«Драгоценности Парижа [СИ]»

Драгоценности Парижа [СИ] (fb2) - Драгоценности Парижа [СИ] 1158K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрий Захарович Иванов-Милюхин

Юрий Иванов-Милюхин Драгоценности Парижа Терские казаки‑1

Роман

Драгоценности Парижа

Глава первая

Император Российской империи приложил к выгнутой брови подзорную трубу, покрутил блестящий окуляр. Тонкомордый ахалтекинец под ним перебрал точеными ногами с белыми повязками и всхрапнул, заставив седока бряцнуть шпорами. С невысокого пригорка хорошо просматривалась как бы подвешенная в сыроватом весеннем воздухе столица Франции город Париж. На дворе был теплый туманный март 1814 года, предстоял последний рывок, чтобы добить врага в его же затейливых дворцах, и самодержец пристально оглядывал редуты неприятеля, выискивая слабые места. Их было много, единственное, чем остатки армии Наполеона грозились, это непредсказуемым броском умирающего зверя, поэтому Александр Первый не спешил посылать в бой доблестных гвардейцев, надеясь на скорую безоговорочную капитуляцию. Но ставка врага молчала уже несколько дней, она затаилась, оттуда несло опасностью. Император опустил трубу, чуть развернулся к сопровождавшей его свите из боевых со штабными генералов и офицеров:

— Господа, я думаю, ждать больше нечего, — твердым голосом произнес он. — Парламентеров неприятель не выслал, белых флагов не выкинул.

— Ваше императорское Величество, Наполеон Бонапарт рассчитывает на то, что коалиционные войска не посмеют нанести удар по центру мировой культуры, — откликнулся кто–то из генералов. — Прикрываясь этим, да еще занявшими места в боевых порядках горожанами, он полагает, что мы первые предложим ему мирный договор.

Самодержец покривил украшенную рыжим бакенбардом правую щеку, почмокал губами. Затем вскинул голый подбородок и властно обозрел окрестности:

— Вот и не станем оттягивать знаменательного момента, мы знаем, что мир достигается только лишь через войну, — сложив трубу, император натянул белые перчатки и взмахнул рукой. — К бою!

Все вокруг немедленно пришло в движение. К полкам и дивизиям галопом понеслись полководцы, пехотные с артиллерийскими части начали выдвигаться на заранее оговоренные позиции, размещенная на флангах кавалерия подтянула свои ряды. Командиры вышли вперед, встали под хоругви в руках знаменосцев. Ударила барабанная дробь и тут–же запели сотни медных труб. Под ритмичные, будоражащие нервы, звуки перекрещенные белыми ремнями гренадеры в высоких киверах выбросили вперед длинные ружья с примкнутыми штыками, по примеру римских легионов твердой поступью двинулись на врага. Они должны были пробить оборону, чтобы в брешь могли хлынуть находящиеся в засаде новые полки. Из–за спин ударил залп медных мортир с чугунными пушками, тысячи белых облачков от сгоревшего пороха вознеслись над войсками в еще не выцветшее синее небо. Будто души уже приговоренных к смерти солдат они закачались над землей, не спеша расставаться с нею. Пространство содрогнулось от просверливших его ядер, раззявив глотки воины подбодрили себя яростными проклятьями. Битва за Париж началась, последнее сражение за почти два года смертельного противостояния двух величайших в мире армий быстро набирало обороты.

На правом фланге пританцовывала на месте входящая в состав отдельного Кавказского корпуса сотня терских казаков под началом сотника Назара Лубенцова. В черных черкесках с газырями, за отворотами которых белели новые рубахи, подпоясанные тонкими ремешками с кинжалами на них, всадники сдвинули на затылки черные папахи с белыми курпеями и зло посверкивали глазами в ожидании приказа. Над головами качался лес острых пик.

— Опять нам достались лыцари в доспехах, — вглядевшись вдаль, сказал кто–то из конников. — Вон как панцири на солнышке засверкали.

— Кирасиры эти? Твоя правда, пока броню просекешь, весь потом обольешься, — согласился с ним сосед. — Сначала по ним пускай мортиры поработают, а потом разберемся.

Станичники прошли войну рука об руку, они на опыте знали о законах битвы, о том, как легче добыть победу. Тертые казаки старались оттеснить молодое пополнение к задним рядам, чубатые малолетки глазами загнанных бирюков озирались по сторонам. Теперь и они ощутили разлившийся в пространстве солоноватый запах крови, ноздри раздулись, рты ощерились, обнажив крепкие зубы. Парни и правда походили на бирюков подростков, выведенных родителями–волками сразу на крупную добычу.

— Чего папах на зенки надвинул? — ткнув ручкой нагайки казачка сбоку, нахмурил брови урядник Дарган Дарганов. Сам пару лет как из малолеток, он успел пройти крым, рым и медные трубы. Над газырями на груди у него сверкали два Георгия, серебряная и медная медали. — Смерти боишься? Она метит только в тех, кто от нее по лумырям прячется.

— Я специально на чуб натянул, чтобы папах не потерялся, — откликнулся парень. Откинутые со лба завитки бараньего меха открыли побелевшие глаза. — Дядюка Дарган, а что мне с хранцузом делать? В капусту рубить?

— Ходи за мной, а то сам капустой станешь, — сурово приказал казак. — Когда в свару собьемся, будешь спину прикрывать.

— А если мусью побегут, тогда не жалей, — подключился к нравоучению друг Даргана поджарый казак Гонтарь. Поправил за плечами длинное ружье. — Полосуй по спинам, как тебя батяка розгами.

— С оттяжкой, чтобы наверняка, — оскалился Дарган.

— Слухаю, господин урядник.

В это время сквозь залпы орудий и барабанный бой послышалось цоканье копыт по мостовой. Самый крупный из отрядов корпуса менял дислокацию, продвигаясь по проходящей рядом мощеной дороге. Старые казаки переглянулись:

— Кубанцы подтягиваются, — распушив литые усы проинформировал Черноус, осенил себя крестом. — Скоро и наш черед.

— Как бы в этот раз не мы первые, — поправляя на поясе кинжал, не согласился с ним широкоплечий Федул. — Кажись, кубанцы только перестраиваются, а мы начнем вместе с донцами, они по левому флангу расставлены.

— Я слыхал, Его императорское Величество лично наказ Платову давал, чтобы донцы к Триумфальной Арке, что перед ихним Лувром, прорвались первыми, — обернулся к говорившим казак Горобцов. — Подъесаул Ряднов так пересказывал, а он побывал аж в ставке главнокомандующего.

— Платов еще тот казак, из своих, не из русских, — согласились в большинстве похожие на горцев воины. — Поможем ему славу добыть, и сами той славы отхватим. Отцу и сыну.

Под всадниками заскрипели седла, широкие рукава черкесок взлетели вслед за руками, сотворявшими крестное знамение. В этот момент с неприятельской стороны докатился грохот ответной канонады, над головами казаков пролетели первые раскаленные ядра.

— Пора бы начать, пока не пристрелялись, — урядник Дарганов покосился на гарцевавшего перед строем сотника Лубенцова, добавил будто себе. — Если шары начнут скакать между рядами, строя мы не удержим.

— Дядюка Дарган, так я с тобой? — задрал голову кверху побледневший малолетка. Он провожал глазами каждый огненный шар.

— Сказано уже, меня держись.

Ядра опустились ниже, со спины прилетели крики построенных за конниками раненных пехотинцев. Наконец, сотник развернул кабардинца мордой к казакам, выхватил из ножен шашку:

— Пики к бою–у–у, — донесся его зычный голос.

Лес торчащих вверх копий сверкнул наконечниками сбоку лошадиных голов, всадники напряглись, наклонились вперед. Кто–то торопливо проверял, удобно ли прилажена с левого бока шашка, кто–то сдвигал к середине пояса кинжал с обычным ножом за ним, а кто под рубахой нащупывал нательную ладанку, в который раз кладя на себя объемный крест. Кони беспокойно забили копытами и замерли, будто учуяли опасность. Дарган зыркнул из подлобья на пригнувшегося к холке малолетку, поудобнее перехватил деревянный черенок пики. Как всегда, по коже у него пошел гулять нервный зуд, а челюсти намертво стянулись.

— Лавою–у–у… пош–ше–ел-л… — гаркнул сотник.

Хорунжий вскинул над строем цветастое полотно, пустил скакуна мелкой рысью вслед за командиром. Знамя развернулось, заполоскалось на ветру, увлекая за собой ряды всадников. Дарган даже не пошевелил поводьями, его кабардинец сам перешел на тряский бег. Сбоку сотни замелькали красные башлыки и лес пик остававшихся на местах кубанцев в белых папахах. Их черед еще не пришел.

Кони выбежали на зеленый луг, прибавили ходу. Впереди, на склоне пологого холма, засверкали огоньки выстрелов, поднялись к небу комковатые клубы белого дыма от залпов мортир. Нужно было за летучие мгновения проскочить открытое место, чтобы на полном скаку врезаться в ряды противника и заработать шашкой налево и направо. Без понуканий лошади перешли в галоп, вскоре от дыма и грохота глаза их вылезли из орбит и они понесли всадников не разбирая дороги. Ряды сломались, сотня рассыпалась по полю как горох из мешка. Воздух пронизался пронзительным свистом, которым терцы подбадривали себя вместо русского «ура». Дарган обернулся на летящего за ним малолетку, хотел напомнить о приказе, но тот по лошадиному вытаращил глаза и раззявил рот, крича что–то несуразное. Он выругался, заметил вдруг, как сорвалась навстречу казакам лавина закованной в железо тяжелой кавалерии неприятеля. Вперившись в нее зрачками, Дарган отобрал жертву — огромного кирасира на похожем на лошадь Ильи Муромца могучем скакуне. Приподняв пику, направил острие не в панцирь, а под горло противнику, он помнил про толщину брони и теперь пойти напролом его не заставили бы никакие обстоятельства.

Сколько раз наконечник соскальзывал с вражеских доспехов, предоставляя жизни повисать на волоске, столько же раз Дарган снова и снова пытался проткнуть железо, накапливая опыт рубцами на теле. Но всякий раз оказывалось, что французская сталь по качеству ничем не уступала русской.

Глаза его видели только уверенно несущегося на него кирасира, мир перестал существовать, он сузился до пятачка под железным шлемом с высоким гребешком. Когда до противника оставалось не больше пяти метров, Дарган повел копьем влево, а уздечку рванул вправо, заставляя животное завернуть голову едва не на собственную спину. Он знал по опыту, что, выполнявший команды беспрекословно, в горячке боя конь мог его не послушаться, вгрызаясь зубами в груду тел, не ощущая собственной боли. Сейчас же он с жутким всхрапом прыгнул в сторону, направленное в сердце казака кирасирское острие копья лишь порвало рукав на черкеске. Зато широкий наконечник казачьей пики угодил как раз под квадратный подбородок француза, проткнул горло насквозь и выперся из затылка. Кавалерист вылетел из седла, ударился о землю, забирая с собой пику. Дарган не оглянулся, он не чувствовал, что нервная дрожь перед наступлением уступила место звериному азарту, им овладела только жажда крови, жажда мести за погибших друзей, так и не увидевших стен знаменитого города Парижа. Выдернув из ножен шашку, он бросился на следующего противника, успев срубить тому голову до момента, когда он его заметил. Но третий всадник в разукрашенных перьями доспехах приготовился подравнять плечи ему, попыхивая ослепительно сверкавшей на солнце сабелькой, кирасир упорно приближался на расстояние удара.

Вокруг вертелась настоящая карусель, разобрать, чья лошадь подталкивала родного коня на орущие и ржущие окровавленные обрубки, не представлялось возможным, как не было мгновения, чтобы оглядеться вокруг и оценить обстановку. Дарган лишь интуитивно чувствовал, что следом упорно пробирается потерявший рассудок малолетка из прибывшего из станицы Стодеревской, откуда родом он сам, пополнения.

А кирасир напирал, вероятно, он видел подвиги казачьего урядника и во чтобы то ни стало решил его уничтожить. Как бы походя он отхватил руку махнувшему в его сторону шашкой казаку, срубил потерянного кем–то малолетку, с загородившей дорогу лошадью не стал церемониться тоже, полоснув ее лезвием по горлу. Дарган принял вызов, он был заводным, этот потомок испокон веков живущих на левом берегу Терека русских старообрядцев и посватавшего его прабабку дерзкого джигита из чеченского тейпа. Зрачки вспыхнули бешенным огнем, губы растянулись в белую линию, руки стали горячими от прилива силы. Он выбросил шашку перед собой, заджигитовал ею, создавая подобие сверкающего круга, чем заводя противника еще больше. Заставил коня грудью расшвырять лошадиные крупы с человеческими тенями на них и продрался на расстояние удара. Кирасир поймал момент, приподнялся в седле, со свистом рассек воздух саблей. Казак едва успел отклониться, светлая линия на миг отрезала его от мира, принудив по иному взглянуть на действительность. С ответным ходом он тоже опоздал, противник снова был начеку. Будто издеваясь, кирасир закрутил саблей сплошной стальной круг, какой перед этим показал Дарган. Он джигитовал с ловкостью, словно всю жизнь прожил у подножия Кавказских гор, при этом улыбаясь во весь большой рот на красивом усатом лице. И это его умение вкупе с наглючей усмешкой отрезвляло, призывая не только к смелости, но и к разуму. Дарган осознал, что с подобным врагом ему вряд ли справиться, он зарычал по звериному, извлекая из глубин души новые силы для защиты теперь уже собственной жизни.

Рослый кирасир измывался, он видел, что его соперник не только слабее физически, но может быть сломлен и духовно. Скорее всего, он не ведал поражений — такими уверенными выглядели его действия. Как бы в подтверждение своего искусства, француз резко качнулся в сторону, срубив голову еще одному терцу. И тут же сверкающий круг перед ним вспыхнул опять, подсвеченный посередине словно для издевки брезгливой ухмылкой. Сплошное колесо неумолимо приближалось, и не было силы, которая остановила бы его вращение. Дарган закричал, забил каблуками под брюхо коня, заставляя того ускорить смертельную развязку. В бессильной ярости он выхватил из ножен кинжал, метнул в противника, в его ухмыляющийся рот. И вдруг заметил, что ослепительный веер перед кирасиром, которым он как бы обмахивался, неловко сложился, левой рукой тот попытался вырвать застрявший в скуле кинжал. Это продолжалось всего несколько мгновений, кирасир выдернул лезвие, отшвырнул его от себя и в бешенстве оскалил зубы. Прежде чем лишить врага жизни, он снова был готов поиздеваться над ним, но теперь с еще большим наслаждением. Но он просчитался, именно моментального росчерка времени хватило Даргану, чтобы концом шашки дотянуться до холеного лица и полоснуть по нему ото лба до подбородка. А затем без замаха пустить лезвие под края медного шлема, как бы подравнивая впечатляющий выступ на широких плечах. Голова кирасира с удивленными глазами задержалась на одном из эполетов, скатилась по доспехам на холку лошади, заставив ту с утробным ржанием отпрыгнуть в сторону. Туловище еще качалось в седле, оно не спешило покидать пригретое место, но ярость Даргана была такой сильной, что он не мог оставить его в покое. Всадив в бока кабардинца каблуки сапог, он привстал в стременах и начал рубить мощное тело с плеча, разваливая его до основания. Он опомнился только тогда, когда обе части в начищенных сапогах, дымясь внутренностями, свалились со спины лошади по обе ее стороны. Лишь после этого смахнул рукавом черкески обильный пот, повел по сторонам вылезшими из орбит глазами.

А вокруг кипела битва. Разделившись на кучки, казаки яростно уничтожали врага, которому не удалось преподнести последний урок французской доблести. Уже отсутствовало то нахальство в лицах отборных конников непобедимой французской кавалерии, уже рубились они не за славный город Париж, а старались сохранить только свои жизни. И эта покладистость на самом деле дерзкого и беспощадного противника вызывала не великодушие к нему, побежденному, а новые приступы бешенства. Зеленую траву окрасили ручьи крови, усеяли головы, руки и другие части человеческих тел, выглядывающие из–под лошадиных трупов. Метались осиротевшие кони, крики раненных перекрывали дикое ржание, а казаки не думали прерывать бойню. Для них только смерть врага имела истинное свое значение.

Дарган поискал глазами приставленного к нему малолетку, среди верховых его не было видно. Тогда он опустил зрачки вниз, но в сплошном месиве плоти разобрать что–либо не представлялось возможным. Он снова поднял подбородок вверх, невдалеке не на жизнь, а на смерть дрался друг Гонтарь. Рослый кирасир, с которым он связался, не уступал тому, которого только что срубил он сам. Видно было, что Гонтарь напрягает последние силы. Рванув уздечку на себя, Дарган направил было кабардинца в ту сторону и понял, что не успевает. Похожий обличьем на озверевшего абрека, казак постарше Черноус метнулся на помощь раньше, он полоснул по кирасирскому затылку лучом сверкнувшей шашкой, а когда тот откинулся назад, словно бритвой отделил ему шею от туловища. В сердцах Гонтарь срезал обезглавленному противнику лишь золотой эполет, не мешкая, оба казака переключились на других кирасир. Прокладывал дорогу к вершине холма сотник Лубенцов, рядом с ним налево и направо короткими вспышками лезвия рубил врагов подъесаул Ряднов, его страховал похожий на сказочного великана дядюка Федул. Все были заняты противоестественным для продолжения жизни делом, но как позже скажет один из русских офицеров — а ла гер комм а ла гер. Никто из терцов не будет знать перевода этому предложению, но все поймут, что так оно и было на самом деле.

Сбив на затылок съехавшую на лоб папаху, Дарган устремился в прорубленный казаками проход, рассудив, что дядюка Назар зазря потеть не станет. Видимо, станичники надумали добраться до вершины холма с белым пятном палатки на ней. Один раз такое было, там, в очищенных от французов просторах России. Тогда во главе с вахмистром Федулом они прорвались к ставке какого–то наполеоновского генерала и взяли его в плен, за что получили по кресту от самого фельдмаршала Кутузова. Главнокомандующий, царствие ему небесное, до битвы за столицу неприятеля не дожил, но врученные им кресты казаки считали высшей своей наградой.

— Даргашка, обойди мусьев с тылу, — крикнул сотник Лубенцов, успевавший отбиваться сразу от нескольких нападавших. — Отвлеки тех двоих, а мы ударим отсюда.

— Понял, дядюка Назар, — гаркнул казак, направляя коня в обход группы кирасир.

Он взобрался по склону выше и оглянулся назад, выбирая для удара позицию получше, и вдруг увидел, что к основанию холма приближается лава кубанцев в красных башлыках. Белые папахи как стадо гонимых овец самостоятельно карабкались наверх. Надо было спешить, иначе кубанцы могли урвать солидный пешкеш раньше. По разбойничьи свистнув, Дарган птицей налетел на всадников, на которых указал сотник. Оба француза не успели сообразить, откуда он взялся, одного он срубил сразу, а второму удар шашкой скользнул по плечу, защищенному железным панцирем. Кирасир пригнулся к холке лошади, сделал ответный выпад саблей, конец которой едва не срезал ноздри у казачьего скакуна. Кабардинец взвился на дыбы, выбросил длинные ноги и задробил копытами по обтянутой белыми панталонами ляжке всадника, по цветастой попоне на спине у его лошади. Он давно научился защищать себя. Материя окрасилась красным от брызнувшей через нее крови. Кирасир расширил глаза от боли, рванул поводья и помчался вниз по склону прямо в центр кубанской лавы. Сотник с есаулом Рядновым и вахмистром Федулом опрокинули поредевших конников, с гиком понеслись к вершине холма. Когда до палатки оставалась каких–нибудь двадцать сажен, казаки осадили скакунов. Над ставкой развивалось белое полотнище флага, выброшенное за мгновения до того, как они прорвали оборону. Захватить очередного генерала в бою в этот раз не получилось.

Терцы с трудом сдерживали распаленных битвой лошадей, гонявших по шкурам волны нервной дрожи, они и сами были похожи на вырвавшихся из ада дьяволов со звериными оскалами. Наконец хорунжий Горобцов подъехал к палатке вплотную, воткнул знамя между деревянными перекладинами.

— Кирдык мусьям, отвоевалися, — обратил он к станичникам измазанную кровавыми разводами физиономию. — И этих бы порубить в капусту, да по домам.

— Не замай, за неприятельскую верхушку пешкеш мы ишо не получали. Одного Даргашка уже срубил, задарма, — шевельнул вислыми плечами Черноус. — Думал, конец пришел нашему уряднику, так француз ловко джигитовал.

— Какого такого? — приподнял плечи Дарган. — Я положил их несколько.

— Что в доспех нарядился.

— Все были в железах.

— А тот в доспехе золотом, с золотыми эполетами, — гоготнул Черноус. — Командир ихнего корпуса был, не сообразил ишо?

— Чего соображать, когда они все на одну морду, — сверкнул зрачками Дарган, вспоминая огромного красавца кирасира, вертевшего шашкой стальной круг.

— Даргашка, спешивайся и выводи мусьев на белый свет, — довольно жмурясь, приказал сотник. Витиевато и длинно выругался. — Да пошевеливайся, не то кубанцы дорогой пешкеш под себя подберут. Не чуешь, как загикали?

— Нам бы парижскую арку не проморгать, а генералов мы уже брали, — польщенно заворчал Дарган, отдавая поводья взмыленного коня подскочившему Гонтарю. Поигрывая лезвием шашки, крикнул в сторону входа в палатку. — Выходи на круг, ваше благородие, казацким судом будем судить.

— Ты это брось, — зная вспыльчивый характер станичника, нахмурился подъесаул Ряднов. — Их благородие есть кому судить, наше дело казачье — неприятелю шеи укорачивать.

— А генералы не враги?

— Самые первые, но они императором Наполеоном помазанные. Пусть наш самодержец с ихним сувереном сами разбираются.

В этот момент изнутри откинули матерчатые полы у выхода из палатки, наружу выбежал полноватый человек в генеральском кителе с золотыми эполетами и без головного убора. На груди, словно кирасирский панцирь, сверкал звездный набор орденов с медалями. Обтягивающие ноги белые панталоны были заправлены в высокие ботфорты, на поясе висела сабля с золотым эфесом. Одернув хвостатый китель, генерал с маской пренебрежения обежал взглядом окруживших его казаков. За его спиной стала накапливаться пышная свита из старших офицеров, на лицах всех без исключения лежало одинаковое с лицом командующего выражение.

— Главное, что мы поспели вовремя, — сощурив черные глаза, с угрозой процедил сотник. — А эта барская физия нам ведома. Сотрем.

Со всех сторон уже накатывалась лава распаленных боем кубанцев, похожий на запорожца с вислыми усами атаман выехал вперед, досадливо пристукнул ручкой нагайки по луке седла. И сразу весело гаркнул густым басом:

— Любо, братья казаки! Любо!

— Слава терским казакам, — подхватили кубанцы.

— Слава, слава, слава! — откликнулись на доброе слово терцы.

Звуки боя начали затихать, заполнивший долину между двумя холмами пороховой дым стал осаживаться на зеленую траву, делая ее ядовитой по цвету. Но солнце не загораживалось сизыми космами, оно брызгало потоками света, словно пыталось доказать, что весну уже ничто не повернет вспять. Терские казаки спешились, заторопились к оставшимся на поле битвы раненным и убитым братьям. Кто–то из них лежал со вспоротым животом, у кого–то не было руки или ноги, а кто–то силился разодрать залитые кровью веки на разрубленном лице. Стоны были не такими громкими, как поначалу, воины успели притерпеться к боли или не приходили в сознание. Зато убитым было все равно, они лежали в различных позах, в основном, со спокойными лицами, с распахнутыми в небо глазами. Но потускневшие зрачки смерть словно повернула во внутрь, они казались слепыми.

Дарган долго ходил между телами, выискивая своего малолетку. Он чувствовал неловкость за то, что не усмотрел за парнем, сыном станичника–соседа. В станицах почти все жители состояли в родстве, в кумовьях или свадебных дружках. Редко какой из парней или девушка находили себе супруга на стороне, которого казаки все равно принимали как родного, ограждая от посягательств непримиримых. Но такое случалось не часто. Наконец, внимание привлекло нагромождение лошадиных трупов в заросшей лопухами канаве на середине холма, несколько коней с разрубленными головами и порезанными шеями будто специально притащились сюда подыхать. Из–под них виднелись казачьи чувяки с натянутыми на голени сморщенными для форсу ноговицами. Дарган оттащил одну лошадь за ногу, вторую перекатил на дно канавы и попытался выдернуть тело из–под брюха третьей. Голова у казака вместе с рукой находилась под длинной посеченной шеей коня. Это ему удалось, тряпичной куклой парень раскидался на траве, лохматый чуб прилип к лицу, не давая возможности приглядеться. В одной руке малолетка сжимал шашку, в другой была нагайка, видимо, он до последнего стремился пробиться вслед за старшими братьями. Нервно выбив пробку из бутыли, Дарган плеснул виноградного вина на волосы парнишки, попытался отодрать их от кожи. Казачок застонал, дернул ногами.

— Живой, поди? — обрадовался Дарган. — Ах ты, паршивец, щас я в чувства–то тебя приведу.

Он вылил вино на ладонь, взялся отмывать бурую корку с волосяными метелками с лица парня, с его подбородка и шеи. Просунув палец между зубами, выковырнул кусок руды и оттуда, выдавил ее из ноздрей. Казачок с придыхами вздохнул, подрожал надбровными дугами.

— Погодь чуток, я зенки промою.

Дарган ногтями принялся выцарапывать темно–коричневую пасту из глазных впадин, он уже ощущал, как наливается силой тело парня, как расправляется его грудь. Ему не терпелось увидеть глаза покореженного войной юнца, но бурая масса не выковыривалась, ногти скользили по ней, словно она превратилась в свиную шкуру. Дарган вдруг сообразил, что это завернулась шкура, снесенная со лба скользящим ударом сабли. Нащупав край, он приподнял кусок кожи, очистил и приложил его на место. На мир взглянули светлые очи малолетки, приставленного к нему перед началом боя.

— Дядюка Дарган, а я за тобой как на привязи… — с треском разлепил тот синюшные губы.

— Прости ты меня, некогда было за тобой приглядывать, — продрал по своему лицу каменной ладонью урядник. Вскинулся чубом. — Вставай, казак, хватит разлеживаться, уж наши по улицам Парижа настроились погарцевать.

— И я с вами, — живо подался вперед малолетка.

Последнее сражение закончилось, оставалось отдать команду войскам войти в столицу поверженной империи и расположиться по квартирам. Император Александр Первый пересек поле битвы, не удосужившись как всегда остановиться у толпы пленных французов, понуро бредущих к приготовленному для них лагерю. У подножия отбитого у непрятеля холма он дал шпоры ахалтекинцу, птицей взлетел на вершину. За ним с улыбками на раскормленных лицах вознеслась сиятельная свита. Предстоял грандиозный прием в залах одной из королевских резиденций — в Лувре, в Версале, в Фонтенбло, неважно, в какой из них Наполеон, а вместе с ним вернувшийся на престол король Франции Людовик Восемнадцатый, примут условия победившей коалиции — и многие уже сейчас готовили на мундирах место для новых орденов и медалей. Жадным на них, в отличие от батюшки Павла Первого, готового за мундир немецкого капрала променять всю Российскую империю, самодержец не был, чем вызывал благосклонность даже верхушки из столбовых дворян, зарезавшей Павла в его же покоях как отбившегося от стада барана. Между тем, император выдвинул подзорную трубу, приложил оккуляр под правую бровь. Он размышлял, решатся ли французы на баррикады на улицах города, как делали это не раз, в том числе в недавнюю революцию под руководством нищих робеспьеров с мюратами, или предпочтут выбросить белый флаг и окончательно сдаться на милость победителю. Почти двухлетняя война утомила и его, назначенного главнокомандующим коалиционными войсками.

Как ни странно, в отличие от батюшки он любил терпеливый русский народ, но и уставал от этого терпения до нервных срывов. Один из припадков под конец правления надоумил императора вырядиться в рубище калики перехожего и оставить трон навсегда, чтобы умереть беззвестным стариком в городе Таганроге. Без передачи наследства, без почестей с водопадами из золота с драгоценными камнями. Что заставило его пойти на этот шаг — неизлечимые болезни или мысль о том, что терпеливых русских никто никогда не приблизит к нетерпеливой просвещенной Европе, как ни пытался это сделать реформатор Петр Первый в том числе с Екатериной Великой, или причина была более серьезная — ни потомкам, ни кому бы то ни было еще, узнать уже не суждено.

Александр Первый навел резкость, медленно поводил трубой вдоль раскинувшихся внизу городских кварталов. Красота парижских улиц с громоздящимися на них дворцами, его поражала, он знал наизусть историю каждого здания, но в который раз с удовольствием останавливал взгляд на них. На острове Ситэ посередине реки Сены, на который были переброшены несколько мостов, словно парил в воздухе сотканный из каменных кружев католический собор Нотре Дам, за ним в небольшой балке впивался башнями в небо квадратный университет Сорбонна. По левому берегу реки чернел коническими вершинами дворец Правосудия Консьержери и воздушный Сент Шапель, чуть дальше римским каре раскинулась резиденция французских королей Лувр. Дворцы, дворцы… И не было ни одному из них подобия в России, даже в возведенном на болотах в единственном экземпляре Санкт — Питербурхе, не упоминая о насквозь азиатской Москве. Император задержал трубу прямо перед собой, почмокав губами, обернулся к одной из сиятельных особ с набором орденов на обшитом золотыми позументами мундире:

— Не могу не восхищаться мастерством французских зодчих, — с придыханием произнес он. — Каскад розоватых стен с колоннами и белоснежно–девственными или золотыми куполами над ними. Потрясающая картина.

— Простите, Ваше императорское Величество? — наклонился в седле вперед начитанный придворный. — Вы это о каком из архитектурных монументов?

— Можно обо всех. Пантеон, собор Инвалидов, только что завершенная строителями церковь Ла — Мадлен ввиде греческого храма… Это чудо рук человеческих, — вдохновенно перечислил Александр Первый, на время забыв, что русский царь в первую очередь обязан благоговеть за все русское, иначе чуткое окружение подумает о том, что яблочко от яблони недалеко падает. — Купола над церквами как опрокинутые половинки скорлупы от яиц, посаженные на окруженные колоннами стержни. А сверху небо выкрестили простенькие кресты. Грандиозно.

— Ваше императорское Величество, прямо перед нами возвышается знаменитый холм Монмартр с известнейшей площадью Пигаль, — подключился к разговору еще один сановник. — У этого места очень забавная история.

— Холм назван в честь шести мученников, которым на нем отрубили головы, — попытался поизощряться в знании истории первый вельможа. — Все монахи были причислены к лику святых.

— Разве все они были простыми монахами? — обернулся к нему император. — Я слышал, что бывшему среди них епископу Дионижу удалось зажать отрубленную голову под мышкой и пробежать с нею несколько километров. На том месте поставили церковь, а сам епископ стал покровителем Парижа.

— Именно так, Ваше императорское Величество, этот Дионисий как раз и есть покровитель французской столицы, — подтвердил второй собеседник. Подобострастно хихикнул. — Правда, святой в этот раз оплошал, оставил паству без своего покровительства.

— Или не соизволил помогать Наполеону Буонапартию, — поддержал коллегу первый из вельмож. — И теперь господин напомаженный Париж у наших ног.

Александр Первый нахмурил брови, подняв подзорную трубу, еще раз долгим взглядом окинул величественный город. Снова в голове затеснились мысли о том, чего следует ожидать от французских солдат с горожанами. Неужели они примут решение забаррикадироваться на улицах и вести битву до последнего? Разве не жалко им отдавать на растерзание артиллерийскими ядрами божественную красоту возведенных самими строений? Он вспомнил, что среди пленных заметил кучку высокопоставленных генералов, их лица искривляла печать презрения. Ну, конечно, новые варвары из заснеженных лесов замахнулись не на растерзанную немецкими варварами до них колыбель демократии — священный Рим, а пришли теперь разрушать просвещенную Европу, самый центр ее. Но разве кто–то звал эту Европу в дремучие леса с необозримыми просторами? Она нагрянула сама, не спросясь разрешения, мало того, культурные нации вели себя по варварски, разграбляя и разрушая все ценное, в конце предав Москву огню. Значит, пришло время доказать европейцам в шелковых чулках, а вместе с ними остальному миру, что рожденного в муках принца высоких кровей доверять заскорузлым рукам неграмотного мужлана можно, потому что сама природа вещей подсказывает именно такую модель развития общества. Лишь бы принц вел себя прилично и не гадил где попало.

Император сложил трубу, тронул поводьями ахалтекинца, намереваясь спуститься с холма к перенесенной на другую его сторону ставке. Когда была пройдена половина пути, знаками подозвал штабного начальника, не оборачиваясь, коротко приказал:

— Через час соберите захваченных в плен французских генералов и приведите к нам. Мы изъявили желание поговорить еще раз об окончании военных действий.

— Слушаю, Ваше императорское Величество, — вытянулся в седле толстый штабник.

В этот момент у подножия показался всадник, видно было, как он понукает коня, из последних сил стараясь удержаться в седле. Навстречу попытался выдвинуться один из офицеров, но император знаком остановил его, он почувствовал, что произошло что–то из ряда вон выходящее. Лашадь доскакала до свиты, с хрипом вобрав в себя воздух, опрокинулась навзничь, едва не подмяв верхового, в последний момент успевшего выдернуть носки сапог из стремян. Удержавшийся на ногах, вестовой приставил ладонь к головному убору:

— Ваше императорское Величество, корпус уланов под командованием генерала Лефевра отказался выбросить белый флаг и продолжает вести боевые действия.

— Разве атаман Платов на левом фланге не разгромил уланов? — наморщив лоб, нарочито громко поинтересовался у сопровождающих его армейских чинов Александр Первый. Заметив, что вестовой может упасть, приказал. — Санитара сюда.

Когда окровавленного офицера уложили на носилки и унесли, император снова обвел хмурыми глазами согнавшую с лиц радость пышную свиту:

— Нам доложили, что донские казаки напрочь разбили уланов и добежали до вершины холма первыми. Это так?

— Так оно и было, речь здесь, видимо, о другом соединении, — выехал вперед генерал со звездой и знаком ордена Александра Невского на борту парадного мундира. — Простите, Ваше императорское Величество, скорее всего, корпус этого Лефевра находился в засаде, или был приставлен охранять подходы к городу Парижу.

Самодержец нервно подергал уголками губ, потеребил пальцами в белых перчатках поводья. Затем снова посмотрел на раскинувшийся у ног Париж.

— Надо упрямого Лефевра разбить, чтобы не началась цепная реакция, — решительно сказал он. — Генерала Платова сюда.

— Он легко раненный, находится в санитарном поезде, — продолжил пояснения тот–же армейский чин. — А донские казаки отошли за оборонительные редуты. Прикажете их поднять?

Император огладил подбородок, раздумчиво качнулся в стременах. Затем сказал:

— Не надо, донцы отдых заслужили. Кто на данный момент не оставил передовых позиций?

— Кроме донцов и ходивших в лобовую атаку пехотных гренадеров, на местах остались все. В том числе кавалерийский полк гусар и Кавказский корпус под командованием генерала Ермолова.

— Передайте Ермолову наше повеление, чтобы немедля готовил конников в атаку, — император скрипнул кожей седла, развернув ахалтекинца, вновь поскакал на только что оставленную им вершину холма, увлекая за собой остальных. Ветер подхватил длинные метелки украшавших свиту разноцветных перьев, превратив их в заполоскавшийся в теплых струях воздуха мохнатый шлейф.

Терские казаки еще не успели как следует перевязать боевые раны, когда в расположении их части самолично объявился генерал Ермолов. Осадив коня в середине привала, он поднял вверх руку, сопровождавшие его офицеры молча выстроились за генеральской спиной. Приводивший в порядок боевое оружие Гонтарь вскинул чубатую голову, сверкнул блестящими глазами на возившегося рядом своего дружка:

— Слышь, Дарган, не иначе начнет уговаривать взять самого Наполеона Буонапартия, — почесал он затылок. — Как ты, согласный на то, чтобы поймать супостата и засунуть его в мешок?

— Под Наполеона донских казаков назначили, — втыкая шашку в ножны, откликнулся тот. — А нам выпал зверь помельче.

— А вот мы щас послушаем.

Через несколько моментов ведомая Назаром Лубенцовым сотня терских казаков в составе крупного кавказского отряда на полном скаку покидала временный привал, устремляясь в обход только что взятого с боем холма. За спинами воинов крыльями трепыхались полы черкесок, взлетали помеченные кожаными крестами развязанные башлыки, над папахами вились белые курпеи. Гривы дончаков и кабардинцев стелились по ветру черным, коричневым, белым пламенем, за мельканием резвых ног невозможно было уследить — кони словно плыли по воздуху, неся на спинах невесомых всадников. Они походили на кучу облаков, гонимых теплым весенним ветром в сторону столицы французской империи. Лишь блестевшие в солнечных лучах концы пик, ряды газырей на грудях да эфесы шашек напоминали о том, что несмотря на воздушность, облака были грозовыми.

За холмом, за которым открылась панорама города Парижа, уже кипела ожесточенная битва, из свалки выскакивали отдельные группы пеших гренадеров, перезаряжали ружья и снова приближались к великой толчее, стараясь пробить в ней проходы.

— Пики к бою! — на всем скаку сотник привстал в стременах, повернул лицо с разинутым ртом к летящим за ним всадникам. — Шашки во–он, в атаку галопом ма–арш–ш!

Сотня ощетинилась железными наконечниками, разбежалась веером вдоль внешнего фланга боевых действий для наиболее удачного броска. Каждый выбрал жертву, которую успел ухватить вспыхнувший огнем глаз. Когда до противника оставалось расстояние в несколько лошадиных корпусов, древка в руках конников пришли в движение, одни вознеслись в воздух, другие уперлись торцом в седло, чтобы удар получился весомее. В этот раз Даргану не пришлось нашаривать брешь в железном панцире противника, потому что уланы относились к легкой кавалерии и доспехов не надевали. Они были затянуты в зеленые с красным мундиры с петлями из золотых веревочек. Заметив окруживших кучку гренадеров неприятельских всадников, он направил кабардинца туда. Солдаты подняли ружья вверх, стараясь защититься от шквала ударов острыми саблями, длинные штыки стали бесполезными. Уланы с плеча секли головы так, как бабы рубят капусту. Отлетали охватывавшие приклады пальцы, падали на землю кисти и руки до предплечья. Зрелище походило на расписанные на потолках какого–то французского монастыря сцены из ада, там тоже под ножами отскакивали головы и уши. Дарган направил копье на толпящихся уланов, наконечник по касательной порвал горло одному и воткнулся в висок второму. Дальше путь преграждало месиво из человеческих тел и лошадиных крупов, кабардинец осел на задние ноги, забил копытами в кровавую стену. Пользуясь охватившим людей азартом, Дарган дернул пику на себя, вонзил ее в грудь очередного врага. Душа француза легко рассталась с его телом — он успел вцепиться в древко и замертво упал под ноги хрипящих коней. А казак уже рвал шашку из ножен, им снова владело бешенство, пришедшее на смену нервной дрожи.

Увидев казачьи черкески, воспряли духом гренадеры, они повернули штыки против французов, стараясь проткнуть животы всадникам, брюха лошадям и все, что попадалось под острие, с упорством приговоренных к смерти людей. Солдат с крестьянским лицом никак не мог пробить защитную бляху на груди у вражеского коня, он расставил ноги, с силой надавливая на приклад. Видно было, как пускал он пузыри соплей, как успел возненавидеть и саму мужицкую кормилицу, и всадника на ней. Крепкий крестьянин тужился до тех пор, пока боровшийся с казаком улан с полным набором орденов на кителе не обратил на него внимание. Перекинув саблю в левую руку, он играючись отсек мужику лохматую голову и снова включился в драку. Подсмотренная за мгновения боя сцена передернула Даргана от макушки до кончиков пальцев на ногах, он протиснулся поближе к улану и так–же походя полоснул того по затылку. Больше не оглядываясь, пошел рубить направо и налево, всякий раз оттягивая шашку назад за удобную деревянную ручку, чтобы рана открывалась смертельная. Жуткий хряск с дикими вскриками сопровождал каждое его движение, заставляя противников уворачиваться от поединка, искать спасения за спинами товарищей. Но и там их доставала смерть в лице вставшего на тропу войны терского казака, молодого парня, с молоком матери впитавшего в себя вечную борьбу за собственную жизнь в диких Кавказских горах.

Дарган очнулся тогда, когда вокруг вдруг образовалась пустота, заполненная лишь безлюдными улицами близкого каменного города. Впереди не осталось ни одного противника, никого, кто мог бы воспрепятствовать продвижению. Держа наготове шашку, он крутнулся в седле и понял, что поза грозного воина больше не нужна. На обширном пространстве продолжали убивать друг друга кучки пеших со всадниками, оттуда несло запальным дыханием и запахом смерти. Прискакавшие на подмогу драгуны императорского гвардейского полка довершали начатое казаками дело.

Очередная бойня подходила к концу, вычерпывая из души все светлое, чем обязан жить человек, оставляя самое скверное, чего он должен был бы сторониться. Невдалеке старался придти в себя друг Гонтарь, чуть подальше сотник Назар Лубенцов оглаживал задубелое лицо загрубелой же ладонью, рядом с ним опустил шашку вниз неразлучный его товарищ подъесаул Ряднов. Привстав в стременах, Дарган метнулся вглядом вокруг, выискивая кого–то еще, и тут–же с облегчением опустился в седло. В этот раз малолетки с ним не было, в корпусном лазарете тот зализывал полученные в первом в жизни бою неопасные раны.

— Даргашка, опять пешкеш не сорвал? — послышался густой бас казака в возрасте вахмистра Федула.

— С кого, дядюка Федул? — устало откликнулся урядник.

— А с улана, который орденами играл.

— Зачем мне иноземные побрякушки, когда свои серебром звенят.

— Тогда на золотой натягивай.

— Тут уж, как получится.

— Не горюй, сотник еще за первый бой побожился представить тебя к офицерскому званию и к ордену святой Анны. Уж бумаги оформлял.

— Назар Лубенцов решил свое место тебе уступить, — подтвердил подъехавший на вороном дончаке хорунжий Горобцов. — Сказал, что среди казаков лучшего наместника не разглядел.

— А сам куда? — негромко поинтересовался Дарган.

— Свято место пусто не бывает, — засмеялись станичники, они давно признавали урядника своим атаманом. — Генерал Ермолов нашего сотника в старшины произведет, так надо полагать.

— Если бы да кабы, да росли б во рту грибы, — тряхнул густым чубом урядник. — По совести, мне и на своем месте неплохо, а с вами будет одна морока.

— О как, уж отказ объявил, — грянули взрывом смеха казаки. Нервное перенапряжение у них искало разрядки. — Не накаркай, Даргашка, иначе золотой эполет стороной обнесут…

Глава вторая

Небольшой отряд терских казаков из Моздокского полка отдельного Кавказского корпуса на лошадях гарцевал по звонким булыжникам узких парижских улиц. Стояло прохладное лето 1814 года, время было послеполуденное. Лохматые бурки наездников, как и положено в чужом краю, вместе с саквами — переметными сумками — были приторочены за седлами, чтобы в случае внезапного нападения неприятеля не мешали работать острыми шашками, мерно бьющимися ножнами по пыльным сапогам. Но неприятель был раздавлен, опасаться было некого, по губам казаков гуляла стойкая улыбка победителей. Лишь изредка от старшего впереди звучала ненужная команда:

— Подтяни–ись!

Казаки и ухом не вели. Сбитые на затылки папахи из шкур молодых барашков со свисающими набок белыми курпеями открывали высокие загорелые лбы, молодецки ухмыляющиеся лица как бы нагло показывали, кто стал хозяином в бывшей непобедимой наполеоновской империи. На перехватывающих черкески узких наборных поясах свободно покачивались длинные кинжалы с небольшими ножами рядом. По обеим сторонам грудей, как зерна в кукурузном початке, блестели в газырях медные гильзы патронов. Но жители находящегося посередине реки Сены острова Ситэ — центра французской столицы — при виде диковатого на первый взгляд воинства ускорять шаг не спешили, они еще пребывали в разморенном послеобеденном состоянии. Да и оккупанты докучали не здорово — не хватали первого встречного за грудки, не наезжали конями, не отбирали сумки с продуктами. Они словно подчинялись древнему, тоже имперскому, правилу: завоеванное еще пригодится самим. Изредка из горстки своеобразно одетых пешеходов метнется злой взгляд какого–нибудь молодого задиры, или засветится лукавая улыбка юной особы, и снова молчаливо кивающие в такт шагам в большинстве раскрытые головы покоренной нации.

— Глянь, какая ла фам, — разбитной светловолосый урядник кивнул мерно качающемуся в седле черноглазому соседу на спешащую навстречу девушку в широком светлом платье и красной безрукавке. — Я как–то встречал ее недалече от нашего постоя, ишь, как задницей виляет, чистый иноходец.

— Какой ла фам, когда до ла фили еще не доросла, — обернувшись на голос, упредил дружка–соседа станичник с передней лошади, на вид постарше. — Вишь, вместо сисек алычиные упырья торчать.

— Это ей оборки на грудях дигните портят, — не согласился с ним напарник, такой же молодой казак, что и его дружок. — А ежели присмотреться скрозь фасоны, то все при ней, как оружье при казаке.

Девушка, ощутив на себе внимательные взгляды бравых и крепких парней, оглянулась на идущего чуть позади нее долговязого молодого человека, затем откинула за спину густую метлу светлых волос и раскрылась в приятной улыбке, подсвеченной жемчужными зубами. Сновавшие из–под подола платья носки красных туфелек начали выскакивать помедленнее, свободный конец широкого красного пояса по узкой талии сильнее закачался в разные стороны, за волнистыми лентами воланов на одежде четче обрисовались бугорки небольших грудей. Она выделила из всего строя уже виденного ею не единожды подтянутого казака и послала ему воздушный поцелуй.

— Из простолюдинок, озабоченная на ларжан, — ухмыльнувшись, продолжал бессовестную оценку парижанки казак постарше. Присвистнул. — А она и правда как пряник медовый.

— Она ла вотре, подружка как раз для нашего брата. Жаль, что ларжану в карманах ильняпа, все успел прогулять, — вмешался четвертый наездник с черными густыми усами и крутыми бровями на смуглом лице. — Вчерашним вечером я с такой до ихних петухов караул нес. Досе ноги ватные.

— Ла филь ком сетре бье, — присоединился к разговору еще один молодой джигит с крученной нагайкой в руках. — Хоть и не наших кровей, но красивая, чертяка.

— Кончай ванзейскую речь! — донеслось от возглавляющего отряд широкоплечего казака. Развернувшись в седле, тот грозно трепыхнул тонкими ноздрями. — Сетребье–хренебье, скоро совсем по казацки гутарить перестанете.

— До ванзеев нам еще доскакать надоть. А что, у этих мусьев язык красивый, — гоготнул следовавший за ним здоровенный детина. — Недавно один из штабных господских подсказал, что черепки, которыми они свои крыши покрывают, прозываются тюиль. У нас так татарцы по русски бають: тюиль–доиль.

— Я сказал, кончай разговоры, головы ужо потеряли, — незлобиво повторил старший. Под сдержанный смешок подчиненных добавил. — По ночам одни караульные в секрете, остальные как фазаны по куширям.

Над отрядом повисла сдержанная тишина, нарушаемая лишь цокотом копыт. Дисциплине у казаков могли позавидовать даже великие завоеватели. Кинув заинтересованный взгляд на того из служивых, который первым завел разговор, девушка еще раз подмигнула ему, на мгновение приостановилась и сразу пошла дальше. На высокой шее взялась переливаться золотая цепочка с видным за воротником платья разноцветным медальоном. Ее провожатый суматошно зарыскал длинным носом по сторонам. Помеченный большими голубоватыми зрачками парижанки, воин до боли в ладонях сжал плетенную из узких сыромятных ремней нагайку.

— Моя будет, вернемся с патруля — и найду. Как–то уж видел, недалеко от наших квартир живет, — упрямо изогнув бровь, негромко поклялся молодой урядник. На тонком лице его вспыхнул жгучий румянец. — Ставлю десять монетов.

— А я этих монетов принять не откажусь, — тут–же согласился его товарищ. Не утерпел, предупредил. — Смотри, Даргашка, Ермолов за мусьев с мадамами издал новый указ.

— Сам смотри, Гонтарь, а я словами не кидаюсь. И об указах новых пока не слыхал.

Старший отряда уже заворачивал своего кабардинца на небольшую площадь, над которой вознесся ажурным каменным плетеньем высокий собор с острыми, как хребты кавказских гор, шпилями колокольни сзади. Впереди, между двумя широкими башнями, в лучах солнца засияла разноцветным витражом стеклянная роза. Путь конников лежал дальше, к каменному мосту через неспешную Сену, за которым раскинулся огромный, невиданный никем из казаков доселе город, построенный из желтовато–розоватого туфа.

За месяцы, которые Дарган со станичниками провел здесь, он успел свыкнуться с постоянным розовым светом вокруг, в нем так прекрасно выглядели местные молодые девушки. На самом же деле все они на лицо были погрубее черноглазых, с тонкими чертами лиц, узких в талии терских казачек, живущих на родине, у подножия гор Большого Кавказа. Несмотря на обходительную вежливость, упредительность и галантность, до которой некультурным на их фоне казачкам было далеко, особого желания овладеть ими они не вызывали, хотя молодая южная кровь затачивала чувства воинов до остроты гурдинского кинжала. Казаки ночами часто уходили на телесный промысел к безотказным и страстным чужачкам, возвращаясь от них умиротворенными, почти любящими этот далекий странный край, к тем чувственным девушкам и женщинам, так умело заставляющим их на время забывать о неприступных горах, о родных и близких на другом краю земли. Но розовый свет был одинаков, что там, что тут. Только здесь он был от камня такого же цвета, а там от утренних лучей, освещающих белоснежные вершины первозданных гор. Туда, на родину, тянуло здорово, с каждым днем все сильнее.

Обогнув собор и процокав узенькой улочкой до обложенных каменными плитами берегов реки, отряд готовился уже ступить на край моста, как вдруг из–за странного гранитного зверя с цепью во рту вышла та самая девушка, что повстречалась казакам за несколько переулков отсюда. Поодаль болтался и длинноносый нескладный парень. Выдернув из–за пояса расшитый цветами белый платок, она поцеловала его край, протянула руку с ним в сторону Даргана. Привстав в стременах, тот под усмешки станичников тонко присвистнул:

— Откуда она взялась–то? — недоуменно передернул он краями обшитой на плечах галунами черкески. — Вроде сзади ее оставляли.

— Так мы ж петлю вокруг ихней церкви сделали, а она напрямки, — гоготнул ему в ухо товарищ.

— Гляди–ко, умылилась баба, неровен час тут и свадебку сыграем. Чапуру из дома я прихватил добрую.

Со всех сторон посыпались соленые шуточки, заставившие строевых коней беспокойно запрядать ушами. Старший над казаками всем корпусом развернулся назад, зычно гыркнул:

— Это когда ты успел мамзель оприходовать, голова твоя беспутная? Своих скурех на Тереку было мало? Года два, как из малолеток, а уж джигитовать по хатам вздумал.

— Дядюка Федул, ты ж мне и нянюка, и кунак, все про меня знаешь, — покраснев, заоткрещивался молодой казак. — Никогда я с ней не встречался. Может, ошиблась, казаков на постое тут много.

— Куды ошиблась, ежели вся до тебя устремилась. От… на наше несчастье татарский выпестышь, породнился твой прадед с чеченским тейпом, — ощерился Федул. Хлестнул коня плетью под тугое брюхо. — В намет, в отца и сына, еще приказные цедулки из–за вас от штабных не получал…

Отряд упруго сорвался в слаженный галоп, по каменным плитам древнего моста зацокали подкованные копыта боевых коней, заглушая взрыв непристойного хохота. Изогнувшись с седла, Дарган выхватил из руки девушки платок, торопливо запихнул его за отворот черкески, не преминув поморгать красавице светлыми, жадными до любви, глазами. Она так и осталась стоять на краю моста готовой взлететь птицей.

А вечером Дарган с Гонтарем уже рвались с постоялых дворов в круговерть мирных домов парижан. Оба были одеты все в те же черкески, башлыки развязаны, папахи заломлены на затылки, на ногах ноговицы для форсу спущены ниже колен. Дарган, как Гонтарь, как и остальные казаки, никогда не уступал дорогу солдатам и офицерам действующей русской армии, потому что считал себя выходцем из иного роду–племени, более гордого и свободолюбивого, нежели русские царские холопья. При встречах с армейскими служками на его тонком поясе лишь резче начинал покачиваться остро отточенный кинжал гурда, как и шашка, как и любое другое оружие кавказского мастера по имени Гурда, особо чтимых среди джигитов в диких и неприветливых горных селениях. И этого было достаточно, чтобы разношерстное, согнанное сюда со всех концов, воинство еще издали считало за благо свернуть в сторону. Так было и сейчас, когда неожиданно возникший патруль из нескольких солдат попытался преградить дорогу длинными ружьями.

— А куды это мы засобирались, господа казачки? — грозно вопросил ефрейтор с одной белой полоской на суконном погоне. — Показывайте пропуск в мирную зону, иначе завернем в обратную.

— Какой пропуск, эта территория под контролем нашей сотни, — тут–же отставил ногу и схватился рукой за кинжал Дарган. Его спутник последовал его примеру.

— По дневному патрульному делу — так, а вечером и ночью к гражданскому населению пускать никого не велено, — заартачился и ефрейтор, большим прокуренным пальцем отводя назад торчащий над прикладом курок. Солдаты неспеша сняли с плеч оружие. Ефрейтор добавил. — Особливо казаков, уж больно они до местных мамзелек охочи.

— А тебе что, завидно? — насупился Дарган.

— Не завидно, но не велено. И завидно тожить, — решил сознаться служивый. — Не все ж одним вам бабские панталоны стаскивать.

— А ну с дороги, сермяжник, — наклонился вперед Дарган, до ломоты в суставах сжимая рукоятку кинжала. Он понял, что приказа не пускать воинство к гражданскому населению не существовало, а было устное пояснение, о котором известно давно и всем. И про казаков ефрейтор придумал для форсу. Ощутил спиной, как вместе с ним напрягся телом Гонтарь. — Не доводи до греха, потом разбираться будет некому.

— Но–но, полегче, дикое племя, — подаваясь назад, стушевался служивый. — Откуда мне знать, из каких вы рот–батальонов.

— Из Моздокского полка.

— Ясное дело, по черкескам видать… Уж пошутковать нельзя.

— Отпусти ты их, Василий, не видишь, они только с гор спустились, — косясь на казаков, подсказал один из солдат постарше. — Они без нас где хочешь проскочут.

— Не держу я их, Кирьян, этих вольных людей. Ихнее дело, перед кем отвечать.

Но Дарган с Гонтарем уже не слушали объяснений солдата, они скоро и мягко ступали по жестким булыжникам мостовой мягкими из выделанной кожи чувяками, направляясь к небольшой площади. Дарган знал наверняка, что одарившая его платком девушка тоже станет искать встречи с ним, потому что они оба давно настроились на нее. Так бывало и у них, на Тереке, когда с одного взгляда начиналась долгая совместная жизнь, для приличия освященная в станичном молитвенном доме. Так, наверное, было принято и здесь, с одним лишь условием, что французские женщины к победителям, какой бы национальности они не были, относились с большей любовью, нежели с неприязнью. Это было связано с тем, что много ихних мужчин погибало в войнах, и возникала необходимость восстановить население страны с помощью вот такого нехитрого способа. Так объясняли любвеобилие местных подружек умные головы, поэтому в женщинах в Париже недостатка не испытывалось.

Едва вырвавшись за кордоны, состоявшие из небольших групп уланов, гардемаринов и гусаров, отдельно от которых гарцевали на холеных дончаках, кабардинцах с ахалтекинцами разномастые казачьи отряды, Дарган поспешил на круглую, мощеную тесанным булыжником, площадь перед светским зданием, таким громадным, что с одного раза его невозможно было охватить взглядом. Это была гора из круглых каменных колонн и блескучего стекла, у подножия которой всегда толпилось множество людей, в том числе и молодых девушек. С высоких ступеней разные люди говорили пространные речи, после которых горожане начинали относиться к занявшим их город и страну чужеземным воинам еще добрее.

На подходе казаков к зданию из толпы выбежала девушка, поспешила Даргану навстречу. Он приостановился, подбоченился и откинул голову назад. Девушка застыла напротив, прижала руки к груди. Наверное, она ждала, когда Дарган первым сделает к ней шаг. Но соблюдать мужское достоинство у казаков было главной заповедью, хотя в родной станице Стодеревской, что расположилась по левому берегу Терека — естественной границе между Россией и немирной Чечней с частью Дагестана — девок он перещупал немалое количество. Была и душенька, к которой наведывался, когда в штанах особенно чесалось. Не татары–нехристи, юнцами сшибавшие страсть на ишачках с ослицами, а православные, пусть и отбивавшие по каждому пустяку поклоны все равно своим богам–истуканам. Осталась там и подружка, которую прочили ему в невесты.

Но это было далеко, за лесами, за полями, за холодными российскими туманами. А здесь было тепло и почти безопасно. Скосив глаза на притихшего за спиной Гонтаря, Дарган проглотил комок в горле, опустил руки вдоль туловища. Он действительно не знал, с чего нужно начинать. Дома сразу попытался бы обнять, поцеловать, а тут неизвестно, что из выходки получилось бы. Тем более, позади иноземки опять закачался тот самый нескладный парень, который сопровождал ее в первую встречу возле моста. Сузив глаза, Дарган смерил парня с головы до ног неприветливым взором, снова посмотрел в лицо девушке. И только сейчас словно открыл, что она действительно была хороша собой. Высокий белый лоб, тонкие ниточки светлых бровей, большие серовато–голубые зрачки с темными ресницами над верхними веками. Ресницы неспешно опускались и снова поднимались, будто пытались завлечь в небесную глубину. Ровный носик с небольшой горбинкой посередине заканчивался тонкими ноздрями, под которыми подрагивали сочные губы ярко алого цвета. Когда они раздвигались, за ними виднелись ряды белых, будто нанизанных на нитку, зубов.

— Скажи ей что–нибудь, а то уйдет, — забеспокоился остановившийся поодаль Гонтарь. Голос у него подрагивал, наверное, иноземка понравилась тоже.

— А что говорить, когда я ихнего языка не знаю? — продолжая выдерживать джигитскую стойку, поинтересовался Дарган. В душе у него было спокойно, лишь вид с подвижными чертами лица девушки да стройная ее фигурка отзывались в области живота щекотливыми чувствами. Тихонько добавил. — Может, про ларжан сказать? Черноус с Горобцом как–то учили, что они к деньгам слабость имеют.

— А если она еще девушка? — так–же негромко засомневался Гонтарь. Черноглазый жгучий брюнет с жесткими усами, он был полной противоположностью своему другу, светловолосому, сероглазому, с белесыми бровями вразлет. Лишь румянец у обоих походил на спелые краснобокие персики. — Патруль кликнет и весь променад закончится.

— От ларжана еще никто не отказывался.

— А он у тебя есть?

— Откуда.

— Тогда чего зря языком молоть. Лучше намекни ей, мол, с, амус.

— А что это такое?

— Вроде, так знакомиться надо. Я слыхал.

В этот момент, оценив нерешительность кавалеров, иноземка выдернула из–за пояса цветной платочек и взмахнула им перед собой. Дарган понял намек, оттопырив черкеску, вытащил точно такой–же платок, выхваченный из ее рук на мосту, протянул навстречу. Оба радостно засмеялись, чувство неловкости исчезло, уступив место любопытству.

— А вообще, скажи про ларжан, — наклонился вперед Гонтарь. — Дюже она красивая и смелая, такие в девках ходють не долго.

— Говорю тебе, что нету, — не переставая улыбаться, отозвался Дарган.

— Ты скажи, а я знаю, где взять, намеднись увидал, как хозяин нашего подворья схрон на базу устраивал. Несколько домов под квартиры отдал, две мастерские, конюшни. Богатый должен быть мусью.

— Да ты что! — быстро обернулся к нему дружок.

— И место на перекрестке дорог, кого только не заносило, — продолжал с убеждением рассуждать Гонтарь. — Навроде нашего моздокского пути, что из Персии в Россию ведет.

— А чего ты раньше язык проглотил?

— Не время, значит, было.

Дарган досадливо сверкнул глазами, но промолчал. Между тем, подавшись вперед, девушка быстро–быстро о чем–то заговорила, прищуривая большие светлые глаза, помогая себе округлыми руками. Разобрать ее лепет было невозможно, но настроение угадывалось. Кажется, она была довольна, что встретилась с приятным молодым человеком, и рада, что он пришел сюда.

— С, амус? — выждав момент, с доброжелательной улыбкой сказал Дарган.

— Самус? — девушка перестала смеяться, наморщила лоб. Повторила. — Самус… с, амус. О, ви, ви, месье, экскюзи, силь ву пле. Я учил руси, плехо.

— Училась? А где?

— Не понимай… А, Сорбонн.

— Это ваша школа, что–ли?

— Университет ихний, как Ломоносовка в Москве, — пояснил за спиной Гонтарь.

— Не понимай…

— Снова не то, — всплеснул руками Дарган. — Она ничего не соображает.

— А про с, амус, вишь, сработало, дай только время, — обрадовался друг. — Теперь ее надо отсюда увести, чтобы оторвать от прыщавого. Наверное, это ее ухажор.

— Морду ему тут не набьешь, — озабоченно покрутил головой Дарган. Снова прислушался к лепету иноземки. — А что она хочет еще?

— Да кто ее поймет. Скажи, что желаешь инвит, мол, муа жуир.

— А что это? — насторожился Дарган. — Не обидится?

— Не должна, Черноус при мне своей бабе так говорил.

— Ну и как?

— Довольная осталась.

Тем временем девушка быстро переводила взгляд с одного на другого, не смея вмешиваться в диалог. Прижав руку к груди, затем Дарган указал пальцем на нее, потом махнул рукавом черкески вдоль улицы. Внимательно следившая за ним иноземка радостно замотала головой. Тогда казак кивнул на маячившего поодаль провожатого, громко спросил:

— А как с ним? Это не твой хахаль?

— Пардон? — чуть наклонившись ухом, сделала она полшага вперед.

— Ну, твой жених? Месье вон тот, — повторил Дарган.

— Месье!? Жень–их!? О, но, но, — отрицательно качнула волосами собеседница. Протянула тонкую кисть в ту сторону, куда показывал казак. — Лонж… боалевард.

— Тогда полный ла мур, — повеселел урядник.

Бросив сумрачный взгляд по направлению к долговязому парню, он нагло подцепил девушку под руку и потянул ее за собой. Она не сопротивлялась, даже не оглянулась на соотечественника, скорее всего, по уши влюбленного в нее. Лишь громко и радостно воскликнула, подтверждая, кто из парней для нее дороже. Гонтарь взялся за рукоятку кинжала, отпустив парочку на несколько шагов вперед, последовал за ними. Он был уверен, что точно так–же поступил бы и его верный товарищ. Но подобный расклад не устраивал отвергнутого жениха, не перестававшего вертеться посреди площади, он выследил среди толпы народа патруль из русских солдат, резко вскрикнув, бросился к нему. Дарган насторожился, осмотрелся вокруг, от площади в разные стороны разбегались несколько тенистых улиц с домами из розового туфа. С левой стороны они поднимались на пологий склон, с правой спускались вниз, туда, где на почти такой же площади стояло здание учебного заведения под чудным, схожим с иконной мадонной, названием Сорбонна с бедно одетыми студентами возле. Когда отряд казаков патрулировал по улицам острова, из резвых стаек молодежи вслед неслись улюлюканье со свистом. Значит, сворачивать туда не стоило. Но за университетом начинался самозастрой с множеством кривых переулков, в которых можно было заплутать. Покосившись на девушку, Дарган заметил, что она продолжала беспечно улыбаться. Он снова перемигнулся с Гонтарем, кивнул на крутой уклон справа. Тот понимающе опустил глаза.

В этот момент взбудораженный долгоносиком патруль перекинул ружья со спины на грудь и двинулся вслед за троицей. Вид у усатых воинов в высоких головных уборах был грозным, не обещающим ничего хорошего. Надо было что–то предпринимать, иначе разборки могли привести к плачевному результату. Вряд ли удалось бы доказать, что мадемуазель напросилась в подружки сама. Но упускать добычу Дарган тоже не горел желанием, потому что девушка все больше нравилась ему.

— Аллюр? — предложил он ей слышанное от старших товарищей слово. Кажется, им подгоняли лошадей.

— Аллюр!? — повторила она, насмешливо сморщив носик. Она снова ничего не понимала.

— Ви, аллюр, то есть, бегом.

Дарган опустил руку вниз и пошевелил двумя пальцами, затем легонько повлек подружку вперед, заставив ее переступать ногами быстрее. До нее дошло, потому что она посерьезнела, а когда Дарган указал на солдат за спиной, сама ускорила шаг. Но было уже поздно, один из патрульных припустил к ним рысью. Из переулка по ходу движения выперся конный разъезд из разморенных бездельем драгунов на холеных лошадях.

— Задержать, — обращаясь к конным, крикнул патрульный с ружьем на перевес. — Нарушение комендантского указа.

Драгуны тут–же разъехались в разные стороны, образовав широкий полукруг, вся троица оказалась как бы в ловушке. Осознав, что с подружкой оторваться от патрулей не удастся, Дарган обнял ее, вперился серыми зрачками в ее голубые омуты:

— Жди меня вон там, я приду, когда солнце скроется за домами, — он ткнул себя пальцем в грудь, затем показал на ступени, ведущие вовнутрь здания с колоннами. Вытянув кисть в сторону заходящего солнца, провел рукой вниз. Повторил. — Когда солнце сядет, я обязательно приду, только ты подожди. А-а, досада, как ей объяснить!..

Дарган с надеждой зыркнул на успевшего подобраться друга, но у Гонтаря словарный запас тоже был небогатым, он лишь поджал тонкие губы. Девушка вцепилась пальцами в предмет своей любви, она напрягалась, силясь уяснить, о чем пытался сказать ей он. Наконец, повернувшись к солнцу, она как бы притянула его за край к земле, потом указала на себя и повела рукой к мраморным ступеням.

— Да, да, ты поняла, — косясь на всадников и бегущего к ним патрульного, обрадовался Дарган. — Ты мне понравилась, я женюсь на тебе… Не понимаешь? Вот досада…

— Се мари авес, ла филь, — нервно ответил уже ощетинившийся ежиком его товарищ. Посоветовал. — Заканчивай с расставаниями, Дарган, из их кольца мы вряд ли сумеем вырваться.

— Мариер авес… же мариер авес… — девушка схватилась ладонями за покрывшиеся красными пятнами щеки, восхищенно воззрилась на своего кумира, она словно забыла, где находится. Но Дарган уже не замечал ее, подцепив полы черкески, он шустро запихивал их за кожаный ремень на поясе. Его примеру последовал Гонтарь. — Же…

— Апре сон камарад, апре, — напряженным голосом перебил ее Гонтарь. — Все, милая, свидание закончилось, нам надо утекать.

— Мой друг прав, нам не до хорошего, — подтвердил Дарган, закатывая рукава черкески, — Теперь как бы изловчиться, чтобы поухватистей, — он напялил на глаза папаху, не оборачиваясь, кивнул товарищу. — Хомутай гнедого, а там дело покажет. Отцу и сыну…

Дарган на глазок примерил расстояние до холки близкой лошади с громадным драгуном, вильнул зрачками на вторую с полусонным седоком. Резко оттолкнув девушку от себя, кошкой метнулся к коню и через мгновение уже сидел позади неповоротливого из–за мешковатой формы всадника. Столкнув его с седла, вырвал из рук конец уздечки, за которую тот пытался зацепиться, завернул морду лошади так, что по зубам у той застучали железные загубники. Конь взвился на дыбы, перенес мощное тело на задних ногах в обратную сторону. Подбегавший солдат застыл на месте с прижатым к груди ружьем, девушка едва успела отскочить на обочину. Дарган оглянулся на друга. Сидя верхом на лошади, тот боролся с крепким седоком, не желавшим спрыгивать на землю. Тогда Дарган выхватил из–за голенища нагайку, полоснул драгуна по плечам, еще раз, по жирному бедру. Экзекуция подействовала, верховой соскочил с седла, словно его ошпарили кипятком. Не давая возможности опомниться третьему всаднику, казак огрел нагайкой и его, заставив наклониться к холке и дать шпоры коню. Путь был открыт. По разбойничьи свистнув, Дарган всадил каблуки под сытое брюхо скакуна и помчался вниз, к учебному заведению Сорбонна с тощими студентами возле входа, мимо магазинчиков, кафешек и других бистро, в которых хозяева были рады любому посетителю. Особенно русским, оставлявшим на прилавках весомые серебряные рубли — национальную валюту Российской империи. За спиной слышался дробный цокот копыт лошади товарища с детства, на которого можно было положиться как на себя. Так же и Гонтарь имел полное право не сомневаться в надежности горячего и дерзкого друга.

— Стой, — раздался сзади запоздалый окрик солдата из патруля. — Вот антихристы, в христа–мать… Стой, говорю, басурманово племя, стрелять буду…

Тишину в центре огромного города потревожил звук выстрела из ружья. Через несколько мгновений прозвучал второй выстрел, который сделал пустившийся вдогонку верховой драгун, но торопился он не здорово, лишь до первого поворота. И тут–же последовал третий залп от одного из пришедших в себя, спешенных не по своей воле, неудачников. Пригнувшись к гриве, Дарган поддал коня пятками под бока, завернул в переулок с домами с островерхими крышами. Площадь с похожей на королевский дворец Сорбонной осталась позади, вдогонку казакам полетел пронзительный свист из стоявшей по периметру ученой молодежи. Дарган подобрал верхнюю губу и ответил таким залихватским посвистом, что взмыленный рысак суматошно запрядал стоячими ушами. Показалось, вокруг установилась мертвая тишина, а может, от напряжения заломило перепонки, потому что цокота копыт долго не было слышно.

Дома помельчали, мостовая перешла в грунтовую дорогу, уже замелькали прижимавшиеся к берегу реки окраины. Кони вынесли седоков к расположению какой–то кавалерийской части. Об этом совпадении оба только мечтали, потому что гнать лошадей к месту постоя своего полка было бы безумием — расследование назначили бы незамедлительно. Спрыгнув с седел, они закрутили концы уздечек на ветках деревьев перед полосатыми будками со шлагбаумом, нырнули в глухой проулок с зарослями чертополоха. Нужно было уносить ноги, пока наряды из военных патрулей не оцепили район и не пошли прочесывать улицу за улицей. Установленные в поверженной империи с подачи Александра Первого комендантские правила действовали неукоснительно.

Друзья появились в части, расквартированной по домам местных жителей тогда, когда солнце коснулось краем далеких городских крыш на другом берегу реки Сены. Терские казаки готовились к отбою, возле привязей перед подъездами возились лишь те из них, которых назначили в ночной наряд. Гонтарь сразу отправился на квартиру, а Дарган прошел на конюшню, где в стойлах хрустели овсом два его коня — кабардинец и запасной дончак. Огладив кабардинца, подкинул под морду ему еще жменю сухого зерна. Мягкими губами конь пощупал грубоватые ладони хозяина, фыркнул и отвернулся, как бы показывая, что и тому пора отправляться на отдых.

Но почивать было некогда. Выйдя за ворота, Дарган вновь посмотрел на покрасневшее солнце, уже наполовину опустившееся за высокие шпили дворцов, затем заскочил в небольшой флигелек за хозяйской усадьбой. Вынув из висящей на стене саквы круг каймачьего сыру, отбил кусок, разломил его на несколько частей, торопливо пожевал. Остальное засунул обратно. Зачерпнув кружкой из бадьи воды, запил трапезу и сразу сунулся на выход.

— На ночные забавы собрался? — окликнул его Черноус, заросший темной щетиной казак. Он сидел на табуретке, оглаживая на колене суконкой острую шашку. — Не к той мамзельке, что возле Нотре Дама поджидала?

— А ни то, тебе одному ночами по лумырям шабалить? — огрызнулся Дарган, хотя на душе было неспокойно. На забавы он уходил в первый раз и чем они могли закончиться, не имел представления. — Схожу, коли приглашают.

— Пешкеш–то заготовил? — не унимался Черноус.

— Без него никак?

— А как без пешкеша? — вопросом на вопрос ответил казак. Засмеялся. — Потом все равно флинту придется назначать, да не дедовским вот такенным ружьем, а за монета. По подарочку и посмотрят, какой выкуп с тебя брать.

— Никакого, я на серьезное не согласный. К тому ж в станице у нас такие скурехи с душеньками, что чихирю не хватит обновку отмыть, и флинту берут или пистонным ружьем, или деньгами, по его цене. А тут баловство одно, для приросту населения.

— А понравилась мамзелька?

— С чего ж тогда в ночные хаживать.

— Гонтарь с тобой настроился?

— Не, с него довольно.

Дарган вспомнил, что друг намекал на хозяйский схрон, который мусью зарыл где–то на подворье. Подумал, что надо бы выбрать время и прощупать углы, чтобы опередить с набегом на клад других охотников. А вдруг там таятся большие сокровища, за которые всегда можно будет выручить немалые деньги. Зыркнув по просторному базу, вздохнул и поправил кинжал на поясе, пора было отправляться на свидание.

— Тогда саул бул, казак, — оскалил белые зубы Черноус. — Будь здоров.

Дарган сразу заспешил по направлению к площади недалеко от церкви Нотре Дам, на которой договорился встретиться с девушкой. Заметил вдруг, что патрулей на улице прибавилось, но особого значения не придал. Даже если солдаты начали искать его с другом, вряд ли они чего добьются — среди терских казаков предателей не было. Он все еще был в сомнениях, правильно ли поняла его девушка и не помешает ли опять встрече ее долговязый ухажер. К тому же быстро темнело, по такую пору подружка не захочет высовывать нос на улицу сама. Но как только пятки ощутили грубоватые камни площади и Дарган остановил взгляд на ступенях перед входом в здание с колоннами, на душе у него отлегло. Даже в темноте можно было различить стройную фигурку в белом платье, стоящую на самой верхней площадке. Дарган шустро взбежал, схватил девушку за руки. Она прильнула к груди, обдав душистым запахом, исходящим от светлых волос, прячущих в локонах струящуюся по шее золотую цепочку с упавшим между грудями разноцветным медальоном. Он оглянулся вокруг, успел заметить, что за дальней колонной кто–то топчется. По спине прокатился неприятный холодок.

— Аллюр? — наклонился он к ее уху. — Или как его… лонж бульвар?

— Аллюр, аллюр, — радостно закивала она головой. — Ви, лонж боалевард, месье.

— Тогда опирайся о мое плечо, а то упадешь.

Они быстро заскакали по ступеням вниз. Выбежав на площадь, Дарган снова обернулся назад, странная тень отделилась от колонны, заторопилась за ними. Сомнений быть не могло, она принадлежала тому парню, который таскался за девушкой как в бане березовый лист за голой задницей. Значит, ситуация с партрулями в любой момент имела право повториться, нужно было оторваться от навязчивого ухажера во что бы то ни стало. Тем более, что в темноте раздался близкий цокот копыт, по крышам метнулись всполохи от горящего факела. Схватив девушку за локоть, Дарган потащил ее в черный омут улицы, ведущей к церкви. На ее задворках под крепкими стенами колокольни он успел заметить несколько копешек сена, видимо, заготовленных монахами для своих нужд. Когда казаки находились в патруле, кони без понуканий несли туда всадников, стараясь на ходу схватить губами пучки добросовестно просушенной травы. Лучшего места для уединения с иноземкой отыскать было трудно, мешал только навязчивый стук каблуков за спиной.

Как только Дарган завернул за угол какого–то дворца, он придавил девушку к шершавой стене, а сам метнулся назад. Дождавшись, когда парень вошел в темноту улицы, резким движением зацепил его за рукав рубашки, с силой рванул на себя, одновременно ладонью другой руки закрывая ему рот. Долговязый сунулся вперед, спотыкаясь о подставленную ногу, завалился на спину. Прижав его к мостовой, Дарган схватил за волосы, пару раз крепко стукнул головой о камни. Парень обмяк, раскинул белые ладони в стороны, и затих. Дарган поправил папаху, мягко направился к притихшей под стеной девушке. Вряд ли она что–нибудь поняла, торкнулась в его лицо пылающей щекой, зашарила упругими губами. Он снова поймал ее под руку, повлек к освещенной факелами площади перед собором Нотре Дам. Вдоль кирпичной стены они заскользили на задворки, туда, где на ограниченном постройками пространстве были сметаны несколько копешек сена. По площади проскакал ночной патруль, по донесшемуся мягкому говору, состоявший из кубанских казаков. Всадники завернули к мосту через реку, поленившись объехать церковь вокруг. Это был обычный путь патрулей от всех родов войск, совершаемый ежедневно и еженочно во имя тишины и спокойствия поверженной французской нации. Стук копыт затих вдали, тишину нарушали лишь цикады, стрекотавшие в траве по бокам мостовой.

Наконец, впереди показались освещенные месяцем невысокие плотные тени, Дарган втянул носом прохладный воздух. Запах хорошо просушенной травы с цветами защекотал ноздри, вдлился в грудь дурманящим настоем, заставляя расправить плечи. Девушка тоже почувствовала, как пахнет сено, она оторвала голову от плеча спутника, встряхнула волосами. Оба сделали несколько торопливых шагов и воткнулись в стожок. Дарган облапил подружку поперек талии, уложил на основание копны и тут–же полез рукой между ее ног. Наверное она не ожидала стремительного маневра, потому что спохватилась только тогда, когда спутник успел спустить шелковые трусы ниже ее колен. Попыталась сдвинуть ноги, но было уже поздно, Дарган расшвырял полы черкески, сдернул шаровары вниз. После недолгой борьбы нащупал манящее углубление и резко двинул задницей. Опыта было не занимать, в станице Стодеревской, когда принялся бегать к овдовевшей душеньке, старался прислушаться к советам старых казаков, учивших молодежь, как надо обращаться с бабами, чтобы и самому удовольствие получить, и она не осталась бы в накладе. Старики говорили, что главное в этом деле напор, как с истинным врагом, иначе насмешки одолеют хуже татарской сабли.

Он поступил согласно казацкому учению. Подружка вскрикнула, настроилась выскользнуть из–под него, она с силой уперлась ладонями ему в подбородок, выставила колено вперед. Но Дарган был упорен, недаром, несмотря на молодость, казаки прочили его в сотники. Изловчившись, он бедром отогнул колено иноземки и снова налег низом живота. На этот раз получилось, не как с душенькой — скользко и полюбовно, а туго, с резкой болью и отчаянным сопротивлением. Показалось, внутри у нее что–то порвалось. Девушка вскрикнула, забилась подбитым фазаном, она со страхом в глазах продолжала упираться кулаками в подбородок и оттопыривать зад, еще не понимая, что произошло. Дарган не останавливался, он знал, что в бабьем деле главное закрепиться на завоеванных позициях, чтобы не пришлось потом выглядеть сопляком–малолеткой, которого не стоило допускать до действительной службы. Ведь не зря станичники, из которых состояла почти вся сотня, уже сейчас старались прислушиваться к нему как к своему атаману — честь большая, ее удостаивался не всякий и не всегда.

Между тем в призрачном лунном свете стало видно, что в зрачках девушки принялись плясать настоящие языки пламени, казалось, если их направить вниз, они расплавят сбившуюся на горле в ямку золотую цепочку с медальоном, золото вспыхнет жгучим костерком, прожжет нежную кожу насквозь и уйдет в землю. С еще большим остервенением она взялась отодвигать от себя голову партнера, одновременно пытаясь вильнуть попой. Сипение с зубовным скрежетом сквозь губы грозились перейти в громкие вопли. Наконец, она будто выплюнула какие–то слова, среди которых можно было разобрать шипящее:

— …ту сэ куш–шри… ку–ушри… ку–уш–шри-и…

Дарган не понимал их значения, но они злили его, словно имели нехороший смысл. Хотелось заставить девушку замолчать, ведь не он набился в дружки, а она приманила его к себе. Он уже готовился положить ладонь на губы подружки, когда со стороны площади снова прилетел цокот копыт. Девушка вскрикнула громче, чем обычно, рванулась в сторону. Дарган едва успел подмять ее под себя и зажать рот рукой. Но этого оказалось недостаточно, подружка ударила коленом в пах, укусила за мякоть ладони и закричала так, что рядом взвыла бродячая собака. Стук подков изменил направление, можно было не сомневаться, что всадники услышали призыв о помощи. Не дожидаясь, пока его стащат с девушки за ноги, Дарган вскочил, поддернул шаровары и настроился броситься в темноту улицы. И вдруг осознал, что бежать некуда, потому что конники в гусарских кителях разделились на две группы и взяли маленький дворик перед церковью в плотное кольцо. Иноземка вскрикнула еще раз, в голосе послышались злые ноты.

— Куш–шри… куш–шри… — повторяла она раз за разом, норовя ударить насильника ногой.

— Я за тобой не бегал, — ощерился Дарган. Он не понимал, почему она разозлилась, когда станичные душеньки при любованиях только млели от удовольствия и просили приходить почаще. — Сама завлекла.

Он приготовился принять неравный бой. Кто–то из верховых поджег смоляной факел, еще одна обмотанная ветошью палка вспыхнула с другого конца дворика, осветив его как днем. Дарган вдруг заметил, что ляжки недавней партнерши под платьем измазаны кровью. Озноб прошиб его с ног до головы, он понял, что девушка была девственницей. В станице за насилие его ждала бы немедленная расправа, а здесь, в чужой стране, тем более. Руки торопливо взялись запихивать полы черкески за ремень, тело напряглось. Оставалась малость — гикнуть и вцепиться пальцами в горло ближайшего всадника, преграждавшего путь. В этот момент к гусарам подскакал еще один верховой:

— Господин вахмистр, там под стенкой человек лежит, — басовито доложил он.

— Живой? — переспросил тот, к кому обратились.

Дарган всадил ногти в ладони, прокусил губу до крови. Он лихорадочно искал выход.

— Шевелится, но голова вся в крови.

— Это дело рук вон того разбойника, — без сомнений в голосе сказал вахмистр. — Надо брать кавказского абрека в цепи, иначе утекет.

— Платовский, видать, — попытался присмотреться кто–то.

— У Платова казаки донские, а этот урядник из дикой дивизии. Вишь, белый капюшон на папахе и черкеска с газырями. Кавказец точно, они и русских не любят.

— Теперь в парижских газетенках пропишут статейки о русских медведях со звериными нравами. Мол, решили и в Европе восстановить первобытные порядки.

— Ежели дойдет до царя–батюшки — головы никому не сносить.

— А то…

Дарган вытянулся до боли в сухожилиях, он уже выбрал жертву и теперь искал удобный момент, чтобы прыгнуть на холку лошади и унестись в лабиринты враждебного города. Главное добыть свободу, а там будет видно. Пришедшая в себя девушка одернула платье и неожиданно встала. Ее трясло, на щеках выступила нездоровая краснота, делая лицо почти черным. Она подошла к Даргану, вцепилась ему в плечо. Он хотел отстраниться, когда заметил, что подружка пытается улыбнуться. Так это было неестественно, что в голове пронеслась мысль, что она тронулась рассудком.

— Же протест контре… — поведя рукой вокруг, попыталась она что–то сказать. Жалко усмехнулась. — Же… месье… камараде… ла мур. Ла мур…

— Гляди–ко, у ней ла мур на уме, — удивился один из патрульных. — А мы думали, уже душу Господу отпускала.

— Живучие они, что наши, что ихние…

Гусары переглянулись, вахмистр закашлялся, заставив коня переступить копытами. На некоторое время наступила тишина, казалось, патруль во главе со старшим решает сложную задачу, в которой высокий приказ соседствовал с необсуждаемой прихотью женщины. И какое решение должно было сейчас перевесить, зависело не только от командира, но и от каждого в отдельности.

— Он же тебя снасиловал, — не выдержал кто–то из воинов. — Какая, к черту, любовь, умом подвинулась, милая?

— Же… се венье, — пытаясь уяснить, о чем ей говорят, морщила лоб девушка. Указала рукой на себя. — Же, же… венье… Симпазис авес.

— Он тебя, это… невинность привер, а тобой надо было любоваться — адмир, что ты такая красивая, — не унимался гусар. Махнул рукой, повернулся к товарищам. — Тут дело бесполезное, их надо сдать в комендатуру и пускай разбирается начальство. Она говорит, что сама сумеет оторвать ему яйца, тогда при чем тут мы.

— Пусть отрывает, ежели надумала. Да еще, не дай бог, до царя дойдет, — повторился один из патрульных.

Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь короткими восклицаниями девушки, повторяющей одну фразу — ла мур… ла мур. Она сумела прильнуть к Даргану и теперь виновато посматривала на него. Готовый сорваться с места, тот начал отходить от напряжения, не понимая, что происходит и как поступать дальше. Он вихрем улетел бы от этого места, но поведение иноземки заставляло относиться к ней с уважением, подавляющим чувство опасности. Кажется, она влюбилась в него с первого взгляда. Вахмистр переложил поводья в левую руку, пятерней почесал за ухом. Затем надвинул кивер на глаза, махнул рукой:

— Бери в кольцо, в комендатуре разберутся. И того нужно забрать, что под стеной, — он хмуро посмотрел на подчиненных, добавил, как бы оправдываясь. — А если оставим как есть, другой патруль историю навесит на нас. Вон, копытами уже стучат.

Со стороны площади послышался звонкий цокот подков.

Глава третья

Ясное утро розоватым золотом окрасило кресты парижских соборов, черепичные крыши дворцов и чугунное литье на оградах с мостами. Всадники из различных родов войск образовали каре на площади Согласия, находящейся близ Елисейских полей в центре города. Едва ли не последней на построение прискакала сотня терских казаков, внутри которой накануне возникли большие разногласия, связанные с проступком одного из станичников. Сотник в черкеске с начищенными газырями и при турецкой кривой сабле, сам похожий на поджарого смоляного горца, гортанным голосом отчитывал казаков:

— Подровняйсь по фрунту, чего как чакалки — стаей! Одного позору мало, так на другой нарываетесь? Щас Он всем задаст, дай только объявится.

Ожидали прибытия самого императора Александра Первого, который за взятие столицы неприятеля должен был в числе прочих наградить терское казачество боевой шашкой в богато убранных ножнах. Это обстоятельство заставляло бравых молодцев на строевых конях, в барашковых папахах и черкесках, распрямлять плечи, подтягивать без того тощие животы. Кони мотали мордами, беспокойно грызли железные удила. Светлоглазый казак Дарганов, совсем недавно занимавший первый ряд конников и бывший неоспоримым претендентом на место сотника, переместился в середину отряда, как бы под защиту плотно окруживших его станичников. Он крепко провинился и сегодня, наряду с награждением, ему должны были вынести окончательный вердикт. Кто зачитает приговор — сам император или Его Величество предоставит это сделать генералу Ермолову, а то и вовсе терцам–землякам — не имело значения, но вызывало у него волны холода по спине.

— Даргашка, пошто папах на зенки насунул? Стыдно? Токо бы по иноземным скурехам шастать, — не унимался гарцевавший на кабардинце сбоку строя сотник. — Нашел… белобрысую и титьки с алычиные упырья.

— Да он и сам из белобрысых, — со смешком отозвался кто–то.

Сдвинув головной убор на затылок, Дарганов скрипнул зубами, молча окинул заполнившую свободное пространство на площади толпу парижан. И тут–же дерзко улыбнулся белозубой улыбкой — терять уже было нечего. Но чувствовалось, что все равно за дерзостью прячется душевное волнение. Чтобы скрыть его, он встряхнулся, повел очами по сторонам.

Сама площадь находилась на возвышении, с нее открывался прекрасный вид на город с церквями, садами, просторными дворцами, в том числе принадлежащими королевской династии Бурбонов. Все это великолепие на левом берегу реки Сены Дарган видел не впервые, отчего внутри возникало щемящее чувство обиды за то, что вновь полюбоваться ажурными мостами и похожими на розовые пуховые шали орнаментами каменных строений ему, скорее всего, больше не придется. Окинув панораму затуманенным взором, Дарганов снова перевел взгляд на толпу, стараясь высмотреть знакомую женскую фигуру. И вдруг увидел девушку чуть ли не возле лошадиных морд в первом ряду конников. Одетая в голубую жилетку поверх красного платья с длинными рукавами и со вспышенными оборками, она вплела в светлые волосы голубую ленту, а на ноги надвинула красные туфельки с бантами. И теперь, не сводя влюбленных глаз с казака, растянула полные губы в радостной улыбке. Терцы зыркали на нее черными зрачками, нервно подергивали усами. Предмет ее обожания тоже приосанился, покосившись на сотника, незаметно подмигнул. Девушка просияла еще больше, на высокой шее золотым ручейком заструилась все та же цепочка. Как подружка сумела проскочить мимо часовых вокруг, оставалось загадкой, но всем, несмотря на ее нарядность, все–таки было не до нее, потому что самодержцы перед народом объявлялись не часто.

Между тем, из–за здания с колоннами показалась кавалькада всадников в праздничном убранстве. На головных уборах многих развевались пышные разноцветные перья, груди сверкали не только от начищенных доспехов, но и от множества наград. Впереди на чистопородном арабском скакуне гарцевал император Российской империи Александр Первый, рядом с ним старался держаться сидящий на сером коне с яблоками король Франции Людовик Восемнадцатый. Позади подпрыгивали в седлах монархи союзнических держав, одержавших победу над Наполеоном.

— Сотня, во фрунт!

Подвздыбив накрученные усы, сотник бросил раскаленный взгляд на казаков, затем заставил кабардинца выехать впереди строя и замереть на месте. Стоявшие по четыре в ряд всадники приподнялись в стременах. У многих поверх газырей в жарких солнечных лучах заблестели боевые ордена и медали.

Навстречу императорскому выезду вылетел вороной конь командующего русской армией, громко доложил о построении, посвященном крупному событию — освобождению Франции от диктатора Наполеона Буонапартия. Александр Первый выехал вперед, произнес короткую речь, после которой грянуло мощное «ур–ра–а», перекатами разнесшееся по крышам окруживших площадь дворцов. Казак Дарганов почувствовал, как изнутри его начинает распирать от гордости, словно это он главный герой. На какое–то время девушка, как и мысли о неминуемом наказании, отошла на задний план. Он забыл про все, ощущая кожей лишь тяжесть двух серебряных крестов с Георгием Победоносцем в центре, двух серебряных медалей «За храбрость» и «За взятие Парижа 19 марта 1814», и одной бронзовой, как участнику войны 1812 года. На лицевой стороне ее была выбита пирамида с глазом, а на оборотной надпись, гласящая: «Не нам, не нам, а имени твоему». Во всем теле и в голове лишь эти знаки доблести сейчас имели значительный вес.

Тем временем император перешел к награждениям особо отличившихся частей и соединений. Дошла очередь до корпуса под командованием генерала Ермолова, включавшего в себя конников из терских казаков. Офицеры и командиры подъезжали к Александру Первому, получали из его рук ордена, медали и боевое оружие, и вновь занимали свое место. Когда командир кавказского отряда прогарцевал за наградной шашкой мимо сотни, воздух снова сотрясло многократное казачье «ур–ра». Окинув отеческим взглядом идеальное каре, составленное из всадников из многих родов войск, русский император чуть наклонился к потряхивающему белыми буклями французскому королю, сказал ему несколько слов. Он решил воинов–джигитов отблагодарить самолично и приглашал мессира принять участие в церемонии. Затем вместе с Людовиком Восемнадцатым и Ермоловым подъехал к терцам и глазами немного навыкате властно обозрел четкий строй.

— Слава терским казакам! — привстав в стременах, громко крикнул он.

— Слава! Слава! Слава! — гаркнули в ответ луженые глотки всадников.

— От имени русского народа за взятие Парижа я награждаю вас боевой шашкой. Казаки, вы всегда были на передовых позициях, чем заслужили всенародную любовь.

— Слава! Слава! Слава!

После пространной речи император пощипал рыжие бакенбарды, передав шашку командиру кавказского соединения, на виду у всех поцеловавшего лезвие, он продолжил:

— Честь вам и благодарность, храбрым защитникам родины, — с чувством сказал он. — Великая Российская империя была, есть и останется непобедимой, пока ее защищают казаки — гордые и бесстрашные сыны отечества. Слава!

Снова прозвучало троекратное «слава». Дарганов посмотрел на своего друга Гонтаря, на казака Черноуса, тоже едва унимавших радость, опять вперился глазами в императорскую грудь. И вдруг заметил, что Александр Первый прокалывает колючим взором именно его. Казака словно кипятком ошпарило, в голове пронеслась мысль, что пришел час расплаты. Он вильнул зрачками на полноватого короля Франции, с интересом косившегося на конников. Император поманил к себе сотника, о чем–то расспросил, затем обернулся к сопровождавшему его офицеру, взял с бархатной подушечки медаль. Началось награждение отличившихся в боях за город Париж. Казаки получали знаки отличия и снова возвращались в строй, это продолжалось до тех пор, пока на подушечке не остался один серебряный крест. Подняв его за крепление, Александр Первый подержал в руках, как бы взвешивая, и громко провозгласил:

— Урядник Дарганов!

Всадники раздвинулись, давая Даргану возможность выехать перед лицо главнокомандующего объединенными войсками. Тот шевельнул поводьями, трогая коня по проходу, непроизвольно схватил боковым зрением фигурку девушки поодаль, и снова нацелился зрачками на розовое лицо государя–императора с пышными бакенбардами. Оно, картинное, будто подсвечивалось эполетами на плечах со множеством золотых веревочек. Блеска прибавляли звезды орденов по обеим сторонам груди. Казалось, Александр Первый оделся светом, засиял неземным образом в святом храме.

— За воинскую доблесть, проявленную в битве с врагом, ты награждаешься третьим солдатским орденом святого Георгия, — подколов крест рядом с двумя другими, император трижды облобызал героя. Забрав что–то у адъютанта, продолжил. — Тебе присваивается казачье звание хорунжий с вручением надлежащих знаков отличия.

Он протянул два отливавших золотом погона. Подождав, пока казак переложит их в одну руку, распрямил затянутую в перчатку ладонь и поднес ее к головному убору:

— Благодарю за службу.

Дарганов отдал честь:

— Рад стараться, Ваше императорское Величество, — звонко выкрикнул он. — Служу царю и отечеству.

— А мог бы стать сотником и получить офицерский орден святой Анны, — с нескрываемым сожалением добавил самодержец, опуская перчатку вниз.

Урядник виновато поморгал веками, но головы не опустил. В этот момент девушка громко воскликнула и радостно захлопала в ладоши. На лице ее засветилась улыбка, видно было, что она готова броситься и обнять казака за сапоги. Все повернулись в ее сторону.

— Кто это? — приподнял брови император.

— Ваше Величество, думаю, это та девушка, которую хорунжий Дарганов взял силой, — сообразил генерал Ермолов. — Теперь она стала его невестой.

— Что прикажете делать? — вежливо осведомился адъютант. — Препроводить ее к народу?

— А как она сюда пробралась? — начал было главнокомандующий, обменялся мимикой с поджавшим губы королем Франции. Затем снова смерил девушку заинтересованным взглядом, пожал плечами. — Мадемуазель весьма проворная, пусть присутствует.

Людовик Восемнадцатый жестом подозвал к себе одного из сопровождающих, что–то шепнул на ухо и обратился к российскому императору:

— Ваше Величество, не считаете ли возможным дать благословение на супружество Вашему подданному с подданной моей страны? Если они оба находятся здесь, то почему бы не воспользоваться моментом? — с легкой иронией по французски сказал он. — Если выразите одобрение, я дам указание, чтобы пригласили католического священника. Русского архимандрита я видел в Вашей свите.

— Да, но с помолвкой у них получилось нескладно, — подергал щекой хранитель патриархальных устоев своей страны Александр Первый. — Удобно ли будет благославлять их, и согласится ли на это наш священник?

— Мне кажется, что главным здесь является другое, а именно, захочет ли мужественный казак взять в жены избалованную француженку. Ведь ей придется столкнуться с грубой работой, — не унимался король Франции. — Нужно спросить, нужна ли ему такая женщина?

— А разве он еще не дал ответа? — завертел головой вокруг Александр Первый. Приближенные угнули подбородки, зная непостоянство свободолюбивых терцов. Император уставился на Дарганова, жестко по русски спросил. — Между собой вы договорились, или мадемуазель ты берешь в жены, чтобы избежать более сурового наказания?

— Так точно, Ваше императорское Величество, договорились, — громко подтвердил казак. Добавил по простецки. — В хозяйстве все сгодится, да и нравится она мне.

— Вот… азиатская душа, — засмеялся в жесткий воротник парадного кителя император. Откашлялся. — Невеста в станице есть?

— Есть, но у нас по обоюдному согласию. Свадьбу сыграю с тем, с кем захочу.

— Тогда зови парижанку сюда. Да смотри, чтобы не забижал.

— Какой забижать, когда хлипкая.

Девушка прошла между строем казаков и царственной свитой так, словно выросла при дворе. Дарган соскочил с коня, взяв его под уздцы, встал рядом с невестой. Оценив красоту француженки, Александр Первый прищурился:

— Как ваше имя, мадемуазель? — на ее языке спросил он.

— Мое имя Софи Д, Люссон, — приседая в книксене, с достоинством ответила девушка.

— Вы из дворянского сословия? — немного удивленно заметил император. — Простите, а сколько вам лет?

— Мне семнадцать лет, по законам нашей страны я уже совершеннолетняя, — девушка продолжала спокойно информировать о себе императора другого государства. — Наша семья имеет дворянские корни, но сейчас мы разорены поборами на воинские нужды, проводимыми не оправдавшим наше доверие императором Наполеоном.

Александр Первый крякнул, сочувствующе почмокал губами, затем прошелся взглядом по статной фигуре казака. Видно было, что тот ему хоть и нравится, но выбора девушки он не одобряет. Похмыкав, он заскрипел седлом, наклоняясь вперед:

— Что служишь отечеству с честью и доблестью, за то награжден, а вот что с местной девушкой обошелся дерзко, сие простить не имеем права. В армии победителей разбойников и насильников быть не должно.

— Никак нет, Ваше Величество, — обдался холодным потом казак. Он думал, что отделался малым, а экзекуция только начиналась. — Не должно, как пить дать.

— Потому, мы намерены сначала огласить справедливый вердикт, а потом дать благословение, — посуровел император. Покосившись на со вниманием наблюдавшего за происходящим короля Франции, приказал. — Развернись лицом к строю.

Дарганов протянул было сомодержцу только что полученные погоны, но Александр Первый сделал упреждающий жест, давая понять, что провинившийся разжалован не будет. Он подождал, пока казак засунет знаки отличия за отворот черкески и когда тот повернулся, возвестил. Но так, чтобы слышали лишь всадники напротив, да юркий переводчик при французском короле:

— Из комендатуры на острове Ситэ поступило сообщение, что терской казак, урядник Дарганов, лишил невинности французскую женщину, а перед этим избил ее друга. По законам военного времени за преступление полагается виселица. Или каторга, — император грозно повел очами по каменным лицам конников. Помолчал, посмотрел на побелевшего новоявленного хорунжего, на застывшую встревоженной птицей его подружку. Смягчил складки на лице. — Но девушка отказалась от суда, она выразила желание стать женой насильника.

— Любо, — раздалось из середины сотни сразу несколько голосов, их дружно подхватили остальные. — Любо, любо.

— Но мы не имеем права допускать, чтобы преступление осталось без наказания, — решительно поднял руку вверх Александр Первый. — Поэтому вынесли постановление об отправке хорунжего Дарганова в Россию.

Седла под казаками осуждающе заскрипели, почувствовав настроение хозяев, зафыркали лошади, зацокали копытами по круглым булыжникам. На лице короля Франции отразилось удивление, смешанное с восхищением поступком диковатого на вид воинства. Наверное, он, как и сосланный на остров Эльбу его предшественник — император Наполеон Первый — пытался осмыслить, каким образом средневековое воинство сумело разгромить хорошо обученную и вооруженную современным оружием армию цивилизованной страны. Девушка, до этого момента вникавшая в смысл выступления, быстро прижала руки к груди.

— С высочайшего дозволения, хорунжий Дарганов будет продолжать службу на станичном кордоне, — подал голос из–за спины главнокомандующего генерал Ермолов. — Казаки, решение справедливое, никому не позволено безобразничать на чужой земле. Вы люди вольные, но даже завоеватели старались вести себя мирно, а мы — армия освободительная.

Сотня молчала, казаки терзали поводья, не смея напрямую выражать неудовольствие решением суда и оглашением его императором Российской империи.

— А теперь приведите священников, пусть они осветят их союз, — обернувшись назад, повелел Александр Первый.

Подоспели два священнослужителя из разных конфессий, один с молитвенником, второй со свечами и кадилом. Совершив ритуал, заодно покрестили и казаков. Император соскочил с коня, предложил проделать то же самое французскому королю, вместе они подошли к молодым. Бормоча слова молитвы, самодержец широким крестом осенил обоих справа налево, король последовал его примеру, но махнул он кистью в перчатке слева направо. Когда все закончилось, Александр Первый скрутил с руки перстень с большим камнем, надел его на палец Даргану:

— Благославляю на долгую супружескую жизнь и на верную службу на благо отечества на Кавказском кордоне.

В первый раз за все время он улыбнулся по настоящему, и сразу отошел в сторону. Король снял с мизинца кольцо с бриллиантом, надвинул его на средний палец руки девушки.

— Вы хорошо подумали? — шепнул он ей в ухо.

— О да, мессир, решение я приняла самостоятельно и окончательное, — не замедлила с ответом невеста.

— Я желаю вам семейного благополучия, мадемуазель Д, Люссон.

— Я горжусь, что я француженка и мечтаю о процветании моей родины под властью вернувшихся на престол королей из династии Бурбонов, ваше Величество.

Король порозовел от комплимента, благосклонно тряхнул буклями, затем слегка поклонился своей подданной и встал рядом с русским императором.

— Целуйтесь, молодые, — крикнул генерал Ермолов.

Под возгласы «любо» Дарган обнял невесту, крепко поцеловал в губы и смущенно переступил с ноги на ногу. Привыкший по дням не слезать с седла, на земле он чувствовал себя неуютно.

Монархи взобрались на своих лошадей. Александр Первый тронул поводья, не оглянувшись на новоявленных супругов, загарцевал к свите, ярким пятном продолжавшей украшать середину площади Согласия. За ним затряс бесцветными буклями Людовик Восемнадцатый, который тоже не соизволил проявить особого интереса к своей подданной, предоставив ей с женихом решать проблемы самостоятельно.

И это на первый взгляд отчуждение было правильным, порождающим дальновидные плоды, потому что, как беременная женщина, прекраснее которой нет никого на свете, как ребенок, как садовый или полевой цветок, красота, ввиду абсолютной своей незащищенности, обязана защищать себя собственным проявлением — неприкосновенным.

Так случилось и на этот раз. Не успел император Российской империи занять свое место и провозгласить о начале парада, как девушка бросилась на грудь возлюбленному, без которого не мыслила теперь жизни. Благо, в грандиозном мероприятии тому участвовать было уже не нужно. Дав невесте излить чувства, он вывел коня за строй, окинул сотню не столь удрученным взглядом, и, молодецки гикнув, перекинул подружку на спину лошади, сам запрыгнув следом. Она обернулась и засмеялась, дерзко и счастливо, будто обрела долгожданную свободу.

— В рубашке родился, Даргашка, — заворачивая конников вслед за отрядом кубанских казаков, крикнул сотник, являвшийся заодно родственником. Он был доволен исходом безнадежного дела, несмотря на то, что из–за проступка станичника проиграл с произведением в чин войскового старшины. — Готовься, вечером устроим наказные проводы.

— У меня еще все впереди, — зло ощерился Дарганов. — Дядюка Федул, друг Гонтарь, отвалите за меня поклон царю–батюшке по справедливому вердикту, да крикните ему здравицу.

— Не сомневайся, Даргашка, получит царь твой поклон, — донеслось из закачавшей черными спинами середины сотни. — И мусью с волосами из пакли тожить.

Дарган одной рукой прижал девушку к себе, наметом сорвался по каменным мостовым древнего города к его центру на острове Ситэ. Позади остались дворцы с королевскими усадьбами, выстроенные на Елисейских полях и обихоженные строптивой королевой Франции, итальянкой по происхождению, Екатериной Медичи. Между ними делали вечерние променады представители французской знати, а нынче на закате солнца по бульварам прогуляется сам русский император Александр Первый. Но эти мелочи не слишком тревожили ум потомственного терского казака Дарганова, род которого велся от с незапамятных времен поселившихся на левом берегу реки Терек старообрядцев, с тех веков, когда горцы жили не тейпами, но первобытными общинами. Впрочем, у них мало что изменилось до нынешнего дня, как и у живущих бок о бок с ними русских казаков, один из родов которых породнился с чеченским тейпом. Отсюда заплясал по казацки и по чеченски Дарган Дарганов — галопом рвущийся по самому цетру моста Пон Нёф, соединяющего левый берег реки Сены с правым на острове Ситэ. Это обстоятельство тоже мало волновало Даргана, мысли его занимал спрятанный хозяином квартир, у которого на постой были определены казаки, богатый схрон в пределах усадьбы. О нем рассказал Гонтарь, когда они пришли на свидание с иноземкой, подпрыгивающей сейчас на холке скакуна. Нужно было до приезда станичников найти схрон и присвоить себе, чтобы отправляться на родину не с пустыми руками. Происходила бы помолвка в родной станице Стодеревской, за невесту спросили бы солидную флинту. А он привезет ее сам впридачу к иноземке, как выкуп с поставленной на колени наглючей империи.

Подлетев к двухэтажному дому, Дарган спрыгнул с коня, сунув девушке поводья, показал на привязь перед воротами.

— Лонж… лонж, — стараясь быть спокойным и улыбаться, махнул он рукой.

— Лонж… лон…ге… — поведя ладонью вперед, как всегда задумалась она. Прищурила смешливые глаза. — О, ви, месье, силь ву пле.

— Поняла? Ну, милая, подожди там, а я быстро.

Дарган покосился по сторонам, вынюхивая, в каком месте должен быть хозяин подворья, тот возился с войлоком в выходящей окнами на улицу мастерской. Юркнув за ворота, казак проскочил флигель, птицей кинулся к противоположному углу просторного двора, обнесенного деревянной загородкой. В это место тыкал пальцем случайно подследивший за мусью Гонтарь. Вдоль забора горбились кучи мусора, сопревший домашний скарб, поломанная мебель. Нужно было обладать волчьим чутьем, чтобы угадать, под какой из куч прячется клад. А что он должен быть, Дарган не сомневался, потому что хозяин имел свое дело, получал от русской армии мзду за постой и держал шинок. Казак в который раз обследовал угол, пока внимание не привлек ком засохшей глины. Здесь он был явно чужеродный. Дарган приподнял ветошь, нащупал рыхлое место, быстро разгреб землю. Но ямка оказалась глубокой, ногти засаднили болью, отломав от доски деревяшку, Дарган принялся углубляться, до тех пор, пока не наткнулся на что–то жесткое. Он выкинул землю из канавы, нашарил складку материи, потянул за нее. Усилия ни к чему не привели, лишь пальцы заныли еще сильнее. Дарган опять заработал обломком дерева, окапывая мешковину вокруг. Когда остановился, чтобы перевести дух, заметил, что успел нагрести позади себя приличную гору глинозема.

В этот момент со стороны ворот послышался стук копыт, потом скрип ржавых петель, по дорожке протопали подкованные сапоги. Неизвестный ворвался во флигель и затих внутри, некоторое время оттуда доносилось только кряхтение, да раздраженные восклицания мужчины. Дарган сунулся к загородке, поджав ноги под себя, спрятался между нею и грудой тряпья, подумал, что в таком положении его видно не будет, разве что забежавший во двор решит пройти на его середину. Между тем мужчина продолжал с рычанием копаться в сложенных в хатке вещах казаков, показалось, пока Дарган старается откопать клад, кто–то из чужаков пытается обокрасть станичников. Он осторожно высунулся наружу, из флигеля выпрыгнула громадная фигура Черноуса, устремилась на улицу. В мощных лапах тот держал с оказией привезенный из родных мест бурдюк чихиря. Наверное, после парада сотня решила отметить победу по своим обычаям.

— Дарган, иде ты там, до ветру подался? Как бы мамзельку не украли, — гоготнув, оглянулся назад Черноус. — Мы бивак позади Нотре Дама разбили, на лугу. Подъезжай туда.

Сапоги застучали дальше, вскоре послышался дробный цокот копыт, видимо, Черноус сразу дал коню шпоры. Дарган снова наклонился над ямой, всадил деревяшку в вязкий глинозем. Когда схрон был обкопан, взялся за хохол и потянул со всей силы. Материя затрещала, но мешок с содержимым сдвинулся с мертвой точки. Дарган рванул его, переступил ногами назад, чтобы поставить рядом. По спине ручьями бежал пот, он повис на ресницах, не давая обозреть территорию двора. Дарган сорвал папаху, протер глаза и лоб и сразу уставился на выход, показалось, петли опять заскрипели. Вокруг по прежнему было пусто, лишь из–за забора слышалось фырканье оставленного с иноземкой кабардинца. Казак присел на корточки, впился зубами в веревку, затаскал ее из стороны в сторону, пока она не ослабла. Он раздергал горловину и сунул нос во внутрь мешка, разглядел несколько сверточков из кожи, среди которых углами блестел окованный медью ларец. Дарган вытащил его, попытался открыть крышку. Она не поддалась, сундучок был замкнут на замочек, ключ от которого, скорее всего, прятал у себя хозяин постоялого двора, с приходом победителей решивший перезахоронить богатства на подворье. Наверное, он не осознавал, что определили к нему не европейцев — путешественников с приглушенными умом чувствами, а живущих в согласии с природой сыновей степей и гор со звериной интуицией.

Крышка на ларце сидела крепко, Дарган вытащил кинжал, просунул конец в прорезь между половинками и надавил на рукоятку. Верхняя часть приподнялась, давая возможность продвинуть лезвие внутрь. Он так и сделал, нажал на рукоятку посильнее. Ларец выскочил из рук, развалился на две части, по траве раскатились золотые монеты, кольца с камнями и без них, рассыпались + жемчужные с золотом и серебром бусы. Один большой камень темно–синего цвета был оплетен сверкающей сеткой с крупными ячейками. Подобное богатство Даргану представилось впервые, до этого он знался только с русскими или татарскими монетами, их станичные скурехи вплетали в косы, нанизывали на жилку для монистов. За монета казаки выкупали лошадей, продукты с одежкой в единственной лавке, хозяином которой был армян. Но столько золота с серебром сразу не было ни у кого, даже у приезжавших на Кавказ воевать чеченов русских господ, соривших деньгами налево и направо.

Дарган зыркнул по направлению к хозяйскому дому, сглотнув слюну, начал укладывать добычу обратно в сундучок. Обтянутые кусками кожи свертки трогать не решился, посчитав, что важно каждое мгновение. Он благодарил государя за то, что тот объявил отказ в службе на чужбине. Если бы не наказание, они с Гонтарем долго ходили бы вокруг да около места схрона, не осмеливаясь на действия, да так и уехали бы на родину с пустыми руками. Теперь обстоятельства диктовали другие условия.

Дарган засунул ларец в мешок и принялся забрасывать яму землей. Нужно было постараться, чтобы взгляд хозяина сокровищ не сразу подсказал тому, что их там уже нет. Покончив со схроном, резво бросился к флигелю за вещами, отобрав свои, затолкал их по углам походной сумки, отложив похожий на накидку иностранный платок, приобретенный по случаю для станичной любушки. Уже затягивая ремешок на сакве, подумал, что умчаться из Парижа за просто так не удастся, на каждом шагу выставлены посты из солдат. К тому же, надо бежать в штаб корпуса за отпускной грамотой с пропуском по остальной французской территории, по немецкой с польской землям. Обозники не брезговали копаться в вещах фронтовиков, отбирая запрещенные к провозу предметы, без документов же они скрутят быстро. А это лишняя трата времени с привлечением посторонних взглядов с расспросами. Можно с невестой, на которую опять же нужна бумага, заночевать в поле до утра, но с занудливой мыслью, что хозяин обнаружил пропажу драгоценностей.

В конце концов, Дарган перекинул сакву через плечо и выскочил за дверь — толкаться на месте преступления становилось не вмоготу. За воротами он перекрестился, бросил прощальный взгляд на усадьбу с флигелем, на занятого работой хозяина подворья, и быстрыми шагами направился к своему кабардинцу с девушкой возле. Она встретила его радостной улыбкой.

— Уже соскучилась? — стараясь казаться веселым, спросил он. — Я ж за вещами сходил и сразу обратно. И тебе платок захватил, чтобы не замерзла. Накрывайся.

— Ви, ви, месье, — набрасывая на спину накидку, благодарно закивала головой подружка. Указала пальцем на дом. — Оревуар?

— Зачем тебе туда? — цепляясь за луку, отрешенно спросил он. — Нам бежать надо, и как можно скорее.

Он приладил сакву впереди седла, подтянул подпругу еще, рассчитывая на долгий путь. Затем похлопал коня по морде, заодно проверяя, удобно ли закусил тот загубники и нет ли изъянов в самой уздечке. Подняв указательный палец, посмотрел на отступившую назад подружку.

— Пуркуа!? — встревожилась она, подумав о чем–то своем. Повторила. — Месье, пуркуа?

— Короче, я сей момент.

Дарган скорым шагом направился в конюшню, где заждался выездки дончак. Как и каждый из казаков, он был обязан иметь двух лошадей на случай, если одна из них выйдет из строя. Так, ведя на поводу запасного коня, он выехал за околицу станицы, с таким же набором встретил окончание войны в городе Париже. За время баталий пришлось не раз пересаживаться в чужие седла, но всякий раз Дарган старался разменять иноземных лошадей на привычных с детства кабардинцев с дончаками.

Отвязав от столба конец поводка, он вывел лошадь из стойла и скоренько накинул ей на спину походное седло с мягким потником, крепко — ногой — затянул под брюхом широкую подпругу. Затем накидал в торбы овса, перекинул сумки через холку и выгнал коня за ворота, помог девушке взобраться ему на спину. Он знал, что она умела управляться с лошадьми, но полной уверенности не было. Подружка похлопала дончака по крутой шее, озорно посмотрела на спутника и засмеялась. Казалось, ей было все равно, что она покидает свой город, что здесь остаются родные и близкие. Она не сводила глаз с казака, ставшего для нее всем без исключения.

Вскочив на кабардинца, Дарган всунул носки сапог в стремена, подобрал поводья. Снова осенив себя крестным знамением, негромко произнес:

— Отцу и сыну.

Он уже начал трогаться в путь, когда из–за угла улицы галопом вылетел Гонтарь. На губах его лошади зависли клоки пены, потные бока высоко вздымались. Гонтарь распушил полы черкески, птицей слетел с седла:

— Успел, слава тебе… Собрался, друг? — почти выкрикнул он.

— Уезжаю, — признался Дарган. Подумал о том, что Гонтарь имеет право напомнить о кладе. — А что?

— Я решил поговорить о схроне, — понизил голос тот. — Ты не надумал копнуть в том месте? Глядишь, чего бы нашлось.

— Уже покопался, — насупился Дарган, решив, что отпираться не стоит. Если хозяин подворья поднимет крик по поводу пропажи, Гонтарь сразу догадается, кто его присвоил. Ответ придется держать даже в том случае, когда вокруг забелеют курени родной станицы.

— И много там оказалось?

— Кое–что есть, но разложиться еще не успел. Ты намекаешь на свою на долю?

— Если там много, то да, — не стал куражиться Гонтарь. — А если мало, пусть достается тебе. У тебя ж мамзелька объявилась, а я о станичной мамуке еще не думал.

— Ну, друг, уважил, я в тебе не сомневался, — облегченно вздохнул Дарган. — Если довезу клад до дома, твоя доля останется нетронутой. Я сам хотел сказать, когда император меня с парада завернул, да дюже скоро все вышло.

— А я не сомневался, что ты не обойдешь то место стороной. По рукам, друг, — встряхнул обшлагами черкески Гонтарь.

— Я ж хотел до утра где–нито пересидеть, еще отпускную бумагу надо брать, — стукая по руке друга, озаботился казак. — А во флигеле теперь не смогу ни поесть, ни поспать.

— Бумаги уж готовы, потому и спешил, чтобы вас застать, — воскликнул Гонтарь. — Я тебя знаю, взял бы с места в намет, а на первом посту бы завернули.

— Как это готовы! — не поверил Дарган. — Только царь–батюшка объявил, и уже расписали?

— Мне Горобцов разжевал, что решал не император, а суд. Самодержец лишь настоял, чтобы не назначали виселицу или каторгу, — пояснил друг. — Бумаги передали генералу Ермолову, а тот вручил их сотнику дядюке Назару. Скачи к нему, забирай и с Богом!

— Спасибо тебе, какой раз ублажаешь доброй вестью. А я клад без тебя раскопал, — растрогался Дарган. — Но верь, твоя доля не пропала бы.

— Я об этом не думал, — друг понизил голос. — Ты бы не вез добро через границы, а обменял его на монета. С ними спокойнее и ходят они везде.

— Опять ты прав, — огладил подбородок Дарган. — Золото у нас не в чести, разве что армяну–лавочнику или еврею–купцу за полцены отвалить.

— А тут за полную продать можно. Ко всему, ассигнации не тянут, где хочешь спрячешь, у кого пожелаешь на добро обменяешь.

— И снова правду гутаришь.

Гонтарь оборвал беседу:

— По случаю победы станичники за Нотре Дамом трапезу устроили, — покосившись на мастерскую, сказал он. — Давай за мной, одного тебя дожидаются.

Он влетел в седло и через мгновение лошадь с места сорвалась в бешенный галоп. Дарган отпустил поводья кабардинца, конь встряхнул гривой, осел на задние ноги, чтобы тут–же прыгнуть вперед лесным оленем. За ним пошел в намет дончак с иноземкой. Краем глаза Дарган усмотрел, как сомкнув колени на боках лошади пригнулась девушка к холке. Волосы взвились вверх, рукава платья вздулись колоколом, лишь подол прилип к ногам, словно его зашпилили женскими булавками. Он почмокал губами и понесся по узким улочкам так, что подковы высекали искры из будто железных булыжников. Мимо проносились дома с колоннами, портиками и балкончиками, на которых сушилось разноцветное белье. Под слабыми порывами ветра мотылялось оно и на колышках в аккуратных двориках.

Сотня расположилась на просторной лужайке, одним боком прилегавшей к берегу Сены, а другим упиравшейся в корявый лесок, за которым розовели дома местных жителей. Когда–то на этом месте было болото, и хотя земля оставалась влажной, граждане путем множества сточных канавок, осушили его и даже разметили под новые постройки. Фурштатам не потребовалось забивать колышки, чтобы было к чему привязывать лошадей, они вокруг торчали во множестве. Друзья остановились напротив ставки сотника с воткнутой в землю пикой с конским крашеным хвостом. Дарган соскочил с седла, бросив поводья подружке, подошел к наспех собранному столу, состоящему из подстилки и разложенных на ней кусков хлеба с сыром и жаренным мясом. Дядюка Назар возлежал на свернутой в тугой валик мохнатой бурке. Заметив прибывших, он зыркнул на них черными глазами из–под завитков смоляной папахи:

— А вот и Даргашка объявился, наш дорогой висельник, — радостно воскликнул он, призывая окруживших его казаков обратить на событие внимание. — Оклемался от царского указу, родственничек?

— Я не дюже волновался, — ухмыльнулся Дарган. — Если бы в комендатуре удумали что серьезное, ни в жисть не отпустили бы.

— А чего ж ты дожидался — удумают — не удумают. Надо было укорачивать черкеску, да барсом прыгать на холку любому коню, — подмигнул друг сотника заторможенный в звании подъесаул Ряднов.

— А мамзельку куда, с моста и в Сену, как донской казак Стенька Разин? — догадался сотник. — Из–за нее он и отдался в руки патрулям. Так, Даргашка?

Дарган покосился на невесту, на полную добра сакву и промолчал. Ему не терпелось получить бумаги и покинуть расположение сотни. Ко всему, было неудобно чувствовать себя провинившимся не по ратному делу, а по бабьему, на которое, случись оно в России, никто бы бровью не повел. Но у станичников мнение было свое, к тому же, они знали характер нарушителя: никто в мыслях не допускал, что Дарган без боя мог поддаться гусарам. Поставив еще одну кружку, дядюка Назар указал на место подле себя:

— Располагайся, победу над Наполеоном Буонапартием отметим, чтобы мусью забыли дорогу в наши края, — сказал он, просветил. — Слыхал, царь–батюшка атамана Платова произвел в генералы и пожаловал ему титул графа?

— Откуда, — нахмурился Дарган. — Я ж уехал собираться в дорогу.

— Англицкий король пригласил донца к себе на ихние острова в гости, — добавил кто–то из казаков. — Обещал наградить орденом и вручить лыцарский меч.

— А донцы решили отлить атаману памятник и установить его в Новочеркассе, — дополнил сотник. — Вот как воевать надо, а ты по бабам.

— Дайте приткнуться и Гонтарю, чтобы не толокся вокруг да около, — позаботился подъесаул.

Гонтарь нырнул между казаками, потянулся рукой к куску жареного мяса, и отдернул ее под негласным запретом старых вояк. Дарган снова покосился на девушку, на переметную суму:

— Дорога у нас дальняя, успеть бы к ночи до какого ночлега добраться, — он проглотил слюну. — Дядюка Назар, я к тебе за бумагами и за пропуском. Не держал бы ты нас, я свою песню спел.

— Наполеона помянуть не желаешь? — уставился на него сотник, соображая, что без невесты родственник пировать не сядет. Но женщине за мужским столом места не предусматривалось.

— Сколько этих наполеонов было и будет, — упрямо нагнул голову Дарган. — Отпускай, дядюка Назар, неудобно мне тут торчать.

— Ты ж не украл, не сразбойничал… — сотник пригладил черные усы, подумал, что с расставанием, как с похоронами, затягивать не след. — Твоя воля. Гонтарь, наложи ему в сакву провианту, да набери отряд и проводи дружка до выезда с Парижа, — он вскочил на ноги, обнял молодого станичника, три раза поцеловал. — Но кружку чихиря ты все ж осуши. За победу.

— А вторую на дорожку и за здравие тех, кто остается нести службу, — наполняя объемистую чапуру чихирем, подхватил подъесаул Ряднов.

— А сладким каором из ихнего города Каор ты закусишь, Бог любит троицу, — добавил Черноус, шустро отыскал походную фляжку. — И с собой плеснем, не жалко.

Распушив полы черкесок, отряд терских казаков в сбитых на затылки лохматых папахах вихрем пронесся по усаженным каштанами парижским улочкам. Шашки стучали ножнами по никогда не чищенным сапогам, на тонких ремнях блестели широкие кинжалы, за плечами прыгали ружейные дула. Вид у темных лицом усатых воинов со сверкавшими из–под завитков шерсти белками был непривычным для этих мест, диковатым. И странной казалась скакавшая рядом с широкоплечим наездником фигурка девушки в голубой безрукавке и красном платье. Отброшенные воздухом назад длинные светлые волосы открывали белое лицо красивой европейки, неизвестно какими ветрами занесенной в первобытную орду. Она бы походила на поднявшую французов против англичан народную освободительницу жанну Д, Арк, если бы за ней мчались всадники ликом посветлее. Прохожие останавливались, смотрели вслед стремительно тающему на глазах отряду, на губах появлялись недоуменные улыбки. Ни один из патрулей не решился преградить путь похожему на выпущенную из арбалета черную стрелу небольшому отряду, пока он сам не встал как вкопанный на окраине города. Впереди лежала мощеная камнем дорога, которая скрывалась в темневшем на горизонте лесном массиве.

— Дальше скачите сами, — втыкая нагайку за голенище сапога, рывком осадил дончака Гонтарь. — Не забудь, Дарган, о чем договорились.

— Не забуду, Гонтарь, даю слово, — Дарган смахнул рукавом пот со лба. — Думаю, ближе к зиме и вы вернетесь.

— Этого нам не ведомо. Передавай добрые слова родным и близким, всем станичникам.

— Передам, братья казаки.

— Саул бул, Дарган.

Всадники понеслись обратно, из–под копыт взмыленных коней в разные стороны брызнули ослепительные искры. Вскоре от отряда остался только запах терпкого лошадиного духа, да улетающий в никуда дробный стук, но и он быстро затерялся в лабиринтах столицы бывшей империи. Посмотрев на спутницу, Дарган провел рукой по щекам, он не спросил, почему невеста не захотела прощаться с родными, почему не взяла с собой самое необходимое. Он понимал, что родители не отпустили бы ее, а ухажор в который раз попытался бы удержать. Девушка тоже не горела желанием выказывать чувства, под высоко поднятыми бровями продолжало пылать единожды вспыхнувшее пламя любви к избраннику. Дарган засмеялся, указал рукой на дорогу:

— Тогда в путь, а удачу мы поймаем сами. Ви, мадемуазель Софи? Теперь я буду звать тебя Софьей, моей Софьюшкой.

— Ви, месье Д, Арган, — немедленно отозвалась она. Повторила. — Тогда путь, удачью… самьи.

— Ты это, учи русскую азбуку, а то заявишься в станицу чурка чуркой, — добродушно выговорил Дарган. — Наши скурехи драчливые, все волосы на голове выдерут.

— Ви, месье…

Дарган гнал кабардинца до тех пор, пока солнечный диск наполовину не опустился за горизонт. Дончак не отставал, расфыркивая пену по сторонам, конь лишь громко екал селезенкой — его давно не выводили на прогулки. Но сидевшая на нем всадница притомилась, это было видно по бледному лицу и темным кругам под глазами. И когда свернули с дороги в небольшую рощицу, она облегченно вздохнула. Спрыгнув с седла, Дарган снял переметную суму, стреножил кабардинцу ноги и отпустил на небольшую поляну. Только после этого он подставил плечо, помогая невесте сойти на землю, девушка сразу повалилась в траву. Накинув путы и на дончака, Дарган подпустил его к своему коню. Последние лучи позолотили верхушки деревьев, в роще замолкали птичьи голоса. Раздернув ремни на сакве, казак достал хлеб, мясо, сыр, вареные яйца с картошкой, разложил продукты на попоне.

— Ешь, — мягко полуприказал он невесте. — А потом я укрою тебя буркой и ты поспишь. Погода вон какая теплая.

— Ви, месье Д, Арган, ла мур…

Девушка подползла к наспех собранному столу, запихнула в рот кусок хлеба с мясом, уставясь в одну точку, принялась медленно жевать. Лицо подергивалось болезненными судорогами. Глядя на ее страдания, Дарган лишь насмешливо морщил нос. Когда с едой было покончено, он сложил попону и бросил ее под дерево. Потом рывком задрал платье на спутнице, не успела она выразить протест беспардонным вторжением, крепкими пальцами взялся разминать мышцы на ее ногах. Затем раскинул бурку, перенес подружку на нее, подсунув ей под голову все ту же попону. Убедившись, что она провалилась в сон, разжег небольшой костерок, вытащил из саквы мешок с драгоценностями. То, что увидел, заставило напрячься снова. В ларце лежали, в основном, золотые монеты, среди которых попадались серьги и кольца с камешками и без них. Внизу отдавали голубизной бусы из крупного жемчуга, оправленного в золото и серебро, а в одном из углов светился глубоким небесным светом оправленный в серебряную сетку с кольцом на верху необычный камень едва не с голубиное яйцо. Он притягивал внимание сильнее, чем остальные изделия, словно в нем таилась какая–то + магическая сила. Но сначала Дарган стал по очереди натягивать на пальцы кольца с печатками, сравнивая их с подаренным императором перстнем. Они оказались не одинаковыми, с вензелями, с печатями и без них, но все без исключения по красоте не уступали государеву подарку.

Глава четвертая

На дне ларца белела грамотка, развернув ее, Дарган увидел, что она написана на русском языке. Прочитал по слогам: «Хранить и передавать по наследству. От Новогородского боярина Скарги род столбового дворянина князя Скаргина. Одна тысяча пятьсот тридцать шестой год от рождества Христова». Казак перевел взгляд на драгоценности, в голове промелькнула мысль, что хозяин подворья принимал участие в войне и привез богатство из России, или дворянскую вотчину в Великом Новгороде пограбили его соплеменники. А может, кто из русских мздоимцев сам заложил сокровища за мелочную услугу, пропил, в конце концов. Но что ларец имеет происхождение русское, сомнений быть не могло по одной причине — такие ларцы с дубовыми крышками выдалбливали только мастера из России. А что в его содержимом свое и что наносное — иноземное, видно с первого взгляда, чужое можно и на продажу пустить.

Отобрав золотые монеты с иностранными буквами и гербами, Дарган упаковал их в кусок кожи, отложил сверток в сторону. Он осознавал, что на родине с такими богатствами податься будет не к кому, разве что, как верно подметил Гонтарь, в шинок или в лавку с нехитрым товаром, зато к хитрым армяну или жиду. А те посмотрят, сколько за них отвалить. Отдавать же добычу за бесценок он не горел желанием. Затем вытащил голубиное яйцо в серебряной скорлупе, долго не мог оторвать взгляда от темно–синего света, исходящего из глубины странного камня. Этот свет завораживал, он манил к себе, одновременно успокаивая и как бы добавляя силы. Подумав, казак не стал помещать необычное изделие снова в ларец, а пристроил подле себя. +

Покончив с ларцом, Дарган вытащил несколько перетянутых нитками из свиных жил кожаных свертков. Когда развернул, снова не нашел слов, чтобы унять радость. В одном оказались золотые, с чеканкой по бокам ввиде коней со всадниками, кубки. Их было два, но с одного взгляда стало ясно, что пили из кубков лишь цари во дворцах. Во втором свертке лежали золотые ложки с вилками с вензелями на черенках. А в третьем под пламенем костра заискрились гранями уложенные друг на друга толстые золотые цепочки с медальонами, с драгоценными каменьями в них. Плетение было разным, от веревочек до массивных прямоугольничков со светлыми камешками в центре. Было и еще два не похожих на других свертка, вернее, увесистых комка под камни–кругляши, обмотанных кусками все той же шкуры. Дарган потревожил кожу и на них. И снова недоуменно наморщил лоб, потому что в одном комке оказалась массивная золотая цепь весом не меньше килограмма, составленная из как бы крупных брошей или орденов, а во втором украшенный драгоценными каменьями ажурный то ли амулет, то ли опять же орден с ликом святого в овальной рамочке. Цепь и амулет имели надписи, похожие на те, которыми французы украшали церкви, администрации или учебные заведения. Обе вещи горели от множества обсыпавших их холодными каплями дождя камешков разной величины. Казалось, лучи от них прошивали пространство вокруг разноцветными стрелами. Полюбовавшись невиданным раньше светопредставлением, Дарган задумчиво посмотрел на разметавшую во сне волосы спутницу, провел рукой по лицу. Кажется, судьба обратилась к нему передом. Он помыслил о том, что держать тайну при себе не следует, как только представится возможность, нужно посвятить в нее невесту, чтобы она подсказала достойный выход из положения. Взглянув на усеянное звездами небо, он упаковал богатство в куски шкуры, рассовал его по бокам переметной сумы, на дно умостив русские драгоценности. До них очередь должна была дойти в последний момент. Не стал прятать только серебряное яйцо с густо синим нутром–желтком, больше похожим на перезрелую алычину, а подобрав его с земли, направился к пасущимся на лужку лошадям. Заметив хозяина, кабардинец фыркнул, мягкими губами торкнулся к его рукам. Дарган взъерошил на нем гриву, о чем–то покумекав, отошел к куче свежего конского навоза и погрузил яйцо в него. После чего, покатав по земле, вернулся к коню и за кольцо вплел залепленное грязью изделие в гриву. Облегченно вздохнув, словно наконец–то обрел драгоценный оберег от всех бед и несчастий, отправился спать тоже.

Утром Дарган открыл глаза от тихого шороха. Присев на корточки, девушка разжигала вчерашний костер, подбросив в него новую порцию сухих веточек. Разыскав в поклаже котелок, она пропала за густой зеленью кустов и через некоторое время объявилась снова, держа его, полный воды, на вытянутых руках. Запахло приправленной сладким дымком горячей пищей. Дарган вскочил с ложа из веток, до хруста потянулся, надел служившую подушкой папаху и подошел к девушке.

— О, ле гарсон а куи же пенс, — с легкой иронией на лице откликнулась она на прикосновение его рук. Быстро встала, обозрела фигуру казака.

— О чем ты там бормочешь? — Дарган подобрал прутик, попытался выкатить картошку из углей, но тут–же с губ подружки сорвалось предупреждение.

— Но, но ун копин, — она указала пальцем за кусты. — Лонж, л, еу, комараде.

— Да я только потрогать, поспела или нет, — запротестовал было он, поняв, о чем она настоятельно просит. И покорно пошел к журчащему неподалеку ручью.

После завтрака Дарган вышел из рощи, осмотрел близкую дорогу, в этот ранний час она была пустынна, и он вернулся. Раздернув края саквы, развязал несколько свертков с драгоценностями, подозвал поближе спутницу. Некоторое время на лице присевшей возле попоны девушки не отражалось ничего, кроме восхищения, затем она вскинула ресницы, пристально всмотрелась в своего друга. В глазах отразилась не только сдерживаемая радость, но и беспокойство.

— Это наше, — ответил он на ее немой вопрос. Указал на свертки, пошевелил большим и указательным пальцами. — Золото надо обменять на ларжан, понимаешь? Как тебе объяснить… Нам нужны не все сокровища, а ларжан за вот эти цепи с монетами, потому что с деньгами легче будет проскочить пограничные посты. И ты мне поможешь.

— Ви, — слоно плавая в тумане, кивнула она головой. Зрачки начали разгораться, девушка повторила тверже. — Ви, мон херос.

— Когда прискачем в город или в селение, ты погутаришь по своему с каким–нибудь скупщиком драгоценностей. Остальное заберем с собой, в хозяйстве сгодится все.

— Ви, мон рой, — в восхищении повторила подружка. Обхватив голову Даргана, впилась губами в его губы, не переставая повторять. — Ви, мон рой… мон шер… мон херос…

Кажется она поняла планы возлюбленного, который оказался не только красивым мужчиной, но и деловым человеком. Отпустив его голову, она осторожно приподняла за конец ту из цепей, которая весила не меньше килограмма. Разложив ее по длине руки, потыкала пальцем в звенья, скосила взгляд на свою цепочку с цветастым кулоном и весело поцокала языком. Подумав, присоединила к массивному замку медальон с изображением святого в середине и внезапно побледнела, испуганно сверкнула глазами на собеседника:

— Ле кардиналь, — прошептала она

— Кардиналь не кардиналь, а продавать надо, — отбирая цепь, рассудительно заметил Дарган. — Деньги нужны, понимаешь, ларжан. Новый дом в станице построить, хозяйством обзавестись. На те деньги, которые я выслужил, только в шинок пару раз сходить получится, а с этим богатством мы как–нибудь поднимемся. А, мамзелька, Софьюшка ты моя? Замечаю, ты все больше нравишься, скуреха моя иностранная.

Девушка не говорила ничего, она только молча кивала головой. Впервые между спутниками обозначилось пока что ничем не подкрепленое призрачное единение.

Через полчаса кони мчали обоих по укатанной деревенскими телегами грунтовой дороге. На всякий случай Дарган свернул именно на нее, потому что в голове не переставая крутилась мысль о том, что хозяин сокровищ забил тревогу. Если местные власти организовали погоню, она должна была направиться по основному тракту, вряд ли кто догадался бы свернуть на проселочный путь. Точно так–же можно было рассудить и о расставленных лишь на главных направлениях постах. Ко всему, поразмыслив о чем–то своем, на грунтовку указала спутница. Они не задержались ни в одном селении, пролетая их на полном скаку, оба рвались к заветной цели с завидным упорством. И если бы кто присмотрелся со стороны, непременно заметил бы, что они чем–то неуловимо походили друг на друга.

Ближе к полудню вдали показались шпили соборных колоколен с красными черепичными крышами зданий. Когда до города осталось версты полторы, Дарган остановил кабардинца, вытащив отложенные на продажу драгоценности, молча передал их спутнице. Девушка приняла их, поморщившись от боли в теле, переложила в торбу, приторочила к седлу впереди себя. Видно было, что она снова здорово намяла ноги с бедрами, но Дарган лишь ухмыльнулся, не сказав ни слова для приободрения. Кони опять понесли всадников вперед.

На небольшой площади в центре городка Дарган отыскал коновязь, спрыгнув с лошади, закрутил поводья вокруг бревна, принял торбу и помог спутнице сойти на землю. Девушка оглянулась вокруг — время подходило к обеду, площадь начала пустеть. Это означало, что тот, кто был ей нужен, наверняка находился дома. Она сделала знак, чтобы спутник последовал за ней, уверенной походкой направилась к одному из зданий с портиками, колоннами и похожими на монастырские узенькими окнами. Но вошла в него не через парадный подъезд, а с заднего входа, она вела себя так, будто бывала здесь не раз. На звонок серебряного колокольчика отозвалась худая консьержка с повязанным спереди белоснежным фартуком и таким–же чепчиком на волосах. Девушка кивнула Даргану на лавочку в крохотном дворике, затем наклонилась к уху консьержки, что–то быстро ей сказала. Та пошевелила сухими губами, отошла в сторону и обе скрылись за дубовыми дверями. Постояв в раздумье, Дарган прошел к указанной лавочке, настроился ждать подружку. Он не сомневался в ее честности и преданности, но что за люди в доме, в который она проникла, он не знал.

Вслед за консьержкой девушка поднялась по мраморной лестнице на второй этаж, ступила в просторный зал, по знаку женщины опустилась в кресло напротив дверных створок в одну из многочисленных комнат по кругу. Прижав сумку с сокровищами, она начала обдумывать, с чего следует начинать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Пришла к выводу, что мудрствовать не следует по одной причине: чем больше выгадываешь, тем больше за это платишь. Когда половинки двери раскрылись, она твердой походкой направилась навстречу высокому лысоватому человеку в домашнем халате и мягких тапочках. Увидев прекрасную посетительницу, господин растерянно покосился на свою одежду, но она успокоила его.

— Все в порядке, месье Ростиньяк, — она сделала паузу, наблюдая за мимикой мужчины. — Мой визит не займет слишком много времени.

— Разве что так, — пробурчал вальяжный господин. — Простите, я подумал, что кто–то из моих партнеров перепутал время деловой встречи и поэтому не стал переодеваться.

— Именно на это я и рассчитывала, — быстро сказала девушка. — Для решения моего вопроса как раз нужна обстановка раскованности.

— Ну что–же, проходите.

Владелец роскошного особняка в центре городка отошел в сторону, пропуская в кабинет посетительницу и выпуская из него сердитую от рождения консьержку. Девушка проскользнула к ореховому столу, присела на стул из такого же дерева, и, пока хозяин кабинета делал служке поручения, осмотрелась. На стенах висели великолепные картины художников средневековья, в основном, французских и фламандских, но были среди них и русские, больше пейзажного характера, а так–же иконы, составившие иконостас в переднем углу. Хозяин кабинета, как и все богатые люди, занимался собирательством. Когда тот занял, наконец, место за столом, девушка мило улыбнулась и сразу перешла к делу.

— Месье Ростиньяк, вы знаете, наша страна переживает не лучшие времена. Мы надеялись, что император Наполеон завоюет мир со всеми его богатствами, осчастливит французскую нацию. Но его — и нас — постигла неудача.

— Да, мадемуазель, такого страшного удара Франция не знала за всю историю. Даже английская оккупация почти пятисотлетней давности по сравнению с этим бедствием выглядит вполне сносной, хотя я как не любил заносчивых англосаксов, так до сих пор их не уважаю, — согласился респектабельный месье. — Страну захватили русские варвары, нам теперь долго не отмыться от позора.

— Мы потеряли многие ценности, боюсь, потеряем еще, — посетительница сделал паузу, готовясь огласить главное, за чем пришла. — Но есть люди, которые хотят сохранить богатство, принадлежащее народу Франции, они готовы пойти на все, чтобы сокровища не достались оккупантам. — Девушка повыгоднее распахнула веки, вперилась горящими зрачками в глаза господина за столом. — Эти люди согласны продать их за русские рубли, ведь рано или поздно варвары покинут нашу страну, здесь их деньги никому не будут нужны.

— Гм, гм, неплохо, мадемуазель, — замешкался захваченный врасплох хозяин кабинета. Он не в силах был заставить себя перейти с патетического настроения страстного патриота родины на хитровато–занудливый облик обыкновенного ростовщика. — Как я понимаю, вы хотите что–то предложить? Позвольте спросить, что–же именно?

— Золотые вещи, месье Ростиньяк, прекрасные ювелирные изделия несравненных мастеров Франции, Германии, Испании, которыми пользовались монархи этих стран и их свиты, и которые по праву принадлежат только Франции, — посетительница быстро развернула первый лоскут кожи, под которым скрывались золотые кубки. Отбросив обертку на пол, выставила патиры на столешницу. — Вы только посмотрите, месье, какое великолепие может попасть в руки русских, ведь этим кубкам нет цены.

Откинувшийся на спинку стула хозяин кабинета медленно придвинул лицо к патирам, похлопав по карманам, схватил со стопки бумаг очки, набросил их на переносицу. Наверное, он что–то знал об этих кубках, потому что губы его беззвучно зашевелились. Кинув быстрый взгляд на девушку, господин взял один из них, закрутил в руках, читая написанное и вглядываясь в клейма мастера. В кабинете зависла тишина, прерываемая лишь сопением хозяина, да ерзанием его тапочек по паркету. Это продолжалось так долго, что девушка успела раза два поменять позу. Наконец, месье отставил кубок в сторону, приблизил к себе второй. И снова на лбу у него выступили капли пота, потекли по щекам, скопились на верхней губе. Сфыркнув влагу, господин мотнул головой, совершенно иным взглядом посмотрел на сидящую напротив мадемуазель.

— Это все, или у вас есть что–то еще? — осипшим голосом спросил он.

— Скажите честно, вещи вас заинтересовали? — вопросом на вопрос ответила посетительница.

— Да, конечно. Но понимаете ли в чем дело, изделия подобного рода не гуляют по отдельности, к ним обязательно должен быть набор других из того–же сплава.

— Я согласна, и вот вам новое доказательство.

Посетительница выложила на стол сверток с вилками и ложками, тускло заблестевшими от покрывавшей их пленкой патины в лучах пробивающегося сквозь витражи на окнах полуденного солнца. Выдернув из–под них кожу, снова бросила ее к своим ногам. Теперь она была уверена, что оберточный материал больше не понадобится.

— Посмотрите, это Испания времен Столетней войны. Как и патиры, они вышли из–под рук одного ювелира и украшали собой сервизы его и ее Величеств, — девушка быстро перевернула одно изделие, ткнула пальцем в его основание. — Это клеймо королевского двора.

— Я уже понял, — поправляя очки, признался хозяин кабинета. Он придвинул к себе предметы, не удосужившись их пересчитать. — Простите, вы приготовили сюрприз еще?

— Пока только этот набор, — посетительница демонстративно затянула веревкой горловину на обыкновенной торбе для овса, но сидящий за столом господин даже не поморщился. — Если сделка пройдет удачно, торг можно будет продолжить.

Хозяин кабинета пожевал губами, слепо разглядывая стену с картинами, среди которых выделялось своей неординарностью полотно английского художника Кузелле «Ночной кошмар». Видно было, что изнутри его раздирают противоречивые чувства. Наконец, он пристально всмотрелся в посетительницу:

— Скажите, а что заставило вас придти именно ко мне?

— Во первых, вы патриот своей родины, занимаете большое общественное положение, являетесь собирателем национальных ценностей, — растягивая слова, чтобы собеседник сумел проникнуться уважением к себе, начала перечислять она его достоинства. Девушка решила не признаваться, что знает этого человека по родственным связям с ее предками, именно поэтому она подтолкнула возлюбленного завернуть на дорогу, ведущую сюда. — Французы боготворят вас как + народного спасителя. Во вторых, к кому прикажете обращаться, когда страна находится в бедственном положении, когда франк девальвировался настолько, что превратился в оберточную бумажку с не менее бесполезными монетами. И еще одно. — Собеседница выдержала солидную паузу. — Вы единственный, кому можно доверять без оглядки по сторонам.

— Спасибо, мадемуазель, вы очень любезны, — проникся теплыми чувствами к девушке хозяин кабинета. — Конечно, я пойду вам навстречу и заплачу за раритеты дороже, чем в любой скупке драгоценностей. Можете мне поверить.

— Поэтому я вашем кабинете, месье.

— Но меня интересует еще один вопрос, если пожелаете, можете на него не отвечать.

— Я вся внимание, — подобралась девушка.

— Откуда у вас такие редкие сокровища и не встречались ли мы с вами раньше? — снова пожевав губами, задал щепетильный вопрос господин. — Мне кажется, вы тоже принадлежите к известному роду. В Париже у меня есть дальние родственники, с которыми я не встречался много лет, вы очень похожи на одну из женщин из этого, к сожалению, разорившегося, дворянского клана. Сознайтесь, вы не из династии Д, Люссон?

Девушка старательно напялила на лицо маску недоумения, завела за ухо прядь светлых волос:

— Нет, я не из династии Д, Люссон, хотя не простолюдинка.

— Это видно по умению вести беседу, независимой манере держаться и по перстню на вашей правой руке, — усмехнулся собеседник.

— А драгоценности принадлежат одной знатной семье, пожелавшей остаться неизвестной. В этом деле я всего лишь посредник, — пряча руку за торбу, заспешила с пояснениями посетительница.

— Хорошо, я поверил вашим словам. Если просветите для меня еще одно недоразумение, то я закрою неприятную нам обоим тему. А я вижу, что для вас она является щекотливой.

— Не совсем так, но когда человека хотят в чем–то обличить, хорошего мало, — пожала плечами собеседница. — Что вы желали бы узнать еще, месье?

— У вас на шее золотая цепь очень похожая на ту, которую в семье Д, Люссон передают по наследству. На ней должен быть медальон с изображением святого Дионисия, покровителя города Парижа. Не соизволите ли отогнуть края воротника платья, чтобы взглянуть на него, ведь медальон у вас, не так ли?

— Месье Ростиньяк, вы переходите границы дозволенного, — возмущенно воззрилась на хозяина кабинета посетительница. Застегнула платье на последнюю пуговицу. — У меня есть медальон, я обладаю еще чем–то другим, но это личные свободы, на которые никто не имеет права посягать.

— О, мадемуазель, простите ради всех святых, — под жестким взглядом собеседницы смешался респектабельный господин. — Кажется я действитльно перешел рамки разумного, вместо того, чтобы поверить вам на слово.

— Не забывайте, месье, с веры начинаются благие дела, даже в том случае, если вначале они не совсем праведные.

— Вы правы, нам лучше перйти к делу. Итак, за кубки и столовые принадлежности из золота я заплачу вам ту цену, которой они достойны.

Хозяин кабинета встал, прошел к дубовому шкафчику на высокой подставке, ключом открыл дверцу. На нескольких полках лежали перевязанные нитями толстые пачки ассигнаций, их разделяли шкатулки, наверняка, с золотыми монетами разных стран.

— Какими деньгами вы хотите получить, ангилйскими фунтами стерлингов, испанскими песетами или русскими рублями? — обернулся он от домашнего сейфа. — И тем, и другим я гарантирую вам точный рассчет.

— Мы обговаривали вначале, что мне желательно было бы получить рассчет русскими рублями, в коалиции стран победительниц они котируются очень высоко. Обладатели драгоценностей предпочли бы их тоже, — подалась вперед девушка. — К английским фунтам я отношусь так–же, как и вы — с раздражением.

Внутренний замок в шкафчике щелкнул два раза, на столешницу шлепнулись несколько пачек ассигнаций с изображением русского императора Петра Первого с императрицей Екатериной Второй. Господин снова занял место на высоком стуле во главе стола.

— Кажется, у нас есть продолжение сделки, надеюсь, вы не станете этого отрицать? — подождав, пока посетительница уложит деньги в ту же торбу, из которой вытаскивала раритеты, пристально посмотрел на нее он. — Что вы хотите предложить на этот раз? +

В этот момент дверь приоткрылась, в кабинет протиснулся мальчик лет пяти в белой рубашке с шелковыми воланчиками по груди и по рукавам, в штанишках разноцветными пузырями и в красных шелковых чулочках с кожанными ботиночками с бантиками на ногах. Он был очень красив и очень здорово кого–то напоминал, этот белокурый ребенок с капризными бровками, с розовыми щечками и белыми зубками между пухленьких губ. Под округлым подбородком у него был повязан шелковый зеленый платок. Пока он по ковровой дорожке продвигался к массивному столу у противоположной стены кабинета, девушка с жадным вниманием раглядывала всю его ладную фигурку. И вдруг поймала себя на мысли, что наяву видит родного брата, он был на несколько лет моложе ее и в детстве она успела наиграться с ним вдоволь. Интерес посетительницы не остался незамеченным, поднимаясь с кресла навстречу мальчику, вальяжный хозяин роскошных аппартаментов хитровато прищурился, затем взял его за руку, с пафосом представил:

— Потомок галльских рыцарей Огня и Меча, наследник древнего дворянского рода Ростиньяк, будущий герцог и мой племянник Буало де Ростиньяк собственной персоной.

Девушка подобралась, поднявшись со стула, присела в легком книксене:

— Очень приятно, месье Буало, простите, но я представляться не буду, потому что являюсь всего лишь посетительницей.

— Ваше право, мадемуазель, — наклонил кудрявую головку в знак согласия мальчик, любопытство в его голубых глазах сменилось недетским вниманием. — У вас к моему дяде очень серьезный вопрос? Если да, то я могу удалиться.

Не зная, что ответить, девушка перевела взгляд на хозяина кабинета, который снова хитровато ухмыльнулся и с подтекстом спросил:

— Медемуазель, разве при общении с этим мальчиком вы ничего не чувствуете?

— Что вы хотите этим сказать? — приподняла она плечи.

— Тогда все в порядке, — с той же ухмылкой пофыркал губами господин, снова обратил взгляд на ребенка. — Месье Буало, вы приехали с родителями?

— Да, с папой и с мамой, наш экипаж стоит еще у подъезда, — подтвердил тот. — А я сразу поднялся в ваш кабинет, дядя.

— Отлично, мы скоро закончим и я выйду в гостинную комнату. А пока, если вам будет угодно, вы можете занять вон то кресло.

Когда необходимая в подобных случаях суббординация была соблюдена и каждый устроился на своем месте, девушка снова занялась свертками. Она задвинула самый увесистый с монетами на дно холщовой торбы, подумав, что менять золотые дукаты с пиастрами на бумажные деньги не стоит по одной причине — золото в монетах в любой стране ценится одинаково. Это в изделиях драгоценный металл имеет свойство повышаться до беспредела и чтобы не прогадать, вещи из него нужно продавать людям сведущим. Также поступила она и с цепями, здраво рассудив, что модницы в любом уголке мира ничем не отличаются друг от друга. Извлекла на свет два свертка с массивной цепью и не менее солидным знаком священной власти, отбросив куски кожи, разложила их на столешнице. В голове мелькнула мысль, что любой француз посчитает за честь не расставаться с национальным богатством никогда и ни при каких условиях, даже если придется поступиться последним. Но то, что она увидела через мгновение, заставило ее невольно собраться в комок. Мальчик в кресле сбоку стола продолжал с любопытством присматриваться и к девушке, и к извлекаемым ею сокровищам, зато выжидательное выражение на лице хозяина кабинета переменилось на настороженное, затем на почти суровое. Он вскинул глаза, в упор воззрился на посетительницу.

— Мадемуазель, откуда у вас эти вещи? — со стальными нотами в голосе, вопросил он.

— Из той же коллекции, которую решили распродать обедневшие честные люди, — вздрогнула ресницами девушка, облизала вмиг пересохшие губы. — Вас что–то не устраивает?

— Эта цепь с медальоном принадлежала тому из кардиналов, которого наши соотечественники во главе с революционно настроенными Робеспьером и Мюратом казнили вместе с Людовиком Шестнадцатым, королем Франции. Не так ли? — продолжал расстреливать собеседницу холодным взглядом господин, его племянник переводил глаза с одного на другого собеседника, пытаясь вникнуть в суть дела. — Для французского народа она является бесценной реликвией, предназначение ее — переходить от высшего духовного лица страны к его преемнику без каких бы то ни было условий. Вы со мной согласны?

— Наверное, если цепь действительно была на шее у кардинала, которому отрубили голову, — смешалась девушка, проглатывая застрявший в горле ком. — Но разве не имеет права быть другое? Изделие не имело никакого отношения к духовеству, а было в пользовании приближенной ко двору аристократической знати, например.

— На звеньях цепи и на медальоне знаки высшей духовной власти, этот предмет культа знает лишь одного хозяина — нашего Господа Иисуса Христа. Цены на него нет и не может быть.

— Ну что же, я забираю вещь, чтобы возвратить ее владельцам, — взяв себя в руки, смахнула кардинальскую цепь обратно в торбу посетительница. — У меня есть кое–что поинтереснее…

Девушка закопалась в свертках, стараясь поскорее разрядить обстановку, она потащила со дна отложенную до лучших времен коллекцию золотых монет.

— Мадемуазель, я сожалею, что согласился на сделку с вами, — остановил ее хозяин кабинета. — Я хотел бы вернуть все обратно.

По комнате разлилось чувство тревоги, заставившее посетительницу опустить сверток с монетами на дно торбы и вынуть руку из нее. Она покосилась на застывшего в напряженной позе невольного маленького свидетеля сделки и почувствовала, что щеки ее запламенели от стыда.

— Разве выкупленные вами изделия не стоят тех денег, что вы заплатили? — растерянно спросила она. — Мне кажется, что мы провели удачный торг.

— Не в этом дело, я не желаю иметь сделок с ворами. А что цепь украдена из королевской резиденции Лувр до вступления на престол Наполеона Бонапарта, нет никаких сомнений.

— Вы хотите уличить меня в воровстве? — напряглась девушка, чувствуя, что ее больше угнетают не обвинения хозяина кабинета, а сбивает с толку лучистый детский взгляд. — Но за что, месье, и где доказательства?

— Цепь нужно вернуть, — непримиримо набычился господин. — В противном случае вы будете иметь большие непрятности.

— Я передам ваши слова владельцам сокровищ, — она быстро встала со стула, усилием воли совладав с собой, насмешливо улыбнулась. — Надеюсь, из кабинета я выйду беспрепятственно?

— Не смею вас задерживать. Если бы вы не были из семьи Д, Люссон, я бы позвал работников.

— Вы ошиблись, месье Ростиньяк, — с вызовом откинула голову назад девушка. — Я сама по себе, потому что монастырским правилам, диктующим волю в дворянских родах, предпочла свободу. Я свободная женщина свободной Франции.

— Вы можете идти куда вам захочется. Но я бы посоветовал вам вернуть раритет истинным его владельцам, иначе погоня за ним будет продолжаться всю вашу жизнь, лишив покоя в первую очередь вас самих, — усмехнулся хозяин кабинета, со значением посмотрел на своего напрягшегося племянника, словно пытаясь на что–то намекнуть. — Тем более, в моем кабинете находится еще один свидетель, в отличие от нас обладающий неоспоримым преимуществом вырасти в настоящего патриота своей родины. Поверьте, я ничего не стану от него скрывать, даю вам слово.

— Мне тоже кажется, что воровать не хорошо, — привстав в кресле, не по детски рассудительно заметил племянник, сморгнув длинными ресницами, он уставился изменившимся вглядом на девушку. — Мадемуазель, цепь, которую вы прячете в торбе, нужно вернуть его Высоко Преосвященству нашему кардиналу. Ведь она принадлежит ему, не правда ли, дядя?

— Месье Буало, вы сказали абсолютно верно.

— Как только представится возможность, я возвращу цепь ее хозяину, — стараясь не смотреть в сторону мальчика, не стала спорить она.

— Это был бы поступок члена благородного семейства, о чем свидетельствует в том числе и перстень на вашей правой руке…

— Но я и не скрывала от вас, что не из простолюдинок, — девушка повернулась к двери. — Спасибо за помощь, месье Ростиньяк. Прощайте.

— Храни вас Бог. +

Выскочив из подъезда, девушка устремилась к нервно вышагивавшему по аллее Даргану, увидела вдруг, что за ними в окно наблюдает хозяин богатого особняка с не менее роскошным кабинетом, рядом с которым белела кудрявая головка его племянника. В голове промелькнула мысль, что убираться отсюда надо как можно скорее, иначе возникала угроза оказаться в разваленных парижанами казематах Бастилии, о которых до сих пор ходили самые ужасные слухи. Показав рукой, чтобы казак поспешил за ней, она нырнула под створ ворот, заторопилась к оставленным у коновязи лошадям. У подъезда особняка покачивался на мягких рессорах экипаж с откидным верхом, лакеи вытаскивали из него сумки с вещами. Уже сидя в седле она подумала о том, что богатый родственник в общем–то прав, зачем тащить в Россию принадлежащую высшим духовным лицам ее страны кардинальскую цепь. Кроме светского общества, которого с немерянного пространства наберется разве что на горсть, там никто не будет в состоянии оценить ни изумительную работу французских придворных ювелиров, ни настоящего назначения изделия, с помощью которого вершились судьбы не только Франции, но и всего мира. Ко всему, цепь, если от нее не избавиться вовремя, может принести большие неприятности, она действительно будет преследовать ее с суженным всю жизнь не только в лице старшего Ростиньяка, но и его маленького племянника, в самом деле обещающего вырасти в патриота своей родины. За окраинной улицей она еще раз оглянулась на аккуратные здания чистенького городка и приняла решение не отдавать раритет спутнику, а спрятать его, чтобы при первой возможности передать какому–либо государственному чиновнику. Посмотрев на возлюбленного, сумрачным стервятником мерно подпрыгивающего в седле впереди, девушка поправила на плечах платок, по мальчишечьи гикнула и ударила каблуками туфель под бока дончаку. Подобным образом она хотела избавиться от сковашего ее внутреннего напряжения, высыпавшего на коже холодными мурашками. Конь вскинул голову, всхрапнув, пошел наметом по мягкому грунту, оставляя на нем неровные отпечатки русских подков. За ним сорвался в галоп тонкомордый кабардинец, опередивший хозяина с решением обогнать подружку.

Они умерили бег взмыленных коней только тогда, когда, минуя деревянный мост с караульной будкой, перебрались через реку вплавь и ворвались под зеленый шатер деревьев на другом берегу. Солнце перевалило на вторую половину небосклона, а они еще не обедали. Не дожидаясь спутника с его сильными руками, девушка спрыгнула на землю, попыталась самостоятельно накинуть путы на ноги скакуну. Она знала все, эта высокородная парижанка, выросшая в собственном поместье за городом. Чего не сумела сделать вовремя, это обуздать охватившие ее чувства любви по сути к кровному врагу, может быть, убившему на равнинах России ее отца и брата. А по совести, к красивому парню с диковатым взглядом серых глаз, при ней стесняющемуся справить даже малую нужду. Вот и сейчас она приняла его молчаливую помощь, упала на брошенную им на траву бурку, прикрыла веки. Ее возлюбленный взялся собирать сушняк для костра. Через мгновение она заставила себя встать и пойти к щипавшему траву дончаку, вытащила из торбы свертки с кардинальской цепью и медальоном, благо, брошенные в кабинете куски кожи она подобрала сразу же, и засунула их между потником и седлом. Торбу взяла с собой, снова уткнулась носом в длинную шерсть бурки, но глаз не сомкнула. Когда спутник разжег костер и бросил в котелок с водой куски мяса, девушка вытряхнула содержимое мешка на подстилку. Сначала выкатились свертки с золотыми изделиями, потом нехотя выползли пачки с ассигнациями, покрыли бурку пестрым покрывалом. Дарган тонко присвистнул, подполз к драгоценному ковру, пощупал плотные прямоугольники российских денег. Пристально взглянув на устало улыбавшуюся спутницу, бросился вдруг возбужденным самцом, срывая с нее одежды. Она не сопротивлялась, теперь она знала, что так больно, как было в первый раз, больше не будет. Сама помогла стащить с себя мокрое от пота нижнее белье, со страстью вжалась в пропахшее лошадью насквозь сильное тело возлюбленного. Он всхрапнул как жеребец, пальцами вырывая пучки пахучей травы, одним своим поведением обещая много страстных дней и ночей, когда вокруг перестанут мелькать не только деревья со стенами домов, но и жизнь отойдет на задний план.

Так произошло и в этот, настоящий в их первых шагах по жизни, интимный телесный поцелуй. Вода выкипела из котелка, на дне скворчало пригоревшее мясо, костер полегоньку затухал. Насытившиеся и отдохнувшие кони подергивали шкурой, звенели уздечками, они готовы были снова пуститься в дорогу. А Дарган с невестой спали как убитые, сейчас их не смогла бы разбудить даже артиллерия, в обеих армиях состоявшая из огромных медных мортир.

Дарган очнулся от того, что кони беспокойно фыркали и били копытами в землю. Он вскочил с ложа, чутко вслушался в предвечернюю тишину. Косые лучи покрасневшего солнца пробивались сквозь стену стволов, пыльными столбами упирались в землю, мешая всмотреться вдаль. Откуда–то прилетело металлическое позвякивание, которое стало приближаться. Дарган насторожился, завертел головой вокруг. Сонно всхлипнула девушка, тронув ее за локоть, он молча указал на раскиданные вокруг драгоценности с пачками денег. Она сразу сообразила, отбросив с лица пряди волос, принялась запихивать сокровища в холщовый мешок. Дарган обхватил пальцами рукоятку шашки, пошел на глуховатые звуки. Днем, когда решили сделать привал, они отъехали от дороги на приличное расстояние, пока не наткнулись на маленькую полянку, на которой теперь паслись стреноженные кони. Но лужайка была пуста, звуки неслись со стороны тракта за полосой густого кустарника с березовыми деревьями. Прошмыгнув к лошадям, Дарган сдернул путы с их ног, передал за уздцы выскочившей следом спутнице. Она тут–же увела коней, чтобы нагрузить на них поклажу. Казак продолжил движение, возле пня остановился, снова напряг слух.

— Ваше благородие, вряд ли они пустились по лесам, что им, дороги мало? — донесся до него хрипловатый голос. — Удачу они на постоялом дворе отмечают, а в лесу надо воду искать, костры разводить.

— Терских казаков не знаешь? — грубо откликнулись в ответ. — На снегу беспробудным сном спят, как цыгане, а утром словно росой умытые.

— Да оно–то так, но с мамзелькой не с руки, — не унимался хриплый. — И следов никаких, кроме на обочине замеченных.

Дарган знобко передернул плечами, он понял, что ищут не кого–то постороннего, а именно их, потому что в диалоге прозвучали слова казак и мамзелька. Значит, или хозяин подворья обнаружил пропажу драгоценностей, или подружка вызвала подозрение, когда носила продавать их богатому месье. Иного решения проблемы, кажется, не существовало. Теперь вопрос состоял в том, сколько было преследователей и кого они из себя представляли. Меж тем голоса приближались, конники продвигались точно к месту их отдыха. Если почувствуют запах дыма, встречи с ними было не избежать. Дарган через поляну бросился к тому ее концу, за которым темнел частый лес с густым кустарником по низу. Задача была одна, как можно дальше увести незнакомцев от привала. Когда отбежал на приличное расстояние, высмотрел несколько березок с гибкими стволами, пригнул вниз, заправив вершинами под перепутанные ветви кустов. Для большего эффекта накидал сучьев, получилось что–то вроде невидимого препятствия на случай, если всадники надумают начать преследование. Затем отошел от затора и пронзительно засвистел, послушал, как эхо разносит свист по лесу, будто в его дебрях засела ватага разбойников. В ответ грохнул одиночный выстрел, последовала отрывистая команда, под копытами затрещал валежник. Между деревьями замелькали лошадиные крупы, они на глазах увеличивались в размерах. Первый конь бросился на препятствие, прилипший к холке всадник, словно выпущенный из пращи камень, перелетел через его голову, исчез в зарослях кустов. Вторая лошадь с седоком проделала тот же фортель, потом третья. Скоро в месте затора образовалась свалка с испуганным ржанием животных, криками и руганью людей. Не теряя времени, Дарган, придерживая шашку, помчался к привалу, позади прозвучал угрожающий крик:

— Уйдут разбойники… Фельдфебель, сообщить на посты немедленно!

— Слухаю, господин поручик…

Девушка уже сидела на дончаке с притороченной перед седлом торбой с драгоценностями, она придерживала за уздечку встряхивавшего гривой кабардинца.

— Курир апре, месье Д, Арган? — передавая поводок спутнику, весело крикнула она. — С, амус, муа ла мур?

— Молодец, Софьюшка, с тобой не пропадешь, — подхватывая повод, угнездился в седле Дарган. Завернул морду кабардинцу назад. — Но гутарить по русски все-ж учись, что ты все ла мур, да ла мур.

— Ви месье, ла мур, — срываясь за ним в галоп, засмеялась спутница. Ее чистый лоб не в силах были омрачить никакие обстоятельства, потому что любимый был рядом, а для него она готова была сделать все. — Ла мур, мон шер.

Они помчались в сторону, противоположную тому месту, откуда неслись ругань с треском валежника, твердой рукой Дарган направлял коня в мелколесье, по которому можно было развить скорость, не боясь удариться головой о толстые сучья. Солнце садилось за горизонт, сумерки никак не могли смешать день с ночью, отчего предметы в глазах начали раздваиваться. Но о пережидании неприятного времени суток нечего было думать, теперь следовало быстрее добраться до границы с Германией и уже оттуда направиться в Польшу со сносным режимом патрулирования дорог. Вскоре мелколесье закончилось, перед всадниками раскинулась успевшая накрыться одеялом из теней равнина с проткнувшим ее насквозь трактом из булыжников, по которому ходили еще римские легионы. Дарган натянул поводья, подождал, пока рядом зафыркал дончак спутницы.

— Устала? — обернулся он к девушке.

— Но, месье, — она поняла его по интонации в голосе, благодарно коснулась рукава черкески.

— Тогда не будем расхолаживать коней. В путь, Софьюшка, ночь теперь для нас самое благое время.

Беглецы выжимали из лошадей все силы, но летучая ночь, на которую казак возлагал большие надежды, быстро подходила к концу. Луна голубым сиянием по прежнему освещала равнину с зачерневшей вдали полоской леса и со светом одинокого фонаря перед ней. Дарган со спутницей свернули к похожему на постоялый двор строению с обнесенным забором большим двором. Вокруг было тихо, неслышно было ни лая собак, ни петушиного крика, хотя небо с другой стороны равнины окрасилось в розоватые оттенки. Дарган похлопал коня по взмыленной шее, шагом подъехал к воротам. За ними под крышей дома теплился едва заметный огонек того самого масляного фонаря, наверное, его подвесили для того, чтобы путники замечали ночлежку. За спиной зазвенел уздечкой дончак, громко вздохнула уставшая подружка. Дарган вытащил нагайку, концом ручки побарабанил по воротине. На звук никто не откликнулся, лишь из–под забора донесся протяжный собачий зевок. Казак постучал громче, толкнул створку носком сапога. Огонек в окне дрогнул и надолго пропал, чтобы появиться на выходе из дома. На пороге стоял высокий полный человек в шляпе и в накинутом на нижнее белье плаще.

— Кто здесь? — по французски спросил он.

— Путешественники, — отозвалась девушка. — Нам нужен ночлег.

— А кто рядом с вами, мадемуазель?

— Это мой супруг, он русский казак.

— Казак? — видно было, что хозяин постоялого двора заколебался, впускать или не впускать во двор новых постояльцев.

— Он возвращается домой, война для него закончилась, — попыталась успокоить девушка. — Вы нас приютите?

— Пустить можно, но казаки народ воинственный и вы, мадемуазель, это знаете лучше меня, — направляясь к воротам, забурчал толстяк. — Не хотелось бы лишний раз с ними связываться, чтобы потом не пришлось разбираться, кто прав, а кто виноват.

— Мой супруг не дерется.

— Зато я предупреждаю вас заранее, что на постое у меня банда из сорви голов, — выдвигая засов из петель, признался мужчина. — Если вы не слишком устали, проскачите через лес, за ним еще один постоялый двор. Там вам будет спокойнее.

— А сколько туда пути?

— Часа полтора, мадемуазель, если крупной рысью. Разрешите, я скажу об этом вашему супругу, я немного говорю по русски.

— О, я буду признательна.

Выслушав, что пересказал ему корчмарь, Дарган решительно направил кабардинца в ворота, бросив на ходу:

— А теперь пойди и предупреди эту банду, если кто позволит потревожить наш покой, тому я снесу голову сам, — он спрыгнул с седла. — Показывай, где привязывать лошадей и какую из комнат нам определишь.

— Лошадей я отведу сам, а комната в доме, господин казак, — засуетился корчмарь. Скорее всего он был потомком стрелецких бунтовщиков во времена Петра Великого, от гнева реформатора успевших сбежать во Францию. — Проходите за порог, хозяйка покажет.

— Овса не жалей, — помогая девушке спуститься на землю, наказал Дарган. Перекинул через плечо сумки с драгоценностями. — Я заплачу русскими рублями.

— Как прикажете, господин казак.

В узком окне на фасаде осанистого строения качнулся чей–то силуэт, прилип лбом к стеклу и растворился в глубине, заставив приехавших насторожиться. Дарган подумал, что саквы следовало поднимать веселее, не показывая их тяжести, потому что разбойные люди наделены способностью замечать каждый штрих. Спутница тоже проводила своего дончака неспокойным взглядом, вслед за Дарганом отправилась в дом. Ей показалось, что седло со свертками под ним немного съехало на сторону, но предпринимать что–то для исправления оплошности было уже поздно.

Внутри помещения со множеством комнат было душно и сыро, пахло вином вперемежку с прокисшим молоком, вероятно, хозяева в подсобках занимались виноделием и сыроварением. Приземистая жена корчмаря провела молодых в конец коридора, отворила скрипучую дверь. Свет от ночника запрыгал по голым стенам, возле одной из которых стояла деревянная кровать с цветастым одеялом и маленькой подушкой. По доскам торчали деревянные гвозди для одежды. Выдворив хозяйку, Дарган затолкал сумки под кровать, заметил, с какой поспешностью девушка срывает с себя пропитанные потом туалеты, пытаясь развесить их на гвоздях. Но что–то мешало ему поступить так–же, иначе он давно бы провалился в глубокий сон. Он подошел к окну, осмотрел залитый мертвенным светом двор, затем приоткрыл певучую дверь. Показалось, в коридоре кто–то шмыгнул в одну из комнат, и все стихло. Из угла донеслось посапывание умершей спутницы, Дарган потянул ручку двери на себя, на цыпочках пробрался к супружескому ложу. Стащив с подружки шелковые трусики, занялся с ней любовью, неторопливо и основательно, до тех пор, пока организм сам не потребовал разрядки. Он думал, что таким естественным образом избавится от усталости. Партнерша под ним лишь терпеливо покрякивала, через момент, уткнувшись друг в друга, оба спали младенческим сном.

Дарган вскочил от того, что кто–то теребил его за плечо, он сунулся за прислоненной к спинке кровати шашкой.

— Господин казак, вашего коня увели, — напротив заламывал руки хозяин постоялого двора. — Того, которого я завел в стойло в общей конюшне.

— Какого? — подхватывая шашку, гаркнул Дарган. — Кабардинца или дончака?

— Что посветлее, дончака. А вашего я определил вместе со своими лошадьми.

— Кто увел? — Дарган влез в сапоги, он уже набрасывал на себя черкеску. — Говори скорее, не то голову отсеку.

— Бандиты, я предупреждал, что это сорви головы, — рукавом рубахи толстяк смахнул пот с лица. — Они зашли в конюшню, сели на лошадей и поскакали к лесу. Я пошел выгребать навоз, гляжу, коня вашей спутницы тоже нет.

— Давно они уехали?

— Недавно, я сразу бросился к вам.

Казак пошарил глазами под кроватью, но торбы лежали так, как расположил он их перед отходом в сон. На душе немного отлегло.

— Что еще забрали? — спокойнее продолжил он допрос, покосился на проснувшуюся спутницу.

— Больше ничего, только коня вашей супруги, господин казак, — продолжал обмахиваться рукавом хозяин. — Зачем он им понадобился, у них свои скакуны хоть на королевский выезд.

С тревогой наблюдавшая за говорившими девушка села на перине, прикрылась одеялом. Она не сводила взора с толстяка и тот, наконец, заметил интерес, проинформировал о происшествии и ее. Мгновенная перемена настроения в лице спутницы заставила Даргана удивленно приподнять брови, он развернулся было к ней с вопросом, что так сильно ее обеспокоило. Если пропажа дончака, то у них есть еще одна лошадь, способная довезти обоих. Но подумал, что теперь она переживает о предстоящих неудобствах. Между тем девушка задала корчмарю пару наводящих вопросов, затем прижала руки к груди, с мольбой обернулась к Даргану.

— Лучше спроси у него, зачем ему понадобилось разъединять наших коней, — упреждая нытье, сердито выговорил он. — Поставил бы обоих в хозяйское стойло, глядишь, целее были бы.

— Они бы и оттуда забрали, потому что им с чего–то понадобилась именно эта лошадь, — нервно подергал унылым носом толстяк. — Я как чувствовал неладное, когда предлагал вам проехать на следующий постоялый двор.

— Зачем вообще заводить хозяйство, если не можешь уследить за порядком, — вскинулся Дарган. Перебросив ружье через плечо, резко скомандовал. — Выводи моего коня.

— Месье… — воскликнула было спутница. И осеклась.

За воротами корчмарь показал направление, в котором уехали разбойники, казак сразу пустил кабардинца в намет. Отдохнувшая лошадь закусила удила, пошла стелиться, едва касаясь земли копытами. Домчавшись до леса, Дарган чуть придержал скакуна, зорко осмотрелся по сторонам, он опасался засады. Лес был редким, почти весь состоял из дубовых деревьев с толстыми стволами и сучьями, если бы его не перемежали ряды мелколесья, он светился бы насквозь. Наконец внимание привлекла оставленная копытом вмятина на сыроватом мху сбоку дороги, чудь дальше на уровне головы сорванной шкурой зеленел сучок. Недалеко от основного тракта вглубь чащи отворачивала узкая тропа, она терялась в завалах. Значит, всадники свернули с главного пути, мало того, они предвидели погоню, или ночью разглядели черкеску, или разбирались в упряжи, отличая казацкое седло от любого другого. А казаки воровства у себя не терпели, это знал каждый, кто сталкивался с ними бок о бок. Видимо, раньше разбойники были людьми военными, но хозяин подворья об этом даже не заикнулся. Перекинув на грудь винтовку, Дарган на ходу подсыпал на полку пороху и взвел курок. Он сделал это вовремя, в тот же момент из зарослей впереди раздался выстрел, пуля вжикнула рядом с папахой. Теперь противник должен был или перезарядить ружье, или пуститься вскачь, чтобы поменять место, а то и вообще оторваться. Но если чувствовал за собой силу, он мог броситься в лобовую атаку. Не давая ему возможности принять решение, Дарган прицелился, послал пулю туда, где шевельнулись ветви кустов, и сразу ударил коня каблуками под брюхо. Кабардинец ворвался в заросли и остановился за ними как вкопанный. Буланая лошадь, тонко взвизгивая, пыталась вырвать уздечку из пальцев свалившегося с нее человека в потрепанном драгунском мундире. Дарган понял, почему хозяин двора не слишком вдавался в подробности, как бы походя обозначив драгун из остатков наполеоновской армии бандой сорви–голов. Этим людям терять уже было нечего. Несмотря на то, что Франция не походила на партизанскую Россию, по просторам которой носилась масса крестьянских ватаг с топорами и вилами, подобных отрядов по ее полям и лесам тоже металось довольно много.

Глава пятая

Поймав буланого за уздечку, Дарган намотал конец ее на крепкий сук и поскакал дальше, решив до поры не обременять себя новым грузом. Он был уверен, драгуны устроят засаду еще, потому что выстрелов прозвучало не один, а два, но за это время банда постарается убежать далеко вперед. Так и случилось, не успела тропинка сделать очередной поворот, как кабардинец громко запрядал ушами. Умное животное давно превратилось в охотничью собаку с не уступающими ей чутьем и повадками. Дарган направил коня за ствол старого дуба, спрыгнув с седла, снежным барсом метнулся к цепочке кустов. Он обежал опасное место и вышел на тропу далеко позади него. Второй драгун дожидался появления преследователя за подобным же деревом, его жеребец был опять буланого цвета. Подкравшись, казак вскинул винтовку, тщательно прицелившись как в набитую тряпками мишень, выстрелил в затылок всаднику. Затем поймал жеребца, тоже привязал его к небольшому деревцу. Теперь у него было две запасных лошади, но он помнил выражение глаз своей спутницы, она захочет, чтобы возлюбленный вернул ей непременно подаренного им дончака. Нужно было трогаться дальше, чтобы успеть сократить расстояние с бандой, но сейчас путь был свободным, потому что выстрел прозвучал всего один.

Дарган едва не налетел на разбойников на крутом спуске в глубокий овраг, даже кабардинец в этот раз не подал признаков беспокойства, вероятно, его сбил потянувшийся из низины за кустами болотистый запах. Всадники в порванных мундирах гуськом спускались по склону, они придерживали лошадей, скользивших копытами на выступившей на поверхность глине. Их было трое, последний вел под уздцы воротившего морду дончака без седла. Конник оглянулся в последний момент, лишь за тем, чтобы увидеть лицо собственной смерти. Наклонив лезвие под углом, казак полоснул шашкой под воротник, заставив нечесанную голову качнуться на шее перед тем, как скатиться под копыта лошадей. Дончак взбрыкнул задними ногами, едва не попав в брюхо буланой кобыле, которая в свою очередь шарахнулась от него. Его ржание вспугнуло бандитов, они помчались вниз не разбирая дороги, на дне оврага завернули морды коней, одновременно выхватывая почти прямые клинки. Кабардинец заерзал подковами по скользкому грунту, увлекая и хозяина под уклон, Дарган едва успел отбить обрушившиеся на него удары. Он юлой завертелся на месте, пытаясь держаться так, чтобы противники не зажали в клещи. На обросших волосом мордах драгун отражалась лишь беспощадность потерявших веру в будущее людей, они рубились как в последний раз, стараясь наносить удары не только по врагу, но и по лошади под ним. Дарган отбивался и сверху, и снизу, и с боков, он изгибался ужом под косой, наклонялся к гриве, падал спиной на круп, чтобы тут–же сделать ответный бросок. Драгуны оказались широкоплечими, с длинными руками, остриями сабель они едва не чиркали по лицу, казалось, они давно просекли нос с ушами и теперь из ран сочится кровь — эти места горели огнем. Один из выпадов достиг цели, Дарган ощутил, как по предплечью побежал горячий ручеек, но боли не было, видимо, разбойник рассек лишь кожу вместе с мякотью. Промедление в действиях грозило гибелью, настало время что–то предпринимать. Рванув поводья на себя, Дарган всадил каблуки сапог под брюхо кабардинцу и мигом очутился за метелицей из сверкающих лезвий. Он сумел поднять коня на задние ноги, камнем из пращи снова бросил его в бой, неожиданно оказавшись лицом к лицу с одним из противников. Второй суетливо начал искать более выгодное положение. Закрутив перед собой знаменитый круг, казак приблизился на расстояние удара, молниеносно полоснул под рукоятку драгунской сабли. Он понимал, что до самого соперника ему не дотянуться, поэтому применил такой способ. Кисть вместе с клинком со стуком упала под копыта лошадей. Второй выпад заставил драгуна наклонить рассеченную надвое голову вперед и замертво свалиться на холку лошади. Оставшийся в живых разбойник дико вскрикнул, дернул уздечку на себя и помчался к подъему из оврага. Кабардинец Даргана настиг его почти на самом верху, когда оставалось перевалить через гребень и пуститься по просторам открывавшейся навстречу равнине. Чтобы погоня не затянулась, казак выдернул из ножен кинжал, с силой метнул его в спину обезумевшего от страха бандита. Тот откачнулся назад, обдав преследователя сгустком смертельного ужаса, вместе с лошадью перекинулся на спину и скатился на дно оврага.

Некоторое время Дарган разглядывал поверженных противников, стараясь уловить в них признаки жизни, но все трое замерли в самых неудобных позах. Тогда он спустился вниз, соскочив с лошади, вытер измазанную кровью шашку о драгунский мундир. Вложив ее в ножны, похлопал по боку гулявшего от страха шкурой жеребца, поднял с земли сумку и снова водрузил ее перед седлом на его спине. Сумка показалась тяжелой, мало того, выглянувший из нее край кожаного свертка тоже почудился не чужим, но охота обследовать содержимое прямо на месте отсутствовала напрочь. Разболелась рука, на лице заныли резаные раны, казак почувствовал себя разбитым. Помочившись в ладонь, он промыл мочей шрамы, кое–как замотал предплечье оторванным от вражеской рубахи рукавом. С трудом собрав лошадей, соединил их одним арканом и рысью поскакал по тропинке на мощенную камнем дорогу, по пути присоединяя к каравану живые трофеи с кожаными сумками сбоку седел. Когда выбрался на тракт, день снова клонился к вечеру, солнечный круг увеличился и покраснел. Или это перед носом заплясали кровавые круги…

Девушка ждала его возвращения за воротами постоялого двора, показалось, что за то время, пока он дрался с бандитами, она здорово похудела. Дарган здоровой рукой отстранил сунувшуюся было к нему спутницу, передал ей лошадей и заторопился в комнату, сейчас им владело одно желание — забыться в беспробудном сне, чтобы набраться новых сил. Но сразу сделать этого не удалось, навстречу уже бежал хозяин постоялого двора с пышнотелой своей супругой:

— Ай да господин казак, не только свое вернули, еще и добычу урвали, — заголосил он издали. — А мы уже думали, что не догнали, молились, лишь бы сами живым воротились. Супруга ваша то и дело за ворота выскакивала.

Хозяйка угодливо кивала головой, не переставая лопотала что–то по французски, в руках она держала большую кружку с виноградным вином. Видно было, что оба надеются из происшествия извлечь выгоду. Но то, что в следующий момент огласил толстяк, заставило Даргана насторожиться:

— Пока вас не было, к нам еще гости пожаловали, большой отряд русских солдат на лошадях. Я скотине корм задавал, а жена вышла к ним, — хозяин пристально посмотрел Даргану в лицо. — Офицер сказал, что ищут похитивших драгоценности разбойников, среди них есть женщина. Жена объяснила, что банда из сорви–голов ускакала от нас после обеда, прихватив с собой лошадь наших постояльцев и мужчина, у которого ту лошадь украли, бросился их догонять. Но женщины между ними она не заметила, хотя не слишком приглядывалась. К сожалению, она не знала, куда умчались разбойники, поэтому просто указала на дорогу.

Толстяк снова пригляделся к Даргану, покосился на супругу, словно приглашая ее в свидетели. Казак понял, что патруль разыскивает именно его с подружкой, лишь счастливая случайность спасла обоих от неминуемого ареста. Негостеприимный постоялый двор следовало покинуть как можно скорее, чтобы сразу направиться к границе. А в Германии всегда можно найти лазейку среди тех же обозников, здесь превратившихся в сторожевых псов. Но кто надумал искать драгоценности — их настоящий хозяин или тот господин, к которому бегала подружка? Вопрос по прежнему оставался неясным. Смахнув со лба мокрый чуб, Дарган забрал у хозяйки кружку с вином, молча опрокинул ее в себя. Подождав, пока горячительный напиток разбежится по желудку, вскинул голову, поймал хитрющие глаза толстяка.

— Но вы же не похожи на грабителей, самих едва не обокрали! — засуетился тот. — И вас всего двое, а там, сказали, целая банда.

— Если мы на грабителей не похожи, тогда о чем разговор, — вытирая рукавом черкески губы, спокойно отозвался Дарган. Кивнул на табун приведенных с собой лошадей. — Коней я собираюсь продавать, не так уж дорого. Если имеется желание, прошу ко мне с предложениями. А сейчас надо часа два–три поспать, ваши сорви головы оказались драгунами из наполеоновского войска.

Он со значением посмотрел на толстяка, давая понять, что в первый раз тот сказал ему неправду. Хозяин засучил ножками в больше похожей на опорки кожаной обувке, с поклоном отошел в сторону.

Они снова скакали по едва различимой во тьме проселочной дороге, держась друг за другом. Чтобы не сбиться с пути, Дарган определял направление по усеявшим небо звездам, его спутница отпустила поводья и молча качалась за ним. Несмотря на то, что увесистая цепочка с массивным медальоном снова была в ее руках, тревожные мысли не покидали девушку. От драгоценного груза нужно было избавиться, и как можно скорее, а сделать этого не удавалось. Когда возлюбленный прискакал к постоялому двору, в первый момент она даже не поняла, чему обрадовалась больше — его возвращению живым или тому, что за его темной масти конем взбрыкивала ее золотистая лошадь. Ведь патриотические призывы в ее душе тоже имели достойный отклик. И все–таки чувства взяли верх, не успел Дарган спуститься на землю, как она бросилась в его объятия, но в этот раз любимый оказался холоднее обычного. Может быть потому, что рукав черкески у него насквозь пропитался кровью, а лицо было бледным, искаженным сдерживаемой гримасой боли, но здоровой рукой он упредил ее ласки. А потом она вдруг заметила, что ее конь остался без седла, значит, без спрятанных под ним свертков с золотыми изделиями, сердце девушки вновь зашлось в тревожных переживаниях. Лишь когда завела лошадей в конюшню и принялась вытаскивать из драгунских сумок содержимое, она наткнулась и на седло, и на заветные свертки, вновь обретя душевное равновесие. Она вернула не имеющие стоимости раритеты на законное их место — под вновь накинутое на спину животного седло. Собрав самое ценное в торбу, под косыми взглядами хозяев подворья девушка прошла в комнату и сразу взялась перевязывать спутнику рану на предплечье. Она проделывала это так аккуратно, что он лишь негромко постанывал во сне. Только после этого решила заняться торбой основательно.

Добыча оказалась весомой, наверное, растеряв веру в победу, драгуны решили обогатиться за счет собственного народа. Пачки франков, золотые и серебряные монеты, изделия из золота и серебра — все это могло потянуть на кругленькую сумму. Но франки утратили былую силу, а с изделиями следовало проявить осторожность, потому что на большинстве из них стояли личные клейма владельцев. Стараясь не разбудить возлюбленного, девушка вышла в коридор, намереваясь переговорить с хозяином постоялого двора. Она прекрасно понимала, что добытую спутником кучу драгоценностей необходимо как можно быстрее обратить в деньги, желательно в русские рубли. Увидела, как чья–то мужская фигура заторопилась от их двери в одну из комнат по коридору. На хозяйскую она не походила, тот был толстым увальнем с низковатым русским задом, скорее всего, мужчина тоже был постояльцем в гостинице при оживленной дороге.

Она нашла толстяка в конюшне, осматривающим приведенных Дарганом коней буланой масти. Он словно впервые увидел их, ласково оглаживая каждую в поисках изъянов.

— О, мадемуазель, а я решил проверить, не нанесли ли ран бедным животным, ведь они побывали в настоящем бою, — заметив девушку, воскликнул он захваченным врасплох ребенком. — Посмотрите, потеки крови засохли на шеях, на крупах и даже на мордах.

— Лошади успели побывать не на одном поле битвы, — отрешенно высказалась девушка. — Нужно их расседлать.

— Ни в коем случае, я хочу приобрести коней вместе с упряжью, — запротестовал толстяк. — Вы же слышали, ваш супруг предложил мне их выкупить, сказал, что цену определит невысокую.

— В этом смысле я не стану влезать в ваши дела, — девушка скрестила руки на поясе. — Я хотела бы показать вам кое–что еще.

Толстяк тут–же забыл о животных, он успел заметить, как спутница казака сгибалась под тяжестью драгунской сумки, которую вытащила из конюшни. Конечно, он специально выдал вражеских солдат за обыкновенную банду сорви голов, тем самым проявив патриотичность по отношению ко вновь приобретенной родине, ведь господин казак мог кликнуть гусар и те не пощадили бы французских воинов. Но они сами нашли бесславный конец, наверное, отряд не первый день промышлял разбоями. Из этого можно было извлечь выгоду. Если бы ценности принадлежали им, он бы намекнул, что имеет все основания призвать на помощь шастающие по дорогам верховые дозоры. Глядишь, постояльцы посчитали бы, что удобнее поделиться добычей, нежели попасть в лапы тех же патрулей. Но вещи в сумке тоже были краденными, да и самих драгун, вероятно, уже нет в живых. Прикинув, что доказать их принадлежность кому бы то ни было будет проблематично, толстяк приблизил волосатое ухо к девушке:

— Я весь внимание, мадемуазель, — скороговоркой произнес он.

— У нас есть бумажные франки, много франков, нельзя ли перевести их в русские деньги? — собеседница прямым взглядом уперлась в вертлявые зрачки хозяина постоялого двора. — Ведь мы собрались ехать в Россию, откуда родом мой супруг.

— Мадемуазель, французский франк поставлен на колени, — поморщился толстяк. — И вы это знаете не хуже меня.

— Но вы могли бы поменять его по самому выгодному для вас курсу.

— А если завтра он упадет еще ниже?

— По завтрашней цене и посчитайте.

— Много их у вас? — толстяк нервно пощипал губы.

— Больше десяти пачек тысячными купюрами.

Кинув короткий взгляд на лошадей, хозяин снова потеребил верхнюю губу. За деревянной перегородкой послышался перестук глиняных горшков, наверное, супруга готовилась начать вечернюю дойку коров.

— Я возьму у вас франки, — после некоторого раздумья кивнул головой собеседник, прищурил серые глаза. — Больше вы ничего не хотели бы предложить?

— Несколько вещей из золота и серебра, — решилась открыться женщина. — Если у вас еще останутся русские деньги.

— Я вам признаюсь, как только стало известно, что русские войска перешли границу с Францией, мы начали взимать плату ассигнациями Российской империи. Благо, рублей у солдат было достаточно.

— Вот и отлично, когда можно будет заняться подсчетами?

— Простите, мадемуазель, не поговорить ли заодно и об измученных животных?

— О цене на лошадей я ничего не хочу сказать, супруг разбирается в них лучше.

— Тогда начнем прямо сейчас.

Девушка сумела продать хозяину постоялого двора большую половину из того, что оказалось в сумках, особенно старалась избавиться от изделий, помеченных личными клеймами. Она трезво рассудила, что возлюбленный только попривествует ее инициативу, ведь во франках и в драгоценностях он разбирался плохо. Зато с лошадьми казак, кажется, не прогадал, в самом начале торга намекнув толстяку о том, что имеет возможность продать их любому помещику за цену гораздо выше той, которую назначил. А за владельцами виноградных и иных угодий далеко ходить не надо, они живут везде. Толстяк быстро сообразил, что его несговорчивость может принести лишь отрицательный результат, выложил на стол пачки русских банкнот. Когда продавец добра ушел готовить коней в дорогу, купец как бы на прощание по французски поитересовался у девушки:

— В России вы решили присмотреть себе какое–нибудь поместье?

— Такой вариант не исключен, — не стала отпираться она. — Но сначала нам нужно будет обустроить свое гнездо с домиком и приусадебным участком.

— Земли там достаточно, и она не столь дорогая, — не стал спорить хозяин. — Но я посоветовал бы вам приобрести усадьбу здесь, с хорошим домом, с виноградниками. А лучше, если есть много денег, купить приличный замок, они сейчас здорово упали в цене.

— Сама об этом подумывала, — пристально посмотрев на собеседника, кивнула головой девушка, у которой родственники, чтобы выжить в наступивших голодных временах, озаботились подобной же проблемой. — А почему вы решили быть со мной откровенным?

— С первого взгляда я увидел, что вы из хорошей семьи, а выбрали себе в мужья полудикого казака. Что вас на это подвигло, я допытываться не стану, но разумному человеку сам Господь велит пойти навстречу, — хозяин с пониманием улыбнулся. — Во первых, пройдет немного времени и все восстановится в прежних границах. Французы трудолюбивые, значит, потраченные деньги вернутся сторицей. А русские люди — народ вольный, их разбаловали пространства, присоединенные бесконечными войнами, которые принудили их не ценить ничего. Русские люди плохие собственники, деньги ваши могут пойти прахом — или пропьются, или разметаются на ненужное.

— Вы так думаете? — насторожилась девушка.

— Мадемуазель, мне ли не знать соотечественников. Скажу больше, после татаро–монгольского ига русские превратились в тех же татар и монголов, для которых жизнь в приличных домах без степных просторов смерти подобна, — собеседник со значением поднял вверх указательный палец. — Ведь Татария и Монголия, а после их нашествия — Россия, не трудолюбивые Англия с Францией или Германией, у них степным ветрам до сих пор задержаться не на чем. Степняки не научились, а русские разучились, ценить то малое, чем живет человек здесь, в Европе.

— Вы философ? — спросила девушка.

— Вы правильно подметили, и все потому, что я русский, — грустно усмехнулся хозяин постоялого двора. — Во Франции простому человеку философствовать незачем, этим занимаются те, у кого достаточно свободного времени. Обычные же люди здесь трудятся. В России все наоборот.

— Вы не советуете мне покидать свою родину? Если в России не сложится жизнь, я вернусь к родителям. Правда, они этому не обрадуются, как были бы против моего сумасбродного поступка с выбором жениха — они просто не успели помешать с желанным для меня выбором.

— Не смею вмешиваться в вашу личную судьбу, мадемуазель, — замахал руками собеседник. — Я лишь посоветовал вам как лучше распорядиться деньгами. Вы правильно сказали, неизвестно, как сложится ваша жизнь на окраине отсталой России, к тому же, появятся дети, им нужно будет давать образование. А вы уже сейчас сможете создать разумный задел для будущего потомства.

Некоторое время над столом, за которым произошла сделка, висела тишина, затем девушка вздохнула, облокотилась о каменную, побеленную известкой, стену:

— Скажите, почему вы со мной так разоткровенничались? И с чего перестали уважать свою бывшую родину?

Хозяин постоялого двора молча продолжал укладывать выкупленное добро в окованный медными листами деревянный короб. Наконец он вскинул лысеюшую голову, приблизил лицо к собеседнице:

— Мадемуазель Софи, на первый вопрос я вам уже ответил, повторять не имеет смысла. На второй тем более, моя родина едва не лишила живота весь наш род. Мы с великим трудом убежали из России и возвращаться обратно пожелает разве что безумец. В России никогда не будет мира, потому что она вся состоит из противоречий. За личные же пристрастия нас там ожидает лишь виселица.

— Но я не смогу уговорить супруга вложить деньги в какое–либо поместье здесь, — в отчаянии воздела она вверх руки. — Он не пойдет мне навстречу.

— Мало того, ваш супруг вас не поймет, — подлил масла в огонь негаданный благодетель. — Для него это будет такой же дикостью, как купить вам, допустим, флакон духов, которыми вы пользуетесь с колыбели.

— Тогда какой из этого выход?

— У меня никакого, у вас он быть обязан.

Примерно такой разговор произошел между девушкой и оказавшимся великодушным хозяином постоялого двора и сейчас, мерно покачиваясь в седле, она мучительно искала выход из внезапно создавшегося положения. Она осознала, что одного глупого поступка с побегом в никуда из более–менее благополучной семьи, теперь ей стало достаточно. Она по прежнему боготворила избранника, но толстяк сумел разбередить те качества, каковыми отличается француз от русского, то есть, обыкновенную практичность с трезвым взглядом в будущее.

Так, перебирая в голове тысячи путанных мыслей, она промучилась всю дорогу до того момента, когда небо на горизонте снова не занялось светлыми мазками, а впереди не показался очередной населенный пункт. И решение пришло, заставив по новому взглянуть на проблему, было оно, как все гениальное, просто и безыскусно. Поудобнее умостившись в седле, девушка облегченно улыбнулась. Дарган уже рыскал глазами в поисках места для привала, останавливаться в постоялых дворах он больше не желал. Прямо по курсу, на вершине пологой лощины, показалась небольшая рощица из березовых деревьев, казак направил кабардинца в ту сторону.

Дарган успел разжечь костер, девушка сварить нехитрый, но сытный, обед, а небо здорово посветлеть, оставалось броситься на разложенную мехом наружу казацкую бурку и предаться бурной любви, а потом и сну под шелест березовых листьев. Но спутница не спешила расставаться с пропыленной насквозь накидкой, она прошла к сброшенным на землю переметным сумкам, знаками показала, чтобы Дарган вынул из них свертки.

— Зачем тебе это? — присаживаясь на корточки рядом, поитересовался он. — Больше продавать ничего не надо, опасно это, понимаешь? Ну как тебе объснить…

— Же парле… там Месмезон, — спутница упорно показывала рукой в сторону города. — Там… лес Месмезон

— Какой лес, мы в лесу…

— Месмезон лес, там…

— Ты хочешь продать даргоценности Месмезонам? — догадался казак, кивнул на свертки и показал по направлению к городу. — А кто они такие, Месмезоны?

— Ви, месье, лес Месмезон.

Дарган откинулся на бурку, сунул травинку в рот, он подумал о том, что избавляться от сокровищ следует по одной причине, любой патруль имел право задержать их и препроводить куда следует. При обыске клейма на изделиях из схрона с печатями на драгунских вещах подсказали бы, кому передать грабителей дальше. А с бумажными деньгами опасность быть задержанными уменьшалась в несколько раз, мало того, их можно было рассовать куда угодно, хоть привязать под хвосты лошадям. Но он до сих пор не нашел ответа на вопрос, по чьей наводке за ними охотятся, или это был хозяин клада, или погоню организовал месье, к которому обратилась девушка. В конце концов, он пришел к выводу, что одинокую путницу никто задерживать не станет, и если она знает, кому продать золото, почему бы этим не воспользоваться, тем более, выигрыш был очевидным. Отложив сокровища, принадлежавшие новгородскому князю, Дарган сунул остальное в сакву, с серьезностью посмотрел на спутницу:

— Будь осторожной, кажется, я начинаю к тебе привыкать.

— Ви, месье, — радостно откликнулась девушка. Она рассчитывала именно на такой исход дела, но не предполагала, что соглашение пройдет так быстро. — Оревуар, мон шер!

Дончак с места взял в карьер, ветер шарфом заполоскал платок на плечах, колоколом вздул платье на всаднице и тут–же подол облепил ее ровные ноги.

— Оревуа–ар! — донеслось уже издали.

Городок Обревиль как две капли воды походил на тот, в котором девушка продала часть сокровищ, он стоял на реке с коротким названием Эр. Дело было в том, что здесь жил ее дядя, родной брат матери, с приходом к власти Наполеона Первого занявший в нем место мэра. Пару лет назад, когда Франция была в полном расцвете, она с матерью приезжала к солидному главе мэрии в гости, но с тех пор произошли крутые изменения, и какое положение было у него сейчас, она не имела понятия. Умерив пыл дончака на окраине города, она направила его к главной площади. Вокруг суетились русские солдаты и солдаты войск коалиции, по мостовым гарцевали смешанные конные патрули, не обращая на них внимания, горожане старались заниматься своими делами. Но дух нации был уже не тот, первоначальный, когда с домов свешивались разноцветные флаги, когда различные департаменты стремились щегольнуть друг перед другом пышностью и богатством. Граничащая с бедностью скромность сквозила из–за каждого угла.

Девушка подъехала с выстроенному в причудливом стиле барокко двухэтажному зданию с портиками, нишами и колоннами между ними, отыскала вбитый в стену крюк под коновязь. Выдернув заложенные между потником и седлом два свертка, положила их в сумку с остальными драгоценностями. Перед парадным подъездом тщательно осмотрела себя, прикрыв накидкой рукава платья и грудь, поставила на ступеньку тяжелую ношу. Затем дернула за шнурок над дверью, сложила руки на животе. Открыл худощавый консьерж в летах, тот самый, встречавший ее два года назад.

— О, мадемуазель Софи, как я рад, что вы вновь посетили нас, — с чувством воскликнул он. — Мы все по вас соскучились, проходите скорее в дом.

— Спасибо, Жан, я тоже часто думала о вас, — слегка наклонила она голову, переступила порог дома. — Забери, пожалуйста, сумку.

— Конечно, мадемуазель, — засуетился лакей. — Сейчас я доложу хозяину о вашем приезде.

— Сначала я хотела бы привести себя в порядок.

— Тогда пожалуйте в туалетную комнату, мадам Месмезон только что покинула ее.

Отделанная мрамором и зеркалами комната с ванной, с туалетными принадлежностями на полочках, напомнила девушке о недавней беззаботной жизни, невольно заставила погрузиться в воспоминания. Но она не дала чувствам завладеть собой, приведя в порядок платье, попыталась сделать прическу и, махнув рукой, вышла в коридор, обвешанный множеством картин, уставленный не меньшим количеством статуй. Навстречу уже спешил ее родной дядя с буклями на голове, в парчевом сюртуке и в белых панталонах. Она помнила, что он всегда поднимался рано:

— Какими судьбами, девочка моя, — еще издали раскрыл он руки для объятия. — Почему столько времени моя сестра и ты не давали о себе знать?

— Война, мой милый дядя, — утопая в больших ладонях и волнах духов, просто сказала девушка. — Она перевернула нашу жизнь, заставив по иному взглянуть на мир.

— Да, да, ты абсолютно права, война не пощадила никого, в том числе детей. Как ты выросла, Софи, и как похорошела, — не унимался родственник, оглаживая голову племянницы. — Наверное, заимела кучу поклонников?

— С этим у меня всегда было в порядке.

— Как–же, помню, даже в нашем небольшом городке с тобой мечтали познакомиться не меньше десятка отличных парней. — дядя поцеловал племянницу в волосы, подозрительно подергал большим носом. — Ты много времени провела в дороге, сейчас я распоряжусь, чтобы приготовили ванну и принесли чистую одежду.

— Я была бы очень признательна, — пряча смущенную улыбку, немного отстранилась она. — Я так торопилась, что не взяла с собой почти ничего.

— А что случилось? — насторожился господин. — Надеюсь, у вас все в порядке?

— Не беспокойся, в нашем доме ничего страшного не произошло, — поспешила с ответом она. — Если не считать того, что моя личная жизнь немного поменяла русло.

— У молодых с этим задержки бывают редко. Я правильно тебя понял?

— Абсолютно.

— Тогда приводи себя в порядок и мы ждем тебя в гостиной комнате.

Незаметно приблизился вечер, всю ночь не спавшая девушка почувствовала себя уставшей. Официальные части закончились, обед прошел благополучно. Дядя отправился в свой кабинет решать срочные дела, его жена тоже нашла занятие, наказав девушке как следует отдохнуть перед вечерним приемом. Она подумала об оставленном в небольшой рощице близ тракта возлюбленном, ощутила, что по прежнему тянется к нему, несмотря на то, что обстановка благополучия вокруг заставляла ее пересмотреть свой поступок. Но все было напрасно, любовь к избраннику перетягивала вместе взятые блага. Требовалось решить главное, за чем она приехала сюда, и отправляться в обратную дорогу. Там, в объятиях любимого человека, под зеленью ветвей, она успеет выспаться всласть.

Потянувшись как в последний раз на бархатном диване, девушка поднялась и твердой походкой направилась в кабинет к родственнику. Она застала его сидящим за массивным ореховым столом, обложенного множеством бумаг. С правой стороны возвышалась чернильница ввиде перевернутой жерлом вверх медной мортиры на огромных колесах с воткнутым в нее гусиным пером, рядом красовалась на подставке голова Людовика Четырнадцатого, самого честолюбивого из французских монархов. С левой на тонких ножках стояла шкатулка для разной мелочи, в том числе, для перьев и маленьких ножичков для их зачинки. Она не раз баловалась за этим столом, опрокидывая чернильницу на листы, за что получала нагоняй.

— Присаживайся, Софи, я уже заканчиваю, — заметив вошедшую племянницу, указал на кресло хозяин кабинета.

Привычным взглядом девушка прошлась по стенам комнаты, все здесь оставалось по прежнему, подчиняясь одному незыблемому правилу, продиктовнному роскошным стилем барокко. С потолка спускалась огромная хрустальная люстра, в нишах топорщились медными рогами канделябры, в углу уставилась перед собой узким железным забралом сумрачная фигура рыцаря с мечом. На стенах висели величественные картины фламандца Рембрандта, представителя Высокого Возрождения итальянца Рафаэля Санти, его соотечественника Леонардо да Винчи, фландрийцев Рубенса, Ван Дэйка. Даже пол был уложен паркетом из альпийского бука. Точно такую же картину можно было наблюдать и в родовом гнезде самой посетительницы — семья с древними корнями не собиралась менять принципы ни при каких строях и катаклизмах. Но о матери, об остальных родных с надежным семейным уютом, сейчас думать не хотелось.

Дядя чиркнул последнюю закорючку, закрыл документ и вскинул поседевшую голову:

— Мадемуазель Софи, я к вашим услугам, — немного уставшим баритоном огласил он. — Кстати, на нынешний вечер приглашены весьма знатные персоны. Конечно, это не Париж, но мы постараемся не ударить в грязь лицом несмотря на грязь на улице.

Со значением ухмыльнувшись, хозяин кабинета кивнул в сторону окна, за которым слышалось непрерывное цокание подковами строевых лошадей.

— Спасибо, дядя, я благодарна этому дому за все, — девушка собралась с духом, открыто взглянула в глаза влиятельного родственника. — Но у меня к тебе весьма серьезное и одновременно деликатное дело. Даже не знаю, с чего начать.

— Такое серьезное и деликатное? Тогда его следует выслушать, — ободряюще улыбнулся вальяжный господин. — Кстати, мой совет на будущее, всегда следует начинать со звука. С любого.

— А–а–а, — протянула девушка и рассмеялась. — Честное слово, я включу совет в свои правила.

— Отлично, а теперь к делу.

— У меня есть вещи, которые принадлежат Французской Республике, — собеседница скомкала смех, набрала в грудь побольше воздуха и продолжила. — Я хотела бы, чтобы эти раритеты заняли свое достойное место и больше никогда не попадали в чужие руки.

— О чем ты говоришь, дорогая Софи? — родственник посерьезнел, со вниманием посмотрел на сидевшую напротив племянницу. — Ты не заболела? Вид у тебя весьма усталый.

— Эти раритеты находится у меня, — с нажимом повторила девушка. — Я могу показать их прямо сейчас.

— Ну… хорошо, я согласен. И что же это за вещи?

— Прикажи Жану принести мою сумку.

Хозяин кабинета взял колокольчик и позвонил, передав пожелание племянницы лакею, сложил руки перед собой, хотел продолжить диалог:

— О семье в целом ты рассказала, но о своем избраннике упомянула лишь вскользь.

— Дядя, прошу тебя, об этом потом.

— Как прикажешь.

Тяжелая дверь приоткрылась, консьерж поставил сумку возле девушки и молча вышел. Развязав тесемки, она вытащила два кожаных свертка, неторопливо расправила кожу на столе. Глаза дяди полезли наверх, он гулко сглотнул слюну:

— Откуда это у тебя? — охрипшим голосом спросил он.

— Я не знаю, откуда изделия, но они принадлежат Франции, — с пафосом повторила девушка. — У меня лишь одна просьба, помоги вернуть их настоящим владельцам.

— Софи, девочка моя, ты меня поразила, ты не только выросла, похорошела и поумнела, но еще приблизилась к делам государственной важности настолько, что по спине у меня забегали мурашки. — не в состоянии был успокоиться дядя. Он долго разглаживал пальцами стянутый напряжением лоб. — Вернуть кардинальские знаки отличия будет очень сложно, возникнет масса вопросов, которые могут затронуть честь нашей семьи.

— Но ты ведь не хочешь, чтобы цепь с медальоном попали в другую страну? Или вообще исчезли навсегда?

— Это было бы кощунством.

— Тогда привлеки все силы для благого дела, связей у тебя достаточно.

— Софи, ты задала мне почти неразрешимую задачу, я, конечно, постараюсь предпринять все, чтобы святыни остались у достойных их, но, повторяю, задача эта не из простых.

Забрав свертки, хозяин кабинета с нескрываемым благоговением обследовал их, осторожно перебирая звенья цепи и поводя подушечками пальцев по краю медальона. Затем снова закрутил в кожу, открыв тяжелый сейф в углу комнаты, положил их на одну из полок. Вернувшись за стол, он снова изучающе посмотрел на племянницу. Девушка и не думала отводить взгляда, она решила исполнить задуманное до конца.

— Заранее прошу прощения, дядя, но ты должен меня выслушать, потому что идти мне больше не к кому.

— Теперь я вижу, что все намного серьезнее, нежели предполагал вначале, — собеседник откинул голову назад. — Я слушаю тебя со вниманием.

Коротко пересказав события последних дней, девушка постаралась с достоинством принять молчаливое неодобрение ее поступков ближайшим родственником. На некоторое время в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь сопением дяди и упрямым постукиванием пальцами по столу его племянницы. Удостоверившись, что нравоучений не последует, она вытащила из сумки содержимое, разложила его на столе. По очереди взялась разворачивать кожаные свертки, начав с добычи, захваченной у драгун, и закончив менее опасными по ее мнению драгоценностями с монетами из неизвестного ей источника. По мере того, как сокровища постепенно заполняли комнату золотым сиянием с яркими всполохами от россыпи больших и малых камней, лицо хозяина кабинета все сильнее вытягивалось. Вскоре оно превратилось в физиономию Дон Кихота с той лишь разницей, что вопросов в глазах отражалось намного больше.

— Это все? — подождав, пока племянница так же, как перед этим он, не сложит руки на животе, с надеждой спросил дядя.

— Здесь весь наш капитал, если не считать русских сокровищ, которые мой избранник решил вернуть на родину.

— Но это почти весь золотой запас казны нашего городка! Несколько килограммов изделий с драгоценными камнями, — родственник воздел руки к потолку, прошептал короткую молитву. — Девочка моя, я снова не в силах удержаться от вопроса, откуда у вас эти богатства? И почему ты решилась принести их ко мне?

Выдержав паузу, пока дядя снова обретет себя, собеседница откинула с лица светлую прядь волос, упрямо сомкнула брови:

— Могу сказать только одно, что мой супруг никого не ограбил, во всяком случае, лично я при этом не присутствовала. Часть драгоценностей у него уже была, а вторую он добыл в честном бою с бандой из французских драгун, превратившихся в обыкновенных преступников, — она перевела дыхание. Говорить правду о том, что за ними организована погоня и что вряд ли богатства они довезут до границы целыми, сейчас было бы смерти подобно. Влиятельный родственник немедленно принял бы меры, чтобы оградить ее от всего ужасного, даже путем сдачи властям возлюбленного. Девушка решила огласить лишь главное, к чему пришла сама. — Эти сокровища я принесла к тебе потому, что мы уезжаем в Россию.

— Если они принадлежат твоему другу, то это его право, как ими распорядиться, — попытался было перебить хозяин кабинета.

— Здесь несколько причин, дядя, — как можно спокойнее принялась объяснять собеседница. — Во первых, мы едем в глухой угол России, в казачью станицу, где цены изделиям из благородных металлов не знают. Мой избранник, с которым меня благословили его Величество император Российской империи и его Величество король Франции, в драгоценностях совершенно не разбирается. Он воин, его стихии — оружие и лошади. Я знаю, что ждет меня на окраине необъятной империи и сама приняла решение стать супругой простого казака.

— Но зачем тебе абсолютно нелогичные уступки светским принципам?

— Любовь границ не ведает, — опустила глаза девушка. — Но у нас будут дети, в первую очередь о них мои заботы, чтобы они выросли людьми образованными.

Господин сложил руки перед лицом, поднял глаза кверху:

— Храни тебя Господь, моя дорогая племянница, на подобные подвиги решаются лишь единицы из нас, смертных.

— Поэтому я решила вложить богатства в покупку поместья или приличной усадьбы во Франции, чтобы не оставлять детей нищими и голодными в чужой стороне.

— Здесь хватит на целый городской квартал, и еще останется.

— Дядя, ты шутишь!

— Вот эти крупные бриллианты в перстнях и диадеме по стоимости равны королевским украшениям, уж я это знаю.

— Значит, я могу на тебя рассчитывать?

— Без сомнения, кстати, у меня на примете есть замок километрах в двух от Обревиля с отличными виноградниками и полями под другие культуры. Замок выставлен на аукцион дальними родственниками владельцев, он принадлежал древнему рыцарскому роду Сердан, последний из которых погиб в войне с русскими. Сейчас там живет одна смотрительница.

— Я так благодарна тебе, даже не представляю, какими словами выразить признательность.

— Но возникает вопрос, Софи, — хозяин кабинета пристально посмотрел в глаза собеседнице. — Как отнесется к исчезновению сокровищ твой возлюбленный?

— Ты сказал, что драгоценностей довольно много, — девушка пощипала кончик носа. — Если это так, за остальное рассчитаешься русскими деньгами, они послужат доказательством того, что изделия были проданы, — она виновато сморгнула. — Милый дядя, правду я постараюсь рассказать супругу потом, сейчас он ничего не поймет, потому что несколько лет занимался одним — он воевал.

— Ты как всегда дальновидна, — в знак согласия задумчиво кивнул хозяин кабинета. — Ну что–же, сегодня я устраиваю большой прием, по ходу действия попытаюсь выяснить детали нашего с тобой сговора и если все будет так, как мы наметили, завтра вызову нотариусов и мы оформим сделку с подписанием надлежащих документов.

— Если сделка состоится, нельзя ли документы оставить у тебя на хранение?

— Конечно, не тащить же их в покрытую туманами Россию. Они будут лежать в сейфе до тех пор, пока их не затребуешь ты, или твои дети со внуками.

— Как это было бы прекрасно, — невольно воскликнула девушка. — Лишь бы мечтам не помешали непредвиденные обстоятельства.

— А вот здесь ты, кажется, права, окружающий нас мир все больше опускается в безумие, а ты уезжаешь не на один год и даже не на десятилетие. Мы скоро перестанем друг другу доверять, а за это время случиться может буквально все, — собеседник призадумался, покусал нижнюю губу. — Давай сделаем так, документы на куплю–продажу мы оформим в двух экземплярах, один из них ты заберешь с собой, а второй я положу в семейный сейф.

— Ты придумал идеальное решение нелегкой задачи, дядя, тем более, что и сам ты не одинок, — горько усмехнувшись, воскликнула девушка, намекая на семейный клан Месмезонов.

— На этот счет не беспокойся, — понял, о чем хотела предупредить родственница, глава династии. — Заверяю тебя, что здесь все будет хорошо. Даю слово рыцаря.

— Спасибо, дядя, ты заставляешь меня верить в свою звезду.

— А теперь иди готовиться к приему гостей, — хозяин кабинета посмотрел в окно. — Кстати, они скоро прибудут.

— Да, но мне нужно уезжать, — с мольбой подняла она глаза. — Меня ждет мой избранник.

— За один вечер и одну ночь ничего плохого с ним не случится. Я настаиваю, — решительно поднялся из–за стола родственник. — Тем более, завтра необходимо будет поставить подпись под документами, потом я дам тебе деньги с приданным от семьи Месмезон и уж после всего, так и быть, отправлю к возлюбленному.

Ясный солнечный день был уже в полном разгаре, когда девушка отъехала от дома своего великодушного родственника. Привыкший возить одного хозяина, дончак прогнулся под тяжестью перекинутых через спину двух мешков с приданным, мелко переступая, зарысил к проезжей части выходящей за город дороги. Рядом, в охотничьем костюме с воткнутым в шляпу ястребиным пером, гарцевал на коне каурой масти дядя, на кожаном поясе у него серебряной рукояткой позвякивала тонкая шпага, за плечами чернело старинное кремневое ружье. У подъезда дома в окружении пестрой челяди махала белым платком его жена, чуть поодаль придерживал резвого скакуна превратившийся в стройного молодого человека друг детства. На лице его отражалось откровенное разочарование. Но девушка этого не замечала, она хорошо выспалась, вкусно пообедала и теперь была готова к новым испытаниям. В том месте, где улица выбегала на перекресток, она обернулась, вскинула свой платок вверх, заметила, как едва не сорвался в галоп молодой воздыхатель и сразу отвернулась, не давая чувствам завладеть собой. Городок был маленький, скоро за спиной остались окраинные домики из серого камня. Впереди зеленела равнина с лесными массивами по краям.

— Дальше я поеду сама, — когда сбоку дороги выросла небольшая часовня с раскрашенным святым, приостановила коня девушка. — Спасибо за все, дядя, я всю жизнь буду просить Господа нашего Иисуса Христа о благости к тебе.

— Жаль, что твой папа не увидел, какою ты стала, он погиб на бескрайних просторах России, — с чувством отозвался родственник. Видно было, что он специально назвал место гибели отца. Но девушка даже бровью не дрогнула. — Я не знаю, одобрил бы он твой поступок, или нет, но то, что мой кузен желал тебе добра — вне сомнения. Знай, мы всегда придем тебе на помощь.

— Я в этом не сомневаюсь, ведь мы одна семья, — пряча повлажневшие глаза, отозвалась всадница. Дав себя обнять и перекрестить, пришпорила дончака, крикнула. — Я буду за вас молиться. За всех.

Если бы она знала, что видится со своим родным дядей в последний раз, что по прошествии всего нескольких недель на него и на его семью обрушится настоящее несчастье ввиде идущей по их следам банды разбойников, она не стала бы прощаться с ним так прохладно, а раритет предпочла бы забрать с собой в Россию. В этой стране ему было бы надежнее перележать смутное время в дубовых сундуках. Но случится так, что бандиты убьют мэра небольшого французского городка господина Месмезона и ограбят его поместье дочиста. Цепь же с медальоном превратится в очередную призрачную драгоценность, которая станет будоражить воображение людей и они начнут пытаться найти ее, как ищут другое столетиями. Бывает, что искомое находится, но чаще, как в случае с сокровищами ацтеков, оно покрывается зыбучими песками непрерывно надвигающихся друг на друга веков. И тогда из призрачного оно превращается в легенду.

Глава шестая

В роще, в которой девушка оставила возлюбленного, не оказалось никого. Сбросив на землю мешки с приданным, она несколько раз объехала вокруг березового островка, но никаких следов не обнаружила. Чувство отчаяния начало заполнять грудь, она не знала, что делать дальше, вдруг поняла, что без любимого человека сама ничего из себя не представляет. Соскочив с лошади у черного пятачка оставшейся от костра золы, она упала на траву и закрыла голову руками, из глаз побежали злые слезы. Было досадно, что послушала дядю и надумала заночевать, ведь он мог совершить сделку без нее. Он знал все и вся, а она лишь поставила подпись под документом купли–продажи, хотя особой роли это не играло — ведь они были родственниками. Было обидно, что Дарган не дождался, значит, он не верил в ее любовь. А может, действительно согласился встать под благословение лишь потому, что хотел избежать сурового наказания? Вопросы затолпились в голове, мешая найти разумный выход. В конце концов, она укрылась накидкой и провалилась в тревожное забытье.

Девушка очнулась от того, что кто–то ломал сухие сучья, приподняв край накидки, выглянула наружу. Вокруг было темно, лишь позади потрескивал огонь костра, возле которого чернел силуэт человека. Она присмотрелась, разглядела лохматую папаху, широкие рукава черкески, чуть поодаль щипал траву освещенный всполохами строевой конь. Вытерев лицо краем платка, она вскочила, бросилась сзади на сидящего, тиская его как тряпичную куклу.

— О, Д, Арган, о, мон шер… — девушка обцеловывала пропитанную соленым потом шею, старалась губами достать до шершавых губ возлюбленного. — Экскюзи муа, мон херос…

— Тихо, тихо, у меня рана еще не зажила, — как умел отбивался Дарган. Он тоже едва сдерживал просившиеся наружу чувства. — Я весь городок успел обнюхать, думал, патрули забрали тебя в комендатуру…

— Мон рой… мон Д, Арган…

— А когда возле дворца выследил дончака, да прождал под стенами до самого утра, решил, что ты, Софьюшка, больше не вернешься. Уж больно хорош был на тебе наряд, прямо царский…

Девушка не слушала его, она продолжала упорно добираться до его твердых губ.

— Сколько верст успел проскакать… — уступая ее настойчивости, наконец завернул он к ней лицо. — Давно б на границе были…

Звезды усеяли небо крупными блестками, которые сверкали сквозь ветви деревьев маленькими светлячками, где–то рядом стрекотали цикады, опрокинувшаяся на спину девушка продолжала обрывать губы партнера тягучими поцелуями и ничего ей на этой земле больше не было нужно.

Кони мягко касались копытами присыпанной пылью проселочной дороги, в стороне остался освещенный на площадях кострами и факелами в руках конных патрулей городок Обревиль, впереди простерлась бесконечная тьма, подсвеченная проеденным ночью до арбузной корки месяцем. Два всадника врезались во мглу, протыкали ее насквозь и растворялись в ней словно призраки, решившие устроить бешенные скачки вдали от человеческого жилья. Отдохнувшие за день и часть ночи лошади лишь екали селезенками, каждая несла на спине мешок с приданным девушки. Так решил ее возлюбленный. И продолжался бы размеренный бег до очередной зари, если бы на пути не выросла преграда ввиде моста через едва различимую речку. Дарган натянул поводья, свернул с дороги в поле, ни слова не говоря, передал конец уздечки всаднице, сам бесшумно заторопился к переправе, возле начала которой еще издали заметил пламя небольшого костра. Он подобрался так близко, что рассмотрел сидящих вокруг огня троих мужчин, услышал их голоса. По виду, это были разбойники с заросшими щеками, в рваных зипунах, с кривыми саблями, поставленными между ног. Они говорили на французском языке, то и дело энергично взмахивая руками. Лицо одного показалось знакомым, кажется, он вертелся на оставленном пару дней назад постоялом дворе. Еще тогда Дарган решил, что этот человек лихой, он то и дело терся возле двери в их комнату, но особого значения не придал ввиду спрессованности событий и быстрого отъезда из гостинницы. И вот новая встреча. Дарган пытался вслушаться в иноземную речь, различить хотя бы одно знакомое слово. Это оказалось невозможным.

Он уже решил возвратиться к лошадям, чтобы объехать опасное место стороной, когда вдруг сзади донеслось громкое фырканье. Кони или почуяли воду и потянулись к ней, или один из них наткнулся губами на колючку. Сидящие у костра насторожились, худощавый опрокинул на огонь котелок с водой, все вокруг погрузилось во тьму. Теперь путь к оступлению являлся единственным выходом из положения, но было уже поздно. Фырканье повторилось еще раз, будто кто–то решил пощекотать лошадь в носу. Почти рядом послышалось шуршание травы, тихонько позвякивая по камням концом ножен, мимо прополз худощавый разбойник, он упорно двигался туда, откуда пришел Дарган. Допустить, чтобы он застал спутницу врасплох, было нельзя, как стало невозможным уйти незамеченными. Казак надавил на повязку на предплечье, проверяя, хорошо ли поджила рана и не помешает ли боль в неподходящий момент. В том месте ощущался лишь легкий зуд. Спустя мгновение он настиг члена шайки, беззвучно воткнул ему кинжал между лопатками. Затем вернулся к костру, притаился, выжидая удобный момент для броска на сидящих у него. Двое оставшихся бандитов готовили ружья для стрельбы. И снова ржание заставило Даргана вздрогнуть и одновременно удивленно прислушаться. Он наизусть изучил повадки кабардинца с дончаком, мог за версту опознать их по голосу, но в этот раз ржание принадлежало лошади незнакомой. Или разбойники забыли присматривать за своими животными и те приблизились к девушке, или, пока Дарган отсутствовал, к их коням приблудилась кобыла. Cкорее всего, в таком же духе подумали противники, с той лишь разницей, что не взяли в рассчет подскакавших чужаков. Расплывчатая тень поднялась во весь рост и басовито крикнула:

— Пьер, аппле!..

Равнина перед речкой ответила молчанием. Вслед за первым ловцом удачи на ноги вскочил второй, густо откашлявшись, он повторил призыв. Никто не откликнулся и на этот раз. Дарган понял, что через мгновение они поймут смысл тишины вокруг, с силой метнул кинжал в раскрывшего грудь первого глашатая, затем прыгнул, концом шашки рубанул по шее попытавшегося оказать сопротивление его товарищу. Вложил шашку в ножны, унимая привычный зуд в теле, присел на корточки перед костром, внутри которого еще теплились живые светлячки. Наклонился, раздул брызнувшие искрами огоньки, сверху подбросил сухих веточек. Пламя заплясало, освещая место привала с двумя трупами и тремя тощими сумками у их ног. Он дернул за веревку на одной из сумок, неспешно выудил закутанный тряпками узелок. Когда размотал, долго не сводил глаз с того, что ему открылось. Это были те самые сокровища, которые он добыл в бою с драгунами и которые они с девушкой перепродали хозяину постоялого двора. Спутница специально отбирала изделия с именными печатями, чтобы поскорее от них избавиться. Дарган торопливо направился к тому месту, где оставил ее с лошадьми. Еще издали различил не двух, а трех коней, сообразил, что мысли его текли в правильном направлении.

— Софьюшка, иди сюда, — ласково позвал он.

— Месье, — как бы проверяясь, откликнулась та.

— Иди, иди, милая, больше бояться некого, — Дарган обнял за плечи поравнявшуюся с ним девушку, легко зашагал рядом. — Что я сейчас покажу, вовек не разгадаешь.

— О, Д, Арган, аллюр труа кгреста, — подтягивая коней за уздечки, немного с юмором произнесла она.

— Где ты такого наслушалась? — коротко хохотнул он. — Ай да молодец, пока доберемся домой, глядишь, казачкой станешь.

— Ви, аллюр труа кгреста…

Костерок стал прогорать, Дарган захватил хвороста из лежавшей сбоку охапки, подбросил в угли. Пламя потянулось вверх, освещая недавнее побоище, спутница зябко поежилась, но вида, что испугалась, не подала. Она присела на корточки, подставила ладони под искорки. Дарган взял сумку, вытряхнул содержимое, вместе с пожитками на землю выкатились два тряпичных узелка. Он подтащил еще две сумки, перевернул вверх дном, в них оказались такие–же оттягивающие руки узелки. Развязал концы тряпок, подтолкнул сокровища поближе к пламени, подсвеченные сиянием золотых изделий, во все стороны от камней принялись отскакивать разноцветные всполохи. Девушка обернулась на чудо, в глазах у нее заплясал завораживающий блеск, видно было, что она узнала драгоценности.

— Вот так, моя дорогая Софьюшка, разбойники следили заодно и за хозяином гостинницы, — он кивнул на мертвых противников. — Думаю, толстяка они порешили, а после припустили в погоню за нами. Тут мы их и поймали.

— Ви, мон копин, — словно понимая, о чем говорит спутник, с сожалением поджала губы девушка. — Превенир месье… там, отель.

— Вот тебе и все разъяснение по поводу наших тревог, но это только цветочки, ягодки гонятся за нами по пятам, — Дарган поднялся, машинально тронул рукоятку шашки. — Я посмотрю, что там у разбойников в карманах и пора пускаться в путь. А ты золото пока прибери, негоже ему на земле валяться.

Но в одежде убитых, кроме франков и другой мелочи, ничего не оказалось, Дарган оттащил трупы к берегу реки, спустил их в воду, туда же бросил сумки с пожитками, затем присоединил к своим скакунам трех коней разбойников. Спутница укладывала под приданное нежданно–негаданно вернувшиеся сокровища, она шуршала платьями, кофточками, обшитыми кружевами чепчиками, шелковыми панталонами, стараясь запихнуть узелки в середину. Вокруг были разбросаны пачки денег, выплаченные дядей за оставшиеся от покупки замка сокровища. Казак выдернул из торбы сверток с богатствами столбового дворянина из вольного города Новгорода, тоже положил перед девушкой. Ему показалось, что надежнее места, чем среди отдающих духами и нафталином пышных нарядов, для русских драгоценностей вряд ли сыскать, потому что от исходящего от них запаха даже лошади воротили морды. Когда с укладкой было покончено, он нагрузил мешки на спины животным, с гиком взлетел на кабардинца, спутница последовала его примеру. Впереди их ждал неблизкий путь.

Дарган заприметил контуры постоялого двора еще издали, подумал, что в этот раз лишних лошадей продавать не стоит по одной причине, за Германией начиналась Польша, а дальше раскинулись необозримые просторы Российской империи с немерянными никем расстояниями между почтовыми станциями. Там тоже можно было обменять лошадей, но обменять, а не приобрести, а он успел привыкнуть и к кабардинцу, и к строптивому дончаку. Да и спутница еще в первый раз намекнула, что расставаться с подаренным ей конем она бы не желала, хотя в тот момент повела себя странновато. До сих пор в голове у Даргана вертелась мысль, почему она испугалась пропажи дончака, когда на руках были пачки денег, привезенные ею после продажи в городке недалеко от Парижа части драгоценностей. На них они имели возможность выкупить хоть табун. Не давал покоя и замеченный им в драгунской сумке сверток из кожи, показавшийся знакомым. В подобные кожи были упакованы сокровища, вынутые им из схрона хозяина подворья, ни до, ни после он таких не видел. Они отличались тем, что были жесткие, не до конца выделанные, с темным мехом по краям, скорее всего, принадлежащим куницам, а шапки из куньего меха ценились очень высоко. Жаль, что тогда он не нашел силы обследовать содержимое той переметной сумы, на душе было бы спокойнее. И еще одно обстоятельство теребило душу Даргана, заставляя изредка бросать на спутницу недоверчивые взгляды. Из последней отлучки она вернулась не только с богатым приданным и деньгами, но и с какими–то бумагами с сургучными печатями, с коронами и прочей французской атрибутикой. Сначала он подумал, что женских тряпок она накупила на вырученные от продажи золотых изделий деньги, отнесся к этому с достойным мужчины пониманием, но когда увидел бумаги, то здорово насторожился. Едва разбиравшийся в русской письменности, он тем более не смыслил во французской каллиграфии, но знал, что подобные грамоты выдавались писарями и на родине, когда требовалось что–либо оформить в частную собственность, или наоборот, продать. Из этого следовало, что супружница проворачивает за спиной какие–то дела.

Но она качалась в седле рядом, она сама выбрала его, а бумагами с приданным имели полное право одарить девушку ее родственники, ведь она выросла в благородной семье, имеющей ветви по всей Франции. Недаром сам император Александр Первый вместе с королем Людовиком Восемнадцатым сошли с коней и поцеловали ей руку. И это не все, он заметил, с каким презрением окинул его взглядом мессир в буклях из пакли, словно впервые встретился с говорящим животным. Впрочем, похожий на бабу король и на других людей смотрел одинаково. Русский император тоже заметно удивился выбору девушки, ее необдуманному поступку, недаром со значением спросил, сколько ей лет, а потом покосился на Даргана и поджал губы.

Вот такие мысли занимали казака, чтобы через малое время вылететь из головы и уступить место более подходящим ситуации. Он снова решил остановиться на отдых в гостиннице, от драгоценностей они почти избавились, а деньги с остатком просыпавшегося на них золотого дождя спутница запрятала между своими тряпками так, что пока кто–нибудь до них докопается, сто раз чихнет. Улик больше не существовало, а значит, и преступлений никаких не было.

Высокий забор вокруг строений внутри загораживал полную видимость, десятым чутьем Дарган догадался, что на дворе полно народа. Он уже решил повернуть вспять, когда вдруг внимание привлекла притулившаяся к стене фигура кубанского казака. Надвинув папаху с синим курпеем на винтовочный штык, тот отдыхал в тени, закинув за ухо длинный хохол на обритом наголо черепе. Черкеска была растегнута до пояса, за которым рядом с кинжалом и походным ножом торчал причудливый пистоль с длинным дулом, скорее всего, французский, сбоку концом в землю упиралась изогнутая турецкая сабля, к стене была прислонена деревянная пика с крашенным конским хвостом, прикрепленным возле наконечника. Лицо у служивого было широкое, с толстыми губами, ноздрястым носом, с большой серебряной серьгой в ухе, качавшейся в такт мощномцу храпу. С первого взгляда стало понятно, что гостиницу занял отправленный в тыл нести патрульную службу отряд кубанских казаков. Поразмыслив, Дарган оглянулся на спутницу и тронул поводья, он решил, что если им не достанется комната, то будет возможность узнать последние новости. Глядишь, кто–то из кубанцев окажется в курсе, почему и за что ловят именно терского казака с женщиной.

— Здорово дневали, служивый, — подъехав поближе, как можно громче крикнул он.

Кубанец вздернул одну бровь вверх, не открывая заплывших глаз, захрапел еще сильнее. Спутница выехала вперед, потянувшись за казацким копьем, пристукнула тупым его концом по красному сапогу часового. Она не раз восхищала возлюбленного смелыми поступками, заставляя прятать одобрительную улыбку. Казак распахнул сначала рот с вислыми усами, затем разодрал веки, увидев, кто мешает отдыхать, рявкнул хриплым басом:

— А ну геть отсель, злякалася чортова баба.

— Протест контре, месье казак, — звонко выкрикнула она в ответ, пристукнула копьем по сапогу с отворотом посильнее.

— Ты шо, бисова дивчина, поперек чоловика? — взревел кубанец, вскочив на ноги, он вырвал из рук девушки пику. — Ото насажу на шампур, мабудь зразу мозги на мисто встануть.

Дарган оттеснил спутницу, спрыгнул с седла и повторил приветствие:

— Здорово дневал, казак.

— Кабы не твоя гарна дивчина, подневали бы ишо, — отставляя пику к стене, недовольно пробурчал тот. — Ну нету спокою, то война, то мать родна, а то калики перехожие.

— Ты скажи, брат казак, есть ли в доме пустая комната? Или нам дальше путь держать?

— А дальше граница, у немчуры свободных куреней полно, — пришел наконец в себя часовой. Обвел глазами конников со свободными лошадьми, потом с прищуром осмотрел Даргана. — Вижу, с Терека, брат казак?

— Из Парижу возвращаюсь, отвоевался.

— Крестов нахватал немало. Мы тоже всю войну на передовой.

— Так, отдохнуть здесь можно или нет?

— А то мусьев не ведаешь, они на насесте место предложат, — хохотнул кубанец. — Вон хозяин, под навесом ковыряется.

— Вместе с курами пусть отдыхает сам, — постучал нагайкой по голенищу сапога Дарган. — Далеко путь держите?

— Пока тут, уланов с кирасирами ловить, они в бандюков обернулись. А скоро и по домам.

— Дома, конечно, лучше. Ну, бывай здоров, — Дарган настроился запрыгивать в седло.

— Послухай, брат казак, а ты из своих никого не встречал? — снова окинув быстрым взглядом трех свободных лошадей, остановил его часовой.

— Никого, мы в пути несколько дней, а что?

— К нам приказ поступил, изловить банду терских казаков под водительством французской женщины, навроде какой–то Жаны Дарк. Говорят, тьму душ сгубили и сокровищ у них немеряно.

— Вы поверили? — с усмешкой спросил Дарган. — Когда это было, чтобы терские казаки под бабами плясали?

— Сами в затылках скребли, да уж больно серьезный свидетель объявился.

— Из каких будет?

— Из французов, голова ихнего департамента.

— Если это так, ловите ветра в поле, а скорее, француз вас обманул.

— Знамо дело, да кто бы за ними гонялся, — усмехнулся в усы кубанец.

Дарган легко вскочил в седло, дернул за уздечку и шагом подался от стены дома, за ним тронулась девушка, по лицу спутника она определила, что разговором с часовым тот остался недоволен. Лишь отъехав на приличное расстояние, казак дал шпоры кабардинцу, заставив сорваться в галоп и плетущихся сзади лошадей. Спутница молча отпустила поводья, она не задала ни одного вопроса, стремясь понимать любимого с одного взгляда, движения или звука. Да и вопросы, пусть их накопилось не один мешок, в событиях последних дней казались глупыми.

Несколько часов бешенной гонки измотали коней до уровня измочаленных кляч, Дарган видел, что нервы у спутницы скоро не выдержат. Что за этим последует, он не знал, но предвидел, что если он попробует сбавить ход, отряд кубанских казаков настигнет их и предъявит обвинения в убийствах и краже драгоценностей. Такой поступил к ним приказ, подсказанный, теперь он твердо был убежден, господином из особняка, во дворике которого дожидался девушку. Видимо, придти к обоюдному согласию двое граждан свободной Франции не смогли, если запахло откровенным предательством, впрочем, это стало понятно, как только спутница вышла из красивого здания. Впереди показался небольшой населенный пункт, Дарган решил не объезжать его, а добраться до гостиницы и запастись продуктами для себя и зерном для лошадей, иначе на подножном корме ни они, ни животные долго не протянули бы. К тому же, островок жилья в несколько домов посреди обработанных полей подозрений не вызывал. Когда до него оставалось меньше сотни маховых сажень, спутница громко воскликнула:

— Германланд!

— Ты это о чем? — обернулся к ней Дарган.

— Там, Германланд, — девушка махнула рукой вперед, показала на верстовой столб с прибитыми к нему табличками, одной на французском, другой на немецком языках.

— Значит, скоро граница, Софьюшка, — рукавом черкески казак вытер серое от пыли лицо, задорно ухмыльнулся. — Переберемся через нее и нам будет полегче, а в Польше начнется уже наша земля, почти расейская.

— Гасейкая, — медленно повторила девушка, прислушиваясь к звукам. Произнесла по слогам. — Га–сей–кая.

— Расейская, поляков мы пока приструнили, но скоро сделаем их край своей вотчиной, как угомонили татар с угорцами, с той же мордвой. Те родной язык начали забывать, так и поляки возьмутся гутарить только по русски, — не стал обращать внимания на ее картавый выговор спутник. — Вредный народ, они вместе с твоими соплеменниками грабили и поджигали Москву, к тому же, на русской земле безобразничали не впервой.

Несмотря на то, что селение было небольшим, в нем тоже по улицам бродили солдаты, разъезжали конные патрули. Чтобы меньше привлекать внимания, Дарган подъехал сразу к продуктовой лавке, закупил колбасы и других товаров, так–же не задержался он у продавца зерном, набив овсом несколько торб. Сняв с кабардинца седло, перебросил на свободного гнедого жеребца, затянул под брюхом подпругу, то же самое проделал с дончаком, заставив спутницу пересесть на свежую лошадь.

— Чем дальше мы отъедем от Парижа, тем лучше для нас, — объяснил он свои действия. — Выедем за окранину и снова пойдем в намет. Думаю, это кардинальские знаки отличия в погоню за нами припустили. Не зря ты тогда всполошилась.

— Кардиналь? — приподняла брови спутница.

— Цепь кардинальская, с медальоном, помнишь? — показал на шею Дарган. — Если бы не она, никто бы по нашим следам не шастал.

— Ви, кардиналь, — оглянувшись назад, задумчиво произнесла девушка, вспоминая и племянника богатого Ростиньяка смышленного маленького Буало, и своего дядю, мэра городка, господина Месмезона. Повторила. — Ви, месье Д, Арган, лес кардиналь.

— И ты поняла, Софьюшка, но теперь той цепочки нет, а с казака взятки гладки.

Сразу за окраиной селения Дарган свернул с большака на проселочный путь, снова пустил коней в стремительный галоп, он не знал, сколько верст осталось до пограничных столбов, но торопился пересечь разделительную черту поскорее. Рядом с рослым жеребцом разбойников бежали налегке кабардинец с дончаком, мыльная пена исполосовала их бока мокрыми полосами, сделав похожими на виденных в парижском зоопарке экзотических животных. Чуть позади вела за собой еще одну лошадь спутница, на ходу утолявшая жажду виноградным вином из деревянной баклажки. Свою емкость Дарган успел опустошить. Солнце клонилось к закату, лучи не так обжигали кожу, теперь они не упирались в лоб, а потоками бежали вдоль линии горизонта, делая тени многократно длиннее. Одно из таких темных пятен, показалось, легко скользит сбоку, держа курс на пересечение с путем, по которому они скакали. Дарган приставил к папахе ладонь, в той стороне пролегала основная дорога, показалось, что по ней наметом мчится отряд всадников. Натянув поводья, он пристально вгляделся в живой комок. Сердце екнуло, он рассмотрел высокие головные уборы гвардейских гусар, сверкающие над ними наконечники пик. В голове пронеслась мысль, что часовой у стены постоялого двора проспался и успел доложить по инстанции об одиноком терском казаке с подружкой и запасными лошадьми. Сами кубанцы бросаться в погоню постеснялись, передав задание отряду доблестных гусар. Еще через мгновение мысль подтвердилась донесшимся издалека ружейным выстрелом, он прозвучал как предупреждение.

— А-а, господа гусары! — Дарган закружил гнедого жеребца на месте, выхватил из–за голенища нагайку. — Не успеем, вперехлест идут. Где эта граница с Германией?

— Там, — показала рукой вперед девушка. Видно было, что она собралась в комок нервов, готовый взорваться выплеском энергии. Повторила. — Там, месье Д, Арган.

— За мной, Софьюшка, отцу и сыну!

Казалось, жеребец решил выпрыгнуть из седла, с таким остервенением рванулся он навстречу пространству, за ним сорвались остальные лошади. Небольшой табун с двумя всадниками на спинах понесся по равнине, расстояние ложилось под копыта, словно они отбрасывали его назад. Видневшаяся впереди стена деревьев зарябила перед глазами, грозя преградить дорогу, Дарган рванул жеребца за уздечку, направляя его в узкую просеку и тут–же поднял на дыбы, выхватив шашку, срубил за успевшими проскочить животными несколько молодых тополей, отступив саженей двадцать, протянул поперек просеки веревку, замотав концы у основания стволов. И вновь вырвался вперед, увлекая свой маленький отряд за собой. Они неслись по просеке до тех пор, пока сзади не раздались громкие крики вперемежку с ружейной пальбой и отчаянной руганью. Затор сделал свое дело, Дарган вздохнул и убавил бег коня, оглянулся на спутницу. Как всегда, на ее лице присутствовала лишь радостная улыбка, прижав ладонь к губам, она послала ему воздушный поцелуй. Он усмехнулся, засунул нагайку за голенище сапога. Через некоторое время издалека донесся еще один вопль, это сработала натянутая на нужной высоте веревка.

Впереди замаячил подсвеченный последними лучами солнца просвет, за которым простерлось новое пространство. Выскочив из лесу, Дарган по инерции проскакал по прямой, потом остановился, стараясь получше сориентироваться. То, что они двигались в правильном направлении, он не сомневался, но память подсказывала, что где–то должны торчать полосатые столбы с немецкими буквами на перекладинах. Он запомнил их еще с того времени, когда вместе с казачьим соединением переходил границу проигравшей войну Франции. И вдруг заметил, что к ним направляется наряд верховых в похожих на римские шлемах с блестящими набалдашниками, с ружьями за спиной. Сытые лошади с широкими грудями резво перебирали мохнатыми ногами, сбоку наряда, ближе к лесу, из земли торчали те самые полосатые столбы. Значит, в пылу скачки они не заметили, как влетели на чужую территорию.

— Хоть назад возвращайся, — произнес про себя Дарган. — Из огня да в полымя.

Спутница за спиной что–то негромко сказала и встала рядом. Между тем, конники подъехали на расстояние в несколько шагов, сняли с плеч ружья.

— Хальт, — крикнул один из них. Щелкнули взводимые курки.

Капрал выдвинулся вперед, нагловато осмотрел нарушителей, вид заросшего черной щетиной воина в папахе, в черкеске с кинжалом за поясом его настораживал. Он задержал долгий взгляд на девушке. И вдруг улыбнулся широкой улыбкой:

— О, господин руссиш казак! — он приложил ладонь к шлему. — У вас есть аусвайс, разрешение на проезд по германский земель?

— Они у меня в порядке, — Дарган вытащил сопроводительный документ, подал пограничнику.

— Гут, — внимательно изучив, отдал тот бумаги обратно. — Битте на германский территорий, ви есть дружественный армия.

— Благодарствую, господин капрал, — неласково отозвался казак. — Нам нужно добраться до дороги, мы едем в Россию.

— Как ви оказались эти места? — развел руками командир наряда. — Здесь нет штрассе.

— Мы возвращаемся из Парижа, сбились с пути.

— Почему с вами три свободных лошади?

— Я их купил для своего хозяйства.

— О, я, я, война капут — хозяйство гут, господин казак, — засмеялся капрал. Смех поддержали рядовые патрули в ядовито–зеленой форме. — Эта фрау с вами?

— Это моя жена.

Заметив, что разговор перевелся на ее персону, спутница выпрямилась в седле, с достоинством вскинула подбородок:

— Парлеву франсе? — надменно спросила она

— Ви, мадемуазель, — немецкий унтер офицер немного опешил, он переводил взгляд с одного всадника на другого, не зная, как отнестись к открытию и на каком языке продолжать разговор. Стать женой недавнего врага для него считалось неприемлемым поступком. Наконец, сказал по французски. — Мадемуазель, это действительно ваш супруг?

— Да, мы являемся мужем и женой, — кивнула женщина. — Нам нужно добраться до какого–нибудь постоялого двора, чтобы мы могли отдохнуть и продолжить путь дальше. Вы не будете так любезны показать нам дорогу?

— Конечно, мадемуазель, я к вашим услугам, — подтянулся капрал. — Но согласитесь, ваш союз с казаком по меньшей мере странен.

— Вы имеете права задавать такой вопрос? — вскинула брови девушка.

Заметив, что обстановка накаляется, Дарган наклонился чуть вперед, положил ладонь на рукоятку шашки. Он приготовился дать каблуками под брюхо жеребца.

— Ни в коем случае, — между тем смешался немецкий пограничник. — Мадемуазель, прошу меня простить.

— Вам должно быть известно, что браки совершаются на небесах, — девушка потеребила повод, снисходительно пояснила. — Мой спутник герой войны, он из древнего рода терских казаков, к тому же, на супружество нас благословили император Российской империи Александр Первый и король Французской республики Людовик Шестнадцатый. Надеюсь, вопрос исчерпан?

— Вполне, мадемуазель, еще раз тысяча извинений за неприличное любопытство.

— Тогда поскорее покажите дорогу к ближайшему постоялому двору, за несколько дней скачек я довольно устала.

И тут случилось непредвиденное, из лесу на полном скаку вылетел поредевший отряд гусар. Размахивая саблей, командир в чине ротмистра устремился к группе всадников, еще издали выкрикивая какие–то слова.

— Задержите их, они гонятся за нами, — девушка прижала руки к груди, с настойчивостью посмотрела на пограничника. — Они ищут каких–то бандитов, а мы обыкновенные путники.

— Разберемся, мадемуазель, — выдергивая саблю из ножен, заверил бравый капрал. — В первую очередь они хотят нарушить границу суверенного государства. — Он вскинул клинок над головой. — Ахтунг, зольдатен!

Наряд на крепких лошадях в полном составе бросился навстречу гусарам, они сошлись как раз рядом с полосатым столбом, тем самым подтвердив не изменившуюся за века незыблимую истину — врагу ни пяди родной земли. Ротмистр сунулся к капралу, угрожающе взмахнул саблей:

— Это разбойники, их надо задержать и предать суду.

— Во первых, они на нашей территории, — отпарировал пограничник. — Во вторых, если это действительно так, то сначала их надо обыскать, потому что документы у них в порядке.

— Проверяйте немедленно, в сумках у бандитов должно быть полно драгоценностей, украденных из французской казны, — пытался усмирить свой пыл, а заодно и лошадь под собой ротмистр. Гусары тоже осаживали коней назад. — Кроме того, на них лежит кровь невинных людей.

— О-о, это обвинение серьезное, — пограничник оглянулся на Даргана с девушкой, снова уперся жесткими глазами в лицо гусара. — Но, повторяю, документы у них в порядке, господин ротмистр.

— Сначала они получили разрешение на проезд по территориям государств коалиции, а потом совершили преступление, — не унимался гусар, ему очень хотелось проявить свою ретивость, скорее всего в боевых действиях офицер участия не принимал. — Поскорее обыщите и передайте их нам, а мы уж доставим их куда следует.

Капрал резким голосом отдал несколько коротких команд, двое конников из наряда выдвинулись вперед и встали перед гусарами, с остальными он направился к ожидающим разрешения их участи путешественникам. Девушка мельком взглянула на спутника, невольно перевела взгляд на мешки с приданным. Дарган успокаивающе усмехнулся, расслабился в седле, в критических ситуациях он обладал холодным рассудком и железной волей. Даже боль в ране заметно поутихла. Он знал наверняка, что немецкие солдаты вряд ли станут копаться в женских тряпках, это на Кавказе и в дышащей в затылок России азиатской Турции платья с кофточками растерзали бы на мелкие кусочки.

— Попрошу спешиться, — сурово обратился к Даргану командир наряда, вежливо предложил сделать то же самое девушке. — Сумки раскрыть, содержимое выложить на землю.

Дарган молча спрыгнул с седла, сдернув перекинутые через холку жеребца торбы с овсом, поставил их на траву, затем вытряхнул переметную суму с пожитками и отошел в сторону. Мешок с приданным супруги он не снял, лишь развязал на нем горловину. Один из пограничников спешился, концом сабли потыкал в торбы, пошевелил бурку с запасной одеждой и свертками с едой. Заставил казака расстегнуть кожаный ремень на поясе, распахнуть черкеску. Затем подошел к лошади, тем же концом сабли поддел вплетенный в гриву засохший кусок грязи, недоуменно + передернув плечами, отступил назад. После чего покосился на мешок с торчащими оттуда принадлежностями женского туалета и указал Даргану место подальше от коня. Сам помог девушке спуститься на землю, взялся за ее поклажу. Но как только дело дошло до чепчиков с трусиками, стыдливо потупил глаза, обернулся на своего командира.

— Мешок на загривке лошади моего супруга тоже моя собственность, — обратилась к капралу путешественница. Пояснила. — Это приданное, врученное мне моим дядей господином Месмезоном, мэром города Обревиль.

— Мадемуазель, мой брат женился на девице из городка Обревиль, ведь мы живем в приграничных населенных пунктах, и я не раз бывал в тех местах, — подбирая поводья, разоткровенничался капрал. Отдав команду подчиненному, огласил результаты проверки по русски. — Обыск закончен, господин казак приношу вам и вашей супруге извинения за причиненные неудобства. Вы можете продолжать путь.

— Мы свободны? — переспросил Дарган.

— Вы и ваша супруга свободны, — сухо повторил пограничник.

— А как вы поступите с гусарами? Они станут преследовать нас до тех пор, пока между нами не произойдет стычка. Сдаваться им добровольно мы не собираемся.

— Мы не допустим никаких насилий, я постараюсь уладить конфликт.

Подождав, пока Дарган со спутницей управятся с вещами и вскочат в седла, капрал отдал честь и заспешил к пограничному столбу, возле которого приплясывали от нетерпения гусары. Но не успел он проехать половины расстояния, как ротмистр повел свой отряд напролом, он был уверен в безнаказанности, ведь на его плечах красовались погоны армии победителей, занявших половину Европы вместе с ее столицей. Одного не учел командир отважных гусар — немецкой педантичности. Хоть мирные договора и были подписаны, немцы считали себя нацией избранной, не позволяющей кому бы то ни было диктовать ей условия. Капрал выхватил похожую на палаш саблю, направил коня наперерез сорвавшемуся с привязи отряду русских. Прозвучали первые выстрелы, сделанные немцами в воздух, кони противных сторон завертелись в дикой карусели, из которой стало невозможно вырваться.

— Зачем вы их отпустили, капрал, это преступники, — брызгал слюной ротмистр. — Их давно ждет виселица.

— Вашего казака я бы препроводил в комендатуру сам, — старательно подбирая слова, рычал капрал. — Но французскую женщину никто не имеет права подозревать в преступлении. Как и немецкая фрау, мадемуазель вне подозрений.

— Не путайте жену Наполеона Жозеффину с обычной парижской шлюхой.

— А вы не путайте Германию с Россией.

— О преступном поступке вы пожалеете.

— Война закончилась, границы обозначились вновь. Предъявите аусвайс, руссиш ротмистр, сюда вас никто не приглашал…

Но пляски орловских рысаков с германскими меринами Дарган со спутницей уже не видели, они неслись по погружавшейся в ночную тьму равнине, заворачивая к лесному массиву, чтобы найти поляну и отдохнуть наконец от утомившей обоих бешенной гонки за личными свободами. Лишь единожды девушка подтянулась к хорунжему на расстояние вытянутой руки и как бы между прочим поинтересовалась: +

— Месье Д, Арган, зачем тебе кусок грязь в конский холка? Ты не желаешь купать лошадь?

Некоторое время Дарган скакал молча, лишь усмехаясь себе в усы, признаваться в том, что он вплел в гриву кабардинца необычный камень из клада хозяина парижского подворья, ему не хотелось. Соглашаться же искупать коня означало новую возню с изделием, которое нужно было опять куда–то пристраивать, а здесь оно было словно при месте. К тому же неизвестно, что это за штука, вдруг серебряное яйцо опять из кардинальского набора. Наконец он повернулся к спутнице и с улыбкой пояснил:

— Это не грязь, Софьюшка, а казачий оберег.

— Оберег!? — вопросительно прикусила она губу. — А что это — о–бе–рег?

— Навроде нательной ладанки, он спасает человека и его скотину от всех несчастий и напастий.

Некоторое время девушка не сводила со спутника изумленно–недоуменного взгляда, затем с участием, похожим на понимание забот маленького ребенка, улыбнулась и заняла свое место. Больше она никогда не заводила разговор на эту тему. +

Путники добрались до крохотной лужайки посреди дубовой рощи лишь тогда, когда на небе засиял тонкий лунный серп. Дарган бросил бурку между корнями, вместо подушки подкинул один из мешков с туалетами падавшей от усталости подружки и занялся стреноживанием коней. О костре нечего было мечтать, за все время они не повстречали ни одного ручья — так хорошо дубы высасывали подпочвенную воду, во вторых, сил оставалось только на то, чтобы задать корма лошадям. Сняв уздечки, чтобы животные не поранили десна о загубники, Дарган глотнул из баклажки кисловатого на вкус вина и упал рядом с девушкой подрубленным столбом.

Прошло несколько дней с тех пор, как Дарган со спутницей пристроились в хвост войсковому обозу с кухнями, палатками, обмундированием и прочими, не нужными больше, армейскими атрибутами. Позади остались убранные поля неласковой Германии с половиной польской территории. Проехать по немецким землям как по Франции — наскоком — не получилось, на первом же перекрестке их едва не арестовали придирчивые немецкие патрули. Если в поверженной республике до сих пор восстанавливался порядок, то в восьмисотлетнем рейхе этот порядок не нарушался никогда, даже во времена охоты на ведьм. Они с трудом сумели оторваться от вооруженных острыми алебардами кнехтов, сидящих на широкогрудых жеребцах, и теперь тащились между разномастыми верховыми и пешими солдатами, отмеченными свежими и поджившими ранами, между санитарами и медсестрами в надвинутых на лбы белых платках с красными крестами. Дарган сменил черкеску на солдатский мундир, спрятав под ремнем лишь походный ножик, он понял, что в кавказской одежде его узнает и арестует любой патруль, ведь гусары охотились за терским казаком с француженкой. Ему перевязали ранение, впрочем, рана почти затянулась сама. Как ни верил он в безопасность места, в которое спрятал деньги с сокровищами, червячок сомнений не покинул его ни разу. Тыловым крысам стоило только зацепиться, и клубок ниток начал бы разматываться сам. Среди офицеров нашлось немало таких, которые сносно говорили по французски, спутница отводила с ними душу, заодно заучивая русские слова. Она оказалась способной ученицей, там, где появлялась, слышались взрывы хохота, почти безобидные шутки, а нередко и звон гитарных струн. Русский народ восприимчив, стоило кому–то подсмотреть, как союзники французов испанские волонтеры перебирают натянутые на грифы жилочки, как в следующий раз дерево гитар издавало уже звуки русские.

Но не это было главным, дело заключалось в том, что обоз нагоняли вестовые, привозившие пакеты с различными приказами. Армия походила на организм, продолжавший снабжать кровью даже отслужившие части. В один из таких набегов показалось, что командир колонны взялся за проверку личного состава, на остановках он поочередно выстраивал подразделения, выкрикивал по списку бойцов. Очередь приближалась к хвосту, в котором нашли место все, догнавшие обоз в пути. И еще был повод для размышлений. Как–то вечером, когда часть разбила бивуак недалеко от дороги, затеялся очередной концерт с песнями, плясками, с переодеваниями. Особенно любили поглазеть на разгромивших Наполеона русских жители окрестных селений, они приходили толпами, приносили продукты питания. Когда объявили привал, девушка подмигнула Даргану, скинула на землю мешок с приданным. Он понял, что спутница решила облачиться в лучшие свои наряды. Он не был против, пока они ехали по территориям европейских стран, хотя чувства воспитанного в условиях гор человека нередко заставляли вспыхивать серые зрачки. Но в тот раз рядом с девушкой оказался подпоручик уланского полка, получивший ранение в бою под Фонтенбло. Юнец из благородной семьи вдрызг проигрался в карты, все знали его как отъявленного должника. Со спутницей Даргана его связывало знание французского языка и не менее прекрасный голос, которым он подпевал девушке, играя на гитаре.

Сбросив мешок на землю, спутница потянула на себя одно из платьев с пышными оборками. Отложив его в сторону, выдернула жесткий корсет со множеством шнурков. Наблюдавший за действиями Дарган улыбался, он тоже учился привыкать к чудачествам супруги. Подпоручик его не интересовал, он не усматривал в нем мужчину, за драгоценности не переживал тоже, они были запрятаны почти на дно мешка. Но видимо во время скачек вещи переместились, из середины показалась пачка банкнот по сто рублей, упала на землю. Девушка среагировала моментально, она присела на корточки, подцепила деньги пальцами и кинула их обратно. Все произошло за доли времени, но его хватило, чтобы брови подпоручика поползли вверх, а глаза округлились.

— О, мадемуазель Софи, — хрипловато проговорил он по французски. — Вы богатая женщина, у вас столько денег!

— Вы ошибаетесь, господин подпоручик, это всего лишь пакет погашенных счетов из банка, — накрывая волосами вспыхнувшее пламенем лицо, отозвалась спутница. — Деньги вам мерещатся уже везде.

— Но на них стояла цифра сто и портрет…

— Правильно, бумаги стоимостью по сто франков, а портрет королевы Марии Медичи. Я сама заметила, что счета здорово походят на русские деньги.

— Не может бы–ыть… — протянул подпоручик, забывая захлопнуть рот.

Такую сцену подсмотрел Дарган. В груди у него возникло неприятное ощущение от того, что поспешность у спутницы получилась как бы наигранной, словно она не придала событию особого значения. Впрочем, так оно и было, привыкшая все измерять мерками французского высшего общества, считавшая подпоручика повесой, гораздым делать лишь карточные долги, девушка не верила, что ее новый знакомый способен на подлости. Но сам Дарган больше не сводил глаз ни с дончака с поклажей, ни с подпоручика, находившего малейший повод, чтобы быть поближе к мадемуазель Софи.

Вскоре тревога перевалила ту черту, после которой голову начинают терзать дурные мысли. Все смешалось: и подозрения по поводу вестовых, и устраивание проверок личному составу, и ревность к подружке, так беспечно кружившей мозги подпоручику, который в любой момент был способен проболтаться о виденных им деньгах. Дарган пришел к решению, что обоз надо покидать, пока одна из причин не выстрелила в упор, тем более, место нахождения тому благоприятствовало. Поляки понимали русский язык, могли спрятать у себя или указать правильное направление, тем самым мстя русским царям, прибравшим Польшу к рукам. К тому же, пути до России осталось не так уж много.

Надвигался вечер, спутница настраивалась на то, чтобы провести время в кругу офицеров, как всегда, возле нее крутился попдпоручик. Улучшив момент, Дарган отозвал девушку, жестко посмотрел ей в глаза:

— Отсюда надо уходить, — твердо сказал он. — В обозе оставаться опасно.

— Пуркуа? — быстро спросила она. Поправилась. — Потшему, здесь весело.

— Я вижу, что тебе балы понравились, — Дарган выдержал паузу. — А если наш секрет раскроется? Тогда ни денег, ни веселий с офицерами не будет, поняла? Но ларжан.

— Но, но подпорутшик, он, как это… карош малый.

— Короче, собирайся, я два раза не повторяю, — резко махнул рукой казак, злой на то, что первым спутница вспомнила повесу. — Аллюр три креста, Софьюшка.

— Аллюр труа кгреста? — поджала она губы. Опустила голову. — Ви, месье Д, Арган, когда надо галоп?

— Солнышко за горизонт упадет и мы растворимся в ночи. Так оно будет вернее.

Подпоручик не прощался до последнего, он словно что–то почувствовал. Наконец Дарган легонько толкнул его в плечо:

— Вы бы шли к себе, ваша благородь, а то нам отдыхать пора.

— Солдат, ты должен радоваться, что возвращаешься домой живой и невредимый, да еще с красавицей женой, — попытался обнять казака за плечи ловелас. — Посмотри, сколько калек вокруг, разве они кому–нибудь будут нужны? Гуляй, пока есть возможность.

— Мы свое еще возьмем, — увернулся от объятий Дарган.

— Где? И что у вас может быть, дикие леса с дремучими мужиками в берлогах?

— У нас лучше, чем в каменных клетях, — ощерился казак. — Мы такую свадебку сыграем, что вся деревня сбегится, пива не пожалею, медовухи. Дом построю, лошадей разведу, овец с коровами.

— Медову–ухи, — подпоручик приподнял кончики усов, пожевал губами. — Ладно, солдат, возвращайся в свою деревню, но знай, что в мадемуазель Софи влюбился молодой гусар Леденцов, и что он приедет к тебе не только медовуху сосать, но и еще за кое–кем.

— Милости просим, ваша благородь, — бешенно сверкнул зрачками Дарган.

Глубокой ночью, когда обозники забылись во сне, они обошли часовых и растворились в ночи. Как только вместо булыжников под копытами коней застучала проселочная дорога, Дарган облегченно вздохнул, отпил из баклажки несколько глотков вина. Его спутница, наоборот, покусывала губы от досады, она только начала понимать разбитное российское общество и оно ей понравилось. Но девушка и не думала ставить в упрек Даргану его решение, она осознавала, что рано или поздно круг подозрений сомкнулся бы. Еще один прокол, подобный допущенному ею, и подпоручик принялся бы клянчить денег в долг. Она бы не отказала, он был душка, из тех, кто через время отплатил бы черной неблагодарностью. Маменькины сынки поступали так всегда.

Девушка не ведала, что ловелас уже доложил о мешках с деньгами командиру санитарного поезда, а тот в свою очередь получил пакет, в котором предписывалось до границы с Россией проверить всех подозрительных лиц. Еще в бумаге говорилось о вещи, имеющей государственную важность — о золотой цепочке с медальоном, принадлежащей французскому высшему духовному союзу. Именно эту цепочку требовал найти король Франции, поддержанный императором Александром Первым, из–за нее во всех направлениях были разосланы конные отряды.

Глава седьмая

Они остановились у харчевни посреди села из беленьких мазанок, Дарган обмотал конец уздечки вокруг бревна, подождал, пока спутница приведет себя в порядок. Из дверей уже выглядывал толстый улыбчивый хозяин:

— Прошу панове, прошу, — певуче начал он зазывать. — Горяче русски шчи, суп харчо, говядина на вертеле, бардзо свежая.

Дарган молча отцепил баклажку, вылил остатки вина на землю. Он не хотел подавать виду, что совсем недавно поляки были врагами, сейчас это было бы невыгодно.

— Есть, есть, и вино, и пиво старокралевецкое, ячменное, — тут–же заголосил толстяк. — Только открыл нову бочку.

Девушка подтянула ремень на поясе, заколола волосы красным гребешком. Она выпросила у Даргана шаровары и теперь щеголяла в них как заправская казачка, решившая к штанам надеть французскую безрукавку со множеством шнурков спереди, с кофточкой с пышными рукавами под ней. На ногах были красные сапожки с отворотами. Этот наряд она стала носить недавно, как познакомилась с офицерами из обоза, до этого единственной формой служило простенькое платье. Покосившись в ее сторону, Дарган оглядел площадь и домики вокруг, не заметив ничего подозрительного, переступил порог харчевни.

— Прошу, панове, — суетился вокруг выскобленного до белизны стола средних лет поляк. — Что подавать на первое, что на второе?

Из кухни наплывал сытный запах, из крана бочки возле стойки в кружку капала прозрачная жидкость, за ограждением суетилась молоденькая полячка, скорее всего, дочь хозяина. В помещении царили тишина и покой, словно война обошла это место стороной. Когда на столе задымились тарелки со щами, с большими кусками мяса в них, Дарган снял головной убор, перекрестился, взялся за деревянную ложку, девушка последовала за ним. Она во всем старалась подражать супругу, эта маленькая француженка из высшего общества, она стремилась найти взаимопонимание, слиться в единое целое, несмотря на то, что многие вещи коробили ее тонкую натуру.

Когда было покончено с первым и со вторым, Дарган отпил из кружки вызревшего пива, подвинул баклажку к середине стола:

— Сливянки, брусничной? — вновь напрягся толстяк. Он знал, что на этом дело не закончится, посетители обязательно наберут в дорогу вкусной домашней колбасы с овощами, с желтыми головками сыра, с пышным подовым хлебом. Русские были щедрыми на деньги, как и на все остальное. — Есть польская и русская водка, украинская горилка.

— Налей виноградного вина из прошлого урожая, — Дарган посмотрел на разомлевшую от горячего спутницу, ухмыльнулся в усы. — Без добавок, а нет, и крепленое сойдет.

— Бардзо добже.

Они успели допить пиво, попробовать по стаканчику вина, казак приладил к поясу баклажку и собрался выбираться из харчевни, когда с улицы донесся торопливый топот копыт. Дарган стрельнул глазами в окно, увидел, как на полном скаку к харчевне подворачивает небольшой отряд конников в мундирах уланов. Хозяин сразу побежал на выход встречать дорогих гостей, девушка тоже подалась было к двери, но казак успел поймать ее за рукав:

— Куда ты устремилась, Софьюшка? — одернул он ее. — Нам самое время переждать непогоду.

Она покорно опустилась на лавку, положила руки на столешницу. Подозвав дочку хозяина, Дарган заказал еще по кружке пива с кусочками сушенного мяса. В это время в зал ввалилась распаленная ездой ватага пропитанных пылью уланов, старший расстегнул воротник кителя:

— Черт меня дернул связаться с этим подпоручиком, — в сердцах пристукнул кулаком по столу бравый корнет. — Продолжали бы двигаться по главному тракту, результат был бы весомее, а мы заехали в нехоженную глушь, ни дорог, ни приличных заведений.

— Ищем какого–то солдата с парижской шлюшкой, когда в приказе ясно написано задержать преступную группу из казаков в черкесках и одной французской девушки, она, мол, является главарем банды. Чистая неразбериха, — поддакнул пристроившийся рядом полнокровный прапорщик. — Я еще поверю, что сундук с драгоценнотями захватили казаки, мамзелька подсказала, они взяли и тряхнули богатого мусью, это на них похоже. Но чтобы мешки с деньгами были у солдата с простой девкой — нонсенс.

— Напутал подпоручик, как пить дать, или больной на голову. Корчмарь!

— Я тут, панове, — отозвался толстяк. — Что прикажет вельможный пан?

— Всем по чарке вина и по кружке пива!

— Слухаю пана.

— А потом накормить.

— Я весь тут.

Корчмарь с дочкой завертелись юлой, из боковой двери выскочила дополнительная сила в виде сына и жены. Они начали шустро загромождать столы кружками и тарелками с едой. В середине появились пузатые бутыли с темной наливкой.

— Я сразу сказал, что этому подпоручику только за бабьими подолами таскаться, — продолжил развивать доводы корнета прапорщик. — Ранение показывал, мол, под Фонтенбло в атаку ходил, за что наградили Анной.

— После окончания военной кампании с Наполеоном Анны удостоили почти весь офицерский корпус, — отмахнулся корнет. — Ему деньги были нужны, не заметил, как заблестели глаза, когда я сказал, что за поимку преступников назначена награда в десять тысяч рублей?

— Как было не заметить, когда руки заходили ходуном, — прапорщик припал к краю кружки с пивом. — Пальцы холеные, словно у карточного шулера.

— Из столичных хлыщей, они привыкли проматывать целые состояния.

Дарган угнул голову, искоса взглянул на девушку, та подалась вперед встревоженной птицей, впитывая каждое слово уланов. Наверное, она все–таки схватывала суть разговора двух унтер офицеров. Казак толкнул ее коленом, глазами показал на выход, девушка отпила из кружки и пошла к двери, стараясь закрыть лицо подаренным Дарганом платком. За нею тронулся он, старательно изображая раненного в ногу солдата. За спиной разгоряченные спиртным уланы наращивали обороты, из всех насторожился лишь рыжий конник у стойки, он впился в спины уходящим. В это время его отвлекла дочка корчмаря, что позволило посетителям выйти на улицу, заторопиться к лошадям. Оба уже сидели в седлах, когда из–за угла на площадь вылетел обсыпанный пылью всадник. Девушка с тревогой признала в нем подпоручика из обоза, переглянулась со спутником. Видимо, ловелас решил не делиться обещанной за поимку преступников премией, участвуя в погоне сам. Он бросился ко входу в корчму и лоб в лоб столкнулся с рыжим уланом, который как раз выходил на улицу. Новое замешательство помогло беглецам завернуть в переулок и пустить коней в галоп.

Они успели вылететь за окраину селения, когда Дарган заметил, как стелется за ними по улице патрульный отряд. Впереди насколько хватало глаз темнели перелески, перемежаемые желтыми убранными полями, в них можно было спрятаться, продвигаясь в сторону границы. Но до деревьев надо было еще доскакать. Дарган пожалел о том, что по приезде в деревню не успел поменять лошадей, чувствовалось, что кабардинец здорово устал, как и дончак под девушкой. Он бы смог перескочить на одного из свободных жеребцов на ходу, но вряд ли такой маневр был подвластен спутнице. А дончак выдыхался, скоро он стал припадать на передние ноги, расстояние между убегающими и преследователями сокращалось. И казак решился, подтянув за поводок бегущего следом каурого, акробатом перескочил ему на спину, благо, уздечка с него не снималась. Замотав конец веревки на седле кабардинца, чтобы цепочка из свободных лошадей не порывалась, приблизился к девушке, рывком пересадил ее на седло впереди себя. Затем подтащил бежавшего за дончаком коня и птицей перелетел на него, вцепился в жесткую гриву. Теперь облегченный дончак оказался позади ведомой им лошади, то, что она была без уздечки, не смутило казака. Знакомыми приемами, он заставил жеребца вырваться из группы и стрелой помчаться к ближайшему перелеску, за ним рванулся весь маленький табун. Но расстояние не сокращалось, орловские рысаки под уланами отличались редкой выносливостью, а когда по лицам захлестали ветви деревьев, преследователи почти повисли на хвосте. Махнув девушке рукой по направлению к следующему перелеску, Дарган скинул с плеча ружье, насыпав пороху на полку, нажал на курок. Он целился поверх уланских голов, у него не возникало мысли стрелять в своих не только потому, что это считалось большим грехом, ко всему он был потомком примкнувшим к староверам казаков донского атамана Некрасова, завещавшим: «В Россию при царях не возвращаться, родину любить, в русских при ведении военных действий не стрелять». Некрасовцы осели везде — на Кавказе, в Турции, на берегах Дуная — но наказ для всех был одинаков.

Меж тем уланы сбавили напор, скорее всего, их остановила мысль, что война уже закончилась и негоже рисковать жизнями из–за беглого солдата. Лишь один продолжал упорно приближаться к кромке перелеска, это был подпоручик из санитарного обоза. Настойчивость хлыща вызывала бешенство, Дарган знал, что им движет одно желание — добыть деньги любыми путями. Хотелось выскочить навстречу и срубить неразумную голову, вряд ли ловелас оказал бы достойное сопротивление. Перезарядив ружье, казак влупил картечью, стараясь, чтобы заряд прошел рядом с плечом унтер офицера. Подпоручик откинулся в седле, схватился за правую сторону лица, видно было, как щека окрасилась кровью. Но и это не остановило его, им владело убеждение, что с раненным солдатом справиться он сумеет, зато деньги в мешках достанутся только ему. Ведь в донесении разговор велся лишь о цепочке с медальоном, принадлежащей сонму французских кардиналов, а он сам был представителем русских столбовых дворян. Значит, имел право на часть сокровищ.

Безрассудность молодого повесы сгубила его, на скулах у казака расцвела ярость, с которой он рубил французов в капусту, к тому же вспомнились насмешки по поводу происхождения. Как только подпоручик ворвался под сень деревьев, Дарган пустил коня навстречу, взмахнув шашкой, выбил саблю из рук противника, заставил его заюлить глазами в поисках защиты. Ее не оказалось, вокруг закружился белый саван смерти. Дворянин вырвал из–за пояса пистолет, направил в грудь казаку, но и этот ход не принес результатов. Дарган нагайкой играючись подцепил оружие за дуло и дернул на себя. Он видел, как противник оделся в белую простынь, как сковал того смертельный ужас, но на его заросшем светлой щетиной лице жалости не отразилось. Подождав, пока подпоручик осмыслит роковую ошибку, казак со свистом рассек воздух клинком, подворачивая его так, чтобы над плечами не возвышалось даже малого выступа. Голова повесы дрогнула бровями, неспеша скатилась на землю. Дарган снял с пояса истекающего кровью всадника кожаный пенал со свинцовыми пулями, мешочек с порохом и пыжами, затем столкнул тело с седла, поймал за уздечку шарахнувшуюся было лошадь. За деревьями замелькали уланские мундиры с золотыми пуговицами, конники продолжали осторожно двигаться вперед. Он сделал из пистолета выстрел в воздух, рысью направился к следующей группе деревьев. Следовало поскорее замести следы, чтобы оторваться окончательно, хотя, он был уверен, что после всего, что произошло, уланы вряд ли посмеют углубляться в чащу.

Второй день путники без остановок двигались только вперед, солнце перевалило на другую половину небосклона, редкие перелески перешли в сумрачные дебри. Даргана заботила лишь одна мысль — поскорее пересечь границу с Россией, на просторах которой никто никогда никого не искал. Он давно осознал, что все дело заключалось в злосчастной кардинальской цепочке, если бы не она, вряд ли бы за ними гонялись. Но что совершилось, то совершилось, оставалось лишь добраться до Терека живыми и невредимыми, а там постараться доказать, что ни к кардиналу, ни тем более к королю Франции, они отношения не имеют. Намекнуть, что цепь возжелал выкупить богатый месье Месмезон из маленького городка под Парижем. Дарган представить не мог, что раритет вместе с медальоном давно передала безвозмездно своему родственнику молчащая рядом спутница и считал, что ищут их в том числе за драгоценности, которых оказалось достаточно в схроне на парижском подворе. Но если бы ему сказали, что кардинальская цепь с подвеской уже переданы по назначению, а искать их продолжают лишь по одной российской причине — по однажды посланному в войска указу, не всегда имеющему возврат, каким бы ни казался он чудным — он бы все осознал и успокоился.

Лес перешел в сухостой, под копытами лошадей зачавкала покрытая мхом сырая почва, дальше начиналось болото. Нужно было уходить из гиблого места. Окинув сумрачным взглядом унылую картину, Дарган уже тронул уздечку, чтобы завернуть лошадь назад, когда вдруг внимание привлек блеснувший из–за кочек угол то ли короба, то ли какого–то сундука. Он пригнулся к гриве, стремясь всмотреться получше, заметил успевшие позеленеть от водорослей похожие на человеческие фигуры.

— Месье Д, Арган, там это… экипаж, — насторожилась и спутница. Через мгновение она поправилась. — Но, но, там гренадьер…

— И ты увидала, — буркнул под нос казак, вытащил ногу из стремени. — Надо прощупать, может, в сундуке что имеется.

— Месье, земля мягкий, — воскликнула девушка.

— Вижу, да больно угол блестит, вроде как медный.

Он спрыгнул с седла, стараясь попадать сапогами на толстые сучья, направился к тому месту. Почва под подошвами задышала сильнее, вскоре она начала продавливаться, а следы заполняться грязью. Дарган изменил тактику, он принялся прыгать с кочки на кочку, руками помогая удерживать равновесие. Когда добрался до ствола почерневшей березы, возле которого выпирал предмет, дыхание у него перехватило. В солнечных лучах отблескивал угол окованного медью сундука, нижней частью ушедшего в болото, вокруг в странных позах по грудь увязли в жиже четверо французских гренадеров при оружии, кожа сползла с их лиц, обнажив белые черепа, руки тоже были объедены. Что они здесь делали и как попали в жуткую трясину, оставалось загадкой, как и то, почему не сумели выбраться отсюда. То ли пытались уберечь от наступающей русской армии штабные документы, то ли в сундуке была казна какой–нибудь из наполеоновских дивизий. Дарган решился приподнять крышку короба, каблук соскользнул с кочки, нога провалилась в болото по колено. Он едва успел выдернуть ее, уже без сапога, и вдруг понял, почему гренадеры навсегда остались здесь — под страхом быть заглоченными топью, они цепялись друг за друга, не давая возможности кому–то одному добраться до спасительного дерева до тех пор, пока не умерли своей смертью. Об этом свидетельствовали сомкнувшиеся на кителях пальцы. А болото засосало их по груди, передумав втягивать глубже. Казак мысленно вспомнил «отца и сына», но любопытство пересилило. Обломав сучья на березе, он сделал подобие кладей, прилег на них, острием шашки срубил на сундуке петлю вместе с замком и печатями вокруг. Рывком оторвал крышку от основы, сверху и правда оказались документы, но под бумагами горбились перевязанные шнурками мешочки. Дарган полоснул по материи лезвием, из разреза потекли золотые монеты, они заполнили углубления, проскользнули на дно сундука. Это было так неожиданно, что казак едва не поперхнулся слюной, он почему–то подумал, что в мешочках должны были быть ордена с медалями, ведь на них лежали документы.

— Софьюшка, посмотри, на что мы наткнулись, — обернувшись назад, громко закричал он.

— Золотой казна? — радостно откликнулась девушка. Она следила за действиями спутника с неослабевающим вниманием. — О, месье Д, Арган, давай сюда.

Перекинув на грудь заплечную сумку, казак положил в нее несколько мешочков и сразу почувствовал, что уйти с грузом ему не удастся, настил предательски хрустнул, погрузился в жижу на пару вершков. Оставалось одно, перетаскивать добро по частям. Дарган принялся делать челночные ходы, но и это оказалось нелегко. Кочки убегали из–под ног, норовили отпрыгнуть лягушками, приходилось пластаться во весь рост и по грязи ползти к твердому участку земли. Казак с трудом управился с тремя мешочками, на большее ни сил, ни желания уже не хватало. Заметив его состояние, девушка присоединила конец веревки к седлу лошади, вторым обвязалась сама и смело шагнула на тропу из ломких сучьев.

— Куда ты! — попытался было остановить Дарган. Поняв, что из затеи вряд ли что получится, бросился к лошади.

— Надо много ларжан, — засмеялась она.

— Ай да молодец! — поцокал языком казак. — Ни за что бы так не догадался.

— Аллюр труа кгреста, — подняла вверх сжатый кулак спутница.

Девушка дошла до настила, прилегла на него и заглянула в сундук. Она увидела документы, мешочки, но внимание привлекла бархатная подушечка в противоположном от них углу. Чтобы выдернуть ее из–под набитых монетами торбочек, нужно было потянуться через весь короб. Она оперлась о край, нащупала ворсистую шершавую материю, осторожно потащила ее на себя. Интуиция подсказывала, что все богатства сундука не стоят того, что скрывается под бархатом. Деревянный угол предательски просел, девушка сомкнула пальцы на подушке, ощутила, как расползлась по швам прогнившая ткань. Глаза зацепились за страшную картину, гренадеры зашевелились, показалось, они приготовились завопить ужасными голосами, чтобы она убиралась подобру–поздорову. Девушка едва удержалась от душераздирающего крика, он был бы не воплем страха, а выражением протеста, потому что богатства нужны не мертвым, они должны принадлежать живым. Усилием воли она заставила себя продвинуться вперед еще на чуток, захватила подушечку покрепче и продернула ее к краю короба. Место, на котором происходила сцена, с едва слышным всхлипом скакнуло вниз сразу на несколько вершков, зависло над пучиной на честном слове. Девушка продолжала выцарапывать куски материи из–под торбочек, разжать пальцы ее бы не заставило теперь даже чувство смертельной опасности. Она старалась перенести тяжесть тела на подобие настила, на котором лежала, но голова и грудь, а главное, рука, зависли над содержимым сундука, прибавляя ему лишнего весу. С неслышным шорохом бархат рассыпался окончательно, она успела почувствовать, как выскользнул из ладони твердый комочек, сверкнул гранями в груде бумаг. Лихорадочно разгребла остатки тлена, но под ним ничего не оказалось. Тогда она, пересиливая сковавший члены леденящий холод, прощупала углубления под мешочками, просунула ладонь между стеной сундука и его содержимым, камешек словно провалился сквозь дно.

— Софьюшка, вертайся, — как сквозь вату донесся голос спутника. Ему откликнулось лишь отсыревшее эхо. Повторилось еще раз, пронизанное встревоженными нотами. — Вертайся, болото зашевелилось.

Стиснув зубы, чтобы не взвыть от бессилия, девушка в который раз процарапала ногтями соединения между торбочками, разбросала бумаги в стороны. Осталось столкнуть с гнилья мешочек с монетами, чтобы окончательно убедиться, что труд оказался напрасным. Она так и сделала, успела заметить, как в разноцветной трухе сверкнули еще два крупных белых камешках и почувствовала, что проваливается в бездну. Гренадеры разомкнули челюсти, они будто смеялись над неудачницей, решившей завладеть принадлежащими им богатствами. В следующий момент грязь вспучилась, добралась до их плеч, запузырилась под подбородками. Понимая, что вместе с солдатами и сокровищами погружается в трясину, девушка рванулась вперед, намертво зажала в ладони вспыхнувшие неземным свечением камешки и закричала, всеми силами сопротивляясь неизбежности. И сразу почувствовала, как кто–то сильный дернул ее за талию, вырывая из чавкающей пропасти, протащил по острым сукам, по жестким кочкам. Уже теряя сознание, улыбнулась той боли, которая исходила от скомканной судорогой ладони.

Девушка очнулась от того, что кто–то обливал ее водой, она лежала под деревьями, вокруг суетился Дарган. Он успел перенести спутницу на бурку, укутать меховым подолом все той же, на все случаи жизни, горской палатки, потом всунул в рот горлышко баклажки. Она глотнула настойки, постаралась унять дрожь, но это оказалось непросто. Накрывшись мехом с головой, долго лежала не шевелясь, до тех пор, пока тепло волной не прокатилось по телу от пяток до макушки. Когда плоть размякла, почувствовала исходящую от ладони тупую боль. Сознание прояснило последнюю картину, вновь заставив содрогнуться от ужаса. Она выбросила руку из–под бурки, попыталась разжать пальцы.

— Полежи, пока судорога пройдет, — посоветовал присевший перед костром казак. — Потом еще винца глотнешь, оно расслабит.

— Месье, помочь, — попросила она, глазами указала на кисть.

— Говорю тебе, отмякнет.

— Месье Д, Арган, ла рука, — вновь повела она зрачками на кулак.

Казак опустился перед ней на корточки, погладил белую натянутую кожу, помассировал запястье, и вдруг с силой надавил на точку возле пульса. От пронзительной боли пальцы рассыпались веером, под ними оказались врезавшиеся в ладонь два бесцветных камня. Дарган удивленно уставился на предметы.

— Я молился богу, что хоть живая осталась, — приподнял он брови. — А ты с того света умудрилась подарок прихватить.

— Да, мон ла мур, подарок оттуда…

Он перевел взгляд на врученный императором перстень, на преподнесенное ей королем кольцо, вновь вильнул зрачками на ладошку спутницы, соображая, что подобным вещам, скорее всего, цены не сложишь.

— Они такие–же, как на кольцах?

— Ви, месье Д, Арган, это состояние.

Девушка посмотрела на возлюбленного сияющими глазами, затем снова увела их на искрами ощетинившиеся камни, она знала, что каждый бриллиант весит примерно десять — пятнадцать карат, представляла, и какую сумму не грех запросить за них. Перед взором возникли картины будущего, обещавшие счастливую судьбу. У них уже есть имение, они везут с собой много денег, на которые можно открыть собственное дело. Оставалось малое — решить, в какую сторону повернуть коней, то ли возвратиться в Париж и смело влиться в новую жизнь, то ли продолжить путь и уже на родине возлюбленного разжечь добрый семейный очаг с многочисленной ребятней в будущем. Они сумеют обеспечить им беззаботное детство, а когда дети подрастут, отправят учиться в престижные университеты Европы. Лишь бы их союз черной меткой не пометили случайности, которых вокруг достаточно.

И все–же лучше было бы не испытывать судьбу в покрытой мраком неизвестности России, а вернуться в атмосферу цивилизованной Франции.

Девушка сделала губы трубочкой, приподнялась на подстилке:

— Месье, дай ла бока, — капризно попросила она.

— Что тебе подать? — наклонился вперед Дарган, силясь вспомнить, что означает частенько слышанное от нее слово.

— Ла лябра… — с придыханием прошептала она. Замерев в долгом поцелуе, обвила сильную шею любимого руками. Откинулась на подстилку, изучающе сверкнула зрачками. — Давай Париж?

— Ты хочешь вернуться? — усмехнулся в усы казак. — Нет, милая, у вас среди розовых камней одна канитель. Ни на охоту сходить, ни на горы посмотреть, разве это жизнь! Вот на Тереку аж дух от простора захватывает.

Спутница долго молчала, размышляя о чем–то своем, по щекам и под ресницами пробегали неясные тени, заставляя Даргана внутренне настораживаться. Он уже любил ее по настоящему и ни на кого не желал бы променять, даже на родственную по крови и по духу станичную скуреху с ярко алыми губами и щеками, с черешневыми глазами. Этим обладала и спутница, разница была лишь в цвете зрачков и волос, но у девушки к достоинствам прибавлялся светлый ум, за красивые глазки не купленный.

Перекинув камешки с ладони на ладонь, она полюбовалась игрой света в них, глубоко вздохнула:

— Ви, месье, — дурашливо сморщила носик. — Ла мур… дла дур.

— Уже нахваталась, — скрывая довольство, проворчал казак. — У подпоручика, что–ли, царствие ему небесное?

Только через два дня им с трудом удалось выбраться из дремучего леса и пустить коней вскачь по равнине. Казалось, буреломы с сумрачными чащобами никогда не кончатся, Дарган потерял все ориентиры, даже звезды не помогали выйти на правильный путь. И если бы не наткнулись на задранную волками телку, кровавые следы от которой вывели на едва приметную тропинку к глухой деревне, они продолжали бы плутать между покрытых мхом деревьев, не имея представления о том, в какой стране находятся. Дарган не решился заезжать в селение, теперь он опасался всего — и погони, и за сохранность добытых на болоте сокровищ, и за то, что измочаленная блужданиями в дебрях девушка самостоятельно решит повернуть коня назад, в теплый и обихоженный свой Париж. Но спутница лишь играла желваками на скулах, да неустанно хлестала себя веткой, отгоняя бесчисленных комаров.

Под вечер впереди замаячили несколько крытых соломой беленьких хаток, вокруг, куда ни кинь взгляд, наступал непроходимый лес. И Дарган пустил рысью лошадей к крайнему домику, возле которого копошился мужичок в белых одеждах и соломенной шляпе. Сам он тоже оказался светловолосым и конопатым, ноги до колен были перемотаны веревками от лыковых лаптей. Дарган всунул нагайку за голенище сапога, свесился с седла:

— Будь здрав, мужик, — поприветствовал он его, с интересом ожидая, на каком языке тот ответит. — Есть тут постоялый двор?

— Нема ниякого двора, — крестьянин развел руками, сильно нажимая на «а» и «я». — А чаго, у каждой хате двор, захади да начуй.

— А кто ж вы будете?

Дарган обрадовался тому, что мужик понимает по русски, но не мог вспомнить, кто так говорит. На войне с «акалками» он встречался, помнил, что воевали они на стороне русских, но являлись ли жителями российской империи или он с девушкой по прежнему находился в Польше, в толк взять не мог. Если их до сих пор носило по Речи Посполитой, тогда трудности еще не закончились.

— Як хто? Бяларусы мы, — простодушно отозвался крестьянин. — А вы з яких таких мест будетя?

— Мы путешественники, — облегченно вздохнул казак. — Говоришь, что постоялый двор у вас в каждом доме?

— Гастям мы рады завсегда.

— Тогда принимай постояльцев, нас с хозяйкой накорми и спать уложи, лошадей напои, задай овса, — Дарган спрыгнул с седла, передал конец уздечки мужичку. — У вас тут спокойно?

— Какой там, по лесам шастает банда вяльможного пана Зарембы, — подхватывая коней под уздцы, отмахнулся мужичок. — Заглядает и до нас, обкрадет и снова у свои чащобы.

— Леса у вас знатные.

— До смоленской с брянской волостей тянутся, что за триста верст от самой Масквы.

— Нам Москва не надобна, мы в Новгород заедем и домой, — оглянулся на спешившуюся спутницу казак, вид у нее был измученный.

— Чаго так?

— Дело есть, — он не стал вдаваться в подробности, еще в Париже твердо решив вернуть новгородскому дворянину принадлежащие ему драгоценности.

— Тада на север, Вяликий Новгород сразу за Псковом.

Из хаты выскочила тоже вся в белом хозяйка, на ходу вытирая руки о вышитый цветами передник, пригласила пройти в комнаты. В сенцах на лавке стояла липовая бадейка с квасом, над ней покачивался березовый ковшик. Зачерпнув из бадейки, Дарган дал спутнице отпробовать напитка, она жадно припала к краю ковша. Солнце еще не успело коснуться вершин деревьев, как оба спали беспробудным сном на перине, брошенной на грубо срубленную скрипучую кровать…

Ночь и часть дня прошли спокойно, пора было трогаться дальше. Мужичок в портках и тех же белых онучах подал сидящему в седле Даргану лукошко со съестными припасами, снова указал рукой по направлению к стене леса невдалеке.

— Там есть просека, по ней не ашибетесь, а дальше люди подскажут.

— Далеко они, эти люди? — с сомнением всмотрелся в сплошной массив Дарган.

— Верст через двадцать сторожка, в ней отшельник житует, от сторожки близко.

— А бандиты в какой стороне?

— Пан Заремба мог и в Польшу уйти. Войска прошли, война закончилась, а мы народ нягожий.

Умостив лукошко перед собой, Дарган тронул каблуками сапог одного из свежих жеребцов, небольшая кавалькада потянулась к лесу. Девушка на ходу послала воздушный поцелуй угодливым хозяевам, она хорошо выспалась и чувствовала себя прекрасно. Растревоженное птицами утро только начиналось, от густой травы с цветами поднимался дурманящий запах. От любимого она успела узнать, что они перешли границу и едут по территории Российской империи, а в России никто никогда никому не был нужен. Выходило, что погони со стрельбами и драками отпали сами собой, ведь руские были бессребрениками, как только что оставленные ими на хуторе белорусы. Это вселяло надежду на то, что до станицы в предгорьях какого–то Кавказа они доберутся без приключений. И пусть впереди опять смыкалась стена леса, начало путешествия это подтверждало.

Путники проехали где шагом, а где рысью, доброе расстояние, пока между деревьями не показалась замшелая избушка без окон и дверей, к задней части которой примыкали густой кустарник вперемежку с лопухами. Дарган сразу заметил, что возле обращенной к просеке стены стоит привязанный конь. Он всмотрелся в упряжь, она показалась не простой, с бляхами, с бахромой вокруг седла. Вряд ли лошадь могла принадлежать отшельнику, скорее всего, лесовика навестил кто–то значительный.

— Там гость? — негромко поинтересовалась девушка, она начала относиться к опасностям, обострившим ее зрение и чувства, спокойно.

— Мужичок сказал, что старик живет один, — как бы про себя пробормотал Дарган. — Хотя, если это единственный путь через лес, почему бы на нем не объявиться путнику.

— Не торопись, — посоветовала было девушка.

Но Дарган уже понукал жеребца, одного противника брать в расчет он не привык. Поставив свою лошадь рядом с привязанным конем, поправил на поясе шашку, взял в руки ружье и по зеленым от мха ступенькам с другой стороны избушки поднялся на покосившееся крыльцо. Не покидая седла, девушка с интересом следила за его действиями. Дверь оказалась только прикрытой, казак поднажал плечом и сразу отскочил назад, почудилось, в темноте коридора что–то тягуче блеснуло. За спиной послышался треск сучьев, из недалекой чащи сразу с нескольких сторон выехали обросшие бородами всадники в рваных одеждах. Их было человек пять, а может больше.

— Заглядай, заглядай, русский солдат, гостей у нас давно не было, — под нестройный хохот гаркнул один из них с длинными спутанными волосами, вероятно атаман банды. — Мы тебя давно поджидаем, вон какую приманку поставили.

Казак внутренне похолодел, выходило, он купился на одинокую лошадь, посчитав, что бродит по лесу такой не один, мало того, ни одна примета не сообщила, что в дебрях скрывается целая банда. За дверью повторилось новое шевеление, там готовились к очередному броску. Дарган вспомнил не единожды слышанные на войне слова, что тыл должен быть надежно прикрыт, но он не знал, сколько головорезов находится в доме. В то же время промедление грозило печальными последствиями, пути отхода были перекрыты. Выдернув шашку из ножен, он с силой ударил сапогом по двери, крепкие доски с треском врезались в какой–то предмет и посыпались на пол, открывая схватившегося за лицо бородача с саблей наготове. Дарган обрушил на его голову шашку, перепрыгнул через еще не упавшее тело. Больше ни в коридоре, ни в доме никого не было, лишь перед распятием в углу крестился стоящий на коленях укрытый седыми космами и сам весь в белом старик. Дарган метнулся к выходу, на бегу вытаскивая из–за пояса пистолет, он лихорадочно соображал, как обеспечить девушке отход и каким образом занести в дом мешки с сокровищами. Ускакать от разбойников вряд ли представлялось возможным. Но не зря он отмечал у спутницы присутствие ума, та успела спешиться, перетащить оба мешка с дорожными сумками к крыльцу и теперь привязывала коней к бревну возле стены. Меж тем, хорошо вооруженные бандиты неспеша окружали дом, они в полный рост покачивались в седлах, словно были уверены, что путники не предпримут никаких противодействий. Видимо, подобные ситуации были им не в новинку.

— Бросай поводки, Софьюшка, лошади никуда не денутся, — не выдержал Дарган размеренных действий спутницы. — Беги сюда, пока они не начали палить.

— Момент, мон рой, — девушка набросила на бревно последнюю петлю, затянула ремни и побежала к крыльцу. Подхватив мешок с сумкой, сунулась в коридор. — Нам нужен виктория.

— Она всегда была нам нужна, — забрасывая за порог остальные вещи, согласился Дарган.

Рассыпавшиеся дверные доски обнажили коридорное пространство, в котором негде было спрятаться, оставалась дверь из цельной плахи в саму избушку. Но если пристроиться за ней, видимость перекрывалась окончательно, потому что в доме было одно крохотное оконце, и то Дарган рассмотрел с трудом. Тогда бандитам предоставлялось бы право играючись расправиться с противниками, запалив строение и выкурив из него всех. Требовались действия, принуждающие разрешить спор с позиции силы. Оттащив зарубленного разбойника в угол, казак приставил несколько досок к косякам, чтобы уменьшить неприятелю обзор, присел за выступом и просунул дуло пистолета наружу с таким рассчетом, чтобы иметь возможность прицелиться. Он подпустил бандитов настолько близко, что лица их стали видны как на ладони. Впереди восседал на лошади главарь, это было видно по не мужицкого покроя парчовому кафтану, по сафьяновым сапогам и по изогнутой турецкой сабле с серебряной рукояткой. За спиной у него топорщилась русская винтовка с примкнутым штыком, за широким из одного куска материи поясом торчали два пистолета. Остальные члены банды представляли из себя сброд из беглых солдат и местного населения числом в шесть человек. Дарган не знал, все ли они здесь, или кто–то скрывался за углом избушки, если дело обстояло так, то на легкую победу надежды не было.

Меж тем, уверенный в себе главарь на неспокойной кобыле подтанцевал едва не к ступенькам крыльца, подкрутил усы вверх:

— Эй, русский солдат, твоя песенка спета, — хриплым голосом объявил он. — Ты это понимаешь, пся крев? Если не понимаешь, мы не просто расстреляем тебя, а наклоним деревья, привяжем за ноги к их вершинам и разорвем пополам, пся крев.

Он смачно сплюнул, вытер губы шелковым платком. Бандиты с интересом наблюдали за его действиями, наверное, спектакль им нравился. Дарган скрипнул зубами, расстояние до главаря было все–же приличным — саженей пятнадцать, если бы появилась возможность скрестить оружие, он бы не оставил от наглеца целого куска. За спиной раздался шорох, девушка потянула на себя ружье, в упор посмотрев на казака. Он понял без слов, отцепил ее пальцы от приклада, взглядом указал на пистолет. Когда входили на территорию Франции, господа штабные офицеры предупреждали, что французские женщины неплохо с ними обращаются.

— Умеешь из него стрелять? — негромко спросил он.

— Ви, месье Д, Арган, — кивнула головой спутница. — Но я хотел заряжать этот винтовка.

— Лучше возьми это, — казак отдал пистолет, отцепил от пояса кошель с пулями. Быстро просунул винтовку в прорезь. — С ружьем ты будешь долго возиться, а тут забил заряд в дуло, и готово.

Он снова прильнул к прорехе, поймал на мушку лицо главаря, краем глаза схватил, как прилегла на пол девушка, примеряясь к выстрелу. Упреждая ее торопливость, он крикнул разбойнику:

— Что ты хочешь от нас?

— Все, — загоготал бандит. — Лошадей, поклажу, деньги, золото и кралеву, если она уже не панночка. Панночек мы сразу выдаем замуж, женихов у лесных братьев хватает.

— С чего ты решил, что у нас есть золото?

— Разве на пальцах у вас не перстни?

— Тебе так мало надо?

— В этих местах цену имеет все, — снова засмеялся главарь, его поддержали остальные. — Даже твоя шкура.

— Мой подарок, который сейчас получишь, будет тебе в самый раз, — Дарган припал к прицелу, поймал на мушку место между бровями разбойника.

— Не сомневаюсь, — успел согласиться тот.

Раздался громкий выстрел, главарь взмахнул перчатками и медленно откинулся на спину лошади, не ожидавшие такого поворота событий, его спутники уставились на него. В этот момент прозвучал еще один выстрел, верзила рядом с главарем тяжелым обрубком свалился с коня на землю. Это стреляла девушка. Дарган с восхищением зыркнул на нее глазами, выпущенная из пистолета пуля попала точно в то место, что и пуля из его ружья — чуть выше переносицы верзилы. Спутница даже не обернулась, она торопливо забивала в дуло очередной заряд. Но повторить атаку во второй раз не получилось, разбойники с воплями подняли лошадей на дыбы и галопом принялись носиться вокруг лесной избушки, беспорядочно паля по крыльцу и по доскам, закрывавшим нутро коридора. Лица их исказила ярость, скорее всего, они привыкли к подчинению попавших в непроходимые дебри одиноких путников и теперь готовы были растерзать оказавшего сопротивление какого–то русского солдата. Скорость бега коней увеличивалась, наверное, бандиты специально заводили себя таким образом. Вскоре вперед вырвался разбойник в красных драгунских штанах и в синем уланском кителе с эполетом на плече. Дарган с тревогой отметил, что на одном из поворотов всадников стало больше, теперь их было не меньше десятка. Значит, он правильно подумал о том, что остальные прятались за углами избушки.

На размышления времени оставалось все меньше. Двое разбойников отделились от группы, исчезли в чаще деревьев и через некоторое время возвратились с вязанками сухого хвороста. Образованный бешено скачущими лошадьми круг вновь стал сужаться, уже можно было без напряжения всмотреться в обезображенные исступлением лица. Всадники все меньше походили на людей, теперь это были оседлавшие коней злые упыри. Дарган с беспокойством оглянулся на девушку, та с явным интересом следила за тем, как разворачиваются события. Ни одна черточка на лице не ломала облагороженной самой опасностью гармонии. Он понял, что рядом с ним друг, на которого можно положиться как на самого себя. Ружье было уже перезаряжено, пистолет у спутницы тоже, но стрелять по движущимся мишеням не представлялось возможным. Улучшив момент, Дарган отодвинул пару досок в сторону, выглянул наружу, ступеньки крыльца почти примыкали к углу избушки, оставляя небольшое пространство. Он помнил, что заднюю сторону дома прикрывали заросли кустарника и лопуха, в которых можно было укрыться.

— Дай–ка пистолет, Софьюшка, — обратился он к девушке. — Я в разведку схожу.

— Но… — воспротивилась было она, и тут–же оглянулась на убитого бандита. — Не торопись, месье Д, Арган.

— Нам теперь спешить некуда, — запихивая оружие за пояс, откликнулся он.

Дождавшись, когда всадники начнут накручивать очередной круг, Дарган куницей нырнул к углу избушки, от него перебежал к зарослям лопуха. Его беспокоила лишь одна мысль, чтобы разбойники не надумали поджигать ветхое строение раньше времени. Просунувшись вперед, он разгреб руками кусты и осмотрелся. До лесной чащи расстояние было приличным, ускользнуть этим путем они просто не успеют, к тому же, вряд ли пешком выберутся на свет божий вообще. К тому же, оставлять добытое с таким трудом богатство бандитам с большой дороги в планы Даргана тоже не входило, еще в начале пути он решил довезти клад до станицы, а по возвращении из Парижа друга Гонтаря, отдать принадлежащую ему долю. Значит, кроме как драться до конца, другого выхода не было. Дарган едва успел отпустить ветви, как совсем рядом проскакали разбойники, они придвинулись теперь не только ближе, но и подставляли под прицел головы и груди. Казак выбрал удобное место, высунул из зарослей дуло винтовки. Ждать пришлось недолго, как только всадник в красных шароварах вылетел на прямую линию, он поймал его на мушку и нажал на курок. Не проследив за эффектом, отбросил ружье, выдернул из–за пояса пистолет, влупил заряд в сбившихся в кучу конников и той же куницей заскользил обратно к избушке. Девушка с саблей в руке ждала его на крыльце, отобрав пистолет, шмыгнула в коридор, заколотила в дуло заранее приготовленные пулю с пыжом и взялась за винтовку. Дарган перевел дыхание, высунул голову наружу, клубок из бандитов в упор расстреливал лопухи, вырубал их под чистую.

— Быстрее, Софьюшка, пока они без памяти, — тут–же повернулся он к спутнице. — Нам бы еще парочку, а потом станет легче.

— Готово, мон херос, — она подбросила ему пистолет, затем подала ружье.

Дарган соскочил с крыльца, ощущая затылком, что девушка рванулась за ним. Он зыркнул на нее раскаленным взором и ничего не сказал, еще издали попробовал подцепить на прицел чью–то лохматую голову. После выстрела, не оборачиваясь, отдал перезарядить винтовку, приготовил к бою пистолет. Вторая атака тоже прошла успешно, оставшиеся в живых разбойники бросились в рассыпную. Дарган с девушкой снова вернулись в избушку, пододвинули доски к лудкам, едва успев укрыться от злых пуль. Точку ставить пока было рано и они это прекрасно понимали.

Время тянулось томительно долго. Путники успели перегнать лошадей поближе к крыльцу, перекусить и приготовиться к отражению нового нападения, но разбойники словно в воду канули. В доме старик продолжал стоять на коленях и отбивать земные поклоны, на оклики он не реагировал. За дверным проемом разлилась мигающая таинственными огоньками вязкая темнота, она будто манила к себе, обещая забрать навсегда. В один из моментов девушка покрутила носом в воздухе, с тревогой повернулась к Даргану.

— Что ты? — тихо спросил он.

— Костер, — растерянно сказала она, повторила. — Костер, за дом.

Казак вскочил на ноги, мягко ступая, спустился с крыльца и прислушался. Ночь отозвалась многочисленными звуками, но все они принадлежали кому угодно, только не человеку. Привязанные к перилам крыльца лошади негромко прядали ушами, они вели себя спокойно. И вдруг с другой стороны избушки прилетел прерывистый треск, словно там пытались разорвать материю. Он раздавался оттуда, где недавно стояли кони и где не было окна. По кошачьи переставляя ступни, Дарган двинулся вдоль стены, дойдя до угла, осторожно высунул голову. Все было спокойно, только среди деревьев отблескивали похожие на обрывки пламени короткие отсветы. Выждав долгую паузу, он пригнулся, неслышно заторопился туда. То, что увидел, можно было бы назвать маскарадом, если бы этот праздник был нацелен на добро. Одетые кто во что разбойники саженях в тридцати от кромки леса старательно разжигали над костром истекающую смолой сосновую головешку, парочка их уже потрескивала возле нескольких куч хвороста. Наконец факел разгорелся, посовещавшись, лесные братья разделились на три группы, двое направились в обход избушки, держа направление к крыльцу, остальные задержались у костра. Дарган метулся назад, стараясь опередить разведчиков, он догадался, что бандиты решили заблокировать сначала выход, а потом поджечь лесную обитель.

Глава восьмая

Он успел добежать до самой удобной позиции — до вершины вывернутого с корнем дерева на земле — вытащил из ножен кинжал и стал ждать. Глаза привыкли к темноте, они различали предметы, и когда впереди выросли два силуэта, Дарган сделал несколько шагов навстречу, резко выбросил руку вперед, ощутив, как затрепетала на острие живая плоть первой жертвы. Не дожидаясь конца агонии, тут–же перенес тяжесть тела на другую ногу. Лезвие выскользнуло из раны, но только для того, чтобы вновь воткнуться в расслабленную плоть другого человека. Оба бандита сломались пополам, забились на траве в предсмертных судорогах. Дарган уже приготовился оставить место поединка, когда почти рядом послышался хриплый человеческий голос:

— Хтось иде?

Он понял, что выход из кельи отшельника не оставался без присмотра и с наступлением темноты, ему повезло, что сумел выскочить из дома, успеть оценить обстановку и поработать до момента встречи с наблюдателем. Теперь можно было не торопиться ни с ответом на вопрос, ни с решением судьбы третьего бандита, притаившегося на другом конце дерева, под его корнями. Он имел полное право даже пристрелить его, тем самым наказав за беспечность, разбойники просто посчитали бы, что разведчики заняли исходные позиции. Дарган так и сделал, отведя курок, направил дуло туда, откуда прозвучал неловкий вопрос:

— А кого ты ждешь? — с издевкой спросил он.

— Михась, чи ты, чи ни?

Наблюдатель заволновался, в инотонации голоса проскользнули тревожные ноты, наконец он не выдержал, приподнялся над комелем. Казак хладнокровно нажал на курок, подождав, пока затихнет возня, продвинулся по стволу до основания, носком сапога ковырнул бездыханное тело. Затем перезарядил пистолет и поспешил на защиту временного жилища от посягательств на него.

Разбойники успели обложить хворостом избушку со всех углов, они не решились начинать с крыши, посчитав, что проеденная плесенью, та вряд ли загорится. Требовалось лишь поднести факелы, но бандиты медлили, сойдясь в кружок, они озадачились какой–то проблемой. Почуяв неладное, затопали копытами привязанные к перилам крыльца кони. Дарган подобрался так близко, что различал отдельные фразы, отдаленно напоминающие русскую речь, в них проскальзывали польско–украинско–белорусские слова, вместе составляющие общеславянский коктейль. Подумал о том, что лишь в сердце империи дух нации проявлял себя в полный рост — еще никто не сумел поставить на колени в момент рождающую из недр своих партизанские ватаги великую Русь. От нее дух волнами растекался по всей России, заставляя скрипеть зубами, а не успокаивая, многочисленных врагов. А под боком у Европы так–же, как перед азиатским подбрюшьем, сорви головы из представителей окраинных народов собирались в стаи и грабили и своих, и чужих. Вот и сейчас братьям по крови хотелось одного — вместе со шкурой содрать приличный пешкеш с одиноких путников, пополнив их душами счет своим грехам. Эта несправедливость вызывала у Даргана ответную реакцию, ему тоже не терпелось отправить разбойников на тот свет.

Но спешить, как бандиты, он не собирался. Дождавшись, когда они снова разбредутся по углам избушки, он выбрал момент и метнул кинжал в зазевавшегося поджигателя. Видимо, острие воткнулось не в мякоть на спине, а задело лопатку, разбойник огласил окрестности диким воплем, он кинулся к другу, на ходу заворачивая руку за спину. Второй бандит бросился было бежать, но вскоре опомнился, повалил вопящего на землю. Дарган видел, как он поднял кинжал над головой, в лучах факела стараясь рассмотреть оружие получше. Больше медлить было нельзя, прицелившись, казак выстрелил не в того, кто склонился над раненным, а в его сообщника, в отдалении подносившего смоляную чурку к хворосту. Рассчет оказался верным, оставшиеся в живых разбойники забыли обо всем, галопом помчавшись к лесу. За ними заковылял раненный, пробежав половину расстояния, он упал в траву, наконец–то выронив из рук факел. Дарган направился к стене дома, чтобы подобрать кинжал, оружие было гурдинской работы и разбрасываться им было бы непростительной ошибкой. Но кинжала нигде не оказалось, скорее всего, его забрал с собой бандит, в которого он не стал стрелять. Дарган метнул по направлению к деревьям раскаленный взгляд. Возле кучи хвороста сыпала искрами еще одна чурка, он растерзал ее сапогом, с досады отбросил головешку во тьму. Успел заметить, как к третьему факелу потянулась выскочившая из–за угла девушка, и в этот момент прогремел выстрел. Казак замер на месте, стараясь угадать, в кого метил стрелявший, увидел, как спутница повалилась ничком рядом с вязанкой хвороста. Он бросился к раненному разбойнику, но того нигде не оказалось. Новый залп заставил Даргана нырнуть за кочку, всмотреться в черноту перед собой. Звезды подсвечивали прохладный воздух, делая его призрачно синим и зачерняя остальные предметы, нужно было уподобиться кошке, чтобы что–то различить. Казак пальцами растянул концы век, усмотрел словно летевшую по воздуху тень, она удалялась по направлению к просеке. Он вскинул пистолет и тут–же со злостью пристукнул ручкой по коленке, вспомнив, что новый заряд не забивал. Дарган поднялся и скорым шагом пошел к девушке которая продолжала лежать на земле. Но как только он приблизился, она вскочила и бросилась ему на грудь:

— О, месье, они не уходят, — с тревогой прошептала она. — Их так много.

— Ты не ранена? — привлек он спутницу к себе.

— Нет, пуля пролетел мимо.

— Их меньше, чем было, — сбрасывая напряжение, встряхнул плечами Дарган, — Успокойся, как только рассветет, мы снова тронемся в путь.

— В путь? — переспросила она. — Но там бандит!

— Они больше не посмеют, мы дали им хороший урок. Мужичок из хутора говорил, что от сторожки до другого поселения ехать совсем немного, а там, глядишь, начнутся поля. Простор.

— В России нет разбойник, — усмехнулась девушка.

— В России никто никогда никому не был нужен, а это разные вещи.

Не успел Дарган договорить, как из лесу снова прилетел сухой выстрел, пуля со сверлящим звуком вжикнула над головами собеседников и вошла в бревно в стене дома. Вероятно, один из бандитов был настолько мстительным, что решил во что бы то ни стало уничтожить оказавших сопротивление путников. Дарган подхватил девушку за талию, повлек ее ко входу в избушку:

— Зайди в дом и закройся изнутри, — уже в коридоре скороговоркой приказал он. — Ни на что не отзывайся, только, когда услышишь мой голос.

— А ты, мон херос? — встрепенулась она.

— Ты сама сказала, что в лесу бандиты. Их надо уничтожить, иначе мы и правда отсюда не выберемся.

— Я не хочу дом, я здесь, — спутница указала на коридор.

— Чем будешь защищаться? У них ружья.

— Мон ла пистоль, — она сунула руку за доски, вытащила пистолет.

— Откуда? — отшатнулся было казак. И все понял. — Ты обыскала того разбойника, что лежит за деревом?

— Ви, месье Д, Арган, еще мон ла пистоль, мон ла сабла.

Девушка поочередно выдергивала оружие из–за дверного проема, негромко им постукивая, складывала на крыльце. Последними поверх кучи легли кожанные кошельки с пыжами и пулями.

— Там золото, мало, — она махнула рукой в сторону леса, брезгливо поджала губы.

Дарган не знал, что делать, он подумал о том, что редкая станичная скуреха решилась бы на безрассудный шаг — ночью, когда вокруг стреляют, подкрасться к убитым, снять с них оружие и затащить его в избушку. Переступив с ноги на ногу, он смог лишь промычать:

— Ладно, любая ты моя, я в долгу не останусь.

Стараясь не хрустнуть веткой, Дарган змеем скользил вдоль деревьев, он хорошо запомнил то место, откуда раздался выстрел, знал наверняка, что бандиты вряд ли предпримут новую попытку нападения, опасаясь засады. Они предпочтут переждать, чтобы утром, когда будет светло, поймать путников на оплошности. Где–то рядом послышался говорок ручейка, горло продрал сухой ком, он вспомнил, что с тех пор, как подъехали к келье отшельника, прикоснулся к баклажке один раз, и то, когда в перерывах между нападениями удалось перекусить. Подумал, что надо бы набрать воды и для спутницы. Дарган зачерпнул пригоршней влаги, ощутил, как прокатилась по телу живительная прохлада, он наклонился и стал пить ее как лошадь — всасывая в себя струями. Между кронами деревьев просыпались звезды, от их свечения ручей казался свитым из бесконечных серебряных веревочек. Внимание привлек темный предмет, он присмотрелся и узнал раненного разбойника, так и не осилившего оторвать лицо от воды. Пистолета с кинжалом при нем не нашлось, значит, стрелял бандит, которого Дарган не тронул.

Где–то далеко послышалась какая–то возня, через время хруст повторился. Или по лесу пробирался крупный зверь, или казаку повезло обнаружить стоянку разбойников. Он перехватил ружье, сунулся в темноту, высоко отрывая подошвы от земли. Идти пришлось долго, на другой стороне просеки возле костерка кружком расселись пятеро ловцов удачи — вероятно, подходили оставленные в засаде члены банды. Тот, что был в оборванном сюртуке, поигрывал казачьим кинжалом. Несмотря на снова увеличившееся количество бандитов, сердце у Даргана радостно забилось, кинжал для него являлся частью жизни. Он притаился за кустарником, проверил оружие, готовясь к броску.

— Як не смогли? — донесся возмущенный голос одного из разбойников. — Их проихало тильки двое — солдат, та с ним кралева у шалварах.

— А где був ты, у засади? — огрызнулся сидящий напротив бандит. — Сам бы в ту драку и влиз.

— Може путников не двое? Мы зустричали с того конца, а до них привалило з другого.

— Може так.

— С другого конца нес вахту Збышек.

— А де вин?

— Хтось его… Почти всех положили.

— Кажись, та кралева не дивчана, а хлопец, я у няе пистоль падсматрел.

— Яка разница, все равно двое…

Один из разбойников начал разливать вино по кружкам. Выждав момент, когда члены банды опрокинули их в рот, Дарган в несколько прыжков приблизился к костру, в упор разрядил ружье в бандита в рваном сюртуке, не давая опомниться, выстрелил из пистолета в того, который был в засаде. Затем выхватил шашку и со свистом махнул ею перед лицом третьего противника, решившего принять вызов. Это был рослый мужчина с усами и аккуратной бородкой, в руках у него оказалась французская шпага с отливавшей серебром ручкой. Одет он был в атласную рубашку с широкими рукавами, на ногах топорщились ботфорты выше колен. С первого взгляда стало понятно, что родословная этого рыцаря большой дороги корнями уходила не в мужицкую беспросветность. Он так ловко управлялся со шпагой, что Дарган едва успевал отбивать удары, стальное острие тряслось перед глазами змеиным жалом, не давая возможности оценить обстановку вокруг. А осмотреться не мешало, потому что растворившиеся во тьме еще двое бандитов могли возвратиться. Площадь, на которой сошлись дуэлянты, тоже оказалась маленькой, привыкший рубиться направо и налево, казак то и дело цеплял ветви кустов концом шашки. А противник напирал, он изучил преимущества своего оружия, которые размашистых действий не предусматривали, тем самым сохраняя силы владельцу. Он вибрировал отливающим паутиной в ночи концом, словно пытался загипнотизировать врага, он приближался к цели непреклонно, чтобы нанести единственный смертельный укол. Когда за спиной Даргана возникло движение и он сделал резкий шаг в сторону, жало шпаги прошло в вершке от груди. И тут–же сбоку сверкнула еще одна молния — бандит сзади опоздал с броском, но не ретировался, а снова занял позицию. Дарган собрал волю в кулак, выдернув из–за пояса дорожный нож, он метнул его не в стоящего напротив мушкетера, а в бандита сзади. Тот завалился навзничь с проткнутым горлом, забился в предсмертных судорогах. Казак обрушил стальную карусель на противника в ботфортах, заметил, как поспешно отклонился тот, невольно приподнимая острие шпаги. И ударил по клинку снизу, вышибая его из рук, одновременно выжимая из рыцаря уверенность. Шпага упавшей звездой сверкнула в пламени костра, пропала в ночи. Бандит сунулся к сабле убитого товарища и нарвался на страшный удар, разваливший его лицо пополам. Дарган повращал зрачками вокруг, но у пятого из врагов чутье оказалось получше, далеко в лесу раздавался треск ломаемых сучьев. Скорее всего, он сразу бросился к лошадям и теперь отмерял версты в известном одному ему направлении.

Дарган не помнил, сколько прошло времени, он пришел в себя и обнаружил, что сидит возле догорающего костра. Вокруг валялись трупы разбойников, отблескивали рукоятки сабель и пистолетов, где–то рядом отфыркивались лошади. Подбросив хвороста на угли, казак протер глаза, пора было возвращаться в избушку отшельника. Собрав оружие, он направился к лошадям, сапог наступил на какой–то гибкий предмет с блестящим концом. Дарган поднял шпагу, долго ощупывал усыпанный драгоценными камнями серебряный эфес, в голове пронеслась мысль, что Софьюшка такому подарку обрадуется. Он погрузил оружие на одного из коней, затем намотал на руку уздечки от остальных, вскочил в седло сам. Вскоре в просвете между деревьями показалась просека, ведущая мимо кельи отшельника, а еще через несколько моментов в свете занимающейся зари обрисовалась фигурка девушки на крыльце. Такой красивой он ее еще не видел, он не сумел бы описать ни возникшую посреди непроходимых дебрей картину, ни охватившие его чувства. А полотно продолжало наливаться живыми красками. Волосы девушки приподнимал утренний ветерок, лицо дышало одухотворенностью и внутренним убеждением, большие губы говорили о чувственности их обладательницы, огромные голубые глаза излучали столько энергии, что ее с лихвой хватило бы на любовь к возлюбленному до гроба, победителем восседавшему сейчас на жеребце. Он впитывал это всей своей сущностью и млел от того, что остался жив, что картина принадлежит ему, и что впереди целая жизнь. Он опять возвращался с добычей, лихой казак из богом забытой станицы на южной окраине Российской империи, в который раз он доказал свое превосходство над врагами.

На широких площадях древнего Новгорода шла бойкая торговля товарами из разных стран. Гундосили заросшие черными бородами южане, предлагая заморские сладости, словно отбрехивались от покупателей заносчивые светлорусые европейцы в коротких одеждах, выглядывающие из мастерских с инструментом, на все голоса зазывали к кадкам с соленьями и вареньями, к окорокам с салом, к сочившимся маслом блинам с пирогами русские и принявшие православие татары. Гудел свободолюбивый Новгород, как и тысячу лет назад, бахвалился булыжными с деревянными мостовыми, несмотря на то, что сами новогородцы давно перемешались с окружившими их народами и народностями, даже черты лица раздались вширь, а не остались узкими. Но дух Руси по прежнему витал над городом, заставляя груди вздыматься, а взгляд делаться орлиным. Куда там вертлявым азиатам с дикими горскими племенами, дальше цены на товар ничего не видящими, у новгородцев взор летел в вечность и цель усматривал высокую.

Подъехав к лабазу посолиднее, Дарган остановил коня, спросил у хозяина:

— Скажи, уважаемый, где находится усадьба князя Скаргина?

— Какая усадьба? — рассыпался смехом лабазник. — У Скаргина и дома приличного не осталось, все пустил в карточный расход, да пропил. Вон их избушка, в тупике напротив, — он ткнул пальцем за спину Даргана. — А раньше дворец держали, что на том конце площади.

Казак посмотрел в одну сторону, затем в другую, куда показал торгаш, его спутница с интересом прислушивалась к разговору, она тоже уставилась на венчавший площадь великолепный дворец с колоннами. Он был построен в модном до сменившего его в Европе облегченного ампира стиле барокко с башнями, портиками, основательными колоннами и массивной лепниной под крышей. С балконов свешивались разноцветные головки цветов, в продолговатых окнах виднелись пышные парчевые занавески. Даже медный колокольчик у парадного подъезда был начищен до такой степени, что издали светился золотой звездочкой.

— А ты видно издалека? — продолжал бахвалиться покатыми плечами новгородец. — Табун лошадей у тебя вон какой, да и девка не чета нашим — в штанах, при ванзейской шпаге.

— А тебе какое дело? — насупился Дарган. — На все цену заготовил?

— Да мы на чужое не падки, — засмеялся мужик. — А с лошадьми не к Скаргиным, они ими никогда не занимались.

— Я сказал, что лошади не продаются.

Казак завернул кабардинца в тупик, на который указал лабазник, проехал к аккуратному домику с высоким крыльцом. На ступеньках сидел мужчина в возрасте, с седой окладистой бородой, в руках у него была тонкая трость немецкой работы.

— Доброго здоровья, — обратился к нему Дарган. — Где мне увидеть хозяина?

— Я хозяин, Матвей Иванович Скаргин, — приподнялся мужчина, приложил ладонь к прикрытому длинными волосами лбу. — А вы кто будете?

— Путники мы, из самого городу Парижу, — решил открыться сразу казак.

— Воин, значит. Добили супостата?

— Наполеона Буонапартия уж сослали, на остров святой Елены.

Мужчина оперся на трость, скрипнув хромовыми сапогами, кольнул путешественников острым взглядом из–под густых бровей:

— Разорил меня француз, холопья разбежались, кто в партизаны, кто в вольные края, — со вздохом признался он. — А соседушки тут как тут, землицу скупили, потом и усадебку пришлось заложить.

— Нам говорили.

— А что еще набрехали?

— Что вы в карты проигрались.

— Хотелось вернуться к прежнему положению, а получилось наоборот, — не стал отпираться мужчина. — Проигрался, пропился, было дело, теперь в этом домике век добиваем.

— А дети у вас есть? — как бы между прочим поинтересовался Дарган. Он ехал с намерением вернуть сокровища их владельцу, но тут возникли сомнения.

— Дети по миру пошли, один на базаре торговлей занимается, а второй в Нарве толмачеством с немецкого промышляет, — мужчина откинул волосы со лба, разоткровенничался. — Мы бы поднялись, да супостаты выгребли фамильные драгоценности, теперь мы мещане, несмотря на дарованную еще Иваном Калитой грамотку. А Иван Грозный в одна тысяча пятьсот тридцать шестом году произвел нашего прапрадеда в княжеский титул.

— А сейчас вы не пьете? — пристально всмотрелся в худощавое лицо собеседника Дарган.

— С этой бедой я справился сам, — тоже присматриваясь к путникам, ответил тот с твердыми нотами в голосе.

— Тогда у нас к вам дело.

На крыльцо вышла миловидная женщина в кокошнике и в одеждах из парчи, из–под подола длинного платья выглядывали носки праздничных сафьяновых туфель. Всем своим видом она как бы старалась показать, что дух древнего рода умирать в ней не торопился. Оглянувшись на хозяйку, мужчина вскинул окладистую бороду:

— Серьезные дела на улице не решаются, пожалуйте в наши хоромы, дорогие путники.

Они сидели в уютной горнице на дубовых стульях за дубовым столом, возле печки возилась хозяйка, так и не переодевшаяся в одежду попроще. Большие глинянные тарелки с дымящимися щами и кусками мяса одна за другой появлялись перед гостями, рядом ложились черные ломти хлеба и деревянные ложки с разноцветным орнаментом. От вкусного варева путников прошиб обильный пот, девушка наворачивала еду за обе щеки. Глядя на нее, Дарган улыбался своим мыслям, уверенность сквозила в каждом его движении.

Наконец с едой было покончено, потекла неторопливая беседа о том, о сем. Несмотря на постигшее несчастье, голова у хозяина мыслила высокими мерками, его интересовали подробности битвы за Париж, нынешний уклад жизни французов.

— Бывал я в столице Европы, дома и дворцы там сплошь из розового туфа. Еще юнцом батюшка посылал учиться разным премудростям в ихней Сорбонне. Мода такая пошла со времен Петра Великого — и говорить, и делать по французски, — разоткровенничался он. — Хорошо, конечно, но сия метода для России не подходит. Если бы допустить, что французы нас одолели, через сотню лет они стали бы одинаковыми с нами — пространства бы разбаловали. К тому ж, кроме вырубленной в великих книгах памятки — бытие определяет сознание человека — есть еще одна истина: русский дух и обухом не перешибешь, войнами да игами закаленный, — собеседник хитро прищурил глаза, — А может, еще лучше нашего управились бы, пути человечьи на чужом добре неисповедимы.

— А мне понравилось их бережное отношение ко всему, я бы у нас доверил им какое–нито производство, — привалившись спиной к гладким бревнам стены, высказал свое мнение Дарган. — Но жить там я бы не стал — кругом одни камни.

— В том–то и дело, что взгляд наш ничем не ограничен, отсюда все наши беды.

— Ви говорить по французски? — спросила у хозяина молчавшая до сей поры девушка.

— Ви, мадемуазель, — встрепенулся тот, переходя на ее родной язык. — Я сразу догадался, что вы парижанка, у нас таких… стройных не сыщешь.

— Мерси боку за комплимент. И все–таки, если зрение раскрепостить, то можно увидеть бога. Не так ли?

— Истинная правда, как и то, что можно не узреть ничего вообще, потому что мир сам по себе противоречив.

— Философия штука прекрасная, когда за спиной не ощущается забот. Но, пардон, я хотела бы уяснить для себя еще один вопрос, — пряча улыбку, потеребила платочек в руках девушка. Она поняла, о чем намекнул собеседник. — Со своим мужем я еду жить к нему на родину, в станицу на Кавказе.

— Это очень далеко, — поцокал языком собеседник. — И места там, простите, совсем дикие.

— Я буду благодарна, если вы прямо ответите на вопрос: Россия — это страна разбойников?

— Почему вы так решили?

— За дорогу нас уже несколько раз пытались ограбить.

— Разве во Франции было не так?

— Там было… по другому.

— У вас шпаги, у нас — дреколье. Вы сказали, что торопитесь на родину мужа, — хозяин прямо посмотрел в глаза собеседнице. — На первых порах вам будет очень трудно.

— А потом?

— Или подпадете под влияние местных обычаев и примете их, или вернетесь назад.

Заметив, что на лицо спутницы упала тень озабоченности, Дарган вытащил из–под стола брошенную под ноги дорожную сумку, развязал тесемки:

— Я уже говорил, что у нас к вам дело, — изучающе взглянул он на мужчину.

— Весьма любопытно, — встрепенулся тот, разворачиваясь к нему. — Какое–же?

Дарган осовободил ларец от мешковины, поставил его на середину столешницы, заметил, как округлились глаза у собеседника, в уголках век начали собираться слезы:

— Дарьюшка, посмотри, — после долгого молчания позвал он. — Господь оказался милостив и к нам, он решил нас простить за наши прегрешения.

За спиной мужчины раздался придушенный возглас, хозяйка застыла с прижатыми к груди ладонями, она словно увидела сон наяву. В горнице повисла тишина, нарушаемая лишь пением птиц за окнами, никто из присутствующих не решался первым прикоснуться к шкатулке. Дарган потому, что миссию свою посчитал выполеннной, хозяева же опасались увидеть внутри ее, одном из символов былого величия, только воздух.

— Открой, — с придыханием попросила женщина своего супруга.

Тот неловко торкнулся к ларцу, пробежался пальцами по окованной медными углами крышке. Потом вдруг встал, прошел к старинному шкафу с посудой, вытащил из китайской фарфоровой кружки небольшой ключик.

— Замочек поломал я, когда наткнулся на шкатулку, — упредил мужчину Дарган. — Надо же было посмотреть на ее начинку.

— Без сомнений, иначе вы бы нас не нашли, — согласился тот. — Там должна лежать грамотка с печатями.

— Я оставил все как есть.

Дарган не поспешил с признаниями, что монеты с иностранными буквами он выбрал и девушка успешно их продала, ведь среди других сокровищ они смотрелись чужеродными. Меж тем, хозяин поковырялся ключом в замочке и только потом открыл крышку. Оба припали к содержимому шкатулки, выкладывая на столешницу изделие за изделием. Когда последняя из вещей заняла свое место, мужчина вытер вспотевший лоб, слепым взором уставился на Даргана:

— Это фамильные сокровища князей Скаргиных, ведущих род свой от столбового боярина Скарги. Вот грамота, которая подтверждает сказанное мною, их прямым потомком, — он поднял со дна ларца древнюю бумагу, развернул ее перед собой. — Все драгоценности до единой в целости и сохранности. Сударь, вы имеете право требовать от меня что угодно, я навеки ваш раб.

— Ничего нам не надо, — расслабленно улыбнулся Дарган. — Дай Бог, чтобы Россия всегда была великой, непобедимой и богатой.

Вновь обретший сокровища и почву под ногами, собеседник с нескрываемым уважением посмотрел на сидящего перед ним простого солдата, склонил голову на грудь:

— Пусть ваши слова дойдут до Господа, низко кланяюсь вам в ноги.

Когда первое волнение улеглось, за столом вновь возник возбужденный разговор, вернее, не переставая говорил хозяин небольшого домика в глухом городском тупике. Он перетряхивал цепи, перемеривал кольца с перстнями, поясняя, кому принадлежало то или иное украшение. Как только дошел до ожерелья из крупного жемчуга, его супруга не выдержала, надела сокровище на себя:

— Вы знаете, кто носил это ожерелье? — с пафосом провозгласила она. — Оно принадлежало жене великого князя всея Руси Ивана Третьего, константинопольской гречанке Софье Палеолог. Когда Новгород был присоединен к Руси, Софья самолично одарила им прапрабабушку моего супруга за ее красоту и дипломатию.

— Именно так, — подтвердил хозяин. — Посмотрите, между средиземноморскими жемчужинами нанизаны камни — африканские рубины, сапфиры, аметисты, а посередине украшения место занимает алмаз из короны последнего из Палеологов — царя Константина, дяди Софьи. Много раз его хотели огранить в бриллиант, но никто из Скаргиных так и не решился этого сделать. Алмаза хватило бы одного, чтобы выкупить утраченный мною родовой особняк.

— А этот женский перстень принадлежал безродной саамке — жене Петра Великого Екатерине Первой, она подарила его придворной фрейлине Скаргиной уже после смерти мужа, — жена хозяина примерила на средний палец левой руки красивый перстень с крупным изумрудом, с упреком добавила. — Высмотрел наш Петр в саамских ярангах себе невесту, да еще в русские царицы произвел.

— Катька была не саамкой, а финкой, — не согласился с ней супруг.

— Чистая саамка, — топнула ногой женщина. — Самка беспородная, своих закутанных в шкуры самцов, да шведских ландринистых кобелей в чулках с башмаками было мало, так она нашего в ботфортах подхватила.

— Кстати, перстень перекликается с мужским, врученным другому моему предку императрицей Анной Иоанновной, — отмахнувшись от жены, хозяин подцепил из груды большую печатку с темным камнем и вензелями по бокам. — Дело в том, что оба изделия делались одним мастером, придворным ювелиром французского происхождения Франсуа Фабрегоном. Вы не представляете, какую сумму предлагали мне за обе эти вещи. С фамильными сокровищами я имел возможность стать владыкой всего города…

За окнами начало темнеть, разморенные сытным обедом и благодушной обстановкой, Дарган со спутницей не заметили, как на них накатила дрема. Пускаться в дорогу расхотелось, они бы с удовольствием провели ночь под крышей уютного домика. Впрочем, хозяева сами не выпустили бы их, они так обрадовались возвращению драгоценностей, что не знали, как отблагодарить нежданных гостей. Но табун лошадей возле крыльца требовал его накормить и напоить, а трава с водой были лишь за городом, на сочных лугах с прохладной речкой. Дарган встряхнулся, приподнялся со стула.

— Никуда не отпустим, — в один голос воскликнули хозяева. — Сейчас будем ужинать, а потом пойдете отдыхать.

— Нам уезжать пора, да и лошади некормлены, — пояснил казак.

— Мы сделаем все сами.

Мужчина направился было к двери, уже взялся за ручку, и вдруг с дрожью в голосе спросил:

— Прошу простить, до сих пор не в силах взять в толк, — он переступил сноги на ногу. — Объясните неразумному, почему вы не присвоили драгоценности себе, а вернули их нам? Кроме всего, путь вы проделали немалый.

Дарган покосился на спутницу, пожав плечами, как–то обыденно сообщил:

— Кто ее… Наверное, насмотрелся в парижах, с каким уважением люди относятся друг к другу, как умеют беречь собственное. Хорошо бы и нам перенять их привычки.

Опустившая было голову девушка вскинула ресницы, в глазах ее вспыхнула благодарность. Она порывисто обняла возлюбленного за плечи, гордая за свой правильный выбор.

Снова русский путь упал под копыта лошадей бесконечными проселочными дорогами, Поначалу Дарган объезжал почтовые станции и пикеты с полосатыми шлагбаумами перед въездом в населенные пункты, но чем дальше они углублялись в пространства, тем меньше оставалось у них повода для волнений. Девушка вдруг осознала, что здесь они действительно никому не нужны, то есть, они могут пропасть, и никто пальцем не шевельнет для их поиска. Привыкшая ощущать на себе заботы родственников и даже посторонних людей, она начала испытывать чувство страха. На одном из забытых богом перекрестков ее охватила паника, девушка сорвала с пояса спутника баклажку с вином, сделала несколько крупных глотков. Дарган остановил коня:

— Что с тобой происходит? — внимательно присмотрелся он к ней. — Который день ты не находишь себе места.

— Нам далеко до станица? — судорожно дергая горлом, спросила она.

— До Москвы дня три езды, а от нее около месяца еще. Скажи спасибо, дождей нет и дороги подсушило, — похмыкал он в усы. — К уборке винограда как раз поспеем, если ничего не случится.

— О, майн гот!

Девушка вцепилась в холку лошади, замотала головой, она поняла, что и назад пути не будет, и впереди беспросветная даль, укрытая лесами, реками да изредка встречающимися деревнями с похожими на первобытных людей жителями в них. Она устала, она никогда не уезжала от дома так далеко, ей захотелось вскинуть голову и закричать в голос. Она бы так и сделала, если бы не воспитание и не любовь к Даргану, это большое чувство было сильнее остальных чувств. Девушка заставила взять себя в руки, обратить на возлюбленного полные слез и нежности глаза:

— Я лублу тебья, я всегда буду с тобой, — упрямо тряхнула она распущенными волосами. — Мы приедем в Москва?

— Если ты хочешь, — кивнул казак, пропитываясь ее состоянием. — Но после пожара ее, наверное, еще не отстроили, вряд ли тебе понравятся головешки. Разве что кремль, да и тот не Лувр.

— О кгремли я много слышала, — встрепенулась она. — Давай скорее?

— Воля твоя.

Они пустили лошадей в галоп, спутница словно задалась целью разом поглотить дорогу до пункта назначения, она давно перестала озираться по сторонам, нацелившись только вперед, и сейчас была похожа на птицу, которая и взлетела бы в небеса, спела бы там песню, да запуталась в сетях любви, сама себе подрезав крылья. Дарган молча скакал рядом, терпеливо ожидая, когда девушка пропитается Россией насквозь, как впитала самого Даргана. А ждать он умел, недаром удачливый охотник дедука Евсей из всех станичных пацанов забирал с собой только его. И еще он думал о том, что с этого момента они будут продвигаться только по наезженному тракту, на котором и людей побольше, и не так бросается в глаза пустота вокруг.

До Москвы оставался один переход. Они доскакали до очередной почтовой станции под вечер, когда смотритель зажег над входом керосиновый фонарь. Солнце еще не закатилось, но предвечерняя мгла покрыла окрестности синим дымком. Управившись с лошадьми, Дарган со спутницей захватили поклажу и пошли к дому. В этот момент к подъезду на горячих жеребцах подгарцевали трое офицеров из гардемарин, спешившись, они побросали поводья рассыльному и раскованной походкой направились к двери. Нужно было кому–то уступить дорогу.

— Пусть пройдут они, — почувствовав, что от гардемарин кроме лошадиного пота тянет запахом спиртного, придержал девушку Дарган. Он терпеть не мог хмельных скандалов.

— Пуркуа, месье Д, Арган? — машинально выскочило из ее уст.

— Они пьяные.

— О, да здесь прозвучала французская речь! — затормозил у порога один из офицеров, голенастый и наглый, с подкрученными вверх усиками. — Пардон, мадемуазель, силь ву пле.

Он протянул руки в белых перчатках по направлению ко входу, два его товарища с любопытством оглядели девушку с ног до головы, затем перевели пренебрежительные взгляды на одетого в солдатскую форму Даргана.

— Мерси боку, — спутница прошла вперед, потянула ручку на себя.

— А этот тоже француз? — снимая головной убор и кидая в него перчатки, гоготнул полноватый гардемарин с Анной на груди. — Господа, не может быть, чтобы гвардейцы Наполеона стали переодеваться в кители русских солдат и сопровождать своих мадемуазелек в путешествии по Российской империи.

— Вот это мы их напугали, — поддержал товарища третий офицер с розовым шрамом через все лицо. — Теперь наполеоновская форма годится только на тряпки для чистки наших сапог.

— Что–то здесь не то, вряд ли француженка доверит себя простому пехотинцу, — посерьезнел полноватый. — Господа, вам не кажется, что на лицо несоответствие?

— А ты еще не понял? Мамзелька из… ла фам решила отдалиться от парижских борделей и достаться одному, пусть даже русскому гренадеру.

Между тем, первый из офицеров преградил дорогу сунувшемуся было за спутницей Даргану, сдергивая перчатки, он высокомерно поднял палец вверх:

— Считай, что ты свое дело сделал, болван, остальное доделаем мы, — сообщил он, обернулся к друзьям. — Я правильно сказал?

Те поддержали его дружным воплем, подхватив казака под руки, оттащили в сторону и столкнули с дорожки. Девушка обернулась на крики:

— Месье Д, Арган, что там? — воскликнула она, намереваясь броситься на помощь.

Голенастый перехватил ее руку, несмотря на протест незнакомки, развязно пояснил:

— Мадемуазель, не стоит так волноваться, мы сумеем обслужить вас наилучшим образом.

— Это мой муж, — с возмущением выдернула кисть из его ладони девушка. — Так поступать нет права, ту сэ кушри…

— Муж!? — оторопели стоявшие возле Даргана гардемарины. — Какой муж, мы не ослышлись?

— Что ты сказала? — меж тем взъярился голенастый. — А ну повтори, парижская протитутка.

Девушка отставила мешок с приданным, вскинула подбородок вверх:

— Я нет проститутка, ту сэ кушри, — с вызовом бросила она в лицо наглецу. — Так нет права.

— Ах ты, сучка, выскочила за простого обозника, и еще обзывает нас свиньями, — гардемарин занес ладонь для удара, он был взбешен настолько, что перестал владеть собой. — Да я тебя наизнанку выверну, вас половина Парижа у моих ног ползала.

— А ну стай–ять, ваша благородь, — гаркнул Дарган. Он выхватил из ножен шашку и, расшвыряв заслонявших путь офицеров, приблизился к голенастому. — Стай–ять, говорю, неровен час, голова с плеч покатится.

— Что-о!? — совсем ошалел тот.

Фразу договорить ему не удалось, левой рукой Дарган подцепил его подбородок на мощный крюк, не дав долететь до земли, рукояткой шашки припечатал к дорожке. Двое других гардемаринов выдернули сабли, бросились на выручку товарища, казак встретил их хорошо отработанным приемом. Концом шашки подцепив клинок, он сделал вращательное движение, рывком вырвал его из пальцев одного из соперников и отбросил подальше. Полноватый офицер растерянно развел руками, но кавалерист со шрамом тут–же припал на одно колено, стараясь острием достать до груди Даргана. Казак отбил удар, сам нанес прямой удар под рукоятку, чтобы ладонь у противника занемела. Выпад достиг цели, кисть у офицера потеряла подвижность, видно было, что он с трудом удержал саблю. Чтобы поставить точку, Дарган с силой полоснул лезвием из под низу, стараясь попасть посередине клинка. Он не имел права убивать, потому что перед ним были соотечественники, но заставить опомниться зарвавшихся ловеласов считал своим долгом. Клинок вместе с рукой описал дугу и врезал хозяина вдоль спины, заставив того изогнуться коромыслом.

— Месье Д, Арган, назад, — крикнула девушка. Она продолжала стоять возле порога, скрестив ладони на груди, за ее спиной округлили глаза постояльцы почтовой станции, чуть поодаль с интересом наблюдал за дракой какой–то высокий господин в черном котелке. — Месье…

Дарган раскрутился на месте и едва успел увернуться от бешенного высверка клинка, оружие по инерции потянуло голенастого офицера вперед, он едва удержался на ногах, подставляясь под ответный ход. Казак повернул шашку плашмя, хладнокровно стукнул его по плечу, но винные пары затуманили гардемарину голову окончательно. Он вылупил глаза и заорал, напирая всем корпусом:

— Зар–рублю, мужицкая сволочь, в капусту…

Отбив удар, Дарган моментально притерся плечом к противнику, бросил ему в лицо:

— Я офицер, ваша пьяная благородь, как бы за оскорбление не пришлось ответить.

— Какой офицер? — продолжал вращать зрачками голенастый. — Ты мужик, голь перекатная… Если бы ты был офицером, я бы вызвал тебя на дуэль.

— Я к вашим услугам. Хорунжий Дарганов, попрошу принести извинения.

— Ка–азак!? — отшатнулся гардемарин, видно было, как по щекам у него забегали беспокойные тени. Но он по прежнему не помнил себя. — А когда это казачьи офицеры стали высшим светом в российской армии? Их место служить на кордонах, защищая нас от диких племен.

— Я офицер армии его Величества императора Александра Первого, — твердо повторил Дарган.

— Вы казаки, люди второго сорта, и дуэлей с вами не может быть.

— Самому противно связываться, — сплюнул гардемарину на сапоги казак, он успел дойти до белого каления. — Мы вас тоже за людей не считаем.

— Ты что себе позволяешь! — оцепенел от неожиданности наглец, которому с большей наглостью сталкиваться еще не приходилось. — Твоей мордой, казачья сволочь, я сейчас пройдусь по своим голенищам.

Он рывком дернулся назад, стараясь занести саблю над головой, Дарган помог ему, ударом кулака вторично послав на землю. Затем каблуком сапога с силой пристукнул по раскрытой руке и отбросил оружие, не преминув носком того же сапога пихнуть противника под пах. Лицо девушки исказила страдальческая гримасса, она отвернулась, что бы не видеть, как гардемарин принял форму внутриутробного плода и издал долгое кряхтение. Стоявший в сторонке незнакомец в котелке заложил руки за спину, удовлетворенно пофыркал губами. Казак оглянулся на все еще не опомнившихся друзей наглеца, всунул шашку в ножны и вернулся к брошенному мешку. Проходя мимо гардемарин к подъезду гостинницы, он бросил не поворачивая головы:

— Когда ваш товарищ придет в себя, передайте ему, что я не против дуэли, — подтвердив сказанное не обещающим ничего доброго взглядом, добавил. — А так–же с вами.

Выбежавшие за порог служки рассыпались как тараканы, освобождая вход внутрь здания, вместе со спутницей Дарган прошел между ними в прохладные сенцы, дорогу им подсвечивал свечей сам хозяин почтовой станции.

Ночь прошла без приключений. Ранним утром гардемарины вскочили на лошадей и поскакали своей дорогой, они знали, что с казаками связываться опасно, где один, там может объявиться сотня заросших буйным волосом конников в лохматых папахах. Лишь высокий господин в черном котелке терпеливо дожидался появления Даргана с девушкой, он занял место перед входом, оперся на трость с серебряным набалдашником. Когда путники вышли, чтобы продолжить путь, незнакомец приподнял котелок, с легким поклоном обратился к Даргану:

— Прошу прощения, господин солдат, вчера я присутствовал при вашей ссоре с гардемаринами и случайно услышал, что вы назвали себя хорунжим.

— Дальше что? — насупился казак.

— Меня заинтересовало то, что вы сопровождаете французскую женщину, — заторопился с пояснениями незнакомец. — Если вы едете из Парижа, то у меня к вам дело.

— Какое?

— Можно ли считать ваш вопрос подтверждением того, что вы из Парижа?

— А что вам это даст? — хмыкнул Дарган, девушка с интересом разглядывала господина.

— Давайте отойдем в сторонку, — предложил тот. — Здесь не место для серьезного разговора.

Когда все трое прошли на просторный двор и присели на лавку, человек в котелке поставил трость между ногами, пытливо заглянул сначала в глаза девушке, потом присевшему рядом казаку:

— Я располагаю сведениями, что до самой границы с Российской империей армейские патрульные отряды пытались задержать руководимую французской женщиной группу разбойников из терских казаков, — начал было он, но Дарган тут–же перебил его:

— Это не к нам, — он приподнялся с лавки. — Мы не разбойники и за нами никто не гнался.

— Постойте, я не все сказал, — господин положил руку на локоть собеседника. — Я не секретный сотрудник военной разведки и меня не интересует, кто кого ловит.

— Тогда что–же вам нужно? — казак жестким взглядом уперся в лицо незнакомца.

— Драгоценности, милейший, — с улыбкой развел руками тот. — Всего лишь изделия из золота с камнями, но не простые.

— Какие–же? — стараясь быть спокойным, усмехнулся Дарган.

— Старинные вещи европейских ювелиров, я хорошо заплачу, поверьте.

— Вынуждены разочаровать, у нас нет старинных изделий.

— Очень жаль, если это так, — поцокал языком господин. — В России они никому не нужны, никто не даст им должной цены, кроме меня.

— Пардон, месье, ви хотеть сказать, что представляете исключение? — откровенно засмеялась до сей поры молча следившая за разговором девушка.

— Ви, мадемуазель, — быстро перешел на французский язык незнакомец. — Наши воины начали возвращаться из похода, и я из Москвы специально выезжаю на эту почтовую станцию, чтобы перекупить драгоценности. Ведь пропьют, за бесценок отнесут в шинок, а меня проинформировали, что среди безделушек имеется цепь самого кардинала, служившего мессы при короле Людовике Шестнадцатом.

— Зачем вам это, месье? — с издевкой в голосе спросила девушка.

— Я знаю прижившегося в России француза, он является дальним родственником того кардинала, — пояснил господин. — Когда до меня дошли слухи о цепочке, я решил попытать счастья и, если повезет, помочь другу вернуть раритет на родину.

— Вы пользуетесь старыми слухами, — развела руками девушка. — У нас есть сведения, что кардинальская цепь давно заняла свое законное место в сонме их святейшеств.

— По выговору вы парижанка, наверняка обладаете более подробной информацией, — в знак согласия кивнул незнакомец. — Но дело в том, что передаваемый по наследству раритет видели не больше месяца назад, по идее, все это время вы должны были находиться в пути, следовательно, быть не в курсе событий. Или в полном курсе.

— Вы тоже неплохо говорите по французски, — пропустив мимо ушей последнее предположение, прищурилась собеседница. Дарган недовольно дернул плечом, затянувшийся разговор начал его беспокоить.

— Я много лет прожил во Франции в качестве представителя одной торговой фирмы, — покосившись на казака, покрутил трость между коленей господин в котелке. — Мадемуазель, если позволите, последний вопрос, и на этом беседу мы закончим.

— Ради бога.

— Что на вашей ручке, что на руке вашего спутника, перстни очень редкой работы. Они стоят много денег.

— Здесь торг неуместен, — вскинула подбородок вверх девушка. — Этими перстнями нас благословили на супружескую жизнь две царственные особы — король Франции и император Российской империи.

— Не может бы–ыть! — откачнулся назад собеседник, достав носовой платок, он промокнул выступивший на лбу пот. — Прошу прощения, господа, тогда я просто ошибся, считайте все вопросы исчерпанными.

Дарган встал, девушка последовала за ним, когда отдалились на приличное расстояние, спутница обернулась, насмешливо сморщила носик:

— И все–таки, кто вы на самом деле, месье? — с интересом спросила она.

— Я думаю, вы догадались сами, — притрагиваясь к котелку, негромко ответил незнакомец.

Девушка перевела Даргану смысл разговора и ответ господина на последний вопрос, она ожидала отрицательной реакции, но тот с облегчением перевел дыхание. Он подумал о том, что теперь можно будет ехать ни от кого не прячась и никого не опасаясь.

Глава девятая

Москва открылась заново отстроенными кирпичными домами калужской заставы, копыта лошадей звонко зацокали по булыжной мостовой, ведущей к центру города. По бокам замелькали дровяные и угольные склады, лавочки, шинки, разухабистые, с краснощекими тетками и крепколобыми мужиками, базары, которых по всей Европе днем с огнем не найдешь. Там весь этот беспредел давно упрятали в рамки цивилизации. А здесь за всадниками вдогонку бросились пацаны — разносчики булочек и пирожков, морса и студеного кваса, наперебой предлагая свой товар. И везде над домами с невзрачыми дворцами поднималось множество золоченых куполов с православными крестами, жизнь в церквях бурлила не меньше, чем на тех же базарах. Наконец взору представился центр Москвы с хоромами богатеев с башенками над ними, с колоннами и портиками. Во все глаза смотревшая по сторонам девушка отметила, что в застройке зодчие не соблюдали никакого порядка, преследуя разные стили, больше склоняясь к классическому. Кое–где виднелись черные останки строений, не обихоженные после пожара 1812 года, или открывался вдруг обложенный строительными материалами фундамент. Проехав по Малой Бронной, Дарган свернул на Тверскую, на которую выходил окнами известный всему городу Английский аристократический клуб, обогнув церковь с голубыми маковками, выскочил на просторную площадь. Кони запрядали уздечками, почуяв скорый отдых, спутница продвинулась вперед и замерла как вкопанная. Взор притянула высокая белокаменная стена с рядом башен, в створы которых устремлялись экипажи и всадники на поджарых рысаках. Особенно сильным было движение через построенную в форме квадратного конуса башню с золотым двуглавым орлом наверху. Такие–же орлы оседлали едва ли не все шпили вокруг, они будто парили в воздухе, создавая впечатление имперской незыблемости. За стеной сверкал золотом на солнце сонм церковных куполов. Слева, будто вросший в землю, возвышался краснокирпичный приземистый собор о многих разноцветных головах со звездами в них, с золотыми крестами, справа вздымал в небо осанистые надстройки высокий дворец. Основательность в сочетании с неевропейским — более прямолинейным — ландшафтом заставили девушку подобраться, она вдруг ощутила не упорядоченную силу, а первобытную мощь, волнами прущую от площади.

— Месье Д, Арган, мы где? — с придыханием спросила она.

— На Красную площадь въехали, — отозвался казак, он уже бывал здесь, когда защищал Москву от наполеоновских войск. — Перед тобой тот самый кремль, на который ты хотела посмотреть.

— Ви, монумент!.. А это? — спутница указала на церковь.

— Собор Василия Блаженного, был такой при Иване Грозном, правда, сам собор царь поставил в честь взятия Казани.

— Казан!?.

— Татары… на Руси двести пятдесят лет озоровало татаро–монгольское иго, тебе, Софьюшка, не понять. Хотя вас римляны тоже потоптали.

— Потоптали, — согласилась девушка, не совсем понимая значения этого слова, как и всего предложения.

— А из тех ворот выезжает император, когда бывает в Москве, — Дарган показал на Спасскую башню. — У нас, милая, все не как у людей, у вас один Париж, а у нас даже столицы две — Санкт — Петербург и Москва. Северная столица точная копия европейских городов, вся из ванзейских дворцов, поэтому она для Европы, а Москва для России остальной.

— Вандея… дворцы… Потшему?

— Расстояния большие, из одного места за всем не усмотришь.

По площади сновали прохожие, катились телеги и дрожки с седоками на козлах, гарцевали всадники, в воздухе пахло конским навозом, стоял шум, гам, перестук и перезвон. И когда в многочисленных церквях забили в колокола, показалось, закованное в камень пространство кто–то решил расколоть на части, чтобы каждому досталось по куску. Девушка почувствовала щедрость русской души, смеясь, подставила ладони, она успокоилась, наяву узрев, что и в России есть, на что посмотреть. Ей было жаль, что ее сплеменники хотели сжечь с окраин туземный, а в центре цивилизованный город, в котором так аппетитно пахнут пирожки с булочками и такие вкусные щи. Она искоса взглянула на осенявшего себя крестным знамением возлюбленного, перекрестилась слева направо тоже. Прошептав католическую молитву, подставила всю себя под праздничные перезвоны колоколов. В голове возникла мысль, навеянная щедрым благодушием вокруг, посмаковав ее, девушка пришла к выводу, что мысль следует воплотить в жизнь.

А люди вокруг отбивали земные поклоны, они знали, что работа может и подождать, потому что кесарю кесарево, а богу — богово.

Путники остановились на постоялом дворе, разместившемся на Ордынке. Дарган загнал табун за крепкий забор из тесаных досок, приказал конюху дать овса и напоить лошадей. Косоглазый татарин попытался было завести разговор о их продаже, возвращавшиеся с войны солдаты часто отдавали измочаленных дорогой кляч за полцены. Но казак резко оборвал его на полуслове, дело было не столько в том, что предстоял долгий путь домой, а в том, что в казачьих краях дороже коней ценилось только оружие. Забросив вещи в угол просторной комнаты с двумя кроватями, он заказал сытный обед с графином вина, попросил наполнить им баклажку. Девушка отцепила шпагу от пояса, прилегла на деревянное ложе и откинулась на пуховую подушку. Щедрость русской души чувствовалась во всем: в общении с незнакомыми людьми, в порциях щей с большими кусками мяса в глиняных тарелках, в размерах гостиничного номера, даже в подушке, такой объемной, что голова в ней утопала. Она повернулась к занятому осмотром черкески возлюбленному, хотела что–то сказать, но промолчала, решив отложить разговор на после обеда. Тихо скрипнула дверь, то ли потревоженная проходившим мимо человеком, то ли от гулявшего по комнате сквозняка, усталые путешественники не обратили на это внимания. Девушка обдумывала, как лучше преподнести возлюбленному задуманное, Дарган продолжал тщательно обследовать форму терского казака, он твердо настроился после Москвы снова стать самим собой.

Когда с обедом было покончено и Дарган потянулся было к подружке, она ласково отстранила его рукой, пытливо заглянула в глаза:

— Месье Д, Арган, я хочу говорить, — негромко произнесла она.

— Что ты замыслила, Софьюшка? — сбивая пыл, откинулся он на подушку. — Самую трудную часть пути мы одолели, осталось поднапрячься и через тульскую вотчину выйти на прямую дорогу на Кавказ. А там, за Областью Войска Донского, до наших гор рукой подать.

— Это много дней?

— Много, милая, но будет легче, на своей земле и камни помогают.

— Хорошо, но я хочу попросить.

— О чем, Софьюшка?

— Ты говорил, Россия два столица. Москва тоже?

— Москва столица главная, она древняя, а город Санкт — Петербург молодой. Русские его за столицу не признают, праздный он, и все.

— Если Москва столица, тут надо купить дом.

Опять негромко скрипнула дверь, покосившись в ту сторону, казак недовольно дернул щекой, кажется, все постоялые дворы были похожи друг на друга. Он закинул руки за голову:

— Зачем? В станице Стодеревской мы выберем усадебку, какая нам понравится. С такими деньгами мы кум королю, сват министру, — он повернул голову к спутнице. — А здесь нам что делать, на людскую суету смотреть?

— Здесь император, значит, лучше, чем станица, здесь учебный заведения для наших детей, — принялась терпеливо объяснять девушка. — Москва много денег, они должны, как это… оборот.

— Что тебе, денег не хватит? — Дарган не в силах был взять в толк доводы собеседницы. — Хоть сейчас возы товарами нагрузим, привезем в станицу и откроем свой магазин, как армяны или жидовины у нас, была бы потребность.

— Есть время и есть деньги, — снова взялась за объяснения девушка. — Дом стоит деньги, время работает на дом.

— Ты хочешь сказать, что он подорожает? — замеялся казак. — Софьюшка, пока дом станет дороже, он успеет рассыпаться, да и нас с тобой уже не будет.

— А дети?

— Им деньги вовсе ни к чему, усадьбу оставим, дело откроем. Думаю, баловство это, мальчик должен обучаться военным наукам, а девочка следить за порядком в избе.

Спутница долго молчала, она понимала, что ее возлюбленный далек от мыслей о богатстве, о роскошествах, его родили воином и воспитали в том же духе. Но существовала другая жизнь, более отлаженная и обеспеченная, о которой он понятия не имел и которую вряд ли воспринял бы. Растить же будущих детей продолжателями подневольных дорог отца она категорически отказывалась. Девушка оперлась на локоть и с внутренним упрямством воззрилась на Даргана:

— Я хочу купить дом Москва, — твердо сказала она.

— Зачем он тебе? — пофыркал губами казак. — И для кого, когда отсюда до нас тыща верст?

— На время, и на дети.

— Ты уже ведаешь, к кому обращаться и кто тут всем распоряжается? — уцепился за соломинку Дарган. — Да еще неизвестно, сколько за этот дом могут слупить.

— Я знаю, надо биржа.

— Ну… тебе видней.

Он подумал, что в Париже бабы умнее, нежели станичные девки, те только и делают, что семечки щелкают. А вдруг и правда она видит то, что для остальных покрыто мраком, ведь не зря постоянно твердит, что время — деньги. Снова послышался едва различимый скрип дверных петель, он был таким неприметным и повторялся так часто, что встать и выглянуть в коридор помешала послеобеденная расслабленность.

Вокруг приспособленного под биржу старинного особняка толпилась кучка народа, кто–то разорился и предлагал выкупить поместье, кто–то хотел пристроить деревеньку, а некоторые, которых было меньшинство, важно расхаживали взад и вперед. Их товар был посолиднее — дворцы в центре Москвы. Оставив Даргана с дорожной сумкой у входа в здание, девушка потолкалась среди биржевиков, она слабо знала русский язык, но надеялась на то, что культурные люди, изучавшие ее родной французский, в России пока не перевелись. Впрочем, на биржах всего мира царил язык один — биржевой, понятный без переводов. В конце концов ей повезло, она заметила стоявшего на отшибе солидного мужчину в дорогом костюме и в котелке, побегав пальцами по воротничку платья, сбила чуть набок соломенную шляпку и направилась к нему:

— Пардон, господин, ви здесь тоже торг? — подбирая слова, спросила она.

— Я биржевой маклер, мадемуазель, вы можете говорить по французски, — приподнимая котелок, тут–же отреагировал на обращение к нему хорошенькой женщины мужчина. — Итак, что вас интересует?

— О, мерси боку, месье, приятно сознавать, что несмотря на поражение Франции от коалиционных войск, французский язык все еще в моде, — присела в легком книксене девушка. — Меня интересует рынок жилья в центре Москвы, не могли бы вы прояснить ситуацию и по возможности назвать разброс цен?

— С удовольствием, я хоть и занимаюсь поместьями, но в курсе последних новостей, — собеседник чуть наклонился вперед. — Простенький одноэтажный домик с садиком, допустим, на Малой Ордынке, потянет на две тысячи рублей, двухэтажный в том же районе уже тысяч на пять, а трехэтажный с хорошим двором, с пристройками, с конюшней для лошадей, предположим, на Тверской, будет стоить все десять тысяч рубликов. Конечно, исключая варианты.

— Месье, что вы имеете ввиду? — девушку интересовало буквально все, к тому же, она не испытывала желания сорить деньгами.

— Иногда возникают ситуации, когда хозяин решает продать принадлежащую ему собственность побыстрее, например, по семейным причинам или в связи с переездом на другое место жительства. Но такие моменты бывают не часто, их надо ловить.

— Простите, а сейчас нет подобного варианта? — она как можно ласковее посмотрела на господина. — Мы в долгу бы не остались.

— Вы имеете ввиду кого–то из своих родственников? — улыбнулся тот.

— Мужа, он ждет меня у входа в биржу.

— Поздравляю, мадемуазель, я почему–то считал, что во Франции женщины предпочитают выходить замуж в возрасте двадцати с небольшим лет.

— Именно так и было бы, если бы не обстоятельства, но вы не ответили на мою просьбу.

— Продается трехэтажное здание классического стиля на Воздвиженской улице с видом на площадь перед кремлем. Очень дорого.

— О, это было бы чудесно. И какова же цена?

— Двенадцать тысяч, мадемуазель, за такие деньги можно купить целое поместье с несколькими деревнями.

— Цена достаточно высокая, в Париже недвижимость подешевела, — задумчиво покусала губы девушка.

— А в России она поднялась, и все по одной и той же причине — из–за войны с Наполеоном.

— Я с вами полностью согласна. Вы случайно не знаете хозяина этого дворца?

— Он должен подъехать ближе к обеду, это граф Заславский.

— Мне это имя ничего не говорит.

— Вам — да, а для России оно известное, — господин вытащил платок, промокнул выступивший на верхней губе пот. — Кстати, семья графа решила переехать в Париж, вот такая оказия.

— Не желаете ли вы намекнуть, что Францию скоро присоединят к России, как какую–то Финляндию или Польшу? — усмехнулась собеседница. — Я слышала, в Хельсинки полно русских.

— Вы ускоряете события, Польшу мы еще не присвоили, хотя ее территория уже подпала под юрисдикцию Российской империи и деньги там ходят русские, — весело засмеялся мужчина. — Но… все может быть.

— С вашими аппетитами нужно заглядываться не на крошечный островок цивилизации в Европе, а на неосвоенный пока вами юг, там и пространств будет поболее.

— На юг в первую очередь обращены все наши помыслы, главный враг России — Турция, а потом уж, по случаю, как нынешний, на просвещенный запад.

— Я бы посоветовала сначала разобраться с Османской империей.

— Вы правы, мадемуазель, примите мой выпад как неуместную шутку, — поспешил ретироваться господин. — Франция слишком независимое государство, чтобы мировой общественности не считаться с ней. Кстати, подъехал граф Заславский, буду рад услужить вам еще раз.

— О, месье, я была бы весьма признательна.

Из подкатившего экипажа вышел полноватый господин среднего роста во фраке, в белой рубашке со стоячим воротником и высоком цилиндре, из нагрудного кармана у него топорщился накрахмаленный треугольник носового платка. Оглядевшись по сторонам, он быстрыми шагами направился к подъезду здания биржи, было видно, что в отличие от остальных посетителей времени у него всегда не хватало.

— Ваше сиятельство, прошу прощения, — когда господин проходил мимо, окликнул его собеседник девушки, с легким поклоном указал в ее сторону. — Мадемуазель интересуется выставленными вами на продажу апартаментами, не соизволите ли обратить на это внимание?

Граф остановился, взглядом серых глаз цепко прошелся по фигурке девушки, приподнял цилиндр:

— Весьма польщен, — бархатистым голосом сказал он. — Откуда вы, сударыня, и почему вдруг мадемуазель?

— Она француженка, из Парижа, — поспешил с пояснениями господин в котелке. — Как видите, мы сумели преподать Европе не только пример воинской доблести, но и, наконец–то, обратить ее внимание на свои красоты.

— Французы с немцами всегда стремились в Россию, — усмехнулся граф, обратился к девушке по французски. — Милости просим, мадемуазель, в древнюю столицу Руси, вы у нас решили стать владелицей частной собственности?

— Хотелось бы, если цена не будет кусаться и устроит местоположение особняка, — ответила она.

— Мой трехэтажный дворец находится на Воздвиженке, если пожелаете, можем осмотреть его хоть сейчас, — граф кивнул на двухосную карету. — Экипаж с кучером и я к вашим услугам.

— Отлично, если позволите, я позову своего супруга, — девушка кивнула по направлению к бирже.

— Мадемуазель, вопросов нет.

Покачиваясь на мягких рессорах, карета покатила вверх по сбегавшимся к кремлю узким московским улицам. В то время, как пассажирка вновь принялась любоваться открывавшимися видами, граф то и дело бегло прощупывал фигуру ее спутника, на губах у него блуждала озадаченная улыбка. Наконец кучер с громким восклицанием натянул вожжи, экипаж остановился возле построенного в классическом стиле здания с продолговатыми окнами и аккуратными балконами. Пройдя к двери, хозяин подергал за веревочку, над головой затрезвонил серебряный колокольчик, вышел дворецкий в белых перчатках и в обшитой золотыми позументами ливрее. Дарган переступил порог вслед за спутницей, с интересом осмотрелся вокруг. В просторном зале на первом этаж, несмотря на жару на улице, было прохладно, вдоль стен висели портреты людей в гражданских и военных одеждах, по углам стояли высокие канделябры с медными рожками для свечей, у окна громоздилось пианино. Хозяин по очереди открывал двери в подсобные помещения, он не стеснялся показывать особняк самостоятельно. На второй этаж вела широкая деревянная лестница с перилами, подойдя к ней, граф пригласил гостей проследовать за ним:

— На этом этаже у меня столовая и спальни с выходом на балконы, — ступая по ступенькам наверх, пояснял он. — А так–же бильярдная, игровые комнаты для детей.

Вновь с боков длинного коридора, как в европейских домах, на посетителей смотрели молодые и старые мужчины и женщины, по которым можно было проследить родословную хозяина от уходящих вглубь веков до нынешнего времени. Но дальнюю стену полностью занимали картины известных художников, в основном русских. Девушка задержалась возле нее, оценивающим взглядом скользнула по пейзажам, натюрмортам, сценам из военных баталий. Дарган топтался за ее спиной, он твердо решил не вмешиваться ни в какие дела, тем более, что не понимал в происходящем почти ничего. Покусывая кончики усов, он сдерживал раздражение, вызванное неприязненностью к нему хозяина дворца, который продолжал кидать на него испытующие взгляды. Казак осознавал, что одно неловкое движение или слово способны вызвать необратимые последствия, после которых наладить привычные со спутницей отношения будет трудно. А ему хотелось доехать до дома женихом, привезшим из дальних краев под венец умную невесту.

Меж тем, обзор особняка закончился, все вышли в круглую залу на втором этаже. Граф щелкнул пальцами, лакеи вынесли серебряные подносы с бокалами шампанского и шоколадными конфетами.

— Итак, мадемуазель, на чем мы остановились? — приподнимая хрустальный бокал, спросил он.

— Я сказала, что апартаменты понравились и мы не прочь приобрести этот дворец, — следуя его примеру, с мягкой улыбкой повторила девушка. — Если бы вы были поснисходительнее, вопроса о купле–продаже уже не стояло бы.

— Вы привезли деньги с собой? — приподнял брови граф.

— Мы могли бы оформить бумаги прямо здесь, — кивнула девушка. — Но, повторяю, мне кажется, что цена завышена.

— Если деньги при вас, это меняет дело. Я снижаю цену на пятьсот рублей.

— Простите, граф, но при таких сделках скидка слишком мала, — собеседница отпила глоток шампанского, медленно подняла и опустила ресницы, как бы показывая, что разбирается в тонкостях дела. — Во первых, дом построен в классическом стиле, а не в модном сейчас стиле ампир, во вторых, ландшафт вокруг желает лучшего.

— Простите, мадемуазель, но ландшафт подпортили ваши соплеменники, — с поклоном напомнил граф. — Смею заверить, что кучи горелого мусора вокруг явление временное.

— Соплеменники убрались отсюда почти два года назад, за этот срок можно было бы заново отстроить всю Москву, — хмыкнув, приподняла плечо собеседница. — И кто вам сказал, что город поджигали французы, а не польские уланы?

— Ну хорошо, одиннадцать тысяч вас устроит?

— Нам ближе к сердцу сумма в десять тысяч рублей.

— Но это грабеж среди бела дня, — оглянувшись на Даргана, возмущенно зафыркал губами хозяин особняка. — За две тысячи, которые вы хотите отминусовать, можно приобрести еще один дом. Разница будет лишь в расстоянии от кремля и видах из окон.

— А разве мы платим за расстояния? И неужели вы думаете, что перед вашими апартаментами не возведут дворцов повыше и помассивнее? — девушка с недоумением уставилась на взопревшего собеседника. — Главным критерием на данный момент является застолбить место. Согласитесь, что ваш дом требует перестройки, он уже устарел.

— Десять тысяч пятьсот рублей, и ни копейкой меньше, — граф промокнул платком покрасневшую шею, он успел усвоить, с кем имеет дело и решил поскорее закончить торг. Выпив шампанское до дна, повторил. — Больше уступать я не собираюсь, несмотря ни на какие уловки с вашей стороны.

— Еще бы, русские показали свою настойчивость в полную меру, — как бы с обидой в голосе проговорила собеседница.

— Мадемуазель, кто же предполагал, что французы рыцари лишь на словах, — не остался в долгу и хозяин. Он вдруг бросил платок на пол. — А-а, черт, согласен, десять тысяч рублей. Но только наличными, иначе заберу слова обратно.

Девушка обернулась к стоявшему за спиной лакею, поставила бокал на поднос и, посмотрев на Даргана, сложила руки на животе:

— Как будет угодно, месье, — она сразу превратилась в недоступную даму. — Кстати, у нас имеется возможность предложить оплату драгоценностями. Краем уха мы прослышали, что вы отбываете в Париж, а там золото и камешки всегда были в цене.

— Вот как! — забегал глазами граф. Он в который раз с уважением воззрился на собеседницу. — Из вас вышел бы прекрасный дипломат.

— Я избрала свой путь, — поджала губы девушка.

— Не сомневаюсь. Я вижу, что вы из хорошей семьи и у вас прекрасное воспитание.

— Что вы предпочтете, деньги или изделия из драгоценных металлов? — холодно осведомилась покупательница.

— Конечно, драгоценности, мадемуазель, — с поспешным поклоном отозвался граф. — Ко всему, оценщик находится в ювелирном магазине через дорогу.

— Вот и отлично, мы приобрели особняк и, кажется, возвращаем изделия на родину, — как–то туманно высказалась новая хозяйка дворца, заставив собеседника напрячься снова. Она потянулась за бокалом с шампанским, чокнувшись с графом и со своим спутником, добавила по русски. — Теперь сделку стоит отметить. Месье Д, Арган, я начинаю любить русский люди за их простоту, этот народ приятный.

— Мадемуазель, русские люди великодушны, — под хитроватую ухмылку казака, уточнил граф, так и не осознавший, на что намекала его партнерша по торгу.

Путешественники вернулись на постоялый двор лишь под вечер, оценка драгоценностей и оформление бумаг заняли почти весь световой день. Зато теперь на руках у девушки были подписанные обеими сторонами и скрепленные главой московской биржи документы с печатями. Она скатала их в трубочку, бережно уложила на дно небольшой сумочки.

— Ты доволен сделка? — весело спросила она у Даргана. — Он просил двенадцать тыща, мы платили десять. Рядом кремли, такой особня–ак.

— Дворец красивый, — согласился он. — Но кто будет в нем жить?

— Мы говорил, наши дети.

— Детей еще надо заиметь и вырастить.

— Все будет, — уверенно махнула она рукой.

В комнате их ждал сюрприз, в вещах кто–то успел порыться. Дарган мысленно поблагодарил судьбу за то, что забрал с собой почти все деньги и драгоценности. С ними тяжело было таскаться, но сейчас сумка с сокровищами на руках показалась легче пушинки. Он сунулся ко второму мешку, где лежала часть оставленных богатств, высыпал содержимое на пол. Небольшая сумма денег с тремя мешочками золотых монет оказались на месте. Тогда он раскрыл переметную суму, в которую переложил пачку ассигнаций, рассчитывая по дороге расплачиваться ими за услуги. Купюры исчезли. Заметив его состояние, заволновалась и спутница, она перебрала приданное, с облегченным вздохом высвободила из складок два крупных прозрачных камня. Видимо, грабители не успели покопаться в вещах основательно, ограничившись поверхностным осмотром, скорее всего, их кто–то спугнул. Уложив все как было, Дарган подошел к двери, выглянул в коридор, он вдруг вспомнил, что во время разговора с девушкой петли часто поскрипывали, словно стоявший с той стороны незнакомец все время пытался приоткрыть ее. Мимо протащился бормотавший что–то под нос пожилой татарин, подождав, пока он скроется в одной из комнат, казак направился к выходу из гостиницы. Более молодой его соплеменник должен был ухаживать за лошадьми на конюшне. Конюх и правда занимался уборкой навоза из стойл, ему помогал еще один, с серьгой в ухе и с проваленным носом. Заметив Даргана, оба коротко переглянулись, но работу не оставили. Казак проверил лошадей, неторопливо перетрусил упряжь, любой штришок мог подсказать, кто их этих двоих заинтересовался путниками вплотную. Отметил, что седла с уздечками в углу разложены не так, их словно приготовили для дела. Выйдя из конюшни, Дарган осмотрелся, затем подошел к уборщикам:

— Салам алейкум, — поздоровался он.

— Ва алейкум салам, — отозвался молодой татарин, вильнул раскосыми глазами на казака. — Я коней почистил, напоил, овса задал. Что прикажешь еще, господина солдата?

— Посторонних возле моих лошадей не видел? — напрямую спросил Дарган.

— Какой посторонний, когда все свои, — заулыбался конюх. — К нам после вас прибыл только два постояльца, один тучный такой, второй как селедка с жидким бородком. Нет посторонний.

— Если кто станет интересоваться моим табуном, дай знать, — приказал казак, он привык держаться с татарами как господин.

— Якши, господина солдата.

Конюх раскосо посмотрел на товарища, всем видом доказывая, что веры ему грош цена в базарный день. Татарин с серьгой надул шелудивые щеки как соловей разбойник, сплюнул себе под ноги. Дарган поморщился, затем вытащил из–за голенища нагайку, с силой щелкнул ею в воздухе. Последив за произведенным эффектом, направился к дому, он понял, что где–то допустил промах и теперь чем раньше они покинут постоялый двор, тем спокойнее будет.

Они снова неслись по полям и равнинам, меняя лошадей на ходу, и вновь Дарган ощущал дыхание гнавшихся за ними разбойников. Один раз бандиты приблизились настолько, что пришлось залечь за придорожный камень на окраине леса и отстреливаться, а потом отрываться, петляя зайцами по рощицам и дубравам. Путникам повезло, они выиграли во времени, но лошади уже не выдерживали бешенных скачек, за долгий путь от Парижа они выдохлись.

После разговора с конюхом и его дружком казак больше не сомневался, что оба являются наводчиками банды, сколоченной из раззадоренных войной, разоренных ею окрестных крестьян. Пока пробирались до Москвы нехоженными путями, опасности обходили стороной, но стоило выехать на людный тракт, как разбойники тут–же дали знать о себе. Их было много, этих банд из оборванных и голодных крепостных людей, жалости к путникам не ведавшим, так же, как бывшим беспощадными к наполеоновским солдатам, заставившим их собраться в партизанские отряды. Когда их ловили, то вешали или отрубали головы, но чаще они уходили в причерноморские степи, в обширные казачьи вольницы, чтобы вернуться в Россию уже в качестве непродажных защитников — казаков.

— О, эта Россия! — восклицала на коротких привалах спутница, повторяя заученные наизусть слова. — Здесь никто никогда никому не нужен.

— Мы тоже не нужны, окромя разбойников, — стал дополнять присказку Дарган, чтобы хоть как–то оправдаться. — А татей в России испокон веков было море разливанное.

— Ви, месье Д, Арган, — соглашалась девушка, поводя рукой вокруг. — Здесь море разливное.

Наконец в косых лучах заходящго солнца показались черные избы небольшого населенного пункта, всадники на всем скаку влетели в начало улицы и затормозили перед большим домом. Плотные клубы пыли догнали табун, накрыли его с головой. Когда она рассеялась, Дарган рукояткой нагайки постучал по облупившемуся наличнику, на стук никто не откликнулся. Он проехал к воротам, заглянул во двор и увидел заросшее лопухами пространство, выломанную дверь в сенцы и провалившуюся на сараюшке соломенную крышу. С тревогой осмотрелся по сторонам, деревня не подавала признаков жизни, словно жители в одночасье решили покинуть ее. Когда с боями гонялся по Европе за наполеоновской гвардией, такие картины ему не встречались. Жители возвращались в населенные пункты, в которых артиллерия не оставляла доски на доске, и заново отстраивали жилища. А здесь, в России, мертвые пейзажи стали привычными. Казак отъехал от ворот, остановился на середине улицы, лошади запрядали холками, застучали копытами. Их надо было напоить и накормить.

— Спешивайся, Софьюшка, — соскакивая с седла, сипло сказал Дарган. — Видно, здесь придется и заночевать, и отбиваться от бандитов.

— Там город нет? — спутница махнула рукой вперед.

— Есть, да расстояния между нашими городами сотни верст, — пояснил он. — Мы бы оторвались, но от самого Парижа идем галопом, а у них лошади свежие.

Девушка шевельнула поводьями, проехала по улице, намереваясь высмотреть колодец, и вдруг увидела сгорбленного старика с белой бородой. Он вышел из одного из домов, опираясь на клюку, приставил ладонь ко лбу. Так это было неожиданно, что она не смогла подать никакого сигнала спутнику. Меж тем, Дарган тоже заметил деда, тронулся ему навстречу:

— Здорово дневал, дедука, — еще издали крикнул он.

— Слава Иисусу Христу, сынок, — бодро ответил тот. — Далеко путь держите?

— На Кавказ, в родную станицу.

— Казаки, значится?

— Они самые, терские мы.

— Наслышаны, лихие воины.

— А где люди, дедука, деревня будто вымерла, — спросил Дарган.

— Так оно и есть, добрый молодец, — старик поставил клюку перед собой, видно было, что он обрадовался путникам. — Поначалу всем миром поднялись на защиту своей земли, а потом, когда француз мужиков повыбил, помещик детишек с молодайками перевел на центральную усадьбу — сами бы они тут не вытянули. На всю деревню нас осталось двое — я, да старуха из крайнего двора.

— Война еще никого до добра не доводила, — согласился Дарган, вспоминая, что в станице казачки иной год не успевали хоронить мужей, переходя сразу в любушки, до которых стали охочи чуть не безусые юнцы. — А где тут колодец?

— В каждом подворье, заросли, поди, — старик пожевал губами. — Чай, коней хочешь напоить?

— Их в первую очередь.

— Тогда веди к Светлому озерку, там вода на травах настоянная, силу прибавляет, — он указал рукой за околицу. — И луга сочные, спасу нет.

— Спасибо, дедука, мы здесь и заночуем.

— Где душенька пожелает, там и располагайтесь. Можете у меня.

— Мы бы рады, да нам нельзя, — решил сознаться Дарган.

— Что так?

— Разбойники гонятся.

Старик помолчал, посучил пальцами по ручке клюки, потом прищурил ярко–синие глаза под косматыми бровями:

— Добром на войне разжилися? — тоже не стал он ходить вокруг да около.

— Добро есть, чего греха таить.

— А много ли разбойников?

— Банда из татар с московскими мужиками.

— Смесь гремучая.

Дед снова надолго задумался. Дарган уже решил, что разговор окончен и хотел уводить коней на водопой, когда старик переступил с ноги на ногу:

— Вернешься с озерка, проедешь на другой конец деревни. На пригорке остались развалины, с них вся дорога как на ладони, — неторопливо начал рассуждать он. — Когда француз подступил, мы его неделю не пропускали, пока он артиллерию не подтянул. Потому наших мужиков много поубивало.

— Спасибо, дедука, как управимся, я тебе гостинец подвезу, — пообещал Дарган. Он почувствовал прилив уверенности, будто успел попить воды из того Светлого озерка. Оглянулся на дожидавшуюся в стороне конца разговора спутницу и вскочил в седло.

На небе взошла луна, прохладная ночь затопила развалины когда–то просторного дома волнами синеватого света, окрасив предметы вокруг в черный цвет. Но бегущая мимо дорога смотрелась как на ладони, за нею следил старик, решивший придти на помощь путникам с допотопным кремневым ружьем. Дарган, перед этим загнавший лошадей к нему во двор, подточил шашку с кинжалом, положил с одного бока винтовку, с другого пистолет. Девушка воткнула шпагу в бревенчатую стену избы, приготовила заряды с пыжами и порохом. Отдыхать она отказалась наотрез.

— Во, забава, — не сводил любопытных глаз с клинка в стене старик. — Не сабелька, а шило, ей богу, не успеешь охнуть, как наскрозь проткнет. У ихнего короля отобрали, вся ручка в драгоценных каменьях?

— У таких же бандитов, что за нами гонятся, — отмахнулся казак. Пояснил. — У французских мусью такое оружье как у наших благородий пистолет, они на этих шпагах на дуэлях дерутся.

— Вон какая оказия… И с чего они пустились вдогонку, а не ограбили вас прямо в Москве, — вновь пристал с расспросами он. — Ужель властей испугались?

— Разбойникам кто–то помешал, а когда мы пропажу заметили, то дожидаться утра не стали, вот они поздно и спохватились, — негромко пояснял Дарган.

— Самих–то татей видели? — не успокаивался дед. — Может, показалося?

— Уже отстреливались.

— Тогда по следу пойдут, народ наш подхалимистый, подскажет, в какой стороне вас искать, — старик подсыпал пороху на полку ружья, разровнял кучку крючковатым пальцем. — Что у тебя женщина–то молчит?

— Это моя жена, она француженка.

— О как, отхватил мамзельку! По расейски, значит, она не того?

— Понимаю, дедука, — откликнулась девушка. — Мало пока.

— Надо учиться, не на прогулку вышла, а к мужу на жительство едешь.

— Я стараюсь.

— Вот–вот… — заворчал было старик и осекся, прищурился подслеповатыми глазами. — А ну глянь вдоль деревни, кажись, сверкнуло что.

Дарган и сам услышал далекий топот копыт, он приближался, заставляя подобраться и почувствовать привычное напряжение перед боем. Встрепенулась и спутница, подсунула поближе к позиции боезапас, положила рядом с собой второй пистолет. Он знал, что девушка стреляла только в крайних случаях, когда выхода никакого не просматривалось, и все–таки не удержался от довольной улыбки. Не потому, что за войну стал кровожадным, а по той причине, что Софьюшка изначально представляла надежный тыл. Старик поплевал на заскорузлые ладони, приладил ружье к плечу. Тем временем летевший как по воздуху передний всадник вздыбил коня, заставив остальных конников смешаться в кучу. Из нее вырвались двое, концами ножен принялись молотить по ставням на окнах, опустевшие дома лишь гулко постанывали.

— Нету никого, — донесся грубый голос одного из бандитов. — Мертвая деревня.

— А ты ишо не проверял ее, они тута прячутся, — рявкнул на него главарь. — Тимошка, а ну–ка лупани по избам, чтобы мужики порты потеряли, а бабы враз опросталися.

Грянул выстрел, подхваченный гулким эхом, и снова тишина надежно обложила деревню. Дарган приладил винтовку на остатки подоконника, нащупал глазом прицел, в лунном свете главаря будто кто выставил в витрину московского магазина, остальные разбойники тоже вырисовывались ясными силуэтами. Самое время было открывать по ним стрельбу, чтобы в суматохе успеть продырявить врагов побольше. Поведя концом дула сверху вниз, Дарган поймал на мушку лохматую голову мужика и нажал на курок. Увидел, как кувыркнулся с седла всадник, как заплясала вокруг него лошадь. И тут–же пушечный выстрел раздался возле его уха, огненный ветер опалил одну сторону лица — это привел в действие адскую кремневку старик. Он поставил ее на попа и, довольно крякнув, принялся заталкивать в дуло новый заряд крупной картечи, девушка тоже шустро набивала винтовку свинцовой начинкой, она привыкла к подобным сценам. Но осматриваться вокруг было некогда. Дарган вскинул пистолет на локоть согнутой руки, долго не мог поймать метавшиеся вдоль дороги тени, пока не остановился на груди рослого разбойника. Он успел дернуть за крючок вовремя, в следующее мгновение цель загородили сразу несколько тел. Лошади понесли всадников прямо на развалины, видимо, бандиты сообразили, откуда по ним стреляют. Казак схватился за шашку, но спутница подсунула ему винтовку, в руке у нее сверкнул пистолет. Три выстрела прозвучали почти одновременно, проделав в рядах нападавших приличную брешь. Оставшиеся в живых разбойники завернули морды коней едва не перед головешками от дубовых стен дома. С дикими воплями покружившись возле пепелища, они бросились к месту падения главаря, но тот не подавал признаков жизни. Не оглядываясь, бандиты помчались по улице, ведущей за околицу деревни.

Сизый дым от сгоревшего пороха хмельными завитками поднимался кверху, вонючий запах медленно растворялся в сыроватом воздухе. Скоро лишь не остывшие ружейные с пистолетными дула да глухая тишина вокруг могли напомнить о только что закончившемся бое.

— Жрать захотелось, — подал голос старик. — Поднесли бы щас быка, и его без остатка бы умял.

Дарган засунул пистолет за пояс, подобрал винтовку:

— Дрова есть? — поднимаясь с земли, спросил он.

— А как–же, березовые чурки, за лето успели высохнуть.

— Тогда иди растапливать печку, а припасами мы снабдим.

— Надо бы татей осмотреть, а вдруг кто живой, — старик потянулся ладонью к носу. — Оружие, там, подсобирать, ишо какое, что при них.

— Заодно и проверишь, у нас оружия в достатке своего.

Опять перед глазами замелькали полосатые верстовые столбы и почтовые станции. Казалось, конца долгому пути не будет, девушка на самом деле начала осознавать, что земля велика и бесконечна. Может быть она круглая, как учили их в Сорбонне, древнейшем высшем учебном заведении Европы с длинными деревянными скамьями в аудиториях, а может плоская, как уверял просивший подаяние у входа в Нотр Дам сошедший с ума учитель истории. Он утверждал, что если бы земля была круглая, то вода с нее сливалась бы в небо на другой стороне. Ведь на пушечном ядре или деревянном шарике она не задерживается. Но то, что полям, лесам, рекам и озерам счета нет, было видно безо всяких специальных приспособлений.

За похожим на деревню бревенчатым Воронежем началась казачья вольница. Дарган приосанился, надраил газыри по сторонам черкески, передвинул кинжал на середину тонкого кожаного пояса, сбил папаху на затылок. Чувствовалось, что места эти посреди желтых степей ему дороги. На большаках все чаще стали попадаться разъезды из казаков с пиками, с ружьями за плечами, при шашках. При встречах с ними Дарган щерился белозубым ртом, всем видом показывая, что перед ним братья по крови. Степные воины отвечали ему тем же, не обыскивая, не цепляясь по пустякам, а лишь интересуясь последними днями наполеоновской армии. Казаков на Дон, на Кубань и на Терек в те месяцы возвращалось немалое количество, но ехали они не как путники, зигзагами, а притоптанными и прикатанными колесами тарантаек прямыми почтовыми трактами.

На одном из привалов посреди степи, возле огромного на всех захваченных ночью костра, девушка выскользнула из объятий Даргана, повернула к нему лицо.

— Чего ты хочешь, Софьюшка? — полусонно спросил он.

— Здесь казачий вольница? — сверкнула она светлыми глазами. — Разбойники больше нет?

Дарган откинулся на спину и рассмеялся впервые за много верст пути. Затем напустил на лицо серьезности, притянул к себе девушку:

— В наших краях, милая, такие разбойники, что те, от которых мы отбивались, покажутся тебе мальчишками с парижских улиц, — отведя волосы с ее успевшего загореть лица, сказал он. — Как тебе получше объяснить… Они не знают пощады.

— Что это? — не поняла спутница.

— Если мы попадемся к ним, то живыми вряд ли останемся.

— Они убивают?

— Могут и на куски разделать.

Девушка долго смотрела на огонь. Языки пламени поднимались вверх, распадаясь на искры, растворялись в темноте ночи. Лица сидящих у костра людей играли тенями, на всех до единого лежала печать мужественности и внутренней воли. Она чувствовала исходящую от них силу, словно попала в индейское кочевье с невидимыми вигвамами вокруг, только индейцы были не краснокожими, а представляли из себя загорелых на солнце бледнолицых. На родине во Франции было много книг с картинками про американских аборигенов и про их нравы. Французы жалели отстаивавших независимость людей, к праздникам собирали им посылки и посылали в далекую Америку. Здесь тоже ощущение было таким, будто надень на голову каждому из случайных попутчиков убор из перьев, и отпадет необходимость скакать на другой конец земли.

— Мы едем дикий прерий? — слегка отстранилась она от спутника.

— А что это такое? — переспросил казак, ему лень было шевельнуть пальцем.

— Прерии, это в Америке, мы ходили туда на торговом судне, — подсказал сидевший поблизости человек без возраста. — Они похожи на наши степи, только трава повыше, да деревья кое–где. А еще несметные табуны диких лошадей, по местному мустангов, на них скачут индейцы с луками и маленькими топориками.

— Диких лошадей и у нас было в достатке, — зевнул Дарган. — Всех успели или приручить, или перевести.

— Мы их на подворьях разводим, а те сами плодятся, — не согласился человек. — И царские войска к нам не суются, а в Америке аборигенов уж не осталось.

— Сничтожили?

— Истребляют поголовно.

— У себя мы такого не допустим.

— Дело не в этом, — собираясь окунуться сон, поудобнее устроился на бурке собеседник. — Мы согласились на услужение царю, а индейцы новую власть признавать отказались.

— Царь–батюшка и горцев не дюже цепляет, и азиатов с татарами. Везде старается как с французами — полюбовно. Испокон веков так было.

— То–то и оно. А это неправильно, они себя еще покажут…

Небосклон просыпался бессчетным количеством ярких звезд, в их окружении луна показалась огромным бубном из выделанной кожи, неторопливо катящимся над степью. Закутавшись в полу бурки, девушка положила голову на грудь Даргана и смежила веки, снова она не получила ответа на мучавшие ее множество вопросов.

Осталась позади столица Земли войска Донского городок Новочерскасск с атаманским дворцом народного героя Платова, с войсковым собором и военным училищем для казачат. Наезженный тракт потянулся вдоль берега реки Дон с неподвижными рыбацкими каюками, с неторопливыми кораблями посередине, идущими от Азовского моря или возвращавшимися в него, чтобы через узкий пролив Босфор попасть в море Черное, а оттуда через Дарданеллы и в Средиземное. Недаром город впереди, через который пролегала дорога, прозывался портом пяти морей. Девушка с интересом наблюдала за восточной пестротой вокруг, тревога снова покинула ее, уступая место простому любопытству. По обочинам возносились в небо свечами стройные раины — пирамидальные тополя — бегали длинноногие дрофы, поля были возделаны. Жизнь вокруг била ключом, и когда на горизонте засверкали купола церквей, спутница с надеждой перевела дыхание. Может быть и в этих местах на краю земли она ничем не отличается от жизни в чопорной Европе с начищенными до блеска окнами, может быть она одинакова везде. Ведь в станицах, которые они проезжали, казачьи куреня сверкали идеальной чистотой, а сами казаки с казачками выглядели сытыми и довольными судьбой. Да и в прожаренных солнцем степях вокруг бегало столько живности, что чувство голода возникало само собой, заставляя просыпаться звериный аппетит. Особенно много было похожих повадками на страусов, которых путешественница видела в королевской резиденции Фонтенбло под Парижем, жирных дроф. Стремительные птицы то и дело норовили перебежать широкий грунтовой тракт.

Глава десятая

Сначала на пути вырос сложенный из саманного кирпича армянский Нахичеван с похожими на турок жителями в длинных кафтанах, с пузыристыми шароварами и мягкими на ногах чувяками с загнутыми кверху носами. Во дворах ревели ослы, через заборы перевешивались ветви со спелыми абрикосами, с грушами и виноградом. Потом запестрели деревянные домики пригорода Ростова, утопающие в запахах цветов, перезрелых фруктов и того аромата, который пропитывает южного человека на всю жизнь. Девушка втягивала этот запах, она старалась наполниться им, чтобы не отличаться от местных жителей. Дарган с улыбкой наблюдал за ней, он радовался тому, что спутница изредка отвлекалась от тяжких дум. Завернув кабардинца с центральной Большой Садовой улицы на проспект Большой, он повел табун лошадей по направлению к городскому рынку, пришла пора пополнить запасы овса и продуктов для себя. Взору открылся собор Александра Невского о нескольких главах, с массивными стенами и монументальными входами с иконами над ними. Он был построен ввиде четырех квадратных башен с луковками над каждой, посередине соединенных одной крышей с большой, покрытой золотом, маковкой. Картина была столь величественная, что девушка привстала в стременах, из ее груди вырвался изумленный возглас:

— О, базилик! — устремилась она вперед. — Среди степь… Откуда, кто?

— Софьюшка, лувры с нотре дамами громоздятся не только в Париже, но и у нас есть на что посмотреть, — с гордостью сказал Дарган, он снял папаху и перекрестился. Затем продолжил. — Видал, красота какая, на века построенная.

— Ви, месье Д, Арган, — не отрывая глаз от церкви, согласилась спутница. — Я хочу туда.

— Обязательно зайдем, заповеди Христовы казаки блюдут свято.

На площади перед собором толпился разноликий народ, были здесь крещенные татары, хохлы, принявшие русскую веру люди неизвестно какой национальности, истово отбивавшие поклоны и целовавшие руки выходившим на улицу попам. Иногда внешностью они были похожи на пиратов или бродячих цыган с длинными волосами, с серебряными серьгами в одном ухе. Подогнав лошадей к коновязям, Дарган накрутил уздечки вокруг бревна, на морды навесил торбы.

— Пойдем, Софьюшка, теперь не грех попросить у бога и за себя, — тронул он спутницу за локоть. — Земля началась нашенская и порядки тут тоже свои, вольные.

Они вошли под прохладные своды, осенив себя крестами, осмотрелись вокруг. Под куполом наблюдал за человеческой суетой окруженный ангелами седобородый сам Господь–отец, ниже расположились картины на библейские темы, затем шли изображения святых, и уже на стенах висели большие и маленькие иконы с зажженными перед ними лампадами. Сизоватый дымок струйками поднимался к потолку, сливаясь в призрачную синеватую твердь, отчего казалось, что Господь смотрит как бы из небытия. На клиросе бормотали молитвы священники и монахи, им подпевал церковный хор, голоса заполняли церковь, успокаивая нервы. Девушка сложила руки перед грудью, мысленно начала повторять молитвы на своем языке, она понимала, что бог един и нет разницы, на каком наречии просить его о снисхождении, тем более, что и церковь заполняли люди разных национальностей — приход был открыт для всех. Девушка перестала замечать все и вся вокруг, она чувствовала, что молитвы доходят до Господа, что он внемлет ее устам и понимает ее. Она закачалась под знакомую с детства мелодию, которую запомнила еще с колыбели, все дальше и дальше удаляясь от мирской суеты…

Это продолжалось до тех пор, пока кто–то не тронул ее за плечо. Девушка вскинула ресницы и увидела возлюбленного с папахой в руках, на лице его лежала печать умиротворения, складки разгладились, глаза светились любовью. Он словно помолодел сразу на несколько лет. Она вынула из небольшой сумочки купюру, опустила ее в прорезь церковной копилки и пошла к выходу.

На городском базаре было столпотворение, это не был горластый и нахрапистый московский рынок, здесь явно ощущалось дыхание близкой Азии с недалеким Кавказом. Мягкими голосами торговцы расхваливали товар, уговаривая посетителей купить его только у них, они предлагали фрукты, огромные куски дынь или тыквы, или протягивали наполенные медом деревянные ложки. Горожане переходили от одного прилавка к другому, пробуя все подряд, лишь в конце решаясь на копеечную покупку. Девушка тут–же переняла эту особенность, она пристроилась к медленно текущей очереди, отламывая, отщипывая, втягивая в себя дары щедрого края. Дарган с дорожной сумкой плелся позади, на дне ее лежала купленная у лавочника единственная селедка, выступать в подобной роли ему еще не приходилось. Наконец спутница повернула к нему сытые глаза, разлепила измазанные ягодами губы:

— Надо набрать продукты, — озабоченно прикусила она нижнюю губу, показала пальцем на начало рядов. — Там дешево.

— Пойдем туда, — вздохнул Дарган.

Когда собрались идти назад, он заметил вьюном крутнувшегося возле девушки парнишку лет пятнадцати, но значения этому не придал. Он отвык от гражданской жизни, когда все вопросы следовало решать самому, в том числе и ходить на рынки, в Европе и в России чаще встречались разбойники с больших дорог нежели обыкновенные воришки. Вспомнил он о пареньке лишь тогда, когда отобравшая кучу овощей и фруктов спутница утавилась на него круглыми от удивления зрачками.

— Ларжан пропал? — опередил он ее с недоуменным восклицанием.

— Нет ларжан, — развела она руками. — Я прятал деньги сумочка.

— А надо было держать в руках, тогда целее были бы.

Дарган вынул из кармана штанов купюру, передав девушке, прощупал толпу внимательным взглядом, но рассмотреть что–либо не представлялось возможным. От главного входа народ волнами растекался по базарной площади и такими же волнами выплескивался с нее на другом конце. Но ему повезло, за прилавками высились ряды навесов с гроздьями сушеной рыбы под ними. Парнишка, который крутился возле спутницы, облокотился на одну из стоек, на лице его лежало явное довольство. Вокруг шмыгала носами ватага таких–же оборванцев. Дарган залавировал между людьми, он решил зайти с тылу, чтобы поймать паршивца за шиворот. Очередной водоворот закрутил его на месте, пока он выбрался на свободное пространство, мальчишка куда–то исчез. Кудлатая голова снова мелькнула уже возле выхода с рынка, надо было спешить, потому что затеряться в ростовских улочках не составляло труда, тем более, под крутым склоном, на берегу реки Дон, громоздились хаотично построенные портовые склады с ватагами грузчиков между ними. Казак заработал локтями, человеческая масса сдавила его, понесла к выходу, не давая возможности пошевелиться. Показалось, кто–то потерся рукой за полами черкески, ощущение было мимолетным, не вызвавшим подозрений. Даргана вытеснили за деревянные ворота, где стояли мастерские ремесленного люда — лудильщиков, точильщиков, скорняков. Не заметив парнишки нигде, казак с досадой сплюнул, нужно было возвращаться назад.

Спутницу он оставлял на другом конце базара, чтобы не толкаться понапрасну, решил обойти вокруг. Ряды телег, тарантаек с бричками и пролетками запрудили пространство, возницы спали, набросив на головы покрывала, лошади хрумтели овсом и клевером. Везде соблюдались чистота и порядок, дворники набрасывались на свежие кучи навоза, не давая растаскивать его подошвами по площади. У церковки собралось много народа, рядом, у коновязи, переминались оседланные лошади. Дарган разглядел темной масти кабардинцев, которых предпочитали терские казаки, он завернул на церковный двор. В это время из храма, на ходу надевая папахи, стали выходить чубатые молодцы в черкесках и при кинжалах,

— Здорово дневали, братья казаки, — подался он к ним. — Откуда путь держите?

— Будь здрав, брат, — окружили его станичники. — Мы из Шелковской, едем в Санкт — Петербург нести службу при дворе Его императорского Величества. А ты кто таков?

— Я из Стодеревской, с войны возвращаюсь.

— Герой, — послышались громкие голоса, казаки подхватили Даргана, начали подбрасывать его в воздух. — Качать героя!!! Слава, слава, слава!

Это были подросшие сыновья ратников, несших службу по Кизлярско — Моздокской линии, а потом воевавших с наполеоновскими гвардейцами. Линия продолжалась Кубано — Черноморской, протянувшейся между Каспийским и Черным морями. На ней казаки селились по левому берегу Терека, охраняя окраину империи от набегов татар, чеченов и турок, приходивших с враждебного правого. Если бы не война и не молодость новобранцев, терцы бы знали друг друга, потому что обе станицы с давних пор роднились семьями. Дарган вырвался из объятий, ему не терпелось расспросить о домашних делах. Молодежь старалась дотронуться до него рукой, потрогать Георгиевские кресты.

— Ух ты, целых три, — восклицали они. — И медали ишшо, серебряные.

— Герой!

— С наших краев, терской казак.

— Что нового в станицах, братья? — наконец сумел вставить слово и Дарган. — Почитай, два года не был в родных местах.

— Все то-ж, дядюка Дарган, турка грозится, абреки чеченские с дагестанскими не дремлют, — за всех ответил старший отряда, урядник с едва пробившимися усами. — Народу убавилось, много казаков погибло на войне, да царь призвал в новое пополнение.

— В нашей и в Стодеревской мужчин повыбивало едва не через дом, хозяек забросали похоронными цидулами. В Червленой такая же история.

— Тревожно стало.

— Не впервой, переживем, — тряхнул плечами Дарган, в воздухе завис мелодичный звон от наград. — На то мы и казаки.

— А ни то, — сразу расправили груди станичники. — Дядюка Дарган, испей–ка чихиря с прошлогоднего урожая, настоялся в самый раз.

Кто–то сбегал за полным вина бурдюком, кто–то сунул в руки чапуру на восемь стаканов. Пальцы сложились в щепоти, замелькали перед лицами казаков, сотворяя крестные знамения. Раздалось дружное гудение:

— Отцу и сыну… отцу и сыну…

Виноградное сухое вино, от которого Дарган успел отвыкнуть, оросило глотку, наполнило силой. Стало легко и свободно, будто долгий путь к родному дому взяли и отрубили как хвост у ящерицы. Он заломил папаху на затылок, махнул широким рукавом черкески:

— Эх, братья казаки, неужто добрался!

— Чуток осталось, дядюка Дарган, заедешь до наших, передавай приветы.

— О как, а до этого все я просил…

Девушка ждала спутника у главных ворот рынка, прижимая к груди небольшую сумочку, у ног ее стояла наполовину заполненная продуктами дорожная саква. Окинув казака пристальным взглядом, она сдула с губ тонкую прядь волос:

— Месье Д, Арган, ты ходил бистро?

— О чем ты, Софьюшка, какое бистро, когда земляки объявились, — приобнял он ее за талию. — Господь станичников послал, погутарили малость, выпили, не без того.

— Очень хорошо, когда станичник, — успокоилась девушка. — Я думал, ноги повели шинок.

— О жизни вспомнили, о родных поговорили, — не слушая ее, улыбался Дарган. — Забыл я все, как корова языком слизала, а теперь на душе радость и успокоение. Домой возвращаемся, милая.

— О, домой! — грустно улыбнулась она, и сразу взяла себя в руки. — Коней надо корм, продукты еще купить.

— А ты разве не скупилась? — тряхнул чубом казак. — Я тебе деньги оставлял.

— Нету деньги, я кофта взял, платье.

Спутница выдернула из сумки вещи, прикинула их на себя, в нарядах местных модниц она смотрелась как настоящая казачка. Дарган с удовольствием повертел девушку в разные стороны, подумал, что ей к лицу будут и цыганские сережки, и перстенек с камушком, которыми на станичной площади любили похвастаться скурехи. Драгоценностей они везут немало, можно выбрать хоть цепочку на шею, хоть браслет на запястье. Лишь бы все шло в дело.

— На это денег не жалко, — откидывая полу черкески, полез он в карман штанов. — Ты правильно поступила, что решила навести казацкий фасон, быстрее за свою примут.

Дарган долго шарил по просторному карману, в какой раз прощупывая закоулки, улыбка на лице улетучивалась, уступая место растерянности. Он специально не разменивал бумажные деньги на серебряные монеты, иначе они протерли бы материю до дыр. Наконец казак с недоумением уставился на собеседницу.

— Нет ларжан? — опередила она его с восклицанием.

— Была целая пачка ассигнаций, — Дарган развел руками в стороны. — Сам запихивал, когда на базар собрались.

— Я тоже сумочка запихивал, — сдерживая приступы смеха, призналась спутница.

Дарган недобро покосился вокруг, но людская толпа равнодушно текла мимо. Он сплюнул, растер плевок подошвой сапога, подумал, что Ростов хоть и расположен на Земле Войска Донского, а все-ж город не казачий, купеческий город с воровскими замашками. За подобное в Новочеркассе, например, или в Стодеревской на станичном кругу шкуру бы спустили. Одно слово — большой и сытый российский лабаз. Проводив раскаленным взглядом ватагу оборванцев, он подхватил полупустую сумку и под хитроватые усмешки спутницы заспешил к лошадям, оставленным под присмотром сторожа–дворника. Деньги пока еще были, совсем они не перевелись.

До границы с Кубанским войском всадники добрались за два дня, дальше путь пролегал через станицы, основанные изгнанными сначала Петром Первым, затем Екатериной Второй из старой и новой Сечи запорожскими сечевиками. Если у донских казаков курени из–за разливов Дона по большей части строились на сваях, а на уровне второго этажа их опоясывали подсмотренные у турков галдареи, то у кубанских это были похожие на украинские хатки саманные мазанки с глиняными полами. Но встречались и настоящие дворцы, не уступающие султанским, с искусно расписанными окнами, с широкими подворьями. В них жили казаки зажиточные, объединяли которых с остальными вольными людьми лишь вислые хохляцкие усы, да длинные волосяные хвосты посередине обритых голов. Так–же по шляхам разъезжали патрули из нескольких всадников при кривых турецких саблях и при пиках, на въездах в населенные пункты стояли посты. Казалось бы, опасности остались позади — это была не контролируемая крепостным сермяжным усердием, имеющим привычку взрываться мужицкими бунтами, безликая Россия, а населенный воинами край. Но как раз здесь тревог прибавилось, начало ощущаться дыхание непокорного Кавказа с не столь далекой азиатчиной. Дарган стал избегать окольных дорог и остановок в степи, он торопился засветло добраться до постоялых дворов, чтобы успеть устроиться на ночлег. Но за Романовским хутором уберечься от стычки все–же не удалось.

На подходе к Армавиру путники ощутили слежку, за ними неотрывно двигался одинокий всадник в сером бешмете, в круглой папахе. Поначалу Дарган подумал, что это один из жителей заселенной преимущественно кавказскими народами станицы, он даже попытался определить национальность по головному убору. Такие папахи с круглым верхом носили адыги либо карачаевцы. Когда Дарган с девушкой останавливались в Романовском хуторе, всадник куда–то исчезал, но утром пристроился в хвост снова. Данный факт начал беспокоить, казак перевел лошадей на шаг, чтобы посмотреть на реакцию чужака. Тот остановил коня, занялся осмотром упряжи. Так в этих местах мог повести себя только человек с нехорошими мыслями, другой давно бы нагнал путников и затеял с ними разговор. Позади остались густо заселенные кубанцами хутора и станицы, дорога вела на Армавир, за которым до самых Минеральных вод лежала голая степь с зубцами горных вершин на горизонте. Дарган завернул кабардинца и помчался навстречу преследователю, ему надоел навязчивый конвой. Всадник вскочил в седло и поскакал в степь, скоро поднятая копытами его лошади пыль растворились в воздухе. Путешественники продолжили движение, но ощущение опасности не покидало обоих.

— Что хотел тот человек? — решилась нарушить молчание девушка, она снова почувствовала себя неуютно.

— Если бы я его догнал, непременно бы спросил, — пробурчал Дарган. — В этих краях следует ожидать всего.

— Надо готовить пистоль, это может бандит.

— Дельная мысль, у тебя заряды остались?

— Ви, месье Д, Арган, я стрелял мало.

Спутница заглянула в кошель на поясе, достала из переметной сумки оружие. Дарган принялся на ходу забивать в дуло своего пистолета свинцовый шарик с пыжами. Затем зарядил винтовку крупной дробью, снова перекинул ее через плечо, заодно проверил крепление притороченной к седлу пики.

Они успели приготовиться к бою вовремя, от горизонта по седому ковылю к ним приближалась группа всадников. Вскоре можно было различить, что впереди на гнедом скакуне как вкопанный скакал горец с заросшими светлой щетиной щеками и с красной бородой. В левой руке он держал поводья, правую с нагайкой опустил вдоль туловища. На голове возвышалась папаха из серебристого меха ягненка каракулевой породы, не круглая, а с как бы расшлепанными краями, эти отличия и некоторые другие говорили о том, что перед путниками абрек с правого берега Терека. Впрочем, во враждебных предгорных с горными чеченскими и дагестанскими аулах была такая же мода. Рядом с вожаком подпрыгивал в седле их недавний преследователь, но теперь он вел себя более нагло. Дарган подергал шашку в ножнах, подумал о том, что ряды терских казаков и правда поредели здорово, если бандиты сумели добраться до Кубани. Мельком покосился на спутницу, та, накрыв пистолет снятой с плеч накидкой, с интересом следила за ватагой кавказцев, чувствовалось, что она относилась к ним как к представителям первобытного племени, с которыми можно будет поделиться бусами. Меж тем гололобый абрек в синих штанах и с крашенной хной бородой натянул уздечку, остальные члены банды числом около десяти остановились поодаль. Казак с удовлетворением отметил, что на всех у них было одно ружье.

— Салям алейкум, хорунжий, — оскалил крепкие зубы чечен. — Куда путь держим?

— Ва алейкум салям, уважаемый, возвращаюсь с войны домой, — ответил Дарган, он знал, что льстивым словам горца веры нет.

— А где твой дом, казак? — продолжал насмехаться всадник.

— На левом берегу Терека, в станице Стодеревской, — Дарган все еще надеялся на мирный исход встречи, когда уходил на войну, чечены старались не задирать соседей, разбойничая у них в тылу. Но рассчеты не оправдались.

— Как раз напротив твоей станицы мой аул, было время, когда наши тейпы роднились с вашими семьями, — не уставал допытываться вожак, который глазами и волосом был светлее окружавших его соплеменников. — По крови ты кто?

— Казак, — решил избежать опасной темы Дарган, поиск корней сохранил бы жизнь, но до конца дней оставил бы с позором, который хуже смерти, ввиде «своего» человека в станице. — Разве это имеет значение?

— Лицо у тебя не совсем казацкое… — главарь задумчиво огладил бороду, казак понял, что он имел ввиду его тоже не смоляные волосы. А тот сверкнул глазами из–под надбровных дуг. — Может, где встречались?

— И вы к нам на праздник приходили, и мы к вам наведывались. Я больше на кордоне службу нес.

Абрек пристально всмотрелся в противника и непримиримо сдвинул брови, он понял, что разговора не получится. Даже если перед ним полукровка, или у него со встречным одни предки, все равно тот с пеленок стал прислужником у православных русских.

— Ваши казаки приходили к нам с войной, — с угрозой сказал он.

— Наши к вам не пойдут, если только из пришлых, из царских полков.

— Какая разница, все равно русские.

— Разница большая, тем солдатам мы не указ.

— Знаем, сами под их балалайку пляшете, — оглянувшись на разбойников, гортанно засмеялся чечен.

— Что тебе надо, джигит? — попытался оборвать веселье Дарган.

— Все, — еще громче заржал всадник, резко захлопнув рот, просверлил путников злыми зрачками. — С войны казаки никогда не возвращались пустыми.

— Мы француза воевали, помогали русским войскам освобождать их родину.

— Вы за зипунами ходили, у тебя мешки через седла, полные добра.

— Вам, что–ли, подарить? — ощерился и казак.

— Зачем нам подарки, мы сами вышли на охоту.

— Ты знаешь, что с казака взятки гладки.

— Поэтому предлагаю сначала подумать о женщине, которая с тобой, — концом нагайки чечен указал на девушку. — Всем известно, что дорога вдвоем веселее, даже с пустыми руками.

— А что ты с нею сделаешь?

— У меня джигитов достаточно… — горец нагло ухмыльнулся. — Спроси у нее, захочет ли она сохранить тебе жизнь и сама пойти к нам в гости?

Дарган словно ожидал этих слов, он повернулся к спутнице и, будто советуясь с ней, негромко сказал:

— Софьюшка, как только выстрелю, хоронись за холку коня и во весь дух скачи по дороге, я постараюсь их задержать.

— Так я не хочу, — девушка решительно покачала головой. — Я только здесь.

— У них на всех одно ружье, значит, будем махаться на шашках, — стиснув зубы, продолжал уговаривать ее он. — А в этом деле за моей спиной целая война.

— А за меня курс фехтования на шпаг, — она постучала ладонью по клинку сбоку.

— Когда ты поймешь, что это не Париж, в этих краях любая подлость за честь.

— Дуэль есть дуэль, — не согласилась она. — Кто будет первый, тот станет герой.

— Ну как тебе объяснить… — чертыхнулся Дарган. Махнул рукой, — Тогда после выстрела вместе падаем на гривы и сразу в намет, пока они не опомнились.

— Так хорошо.

Дарган подобрал уздечку, мысленно прикинул, все ли оружие под рукой и обернулся к горцу. Тот продолжал насмешливо поигрывать нагайкой:

— Эй казак, что сказала твоя женщина? — крикнул он. — Разве мешки с барахлом для нее дороже семейного очага?

— Для любой женщины домашний уют превыше всего, — не стал поддерживать разговор Дарган, спросил. — Значит, разойтись по мирному не получится?

— Кругом война, хорунжий, какой мир, когда твои москали, эти сип–сиповичи, снова пограбили мой аул, а ты на их стороне.

— Мы испокон веков за Россию, даже вера у нас православная, — оглашенное чеченом могло быть правдой, а могло оказаться и ложью, но рассуждать уже не имело смысла. — Отцу и сыну…

Дарган выхватил из–за пояса пистолет, расстояние было не слишком большим и он не целясь нажал на курок. Он знал, что попасть в чечена труднее, чем в кого бы то ни было, этот народ обладал поистине звериной интуицией, за доли мгновения успевая увернуться не только от шашки или пики, но даже от пули. Вот и сейчас он направлял оружие на главаря, а с лошади свалился тершийся позади него недавний преследователь. Холодок прокатился по телу казака, заставил не мешкая перекинуть винтовку на грудь, дело принимало затяжной оборот. Имевший ружье бандит сделал выстрел тоже, но так неумело, что пуля не свистнула даже рядом. Меж тем светлый лицом абрек бросил коня в немыслимую карусель, вслед за ним, припав к косматым холкам, юлой завертелись остальные. Прозвучавший второй выстрел, который произвела девушка, выбил из круга еще одного разбойника, но рассыпать его не сумел. Дарган понял, что вожак дожидался, пока путники разрядят оружие, чтобы послать на них подчиненных наверняка. Он вскинул винтовку, выбирая удобный момент, повел дулом по бандитам. Теперь все зависело от того, как ляжет дробь, если она скользнет по лошадиным головам, толку не будет, чеченские кони привычны к стрельбе и к боли. А если найдет одного–двоих абреков, станет полегче, хотя все равно придется потрудиться, чтобы остаться в живых. А вожак набирал обороты, он словно задался целью накалить обстановку, чтобы потом не щадить никого. От напряжения руки у Даргана начали подрагивать, прицел выделывал кренделя, чтобы встряхнуться, он положил ружье поперек седла, передернул плечами. Из круга стрелой вылетел вороной иноходец, понесся на путников, пряча за высокой шеей собравшегося в пружину седока. Банда рассыпалась на отдельных всадников, заголосила визгливой разноголосицей. Снова не выбирая цели Дарган ударил в кучу, мельком заметил, как отстала еще пара лошадей, остальные продолжали рваться из уздечек. Он выхватил шашку, занес ее над собой, чеченская сабля молнией сверкнула перед глазами, врубилась в подставленное лезвие и пропала за спиной. Казак хотел обернуться, но следующий бандит уже готовился снести ему голову. Поднырнув под клинок, Дарган чиркнул шашкой по зубастому рту, не теряя времени перехватил пику, наклонил ее вперед, встречая третьего разбойника. Выпад получился удачным, острие пробило предплечье и вылезло у абрека со спины. Остальные бандиты отскочили в стороны, кровавя морды коням злыми рывками уздечек.

Дарган развернулся в седле, посмотрел на место, где должна была быть девушка, но там ее не оказалось. Он увидел спутницу далеко позади, качающую конец шпаги перед лицом главаря, тот пытался отбить гибкий клинок, яростно раскручивая турецкое оружие. Лицо перекашивала ненависть от мысли, что какая–то женщина посмела встать на его пути. Но смертельный прием, которым пользовался и Дарган, здесь оказался бесполезным, девушка легко обводила блескучую молнию вокруг своей руки, она словно наматывала ее, подтягивая противника ближе и ближе. Казак пустился на помощь, он давно уяснил, что если банду или отряд неприятеля обезглавить, рядовые члены перестают представлять опасность. Требовалось ускорить гибель вожака, чтобы продолжать путь дальше. Но не успел он дать шпоры коню, как бандиты вновь окружили его, их все еще было много. Дарган вспомнил про боевые уловки, которыми пользовался на фронте, кабардинец по прежнему слушался команд беспрекословно. Бросив его как бы в одном направлении, сам перевесился с седла на другой бок и полоснул потянувшегося к нему разбойника концом шашки. Не мешкая направил скакуна в лобовую атаку на другого противника, а когда до него осталось десяток вершков, переключился на не ожидавшего фортелей его соседа. Уже двое мертвых абреков сползали с седел, кровавя спины лошадям, картина производила впечатление, внушая оставшимся в живых неподдельный ужас. Но вожак находился рядом, он показывал чудеса храбрости, не уступая в джигитовке искусной наезднице.

Снова и снова разбойники наскаивали на казака, пытаясь застать его врасплох, усилия были тщетны, он встречал их во всеоружии. Если бы кто–то из них прошел войну, Даргану бы не поздоровилось, но они представляли из себя банду, привыкшую грабить покладистых путников. Еще один чечен уронил обритую голову под копыта своего коня, второй перехватил саблю в левую руку, правая повисла безжизненным придатком к телу. Улучив момент, Дарган довершил работу. В этот раз им руководило привитое тоже войной правило: чтобы сломить дух противника, его нужно добить. Впрочем, заповедь терскими казаками исповедовалась со дня прихода их предков на Кавказ. Грабителей осталось двое, они оказались не только острожными, но и самыми упорными. На губах у них пузырилась белая пена, глаза горели жаждой мести, из–под папах по горбоносым лицам бежали ручьи пота. Дарган и сам чувствовал усталость, в правой кисти появилась боль, он принудил кабардинца занять более удобную позицию, оглянулся на спутницу.

Дуэль между девушкой и главарем банды была в самом разгаре. Перед лицом светлоглазого чечена все так–же вибрировал конец шпаги, по прежнему он пытался выбить странное оружие из ее рук. До казака дошло, что спутница делала все, чтобы абрек занимался только ею, если бы он отвлекся хоть на мгновение, события развернулись бы по другому и неизвестно, кто сейчас диктовал бы условия боя. А противник попался достойный, очерченный саблей диск тончайшей вуалью дрожал перед девушкой, оба испытывали адское напряжение от желания поймать друг друга на оплошности, снова и снова бросались они вперед, чтобы через мгновение отскочить назад. Чечен во что бы то ни стало решил разделаться с бабой в штанах, от осознания этого факта брови его взламывала ярость. Вечно так продолжаться не могло, видно было, что силы девушки на исходе. Это обстоятельство заставляло оценивать обстановку быстрее.

Между тем приплясывавший перед Дарганом от ярости абрек в наброшенном поверх черкески сером башлыке снова приготовился к нападению, его товарищ тоже отпускал поводья вороного иноходца. Казак понял, что если сейчас он не опередит противников с броском, его песенка будет спета. Тонкий свист заставил лошадей запрядать ушами, с места Дарган направил кабардинца на бандита в башлыке, махнув шашкой над его головой, он галопом пронесся мимо. Пока разбойники приходили в себя, казак успел проскочить половину расстояния до поединщиков. Вожак заметил опасность слишком поздно, он рванул за уздечку лишь тогда, когда Дарган пролетал за его спиной. Горец взметнул саблю, и в этот миг девушка сделала выпад. Конец шпаги вошел в грудь, продырявив черкеску и на спине, рядом с выпершимся острием тут–же воткнулся кинжал казака. Чечен задрал бороду, заваливаясь на круп лошади, с клекотом выплюнул сгусток крови. Спутница выдернула шпагу из раны, тут–же обратилась лицом к разбойникам. Но теперь силы были равными, такой расклад не устраивал оставшихся в живых бандитов, они круто завернули коней в степь.

Поднятая копытами пыль улеглась, вокруг снова дрожало прожаренное солнцем пустынное пространство с измочаленными борьбой за жизнь двумя существами. Дарган соскочил с седла, обтер шашку о полу черкески вожака бандитов, осмотрев труп, собрал оружие. Что–то знакомое мелькнуло в облике чечена, но больше приглядываться он не захотел. Так же поступил и с другими разбойниками, затем принялся ловить разбежавшихся лошадей. Девушка спустилась к ногам дончака, бездумно уставилась вдаль, она впервые за время путешествия ощутила смертельную усталость. Не потому, что убила человека — к этому она привыкла — а от мысли, что попала из огня да в полымя. Судьба с возлюбленным представлялась совсем не такой, а спокойной и радостной, за стеной из цветущих садов на фоне красивых гор, о которых скупо, но с истинным вдохновением, рассказывал избранник. Она закрыла лицо волосами и заплакала навзрыд. Залитой слезами Дарган ее и застал.

— Что с тобой, Софьюшка? — наклонился он к ней. — Ты не ранена?

— Нет, месье Д, Арган, — она откинула волосы, попыталась улыбнуться. — У нас все будет хорошо?

— Как может быть плохо, когда мы едем домой? — вопросом на вопрос ответил он. Рукавом черкески провел по щекам девушки. — Ты расстроилась из–за разбойников? Вспомни, сколько их было на нашем пути, они так и не смогли сделать нам плохого.

— Любовь победить нельзя, — сморгнула она мокрыми ресницами.

— И я говорю про то ж, а еще про курень на берегу Терека, и про детей, а как же без них. Давно приметил в станице просторную избу, не знал, как деньги достать, а тут война, — казак покосился на перекинутые через седла мешки с приданым девушки, в которых были спрятаны драгоценности. Кивком головы поманил спутницу, раскрывая кулаки обеих рук. — Глянь, чего урвали, к безделушкам прибавим.

На ладонях переливалось немало золотых изделий с камнями и без них. Из кучи выделялся большой мужской перстень с синеватым камнем, рядом лежали цыганские сережки по одной, еще несколько перестней, золотые квадратные монеты. Из–под низу выглядывали концы цепочек витиеватого плетения.

— Ты снял? — девушка кивнула на трупы бандитов.

— Они пустые, награбленное растащили по саклям, — покривил губы Дарган. — В торбе у проводника отыскал, видно, разбойники с ним делились. Он не из чеченов, а из адыгов или карачаев.

— Не понимай, — нахмурила лоб спутница.

— У нас тут как в салате намешано, что ни деревня, то по своему гутарит. У проводника нашел, что за нами шкандылял.

— В круглый шапка?

— У него, там еще есть.

Девушка руками обвила шею возлюбленного, притянула его к себе. От казака несло запахом лошади, соленым потом и давно немытым телом, щеки и губы кололись щетиной. Но эти мелочи ее не смущали, наоборот, возбуждали, она уже не знала, как обходиться без них. Она пришла к выводу, что французским мужчинам с их галантным обхождением с дамами далеко до ее избранника, не ведающего азов этикета. Дарган терпеливо дожидался, когда у спутницы пройдет чувственный порыв, он не имел права забывать об ускакавших в степь абреках, которые могли вернуться с солидным подкреплением. Улучшив момент, казак откачнулся в сторону:

— Софьюшка, нам пора в путь, — негромко сказал он.

— Потшему? Здесь никто нет, — она снова попыталась слиться с ним.

— Разбойники могут вернуться, здесь народ другой. Он мстительный.

— Народ какой?

— Абреки с голыми черепами, бандиты, с жаждой разжиться на крови обыкновенных людей. Поэтому на заставах выставлены казаки, они охраняют Россию. Мы тоже будем ходить в дозоры.

— Я согласен, — засмеялась девушка. — Будем делать охрана.

Вдали показались предгорья Кавказа, оттуда потянуло свежими ветрами. Линия горизонта поднималась выше и выше, наконец она закрыла половину неба темной неровной полосой. Казалось, если идти в том направлении все время, то можно взобраться на вершины, а с них ступить на небосклон и прогуляться по нему. Девушка впитывала величественные картины в себя, заглушая притаившуюся под сердцем тревогу. Разбойники больше не объявлялись, но люди на пути по облику не отличались от них, они представлялись с заросшими черным волосом лицами, с волосатыми руками и грудью, с пристальными взглядами из–под изломанных бровей. Это была не европейская раса, а что–то среднее между белым человеком и негром, которых во Францию привозилось немало из принадлежавших ей колоний. Правда, французы не набирали черных лдюдей про запас, как делали это американцы, чтобы потом не расплачиваться собственным спокойствием, а наиболее состоятельные держали у себя одного–двух лакеев мужского или женского пола, не слишком потворствуя им в спаривании. Дарган все так–же молча ехал впереди, подтягивая за собой солидный табун лошадей. Когда перед взором путников выросла одинокая гора, он указал на нее рукой, коротко пояснил:

— Бештау.

— Что это? — с любопытством переспросила спутница.

— Гора так называется, видишь, она о пяти головах, вокруг нее разные татарцы живут — карачаи, черкесы, балкары. Горские племена, в общем.

— О, у нас тоже норман, пьемон, анжю, тулуз — народ Франции.

— У вас народы, а у нас племена, — пробурчал себе под нос казак, за время нахождения в Европе успевший убедиться в неравенствах в развитии. — Ты ему одно, а он тебе другое.

— Они бандит? — с тревогой оглянулась вокруг девушка.

— Которые живут здесь, здорово не побалуют, казаки враз хвоста прищемят, а что за Тереком, те не прирученные ишо, совсем дикие. Но нам туда не надо, видишь, впереди еще одна горка? Это Машук.

— Машук… красиво.

— Здесь все названия красивые. Под горой станица, Горячеводской прозывается, но чаще Пятигорской, от окружающих ее пяти гор, туда вельможи из столицы повадились, горячие ванны принимают, грязи, водица хорошая. Хоть холодная, хоть горячая, прямо из–под земли течет.

— Вельможи?

— Они самые, лечатся от разных болезней. В грязи поваляются, водички попьют, и снова как новые, едут перед царем поклоны отбивать. А мы тут ихний покой охраняем, — Дарган потеребил уздечку, посмотрел на спутницу. — Эти земли уже наши, Софьюшка, еще пару деньков и мы будем дома.

— Красиво, — всматриваясь вдаль, повторила спутница. — Пейзаж Вогез…

На другой день, в полдень, путники вошли в расположенную в седловине гор Машук и Горячей станицу Пятигорскую, спустились по кривой улочке к центральной площади с постоялым двором на ней. Солнце раскаленной шляпкой гвоздя застряло на середине выцветшего небосклона, обещая жару и дальше. Навстречу часто попадались патрули из терских казаков, они окликали Даргана, разговаривали с ним. Девушка с обостренным вниманием присматривалась к гордым воинам, ведь ее возлюбленный был из их роду племени. Здесь проходила Кизлярско — Моздокская линия обороны, строительство которой наметилось еще при императрице Екатерине Второй. Но теперь линия находилась как бы в тылу, войска успели продвинуться далеко вперед, до непокорной Чечни с примыкавшим к ней наполовину освоенным Дагестаном. А в станице основался один из войсковых штабов с приданными ему частями из отдельного Кавказского корпуса. Проехав к гостинице, Дарган передал поводья конюху, помог спутнице снять с лошади переметные сумки. Перед тем, как войти в помещение, девушка оглянулась назад, напротив расположилась причудливая галерея с ведущей на гору бесконечной лестницей. По ней поднимались женщины в пышных платьях с зонтиками в руках, рядом шли мужчины в цилиндрах и с тросточками. Это было так необычно и так напоминало столичную жизнь, что она невольно прижала руки к груди:

— Месье Д, Арган, откуда этот двор? — воскликнула она. — Здесь тоже резиденция императора?

— Софьюшка, я тебе говорил, что сюда наведываются особы из столиц, из Санкт — Петербурга, из Москвы и других городов, — терпеливо принялся объяснять спутник. — Они больные, приезжают лечиться грязями и водами.

— Так далеко?

— Видно, ближе таких курортов нету, — уступая дорогу спускавшемуся по ступенькам офицеру, пожал он плечами.

— Баден — Баден, Швейцарски… — пожала она плечами. — Они знают французски?

— Даже в нашей станице найдется несколько человек, понимающих твой язык, а тут и подавно.

Спешивший мимо офицер приостановился на порожках, пошлепал перчатками о ладонь:

— Господа, покорнейше прошу простить, что стал невольным свидетелем вашего разговора, — чуть приподнял он высокий кивер. — Но в России по французски говорят почти все, до последнего времени это была государственная политика.

— Почему до последнего? — обернулся в его сторону Дарган.

— Потому что скоро она отомрет, как ненужное приложение к великосветскому этикету, — офицер снисходительно усмехнулся, снова похлопал перчатками по руке. — Отпадет, как окончил комедию его величество император Франции Наполеон Буонапартий Первый.

— Наполеон не есть французский народ, — вздернула подбородок девушка. — Он есть самозванец.

— Которого этот народ возвел на престол, — мягко улыбнулся случайный собеседник. Добавил на языке девушки. — Мадемуазель, в данном вопросе спор неуместен. Честь имею.

Офицер сошел с крыльца, сделал несколько шагов по дороге и остановился:

— Кстати, ваш император еще жив, ему дали возможность осмыслить свои кровавые деяния, хотя агрессор достоин эшафота, — крикнул он по французски. — Сейчас его сослали на остров Эльбу, мадемуазель, вы считаете, что он одумается?

— А вы противоположного мнения? — быстро спросила она.

— Сделать этого не позволит его неуемный характер, но… время покажет, — офицер щелкнул каблуками и пошел к галерее.

Проводив его растерянным взглядом, девушка вновь взялась за ручки сумок.

— Софьюшка, что он тебе сказал? — на ходу спросил у нее Дарган.

Она молчала до тех пор, пока они не остановились перед входом в темный и прохладный коридор, затем вскинула на спутника затуманенные тревогой глаза, тихо произнесла:

— Офицер предсказал новую войну, Наполеона не повесили, его оставили живым.

— Ну дык… их благородию виднее.

Наступил прохладный вечер, очнувшаяся ото сна девушка протерла глаза, она заметила, чем ближе они продвигались к горам, тем резче менялась погода. Отдохнувшие за несколько часов, путники потягивались в кровати, не в силах заставить себя заняться делами или хотя бы поужинать. С улицы прилетели звуки музыки, затем донесся приглушенный возглас, девушка выглянула в окно. Стоя на дорожке, кого–то окликал встретившийся им перед входом в гостиницу офицер в начищенных сапогах, скоро к нему подбежала молодая женщина в модной шляпке и в платье с тюрнюром сзади, удачно подчеркивающим талию рюмочкой. Девушка сразу вспомнила дам и кавалеров в красивой галерее, поднимавшихся по лестнице на высокую гору, ей захотелось нормального общения. Она повернула голову Даргана к себе, поцеловала в припухшие губы:

— Я хочу город, — негромко сказала она.

Казак настроился было отвернуться, но спутница схватила его за ухо:

— Я хочу гулять, там музыка.

— Господам делать нечего, вот они и выплясывают до утра, — недовольно забурчал Дарган, напомнил. — Мы с тобой еще не ужинали.

— Давай ужин и пойдем галдарея.

Глава одиннадцатая

Через некоторое время они выходили из гостиницы, держа направление на галерею из раскрашенных в разные цвета колонн, арок, фонтанов и зданий за ними. На девушке было длинное вечернее платье, обшитое воланами и рюшами, вместо громоздкого на попе екатерининского тюрнюра, чуть выше талии покачивался однотонный с платьем бант, как всегда, по части моды Франция шла впереди планеты всей. Грудь украшало колье из самоцветов. Светлые волосы были заколоты бриллиантовой заколкой, в ушах поблескивали небольшие золотые сережки с синими сапфирами. Внешний вид ее говорил о том, что она орлица, но не с горных вершин и даже не из столичных салонов, а по меньшей мере из европейских приличных дворцов с прекрасными надомными кутюрье. На спутнике была надета праздничная черкеска с галунами и двумя рядами газырей, с кавалерским набором орденов и медалей на груди, никогда не чищенные хромовые сапоги теперь отсвечивали старинным серебром. Шею закрывал стоячий воротник белой рубашки, на голове высилась сбитая на затылок смушковая папаха. Картину дополняла офицерская шашка и кинжал в широких, отделанных серебром, ножнах. Встречные дамы и господа еще издали замедляли движение, суматошно приспосабливали к глазам лорнеты и монокли, чтобы получше рассмотреть доселе незнакомую пару. Девушка с достоинством отвечала на невольные поклоны, изредка толкая спутника локтем, чтобы и он не изображал из себя истукана.

— Месье Д, Арган, поклонитесь, — шептала она. — Общество надо уважать.

— Еще чего, — заставляя себя неловко кивать папахой, артачился казак. — Пусть они угинают выи, а нам так не положено.

— Нам надо туда, а не мужик, — шипела спутница. — Крестьян мы успеем.

— Тут ты не права, — не соглашался он. — Казаки мужиками никогда не были.

Тем временем интерес господ из высшего общества, подогретый неведомо откуда прибывшей парочкой, достиг апогея. Дамы начали сужать встречные маршруты, чтобы рассмотреть незнакомцев попристальнее. Наконец одна из них не выдержала, с поклонами приблизилась на расстояние вытянутой руки:

— Сударыня, прошу прощения, — окидывая Даргана настороженным взглядом, обратилась она к его спутнице. — Проясните нам, в конце концов, откуда вы и в какой лечебнице остановились?

— Мы из Париж, — живо откликнулась девушка. — Мы проезд.

— Вы француженка!? — округлила глаза дама.

— Ви, мадам, парле ву франсэ?

— Конечно, милочка, кто же в России не говорит по французски, — оглянулась на собравшихся вокруг господ светская львица. Перешла на язык собеседницы. — Но как вы оказались в такой глуши? Вы приехали на лечение?

— Нет, мадам, я вышла замуж за терского казака и теперь мы в свадебном путешествии, едем в родную станицу супруга, — показав на спутника, иронически улыбнулась девушка. — Она зовется Стодеревская, вам это название ничего не говорит?

— Только что услышала от вас — там живут терские казаки, — дама развела руками, в упор не замечая Даргана, с еще большим интересом воззрилась на собеседницу. — Но как вас угораздило на столь смелый поступок, здесь дикие места, населенные первобытными племенами.

— Есть русская поговорка…

— Не надо продолжать, я все поняла.

— А вы давно из…

— Санкт — Петербурга? Второй месяц пошел, думаю, из России вы отправились позже. Вы хотели спросить, как дела в Европе?

— Именно так, мадам, я успела ужасно соскучиться.

— Не мудрено.

Светская львица взяла девушку под руку, окинула Даргана, молча дожидавшегося конца разговора, властным взором:

— Хорунжий, я украду вашу супругу для интимной беседы, — не терпящим возражений голосом объявила она. — А вы пока займитесь разговором с нашими мужьями и ухажорами. Можете поиграть в карты, выпить вина, военным это к лицу.

Спутница вырвалась из дамского окружения лишь тогда, когда смотрители начали зажигать керосиновые фонари. Все это время казак терпеливо выслушивал россказни в основном штабных офицеров об их подвигах на войне. Когда девушка подошла, лицо ее светилось неподдельным удовольствием, такого чистого выражения он не видел за весь долгий путь. И Дарган обрадовался, подумал о том, что привозить ее сюда придется почаще, чтобы находила она здесь отдушину, благо, Пятигорская не так уж далеко от Стодеревской. Если учесть, что службу надо будет продолжать на кордоне, а штаб обосновался здесь, задача и вовсе упрощалась.

Пятигорский базар отличался от ростовского лишь тем, что над ним витало больше гортанных выкриков, да сильнее ощущался сладковатый запах от сушеных абрикос, кишмиша, инжира, рахат лукума, козинаков и других азиатских сладостей. Все остальное было таким же, даже попрошаек с каликами перехожими было не меньше. С раннего утра путники были уже на торговой площади, навьючив на лошадей сумки с продуктами, они оставили хозяйство под присмотром кавказца–сторожа, сами решили пройтись по рядам. Девушка взялась примеривать пуховые платки, носки из овечьей шерсти, теплые башлыки, пестрые бешметы, Даргана заинтересовало оружие. Булатные клинки, кинжалы гурдинской работы, украшенные чеканкой небольшие металлические щиты покрывали стены маленькой мастерской с раздутым горном и наковальней в центре. Черный как негр хозяин сначала размахивал в воздухе раскаленными заготовками, потом опускал их на наковальню и стучал по ним крошечным молоточком, его мускулистый помощник с плеча опускал тяжелый молот. Было интересно наблюдать за работой настоящих мастеров. И вдруг краем глаза казак выхватил из толпы знакомое лицо, он повернул голову, чтобы всмотреться получше, но человек затерялся среди людей. Дарган вспомнил, что это был один из ускакавших в степь абреков, по спине прокатился неприятный холодок. Чтобы рассеять сомнения, он бросился по проходу, к сожалению, усилия оказались тщетными. Отыскав спутницу, казак потащил ее к выходу, надо было срочно покидать опасное место. Уже за территорией базара лицо абрека снова мелькнуло в убегающем на окраину станицы переулке, но в этот раз тот был не один, рядом торопились еще двое джигитов. Дарган нервно потеребил концы уздечек, как назло, кони прогинались под тяжестью ноши, чтобы их разгрузить, требовалось время. Он с тоской огляделся вокруг, патруль из терских казаков гарцевал на другой стороне площади. Успокаивало лишь то, что теперь он знал, как вести себя дальше. Спутница с тревогой следила за ним, она сразу заметила перемену в его настроении:

— Что–то случилось? — спросила она.

— Все в порядке, Софьюшка, — жестко усмехнулся в усы казак. — Как сказал тебе тот офицер, война еще не окончена?

— Да, месье Д, Арган, он сказал так.

— Придется готовиться к ней снова.

— Но мы дома, кто начнет война?

— Абреки, милая, те двое, которые тогда ускакали в степь, взялись нас выслеживать. Прости меня, но эти нелюди будут идти рядом с нами всю жизнь.

— Жизнь! — ахнула спутница. — Покоя нет?

— Я говорил тебе, народ здесь мстительный, — на ходу заталкивая заряд в пистолет, покусал нижнюю губу Дарган. — Ну, мы тоже не лыком шиты, отцу и сыну…

До гостинницы путники дошли спокойно, лишь однажды показалось, что кто–то готовился напасть на них на крутом спуске, но вокруг было много народу, к тому же, в станице действовал круглосуточный комендантский час. При малейшем подозрении казаки или стреляли, или хватали нарушителей и до разборки дела запирали на гауптахте, устроенной в одной из пещер с холодными ручьями воды по сводам. Обычно горячие кавказцы заточения не выдерживали, они или сознавались в грехах, или кидались на охранников, что приводило к исполнению приговора досрочно.

До обеда время было, надумавший отправляться в путь сразу, Дарган решил переговорить с казаками из патруля, благо, один из отрядов состоял из ищерских станичников. Только теперь он понял, что допустил ошибку, когда назвал главарю банды место своего проживания. Раньше бы он такого не позволил, но война все перевернула с ног на голову.

— Нажил себе кровников, — чертыхался он, протягивая через седло конец веревки от пристроившегося сзади табуна. — До конца дней покоя не дадут.

Девушка молча возилась с вещами, она поняла, что случилось что–то очень серьезное, иначе ее возлюбленный не вел бы себя так неспокойно. Вскоре к гостинице подъехал станичный патруль.

— Здорово дневал, дядюка Дарган, — окликнул казака верховой с погонами вахмистра. — В дорогу настроился?

— Слава богу, скупились, теперь без остановок пойдем, — оторвался от работы Дарган.

— Бузу пить будешь?

— Чихиря ежели, а буза что, моча татарская.

— Надымка, тащи бурдюк, да чапуру не забудь, — приказал одному из недавно собранных в строевые молодых казаков старший отряда, снова обернулся к собеседнику. — Днесь рассыльный из Червленой прибегал, сказывал, в степу абреки объявились.

— Уже столкнулись, несколько чеченов срубил, а двоих упустил, — нахмурился Дарган. — Оплошка вышла, перед стычкой сказал где живу, а щас на базаре одного из тех приметил.

— А чего не словил? — насторожился верховой.

— Сначала не догнал, а потом лошади были навьючены, — принимая чапуру, пояснил собеседник.

— Тогда одному по тракту ходить не дело.

— Ото-ж.

Дарган вытер губы, вернул кружку казачку, кинув быстрый взгляд на спутницу, спросил:

— Из патрульной сотни никто до наших краев не пойдет?

— Только поменялись.

— Тогда сам…

— Погодь, — старший отряда поскреб подбородок. — Я выделю троих казаков до Моздока, а сотнику потом доложу.

— И на том спасибо, брат казак, от Моздока нам будет легче.

За Пятигорской горные массивы то приближались к самой дороге, то снова уступали место безлюдной ногайской полупустыне. Изредка мимо протащится запряженная быками ногайская либо осетинская арба с закутанными по самые брови женщинами, с бедно одетыми, в оборванных черкесках или бешметах, мужчинами на худых лошадях, или галопом пронесется казачий патруль, на ходу обменявшись приветствиями. И снова желтый каменистый тракт ложился под копыта коней немерянными верстами, лишь в белесоватом небе неустанно кружили хищные птицы да подавали голос одуревшие от жары бирюки.

— Они сейчас не опасные, от безделья воют, — нарушил молчание один из казаков. — Об эту пору жратвы у них бывает навалом, то косуля издохнет, а то и человечинкой разговеются.

— В ногайской глухомани людских косточек немало, — поддержал его товарищ. — Недавно банда абреков растурсучила караван какого–то иранского купца.

— Купцы испокон веков обходили чеченов стороной, у них путь проложен через грузинский Крестовый перевал, осетинский Моздок и через нашу Тьмутаракань до самых Киева с Москвой.

— Из–за абреков возить товары могут прекратить вовсе, тогда в лабазах одни москальские леденцы останутся.

— Пора объявлять чеченам войну, ингушей уже подмяли.

— Не время еще, братья казаки, — подключился к разговору Дарган. — Вот успокоится в Европе, тогда император обратит взор и на Кавказ.

Снова небольшой отряд со всех сторон обложили поросшие зарослями корявых деревьев горные массивы, дорога начала втягиваться в ущелье с шумной речкой посередине. Сбив папаху на затылок, Дарган пристально обследовал сумрачные склоны, в одном месте, за выступом скальной породы, ему почудилось какое–то движение, рука машинально потянулась к ружью. Насторожились и провожатые, один из них снял с плеча винтовку, положил на колени перед собой, остальные продолжали озираться по сторонам. Девушка тоже почувствовала опасность, опустив руку в сумку, она вытащила пистолет, деловито затолкала в него заряд. Отряд приближался к нависшему над дорогой камню, до него оставалось не больше тридцати сажен. Выстрел прозвучал в тот момент, когда Дарган уже знал точно, что за камнем кто–то прячется. Один из казаков вскрикнул, схватился рукой за плечо, другие пригнулись к холкам коней, дали им шпоры, чтобы проскочить опасную зону. Дарган на ходу приспособил винтовку, нажал на курок, над верхом скалы зависло белое облачко пыли. Второй выстрел со стороны неприятеля заставил вскинуться каурого жеребца из запасных, лошадь с размаха ударилась грудью о каменистый тракт, принуждая остальных коней спотыкаться об нее. Выхватив шашку, Дарган обрубил веревку, подогнал свой табун громким окриком. Но в этот раз противник обнаружил себя, он прятался не за выступом, а чуть выше него, за ореховым кустом. Он был не один, его товарищ пальнул с противоположного склона ущелья, целясь в головного всадника, скакун под которым сразу упал на колени. Стало ясно, чего хотели добиться нападавшие, они стреляли выборочно, чтобы создать кучу малу, заодно сохранить жизнь кровнику, с которым надумали поступить по другому. Заметила горца и девушка, она направила пистолет на ореховый куст, то же самое проделали казаки из сопровождения. Одновременный залп из нескольких ружей заставил подняться в воздух целое семейство орлов. Чечен в рваном бешмете вскинулся над ветвями, выпустив из рук винтовку, покатился к подножию горы.

— Станичники, второй абрек на другом склоне, — натягивая поводья, крикнул Дарган. — Его надо обойти.

Терцы остановились, сквозь испуганный табун протиснулись к нему. Раненый зубами завязывал на плече платок, лицо его побледнело, но помогать ему было некогда.

— Поздно, брат казак, кажись, нас обложили, — как–то спокойно отозвался один из проводников. — Оглянись назад, их там целая банда.

Из–за поворота к путникам приближалась ватага разбойников, они неслись вдоль русла речки, размахивая кривыми саблями. Дело принимало крутой оборот, нужно было срочно искать выход. И снова война подсказала решение, Дарган гаркнул во всю мощь легких:

— Заряжа–ай!

Прошло несколько томительных мгновений, только было слышно, как клацают по металлу винтовок свинцовые заряды. Девушка торопливо выгребала из кошеля пули вместе с пыжами. А банда не сбавляла хода, она походила на стаю волков, догнавших табун лошадей. Разбойников было не меньше пятнадцати, Дарган поднял руку вверх:

— Огонь!

Залп принудил преследователей смешаться в кучу, кто–то упал между крупами лошадей, кто–то закричал от боли. Теперь нужно было воспользоваться моментом и произвести перезарядку оружия, терцы так и хотели сделать, но тут из круга вырвался самый сообразительный из бандитов, он опять повлек товарищей за собой.

— Пики к бою-у! — хрипло скомандовал Дарган. — Пош–ше–ел!

Казаки подобрались, наклонив наконечники копий вперед, ударили каблуками под бока лошадям. Девушка успела забить заряд в пистолет, она выстрелила в предводителя, тот скатился под копыта коней, так и не успев понять, что произошло. А девушка уже выдергивала клинок из ножен, на ее лице отражалось чувство, которое можно было определить одной фразой — свобода превыше всего. Сейчас она и впрямь походила на Орлеанскую деву, готовую за эту свободу взойти на костер. Увернувшись от прямого удара турецкой саблей, она нанесла укол сама, противник выпучил глаза на невиданное им доселе оружие, забился в предсмертных судорогах. Меж тем пики сделали свое дело, не всем чеченам удалось увильнуть от них, двое распластались на дороге. Дарган протискивался к разбойнику, которого приметил с первого взгляда, это был абрек, оставшийся в живых после стычки в степи и следивший за путниками на базаре. Он откидывался на спину лошади, наклонялся вперед, свешивался набок, не переставая джигитовать саблей, сверкавшей в его руках куском молнии. Двое терцов махали над ним шашками, умудряясь не коснуться даже одежды, они так увлеклись боем, что забыли про осторожность.

— Заходи с тылу, — крикнул им Дарган, тут–же принимая на себя сразу несколько жестких ударов. — По ногам руби, чтобы не вихлялся

На раненного казака насели трое бандитов, одного он подловил на ответном выпаде, второму рассек лицо до подбородка, но силы были неравными. Разбойник со шрамом выхватил кинжал, в бессильной злобе швырнул в терца, тот упал на землю с рассеченным горлом. Девушка попыталась достать чечена шпагой, но он полоснул саблей по ее клинку, оружие отлетело на обочину. Лицо бандита исказилось страшным оскалом, кровь разбудила в нем звериные инстинкты, он готов был порвать зубами посмевшую встать на его пути женщину. Она подняла коня на дыбы, бросила его на противника:

— Месье Д, Арга–ан, — крикнула девушка, повторила клич. — Д, Арга–ан…

Казак сразу понял, в какое положение попала возлюбленная, выдернув из притороченного к седлу оружия еще одну саблю, он завертел перед собой бешеную мельницу обоими клинками. Кабардинец оленем прыгнул по направлению к окружившим девушку чеченам, едва не столкнув всадника лбом с одним из них. Лезвия будто сами обрушились на джигита, разрубив тело на несколько частей еще в седле. Его товарищ попятился назад, но было поздно, острыми как бритва крыльями железная мельница снесла ему папаху вместе с макушкой, а потом и голову самого разбойника, тяжело чиркнувшую по боку отпрянувшей лошади. Дарган бросил саблю девушке и ринулся в бой снова, ему нужно было добраться до примеченного абрека, взять его целым и невредимым, чтобы узнать, откуда грозила опасность.

Двое терцов из последних сил отбивались от оставшихся в живых бандитов, они крутились на небольшом пятачке как белки в колесе. Дарган вихрем ворвался в трепетавший страстями клубок, походя отрубил руку ближайшему разбойнику. Завизжав искалеченной собакой, тот помчался по ущелью, не разбирая дороги. Несколько клинков скрестились в воздухе, сыпанув снопами искр, лошади дико заржали, стараясь укусить или ударить друг друга ногами. Картина была не нова, она не вызывала оторопь, за два года войны Дарган насмотрелся на такое досыта. Отвлекая на себя внимание самого резвого бандита, он показал, что заносит шашку над своей головой и моментально пустил ее плашмя, подрезая седока по талии. Когда тот согнулся от боли, в коротком замахе раскроил ему затылок. И тут раздался выстрел, заставивший замереть убивающих друг друга людей, в следующее мгновение чечены не выдержали, они вонзили каблуки в брюха коней и бросились врассыпную. За спинами вздулись полы черкесок с концами башлыков, гнаться за ними не имело смысла. Лишь один остался на месте, неторопливо приникая к лошадиной холке. Дарган перевел дыхание, огляделся вокруг, спутница поодаль забивала в пистолет очередной заряд. Казак уставился на нее, не зная, что сказать, девушка невольно помешала захватить примеченного им абрека. Но присмотревшись к сползшему на землю бандиту, он соскочил с седла, это был тот самый, на кого казак охотился. Новый выстрел хлестнул по нервам концом нагайки, в этот раз упасть на холку лошади пришла очередь казаку из охраны. Дарган подбежал к спутнице, рывком сдернул ее с седла, стрелял разбойник на другом склоне горы, о котором забыли с начала боя. Второй казак принудил лошадь завалиться на бок, прячась за ней, загнал пулю в винтовку. Сделав знак девушке, чтобы она поступила так–же, Дарган зигзагами рванулся к лесу, он был уверен, что бандит никуда не денется, его вела с дороги пара отменных стрелков.

А грохот от выстрелов продолжал прокатываться по ущелью через равные промежутки времени, разбойник не жалел зарядов, теперь от страха за свою шкуру. Когда до дерева, за которым он прятался, осталось с десяток сажен, Дарган с силой метнул камень, целясь позади него. Абрек клюнул на приманку, наверное, он подумал, что нырнувший в лес противник решил подобраться к нему сзади. Его суматошных действий хватило на то, чтобы казак за лошадью на дороге нажал на спусковой крючок единственный раз. Раскинув руки, чечен покатился по склону, обрывая полы черкески о ветви кустов. Дарган вложил кинжал в ножны, заторопился на тракт, нужно было проверить, жив ли подстреленный девушкой абрек, слишком много вопросов успело скопиться к нему. Когда он подошел, казак из патруля укрывал своего товарища буркой, а спутница стояла на коленях, пытаясь нащупать пульс у разбойника, она тоже узнала его.

— Кажется, бандит живой, — подняла она глаза от чечена.

— Тогда поговорим, — Дарган оглянулся назад. — А что с братом казаком?

— Сквозной рана грудь, его перевязал товарищ.

— Сам ехать сможет, или придется делать спарку из двух лошадей?

— Зачем спарка, рана нет опасный.

В это время абрек приподнял веки, в узких щелях сверкнули серые зрачки, промычав что–то сквозь стиснутые зубы, он хотел отвернуться, но Дарган концом нагайки заставил его обратить внимание на себя.

— Что тебе надо, гяур? — прошипел разбойник.

— Зачем ты следил за нами? — наклонился к нему казак.

— Тебе все равно не жить, ты наш кровник, — бандит откашлялся, вновь вперился жгучим взором в своего врага. — Мы тебя узнали, ты Дарган, правнук Дарганова из уважаемого ночхойского тейпа. Твой прадед женился на казачке из станицы Стодеревской.

— Кто вам это рассказал?

— На базаре в Пятигорской тебя узнал один из наших, он часто бывал в твоей станице на левом берегу Терека.

— Я ехал своей дорогой, — скрипнул зубами Дарган. — А вы хотели меня ограбить.

— Ты убил своего родственника, это самый тяжкий грех.

— Я защищал свою жизнь и жизнь моей жены, ваш главарь предупредил, когда расправится со мной, отдаст ее джигитам на растерзание, — налился нездоровой краской казак, положил руку на рукоятку кинжала. — Ты считаешь, он поступил бы как мужчина?

— Это его право, неверные обязаны исполнять волю правоверных, — вновь закашлялся абрек, вытолкнув через губы сгусток крови, с хрипом сказал. — Ахмет — Дарган и был твоим родственником.

Дарган отшатнулся, всмотрелся в тонкие черты лица умирающего, мысленно перекрестился, что не он первый нанес смертельную рану вожаку бандитов, господь отвел его от схватки и с молодым чеченом, жадно глотающим сейчас последние капли жизни. Затем негромко спросил:

— Тогда кто ты?

— Три года назад дочь Ахмет — Даргана стала моей женой, я тоже твой кровник.

— Я терской казак, кровного родства с чеченами не признаю, — взорвался Дарган. — Я православный и не желаю знать, какую веру исповедовал мой прадед.

— Неисповедимы пути аллаха, — тихо прошептал умирающий. — Аллах акбар…

— Я не собирался вас трогать, вы первые напали на нас, — крикнул казак.

Но это восклицание оказалось ненужным, голова абрека дернулась и завалилась набок, горбатым носом уткнувшись в пыль. Посидев на коленях перед утрачивающим живые краски бандитом, Дарган перекрестился и поднялся на ноги. Он не допускал признания за собой какой–либо вины, но в душе шевелился червячок сомнения. Может быть то, о чем перед смертью поведал разбойник, было правдой, тогда его дальнейшей судьбе не позавидовал бы враг, а может, чечены решили привязать его фамилию к убитому главарю, чтобы через время сорвать солидный куш. На Кавказе, как в близкой азиатчине, бывало по всякому. Девушка прислонилась к избраннику плечом, она почти ничего не поняла из разговора, но интуитивно почувствовала, что произошло что–то из ряда вон выходящее.

— Наш табун прирастает, — обняв ее за плечи, усмехнулся Дарган. — Пока доберемся до станицы, станем самыми богатыми табунщиками, и не нужно будет уезжать, чтобы открыть, как ты говоришь, собственное дело.

— Лошадь в станица дорого? — немедля вскинула она подбородок.

— От пятьдесят до сто пятьдесят монетов, если при выправке, а наши все кони строевые.

— Монетов?

— Серебряных рублей, — пояснил он. — Можно ассигнациями, они тоже обеспечены золотом.

— Хорошо, — улыбнулась спутница, заглянула в глаза возлюбленному снизу. — Скажи, это был серьезный разговор?

— О чем ты?

— Тот абрек.

— В какой раз поясняю, здесь не Париж, — посерьезнел казак. И снова подмигнул. — Пока от Пятигорской мы отъехали недалеко, имеешь право повернуть назад и с господами возвратиться в Санкт — Петербург.

— Месье Д, Арган, ты прогоняешь? — засмеялась она. — До столица России доеду с господа, а дальше?

— А там в прорубленное в Европу императором Петром окно, хоть до самой Швеции.

— Я еще твой станица Стодеревской не был, не понравится, заберу детей и уеду.

— О-о, тебе и детей подавай! А вообще, Софьюшка, я сказал правду.

— Я вижу, — спутница наложила на себя католический крест. — Дева Мария, помоги нам…

Дарган вместе с провожатым подобрал оружие, они отловили разбежавшихся по ущелью лошадей, разделили их между членами отряда по числу убитых каждым врагов. Лошади на Кавказе считались едва не главным достоянием. Затем помогли раненному станичнику взобраться на коня, положили поперек седла мертвого казака, чтобы отдать тело родственникам, и отряд тронулся дальше. Горные склоны становились сумрачнее, ущелье сузилось, корявый лес перешел в буково–грабовый с кизиловыми и ореховыми кустами, за которыми можно было спрятать эскадрон. Но скоро массивы расступились, снова впереди раскинулась равнина с сочной травой и редкими перелесками. До самого Моздока больше никто не отважился попробовать удачи, за поклажу с табуном схлестнувшись в схватке с тремя уверенными в себе всадниками. Отряд втянулся на окраину населенного пункта и попал в объятия станичников, которых здесь оказалось немало, теперь до Стодеревской оставалось чуть больше полдня езды по левому берегу Терека.

Но именно это направление с некоторых пор стало самым опасным за весь путь от французского города Парижа до Кавказской линии. Ни Европа, ни Россия не знали столь дерзких разбойников, готовых отбирать последнее и рвать жертвы хоть зубами. Еще не начались боевые действия на Кавказе, а банды абреков переплывали естественную границу — реку Терек, прятались в зарослях камышей, промышляя извечными для нищих горцев промыслами — разбоем на караванных дорогах, угоном скота, разорением населенных пунктов иноверцев. Оружие здесь всегда находилось в боевой готовности. Поэтому, как только отряд достиг постоялого двора, Дарган со спутницей отправились в оружейный магазин. Накупив коробок с зарядами, они пополнили запасы продовольствия и овса, заскочили в палатки с одеждой. Дома возвращения мужчины из похода дожидались несколько женщин — бабушка, мать, две сестры с племянницами и снохами. Девушка опять закопалась в нарядах для местных красавиц, наверное, они привлекали ее доступностью и неприхотливостью. Когда вернулись к гостинице, их уже ждала кучка людей из казаков с гражданскими жителями Моздока. Дарган остановил навьюченных покупками лошадей, присмотрелся к собравшимся:

— Что случилось, братья казаки? — громко спросил он. — Опять какая оказия приключилась?

— Никакой оказии, Даргашка, — откликнулись из толпы. — Мы пришли торговать твоих коней.

Казак усмехнулся, с видом превосходства глянул на спутницу, мол, уж она бы с животными не возилась, а отпустила бы их на волю. Девушка улыбнулась, понимая, что в этом деле каждому свое.

— Они не продаются, — объявил Дарган. — Приходите через пару–тройку годков, я решил заняться разведением породистых скакунов.

— Прогадаешь, Дарган, для такого табуна пастбищ будет маловато, — попытался урезонить кто–то. — Загородку вокруг надо мастерить, конюшни со стойлами, стайки для жеребят.

— А сена с зерном сколько нужно, один разве управишься? — поддержали говорившего. — Придется работников нанимать, жалованье начислять.

— Мы тебе по восемьдесят монета за строевых отвалим, а если какой из породистых, то на все сто потянет.

— Вон тот, арабчак, на сто пятдесят монета скакнет, вишь, как шею выгнул, чистый лебедь…

— Не нашенское это дело, — поставил точку в споре старый казак. — Мы от силы имеем троих–пяток лошадей, тем и обходимся, а у тебя табун не сосчитанный.

— Управлюсь, не один в хате живу, — набычился Дарган, — Когда–то надо и хозяйством обрастать, а у казаков оно до сих пор в торбе умещается.

— Вон как заговорил, как в европах побывал, — засмеялись вокруг. Вроде как заоправдывались. — Такой мы народ, царь с подданными на одном месте сидит, а мы им земли приращиваем. Бывай, Даргашка, если надумаешь, то кликнешь.

Станичники начали расходиться, а на Даргана напали сомнения, если рассудить по правде, он превращался в конезаводчика, а это означало непреходящую заботу о содержании лошадей, кормах, приплодах. Обо всем том, что перечислили казаки. А рядом чечены с ногаями, норовящие отхватить кусок пожирнее, от них было одно спасение — надежное ружье и острый клинок, других доводов они не признавали. Если прибавить свалившихся с неба кровников, то жизнь превращалась в вечный бой за выживание, а не за счастливую судьбу с хорошим достатком. Дарган погладил заросший волосом подбородок.

— Месье Д, Арган, ты поступил правильно, — положила ему руку на плечо девушка. — У нас все будет хорошо.

— Я не сомневался, — встряхнулся он от невеселых дум. — Пойдем–ка, Софьюшка, отдохнем, на завтра у нас много работы.

Но отдыха не получилось, в комнату наведались прознавшие про возвращение Даргана с войны станичники из Стодеревской, они принесли бурдюк чихиря, желтоватые куски каймака, подкопченные окорока и свежие фрукты с овощами. Расположившись на кроватях, зашумели громко и хватко, выкрикивая здравицу герою–земляку. Все они или закончили войну по ранению, или не подошли по возрасту, или не прекращали нести службу на кордонах, возведенных по берегу Терека. Под конец Дарган устал поднимать восьмистаканную чапуру, хотя вино было виноградным, в голове покруживалось, ноги наливались немотой. Девушка тоже приложилась к кружке не один раз, ее спасало то, что напиток она разбавляла водой. За окнами потемнело, станичники засобирались в разбитый под Моздоком казачий лагерь, они не признавали гостиниц, предпочитая коротать ночи под открытым небом:

— Игнашка, так говоришь слух прошел, что я срубил Ахмет — Даргана? — в который раз спросил казак у соседа по станичным куреням. — А кто его пустил?

— Хромой Ибрагим разболтал, что на подхвате в лавке у армяна, — пояснил Игнашка. — А ему, мол, известие передал его знакомый из чеченского аула, еще, мол, сказал, что ты и зятя Ахметки при стычке в ущелье отправил вслед за главарем.

— Быстро абреки новость разнесли… А как ее восприняли мои родственники?

— Мать есть мать, сестры всегда на твоей стороне, остальные кто как.

— Не горюй, Даргашка, в обиду не дадим, — подал голос ходивший еще на турок Чеботарь. — Этот Ахмет — Дарган со своим зятем и бандой таких же головорезов до Пятигорской весь тракт держал, на него даже войска отряжали. Скользкий был, что твой угорь, а ты его срубил. Честь тебе и слава.

— Слава, слава, — подхватили казаки.

— Я не про то, — устало потер виски Дарган.

— А про родство с ним не думай, у чеченов половина правобережных аулов в Дарганах записана, — попытался успокоить друг Чеботаря Горобец. — Еще надо доказать, из какой ветви происходит Ахмет — Дарган, а из какой ты сам, а потом кровную месть объявлять. У меня бабука из чеченок, до сих пор не знаю, к чьему из ихних тейпов принадлежит.

— Мои прапрадеды сами, кажись, ночхоями были, зато остальные стали казаками, — заломил папаху на затылок еще один станичник.

— Что тут гутарить, когда Ибрагим тоже в православные выкрестился.

— Он же был ярым мусульманом! — вскинулся Дарган.

— А крестится теперь по нашему.

— Мы давно посмешались, потому что веками жили вместе, москалей с хохлами одинаково на дух не принимаем, — продолжал выговаривать Чеботарь. — Только чечены остались мусульманами, а мы православными, из–за веры весь раздор. Даргашка, выбось из головы угрозы, если надо, кровную месть мы ускорим сами.

— Там много не надо, вывести под корень род ихнего главаря, состоящий из одного младенца–мужчины, его внука, и мстить станет некому, второе дите женского полу в расчет брать не след, — добавил Игнашка. — Говорят, Ахмет — Дарган сам был единственным мужчиной в семье, и у него в роду одни девки, только старшая успела выйти замуж и родить сына с дочкой.

— Откуда прознал? — повернулся к нему Дарган.

— Ибрагим все и расписал, сказал, что старики мстить не пойдут, а ахметовым дочерям за хозяйством надо приглядывать.

— Вот и вся недолга, когда внук Ахмета подрастет и надумает объявлять кровную месть за деда с отцом, тогда и погутарим.

После этого разговора Дарган со спутницей проводили гостей за порог, Чеботарь из темноты улицы напомнил:

— Завтра по заутрене выходим, Илья пророк в реку уж помочился, так что, по росе оно будет как раз, — помолчал, потом добавил. — Скуреху обрядил бы в платье, а то в портках издаля на мужчину похожа.

— А что так? — напрягся Дарган.

— Всякое случиться может…

С первыми лучами солнца отряд вышел из Моздока и, подвздыбив пики, закачался по тракту вдоль левого берега Терека. Вместе со стодеревцами ехали двое казаков из станицы Червленной, выделенных в помощь Даргану в Пятигорской, третий, погибший в стычке с абреками, свесил руки со спины укрытой попоной лошади. Раненного казака перевязали, он старался держаться в седле самостоятельно, хотя бледный вид указывал, каких усилий ему это стоило. Бедные осетинские селения с плоскими крышами на саманных саклях скоро остались позади, впереди размахнулась предгорная равнина с высокой травой и редкими островками деревьев. По правую сторону, через реку, высились горные массивы с далекими заснеженными вершинами, оттуда несло ощутимой прохладой. Но башлыками никто не укрывался, они белели за спинами казаков капюшонами с перехлестнутыми крест накрест концами спереди. Дарган послушался совета Чеботаря, посоветовал спутнице обрядиться в женскую одежду, и теперь она то и дело поправляла мешавшие обозревать окрестности концы модной накидки. Она походила на решившую прогуляться по первозданной природе принцессу из сказки, вид всадницы, сидящей на лошади боком, вызывал у казаков веселые усмешки, грозящие перейти в соленые шуточки. Казачки никогда не ездили таким образом, и если бы не рассказ очевидцев о бое в ущелье, так оно и было бы. Но смелых людей, независимо от пола, терцы уважали.

Начались густые леса со множеством дикой живности, через дорогу то и дело перебегали зайцы и кабаны, трещали крыльями крупные фазаны, вдоль обочины припускали голенастые дрофы, каких путники видели в донских владениях. В чаще ломали сушняк олени, огрызались на кого–то чакалки. Девушка с неослабным интересом следила за лесным разнообразием, словно попала на незнакомую землю. Она пропустила тот момент, когда перед головным всадником как из–под земли вырос широкоплечий казак с винтовкой в руке, увидела, что оба воина начали негромкий разговор. Так же, как возник, караульный исчез в зарослях молодого карагача. Она повернулась к Даргану:

— Кто это? — стараясь не нарушать устоявшейся в отряде тишины, негромко спросила она.

— Дозорный с кордона, — тихо ответил спутник. — За деревьями, на берегу реки, караульная изба, рядом вышка из жердин с площадкой наверху, на ней несут дозор сменные казаки. А этот казак был в секрете, он вокруг да около бродил.

— Как он увидел нас, мы не на реке, а на дорога?

— Услышал звяк подков, вишь сколько камней под копытами…

Вскоре за ветками кустарника показались крытые чаканом куреня станицы Наурской, они были построены на высоких столбах с крутыми лесенками ко входным дверям.

— Это от звери? — удивленно воскликнула спутница

— От полой воды, разливы тут бывают такие, что макушки деревьев скрываются, — пояснил Дарган. — В станицах по Тереку все хаты так строятся, когда большая вода, тогда сообщение только на каюках.

— На чем? — не поняла она.

— Лодка, каюк называется, с нее хорошо рыбу ловить, — казак указал на реку вдали. — Видишь, рыбаки лещей со щуками тягают? Какая на уху пойдет, а какую на зиму привялят.

— В Париж так нет, лес мало, — с сожалением сказала девушка. — Там охота лишь королевский.

— А у нас король каждый сам себе, налаживай удочки, заряжай ружье и бери сколько надобно, только не безобразничай.

На окраину станицы высыпали казачата, за ними появилось взрослое население, от толпы отделились верховые, неспеша направились к подходившему отряду:

— Здорово дневали, станичники, — громко поприветствовал путников сотник, услышав ответ, обратился к головному всаднику. — Скажи, Чеботарь, из каких краев путь держите?

— Из Моздока, Захар, наш был черед нести там службу, — отвечал старший отряда.

— Ужо месяц пролетел? — изумился сотник. — Вот как время–то скачет.

— Оно и лето на исходе, — согласился и Чеботарь. — Как тут, все ли в порядке?

— Утром из секрета доложили, на этом берегу Терека видали много следов, кажись, абреки на промысел подались.

— Не унимаются, банду Ахмет — Даргана сничтожили, на их место новые норовят встать.

— Про Ахметку с его зятем слыхали, срубил казак из ваших.

— Даргашка, с войны возвращается, за Пятигорской и схлестнулись.

— Чи абреку родственник?

— Ишо доказать надоть.

— И то правда, — сотник оглядел и подъехавших, и своих. — Заворачивай до моей хаты, Чеботарь, будем вас угощать.

— Спаси бог на добром слове, Захар, если только чихиря пригубим, — вежливо отказался старший отряда. — Нам до своей станицы до темна надо добраться.

Сотник покрутил усы, выждал нужную паузу и только после этого произнес:

— Заботу твою понимаем, брат казак, тогда отведайте чихиря. До Червленной могу выделить наряд из призванных в строевые малолеток.

— Ну что-ж, пускай обвыкаются.

В обед отряд был в станице Червленной, передав убитого воина родственникам, казаки помянули его по христианскому обычаю и, попрощавшись с обоими сопровождавшими, оставили завоеванных ими лошадей и тронулись дальше. Позади затихали ребячьи голоса, собачий лай и негромкий бабий вой, впереди стеной стоял карагачевый и чинаровый лес, сквозь который всадникам предстояло проехать. Перекинув уздечки в левую руку, в правую они взяли заряженные винтовки, глядя в разные стороны, вступили под сень деревьев. Толстые корни бугрились над дорогой, мешая набрать нужную скорость, из темных зарослей раздавались шорохи и трески, девушка поневоле вбирала голову в плечи. В непроходимом лесу в далекой уже России она не чувствовала себя такой незащищенной, как после встречи с ранее неизвестными ей абреками. Она поняла, что игры в казаки–разбойники закончились, теперь, если произойдет стычка, она будет беспощадной, не признающей никаких правил. Дорога все ближе подходила к берегу реки, стал слышным шум воды, сквозь стволы проглядывались пенные струи.

И гром грянул. Не успел отряд оставить очередную станицу и втянуться в заросли кустарника вперемешку с камышовым сухостоем, как звучный выстрел сбил с лошади первого из приданных для подмоги молодых казаков. Всадники рассыпались по сторонам, высматривая стрелявшего, но чуть погодя раздался уже ружейный залп. По нему можно было судить, что нападавшие таились за складками местности, бугрившимися вдоль реки. Дарган понял, группа попала в засаду, устроенную с таким рассчетом, чтобы в любой момент можно было переправиться на правый берег Терека, куда инородцу проход был заказан. Поднимать казаков в атаку в таком месте не имело смысла, можно было положить отряд, не встретив противника лицом к лицу. Крикнув спутнице, чтобы она спряталась за лошадью, Дарган завалил кабардинца на землю, вскинул винтовку, станичники последовали его примеру. Наступила тишина, нарушаемая лишь клокотанием пенной стремнины да треском сушняка — в противоположном направлении неслось напролом напуганное стрельбой стадо диких свиней. Где–то стрекотали лягушки, в небе делал однообразные круги ястреб, чуть поодаль его бросок сторожила хищная птица с размахом крыльев в несколько раз большим, это вышел на охоту строящий гнезда на заоблачных кручах горный орел. Дарган поморгал веками, снова до рези в глазах всмотрелся в камышевые метелки, стараясь не пропустить малейшего движения, но те лишь дрожали свечками на легком ветру. От места, где хоронился Чеботарь, прилетел посвист под болотную птицу, казак продвинулся туда. Станичник рукой показывал, что он обойдет заросли слева, а Даргану предлагал повернуть вправо, к нападению прямо готовился его друг Горобец. За каждым из них ждали сигнала к атаке по нескольку терцов. Казак подоткнул за пояс полы черкески, подхватил шашку, чтобы не стукнула ножнами о камень, кошкой сунулся в чащу. Над местом, где он скользил, махалки качались одинаково с порывами ветра, под ногами не хрустнул ни один сучок.

Когда до берега осталось несколько сажен, от Горобца донесся смачный хряск, похожий на тот, когда отрубают голову человеку, противник принялся палить из всех ружей. Местоположение стрелков высветилось как на ладони, они устроились за низким бугром между рекой и дорогой. Дарган скатился к воде, по камням поскакал к занятой врагом позиции, ему нужно было найти выгодный пятачок позади нее. Это почти удалось, но крайний из бандитов вдруг обернулся, открыл рот, чтобы закричать. Дарган в упор разрядил в него винтовку, выдернул из–за спины пистолет, навел на второго абрека в синих штанах. Тот схватился за кинжал, заполоскал что–то на своем языке, казак выстрелил и в него, взялся за шашку сам. Чечены вскочили на ноги, ярость и страх перекосили крепкозубые рты, в воздухе замелькали сабли. Из камыша вырвался распаленный битвой Горобец, к нему бросились сразу трое чеченов. И этот бросок для них получился запоздалым, потому что со всех сторон уже напирали терцы, сходу вступая в бой.

Расправившись с горбоносым разбойником в цветной тюбетейке, Дарган перенес внимание на джигита в добротном бешмете и в красных сапогах. Вид у того был необычным, он походил на закутанного платком юнца, надумавшего выдать себя за мужчину. Скорее всего, это был сынок богатого чечена, которому не хватало разве что смерти, а когда он подал голос, Дарган с удивлением отступил назад. В возгласе почудились женские ноты, словно какая девушка решила спрыгнуть с кручи в горную реку, а сил не рассчитала. Рядом с ним объявился еще один джигит, такой же хрупкий и гибкий, с трудом вращавший перед собой турецкую саблю.

— Гяур, ты ответишь за все, — крикнул первый из них, нанося удар клинком по казаку, зашипел, брызгая слюной. — Грязная свинья, не достойная звания мужчины, твое место в загоне для скота…

Казак без усилий отбил саблю, так–же легко пресек и вторую попытку юнца чиркнуть концом лезвия по собственной шее, принудив недоросля воткнуть его острием в землю. А когда в схватку вмешался второй джигит, боевым приемом вырвал оружие из рук, отбросил его на прибрежные камни. В голове мелькнула мысль, что дело на этом можно закончить, убивать подростков не поднималась рука.

Глава двенадцатая

Но юнцы схватились за кинжалы и ринулись с обеих сторон, Дарган едва успел положить шашку плашмя, чтобы стукнуть ею по макушке того, кто приблизился первым, второго он поймал за рукав бешмета, рванув на себя, подставил ногу и бросил на землю:

— Молоко буйволицы еще надо сосать, а не на большую дорогу выходить, — с раздражением в голосе посоветовал он, добавил каждому пинка под зад со словами. — Передайте отцам, чтобы в следующий раз они приходили сами, а я их встречу.

— Ты уже встретил… — выплевывая кровь из разбитого рта, перевернулся на живот юнец. — … свою смерть.

Он вдруг выдернул из–за спины пистолет, направил его на Даргана, тот едва успел нанести абреку скользящий удар по виску. Концы платка распались на две части, обнажив прикрытое светлорусыми волосами розовое ухо с золотой серьгой. Казак отступил назад, он понял, что перед ним была девушка.

— Спаси и сохрани… — озираясь по сторонам, истово закрестился он. — Откуда вас принесло, скурех чеченских, скудоумных.

Девушка застонала, из раны хлынула кровь, ручьем потекла за воротник бешмета, рука с пистолетом упала на землю. Чеченка умирала, бледные губы зашевелились, торопясь высказать то, о чем не довелось обмолвиться при жизни. Дарган потянулся к папахе, на лице его отразилась растерянность, он почувствовал, как по жилам прокатилась волна холода. Услышал вдруг, как позади звякнуло железо и едва успел отклониться в сторону — оставив в воздухе блестящий след, сабля вошла в землю. Джигит вознес ее на второй замах, Дарган машинально сделал выпад вперед. Взведенный войной навечно, инстинкт самосохранения хотел лишь опередить противника, он — не сам казак — четко выполнил долг, обезопасив хозяина от смертельной угрозы. Абрек сложился пополам и медленно завалился набок. Концом шашки Дарган вспорол закрывающую лицо материю и снова похолодел от вида видневшегося из–под светлых волос уха с золотой серьгой в нем.

— Да что у вас, мужчины перевелись? — крикнул он, обращаясь к аулу на правом берегу Терека. — Что вы за нелюди, если своих баб перестали жалеть!

Плоские крыши с коническими трубами над ними отозвались стаей взлетевших черных грачей, да двумя–тремя столбиками дыма. Аул, с истовой молитвой перед насыщением, нежился в послеобеденном сне. И вторая девушка, пошевелив обескровленными губами, сомкнула глаза навеки. Эта картина заставила Даргана поднять голову, его накрыла слепая волна бешенства, взметнув шашку, он пошел на абреков, как ходил под Бородино, под Варшавой, под Парижем, наконец, осознавая лишь одно — врага надо уничтожить, чтобы он не успел убить тебя. Сунувшегося на него бандита казак развалил на две половины с одного замаха, так–же поступил он и со вторым джигитом. Глаза отыскали разбойника с отрубленной рукой, тот выпучил пустые от страха, боли и ярости белки с поседевшими зрачками, не переставая тыкать культей перед собой.

— А-а, тебе мало? Подай много, ты все равно будешь только жрать, срать, плодиться и спать на земляном полу в саманной сакле? — зарычал Дарган. — Так получай сполна…

Шашка с жутким хряском разрубила ключицу, вошла в тело едва не до половины грудной клетки и застряла там, зажатая ребрами. Абрек запрокинул голову, вытолкнул через рот волну крови, падая, забился подготовленным для праздника бараном на жертвенном пустыре. А Дарган уже выискивал нового противника, сегодня пролитой крови ему тоже было мало, он ехал домой в надежде найти, наконец–то, тихую пристань, его же снова вынесло в штормовое море.

— Д, Арга–ан, — прилетел откуда–то знакомый голос, крик повторился. — Месье Д, Арга–ан, битва конец…

Он огляделся вокруг, как в тумане увидел трупы разбойников и казаков над ними, деловито обтирающих травой лезвия шашек. Путаясь в платье, к нему спешила его Софьюшка, на ходу заводя за ухо светлую прядь волос. В этом ухе посверкивала на солнце маленькая сережка с изумрудным камешком, цвет которого так шел к ее благородному бледноватому лицу. Но сейчас вид вдетого в розоватую мочку женского украшения вызывал у Даргана неприязнь, опершись на рукоятку окровавленной шашки, он уставился перед собой опустошенным взглядом, по груди разливался холодок отчуждения.

— Месье Д, Арган… месье… — тихо позвала девушка, боясь подходить ближе. — Не надо так смотреть, бой уже нет…

Казак почувствовал на руке прохладу вместительной баклажки с чихирем, расцепив пальцы, подхватил емкость под донце. Он пил долго, жидкость хлестала через губы, пропитывая черкеску и рубаху под ней, а ему все казалось, что жажда не отступала. Последний глоток гулко прокатился по горлу и баклажка опустела, Дарган отдал ее спутнице, сухие глаза увлажнились:

— Софьюшка, прости меня за ради бога, прав оказался тот офицер из Пятигорской, — с усилием заговорил он. — Я думал, что война закончилась, а она только начинается. Вашего Наполеона надо было пристукнуть, тогда люди, глядишь, чуток поумнели бы.

— Люди никогда не поумнею, но… Все пройдет, месье, — решилась погладить его по плечу девушка. — Мы видели много…

— Я не о том, — отстранился казак. — С дуру потащил тебя в земли, где человек живет по животному — кто сильнее и ловчее, тот и прав. А ты не такая…

— Я люблю тебя, — потянулась она к нему снова. — Все будет хорошо.

Дарган погладил ее по голове, прижал к груди и уставился в одну точку, по лицу побежали едва заметные тени:

— Не выживешь ты здесь, — наконец признался он. — Для человека путь сюда заказан, кругом одни бирюки да чакалки о двух ногах.

— Казаки много, семья, дети, дом… Будем жить, — засмеялась она, не соглашаясь. — Месье Д, Арган, пора станица Стодеревская, домой пора.

Казак долго вглядывался в ставшие родными светлые глаза, пока не понял, высмотреть что–то не удастся все равно — они были залиты любовью. Редкие в здешних краях голубые зрачки отражали лишь его самого, да синий полог неба над ними. Этого было достаточно на всю оставшуюся жизнь, он обхватил суженную за талию, крепко поцеловал в губы:

— Ты права, Софьюшка, надо двигаться, пока еще какая оказия не приключилась.

Казаки не стали возиться с трупами, чтобы по местному обычаю передать их родственникам с правого берега Терека. Они рассудили так, кто спровоцировал нападение, тот пусть за него и отвечает. К тому же, обычным столкновением стычку назвать было трудно, скорее она походила на кровную месть родных убитых накануне главаря абреков Ахмет — Даргана с его затем. На это указывало участие в бою двух женщин со светлорусыми, как у главаря, волосами, их предсмертные проклятия. Когда Дарган поделился раздумьями с Чеботарем, тот перекинул ружье в левую руку, правой потрепал мерно качающего холкой дончака. Дорога вновь нырнула под сень карагачевых деревьев, пятна света забегали по черкескам, золотым сиянием отражаясь в начищенных газырях:

— Так оно и есть, Даргашка, иначе зачем бы чеченам портить отношения с нами, — подергав за уздечку, басовито загудел старый казак. — Женщины, которых ты срубил, доводились Ахмет — Даргану родными дочерьми, остальные джигиты его дальние родственники. Я так думаю, чечены из других тейпов в это дело вмешиваться не станут, им не позволят старейшины, потому что так недолго извести весь ихний род. А эти решили показать преданность традициям.

— И показали, — вздохнул Дарган. — Не думал, не гадал, что на пути к родному дому придется лишать жизни баб… За всю войну подобного случая не представилось.

— Оттого и говорят, что не знаешь, где упадешь, а где встанешь, — Чеботарь сунул деревянную люльку в рот, запыхтел душистым турецким табаком. — Но на тебе вины нет, первым в драку ты не совался ни в тот раз в степу, ни во второй в ущелье, когда кончили зятя Ахметки, ни в этот третий на берегу Терека, когда порешил его дочерей. Значит, закона гор не нарушал.

— Мы сами живем по горским правилам, я привык почитать их с малолетства.

— Иначе здесь не выдюжишь. Хочу упредить, что у Ахметки еще одна дочка осталась, старшая, с малыми дитями на руках. Один из них мальчик.

— Мне про это известно.

— От кого?

— От ее мужа, которого срубили в ущелье за Пятигорской.

— Когда вырастет, за отца с дедом отомстить внук обязан. Так у них заведено.

Некоторое время всадники ехали молча, не переставая зыркать по сторонам настороженными взглядами. Из–под копыт лошадей то и дело взлетали фазаны, глухари и вальдшнепы, но животные к хлопанию крыльев привыкли, они даже ухом не вели. Сновали зайцы и дикие свиньи, за поваленным деревом дорогу перешел олень с ветвистыми рогами, рыжими хвостами заметали следы хитрые лисицы, где–то в глубине протяжно и сыто зевнул бирюк. Лес жил своей жизнью не вмешиваясь в судьбы населяющих его, наоборот, стараясь спрятать от опасностей. Изредка раздавался треск раздавленного сучка или писк зазевавшейся мыши, ни металлического бряцания, ни постукиваний с позвякиваниями, хотя казаки были увешаны оружием до макушки. Прирожденные воины, они с малолетства были приучены приторачивать боевое снаряжение так, чтобы оно не шелохнулось в назначенном ему месте. Дарган втянул пахучий дымок от трубки соседа в себя, он не курил, но сейчас с удовольствием бы приложился к выструганной из чинарного корешка люльке.

— Дядюка Чеботарь, а ведь Ахмет — Даргана с его зятем убивал не я, на мне кровь только его дочерей, — решил признаться он. — Но если бы меня не опередили, я бы все равно их срубил.

— Уже грех легче, четыре чеченских трупа многовато будет, к тому-ж, из одной семьи… А кто абреков порешил? — повернулся к нему старший отряда.

— Этого сказать я не могу.

— Ну и не говори, — легко согласился ветеран. — Впереди у тебя восемнадцать лет на размышления, постарайся за это время не растерять казацкой доблести, правоту свою надо уметь доказывать.

— Это нам известно.

— Как приедешь домой, займись обустройством семейного гнезда, чтобы в хате не переставали звенеть детские голоса, особливо мальчуковые. Они не будут от беды или иной напасти платками носы закрывать, первыми подставят грудь за отца. Не мне тебя учить, но тыл у мужчины должен быть надежно защищен.

— Кое–какие наметки у нас есть.

— Вижу, не слепой, иначе между казацкими черкесками не трясла бы сейчас кисейным подолом хранцузская скуреха, — добродушно засмеялся Чеботарь, тихонько прикрикнул на лошадь. — Куды понесла, конюшню почуяла? Тпру-у, резвая, кабы не пришлось опять удила закусывать.

Лес кончился, дорога снова нырнула в заросли камыша, осоки и кустарника, из чащи вспархивали тучи уток, рябчиков и куликов со становящимся на крыло потомством. Птицам наступала пора отправляться в дорогу, осень чувствовалась еще не так, но чем и как можно было обмануть пернатых. Дарган успел присоединиться к спутнице и теперь, изредка подергивая за конец веревки, которой были соединены лошади из его табуна, поглядывал на нее, силясь угадать реакцию на местность, где им предстояло жить. Но девушка целиком ушла в свои мысли, к тому же, езда боком порядком надоела ей. Бедра снова налились ноющей болью, железным поясом обхватившей низ живота, она с сожалением подумала о том, что у себя дома подобным образом гарцевала лишь в крайних случаях, и то на малые расстояния, да и сами седла на далекой родине были не такими жесткими. Заметив ее не радужное состояние, Дарган счел за лучшее девушку расспросами не донимать, сосредоточил внимание на природе. Отряд казаков стал неторопливо выбираться из зарослей, когда вдруг от места, на котором недавно произошел бой, донеслись приглушенные расстоянием дикие вопли. Их перебили несколько ружейных выстрелов, сделанных безо всякого порядка, как на чеченской свадьбе или на похоронах. И вновь высокие голоса издали тоскливый вой, будто загнанные в угол голодные бирюки принялись оплакивать свою судьбу — и боль за утраченную свободу, и ярость на более сильного противника, и кровожадная мечта о скорой мести.

— Кажись, из аула за нашей схваткой с абреками все–же следили, — когда отряд остановился, предположил в тишине кто–то из казаков. — Не иначе чечены переправились на этот берег, чтобы забрать трупы убитых.

— Очередной за нонешний день намаз аллаху закончился, вот они и зашевелились, — поддакнул его товарищ.

— Лишь бы им не пришло в голову броситься за нами в погоню, — насупил суровые складки на темном лице Чеботарь. — Назарка, а ну проскачи до лесной кромки да понаблюдай за нехристями. Дюже голову не высовывай, они сейчас от злобы себя не помнят, если заметят, в капусту порубят.

— Знаю я их повадки, дядюка Чеботарь, — проворно завернул дончака в обратную сторону Назарка. — Если сунутся, что мне делать, стрелять или уходить молчки?

— Гони до нас молчки, а мы пока тут подготовимся.

— Так может вернуться и добить разбойников? — кинув быстрый взгляд на верткого малолетку, предложил Дарган, он чувствовал неудобство за то, что стычка с чеченами произошла и по его вине в том числе. — Все мешьше останется кровников.

— Кровников там нет, плачут родные с друзьями родственников, которые решили вместе с дочерями Ахмет — Даргашки отомстить за вожака с его зятем, — успокоил казака старший отряда. — Если их оставить наедине с горем, они выплеснут его, заберут трупы и уберутся на правый берег. Схватка произошла по вине убиенных.

— Я тоже проскочу с Назаркой, посмотрю, как они будут переходить через реку.

— Мне тебя учить не след, — пробормотал в густые усы Чеботарь.

Под встревоженным взглядом спутницы, Дарган вслед за Назаркой пришпорил коня и пропал среди обуявшей тропу зелени. Долго скакать не пришлось, скоро за ветвями показался край поляны с собравшимися в круг чеченами, наконец–то переставшими издавать вопли и закачавшимися в ритуальном танце с однообразным гортанным песнопением. Спешившись, казак знаками показал, чтобы малолетка оставался в седле, сам залез на ветвистый карагач, раздвинул листву. Посреди образованного джигитами круга лежали убитые абреки, в том числе и замотанные платками молодые женщины, руки у всех были вытянуты вдоль накрытых покрывалами тел. Через равные промежутки времени мужчины поднимали ладони кверху, омывали воздухом бородатые лица и снова впадали в малоподвижное состояние с притоптываниями на месте, не переставая испускать низкие горловые звуки. За спинами топорщились дула старинных ружей, пояса черкесок оттягивали сабли с кинжалами с широкими рукоятками, у некоторых вдобавок к боевому арсеналу из–за ремней выглядывали изогнутые ручки пистолетов. Если бы кто из населяющих центральную Россию или Европу гражданских людей подсмотрел эту сцену, он бы подумал, что горские воины принимают участие в крупномасштабных военных действиях. На самом деле их грозный вид представлял из себя повседневную форму одежды.

Отпевание убиенных длилось долго, Даргану надоело сидеть на толстом суку, он подумывал о том, чтобы спрыгнуть на землю и пуститься в обратную дорогу, и пусть бы бандиты продолжали свой ритуал хоть до заврашнего утра, но тягучее песнопение неожиданно оборвалось. Чечены похватили трупы своих соплеменников за плечи и за ноги, понесли их к реке. Возле берега на воде покачивались несколько похожих на деревянные короба лодок. Погрузив тела, они сорвали со спин ружья, быстро зарядив, сделали несколько выстрелов, повернув искаженные яростью лица по направлению к казачьей станице, выкрикнули злые проклятия. Затем умостились в лодках сами и отчалили на свою сторону. Дарган облегченно вздохнул, еще через моменты они с Назаркой опять заняли места в казачьем строе. Отряд продолжил движение.

Снова путь преградил казак из секрета, перемолвившись с Чеботарем, подскочил к Даргану, со значением молча похлопал по колену и исчез, словно не появлялся. Стена камыша скоро раздвинулась, на небольшом лугу паслись лошади, коровы и овцы. Показались белые хаты на столбах с крытыми чаканом крышами, с резными наличниками и маленькими окнами, с пирамидальными тополями — раинами — по всему периметру населенного пункта. Девушка повернулась к спутнику, собираясь задать вопрос, и осеклась, тут–же осознав его настроение. Дарган раздернул воротник на рубашке, привстал в стременах, казалось, он готовился уподобиться срывающимся из–под копыт птицам. Лицо побледнело, по щекам побежали красноватые полосы, таким взволнованным она не видела его ни разу.

— Вот мы и дома, Софьюшка, — сдавленным голосом прохрипел он.

— Это Стодеревски? — оживилась она.

— Родная станица… кажись, добрались.

Дарган смахнул пот со лба рукавом черкески, поморгал воспаленными веками, затем оглянулся на табун, будто проверяя, все ли лошади на месте. Казаки понимающе заулыбались, они не раз покидали родные места, чтобы через время возвратиться под отчий кров и чувства, овладевшие их товарищем, были им ведомы.

— Даргашка, послать кого за твоими? — донеслось от передних рядов.

— Не надо, встреча будет веселей, — откликнулся тот.

Через малое время кто–то доложил:

— Кажись, без нас обошлось, все дарганы в передних рядах…

От станицы отделилась большая группа всадников, наметом помчалась навстречу казакам. Впереди в нательной рубахе рвал уздечку на строевом скакуне вихрастый парень в черных шароварах, не отставала от него лет пятнадцати девушка с разметанными волосами, в красной нижней сорочке, в каких им полагалось ходить только по дому. За ними спешили станичники, каждый в том, в чем захватило его известие о возвращении с войны героя. Наверное, казачок из секрета не утерпел и слетал домой, чтобы оказаться первым вестником, ведь до Даргана с боевых позиций возвращались или по ранению, или по старости. Мертвых хоронили там, где их застала смерть. Отряд остановился, всадники почесывали затылки, переглядывались друг с другом, Дарган тронул кабардинца, выезжая на перед растянувшегося по дороге каравана. Покосившись на грудь с начищенными орденами и медалями, подкрутил светлые усы, сбил папаху на затылок. Смущенно теребившая воротник платья, девушка невольно залюбовалась бравым молодцем, как влитой сидящем на выгнувшем шею скакуне.

— Брату–ука–а, родненьки–ий, — разнеслось по лугу звонкое. — Живо–ой!

Девушка в красной сорочке поняла, что обойти вихрастого парня ей не удастся, вымахавший братец несся к Даргану пущенной из лука татарской стрелой, тогда она отправила вперед свой голос. Поняв ее уловку, казаки захмыкали носами, отвернули лица, чтобы не видеть просвечивающего сквозь тонкую материю крепкого молодого тела. А свесившийся с лошади парень уже мял и тискал старшего брата, не уставая поскуливать верной собачонкой:

— Братука, мы тебя заждалися… уж матушка все глаза проглядела.

С другой стороны повисла на шее младшая сестра, накрыв казака вместе с папахой копной волос:

— Слава тебе, Господи, старшенький наш вернулся…

Наконец Дарган освободился от тисков, отстранил от себя брата и сестру и принялся жадно их осматривать, лошади стояли бок о бок не шелохнувшись, будто понимали всю ответственность момента. И чем больше он наслаждался видом кровных родственников, тем теплее становилось у него на душе, словно наросшая там ледяная глыба начала подтаивать.

— Ну все, все, задушите, черти, за два года вон как вымахали, — поправляя снаряжение, сказал он с дрожью в голосе. — Как там матушка?

— За порог вышла, тебя дожидается…

…В просторной хате из трех комнат зависла тишина, в открытое окно вливался лунный свет, пахло чихирем, виноградом и каймаком. Дарган свесился с кровати, нашарил на табурете кулечек с ландрином, одну конфетку сунул женушке, вторую заложил за щеку себе. Желтый свет отражался в развешанном по стенам оружии, подрагивал на коврах, на столе со стульями, он просачивался в другую комнату, в которой старались не шуметь не спавшие бабка и мать. Третью занимала младшая сестра, а брата переместили во флигель. Встречу героя, заодно и свадьбу, три дня праздновали всей станицей, кому места не хватило за столом во дворе, тот приходил, выпивал сколько душа требовала и уходил по своим делам. Или оставался. Пляски были такими огневыми, что земля на подворье стала как каменная, песни пели от души, особенно про разбойника Стеньку Разина и казака Мингаля. Но сильнее всех станичников поразила невеста Даргана, когда она пошла танцевать, у многих открылись рты и больше не захлопывались. Не потому, что на ней были богатые наряды и сверкали оправленные в золото драгоценные каменья — этим казаков удивить было трудно, да в них особо не разбирались. Они обратили внимание на то, как ловко пришлая подстроилась под казачьи мелодии и с каким изяществом под них выплясывала. С этого момента станичные девки не отгораживали ее от Даргана цветастыми платками и по случаю надетыми праздничными бешметами, не извивались гибкими телами, завораживая завидного жениха искрами в темных зрачках. Поначалу же они старались вовсю, потому что у терских казаков признавались не помолвки на стороне, хоть с благословения императоров с королями да с попами–епископами, а лихие казачьи свадьбы, после которых разрушить семью имели право только смерть и сам Господь. Невеста преподала скурехам урок, какового до сей поры они не ведали, а когда одним махом выпила чапуру с чихирем и спела казачью песню, старики как один крикнули «любо». Недоверие и скованность у гостей прошли, свадьба покатилась колесом от цыганской брички.

Дарган повернулся к девушке, почмокав языком с конфеткой на нем, откинул край одеяла. Она лежала на спине обнаженная по грудь, по лицу гулял лунный свет, делая профиль будто выбитым на золотой монете.

— Софьюшка, как тебе у нас? — решился спросить он.

— Хорошо, месье Д, Арган, — после недолгой паузы разлепила она губы. — Люди дружны, добры, твои маман с брат и сестра уважать меня, бабука угостила каймак. Вкусный.

— Она плохо видит, что нашарила, то и поднесла, — засмущался казак, на свадебном столе этого каймака громоздились горы. — Если бы скинула годков двадцать, было бы другое дело.

— Я понимаю, и так хорошо. Свадьба была весело, я остался довольна.

— Домой не захотелось? — он притих в ожидании ответа.

— Теперь мой дом станица Стодеревский.

Казак, сдерживая радость, приподнялся на локте, в голове затеснились тучи мыслей об устройстве жизни. Несмотря на просторную родительскую избу, которую возводил погибший в войне с турками отец, жить в ней стало тесновато. Пришел черед Даргана обустраивать жилище для своей семьи, а в старой хате оставались младшие брат с сестрой. Нужно было определяться и с табуном лошадей, пока пасущимся на лугах под присмотром брата с дальними родственниками. Зимы в предгорьях Кавказа наступали резко, перемежая лютый холод сопливой оттепелью. Но спросил он о другом:

— Откуда ты про казачью песню–то узнала, какую сыграла на свадьбе?

— О, это секрет, — засмеялась она, показывая сверкнувшие во тьме жемчужные зубы. Сжалилась. — Маланья перед праздник нашептала, сказала, это о–бе–рег, всем понравится.

— Моя сестра, что–ли?

— Она.

— Ну… выросла девка, видно, разумная будет.

— Разумная, — согласилась женушка.

Некоторое время казак млел от разлившихся по телу приятных чувств за родственницу, оценка ее способностей умной женщиной дорогого стоила. Затем заставил взять себя в руки, тема для разговора была слишком серьезной:

— Я тебе еще в дороге сказывал, что присмотрел хату в центре станицы, — с озабоченностью в голосе заговорил он. — Она стоит рядом с лавкой армяна, там жила семья нашего старшины.

— А где хозяин? — прислушалась супруга.

— Мужчины ихнего рода погибли в стычках с чеченами — сам старшина и двое сыновей, а мать недавно перебралась в хату к дочери. Я у станичников уже спрашивал.

— Дом плохой?

— Лет пять как отстроились, а тут абреки банда за бандой.

— Ты ходил смотреть?

— Когда, свадьбу же играли.

— Надо смотреть, — девушка приложила палец к губам.

— Завтра и пойдем, — Дарган проглотил истонченную конфетку, шмыгнул носом. — Заодно заглянем на подворье, конюшню строить надо добрую.

— Хата без конюшня?

— Как без нее, но на пяток лошадей, а у нас их до сих пор не сосчитанные.

— Тогда дом центр нет, — супруга повернулась к мужу. — Надо места много, за станица надо, сено, овес, сбруи… Новый амбар надо.

— Там простора достаточно, — потянулся казак. — Если что, прикупим еще для расширения.

Снаружи донесся осторожный шорох, девушка заметила, как метнулись глаза супруга к висевшему на стене оружию. Окно было открыто, в него вливался лунный свет, замешанный на запахах луговых цветов, грибов и речной воды, с подворья ветерок приносил слабую вонь от загонов для скота. Дарган опустил ногу на пол, перенес на нее тяжесть тела, босые ступни неслышно пронесли его к стене. На улице не было никого, по бокам ее будто на ходулях темнели куреня с невысокими плетнями вокруг, да сметанные возле стожки сена. Ни лая собак, ни запоздалых вскриков загулявшего казака. Дарган посмотрел на основания столбов под домом, показалось, что один из них отбрасывал две тени. Он снял ружье, просунул дуло под оборки занавески в углу подоконника и надолго замер в неудобной позе.

— Кто там? — шепотом спросила жена.

Казак отмахнулся, его вниманием всецело завладела вторая тень, он знал, что без надобности она возникнуть не могла. И дождался того момента, когда тень отделилась, превратившись в человеческий силуэт. Словно по воздуху, тот продвигался к месту под окном. Дарган взял его на мушку, довел до следующего столба, и когда силуэт приготовился одолеть расстояние до оконных створок, негромко предупредил:

— Стой, стрелять буду.

Человек метнулся было прочь, в следующее мгновение он воздел руки вверх и загундосил с сильным чеченским акцентом:

— Братка Дарган, не стреляй, это я, Ибрагим из ларька.

— Что тебе нужно? — не опуская ружья, спросил казак.

— Я пришел забрать самовар, свадьбу отгуляли, вам он больше не нужен.

Самовар действительно брали в лавке у армяна в рассчете на некоторых непьющих женщин и старух, он возвышался на столе во дворе. Вещь была редкая и ценная, стоила хорошую лошадь.

— Дня было мало, что по ночам решил блукать?

— А когда днем, если закрываемся с заходом солнца, да и ночь только наступила, — обрел свой голос Ибрагим. — Прости, братка Дарган, что побеспокоил, в другой раз пораньше забегу.

Казак опустил ружье, переступил с ноги на ногу, он понимал, что оглашенный чеченом повод имел вес, но интуиция подсказывала, что отговорка придумана заранее. Настораживало само появление вхожего в любой двор Ибрагима, станичные собаки тоже знали его, ни одна не взлаяла, не чужим он стал и в казачьей среде после того, как выкрестился в православные. Если прислужник в лавке до сих пор не порвал с правым берегом Терека, лучшего лазутчика разбойникам сыскать было бы трудно.

— Коли пришел, забирай самовар и отваливай, а днем приходить не надо, — принял наконец решение Дарган. — Если бы я тебя не разглядел, то пулю в лоб как пить вогнал бы.

— Не желай смерти другим, она сама за тобой ходит, — направляясь во двор, как–то туманно обмолвился Ибрагим. Возвращаясь с самоваром, добавил. — Спасибо, братка Дарган, теперь мой армян успокоится.

— Скажи хозяину, что мы можем его купить.

— Я знаю, но зачем вам два.

И снова, когда Ибрагим пошел по улице, собаки не подали голоса, словно они были приручены и служили ему верой и правдой. Этот парадокс отозвался в голове казака неприятными мыслями. Он терялся в догадках, соображая, кто из чеченов мог подключиться к кровной мести, если из семьи Ахмет — Даргана, по слухам, в живых оставалась лишь одна дочка с маленьким ребенком на руках. А что охота продолжается, он перестал сомневаться, как только признал в ночном госте Ибрагима, слишком осторожно тот вел себя. Да и кому понадобился самовар, если станица со всеми жителями давно погрузилась в глубокий сон.

— Кто был? — спросила девушка, стараясь незаметно спрятать пистолет под кровать.

— Ибрагим за самоваром приходил, который мы на свадьбу брали.

— Ночью!?

Дарган ничего не ответил, нырнув под одеяло, обнял горячее тело супруги, сунул нос в густые волосы, которые отдавали запахом степных трав…

Хата и правда оказалась внушительных размеров, поднятая на столбы в три аршина, в то время, как другие куреня только на два, она походила на большой корабль, неизвестно каким ветром занесенный в предгорья Кавказа. Но и здесь Терек по весне показывал такой буйный характер, затопляя все вокруг полой водой, что иной год из нее выглядывали одни макушки деревьев. Дарган вместе с женой обследовали строение, подбираясь к ведущей вовнутрь высокой лестнице, за ними в галошах семенила старшиниха.

— Изба хорошая, лет пять как отстроили, — выговаривала она. — Мой хозяин завозил лес еще из Пятигорской, тогда потише было. Бревна на стены пошли дубовые, доски на полах тоже из дуба, обналичка из ельника, воду высушивает что твоя половая тряпка.

— А столбы? — Дарган постучал по толстым кругляшам под избой, заранее зная ответ.

— Дубовые тожить, столетние комеля, на них все сооружение держится. И плахи на столбах, и лестница из дубовья.

Они взошли по ступенькам, отворили входную дверь, четыре просторных комнаты с несколькими широкими окнами расположились вокруг пятой, служащей и гостиной, и горницей в одном лице. В спальнях нетронутыми стояли деревянные кровати, в столовой столы со стульями, а в детской на толстых веревках покачивалась подвешенная под потолком за крючок люлька.

— Для внучков готовили, — с дрожью в голосе выговорила старшиниха. — Оба сына и враз, за отцом следом, словно приснилися. Они все и сейчас приходят…

Казак переглянулся с девушкой, заторопился к выходу, за ними зашаркала галошами старуха. Дом был обнесен забором, внутри подворья высилось несколько строений для лошадей и домашнего скота. Обойдя хозяйство вокруг, Дарган остановился посреди двора, с сомнением поцокал языком:

— Кажись, права ты, Софьюшка, для нашего табуна места здесь будет маловато.

Девушка перегнулась через забор, осмотрела прилегающую местность, затем повернулась к Даргану. На лбу появились несколько морщинок:

— Надо забор отодвигать туда, тогда площадь станет больше.

— Там канава, а за ней станичные куреня.

— Канава надо засыпать земля.

Казак подошел к тому краю, на который она указала пальцем, подумал, что поработать придется до седьмого пота, но вместе с территорией за столбами на дворе уместился бы табун и побольше. Он искоса взглянул на жену, снова поймал себя на мысли, что с каждым разом она нравится ему сильнее, в первую очередь нездешним умом. Местные девки были гожи на все, они не только содержали хозяйство, но часто становились рядом с мужьями, превращаясь в ни в чем не уступающим им молодцов. Сообразительностью они отличались даже большей, чем мужчины. Но настоящим умом Господь обделил что одних, что других — из века в век станичный уклад оставался прежним, не меняясь в лучшую сторону, словно близкие соседи — горцы — обладали способностью передавать лишь негативный пример. Впрочем, никакого иного сравнения у них не было.

Дарган хотел отойти от забора, когда гортанный голос заставил повернуться в ту сторону.

— Ана сени! Чем ты будешь брать флинту, ружьем или лошадьми?..

Возле лавки армяна стояли трезвый Ибрагим и успевшие изрядно причаститься два казака. У одного из терцов дочка была на выданье, у другого сын вымахал в зрелого жениха. Скорее всего, разговор велся о скорой их свадьбе. Отец невесты смачно сплюнул на землю, положил руку на рукоять кинжала:

— Ружья у меня аж три, с войны привезенные, — принялся рассуждать казак. — А вот дончаков или кабардинцев я бы прихватил еще, сыновья подтянулись уж до плеча.

— Тогда подскажи своему другу, чтобы сватов он посылал сначала к Даргашке, от французов тот целый табун пригнал, а уж потом пусть завертают к твоему куреню, — язвительно сказал Ибрагим.

— Табун у Даргана царский, он и под Пятигорской конями разжился, когда с абреками в ущелье схлестнулся.

— Даргашка и бабу отхватил, любо–дорого посмотреть, — со смешком добавил второй собеседник. — На свадьбе наших скурех так подрезала, что девки дорогу на его баз забыли.

— При деньгах казак, у стариков допытывался про старшинову хату, мол, съехала старшиниха, чи не?

— Молодец, что сказать.

Ибрагим пробурчал что–то по своему, бросив колючий взгляд на подворье через канаву, скрылся за дверью лавки. Казаки подались вдоль улицы на другой конец станицы, с языков у них срывалась нескладная песня. Постояв еще немного, Дарган прошел на центр вместительного хозяйства и вскинул увенчанную папахой голову, заставив обеих женщин обратить внимание на себя:

— Дом с подворьем понравились, покупаем, канаву засыплем всем миром после того, как здесь обоснуемся, — решительно сказал он, посмотрел на супружницу. — До начала дождей, думаю, управимся, и конюшню построим, и амбар к ней. Как ты думаешь, Софьюшка?

— Я думаю как ты, — не задержалась с ответом она.

— Вот и слава богу. Что муж, что дети, царство им небесное, у меня были работящими, — закрестилась старшиниха, поняв, что торг подошел к завершающей фазе. С уважением посмотрела на купца. — Хозяйство наше немалое переходит в надежные руки, в роду Даргановых мужчинами были все.

Казак снял папаху, посмотрел на высокое солнце, на зеленые пока еще сады и луга с полными живности лесами вокруг, на далекие снеговые вершины гор. Затем перекрестился тоже, уверенно подвел черту:

— По рукам, отцу и сыну!

И закипела работа, незнакомая станичникам до сего дня. Казаки и раньше приходили на помощь друг другу или при строительстве нового дома, или по случаю уборки урожая, но чтобы днями пропадать не на кордоне или виноградниках, а на засыпке ямы под Даргановым забором, на возведении невиданных размеров конюшни в его дворе, о такой пахоте они не ведали никогда. Царева служба, охота с рыболовством, да божий промысел по ногайским табунам для них считались законом, все остальное лежало на женских плечах. А этот труд больше напоминал уродство в Авгиевых конюшнях или подвиги библейского великана Геракла, по молитвенным дням оглашаемые уставщиком при старообрядческой церковке. Одни служивые за куренями нагружали арбы черноземом и везли его к глубокому рву, протянувшемуся аж до Терека — канава часто являлась укрытием для вражеских лазутчиков, что приводило к кровавым стычкам, теперь же она на глазах уменьшалась в размерах. Другие возвращались из леса с хлыстами деревьев, из которых получались столбы и доски для подсобных помещений. Работали все, и стар, и млад, и родственники, и седьмая вода на киселе, радуясь за станичника, сумевшего от войны получить выгоду. На кордонах несли вахту в основном призванные в сотню малолетки, правда, под присмотром старых казаков. В тот период абреки донимали не здорово, они будто взяли связанный с уборкой урожая отпуск.

Так и трудились, половина станицы гнула спины на бахчах с виноградниками, в отяжеленных плодами садах, другая половина валила деревья, добывала чернозем для Дарганова куреня. Кто хотел, тот менялся местами, благо, выбор работ был богатым. Домашнего чихиря на каждого из мастеровых тоже хватало с лихвой. Когда зарядили дожди и скотину с лошадьми пришла пора загонять на зимние квартиры, станичники управились со всем. Без того широкий двор у Даргана попросторнел едва не в половину, на отвоеванном у природы участке поднялось немало построек. О канаве посреди станицы пришла пора забыть, ее как не бывало. А тут и баба хорунжего заметно поправилась на один бок. Скурехи при встречах присматривались к ней, им казалось, что от иноземного наплыва и плод должен получиться не казачьего роду–племени, с изъяном. Любушки отводили завистливые глаза — после потери кормильца их удел был не рожать, а ублажать неженатых — и женатых — казаков. А Софьюшка, как с легкой Даргановой руки начали звать ее станичники, оставалась прежней для всех, готовой придти на помощь при первом зове. Голубые глаза у нее увеличились и как бы повернулись вовнутрь, а губы стали похожими на губы жены армяна–лавочника — толстыми до неприличия.

На Тереке новый 1815 год оказался не столь студенным, нагонявшие холод из ногайских степей ветра наталкивались на хребты близких гор, заставляя скопившуюся в них влагу осаждаться на землю дождем или пушистым снегом. И хотя казаки праздновали приход зимы по староверски, не брезговали они пропустить стаканчик вина и за узаконенный Петром Первым голландский праздник, с удовольстввием отмечаемый стоявшими на квартирах царскими офицерами. Прошло Рождество, за ним дождливое Крещение, а там февраль аукнулся распутицей, как раз об эту пору у Софьюшки начались родовые схватки. Услышать из первых рук известие о рождении у Даргановых ребенка захотелось всем родственникам и знакомым, в хате и возле нее собралось много народа.

— Как там? — вопрошали у сновавших туда–сюда добровольных помощниц мужчины в черкесках, поправляя перекинутые через плечи концы серых башлыков. Бабы в теплых бешметах тоже навостряли слух. — Не скоро ишо?

— Скоро только кошки, да котята потом слепые, в мамкину титьку мордой не попадают, — не выдерживала расспросов старшая над повитухами Фекла. — И что за казаки пошли любопытные, раньше днями пропадали на охотах с рыбалками.

— Сравнила, то рыбалка, а это дите, — не соглашались служивые.

— За своими бы лучше приглядывали, байстрюки, вон, забор уже оседлали.

— Им тожить любопытно.

Дарган наворачивал круги по просторной горнице, рыская горящими глазами по сторонам. Как всегда ему не терпелось засмолить трубку с табаком, но данный себе зарок он не нарушал. За его суетой молча наблюдали седая бабука с постаревшей матерью и раздавшимся в плечах братом. Дверь в одну из спален хлопала беспрерывно, заставляя присутствующих вздрагивать. Наконец за нею установилась тишина, она продолжалась так долго, что у Даргана от волнения на ногах и на руках занемели пальцы. Он и хотел бы размяться, да боялся нарушить эту томительную тишину. И вдруг за стеной кто–то по щенячьи вякнул, затем по стариковски закряхтел и тут–же дом огласился недовольным детским криком. На все лады залопотали женские голоса, снова громко захлопала дверь, выпуская из спальни в горницу раскрасневшихся девок и баб, одна из них, уперев руки в бока, приблизилась к хозяину дома:

— Поздравляем, Даргашка, с наследником, пусть вырастет в доброго казака, умом и статью похожим на отца с дедом.

— Пусть будет опорой в доме, честью и правдой послужит матушке-России, — подхватили собравшиеся в горнице.

— Слава казаку–наследнику!

— Слава, слава, слава! — многоголосым эхом громыхнуло и на подворье.

Некоторое время Дарган не в силах был вымолвить ни слова, затем, словно при взятии вражеских позиций, собрал волю в кулак, завращал на брата с сестрой и на лучшего своего друга Гонтаря бешеными зрачками:

— Маланья, Евдошка, Гонтарь, тащите бурдюки с чихирем и чапуры к нему, ломайте на куски каймак с сушеной рыбой и вяленым мясом, — стараясь удержать рвущуюся наружу радость, захрипел он сдавленным голосом. — Соленые арбузы, дыни, виноград, лычиное с жерделовым варенье — все на столы. Обнесите угощением гостей, чтобы никого не пропустили.

В доме заварилась веселая кутерьма, выплеснулась за двери, перекинулась на подворье и пошла гулять по станице, отдаваясь громом ружейных выстрелов. Дворовые собаки продолжили ее бестолковым лаем, за которым последовало блеяние, мычание и ржание домашних животин. Лишь прислужник в лавке у армяна, ставший православным чечен Ибрагим, облокотился о дверную лудку, кривая ухмылка перекосила заросшее жестким черным волосом от природы неправильное лицо, в глазах затаился готовый перекинуться на чувства огонь ненависти:

— Еще посмотрим, кто обрадуется последним, — заскрипел он крепкими зубами. — Это наша земля и наши горы, гяурам тут места нет.

Но его проклятий никто не слыхал, да и в лавке никого не было, в этот день у казаков хватало своего виноградного вина. Один хозяин в который раз пересчитывал дневной барыш, не обращая внимания на поднявшуюся снаружи сумятицу, для армяна деньги в жизни были главным мерилом.

Тем временем Дарган прошел в спальню, быстро оглядевшись, сначала наклонился над бледной как снег Софьюшкой, молча поцеловал ее в щеку и присел на край кровати. Она растянула губы в счастливой улыбке, поморгала темными веками:

— Сын… — с усилием сказала она.

— Вижу, — казак покосился на возившуюся на столе со свертком сестру. Маланья зыркала вокруг настороженными глазами и никого к себе не подпускала.

— А я мечтала о девочке, — превозмогая боль, роженица затряслась в шутливом смехе.

— Когда встанешь на ноги да окрепнешь, будет у нас и девочка, — поддержал ее настроение Дарган. — А сейчас чуток погодить следует.

— Как назовем? — приподняла она лицо с начавшими розоветь щеками.

— Панкрат, — сказал, как отрубил, казак. Пояснил. — Уставщик в церкви растолковал, что так у греков прозывается Всесильный.

— Ох, месье Д, Арган, не много ли мы хотим? — супруга всмотрелась в глаза возлюбленного. — Не забывай, что имя обязывает человека быть именно таким.

— Он у нас всесильным и вырастет, Софьюшка, воспитывать волю надо с колыбели, — не согласился с ее сомнениями Дарган. — Я специально на Панкратии остановился, чтобы в старости было кем гордиться.

— Панкратий… Пан… Пако… — как бы про себя произнесла она несколько раз, повторила. — Панкратий — Пако… Я согласна, пусть будет так.

Глава тринадцатая

Дарган встал, не зная, что делать дальше, затоптался посреди комнаты. Сбоку под локоть протиснулась Маланья, в руках у нее был крохотный сверток, в котором что–то шевелилось. Казак никогда не присутствовал при рождении детей, у самого ребенок был первенцем, он с опаской отвернул концы пеленок, покосился вовнутрь. Из глубины на него глянули как бы затянутые прозрачной пленкой сердитые глаза, губы, обнеснные белым налетом, сморщились в куриную гузку. Дарган хотел было отодвинуться от греха подальше, но любопытство и смешливое выражение на лице сестры принудили дотронуться пальцами до крошечной и жесткой красной щечки. Мальчик живым червячком подтянул ножки к подбородку, поднатужился и чихнул, заставив засмеяться окруживших его.

— Куды грязными лапами–то, не видишь, человек недовольство проявляет, — отдернула было сверток назад Маланья. — Да ишо за лицо, когда подрастет, тогда хватайся, за заднее место.

— У него и попка такая же, в кукишь, — расплылся в улыбке Дарган. — Панкратий… как бы весь на ладони не поместился.

— А ты примерься, привыкай к своему дитю–то, — посоветовала Фекла. — Передавай ему, пока пуповина не зажила, отцову силушку.

— А правда, Дарган, подержи Пако в руках, а потом поднеси его ко мне, — ласково попросила Софьюшка. — Я тоже хочу полюбоваться на своего сыночка.

Дарган поморщился от вымолвленного женой иностранного имени, но ничего не сказал, принял на ладони только что рожденного человека, ощутил его невесомость и беззащитность. Он вдруг почувствовал себя всесильным и великодушным, обязанным оберегать жизнь, которой сам дал начало. Осторожно ступая, казак поднес мальчика к Софьюшке, но сразу передавать не поспешил, всем нутром осязая, как пригрелось крохотное тельце на руках, как жадно взялось оно сосать отцовскую энергию. Дарган посмотрел на супругу, как бы проверяя, готова ли она взять пацаненка. В этот момент с подворья донесся приглушенный закрытыми ставнями крик:

— Казаки, к оружию, абреки напали на кордон!..

В хате застыла чуткая тишина, лишь слышно было, как заскрипели ворота и по улице затопотали множество сапог. Дарган сунулся к Софьюшке, отдав ей ребенка, машинально пробежался пальцами по поясу, словно проверяя, на месте ли оружие. Он на глазах превращался в воина, на обветренное лицо которого вернулись суровые складки.

— Плохая примета, — прошептал кто–то из заполнивших спальню женщин. — Опасности всю жизнь будут подстерегать.

— У казаков вся судьба состоит из баталий да опасностей, — так–же шепотом ответили ей. — И Панкратий родился от казака…

Последних слов Дарган уже не слышал, закидывая за спину винтовку и запихивая пистолет за пояс, он рвался к конюшне, чтобы вслед за станичниками помчаться на верном кабардинце к кордону на берегу Терека. Но когда подкрепление окружило избушку со сторожевой вышкой, рубка уже закончилась, вновь прибывшим осталось только проводить взглядами успевших перебраться на другую сторону реки уцелевших басурманов. Под копытами их лошадей распластались убитые и корячились умирающие абреки, принявшие бой казаки покидали шашки в ножны, чтобы побыстрее сбить напряжение потянулись в домик к бурдюку с чихирем. Их тоже можно было пересчитать по пальцам одной руки. Дарган спрыгнул с седла, ковырнул ножнами раненного налетчика, тот отозвался долгим стоном.

— Кто был во главе вашего отряда? — сурово осведомился он.

— Тебе не все равно? — сверкнул налитыми болью глазами умирающий, перевел запальное дыхание. — Твое дело свиней разводить и русские задницы языком вылизывать.

— Кто у вас был главарем? — казак вынул шашку, замахнулся ею на абрека.

Чечен разлепил синюшные губы, сплюнул сукровицу в грязь, но оставшиеся мгновения жизни еще никому не казались лишними. Он посмотрел на зимнее небо с низкими облаками, на голые прутья прибрежного кустарника, на мутные воды Терека, за которыми темнел стенами, посеченными дождем, его аул. Он словно прощался с родными местами.

— Главным среди нас был эмир Сулейман, — наконец прохрипел он. — Он и мои братья–ночхойцы тебе не кровники, но всем нам ты враг…

Дарган взмахнул клинком, голова бандита откатилась в кусты, под встревоженными взглядами станичников, он добил остальных чеченов, чего не водилось за ним отродясь. Терцы редко лишали жизни раненных врагов, если только противник не был причастен к убийству родственника или они не сходились с ним в равном поединке. Дарган же будто загодя старался расчистить дорогу народившемуся сыну, он предположить не мог, что кровная вражда между кавказцами и казаками, столетия жившими в дружбе и согласии, растянется на несколько поколений.

Прошло полтора года. Ближе к началу зимы, когда урожай был убран и по станице прокатилась волна свадеб, Дарган решил тоже справить важное семейное дело. В один из ясных дней он отправился к разместившейся в обыкновенном доме старообрядческой церковке, поддерживая на руках подросшего за это время сына, пришла пора крестить его и в православного христианина, и в казака одновременно. Обсаженная раинами, дорога утонула в подмороженной грязи, чтобы не месить ее вместе с мужем, окруженная родней Софьюшка торопилась по обочине, где было посуше. Живот у нее снова выпирал из–под бешмета, мешая глядеть под ноги.

— Что ты несешься как оглашенный, — запыхавшись, наконец осадила она супруга окриком, в котором послышалось не свойственное ей казачье своеволие.

Тот сбавил скорость, смущенно поморгав веками, пощекотал усами щеку пацаненку. Мальчик заливисто засмеялся, потянулся ручонкой к завитку на папахе.

— Но–но, ишо успеешь натаскаться, — сдвигая головной убор на затылок, улыбнулся отец. — Ты лучше сопли подбери, казак.

Двери в молитвенный дом были приоткрыты, внутри помещения толпились казаки с казачками, на руках они держали детей, которых уставщик должен был покрестить. Дарган смахнул с головы папаху, осенил себя крестом, пройдя поближе к алтарю, огляделся вокруг. Народ мирно дожидался начала святого таинства, мужчины поддергивали носами, бабы на время забыли про узелки с семечками, уставщик из царских врат еще не выходил. Посередине помещения стояла заменявшая купель деревянная бочка с подогретой водой, с лавки на пол свешивалось полотенце, по стенам были размещены нарисованные художниками из народа иконы, среди которых попадались привезенные терцами из последнего похода в Европу. Эти были в золотых и серебряных окладах, писанные масляными красками, перед ними покачивались лампады из цветного стекла с зажженными фитильками, а перед самодельными иконами теплились копеечные свечи. Больше всех огоньков светилось возле Николы Угодника, Дарган обходил этого праведника стороной, считая, что угодничать, как и обманывать, нехорошо. Если к кому из богов тянуться, то к Николе Чудотворцу, пусть лучше святой творит чудеса, нежели проявляет угодничество. Хотя знающие люди говорили, что на самом деле обе иконы одинаковые.

Наконец из царских врат появился седобородый уставщик в простенькой старообрядческой рясе и с неприметной митрой на седых волосах. Раскрыв старинную книгу, он начал басовито читать молитвы, изредка прерывая их крестными знамениями, народ услужливо повторял его действия. Когда проповедь закончилась, священник подошел к бочке, опустил палец в воду, она была как раз, видно, помощник подсуетился своевременно. Затем поп оглядел паству, выбирая, с кого начать, больше всех ему пришелся по душе Дарганов мальчонка, он указал родственникам, чтобы те его раздели. Дарган снял с пацана одежду, поднес его, поджавшего руки и ноги, к купели. Недолго думая, уставщик снова перекрестил парнишку и ухнул его с головой в кадушку.

— Отцу и сыну и святому духу…, — забубнил он. — Крещается раб божий Панкратий…

Не переставая бормотать стихи из Завета, поп окунул мальчика еще раз, потом еще. За спиной Даргана негромко ойкнула Софьюшка, она подумала, что ребенок раскричится. Но после третьего нырка пацан увернулся от полотенца и сам потянулся к воде.

— Настоящий казак вырастет, — довольно крякнул батюшка. — Ни воды, ни огня, ни вражеского оружия не будет бояться. Отцу и сыну… причисляется к истинной православной вере раб божий Панкратий…

На улице был морозец, и хотя солнце стояло высоко, его лучи уже не так прогревали землю, они как бы рассеивались по ней светлыми холодными струями. Дарган подождал, пока за двери церковки выйдут все родственники, ступил на ведущую к дому дорогу. Когда до хаты оставалось саженей двадцать, размашисто взошел на бугор возле угла забора и расставил ноги. С этого места хорошо просматривались дали, и те, что сверкали снежными вершинами впереди, и те, что золотились равнинами с пожелтевшей на них травой позади. Пересадив парнишку на левую руку, казак поправил на его голове маленькую папаху, поддернул на ладошках рукавицы из овечьего пуха. Щеки у мальчика взялись румянцем, темные глаза запыхали огоньками, словно раздуваемыми кем–то изнутри — наверное давали о себе знать сплошь темноглазые, за исключением прадеда–джигита, поколения. Тетки с дядьками за спиной притихли в ожидании дальнейших действий главы ихнего рода, Софьюшка отвернула угол платка, она поняла, что на крещении дело не закончилось, сейчас должно было произойти еще одно таинство, теперь языческое.

— Вот и ты стал православным казаком, — обращаясь к сыну, негромко заговорил Дарган, в горле у него запершило, он задушил кашель на корню и продолжил. — Ты станешь воином, честью и правдой будешь служить одной для всех нас матери — России.

Мальчик приткнулся к черкеске, со вниманием уставился отцу в глаза, он словно понимал всю ответственность момента. Дарган обернулся назад, вытянул руку по направлению к равнинам:

— Там раскинулась Россия, ее по крупицам собирали и оберегали от врагов наши с тобой деды и прадеды. Видишь, какие просторы нехоженные, немерянные, полные добра, значит, наш казацкий род Даргановых трудился и служил народу русскому хорошо.

Казачок приподнялся на ножках, с еще большим напряжением всмотрелся в даль, он впитывал в себя и утыканные свечами раин расстояния, и каждое звучавшее из уст батяки слово. Родственники как завороженные оглянулись на бескрайние поля, они будто впервые увидели знакомую с детства картину. А Дарган развернулся в обратную сторону, он показывал рукой теперь по направлению к заснеженным хребтам.

— А те вершины должен покорить ты, — не сводя спокойных глаз с мальчика, твердо сказал он. — Ты дойдешь до этих гор и взойдешь на самую высокую из них, с которой наш дом, а с ним и вся наша родина, раскроется как на ладони.

Сзади раздались негромкие всхлипы, Софьюшка вытирала платком распухший нос, но отец с сыном не обратили на это внимания, сейчас их объединяло одно чувство — любовь друг к другу и ко всему вокруг. Тетки и дядья тоже посчитали, что мать мальчика не выдержала нахлынувших на нее переживаний. Но все было не так, молодая женщина поняла, что мечты о просвещении детей в европейских университетах рушатся у нее на глазах, она не могла допустить подобного варварства, и в то же время не знала, как ему противостоять. Между тем Дарган прижал парнишку к себе еще крепче, положил правую руку на рукоятку кинжала, глаза у него вспыхнули благородным огнем. Расставив ноги в кожаных ноговицах еще шире, он поднял голову и крикнул в небо:

— Слава новокрещенному казаку Панкратию!

— Слава, слава, слава! — отголоском отозвалось за его спиной, раскатилось по округе.

Дарган взмахнул рукавом черкески с белым отворотом, осенил себя с ребенком широким крестом:

— Отцу и сыну! Аминь!!!

Чеченская рапсодия

Глава четырнадцатая

Прошло двадцать лет. По охраняемой терскими казаками Кавказской линии от устья Терека до устья Кубани не прекращались кровавые стычки с непокорными горцами. Особенно яростными они были на кизлярско–моздокском участке. К власти пришел третий имам Дагестана и Чечни Шамиль, в отличие от первого имама Гази Магомета и его не столь агрессивного последователя, он не стал углубляться в бесполезные политические диалоги, а сразу объявил русским колонистам газават, одновременно взялся за строительство имамата — независимого мусульманско–теократического государства на территории Кавказа. Аулы по правому берегу реки Терек закипели страстями, горцы уже не делились на абреков и мирных, на лошадях они группами переправлялись на левый берег и разбойничали в приграничных населенных пунктах, не щадя ни детей, ни стариков, угоняя в рабство молодых мужчин и женщин. Резня была страшной, даже турки позавидовали бы братьям по вере, когда с крашеными хной ногтями и бородами те набрасывались на людей бешеными шакалами, валили их на землю и как баранам перерезали горла, выгребая из куреней все до последнего. Регулярные войска не справлялись с возложенной на них задачей, потому что воевать с летучими отрядами разбойников были не приучены, а действовать одинаковыми с ними методами не позволяли введенные еще Александром Первым демократические преобразования. Военная машина Российской империи начала пробуксовывать, вместо того чтобы отодвигать границы вглубь извечного врага — Турции — присоединяя новые земли, она застряла на месте. Вдруг выяснилось, то, что получалось с великолепно обученными европейскими армиями, на Кавказе оказалось совершенно непригодным. Впрочем, о бесполезности войны с горскими племенами, как и о принуждении их жить по меркам цивилизованным, говорил еще Главноуправляющий по делам Кавказа, обосновавший ставку в грузинском Тифлисе, генерал Ермолов, которого за семь лет до Шамиля убрали с этого поста за сочувствие офицерам декабристам, выводившим якобы революционно настроенные войска на Сенатскую площадь в Санкт — Петербурге. Населенная преимущественно мужиком–деревенщиной, Российская империя тогда так и не проснулась, и спать ей отводилось как Илье Муромцу еще тридцать три, обещавших растянуться неизвестно на сколько, сказочных года. Купился Ермолов дешево и сердито, ко всему вольнодумец на дух не переносил первобытного уклада жизни горцев, особенно надуманной их гордости.

Но имперские амбиции верхушки, совместно с нарастающим валом промышленной капитализации, требовали расширения пространств. К тому же, у каждого русского в крови тоже бродил завет его пращура Чингизхана, завещавшего потомкам со смешанной русско–татарско–монгольской кровью, дойти до последнего моря. Костедробильная машина медленно, упорно начала перемалывать упрямство горцев, оставляя после себя кланы ненавистников. Эти кланы–племена только ждали момента, чтобы отомстить за поломанный каменновековой образ их жизни, не признавая ни просвещения, ни благ, с ним связанных. Поговорка: сколько волка ни корми, он все равно будет смотреть в сторону леса, здесь проявила себя в полной мере.

Но все равно, с легкой руки татаро–монгольских ханов каша их преемниками — русскими царями и приближенными вельможами — была заварена, и расхлебывать ее предстояло в веках, как всегда, простому народу.

Весна разбежалась по станичной улице комками подсохшей грязи, солнечными бликами на окнах и готовыми лопнуть на деревьях почками. Салатного цвета листья похожих на свечи раин уже отсалютовали ей зелеными фонтанами крон вдоль обочины дороги или такого же колера зарослями плодовых деревьев в садах. Чувства у людей обострились, заставляя воспринимать окружающее с радостным изумлением, глаза стали ярче, а у девок вдобавок припухли губы. На просторном дворе перед добротно срубленным куренем подросток — казачок лет пятнадцати в ладно сидящей черкеске — разводил по кругу тонконогого кабардинца. Он держал в руках длинный повод, одним концом которого захомутал шею жеребца, вторым же помахивал, заставляя его бегать вкруг себя широкой рысью. Конь стремился сорваться на сноровистый галоп, он задирал точеную голову кверху и взвизгивал, сердито и радостно. Казачок осаживал баловня хлестким ударом, снова принимался учить лошадь бежать ровной иноходью. В избе скрипнула входная дверь, на лестницу вышла светловолосая стройная женщина лет тридцати пяти, понаблюдав за подростком, крикнула.

— Иди в дом, Пьер, обед готов.

— Иду, — не оборачиваясь, отозвался тот. — Щас Орлика в стойло сведу и прибегу.

— Я два раза не повторяю, — спокойным голосом предупредила женщина.

Казачок послушно укоротил повод, подхватив кабардинца за петлю под мордой, бегом направился с ним к конюшне. В это время к воротам подъехал всадник на таком–же, как во дворе, кабардинце, скорее всего, лошади были от одной матери. Соскочив на землю, он скинул бурку, ловко уложил ее позади седла, рукояткой нагайки толкнул створки ворот. Это был парень лет девятнадцати с пшеничными усами на смугловатом лице, глаза были темными, а волосы светлыми. На черкеске топорщились урядницкие погоны.

— О, Пако, как вовремя, — заметив его, воскликнула женщина, спустилась по ступенькам вниз. — Мы с бабукой тебя уже заждались, сынок, почему не сменился пораньше?

— На кордоне опять стычки с немирными, — разгладив хмурое лицо, пояснил парень, взяв коня под уздцы, пошел прихрамывая по двору. — Пришлось в секрете лишнего просидеть.

— Ты не ранен? — забеспокоилась женщина.

— Ногу подвернул, когда в седло вскакивал. Пустяки.

— А где отец?

— За мной спешил.

— Заводи лошадь и проходи в дом, все уже готово, — женщина пригладила волосы, вышла за ворота встречать мужа.

За столом разместилась вся большая семья, по правую руку от хозяина сидели его старший сын, затем сразу младший, среднего дома не было. По левую пристроились жена и две дочери. Мужчина с погонами сотника на рубашке перекрестился, первым зачерпнул из глубокой глиняной тарелки, за ним заработали деревянными ложками остальные. Посуда быстро опустела, когда очередь дошла до мясного, в дверь кто- то постучал.

— Я открою.

Сухонькая старушка, мать главы дома, протащилась к выходу, впустила в избу Гонтаря, старого друга семьи, тот нашарил глазами старообрядческие иконы в переднем углу, осенил себя крестным знамением:

— Бог в помощь, — шутливо поприветствовал он. — Даргашка, я к тебе по делу.

— Тогда присоединяйся, на голодный желудок какой разговор, — Дарган пригладил волосы, подождал, пока друг займет место за столом, спросил. — Словили абреков?

— Одного словили, а другой ушел, гад, как кошки живучие, — принимая чапуру с чихирем, досадливо качнул чубом Гонтарь. — Казаки на нем живого места не оставили, из ружей в упор стреляли, а он в воду бултыхнулся и ниже по течению на другой берег выполз. А там немирные налетели осами, уволокли в свой аул.

— Залечит раны, опять объявится.

— А ни то, их уже не остановишь, — принимаясь за мясо, согласился друг. — Раньше не так безобразничали — и мы отпор давали, и добычу от разбоя еще не раскушали.

— А теперь самодержец повелел в аулах ничего не трогать, абреков на месте не расстреливать, баб ихних намеками не беспокоить, вот они и обнаглели, — дополнил рассуждения Гонтаря старший сын хозяина Панкрат. — Да Шамиль еще набубнил горцам молитвы про свободный имамат.

— О то ж, а мы расхлебывай…

Когда с обедом было покончено и в комнате наступила сытая тишина, Гонтарь обратился к хозяину:

— Дурную весть я в твой дом принес, брат казак.

— Говори, — Дарган бросил руки на стол.

— Внук Ахмет — Даргана, Муса этот, подрос, обещался за отца и за деда отомстить.

Головы всех невольно повернулись к гостю, на лицах отразилась настороженность. Женщина встала, молча взялась убирать посуду. Изредка будоражившая семью легенда о кровной мести, двадцать лет не дававшая о себе знать, вдруг оказалась явью. Панкрат коротко взглянул на отца, положил ладонь на рукоять кинжала, младший Захар сдвинул светлые брови. Девки Аннушка и Марьюшка, знавшие о легенде из рассказов батяки о его военных походах, пока еще не поняли серьезности известия, но интуитивно ощутили угрозу.

— От кого ты про это узнал? — помрачнел Дарган.

— Абрек проговорился, которого мы взяли живым, сказал, Муса готовится уйти в засаду на нашем берегу, — пояснил Гонтарь. — Еще говорил, он поклялся на оружии принести твою голову и бросить ее к ногам своей матери.

— А где этот абрек сейчас?

— Ермилка не вытерпел оскорблений, порубил в куски прямо возле сторожевой избушки. У него тоже злость на чеченов, за брата.

В комнате зависла тишина, нарушаемая лишь позвякиванием тарелок и чугунков. Наконец женщина убрала посуду, подхватила девок за руки, увела в горницу, и без того им было дозволено сидеть за одним столом с батякой, когда в казачьих семьях, как в татарских, было разделение по старшинству и по полам. Пришлая натура матери чувствовалась во всем, начиная с равенства с мужем и кончая книгами на русском и французском языках на отдельной полке.

— Зря я последнюю дочь Ахмет — Даргана пожалел, — сунулся в кулаки хозяин дома. — Тогда бы бирючонка, этого Мусу, отдали бы на воспитание в чужую семью.

— Какая разница, они тоже напомнили бы ему о кровной мести. У них это закон.

— Оно так, да не совсем, — Дарган поломал пальцы на руках. — Не о себе беспокоюсь… Не вовремя сейчас затевать поединок с каким–то малолетком, средний сын Захар вот–вот с учебы вернется, за ним другие пойдут.

— Беда никогда не приходила вовремя, — вздохнул Гонтарь. Помолчав, добавил. — Может и правда старшую дочь главаря абреков надо было сгубить, чтобы одним кровником стало меньше. Это она науськивает своего сына, мол, мужчина он или нет.

— Что же раньше не решалась? Бирючку уж двадцать один годок стукнул.

— Видать внучонка дожидалась, если что, вырастет и пойдет мстить за троих сразу — за прадеда, деда и отца.

— Так оно и есть. Как говорится, чему быть — того не миновать, — облегченно вздохнул Дарган, будто с разгадкой тайны с души у него свалился камень, немало лет не дававший свободно дышать. — А ведь я держал ее жизнь в кулаке, в ногах валялась, мол, старшенькому всего два годика, второго дитенка чуть не грудью кормит, а третьим беременна. +

Казак вспомнил, как старшая дочь Ахмет — Даргана вместе с несколькими абреками устроила засаду на ведущей на кордон дороге, по которой станичники ездили нести цареву службу. А после боя узнал, что каждый его шаг был под контролем Ибрагима, подсобника в армянской лавке, передававшего сведения о казаках через лазутчиков, но тогда небо показалось с овчинку. Кровники притаились по бокам тропы, когда прозвучал первый выстрел, Дарган проворно нырнул под брюхо коня, он знал, что в таких случаях это единственный способ остаться в живых. Пули завизжали со всех сторон, сбивая казаков, спешивших с ним в секрет, с седел. И завертелась кровавая карусель, в которой каждый был хозяином только своей жизни. Станичники вспарывали конскими грудями стену камыша по обеим сторонам тропы, стараясь достать чеченов острыми клинками, но горцы в тот раз выбрали самое выгодное из всех положение. Они стреляли с расстояния, кроме того, разместились не как обычно — все в куче — а растянулись в линии, предложив казакам разбираться с каждым в отдельности. Прием принес свои плоды, скоро ни одного из товарищей не осталось в живых, лишь метались по зарослям камыша осиротевшие лошади. Чтобы выскочить из под обстрела, Дарган кулаками принудил кабардинца проскакать вперед, свалившись на землю за сухостоем, он пополз обратно. Грудь разрывалась от лютой ненависти к разбойникам, заставляя поставить на кон саму жизнь. Он дождался, когда бандиты занялись осмотром одежды убитых и ловлей лошадей, один из них забрел в чащобу. Хищно раздувая ноздри, чечен чуть не на четвереньках перескакивал от одного убитого к другому, не уставая сверлить камыши злобным взглядом. Он весь был во власти боя и владело им лишь одно желание — жажда наживы. Это первобытное чувство его и сгубило, наткнувшись на кинжал с серебряной рукояткой и в серебряных с чернью ножнах на поясе одного из секретчиков, он дико всхрапнул, забыв про осторожность, распрямился, поднося оружие к заросшему крашенными бородой и усами лицу. Кинжал действительно был работы изумительной, проделанной кубачинскими мастерами, с драгоценными камнями и вставками из золота. Принадлежал он другу станичного сотника уряднику Ястребцу, недавно породнившемуся с дагестанскими кумыками путем женитьбы на горянке из их племени. Теперь урядник раскидал руки в стороны и неподвижным вглядом омертвевших глаз рассматривал чистое небо над непокорным своим чубом. Абрек расставил ноги, со счастливой улыбкой на вмиг преобразившемся лице заозирался вокруг, всем видом показывая, что для него добыча является смыслом жизни. Некоторое время Дарган с ненавистью следил за противником, он ощущал, как закипает в его жилах кровь, как перехлестываются словно бычьими сухожилиями мускулы на скулах, заставляя рот растягиваться в белую линию. Затем с расстояния в несколько сажен метнул свой клинок. Казак сумел попасть острием прямо в сердце, чечен подавился воздухом и упал на землю как подрубленный. Это был рослый горец с обритым черепом, в синих штанах и красной рубахе под замызганной верхней одеждой. Вытерев лезвие о его бешмет, Дарган остервенело сплюнул под ноги, камышовой кошкой проскользнул до следующего противника, затаился на несколько моментов, пытаясь сбить бурное дыхание. Когда второй абрек настроился переходить на другое место, когда перенес тяжесть тела на одну ногу, тем самым на мгновение потеряв устойчивость и ловкость, кинжал казака снова оставил в полете лишь моментальный высверк, по рукоять вонзившись в спину врага. Второй абрек свалился на сухостой, не издав ни единого стона, обличьем он был похож на своего товарища, может быть, являлся его родственником, но рассуждать по этому поводу не имело смысла, потому что борьба не на жизнь, а на смерть на маленьком клочке земли на левом берегу Терека прибирала к рукам и время, и поступки одновременно. Дарган уже целился из пистолета в его соплеменника, едва удерживая рвавшийся наружу крик ярости. Выстрел побудил бандитов остолбенеть, теперь их насчитывалось всего двое, если не брать в рассчет закутанной по глаза женщины в темных одеждах.

Пока абреки приходили в себя, Дарган успел перекинуть винтовку на грудь и послать пулю в лоб одному из них. Второй присел на корточки, суетливо задергал пальцем спусковой крючок, от страха он запамятовал, что перед этим сам разрядил ружье. А казак уже рвался к нему, воздев шашку над головой, он с лета полоснул по прикрытой воротником бешмета шее, разрубая позвонки и сухожилия до ударившего фонтаном крови горла. И в этот момент почувствовал, как толкнуло вдруг что–то в правую руку, вмиг ослабив струной натянутые мышцы. Звука выстрела он не слышал, но осознал, что заряд послала замотанная платком женщина. На лету перехватив клинок в левую руку, он в несколько прыжков преодолел расстояние до нее, стремясь попасть острием под подбородок. Только в последнем движении какая–то сила затавила искривить полет лезвия, направив его мимо женщины. Дарган остановился, он знал наверняка, что перед ним старшая дочь Ахмет — Даргана, и что лучший выход из положения — не оставлять кровницу в живых. Но понимал и другое, что на бабу оружия он больше не поднимет. Меж тем, чеченка упала на колени, обхватила его ноги цепкими пальцами:

— Не губи меня, Дарган, ведь мы с тобой одной крови, — словно в молитве с воем закачалась она, платок развязался, светлорусые волосы накрыли умоляющие серые глаза, нос и большие губы, — Поднимать руку на родственника большой грех.

— Кто тебе это сказал, женщина? — он схватил ее за космы, едва владея собой, намотал их на кулак.

— Ибрагим сказал, он ездил за товарами в Пятигорскую и встретил людей из отряда моего отца Ахмет — Даргана, которого ты убил. А потом на рынке они показали ему на тебя.

Дарган заскрипел зубами, подозрения по поводу ночных похождений Ибрагима подтвердились, хотя все равно были неожиданными, ведь чечен принял православную веру.

— Еще Ибрагим говорил, что у тебя много драгоценностей, которые ты привез из похода в богатую страну, где правил император Наполеон, — не уставала откровенничать старшая дочь главаря разбойников.

— Так вот кто узнал и продал меня!.. — пораженный услышанным, вскинулся казак.

Меж тем, катаясь по земле, женщина продолжала умолять:

— Я первая дочь Ахмет — Даргана, у меня маленький сын и совсем крошечная девочка, у которых ты тоже отобрал отца. Ты сгубил двух моих сестер, оставил меня одну во всем свете. Я не знаю, кто первым нарушил закон гор на тропе войны, но ради всего святого пощади нас, последних из рода Ахмета Дарганова, ведь я снова беременная, хотя еще не докормила грудью последнего ребенка.

— А кто тебе виноват, женщина?

— Мой муж, пусть аллах на небе будет к нему справедливым, он хотел иметь много детей. Он мечтал о мальчиках, а родилась девочка.

— А когда бирючонок вырастет, он начнет мне мстить?

— Никогда этого не будет, обещаю тебе, я мать и дороже сына и дочери у меня никого нет.

— Вашим обещаниям грош цена, для вас я гяур, как вы для меня дикие звери.

— Я клянусь тебе ребенком, что в моей утробе, — понимая, что казак может не поверить ее словам, женщина выхватила из–под одежд маленький кинжал, полоснула себе по запястью. Воздела окровавленные руки вверх. — Не дай роду Ахмета Дарганова исчезнуть навсегда, ведь и ты для нас не чужой. Кровью клянусь…

Несмотря на то, что вокруг были разбросаны трупы товарищей, тогда Дарган женщину отпустил, из–под одежд у нее и правда выпирал большой живот. Она вошла в бурные воды Терека и переправилась на другой берег реки, не оглядываясь больше, побитой собакой потащилась в аул. А казак, оставив поле боя нетронутым, побежал в станицу. На окраине ему повстречались встревоженные люди, не отвечая на распросы, он держал направление к площади, на которой стояла лавка армяна. Дарган застал Ибрагима внутри помещения за беседой со своим хозяином, развернув его лицом к себе, молча вогнал в грудь кинжал по рукоятку. Лазутчик схватился за черкеску казака, вытаращив бешеные глаза, медленно начал соскальзывать с лезвия на пол. Когда тело коснулось утрамбованной каблуками земли, непримиримый горец, ради мести притворившийся православным, был уже мертв.

Гонтарь знал историю от начала до конца, одного не в силах был понять, почему его лучший друг, не щадивший врагов, отпустил собственную кровницу. Странный случай не укладывался ни в какие рамки, заставляя невольно пожимать плечами.

— Что валяться в ногах, что заверять в верности по гроб жизни, на это татары были способны всегда. Про бабу не скажу, а мужчина у них на колени становится в трех случаях — в первый раз перед Аллахом, во второй когда пьет воду из ручья и в третий, когда срывает цветок и дарит его женщине. Не мне тебе про это объяснять, — продолжая начатый разговор, друг налил чихиря в кружку. Махнув ладонью по усам, добавил. — По мусульманскому учению обмануть или убить иноверца грехом не считается, наоборот, правоверный сразу попадает в рай. Не как у нас, любое живое существо принимается за божью тварь и требует к себе отношения одинакового.

— Абречка нарушила клятву на крови, — размышляя о своем, пристукнул кулаком по столу Дарган. — Такое православными тоже не прощается.

— Ищи ветра в поле, на правый берег ты давно не хожий, это в молодости вместе с чеченами мы ходили к черкесам с ногаями воровать лошадей. А сейчас в ихнем ауле мы появляемся только с русскими солдатами, — отставляя чапуру, сказал Гонтарь. — И те там надолго не задерживаются, повоевали малость и обратно, а бирючок в любой момент может объявиться у нас.

Дарган заметил, как при последних словах блеснули глаза и напряглись кулаки у старшего сына, как обхватил он рукоять кинжала, словно собирался прямо из–за стола вскакивать на лошадь и ехать мстить за отца. У младшего тоже увеличились темные зрачки. Подумал, хорошо, что Софьюшка догадалась увести девок в горницу, тему пора было менять.

— Как у тебя с отарами, получается? — спросил он, имея ввиду разводимых Гонтарем овец.

— Для этого надо было родиться горцем. Сколько лет вожусь, а приплода настоящего не видал, то болезнь подкосит, то кормов не хватает, — отмахнулся тот. — Сын баранами заниматься не хочет, говорит, лучше на царевой службе днями пропадать, нежели за ними катухи убирать. А больше перекинуться не на что, потому что жизнь у нас однообразная. Да и не приучены мы деньги копить.

— Вот здесь ты прав, сам на лошадях не дюже разбогател.

Когда Гонтарь венулся с войны, Дарган по честному разделил с ним и остатки парижского схрона, и вырученные от продажи золотых изделий из него деньги. Поначалу друг загорелся, купил дом, построил овчарню. Но видно правда к накоплениям казаки были равнодушны, сколько он ни бился, все равно богаче не стал, под конец растрынькал сбережения на подарки многочисленным своим девкам. Дарган прибылью тоже похвалиться не мог, позариться в их местах действительно было не на что. Дома покупать не представляло надобности, ко всему, не каждый казак согласился бы продать, лавки хватало одной, лошадьми всех обеспечивать не вышло, станичники сами разводили их, стараясь вместе с жеребцами держать кобылу. Вот и получилось, что истратились Даргановы, как Гонтарь, лишь на домовладение, остальные сокровища лежали нетронутыми. На призывы жены уехать из станицы за ради большого рубля и неясного будущего детей, казак ответил категорическим отказом. +

Тогда же он поинтересовался, не спохватился ли о разворованном схроне хозяин подворья на острове Ситэ, ведь сокровища были немалые.

— Как только прознал тот мусью о пропаже своих драгоценностей, так сразу слег в постель, — засмеялся Гонтарь. — Мы уж в обратный путь трогаться настроились, а он накрыл голову красным кипишоном и уткнулся носом в подушку. Прощаться ни с кем не захотел, видать догадался, кто его обобрал.

— Никуда жаловаться не бегал?

— Как побегишь, когда его самого под ихнюю гильятину тут–же и подпихнули бы, дело–то не шуточное. Ты сам рассказывал про кардинальские знаки отличия и чего пришлось за них пережить, а он при тех иконках с цепками был первое лицо, — друг подправил молодецки зарученные кверху усы и продолжил. — Испугался хранцуз крепко, да еще баба его обмолвилась о каком–то бриллианте чуть не с голову ребенка, о королевской диадеме с императорскими чапурами, чи как их там. Откуда у него такие богатства?

— Я сам в тех погремушках до сих пор как осел в чихире — прошлогодний или нонешнего урожаю — лишь бы хмель бил в голову, — соглашался с доводами боевого товарища Дарган. — Передал Софьюшке все скопом, она и пристроила по своим дальним родственникам, да по французским богатеям.

— А тот поповский хомут надо было вообще в первую очередь спихнуть, тогда за вами не бегали бы, — продолжал развивать мысль Гонтарь. — А так, кто его ведает, может, и сейчас те кардиналы разыскивают поповские служки. К тому ж, брат казак, не в обиду тебе будь сказано, Софьюшка твоя француженка.

— На что ты намекаешь? — посмотрел на друга Дарган.

— Это ж ихний национальный амулет, чи как его, могла и припрятать до лучших времен.

— Мы от него едва не в первую очередь избавились. Как почувствовал неладное, так сразу и зашевелился от греха подальше.

— Да знаю я про все, нам казакам те сокровища до одного места. Еще Степан Разин черпал их горстями из отнятых у русских бояр сундуков и разбрасывал в народ. Это я к слову, — перестал слушать станичника Гонтарь. — Спасибо, что на первое время есть, чем поживиться, я вон хату новую присмотрел. Другие как ушли на войну с одной лошадью, так с нею и остались.

На том расспросы про хозяина парижского схрона закончились, как и разговоры о драгоценностях, они между друзьями не возникали больше никогда. +

Но увести разговор в другое русло не получилось, затронутая другом тема пробудила у старшего сына взрыв ярости, метнув на отца настороженный взгляд, он задал вопрос, отвертеться от которого не представлялось возможным:

— Дядюка Гонтарь, а почему ты сказал, что на левый берег нам ходу нет?

— Ты давно там бывал? — вытаскивая глиняную трубку и набивая ее табаком, усмехнулся тот.

— Вчерась только от чеченов, — вдруг признался Панкрат.

Оба друга разом уставились на молодого урядника, отец с тревогой, а Гонтарь удивленно.

— С чего это тебя туда занесло? — наконец справился с волнением Дарган.

— Мое дело, — потупил глаза Панкрат, перечить отцу он не имел права, и все равно было видно, что недалек тот день, когда проблемы свои он начнет решать самостоятельно. Но сейчас надумал открыться. — Скуреха у меня там.

Известие было настолько неожиданным, что собеседники лишь молча пытались осмыслить услышанное. Дарган не курил, но как всегда при волнении, глаза его не слезали с Гонтаревой трубки, тот же забыл ее запалить.

— Своих девок мало? — сердито похмыкал в усы отец. — Уж тропу к воротам пробили, а тебе все не слава богу.

— Доперебирается, как тот Матвейка–бобыль, — поддержал правдивые его слова и друг. — Краше казака в округе не водилось, а сейчас на охоте днями пропадает, а когда приспичит, Матвейка по любушкам таскается. Разве это жизнь, без семьи, без детей?

— У меня есть все, — упрямо нагнул чуб книзу Панкрат, давая понять, что разговора на эту тему не потерпит. — А семья с детьми подождут.

— Она чеченка или какая другая татарка? — всмотрелся в сына отец. — Недавно за немирным аулом какое–то племя обосновалось, чи с Дагестана, чи с Туретчины… В просторных шароварах бегают.

— Однова татары, — махнул рукой Гонтарь. — Туда, что–ли, занесло?

— Моя невеста чеченка, — твердо сказал Панкрат.

— А если прознают? — не отставал Дарган. — Ты подумал о своей голове?

— Мне без разницы, я все равно ее украду.

— А кто она, из какого тейпа?

— Из того самого, из Дарганова, — как обухом по голове огрел старший сын. — Младшая сестра Мусы, твоего лютого кровника.

Глухая тишина опустилась на плечи сидящих за столом, заставив каждого снова обратиться в себя, в проеме двери облокотилась о лудку мать, она все слышала и теперь пыталась найти выход из создавшегося положения. Но его не находилось.

— Ты раньше знал, что этот бирючок мой кровник? — Дарган нервно покусал края усов.

— Только сейчас услыхал от дядюки Гонтаря, — тоже зло сверкнул глазами Панкрат.

— Я про месть сколько раз вот тут, за этим столом, рассказывал.

— Там половина аула из тейпа Даргановых, кто ведал, что его зовут Муса.

Снова в комнате на время установилась тревожная тишина, хозяин дома погладил пальцами тронутые сединой виски. Он подумал о том, что девушка, о которой идет речь, вполне возможно, тот самый ребенок, который был в утробе старшей из дочерей Ахметки, когда она с ватагой соплеменников вышла на тропу кровной мести. Вместе с матерью казак оставил жизнь и ему. Или ей. Это было невероятно, и в тоже время вполне допустимо, потому что со дня сотворения мира пути господни оставались неисповедимыми. Но размышлять об это сейчас было некогда, Дарган сдвинул изогнутые брови:

— И что будем делать? — сурово спросил он.

— Он мне ни сват, ни брат, а теперь стал кровником и для меня, — молодой урядник поправил черкеску, засобирался из–за стола. — Батяка, мне пора на кордон, сегодня в секрете малолетки, за ними нужен присмотр.

— Сынок… — женщина сделала шаг вперед, но Панкрат уже открывал входную дверь. Она попробовала остановить его еще раз. — Пако…

— Не волнуйся, мамука, — не оборачиваясь, буркнул он. — Все будет хорошо.

У подножия гор особенно буйно цвели дикие жерделы и грецкий орех, кизил и шиповник вперемешку с кустами душистой акации, словно волны жаркого и холодного воздуха, часто сменяющие друг друга в этих местах, закаляли деревья, наливая их силой. Но климат абсолютно не походил на резко континентальный, он был субтропическим. Все из–за того, что с левой стороны Терека с казачьими станицами, с узкой полосой леса вдоль побережья, желтели бесконечные ногайские барханы, которые сливались с Кайсацкими степями. Оттуда накатывались обжигающие волны жары. А с правой стороны реки, за Кочкалыковским хребтом, виднелись горы Черные, после которых высоко в небе сверкали снежные вершины неприступных скал. Оттуда несло ледяным холодом. Смешиваясь, жара и холод как бы усмиряли друг друга, порождая благоприятное тепло. Между двумя мощными природными проявлениями и образовался земной рай с чудным климатом и обильными дарами от животного с растительным мирами. Жить бы в раю в мире и согласии всем, кто пришел на эту землю и поселился здесь навсегда, тем более, что люди подтверждали это сами — в каждом ущелье они говорили на собственном языке, уважая языки одинаковых с собой по внешности соседей. Если бы вместе с благостью и всепрощенчеством Господь не наделил человека противоположными качествами — ненавистью и стяжательством. Обязательно найдется тот, кто из кромешного ада позарится на цветущий рай и захочет прибрать его к своим рукам. На протяжении тысячелетий таковыми дьяволами во плоти были не только воины Александра Македонского или нукеры Чингисхана, но и персидские завоеватели во главе с Тимуром Хромым, и турецкие янычары под водительством султана Гирея. А в начале девятнадцатого века нечистой силой для данных мест стала Российская империя, вознамерившаяся расширять границы без того немерянного со времен татаро–монгольского ига государства до последнего моря.

Возле крошечного водопада, созданного говорливым ручейком, стояли стройная девушка с кувшином в руках и статный широкоплечий парень, они соблюдали положенную между ними дистанцию, но было видно, что едва удерживались от того, чтобы не броситься в объятия друг к другу. Да кто бы и когда побеждал чувство любви, рожденное истинктом продолжения рода человеческого. Вот и сейчас девушка прогнулась вперед, будто не смогла удержать равновесия на камне. Она знала о суровом законе своего народа, который запрещал до замужества прикасаться к ней постороннему мужчине, но любовь была превыше всех взятых вместе запретов. Парень в черкеске поймал кисть возлюбленной и легонько пожал ее, этого хватило, чтобы обоих пробрала дрожь, приковавшая языки к деснам. Девушка опомнилась первой, завернув за ухо светлую прядь волос, потащила руку к себе, пальцы скользнули по ладони молодого человека, ухватились за тонкий поясок на собственной узкой талии. Ручей мурлыкал у ног, стараясь унять их возбуждение, ноздри щекотал сладковатый запах цветов, но потуги природы оказались напрасными, чувства не угасали, наоборот, они разгорались все ярче.

— Айсет, я не в силах откладывать дальше наш с тобой побег, — переступил с ноги на ногу парень, он сказал это с придыханиями и по татарски, видимо, проблема назрела давно. — Встречи могут продолжаться всю жизнь, а мы так и останемся знакомыми.

— Подождем еще немного, Панкрат, у брата уже родился сын, средняя сестра вышла замуж, теперь моя очередь решать свою судьбу.

— Но у нас все равно один выход, твои родственники не позволят тебе выйти замуж за меня, а мои будут против свадьбы с тобой.

— Ты прав, у нас даже выхода нет, — вздохнула девушка, она тоже знала немного по русски и в знак уважения пыталась включать в свою речь русские слова. Вот и сейчас она перешла на язык возлюбленного, заодно стараясь обратить на необычное сообщение его внимание. — Недавно брат намекнул своему другу о какой–то кровной мести, я подслушала разговор, но ничего не поняла.

— Вот видишь, снова между нами встанут проблемы, — как бы пропустил известие мимо ушей Панкрат.

— Камни преткновения вокруг нас давно, мне скоро шестнадцать лет и к матери уже год как засылают сватов. Я говорила тебе, что один из женихов с каменным лбом и короткими ногами, похожий на кусок скалы, предупредил, что если я не выйду за него замуж, он зарежет меня, а потом вырежет всю семью. Я знаю, что за угрозы Муса убьет его первого, но он на это способен, а я устала придумывать причины.

— Айсет, выдумками делу не поможешь, наступит день, когда ты будешь обязана дать согласие на свадьбу, иначе от тебя отвернутся все. Таков закон горцев, нарушать который никто не имеет права, — Панкрат крепче сжал рукоять кинжала, он понимал, что если сейчас не уговорит девушку убежать с ним, их любовный союз перерастет во вражду. И тогда не будет врагов злее и мстительнее, нежели двое недавних возлюбленных. Тем более, что она не знала правды о своей семье, о родном брате, от рождения повязанных кровной местью за убийство их деда и мужа с сестрами матери, видимо женщин в серьезные дела не посвящали. Если об этом сказать, то большие чувства разобьются о камни глиняным горшком. — Айсет, я предлагаю тебе руку и сердце, если ты дашь согласие стать моей женой, мы тут–же перейдем реку.

— Разве девушек в таких, как у нас с тобой, случаях спрашивают? — усмехнулась горянка. — Их просто крадут, а потом показывают родителям уже обесчещенными.

— Значит, ты не против? — воспрянул духом Панкрат.

— С первой нашей встречи я не желаю видеть ни одного мужчину, кроме тебя, но дай немного времени, я должна решиться ослушаться воли семьи.

— Сколько дней ты будешь думать?

Девушка закусила губу, хотя день был ясным и солнечные лучи прожигали тонкую материю платья насквозь, всю ее фигурку пронизывала крупная дрожь. Светлорусые густые волосы, не как у замужних женщин, были заплетены в толстые косы, концами достающими до бедер, на голове белел легкий шелковый платок, а на ногах матово отливали сшитые из мягкой выделанной кожи чувяки, надетые на разноцветные носки. В руках она держала старинный узкогорлый кувшин из меди, украшенный по бокам кубачинской чеканкой. Наконец девушка глубоко вздохнула и подняла глаза на своего избранника:

— Завтра на этом месте в это же время я дам тебе окончательный ответ, — тихо сказала она. — А теперь уходи, иначе нас могут увидеть.

— Я приду, Айсет, — снимая напряжение с приподнятых плеч, переступил с ноги на ногу казак. — Я люблю тебя как солнце любит землю, как луна гладит воды реки и как звезды не могут жить друг без друга.

— Я тоже тоскую по тебе каждый день и с нетерпением жду наступления нового дня, чтобы бежать к ручью за водой, — призналась девушка. — Я еще не встречала мужчины достойней тебя.

Между двумя молодыми людьми подобно ручью потекли светлые чувства, чистые струи из слов смешивались в них, образуя единый поток. И никто не волен был войти в него, чтобы прикоснуться к этому таинству природы, только царица всего земного могла изменить русло. Всего лишь русло, но поменять вкуса даже природа была не в силах. В этот момент в лесу перед скалами послышались звуки шагов, кто–то направлялся к водопаду по тропинке между деревьями. Со стороны маленькой чинаровой рощи донеслось собачье повизгивание, там поднялась в воздух стая худых после весенних игр фазанов.

— Уходи, любимый, завтра я буду ждать тебя здесь, — испуганно вскинулась горянка, на пылающем лице ее тревожно вздрогнули ресницами выразительные глаза.

Глава пятнадцатая

Панкрат поправил папаху и в неслышном прыжке одолел протоку, скоро широкоплечая фигура его скрылась в зелени кустов, лишь гибкие ветки подрагивали в такт кошачьим шагам. Казак торопился к берегу реки, нужно было успеть переплыть ее между утренними салатами–намазами, пятикратно отправляемыми в честь Аллаха правоверными в течении одного дня. В остальное время за берегами следили десятки глаз с обеих сторон. Он почти добрался до места перед поросшей осокой заводи, оставалось перебежать саженей десять открытого пространства, чтобы раздеться и войти в воду, когда за спиной раздался треск ломаемых сучьев. Кто–то большой и сильный гнался за ним, не разбирая дороги. Пускаться вплавь показалось опасным, Панкрат спрятался за корявым стволом карагача, выдернул из–за спины пистолет. Это был привезенный из Парижа подарок отца с изогнутой ручкой и многогранным дулом с прицельным выступом на конце. Отведя курок назад, урядник припал на одно колено, всмотрелся в чащобу. Треск приближался, незнакомец рвался к реке, не соблюдая острожности, и когда вылетел на прибрежный откос, казак испытал чувства охотника, взявшего на прицел крупную дичь. В двух саженях от него переводил дух мускулистый чечен с крашеной бородой, усами и ногтями, который набивался в женихи к Айсет. Девушка при встречах так живо описывала его портрет, что ошибиться было невозможно — мощное туловище на толстых коротких ногах покачивалось с боку на бок, длинные сильные руки будто приготовились кого–то хватать, узкий лоб и чугунный затылок дополняли угрюмую картину. Шеи у горного человека почти не было, она ушла в покатые плечи, в ладонях он зажимал старинное ружье с кремневым запалом. Панкрат прикинул, что пороху на полку соперник еще не насыпал, иначе тот распылился бы по тропе, значит, у него имелось первоначальное преимущество. К тому же, абрек стоял спиной, подставляя ее под любой вид оружия. Долго раздумывать не имело смысла, ко всему, вдали снова послышался нетерпеливый собачий лай — то ли пес замешкался с добычей, то ли на некоторое время кто–то удержал его насильно.

— Эй, ночхой, повернись ко мне лицом, — по татарски сказал Панкрат.

Как и все терские, гребенские и сунженские казаки, поселившиеся на Кавказе с незапамятных времен, он знал местные языки не хуже родного русского. Недаром только это обстоятельство, да еще сила духа, отличали вольных русских людей от кавказцев. Женщины по кацапско–хохляцко–москальски повязывали лишь головные платки, остальное — одежда, повадки, весь уклад жизни — были заимствованы у горцев.

Абрек развернулся, зашарил глазами по стволам деревьев с кустарником, пальцы не переставая раздергивали мешочек с порохом, но подавшего голос он по прежнему не замечал. Панкрат окликнул преследователя еще раз, он звал его по одной причине — тот был соперником, значит, имел право на честный поединок. Он подождал, пока противник зарядит винтовку.

— Где ты прячешься, гяур, — тот наконец настроил ружье, в поисках цели поводил дулом по зарослям. — Выходи, поговорим по мужски.

— Здесь я, медвежий выпестыш, не туда смотришь.

Казак вышел из–за карагача, не опуская пистолета, сделал пару шагов навстречу сопернику. И тут–же последовал выстрел, пуля чиркнула по щеке Панкрата, оставив на ней длинный след. Он присел, в следующий момент трезвая мысль принудила его напружиниться. Больше чечену палить было не из чего, он и сам это понимал, выдергивая из ножен турецкую саблю.

— Неверный гяур, я разрублю тебя на куски как паршивого барана, — оскаливая зубы, брызнул он белой пеной. — Ты был у ручья и ты посмел разговаривать с моей невестой.

— С прекрасной Айсет беседовал я, — не нашел нужным отпираться казак, смахнув рукавом черкески с лица кровь, с нотами превосходства в голосе добавил. — Завтра я переправлю свою любимую девушку на левый берег и она станет моей женой.

— Этого не будет никогда!

Абрек прыгнул вперед, он был похож на поднявшегося на задние ноги медведя, в мощных руках сабля казалась игрушечной, она полосовала воздух, отпечатывая в нем ослепительные высверки. Казак не стал дожидаться, пока его разделают как безропотное животное, вскинув пистолет, нажал на курок. Но Аллах, как перед этим православный Бог, тоже был на стороне соперника, или оба претендента имели на невесту равные права, потому что пуля содрала с обритого виска чечена лишь кожу, прибавив нападавшему бешенства. Рев раненного зверя огласил окрестности, абрек рванулся к Панкрату, занося саблю над головой, тот едва увернулся от удара, успев подставить шашку. А чечен уже накапливал силы для нового броска, упорно приближаясь к Панкрату, он закрутил оружие в невроятной карусели, умения у него было не отнять, впрочем, искусством джигитовки владели почти все кавказские воины. Когда до казака осталась пара шагов, абрек вдруг сунулся навстречу, пытаясь острием дотянуться до его горла. Панкрат куницей шмыгнул в бок, принудив противника полоснуть саблей по стволу карагача, сам моментально принял боевую стойку и собрался с маху раскроить тяжелый затылок. И тут–же отпрянул назад, он не ожидал такой прыти от соперника, с разворота пустившего оружие плашмя, намереваясь пройтись поперек его туловища. Снова оба поединщика затанцевали друг перед другом в смертельном танце, норовя подловить момент, чтобы подсечь наверняка. Панкрат понимал, стоило джигиту добраться до него, и бой можно было бы считать законченным, такой силы ударов он не встречал ни у кого. Он попытался собраться с мыслями, но этого не получалось, противник не давал возможности принять верное решение, принуждая лишь защищаться. Будоража лесную чащобу грозным рычанием, он напирал разъяренным зверем.

И вдруг отдушина высветилась, она была связана с воспоминаниями отца о войне. Панкрат отвлек внимание соперника ложным выпадом, выхватил из ножен кинжал и пустил его в грудь абрека по воздуху. Прием с броском оружия был приобретенным, кавказцы, как и казаки, им никогда не пользовались, предпочитая клинки применять не как метательные снаряды, а по назначению. Это было поразительно, чечен и здесь сумел среагировать, отбив кинжал кривым лезвием. И все–таки он не рассчитал, от неловкого движения рукоятка сабли вывернулась из пальцев, оба клинка упали на землю. Казак рванулся вперед, чтобы нанести завершающий удар, заметив, что рука разбойника метнулась к ножнам на поясе, он с лету полоснул по ней. Широкая ладонь замерла на костяной ручке кинжала, уцепившись за нее железной хваткой. Чечен вскинул обрубок кисти, издал душераздирающий вопль, от которого по телу Панкрата забегали мурашки. Чтобы прекратить надсадный вой, он воткнул острие шашки под газыри на черкеске соперника и провернул лезвие в ране.

— Гяу–ур–р… я ненавижу тебя, — прохрипел умирающий, не сводя раскаленного взгляда с казака. — За меня ото–омс–с…

Абрек наклонился набок, глаза утратили живой блеск, выставив вперед кровоточащий обрубок, он упал под корни карагача. Но даже мертвый он казался огромным как медведь, готовым вновь выпустить наточенные когти. Панкрат подобрал свой кинжал, повернулся лицом к тропе, от которой доносился быстро приближающийся собачий лай со злобными нотами в нем. Поединок нельзя было считать законченным, он продолжался предсмертной угрозой поверженного врага. Но мрачное намерение пса не испугало, просто лишний раз не хотелось орошать шашку кровью, и все–таки другого выхода не было, потому что стерегущие отары овец чеченские волкодавы были копией своих хозяев. Они разрывали посягнувшее на их свободу или территорию живое существо на куски, редко прислушиваясь даже к окрикам чабанов. Вот и сейчас лохматый кобель ростом с годовалого теленка с разбега взметнулся в воздух, целясь оскаленной пастью под подбородок человека. Под собранным в гармошку черным носом клацнули острые клыки, зверь на лету подвернул рыластую морду, норовя поудобнее вцепиться в горло. И в тот момент, когда он забыл про сильные лапы, одним ударом сбивавшие жертву с ног, Панкрат всадил кинжал между ними, ощутил, как затрепетала жизнь на острие клинка, как принялась собираться она в воспаленную точку, от которой даже ручка булатного оружия показалась горячей. Пес рыкнул смертельно раненным барсом, соскользнул с лезвия под ноги казаку и забился в конвульсиях.

Молодой урядник перевел дыхание, прислушался к лесным шорохам, к шелесту листвы на деревьях, но кроме этих шумов больше ничего не было слышно. Скорее всего, салаты — намазы, во время совершения которых правоверными казаки на кордонах тоже приступали к обильной трапезе с добрыми порциями чихиря, еще не закончились, и путь на другую сторону Терека по прежнему был свободен. Он не стал по обыкновению заметать следы, показалось, что после тяжелого поединка дотащить до реки два огромных трупа, чтобы пустить их по течению, будет не под силу даже былинному казаку Мингалю. Перейдя открытое пространство до поросшей осокой заводи, Панкрат разделся, собрал одежду в узел, подняв его над головой, вошел в воду. Прохладные струи ударили по мышцам, расслабляя их, заодно вымывая и унося вниз ядовитый накал страстей, делая тело вновь упругим, готовым к преодолению бесконечных препятствий, поселившимися вместе с вольными людьми на пологих берегах строптивой горной реки.

Новый день только набирал обороты, заставляя воспрявшую ото сна живность шустрее исполнять природные обязаности. На кордоне близ станицы Стодеревской казаки уселись в кружок вокруг котелка с кашей, приготовленной на разведенном возле вышки костре. В теплое время года о находившейся в избушке русской печке забывали, переходя на походный образ жизни или разбредаясь обедать по куреням. Сегодня кашеварил Ермилка, он сменился с ночного караула и сразу взялся за приготовление пищи. Около крутился посыльный с кордона по другую сторону станицы, его с важной вестью прислал объезжавший посты есаул.

— Пантелейка, присаживайся до казаков, я тебе накладу, — отгонял щупловатого малолетку от себя Ермилка, он готовился поджаривать на вертелах куски баранины.

— Да я тут подожду, — кидая жадные взгляды на мясо, облизывал губы посыльный. — Все равно теперь не к спеху, пока то да се.

Кашевар молча сунул пустую чашку ему в руки, Пантелейка уныло поплелся к казакам.

— Расскажи поподробнее, что у вас случилось? — попросил его урядник Панкрат, он недавно проснулся и толком не успел осмыслить информацию.

— То же, что и всегда, банда абреков ночью переправилась на наш берег и пропала по дороге на Пятигорскую, — берясь за ложку, хмыкнул недавно призванный на службу казачок. — Отряд Митрохи, погнавшийся за ними, след потерял.

— Жди теперь разбоев, ни одного каравана не пропустят, — заворчал Калина, старый воин, принимавший участие еще в Астраханской кампании вместе с астраханскими казаками. — А то и на военный обоз нападут, с них станется.

— Зато нас по шапке не погладят, — откликнулся один из сидящих вокруг котелка воинов. — Приедет какой благородный, и ну распекать, мол, дармоеды.

— Москали на такое способны. Квартиры табачищем провоняли, скурех наших перещупали, а сами у горцев в аулах застряли — ни туда, ни сюда.

— Того и гляди обратно повернут, — хохотнул заросший черным волосом подхорунжий.

— Не завернут, теперь только вперед, — раздумчиво проговорил не поддержавший общего веселого настроения Панкрат. — Интересно, кто в той банде главарь, Сулейманку ихнего мы о прошлый год сничтожили.

— А теперь какой–то Муса, из молодых да ранних абреков, — облизывая ложку, доложил посыльный. — Так пересказал стоявший в секрете Гаврилка, он его, вроде, опознал, о прошлый год они уже встречались. А еще сказал, что слух прошел, будто Муса этот имеет кровника среди наших и переправился он с бандой с целью отомстить за своего отца.

Головы служивых как по команде повернулись к уряднику, на лицах отразилось ожидание его реакции на известие. Панкрат кинул деревянную ложку в чашку, отставил ее в сторону и провел ладонью по усам. Он не слишком расстроился от услышанного, потому что семья об угрозе уже была предупреждена.

— А кто был бы против, — с нагловатой усмешкой сказал он. — Пусть объявляется, откручивать баранам рога мы тоже умеем.

Казаки солидарно засмеялись.

— Опять вчерась ходил до своей чеченки? — когда снова все принялись за еду, спросил у Панкрата друг Николка.

— Ходил, — не стал отпираться тот.

— Ну и как, согласная пойти замуж за тебя?

— Сегодня даст окончательный ответ, — казак потянулся, пошевелил ноздрями, от костра донесся аппетитный запах жареного мяса. Признался. — Вчерась одного ее жениха срубил, здоровый медведь попался, едва управился.

— Ловка–ач, если девка красивая, то женихов у нее половина аула.

— Одним стало меньше, — ухмыльнулся Панкрат. — А другие пока не представлялись, когда покажутся, тогда погутарим.

— А с Мусой как будешь думать? — не отставал Николка. — Не потому ли абреки решились наведаться на нашу сторону, что твой отец убил ихнего вожака Ахмет — Даргана с дочерьми и с зятем? А вчерась ты сам чечена–жениха на свой счет записал.

— Кто его, может из–за Ахметки с тем женихом, а может пришло время для новых разбоев… Придет черед, и Муса никуда не денется, пусть молится своему аллаху, чтобы обратно живым вернуться.

— Это правда, нынче Терек стал бурным, — расправил плечи друг. — Полки русских один за другим до чеченов повадились.

— Видно, готовится новое наступление, — оживились служивые. Известие о том, что урядник убил абрека, для них было не в новинку, стычки происходили почти ежедневно. — Слыхали, что сказывал который у калмычки на постое, из благородных, будто император повелел идти на туретчину, через ихний Трабзон на Эрзерум. А там до Средиземного моря, если напрямки, то рукой подать.

— Скажи ишо, войско на Индию пошлет, — не согласился кто–то. — Эдак мы размахнемся, что никто не остановит.

— А мы дураки тут обживаемся, — весело добавил Ермилка, неся в руках полные обжаренного мяса железные пруты. — Братья казаки, подкрепимся и пора сбираться в поход.

После сытного завтрака, запитого добрыми порциями чихиря, казаки разошлись кто в секрет, кто наблюдателем на вышку, а кто в избушку за сном после ночного бдения. Подгонять никого не пришлось, каждый знал обязанности на зубок. Панкрат лишь проследил за тем, чтобы служивые не расслаблялись, несмотря на возраст и на младший чин, на кордоне его почитали за старшего. Он и правда, как его батька Дарган, подавал большие надежды, метя в полковые старшины. Но отец проштрафился перед царскими чинодралами, поэтому застрял в звании сотника, зато первенца натаскивал по всем статьям казачьей службы, добиваясь, чтобы ошибок Панкрат не допускал. Несмотря на великие потуги матери, мечтающей детей отослать учиться в далекие города и страны, переломить у них внутри военный стержень ей удалось лишь пока у среднего Захара, да у девок. Младший Петрашка — Пьер, испытывавший, как и Захар, сильную тягу к знаниям, еще во всем подражал старшему Панкрату — Пако, а тот брал пример с отца. Все шло не по материнской мечте, а по задуманному хозяином дома.

Солнце на небосклоне неторопко приближалось к той точке, после которой Панкрату нужно было идти к реке и переправляться на другой берег. Он в который раз осмотрел оружие, сегодня урядник решил захватить с собой винтовку на случай, если придется отбиваться от родственников девушки. Близких по крови дядьев и других мужчин у нее не было, но могли подключиться родные со стороны жены брата и мужа сестры. Впрочем, брат Муса один стоил многих, он заменил убитого отца, встав во главе банды абреков, дерзкими набегами терзающих путников на дорогах и жителей приграничных населенных пунктов на русской территории. Пощелкав затвором, Панкрат взглянул на тени от деревьев, закинув винтовку за плечи, скорым шагом заспешил к Тереку. В присмиревших, но до сей поры неспокойных, аулах с плоскими крышами на бедных хижинах движение заметно убавилось, наступало время очередного намаза. Издалека прилетел тоскливый голос муллы, он подал сигнал к действию. Панкрат разделся, поддерживая узел с одеждой и оружием над головой, поплыл по течению вкось, подрезая тугие струи мутного Терека. На вражеской стороне никого не было, карагачевый лес вперемежку со столетними дубами принял казака в тенистую прохладу, заставил быстрее одеваться и перебирать ногами, чтобы согреться. Когда сквозь ветви показалась скала с журчащим из нее ручейком, Панкрат уже бежал, не в силах справиться с волнением. Но как бы его ни лихорадило, ни один металлический звук не потревожил тишины леса, хотя оружия на нем было навешано предостаточно — так умело закреплялось оно на положенных ему местах. Ловкость управляться с военным снаряжением казаками была заимствована у горцев и передавалась ими из поколения в поколение, как наипервейшее средство для достижения победы над врагом.

Возле водопада девушки не оказалось, прячась за кустами, Панкрат осторожно продвинулся вокруг скалы на другую ее сторону, он знал, что Айсет, чтобы избежать случайных встреч и не привлекать лишнего внимания соплеменников, могла зайти за выступ и дожидаться встречи там. Знал и о том, что задерживаться у ручья надолго ей нельзя было ни в коем случае, чечены без промедления взялись бы за поиски девушки. Но и за выступом возлюбленной не было, она или раздумала убегать с Панкратом, тем самым нарушив данное ему слово, или в связи с убийством ее жениха в ауле началось тотальное расследование. Казак присел на отглаженную множеством подметок плиту, пристально всмотрелся в начало стежки, ведущей к саклям. Она походила на закиданный ветвями тоннель, лишь понизу вглубь леса убегал темный лаз. И вдруг где–то в середине тропы послышался стук камней, словно шедший — или спешащие — случайно поддал их носком обуви. Шум был таким кратковременным, что человек не военный не обратил бы на него внимания. Снова над лесом зависла тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев да переливчатым голосом ручья. Панкрат снял с плеча ружье, втерся в углубление в скале, ему почему–то расхотелось поспешить навстречу звукам, наоборот, что–то изнутри подтолкнуло его спрятаться. Внутренний голос оправдал себя, на площадку перед водопадом выскочил квадратный и коротконогий джигит при сабле, винтовке с пистолетом и кинжале, оглядевшись, он собрался было начать восхождение на вершину скалы, с которой окрестности просматривались как на ладони, за ним из зарослей выбежали больше десятка вооруженных до зубов человек. Казак мысленно помолился тому, что вовремя переплыл реку и приготовился к бою, он подумал о том, что в связи с последними событиями чечены решили перенести намаз на более позднее время или успели совершить его раньше. Планы рушились на глазах, заставляя в бессилии заскрипеть зубами. Меж тем один из отряда издал приглушенный гортанный возглас:

— Ирисхад, русские не станут прятаться в скалах, они их боятся, нам нужно проверить тропу к берегу реки, если неверные снова перешли на нашу сторону, то схоронились в камышах или нашли укрытие в лесу.

— Вагиф, убийцами моего двоюродного брата могли оказаться не русские солдаты, а казаки из станицы напротив, — попытался оправдать свои действия коротконогий. — А они лазают по скалам получше горных баранов.

— Казаки стараются следов не оставлять, и ты это знаешь не хуже меня, Ирисхад, — наставительным тоном сказал рослый чечен, скорее всего он был старшим в группе и теперь пытался образумить воспылавшего мщением соплеменника. — Пока ты доберешься до вершины, мы можем упустить время, а вместе с ним поганых гяуров, ведь они совершили убийство в период исполнения нами священного намаза, сейчас самая для них пора. До молитвы и после нее неверные к нам страшатся носа показать.

— Мой родственник допустил ошибку и поплатился за нее, нельзя прерывать хвалы господу даже во имя любви к женщине, — нехотя согласился квадратный. — Сегодня мы тоже отступили от правил, но причина очень веская, господь нас поймет. Аллах акбар.

Джигит воздел руки вверх, затем спустился со склона и присоединился к соплеменникам, вся группа скрылась в ведущем к реке другом тоннеле, так–же закрытом ветвями деревьев. Панкрат вздохнул, он подумал о том, что тоже, как и отец, нажил себе кровника, с которым придется повозиться основательно. А что тайное когда–нибудь станет явным, в этом сомнений быть не могло — слишком тесно жили друг с другом казаки и чечены. Он приладил винтовку между ногами, теперь о планах горцев и их маршруте ему стало известно из первых рук, когда вернется, нужно будет предупредить несущих службу на кордоне, чтобы в час намаза они не спешили трапезничать, а были готовы ко всему. Сейчас же объявилась возможность обойти их стороной, если они не надумали рассредоточить засады по всему берегу. Продвинувшись к водопаду, казак ладонями зачерпнул ледяной воды, омыл ею лицо и начал карабкаться на вершину скалы, необходимо было уточнить расположение сил противника, чтобы без приключений вернуться домой. Гора была невысокой, она представляла из себя массивный обломок от горной цепи, убегающей к ослепительно белым зимой и летом неприступным пикам. На верху между нагромождениями камней гулял жестокий ветер, заставивший поглубже натянуть папаху. Панкрат осмотрелся вокруг, внизу чернели крыши чеченских халуп, по улицам бродили старики, в пыли возились дети, за окраиной аула на лугу паслось стадо маленьких красноватых коров вперемежку с отарой овец. Он не знал, в какой сакле живет его возлюбленная и мучительно пытался отличить ее от остальных, крытых чаканом. Но все хаты были на одно лицо, даже печные трубы над ними представляли из себя равные конические воронки. Солнце перешло ту незримую черту, после которой ждать появления любимой у ручья представлялось бесполезным, скорее всего, в ауле или в ее семье произошло что–то из ряда вон выходящее. Казак покусал кончики усов, решил, что будет приходить к водопаду до тех пор, пока не выяснит причину. Он снова развернулся лицом к реке, с охотничей зоркостью отметил места, в которых спрятались чечены. Они не решались растянуться по берегу Терека, а старались держаться поближе друг к другу, проскочить сбоку такой засады не составляло больших проблем.

Панкрат собрался спускаться вниз, когда внимание привлек один из джигитов, он явно не желал сидеть в секрете, порываясь снова выйти на тропу к водопаду. Казак узнал в чечене двоюродного брата убитого им жениха Айсет, подивился чутью родственников, как две капли воды похожих друг на друга, вспомнил, как нелегко было ему управиться с первым. Медвежий выпестыш словно упреждал действия казака, успевая подготовиться к ним во всеоружии, его погубило лишь одно неверное движение. Вот и сейчас коротконогий, казалось, нутром ощущал, что за спиной у него прячется враг, не обращая внимания на подаваемые главарем знаки, он пропал в зарослях кустов. Казак засунул полы черкески за пояс и запрыгал по камням к основанию скалы. Квадратный джигит сам выбрал свою судьбу, оставалось помочь ему в этом выборе, тем более, что кровник все равно охотился бы за ним до конца своей жизни.

Под кроной мощного дуба сбоку тропы спокойно могло бы разместиться стадо диких свиней, наверное, по осени они наведывались сюда часто, потому что вокруг валялась только скрипучая скорлупа от желудей. Панкрат присел под стволом с замшелой корой, вытащил из ножен кинжал и прислушался. Где–то на подходе почудился звук осторожных шагов, видимо джигит, недавно прошедший этой дорогой, больше доверял собственной интуиции, нежели визуальным наблюдениям. Оценив во второй раз, с кем имеет дело, казак камышовой кошкой вскарабкался на зависшую над тропой толстую как дерево ветвь и постарался с нею слиться. Ждать появления чечена пришлось недолго, тот высунулся из–за кустарника, завертел короткой шеей вокруг, затем расставил ноги и замер на месте, не решаясь пойти дальше, у Панкрата закрались мысли о том, что так можно не добраться до дома. Если не получится убить противника сразу, его соплеменники мигом окажутся здесь, и тогда жизнь будет зависеть только от его величества случая. Между тем, квадратный джигит подергал горбатым носом, оторвав маленькие глазки от кустов по бокам дороги, поводил ими по ветвям деревьев. Казак затаил дыхание, он вспомнил, как когда–то с батякой они ставили силки на волка, а потом спрятались в буреломе и начали ждать. Зверь объявился быстро, потому что в тех местах чувствовал себя хозяином. Огромный волчара с подпалинами на мощной груди вел себя точно так–же, хотя ветер дул в обратную от него сторону. Не позарившись на свежие куски мяса, матерый хищник ушел своей дорогой и лишь года два спустя батяка достал его из ружья, но времени на того волка он тогда потратил достаточно.

Сейчас ситуация напоминала воспоминания из далекого детства, Панкрат из последних сил старался удержаться на суку, руки и ноги у него взялись обволакиваться немотой, во рту пересохло от напряжения. Он уже хотел вытащить из–за спины пистолет и пулей сразить чуткого врага, вознамерившегося поворачивать назад, благо, расстояния до него было саженей пять с небольшим, когда из чащи вдруг прошумела крыльями над тропой крупная птица. Панкрат носком сапога уперся в развилку ветки, с силой метнул кинжал в грудь проводившего птицу взглядом джигита. И сразу слетел с дерева, на ходу выдергивая из ножен шашку, в два прыжка очутился рядом с противником, так и не понявшим, что произошло. Голова двоюродного брата погибшего жениха Айсет чугунным горшком свалилась с плеч под ноги, вмялась в землю, на ней безуспешно пытались найти ответ на допущенную промашку маленькие настороженные глазки. Казак вцепился пальцами в черкеску врага, рывком отбросил его тело на обочину, он понимал, что тропа должна оставаться в первозданном виде. Ему удалось дотащить останки до рва и забросать их прошлогодними листьями, с трудом восстановив дыхание, он как зверь прислушался к лесным шорохам. Но короткая борьба не успела всполошить живность вокруг, шум от нее умер на том месте, на котором возник. Приладив оружие по местам, Панкрат тенью скрылся в зарослях, в этот раз ему было ведомо, каким путем попасть к себе домой.

Казаки на кордоне ожидали его появления с нетерпением, они с интересом следили за тем, как младший из Даргановых подбирается к чеченской девке. Разговоры вокруг этого дела не стихали с того момента, когда урядник поделился мыслями с другом Николкой. Впрочем, он только громко общался с товарищем, пересказывая тому свои похождения, а прислушивались все.

— Зря Панкратка затеялся с горянкой, не даст она ему покоя, как пить дать, — присмаливая вырезанную из корешка чинары трубку с табаком, рассуждал Игнашка. Свободные от службы станичники сидели кружком вокруг подвешенного над костром котелка с кипящей ухой, занимались мелким ремонтом боевого снаряжения. — Горобец, вон, позарился на ихнюю бабу и чуть жизни не лишился.

Служивые покосились на здорово постаревшего после парижского похода хорунжего Горобца, тот продолжал сдирать чешую вместе со шкурой с вяленного чебака, в ногах у него стояла полная вина чапура. Он отхлебывал из нее и принимался обсасывать светящиеся насквозь рыбьи крылышки.

— Зато теперь у Горобца пятеро сыновей–джигитов, и все как на подбор, — подал голос до сего момента молчавший Ермилка.

— Только где их искать, — ухмыльнулся в седые усы старый вояка Калина, подмигнул покосившемуся на него хорунжему. — То у ногаев лошадей воруют, то с чеченами в горах пропадают.

— Не дай бог на Шамилеву сторону переметнутся, придется грех на душу брать.

— Не перейдут, — спокойно возразил сослуживцам Горобец, он понимал серьезность затронутой ими темы. — А перекинутся, я им сам головы поснесу, таково мое слово и сыны о нем знают.

— Тогда поздно будет…

— А что-ж Панкратка с чеченкой завозился, своих скурех мало? — направил разговор в прежнее русло Гаврилка, предпочитавший службе на кордоне отсидки в секрете. — Они за ним как за красным жеребцом — табуном вилися.

— Дикая кровь взыграла, — добродушно засмеялся Калина. — Дед у него сам знаешь кем был, отец из Парижу француженку на Терек привез, и он решил норов показать.

Станичники согласно закивали папахами. В это время часовой на вышке подал сигнал, что по зарослям камыша к кордону приближается Панкрат. Казаки вскочили на ноги, и когда молодой урядник раздвинул сухостой, недоверчиво осмотрели его с ног до головы, они ожидали вместе с ним увидеть горянку, а он объявился один. Но на кордоне Панкрат задерживаться не стал, даже ухи не отведал, хотя живот у него сводило от голода. Передав сведения о чеченской засаде на левом берегу Терека, он тут–же отправился в станицу, за ним увязался свободный от службы Николка. Казаки проводили их молчаливыми взглядами, они понимали, что урядник спешит упредить полковое начальство о важном деле.

Когда оба товарища пробирались по отвернувшей к реке тропе, с вражеской стороны донеслись звуки выстрелов, по камышевым махалкам сыпанула крупная дробь. Пригнувшись, друзья с детства проскочили опасное место, отвечать на провокацию сейчас было не с руки, и они снова углубились в чащобу полых внутри высоких стеблей.

— Отказала чеченка? — наконец не выдержал долгого молчания Николка.

— Не пришла, или в семье нелады, или в ауле суматоха из–за ее ухажора, которого я вчерась убил, — досадливо покривил щекой урядник. — Я прождал ее возле водопада до той поры, пока тени от деревьев не повернули наоборот, а тут ишо один джигит напросился, двоюродный брат того жениха.

— И с ним управился? — затаил дыхание друг.

— Этот квадратный меня бы все равно отыскал, нюх был что у одного, что у другого, как у ихних собак, не поверишь, джигит уж в засаде сидел, а потом как заговоренного к скале потянуло, на которой я прятался. — Панкрат на ходу смахнул со лба пот. — Птица из–за кустов вспорхнула, он на нее засмотрелся, тут я кинжалом его и достал.

— Твой батяка четверых из семьи Ахмет — Даргана порешил, вместе с главой, а на твоем счету тоже уже двое чеченов–родственников. Они такого не прощают.

— Я им войну не объявлял, — резко оборвал товарища урядник.

Некоторое время оба беззвучно спешили по тропе, по бокам шмыгали фазаны, зайцы, дикие кошки и другая живность, которой кишели камышовые заросли, со стороны реки доносились частые всплески крупной рыбы. Но эти звуки обходили стороной напряженные нервы, они были привычны как свое дыхание или мягкий шорох сухостоя под подошвами. В просвете между коричневыми махалками показался небольшой луг перед станицей с пасущимися на нем домашними животными.

— Ты за чеченкой больше не пойдешь? — решился спросить Николка.

— Завтра опять на тот берег переправлюсь, в то же самое время, на какое договорились, — упрямо сдвинул брови Панкрат. — Доложу есаулу о засадах и вернусь на кордон.

— А если снова не придет?

— Буду ходить до тех пор, пока не откроет причину, если серьезная, все равно уведу ее с собой, а если сама передумала — напрочь забуду…

Глава шестнадцатая

На другой день Панкрат снова пробирался к одинокой скале на враждебном берегу, любовь к девушке не оставляла его в покое, принуждая поступать так, как она диктовала. В этот раз он переправился через реку раньше того времени, когда правоверные совершали обычный намаз, он знал о заговоре горцев. Мало того, прошел вдоль русла выше, чтобы обойти засаду стороной. Ему повезло, на всем пути он не встетил ни одного человека, возле водопада тоже никого не было. Панкрат взобрался на вершину и притаился за нагромождениями камней, готовясь понаблюдать за местностью вокруг. Сначала нужно было уточнить расстановку сил противника в секретах по берегу реки на случай, если придется возвращаться с возлюбленной не мешкая. Несмотря на жуткое желание обозреть аул, где находилась девушка, казак прежде обернулся лицом к Тереку. Чечены устроились как во вчерашний день — по двое, по трое они спрятались в зарослях камышей, направив дула ружей на казачью территорию. Но теперь горцев числом было больше и участок они охватили намного просторнее, Панкрат похвалил себя за то, что догадался сделать лишний крюк. Между секретчиками и аулом осуществлялась непрерывная связь ввиде снующих по тропам туда–сюда подростков. Урядник с беспокойством подумал о том, что вырваться из тесного кольца его Айсет не удастся снова, да и вряд ли взрослые отпустят какую–либо из девушек к водопаду, они предпочтут сходить за водой сами. Радужные планы могли обрушиться на глазах, но отчаиваться было рано, он вскинул голову кверху, солнцу до заветной черты, после которой ждать возлюбленную не имело смысла, было еще далеко. Между тем в ауле затеялось какое–то шевеление, заставившее и взрослых, и подростков подтянуться к небольшой площади в центре. Обе тропы на время опустели, по каждой из них спокойно можно было дойти хоть до реки, хоть до начала населенного пункта. На возвышение взобрался чечен лет под сорок с крашенной бородой, живо жестикулируя руками, принялся указывать в сторону русского берега. Пакрат понял, что горцы нашли и второй труп, и теперь краснобородый староста призывает соплеменников к газавату против неверных. Чечены откликались на его призыв вскидыванием оружия вверх и пляской по кругу.

Но не все жители собрались на площади, казак увидел, как из дверей одной из халуп вышли двое увешанных оружием молодых абрека, направились по тропе к водопаду, прикинул в уме, что пока они дойдут, он успеет спуститься со скалы и затеряться между деревьями. Он снова посмотрел на солнце, на засевших вдоль реки чеченов, спокойно запихал полы черкески за пояс. Время до встречи с девушкой еще не вышло, но кто мог дать гарантии, что кому–то из подходивших горцев не пришла бы в голову мысль заодно осмотреть вершину скалы. Риск — благородное дело, правда, сейчас он попахивал смертью, урядник нащупал подошвой чувяка уступ, чуть подался вперед. И в этот момент краем глаза заметил, как в ауле из той–же сакли, из которой только что вышли абреки, выскочила девушка, шмыгнув на задворки, она заторопилась к горе. Сомнений быть не могло, это была его возлюбленная Айсет. Панкрат задержал движение вниз, пытаясь оценить обстановку, оперся рукой о камень, но мысль о том, что на гребне скалы он представлял из себя отличную мишень, заставила его ускорить спуск. Только у водопада журчание воды словно помогло разложить думы по полочкам и в голове созрело решение, как действовать дальше. Выход оказался простым, прикинув расстояния от реки и от аула и сравнив их между собой, казак пришел к выводу, что если завяжется драка и начнется стрельба, деваться ему станет некуда, потому что дороги по длине почти одинаковые и его быстро обложат со всех сторон. Лучше будет пропустить абреков к реке — наверняка те направляются туда — потом встретить девушку и уже вместе с ней, обогнув засаду слева, переправиться на другой берег Терека. Обходной маневр справа вряд ли получится — на пути вырастает аул, во вторых нет уверенности, что такая же группа чеченов не прячется в камышах и на противоположной стороне селения.

Двое абреков из аула вышли скорой походкой, наверняка они уже отмеряли вторую половину пути до водопада. Заняв место в заранее примеченной нише, Панкрат приготовил винтовку к бою, он не сомневался, что возлюбленная спешит именно к нему, она не единожды давала понять, что он дорог ей, мало того, позволила взять себя за руку. По горским законам это было недопустимой вольностью, после которой женщину посчитали бы обесчещенной, а мужчину вызвали бы на поединок. Среди казаков ходила байка о том, как помощник имама Шамиля грозный Ахвердилаб лишился мизинца на своей руке. Абрек влюбился в красивую девушку — горянку, но та полюбила его друга и отдавала предпочтение только ему. Когда девушка прямо сказала о своих чувствах, мужественный воин Ахвердилаб протянул ладонь к ее щеке и мизинцем стер с нее всего лишь слезинку. Он не имел права прикасаться к возлюбленной, поэтому посчитал за честь отрубить себе тот недостойный палец.

Чуткая лесная тишина осталась равнодушной, когда шедший впереди абрек раздвинул ветви и вышел на площадку перед скалой, за ним показался еще один. Первый джигит представлял из себя светлолицего и светлоглазого красавца, воторой, поджарый и высокий, с черной щетиной на впалых щеках, больше напоминал или горного ночхоя, или дагестанца из заоблачного аула. Оба были с обритыми наголо лбами, увешаны оружием с ног до головы, но бряцания слышно не было. Они сразу направились к водопаду.

— Ты считаешь, что старшего из братьев Бадаевых убили казаки? — подставляя ладони под струйку, по татарски спросил светлоглазый. — Вряд ли, они спустили бы тело убитого по течению реки, а его оружие забрали бы с собой.

— Значит, сделать это им кто–то помешал, или сам Бадай нарвался на не уступавшего ему в силе разведчика, — не согласился чернявый, он говорил по татарски с некоторым акцентом, чем подтверждал свою причастность к дагестанским племенам. — Ты прав, Муса, когда в Большую Чечню приходят русские, они лезут напролом, а казаки поступают как горцы, но здесь случай явно не рядовой.

— Мы знаем в лицо всех казаков, несущих на кордоне службу, Атабек, ты не раз ходил с нами на русскую территорию, разве ты никого из них не подозреваешь?

— Есть некоторые предположения. Как все его братья, Бадай был сильным и отменным воином, справиться с ним сумел бы разве что великан или не менее искусный воин, — стряхивая воду с бороды, отозвался пришелец, скорее всего, он представлял из себя ближайшего сподвижника Шамиля. — Из казаков станицы Стодеревской мы наслышаны лишь о нескольких, могущих противостоять Бадаевым, один из них твой кровник Дарган.

— Дарган уже старик! — раздраженно воскликнул светлоглазый, которого его спутник назвал Мусой.

— Но у него вырос смелый и ловкий сын, не уступающий ему ни в чем, — усмехнулся дагестанец, напомнил. — Дорогой друг, ты на оружии поклялся принести голову Даргана и бросить ее к ногам своей матери.

— О клятве я помню и тебе не следует напоминать мне о ней, законы гор святы для всех ночхоев, — вскинулся было главарь абреков. Переспросил. — Ты по прежнему думаешь, что к убийству может быть причастен младший Дарганов?

— Я этого не сказал, но на казачьем кордоне за рекой, несмотря на низкий чин, он признается за старшего и его не раз наши воины замечали на территории Большой Чечни.

Белобрысый помолчал, поправив ружье за спиной, отошел от водопада:

— Двоюродный брат Бадая, дерзкий и неуязвимый Атаги, тоже дело его рук? — нахмурившись, спросил он.

— Муса, почерк один и тот–же, за один замах шашки снести голову подобному скале Атаги способен лишь богатырь, или настолько искусный воин, что ему под силу срезать крылья у летящей бабочки, — пожал плечами заросший черной щетиной абрек. — К тому же, оружие джигита снова осталось нетронутым, это говорит о том, что противник с презрением относится к поверженным врагам. Он ловок, силен и умен, этот человек достоин звания джигита.

— Ты как всегда преувеличиваешь, — поморщился светлоглазый.

— Прежде всего своих врагов нужно уважать, — пожал плечами дагестанец. — Тогда можно будет рассчитывать на победу над ними.

Нетерпеливо отмахнувшись, его собеседник перевел разговор на другую тему:

— Отряд я оставил в засаде под станицей Червленой, она ближе к Моздокскому караванному пути, когда будем возвращаться с добычей, я решил заглянуть к Даргановым в Стодеревскую, на вечерний чай, — Муса сдвинул папаху на затылок, хищно раздул тонкие ноздри. — Заодно проверим, где этот казачий сотник прячет сокровища, привезенные из похода на императора Наполеона, и сколько их у него еще осталось.

— Я тоже слышал о драгоценностях, которые казаки награбили на той войне, — напрягся джигит с бандитской внешностью. — Если это так, то тратить золото в наших местах не на что, разве что раскрутить дело в Кизляре, в Моздоке или Горячеводской. Но на такое способны только вонючие армяшки с не менее грязными евреями, у нас изделия из золота идут на украшения для наших женщин.

— Про эти богатства мне с колыбели пела песни мать, которую Дарган оставил в живых лишь потому, что она была беременна моей младшей сестрой Айсет. Мать говорила, что сокровища были несметными.

— Откуда она узнала про них?

— Обо всем ей поведал Ибрагим, вскоре Дарган его убил.

— Это новость, достойная особого внимания, дорогой Муса, если слухи подтвердятся, имам Шамиль останется тобой доволен, — выпрямился над ручьем черноусый абрек, пообещал. — Как только проверим посты, я сразу пойду к своему отряду, чтобы поддержать тебя с другой стороны станицы. Когда начнешь, подашь нам сигнал.

— Пусть будет так. Аллах акбар.

Оба абрека направились по ведущей к берегу реки тропе и быстро скрылись в зарослях кустов. Панкрат отлепился от скалы, задумчиво провел ладонью по усам. Из разговора он понял лишь одно, что один из бандитов, а именно светлоглазый чечен, был Мусой, родным братом его возлюбленной, слухи же о каких–то богатствах, привезенных отцом с войны, его не затронули, в семье об этом никто никогда не заговаривал. Впрочем, на выдумки чечны были горазды всегда. Но когда кровник отца успел вернуться в аул и снова собраться в дорогу, для него оставалось загадкой. По сведениям секретчиков с кордона на другом конце станицы, он всего два дня назад перешел Терек и затерялся на пути к Горячеводской. Наверное, абрек или воспользовался одному ему известным маршрутом, или на него работали прилежные наводчики, подробно докладывавшие о постах на дорогах по ту сторону Терека. Подождав еще немного и не уловив ничего подозрительного, Панкрат оставил укрытие, направился к ведущей в аул тропе, он решил не испытывать судьбу, а сразу, как только девушка объявится, поспешить с нею к реке по обходному пути. Казак уже вошел под сень деревьев, когда позади звонко хрустнула ветка, ее сломали будто нарочно, чтобы обратить внимание путника. Урядник замер, затем медленно повернулся на звук, из кустов за спиной выглядывал кучерявый верх папахи, все отальное было скрыто листьями. Незаметно завернув руку за спину, казак, взялся за рукоятку пистолета, оставалось камнем броситься на землю, чтобы слету попасть в хорошую мишень. Но никаких действий противник больше не предпринимал, он истуканом, скорее всего, на коленях, продолжал торчать в зарослях, словно его поразил столбняк.

— Я видел, как ты у водопада держался за руки с Айсет, — послышался ровный мальчишеский голос с характерным чеченским поцокиванием. — Она и сейчас бежит сюда, чтобы встретиться с тобой.

Панкрат не знал, как вести себя дальше, он ведал лишь одно, что ночхойские дети, как и стерегущие отары овец лохматые овчарки, беспредельно преданы своим родителям и хозяевам, верой и правдой отрабатывая перед ними свой кусок хлеба. Но мысль о том, что у мальца вряд ли будет оружие, заставила его успокоиться и повернуться к нему лицом.

— Кто ты? — как можно мягче спросил он на татарском языке.

— Я сосед сестры джигита Мусы, наши сакли стоят рядом, — паренек вышел в просвет между кустами, расставив ноги в чувяках, сложил руки на ремне, на котором висел маленький кинжал. На вид ему было лет десять–одиннадцать, — А ты казак с русского берега Терека?

— Угадал, — не стал отпираться Панкрат, поинтересовался. — А почему о наших встречах ты не рассказал старшим?

— Айсет мне нравится, если бы я проболтался, вас бы убили обоих.

Серьезность, с которой пацан проследил последствия пока не совершенного им предательства, заставила посмотреть на него с другой точки зрения, но времени на то, чтобы получше узнать по умному рассуждающего мальца, было в обрез. Панкрат переступил с ноги на ногу:

— Девушка скоро будет здесь, — сказал он. — Что ты станешь делать, если она уйдет со мной?

— Айсет уже взрослая, хотя она женщина, ей самой нужно выбирать свою судьбу, — глубокомысленно изрек отрок. — Я жил среди русских, женщинам у них проще.

— Тебе понравилось поведение ихних девок и баб?

— Не очень, в семье женщину надо держать в руках, иначе наступит бесправие, что приведет к беспорядку в доме, но выбирать свой путь и чем заниматься в жизни она должна сама.

— Кто твой отец? — поинтересовался казак.

— Он мулла, закончил медресе, совершил хадж в святыню всех правоверных Мекку.

— Сын муллы должен жить по законам корана.

— Я соблюдаю законы, но пока имею право на собственные мысли.

— Вы из какого тейпа?

— Из тейпа Даргановых, с Айсет мы дальние родственники, если бы не это, я бы вырос и взял ее в жены, — мальчик вздохнул, пошевелил пальцами на рукоятке кинжала. — Она умная, умнее всех наших женщин в ауле.

Совсем близко раздался шум листьев отпускаемой из руки ветки, кто–то торопился к скале с ручейком из нее. В стороне испуганно вскрикнул какой–то зверек, на дереве через тропу захлопала крыльями птица. Пацан подобрался, но Панкрат оставался спокойным.

— Я тоже твой родственник, — признался он.

— Ты казак, — не согласился мальчик.

— Я из казачьего рода Даргановых, — урядник понимал, что такому разумному ребенку можно довериться во всем. Если сочтет нужным — предаст, если посчитает, что взрослые поступают правильно, признания из него не вытянешь. — Слыхал о таком?

— Даргановых!?. Тогда ты тоже не имеешь права брать мою соседку в жены.

— Имею, потому что я казак, — по доброму улыбнулся урядник.

Из зарослей выбежала Айсет, щеки у нее пылали, грудь вздымалась от запального дыхания. Увидев посреди тропы Панкрата, девушка прижала руки к щекам, отступила на полшага назад, затем испуганно оглянулась, словно только сейчас осознав, что совершает непоправимую ошибку.

— Любимая, я так долго ждал тебя, — подался вперед Панкрат, он моментально забыл обо всем на свете, замечая перед собой лишь точеную фигурку возлюбленной да ее широко распахнутые навстречу ему черные глаза.

— Разве ты не ушел еще вчера? — как во сне прошептала девушка.

— Чтобы ни случилось, я все равно дождался бы твоего прихода. Каждый день я стоял бы у водопада, пока не узнал бы причину, заставившую тебя изменить свои планы, — с чувством отозвался он, все яснее осознавая, что девушка бежала к водопаду всего лишь за тем, чтобы удостовериться в его отсутствии. Посещением пустынного места встречи она как бы убирала камень со своей души. Панкрат похолодел от мысли о том, что его прекрасная горянка сейчас повернется и уйдет, чтобы больше никогда не встретиться на его пути, он заторопился с признаниями. — Для меня в целом мире нет никого дороже тебя, я люблю тебя, Айсет.

— Я… я думала, что ты ушел навсегда… — она опустила кисти вдоль тела, встряхнула светлорусыми волосами. И, будто уступая судьбе, сделала несколько покорных шагов вперед. — Я тоже люблю тебя… я постоянно думала о тебе… Пусть нас рассудит аллах!

Горянка приблизилась к Панкрату, положила голову ему на грудь и замерла согласным на все живым существом, она тоже не слышала ни шелеста листьев, ни мерно пульсирующей жизни вокруг, она впитывала исходящие от мужчины новые незнакомые запахи, от которых у нее кружилась голова, и роднее которых она не встречала до сего момента.

Так продолжалось до тех пор, пока здоровенный кабан не решил, что влюбленные стояли здесь до его появления на свет, он пробежал так близко, что вонь от тела самца забралась в ноздри, перебив остальные запахи. Панкрат встрепенулся, пристально огляделся вокруг.

— Айсет, нам пора уходить, — с твердостью в голосе негромко сказал он.

Она молча кивнула головой, не поднимая глаз, вложила пальцы в его ладонь и первой пошла по тропе, ведущей к скале с водопадом, девушка словно решила попрощаться с самым для нее дорогим местом. Казак не противился, лишь зорко следил за тем, чтобы ветви раскачивались только от теплого весеннего ветра. Уже на выходе из зарослей кустарника он вдруг вспомнил о чеченском мальчике, с которым получился интересный диалог. Но его нигде не было, скорее всего, маленький философ догадался, что и в этот раз, как в те прошлые, когда подглядывал за влюбленными, он оказался лишним. Но его исчезновение опасений не вызывало, на него можно было положиться полностью.

Они долго бежали по лесу, острые шипы от колючего кустарника вырывали из одежды куски ткани, превращая ее в рубище, на теле кровоточили царапины, казалось, еще немного, и сил не хватит даже на то, чтобы выкарабкаться из очередного рва с прошлогодней листвой на дне. Панкрат специально выбрал длинный путь, чтобы уменьшить случайность встречи с сородичами Айсет, он подумал о том, что Муса и дагестанец обязательно растянут линию секрета вдоль реки. Родственники девушки, наверное, давно хватились беглянки и теперь погоня вооруженных людей со злыми овчарками могла не заставить себя ждать. Сидевшие в засаде соплеменники, скорее всего, тоже были оповещены об исчезновении сестры самого Мусы. Несмотря на неторопливый на первый взгляд уклад жизни, горцы были быстры на принятие важных решений, на разбои в чужих селениях и на расправы хоть над чужаками, хоть над своими вероотступниками. И когда между ветвями заблестели железные струи горной реки, Панкрат украдкой смахнул со лба пот, словно одной ногой успел встать на родной берег, где каждая собака протягивала ему лапу для приветствия.

— Еще немного, любимая, и нас уже никто не догонит, — поддерживая девушку под локоть, старался подбодрить он ее. — Нам осталось лишь переплыть реку.

— Я пытаюсь, мой возлюбленный, но силы мои на исходе, — задыхалась от бега Айсет, она воскликнула с отчаянием в голосе. — Боюсь, нам с тобой свободы не добыть.

— Почему? — замедлил движение Панкрат.

— Ты не спросил, а я постеснялась признаться, — девушка подняла на казака встревоженные глаза. — Я совсем не умею плавать.

— Я перетащу тебя на себе, там не так уж глубоко, — заторопился с объяснениями Панкрат. — Чтобы ни случилось, я не оставлю тебя никогда.

Она тихо засмеялась, довольная его признанием, забросила за спину копну растрепавшихся волос:

— Даже если меня схватят, я приму смерть спокойно, потому что полюбила джигита, которого выбрала сама, — она гордо вскинула голову. — За это и с жизнью расстаться не страшно.

— Ты у меня единственная на всем белом свете, — только и смог произнести Панкрат, вновь набирая скорость.

У кромки леса казак с девушкой остановились, пристально осмотрелись вокруг, но природную тишину не нарушало ни одно чужеродное вторжение, видимо, самые крайние чечены из засады остались за изгибом русла реки. Беглецы тенями выскочили из–за деревьев и сразу заторопились в заросли камыша, не раздеваясь, бросились в бурные волны вечно мутного Терека. Мощными ударами тугих струй стремнина швырнула их в водоворот, попыталась оторвать друг от друга, чтобы затянуть на дно, но влюбленные сцепили пальцы намертво. Дарган работал корпусом и ногами, стремясь подрезать блестящие на солнце косы как бы вскользь. В глаза, в рот, в уши заливалась вода, рев стихии заглушал остальные звуки, ощущение было таким, словно казак с девушкой попали под жесткие мельничные жернова, которые готовились перемолоть их в муку. Панкрат дотащил возлюбленную почти до середины реки, до того места, на котором и дна уже было не достать, и потоки воды превратились в безжалостные валы. Дорога назад была отрезана. Он выпрыгнул наверх, чтобы захватить ртом побольше воздуха и собрался воткнуться плечом в очередную волну, когда вдруг заметил нескольких чеченов на только что оставленном ими берегу. Абреки направили ружья и готовились произвести выстрелы, со всех сторон к ним спешила подмога. Панкрат посмотрел на захлебнувшуюся девушку, он понимал, что сейчас они оба как на ладони. Прижав любимую к себе, нырнул под волны, стараясь опуститься поглубже и пытаясь удержаться под водой как можно дольше. Сам он сумел бы доплыть в таком положении до противоположного берега без особых проблем, но Айсет забилась в его руках, стремясь вырваться наверх. Девушка потеряла достаточно сил, когда бежала по лесу, ко всему, ей мешало длинное платье. Панкрат вытолкнул ее на поверхность, пробкой вылетел вслед за ней, и тут–же раздался залп из нескольких ружей одновременно. Пули засвистели со всех сторон, они ударялись о гребни волн спереди и сзади, прошивая их насквозь, оставляя после себя уходящие на дно белые хвосты. Свинцовый ливень наступал все ближе, грозя накрыть беглецов смертельными строчками. Айсет выплюнула воду изо рта, хотела глотнуть воздуха и как–то странно замерла, закатывая зрачки под верхние веки. Панкрат заметил, что от ее правого плеча потянулась извилистая струйка крови, он зашарил глазами по спутнице, но ее лицо и шея оставались чистыми. Значит, надежде дотащить ее до берега живой умирать было рано. Он оседлал один из стремительных потоков, стиснув зубы, прокатился на нем несколько сажен, перескочил на другой, такой–же непокорный, проехал на гребне с девушкой еще какое–то расстояние. Нужно было спешить, пока противник перезаряжал оружие, к тому же, до более–менее спокойной воды было не так уж далеко. И хотя фонтанчики от пуль продолжали вскипать вокруг, они уже не казались такими опасными, Панкрат понимал, что преследователи стреляют из пистолетов, а из этого вида оружия попасть в цель, успевшую пересечь середину реки, мог лишь искусный стрелок.

Неожиданно над водой снова пронесся гром выстрелов, в голове у казака мелькнула мысль, что времени для новой перезарядки ружей у чеченов прошло слишком мало. Он невольно обернулся назад и увидел, что собравшиеся на берегу горцы прыснули в кусты как потревоженные волком зайцы. Сердце у него учащенно забилось, заставив усерднее заработать всеми частями тела, он осознал, что таким дружным залпом могли встретить врага только его братья–казаки.

— Панкратка-а, правь на отмель, мы тебя прикро–оем, — донесся до него приглушенный ревом воды голос. Наверное, это беспокоился друг Николка.

Снова вокруг беглецов вскинулись фонтаны от пуль, каждая из которых пророчила оказаться последней. Прятавшиеся в камышах чечены пришли в себя, они не в силах были смириться с тем, что с ихней территории живым и невредимым уходит враг, прихвативший с собой, словно в насмешку над ними, первую в округе невесту. Ярость сжигала их сердца, заставляя беспорядочно лупить из ружей наугад. Преследователи понимали, что добыча ускользает из их рук, они давно бы бросились в реку, чтобы поймать влюбленных и предать их суду гор, но на другом берегу продолжали собираться неизвестно откуда возникшие казаки. Они ни в чем не уступали горцам, мало того, за ними стояла огромная и неприветливая Россия.

Панкрат упорно тащил девушку на отмель, наконец ему показалось, что он коснулся ногой дна, подгребая одной рукой, он продвинулся вперед еще на несколько вершков и зацепился чувяками за скользкие камни на дне. Бешеные струи пытались столкнуть обоих снова в круговерть воды, но казак цепко продвигался вперед, не выпуская из рук потерявшей сознания возлюбленной. Снова из камышей послышался волевой голос:

— Станичники, а ну прикрой, отцу и сыну…

Из зарослей навстречу Панкрату рванулся сухопарый Ермилка, вдвоем они подхватили девушку под плечи, укрылись с нею за плотной стеной высоких стеблей с коричневыми метелками. У берега их уже поджидали казаки с кордона, остальные станичники не переставали посылать пулю за пулей в сторону врага. Иногда оттуда прилетал испуганный гортанный вскрик, говоривший о том, что заряд нашел свою жертву. Под защитой братьев–казаков Панкрат с Ермилкой пробежали до близкого леса, положили девушку на заранее расстеленную бурку. Лицо ее по прежнему оставалось бледным, губы прошивались судорогой, но на шее под тонкой кожей упрямо пульсировала жилка, она будто заявляла, что ее хозяйке умирать еще рано. Панкрат упал на колени перед возлюбленной, разорвал на ней за воротник платье до предплечья. Пуля вошла чуть выше правой лопатки и застряла под плечом, но ключица оказалась целой. Казак поманил к себе Николку, забрав у него кружку, молча заставил из баклажки нацедить в нее чихиря, затем вытащил кинжал, смочил конец, расширил края раны. Плеснул вина и туда, принудив девушку передернуться, и только после этого как заправский коновал вогнал острие под кожу, моментально выковырнул пулю из–под ключицы. Девушка вскрикнула, вытаращила огромные черные глазищи, вряд ли она понимала, куда ее занесло, но когда зрачки сошлись на лице Панкрата, губы ее дрогнули:

— Любимый… — негромко произнесла она по татарски. — Разве аллах пощадил нас и мы не вознеслись еще на небо?

— Пока мы на земле, моя возлюбленная Айсет, — прижал ее голову к своей груди казак. — Самое страшное осталось позади, мы с тобой дома и нам предстоит начать новую жизнь.

Девушка улыбнулась и вновь закрыла глаза, но теперь для того, чтобы окончательно придти в себя. Собравшиеся вокруг казаки переглянулись, молча разошлись в разные стороны, бой с абреками продолжался и надо было применить немало искусства, чтобы заставить противника навсегда забыть об уведенной прямо из–под его носа первой на правом берегу Терека красавице…

В хате сотника Дарганова готовились к большому событию, неожиданно для всех глава семьи объявил о предстоящей на днях свадьбе. Второй день на подворье находилась девушка–чеченка, украденная старшим сыном Панкратом из аула за рекой. И столько же времени мирные с немирными чечены не давали покоя станичникам, переправляясь небольшими группами на левый берег, затевая кровавые стычки, стреляя с той стороны из ружей днем и ночью. Цель у них была одна — отбить соплеменницу, во чтобы то ни стало вернуть ее под крышу родительской сакли, чтобы сами родители выбрали ей правоверного жениха. Как раз эти женихи и собирали отряды, нападали на кордоны, грозясь уряднику стать его кровниками, они надеялись, что казак побоится прикоснуться к девушке, оставив ее честь не тронутой. Но они не учли его характер. Уже на второй день, ближе к вечеру, Панкрат вывел возлюбленную на крыльцо хаты и громогласно объявил собравшимся во дворе станичникам, что чеченская девушка Айсет стала его женой. В подтверждение этого заявления его тетка Маланья развернула окровавленную простынь и показала ее всем, и когда урядник с новоиспеченной женой спустились по лестнице на землю, окружающие в довершение увидели у нее на голове повязанный по бабьи платок, а под глазами темные круги. Несмотря на то, что рука у девушки висела на перевязи, лицо ее источало умиротворение, оно как бы выражало полное согласие со сказанным. Дело было сделано, оставалось осветить союз в церковке и закрепить его свадьбой, которую и объявил глава рода Даргановых сотник Дарган.

— Все–таки увел Панкратка от чеченов ихнюю девку, лихой казак, — накручивали усы собравшиеся на базу станичники, бабы со скурехами, лукаво щурясь, еще быстрее начинали щелкать семечки. — Да и то сказать, у Даргановых, кого ни возьми, все на иноземных кровях перемешанные, нашей доли наберется едва с четвертинку.

— Там одних русских только не хватает, — со смехом подхватывали подходившие служивые, и тут–же предупреждали. — Слух идет, что брат девки Муса обещался вырезать весь род Даргановых, не пощадит он и свою сестру.

— Тут поневоле на дыбы взовьешься, из чеченского рода Ахметки из мужчин один этот Муса остался, а теперь Даргановы принялись за ихних баб.

— Наш урядник тоже не промах, сказал, что у него главарь абреков в расход на первую очередь записанный, а он брехать не станет.

— Посмотрим, чья возьмет, нам главное себя в обиду не давать, а то полезут прусаками… изо всех щелей.

Свадьба должна была состояться через день. Родственники забегали по погребам, вытаскивая оставшиеся с зимы разносолы, кто–то поспешил в лавку за пополнением запасов, кто договариваться со священником — невеста изъявила желание принять христианскую веру. Хозяйка дома, удерживая чувства при себе, умело руководила подчиненными. Пока суета набирала обороты, Панкрат прошел с возлюбленной в комнату, присел на стоявшую у стены лавку:

— Айсет, я и моя семья тебя ничем не оскорбили? — ласково спросил он. — Все ли правильно делается, любимая?

— Я приму правила обряда такими, какими решишиь провести их ты со своими близкими, — потупив глаза, покорно кивнула головой невеста. Подтвердила не раз сказанное. — Я люблю тебя, для меня это является главным.

— Я тоже люблю тебя, — привлекая девушку к себе, заверил казак. — У нас все будет хорошо…

Немного подождав, он посадил суженую рядом с собой, заглянул ей в темные омуты зрачков:

— Я хочу, Айсет, чтобы ты была готова ко всему, потому что твой брат Муса поклялся вырезать весь наш род, он решил, что у него на это есть веские причины, — негромко объявил он, добавил, притихая в ожидании ответа. — Тебя он тоже записал в свои кровницы.

— Я все знаю, любимый, Муса мой старший брат, до последнего момента он был мне как отец, — еще ниже угиная голову, едва слышно ответила девушка.

— Если твой родственник придет к нам в дом, что ты станешь делать?

Панкрат решил выведать мысли возлюбленной, оброненная ею фраза, что она все знает, заостряла внимание на том, что девушка чего–то не договаривала. У водопада она обмолвилась о подслушенном ею разговоре между Мусой и его другом о какой–то кровной мести, но до конца тогда так и не раскрылась. В этот раз она вдруг сама твердо посмотрела ему в глаза.

— Если мой ближайший родственник переступит порог этого дома, я приму смерть спокойно, но от своего решения не отступлюсь, — с внутренней убежденностью сказала она. — На правой стороне Терека есть много достойных джигитов, но ни один из них не сравнится с тобой, с моим единственным на всю жизнь избранником. Ты мужчина и я тебя люблю.

Казак притянул хрупкую фигурку невесты к себе, зарылся лицом в шелковистые волосы, которые волнами выпали из–под платка на голове и расплескались по едва заметно подрагивавшей спине. Он понимал, как трудно было Айсет принять это решение, и еще он осознал, что с таким ответом все вопросы обязаны быть исчерпаны. Ведь она отрекалась не только от родственников, но и от своих соплеменников, начиная заново целую жизнь. Впрочем, Панкрат чувствовал и сам, что ступил на неизведанную дорогу, и куда она приведет, зависело теперь только от них.

Глава семнадцатая

За предпраздничными хлопотами незаметно подкрался вечер, принесший домашним радостную усталость, старики, тетки с дядьками, братья с сестрами разошлись по комнатам. А ночью, когда станица погрузилась в сон, тишину взорвали звуки выстрелов, они приближались по лугу со стороны одного из кордонов со скоростью конного вестового. В ответ с русского поста за окраиной ударил винтовочный залп, закружилась карусель, в которой трудно было уяснить, кто противник и что ему понадобилось. По освещенным луной улицам задробил топот копыт, лошади взвизгивали и несли неизвестных всадников вперед. Их было много, все они завывали дикими голосами. В куренях зажглись керосиновые лампы, казаки выскакивали за ворота, они лупили в воздух, стараясь угадать, кого из врагов занесло к ним на этот раз. По Тереку разбойничали не только чечены, но и дагестанцы, и до сих пор не укрощенные ногаи с черкесами, просто банды абреков из разных племен. К хате Даргановых подскакали десятка два верховых, они разом выстрелили по занявшимся светом окнам, к ним добавился новый отряд конников, очередной гром прокатился по крышам куреней, ушел за раиновую посадку. Стало ясно, по какому поводу затевался хоровод, это главарь разбойников Муса решил исполнить данную им матери клятву. А верховые уже выбивали грудями лошадей деревянные воротины, двое из них перепрыгнули через забор, помчались к крыльцу. Раздался звон стекла, из окна показалось дуло винтовки, отрыгнуло пучком пламени. Первый из нападавших скорчился на ступенях лестницы, второй метнулся под наличники, попытался достать стрелявшего концом сабли и получил пулю в середину лба. В этот момент ворота не выдержали, они разлетелись досками в разные стороны, давая возможность напиравшим оказаться сразу на середине двора. С десяток всадников спешились, заторопились под стены дома, в двери ударили приклады вместе с рукоятками сабель. В отсветах керосиновых ламп стали видны крашенные хной бороды и ногти, из–под заломленных на затылок папах сверкали выпученные глаза. Это были правобережные чечены. Картина представляла страшное зрелище, она словно утверждала, что начался объявленный Шамилем газават против неверных и теперь правоверные мусульмане жаждали мести за перенесенные ими от русских с казаками оскорбления.

Дарган разрядил винтовку с пистолетом в центр банды, передал оружие стоявшей позади него жене. Он словно не ощущал прошумевшего над головой времени, сейчас он снова возвращался из похода в далекую страну, на пути из которой разбойников так и не убавилось. И на душе у него, как тогда, царило спокойствие. Софьюшка ловко затолкала шомполом заряды в дула, хотела было вернуть оружие супругу, но тот приготовился действовать шашкой. Она прилегла на край подоконника, прицелилась и потянула за курок, она тоже не забыла ничего. Пальба из других окон велась так–же размеренно, у Даргана мелькнула мысль, что он с Софьюшкой сумел воспитать достойных детей.

Между тем Панкрат взмахнул шашкой, голова показавшегося в окне разбойника наклонилась набок и вместе с телом свалилась под стены дома. Ему не пришлось, как отцу, разбивать стекло, он успел поднять раму. За спиной у него прижимала руки к груди молодая жена, сейчас она молила аллаха лишь об одном, чтобы среди джигитов не оказался ее брат Муса, которого она любила не меньше своего суженного. Айсет с трепетом вглядывалась в лица лезущих напролом абреков, но среди них брата не было. И вдруг она увидела его посреди двора, он сидел на лошади, одной рукой держа поводья, другую с нагайкой опустив вниз, и как бы равнодушно наблюдал за осадой. Папаха была сбита на затылок, за воротом черкески отливала пламенем красная шелковая рубаха, штаны были заправлены в собранные на ногах в гармошку ноговицы. Весь вид его говорил о том, что он главарь банды из отъявленных абреков, тех самых, которым не в диковинку перерезать горла хоть взрослым людям, хоть их детям, отбирать у них имущество и перегонять их скот в Большую Чечню. Но Айсет не в силах была подумать о брате плохо, для нее он оставался самым надежным и добрым в их семье мужчиной. Вот и сейчас она с трудом отвела взгляд от Мусы, но только для того, чтобы осмотреться вокруг и увидеть, не грозит ли ему опасность. Неожиданно она заметила, что Панкрат успел забить заряд в пистолет и приготовился выбрать новую жертву. Грудь ее пронзила тревога за брата, фигура которого была как на ладони. В этот момент девушка не сумела бы сказать с точностью, кто для нее являлся дороже — так оба походили друг на друга отвагой и хладнокровием.

Тем временем казак ждал появления в поле зрения очередного разбойника, но те затаились внизу между столбами. Рядом из винтовки стрелял батяка, ему помогала мамука, в следующем окне осаду держала тетка Маланья с младшим братишкой Петрашкой, лишь девки Аннушка с Марьюшкой закрылись в спальне и не подавали оттуда голоса. Все взрослые были при деле и каждый понимал, что бой продлится недолго, станичники опомнятся и обязательно придут на помощь. На улице уже звучали выстрелы, направляемые командами урядников с подхорунжими. Панкрат поднял голову и сразу заметил всадника, гарцующего посреди двора на выгибавшем шею скакуне. Он так отчетливо выделялся на фоне темных построек, что казак выругался, удивляясь, что не рассмотрел разбойника раньше. Бандит кого–то напоминал, скорее всего, он был главарем шайки, потому что держался дерзко и независимо. Казак согнул руку в локте, пристроил на нее пистолет и уже приготовился дернуть за курок, когда сильный удар в плечо едва не выбил оружие из пальцев. Выстрел прозвучал, но заряд прошел далеко от верхового, Панкрат обернулся, увидел умоляющие глаза возлюбленной и сразу все понял. Он попытался взять девушку за плечи, но та вырвалась и высунулась из окна. Отчаянный возглас заглушил остальные звуки, обложившие хату со всех сторон:

— Муса, заклинаю тебя покинуть этот дом, — по татарски закричала девушка. — Все уже кончено, мой родной брат, я стала женой любимого мною человека.

Во дворе установилась тишина, даже на улице, показалось, замерло движение. Видно было, как всадник старается сдержать поводьями норовистого скакуна.

— Ты стала женой Панкрата, сына Даргана, кровника нашей семьи, а тот убил твоего деда, твоего отца и двоих сестер твоей матери, — наконец последовал надменный ответ. — Твой похититель тоже убил двух наших братьев по крови — Атаги и Бадая. Разве этого мало и разве ты не знала об этом?

Некоторое время были слышны лишь стоны, вместе с рыданиями рвущиеся из женской груди, словно плакала не сама Айсет, а ее душа. Панкрат боялся сделать лишнее движение, он понимал, что решается их судьба.

— Я об этом знала, — девушка воздела руки вверх, подняла лицо к небу, она будто сама казнила себя за свои и чужие грехи. Гортанный возглас рванулся к луне, к звездам. — Но ты тоже должен понять, мой дорогой брат, что любовь убить в себе невозможно. Она превыше всего на свете.

Джигит наверное ожидал от близкой своей родственницы именно такой ответ, он не ударился в бешенство, он даже не удивился. Главарь разбойников поднял ладони вверх, омыл воздухом лицо и уперся жестким взглядом в Айсет:

— Ты права, моя младшая сестра, любовь убить нельзя, она может уйти лишь вместе с жизнью. Ты самая любимая и умная из тейпа Даргановых, ты знаешь, что говоришь, — Муса подергал тонкими ноздрями, непримиримо сдвинул брови. — Но если ты, Айсет, не в силах избавиться от этого чувства, тогда умри вместе с любовью. Аллах акбар!

Абрек выдернул из–за пояса пистолет и выстрелил в успевшую распять себя на окне младшую сестру, затем поднял коня на дыбы, воздев саблю вверх, бросил скакуна к дому. Оружие мелькнуло в воздухе серебряной молнией, оно глубоко вошло в раму. Но за мгновение до этого Панкрат сумел оторвать девушку от окна и отшвырнуть ее за себя, она без звука распласталась на полу. Главарь опять занес клинок, готовясь поразить казака, тот успел подставил шашку, звон булата прокатился по комнатам. Снова и снова скрещивались лезвия, осыпая пространство между поединщиками снопами искр. Вокруг стояла тишина, никто не решался вмешиваться в спор, Дарган застыл у стены с приготовленной для стрельбы винтовкой, его жена сжимала рукоятку пистолета, тетка Маланья осаживала младшего Петрашку, рвущегося с шашкой на подмогу старшему брату. Снаружи разбойники с неослабным вниманием следили за поединком, они считали, что главарь обязан подтвердить звание лучшего среди них воина. За воротами усадьбы накапливались пешие и конные казаки, они пока не понимали причины, по которой прекратилась стрельба, но по первой команде готовы были броситься станичникам на выручку. Наконец Муса заставил жеребца отскочить от стены дома, он воскликнул:

— Выходи, поганый гяур, мы продолжим бой здесь, на твоем дворе.

— Паршивый горный баран, я уже перед тобой, — не заставил ждать себя с ответом Панкрат.

Он бросил короткий взгляд на невесту, девушка лежала на полу и по прежнему не подавала признаков жизни, ярость исказила мужественные черты лица казака, она вытеснила из груди остатки добрых чувств. Панкрат прыгнул в окно, перекувыркнувшись в воздухе, предстал перед обидчиком. Папаха слетела с головы, обнажив светлорусый чуб, ноздри трепыхались от гнева, в этот момент он походил на хищную птицу, готовую булатным клювом и железными когтями разорвать жертву на куски.

— Пако… — из хаты раздался взволнованный голос матери, рядом с ней напрягся Дарган, он по прежнему сжимал в руке приклад винтовки. Софьюшка сложила руки на груди. — Пако, сынок, будь мужественным, я люблю тебя…

Материнский призыв добавил Панкрату злости, теперь казаком владело одно чувство — жажда крови своего врага. Раскрутив шашку, как учил в детстве батяка, он призвал противника спешиться. Но Муса не торопился покидать седло, с беспокойством оглянувшись на прибывающих казаков, он понял, что вырваться из станицы его отряду и ему самому теперь вряд ли удастся.

— Слезай с седла, горный козел, — рычал разъяренный Панкрат. — Батяка уже доказал, кто из рода Даргановых был прав, пришла моя очередь скручивать вам рога.

— У нас неравные условия, — огрызнулся главарь, повел рукой вокруг, — Посмотри, у тебя объявилось много помощников.

— Ни один из них не коснется тебя пальцем, и ты это знаешь, — придвигаясь к противнику еще ближе, крикнул казак. — В твоем нутре заговорил племенной страх, вы способны нападать только стаей, а сейчас пришла пора отвечать за себя.

Муса обернулся к жавшимся по углам подворья подчиненным, гортанно выкрикнул команду. Сидящие на конях абреки направили ружья на казаков, успевшие спешиться вскочили в седла. На некоторое время установилось тревожное ожидание развязки. Панкрат понял, что главарь призывает разбойников приготовиться к отходу, но дать возможность им уйти означало признать поражение, даже не попытавшись отомстить за возлюбленную, без движения лежащую в хате. Этого допустить было нельзя, сделав резкий выпад, концом лезвия он подцепил сбрую на лошади бандита и рассек ее. Ремни расползлись по морде скакуна, загубники выпали из пасти. Муса подергал поводьями, натаскивая снасть на себя, он ошалело закрутил белками, теперь уже ясно осознавая, что от боя ему не отвертеться:

— Эй, казак, что плохого сделал тебе мой конь? — стремясь сохранить достоинство, закричал он. — Зачем ты так поступил, ведь не арабскому скакуну драться с тобой.

— Я коня не трогал, а тебе отсюда уйти не удастся, — воздел шашку вверх Панкрат. — Тем более, что ты предложил поединок сам.

— Хорошо, Панкрат, ты получишь то, чего просил, — абрек швырнул под копыта лошади бесполезную сбрую, снова осмотрелся вокруг. — Жаль, что рядом с тобой не стоит твой отец, было бы неплохо перерезать горла вам обоим.

— Жаль другого — что тебя не придушили еще в утробе, — успел ответить казак. — Ты и есть кровожадный бирюк…

В следующее мгновение Муса со спины перебросил винтовку в правую руку и, нырнув под брюхо скакуна, в упор выстрелил в Панкрата. Все произошло настолько быстро, что никто из находившихся во дворе даже не пошевелился. В проеме окна застыла Софьюшка, рядом стискивал ружье в руках Дарган, вокруг поднимали вверх дула ружей станичники. Панкрат охнул от ожога в левое бедро, он успел увидеть, как абрек взвился в седло, намереваясь послать коня к забору, за которым его ждало спасение. Теряя сознание, казак полоснул шашкой по кожаной ноговице противника, выше поднять клинок он был уже не в силах. Последнее, что схватили его зрачки, это дикий прыжок лошади по направлению к ограде и выпадающая из стремени голень бандитской ноги почти до колена.

Вокруг загремели выстрелы, раздались вскрики вперемешку с проклятиями, вслед за главарем с места рванулись остальные разбойники. Они взялись носиться по двору сорвавшимися с цепи чертями, нацепившими на телеса черкески и обвешавшими себя оружием. Они отстреливались, отбивались саблями от забиравших их в круг станичников, поднимали коней на дыбы, взмывали в воздух и пропадали за оградой, высота которой была около двух сажен. Но не всем удавалось преодолеть этот барьер, многие из джигитов вместе с лошадьми переворачивались на лету и грохались на землю, застывая под жердями навечно. Дарган с Софьюшкой как заведенные посылали пулю за пулей, лица их окаменели, они походили на украшавших степные курганы истуканов, решивших прибрать под себя побольше человеческих жизней. Плакали навзрыд младший Петрашка и девки Аннушка с Марьюшкой, им вторила тетка Маланья. В проеме двери мелко крестилась бабука, синюшными губами она шептала молитвы господу.

Праздник смерти гулял по подворью до тех пор, пока последний из разбойников не сложился под забором прикрытой тряпками падалью. Мать бросилась к лежащему посреди двора старшему сыну, Маланья в доме метнулась к девушке на полу, припала ухом к ее груди. И снова непривычная тишина зависла в воздухе, она будто выполняла роль переходного состояния от печали к радости, и наоборот.

— Живой, — донесся с улицы смертельно уставший голос Софьюшки, положив голову Панкрата себе на колени, она повторила, обращаясь к замершему на крыльце Даргану. — Наш сын живой…

— Живая невестушка! Пуля ударилась под первую рану, — закричала и Маланья, отрываясь от груди возлюбленной племянника. — Наша девка, будет жить.

Но вместе с радостными вестями, заполнившими двор, ветер принес со стороны Терека похожую на бирючий вой угрозу, она прогулялась по усадьбе ледяным сквозняком, заставив станичников крепче схватиться за оружие:

— Я еще верну–у–усь–сь…

Прошло два с половиной года, в предгорьях Большого Кавказа подходило к концу знойное лето. Со стороны белых вершин далеких гор все чаще налетали прохладные ветра, с другой стороны, из ногайских степей, все так–же накатывали валы суховея. Стихии сталкивались над неизменно мутным Тереком, превращаясь в благодатный климат с хрустальными осадками, напитывающими соками овощи и ягоды, насыщающими силой людей и животину. Жизнь шла своим чередом, в отличие от развлекающихся разумом людей, она не менялась веками. И в этом, казалось бы несложном процессе, похожем на библейское — плодитесь и размножайтесь — был весь смысл бытия на земле.

Из церковного храма по пыльной станичной дороге ровной походкой шагал Панкрат, на руке у него сидел светлорусый и темноглазый мальчонка. За ним в окружении родственников спешила опять с большим животом его жена Аленушка, видно было, что женщина не поспевала.

— Куды ты несешь как оглашенный, — с казачьей нахрапистостью одернула она супруга, остановилась, воткнула руки в бока. — Ишо поспеешь на свою цареву службу, никуда она от тебя не убегить.

Казак смущенно улыбнулся и остановился, он заигрался с мальцом, подсовывая ему под руки деревянную свистульку, но тому игрушка успела надоесть. Через время процессия двинулась дальше. Как двадцать с лишним лет назад глава рода Даргановых хорунжий Дарган, его старший сын хорунжий Панкрат подошел к углу забора вокруг родовой усадьбы, показал рукой сначала назад, на просторы матушки России, которой верой и правдой служили его предки и он сам, потом вперед, на ледяные пики гор, и слово в слово повторил наказы своего отца. Только что покрещенный в православного казака, мальчик впитывал заповедь с неподдельным интересом, словно они, древние, обладали чудодейственным свойством. Когда обряд был закончен, он отобрал у отца свистульку и забросил ее на дорогу.

— Ну и правильно, — засмеялся кто–то из родственников. — Пришла пора не свистом баловаться, а службу служить.

Никто не знал, какая судьба ждет казачонка, как не ведал о своей дороге по жизни его отец Панкрат, его дед Дарган. Они были казаками, внуками и правнуками казаков, верных сынов матери России, испокон веков оторвавшихся от нее, но не продавших и не предавших родину. Даже здесь, в земном раю, населенном выпрыгнувшими из ада чертями.

Да и то сказать, для любого живого существа драгоценнее всего только воля…

Оглавление

Юрий Иванов-Милюхин Драгоценности Парижа Терские казаки‑1

  Драгоценности Парижа

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

  Чеченская рапсодия

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

    Глава шестнадцатая

    Глава семнадцатая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg