомец повернул колесико, и в комнате стало светло. Вермандуа насмешливо улыбнулся и слегка поклонился:

– Мое почтение, месье.

Вермандуа был моложе Овидайи, лишь слегка за двадцать. Посвященному сразу было видно, чей он бастард. От отца он унаследовал не только крупный крючковатый нос, но и пышные черные кудри, которые можно было при желании принять за парик. Одет Вермандуа был в военную форму, которая Овидайе была не знакома, предположительно савойскую.

– Овидайя Челон, ваш преданный слуга, ваша светлость. Вы не могли бы убрать пистолет? Заверяю вас, что я не представляю никакой опасности.

К его огромному удивлению, Вермандуа сделал то, что от него хотели, однако не сводил при этом глаз с собеседника. Лишь отступил на несколько шагов и сел на стул. Все это время пистолет был нацелен на Овидайю. Ученый увидел, что у графа был и второй, а еще – большой кинжал и ножны, пристегнутые под мышкой.

– Вы несете чушь, месье Челон. Никто, если он смог незамеченным проникнуть в одну из наиболее хорошо охраняемых крепостей моего отца, не может считаться безопасным человеком.

– А могу ли я спросить, как вы… – Он чуть было не сказал «нас», однако в последний момент передумал. Он не был уверен в том, что Вермандуа знает, что его сообщники спят лишь в нескольких метрах от них. – Как вы нашли меня?

– Разве это так важно?

– Поскольку я потратил очень много времени на то, чтобы не привлекать к себе внимания в Ницце, это очень важно, благородный принц.

– Увольте меня от этих светлостей и принцев. Мой графский титул значит сейчас меньше, чем любовные клятвы портовой шлюхи. Но если вам обязательно знать: месье д’Отвий был настолько любезен, что сообщил мне, как выглядели господа, приезжавшие с визитом в Пинероло вместе с моей матерью. – И он несколько раз прищелкнул языком.

– Комендант крепости? Вы говорили с ним?

– Конечно говорил. Кстати, ситуация была сходной, небольшое свидание тет-а-тет в полуночный час. Предложенный вами путь бегства я отмел сразу. Во-первых, мне не нравится, когда мне говорят, куда идти. А во-вторых, он был непрактичен.

– Насколько?

– Мне нужны были кое-какие вещи. Одежда, оружие, информация. И месье д’Отвий милостиво согласился помочь мне. Вам следовало бы поблагодарить меня.

– А я вот думал, что это вы мне обязаны.

– О, конечно. Я от всей души благодарен вам за изысканный план.

И снова эта насмешливая улыбка.

– От имени всего дома Бурбонов обещаю вам, что этот героический поступок никогда не будет забыт.

– Что вы сделали с д’Отвием?

– Позаботился о том, чтобы он ничего не разболтал. Выполнив, кстати, вашу работу. И поэтому вам тоже следует поблагодарить меня.

– Разве это было необходимо? Это ведь ничего не меняет, многие люди видели меня в Пинероло.

– Вас и четверых ваших друзей, – отозвался Вермандуа.

– Да. Так или иначе, из крепости передадут наши описания в Париж.

– Конечно. Однако это должна была быть задача д’Отвия. То, что теперь он ничего не может написать, делает ситуацию неопределенной, а у нас появляется немного времени.

Овидайя откашлялся. В горле пересохло.

– Будьте так добры, месье, передайте мне что-нибудь попить.

– Вставайте и налейте себе сами. Я могу застрелить вас и тогда, когда вы будете стоять в двух метрах от меня. Я превосходный стрелок.

– Вы выстрелите в спину джентльмену?

– Если того потребуют обстоятельства, то да.

Овидайя встал и подошел к буфету. Вскоре после этого он вернулся, неся в руках два бокала вина. Хотел сесть за стол вместе с Вермандуа, однако тот покачал головой:

– Садитесь обратно на кровать. Так мне вас лучше видно.

Оставив один бокал на столе, Овидайя присел на край кровати. Отпив вина, он произнес:

– Могу ли я спросить, почему вам потребовалось так много времени, чтобы добраться сюда?

– Из соображений безопасности, – ответил Вермандуа. – Вокруг Ниццы кишмя кишат французские шпионы. Мне потребовалось несколько дней, чтобы раздобыть этот наряд савойского конного курьера. И еще несколько, чтобы найти ваше гнездышко.

– Последнее было бы проще, если бы вы пришли в условленное место встречи.

– Вот только я не люблю играть по чужим правилам, месье. Ни по вашим, ни по правилам моего отца. Так, – и он взмахнул пистолетом, – ситуация нравится мне гораздо больше. Я предпочитаю быть наездником, нежели конем.

– Тогда вам, возможно, следует снова скрыться во тьме, даже не выслушав моего предложения.

– О, я его выслушаю. У меня есть голова на плечах, но не пустая. Итак, по чьему поручению вы освободили меня, кто за этим стоит? Австрийцы? Испанцы?

– Нет, голландцы.

– Ага, и что же нужно от меня статхаудеру?

– Насколько мне известно, ничего. Мой заказчик – Голландская Ост-Индская компания.

Черные как ночь брови Вермандуа удивленно взметнулись вверх, однако он ничего не сказал.

– Нам необходимо кое-что похитить. И вы могли бы нам в этом помочь.

– Почему именно я?

– Потому что вы – самый лучший вор, существующий сейчас на континенте. По крайней мере, так все говорят.

– Что ж, это правда. Никто не сравнится со мной, на моем фоне все остальные – просто карманники. Я обкрадывал королей и кардиналов.

Закинув ногу за ногу, Вермандуа взял в руку бокал с вином. Понюхав, скривился и отставил его в сторону.

– Пахнет как бычья кровь. Эти итальянцы не имеют о вине ни малейшего представления.

А затем поглядел на Овидайю:

– Вы понимаете, что все эти мелкие кражи я проворачивал исключительно ради собственного удовольствия?

– Да, я так и предполагал. Именно поэтому я считаю, что такого случая вы не упустите. Вы могли бы обокрасть самого могущественного правителя в мире.

Вермандуа поднес руку ко рту, делая вид, что с трудом сдерживает зевоту.

– Как скучно. Своего отца я уже…

– Ваш отец, при всем уважении, не самый могущественный правитель в мире. Я говорю о гранд-сеньоре.

Казалось, Луи де Бурбон лишился дара речи, а затем широко усмехнулся:

– Вы хотите обокрасть султана? Превосходно. Продолжайте.

И тогда Овидайя пояснил графу, что им предстоит похитить не драгоценности из султанского дворца, не драгоценные камни из собора Святой Софии, а кофейные растения из окрестностей Мохи. Когда он закончил, Вермандуа спросил:

– А что такого сложного в том, чтобы похитить эти растения? В отличие от каких-нибудь драгоценностей, их ведь не запирают в сейф. Должны быть плантации.

– И они есть, однако они хорошо охраняются. Вы лучше разбираетесь в этом, чем я. Разве часто не бывает так, что кража – это меньшая из проблем?

Вермандуа кивнул:

– Сбежать потом – это гораздо более сложная задача.

– Так и в этом случае. Плантации находятся на высокогорной равнине, к которой, насколько нам известно, очень мало подходов. Кроме того, между ближайшим портом и регионом, где выращивают кофе, пролегает пустыня.

– Предположим, что ваше небольшое предприятие меня интересует. Что мне за это будет?

Еще несколько секунд тому назад Вермандуа утверждал, что крадет исключительно ради собственного удовольствия, однако Овидайя решил не напоминать графу об этом обстоятельстве. В конце концов, он уже думал о награде для Вермандуа.

– Для начала вы, как и каждый из нас, получите десять тысяч золотых дукатов, как только растения окажутся в Амстердамском ботаническом саду.

– Неплохая сумма, но стоит ли она смертельной вражды с французским королем и гранд-сеньором? Я мог бы вместо этого отправиться под защиту Леопольда. Полагаю, он сумеет обеспечить мне достойную жизнь.

Граф был не так уж неправ. Леопольд I был самым важным противником Людовика XIV, как римский император он был предводителем альянса, к которому присоединялось все больше и больше стран, горевших желанием остановить «короля-солнце». Хофбург примет мятежного бастарда Бурбона с распростертыми объятиями.

– Достойную – да, – ответил Овидайя, – однако же в Вене вы снова окажетесь в клетке, хоть она будет и поприятнее. Для такого человека, как вы, это не представляет интереса.

– Вы правы. Но можете ли вы предложить что-то получше?

– Что-то намного лучше. Вы в курсе последних политических событий?

– В этом отношении в Пинероло меня довольно сильно ограничивали. Я знаю, что мой отец ведет войну в Пфальце. Есть еще что-то важное?

– О да. Вильгельм Оранский воспользовался тем, что ваш отец занят в Германии. Пока Людовик привязан к Пфальцу, статхаудер отправился в Англию с огромным флотом. Король Яков II бежал, свою супругу и наследника престола он велел переправить в Версаль. Вильгельма поддерживает бóльшая часть английского и шотландского дворянства, а кроме того, император и немецкие князья.

– Я уже догадываюсь, что вы хотите мне предложить.

– Вы ведь сами только что говорили, что ваш французский титул утратил значение. Если вы поможете нам, то получите новый от принца Вильгельма – причем где угодно.

– На мой вкус, Англия расположена слишком близко к Франции. Какой мне прок от тамошнего графства, если ищейки моего отца просто прирежут меня?

– Тогда поезжайте в другую страну. Вильгельм может дать вам владения в Вирджинии или Пенсильвании, в Гвиане или Батавии.

– Так или иначе – а таким образом я стану вассалом этого чахоточного па… стуха.

– Не обязательно. Если вы захотите получить большую территорию, то, конечно же, вам придется принести присягу Вильгельму. Однако небольшой аллод, принадлежащий исключительно вам, тоже вполне возможен.

– Звучит неплохо. Но что, если мне этого недостаточно? Вы не думали о том, что я могу просто вернуться к своему отцу?

– Вы что же, хотите снова в темницу? – спросил Овидайя.

– Ни в коем случае. Возможно, он простит меня. Как бы там ни было, сейчас идет война, а в такое время королевские сыновья гораздо ценнее обычного. Потому что они тоже подчас мрут как мухи. Кроме того, Великий славится тем, что прощает раскаявшихся грешников.

Овидайя покачал головой и поднялся.

– Это, сеньор, безнадежный план.

– Почему же?

– Потому что вы уже не первый месяц плетете козни против своего отца с целью устроить вторую Фронду.

– Что-что? – Вермандуа едва не задохнулся от изумления. Овидайе пришлось сдержать усмешку. Теперь этот мини-принц сделает все, чего он захочет.

– Вы похитили из Пинероло тайные документы, не менее дюжины. Несколько дней назад их нашли в Версале. Графиня да Глория, с которой вы познакомились под личиной Лавальер, еще несколько месяцев назад разместила их у доверенного лица.

– Вы жалкий мелочный интриган! Я ничего подобного не делал! Эти письма – нелепая подделка.

Овидайя скрестил руки на груди. Вермандуа по-прежнему держал в руке нацеленный на него пистолет, однако это его уже не слишком пугало.

– Понимаю ваш гнев, – произнес он, – однако мои подделки никогда не бывают нелепыми. Письма вашему сообщнику написаны вашим почерком. И они зашифрованы, однако не настолько хорошо, чтобы криптологи вашего отца не смогли расшифровать их через неделю или две.

– И кто же мой сообщник?

– Шевалье де Лоррейн.

Овидайя увидел, как задрожали губы Людовика де Бурбона. Вряд ли дело было в том, что он питал особо нежные чувства к шевалье де Лоррейну, любимчику монсеньора, неисправимому гомосексуалисту, брату короля. Вероятнее всего, Вермандуа просто понял, насколько безнадежно его положение. Никто при французском дворе не поверит Лоррейну, если он станет отрицать обвинения. Шевалье очень сильно не любили, сам король уже неоднократно грозил склонному к интригам молодому человеку изгнать его из Версаля. Кроме того, было известно, что Вермандуа и Лоррейн состояли в братстве. Это тоже делало сконструированную Овидайей историю о заговоре весьма правдоподобной.

Графу потребовалось мгновение, чтобы взять себя в руки, а затем он произнес:

– Даже если ваша подделка так хороша, а шевалье, без сомнения, отлично выбран в качестве козла отпущения, сфабрикованная вами история остается неправдоподобной. Затевать восстание против моего отца – совершенно безнадежная затея.

– Конечно. Однако сейчас, когда ваш отец ведет войну по всем фронтам, наверняка появилась оппозиция. А что делает историю правдоподобной, так это тот факт, что ваши поступки отлично вписываются в эту картину. Они всплывают вскоре после вашего побега, который, как ни крути, представляет собой неоспоримый факт.

– Мне ужасно хочется пристрелить вас на этом самом месте. Вы мне отвратительны, месье.

– Понимаю. Но больше никто не поможет вам выбраться из этого дерьма.

– В которое вы же сами меня и толкнули!

Овидайя молча глядел на Вермандуа, который бесцельно метался из угла в угол. На миг ученому даже показалось, что он забыл о своем пленнике. Затем он вдруг повернулся и подошел к постели, держа пистолет в вытянутой руке. Когда его дуло остановилось в нескольких дюймах от кончика носа Овидайи, молодой человек негромко произнес:

– Я сыграю в вашу игру. Ради денег, ради аллода и даже ради удовольствия. Но берегитесь. Такой обиды, уж поверьте мне, я не забуду. До завтра, месье.

И Вермандуа развернулся на каблуках и побежал, однако не к двери, а к окну. Открыв его, он ухватился за оконную раму и одним прыжком исчез в темноте.

* * *

Когда Полиньяк выбрался из фиакра, в лицо ему хлестнул дождь. Отдав вознице пару су, он надвинул шляпу пониже на лоб и направился к зданию из песчаника. Оно располагалось в конце улицы Ришелье, неподалеку от Пале-Рояля. Полиньяк часто бывал здесь, однако никогда не замечал особняка и не догадывался, что он принадлежал Великому Кольберу. Мушкетер воспользовался тяжелым металлическим дверным молотком и, как только дверь открылась, вошел внутрь так быстро, что оказавшийся по другую сторону двери лакей испуганно отпрянул. Возможно, дело было в его резкости, возможно – в его изувеченной физиономии. Не удостоив слугу ни единым взглядом, капитан произнес:

– Мне нужно к Этьену Балузу.

– Я посмотрю, свободен ли он. Как о вас доложить, месье?

Полиньяк протянул парню визитную карточку:

– Гатьен де Полиньяк, капитан мушкетеров. Прибыл по срочному делу государственной важности, по поручению его величества. Так что не смейте возвращаться без Балуза.

Слуга поспешно поклонился и скрылся из виду, а Полиньяк осмотрелся по сторонам. Колонны и лестницы были сделаны из сиенского мрамора, пол украшал огромный персидский ковер, имитировавший клумбу с тюльпанами. Слева висела картина, изображавшая покойного Жана-Батиста Кольбера, справа – портрет короля. Разница между двумя этими людьми была просто огромной. Людовик XIV сидел перед красным балдахином и был изображен в виде бога Юпитера, в правой руке у него был сноп молний, а левая попирала лежавший на полу щит с изображением головы Горгоны. Великий Кольбер же был похож на голландского купца, причем даже не слишком зажиточного. Одет он был в простой черный камзол, без шляпы, и был изображен на фоне коричневой стены. В руке министр финансов сжимал какой-то предмет. Полиньяк подошел ближе, чтобы рассмотреть внимательнее. Предмет оказался скомканным листом бумаги.

Услышав шаги на лестнице, он обернулся. Мужчина, спускавшийся по ступенькам, был почти стариком, ему было уже за шестьдесят, и двигался он очень медленно. Балуз оказался довольно толстым человеком. Щеки у него были словно у хомяка, однако глаза – как у стервятника. Дойдя до половины лестницы, он остановился и улыбнулся Полиньяку:

– Добро пожаловать, капитан. А я вас уже жду.

Полиньяк удивился, откуда библиотекарь мог узнать о его прибытии, а после осознал, что это совсем не удивительно, если имеешь дело с такими людьми, как Россиньоль.

– Месье Балуз, – он слегка поклонился. – Мне посоветовал навестить вас месье Россиньоль.

Этьен Балуз спустился в самый низ лестницы.

– А по какому делу, позвольте спросить?

Капитан с удовлетворением отметил, что Россиньоль не успел сообщить библиотекарю никаких подробностей.

– Речь идет о возможном заговоре против его величества.

– Нечто подобное я и предполагал. Прошу вас следовать за мной. Мы можем поговорить об этом в библиотеке.

Балуз провел его через дубовую дверь на первом этаже, за которой оказалась комната огромных размеров, гораздо больше, чем предполагал Полиньяк. Одну стену занимали огромные окна, все остальные словно бы состояли из одних книг. Над головами у них проходила галерея, тоже заполненная книгами и свитками. Мушкетер обучался в иезуитском колледже, поэтому пару библиотек повидал, однако эта превосходила все виденное им прежде.

– Что это за коллекция? Часть королевской библиотеки?

– Нет. Это Кольбертина, личный архив министра Кольбера, – ответил Балуз. – Здесь, внизу, находятся различные справочники, там, дальше, собраны важные натурфилософские журналы, «Acta Erudorum», «Journal des Sçavants», а вон там – «Nouvelles de la République des Lettres».

– Я думал, этот журнал запрещен во Франции.

Балуз уважительно приподнял бровь:

– Вы совершенно правы, месье. Однако, чтобы узнать, какие события стали доступны общественности, а какие нет, его, конечно же, необходимо читать. Вы найдете здесь многие труды, которые не печатались и не продавались в Париже.

Библиотекарь пошел дальше.

– Видите вон те красные переплеты? Настоящее сокровище. Это все документы того времени, когда в должности пребывал кардинал Мазарини. А зеленые – месье Кольбера, когда он был министром финансов его величества.

Полиньяк поднял голову. Там стояли целые стопки фолиантов, одетых в зеленые кожаные переплеты.

– Да их же, должно быть, тысячи, – вырвалось у него.

Библиотекарь улыбнулся:

– Шесть тысяч сто двадцать. Все документы за двадцать лет его службы. Однако прошу вас, садитесь. Хотите чашечку кофе?

Полиньяк утвердительно пробурчал. Оба мужчины сели в кожаные кресла. Балуз велел слуге подать им кофе. Когда с этим было покончено, он вынул кадастр и открыл его, затем взял перо, торчавшее в стоявшей на столике между ними чернильнице.

– Теперь вы скажете мне, о чем идет речь, капитан?

Полиньяк рассказал Балузу об Овидайе Челоне, о пользующихся дурной славой мужчинах и женщинах, которых тот нанял, об их пребывании в Лондоне, Гааге, Амстердаме и Лимбурге. Историю с Вермандуа он рассказывать не стал. Кроме его величества, Россиньоля и его самого, до сих пор в столице никто не знал о том, что королевский бастард был похищен из самой надежной крепости во Франции. Лучше, если так будет продолжаться еще некоторое время. Кроме того, он рассказал Балузу о переписке Челона с загадочным Давидом бен Леви Кордоверо, о зашифрованных посланиях, которыми обменивались заговорщики, а также о возможной связи с османами. Пока мушкетер рассказывал об этом, библиотекарь делал себе пометки. Когда Полиньяк закончил, Балуз захлопнул кадастр и на миг закрыл глаза, а когда снова открыл их, произнес:

– Вы что-то ищете? Или хотите что-то найти?

– Я не уверен, что понимаю, о чем вы говорите.

– Что ж, как видите, это весьма обширный архив. Он почти так же велик, как библиотека герцога Августа в городе Вольфенбюттеле.

– Не преувеличивайте, месье.

– Ни в коем случае, капитан. Месье Кольбер собирал бумаги не только свои и своего предшественника. По его приказу делались копии всех документов из провинций, которые ему удавалось заполучить, – интендантов, монастырей – всего. Поскольку количество материалов огромно, перечитать все просто невозможно, но если этот Челон, к примеру, прежде был связан с какой-то известной личностью, принцем или купцом, то я могу прицельно поискать именно это.

– Каким образом?

– Видите двадцать переплетенных книг на этом столе? Это каталог. Его недавно составили. В нем можно искать по различным критериям – например, по именам знаменитых людей. Если же, – Балуз сложил руки, покрытые пятнами от чернил, на коленях, – речь идет о неизвестных людях, возможно, они не были внесены в перечень. Тогда нам следует просмотреть и прочесть тематические собрания материалов – все те места, в которых, к примеру, шла речь о заговорах против Франции. И надеяться, что удастся найти что-то, не зная, что именно мы, собственно говоря, ищем. Вы понимаете?

Полиньяк кивнул.

– Последнее кажется мне весьма длительным занятием.

– Так и есть.

Слуги принесли серебряный кофейник, две чашки и кексы. Полиньяк откусил кусочек и запил кофе.

– Сколько времени это займет, месье Балуз?

– Полагаю, несколько недель.

– А зная правильные ключевые слова?

– Не более нескольких дней.

Мушкетер на миг задумался. Нескольких недель в запасе у него не было. Следовательно, нужно задать Балузу как можно более конкретный вопрос, надеясь, что он окажется правильным. Монмут или Вильгельм III наверняка неоднократно встречались в каталоге Кольбера, однако капитан сомневался, что они связаны с Челоном напрямую. Гораздо вероятнее, что те использовали услуги посредников. Нужен был кто-то из непосредственных корреспондентов Челона.

– Я вам рассказывал, что Челон регулярно пишет письма еврею по имени Кордоверо. Мы предполагаем, что он находится на территории, подконтрольной гранд-сеньору. Вероятно, это можно использовать в качестве отправной точки?

Балуз почесал пером подбородок:

– Хм, имя указывает на то, что это еврей испанского или португальского происхождения. Многие из них поселились на османской территории после того, как католические короли[71] изгнали их из страны. И вы полагаете, мне следует попытаться найти этого Кордоверо?

– Вы считаете, это возможно? На данный момент нам известно лишь, что Челон отправляет ему письма до востребования через одного сицилийского купца.

Балуз поднял глаза к потолку. Там была изображена восхваляемая ангелами Афина, строго взиравшая на них свысока. Возможно, старик-библиотекарь надеялся получить от богини ответ. Вдруг Балуз поднялся и пробормотал:

– Да, это… да, да!

И скрылся за стеллажами. Полиньяк допил кофе, съел пару кексов и принялся ждать. Прошло около четверти часа, когда Балуз вернулся, неся под мышкой несколько фолиантов. С трудом переводя дух, он опустился в кресло.

– Вот это, – и он постучал по книгам, – записи о поставках наших мануфактур в Левант, кроме того, сопутствующие письма капитанов с 1675 по 1685 годы.

Полиньяк скептично поднял брови:

– Как бы там ни было, это все еще три тысячи страниц, месье.

Библиотекарь улыбнулся:

– Да, все верно. Однако, полагаю, я знаю, как ускорить процесс.

Он открыл одну из книг, прищурившись, пробежал глазами по странице.

– А, вот оно. Т. пять. к. шесть. с. четыре. н.

– Что, простите?

– Том пятый, книга шестая, статья четвертая на нечетной странице. – Балуз провел пальцем по страницам. – Посмотрите на этот список.

И он протянул Полиньяку фолиант. На открытой странице было написано: «Посредники в Алеппо, 1678 г. н. э.». Далее следовал список имен. Имена были подчеркнуты, к некоторым имелись примечания.

– «Якуб Бенгайон, надежный агент, почтенный человек, очень рекомендую. Шмуль Вольфинсон, склочный, можно смягчить с помощью денег; ведет много дел у кади. Ицхак Кардосо, ненавидит англичан, любит греков и ракы[72]». Что все это значит? – поинтересовался Полиньяк.

– Каждый год наши капитаны, принимая или продавая груз в Леванте или других местах, записывали, каким было сотрудничество с начальниками портов. В этом случае речь идет о посредниках Высокой Порты, проверяющих бумаги и устанавливающих размер пошлины. Этот список касается Алеппо, но есть такие же записи по Смирне, Александрии или Лимассолу, чтобы наши торговцы знали, кому они могут доверять, а кому – нет.

– Понимаю. Но как это нам поможет?

– Прочтите все имена.

Полиньяк пробежал глазами по списку. И вдруг понял, к чему клонит Балуз.

– Евреи! У всех этих людей еврейские имена.

– Это связано с тем, что почти все нанятые турками посредники – сефарды.

– Почему так?

– Потому что, как правило, иберийские евреи – хорошие торговцы. Говорят на многих языках. Кроме того, считается, что в финансовых вопросах они лояльны к Высокой Порте, – произнес Балуз.

– Именно евреи? Да это плохая шутка!

– Возможно, однако гранд-сеньор, судя по всему, считает иначе. Вы знали, что даже лейб-медик Сулеймана II – еврей польского происхождения?

Полиньяк недоверчиво покачал головой.

– Турок нельзя назвать народом мореходов. Поэтому Порта поручает вести большую часть своей торговли другим народам. Капитаны, как правило, армяне, судовладельцы – греки, а посредники – евреи. Как бы там ни было, дело вот в чем: вы ищете сефарда, находящегося на османской территории. Когда его предки бежали из Испании, бежал, вероятнее всего, весь род Кордоверо. А поскольку почти все сефарды задействованы в левантийской торговле…

– …существует по крайней мере вероятность того, что мы найдем кого-то из его семьи, а возможно, и его самого.

– Совершенно верно, капитан. Это всего лишь моя идея, однако ее преимущество заключается в том, что не нужно читать целые книги. Отыскать эти списки и просмотреть их – на это потребуется максимум день.

Полиньяк поднялся. Балуз последовал за ним.

– Давайте попробуем. Пришлите мне сообщение, если что-то найдете, в кафе «Прокопио».

* * *

Овидайя окинул взглядом мол. Гавань Ниццы нельзя было назвать маленькой, однако по сравнению с портом Лондона или устьем Эя это собрание шхун, клиперов и пинасов[73] выглядело жалко. Затянувшись трубкой, Овидайя наблюдал за тем, как портовый грузчик катит бочонок рома по трапу их судна и ставит под грот-мачтой. «Святая Мария» представляла собой венецианскую бертону с пузатым корпусом и прямоугольными парусами. Добыть такой корабль было не так-то просто, однако Овидайя не хотел отправляться в такое путешествие на флейте или шлюпе, потому что суда такого типа буквально кричали всякому, кто видел их на горизонте, о Голландской Ост-Индской компании. Венецианцы были менее заметны. Их полно было на Средиземном море, и их услугами пользовались многие государства.

– Вы даже дали ей итальянское имя, – проворчал Марсильо. – Мы что же, пойдем под савойским флагом?

– Ну, по крайней мере, пока не выйдем в море, – ответил Овидайя. – Потом мы поднимем крест святого Георгия и превратимся в английское торговое судно, направляющееся в Смирну.

Марсильо слабо улыбнулся:

– Что ж, по крайней мере, последнее – правда.

Они молча наблюдали за погрузкой. Не хватало еще продуктов питания, а кроме того, личных вещей, которые должны были поднять на борт. В остальном все было на месте, Жюстель и графиня уже устраивались в каютах. Янсен расхаживал взад-вперед в носовой части судна и отрывистым голосом отдавал приказы. С тех пор как Овидайя отдал судно датчанину, с этим человеком произошла поразительная перемена. Несмотря на то что выражение лица у него было по-прежнему такое, что могло заставить скиснуть свежее молоко, однако по сравнению с минувшими месяцами он стал почти разговорчивым. Было видно, что Янсен оказался в своей стихии, недавно даже шутил с матросами и при этом продемонстрировал что-то вроде улыбки. Правда, возможно, последнее Овидайе лишь показалось.

Утро было ясным. По лазурному небу плыла парочка облаков, со стороны Приморских Альп к морю дул приятный бриз. Что ж, по крайней мере, погода не испортит им отплытие. Ученый надеялся, что этого не сделает и никто другой.

– Что-то вы выглядите встревоженным, Овидайя, – заметил Марсильо. – Это из-за нашего мастера-вора?

Вермандуа все еще не появлялся. Овидайя видел, что матросы уже закрывают первые грузовые люки. Скоро можно будет отчаливать.

– Он придет, Паоло. Полагаю, он просто осторожен.

– Это понятно. Его разыскивают все кому не лень. Видите вон ту женщину, у зеленой двери? Только не смотрите прямо на нее.

Овидайя принялся выколачивать трубку о бочонок с ромом, при этом незаметно бросив взгляд на женщину. Прислонившись к стене дома, ярдах в пятидесяти от них стояла женщина, скорее всего, жена рыбака, загорелая от солнца, черные волосы убраны назад кожаным ремешком. В правой руке она держала бурдюк с водой, из которого время от времени делала небольшие глотки.

– Что с ней? – спросил Овидайя.

– Это французская шпионка, – ответил Марсильо.

– А как вы это поняли?

Вместо ответа Марсильо похлопал себя правой рукой по животу. Тем временем к релингу подошел Янсен и принялся махать им рукой. Когда Овидайя посмотрел на него, датчанин поднял вверх большой палец. Марсильо поднялся. Не сводя взгляда с корабля, он пробормотал:

– А теперь она ушла. Наверное, докладывать побежала. Нам пора срочно убираться отсюда. Гром, молния, огонь, крест и тьма! Куда, черт побери, подевался этот французский содомит?!

Ответа Овидайя не знал, поэтому сказал лишь:

– Давайте подниматься на борт. Пусть Янсен ставит паруса и вяжет узлы.

В то время как Овидайя встал у релинга, высматривая Вермандуа, генерал отправился с сообщением к Янсену. Тот крикнул что-то, после чего некоторые матросы забрались на ванты, а другие принялись отвязывать первые канаты. Когда ветер надул паруса, оставшиеся веревки натянулись. Овидайя вздохнул. Вермандуа нигде не было видно.

От размышлений его оторвал пронзительный крик, доносившийся из вороньего гнезда. Впередсмотрящий что-то крикнул Янсену, но Овидайя его слов не понял. Однако вскоре он и сам увидел, о чем сообщил мужчина. От форта Альбан, возвышавшегося справа от бухты Ангелов, по серпантинной тропе спускался к порту отряд солдат. Мужчины бежали, и их было много – по его прикидкам, около двадцати.

– Янсен! – заорал Овидайя. – Что там сказал ваш впередсмотрящий?

Моряк подошел к нему.

– От крепости идут солдаты, – он махнул рукой влево, – и оттуда тоже идут.

Со стороны города тоже приближались вооруженные люди.

– Это за нами? – спросил Овидайя.

Янсен только пожал плечами:

– А дьявол его разберет. За нами, за Бурбоном, за кем-нибудь еще. Так или иначе, скажу я вам, пора нам сматываться.

Овидайя только кивнул. Янсен тут же начал отдавать приказы. Двое матросов принялись отвязывать намотанные на причал канаты, и лодка начала отходить от берега. Штурман привел судно к ветру, и набережная стала удаляться. Отойдя от берега ярдов на сто, он увидел савойский полк, спускающийся по тропе, под предводительством офицера, скакавшего с обнаженной шпагой наперевес. Встав рядом с Овидайей, Марсильо принялся наблюдать за представлением.

– Думаю, сейчас увидим, за нами они пришли или за графом.

Овидайя поглядел на генерала:

– И как же, по-вашему, мы узнаем об этом?

Савойцы тем временем остановились у причальной стенки набережной, выстроились в два ряда и прицелились. Овидайя спрятался за бочонок с ромом, привязанный к грот-мачте. Если он переживет это, то нальет себе большой бокал из бочонка. Осторожно высунувшись из-за него и поглядев в сторону релинга, он увидел Марсильо, который не сдвинулся с места ни на дюйм.

– А вы не собираетесь прятаться?

Марсильо покачал головой.

– Слишком далеко для мушкетов, – ответил он. – Они могут выпустить заряд в море, но уж точно не в нас.

Он указал на крепость:

– Однако там, наверху, орудия. И это ответ на ваш вопрос. Если они пришли за нами, то попытаются потопить судно. А поскольку савойские канониры там, наверху, далеко не дураки, возможно, у них это получится. Они просто ждут, пока мы пройдем мимо других судов, а потом изрешетят нас с помощью наведенных на нашу грот-мачту орудий, словно швейцарский сыр. Если же речь о Вермандуа, Виктору Амадею он наверняка нужен живым: такой королевский сын для герцога в столь политически сложной ситуации – просто дар божий. В этом случае он пошлет вдогонку корабли.

Марсильо мрачно усмехнулся:

– То есть если они станут стрелять из пушек, то попались мы. Если нет, то Вермандуа. На что ставите?

– Что, простите?

– Я ставлю сотню пистолей на вас, Овидайя. Думаю, они пришли за Вермандуа – вы были слишком осторожны. Принимаете пари?

Овидайя услышал залп из мушкетов, затем еще один.

– Вы просто невозможны!

– Почему? – удивился Марсильо. – Вполне оригинальное пари.

Не обращая внимания на генерала, Овидайя, словно загипнотизированный, глядел на крепость. Выходя из гавани, они вынуждены были обойти по дуге гору, на которой она стояла, – у савойских канониров будет много возможностей всадить в судно пару пушечных ядер. Корабль набирал ход. Берег и солдаты были уже очень далеко. Между ними и бескрайней синевой стояли на якоре всего лишь три судна. Два. Одно. Они вышли в открытое море. Прислонившись к мачте, Овидайя зажмурился и стал ждать грохота. Однако вокруг было тихо, слышен был лишь шум моря и скрип такелажа. А затем он услышал знакомый голос:

– Месье, я расстроен до глубины души. Вы действительно собирались отправиться без меня.

Овидайя открыл глаза и обернулся. В бочонке с ромом, зажав крышку под мышкой, стоял граф Вермандуа.

* * *

Овидайя был готов к тому, что во время длительного плавания из Ниццы в Смирну придется изрядно помучиться. Даже краткое пересечение пролива, длившееся всего пару дней, он всегда проводил, перегнувшись через релинг или же в койке, скрючившись и обнимая ведро. Однако на этот раз путешествие удивительным образом практически не досаждало ему. Возможно, волны Средиземного моря не такие, как волны Северного? Ученый задумался о том, не исследовал ли кто-нибудь уже этот феномен. Вынув из кармана куртки небольшую тетрадь и грифель, он сделал соответствующую пометку и только собрался было заняться письмом, которое зашифровывал, как в дверь каюты постучали. Мужчина поспешно накрыл листок с шифром книгой.

– Входите!

Дверь распахнулась, и в каюту вошла графиня. Она была одета в охотничий костюм из вощеной кожи, явно сшитый не для женщины. Черные локоны были собраны в пучок и скрыты под потрепанным париком. Гостья закрыла за собой дверь. Поскольку единственный стул занял Овидайя, она присела на краешек койки. Заметив, что он разглядывает ее наряд, женщина хитро улыбнулась:

– На борту сойдет за платье, в крайнем случае. Вам нравится?

– Честно говоря, – ответил Овидайя, снова устремив взгляд на бумаги, – в нем вы похожи на юношу. А еще, – и он указал на ее сапоги, – такие высокие каблуки. Вы пытаетесь выглядеть по-мужски?

– Быть может, вам именно это и понравится.

Мужчина вздохнул. Графиня надолго оставила его в покое. Он был практически уверен в том, что она сдалась, – как оказалось, совершенно напрасно.

– Нет, не понравится. Но, возможно, понравится Вермандуа?

Графиня закинула ногу за ногу.

– Он очень привлекательный мужчина, но для женщин безнадежно потерян.

– Вы уверены? С вашей настойчивостью…

– Почему бы вам не спросить сразу, не пробовала ли я уже свои чары на нем?

– А вы пробовали?

– Вы так грубы.

– Прошу прощения. – Он выпрямился и слегка поклонился ей. – Позвольте предложить вам бокал вина.

– Первая разумная фраза, которую я от вас услышала.

Овидайя поднялся и направился к шкафу, где стояло множество бутылок, чтобы налить графине вина. Когда он вернулся, она стояла у стола, а в руке у нее был его лист с шифром.

– Верните! – зло воскликнул он. Женщина протянула ему листок, а взамен взяла бокал с вином.

– Что это такое?

– Листок с шифром.

Обиженно скривившись, она снова присела на край койки.

– Да что вы говорите! Не «Цезарь», насколько я вижу. А какой же?

– Сложный.

– Нельзя сказать, чтобы я не была знакома с шифрованием. Забыли, что я посылала вам закодированные послания?

– Да, но они были зашифрованы с помощью шифровальной палки, которую я вам дал. А для этого требуется математический склад ума.

– На самом деле вы хотели сказать, что для этого нужно быть мужчиной.

– Я…

– Месье, позвольте поведать вам тайну. Я вовсе не из Португалии.

– Я об этом догадывался.

– На самом деле я родом из республики Генуя. Тамошние роды воюют уже не первый век. Ни один генуэзец не осмелится отправить незакодированное послание. Я занималась шифрами еще в то время, когда писала под воротами сараев. Но не будьте же так нахальны, объясните мне, что это за шифр.

Овидайя вздохнул. Вообще-то у него не было ни малейшего желания говорить о своих методах шифрования. С другой стороны, листок с кодом был лишь частью его тайного шифра. Даже если графиня поймет методику, ни одно из его посланий она расшифровать не сумеет. Кроме того, он опасался, что она уйдет из его каюты только после того, как он либо объяснит ей суть шифра, либо переспит с ней. Тут уж лучше поговорить о цифрах.

– Большинство кодов работают на смещении. Под алфавитом пишется еще один ряд из букв, цифр или символов. Однако это уже вчерашний день. На основании частоты употребления букв опытный криптолог легко разберет часто встречающиеся слова – вроде артиклей и глаголов-связок. Пока понятно?

Графиня кивнула.

– Чуть более изощренный вариант – это написать под алфавитом два шифровальных ряда. Во время шифровки их можно использовать попеременно, в заданном порядке. Таким образом можно расшифровщика запутать. Конечно, эту систему можно усовершенствовать и дальше, взяв три ряда или назначив для каждой буквы, или слова, или слога еще по одному дополнительному символу. Так работают шифры, которые используют сегодня при большинстве дворов. Однако их тоже можно расшифровать, если содержать достаточно крупный Черный кабинет.

– Как наши противники, – произнесла она.

Овидайя кивнул и присел на кровать рядом с графиней. Шифровальный листок он положил на колени.

– А я использую вот это.

Она склонилась к нему:

– Ваше изобретение?

– Нет, его придумал один француз, в его честь он и назван. Это квадрат Виженера.

И они вместе стали смотреть на лист:

А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я Б Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А В В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б Г Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Д Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Е Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Ж Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е З З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж И И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З Й Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И К К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й Л Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К М М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л Н Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М О О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н П П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О Р Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П С С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р Т Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С У У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т Ф Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Х Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Ц Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ч Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ш Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Щ Щ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Ъ Ъ Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ы Ы Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ь Ь Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Э Э Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Ю Ю Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Я Я А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Ь Э Ю

– Как это работает? – поинтересовалась да Глория.

– В принципе, как обыкновенный «Цезарь». Первая строка – это чистый алфавит. Каждую букву заменяют буквой из одной из приведенных ниже строк. И меняют после каждой буквы.

– По заранее заданному интервалу?

– О нет, это было бы слишком просто! Интервал вычисляется по кодовому слову, которое должны знать оба корреспондента. Назовите мне кодовое слово.

Она с улыбкой поглядела на него и прижала его ногу к своей.

– Дева.

Овидайя вздохнул:

– Как вам будет угодно. Предположим, нам нужно сообщить следующий текст: «Кофе для Амстердама».

Вынув из кармана тетрадку, он написал:

Ключевое слово: Д Е В А Д Е В А Д Е В А Д Е В А Д

Исходный текст: К О Ф Е Д Л Я А М С Т Е Р Д А М А

– Теперь я могу зашифровать свое послание. Чтобы зашифровать первую букву, в данном случае «К», сначала я смотрю на ключевое слово. Над «К» стоит буква «Д». Теперь я ищу в квадрате Виженера строку, начинающуюся на «Д», и иду до точки, где буква «Д» пересекается с буквой «К». Это будет буква «Ф».

Овидайя написал букву «Ф» и повторял всю процедуру до тех пор, пока не зашифровал все сообщение. Для этого потребовалось время, однако графиня терпеливо наблюдала за ним. Закончив, он вырвал из тетради листок и протянул ей:

– Вуаля. Вот мое зашифрованное послание.

Зашифрованный текст: ОУЦЕИРБАРЦФЕФКВМД

– Изысканный метод, однако отнимает много времени.

– Это верно. Поэтому им почти никто не пользуется. Однако усилия стоят того, поскольку послания, зашифрованные с помощью квадрата Виженера, расшифровать нельзя, они представляют собой chiffre indéchiffrabel[74].

– Так же, как вы, месье?

И, не дожидаясь ответа, она спросила:

– А как корреспондент получает ключ, если находится далеко от вас?

Пока он читал свою небольшую лекцию, графиня придвигалась все ближе и ближе к нему.

Овидайя чувствовал себя неловко не только из-за физической близости к ней, она его не интересовала, но и потому, что ему начало казаться, будто да Глория проявляет излишнее любопытство. Он как раз собирался сделать соответствующее замечание, когда в дверь громко постучали. Обрадовавшись, что им помешали, Овидайя вскочил и открыл дверь. На пороге стоял Янсен.

– Можете прийти в кают-компанию? У нас проблема.

– В чем дело? – поинтересовался Овидайя.

– Провиант. Погода, – ответил Янсен, а затем развернулся и ушел в сторону верхней палубы. Овидайя уже собирался было последовать за ним, однако вспомнил о графине, которая все еще сидела на краешке его кровати.

– Пойдете со мной?

Она поняла его требование, как высказанное, так и невысказанное: «Я не хочу, чтобы в моей каюте кто-то спокойно переворачивал все вверх дном». Графиня поднялась и, не обращая внимания на его руку, прошла мимо него и стала подниматься по лестнице.

Спустя несколько минут Янсен, графиня и Овидайя стояли вокруг большого стола в кают-компании. Вермандуа, загоравший на верхней палубе, тоже подошел, заметив, что что-то происходит. Не хватало только Марсильо и Жюстеля. Овидайя предположил, что они сидят где-то внизу и играют в одну из своих карточных игр.

Янсен разложил на столе большую карту Средиземного моря. Указал пальцем на точку к югу от Сардинии:

– Мы примерно вот здесь.

Вермандуа поднял брови и удивленно присвистнул:

– Уже? Быстро же вы.

Янсен бросил на него полный презрения взгляд, заготовленный у моряков специально для сухопутных крыс:

– Да что вы можете знать о таких вещах?

Граф мягко улыбнулся:

– Что ж, как бы там ни было, я – адмирал.

Глаза датчанина расширились от изумления:

– Кто вы?

– Адмирал французского флота. Почетный титул, полученный от отца. Шутка. Забудьте.

Перестав обращать внимание на Луи де Бурбона, Янсен продолжал:

– Мы в пути уже восемь дней. Первые три мы потратили впустую, пытаясь обогнать савойские парусники. Однако потом шли довольно хорошо, поскольку ветер был попутный. Сейчас ситуация изменилась.

Янсен постучал по карте чуть дальше на восток:

– Сейчас ветер дует отсюда. Это значит, что нам приходится лавировать, а на это требуется много времени.

Овидайя понял, к чему клонит капитан:

– Вы хотите сказать, что провианта нам не хватит?

– У нас его слишком мало, поскольку в Ницце пришлось сняться с якоря прежде, чем все было на борту. С тем, что мы взяли на борт, мы не дойдем до Смирны, особенно при восточном ветре.

К сожалению, не хватало не только провианта. Проведя тщательную инспекцию, Овидайя вынужден был констатировать, что не хватает маленького ящичка с отшлифованными специальным образом линзами, который был среди его багажа. Вероятно, он все еще стоит в Ницце у причальной стенки. Линзы были частью его плана, их нужно вернуть, прежде чем они попадут в Моху.

– Я за то, чтобы идти вперед как можно медленнее. Наверняка позднее мы можем где-нибудь взять воду и провиант, если это необходимо, – заявил Вермандуа.

– Мы могли бы сделать это… адмирал, – ответил Янсен. – Или нет?

– Но просветите же невежу… капитан, – отозвался француз.

Овидайя увидел, что Янсен сжал кулаки, и поспешно произнес:

– Полагаю, наша проблема – Ионическое море?

Янсен едва заметно кивнул.

– Как только пройдем Сицилию, впереди будет только синее море. И только потом появятся порты, в которые мы можем зайти: Каламата, Ханья, Пирей.

– Одни османские порты, – произнес Овидайя. И все они слишком маленькие и захолустные, чтобы найти там первоклассного шлифовщика линз.

– А как насчет Мальты? – спросил Вермандуа.

Предложение было неплохим. Эта территория Мальтийского ордена считалась нейтральной и поэтому наиболее надежной гаванью.

– Если вы хотите заболеть чумой, – ответил Янсен.

– Она там по-прежнему бушует?

– Да. В качестве альтернативы могу предложить Неаполь, Палермо или Триполи. Причем последнее – это очень большой крюк. Кроме того, там орудуют берберские пираты.

Овидайя на миг задумался, а затем принял решение:

– Едем в Неаполь.

Графиня нахмурилась:

– Разумно ли именно сейчас заходить в крупнейший город Италии?

– В обычной ситуации я сказал бы, что нет. Однако, если я ничего не путаю, мы прибудем в такое время, когда никто нами не будет интересоваться.

Лицо да Глории прояснилось:

– Конечно! Сейчас ведь карнавал!

* * *

Гатьен де Полиньяк, как это часто бывало в последнее время, сидел в «Прокопио». Вообще-то он должен был радоваться, что наконец может снова ходить в парижские кофейни, прогуливаться в Тюильри без цели и спешки, как положено дворянину, однако вместо этого настроение у него было препаршивое. Он ненавидел сидеть сложа руки, тратить время впустую, в то время как этот Челон творит черт знает что бог знает где, задумывая заговор против его величества. Город тоже с недавних пор приводил его в ужас: люди, променады – абсолютно все. Однако дело было не только в этом. После происшествия в Лимбурге всем его существом завладела беспричинная ярость, никак не желавшая утихать.

В окно он видел однорукого мужчину, который, прихрамывая, брел по улице. Он был одет в темно-синий камзол с двойным рядом ярких красных цинковых пуговиц. Форма выдавала в нем инвалида королевской армии. С тех пор как для пострадавших во время войны открыли огромный госпиталь в Фобуре[75], таких жалких фигур в городе стало слишком много. Они получали жилье и кое-какой пансион. Если их еще можно было хоть как-то использовать, их отправляли в какой-нибудь богом забытый форпост, куда никогда не должна была прийти война. Если же солдат, как вот этот вояка, был не годен даже на это, его предоставляли самому себе, и тогда эти синие камзолы бродили по Парижу, словно заблудшие духи. «Я хотя бы могу ходить, ездить верхом и сражаться, – подумал Полиньяк, – и скорее позволю пристрелить себя, чем стану инвалидом».

Подняв голову, он подал знак официанту и увидел при этом себя в большом зеркале, висевшем на другом конце зала. Зеркала, повсюду зеркала. Когда появилась эта дурацкая мода – развешивать повсюду зеркала? Их он ненавидел больше всего. Полиньяк заказал у подбежавшего официанта еще одну чашку кофе. Когда вскоре тот поставил ее на стол перед ним, отпил большой глоток и задумался, сколько времени пройдет, прежде чем он начнет ненавидеть и кофе.

Только мушкетер собрался подняться, чтобы принести себе один из разложенных в кофейне журналов, как увидел, что кто-то направляется прямо к нему. Остановившись в двух футах от стола Полиньяка, он слегка поклонился.

– Что тебе нужно? – поинтересовался Полиньяк.

– Мой господин ждет в карете на улице и просит вас почтить его своим присутствием, месье капитан.

Мушкетеру очень хотелось спросить, почему этот господин, как бы его там ни звали, не способен сам пройти несколько футов, однако в последний момент передумал и вместо этого спросил:

– А как зовут твоего господина?

Кучер передал ему визитку, Полиньяк взял ее в руки и прочел имя: Николя де Ла-Рейни. Ни тебе титула, ни адреса. Не то чтобы в этом была необходимость. Шеф полиции был в Париже, пожалуй, самым известным лицом после короля. И многие считали, что с Ла-Рейни нужно считаться больше, чем с Людовиком Великим. Перед ним пресмыкалась даже высшая знать.

Однако Полиньяк страха перед Ла-Рейни не испытывал, в лучшем случае презрение. Несмотря на то что он, как и мушкетер, был ищейкой его величества, если угодно. Вот только Ла-Рейни был не солдатом, а мелким поместным дворянчиком, который каким-то чудом сумел пробиться наверх. Ходили слухи, будто он – ставленник военного министра, Лувуа. Он же купил ему и титул генерал-лейтенанта полиции.

Полиньяк не знал, правда ли это, однако в любом случае Ла-Рейни был интриганом, коррумпированным и бесчестным человеком. Главной его задачей были, как однажды в насмешку написал один придворный, «хлеб и буквы». Последнее относилось к цензуре прессы, которой должен был заниматься начальник полиции. Ла-Рейни отвечал за то, чтобы обеспечить сохранность множества провозимых во Францию крамольных трудов, попадавших в страну главным образом из Швейцарии, ликвидировать типографии, не имеющие королевской лицензии, размножавшие эти трактаты. А первое было связано с парижскими булочниками. У них была привычка не придерживаться государственных предписаний в отношении веса, цены и состава теста, что регулярно приводило к народным восстаниям. В задачи Ла-Рейни входило обеспечить неизменное качество хлеба, и он был бичом пекарей. Только на прошлой неделе он приказал высечь кнутом троих из них. При этом ребята отделались значительно легче, чем пекарь, который несколько месяцев тому назад использовал испорченную и смешанную с известью муку. Его Ла-Рейни приказал зашить в один из его мешков с мукой и живьем сбросить с одного из мостов через Сену.

Что могло от него понадобиться начальнику полиции? Полиньяк поднялся и, не говоря ни слова, последовал за кучером.

Напротив кафе стояла закрытая карета без герба на двери. Мушкетер забрался внутрь. В обитом желтым бархатом салоне сидел Ла-Рейни. Это был высокий человек с пухлыми губами и проницательными глазами. Взгляд у него был отеческий, и можно было подумать, что это человек исключительной доброты и приязненности. Полиньяк молча сел напротив генерал-лейтенанта и принялся ждать.

– Капитан, – с улыбкой произнес Ла-Рейни, – с каких это пор вы стали завсегдатаем кофеен? Разве это занятие не для франтов?

– Вам следует при случае попробовать это, месье.

– О! Вы относите меня к франтам?

Полиньяк пожал плечами:

– Теперь даже вы красивее меня, хоть и не намного.

Ла-Рейни вгляделся в изуродованное лицо Полиньяка:

– Да уж, этот инсургент вас знатно отделал.

Мушкетер снова пожал плечами.

– На такой риск идет всякий солдат. – Он поглядел на начальника полиции. – Так бывает с теми, кто воюет в поле и марает руки.

– Довольно подробностей, Полиньяк. У меня есть для вас кое-что.

– Ах вот как?

– От месье Балуза.

Полиньяк стиснул зубы. Значит, Балуз что-то нашел. Но почему библиотекарь не принес ему результаты расследования сам или не послал за ним? Как прознала о деле эта крыса? Судя по всему, Ла-Рейни прочел все это по его лицу. Что ж, это впечатляло, особенно с учетом того факта, что как такового лица у Полиньяка не осталось.

– Вы спрашиваете себя, какое я имею к этому отношение. Что ж, как вам известно, кроме прочего, я отвечаю за выдачу королевских лицензий парижским типографиям и за ограничение распространения крамольных трудов. Поэтому я часто беседую с Балузом. А он, как вы наверняка успели заметить, весьма болтливый старик.

Вообще-то Балуз произвел на Полиньяка впечатление скорее весьма скромного человека. Иначе он вряд ли на протяжении многих десятилетий сумел бы оставаться архивариусом самого важного министра Франции, человека, хранившего тайны и информацию ревнивее всякого. Скорее всего, Ла-Рейни следил за библиотекарем. Или в ходе поисков информации Балуз наткнулся на что-то, о чем просто обязан был доложить Ла-Рейни: не по долгу службы, а просто из страха. В конце концов, генерал-лейтенант занимался в том числе lettre de cachet, с помощью которых можно было бросить любого в Бастилию без суда и следствия. Ла-Рейни вынул из кармана сложенную вдвое бумагу и протянул ее Полиньяку. Развернув лист, он прочел:

Многоуважаемый капитан!

Благодарю за проявленное к старику терпение и прошу прощения, что поиски в архивах затянулись дольше, чем я изначально предполагал. Зато я могу предоставить две зацепки, которые могут помочь вам в поисках.

Начнем с этого еврея. Прочитав все документы, имеющие отношение к левантийской торговле, могу сообщить вам, что действительно существовали люди по фамилии Кордоверо, работавшие посредниками у турок. Я нашел две записи. Одна, датированная 1660 годом, об Ицхаке Кордоверо, а вторая – за 1670 год, о Давиде Кордоверо. Последнего описывали как «опытного старика, крепкого орешка, не всегда честного». Если вышеназванный человек – корреспондент вашего англичанина, то сейчас он должен быть уже очень старым. Это может объяснить и тот факт, что в недавних отчетах наших торговцев он больше не появлялся. Оба упомянутых посредника работали в Смирне, которая, как вам известно, является одним из важнейших османских портов левантийской торговли. Так что поиски могут привести вас в Эгейское море.

Кроме того, я обнаружил еще одну зацепку, однако насчет нее ничего писать вам не буду, поскольку наш общий знакомый, месье Ла-Рейни, любезно согласился передать вам эту информацию лично.

Ваш покорный слуга

Этьен Балуз

Сложив письмо, Полиньяк убрал его во внутренний карман, а затем поглядел на Ла-Рейни.

– А вторая зацепка?

– Месье Балуз пытался разузнать побольше об этом Овидайе Челоне, и небезуспешно. Он выяснил, что этот англичанин интересуется натурфилософией. А еще – фальшивомонетничеством.

Полиньяк слабо улыбнулся:

– Все это мне уже известно, месье.

– А знаете ли вы, что в одном из выпусков «Nouvelles de la République des Lettres» он опубликовал сочинение?

– О фальшивомонетничестве?

– Очень оригинально, капитан. И даже почти правильно. О бумажных деньгах.

Ла-Рейни опустил руку на сиденье рядом с собой. Там лежала книга в карамельном переплете, на корешке ее значилось золотыми буквами «REPUB DES LETTR», а также «1688 г.». Начальник полиции протянул ее мушкетеру:

– Собрание трудов за прошлый год. Вас заинтересует апрель.

Полиньяк принялся листать. Среди литературной критики и эссе о погодных феноменах он обнаружил сочинение Челона.

– «Предложение использовать векселя, сходные с теми, которые используют амстердамские коммерсанты вместо благородных металлов, в качестве панацеи от бедственного положения и нехватки денег, а также для развития торговли, нижайше подготовленное Овидайей Челоном, эсквайром», – пробормотал он.

– Этот текст представляет собой сокращенное и переработанное издание трактата, изданного Челоном, по сведениям Балуза, в 1683 или 1684 году в Лондоне, – произнес Ла-Рейни.

– Фальшивомонетчик предлагает использовать больше бумажных денег – наверное, потому, что их легче подделывать. Довольно дерзко, не спорю. Но как это может помочь мне?

– А вы не слишком быстро схватываете, капитан. Может быть, залп из мушкетона разрушил не только внешнюю сторону вашего черепа, но и его содержимое?

Полиньяк стиснул зубы. Ужасно хотелось вонзить Ла-Рейни шпагу в живот прямо здесь и сейчас. Мало было вещей, которые ему хотелось бы сделать больше. Возможно, разве что, проделать то же самое с Овидайей Челоном.

– Скажите же мне, – выдавил из себя мушкетер.

– Балуз искал Челона в тех местах, где, по вашей информации или информации Россиньоля, он бывал в последнее время: в Лондоне, Амстердаме и Роттердаме. А в Роттердаме живет Пьер Бейль. Это тот самый гугенот, который издает безбожные «Nouvelles» и печатает скандальные памфлеты.

Полиньяк догадывался, к чему клонит Ла-Рейни и почему пришел сюда.

– Вы хотите сказать, что Челон знаком с Бейлем и ездил к нему.

– То обстоятельство, что немногим позже в журнале Бейля появилось это несколько необычное сочинение, указывает именно на это.

– А если это так?

Ла-Рейни сложил вместе пальцы обеих рук.

– Бейль – человек влиятельный. Даже во Франции у него еще остались друзья, несмотря на то что он исповедует эту мнимую реформированную религию. Всего несколько недель назад мои люди накрыли типографию неподалеку от Люксембурга, где печатали один из его трудов: «Чем на самом деле является католическая Франция в правление Людовика Великого». Мы сожгли все напечатанные экземпляры. Не то чтобы об этого был особый толк. Эта пачкотня попадает во Францию ящиками через Геную и Амстердам.

– Переходите к делу.

– Дело в том, что я не представляю, что Челон навещал этого гугенотского мятежника только ради того, чтобы вручить ему для публикации старый трактат о векселях.

Возможно, Ла-Рейни прав. Челон мог обсуждать с Бейлем что-то важное. Возможно, этот человек из Роттердама – часть заговора. Мгновение Полиньяк молчал, а затем рассмеялся.

– Что вас развеселило, капитан?

– Вы хотите, чтобы я замарал руки вместо вас.

– Что ж, я пытаюсь поддержать вас. В конце концов, все мы состоим на службе у его величества. От мелочной ревности никому проку не будет.

– Пф! Вам нужно избавиться от этого Бейля, потому что совладать с ним не получается. Он наводняет Париж оскорбительными трудами о его величестве, а вы ничего не можете сделать с этим, что выставляет вас в неприглядном свете. Наверное, вы слишком заняты своими пекарями, а? А теперь вот нашелся болванчик, который навестит этого гугенота и выбьет из него желание писать.

– Я ни в коем случае не считаю вас болваном. Иначе я не стал бы поручать вам дело и…

Больше Ла-Рейни ничего сказать не успел. Шпага Полиньяка заставила его замолчать. Генерал-лейтенант широко раскрытыми глазами смотрел на острие клинка, упершееся ему прямо в грудь.

– Вы, месье, – прошипел Полиньяк, – вообще ничего не можете мне поручить. Я офицер полка мушкетеров, а значит, подчиняюсь непосредственно его величеству. Кроме него и Сенлея, я ни от кого приказы не принимаю. Тем не менее я навещу этого Бейля, но не потому, что того хотите вы, а потому, что это поможет мне в поисках. И нет, с его головы не упадет ни один волосок. Ну, разве что парочка. Но вот убивать я его точно не стану. Это вы уж как-нибудь сами. Если у вас найдется для этого достаточно мужества, что лично мне кажется весьма маловероятным.

– Месье, вы забываетесь, я могу…

Полиньяк надавил на шпагу сильнее. Ла-Рейни застонал.

– И еще одно, месье: еще раз вмешаетесь в мои дела – и я заколю вас на месте, даже если это будет во дворце.

Открыв дверцу, Полиньяк без дальнейших слов выскочил из кареты. В развевающемся плаще и с обнаженной шпагой в правой руке он несся по улице Фосс-Сен-Жермен. Дворяне и простолюдины разбегались в разные стороны, только завидев его. Мушкетер знал, что времени у него немного. Ему предстояло отправиться в длительное путешествие, пока Челон окончательно не ушел от него, словно песок сквозь пальцы, и пока Ла-Рейни не оправился от испуга.

* * *

Ветер не менялся, поэтому «Святая Мария», именовавшаяся теперь «Праведным путешественником», под английским флагом приближалась к Неаполю извилистым путем. Первую половину дня Овидайя проводил за чтением старых выпусков Бейлевых «Nouvelles de la République», приобретенных в Ницце. В остальном же он работал над планами дальнейшего путешествия. Во второй половине дня, когда буквы уже начинали расплываться у него перед глазами, он присоединялся к остальным. Когда позволяла погода, они собирались на передней палубе и играли в кегельбан или карты. Особенно радовались этому Жюстель и Марсильо, обретя в графе Вермандуа нового партнера, который мог часами играть вместе с ними в фараона, кости или пятнадцать. Однако, стоило им заметить, что француз побеждает слишком часто, восторг их несколько поутих.

Чтобы держать себя в форме, они регулярно фехтовали. Овидайя, что не удивило ни его, ни остальных, оказался среди гераклидов худшим воином. Драться поначалу он мог только с Жюстелем, однако после того, как Вермандуа научил гугенота правильным позам и последовательностям ударов, а Марсильо – нескольким грязным трюкам, он начал побеждать Овидайю.

На закате все собирались на палубе. Поначалу матросы избегали их странной команды, однако со временем привыкли и стали по вечерам собираться вместе с ними вокруг угольной жаровни, хоть и держались на почтительном расстоянии. То, что команда вдруг стала так доверчива, могло быть связано с ромовым коктейлем, который каждый вечер готовила графиня, или же с рассказами Марсильо. Каждый день после захода солнца старый генерал начинал рассказывать сказки. Вообще-то число этих историй было вполне обозримо и известно всем. Однако сказки Марсильо рассказывал такие, которых никто из них прежде не слышал. Даже для Овидайи, который за свою жизнь прочел, наверное, больше книг, чем все присутствующие, вместе взятые, они были в новинку. Судя по всему, они были турецкого или персидского происхождения. Зачастую речь шла о мудром короле по имени Гарун аль-Рашид, иногда – о двух авантюристах по имени Аладдин и Синдбад. Однако больше всего Овидайе нравился образ принцессы Шахерезады, которая была не только прекрасна, но и необычайно умна и начитанна, даже в астрономии и философии. Ее познания были настолько обширны, что она каждую ночь в постели могла рассказывать своему супругу новую историю.

Однажды вечером, когда Марсильо закончил рассказ, Овидайя спросил его, сколько он всего знает таких историй. Генерал рассмеялся:

– Достаточно для дороги в Аравию и назад.

– Где вы их почерпнули?

Болонец попросил графиню налить ему еще немного ромового коктейля и произнес:

– Тогда, когда попал в плен к османам. Сначала меня повели к Хаджи Зульфикар-аге, главнокомандующему янычарами. Однако нам было практически нечего сказать друг другу. Я не говорил ни по-турецки, ни по-арабски, а он – ни по-латыни, ни по-французски.

– Разве не было переводчиков?

– Были, но этот ага им не доверял. Он хотел поговорить со мной о военных вопросах, о секретных вещах. Поэтому он считал, что разговор с участием третьего лица не имеет смысла. Он приказал держать меня взаперти до тех пор, пока я не выучу турецкий язык. И меня заперли. Раз в день приходил монах ордена бекташи и занимался со мной. Остальное время делать мне было нечего, поэтому я попросил что-нибудь почитать. Я пытался втолковать туркам, что оставлять христианина без Священного Писания бесчеловечно. Однако ага заявил, что Библию мне разрешат читать только в том случае, если она будет на турецком. Конечно, такой ни у кого не было – я даже не знаю, существует ли подобный перевод. Вместо этого они вручили мне три книги, которые есть у каждого турка. Коран, эпос Кёроглы – что-то вроде османской «Илиады» – и книгу сказок. Коран, конечно, был на арабском, а Кёроглы ужасно скучен. Поэтому я стал читать толстую книгу сказок и перечитывал ее снова и снова. Осмелюсь заявить, что знаю ее наизусть.

– А вы не думали перевести ее? – спросил Овидайя.

– Честно говоря, нет. Да и кому интересны эти странные истории? Кроме того, многие из них, как вы, наверное, заметили, – и он бросил извиняющийся взгляд на графиню, – несколько неприличного характера. Языческая книга, да еще и нарушающая правила хорошего тона… Думаю, друзей я с ее помощью нажить не сумею.

Овидайя же считал иначе. На ум невольно пришел памфлет под названием «Политическая проститутка», который он листал в Малой Британии несколько лет назад. Вероятно, издав том неприличных восточных историй, можно нажить очень много друзей. Типографии в Амстердаме и Лондоне будут буквально драться за право печатать книгу сказок. Возможно, позже нужно будет еще раз поговорить на этот счет с Марсильо и предложить такую сделку. Однако для начала нужно закончить другие дела.

Овидайя поднялся, извинился перед остальными и побрел на заднюю палубу. Ночь стояла ясная и звездная, поэтому он на миг остановился, чтобы посмотреть на небо. Увидел Полярную звезду, вдалеке – яркий сверкающий объект, который принял за Венеру. Христиан Гюйгенс полагал, что там живут другие существа. Овидайя невольно усмехнулся. Голландца можно считать выдающимся натурфилософом, и без всех этих аппаратов, заказанных Гюйгенсу, его план осуществить было бы невозможно. Однако очевидно, что старик понемногу сходит с ума. Другие планеты, на которых живут другие существа, – это слишком безумная идея, чтобы ее можно было принимать всерьез.

Он пошел дальше и стал подниматься по лестнице на заднюю палубу. Наверху рядом со штурманом стоял Янсен и курил трубку.

– Добрый вечер, мистер Янсен. Как у нас дела?

– Кажется, ветер меняется.

– Значит, снова подует западный ветер?

Датчанин покачал головой:

– Такой милости Нептун нам не окажет. Однако ветер меняется на юго-юго-западный. Приведет нас в Неаполь значительно быстрее.

– Когда мы будем на месте?

– Еще дня три, в худшем случае четыре, полагаю.

Овидайя поблагодарил Янсена, а затем поспешно вернулся на переднюю палубу, где Марсильо как раз начал рассказывать следующую историю.

* * *

В Неаполь они приплыли на тринадцатый день своего путешествия, как раз ко времени карнавальных празднеств. Еще издалека было видно, что как внутренний, так и внешний порт города полны судов: испанских каракк, генуэзских парусников, а также различных османских каиков с характерным такелажем. Многие лодки были празднично украшены. Город был окутан туманом, ничуть не уступавшим по плотности поднимавшемуся над Везувием столбу дыма.

Овидайя поглядел на своих спутников. Костюмы всех были созданы совершенно неистощимой на изобретательность графиней. Жюстель был одет Арлекином, в костюме из ткани, словно бы состоявшей из сотен ярких завитков. Марсильо одели ученым, Доктором, как именовался его персонаж в комедии дель арте. Графиня, конечно же, оделась Коломбиной, вся в белом, с множеством кружев и рюшей. Для Вермандуа она подобрала костюм Бригеллы. Поначалу граф воспротивился такому выбору, полагая, что воплощать одного из слуг, которых называли дзанни, ниже его достоинства. После этого да Глория объяснила ему, что Бригелла умен и ловок и что его сравнивают с главным персонажем «Проделок Скапена», пьесы Мольера, прекрасно знакомой французу. Однако решило дело то обстоятельство, что Бригелла обычно носил маску, закрывавшую его лицо почти полностью. Таким образом, было маловероятно, хоть и не исключено, что кто-то узнает графа, – представители французского дворянства тоже приезжали на неаполитанский карнавал. Благодаря костюму Бригеллы Вермандуа мог оставаться неузнанным.

Самого Овидайю графиня одела в костюм Капитана, дворянина в развевающемся плаще и подпоясанного мечом. Это был всего лишь костюм, однако Овидайя задумался, не хочет ли да Глория что-то этим ему сказать. Капитан – испанский дворянин, на нем было много грима, шляпа с ярким плюмажем и очень высокие каблуки. И эту показную мужественность превосходила его же трусость. В комедии Капитан обычно расхаживал по сцене, широко расставляя ноги, восхваляя себя как защитника христиан от турок и мавров, однако при первом же намеке на опасность старался как можно скорее сбежать.

Соответственно, Овидайя был не слишком рад своему костюму. Не столько из-за таинственного послания, сколько из-за предстоящей ему мýки. Капитан являлся воплощением омерзительных рож испанских захватчиков, и ему не пройти и десяти ярдов, чтобы неаполитанцы не начали над ним насмехаться.

Час спустя они уже были в городе. Янсен, отказавшийся от костюма, остался на судне следить за погрузкой свежих продуктов. Остальные же направились к Кастель-Нуово, где во второй половине дня должен был состояться большой спектакль, который местные жители называли cuccagna[76]. Овидайя тоже хотел посмотреть его, однако для начала нужно было позаботиться о недостающих линзах. За пределами гавани стояли ряды скромных белых домов, каждый из которых был намного выше распространенных в Голландии или Англии. Овидайя шел между ними в ту сторону, где, по словам Марсильо, находился квартал ремесленников. Люди то и дело кричали ему вслед на местном диалекте что-то не слишком приветливое. Некоторые бросали в него из окон мелкими камешками, и только подняв один из них, он обнаружил, что это всего лишь затвердевшая карамель.

Городские кварталы, по которым он шел, казались совершенно заброшенными. Овидайя увидел лишь парочку стариков, сидевших у входных дверей на полуразвалившихся лавочках, да парочку нищих. По крайней мере, он так решил, несмотря на то что у них было мало общего с лондонскими или амстердамскими попрошайками. Неаполитанские нищие были загоревшими и нежились на теплом солнышке, потягиваясь, словно довольные коты. Пересекая одну из небольших площадей, Овидайя рассматривал одного из таких ребят. Он был худощавым, одежда его была оборванной и грязной, однако в глазах сверкала гордость, и, глядя на него, нельзя было сказать, что он недоволен своей жизнью. На залитой солнцем лавке рядом с ним стояла миска с бульоном, из которой мужчина то и дело выуживал пальцами продолговатые кусочки теста, поднося их ко рту, прежде чем проглотить с той жадностью, с которой голландцы глотали маринованное филе сельди. Казалось, процедура доставляет ему невероятное наслаждение. Овидайя остановился в нескольких футах от мужчины, однако тот не обращал на него внимания, хотя, без сомнения, заметил.

– Извините, если помешал, – произнес по-французски Овидайя. – Я ищу улицу, где мастера работают с линзами.

Мужчина продолжал игнорировать его, вместо ответа выудив из бульона еще кусок теста. Теперь Овидайя увидел, что это рулетики с рифленой внешней стороной, полые внутри. Он вынул из кармана трубку и как раз собирался раскурить, когда мужчина посмотрел на него. Казалось, намерение Овидайи заинтересовало его. Ученый протянул попрошайке набитую глиняную трубку. Приняв ее, тот пробормотал нечто, похожее на слова благодарности – или отрыжку.

– Я кое-что ищу, – сказал Овидайя по-итальянски.

– Да?

– Стекла для очков, – ответил он.

Попрошайка спрятал трубку, а затем принялся витиевато описывать дорогу, однако Овидайя не понял ни слова. Тем не менее собеседник сопровождал свой рассказ настолько оживленной жестикуляцией, что мужчина уверился, будто сумеет найти дорогу несмотря ни на что. Когда попрошайка закончил, Овидайя пошел в указанную сторону. Пройдя пешком еще десять минут, он оказался в переулке с множеством магазинов, и над двумя висели деревянные дощечки с изображенными на них очками.

Он вошел в магазинчик слева. Мастер, толстый мужчина с изрытым оспинами лицом, как раз собирался приступить к шлифовке линзы. Когда Овидайя сообщил на жуткой смеси итальянского, французского и латыни, что именно ему нужно, мужчина в недоумении покачал головой. Когда же ученый добавил, что все это к тому же должно быть готово к завтрашнему утру, ремесленник покачал головой еще более решительно. Овидайя был готов к такому ответу, поэтому, не тратя больше слов, принялся выкладывать на стойку золотые скудо. Когда он выложил в стопочку пять штук, глаза у оптика едва не вывалились из орбит, из-за чего он стал немного похож на выброшенного на берег карпа.

– Принесите их завтра в семь часов утра в западную гавань, на английское судно под названием «Праведный путешественник», и получите еще пять таких монет при условии, что линза будет прозрачной как слеза.

Мужчина поклонился. Овидайя еще раз кивнул ему и вышел из мастерской. Снова оказавшись в переулке, он вынул из кармана часы. Нужно было спешить, если он не хочет пропустить представление.

На обратном пути к центру города ему встречалось еще меньше людей, чем прежде. Неаполь словно вымер. Однако все изменилось, стоило Овидайе приблизиться к муниципальной площади. Казалось, здесь собралось все население города. Многие были одеты как персонажи комедии дель арте. Те, у кого не было костюма, повязали на шею несколько пестрых лент. Среди весело праздновавших горожан и дворян он заметил множество нищих, похожих на того поедателя теста, которому он отдал свою трубку. Отовсюду доносилась музыка, свист глиняных флейт, звонкое пение тромбонов.

Поначалу Овидайе все это напомнило венецианский карнавал, знакомый по книгам и иллюстрациям, однако многое отличалось. Происходившее казалось более будничным и в то же время более веселым, напоминавшим голландский деревенский праздник. Это сравнение было, конечно, не слишком удачным, поскольку Неаполь огромен, намного больше Маастрихта, Тилбурга или даже Амстердама, однако ему показалось, что здесь присутствует та самая грубая, неприкрытая жажда жизни – желание наесться до отвала, напиться, испытать страсть. Этот карнавал представлял собой огромную первобытную вакханалию. Повсюду в объятия друг друга бросались пьяные люди. В одном из внутренних двориков он увидел Коломбину, стоявшую на коленях перед Арлекином и державшую в руке его возбужденный фаллос. Заметив Овидайю, женщина в маске рассмеялась и поманила пальцем, приглашая присоединиться. Ученый поспешил дальше.

Он подошел к замку. Надежду найти своих спутников Овидайя давно похоронил, поскольку толпа подхватила его и понесла вместе с сотнями других людей к центру, где должна была проходить церемония.

Судя по тому, что рассказывал ему Марсильо, неаполитанский карнавал вращался вокруг paese di cuccagna[77], волшебной страны, где текут молочные и медовые реки, в воздухе парят жареные голуби, да и всякие другие вкусности можно достать – стоит лишь протянуть руку. Овидайя предположил, что речь идет о том же самом месте, которое в Англии именуют Cocaigne, а голландцы называют Liulekkerland. До центральной площади было уже рукой подать. По дороге попадалось все больше нищих. Когда он повернул за угол, перед ним открылось невероятное зрелище.

Он чувствовал, что люди толкают его, кричат ему, чтобы он не останавливался посреди улицы, однако Овидайя был настолько потрясен увиденным, что на миг забыл обо всем вокруг. В центре огромной площади возвышался замок. И в этом не было бы ничего примечательного, однако этот замок был возведен специально для карнавала. Это было выдуманное здание, архитектурой напоминавшее нечто среднее между рейнским замком и османской мечетью с высокой внешней стеной с шестью узкими, похожими на минареты башенками. В центре возвышалась массивная центральная башня футов шестьдесят в высоту с вычурным восточным куполом сверху. Стены были выдержаны в ярко-красном цвете, и Овидайя видел, что сделаны они не из камня, а из чего-то другого, возможно, папье-маше. Кроме того, сооружение было украшено дюжинами разноцветных знамен и флагов, весело трепетавших на ветру. С зубцов и из окон на канатах свисали какие-то вещи, на стенах тоже были прикреплены разнообразные предметы.

Достав небольшую подзорную трубу, которую Овидайя благоразумно прихватил с собой, он поднес ее к глазам. На веревках висели продукты: целые куски ветчины, жареные куропатки и копченые угри; карамельные батончики, буханки ржаного хлеба и золотые круги сыра. На стенах замка Cuccagna висело несколько кур. Их крылья прибили к стенам с помощью гвоздей, и кровь стекала по стенам. Судя по всему, многие из распятых птиц были еще живы.

Кроме того, он обнаружил на стенах стражников, хоть и не добровольных. Овидайя увидел стоявшего на задних лапах молочного поросенка в турецком тюрбане, которого привязали веревкой к одному из зубцов. В другом месте болтался заяц. Он был одет в высокую белую шапочку – весьма точную копию бёрка, головного убора янычар. А наверху, на куполе фантастического замка, сидел человек. Поглядев на него в подзорную трубу, Овидайя понял: тот являет собой что-то вроде пугала. На голове у него была тыква, а тело замотано в турецкий шелковый кафтан. На боку у него висела кривая сабля, вложенная в украшенные золотом и драгоценными камнями ножны. Судя по всему, стоила она целое состояние.

Пока он рассматривал всю эту удивительную конструкцию, толпа собралась перед замком. Казалось, состояла она из одних только нищих. Овидайя прикинул, что их там не менее тысячи. Удерживали их испанские солдаты, вооруженные алебардами.

На празднично украшенном балконе справа от Овидайи показалась пара, одетая по императорской придворной моде. Он предположил, что мужчина – это Франциск IV, испанский вице-король Неаполя. Приняв довольно сдержанные аплодисменты толпы, он помахал платком. После этого с другой стороны площади прозвучал пушечный выстрел, и на площади разверзся ад.

Нищие бросились на штурм бумажного замка. Сопротивления они не встретили. Сначала пали главные ворота, затем поток изможденных тел ринулся внутрь сказочной крепости. Вскоре после этого первые нищие показались на ходах по крепостной стене и в окнах, намереваясь добраться до свисавших из них угощений. Толпа вокруг Овидайи ликовала. Он увидел одного из нищих, пытавшегося отрезать висевшую особенно высоко куропатку. Пока он балансировал на карнизе, конструкция вдруг обломилась и мужчина рухнул вниз, пролетев футов двадцать, на что зрители отозвались громким смехом.

Через несколько минут нищие полностью захватили крепость. Они были повсюду, и под мышками у них были колбасы и ветчина, которые они поспешно ели на ходу. Каждый собирал столько еды, сколько мог. При этом грабители мешали друг другу, на каждом углу устраивали дуэли и драки на потеху публике то за особенно вкусного на вид молочного поросенка, то за несколько фунтов марципанового торта. И во время трапезы, драк и давки они постепенно разрывали крепость на куски. Первый минарет уже рухнул на площадь, в центральной башне появились огромные дыры в человеческий рост. Скоро от сказочной страны изобилия остались только руины, кучка порванной бумаги, крошки пирогов и кровь. Овидайя решил, что видел достаточно, и направился обратно в порт.

Он вернулся первым. Янсен смотрел на него с верхней палубы. Овидайя присоединился к нему.

– У нас есть все необходимое, мистер Янсен?

– Достаточно воды и провианта, чтобы без дальнейших промежуточных остановок дойти до Эгейского моря.

– Хорошо. Завтра в семь часов утра ко мне должен прибыть посыльный. После этого можно будет отчаливать.

Конечно, при условии, что к тому моменту все остальные тоже вернутся на борт. Даже здесь, в достаточно удаленной от площади гавани, было слышно, что карнавал в полном разгаре. Вероятнее всего, самая интересная его часть начнется только после захода солнца. Овидайя вспомнил Коломбину. Он не мог даже предположить, что сегодня снова сойдет на берег. Вместо этого он решил, что сядет писать последнее письмо Кордоверо.

Попрощавшись с Янсеном, он спустился в свою каюту, взял в руки перо и бумагу. Ученый не был уверен в том, что письмо вообще дойдет до адресата раньше его собственного прибытия. Кроме того, на самом деле ничего важного сообщить ученому еврею он уже не мог. Все планы были разработаны, все инструкции розданы. Однако так же обстояли дела и в последнем письме, отправленном человеку из далекой Смирны. Вот только регулярная переписка с Кордоверо уже превратилась для него в почти физическую необходимость, хотя он не мог толком сказать почему. Овидайя чувствовал, что он и этот неизвестный ему еврей – родственные души, несмотря на все отличия смотревшие на многие вещи одинаково.

Казалось, Кордоверо испытывает то же самое. Он тоже писал чаще и подробнее, чем это требовалось для их совместного предприятия. Овидайя обмакнул перо в чернильницу. Они переписывались с иудеем совсем не о личных и интимных вещах. Не стали они и исповедниками друг другу. Но что же это тогда? Самая обыкновенная дружба по переписке?

Этого Овидайя не знал. И тем не менее он испытывал тревогу и догадывался, что она будет нарастать с каждым днем по мере их приближения к Смирне. Наверняка это имело отношение также к их миссии, однако в первую очередь было связано с Кордоверо, которого ему предстояло увидеть впервые.

На написание письма потребовался час, на его шифровку – еще два. Работая, Овидайя слышал, что наверху, на палубе, кого-то несколько раз громко стошнило. Ученый сделал ставку на Жюстеля. Позже послышался громоподобный смех Марсильо. Запечатав письмо, он встал, чтобы бросить его в предназначенный для этого почтовый ящик у портового отделения.

Поднявшись по лестнице, он обнаружил, что на палубе пусто. Судя по всему, ночь давно перевалила за середину. Видимо, все уже разбрелись по каютам. Овидайя собрался было идти дальше, когда услышал шорох, совершенно точно изданный вынимаемым из ножен мечом. Развернувшись, он обнажил шпагу.

– Кто здесь? – крикнул он.

Из темноты послышался смех.

– А вы пугливы, – произнес голос, принадлежавший Вермандуа. Граф вышел под слабый свет масляной лампы, висевшей на стене за спиной у Овидайи. Он был по-прежнему одет в свой костюм Бригеллы, однако щегольская шляпа и маска исчезли. Вместо этого на голове у него был тюрбан, в правой руке он сжимал кривую саблю. По лицу Луи де Бурбона был размазан грим. Он был, без сомнения, пьян. Убирать шпагу Овидайя не спешил.

– Что вам нужно? – спросил он француза.

Подняв саблю, Вермандуа отсалютовал ему.

– Ничего. Просто пожелать вам хорошего вечера, эфенди. Если только…

– Да?

Вермандуа шагнул к Овидайе и улыбнулся:

– Если только эта безумная ночь не будоражит вас так же сильно, как меня, месье.

Граф приблизился к нему. Рука Овидайи еще крепче сжала эфес шпаги.

– Сейчас карнавал, однако до сих пор вы не воспользовались ни одной из открывающихся перед вами возможностей. Или я ошибаюсь?

– У меня все хорошо, месье, благодарю вас.

Де Бурбон облизнулся.

– Уберите шпагу и переоденьтесь, Овидайя Челон. Или вы предпочитаете, чтобы вас самого насадили на саблю? Что-то я вас никак не пойму. Однако, возможно, вы просто покажете мне, как я могу послужить вам лучше всего.

И Вермандуа схватил Овидайю между ног. Тот одним прыжком отскочил от него.

– Сеньор, возьмите себя в руки!

– Не могу сказать, что это моя сильная сторона. Я предпочел бы утратить контроль над собой вместе с вами, Овидайя.

– Я не испытываю ни малейшего… интереса к confrérie[78], месье.

Вермандуа поднял брови. Из-за нанесенного грима это выглядело еще более театрально, чем обычно.

– Какая жалость! А я-то считал вас вольнодумцем. Что ж, возможно, остальные окажутся более сговорчивы.

Граф отступил на два шага. Плавным движением вложив оружие в ножны, он бросился к двери, ведущей на нижнюю палубу, и скрылся из виду. Овидайя убрал шпагу и направился к сходням. Перед его внутренним взором всплыла роскошная, украшенная драгоценными камнями турецкая сабля, которой был вооружен граф. Он не сомневался в том, что это то самое оружие, которое он видел несколько часов тому назад на куполе импровизированной крепости.

* * *

Жувизи, 28 декабря 1688 года

Ваше милосерднейшее и светлейшее величество!

Ниже пересылаю вам отчет о тех захватчиках, имевших наглость ворваться в крепость вашего величества и похитить оттуда вашего сына. Как уже известно вашему величеству, говорят, что через несколько недель после похищения графа Вермандуа видели в Ницце. Об этом мы узнали от савойского посланника. Однако должен сообщить вашему величеству, что как ваш министр двора, маркиз де Сенлей, так и моя ничтожная особа сомневаемся в полученной информации. Кроме герцога Виктора Амадея II, об этом никто из источников не сообщает, а он, скажем так, может быть заинтересован в том, чтобы произвести на ваше величество как можно лучшее впечатление. Это может быть частью тонкого обманного маневра. Из перехваченной и расшифрованной дипломатической корреспонденции нам известно, что ваш родич подумывает о том, чтобы поступить на службу к царствующему в Вене императору и нанести вашему величеству подлый удар в спину. Таким образом, возможно, он ведет вас по ложному следу относительно местонахождения вашего сына. Как бы там ни было, наши шпионы на Средиземном море уже поставлены в известность; если ваш сын объявится в одном из крупных портов, нам немедленно сообщат.

Кроме того, мне удалось расшифровать все письма, обнаруженные у шевалье де Лорейна. Судя по всему, подтверждается информация, что они с вашим сыном планировали заговор с целью настроить против вас некоторых недовольных дворян. Копии всех писем Вермандуа Лорейну поступят к вам в ближайшее время.

Кроме того, я могу доложить вашему величеству, что хотя мы не закончили расшифровку корреспонденции между заговорщиками Челоном и Кордоверо, однако же значительно продвинулись в этом направлении. Это ни в коей мере не моя заслуга, а одного очень мужественного и верного слуги вашего величества, офицера мушкетерского полка Гатьена де Полиньяка.

Я потому упоминаю о способностях этого человека, что знаю: другие члены правительства настроены по отношению к капитану скептично. Ведет себя Полиньяк, и это правда, временами неуважительно и склонен к вспышкам гнева. Однако я убежден, что недостаток хороших манер – это не проявление дурного характера, а исключительно следствие нетерпения. Гатьен Полиньяк хочет как можно скорее поймать заговорщиков, плетущих козни против вашего величества, и только поэтому ведет себя таким образом.

То, что при этом он ведет себя грубо с теми или иными чиновниками вашего величества, с учетом срочности указанного дела вполне понятно. Обвинения генерал-лейтенанта Ла-Рейни, выдвинутые в его адрес, особенно в том, что Полиньяк помешал повышению некоторых унтер-офицеров, опровергнуть я не могу, однако они кажутся мне весьма маловероятными. Я передаю это дело целиком и полностью на усмотрение вашего мудрого величества, о знании человеческих душ которого, конечно же, слагают легенды во всем мире.

Однако вернемся к Полиньяку, который, как уже было сказано, кое-чего достиг. Недавно он был в Роттердаме и навестил там одного печально известного мятежника и еретика по имени Пьер Бейль, клеветнические труды которого циркулируют в том числе во Франции. Судя по всему, этот Бейль – добрый знакомый Челона. Капитан предположил, что в ходе настойчивой беседы из этого гугенота удастся вытрясти какие-нибудь сведения о планах Челона.

Поскольку Бейль полагает, что брат его находится в заключении во Франции, он оказался довольно разговорчивым. Теперь благодаря Полиньяку мы знаем, что Челон и Кордоверо используют полиалфавитную методику шифрования по методу Блеза де Виженера. Однако сейчас нам пока не хватает кодового слова, выбранного ими для корреспонденции. По собственному заявлению Бейля, оно ему не известно, что кажется мне весьма правдоподобным, поскольку капитан де Полиньяк наверняка провел весьма пристрастный допрос еретика. Во-вторых, как правило, такое ключевое слово известно обычно только корреспондентам, которые используют шифр.

Я понимаю, что все, что мы узнали, говорит о достижении лишь частичного успеха и не может дать удовлетворения вашему величеству. Однако Полиньяк заверил меня, что скоро сумеет достать еще более подробную информацию относительно шифра и деятельности Челона. По его словам, он получил от Бейля определенные указания на место жительства Кордоверо и в ближайшем будущем намерен отправиться в Османскую империю, чтобы проверить этот след. По этой причине нижайше прошу ваше величество дать нам еще немного времени и предоставить капитану все необходимые для проведения расследования средства.

Как всегда, ваш преданный слуга

Бонавентура Россиньоль

Часть V

Да будет слава тому, кто не спит![79]

Тысяча и одна ночь

Овидайя наблюдал за тем, как Жюстель беседовал по-итальянски с посредником, явившимся на борт вскоре после их прибытия в Смирну. Мужчина был одет в черные одежды сефарда, пейсы свисали почти до самых плеч. В соответствии с маскировкой, выдуманной для них Овидайей, они прибыли на английском судне, которое доставило в турецкий порт для Лондонской Левантийской компании постельное белье из Спиталфилдса, чтобы затем идти дальше, в Александрию, загрузив персидский шелк. Подделать необходимые для этого грузовые документы было несложно. В данный момент Жюстель и посредник, судя по всему, как раз торговались, предположительно насчет бакшиша, который намеревался получить мужчина. Деньги при этом роли не играли, тем не менее Овидайя настойчиво втолковывал гугеноту, что нельзя дать себя одурачить. В торговом городе ничто не может привлечь к себе такого внимания, как купец, сорящий деньгами.

После некоторых прений они наконец пришли к соглашению и посредник удалился. Докеры принялись разгружать товар. Тем временем Овидайя разглядывал лежавший под палящим солнцем город. Он был не слишком велик, гораздо меньше Роттердама или Плимута. Здания были в основном деревянные. Из-за этого обстоятельства Смирна казалась сооружением временным, сколоченным на скорую руку и ненадолго. За городом стояло множество ветряных мельниц, а на некотором расстоянии находилось нагорье, на котором возвышалась крепость.

– Замок выглядит новым, – произнес стоявший рядом с ним Марсильо.

– Это Кадифекале. Он очень древний, однако Высокая Порта некоторое время назад отреставрировала его, когда Измир начал приобретать все более важное значение для левантийской торговли.

– Измир?

– Так турки называют город.

– Понимаю. Идемте, Паоло, давайте для начала найдем для нас квартиру.

– Согласен. Если я смогу одну-другую ночь поспать в постели, которая не качается из стороны в сторону, то я даже согласен сто раз перебрать полностью четки.

Они подозвали нескольких носильщиков, бродивших по набережной в надежде получить работу, и велели им взвалить на плечи несколько ящиков и сумок. Мужчины быстро пошли вперед, словно зная, куда нужно нести вещи.

– А вы уже сказали им, куда идти, Паоло? – поинтересовался Овидайя.

– Нет, пока что не говорил. Подождите минутку.

Марсильо заговорил с одним из носильщиков по-турецки, затем обернулся к Овидайе и остальным:

– Они решили, что мы хотим туда, куда обычно идут все гяуры, то есть христиане.

– И куда?

– Френк-сокаги. Франкская улица.

Франкская улица оказалась бесконечным переулком, проходившим вдоль порта вглубь материка. Овидайя думал, что окажется в турецком или греческом по стилю городе, однако по крайней мере эта часть Смирны могла с равным успехом быть расположена в Париже или Лондоне. Они проходили мимо таверн, в которых потягивали пиво немецкие купцы, увидели баню, из окон которой за происходящим на улице наблюдали полуодетые девушки. Кроме того, здесь были лавки торговцев книгами, мастерские сапожников и портных, по витринам которых нельзя было сказать, что они находятся на Востоке. Все вывески были написаны на французском или итальянском. Нигде не слышна была турецкая речь. Вместо этого по обе стороны оживленной улицы слышались английский, кастильский, греческий и в первую очередь провансальский говор марсельских торговцев, которые в квартале франков были, судя по всему, в большинстве. Даже бродячие собаки в основной своей массе напоминали ему о доме.

Где-то вдалеке зазвонили колокола, призывая к мессе.

– Здесь есть христианские церкви? – удивился Вермандуа. – Однако мне доводилось слышать, что султан строжайшим образом запретил их.

– Не верьте всей той чуши, которую распространяют о турках, – отозвался Марсильо. – Здесь есть католические церкви, армянские и греческие, а кроме того – синагоги. Как, кстати, во всех крупных городах Османской империи.

Пройдя пешком минут десять, они подошли к большому трехэтажному зданию из дерева, верхний этаж которого выступал над улицей. Над входом висела вывеска: «Гостиный дом Броди».

Марсильо остановился.

– Наш носильщик говорит, что это один из лучших постоялых дворов в Смирне.

– Вероятно, им заведует его свояк, – отозвался Жюстель.

– Маловероятно, если хозяина зовут Броди, – вмешалась да Глория.

Овидайя пожал плечами:

– Выглядит довольно прилично. Давайте попытаем счастья.

Владелец постоялого двора выглядел так, словно только что спустился с шотландских гор. Джон Броди оказался разговорчивым рыжеволосым католиком из Глазго, поселившимся в Смирне много лет назад. Отсчитывая причитающиеся за комнату деньги, Овидайя произнес:

– Я кое-что ищу, мистер Броди.

– Я знаю Смирну так же хорошо, как складки своего килта, сэр. Что вам угодно? Девочки? Виски? Бханг[80]?

– Нет. Я ищу кофейню. Называется «Керри Иллис».

– Вы, наверное, имеете в виду «Кирмизи Йилдиз». Это в квартале Хан-бей, к востоку отсюда. Но что вам там нужно? Туда ходят только мусульмане. И кофе, который здесь именуют «кавеси», на вкус просто ужасен. Если хотите попасть в настоящую английскую кофейню, идите в «Соломон» на улице Анафарталар. Чертовски хороший кофе и самые новые журналы. – Броди обнажил ряд коричневатых зубов. – Ну, новые – это я, пожалуй, загнул, однако не старше одного года. – И он рассмеялся. – Читая, можно даже думать, что наш добрый король Яков еще сидит на троне.

Овидайя решил воздержаться от комментариев относительно доброго короля Якова, который, насколько ему было известно, сейчас сидел в Версале и на деньги Людовика XIV пытался поднять ирландцев на мятеж против своего преемника, Вильгельма. Поэтому католикам в Англии сейчас жилось хуже, чем когда бы то ни было.

Поблагодарив Броди за совет, он пошел за остальными, которые уже успели подняться наверх. Распаковав свои вещи и вымывшись, он вышел из комнаты и постучал к Марсильо. Через мгновение дверь открылась, и тот пригласил его войти. Генерал был одет в восточный халат, волосы у него были мокрые. В одном из кресел, к огромному удивлению ученого, сидел граф Вермандуа. Он был одет в одни только кюлоты и наполовину застегнутую рубашку. Овидайя присел, надеясь, что удивление не слишком очевидно отражается на его лице.

– Чем могу помочь, Овидайя?

– Я намереваюсь совершить небольшую прогулку и хотел попросить вас сопровождать меня.

– Куда же вы хотите отправиться? В порт?

– Нет, в одну кофейню к востоку отсюда. Там Кордоверо оставил для меня кое-какие документы.

– Что за документы? – поинтересовался Вермандуа.

К этому моменту Овидайя уже доверял Марсильо и не слишком – Жюстелю. Графиня и Янсен вызывали у него подозрения, каждый по-своему, но далеко не такие сильные, как Вермандуа. Если и был в их группе человек, от которого он хотел как можно дольше скрывать детали их плана, то это был Луи де Бурбон.

– Ах, самые разные. Я хочу забрать их оттуда, но был бы рад, если бы вы, Паоло, пошли со мной как знаток турецкой культуры.

Генерал кивнул:

– Конечно же я пойду с вами! Мы вообще увидим этого Кордоверо?

– По крайней мере, так мы договаривались. Однако, как и у большинства моих корреспондентов, у меня есть только адрес кофейни, на который поступает его почта, а не его домашний адрес. Кроме того, почта частично поступала… по другим каналам.

– Что ж, – ответил Марсильо. – Подождите немного, я переоденусь.

И болонец скрылся за ширмой, разрисованной тюльпанами. Вермандуа, скорее лежавший, нежели сидевший в кресле, произнес:

– Я тоже пойду с вами. Никогда не был в турецкой кофейне.

– Вас ведь интересуют только бардаши, Луи! – крикнул Марсильо и громко захохотал.

Вермандуа скривился, а затем поднялся.

– Пойду за вещами и встречусь с вами внизу, месье.

Когда Бурбон шумно захлопнул за собой дверь, Овидайя поинтересовался:

– А что такое бардаш?

Марсильо вышел из-за ширмы. Он был одет в офицерскую форму с золотыми пуговицами, вокруг бедер подпоясан синим шарфом, как знак того, что он сражался за Англию. Спокойно пристегнул шпагу, засунул за пояс два пистоля и только после этого ответил:

– Мальчик, работающий в кофейне. Приносит напитки, – он поднял бровь, – и оказывает другие услуги.

* * *

До кофейни идти было минут двадцать. Когда улица франков осталась позади, путешественники очутились сначала в квартале, где жили, судя по всему, в основном греки. Однако через некоторое время им стало попадаться все больше турок, и Овидайя предположил, что они дошли до квартала Хан-бей. Марсильо спросил у одного из уличных торговцев, как пройти в нужную кофейню, и вскоре они были на месте. Овидайе доводилось слышать, что у турецких кофеен мало общего с английскими, однако он был потрясен. Это была не кофейня, скорее сад, где пьют кофе. В ярко-зеленой траве стояло несколько небольших павильонов, между ними были разбросаны бархатные подушки всех цветов, на которых, развалившись, сидели мужчины в тюрбанах. Многие курили кальяны, почти у всех в руках между большим и указательным пальцами были крохотные пиалы. Между павильонами журчал ручей, через который был переброшен маленький, покрытый красным лаком деревянный мостик. Кроме того, Овидайя увидел композиции из роз и тюльпанов, а также что-то вроде кукольного театра, стоявшего на небольшой сцене. Среди гостей сновали мальчики, большинство из них были вряд ли старше десяти лет. Они приносили джезвы с кофе и горячие угли для кальянов.

Когда они вошли в сад, их приветствовал пожилой господин в красивом тюрбане. Он изо всех сил пытался скрыть удивление, однако у него это не слишком хорошо получилось. Марсильо поклонился. Мужчина поступил точно так же.

– Добрый день, эфенди. Меня зовут Гергулу, – произнес он на ломаном французском. – Чего желать?

Марсильо ответил ему по-турецки. Это была очень длинная тирада. Гергулу слушал очень внимательно, и недоверчивость в его взгляде постепенно исчезала. Затем мужчина кивнул и повел их к одному из павильонов.

– Что, ради всего святого, вы ему рассказали? – поинтересовался Вермандуа. – Историю своей семьи?

– Что мы приехали из далекого Лондона и даже там говорят, что его кофейня самая лучшая во всем Леванте. И что мы – большие почитатели османской культуры, а потому просим позволения выпить здесь кофе, чтобы могли рассказать на родине о том, как мастерски готовят вино ислама кавечи, мастера кофе почтенного мастера Гергулу.

– Эта османская лесть отвратительна, – произнес француз.

– Но она работает, драгоценный Луи. Обычно сюда не приходят ни гяуры, ни евреи. Лишь немногим избранным разрешено приходить в эту кофейню.

Они устроились в павильоне, который, как пояснил им Марсильо, называется кеск, и принялись ждать, пока к ним подойдет один из мальчиков. Заказали кофе. Вскоре после этого бардаш вернулся с подносом. На нем стояли большой серебряный чайник, три пиалы и четыре крохотные фарфоровые чашечки. В три из них он налил горячий черный-черный кофе. Вермандуа оценивающе поднял одну из чашек:

– Это настоящий товар из Китая?

– Да, – ответил Овидайя.

– Как оригинально.

Вермандуа хотел было уже отпить из чашки, однако Марсильо остановил его:

– Подождите. Тельва еще не осела.

– Что не осело?

– Этот кофе только что сварили. Сначала нужно дождаться, пока гуща осядет на дно чашки.

Они сидели молча, наблюдая из своего кеска за царившим в саду оживлением. Многие гости играли в игры на досках, совершенно не знакомые Овидайе, другие читали. Кто-то оживленно беседовал. «Возможно, турецкая кофейня не так уж не похожа на английскую, – подумал он. – Хотя внешне они сильно отличаются друг от друга, но назначение этого места такое же: люди приходят сюда, чтобы обмениваться информацией и узнавать новости.

Овидайя заметил, что некоторые мужчины уселись перед небольшой сценой. Там стоял кукольный театр из резного дерева. В центре передней стены имелось прямоугольное отверстие, завешенное тканью.

– Что это? – спросил он Марсильо.

– Что-то вроде театра теней. Называется Карагёз.

На сцену вышел мужчина, поклонился, а затем скрылся за стенкой. Вскоре после этого показались маленькие фигурки, которые кукловод, судя по всему, прижимал к прозрачному легкому материалу занавеса. Сквозь него прекрасно было видно кукол, но не самого мужчину. Овидайя услышал, как кукольник заговорил нарочито высоким голосом. Некоторые зрители засмеялись.

– О чем идет речь в представлении? – спросил Вермандуа.

– О, это шутки и бурлески, – отозвался Марсильо. – Вообразите себе комедию дель арте или фламандский народный театр. Есть хитроумный Карагёз, это нечто вроде Арлекина. Кроме того, есть еще Ченги, это вроде женского варианта Скарамуччи. Ну, сравнение не слишком точное, в театре Карагёз значительно больше персонажей: евреев, греков, заик, заносчивых константинопольцев. И публика всех их знает.

Марсильо заглянул в чашку:

– Вот сейчас кофе будет хорош.

Вермандуа выпил первым. С губ его сорвался возглас удивления.

Генерал усмехнулся:

– Это не то же самое, что теплые помои, которые подают в Париже, верно?

Турецкий кофе был не только очень горячим, но и крепким. Он был не таким горьким, как английский, и покрыт бархатной пеной, которую Марсильо назвал «кепук». Генерал показал на несколько маленьких пиал, стоявших на подносе. В них содержались различные порошки, которыми можно было дополнительно приправить кофе. Овидайя понюхал все. В одной была молотая корица, во второй – кардамон. В третьей обнаружился желтовато-белый порошок, обладавший тяжелым бальзамическим ароматом, с трудом поддававшимся описанию.

– Сахар? – спросил Вермандуа.

Овидайя покачал головой:

– Нет, думаю, это амбра.

– Вы имеете в виду вещество, которое добывают из желудков кашалотов? Да оно же стоит целое состояние, по нескольку пистолей за унцию.

– Да, действительно, – согласился Марсильо. – Но, по моему опыту, для турок нет ничего излишне дорогого для хорошего кофе.

Овидайя указал на четвертую чашку, стоявшую на подносе между ними, пустую и словно покинутую:

– Вы не спрашивали хозяина о Кордоверо?

– Спрашивал. Полагаю, что он скоро подойдет к нам.

И действительно, вскоре в их павильон пришел Горгулу и поклонился. Марсильо пригласил его присесть и налил кофе. Гергулу отпил немного, а затем достал откуда-то обмотанный вощеной бумагой и запечатанный пакет, положил его между ними на землю. Овидайя едва устоял перед искушением немедленно поднять его и открыть. Вместо этого он дождался, пока владелец кофейни выпьет кофе и попрощается, и только после этого взломал печать.

Внутри находились различные карты, а кроме того, выданные Высокой Портой пропуска, обещанные ему Кордоверо. Овидайя едва посмотрел на них, чтобы остальные не увидели слишком много. Насколько он мог судить на первый взгляд, подделки были сработаны на славу. Кроме этого в пакете обнаружилась так называемая haute sheriff, рекомендация гранд-сеньора, а также другие документы, о которых они говорили. Однако поначалу он тщетно искал личное письмо от Кордоверо, и на лбу у него даже выступил пот. Наконец оно нашлось, лежавшее между двумя картами.

Дорогой друг!

Надеюсь, эти документы соответствуют вашим ожиданиям. Недавно поступил обещанный вами венецианский вексель, благодаря которому удалось выполнить эту часть нашего соглашения. Однако в другом пункте я не смогу выполнить нашу договоренность. От встречи с вами я, к сожалению, вынужден отказаться. Дело не в недоверии к вам – на самом деле я ничего не хочу так сильно, как встретиться лицом к лицу с родственной душой. Причины, по которым я вынужден изменить свое решение, связаны с не зависящими от меня сложностями. Поэтому я прошу вашего прощения и надеюсь, что вы будете продолжать писать мне. Переписка с вами – это один из немногих лучей света в моей весьма уединенной жизни ученого. Желаю вам удачи в задуманном предприятии и остаюсь искренне ваш

К.

Овидайя опустил письмо.

– Что-то не так? – спросил Марсильо.

– Нет, просто… Кордоверо не сможет сопровождать нас.

– Однако у вас есть все документы, необходимые для нашей миссии?

Овидайя молча кивнул. Они поднялись и направились к выходу. Однако, прежде чем выйти на улицу, он попросил:

– Паоло, приведите ко мне, пожалуйста, владельца еще раз.

Генерал кивнул и подал знак Гергулу, наблюдавшему за ними из алькова. Владелец кофейни подошел к ним. Овидайя поклонился.

– Вы говорите по-французски, почтенный паша?

– Немного, эфенди.

– Вы видели человека, который принес эти бумаги?

– Да, эфенди.

– Когда это было?

Гергулу на миг задумался.

– Две недели.

– Он был евреем?

Владелец кофейни покачал головой.

– Не еврей? Но пожилой мужчина?

– Нет, эфенди. Молодой был.

– Молодой человек?

– Да. Лет примерно семнадцати, – ответил турок.

– Но если он не был евреем, то кем же он был?

Владелец кофейни удивленно воззрился на него:

– Гяур был, эфенди.

– Христианин? Франк?

– Да, эфенди.

Овидайя поблагодарил его. Может быть, Кордоверо отправил посланника? Ему казалось маловероятным, чтобы участник их заговора передал столь важные документы с каким-то посыльным. В первую очередь опасность представляли подделанные документы: если бы они попали в руки чиновника, то означали бы верную смерть. А если Кордоверо все же доверил их посыльному, то почему не еврею, не одному из своих? На все эти вопросы у него не было ответа. На миг он задумался, не поговорить ли об этом с Марсильо, однако решил пока помолчать.

– Давайте возвращаться, – пробормотал он, – все необходимое у нас есть.

И они молча направились обратно на Франкскую улицу. Овидайя знал, что после возвращения ему нужно будет еще раз уйти с постоялого двора – одному. Ему предстояло отправиться в еврейский квартал Смирны.

* * *

Церковный неф обрамляли розовато-красные мраморные колонны, над ними возвышался роскошный кафельный купол. Однако взгляд Полиньяка был устремлен на алтарь и висевшее над ним огромное распятие. Подойдя к ступеням апсиды, он опустился на колени, чтобы произнести молитву. Закончив, мушкетер уселся на одну из скамей и принялся внимательно изучать фрески, вышитый золотом антепендиум[81], картины. Несмотря на то что церковь была католическая, она казалась ему поразительно чужой. В картинах было что-то иконическое, цвет лица распятого мужчины был слишком темным. Внешне он был похож на грека или мавра. У алтаря стояла статуя неизвестного ему епископа. Полиньяк поднялся, подошел к ней и прочел табличку на пьедестале. Оказалось, что это святой Поликарп, давший имя этой странной церкви. В иезуитском колледже его заставляли учить наизусть имена всех важнейших святых, а также их жития. Имен были сотни, и умирали они сотнями разных способов. Однако при всем желании он не мог вспомнить никакого Поликарпа.

Полиньяк с трудом подавил зевоту. Путешествие в турецкую империю было тяжелым. Сначала он плыл на французской шхуне, однако буря настолько сильно повредила судно, что они вынуждены были стать на ремонт возле Наварино. После этого мушкетер пробирался по суше через Румелию, проделав путь во много лье. Но еще больше, чем путешествие, утомили его переговоры с местными чиновниками, различными османскими ага, беями и эмирами – один напыщеннее другого. Полиньяку снова и снова приходилось прислуживаться, льстить и умолять о помощи. Под конец он обычно получал то, чего хотел, однако это стоило нервов и драгоценного времени.

Мушкетер услышал, что кто-то пытается тихо подойти к нему. Преодолев искушение обернуться, он продолжал рассматривать епископа. В руках Поликарп держал книгу, руки его были словно опаленные огнем, лицо изуродовано кровавым шрамом.

– А, святой Поликарп.

Полиньяк обернулся. Перед ним стоял невысокий мужчина, ростом доходивший мушкетеру в лучшем случае до груди. Он был одет в наряд османского дворянина и неизбежный тюрбан. Если изуродованное лицо Полиньяка отпугнуло его, он умело скрывал это. Мужчина слегка поклонился:

– Матьяс Челеби к вашим услугам, эфенди.

Полиньяк поклонился в ответ, пробормотал привычную формулу приветствия. Челеби был чавушем, присланным из Константинополя, что-то вроде путешествующего посланника. После того как Воврей, посол Франции в Высокой Порте, сообщил о Челоне и его связи с возможными заговорщиками из Османской империи, дело постепенно завертелось. В письме Великого визиря Воврея заверили, что в его расследовании Полиньяку поможет эмиссар с особыми полномочиями, по мере сил обеспечит ему доступ во все необходимые места. После неприятного опыта общения с различными османскими чиновниками мушкетер им уже не доверял. Он подпускал этих язычников к себе ровно на длину своей шпаги. Однако, возможно, чавуш все же немного поможет ему.

– Красивая работа, – заметил Матьяс Челеби, указывая на статую Поликарпа.

– Простите мою неосведомленность, однако какое чудо связывают с этим святым? – поинтересовался Полиньяк.

– Если я правильно помню, он был епископом Смирны. Поликарп не захотел воскурять фимиам в честь римского императора, по этой причине его привязали к колу и сожгли.

– А чудо?

– Он плохо горел.

Полиньяк нахмурился:

– Вы что же, насмехаетесь над святым католической церкви?

– Нет, ни в коем случае. Я ведь и сам раньше был христианином, как вы наверняка заметили по моему имени.

Матьяс. Маттиас.

– Вы венгр?

– Валах. Из окрестностей Бухареста.

Полиньяк вздрогнул. Матьяс Челеби был человеком, которых турки называли девширме. Слуги султана воровали в своих вассальных государствах детей, привозили их в Константинополь и обучали на солдат или чиновников – больше со своими семьями те никогда не встречались. Кроме того, они заставляли детей отрекаться от истинной веры и превращали в мусульман. Система была поистине варварской, однако она позволяла создавать лояльных, преданных одному только султану подданных.

– Понимаю. Перейдем к делу?

– Как пожелаете, капитан, – ответил Челеби. По-французски он говорил хорошо, если не считать едва уловимого акцента. – Что я могу сделать для вас, эфенди?

– Зависит от того, что вы можете.

– Все.

– Вы уж меня простите, но…

Взгляд Челеби был серьезен. Улыбка исчезла с его лица.

– Я – чавуш Высокой Порты, личный эмиссар султана. Мне достаточно щелкнуть пальцами, и любой паша, любой бейлербей во всей Османской империи выполнит мой приказ. Я могу реквизировать лошадей, могу отправить на другой конец света целый полк янычар.

– Но?

– Но только если это будет необходимо. Так что вам нужно убедить меня.

Для начала Полиньяк рассказал Челеби обо всех тех вещах, о которых уже писал французскому посланнику в Константинополе, поскольку не знал, какая часть этой информации дошла до эмиссара. Он рассказал ему о попытках Челона дестабилизировать католические монархические государства с помощью других претендентов на престол, о связях англичанина с неким высокопоставленным османским чиновником. По выражению лица Челеби капитан понял, что большинство подробностей этому человеку уже известны. Как и предполагалось, больше всего его заинтересовал загадочный турок, особенно его головной убор.

– Вы сказали, этот человек был одет в тюрбан по османской моде?

– Именно так. Гораздо более высокий, чем ваш.

– Попытайтесь вспомнить, мне очень важно знать. Какого цвета была ткань, обмотанная вокруг нижней части? Был ли на тюрбане balıkçıl?

– Что-что?

– Перо, вставленное в зажим. И если да, то какого цвета было это перо?

Полиньяк попытался как можно более подробно описать чавушу тюрбан. Мужчина кивнул.

– Ну что? Что это был за сановник?

– Предположительно паша, возможно эмир. Перья, которые вы описываете, имеют право носить только высшие военные чины. Однако я даже предположить не могу, что настолько высокопоставленная особа могла делать в Голландии.

– А мог ли это быть один из янычар? – поинтересовался Полиньяк.

Челеби слабо улыбнулся:

– Вы намекаете на весьма распространенную среди гяуров теорию о том, что янычары играют в свою собственную игру, что будто бы истинные правители в Стамбуле – это они, и так далее. Разве не так? И вы полагаете, что они планировали заговор с этим вашим Челоном?

– Эта мысль действительно приходила мне в голову.

– Понимаю. Но вы ошибаетесь. Во-первых, потому что корпус янычар целиком и полностью предан султану. Янычарского заговора не существует. Это ложь, которую пытаются распространить Габсбурги и венецианцы. И, во-вторых, потому, что этот тюрбан, если вы правильно его описали, не может быть на голове у командующего янычар, а скорее на голове сипахи. Это вроде офицеров кавалерии, шевалье.

– Понимаю.

Челеби слегка склонил голову набок:

– Я слышал, что один из членов группы заговорщиков находится на нашей территории? Это из-за него мы встречаемся здесь, а не в Стамбуле?

– Да. Речь идет о еврее по имени Давид бен Леви Кордоверо. Он – шпион Челона в Турции. Они обмениваются зашифрованными письмами.

– Которые Париж уже расшифровал, я полагаю.

– К сожалению, пока нет, месье. Поэтому я полагаю, что лучше всего провести суровый допрос этого еврея.

Эмиссар кивнул:

– Понимаю. В таком случае за работу.

* * *

От Броди Челон получил описание Чемаат-и-Гебран и Лиман-и-Измир, еврейских кварталов Смирны. По пути туда он размышлял над тем, каким образом ему лучше всего найти Давида Кордоверо. И чем больше он думал об этом, тем лучше понимал, что знает о своем друге по переписке очень мало, по крайней мере о его жизни. Он знал, что Кордоверо интересуют работы итальянцев по астрономии, его особый способ записи формул. Он знал, что, кроме турецкого и латыни, еврей говорит по-гречески, по-арабски и немного по-итальянски. Но женат ли Кордоверо? Есть ли у него дети? Какого цвета у него глаза?

Подобные детали никогда особенно не интересовали его, однако теперь очень сильно помогли бы. Кроме того, ему пригодился бы совет Пьера Бейля, который первоначально и порекомендовал ему Кордоверо. Не доводилось ли его знакомому из Роттердама встречаться с этим евреем? В положительном ответе Овидайя сомневался.

Известно ему было следующее: Давид бен Леви Кордоверо был сефардом, испанским евреем, семья которого родом из Кордовы. В ней был, и об этом он знал от Бейля, целый ряд знаменитых ученых, астрономов и каббалистов. Кордоверо было лет пятьдесят или больше – по крайней мере, такой вывод можно было сделать из того факта, что еще в 1670-х годах он публиковал труды по al-ğabr, арабской методике счета. Кроме того, из многочисленных публикаций Кордоверо по арифметике и астрономии, циркулировавших в «République des Lettres», Овидайя полагал, что может сделать вывод: его корреспондент – человек зажиточный. В противном случае еврей не смог бы так серьезно сосредоточиться на работе ученого. Ведь речь шла не только о написании трактатов, которых у Кордоверо было немало, но и об их качестве; если верить Бейлю, он переписывался с Галлеем и Кауфманном, а также с Лейбницем и Бернулли.

Поэтому у Овидайи сложилось представление о человеке, несколько похожем на его друга Бейля: уже не юноша, очень умный и в высшей степени начитанный, финансово независимый, предположительно неженатый. Вероятно было и то, что Кордоверо знали его братья по вере, поэтому Овидайя был уверен, что сумеет найти его.

Оказавшись в еврейском квартале Смирны, он начал расспрашивать местных жителей. Он задал вопрос торговцу рыбой, хозяину таверны и нескольким ремесленникам, однако никто не смог ему помочь. Никто никогда не слышал ни о каком Давиде бен Леви Кордоверо. Возможно, он пришел не в тот квартал. Возможно, евреи Лимана не сефарды, а ашкеназы или романиоты. Он слишком мало разбирался в одеждах различных групп, чтобы судить наверняка. Потратив два часа на тщетные поиски Кордоверо, он отправился во второй еврейский квартал под названием Чемаат. Однако и там люди лишь качали головами.

Обессиленный Овидайя опустился на скамью напротив таверны. Глядя на расположенную перед ним небольшую площадь, он обратил внимание на старика, который шел по улице, прихрамывая и опираясь на палку. Старик был седым как лунь и сильно напоминал Мафусаила. Ему было далеко за семьдесят. В голову Овидайе пришла идея. Он подошел к старику, поклонился. Тот заморгал и произнес что-то на языке, напомнившем ученому португальский.

– Français?[82] – спросил его Овидайя.

Старик покачал головой.

– Loquerisne linguam latinam?[83]

Старик усердно закивал.

– Простите, что помешал, почтенный. Здесь, в Смирне, я ищу одного из ваших братьев по вере, однако не знаю, где его найти. Полагаю, вы знаете все достойные еврейские семейства в городе?

– Да, верно. Кого же вы ищете?

– Члена семейства Кордоверо, – ответил Овидайя и заметил, что старик тут же помрачнел.

– Нет больше в Смирне Кордоверо, – ответил он.

– Неужели? Но один-то уж точно должен быть. Я читал некоторые его труды. Его зовут Давид бен Леви Кор…

Не успел он произнести имя полностью, как старик сплюнул себе под ноги. На лице его читались ярость и отвращение. Старик отвернулся и пошел прочь. Овидайя побежал за ним.

– Что случилось? – спросил он, но старик не обращал на него внимания. – Что с Кордоверо?

Старик на миг остановился и выплюнул одно-единственное слово:

– Херем![84]

Он отвернулся и пошел прочь. Все попытки вытрясти что-то из старика были тщетны, поэтому Овидайя отпустил его с миром и огляделся по сторонам. Оказалось, что за этой сценой наблюдали. Несмотря на то что он не видел глаз, смотревших на него сквозь щели в ставнях и приоткрытых дверях домов на площади, ученый знал, что они там, поэтому решил больше не испытывать судьбу. Лучше всего будет вернуться во франкский квартал.

Что-то подсказывало ему, что быстрее всего это можно сделать, если пойти в сторону церковной башни, возвышавшейся в некотором отдалении. Путь отличался от того, каким он пришел сюда, поэтому он глядел в оба и не опускал руки с эфеса шпаги. Проходя мимо здания, похожего на синагогу, он на миг остановился. Что ж, он предпримет еще одну, последнюю попытку, а затем смирится с потерей своего загадочного товарища по переписке. Правой рукой он постучал в дверь синагоги. Сначала ему никто не открывал, и только после третьей или четвертой попытки он услышал звук отодвигаемого засова. Открылось небольшое окошко, в котором показалось лицо раввина.

– Добрый день. Что вам угодно? – поинтересовался мужчина.

– Я ищу члена вашей общины.

– Мы не даем чужакам информации о своих.

«Особенно если чужак – гой», – подумал Овидайя.

– Прошу прощения, почтенный равви, но я не пришел бы к вам, если бы не оказался перед неразрешимой загадкой.

– И в чем же она заключается?

– Человек, которого я ищу, – знаменитый еврейский ученый из Смирны. Его труды известны даже в Амстердаме и Париже. Но здесь его никто не знает, точнее, мне кажется, никто не хочет его знать.

– Таких людей в Смирне нет.

– Но…

– Я знаю всех знаменитых еврейских ученых с берегов Эгейского моря, уж поверьте мне, месье…

– Челон. Овидайя Челон. Человека, которого я ищу, зовут Кордоверо.

Несмотря на то что раввин не стал плеваться, в отличие от старика, однако в глазах его Овидайя прочел то же отвращение. Затем мужчина пробормотал:

– Теперь понимаю. Подождите минутку.

Вскоре после этого они сидели в пристройке синагоги. Раввин, представившийся именем Йозеф Ларедо, листал толстенный реестр общины. Овидайя терпеливо ждал, попивая шерри, предложенное ему раввином.

– Я могу вам кое-что о нем рассказать. Именно потому, что вы – не еврей.

– Объясните.

Раввин мгновение смотрел на него, а затем негромко произнес:

– Херем.

Опять это слово. Овидайя спросил у раввина, что оно означает.

– Оно означает, что Давида бен Леви Кордоверо изгнали из общины.

– Кордоверо экскоммуницировали?

– Да, примерно так. После изгнания он перестал быть одним из нас. Преступление Кордоверо было настолько тяжким, что всем членам общины было запрещено общаться с ним. Вот что я имел в виду, когда сказал, что могу говорить с вами о нем, поскольку вы гой. В разговорах друг с другом мы этого имени не называем.

– Что, ради всего святого, он натворил?

– Он читал многие труды безбожных франкских философов, и они отравили его разум и душу. Возможно, вам знакомы некоторые из них: Бэкон, Декарт, Спиноза.

– Я слышал о них, – ответил Овидайя.

– На основании их идей он разработал свои собственные безумные теории. Кордоверо утверждал, что душа не бессмертна; что Господь Авраама, Исаака и Якова, вероятно, никогда не существовал, – голос раввина дрожал от волнения, – и что поэтому законы иудейские чтить больше не нужно.

Овидайя и не знал, что Кордоверо выступает приверженцем настолько радикальных утверждений. С другой стороны, удивлен он не был. То, о чем с таким отвращением рассказывал раввин, давно уже стало предметом модных бесед в салонах Амстердама и Лондона. Повсюду рассуждали о доказательствах существования Бога и тому подобном. Это не считалось ни поводом для скандала, ни ересью – обычные натурфилософские дискуссии. Однако это мнение он предпочел оставить при себе, лишь пригубив в очередной раз шерри.

– А где сейчас Кордоверо?

– Там, куда попадают безбожники.

– Значит, уже не в еврейском квартале?

Раввин удивленно поглядел на него:

– После того как был произнесен херем, насколько мне известно, Кордоверо жил в доме во франкском квартале. А теперь он дожидается шеола.

– Чего дожидается?

– Ада.

– Вы хотите сказать, что он мертв? Но давно ли?

Раввин нахмурился:

– Вот уже более десяти лет.

* * *

Марсильо покачал головой:

– Мертв уже много лет? А с кем же вы переписывались все это время?

Овидайя провел руками по лицу.

– Хороший вопрос.

Они сидели во внутреннем дворике постоялого двора, маленьком оазисе с фонтаном и фиговыми деревьями, увешанными спелыми фруктами. Вермандуа сорвал несколько и уже было собирался разделать их кинжалом и съесть. Присутствовали также Жюстель, Янсен и графиня. Овидайя созвал небольшое совещание, не зная, как поступить в такой ситуации.

– Кто-то выдает себя за Кордоверо, – пробормотал Жюстель. Вермандуа презрительно покосился на него.

– До этого мы и сами додумались, – заявил он и откусил половину инжира.

Графиня попросила:

– Расскажите еще раз, как вы познакомились с этим евреем.

– О нем мне рассказал мой давний друг, Пьер Бейль. Сказал, что для нашего предприятия Кордоверо – неоценимый ресурс. Сказал, что знает его более двадцати лет. Что Кордоверо очень хорошо умеет хранить тайны и достоин доверия. До того момента я никогда с ним не общался, однако читал его труды, время от времени публиковавшиеся в «Nouvelles» или «Acta». Мой друг составил рекомендательное письмо Кордоверо и таким образом познакомил нас. С тех пор мы регулярно переписываемся с ним.

Вермандуа наклонился вперед:

– Но вы его никогда не видели?

– Нет.

Янсен фыркнул:

– Вы открыли подробности нашей миссии еврею, которого даже не знаете?

Овидайя покачал головой:

– Я сказал лишь то, что ему нужно было знать, чтобы достать для нас пропуска, карты и кое-что еще. Он знает, что мы собираемся похитить кофейные растения, однако не знает, как и когда.

Вермандуа поднялся:

– Нужно действовать быстро, пока еще не поздно.

– Что вы задумали? – спросил Овидайя.

– Этот раввин сказал, что Кордоверо жил на улице франков. Нужно как можно скорее найти этого мнимого маррана, или кто он там.

– Я бы предложил как можно скорее отчалить, – возразил Янсен.

Марсильо покачал головой:

– Нет, Луи прав. Возможно, Кордоверо уже раскрыли или за ним наблюдают и он не может встретиться с нами из соображений безопасности. Однако он может с равным успехом вести двойную игру. Возможно, он как раз сейчас продает нас туркам или французам. Мы не можем просто уехать, ничего не выяснив и оставив за спиной такую опасность.

Овидайя кивнул. Скорее всего, генерал прав. Кроме того, желание встретиться с Кордоверо лицом к лицу только возрастало.

– Тогда давайте искать его. У нас есть часа три или четыре до наступления темноты, а Франкская улица очень длинна.

Они разделились, чтобы не привлекать к себе внимания. Если раввин сказал правду и настоящий Кордоверо действительно жил где-то на Франкской улице, то это лучшее, что у них есть. Выйдя из трактира, они разошлись в разные стороны. Скорее всего, здесь было не слишком много евреев, живших за пределами своих кварталов на населенной почти одними представителями Запада улице. Поэтому можно было надеяться на то, что по крайней мере некоторые из старожилов улицы вспомнят Кордоверо. Они стучали в каждую дверь. Овидайя пошел на запад, по другой стороне улицы шел Жюстель. Вермандуа и Марсильо, отправившихся на восток, они давно потеряли из виду. Янсен и графиня в поисках участия не принимали, занявшись вместо этого приготовлениями к быстрому отъезду.

Овидайя был в пути уже целый час. Он говорил с оружейниками, книготорговцами, пекарями и моряками, но никто не знал Кордоверо, который живет или жил когда-то на улице Франков. Старый генуэзский купец, живший в маленьком домике в конце улицы, даже Святой Девой поклялся, что никогда здесь не было евреев. Расстроенный, Овидайя пустился в обратный путь. Увидев выходившего из дома на противоположной стороне улицы Жюстеля, ученый спросил его:

– Ну что?

– Никакого Кордоверо. Никаких евреев, никаких даже криптоиудеев[85] или конверсо[86].

Они молча пошли обратно в сторону постоялого двора. Не успели они проделать и половины пути, когда увидели мчавшегося им навстречу графа Вермандуа. Казалось, он бежал всю дорогу. С локонов его градом стекал пот, рубашка промокла до нитки.

– Вы что-то нашли? – крикнул Овидайя.

– Да, нашли, – с трудом переводя дух, произнес француз, – идите скорее сюда.

Вермандуа пояснил им, что до искомого дома примерно триста футов, он находится неподалеку от церкви Святого Поликарпа. Однако вместо того, чтобы вести их прямо туда, он решил сначала зайти на постоялый двор.

– А вы не хотите рассказать нам для начала, что… – начал Жюстель.

– Потом. Идите за мной.

Оказавшись в гостинице, Вермандуа направился в комнату Марсильо и открыл дверь. Когда они вошли, он снова запер ее за собой. Выпив немного воды из графина, он подошел к дорожному сундуку, где лежали вещи Марсильо. Покопавшись в нем немного, он достал несколько пистолей, порох, свинец и кинжалы. Раскладывая оружие на столе, он произнес:

– Марсильо нашел одного парня. Он из семьи марранов, конверсо, и он знал вашего Кордоверо.

– Что еще?

– Он действительно жил в доме на улице Франков, однако очень уединенно. Конечно, никто больше не хочет иметь дела с евреем, однако отец этого конверсо был одним из немногих, кто время от времени перебрасывался парой слов с Кордоверо и его семьей.

– У него была семья?

– Судя по всему, да. Еще этот человек сказал, что в доме все еще кто-то живет. По ночам там горит свет. Однако, если верить Марсильо, он не знает, то ли это потомки Кордоверо, то ли кто-то другой.

– Этот человек мог подтвердить, что Кордоверо действительно мертв?

– Нет. Но он считал это вполне вероятным. В какой-то момент Кордоверо перестал показываться на людях. Если он еще жив, ему уже далеко за восемьдесят.

– Вы обследовали дом Кордоверо? И зачем вы вооружаетесь так, словно собираетесь драться?

Вермандуа внимательно поглядел на него. Его подкрашенные ярко-красным цветом губы сузились.

– Поблизости Марсильо видел двух янычаров. Он предполагает, что они оказались там не случайно. Возможно, нас кто-то опередил.

– А что теперь, граф? – поинтересовался Жюстель.

– Скоро стемнеет, самое позднее через час. Потом я проберусь в дом Кордоверо, чтобы янычары не заметили меня.

– Хорошо, – произнес Овидайя, беря один из лежавших на столе пистолетов. – Я пойду с вами.

– Лучше занимайтесь расшифровкой чего-нибудь, а вламываться в дом предоставьте эксперту.

Овидайя покачал головой:

– Это из-за меня мы оказались в столь ужасной ситуации.

– Пожалуй, так и есть. Однако сейчас не время для широких жестов.

– А если вы найдете в доме что-то такое – письма или документы, – как вы узнаете, имеют ли они какое-то значение? Я много месяцев переписывался с этим человеком, я знаю его шифры. Без меня вы не узнаете, что искать и какой материал нужно при случае уничтожить.

Вермандуа вздохнул:

– Ну ладно. Пойдем вдвоем. Надеюсь, вы не боитесь высоты.

– Ни капли, – ответил Овидайя. Это была ложь, но разве у него был выбор?

* * *

Когда они оказались у дома Кордоверо, было уже темно. Дом представлял собой заброшенное трехэтажное здание, которое когда-то давно, судя по всему, было белым. Голубые ставни на первом этаже были заперты, то же самое было и с верхними. Овидайя хотел остановиться и внимательнее рассмотреть дом, однако Вермандуа потащил его дальше, до угла следующего дома. За ним их уже ждал Марсильо.

– Что с янычарами? – спросил у генерала Вермандуа.

– Они все еще неподалеку. Двое из них полчаса назад вошли в горшечную мастерскую напротив и оттуда не выходили. Скорее всего, они просто осторожно наблюдают за входом в дом.

– В доме кто-то есть? – спросил Жюстель.

– Света не видно. Однако, поскольку ставни закрыты, сложно сказать, есть внутри кто-то или нет. Возможно, окна занавешены изнутри.

Вермандуа кивнул:

– Ждите здесь.

– Мы же собирались идти вместе, – возмутился Овидайя.

– Так и будет, но позвольте мне сначала выяснить, как пробраться туда незамеченными.

И с этими словами он скрылся в темноте. Поскольку им показалось, что будет слишком глупо стоять в переулке втроем, Марсильо и Жюстель направились в таверну, находившуюся примерно в тридцати ярдах от дома. Они устроились на скамье перед трактиром, с которой отлично просматривалась вся улица. Овидайя спрятался в подъезде соседнего дома. Вечер был теплым. Несмотря на близость моря, было душно, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Весь день он слышал чириканье маленьких птичек. Они гнездились в фиговых деревьях, которые росли в Смирне на каждом шагу. Теперь все затихло. Интересно, они смолкают каждый вечер с наступлением темноты? Бродячие собаки, стаями слонявшиеся по улицам Смирны, словно испарились. Может быть, отсутствие животных – признак надвигающейся опасности? Овидайя мысленно отругал себя за глупое суеверие. Наверняка всему есть научное объяснение.

Он поглядел на часы. Вермандуа не было уже более четверти часа, и ученый начинал волноваться. С француза станется вломиться в дом в одиночку, хотя они договаривались о другом.

Поскольку делать ему было нечего, Овидайя мысленно просматривал корреспонденцию, которой обменивался с Кордоверо – нет, не с ним, ну да ладно, – на протяжении многих месяцев. В ней они беседовали о многих вещах, не имевших отношения к их миссии: например, недавно – об опубликованной одним англичанином по фамилии Ньютон новой интерпретации кеплеровских законов, об алхимических методиках для изготовления благородных металлов, о (по его мнению) неоспоримых преимуществах английской кухни, о (по их обоюдному мнению) ослиной политике венецианцев. Благодаря прекрасной памяти Овидайя мог слово в слово воспроизвести каждое письмо. И теперь мысленно проверял их на предмет подозрительных деталей, на основании которых третье лицо могло понять, что он задумал. Чтобы кто-то другой мог действительно как-то использовать кучку по-настоящему важных писем, предполагалось, что сначала он сможет расшифровать нерасшифровываемый шифр Овидайи, что было крайне маловероятно.

Из переулка до его ушей донесся какой-то звук. Он услышал шаги. Овидайя нащупал двуствольный пистолет, спрятанный под его камзолом, и крепко сжал рукоять. Однако это оказался всего лишь граф Вермандуа, легкой походкой шедший по улице, словно совершая вечернюю прогулку. Поравнявшись с Овидайей, он остановился.

– Мы войдем туда сзади. Там есть небольшой сад, окруженный стеной. Марсильо и Жюстель еще немного подождут в таверне, а затем пойдут на судно.

– А янычары?

– Наблюдают только за фасадом. Скорее всего, потому, что ворота заднего двора, ведущие на улицу, закрыты на очень хороший замок.

– И как вы собираетесь его открыть?

– С помощью очень хорошей отмычки.

Овидайя кивнул и последовал за графом. Они обошли дом Кордоверо, и с противоположной стороны действительно обнаружился двор с высокой, обвитой плющом оградой. Вермандуа остановился перед тяжелыми воротами из кованого железа. Вынув из кармана отмычку, он принялся возиться с навесным замком. Вермандуа не преувеличивал. С первого взгляда было ясно, что речь идет о первоклассном замке западного образца, вроде тех, которыми пользуются зажиточные дворяне для запирания сундуков с драгоценностями. На нем совершенно не было следов ржавчины, и он был в значительно лучшем состоянии, нежели особняк, который он защищал.

Послышался щелчок, и ворота распахнулись. Мужчины поспешно вошли во внутренний двор и закрыли их за собой. В маленьком саду обнаружились колодец, несколько грядок, а также цветочных клумб, пребывавших в жалком состоянии. Не похоже было, чтобы кто-то ухаживал за садом. Вермандуа направился к задней двери дома. Испробовав разные отмычки, он выругался.

– Не подходят? – спросил Овидайя.

– Дело не в замке. Скорее всего, внутри засов. Попробую через окно.

И, прежде чем Овидайя успел что-то возразить, француз уже поставил одну ногу на подоконник, а вторую – на металлическую ручку деревянной ставни. Не успел ученый и глазом моргнуть, как Вермандуа уже стоял на узком верхнем крае ставни и держался за подоконник второго этажа. Выглядел этот маневр достаточно просто, однако Овидайя знал, что впечатление в данном случае обманчиво. Он никогда не сможет попасть в дом таким же способом, а попытавшись, скорее всего, переломает себе кости.

Однако, судя по всему, ему лезть никуда не придется. Вскоре Луи де Бурбон уже стоял на подоконнике, открыл одну из ставен и принялся возиться с окном. А затем исчез. Вскоре после этого Овидайя услышал, что с внутренней стороны двери отодвинули засов. Граф открыл дверь и слегка поклонился:

– Вуаля!

– Вы никого не встретили? – прошептал Овидайя.

– Почти никого. Разве что дюжину янычар. Я всех их перебил.

– Очень смешно.

– Благодарю. При дворе мое свежее чувство юмора было в большом почете.

Вермандуа отвернулся и жестом пригласил Овидайю следовать за собой. Изнутри дом выглядел несколько лучше, чем снаружи, хоть и не намного. Он казался старым и запущенным, у его обитателей давным-давно не осталось денег на ремонт. Плитка на полу во многих местах растрескалась, персидские ковры износились. И вместе с тем здесь было слишком чисто для нежилого дома, не было характерного затхлого запаха и толстых слоев пыли. У входа на верхний этаж висела большая картина маслом, на которой был изображен некий город, возможно Кордова. Овидайя остановился, чтобы рассмотреть картину внимательнее, однако Вермандуа потащил его за собой.

– Сначала проверим все двери на первом этаже, – прошептал он. – А затем будем пробираться наверх.

Как только они закрыли заднюю дверь, стало темно. В дом практически не проникал свет от соседних зданий. Вермандуа зажег свой потайной фонарь и открыл его ровно настолько, чтобы не приходилось двигаться на ощупь. Если света будет слишком много, его, скорее всего, заметят с улицы.

На первом этаже были небольшой салон, кухня и столовая. Последняя была не слишком хорошо наполнена, однако ею явно пользовались. Здесь кто-то жил. Но если это не Кордоверо, если это не может быть Кордоверо, то кто же это? Они стали осторожно подниматься по лестнице. Поразительно, но для деревянной лестницы она почти не скрипела. Возможно, она не скрипнула бы вообще, если бы по ней поднимался один Вермандуа – этот человек двигался бесшумно, словно лондонская портовая кошка, чего нельзя было сказать об Овидайе. Дойдя до верхней ступеньки, они остановились и прислушались, затаив дыхание. По-прежнему ни звука. Обитатель или обитатели дома ушли либо спали.

Они стали медленно двигаться дальше, открывая дверь за дверью. Здесь обнаружилась ванная, в которой, кроме кувшина, стояло кресло-туалет и горшок; еще спальня, где были только пустая кровать и шкаф. Вермандуа собрался уже было идти дальше, однако Овидайя решил сначала заглянуть в шкаф. В нем обнаружилась простая одежда, по большей части черного цвета. На первый взгляд все это напоминало одежду голландских горожан, однако, присмотревшись внимательнее, ученый заметил, что кружева и покрой немного не совпадают. Овидайя сделал ставку на испанского торговца, скорее всего не очень зажиточного. Затем он решил заглянуть в ящики. В них лежали женское белье и сложенное платье. Испанец жил не один. Судя по всему, у него была подруга.

Когда он вышел из спальни, Вермандуа уже открыл следующую дверь. Овидайя увидел, что находившееся в ней произвело впечатление на графа, поскольку тот в изумлении застыл на пороге. Овидайя подошел ближе. В третьей и последней комнате на этом этаже скрывалась внушительных размеров библиотека. Все стены были уставлены книгами, в центре комнаты возвышался огромный дубовый письменный стол, полностью покрытый бумагами. На треноге у окна стоял телескоп. Закрыв за ними дверь, Вермандуа указал на тяжелые бархатные шторы на окнах. Овидайя попытался как можно более бесшумно закрыть их, чтобы граф мог сильнее открыть фонарь.

При свете они увидели, что в кабинете царит беспорядок. Однако, судя по всему, это было не его обычное состояние. На большинстве полок книги стояли ровно, а в привычке складывать на столе бумаги за кажущимся хаосом Овидайя разглядел склонного к упорядочиванию человека, сложившего письма и труды по определенной системе. Однако некоторые книги лежали на полу, одна чернильница была перевернута, образовав на разложенной карте Леванта немного к востоку от Бейрута новое внутреннее море.

– Кто-то обыскивал эту комнату, – прошептал Овидайя.

– Похоже на то, – отозвался Вермандуа. – Вы можете что-то сделать со всеми этими бумагами?

Подойдя к письменному столу, Овидайя осмотрел разложенные на нем труды. Здесь были старая копия «Меркур Галант», «Гачета де Мадрид» и разные сочинения. Рядом лежала открытая книга, которая в Лондоне была и у него самого, «Космография Блау». Он сразу узнал эту книгу по картам, однако, к своему огромному удивлению, обнаружил, что это издание на арабском. Кроме того, под столешницей был большой ящик, и ученый выдвинул его. В нем обнаружилась толстая пачка трактатов: «Magneticum naturae regnum sive disceptatio physiologica», «Ars magna lucis et umbrae», «Sphinx mystagoga» и так далее. Просматривая их, Овидайя расстроился. Речь шла исключительно о трактатах Афанасия Кирхера[87]. Псевдоученый-иезуит пытался по поручению папы создавать натурфилософию, созвучную с учением Церкви. Вместе с другими учеными Овидайя целыми вечерами развлекался, читая трактаты Кирхера, содержимое которых было совершенно неслыханным. Однако безумные идеи этот Кирхер нес с величайшей серьезностью, что делало ситуацию еще более комической. Так, например, иезуит утверждал, что сила притяжения определенных металлов друг к другу обуславливается не магнетизмом, а силой любви. Вопреки всем фактам, он пытался доказать, что Солнце все же вращается вокруг Земли. Кроме того, Кирхер создал партитуру, которая будто бы способна была нейтрализовать яд тарантула. Все это представляло собой схоластическую бессмыслицу худшего сорта, и Овидайя был потрясен тем фактом, что его корреспондент занимается такими вещами. А затем в голову ему пришла идея. Он вынул из ящика трактаты Кирхера. Оказалось, что под ними ящик обклеен кожей. Он убрал и ее. Под ней обнаружилась неприметная стопка вощеной бумаги, скрепленной ниткой. Расшнуровав ее, Овидайя увидел стопку писем. Эти письма были ему знакомы, поскольку написал их он сам. Кто-то разгладил их и тщательно сложил по порядку получения. Сверху лежали рисунки, временами содержавшиеся в письмах. Овидайя поспешно сложил письма и спрятал в карман камзола.

– Это улика? – поинтересовался Вермандуа.

– Да, по крайней мере большая часть. А сейчас я хотел бы еще немного осмотреться в этой восхитительной библиотеке.

Граф закатил глаза:

– Делайте, что считаете нужным, но побыстрее. Не стоит переоценивать наше везение.

Овидайя собрался было осмотреть первую полку, когда глухой звук заставил его вздрогнуть. Казалось, он доносился из комнаты над библиотекой. Прижав палец к губам, Вермандуа знаком сообщил Овидайе, что пора уходить. Стараясь не шуметь, они вышли из кабинета. Они были уже на лестнице, когда услышали донесшийся сверху еще один звук, который наверняка издал человек. Он был похож на сдавленный крик. Овидайя взглянул на графа. Тот энергично покачал головой и указал вниз. Овидайя вынул пистолет и стал подниматься по лестнице на третий этаж.

Поднявшись наверх, он повернул в сторону, откуда доносились звуки. Перед ним оказалась тяжелая запертая дубовая дверь. Держа в руках пистолет, он подкрался ближе. Краем глаза он увидел, что Вермандуа пошел за ним и тоже достал оружие. Овидайя приставил ухо к двери и услышал голоса.

– Спрашиваю вас в последний раз. Где сейчас этот человек? – спросил кто-то по-французски, однако со слабым славянским акцентом. Может, татарин?

Ответом было бормотание, настолько тихое, что слов Овидайя не разобрал.

– Вы тратите свое время, – произнес второй голос. – Думаю, нам пора перейти к более грубым методам.

– Несмотря на то что он практически дитя? Что ж, возможно, вы правы. Но не здесь. Мы сделаем это в Кадифекале.

– Как вам угодно.

– Подождите немного, я сообщу своим людям.

Овидайя услышал приближающиеся шаги и отпрянул. Вот только не успел он найти, где спрятаться, как дверь распахнулась. В дверном проеме стоял турок в высоком белом тюрбане. Больше он ничего рассмотреть не успел, поскольку яркий свет, хлынувший из комнаты в коридор, ослепил его. Овидайя нажал на курок. Ему показалось, что осман удивился, когда прогремел выстрел. Звук показался Овидайе невообразимо громким. Стоявший всего футах в трех от него мужчина словно попятился обратно в комнату, затем споткнулся и рухнул навзничь. Судя по всему, он попал турку в руку. Вероятнее всего, этот человек выживет, однако пока что выведен из строя. Лежа на полу, он жалобно скулил, держась за раненое плечо.

Пока Овидайя осознавал все это, рядом с ним что-то просвистело, скорее всего пуля. Мужчина не был уверен, вылетела ли она из ствола пистолета Вермандуа или же из пистолета, который наставил на него второй из находившихся в комнате мужчин. Он как раз появился в дверном проеме и удивительным образом оказался похож не на турка, а на французского дворянина. Возможно, он был солдатом. На это указывал камзол без рукавов с белым крестом. Мушкетер? Лицо этого человека было изуродовано, возможно оспой или вследствие боевого ранения. Кто-то крикнул что-то по-турецки. Француз отступил в сторону и снова исчез из поля зрения Овидайи. Он понимал, что тоже должен двигаться, однако ноги словно приросли к полу.

Овидайю оттолкнули в сторону: в комнату ворвался Вермандуа. Теперь Овидайя тоже сделал несколько робких шагов вперед. Наверное, нужно было обнажить шпагу и броситься вслед за Вермандуа, однако вместо этого он двигался очень медленно. Теперь он смог заглянуть в комнату и от увиденного снова впал в ступор.

Он увидел человека, сидевшего у противоположной стены и привязанного к стулу. На нем были купеческие одежды, похожие на те, что он видел в шкафу на втором этаже. Коротко остриженная голова опущена, по правому виску стекает кровь. Затем он поднял голову, их взгляды встретились.

У молодого человека были очень короткие волосы, ему было едва ли больше восемнадцати. Щеки покрывала темная щетина. Лицо у него было оливковым, а глаза – темно-карими. По взгляду парня Овидайя понял, что тот знает, кто он. Сколько он простоял так, как вкопанный, сказать сложно. В дальней части комнаты слышались звуки, которые нельзя спутать ни с чем: дуэт двух шпаг. Однако Овидайя смотрел только на сидевшего на стуле человека. У него были очень мягкие, почти женственные черты лица, высокие скулы, аккуратный нос и темные черные брови. И одна из них поползла вверх.

– Да, примерно так я и представлял себе своего корреспондента, – произнес звонкий голос.

– Что? Что вы сказали? – пробормотал Овидайя.

– Немного мечтателен. Не очень практичен.

– Сэр?

– Да развяжите же меня наконец!

Овидайя кивнул и направился к стулу. Справа от них Вермандуа как раз пытался загнать своего противника в угол, и это графу вполне удавалось, однако он весь был в поту и мелких порезах на руках и лице. Второй мужчина, судя по всему, сражался с ним на равных. Увидев, что Овидайя собирается освободить пленника, мушкетер произвел яростный выпад.

– Челон! – проревел он. – На этот раз вам от меня не уйти! – Было видно, что Вермандуа с трудом сдерживает разъяренного фехтовальщика. Опустившись на колени рядом со стулом, Овидайя обнажил кинжал.

– Вы знакомы? – поинтересовался юноша.

Овидайя покачал головой:

– Никогда в жизни не видел этого джентльмена.

Когда он резал веревки, руки его дрожали. Концы веревок упали на пол. Когда юноша поднялся, ученый услышал вздох.

– Однако он, кажется, знает вас. Его зовут Полиньяк, насколько я понял.

– Мне гораздо интереснее, как зовут вас.

– Кордоверо. Но как нам отсюда выбраться? В чем состоит ваш план?

– Что ж, я… мы думали…

– Батюшки! Дайте сюда.

И не успел Овидайя и слова сказать, как Кордоверо выхватил у него пистолет. Взведя второй курок, он направился к обоим французам, которые продолжали яростно сражаться.

– Бросьте шпагу, месье, – крикнул Кордоверо.

Полиньяк оскалился:

– Мушкетеры никогда не сдаются!

Вместо ответа Кордоверо спустил курок. Но, несмотря на всю горячность молодого испанца, он, судя по всему, имел мало опыта в обращении с огнестрельным оружием. Уже по тому, как он держал пистолет, Овидайя понял, что выстрел пролетит мимо цели. И действительно, пуля вошла в раму одной из картин, висевших за спиной мушкетера. Во все стороны полетели щепки и обрывки покрытого красками холста. Но выстрел на миг отвлек Полиньяка, и Вермандуа не упустил шанса. Увидев брешь в защите противника, он всадил шпагу глубоко ему в плечо. Взвыв, Полиньяк рухнул на колени. Быстрым движением Вермандуа обезоружил его и оттолкнул шпагу мушкетера в сторону.

Затем граф отступил на несколько шагов назад и поклонился:

– Сдается мне, вы обезоружены, месье. Однако обстоятельства не позволяют продолжить наш с вами приятный танец. В другой раз, когда силы будут равны.

И, прежде чем Полиньяк успел что-то ответить, Вермандуа пнул его в грудь с такой силой, что мушкетер упал, ударился головой об пол и потерял сознание. Все это время Овидайя по-прежнему стоял неподвижно. Вдалеке он услышал рокот. Быть может, это пушки? Ему показалось, что пол закачался у него под ногами. Кружилась голова. Возможно, пуля пролетела все же значительно ближе, чем он поначалу предполагал.

Вермандуа поглядел на потолок, с которого в нескольких местах посыпалась штукатурка.

– Что, черт возьми… – начал он.

– Небольшое землетрясение, только и всего, – воскликнул Кордоверо.

Граф подошел к ним. Казалось, он смотрел только на Кордоверо.

– Будь я проклят, – пробормотал он. Затем провел рукой в перчатке по щеке Кордоверо и отвел ее. Его пальцы оставили светлую полоску в том месте, где только что была щетина.

– Так я и знал! Баба! – воскликнул он.

– Ч… что? – пролепетал Овидайя. Ему все больше казалось, что он спит и видит странный сон.

– Ханна Кордоверо, – произнесла та, – очень приятно. А теперь идем? У нас нет времени, нам нужно уходить отсюда!

Вермандуа кивнул. Овидайя почувствовал, что оба подхватили его под руки, а затем побежали. Они сбежали по лестницам, через небольшой внутренний дворик, в переулок. Отовсюду слышались крики. Ученому снова показалось, что земля движется у него под ногами. Они бежали за Кордоверо по хитросплетениям переулков и переходов. Уже через несколько минут Овидайя понял, что не знает, где они оказались. Рукой он поискал письма, которые убрал в карман камзола, однако их там уже не было. Он попытался сказать об этом другим, однако никто его не слушал. Они бежали вперед. Ему показалось, что они движутся по направлению к гавани. Он споткнулся, перед глазами заплясали искры.

– Где оно? Овидайя! Овидайя Челон!

– Что? Что, простите?

– Ваше судно. Где оно? – спросила Кордоверо.

– Неподалеку от здания начальника порта.

– Хорошо. Оно готово к отплытию?

– Да. Думаю, да.

И они побежали дальше. Добежав до набережной, Овидайя попытался сориентироваться. «Праведный путешественник» стоял с поднятыми парусами самое большее в трех сотнях ярдов от них. Однако это с тем же успехом могли быть три сотни миль, поскольку между ними и судном находилась добрая дюжина турецких солдат в характерных белых шапках – янычары.

Кордоверо грубо выругалась по-испански. Они выглянули из-за угла дома. Кажется, пока элитные солдаты их не увидели. Держа на плечах мушкеты, они, судя по всему, чего-то ждали. Овидайя вынул из кармана подзорную трубу, раскрыл ее и направил в сторону «Путешественника». На верхней палубе стоял Янсен, отдавая приказы. Было видно, что он собирается отчаливать. Марсильо стоял рядом с датчанином и орал на него. Видимо, они не могли договориться, сколько им еще ждать и ждать ли вообще.

– Что вы видите? – спросил Вермандуа.

– Судно готово. Но…

– Что?

Овидайя толком не знал, что ответить. Что-то было не так, и он не мог сказать, что именно. Тем временем к янычарам присоединился офицер, и все встали по стойке смирно. Если не считать солдат, в гавани было пусто, что Овидайе показалось странным. Конечно, уже был вечер, однако Смирна была важным левантийским портом, здесь постоянно причаливали и отходили суда, суета не прекращалась никогда. Но теперь он увидел, что в бухте тоже тихо, суда не входили и не выходили. Опустив трубу, он протянул ее Кордоверо. Ей хватило быстрого взгляда, затем она обернулась к мужчинам:

– Янычары объявили военное положение.

Она вернула трубу Овидайе.

– Видите те мачты на восточной оконечности гавани? Там обычно висит красный флаг с полумесяцем, рядом – аль-рая, черное знамя пророка. А третий шест обычно пустует, туда начальник порта может повесить флаг штормового предупреждения или чумы в случае необходимости.

– А теперь?

– Смотрите сами.

Овидайя поглядел в подзорную трубу. На одной из мачт висело простое красно-зеленое знамя без символов – боевое знамя османов. Рядом с ним трепетал белый вымпел, в центре которого был изображен сломанный клинок. Третий флаг был черным, с тремя красными крестами, и напоминал знамя города Амстердама.

– Я узнаю только боевое знамя гранд-сеньора, – произнес он. – Что означают остальные два?

– Вымпел – это знамя сорок девятой янычарской орты, – ответила Кордоверо.

– Что-то вроде батальона? – поинтересовался Овидайя.

– Да.

– А черный флаг с крестами?

– Означает, что входить в порт и выходить из него запрещено.

Вермандуа раздраженно засопел:

– Конечно, геральдика – весьма почтенное времяпровождение, однако, может быть, мы займемся флагами, когда будем на судне? Мы теряем время, а эти янычары в воздухе не растают. Нам следует…

Больше граф ничего сказать не успел, поскольку в этот миг земля ушла у них из-под ног. Раздался сильный грохот, низкий неестественный звук, подобного которому Овидайе никогда прежде не приходилось слышать. Он споткнулся, и оба его спутника тоже не сумели удержаться на ногах. Некоторое время он ничего не мог сделать, только лежал на земле и закрывал руками голову. Конечно, он читал труды Уистона[88], где рассказывалось о природе подземных толчков, однако эти теоретические знания сейчас помогали очень мало. Через некоторое время, возможно, всего лишь через несколько секунд, рокот прекратился. Овидайя почувствовал, что земля под ним все еще вибрирует, хотя очень слабо. Он на четвереньках пополз вперед, не сводя взгляда с янычаров. Им тоже пришлось несладко. Все они тоже упали на землю. Некоторые, судя по всему, упали в воду, другие лежали на набережной или пытались подняться на четвереньки.

Первым на ногах оказался Вермандуа.

– Я бы сказал так: сейчас или никогда.

Коротко кивнув Овидайе, он побежал, сжимая в левой руке шпагу, а в правой – пистолет. Кордоверо поглядела ему вслед.

– А он действительно мужествен.

Затем она встала и последовала за французом. Овидайя побежал за ними со всей возможной для него скоростью. Когда Вермандуа добежал до первых янычаров, те как раз собирались подняться на ноги. Один из солдат попытался схватить его за ногу, однако граф помешал ему, выстрелив противнику в грудь. Второму он рассек лицо пополам шпагой. И при всем при этом он даже не замедлил шаг. Кордоверо предприняла попытку последовать по проложенной Вермандуа дороге, однако один из янычар схватил ее за плечо и безо всяких усилий задержал. Овидайя обнажил шпагу, закричал и вонзил ее турку в спину. Какую-то долю секунды он еще пытался вытащить оружие из янычара, однако затем смирился с утратой шпаги, схватил сефардку и потащил за собой.

Земля под ногами уже успокоилась. Они бежали изо всех сил. Когда они добежали до корабля и поднялись по трапу, двое матросов перерубили последние канаты абордажными кинжалами. Тяжело дыша, Овидайя ухватился за релинг. Состояние у него было полуобморочное. Лоб весь был в крови. Интересно, это кровь его или турка? Ответа на этот вопрос он не знал. Овидайя наблюдал за тем, как судно удаляется от причала. Янычары уже поднялись на ноги. Что-то кричал офицер, и Овидайя видел, что по улицам к гавани стекаются и другие солдаты. Их были дюжины. Марсильо встал у поручней рядом с ним.

– Есть у вас склонность к драматизму, друг мой.

– Все было запланировано совсем не так, – слабым голосом отозвался Овидайя.

– А что это за паренек?

– Это Ханна бен Давид Кордоверо.

Болонец недоуменно уставился на него:

– Ханна?

– Вы не ослышались.

– Что-что? Один из самых знаменитых натурфилософов-евреев – женщина? – Марсильо звонко расхохотался и покачал головой, а затем удалился, а Овидайя остался стоять у релинга. Он видел, как янычары на берегу целятся из мушкетов – жест бессильной ярости. До солдат было около ста пятидесяти ярдов, слишком много, как он уже знал. Все это почему-то вызывало ощущение дежавю. Как и в Ницце, им удалось уйти в последний момент.

Овидайю опрокинуло и больно ударило спиной о доски. Вдалеке громыхнули мушкеты. Во все стороны полетели щепки, когда вокруг него в судно попали пули. Овидайя увидел лицо Марсильо. Массивный итальянец лежал сверху и смотрел на него так, как смотрят обычно на деревенских дурачков или иных простофиль.

– Вам что же, жить надоело? Вы что, не видели мушкетеров?

– До них было более ста пятидесяти ярдов, значит, мы были вне пределов досягаемости. Как в Ницце.

Генерал энергично покачал головой и со стоном скатился с Овидайи.

– Там, друг мой, были савойские провинциалы с французскими мушкетами. А здесь у нас янычары с турецкими мушкетами.

– В таком случае вы спасли мне жизнь. Благодарю вас.

Генерал поднялся, отряхнул щепки со своего камзола и парика.

– Всегда к вашим услугам.

«Праведный путешественник» тем временем уже вышел из зоны досягаемости мушкетов. Смирна отдалялась. В нескольких местах разгорелись пожары. Судя по всему, из-за землетрясения загорелись несколько деревянных домов. Над ними сияла уже почти полная луна, освещавшая не только бухту, но и гору Пагос и возвышавшуюся над ней крепость. Овидайе стало зябко. Как и в Ницце, возникал резонный вопрос: как поступят канониры? Очевидно, Янсен думал о том же, поскольку приказал своим людям потушить все огни на судне. Вероятно, проку от этого будет не много. Чтобы как можно скорее выбраться из бухты, нужно идти под всеми парусами. А при лунном свете белые полотнища представляли собой самую лучшую цель, которую только мог пожелать канонир.

Марсильо снова подошел к нему.

– Опять можно неплохо поспорить, верно?

– Вряд ли. На этот раз они будут стрелять.

– Я тоже так думаю. С другой стороны, я видел в порту две çektiri, турецкие галеры. При таком ветерке они нагонят нас раньше, чем мы выйдем из залива.

Прежде чем они успели развить дискуссию на этот счет, канониры на Кадифекале ответили им. Даже первый залп был очень хорош. Пять ядер упали полукругом всего в сотне ярдов от их кормы. Овидайя услышал, как что-то крикнул штурману Янсен. Вскоре после этого корабль накренился, когда они привели судно к ветру.

– Что он делает? – спросил у генерала Овидайя.

– Петляет. Как заяц, убегающий от собак.

– Зайцу никогда не уйти от собак, – ответил Овидайя.

– Вы правы. Еще два залпа, быть может, три. Вы верите в Господа, Овидайя?

Тот кивнул:

– Да. Но я не думаю, что Ему интересна наша судьба.

Прежде чем Марсильо успел что-либо ответить, они услышали грохот орудий, донесшийся со стороны замка. Вскоре после этого снаряды упали в воду. На этот раз они были настолько близко, что соленая вода брызнула в лицо Овидайе. Остальные стояли на верхней палубе: графиня, Вермандуа, Жюстель, Кордоверо. В темноте он видел лишь их силуэты, однако по осанке спутников понял: они знают, что скоро всему конец. Графиня держала Жюстеля за руку.

Он снова услышал рокот. Приготовился, что в судно ударят ядра, однако ничего не произошло.

– Орудия. Они перестали стрелять, – пробормотал Марсильо.

Снова послышался рокот. Теперь Овидайя понял, что это не грохот стреляющих пушек, а звук содрогающейся земли. Судя по всему, это землетрясение было сильнее предыдущего. Ему показалось, что шевельнулся весь город. Ученый поспешно достал телескоп и поглядел в него. Ему потребовалось мгновение, чтобы в полумраке отыскать гавань, а когда он нашел, то мгновение еще смотрел на нее в телескоп, а затем опустил прибор.

– Что вы видите? – спросил Марсильо.

– Гавани нет.

– Как нет?

И, запинаясь, он рассказал Марсильо об увиденном. От зданий на набережной остались одни руины. Кварталы на склоне горели. Пришвартованные у набережной суда утонули или получили серьезные повреждения. А крепость на Пагосе выглядела так, словно безуспешно пыталась выстоять во время многомесячной осады – во внешних стенах зияли огромные провалы, одна из башен рухнула.

– Господь всемогущий! – Марсильо перекрестился. – Кажется, землетрясение было сильным.

А затем усмехнулся:

– Возможно, вам стоит пересмотреть свое недоверие по отношению к Господу нашему и еще раз подумать о Его деяниях.

* * *

Ночь уже подходила к концу, когда они оставили позади залив Смирны и вышли в открытое море. Овидайя и остальные долгое время сидели на палубе, хоть и пьяные от приготовленного Жюстелем пунша, однако в то же время трезвые и собранные. Все они прекрасно осознавали, что вообще-то должны были уже лежать на дне моря. Их бегство из Смирны казалось настолько невероятным, невозможным, что о сне нечего было и думать. Однако в какой-то момент большинство гераклидов с палубы исчезли, а на передней палубе остались только Овидайя и Кордоверо.

– Куда мы направляемся? – поинтересовалась Кордоверо.

– В Александрию, оттуда – в Суэц.

– А потом по направлению к Мохе.

Овидайя скрестил на груди руки и взглянул ей в глаза:

– Вы должны объясниться, миледи.

Она спокойно выдержала его взгляд.

– Насчет чего именно, эфенди? – переспросила она.

– Но это же очевидно. Вы женщина!

– Очень проницательно с вашей стороны заметить это. Большинству не удается.

Овидайя затянулся трубкой.

– Если бы я был человеком проницательным, то заметил бы это еще во время нашей продолжительной переписки. Однако вы умело притворялись. Вы подбирали слова очень… по-мужски.

Кордоверо покачала головой:

– Я использовала мужское имя, но то, что я писала вам, – это были мои собственные, настоящие слова и мысли.

– Но зачем? К чему эта маскировка?

Она вздохнула:

– Давид бен Леви Кордоверо был моим отцом. Полагаю, вы знаете некоторые его труды.

– Возможно, – ответил Овидайя. – А возможно, они тоже были ваши.

– Все, что выходило под этим именем вплоть до последних десяти лет, – все работы отца. Его комментарии по поводу «Китаб аль-джабр» Аль-Хорезми и расчет траектории Меркурия помогли ему стать знаменитым. Он переписывался с Дерфером, Гюйгенсом, Спинозой, Ольденбургом и другими. Но отцовские труды об истинной сути Господа не понравились равви, и его изгнали из общины. Моя мать оставила его, остальные члены нашей семьи тоже отвернулись от него.

– Но не вы.

– Нет, не я. Я была его единственным ребенком. Он научил меня всему, что знал сам. Когда мне было всего десять лет, он научил меня арабской арифметике и персидской астрономии. Обучил латыни и французскому. Даже заставил изучать Талмуд, хотя это прерогатива мужчин и ученые говорят, что начинать заниматься этим до достижения сорокового года опасно. Но папа всегда говорил: «Есть нечто более опасное, нежели знания. Это незнание». Я стала вроде личного секретаря для отца, его помощницей. Ориентировалась в его библиотеке так же хорошо, как и он. Когда мне было тринадцать лет, я написала свое первое сочинение по астрономии. За ним последовали другие. Но публиковать их я не могла.

Овидайя хотел спросить почему. Однако понял, что уже знает причину.

– Отец умер в возрасте семидесяти одного года, в 1088 году, по вашему летоисчислению это был 1677 год. Смерть его пришла без болезни, совершенно неожиданно. С тех пор я осталась одна. Я была в отчаянии. Что мне делать? Подумывала о том, чтобы вернуться в объятия кагала. Размышляла насчет того, чтобы уехать из Смирны. В Венеции есть дальние родственники, в гетто Веччио, и еще одна ветвь семьи в Гамбурге. Но когда я всерьез задумалась об этом, то поняла, что это совершенно невозможно. В ваших городах евреев в лучшем случае терпят, а в большинстве нам запрещено находиться даже внутри городских стен. Свободой мы можем пользоваться только в Османской империи, Высокой Порте. Но даже здесь всему есть предел.

– Для евреев и христиан?

– Для женщин. Незамужняя женщина, которая живет одна? Невозможно. Которая еще к тому же занимается натурфилософскими изысканиями? Совершенно невозможно. Поэтому я взяла себе имя отца. Все равно он редко выходил из дома, а из-за херема у него практически не осталось друзей и знакомых. Я постригла волосы и, выходя из дома, надевала мужскую одежду. Франкская улица оказалась идеальным местом для того, чтобы залечь на дно, – большинство иностранцев задерживаются здесь лишь на пару недель или месяцев. Никого не волновал странный молодой андалузец, который жил один в полуразрушенном доме. Большую часть времени я все равно проводила в библиотеке или писала трактаты. Поскольку я практически не выходила из дома и полностью посвятила себя корреспонденции, я нашла место, где могла существовать, – «République des Lettres».

Она поглядела на него.

– В «République des Lettres» никто не узнает, что ты женщина. Там меня оценивают по качеству публикуемых трактатов – по крайней мере, до тех пор, пока никто не знает о моей истинной сути.

– Обещаю, миледи, что никому никогда не скажу об этом.

Она улыбнулась и слегка поклонилась, не вставая:

– Благодарю вас, эфенди.

– Прошу вас, называйте меня Овидайя, миледи.

– Тогда называйте меня Ханна. Миледи – это звучит очень странно.

– Потому что это английский титул?

– Нет. Скорее потому, что меня уже более десяти лет никто не называл миледи, мадам или бегум. Только эфенди или сэр.

– Понимаю, – ответил он. – Осталась лишь одна мелочь.

– Вы хотите знать, что я рассказала чавушу и мушкетеру.

– Да. Я должен знать, подвергается ли наша миссия опасности.

– Они пришли вскоре после асра, послеполуденной молитвы. Чавуш сказал мне, что франк планирует заговор против султана. Назвал ваше имя и заявил, что я – ваша сообщница.

– Что было дальше?

– Сначала они перевернули с ног на голову библиотеку. Потом начали меня допрашивать. Я утверждала, что ни в чем не виновата, говорила, что мы переписывались лишь относительно натурфилософских материй, как это принято между учеными Запада. Допрос показался мне вечностью, но на самом деле прошло не более двадцати минут до того момента, когда появились вы.

– Почему вы защищали меня?

– Потому что у меня не было выбора. Заговор против султана? За такое карают смертью, причем очень страшной.

– Я не планирую заговор против гранд-сеньора.

– Я знаю. Но, если бы вместо этого я сказала, что вы хотите украсть кофейное деревце, я хоть и избежала бы кола, но не избежала бы смерти. Признаю, что к моменту вашего прихода я уже думала об этом, потому что боюсь пыток. Вы пришли как раз вовремя.

– Что вы намерены делать теперь?

– Не знаю. Мой дом, мои бумаги, вся моя жизнь разрушена. Наверное, я никогда не смогу вернуться обратно.

– Тогда поедем с нами.

– В Моху?

– Да. Вы наверняка обладаете знаниями, которые могут нам помочь. А потом в Амстердам.

– Что мне там делать? У меня нет золота, а говорят, что Амстердам построен на золоте. То, что вы передавали мне в векселях, погребено под руинами моего дома.

– Золото найдется. По завершении нашей миссии наш заказчик по-царски нас вознаградит, каждого. Это я могу обещать. И я помогу вам, когда мы поедем в Амстердам. Там вас никто не знает. И если вы можете превратиться из женщины в мужчину, то можете превратиться из турецкого сефарда в, скажем, испанского конверсо.

Она отпила еще пунша.

– Возможно, я могла бы сделать это. Но что мне там делать?

– Не знаю. Но я знаю там нескольких ученых. И, если вы умеете рассчитывать графики и диаграммы, а также траектории луны Сатурна, ваше происхождение не будет играть никакой роли.

– Даже то, что я женщина?

– Даже это, – ответил Овидайя, однако до конца в том, что это действительно так, уверен не был.

* * *

Жувизи, 4 января 1889 года

Ваше светлейшее и христианнейшее величество!

После нашей с вами игры в карты в минувший четверг ваше величество оказали мне честь, проявив интерес к определенным деталям моей работы, а именно к работе над шифрами. Надеюсь, что досье, которое я пересылаю вашему величеству, заинтересует вас. Кроме того, вы просили немедленно сообщить, как только получу первое письмо нашего агента, капитана де Полиньяка. Могу сообщить, что мы ближе к расшифровке корреспонденции между Челоном и Кордоверо, чем когда бы то ни было. Однако позвольте начать с печальной новости. Существуют причины полагать, что Гатьена де Полиньяка уже нет в живых. Не знаю, насколько внимательно ваше величество следит за событиями в империи гранд-сеньора, однако, возможно, до ушей вашего величества дошла информация о том, что 7 ноября в Эгейском море произошло землетрясение настолько страшной силы, что произведенные им разрушения практически не поддаются описанию. Город Смирна полностью разрушен. Согласно первому отчету сеньора де Воврея, вашего посла в Высокой Порте, погибло более двадцати тысяч людей, по большей части неверующих, однако было среди усопших и много христиан, поскольку Смирна, как наверняка известно вашему величеству, что-то вроде турецкого Амстердама – точнее говоря, она им была.

Последнее письмо Полиньяка датировано 6 ноября 1688 года и было отправлено в Париж через французское консульство в Смирне. Капитан отправился в Левант, чтобы с помощью турецкого легата искать в Смирне иудейского участника заговора Челона, Кордоверо. Ужасное землетрясение произошло вскоре после его прибытия. С тех пор мы больше не получали писем от вашего мушкетера, и кажется весьма вероятным, что в момент катастрофы он все еще находился в городе и оказался в числе жертв. Упокой Господи его душу.

Однако этот храбрый гвардеец отдал свою жизнь не напрасно. Только благодаря ему мы узнали, что Челон и Кордоверо используют шифр Виженера. Поскольку ваше величество проявили поразительные познания в криптологии, вам наверняка известно, что данный метод работает на основании ключевого слова. Несмотря на то что мы по-прежнему не знаем, каким словом пользуются заговорщики, у нас есть новый след. Несколько дней назад я получил от одного из наших шпионов в Общей почтовой службе посылку со старой корреспонденцией Челона, датированной 1685–1687 годами. По большей части письма, кажется, никак не связаны с нашей задачей, однако затем я наткнулся на следующий отрывок в письме одного натурфилософа нашему англичанину:

«В начале первого дня был 1, то есть Бог. В начале второго – 2, ибо земля и небо были созданы во время первого. Наконец к началу третьего дня уже все было; поэтому последний день – совершеннейший и Шаббат, поскольку в день этот все создано и исполнено, поэтому 7 пишется как 111, то есть без нуля. И если записывать числа просто 0 и 1, станет видно совершенство седьмого дня, считающегося священным, и о котором следует заметить, что характер его склонен к тройственности».

Возможно, ваше величество может предположить, что речь здесь идет исключительно об иудейско-протестантской ереси; я и сам поначалу полагал, что заговорщики здесь пишут о каббалистических и магически-числовых шуточках, которыми так славится иудаизм. Однако автор письма – не еврей, а немец по имени Готфрид Лейбниц.

Возможно, ваше величество смутно помнит этого человека; он несколько лет был здесь, при дворе, в качестве дипломата майнского архиепископа и подготовил для вашего величества опасный план французского похода в Египет. В своей мудрости вы отвечали тогда этому Лейбницу, что ни один французский король не станет развязывать настолько безумную войну. Да и в остальном об этом человеке мало можно сказать хорошего; он атеист, возможно, даже протестант и в последнее время написал мятежный трактат против вашего величества под названием «Христианнейший Марс», в котором клевещет на вас, самого миролюбивого из христианских правителей, обвиняя в любви к войне.

Этот дерзкий немец, однако же, и этого у него не отнять, несмотря на свои странные суждения, далеко не дурак. Он занимается математикой и сконструировал весьма примечательную счетную машину. Кроме того, он разработал нечто, что именует диадикой. Здесь речь идет о новом способе записи чисел, основывающемся не на числе десять и его производных, а на двоичном шаге. К этой бинарной арифметике и относится вышеприведенная цитата. В этой странной диадике два записывают как 10, три – как 11, четыре – как 100 и так далее.

Поначалу совершенно непонятно, зачем это может быть нужно. Господь придал числам христианскую форму, и желать изменить ее мне кажется дерзкой затеей. Чего доброго, потом кому-нибудь придет в голову изобрести триадику или квадриадику! Тем не менее система Лейбница дает занятную возможность применения, поскольку позволяет записывать любое число с помощью всего лишь двух проявлений: нуля и единицы, черного и белого. Если таким образом можно записать любое число – ваше величество наверняка уже опережает мои весьма пространные и неловкие пояснения, – с помощью этой диадики можно представить любую букву, любое слово, любой шифр. И теперь я предполагаю, что Челон и Кордоверо с помощью системы Лейбница создали ключевые слова для шифра Виженера и посылали их друг другу – по почте, поскольку находятся в тысячах миль друг от друга.

Таким образом, мне остается лишь разгадать бинарный код, в котором зашифровано слово, – оно должно быть где-то в их корреспонденции. Однако теперь, зная, в чем заключается вопрос, я надеюсь, что вскоре смогу представить вашему величеству ответ. Нижайше благодарю вас за проявленное терпение.

Искренне ваш преданный слуга

Бонавентура Россиньоль

P. S. Если Полиньяк в момент землетрясения находился в Смирне, вероятнее всего, то же самое справедливо и для Кордоверо. Так что, возможно, этот каббалист-марран тоже мертв, что можно считать весьма радостной новостью.

* * *

Первое, что Полиньяк увидел, открыв глаза, – это портрет великого турка. Он висел в изножье его кровати. На султане был огромных размеров тюрбан, и, казалось, он полностью погрузился в размышления. Он милостиво взирал вниз и нюхал при этом цветок, который держал в руке. Мушкетер попытался сесть и тут же почувствовал жгучую боль в правом плече. Он со стоном откинулся обратно на постель и только теперь заметил, что плечо и грудь обмотаны повязкой. Судя по всему, он находился в палатке, внутреннее убранство которой было настолько роскошным, что он предположил: принадлежать она должна как минимум аге или паше. Пол был выложен разноцветными коврами, с потолка свисала лампа из кованого серебра. Были здесь и небольшой секретер, табурет, а кроме того, мягкий уголок для сидения, в котором возвышалась гора мягких подушек и шкур.

Полиньяк снова сел, стараясь не нагружать раненое плечо. Преодолев этот этап, он медленно поднялся, держась за один из столбиков кровати. Получилось на удивление хорошо, однако мушкетер старался вести себя осторожно. Если ты быстро поправился после ранения, это может быть обманчиво, и он об этом знал. Часто пострадавший терял силы всего после нескольких шагов. Однако в этом случае он действительно без особых усилий дошел до складного табурета, стоявшего в противоположном конце палатки, и уселся на него. На столе стояла миска со свежим инжиром, виноградом и апельсинами. Полиньяк услышал, что в животе заурчало. Разломав пальцами инжир, он проглотил его. Налил себе из кувшина красноватой жидкости, к его огромному удивлению оказавшейся вином. Разве мусульмане не отказываются от алкоголя? Пожав плечами, он сделал большой глоток и съел оставшийся инжир. Затем снова наполнил бокал и поднял его к висевшему на стене портрету, словно желая ему здоровья. Сулеймана Великолепного? Мурада Кровавого? Для него все эти турецкие князья были на одно лицо.

Полиньяк услышал шорох, когда кто-то отодвинул в сторону полог палатки, и вскоре внутрь вошел мужчина в белом тюрбане. С собой у него был большой кожаный мешок через плечо. Мушкетер внутренне содрогнулся. Судя по всему, этот тип был фельдшером и пришел, чтобы испытать на нем какие-то медицинские процедуры. Пребывание в лазарете под Намуром было еще живо в памяти, и он прекрасно помнил, как его мучили хирурги.

Мужчина поклонился и произнес на довольно сносном французском языке:

– Приветствую, эфенди. Я – Абдулла Четтини, врач сорок девятой янычарской орты. Вижу, вы сумели встать.

– Добрый день, месье. Где это я?

– В полевом лагере моей орты, неподалеку от деревни Чешме.

После драки с Вермандуа Полиньяк помнил очень мало. Судя по всему, у него была лихорадка, поскольку сейчас он мог вспомнить только то, что ехал в повозке, лежа на носилках. Сколько длилось путешествие, сказать он не мог.

– А где находится Чешме?

– На побережье, примерно в двадцати фарсахах от Смирны, напротив острова Хиос, если это о чем-то говорит вам.

Полиньяк проворчал в ответ что-то, что должно было означать согласие.

– У вас наверняка много вопросов, однако я не тот человек, который сможет на них ответить. Это сделает командующий, когда вы почувствуете себя лучше. Позвольте мне поменять вам повязки и посмотреть, как заживает ваша рана. Прошу, снимите рубашку.

Полиньяк подчинился. Только сейчас мушкетер заметил, что одет как мусульманин. На нем было что-то вроде ночной сорочки, саруэл[89] и длинный ярко-зеленый кафтан с вышитыми узорами. Его собственной одежды нигде не было видно. В душе всколыхнулась тревога. Не считая того факта, что слишком широкие брюки и достающая почти до щиколоток рубашка были ему чужими, для мушкетера королевской гвардии было позором потерять свое оружие – шпагу, пистолеты, но самое главное – камзол с белым крестом и лилией на фоне золотого солнца, знаком его величества.

– Что со мной произошло?

– Вы были ранены. Клинком, который пронзил ваше правое плечо, – ответил Четтини, начиная развязывать повязку. – Кроме того, у вас было множество синяков и сотрясение мозга. Вы знаете о землетрясении?

– Это… нет. Что за землетрясение?

– Землетрясение в Смирне. Город был полностью разрушен. То же самое касается дома, в котором вы находились. Он рухнул над вами, вас вытащили из-под обломков в бесчувственном состоянии. При этом в рану попало много пыли и грязи, поэтому у вас начался жар.

– Вы не ампутировали мне руку?

– Нет, зачем?

– Ну, я не знаю. Но французский фельдшер поступил бы именно так, чтобы зараза не распространилась по всему телу.

Уголки губ Четтини опустились вниз.

– Я не фельдшер, месье, я врач. Я обучался в султанском дворце инвалидов и в Болонье.

– Простите, месье, – отозвался Полиньяк. И тут сообразил: – Вы сказали, в Болонье? Я слышу слабый акцент. Вы итальянец?

Четтини кивнул. Тем временем он успел снять повязку и сейчас осматривал рану на плече Полиньяка.

– Я и не знал, что бывают итальянские девширме.

По выражению лица Четтини Полиньяк понял, что врач придерживается невысокого мнения о его познаниях. Что ж, в отношении осман это даже соответствовало истине.

– Нет, ничего подобного. Мой отец – венецианец. Он был байло дожа в Высокой Порте. Я один из сыновей его стамбульской наложницы.

Врач отвернулся и направился в угол палатки, где стояла жаровня. Вынул из своего мешка сосуд, в котором вскипятил воду, из кармана халата выудил пучок трав, который бросил в воду. Не глядя на Полиньяка, он произнес:

– Вам повезло. Шпага вашего противника прошла насквозь, между лопаткой и плечевой костью, не задев ни артерию, ни важные сухожилия. Вы чувствуете боль?

– Немного.

– Это из-за кровоподтека, образовавшегося внутри плеча. Ваше тело самостоятельно растворит свернувшуюся кровь. Самое позднее через четыре недели ваше плечо будет как новенькое. Или, по крайней мере, в таком же состоянии, как до того.

Четтини вернулся, промыл рану Полиньяка куском ткани, который то и дело смачивал в травяном отваре, а затем наложил мушкетеру новую повязку.

– Сукровица уже не сочится. Это хороший знак. Послезавтра я еще раз сменю вам повязку.

Врач поднялся. Полиньяк поглядел на него с удивлением.

– Вы не будете чистить мне кишечник?

– А вы испытываете проблемы с пищеварением, эфенди?

– Нет, вообще-то нет.

– Значит, в этом вряд ли будет необходимость. А даже если бы они и были, – он показал на миску с фруктами, – я бы скорее посоветовал вам есть каждое утро инжир. Он творит чудеса.

– И кровь пускать тоже не будете? Во время моего прошлого ранения хирург настаивал на этой процедуре.

Четтини вздохнул:

– Он сказал вам, зачем это нужно?

– Чтобы привести в равновесие важнейшие соки.

– Эфенди, заверяю вас, ничего подобного не потребуется. Я рекомендую вам как следует питаться и гулять на свежем воздухе. Высыпаться. Если плечо будет болеть слишком сильно, съешьте немного гашиша. Я оставлю вам несколько шариков. Кроме того, выздоровлению будет способствовать принятие морских ванн. Пускать кровь человеку, ослабленному после жара и боли, нет нужды.

Четтини поклонился:

– Выздоравливайте, эфенди.

Полиньяк поднялся и тоже поклонился:

– Благодарю вас, медик.

Когда врач ушел, Полиньяк съел апельсин. Разговор утомил его, поэтому он снова улегся на мягкую кровать и тут же уснул. Разбудил его только зов муэдзина. Сказать, к какой молитве он призывал мусульман, мушкетер не мог. Однако, казалось, было еще светло: внешняя сторона палатки поблескивала золотом. Полиньяк встал и вышел наружу. Ему пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы не ослепнуть от яркого света заходящего солнца. Он огляделся по сторонам. Во все стороны на сколько хватало глаз раскинулся палаточный городок. Полиньяку уже доводилось слышать истории об этих янычарских лагерях. Однако теперь, увидев это своими собственными глазами, он пришел в изумление от того, насколько все идеально. Все палатки были сшиты из одной и той же красной ткани, на них были установлены одни и те же вымпелы с изображенным на них мечом с двумя клинками. Расположение напомнило ему дворцовый парк – все было подчинено геометрии, между палатками проходили ровные тропы, на одинаковых расстояниях друг от друга были места для костров. Но больше всего поражал запах. Полевой лагерь, будь он французским, немецким или испанским, вонял всегда, словно сотня клозетов. Полиньяк слишком хорошо знал эту мешанину из запахов отходов, дерьма и смерти, овевавшую палаточные городки. Однако этот военный лагерь пах свежим морским воздухом, а еще – кофе.

Рядом с его палаткой над джезвой сидели трое караульных и пили мелкими глотками из маленьких фарфоровых чашечек. Увидев Полиньяка, один из них поднялся, поклонился и что-то произнес по-турецки. Мушкетер покачал головой:

– Я не говорю по-турецки.

Поднялся еще один солдат. По украшенной страусиным пером латунной палочке, закрепленной на передней стороне его белого головного убора, Полиньяк понял, что это солдат более высокого ранга, возможно унтер-офицер. Мужчина произнес на ломаном французском:

– Здравствуйте, эфенди. Я Махмут Ковач, дежурный белюк. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, месье.

– Кофе, эфенди?

– С удовольствием. Благодарю, месье.

Унтер-офицер приказал одному из своих людей освободить место для Полиньяка. Он прошептал ему что-то на ухо, после чего солдат скрестил руки на груди и опустил голову, а затем исчез. Полиньяк задумался, кого этот человек проинформирует о том, что его можно снова считать живым, – наверное, командующего, о котором упоминал врач. Отпив немного кофе, француз поинтересовался у белюка:

– Вы перенесли сюда полевой лагерь из Смирны?

– Да, эфенди.

– Но почему? Разве в Смирне не требуется ваша помощь?

Полиньяк тут же пожалел, что не может взять свои слова обратно, поскольку вопрос был бестактным. Он только что косвенно обвинил офицера в том, что тот бросил население города на произвол судьбы. А ведь решение наверняка принимал не он.

– В Смирне болезнь.

– Какая? – спросил Полиньяк. – Холера?

– Нет. Veba. Не знаю, как сказать по-французски.

– А по-итальянски?

– Il peste, эфенди.

– Чума? Так быстро?

– Сейчас лето. Жарко.

Полиньяк кивнул и сделал еще глоток. Что бы ни оставило от Смирны землетрясение, болезнь заберет остальное. Любой французский командующий поступил бы так же, как и янычары, уведя свой батальон в безопасное место.

Через несколько минут в поле зрения показался отряд солдат, возглавляемый мужчиной с рыжеватой бородой, который, судя по всему, янычаром не был. Вместо берка на нем был тюрбан, а в руке – что-то вроде скипетра. Когда он подошел к ним, Полиньяк поднялся. Бородач поклонился. Мушкетер ответил на приветствие.

– Капитан Гатьен де Полиньяк, из легендарных мушкетеров?

– Не настолько легендарных, как войска янычаров.

– Вы очень любезны. Меня зовут Хамит Чевик, я – капеллан ордена бекташи и личный советник почтенного курбаши Эдрина Тиряки. Мой господин хотел бы пригласить вас выпить чашечку кофе в его саду.

Перед важным разговором Полиньяк предпочел бы познакомиться с окрестностями и обдумать последующие действия. Однако предложение бородача, насколько он мог судить по его голосу и лицу, не было просьбой. Его вызывали к командующему батальоном, и ничего с этим не поделаешь. Поэтому мушкетер слегка поклонился и произнес:

– С радостью, ваше преосвященство.

И они повели его через весь лагерь. Первое впечатление подтвердилось. Дисциплина и чистоплотность даже несколько пугали. Никто нигде не пил, не было здесь ни шлюх, ни играющих детей.

– А сколько солдат в этом подразделении? – спросил бородача Полиньяк.

– Здесь стоят лагерем три орты. В каждой орте по сто двадцать человек.

– Во время войны?

– Всегда. Янычары – это профессиональные солдаты.

– А сколько существует таких орт?

– Сто девяносто шесть, эфенди.

Если каждая такая орта насчитывает добрую сотню человек, всего у гранд-сеньора более двадцати тысяч бойцов. И это только элитные войска. Полиньяк поежился. Во всем корпусе мушкетеров не наберется и десяти тысяч солдат.

– Вы довольны палаткой, эфенди?

– Да, благодарю вас. В ней очень удобно. А кому она принадлежит в обычное время?

– Мне.

– О, я выгнал вас из палатки? Мне очень жаль, ваше преосвященство.

– Не беспокойтесь. Я живу у своего брата. А в братстве мы делим все.

– В таком случае благодарю за гостеприимство. И за вино.

Капеллан заметил выражение лица Полиньяка.

– Не удивляйтесь. Обычно вино харам, под запретом, однако мы, бекташи, суфии.

– А, то есть ваш орден освобожден от предписаний Корана?

– Коран распространяется на всех верующих, эфенди.

– Значит, вы толкуете его иначе? – поинтересовался Полиньяк.

Чевик улыбнулся:

– Говорят, однажды калиф Багдада посетил Хаджи Бекташа, основателя нашего ордена. Он увидел, что у нас очень много виноградников, и спросил: «А что вы делаете с таким количеством винограда?» – «Ах, – ответил Хаджи, – мы, монахи, любим спелый сочный виноград». После чего калиф поинтересовался: «Значит, столько винограда просто для еды? Странно». И тогда Хаджи Бекташ ответил: «Это не проблема. То, что мы съесть не можем, мы давим и складываем в деревянные бочки. А что потом с этим будет, на то воля Аллаха».

Прежде чем мушкетер успел ответить, они дошли до цели. Жилище курбаши находилось в центре лагеря, и, несмотря на то что состояло оно из ткани, как и все остальные палатки, назвать его палаткой было нельзя. Это был скорее переносной дворец. Рядом с восьмиугольным, увенчанным куполом монстром были еще три палатки поменьше. Вокруг этого ансамбля была натянута двухметровая защита от чужих взглядов. Стража, стоявшая у входа, пропустила их. Теперь Полиньяк увидел, что между четырьмя палатками стоят два невысоких павильона и разбит импровизированный сад. На траву уложили ковры и декоративные подушки. В золотой клетке чирикали певчие птицы. Между коврами и подушками стояли цветочные композиции из тюльпанов и роз. И посреди всего этого восседал приземистый полноватый мужчина, однако толстым его назвать было нельзя. Он весь был обвешан украшениями, одет в расшитый золотом халат с соболиной оторочкой. На вновь прибывших курбаши внимания не обратил, вместо этого он почесывал лежавшую на подушке рядом с ним охотничью собаку. Это было чудесное стройное животное с блестящей ореховой шерстью. На собаке было пальтишко из золотой парчи, лапы и хвост были окрашены желтой краской. И только в достаточной степени насладившись поглаживанием собаки, командующий обернулся к Полиньяку:

– Ах, наш франкский гость! Добро пожаловать. Прошу, присаживайтесь.

Полиньяк опустился на гору подушек, в которой едва не утонул. Слуга налил ему кофе, и мушкетер съел кусочек очень сладкой конфеты, которую курбаши похвалил, пояснив, что это деликатес из Кандии. Пришел флейтист и принялся наигрывать восточную мелодию, грустную и причудливую. Полиньяк уже знал, что турки склонны к сложным и затяжным церемониям, однако он особого желания принимать участие в подобном фарсе не имел. Хотя ярость, бушевавшая в душе на протяжении многих месяцев, исчезла, он знал, что время не терпит. Если этому человеку от него что-то нужно, пусть говорит прямо.

Поначалу хозяин просто лежал и слушал музыку. Через некоторое время курбаши сел. Полиньяк решил, что наконец-то начнется разговор, однако вместо этого Эдрин Тиряки взял один из тюльпанов и понюхал его. Поза его казалась заученной. Она напомнила мушкетеру о султане и его портрете, висевшем у него в палатке.

– Вы любите цветы, капитан?

Мушкетер пожал плечами:

– Эти очень милы.

Тиряки показал на тюльпан, который держал в руке. Он был белым, с пурпурными полосками, которые поднимались по лепесткам подобно язычкам пламени.

– Этот сорт называется «Всегда август», товар из Амстердама, очень редкий. Очень изысканные цвета. Вот только форма несколько грубовата.

– Грубовата, почтенный курбаши?

– Мы, османы, открыли тюльпаны. В Персии. И мы были первыми, кто начал их культивировать задолго до Нидерландов. Вы знали об этом?

Полиньяк едва сдержался.

– Понимаю. Этого я действительно не знал. Простите мою прямоту, сеньор, цветы просто великолепны, но не лучше ли нам поговорить о наших врагах?

– Однако же мы уже занимаемся этим, капитан, – с укором в голосе произнес курбаши. – Мы превратили тюльпан в то, чем он сейчас является. Потом сюда явились эти голландцы, выкупили их у нас и стали разводить по-своему. В отношении многообразия и цвета они, вне всякого сомнения, переплюнули наших садовников. Но в то же время они заменили изящную форму бокала колоколом. И в этом вся сущность голландцев, не так ли? Они исследуют все, многое улучшают, но в конечном итоге им не хватает чувства возвышенного, прекрасного. Они одновременно достойны восхищения и презрения. Как этот агент Вильгельма III, который только что сбежал от вас.

– От вас он тоже сбежал.

– Мы оба знаем, что виной тому стало землетрясение. Однако подобные отговорки Порту не устраивают.

– Полагаю, его величество тоже. Мы должны найти этого человека.

– Но для этого нам нужно сначала узнать, куда он направляется. У вас есть предположения?

– Конкретных – нет. Я надеялся вытрясти это из того еврейчика. Или из его бумаг.

– Все, что моим людям удалось вытащить из-под руин того дома, – произнес курбаши и похлопал по стоявшему рядом с ним небольшому деревянному ящичку, – находится здесь. Вы говорите по-латыни?

– Я учился в коллегиуме Общества Иисуса.

– Это ни о чем мне не говорит.

– Католический орден, очень тщательно изучающий Святое Писание. Я говорю на латыни так же свободно, как и на родном языке.

– Изучали Писание? Значит, вы вроде талиба? Очень хорошо. Читайте все. А потом сможете отчитаться перед главнокомандующим моего корпуса, как только мы прибудем в Стамбул.

– Мы поедем в Константинополь?

– Вам это не нравится?

– Что ж, я надеялся, что смогу снова заняться поисками Челона, как только это станет возможно.

– Всему свое время. Сначала нам нужно к агаши. У меня свои приказы.

– Светлейший сеньор, я прошу прощения, что снова говорю напрямик. Но у меня приказ самого короля Франции преследовать этого Челона на краю света, если потре…

– Вы не во Франции, а в Османской империи. Здесь действуют иные правила.

– Но…

– Да?

– Сеньор де Воврей, посланник его величества в Высокой Порте, получил личные уверения от Великого визиря Аяши Измаил-паши, что корпус янычаров будет помогать мне по мере сил.

Курбаши отложил тюльпан в сторону и улыбнулся:

– Измаил-паша уже не в должности. Сейчас великие визири в Стамбуле сменяются чаще, чем времена года.

– А что говорит на этот счет чавуш Матьяс Челеби?

– Уже ничего. Он погиб от полученных тяжелых ранений.

Прежде чем Полиньяк успел что-то сказать в ответ на это, командующий произнес:

– Не тревожьтесь, капитан. Мы тоже хотим поймать этого Челона. Однако у нас появились новые сведения. Точнее, последствия.

– О чем вы говорите?

– Ни вы, ни ваш посланник не упоминали о том, что в этом заговоре замешан один из сыновей Людовика XIV.

Полиньяк с трудом сдержал ругательство. Как турки прознали об этом? Или, вернее сказать, как янычары узнали о том, что Вермандуа среди заговорщиков?

Он откашлялся.

– В таком случае вы понимаете, что это дело следует держать в строжайшем секрете.

Курбаши склонил голову набок и театрально вздохнул:

– К сожалению, вынужден сказать вам, что ваша секретная служба работает плохо. Я вижу недоверие на вашем лице. Я знаю, о чем вы думаете. Но вы слишком вежливы, чтобы заявить об этом.

– О чем же? – поинтересовался Полиньяк.

– Вы думаете, что вряд ли османская тайная служба проведала об этом сама. Что она – позор для столь могущественной державы. И это правда. Наши шпионы – дураки. Поэтому Порта всегда с благодарностью использовала информацию, которой с ней делилась Франция, о Венеции, Габсбургах, Польше. Однако мы уже поняли, что в депешах ваших шпионов тоже могут быть ошибки. Большие ошибки.

– Вы говорите о Вене?

– Да, я говорю именно об этом. Черный кабинет вашего государя утверждал, что никакой помощи нет и быть не может, не говоря уже о войске с участием этого поляка. Собеский, уверяли Порту, презирает Леопольда и глубоко предан Людовику. Это оказалось ошибкой, стоившей жизни тысячам моих братьев по корпусу.

Полиньяк раздосадованно засопел:

– Вряд ли вы можете винить Францию в своем поражении.

– Нет, в конце концов, в этом были виноваты Кара Мустафа и его падишах. Оба поплатились за это. Мы не оставляем подобные ошибки безнаказанными.

Полиньяк был практически уверен в том, что, говоря «мы», Тиряки имеет в виду не всех турок в целом, а только могущественный корпус янычар. Россиньоль предполагал, что после поражения под Веной элитные войска сместили Мехмеда IV и заменили более подходящим им правителем. Судя по всему, во всех этих историях что-то было.

– В любом случае с недавних пор мы получаем информацию из других западных источников, капитан. И им тоже уже известно об исчезновении королевского сына.

Вообще-то этим загадочным источником информации мог быть только шифровальный кабинет Венского Хофбурга. Но как это возможно? Придется доложить об этом Россиньолю, как только появится такая возможность.

– И что же будет дальше? – поинтересовался Полиньяк.

– Отдыхайте. Просмотрите корреспонденцию, которую нам удалось спасти. А затем доложите мне. Лично. Через несколько дней мы отплываем в Стамбул.

– Понимаю. Существует ли возможность отправить мое письмо в Париж? Я бы хотел доложить своему королю.

– Само собой. Я немедленно велю самому быстрому из своих всадников отвезти его в Чешме, чтобы оно отправилось в Марсель на ближайшем судне.

От Полиньяка не укрылось, что, прежде чем ответить, курбаши на миг замялся. Теперь мушкетер был уверен, что его письмо никогда не найдет адресата. Он стал пленником корпуса, который, судя по всему, вел свою собственную игру. Однако капитан поклонился, никак не проявив своих эмоций. А затем поднялся.

– Не буду больше злоупотреблять вашим драгоценным временем, благородный курбаши. Если позволите, я немного займусь своим лечением. Благодарю за столь щедрое гостеприимство.

Хозяин улыбнулся:

– Можете пользоваться им сколько потребуется. Мои люди проводят вас обратно к палатке. Лагерь велик, в нем легко заблудиться.

И Тиряки снова обернулся к своей собаке, принявшись что-то шептать ей на ухо. Он почесал животному за ушами, и оно довольно заурчало. Мушкетера он не удостоил больше ни единым взглядом.

* * *

Им потребовалось четыре недели, чтобы попасть из Смирны в Суэц. Путешествие прошло спокойно и без происшествий. Кто бы ни преследовал их и Ханну Кордоверо в Смирне, он, судя по всему, потерял их след. Вероятно, мушкетер и его спутник-турок погибли, равно как и большинство янычар и все остальные, с кем они встречались в Смирне. Кордоверо рассказывала Овидайе, что подобные землетрясения часто случаются в Эгейском море. Однако это превзошло все предыдущие.

Как и во время первого морского путешествия, гераклиды большую часть времени проводили на палубе. У Марсильо все еще были в запасе восточные истории. Он по-прежнему продолжал утверждать, что знает их больше тысячи, но Овидайя считал это сильным преувеличением. Однако следовало признать, что генерал до сих пор ни разу не повторился. И все же больше, чем сказки итальянца, его интересовали истории Ханны Кордоверо. Сефардка обладала знаниями столь же обширными, сколь и впечатляющими. Она была сведуща в астрономии, математике и медицине – буквально во всем. Разбиралась в новейших трудах Ньютона и Левенгука. Все те дискуссии, которые прежде они вели в письмах, теперь появилась возможность вести более интенсивно. Пока остальные играли в карты и, напившись пунша, пели матросские песни, Овидайя и его бывшая корреспондентка частенько сидели на задней палубе, вооружившись пером и чернилами. Когда головы их начинали дымиться от всех натурфилософских гипотез и теорий, они развлекались, читая труды Афанасия Кирхера. Фыркая и хихикая, они читали вслух самые дурацкие пассажи, чем изрядно удивляли других пассажиров.

В начале декабря они прибыли в Александрию, но задержались там всего на два дня, чтобы продать свое судно и купить верблюдов. После этого они постарались как можно скорее продолжить свое путешествие в Суэц. Во время перехода через пустыню Овидайя очень сильно нервничал. И дело было не в разбойниках, которые, по слухам, бесчинствовали в Александрии и Суэце, и не в османских патрулях. Пропуска у них были первоклассными, выдавали их за марсельских торговцев, путешествовавших с полученной лично от гранд-сеньора льготой. Солдаты дважды просили посмотреть бумаги, однако никаких проблем в связи с этим ни разу не возникло. Овидайя не спал ночами, мучаясь вопросом, сработает ли следующая часть их плана.

По прибытии в Суэц они с Марсильо оставили остальных в караван-сарае, отправив в порт только Янсена, который должен был купить для них судно, которое отвезет их в Моху. А Овидайя с генералом тем временем направились к складу, расположенному к западу от мола.

– Может быть, пора вам уже сообщить мне, что вы там храните, Овидайя? – поинтересовался Марсильо.

– Все, что нам нужно для успеха предприятия. Различные приборы Гюйгенса. И другие вещи, которые могут потребоваться на кофейной горе.

Итальянец кивнул:

– Я уже задавался вопросом, куда подевались все эти вещи. Мой ботанический сад тоже там?

– Да, аккуратно сложенный и упакованный в ящики. – Овидайя увернулся от грязного нищего. – По крайней мере, я на это надеюсь.

– То есть вы не уверены, что посылка добралась сюда?

– Нет, в этом я уверен. Контора в Суэце является частью сети Голландской Ост-Индской компании, и я в свое время получил сообщение из Амстердама о том, что товар поступил сюда в целости и сохранности. Однако это было еще весной. С тех пор могло случиться все что угодно.

Склады находились на берегу канала, по которому товары можно было перевозить по гавани на грузовых баржах. Ученый натянул шляпу пониже на глаза. В Смирне ему было жарко, а в Александрии – еще жарче. Теперь он знал, что все это было лишь приятной прелюдией. В Суэце солнце палило нещадно, и больше всего на свете ему хотелось на целый день забиться в какой-нибудь темный подвал. По его лицу градом катился пот. У него явно слишком густая кровь для Востока. Интересно, в Мохе еще жарче? Овидайя совершенно не представлял себе подобной возможности. Может быть, стоит сделать замеры с помощью термометра Томпиона – ученый сомневался в том, что кто-то уже успел побывать в Аравии с этим новомодным прибором.

Они добрались до склада. Им оказалось строение весьма внушительных размеров, состоявшее не из дерева или глины, как большинство зданий в Суэце, а из больших камней.

– Очень солидно, – заметил Марсильо, – достойно фараона.

На некоторых гранитных блоках обнаружились те странные рисуночные надписи, которые встречались повсюду на берегах Нила и которые никто не мог расшифровать. Строитель склада, вероятно, выломал камни из наполовину погрузившейся в песок пустыни пирамиды и использовал здесь в своих собственных целях. Овидайя подошел к большой двери в фасаде здания и постучал по ней тростью. Прошло некоторое время, затем дверь слегка приоткрылась и в образовавшуюся щель выглянул мужчина. Он был одет в кафтан и тюрбан, как местные жители, однако на поверку оказался генуэзцем. Овидайя показал ему бумаги, подтверждавшие хранение груза.

Мужчина кивнул:

– Прошу следовать за мной, сеньоры.

Внутри склада стояла приятная прохлада. Генуэзец пошел вперед, держа в руке факел, и провел их туда, где стояли их ящики. Всего их было десять, длиной около четырех с половиной футов, все были заколочены и дополнительно обвязаны пеньковыми веревками. Овидайя проверил печать на веревках.

– Никто не прикасался к вашим товарам, уверяю вас, – произнес торговец.

Овидайя кивнул.

– Дайте мне, пожалуйста, лом и оставьте нас на некоторое время одних.

– Как вам будет угодно.

Они дождались, когда генуэзец удалится, и сломали одну из печатей. С помощью Марсильо ученый поднял крышку. Ящик оказался набит опилками. Овидайе пришлось покопаться в нем, прежде чем удалось что-то выудить. Потянув за предмет, он вынул небольшую рамку, в которую было вставлено цветное свинцовое стекло. Оно немного напоминало церковный витраж, однако вместо святого на нем был изображен демон с горящими красными глазами.

– Что за… – вырвалось у Марсильо.

– Пугающе, правда?

– Честно говоря, я скорее удивился, чем испугался. Что это такое?

Вместо ответа Овидайя продолжил копаться в щепках и вытащил деревянный брусок с латунными заклепками, в передней стороне которого обнаружилась круглая дырка. Предмет отдаленно напоминал лампу.

– Laterna magica[90], – пробормотал Марсильо. – С помощью этого можно отбрасывать изображения на стены, верно?

Овидайя кивнул.

– Я слышал, – продолжал Марсильо, – что некоторые католические священники используют эти штуки, чтобы отбрасывать на стены церквей изображения ангелов и производить впечатление на глуповатых крестьян.

Генерал указал на стеклышко с изображением демона:

– Кажется, вы задумали нечто гораздо более дьявольское, Овидайя. Не скажете, что именно?

– С удовольствием. Объясню по пути в порт, – ответил Овидайя. Заглянув в еще два ящика, он закрыл их и позвал кладовщика.

– Вы удовлетворены, сеньоры?

– Да, благодарю вас. Сколько я вам должен?

– Сумма набежала, боюсь, весьма значительная. Большинство товаров лежат здесь всего по нескольку недель, однако ваши ящики пролежали семь месяцев.

– Сколько?

– Всего двести пятьдесят три гульдена одиннадцать стюверов, сеньоры.

Он услышал, как резко выдохнул Марсильо, узнав сумму. Она действительно оказалась весьма внушительной и была бы слишком высокой, если бы генуэзец просто хранил ящики. Насколько было известно Овидайе, он заботился в том числе и о том, чтобы ни один османский агент не подобрался к его товару слишком близко и уж тем более не проверил его. Кроме того, этот человек раздобыл поддельные таможенные документы, в соответствии с которыми весь необходимый контроль они уже прошли.

– Вы можете доставить товары в порт?

– Конечно. На какое судно, сеньор?

– Это будет известно сегодня вечером. Я пришлю вам записку.

Овидайя расплатился по счету, и они направились в порт. Дойдя до края причальной стенки, ученый достал из кармана подзорную трубу и принялся рассматривать суда, поблескивавшие в лучах послеполуденного солнца. Большинство из них представляли собой французские суда, перевозившие кофе. Кроме того, обнаружились здесь португальские и английские флаги. Он передал трубу Марсильо.

– Вы не видите ничего такого, что бы вам не нравилось, Паоло?

– Ничего необычного. Ни на судах, ни на набережной. Где мы встретимся с Янсеном?

– У здания начальника порта.

Они нашли датчанина, сидевшего в тени пальмы. Выглядел он очень недовольным, однако это не обязательно должно было что-то значить.

– Вы нашли для нас судно, месье?

– Да.

– Однако, судя по выражению вашего лица, сдается мне, что есть какое-то «но».

– М-м-м. Хорошая новость заключается в том, что судно, которое мы можем зафрахтовать, есть.

– А плохая?

– Плохая – здесь нет двухмачтовиков или полакров. А есть только барка водоизмещением шестьсот тонн.

– Что-что? – переспросил Марсильо. – Нам ведь нужно всего лишь переплыть Красное море. На этом можно отправиться в Батавию или Японию.

– Можете ничего не рассказывать мне о судах, Марсильо, – отозвался Янсен. – Проблема заключается в том, что, кажется, в Суэце практически нет рейдеров, а есть только частные владельцы судов. Несмотря на то что они весьма охотно берут на борт груз и пассажиров, при этом они всегда идут вместе с ними в роли капитана.

Он обернулся к Овидайе:

– А вы настаиваете на судне, которым управлять будем мы сами, верно?

– Именно так. Нам не нужны зрители для того, что мы планируем делать.

– Но для индийца нам потребуется очень большая команда, – заметил Марсильо.

– Если бы нам нужно было плыть на нем в Индию, то да, – ответил Янсен. – А в Красном море и Аденском заливе можно обойтись и небольшой командой.

– Берите, – согласился Овидайя. – Нам нужно уходить как можно скорее, я не хочу задерживаться здесь дольше необходимого. Возможно, наши преследователи мертвы, однако их начальники наверняка живы. Кто знает, когда они появятся снова.

* * *

Полиньяк снял с головы тюрбан, сбросил длинный, достававший до самых икр халат. Кушак и остальную одежду он тоже снял и принялся поспешно надевать собственную: рубашку с рюшами, бриджи и камзол без рукавов. Он понимал, что в османской провинции в такой одежде он будет слишком выделяться. Но, если капитаны в порту Чешме за достаточное количество золота будут готовы продать билет на корабль гяуру, один янычар покажется скорее дезертиром, а такому человеку никто помогать не станет, особенно если всего в нескольких лье стоят лагерем несколько орт.

Во внутренний карман камзола он положил бумаги, полученные от курбаши для перевода. Это были письма и рисунки. Был среди них и тот, копию которого ему уже доводилось видеть в Париже, – на нем был изображен голландский конькобежец. Полиньяк не знал, имеют ли эти бумаги какое-то значение, однако намерен был попытаться передать их Россиньолю. Под конец мушкетер опоясался коротким мечом, который взял у капеллана, – это было странное оружие с изогнутым буквой «S» клинком. Взяв его в руку, он попытался нанести несколько ударов. Оружие это турки называли ятаганом. Он совершенно не представлял себе, как можно сражаться таким изогнутым оружием. В лучшем случае им можно было только свиней рубить.

Закончив, он поглядел на гору одежды, лежавшую у его ног. Ему было немного жаль, что придется так обойтись с дервишем, да еще столь не по-рыцарски. Как часто бывало на войне, этот человек хоть и был его врагом и к тому же безбожным язычником, однако время проводить с ним было приятно. По возвращении из сада курбаши он позвал к себе в палатку Чевика под предлогом, что хочет немного поболтать. Янычарский капеллан с благодарностью принял приглашение и, к удивлению Полиньяка, даже пил с ним вино, много вина. В настолько ослабленном состоянии Полиньяк вряд ли сумел бы перепить его, поэтому он, улучив момент, спрятал шарики гашиша, полученные от врача, в оливки и скормил их капеллану. Сначала не происходило ничего, однако потом на дервиша напала сонливость. И вот теперь он лежал связанный и с кляпом во рту на кровати Полиньяка, укрытый до самого носа. Скорее всего, пройдет не один час, прежде чем его найдут.

Мушкетер спрятал одежду Чевика за кустом. При этом из кармана его жилета что-то выпало – цепочка из черных деревянных бусин. Мгновение Полиньяк рассматривал ее, затем взял и стал перебирать шарики пальцами. В четках дервиша было слишком мало бусин, но свои собственные он потерял, и эти могут стать временной заменой. Спускаясь по холму в сторону городка, он бормотал себе под нос: «Qui pro nobis sanguinem sudavit. Qui pro nobis lagellatus est. Qui pro nobis spinis coronatus est[91]…»

К тому моменту, как он дошел до подножия холма, он десять раз повторил скорбные слова и убрал четки. «Каждый день – не менее двадцати», – пообещал он себе. Покуда он находится в этой языческой стране, регулярные молитвы еще важнее обычного. Сейчас уже должно было быть за полночь, однако наверняка уверен он не был, поскольку в турецком поселении, судя по всему, не было колокольни, по крайней мере, звона до сих пор он не слышал.

С моря дул прохладный бриз. Поселок Чешме был едва ли больше рыбацкой деревни, его нельзя было сравнить со Смирной, и тем не менее в маленькой бухте он увидел, кроме рыбацких лодок, почти дюжину судов побольше, и большинство из них были османскими галерами. Некоторые парусники, вероятно, были генуэзскими или венецианскими, в темноте разглядеть флаги не получалось. Не оставалось ничего иного, кроме как спуститься на набережную и осмотреться на месте.

Час спустя Полиньяк был близок к отчаянию. Он прошел по всем портовым тавернам, поговорил со сторожами всех судов, которых сумел найти. Никто не собирался уходить на следующее утро, ни оба генуэзских торговца тканями, ни голландский торговец пряностями. Мушкетер устало опустился в переулке на ступени одного из домов. Он устал, в плече снова начала пульсировать боль. Пропажу капеллана заметят самое позднее часов в пять или шесть утра. Ему потребовалось около полутора часов, чтобы дойти от лагеря орты до Чешме. Всадник доскачет гораздо быстрее. Слишком многие уже видели его, и если он на рассвете еще будет здесь, то…

От размышлений его отвлек гортанный рев, доносившийся из глоток нескольких мужчин. Судя по всему, они были пьяны, даже очень сильно пьяны, если осмеливались выставлять свое состояние напоказ в мусульманском поселении. Полиньяк решил, что между ним и пьяницами два-три переулка, поэтому сначала не мог разобрать, что именно они поют. Выпрямив спину, он прислушался.

Vecu la douce nuit de mai Que l’on se doit aller jouer.[92]

Поспешно поднявшись, он пошел навстречу пению. Сомнений быть не могло: это пели французы. Даже парижане, если он правильно расслышал акцент. Полиньяк свернул за угол, вытянув руки перед собой, поскольку было темно, а улицы были не освещены.

Et point ne se doit-on coucher La nuit bien courte trouverai.[93]

Повернув за следующий угол, он увидел их. Их было трое, и сопровождал их факельщик. Все трое явно были французами. Одеты они были в бриджи и яркие жилетки из бомбазина, которые несколько лет назад были при дворе последним писком моды, а также в короткие накидки и шляпы с фазаньими перьями. Они были еще более пьяны, чем можно было предположить по их пению. Средний, худощавый паренек лет двадцати, едва держался на ногах, товарищи поддерживали его. Свою неспособность держаться на ногах он пытался компенсировать особенно громким пением.

Et point ne se doit-on coucher La nuit bien courte trouverai.

Ему оставалось пройти до мужчин метров десять, однако они, судя по всему, до сих пор не заметили Полиньяка. Мушкетер вышел на середину улицы и во всю глотку затянул:

Et par congié lui demander Si je lui porterai le mai![94]

Увидев его, пьянчуги замолчали. После такого шума внезапно наступившая тишина казалась неестественной. Но длилась она недолго.

– Явление! – объявил средний заплетающимся языком. – Наверное, это иллюзия. По-поющ-щий, – и он довольно громко рыгнул, – поющ-щий мушкетер!

Мужчина слева, крепкий парень с усиками и формой головы, какая бывает у гасконцев, выпустил парня, и тот немедленно свалился на землю. Затем встал напротив Полиньяка, широко расставив ноги, и положил руку на эфес шпаги.

– Это какая-то ловушка, Оноре. Наверное, турецкий разбойник, переодетый.

Полиньяк слегка поклонился:

– Капитан Гатьен де Полиньяк, из «черных мушкетеров» его королевского величества. Ваш преданный слуга, господа.

Мужчина справа почесал в затылке.

– Не похож он на разбойника, Бодуэн. Ты посмотри на герб на его груди. Будь я проклят, если это подделка. Это знак второй роты, спаси, Господи, и сохрани.

Бодуэн подошел к нему на шаг ближе и велел факельщику осветить Полиньяка получше.

– Действительно! Простите мое недоверие, месье. – И он слегка поклонился. – Бодуэн д’Альби к вашим услугам. Что привело вас в столь отдаленные места?

– Дела государственной важности, – ответил Полиньяк.

– Королевские дела? О, звучит загадочно. Вы должны будете рассказать нам об этом подробнее, друг мой. Но для начала нам нужно уложить этого молодого человека в кровать. В противном случае его отец спустит с нас шкуру.

– А кто его отец?

– Ноэль де Варенн.

Это имя было Полиньяку знакомо. Варенн возглавлял основанную много лет тому назад Великим Кольбером «Средиземноморскую компанию», которая занималась торговой деятельностью в основном в Леванте.

– Где вы живете? – спросил д’Альби.

– Честно говоря, я только что прибыл в Чешме. Из Смирны.

– Несчастный! Вы, наверное, потеряли все свои вещи. Идемте же с нами. Наше судно стоит в небольшой бухте чуть к северу отсюда, а повозка – рядом с портом.

Полиньяк поклонился:

– С превеликим удовольствием, господа.

* * *

Порт Мохи был маленьким и в то же время переполненным. Торговых судов было столько, что яблоку негде было упасть. Опасения Овидайи насчет того, что их большое судно будет слишком бросаться в глаза, оказались беспочвенными. Здесь стояла на якоре еще добрая дюжина пузатых лоханок, по большей части французских и португальских. Скорее всего, эти суда курсировали между Красным морем и такими торговыми портами, как Пондичерри или Гоа.

Уже издалека было видно, что Моха совершенно не похож на Смирну или Александрию. Это был самый настоящий Восток, здесь не было по-европейски изящных строений, не говоря уже о христианских церквях. Самым приметным зданием была высокая башня из белого камня, вздымавшаяся над шестиугольным строением. Наконечник у нее был круглым, почти фаллическим.

– Это крепость? – спросил Жюстель.

– Это главная мечеть Мохи, – ответила Кордоверо.

Оба они стояли вместе с Овидайей у релинга и глядели на городок размером едва ли крупнее Дюнкерка или Портсмута. За спинами у них матросы были заняты тем, что грузили одну из шлюпок, прежде чем спустить на воду. Овидайя махнул рукой стоявшему на верхней палубе Янсену, и корсар подошел к нему.

– Да?

– Как вы думаете, османы пришлют на борт агента?

Янсен покачал головой:

– Нет. Он будет осматривать товары уже в портовом складе. Море у Мохи очень неспокойное, выходить будет только тот, кому это действительно необходимо.

Жюстель показал на лодку:

– Нам придется.

– Так или иначе, – ответил Янсен. – Наше судно слишком велико для этой жалкой крохотной гавани.

– А среди нашего груза, случайно, нет того, чего турецким чиновникам лучше не видеть? – поинтересовался Жюстель. И, обернувшись к Овидайе, добавил: – Например, вашей странной аппаратуры.

Овидайя кивнул:

– Вы правы. Однако для этого у нас есть приспособление Дреббеля.

Ханна Кордоверо удивленно поглядела на него:

– Что это такое?

– Судно, способное плыть под водой.

– Что-что?

– Вы не ослышались, мадемуазель. Речь идет о подводном транспортном средстве.

– Я читала о таких судах. Тахбир аль-Тайсир описывает нечто подобное в своем трактате «Opusculum Taisnieri». Но я полагала, что все это сказки.

– Вовсе нет, – ответил Овидайя. – Корнелис Дреббель, голландский натурфилософ, проплыл в такой подводной лодке от Гринвича до Вестминстера меньше чем за три часа.

– Но как можно опуститься и потом всплыть?

– Интересный вопрос. С помощью насоса. Вы знакомы с исследованиями Роберта Бойля относительно квинтэссенции воздуха? Нет? Что ж, Бойль утверждает, что…

Янсен нахмурил лоб.

– Очень интересно. Но вместо того, чтобы читать нам доклад о воздухе, вам стоило бы постепенно перейти к деталям, Челон.

– Каким деталям?

– Ну, например, как мы попадем на вашу легендарную кофейную плантацию. Нам все равно придется ждать, все места на причалах заняты, однако вон те голландцы впереди, – и он указал на стоявший к западу от них когг, – как раз поднимают паруса.

Овидайя кивнул. Действительно, этот разговор лучше вести на палубе, нежели в городе.

– Хорошо. Позовите всех. Встречаемся в кают-компании.

Вскоре после этого все они сидели под палубой за большим столом. Жюстель, как обычно, болтал с Марсильо, в то время как Янсен молча смотрел в окно, а Вермандуа глядел в потолок, скрестив руки за головой. Овидайя краем глаза наблюдал за обеими женщинами, сидевшими на противоположном конце стола. Поначалу он думал, что Кордоверо станет доброй подругой графине. Ученый не мог сказать, на чем основывалось это предположение, – возможно, на том факте, что они обе были женщинами. А может быть, он предполагал, что им будет о чем рассказать друг другу. Да Глория была светской женщиной, в то время как Кордоверо жила словно монахиня. Зато иудейка могла многое рассказать о нравах и обычаях Востока, в то время как графиня мало что знала на этот счет. Можно было представить себе, что это даст достаточно тем для долгих и пространных бесед. Овидайя представлял их себе в некотором роде как химические субстанции, дополняющие друг друга. Однако страшно ошибся. Стоило свести женщин вместе, начиналась реакция, – вот только контролировать ее было нельзя. Все, что нравилось Ханне Кордоверо, да Глория считала достойным презрения и не скрывала своего отношения. Сефардка же постоянно поднимала свои выразительные брови и обычно сносила постоянные подколки со стоическим спокойствием, что доводило генуэзку до белого каления. Из-за чего они так рассорились, сказать было нельзя. В любом случае он на этот счет старался с дамами не заговаривать.

Овидайя откашлялся. Все взгляды устремились к нему.

– И вот мы достигли цели нашего пути. По крайней мере, – он развернул на столе карту, – мы к ней приближаемся.

Марсильо, единственный посвященный почти во все детали плана, примирительно улыбнулся. Остальные склонились над картой, изображавшей юг Аравийского полуострова. Моха находилась на западном побережье, дальше к северу была нанесена Сана.

– В Битлфаки сушится кофе. В Мохе кофе хранится в конторах, а затем отправляется морем в разные страны. Однако собственно плантации находятся вот здесь.

Овидайя провел пальцем в восточном направлении через прилегающие к Мохе территории, через полосу пустыни, на которой был отмечен Бейт-аль-Факих. Дальше к востоку были изображены горы. Там его указательный палец остановился.

– Я думал, эти кофейные кустики растут в пустыне, – заметил Янсен.

– Слишком жарко, – отозвался Марсильо.

– Верно, – согласился с ним Овидайя. – Только на высокогорье достаточно прохладно и влажно. Весь кофе, по крайней мере таков результат моих исследований, выращивают на одной-единственной горе. Кажется, только тамошние климат и грунт устраивают растения.

– И как она называется? – поинтересовался Вермандуа.

– Насмураде. Наверху, на горе, находится крепость, из которой просматривается все высокогорье. Там растет кофе.

– И как мы попадем туда?

– На верблюдах. Отправимся к Насмураде под личиной каравана.

– Но никто из нас не говорит бегло по-турецки, кроме Марсильо, – возразил Жюстель, – и, конечно же, мадемуазель Кордоверо. Разве это не будет бросаться в глаза? И зачем каравану идти в эту богом забытую местность?

– Все это очень хорошие вопросы. Позвольте, я буду отвечать на них по порядку. Формально Йемен, так называется местность, в которой находится Насмураде, является частью империи гранд-сеньора. На самом же деле все гораздо сложнее. Как и на многих захваченных территориях, турки используют местного правителя. Они вроде стольников милостью султана. Непосредственно в управление турки вмешиваются только тогда, когда это необходимо. В Йемене все точно так же. Под непосредственным контролем турок находятся только Моха, Битлфаки и некоторые крепости вдоль побережья. В остальной части правят квасимдские племенные князья. Причем местность настолько уединенная, что там, наверное, и править особенно нечем.

– А ваша кофейная гора? – поинтересовался Вермандуа.

– Охраняется местными войсками. Наверх ведет только один перевал, и его достаточно просто контролировать. Пока это работает, турки стараются не размещать в Насмураде свои войска, довольствуясь спорадическими проверками.

Вермандуа склонился над картой:

– Если я правильно вас понимаю, мы сначала проведем разведку местности. Предположим, у нас получилось. Что будет дальше?

– Это немного зависит от того, что мы обнаружим. Как вы, вероятно, понимаете, у меня нет карты крепости Насмураде, в отличие от карты, скажем, Пинероло, которую я мог бы посмотреть в какой-нибудь библиотеке. У меня есть только вот этот набросок, добытый мадемуазель Кордоверо.

И он извлек из кармана пергамент с нанесенным на него рисунком. На нем было изображено скопление стоящих словно друг на друге прямоугольных зданий на горе. Гора резко обрывалась с одной стороны, на другой находились выстроенные в форме лестницы террасы. На них не было ни деревца, ни кустика.

– Кто сделал этот рисунок? – поинтересовался Жюстель.

– Один османский путешественник по имени Эвлия Челеби – он изготовил его в пятидесятых годах, – ответила Кордоверо.

– То есть мы не знаем, выглядит ли она так сегодня? – уточнил Вермандуа.

– Все равно что ехать верхом с завязанными глазами, – проворчал Янсен.

– Не совсем, – возразила Кордоверо. – Кофе растет только здесь, а жители Йемена уже много веков строят одним и тем же способом. Это можно проверить. Нет причин, из-за которых строения или соображения безопасности с тех пор изменились бы.

– Если только до нас недавно никто больше не пытался украсть растение, – заметила да Глория.

Кордоверо подняла брови:

– Никаких указаний на это нет. Я наверняка бы об этом читала.

– Наверняка. Вы же читали практически все, – отозвалась графиня.

Вермандуа покачал головой:

– Вы двое склочнее, чем семь Мазаринетт.

Да Глория возмущенно засопела.

– Лучше всех эта роль подошла бы вам, – и она слащаво улыбнулась, – сеньор.

– Как бы там ни было, – перебил спорщиков Овидайя, – как только проведем разведку, заберем растения. Потом нам нужно будет перенести их на равнину через перевал. А оттуда – в рыбацкую деревню под названием Аден, на южное побережье.

– Не в Моху? – удивился Жюстель.

– Если кто-то поднимет тревогу и станет преследовать нас, отправившись в Моху, мы попадем прямо в руки туркам. А вот Аден не является частью Османской империи, а принадлежит к Лахеджскому султанату. Кроме того, там есть крупный порт.

Вермандуа непонимающе уставился на него:

– Почему это в рыбацкой деревне будет большой порт?

– Потому что когда-то эта рыбацкая деревня была португальской метрополией, – ответила Кордоверо.

– А там, – произнес Овидайя, – будем действовать по обстоятельствам. Если мы сумеем доставить кофейные растения в Аден, остальное будет легче легкого.

* * *

Овидайя не привык к физическим нагрузкам, поэтому вскоре уже пот градом катился по его лицу. Он снова налег на весла. Ученый полагал, что жарко ему не только из-за того, что приходилось грести, но и из-за тесноты в аппарате Дреббеля. Они были в пути вот уже целых десять минут, и было нечем дышать. Перед ним сидела Ханна Кордоверо и тоже гребла изо всех сил. На носу рулевым сидел Янсен, который поглядывал в иллюминатор. На скамье за спиной Овидайи стоял механический турок и никакой лепты в продвижение вперед не вносил.

Вообще-то поездка на подводной лодке могла стать задачей скорее для Вермандуа и Жюстеля, которые были физически крепче, чем он. Однако граф недолго думая заявил, что не сядет в подводное транспортное средство, даже если там «будет сидеть Адонис, раздетый и намасленный». А вот Кордоверо ужасно интересовала лодка и ее особенности. Она хотела ехать и попросила Овидайю сопровождать ее. Поскольку он практически ни в чем не мог отказать сефардке, теперь он сидел в этом влажном огромном кокосовом орехе.

Он не сомневался, что аппарат Дреббеля работает отменно. Он был в значительной степени водонепроницаемым, а весла, введенные внутрь через смазанные кожаные шланги во внешней стене, позволяли довольно быстро продвигаться вперед. Подняться на поверхность тоже было нетрудно. С помощью насоса через выдвижную трубу можно было втянуть воздух, который поможет лодке подняться. Однако несмотря на то, что Овидайя прекрасно знал все эти технические детали, ему было до ужаса страшно. В теории все, быть может, и работает, однако на практике он никогда не находился под водой дольше тридцати секунд.

Ругательства Янсена оторвали его от размышлений.

– Убирайся, падаль!

– Что вы там увидели? – спросила Кордоверо.

– Акулу. Пусть только попробует подплыть ближе, все зубы об нас пообломает.

Овидайя застонал. Кордоверо рассмеялась.

– Как вам наша прогулка?

– Нравится, – выдавил из себя Овидайя.

Она обратила на него свои карие глаза и пригляделась:

– Вижу. Не переживайте, с нами ничего не случится.

– Мы можем утонуть, миледи.

– Портовый бассейн не слишком глубок. В худшем случае нам придется немного поплавать. Вы ведь умеете плавать, правда?

– Я… вообще-то… не очень хорошо.

– Но мне казалось, ваш Лондон стоит на очень большой реке?

Овидайя как раз собирался объяснить Кордоверо, что Темза не очень подходит для купания, когда аппарат резко дернулся.

– Аллилуйя, – произнес Янсен. – Мы на месте. – Капер подошел к вмонтированному в крышку люку и открыл его. До ушей Овидайи донеслись крики чаек и шум моря. Датчанин взобрался по лестнице и крикнул: – Все чисто!

Кордоверо и Овидайя последовали за ним. Аппарат Дреббеля покачивался на мелководье в нескольких сотнях ярдов к западу от гавани Мохи. За ним начинался широкий песчаный пляж. Янсен помахал кому-то рукой. Это был Марсильо, ожидавший их на берегу с верблюдами. Вместе с несколькими укладчиками, которых неведомо где раздобыл болонец, они грузили на животных ящики и аппаратуру, которую не должен был видеть ни один турецкий агент. Благодаря помощи местных жителей весь процесс занял не более десяти минут.

Один из мужчин показал рукой на аппарат Дреббеля и что-то произнес по-арабски.

– Что он сказал? – поинтересовался Овидайя.

– Что он никогда не видел такого транспортного средства.

– И что вы ему ответили, миледи?

Та улыбнулась:

– Что в нем нет ничего особенного и в стране франков такие подводные лодки есть у любого шкипера.

Он улыбнулся в ответ, однако улыбка получилась несколько вымученной.

– Тем не менее рано или поздно он расскажет о ней всему городу.

– Скорее рано. Поэтому нам пора уходить.

– Да, вы правы. Марсильо уже нашел вьючных животных и проводника, который доставит нашу контрабанду в нужное место.

Овидайя с тоской поглядел вслед удалявшимся верблюдам.

– Вы закончили? – крикнул Янсен, уже снова сидевший на аппарате. – Нам предстоит еще раз нырнуть. Если вы думаете, что я буду грести обратно один, вы ошиблись, Челон.

Овидайя кивнул, подал руку Кордоверо, и они вместе побрели обратно по полосе прибоя к своей странной лодке.

* * *

Овидайе Челону никогда еще не доводилось пересекать пустыню. До отправления из Мохи его тревожили самые разные вещи: жара, конечно же, но самое главное – другие опасности, о которых он читал в описании путешествия англичанина по имени Блант. Например скорпионы длиной в фут, способные убить человека одним укусом; еще вероятность погибнуть от жажды, пройдя мимо оазиса; кроме того, Блант писал о виллахах, йеменских бандитах, которые, по слухам, были очень кровожадны. Когда он рассказал о них Марсильо, болонец согласно закивал и живописал ему жестокость этих грабителей яркими красками.

Однако до сих пор единственными живыми существами, которых им довелось повстречать, оказались два поющих дервиша верхом на зебре. Кроме того, здесь было не так жарко, как опасался Овидайя. Гигантских скорпионов, которые, если верить Бланту, были сущим бичом Южного Йемена, пока никто не видал. Но если что и могло убить его, это был, наверное, проклятущий верблюд, верхом на котором он ехал по этой пустыне вот уже восьмой день. Овидайя хорошо ездил верхом, однако непривычные движения странного животного вызывали адскую боль в спине. Кроме того, от езды его тошнило. Ехать верхом на верблюде было хуже, чем пересекать Ла-Манш в шторм. Он заморгал, надеясь, что тошнота и головокружение отступят, однако это не помогло. Осторожно вынув из кармана подзорную трубу, он осмотрел горизонт. Вдалеке возвышалось нечто, похожее на здание. Если приобретенные в Мохе карты хотя бы приблизительно верно указывали расстояния, это мог быть лишь Бейт-аль-Факих. А может быть, это лишь один из миражей, будто бы возникающих посреди пустыни, которые венецианцы называют la fata, фея. О них Блант тоже писал много и пространно, вот только им до сих пор ни один не попался.

Овидайя ехал в передней части их небольшого каравана. Всего их было двенадцать человек. Они наняли в Мохе шестерых носильщиков с верблюдами и купили еще шестерых животных для себя. Вообще-то Овидайя был твердо намерен купить лошадей, однако Жюстель отговорил его. Ни один настоящий восточный торговец, пояснил ему гугенот, никогда не будет возить ничего через пустыню на кляче, поскольку они часто тонут в песке. То же самое касалось повозок. Впереди и позади него ехали Кордоверо, да Глория, Марсильо, Жюстель и Вермандуа. Янсен с ними не поехал. Он остался в Мохе, занимаясь усовершенствованием своего судна. После этого он намеревался отвести его в Аден, чтобы принять их там на борт.

По мере приближения к видневшемуся вдалеке зданию Овидайя начал понимать, что это ни в коем случае не фея пустыни. Небольшой форт был вполне реален. Он был сделан из светло-серого камня, с одной-единственной возвышающейся над стенами деревянной башней, из которой, скорее всего, можно было видеть все окрестности. Над фортом развевался красный флаг, а на нем виднелись те самые клинки, которые Овидайе уже доводилось видеть в Смирне, хоть и в несколько иной интерпретации.

Кордоверо подъехала к нему:

– Вы что-нибудь видите?

– Мы почти на месте. Там, впереди, Битлфаки. Над фортом развевается знамя с… мне это кажется похожим на ножницы.

– Что за ножницы?

– Как в Смирне.

Кордоверо расхохоталась.

– Что вас так развеселило, миледи?

– Что вы называете зульфикар ножницами.

Он вопросительно поглядел на нее. Ханна Кордоверо была одета в мужской наряд. Волосы у нее были по-прежнему очень короткими, на голове – тюрбан, скрывавший часть лица. Было и так достаточно непросто объяснить присутствие одной женщины, поэтому Кордоверо выказала готовность снова превратиться в юношу, для нее это было не в диковинку. Превратить же в мужчину графиню было совершенно невозможно. Ее пышные формы нельзя было скрыть, что бы она ни надела.

Овидайя вынужден был признаться себе, что Кордоверо в мужской одежде казалась ему интереснее, чем одетая как аристократка из Константинополя да Глория.

– Это стилизованный меч. Причем не просто какой-то там меч, а меч Али. Вы знаете, кто это?

Овидайя покачал головой.

– Али был зятем пророка Мухаммеда, могущественным воином.

В глазах ее заплясали искорки.

– В Аравии его меч знаком так же хорошо, как франкам – распятие. Если бы вы назвали крест столбом для сушки белья, было бы так же смешно. Но довольно об этом. Зульфикар – это боевое османское знамя. Вероятно, в крепости янычары.

Овидайя вздохнул:

– Кажется, они просто повсюду. Но, возможно, это не важно. Нам ведь нужно не в сам форт, а лишь в караван-сарай, который должен находиться где-то по ту сторону военного форта.

Мгновение они ехали рядом в молчании, а затем Кордоверо поинтересовалась:

– Если у нас все получится, что вы будете делать со своим золотом?

Мужчина пожал плечами и уставился на луку своего седла.

– Самые обычные вещи, полагаю. Хорошо питаться, снимать хорошую квартиру. Куплю все натурфилософские трактаты, которые смогу достать, – в первую очередь мне потребуется издание математического труда этого профессора из Оксфорда. Все о нем говорят.

– «Principia»?[95]

– Именно.

– Я слышала, это тяжелый трактат. Но всего этого не хватит, чтобы потратить ваши тридцать тысяч.

– Все мы получим по десять.

Она снова расхохоталась.

– Вы же глава всей этой экспедиции. Вряд ли вы получите столько же, сколько обыкновенные пешки.

– Возможно, вы правы. В любом случае после этого путешествия я хочу вернуться в Лондон. Я не могу себе представить жизни в другом месте.

– Все остальные чего-то хотят. Вы – нет?

– Миледи, я не совсем понимаю, к чему вы клоните.

– Ваш друг, Марсильо, мечтает отправиться на берега Амазонки и финансировать экспедиции в джунгли.

– Он собирается искать золото?

– Нет, растения. Он хочет написать книгу о тех огромных и чудесных цветах, которые там будто бы растут. Некоторые и вовсе размером с голову быка. Они питаются не водой и землей, а пожирают гигантских стрекоз и даже мелких обезьян.

Овидайя невольно усмехнулся:

– Так говорит Марсильо.

– Да. В любом случае он собирается поехать туда и написать книгу о флоре Амазонии. Это должно стать делом всей его жизни и сделать его знаменитым ботаником.

– И он рассказал вам все это?

– Да. А Жюстель хочет спасти мануфактуру своего дяди в Спиталфилдсе, которая вот-вот обанкротится. Ему срочно нужны эти новомодные аппараты для набивки тканей. Таким образом можно наносить узоры на ткань быстрее, чем это делают женщины вручную. Янсен хочет купить судно, быть хозяином самому себе и больше никогда не работать на голландцев, которых он, кажется, ненавидит пуще дьявола. А Вермандуа? Вермандуа хочет быть принцем, живущим в красивом замке. Или принцессой. А еще он хочет вернуть себе отцовскую любовь.

– Откуда вы все это знаете?

– Я разговариваю со своими спутниками. И наблюдаю за ними. А вы, кажется, знаете пугающе мало о тех, кого ведете вперед, если позволите сделать такое замечание.

– А чего хочет графиня?

– Она? Я думаю, она просто хочет быть богатой.

Она смотрела на него. Он разглядывал ее лицо, на котором видны были только глаза. Однако это было не важно, поскольку ему казалось, что ее темные глаза и черные брови были достойны внимания.

– Очень простая цель, – продолжала Кордоверо, – однако она и человек несложный. Вы же…

– Да?

– Вы человек гораздо более глубокий, нежели графиня. Умный. Сложный. Поэтому я не верю, когда вы говорите, что у вас нет цели, нет мечты, которую вы могли бы воплотить, если бы получили много денег. Мне кажется весьма маловероятным, что они нужны вам только ради них самих.

– А если это так?

– Я была бы разочарована.

– А что вы собираетесь делать со своей долей, леди Ханна?

– Выживать. В мире волков. – И с этими словами она отвернулась и пришпорила своего верблюда.

* * *

Мушкетер потянулся к маленькой чашке. Наклонившись за ней, он почувствовал, как кольнуло в коленях. Несмотря на свою вылазку в империю турок, их обычай сидеть на полу по-прежнему казался ему очень неудобным. А вот сидевшему напротив него полненькому круглому человечку было, судя по всему, удобно. Попивая кофе, Сулейман Мютеферрика-ага довольно похрюкивал. Дом посланника был устроен как турецкий сераль – не то чтобы Полиньяку доводилось видеть такие здания прежде, однако турецкий гарем был ему знаком по рисункам и картинам. Со стен свисали балдахины с дорогой вышивкой, на выложенном плиткой полу громоздились горы подушек всех цветов и размеров. Между ними стояли гвоздики и тюльпаны, не букетами, а, на турецкий манер, по одной в небольших вазах, из-за чего начинало казаться, что вы оказались посреди цветочной клумбы. Полиньяк спросил себя, действительно ли ага живет так или вся эта роскошь просто спектакль для гостей – что-то вроде здания-аксессуара, призванного показать франкам великолепие Турции. Обе версии были вполне вероятны.

На одной из немногих стен, не увешанной полотнами ткани, висела картина. На ней был изображен турок, нюхавший цветок. Турок сильно напоминал Полиньяку султана, под не слишком бдительным взором которого он скрутил дервиша и бежал из лагеря янычар. Он указал чашкой на картину:

– Простите мое невежество, сеньор, однако что это за султан? Мурад… – Он чуть не сказал «Мурад Кровавый», однако в последний момент опомнился: – …Четвертый?

– Мурада никогда не изображают с розой. Он не очень любил прекрасное и даже запрещал кофе. Это Мехмед II, прозываемый Завоевателем. Первый Qayser-i-Rum.

– Он называл себя римским императором? Леопольд I оспорил бы этот факт.

Между кустистыми седыми бровями Мютеферрики образовалась глубокая складка.

– Константинополь был столицей Римской империи. Когда султан занял город, логично, что императором стал он, а затем его преемники. Леопольд – узурпатор.

Полиньяк ничего не сказал. По его глубочайшему убеждению, существовал только один достаточно великий монарх, способный исполнять обязанности императора Священной римской империи, и им был Людовик XIV.

– Однако вы, вероятно, пришли не затем, чтобы беседовать со мной об императорах Рима, – произнес Сулейман. – Кто вас послал?

– Прошу прощения?

– Как вам известно, я здесь уже давно. У меня много гостей. Они приходят, – и он обвел рукой вокруг, демонстрируя роскошь помещения, – чтобы вдохнуть аромат Востока и, конечно же, ради кофе. Обычно приходят дамы. Иногда – художники и писатели. Офицера высокого ранга одного из королевских полков я пока не встречал.

Полиньяк догадывался, к чему клонит ага. Сулейман Мютеферрика был, наверное, самым одиноким посланником в мире. Много лет назад прибыв в Париж, благодаря невежеству и глупости он ухитрился добиться изгнания со двора после первой же аудиенции. Ага всерьез потребовал от Великого короля подняться в знак почтения к султану. Всякий раз, вспоминая о такой дерзости, Полиньяк чувствовал, как у него перехватывает дыхание. Конечно же, его величество остался сидеть. Далее Людовик велел занести в протокол, что он не желает никогда больше видеть этого невоспитанного турка. С тех пор Мютеферрика стал в Версале персоной нон грата и вынужден был остаться в Париже. Высшее дворянство избегало его. Полиньяк и сам пришел только потому, что ему посоветовал сделать это Россиньоль. Криптолог, в отличие от всего остального двора, судя по всему, регулярно, хотя и тайно навещал османского посланника.

– Я действительно пришел к вам по одному очень серьезному и деликатному вопросу.

За несколькими чашками кофе он рассказал Мютеферрике о своем путешествии в Смирну, о Челоне и Вермандуа, о заговоре, который предполагали они с Россиньолем.

Ага слушал его с ничего не выражающим лицом. Когда мушкетер закончил, он произнес:

– Странная история. И теперь вы потеряли след этих негодяев?

– Да. Однако, как вам известно, у его величества есть глаза и уши на всем средиземноморском пространстве. Месье Россиньоль еще несколько месяцев назад разослал депеши во все крупнейшие порты с целью получения известий, если этот Челон где-нибудь появится.

– И?

– Мы получили известие от судостроителя из Александрии, – ответил Полиньяк.

– Он покупал там продукты?

– Нет. Судя по всему, он продал ему свое судно.

– Это означает, что он поедет дальше сухопутным путем. Но куда он направляется, капитан?

– Этого мы не знаем. Возможно, он хочет нанять корсаров и направляется на Варварский берег.

– Тогда он поплыл бы морем прямо в Триполи или Алжир. Те, кто сходит на берег в Александрии, обычно направляются в Суэц.

Полиньяк пришел к тем же выводам. Ага был не так глуп, как можно было судить по предыдущей истории.

– А оттуда? – спросил посланник. – Вряд ли он направляется в Мекку.

– Не знаю, месье. Пока он находится в Аравии…

Ага улыбнулся:

– Вы хотите сказать, что теперь это наша проблема.

– По крайней мере, он на вашей территории.

– И все же я надеюсь, что Франция нам поможет. Как вы уже говорили, глаза ваших шпионов…

– …не достигают Аравии. Кроме того, некоторые члены правительства его величества полагают, что мы не должны помогать вам.

– Почему это? – спросил ага. – Позвольте напомнить вам, что я лично по просьбе месье Россиньоля сделал все возможное, чтобы посланник султана поддержал вас.

– Все верно, и я благодарен вам за это. К сожалению, другие представители Порты вели себя не столь дружелюбно.

– Что вы имеете в виду?

И Полиньяк рассказал посланнику о своем приключении с янычарами. Посланник беспокойно заерзал на подушках.

– Вы воспротивились приказу курбаши Тиряки и скрутили капеллана бекташи?

Полиньяк пожал плечами:

– Мне нужно было как можно скорее вернуться в Париж, чтобы доложить о сложившейся ситуации. Кроме того, я обязан подчиняться только его величеству, а не какому-то командующему янычарами.

Ага промокнул шелковым платком пот, выступивший на его лбу. Стоявший рядом мавр с веером удвоил свои усилия.

– Тиряки – не какой-то там лейтенант. Он очень влиятельный человек.

– Насколько влиятельный?

– Он – сводный брат бостанчи-баши.

– Кого?

– Верховного садовника.

Увидев, что Полиньяк по-прежнему ничего не понимает, ага добавил:

– Это эвфемизм. Бостанчи-баши – это примерно та же должность, что у вашего Николя де Ла-Рейни. Он заботится о том, чтобы сады великого падишаха всегда были в порядке. Он пропалывает сорняки и уничтожает вредителей, если вы понимаете, о чем я говорю.

При упоминании Ла-Рейни Полиньяк невольно вздрогнул. Кажется, у него просто талант портить отношения с могущественными начальниками полиции.

– Мне все равно, кто он такой. Янычары должны были мне помогать. Вместо этого они стали препятствовать моей работе. И они, судя по всему, воспротивились воле Великого визиря, а значит, и вашего господина.

Мютеферрика покачал головой:

– Все это очень сложно, месье. Вы слишком мало знаете об Османской империи, чтобы понимать, о чем идет речь.

– Мне это и не нужно. Я солдат, а не придворный. Я рассказал вам, что творят ваши строптивые янычары. И месье Россиньоль сообщит вам, если мы получим известия о Челоне, что, однако же, пока маловероятно. Я же, в свою очередь, прошу вас поставить в известность нас, если что-то узнаете. То же самое касается графа Вермандуа.

Ага смотрел на него с несчастным видом.

– Я понимаю, что из-за происшествия с янычарами вы несколько несдержанны. Возможно, эта история будет иметь резонанс, поэтому я пока ничего обещать не могу. Однако немедленно напишу в Порту.

«Надеюсь, – подумал Полиньяк, – у тебя хороший шифр. Кто может знать, кому в руки попадет почта аги, прежде чем она доберется до Великого визиря? Наверняка к Россиньолю, возможно – в шифровальный кабинет венского Хофбурга. А в Константинополе письма, возможно, перехватывает этот садовник, который совсем не садовник». Мушкетер поднялся и поблагодарил агу за гостеприимство. Затем мавр проводил его к выходу, где уже ждал слуга, державший под уздцы его вороного коня. Полиньяк вскочил в седло и поспешно отъехал от резиденции посланника. Примерно футов через сто он обернулся и поглядел назад. Дом Мютеферрики был самым роскошным на бульваре Пале-де-Тюильри, который несколько лет назад король приказал заложить в самом сердце Парижа. Полиньяк считал, что похожая на замок резиденция аги отлично подходит турку. За всей этой величавостью, которой они так любят себя окружать, скрывается не так уж много. Он повернулся и поскакал прочь.

* * *

Они доехали до Бейт-аль-Факиха, когда день уже перевалил за половину. Издалека поселение посреди пустыни казалось заброшенным, однако теперь, когда раскаленное солнце склонилось к горизонту, из маленьких белых домиков и пестрых шатров, стоявших вокруг форта, показались люди. Они устраивались на одеялах и подушках, разжигали костры. Кофейно-перевалочный пункт, по оценкам Овидайи, насчитывал не более сотни жителей. Сюда же следовало приплюсовать купцов, погонщиков караванов и стражу, которых было втрое больше. Когда они въехали в поселение с юга, он прикрыл лицо шарфом. Иностранцев видно не было, судя по всему, жили здесь только йеменцы и арабы. Теперь Овидайя увидел и нескольких солдат, поглядывавших на всю эту суматоху с зубцов крепости. На головах у них были белые берки янычаров.

В караван-сарае они напоили верблюдов. Марсильо некоторое время поторговался со старым бедуином, а затем они наконец сошлись в цене за ночлег. В то время как графиня получила личную комнату, для остальных членов их группы нашлась только одна общая. Марсильо посоветовал им как следует присматривать за своими пожитками, поскольку жители пустыни более вороваты, чем нищие Саутуарка.

Осмотрев свою комнату, скопление пыльных ящиков под пологом без стен, Овидайя решил выйти на разведку, пока еще было светло. В палаточном городке к западу от форта небольшими группами сидели мужчины, разговаривали и курили кальяны. Уличные торговцы с металлическими чайниками сновали вокруг и продавали кофе. Он подозвал одного из раздающих и протянул ему самую мелкую египетскую монетку. Мужчина принял ее и налил ему стакан. Овидайя отпил. Если это был кофе, то какой-то не слишком хороший. Вернее сказать, на вкус он был просто отвратителен – даже кофе в портовых кабаках на Темз-стрит был покрепче. Напиток был настолько слабым, что можно было рассмотреть дно стакана.

Он пошел за продавцом, дернул его за рукав. Когда тот обернулся, Овидайя спросил у него по-французски:

– Простите, но кофе ли это?

Мужчина непонимающе смотрел на него.

– Кофе?

Никакой реакции.

– Kahve?

Собеседник покачал головой:

– Quishr[96]. Tus.bih. ’alā khayr.

А затем повернулся и исчез между двумя палатками. Овидайя отпил снова. Теперь, когда он понял, что это такое, варево показалось ему не настолько отвратительным, вот только это был не кофе. Оно скорее напоминало тот странный китайский напиток под названием ча, который он пробовал как-то в одном амстердамском салоне.

– Если хотите выпить чашечку настоящего кофе, присаживайтесь к нам, – произнес кто-то на итальянском языке с сильным акцентом. Обернувшись, он увидел шестерых мужчин, сидевших у костра.

Один из незнакомцев поднялся. Он был мавром, однако не очень темнокожим. Скрестив руки на груди, он поклонился:

– Меня зовут Юзуф ибн Тарик. Прошу, присаживайтесь к нашему скромному костру. Вы француз?

Овидайя тоже поклонился:

– Жюль Филипо де Шатонеф, ваш покорный слуга.

Несмотря на испытываемое недоверие, Овидайя принял приглашение и присел. Стоило ему занять свое место, как один из мужчин протянул ему чашку черного как ночь кофе. Он поблагодарил того по-французски и по-латыни, а тот робко улыбнулся в ответ.

– Мои спутники не владеют франкскими языками, простите, – произнес мавр.

– Но вы говорите по-итальянски, и, вероятно, лучше, чем я.

– Я некоторое время состоял на службе у венецианцев.

– Понимаю. Благодарю за кофе. Он лучше, чем у этого торговца.

– То, что вы купили, – не кофе, или все же кофе, это уж как посмотреть.

– Как это понимать, сеньор?

– Мы с вами пьем qahwa bunnîya, напиток, который турки называют kahve, а вы – кофе. Он поможет нам не спать всю ночь, чтобы мы могли рассказывать друг другу истории и выполнить зикр во славу Аллаха. Те же, кто хочет спать, пьют варево, получаемое из сушеных скорлупок зерен кофе. Мы называем это кишр, и он действует не так сильно, как зерновой кофе.

Видимо, скорлупы кофейных зерен много в Бейт-аль-Факихе. По пути к городу Овидайя видел окруженные заборами и охраняемые территории, на которых хранился поступающий из Насмураде кофе. Прежде чем он попадал сюда, работники вываривали зерна в больших чанах, чтобы отделить мякоть от зерен. Прежде он полагал, что вываренные оболочки скармливают овцам или верблюдам.

– Гяуры вроде вас редко забредают сюда, – произнес ибн Тарик. – Позвольте спросить, что вы здесь делаете?

Долго думать Овидайе не пришлось. Они выучили свои истории еще много недель назад.

– Путешествую в свите благородной дамы из Константинополя. Она выходит замуж за сына султана Саны с целью укрепления уз между городом и Высокой Портой.

– Но зачем османской принцессе в свите француз?

Кажется, хозяин проявляет излишнее любопытство. Несмотря на то что он знает свою историю лучше чем свои пять пальцев, этот человек, судя по всему, обладает очень острым разумом и рано или поздно может заметить несоответствия.

– Ее мать была наложницей в гареме прошлого гранд-сеньора, родом из Венеции. А, как вам наверняка известно, французские обычаи и стиль нашего двора все больше входят в моду в Константинополе, поэтому меня и наняли.

– Вы придворный?

– Учитель. Обучаю принцессу французскому языку, танцам и версальскому этикету.

Судя по лицу ибн Тарика, тот размышлял, будет ли он довольствоваться этой историей. Однако, прежде чем он успел задать следующий вопрос, сродни инквизиторскому, Овидайя хлопнул себя по бедрам и поднялся:

– Благодарю за кофе, сеньор Тарик. Но мне пора идти. Моя госпожа хочет сегодня еще получить урок по пассакалье[97]. Всего доброго.

Ибн Тарик слегка поклонился. Овидайя поступил так же, а затем поспешно удалился. Уже стемнело, дневная жара сменилась приятной прохладой, которая в ближайшее время должна была превратиться в ужасный холод. Овидайя был рад множеству небольших костров, поскольку без них он вряд ли нашел бы дорогу обратно в караван-сарай. По прибытии он вынул трубку из кармана, набил ее табаком и закурил. Вверх устремились кольца дыма остатков амстердамского сливового табака. Скоро придется курить то, что предложат ему спутники или арабы. То, чем они заправляли свои кальяны, явно было не виргинским табаком. Воняло жутко. Может быть, это сушеная кофейная скорлупа? Кажется, это единственное, чего в этой богом забытой местности может быть в избытке. Покуривая, Овидайя услышал, как откуда-то донесся смех Жюстеля. Наверное, Марсильо опять рассказывает одну из своих невероятных историй. Если их предприятие удастся, к ним прибавится еще одна.

Овидайя посмотрел в сторону освещенного форта. Путь к кофейной горе вел прямо мимо небольшой крепости, причем наверняка не случайно. Любой кофейный караван, идущий из Насмураде в Бейт-аль-Факих, как он видел днем, янычары провожали прямо к окруженному забором месту, где варили бобы, лишая их таким образом плодовитости. Так турки могли быть уверены, что в Моху или Александрию не попадут неповрежденные зерна. Он задумался, не мог ли уже кто-то пытаться обойти эту систему? Наверняка возможность существует. В конце концов, зерна достаточно мелкие, их можно спрятать в одежде или в сосуде.

Размышляя, каким образом лучше всего протащить незаметно сырой кофе, Овидайя стал свидетелем смены караула на стенах форта. Увидев на стене янычар, он почувствовал, что по спине пробежал холодок. Он нервно затянулся. Оставалось лишь надеяться, что их информация о Насмураде хоть в чем-то правильная.

Овидайя с трудом подавил зевоту. Даже кофе ибн Тарика не смог прогнать усталость. Поднявшись, он направился за караван-сарай, к уборной. В добрых ста футах от главного здания между несколькими колами натянули отрезы ткани, чтобы скрыть место от посторонних глаз. Пройдя пару ярдов, он проклял себя за то, что не взял с собой фонарь, поскольку на улице было темно хоть глаз выколи. Узкий серп луны едва освещал очертания местности.

Дойдя до места, он услышал плеск. Не такой, какой бывает, когда кто-то мочится, а такой, когда кто-то моется. Встав за одно из полотен, он начал мочиться. Плеск стих, кажется, другой человек остановился. Овидайя закончил свои дела. Застегнув штаны, он услышал что-то – не плеск, а металлический скрежет. Этот звук был ему знаком. Кто-то извлекал из ножен клинок. Сон как рукой сняло. Овидайя очень тихо вынул из-за пояса пистолет и медленно направился в сторону, откуда доносился звук. Несмотря на то что его глаза уже привыкли к темноте, он никого не увидел. Пойдя дальше, он наткнулся ногой на что-то и услышал бульканье, когда стоявший перед ним кувшин перевернулся и содержимое вылилось на песчаный грунт. Овидайя почувствовал движение у себя за спиной. Он не раздумывая обернулся, поднял пистолет и спустил курок. Тишину взорвал грохот, и на секунду вокруг стало светло как днем. Овидайя увидел испуганное лицо Ханны Кордоверо, стоявшей всего в нескольких футах от него и сжимавшей в правой руке кривой кинжал. Она была совершенно нагой.

И тут же снова стало темно.

– Ханна! – воскликнул он. – Это я, Овидайя. Простите, миледи, я думал, что вы бандит. Что вы делаете здесь, на улице?

Та перевела дух:

– Пытаюсь помыться.

– В такое время? – недоуменно переспросил он.

– Не могу же я мыться перед остальными, правда? Конец моей маскировке. Это единственный час, когда мне никто не помешает. По крайней мере, мне так казалось.

– А нож?

Ответом ему стало раздраженное сопение.

– Как вы думаете, как поступит большинство мужчин, если они найдут на улице женщину, одну-одинешеньку, да еще неодетую?

Не успел он ответить, как вдали послышались крики. Доносились они со стороны форта.

– Давайте убираться отсюда, – предложил он. – Боюсь, сейчас сюда набегут янычары.

– Сначала отдайте мне одежду.

– А где она?

– Где-то справа от вас.

– Я даже руки своей не вижу. У вас нет с собой фонаря?

– Есть. Но тогда нас увидят турки.

Они услышали, что люди из форта идут в их сторону. Овидайя поглядел в дырку в полотне. Янычар было четверо, и у них были факелы. На миг он задумался, а затем произнес:

– Пойдемте.

– Куда вы собираетесь?

– В пустыню. Днем я видел, что здесь есть лощины. Спрячемся в одной из них, пока янычары не уйдут.

– Но я нага!

– Даю вам слово джентльмена, что не трону вас.

– Ваше слово джентльмена не помешает мне замерзнуть.

Янычары были уже так близко, что он видел узоры на берках. Он поспешно пошел в ту сторону, где, как ему казалось, стоит Кордоверо, и схватил ее за руку. Он почувствовал, что, прежде чем схватить ее за плечо, его рука коснулась ее груди.

– Что за…

– Тихо, – прошипел Овидайя. – Они почти на месте.

И они побежали в черную ночь, держась за руки и стараясь вести себя как можно тише. Чудом не упали. Когда факелы и солдаты превратились в маленькие точки вдалеке, они легли плашмя на землю. Ученый услышал, как стучат зубы Кордоверо.

– У меня есть накидка. Возьмите.

Он протянул ей свой плащ для верховой езды и услышал, как она завернулась в него. Теперь холодно стало ему. Над ними сверкали звезды, и их было больше, чем ему доводилось видеть когда-либо прежде. Вдалеке он услышал крик солдата.

– Что он сказал? – спросил Овидайя.

– Чтобы они все обыскали, а он приведет подкрепление.

Некоторое время они лежали молча.

– Вы верите в то, что говорит Джордано Бруно? – прошептала Кордоверо.

– В то, что звезды – те же солнца, только далеко? Вполне вероятно.

– Фахр ад-Дин ар-Рази тоже выдвигал такой постулат, задолго до Бруно. Вы о нем не слышали?

– Нет, миледи. Но Гюйгенс тоже придерживается этого мнения. И он… – Овидайя умолк.

Он услышал, как она повернулась в его сторону:

– Да?

– Он полагает, что вокруг далеких солнц вращаются планеты. И что они населены.

– Кем? – спросила она.

– Разумными существами. Гюйгенс называет их планетянами.

– А как они выглядят?

– Как мы, полагаю.

– Носят парики? Или, скорее, тюрбаны?

– Вы смеетесь надо мной, миледи.

– Но не из-за лунных человечков, в существовании которых вы сомневаетесь, верно? Судя по тону вашего голоса, вы считаете эту идею совершенно неслыханной.

– Идея кажется мне весьма outré[98], и до сих пор я полагал, что это просто стариковские причуды. Но сейчас, глядя на это звездное небо, я уже не так сильно уверен в этом.

– Мысли Гюйгенса кажутся мне весьма логичными, – произнесла она, – да и у остальных тоже были подобные идеи.

– У кого например?

– У Ширлея фон Рейта. И вашего Бруно.

– Там, откуда я родом, за такую идею могли сжечь. Множество Адамов и Ев? Это противоречит Писанию, миледи.

– Не обязательно: «И по Его знаку появились Небо и Земля, и все те существа, которых Он распределил по ним». Видите? Он населил и небо.

– Это цитата из Библии?

– Сура. – Зубы у нее стучали. – Из Корана.

Овидайя негромко рассмеялся:

– В таком случае планетяне Гюйгенса, скорее всего, носят тюрбаны.

Овидайя почувствовал движение. И вдруг она оказалась на нем, накрыла их плащом.

– Миледи!

– Не очень удачный момент для угрызений совести, – прошептала она. – Согрейте меня, Овидайя. Сделайте что нужно.

И до рассвета он грел ее. Никто не видел их, кроме, быть может, планетян Гюйгенса.

* * *

На следующее утро, наскоро позавтракав, они оседлали верблюдов и поехали дальше. Солдаты из крепости настояли на том, чтобы выборочно осмотреть их ящики и сумки. Судя по всему, некоторые предметы багажа показались им странными – например огромный фонарь, привязанный к одному из верблюдов, множество сосудов с алхимическими порошками или разобранная кукла с фарфоровыми руками и ногами. Марсильо объяснил янычарам, что речь идет об экзотических франкских артефактах, которые принцесса везет своему будущему супругу в качестве подарка. Объяснение показалось Овидайе не слишком правдоподобным, однако солдаты, судя по всему, остались довольны. Очевидно, они верили, что эти странные франки способны на любую глупость. Кроме того, их интересовал исключительно сырой кофе, а его у их группы не было совершенно. Когда же Овидайя показал им фальшивые пропуска с личной печатью Великого визиря, янычары пропустили их без тени сомнения.

Дорога, если ее можно было так назвать, была не такой заброшенной, как та, что вела из Мохи в Бейт-аль-Факих. Навстречу им то и дело попадались караваны, где вьючные животные были доверху загружены мешками с кофейными зернами. Вот уже семь часов ехали они через пустыню. Спина у Овидайи болела нещадно. Чувствовал он себя так, словно спал на камнях, что, в принципе, отчасти соответствовало действительности. Ханна то и дело подъезжала к нему, и он с трудом сдерживался, чтобы не смотреть на нее слишком часто, не говоря уже о том, чтобы протянуть к ней руку. Лучше, чтобы пока никто не знал об их связи. Вместо этого Овидайя пытался сосредоточиться на лежавшей впереди дороге. Имевшиеся у него карты Йемена названия этого совершенно не заслуживали. По его записям они должны были добраться до оазиса еще около полудня, однако караванщик сообщил, что им предстоит ехать еще несколько часов.

Ханна отстала, решив поболтать с Вермандуа. Овидайя ехал один. Вдалеке виднелись горы. Кофейная гора постепенно приближалась. По крайней мере, ему так казалось. Ученый услышал, что к нему подъехал всадник, и обернулся. Это был Марсильо.

– Когда мы будем отдыхать? – поинтересовался генерал. – Этот верблюд меня доконает.

– Наш караванщик говорит, что мы будем в оазисе незадолго до наступления темноты.

Марсильо шумно вздохнул.

– А у горы?

– Дня через три.

Граф зевнул, и это оказалось заразно. Овидайя с трудом подавил зевоту.

– А вы не выспались, что ли?

– Вы, по всей видимости, тоже.

– Это верно, – отозвался Марсильо. – Слишком много qahwa. А потом я решил понаблюдать за dhikr.

Это слово упоминал мавр в разговоре с Овидайей.

– Это такой мусульманский ритуал?

– Суфийский. Что-то вроде ночной мессы с пением, танцами и гашишем.

Овидайя думал, что Марсильо воспользуется возможностью и прочтет ему небольшой доклад по суфизму. Вместо этого болонец самодовольно улыбнулся и ободряюще кивнул ему.

– Что, Паоло?

– Ну вы же понимаете. Не хотите поделиться?

– Нет.

– Какая жалость. А вы знаете, что некоторая распущенность пошла бы вам на пользу? Любовь – это не то чувство, которого следует стыдиться. Кстати, я вам завидую.

– Ах вот как?

– Да. Такой женщины, как Кордоверо, у меня еще не бывало. Но не буду жаловаться.

Овидайя поднял брови.

– Вы устали не только из-за dhikr.

– Это да. – Марсильо с довольным видом провел ладонью по бороде. – В это трудно поверить, однако даже в столь уединенной местности встречаются настоящие красавицы.

– И что?

– Puella nulla negat[99].

– Это уже чуть больше информации, чем я ожидал получить от вас, Паоло.

– А от вас – меньше. Ну да ладно. Главное, чтобы прелестные красотки не вскружили нам голову, слышите?

– Уверяю вас, что все мои духовные силы при мне.

– Надеюсь. Просто на лице у вас блуждает слишком знакомая мне мечтательная улыбка.

– Не беспокойтесь. Все идет по плану. Пока что на хвосте у нас никто не висит.

Овидайя правой рукой описал полукруг, указывая на тянущуюся до самого горизонта пустыню:

– Между нами и нашей целью нет ничего, кроме кучи песка.

– И горы. Где полно стражи. И укреплений.

– Мы великолепно подготовлены. Кому, как не вам, знать об этом!

Марсильо вытер пот со лба:

– Пожалуй, вы правы. Если до сих пор нас никто не задержал, то кто же сделает это теперь?

* * *

Черный кабинет его величества находился в Жувизи, деревне, расположенной к югу от Парижа. Россиньоль как-то объяснял ему, что для работы криптолога необходим покой, поэтому он предпочитает жить не в городе, а в деревне. Полиньяку потребовалось два часа, прежде чем он сумел отыскать поместье семьи Россиньоль. Здесь действительно не было ничего, кроме полей и свиней. Особняк Россиньоля был в хорошем состоянии, хотя и несколько староват. Мушкетер проехал через двор, передал лошадь конюшему, а слуга провел его в салон.

Дожидаясь Россиньоля, он разглядывал картины, которых было немного. Судя по всему, хозяин дома предпочитал вышедших из моды итальянских мастеров – Кардуччи, Джентилески и тому подобное. Кроме того, здесь был большой портрет его величества. На нем Людовик был изображен в образе полководца на коне во время завоевания Маастрихта. Над головой короля парил ангел, намереваясь водрузить ему на голову лавровый венок. Полиньяк прошел дальше и остановился перед портретом не известного ему мужчины. У изображенного на нем человека был такой же нос картошкой, как и у хозяина этого дома.

Он услышал шаги. Навстречу ему вышел Россиньоль и протянул руку для рукопожатия.

– Спасибо, что смогли приехать, капитан. Я понимаю, что Париж нравится вам больше, однако же моя работа – наша работа – в значительной степени продвинулась благодаря этим документам из Смирны, и мне очень не хотелось прерывать ее.

– Ничего страшного, месье. – Полиньяк указал на висевшую на стене картину. – Это ваш отец?

Россиньоль кивнул. Антуан Россиньоль был первым криптологом его величества, служил еще Людовику XIII, точнее кардиналу Ришелье.

– Да. Упокой, Господи, его душу. Думаю, этот шифр ему понравился бы. Идемте же, я покажу вам, сколько мы сумели расшифровать.

И Полиньяк с Россиньолем прошли через роскошно обставленную столовую с зеркальными стенами в зал, где, по всей видимости, раньше давали балы. Сейчас там стояли столы, короткие концы которых были сдвинуты друг к другу, образуя рабочее пространство, занимавшее почти всю длину комнаты. За столами сидело около дюжины молодых людей. На первый взгляд можно было решить, что в зале находится мануфактура.

– Здесь просматривают поступающую почту. Что кажется важным моим людям, осторожно открывается, копируется и снова запечатывается. Времени у нас немного.

– Потому что информация может оказаться срочной?

– В том числе. Но самое главное, что ни одно письмо не должно задерживаться в кабинете дольше чем на три часа. Фактически Жувизи находится по пути следования почтовой кареты. Тем не менее мы не можем тратить слишком много времени на это, поскольку многие корреспонденты совершенно точно знают, каким путем отправляется письмо и сколько времени требуется для того, чтобы достичь определенной цели. Более продолжительные задержки могут вызвать подозрения, – он мягко улыбнулся. – А мы этого не хотим.

Они прошли между столами, на которых лежали горы писем, уложенных по какой-то специфической системе. Один из помощников Россиньоля занимался только тем, что осторожно открывал конверты. Другой сидел перед внушительной коллекцией печатей и воска всех возможных цветов и как раз собирался запечатать письмо.

– Что это за печати? – поинтересовался Полиньяк.

– Всех важнейших домов.

Россиньоль взял две печати и протянул их Полиньяку. На одной красовался щит со скрещенными мечами слева и короной справа, на второй – орех на капители.

– Герб Саксонского курфюршества, – произнес мушкетер. – Второго я не знаю.

– Аугсбург, – пояснил ему Россиньоль. Положив печать на место, он пошел дальше, к скамье, на которой сидели два писаря. – Здесь у нас копируют важные письма. – Он перебрал рукой небольшую коробку с письмами. – Вот послушайте.

Россиньоль взял конверт, откашлялся и начал читать:

– Должна сообщить вам, что мне смертельно скучно. Жизнь при дворе ужасно пуста, а ennuyante[100] пиры моего отца и того хуже.

– Чье это?

– Принцессы де Конти. Его величество был не слишком рад, узнав, что его дочь называет его балы ennuyante.

Россиньоль отложил письмо и направился в конец зала. Полиньяк последовал за ним. Там находилось возвышение, на котором стоял большой письменный стол, по всей видимости, принадлежавший ему. Отсюда Россиньолю было хорошо видно своих людей. Криптолог направился к большому шкафу у стены. Он был до отказа набит бумагами, а на верхней полке красовался ряд мраморных бюстов.

– Это что, римские императоры?

– Действительно, капитан. Это отцовская идея, глупость, если быть откровенным. На каждом участке шкафа лежат бумаги на определенную тематику, каждый император надзирает за одной из них: Август – за гугенотами, Марк Аврелий – за Германской империей, Клавдий – за торговлей, Тит – за Голландией. Не так изысканно, как система каталога месье Балуза, но своей цели соответствует.

Полиньяк обратил внимание, что один из отрезков полки гораздо объемнее других.

– А что лежит здесь?

– Под Веспасианом? «République des Lettres». Мы следим за ней по мере сил, причем ваш закадычный друг Ла-Рейни выполняет за нас большую часть работы. Пьер Бейль тоже помогает.

– Он помогает вам? Мне он показался не слишком готовым к сотрудничеству, по крайней мере поначалу, – ответил Полиньяк.

– Бейль помогает нам косвенно, выпуская свой журнал. Он дает возможность обзора вместе с «Journal des Sçavans», который Великий Кольбер создал тогда с одной-единственной целью: чтобы было удобнее следить за всеми этими философами.

Россиньоль направился к участку шкафа, над которым возвышался бюст Калигулы, и принялся там что-то искать.

Полиньяк указал пальцем на безумного императора:

– А чей же это патрон?

– Англии. Как видите, мой отец отличался определенным чувством юмора.

Вскоре после этого Россиньоль положил на стол стопку бумаги.

– Это те рисунки, которые вы привезли из Смирны. – Россиньоль разложил рядом все пять эскизов. На одном был изображен изысканный итальянский дворец, относительно которого Полиньяк предположил, что он находится в Турине. Еще на одном красовался французский дворянин. Еще там было изображение странных монет и эскиз большой строительной площадки, скорее всего некой церкви. И, ко всему прочему, голландский конькобежец.

– Вы ничего не замечаете?

Полиньяк вздохнул:

– Можете мне поверить, что во время путешествия из Чешме в Марсель я часто размышлял над этими рисунками по многу часов. Простите мое нетерпение, месье, однако же…

– Этот шифр самый простой. Это монеты из английской кофейни. Здесь спрятан бинарный код.

– Вы имеете в виду арифметику Лейбница, о которой рассказывали? Честно говоря, я тогда ничего не понял.

– Все очень просто. Смотрите, на некоторых монетах Челон нарисовал сторону с изображением головы, а на некоторых – с числом. Голова – один, число – ноль. Всего семь рядов по пять монет. Из чего следует, – Россиньоль взял перо, бумагу и начал писать, – вот что:

01111

10010

00111

00001

01110

01111

01110

– Это двоичные числа. В переводе на десятичную систему они читаются как 15, 18, 7, 1, 14, 15 и 14. Если подставить вместо чисел буквы алфавита, то получится «ОРГАНОН».

– Вы нашли кодовое слово?

Россиньоль улыбнулся, словно деревенский озорник, которому только что удалось провернуть отличную шутку.

– Так и есть. Таким образом я узнал, какие числа квадрата Виженера используются для раскодирования зашифрованного письма.

– А почему Челон и Кордоверо иногда обмениваются незашифрованными письмами?

– Я, как вам известно, долгое время полагал, что в этих будто бы невинных письмах содержатся свои тайные послания. Однако это оказалось чушью. Теперь я считаю, более того, я уверен, что система Челона работает следующим образом: всякий раз, когда он отправлял Кордоверо обыкновенное письмо и одну из картинок, это было сигналом того, что меняется кодовое слово. В знак того, что новый ключ дошел до адресата, Кордоверо отправлял Челону тоже незашифрованное письмо.

– Понимаю. А где кроется кодовое слово в других картинках?

– Хороший вопрос. В других нет четкого узора, поэтому над этим вопросом пришлось немало поломать голову. Однако в конце концов решение оказалось донельзя банальным. Это вспомогательные линии.

И действительно, не считая листа с монетами, на всех рисунках содержалась точка перспективы и сетка из плохо вытертых тонких вспомогательных линий.

– Это матрица, – произнес Россиньоль. – Каждое поле решетки либо белое, либо почти черное. Таким образом мы снова получаем бинарный код.

– И? Вы уже расшифровали его?

– Еще не до конца. Дешифровка требует времени, но двое моих людей, – и он указал на мужчин, сидевших слева от них, – только этим и занимаются. Первое письмо уже расшифровали. И если верить ему, Челон задумал, гм, кражу.

– И что же он хочет украсть?

– В письме было написано только лишь то, что речь идет об очень дорогой вещи. Как только мы расшифруем остальную переписку, узнаем подробности.

Россиньоль опустился на край письменного стола и взял хрустальный графин с красным вином. Налив немного в бокал, он протянул его мушкетеру, а затем налил и себе.

– Есть еще кое-что, о чем я хочу вам сообщить, – произнес Полиньяк.

– Я слушаю.

Прежде чем продолжить, мушкетер понизил голос до шепота:

– Этот командующий янычарами, который хотел задержать меня, – он говорил о том, что Порта перестала доверять информации, получаемой от французов.

– Ага. И что может знать о таких вещах обыкновенный провинциальный офицер?

– Судя по тому, что мне довелось узнать от Сулеймана-аги, этот Тиряки – доверенное лицо начальника полиции Высокой Порты.

– Ферхат-аги? Верховного палача?

Полиньяк кивнул.

– Он сказал, что теперь турки получают информацию из других кабинетов.

По выражению лица Россиньоля Полиньяк рассудил, что данная информация не слишком удивила криптолога.

– Возможно, они покупают информацию у Хофбурга. По слухам, шифровальный кабинет Леопольда очень велик. – Он с несчастным видом поглядел на своих людей. – По меньшей мере втрое больше нашего. Габсбурги продают информацию, которая не нужна им самим, почти любому человеку, который готов за нее платить. – Россиньоль внимательно посмотрел на него. – Кто знает об этом деле?

– Пока что только вы, месье.

– Хорошо. Буду вам благодарен, если так это и останется.

– Даю вам слово, месье. Но позволите ли задать еще один вопрос?

– Прошу вас.

– Чем именно недовольны наши турецкие союзники? Это связано с Веной, не так ли?

Россиньоль вздохнул и подлил себе еще вина.

– Конечно, так и есть. Вена стала катастрофой не только для турок, но и для нас. Однако, и я хочу заявить с полной уверенностью, это не имеет никакого отношения к ошибкам наших шпионов. Я удивлен, что вы не знаете эту историю.

– Интриги меня не интересуют.

– Это делает вам честь. Однако, как вам, вероятно, известно, мы – весь континент, можно сказать, – долгое время исходили из того, что Ян Собеский не поможет императору. А почему? Потому что он всегда выступал на стороне его величества. В конце концов, Людовик помог ему, – Россиньоль потер указательный и большой пальцы, – одолеть Карла Лотарингского, когда речь зашла о польской короне.

– Это мне известно. Признаю, что тогда я тоже был удивлен, что во главе деблокирующего войска, спешащего на помощь нашему самому сильному противнику, встал именно один из наших союзников.

Россиньоль оскалился:

– Виноват посол Франции в Варшаве. Его звали Витре. Он отправил в Версаль депешу, что Собеский «воин в лучшем случае средненький, жирный, хитрый и предается порокам». И о Польше в целом он высказал несколько аналогичных глупостей: «непостоянный народ, злобный, продажный» и так далее.

Полиньяк догадывался, что произошло.

– Кто-то перехватил письмо Витре?

– Этот кретин использовал старый, легко взламываемый код. Австрийцы расшифровали его быстрее, чем в свое время мой отец расшифровывал письма гугенотов. Текст Габсбурги показали польскому королю. После чего тот решил, что просто обязан доказать всему миру, что он не «средненький воин».

Полиньяк склонил голову:

– Можно сказать, он продемонстрировал весьма убедительное доказательство.

– Пожалуй, вы правы. Но, думаю, турки полагают, что мы должны были предусмотреть такое поведение Собеского. Поэтому теперь решили попытать счастья с другими кабинетами.

Они услышали, как кто-то откашлялся. Звук подал один из криптологов, стоявший у подножия возвышения и державший в руках два листа бумаги.

– Еще одно письмо этого англичанина, месье. И вот срочная депеша для его величества, только что поступившая из Марселя.

Клерк протянул бумаги начальнику. Россиньоль быстро обошел стол и взял их в руки. Криптолог пробежал глазами оба письма. Сказать по его лицу ничего было нельзя.

– Что случилось, месье?

Тот протянул бумагу Полиньяку:

– Это… несколько неожиданно. Но нельзя сказать, что не радует. Вот, посмотрите сами.

Мушкетер послушался. Сначала он не поверил своим глазам, а затем улыбнулся, впервые за долгое время.

* * *

К отрогам Насмураде они подошли к концу третьего дня. Разбили лагерь меж нескольких крупных скал. Впереди возвышались горы. Овидайя прикинул, что они не настолько высокие, как Альпы, однако в этой неприветливой, совершенно безлюдной местности они казались просто огромными. Они с Марсильо расспросили своего караванщика насчет дальнейшего маршрута, однако оказалось, что этот человек никогда не был на Насмураде. Он смог рассказать лишь, что дорога к перевалу занимает часа полтора. После этого, насколько ему было известно, нужно подниматься вверх еще час, пока не окажешься собственно на высокогорье, где разбиты кофейные плантации.

– С этого места ваш план скорее напоминает набросок, верно? – пробормотал Марсильо, когда они шли к костру, вокруг которого сидели остальные.

– Немного. Но не слишком. Я очень внимательно изучал карты этого константинопольского хрониста.

Марсильо засопел:

– Они очень старые. Нам придется провести разведку местности, прежде чем подниматься.

– Вы правы. Однако это весьма опасная задача.

– Что поделаешь, такова судьба разведчика. Вот теперь Луи сможет показать нам, на что способен.

Овидайя, который до сих пор не слишком хорошо понимал, каковы взаимоотношения между графами, больше ничего не сказал. Они дошли до костра и сели. Овидайя принял из рук Кордоверо стакан воды и выпил большими глотками. Он предпочел бы, конечно, бокал пунша, к которому успел привыкнуть за время долгого путешествия, однако здесь у них не было не только миски с ромом, но и апельсинов и лаймов.

– Вы расскажете, как мы будем действовать дальше? Великий день наступит завтра? – поинтересовался Жюстель.

– Завтра воскресенье, – заметила графиня, – не очень-то хороший знак.

– Завтра мы начнем все необходимые приготовления, – ответил Овидайя. – И только через несколько дней перейдем к действиям. Дорогой граф, теперь вы для нас – самый важный человек.

Вермандуа ответил ему легким поклоном:

– Я весь внимание.

– Завтра утром вы отправитесь на разведку местности. Подберитесь к плантациям и разведайте там все. Возьмите кого-нибудь с собой.

– Нет, спасибо, я предпочитаю работать один.

– Вы же не понимаете ни слова по-турецки, – удивился Марсильо.

– Те люди, что сидят на горе, тоже вряд ли, – вмешалась Кордоверо. – Они арабы.

– Может быть, тогда мне стоит взять с собой вас, мужеженщина? – произнес Вермандуа. И, не дожидаясь ответа, покачал головой: – Нет, уж лучше я пойду один. Только в этом случае я смогу быть по-настоящему невидимым.

– Как вам будет угодно. А мы, остальные, – Овидайя указал на уже сгруженное с верблюдов оборудование, – будем готовить приборы. Нужно все проверить и собрать. На это потребуется некоторое время.

Вермандуа покачал головой:

– Хоть я и понял, зачем вам нужны веревки и блоки, – они часть этого отъемника Вейгеля…

– Подъемника Вейгеля, – поправил его Марсильо.

– Не важно. Но какое, черт возьми, отношение они имеют к этим химикатам?

И Бурбон указал на ящик, в котором стояло около двадцати цилиндрических сосудов из латуни. Все они были закрыты навинчивающимися крышками.

– Это взрывчатка, – ответил Овидайя.

– Кажется, ее не слишком много, – озадаченно произнес Вермандуа.

– В этом вы правы. Но только если думаете, что взрывы действуют исключительно на основании грубой силы.

– Прежде я считал именно так, месье.

Овидайя покачал головой. Все остальные заинтересованно внимали.

– Если вынуть из арки замковый камень, все рухнет. Таков принцип статики. Так, если разрушить что-то в нужном месте, остальное произойдет само по себе. Первым это выяснил Кристофер Рен, когда хотел взорвать старый собор Святого Павла. Этот метод работает для церквей, домов, башен и даже для гор. Сейчас я объясню вам, что именно задумал. И, прежде чем вы зададите вопрос, о смысле и назначении магического фонаря и механического турка Гюйгенса вы тоже скоро узнаете. Кстати, о Гюйгенсе, сначала нам нужно поговорить о важнейшем нашем аппарате.

Овидайя сунул руку в висевший у него на плече мешочек, вынул оттуда обмотанный вощеной бумагой пакетик, разорвал его и вынул шелковый платок. Овидайя размотал его.

– Карманные часы. Каждый из вас получит такие.

Вермандуа нахмурился:

– Часы? У меня давно есть такие. Сейчас ни один дворянин без них не обходится.

– И ни один купец, – добавил Жюстель, вынул из кармана серебряные часы и показал остальным. Они были размером с ладонь, с вытравленными на серебряном корпусе вьющимися розами.

– Без сомнения, ваши часы прекрасны, Пьер, но, как и все ваши приборы для измерения времени, совершенно не подходят для наших целей. Часы Гюйгенса более точны. Я выставлю их ровно на одно и то же время. После этого, прошу вас, кнопку больше не трогайте.

– А что это даст? – поинтересовался Вермандуа. – Неужели для вашего плана настолько важна какая-то пара секунд?

– Я бы даже сказал, что весь мой план на этом построен. Только если он будет работать как единый часовой механизм и каждый выполнит свою задачу ровно в одно и то же время, у нас все получится.

Вермандуа поднялся.

– Ты уже идешь спать? – удивился Марсильо. – Совсем на тебя не похоже.

Вермандуа поднял брови:

– Я иду работать.

– Сейчас? – переспросил Жюстель. – Но ведь сейчас темно хоть глаз выколи.

– Ночь – соучастница cambrioleur[101], месье. Кроме того, ночью я вижу как кот. Эти крестьяне, которые занимаются выращиванием кофе, сейчас спят, и большинство сторожей наверняка тоже. Если я хочу разведать их распорядок дня, то начинать лучше всего ночью.

Марсильо хотел что-то сказать, однако Овидайя велел ему молчать. Все равно граф Вермандуа будет делать то, что ему захочется, поэтому лучше пусть делает это по-своему. Бурбон расшаркался и направился в сторону гор. Через несколько метров его поглотила темнота.

* * *

Вечером, когда солнце скрывалось за горами, окутывая кофейные плантации на высокогорном плато медным светом, когда тени становились длиннее, а с возвышенности начинал дуть ветер, дети Насмураде шли к Мусе Ибн-Шаукани. Словно бабочки на огонь, слетались они к старику, маленький домик которого, напоминавший коробок, стоял чуть в отдалении от остальной деревни, меж лохматых кофейных деревьев и остроконечных скал. Даже сам по себе путь к дому Шаукани требовал определенного мужества. Из-за опустившегося низко солнца кусты и скалы отбрасывали тени причудливой формы. Они напоминали детям тех ужасных существ, населявших истории старика: жутких гулей, которые заманивали путешественников в пустыню и пожирали, наснасов, полулюдей с одной рукой и одной ногой, передвигавшихся прыжками и смеявшихся как безумные.

Возможно, именно за этой жутковатой атмосферой дети и приходили каждый день к старику, и на лицах их читались испуг и нетерпение. Они молча рассаживались вокруг Мусы, который, как обычно, сидел у своей хижины и пил кофе, чтобы подкрепиться перед началом рассказа.

Убедившись, что слушатели собрались в полном составе, Муса Ибн-Шаукани подливал себе еще кофе и начинал:

– Какую историю вы хотите послушать? Я уже рассказывал вам о Мустафе Бабе, жутком сапожнике, сшивающем окровавленной иглой с кожаной нитью из ног и рук павших новых солдат? Или рассказать вам об аль-Азифе, шепчущем всепоглощающем ветре пустыни, от которого невозможно сбежать?

Маленький мальчик с синими глазами, которому было не больше шести лет, но храбрый не по годам, сказал:

– Расскажи нам, почтенный дедушка, о том дне, когда в Насмураде пришел Азазил.

Ибн-Шаукани задумчиво кивнул.

– Хороший выбор, маленький Фуат, – произнес он. – Когда это случилось, я был примерно в том же возрасте, что и твой отец, и заведовал плантацией. Тогда я построил себе этот дом вдалеке от деревни, чтобы всегда быть рядом с кофейными деревьями.

– Но, дедушка, ведь большинство деревьев растут по другую сторону от деревни, – перебил его мальчик.

Старик бросил на мальчика строгий взгляд, и тот испуганно притих.

– Не перебивай меня, Али. Если будете перебивать меня, я, к сожалению, не смогу рассказать вам историю.

Как и предполагал Ибн-Шаукани, раздались многоголосые выкрики протеста, вскоре сменившиеся просьбами и мольбами.

– Ну хорошо, я расскажу вам историю. Но прежде, нескромный Али, еще пару слов о деревьях. Это правда, сегодня плантации находятся в основном на восточной стороне деревни. Но раньше, раньше их было полно по всей Насмураде. Потому что чужестранцы – персы, турки, египтяне, даже колдуны из страны франков – все они приходили сюда, хотели купить кофе. Поэтому мы разбивали все больше и больше рощиц. Но однажды они перестали приходить, и потому, – он указал на деревца чуть ниже его дома, – эти уже никто не поливает и не собирает с них урожай, не говоря уже о тех двух, что там, впереди, из которых я делаю кофе для себя. Но вернемся к Азазилу, джинну, и той ночи, когда он пришел в нашу деревню.

В такие дни обычно говорят, что в воздухе пахнет бедой. Еще ночью я видел, что Рас аль-Гуль, дьявольская звезда, мерцает особенно яростно, а это всегда говорит о том, что зашевелились джинны и демоны пустыни. И действительно, утром на Насмураде появилась слепая пророчица.

– Как она забралась на гору? – спросил Али.

Ибн-Шаукани снова бросил на мальчика укоризненный взгляд:

– Они приходят и уходят, никого не предупреждая. Такова их природа. А возможно, то был джинн, одному Аллаху то ведомо. Как бы там ни было, она не была из арабов, почти не знала нашего языка. Ее слепые глаза были белы, словно козье молоко, кожа – сморщенная, словно сушеный финик. Она поднялась по тропе до первого сторожевого поста.

Там пророчица возвестила о том, что в Насмураде придет могущественный джинн и всем жителям следует укрыться, в противном случае всех ждет смерть.

Но стражник лишь рассмеялся над старой ведьмой и сказал, чтобы убиралась обратно в пустыню, иначе познакомится с его мечом. Оно и понятно, он поступил как велено. На нашей горе постоянно появляются такие мужчины и женщины, и все они нищенствующие монахи.

– А что такое нищенствующий монах? – спросил кто-то из детей.

– Это такие люди, которые слишком ленивы, чтобы работать, и хотят, чтобы их кормили. Для таких людей на нашей горе нет места. Наша жизнь сурова, нам и самим едва хватает на пропитание. Поэтому мы всегда прогоняем их, прежде чем они взберутся на гору и явятся в деревню.

– Но ведь мы всегда подаем попрошайкам, – удивился Али.

– Это верно, любопытный Али. – Ибн-Шаукани сделал многозначительную паузу. – Но только с того судьбоносного дня, когда мы поступили несправедливо с настоящей прорицательницей, отмахнулись от ее искренних предупреждений, да простит нас за это Аллах. С тех пор мы всегда даем что-то нищим, чтобы искупить свою вину и стать более смиренными.

Ибн-Шаукани понизил голос, и дети придвинулись ближе, чтобы разобрать слова.

– Тогда на Насмураде стражи было больше, чем теперь. Наблюдали не только за перевалом, стража была даже на плантациях. Тогда к нам приходило много чужаков. Мы все время опасались, что кто-то украдет наш урожай, не заплатив за него. А еще мы боялись турок, которые время от времени присылали к нам янычар и велели нам беречь кофе как зеницу ока.

И мы охраняли свои плантации, главным образом ночью. Я тоже стоял в дозоре. Тогда я был управляющим, и моей задачей было проверять других стражников и следить за тем, чтобы никто не уснул. – Он пнул ногой одного из мальчишек, который не шевелился вот уже некоторое время. – В точности как ты, маленький Юсуф. Итак, я делал второй обход. Луна сияла над кофейными кустами, окутывая их золотистым светом. И тут я услышал шорох. В нем было что-то странное, металлическое. Я сразу же посмотрел на север, на возвышение Мазкан.

– Почему, дедушка? Там ведь ничего нет.

– Сейчас нет. Но в то время наверху сидел дозорный. Каждую ночь на возвышение забирался молодой человек. Оттуда он видел все плато и перевал, а снизу его тоже хорошо было видно. Он каждые несколько минут помахивал своим фонарем, чтобы показать стражам на плантации, что все в порядке. Услышав тот звук, я тоже зажег лампу, чтобы подать знак мужчине на Мазкане, его звали Яссин. Сначала он не отреагировал, однако потом я увидел, как он поднял фонарь в правой руке. Это меня немного успокоило. Увидев, что в течение следующего часа он время от времени помахивает фонарем, я подумал, что все в полном порядке. Как же я был глуп!

Он налил себе еще немного кофе и принялся пить маленькими глотками. Когда дети начали возиться, он махнул рукой, успокаивая их:

– Терпение, малыши. Дайте старику передохнуть. Сейчас расскажу, что было дальше. Кто из вас знает, как мы называем отвесную стену на юге, которую видно с плато?

– Она называется аль-Джидаар, – произнес маленький мальчик с синими глазами.

– Верно. Стоя на страже тогда, в темноте, я часто смотрел на ту стену. Там-то все и случилось. Я увидел дым и огонь на другой стороне плато, в том месте, где вьется дорога к перевалу. Однако огонь был не красным, а зеленым. А вонь! Она прилетела от аль-Джидаара, и пахло там яйцами, которые долго пролежали на солнце. Но все это было далеко не настолько страшно, как то, что произошло потом.

Ибн-Шаукани снова отпил кофе и оглядел притихших детей. На него смотрела дюжина широко раскрытых пар глаз.

– И вдруг появился Азазил. Он парил на фоне отвесной стены, и выглядел он ужасающе. Кожа его была словно огонь, рога были раскалены добела. А его глаза! Я никогда не забуду эти багровые глаза, их взгляд словно пронзил меня. Его окружало разноцветное пламя. И он был огромен, намного больше человека. Я до сих пор помню, как закричал от страха.

Теперь дети совсем притихли и вцепились друг в друга. Никто из них не осмеливался отвести взгляд, не говоря уже о том, чтобы обернуться и посмотреть в темноту.

– Я должен сказать вам еще кое-что об Азазиле, которого еще называют Иблисом. Это злобный джинн, один из шайтанов, которые только и думают о том, чтобы принести людям несчастье. Когда-то Азазил был верным слугой Аллаха, однако потом он отверг его милосердие. В ту ночь, увидев его, мы поняли, что пророчица говорила правду и что мы пропали. Потому что Азазил – это не какой-то там шайтан. Он их предводитель. К нам явился сам темный султан! Мой крик разбудил жителей деревни. Вскоре все обитатели нашей горы были на ногах. Люди падали ниц перед Азазилом, стоявшим неподвижно и смотревшим на них сверху вниз. Единственным, кто не испугался, был Яссин, страж горы. Он продолжал размахивать лампой как ни в чем не бывало, представляете? Многие полагали, что он хочет прогнать джинна. Однако что может сделать простой смертный с таким могущественным духом, я вас спрашиваю? Духом не от мира сего? Многие бежали. Они мчались сломя голову вниз по дороге, однако далеко уйти не сумели. Потому что, когда джинн увидел, что его жертвы намерены сбежать, его рука метнула в сторону деревни молнию прямо в гору над перевалом! Послышались звуки ударов, за ними последовал грохот. И гора рухнула. Когда мужчины и женщины из деревни дошли до первого поворота дороги, оказалось, что дальше пути нет. В тот момент я, к своему собственному стыду, все еще сидел среди кофейных деревьев, глядя вниз, чтобы не смотреть на ужасное лицо шайтана. Пока я ползал по земле, вокруг меня звучали крики мужчин и причитания женщин. И тут вдруг я увидел, что джинн пришел не один. Я должен был догадаться, что у настолько могущественного демона непременно должна быть свита – низшие демоны, слуги. Сначала я увидел его ноги. У джинна – или кто это был – были самые странные ноги, которые мне когда-либо доводилось видеть. Они были опутаны белой тканью очень плотно, как у мумии из Древнего Египта. А его ботинки! Они были заостренными, как у турок, однако же не спереди, а сзади. Шпоры из дерева или кости! У монстра были длинные курчавые волосы цвета снега, на голове у него была странная треугольная шляпа. Тело у него было вполне человеческим, то есть у него были руки и ноги. Я медленно подполз поближе, ни на миг не спуская взгляда с чудовища.

– Вы очень мужественны, – прошептал один из мальчиков.

Ибн-Шаукани с улыбкой покачал головой:

– Нет, сын мой. Это было не мужество. Я обезумел от страха и не соображал, что делаю. Может быть, моими движениями руководил Аллах, не знаю. Как бы там ни было, я наблюдал за гулем. Да, это был гуль, как я понял по его белым волосам и кроваво-красным губам. Он принялся возиться с кофейным деревцем, набивать карманы его плодами. А потом вдруг обернулся и посмотрел на меня. Он произнес что-то на ужасном языке джиннов. Описать вам его звучание я не смогу. Ему не хватает мелодичности арабского языка, он вообще лишен мелодии. Казалось, его слова доносились с самого дна ада. Договорив, гуль сделал шаг по направлению ко мне. Закрыв лицо руками, я стал умолять его пощадить меня. Он рассмеялся. Затем я почувствовал укол в затылок и потерял сознание.

Почему гуль не сожрал меня, сказать не могу. Я до сих пор каждый вечер благодарю Аллаха и пророка, да славится имя его, за то, что они защитили меня в ту ночь, как защищают нас всех. Ибо самое странное в этой истории то, что в ту ночь не пострадал ни один из жителей деревни. Никто не попал под камнепад, поскольку, когда камни катились вниз по склону, все были еще в начале дороги. Ни Азазил, ни его гули не тронули жителей. На следующее утро все уже казалось дурным сном, и многие потом стали верить, что это действительно был сон. Такова история об Азазиле, явившемся к народу Насмураде, однако пощадившем его.

Казалось, мальчик по имени Али остался не совсем доволен окончанием истории.

– А следов вы не нашли?

– Что ж, на следующее утро мы заметили, что пропали несколько наших кофейных деревьев. Должно быть, джинн унес их с помощью заклинания. Кроме того, на западной стороне деревни мы нашли странное сооружение, большой деревянный ящик, подвешенный на веревках и странных деревянных блоках. Все вы знаете его. Он до сих пор висит там. Как вам известно, мы используем его, чтобы поднимать и опускать мешки с кофе по отвесному восточному склону.

– Это джинн оставил его?

– Спроси своего отца, Али. Все именно так, как я сказал.

– А стражник на холме, с фонарем? Он пережил молнию джинна?

– Да. Мы нашли Яссина там на следующее утро, и он был без сознания. Он клялся, что не знает, как там оказался.

Увидев, что малыш Али все еще недоволен, Ибн-Шаукани сказал:

– Турки тоже нам не поверили. Через несколько недель после того, как к нам явился Азазил, на Насмураде пришли их солдаты. Они допрашивали жителей деревни, осматривали ящик на веревках, который назвали «паланга». Турки хотели знать, сколько деревьев пропало. Они обозвали меня суеверным невеждой и заявили, что никаких джиннов и гулей не существует.

Старик от души расхохотался.

– Не существует джиннов! Если нужно было доказательство того, что турки – народ глупый, то они мне его предоставили. Я объяснил капитану янычаров, что случилось, – по моему разумению. Но он не поверил ни единому моему слову. Конечно, мы задавались вопросом, за что хотел наказать нас Азазил. Сейчас я думаю, что его интересовали вовсе не мы, – Ибн-Шаукани указал на стакан, который держал в правой руке, – а наш кофе. Все знают, что на Насмураде растет лучший кофе в мире. Иначе зачем бы его покупало столько людей, я вас спрашиваю? Я думаю, что объяснение этому может быть только одно: наш кофе настолько хорош, что за ним пришел на Насмураде даже дьявол, хотел немного украсть. Хотя я даже не уверен, что здесь можно говорить о краже. Потому что разве взамен джинн не подарил нам это удивительное приспособление, благодаря которому наши мужчины могут не таскать тяжелые мешки на самый верх дороги? Ту самую часть дороги, которая настолько крута и сложна, что ее не могут преодолеть даже верблюды?

Али хотел спросить о чем-то еще, однако старик поднял руку:

– Больше никаких вопросов. Уже поздно, вам пора спать. Если хотите, спросите своих родителей. Все они подтвердят мою историю.

Дети поднялись и вскоре исчезли. Остались только Али и мальчик с синими глазами.

– Спасибо вам за историю, дедушка, – произнес Али.

Ибн-Шаукани нахмурил лоб:

– Но?

– Но мой отец говорит, что не Азазил украл наш кофе, а разбойники. Разбойники из страны франков.

Старик медленно кивнул:

– Подождите здесь.

Он скрылся в доме и вскоре вернулся, неся в руках небольшой ящичек. Он был сделан из темного дерева, а крышка его была украшена резьбой.

– Сейчас я расскажу вам обоим кое-что еще, о чем не рассказывал никому прежде. Через несколько дней после явления я забрался на плато Мазкан. Молния джинна разрушила наш смотровой пункт, и я хотел посмотреть, насколько выше можно забраться. И среди камешков я нашел это.

Старик открыл ящик. В нем на подушке лежало нечто, похожее на человеческую руку. Состояла она из странной белой субстанции, немного напоминавшей слоновую кость, только светлее, во многих местах виднелись трещины. Один из пальцев украшало кольцо с фиолетовым камнем. Еще одного пальца не было, во многих местах сквозь трещины можно было заглянуть внутрь. Там видны были кости из металла и сухожилия из кожи.

Дети испуганно отпрянули.

– Что… что это такое? – испуганно переводя дух, пролепетал Али.

– Это, – с серьезным видом ответил Ибн-Шаукани, – лапа Азазила. Теперь вы мне верите?

Побледневший как мел Али не произнес ни звука. Синеглазый мальчик поклонился старику, а затем взял дрожащего Али за руку и повел вниз, в темноту.

Часть VI

Направился в кофейню я, да и спросил поздней: Скажите-ка скорее мне, где здесь сидит злодей?

Генри Пёрселл. Сэр Барнаби Уигг

Овидайя наблюдал за тем, как Марсильо возился с одной из стеклянных панелей, из которых была сделана стоявшая на передней палубе конструкция. Ботаник заглянул внутрь и что-то неразборчиво пробормотал. Закрыв панель, он подошел к Овидайе и Ханне Кордоверо, стоявшим рядом с привязанной к мачте бочкой с водой.

– Еще воды, Паоло? – спросил Овидайя.

Старый солдат покачал головой:

– Нет, не в этом дело. Еще больше жидкости скорее повредит растениям. У них могут начать гнить корни. – Он вздохнул. – Боюсь, мы потеряем еще два. Я уже вижу на их листьях коричневые пятна.

Овидайя беспокойно переступил с ноги на ногу. С помощью подъемной лестницы Вейгеля они спустили с Насмураде двадцать пять кофейных деревьев. После этого деревца проехали через пустыню верхом на верблюдах, каждое в специальной кадке с землей. Когда они добрались до Адена, семь растений уже погибло. Соответственно, в начале путешествия плавучий ботанический сад Марсильо содержал всего полторы дюжины растений. С тех пор в среднем они теряли по одному через три дня. Из-за чего гибли растения, оставалось непонятным. У Марсильо были различные гипотезы, которые он пространно описывал Овидайе, со ссылками на различные труды вроде «Рассуждения о лесных деревьях» Ивлина. Пояснения генерала, конечно, были весьма поучительны и демонстрировали Овидайе, что до сих пор он, по всей видимости, уделял слишком мало внимания ботанике. Однако это ничего не меняло в том, что их кофейные деревца гибли быстрее, чем обитатели темницы Ньюгейт во время эпидемии оспы.

Нельзя было сказать, что Марсильо сидел сложа руки. Он обрабатывал своих питомцев с помощью различных микстур, обрезал их, заставлял то утопать в воде, то мучиться от жажды. Все свои действия генерал тщательным образом заносил в тетрадь: «3 января 1989, № XII, 3 капли spiritus q.[102], две ложки argilla[103].

Однако ни одна из процедур до сих пор не дала никакого эффекта. Болонец все меньше напоминал ему методично действующего натурфилософа и все больше – отчаявшегося лекаря, не знающего, как лечить пациента и поэтому испытывающего на нем все свои средства.

Скоро они будут в Суэце. По оценкам Овидайи, к тому моменту должно было остаться самое большее десять растений. Если Марсильо срочно не совладает с ситуацией, кофейные деревья закончатся прежде, чем они пройдут Гибралтар. Подойдя к теплице, он заглянул за покрытые солью и чаячьим пометом стекла. Не нужно было быть садовником, чтобы понять, что растениям плохо. Овидайя с трудом удержался, чтобы не начать колотить по стеклам и орать на растения, а затем вернулся к Марсильо и Кордоверо, погруженным в разговор о ботанических методиках.

– Но ведь все это я уже испробовал, мадемуазель. В конце концов, я делаю это не впервые.

– Охотно верю. Но впервые – с растениями, которых не знаете.

Марсильо пристально поглядел на нее:

– Значит, нас уже двое.

Овидайя задумался, что не нравится генералу: что кто-то пытается давать ему советы в сфере, в которой он лучше других ориентируется, или же выслушивать советы от женщины.

– Я читала труды Ибн-аль-Байтара, – возразила Кордоверо. – Он настоящий корифей в вопросах ботаники.

– Не там, откуда я родом, мадемуазель. Вынужден даже признаться, что никогда не слышал о нем.

– Аль-Байтар рекомендует, – спокойно продолжала сефардка, – не пересаживать больные растения, поскольку это станет для них шоком. Кроме того, он рекомендует удобрять корни…

Марсильо раздраженно засопел, а затем развел руками:

– А вы не видите здесь поблизости коровы? Или свиньи? Откуда нам брать удобрения?

– Возьмите свое собственное, – холодно отозвалась она. – Мне кажется, у вас его должно быть достаточно.

Она развернулась на каблуках и ушла на заднюю палубу, откуда за происходящим наблюдали остальные.

– Боже мой, Паоло, что с вами происходит? Она ведь просто хотела помочь.

– Не нужна мне помощь от, от… – Заметив взгляд Овидайи, он умолк.

– Возможно, помощь вам и не нужна, но вашим растениям – нашим растениям – она требуется срочно. Вы – лучший знаток растений на несколько тысяч миль вокруг. Так сделайте же что-нибудь! И если вам придется гадить в горшок, уж будьте любезны, сделайте это!

Покачав головой, он оставил генерала и направился в свою каюту. День был ветреный. Скоро они должны были войти в порт Суэца. Там им придется перегрузить растения на верблюдов и перевезти в бухту к западу от Александрии. В сам город Овидайя заходить не хотел. Конечно, было весьма вероятно, но не исключено, что весть о совершенной ими краже уже достигла турок. Кроме того, в Александрии было полно шпионов различных держав.

Если они доберутся до бухты, все остальное – практически ничто по сравнению с этим. Там их ждала шхуна – голландец, который довезет их до Амстердама меньше чем за месяц.

Ученый поежился. Если они явятся в Нидерланды без растений, Ост-Индская компания, скорее всего, привяжет камни к их ногам и утопит в портовом бассейне.

Сидя в своей каюте, Овидайя написал несколько писем. И только он собрался писать письмо Пьеру Бейлю, как услышал шаги на лестнице. Дверь каюты распахнулась, и он увидел раздраженное лицо Янсена.

– У нас скоро будут гости.

– Корсары?

Капитан покачал головой:

– Турки.

Они бросились на палубу, где уже собралась часть гераклидов и глядела в подзорные трубы на север. Там видны были две турецкие галеры с большими красными парусами и таранами на корме. Направлялись они прямо к их судну.

– Они что, собираются атаковать нас? – удивился Овидайя.

– Они собираются остановить нас, – ответил Янсен. – Видите сине-желтый флаг?

И он протянул трубу Овидайе.

– Да. Что он означает?

– Что мы должны лечь в дрейф.

Овидайя поглядел на датчанина:

– Мы сумеем уйти от них?

– Нет. При таком ветре нам придется крейсировать. А турецким галерам – нет. Кроме того, у них требушет.

Овидайя снова поглядел в подзорную трубу. На передней палубе стоял аппарат, похожий на катапульту.

– Метает греческий огонь, – заметил Янсен. – Одно попадание – и нам конец.

К ним подбежали Жюстель и графиня.

– Что будем делать? – поинтересовался гугенот.

– Сначала нужно спрятать растения, – предложила графиня.

– Это будет сложно: наше судно не настолько велико, – отозвался Янсен.

– Можем спустить на воду аппарат Дреббеля, – предложил Жюстель.

Янсен покачал головой:

– Слишком долго. Чтобы спустить на воду подводную лодку, нам потребуется час.

– А сколько у нас есть? – поинтересовался Жюстель.

– Не более получаса, – ответил их капитан.

Графиня выругалась совсем не как аристократка.

– Как турки успели прознать о нашем деле? – спросила она. – Наверное, нас кто-то выдал.

К ним уже подошли Вермандуа и Кордоверо.

– Не обязательно, мадам, – заявил Бурбон. – Может быть, это самый обычный контроль.

Овидайя вопросительно поглядел на Жюстеля. Никто из них не разбирался в тонкостях левантийской торговли лучше, чем он. Гугенот неспешно кивнул:

– Это возможно. Турки считают Красное море своим внутренним двориком и, соответственно, патрулируют его. Если нам повезет, к нам переправится лишь парочка инспекторов таможни, осмотрят наш груз и снова уйдут.

Вермандуа наморщил нос:

– Если нам повезет? Не настолько велик рог изобилия госпожи Фортуны, чтобы его хватило еще и на это. Вы же сами видите, – и он указал на парник, – сколько места занимают эти растения. Их не спрячешь нигде.

Он обернулся к собравшимся и развел руками в жесте, который должен был выражать отчаяние и сожаление:

– Конечно, очень жаль. Но это не обязательно. Поэтому нам остается лишь спасать свою шкуру.

– О чем вы говорите? – спросил Жюстель.

Вместо того чтобы ответить гугеноту, граф Вермандуа направился к теплице, открыл одну из панелей, взял одно растение, затем другое.

– Вы что, спятили? – воскликнул Жюстель.

– Ни в коем случае, месье. Я разумен, как всегда. Мы сейчас же выбросим эти растения за борт.

И он, держа деревца под мышкой, направился к релингу, однако у самых поручней дорогу ему преградил клинок. Принадлежал он Марсильо.

– Только тронь мои цветочки, Луи, и я отрублю тебе руку, – крикнул он.

Вермандуа отпустил растения и выхватил шпагу.

– Не вынуждай меня проткнуть тебя, Паоло. Ты же знаешь, что я не остановлюсь.

– Не смей, ты…

Вермандуа отступил на несколько шагов и поднял руку, успокаивая спутника:

– Mon cher[104], успокойтесь. Да, это была бы величайшая кража с тех пор, как венецианцы украли апостола. Но, как я уже сказал, это не обязательно, и…

– Подождите! – воскликнул Овидайя. – Что вы только что сказали?

– Что мы должны выбросить растения в море.

– Нет, только что.

– Про апостола? Старая шутка. Речь идет о том, что давным-давно венецианцы…

– Да, конечно! Вот оно!

– Что вы имеете в виду, месье?

Не обращая внимания на графа, Овидайя обернулся к Янсену:

– Приведите кока!

– Что?

– Кока сюда! И корабельного плотника.

Все уставились на Овидайю, однако тот молчал. Вскоре на палубу прибежал корабельный повар, худощавый невысокий мужчина с усталыми глазами.

– Сколько вяленой ветчины у нас на борту?

– Куска четыре-пять.

– Другого мяса?

– У нас еще очень много ножек ягнят.

– Это правда, – негромко произнес Жюстель. – Мы уже много недель только это и едим. Если бы я знал, что у нас есть еще вяленая…

– Несите все на палубу, – перебил его Овидайя. – А вы, плотник, несите доски, гвозди и парусину. И еще миску с горячими угольями.

Марсильо, уже опустивший шпагу, недоуменно смотрел на Овидайю:

– Может быть, вы наконец скажете, что задумали?

Овидайя ликующе улыбнулся:

– Мы украдем апостола во второй раз.

* * *

Если османский инспектор знал, что ищет, то отлично скрывал это. Сначала он просмотрел их поддельные грузовые документы, затем письмо, описывавшее Овидайю как купца Английской левантийской компании. Затем осмотрел нижнюю палубу и трюм. Инспектор, невысокий кругленький турок с весьма внушительным носом, заглядывал то в один, то в другой ящик, но действовал не слишком систематично. Казалось, он скорее полагается на собственную интуицию. Когда он осмотрел все, что хотел, Янсен и Овидайя проводили его наверх. Оказавшись там, он указал на сооруженную на передней палубе конструкцию:

– И еще вот это. Что там?

– О, это коптильня, – отозвался Овидайя, надеясь, что инспектор не заметит дрожи в его голосе. Плотнику пришлось очень спешить, ему нужно было гораздо больше времени, однако по крайней мере на первый взгляд конструкция перестала напоминать парник. Доски, прибитые к рамкам, закрывали стекло. Для надежности они еще накрыли все парусиной. Из небольшой трубы, сделанной в боковой стенке, вился дымок прямо в небо.

Турок наморщил кончик носа:

– Вы коптите рыбу? Прямо на борту?

И не успели спутники ему ничего ответить, как мужчина направился к конструкции и собрался уже было открыть переднюю дверцу. Овидайя поспешил за ним.

– Простите, благородный паша, но, если вы откроете дверцу, дым и аромат уйдут…

Инспектор раздраженно засопел.

– Тогда вам придется коптить все заново, – рявкнул он. И махнул рукой двум солдатам-туркам, стоявшим чуть поодаль. Мужчины встали по стойке смирно и опустили руки на эфесы сабель. Овидайя предположил, что жест инспектора не укрылся и от команд обеих галер. Османские суда стояли примерно в сотнях ярдов по левому и правому борту, совершая маневры на месте. Один знак, поданный инспектором, и они возьмут их на абордаж.

Инспектор хлыстом, который держал в правой руке, открыл дверцу загородки. В лицо ему повалил густой дым. Оба солдата заняли позиции у него за спиной. Когда дым немного улегся, он опустился на колени и заглянул внутрь. Там с потолка на веревочках свисали несколько окороков.

– Да это же вовсе не рыба. Что это вы тут коптите?

– Ветчину, почтенный паша. Мы, англичане, любим ветчину.

Инспектор поднял что-то с пола. Листок.

– А это что? Потрудитесь объяснить.

Овидайя почувствовал, как гулко забилось сердце.

– Лавровый лист, – произнес он. – Лавр и можжевельник придают английской ветчине ее… неповторимый вкус.

– Хм.

Турок ткнул кусок ветчины пальцем, затем просунул голову внутрь. Взгляд его упал на сужавшуюся кверху ножку ветчины, заканчивавшуюся раздвоенным копытом. Инспектор отпрянул, вытер руку об штаны.

– Клянусь Аллахом! Это… это же свинина!

Овидайя поглядел на инспектора с наигранным удивлением:

– Ну конечно, благородный паша. Мы, англичане, только ее и едим.

– Вы должны были сказать мне сразу. Ради пророка, принесите мне воды и полотенца, немедленно! Я должен смыть с себя грязь этого нечистого животного.

Янсен отдал приказ матросу, чтобы тот принес миску с водой. Инспектор с отвращением смотрел на коптильню.

– Никогда не пойму вас, гяуров. Копченая свинина!

И он сплюнул на доски палубы.

– Разрешаю продолжать путешествие. Но смотрите мне, чтобы эта… эта ветчина оставалась на борту, дабы не загрязнять Суэцкий порт.

– Как прикажете, благородный паша.

И Овидайя слегка поклонился. Не дожидаясь, пока ему принесут миску с водой, турок бросился к релингу. Видимо, ему хотелось как можно скорее отойти от ветчины на пару сотен ярдов. Он спустился по веревочной лестнице, уселся в весельную лодку, ждавшую его внизу. Оба его солдата поступили точно так же. Спустя несколько минут послышались удары литавр, с помощью которых задавали такт гребцам, и обе галеры начали удаляться.

Марсильо подошел к Овидайе:

– Чуть не попались. Ему достаточно было отодвинуть в сторону копченую ветчину, и он увидел бы, что все остальное – это ягнятина. Тогда он, скорее всего, почуял бы неладное и обыскал загородку. Наверняка обратил бы внимание на спрятанные за ней кусты. А ваша история с лавром… это нечто.

Овидайя положил генералу руку на плечо:

– Но он не сделал этого. Лучше вынести растения обратно на свет, как только турки скроются из виду.

К ним подошла Ханна Кордоверо. Она улыбнулась Овидайе, и тот на миг задумался, стоит ли держать себя в руках, а потом обхватил ее за талию и поднял вверх.

– Отпустите меня, Овидайя, – смеясь, попросила она.

Когда он послушался, Марсильо поклонился сефардке:

– Должен извиниться перед вами, мадемуазель.

– А я – перед вами.

– Ни в коем случае. Юности позволен определенный пыл. Но такой старик, как я, уже должен вести себя сдержаннее. Простите мое неуместное поведение.

– Хорошо. Но только вы объясните мне историю с апостолом.

Графиня покосилась на Кордоверо:

– Неужели? Существует что-то, чего вы не знаете?

Марсильо с укором поглядел на да Глорию.

– Мощи апостола Марка долгое время хранились в Александрии. А венецианцы считали возмутительным, что эта реликвия находится в руках язычников. Поэтому они украли апостола. Чтобы вывезти его из Египта, они накрыли его свининой и капустными листьями. Никому из стражников не захотелось заглядывать под мясо. И теперь мощи хранятся в соборе Сан-Марко. Хитрость Овидайи сродни этой.

– В отличие от святого Марка, наши кофейные деревца пока не мертвы, – заметил Овидайя, – и мы должны доставить их в Голландию живыми.

– Я сделаю все возможное, чтобы решить эту проблему, – произнес Марсильо и протянул руку Кордоверо. – А вы, мадемуазель, можете мне в этом помочь. Расскажите-ка мне еще раз, что писал об удобрениях этот ваш аль-Байтар.

* * *

Жувизи, 4 февраля 1689 года

Ваше светлейшее величество!

Рад сообщить, что я наконец-то сумел полностью расшифровать шифры агента-провокатора. Это стало возможно только благодаря тому, что капитан Гатьен де Полиньяк принес мне определенные документы. С их помощью я сумел расшифровать хитрый код, которым пользовались Челон и другой участник заговора. Случилось, если ваше величество позволит мне сделать подобное замечание, двойное чудо: считавшийся мертвым капитан вернулся к нам и, несмотря на все противостояния и опасности, с честью выполнил свою миссию – более преданного слугу, нежели этот мушкетер, вашему величеству нечего и желать.

Теперь мы совершенно точно знаем, что это Челон и его банда помогли бежать вашему сыну. Еще нам известно, что он присоединился к ним. Кроме того, могу сообщить вам, что эти преступники задумали, судя по поступившей к нам информации, кражу. В расшифрованных письмах мы нашли на этот счет упоминания о «черном Аполлоне» и «вине ислама». Prima facie[105], эти метафоры служат для обозначения кофе, новомодного напитка из Аравии, который поступает к нам в довольно больших количествах через Александрию и Марсель. В определенных парижских кругах этот кофе, кажется, очень популярен. То же самое можно сказать о Лондоне и Амстердаме. Очевидно, Челон и его инсургенты работали над планом по похищению саженцев кофейного растения.

Ваше величество может удивиться, что столь важный политический агент, как Челон, занимается столь обыкновенными кражами. Я предполагаю, что кража должна служить для финансирования дальнейших подрывов престолов или же с целью использовать средства (как бывало ранее) для издания трудов, порочащих честь вашего величества и других князей. Возможно, «кофе» – это просто очередной код, шифр в шифре, значения которого мы не знаем.

Если Челон действительно похитил саженцы этих растений, возникает вопрос, должны ли мы поставить об этом в известность Высокую Порту. Кроме того, следует полагать, что в этом деле замешана Голландская Ост-Индская компания. Челон и раньше работал на них. А кому еще может понадобиться похищать кофейные саженцы? Может быть, стоит расспросить на этот счет представителей компании в Париже? Это несколько деликатные дипломатические вопросы. Нижайше прошу ваше величество сообщить мне о принятом решении.

Однако это еще не все. От проверенного шпиона мы получили сообщение о том, что Челон отправился из Египта в Голландию. Его судно называется «Коронованная любовь», это голландская шхуна. Можно полагать, что он прибудет в Амстердам через три-пять недель. Если вашему величеству будет угодно наконец арестовать этого мятежника, капитан Полиньяк готов выполнить вашу волю. Он попросил меня передать вашему величеству его верноподданнейший привет.

Как всегда, ваш покорнейший слуга

Бонавентура Россиньоль

* * *

Марсильо как раз собирался счистить ножом чаячий помет со стекол своего парника и собрать в ступку. Ханна Кордоверо стояла немного в стороне, наливая в лейку пресную воду черпаком. Овидайя наблюдал за ней с верхней палубы. Она была не похожа ни на ученого-сефарда, ни на принцессу Шахерезаду – так он называл ее, когда они оставались наедине. Она скорее напоминала ему начинающего португальского матроса. Волосы у нее по-прежнему были короткими, одежда состояла из полотняных брюк, не очень чистой рубашки и шерстяного свитера. Несмотря на внушительный гардероб женского платья, Ханна отказалась надевать что бы то ни было из него. Возможно, дело было в том, что наряды принадлежали графине. Сама Ханна уверяла, что за долгие годы так привыкла к штанам и кафтанам, что юбка и корсаж, не говоря уже о манто, казались весьма непрактичной одеждой, особенно во время путешествия по морю.

Более изысканную мужскую одежду она тоже отвергала. Невысокий Жюстель был примерно одной комплекции с сефардкой, однако, кроме пары рубашек, она не приняла ничего из его гардероба, воспользовавшись одеждой команды, хотя Овидайя заметил, что вообще-то даме неприлично носить грубые ткани и шерсть.

– Да я ведь и не дама, а натурфилософ, – вот и все, что она ответила ему.

В конце концов, Овидайе было все равно, что носит Ханна, поскольку любил он в первую очередь то, что находилось у нее в голове. Нет, это было не совсем верно. Остальное он тоже находил очаровательным, даже ее бесшабашное поведение. Даже в том, как она наполняла лейку, было что-то изящное.

Марсильо протянул ей ступку с толченым чаячьим пометом, который Ханна быстро развела водой. Ученый невольно улыбнулся. Ханна – точнее, тот арабский ученый, которого она процитировала, – оказалась права. Как только они начали удобрять растения птичьим пометом, кофейные деревца буквально расцвели. Хотя еще несколько они все же потеряли, но десяток у них по-прежнему оставался. И они так выросли, что ботанический сад трещал под натиском их ветвей.

Овидайя наблюдал за тем, как Марсильо открыл стеклянную дверцу, Ханна поднялась на цыпочки и наклонилась вперед, чтобы полить растения. Он был погружен в созерцание процесса и не услышал, что сказал стоявший рядом с ним Жюстель.

Ученый обернулся к гугеноту:

– Простите, Пьер. Что вы сказали?

– Я сказал, что два часа назад мы прошли Кале. – Он указал подзорной трубой на церковную башню, возвышавшуюся на побережье по правую руку от них: – Соответственно, это должна быть церковь Дюнкерка.

Овидайя поглядел на гугенота.

– Значит, скоро будем в Генеральных штатах. Мы сделали это, Пьер. Одиссея окончена.

Жюстель только кивнул в ответ.

– Что вас тревожит?

– У меня дурное предчувствие, – ответил Жюстель. – Странно, что вы упомянули именно «Одиссею». Я действительно чувствую себя немного похожим на Одиссея с Итаки.

– Чем же?

– Невольно думаю о мешке ветров.

Конечно, Жюстель гораздо лучше знал классику, чем Овидайя, однако эту историю он, конечно же, знал. Когда Одиссей и его люди уже почти доплыли до своего родного острова, Итаки, капитан уснул. И тогда его команда открыла загадочный кожаный мешочек, который всегда так тщательно берег их капитан. Мешочек этот был даром Эола. Этот бог заключил в него все неблагоприятные для обратного пути ветры. Когда моряки открыли мешочек, выпущенные духи ветров загнали судно в незнакомые места, в которых долгие годы кружили Одиссей и его люди.

– Вы перечитали Гомера, – ответил Овидайя и ободряюще похлопал Жюстеля по плечу. – Это не греческая трагедия, и я обещаю вам, что не усну до тех пор, пока мы не станем на якорь в Эе.

Оставив гугенота одного, он спустился на нижнюю палубу. Там он достал трубку, набил ее небольшим количеством табака, купленного во время промежуточной остановки в Порто, и вынул из кармана огниво. Однако только-только он затянулся, как впередсмотрящий закричал:

– Корсары! Корсары с кормы!

На палубе и в такелаже засуетились люди. Овидайя увидел, как бросились к лестнице, ведущей на верхнюю палубу, Марсильо и Кордоверо, чтобы бросить взгляд на пиратский корабль – если только это был он. О Дюнкерке ходила дурная слава как о пиратском гнезде. Французы отправляли здесь на каперство флибустьеров, которым выдали каперское свидетельство. Те пытались остановить торговые суда, идущие через канал, – голландские, английские или португальские, в зависимости от политической ситуации.

Он тоже стал подниматься наверх. У релинга стоял Янсен, державший в руках подзорную трубу, и ругался. Овидайя видел суда корсаров даже невооруженным взглядом. Их было три: одно – огромный галеон с числом орудий более семидесяти, а кроме него два маленьких и юрких фрегата. Их задачей было перерезать путь добыче, если жертва не поднимет белый флаг, как бывало в большинстве случаев.

Взяв у кого-то из рук подзорную трубу, Овидайя поглядел вдаль. Над грот-мачтой галеона развевался черный флаг с черепом, а под ним – знамя, на котором красовались красный лев и геральдическая лилия. Французские каперы, в этом не было ни тени сомнений. Непонятно было одно: почему корсары бросились за их крохотной шлюпкой. Судно таких размеров обычно не представляло никакого интереса для корсаров. Они нацеливались на крупные конвои, грузовые трюмы которых были полны персидского шелка, батавского муската или бразильского серебра.

То, что корсары нацелились на «Коронованную любовь», могло означать только одно: их раскрыли. Услышав голос Янсена, он только укрепился в своем подозрении:

– Дьявольщина! Это Жан Бар.

– Вы уверены? – переспросил Марсильо.

– Совершенно уверен. Это его флаг. Я даже вижу его на передней палубе.

Марсильо закрыл лицо руками. Кордоверо вопросительно поглядела на него.

– Кто такой Жан Бар, скажите на милость?

Первым ответил Жюстель, однако не напрямую. Вместо этого он негромко запел:

Жан Бар, Жан Бар, Куда ты, корсар? На север иль юг Отправишься вдруг? Хватай, что найдешь, Иль слиток, иль грош, Голландский ли гульден.

Затем, повернувшись к ней, он ответил:

– Жан Бар – пират. И не просто какой-то там пират, мадемуазель. Он – Барбаросса Хайреддин-паша Европы, гроза Северного моря.

И вот теперь этого короля корсаров французы отправили на охоту за ними. Янсен уже спустился на нижнюю палубу, выкрикивая приказы:

– Тяните брасы! Быстрее, сволочи! Речь идет о ваших жалких жизнях!

И матросы пустились в сложный и запутанный танец, то затягивая канаты, то вскарабкиваясь на ванты.

– Он хочет уплыть от него, – сказал Марсильо Овидайе.

– Это сработает?

– Нет, – ответил генерал. – Эти корабли более быстроходны, нежели наше суденышко. Однако мы можем выиграть немного времени. Пока Бар нагонит нас, мы, возможно, окажемся на территории республики. А поскольку мы идем под голландским флагом, есть шанс встретить другие суда, которые могут увидеть нас и прийти на помощь.

Овидайя решил, что в этом плане слишком много «возможно», но другого способа, кажется, действительно не существовало. Поглядев в подзорную трубу, он обнаружил, что корсары уже отреагировали на маневры Янсена и явно тоже были намерены прибавить ходу. Казалось, оба фрегата уже приблизились к ним на значительное расстояние.

Происходившее сейчас гораздо сильнее изматывало нервы, чем все остальное, что прежде доводилось переживать Овидайе. Дела на бирже Дама, пытки водой и землетрясение в Смирне – ничто из этого не могло сравниться с предстоящим морским сражением, поскольку, в отличие от всех остальных щекотливых ситуаций, в которых ему прежде доводилось участвовать, нападение корсаров происходило не быстро, а с почти невыносимой медлительностью. Корабли Жана Бара осуществляли маневр, пытаясь взять их в тиски. Они обходили «Любовь» по дуге на расстоянии не менее мили. Затем снова подходили ближе под углом градусов в тридцать, то и дело лавируя. Всего этот маневр занял часа три. Тем временем команда «Любви» подготовила все необходимое. Были розданы пистолеты и абордажные крюки, заряжены пушки. Больше ничего они сделать не могли, кроме как стоять у релинга, вцепившись в фальшборт и дожидаясь своих преследователей. С флагманского корабля Бара время от времени звучали пушечные выстрелы. Ядра еще не долетали. Может быть, канониры корсаров просто разминались. Или хотели напугать свою добычу. Последнее, по крайней мере в отношении Овидайи, получилось просто великолепно.

* * *

Овидайя сидел на передней палубе, держа Ханну за руку. Согласно последним измерениям, они находились на уровне Остенде. Море вокруг словно вымели дочиста. Впередсмотрящий увидел только одно английское судно, но это было еще час назад и шхуна тут же скрылась из виду. Если ветер не поменяется, примерно через четыре часа они оставят позади побережье Испанских Нидерландов. За ними начиналась Зеландия, скопление песчаных отмелей, островов и бухт. Если они сумеют дойти туда, велика вероятность, что корсары развернутся и поплывут обратно, в противном случае они окажутся в пределах досягаемости пушек, которыми уставлены побережья и плотины республики.

Но на это можно было только надеяться, потому что доплыть у них шансов не было. Бар нагонит их самое позднее на уровне Брюгге, об этом сообщил ему Янсен.

Ханна прижалась к нему.

– Что с нами будет?

– Не знаю.

– Ты лжешь, Овидайя.

– Да. – Помедлив мгновение, он поглядел на море перед ними. Оба фрегата уже были впереди и теперь приближались к «Коронованной любви». Им придется идти под градом пуль. Если повезет, выстрелы не потопят их сразу, а только замедлят продвижение вперед. Затем их нагонит флагман и нанесет coup de grâce[106].

Он сжал ее руку.

– Они повесят всех нас.

– Из-за кофейных растений?

– В том числе. Но, думаю, в первую очередь из-за Вермандуа. Глупо было брать его с собой. Не нужно было мне…

Она покачала головой:

– Нет, все было правильно.

Он непонимающе уставился на нее. В глазах ее читались страх и грусть. А затем женщина произнесла спокойным и твердым голосом:

– Если бы не Вермандуа, мы были бы уже мертвы, и в первую очередь я. И если этот франкский король прикажет всех нас повесить, все лучше, чем если он выдаст нас туркам.

– Разве не ты говорила мне, что турки – самый цивилизованный народ на свете?

– Это правда. Но и жестокий тоже. За то, что мы сделали, нас пытали бы на протяжении многих дней, а может быть, и недель. Петля показалась бы милосердием.

Овидайя как раз хотел сказать ей, что он предпочел бы вообще не умирать и что он совершенно не уверен, что их не станут пытать, прежде чем повесят, однако ему помешал пронзительный крик, донесшийся из «вороньего гнезда»:

– Впереди корабль! Не один! Голландцы! Это голландцы!

Они со всех ног бросились на переднюю палубу, доставая подзорные трубы. Не заметить корабли было нельзя. Всего их было шесть: два ловких корвета и четыре пузатых флейта. Они быстро приближались, и Овидайя уже видел их открытые орудийные порты. Над грот-мачтами развевался красно-бело-голубой флаг республики. Когда корабли подошли еще ближе, на белых полотнищах флагов он разглядел прекрасно знакомый ему знак: «О» и «С», рассеченные значительно более крупной «V». Это были корабли компании.

На палубе «Любви» ликовали. Некоторые матросы поднимали руки, другие целовали талисманы или висевшие на шее крестики. Марсильо и Жюстель обнимались, Вермандуа поклонился графине и пригласил ее на танец. Овидайя услышал смех Ханны, звонкий заливистый смех, который он научился любить. Однако же, вместо того чтобы присоединиться ко всеобщему ликованию, он продолжал глядеть в подзорную трубу.

Что-то было не так. Он не стал сообщать компании об их предстоящем прибытии, поскольку риск показался ему слишком велик. Если бы все прошло спокойно, «Любовь» бросила бы якорь в бухте Эя. После этого они перенесли бы драгоценные растения на склад, который Овидайя снял с этой целью несколько месяцев назад, конечно же, под фальшивым именем и не используя кредитную линию Голландской Ост-Индской компании. Таким образом он хотел сохранить свой последний козырь, поскольку не до конца доверял компании. Это было ошибкой. Ей вообще нельзя было доверять. Теперь он вспомнил, о чем говорил ему Янсен еще тогда, в Лимбурге. «Вы должны понимать, что заключаете сделку с дьяволом. Если мы встанем между компанией и ее растениями, нам конец».

Овидайя опустил подзорную трубу и принялся наблюдать за действиями корсаров. Оба судна, шедших наперехват, развернулись и, сделав петлю, стали возвращаться на один уровень с флагманским кораблем Бара. Было совершенно очевидно, что пираты хоть и отстали, однако убираться восвояси не спешили, чего стоило ожидать при превосходстве голландцев. Он поглядел на Янсена, стоявшего рядом со штурманом. Взгляды их встретились, и Овидайя понял, что датчанин пришел к тем же выводам, что и он. Дюнкеркские корсары и корабли Голландской Ост-Индской компании взяли «Любовь» в клещи. Он обернулся к Ханне, глядевшей на него с недоумением:

– Иди на ванты.

– Что? Но почему?

– Притворись, что ты юнга.

Прошло мгновение, прежде чем она поняла:

– Это не наши спасители.

– Нет, а теперь сделай это. Пожалуйста.

– Овидайя, я хочу остаться с тобой, что бы ни…

– Ханна, пожалуйста!

Он наклонился и что-то прошептал ей на ухо. Овидайя не думал, что она послушается его, однако вместо того, чтобы сдвинуть свои темные брови и начать ругаться, она лишь кивнула, а затем повернулась и принялась подниматься по такелажу. С каменным лицом ученый пересек палубу и поднялся к Янсену. Тот поглядел на него со смесью интереса и пренебрежения.

– Мистер Янсен, кажется, вы были правы с самого начала.

Капитан кивнул и выплюнул кусок жевательного табака:

– Да! Чума побери Голландскую Ост-Индскую компанию!

– Что посоветуете?

– Нам не уйти, мистер Челон. Мы можем спустить паруса или сражаться.

– Вы имеете в виду, погибнуть.

– Lever duad üs slav[107], как говорят у нас.

Овидайя кивнул:

– Возможно, я даже согласен с вами. Но мы не имеем права принимать решение за всех на борту.

Он увидел, как Янсен сжал губы. Рука Овидайи опустилась на рукоять его меча и сжала ее так крепко, что побелели костяшки пальцев. Капитан шумно вздохнул, а затем крикнул:

– Боцман! Опустить паруса. Поднять белый флаг!

* * *

К «Коронованной любви» приблизились две гребные лодки, одна с запада, другая с востока. В первой сидели двое мужчин в форме, в руке каждый из них держал шляпу с перьями. Один из них был великан. По оценке Овидайи, рост его достигал шести с половиной футов, если не семи. Второй мужчина был значительно ниже и одет в камзол мушкетера. Изуродованное шрамами лицо Овидайя видел в Смирне и узнал бы его всегда.

Во второй гребной лодке сидел всего один мужчина. Он не был солдатом, но тоже одет в форму – форму голландского купца. Пит Конрадссоон де Греббер стал еще толще, чем был во время их последней встречи. И по-прежнему похож на личинку, укутанную в черный дамаст.

Овидайя и остальные стояли на передней палубе, обезоруженные и со связанными руками. От де Греббера, Бара и Полиньяка на «Любовь» переправились уже несколько отрядов: две дюжины корсаров, кроме них – отряд голландских солдат. Только по их знаку командующие сели в лодки.

Первым на палубу поднялся Жан Бар. Окинул взглядом пленных, подошел к Янсену и похлопал его по плечу:

– Кнут Янсен! Вот мы и свиделись снова.

Датчанин тоже поздоровался, хоть и неохотно, а затем стал рассматривать Бара. Капитан корсаров был одет в роскошную одежду, на пальцах красовались перстни с бриллиантами, стоившими, скорее всего, больше, чем весь его корабль. Овидайя с удивлением обнаружил, что, кроме этого, пират был одет в особый плащ, синий с багряным подбоем и весь расшитый золотом и серебром. Право носить такой плащ было особой честью, его можно было получить только по особому распоряжению короля. Кажется, капитан пиратов пользуется большим почетом у Людовика Великого.

– Вы выглядите как чертов адмирал, Бар, – проворчал Янсен.

– Я не он, – гигант весело подмигнул ему, – но велики шансы, что его величество сделает из меня шевалье – только подождите. – Бар рассмеялся. – Однажды я еще стану контр-адмиралом королевского флота.

Тем временем на палубу поднялись Полиньяк и де Греббер. Бар приветствовал руководителя Голландской Ост-Индской компании:

– Мое почтение, господин. Ваш капитан не хочет к нам присоединиться? Мы с де Врие добрые знакомые, вместе сражались под командованием де Рюйтера, когда я еще состоял на службе у голландцев.

Де Греббер поклонился в ответ:

– Боюсь, он злится на вас за то, что под Сен-Мало вы потопили три его фрегата.

– Такой чувствительный, это так на него похоже. И все же передайте привет капитану де Врие.

Бар обернулся к мушкетеру, который все еще во все глаза глядел на Овидайю:

– Месье, может быть, сейчас нам стоит уладить деловые вопросы? – И он указал на кофейные растения, выставленные между мачтами. – Если я правильно понял, это для вас.

Де Греббер кивнул:

– Это так. Ребята, грузите их и везите на флагманский корабль. Немедленно передайте их там месье Коммелину, ботанику. Если пострадает хоть одно из растений, я спущу с вас шкуру. Вперед!

И голландские солдаты принялись перегружать кофейные растения в лодки. Марсильо шагнул вперед. Некоторые корсары тут же подняли мушкеты.

– Никаких глупостей, – рявкнул Бар. – Я не хотел бы вас расстреливать, но, если вы вынудите меня сделать это, я повторять не буду.

И он снова обернулся к своим собеседникам:

– Пленники ваши, капитан Полиньяк. Как и договаривались, верно?

Мушкетер кивнул и окинул взглядом компанию. Казалось, он искал кого-то.

– Где еврей?

– Мертв.

– Давно?

– Со Смирны. Был убит обломком дома.

Полиньяк посмотрел ему в глаза. Овидайя почувствовал, что мушкетер ищет в них ложь, но тщетно.

– Вы кого-то потеряли? – спросил Бар.

– Одного не хватает, – отозвался Полиньяк, – но он не важен. Его величество в первую очередь интересуется вот этим господином, – и он указал на Вермандуа, – и Челоном.

Пират кивнул.

– Судно переходит ко мне со всем, что есть на нем? Если позволите заметить, я ожидал более богатой добычи.

У Полиньяка задрожали губы:

– Это вам не каперский поход, месье! Речь идет о непосредственном приказе его величества! Это должно быть честью для вас!

– Честь могут себе позволить только дворяне, месье. А мне нужно кормить большую семью.

– Вы…

– А теперь я прощаюсь с вами, чтобы месье имел возможность обсудить свои дела без посторонних ушей, – произнес де Греббер и оскалил зубы в улыбке, какая часто бывает у трактирных вышибал. – Всего наилучшего.

Полиньяк что-то буркнул. Де Греббер направился к релингу.

– Почему, сеньор? – крикнул ему вслед Овидайя. – Вы должны ответить на этот вопрос.

Голландец обернулся подчеркнуто медленно:

– Я ничего вам не должен.

– Отнюдь. Пятьдесят тысяч дукатов.

– Вы их получили бы, если бы сумели осторожно доставить растения в Амстердам. Однако несколько недель назад я узнал от французского посла в Гааге, что вы хоть и сумели добыть растения, однако не смогли вести себя скромно. Нанять сына Людовика Великого – о чем вы только думали?

– Это был хороший план.

Де Греббер покачал головой:

– Вы умны, однако вам не хватает утонченности, месье. Нам стоило прислушаться к мастеру Домселаеру из исправительной тюрьмы. Он с самого начала видел вас насквозь. В своем высокомерии вы полагали, что умнее других.

На это Овидайя не нашелся, что ответить.

– Возможно, – продолжал де Греббер, – это так и есть. Вот только острый ум – это еще далеко не все.

Произнося эти слова, он бросил быстрый взгляд влево, на Полиньяка. Овидайя понял, что имеет в виду голландец, и вынужден был признать, что эта толстая личинка не так уж неправа. Его план был практически безупречен, но этот мушкетер все испортил. Этот человек был не слишком умен, однако хватка у него была крепкая. Полиньяк не сдался, не отступил, пока не нагнал добычу.

И, не тратя больше слов, де Греббер отвернулся и стал спускаться по веревочной лестнице в свою гребную лодку. Тем временем Полиньяк велел корсарам отвести Овидайю, Марсильо и остальных на флагманский корабль. И только когда все были в шлюпке, по лестнице спустились Полиньяк и Бар.

– Куда вы повезете эту банду, капитан?

– Хотя вас это не касается, сначала они отправятся в Бастилию. Что будет с ними после этого, будет решать его величество.

– А эти растения? Что это были за деревья? Уж точно не тюльпаны.

– Вы задаете слишком много вопросов, Бар.

Больше никто не произнес ни слова. Они молча направлялись к флагману. Овидайя то и дело оглядывался на «Любовь». На передней палубе он видел юнгу с короткими, торчащими во все стороны черными волосами, который смотрел вслед их шлюпке.

* * *

На флагмане их заперли в просторной кают-компании. Капитан Бар подчеркнул, что считает их всех своими гостями и позаботится о том, чтобы во время короткого путешествия они ни в чем не испытывали недостатка. И действительно, корсар не стал заковывать их в цепи. Точнее, он отказался выполнять приказ, который отдал в этом отношении Полиньяк.

– Как только сойдете в Дюнкерке на сушу вместе с пленниками, будете делать с ними все, что заблагорассудится, месье, – тоном, не терпящим возражений, заявил мушкетеру Бар. – Но здесь командую я.

Пират даже приказал принести им два графина рейнского вина и миску с фруктами. Овидайя предположил, что Бар хотел тем самым еще больше позлить мушкетера. Они находились в каюте вот уже час. Вечерело. Они сидели вокруг стола в центре комнаты и большую часть времени молчали. Только Вермандуа стоял у окна и смотрел на море. Казалось, что-то занимает его.

Послышались шаги, и дверь распахнулась. В кают-компанию вошли двое стражников в сопровождении Полиньяка. Мушкетер все еще выглядел недовольным, однако, судя по всему, пытался взять себя в руки. Он окинул взглядом пленников. Овидайе он напомнил волка, выбирающего самую слабую овцу в стаде. Затем капитан мушкетеров произнес:

– Месье Жюстель.

Гугенот побледнел. Вермандуа хотел что-то сказать, однако Полиньяк покачал головой:

– Позже, граф, позже.

Жюстель медленно поднялся. Марсильо тронул его за рукав. Затем стражники схватили его и вывели из каюты.

– Что они собираются делать с ним? – дрожащим голосом поинтересовалась графиня.

– Они допросят его, – произнес Марсильо. – Не бойтесь, я не думаю, что они причинят ему вред.

«Нет, пока не причинят, – подумал Овидайя. – Однако, когда мы окажемся в Бастилии, они вытрясут из нас все. То, что знаем, и то, чего мы не знаем». Он уставился на графин, стоявший в центре стола. Овидайя не знал, сколько он так просидел, но в какой-то момент поймал себя на том, что губы его шевелятся. Сам того не заметив, он вернулся к словам, которые так часто шептал в детстве. Много лет не срывались они с его губ, но теперь полились сами собой, без какого бы то ни было участия с его стороны:

– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc, et in hora mortis nostrae[108].

Марсильо пристально поглядел на него:

– Никогда не видел, чтобы вы молились.

Вместо ответа Овидайя посмотрел прямо в глаза старому генералу. По взгляду Марсильо он понял, что старик-ученый понял его. Овидайя молился не за себя. И не за Жюстеля, не за других находящихся в комнате. Молился он за Ханну, которая лазала по такелажу где-то в полутьме. Возможно, Жан Бар предложил команде «Любви» выбор: присоединиться к нему или оказаться в шлюпке посреди Северного моря. Трофей, которым стала «Любовь», сначала вернется в Дюнкерк с остальными кораблями. Возможно, там Ханне удастся бежать: никто не хватится щуплого юнги. Если же кто-то во время допроса у Полиньяка выдаст, что сефардка еще жива, то…

Дверь распахнулась, и в кают-компанию втолкнули Жюстеля. Он был бледен как полотно, на лбу выступили капли пота, однако, судя по всему, его не били и не пытали. Гугенот рухнул на стул. Графиня протянула ему бокал вина.

– Как вы, Пьер? – спросила она.

– Нормально, спасибо. – Его ложь была настолько очевидна – это было почти смешно. На лице у гугенота читался ужас, он дрожал всем телом. Пил быстро, большими глотками, а потом с огромным трудом произнес одно слово:

– Государственная измена.

Все находившиеся в комнате застонали. Если бы их судили за кражу или грабеж, возможно, их повесили бы на Гревской площади – это можно было считать сравнительно милосердной казнью, однако вместо этого их, судя по всему, намерены были обвинить в государственной измене. За такое преступление закон предусматривал особо мучительную казнь. В Англии государственных изменников вешали, вспарывали живот и крюком вытаскивали внутренности. Потом приговоренных оставляли на некоторое время болтаться в воздухе и ловить свои внутренности, затем срезали и четвертовали. Овидайя не знал, используют ли такое наказание французы, однако выражение лица Жюстеля заставляло предположить, что с предателями во Франции поступали столь же ужасным образом.

До ушей его донесся голос Полиньяка:

– Теперь вы, Челон.

Он почувствовал, как кто-то схватил его за руку и поставил на ноги, а потом он оказался за дверью. За спиной его раздался всхлип Жюстеля.

* * *

Положив на стол перед собой чистый лист бумаги, он обмакнул перо в чернильницу и написал: «Челон, Овидайя. 12 февраля 1689 года». Пленник смотрел на него совершенно спокойно. Полиньяк пристально разглядывал своего визави. Английский ученый изменился. В Лимбурге и Смирне Челон выглядел еще довольно упитанным, с небольшим брюшком и светлым цветом лица, какие бывают у завсегдатаев кофеен. Теперь кожа у него покраснела, словно у крестьянина, он похудел. Было заметно, что путешествие на Восток стоило этому непривычному к грубому физическому труду человеку больших усилий и что теперь от него прежнего осталось немного. Сначала мушкетер злился, что Бар подал своим «дорогим гостям», как он всерьез называл инсургентов, еду и напитки. Однако, возможно, после долгого путешествия действительно стоило немного дать этому англичанину и его спутникам побарахтаться, прежде чем бросить в Бастилию. На взгляд мушкетера, Челон в его нынешнем состоянии не протянул бы и четырех недель.

И все же этот человек смотрел на него совершенно без страха, в отличие от гугенота, оказавшегося сплошным комком нервов, от которого нечего было и ждать разумного ответа. Челон даже показался Полиньяку чем-то ужасно довольным, что озадачило мушкетера.

– Вам есть что сказать в свою защиту, месье? – спросил Полиньяк, глядя на лист бумаги.

– А в чем меня обвиняют, капитан?

Полиньяк почувствовал, как в душе закипает гнев. Какая наглость!

– Вам это известно лучше, чем мне. Но, если уж вам угодно: различные заговоры против его величества, а именно похищение его сына, Луи де Бурбона, графа Вермандуа, адмирала Франции. Сопротивление чиновникам его величества, убийство нескольких солдат его величества…

– Я никого не убивал.

– Вы были предводителем шайки, хоть клинком и взмахнул другой человек. Кроме того, различные заговоры против английской короны, которые расследует его величество по просьбе и желанию его кузена, истинного короля Якова II, до тех пор пока узурпатор Вильгельм не будет свергнут.

Овидайя ничего не сказал, однако по его слабой улыбке Полиньяк понял, что утверждение о том, что кто-то сумеет отнять английскую корону у принца Оранского, кажется собеседнику весьма абсурдным. Что ж, по крайней мере в этом отношении они с англичанином придерживались одного мнения. Хотя официально он, конечно же, ни за что бы этого не признал.

– То есть я участвовал в заговоре против Якова II?

– Не притворяйтесь невинной овечкой!

– Месье, я готов признаться во многом. Но зачем мне интриговать против короля Якова? В конце концов, я католик.

– Вы кто?

– Католик. Примат папы римского, Марии, Филиокве. Думаю, вы слыхали о подобном.

Раздался весьма громкий треск, когда перо, которое сжимал в правой руке Полиньяк, сломалось. Отбросив его в сторону, мушкетер взял новое, снова сел и подчеркнуто спокойным голосом произнес:

– Не наглейте. Хотя эшафот вам гарантирован, это еще не означает, что я не могу допрашивать вас более сурово, нежели до сих пор.

Он вызывающе поглядел на Челона, однако тот продолжал молчать. Полиньяк сделал себе пометку. Он не знал, что этот Челон – католик. Россиньоль даже подчеркивал в разговорах с ним, что этот человек – протестант и диссидент. Мушкетер продолжал:

– Вернемся к Джеймсу Английскому. Вы финансировали направленное против него восстание Монмута.

Челон удивленно уставился на него, а затем ответил:

– Я… что ж, если и так, то совершенно случайно.

– Случайно? И я должен в это поверить?

– Капитан, вы же умный человек. Вы охотитесь на меня вот уже… кстати, сколько?

– Более шести месяцев.

– Вот, более шести месяцев. Поражаюсь вашей выдержке, нет, правда. Поскольку вы, полагаю, читали некоторые мои письма, то знаете меня, вероятно, лучше, чем некоторые мои спутники. Вы действительно думаете, что я действовал бы настолько неуклюже, если бы решил финансировать восстание против своего брата по вере, Якова? Что я поддержал бы такое ничтожество, как Монмут? Вы считаете меня заговорщиком. Но я всего лишь обыкновенный вор. Позвольте, я расскажу вам, как все было на самом деле.

Полиньяк не был уверен, что хочет слушать небылицы Челона. Этот человек мог быть кем угодно, возможно, даже истинным католиком. Но с уверенностью его можно было считать заправским лжецом и фальшивомонетчиком. У Россиньоля уже была целая папка, полная бумаг, собранных их лондонскими и амстердамскими шпионами, и все они подчеркивали этот факт. Тем не менее он решил позволить ему говорить. До Дюнкерка еще добрых два часа, а остальных можно будет спокойно допросить и на берегу, в тамошнем гарнизоне. Холодное железное кольцо на шее развязывало языки многих. Что же до этого Челона, то на его счет он был не так уверен. Если сейчас он настроен поболтать, пусть говорит. Полиньяк обмакнул перо в чернильницу.

– Рассказывайте, месье.

Следующие полтора часа Челон болтал без умолку. Полиньяк с трудом успевал записывать. Небылицы англичанин рассказывал знатные, это следовало признать. По его собственному свидетельству, Челон был представителем обедневшего рода поместных дворян, пострадавшего из-за религиозных преследований, одержимым интересом к натурфилософии и различным аппаратам. Поскольку жизнь ученого была дорогой, а заработать возможности было немного, он занялся спекуляциями на бирже. Когда же из-за них он разорился, то ударился в фальшивомонетничество, сначала сосредоточившись на монетах. Позднее он подделывал векселя, свидетельства о рождении и договоры купли-продажи. Полиньяк записывал все с некоторым удивлением. Даже если Челона не осудят за государственную измену, он уже признался в самых разнообразных преступлениях, за которые ему гарантирована смерть. Одного признания в том, что он подделывал французские луидоры и экю, было достаточно, чтобы отправить его качаться на Гревской площади.

Тот факт, что он поступил на службу в Голландскую Ост-Индскую компанию, Челон представил как стечение различных странных случайностей. Он ни в коем случае не работал на Вильгельма Оранского. Он категорически отрицал, что когда-либо преследовал политические цели, и заявлял, что, совершая кражу кофейных деревьев, он думал только о прибыли. Полиньяк уже начал исписывать восьмой листок. Он поднял голову:

– Даже если все это правда, неужели же вы собираетесь отрицать, что похитили графа Вермандуа с целью продать его туркам?

Снова это наигранное удивление, доводившее его до белого каления. Возможно, он вел себя слишком мягко.

– В этом вопросе можете мне сказки не рассказывать, месье Челон, – продолжал он. – Я наблюдал за вами тогда, в Лимбурге, когда вы испытывали свою аппаратуру. И я видел пашу, с которым вы вели переговоры.

– Пашу?

– Да, в доме. Видел его в окно. Большой тюрбан нельзя было спутать ни с чем.

Челон облизнулся. Полиньяку показалось, что в глазах его промелькнула веселая искорка. Затем англичанин снова посерьезнел и произнес:

– Вы правы, я… признаю это. Все, что я говорил до сих пор о похищении кофе, правда. Однако когда я начал искать мастера-вора и услышал об особых талантах графа Вермандуа, в душе у меня созрел новый план.

– Какой же?

– Я действительно хотел продать Вермандуа туркам, после того как он сослужит нам службу. Я заключил на этот счет соглашение.

– С янычарами?

– Нет, с Великим визирем, Сари Сулейман-пашой. В Голландии вы видели его эмиссара. На обратном пути солдаты гранд-сеньора должны были схватить графа и доставить в Константинополь.

И Челон рассказал ему о том, как он сначала встретился с послом Высокой Порты в Венеции, а затем в Вене. Он много месяцев вел переговоры с турками. Англичанин рассказывал о своем плане очень подробно. В какой-то момент Полиньяку надоело, и он перебил Челона:

– Да, достаточно. Но что вам было обещано взамен?

– Пятнадцать тысяч венецианских дукатов.

– А зачем Великому визирю Бурбон? Граф – не принц крови.

– Нет, однако все же узаконенный сын. Высокая Порта не сообщила мне, что именно они намерены делать с Вермандуа. Однако я предполагаю, что это имеет какое-то отношение к Габсбургам.

– Какое?

– Император прогнал турок из Буды и Белграда. Венецианцы освободили Афины. Порта оказалась в сложной ситуации и хочет заключить мир. Вермандуа стал бы подарком по случаю установления отношений.

– Но?

– Великий визирь Сулейман лишился должности. И мой план развеялся как дым.

Зазвучал корабельный колокол, возвещавший о том, что на горизонте показался Дюнкерк.

– Месье, многие ваши деяния могут быть достойны презрения, однако же короне они не интересны. А вот за это вас обвинят в государственной измене.

– Я знаю. Мы наконец-то в Дюнкерке?

– Да. Через несколько минут будем причаливать. Однако я на вашем месте радовался бы каждой секунде, отделяющей вас от Парижа.

На это Челон ничего не ответил и лишь улыбнулся странной довольной улыбкой.

* * *

После короткой бессонной ночи в гарнизоне Дюнкерка на следующее утро они направились дальше, на юг. Овидайю и остальных посадили в весьма роскошную на вид карету, а вот графу Вермандуа досталась лошадь, которую вели в поводу. Эскортировал их отряд «черных мушкетеров». Большинство путешественников, встречавшихся им по дороге в Париж, останавливались и разглядывали их кавалькаду. Многие снимали шляпы. Возможно, они предполагали, что мушкетеры – почетная гвардия какого-нибудь князя, сидящего в карете за задернутыми шторами. Это нельзя было назвать нелепой идеей, поскольку личная королевская гвардия обычно не сопровождала пленников, да и те обычно не путешествовали в карете с мягкими сиденьями. Однако Овидайя предполагал, что элитных солдат выбрали для эскорта лишь с той целью, чтобы убедиться, что с драгоценными пленниками Людовика по пути в Париж ничего не произойдет. Огромное, поросшее лесом пространство между Компьеном и Монтреем считалось опасной местностью, там орудовало множество разбойничьих банд, не боявшихся вооруженных людей. Однако атаковать двадцать мушкетеров – это было уже предприятие, относительно которого дважды подумают даже самые отпетые головорезы.

Целый день в пути в карете, постоянное подпрыгивание на кочках и бороздах утомили Овидайю больше, чем бесконечная езда на верблюдах по аравийской пустыне. Тем не менее он был не в таком отчаянии, как полагалось бы, и постоянно думал о Ханне. Устроив длительную исповедь Полиньяку, он помешал мушкетеру допросить других его спутников до того момента, как они причалили. Если немного повезет, Ханна будет уже далеко и начнет новую жизнь в Нидерландах. Он представлял себе, как она будет сидеть в маленьком домике у канала, опершись локтями на пюпитр и запустив одну руку в короткие черные волосы. Во второй она будет держать перо, которым напишет письмо, быть может, Бойлю или Галлею. Ученый знал, что никогда больше не увидит ее. Но это не мешало ему мечтать об этом.

В те дни Овидайя говорил мало, да и его спутники все больше молчали, даже Марсильо. Чем ближе они оказывались к цели, тем тише становилось в карете. А вот кто все больше бодрился и веселился с каждой пройденной милей, так это граф Вермандуа. В окно они иногда видели, как он едет рядом с Полиньяком и беседует с ним. При этом оба много смеялись. Возможно, это было связано только с тем, что Вермандуа по праву положения путешествовал с бóльшим комфортом, нежели остальные. Ему не приходилось целыми днями сидеть в душной карете, его не заковали в цепи, мушкетеры выказывали ему определенное почтение. Один раз он ради развлечения фехтовал со всеми конвоирами и даже с одним гвардейцем.

Как-то раз, когда за ними с Марсильо следили не слишком пристально, позволив им отлить, Овидайя прошептал:

– Вы не задавались вопросом, откуда французы узнали, на каком судне и когда мы будем в Дюнкерке?

Генерал мрачно кивнул:

– Я задаюсь этим вопросом каждую ночь перед сном.

– И что? – поинтересовался Овидайя.

– Возможно, мы просто-напросто недооценили Черный кабинет «короля-солнце» и его сеть шпионов. В каждом порту Средиземного моря у Людовика есть глаза и уши.

Он обернулся к Овидайе и пристально поглядел на него.

– Почему вы качаете головой, Овидайя? У вас есть теория получше?

– Да. Но вам она вряд ли понравится.

Он был уверен, что кто-то их предал. В принципе, под подозрение попадали все члены их группы, за исключением двух людей: в первую очередь его самого, затем Ханны. Овидайя прекрасно понимал, что его отношение к сефардке мешает ему трезво смотреть на вещи, однако кроме того были весьма веские причины предполагать ее полную непричастность. Ханна Кордоверо появилась из совсем другого мира, у нее не было связей, необходимых для того, чтобы дистанционно поставить на уши кого-то в Версале. И оставалось подозревать только людей, обладавших связями во Франции: Жюстеля, Вермандуа, да Глорию. Янсена и Марсильо теоретически тоже можно было считать кандидатами. Однако датчанин казался ему чересчур прямолинейным, слишком простым, чтобы придумать и воплотить в жизнь такой план. Что же до Марсильо… Итальянец был единственным из гераклидов, с которым Овидайю связывали узы настоящей дружбы. Это тоже нельзя было считать логичным аргументом, однако чутье подсказывало ему, что старый генерал не предал бы его.

Стороживший их солдат уже нетерпеливо посматривал в их сторону, поэтому Овидайя изложил болонцу свою теорию сухими короткими фразами. Он ни в коем случае не хотел делать этого в карете, поскольку Янсен, да Глория и Жюстель таким образом тоже узнали бы о его подозрениях.

Марсильо застегнул штаны.

– Луи? Не верится мне.

– Возможно, вы не объективны, – возразил Овидайя.

– Возможно, вы правы. Но до сих пор вы не назвали ни единого серьезного аргумента, который убедил бы меня в этом.

Они вернулись к карете. Больше на протяжении последующих нескольких дней они о подозрениях Овидайи не говорили. Ученый же продолжал размышлять, как узнать, кто стал предателем. Вскоре он пришел к выводу, что нужно подумать о мотивах различных людей, которые могли это сделать. У всех у них были мотивы совершить предательство, включая его самого: деньги.

Чем ближе они подъезжали к Парижу, тем больше солдат видели на дорогах. Полиньяк не хотел объяснять им причины происходящего. От мушкетеров тоже ничего нельзя было добиться, однако Овидайе и остальным время от времени удавалось уловить обрывки разговоров. Солдаты только и говорили, что о предстоящей войне. Голландский статхаудер Вильгельм Оранский, ставший теперь Вильгельмом III, королем Англии, заключил союз с габсбургским императором. После разорения Пфальца излишне кровожадным министром Людовика по фамилии Лувуа к этому союзу присоединялось все больше и больше стран, последними стали Испания и Савойя. Несколько дней назад войну Людовику XIV объявил рейхстаг. Венский альянс потребовал, чтобы христианнейший король вернул все земли, захваченные за все годы: Пфальц, Лотарингию, Страсбург и хорошо известную им крепость Пинероло. Кроме того, ходили слухи, что из-за грядущей войны будут расти цены на зерно. Поэтому в Париже уже начались восстания. Овидайя невольно вспоминал в связи с этим старинную шутку: «Во Франции чернь поднимает восстание, поскольку хлеб слишком дорог. В Нидерландах чернь поднимает восстание, поскольку слишком дорого масло».

Тем временем они проехали Сенлис. Марсильо и Жюстель как раз рассуждали о том, каковы шансы Франции одолеть собирающиеся войска, когда прозвучал звук горна. Овидайя выглянул в окно. С юга к ним навстречу ехал всадник. Он стоял в стременах, забрызганные грязью белые брюки и красные фалды фрака выдавали в нем почтальона. Мушкетеры не колеблясь уступили ему дорогу. И вот он уже проскакал мимо и исчез вдали. Овидайя почувствовал, что дрожит всем телом.

– Паоло!

Генерал, все еще продолжавший беседовать с Жюстелем, оборвал свою речь на полуслове и удивленно поглядел на него:

– Что случилось, Овидайя?

– Боюсь, теперь у меня есть весомое доказательство, которого вам не хватало.

Лицо болонца омрачилось:

– Вы уверены?

– Вполне.

– О чем вы говорите? – поинтересовалась графиня.

– О, это просто небольшое пари, которое мы заключили, – отмахнулся Марсильо, – умозрительный эксперимент натурфилософов, не более того.

И только вечером, когда они остались одни, Овидайя сумел изложить генералу свою теорию.

– Мое доказательство, если вам угодно так его называть, основывается не на документах и не на следах.

– А на чем?

– На логике. Смотрите: как ни крути, нас предали. Теоретически это мог сделать любой из нас.

– Не посторонний человек? – уточнил Марсильо.

– Никто другой не мог знать, когда мы прибудем в Нижний Египет и сядем там на судно. Нет, это был один из нас. Мы все достаточно умны. И, возможно, мотив тоже был у всех: жадность, зависть, да что угодно. Но существует условие, которое есть не у всех.

– И что же это?

– Средства.

– Не совсем понимаю вас, Овидайя. Вы имеете в виду способность писать письма? Пожалуй, это исключает Янсена, он знает лишь пару букв. Но даже он мог обратиться к писарю…

– Проблема не в том, чтобы перенести информацию на бумагу. Проблема заключалась в том, чтобы как можно скорее доставить ее в Версаль. Она должна была добраться быстрее, чем потребовалось бы нашему довольно быстрому судну, чтобы дойти из Александрии до Голландии.

– А если нас предали раньше?

– Это не исключено. Но решающей информацией, на каком судне мы отправимся домой из Египта, обладал только я, больше никто. Я сообщил ее только незадолго до нашего выхода к побережью. Таким образом, важнейшая информация – шхуна с кофейными растениями под названием «Коронованная любовь» отчаливает 15 января 1689 года – могла стать известна предателю только незадолго до отплытия. И это позволяет нам задать интересный вопрос: как можно быстро передать информацию из пункта А в пункт Б?

Марсильо почесал подбородок:

– Догадываюсь, к чему вы клоните. Письмо предателя должно было отправиться в путь практически одновременно с нами – то есть оно должно было нас обогнать.

– Совершенно верно. В принципе, это возможно. Либо депешу отправили в путь на очень быстром судне. Наше в зависимости от погоды в среднем делало до восьми узлов. Клипер мог дойти до Дюнкерка быстрее.

– Однако эти скорлупки часто тонут в Атлантическом океане.

– Это верно. Еще одна возможность – отправиться морем в Марсель, а там передать письмо быстрому всаднику. Вы солдат – насколько быстро это можно было сделать?

– Хм, от Марселя до Парижа около пятисот миль. Что до всадника… бывает по-разному.

– От чего это зависит?

– Придется ли ему садиться на лошадь, которую он вчера загнал до предела, и дадут ли ему сегодня новую. Будут ли его пропускать повсюду – вы же знаете, какие сейчас дороги. Насколько благоприятна будет погода.

Овидайя ничего не сказал. По выражению лица Марсильо он видел, что генерал начинает понимать.

– Клянусь святой Девой Марией! Это могло произойти только так!

Овидайя кивнул. У каждого из них была возможность передать во время путешествия письмо французскому торговцу, которые кишмя кишели в Леванте, с просьбой немедленно вручить его французскому консулу в Александрии. И каждый из них мог сказать, что дело не терпит отлагательств. Но каким образом можно было поддержать приоритет срочности на расстоянии многих сотен миль? Как кто-то мог суметь не только быстро передать депешу во Францию, но и доставить ее одному из секретарей Людовика?

Вид у Марсильо был очень расстроенный.

– Не верится, что он мог так поступить. Хотя, по всей видимости, именно так все и было.

– Боюсь, это самое логичное объяснение. У Вермандуа есть кольцо с печатью, на которой изображен его герб – ромб, увенчанный геральдической лилией. Каждое письмо, скрепленное такой печатью, указывает на то, что отправивший его человек – бурбонский принц. Если же он адресует письмо непосредственно отцу, любой интендант, любой офицер, любой консул сделает все, чтобы как можно скорее доставить его в Версаль, даже если для этого ему придется выжигать целые деревни. Разве не так?

Марсильо лишь кивнул.

Прошло еще шесть дней, прежде чем на горизонте показалась огромная темная туча, возвещавшая о том, что Париж уже близко. Они приближались к городу с северо-востока, и вскоре в полосы дымки стал вплетаться запах города. Нельзя было сказать, чтобы он не был похож на лондонский, однако он все же отличался от запаха английской столицы. Овидайя нашел, что вонь Парижа еще более едкая, но, возможно, ему это лишь показалось. Проведя долгое время в море, человек может стать излишне чувствительным к подобным вещам.

* * *

Перед ними возникли ворота Сен-Дени, та самая триумфальная арка, которую воздвигли всего несколько лет назад. На фронтисписе красовалась надпись: «Ludovico Magno». У ворот Полиньяк показал какое-то письмо, и их пропустили. Людей становилось все больше, однако королевских мушкетеров старались по возможности пропускать, хоть и неохотно. Овидайе казалось, что многие парижане поглядывали на их кавалькаду с неприкрытой враждебностью. Он потирал израненные наручниками запястья и рассматривал своих спутников. На лицах у всех читалась смертельная усталость. Жюстель дрожал, графиня держала его за руку.

Овидайя не слишком хорошо ориентировался в Париже, однако, по всей видимости, направлялись они не прямиком в Бастилию. Он стал расспрашивать на этот счет Жюстеля, однако поначалу гугенот молчал, а затем дрожащим голосом произнес, что, вероятно, они все же едут к знаменитой тюрьме. Просто, предположил Жюстель, Полиньяк выбрал маршрут, который проходит не слишком близко ко Двору чудес, пользующемуся дурной славой кварталу нищих. По всей видимости, простой народ снова находится на грани мятежа и следует быть осторожным. Ибо нет ничего хуже сорвавшейся с поводка парижской толпы, в такой ситуации ничего не смогла бы сделать даже королевская гвардия.

Они поехали дальше, мимо канала Сен-Мартен. Узники то и дело слышали глухие удары, обрушивавшиеся на стенку кареты.

– Что это такое? – спросил Овидайя.

– Думаю, люди швыряют из окон предметы, – ответил Марсильо. Снова послышался удар, из-за которого задрожали стенки кареты. Генерал выглянул в окно.

– Brassica oleracea, сомнений нет.

– Что-что? – переспросила графиня.

– Простите. Во мне заговорил ботаник. Цветная капуста на стадии прогрессирующего разложения.

Они ехали еще примерно четверть часа, а затем карета вдруг остановилась. Овидайя услышал, как Полиньяк громко отдал команду, а затем изверг целую канонаду проклятий. Капитан мушкетеров ругался с каким-то человеком. Осторожно отодвинув занавеску, Овидайя выглянул наружу. Они остановились на просторной площади. В центре ее стояла статуя, изображавшая Людовика Великого в образе римского цезаря. Вокруг были расставлены рыночные лотки. Перед их кавалькадой стоял дворянин в рыжеватом парике с необычайно пухлыми губами. За его спиной Овидайя увидел около тридцати солдат из королевской городской стражи и карету. Прямо напротив этого мужчины стоял Полиньяк. Лицо у него было багровым.

– Как вы смеете? – орал он. – Я нахожусь здесь по личному поручению маркиза де Сенлея, которому его величество…

– А я нахожусь здесь по личному поручению маркиза де Лувуа. Видите, печать еще совсем свежая, письмо было выдано только сегодня утром.

– Его величество…

– На основании предложения Лувуа его величество придерживается мнения, что этот заговор стратегически важен, Полиньяк. Ведь вы уже заметили, что Франция находится в состоянии войны, правда?

– Почему стратегически важен?

– Потому что ваш пленник признался, – и он указал на Вермандуа, – что продал этого туркам. По крайней мере, я так понял по присланной вами недавно из Дюнкерка депеше. Или это не так?

– Почему вы читали мое письмо… Вы неправильно поняли. Позвольте мне делать свою работу. А сами занимайтесь булочниками и хлебокрадами, Ла-Рейни.

Мужчина улыбнулся. Выражение его лица было почти приветливым.

– Мне безразличны ваши нападки, Полиньяк. Они не важны, равно как и вы. По прибытии в Париж пленники переходят ко мне, поступают в распоряжение военного министерства, так пожелал его величество. Сами прочтите.

И Ла-Рейни подал Полиньяку лист бумаги с печатью, который тот вырвал у него из рук. Мушкетер пробежал его глазами, и Овидайя обратил внимание, что он с трудом сдерживается. Он опустил руку на эфес шпаги, и этот жест не укрылся от внимания Ла-Рейни, равно как и от стоявших на площади солдат. Марсильо высунул голову в окно рядом с Овидайей, и теперь они наблюдали за происходящим вдвоем.

– Может быть, они сделают нам одолжение и перебьют друг друга? – спросил генерал. – Что здесь вообще происходит?

– Это Габриэль Николя де Ла-Рейни, – негромко произнес Жюстель, – начальник парижской полиции. Ставленник Лувуа, грубый и бесцеремонный.

– Вы хотите сказать, что наше положение только что ухудшилось? А я-то считал, что это уже невозможно.

Жюстель слабо кивнул.

Полиньяк все еще стоял напротив Ла-Рейни, держа руку на эфесе шпаги. Выпустив письмо, он обернулся:

– Кучер! Открывай карету! Гастон! Передайте пленников этому… человеку.

Несколько мушкетеров вытащили Овидайю и остальных из кареты и подтолкнули к людям Ла-Рейни, которые приняли их. Полиньяк махнул рукой своей свите. Мушкетерский берлин развернулся и поехал прочь. Полиньяк еще раз обернулся и прорычал:

– Вы еще пожалеете об этом, Ла-Рейни.

– Конечно, конечно. А теперь ковыляйте в свою «Прокопио», а работать предоставьте мне.

Овидайя и его товарищи оказались в другой карете. Ящики с их пожитками и оборудованием перегрузили тоже. Их новая карета была далеко не так комфортабельна и явно предназначена для перевозки заключенных. Когда они проходили мимо спешившегося Вермандуа, Марсильо поглядел на Бурбона и плюнул ему в лицо.

– Предатель!

Вермандуа с улыбкой вытер слюну с лица кружевным платком.

– Паоло, я сделал то, что должен был сделать, чтобы снова обрести расположение отца. Благодари за это своего английского предводителя. Я все время говорил ему о том, что однажды отомщу за то, что он меня шантажировал. Разве не так, месье Челон?

Не успел Овидайя ответить ему, как между ними встал Ла-Рейни. В руках у него была дубинка, которую он обрушил на плечо Марсильо. Итальянец вскрикнул от боли и рухнул на колени. Вермандуа удивленно поглядел на него и слегка поклонился:

– Благодарю вас за то, что защищаете мою честь, месье. Но поверьте мне, я вполне способен сам…

– Заткнитесь, или будете следующим, – рявкнул Ла-Рейни.

– Что… Как вы смеете? Разве вы не знаете, кто я такой?

Ла-Рейни презрительно покосился на графа:

– Шалун какой-то суки, удостоенной чести проглотить достаточное количество королевского семени.

Вермандуа побледнел.

– Я – Луи де Бурбон, узаконенный…

– Его величество окончательно утратил терпение по отношению к вам, месье. Он изгнал вас по совету моего господина. Узаконенным бастардом вы были по доброй воле короля. Теперь же вы самый обыкновенный заговорщик, как и все остальные.

И, обернувшись к своим людям, он произнес:

– Заковать в цепи этого омерзительного содомита!

Ла-Рейни снова обернулся к Овидайе и остальным:

– Слушайте меня внимательно, больше повторять не буду. Не болтать, не торговаться. Иначе… – Он мгновение разглядывал пленников, затем вынул пистолет, направил его на Жюстеля и без малейших колебаний выстрелил ему в живот практически в упор. Гугенот рухнул на землю. Графиня закричала и бросилась к нему, однако двое солдат оттащили ее прочь. Под лежавшим на земле мужчиной образовалась быстро разраставшаяся лужа крови.

– Чудовище! – взвизгнула графиня.

Ла-Рейни подошел к ней и отвесил пощечину.

– Без этого гугенота можно было обойтись, хотя в качестве назидательного примера он вполне сгодился. А теперь все по местам. Мы отвезем вас в другое место. Такое, где мы спокойно, – и он холодно улыбнулся, – сможем побеседовать.

* * *

Их снова трясло в карете по улицам Парижа. В отличие от берлина мушкетеров, здесь не было мягких сидений – сидений вообще не было. Соответственно, Овидайе и остальным пришлось сидеть на голом полу, поскольку их наручники прикрепили к железным кольцам в полу кареты. Ученый не отрываясь смотрел на доски прямо перед собой. Все они были чем-то залиты, то ли кровью, то ли экскрементами, а возможно, смесью того и другого. Он слышал, как негромко всхлипывала сидевшая рядом графиня. Напротив него сидел Марсильо. На каждой выбоине старый генерал шумно стонал. Грубый удар Ла-Рейни оказался весьма чувствительным. Были ли сломаны кости у их товарища, сказать было трудно. И только Янсен сидел тихо, устремив взгляд вдаль, как бывало в море, когда он разглядывал горизонт.

Вермандуа был не с ними. После того как графа заковали в цепи, его привязали на козлах. Овидайя предположил, что это не означает, что у того привилегированное положение. Скорее всего, Ла-Рейни просто опасался, что остальные четверо растерзают его в клочья, если он запрет их вместе с Вермандуа. По крайней мере, в отношении Янсена и графини он был не так уж неправ. Марсильо был слишком тяжело ранен, но остальные готовы были задушить француза голыми руками, если бы им дали такую возможность, в этом англичанин был совершенно уверен.

В карете не было окон, однако между боковыми досками виднелись щели, через которые внутрь падал свет. Овидайя поглядывал сквозь них наружу. Он увидел фронтон здания, рыночный лоток, время от времени попадались прохожие, но ничего такого, что помогло бы ему понять, где они находятся. После долгих попыток рассмотреть что-то, едва не свернув себе шею, ему наконец удалось разглядеть огромную церковь с остроконечным фронтоном.

– Паоло?

– Да?

– Где именно находится Сент-Эсташ?

Прошло некоторое время, прежде чем болонец ответил с перекошенным от боли лицом.

– Чуть севернее острова Сите. Немного… к востоку от Лувра.

– Значит, мы действительно движемся на запад, то есть прочь от Бастилии. Мне интересно, куда нас везут. Может быть, в Шатле.

– Глубокие подвалы, – отозвался Янсен, – в Париже есть повсюду.

Овидайя хотел что-то ответить ему, однако в этот миг снаружи раздались крики:

– Вот он! Вот эта свинья! Я же говорил вам, что они будут проезжать здесь!

Раздался глухой удар, когда что-то стукнуло о стенку кареты. По всей видимости, в них швыряли гнилыми овощами. Сквозь трещины в потолке посыпалась пыль.

– Назад, подонки! Именем его величества! – взревел Ла-Рейни.

Ответом ему стал злорадный смех:

– Нас больше, чем вас, гораздо больше.

– Отойдите с дороги, не то я прикажу перестрелять вас, словно шелудивых собак! – крикнул Ла-Рейни. Послышались характерные металлические щелчки кремниевых затворов, когда тридцать стражников взвели мушкеты. Овидайя смотрел на своих спутников. Марсильо и графиня выпрямились и сосредоточенно прислушивались. Янсен смотрел на одну из своих ладоней, а затем провел по ней пальцами второй руки.

– Что такое? – спросил Овидайя.

– Это не пыль, – ответил Янсен. В голосе его слышалось удивление. – Это мука.

Снаружи донесся голос Ла-Рейни:

– Возвращайтесь на свои рабочие места. Случившееся произошло по приказу короля.

– Чуму на твою голову, Ла-Рейни! Тебя повесят, если не выдашь пленников! Дьявол тебя побери!

Начальнику полиции ответил не один голос, а целый хор. Овидайя обернулся и прильнул к одной из трещин в стене, однако ничего не увидел.

– Повернитесь! – крикнул он остальным. – И смотрите, не увидите ли чего сквозь щели.

Остальные подчинились. Графиня воскликнула от изумления, а затем истерично захихикала.

– Графиня?

Та не отвечала, продолжая хихикать.

– Кажется, она окончательно сошла с ума, – произнес Янсен.

Овидайя схватил графиню за плечо:

– Катерина! Что вы видите? Это Полиньяк и его мушкетеры?

– Нет. Это… это… булочники. Парижские булочники.

В этот миг снаружи кто-то спустил курок мушкета, и разверзся ад. Поднялся разноголосый крик, за ним последовали новые выстрелы из пистолетов и мушкетов. Испуганно ржали лошади. Карету качало из стороны в сторону. Слышалось царапание и постукивание. Видимо, кто-то пытался открыть дверь с той стороны кареты.

– Казобон! Арно! Сейчас мы вас вытащим! – раздался гортанный мужской голос.

Послышалось несколько выстрелов, за ними последовал крик. В воздухе засвистели пули, внутрь кареты полетели щепки. Стук в дверь прекратился. Овидайя обернулся. Одна из пуль просвистела не более чем в двух пядях от его головы, как можно было судить по дыре в стене размером с ладонь. Ученый поспешно выглянул в нее. Он увидел полицейских Ла-Рейни, сражавшихся с сорока или пятьюдесятью мужчинами в передниках и белых шапочках. Нападавшие были вооружены пекарскими лопатками и ножами. Несколько пекарей уже были ранены и лежали на земле, тем не менее, судя по всему, они постепенно теснили королевскую полицию.

Внезапно, безо всякого предупреждения, карета тронулась с места. Возница резко повернул, и Овидайя ударился головой о стенку кареты. Когда он снова пришел в себя, карета уже подпрыгивала по булыжной мостовой. Внутри повозки стало очень светло, и кроме него все лежали плашмя на полу. Ученый посмотрел на заднюю стенку кареты. В ней были пробоины, около дюжины, и их становилось все больше. Ученый упал на пол и ухватился за железное кольцо.

Так они ехали некоторое время. Внезапно небольшой люк над козлами открылся, в окошке мелькнула рука, бросившая что-то внутрь кареты.

* * *

– Ключи! Ключи от оков! – заорал Овидайя.

Связка ключей запрыгала по дну кареты, словно в пляске святого Витта. Первым ее ухватил Янсен и тут же принялся возиться со своими оковами. Попасть ключом в замок в подпрыгивающей на камнях карете было непросто, однако датчанин не сдавался, пока оковы наконец не упали на пол.

Вскоре после этого все они освободились, по крайней мере от оков, однако по-прежнему были заперты в карете. Впрочем, судя по виду изрешеченной дверцы, ее можно было открыть хорошим пинком или ударом кулака. По всей видимости, Янсен пришел к тому же выводу и направился к двери, держа в руке скрученные петлей цепи. Сквозь заднюю стену пролетела еще одна пуля. Узники снова рухнули на пол кареты.

Овидайя выглянул в одну из многочисленных дыр в стене. Они по-прежнему ехали на запад, и он видел реку. Затем карета свернула влево, возможно, чтобы проехать по мосту. Они проделали не более пары ярдов, когда повозка резко остановилась. Послышалась ругань сидевшего на козлах человека. Несмотря на то что разобрать сказанное было сложно, голос был знаком ученому слишком хорошо. Принадлежал он Вермандуа.

Тем временем Янсен снова вскочил на ноги и принялся колотить цепью по двери. Пара ударов – и моряку удалось выломать несколько кусков размером с тарелку. Дверь подалась, и датчанин вывалился наружу. Овидайя увидел, что они действительно находятся на мосту через Сену. Судя по всему, преследователи отстали, по крайней мере, солдат нигде не было видно. Вместо этого здесь были каменотесы, работавшие на мосту. На другом берегу реки возвышался большой деревянный кран. Рядом лежали гранитные блоки, напоминавшие миниатюрные версии египетских пирамид. Он подал графине знак подниматься, а затем обернулся к Марсильо, однако тот лишь покачал головой:

– Оставьте меня здесь, Овидайя. Я не смогу.

– Глупости, Паоло. Я помогу вам.

– Без меня вы, возможно, сумеете уйти. А меня может спасти лишь чудо.

– Еще одно? Нас уже спасало землетрясение, куча вяленого мяса и парижское хлебное восстание. И если вы наконец не возьмете ноги в руки…

– То что?

– Не только я пну вас под зад, но еще и Господь небесный. Три чуда, Паоло! Это больше, чем полагается даже самому набожному католику. Остальное вам придется делать самому.

Марсильо проворчал что-то невразумительное и поднялся. Вместе они выбрались наружу и стали оглядываться. С передней стороны кареты доносились звуки битвы. Марсильо оперся на Овидайю, и вместе они захромали прочь. Причиной остановки кареты стали деревянные леса, проходившие вдоль всей широкой стороны моста. Перед ними было еще одно нагромождение камней, и карета проехать дальше не могла. Теперь Овидайя понял, где они оказались. Должно быть, это был новый мост Руаяль, самый западный из мостов через Сену. Здесь уже практически заканчивался Париж. На севере виднелись королевские сады Тюильри. На другой стороне реки простирались зеленые луга Сен-Жермена.

На втором уровне лесов, примерно в двадцати футах над мостовой, стояли Янсен и Вермандуа. Граф не только сумел избавиться от оков, исчезла даже веревка, которой его привязали к козлам. Выглядел Вермандуа странно. Он был с ног до головы в муке, осыпавшейся с его парика и одежды. Он где-то раздобыл гренадерскую саблю, с помощью которой пытался отогнать от себя разъяренного датчанина. Последний все еще держал в руках свои оковы и пользовался ими в качестве импровизированного моргенштерна[109]. Из-за неравных условий боя оба немного напоминали римских гладиаторов. Графини и след простыл.

– Остановитесь же наконец! – крикнул Вермандуа.

– Не раньше, чем изрублю тебя в капусту, змея! – шипел Янсен.

Цепь обрушилась на лицо Вермандуа. Тот отпрянул, и металл просвистел на расстоянии пальца от его подбородка.

– Нам стоит держаться вместе. Давайте сначала уйдем, а затем, если вам так угодно, можем устроить дуэль, как цивилизованные люди.

Янсен прорычал в ответ что-то невразумительное.

– На рапирах. – Вермандуа снова увернулся от обрушившейся на него цепи. – Или пистолеты, или все, что пожелаете.

На лесах стояли рабочие и каменотесы, с удивлением наблюдавшие за происходящим. Овидайя предположил, что до появления людей Ла-Рейни, а быть может, и Полиньяка остается всего несколько минут.

– Прекратите! – заорал он. – Нам нужно уходить отсюда.

Янсен на его призывы не отреагировал. Оскалившись, он пытался попасть в графа, движения которого постепенно начинали замедляться. Один его рукав уже окрасился темно-красным – скорее всего, Вермандуа поймал пулю.

Со всей возможной скоростью, которую позволял развить стонущий генерал, Овидайя протиснулся между каменными блоками, кадками с цементом и мешками с песком, направляясь к южному берегу. Они проделали примерно треть пути, когда за спиной у них раздался душераздирающий крик. Овидайя обернулся и увидел графиню. Та где-то раздобыла огнестрельное оружие, да не какое-то. У того, что она сжимала обеими руками, было приметное дуло в виде воронки, слишком хорошо знакомое ученому. Он успел увидеть, как она подняла мушкетон и прицелилась в графа Вермандуа.

– Нет! – негромко воскликнул граф.

Графиня выстрелила. На лесах раздался крик, один мужчина упал и глухо ударился о мостовую. Да Глория вскрикнула, что, по всей видимости, должно было означать ликование, а быть может, что-то другое. Овидайя почувствовал, что рука Марсильо впилась в его плечо.

– Они идут, – прохрипел генерал.

Теперь Овидайя тоже увидел их. С северного берега к мосту Руаяль приближался конный отряд. Их было слишком много. Казалось, они заполонили весь берег Сены. Марсильо и Овидайя припустили к другому берегу. Когда позади осталось около двух третей пути, они обернулись еще раз. Северную часть моста заполнили драгуны и пехота. Кажется, они до сих пор не увидели двух беглецов из-за нагромождения строительных материалов. Вместо этого солдаты пристально изучали нечто у подножия лесов. Овидайя поспешно утащил своего друга за большой каменный блок, лежавший на краю моста, одновременно оглядываясь в поисках возможности бежать. По южному берегу к мосту тоже приближались солдаты.

Ученый выглянул за парапет. В добрых пятнадцати футах под ними проходила грузовая барка. Он подтолкнул Марсильо к парапету:

– Прыгайте!

– Да мы же все кости себе переломаем, – удивился генерал. Он скорее лежал на парапете, чем прислонялся к нему, и выглядел так, словно вот-вот собирался потерять сознание.

– Лучше так, чем это сделает палач, – отозвался Овидайя. Затем изо всех сил толкнул Марсильо, и итальянец упал. Овидайя перепрыгнул через парапет. Прежде чем прыгнуть, он еще раз посмотрел на мост, заполнявшийся солдатами. Последним, что он увидел на мосту Руаяль, был мужчина в кожаном камзоле каменотеса. На голове у него была низко надвинутая на лицо шапка, в руках он держал молоток и долото. Казалось, он очень торопился. Челон отметил, что у рабочего очень густые черные локоны и что двигается он, словно кот. Затем Овидайя увидел только одно лишь небо, а вскоре после этого – и вовсе ничего.

* * *

Когда он снова пришел в себя, баржа уже шла по предместьям Парижа. Судя по всему, команда их не заметила. И только ближе к вечеру где-то к западу от Парижа шкипер обнаружил, что на задней палубе между мешками с шерстью у него лежат двое дворян. Брать иностранцев с собой мужчине не хотелось. Очень уж очевидно было, что они что-то натворили, да и выглядели они не слишком зажиточными. Чулки порваны, бархатные камзолы потрепаны, волосы в париках торчат во все стороны.

Тем не менее Овидайя сумел убедить мужчину довезти их почти до самого Вернона, где, по сведениям шкипера, располагался монастырь бенедиктинцев под названием Сен-Жюст. Кроме того, он сообщил, что там должен быть хороший врач. Кошелек у Овидайи отняли еще на флагманском корабле, однако в подкладке его камзола было зашито несколько золотых монет. Нескольких кругляшков оказалось достаточно, чтобы заставить шкипера передумать и освободить для них две кровати в каюте.

Овидайя упал с моста на тюк с тканями. Не сказать, чтобы он был мягким как пух, однако костей он не сломал. Марсильо повезло не так сильно. К ушибленному плечу, которое к этому моменту уже сильно опухло, у него добавилась сломанная нога и, возможно, другие повреждения. На протяжении первых дней болонец почти не приходил в сознание. У него поднялась температура, и Овидайя долгое время вообще не был уверен в том, что старый солдат дотянет до прибытия в монастырь бенедиктинцев.

Через несколько дней жар отступил. Тем не менее, когда они добрались до монастыря Сен-Жюст, Марсильо пришлось перенести на берег на носилках, а до монастыря везти на повозке. Овидайя предложил аббату все оставшееся у него золото, если медик позаботится о генерале, однако тот отказался:

– Вы не обязаны платить нам, месье. Однако я хотел бы узнать ваши имена.

– Я предпочел бы их не называть.

– Вы путешествуете инкогнито?

– Да.

– И все же я вынужден настаивать.

Увидев сомнение на лице ученого, аббат хитро улыбнулся.

– Вы можете назвать мне свои имена на исповеди, и тогда они навсегда останутся тайной.

На миг Овидайя задумался, не обмануть ли аббата, однако почувствовал, что слишком устал для этого, да и надоели ему постоянные тайны. Поэтому он негромко произнес:

– Я Авдий Челоний, к вашим услугам. А моего спутника зовут Павел Лукий Марсилий.

Аббат поднял бровь:

– Марсилий? Тот самый Марсилий? Автор «Dissertatio de generatione fungorum»[110]?

– Тот самый, ваше преподобие.

– Почему же вы сразу не сказали? У нашего ботаника есть несколько его трудов. Для нас будет честью вылечить вашего друга, если того захочет Господь, сколько бы времени на это ни потребовалось. До тех пор вы находитесь под нашей защитой.

С того момента прошли недели, на протяжении которых Марсильо начал чувствовать себя лучше. Монастырский медик наложил шину ему на ногу, ежедневно промывал его плечо отваром мандрагоры. Опухоль стала спадать, однако медик опасался, что рука генерала так и не обретет былую подвижность.

Большую часть времени они проводили в монастырской библиотеке или же сидели в большом саду, разбитом во внутреннем дворике летней трапезной. Они занимались одними и теми же делами, и мир за воротами монастыря постепенно начал меркнуть. Иногда Овидайя задавался вопросом, существует ли он вообще. Он полагал, что аббат в курсе последних событий, что он знает по крайней мере о ходе военных действий, которые развернул Великий король против Великого альянса. Однако вопросов не задавал.

Наступила весна. Когда однажды вечером, незадолго до вечерни, они сидели в залитом солнечным светом церковном саду, Марсильо сказал:

– Я обратил внимание, что вы совершенно перестали писать письма, Овидайя.

– Да, перестал.

– Однако письма для вас были подобны эликсиру жизни.

– Верно, – согласился Овидайя. – Но я не могу вернуться в «République des Lettres», несмотря на то что меня туда тянет.

Марсильо склонил голову набок. Овидайя поглядел на него. Он предполагал, что генерал смотрит на него с удивлением, однако уверен не был. Сейчас было сложно трактовать выражение хорошо знакомых ему черт лица итальянца, поскольку одна половина лица Марсильо была парализована после падения с моста через Сену – по словам медика, причиной было слишком большое количество черной желчи в организме.

– Вы действительно думаете, что все, что вы пишете, очень быстро оказывается в Черном кабинете Людовика? – поинтересовался Марсильо.

– Приходится предполагать это. С корреспонденцией покончено.

Марсильо поднялся и направился к растению, росшему в нескольких метрах от них. Овидайя последовал за ним. У растения были большие зеленые листья, на ветках висели круглые темно-красные плоды. Марсильо показал на них пальцем:

– Вот. Вы видели, что ботаник выращивает даже волчьи ягоды[111]? Их нечасто встретишь, их привозят из Нового Света.

– Их можно есть?

– Тут мнения расходятся. Ботаник полагает, что они вырабатывают желтую желчь в больших количествах и даже могут вызвать ликантропию[112]. Я же читал, что бразильские индейцы варят из них что-то вроде компота.

– Мне очень жаль, что я лишил вас мечты, Паоло.

– Какой мечты?

– Вы хотели отправиться в Бразилию в качестве бандейранта и написать труд о тамошней флоре.

– Вы знаете об этом? Мы никогда на этот счет не разговаривали.

– Мне рассказала Ханна.

Марсильо пристально поглядел на него.

– Вы скучаете по ней?

– Больше, чем по всем письмам натурфилософов и ученых этого мира.

Граф указал на каменную скамью, на которой они сидели:

– Давайте присядем. Нога болит.

Они вернулись на скамью. Марсильо сорвал одну волчью ягоду и покрутил в ладонях.

– Это не ваша вина.

– В некотором смысле моя.

– Что Вермандуа нас предал? Что Голландская Ост-Индская компания оказалась кучкой продажных обманщиков? Нет, это не ваша вина. А если бы вы не толкнули меня через перила моста, я был бы уже на эшафоте. Кстати, кто вам сказал, что я буду расстроен, если не попаду в Бразилию? Сейчас я вполне доволен тем, что нахожусь здесь. Чего стоит один этот сад и все эти книги! Кроме того, я обещал ботанику, что сделаю ему теплицу. Короче говоря, я подумываю о том, чтобы остаться здесь.

– Вы хотите стать монахом?

– Скорее всего нет. Здесь нет красивых женщин и, честно говоря, красивых мужчин тоже. Но важно то, что я не спешу. Мне больше никуда не нужно бежать. А вам – нужно.

Овидайе очень хотелось возразить своему другу. Место здесь было умиротворенное. Поскольку за минувшие недели никто не нашел их, казалось вполне вероятным, что здесь они в безопасности – по крайней мере до тех пор, пока они ведут себя тихо и не пишут письма по всему миру. Однако скоро придется отправляться дальше, в этом Марсильо был прав. Овидайя только кивнул.

– Вам следует попытаться найти ее, – произнес Марсильо.

– Я знаю, где она.

– Что? Вы знаете?

– Ну да. Конечно, по пути туда с ней могло что-то случиться. Но я так не думаю.

Он поглядел на волчью ягоду, которую продолжал вертеть в руках Марсильо. Название казалось ему не слишком подходящим. Шкурка у плода была не пушистой, а совершенно гладкой.

– Я отправил Ханну к своему знакомому, к…

– Лучше не говорите мне. То, чего я не знаю, нельзя будет из меня вытрусить. Так чего же вы ждете?

– Паоло, неужели же вы не понимаете? Никто не знает, что Ханна Кордоверо существует. Французы считают, что существовал только Давид бен Леви Кордоверо, погибший в Смирне. А меня ищут. Французы знают меня в лицо, голландцы тоже, вероятно, то же самое можно сказать и об англичанах. Ищейкам Людовика известно, с кем я общался в Англии и Голландии. За тем, у кого, как я надеюсь, нашла пристанище Ханна, тоже, скорее всего, наблюдают. Если я приближусь к ней или напишу, возможно, это станет концом для нее.

– Отправьте зашифрованное письмо.

Овидайя покачал головой:

– Все наши коды расшифровали. И даже если шифр устоял, само по себе письмо могло бы ее выдать.

Марсильо вздохнул:

– Мне очень жаль, что вы не можете поехать к своей Джульетте.

– Джульетта?

– И Ромео. Это из английского театрального романа, мы уже как-то говорили об этом. Леандр и Геро, Орфей и Эвридика – все сводится к одному и тому же.

Он понюхал плод.

– Придумайте что-нибудь. Должен же быть какой-то способ.

– Если он есть, то я его не вижу.

– Но если кто-то и может его найти, то только вы. – Марсильо улыбнулся. – Овидайя, покоритель Насмураде.

– И тем не менее это рискованно.

– Риск существует всегда.

Марсильо поднес плод ко рту и откусил. По подбородку потек светлый сок.

– Что ж, если он ядовит, это в любом случае будет изысканная смерть. Вот, попробуйте.

Овидайя взял волчью ягоду и откусил. Вкус действительно был великолепный, сладкий и в то же время кислый, не похожий ни на что.

– Неплохо.

Ученый проглотил кусок.

– Вы правы, Паоло. Полагаю, я последую вашему совету и вскоре уеду отсюда.

– Я сожалею об этом в некотором роде, поскольку вы – очень приятный спутник. Но я рад, что вы собрались с духом. Поверьте, пытаться стоит. Иначе радости от жизни у вас не будет.

Овидайя кивнул. Он хотел откусить еще кусочек плода, однако Марсильо удержал его.

– Вы что же, боитесь теперь, что я отравлюсь?

– Нет, но я вижу, что внутри есть семена. Я хочу забрать их для коллекции. Если я когда-нибудь вернусь к себе на родину, в Болонью, то посажу их там. Кажется, эти волчьи ягоды любят солнце, а его в Эмилии предостаточно.

Марсильо запустил пальцы в мякоть плода и выудил из него маленькие желтые зернышки, окруженные желеподобной массой. Некоторое время он смотрел на них, а затем завернул в платок и спрятал в карман.

– Кстати, о семенах. Знаете, что мне было бы очень интересно узнать?

– Что же?

– Что стало с нашими кофейными растениями.

* * *

Каждый раз, когда Гатьен де Полиньяк ставил свою прогулочную трость на паркет, ее наконечник издавал щелчок, эхо которого словно усиливалось высокими стенами и катилось по всему зеркальному залу. Не то чтобы он мог что-то с этим поделать. В отличие от тех придворных, которые прогуливались взад-вперед по залу небольшими группками по три-четыре человека, он действительно нуждался в своей трости. Его раненное еще в Лимбурге колено совсем перестало сгибаться, и только с помощью трости удавалось хоть как-то продвигаться вперед. Не обращая внимания на укоризненные взгляды дворян, он пересек просторный зал в сопровождении одного из своих людей, который нес большой деревянный ящик. Они приблизились к расположенным в восточной стене дверям. Там, скрестив руки за спиной, стоял Россиньоль. На лице его читалось раздражение.

– Капитан, – произнес Россиньоль. – Я уже начал опасаться, что вас задержали.

Мушкетер покачал головой:

– Глупости. Вам повсюду мерещатся люди Лувуа.

– Это связано с тем, что они действительно повсюду. Она у вас с собой?

– Да. И не пытайтесь отговорить меня. Мое решение твердо.

– Я знаю. Однако я попрошу вас об одном.

– О чем, месье?

– К сожалению, черствость вашего характера теперь столь же велика, как ваше мужество. Помните о том, что сейчас вы будете говорить с королем, и не только об этом. Вы будете говорить с отцом, утратившим сына.

Россиньоль вынул из кармана часы и поглядел на циферблат.

– Идемте. Это такая встреча, на которую следует прийти вовремя.

Открылась дверь, они вошли и сначала оказались в зале Меркурия, где находилась постель его величества. Когда они шли через комнату, навстречу им попалось несколько весьма недовольных испанцев. За ними последовали несколько не менее недовольных русских. Сегодня король устраивал аудиенцию, официальный прием, во время которого его подданные и дипломаты могли изложить свои просьбы.

Просьбы у Полиньяка не было, за исключением, быть может, позволения завершить проклятое дело о заговорщиках. После того как Ла-Рейни отнял у него пленников, он тайком последовал за кортежем начальника полиции. Из боковой улочки он наблюдал за тем, как напали на транспорт булочники, а потом одним из первых оказался на мосту Руаяль.

Уже на следующий день он составил письменный отчет. Однако, вопреки ожиданиям, его не пригласили ни к королю, ни к одному из его министров. После этого он написал еще несколько писем, в которых просил о разговоре. Однако на эти письма тоже никто не ответил. Россиньоль предположил, что фракция Лувуа, вероятно, перехватывает письма, чтобы скрыть свою ошибку. В конце концов, от Ла-Рейни ушел не только английский агент-провокатор, но и сам сын короля.

Главный криптолог посоветовал ему оставить это дело, однако Полиньяк не внял совету. Он уже не так сильно доверял Россиньолю, как прежде. Он не знал, что думать о его роли во всей этой истории. Был ли Россиньоль ставленником маркиза де Сенлея? Переоценил ли он значение Овидайи Челона? Или же преследовал совершенно иные цели?

Возможно, этого ему никогда не узнать. Но нужно попытаться довести дело до конца по-своему. Он расскажет королю о своей точке зрения на ситуацию, что бы ни думали об этом придворные.

Они дошли до входа в зал Аполлона, служивший королю местом для аудиенций. Слуга велел подождать, пока его не позовут. Вместе с несколькими придворными мушкетер и Россиньоль стояли у двери. Полиньяк опустил руку в карман камзола и стиснул лежавшие в нем четки. Пока бусинки скользили у него между пальцами, он мысленно бормотал светлые тайны[113].

Прокрутив четки три раза, он выпустил их и принялся рассматривать других просителей. Взгляд мушкетера остановился на одной из женщин. Не только потому, что она была исключительно красива, но и потому, что она показалась ему знакомой. Где-то он уже видел эту даму, в этом он был уверен, и было это не в Версале. Полиньяк наклонился к Россиньолю.

– Вы видите вон ту даму в черном парике? – прошептал он. – Кто это?

Россиньоль едва заметно кивнул:

– Исключительное создание, не так ли? Если я правильно помню, это Луиза Сам-Дон-Нефвий, дочь одного из лотарингских графов. – Криптолог указал на дверь. – Внимание, начинается!

Однако Полиньяк продолжал смотреть на придворную даму. Она уже заметила его взгляд, однако ему это было совершенно безразлично.

– Эта женщина… мне кажется, она…

Россиньоль грубо потянул его за рукав:

– Оставьте бабу, капитан! Сосредоточьтесь на аудиенции.

Тем временем лакеи открыли двери, и мушкетеру не оставалось ничего иного, кроме как войти внутрь. Зал был выдержан в темно-красных тонах, с позолоченным потолком, изображавшим греческого бога Аполлона на боевой колеснице. Человек, которого французские поэты называли воплощением Аполлона, сидел на возвышении у западной стены. Людовик Великий был одет в плащ из огненно-красного шелка с соболиной оторочкой поверх бордового костюма для верховой езды. Полиньяк часто видел короля, но всегда издали. Теперь же он увидел, что в последнее время Людовик сильно постарел. На лице его виднелись глубокие морщины, которые нельзя было скрыть ни пудрой, ни румянами. «Война, – подумал он. – Возможно, он действительно откусил больше, чем способен проглотить».

Кроме короля, в зале было еще не менее тридцати человек, среди которых самые разные придворные сановники и министры, а также Сенлей и Лувуа. Перед возвышением стояла женщина, которую из-за грубости черт лица и лошадиного зада Полиньяк принял за свояченицу Людовика, герцогиню Шарлотту Орлеанскую. Та присела в реверансе и потопала прочь из зала. Проходя мимо мушкетера, она негромко выругалась себе под нос.

Слуга возвестил об их прибытии:

– Месье Бонавентура Шарль Россиньоль, председатель счетной палаты, и Гатьен Робер де Полиньяк, капитан гвардии «черных мушкетеров».

Они вошли. Король с улыбкой обернулся ко вновь прибывшим. Россиньоль и Полиньяк низко поклонились.

– Месье Россиньоль, мы рады, что вы пришли. Вы должны нам еще одну партию в бильярд.

Россиньоль снова поклонился:

– Для меня это честь, сир. Ваша светлость слишком добры.

– Подождите, пока мы сыграем, потом будете прославлять мою милость, – ответил король, и зал звучно рассмеялся превосходной шутке.

Людовик надул губы:

– Разве обыкновенно вы не докладываете нам письменно?

– Именно так, ваше величество.

В душе Полиньяка закипал гнев. Нужно сохранять спокойствие. Ему сейчас очень хотелось взять в руки четки. Людовик оперся на позолоченный подлокотник, изображавший голову льва.

– Однако теперь вам этого недостаточно?

– На переданные мной данные не последовало никакой реакции, сир.

– Что ж, возможно, мы сочли, что на ваши данные реагировать не стоит.

– Это, ваше величество, кажется мне весьма маловероятным.

– Да?

– Да. Ибо это свидетельствовало бы о чудовищной небрежности.

В тронном зале стало настолько тихо, что были слышны шаги придворных в соседнем зале. По выражениям лиц Полиньяк видел, что тон его голоса шокировал присутствующих. Некоторые из дам побледнели еще сильнее и принялись судорожно обмахиваться веерами. Полиньяк понял, что ему не следовало так говорить со своим сувереном. Но иначе он не мог.

Людовик Великий провел рукой по усам, а затем негромко произнес:

– Он продолжает настаивать на своем непосредственном праве офицера моей гвардии, каковым еще является? Или желает отправиться обратно в Париж?

– Только после того, как скажу то, что должен сказать, сир.

По комнате пробежал шепоток, когда около тридцати придворных покачали головами в париках. Король откинулся на мягкую спинку трона, скрестил ноги и махнул рукой. После этого два лакея открыли двери, и придворные поспешно вышли из зала Аполлона. Остались только Полиньяк и оба лакея.

Когда двери снова закрылись, король наклонился вперед:

– Да вы еще более упрямы и дерзки, чем мне докладывали. – Людовик смотрел Полиньяку прямо в глаза. – Что ж, по крайней мере, вы не такой подхалим, как Россиньоль. Нас окружают кокетливые люди, капитан. Разговор с прямолинейным человеком весьма освежает.

Брови его сошлись в заученном жесте.

– Хотя столь непозволительное поведение неприлично для аудиенции, солдат. Никогда больше не смейте возражать мне – мне! – при всем дворе. Это достаточно доходчиво сказано для такого упрямца, как вы?

Стиснув зубы, Полиньяк поклонился:

– Нижайше прошу прощения, сир. Дело в том, что эта ситуация не дает мне покоя вот уже несколько недель.

– Хм. Вы были тем человеком, который взял в плен этого английского инсургента, состоявшего в союзе с нашим сыном, не так ли?

– Именно так, ваше величество.

– Как так вышло, что он ушел от вас?

Полиньяк рассказал Людовику о неожиданном вмешательстве Ла-Рейни и о декрете с королевской печатью, который вынудил его передать пленников начальнику полиции. Рассказал о восстании булочников и побеге заговорщиков. Король слушал, и лицо его не выражало ничего.

– Мы видим, – заявил Людовик, – что нам дали дурной совет в этом деле. Мы разберемся с этим. Благодарю вас, капитан. Если верно то, что вы говорите, возможно, мой сын еще был бы жив, не вмешайся полиция и не испорти все дело.

Махнув рукой, король дал Полиньяку понять, что он свободен. Однако мушкетер не сдвинулся с места.

Король строго поглядел на него, однако глаза его весело сверкали.

– Что ж, его дерзость поистине неслыханна! Не будь я королем, я вышел бы из себя.

– Я не думаю, что он мертв, – произнес Полиньяк.

– Что-что?

– Граф… я хочу сказать, бывший граф Вермандуа, сир.

– Не мертв? Но, если верить отчету Ла-Рейни, на мосту Руаяль было обнаружено его тело.

– Ваше величество, я видел тело. Оно было одето в его одежду, это правда, однако выстрел из мушкета сильно изуродовал его, и лицо было не опознать. Это мог быть и кто-то другой.

– Почему вы так считаете?

– Примерно месяц спустя я получил посылку. Я полагал, что содержимое не годится для того, чтобы доверять его третьим лицам, особенно после того, как, по всей видимости, некоторые мои письма не дошли до вашего величества.

– Продолжайте.

– В посылке находилось вот это.

Из кармана он вынул кольцо с печатью, опустился на колено перед троном и протянул его королю. При виде герба графа Вермандуа у короля на миг перехватило дух. Людовик взял кольцо и принялся изучать его.

– В посылке было что-то еще?

– Да, сир. Саженцы.

Полиньяк подошел к ящику, стоявшему на паркете у него за спиной, и вынул оттуда небольшой цветочный горшок, в котором торчал саженец высотой с ладонь.

– И что это за растение?

– Полагаю, речь идет о кофейном дереве, ваше величество. Думаю, оно ценное.

Людовик кивнул, однако больше внимания растению уделять не стал. Вместо этого он снова принялся вглядываться в кольцо с печатью, а затем спрятал его в карман жилета.

– Скажите, чтобы растение передали в наш ботанический сад. Там уж наверняка найдется место для него. Честно говоря, нам непонятна суматоха вокруг этого ужасного напитка. Нам он кажется отвратительным, мы предпочитаем хороший шоколад.

Он снова обернулся к Полиньяку:

– Благодарю, капитан. Вы сослужили мне хорошую службу. Теперь можете идти. Или мне придется просить вас трижды?

– Нет, сир. Всегда к вашим услугам. – Мушкетер поклонился и вышел из зала.

За дверями его ждал Россиньоль.

– Как все прошло?

– Трудно сказать. Возможно, он возведет меня в ранг герцога, возможно, лишит занимаемой должности. Я не знаю.

– Не печальтесь, так бывает со многими. Его не так-то просто раскусить. Вы передали ему кольцо?

– Да. И растения тоже.

– Что вообще все это значит, как по-вашему, капитан?

– Я полагаю, что Вермандуа удалось бежать. И что убили на мосту кого-то другого.

Россиньоль растерянно заморгал:

– Но если его считают мертвым, почему он подал весточку о себе?

– Я думаю, он хотел помириться с отцом. Но это стало невозможно, особенно после того, как тот лишил его легитимности. Что, однако же, не означает, что Вермандуа утратил желание помириться. Возвращая печать, он сигнализирует отцу, что подчиняется его решению. Кроме того, он отдал королю самое дорогое, что у него было, – кофейные растения.

– Но откуда он их взял?

– Понятия не имею. И все же не забывайте, что он – мастер-вор.

Они шли через зеркальный зал. Примерно на середине остановились и поглядели в окно на Гранд-канал, по которому в сторону дворца медленно плыла гондола в форме лебедя. Оба на мгновение замолчали. Затем Полиньяк пробормотал:

– Знаете, какой вопрос не давал мне покоя?

– Какой?

– Чем закончилась бы эта история, если бы Челон и Вермандуа не сбежали от нас.

– Что ж, по всей видимости, судьба решила иначе.

– Судьба? Вы имеете в виду булочников. Просто ужасное совпадение, что они заявились именно тогда, вы не находите? Можно подумать, кто-то подал им знак.

Россиньоль улыбнулся:

– Вы тоже начинаете видеть повсюду шпионов и интриги, капитан. А теперь прошу меня извинить. У нас война, мне нужно расшифровать множество депеш.

Россиньоль поклонился и исчез, а Полиньяк еще долго стоял у окна, держа в руках четки, и смотрел на канал.

* * *

Прежде чем вернуться к расчетам, которыми она занималась на секретере, Ханна протерла усталые глаза. С каждой неделей становилось все труднее разбирать почерк хозяина дома. Подагра в суставах пальцев в последнее время разыгралась не на шутку, кроме того, он почти ничего не видел. И результатом становились эти жуткие каракули, которые лежали перед ней, – шесть страниц, заполненные иероглифами. Если бы эти записи были обычными письмами, можно было бы расшифровать неразборчивые места, обратившись к контексту. Однако с математическими расчетами это было почти невозможно. На этом листе содержались расчеты по гравитации, которые должны были дополнить рассуждения Ньютона. Но сколько бы Ханна ни вглядывалась в оформленные по подобию записей Лейбница формулы, дюжины гамм, дельт и знаков «равно», кое-что по-прежнему оставалось неясным. Поскольку статью уже завтра следовало отослать издателю «Acta Eruditorum»[114] в Лейпциг, ждать было нельзя. Женщина со вздохом поднялась. Придется будить старика.

Ханна на цыпочках, стараясь не шуметь, прошла из кабинета в столовую, чтобы не разбудить второго человека, дремавшего там на небольшой койке. Она поглядела на ребенка. Казалось, он спал глубоко и крепко. До рождения Вильгельма-Лодевийка большая столовая была наполнена тиканьем часов, стоявших вдоль стен комнаты. Однако после продолжительных дискуссий хозяин дома понял, что для всех будет лучше, если ребенок не будет просыпаться каждый час от адского шума, который издавали часы.

Женщина стала подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж. Официально Ханна Кудеваар была племянницей хозяина дома. Поскольку тот так и не женился и не завел детей, она должна была помогать дряхлеющему старику вести хозяйство. Это было почти правдой, хотя на самом деле она скорее занималась ведением всей его корреспонденции и готовила к публикации его временами совершенно запутанные трактаты. Когда скрывать ее беременность стало уже невозможно, соседи, конечно же, стали шушукаться – об этом говорила половина Гааги. Затем среди соседей распространился слух, который они же сами и пустили, согласно которому Ханна замужем за офицером Голландской Ост-Индской компании, в данный момент он находится в Нагасаки и вернется только через несколько лет. Маленький Вилл был зачат незадолго до отъезда господина Кудеваара. Конечно же, в это никто не поверил. Просто всем гораздо больше нравилась идея, что знаменитый натурфилософ зачал ребенка в возрасте шестидесяти трех лет, да еще и с такой молодухой.

Поднявшись по лестнице на самый верх, Ханна на миг выглянула из окна. Начиналась весна, снег сошел. Во дворе дома имелся сад. Он, как хорошо было видно отсюда, состоял из двух квадратных грядок одинакового размера. Из земли уже появились какие-то ростки, похожие на тюльпаны. Стебельки цветов, увенчанные бутонами, поднялись вверх примерно на один фут.

Отвернувшись от окна, женщина направилась к его спальне. Дверь была лишь прикрыта; Ханна услышала негромкий храп и постучала в притолоку. Ей пришлось проделать это трижды, и каждый последующий стук должен был быть громче, чтобы Христиан Гюйгенс наконец проснулся.

– Да? Ханна?

Женщина вошла в комнату. Несмотря на все ее усилия, спальня Гюйгенса была похожа на рабочий кабинет, как вообще все, где бы он ни устроился. Натурфилософ повсюду разбрасывал конверты и скомканные бумажки, на комоде лежало несколько разобранных часов и записи партитуры оперы, над которой он как раз работал. Она предвкушала момент, когда Вильгельм начнет ползать по дому. Если ребенок примется мусолить валяющиеся повсюду математические выкладки Гюйгенса, этому человеку волей-неволей придется придерживаться какого-то порядка.

– Мне очень жаль, что приходится вас будить. Но у меня проблемы со статьей.

– Той, что для «Acta»?

– Да.

– Что за проблема?

– Ваш ужасный почерк, сеньор.

Гюйгенс улыбнулся:

– Сейчас приду. Подождите на лестнице, если вас не затруднит.

Он медленно поднялся и побрел в угол комнаты, где находилось кресло-туалет.

– Мне нужно только…

Женщина кивнула, вышла из комнаты и спустилась на лестничную площадку. За спиной у нее раздалось покряхтывание Гюйгенса. Как и большинство мужчин его возраста, он страдал от камней, поэтому процедура могла немного затянуться. Ханна тем временем рассматривала сад сквозь витражное стекло. Солнце заливало внутренний двор, и она увидела, что один из тюльпанов уже начал раскрываться. Даже отсюда были видны белые лепестки с пурпурными прожилками.

Обе грядки были заняты тюльпанами. Разве не удивительно, что турки и голландцы одержимы одними и теми же цветами? Гюйгенс тоже очень любил тюльпаны. Однажды он рассказывал ей, что во времена его юности тюльпаны были еще дороже, чем сегодня, дороже гвоздик, фарфора и золота. Тогда граждане республики торговали луковицами тюльпанов, многие на этом разорились. «Это, – подумала тогда Ханна, – очень по-голландски. Стоит чему-то войти в моду в республике, как этим тут же начинают торговать на площади Дам, это оценивают, оформляют опционы, пускаются в биржевые спекуляции. А вот в Османской империи цену на луковицы тюльпанов устанавливал султан, чтобы никто не наживался на них».

– Ваши тюльпаны скоро распустятся, – крикнула она в сторону спальни.

– Да? Чудесно. Интересно, какие будут оттенки. Сорта совершенно эксклюзивные.

– При всем уважении, мне было бы проще, если бы мы посадили на улице немного картофеля и бобов.

– Я об этом тоже думал. Однако дареному коню… – Старик снова закряхтел и засопел. – Ну, вы знаете поговорку.

– Честно говоря, нет.

– Ах, простите. «Дареному коню в зубы не смотрят». Под этим подразумевается, что к подаркам нельзя относиться критически.

И он снова закряхтел:

– Господь всемогущий!

Ханна поглядела на аккуратно посаженные грядки. Должно быть, ими занимался профессиональный садовник. Теперь, когда она задумалась об этом, ей вспомнились мужчины. Они приходили осенью прошлого года, незадолго до начала морозов, с мешком, полным луковиц, и высадили их прямо в землю. Тогда ее беременность уже близилась к концу, и ей было не до растительности на грядках Гюйгенса. Кроме того, тогда она решила, что это хозяин дома нанял садовников.

– Кто же подарил вам тюльпаны? – спросила она.

– Что ж, вообще-то ваш… ваш… отец вашего…

Женщина вздрогнула:

– Овидайя?

Она обернулась к прикрытой двери в спальню:

– Он подарил цветы вам? И вы мне ничего не сказали?

Поднявшись по лестнице, она направилась к двери.

– Подождите, Ханна. Я еще не закончил.

– Ну и что? Немедленно скажите мне, что все это значит, или камень в мочевом пузыре станет самой меньшей из ваших проблем!

Она услышала, что он негромко засопел.

– Вы меня неправильно поняли. Когда он приезжал сюда, мы говорили о многом – о часах, астрономии, о планетянах…

– Ближе к делу!

– …и о тюльпанах. Я рассказывал ему, что очень люблю тюльпаны. После чего он пообещал, что сделает мне подарок и велит посадить в моем саду целую грядку «Всегда август» и «Красный попугай» в благодарность за мою помощь. Я возразил, что Голландская Ост-Индская компания и так мне платит, однако он настаивал. Он очень легко обходился с… деньгами своего нанимателя. Вы знали, что он заказал себе шпагу у Риверо, самого знаменитого кузнеца Толедо? А его парики…

– Вы отвлекаетесь.

– Простите. Но, когда не мочился шестнадцать часов, становишься очень несобранным. В любом случае он пообещал. Мы оба знали, что «Август» и «Попугай» – очень редкие сорта и что пройдет достаточно много времени, прежде чем удастся добыть нужное количество. Поэтому я ни капли не удивился, когда прошлой осенью ко мне пришли садовники. Когда я стал расспрашивать, они сказали мне, что должны выполнить заказ, размещенный у них давным-давно месье Невиллом Ризом, для которого наконец-то появилось достаточно луковиц. Я знал, что это один из его псевдонимов.

– То есть вы хотите сказать, что Овидайя заказал посадку тюльпанов еще до своего отплытия в Левант в 1688 году?

– Именно так. Мне очень жаль. Если бы я получил от него весточку, то сразу же сообщил бы вам. Признаю, я должен был сказать вам, что цветы – это как бы… как бы его завещание. Но тогда я был очень занят новой музыкальной записью из тридцати одного тона, которая…

Больше она Гюйгенса не слушала, вместо этого глядела во все глаза на обе грядки. На глазах ее выступили слезы и покатились по щекам. Куча цветов – неужели это и все, что осталось ей от Овидайи? Женщина вытерла лицо рукавом. Приоткрылся еще один тюльпан. Он оказался не белым, а огненно-красным. Ханна снова обратила внимание на то, насколько идеальны грядки. Цветы стояли двумя ровными четырехугольниками по десять штук в ряд, всего десять рядов. Ровно сотня тюльпанов на каждой грядке, высаженные словно по клеточкам.

– Адонай! – вырвалось у нее.

Она подбежала к краю лестничной площадки и прижалась лицом к стеклу. Возможно ли это? Это не может быть случайностью. За спиной у нее послышался плеск, за которым последовал вздох облегчения. Вскоре после этого Гюйгенс вышел из комнаты и вопросительно поглядел на нее.

– Что вы сказали, дитя?

– Как они расположены?

– Что?

– Тюльпаны!

Гюйгенс прищурился и выглянул в окно.

– Квадратами, полагаю.

– Это я вижу. Я имею в виду цвета! Что насчет цветов?

– Честно говоря, я не знаю. Садовник сказал, что высадит тюльпаны в соответствии с указаниями мистера Риза, чтобы в них был виден «красивый и содержательный узор», – полагаю, он выразился именно так. Сортов два, то есть будет два цвета.

Она посмотрела на него:

– Сеньор, это не клумба с тюльпанами.

– Не клумба?

– Это бинарный код.

И она рассказала Гюйгенсу, как Овидайя зашифровывал их письма с помощью квадрата Виженера и бинарной системы Лейбница.

– Вы хотите сказать, что тюльпаны были посажены таким образом, что из них получится сообщение? Белое как ноль, красное – как единица?

– Так или наоборот.

– Моя милая Ханна, если это так… я ни в коем случае не хочу лишать вас надежды. Но не кажется ли вам, что вы гоняетесь за фантомами?

– Существует лишь одна возможность выяснить это, – отозвалась она. – Придется подождать, пока не расцветут тюльпаны.

* * *

За этим разговором последовала, наверное, самая длинная неделя в жизни Ханны. Словно кошка вокруг бочки с селедкой, она снова и снова ходила вокруг обеих клумб с тюльпанами. На подхвате у нее всегда были перо и чернильница – на случай, если распустится еще один цветок. Как только это происходило, Ханна брала в руки лист пергамента, на котором нарисовала клетку размером десять на десять полей. Если всходил «Всегда август» со своими белыми цветами с пурпурными прожилками, она ставила крестик в соответствующем месте. Если распускался темно-малиновый «Красный попугай», она рисовала небольшой кружок. Сетка постепенно заполнялась поле за полем.

Однако утром третьего дня Ханна обнаружила цветок, который не был ни красным, ни белым, а оказался желтым. Гюйгенс объяснял ей, что иногда у тюльпанов может происходить изменение окраски. Поэтому поначалу неожиданный цвет не слишком встревожил женщину. Однако все изменилось, когда ближе к вечеру она обнаружила еще один желтый тюльпан. Он был в точности такого же цвета, как и первый, то есть предположительно представлял собой не мутацию, как назвал этот феномен Гюйгенс. Женщина выругалась. Если цвета три, то, предполагая наличие бинарного кода, она лишь выдавала желаемое за действительное. Она поспешно бросилась в мастерскую, где Гюйгенс работал над карманными часами. Он делал это практически с закрытыми глазами, полностью полагаясь на свое чутье.

– Да, Ханна? – произнес он, не поднимая головы.

– Вы были правы. – Она изо всех сил пыталась сдержать всхлипы, вырывавшиеся из горла, но ничего не получилось. – Нет никакого кода!

Старый натурфилософ выпрямился и посмотрел на нее:

– Дитя, вы совершенно расстроены. На сегодняшний день могли взойти не больше половины. Почему вы так уверены?

И она рассказала ему о желтых цветах.

– А что это за желтый? Масляно-желтый?

– Цвета голландского сыра, – ответила она.

Ученый задумчиво кивнул:

– «Слава». И теперь вы полагаете, что ваше предположение было ошибочным?

– Какая разница, что я считаю! Двоичные числа состоят лишь из нулей и единиц, не важно, насколько они длинны.

Гюйгенс покачал головой и весело улыбнулся.

– Что в этом такого забавного, сеньор?

– Во-первых, тот факт, что вы пытаетесь объяснить теорию Лейбница именно мне. Во-вторых, что вы за деревьями леса не видите. Вернее, за тюльпанами.

– Что-то я вас не понимаю, – вздохнула Ханна.

– Как только ваша сетка заполнится нулями и единицами, вы начнете пробовать подбирать кодировку, верно?

– Да, конечно. Мы не знаем, что означает нуль, белый или красный цвет.

Ученый кивнул:

– Довольно простая операция. И проблема заключается в том, чтобы выяснить, где начинаются числа и где они заканчиваются. Вот, посмотрите.

Женщина догадывалась, к чему клонит старик, однако ничего не сказала. Гюйгенс написал на листке: 1010011010.

– Десять цифр: предположим, что это ваш первый ряд. В десятичной системе это будет означать 666. Если же предположим, что в середине есть пустое место, у нас получатся следующие числа: 10100 и 11010, то есть 20 и 26. Это, если вы ищете буквы алфавита, будет иметь гораздо больший смысл. Но, возможно, речь идет о четырех числах, – он провел пальцами по листу, – 10, 100, 110, 10. То есть 2, 4, 6 и 2.

Ханна поняла:

– Вы имеете в виду, что один из трех цветов означает пустые места, потому что иначе расшифровать это скопление нулей и единиц будет просто невозможно.

Теперь она вспомнила, что, используя бинарные коды для кодовых слов квадратов, Виженер тоже использовал нечто вроде пустых мест: маленькие, едва заметные точки на бумаге всегда означали конец числа. Женщина немного рассердилась из-за того, что не додумалась до этого сама. Наверное, все из-за волнения.

– Я готов, – произнес Гюйгенс, – ставить на то, что желтые цветы означают пустые места.

– Почему?

– Потому что повелитель вашего сердца, если позволите мне его так называть, хорошо знает, как передавать информацию людям, находящимся в других местах. Он поручил посадить у меня на заднем дворе три сорта тюльпанов – «Всегда август», «Красный попугай» и «Слава». О двух первых я знал давно, потому что он мне их обещал. Поэтому мне кажется логичным, что третий сорт был выбран гораздо позднее: когда он понял, что для обозначения пустых мест ему потребуется еще один цвет, потому что теперь он хотел спрятать послание, а иначе оно не было бы однозначным.

Гюйгенс был прав. Наклонившись, Ханна поцеловала его в щеку.

– Вы гений, сеньор.

Тот усмехнулся:

– В лучшем случае гений, постепенно утрачивающий контроль над своими членами и мочевым пузырем. А теперь идите в сад.

Та кивнула и выбежала из комнаты.

– Дитя!

– Да?

– Понимаю ваше нетерпение, однако прошу вас устоять перед искушением открыть еще закрытые тюльпаны с помощью ножа. Полагаю, эти луковицы стоят больше, чем снаряженная лодка для ловли сельди, а деньги нам, возможно, еще понадобятся.

Ханна снова кивнула, а затем выбежала в сад посмотреть, как там тюльпаны.

На шестой день после открытия тюльпанного кода все цветы раскрылись. Ханна весь вечер сидела со своим рисунком за большим обеденным столом, дожидаясь, когда Вильгельм устанет. Когда малыш наконец задремал, женщина принялась расшифровывать код. Она предполагала, что в тюльпанах будет содержаться лишь кодовое слово, однако на этот раз Овидайя, по всей видимости, положился на то, что клумбы с цветами будет достаточно для маскировки. Вскоре обнаружилось, что числа просто соответствовали буквам латинского алфавита. Послание было таким:

ПРИНЦЕССЕ ШАХЕРЕЗАДЕ Я В БЕЗОПАСНОСТИ ПРИЕЗЖАЙ КО МНЕ БОСТОН МАССАЧУСЕТС СПРОСИ В ЛОНДОНСКОЙ КОФЕЙНЕ РОБЕРТА ГУТТЕРИДЖА Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ

Ханна опустила лист бумаги. Путешествие будет долгим и трудным. Но она готова пуститься в путь не колеблясь.

Кода

Батавия, 6 мая 1696 года

Многоуважаемый директор де Греббер!

Благодарю вас за письмо и добрые новости с родины. Однако в первую очередь я благодарен вам и компании за давно ожидаемые здесь саженцы кофейного дерева, которые прибыли три недели тому назад на «Позолоченном драконе». Из грузовых документов я выяснил, что всего вы отправили в путь восемьдесят штук. В целости и сохранности прибыло более половины растений.

Я передал их нашему садовнику вместе с инструкциями, которые приложил для облегчения обращения с растениями директор Амстердамского ботанического сада. Наш садовник, месье де Хооге, попросил меня передать месье Коммелину из ботанического сада его почтительнейший привет; он прочел его отличную книгу о выращивании цитрусовых в Голландии и преисполнен похвалы в ее отношении.

На данный момент кофейные растения чувствуют себя очень хорошо; подходит ли им климат в действительности и принесут ли они плоды, станет ясно лишь через несколько месяцев. Как вам известно, осенью начнется сезон дождей. Зачастую только тогда и можно сказать, подходят ли привозному растению здешние условия. Однако же я преисполнен уверенности. Если все будет хорошо, с Божьей помощью мы уже в будущем году сможем снять первый урожай кофе на Яве. Если все получится, первую поставку я отправлю лично вам.

За сим остаюсь вашим верным слугой и т. д. и т. п.

Вильгельм ван ОуторнГенерал-губернатор Нидерландских островов

Приложение Действующие лица

Похитители:

Овидайя Челон, эсквайр, английский джентльмен, ученый и фальшивомонетчик

Кнут Янсен, датский капер

Граф Паоло Фернандо Марсильо, болонский генерал, ученый и садовник

Пьер Жюстель, торговец сукном, гугенот

Катерина, графиня да Глория э Орлеанс-Браганца, мастерица перевоплощений и мошенница

Давид бен Леви Кордоверо, сефардский натурфилософ

Французы:

Луи де Бурбон, узаконенный бастард, граф Вермандуа, мастер-вор и второй сын Людовика XIV

Бонавентура Россиньоль, криптолог Людовика XIV

Гатьен Робер де Полиньяк, капитан второй роты гвардии мушкетеров

Габриэль Николя де Ла-Рейни, генерал-лейтенант парижской полиции

Жан Бар, капер, гроза северных морей

Этьен Балуз, помощник-секретарь и библиотекарь покойного Великого Кольбера

Жан д’Отвий, мушкетер и верховный главнокомандующий крепости Пинероло

Людовик XIV, король Франции и Наварры, воплощенный Аполлон, именуемый Людовиком Великим, Великим королем, Богоданным, Великим, христианнейшим королем или же «королем-солнце»

Турки:

Матьяс Челеби, особый посланник Высокой Порты

Эрдин Тиряки, командующий 49-й ортой корпуса янычар

Хамит Чевик, янычарский капеллан, принадлежащий к ордену бекташи

Сулейман Мютеферрика-ага, посол Высокой Порты в Париже

Другие лица:

Джеймс Скотт, 1-й граф Монмут, внебрачный сын короля Англии Карла II, претендент на трон

Жан-Батист Антуан Кольбер, маркиз де Сенлей, военно-морской министр, министр королевского дома, сын Великого Кольбера

Франсуа Мишель Летелье, маркиз де Лувуа, военный министр Франции

Пьер Жерарден, сеньор де Воврей, посланник Франции в Константинополе

Себастьян Дойл, эсквайр, учитель фехтования Монмута

Пьер Бейль, гугенотский публицист и философ, живущий в изгнании

Христиан Гюйгенс, натурфилософ, композитор, гений-универсал

Конрад де Греббер, один из семнадцати управляющих Голландской Ост-Индской компании

Пит де Греббер, сын Конрада де Греббера, руководитель Голландской Ост-Индской компании

Джон Гиббонс, главный привратник Уайтхолла, пользующийся дурной славой охотник на воров

Прокопио деи Кольтелли, владелец одной из парижских кофеен

Глоссарий

Amanuensis – помощник ученого.

Bewindhebber – руководящая должность в Голландской Ост-Индской компании.

Concotio – смесь (лат.).

Confrérie – гомосексуализм, любовь между мужчинами.

Haute sheriff – особое разрешение или эдикт султана, эрратив тур. «hatt-i şerif».

Hauts-de-chausse – бриджи.

Kromprater – иностранец («тот, кто коряво говорит») (нидерл.).

Lettre de marque – каперское свидетельство, выданное монархом.

Mélée – ближний бой, кампания.

Maréchaussée – парижская городская стража.

Oliekoeken – голландский крап с орехами и сухофруктами.

Pronker – франт, хвастун, тщеславный человек (нидерл.).

Schout – сельский староста (нидерл.).

Vice italien – гомосексуализм.

Ziekentrooster – утешающий больных, священник, который заботится о больных и бедных людях (нидерл.).

Ага – османский почетный титул, в военной иерархии соответствует титулу капитана.

Аграф – застежка для платья в форме крючка.

Алкоран – старинное название Корана.

Байло – титул венецианского посланника у османского султана.

Батавия – древнее название индонезийского города Джакарта.

Бейлербей – «Повелитель повелителей» (тур.), титул верховного губернатора провинции султаната.

Берк – головной убор янычар.

Бомбазин – полушелковая ткань.

Бунн – арабское слово, обозначающее кофейное зерно.

Бханг – индийская конопляная паста.

Вальденсы – савойские протестанты.

Высокая Порта; Порта – в переводе с турецкого дословно «Возвышенное государство», то есть Османская империя.

Генеральные земли – области, находившиеся под управлением Генеральных штатов, не обладающие правом участия в принятии решения.

Генеральные штаты – Голландская республика.

Гипокрас – горячее вино с пряностями.

Гугенот – французский протестант.

Гяур – христианин.

Девширме – «набор детей» (тур.), в Османской империи система принудительного набора мальчиков из немусульманских семей.

Джезва – сосуд для приготовления кофе.

Диссидент – протестантский отступник в Англии.

Дэйви Джонс – синоним морского дна.

Жабо – кружева, нашитые на рубашку, предшественник галстука.

Кабошон – округлая шлифовка драгоценных камней с одной или двух сторон; драгоценный камень с такой формой шлифовки.

Кагал – еврейская община.

Камзол без рукавов – накидка, часть формы мушкетера.

Кандия – Крит.

Кишр – шкурка и мякоть кофейного плода.

Конверсо – принудительно обращенный иберийский еврей.

Курбаши – «суп (овар)» (тюрк.), титул полковника янычаров.

Кюлоты – бриджи.

Лье – старинная французская мера длины, равная приблизительно 4,5 км.

Мазаринетта – одна из семи племянниц французского кардинала Мазарини; склочная женщина.

Марраны – обидное название евреев, особенно конверсо, которые втайне продолжали исповедовать иудейскую веру.

Меч с корзинчатой гардой – собирательное название для группы мечей, отличавшихся характерной формой гарды.

Монсеньор – официальный титул брата короля Франции, Филиппа Орлеанского.

Мушкетон – короткоствольное ружье, у которого дуло к концу шире и которым была вооружена известная часть французской кавалерии.

Наварино – итальянское название города Пилос.

Обратный флот – возвращающийся каждый год домой в конце лета торговый флот Голландской Ост-Индской компании.

Паписты – пренебрежительное название католиков.

Пассакалья – французский придворный танец.

Полукафтан – длинное мужское пальто.

Принц крови – королевский сын, обладающий правом престолонаследия.

Румелия – османское название Балкан.

Статхаудер – наместник, титул главы государства в Голландской республике.

Тельва – кофейная гуща (тур.).

Темплеры – шутливое название лондонских юристов (ср. Темпл-стрит).

Фарсах – персидская мера длины, около 5,7 км.

Французская болезнь – сифилис.

Ятаган – кривая сабля янычар.

Сноски

1

«Новости республики ученых» (фр.). (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно)

2

Морское сражение Первой англо-голландской войны, состоявшееся 28 сентября (8 октября) 1652 года между английским флотом и флотом Соединенных провинций в районе отмели Кентиш-Нок в 30 км к востоку от устья Темзы. (Примеч. ред.)

(обратно)

3

Район в центре Лондона, рядом с собором Святого Павла. (Примеч. ред.)

(обратно)

4

Хаггис – шотландское блюдо, бараний рубец, начиненный потрохами со специями.

(обратно)

5

Контракты на право покупки или продажи товара, ценных бумаг и т. п. в течение определенного времени по установленной цене. (Примеч. ред.)

(обратно)

6

Передаточная надпись на векселях, чеках и других ценных бумагах с целью передачи прав требования по этим документам или обеспечения каких-либо иных требований. (Примеч. ред.)

(обратно)

7

То есть на дно моря.

(обратно)

8

Конигсплейн – площадь в центре Амстердама.

(обратно)

9

Свинцовое стекло (хрусталь, флинтглас, флинт) получается заменой окиси кальция окисью свинца. (Примеч. ред.)

(обратно)

10

Бельгийский лев (лат.).

(обратно)

11

Блинчики и белый хлеб (нидерл.).

(обратно)

12

Деревянный духовой музыкальный инструмент эпохи Средневековья, барокко и раннего классицизма. Считается предшественником современного кларнета.

(обратно)

13

Имеется в виду турецкий султан.

(обратно)

14

Загадка, головоломка (англ.).

(обратно)

15

Расследование (фр.).

(обратно)

16

Информированы (фр.).

(обратно)

17

Каперское свидетельство (фр.).

(обратно)

18

Каперы – частные лица, которые с разрешения верховной власти воюющего государства использовали вооруженное судно (также называемое капером, приватиром или корсаром) с целью захвата торговых кораблей неприятеля, а в известных случаях – и нейтральных держав.

(обратно)

19

С осторожностью (лат.).

(обратно)

20

Комедия дель арте, или комедия масок, – вид итальянского народного театра.

(обратно)

21

Доклад о происхождении грибов (лат.).

(обратно)

22

Королевский путь (фр.).

(обратно)

23

Ботанические сады (ит.).

(обратно)

24

Холодное оружие ударно-дробящего действия в виде металлического шарика, снабженного шипами. Использовалось в качестве навершия палиц или кистеней. (Примеч. ред.)

(обратно)

25

В древнегреческой мифологии многоглазый великан; в переносном смысле – неусыпный страж.

(обратно)

26

Разбитое сердце (фр.).

(обратно)

27

Путешествие в Аравию (фр.).

(обратно)

28

В абсолютистской Франции приказ о внесудебном аресте того или иного человека в виде письма с королевской печатью. Эти письма были примечательны тем, что в уже подписанных документах оставлялось свободное место, где можно было указать имя и фамилию любого человека.

(обратно)

29

Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку (лат.).

(обратно)

30

Сорокавосьмифунтовое орудие; картаунная (картаульная) пушка, стреляющая сорокавосьмифунтовым ядром. (Примеч. ред.)

(обратно)

31

Подробно (фр.).

(обратно)

32

Дирекция (нидерл.).

(обратно)

33

«Скептичный химик, или химико-физические сомнения и парадоксы» (англ.).

(обратно)

34

«Laboratorium Glauberianum, в которой приведены описание и оценка медицинских и химических чудесностей» (нем.).

(обратно)

35

«Описание гелиоскопа и других инструментов» (англ.).

(обратно)

36

«Трактат о шифре» (фр.).

(обратно)

37

«Трактат об искусстве бомбометания» (фр.).

(обратно)

38

«Нидерландские Геспериды» (нидерл.).

(обратно)

39

«Анализ бинарной арифметики» (фр.).

(обратно)

40

«Задачи Марса» (фр.).

(обратно)

41

«Жизнь и портреты турецких султанов» (лат.).

(обратно)

42

«Приключения английского торговца, захваченного в плен турками в Алжире» (англ.).

(обратно)

43

«Путешествие на восток» (фр.).

(обратно)

44

«Общая история турок» (англ.).

(обратно)

45

«Правдивое путешествие в Константинополь» (фр.).

(обратно)

46

«Книга приспособлений для ведения войны» (лат.).

(обратно)

47

Трактат о нападении и применении железа (фр.).

(обратно)

48

Всегда к вашим услугам (лат.).

(обратно)

49

Апанаж – содержание, которое предоставляли некоронованным членам королевской семьи в виде ренты с земельных угодий.

(обратно)

50

На бретонском наречии Fouquet значит «белка».

(обратно)

51

Род полосатой шерстяной ткани.

(обратно)

52

Дамская высокая прическа эпохи Людовика XIV и одноименный чепец, состоявший из ряда накрахмаленных кружев, между которыми распределены пряди волос. Укреплялся с помощью шпилек и проволочных конструкций.

(обратно)

53

Любовник (фр.).

(обратно)

54

Твоя штука (ит.).

(обратно)

55

Тряпка (англ.).

(обратно)

56

Имеется в виду гомосексуализм, как его называли при дворе Людовика.

(обратно)

57

Такая роскошная штучка (ит.).

(обратно)

58

Интимные отношения (англ.).

(обратно)

59

Что и требовалось доказать (лат.).

(обратно)

60

Пологая земляная насыпь перед наружным рвом крепости.

(обратно)

61

Предварительное уведомление (фр.).

(обратно)

62

Старший служащий (фр.).

(обратно)

63

Рукопашная схватка (фр.).

(обратно)

64

Равелин – фортификационное сооружение треугольной формы, располагавшееся перед куртиной впереди крепостного рва в промежутке между бастионами и служившее для перекрестного обстрела подступов к крепостному обводу, поддержки своим огнем соседних бастионов.

(обратно)

65

Горнверк – наружное вспомогательное укрепление, служившее для усиления крепостного фронта и состоявшее из бастионного фронта с двумя эполементами, выдвинутого в сторону противника перед главным валом крепости.

(обратно)

66

Салис – соляная кислота.

(обратно)

67

Черный кабинет – орган, занимающийся просмотром и дешифрованием корреспонденции (фр.). (Примеч. ред.)

(обратно)

68

Наследников.

(обратно)

69

«Fumifugium, или неудобства лондонского воздуха и рассеянного смога» – труд Джона Ивлина (1661), английского писателя, садовода, мемуариста и коллекционера, в котором впервые была поднята проблема загрязнения воздуха в Лондоне. (Примеч. ред.)

(обратно)

70

Восточная сабля. (Примеч. ред.)

(обратно)

71

Католические короли – устоявшееся наименование двух испанских монархов-супругов: королевы Изабеллы I Кастильской (1451–1504) и короля Фердинанда II Арагонского (1452–1516), свадьба которых положила основу объединению королевств Арагона и Кастилии и Леона, которое в свою очередь привело к созданию современной Испании.

(обратно)

72

Ракы – крепкий алкогольный напиток, распространенный в Турции.

(обратно)

73

В XVI веке парусно-гребное судно. (Примеч. ред.)

(обратно)

74

Нерасшифровываемый шифр (фр.).

(обратно)

75

Фобуре – пригород Парижа.

(обратно)

76

Волшебная страна изобилия (ит.).

(обратно)

77

Страна изобилия (ит.).

(обратно)

78

Братство (фр.).

(обратно)

79

В переводе М. Салье под ред. И. Ю. Крачковского (1959).

(обратно)

80

Бханг – психотропное средство, получаемое из индийской конопли.

(обратно)

81

Завеса или плита, размещенная на передней стороне алтаря. (Примеч. ред.)

(обратно)

82

Француз? (фр.)

(обратно)

83

Вы говорите по-латыни? (лат.)

(обратно)

84

Херем – высшая мера осуждения в еврейской общине. Как правило, заключается в полном исключении порицаемого еврея из общины.

(обратно)

85

Тайно исповедующие иудаизм.

(обратно)

86

Обращенные в католицизм евреи и мусульмане.

(обратно)

87

Немецкий ученый-энциклопедист и изобретатель (1602–1680).

(обратно)

88

Уильям Уистон (1667–1752) – английский ученый-энциклопедист, историк, математик, теолог.

(обратно)

89

Саруэл – брюки, до колен широкие, как юбка, ниже колен очень узкие, на шнуровке или на пуговицах.

(обратно)

90

Волшебный фонарь (лат.).

(обратно)

91

И был пот Его, как капли крови, падающие на землю. И бичевали Его за нас. И сплетши венец из терна, возложили Ему на голову… (лат.).

(обратно)

92

Как весела майская ночь, особенно если мы идем играть (фр.).

(обратно)

93

И нам не стоит спать, ведь ночь слишком коротка (фр.).

(обратно)

94

И я бы попросился в увольнение – вот так на меня влияет май (фр.).

(обратно)

95

Основы (англ.).

(обратно)

96

Кишр (кожура плодов). Напиток, который из нее варят, – гахва.

(обратно)

97

Старинный испанский танец в медленном темпе. (Примеч. ред.)

(обратно)

98

Странной (фр.).

(обратно)

99

Я не отказываюсь от девочек (лат.).

(обратно)

100

Раздражающий (фр.).

(обратно)

101

Взломщик (фр.).

(обратно)

102

Спирт (лат.).

(обратно)

103

Глина (лат.).

(обратно)

104

Дорогой (фр.).

(обратно)

105

Судя по имеющимся данным (лат.).

(обратно)

106

Смертельный удар (фр.).

(обратно)

107

Никогда не сдавайся в рабство (дат.).

(обратно)

108

Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей (лат.).

(обратно)

109

Холодное оружие ударно-дробящего действия в виде металлического шарика, снабженного шипами. (Примеч. ред.)

(обратно)

110

Доклад о происхождении грибов (лат.).

(обратно)

111

Lycopersica, то есть помидор.

(обратно)

112

Мифическая или волшебная болезнь, вызывающая метаморфозы в теле, в ходе которых больной превращается в волка. (Примеч. ред.)

(обратно)

113

Молитва на четках сопровождается размышлением о евангельских тайнах, которые делятся на радостные, светлые, скорбные и славные. Каждый вид включает пять тайн, соответствующих определенным евангельским событиям.

(обратно)

114

«Деяния ученых» (лат.) – первый научный журнал в Германии, основанный в 1682 году в Лейпциге ученым Отто Менке. (Примеч. ред.)

(обратно)

Оглавление

Часть I

Часть II

Часть III

Часть IV

Часть V

Часть VI

Кода

Приложение Действующие лица

Глоссарий Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg